Колумбарий

* * *

Об авторе

Александр Подольский начал сочинять страшные и странные истории после того, как чуть не погиб под колесами поезда. Писатель, журналист, член Ассоциации авторов хоррора, один из основателей вебзина DARKER и создатель популярного конкурса «Чертова дюжина». Произведения Александра публиковались в периодических изданиях России, Украины, Беларуси, Германии и США, антологиях серии «Самая страшная книга» и других. Озвучки придуманных Подольским историй прослушали больше миллиона человек только на YouTube!

Добро пожаловать в «Колумбарий» Александра Подольского.

Коллеги об Александре Подольском

«Ни заядлый скептик, ни самый опытный читатель хоррора не смогут избежать чар Подольского».

Максим Кабир, писатель

«Фантазией Александра Подольского нельзя не восхититься».

М. С. Парфенов, писатель

«Все, что мы так любим в русскоязычном хорроре, – это Подольский. Колоритные деревеньки, характерные персонажи, знакомые всем с детства локации и осязаемый ужас вокруг. Узнаваемое, родное, страшное».

Александр Матюхин, писатель

«Говорим: Подольский, подразумеваем: хоррор высшей пробы».

Дмитрий Костюкевич, писатель

«Ужас в историях Подольского – как холодная черная трясина, готовая в любой момент поглотить расслабившегося читателя».

Анатолий Уманский, писатель

«Хоррор Подольского многолик и многообразен, он норовит залезть под кожу и остаться там даже после того, как перелистнешь последнюю страницу».

Елена Щетинина, писатель

День рождения Машеньки

Если бы той ночью кто-нибудь оказался на лесной полянке, он бы увидел очень странную картину. На траве под высокой березой сидела маленькая девочка. Две рыжие косички, легкое платьице, гольфы и сандалики. В таком виде хорошо гулять жарким летним днем, играть с подругами в куклы во дворе и бегать на речку бросать камушки. Но в ночном лесу нужна совсем другая одежда. Да и вообще ночной лес – не место для одиноких маленьких девочек.

Девочка едва дышала, в распахнутых глазах отражался лунный свет. Но самым странным было то, что в надутом животе девочки что-то ворочалось, будто устраивалось поудобнее. А изо рта ее свисал змеиный хвост.

Глеб сделал затяжку, но тут же закашлялся и передал косячок Михею. Пробормотал недовольно:

– Что это за отрава?

– Нормальная отрава. Закумаривает только в путь.

– Да ну на хер. Ты где ее взял?

– В надежном месте, не ссы. Если понравится, еще притащу.

Глеб допил минералку и швырнул бутылку в урну. Они с Михеем стояли в специально оборудованной курилке позади заправочной станции. На дворе – второй час ночи, вокруг – колыхающееся море деревьев. Машин тут и днем было немного, а сейчас и подавно. Можно расслабиться. Главное, принять бензовоз утром, а на остальное плевать. Кому приспичит заправиться в их лесной глуши, сами шланг вставят, не маленькие. А уж без копеечных чаевых Глеб как-нибудь обойдется.

– На, дерни еще, – сказал Михей, возвращая другу косячок и доставая из рабочего комбинезона шоколадку, спертую из торгового зала. – Крутая штука, поверь специалисту. Просто распробовать надо.

Глеб фыркнул, но все же затянулся. И на этот раз пошло действительно получше.

– Надеюсь, от этой заразы на измену не пробьет? Я так-то подумывал еще к Маринке пристать, скучно ей там на кассе сидеть небось.

– Нашелся приставальщик. Иди вон к бабе Лиде лучше пристань, она тебе сразу взаимностью ответит. Ну или шваброй по хребтине даст.

Глеб прыснул и толкнул Михея в плечо. Тот тоже смеялся, но бесшумно – стараясь не подавиться шоколадкой. Его глаза в ярком свете фонаря были красными, как у вампира.

Вдруг со стороны леса раздался громкий треск – такой, будто разом повалило несколько деревьев. Глеб повернул голову на шум и увидел над кронами берез вдалеке огромное пятно.

– Херасе…

Землю тряхнуло, будто сдвинулись тектонические плиты. Пятно быстро приближалось, росло, обретало контуры, пока не заслонило собой лес. Над деревьями вился гигантский крысиный хвост, воздух распарывали когти-лезвия. Покрытое черной шкурой туловище венчала голова ящерицы, упирающаяся прямо в небо, прямо в чертовы звезды.

– Ты это видишь?

Чудовище стояло на двух громадных птичьих лапах. Иглы на его спине напоминали шпили небоскребов, из пасти вылезал раздвоенный язык.

Михей выдавил из себя что-то неразборчивое, и исполинская тварь ворвалась на территорию заправки, сминая линию колонок, точно куличики в детской песочнице. Она не атаковала, а будто металась в панике, неуклюже ломая все, что встречала на пути. В лепешку превратилась пара оставленных здесь машин, лопнули закопанные в землю цистерны с бензином. По асфальту потекло топливо, запахло едким.

– Ты видишь? – повторил Глеб, не в силах отвести взгляд от чудовища, не в силах пошевелиться. Михей рядом превратился в такого же истукана.

Тварь снесла хвостом крышу магазинчика, попятилась к дороге, срывая высоковольтные провода. По асфальту скользнули искры, и бензиновая речушка вспыхнула, озаряя ночь ярким пламенем. Огонь перебросился на шкуру существа, оно заревело, упало на четвереньки и кинулось вперед. Прямо на двух заправщиков.

Перед тем как Глеба размазало по асфальту, он успел увидеть глаза. Человеческие глаза на морде ящерицы.

Девочку звали Машенька, и у нее был день рождения. Шестилетие дочурки родители решили отметить на природе и устроили шашлыки. Гостей пригласили немного: чтобы влезли в две машины. Машенькины друзья не влезли – а может, их и не собирались звать, – поэтому на празднике были только взрослые. Но Машенька не грустила, а чувствовала себя по-настоящему счастливой: все ее поздравляли, играли с ней в бадминтон, дарили подарки в красивых коробочках, угощали конфетами, вкусным-вкусным мясом и газировкой. Только вот продлилось это счастье недолго.

– Па, смотри какие ягодки я нашла! – сказала Машенька, подбежав к раскладному столу, за которым сидели гости.

– Доча, давай потом. Видишь, папа занят.

Папа действительно был занят: он постоянно курил, наполнял стаканы и ходил к машине за новыми бутылками, которые охлаждались в пластиковом ведре с водой.

– Мам, давай в прятки сыграем! – предложила Машенька, и мама вроде бы согласилась, вручив имениннице большой бутерброд и пообещав, что вот-вот начнет считать. Но, слопав подсохшие на солнце хлеб с колбасой, выглянув на полянку из-за дерева и услышав смех гостей, Машенька поняла, что ее никто не ищет. Всем было весело и без нее.

Просидев в укрытии полчаса, Машенька вновь вышла к месту празднования. Села с краю стола, надув губы и всем своим видом показывая, как сильно обижена. Казалось, вот-вот родители спросят, где она пропадала, обнимут, нальют сока, предложат интересную игру… Но взрослые ее не замечали.

– Мам, мне скучно!

Мама вздохнула, нехотя повернула голову и сказала:

– Родная, ты ведь не маленькая уже, займи себя чем-нибудь, ну. Хочешь, на планшете поиграй, он в машине лежит.

– Не хочу я планшет! Я домой хочу!

– Так, – вмешался в разговор папа, – ну-ка, без истерик мне тут. А то по жопе получишь.

От обиды у Машеньки задрожали губы. В глазах защекотало.

– А я, а я тогда… в лес уйду! И умру! И больше меня не увидите!

Папа встал с бревна, которое использовали вместо скамейки, подошел к Машеньке и взял ее за ухо. Очень больно взял. После застолий папа часто делал больно, хватая всех медвежьими своими лапами и не рассчитывая силу.

– Я тебе что сказал?! Хватит капризничать, а то в машине закрою!

– Ну, пап…

– Цыц. Веди себя нормально, не позорь нас с мамой перед гостями. Понятно тебе?

Машенька быстро-быстро закивала, стряхивая слезы с длинных ресниц, и папа ее отпустил. Она постояла так еще пару минут, надеясь, что подойдет мама, пожалеет, заступится. Но мама только покачала головой и вернулась к разговору с тетей Светой. Тогда Машенька утерла нос и медленно зашагала в сторону леса.

Алексеич выбрался из палатки по нужде. Поежился и сразу накинул штормовку – в теплом спальнике было куда комфортнее. Поверхность реки серебрилась в лунном свете, от воды тянуло холодом. Журчание волн прибавляло желания сделать свои дела как можно скорее.

Помочившись на куст дикой малины, Алексеич подошел к берегу. Пригляделся: на месте ли сети? Он собирался проверить улов утром и двинуться ниже по реке. Может, хоть там рыба будет, а то такими темпами скоро придется использовать старый добрый динамит.

Над деревьями уже занимался рассвет, и Алексеич отметил для себя, что спать осталось всего ничего. А потом до него дошло, что солнце встает с другой стороны.

Источник света был живой – он пер сквозь лес, в небо от него поднимался черный дым. Огонь пожирал нечто огромное, жуткое.

Алексеич влетел в палатку и схватил ружье. Руки тряслись, не слушались. В ноздри бил запах горелого мяса. В палатку потекла вода, и ноги обожгло холодом – это река вышла из берегов.

Он вылез наружу и уставился на встающего из воды монстра. На кошмарную нелепую тварь, будто сшитую из разных зверей. Огня больше не было, чудовище распрямлялось во весь свой исполинский рост. Вонь паленой шкуры валила с ног.

Едва дыша, Алексеич поднял ружье и выстрелил – как придется, не целясь, ведь промахнуться было невозможно. Чудовище шагнуло к нему, и земля вздрогнула. Шкура на животе монстра разошлась, выпуская щупальца, будто кишки из вспоротого брюха. Змеящиеся отростки оплели Алексеича, сдавили, и он с ужасом понял, что это гигантские черви.

Ничего другого Алексеич понять не успел, потому что кольца сомкнулись, превратив его в кровавую кашу.

Конечно, Машенька не собиралась исполнять угрозу, просто хотела проучить родителей. Пусть поволнуются. Может, в следующий раз не будут портить ей день рождения.

Она углублялась в лес, разглядывая красивые цветы и подсвеченные солнцем паутинки, которые висели над головой. Машенька то и дело оборачивалась: видно ли еще полянку? Слышны ли голоса? Может, ее уже начали искать? Машенька представила, как папа с мамой бегают по лесу и зовут ее, кричат испуганно – да так, что слышно даже в городе. От этой картины сразу сделалось веселее.

Но когда солнце свалилось за горизонт, веселье прошло. Темнота рухнула на лес в один миг – будто на небе лампочка перегорела. Усилился ветер, раскачивая верхушки деревьев. Похолодало. Машенька решила, что пора возвращаться. Мириться с родителями и ехать домой, где ждала теплая кровать с любимым плюшевым медведем.

Не без труда, но полянку она отыскала, вот только сейчас там никого не было. Ни мамы с папой, ни гостей, ни машин. Лишь мусор, оставшийся после праздничного застолья. Машенька побежала по следам колес в траве, но быстро потеряла их в сгустившемся мраке. Лес не хотел выпускать жертву.

– Мам?.. – едва слышно позвала Машенька и испугалась собственного голоса. Вдалеке захлопали крылья, кто-то зашуршал в кустах. Стали оживать тени.

Машенька прижалась спиной к березе, тревожно озираясь вокруг и прислушиваясь к каждому шороху. Не веря, что ее могли тут забыть.

– Мам? Пап?..

По щекам катились слезы. Машенька хотела докричаться до родителей, попросить прощения, но боялась привлечь тех, кто проснулся в чаще, кто ходил вокруг, пробирался сквозь деревья, ломая ветки.

Дрожа всем телом, обняв себя за плечи, она сползла по стволу березы и замерла в холодной траве. С неба на нее глядели тысячи звезд и один уродливый лунный глаз. Ветер трепал рыжие косички и непослушную челку, продувал до костей. Лес шумел и присматривался к новой обитательнице.

Машенька тихонько плакала и вспоминала страшные сказки, в которых родители отводили своих детей в лес и оставляли там умирать. Но ведь ее папа и мама не могли так поступить. Да, они часто ее ругали, наказывали, но никогда бы не бросили. Получается, просто забыли? А когда приедут домой и обнаружат пропажу, сразу вернутся?..

Но время шло, а за ней никто не возвращался. Машенька не знала, сколько уже сидит под деревом – час, два или сто миллионов лет. Холод и страх парализовали ее, силы кончились вместе со слезами. Она больше не могла шевелиться, не могла отбиваться от поедающих ее мошек, от пьющих кровь комаров. Сердце стучало все тише и тише. Машенька умирала.

Засыпая, проваливаясь во мрак, она увидела падающую звезду и загадала желание. Мама говорила, что такое желание обязательно сбудется, это настоящее волшебство. И Машенька пожелала стать большой – хотя бы на один денечек.

Настолько большой, чтобы ее точно заметили и никогда не позабыли.

Промышленным альпинизмом Карим занимался второй год. Работы хватало, но больше всего он любил мытье окон в новом деловом комплексе. Точнее, он любил не сам процесс, а возможность подглядывать за людьми. В высоченном здании было несколько жилых этажей, где квартиры скупили городские богатеи – в том числе и богатеи с молодыми любовницами.

Квартиру на двадцать первом этаже Карим особенно ценил за панорамные окна в ванной. Не раз и не два он сквозь стекло любовался рыжеволосой красавицей в душе, которая принципиально не закрывала жалюзи. Однажды Карим сделал пару фотографий на телефон и хранил их как настоящее сокровище, пересматривая перед сном и никому не показывая. Безымянная девушка наверняка его видела, просто не могла не видеть. А раз Карима до сих пор не уволили, она не имела ничего против его визитов. Эта мысль согревала даже в те дни, когда в душе вместе с девушкой оказывался хозяин квартиры – местный депутат, похожий на перекормленного борова.

На этот раз она была в спальне – дремала в лучах рассветного солнца. Копна огненных волос рассыпалась по подушке, скомканное у края постели одеяло не мешало разглядеть стройную фигуру в майке и трусиках.

– Доброе утро, красавица моя, – сказал Карим, приложив ладонь к стеклу. Странно, но оно вибрировало.

С крыши посыпался мелкий мусор, задрожал трос. Вдалеке протяжно громыхнуло, будто начиналась гроза. Заверещали автосигнализации.

Когда по всему зданию зазвенели стекла, рыжая красавица проснулась. Не стесняясь, она подошла прямо к окну. Карим улыбнулся ей, но быстро понял, что девушка смотрит сквозь него – на просыпающийся город. И на что-то еще.

Он развернулся на тросе и не поверил глазам. По городу шагало нечто, напоминающее уродливую детскую поделку, – словно кто-то не смог решить, какую лесную зверушку слепить, и нахватал от каждой понемногу. Гигант шел вперед, а вместе с ним приходили звуки: собачий лай, гудки машин, крики.

Карим машинально достал телефон и начал снимать. С верхотуры открывался отличный вид и на чудовище, и на оставленные им разрушения, и на охваченный паникой людской муравейник.

Когда монстр оказался рядом, телефон Карима предательски стрельнул солнечным зайчиком. Голова ящерицы повернулась к висящему на уровне двадцать первого этажа человеку, а в следующий миг того вмяло в здание могучей лапой.

Карима протащило через окно, стены, холл и шахту лифта, через весь этаж, через квартиры и людей, через чужие жизни, за которыми он так любил наблюдать. Умирая в обломках здания, Карим радовался лишь тому, что рыжеволосая красавица была рядом. Они стали единым целым, одной грудой переломанных костей. И теперь даже спасатели не смогут их разлучить.

«Впусти нас, Машенька».

Она практически не чувствовала собственного тела, зато слышала голоса внутри головы и хорошо видела все, что происходит вокруг. Даже то, как к ней подбираются маленькие тени.

– Вы – лесные жители? – прошептала Машенька. Она больше не боялась. Скорее, ей было любопытно.

«Да. Впусти нас. Нам очень холодно».

Из маленьких теней вырастали узнаваемые силуэты. Их было много, они приходили из чащи и собирались возле Машеньки.

– Я же скоро умру. И буду совсем-совсем холодной.

«Нет. Если поможешь нам, мы поможем тебе. Так делают настоящие друзья. Впусти нас в себя, Машенька».

Она посмотрела на тех, кто прятался в темноте. Рядом с ней ждали ответа мышка-норушка, лягушка-квакушка и другие обитатели леса. Почти как в той сказке про теремок, только в этот раз теремком стала сама Машенька.

– А вы меня не обидите?

«Нет. Настоящие друзья так не поступают. Впусти нас».

– Ладно, входите, – сказала Машенька, и тени бросились к ней.

Ее тело содрогалось, в рот вползали змеи и черви, забирались мыши и ящерицы. Челюсти треснули, чтобы впустить тех, кто побольше. Нёбо царапали иголки ежика, в животе вили гнезда птицы. Машенька раздувалась, наполнялась новыми зверями и насекомыми.

«Спасибо, Машенька. Нам очень тепло».

Кости с хрустом вытягивались, сквозь кожу прорастали шерсть и чешуя. Волосы на голове выпадали, на руках вырастали когти.

«Теперь мы поможем тебе, Машенька. Поможем исполнить желание. Теперь тебя заметят».

Через час то, что когда-то было Машенькой, зашагало в сторону города.

Лена проглотила очередную дозу успокоительного, но лучше ей не становилось. Да и как могло стать лучше матери, забывшей собственную дочь в лесу? Как такое вообще могло произойти?..

Она вытерла слезы дрожащими руками и еще раз проверила телефон. Игорь не отвечал. Что-то творилось со связью, Лена не могла дозвониться ни до полиции, ни до МЧС. Беспомощность убивала, уходило драгоценное время, ведь поиски нужно было начинать еще вчера.

На шашлыках они явно перебрали. Кто-то ляпнул, что обидевшаяся на папу и маму Маша поедет во второй машине – со Светкой и ее мужем. Это были друзья семьи, Маша у них неоднократно ночевала, ничего необычного. Только вот Светка была не в курсе этой ночевки и считала, что Машу забрали родители.

Лена пыталась вспомнить, когда в последний раз видела дочь. Та ходила вокруг машин, играла в прятки сама с собой и вроде бы постоянно была на виду… Как же они могли без нее уехать? КАК???

Игорь с утра рванул на ту самую полянку, а Лена осталась в квартире на случай, если Маша найдется. Но сидеть дома было невыносимо, неизвестность оказалась хуже самой изощренной пытки. В голову лезли страшные образы: ночь, темный лес, одинокая девочка зовет родителей… Лена, глотая таблетки, тихо подвывала и до крови впивалась ногтями себе в лицо. Телефон не звонил.

Она сидела в Машиной комнате, когда солнце вдруг погасло. Все потемнело буквально за секунду, словно в квартире шторы задернули. Лена перевела взгляд на окно и ахнула. На нее смотрел гигантский глаз.

Снаружи к дому привалилось настоящее чудовище. Оно долго вглядывалось в Лену, а потом запустило в комнату здоровенный коготь. Треснул бетон, на пол брызнули осколки стекла, из проломленной стены задул ветер. С улицы прилетели крики и вой сирен.

Лена заорала, срывая горло, стала отступать и упала на ковер. Грохнула входная дверь, в комнату вбежал Игорь.

– Что за…

Коготь задел потолок, и ковер запорошило штукатуркой. Стеклянным дождем осыпались плафоны на люстре.

– Что это за тварь?! – крикнул Игорь, хватая Лену и пытаясь вытащить ее в коридор.

«Тварь, тварь, тварь…» – отозвалось эхо то ли в комнате, то ли у Лены в голове.

Коготь-переросток завис над ней с мужем. В проломе вновь возник глаз. Чудовище смотрело на двух людишек-букашек, и Лена не сомневалась, что сейчас их раздавят, перечеркнут их никчемные жизни. Но коготь зацепил что-то в вещах Маши и исчез.

Немного отдышавшись, Лена набралась смелости и подошла к дыре в стене. Чудовище уходило. Оно не стало нападать, не стало рушить дом. Просто на минутку заглянуло в гости и убралось восвояси.

Лена смотрела вслед невероятному созданию и не могла отделаться от ощущения, что его взгляд ей знаком.

Этот день вошел в историю как День великана. Никто так и не выяснил, откуда взялось чудовище, но к вечеру его удалось убить. Правда, кое-кто из военных потом рассказывал, что пулеметы, ракеты и прочее оружие не причиняло монстру особого вреда, пока тот сам не стал разваливаться на части и гнить заживо. Будто разные звериные куски не ужились в одном теле.

Умирая, чудовище продолжало идти вперед – а потом и ползти, – оставляя за собой след из слизи и лоскутов смердящей плоти. В итоге он растянулся на три километра, отравив реку и превратив несколько кварталов в зараженную зону.

Город пострадал очень серьезно, зато стал настоящим магнитом для туристов. Фотографии разрушенных зданий и громадных птичьих следов облетели весь мир.

Ученые пытались подсчитать, сколько живых существ причудливым образом сплелись в неизвестном монстре, но к единой версии не пришли. Хотя правильного ответа они бы все равно не дали, ведь одно живое существо никто так и не заметил.

Если бы ночью после смерти чудовища кто-нибудь додумался подежурить у замершей навсегда головы ящерицы, он бы увидел очень странную картину. Кожа над глазами треснула, словно яичная скорлупа, и из образовавшейся дыры выбралась маленькая девочка. Это была самая обыкновенная девочка самого обыкновенного роста. Две рыжие косички, легкое платьице, гольфы и сандалики. Единственное, что было в ней необычного, – это большие и красивые крылья за спиной, как у бабочки.

Девочка осмотрелась, окинула взглядом копошащихся вдалеке военных и взмыла в небо. Ветер подхватил ее, подбросил над разрушенным городом, и крылья понесли ее прямо к звездам. В руках она держала любимого плюшевого медведя.

Девочку звали Машенька, и у нее был день рождения.

Подколодные

Змея лежала прямо у входа в теплицу. По-хозяйски грелась на солнышке и не обращала никакого внимания на подошедшего деда Славу. Тот потопал по траве, грохнул лопатой по каменной ступеньке, но ползучая гадина никак не отреагировала. Только показала шустрый язычок.

– Совсем обнаглели.

Это был уж – с полметра длиной, с привычными желтыми отметинами на голове. Пятый за неделю – и опять у теплицы. Можно было решить, что это один и тот же, если бы дед Слава не скидывал их в ведро и не относил в лесок за железной дорогой.

Змей дед Слава не любил. Особенно на своем участке.

Весна в этом году пришла рано: уже к началу апреля солнце грело по-настоящему, а не работало вполсилы. На деревьях набухали почки; сбросив снег, распрямлялись кустарники. Всюду галдели птицы, звенела капель. Природа выбиралась из кокона матушки-зимы, а вместе с ней просыпались змеи.

– Откуда вы лезете, а?

Дед Слава привычным движением сгреб незваного гостя в ведро и зашагал в сторону дома. На веранде суетилась Нинка, громыхая большими кастрюлями для засолки и прочим законсервированным с осени добром. Оно и сейчас ей не требовалось, но после семидесяти с головой у нее стало совсем худо. Много чудила, забывала самые простые вещи. Измученная хроническими болячками, мало спала и мало двигалась. Этакая барабашка в отставке: сил давно не осталось, но пошуметь в доме по старой памяти надо обязательно.

Дед Слава любил ее, хотя с каждым годом с ней становилось труднее. Но куда деваться? Жена все-таки, больше полувека рука об руку. Да и он сам, если разобраться, потихоньку превращался в такого же странного старичка.

Уж в ведре лениво сворачивался спиралью, заранее принимая свою участь. Дед Слава обогнул дом со стороны сарая и вышел к калитке. Из будки выскочил Полкан, но, поняв, что хозяин без гостинца, тут же залез обратно.

По пути к железной дороге дед Слава думал о приметах. Если встретишь бабку с пустым ведром – это не к добру. А что насчет старика со змеей? Причем уже который раз…

– Змеиный дед! – донеслось сзади.

Дед Слава улыбнулся. Так его встречали мальчишки, приезжавшие сюда на выходные и каникулы. Без компьютеров и Интернета в этой глуши им было скучно, вот и бегали они по деревне в поисках развлечений. И старик, который постоянно таскал змей в ведре, наверное, казался им кем-то вроде лешего.

Он повернулся, резко махнул ведром в сторону мальчишек, и те с радостным визгом бросились наутек. Дед Слава поглядел им вслед и зашагал дальше.

Почти все его знакомые давно умерли, а с новыми соседями отношения не сложились. Кому нужны два доживающих свой век старика? Здравствуйте, до свидания, и на том все. Их не то чтобы сторонились, но и на контакт особо не шли. Это раньше можно было в любой момент подойти к соседской калитке, окликнуть хозяина, поболтать ни о чем. Теперь же всюду высились высокие сплошные заборы, как в какой-нибудь тюрьме. Времена другие, у всех своя жизнь, свои проблемы. Чужих не надо.

Конечно, никто не мешал выпустить ужа и поближе, но, во-первых, тогда бы тот наверняка приполз обратно, а во-вторых, деду Славе были в радость эти прогулки. После выхода на пенсию он не мог найти себе места. Вставал в семь утра, как раньше, и просто бродил по участку. Да, дела в деревне всегда найдутся: забор поправить, землю вскопать, собрать в кучу листья и сжечь их к чертовой матери. Но это не то.

Вместе с работой ушло ощущение, что он кому-то нужен. Никто больше не просил выручить и выйти вместо него на смену. Никто не приезжал в гости пообедать, когда оказывался неподалеку. Никто не советовался, не интересовался его мнением, не делился сплетнями. Буквально через пару месяцев дед Слава окончательно понял, что для всех сослуживцев перестал существовать. Словно вместе с ключами от родного грузовика оставил в диспетчерской табличку «Не беспокоить».

Звонить самому гордость не позволяла, вот и проверял он старенький мобильник каждые полчаса: а вдруг Валентиныч опять ушел в запой и срочно нужен человек на знакомую технику? Первое время его изредка дергали, он с радостью бежал на работу и соглашался на мизерную оплату, снова чувствуя себя членом коллектива, но после полной смены, едва шевеля ногами, приползал домой и сразу падал спать. Все-таки возраст брал свое.

Но работа наполняла жизнь хоть каким-то смыслом. Нинка могла целыми днями смотреть свой телевизор, а вот дед Слава на стену лез от скуки. Мастерил в погребе ящики под картошку, потихоньку обновлял баню, гонял ворон, разорявших кормушки для синичек, – и все равно часами не знал, куда себя деть.

Ему не хватало обычного человеческого общения, шуток с мужиками в курилке. А вот Нинки, наоборот, стало слишком много. И если раньше ее заскоки так в глаза не бросались – все же он каждый день пропадал на работе – то теперь приходилось наблюдать их круглосуточно.

Нашествие змей внесло в распорядок дня деда Славы неожиданное разнообразие.

Помимо загорающих у теплицы ужей, были и другие. То и дело в траве мелькали темные хвосты, на дорожке к туалету лежала сброшенная кожа, а у декоративного пруда больше не квакали лягушки – всех сожрали. Нинка на днях пожаловалась, что видела гадюку прямо в доме, под кухонным столом. После этого спать она стала еще хуже.

Дед Слава перебрался через небольшую канаву по самодельному мосту и застыл между железнодорожных путей. От станции вдалеке прилетало призрачное эхо, над головой шумели провода. Тучи медленно пожирали солнце, ветер залезал под воротник плаща. Собирался дождь.

Лесополоса тянулась вдоль путей и прятала за собой пару садовых товариществ и коттеджных поселков. Дед Слава помнил эти места, когда никакого новостроя еще не было: только березовое море и большущий пруд с илистым дном, которое норовит тебя засосать. Теперь же всюду множились дачи и домики, а пруд превратился в болото с берегами из пустых бутылок и прочего мусора. Люди все здесь отравили.

Дед Слава вошел в лес, который еще не нарядился как полагается, но и по-зимнему костлявым уже не был. По выкорчеванному пню у тропинки медленно ползли два ужа, свиваясь в узел на рельефной коре.

– О, а вот и дружки твои.

Дед Слава вытряхнул ужа из ведра, и тот моментально исчез под корневищем. На земле рядом лежал мертвый мышонок – на него и нацелились две змеиные пасти. Судя по виду звереныша, его уже ели, но почему-то не переварили до конца и выплюнули. Сейчас это собирались исправить.

– Не подавитесь только, твари подколодные.

Дед Слава сплюнул себе под ноги и зашагал дальше в лес – там он оставил банки для сбора березового сока. Ближе к железной дороге пахло прогретой солнцем травой и сгнившими за зиму листьями, а вот из чащи, где до сих пор лежали сугробы, тянуло холодом.

Вдавив в землю чужой сигаретный окурок, дед Слава остановился на небольшой полянке. Это было то самое место, те самые банки, но то, что оказалось внутри… На зрение он не жаловался, в свои годы неплохо видел и без очков, только вот сейчас верить в увиденное отказывался.

Все до одной трехлитровые банки почти доверху были наполнены змеями. Десятки ужей переплетались друг с другом, жались к стеклу, ощупывали мир вокруг раздвоенными языками. И их шипение проникало прямиком в мозг, пробуждая давний кошмар.

Много лет назад, когда дед Слава был просто Славкой, они с друзьями любили гулять в Курьяновке – заброшенной деревне в пяти километрах от их собственной. Это было здорово: можно влезть в любой дом, поковыряться в чужих вещах и придумать страшные истории про хозяев, которые никогда не вернутся. Скрипучие полы и выбитые окна, оживающие в углах тени, вороны на обугленных крышах и стаи собак, рыщущие в округе, – такие места и пугали, и привлекали одновременно. В них тянуло, будто звало что-то из развалин. И дети не могли не откликнуться на этот зов.

Была в их компании и Нинка, озорная девчонка, которая с радостью поддерживала любые приключения. Обычно они не задерживались до темноты, но в тот день жуткий ливень не дал им двинуться назад вовремя. В качестве укрытия выбрали дом на окраине, травили байки и смотрели на струи дождя в сгустившихся сумерках. В такую погоду пришлось бы шагать по размытой дороге, не видя, куда наступаешь. То еще удовольствие. Мало того что промокнешь насквозь за минуту, так еще и навернуться проще простого. А с вывихнутой или сломанной ногой и к ночи до дома не доберешься.

Мальчишки пытались развести костер из обломков мебели, а любопытная Нинка ходила по дому и разглядывала узоры на облезлых обоях. Тогда-то доски под ней и треснули. Она ухнула вниз – в сырой мрак подвала, в царство паутины. Но жили там не только пауки.

Прибежав на крики, мальчишки увидели Нинку на ложе из змей. Весь пол был устлан ими, всюду извивалось и шипело. Это было самое настоящее гнездо.

Славка оцепенел от ужаса, глядя, как Нинка погружается в змеиное болото, как скользят по ней черные ленты, прячут ее от постороннего мира. Но страшнее всего был Нинкин крик. Ни до ни после Славка никогда не слышал, чтобы человек так вопил. Жутко и бесконечно долго.

Кое-как бледную и зареванную Нинку вытащили и отвели домой. Несколько дней она тряслась, не произнося ни звука, и родители увезли ее в город на лечение. Не сразу, но врачи вернули девочку к нормальной жизни, однако змеи навсегда поселились в ее голове, как черви в гнилом яблоке.

И рано или поздно они должны были выбраться на свободу вместе с заточенными в прошлом страхами.

Накормив Полкана, дед Слава зашел в дом и тяжело плюхнулся в кресло. Ноги ныли после целого дня в сапогах, в ушах гудело. Нахлынувшие воспоминания не сулили ничего хорошего.

Он провел несколько часов, гуляя по лесу и пытаясь понять, как такое могло произойти. Змеи были живыми: дед Слава потыкал палкой бесконечные темные переплетения и убедился в этом лично. Неужели гадины сами забрались в банки? Это звучало – и выглядело – очень странно, но других вариантов все равно не было.

Детвора вряд ли решилась бы так подшутить над Змеиным дедом. Его побаивались, да и собрать столько ужей – задача непростая. Нет, вариант с чьими-то проделками можно было не рассматривать. Просто этой весной что-то происходило со змеями. Уже сейчас их было слишком много – как никогда в предыдущие годы. И дед Слава чувствовал: все только начинается.

Дома было тихо, лишь на кухне урчал холодильник да в комнате Нинки привычно бормотал телевизор. Они давно жили порознь – в их возрасте так гораздо удобнее, никто никому не мешает. Правда, в последнее время и за обеденным столом практически не собирались, ведь Нинка могла целый день не вылезать из своей берлоги, активничая ночью. Барабашка и есть барабашка.

– Что смотришь? – спросил дед Слава, просунувшись в приоткрытую дверь.

В комнате жены пахло пылью, лекарствами и давно немытым телом. Лампы не горели, свет давал только выпуклый экран телевизора. Завернутую в одеяла старушку было толком не разглядеть, лишь стекла очков мерцали в темноте.

– Кино. Интересное очень, – сказала она. – Уже третий раз показывают.

На экране люди с топорами расчленяли гигантскую змею – похоже, анаконду. Разрубали ее плоть, лезли во внутренности и доставали оттуда маленьких детей. Или то, что от них осталось.

– Совсем ополоумела, старая?! Ты чего включила?!

Дед Слава подошел к телевизору и, не найдя нужной кнопки, выдернул шнур из розетки. Комната погрузилась во мрак. В звенящей тишине мерно тикали часы с кукушкой, а вот сердце деда Славы стучало все быстрее и быстрее. Ему стало тяжело дышать, он не мог повернуться к Нинке, только глядел на ее замершее отражение в большом настенном зеркале. Казалось, она даже не заметила, что экран погас.

– Наверное, четвертый раз тоже покажут. Про змей-то.

Змеи, змеи, змеи… Чертовы змеи были повсюду.

– Чтоб больше не включала дрянь эту, понятно тебе?!

Жена закивала, не сводя глаз с выключенного телевизора.

– А то насмотришься, и мерещится потом всякое.

Нинка заворочалась в одеялах, отвернулась к стене и стала водить пальцем по ковру. По ее сбивчивому дыханию было понятно: она хочет что-то сказать. То ли боится, то ли собирается с мыслями. Наконец она произнесла:

– Но они ведь правда шуршат под полом, Славушка. Из-за них я не сплю.

– Я тебе уже говорил, это просто мыши. Потравлю их, и все будет хорошо.

– Нет, Славушка. Мышей они давно съели.

Дед Слава вздохнул. Хотел в очередной раз выругаться, ударить кулаком в стену, закричать, да что толку? Нинка – когда-то бойкая и веселая Нинка – теперь обитала в своем мирке и с каждым днем становилась все дальше от реальности.

– Спи давай. Утро вечера мудренее. Завтра посмотрю, кто там тебя изводит.

Когда он устроился на диване, за стенкой вновь заработал телевизор. Сквозь неразборчивое бормотание до него иногда долетали тихие всхлипы. Нинкина ночная смена только начиналась.

Вдалеке загудел поезд, и в доме едва заметно задрожали стекла. Из-за соседства с железной дорогой это место никогда не оставалось в тишине надолго. Дед Слава вдруг представил, что ползущий сквозь ночь состав – это громадная змея, а пассажиры – проглоченные жертвы. Он покачал головой и натянул одеяло до самого носа. Нужно было поспать.

Но сон не принес облегчения, ведь этой ночью деду Славе снилось, как под домом ворочаются исполинские кольца.

Никаких следов змей в подвале он не нашел. Впрочем, как и мышей, что его удивило. Уж эти-то товарищи всегда были рядом – только успевай обновлять лотки с отравой. Но в последние дни дед Слава не слышал привычного шороха и писка, будто мыши дружно решили уйти к соседям.

Или их кто-то спугнул.

Дед Слава никогда не был специалистом по змеям, но жизнь с Нинкой вносила коррективы. Главное правило гласило: никакой ползучей живности на участке и тем более дома. Любая встреча даже с крохотным ужиком могла принести кучу неприятностей.

После того случая в Курьяновке Нинка полностью оправилась и даже не вспоминала о змеином подвале. По крайней мере, так всем казалось. Когда возмужавший Славка вернулся из армии, их детская дружба переросла в нечто большее, и вскоре молодые сыграли свадьбу. Жить остались здесь же – сперва под крылом родителей, а потом и в собственном доме. И хотя завести детей у них не получилось – у Нинки обнаружились проблемы по женской части, – на судьбу они не жаловались. Жили не лучше, но и не хуже других. Нормально жили.

Пока прошлое их не настигло.

Дед Слава не мог точно сказать, как давно это началось. Если раньше, завидев ужа или полоза, Нинка морщилась и старалась поскорее проскочить мимо, то потом стала замирать от ужаса. Превращалась в каменное изваяние и молилась, чтобы змеи уползли восвояси. Это могло продолжаться часами: однажды вечером дед Слава, не дождавшись жены, нашел ее на полпути к дому. Она стояла у старого колодца и смотрела прямо перед собой, словно загипнотизированная. По щекам катились слезы, губы подрагивали, а рядом в мутной луже медленно скручивалась полутораметровая гадюка.

С годами ситуация только ухудшалась. Пришли кошмары и крики посреди ночи. Нинку могли испугать переплетения проводов или садовый шланг. В старости голова и без того барахлит, а уж если она забита змеями…

Теперь Нинка видела их везде.

Он как мог оберегал ее: еще в юности затыкал рты местным, которые называли Нинку Королевой змей. Прозвище приклеилось намертво, тут уж ничего не попишешь, но при Нинке оно больше не звучало. Кто же тогда мог знать, что спустя десятилетия титул змеиной королевы будет наименьшей из проблем?

На привычном месте у теплицы никого не было, и дед Слава уже обрадовался, но потом уловил движение в бочке. Змеи плавали на поверхности воды, словно водоросли или обломанные ветки в пруду. Только живые и юркие.

– Да как вы… Откуда?..

Он огляделся. Нинка сегодня не выходила на улицу: закопалась в одеяла и телевизионную программу. Значит, этой картины она не видела. Хоть какая-то польза от ее затворничества.

Вылавливать гадин по одной было неудобно, поэтому дед Слава опрокинул бочку. На поверхности он заметил трех или четырех ужей, но внутри змей оказалось намного больше. Вместе с водой в траву хлынули бесчисленные чешуйчатые твари всех размеров: от маленьких, не крупнее червя, до длинных, едва ли не двухметровых. В раскисшей земле извивались темные кольца, по ногам сновали пятнистые жгуты. Зубастые пасти пробовали на прочность резиновые сапоги.

Дед Слава отшатнулся от змеиного месива, едва устояв на ногах. По спине тек холодный пот, дыхание перехватывало. А многоголовая темная масса медленно ползла к нему, заглушая ветер протяжным «с-с-с-с-с».

Он знал, что змеи обычно не нападают первыми. Они вообще предпочитают держаться подальше от людей, атакуя, только когда им угрожает опасность. Но эти… Они вели себя иначе, чересчур активно интересуясь человеком.

– Совсем ошалели? Намазано вам тут, что ли?! А ну, пошли вон!

В висках стучала кровь, внутри все кипело. Страх смешивался со злостью. Дед Слава взял в руки лопату и разрубил одну змею пополам. Он не хотел живодерствовать, потому и носил ужей в лес, но сейчас другого выхода не видел. Ползучих гадов было слишком много.

Он перехватил черенок поудобнее и нанес новый удар. Вместе с комьями земли в сторону отлетела голова с желтыми пятнами.

– Нравится вам так? Нравится?!

В сапоги тыкались черные морды, маленькие зубки, а дед Слава продолжал орудовать лопатой. Змеиное море вокруг бурлило, шипело, осыпало его брызгами крови. Наблюдая за резней, в небе кружили вороны.

Когда все было кончено, дед Слава без сил опустился на землю. Змеиные обрубки еще шевелились и напоминали содранный скальп Медузы Горгоны. Черная кожа блестела на солнце.

– Твари… Сами же вынудили. Сами.

Голова кружилась, подкатывала тошнота.

– Твари как есть.

Он посидел так пару минут, отдышался, а потом зашагал к дому. Ополоснул руки с лицом в умывальнике и заглянул к Нинке. Нестерпимо хотелось поговорить, рассказать обо всем, но он понимал, что жене такие разговоры ни к чему. Тем более что она была полностью поглощена телевизором.

В новостях показывали репортаж о женщине, в чей рот заползла змея. Заползла – и двинулась дальше, глубже. Женщина эта решила прилечь отдохнуть где-то в горах, уснула, и тогда к ней наведалась хвостатая гостья. В итоге врачам пришлось доставать живую змею прямо из горла – кадры из операционной прилагались.

Нинка как завороженная смотрела на длинную извивающуюся тварь, извлеченную из человеческого рта, а дед Слава с трудом сдерживал желание выбросить телевизор в окно. Опять змеи? По всем каналам только они, или это Нинка их выискивает?..

Дед Слава поскрипел зубами, открыл было рот, а потом махнул рукой и вышел из комнаты жены. Он слишком сильно вымотался, чтобы устраивать скандал. Пропади оно все пропадом.

Наскоро перекусив, он пошел топить баню. Нужно было смыть с себя этот чертов день. Отскрести ошметки змей, перебить мылом запах смерти.

Печка раскочегарилась будь здоров, и дед Слава втянул ноздрями горячий воздух. Впервые за день на его лице появилась улыбка. Все-таки баня – волшебное место, все проблемы и беды уходят отсюда в землю вместе с водой. Хотя бы на время.

Дед Слава плеснул воды на камни и занял среднюю полку. По комнате поплыли клубы пара, жар обволакивал тело. Дед Слава любил вот так посидеть в тишине, хотя врачи не рекомендовали ему с этим частить. Но в парилке расслаблялись не только мышцы, а еще и мозги – разве откажешься от такого? Особенно когда у тебя в жизни творится черт знает что.

Когда жар перестал покусывать, дед Слава взял ковшик и шагнул к тазу с водой. В этот момент под ногой у него скользнула змея. От неожиданности он неловко завалился набок и упал прямиком на чугунную печку. Взвыл, отлепился от раскаленного железа и рухнул на пол, ударившись головой. Боль ошарашила, наводнила мир вокруг черными точками. Перед глазами все поплыло. Но, прежде чем окончательно провалиться в темноту, дед Слава увидел раздвоенный язык перед своим лицом. Гораздо ближе, чем ему бы хотелось.

Он пришел в себя, когда печка уже остыла. С трудом встал на ноги и выбрался из парилки. Каждое движение отдавалось болью, с правой стороны туловища будто кожу содрали. В голове стучали барабаны.

Доковыляв до дома, дед Слава тут же обработал ожоги и выпил обезболивающего. Раны были не такими страшными, как показалось вначале, но все равно ничего хорошего. Получить клеймо от собственной печки – это надо умудриться.

А все из-за проклятой змеи…

Он залез в постель и повернулся на здоровый бок, лицом к стене. Сил больше не осталось. В былые времена Нинка переживала бы, хлопотала вокруг него, но сейчас все изменилось. Дед Слава звал ее, а она так и не пришла. Зато из ее комнаты доносился тихий голос:

– Они уже в доме, Славушка… Прогони их… Прогони их, умоляю…

Дед Слава смотрел в стену, слушал непрекращающийся шепот и понимал, что боится. Он давно осознал, что Нинка сошла с ума. Возможно, это произошло еще в детстве – просто сильнее проявилось уже с возрастом. К ее бзикам он привык много лет назад и научился с ними жить. Но он действительно боялся. И не того, что Нинка забудет выключить газовую плитку или слишком рано задвинет печную заслонку. Нет, он боялся осязаемого безумия.

Одно дело, когда про него говорят по телевизору или пишут в книгах, и совсем другое, когда оно рядышком, на расстоянии вытянутой руки. Шепчет за стенкой и переключает каналы в поисках чего-нибудь про змей.

Змеи… Про них дед Слава тоже думал. Точнее, про одну змею, ту самую. Когда он уходил из парилки, то успел осмотреться. Никого там не было.

Змея не могла спрятаться или забиться в щель – парилку дед Слава только обновил, там минимум места и все на виду, никаких схронов. За тазиком ее тоже не было. Заползти в парилку у нее бы получилось – ведь поначалу дверь была открыта. А вот выползти незаметно – нет.

Так куда же эта гадина делась?..

Дед Слава дотронулся до рта и тут же отдернул руку. Пальцы подрагивали. Нинка за стеной продолжала умолять:

– Славушка, милый, найди их, прогони, нет с ними жизни, не могу я больше, Славушка…

Сердце норовило выскочить из груди, а еще казалось, что в животе что-то шевелится. Будто кишки решили выползти наружу.

Когда обезболивающее наконец подействовало и дед Слава уснул, ему приснилась Нинка. Она раскрыла огромную пасть и пыталась проглотить его, точно питон. Вместо волос на ее голове колыхались змеи.

– Змеиный дед! Змеиный дед!

Мальчишки ждали стандартного приветствия, но дед Слава был не в настроении:

– А ну, брысь отсюда, мелюзга!

Он вновь нес змей за железную дорогу. Это стало ежедневной традицией: ведро, ползучие гады, до боли знакомый маршрут. Он ходил в лес как на работу, потому что змеи продолжали заполонять участок. А если верить Нинке, то и дом тоже. Теперь она вообще не покидала комнату. Да что там – она не покидала кровать, ведь всюду ей мерещились ужи и гадюки. Даже в уличном туалете, поэтому пришлось приспособить под ее нужды отдельное ведро.

Что-то у нее в голове окончательно лопнуло, и от былой Нинки не осталось следа. Она увязла в своем странном тревожном мире. И деду Славе иногда казалось, что змей там слишком много, поэтому они начали проникать в реальность.

Он вытряхнул ужей в траву и поморщился. Ожоги все еще давали о себе знать. В кронах берез над головой чирикали птицы, прохладный ветер обдувал лицо. Небо заволакивали тучи.

Дед Слава проверил банки для сбора березового сока – теперь они пустовали. Рядом на поляне все заросло ромашками, и он нарвал букет для Нинки. Может, вспомнит, что это ее любимые цветы. Вспомнит молодость, ухаживания и хоть ненадолго станет прежней собой.

Время клонилось к вечеру, очень быстро темнело. Первые капли дождя упали на землю, когда дед Слава преодолел железнодорожные пути. До дома оставалось всего ничего.

Он издалека услышал, как надрывается Полкан, а потом и увидел почему. У калитки стоял сосед – здоровенный детина лет сорока. Дед Слава не знал, как его зовут, но иногда с ним здоровался. Тот не жил в деревне постоянно, а приезжал с семьей в теплое время года. Можно сказать, пришлый дачник. И, судя по манере общения, друзей он тут точно не искал.

– Здравствуйте, – сказал дед Слава и протянул руку, но сосед этот жест проигнорировал.

– Ну привет. Короче, я сразу к делу. Чтобы возле пацанов я тебя больше не видел, усек? Не хрен их своими змеями пугать.

– Так я не пугаю, я ж просто…

– Усек или нет?

Дед Слава кивнул. Спорить с этим человеком он не собирался, себе дороже выйдет.

– Вот и хорошо. Спасибо за понимание.

Сосед хлопнул деда Славу по плечу и двинулся к своему дому, но на половине пути остановился и крикнул:

– Да, и завязывай этих мразей таскать из леса! Они же по всей деревне расползаются. Устроил, мать твою, серпентарий!

Сосед скрылся за своим бесконечно высоким забором, а дед Слава так и стоял у калитки, ничего не понимая. В животе вновь заворочалось. Он опустил взгляд к ведру, где лежал букет ромашек. Аккуратно двумя пальцами отодвинул цветы, открывая вид на узелки змей, на шевелящиеся кольца и дрожащие язычки.

– Господи…

Ведро упало в лужу возле калитки, а дед Слава поспешил домой.

Нинки нигде не было, а вот змеи были. На полу, у печки, под кухонным столом, в шкафу и даже на кровати. Куда ни глянь – десятки, если не сотни. Их будто равномерно распределили по дому, развесили-разложили, как елочные игрушки и гирлянды. Чтобы ни один уголок не остался без их шипения.

В деревянных рамах задрожали стекла, вдалеке загудел поезд. На небе громыхнуло, и вспышка молнии осветила погруженный в сумерки сад.

– Нинка! Нина!

Он обыскал все, но жены не нашел. Голова раскалывалась, оттуда рвалось что-то, готово было выплеснуться наружу очевидными фактами, но дед Слава не хотел их принимать. Змеиное шипение уничтожало остатки разума.

Выбежав за калитку, он огляделся по сторонам. Дождь набирал силу, размывая дорогу.

– Нинка!

Дед Слава опустил взгляд к земле и будто впервые увидел собственные сапоги. Обычные резиновые сапоги, которым уже сто лет в обед. Только сейчас на них виднелись кровь и узнаваемая рыжая глина из карьера у Курьяновки.

Следы он заметил почти сразу – большие и маленькие, двумя вереницами уходящие в темноту. Почти пять километров спустя, после указателя с названием деревни, маленькие сбивались и превращались едва ли не в лыжню. Здесь ему пришлось тащить Нинку.

Дом на окраине практически ушел в землю: крыша обвалилась, стены покосились. Но в развалины все еще можно было попасть. Дед Слава продрался сквозь заросли можжевельника, переступил через опрокинутый шкаф и оказался внутри. Пол испещряли огромные дыры, словно после бомбежки. В черном зеве подвала капала вода.

– Нинка…

Она лежала там же, где и много лет назад. Змеи оплели ее, закутали в одеяние из своих шкур. Но на этот раз Нинка не кричала, ведь была мертва. Гадюки в волосах и правда делали ее похожей на Медузу Горгону.

Дед Слава опустился на колени, и его вырвало. Он выплевывал желчь, надеясь, что вместе с ней выйдет все лишнее; все, что заползло туда против его воли и заставляло его делать страшные вещи. Но шевеления в животе прекратились, все затихло. Здесь остались только дед Слава и воспоминания, наконец открывшиеся ему полностью.

Он посмотрел на свои искусанные руки, которыми собирал змей. На кровь, засохшую под ногтями. На неестественную позу Нинки, лежащей внизу со сломанной шеей.

– Как же так…

Дед Слава, Славка, любящий муж. Он оплакивал свою жену, которой действительно хотел помочь, которую оберегал и из последних сил удерживал на этой стороне, не давая провалиться в кошмар. Но был и кое-кто другой. Тот, кто устал от десятилетий борьбы, от постоянных приступов, от страха, от змей, которые всегда рядом, всегда в голове. Тот, кто решил отпустить Нинку в мир подколодных тварей и закончить эту историю там, где все началось.

По черному небу над мертвой деревней ползали молнии, точно огненные змеи. Дождь наполнял канавы и барабанил по развалинам никому не нужного дома. Вой ветра можно было принять за чей-то бесконечный стон.

Королева змей воссоединилась со своей свитой, а в последний путь ее провожал Змеиный дед. Он думал о жутком вопле, услышанном много-много лет назад, и о том, кто на самом деле сошел с ума в тот день. На его лице не отражалось ничего.

Змеи поедали его голову изнутри, и дед лишь надеялся, что они закончат как можно скорее.

Земляной

Юля вспомнила о подземном чудовище, только когда ее похоронили заживо.

Гроба не было, поэтому пошевелиться она не могла. Холодная земля сдавливала со всех сторон. Это напоминало сонный паралич, бодрствование посреди кошмара. Сознание будто заперли в мертвом теле. Юля ослепла, провалилась в черное ничто. Совершенно беспомощная, она растворялась в пустоте и собственных мыслях.

Когда в детстве они с сестрой гостили в деревне, бабушка рассказывала о Земляном. «У него двенадцать когтистых лап, чтобы рыть. У него огромная пасть, чтобы глотать землю. Он ползает под домами людей и слушает. Когда кто-то ведет себя плохо, Земляной выкапывается. И уж если выкопался…»

Юля стала задыхаться. Как она могла забыть такое? Как могла оказаться здесь? По щекам катились слезы, сердце пробивало дорогу на поверхность – из грудной клетки, из могилы, из тьмы. Юля превратилась в ту маленькую девочку, которая обходила стороной ямы и каждую ночь в ужасе прислушивалась к звукам из погреба. Но теперь рядом не было старшей сестры, чтобы ее успокоить.

Все изменилось часа через три после захоронения. Юля вдруг поняла, что до сих пор жива. Более того, она научилась видеть на многие километры вокруг. Бесконечная система корней стала ее глазами и чувствами. Пришли вспышки. Люди, машины, города… Юля могла заглянуть куда угодно. Деревья, точно антенны, принимали сигналы с поверхности и передавали фантастически яркие образы вниз. Туда, где лежала новая хозяйка подземного царства.

Юля рассмеялась. Земля переварила ее, и проблемы ушли вместе с физической оболочкой. Загубленная карьера, неудачный брак, выкидыш – все это казалось мелочью в масштабах мира, который наконец ей открылся. Теперь она была центром планеты, ее ядром. Ей подчинялись растения и ползучая живность, она управляла течением рек, повелевала горами и холмами. Юля сама стала матерью-землей.

И тут она услышала Земляного. Краски потускнели, вернулась чернота. Затих шепот деревьев. Только чудовище рыло ход к жертве.

Юля все поняла. Земля играла с ней, заманивала в ловушку, отвлекала… Чтобы накормить выползшее из ее чрева создание.

Юля пыталась кричать, звать на помощь, но лишь зря расходовала кислород. Под ней ворочалось, в бездонную тьму осыпа́лись комья грязи. Лапы скребли рядом, земля дрожала. Что-то ухватило за ногу, и Юля взвыла. Царапнуло, хлынула кровь. Много крови. Она текла подземным ручьем, питая почву, вымывая неподвижное тело из ямы, заливая глаза, рот. Юля захлебывалась, перед ней кружили алые пятна. В каждую частичку ее кожи будто ввинчивались черви. Земляной ел.

…Свет резанул глаза. Юлю раскопали, сняли маску с дыхательным шлангом и вытащили из ямы. Ее подбадривали, поздравляли, хвалили, что продержалась целых двадцать минут. Кто-то аплодировал. Юля вдохнула полной грудью, вытерла слезы и улыбнулась. Ее до сих пор трясло, онемевшие конечности покалывало, из прокушенной губы сочилась кровь. Но на душе было так хорошо, спокойно. Словно все беды действительно остались в могиле. За время под землей в Юле что-то поменялось.

– Галлюцинации были? – хитро прищурив глаз, спросил инструктор.

– Черт, да. Обалдеть можно.

– Потом расскажешь. Пойдем сестрицу твою вызволять.

Это Катя привезла ее на тренинг «Перерождение». Организаторы завлекали возможностью открыть себя заново, заглянуть в неизведанные глубины души. И многое переосмыслить. Оказавшись в могиле (пусть даже неглубоко и под контролем профессионалов), смотришь на вещи совершенно иначе. Куче народу это помогло изменить жизнь.

Они подошли к захоронению, которое располагалось чуть дальше в лесу. Из земли торчал шланг, ребята раскидывали грязь руками, чтобы лопатой ненароком не покалечить клиента. Юле было немножко обидно, что ее вытащили из-за стонов и всхлипов, а сестра продержалась все сорок минут. Но Катя – это Катя. Она даже Земляного в детстве не боялась.

– Осторожно!

Земля просела и обвалилась. Инструктор отбросил в сторону перекушенный шланг. Это была не яма, а настоящий туннель. Стены его покрывали волосы, куски плоти, одежды. Он уходил вниз и резко загибался в сторону. Там, в сыром мраке, хлюпало и чавкало.

Земляной ел.

Кап-кап

Дом всегда был наполнен звуками. Сквозь хлипкие стены они расползались по этажам, точно невидимые крысы. Из квартиры в квартиру, из шахты лифта на чердак, из мусоропровода в подвал. Так звуки влезали в чужую жизнь.

Стас слышал соседей и понимал, что те слышат его. Он различал их по кашлю и чихам, знал любимые телеканалы и песни, был осведомлен о семейных проблемах и привычках. Дом знакомил людей, хотели они того или нет.

Чета пенсионеров снизу привычно занималась делами: гудел пылесос, шумел кухонный кран. А вот сверху творилось что-то странное. Стас не знал имени соседки, как не знал имен остальных обитателей дома, поэтому про себя называл ее Сменщицей. Неделю она работала с утра до вечера и возвращалась очень поздно. Это было время тишины. Но следующую неделю соседка оставалась дома, и тогда ее квартиру распирало от звуков. Голоса, звон посуды, музыка. Ругань или смех, хлопающая по ночам дверь или стучащая в стену кровать. Немолодая тетенька любила принимать гостей.

Около часа назад она начала двигать мебель. По полу елозило, скрежетало, с шумом падали предметы. А хозяйка плакала. Подвывала в пустой квартире, точно забытая на даче собака. Потом сверху раздался крик. Громыхнуло, будто уронили шкаф, и Сменщица затихла.

Стас сидел за компьютером, представляя распластавшийся на полу труп соседки. Нелепая поза, посиневшие губы, стеклянные глаза. Отогнать образ не получалось, наоборот – Стас начинал чувствовать какой-то нездоровый душок. Запах старости, лекарств, умирающего тела. Стас тряхнул головой и подошел к окну. Дождь стучал в стекло, барабанил по карнизу и размывал силуэт недостроенной высотки, что закрывала вид на город. Ее уродливую тушу возводили слишком близко – казалось, до раскрашенных в клетку стен можно добросить камень. Скоро там появятся жильцы, и к звукам примкнут образы. Люди будут наблюдать друг за другом, выглядывать из-за стекол, точно животные в террариуме… Стас поморщился. Открыл форточку пошире, запуская в квартиру свежий воздух и косую морось. К высотке качнулась стрела башенного крана, облила электрическим светом, и на секунду почудилось, будто в черных окнах что-то шевелится.

Бум.

Стас поднял голову на шум. Похоже, соседка пришла в себя.

Бум-бум. Бум-бум.

Звуки становились громче. Сменщица измеряла комнату шагами – слишком тяжелыми, словно разнашивала сапоги на огромной платформе. И ковра на полу у нее не было. Топот гулял от стены к стене, дребезжала люстра под потолком. Вернулись и рыдания.

Стас вздохнул и потер переносицу. Мертвой Сменщица нравилась ему больше. Он пытался сосредоточиться на сайте, который должен был доделать и сдать заказчику еще вчера, но грохот наверху этому не способствовал. Да и снизу уже черт знает сколько не замолкал пылесос. Шум не перемещался, как обычно, а застыл на месте. Будто пылесосили одну точку. Или специально заглушали другой звук. Потому что сквозь равномерный гул прорывалось странное «шурх-шурх-шурх». Кажется, старички скоблили стену.

Запах стал сильнее. На кухне Стас вытащил из мусорного ведра пакет с отходами, завязал горловину. Аромат был тот еще, но беспокоил вовсе не он. И на утечку газа это не походило. Необъяснимая вонь потихоньку заполняла квартиру.

В дверь позвонили, и Стас вздрогнул. Он никого не ждал. Не прямо сейчас или сегодня, а вообще. Гостей у него не бывало, да и сам он без особой нужды квартиру не покидал. Ему хватало своей однокомнатной зоны комфорта.

Позвонили еще раз. Одиннадцать утра, середина недели, все нормальные люди на работе. Бродить по подъезду могли разве что продавцы бесполезных товаров и впариватели ненужных приглашений. Стас вышел в коридор и, стараясь не шуметь, доковылял до двери. Прислушался. Человек снаружи звонил и в другие квартиры. Стас приник к глазку и замер. Прямо перед дверью стоял незнакомец в плаще, лицо его прятал раскрытый над головой зонт. Стас сглотнул, и этот звук вдруг показался ему чудовищно громким, настоящим пушечным выстрелом, который невозможно не услышать с той стороны. По телу пополз холодок. Стас точно знал, что никого из соседей по этажу нет дома. И не будет до самого вечера. Кажется, теперь это знал и человек с зонтом. Он больше не поворачивался к другим дверям, а ждал, когда откроет Стас. Он поднял руку к звонку, и в эту минуту в шахте загрохотал лифт. Незнакомец резко развернулся и поспешил вниз по ступенькам. Зонт он так и не сложил.

– Вот дебил… – прошептал Стас с облегчением и двинулся в комнату. Но тут услышал новый звук.

Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап.

Он вошел в ванную и влез тапками в небольшую лужицу.

– Твою мать…

На грязно-желтой поверхности потолка, точно ожоги на коже, набухали пузыри. Они медленно раздувались и капельками срывались на пол. Стас вытер мокрое пятно и поставил тазик под местом основной протечки. Но пузыри висели по всему потолку, будто дозревали, прежде чем просочиться в квартиру.

Теперь все вставало на свои места. В доме прорвало трубу, вот сантехник и обходил квартиры. Стас повернул кран, чтобы услышать знакомое гудение, но в раковину ударила струя кипятка. Странно. Ему всегда казалось, что первым делом при аварии отключают воду. Тогда проблема не в трубах. Стас не слышал, чтобы Сменщица сегодня набирала ванну, да и ее «поющий» кран перепутать с другим трудно. Значит, сама она вряд ли устроила потоп. Однако дом был той еще развалюхой, а Сменщица жила на последнем этаже. Наверное, к ней могло натечь с чердака, тем более что дождь шел третий день. Залило ведь однажды лестничную площадку.

Стас присел у тазика. Жижа на дне не была прозрачной, а напоминала ту разбавленную ржавчиной дрянь, что льется из труб после перекрытия стояка. И знакомая вонь… Пахло не хлоркой, а затхлостью и гнилью. Он подставил ладони под морось с потолка. Вода оказалась ледяной, точно в проруби.

Кап-кап.

Стас вернулся в комнату и выглянул в окно. Дождь усилился. Теперь высотка просматривалась словно сквозь туман. Махина строительного крана пылала прожекторами, стрела рубила валящий с неба поток воды. А на недостроенной крыше здания стояли люди с зонтами.

Он с трудом оторвался от этой картины. Сердце стучало сильнее обычного, покалывало кончики пальцев. Ванная. Ему нужно было сосредоточиться на ванной, потому что другие мысли сейчас не помогали, а царапали психику, уводили в дебри фантазий.

Кап-кап.

Наверху проблему никто не решал. С потолка в ванной тянулись длинные струи, точно в нем просверлили отверстия. Тазики и кастрюли закончились, тряпки промокли насквозь. Стас не справлялся. Скоро вода просочится на этаж ниже, и виноват в этом будет только он. Как ни крути, надо идти к соседке. Может, она и не в курсе, что у нее там творится.

Стас не очень-то любил людей и старался свести любое общение к минимуму. Одно дело – переписка, где всегда есть время подумать, найти нужные слова. Но решение вопросов с глазу на глаз приводило его в ступор.

Прежде чем выйти наружу, он попробовал прикинуть, что говорить. Как обращаться к соседке? На «вы» или на «ты»? Надо ли здороваться, если раньше никогда не здоровался? Не ополоумела ли она там вообще, раз носится по квартире в каких-то чугунных башмаках? Стас встал перед зеркалом в прихожей, пригладил волосы. Руки подрагивали. Вдох, выдох. Он захватил с собой мусорный пакет из кухни и выскользнул в подъезд.

Дверная ручка снаружи была влажной. Пол пересекали мокрые следы, будто бы оставленные водяным. Шлеп-шлеп-шлеп. Почему-то очень не хотелось с ними соприкасаться. Стас обошел лужицы, взбежал по ступенькам к мусоропроводу и отворил его железную пасть. По внутренним стенкам трубы струилась вода, запах валил с ног. Он зажал нос, и тогда из черноты раздался свист.

Стас отпрянул, выронив пакет. Свист был коротким, негромким, таким пытаются привлечь внимание конкретного человека. Иногда дом создавал иллюзии и прятал источники звуков – например, кто бы из соседей ни затеял ремонт, казалось, что сверлят и стучат именно у тебя за стеной. Не спасала даже разница в несколько этажей. Но сейчас Стас был уверен: кто-то посвистывал на дне мусоропроводной кишки.

– Эй!.. – просипел он в черноту и едва узнал собственный голос. Но его услышали.

Снизу засвистели громче, и… звук не пропал. Он набирал силу, сливался с эхом и не обрывался ни на мгновение, будто гудение телевизора на канале с профилактическими работами. Человек не способен на такой долгий выдох. В трубе заскребло, застрекотало, принялось перебирать лапками, коготками. И поползло вверх. Дрожащими руками Стас запихнул пакет в жерло мусоропровода и захлопнул крышку.

Он подошел к лестнице, перегнулся через перила и посмотрел вниз. Люди с раскрытыми зонтами стояли сплошной массой, как слипшиеся грибы. Шляпки раскачивались из стороны в сторону, сочащиеся влагой ножки под всевозможными углами врастали в пол, стены, потолок, друг в друга. Подъезд накрывало волной смрада.

Стас бросился к себе на этаж и влетел в квартиру. Вокруг было темно, словно ночью. Горели лампы, которые никто не включал. Он сумел запереть дверь, несмотря на то что почерневшие пальцы не слушались. Тапочки хлюпали по воде, в ванной плескалось. В квартире снизу что-то скребло потолок.

Мир за окном исчез в дожде, растворилась даже высотка. Мрак разгоняли только огни крана, который больше не походил на букву «Г». Стрела извивалась и скручивалась кольцами, в кабине проклевывалось красное, моргающее. От каркаса отделялись новые металлические отростки. Покрытые прожекторами щупальца переплетались в ливневой стене, скрежетали, блестели в неживом свете.

Стас слышал, как стучит в висках кровь, как стучит в окно тьма. Он почесал переносицу изогнутым когтем, вспоминая случай трехлетней давности. Сел перед компьютером и оставшимися пальцами вбил запрос в поисковик. Мерно гудел системник, работал Интернет, поскрипывало кресло. Все как обычно. Если бы ноги не срослись с промокшими тапками и кто-то не пытался вломиться в квартиру через внешнюю стену на высоте восьмого этажа.

По экрану ползли строчки старых новостей. На другом конце страны исчезла новостройка – вернее, так только показалось, потому что целый день лил сильнейший дождь и видимость была нулевая. Другие здания района просматривались, хотя и плохо, а это – нет. Но когда непогода утихла, только что сданная многоэтажка выглядела давно заброшенной. Гигантские трещины по всему корпусу, пустые глазницы окон, обвалившиеся балконы. Запустение царило и внутри – здание будто пережило войну. Осколки ступеней и штукатурки в подъездах, копоть, выбитые двери, пожравшая стены плесень. Заселиться туда успели четыре десятка семей, никого так и не нашли.

В доме погас свет, и фотографии аномальной высотки сгинули в небытие. У Стаса остались только звуки.

Шаги наверху, шуршание снизу, движения в стенах, стрекот, свист…

Кап-кап повсюду.

Он добрался до полки и нашарил телефон. Включил фонарик, отгоняя шевелящуюся вокруг тьму. Подумав, взял из шкафа еще кое-что. На дисплее горели три полоски сигнала, не так уж и плохо, но Стасу некому было звонить. Дюжина ненужных номеров в записной книжке, третий месяц ровно сто сорок четыре рубля на счете. Его никто не хватится. О нем никто не будет грустить.

Стас задернул шторы, чтобы не видеть, как снаружи накатывает чернота. Как то, что живет в ней, оплетает дом. Внутри хлюпало и чавкало. Трескались перекрытия, хлопьями осыпалась мебель, расплавленным шоколадом стекал потолок. Вот-вот к нему провалится соседка, и тогда Стас проверит свою догадку. Он не сомневался, что не будет никаких сапог на огромной платформе.

Новые суставы, черная шкура, когти… Стас почти не чувствовал рук, да и не руки это теперь были. Но раскрыть зонт у него получилось.

Дом всегда был наполнен звуками, а сейчас их стало слишком много. Половину Стас уже не узнавал. Он поднял зонт над головой и принялся ждать. Медленно растворяться в звуке, который все изменил.

Кап-кап.

Кап…

Ненужные

Солнечный диск валился с неба и увязал в тучах, с минуты на минуту готовый столкнуться с линией горизонта. Юрка взглянул наверх и прибавил шагу. Погода испортилась в один миг, и угасающий день пытался уступить место ночи, пока не разразится гроза.

Перемахнув через гору бетонных плит за рядами гаражей, Юрка оказался перед тропинкой, что вела к железной дороге. Тут цивилизация и заканчивалась. Город оставался за спиной, а перед глазами вырастали бесконечные верхушки деревьев с тусклой листвой. Юрка взобрался по насыпи и зашагал вдоль пары рельсовых полосок. Добраться домой он мог и через вокзальную площадь, но там обычно полным-полно милиции, а встречаться с этими товарищами ему не хотелось. К тому же в последнее время на него стали недобро поглядывать местные бомжи. Лучше уж сделать крюк, чем лишний раз светиться. Закон улицы.

Слева от путей что-то звякнуло. Юрка повернул голову и уставился на ворону, которая терзала цветастый пакет.

– Кыш, засранка!

Спрыгнув с насыпи и спугнув птицу, он распотрошил находку. Куриные кости и пустые банки из-под кильки – в сторону. А вот парочка вареных яиц и полдюжины картофелин попали по адресу. Достав из-за спины рюкзак, Юрка запихал туда дары поезда и отправился дальше. Дом был совсем близко.

Высокая трава подкрадывалась прямо к железной дороге. Юрка, по привычке оглядевшись вокруг, вошел в родные заросли и вновь посмотрел на небо. Мрачная завеса туч едва заметно сверкнула. Спустя пару секунд, когда он миновал первые ряды деревьев, за спиной послышался топот убегающего вдаль поезда.

Три деревянные стены и крыша – так выглядело Юркино жилище. Он понятия не имел, откуда взялась эта постройка на лесной опушке, да не сильно-то и любопытствовал. Возможно, ее использовали при работах на железной дороге, которая располагалась в паре сотен шагов отсюда, или же кто-то задумал развести огород, да так и не довел дело до конца. Какая теперь разница? Наткнувшись четыре месяца назад на этот сарайчик, Юрка сразу понял, что живут в нем одни пауки. С тех пор все изменилось. Прежде всего – эти самые жители.

На входе путников встречал бесцветный ковер, прибитый к верхней балке. Отодвинув дверь-занавеску, Юрка ступил на выложенные кое-как доски, призванные заменить нормальный пол. Внутри было тесно и темно, в стекло единственного окошка робко стучался дождь.

– Вернулся наконец-то? – сквозь кашель проговорил Алик из вороха курток в углу.

– Ага. И не с пустыми руками! Вылезай из своего кокона, хватит болеть. Где Мелкий?

– За водой ушел.

– Так поздно? – удивился Юрка. – Ты опять все выхлебал?

Поднявшись с матраса, Алик приковылял к пластмассовому столу и присел рядом с ним на скамейку.

– Отвали, у меня горло болит.

– Ладно, хрен с тобой, температурщик. Гляди-ка сюда!

Юрка стал выкладывать содержимое рюкзака на стол, с удовольствием замечая, как на бледном лице друга появляется улыбка.

– Погоди, чего мы в темнотище сидим?.. – прогнусавил Алик, доставая из-под стола лампу, слепленную из свечки и двухлитровой пластиковой бутылки. Взмах спичкой, словно волшебной палочкой, – и в домике стало гораздо светлее.

Выход в город получился довольно удачным. Юрка притащил с собой три буханки хлеба, пакетик майонеза, конфеты, слегка обветренные огурцы с помидорами и пять супов быстрого приготовления. И это не считая выпавших из поезда продуктов. Что-то удалось добыть попрошайничеством, что-то лежало без присмотра. Для полного счастья не хватало только мяса.

– Отлично, – сказал Алик, пытаясь сдержать кашель. – Что с ментами? Цеплялись?

– Не-а, тишина.

На крыше во всю силу заплясал дождь, выстукивая странную мелодию на сворованных со станции пластах шифера.

– Ну все, – сказал Юрка. – Мелкий попал.

– Этот придурок и куртку-то не надел. Будет знать в следующий раз.

Юрка бросил пустой рюкзак в угол и стал что-то высматривать под столом.

– Опа, а говорил, кончилась вода. – Он достал пластиковую бутыль, в которой плескалось литра полтора. – На чайник хватит.

– Все равно надо еще, а я бы точно никуда не поперся.

– Ну да, старик ты немощный. Ладно, пойдем пока хоть воды вскипятим.

Алик кивнул, утерев нос рукавом свитера. Прихватив все необходимое и накинув куртки, мальчишки выскочили наружу. Небо встретило их очередным раскатом грома.

Широкие ветви кленов были неплохой защитой от дождя. Обложенное кирпичами кострище с радостью приняло охапку веток, и вскоре к шуму листвы добавился треск хвороста. Ветер подхватывал полетевшие к небу искры и уносил их в лесное царство.

– Темнеет все раньше, – задумчиво произнес Алик.

– Ага. Пара фонарей нам бы тут не помешала.

– И печка тоже.

– Микроволновая?

Алик улыбнулся, но отвечать не стал.

– Хорошо сидим, – с легкой грустью сказал Юрка, доставая очередную ветку из-под брезентового укрытия у дерева. Он понимал, что совсем скоро наступят холода и придется искать новое место жительства. Опять переселяться в подвалы, подъезды, поближе к трубам теплотрасс.

– Не то слово, как на курорте. Только бревна задницу натирают.

Юрка отвернулся от дыма и посмотрел на лес.

– Что-то долго Мелкий ходит.

– Тормоз он. Вот и все дела.

Вдалеке загудел поезд, послышался стук колес. За чернеющими прямо перед костром стволами деревьев что-то хрустнуло. Затем еще раз. Юрка заметил, как Алик притянул поближе обгорелый черенок лопаты, которым они мешали угли.

Из леса в освещенный круг выскочил Пират и тут же, отряхиваясь, обдал мальчишек холодными брызгами.

– Тьфу, собачатина, опять ты здесь шныряешь! – беззлобно пробурчал Алик.

– А ты кого дубиной встречать хотел?

– Да мало ли.

Юрка все понял без лишних объяснений. Почесав черную шкуру Пирата, которому дали такое имя за отсутствие одного глаза, он бросил пару веток в огонь.

Пират деловито обошел импровизированную кухню и, не найдя ничего интересного, развалился в ногах у Алика. Увязавшись за Мелким две недели назад, пес хорошо запомнил путь к жилищу троицы беспризорников и теперь наведывался сюда несколько раз в день. Иногда даже помогал собирать хворост, за что получал премию в виде куска хлеба.

– Знаешь, у меня уже третий день какое-то хреновое предчувствие, – вдруг заговорил Алик, глядя в догорающие перекрестья палок. – Позавчера я поздно возвращался с огородов и… – Он помолчал. – И увидел на железной дороге человека. Он никуда не шел, просто стоял. И куда смотрел – непонятно. Но у меня мурашки по спине побежали.

– И что? Только не начинай опять про черного бродягу или еще кого.

Алик хмуро ковырялся огрызком деревяшки в раскаленных угольках. Пламя заглатывало березовые кости.

– И вообще, – продолжал Юрка, – завязывай общаться с той компашкой городской. Они же наркоманы конченые, еще не такие бредни рассказать могут.

– Сюда я их не приведу, не боись. Просто иногда проще толпой по тому же рынку побродить, так нас никто из азеров не сцапает.

По небу словно чиркнули огромной спичкой, и черное полотнище вспыхнуло трещинами молний. Проснувшийся ветер пробежался по лесу, вороша мокрую листву. В кронах деревьев под грохот небес захлопали птичьи крылья.

– Они, может, и наркоманы, – не унимался Алик, – но своих вроде не бросают. И то, что двое вдруг куда-то подевались, меня совсем не радует. Тем более что пропали они неподалеку от железки.

Юрка не знал, что сказать. Он и сам слышал эти истории, но значения им не придавал. Прожив столько лет на улице, он повидал вещи и пострашнее, чем внезапное исчезновение парочки беспризорников. Верить россказням о непонятном типе, который поселился в районе путей, Юрка не собирался. Одни говорили о психе, возомнившем себя электричкой, другие о призраке и маньяке, третьи чуть ли не о демоне – пожирателе детей. Подобных бредней хватало, но если у железки кто и жил, так обычный бедолага без крыши над головой.

Тем временем чернильные лапы сумрака медленно подбирались к костру. Вокруг все проваливалось в темноту. Дождь немного утихомирился, но безлунное хмурое небо подсказывало, что запас воды еще не исчерпан.

Юрка сбил угли в одну кучу и взгромоздил сверху металлический чайник с кривым носиком. В парящем над костром облаке дыма засуетились пепельные снежинки. Огненные блики прыгали по нарисованным на чайнике цветам, а в железных внутренностях плескалась вода.

– Что-то совсем он заблудился, – чихнув в ладошку, сказал Алик, прерывая мерный сап Пирата.

– Я схожу, прогуляюсь, – буркнул Юрка. – Спокойнее будет.

– Мысль хреновая.

– Нормальная. Пока лить перестало. Может, Мелкий нашел что.

– Ага, приключения он нашел, – уточнил Алик, вытирая сопли о траву.

– Хватит ныть уже, гундосый. Ты за главного, сооруди что-нибудь пожрать. Мы скоро вернемся. – Юрка поднялся и накинул капюшон. – И призраков никаких без нас не лови тут.

В ответ он получил только кривую усмешку и поднятый вверх средний палец. Улыбнувшись, Юрка отвернулся от костра и двинулся прямо в размазанную по ночному пейзажу лесную пасть.

Глаза быстро привыкли к темноте. Теперь среди частокола древесных стволов можно было разглядеть просветы. Юрка смело шагал вперед по хлюпающей траве, изредка отмахиваясь от веток. Ноги знали дорогу не хуже его самого. Ночью тут легко можно заблудиться, но только не тому, кто много раз прошел лес вдоль и поперек. По крайней мере, тот его кусочек, что опоясывал хижину.

Садоводческое товарищество находилось примерно в двух километрах от пристанища мальчишек и тянулось до самого озера. Этот рассадник крошечных домиков делился надвое узкой, накатанной машинами дорогой, обрывающейся в кукурузном поле. Второй ее конец пропадал где-то за станцией. Расстояния были не самые большие, и ребята быстро научились бродить тут по своим делам, не привлекая внимания. Все укромные пути и лазейки они давно изведали.

Среди шороха листвы Юрка вдруг разобрал шепот. Едва различимое бормотание шло сзади, растворяясь в ветряных вихрях. Он резко обернулся – и ничего не увидел. Привычные деревья да пни с корягами. Легкая дрожь пробежала по телу, заставляя вспомнить слова Алика. Что-то в пейзаже было не так. Шагнув вперед, Юрка боковым зрением заметил, как одна из высоких теней медленно передвигается. Остаток пути он преодолел бегом.

Когда практически невидимая тропинка окончательно растворилась во мраке, впереди послышался крик. Юрка остановился, увидев пару выглядывающих из темноты желтых глаз. Свет шел с дороги. Там гремели мужские голоса, рычал мотор, перед фарами мелькали черные силуэты.

– Эй, говно! Я же тебя поймаю и голову оторву!

Внутри у Юрки все похолодело, сжалось. Он замер на месте, стараясь слиться со мхом на дереве.

– Да нету его здесь, – говорил второй. – Или ты собрался всю ночь по лесам лазить, как обдолбавшийся медведь?

– Завали хлебало! Не мог этот оборванный сморчок так быстро свалить.

Призрачные очертания людей подобрались ближе к машине. Открылась дверца.

– Димон, езжай тогда дальше, а мы тут немного попасем. Если поймаешь, пихай в багажник. Разберемся с этой сукой.

Машина нехотя покатилась по кочкам и рытвинам, погружая округу в темноту. Бесшумно двигаясь параллельно дороге, Юрка стал пробираться через лесную чащу. У него не было никаких сомнений в том, кого ищут эти люди.

Идти скоро стало некуда. Лесной частокол плавно переходил в первые ряды деревянных домов. Выглянув из-за покосившейся березы, Юрка быстро оценил обстановку. На улице, освещенной всего двумя фонарями, было пусто. В ближайших окнах черными кляксами плескалась ночь, и только на затемненном участке через дорогу светились сигаретные огни да слышался приглушенный разговор.

Юрка перемахнул через невысокий забор и плюхнулся на сырой газон. В тишине стрекотали насекомые, сердце билось в груди с удвоенной скоростью. С козырька сарая в железное ведро капала вода. Если Мелкий до сих пор не вернулся, значит, спрятался где-то неподалеку. Когда на шепот не последовало никакой реакции, Юрка поднялся и подобрался к калитке на смежный огород. Ржавые петли чуть не выдали его, но спустя мгновение он уже затаился под широкими ветвями яблони, которая не раз кормила всю их компанию. Следующий участок охраняла лишь табличка «Осторожно! Злая собака!». Самого пса никто и никогда не видел. Юрка приземлился в кусты крыжовника и на карачках добрался до конца участка. Через сетку-рабицу отлично просматривалась колонка у дороги. В растекшейся под ней луже плавали знакомые пятилитровые бутыли. Фонарный столб вылавливал из темноты только рвущуюся к лампе мошкару.

Внимательно осматривая участок, Юрка едва слышно проговорил:

– Мелкий, пошуми, если тут.

Отвечать на вопросы Мелкий не умел. Да и вообще издавать звуки – молчал как партизан с первого дня знакомства.

Где-то вдалеке сипло залаяла собака. На дорогу выехала машина, и Юрка тут же упал на траву. Прокатив мимо, огоньки задних фар миновали колонку и скрылись из поля зрения. В лоб Юрке врезалось что-то холодное. Он взглянул вверх, и еще несколько капель стукнули его по капюшону. Неприятная морось вновь опустилась на едва отдохнувшую землю.

Подкравшись к забору из металлических прутьев, в зарослях малины Юрка увидел знакомую физиономию.

– Мелкий, иди сюда. Только тихо.

На чумазом лице испуг быстро сменился радостью, и Мелкий засеменил к выглядывающему между черных железок Юрке.

– Что ж ты натворил, дурик? Хорошо хоть не на той стороне затаился. Ладно, надо сматываться. Не бойся, вроде нет никого. Сможешь перелезть?

Мелкий покачал головой, ежась от холода. В тягучей тишине можно было расслышать стук зубов.

– Так, – сказал Юрка, оглядываясь по сторонам. – Вон поленница, дуй туда. С нее перепрыгнешь.

Мелкий кивнул и зашагал к горе бревнышек. Высота была небольшой, а мальчишка совсем легкий, поэтому забор он перескочил шустро и практически бесшумно.

– Что это за черти? – спросил Юрка, надевая на дрожащего друга свою куртку.

Мелкий пару раз стукнул пальцем по горлу, а потом покрутил им же у виска.

– Бухарики? Ну и черт с ними, пошли домой.

Вдвоем они добрались до крайнего участка, тенями мелькая в редких освещенных окнах. Юрка помог Мелкому перелезть через забор и тут же последовал за ним. Тогда они и услышали голос:

– Пацаны, сюда!

Юрка в ужасе смотрел на вывалившегося из-за дерева мужика, который на ходу боролся с застежкой брюк. Мелкий спиной вжался в забор. Позади ребят, на дороге, раздался свист. Послышались топот и отборный мат.

– Валим! – рявкнул Юрка, дергая Мелкого за рукав.

Бросившись в сторону от мужика, который не удержал равновесия на скользкой траве и рухнул вниз, ребята что есть сил рванули по раскисшей дороге. Стараясь не увязнуть в лужах, они даже и не думали оглядываться. Впереди возник еще один черный силуэт. Секунду помедлив, мальчишки переметнулись на тонюсенькую тропку – к станции. Новый путь уводил их в сторону от родного уже леса, но они хорошо знали бреши в ограждениях у железной дороги, так что укрыться там было проще простого. Оставалось только не дать себя догнать.

Дождь нещадно лупил по лицам, словно был заодно с преследователями. Миновав забитую мусором канаву, ребята оказались у забора из стальных листов. Мелкий сразу нашел небольшую яму у основания и нырнул в этот крошечный подземный ход. Пока замызганные ботинки друга исчезали в черной глотке, Юрка обернулся к тропинке. Сверкнувшая молния на мгновение выхватила из черноты несколько бродящих неподалеку теней. Юрка, услышав стук с другой стороны ограждения, сполз в яму и, вдохнув запах сырой земли, оказался на территории станции.

Дождь стоял стеной. Мальчишки укрылись под платформой, свет на которую падал только из окошка пристройки для рабочих, неподалеку от выхода в город. Последняя электричка давно убралась восвояси.

– Переждем еще немного, пусть поутихнет, – сказал Юрка. – Потом по путям домой доковыляем, ага?

Мелкий кивнул. Они торчали тут уже минут двадцать. Преследователей спугнул ливень, или они просто потеряли мальчишек из виду. Все было хорошо.

Из-под платформы мрачная картинка ночи просматривалась чуть лучше. По убегающим в бесконечность рельсам отбивали барабанную дробь водяные струи. Слева мокли грузовые вагоны. Из переполненных луж змеились крохотные ручейки.

– Слушай, – начал Юрка, – они точно к тебе просто так привязались? Им больше делать нечего, как за детьми носиться?

Утерев грязный нос, Мелкий нехотя стал выуживать что-то из кармана штанов.

– Ни черта себе! – удивился Юрка, глядя на пухленький кошелек. – Как же ты его спер-то? Если бы нас пойма…

И замолк. В темноте сквозь пелену дождя он рассмотрел движение. Смутное, призрачное, как тогда в лесу. Будто нечто пробиралось сквозь мрак, вспарывало его. Вырастало из теней.

– Тихо… – прошептал он, вглядываясь в ночь.

Чернильное пятно исчезло. Юрка надеялся, что ему показалось, что здесь просто некому ходить, но… Но на железке действительно пропадали люди.

В ограждение за путями что-то ударило. Спустя мгновение в яме показалась копошащаяся тень. Мелкий всхлипнул, и из черной воронки высунулась косматая голова.

– Фу… – с облегчением выдохнул Юрка.

Мелкий улыбнулся и замахал рукой, подзывая Пирата. Этого собакина он любил по-настоящему и всегда ждал его возвращения. Но до ребят Пират так и не добрался, замерев в метре от платформы. Шерсть его вздыбилась, раздалось рычание. Юрка удивленно глядел на всегда добродушную дворнягу, пока не понял, что смотрит она чуть выше. На платформу. От страшной догадки бросило в дрожь. Пират поджал хвост, сделал несколько шагов назад и посеменил в темноту. Мелкий тоже все понял и с запрокинутой головой отполз подальше от края платформы. Сверху что-то заскреблось. Притихшие мальчишки в ужасе переглядывались, а звуки становились все громче. Шепот переходил в бормотание и спускался к ним – стелился по земле, словно утренний туман. Пока не сложился в единственное различимое слово:

– Нену-у-ужные-е-е…

Глядя в круглые, точно две луны, глаза Мелкого, Юрка не мог пошевелиться. Ему вдруг открылась простая истина: ни звание вожака беспризорников, ни многолетнее выживание на улице, ни завидная самостоятельность не имеют никакого значения. Как ни крути, а он всего лишь маленький мальчик, которому тоже бывает страшно.

В чувство его привел звук, сумевший прорваться сквозь дьявольский шепот. Паровозный гудок. Юрка, заметив вибрацию рельсов, схватил Мелкого за шиворот и рывком вытащил из-под платформы. Вновь оказавшись под дождем, они отскочили в сторону от приближающегося состава, который разрезал мрак мощным фонарем.

Выхваченная электрическим светом фигура на платформе лопнула, сбросила человеческие контуры и бесформенной черной лужей уползла за перрон. Мальчишки выскочили на щебенку у параллельного пути и понеслись в сторону дома. Теперь их мало интересовали обворованные выпивохи. На железной дороге жило кое-что пострашнее.

Юрка бежал впереди, стараясь не замечать царапающего лицо ливня. Едва миновав ряд отцепленных вагонов, он услышал глухой удар. Обернувшись, успел проводить взглядом исчезающие над грузовым контейнером крошечные ботиночки.

– Мелкий!

Металлический лязг, грохнувший сверху, сменился приглушенным смехом. Нервы не выдержали, и Юрка помчался вперед, не думая уже ни о чем. Когда он спускался к лесу у заваленного тополя, который всегда служил им ориентиром, за спиной раздался захлебывающийся крик. Так Юрка в первый и последний раз услышал голос Мелкого.

Домик был пуст, стол перевернут. Юрке не хотелось думать, куда подевался Алик. Ответ казался таким простым и в то же время таким страшным. Подхватив стопку газет, Юрка вылетел на улицу. Горе-навес из веток справлялся с работой довольно сносно, но костер давно потух. Трясущимися руками Юрка разбудил заснувшие угольки, и маленькие языки пламени принялись жевать пожелтевшую бумагу. Накидав в огонь щепок, он осмотрелся по сторонам. Лес спал. Тьма подступала к костру со всех сторон. И в ней кто-то прятался.

Когда в ход пошли крупные дрова, стало гораздо светлее. Юрка вновь окинул взглядом пляшущий на ветру лес и всхлипнул. В темноте двигалась высокая фигура. Она держалась подальше от костра, медленно блуждая за кольцом света. Юрка поднял брезентовую накидку с земли, оценивая запас дров, и едва сдержал плач.

– Нену-у-ужные-е-е… – растягивая гласные, прошелестело черное существо.

Из кустов неожиданно показался Пират. Затравленно глядя на призрачный силуэт, он подбежал к костру. Бросив в ноги Юрке толстую березовую ветку, вильнул хвостом и свернулся клубком у опрокинутого чайника.

– Спасибо, малыш. – Юрка улыбнулся, почесывая Пирата за ухом. – Но даже с твоими запасами до утра нам не дотянуть.

Слопав мельтешащую рядом мошку, Пират уткнулся носом в собственный хвост и засопел. Вглядываясь в спасительный огонь, Юрка вытер слезы и подсел ближе к теплу. Первые лучи рассвета ожидались здесь еще очень нескоро.

Ветки

Иван Данилович любил чистоту и порядок. Он жил многолетними привычками и верил, что у каждой вещи должно быть свое место. Если кто-то из коллег по смене забывал вернуть заварочный чайник на полку или оставлял в раковине посуду, Ивану Даниловичу кусок не лез в горло. Стол в бытовке был сколочен из деревянных поддонов, и Иван Данилович, прежде чем выложить бутерброды с сыром и докторской колбасой, всегда стелил на него разворот «Советского спорта». Потому что по столу, когда в помещении никого не оставалось, бегали крысы. На глазах у людей они не позволяли себе такого непотребства, но кубики рафинада из общей упаковки пропадали исправно. Крысы воровали вообще все, что надолго оставалось без присмотра, а будь их чуточку больше, наверное, унесли бы и саму бытовку.

Иван Данилович тщательно вымывал руки до и после туалета, постоянно возвращал на место передвинутое мусорное ведро и за четыре года использования телефона так и не снял с экрана защитную пленку. Над его бзиками подшучивали, не задумываясь о том, что именно такие люди наделены обостренным чувством неправильности. Там, где какой-нибудь Даниил Иванович прошел бы мимо складского ангара и ничего не заметил, Иван Данилович сразу понял: что-то не в порядке. Не так, как всегда. Неправильно.

На территорию складов ночь спустилась вместе с дождем. Повозилась на главной площадке у гаража с погрузчиками да и расползлась по закромам базы. Зажглись прожекторы, в бытовке желтым пятном вспыхнуло окошко. За последней фурой запечатали ворота, проводили кладовщиков и спустили собак. Ждать утра здесь остались три охранника и пять дворняжек, с которыми даже на крыс ходить было бессмысленно. Но собаки лаяли так громко и дружно, что в глазах начальства выглядели самыми настоящими сторожевыми псами и обеспечивали себе неплохое довольствие.

Одним из охранников и был Иван Данилович. Он стоял перед вытянутым ангаром, в котором поместилось сразу три склада, и осматривал крышу. Дождь шуршал в морщинах его плаща, разбивался о козырек кепки с эмблемой ЦСКА и брызгами размазывался по стеклам старых очков. Иван Данилович глядел вверх и прислушивался к чувству неправильности. Двойные прожекторы высились над каждыми воротами и бурили тьму в обоих направлениях. Конструировали ангар отъявленные садисты – летом металлический корпус нагревался и пытал внутренности смертельной духотой, а зимой промерзал так, что не спасали никакие батареи. Сейчас же с выгнутой крыши, точно с горки, по стене катилась вода. В луже под козырьком третьего склада плавали пятна света. Но не только они. Там шевелились тонкие длинные тени, словно очертания веток, сбросивших листву. Иван Данилович протер очки и присмотрелся, потому как доподлинно знал, что на обшивке ангара нет и не может быть никаких растений. Однако теперь у прожектора на ветру что-то шевелилось.

Мощная лампа слепила глаза, пряча неясные контуры за электрической завесой. Иван Данилович искал лучшую точку обзора, когда прожектор сморгнул и на земле мелькнула паучья тень. Клубок веток, черное отражение того, что колыхалось сверху. Небо разразилось громом, и по металлической шкуре ангара с двойной силой затопали дождевые капли. «Или же, – подумалось Ивану Даниловичу, – чьи-то маленькие ножки».

Будучи человеком въедливым и рациональным, Иван Данилович не мог просто так оставить странное происшествие. Ему требовалось объяснение. По ангару иногда гуляли птицы, кошки, забирались туда и крысы, но чтобы ветки? Какой силы нужен ветер, чтобы закинуть туда целый куст? Иван Данилович зашел в бытовку и снял с гвоздя мощный фонарь – почти что ручной прожектор. За столом на его месте сидел Пал Палыч и в разложенной скатерти-газете читал о подготовке ЦСКА к дерби со «Спартаком». На «Советском спорте» виднелись мокрые следы чашки, отчего Иван Данилович сжимал ручку фонаря сильнее, чем того требовала ситуация.

Пал Палыч ему не нравился не только из-за красно-белых болельщицких пристрастий. Он, Пал Палыч, работал здесь уже пятнадцать лет, и этот факт, как ему, наверное, казалось, давал право нарушать личное пространство других (в основном, конечно, Ивана Даниловича), забывать о всяческих приличиях и вообще вести себя как хозяин квартиры с нерадивыми съемщиками. В середине смены Пал Палыч добавлял в кофе коньяк, благодаря чему становился чересчур активным и веселым, поэтому от его инициатив стоило держаться подальше.

Иван Данилович поправил кепку и вышел из бытовки. Он отправился к третьему складу и осветил крышу над прожекторами. Никакого облезлого куста, никаких веток там не было. Как и странных теней на земле. Иван Данилович шагал вдоль ангара и изучал крышу на предмет непонятных наростов. С плаща текло так же, как и с неба. В жирном луче фонаря капли сменяли друг друга так быстро, что казалось, будто они висят в воздухе. Всполохи молний подсвечивали ночь, вылавливая силуэты собак из темноты. У главных ворот под козырьком сторожки, покуривая сигарету, стоял Сашок.

Из-за нагромождения деревянных контейнеров залаяла Альма. Иван Данилович поспешил туда и уперся взглядом в плиту забора. Альма рычала и смотрела на самый верх, в переплетения колючей проволоки.

– Тише, девочка, тише. Не шуми.

Иван Данилович потрепал собаку по голове и поднял фонарь. В проволоке запутались ветки. Десятки тонких, с человеческий палец, но длинных, с полруки, прутиков, соединенных в одной крохотной точке. Иван Данилович вспомнил внука, Олежку. Тот примерно так рисовал солнце: кружок, от которого к земле тянется много-много лучей. Вверх лучи у Олежки никогда не тянулись, все тепло он дарил людям.

Листьев на ветках не было, зато имелись почки – в одной из них, самой большой, и сходились все лучи неведомого солнца. Эта штука напоминала чучело гигантского паука, слепленное из оборванных сучков.

Иван Данилович любил засыпать под одну телепередачу по кабельному каналу. Там всклокоченный ведущий рассказывал о различных тайнах и мистификациях: рептилоиды среди нас, база НЛО на дне Бермудского треугольника, могущественные секты правят миром. В одном эпизоде речь шла о крупных свалках и их обитателях. Это целые помойные континенты, и крысы размером с собаку там дело привычное. Ивану Даниловичу запомнился одноухий бомж, который утверждал, что его цапнула метровая многоножка толщиной с батон колбасы. Якобы на отшибе большого города еще и не такие чудовища водятся. Когда ведущий с выпученными глазами начал во всем обвинять секретные эксперименты масонов, Иван Данилович отключился.

Альма продолжала лаять. Иван Данилович взял лопату и осторожно подцепил ветки. Что-то в них ему категорически не нравилось. По счастью, ничего не произошло. Иван Данилович подцепил их с другой стороны и вздрогнул. Почки открылись. Одна ветка обвилась вокруг полотна, остальные оперлись на нее и вмиг высвободились из проволоки. Иван Данилович отбросил лопату и приставшую к ней паукообразную тварь. Ударил светом вниз, почки моргнули. Альма прыгнула прямо на ветки, защелкали челюсти. Существо согнулось в многочисленных суставах-узелках, выбросило вперед пару конечностей и забралось на собаку. Альма зарычала, пытаясь скинуть тварь. Ветки шевелились, дергались – они залезали под шкуру. Альма упала на землю, завыла. Раздался хруст. Ветки вползли в нее целиком, под собакой растекалось черное пятно. Альма несколько мгновений хрипела и кашляла, а потом ветки вышли из нее сквозь плоть. Прицепились к кирпичной стене котельной, в две секунды взобрались наверх и исчезли в темноте.

Когда подоспел напарник, Иван Данилович не помнил.

– Как она попала-то сюда, зверюга эта гребаная? – спрашивал Пал Палыч, пока катил тачку с разорванным трупом Альмы к воротам. – Что за порода? Мать вашу, нужно дыру искать, псина ж небось бешеная.

Иван Данилович не стал рассказывать о ветках. Просто не смог. Соврал, что услышал грызню, а потом нашел Альму у котельной.

– Не знаю я, Пал Палыч. Ничего не знаю.

– Слышь, Данилыч, а это точно не из наших кто?

– Да точно, точно. Они в другой части базы бегали.

– И что делать-то теперь?

– Да не знаю я! Для начала Альму похоронить надо.

Сашок открыл одну воротину и принял у Пал Палыча тачку. На базу он только устроился и в свои сорок шесть для коллег-пенсионеров был салабоном, поэтому без лишнего ворчания брал на себя грязную работу.

– Ёптыть, ее как будто топором порубали. Мясо вон кусками, шкура… Чикатила напала?

– Собачила, – сказал Пал Палыч, – из-под заборчила.

– Так это, – заволновался Сашок, – а если она там меня и встретит?! Не, я все понимаю, но когда такое дело…

Пал Палыч свистнул, и к воротам сбежались собаки.

– Вот тебе конвой, бери кого хошь.

Сашок в компании Джека и Лорда скрылся из виду, а Пал Палыч шепнул:

– Пойдем помянем, что ли.

Иван Данилович никогда не пил на работе и делать исключений не собирался. Хотя после увиденного выпить ему хотелось чрезвычайно. Не каждый день наблюдаешь смерть так близко, особенно столь страшную.

– А на воротах тогда кто? Закрывать нельзя, пока Сашок там.

– Ну, не хочешь – как хочешь. Наше дело – предложить.

Пал Палыч побрел в сторону бытовки, озираясь вокруг. Дождь кончился. В густой черноте над головой возникали прорехи. Иван Данилович подошел к открытой воротине и посмотрел на разбитую дорогу. Слева – ряды полузаброшенных гаражей, пустырь и лента железной дороги, справа – склады, еще склады, замороженные стройки. Их база располагалась в промзоне неподалеку от метро «Нагорная», можно сказать, на отшибе. И что-то вроде свалки рядом имелось. Значит, масоны виноваты?..

Иван Данилович устало приземлился на лавочку и только теперь, в свете лампы под козырьком сторожки, увидел, что покрыт бурыми пятнами. Он дернулся, вспрыгнул, будто оторвавшись от раскаленной сковороды, и скинул плащ. Сердце ухало, давило на ребра. Пальцы дрожали, между ними подсыхала кровь. Иван Данилович стал тереть ее, скрести ногтями, выцарапывать из морщин. Он всхлипнул, во рту сделалось горько. Медленно-медленно, ворочая внутренности, подкатывала горячая тошнота.

– В-вылезло… Что… – захлебываясь воздухом, шептал Иван Данилович. Он упал на колени и опустил руки в лужу. По щекам катились слезы, рядом, виляя хвостами, кружили собаки. – Откуд-да… В-вылезло…

Он поднял голову к деревьям. Ветер перебирал ветки, шумела листва.

– Где? Где?!

Вернулся Сашок и, подхватив Ивана Даниловича под мышки, усадил того на лавку. Спустя двадцать минут они пили чай за столом в бытовке и слушали сбивчивый рассказ о ветках. Ближайшая машина ожидалась через два часа, а рабочие – через час, так что о дежурстве у ворот временно позабыли. Иван Данилович привел себя в порядок в туалете и все-таки отхлебнул коньяку. К его удивлению, безумная история не вызвала смеха и подколок. Ровно наоборот.

– На той неделе перед сдачей смены убирался у котельной, – заговорил Сашок. – Гляжу, короче, у контейнеров хрень какая-то валяется. Типа как прутья из метлы вытащили и пучком бросили. Ну, я струей из шланга грязь по площадке гоняю, листья, туда-сюда, оборачиваюсь, а хрени уже нету. Сдристнула, ёптыть. А потом в углу нахожу разорванного вдрызг кошака. Свеженького. Вот и думайте.

Пал Палыч тоже видел ветки. Еще месяц назад.

– Когда крыс травил во втором ангаре. Разбросал эту дрянь по углам, а потом смотрю: крыса, жирная такая, прям на меня пялится с ящиков. Сидит и натурально пялится! Вот, думаю, совсем оборзели, и тут крыса эта напополам раскрывается, а из-под нее ветки во все стороны. И шмыг-шмыг по стене в дыру на потолке, помнишь, Данилыч, где в прошлом годе ласточкины гнезда разоряли? Вот там. Не то насекомое на полметра, не то растение живое, поди ты разбери, етиху мать.

Пал Палыч плеснул коньяку в крышку от термоса, жестом предложил коллегам и, когда те отказались, махнул одним глотком.

– Я потому и бухать тут начал! Когда знаешь, что где-то по территории ползает такая кракозябра, свихнуться можно. Причем я-то думал, что она по мелким гадам специалист. А тут – собаку задрала!

Иван Данилович был в полнейшей растерянности. Ветки никак не укладывались в его видение мира, сформированное годами, людьми и правилами. Их просто не могло существовать в его системе координат. Обычно Иван Данилович нехотя впускал в свою жизнь что-то новое, а тут новое влезло само. Грубо, через боль, сквозь смерть.

– Так. Если пойдем к начальству, в лучшем случае засмеют, – рассуждал он вслух. – В худшем, что скорее всего, спишут на пенсию. Этим только повод дай. Выходит, работу менять?

Пал Палыч хмыкнул:

– Нужны мы кому-то с тобой в таком возрасте.

– А вы чего, – сказал Сашок, – реально думаете, что эта хрень может и человека завалить?

Вспомнив, как ветки секунд за пять разорвали взрослую собаку, Иван Данилович кивнул. С котом и крысой было то же самое, и ведь они, в отличие от Альмы, вряд ли представляли угрозу. Эта жестокость казалась бессмысленной, неправильной. Ветки не ели, они убивали ради убийства.

Сменщикам сказали, что Альма убежала. Сашок ляпнул что-то про ветки, хотел проверить реакцию, но ребята виду не подали. Может, и не встречались они с этой напастью.

После смены Пал Палыч с Сашком потопали через железнодорожные пути в сторону Варшавского шоссе и автобусных остановок, а Иван Данилович поплелся по Электролитному проезду к «Нагорной». Он вернулся в привычный мир, в персональную зону комфорта, где все расписано по минутам и разложено по полочкам. Раннее утро, люди спешат на работу, а он идет домой. Знакомые лица, знакомые машины, знакомые запахи: газовая заправка, свежая выпечка у метро, духи толстухи-собачницы… Чувство неправильности кольнуло вновь, и Иван Данилович замер. Толстуха-собачница уже вторую неделю ходила без свиты. Обычно дворняги поджидали ее у выхода из метро и провожали до проходной офисно-складского здания, а женщина оделяла их приготовленными заранее гостинцами. Если Иван Данилович встречал собачницу на полпути к метро, то переходил на противоположную сторону дороги, чтобы не пробираться через ее плешивое войско. Но в последнее время собак не было. Ни у подземки, ни в переходе у обогревателей, да и, похоже, нигде в районе. Сейчас толстуха шагала навстречу и что-то оживленно рассказывала такой же пышной брюнетке:

– …эти догхантеры, кто еще. Потравили, поубивали. Без ошейников, чтоб ты понимала, собачки бегали – вот и все, сразу виноваты…

Иван Данилович спустился в переход и купил свежий номер «Советского спорта». Он жил неподалеку, поэтому всегда ходил пешком. По пути заглянул в магазин, где взял блинчиков со сгущенкой, сока и два киндер-сюрприза. Сегодня к Ивану Даниловичу приезжал любимый внук.

Пяти часов сна хватало Ивану Даниловичу с запасом. В тринадцать ноль-ноль, одновременно с будильником, он проснулся бодрым и отдохнувшим. Ночной кошмар и последующая истерика казались какой-то нелепостью, даже теоретически невозможной в его размеренной жизни. Он принял душ, приготовил бутерброды с сыром и докторской колбасой, заварил чаю. Футбольная трансляция была намечена на половину второго. Обычно Иван Данилович смотрел игры ЦСКА с пивом, селедочкой и чесночными сухариками, но только не в день няньки. За шустрым Олежкой нужен был глаз да глаз – разумеется, трезвый. И эти полные смеха и открытий часы наедине с внуком не способно было заменить никакое дерби.

ЦСКА проиграл со счетом ноль – три. Иван Данилович снял с плеч шарф «армейцев», вздохнул и выключил телевизор, на экране которого довольные спартаковцы поздравляли друг друга.

– Куплено все. Сдали матч, паршивцы.

Следующие полчаса Иван Данилович превращал смертельно опасную квартиру в худо-бедно пригодное для ребенка место. Проверял резиновые нашлепки на углах столов и тумбочек, запирал ящики, заново связывал ручки по обе стороны дверей, чтобы они, двери, полностью не закрывались, и Олежка ничего себе не прищемил. После футбола расположение духа было прескверным, а тут еще в окно застучал дождь. Значит, на горку сходить не получится.

Иван Данилович пожарил первую партию блинчиков и достал сок из холодильника. Расставил Олежкиных динозавров на столе, снял с верхней полки книжного шкафа сказки. Но внука не привезли ни в четыре, как обещали, ни в пять.

Дождь усиливался. Квартира Ивана Даниловича располагалась на первом этаже, и росшая под окнами береза при сильном ветре скребла стекло. Скребла ветками, точно паучьими лапами.

Иван Данилович смотрел во двор и слушал шум капель, что плясали на карнизе. Под лавкой у подъезда жались друг к другу кошки. Они выглядели довольными.

Ветки. Могли ли они стать причиной исчезновения собак? Иван Данилович слышал о догхантерах, но никогда их не видел, потому не очень-то и представлял, как те работают. А вот ветки он видел.

Олежка не приехал и в шесть. Иван Данилович со стационарного телефона позвонил себе на мобильный – все работало. Звонить первым и теребить кого-то он не любил, считал, что навязывается, да и неинтересно никому слушать стариковское ворчание. Иван Данилович покрутил в руках телефон и вновь подошел к окну. Зятек был парнем необязательным, всегда опаздывал, мог даже из кровати сонным голосом соврать, что уже подъезжает. Такой вот человек, ничего не попишешь. Говорят, женщины подсознательно выбирают мужчин, похожих на своих отцов. Иринка отчего-то выбрала полную противоположность Ивану Даниловичу.

Ветер подул в сторону дома, и в окно уперлись ветки. Нужно спилить. Они же не должны так близко к дому расти. Раньше эта неправильность Ивана Даниловича не раздражала. Он даже подумывал примостить там кормушку для птиц. Выглянешь за окно, а на расстоянии вытянутой руки – жизнь, синички чирикают, семечки клюют. Но после ночной смены многое поменялось.

Телефон запиликал стандартной мелодией, но звонила не дочка, а один из сменщиков. Он как раз сегодня в ночь заступал, а тут вдруг попросил подойти. Иван Данилович сослался на то, что обещал посидеть с внуком, но сменщик, тоже, кстати, Олежка, не отстал. Дело касалось гаражей – начальство наконец-то дало команду на снос, поэтому нужно было что-то решать. Желательно, поскорее. Иван Данилович сказал, что посмотрит по обстоятельствам, и повесил трубку.

Свет включать не хотелось. В квартире совсем потемнело, динозавры на столе перестали отбрасывать тени. Иван Данилович посмотрел на часы, секундная стрелка которых разгоняла тишину. Все правильно, раз звонил Олег, значит, он уже на базе. Начало восьмого. Иван Данилович собрал динозавров в коробку и спрятал в ящике. Снял с турника в коридоре самодельные качели, и тогда зазвонил телефон.

– Пап! Ну прости, прости, пожалуйста! Совсем из головы вылетело, хотела же позвонить!

– Да ничего, Ирин, все нормально. Как вы?

– Нас тут в гости пригласили, за город. Большой компанией поехали, с детьми, на трех машинах. Как стали мужики футбол обсуждать, так я и вспомнила, что не предупредила, блин!

– Все нормально. Жаль, конечно, но чего уж теперь.

– Как твои-то сыграли?

– Никак, дочка. Никак.

– Ну ладно, пап, я тебе на неделе позвоню еще. А то тут шумят, сам слышишь. Пока, целую! От Олежки привет!

Дождь закончился, ветер стих, но ветки по-прежнему царапали окно.

Иван Данилович осмотрел дерево, двор. Все как обычно. Он плотно закрыл форточку, задвинул шторы, но звук не исчез. Скрёб-скрёб-скрёб.

Он накинул плащ, кепку и вышел из дома. Влажные улицы блестели в огнях фонарей, грузовики, точно поливальные машины, рассыпали брызги по тротуарам. У метро играла музыка, слышались пьяные смешки, гремела ругань на ближнезарубежном наречии. В девять часов вечера в Москве все только начинается.

Иван Данилович шагал по Электролитному проезду в сторону железной дороги и присматривался к кронам тополей, стараясь обходить их по дуге. Ветки могли забраться куда угодно, а деревья вдоль тротуара – отличное прикрытие. По левую руку за забором высился скелет недостроя, брошенный года полтора назад. Справа, за двумя стальными листами с табличкой «Территория охраняется собаками», ржавыми балками топорщился другой объект-призрак. Первый ярус давно накрыло кустами, стальные кости оплели растения. Природа пожирала промзону, перерабатывала все ненужное, и прямо сейчас Иван Данилович чувствовал себя таким же ненужным.

Возле гаражей Ивана Даниловича встретил Олег. Давно ходили разговоры, что все постройки в низине у путей будут сносить. У городского начальства были свои виды на эту территорию. А если процесс пошел, значит, через годик-другой не станет и складской базы.

– Короче, расклад такой, – объяснял Олег. – Гаражей тут шестнадцать штук, как раз на четыре смены поровну. Отдельных людей для этой работы нанимать не будут, денег-то жалко. Вот, стало быть, весь хлам из них выгребать нам. Дневники прямо во время смены свою часть могут раскидать, а нам либо уже после на два-три часа задерживаться, либо кто как может. Не впотьмах же тут ползать с фонариком. Спешки нет, главное – до зимы управиться. С владельцами, где они есть, вопросы улажены.

Здешние гаражи были обычными контейнерами, чуть приличнее гаражей-ракушек. Гробами из металлолома с таким же металлоломом внутри. Большая часть не использовалась уже много лет.

– А поздоровее найти они никого не могли? Вон ребята со складов за пару дней бы тут и управились.

– Господь с тобой, Иван Данилыч! Они же делом занимаются, деньги для фирмы добывают денно и нощно. Это мы, нахлебники, чаи гоняем и дрыхнем на посту.

– И то верно.

– Короче, когда вычистим все, свалку забьем, техника придет гаражи эти забирать. Ломать вроде как не планируют. Покрасят да и поставят еще где-нибудь. Хотя это уже не наше дело.

– Вопрос-то в чем?

– А вопрос в том, как их по сменам распределить. Там ведь где пусто, где густо, а платят за каждый одинаково – аж штуку на всех. Мы с мужиками уже взяли первые четыре от ворот, они полупустые. Тут уж извиняй, повезло, что приказ пришел под нашу смену. А вот из остальных – выбирай любые. Кое-где среди хлама можно и полезного чего для себя урвать, просто покопаться надо. Погляди, короче, и мне скажи. Я вроде как главным по этой части назначен. Даже ключи от запертых выдали. – Олег протянул Ивану Даниловичу связку. – Иди, ознакомься. Тебе, как местному, преференции, ну и ночная смена за ночную горой. А то завтра с утра набегут дневники, не до выборов будет.

Кто-то махнул бы рукой в сторону первых попавшихся гаражей, не забитых под завязку, и отправился домой отдыхать. Или просто-напросто убежал бы, памятуя о здешнем обитателе. Но только не Иван Данилович, у которого с детства чувство ответственности было сильнее чувства страха. Он попросил у Олега фонарик и перчатки, взял ключи и начал осмотр. Дело касалось не только его, но и коллег по смене. И раз уж ему выпала возможность облегчить всем работу, он должен сделать все четко и правильно. К тому же не так страшен черт…

Иван Данилович, обходя гаражи, убеждал себя, что ветки не нападут на человека. В конце концов, крысы, кошки и даже собаки – это одно, а тут совсем другой разговор. Главное, шуметь. Греметь мусором, хлопать воротами, кашлять. Чтобы ветки услышали издалека, не сунулись. Они ведь все время убегали, значит, опасались. Иван Данилович считал, что такое поведение вызвано обычным животным страхом перед более крупным существом.

На каждый гараж он тратил от силы пару минут. Отворил дверь или воротину, быстренько прикинул фронт работ, мысленно записал результат в кондуит и двинулся дальше. Мусора хватало. Кое-что можно было сдать на цветмет, но с таким количеством больше мороки, чем прибыли.

Внутри одного из гаражей луч фонаря упал на эмблему ЦСКА. Иван Данилович улыбнулся, осветил флаг армейцев на стене и решил тут задержаться. Гараж, несмотря на захламленность, был довольно уютным. В дальнем углу пылились стол с табуреткой и креслом, а чуть правее на коротких ножках стояла «буржуйка», врастая дымоходом в крышу. К одной из стен были привинчены полки, на которых под слоями паутины хранились запчасти, консервы, аптечка и даже игрушки. Иван Данилович снял оттуда пластмассового медведя, тряхнул его, и медведь закатил глаза. Коробки с пожелтевшими фотографиями, футбольный мяч с росписями-закорючками, дипломы и благодарности в рамках – здесь уместилась чья-то жизнь.

По крыше от стены до стены что-то простучало. Пробежало. Звукопроводимость была прекрасная – все равно что выйти под град с кастрюлей на голове. Тук-тук-тук. Иван Данилович посветил наверх – дыр не обнаружилось. Он сглотнул, поправил козырек кепки и обернулся к двери. В еле заметных отсветах уличных фонарей на изгибах ворот плясали причудливые тени. По земле, точно призрачный кисель, стелился туман.

«Нужно шуметь», – думалось Ивану Даниловичу, пока стук приближался к воротам, а тени вырисовывались в облезлые ветки. Стены этой железной коробки тут же разнесут любой звук, нужно как следует пнуть, громыхнуть что есть силы… Но силы покинули Ивана Даниловича. Их хватало ровно на то, чтобы светить в участок над воротами, где шевелилась тьма, где ее щупальца складывались в пальцы с бесконечным числом фаланг.

Со стороны пустыря донесся кошачий визг. Следом еще один. Похоже, самцы делили территорию. Тени дрогнули, стук прошелся вниз по стене и растворился в шепоте ветра в дымоходе.

Иван Данилович выбрался наружу и закрыл гараж, попав ключом в замочную скважину лишь с третьего раза. Туман загустел и оплел землю молочной паутиной. Осматривать последний гараж совершенно не хотелось.

– Ну что, Иван Данилыч, выбрал?

Из-за громыхания поезда он не услышал, как подошел Олег. Сердце в груди отстукивало тот же танец, что и ветки на крыше несколько минут назад. Быстро и противно.

– Да, Олежа, можешь записывать. Этот вот только не успел проглядеть.

– Ну так давай посмотрим, какие проблемы.

Олег забрал связку ключей и ловко скинул навесной замок. Скрипнул проделанной в воротах дверцей, шагнул внутрь и тут же вылетел обратно.

– Матерь божья, ну и вонища! Крыса, видать, сдохла. А то и не одна. – Он прикрыл дверь и состроил брезгливую рожу. – Тьфу. Не хватало нам еще падаль разгребать.

Последний гараж оставили на откуп дневным сменам, пусть между собой делят такое богатство. Олег зафиксировал в блокнотике выбор Ивана Даниловича и ушел на территорию. Иван Данилович заговорил было о странностях на базе, о звуках и тенях, но, увидев недоумение на лице Олега, перевел все в шутку. Ветки остались только их проблемой.

Олег забрал и фонарь, и связку ключей, но последний гараж запирать не стал. Иван Данилович поднял с земли кусок арматуры и от души постучал по стенкам. Нужно было проверить догадку. Когда гараж перестал гудеть, он включил фонарик на телефоне и шагнул в смрадную коробку. Дышалось с трудом, но задерживаться тут Иван Данилович не собирался.

В покореженной стене на уровне потолка была дыра. Ее рваные края загибались внутрь, напоминая ржавые челюсти. Иван Данилович вспомнил, что во время урагана два года назад на один из гаражей завалился столб. Он прошел чуть дальше и обнаружил закладку. За горой старых покрышек располагалось крохотное кладбище. Тела были в разной стадии разложения, поэтому не все можно было так сразу распознать. Пара голубей, собака, то ли гигантская крыса, то ли кошка с облезлым хвостом, а еще… Иван Данилович дернулся, ударившись коленом о мотоциклетную коляску, и взвыл. На полу покоился трупик ребенка.

Когда в дыре что-то завозилось, Иван Данилович вылетел прочь. До следующей смены ему предстояло многое обдумать.

Они собрались в бытовке. Пал Палыч налегал на коньяк, Сашок курил, пуская кольца дыма под потолок.

– Падальщик, значит. Ну тогда это многое объясняет, етиху мать.

– А не должны мы полицию вызвать, не? Или МЧС? – спросил Сашок. – Ребенок же, это тебе не пес чихнул, я извиняюсь. Пускай разбираются, ищут убийцу, а там, может, наткнутся на ветки эти чертовы.

– Дело говорит Сашок. Ты вообще уверен, что именно ребенка видел? Вдруг кукла какая?

Иван Данилович задумался. Было темно, он нервничал, задыхался от запаха, прислушивался к каждому шороху. Мог и напутать, нафантазировать. Но трупик этот до сих пор стоял у него перед глазами. Слишком реальный, чтобы быть выдумкой. Как бы ни хотелось обратного.

Закрыв ворота и оставив собак за главных, они двинулись к гаражам. Сашок прихватил с собой алюминиевый прут, Пал Палыч обновил батарейки в фонаре-прожекторе и теперь нервно гонял электрический кружок по всей округе. По путям буквально в паре десятков шагов то и дело грохотали составы, по направлению к метро светились огоньки, но в промзону спустилась непроглядная тьма, едва разбавленная подслеповатыми уличными фонарями. Цивилизация была рядом и одновременно бесконечно далеко отсюда.

Воняло так же, но трупов не было. Ни одного. Фонарный луч облизал каждый закуток гаража и уперся в лицо Ивана Даниловича.

– Перепрятал… Учуял, значит, опасность. Засуетился, паразит.

Пал Палыч опустил фонарь.

– Умная срань.

– Так делать-то чего теперь? – спросил Сашок, проводя прутом по краям дыры. По входу в нору. – Идеи есть?

Иван Данилович сжал в кармане ключ от гаража с «буржуйкой». Идея была.

Пока Пал Палыч ходил за канистрой, Иван Данилович собрал сушняка у гаража, подготовил старых газет на растопку. Тщательнейшим образом проверил печь – особенно засов на дверце и заслонку. Похоже, ветки затаскивали добычу по стене, но хватит ли им сил выбраться из «буржуйки»? Иван Данилович надеялся, что нет. Одно дело – тащить, как те же муравьи, и совсем другое – выламывать железо. Дымоход был достаточно широким, но веткам хватило бы и мелкой щели. Главное, чтобы они учуяли запах.

На вид корпус гаража был целым, без дыр и лазеек, куда можно протиснуться – Пал Палыч прошелся с фонарем от и до. Снаружи крикнул Сашок, и ему открыли ворота. Он закатил внутрь тачку, вытер лоб и сплюнул.

– Последний раз я такой херней занимаюсь! Нашли, ёптыть, разорителя могил!

Альма выглядела – и пахла – ужасно. Она больше не напоминала собаку. В тачке лежал комок из грязной шерсти, сломанных костей и мяса, в котором что-то копошилось. Останки Альмы облили бензином и уложили в печь на сушняк, газеты и обломки деревянного манежа. Пал Палыч подцепил лопатой выпавший из «буржуйки» шмат и, выйдя из гаража, закинул его на крышу. Поближе к трубе.

Они заперлись на все засовы и стали ждать.

Фонарем по-прежнему руководил Пал Палыч, так что луч света беспрерывно гулял по гаражу и откликался на любой шорох снаружи. Запах бил в нос, норовил свалить, но они терпели.

Через три часа они сроднились и с запахом, и с темнотой. Сашок откинулся в кресле, сжимая в руке прут и зевая, как заведенный. Пал Палыч зафиксировал фонарь на столе и направил свет на печку. Иван Данилович крутил колесико зажигалки, наблюдая, как от коротких вспышек раскалывается мрак.

По корпусу с той стороны что-то царапнуло. Труба шевельнулась. Сверху понеслось знакомое «тук-тук-тук». Сашок вскочил с места, Иван Данилович поджег свернутую в трубочку газету.

– Ну, с богом… – прошептал Пал Палыч, хватаясь за заслонку.

По дымоходу вниз заскользило, поползло, зашипело. Ветки опустились в Альму, засопели, будто внутри включился насос. Чавкнула гнилая плоть. Пал Палыч скрежетнул заслонкой, отрезая твари путь наверх. Глаза-почки раскрылись и уставились на Ивана Даниловича.

– Не спи!

Иван Данилович почувствовал жар на пальцах и пришел в себя. Он бросил горящий комок в печь, и огонь накинулся на добычу. Сашок тут же захлопнул дверцу, дернул ручку засова. В печи с жутким воем заворочалось нечто.

«Буржуйку» трясло, дым валил в гараж. На крыше загрохотал дождь. Пламя в печи пожирало ветки, но тварь ломилась наружу. Одна паучья лапа сумела пролезть под дверцу. Сашок охаживал ее прутом, когда петли не выдержали. Дверца отлетела, и из «буржуйки» в снопе искр вывалилось обугленное существо. Состоящая из одних только конечностей тварь шарахнулась в сторону и воткнулась в угол гаража. Многочисленные лапы перебирали в воздухе, цеплялись за стены и вскоре оказались на потолке.

– Ёптыть… – выдохнул Сашок.

Ветки упали на него и ввинтились внутрь. Сашок рухнул на колени, изо рта брызнула кровь. Через дыру в спине торчали черные лапы. Тварь зарывалась глубже. Пал Палыч шагнул к Сашку, но тот дернулся всем телом, заорал. На руках лопалась одежда, а с ней и кожа.

– С-с-с… – прошелестел Сашок, из последних сил указывая на канистру. – С-спал-лите…

Из его горла вырвалась ветка, и Сашок повалился на спину. Он умер. У Ивана Даниловича все плыло перед глазами, но он сообразил, что ветки оказались в ловушке. Им не хватало сил, чтобы выбраться из тела.

– Срань такая, гореть тебе, сука, с потрохами!

Пал Палыч опорожнил канистру на Сашка и придавленную его телом тварь. Росшие сквозь плоть ветки шевелись все медленнее.

– Сука!

Иван Данилович нащупал зажигалку. Он посмотрел на Пал Палыча, тот кивнул. Свет сдвинутого в суматохе фонаря разрубал гаражную тьму по диагонали, отсекая фрагмент с Сашком и ветками. В печи до сих пор полыхало, крошечные островки огня были и на полу. Барабанная дробь дождя стала оглушительной.

– Неправильно это… – прошептал Иван Данилович.

– Поджигай.

Иван Данилович присел и крутанул колесико над лужей бензина. Пламя волной прошлось до Сашка и принялось жевать труп. Ветки задергались, почуяв огонь. Зашипели. Тело Сашка шевельнулось, будто пытаясь подняться.

Иван Данилович сполз по стене и зажал уши, стараясь заглушить предсмертные крики твари. Ветки беспорядочно вырастали из тела Сашка и колотились об пол. Брызгами разлеталась кровь. Вокруг в каком-то страшном танце наползали друг на друга тени.

«Все это неправильно, – подумалось Ивану Даниловичу. – Жутко». Смрад горелой плоти подгонял тошноту. Дым заволакивал гараж, мешал дышать. Нужно было выбираться. На свежий воздух. Под дождь.

И только когда Пал Палыч освободил ворота от запоров, Иван Данилович опомнился. Чувство неправильности проснулось в последний раз. Он слышал только удары дождевых капель о крышу, но не характерный шум. Не стелющееся по земле «ш-ш-ш»… Это понимание пришло за долю секунды. Так же быстро, как в Пал Палыча перебралось паукообразное существо с двери. Так же быстро, как оно протянуло внутри свои ветки и вырвалось сквозь кости, мышцы и одежду. Так же быстро, как живой человек превратился в разорванный на части труп, ожидающий «дозревания».

Не было дождя.

Не было догхантеров.

Не было одной неведомой твари на отшибе города.

Иван Данилович пытался подсчитать количество вползающих в гараж существ. На своих бесконечных ножках они двигались по полу, по стенам, по потолку. Спешили к нему.

Он бросил считать, когда ветки проткнули кожу сзади. Казалось, позвоночник пробирается вглубь тела. Извивается, роет ход. Внутри лопалось и рвалось. Иван Данилович упал на колени и заметил свою тень на стене. Он напоминал динозавра с большим спинным гребнем. Олежка таких очень любил.

Вспомнить название динозавра он не успел. Ветки вошли в мозг, и Иван Данилович умер.

Мешок без подарков

Если долго вглядываться в Деда Мороза, Дед Мороз начнет вглядываться в тебя. У Ницше было чуть-чуть по-другому, но ему не доводилось оказаться в Великом Устюге перед самым Новым годом. Город наводняли седовласые бородачи всех мастей и возрастов, однако такого подозрительного за свою недолгую карьеру Снегурочки Кира еще не видела. Маленький и сморщенный, точно соленый огурец, в дырявой шубе наизнанку, вместо шапки – серебристый колтун, перетекающий в бороду из сомнительного реквизита. Страшилище росло из сугроба у обочины, а на вылепленном из грязного снега лице сверкали отблески лунного света. Даже в темноте чудилось, что невидимые глазки наблюдают за ползущими по дороге санями. Словно в ледяную корку был замурован бродяга, который вот-вот поднимет руку и попросит подвезти.

Санями управлял Марк, самый странный Дед Мороз из тех, что доставались Кире в напарники. Энергичный и веселый во время выступлений, любимец детей и лучший друг родителей, за порогом он превращался в угрюмого молчуна. Сгорбившийся на сиденье Марк больше походил на Харона в лодке с мертвецами, чем на волшебного старичка с полными санями подарков.

– Мне так-то за хорошее настроение не доплачивают, – жаловался он с утра, едва не подпалив накладную бороду сигаретой, – поэтому и веселюсь я в строго оговоренное время, после предоплаты.

Вот и сейчас он был отключен от внешнего мира. Гнал вперед болезного вида кобылу и мотал головой под звон многочисленных колокольчиков. Идея с санями и лошадью принадлежала начальству. Клиенты довольны, в городе встречают целыми дворами, заказов полно, значит, и цену поднять не грех. А то, что кому-то в этой повозке мерзнуть весь день, так это дело житейское, бывает. Зато платили очень прилично, особенно по меркам студентки великоустюжского меда, которая только начинала самостоятельную жизнь.

Кира куталась в пледы и всматривалась в огоньки впереди. Новогодняя ночь выдалась безоблачной, спокойной. В ногах, как любимый кот, урчал переносной генератор, раскрашивая повозку во все цвета электрической радуги. Свет редких фонарей вдоль трассы выедал в темноте оранжевые треугольники, точно куличики из песка. За спиной в городе громыхали первые фейерверки. Машин практически не было.

Они проехали взятый в плен шеренгами елок участок дороги и миновали деревню Журавлево. Прямо по курсу лежал последний пункт назначения – Коробейниково. Последний, но самый важный, потому что этот визит Кира оплатила из своего кармана.

– Как мальчишку зовут? – спросил Марк.

– Коля. Ты только по стишкам его не гоняй долго, не любит он их. И не пей с отцом, а то тому лишь бы повод.

Марк хмыкнул:

– С тем не пей, с этим… Так и околеть недолго.

– Успеешь еще, десятый час только, – сказала Кира, проверяя мобильник. В общаге все сейчас шампанским год провожали, а ее от одного вида застолий выворачивало. За неделю насмотрелась на много лет вперед.

– Ну-ну, – пробурчал Марк, и сани покатили к деревне.

Их встретили на улице большой компанией, но предложить Деду Морозу рюмку никто не догадался. Марк распрямил горб, расправил плечи и фирменным басом принялся расписывать свои приключения на пути сюда. Кира с улыбкой смотрела на довольного Кольку. Он носился по снегу, запрыгивал в сани, пытался читать стихи, прятался за взрослых, а потом выныривал в маске медвежонка, на которого и впрямь был похож в своей лохматой шубе, ушанке и рукавицах.

– Вот это Топтыгин! – воскликнул Дед Мороз. – Ну и егоза!

– А как зовут вашу лошадь? – поинтересовался Колька, мастер нескончаемых вопросов на любую тему. – А почему она одна? Должно же быть три!

Марк на секунду завис, а потом вспомнил про мешок:

– Давай-ка мы лучше посмотрим на подарочки!

Только пара цветастых коробок смогла угомонить Кольку, который собирался кормить лошадь конфетами. Пока брат раздирал упаковку прямо в санях и под чутким наблюдением Марка изучал игрушки, отец бубнил Кире на ухо. Рассказывал, как ходил за елкой и как сильно-сильно соскучился по своей доченьке любимой, Снегурочке-красавице. Хвастался другом, который обещал устроить на работу в очередной раз. Но Кире было неинтересно слушать заплетающийся язык, неинтересно смотреть на залитых по самые веки папиных гостей. Интересовал ее только снеговик у соседнего дома, схоронившийся в тени крыльца. Снеговик, сделанный под Деда Мороза. Шуба наизнанку, борода, грязный снег вместо лица – все то же самое, только у этого был посох в виде громадной сосульки.

– Ну а чего губы надула-то? Чего такого-то? – говорил отец, по-своему расценив молчание Киры. – Ну посидели. Ну выпили, да, выпили. Так ведь праздник, все как полагается ведь. Что ж нам, плакать тут, что ли?

– Мама и в Новый год в больнице дежурит, – с трудом сдерживаясь, произнесла Кира, – а ты тут чего устроил?

Дружки отца помалкивали, запихнув руки в карманы и переминаясь с ноги на ногу. Эта компания черных истуканов напоминала Кире колядующих времен язычества, которые изображали духов. Вместо масок – проспиртованные пластиковые лица, вместо «деда», самого страшного и молчаливого духа – жуткий «снегомороз» с ледяным посохом. Оставалось вывернуть тулупы и пойти колядовать по деревне.

– Мама твоя, знаешь, мама – она еще о-го-го как со своими там отметит, нам всем не снилось. Вспомнила маму, ишь. Вспомни еще, где и с кем она там в городе ночует, пока мы с Колькой тут вдвоем, сами по себе.

Колька вовсю хозяйничал в санях. Дергал за поводья, гремел колокольчиками и пытался раздобыть еще подарков. Кира хотела подойти к снеговику поближе, рассмотреть это странное чучело, но отец взял ее под руку и зашептал, точно заговорщик:

– Кир, понимаешь, ну… тут ведь случай какой. Возьмите Кольку на часок, а? Покатайте там, туда-обратно, красота ведь кругом какая. Зима, чудеса. Тепло ж на улице, а Кольке как раз нужно шубу новую выгуливать. Мне сходить там надо, ну, по делу одному.

– К Кате этой, что ли? Или как там ее? Может, вам еще и постелить в моей комнате?

Отец поморщился и опустил голову, разглядывая следы на снегу. Нервно пожал плечами, как виноватый школьник. Он был жалок и сам это понимал.

– Зря ты так, я ж ведь…

Казалось, холод чуточку прояснил сознание, прочистил мозги, но вернувшаяся на лицо ухмылка разрушила иллюзию.

– А, ладно. Колька! – крикнул он, повернувшись к саням. – Поедешь с Дед Морозом кататься, а? Салюты в городе смотреть поедешь? С лошадкой на санках!

После такой подлянки загнать ребенка домой не было ни единого шанса.

Их ждали на пересечении Гледенской и Песчаной улиц, километрах в пяти от деревни. Марк, отключивший режим доброго Деда Мороза, просто взбесился, узнав о новом пассажире. Видимо, решил, что обратно везти Колю именно ему и второй ходки не избежать.

– А ваша шуба теплей, чем моя?

Марк убедительно прикидывался глухонемым, но Колька не сдавался:

– А вы когда-нибудь залезали в дом через трубу?

Кира усмехнулась, похлопала Марка по плечу, но тот наотрез отказывался развлекать ребенка.

– А из чего делают бороду Деду Морозу?

– Коля, видишь, дедушка устал, старенький он, так что лучше к нему не приставай, – сказала Кира, заворачивая брата в плед.

– Да я знаю, что он ненастоящий Дед Мороз. И даже не дедушка никакой.

– Господь всемогущий, – притворно изумился Марк, на развилке уводя сани вправо, – нас раскрыли!

Колька захохотал, и ребяческий голос эхом зашагал по пустынной дороге.

Греться под пледом оказалось слишком скучно. Кольке не сиделось на месте, он вылавливал крупные снежинки, теребил светоотражатели и лампочки, криком «ура!» встречал любой распускающийся в небе цветок фейерверка и привычно сыпал вопросами. С какой скоростью едут санки? Сколько осталось до Нового года? Когда приедет мама? Почему второй Дед Мороз такой маленький?

И тут Кира увидела его сама. Это был не снеговик. Знакомый коротышка стоял посреди дороги, выглядывал из шубы-кокона, а с его лица сыпались льдинки, точно лоскуты мертвой кожи. Оттаявшая борода походила на собачью шкуру, в черном провале пасти кривым частоколом наползали друг на друга челюсти.

– Привет, Дед Мороз! – закричал Колька.

Старик повернул голову к мальчишке, вдохнул и со свистом выпустил воздух. Лошадь заржала и дернулась вперед. Чертыхнулся Марк. Ледяной вихрь ударил в сани, окутывая их серым крошевом. Кира повалилась на пол и прикрыла собой Кольку. В спину вонзились холодные колючки, мороз сдавил кости. Стало нечем дышать.

– Пошла! Пошла! – орал Марк в молочном тумане.

В небе вспыхнул огненный шар и развалился на тысячи искорок. Вторая волна фейерверков смела с неба темноту, и облако снежинок над санями рухнуло в дорожную кашу. Все затихло.

– Вот это круто! – рассмеялся сквозь кашель Колька.

Кира высунула голову и посмотрела назад. Старик зарывался в снег у деревьев, утаскивая с собой здоровенную палку, похожую на замороженный сталактит. Чертов посох…

– Кир, а это ж он был, да? Ну, Злой Мороз? Помнишь, ты рассказывала? Если я буду плохо себя вести, придет вот он, страшный такой. Бог язычный.

Кира помнила. Дернул ее черт попугать любопытного братишку, хотя кто в Устюге не знает историю Деда Мороза? Вот она и рассказала о не самой популярной его личине.

– Не говори глупостей, я же шутила.

– Значит, детей он не ворует? – с недоверием спросил Колька.

– Никого он не ворует, успокойся. Просто дедушка много выпил, вот и все.

– Как наш папа?

– Нет, наш папа гораздо лучше. Ого, смотри какой салют!

До города оставалось совсем чуть-чуть. Дорога тянулась сквозь лесной коридор, который сторожили заснеженные ели-великаны. В обычные дни машин тут хватало, но не сейчас. Марк дозвонился до начальства, и теперь их должны были встретить еще раньше – у поворота на железнодорожный вокзал. Черноту неба все чаще прорывали разноцветные вспышки, лошадь перестала дергаться, а чокнутый старик сгинул в сугробе за спиной. Больше никаких причин для волнений не было. Кира попыталась улыбнуться брату, но лицо все еще не отошло от прикосновения мороза. Деда Мороза… Прежде чем согласиться на подработку Снегурочкой, Кира перелопатила кучу сайтов в поисках информации о новогодних традициях и героях. Она решила изучить образ Деда Мороза поглубже, раз уж собралась стать его помощницей. Тогда-то и выяснилось кое-что интересное. Добряком Дед Мороз был далеко не всегда. В стародавние времена его считали жестоким языческим богом, сыном Мары-смерти. Он собирал человеческие жертвоприношения и замораживал не только леса с реками. Повелевая пургой, губил урожаи, убивал животных и даже людей. Неспроста ведь в поэме Некрасова «Мороз, Красный нос» встреча с Морозом-воеводой для героини закончилась плачевно. В памяти всплыли строчки оттуда, после которых Колька отказался заучивать даже отрывок:

Люблю я в глубоких могилахПокойников в иней рядить,И кровь вымораживать в жилах,И мозг в голове леденить.

Тепло ли тебе, девица?.. Кира поежилась и вдруг поняла, что стало холоднее. Заметно холоднее. А еще – что они сбрасывают скорость.

– Ну, пошла!

Лошадь стала спотыкаться, скользить. Кира опустила взгляд на дорогу и увидела лишь лед. Гладкую зеркальную поверхность, по которой ползли черные трещины.

– Дед Мороз! – заголосил Колька, тыча пальцем в темноту позади. – Он посохом землю ковыряет!

Из земли выросли прозрачные, как колодезная вода, сосульки. Взметнулись вверх, подцепив лошадь, точно вилами, и разошлись в стороны. Сани опрокинулись набок, заорал среди кусков разорванной туши Марк. Налетевший ветер принес с собой запах гнилой картошки и ядовитый хохот.

Кира тащила за собой брата, который больше не веселился и не задавал вопросов. Он бесшумно плакал. Бежать было невозможно – лед пожирал дорогу, растекался до самого леса, лунками проваливался под ногами. Небо затянуло снежным маревом, и взрывы фейерверков больше не освещали округу. Волоча по земле посох, следом шел Дед Мороз.

Колька споткнулся, когда с ними поравнялся Марк. На лице мальчишки причудливым узором замерзла лошадиная кровь, а в глазах застыли слезы.

– А… ты… говорила… – всхлипывая на каждом слове, задыхался Колька, – что… шутишь…

– Коленька, родной мой, мы почти дошли уже. Давай, нужно вставать.

Пытаясь поднять брата, Кира увидела, что ноги его вмерзли в землю. Вокруг старых сапожек сомкнулись ледяные кандалы.

– Поймал меня…

Темная фигура за его спиной приблизилась и вытащила из-под шубы мешок.

– Марк, помоги!

Дед Мороз отбросил Киру назад и оскалился. Ловко сгреб Кольку в мешок, закинул его на плечо и шагнул к сугробу. Воткнул посох в снег, и из ледяной земли поднялся колодец.

– Нет! Стой! – крикнула Кира.

Дед Мороз перехватил мешок двумя руками и прыгнул. Кира бросилась к колодцу, но было слишком поздно. Кольцо из черных камней затянулось ледяной коркой и провалилось в подземное царство.

Когда зеркальную дорогу облизал свет фар, Кира копала. С неба тихонько спускались снежинки, а она вспоминала всякую ерунду. Как однажды Колька вылетел с крыльца встречать ее в день рождения, споткнулся и в праздничной одежке плюхнулся в лужу, окатив заодно и сестру. Или как почистил зубы папиным кремом для бритья, а потом всю неделю клянчил газировку, чтобы перебить гадкий вкус.

Захлопали дверцы машины. Зазвучали голоса.

– Он слишком, слишком рано появился. А я пытался, говорил ей, что нельзя мальчишку брать, но кто ж знал…

Это Марк. Самый странный Дед Мороз в их фирме. Вредный и ворчливый.

– Ох, жалко пацана… Но мало его. Не закроется колодец, не-а. На чуть-чуть только. Посох-то остался. М-да…

А это Семенов, дядька из руководства. Все его «м-да» и «охи» Кира запомнила еще на собеседовании. Хотя голоса ее больше не волновали. Нужно было разрывать снежную яму. Потому что внизу был Коля. Кира пыталась вытащить посох из земли, но от одного прикосновения промерзли насквозь варежки. Дальше она копала голыми руками.

– Все по плану, спокойно. Дорогу уже перегородили на всякий случай. Давно он в нашем районе не вылезал.

А это говорил кто-то чужой, с уверенным и спокойным голосом оператора службы техподдержки. «Здравствуйте, меня зовут Имярек, все разговоры записываются, чем я могу вам помочь? Какой-какой языческий бог?»

– Давайте скорее.

Когда ее схватили под руки, Кира завизжала. Ей нельзя было отрываться, плевать на сломанные ногти и окоченевшие пальцы. Под снегом был колодец, не мог он просто так исчезнуть. Киру оттащили к дереву, и огромные рукавицы с вышивкой в форме снежинки принялись обматывать ее веревкой.

Вокруг стояли Деды Морозы. Красные шубы, лица под масками из ватных бород, усталые глаза в свете фар. За спиной, в том месте, где исчез колодец, захрустел снег. Послышалось ворчание. Деды Морозы переодели шубы, вывернув их наизнанку, и отошли к дороге. У Имярека зажужжал телефон.

– База? Слышно меня? – прошептал он. – Шоссе «Эр» сто пятьдесят семь, Урень – Шарья – Котлас, околовокзальный участок. В этом году у нас проснулся, да. Остальным трубите отбой.

Лицо обдало студеным воздухом и запахом падали. В позвоночник кольнул холод. Из конечностей ушла чувствительность, снег запорошил глаза. Кира замерла, не в силах повернуть голову к фольклорной байке, Великому Старцу Севера. Она видела лишь троицу Дедов Морозов, чьи бороды в болезненном свете автомобильных огней напоминали черепа. Черепа смотрели не на ее парализованное тело, а немного в сторону. На того, кто обнюхивал новую Снегурочку, копался в белокурой косе, скрипел зубами. На старичка, без чьего присутствия не обходился ни один Новый год.

– Иначе нельзя, – сказал Имярек, переведя взор на Киру. – Прости.

Веревки ослабли, и Кира грохнулась, словно огородное пугало, срезанное с крестовины. Она больше не чувствовала холода, не чувствовала страха. Она не чувствовала ничего. У нее остался только перевернутый кусочек дороги в немигающих глазах.

– Иначе нельзя, – повторил Имярек и исчез в машине. За ним последовали остальные. Заурчал мотор, и их не стало.

Зашелестела по насту мешковина. Киру взяли за волосы и потянули. Дед Мороз погладил ее по лицу, и все заволокло темнотой.

В мешке пахло сыростью и Колькиным шампунем для настоящих супергероев.

Тесто

В очаге трещал хворост, дым по трубе полз к ночному небу. Снаружи шумела листва, кричали птицы. Сквозь щели в досках задувал ветер.

Дед смотрел в черноту за окном и прислушивался к шорохам. Животные уходили в сторону деревни, подальше от зараженной реки. От кроваво-молочной жижи с гниющей рыбой и болотистых берегов, где можно увязнуть, как муха в киселе. Но зверей поджидали.

Сторожку егеря бросили много лет назад, отдали на съедение природе. Опоясанная подлеском, она пряталась в глубине северной чащобы. Даже дед, родившийся в этих краях и знакомый с каждой кочкой, с трудом ее нашел. Здесь пугало не должно до них добраться. По крайней мере, не сегодня.

Внучка лежала у огня, укрытая крапивой и неровными тенями. На бледном лице подсыхали кровавые повязки. Кое-где тесто проникло слишком глубоко, и его пришлось срезать вместе с кожей. Но девочка дышала. Значит, надежда была.

Пугало отравляло все живое, искривляло саму явь. С каждым часом тесто проникало дальше в лес. Оно свисало с деревьев, словно огромная паутина, протягивало отростки меж стволов, вило петли-ловушки. В одну такую угодил дед с внучкой на руках, когда спешил к сторожке. Щупальце оплело ногу и сбросило его с тропы, но тут же потеряло интерес к охоте. Дед тихонько привстал и огляделся. Его защищали заросли крапивы. Тесто сторонилось их, ползло мимо. И это был шанс.

Он закончил связывать крапивные стебли и примерил накидку. Руки горели, ныли волдыри на ладонях, но боль придавала сил. Дед поцеловал внучку, подхватил ружье и вышел за порог. В этой части леса тесто еще не показывалось, однако нужно было спешить. Дед включил фонарь и двинулся в путь. Через час он наткнулся на первые коконы. Тесто волочило добычу туда, где все началось. Где они выдернули из земли небывалых размеров репу и в открывшемся провале нашли черную трубу.

Над деревней плыл дым. Искореженные дома поедало зверье, а с крыш к нему спускалось тесто. Горели огоньки глаз в тени дворов, слышался вой. В сырой траве змеи сплетались с червями.

Дед вошел в родную избу и осветил помещение. Дом стал игрушечным, ненастоящим. Мебель блестела шоколадной коркой, по пряничным стенам струился сироп. В стеклах, будто в янтаре, застыла мошкара.

Через выходящее на огород окно был виден край ямы с огнями. А рядом – неподвижное пугало, раскинувшее руки в стороны. Отовсюду к нему тянулось тесто, из провала в земле шел дым, обволакивая тощую фигуру. Дед сам набивал соломой старые штаны с рубахой, сам вешал это чудище на крестовину. Но теперь вместо дырявого ведра на плечах пугала сидела хлебная голова с вросшими в мякиш угольями глаз.

У картофельных грядок высилась гора костей. Длинных и мелких, цельных и расколотых, слишком больших для человека и будто бы детских. Когда щупальца притаскивали к пугалу коконы, оно оживало. Вспарывало серпом тягучую оболочку и разрывало трупы. Головы летели в яму, кости – на верхушку пирамиды. Мяса почти не было, всю плоть успевало высосать тесто.

Под сапогом деда лопнул вафельный пол, и пугало вывернуло голову к избе. Нога ухнула в трещину, снизу дернуло липкое, сильное. С потолка поползли длинные тени. Дед сидел над дырой, срывая с накидки крапивные листья и сбрасывая их во тьму подпола. Дом словно пытался откусить ему ногу, а снаружи, все ближе и ближе, свистел серп и шелестели соломенные шаги. Наконец тесто ослабило хватку, и дед вырвался. Перекатился на спину, поднял ружье. Сердце стучало в грудину, дрожал палец на спусковом крючке. Пугало проломило окно. Дед выстрелил. Заслонивший луну ржаной колоб разорвало на части.

Тесто отступало. Трещали стены, оседал пол, с потолка сыпалась сахарная пудра. Снаружи гудело и гремело, окна заволакивало черным дымом. Дед добрался до погреба и оторвал крышку. Снизу дохнуло холодом и… падалью.

Дед спрыгнул с лестницы, упал на колени перед коконом и трясущимися руками стал срезать тесто. Сквозь желтый саван проступила кровь. Капли пота катились по лицу и застревали в бороде, моргал свет фонаря, но дед освобождал тело кусок за куском. Он продолжал работу, даже когда вместо кожи увидел гнилое мясо с торчащими костями. И лишь череп с кульком седых волос заставил его поверить.

Когда они обнаружили трубу, на глубине их услышали. Почувствовали. Дед схватил лопату и начал копать. Он стирал ладони в кровь, ломал черенки, чинил их и ломал опять, пускал слюни и вместе с Жучкой рыл яму голыми руками. К вечеру он полностью освободил от земли громадную печь и рухнул без сил на дно воронки. Его трясло в припадке, а из печи кто-то тянул к нему едва видимые пальцы, кто-то звал по имени, рвался на свободу. Сверху, как настоящая ведьма, хохотала бабка. Она забыла про отнявшуюся ногу, наколола дров, выпотрошила домашнюю живность и замесила особое тесто. Внучка отмыла печь и кровью нарисовала на ней глаза. Пришла пора готовить колоб. Вспыхнул огонь во мраке печной пасти, и в могильном холоде воронки закричал дед…

…Дед кричал в сыром провале погреба. Ему пришлось выбирать, он не мог унести из дома двоих. Когда они опомнились, тесто было повсюду. Внучку уже облепило, а бабка… Она совсем обезумела. В погребе казалось безопасно, здесь не было щелей, не было этих туннелей в земле…

Сверху на него рухнуло пугало и всадило серп между ребер. Дед взвыл. Над ним нависла голова – обглоданный полумесяц, треть колоба с уцелевшим глазом. Тесто запечатывало выход.

Он вынул из-за пояса нож, которым рубил крапиву, и воткнул его в мякиш. Пугало вздрогнуло, попыталось отпрянуть, вытащить серп. Дед оскалился и ухватил свободной рукой ворот рубахи. Ножом он полосовал чертов хлеб, размельчал уродливую голову, не давая пугалу вырваться. Крошево забивало ему ноздри, попадало в глаза, рот, застревало в волосах и одежде. Соломенное туловище содрогалось в беззвучных конвульсиях, пока, обезглавленное, не затихло навсегда.

Дед шагал к яме, а тесто расступалось перед ним и отползало к куче костей. Печь дышала жаром, дым из трубы пах мокрой псиной. Ее бока раздувались, как набитые едой щеки. Громадные кровавые глаза пожирала копоть, в пылающем зеве ворочались языки теста. Через тлеющие на земле угли и островки огня тянули они внутрь отрубленные головы. Печь разбухала, сквозь возникающие тут и там трещинки пробивалось пламя.

– Объелась, падаль ты нечистая?.. – прохрипел дед и сбросил вниз серп и остатки пугала. Солома тут же загорелась. – Подавись!

Он зажал рану и побрел в сторону леса. Пряничные домики падали один за другим, словно собранные из колоды карт. В небе галдели вороны. Когда деда укрыли переплетения веток, за спиной раздался оглушительный взрыв.

До сторожки он добрался вместе с рассветом. Сосновые пики подкрашивал багрянец, в тумане увязали черные стволы. Остатки подлеска пожирал кисель. У деда не было сил бежать, он просто шагал по чавкающему в земле молоку и вглядывался в леденцы на двери сторожки. Под крыльцом по-змеиному ворочались клубки теста.

Внучка была жива. Дед взял ее на руки, и ребра пронзила боль. Кровь по телу сползала в сапог.

– Красавица ты моя спящая… – прошептал дед. – Мы выберемся. Обещаю.

Он верил в это около минуты. Ровно до тех пор, пока не вынес внучку из сторожки. Пока не увидел идущее сквозь лес – и над лесом – пугало. Обгоревший колоб размером с печь на новом туловище.

Дед присел на крыльцо и погладил внучку по слипшимся волосам. В траве птицы клевали хлебные крошки, по которым и шло пугало. Пахло хвоей и сладостями. Из-за верхушек деревьев выплывал солнечный диск, а навстречу ему шагал гигантский идол, собранный тестом из звериных и человечьих костей.

Повелители мелков

Город рос не по дням, а по часам. Мосты перепрыгивали реки, каменные коробки с людьми обрастали зеленью, парки множились в каждом районе. Дружные хороводы машин везли своих хозяев на работу, а веселые стайки птиц в солнечном небе даже и не думали гадить на головы прогуливающимся по набережной старичкам.

Город толстел, город удлинялся. Его границы сторожили танки с зелеными солдатами, а на центральной площади довольных жителей поливал огромный фонтан. По железной дороге катался поезд с доверху набитыми деньгами вагонами – развозил зарплату. А рядом с депо отворил двери магазин шоколадных конфет. Он был такой огромный, что даже непонятная корова-великан не могла накрыть его своей тенью.

– Аленка! Ну что ты тут нарисовала опять?!

Девчушка поморщилась и с высунутым языком подкрасила корове хвост.

– Это коровка, – смущенно сказала она измазанному мелками Максиму.

– Да какая это коровка?! Это ж целая Годзилла!

Левка, выцветший на солнце восьмилетка, похожий на альбиноса, отвлекся от создания кинотеатра своей мечты. Он глянул на друзей-одноклассников и ядовито захихикал.

– А ты чего ржешь? Это чудище хвостатое нам тут все портит!

– Тебе никогда ничего не нравится! – возмутилась Аленка. – А коровка тут просто травку жует, ты сам вон какой луг нарисовал!

Максим закатил глаза. Когда он сам себя назначил начальником города, то и не думал, что придется так тяжело. Двое помощников постоянно пытались изобразить что-то непонятное, идущее вразрез с его задумками. Но, даже несмотря на это, результат общих трудов не мог не радовать. Город на асфальтовой дороге стал настоящим украшением парка. Прохожие подбадривали детвору, подбрасывали идеи, а старшие ребята, которые поначалу приписывали к рисункам нехорошие слова, быстро оставили их в покое. Теперь даже девчонки рисовали квадраты для своих «прыгалок» ближе к центру парка, оставляя место на асфальте либо для судоходного причала, либо для аэропорта.

– Да не жалко мне, – чуть успокоившись, говорил Максим, – только чего она у тебя такая здоровая? Мы ж ее не прокормим.

– Она, ну, просто она такая… Не знаю.

Левка вновь захихикал, потирая замазанное зеленкой колено.

– Ладно уж, пусть до утра попасется, – сказал Максим. – Хватит на сегодня, а то меня мамка уже три раза звала.

– Ага. – Левка кивнул. – Мне вообще по шее дадут, опять чумазый весь приду.

Аленка, в отличие от мальчишек, умудрялась оставаться идеально чистой, хотя мелков расходовала больше всех. У Максима даже возникали подозрения: уж не ест ли она их?..

Шагая на родной седьмой этаж мимо давно застывших лифтовых дверей, Максим не мог сдержать улыбки. Город получался чудесный, в таком сказочном царстве не отказался бы жить любой человек. Даже сам президент! Создавать этот мир было настолько увлекательно, что неразлучная троица проводила едва ли не все свободное время у входа в парк, где и ширился их асфальтовый холст. Дождей не было как по заказу, так что рисовать никто не мешал. Единственное, что огорчало Максима, так это никак не шедшее в голову название. Грешно было оставаться такому городу безымянным.

Дома Макса заставили съесть целую тарелку борща, а папка сказал, что в следующий раз придется мыть сына из шланга. Спать Максим отправился, как всегда, на балкон. Мягкий матрас и любимое одеяло уже давно дожидались хозяина, а за окнами ворчали полчища насекомых. Это лето выдалось очень жарким, за день стены прогревались так сильно, что ночью в комнате нечем было дышать. Поэтому Максим и переполз с липкой и горячей кровати на проветриваемый и прохладный балкон. Обидно только, что следом за ним ушли и комары.

На следующее утро ребят ждали неприятности. От коровки остались только полупрозрачные линии-кишки, но не это было самым страшным. Город изменился. Зелень словно отцвела, по высотным домам пошли трещины, а поезд обокрали, выпотрошив все вагоны. Кроме того, на месте центральной площади расползлось какое-то болото с вытянутыми из жижи черными перекрестьями. Кладбище.

– Это… это… Как это?! – тараторила Аленка.

Максим в ужасе смотрел на старания неизвестных и не мог выдавить ни слова. Ладно еще найти собачью какашку в городском пруду – ничего страшного, это все-таки парк, – но такое! Рисунки были весьма неплохи, так что времени они отняли прилично. Получается, кто-то заранее это спланировал, а потом и провернул. Но когда? Неужели ночью?

– Старшаки, козлы! – выплюнул Левка, косясь поросячьими глазками на кинотеатр, который переплетали стальные цепи с амбарным замком.

– Ничего, – процедил Максим, – мы все поправим. И сделаем еще лучше!

Вновь закипела работа, засверкали на солнце разноцветные мелки. Пыхтящие ребята устраняли последствия чьей-то злой шутки, ползая по асфальту, как муравьи. Сложнее всего пришлось с кладбищем. Разгоняя мрачность, Аленка превратила кресты в деревья, а Максим на ходу выдумывал зверей для будущего заповедника. Левка же с осторожностью хирурга освобождал от пут кинотеатр, стараясь не протереть в его стенах дыры.

К обеду город вернул свое великолепие, что не осталось без похвалы гуляющих в парке молодых мам с колясками. Солнце жарило нещадно, поэтому ребятня перебралась к фонтану. Там все опустили руки в холодную воду, а потом сделали себе смешные прически.

– А если они опять все испортят? – спросила Аленка.

– Может, оставим часовых? – предложил Левка.

– Да у нас и так здесь целая армия, – усмехнулся Максим.

Левка хитро посмотрел на друга и выдавил фирменное зловещее хихиканье. На таком солнцепеке бледная кожа Левки будто просвечивалась, поэтому сейчас он напоминал призрака.

– Я имею в виду настоящих часовых.

– Ночью? Ты что, мне папка таких часовых устроит, мало не покажется!

– Ага, – кивнула Аленка, – я даже спрашивать не буду.

Левка развернулся и опустил босые ноги в фонтан, имитируя движения ластами.

– Да и мне не разрешат, – сказал он. – Но я ж могу и не спрашивать, первый этаж все-таки. Окно не так высоко.

– А обратно как?

– Что-нибудь придумаю.

– Знаем мы тебя. Придумаешь домашний арест до конца лета.

Друзья загоготали, а потом вода из фонтана в их руках превратилась в опасное оружие. Спустя пару минут довольные и насквозь сырые повелители мелков, как их окрестили зеваки, шлепали к дому. За ними оставались отпечатки ног, а чуть в стороне жил своей жизнью небывалых размеров город на асфальте, имя которому еще где-то зарождалось.

Днем позже родители Аленки утащили дочь в зоопарк показывать жирафа, поэтому новый образ города довелось увидеть лишь Максиму и Левке. Кинотеатр сгорел дотла. На железной дороге выстроилась вереница людей, закапывающих останки поезда. Все здания приобрели заброшенный вид, в парках царило запустение. Огромные очереди змеились всего к двум открытым заведениям – булочной и водонапорной башне. Все остальное, включая магазин конфет и заповедник диких зверей, погибло и развалилось. Кладбище проглотило полгорода, едва не захватывая бесконечные очереди черных человечков. Райский уголок превратили в выжженный край, жители которого могли сразу становиться в другую очередь – к могилам. В этой долине теней не было ничего, только толпы голодных людей. Вся красота, все цветущее великолепие, над которыми так долго трудилась ребятня, исчезли под беспроглядным слоем тьмы.

– Это уже не смешно, – чуть слышно буркнул Левка.

– Кто же это делает?.. – стараясь сдержать слезы, проговорил Максим. – Разве так можно шутить?

– Наверное, их много. Как бы еще они столько успели?

– Я все папке расскажу! – не выдержал Максим. – Он им так уши отдерет!

– Да ты чего, нас тогда все малявками звать будут! Родителям жаловаться – последнее дело. Тем более мы ж не знаем, на кого.

– Ну да… – вздохнул Максим. – Но мы подловим их… Подловим обязательно. А пока надо эту гадость стереть.

Этой ночью он упросил родителей разрешить ему ночевать на втором балконе – кухонном, который выходил в парк. Разобрав залежи каких-то банок и ведер, Максим приютился в импровизированном спальном мешке и стал ждать. Балкон не был застеклен, а у самого соединения пола с перегородкой располагалась щель в несколько сантиметров. Максим не понимал, для чего строители ее оставили, но любил высовывать наружу пальцы ног, когда дышал тут свежим воздухом. Теперь же это место превратилось в отличный наблюдательный пункт.

Вход в парк лежал прямо по курсу, забор из черных прутьев уходил в темноту. Свет из окон дома медленно пропадал, оставляя гореть снаружи несколько фонарей у тротуара и россыпь ламповых глаз в глубине парка. Ветер свистел в пролетах и хрустел карнизами. Ночь приходила спокойно, словно подкрадывалась. Тьму в центре парка не рассеивал и электрический свет, а округа затихала под убаюкивание насекомых.

Максим слушал писк комаров над головой и смотрел из своего укрытия на улицу. Ничего особенного там не происходило: изредка проезжали машины или местная дворняга ковыляла вслед улетающему пакету. Нарисованный город почти целиком скрывался за густыми елочными ветвями, похожими на старинные сарафаны, но часть его все же попадала в кружок света. Старшие пока не показывались, но Макс знал, что они обязательно явятся.

Внизу скрипнуло. Угол обзора не позволял разглядеть источник шума, и Максиму пришлось подняться. Легонько высунув голову над поручнем, он уставился в небольшой сад, который примыкал к дому. В тамошних зарослях что-то шевелилось, и это был не ветер.

Максим вжался в железную шкуру поручня и задержал дыхание. Ему казалось, что таким образом он точно станет невидимкой. Теперь Максу уже не хотелось никого выслеживать, потому что вдруг до него дошло, что портить рисунки могли не только старшие.

Существо продолжало шуршать в карликовых кустах. По дороге проскочил кошачий патруль, наполняя ночь отважным мяуканьем. Тогда из садовой зелени показалась голова, и даже с высоты седьмого этажа не узнать ее Максим не мог. Левка! Он, как мешок с картошкой, перевалился через невысокий забор и метнулся в парк. Макс улыбнулся, глядя на друга-разведчика, однако улыбка быстро сползла с его лица. За Левкой двинулась огромная тень, все это время дожидавшаяся под брошенным сто лет назад грузовиком. Словно масляное пятно на воде, она переплыла дорогу и вползла в парк. Вскоре темнота опоясала редкие фонари, и асфальтовая дорожка провалилась в ночь. Электрические глаза потухли, как залитые водой угли.

Не дать испортить, не дать сломать, не дать вновь развалить идеальный город, куда ушло столько трудов! Но ведь там сейчас Левка и… эта штука. В голове Максима плясали фразы, мысли, но сделать он ничего не мог. Бродя взад-вперед по балкону, мальчишка натыкался взглядом на черноту парка. Что происходило там в этот самый момент? Что происходило там с его лучшим другом?!

Наконец ноги сами потащили Макса в нужном направлении. Входная дверь была рядом с кухней, поэтому выскользнуть на улицу он сумел очень быстро. Ворчание замка и дверных петель разбудило кого-то из родителей, но Максиму было не до этого. Он пересчитывал ступеньки вниз, стараясь за раз захватить по две штуки.

Обежав дом и выскользнув из-под защиты тротуарных светил, Макс остановился. Темнота плескалась в парке, как мутная вода в бассейне, но две фигуры, уходящие в глубину черной воронки, он все же разглядел. Одна маленькая и едва ли не прозрачная, а вторая – высоченная и нескладная, как огородное пугало.

– Левка! – крикнул Макс во тьму, подняв в воздух птиц, ночующих в тополиных кронах.

Эхо его голоса пронеслось по сумрачному парку, и фонари зажглись. Обе фигуры исчезли, на дороге возились только клубки листьев.

– Оно нас поджидало… – прошептал Макс, и по щекам поползли слезы. – Специально портило город, чтоб мы…

Откуда-то из другого мира прибежали напуганные родители. Максим пытался все объяснить, но это оказалось непросто. Ближе к утру полицейские прочесывали парк и окрестности, но, кроме заспанного бомжа, так никого и не нашли.

Максу никто не поверил. В городе стали искать маньяка, а жизнь потекла дальше.

Левкины родители почему-то перестали здороваться, но Максим не обращал на это внимания. Теперь он облюбовал кухонный балкон, хотя прекрасно знал, что тень вряд ли появится тут снова. Но, если в ночной уличной тишине раздавался шорох, Макс подскакивал на месте, а с губ летело имя лучшего друга.

Когда у Аленки наконец-то закончились слезы, ребята уселись на прогретом асфальте у своего города, ловя нитки солнечных лучей. Город стал лучше. Страшные очереди разошлись, вновь открылись магазины, а на дорогах появились автомобили. Машиниста денежного поезда теперь удавалось разглядеть: им был худой мальчишка с полупрозрачной кожей. Похожий на альбиноса.

Ни Аленка, ни Максим этого не рисовали – картинка изменилась в ту ночь. С тех пор прошла почти неделя, а город словно застыл на фотографии. В новостях крутили сюжеты о других пропавших детях, и в каждом из них Макс видел игровую площадку с рисунками на асфальте. Много ли еще повелителей мелков осталось в их городе?

– Все равно когда-нибудь дождик смоет, – грустно сказала Аленка.

– А мы новый нарисуем. А потом еще один. И еще.

– Правда?

– Конечно, – кивнул Максим, доставая коробку с мелками. – И на этот раз уже не безымянный.

Они нависли над асфальтом и стали выводить название города. Дурацкое, но зато правильное. Не просто надпись, а настоящую вывеску, которая должна встречать всех гостей.

Левкинград.

И это был не бедный и полумертвый мир, который рисовала сама ночь, а натуральный чудо-уголок. Город, в котором поезд с полными вагонами денег развозил зарплату. Город, где был самый лучший кинотеатр в мире. Город, в котором не отказался бы жить ни один человек.

Даже сам президент.

Пазл

Черная «девятка» выскочила из потока машин и на большой скорости врезалась в толпу на автобусной остановке. Оказавшиеся под колесами люди тряслись в агонии, крики наползали друг на друга. Под машиной расцветала бурая лужа.

Водительская дверь приоткрылась, и из салона выбрался рыжий мужчина в джинсах и пропитанной кровью майке.

– Твою мать! Переборщил… – Он достал из-за спины пистолет и дважды выстрелил бьющемуся в конвульсиях старику в голову. – Не мучайся, папаша. Я не со зла.

Прохожие уносили ноги, оставляя искалеченных людей умирать. Вдалеке выла сирена.

С металлическим скрежетом распахнулась пассажирская дверь. Появившийся из нее высокий черноволосый парень едва держался на ногах, вытирая разбитое лицо.

– Хватай любого! Времени почти не осталось! – заорал водитель. – А ты выползай, дебил хренов! – Он ударил по крыше автомобиля, обращаясь к тому, кто сидел внутри. – Или последние части будем собирать из тебя!

Пара машин тормознула у остановки, но пистолет рыжего быстро разогнал всех зевак.

С заднего сиденья «девятки» под теплое летнее солнце вылез двухметровый лысый амбал, все лицо которого страшными узорами разрисовывали шрамы. На нем были только спортивные шорты и шлепанцы. Девяносто процентов тела покрывала засохшая кровь. Амбал подошел к шатающемуся пассажиру и вместе с ним вытащил из-под колес автомобиля девушку. Часть ее лица была содрана, окровавленные волосы слиплись. На виске пульсировала жилка.

Погрузив тело на заднее сиденье, заляпанный кровью экипаж уже собирался залезть обратно в машину, когда послышался визг тормозов. Напротив замершего трио остановился джип, и раскаленный воздух разорвала автоматная очередь.

В следующее мгновение по изрешеченному пулями кузову «девятки» размазалось содержимое продырявленного черепа…

Двумя часами ранее

Гвоздь сидел в новенькой «ауди» и никак не мог унять дрожь в руках. Он мысленно прокручивал в голове все возможные варианты, от которых становилось только хуже. Но, по крайней мере, они оставляли шанс на жизнь, а это уже что-то. Высокий, хорошо сложенный парень с внушительной черной шевелюрой, прозванный Гвоздем, сильно облажался. А в том мире, к которому он принадлежал, проступки наказывались очень просто и отнюдь не гуманно.

Но сегодня ему повезло. Если, конечно, можно назвать везением участие в сборе Пазла. Шанс на успех микроскопический, а если и повезет, то потом придется разгребать невероятное количество проблем с законом. И все же это лучше, чем оказаться заживо похороненным в богом забытой деревне или превратиться в четвертованную секс-куклу, которой будут пользоваться при съемках подпольных порнофильмов для извращенцев.

Гвоздь зажмурил глаза. Пазл. Забава, придуманная местным царьком по прозвищу Колпачок. Под таким вот милым именем скрывался человек, которому была подчинена вся криминальная сфера Подмосковья. Влияние этого выродка расползалось и по регионам, подобно раковым клеткам, подчиняя своей власти здоровые и благополучные районы. Очень медленно, сопротивляясь из последних сил, в империю Колпачка вливалась и столица. Выражение «под колпаком» приобрело новое удручающее значение. Гвоздь работал на Колпачка два года и уже давным-давно проклял тот день, когда ступил на манящую богатством и красивой жизнью бандитскую тропинку.

В окно автомобиля постучали, возвращая из воспоминаний в реальность. Гвоздь нажал на кнопку, и боковое стекло заскользило вниз, впуская в охлажденный кондиционером салон пары прожаренного на славу дня.

– Ты, что ли, Гвоздь? – спросил рыжий мужик среднего возраста.

– Я, – ответил Гвоздь, разглядывая причудливое лицо незнакомца, на котором клочьями росла щетина.

– Ну, привет, напарничек! Я – Рыжий. – Он протянул в салон руку для пожатия. – Будем вместе Пазл собирать.

– Понятно…

Рыжий бросил взгляд на машину:

– Отличная тачила, на ней попрем?

– Не-е-е… – протянул Гвоздь. – Я все-таки надеюсь на лучшее, так что она может еще пригодиться. Жалко ее как-то… Сам знаешь, что такое Пазл.

– Ну да, ну да… Я свою тоже дома бросил. Приехал на старой «девятке» – на вид убитая, но еще о-го-го. Можно и на ней выдвинуться. В ней же хватает, скажем так, снаряжения.

– Я не против.

– Ну, тогда я за баранкой сижу.

– Лады.

Гвоздь вышел из машины и захлопнул дверь. Заглянув в багажник, достал короткоствольный автомат Калашникова и повесил его на плечо.

– Нормальная вещица, – сказал Рыжий. – А я пока с «макарычем».

– Главное, чтобы не пришлось пользоваться ими слишком часто. Интересно, кто у нас третьим будет?

– Мне насрать. Все равно рассчитывать можно только на себя. Без обид.

Гвоздь грустно кивнул. Время Пазла приближалось, напряжение росло.

– Нехеровая усадьба, ага? – спросил Рыжий, разглядывая владения Колпачка. Огромная площадь, приспособленная под стоянку, три шикарных особняка и бог знает сколько мелких строений, отданных под посты охраны, оружейные, кухни, бани и прочие необходимые для беззаботного существования босса помещения.

– Угу, чтоб я так жил…

– Ей-ей!

Повернувшись, Гвоздь увидел одного из охранников, который с улыбкой заговорил:

– Пора, ребятки. Правила вы знаете. Два часа – крайний срок. Делать можете что хотите, мусора все равно сюда не сунутся. Но за воротами они имеют полное право вас пристрелить. Выгоняйте машину за территорию – и можете отправляться. Два других экипажа уже готовы.

– Погоди-ка, – пробормотал Рыжий, лихорадочно теребя шевелюру, – нам ведь полагается третий человек.

– Он уже давно ждет, щас позову, – сказал охранник и не смог сдержать смеха. – Вам необыкновенно повезло!

Рыжий и Гвоздь сидели в черной «девятке» и задумчиво разглядывали остальные автомобили. Справа стоял наглухо тонированный джип, еще чуть правее – потрепанного вида «хонда». В этих машинах собрались такие же неудачники, мечтающие добыть себе право на существование с помощью Пазла.

– Сколько до старта?

– Пятнадцать минут. – Рыжий посмотрел в зеркало заднего вида и закашлялся, едва не выронив сигарету. – Мама дорогая, ты глянь, кто к нам чешет…

Открыв дверцу, Гвоздь встретился взглядом с полуголым качком, шагающим к «девятке».

– Кто это? – поинтересовался Гвоздь, стараясь, чтобы амбал не услышал вопроса.

– Да это же самый натуральный дебил! – заголосил Рыжий. – Тьфу! Видел его несколько раз – полнейший идиот!

Здоровяк подошел к машине со стороны водителя и открыл дверь. Одет он был словно курортник. Лицо представляло собой перекопанное шрамами кочковатое поле.

– Сереженька поедет здесь. Пазл.

– Да-да, Сереженька… – не глядя на новоиспеченного напарника, пробурчал Рыжий. – Вот что, дебила кусок, садись на заднее сиденье и помалкивай.

– Кусок, – безразлично повторил бугай и залез в автомобиль, на полу которого была разбросана целая куча металлического хлама.

– Значит, так, – продолжал Рыжий, – похоже, я тут самый старший, значит, буду главнюком. Надеюсь, возражений нет? Ну и славно. Наши действия: работаем тихо, не привлекая лишнего внимания. Ищем одиноких пешеходов, огнестрел только в крайних случаях. Слышь, недоносок, у тебя пушка есть?

Амбал поморщился, нагнулся к полу и стал разбирать ворох инструментов. Выпрямившись, он поднял внушительных размеров топор, и впервые на его обезображенное лицо заглянула улыбка.

– Без пушки. И так от-лич-но, – делая упор на гласных, отчеканил дебил.

– И за что нам такое счастье? – проворчал Рыжий, заводя мотор. – Ну, по крайней мере, с мясником в нашем пионеротряде мы определились.

– Не то слово, – буркнул себе под нос Гвоздь, разглядывая в зеркало Сереженьку, который, казалось, совсем не моргал.

Первой тронулась «хонда», рванув в город по центральной дороге. Следом очень медленно пополз джип, словно оттягивая предстоящее действо.

– А мы пойдем другим путем! – бросил Рыжий, и «девятка» покатила к трассе, которая вела не к центральной части города, а к окраине.

– Начало-о-ось… – дрожащим голосом протянул Гвоздь. – Что, соберем Пазл?

– А куда мы денемся! – Уверенность в голосе Рыжего придавала дополнительных сил.

– Пазл, – сказал дебил, пытаясь найти собственное отражение в полотне топора.

Автомобиль мчался по нагретой солнцем дороге, оставляя позади однообразные коробки домов. Движение было не слишком оживленное, и в город троица добралась достаточно быстро.

– Значит, нам нужно шесть кусочков, – Гвоздь повторял правила вслух. – И все из разных мест.

– Ага, – включился Рыжий, – а то эти долбанутые наблюдатели живо стуканут кому следует. Но я думаю, их все-таки можно обмануть.

– Наверное. Но что-то стремно так рисковать. Они ведь могут быть где угодно, а могут вообще сидеть дома и дрочить на мультики. У нас и так положение не ахти, так что лучше всего просто следовать правилам.

– Тут ты прав… Но мне интересно: на кой хер Колпачок придумал всю эту галиматью с Пазлом, если он не видит, как мы его собираем?

– Да потому что он больной, вот и все. Ему уже неинтересно просто избавляться от «косяков», ему нужно шоу. К тому же результат-то, если кто собрал, он видит. Он ведь лично проверяет Пазлы и решает, кто победил.

– Мужчина? Женщина? – подал голос Сереженька.

– Чего? Куски, что ли? Да вроде разницы никакой нет. Главное, чтобы все по науке, ну там: лево-право, верх-низ.

Рыжий одобрительно кивнул и хотел было подытожить разговор, как вдруг заметил колесящего по тротуару велосипедиста:

– Опа, вариант!

Машина обогнала старика на велосипеде и пристроилась к заросшему кустарником забору. Когда Гвоздь покидал «девятку», он почувствовал, как к горлу подступает комок.

– Извините, – начал он, когда дед подъехал совсем близко, – можно вас попросить…

Фразу не понадобилось договаривать до конца, потому что Рыжий кулаком опрокинул деда на землю. Тот, ударившись головой, не издал ни звука.

– Тащи быстрее, – бормотал Рыжий, бегло осматриваясь по сторонам, – пока не видит никто.

Гвоздь схватил старика за руку и потащил за машину со стороны багажника – подальше от взоров с детской площадки, расположенной через дорогу. Дед оказался довольно тяжелым, и Гвоздь устал уже на полпути к кустам. Но в эту минуту с заднего сиденья поднялся Сереженька и без единого слова ударом топора отсек велосипедисту левую руку. В стороны хлынула кровь, а пришедший в сознание старикан заорал в полную мощь легких. Гвоздь плюхнулся на пятую точку, удивленно сжимая отрубленную конечность. Следующий удар топора пришелся деду в голову, размозжив тому череп и заставив его замолчать навсегда.

– Твою мать! – выпалил Гвоздь. – Ты хоть предупреждай! Чуть и мне заодно руку не оторвал!

– Первый кусок, – беззаботно заметил дебил, складывая взятый у ошарашенного Гвоздя обрубок руки в багажник.

– Ладно, поехали, – торопливо произнес Рыжий, залезая в машину, – пока тут толпа не собралась.

Через мгновение автомобиль исчез за углом, оставив труп на липком от крови тротуаре.

– Ну что ж, начало неплохое! – воодушевленно изрек Рыжий.

– Хотя можно было и поаккуратнее… – добавил Гвоздь, косясь на Сереженьку, который оттирал кровь с рук. – Рыжий, а ты чем провинился?

– Ох, это очень длинная история. Если коротко – хотел кинуть серьезных людей, а получилось, что кинули меня. Ну и Колпачка соответственно. А ему это ой как не нравится. А сам-то как залетел?

– По дурости своей. Только об этом я, пожалуй, умолчу.

– Дело твое. Ты представляешь, чего натворил наш недоношенный друг? Лично я даже боюсь это вообразить.

Но дебил не проявлял никакого интереса к беседе, безучастно глазея в окно.

– Магазин! – резко выкрикнул амбал. – Ма-га-зин!

Рыжий посмотрел на приближающееся здание «круглосутки», в которое тыкал пальцем Сереженька. У входа была привязана собака непонятной породы, тут же пили пиво двое парней.

– Ма-га-зин! Ма-га-зин! – никак не унимался дебил.

– Селезенька хосет манную касу? – закривлялся Рыжий, но здоровяк уже открыл свою дверь и собирался вылезти прямо на ходу. – Да стой ты, ушлепок несчастный! Остановлю я, остановлю. Только куда ты в таком виде намылился?

Сереженька не ответил и выбрался из машины, едва та остановилась.

– Вот мудак! У нас времени – полтора часа, а он по магазинам шляется…

– Э-э-э, Рыжий?..

– Чего тебе?

– Он унес с собой топор.

Глаза Рыжего округлились, и в эту же секунду из магазина раздался дикий визг. Входная дверь распахнулась, едва не слетев с петель. Из помещения вылетела женщина с ребенком на руках, за ней, переходя на бег, выскочили еще три человека. Привязанная у входа собака разразилась сиплым лаем, уделяя каждому посетителю отдельное внимание.

Рев всполошил всю округу, когда на пороге показался Сереженька, тянущий за волосы продавщицу в зеленой манишке. Женщина вопила что было сил, упираясь ногами и брызжа слюной. Ее седеющие локоны в руках дебила походили на веревочки, с помощью которых управляют марионетками.

С силой бросив женщину на капот, Сереженька опустил топор точно в середину ее горла. Лобовое стекло расцвело кровавыми узорами, а лежащее на машине тело задергалось, будто под действием тока. Беспорядочные крики сменились неразборчивым бульканьем. Новый удар дебила пришелся в то же место, что и первый. Этого оказалось достаточно, чтобы голова продавщицы отделилась от туловища и скатилась вниз.

Среди царящей вокруг суматохи Рыжий с трудом смог прийти в себя. Он выбрался наружу и, не замечая криков прохожих, взял забившуюся под переднее колесо голову. Затем, стараясь не смотреть на новый кусочек Пазла, быстро подбежал к багажнику, отправил туда окровавленный ошметок и юркнул обратно за руль.

Дебил уже сидел на своем месте и как ни в чем не бывало глядел в окошко. Гвоздь потерянным взором всматривался в рассекающую лобовое стекло полосу крови.

– Валим! – буркнул Рыжий и надавил педаль газа.

Машина рванула с места, сбросила обезглавленное тело безымянной продавщицы и колесами опробовала его на прочность.

– Включи дворники! – не выдержал Гвоздь. Щетки заработали, размазывая по стеклу кровь с водой. – Похоже, шифроваться нам уже бессмысленно. Что будем делать?

– Топор забыл, – грустно произнес Сереженька.

– Да пошел ты! – рявкнул на него Рыжий. – Времени все меньше, так что я предлагаю хватать первых попавшихся, только соблюдать расстояние, как в этих шизанутых правилах.

Слушал его только Гвоздь, потому что Сереженька уже копался под ногами в поисках новых орудий расчленения.

– Вот, гляди, – произнес Гвоздь, указывая на «Макдоналдс». – Подъезжай. Есть идея. И возьми что-нибудь острое.

– Ну уж нет, пускай этим занимается наш дебилушко.

«Девятка» заехала на полупустую стоянку и проследовала дальше, к указателю с надписью «Мак-авто».

– Неплохая мысль, – одобрил идею Рыжий. Затем обернулся к амбалу: – Только в этот раз без самодеятельности. Забираем руку и уматываем как можно быстрее.

Никакой очереди не было, что значительно облегчало собирателям Пазла задачу. Подъехав к первому окошку, они увидели молодого прыщавого парня, который с удивлением вытаращился на машину.

– Здравствуйте, – сказал он, разглядывая помятый капот в багровых пятнах, – что… будете заказывать?

– Чего-нибудь попить. Сушняк замучил, – стараясь улыбаться, произнес Рыжий, а поймав направление взгляда кассира, сразу добавил: – Собаку сбили только что. Здоровая дворняга попалась… Сама под колеса кинулась, бешеная небось.

Оплатив заказ, Рыжий повел машину к следующему окошку, где их встретила девушка лет двадцати. Она поздоровалась и протянула фирменный бумажный пакетик водителю, но тот неожиданно взял ее за запястье. Та смущенно улыбнулась, не заметив в своей кабинке, как из машины вылез лысый полуголый мордоворот, запачканный кровью.

– Спасибо, красавица, но это еще не все… – грустно пробормотал Рыжий и сильно потянул на себя. Оторопевшая девушка вжалась лицом в стеклянную перегородку и теперь могла разглядеть пассажира с заднего сиденья во всей красе. Ее пальцы разжались, и на асфальт рухнули пластиковые стаканчики с газировкой. Сереженька перехватил массивной ладонью трепыхающуюся руку и принялся пилить чуть ниже плеча.

Следующие минуты округу сотрясали нечеловеческие вопли. Девушка беспорядочно дергалась и билась в забрызганное кровью стекло, пытаясь остановить мучения. В помещении мелькали ошарашенные лица сотрудников, которые не решались хоть что-то предпринять. Пила, так легко расправившаяся с мышцами и сухожилиями, с костями справлялась гораздо хуже. Несмолкающая девушка выпученными глазами наблюдала, как ее рука превращается в безобразного вида культю.

На стоянку выскочили работники ресторана, и Гвоздь открыл огонь из автомата Калашникова. Пули дырявили тела, асфальт покрывался кровью. Пахло смертью.

Когда все было кончено и очередной кусочек Пазла оказался в багажнике, автомобиль двинулся вперед, отбрасывая в стороны людей на пути. Он увозил троицу преступников на поиски следующей части головоломки.

– Черт, – сокрушался Гвоздь, – а я думал, что двух часов вполне достаточно! Нужно поторапливаться.

Рыжий не успел ничего сказать, потому что в этот момент в считаных сантиметрах слева пронеслась та самая «хонда», оторвав боковое зеркало. Следом за ней под оглушительный вой сирен промчались три милицейские машины.

– Гонщики сраные! – рявкнул Рыжий, сбавляя скорость. – Еще чуть-чуть правее, и нас бы уже не волновал никакой Пазл.

– Похоже, у них проблемы посерьезней наших.

– Ну и хорошо. Меньше конкурентов – больше шансов на победу.

Милиция открыла огонь. По шипящему асфальту запрыгали снопы искр. Из «хонды» высунулся автомат и ответил свинцовым градом.

– Осторожнее! – крикнул Гвоздь. – Держи дистанцию!

«Девятка» оставалась на небольшом расстоянии от погони, умело обходя посторонние автомобили. Те предпочитали тормозить и прижиматься к обочине. Вскоре перестрелка принесла плоды – задние колеса «хонды» с шумом лопнули, машину повело. Раздался визг шин, автомобиль развернуло на всем ходу. Головная ментовская иномарка, не успев затормозить, протаранила «хонду». Искореженная груда металла кувырком полетела на встречную полосу. В этот момент второй милицейский автомобиль, не справляясь с управлением и пытаясь уйти от столкновения, врезался в светофор. «Хонда», задев несколько встречных машин, улетела в кювет. Вспыхнуло пламя. В воздух стал подниматься легкий дымок. Третий экипаж милиции едва не влез в аварию, но успел тормознуть у обочины.

– Охереть!

– Красиво! – согласился Рыжий, останавливаясь сразу позади милицейской машины.

В это время, не говоря ни слова, из «девятки» вылез Сереженька, сжимая в руке окровавленную пилу. Бугай направлялся прямо к машине с синими номерами. Заметив это, Гвоздь выскочил следом.

– Отойди! – крикнул он и, не дожидаясь, пока дебил уберется с линии огня, нажал на спусковой крючок.

Сереженька все же успел отпрыгнуть в сторону. А вот два милиционера, прошитые пулями, так и остались сидеть в салоне.

– Сдохли? – спросил появившийся на дороге Рыжий, и Гвоздь кивнул. – Погоди секунду, нужно кое-что проверить. – И Рыжий побежал к кювету, где покоилась «хонда». Водители встречных автомобилей в ужасе поворачивали обратно. Участвовать в этой заварушке никто не хотел.

Гвоздь подошел к ментовской иномарке, обнявшей столб со светофором. Машина превратилась в ком железа, вытащить трупы из которого было под силу только спасателям со спецтехникой. Еще в одном милицейском автомобиле, застывшем прямо посередине дороги, со стонами копошилась пара человек. Вдавленная в салон морда машины проламывала кости обоим.

– Громко стреляли, – сказал неожиданно подошедший Сереженька. Его тело покрылось запекшейся кровью, но лицо выражало абсолютное спокойствие. Дебил есть дебил.

– Ваша мама пришла! – весело завопил из-за спин Рыжий. – Молока принесла!

Обернувшись, Гвоздь увидел Рыжего, волочащего на плече бесформенный кусок мяса.

– Откройте добытчику сраный багажник! Я думаю, тому фаршу в «хонде» этот кусочек не понадобится. Болваны ничего, кроме него, собрать не успели.

Гвоздь быстро подбежал к «девятке» и помог Рыжему погрузить в багажник обрубок тела – самую важную и самую затратную по времени часть Пазла.

– Отлично! – не скрывал радости Гвоздь. – Хоть так время сэкономили.

– Некогда шампусик распивать, живо в машину! Нас ждут ноги!

Отъехав несколько километров от места аварии, Рыжий вдруг резко нажал на газ.

– Ты чего?! – заволновался Гвоздь. – Разобьемся к чертовой бабушке!

– Будь что будет! – завопил Рыжий. – Пристегните ремни, ребятишки!

Он засмеялся и повел автомобиль прямиком в гущу собравшихся на автобусной остановке людей.

…по изрешеченному пулями кузову «девятки» размазалось содержимое продырявленного черепа. Рыжему снесло полголовы, и обезображенный труп рухнул на землю. Оказавшиеся позади автомобиля Гвоздь и Сереженька пользовались машиной как щитом. Пули пролетали совсем близко, вонзаясь в металлический корпус и разбивая стекла.

Обстрел прекратился, и джип с грохотом помчался прочь. Там тоже помнили об истекающем по крупицам времени.

– Не попали. Плохо стреляли, – сказал Сереженька. Оглядевшись по сторонам, он залез на заднее сиденье, проталкивая тело уже умершей девушки дальше в салон.

Гвоздь бегло осмотрел себя и, убедившись, что цел, бросился к водительской двери. Раскинувшееся на асфальте тело походило на решето. От лица остался только подбородок, кровь сочилась из многочисленных отверстий. Не задумываясь ни секунды, Гвоздь взял труп Рыжего и подтащил к задней двери. Сереженька уже стянул с девушки джинсы и примеривался пилой чуть ниже выскакивающих из крохотных трусиков ягодиц.

– Возьми его тоже. Вторую ногу у него отрежешь.

– Нельзя, – задумчиво произнес дебил, не отводя глаз от румяного зада девчонки. – Против правил.

– Да он ведь не стоял на остановке, а с нами приехал. Врубаешься? Точно так же мы могли убить всех в разных местах на оговоренном расстоянии, а кусочки собрать уже после. В одном месте. Так что помогай!

Они втащили труп на заднее сиденье, которое теперь походило на морг. Сереженька с трудом умещался тут и в полном одиночестве, а в компании двух мертвецов свобода движения испарилась окончательно.

– Времени у нас ровно на то, чтобы добраться до Колпачка, – садясь за руль, сказал Гвоздь. – Ты занимайся оставшимися частями, а я поведу. Если эта колымага заведется…

Но опасения не подтвердились. Мотор с первой же попытки издал приятное слуху урчание.

Автомобиль несся к конечной цели путешествия, вызывая изумленные взгляды водителей встречных машин. Салон наполнял тошнотворный запах: Сереженька трудился в поте лица. Брызги крови, вырывающиеся из-под лезвия пилы, то и дело попадали на Гвоздя. Он старался держаться и молча вел машину, не смотря назад.

Уже в нескольких минутах езды от владений Колпачка Гвоздь едва не взвизгнул от радости. У бензоколонки лежал перевернутый автомобиль, вокруг которого собирались менты. Это был так хорошо знакомый всем джип. Гвоздь с невероятным трудом преодолел желание посигналить неудачникам, которые уже совершенно точно не жильцы. Ведь у Колпачка очень длинные руки, и достать кого-либо в тюрьме – не проблема.

На счастье двух оставшихся в живых собирателей Пазла, менты были заняты, иначе обязательно обратили бы внимание на продырявленный автомобиль, несущийся по дороге.

– Ну что, Сереженька! – радостно воскликнул Гвоздь. – Справились, мать твою! Пазл собрали, уложились вовремя. Да еще и конкуренты сошли!

– Красивая… – пробурчал дебил, лаская изуродованное тело девушки. Он уже закончил со своим малоаппетитным занятием, и две отпиленные ноги лежали в стороне от трупов.

– Да разве там разберешь? Да и вообще, какая разница! Мы же победили! Как ты не врубаешься, дубина?!

– Пазл, – как обычно не к месту вставил Сереженька, а «девятка» тем временем выехала на дорогу, ведущую к усадьбе Колпачка.

– Успели! – удивленно воскликнул охранник, открывая ворота. – А мы уже думали, никто не появится.

«Девятка» заехала на территорию, моментально попав в оцепление вооруженных людей.

– Черт! – бросил один из собравшихся. – Не на тех поставил. Эх, просрал я штуку зелени…

По толпе прошел довольный смешок. Настроение у охраны было отличное.

– Прошу за мной, – сказал высокий блондин в военных штанах. – Где Пазл?

– В багажнике, – устало ответил Гвоздь. – А ноги в салоне. Там немножко испачкано, не обращайте внимания.

– Заберите и принесите наверх! – приказал блондин своим людям. – Колпачок уже ждет.

Комната была наполнена солнцем. Со стороны открытого балкона веял приятный ветерок, игриво цепляя шелковые занавески. Колпачок сидел за столом и с любопытством разглядывал обоих победителей. Был он крепким стариком с огромным животом и торчащей, как сорняк, седой бородой. Вокруг кучковались вооруженные охранники.

– Что ж, – начал он, – молодцы. Можете считать себя полностью амнистированными и продолжать работу. Только учтите – подобных проколов быть не должно. Следующая ваша оплошность, негативным образом отразившаяся на работе всего нашего дружного коллектива, станет последней.

Гвоздь молча кивал, а Сереженька тупо разглядывал собственные ноги.

В комнату вошли двое, таща с собой небольшую металлическую ванну.

– А вот и Пазл, – с улыбкой произнес Колпачок. – Сами понимаете, я должен взглянуть на результат ваших стараний.

Он поднялся со своего места и, опираясь на трость, подошел к ванне, в которой лежали части человеческих тел.

– Очередной мутант, – едва сдерживая смех, заявил он. – Женская голова, тело мужское… И где вы такую рожу откопали? – Колпачок сделал паузу. – Ну, все нормально. Все куски на месте, да и правил вы, как мне сказали, не нарушали. Посему можете быть свобод…

Колпачок проглотил окончание слова и присмотрелся к Пазлу. Гвоздь почувствовал, как по телу запрыгали мурашки. Поморщившись, старик стал ковырять тростью в металлическом корыте, внимательно разглядывая останки.

– Похоже, я немного погорячился, – не без удовольствия сказал Колпачок, глядя в бледнеющее лицо Гвоздя. – Я, конечно, слышал, что бывают люди, у которых обе ноги левые, но, сколько живу, всегда думал, что это выражение используется в переносном смысле.

– Как?! Да не может быть! – недоумевал Гвоздь. Он подбежал к зловонной куче мяса и с ужасом убедился в правоте старика. Две левые ноги – мужская и женская.

Гвоздь посмотрел на Сереженьку. Тот безразлично хлопал огромными глазами, не соображая, что его ждет.

– Это он отрезал ноги! Дебил! Я тут ни при чем! У нас же труп в машине, это просто ошибка! Вы же не можете из-за такой ерунды…

– Я все могу! – рявкнул Колпачок, делая знак охране. – Правила есть правила.

– Подождите, ну это же смешно… – взмолился Гвоздь.

Грохнул выстрел. Гвоздь несколько секунд балансировал на слабеющих ногах, а потом повалился на пол. Его глаза погасли рядом с Пазлом, который он с таким трудом собирал. И то, что должно было принести жизнь, подарило лишь смерть.

– Ну, а с тобой-то что теперь делать? – обращаясь к Сереженьке, сказал Колпачок. В ответ амбал только потер один из шрамов. – Хорошо еще, что вся эта шушера тебя толком не знает. Но такими темпами, боюсь, придется придумывать тебе другую забаву. Ладно, езжай домой, приведи себя в порядок. Машина ждет внизу.

Сереженька кивнул и уже собирался покинуть комнату, когда услышал голос Колпачка:

– Ты хотя бы доволен?

– Доволен, – улыбаясь, выдавил дебил. А потом дружелюбно добавил: – Спасибо, папа.

Метео

От холода была только одна польза – труп не вонял. Ноги мертвеца торчали из-под заляпанной маслом простыни и подергивались на ухабах. Рукоятка ножа холмиком топорщилась под белой материей, точно дикое, но симпатичное привидение. Крови почти не было.

Печка в салоне сдохла часа два назад, и теперь морозные узоры на окнах «буханки» срастались в одну большую льдину. Машина ползла сквозь густую ночь, фары высвечивали лишь снег да кусок дороги. Мельник сидел у перегородки и ловил теплый воздух из кабины. Там печка кочегарила на полную мощность, но Оля все равно дрожала. Немудрено, в осенних-то сапожках. Зима выдалась настолько теплой, что даже шапку в поездку брать не хотелось, но погода в очередной раз проявила чувство юмора. В Казахстане горе-путешественников встретил совсем другой климат.

– Ни хера не видно! – выругался Саня. – Ну и куда тут рулить?

– Твоя же идея ночью ехать, – напомнил Мельник, – вот и думай.

Саня рассмеялся. Его неспроста прозвали Бешеным: жила в нем сумасшедшинка, которая удивительным образом сочеталась с призванием закостенелого механика. Широкие плечи, здоровенные кулачищи, всегда заляпанные черным пальцы, щетина, очки с толстыми стеклами и голос, точно у персонажа мультфильма. Улыбчивый, добрый, но при этом крикливый, раздражительный и вечно пропадающий в гараже, Саня был идеальным кандидатом для беззлобных подколок. Если бы в их краях кто-то надумал снимать очередной фильм о сумасшедшем ученом, то чудака с автопарком разнообразной рухляди утвердили бы на роль по одной лишь фотографии.

– Вообще-то я думал, наш ниндзя штурманом будет. Он же местный!

Бахтияр даже не повернул голову к кабине, продолжая смотреть на труп.

– Задрал ты уже тупить, – без улыбки сказал Мельник. – Баха тут такой же местный, как и мы. Или ты думаешь, что всем казахам в голову атлас дорог Казахстана загрузили?

– На заправке Баха ничего, сориентировался вроде. Вон трупак лежит. Теперь нам ехать только через эту жопу, без вариантов.

– Вы оба достали! – не выдержала Оля. – Что сделано, то сделано. Главное, сами живы. Могло быть и хуже.

Мельник хмыкнул, зарываясь в куртку и натягивая свитер до носа. Да, могло быть намного хуже. Особенно для самой Оли. Стройняшка с блондинистой косой до пояса так понравилась аборигенам на заправке в Аральске, что те решили забрать настоящую русскую Снегурочку с собой. Лопотали что-то на чужеземном, дышали перегаром, распускали руки. Мельник как раз загружал канистры через заднюю двустворчатую дверь, когда один из местных достал ствол. Началась кутерьма. Баха втянул Олю в салон уазика, следом прыгнул детина в кожанке, вынимая нож. Хорошо еще, что возню разглядел Саня, нажав на газ, едва в машину влетел Мельник. Оборудована «буханка» была что надо: утепленные стекла, две печки, две длинные и неудобные скамейки превращены в кинотеатральные кресла с подлокотниками, так что ехать в салоне было даже комфортнее, чем в кабине. И места тут хватало. Оля забилась к перегородке, пока Мельник с Бахой пытались скрутить незваного гостя. Тот был абсолютно пьян, но успел полоснуть ножом по рукаву куртки Бахтияра. Они сцепились. Резкий поворот ударил обоих о ряд сидений, и парочка грохнулась на пол. Баха отделался отбитой челюстью, а вот незнакомец застыл с собственным ножом в груди. Когда Мельник захлопывал заднюю дверь, машины преследователей еще не показались. Саня увел «буханку» во дворы, проехал через заметенные снегом гаражные лабиринты, окольными путями миновал одинаковые серые здания. Возиться с трупом в городе было опасно. Слишком людно. Придя в себя и переждав час между двумя гаражами-ракушками, друзья вернулись на трассу М-32. До родного Оренбурга оставалось меньше тысячи километров.

Термометр на приборной панели показывал минус восемнадцать градусов за бортом. Машина начинала промерзать, не говоря уж о людях. Одноэтажные домишки давно кончились, исчезли редкие кафе. Ям с кочками становилось все больше. В следующем году дорогу ждал капитальный ремонт.

– Все, приехали, – сказал Саня, останавливая машину.

Мельник отвинтил крышку с фляги, глотнул коньяка и повернулся к водителю:

– Только не говори, что сломался.

– Сплюнь, дубина! Дай лучше хлебнуть, раз гаишники тут не водятся. У меня вообще стресс из-за вас, душегубы хреновы.

Саня сделал два больших глотка, передал флягу Оле и заговорил:

– Че смотрите? Пора избавляться от пассажира. Такой сувенир на границе точно завернут.

Место было подходящее. Далеко от чужих глаз. Цивилизация кончилась часа полтора назад. Вокруг тонула во тьме настоящая казахская степь.

– Пойдем, лопаты только захватите. Под сидушками они.

– Ты хочешь его похоронить? – удивился Мельник.

– Я хочу, чтобы его не нашли и не повесили на нас. Согреемся заодно. – Саня поправил очки, натянул шапку чуть ли не на глаза. – Это… Оль, посмотри пока там пожрать чего в пакете. Организуй, ладно?

– Хорошо, – кивнула девушка, снимая варежки.

Мельник вытащил из-под сидений две лопаты – штыковую отдал Сане, а Бахе вручил саперную.

– Значит, по очереди будем, – подытожил Саня. – Ну что, убийца, освежимся?

Бахтияр молча вышел через заднюю дверь, впуская внутрь облако снежинок. Схватив труп за ноги, он сбросил его на землю и потащил к обочине.

– Завязывай, тебе говорят, – ковыряясь с термосом, сказала Оля.

– Все, умолкаю! – поднял руки Саня. – По сторонам глядите. Если заметите фары, сразу сигнальте.

Мельник пересел на водительское сиденье, и отапливаемая кабина показалась раскаленной сковородой. Из колонок тихо сопела какая-то певичка, дворники скребли лобовое стекло. В свете фар кружили снежные вихри. Мельник снова взглянул на термометр. Минус двадцать. На новогодние праздники к двоюродной сестре Бахтияра они уезжали из плюсовой температуры Оренбурга. Неладное друзья почуяли сразу после границы. Вопреки прогнозам, с каждым километром на улице становилось холоднее. Пока работали обе печки, Мельник обращал внимание на погоду только во время марш-бросков до туалетов или заправок. И уже тогда стало понятно, что двадцатник мороза в городе мало чем похож на двадцатник посреди голой степи.

Несмотря на ужасные дороги, которыми пугал весь Интернет, до Аральска они долетели за пятнадцать часов. Саня был отличным водителем, и даже незнакомые пустынные пейзажи его не смутили. Он словно старался доказать, что легко обойдется и без карт Казахстана, которые из-за безалаберности забыл загрузить в навигатор. Хватило бумажного атласа и советов местных жителей. Через белоснежную степь, где встречались многочасовые перегоны без единой постройки и указателя, где метель засыпала следы гусеничной техники, а вдоль дороги встречались брошенные фуры, уазик протащил пассажиров почти без задержек.

Здорово прошли и сам праздник, и последующие дни. Прием казахстанской родни оказался столь душевным, что Мельник, который в самый последний момент ввязался в это приключение, готов был остаться в Аральске хоть до февраля. Они пели песни, плясали, поедали национальные блюда и слушали местные легенды. Никаких «Голубых огоньков», черт бы их побрал. Совсем обрусевший Бахтияр наконец-то дорвался до родной речи и, казалось, выдавал годовую норму тарабарских слов. Причем заикание ему ничуть не мешало. После посещения Байконура развеселый экипаж уазика в полном составе был готов признаться в любви Казахстану и его жителям… А потом Саня предложил ехать назад ночью, чтобы не терять целый день. И сам выбрал ту злосчастную заправку.

Ветер снаружи свистел и забрасывал уазик снегом. Ритмичные движения дворников гипнотизировали, будто хотели усыпить. Туда-сюда, туда-сюда. Два столба электрического света тьму совсем не пугали.

– Почему именно мы в это вляпались… – прошептала Оля.

Она нервно поправила шапку, перекинула косу с левого плеча на правое. Эта дурацкая привычка сохранилась еще с тех пор, когда Оля с Мельником были вместе.

– Ничего, прорвемся. Дома обо всем забудем. Ты смотри только, лишнего не болтай.

Мельник ожидал, что девушка ответит в духе «за кого ты меня держишь?», но та молчала. Молчала и смотрела в боковое зеркало.

– Юра, там что-то сверкнуло… А если это они?

Мельник присмотрелся, но ничего не увидел. Только снег и черноту.

– Отморозки с заправки… Они же наверняка номер запомнили! – Оля повысила голос. – А если менты?!

– Тихо, да тихо ты, не психуй! Ничего там нету. Да и не проедут они на своих легковушках по такой дороге. Не сунутся даже. Как и к ментам. «Извините, мы тут девушку средь бела дня умыкнуть хотели, но нам помешали эти проклятые рюсские», – так, что ли?

Мельник и сам хотел бы в это верить, но в глубине души не исключал ничего. Он прикурил сигарету, натянул варежки и вылез наружу, сказав Оле, что сменит Бахтияра. Свет фар желтыми струями растворялся в нескольких метрах от морды уазика. Ноги увязали в слое снега, под которым был погребен асфальт. Мельник зашагал вдоль машины, вглядываясь в черное полотно. Никаких сверканий, ничего. Оле почудилось. Оказавшись у кузовного задка, Мельник замер. То ли в глаз попала снежинка, то ли на дороге действительно что-то шевельнулось. Будто здоровенная тень прорвала сдерживающий ее сумрак. Выпустив дым, Мельник повернулся к полю. Метрах в тридцати от машины Саня с Бахой копали черноту. Фигуры их почти слились с ночью, только два сигаретных огонька говорили о том, что парни еще живы. С дороги кто-то фыркнул. Тень пришла в движение. Приближалась. Задрожала сигарета в зубах. Мельник вжался спиной в створки двери уазика, подпирая бампер. В голове щелкнуло, и память подкинула недавнюю байку от Бахтиярова дяди. Этот усатый весельчак с непроизносимым именем рассказал целую кучу местных страшилок и городских легенд, но одна запомнилась особенно. О девушке, которая живет на дорогах Казахстана и убивает водителей. Чаще всего ее якобы видели в белом платье, иногда даже свадебном. Симпатяга напрашивалась в попутчики, а когда залезала в машину, люди замечали, что ноги ее покрыты черной шерстью, а вместо стоп – копыта.

Сигарета уткнулась в землю, оставив на куртке несколько угольков. Мельник отряхнулся, поднял глаза к существу из темноты и чуть не поскользнулся от неожиданности. По дороге шел верблюд. Двугорбый здоровяк спешно протопал мимо машины и исчез в чернильно-снежном мареве. Мельник выдохнул и достал новую сигарету. Верблюдов они насмотрелись по пути в Аральск, животные тут разгуливали сами по себе и запросто могли перегородить дорогу. Обычное для степи дело. Новый звук шагов Мельника не испугал, потому что вместе с хрустом наста до него долетели и матюки.

– С-с-следующий, – стуча зубами, произнес Бахтияр, и Мельник взял лопату.

Могильщики из них получились неважные, и только через полтора часа уазик вновь тащился к границе с Россией. Обледенелая земля погубила обе лопаты, но труп все-таки нашел покой на небольшой глубине. Через неделю метель превратит холмик в огромный курган, поэтому до поздней весны едва ли кто обнаружит тело.

Оля пропадала в мобильнике, Саня бурчал что-то под нос и матерился на дорогу, темноту и президента. Разговаривать не хотелось. Бахтияр грел руки о кружку с чаем, оставаясь мрачнее тучи. Мельник отхлебнул коньяка, но алкоголь больше не согревал. Не утешал и чертов градусник: минус двадцать два. Шевеля замерзшими пальцами на ногах, Мельник понимал: пора всем перебираться в кабину. В тесноте, да не в обиде. Если температура будет падать с такой же скоростью, они с Бахой тут просто замерзнут.

В крышу уазика ударило что-то тяжелое. Саня выкрутил руль, переехал сугроб и с трудом удержал машину на дороге. Нажав на тормоз, он помянул кого-то по матери и взглянул в зеркало. Мельник подошел к задней двери и всмотрелся в участок замерзшего стекла, где хоть что-то можно было разобрать. В свете тормозных огней лежал труп.

Мельник вышел первым. На снегу валялся узкоглазый здоровяк без одежды, но с небольшой дырой в груди. Словно от ножа. Тело мертвеца было странным образом высушено: левая рука совсем скукожилась, тогда как на правой по-прежнему проступали мускулы; бледная кожа обтягивала широкий скелет, но по всему туловищу кусками росли уплотнения мышц.

Наверху завывала вьюга, сметая с ночного неба звезды. Появились Баха с Саней. За ними плелась и Оля.

– Как это дерьмище умудрилось мне на крышу приземлиться? Че за херня?! – Саня подсветил труп фонариком и повернулся к Бахтияру. – Слышь, косой, узнаешь друга?

И без того молчаливый по жизни Бахтияр после случая на заправке превратился в немого.

– Быть не может, – сказал Мельник. – Мы же…

– Что с ним такое? – всхлипывая, спросила Оля.

Саня заржал:

– Не поверишь, он окочурился! Сначала на заправке, потом в земле, а теперь вот, похоже, для верности из самолета выпал!

Мельник заметил что-то за трупом, там, куда едва добивал свет Саниного фонаря. Он отобрал карманное светило и подошел ближе. По заснеженной дороге пополз электрический желток, пережевывая мрак. Когда сгустки тьмы убрались за освещенный круг, на земле возле головы мертвеца проступили черные хлопья. И дальше, и чуть в сторону… В двух шагах от них вся дорога была покрыта этой дрянью.

– Пепел?

– М-м-м-м… – пытался заговорить Баха, но захлебывался воздухом.

– Это черный снег, – сказала Оля, в очередной раз перекидывая косу через другое плечо, будто этот ритуал мог оградить девушку от неприятностей. – Тот самый.

Мельник поднял голову к небу, где черный океан бескрайних размеров заглатывал последние куски света. Дорога проваливалась в темноту. Ветер доносил до путников шепот снежной пустыни, и от этого звука стонали даже металлические кости уазика.

– Мэ-мэ! – передразнил Саня заику. – Хватит мычать, валить отсюда надо. Даже не думай сказки свои рассказывать.

– М-м-метео! – наконец выплюнул Бахтияр.

Среди кучи местных страшилок была и такая. У каждого рассказчика имелась своя версия, но если слепить все воедино, выходило, что в Казахстане живет блуждающая атмосферная аномалия. Из-за нее резко портится погода, небо наливается облаками черного снега, которые плывут против ветра, а иногда даже спускаются на землю. В них и пропадают люди. Годы спустя обескровленные тела некоторых обнаруживали в разных уголках страны, но большая часть исчезала навсегда. Старики твердили, что это проделки злого духа. Так или иначе, истории о неком явлении, сопровождающем зиму, или природном демоне расползались по всей округе. Ему дали кучу имен, самым подходящим для русского уха оказалось Метео. Пару часов назад Мельник добавил бы к этой байке еще с десяток придумок от себя лично, но теперь было не до шуток.

Ехали молча, отключили даже магнитолу. Чтобы лучше слышать преследующий их вой. Мельник посадил Олю на колени, Баха разместился ближе к коробке передач. Саня задвинул окошко на перегородке, отделяя от кабины замерзающий салон. На часах было ровно три утра.

Двадцать пять градусов мороза. Казалось, асфальт закончился минут сорок назад, и теперь машину трясло, точно механического быка в парке аттракционов. Баха бездумно таращился в пустоту за лобовым стеклом. Глядя на него, Мельник вспоминал, как читал про казахских кочевников, которым природа подарила узкий разрез глаз, чтобы укрываться от суровых степных ветров. Теперь же словно кто-то хотел продемонстрировать недружелюбность здешних краев к квартету чужаков. В другой раз Мельник был бы рад елозящей на коленках Оле, но сейчас девушка раздражала. Ноги затекли так, что он переставал их чувствовать. Оля не выпускала из рук мобильник, на экране которого то и дело проклевывались полоски сигнала. Вертела его сначала по часовой стрелке, затем против. И заново. Мельник даже подсчитал количество вращений – в каждую сторону выходило по двадцать три раза. Как будто звонок из этой глуши им чем-нибудь поможет…

Мертвец догнал их примерно через час. Рухнул на крышу с таким грохотом, будто на этот раз его скинули из космоса.

– Сука! Сука! Мать твою! – орал Саня, буксуя в снежной колее, едва не завалив машину.

– Что ему надо?! – заплакала Оля.

– М-м-может, он злится, п-п-потому что мы привезли труп сюда. П-п-похоже, это его владения.

– И что, с собой его теперь забирать?

Саня снял очки, протер их подрагивающими руками, нацепил обратно и открыл дверь.

– Нет уж, – произнес он, – это говно я в машину не положу.

– А если…

– Ниче не если! – заверещал Саня. – Не будет этого долбоежика дохлого у меня в машине! Точка! Срать на него. И на снег этот грязный срать. Пролетим Иргиз, дальше попроще станет. А там, глядишь, и посветлеет. Плюс заправки, цивилизация.

Саня хлопнул дверью и растворился во вьюге. Сзади заскрежетали створки, бахнула об пол канистра. Когда все вылезли под недружелюбное небо, вокруг трупа уже растекалась лужа бензина, по черному снегу ползли ручейки.

– Нам самим х-х-хватит?

– Хватит. С запасом, – сказал Саня, бросая на тело зажженный коробок с остатками спичек.

Пламя накинулось на предложенную еду, заурчало, завыло. Ветер подхватил заунывный мотив и утащил его в небо, где бесновались черные тучи. В воздухе потянуло теплом и мертвечиной.

– Может, хоть теперь этого говнюка не поднимут. Крыша и так уже черт знает на что похожа.

Хлопнула дверца – это Оля спряталась в кабине. Саня сплюнул на чадящий в снегу факел и убрал канистру. Потом показал небу средний палец и нервно заржал. Мельник сидел у трупа и грел руки, наблюдая, как огонь поглощает незнакомца. В реве ветра все время мерещились какие-то слова. Метео… Нужно было убираться с открытой местности. Мельник дернул Баху за рукав и пошел к машине, но друг не сдвинулся с места. Он глядел в отступающую темноту.

– Не с-с-слышишь? Ш-шаги…

– Чего?

Мельник ничего не слышал. Разве что ветер. Словно живой, говорящий. И черный снег. Но у Бахи был очень хороший слух. Потому что Мельник ничего не услышал, даже когда увидел. Отсветы пламени над землей выхватывали из тьмы ноги. Голые бледные стопы медленно пробирались сквозь снег, и из чернильного тумана появлялись высушенные фигуры. Костлявые, молчаливые, с обмороженными лицами.

Парни забрались в кабину, чуть не задавив Олю.

– Эй!

– Вы че, поссать на брудершафт там решили?

В задок уазика что-то ударило. Рассыпалось стекло.

– Саня, гони.

– Че там такое?!

– Гони, придурок!

Машина заворчала. Фары высветили частокол обнаженных мертвецов впереди. Те стояли и смотрели глазами-льдинками в пустоту. Рядом кружили черные перья снега. Когда створки задней двери застонали под тяжелыми ударами, Саня нажал на газ. Бум. Бледные лица уходили под «морду» уазика. Бум. Машина плясала на костях. Бум. В стальных щелях кабины злобно рычал ветер. Уазик расчистил дорогу и стал набирать скорость. Но в зеркалах все еще можно было разглядеть десятки преследователей. Потому что среди них шагал покрытый огнем человек, а ветер раздувал пламя и разбрасывал искры над головами вязнущих в снегу мертвецов. Они шли за машиной.

Дорога в районе Иргиза была просто кошмарной, но машина справлялась. Хотя скорость заметно упала. Все понимали, что в намеченный срок до Оренбурга они не доберутся.

– И что нам теперь делать? – тихо спросила Оля.

– Ехать. Че ж еще. Эти манекены нас никогда не догонят, срать на них.

– Если только их кое-кто не подбросит, – хмыкнул Мельник. – Кстати, у нас бензин на нуле почти.

– Да знаю я, знаю… – поморщился Саня. – Зальемся.

Уазик остановился у едва различимой развилки. Снежное крошево, будто исполинский рой насекомых, пожирало темноту. Казалось, машину окружил бледный водоворот.

– Я постараюсь быстро, – начал Саня. – Мотор не глушите.

Его тень унеслась к задку уазика сквозь седую рябь. Заскрипели створки задней двери. Мельник посмотрел в наружное зеркало, но пурга смыла все изображения.

Саня не возвращался. Прошло уже минут десять. Баха вздохнул и посмотрел на Мельника. Они одновременно вылезли с разных сторон «буханки» и подошли к задней двери. Пустая канистра вмерзала в лед, колеса уже на треть ушли под снег. Никаких следов.

– Саня! – заорал Мельник, чувствуя, как звук уносится в чернильную бесконечность. – Са-а-ань!

Он поднял голову, и на секунду ему показалось, что снежные крупицы сложились в лицо. Ветер растащил уродливую морду на запчасти, стоило лишь моргнуть.

Оля ничего не спросила, только снова тихонько заплакала. За руль сел Мельник. Потратив минут пять на то, чтобы выбраться из леденеющей вокруг колес каши, он понял: без своего Шумахера машина далеко не уедет.

Часы показывали десять минут шестого, а термометр замерз на отметке «-30», когда уазик окончательно застрял. Баха вернулся в кабину живой и невредимый, растирая варежками лицо.

– Прип-плыли, – порадовал он. – Похоже, н-н-наст провалился. Придется копать.

– Я никуда не пойду, – сказала Оля, пряча косу под капюшон куртки и превращаясь в эскимоса.

– Может, тебя тогда вообще высадить? – огрызнулся Мельник.

– Давайте просто тут дождемся утра. Кто-нибудь приедет же наверняка. А эти… отстали, наверное. Сколько времени прошло.

– Ну-ну, отстали… И кто-нибудь обязательно приедет, да. На лимузине. Пойми ты уже наконец. По этой дороге зимой почти никто не ездит. Разве что экстремалы да отморозки.

– И дебилы, – добавила Оля. – Которые маршрут этот составляли.

– Сюда проехали, значит, обратно проедем. Хватит ныть.

Ветер едва не сдирал кожу. Забирался под куртку и проходил по всему телу ледяным языком. Лицо затвердевало за какие-то минуты, говорить было невозможно. На ресницах вырастали настоящие сосульки. Копали втроем, поглядывая в колыхающуюся рядом темноту. Ошметок штыковой лопаты они так и не нашли. Оле досталась доломанная саперка, а парни раскидывали снег открученными номерами. Каждые десять-пятнадцать минут копатели заваливались в кабину погреться, вернуть пальцам чувствительность и дохлебать остатки чая и коньяка. Внутри из последних сил кряхтела печка.

Спустя час работы «буханка» так и лежала на пузе. Сцепления с дорогой не было. Больше всего Мельник боялся застрять тут, когда кончится бензин. В памяти все еще стояли запертые в снежном плену грузовики между Иргизом и Аральском. Их водители утеплили кабины и на полном серьезе ждали весны, покупая продукты и топливо у редких проезжающих.

К восьми утра они почти выбрались из ямы. Вернее, утро наступило где-то там, за линией мрака. Вокруг по-прежнему жила темнота.

– Я их не чувствую. – Оля подошла к Мельнику, стянула варежки и показала замерзшие ладони. Пальцы едва ли не почернели.

– Твою мать… Иди в машину, тут ерунда осталась. Сами доразгребем.

Копать номерами оказалось настоящим мучением, но ничего лучше они не придумали. Не руками же. Расшвыривая последние комья снега, Мельник заметил в темноте фигуру и замер. Обнаженный человек стоял в десяти шагах от них и смотрел на дорогу.

– Баха, надо заканчивать.

Мертвец повернул голову к копателям, и Мельник его узнал. Саня был высушен, выпит, от него осталась лишь обледеневшая оболочка. Но оболочка эта могла передвигаться, поэтому шагнула к своей машине.

– Д-д-должны выбраться теперь.

Мельник с Бахой метнулись к кабине, но внутри никого не оказалось. У распахнутой пассажирской двери валялось полотно саперки. Снег вокруг был примят, и в темноту уходил след гигантской улитки.

– Оля… – прошептал Бахтияр, блокируя дверь.

Мельник нажал на газ, и уазик вылез из снежной ловушки, грохнув боковиной бывшего хозяина. Проверили зеркала. Мертвец поднимался очень медленно, но за его спиной вырастали другие тени. Отъехав метров на двадцать, Мельник бросил руль и схватил фонарик.

– Ты ч-чего?

– Меняемся. Вдруг она жива? Ты же видел след, ее не снег унес.

Бахтияр кивнул и перелез на водительское место.

– Десять минут, не больше, – сказал Мельник, выбираясь наружу через пассажирскую дверь. – Потом уезжай. Держись, они рядом. Просто дави их к чертовой бабушке.

Привлеченные огнями уазика, навстречу по дороге шагали карикатурные человечки. Мертвые. Десятки, если не сотни худосочных неповоротливых фигур. Мельник отыскал место, где забрали Олю, подхватил огрызок лопаты и только тогда включил фонарь. За спиной завыли мертвецы. След уползал в сугробы, а на снегу черными дырами красовались провалы от ног. Мельник застревал, цеплялся ботинками за мерзлую корку, но лез дальше. Электрический свет пятнами прыгал по ночной степи и терялся в нескончаемой стене белого крошева. Кровь на земле чуть притормозила Мельника, но тот двинулся дальше. Рука с фонариком дрожала, впереди шевелилась ночь. Над головой, казалось, кто-то хохочет. Теперь Мельник шел сквозь кровь. Она была всюду, снег стал красным. Понимая бесполезность затеи, Мельник тем не менее волочил ноги вперед. Ведь там была Оля. Когда-то его Оля… Свет фонарика уперся в серые спины. Мертвецы стояли на коленях, опустив головы к земле. Они чавкали, рычали, ворчали, из-под ног тек багряный ручей. Неровный луч мазнул по безволосым затылкам, по едальне из внутренностей, по оторванной белоснежной косе… и по заляпанным лицам. Мельник отшатнулся. Двое мертвецов шагнули к нему. Завыли остальные, но тут же вернулись к кормушке. Погасив фонарь, Мельник попятился. Заскрипел снег, и тени пришли в движение. Кто-то навалился сзади, над ухом заклацали зубы. Мельник с трудом вырвался, отмахнулся саперкой и побежал. Теней стало больше. Гораздо больше. Похоже, с Олей они закончили.

Баха давно уехал, хотя и не умел толком водить. Мельник тащился через абсолютную черноту. Никаких проблесков на небе, никаких фар. Он застрял в огромных сугробах, где можно было пробираться вплавь. Включать тут фонарь было бы самоубийством. Снег трещал со всех сторон, приближались стоны безвестных обитателей этих мест. И тут Мельник услышал автомобильный гудок. Именно гудок, как у настоящего паровоза, Саня его очень любил. Уазик верещал не так далеко, и Мельник, точно ледокол по замерзшему морю, двинулся к дороге. Ноги были насквозь мокрыми, снег попал даже в трусы, а рук и лица он давно не чувствовал. Но для последнего рывка силенок хватило.

У самой обочины Мельник остановился и зажег фонарь. Гора снега рядом с ним чуть приподнялась. Бахтияр каким-то чудом разглядел мигающий свет и почти сразу сдал назад. С крыши посыпались серые фигуры, под колесами захрустели переломанные конечности. Мельник обернулся. Сугроб стал еще выше, словно шевелился. Дорога была забита мертвецами, превратившись в живую реку смрада. Они никуда не торопились, словно верили, что машина не сдвинется с места. Или ждали остальных, ведь из снегов вылезали новые и новые трупы.

Мельник отворил заднюю дверь, увернулся от вывалившейся оттуда женщины с обглоданными руками и нырнул внутрь. Все окна тут оказались разбиты, пришлось приземляться на осколки. Крупными трещинами разошелся снежный курган у дороги, выпуская на волю настоящее чудовище. Из кабины послышался голос Бахтияра:

– Жив-вой?

– Поехали!!!

В салон влезла огромная безглазая морда на длинной шее. Болезненного вида тварь без шкуры заслонила собой дорогу, в крышу уазика упирались горбы. Сплющенная пасть метнулась к Мельнику, врезаясь в стекло на полу. По всей голове существа росли рубцы и открытые раны. Мельник воткнул полотно саперной лопатки прямо в здоровенный нос. Уазик тронулся, по корпусу застучали высохшие руки, но было уже поздно. Мертвецы остались на заснеженной трассе. Великан с пробитой мордой переминался на четырех ногах, не собираясь отправляться в погоню. «Буханку» было уже не догнать.

Мельник перелез в кабину, а как только чуточку отогрелся, сел за руль. Дорога стала лучше, посреди утренних сумерек появились долгожданные просветы. Кошмар уходил.

Давить на педали становилось все сложнее, усталость ломила кости и склеивала глаза, но близость границы придавала сил. Баха спал, держась за разорванный рукав. Пальцы раскрашивала засохшая кровь. Мельник только сейчас сообразил, что они даже не перевязали рану, когда придурок на заправке полоснул Бахтияра. С этого и начались неприятности. Не верилось, что с тех пор минуло всего несколько часов.

Ледяная пустыня снаружи расцветала, таял снегопад. Черный занавес нехотя поднимался, впуская в мир осколки света, из которых должен был вырасти новый день. Мельник закурил, рядом закашлялся Бахтияр.

– С каких это пор ты от дыма нос воротишь?

Баха не ответил. Открыл окно, высунулся наружу и выблевал половину внутренностей. Потом повернул к Мельнику бледное лицо, вытер рот и заплакал.

– Твою мать… – едва смог выговорить Мельник, останавливая машину. Теперь он вспомнил, что на заправке Бахе порезали правую руку, а не левую, за которую тот держался.

– Так вот почему они всей толпой не бросились на машину.

– М-может, и так. – Бахтияр залез в бардачок, достал пучок проводов и сунул их Мельнику. – Я не хочу с-с-среди них ход-дить.

Мельник сомневался, что удавка поможет. Он смотрел на Бахтияра и вспоминал, как тот пришел к ним в школу в третьем классе. С такой внешностью, да еще и с заиканием он был обречен на издевки, но неожиданно быстро со всеми сдружился. Особенно с Саней, Олей и Юрой, которого уже тогда почти все звали по фамилии. Дружная четверка и в институт поступила вместе, а вот после него их судьбы разошлись. За минувший год они почти не виделись, и праздничная неделя показалась отличной возможностью наверстать упущенное.

Бахтияр понял без слов. Кашляя и шатаясь, он выбрался из кабины и поковылял к капоту. Мельника трясло, руки едва удерживали руль. Бред, сумасшествие, еще вчера они все вместе хохотали над закидонами Сани, а теперь…

– С-с-спасибо, – проговорил Баха в открытое водительское окно. – Скажи род-дителям, что… что-ниб-б-будь. Не знаю.

Он отошел, улегся головой под переднее колесо и замолчал.

– Тебе спасибо, друг, – вытирая слезы, произнес Мельник. – Обязательно скажу. Скажу.

Мельник закрыл окно, включил магнитолу на полную громкость и нажал на газ. Уазик два раза едва заметно наклонился вправо и поехал дальше. В зеркала заднего вида Мельник не смотрел.

В бак ушли последние двадцать литров бензина, и алюминиевая канистра улетела в салон. Вокруг окончательно рассвело, снегопад закончился. С ночью ушли и страхи. Столбы электропередач утопали в белом море и растворялись в утреннем тумане вдалеке. По дороге бежала поземка, а солнечные блики купались в залежах снега.

Мельник ехал вперед, даже не представляя, куда уткнется эта дорога. Линия горизонта казалась бесконечно далекой. Во все четыре стороны тянулось одинаковое снежное полотно.

Когда он увидел движение, то не поверил своим глазам. В сотне метров впереди бежала лошадь, волоча за собой переделанную в сани телегу. На грубо сколоченных досках сидел человек. Настоящий живой человек. Мельник выехал на середину дороги и прибавил скорости. Догнав самодельную повозку, он посигналил, и лошадь замедлила шаг.

Наездницей оказалась старуха, по виду разменявшая вторую сотню годков. Закутанная в серую телогрейку, она улыбалась одними деснами и жмурила без того узкие глаза.

– Здравствуйте! – обрадовался Мельник. – Ну слава богу, хоть кто-то. Не подскажете, далеко до города? Или до заправки? Тут есть вообще что-нибудь поблизости?

Бабка улыбалась, не понимая ни слова. Ничего связного на казахском Мельник произнести не мог.

– Го-род! – кричал он по слогам, будто так станет понятнее. – За-прав-ка! – Мельник тыкал на уазик, потом на дорогу, пытался изъясниться на языке варежек.

– Актобе, – неожиданно сказала старуха.

– Актобе, точно! Далеко? Вы знаете дорогу?

Она как-то хитро улыбнулась и похлопала по карману телогрейки.

– Деньги, что ли? Вам деньги нужны? Мани? – спросил Мельник, понимая, что с тем же успехом мог бы и с лошадью по-английски заговорить. – Не вопрос, минутку!

Мельник забрался в кабину, переполз на пассажирское сиденье и стал искать сумочку Оли. Они наменяли местной валюты, но все потратить не успели, и теперь от этих тенге проку никакого не было. По крайней мере, Оле уж точно. Кабину шатнуло, и Мельник обернулся. Старуха залезала на место водителя.

– Э, бабуля, спокойно, я сам все принесу.

Старуха опять похлопала по карману.

– Говорю же, не надо никуда лезть. У вас тут так принято, что ли?!

Беззубая улыбка обратилась к Мельнику. Старуха запустила руку в карман и выудила оттуда замызганную железяку. Полотно саперной лопатки. Очень быстро стемнело. Пошел снег. Мельник прижался к пассажирской двери, пытаясь нащупать ручку. Старуха, раскрыв рот пошире, стала переваливаться к нему. От ее копыт в кабине оставались смешные круглые следы.

Забытые чертом

Валенки скользили по льду, будто настоящие коньки. Самодельные клюшки отстукивали деревянную дробь, а голоса эхом уносились в туман. В хрустальной поверхности под ногами отражались румяные детские лица. Привычный мороз за тридцать не давал скучать.

– Какой ты Третьяк?! – вопил Леха. – Третьяк – вратарь!

– Ну и что! – не соглашался Мишка. – Он самый хороший игрок! Как и я!

Из мехового кокона показалась улыбка. Чуть съехавшая набок ушанка Лехи походила на растрепанную голову какого-то диковинного зверя.

– Ты – дырка! – подначивал он. – Спорим, два из трех забью?

– Ха! – воскликнул Мишка, протирая замерзшие под носом сопли. – Да ты и не добросишь, слабак!

Начертив две линии на льду, он занял место ровно посередке. Маленький вратарь сборной СССР, пусть даже вместо красивой формы на нем была потрепанная куртка на гагачьем пуху.

Леха отошел на более-менее приличное расстояние и ковырнул шайбу в сторону «ворот». Каучуковый диск, который не раз жевали собаки, приполз в распростертые объятия Мишки.

– Ха-ха! – радовался тот. – Я ж говорил – слабак!

– Это тренировка! – отозвался Леха. Он был годом старше и раза в полтора крупнее, так что на нехватку сил жаловаться ему было не с руки.

Второй удар вышел будь здоров. Шайба юркнула под ногой Мишки и зарылась в сугроб позади.

– Штанга! – довольным голосом заверещал Мишка, хотя прекрасно видел, что гол был.

– Че ты брешешь? Там до штанги еще километр!

– А вот и нет! Ты просто мазила!

Леха не ответил, и на секунду Мишке подумалось, что друг обиделся. Это было бы очень странно, ведь подобные сцены повторялись изо дня в день, и мальчишки просто дурачились. Неуловимо менялась разве что их площадка: широкая наледь, которую с начала зимы грунтовые воды подняли уже на добрый пяток метров.

Но Леха молчал потому, что уставился куда-то в сторону леса. Мишка обернулся и уловил движение вдалеке. Там, где к зарождающейся цивилизации со всех сторон подкрадывалась тайга, шагала вереница черных человечков. Привычным маршрутом они направлялись к участку магистрали, который должен был соединить Усть-Кут и Тайшет. Остальным бамовцам там показываться запрещалось, и жители небольшого поселка тянули рельсы в другую сторону – к Комсомольску-на-Амуре. Стройки века хватало на всех.

– Они теперь еще и ночью работают? – спросил Мишка, тотчас позабыв о хоккейных баталиях.

– Похоже.

– Страшные они какие-то. Живут в лесу, дед Семен говорит, у них там лагерь свой. Интересно, а как в темнотище строить? Ночью же за сорок подморозит!

– Ну-у-у, – промычал Леха, – они ж военные, армия. Им это раз плюнуть.

– Мы когда дорогу построим, я тоже в армию пойду. И буду там самым главным. И получать буду много денег. Тыщи две в месяц!

– А я еще больше тебя! – усмехнулся Леха и закинул клюшку на плечо. – Ладно, темнеет. Ничья?

– Ничья, – без раздумий согласился Мишка, вытаскивая из снега шайбу.

Мальчишки отряхнулись и двинули к дому. Впереди бежал пар изо рта, разгоняя морозную дымку. Туман, который второй месяц не давал любоваться солнцем, с сумраком справиться не мог, и спускающаяся с неба тьма наступала друзьям на пятки.

– И все равно я – Третьяк, – как бы между делом сказал Мишка.

– И все равно ты – дырка, – отозвался Леха.

До родных домишек они добрались уже бегом, бомбардируя друг друга снежками. Поселок встретил их звуками топоров – это мужики рубили замерзшую воду. На БАМе наступала пора ужина.

Вездеход затих где-то в таежной глуши, превратившись в бесполезную груду железа. Запас солярки не предусматривал столь долгого путешествия, и теперь перед заплутавшими в темноте пассажирами открывались нерадостные перспективы.

– Молодец, водитель! Ладно службу несешь!

– Товарищ лейтенант, я же говорил, что…

– Говорил-говорил. Можешь не повторять.

Олег осмотрелся. Верхушки кедров терялись в черноте, которая куполом нависла над вездеходом. Снег лежал ровно, будто его специально утрамбовывали, желая показать в лучшем виде. По ледяной дороге в темноту уходили две змейки проторенной лыжни. Сковавший лес мороз медленно добирался до людей, покусывая лица и кончики пальцев.

– Бойцы! Соорудите-ка костер, что ли.

– Товарищ лейтенант, да как мы его тут зажжем? Мы ж не егеря какие-нибудь.

– Не знаю, смекалку проявите, – сказал Олег и отвернулся к огрызку дороги, который белым языком вываливался из темной пасти тайги. – Я пока посмотрю, куда капитан пропал.

Распределение закинуло Олега в зону вечной мерзлоты, край высокой сейсмической активности, где паутины трещин от землетрясений распугивали таежную живность. Молодой лейтенант поначалу обрадовался возможности служить в месте возведения Байкало-Амурской магистрали, но ему хватило недели, чтобы насытиться прелестями всесоюзной комсомольской стройки: холод, который не всегда могла вынести даже техника, тяжелейшие условия жизни, непонятная суета вокруг этой дороги и полная неопределенность с собственным будущим. Олега привезли в Усть-Кут, ничего толком не объяснив. Сказали лишь пару слов об объекте, на котором предстояло нести службу: неприметном лагере близ магистрали. Рвущийся почувствовать себя командиром лейтенант никого в подчинение не получил и кормился только наставлениями старших по званию. Олег понимал, что все, чему его учили, в здешних суровых краях никому не нужно. Единственная хорошая новость с момента приезда на БАМ заключалась в обещанной начальством доплате за секретность. Хотя какие секреты могут быть в такой глуши, Олег не представлял, а на вопросы ему тут обычно не отвечали.

И вот теперь, после долгого пути на объект, вездеход заснул в снегу. Капитан, который сопровождал группу, с полчаса назад ушел на лыжах дальше по дороге. Оставив Олега за главного, он сказал, что поселок недалеко и найти его проще тому, кто там уже бывал. Капитан производил впечатление уверенного в себе человека, однако Олегу показалось, что тот чего-то недоговаривает. Последними словами были указания держаться всем вместе и внимательнее смотреть по сторонам.

Шагая наедине с собственными мыслями, Олег не заметил, как отошел от вездехода довольно далеко. Впереди хрустнул снег. Сначала Олег решил, что ему мерещится. Завывания стихии не умолкали, маскируя посторонние шумы. Но треск снежного покрова раздался вновь. Теперь было очевидно, что прямо по курсу кто-то очень медленно движется навстречу Олегу.

– Товарищ капитан? – спросил Олег у пустоты.

Шаги приближались. Становились быстрее. Только сейчас лейтенант сообразил, что лыжи такого звука издавать не могут. Человек из темноты шел пешком.

– Кто тут?

Ответа не последовало, но сквозь снежную завесу стали проступать контуры идущего. И чем ближе подходил незнакомец, тем быстрее пятился Олег. Шагающий сквозь сугробы человек был одет лишь в легкую рубаху и рваные штаны. Темные пятна на коже, провалы вместо глаз, неровный шаг и странные, какие-то звериные звуки. Все говорило о том, что человек серьезно болен и ему нужна помощь. Все, кроме одного. Из грудной клетки незнакомца торчала лыжная палка.

Внутри было тепло, а это – самое главное. Печь жевала дрова, выдыхая в трубу сизый столб дыма. За столом гремели посудой голодные бамовцы, с мороза в здание столовой постоянно кто-то заходил.

– Закрывайте двери, елки-палки! – рявкнул бородатый мужик с проседью.

– Не ворчи, Иваныч. Сейчас надышим и напердим, так опять потеплеет.

К звону ложек с вилками прибавился смех, тут же в ответ понеслись колкости и подначивания. Мишка спрятал довольную улыбку в кулак, но мама все равно шутливо погрозила ему пальцем. В их семье нехорошие слова были запрещены, хотя не слышать их вокруг было невозможно. А уж после того, как папа взял Мишку на лесопилку, мальчонка сразу втрое увеличил свой нецензурный словарный запас.

Мишка любил поселок. Ему очень нравилось чувствовать себя одним из строителей нового мира, о котором так много говорили взрослые, ведь даже он понимал, что стал частью чего-то очень важного. Так происходило на каждом километре магистрали, куда съезжались люди со всего Союза: обычная стройка для многих превращалась в дело жизни.

Потихоньку Мишка привыкал к морозам и изучал таежную природу. Однажды охотники дали ему подержать в руках бурундука, а совсем недавно им с Лехой удалось углядеть возле одного из котлованов настоящего горностая. Пушистый зверек рассматривал их издалека, а потом бросился наутек, мелькая черным кончиком хвоста на снегу.

Детей в поселке пока было мало, и под школу отдали одну из небольших изб. Занятия проходили три-четыре раза в неделю, но Мишке казалось, что это чересчур часто. Разве можно сидеть за столом с книжкой в руках, когда вокруг раскинулась красивая и загадочная тайга?..

Скрипнула дверь, впуская внутрь холод.

– Да сколько ж можно, в самом деле?! Закрывайте за собо…

Бородач замолк. С порога на него таращился высохший человек в дырявой военной куртке. На глазах блестел иней, матовая кожа головы в некоторых местах обнажала кость.

– Твою ж мать, мужик, что стряслось? – сказал кто-то из строителей.

Мишка завороженно глядел на гостя, который словно врос в доски. Снежная пыльца за его спиной валила в помещение, и пол быстро покрылся белесым ковром. Из-под стола выбралась сонная овчарка и с любопытством подошла к человеку. Она стала обнюхивать обклеенные льдом сапоги, как вдруг незнакомец резко пригнулся к полу и вгрызся в загривок псины. Визг пронзил помещение, бамовцы повскакивали со своих мест. В дверном проеме возникли еще две полусогнутые грязные фигуры, и Мишка почувствовал, как по ногам заструилось что-то теплое.

– Ты к-кто?.. – только и смог выдавить Олег.

По дороге пронесся грохот выстрела, и верхняя половина головы незнакомца разлетелась на части. Осколки черепа вперемешку со стеклянными волосами упали к ногам Олега. Разлетевшаяся прямо на глазах голова походила на разбитую вдребезги сосульку. Туловище сделало шаг и плавно опустилось на дорогу. Рядом скрючился и Олег, освобождая желудок от скудных запасов пищи.

Утерев рот, он встретился глазами с дулом ружья и моментально поднял руки.

– Кто такой? – спросил человек в военной форме без знаков отличия. Новый оружейный гром не дал Олегу даже подумать над ответом.

– Стоять на месте! – проорал кто-то из темноты, и Олег понял, что выкрик был адресован солдатам, которые прибежали на выстрел. – Следующий будет на поражение!

– Кто такой и какого хрена тут делаешь? – повторил мужик с ружьем, подцепляя ледяным дулом замерзший нос Олега.

– Я п-по распределению, служить приехал… – промямлил Олег. – Младший лейтенант Егоров. На объект, к-который…

– Ладно, все ясно. Вставай давай, лейтенант. Только из учебки, что ли?

– Так точно.

– М-да… Не хватало мне еще и за тобой ходить, сопли вытирать. Вставай, говорю, жопу отморозишь!

Олег поднялся, хотя ноги не слушались. Труп с размазанной по дороге головой лежал в двух шагах от него. Из-за спины широкоплечего собеседника показалось еще человек десять. Все вооружены.

– Товарищ майор, пятеро осталось, – сказал один из военных.

– Ты лучше патроны посчитай, которыми все ветки посшибал. – Человек, которого назвали майором, помолчал, а потом вновь обратился к Олегу: – Где командир?

– Не знаю, ушел на лыжах к поселку. У нас соляра кончилась.

– На лыжах, говоришь… Значит, нету больше твоего командира. Только лыжи и остались. Но палкой махнуть успел, здоровый мужик был. Кто сопровождал?

– Капитан Стрельников.

– Сашка?! Его же в Тынду переводить собирались! Ну, зверье… Значит так, слушай мою команду, – проговорил майор, обращаясь уже не только к Олегу, но и к перепуганным срочникам. – У нас тут ЧП. Причем такое, что вам, соплякам, и не снилось. Оружие имеется?

– В вездеходе есть.

– Вот очень плохо, что в вездеходе! С собой нужно его носить, понятно? Тут вам не учебка. Хватайте все, что есть, и попрошу с нами. Фонари захватите, наши сдохнут скоро. Где-то в тайге еще пятеро очень нехороших ребят, которых нужно срочно обезвредить. Пример лежит у вас под ногами. Предвидя вопросы, отвечаю сразу: это живые мертвецы, и стрелять нужно только в голову. Чтобы мозги разметало по всей округе. Вопросы есть?

– Шутите? Это ж бредни какие-то…

– Не бредни, а военная тайна. Вам выпала честь оказаться на засекреченном объекте, который должен был стать отправной точкой славного будущего великой державы. Только вот беда: все тут пошло наперекосяк. Так что пока вам…

– Движение! – пронзил темноту крик. – Вон там!

Все обернулись к вездеходу, возле которого шевелилась тьма. Что-то метнулось из снега и исчезло за массивными гусеницами.

– Может, волк? – спросил Олег.

– Ага, – кивнул майор, шагая вперед. – Или бабайка. Стой тут со своими архаровцами. Без оружия от вас толку нет.

Майор раздал несколько команд, и небольшой отряд стал окружать вездеход. Только сейчас Олег заметил, что на ногах военных снегоступы. Будто шахматные фигуры, солдаты шли вперед поочередно. Снежные вихри над головой бесновались все сильнее. Олег чувствовал, как замерзает дыхание. Сейчас он был лишь бесполезным зрителем, чему в глубине души несказанно радовался. Все-таки он приехал в эту глушь отрабатывать контракт за очень неплохие деньги. О разгуливающих в округе покойниках никто не упоминал. Рядиться героем Олег не собирался.

Автоматные очереди пробежались по верхушкам сугробов, смахивая снежную крупу. Серая сгорбленная фигура метнулась к лесному частоколу. Темноту прорубили вспышки выстрелов. Существо, не обращая внимания на огонь, спешило под защиту тайги. Точные попадания в спину лишь подгоняли тварь, и вскоре мертвец исчез за стеной деревьев. Военные кинулись следом, дав оружию передышку. Под матовым небом вновь воцарилась тишина. Темнота проглотила людей, словно их никогда и не было.

Олег не знал, почему у него дрожат колени. Хотелось верить, что из-за холода. Время будто отмотали назад, возвратив его к знакомому моменту. Он стоит перед мертвым вездеходом, рядом – троица солдат. Так, может, ничего и не случилось? Прямо сейчас из леса выйдет капитан с соляркой, а остальное – только работа воображения. Олег почти поверил в это, но все испортил один из рядовых:

– Товарищ лейтенант, что будем делать?

Олег тяжело вздохнул. Мыслить в таком состоянии его мозг отказывался.

– Не знаю. Будем ждать возвращения майора, он-то уж подскажет. Как я понял, к нему нас и везли.

– А если их… это… – не унимался рядовой, у которого за шапкой и высоким воротником можно было рассмотреть только глаза. – Сожрут?

– Тогда жмурики будут сытые и нас не тронут.

– Товарищ лейтенант, может, все-таки достанем оружие?

Олега осенило. Это была самая умная мысль.

– Да, как раз об этом думал. За мной!

Карабкаться на гусеницы было не слишком удобно, но Олег никого вперед себя не пропустил. Рядовые забирались следом.

В кабине что-то мигнуло. То ли отблеск лунного света, просочившегося сквозь ночной туман, то ли… движение. Олег сразу вспомнил слова одного из бойцов отряда майора. Их осталось еще пятеро… Черт, и зачем он полез самым первым?!

– Тише, – прошептал Олег, изо всех сил стараясь подавить дрожь в голосе. – Кажется, возвращаются. – Он замер прямо перед дверью, обернувшись к лесу. Звенящая пустота не несла никаких звуков. Однако Олег продолжал: – Точно. Слышите? Пойду встречу, а вы пока хватайте оружие – и пулей ко мне.

Эта невинная перестраховка едва ли могла кому-то навредить, ведь крайне сомнительно, что мертвецы из всех укромных мест вокруг выбрали бы кабину вездехода. Спрыгнув на снег, Олег с облегчением наблюдал, как водитель спокойно проникает внутрь. Но тут же раздался крик, который подкосил и без того ватные ноги лейтенанта.

– А-а-а! – летело из темноты. – Стреляйте в него! Стре-ляй-те!

Топтавшиеся на входе солдаты напоминали пару маятников. Животный страх гнал их подальше от этого места, но вопли товарища звали на помощь. Последнее все-таки пересилило.

– Он сожрет мою руку! Он же сожрет!

Солдаты ворвались в кабину. Началась возня. Грохнули выстрелы, осыпалось стекло. Темный закуток освещали вспышки. Новые выстрелы смешались с жутким воем. И все затихло.

Олег ждал, но ничего не происходило. Ветер будто хотел смахнуть его с дороги. Наконец из вездехода выбрались двое. Опирающийся на товарища водитель еле волочил ноги. Его правый рукав безжизненно повис вдоль тела, словно там ничего и не было. На гусеницы обильно стекала кровь. Рядовой бормотал:

– Откусил… он просто откусил. Вырвал ему кадык, отгрыз и сжевал…

– Тише, Колян, – успокаивал его солдат, который, похоже, не пострадал. – Мы выкарабкаемся. И Вовку помянем обязательно. Если б не он, та тварюга на руке не остановилась бы.

– Он же из-за меня умер! Да что тут вообще творится такое?!

Олег помог парням спуститься. Несмотря на все случившееся, они умудрились прихватить с собой два калашникова. Один автомат Олег приютил на плече, второй оставил целому рядовому. Раненого водителя посадили у колес вездехода. В кабину, которая могла защитить от ветра, соваться даже не думали.

– Мне пара месяцев до дембеля, – всхлипнул водитель, – возил всех туда-сюда… Это ж надо в такое вляпаться. А если они нас всех пристрелят? Может, не для наших глаз такое зрелище.

Свист ветра над головами напоминал странную колыбельную. В беспроглядном ночном небе копошились заблудившиеся снежинки. Насквозь пропитанная кровью рукавица водителя замерзла и теперь походила на стальные доспехи.

Сквозь чернильное марево стали проклевываться болезненные пятна. Вспышки, напоминавшие огромных светлячков на последнем издыхании, спешили пробраться к вездеходу. Олег выпрямился и поднял автомат. Свет фонарей приближался. Людские голоса становились громче, и Олег немножко успокоился. Пришли люди майора.

Над раненым сразу принялся колдовать медик, группа сомкнулась вокруг вездехода вооруженным кольцом. Присутствие этих людей добавляло уверенности. Но, похоже, на месте сидеть никто не собирался – всех мертвяков в лесу выловить не удалось.

– Отправляемся к поселку бамовцев, возможно, они там, – сообщил майор. – Подтянутся наши, будем уничтожать отработанный материал. Пока и остальные не превратились в человекоедов…

– Остальные?! – изумился Олег.

Солдаты двинулись вперед по дороге, а майор подошел к замершему Олегу.

– Егоров, кажется? – спросил он. – Пошли, обрисую тебе ситуацию по пути, коли в одной упряжке теперь. Хотя даже мне известно далеко не все.

Олег нехотя повиновался. Дрожь в ногах не проходила. Майор продолжал:

– После войны наше правительство занималось разными экспериментами. Удачно и не очень. Одной из стратегических задач являлось создание рабочей силы, которой не страшны любые условия. Так вот, решение в итоге нашли. Как они научились поднимать мертвецов, одному богу известно. Хотя, скорее, черту. Какая-то химия, куча опытов и так далее. В итоге мы получили идеальных работяг, которым и мороз нипочем, и спать не нужно, и жрать они не просят. По крайней мере, не просили до недавнего времени.

Майор смачно сплюнул, и Олег мог поклясться, что на землю упал уже замерзший шарик.

– А где проверять новую рабсилу, как не на стройке века? Вот и был создан наш объект. Сначала все шло хорошо. Страшно было, конечно, но работали мертвецы как проклятые, ни малейшей агрессии не проявляли. Идеальные чернорабочие. Даже вони от них немного, холодина местная все заглушает. Мы уж было попривыкли, и тут у некоторых что-то замкнуло. То ли от морозов, то ли еще от чего. Результат ты видел. А у нас их сорок единиц. Вы как раз должны были помочь, ведь через месяц еще пятьдесят жмуриков подвезти обещали.

– А что с покусанным будет? Не заразится ничем?

– Сложный вопрос. Ученые проводили и такой эксперимент. Правда, на зверушках. В общем, контакт для живого организма не опасен. Вроде бы. Но если живой организм через какое-то время после укуса становится мертвым – от потери крови или еще как, тогда возможны варианты. Короче говоря, водителю твоему лучше не умирать. На всякий случай.

Олег решил больше ничего не спрашивать. От всего этого начинало мутить. Не верилось, что за какую-то неделю жизнь может так поменяться. Если бы при поступлении в военное училище ему сказали, что он будет шагать через тайгу с автоматом на плече в поисках взбесившихся мертвых строителей, то люди в погонах до сих пор искали бы его по городам Союза.

– Приготовьтесь, – сказал майор, – вот и поселок. Нам теперь уже не до секретов, так что главное – результат. И ради бога, не попадите в кого из гражданских.

Бамовские вагончики с избушками сонно выглядывали из снежной завесы. К ночи мороз крепчал, загоняя людей под защиту стен и печей. На улице не было никого. Фонарный свет, который питали местные генераторы, скользил по обледенелым крышам. Поселок напоминал обиталище призраков. И когда темнота принесла с собой многочисленные крики, едва ли этому хоть кто-то удивился.

Поднялась паника. Столы летели в стороны, трещали стулья, звенела посуда. Трое неизвестных рывками перемещались по залу, сбивая людей с ног и вгрызаясь в них зубами. Валенки и сапоги размазывали по полу кровь. Входная дверь колотилась о косяк, словно сумасшедший зритель хлопал в ладоши.

Мишка схватил маму за руку, отступая ближе к кухне. Рядом разлетелись по полу тарелки с кружками. Кто-то кричал, звал на помощь. Один из страшных гостей метнулся к тучной поварихе и, завалив ее на пол, содрал с макушки чуть ли не все волосы. Окровавленный парик торчал из кривой пасти, в то время как черные зрачки шарили по комнате.

– Упыри! – завопил кто-то из стариков.

Мишка заплакал. Трое оборванцев превращали комнату в скотобойню, кровь хлестала так, будто работал разбрызгиватель.

– Ма-а-а, бежим отсюда, – всхлипывая, скулил Мишка, – съедят ведь!

– Упыри! – надрывался все тот же старик. – Антихристы!

Рука мамы шевельнулась, в глазах женщины появилась жизнь.

– Сейчас, сейчас… где же твой отец…

Позади мамы возникла фигура в военном тряпье. Чудовище прыгнуло, и Мишка почувствовал невероятную тяжесть. Ноги подкосились, он грохнулся головой о доски, и из груди вышибло воздух. Сверху навалилось сразу два тела. Мама в последний раз улыбнулась сыну, а потом в Мишкино лицо словно выплеснули тарелку борща. Дышать стало нечем, и мальчик закатил глаза. Вверх ногами он увидел дверной проем. Оттуда показались новые люди в военной форме, и Мишка понял: теперь надеяться не на что.

Неожиданно грянули выстрелы. Задымилась голова одного из нападавших, на лице его выросли сквозные черные круги. Рядом что-то хрустнуло, и Мишка поймал мертвый взгляд мамы. Оторванная голова покатилась в угол, будто огромный снежок. Повторить то же самое с мальчишкой прогнивший насквозь человек не успел. Едва разинув черный рот, он получил удар топором в голову. Возле Мишки возник дед Семен в разорванном тулупе. Но существо поднялось даже с топором промеж глаз.

– В сторону! – рявкнул кто-то. – Пацана, пацана заберите!

Бахнул гром, зазвенело в ушах. Топорище разлетелось в щепки, а вместе с ним и череп мертвеца. Из развороченной пасти посыпались зубы, точно дохлые мухи из сорванной паутины. Почти тут же за стенами столовой откликнулись автоматные очереди. Сидя в луже, в которой словно выпотрошили свинью, Мишка пытался вспомнить, как правильно дышать. Засохшие слезы скрылись под багровой коркой, в волосах запутались какие-то липкие кусочки.

– Товарищ майор, – донесся до Мишки голос сквозь звон колокольчиков, – третьего успели прямо у порога уложить. Вроде не осталось больше.

– Успели, говоришь?! Да ты вокруг посмотри! Матерь Божья… Ничего мы не успели. Ни-че-го.

Мишку подняли на ноги и увели подальше отсюда. Спустя минуту к нему подошел командующий военными дядька:

– Привет, смельчак. Тебя как зовут?

Мишка в ответ моргнул два раза.

– Не бойся, теперь тебя никто не обидит.

Мишка моргнул еще раз, но военный никак не отставал:

– Хочешь, буду звать тебя почетным бамовцем?

Мальчуган посмотрел в доброе, но смертельно уставшее лицо человека и заговорил:

– Мишкой меня зовут все, мамка назвала так.

– Хорошее имя, Мишка. Просто отличное! – сказал дядька, похлопав паренька по плечу. – Меня вот все майором зовут, а ведь я тоже Мишка, так что мы с тобой тезки. А раз так, будем дружить, точно?

– Наверное.

– Ну и отлично, по рукам.

Майор огляделся и подозвал к себе пару человек:

– Присмотрите за парнем, головой отвечаете. Найдите родственников или знакомых. Егоров, пора и тебе покомандовать немного. Здесь все нужно прибрать, а мертвых подготовить к захоронению.

– Так точно, товарищ майор.

– И тех и других мертвых. Рисковать не будем.

Военные еще о чем-то шептались, но Мишка их уже не слышал. К нему кинулись заплаканные родители Лехи. Голоса их сливались в один заунывный стон. На выходе из столовой они встретили курящего деда Семена. Тот попытался улыбнуться Мишке, но получилось неуклюже. Обменявшись парой фраз с Лехиным отцом, дед Семен вернулся в помещение и захлопнул за собой дверь, из-под которой ползла красная лужа. Скрывшиеся за деревянной перегородкой родители и друзья исчезли для Мишки навсегда.

Сутки спустя он сидел у окна, которое обросло новым морозным узором. Снаружи будто занималась заря, хотя время только шло к ночи. Багряные лучики выглядывали из-за спин деревьев, слегка раскрашивая черное небо. Мишка знал, что это до сих пор горит самый большой костер, какой он только видел. Пускай и издалека.

Военные сожгли всех. Те страшилища, что перебили людей в столовой, были мертвыми еще до того, как им разорвало головы. Наверное, даже раньше, чем Мишка появился на свет. Он не понимал, как такое может быть, но видел все собственными глазами. А потом из леса вышел еще один отряд – с теми самыми черными человечками, которых они с Лехой провожали взглядом чуть ли не каждый день. Оказалось, военные строители тоже не были людьми. Конечно, Мишке прямо никто ничего не рассказывал, но слышал он достаточно, да еще и напившийся дед Семен много чего наболтал. Теперь от всех этих чудищ остались только догорающие в самом глубоком котловане кости. Там же сожгли и убитых, и этого Мишка никак не мог понять и принять. Ведь если бы ожил его папка, которого нашли на полу столовой под грудой тел, то он бы точно не стал ни на кого нападать. Потому что добрый.

– Не спится? – спросил Леха, выглядывая со второго яруса двухэтажной кровати.

– Не-а.

Теперь мальчишки жили в одной комнате, как братья. Мишке, который остался без родителей, предстояло ждать отправки домой к бабушке в Ленинградскую область. Но когда это произойдет, никто не говорил, ведь вокруг хватало и других хлопот.

– А хочешь посмотреть? – стараясь растормошить друга, спросил Леха.

– Ты что? Нам все уши отдерут.

– А мы тихо, я много раз в окно сбегал. Мои спать рано ложатся, нужно только на знакомых не наткнуться.

– А солдаты?

– Так они вроде подожгли – и все. Где-то в вагончиках ждут своих.

Мишка взглянул в темноту за окном. Сидеть в четырех стенах, где любой зашедший в гости лез к нему со своей жалостью, было невыносимо. А котлован теперь навсегда останется могилой его родителей. Так почему бы их не навестить?

Друзья выбрались в таежную ночь через окно. По спящему поселку носился ветер, блестели в свете фонарей сосульки. Котлованы располагались к северу от железной дороги, ближе к трассе, по которой ходила крупная техника. Словно лунные кратеры, выеденные экскаваторами, они разрастались там, где тайга должна была уступить место городу. Сейчас они только заглатывали снег и таращились в низкое небо. Все, кроме одного.

Жарко было до сих пор. Причудливые тени гуляли по краям котлована, из которого вился легкий дымок. Вокруг никого не было: превратив всех мертвецов в пепел, военные вернулись в поселок. Ужасы прошлого вечера были погребены под угольной пылью, которая под стоны деревьев смешивалась со снегом.

– Всех просто подожгли? – спросил Мишка. – Как спички?

– Не знаю. Кто бы нас пустил смотреть? Наверное, чем-то залили сначала, чтоб горели хорошо. Так им всем и надо. – Леха помолчал, глядя вниз, а потом спохватился: – Ну кроме наших. Я про этих, военных.

Мишка глядел в погребальную дыру и пытался представить казнь. Другого слова он подобрать не мог. Ведь людей просто загнали в котлован, расстреляли и сожгли. Пусть и не совсем людьми они были.

– Ничего не оставили, так даже не интересно, – ворчал Леха, который ожидал хоть какого-то зрелища. – Только зря вылезали в такую холодрыгу.

Кончики пальцев и впрямь стали чужими, и Мишка согласился, что затея вышла так себе. Хотя из огромной ямы и тянуло теплом, кусачий мороз это не останавливало. Пора было возвращаться.

Но на дне ямы вдруг что-то вздыбилось. Мишка удивленно перевел взгляд на Леху – тот тоже заметил. Талый снег, смешанный с грязью, легонько шевелился. В середине котлована из разваренных внутренностей земли показалась облезлая кость. Мальчишки отступили чуть назад, не веря своим глазам.

– Они ж сгорели… – прошептал Мишка. – Должны были.

Копошение внизу продолжалось, и вскоре на поверхности возникла голова, похожая на изъеденную крысами тыкву. Из глубины замерзшей земли прорывался мертвец.

– Ух ты! – возбужденно воскликнул Леха. – Значит, этот целый остался. Нужно… нужно в него чем-то бросить!

– Дурак, что ли? Нужно позвать военных.

– Да что он нам сделать-то может? Такая развалина по склону и не поднимется. Это ж настоящий живой труп! Представь, а? Ну, представь!

– Мы ж не в зоопарке, – сказал Мишка. Ему все это очень не нравилось. Как армия могла проморгать целого мертвеца?

– Да мы только немножко понаблюдаем, а потом, конечно, позовем всех. Интересно, если в него комком бросить, он зарычит? Глянь на него только. Ковыряется внизу, как жук какой-то.

– Или два жука, – пробормотал Мишка, указывая в котлован.

– Ого. – Леха нахмурился. – Это, наверное, уже плохо?

Чуть дальше от первого «жука» выпрямлялся черный силуэт. Он двигался гораздо быстрее, словно ледяные ставни не схватывали его конечности. Обугленная фигура хлюпнула ногами по пепельному киселю и задрала голову.

– Бежим! – шепнул Мишка, чтобы тварь внизу не услышала.

Леха втянул носом соплю и без лишних разговоров ринулся к поселку. Следом затопал и Мишка. Перед тем как броситься за другом, он мельком успел кое-что заметить. Возможно, это очередные проделки воображения, но в трясине на дне котлована кто-то был. Вся огромная поверхность пузырилась, будто в снежно-земляном месиве ворочалось нечто живое. Или мертвое.

Свет горел только в одном вагончике, поэтому мальчишки недолго выбирали, куда бежать. За столом сидели четверо молодых солдат. Они играли в домино, рядом в чугунной сковороде дымилась картошка.

– Эй, пацаны, вы чего ночью бродите? Совсем, что ли?!

– Там… это… как их… опять! – тараторил Леха, пытаясь отдышаться. – Которые мертвые, из могилы горелой!

– Ты чего несешь?!

– Вылезают из земли опять! – выпучив глаза, голосил Леха.

– Мы не врем, – подключился Мишка, – там правда они есть. Черные такие… и страшные.

По лицам военных прошла волна непонимания, но буквально через пару секунд они уже спешно одевались, подгоняя друг друга. Из занавешенной одеялами части помещения выбрались еще несколько человек заспанного вида. Среди них Мишка сразу узнал майора, своего тезку. Тот быстро взял командование на себя, расспросив мальчишек еще раз и отправив куда-то двоих солдат с автоматами.

Выстрелы сработали вместо петухов, и поселок проснулся. Тут и там стали зажигаться слабые огоньки, где-то захлопали двери. Мишка с Лехой стояли на пороге вместе с майором, который смотрел в темноту у лесной дороги. Стрельба там притихла, и это могло означать все что угодно.

– Что стряслось опять? – спросил всклокоченный дед Семен, на ходу запахивая телогрейку.

– Пока ничего, – ответил майор, даже не глядя на старика.

На дороге возник силуэт. За ним второй. Майор напрягся, потянувшись за ружьем, но из темноты бежали его люди. Мишка не мог стоять на месте, холод волнами гулял по телу.

Солдаты, спотыкаясь, добрались до порога. По глазам читалось, что за ними гонится сам черт.

– Их слишком много, нам патронов не хватит, – звенящим голосом стал рассказывать солдат с красным от мороза лицом. – Нужно что-то делать, они сюда идут. Некоторые бегут.

Вокруг собирался народ, чье бормотание заглушало скулеж ветра. Из вагончиков и косых срубов появлялись новые солдаты с оружием.

– Как же так… – проговорил майор. – Все же ладно сделали… Что, они все мясом обросли за сутки?

– Товарищ майор, по-моему, их стало даже больше.

Взвыл автомат, и Мишка зажал уши. От неожиданности он чуть не грохнулся с порога. Вспышки выстрелов пятнали ночь, отражаясь в глазах перепуганных бамовцев. Появились бегуны, которых и пытались остановить солдаты, стоящие у дороги. Нескладные тени приближались к поселку, двигаясь неуклюже, но при этом быстро. Пули кусали их, разносили коленные чашечки и кости, однако мертвецы продолжали выскакивать из тьмы, точно поезда из туннелей. Снег взъерошивали выстрелы, осыпая гостей белесыми фонтанчиками. Некоторых удавалось утихомирить на полпути, но адский конвейер продолжал выплевывать десятки невесть откуда взявшихся тварей.

– Да кто ж вы такие? – спросил майор сам у себя, перезаряжая ружье.

Мишка старался держаться к нему поближе, чувствуя за человеком невероятную силу. Да и некуда ему было бежать, никто его не искал. Все спасали собственную шкуру.

Когда дорогу поверх ковра разорванных свинцом тварей заполонили мертвецы, военные решили отступать. Основную массу бегунов отстрелили, и теперь к поселку приближались тихоходы. Но их было много. Очень много. Народ не поддавался контролю, в панике кидаясь от здания к зданию. Люди прятались, кто где может, совершенно наплевав на попытки солдат собрать всех вместе. Ужас поглотил бамовский поселок без остатка.

Дверь заколотили сразу за Мишкой, которого вместе с Лехой притащили солдаты. Вход тут же загородили столами и шкафом. В обоих окнах небольшой пристройки у лесопилки уже дежурили люди с автоматами. Темноту прогоняли керосиновыми лампами. Внутри было холодно, пахло опилками. Среди дюжины собравшихся Мишка обрадовался разве что деду Семену с майором, хотя и присутствие других военных немного успокаивало.

– Если они ломанутся – ничего не поможет, – грустно сказал кто-то из солдат.

– Четыре автомата с полупустыми рожками и ружье, – подсчитал дед Семен. – Негусто.

– Окна тоже заколотить! – приказал майор.

Леха не отходил от Мишки, держась подальше от дверей. Ребятня уселась в углу, стараясь унять страх. В помещении гремели удары молотков.

– Ну, командир, рассказывай, пока можешь, – сказал дед Семен, который, в отличие от пары строителей, примкнул к военным и старался помочь. – Чего вы в этот раз нахимичили?

– Мы – ничего, – голос майора был спокоен, словно они мило беседовали о том, как скоро цветные телевизоры придут на смену черно-белым.

– Оно и видно.

– Серьезно, это не наши. Их чересчур много.

– Тогда, может, это из дальних поселков заразившиеся?

Майор кивнул в сторону Мишки с Лехой:

– Ребята же сказали, что из котлована. Да и не должны они заражать. Им ведь в организм какую-то дрянь засунули, а действует она только на неживое. Эх, вот сейчас бы нашего доктора сюда, засыпал бы заумностями. Я так не умею.

По стенам прошло первое эхо стуков. Голоса сразу затихли. Перекрытия заскрипели сухими костями, с потолка посыпалась древесная пыль.

В дверь будто врезался гигантский молот. Раздавшийся снаружи вой даже отдаленно не напоминал человеческие голоса. Удары неслись со всех сторон, под верстаком для циркулярной пилы плясала березовая стружка. Заплатки на дальнем окне стали выплевывать скрюченные гвозди.

– Экономьте патроны, – сказал майор, поднимая ружье. – И в первую очередь держите дверь.

Женщины, в одной из которых Мишка с опозданием признал свою учительницу, заплакали, но до них никому не было дела. Дед Семен, для своих лет выглядевший настоящим богатырем, в подсобке раздобыл колун и подошел к окну. Когда последняя полоска дерева вместе с остатками стекла влетела внутрь, он размахнулся и саданул по подоконнику. На пол свалилась отрубленная кисть, похожая на черного паука-гиганта. Мишка уставился на редкие судороги мертвой руки, непроизвольно вцепившись в Лехин локоть. Ему казалось, что пальцы вот-вот поднимут обглоданную временем кисть и побегут прямо к нему.

Тем временем дед Семен охаживал топором мелькающие, словно щупальца, конечности мертвецов в оконном проеме. Военные отстреливали головы, как только те показывались в зоне поражения. Развалилось и второе окно, в баррикаде у двери стали появляться дыры. Гомон покойников снаружи тупой дрелью сверлил мозг. Видя, что сил и патронов у военных остается в обрез, бамовцы перебрались в подсобку. Пусть и не было там никакой защиты, смотреть на то, как последние минуты доживает заслон от рвущейся внутрь нежити, не желал никто. Леха тянул Мишку вместе со всеми, но оторвать друга от пола так и не удалось. Мишка остался в большой комнате, где шестеро человек еще пытались зацепиться за жизнь.

Колун исчез за оконной рамой, и что-то очень сильное потянуло деда Семена в темноту. Солдаты едва успели втащить его обратно до того, как он перевалился через подоконник. Но вместе со стариком в комнату ввалился труп, в чьей темно-зеленой голове зияли раны от дроби. Мертвец был сухим коротышкой в какой-то полуразложившейся робе. Зубы его сомкнулись на плече деда Семена, челюсти скрипели прямо под ухом.

– Снимите! Снимите его, на хрен!

Солдаты нависли над катающейся по полу парой, боясь попасть в человека. Мертвецы ломились уже в оба окна, дверь доживала последние секунды. Мишка очень хотел хоть чем-то помочь, но страх просто-напросто парализовал его. Заплаканные глаза смотрели на деда Семена, который, кажется, переставал сопротивляться. Но вдруг помещение наполнил знакомый шум, и Мишка вспомнил о потерявшемся в кошмаре майоре. В его руках была «Дружба-4» – бензопила, которой частенько пользовался отец. Цепь вращалась с невероятной скоростью, блестели звенья с режущими зубьями. Майор направил пилу в затылок мертвеца, и мозговое крошево оросило пол. Дед Семен, весь в ошметках, оставшихся от чудовища, беззвучно открывал рот, пытаясь отдышаться.

– Уходим, сейчас ворвутся! – крикнул майор.

Солдаты подобрали выбитые доски и стали отходить. Мишка заметил, что половина уже побросала оружие. В окна начали влезать скрюченные мертвецы. Чьи-то сильные руки сгребли Мишку в охапку, и развороченный вход он уже не увидел.

Дверь заколотили остатками досок, хотя такой заслон выглядел просто смешно. В подсобке было тесно, дыхание людей жалобными хрипами ползало по комнате.

– Теперь ясно, – тихо проговорил дед Семен, когда Мишка попытался вытереть кровь с его лица.

– Что? – спросил майор, наваливаясь на дверь.

С другой стороны никто не скребся, словно мертвецы сперва решили осмотреться.

– Форма… – прохрипел дед Семен. – Я разглядел форму. Это бамлаговцы. Заключенные. Привет из прошлого.

Военные, подпиравшие дверь, переглянулись. Один из солдат знающе присвистнул.

– Эту чертову дорогу в тридцатых годах строили заключенные. Обращались с ними хуже, чем со скотом, каждый день кто-нибудь умирал.

Дверь едва не сорвало с петель, но первую атаку она выдержала. Дед Семен откашлялся рубиновыми сгустками и продолжил:

– Трупы валили штабелями прямо в бараках, рядом с кроватями. Они смерзались друг с другом, и отковырять человека можно было только по частям.

– Замолчите! Замолчите вы! – заголосила Мишкина учительница. – Зачем вы все это рассказываете?!

– Чтобы ты, красавица, знала, кто тебя кушать будет, – ответил дед Семен и рассмеялся.

Короткая очередь по верху двери снесла кому-то с той стороны макушку, и автомат отозвался грустными щелчками.

Дед Семен не обращал внимания на происходящее, полностью погрузившись в рассказ:

– Своими жизнями они и прокладывали тот первый, довоенный БАМ. Кто ж знал, что рельсы потом снимать придется и тянуть в Сталинград. Видать, и в наших краях было отделение этого БАМлага. Хоронили их как зверей, хотя настоящих душегубов среди зэков было не много. В основном враги народа. Похоже, на месте того котлована и так было трупов полно, а вы туда еще своих потащили.

Майор шагнул от двери неровной походкой. В такое совпадение просто нельзя было поверить. Сдерживающие толпу нежити люди призывали его вернуться, но треск досок проглотил их крики.

– Та дрянь… – прошептал майор, устало усаживаясь на пол. – Та гадость, что жила внутри наших мертвецов, просто подняла бамлаговцев? Осталась на пепелище и спустилась ниже… Но как можно было раскопать котлован в том же самом месте?!

– Откуда теперь узнаешь… Только все о том и говорит. Видно, крепкую штуку придумали ученые ваши, раз через столько лет она оживила мертвяков. Своим костром вы заварили жуткое зелье, ребята. Спалив остатки этого проклятого эксперимента, только открыли крышку бездонного гроба.

Дверь уже походила на решето, женщины вслух обращались к Всевышнему, а вой бамлаговцев резал уши.

– В полу, – прокашлял дед Семен, – есть схрон. Прямо у стены за мной. Думали погреб маленький сделать, да так и не докопали до зимы.

– Да что ж ты молчал тогда?! – возмутился лысенький солдат с трясущимися губами.

– Потому что места там на двоих, меня можете не считать.

Мишка оглянулся, но ничего такого не заметил. Майор бросился к доскам, на которые указал старик, и за грудой хлама расковырял проход.

– А ну-ка, мелюзга, мухой ко мне!

Мишка подошел к схрону, и его туда буквально запихнули. Это была небольшая яма с обледенелыми стенами. Сверху на друга повалился Леха. Внутри царил жуткий холод, пахло сыростью.

– Только одна из вас поместится, – сказал майор, глядя на женщин. – Чего уставились, решайтесь кто-нибудь, пока не поздно!

Съежившись внизу под полом, Мишка слышал, как заплакали женщины. Места совсем не было, и в компании с третьим человеком здесь они станут как те самые смерзшиеся бамлаговцы из рассказа деда Семена.

– Думайте, мать вашу! – взревел майор. – Закрывать надо!

Мишка выглянул наружу, понимая, что больше никого из этих людей не увидит. Он хотел сказать «спасибо», но, кроме всхлипов, ничего выдавить так и не смог.

По полу застучали сапоги. Один из солдат, на ходу сбрасывая объемистую форму, подбежал к провалу и нырнул внутрь, едва не задавив мальчишек. Теперь Мишка мог наблюдать за происходящим только через крохотную щелочку меж досок.

– Ах ты, гаденыш! – Майор потянулся к солдату, но тут лопнула дверь, и в застывших около нее людей врезалась волна мертвецов.

Майор наскоро замуровал схрон, припорошив его инструментами и досками. В комнату осторожно входили мертвецы, точно не веря, что им удалось прорваться.

– А я ведь сразу почувствовал, что ты гнилой, – сказал майор в лица выходцев из могил, но слова предназначались тому, кто скрылся в подполе. – Если с детьми что-то случится, я тебя и с того света достану, Егоров. Мальчишки должны жить.

Подпирающие сзади своих собратьев мертвецы заполняли помещение. Мишка, будто сложенный втрое, мог видеть, как над головой мелькают черные босые ноги. Он знал, что сейчас начнется, потому и закрыл глаза. И тогда прямо над головой наступил настоящий ад.

Дышать в крохотной яме было нечем. Они словно находились в материнской утробе, упираясь друг в друга и ледяные стены схрона. Мальчишки больше не плакали, ведь прошло уже черт знает сколько времени. Кровавый водопад перестал сочиться в щели наверху, пропали и звуки последних шагов.

Олег не чувствовал себя виноватым. Если бы не он, то погибнуть могли вообще все. Ведь пока те клуши выбирали, кому же из них спастись, мертвецы почти проломили заграждение. Еще полминуты, и времени не хватило бы даже на то, чтобы прикрыть схрон. А так у троих появился шанс. Слова майора – только эмоции.

Пока над головой пожирали людей, Олег был уверен, что бамлаговцы найдут и их. Закончат с основным блюдом и спустятся за десертом. Но чавканье нежити постепенно стихало, а вскоре чудовищные тени убрались из комнаты.

Олег непослушными руками приоткрыл створку, которая их прятала. Со второй попытки распахнуть ее удалось, грохнули какие-то железки. Пол будто покрыли фаршем, смешанным с лохмотьями одежды. Олег сразу отвернулся, но желудочные спазмы скомкали внутренности, как использованную салфетку. Он помог выбраться наружу детям, за которых теперь отвечал. Что делать в такой ситуации, Олег понятия не имел. Мальчишки смотрели только на него, стараясь случайно не зацепить взором останки.

Выбравшись из подсобки, Олег убедился, что у развороченного входа никого нет.

– Давайте за мной! – шепнул он. – Только очень тихо.

Скрип досок действовал на нервы. Олег слышал за спиной шаги мальчишек, которые словно ступали по минному полю. Он подошел к оконной дыре и взглянул в темноту. Интересно, сейчас все та же ночь или уже миновали сутки?.. На подоконнике замерзала кровь, припорошенная свежим снегом. Где-то далеко кричал не то зверь, не то умирающий человек.

Сзади по-старчески зашаркали по полу ноги, и Олег резко обернулся, едва не повалив вжавшихся в него ребят. К ним топал мертвец, покрытый кровью с ног до головы. Обрывки тюремной робы свисали вперемешку с внутренностями. Из-под верстака выбрался еще один покойник и заковылял за товарищем, распахнув рот.

Мальчишки кинулись к двери, и Олег поспешил следом. На улице валил снег, дальше пары метров видеть было нельзя. Белая стена подходила все ближе, пожирая последние кусочки ночи.

– Дядь, – сказал Мишка, который, казалось, повзрослел лет на десять, – что нам теперь делать-то?

Из снежного водоворота доносился какой-то скрежет.

– Если бы я знал.

– Двигать надо, там ведь эти гады, они ж вылезут, догонят! – тараторил Леха.

На крыльце под тяжестью мертвецов застонали доски. Нужно было бежать, но куда? В необъятной молочной мгле жили черные тени прошлого, голодные и опасные.

Пробираясь едва ли не на ощупь, они шли сквозь таежный снегопад. Практически ослепленные нескончаемым крошевом, просто шагали вперед. Когда на пути вырос частокол деревьев, Олег обрадовался. Лес казался самым безопасным местом. Но вцепившиеся ему в руку мальчишки вдруг потянули назад. Тогда Олег увидел, что стволы деревьев вовсе не такие толстые, как ему показалось. Их облепили мертвецы, вгрызаясь в кору, точно спятившие зайцы. Треск стоял оглушительный. Мертвые были везде. Завидев людей, они прервали свое занятие и с любопытством уставились на живых. Из черной массы стали отделяться тощие фигуры, приближаясь со всех сторон.

Теперь Олег окончательно все осознал. Куда бы они ни пошли, где бы ни спрятались, рано или поздно мертвецы найдут их. Если и удастся затеряться в тайге, протянуть на морозе больше суток все равно не получится. Лететь сломя голову в неизвестность было глупо. От тех, кто не спит и не устает, убежать невозможно.

– Слушайте меня внимательно, – проговорил Олег. – Бежим что есть сил к котловану, ясно? К тому самому.

– Зачем?

– Потому что я хочу жить! – бросил Олег и потащил мальчишек к едва видимой в темноте снежной дороге, вокруг которой пока еще не успели сомкнуться мертвецы.

Шальная мысль посетила голову неожиданно, и Олегу было не до раздумий. Все, чего он хотел, – выжить любой ценой. Любой. Вспомнились слова майора о мальчишках. Что ж, Олег позаботится и о них.

К ним тянулись облезлые руки, стараясь ухватить свой кусок человечины. Мертвецы вылезали отовсюду, и от них едва удавалось увернуться. Абсурдная идея гнала к котловану, а рассудок заранее противился тому, что предстояло осуществить. Дикость будущего поступка давила на черепную коробку, но Олег несся вперед, пока десятки, если не сотни бамлаговцев медленно ковыляли следом.

У котлована никого не оказалось, и Олег, взглянув на первую волну мертвецов, столкнул Леху с Мишкой вниз. Мальчишки покатились по склону, обрастая снежной коркой. Когда они уткнулись головами в растекшуюся по дну слизь, Олег прыгнул следом. Ворчание мертвецов приближалось, на другом краю котлована уже вырастали серые силуэты.

– Вы что ж натворили такое?! – плакал Мишка, размазывая зловонную жидкость по лицу. – Нас же теперь всех сожрут!

В земле будто ковырялись огромные кроты. Изрытые мертвецами туннели сочились снежной влагой, в глубинах невообразимой трясины копались проснувшиеся бамлаговцы.

– Нас бы и так сожрали… – хриплым голосом ответил Олег, глядя на новые фигуры вокруг котлована. – До последнего куска, как остальных.

Леха сидел на земле, смотря в одну точку. Его, казалось, уже ничего не интересовало. Мишка пытался что-то сказать, но издал лишь бессильный стон.

– Но здесь, – продолжал Олег, намазываясь оставшейся после костра дрянью, – может, проживем. Хоть и немножко в другом качестве. Если не разучимся говорить, скажете мне спасибо.

Снежинки на ресницах Мишки дрогнули. Сверху донесся знакомый вой. Мальчишка медленно опустился рядом с Лехой, из чьих закрытых глаз, словно рельсы, тянулись ледяные полоски. Над головами ребят в сплетении деревьев ухнул филин. На востоке занимался рассвет. Мишка обнял друга и, дрожа всем телом, зажмурился.

Олег уповал на то, что разбудившая мертвецов химия все еще сохранилась здесь. Огромное кострище должно было стать его пропуском в новый мир. Мир без боли и усталости. Без адского холода и болезней. Мир без жизни. Он последний раз поднял голову к туманному небу тайги. Стройка века подошла к концу, и Олег лишь надеялся, что успеет ожить до того, как мертвецы оставят от него человечий обрубок.

В котлован спускались бамлаговцы. Падая, запинаясь, путаясь в снегу, они шли за своей добычей. Волочили мертвые ноги, чтобы впервые за сорок с лишним лет наконец-то наесться.

Нечистые

Убить ведьму предложил Юрец. Вот так просто, невзначай, будто комара ладошками расплющил. Мы сперва подумали, что он шутит. Юрец вообще много болтал, особенно о девчонках, и верить всем его россказням могли только полные идиоты. Но потом он достал нож, воткнул его в стол, глянул на нас серьезно так и сказал, что видел, как бабка Софья потрошила курицу во дворе и умывалась кровью. И бабка Софья видела, что Юрец видел. После этого стало как-то не до смеха.

Юрцу было семнадцать, и он был крутой. Ездил на мотике, жил один, неделями пропадал на заработках где-то в области. В Церковище он появился год назад – примчался на красной «Яве». Весь такой важный, хоть и сильно побитый, в клевом шлеме и кожаной куртке. Занял свободный дом прямо на берегу Усвячи – в том месте, где из реки друг за другом торчат три островка. Деревня у нас тихая, считай что заброшенная наполовину, хотя до границы с Белоруссией всего ничего. Люди тут сами по себе, если ты человек хороший, то и вопросов лишних задавать не будут. Вот и Юрцу не задавали, хотя тот и сам рад был почесать языком. И от бандитов он прятался, и в кругосветное путешествие собирался, и от богатой тетки скрывался, которой тройню заделал. В общем, брехло, что твой пес.

Из-за трех лет разницы мы с Арбузом были для Юрца мелкотой, но он все равно дружил с нами. В Церковище народу осталось не много, человек пятьсот, и для пацанов примерно нашего возраста развлечений тут было негусто. Кто помладше – рыбу ловили, тритонов, гоняли мяч и бродячих котов. Кто постарше – девок в кустах щупали, самогонку пили, ходили в соседние деревни раздавать тумаков и их же огребать. Ну и какое-никакое хозяйство у всех: двор, огород, птица, животина. Дела найдутся всегда. Школа еще была, куда без нее. Старое деревянное здание сгорело четыре года назад, а новое забабахали там, где когда-то давно церковь стояла. Из кирпича забабахали, не хухры-мухры – к нам ведь еще и с соседних деревень учеников сгоняли. Школу я, понятное дело, не любил. То ли дело каникулы! Никаких занятий, а главное – приезжает Арбуз.

Я дружил со всеми понемножку, но ни с кем по-настоящему. Кроме Арбуза и Юрца. Даже не знаю, как так получилось. Не, с Юрцом-то понятно, мне хотелось стать таким же, сбежать куда глаза глядят, самостоятельным быть, деньги зарабатывать и девчонок на мотике катать. Ну а Арбуз был просто Арбузом. Прикольным таким балбесом из города. Во время каникул он жил в дачном поселке неподалеку и почти все свободное время лазил с нами по окрестностям. В Церковище ведь такая природа, что городскому и не снилось. Мы мастерили ловушки для слепней, кормили лошадей, залезали в заброшенные бани… И следили за ведьмой.

Я не знаю, как где, но у нас, у деревенской ребятни, любая странная бабка считалась ведьмой. О каждой ходили легенды, каждую хоть кто-нибудь видел на метле или у чугунка с варевом из детских пальчиков и крысиных хвостов. От звания ведьмы старух избавляла только смерть. С годами вся эта дурь из головы уходила, а вот бабка Софья в мир иной уходить не хотела.

У нас на нее накопилось целое досье. Она ни с кем не разговаривала, но все время что-то бубнила под нос. Словно заклинания какие-то. Она разводила только черных кур и едва ли не каждый день что-то жгла на участке. Шептали, что во время пожара в школе бабку Софью видели рядом – всю в золе и в обгорелой одежде, точно черт из печки. Ей было лет двести на вид, но она легко таскала по два полных ведра воды в горку, рубила дрова и куриные головы, копала огород. А еще бабка Софья портила реку. Вываливала туда непонятное месиво, бормотала что-то, палкой расчерчивала землю на берегу, изображая зверей и разные фигуры. Мы думали, что старуха совсем двинулась на голову, но потом пришло лето, а вода в Усвяче осталась ледяной – как в проруби. Опустишь ногу, и по телу пупырышки до самого горла выскакивают. Уже и июль почти кончился, дачников навалом, а никто не купается. Девки только загорают, пацаны кругами ходят, пялятся и трусы поправляют. Окунаются разве что закаленные, тут проще в бочку нырнуть. Самое интересное, что в год пожара было то же самое. Как будто солнце до речки недосвечивает.

Бабка была страшной, сгорбленной, всегда завернутой в черные тряпки. Только косы и не хватало. Пройдешь мимо – и сразу все зачешется, заколется, жуть всякая мерещиться начнет. Ты быстрей ходу давать, пока в таракана не превратился, а она вслед смотрит, губы жует. Ведьма и есть. Но убивать? Я, бывало, лягушек разрубал, когда траву косил. Признаю. Мышей давил в погребе, одну даже поленом по крыльцу размазал. Ну и все, не считая рыбы и всякого гнуса. Про Арбуза и говорить нечего.

– А чего мы-то? – спрашиваю. – Сама помрет.

Старый дом поскрипывал деревянными костями, в щелях выл ветер. Наши тени липли к стенам, вокруг свисающей с потолка лампочки кружила мошкара. Пахло сливовым вареньем. Мы сидели у Юрца и под чай жевали пирожки с капустой, которые принес Арбуз. Здесь он попадал в лапы бабушки, и его кормили на убой. С каждым летом он становился круглее, еле-еле влезая в любимые полосатые футболки.

Юрец вытащил ножик из стола, ковырнул грязь под ногтем. Глянул на нас.

– Потому что надо, – говорит. – Я тут в городе шуры-муры крутил с одной, поняли, да? Про Церковище проболтался. А она такая: «Это ж проклятая деревня!» Врубаетесь? Умирает здесь все. Самая пора пришла.

Я не очень врубался. Деревня умирала, потому что вокруг умирало хозяйство. Молочная ферма, совхоз, льняной завод – все позакрывали. Вот люди и разъезжались по городам. Деньги зарабатывать, детей учить. Батя мой нашел работу электриком в райцентре, сутки через трое трудился. Укатил на велосипеде, смену отпахал, потом день с мужиками пропьянствовал – и назад, отсыпаться. Продукты привозил, деньги, генератор бензиновый упер где-то. В общем, нормально жили.

– Я ее потискал, пощекотал, поняли, да? Все рассказала. Нечистая сила тут живет, серьезная. Городские просто так трепать не будут. Потому и утопленников летом много, и другие смерти странные.

Утопленников не то чтоб много было, но случались. Оно и ясно. Пьяным в Усвячу влезешь, особенно когда та ледяная, – сразу можно ко дну пойти, что твой топор. Если бог пьяных и бережет, то точно не в воде. Ну а странные смерти… Кое-чего вспоминалось, было дело.

Юрец поднялся и подошел к окну, которое с той стороны подсвечивал малиновый закат.

– Я даже знаю, как эту нечистую зовут, – говорит. – А теперь она за мной придет. Тут верь не верь, а придет.

Арбуз заерзал на месте, доедая пирожок. Его задница с трудом помещалась на табуретке. Он подавился, запил пирог чаем и пробормотал:

– Я фильм про ведьму смотрел. Она там в летучую мышь превращалась.

Юрец взял с дивана куртку и шлем, звякнул ключами.

– Мотоцикл не догонит, – говорит. – Я студенточку одну подвозил на днях, у нее сегодня родителей не будет. В гости позвала, поняли, да? И сиськи у нее, как у Арбуза. Что надо сиськи, да, Арбуз?

Арбуз оттянул футболку, чтоб она не слишком облегала рыхлые телеса, и показал средний палец. Я хохотнул. Юрец открыл дверь, остановился на пороге.

– У нее подружки есть, сестры-близняшки. Взял бы вас, но мелковаты еще. Женилки не выросли.

– Иди уже, заливала!

– Пойду. – Он постучал шлемом о дверной косяк. – А ведьму надо убить. Прикиньте план пока. Я завтра вернусь.

Дом давно стал нашей штаб-квартирой. Юрец не возражал. Мы знали, где что лежит, могли приходить в любое время, брать что угодно и были такими же хозяевами. Убирались, приносили еду, заросли во дворе стригли. Всего понемножку.

Арбуз забрался на печь, устроился на лежанке и стал глядеть в потолок, почесывая живот.

– Мих, а Мих, – говорит, – думаешь, Юрец струсил? Бабки Софьи испугался? Она же может ночью прийти сюда, да?

– А черт его знает. Ты б не испугался, если б ведьма на твоих глазах кровью умылась, а потом зыркнула в твою сторону?

– Я бы? Я бы нет.

– Ну да, как же. Рассказывай тут.

– Спорим?

– Брехло.

– Сам брехло.

Мы молчали. За окном стрекотали насекомые, шумела речка. Под полом шуршали мыши.

– Мих, а Мих.

– Чего?

– Думаешь, это правда все?

– Про сестер-близняшек?

– Да нет. Про ведьму. И про проклятую деревню.

Через три дома от нас завыл Джек. Он на той неделе цапнул дядь Славу, так что теперь сидел на цепи. Вот и жаловался.

– Мих.

Я вспомнил вопрос.

– Мож, и правда. Тебе-то чего? Укатишь в свой город, маманька с папанькой защитят. Да и не водятся у вас там ведьмы.

Моя маманька повесилась, когда мне шесть было. С утра приготовила оладьи, подмела в комнатах, ковер выбила. А потом пошла в сарай, сделала петлю на балке, на ведро перевернутое залезла и шагнула. Мы с батей так и не поняли почему.

– Мих, а Мих.

– Ну чего тебе?

– А было бы круто здесь переночевать, да?

Я всегда любил дурацкие затеи.

Сначала мы двинули к Арбузу. Бабушке сказали, что у меня заночуем. Костер во дворе жечь будем, картошку запечем, хлеба пожарим. А батя за нами проследит. Бабушка разрешила, снарядив нам с собой пакет еды и заставив Арбуза взять ветровку.

Батя был на смене, так что ко мне мы забежали, только чтоб взять одеял. В штаб-квартире мы ночевали и раньше. Лежали кто где и слушали истории о похождениях Юрца. Было весело, считай что кино смотрели. В жанре фантастики.

Мы перетащили в дом две охапки поленьев и растопили печь. С Усвячи тянет холодом, стены хлипенькие, так что ночью и задубеть недолго. Да и как-то спокойнее с печкой, уютнее или типа того.

Решили нести дежурство у окон. Домик был маленький – одна комната с прихожей, зато выглядывать можно и на реку, и на улицу. Лампочку мы не включали. Запалили несколько свечек и убрали их вглубь дома, чтоб снаружи не так заметно было. Когда солнце закатилось за ельник и Церковище окончательно накрыла темнота, стало чуточку не по себе. Шорохи сделались громче. Голосила ночная живность, хлопали крылья. На вой Джека будто откликался кто-то из леса.

Надолго нас не хватило. Торчать у окон оказалось страшновато – вдруг и впрямь кого за стеклом увидишь? На словах-то все здорово, а вот на деле… Да и в сон клонило, чего уж там. Мы разбрелись по лежанкам, поболтали ни о чем и стали засыпать. О плане убийства ведьмы никто даже не заикнулся.

Глубокой ночью меня разбудил шум. Это Арбуз проверял щеколду на двери, словно та могла спасти от настоящей ведьмы. Кажется, ему было совсем не круто. Он обернулся со свечой в руках, и полоски на его футболке зашевелились. На лицо легли неровные тени.

– Мне в туалет надо, – говорит. – А там темно совсем.

– Ага. И силы зла уже ждут. Видал, как крыжовник разросся? Теперь там кто угодно схорониться может.

– А тебе не надо?

– Не-а, – отвечаю. Хотя мне было надо.

Арбуз замолчал. Подошел к окну. В реке что-то плескалось, квакали лягушки. То и дело сверху прилетали крики сычей.

– Надо бы еще поленьев принести, – говорит. – Мало осталось.

– Нормально осталось.

Арбуз вгляделся в черноту снаружи. Вздохнул, поставил свечку на подоконник и вышел на улицу. Я с трудом сдержал смех.

Но через минуту веселье как рукой смахнуло. Арбуз ввалился в дом и тут же запер дверь. Я вскочил.

– Она? – спрашиваю.

Арбуз кивнул. Я вдруг почувствовал холодок. Такой противный, с душком сырого подвала.

– У дома дяди Славы ходит. Лампа над калиткой горит, а она… Потому Джек и воет.

Из меня словно весь воздух выбили. Ладошки вмиг вспотели.

– Тебя заметила?

Арбуз пожал плечами. Я погасил свечи и подошел к окну. Кроме дядь Славиного дома, рядом только брошенные – слишком темно, чтоб чего-то разобрать. Фонари здесь давно не работали.

– Мих, зря мы, наверное…

Зашелестела трава под окном со стороны реки. Кто-то продирался через крапиву. Мы затаились. Свет в штаб-квартире давали только пунцовые угольки в печной пасти. От сильного порыва ветра задрожал дом, и снаружи потянуло гарью.

По стеклу заелозило, точно мокрым пальцем грязь стирали. Арбуз медленно отшагнул от окна. Закряхтела половица, выдавая его с потрохами. За стеной послышалось бормотание. Мокрый палец уткнулся во второе стекло.

– А если Юрец прикалывается? – спрашиваю.

Арбуз не ответил – он тихонько подгребал к себе кочергу. Вокруг дома кто-то шнырял. Пыхтел, ворчал, дотрагивался до ставен, под его весом опускались доски крыльца. Но дверь никто не трогал.

Все затихло. Полная луна выкатила из-за туч, и возле дома чуть посветлело. Я подобрался к окну и разглядел на стекле черные рисунки. Какие-то символы, вписанные в круги звезды, фигурки зверей.

– Мих, Миха… – Арбуз стоял у самой двери. – Если вдвоем выбежим, то не поймает, да? Не поймает же?

Я зачем-то кивнул, хотя в голове уже прикидывал, кого из нас бабка Софья схватит. Арбуз толстый, неповоротливый, но у него кочерга. Я могу вылезти из любой дырки, могу за десять минут сбегать до магазина и обратно, но у Арбуза-то кочерга. Сидеть в доме нельзя, я как будто чувствую, что колдовские рисунки смотрят на нас из темноты. А вместе с ними смотрит кое-кто еще.

Мы хотели выждать момент, когда зашуршит и заскребет в другой части дома, но ведьма затаилась. Договорились вылететь на счет «три». Дернули дверь, припустили вперед… и тут же наткнулись на бабку Софью. Она поднялась с земли возле крыльца, перемазанная и жуткая. Я махнул через перекладину над ступеньками, но зацепился за нее и так вывернул ногу, что боль прошлась от пальцев до самого копчика. Рухнул в кусты и застонал. А потом увидел, как Арбуз, пытаясь протиснуться между перилами и ведьмой, умудрился врезаться и туда и сюда. Бабка Софья вскрикнула, теряя равновесие. Из ее рук выпала банка, раскололась о доски, и ноги Арбуза окатила темная жижа. Кочерга свалилась в траву, бабка следом за ней. Арбуз подбежал ко мне, помог подняться, и мы дали деру куда глаза глядят.

Но далеко уйти не получилось. Ступня болела и словно сделалась на пару размеров больше. Мы еле доковыляли до забора дядь Славы. Я оперся на него, чтоб отдышаться, и увидел знаки. Увидел их и Арбуз.

– Чего это? – спрашивает.

Я сполз на траву и стал тереть ногу. Сперва было очень больно, потом просто покалывало, а теперь ниже голени начало неметь.

– Чего-чего, – говорю, – отметины колдовские! Вот почему деревня пропадает! Юрец же говорил! Из-за этой все!

«Эта» не показывалась – растворилась в темноте у штаб-квартиры. Арбуз глянул вглубь деревни. Здесь жилых домов было мало. Какие-то на треть провалились в землю, какие-то ссохлись и впустили в себя растения. Можжевельник, папоротник, дикие розы оплетали брошенные избы со всех сторон. А впереди над домами поднимался огромный столб черного дыма.

Арбуз всхлипнул:

– Мама…

Дым напоминал колдовской смерч. Казалось, сейчас он сорвется с места и проглотит нас со всей деревней. Вокруг него бесновались вороны – они каркали, налетали друг на друга и бросались прямо в черное марево, будто пытаясь оторвать от него кусочек.

Арбуз застучал по забору, стал звать дядь Славу, но замолк, оказавшись у калитки. Лампа гудела, высвечивая заляпанные ноги, пятна на пальцах, знаки на досках…

– М-мих, это что, кровь?

В темноте у дома Юрца шевельнулось, закряхтело.

– Надо двигать, – говорю. – Быстро!

Двигать оставалось только в одном направлении – к дачному поселку. Не в глухой же лес подаваться, не говоря уже о дымящем участке старой ведьмы. Арбуз помог мне встать, я обнял его за шею и запрыгал на одной ноге.

Мы ковыляли по узкой тропе сквозь ивняк у реки, а за нами трещали ветки. Бормотание и шамканье могли б нас подгонять, если б у Арбуза не кончались силы, а я не наваливался на него все больше. Ведьма догоняла.

У старого лодочного причала стало ясно, что дальше я не ходок. По крайней мере, без отдыха. Одна нога как будто потерялась по дороге, как будто и не было ее вообще, а вторая болела так, словно я месяц не снимал батин кирзовый сапог.

– Все, хана, – говорю. – Дальше если только по воде.

Травы на берегу было по колено, на склоне лежали останки сгоревшей лодки. Сколоченный из старых досок настил уходил в воду и пропадал в тине. Вокруг плавали кувшинки, в лицо и глаза лез гнус. Арбуз посмотрел в холодную черноту под ногами и поморщился. Он тяжело дышал, держался за бок и явно не хотел открывать купальный сезон.

– Ты б дальше двигал, – говорю, – я сам как-нибудь.

– Один я не могу. Погоди… – Он глянул в сторону зарослей у болотной заводи, подпрыгнул и сорвался с места. – Сейчас!

Я улыбнулся, потому что тоже вспомнил. Прошлым летом мелкие в индейцев играли и где-то здесь бросили свое корыто. Лишь бы никто не упер.

Из кустов взлетела выпь с лягушкой в клюве. Арбуз вскрикнул, что тот индеец, и чуть не упал. Но вскоре запыхтел, волоча по земле маленькую лодчонку. Каноэ не каноэ, дырявая или нет, но хотя бы дно на месте.

В этот момент из ивняка вышла бабка Софья.

Мы кое-как сбросили лодку на воду и угнездились внутри. Вообще говоря, это было натуральное корыто, которое дядь Олег, батя одного из «индейцев», приспособил под игры в лягушатнике. Я отломал от настила доску и оттолкнулся. Лодку подхватила Усвяча, по дну тонкой струйкой поползла вода.

Ведьма стояла на берегу и смотрела на нас. Потом медленно опустилась на колени, подобрала прутик и стала выводить на земле свои каракули. Мы старались двигаться аккуратно, чтоб сразу на дно не пойти. Я подгребал к основному течению, а Арбуз вычерпывал воду.

Бабка Софья резко выпрямилась, насколько может выпрямиться горбатая карга. Мы отдалились от нее метров на тридцать, когда из Усвячи поднялись рога. Арбуз охнул и дернулся, едва не перевернув лодку. Меня скрутило холодом, но не из-за ледяной воды, которая пробивалась к нам снизу. На берег выходил огромный человек-козел. Мохнатый, что твой полушубок, рога – с полметра каждый. Он выбрался уже по пояс, а потом вдруг обернулся к нам. Арбуз застонал:

– Мама…

Черт – а как его еще назвать? – двинулся обратно. Громадные рога рассекали воду, пока не исчезли на глубине. Берег тоже был пуст. Бабка Софья схоронилась в темноте. Усвяча потянула нас вниз по течению, по прочерченной луной дорожке.

Мы проплыли всего ничего, но уже продрогли насквозь. Прямо под нами текла черная вода, то и дело окатывая борта лодки волнами. Просачиваясь сквозь дно, хватая за ноги. Руки посинели, пальцы долбились друг об дружку. Арбуз стучал зубами и говорил как заика из моего класса. Вычерпывать воду становилось все труднее.

Столб черного дыма, вороны и колдовские знаки – все это оставалось позади. Но теперь меня волновало кое-что другое. Кое-что рогатое и косматое.

– М-мих, а Мих…

– А?

– Она, п-получается, выз-звала этого?

– Получается.

На такой конструкции далеко мы б не уплыли. Сколочена она была крепко, но наш вес для нее казался перебором. Да и вода все прибывала. Нужно было грести к берегу и надеяться, что бабка Софья не пошла следом.

– Мих. Это… д-дьявол? Я смотрел ф-фильм один…

– Достал ты со своими фильмами! Я что, в этой чертовщине должен разбираться?!

– Н-не знаю. Ты ж местный. Слыш-шишь, что народ говорит.

Луна спряталась. Тучи вспыхивали по очереди, но дождь сквозь них пока не просачивался. Нас прибивало к камышовому берегу, наверху сквозь черноту выплывало пепелище старой школы.

– Дед Макар чертей каждый вечер видит, у него спроси. Он тебя и познакомит заодно.

Руки отваливались. Я передал Арбузу доску, которая у нас была заместо весла. Лодка уже ползла через трясину, выбравшись из течения. У бортов всплывала трава, бегали водомерки. Рядом плескалась рыба. Можно было б попробовать доплыть до другого берега, но с щелями в днище мы бы, скорее, ушли под воду посередине Усвячи и утопли в ледяной воде. Ну и поселок-то с бабкой Арбуза на этом берегу, на ведьмовском…

Рога поднялись справа по борту. Арбуз заорал, вскочил и повалился в воду. Ну а я просто застыл. Точно в ледышку превратился. Это как сидишь зимой в уличном туалете, тужишься над ямой, мерзнешь, а оттуда вдруг ветром в самое о-го-го дунет. Вот такое же чувство. Страха уже не было, вышел весь.

Арбуз захлебывался, лупил руками по воде, звал меня, а я смотрел, как рога болтаются на волнах. Никакие черти за нами не увязались, просто мы проплыли по ковру из речной зелени, а оттуда вылезли поломанные ветки.

– Нормально все, Арбуз! Не кри…

Бабка Софья вынырнула из камышей, подцепила Арбуза и потянула в прибрежные заросли. Шмыг – и нет его, только круги на воде и кроссовок один. Я сиганул в воду и взвыл от холода. Ноги не слушались, меня затягивало в ил. Рядом на волнах болталась доска. Я подобрал ее, воткнул в ил как опору и выбрался на берег. Думать времени не оставалось. Увидел ведьму над другом, увидел скрюченные пальцы на шее и груди, услышал вопли Арбуза – и махнул доской со всей силы. В стороны разлетелись щепки. Бабка Софья охнула, схватилась за голову и повернулась ко мне. Поднялась, забормотала. Я махнул доской еще раз, потом еще и еще, пока не хрустнуло. Ведьма оступилась, ее зашатало. Она пыталась что-то сказать, во рту надувались пузыри. Глаза на грязном лице казались мертвыми, слепыми. Она шагнула вниз по берегу, мимо меня, протягивая руку к воде. Вздрогнула всем телом последний раз и рухнула в реку.

Арбуз откашлялся, отплевался и встал рядом. Мы смотрели на тело ведьмы, которое утаскивала Усвяча. Река принимала ее в себя, чтоб пережевать и выплюнуть далеко-далеко, ниже по течению. Провожали ведьму склонившие головы ивы да камыши. Над водой, словно похоронное эхо, множились крики ночных птиц. Небо вновь сверкнуло, и в реку ударили первые капли. Бабку Софью забрала черная вода, и на поверхности Усвячи осталась болтаться только крохотная полузатопленная лодка.

Мы шагали по поляне у сгоревшей школы. После Усвячи дождь казался нагретой на печи водой. Я хромал вперед, опираясь на доску – настоящую палку-выручалку, как в том мультфильме, – и все время оборачиваясь к реке.

– Мих, а Мих.

– Чего тебе?

– Прикинь. Мы правда убили ведьму. Юрец обалдеет.

– Да не то слово.

Я не хотел пугать Арбуза, но в камышах мне померещился рогатый. Он не двигался, просто смотрел нам вслед. Когда я повернул голову опять, его уже не было.

– Наверное, теперь все ее заклинания не работают, да? Ну, знаки эти, с кровью.

Молния подсветила здание школы, и в окне второго этажа появилась рогатая тень. Я зажмурил глаза так сильно, как мог. Пытался выкинуть из памяти все, что сегодня случилось. Ведьму, страшилки от Юрца, черта из воды, убийство… Следующая вспышка высветила уже пустое окно. Потому что рогатый стоял в дверях первого этажа.

– Мих.

Я обернулся к Арбузу. Рогатый рос над ним мохнатой тушей и длинными пальцами гладил по волосам. По лицу Арбуза текли слезы.

– Мих.

Козлиная голова наклонилась, из пасти вывалился язык и лизнул Арбузу лицо. Я перестал дышать. Рогатый шагнул ко мне, оставляя в дорожной колее следы копыт. На небе вновь вспыхнуло, но на этот раз погасло не все. Полоска горизонта будто нагрелась, накалилась. Где-то там, за лесной чащей, поднимался солнечный диск. Запели петухи. Я моргнул, и рогатый исчез.

Я упал в грязь, отбросил доску и разревелся, как девчонка. Одна ночь, прошла всего лишь одна ночь. А для меня считай что лет десять.

– Мих.

Арбуз поднял доску. С одного края у нее торчал гвоздь. Арбуз ткнул в него пальцем, на землю капнула кровь.

– Ты прости, Мих, – говорит. – Он из меня все забрал. Слизнул. Я пустой теперь.

Он поднес гвоздь к горлу, с силой надавил и вытащил. Брызнуло, потекло по шее, по футболке.

– Арбуз!

Я бросился к нему, попробовал отнять доску, но получил такой удар, что рухнул назад в грязь. Арбуз глядел прямо перед собой. Туда, где темноту вокруг заброшенных изб еще не прогнал рассвет. Где стучали о землю копыта, где когти скребли стекло, где рога царапали гнилые доски. Арбуз всматривался во мрак и видел свою смерть.

– Не надо…

Но Арбуз не послушал. Он превратил свою шею в решето и умер. А я просто сидел рядом с телом лучшего друга, испачканный в его крови. Дрожал, всхлипывал и молился, чтобы солнце скорее залило каждый уголок этой проклятой деревни.

Через час или два я ковылял по разбитой асфальтированной дороге, которая уходила из Церковища. Шагал вперед и надеялся, что меня кто-нибудь заметит, подберет. Батя со смены, Юрец, мужик на продуктовом грузовике – кто угодно. Лишь бы выбраться из этого кошмара.

Утренний туман плыл по земле, укутывая основания столбов вдоль дороги. На их верхушках в гнездах ворочались аисты. Просыпались лесные обитатели.

Мотоцикл я узнал сразу. «Яву» Юрец прислонил к старому колодцу у дороги, а сам встал посреди развалин дома, от которого сохранилась только печь. Он смотрел в лес.

– Високосный год, понял, да?!

Я сошел с дороги и двинулся к нему.

– Ламес! Праздник урожая!

Я поравнялся с ним и наконец увидел его лицо. Юрец плакал.

– Каждый високосный год. Ламес. Вот когда нечистым раздолье.

Юрец говорил, не поворачивая ко мне головы. Он смотрел в чащу, где в темноте кто-то большой пробирался через листву.

– У студенточки сиськи все-таки лучше, чем у Арбуза. Мы с ней поиграли немного, понял, да? Она тоже Церковище знает. Показала мне статьи в компьютере. В високосный год всегда смерти, понял, да? С Ламеса начинаются, тринадцать дней.

Юрец повернулся и сунул мне шлем.

– Зачем? – спрашиваю.

Юрец покачал головой. Моргнул. У него были совершенно пустые глаза.

– Не надо было шлем снимать, – говорит. – Как бы он тогда лизнул? Может, не забрал бы все, понял, да?

Юрец доковылял до колодца, сел на мотоцикл и оглянулся к дороге. Вдалеке, за пригорком, шумела машина.

– Смотри, как умею, – говорит.

Заурчала «Ява». Юрец выкатился на дорогу, отъехал подальше и развернулся.

– Понял, да?!

Он погнал «Яву» вперед и на полной скорости влетел в дерево. Мотоцикл смяло, как консервную банку, а голову Юрца вывернуло в обратную сторону. В чаще все стихло. Я так и стоял с его шлемом в руках, когда рядом затормозила машина и все закончилось…

…Я правда думал, что все закончилось. Потому что ничего не знал. Прошло четыре года, а я помню все до детальки. Хотел бы забыть, но никак. После той ночи батю моего нашли в петле там же, где повесилась мама. Тогда в Церковище много кого нашли, в газетах писали о двух сотнях. Кто на косу упал, кто дом по пьяни спалил, кого собаки загрызли. И все из-за меня.

После интерната я вернулся. Теперь это мертвая деревня, жилых домов наберется десятка полтора, да и те используют только как летние дачи. Я занял нашу старую штаб-квартиру. Юрец бы не возражал, да и Арбуз тоже. Ради них, ради родителей, ради всех мертвых и всех, кто еще живет в ближайших деревнях, я и приехал. Потому что пришел очередной високосный год, праздник урожая. Ламес. И вода в Усвяче такая же ледяная, как и четыре года назад.

В доме бабки Софьи я нашел книги и дневники, по ним и готовился. Из них узнал, что рогатые выходят из проклятых водоемов по всему миру, и везде есть те, кто их сдерживает.

В високосные годы после Ламеса в Церковище умирало по пять-семь человек, а рогатому семь душ за весь цикл – только аппетит нагулять. Но четыре года назад он попировал знатно.

У меня все было готово. В комнате среди оберегов стояла и фотография бабки Софьи. Той, которая рисовала на домах защитные символы, спасала тонущего Арбуза из воды, в одиночку держала рогатого в Усвяче, но не смогла довести ритуал до конца, потому что я убил ее.

Солнце закатилось за ельник, Церковище накрыла темнота. Шорохи сделались громче. Голосила ночная живность, хлопали крылья. Все как тогда. Но теперь будет по-другому.

Я умылся кровью черной курицы, запалил костры, взял все необходимое и отправился к реке. Вокруг стрекотали насекомые, квакали лягушки. Полная луна светила мне в спину.

Я шел встречать нечистого.

И пришел дракон

У старика Тинджола не было друзей, потому что он недолюбливал живых. Живые шумели, ругались, называли его сумасшедшим, но все равно привозили своих мертвецов. А уж с ними Тинджол всегда находил общий язык.

У старика Тинджола не было родственников, потому что все давно умерли. Еще до того, как он познал истинную цель джатора. До того как природа обратилась против людей. До того как появился дракон.

У старика Тинджола не было никого, кроме птиц. Все они любили Тинджола, ведь тот долгие годы кормил их мертвецами, тогда как остальные сбрасывали тела в прозрачные воды Брахмапутры на радость речным духам. С древних времен жители окрестных деревень верили, что поселившиеся у погребальных мест птицы – призраки, которые караулят души умерших. Рассказывали, что они чуют смерть и заводят свои песни, когда та рядом. Рассказывали, что они могут ухватить душу, едва та покинет тело. Рассказывали, что они могут унести ее прямо в ад.

Хижина Тинджола стояла на безымянном плато вдали от городов. Здесь чахлую растительность трепал холодный ветер, а голубое небо казалось еще одним притоком Ганга. Здесь границы Тибета сторожили величественные горы, уходящие заснеженными вершинами прямо в облака. Тут костер из можжевеловых веток разгонял запах тлена, а серый дым путался в тряпицах молельных флажков. На этой высоте некоторым было тяжело дышать, но именно здесь и жил последний рогьяпа.

Тинджол лежал в расщелине у дороги и слушал землю. Раньше он улавливал только обычное ворчание гор, треск колес или шаги путников. Но теперь все изменилось. Далеко-далеко, в подземельях большого города, что-то проснулось. Пробудилось и двинулось в страну высокогорья. Тинджол слышал, как оно роет ход, как ползет сквозь камни и песок, как удаляется от пещерной тьмы, что породила чудовище. Это был дракон.

А еще Тинджол услышал Ринпуна. Вскоре его повозка показалась на холме. Лошадь нервничала, и Ринпун бил ее хлыстом.

– Приветствую тебя, брат Тинджол!

– Здравствуй, брат Ринпун.

В повозке лежал труп молодой женщины в белых одеждах. Ее руки и ноги были перевязаны бечевкой.

– Какое горе, брат Тинджол! Сердце прекрасной Лхаце не выдержало потери второго ребенка. Что-то ужасное происходит у нас, брат Тинджол. Это уже пятый ребенок за месяц. Горе, страшное горе для всех нас.

Ринпун был сухим стариком, чьи седые космы и борода всегда шевелились на ветру, словно щупальца осьминога. Узкие щели глаз его сливались с морщинами на лице, превращая старца в слепца. Ринпун стащил тело с повозки и положил на траву. По земле поплыли ширококрылые тени грифов.

– Это мог сделать дракон, брат Ринпун. Я же говорил.

Ринпун усмехнулся:

– Какой дракон? Брат Тинджол, ты совсем обезумел. Ты хоть понимаешь, в каком мире живешь?

Тинджол знал, что по всей земле изменились растения. Виной тому были страшные войны, что гремели на каждом материке и отравляли царство природы. У растений проснулся разум, и они стали защищаться. И поэтому Тинджолу нравилось жить здесь, где мир казался таким же, как и несколько веков назад. Где люди не умели читать и писать, где не знали, как управляться с механизмами, где все еще верили в важность ритуала небесного погребения. На высокогорье, где не выжить ни единому деревцу.

– Дракон идет сюда, – сказал Тинджол. – Я слышу его, я чувствую. И он скоро будет здесь.

Ринпун покачал головой, поглаживая лошадь, которой не было покоя в этом месте:

– Брат Тинджол… Я смотрю на твои мускулистые руки и вижу в них великую силу. Я смотрю в твои глаза и вижу там великую мудрость. Но я смотрю на твою лысую голову, слышу твои слова и больше не вижу монаха. Я вижу безумца.

– Я говорю правду, – возразил Тинджол. – Дракон идет сюда. И только я знаю, как его остановить.

Давным-давно, когда стали пропадать первые дети, кто-то обнаружил ходы. Первая пещера вела во вторую, вторая – в третью, пещеры превращались в туннели, а туннели уходили все ниже и ниже. Их стены покрывали невиданные растения, которые шевелились даже при отсутствии ветра. А во тьме этих подземелий передвигалась огромная фигура. Тогда двадцать три мужчины спустились в катакомбы, а вернулся лишь Тинджол. Он замолчал на долгие десять лет и уехал от людей в высокогорный монастырь Тибета. С тех пор под миром росла система туннелей, а жители больших городов слышали по ночам страшный вой. Но дети перестали пропадать, ведь чудовище из тьмы было накормлено. На какое-то время. А Тинджол… Он сказал, что видел настоящего дракона, и дракон дотронулся до него. Дракон из самых темных недр земли оставил на Тинджоле отпечаток.

– Слишком много бед, брат Тинджол. А еще эти дьявольские птицы… У нас были люди из города. Они приезжали на большой машине, похожей на бочонок с бобами. Очень странные люди. У них были какие-то склянки… Они рассказывали о страшной болезни, брали нашу кровь. Проверяли ее. Говорили, что растения выбрасывают семена, и те плывут по воздуху. Плывут, а потом опускаются на людей, попадают в нос или уши и пускают корни внутри. Двух наших мужчин забрали в город, потому что внутри нашли ростки.

– Прекрати, брат Ринпун. Мне это неинтересно. Езжай обратно, а я буду делать свою работу. Иначе твоя лошадь сойдет с ума.

Ринпун выгрузил свертки с едой и погнал лошадь назад в деревню. Когда повозка достигла холма, в развалинах монастыря у дороги шевельнулась черная точка. Тинджол давно заметил маленького воришку. Тот приходил ночью и брал немного еды, а иногда прятался за камнями и наблюдал за ритуалом. Мальчишка жил среди порушенных стен и разбитых фигурок Будды уже пять дней. Еды Тинджолу хватало, а другой платы за свою работу он не брал, так что и воровать было нечего. Поэтому к появлению чужака он отнесся спокойно.

Тинджол отволок тело Лхаце на огороженный камнями луг с пожелтевшей травой и уложил его у столбика с одним флажком. Присел рядом и стал читать мантры из Тибетской книги мертвых. Раньше этим занимались ламы, но после того, как началась великая война, после того, как природа сошла с ума, джатор оказался в списке табу. Небесное погребение стало историей, как целые страны и культуры. Теперь Тинджол сам отпевал души и сам же разделывал трупы для подаяния птицам.

Оставшиеся приверженцами религии бон верили, что тело должно служить добру и после смерти. Приносить пользу. Загрязнять землю или священные воды гниющей плотью – не богоугодное дело. Эту проблему веками решал джатор.

Спустя час Тинджол услышал шаги за спиной. Чужак больше не таился. Он сел между стариком и мертвецом и, затаив дыхание, наблюдал за обрядом. Тинджол никак не реагировал, прочитывая мантру за мантрой, готовя душу покойной к перерождению, пронося ее через сорок девять уровней Бардо. Оставляя смерть позади.

Во время отпевания, которое длилось целые сутки, Тинджол обменивался взглядами с чужаком. Тот был юн и напуган, из его боков выпирали кости, а одеждами ему служили грязные лохмотья. Он читал по губам и прилежно повторял все мантры. И он выдержал несколько часов молитвы подряд, пока Тинджол жестами не отправил его отдохнуть.

Так у старика Тинджола появился ученик, который откликался на имя Цитан.

Проснулся Тинджол вечером следующего дня. На столбике у тела Лхаце появился второй флажок, а само тело оказалось нетронутым. Цитан, вооружившись бамбуковой палкой, не позволял птицам добраться до него раньше времени. Юный помощник с честью выдержал проверку. Две дюжины грифов сидели у пустых столбиков, обратив к обидчику уродливые лысые головы.

– Знаешь ли ты, юный Цитан, что призвание рогьяпы передается из поколения в поколение, от отца к сыну? А если бог не наградил рогьяпу сыновьями, то делом должен заняться муж дочери.

Они спрятали труп под корытом и уселись в тени хижины. Солнце почти скатилось к линии горизонта. Грифы оставили надежду поживиться и улетели.

– Да, учитель, – ответил Цитан, уплетая рисовую похлебку.

Тинджол улыбнулся:

– Пока в Тибете есть хоть один человек, почитающий небесное погребение, должен быть и рогьяпа. Ты мне очень пригодишься.

– Да, учитель. Спасибо.

Юный Цитан рассказал, как скитался по пыльным дорогам, воровал еду, пытался выжить. Его родители зацвели, подобно многим другим, поэтому люди из большого города сожгли их вместе с отравленными лесами. С тех пор Цитан остался один. Он держался подальше от городов, бродил по нагорьям и деревням, сторонился людей. Искал спасения в храмах, но не задерживался там надолго, ведь даже обитель бога не могла противостоять растениям.

– Ты что-нибудь знаешь о драконе, юный Цитан? – спросил Тинджол, раскуривая трубку.

– Нет, учитель. Я знаю лишь то, что мир уже не такой, как прежде.

– Все так. Но дракон – самое страшное порождение нового мира. Хищные растения, о которых рассказывают люди из города, служат дракону. Поверь мне, я знаю, что говорю.

Цитан поморщился:

– Когда я ночевал в развалинах храма, то видел их. Они приближались. В первую ночь растения едва показывались из-за холма, но когда темнота пришла вновь, они уже росли у дороги. Нам нельзя тут оставаться, учитель.

– Ты не прав, юный Цитан, – усмехнулся Тинджол. – Когда тебя еще не было на свете, меня коснулся дракон. И теперь я чувствую его приближение. Растения не придут за нами, пока дракон не разрешит. А завтра мы его остановим.

– А как выглядит дракон?

– Он соткан из тьмы, а глаза его горят светом тысячи костров. – Тинджол докурил, вытряхнул табак, спрятал трубку в карман жилетки и укрылся льняной накидкой. – И этот жар, это пламя до сих пор живет во мне.

– Как же мы его остановим, учитель?

– Пора спать, Цитан. Завтра будет третий флажок, третий день перерождения души. Завтра мы проведем джатор.

– Хорошо, учитель.

И они отправились спать.

На следующий день растения подошли совсем близко, но Тинджол не переживал. Цитан старался не смотреть в сторону холмов, погрузившись в таинство джатора. Он справлялся очень хорошо для своих лет, и со временем из него мог вырасти прекрасный рогьяпа.

Когда мантры закончились, пришло время самой трудной части. Цитан привязал труп Лхаце к столбику, чтобы птицы не смогли утащить его целиком, и Тинджол принялся за работу. Он делал надрезы по всему телу и вынимал внутренности, а грифы дожидались подаяния в небе, страшными тенями кружа над скалистой землей. У Цитана тоже был нож, и мальчик так уверенно вспарывал кожу, будто занимался этим с начала времен.

Они сидели и смотрели на птиц, которые поедали мертвую плоть. Тинджол курил, Цитан не отрывал взгляда от перепачканных клювов. Лхаце становилась ветром, пылью, частичкой стаи грифов. Когда птицы обглодали скелет, Тинджол взял топорик и превратил кости в песок. Смешал прах с пшеничной мукой и высыпал птицам. Грифы вернулись и унесли остатки тела Лхаце вслед за ее душой. На небо. Джатор был завершен.

– Ты хорошо держался, юный Цитан. Но ты должен помочь мне еще в одном деле.

– Конечно, учитель. Что угодно.

Они отправились к расщелине у горного склона, где хранились завернутые в мешковину запасы Тинджола.

– Что это, учитель?

– С помощью этого мы остановим дракона. Нужно все перенести к молельным флажкам до наступления темноты.

Ноша оказалась тяжелой. Завернутые в мешковину предметы были большими и плохо пахли, но Цитан не жаловался. Растения стали еще ближе. Насытившиеся грифы убрались прочь. Надвигалась тьма.

Когда все было готово, Тинджол заговорил:

– Скажи мне, юный Цитан, какова истинная цель джатора?

Ученик задумался и произнес:

– Очистить человеческую душу, проводить ее со всеми почестями. И сделать так, чтобы тело усопшего было полезно и после смерти.

– Я тоже всегда так думал, – сказал Тинджол, доставая из-за пояса бечевку. – У джатора множество назначений. Но главная его цель очень проста.

Тинджол схватил Цитана за руки, закрутил на них причудливый узел и привязал мальчика к столбику.

– Истинная цель джатора – кормление. Не пытайся освободиться, юный Цитан. Иначе мне придется сделать с тобой то же, что и с телом Лхаце.

Тинджол достал нож и стал разрезать мешковину. Под ней оказались тела пропавших детей.

– Птицы служат своим чудовищам, а у растений есть свое. Дракон. И его нужно кормить.

Задрожала земля. Тинджол улыбнулся:

– Он насытится сегодня. На какое-то время оставит эти места. Без твоей помощи, юный Цитан, этого бы не произошло.

Цитан сидел на земле в окружении мертвых тел и дрожал. Гудели скалы, вдалеке кричали птицы. Тинджол разводил костры.

А в земле открывался ход.

Тинджол отошел в сторону и вдохнул запах дыма. Глаза старика слезились. Он наблюдал.

Из земли лезли корни толщиной с лошадь. Растительные щупальца обвивали тела и уносили их во тьму. Черные сплетения неизвестной жизни, точно исполинские змеи, скручивались вокруг Цитана. Когда в уродливом нагромождении корней вспыхнули глаза, когда раздался рев чудовища, когда Цитан закричал, Тинджол отвернулся к дороге. Растения отступали.

Дракон пришел. Он получил то, что просил. И до следующего раза у Тинджола оставалось еще очень много времени.

Лишь бы хватило на его век юных учеников.

На краю земли

Шаги за спиной дробные, как удары дождевых капель в стекло. Оборачиваюсь в пустоту, и теперь слух улавливает лишь отдаленное пение колокольчиков. На ведущей к смотровой площадке тропинке нет никого.

Туристов становится все меньше. С наступлением темноты посетители рассаживаются по автобусам и покидают парк Сирэтоко. Но мне можно и задержаться, тем более в последний день. Если не удалось проститься с Кумико, нужно хотя бы сказать «прощай» нашему любимому месту.

Полгода пролетели как одна поездка в токийском метро. Будни успешного архитектора, которого завидный заказ забросил в Страну восходящего солнца, смешивались с исследованием загадочного Востока. И чем больше я узнавал о Японии, тем сильнее влюблялся в эту страну. Правда, у таких чувств была и другая причина. Причина эта полностью оправдывала свое имя, которое в переводе означало «вечный красивый ребенок». Кумико порой и впрямь вела себя как школьница, для которой выданные на входе в национальный парк колокольчики – лучшая забава. Служащие всегда просят создавать побольше шума, и это единственное, что мешает наслаждаться здешними красотами. Все из-за огромных бурых медведей. Звон колокольчиков должен их отпугивать, но все равно лучше держаться туристической тропы и в одиночку не ходить. Конечно, в отличие от японцев, я правил не соблюдаю, и пару раз мне удалось заметить огромную тень, протискивающуюся сквозь многовековые леса. Хотя это мог быть и не медведь, ведь Сирэтоко – место необычное.

Останавливаюсь у терминала, на мониторе которого сияет карта парка. Есть указатели и на русском. За спиной вновь стучат шаги. Оглядываться нет смысла, я и так знаю, что позади только вечерний ветер гоняет листья. Чудеса в Сирэтоко дело нередкое, а сегодня, если верить снам, и вовсе собираются духи со всей округи. Тем более что о проказнике, чье шлепанье за спиной пугает путников префектуры Нара, я давно наслышан.

Кумико любила рисовать – особенно персонажей японского фольклора. По ее работам я изучал восточноазиатскую культуру, а с ее слов узнавал о призраках и таинственных существах, которым нет места среди людей. Мой японский был так же плох, как ее русский, поэтому связывала нас чужеземная английская речь. Но мне всегда казалось, что с Кумико мы можем общаться без слов. Слыша мысли друг друга, читая все в глазах.

Закоренелый одиночка, я и не думал, что когда-нибудь буду испытывать такие чувства. Тем более к девушке из другой страны. Да что там – из другого мира, ведь Японию на нашу грешную землю занесло из какого-то сказочного уголка. Как и в любой сказке, здесь царили свои законы, но я влился в эту жизнь на удивление легко. Все благодаря этой замечательной девушке. Хотя для большинства японцев я навсегда остался гайдзином – человеком извне.

Иду в сторону знаменитых Пяти озер, а невидимые шаги топают следом, не отставая. Людей практически не остается, только рабочие парка, которые провожают меня внимательными взглядами. Похоже, им невдомек, кто сегодня гостит в Сирэтоко.

Кумико исчезла два месяца назад, как раз в тот момент, когда в моей жизни появилась другая женщина. Я не придавал значения повторяющимся вновь и вновь снам, но лишь до тех пор, пока не узнал их героиню на рисунках Кумико. Карандашные линии создавали образ настоящей красавицы, вот только человеком она не была. Голова на изогнутой длинной шее спускалась чуть ли не до колен, в прекрасном лице таилось нечто пугающее. Как я узнал позже, ее звали Рокурокуби. Ёкай, сверхъестественное существо из японской мифологии. С тех пор все пошло наперекосяк. Сон превратился в мучение, я стал раздражительным, грубым. На работе не ладилось, а дома я устраивал скандалы на пустом месте. И вскоре Кумико пропала. Телефон был отключен, в своей квартире она не появлялась, а ее друзей и родственников я не знал. Очень хотелось верить, что девушке я просто надоел. Или испугал ее своим поведением, ведь она наблюдала перемены из первого ряда. Пусть это было больно, но второй вариант выглядел гораздо хуже. Разные источники особой кровожадностью Рокурокуби не наделяли, но кошмары говорили об обратном. Мне оставалось только надеяться, что странная женщина с бесконечной шеей не имеет власти в мире материальном.

Оставив чудесные водоемы позади, я наконец-то решаюсь. Чужие шаги замирают вместе с моим дыханием.

– Бетобето-сан, пожалуйста, проходите, – произношу я на ломаном японском фразу, подцепленную из книги о нечисти. Теперь остается только ждать. Либо дух ночной прогулки, как и все остальные, на самом деле существует, либо кому-то давно пора лечиться.

На минуту все звуки исчезают. Но вскоре невидимый бродяга продолжает свой путь вслед за ветром, и топот шагов растворяется в пустоте. Я тяжело вздыхаю и бреду дальше уже в одиночку. Осталось только одно место, в котором Кумико, наверное, хотела бы сейчас оказаться. Возможно, это глупо, но мне нужна хоть какая-то весточка от нее напоследок. Какое-то воспоминание. Ведь только она пробудила во мне чувство, о котором сложено столько хайку.

Поднимаюсь по ступеням, которые будто вросли в бесконечно высокую стену деревьев, и шагаю навстречу спускающемуся с гор туману. В царстве зелени вокруг кипит жизнь, кто-то наблюдает за мной из своего неприметного укрытия. Я подхожу к лавочке под изящным фонарем, который разгоняет синеватую мглу. С этого места зимой мы с Кумико наблюдали за дрейфующими льдинами, которые перебирались через Охотское море. Я устало опускаюсь на деревянную поверхность, прислушиваясь к перекличке насекомых. Прекрасная ночь для прощания. Со страной, с этими красотами, с Кумико.

С чудом.

На ступеньках внизу раздаются шаги. Неспешные, осторожные. Идущего не видно, но я точно знаю, что это уже не Бетобето-сан. В волшебную ночь можно встретить кого угодно, но догадки давно рвут меня изнутри. Не зря ведь в последний день сны привели меня именно сюда, на край земли, что и означает Сирэтоко на языке народа айну.

В глубине души я знаю, что Кумико больше не принадлежит миру живых. Об этом рассказывают сновидения, которые теперь служат маяком в моих странствиях. Но, быть может, всему найдется простое объяснение. И кошмарам, и исчезновению Кумико, и тому, что вокруг оживают персонажи с мистических картинок.

Рокурокуби. В последнее время я научился идеально произносить имя существа, которое принялось переписывать мою судьбу. Сложно сказать, почему выбор пал на меня, да это уже и не важно. Ничего важного у меня теперь не осталось.

Шаги уже рядом, но я по-прежнему стараюсь не смотреть на идущего. Периферийное зрение выхватывает из тьмы женский силуэт. Теперь даже можно услышать чужое дыхание. Ветер треплет непослушные волосы на лбу, и я закрываю глаза. Прикосновение на секунду обжигает холодом, но вскоре дрожь уходит. Ее сменяет волна тепла, и из глубин сознания приходит долгожданное спокойствие.

Здесь, в одном из самых красивых мест на планете, под лунным взором я больше не один. Рядом – она. Моя судьба или мое проклятие. Но, так или иначе, мы будем вместе. Всегда.

На краю этой волшебной и загадочной земли.

Хозяин туннелей

Попрошайки из нас получились аховые. За полчаса пути от «Алтуфьево» до «Менделеевской» в пакет для пожертвований не бросили ни монеты. Девять станций, восемь вагонов, табличка «Помогите на операцию» и аутентично-затрапезный внешний вид – казалось, все сделано по уму. Но, похоже, в этой сфере деньги с потолка не падали. Хотя нас они и не интересовали, целью были настоящие попрошайки-инвалиды, а вернее – их хозяева.

Затея была рискованной, но Женя сама вызвалась сыграть инвалида. Ей надоело торчать дома, монтировать видео и накладывать субтитры, пока я добывал материалы «в поле». Она и раньше спускалась в метро со скрытой камерой, но тогда мы не изучали криминальную сторону подземки, а пытались найти истоки городских легенд и прочего народного творчества. Никаких особых дверей наши журналистские корочки не отворяли, так что с Метро-2 и секретными бункерами не сложилось, хотя знакомый диггер устроил нам небольшую экскурсию по ночным туннелям. Ничего интересного, как выяснилось. Измазались, как черти, а ни одной, даже самой завалящей, крысы-мутанта так и не встретили. Не говоря уже про путевого обходчика или черного машиниста.

– Дальше по серой? Или перейдем? – спросила Женя, когда я выкатил коляску из вагона.

Сальные волосы, бледное лицо без косметики, куртка из восьмидесятых, джинсы в пятнах и тапочки на шерстяных носках вместо башмаков – Женя выглядела кошмарно. Пожалуй, мы даже чуточку переборщили. Я смотрелся не лучше, но, по крайней мере, не прятал руку, демонстрируя людям пустой рукав-культю, и не изображал парализованного ниже пояса.

– Дальше поедем, – шепнул я, осматривая платформу. – Не таскать же эту телегу по переходам, а к твоему чудесному исцелению народ пока не готов.

В потоке пассажиров мелькнул «ветеран». Классика. Безногий мужик в форме шустро передвигался на какой-то подставке с колесиками, работая руками. Ему уступили дорогу, поэтому до вагона он дополз быстро. Но перед дверью вдруг остановился. Повернул голову, уставился на нас и тут же покатил прочь от поезда. Охраны, которая обычно таскается за добытчиками, рядом не было.

– Вы как здесь? Кто такие?

На пальцах сидели татуировки, на форме – награды, на лице – борода. Натуральный ветеран.

– Беда у нас, – сказал я. – Серьезная. Вышли у народа помощи просить.

– Ну, дают, – усмехнулся калека, – опять самодеятельность. Хозяин, сталбыть, не в курсе?

Ему подобные – лишь песчинки в огромном организме метрополитена, марионетки, у которых есть кукловод. За месяц работы здесь я записал десятки часов видео: интервью с подземными аборигенами, разговоры по душам, моменты различных сделок – от продажи наркотиков до оформления регистрации очередному душману, – разоблачения «беременных» попрошаек, бездействие полиции, зачистку молодчиками вестибюля, когда к ряженым нищим стала приставать компания пьяных фанатов. Удалось узнать даже некоторые имена держателей бизнеса. В общем, материала было навалом. За исключением одной темы. Как только речь заходила об инвалидах, все сразу замолкали, какие бы деньги я ни предлагал. Мол, у них свой хозяин. Хозяин туннелей. Будто бы и живут они все в туннелях где-то, наверху не показываются. Короче говоря, отдельная структура в подземельном синдикате. Как музыканты, только те и сами в охотку общаются, нормальные ребята, а эти всегда особняком. Странные, мол, и нечего о них рассказывать.

– Какой еще хозяин? Мы сами по себе.

Ветеран осмотрел коляску, Женю, табличку.

– И что за болезнь такая страшная? Сколько денег надо, чтоб тебя починить?

Женя начала было рассказывать, но ветеран схватил ее за коленку. Она вскрикнула и рефлекторно дернула ногой.

– Ну-ну, – поморщился калека, разворачиваясь. – Валите, пока не поздно!

Он прокричал что-то про хозяина, но слова зажевал гул поезда. Инвалид нырнул в вагон и исчез за волной пассажиров.

– Не нравится мне все это, – сказала Женя.

Первый раз она произнесла ту же самую фразу, увидев новую себя в зеркале. А вдруг кто знакомый узнает?

– Все по плану, не волнуйся.

У меня и впрямь все было под контролем. Во внутреннем кармане хватало денег, чтобы откупиться от кого угодно, а на быстром наборе ждала своего часа пара полезных номеров. Да и занятия боксом даром не прошли, хоть и отъелся я в последнее время, сменив редакционный офис на фриланс и ведение популярного блога о Москве. Главное, что контакт был налажен. Раньше инвалиды – в меру возможностей – от меня бегали, другие о них говорить не хотели, а стоило только покуситься на их хлеб, как сами полезли с допросами. Но это была мелкая рыбешка, хотелось увидеть кого-то поинтереснее. Или разговорить одного из калек. Хозяин туннелей, живут прямо в туннелях, наверху не показываются… Нужно было всю эту чушь расшифровать.

Мы поехали дальше, вниз по Серпуховско-Тимирязевской линии. Народу в вагонах хватало, но обходилось без толкучки. Время было выбрано идеально. На каждой станции я ждал, что нас встретят добрые ребята с головами в виде шаров для боулинга. Внутри бурлило какое-то детсадовское предвкушение, словно мы с Женей секретные агенты в тылу врага, работаем под прикрытием. И миссия наша сколь опасна, столь и интересна. Но Женя, похоже, былого энтузиазма не испытывала. Нервно смотрела по сторонам и каждый раз вздрагивала, когда ее случайно задевали в вагоне.

Срисовали нас на «Нагорной». Высокий тип в кожаной кепке и пальто, с засунутым в карман пустым рукавом. Для попрошайки инвалид выглядел слишком прилично, но принадлежности к той же песочнице даже не скрывал. Сперва демонстративно пялился на Женю, затем на «Нахимовском проспекте» перешел с нами в соседний вагон, а выйдя на «Севастопольской», принялся кому-то звонить. Я даже чуточку расстроился, когда до конца серой ветки мы доехали без приключений.

Я катил Женю вдоль платформы «Бульвара Дмитрия Донского», а она подсчитывала прибыль.

– Один билет на метро мы уже отбили, – с усмешкой сказала она. – Как делить богатство будем?

– Добровольно отказываюсь от своей доли, так и запишите в протокол.

– Лучше запишу, что у меня попа затекла.

– Я бы размял твою попу, но за это нас точно загребут.

– Фу, пошляк, – засмеялась Женя, – нас вообще-то две камеры пишут!

С нее слетел тапочек, и я обошел коляску, чтобы водрузить его обратно. Со стороны это наверняка смотрелось какой-то извращенной сценой из «Золушки». Сказочный принц в лохмотьях припал на одно колено и примеряет парализованной красавице тапок. Тот ей подходит, и живут они дальше долго и счастливо. Женя улыбнулась, будто прочитав мысли. Погладила меня по немытой шевелюре.

– Мы выглядим слишком счастливыми для сирых и убогих, – сказала она.

– Без разницы уже. Нас эти заметили.

Я хотел поцеловать Женю, но вдруг увидел его. Великан стоял в тупиковом туннеле, доставая почти до потолка. Черное лицо, безразмерная дубленка на голое тело, повсюду ожоги и паленая шкура. Он прижимал к стене калеку в военной форме, того самого. Сотканный из горелой плоти великан одним движением оторвал попрошайке руку, сгреб его под мышку и шагнул в туннельную тьму. Из черной дыры не донеслось ни звука.

– Гребануться можно…

– Что такое?

Я развернул Женю, но в туннеле уже никого не было.

– Ну и?

Действительно, ну и что?

– Ничего, забудь. Померещилось, – ответил я, прикидывая, засняла ли это камера в куртке. Хотя, даже если засняла, на таком расстоянии качество картинки будет «вырвиглаз».

– Когда у тебя «гребануться можно», значит, дело плохо.

На противоположный путь подали поезд. Народ пошел на абордаж. Я затолкал коляску в вагон и пристроился у закрытых дверей. Изображать попрошаек больше не хотелось. Все мысли были только о машине, а ее, как назло, мы оставили возле станции «Алтуфьево». Час пути.

– Ты скажешь мне, что стряслось?

– Сам не знаю. Ерунда какая-то почудилась.

В вагон что-то ударило, и я заметил огромную обожженную пятерню на стекле соседней двери. Со стороны стены, где быть никого не могло. Помнится, гуляла по сети байка о призраках, которые пугали пассажиров, стуча в окно. Вроде бы потом пара машинистов призналась в розыгрыше с резиновыми руками на палках, а может, это и не у нас было. В любом случае на резинку или призрака такая лапища не тянула. Поезд зашипел и двинулся в темноту. Рука исчезла, оставаясь лишь в моем больном воображении.

Мы прошли пару вагонов, подальше от отмеченного, и решили третий раз по тому же маршруту не ехать. Женя ничего не заметила. Пугать ее я не хотел, поэтому просто предложил свернуть наше расследование до лучших времен. Попадется нам кто-то до конечной – хорошо, нет – и черт с этими инвалидами, без них сюжет сделаем.

Ближе к центру людей становилось больше. Вскоре началась давка, на кольцевой вагон забился под завязку. Я все время смотрел в окно за спиной, сверля глазами надпись «Не прислоняться». Так ждал эту проклятую руку, что пропустил самое главное. Когда Женя дернула меня за рукав, я наконец увидел наших попутчиков. Все они были калеками. Не полный вагон, конечно, но вокруг нас собрались только инвалиды. Одноглазые, однорукие, на костылях с пустой штаниной, у одного на лице зияла дыра вместо носа.

– Саша… – прошептала Женя, крепче хватая меня за руку.

Они смотрели на нас и скалились. Качали головами, облизывали губы и переговаривались друг с другом.

– Саша… – совсем уж тихо сказала Женя, и я опустил взгляд к ней.

Из-за коляски выполз маленький безухий цыганенок, пряча что-то в карман. Нырнул между ногами мужика в кожанке и слился с людской массой, которая в этом гребаном вагоне переваривала сама себя.

– Саш… я не могу… шевелиться…

Поезд ворвался в туннель, и я перестал ее слышать. Женя уронила голову на грудь. Я наклонился к ней, чувствуя, как чужие пальцы шарят в карманах. Женя была в сознании, по щекам змеились ручейки слез. Приближалась станция. Я продвинул коляску к выходу, и тут состав тряхнуло. На меня повалился одноглазый жирдяй в спортивном костюме не по сезону.

Из глаз посыпались искры, а из легких пополз последний кислород. В нос ударила вонь немытого тела, по сравнению с которой мой собственный запах казался цветочным благоуханием.

– Хозяина нельзя обмануть, – сказал жирдяй.

Коляску с Женей подхватили и вывезли на платформу.

– Стоять! Вы чего творите, уроды!

Я поднялся, но передо мной выросла живая стена. Калеки. На платформе мелькнула коляска с двумя провожатыми. В вагон хлынула людская река, вдавливая меня в стекло, на котором уже красовался отпечаток руки.

– Женя! Помогите! Люди, вы не видите, что ли?!

Ногу кольнуло.

– Я журналист! У меня камера! Все ваши рожи…

Слова больше не вылетали изо рта. Язык не слушался. По телу разливался холод. Цыганенок улыбнулся мне, убрал шприц в карман и спрятался за взрослых. Меня взяли под руки и забрали остатки вещей, включая камеру. Последнее, что я услышал, прежде чем уйти в наркотическую дрему, – окрик кого-то из пассажиров:

– Да выкиньте вы отсюда этого бомжару!

…станции плыли сквозь туман, вспышками пробивались сквозь молочную стену, а потом вновь приходила тьма, непроглядная тьма туннелей, ходов черного мира, которые сожрали землю под городом, а скоро сожрут и сам город. Фантомы кружились вокруг, фантомы с людскими лицами, людские лица в отражениях ламп, людские голоса в стонах железа, людские…

– Хозяин должен тебя попробовать. Как и любого новичка.

…мрак, первородный пещерный мрак, который пришел к нам из древних времен и обосновался в человеческих городах, в муравейниках электрического света, чтобы враз поглотить все и вся, и в этом мраке дышит он, в этом мраке живет и питается он, этот мрак и есть он…

– Лучше мы, чем хозяин.

…я слышу его шаги, слышу его дыхание, стук сердца, тук-тук, тук-тук, тук-тук, он древнее туннелей, древнее нас, древнее всего этого, он был всегда, и всегда был голоден, потому что голод тоже он…

Боль ослепила, иглами влезла под кожу, но прогнала морок. Я лежал на земле в каком-то темном закутке, из дыры открывался вид на туннель. Оттуда несло могильным холодом, сыростью. А еще была страшная вонь. Будто в нору забралось раненое животное и там сдохло. Похоже, я и был этим животным.

В темноте скрылся калека, держа в руке… другую руку. Я застонал. У правого плеча вились жгуты, а дальше ничего не было. Только забинтованная культя.

– Мрази, я всех вас убью… Всех… Где она…

Рядом над инструментами колдовал тот тип в плаще и кепке. Он усмехнулся:

– Все это не имеет никакого значения, молодой человек. Ни вы, ни ваша подруга больше не подниметесь на поверхность.

Голова кружилась, боль рвала на лоскуты, но я нашел силы на один удар. Ногу мне отрезать не успели, и он вышел что надо. Даром что лежа. Если бы у этого мясника были яйца, по туннелю разнесся бы колокольный звон. Пока он корчился на земле, я кое-как подполз, нащупал в инструментах нож и всадил ублюдку прямо в горло.

– Да пошел ты.

Меня шатало из стороны в сторону, но я шел вперед. Ощущал на себе липкий взгляд из темноты, слушал эхо, которое перемешивало жуткий шепот со звериным рычанием. Я знал, что хозяин видит, как я покидаю тупиковый туннель, как падаю на контактный рельс, но тот оказывается обесточен. Как какой-то выпивоха помогает мне забраться на платформу и как я сажусь в поезд.

Снова «Алтуфьево», снова вниз по серой ветке. Я выходил на каждой станции, искал ее, пытался привлечь внимание людей, но теперь я стал частью этого мира. Человеком из подземелья. От меня отсаживались в вагоне, меня сторонились, игнорировали, толкали и шли дальше. Даже полицейские. Ведь я был никто, грязный калека без документов.

А на поверхность меня не пускали они.

Когда станции на серой ветке закончились, я понял, что Женю больше не увижу. Я походил на лабораторную крысу в макете лабиринта. Сотни ложных ходов вокруг, иллюзия выбора. Но в конце концов крыса всегда придет туда, куда ей положено прийти. За моей спиной топтались наблюдатели без частей тела. Страшно было представить, сколько их в метро. Они подталкивали крысу в правильном направлении, следили, чтобы та играла по правилам, не нарушала границ лабиринта. И я подчинился.

Свод туннеля на «Бульваре Дмитрия Донского» подпирала громадная тень, и я покорно спустился туда. Чернота пришла в движение. Загудел от голосов туннель. Исполинская фигура нависла надо мной чернильным облаком. Хозяин раскрыл объятия, и я задохнулся от его запаха…

Теперь я живу в туннелях. Разумеется, я жив, иначе как бы рассказал эту историю? Вы можете встретить меня на серой ветке с восьми утра до полуночи. Каждый день. Пока от меня еще что-то осталось. Калеки – самые уважаемые люди в метро. Нас никто не трогает, нас боятся все работники подземки – как официальные, так и теневые, – мы можем оставлять себе всю выручку и отправлять гонцов на поверхность. Потому что у нас есть хозяин. Говорят, если слушаться и не пытаться сбежать, хозяин никогда не съест тебя целиком.

Я не слушаюсь, я жажду наказания. Иначе зачем мне вам все это рассказывать, правда? Я устал, сломался. Пропитался туннельной мглой, запахами нашей норы, точно выгребной ямы. Но покончить с собой здесь не может никто.

Женя тоже жива. По крайней мере, они так говорят. Но встретиться нам не суждено. Она много дней провела в яме под рельсами, пока не оглохла, а потом хозяин съел ее язык. Ни услышать меня, ни позвать она не сможет. Лишь увидеть. А от этого никакого толку, ведь хозяин объел мое лицо, забрав и глаза. Теперь мы с Женей словно покалеченные мухи, застрявшие в паутине метрополитена. Можем находиться рядом, можем спать в соседних норах, но никогда друг о друге не узнаем.

Пора заканчивать, за мной уже идут. Дам вам последний совет. Держитесь подальше от калек в метро, не пытайтесь с ними заговорить, не старайтесь помочь. Просто уходите. А особенно опасайтесь четвертованного уродца на инвалидной коляске. Безглазого, безгубого, безносого. Да, этот комок мяса – я. Понятия не имею, что написано на табличке, но прибыль я приношу. Впрочем, речь не обо мне. Сам я передвигаться не могу, и коляску должен кто-то толкать. Не знаю, кого все видят за моей спиной, возможно, он умеет надевать на себя других людей, но… Но я его чувствую. Эти запахи горелого мяса и сожженной собачьей шкуры нельзя спутать ни с чем. Поэтому, если увидите меня – бегите. Бегите, не задумываясь.

Наш хозяин всегда высматривает новичков в толпе. Потому что очень любит есть.

Между

Каменный столб рос прямо из глубины – верхушка, точно перископ, едва показывалась над водой. Настя прижалась к холодной глыбе, ухватилась за штырь и прикрыла глаза. Шум волн, брызги в лицо, крики птиц… Нет, она не умерла. Пока еще нет.

– Откашляйся, подыши.

Женский голос откуда-то сверху. Спокойный, заботливый. Таким хорошо убаюкивать перед сном, и Насте сейчас больше всего на свете хотелось отдаться течению и уснуть. А уже потом, очнувшись у себя в каюте, рассказывать подругам о ночном кошмаре.

– Но из воды вылезай. Здесь неспокойно.

Голова кружилась, картинка перед глазами плясала, роняя небо на воду. Солнечные лучи отражались в волнах и ослепляли, расползались по морю и дорожкой уходили в чащу облаков у горизонта.

Столба было три. Все они на полметра выступали из воды и скрывались в черной бесконечности внизу. На столбе слева стоял тучный мужчина в одних шортах, бритая макушка сияла на солнце, как ангельский нимб. Взгляд толстяка жадно перепахивал волны, словно оттуда вот-вот должна была явиться спасательная подлодка. Женщину из-за двух рыжих косичек, драных джинсов и домашней кофты веселенькой расцветки можно было принять за студентку, но ее выдавало лицо – измученное, тронутое морщинами. Она сидела на столбе справа, по голень опустив ноги в воду.

– Живая?

Настя оперлась на металлический штырь и взобралась на свободный столб. Присела, осмотрелась.

– Пока не знаю.

Море было повсюду, темно-синие волны лениво переваливались друг на друга и что-то шептали. Посреди треугольника из столбов высилась труба. В метре от верхушки на нее был насажен железный диск, точно здоровенная гайка. А от него на глубину уходила цепь.

– Ничего не понимаю, – удивилась Настя, – а где корабль и остальные? Берег же рядом был…

– С «Софии»? – спросила рыжая, умывая осыпанное веснушками лицо.

– Откуда же еще?

– Так, ну-ка все дружно завалили матюгальники! – перебил мужчина. – Опять эта тварина плывет. Вынимайте грабли из воды и не кудахтайте.

Настя недоуменно посмотрела на толстяка, но тут же вытянулась на столбе во весь рост. Потому что в воде мелькнул акулий плавник. Когда жуткая рыбина вплыла в треугольник, угольки ее глаз, открытая пасть, ряды огромных зубов оказались так близко, что до них можно было дотянуться. Брызги облизывали пальцы ног, а Настя пыталась не грохнуться со скользкой поверхности: ее ступни едва уместились на верхушке столба. Обогнув трубу, акула ушла вниз, оставив лишь круги на воде.

Прошел час. Настя смотрела в воду, с трудом узнавая себя в отражении: прическа развалилась и торчала темными прядями во все стороны, лицо стало бесцветным, что только подчеркивало природную худобу и острые скулы. Если бы не красивая униформа с вышитым названием корабля, ее легко можно было бы принять за привидение.

– Сколько в зеркальце ни смотрись, морда лица ровней не станет! – засмеялся толстяк.

Настя боялась свесить ноги в воду, но силы оставили ее. Усевшись на столб, она подтянула к себе короткую цепь, которая прорастала из каменной глыбы и заканчивалась раскрытым наручником. Точно клешня неведомого существа. Такие же кандалы болтались на воде у других столбов.

– Что это за место? Кошмар какой-то.

– А что не так? – спросил толстяк и улыбнулся. – Не любишь садо-мазо?

Настя показала ему средний палец.

– В дырке им у себя покрути, костлявая.

– Да пошел ты, мудак! – не выдержала Настя. – Видимо, наручники для тебя и оставили.

Толстяк заржал.

– Они без замков, – сказала рыжая, смыкая наручник вокруг звеньев и тут же размыкая. – Самой можно освободиться. Попробуй, пристегнись. Как ни странно, успокаивает.

– Ну уж нет, спасибо.

– Все равно бутафория.

– Как-нибудь в другой раз. Меня сейчас должны растолкать и сказать, что корабль прибывает в Палермо. И не было никакой катастрофы и тем более вот этих вот столбов.

– Хорошо бы… Но я думаю, что с Италией можно попрощаться.

Под недобрым взглядом Насти рыжая отвернулась и уставилась туда, где солнце царапало линию воды. Ветер гнал облака в неизвестном направлении, становилось темнее. Море почернело, теперь подводная часть столбов едва просматривалась. Вокруг плескалась мелкая рыба.

– А знаете, что я вам скажу, дорогие мои бабы? – почесывая голый живот, проговорил толстяк. – Мы с вами в глубокой жопе, хотя это вы и без меня поняли. Самое смешное другое: я никогда не был ни в Италии, ни на вашей сраной «Софии». Я вообще невыездной.

Женщины переглянулись. Настя хмыкнула и покрутила пальцем у виска.

– Можете не верить, но мне незачем вам в уши ссать. Наш теплоход плыл по Волге с песнями и плясками, все чин чинарем. А потом вдруг стал переворачиваться. Без понятия, что за херня там произошла. Помню, как грохнулся башкой – и привет. А вынырнул уже тут. Вот вам и Италия, пропади она пропадом со всеми макаронами!

Цепь, болтавшаяся все это время у трубы, дернулась, натянулась, лязгнула металлом о диск. Поползла в сторону столба с Настей, затем обратно. Словно секундная стрелка часов, она описала круг у столбов и вернулась к трубе. Теперь цепь вновь висела посреди треугольника, как оставшийся после собаки поводок. Однако по ту сторону был кто-то живой. И теперь он проснулся.

Бородач гнал собак вперед. Они выбивались из сил, но бежали сквозь снежные брызги, через метель туда, где под светом красной луны виднелись четыре высокие тени. Сани скользили по замерзшему морю, а собачий лай разгонял призраков безжизненной пустыни.

Мальчик спал. Ледяной ветер кусал псов, лицо бородача, но пробраться под слои медвежьих шкур ему не удавалось.

Они миновали черные остовы кораблей в тисках льда: фантомы с той стороны. Их оказалось больше, чем в прошлый раз, а значит, все сильнее становился перевозчик. Но даже он не смел нарушить законы этого места. И люди могли его остановить.

Нужно было торопиться. Красная луна зажглась еще вчера, открыв путь. Бородач до сих пор не мог поверить, что выбор пал на его мальчишку, совсем еще ребенка. Хотя мужчинами тут становились гораздо раньше, да и само время шло по-другому. Но каждый раз, встречая красную луну, бородач раздевался и выходил к чистому снегу в надежде найти на теле знаки. И каждый раз, не находя их, молился, чтобы они не тронули его семью. Когда знаки пришли к сыну, стало понятно: молитвы море больше не слушает.

Рыжая назвалась Юлей, а толстяк – Миллером. На вопрос о немецких корнях он ответил предложением взглянуть на его могучий корень, и Настя послала шутника куда подальше. Она удивлялась, как этого урода терпит Юля, которую тот называл исключительно Пеппи. Хотя ситуация и без того была сложная, не хватало только друг с другом собачиться.

С наступлением ночи море успокоилось. Не слышались случайные всплески, затихли волны, исчезли и птицы, если днем они не почудились. Над забытой в мировом океане троицей зависла огромная луна, налитым кровью глазом наблюдая за тенями у столбов. Цепь больше не шевелилась, поверхность моря не рассекали плавники. И это всех устраивало.

– Интересно, нас уже начали искать? – спросила Юля, потирая плечи.

– Должны, – ответила Настя, прижимаясь к столбу ногами, чтобы не упасть. Сон так и манил в свои объятия, обещая возможность проснуться совсем в другом месте. В нормальном человеческом мире.

– Дуры вы сиреневые, – беззлобно буркнул Миллер, – все в сказки верите.

Он закряхтел и с трудом поднялся. Повозился с шортами, и в воду ударила струя.

– Фу, – поморщилась Настя, – ты всегда такой мерзкий?

– А ты, костлявая, мне предлагаешь отплыть в сторону, чтобы никого не смущать? Я не самоубийца. Наше дело поросячье: обоссался и стой.

Настя покачала головой и решила не продолжать разговор. Миллер походил на типичного бандюка, а от таких можно ожидать чего угодно. Раз уж он оказался не обезображен воспитанием, лучше вообще никак не реагировать. Юля молчала, массируя виски. Она говорила мало, короткими фразами. Из нее так и сочилась усталость. Под светом этой странной луны рыжая копна выглядела сотканной из огня.

– Юль, а вы долго тут одни торчали?

– Нет. Я приплыла первой. Часа через два – он. Ну и ты почти сразу.

– А сама ты откуда?

Юля обернулась, в темноте блеснули глаза:

– Говорила же. С «Софии».

– Нет, я про город, – пояснила Настя, поднимаясь и разминая кости. – Я вот из Питера. Сделала себе отличный подарок на день рождения: устроилась на работу мечты. Пускай обслуживающим персоналом, зато отличная зарплата, путешествия, море, романтика… Эх. Контракт на восемь месяцев, и в первом же плавании такое.

– Да уж. А я из Новосибирска. Из Академгородка. В кои-то веки решила отдохнуть по-человечески. Копила долго. Ну и вот.

– Да насрать на вашу географию! – как всегда элегантно влез Миллер. – Вы лучше подумайте, что мы тут есть будем. Помню, обожрался я как-то морепродуктов, а потом так дристал, что чуть сатана из жопы не вылез. Еле отцепился от меня этот лисий хвост.

Ночь тянулась слишком медленно. Укрывшись за тучами, в темноте растворилась луна. Со сном каждый боролся по-своему: Настя делала подобие зарядки, Юля с головой окуналась в холодную воду, а Миллер травил похабные анекдоты, пару раз даже пробудив смех у спутниц.

Они заметили черную махину чуть поодаль от столбов, когда луна вновь раскрашивала море красноватым сиянием. Поверхность пересекало длинное тело, рассыпая брызги вокруг.

– Красавец! – воскликнул Миллер.

Кит выстрелил в черное небо фонтаном воды и ввинтился в море. Настя с улыбкой провожала глазами уходящего в ночь гиганта, который периодически выглядывал из пучин и разгонял тишину причудливыми звуками. Его песня казалась грустной, словно он тоже потерялся посреди этого бесконечного массива воды и пытался позвать близких. Но ответа не было, и вскоре до Насти доносился только шелест волн.

Столбы были метров под сто высотой, но сейчас бородача больше интересовала труба. Вокруг нее он разложил дрова, мох, кости животных, сверху насыпал щепок и облил все тюленьим жиром. Мальчик проснулся и встал с саней, когда бородач высекал искру. Он был совершенно голый, снежные колючки царапали кожу, на которой дышали раны. Знаки. Ему оставалось недолго, и он это чувствовал. Червоточины покрывали все тело, меняя облик ребенка.

Залаяли собаки. Бородач повернулся и увидел свет. Вдалеке, у черной кромки льда, двигались огни факелов. Перевозчик. За его упряжкой змеились цепи. Он направлялся к открытой воде, к треугольникам, чтобы вновь попытаться вывести свою лодку в реальный мир. К людским водоемам.

Огонь принялся за подношения. Бородач присел у костра, рядом пристроился мальчик. Лепестки огня хватали снежинки и растапливали их в черном мареве. Дым под красной луной приобретал кровавый оттенок. Отец и сын ждали.

– Эй, Пеппи, ты у нас глазастая? Ну-ка, глянь туда. Не мерещится ли мне?

– У меня имя есть вообще-то.

– Ты лучше не языком чеши, а гляди, куда показывают, – не унимался Миллер. – Это ж корабль! Точно, а?!

При слове «корабль» вскочила и Настя. В темноте действительно что-то двигалось. Издалека неразборчивой кляксой к ним приближалось черное судно.

– И вправду корабль… – отозвалась Юля. – Только… почему без огней?

– Электричество кончилось? Лампочки перегорели? Спички детям не игрушки? – сочинял на ходу Миллер.

– Не знаю. Не нравится мне это.

Настя с Миллером принялись кричать, прыгать на столбах, звать на помощь. Они срывали голос, но на корабле никак не реагировали. Теперь его можно было рассмотреть получше и убедиться, что он на самом деле мертвый. Ни единого огонька на борту, ни души на палубе, ни шума двигателей. А еще цепи… Ржавая громада была опутана цепями.

– Вот же паскудство… Значит, надо самим плыть. Если прохлопаем момент, то никогда этот гребучий крейсер не догоним. Тут всего-то полсотни метров пилить!

Настя перевела взгляд на Миллера, затем на корабль. Тот шел по прямой и скоро должен был поравняться с треугольником. Но что там на борту?..

– Лучше остаться тут, – сказала Юля. – Эта махина нас раздавит.

– А здесь нас со всем говном сожрут акулы. Я точно валю, а вы как хотите. По цепям наверняка можно вскарабкаться. Или тебе, Пеппи, в кайф на этой каменной дуре куковать?

– Я просто…

– Ты просто Пеппи, я понял. С тобой каши не сваришь.

– Я поплыву, – неожиданно произнесла Настя. Ее трясло, ноги подкашивались.

– Вот! Это по-нашему!

Настя посмотрела на трубу. Цепь не шевелилась. За черной водой не было видно ровным счетом ничего.

– Ну что, тощая, – ощерился Миллер. Казалось, этот отвратительный тип никогда не унывает. – Как говорится, кого сожрет акула, тот в море больше купаться не будет? Готова?

– Нет.

– Вот и отлично. Бомбочкой!

Миллер плюхнулся в воду с залихватским криком, с брызгами. Следом прыгнула Настя. Когда она вынырнула на поверхность и стала нагонять Миллера, до нее долетел лязг цепи.

– Стойте! – крикнула Юля будто бы с другой планеты.

Настя очень хорошо плавала, поэтому поравнялась с толстяком Миллером довольно быстро. А еще ее подгоняла цепь, металлическим хвостом тянувшаяся прямо за ними. Вода вокруг забурлила и вспенилась. Едва почувствовав прикосновение снизу, Настя набрала воздуха в легкие. Тварь дернула с такой силой, что чуть не оторвала ногу. Захлебываясь, судорожно перебирая конечностями, Настя открыла глаза. В черном вакууме двигалось чешуйчатое существо. В облаке пузырей кувыркался Миллер, воду рассекала цепь. А из глубины поднимались лица. Тысячи лиц.

Настя вынырнула на поверхность, вдохнула и зашлась в кашле. Тварь утащила ее обратно к столбам. Рядом матерился Миллер. Красная лунная дорожка перечеркивала треугольник. Настя вскарабкалась на столб и взглянула вслед кораблю. Тот быстро удалялся от них, а потом вдруг накренился и бесшумно ушел на глубину. Сгинул в одно мгновение, словно всем он лишь приснился. По морю прошла рябь, задрожали столбы. Над водой пронеслось протяжное урчание.

– Что это за море, которое пердит, как сраное болото?! Что это за место вообще?!

Юля заплакала, Настя подняла голову к луне. Никто Миллеру так и не ответил.

Рассвет прогнал страхи, но теперь здесь веяло безнадежностью. Все понимали, что им не выбраться. Цепь как ни в чем не бывало обвилась вокруг трубы, подводная тварь затихла на глубине. Солнце обещало издевательски хороший денек.

У Миллера наконец остановилось кровотечение – во время ночной суматохи он распорол бровь о столб. Не без помощи их нового друга.

– Да не хотел нас угробить ихтиандр этот, зуб даю. Он даже кильку какую-то от меня отогнал, могла ведь и сожрать. Хотел бы убить – утопил бы давно. Похоже, ему надо, чтоб мы тут заседали. – Он сплюнул в воду и потер рану. – И ведь не для прикола он меня рылом в столб ткнул. Там на небольшой глубине какие-то надписи были или рисунки. Прямо на столбе вырезанные, типа как на пирамидах этих. Не видно ни хера, зато рожа почувствовала будь здоров.

Миллер нырять отказался, Юля вообще никакого интереса к новости не проявила, так что Насте пришлось все делать самой. Нужно было разобраться. Хотя призрачные лица в воде до сих пор стояли перед глазами и пугали ее не на шутку. Не говоря уже об акулах.

Настя погрузилась под воду и стала изучать изображения, высеченные на гранях столба.

Два овала моря наплывали друг на друга, образуя восьмерку. Фигуру перечеркивали четыре вертикальные линии: очевидно, столбы с трубой. Сросшееся море казалось живым существом – в центре рисунка, точно исполинское око, находился клубок цепей-щупалец, которые расползались по воде и обволакивали столбы. Роль зрачка в этом чудовищном глазу выполняло изображение лодки.

Настя выныривала, делала вдох и возвращалась к рисункам, с которых приходилось соскабливать водоросли. И с каждым погружением общая картина становилась чуть яснее.

По обе стороны столбов были люди, причем те, что снизу, изображались кверху ногами. Это напоминало детские рисунки Земли, где жители другого полушария всегда оказывались вверх тормашками. Перевернутые человечки жгли костры, молились и как будто привязывали кого-то к трубе.

На следующей серии рисунков лодка, связанная с системой цепей, плыла сквозь многочисленные треугольники на воде. Ползла через свои владения, словно паучиха, проверяющая паутину. Люди со столбов прыгали в лодку, и когда на треугольнике никого не оставалось, тот уходил на глубину. А цепи рассыпались. В конце концов все треугольники исчезали, лодка полностью освобождалась от цепей и переплывала в новое море. Оно тоже было изображено в форме овала, только вместо столбов внутри угадывались очертания земных континентов. И вся вода была наполнена человеческими лицами.

Прорубь открылась, и в черной воде мелькнуло лицо бородача. Он схватился за рычаг на трубе и с силой его опустил. Заскрипели древние механизмы, труба завибрировала. Мальчик подошел ближе и посмотрел в темный провал. Мелкие льдинки расступились, и из воды выскочил металлический диск. Он звякнул у перемычки наверху и застыл. В прорубь от него уходила массивная цепь. Бородач надел варежки, перехватил звенья и потянул. Подключился и сын. Вдвоем они тащили страшный улов, скользили по льду, упирались и снова тянули, пока не достали из черной воронки тело. Души от него мало что оставили, но кости сохранились, кое-где просматривалась и чешуя.

Бородач вынул из кармана ключ и снял с трупа ошейник. Оттащил тело в сторону и накрыл шкурами. Теперь предстояло самое трудное.

Мальчик подошел сам, уже готовый исполнить предназначение. Бородач очистил ошейник в снегу и сомкнул оковы на шее сына. Регуляторами подогнал их под меньший размер, зафиксировал ключом и проверил цепь. Все держалось как надо. При такой конструкции самостоятельно освободиться невозможно.

– Я… – промямлил бородач. – Я не знаю, что сказать.

Мальчик кивнул. Червоточины на его теле расширялись, сквозь кожу лезла чешуя, зрачки меняли цвет и форму. Бородач обнял сына и подошел к рычагу.

– Прости. Это из-за моих грехов. Надеюсь, следующим буду я.

Он вернул рычаг в вертикальное положение, и диск с большой скоростью помчался вниз по трубе, увлекая на глубину и цепь. Когда произошел рывок, мальчик уже наполовину погрузился в прорубь.

Настя раскрыла наручник. Потянула к запястью и стала потихоньку сводить металлическую клешню. Притормозив, оглядела остальных. Юля, будто в трансе, наблюдала за процессом, по ее щекам текли слезы. Миллер покачал головой:

– Не дури, тощая.

Настя опустила взгляд на руку: кисть все еще свободно вынималась.

– Давай уже! – закричала Юля. – Тупая ты сука, давай!

Настя бросила цепь, и та повисла у столба, как оторванный телефонный провод.

– Нет! – Юля едва не перешла на визг. – Я не останусь! Хватит! Я больше… Только не я… Не я…

Солнце забралось на самую верхушку неба, просвечивая облака насквозь. В белоснежных зарослях появились вороны, наполняя тишину гулким карканьем. Ветер обдувал узников столбов и играл цепями.

Когда Юля успокоилась, Миллер заговорил:

– Давай, Пеппи, рассказывай. Что за срань тут творится?

– Он придет сегодня ночью. Лодочник. Захочет забрать всех троих. Потому что все мы должны были умереть. Может, и умерли, не знаю. Но, раз попали на треугольник, значит, есть шанс. Значит, море решило, что нам еще рано. Вы видели их? В глубине? Вот они точно умерли. А мы…

– Пеппи, тебе голову напекло?

– Я пыталась утопиться. Дома. Просто легла в ванну в этой самой одежде и стала захлебываться, пока не навалилась темнота. Никаких кораблей, как вы понимаете. Но это море дало шанс все осознать. Понять свою ошибку. И сделать что-то важное, ведь не просто так мы здесь.

– А я-то думал, это меня об столб шарахнули.

Юля грустно усмехнулась:

– Наверное, это место – что-то вроде чистилища для утопленников, не знаю. Но, чем бы оно ни было, его надо обязательно сохранить.

– Так ты не с «Софии»? – спросила Настя.

Юля покачала головой:

– Нет, прости. Название корабля на форме прочитала, ну и…

Миллер оживился:

– А нашей тощей пристегнуться советовала, красава! Не проканало, правда. Бывает.

Юля закатала штанину на ноге и показала глубокий след от оков на коже.

– Да потому что я тут уже полгода! И свою вину искупила! Понятно вам?!

Она оглядела остальных и зажмурилась. По щекам поползли ручейки.

– Ты сама видела лодочника?

Юля кивнула.

– Куда он нас отвезет?

– Не знаю. Хочется верить, вернет назад.

– Что за тварь сидит внизу?

– Да не знаю я. Знаю только, что нельзя эту лодку выпускать к нам.

Миллер засмеялся.

– Значит, вариант первый. Один из нас тут остается, а двое других с капитаном Немо плывут туда, не знаю куда. Вариант второй. Мы всей толпой плывем хрен знает куда, но тогда может случиться лютый апокалипсис. Обосраться! Вот это я понимаю – гульнуть в выходные!

Юля рассказала все: и о предыдущей троице, и о жребии из пуговиц, и о том, как у нее через пару дней пропали жажда с голодом, и о диске на трубе, который ушел под воду ровно в тот момент, когда расстегнулись кандалы.

Пришла ночь, а с ней и красная луна. У Насти уже голова раскалывалась от рассуждений и догадок. Казалось, все это происходит не с ней.

– Ах у ели, ах у елки, ах у ели злые волки… – пел Миллер, скручивая из водорослей шарик. Сейчас он по-настоящему нервничал. – Если разобраться, я бы и сам за пару месяцев на поганом столбе придумал и загробный мир, и демонического морского таксиста, да хоть отряд тюленей-разбойников. Лично меня эти каракули ни в чем не убеждают. Да даже если и нужно оставлять, мать его, дежурного, почему обязательно мы? Тощая же сказала, что на картинках херова гора треугольников была!

Из воды выпорхнула ворона и села на трубу. Ковырнув клювом железо, с любопытством стала разглядывать людей на столбах. Она поворачивалась против часовой стрелки и, когда дошла до Миллера, залилась мерзким карканьем.

– Да пошла ты, без тебя тошно! – Миллер швырнул в птицу шарик, и та поднялась в воздух. – Теперь хоть ясно, откуда вы повылезли посреди моря.

Настя закрыла глаза, пытаясь собрать мысли в кучу, тяжело вздохнула и начала говорить:

– Мы же спаслись, правильно? Должны были утонуть, но очутились здесь. А сколько людей было до нас? Сколько еще будет? Если мы утопим треугольник, а он окажется последним…

– Слышь, тощая, да мы вообще хер знает где! Застряли, как сопля между этажами. С чего ты вообще взяла, что чертов лодочник не свезет всех дружно в ад?

– Тебя, может, и свезет.

– Эта штука внизу… – Юля указала под воду. – Она не пыталась запихнуть нас в наручники. Хотя, наверное, могла. Так что выбор только за нами. Может, это такая проверка. Спасение нужно заслужить, спасая других. Оставить грехи здесь, очиститься.

– Аллилуйя! – Миллер взмахнул руками. – Пеппи уже как сектант шпарит! Если вам так хочется, очищайтесь тут на здоровье, спасайте каких-то там выдуманных людей. Я лично намерен отсюда сдристнуть. Любой адский Зажопинск меня устроит больше, чем отсидка на кончике какого-то сраного трезубца.

На трубу присели сразу две вороны. Настя подняла голову и в изумлении открыла рот: над ними кружила черная пернатая туча.

– Он уже плывет… – прошептала Юля. – Ребята, решайте. Второй раз я не выдержу…

Миллер истерически заржал, бубня неразборчивые ругательства.

– Я согласна на жребий, – робко сказала Настя. – Но ты ведь мужчина, мог бы…

– Ишь как запела! – перебил Миллер. – Да вы же, бабы чугунные, все время за равноправие боретесь, так? Ну так какие проблемы? Давайте, в бой!

Настя не могла решиться на такое, просто не могла. Полгода одиночества тут… А если год? Или вечность?

Юля, съежившись на столбе, бесшумно плакала. Миллер бултыхался в воде, стучась головой о цепь. У него опять пошла кровь из раны, но теперь акулы его ничуть не беспокоили.

– Ладно, – сказал он мрачно, – уболтали, суки драные. Я останусь.

Женщины встрепенулись. Юля вытерла слезы и заговорила:

– Спасибо, это очень сме…

– Тихо-тихо, – перебил Миллер. – Есть одно условие. Вернее, даже два. – Он оскалился. – Вы обе прямо сейчас раздеваетесь, и я оттрахаю каждую так, чтобы глаза на лоб полезли. И не надо удивляться. Мне еще полгода без бабы здесь яйца высиживать. Так что до прихода лодочника ваши тушки в моем распоряжении. Ну или цепляйтесь сами, наручники есть у всех.

Настя посмотрела на Юлю, которая, казалось, выплакала все веснушки. Та тихонько проговорила:

– Какая же ты все-таки мразь.

– Лады, наше дело предложить.

Миллер крякнул и забрался на столб.

– А как же «тощая» и «костлявая»? – ехидно спросила Настя.

– Сухие дрова жарче горят… – пробурчал Миллер и заржал.

Через час с неба на волны опустилось облако сажи. К столбам плыло пятно тумана, за которым тянулись черные птицы. Море довольно урчало.

Раздался громкий щелчок, и женщины повернулись к Миллеру. Его ногу обвивала цепь.

– Да пошутил я, пошутил. Такая уж натура, не держите зла. Тем более что вы и впрямь слишком тощие. Все равно что смерть с косой оприходовать.

Он грустно улыбнулся.

Перевозчик был рядом, из тумана торчал нос лодки. Треугольник затягивало белой дымкой.

Юля спустилась в воду и подплыла к Миллеру:

– Спасибо тебе. Правда. На самом деле это не так страшно, как кажется.

– Ага, конечно.

Лодка заплыла в центр треугольника и уперлась в трубу. У весла стояла почти трехметровая фигура в пепельном балахоне, чуть дальше виднелись другие люди. Юля быстро чмокнула Миллера в щеку, подгребла к лодке и перевалилась через деревянный борт.

Настя до сих пор не могла поверить в такую развязку. Оказавшись в воде, она оттолкнулась от своего столба и добралась до Миллера. Фигура перевозчика нависла над ними огромной тенью.

– Ну ты даешь, – произнесла Настя, качая головой. – Скажи мне только одно: ты же нормальный мужик, зачем выставлять себя таким ублюдком?

Весло упало на воду, и по днищу лодки застучали тяжелые шаги.

– Наверное, потому что я такой и есть.

Миллер схватил Настю за руку и сомкнул кандалы на ее запястье. Да, цепь была обмотана вокруг ноги, но сама клешня первый раз щелкнула вхолостую. Миллер обманул.

– Зря ты прощаться удумала, свалили бы втроем. Но раз сама приплыла, то на всякий случай спасем мир. – Миллер улыбнулся и подмигнул ей. – Не скучай, тощая.

Перевозчик швырнул Миллера в лодку и схватился за цепь. Дернул с силой, еще и еще. Поднимал, пока висящая на цепи Настя не закричала от боли, и только потом отпустил. Когда девушка забралась на столб, лодка уже уходила. Капюшон перевозчика скрывал лицо, но волны ненависти чувствовались даже с такого расстояния. Туман уплывал вслед за хозяином, забирая с собой и воронье. А Настя, едва дыша и уже не сдерживая слез, смотрела вслед исчезающей лодке, пытаясь в последний раз разглядеть человеческие лица.

Прорубь затянулась буквально на глазах, и бородач погрузил труп на сани, чтобы потом его по-человечески похоронить. Растормошив собак, он развернулся в сторону селений и погнал упряжку к дому. Обратная дорога была быстрее, ведь собаки не любили моря и неслись от него изо всех сил. Работу здесь он закончил. По крайней мере, до следующей красной луны.

Встречный ветер щипал лицо, тревожа старый шрам над бровью. Замерзшее море оставалось позади вместе с воспоминаниями. Бородач закутался в меха и прикрикнул на собак. Дома его ждали жена и трое рыжих, как само солнце, ребятишек.

Твари из Нижнего города

Вниз взглянула рыбьим оком

Недовольная Луна —

Там, тумана поволокой

Город скрыт, в объятьях сна

Пребывает безмятежный,

Спят спокойно млад и стар.

Только нет уже надежды —

От прибрежных черных скал

Рыбы движутся отрядом,

Позабыв извечный страх,

Человек, не жди пощады —

Кровь сверкает на зубах.

Этой ночью вышли рыбы

Человечье мясо есть,

В эту ночь познают рыбы,

Что такое злая месть.

«Человек хорош покойным» —

Приговор у рыб таков…

А пока что спит спокойно

Мирный город рыбаков.

Алексей Грибанов. Вертер де Гёте, «Рыбье око»

Крысы мешали спать вторую ночь подряд. Пока молнии перечеркивали больное небо Нижнего города, а дождь затапливал подворотни, рядом копошились эти твари. Местное пойло не помогало отключиться, ведь шорохи в стенах и полу проникали даже в сон, обращаясь новыми кошмарами. Лампы вокруг устроенной в кресле постели горели до утра, и грызуны не показывались. Но я чувствовал их присутствие, как и они – мое. Потому что зверь всегда чует другого зверя.

По стеклу сползала мутная жижа, размазывая вид на трущобы. Озеро приближалось. С каждым годом оно увеличивало границы, пухло, пожирало берега, принося в жертву своему главному обитателю рыбацкие бараки. Накинув плащ, я открыл окно, выбрался на решетчатую площадку обрубленной пожарной лестницы и закурил. Дождевые капли заплясали вокруг башмаков, а струйка дыма едва не утонула в потоке воды.

Никаких высоток, никакой техники, никаких верениц газовых фонарей. Все это осталось в Верхнем городе. Здесь властвовал мрак. Заводские трубы выплевывали в небо облака копоти, и над уродливыми домишками нависали черные тучи, не давая выглянуть солнцу. Трущобы напоминали живой организм. Они росли вдоль береговой линии, к ночи расцветая огнями костров и пожаров. Тысячи прижатых друг к другу комнатушек, больше похожих на собачьи будки, сплетались в медленно уходящий под воду лабиринт. Где-то там и должен был прятаться убийца Анны.

Пятиэтажная ночлежка в этой части города выглядела настоящим небоскребом. Выплюнув потухшую сигарету, я поднялся на крышу. Флюгер порос ржавчиной, но стороны света на нем все еще узнавались. С юга тянулась единственная нормальная дорога в Верхний город, с которым меня теперь ничего не связывало. Не считая пресвятых карточных долгов. Одинаковые здания топорщились из земли, будто перевернутые кружки на стойке грязного кабака. Бары, притоны, подпольные игровые клубы и сутенерские помойки – всего этого здесь было едва ли не больше, чем обычных жилых домов. Поймав новый порыв ветра, флюгер заскрипел костями и повернулся ко мне. На север.

– Куда пялишься? – спросил я уродца, что напоминал ежа. Хотя дураку понятно, чье изображение поставили на крыше.

Я тоже развернулся и взглянул на темно-синие волны вдалеке. Утренний туман поднимался из низины, где оживали трущобы. Озеро казалось бескрайним, словно и не было остального мира за кромкой воды. Вспомнились кошмары, что начались, как только я заселился в «Морок». Перед глазами встали рыбаки… Фанатики считали, что сказывалась близость к нему, не зря ведь Обитателя озера называли еще и Властителем мертвых снов. Если раньше подобная чушь жила только в мозгах рыбаков, то теперь и самые обычные люди верили в этот бред. Газетчики, психи, любители легкой наживы и народная молва превратили спящую на дне тварь в древнее божество. Служители культа Глааки были довольны.

Вторая пожарная лестница спускалась с другой стороны здания, плюс дверь на чердак еле держалась на одной петле. В случае чего уйти можно было через крышу. Но эти же ходы наверняка пригодятся и незваным гостям, если тем хватит ума искать здесь. А искать они начали еще вчера.

В комнате было тихо, движение в гнилых перекрытиях исчезло с наступлением утра. Разложенная на столе колода вновь предвещала неприятности. Карты всегда помогали мне заработать на жизнь, от подростковых игр на сигареты с друзьями до закрытых турниров с участием городской верхушки сейчас. Они давали мне очень многое, ничего не прося взамен. Как выяснилось, просто выжидали момент, чтобы забрать все и сразу. Удача, как и любая опытная шлюха, вмиг перекинулась к другому, ведь всегда найдется тот, у кого и кошелек потолще, и член побольше. Но карты все еще говорили со мной, пускай теперь я сам надеялся на ошибку. Черный джокер Глааки приходил раз за разом, исключая возможность совпадения.

Проститутка очнулась. В заплаканных глазах отражался страх, на запястьях под веревкой проступили кровоподтеки.

– Ну что, надумала говорить? – Она послушно закивала, и я вынул кляп. – Мне нужен великан. Уродец из рыбаков, одноглазый. И у меня мало времени, так что советую переходить сразу к делу.

– Если ты думаешь, что я работаю одна, – процедила назвавшаяся Евой шлюха, – то ты конченый. Знаешь, что с тобой сделают? Знаешь?!

Наряд проститутки ей подходил: молодое тело в нижнем белье пряталось под коротким плащом, который едва прикрывал шикарную задницу. Стройные ноги в чулках, высокие каблуки, чернильные волосы до плеч – для местных уродов слишком хороша. К животу присосалась татуировка в виде осьминога. Верхние щупальца поддерживали крепкие груди, а нижние переплетались друг с другом и заползали под ткань шелковых трусиков. В пупке, который выступал глазом подводного чудища, красовалось серебряное кольцо. Назвать Еву красавицей мешали только синяки на ребрах да исколотые до черноты вены.

– Меня ищут люди куда серьезнее твоих дружков. Это раз. Я знаю, что несколько дней назад ты с ним виделась. Это два. И если ты не заговоришь, я тебя убью. Это три.

Если у меня с такой легкостью забрали самое дорогое, почему я должен ограничиваться в средствах? Анну разорвали белым днем в одном из переулков Верхнего города. Просто так, ради забавы. Через полгода после нашей свадьбы. Оказавшийся рядом полицейский ничего поделать не смог – ему выжгли глаза кислотой. В последние месяцы это превратилось в странный ритуал, на улицах все чаще встречались люди с ожогами вместо глаз, но шумиху никто не поднимал. Что еще удивительнее – калеки не просили помощи у законников, потихоньку привыкая к жизни в вечной темноте. Будто так и надо. Настолько силен был страх. Похоже, чешуйчатые так отвечали на появление молодежных банд, которые отлавливали рыбаков и избивали до полусмерти, запрещая показываться в Верхнем городе. Как бы правительство ни старалось сохранить нейтралитет между людьми и глубоководными, столкновения случались почти каждый день.

– Не хочешь по-хорошему? Значит, начнется моя любимая часть.

Тогда полиция вздернула пару полубезумных рыбаков и закрыла дело. Однако мне этого было мало. Я наведался к пострадавшему. Полицейский, совсем еще мальчишка, явно недоговаривал. Трясущееся от ужаса тельце выдавало новоиспеченного калеку с потрохами. Боялся он не столько меня, сколько того, о ком не смел говорить. Но я всегда был мастером переговоров. Крича от боли, полицейский выложил все. Анну убил здоровенный рыбак, больше любого из местных, больше многих людей, и вместо правого глаза на лице ублюдка была отпечатана паутина шрамов. А еще полицейский расслышал последние слова Анны: «Только не ты». С тех пор эта фраза поселилась в моей голове. Неужели Анна знала убийцу? Откуда?

Спустившись к хозяйке, я взял у нее граммофон и пару пластинок. Музыка и слова на чужом языке наполнили комнату, зазвенели под потолком, отражаясь от оконных стекол. Нашарив в карманах плаща Евы губную помаду, я расчертил ее тело короткими алыми линиями.

– Это для удобства. Чтобы ничего не забыть. Потому что теперь я собираюсь по всем этим черточкам пройтись ножом.

Смелости в ней поубавилось.

– Не надо, пожалуйста!

Я достал нож и сделал первый надрез. Ева взвыла, будто передразнивая певичку из граммофона.

– Говори. Мне нужен Циклоп.

Она плюнула мне в лицо и заверещала:

– Сука, сдохни, мразь! Ты сдохнешь! Тут и останешься!

Скучно, раз за разом одни и те же угрозы. Когда я вырвал кольцо из ее пупка, Ева клялась, что ничего не знает. Уже прогресс. Но она врала. В Верхнем городе одноглазого не было. Я облазил все места сборищ рыбаков, посетил передвижные цирки уродцев, сходил в глубоководный театр в Центральном парке. Ничего. С помощью немалых денег достучался до чешуйчатых из «верхов», ведь теперь эти твари заседали почти в каждой структуре. Дружба народов, мать их за щупальце. Но ни рыбаки, ни полукровки толком не помогли. Они узнали одноглазого и даже вспомнили имя – Циклоп, только вот в Верхнем городе его никто не видел. Тогда я завел целую сеть информаторов в Нижнем городе, чью работу оплачивали влиятельные и очень азартные люди. Правда, догадались они об этом только вчера, до того мошенничество за карточным столом проходило как по маслу. Беда в том, что и в Нижнем городе Циклопа не было. Он просто исчез, словно знал, что за ним открыли охоту. Два месяца тишины и впустую потраченных денег сменились вереницей долгожданных весточек: Циклоп вновь мелькает среди полуразваленных построек Нижнего города. И как бы я ни тянул с визитом в эту загаженную помойку, как бы ни пытался отмахнуться от детской боязни рыбьих лиц, время пришло. В Верхнем городе меня и то, что уцелело от моих капиталов, искала каждая собака, а в Нижнем ждал своего часа убийца. Все-таки жажда мести способна перебороть любой страх.

Я продолжал полосовать красивое женское тело, получая все новые проклятия в свой адрес. Девчонка попалась не из сговорчивых.

– И ты вот так просто меня убьешь? – От постоянных криков голос Евы охрип. В нос бил запах крови, мочи и пота. – Без причины?

– А что такого? Убийцей я стал, едва появившись на свет. Смотри. – Я показал ей уродливые рубцы на шее. – Петля из пуповины – не лучший подарок новорожденному. Мать была шлюхой вроде тебя, я оказался ей не нужен. Но задушить меня не получилось – она потеряла слишком много крови. Получается, я убил ее, даже не зная, что она хотела убить меня. Забавно, правда?

– Ты просто больной. Больной сын шлюхи.

– Возможно. Тем хуже для тебя.

Я почти вырезал осьминога, когда Ева сбивчиво заговорила. Простыня настолько пропиталась кровью, что на полу собралась целая лужа.

– Хватит, хватит, прошу, все, хватит… Я его не знаю, и никто из моих не знает… Живет где-то у озера.

– Озеро большое. Точнее.

– Да не знаю я, правда, не знаю… Говорят, на одном из островков у северной части, у топей…

– Очень мало информации. Понимаешь? У нас ведь с тобой еще и спина не охвачена.

– Не надо, прошу! – заскулила Ева. – Его долго не было, а недавно появился, да, наркотики искал, у нас тут все на них сидят, даже рыбаки, почти все… Затейник три дня не приезжал, я сама в ломках, а тут ты…

– Затейник – кто такой?

– Умелец один, старик, варит, химичит, делает дрянь всякую, кислоту, все подряд, говорят, прямо из крови Глааки делает…

– Где живет?

– Не знаю.

Я вздохнул, окинул взглядом перечеркнутое ранами тело. Теперь Еве придется серьезно скинуть цену на свои услуги. Если, конечно, она выживет.

– Я правда не знаю, Затейник сам приходит, сам привозит, к себе никого не пускает… Знаю только, что в трущобах где-то…

Отойдя к окну, я достал сигарету. За стеклом свистел ветер, разгоняя остатки дождя. На улице посветлело, высыпал народ, загудели такси. Обычные будни рабочего квартала.

– Похоже на правду. Только зачем такие жертвы, почему сразу не рассказала? Боялась, что одноглазый накажет? Этот ваш Циклоп, считай, уже труп.

За спиной раздался булькающий смешок.

– Не-е-ет… – с улыбкой протянула Ева. – Скорее, ты труп. Потому что Циклоп – особенный. Ты видел его вообще? Все говорят, что со дня на день Глааки проснется… И разбудит его особенный рыбак… И все изменится.

– Понятно… – выдохнул я. – Так ты фанатичка.

– Я просто верю, что скоро исчезнут ублюдки вроде тебя, глаза которым закрывает ненависть. Те, кто не видят среди рыбаков нормальных…

– Они не могут быть нормальными, это грязные мрази, чье место – в их болоте. А лучше – в банке собачьих консервов.

– Среди людей мразей еще больше.

Я не собирался ничего доказывать. Десятилетия назад все решили за нас, теперь оставалось просто жить в этом мире. Бок о бок со всеми его обитателями. И ждать, чья чаша терпения переполнится раньше.

– Кляп вставлять не буду, дыши. Если не обманула, перевяжу, как только вернусь из трущоб. Если обманула, то лучше бы тебе сдохнуть до моего возвращения.

На улице меня окружила свора ребятни. Чумазые беззубые оборванцы толкались и пихались, дергая за плащ.

– Добрый человек, дай денег! Помоги! На пропитание, добрый человек! А, добрый человек?!

– Попрошаек не кормлю, пошли вон! – процедил я.

– Зачем попрошаек? – удивился самый длинный, с горизонтальным шрамом на лбу. – За газету! Хорошая газета, добрый человек! Сегодня привезли из Верхнего города, да! Хороший город, хорошие новости!

Зверьки заплясали вокруг, а длинный достал из мешка бумажный сверток. Газета была заляпана черными пальцами, но выбирать не приходилось. Не расстреливать же их стаю средь бела дня.

– Давай сюда. – Я схватил газету и швырнул мелочь в лужу у тротуара. Дети кинулись к мутной жиже с такой радостью, будто добывали настоящее сокровище. Хотя для них, возможно, так оно и было. Когда я садился в такси, попрошайки уже вились вокруг нового клиента.

Таксист помалкивал, чувствуя мое настроение. Мимо проносились серые стены домов и серые лица. Это был серый мир, в котором я чувствовал себя чужаком. Люди как-то приспособились к жизни рядом с животными, но только не я. У меня из памяти еще не вытравились времена, когда мы были хозяевами на своей земле. Когда по улицам не ходили сектанты, предлагая бессмертие в обмен на душу, когда рыбаки жили только у водоемов. Когда спящее на дне озера существо привлекало туристов, а не фанатиков.

«Культ Глааки принимает новых послушников».

На первой полосе изобразили самого Властителя мертвых снов. Из чудовищного слизня цвета озерного ила топорщились сотни металлических отростков, шкура из железных волос покрывала тварь, словно броня. Где-то в глубине этой массы едва виднелись глаза Глааки, что росли на щупальцах. Вокруг Обитателя озера скучились люди в балахонах, воздевающие руки к своему повелителю. Смотреть на эту мерзость было тошно. Недоумки со всей округи в суеверном ужасе падали на колени перед озерным гигантом, но для меня он оставался всего лишь редким животным. И если вдруг когда-нибудь эта штука проснется, ее можно будет убить. Как и любое другое существо.

– Почти приехали, – подал голос таксист.

Дождь закончился. Я полистал газету и завис еще над одной заметкой. Как ни странно, она была посвящена человеку.

«Очередное убийство человека-рыбы. Тридцать восьмой продолжает охоту».

Это был маньяк нового времени, человек, уничтожавший жаберных тварей по всему Верхнему городу уже несколько лет. Трупы находили в парках, у рек, в подворотнях, даже в рыбных лавках. Пресса тут же сделала из него психопата, который разрушает и без того хрупкое перемирие. Мол, мы давно научились жить рядом с рыбаками и даже работать вместе. Только продажные писаки отказывались замечать, как эти лягушкоголовые уроды ведут себя с людьми, когда чувствуют свое превосходство. И разумеется, никто не собирался подсчитывать число жертв с нашей стороны, хотя чуть ли не каждый месяц от перепончатых лап умирали несколько человек. Всем было плевать.

До конца дочитать я не успел – в окне уже виднелась линия деревянных развалин. Рыбаки здесь водились не только глубоководные, встречались и обычные старики с бамбуковыми удочками. Но все же у основной массы можно было обнаружить жабры, и мурашки на спине я почувствовал в тот же момент, когда фонари такси растворились в дорожной пыли. С самого детства я и боялся, и ненавидел рыболицых, в их присутствии меня начинало потряхивать. Со своей фобией я боролся как умел, но сейчас на это не было времени.

Повсюду ощущалось дыхание озера, от воды несло прохладой и тленом. Под ногами сновали крысы, ничуть не стесняясь человека, а местные жители лишь на мгновение поднимали ко мне глаза и возвращались к своим делам. Кто-то мастерил сети, кто-то запекал на углях странного вида мясо, голая детвора играла с собаками на дорожке, и матери поглядывали на отпрысков из-за кривых заборов. Часть хижин оказалась сожжена, стекол не было. Тропинки становились все уже, дома жались друг к дружке, точно выстраивая неудачную баррикаду, и мне приходилось шагать сквозь чьи-то жилища. На вопросы никто не отвечал, беседовать с чужаками здесь не привыкли.

Я углублялся в лабиринт, путаясь в бараках, натыкаясь на одинаковые комнатушки и одинаковые лица. Переплетения стен кружили перед глазами, ведь среди исчезающих троп я давно заблудился, да еще и потерял счет времени. Казалось, либо я вот-вот выйду к самому Глааки, либо окажусь у того места, откуда начал искать Затейника.

Наконец я разглядел вдалеке высокий черный столб и двинулся туда, точно сбившаяся с курса шхуна к маяку. Питаемая озерной водой почва кое-где проваливалась, и в очередной луже я раздавил нечто вроде каракатицы. Тварь напомнила осьминога на животе Евы. Я ускорил шаг.

Столб оказался сгоревшей сторожевой вышкой, на площадке возле которой из проволоки и арматур собрали памятник Глааки. У железного страшилища в два человеческих роста высотой на четвереньках сидела старуха. Она почувствовала меня, закончила молитву и поднялась.

– Ты не любишь Глааки, так ведь? – с ходу спросила она, обратив ко мне выжженные глаза.

– Я ищу Затейника.

Ведьма протянула руку, на пальцах не было ногтей – только черные углубления.

– Ты не любишь Глааки. – Теперь это было утверждение.

– Ты знаешь, как найти Затейника? Я могу заплатить.

– Глааки дарует тебе бессмертие, но ты должен верить. Должен почитать могущественного Древнего, величайшего из великих. Ты должен верить, и тогда у тебя будет шанс стать слугой Глааки. Затейник не верил, он принес в наш общий дом заразу и погубил себя. Глааки никогда не дарует ему вечной жизни!

– Погубил? Что с ним?

– Он стал жертвой своих деяний. Это кара, кара Глааки!

Чокнутая фанатичка опять рухнула на землю перед статуей, яростно прожевывая очередную молитву. Это скрюченное существо уже мало походило на человека, закапываясь седыми патлами в придорожную грязь. Я подошел и развернул старуху к себе:

– Слушай меня очень внимательно. Сейчас я оторву тебе голову, и никакой Глааки обратно ее не пришьет, поняла? Но ты можешь спастись. Просто скажи, где Затейник.

Старуха тряслась всем телом, только сейчас сообразив, чем ей грозит наша встреча. Сухой рот открывался беззвучно, точно рыбий. Наконец она произнесла:

– Иди вниз к озеру. Там, где земля становится болотом, найдешь его хижину. Ее сожрала зараза, сожрет и тебя.

– Я рискну.

– Затейника искали три дня назад. Его уже нет, его давно нет!

Я бросил старуху на землю и поднялся.

– Это мы еще посмотрим.

– Я буду молиться за тебя, чужак. Потому что Глааки вот-вот проснется, и теперь он тебя не пощадит. Особенный уже знает, как разбудить его. А ты будешь умолять о простой смерти. Но Глааки не послушает. Он окунет тебя в кошмар!

– Ваш Глааки – это вонючая лужа рвоты, вот и все. Болотная тварь, которую кучка идиотов считает божеством. И скорее вы сами подохнете в своих трущобах, чем эта гниль выползет наружу. Про Особенного уже слышал. Как раз его я и собираюсь убить.

Чем ниже спускалась тропинка, чем ближе становилось озеро, тем мрачнее делалось вокруг. Живой свет уходил из этих мест, и во встречных бараках загорались огоньки. Шлепанье чужих лап за спиной я услышал пару минут назад, но оборачиваться не стал. Башмаки промокли насквозь и мешали идти, и я невольно позавидовал преследователям, которые шли босиком.

Жилище Затейника смахивало на металлическую пещеру – округлой формы здание трубой уходило в землю. Снаружи оставались сплетения проводов и кабелей, которые врастали в серебристые стены. В темноте чудилось, что они пульсируют, будто дублируя удары огромного сердца. Заходя внутрь, я оглянулся. Минимум четыре тени ползли следом сквозь сумерки, уже ни от кого не прячась. Спички в кармане не промокли, и душную темноту разогнало маленькое пламя. Стальные вены расходились повсюду, вонзаясь в странные образы на стенах. Змеевидные щупальца, сотканные из проволоки конечности, похожие на лица узоры и механические детали с шестеренками и трубками… Помещение словно вылепили из железа и плоти. Я шел вдоль стен и зажигал все новые и новые спички, разглядывая соединения проводов и человеческих тканей. На меня смотрели червеобразные отростки, вьющиеся вокруг металлических костей… И тут я увидел старика. Он был сожран стеной и распят на черном кресте. Ноги почти исчезли, руки покрывала масса из проводов, а развороченное туловище будто расплавили кислотой. Запечатанный в алюминиевой бороде рот навсегда замер в крике.

– Он принес в наш дом заразу, – вдруг повторил я за старухой, – и погубил себя.

Рыбаки стали входить. Похоже, им надоело караулить меня снаружи. Я уперся в стол и стал перебирать банки, шкатулки, коробки, открывать ящики и колбы. Ничего, никакой химии. Если тут что-то и оставалось, то все унесли до меня. Не тронули только гору металлолома, из которой я вытянул нож. Потухла последняя спичка.

– Ну что, лягушата, – сказал я, доставая любимый короткоствольный револьвер. Глаза привыкли к темноте, черные фигуры стояли в нескольких шагах от меня, блокируя выход. – Как вы думаете, какого калибра эта штука?

По пещере поползло заменявшее им речь гавканье. Они разевали рты и издавали звуки, от которых сводило зубы. В пальцах нарастала дрожь. Но на этот раз страха в ней было меньше, чем предвкушения.

– Правильно, лягушата, – прервал я их блеяния. – Револьвер у меня тридцать восьмого калибра. Тридцать восьмой! Слышали о таком, мрази?!

Я выстрелил в ближайшего рыбака, и тот с пробитой головой откинулся назад. В короткой вспышке света я прочитал тревогу на их мордах, ведь, конечно же, они обо мне слышали. Выстрел – и на землю повалился второй рыбоголовый. Кто-то бросился бежать, но остальные оказались смелее. Я всадил в рыбаков еще три пули, ощутив склизкую кровь одного из них у себя на лице. С утробным воем из темноты вылетел глубоководный с острогой. Я нажал на спуск, но рыбак успел пригнуться. В ту же секунду у выхода согнулась чешуйчатая тварь. Барабан был пуст, все пули нашли новых хозяев. Увернувшись от удара, я ногой воткнул рыбака в стену. Он отбросил оружие и вцепился мне в плечо. Повалил на землю. Зубы-лезвия без проблем разорвали плащ и пустили кровь. Я закричал, пытаясь удобнее перехватить нож. Рыбак, почуяв теплую плоть, стал вгрызаться еще сильнее. Одной рукой я старался не пустить его к шее, а другой нанес удар. Нож вошел прямо в жабры. Несколько сильных рывков – и хватка ослабла. После новых ударов из горла твари потекла вонючая вода, и я отбросил труп. Жилище Затейника превратилось в молчаливый склеп.

Из трущоб я выбирался бегом, насколько это возможно. Плечо ныло и кровоточило, но задерживаться я не имел права. В темноте мерещились нескладные силуэты, над развалинами громыхали крики рыбаков. Меня спас их собственный страх. Знай эти лягушачьи мозги, что знаменитый Тридцать восьмой не наскребет патронов даже на барабан, – похоронили бы прямо здесь. Угнав грузовик для перевозки рыбы, я не снимал ногу с педали газа до самого «Морока».

В машине пахло рыбой. У входа в «Морок» стоял странный тип в шляпе, слишком хорошо одетый для этих мест. По дороге, огибая пьяниц, носились дети-попрошайки.

Тип в шляпе мне не нравился. Он воровато озирался по сторонам, не вынимая рук из карманов серого плаща. Грузовик я остановил через дорогу от ночлежки и выходить не спешил. Я мог и не возвращаться в номер, но привык выполнять обещания. Ева не обманула, хоть Затейник мне ничем и не помог. Самое главное: в номере осталась колода, а ее, в отличие от окровавленной проститутки, я бросить не мог.

Я вытащил из кармана патроны и зарядил револьвер. До полного барабана не хватило одной штуки. Придется наведаться к местному оружейнику. В другом кармане был нож из пещеры Затейника. Теперь, при свете, его можно было рассмотреть. Он вряд ли принадлежал старику, потому что на рукоятке красовалась золотая лампа, идеальная тюрьма для джинна. А такую эмблему я уже встречал.

– Добро пожаловать в «Лампу Альхазреда», вам столик на одного?

Я огляделся. Среди редких обитателей бара на охранника тянул только один, остальные не смогли бы поднять ничего тяжелее стакана.

– Веди к главному, быстро!

Миловидная блондинка наморщила носик:

– Не поняла…

Я достал револьвер и повторил. В этот раз девчонка оказалась понятливей.

В кабинете было накурено, за столом сидели два жирных борова и играли в карты. От количества перстней на руках рябило в глазах.

– Ты еще кто такой? – спросил лысый, и я заметил у него жабры.

– Меня зовут Тридцать восьмой.

За спиной заскулила дверь, и в комнату протиснулся здоровяк в свитере. Увидев оружие, он попытался схватить меня за руку, но реакции ему явно недоставало. С пулей в груди он осел на пол, разрисовывая дверь собственной кровью. Блондинка прижалась к стене, прикрывая рот.

– Что вы забрали у Затейника?

Ко мне развернулся второй толстяк, чья борода напоминала засохший куст:

– Эй, ковбой, остынь, зачем так нервничать?

Я выстрелил ему в голову.

– Мне некогда. Повторить вопрос?

Полукровка вскочил с места и отворил шкаф. Вытащил четыре склянки с разноцветными порошками, разложил на столе. Он выворачивал наизнанку все свои схроны, стараясь не показывать перепонки между пальцев.

– Послушай, парень, это очень сильные наркотики. Очень. Мне не жалко, забирай, но с ними нужно обращаться умело. Да и все тебе точно не понадобятся, понимаешь? – Полукровка вытер испарину с лысины и покосился на мертвого бородача. Блондинка всхлипывала уже из-под стола. – Может, попробуем договориться? Затейник свихнулся, мы просто решили…

– Что еще? Это все, что вы взяли?

Полукровка засуетился, вытряхивая из сумки разную мелочь:

– Да, все, а что там еще брать, этот псих чуть ли не из себя какое-то зелье варил. Он умер? Мы его не убивали, если что. Там какая-то чертовщина творилась, стенки шевелились, как внутренности какие. – Он бросил взгляд на выросший посреди стола холм наркоты. – Пойми, это очень большие деньги, а я задолжал серьезным людям. Ты, конечно, можешь меня убить…

«Все мы кому-нибудь должны», – мелькнуло в голове. Но вслух я сказал:

– Хорошая идея. Пожалуй, так и сделаю. Если только у тебя нет нужной мне информации.

– Расскажу все, что знаю.

– Я ищу Циклопа. Рыбака. Слыхал о таком? Затейник мог знать, где он живет.

В дверь вломились двое доходяг с обрезами. Один с ходу пальнул. Треснула стена, комната задребезжала. Завопила позабытая под столом девка. Я откинулся на пол и двумя выстрелами успокоил обоих недоделанных снайперов. Второй так и не сообразил, в кого нужно целиться.

– Отошел к стене, быстро! – отогнал я полукровку, принимаясь потрошить сумки. – Еще охрана есть?

– Н-н-нет… – выдавил он. Затем набрал воздуха в легкие. – О Циклопе я немножко могу рассказать.

Я уже нашел кое-что интересное среди хлама Затейника. Это была карта Нижнего города. С пометками. Очень хотелось верить, что крестиками обозначены обиталища клиентов.

– Слушаю.

Полукровка откашлялся, корябая переносицу длинными ногтями:

– Пару месяцев назад сюда нагрянули люди из Верхнего города. Агрессивный молодняк. Сняли склад, и больше их никто не видел. Ну сняли и сняли, кому они нужны… Но с неделю назад выяснилось, что они там делали.

Девчонка вдруг завыла так громко, что я чуть не выстрелил.

– Эти молокососы отлавливали рыбаков, – продолжал он, – и сажали их в клетку. А потом ждали. Слышал о методе крысы? Это когда крыс запирают в одном месте без еды, и от голода они начинают жрать друг друга. А когда остается одна, то мозги у нее уже набекрень. Она не может есть ничего, кроме крысятины. Ее выпускают, и тварь начинает жрать сородичей.

– Крысиный король, – усмехнулся я.

– Вроде того. То же самое сделали и с рыбаками. Два месяца продержали там. Два месяца они жрали друг друга. Нужный тебе Циклоп как раз и оказался этим крысиным королем. А теперь он убивает всех подряд. Не только рыбаков. И если ты собрался его грохнуть, я даже могу тебе приплатить. И не я один.

Это многое объясняло. Значит, в какой-то степени мы с Циклопом делали одно дело. Что ж, пусть так, но все равно придется его пристрелить. Убийство моей жены – преступление намного страшнее, чем попытка пробудить древнего бога. Странно, что полукровка не завел речь о божественном предназначении Циклопа. Выходит, даже среди рыбаков не все повернуты на этой псевдорелигии.

– Это встанет вам в хорошую сумму, – пробурчал я. – Очень хорошую. Но мертвого Циклопа вы получите. Только не думай, что я решил на тебя поработать. Просто мне надоело брать деньги просто так. А с одноглазым у меня свои счеты, я в любом случае его убью. Как и тебя, если попробуешь обмануть.

В вестибюле «Морока» было пусто. Отперев дверь номера, я застыл на месте. Музыка оглушала так, что крысы должны были удрать даже от соседей. Но все произошло наоборот. Твари слезли с кормушки, только когда я пнул кровать. Повсюду мелькали хвосты, лапки, пропитанные кровью шкуры. Крысы – некоторые размерами напоминали взрослых кошек – разбегались по комнате и уходили через невидимые щели. Глаза и рот Евы были раскрыты и полностью передавали тот ужас, что испытывал обездвиженный человек, пока грызуны отщипывали от него кусочки. Я поморщился. Это было уже слишком. Такой участи для девушки я не желал. Стены затрещали, в полу началась вибрация. Плотоядные обитатели «Морока» не хотели отходить от праздничного стола.

Я наскоро перевязал плечо и разложил на столе карту Нижнего города. Если не считать трущоб, Затейник отметил только один объект у озера. Как и говорила Ева – островок у северного берега. У топей. Один из многих.

Теперь я знал, где искать Циклопа.

В окно постучался дождь, заворчали небеса. Игла давно соскочила с пластинки, погрузив комнату в тишину. Я никогда не жаловался на слух, поэтому шаги на пожарной лестнице тайной не стали. Они приближались. Я спокойно сложил карту, убрал ее в карман плаща и достал револьвер. Когда за тусклым стеклом возник человек, я выпустил в него пулю. На меткость я тоже не жаловался, и гость из Верхнего города свалился вниз. Распахнулась дверь, и в комнату ворвался еще один. Я стрелял и стрелял. Давил на спусковой крючок, целился в голову, в сердце, в пах. Незнакомец лишь улыбался, держа меня на мушке.

– Опустел, как я погляжу? Вот это невезуха! – ощерился он. – Меня зовут Блоха, и ты поедешь со мной.

Он подошел к окну и посмотрел вниз.

– А ты молодец, – похвалил Блоха, почесывая рыжую бородку. – Уважаю. За твою задницу обещают хороший гонорар, а теперь и делиться не с кем. Давай, на выход!

Передо мной стоял худощавый юнец, тот самый тип в шляпе и сером плаще. Револьвер в его руке ходил ходуном. Парень чуть ли не пританцовывал, нервно обводя взглядом комнату. Блоха как блоха.

– Я хочу взять свои карты.

– Карты?.. – удивился Блоха. – Тебе мало, что ли? Еще поиграть решил?

Я двинулся к столу, и он прилип к стене, давая дорогу. Из-за его поведения казалось, что он вот-вот начнет палить с перепуга. Отражение в стакане тыкало в меня оружием и отходило к кровати. Я стал собирать колоду.

– Мать твою, Тридцать восьмой… Ты чего натворил, мясник гребаный?

Двойки, тройки, пятерки, десятки.

– Ты точно больной. Какая красивая баба была. Получше твоей почившей женушки.

Валеты, дамы, короли, тузы и, конечно же, пара джокеров. Колода была из пластика – бумажными картами я никогда не пользовался, потому что они годятся только для подтирания зада. Да и то сомнительно. Отражение поспешило убраться от постели и замерло в двух шагах за моей спиной. В разбитое окно со свистом вваливался дождь.

– Не вздумай что-нибудь прихватить со стола, – голос Блохи дрожал, зрелище в кровавых простынях его явно впечатлило. – Я все вижу.

– Тебе не следовало этого делать, – сказал я, поворачиваясь.

– Чего?

– Упоминать мою женщину.

Пятьдесят четыре карты черно-красным облаком полетели Блохе в лицо. Грохнули выстрелы, выбивая щепки из стен. Я пытался отобрать револьвер, но малец не сдавался. Он расстреливал потолок и силился направить дуло в меня. Мы могли танцевать так и дальше, но Блоха скользнул по крови подошвой и стал валиться на пол, волоча меня за собой. От удара пальцы разжались, и револьвер откатился в сторону. Я схватил Блоху за волосы и бил головой об пол, пока он не перестал сопротивляться. А потом бил еще и еще, пока он не перестал жить.

Я поднялся. Почти вся колода упала рубашками вверх, но в центре кровяного пятна лежал перевернутый джокер. Оставалось только ухмыльнуться. Выпотрошив карманы Блохи, я зарядил свой револьвер – парень знал толк в оружии, сунул его тридцать восьмой в карман и отошел к двери. Последний раз опустил взгляд на черного слизняка, что смотрел с карточного рисунка.

– Что ж, Глааки так Глааки.

Топи раскинулись на противоположном от трущоб берегу, поэтому ехать пришлось долго. Бросив грузовик, я приблизился к старой пристани. Постройка терялась в дождевой дымке, капли плясали на заплывшей поверхности озера. Рядом никого не было. Спрятавшись под навесом, я сверился с картой. Заветный крестик притаился в гуще других островков. Моторы первых трех лодок признаков жизни не подали, а вот следующий закашлял от моих прикосновений, и ржавый винт в водной толще даже сделал пару оборотов. Из болотистой жижи, что окаймляла берег, раздалось урчание, точно чей-то вздох. Вспомнились россказни о том, что это и есть дыхание Глааки. Выбравшись из густых зарослей на весельном ходу, я врубил мотор. Воды бескрайнего озера раскинулись передо мной во всей красе.

Стемнело. По пути встречались мелкие островки, кое-где возвышались постройки, но все было не то. Озеро ворчало, в днище лодки ударялась рыба. У сожженной водяной мельницы я заглушил мотор. Хотелось устроить одноглазому ублюдку сюрприз.

Остров оказался таким мелким, что, кроме дряхлого сарая, на нем ничего не поместилось. В грязных окнах плясали огоньки и шевелились тени. Циклоп был на месте. Я привязал лодку к подобию крыльца и перебрался на сушу. Достал револьвер. Казалось, вся кровь организма сейчас тарабанила в виски. Пальцы, сжавшие ручку двери, покалывала дрожь. Там, за сырыми досками, был убийца.

Отворив дверь, я встретился с ним глазами. Вернее, встретился с его глазом. Двухметровая тварь раззявила рыбий рот, сжимая в лапе металлическую тару.

– Не дергаться, – стараясь не выдать волнения, пробормотал я.

Перед Циклопом на коленях стояла девушка, руки за спиной. Банку одноглазый держал на уровне ее лица.

– Не дергаться! – повторил я, осматриваясь.

На полу были расставлены свечи, у стола выросла пирамидка из одежды, рыбьих хвостов и самодельных изображений Глааки. Алтарь. А с потолка свисали крюки с частями тел. Как людских, так и рыбацких. Запах здесь витал, будто на припортовой свалке. Когда с обрубка туловища струйкой стекала кровь, падая на одну из свечей, к стуку дождя по крыше добавлялось шипение умирающего огарка.

Циклоп наклонил банку к девушке, и я выстрелил. Тара улетела в сторону, с пола пополз дымок. Рыбак бросился на меня, хотя я продолжал стрелять. Сильнейший удар сбил меня с ног, сверху упал обглоданный труп на цепи. Дохнуло замогильной вонью, и мокрая лапа выбила револьвер. Я пытался встать, но стальная хватка сомкнулась вокруг тела. Над головой поминальными колоколами гремели крюки. Возле лица щелкала рыбья пасть. Мне удалось вырваться, оставив Циклопу плащ. Тварь поднялась и зашипела.

– Не трогай его, пожалуйста! – крикнула девушка.

Но Циклоп был другого мнения. Он врезался в меня и вместе с дверью хижины вынес прямо в озеро. Ледяная вода вцепилась в кожу, поползла в легкие. Я стал задыхаться. Уже не понимая, с течением борюсь или с подводной мразью, я наугад лупил руками и ногами, пока башмаком не угодил во что-то твердое. Выбравшись на поверхность, я догреб до хижины и через лодку заполз на крыльцо. Из воды поднимался одноглазый. Пытаясь откашляться, я услышал его тяжелые шаги. До револьвера было уже не добраться. Рванув в хижину, я схватился за первый пустой крюк и дернул на себя. Сзади скрипнули половицы. Натянувшись на потолке, лязгнула цепь. Я развернулся и крюком прочертил дугу снизу вверх. Железяка размером с крысу из «Морока» вошла Циклопу под нижнюю челюсть. Чешуйчатые лапы подогнулись, вздрогнули, и рыбак повис среди своих жертв.

– Это за Анну, – прошептал я.

Единственный глаз чудовища закрылся навсегда.

Поддев голову Циклопа как следует, я спустил цепь. Предстояло доставить тушку к людям. А потом забрать свой охотничий гонорар. Никого грабить я не собирался, мне нужно было только рассчитаться с долгами.

– Я же просила не трогать его.

Обернувшись на голос, я уставился в дуло собственного револьвера.

– Советую положить, это не игрушки.

Раздались два выстрела. Вслед за ними в небе грянул гром. Далеко в темноте с необычной грустно-вопросительной интонацией закричала какая-то птица. Я упал на колени. В животе поселился раскаленный уголек, а из грудной клетки при дыхании выходили странные хрипы. А еще пузыри.

– Сука, я же тебя спас.

Девушка заплакала:

– Спас?! Лишение зрения – это не наказание, а великая благодать! Они отмечают ожогами только самых достойных!

– Что?

– Человеческий рассудок не выдержит вида Глааки. Они убирают нам глаза, чтобы мы могли приветствовать его, когда он проснется!

– Как… – едва выдавил я.

– Я так долго добивалась его милости, а ты… ты все испортил! Поэтому ты умрешь медленно. А мне без покровителя тут делать нечего. Надеюсь, Глааки примет мою грешную душу.

Фанатичка уперла дуло в висок и вышибла себе мозги. Если бы я сам их не увидел, то никогда бы не поверил, что они у нее были.

Я доковылял до лодки и затащил в нее пойманного на крючок Циклопа. Мотор закряхтел почти сразу. Перед глазами кружилось матовое небо, дела мои были совсем плохи. Теперь, помимо денег, кое-кому не помешал бы и доктор. Но сперва нужно было не сдохнуть по дороге.

С трудом добравшись до пристани, я вытащил свое дважды пробитое туловище из лодки. С трупом получилось сложнее. И в груди, и особенно в животе не только жгло, но и хлюпало. Я передвигался как налакавшийся забулдыга. Запихнув Циклопа туда, куда и положено – в кузов для перевозки дохлой рыбы, – я ввалился в кабину и оживил грузовик. Руки на руле стали неметь. Вместо дороги перед глазами зависло улыбающееся лицо Анны. Она была мной довольна.

Черные точки, словно назойливые мухи под носом, мешали разглядеть дорогу. Я жал на педаль, проваливался в темноту, опять вдавливал педаль газа, кого-то сбивал, смеялся, харкал кровью, падал на руль, отключался, снова и снова выжимал из грузовика лошадиные силы. Я будто умирал и воскресал в пропахшей рыбой жестяной коробке на колесах. Когда вновь пришла темнота, когда лопнуло лобовое стекло, когда машина перевернулась, я наконец-то с улыбкой закрыл глаза…

…Но это было бы слишком просто. Я не умер. По крайней мере, адская боль внутри лишь нарастала. Дорога привела меня в трущобы. Я выбрался из грузовика и выпрямился во весь рост. Земля с небом то и дело менялись местами, но ничего страшного, можно привыкнуть. Для умирающего – самое обычное дело. Теперь глупо было надеяться на доктора, старая костлявая проститутка запихнула в меня косу уже наполовину. Но перед смертью хотелось показать тварям из трущоб их спасителя. Особенного. Того, кто пробудит Глааки. Того, чей труп оставлял за собой след крови, воды и дерьма.

Ночь сползла с неба и угнездилась в низине. Косой дождь лез в бараки через окна, наполнял ямы, бросался на огонь. Костры жгли под навесами и прямо в хижинах, у заборов под открытым небом и в железных бочках. Я шагал через трущобы, волоча на цепи тушу Циклопа и наблюдая, как повсюду рождается свет. К жужжанию мошкары и лягушачьему кваканью вскоре прибавились голоса чешуйчатых. Они выли и созывали своих, ведь к ним в дом явился убийца.

– Спаситель прибыл! – из последних сил кричал я. – Вот он, ваш Особенный. Вот он.

Я шел в черноту, а по сторонам сновали сгорбленные тени. Гул нарастал, к нему добавлялись и людские голоса. Огни зашевелились. Теперь за мной двигались факелы, горящие точки впереди расступались, образуя коридор. Первый камень угодил в спину, и рыбаки оживились. Стараясь не обращать на это внимания, я прибавил ходу. Еще один камень рассек губу, с подбородка потекла кровь. Теперь вокруг бесновалась целая толпа. Люди, полукровки, рыбаки… Они размахивали факелами, кричали, ревели, словно звери, и швыряли в меня все, что попадалось под руку. Вставали на пути, новыми ударами указывали направление, не давали покинуть живой коридор, но никто не пытался вырвать мою страшную ношу. Обитатели трущоб вели меня к Глааки. Я оскалился. Карты не обманули, черный джокер сделал свое дело.

– Ну и где ваш рыбий царек?! – закричал я, стараясь, чтобы голос расслышал хоть кто-то, кроме меня самого. – Где эта кучка говна?!

Меня столкнули в воду. Из живота просачивались внутренности, а из груди – душа. Один глаз заплыл, во рту недоставало пары зубов, а все тело было покрыто синяками. Преследователи не стали входить в озеро, выстроившись на берегу. Волны подхватили Циклопа, меня и потянули за собой.

Я механически греб куда-то в сырой мрак. Будто там, в озерной темноте, где кончалась реальность, меня ждала Анна. Ждала не с пустыми руками, а с трупом ее убийцы.

Когда силы кончились, я перевернулся на спину. Берег полыхал огнями. К воде высыпали все жители этого рыбьего края. А я стал безумцем, который обеспечил им представление.

Озерная вода была внутри меня. Зрители на берегу замерли в ожидании. Циклоп пошел ко дну, и я отпустил цепь.

– Спаситель гребаный. Крысиный король… Тьфу.

«Я буду молиться за тебя, чужак», – заговорила в голове старая ведьма.

Пусть. Пусть смотрят, как я умираю. Как умирает Тридцать восьмой. Теперь они будут помнить меня всегда. А я буду помнить танцующие на небе звезды…

Из воды показалось щупальце, и я чуть не захлебнулся. Оно поднялось над поверхностью озера, из чешуйчатых складок вылупился глаз. С берега послышались крики.

– Глааки, – проговорил я, едва вспоминая буквы. – Не может…

«Потому что Глааки вот-вот проснется, и теперь он тебя не пощадит».

Второе щупальце было крупнее, толщиной с человека. Теперь на меня глядели два красных глаза с черными овалами зрачков. Подо мной что-то происходило, но я не мог посмотреть вниз – едва хватало сил удерживаться на плаву. По воде пошли пузыри, ударяли в лицо волны. Щупальца нырнули на глубину и подняли Циклопа.

– Не может… – повторил я.

Два огромных отростка оплели труп рыбака и рванули в разные стороны.

– Да, – хмыкнул я, запивая кровь озерной водой. – За Анну…

Руки и ноги переставали слушаться, но боль не отступала. В живот пробралась мелкая рыбешка. Огнем пульсировали рубцы на шее.

Щупальца исчезли в воде, оставляя на неспокойной поверхности разорванное тело. Берег ожил ревом сотен глоток, и меня окатило огромной волной. Я чувствовал, как за спиной поднимается нечто. Запахи мертвечины и стоялой воды ворвались в ноздри, в отражениях замелькали металлические шипы. Брызги валились со страшной высоты, а дыхание чудовища заставило упасть на колени всех обитателей суши. Казалось, застыли даже огни.

– Не может…

Рубцы на шее открылись, всасывая воду. Надо мной вились щупальца, вонь резала глаза. Потекли слезы. Я окунулся в воду с головой. Стало легче дышать.

Жабры. Никакие не рубцы… все это время…

Я вынырнул. Присоски опустились на голову, щупальца обхватили живот.

«Ты будешь умолять о простой смерти. Но Глааки не послушает. Он окунет тебя в кошмар!»

Как бы я ни храбрился, оборачиваться не хотелось. Моя роль в этой истории оказалась слишком неожиданной. Я молил только о том, чтобы достойно встретить конец. И кажется, кто-то меня услышал. Спасительная пустота пришла чуть раньше, чем я взглянул на Властителя мертвых снов…

Я открыл глаза и вытер с лица кровь. Нос был сломан, кружилась голова. Передо мной все расплывалось, я видел будто сквозь мутное стекло. На мне сидел рыбак и шипел. Озеро исчезло, мы находились в городской подворотне. Слева раздался крик, и я увидел высокую фигуру, выливающую что-то на лицо парня в полицейской форме. Бедняга ревел и трясся в конвульсиях, но, кажется, смеялся. Я попытался ударить рыбоголовую тварь, но тело было слабым, точно чужим. Меня припечатали к земле, и резкая боль вгрызлась в затылок. Надо мной нависли еще двое рыбаков. Под их гавкающую болтовню я попытался рассмотреть себя. Вьющиеся каштановые волосы свалялись в грязи, разорванная лямка обнажала грудь, туфли лежали в паре шагов от мусорного бака. Я схватился за лицо, но не нащупал никакой щетины. Зато увидел накрашенные ногти. В голове все перемешалось. Двое рыбаков держали мне руки, пока третий лез под платье и срывал трусы. Я кричал что было сил, лупил их ногами, но добился лишь очередной пощечины. Ублюдки сорвали с меня одежду и куском сети перевязали запястья, прицепив к штырю у забора. Я вырывался, но они были гораздо сильней.

Слева послышалось хихиканье. В этом звуке было столько безумия, что я едва нашел в себе силы повернуть голову. Ко мне полз полицейский. За его спиной удалялась двухметровая тень.

– Я отмечен, – радовался полицейский. – Я должен. Я должен доказать верность. Должен доказать на человеке. И докажу…

Рыбаки отступили. Зрение начинало возвращаться, но теперь я не хотел смотреть. Холодные пальцы ухватили за ноги и потянули в разные стороны. И только когда я почувствовал на бедрах липкие руки, только когда на меня навалилось трясущееся тело, только когда картинка окончательно прояснилась и из размытого морока проступило знакомое лицо с выжженными глазами, из меня вырвалось бесполезное:

– Только не ты…

Свиньи

Никого из любимиц на сайте не было – слишком рано. В онлайне висели четыре десятка моделей, но смотреть на них он не мог. Рыхлые домохозяйки с обвисшими грудями, носительницы целлюлитных доспехов, неухоженные, с плохими камерами, из-за которых картинка транслировалась точно сквозь пакет. Вдруг среди знакомых юзерпиков и лиц Джоли, Беллуччи и Курниковой он разглядел новенькую. Кликнул.

Его звали Поляк, ударение на «о». Никто не знал, имеет ли он отношение к Польше, фамилия это, имя или только никнейм. О Поляке и его прошлом было очень мало информации, потому что среди подобных людей не принято болтать. Деньги любят тишину, особенно завязанные на сексе деньги. И эротические видеочаты, по которым Поляк бродил от скуки, в сравнении с его основной деятельностью выглядели семейным трепом по скайпу.

Она назвалась Сучкой-в-кубе. Помещение и впрямь смахивало на куб: в крошечную комнату влезла только кровать, стены и потолок были зеркальными, но ощущения замкнутости не рассеивали. Никаких дверей в отражениях, никакой мебели. Кровать, ноутбук и полуголая красотка. Поляк облизал губы и улыбнулся. Новенькая отличалась от прочих моделей. Стройная, чистенькая, с красивым лицом, она не пялилась в экран взглядом продавщицы из ларька, не смолила сигарету за сигаретой, не рассказывала о тяжелой жизни, а постоянно двигалась. Потягивалась на кровати, оголяя чуть бледноватую кожу под бельем. Запускала руку в трусики, ласкала себя и стонала ангельским голосом. С подушкой между ног садилась ближе к камере и плавными движениями бедер изображала наездницу, сваливая на лицо копну черных волос. Ее кошачью грацию копировали зеркала, ее идеальную фигуру множили отражения, ее тело извивалось и дергалось в настоящем экстазе. Девушка была великолепна.

Он завозился с молнией на джинсах, а когда освободил хозяйство и поднял голову к экрану, встретил лишь черноту. Поляк обновил страницу – ничего. Проверил соединение – все в порядке. Сучка-в-кубе оборвала трансляцию.

– Ты и впрямь сучка! – выругался Поляк. – На самом интересном месте.

Он нажал на кнопку «Добавить модель в избранное». Попытался найти замену на сайте – безуспешно. Залез в папку со своими роликами, но все было не то. Эта Сучка его раззадорила, и унять столь сильную похоть можно было единственным способом.

Поляк жил в двухкомнатной квартире в самом маргинальном районе города, и алкаши с наркоманами за стеной его полностью устраивали. С таким отребьем по соседству можно было не опасаться лишнего внимания к гостям или жалоб на крики. А кричали в доме Поляка часто.

Когда он насиловал очередную безмозглую королеву дискотеки, то надевал на голову маску кабана. Каждый раз новую. Девицы визжали под ним, дергались и выли, пока кабаний член хлюпал в крови. Поляку была нужна достоверность страданий, и он не щадил никого. Когда все заканчивалось, Поляк обрисовывал гостьям ситуацию. Первое: они сами пошли с ним, без принуждений. Кто-то велся на дорогую тачку, кто-то – на брутальную внешность, а кому-то просто хотелось приключений. Второе: Поляк всегда был осторожен. Никакой спермы, никаких волос, никаких следов ДНК. Доказать его вину было очень сложно, ведь Поляк отмывал изнасилованных дурочек после секса, а постельное белье вместе с маской сжигал в тот же день. Третье, самое главное: все это было не бесплатно. За молчание Поляк предлагал хорошие деньги. Тусовщицы, студенточки и любительницы секса на одну ночь, услышав сумму, утирали сопли, натягивали трусы и сваливали с пухлым конвертом в сумочке. Поляк мог себе это позволить, потому что на одной такой потаскушке зарабатывал в разы больше. Спальня была оборудована веб-камерами, и платный онлайн каждый раз смотрели сотни извращенцев по всему миру. Вскоре новый фильм о похождениях кабана утекал на закрытые трекеры и сайты для взрослых, а банковский счет Поляка продолжал жиреть.

Был еще и четвертый аргумент – Ютуб. Но его Поляк использовал редко. В тех случаях, когда понимал: девка может заговорить. Одно видео – и никому уже не хотелось искать правды. Тут бы ноги унести. Красота, да и только.

Поляк колесил по городу, высматривая симпатичных девушек. Дела у него шли хорошо, никакой необходимости в новом фильме не было, но против природы не попрешь. Сучка разволновала его так, что кабана придется кормить раньше времени.

Осень принесла с собой сырость и грязь, спрятала девушек в серые коконы, скрыла фигуры под бесформенной одеждой. Короткие юбки с маечками уступили место плащам и курткам, словно и не было только что жаркого разгульного лета. Похотливые самки замаскировались под монахинь. Выбирать приходилось интуитивно, абы кто для целей Поляка не годился. К примеру, одна слишком пышная. Хотя на толстушек в Интернете спрос огромный, да и подцепить их куда проще, Поляк любил совмещать приятное с полезным, а копошиться среди жировых складок – то еще удовольствие. Значит, мимо. Вторая шла под ручку с третьей – сразу нет, с парами Поляк не работал. Слишком опасно. А вот четвертая, миниатюрная девица с длинными рыжими волосами, вполне подходила. Она шагала по тротуару вдоль дороги, разглядывая витрины, лужи, голубей, все подряд. Смазливое личико, мечтательный взгляд, узкие джинсы. То, что нужно. Подкатить, заболтать, свозить поужинать в красивое место, продемонстрировать платежеспособность – и дело сделано.

Едва Поляк перестроился в правый ряд, как на машине у него оказался человек. Послышался удар, завизжали тормоза, уши резанул короткий крик. Поляк ухмыльнулся, включая аварийку и вылезая из салона. Это не был наезд. Человек сам сиганул на машину, и не на бампер, что было намного опасней, а на капот. Древний как мир развод, да еще и неумело исполненный.

– Убили! – завизжала старуха на тротуаре. – Люди, убили!

– Спокойно, мамаша, – сказал Поляк, – никого не убили, все живы и здоровы. Правильно я говорю, да?

С земли, морщась от боли, поднималась девчонка лет тринадцати-четырнадцати. Одета прилично, не бродяжка. Но актриса никакая.

– Не убили… – прошептала она. – Хотя вроде собирались…

Поляк бегло осмотрел пострадавшую, потом огляделся по сторонам. Такую ссыкуху никто бы не отправил на дело одну, должны быть сообщники. Но вокруг собирались обычные зеваки.

– Средь бела дня! – все причитала старуха.

Пацаны с ранцами достали мобильники и начали снимать. Какой-то алкаш цокал языком и изучал вмятину на капоте. Отовсюду неслись советы и указания.

– Мужчина, ну чего стоите, в больницу же надо ее!

– Это перелом, точно вам говорю. У меня такое в институте было.

– Ага. Вызывайте ментов. Нужно обязательно проверить водилу на алкоголь.

Поляк помог девчонке дойти до переднего сиденья и сесть в машину. Затем повернулся к зевакам:

– Всем спасибо, мы в больницу. Расходимся.

Ехали молча. Девчонка то ли на самом деле серьезно ушиблась, то ли оказалась тормознутой, то ли это был ее дебют в роли кидалы. Поляк ждал. Он гнал машину по городу и смотрел в зеркала заднего вида. К его удивлению, на хвост так никто и не сел. Девочка работала одна.

– Как звать?

Она встрепенулась. Легкая заминка, потом ответ:

– Лида.

«Ага, Лида…» – подумал Поляк.

– Хорошая девочка Лида на улице Южной живет, – заговорил он, припоминая стишок.

Девочка и впрямь была хорошей. Соблазнительно выпуклой для своих лет. Черное платье средней длины, кожаная курточка сверху, старые, но приличные сапоги.

– Он с именем этим ложится и с именем этим встает.

Поляк повернулся. В ее глазах читался испуг. Коленки прижаты друг к другу, ноги подтянуты под сиденье.

– Как там дальше?

– Я не знаю.

Детское личико, какие-то нелепые косички, разноцветный лак на ногтях, сумка с сердечками… Поляк вспомнил, какие деньги платят за фильмы с детьми. Была у него парочка педофильских сайтов в закладках, но сам он подобное видео не снимал. Только смотрел. Смотрел и уверял себя, что никогда на такое не пойдет, даже за те сумасшедшие гонорары, которые там предлагали. Поляк еще раз взглянул на Лиду. Фигурка уже почти сформировалась, ножки ничего, губы пухлые, как у его надутых дискотечных подруг. Решение пришло само.

– Слушай, ты меня извини. Я на нервяках весь, все-таки первый раз человека сбил. Лады? Понимаю ведь, что виноват. Готов, так сказать, понести заслуженное наказание. Ну в конце концов, я же не специально.

Лида смотрела на Поляка, который барабанил пальцами по рулю, зыркал по сторонам, вытирал нос и вообще изображал крайнюю степень волнения. В голове у нее решалась задачка. Пожалуй, самая важная в жизни. Поляк даже представил весы, на одной чаше которых деньги, на другой – безопасность.

– Мне от этого не легче, – пробурчала она, откидываясь на сиденье. Движения стали более расслабленными, голос не дрожал. Она вновь контролировала ситуацию. Так ей казалось.

– Слушай, мне, если честно, проблемы не нужны. Совсем не хочется полицию втягивать в это дело, а врачи сразу им сигнал дадут, такие правила. Может, как-нибудь полюбовно решим, а? Ну, договоримся там, я не знаю. Деньгами не обижу.

Ответ прозвучал сразу, она даже не успела подумать:

– Можно. Наверное.

«Да, – усмехнулся про себя Поляк, – такие аферы ей проворачивать рановато. Палится на ровном месте».

– Тогда смотри какой вариант. С собой у меня денег нет, надо заскочить домой. Там все будет.

Ее лицо дрогнуло. Она хотела что-то возразить, но Поляк уже заговаривал ей зубы:

– Плюс жена моя сегодня выходная, она врач. Отличный врач, между прочим. Посмотрит тебя, подскажет чего. Один момент. – Поляк достал телефон и сделал вид, что набирает номер. Приложил трубку к уху и стал слушать фантомные гудки. – Так что не волнуйся, у тебя там и так ничего серьезного на первый взгля… Алло! Да, Марин, привет! Ты дома? Никуда не уходи, я щас прилечу. Я тут в легкое ДТП попал, пешехода одного зацепил случайно, девчушку, надо бы… Да не ори ты! Не психуй, кому сказал! Все в порядке! Просто ушиб, девчушка жива и улыбается. Ага. В общем, я за рулем, говорить не могу, приеду и все объясню. Жди!

Поляк спрятал мобильник в карман и пожалел, что не носит кольца на безымянном пальце. Но деваться было некуда.

– Все тип-топ.

Лида с сомнением глазела на Поляка, на потеки дождя на стекле, на выползающий из клоаки города район. Ей все это явно не нравилось.

– Только имейте в виду, – сказала она, доставая телефон из сумки, – что я эсэмэску с номером вашей машины отправлю маме. У нас с ней уговор.

– Не вопрос, хоть папе.

Поляк не сомневался, что Лида блефует. Во-первых, номер она вряд ли запомнила. Во-вторых, существуй уговор, эсэмэска ушла бы с самого начала, а не в конце пути. В-третьих, слишком неуверенно девочка тыкала кнопки, словно не знала, что и кому писать.

Поляк смотрел за дорогой, но то и дело бросал взгляды вправо, на Лидины ноги. Вспомнилась новенькая из видеочата. В штанах сделалось совсем тесно.

Дальнейшая дорога до пункта назначения превратилась для него в звуки и образы. Шум дождя шептал непристойности, дразнил воображение. Капли барабанили по крыше и стеклам, имитируя аплодисменты зрителей грядущего шоу. Шоссе стонало, сдавалось под мощью колес. Лужи у дома заглатывали, принимали в себя горячую резину, растекались под ней. У Поляка кружилась голова. Невиданное возбуждение подключило и запахи. Теперь он чуял абрикосовый гель для душа и ромашковый шампунь. Он чуял каждую клеточку Лиды. Чуял ее молодость, ее невинность. Сочность. Стук дверцы грохнул по двору пушечным выстрелом, спугнув голубей с козырька над ступеньками. Протяжный вой сигнализации призывал Лиду одуматься, повернуть назад, сбежать, но Поляк уже тащил ее через подъездную грязь, мимо бутылок, шприцов, газет и окурков. Сквозь царство паутины и разбитых лампочек прямо в свое логово. Не помогал дойти сбитой на дороге девочке, а, будто в трансе, волочил домой жертву. Такое с ним случилось впервые, и новые ощущения пришлись по вкусу. Лида слишком поздно все поняла, поздно стала упираться и кричать. Ее наивность, глупость и надежда на чудо остались в другом мире, когда Поляк захлопнул за собой стальную дверь.

– Дяденька, миленький, отпустите меня, пожалуйста! – плакала Лида. – Я никому не скажу, обещаю, правда-правда. Я ведь ребенок, несовершеннолетняя, вы же не будете…

Поляк привязал ее руки к изголовью кровати и теперь освобождал от одежды.

– Вот что я тебе скажу, ребенок. – Куртку и сапоги с нее он стащил еще в коридоре, дело оставалось за платьем. – Раньше надо было думать. До того как под машину бросаться.

– Простите, простите меня, пожалуйста, простите, я в первый раз, больше не буду, деньги были очень нужны, мама умирает, я больше не буду, честно, отпустите, прошу вас, умоляю…

Она тараторила без остановки, пока Поляк ножом срезал с нее платье и лифчик.

– По-твоему, ребенки носят такое белье?

Лида не ответила. Поляк стянул с нее трусы, погладил синяки на боку. Ладонью прошелся по грудям, сдавил соски.

Его распирало от возбуждения, но все нужно было сделать по правилам. По наработанной схеме. Поляк отошел к комоду и открыл ящик.

– Красные, зеленые или фиолетовые?

Лида молча рыдала.

– Красные, зеленые или фиолетовые? – повторил Поляк. – Отвечать, сука!

Лида открыла рот, на губах надулся мыльный пузырь.

– Зеленые… – сквозь стон шепнула она, и пузырь лопнул.

Поляк вынул из ящика полосатые бело-зеленые гольфы и стал натягивать их Лиде на ноги до самого колена. Она уже не сопротивлялась.

– Теперь ты похожа на голенького эльфа. И под твои ноготки моя кожа точно не попадет. Нам ведь не повредит лишняя осторожность, правда?

Поляк поцеловал Лиду в сжатые, точно тиски, губы. Обмазал взглядом ее совсем не детское тело. Поднялся и уже на выходе сказал:

– У этой комнаты отличная звукоизоляция, а моим соседям на все насрать. Лучше оставь силы, они тебе понадобятся. Не скучай, я скоро.

И захлопнул дверь.

Он подобрал сумку в коридоре и сел за компьютерный стол в соседней комнате. На одном мониторе висела вкладка с эротическим видеочатом, на втором – онлайн из спальни. Камер там хватало, некоторые даже встроили в конструкцию кровати, поэтому шоу можно было рассмотреть с любого ракурса. Лида лежала как труп. Но Поляк умел расшевелить своих гостий. Он обошел несколько сайтов, оставил заявки и вбил короткое описание: «Изнасилование несовершеннолетней». Пока админы оформляли новый статус, подключались к его камерам и переводили описание на другие языки, Поляк разорял сумку Лиды.

Мобильник. Никакого сообщения маме, как и ожидалось. Да и любых других тоже – папка с сообщениями была пуста. За последние две недели все звонки на три номера: «Мама», «Роман Игоревич док», «Регистратура». Входящих и того меньше – только «Роман Игоревич док».

Поляк отвлекся на монитор. Заявки одобрили, статус со «зрителя» сменили на «вещателя», счетчик посетителей его приватной комнаты пополз вверх. Пиликнули уведомлением первые начисления на электронный кошелек.

Учебники, калькулятор, платки, косметика и прочая ерунда. Поляк вытряхнул все на стол и нашел две картонные коробочки с лекарствами. Надпись гласила: «Эбермин. Мазь для наружного применения». Он вбил название в поисковик, в результатах выскочили статьи об ожогах и их лечении. Стоила эта мазь прилично.

Число посетителей перевалило за сотню, хотя еще ничего не началось. Просто голая девочка в полосатых гольфах валялась на кровати и тихо скулила. Поляк потер пах и достал Лидин бумажник. Денег там не было, внутри лежали фотография полной женщины и пропуск в городской ожоговый центр. Поляк вернулся к мобильнику и изучил записную книжку. Имен с гулькин нос, ни «Папы», ни «Бабушки», ни одного контакта, который можно было принять за родственника. Только «Мама».

Перед Поляком нарисовалась четкая картина: как и почему Лида оказалась у него на капоте. И если он правильно сложил детальки, девчонке крупно повезло. Помучается несколько часов и заработает мамке на лечение. Может, она бы и сама согласилась, раз судьба так прижала. Но добровольный секс никому не интересен. Этой публике не нужны постановки, она жаждет реальных криков, крови, унижений. И она их получает.

Возбуждение росло вместе с количеством посетителей. Уже пять сотен человек – так и до рекорда недалеко. Поляк на всякий случай проверил программу, которая гоняла его IP-адрес от Пномпеня до Мадагаскара, и решил заглянуть на вкладку с эротическим видеочатом. Не зря. Сучка-в-кубе была в ударе. Абсолютно голая, она опустилась к камере и поочередно вылизывала три резиновых члена. Крупный план фиксировал ее губы, бездонные серые глаза, пряди волос, шустрый язычок, но можно было рассмотреть и набухшие соски, и выбритую ложбинку между ног. И все это представление в бесплатном чате. Поляку стало интересно, что же она устроит в платнике или привате. Модель отложила игрушки, растопырила ноги и принялась ласкать полоску розовой плоти.

– Да, сучка, – проговорил Поляк, натирая пах. – Мокренькая сучка.

Изображение потухло. На черном экране появилась надпись: «Модель находится офлайн».

Поляк, тяжело дыша, ударил по столу. Закусил губу. Поднялся, разделся и аккуратно повесил одежду на спинку стула. Встал напротив зеркала и не без удовольствия осмотрел богатырскую фигуру. Мускулы, ни волоска на теле – все выбрито; готовый к работе член. Поляк снял с крюка маску кабана, поправил огромные уши, клыки, втянул носом запах щетины. Нацепил ее как можно удобнее и зарычал в зеркало.

Лида вздрогнула, когда он вошел в комнату. А потом завизжала. Яркий свет заливал все вокруг. Поляк натянул презерватив и забрался на кровать. Скрипнули полы.

– Сучка, мать ее, в кубе! Сейчас кого-то трахнут!

Лида пыталась отбрыкаться, молотила воздух ногами, но Поляк без труда схватил ее за бедра и навалился сверху. В маску полетели слюни. Лида затыкалась только для того, чтобы наполнить легкие и заорать снова. Поляк засопел. В маске было жарко, но это ему всегда нравилось. Лида резко дернула головой и попала в кабаний пятак. Маска съехала набок, Поляк на секунду ослеп. Получил несколько ударов ногами и отшатнулся.

– Вот теперь ты по-настоящему меня разозлила, – сказал он, возвращая маску на место. В прорезях для глаз возникло раскоряченное дрожащее тельце.

Поляк рывком перевернул Лиду на живот. Широко раздвинул ее ноги и придавил их своими. Привязанные к изголовью кровати руки перекрутились, узлы сильнее впились в кожу.

– Придется начать с заднего хода, раз ты такая дерганая.

Лида заорала, как свинья, заживо подвешенная на крючьях в скотобойне. Поляк в голос засмеялся, а потом понял, что визг слишком громкий. Оглушительный. Звук шел снаружи.

Поляк поднялся и выскочил из спальни. В коридоре было темно, входная дверь заперта. Поросячий визг гремел в комнате с компьютером. На экране мигало всплывающее окно с рекламой порносайта. Свинья-копилка энергично трахала такую же свинку, а бегущая строка сообщала: «Снимите секс на видео и заработайте $$$». Поляк закрыл окно, визг прекратился. Он снял маску, вытер пот с лица и взглянул на статистику. В онлайне за его спальней следили почти полторы тысячи человек, и это при тройном тарифе за малолетку. Огромные, невиданные ранее деньги за один сеанс. Поляк присел у компьютера и стал прикидывать. Судя по всему, искать Лиду просто некому. С мамой, похоже, совсем плохо. Соседи с докторишкой, конечно, засуетятся, но не так, чтобы рыть землю и ставить на уши все инстанции. Значит, Лиду можно использовать для шоу постоянно. Устроить из ее жизни секс-реалити. Риск большой, но куш еще больше. А если станет слишком опасно, если надоест, если девчонка не выдержит… Тогда поможет Ютуб.

Медлить было нельзя, публика уже собралась, но вкладка с видеочатом так и манила. Это было новое чувство. Необъяснимое. В комнате ждала живая девушка, а Поляка тянуло к виртуальной. Он решил, что просто глянет на тех, кто онлайн, и вернется к Лиде. Но мигающий юзерпик Сучки не позволил этого сделать.

Сучка не смотрела на экран, она занималась собой. В многочисленных отражениях змеей вилось прекрасное тело, подминая под себя простыни. В чате меж тем бесновались привычные полудурки.

23sm: В реале встречаешься? Только скажи адрес деньги не проблема

AleXXX: мать моя женщина, какая киса!

senoid: крутые зеркала, где покупала?

PERDOZER: ЗАЙ МОЖЕШ ПОКОЗАТЬ КРУПНО ПЯТКИ

Поляк кликнул на кнопку «Пригласить модель в приватный чат»: делить сероглазую красавицу он не хотел ни с кем. Сучка склонилась над камерой и ухмыльнулась. Что-то нажала на клавиатуре. На экране всплыло окошко с надписью: «Вы переходите в приватный чат с моделью Сучка-в-кубе, стоимость 50 кредитов/минута. Продолжить?» Поляк нажал «Да» и облизал губы. Бросил взгляд на соседний монитор – Лида копошилась на постели, под ней желтело здоровенное пятно.

– Я хочу на тебя посмотреть, малыш, – сказала Сучка из колонок.

Поляк сомневался пару секунд, а потом включил свою веб-камеру. Попытался улыбнуться, но губы выдали нервный оскал. Похоть раздирала его изнутри, он переставал себя контролировать.

– Приветик, поросеночек.

Поляк вздрогнул от неожиданности. Сообразил, в чем дело, схватил маску с клавиатуры и отбросил в угол.

– Что там у тебя такое колышется, поросеночек? Покажи мне. Не стесняйся.

Он очень странно себя чувствовал. Так, будто его пристыдили. Поймали за онанизмом в школьном туалете.

– М-м-м, поросеночек, ты такой горячий. У тебя такая мощная сексуальная энергетика… Ням-ням. Так бы и съела без остатка… Ну же, малыш, покажись.

Ему не нравилось, как она его называла. Не нравилось ее наглое поведение. Не нравились ее указания. Но он не мог противиться ее гипнотическому голосу, поэтому встал и продемонстрировал член.

– Ого, а ты большой мальчик, – проворковала она. – Рассказать тебе сказку про таких же поросяток, как и ты?

Она достала знакомые фаллоимитаторы и показала в камеру. Затем разложила подушки и устроилась на спине с разведенными в стороны бедрами. Взяла самую маленькую игрушку в форме чуть согнутого стручка. Поляк вернулся на место и заурчал от удовольствия. По телу побежали тысячи электрических уколов.

– Первый поросеночек построил себе домик из соломы. Жил в нем и радовался. Но однажды он повстречал злого серого волка и так испугался, что заперся в домике на все замки.

Она отправила резиновый член себе в зад. Позвоночник Поляка выгнулся и хрустнул, от затылка к копчику поползло жжение, точно волна кислоты.

– Волк пришел ночью… – прошептала Сучка, закатывая глаза. – Сломал дверь… Ворвался внутрь…

Поляк обмочился, из его задницы непрерывно текло. На полу скапливалась кровь. Сучка содрогалась в спазмах и стонала. В чате появилось новое сообщение:

Сука-в-кубе: Волк убил поросеночка.

Поляк не мог пошевелиться и даже отвести взгляд от экрана. Под кожей рвались мышцы, внизу живота открывался шрам от аппендицита.

Сучка взяла второй член. Размером побольше. Поляк попробовал дотянуться до кнопки выключения компьютера, но движение нагрело все кости внутри, заменило их раскаленными прутьями. Он завыл, по щекам потекли слезы.

Сука-в-кубе: Второй поросеночек построил домик из дерева. Волк пришел и за ним. Он разломал дерево… Забрался внутрь…

Сучка ничего не писала. Текст появлялся сам. Отражения подтверждали, что в комнате никого нет. Шрам Поляка кровавой полосой протянулся через все брюхо по горизонтали, как молния на спортивной сумке. Сучка вдавила игрушку в себя, и живот Поляка раскрылся. Кишки вывалились наружу.

Сукавкубе: Волк убил второго поросеночка.

Он собрал последние силы, чтобы выдернуть провод из розетки. Глубоко вдохнул. Тогда суставы на его руках и ногах вывернулись в обратную сторону, треск грохнул на всю комнату. В глазах потемнело, но прикованный к стулу Поляк продолжал жить. Смотреть, как в зеркалах появляются лица. С самого начала ему казалось странным, что Сучке удалось зарегистрировать русскоязычный никнейм, хотя это запрещено настройками сайта… Наблюдая, как ник меняется с каждым сообщением, Поляк начинал понимать.

Сукавкубе: Третий поросеночек был самым хитрым. Он построил домик из камня. Но волка это не остановило. Он разрушил камни и залез в домик…

Сучка соединила ноги и задрала их. Правый глаз Поляка лопнул. Взорвался и стек на пол с остальными жидкостями. Лужа растеклась по всему полу комнаты от стены до стены. Сучка взяла третий член, самый большой. Облизала и целиком запихнула его себе в глотку. Ребра Поляка разорвали мясо, пробили кожу и распахнулись, как птичьи крылья.

Сукакуб: Волк убил третьего поросеночка.

В том, что сидело на стуле, уже нельзя было признать человека. Оно булькало и хрипело, пока с черепа слезала кожа. Дрожало и, наконец, умирало, когда завершившая сеанс демоница самолично набирала финал сказки на клавиатуре.

Суккуб: Потому что серый волк сильнее любого кабана.

Дворник Юсуп выглядывал из окошка своей подвальной каморки и курил. Машина Поляка стояла у дома третий день, хозяин не выходил. Юсуп был в этом уверен, потому что лобовое стекло птицы засрали аж позавчера, а Поляк не терпел грязи.

Строго говоря, Юсуп был не просто дворником, а местным мастером на все руки. Рано утром он подметал асфальт и тротуары в районе, за отдельную плату мог убрать и в подъезде. Днем трудился на рынке мясником, вечером чинил проводку, трубы, таскал мебель, брался за любую работу – лишь бы платили.

Лучше всех платил Поляк, который почему-то звал его Ютубом. Юсуп не обижался. Приезжего в большом городе как только не звали, да и перечить Поляку не смел никто. Обычно Юсуп выполнял его мелкие поручения, но бывали особые случаи.

Юсуп набрал номер Поляка, но ответа не дождался. Опустил окурок в консервную банку с водой и вышел на улицу.

Квартира Поляка располагалась на первом этаже. Окна были зашторены и закрыты решетками. Юсуп подошел к двери и прислушался. Показалось, что изнутри раздается поросячий визг. И запах… Из квартиры полз сладковатый аромат гнилого мяса.

Он позвонил в дверь, постучал. Выждал десять минут и нагнулся к полу, где за обломком кирпича в стене был спрятан запасной ключ. Поляк показал схрон после первого особого случая, ввел Юсупа в круг доверенных лиц.

В квартире воняло так, что Юсуп закурил новую сигарету, стараясь дышать табачным дымом. Он прикрыл за собой дверь и двинулся в комнату, откуда шел запах. Ноги приклеились к полу. Развороченное тело хозяина было сложено на стуле, как тряпичная кукла. Кости, гирлянды мяса, срезанная кожа висели на спинке рядом с джинсами, футболкой и трусами. На заляпанном кровью мониторе мерцал черный экран, а в маленьком окошке одна свинья-копилка сношала другую. На соседнем мониторе – спальня с привязанной к кровати девочкой лет пятнадцати. Девочка была совсем голой, если не считать полосатых гольфов. Она шевелилась.

Юсуп вышел в коридор, оставляя на ламинате бордовые следы. Он размышлял. Те, кто сделал такое с Поляком, давно ушли. И вряд ли вернутся. Ключи от квартиры у него есть, вычистить комнату он сможет, хоть и не без труда. Получается, квартира свободна. Незваных гостей и тем более родственников тут ждать не приходилось, потому что за три года знакомства с Поляком Юсуп вообще не видел у него посетителей. Кроме женщин, конечно же. Именно их и касались особые поручения. Пять раз Поляк перегибал палку со своими фильмами, и пять раз к нему приходил Юсуп. Он разделывал трупы в ванне, выносил их из квартиры по частям и закапывал в мусорных контейнерах. Первый раз Поляк заснял весь процесс на видео, чтобы у Юсупа не возникло желания разболтать кому-нибудь секрет. Тогда он и поведал о своем кабаньем занятии.

Юсуп подошел к спальне, потянул на себя дверь и заглянул в щелочку. Запахи мочи и пота ударили в нос, но после скотобойни в соседней комнате это даже освежало. Пленница его не слышала. Ее кожа блестела в свете ламп, электрические отблески ласкали молодую плоть, веревка делала девочку такой беспомощной, беззащитной… И такой красивой.

Юсуп вернулся в комнату с компьютером и приоткрыл окна, оставив шторы плотно задвинутыми. Втянул воздух с улицы, помусолил сигарету. Поставил второй стул напротив монитора с девочкой и стал смотреть. У Юсупа давно не было женщины. Слишком давно. Он любовался пленницей, пока истлевшая сигарета не обожгла пальцы. Не найдя ничего похожего на пепельницу, Юсуп затушил окурок в крови на полу. Взор упал на резиновую голову кабана. Юсуп поднял ее, немного оттер и огляделся по сторонам, будто кто-то мог за ним наблюдать. Покрутил маску в руках, а затем примерил.

Кабанья голова села как влитая.

Зов страны невидимок

На берегу росло огромное скрюченное дерево, которое все называли просто корягой. Оно нависало над водой и тянуло уродливые лапы к центру пруда, расчерчивая его поверхность длинными тенями. К самой толстой ветке кто-то очень давно привязал веревку.

Никита прыгнул с тарзанки с залихватским воплем. Полетели брызги, поплыли круги. Раскололось отражение солнца, и на волнах будто заплясали яичные желтки. В прозрачной воде под бултыхающимся мальчишкой шевельнулось темное пятно. Отплыло в сторону и опустилось на дно.

– Давай сюда, ну! – кричал Никита, стирая с лица блестящие на солнце капли. – Вода теплючая такая!

Вовка только качал головой и улыбался. Он видел, как от этой теплючей воды стучат зубы друга. Лето ушло, листву обволакивало желтизной. Небо становилось серым и скучным, а солнце, как бы сильно ни слепило глаза, больше не грело.

– Вылезай, балбес! С тобой даже Усач не хочет в этой холодрыге играть.

– Да он ленивый стал, прям как ты! – голосил Никита, высовываясь из воды веснушчатой рыжей кляксой. – Я вот щас как занырну к нему, как растормошу! А лучше давай вместе! Так он точно растормошится!

– Да ну, холодно. Заболеем.

– Слабак! Чтоб тебя невидимки холодными ладошками похватали!

Вовка поежился, невольно повернув голову к мосту, где без устали звенели колокольчики. Ветер в последнее время только усиливался. А вместе с ним – и предчувствие чего-то нехорошего. Того, что неминуемо приближалось.

Никита всегда по-доброму подначивал Вовку и подбивал его на всякие сумасшедшие штуки и приключения. Однажды даже предложил влезть в клетку к невидимке. Слава богу, остальные ребята его отговорили. Но расстраивался он недолго. Тут же перевернул вверх дном чулан и построил из хлама космический корабль во дворе. Тощий и вытянутый, как гороховый стручок, Никита без устали мельтешил по территории Школы с новыми идеями, не давая никому скучать. Он был настоящим заводилой и душой их детской компании.

Но теперь все изменилось. Некому стало носиться по здешним садам и лабиринтам из подстриженных кустов. Не гремел больше многоголосый смех, не дребезжали окна от шума и гама. В Школе остались только Вовка с Никитой.

Когда Вовка подошел к мосту, колокольчики встретили его ленивым побрякиванием. Похоже, ветру надоело с ними играть, и он переключился на опавшие листья у кладбища. Отсюда открывался замечательный вид на Школу и ее окрестности. Пятиэтажное здание возвышалось над растительным морем невероятным глазастым чудовищем. Изумрудными волнами разливались вокруг кусты можжевельника, сияли золотистыми кронами березы, а в косматой голове дуба-великана виднелись доски секретного домика. Когда тут кипела жизнь, казалось, места очень мало – всех не уместить. Но теперь осень приходила в пустынные края, где можно было заблудиться.

Вовка изучал землю, пытаясь найти следы. Грязные отпечатки на мосту, вмятины в земле, затоптанная трава – что угодно. Он знал, что невидимки сюда не ходят. Боятся. Зовут детей с той стороны, не решаясь ступить на мост. После того как один невидимка попался, другие стали осторожнее. Так рассказывали. Кто и когда – Вовка уже не помнил, но это было не так важно. Главное, что он помнил истории про зов. А еще наблюдал, как от моста стайками улетают птицы, будто их спугнули. Как громче начинают петь колокольчики на привязи, словно кто-то задел их. И как с наступлением темноты оживают тени.

Территория Школы располагалась посреди густого леса, который раскинулся до самого горизонта во все четыре стороны. Ее опоясывала бездонная пропасть, как защитный ров, не давая чаще проглотить последнее обиталище горстки детей. Единственным связующим звеном был мост. Скрипучий, страшный и очень древний. По ту его сторону деревья казались живыми: их ветки сплетались в причудливые фигуры и лица, манили к себе, шелестели листвой и что-то шептали.

Никита как-то раз добежал до самой границы и почти дотронулся до одной из веток. Вовка даже до середины моста не доходил, это было уже чересчур. Там, где темная шкура леса вздувалась волнами от дыхания ветра, начиналась страна невидимок. Жуткий мир безликих и одинаковых.

Не найдя никаких следов, Вовка немного успокоился. Главное ведь что? Не поддаваться зову. А здесь их никто не тронет. Таковы правила. И не нужно выдумывать всякую жуть.

Он побросал камешки с края обрыва, разбудив нескольких светляков, которые раньше времени стали подниматься из темноты внизу. Почему-то это занятие его успокаивало. Когда рядом в воздухе плавали живые лампы, дурные мысли отступали.

Набегавшись в облаке бабочек в сиреневом саду, Вовка завалился на газон и смотрел на тучи. Одни были похожи на кувшинки, другие – на странных зверушек, а большинство размазалось по небу великанскими кукурузными початками. Захотелось есть.

Вовка пробрался через живую изгородь боярышника и вышел к пруду. Никиты не было. В воде мелькнуло темно-зеленое тело Усача, и сом исчез на глубине. На берегу, громко переквакиваясь, за мошкарой следили лягушки.

Когда он забрался в домик на дереве, небо уже потемнело. Маша, Коля, Илья, Юля, Игорь – все доски были исписаны детскими именами. Десятки, сотни, если не тысячи имен. Многих Вовка даже не знал. Хотя Олесю он не только знал, но и вспоминал часто, поэтому обвел ее имя кружочком. Это была первая девочка, которая ему понравилась.

Достав из сундука подзорную трубу, Вовка решил найти Никиту. Высунулся в окно и принялся изучать окрестности. В траве около моста ковырялся ежик, на кладбище сразу три галки взгромоздились на одно надгробие и о чем-то спорили на своем птичьем языке. Слепые окна Школы отражали уходящий свет, а из трубы валил дым. Значит, ужин не за горами.

Вернувшись взглядом к мосту, ежика он уже не нашел. По ту сторону пропасти колыхалась тьма. Из провала летели новые светляки. Вовка направил трубу над чащей, но увидел только черноту. Тогда он достал еще одну линзу, приделал ее к первой, собрался с духом и заглянул в страну невидимок.

Одинаковые нагромождения домов и этажей росли ввысь до бесконечности, а между ними куда-то спешили машины, которые Вовка видел в кино. Ни деревьев, ни цветов, ни водоемов – ничего. Только серый туман перебирался от одного здания к другому, рвался на части и присоединял к себе новые сгустки. Это и были невидимки. В сундуке лежала третья линза, самая мощная. Говорили, что с ее помощью можно разглядеть даже невидимку, как бы далеко тот ни находился. Но Вовке не хватало смелости это проверить. Вдруг тогда и с той стороны кто-то его увидит?..

На крышу опустилось что-то тяжелое. Раз и два. Шаги.

Лестничные перекладины были прибиты прямо к стволу дуба, а вход в домик располагался сверху, где в потолке проделали небольшой люк. Чтобы попасть в этот секретный наблюдательный пункт, надо было подняться по дереву, перелезть на здоровенную ветку, потом на окутанную листвой крышу и уже оттуда спрыгнуть на пол домика через люк. Ну или потихоньку спуститься по приколоченным на внутренней стене дощечкам, если прыгать боишься.

Шаги измерили крышу от края до края. Медленно-премедленно, словно человек (человек?) сверху размышлял, лезть ему внутрь или нет. У Вовки пересохло во рту. Хотелось позвать Никиту, сказать, чтобы прекращал дурачиться, но топот сверху становился громче, и все остальные звуки тонули в нем. Вовка радовался лишь тому, что по привычке прикрыл люк от дождя.

Так тихо, насколько это вообще возможно, он отложил трубу, взобрался на пару ступенек и схватился за ручку люка. Шаги замерли где-то над головой. С той стороны дернули. Люк не сдвинулся – вспотевшая за секунду Вовкина рука тянула вниз. Вновь шаги, на этот раз быстрые, нервные. В люк пришелся сильный удар, и Вовка вздрогнул. Кто-то сверху рванул на себя, скрипнули доски. Еще удар, на голову посыпалась древесная пыль. Когда крышка люка стала ходить ходуном, а в возникающих щелях так никто и не появился, Вовка расслышал шепот. И тогда он закричал.

Никита ухохатывался, рассказывал, какая рожа была у Вовки, показывал эту самую рожу и снова ухохатывался. А Вовка молчал, скрипел зубами и злился. Розыгрыш удался, ничего не скажешь.

– Ну ты даешь, совсем же помешался на этих своих невидимках!

Они сидели в обеденном зале. В лампах, не давая темноте затопить комнату, жужжали светляки. Никита уплетал ужин, давясь смехом и жареной картошкой. Стоило ему взглянуть на Вовку, как случался новый приступ хохота.

– Дурак ты, вот и все, – сказал Вовка.

В зеркале возникло усталое лицо. Вовка помахал призраку, тот кивнул и уступил место еще одному. Здесь жили шесть стариков – незаметные, безголосые, являющиеся лишь в отражениях. Почти невидимки, только очень добрые. Вовка видел, как они грустят по ушедшим детям, как им до сих пор хочется накрывать столы на сотню человек, шить для них одежду, заботиться, оберегать. Школа всегда отличалась порядком. Газоны пострижены, цветы посажены, еда приготовлена, постели разобраны – стоило только отвернуться. Призраки взяли на себя все, живи да радуйся. Только вот от зова они защитить не могли.

– Ну не придут они, у нас ведь этот в клетке сидит, а они его чуют; чуют, что ему плохо, вот и не идут, – тараторил Никита. – Вот ты б к ним пошел?

– Я что, дурак?

– Вот и они не пойдут!

Вовка кивнул. Подумал немного и спросил:

– А ты… если услышишь, скажешь мне?

Никита закашлялся, выпил воды.

– Тьфу на тебя! Я закрою уши и не буду ничего слушать. Что и тебе советую.

Они всегда договаривались, клялись рассказывать о любом шепоте, но ни один из ушедших обещания не сдержал. Невидимки звали, умели найти слова, и дети уходили.

Время летело очень быстро. Через месяц листва стала больной и сморщенной, ветер ледяным, а ночь начала приходить намного раньше. Теперь даже Никита не рисковал купаться. Усач, казалось, впал в спячку где-то на дне пруда.

Вовка нашел друга на их крохотном кладбище: всего два ряда безымянных могил, по три штуки в каждом.

– Там что-то жужжит, точно тебе говорю. – Никита прислонил ухо к земле у одного из надгробий, слушал. – Как будто скребется кто. Прикинь?

– Надоели уже твои шуточки.

– Да я серьезно, – сказал Никита, поднимаясь и отряхивая колени. – Мож, раскопаем?

Вовка выпучил глаза:

– Совсем сдурел, что ли?!

Никита пожал плечами и задумчиво уставился на надгробие. В последнее время он был очень странным. Почти не предлагал поиграть и побеситься, зато целыми днями торчал на верхних этажах Школы. В библиотеке, в учебных классах. Мог даже в кинотеатре вместо боевика или комедии попросить поставить какой-нибудь дурацкий фильм о садоводстве или типа того.

Вовка учиться не любил. Призраки были готовы вести уроки каждый день, но никогда никого не заставляли их посещать. Все только по желанию. Иногда дети забредали на занятия от скуки, иногда из любопытства, кому-то учеба даже нравилась. Но вскоре это стало плохой приметой. Чем чаще посещаешь классы, тем быстрее уйдешь на зов. Как будто невидимки специально заманивали учеников. Все об этом говорили, но никто не воспринимал примету всерьез, когда дело касалось его. И теперь Вовка чертовски переживал за друга.

– Кажется, на мосту сегодня кто-то побывал, – сказал он, чтобы сменить тему, пока Никита не вздумал бежать за лопатой. Тем более что была и другая причина для тревоги. – Листья прям комками валялись. И в грязи какая-то ерунда.

– Да сколько ж можно…

– Погоди ты. Они к нам не ходят, пускай так. А что, если это наш ходит?..

В глазах друга сверкнул знакомый огонек. На секунду даже показалось, что Никита обрадовался. Не испугался, а просиял в предвкушении. Ведь это было приключение в его духе.

Они решили сходить к клетке. Просто проверить, что к чему, а не лезть внутрь – они ведь не самоубийцы. Никита отломал у лиственницы большущую ветку, и мальчишки, миновав теплицы, отправились в самую заросшую часть сада. Говорили, к клетке с невидимкой ни в коем случае нельзя подходить, потому что тот может до тебя дотянуться. Сейчас Вовке очень хотелось послушаться, но надо было все проверить ради собственного спокойствия. А вот Никите не терпелось нарушить старые запреты.

Клетка напоминала птичью, только была под два метра в высоту. Располагалась она в центре виноградников. Поблекшие лозы опутывали закругляющиеся кверху решетки, а дно скрывалось в высокой траве. Сюда никто не ходил, потому что иногда невидимка очень громко выл. И это было действительно страшно.

– Готов? – шепнул Никита.

Вовка покачал головой. Друг улыбнулся и перехватил палку удобнее.

– Давай!

Вовка схватил виноградные щупальца, рванул в сторону. Растительное покрывало сползло и обнажило часть клетки. Подскочил Никита и палкой стал махать во внутренностях невидимкиной тюрьмы. Вовка вполглаза смотрел за другом, чувствуя, как шевелятся волосы на макушке. Вот сейчас, сейчас его схватят за руки и дернут на себя, прижмут, протащат сквозь прутья то, что останется…

– Пусто, ну! Никого!

Палка свободно гуляла по клетке и обстукивала прутья, ни в кого не утыкаясь. Никита, совсем осмелев, даже просунул туда обе руки.

Невидимка сбежал.

Мальчишки набрали ила в пруду и вывалили целую гору у моста. Теперь, если кто-то захотел бы по нему пройти, обязательно оставил бы следы.

На кухне дышала жаром большая печь. Пахло березовыми поленьями и тушеным мясом.

– Ничего, – говорил Никита, нарезая огурцы с помидорами. – Завтра что-нибудь придумаем. Поймаем его, если еще не умотал к своим!

В вечернем небе, разгоняя темноту, кружили сотни светляков. Из своих потусторонних окон смотрели призраки. Их тревожные лица сменяли друг друга в развешанных по стенам зеркалах и напоминали большие черно-белые портреты. Самые старые обитатели Школы чуяли беду.

– Ты чего делаешь? – спросил Вовка.

– А?

– Ты что… готовишь?

– Да какой там. Просто салата захотелось. Ну или ножом помахать немного.

Они посмеялись, поужинали и разошлись по комнатам в хорошем настроении. Но перед этим впервые за много-много дней закрыли все двери. Укладываясь спать и прислушиваясь к крикам сычей из темноты, Вовка на какое-то время поверил, что завтра они и вправду поймают невидимку.

Но все получилось не так. Никита ушел на зов. Все вокруг можно было не обыскивать, хватило отпечатков детских ног в иле у моста.

Вовка остался один.

Там действительно что-то скреблось. Прямо перед уходом Никита втихаря успел выкопать под могильной плитой небольшую яму, но бросил дело на полпути. Вовка подобрал лопату и ковырнул землю. Он копал и копал – скорее в память о друге, чем для чего бы то ни было еще. Вовка просто знал, что это правильно.

Когда лопата уткнулась в дерево, звук усилился. Теперь снизу не просто скреблось, но и жужжало. Вовка раскидал грязь и увидел, как из трещины в гробу вылезает светляк. Жирный, черный, неправильный светляк. Он был больше любого другого раз в пять и, казалось, сам рано или поздно проломил бы крышку и выкопался.

– Ты-то как туда попал? – спросил Вовка, присаживаясь на корточки.

Жук задребезжал крыльями и поднял тяжелое тельце в небо. Он так и не вспыхнул, просто завис в воздухе на мгновение, а потом полетел в сторону садов. Вовка смотрел ему вслед, пока черная точка не исчезла в умирающих зарослях. А потом повернулся и зашагал домой.

Школа хранила молчание, потому что жизнь из нее ушла вместе с детьми.

Вовка ни в чем не нуждался, призраки делали все, чтобы мальчишка забыл о невидимках. Он перестал выходить на улицу, целыми днями не вылезал из кровати. Ел, спал, разговаривал с зеркалами, подолгу смотрел в сумерки с балкона. А ночью заворачивался в одеяла и всхлипывал под завывания ветра.

Так прошла осень.

Он не сразу узнал собственное отражение. Сквозь рябь на поверхности пруда смотрел чужой человек, водомерки бегали по чужому лицу.

– Все поменялось, да?

Сом не отвечал. Вечно удивленные глаза поднимались из темной воды, наблюдая за сидящим у берега мальчишкой. Усач слушал.

Вовка поймал двух светляков, запихнул их в стеклянный фонарь к остальным и тряхнул как следует. Стало ярче. По ночному небу плыли крохотные жужжащие солнца, заслоняя даже звезды.

Сегодня днем Вовка вставил третью линзу в подзорную трубу и разглядел лица невидимок. Почти все злые, серые, с усталыми глазами. Но среди них были и знакомые. Даже Никита. Вовка с трудом его узнал, потому что тот был взрослый. А с ним была и взрослая Олеся.

– Ну и пусть, да?

Усач развернулся, и его трехметровая туша начала погружаться. Хвост вскинулся над водой и исчез в пузырящихся кольцах. Сверху посыпались первые снежинки.

…На стене в библиотеке висел ключ. Его никогда не трогали, потому что никому и в голову не могло прийти выпустить невидимку. Но, если тот сбежал, какая теперь разница?

Содрав с клетки ошметки винограда, Вовка отыскал замок. Ковырнул скважину и обнаружил, что тот не защелкнут. Клетка всегда была открыта.

Шагнув внутрь, он увидел люк в полу. Там тоже был замок – на этот раз защелкнутый, – но ключ из библиотеки подошел. Под потолком пряталась труба, из которой тяжелым дыханием выходил ветер – тот самый вой невидимки.

Все истории оказались неправдой.

В подземелье светляки сложили крылья, спрятались под панцирем, но Вовка их растряс. Желтые пятна поползли по рядам колыбелек, по спящим в них младенцам. Десятки кроваток терялись в темноте. Из каждого свертка с малышом раздавалось едва слышное жужжание. Слева выросла высокая фигура, и Вовка вскрикнул. В стенки фонаря забились светляки. Один из стариков-призраков приложил палец к губам и вышел за край зеркала.

Вовка тихонько отступил и выбрался наружу.

Он не слышал зова, но шагал вперед. Ноги не слушались, фонарь в руке дрожал. У моста Вовка обернулся к Школе. Красивые места, отличный дом, жизнь без хлопот… А впереди была неизвестность. Страна невидимок, где так просто потеряться.

Он ступил на мост. В животе кольнуло, заскребло. Еще шаг. Вовка уронил фонарь, из треснутого стекла выбрались на свободу светляки. Вовка упал на колени, закашлялся – что-то царапало горло. Вместе со слюной изо рта вывалился черный жук. Он прополз пару метров, замер, а потом расправил крылья и вспыхнул, точно пламя свечи. Уже через минуту блуждающий огонек исчез в тени виноградников.

Дышалось легче, страх ушел. Вовка поднялся и в последний раз оглянулся туда, где по садам, цветникам, особняку и пруду плыли причудливые тени, а в воздухе ворочались жуки-осветители.

– Я буду скучать, – сказал он и двинулся к шепчущим деревьям на той стороне моста.

Страна невидимок встречала нового жителя.

О стеклянных человечках

В комнате было слишком холодно, и Ира перенесла мольберт на кухню. Газовые лепестки на плите давали хоть какое-то тепло. За окном голосил ветер, разгоняя спящие на карнизе снежинки. Зима стучалась в замерзшее стекло мягкими пушистыми варежками.

Сквозняк лизнул шею прямо сквозь горловину свитера, и Ира поежилась. Она заклеила оконные рамы и все щели, которые нашла, но это не спасало. Пару дней назад сантехники сказали, что батареи надо менять, иначе тепла не будет. Платите денежки – и мы все устроим. Вот только денежки у Иры давно не водились.

Светло-серое изображение на холсте медленно приобретало человеческие черты, однако неправильные изгибы конечностей и пустые глазницы делали создание похожим на персонажа мрачных сказок. Безликое существо с прозрачной кожей. Заколдованный принц из стекла.

Зазвонил телефон. Ира положила кисть и вдохнула запах краски. Руки дрожали. Она сильнее натянула шапку, локоны сбились у влажных глаз. Телефон звонил. От этого звука, казалось, вибрировала вся квартира. Звенели стекла, гудела свисающая с потолка лампа, дверные петли скрипели многолетней ржавчиной.

Ира прошагала в ванную и встретила отражение в лопнувшем зеркале. Глядящая сквозь паутину трещин девушка походила на привидение. Изможденное лицо, бледная кожа, бесцветные заплаканные глаза и волна морщинок вокруг высохших губ. Ира зажмурилась. У нее не было телефона, но надоедливая трель сверлила голову вторую неделю.

Вернувшись на кухню и достав с полки полупустой пузырек, Ира отправила две таблетки в рот. Горечь скрутила челюсть, к подбородку поползли слезы. Запив лекарство остатками вчерашнего чая, Ира подошла к мольберту. Странный человек смотрел прямо на нее, пусть даже у него не было глаз. Ира аккуратно дотронулась до серого лица, погладила нежно. На пальцах остались следы краски. В этот момент телефон наконец-то заткнулся.

Сотни стеклянных лиц наблюдали за собирающейся хозяйкой. Они были повсюду: на книжных полках, на подоконнике, на новогодней елке. Прозрачные человеческие фигурки. Всего лишь кусочки стекла, однако благодаря Ире имеющие собственные имена и судьбы.

Ира взяла сумку с недавно законченными игрушками, виртуозно склеенными из битых бутылок. Подхватила тубус с картинами.

– Пожелайте удачи, ребятки.

Висящие на елке фигурки зазвенели от прикосновений сквозняка, и такого напутствия Ире было вполне достаточно. Застегнув куртку и натянув перчатки, она покинула медленно замерзающую квартиру.

В метро, как обычно, было суматошно. Людские потоки в попытках затоптать друг друга штурмовали выскакивающие из туннелей вагоны. В этой шумящей массе Ира чувствовала себя капелькой воды, которая уносится в канализационные трубы. В спрятанный от дневного света водоворот, пожирающий людей. Здесь она становилась частью организма, живущего в своем подземном логове и не признающего законов мегаполиса над головой.

Карта метрополитена с прошлого раза ничуть не изменилась, но Ира рассматривала ее, словно любимые работы Бексинского или Зара. Она не могла вглядываться в людей, потому что ее творческое мышление переделывало их образы в нечто странное. Прижатые к сиденьям, вдавленные соседями в стены и двери случайные попутчики превращались в насекомых. В блошек, жучков, мушек, которых запихнули в спичечный коробок и тянут за собой на веревочке ради забавы. А изнутри, из самого центра коробка, доносятся тревожное жужжание, стрекот, скрипят жвалы, и букашки поедают друг друга, и букашки умирают…

Когда объявили нужную станцию, Ире даже не пришлось пробиваться к выходу – хлынувший из вагона поток просто вынес ее на платформу, стоило отпустить поручень. Огромный муравейник метрополитена не затихал ни на мгновение. Ира ловко миновала зубастые турникеты и проскочила шеренги попрошаек, музыкантов и продавцов всего на свете. Толкнув сопротивляющиеся двери, она шагнула навстречу свежему воздуху в ощетинившуюся сосульками Москву.

Колючий ветер задувал в подземный переход у Центрального дома художника случайных прохожих, которые были только рады немного погреться и бесплатно посмотреть на представленные в импровизированной галерее работы. Ценниками интересовались, скорее, из спортивного интереса. Завидев знакомое лицо, Ира стряхнула снег с головы и двинулась вперед. Лицо тоже распознало девушку, несколькими фразами распрощавшись с заросшим, как Робинзон, собеседником.

– Привет, Ирин. Ну и погодка нынче, хоть нос из дому не высовывай, ага?

– Здравствуйте, Игорь Степанович. Да уж, бывало теплее. Я тут вот принесла кое-чего…

– Ну пойдем посмотрим, коли так. Коли кой-чего.

Забавного вида старичок-толстячок с седым казацким чубом повел гостью вдоль разномастных творений творческого люда столицы. Акварель, гуашь, уголь, масло – техники и способы рисования на любой вкус. Прекрасные работы сменялись бездарной мазней, присутствие которой здесь приводило Иру в недоумение. Игорь Степанович усадил гостью на складное кресло, налил чаю из термоса и принялся изучать картины.

– Что, совсем плохо? – грустно спросила Ира, прочитав на лице Игоря Степановича знакомое выражение.

– Да нет, почему же. Техника у тебя отменная. Но… – Он вздохнул. – Опять они? Зачем? Мы же с тобой говорили на эту тему.

Ира непроизвольно затеребила рукава куртки. Действительно, зачем? Как объяснить, что она рисует не обычные стекляшки, а будто бы людей из другого мира? Которые чувствуют ее, общаются с ней, которые без нее умрут.

– Игорь Степанович, мне очень нужны деньги. Уже и есть нечего, про оплату квартиры я вообще молчу…

– Дорогая моя, я все понимаю. И сочувствую. Но ведь и себе в убыток работать не хочется. А ты зациклилась на своих стеклянных человечках… Неужели больше рисовать нечего?

– Больше ничего не рисуется, – сказала Ира. – Физически не могу. А они для меня как родные… Сама это объяснить не в состоянии. Но я точно знаю, что рано или поздно они мне отплатят.

– Ну, скорее поздно, уж прости за откровенность. Народ этих чудиков-юдиков не покупает. Кто автор, спрашивают часто, но не берут. Как ни играй с ценами.

– Игорь Степанович, может, в последний раз? И больше не буду с ними к вам приставать. Честное пионерское.

– Прости, Ирин. Ну не пойдет так. Игрушки возьму, под Новый год спихнуть должны. Денег могу одолжить немного. Но картины не приму. Мой тебе совет: меняй профиль. Работу еще какую-нибудь найди, чтобы, так сказать, увереннее на ногах…

Старик еще что-то говорил, но Ира его уже не слышала. Телефонный звон опять ворвался в мозг, уничтожая последние крупицы самообладания. Окружающие никак на звук не реагировали, и Ира, пошатываясь, побрела в сторону метро. Несуществующую трубку никто не брал.

В этот раз удалось присесть. Ира лишь надеялась, что место ей уступили не потому, что она похожа на старуху. Когда поездка завершалась удачной сделкой, обратная дорога казалась короче. Другое настроение, другие перспективы. Теперь же состав еле плелся в темной кишке подземки, словно собирался умереть прямо в туннеле. Ира плохо помнила, как покинула галерею, хотя сейчас ее это мало заботило. Участившиеся приступы ничего хорошего не сулили. Теперь она хотела только одного – попасть домой. Подальше от людских взоров, под защиту своих стеклянных друзей.

Снег под ногами превращался в серое месиво. Ира шагала к дому мимо детского садика, в котором давным-давно так любила играть. За обросшими морозной коркой прутьями забора вдруг что-то мелькнуло. Ира остановилась и прильнула к холодному железу. На территории садика находился живой уголок, целиком сделанный изо льда. Ира понятия не имела, когда успели создать всю эту красоту. Белые медведи, пингвины, олени и зайцы тесным кружочком скучились неподалеку от карусели. Но не эти скульптуры заставили застыть в изумлении. Посреди зверей стоял высокий человек, чье движение и померещилось Ире. Скорее всего, ее внимание привлек отблеск солнца на ледяной поверхности, но сейчас это не играло никакой роли. Ира узнала заколдованного принца – образ, засыхающий на холсте в ее квартире. Бледно-серая фигура, деформированное тело, пустые глазницы. Очередной стеклянный человечек, которому Ира еще не успела дать имя.

Она очнулась, только когда поняла, что превращается в сосульку. Перчатки прилипли к забору, ноги ниже колен практически не ощущались. Ледяной человек стоял всего в нескольких шагах поодаль. Ира была обязана хотя бы прикоснуться к нему. Она повернула голову в сторону калитки, зажмурилась, сбрасывая с ресниц прилипшие снежинки, а когда вновь открыла глаза, в мир пришла тьма. На улице густела ночь, за забором в свете фонарей блестели лишь одинокие сугробы.

Ноги сами несли Иру, словно пьяницу, по ночным переулкам. Прохожие сторонились ее, предпочитая не встречаться взглядом. Ира ничего не понимала. Все грани ее маленького мирка потерли огромным ластиком. Явь, сон и бред слепили в грязный снежный комок и выбросили с крыши небоскреба.

В квартире холод ощущался не так сильно. Закрыв дверь, Ира бросилась на кухню. На заветной полочке ждали своего часа таблетки. Набрав из крана воды, Ира трясущимися руками стала заглатывать содержимое пузырька. Сбивавшиеся в кучки таблетки царапали горло, но ей было плевать. Когда безумие стучится в черепную коробку, на лекарствах можно не экономить.

Отправив пустой пузырек в ведро, Ира вошла в комнату. Как всегда, безмолвно приветствовали хозяйку стеклянные человечки. От одного взгляда на эти фигурки у девушки наворачивались слезы. Что за навязчивая идея? Почему именно они? Мрачные людские карикатуры подчинили себе все ее существо. Но Ира по-настоящему любила их и не могла представить другой жизни. Или стеклянные человечки не хотели другой жизни для нее.

Ира подошла к мольберту. Запах краски немного приводил в чувство. На нее смотрел ледяной человек с игровой площадки детского садика. Заколдованный принц.

– Я не сумасшедшая… – сквозь слезы пробормотала Ира.

Лампа под потолком загудела сильнее, и болезненный свет выхватил ползущие по стене трещины.

– Я не сошла с ума.

Вязкий пол, напоминающий снежное болото, медленно засасывал Иру. На ковер сыпалась штукатурка, хрустели оконные рамы. Ветер трепал края холста. Стеклянные человечки двигались сами по себе.

– Как же я буду скучать по вам, ребятки, – сказала Ира под легкий звон фигурок.

Ее глаза лопнули, тело раскололось и брызнуло стеклянными крошками. Вторгнувшаяся через окно стужа взяла умирающую Иру в свои объятия. В ее странный мир окончательно пришла ночь. Теперь уже навсегда.

Когда Оля вошла в комнату, кот с блестками на шерсти вылетел оттуда как ужаленный.

– Зараза-ты-такая-я-тебе-сейчас-хвост-оторву! – злобно протараторила она.

Паршивец уже второй раз опрокинул елку. У Оли и так не оставалось времени, муж с дочкой должны были вернуться через час, на кухне дел невпроворот, а тут еще этот вредитель…

Она подняла елку и стала сметать разбитые стекляшки в совок. По счастью, пострадали только странноватые фигурки, которые дочка упросила купить в переходе метро. Пузатый старик, мужик с разводным ключом, девушка с мольбертом…

В дверь позвонили, и тут же заверещал телефон на тумбочке возле елки.

– Да вы издеваетесь!

Оля на мгновение застыла посреди комнаты с совком, потом оставила его на ковре у тумбочки и пошла открывать.

– Кому надо – перезвонят, – пробурчала она.

Наступал Новый год. Елка мигала всеми цветами радуги. В совке умирали стеклянные человечки.

Телефон звонил и звонил.

Черепаший архипелаг

Берег пропал в туманной дымке минут десять назад. Пока моторка прыгала по волнам, Глеб смотрел на небо. Тяжелые тучи опустились еще ниже, едва не касаясь кромки воды. Плохая видимость играла на руку, хотя солнечные просветы оставляли место для тревоги. Давно прошли времена, когда блюдца путались в облаках.

Скляр, как обычно, бубнил под нос, держась за борта лодки. Море пенилось и брызгалось, стараясь залезть в моторку и добраться до людей. Прямо по курсу показались контуры Черепашьего архипелага.

– Прилетит вдруг волшебник, – пропел Скляр, поднимая голову. – В голубом вертолете…

Темные облака, взявшись за руки, плыли к границе неба и воды.

– Чего? – спросил Глеб отца.

– Глуши мотор. Быстро.

Глебу два раза повторять не потребовалось. Зрение отца было каким-то аномальным, казалось, он и без бинокля все видит. И если ему почудилось, что лодку лучше остановить, испытывать судьбу не стоило.

Посудина перестала хрипеть и поддалась течению. Глеб вскинул бинокль и далеко в небе рассмотрел темное пятнышко.

– Похоже, в нашу сторону, – сказал он, разматывая брезент.

– Точно, – кивнул Скляр. – А птицы против ветра вроде не летают. Голос погаси. Если это блюдце, а он заорет, то все. Крышка.

Глеб отключил громкость рации и стал заваливаться на днище. Оптический прицел «Винтореза» оказался прямо перед лицом. Скляр прикрыл лодку брезентом, раскрашенным под цвет воды, и улегся рядом. Волны шумели под ухом, словно нашептывая молитвы голосами мертвых моряков. Небеса застыли в ожидании грозы.

– Наш бы уже пролетел, – едва слышно произнес Глеб.

– Слишком тихо. Как в воздухе завис.

– Типун тебе…

Лодку качнуло от удара в днище. По брезенту поползли морские капли. Рядом механически-скрипучим голосом что-то зашумело. Глеб перевернулся на бок и схватился за «Винторез». Выбравшись из-под брезента, он направил ствол в небо. Тягостная пустота плескалась над головой. В черной воде исчезал кусок плавника, распуская по волнам пузырящиеся круги.

– Ну вот что ты за человек? – спросил Скляр.

Вновь зашипела рация. Пасмурное небо оставалось спокойным, как и море.

– Да я выключил ее вроде…

– Сын… У тебя куда ни глянь – одни «вроде», – скрежетал Скляр. – Вроде вырубил рацию, вроде зарядил винтовку, вроде заправил моторку.

Глеб поморщился. В очередной раз вспоминать многочисленные промахи ему не хотелось. Он взял рацию и стал настраивать частоту. Этот чудо-агрегат слепил один из умельцев на большой земле. Все величали устройство Голосом, и главной его особенностью было то, что в конструкции практически не использовались земные детали. Мало кто мог разобраться во всех возможностях склеенного из техники визитеров аппарата, но сигналы из разных уголков планеты он ловил довольно легко. А порой в эфир пробивались такие звуки, о природе которых оставалось лишь догадываться.

– Пойми же наконец, – продолжал Скляр, – здесь уже не до шуток. Тут любое твое «забыл» может обернуться совсем печально. Причем не для тебя одного.

– Я понял, понял. Извини.

– «Извини!» – передразнил сына Скляр. – Вот и что бы ты с винтовкой сделал, если бы они висели над нами?

Глеб закатил глаза и стал ковырять мотор. Отца он уважал безмерно, но вот его любовь ткнуть носом не могла не раздражать. Лодка ожила и стала набирать скорость. В воде не было никаких признаков жизни, хозяин плавника ушел на глубину.

Черепаший архипелаг рос посреди моря неровной линией горбов. Сверху он походил на группу маленьких островов, которые жались друг к дружке в попытке согреться. На самом же деле это было настоящее кладбище. На дне покоились обломки боевых кораблей, раздутые мертвецы в черной воде сделали это место пастбищем акул. Поверхность моря заполняли выпуклые спины сотен кораблей пришельцев. Словно черепашьи панцири, они усеивали воду едва ли не до горизонта, очерчивая территорию самого крупного морского сражения последней войны. Людям здесь места не было. Глеб не знал, из какого материала сделаны корабли визитеров и почему они не спешат идти ко дну. Его это не слишком интересовало. Зато он знал, что среди обломков порой удается отыскать образцы инопланетной техники и даже оружия. Такими вылазками они с отцом и занимались, давая мозговитым ребятам с острова возможность смастерить что-то полезное.

Лодка перешла на весельный ход, протискиваясь между искореженных остовов. На самом деле, когда среди осколков неба на землю посыпались пришельцы, корабли их не слишком напоминали блюдца или тарелки. Они вообще имели разную форму. Но называли их только так и никак иначе.

Небо загудело, и над головой пронеслись два истребителя. Глеб выпученными глазами смотрел на инверсионный след, расцветающий под грузными облаками.

– Что за херня! – выругался Скляр. – Как мы их не услышали?

– А я откуда знаю? Думаешь, с «Невидимки»?

Скляр стоял в лодке, разглядывая проглотившее самолеты небо. Вокруг на волнах колыхались развороченные спины тарелок.

– Я ничего не думаю. Лишь бы они не привлекли внимания.

Они стали пробираться вглубь архипелага.

Скляр нервно поглядывал вверх, но продолжал имитировать спокойствие. От Глеба это не ускользнуло, он видел, что отцу страшно, и на то были веские причины. Случись что в этом мрачном месте, быстро выбраться отсюда не получится. Сначала нужно будет добраться до открытой воды.

В ушах вновь стал нарастать гул, и они заметили еще один самолет. Прятаться тут смысла не было, и Глеб просто сел ближе к отцу. Зачеркнув небо белым фломастером, истребитель стал превращаться в точку.

– Давай-ка послушаем эфир, – задумчиво сказал Скляр. – Не к добру эти полеты.

Глеб поднял причудливой формы рацию и прибавил звук. С виду эта штука напоминала будильник с единственным окошком для цифр и россыпью рельефных регуляторов с каждой стороны. Только вместо цифр на экране мелькали желтые полосы неизвестной породы. Пока Глеб пытался поймать частоту, на которой в большинстве случаев слышались голоса «Невидимки», лодка сменила направление. Теперь она двигалась к черепашьему хвосту – тянувшемуся из воды шпилю, будто вросшему в один из разбитых кораблей визитеров.

– …собрать сведения, как можно… – заголосила рация, заикаясь и увязая в помехах. – Продолжить разведку квадрата…

Скляр остановил лодку и стал надевать акваланг.

– Оставь этих, вдруг что проклюнется.

Глеб отложил в сторону дребезжащую рацию, которая выплевывала лишь обрывки фраз, и обратился к отцу:

– Ты куда собрался? Сегодня же моя очередь.

– Нельзя, – покачал головой Скляр. – Слишком много плавников попалось по пути. Будешь подстраховывать, если что.

Возразить Глеб не успел: отец уже исчез в большом пенном круге воды, словно пуля в сердцевине мишени. Где-то вдалеке послышался плеск. Глеб огляделся, протягивая руку к «Винторезу». В этом месте не акулы были самыми страшными врагами. Край мертвых кораблей походил на сборище урн колумбария, но никто и никогда не проверял, все ли хозяева тарелок нашли тут свою смерть.

Черепаший хвост тонул далеко в глубине, где среди черной воды был открыт проход в корабль. В тамошних внутренностях имелось много чего любопытного, однако вытащить весь инопланетный хлам на поверхность оказалось не так просто. Поэтому Глеб с отцом наведывались сюда не слишком часто, но почти всегда уходили с уловом.

Среди помех выскакивали голоса. Сообщения по большей части были шифрованными, но Глеб понял, что готовятся какие-то действия. Да и самолеты в небе просто так никогда не летали – теперь это была чужая территория. «Невидимкой» звался авианосец, в существование которого верил каждый житель их небольшого поселения. По каким-то причинам до него не могли добраться пришельцы, он, как «Летучий голландец», призраком бродил по водам, обреченный держаться подальше от опасных берегов. Иногда переговоры с корабля попадали в эфир, и из них становилось ясно, что «Невидимка» старается вносить свою лепту в войну, причем весьма успешно.

Когда в небе появились реактивные птицы, Глеб наблюдал за курсирующим между «панцирей» плавником. В прицеле винтовки акула уже не казалась такой страшной. Пока эта чертова рыбина плавает на поверхности, отец в безопасности. Если только к нему не нагрянут другие местные завсегдатаи.

Троица самолетов на высокой скорости пронеслась мимо, как вдруг один из них превратился в размазанную по небу кляксу. Оглушительный взрыв заменил природный гром. В воду полетели горящие обломки. Глеб вскочил на ноги, в ужасе задрав голову. От облаков отделилось черное пятно и выплюнуло еще пару молний. Все они угодили в цель, обрубив крылья второму истребителю. Дымящаяся машина по спирали пошла вниз и торпедой продырявила море.

Глеб упал в лодку, не соображая, что делать дальше. Блюдце повисло в паре сотен метров от него, ожидая разворота последнего истребителя. Самолет не обладал и толикой той маневренности, которой славились корабли чужих, и ему пришлось делать крюк. Где-то посреди разыгрывающейся сцены Глеб разглядел купол парашюта. Но его разглядело и блюдце, тут же стерев с бугристого облачного горизонта. Все случилось настолько быстро, что казалось давно отрепетированным спектаклем.

– Борт двадцать девять, что у вас там? – спросила рация, и Глеб чуть не грохнулся в воду.

Самолет развернулся, и к блюдцу бросились ракеты, словно озверевшие цепные псы. От одной корабль играючи уклонился, но вторая врезалась в корпус и лопнула красным заревом. Блюдце задергалось из стороны в сторону, по чешуе побежал огонь. Новая ракета разорвала небо пополам, и Глеб непроизвольно вскрикнул от радости. Но выстрелил не истребитель. Заряд из корабля пришельцев скомкал самолет и превратил его в горстку пепла. Металлическая пыль посыпалась на воду, точно черный снег.

– Немедленно возвращайтесь на базу, это приказ! – закричала рация.

Только Глеб наклонился, чтобы ее подобрать, как в ушах опять громыхнуло. Он оступился, едва не перевалившись через край. Лодка ходила ходуном. Равновесие Глеб все-таки сохранил, но рация уже выскользнула за борт.

– Твою ж мать! – гаркнул Глеб, предвидя реакцию отца.

Но, подняв голову, он забыл обо всем. Пылающее блюдце падало прямо на него. Оно рухнуло в воду в нескольких метрах от лодки, словно отпружинив, пронеслось над макушкой Глеба и через пару прыжков по морской поверхности завязло среди собратьев. В небе кружил виновник последнего взрыва – небольшой гидровертолет, смахивающий на спасательный. Тому тоже досталось, дым валил от лопастей перегоревшим туманом.

Метрах в десяти от лодки темным поплавком замаячил Скляр. Глеб перевел взгляд на корабль пришельцев, огонь с которого жевал края волн. Из корпуса поползли механические отростки, но сразу замерли в облаке кашляющих искр. Яркая вспышка осветила блюдце в последний раз, и все огни на инопланетном металле погибли. Корабль затих.

– Отец! – крикнул Глеб. – Давай быстрее!

Причина для спешки была. Глеб заметил, что рухнувший корабль не закрыт полностью и в нижней его части есть что-то вроде люка. И сейчас его ничего не заслоняло, давая пришельцу доступ к воде.

– Шевелись же ты! – вновь заголосил Глеб, и за спиной отца кое-как приземлился поврежденный гидровертолет, осыпав того брызгами.

Скляр добрался до лодки и влез в нее. Рядом распластался Глеб, не выпуская винтовки из рук.

– Что тут, на хрен, произошло?! – спросил Скляр, стараясь отдышаться.

Глеб сам с трудом понимал, как их угораздило вляпаться в такую историю. Лодка забралась слишком глубоко в Черепаший архипелаг, в воде передвигались смутные тени акул. Мертвое блюдце находилось всего в трех-четырех десятках шагов, гидровертолет уселся на волнах еще ближе, но с другой стороны. Что случилось с людским экипажем, Глеб не знал, а вот пришельца он рассмотрел, и это было самое страшное. В образовавшуюся дыру к воде протянулась серая конечность и тут же спряталась обратно. Глеб знал все, что рассказывали о визитерах, которых удалось поймать. За панцирем корабля они были в безопасности, но без своих инопланетных доспехов превращались в хрупкую размазню, которую можно подстрелить из любого оружия. Однако при контакте с водой с их телами что-то происходило, давая им дополнительное преимущество. И это «что-то» было в море прямо сейчас.

– Я с кем разговариваю вообще?!

– Да ты можешь хоть иногда не орать! – не выдержал Глеб. – Тут и без меня понятно все, глаза разуй!

Скляр смотрел то на сына, то по сторонам, по щетине ползли крупные капли. Взгляд упал на воду, и Скляр выругался. Вокруг лодки, будто корни дерева, расплетались подвижные серые нити. Они походили на тонкие щупальца, скользящие через волны в поисках пищи.

– Хреново дело, – буркнул Скляр. – Надо убираться. Только сначала дело сделать. Давай рацию.

– Нет ее.

– Как нет?

– Утонула… Так вышло. Да и зачем тебе? Мы же никогда не говорим, только слушаем.

Скляр потер лоб, качая головой. Водные нити поползли к вертолету.

– А вот теперь она нам очень нужна. Там, под водой…

Треск пулемета заглушил слова. Из вертолета высунулось огромное дуло, и по шкуре инопланетного корабля заплясали снопы искр. Пули отскакивали от внешней брони и рикошетили по сторонам.

– Не трать патроны, баран! – крикнул Скляр.

Стрельба прекратилась. Глеб увидел, что вертолет накренился и стал уходить под воду. Человек за полуоторванной дверью был одет в военную форму.

– Кто там вякает? Вы кто такие, срань вас раздери?!

– Мы люди, мудак недоделанный! Тебе этого достаточно?

Вновь заревел пулемет. Глебу показалось, что стрелок палит уже по ним, но целью по-прежнему оставался корабль.

– Эта чертова дрянь еще живая, – без умолку тарабанил солдат, – шевелится там, срань ее дери!

По воде словно пошли трещины. Серые отростки устремились к вертолету, и только сейчас Глеб заметил, что море уже коснулось ног солдата.

– Отойди от воды! – пытался перекричать стрельбу Глеб, но было поздно.

Пулемет затих, когда солдат в одно мгновение исчез в море, точно провалившись под лед. Это было невозможно, потому как вертолет и на метр не ушел на глубину, но для пришельца этого оказалось достаточно. Обвязанное серыми нитями тело мелькнуло на поверхности и скрылось в пучине. Море спокойно играло волнами, привычное к подобному кормлению.

– Он его просто выдернул… – прошептал Глеб.

– Да, – кивнул отец, избавляясь от акваланга, – но вояка сам виноват. Нужно было смотреть по сторонам, а не палить в молоко.

Скляр откашлялся и продолжил:

– Теперь смотри, чтобы и меня не утянуло.

Глеб вытаращил на отца глаза. Он не понимал ровным счетом ничего. Пока они в лодке, пришельцу их не достать. Хотя и он не будет вываливаться в воду целиком, делая из себя отличную мишень для винтовки. Нужно было валить из этого проклятого места, пока сюда не явились остальные визитеры.

– Мне нужно в вертолет, – спокойно сказал отец.

– Ты с ума сошел? Если что и нужно, так уматывать отсюда скорее.

Скляр улыбнулся. Это была очень странная улыбка, и Глебу она не понравилась.

– Я видел их внизу, прямо сейчас. Десятки, если не сотни кораблей. Живых, понимаешь? Они ползут по дну, как стадо подлодок. Не знаю, может, они вычислили «Невидимку». Или еще кого-то. Но не предупредить людей мы не имеем права. И времени на это почти не осталось.

Глеб с открытым ртом хлопал глазами и сейчас наверняка походил на идиота. Он все понял. Людей, конечно, необходимо было предупредить, иначе война могла закончиться гораздо быстрее. Но еще он понял, что утопил единственное средство связи, и теперь отец собрался искать рацию в вертолете. А в воде, помимо акул, было еще кое-что.

– Я сам пойду, – проговорил Глеб.

– Исключено! – отрезал Скляр. – Я быстрее плаваю, да и с техникой разобраться будет проще. К тому же кто из нас двоих больше на снайпера похож?

Глеб грустно усмехнулся.

– Вот именно. Так что на тебе винтовка. Держи эту мразь подальше от воды.

Когда с поверхности исчез последний плавник, Глеб посмотрел на корабль через оптический прицел. Из люка торчал маленький отросток, уходящий в воду, будто старый насос. От него змеились червеобразные нити, вороша морскую толщу. Конечно, проще всего было подплыть на лодке прямо к вертолету, но тогда люк с пришельцем оставался вне зоны обстрела. А это, при условии погружения в воду, означало одно – смерть. Глеб затаил дыхание и навел прицел на уродливую конечность. Палец чуть подрагивал, но на курок лег как надо. «Винторез» выстрелил одиночным, и над морем разнесся дикий вой. Тут же из воды убрались псевдощупальца, словно втянувшись в своего хозяина.

Всплеск воды и быстрые гребки Глеб услышал за спиной почти сразу. Отца он не видел, не спуская глаз с люка. Руки дрожали, оптика улавливала только пустой черный зев корабля.

– Лучше тебе не вылезать… – прошептал Глеб, держа перекрестье прицела у днища корабля.

Серая культя потянулась к воде, и Глеб нажал на спусковой крючок. Выстрел цели не достиг, но визитера спугнул. Глеб не смог сдержать улыбки. Эти кошки-мышки даже начинали ему нравиться.

– Гле-е-е-б! – истошный крик долетел до ушей и оборвался. Слишком резко.

Развернувшись к вертолету, Глеб не увидел ничего. Отец исчез. Море безмятежно качало на волнах водоросли. Вертолет продолжал валиться в воду хвостом, высоко задрав кабину и растянув застывшие лопасти.

Забыв про все на свете, Глеб схватил весла, и лодка сдвинулась с места. Вода перед вертолетом молча пожирала отсек с пулеметом. Небо совсем потемнело, едва сдерживая дождь.

– Пап! – крикнул Глеб, работая веслами.

Из воды выплыл Скляр, вокруг расцветало красное пятно. Он откашлялся и одной рукой загреб к вертолету. Кровавый шлейф тянулся следом, и из красной воды поднялся плавник. Глеб вскочил в лодке и стал опустошать магазин «Винтореза», даже не целясь. Он не знал, попал ли в акулу, но та вновь ушла на глубину. Отец тем временем добрался до вертолета и стал влезать внутрь. Хотя, скорее, вплывать, потому что над водой теперь топорщилась только кабина.

– Ты как там? – спросил Глеб, поражаясь дурацкому вопросу. Он плыл по кровавому следу отца, которого только что жевала акула, и еще интересовался его состоянием…

– Самая хреновая рыбалка в моей жизни, – отозвался Скляр.

Еле-еле он вполз в кабину, точно огромный червяк. Левая рука висела, как бесполезный протез. Вокруг вертолета уже кружило волосяное облако, корни которого пульсировали в космическом корабле. Среди шевелящихся отростков плавали привлеченные кровью акулы. Их пришелец отчего-то не трогал.

– Отец, в воду теперь нельзя. Придется прыгать.

Глеб видел только лицо Скляра, который что-то ковырял на приборной панели. Вскоре в кабине раздался треск, через него пытались проклюнуться далекие голоса.

– Если я дотяну до прыжка, – сказал Скляр Глебу и тут же переключился на рацию. – Меня слышит кто-нибудь, але! Не шуршите там, говорите нормально.

Повисла полная тишина, словно на кладбище объявили минуту молчания. Затем в эфир прорвался удивленный голос:

– Кто говорит? Назовите код доступа.

Вертолет шатнуло от очередного шажка на глубину. Инопланетная жизнь в воде смыкала кольцо.

– Хреном тебе по лбу. Сойдет такой код, нет?

– Я, я не… – замялся человек по ту сторону связи. – Кто это?

Голос был молодой, не иначе совсем еще зеленый солдатик. Глеб подплыл как можно ближе к тонущей кабине и взглянул вниз. Стрелять в распушившийся подводный клубок не было никакого смысла. Оставалось только надеяться, что отец не провалится в воду вместе с вертолетом, а у акул не возникнет интерес к лодке.

– Слушай меня, дружок, – втолковывал Скляр, тяжело дыша. – Мы находимся в районе Черепашьего архипелага, на свалке кораблей. В эту минуту на глубине в сторону материка ползут какие-то штуки, вроде подлодок. Медленно ползут, но их очень много. И они явно не выходили с наших заводов. Врубаешься?

– Я, тут у нас… – блеял солдат. – Секунду.

Эфир вновь взял паузу, не давая протиснуться даже помехам.

– Говорите, – раздался строгий, почти наставнический голос. – Все, что знаете.

– Да я все уже сказал, – пробубнил Скляр. – Эти сволочи что-то задумали. Хотят напасть из-под воды. На кого именно – думаю, вам виднее. Если у вас остались лодки, бомбы, еще какая-нибудь хрень, то пора все это доставать из загашника. Потом может быть поздно. Хорошо бы встретить их по-русски гостеприимно.

Тишина заволокла эфир. Вокруг вертолета словно раскрылась пасть Кракена.

– Пап, – произнес Глеб, – пора.

Скляр отмахнулся, продолжая воевать с рацией.

– Вы меня поняли там? Але! Это никакие не шутки, тут дело пахнет керосином!

Шум рации будто превратился в шепот ветра.

– Але! Твою мать!

Резко нахлынувшая трескотня выплюнула всего три слова:

– Спасибо за сигнал.

Скляр выпал из кабины прямо в лодку, благо та уже почти поравнялась с останками вертолета. Уходящая под воду техника последний раз в жизни захлебывалась помехами. С черного неба наконец-то упали первые слезы.

Они двигались очень медленно. Лодку шатало на волнах, и та едва не цепляла бока похороненных на поверхности кораблей. Скляра била крупная дрожь, от лица отхлынула краска. Он кашлял кровью и широко открытыми глазами смотрел наверх.

– Потерпи, пап. На острове тебя залатают.

Глеб накрыл отца брезентом и бросил взгляд вдаль. Дождь усиливался, совсем размывая картинку впереди. Однообразные развороченные блюдца, колыхающиеся повсюду, спрятали за собой открытое море. Глеб заблудился. Морской лабиринт закупорил все выходы, поймав в ловушку двоих припозднившихся путников. Пришелец остался умирать в своем корабле, не было видно и акул. Дождь колотил море, а то лишь жадно хватало капли, словно мечтающий напиться цветок после долгой засухи.

Скляр поднял руку, указывая на слившуюся с тьмой полосу горизонта. Там что-то шевелилось. Глеб отыскал бинокль и разглядел несколько самолетов.

– Они поверили… – прохрипел Скляр, вытирая кровь с губ.

Глеб приподнял краешек брезента, вся внутренняя сторона которого пропиталась кровью, и ужаснулся. Раны оказались серьезнее, чем подумалось сперва. Днище лодки приобретало бордовый оттенок, сквозь рваную руку отца торчала кость.

– Держись, пап. Ты должен держаться.

Скляр разразился каркающим смехом и чуть не подавился кашлем. Он прикрыл глаза и что-то бормотал себе под нос. Глеб переставал его понимать.

Самолеты пришли из темноты, и только в этот момент Глеба коснулась догадка. Сердце остановилось, замершие глаза наблюдали за приближением механических птиц. Картина вдруг стала настолько очевидной, что другие варианты и предположить было смешно. Военные действительно поверили. Возможно, нехотя, но поверили, ведь Скляр передавал сообщение с борта вертолета. Очень важная информация дошла до адресата вовремя. А вот дальше начались серьезные разногласия с тем, на что рассчитывал Глеб.

– Прилетит вдруг волшебник… – тихо пропел Скляр.

Глеб взял отца за здоровую руку и крепко сжал ладонь. Самолеты фантомами мелькнули над головой, успев выплюнуть в дождь темные пятна.

– В голубом вертолете…

В воду упали бомбы.

– Зачистка… – сквозь зубы проскрипел Глеб. – Быстро сработали, молодцы…

Глеб однажды видел в записи, как глубинная бомба, начиненная ядерным зарядом, меняет местами море с небом. Это был страшной силы взрыв, выжить в котором не смогло бы ни одно живое существо. Глеб представил удивление пришельцев, когда они прямо сейчас наткнутся на такие подарки, и уголки его дрожащих губ уползли вверх. Скляр заметил улыбку сына и расценил ее по-своему.

– Мы молодцы, – сказал он, из последних сил сохраняя сознание.

– Да, пап, – кивнул Глеб. – Еще какие молодцы.

Посреди вод Черепашьего архипелага вставал первый гриб.

В коробке

Вся соль в том, чтобы выбрать правильного пассажира. Его не так легко распознать сразу, обычно понимание приходит после того, как он залезет в машину и завяжет разговор. Хоть как-то себя проявит. Главное – подмечать детали, ловить маячки. Ведь кого попало убивают только идиоты.

Важна каждая мелочь. Куда человек едет, откуда? Много ли народу видит, как он садится к вам? Чем занят во время поездки, не строчит ли кому эсэмэс? Пьяный, сосредоточенный или витает в облаках? Очень важно смотреть за руками. Если они в карманах – жди беды. Сейчас у каждой второй девчонки либо баллончик, либо шокер, а у мужика и нож запросто найдется. В общем, проколоться можно на любом этапе.

Зима хороша тем, что все люди становятся одинаковыми, неотличимыми друг от друга. Закутанными в черно-серое тряпье клонами, которые снуют по магазинам и елочным базарам. Зимой автомобильный номер можно как бы случайно заляпать снегом и грязью, а сквозь замерзшее стекло никто никогда не разглядит сгорбленного водителя в шапке и шарфе. Хороший снегопад скроет любые следы, хороший лед на водоеме спрячет целого человека.

Предновогодняя суета – мое время. Зима – моя союзница.

Правильный пассажир всегда идет навстречу, помогает. Как прошлогодний интеллигент, которому одного вида пистолета хватило, чтобы сходить в лес и выдолбить себе небольшую могилку в морозной земле. Жаль только, что с пулей промеж глаз закопать ее он уже не смог.

Многие убийцы следуют киношным штампам и создают себе некий образ. Выбирают одни и те же орудия, технику, типажи жертв, придумывают целые ритуалы и неукоснительно их соблюдают. Это скучно, банально и недальновидно. В конце концов, что за нелепое желание пометить территорию? Ну убили и убили, какая разница, на кого повесят труп? Но нет, обязательно надо оставить личный автограф, дать полиции зацепку… Детали, маячки, помните? Они работают и в обратную сторону, поэтому нет ничего важнее.

Я жил в согласии с собственным «эго» и не мечтал о специальной кличке от журналистов, так что никакого образа у меня не было. Я просто убивал. Без всей этой лабуды вроде шизофренических голосов в голове или импотенции, которая излечивается исключительно тыканьем ножа в красивое тельце.

Я не был угрюмым маньяком из подвала, помешанным на садизме. Жил скромно, не пил, не кололся, таксовал круглые сутки, исправно отсылал основную часть денег бывшей жене и дочкам в другой город. Но я умел различать лишних людей. Тех, кого безболезненно (не для них самих, конечно) можно стереть, вычеркнуть из жизни планеты. Наверное, именно эти особые чувства принято называть даром. Пробуждался он всегда ближе к Новому году, однако я убивал не для того, чтобы помочь мирозданию очистить род людской от гнили. Никаких великих целей, никакой заумной философии. Я просто изредка баловал себя. Мне, как поручику из анекдота, нравился сам процесс, только и всего. Отнять жизнь, насладиться последними секундами бесполезного человека и остаться безнаказанным. Чем не экстремальное хобби, вроде прыжков с парашютом или дайвинга? Так что дар не застилал сознание кровавой пеленой, не делал меня неосмотрительным психопатом, а помогал выбирать жертв. Он был как мобильное приложение. Весь год можно не включать, но когда понадобится – очень полезно. Ведь я усвоил главную истину: далеко не каждый лишний человек – правильный пассажир.

Девушку невозможно было не заметить, потому что люди с коробками на головах на улицах встречаются довольно редко. Она стояла на обочине у бесконечной стены мукомольного завода и голосовала. Стройная, в длинном пальто, сапожках, с дорогой сумочкой. Такая чужеродная здесь, в запорошенной снегом и тусклым светом фонарей промзоне, и такая нелепая в здоровенной квадратной коробке с двумя прорезями для глаз.

Я остановил машину рядом и приоткрыл окно:

– С Наступающим, красавица! На картонную фабрику едем?

Девушка молча открыла заднюю дверь и забралась в салон, изгибаясь, чтобы влезла коробка.

– Эй, что за манеры, дамочка?!

Она сунула мне новогоднюю открытку. На обороте карандашом был выведен адрес. Гаражный кооператив в десяти километрах отсюда, ряд, номер.

– Это какой-то прикол?

Коробка повернулась влево, вправо. Она была действительно великовата, туда влезло бы головы три-четыре, но глаза девушки плотно прижимались к круглым щелям, словно лицо приклеили к передней стенке.

Девушка сползла немного по сиденью, чтобы коробка не упиралась в потолок. Положила сумочку на колени, достала оттуда кошелек и выудила тысячерублевую купюру. Огромные глаза в прорезях все это время смотрели на меня, ни разу не моргнув.

Чувства молчали. Они будто не рассматривали странную пассажирку в качестве объекта для сканирования. Я не видел вокруг нее ни темного, ни светлого марева, не ощущал ничего. Девушка с коробкой на голове была пустышкой.

– Так, выметайся, я психов не вожу.

Она не сдвинулась с места. Только глаза, кажется, стали еще больше. Теперь они будто бы выпирали из прорезей, по-рыбьи вылезая за границы коробочной головы.

Я огляделся. На ночной улице не было никого, за перекрестком растворялись огни снегоуборочной машины. Я включил свет в салоне. Вблизи девушка уже не выглядела такой прилизанной. Пальто было старым, его покрывали заштопанные дырочки, словно маленькие шрамы. Торчали нитки. От одежды пахло дешевыми сигаретами. Ногти были обломаны, на пальцах подсыхала грязь. Из-под коробки торчали жидкие волосы мышиного цвета. Девушка была правильным пассажиром и одновременно самым неправильным из всех.

Правильный пассажир выглядит слегка потерянным. Садясь в машину, он уже готов к смерти. Здесь он будто проваливается в черную дыру, междумирье. Никто его не видел, никто не слышал. Он мой. И дальнейшее развитие событий зависит от нескольких факторов. Подвернется ли удобный случай, захочется ли мне отправить на тот свет очередного лишнего, найдутся ли нужные инструменты… Бывает по-разному. Год назад возле станции ко мне подсела одна заплаканная симпатяга – видать, провожала кого-то. У вокзала таксисты заламывают дикие цены, и народ проходит чуть дальше, чтобы поймать частника подешевле. Так она ко мне и попала. Темные переулки, брошенные на ночь машины под слоем снега, закрытые ларьки у дороги. Чужих глаз тут значительно меньше. Я вырубил ее прямо в салоне и отогнал машину за торговые палатки. Насиловал, душил ремнем, пока девчонка не испустила дух. Ни до ни после ничего подобного я не делал. Да и тогда не планировал, все получилось само собой. Нужно ведь постоянно менять почерк, не повторяться, не выстраивать систему. И пока мне это удавалось.

Но, глядя на эту идиотскую коробку, я впервые захотел повторить.

– Ладно, поехали.

Я спрятал купюру в карман и надавил на газ.

Город терял границы и усыхал до размеров погребаемого под снегом туннеля. Мрак подступал со всех сторон, исчезали новогодние огни. Застывали в коматозном сне черные силуэты зданий. В свете фар копошились белесые хлопья.

Мы проехали через мост, с которого я сбросил пучеглазого школьника. Ведь правильный пассажир всегда слабее убийцы. В идеале он вообще не должен сопротивляться. Парнишка был так увлечен игрой в планшете, что даже не успел толком испугаться.

Ворота были открыты, окна сторожки тонули в темноте. Вдоль узкой колеи, пересекающей кирпичный лабиринт, не работал ни один фонарь. Впрочем, как и всегда. Я ехал медленно, вглядываясь в черноту вокруг. В самом начале на глаза попалась пара распахнутых освещенных гаражей, кое-где мерцали огоньки сигарет. У частного шиномонтажа стоял грузовик, просверливая фарами ночь. Но ближе к последнему ряду, который упирался в старый карьер со свалкой, никого не было.

Девушка вышла из машины, едва я остановился. Слева и справа сплошной линией тянулись гаражи, прямо по курсу обрывалась в огромную снежную яму площадка с парой бетонных плит и остовом «москвича».

Я вылез наружу и осмотрелся. Убедился, что из-под ворот не струится свет. Проверил навесные замки на гаражах – нужный тоже оказался заперт. Съемочной группе приколистов негде было прятаться. Эта часть лабиринта спала, только где-то далеко лаяла собака.

Мы были одни.

– Ну вот и все, красавица. Приехали.

Девушка неподвижно стояла в свете фар, спиной ко мне и машине. Смотрела в черное небо и слегка покачивала сумку в руке. На снег ложились причудливые тени, коробка в темноте казалась просто громадной.

Особые чувства так и не проснулись, дар не реагировал. Девушку сопровождала холодная пустота. Я не знал о ней ровным счетом ничего. Она была настолько странной, насколько и манящей. И кажется, хотела того же, что и я.

Я подошел сзади, взял ее за плечи. Девушка не шелохнулась. Попробовал снять коробку, но та словно присосалась к туловищу. Вырез снизу был сделан аккурат под тонкую, гладкую шею.

– Что это за гребаная коробка?!

Не верилось, что все это происходит наяву. Я развернул девушку к себе и наткнулся на выпученные не моргающие глаза. Рванул пальто, в стороны полетели пуговицы. Ощупал тело. Никаких микрофонов, никаких камер, никакой подставы. Я действительно встретил долбанутую бабу с коробкой на голове.

– Снимай коробку, дура!

Девушка по-прежнему не моргала, только безостановочно бегал ее взгляд. От коробки пахло сыростью. Картон заглушал дыхание внутри… если оно вообще было. Мне вдруг стало жарко.

– Что там? А?

Я попробовал подцепить картон снизу, сорвать, разломать… Ничего не выходило. С силой ударил по коробке, еще раз, еще… Звук был такой, словно кулак проваливался в диванную подушку.

Дышать становилось тяжелее. В кармане пиликнуло уведомление, но сейчас было не до этого. Я вернулся к машине, швырнул мобильник в салон, скинул куртку и достал биту из-под водительского кресла.

Девушка напоминала вросший в землю столб. Она не попыталась увернуться от удара – только выронила сумочку и рухнула на снег. Молча, даже не вскрикнув.

– Что под коробкой, сука?!

Что есть мочи я охаживал ее битой и кричал. В свете фар плясали снежинки, брызгала кровь. Я переломал девушке все конечности, разодрал одежду, кожу… но гребаная коробка не поддавалась. Человеческий череп давно бы раскололся, не выдержал бы и шлем. У коробки помялись углы, появились трещинки на картоне. И все. Она даже не сплющилась, словно под ней была не голова хрупкой девушки, а бетонный блок.

– Что это за срань?!

Я вытащил из кармана нож и сел на девушку верхом. Стал дырявить картон, рубить, полосовать. Лезвие входило с огромным трудом, в местах ударов расцветали кровавые пузыри, пятна. Нож застревал в коробке, в мясе, в гигантской голове. Я пихал лезвие в щели и пытался разодрать их, помогал себе пальцами, зубами. Коробка не рвалась. Сквозь красную кашицу из-под картона на меня смотрели безумные глаза.

Взвыв от бессилия, я поднялся. Голова кружилась, тошнило. Силуэт машины качало из стороны в сторону.

– Сейчас, мразь такая… Сейчас…

Я доковылял до багажника и немного отдышался. Внутри лежала канистра с бензином. Огонь поможет, огонь сделает все как надо. Я поднял крышку… и закричал. Стройная фигура, пальто, сапожки, коробка на голове.

– Что…

Вывалив тело на снег, я упал рядом на колени. Джинсы и трусики девушки были спущены, на бедрах запеклась кровь. Пальто той же модели, что и у первой, но без дырочек-шрамов. На шее – полоса от ремня.

– Откуда?..

Я помнил, что выбросил труп удавленной девушки в канаву у мукомольного завода. Это случилось год назад, перед Рождеством. Была зима, точно такая же зима, как сейчас. Разве я мог перепутать?

В голове что-то хрустнуло, словно под тяжелым сапогом проломился наст. Налетел снег, перемешивая вчера-сегодня-завтра, стирая границы.

Коробка поддалась, но теперь я не хотел ее снимать. По щекам бежали слезы, пар изо рта смешивался с дыханием выхлопной трубы. Тормозные огни окрашивали все вокруг бурым.

Я пытался вспомнить, какой сегодня день. Ведь в один из ближайших дней я должен был…

Прыснул свет фар, я зажмурился. По ряду ехала машина.

В голове стучали мысли, образы, вспышки узнавания, словно самые яркие кадры из фильма, которые собрали в один ролик. Жизнь длиной в пару минут.

Машина остановилась, скрипнул снег. Открылась дверца. Из салона послышалась музыка, зазвучали голоса.

– Мужик, ты… ты чего это там? – спросили из темноты.

Я отбросил нож, которым изрезал девушку в канаве мукомольного завода. Не изнасилованную, а другую, очень похожую. В таком же пальто. Они будто слились в моей памяти. И когда все это случилось?..

– Мужик…

Я умыл лицо снегом и крикнул, едва выговаривая слова:

– На н-них были ко… коробки!

Несколько минут я слушал удары собственного сердца и удивлялся, как же они похожи на стук колес поезда. Дверца захлопнулась. Огни поползли назад.

Я медленно снял с головы девушки коробку и прижал к себе мертвое тело так сильно, как только мог. Заревел в голос, проклиная черные небеса, снегопад и зиму, которая не была никакой союзницей. Она наводила морок.

Как побитая дворняга, я пополз к первой девушке, расколотой на части, разорванной. Выдернул из кровавого крошева лоскуты картона, будто бы лепестки из цветка. Любит, не любит… Вытер слезы и из последних сил прошептал:

– Это кто-то другой… они снимают… шутки такие делают…

Нужно было покурить, хоть как-то прочистить мозги. Я искал зажигалку в кармане и нашарил ключ от гаража. Теперь, конечно же, я его узнавал. Пелена сползала медленно и больно. В другом кармане нашлась открытка с поздравлениями от бывшей жены.

Сил не осталось.

Самый правильный пассажир никогда не заподозрит неладное. Потому что он хорошо вас знает. Он может быть вашим соседом интеллигентного вида или сыном любовницы. Убить такого человека проще простого, но последствия могут оказаться гораздо серьезнее, чем обычно. Это слишком опасно. Поэтому трогать самых правильных пассажиров нужно только в крайних случаях.

Я открыл ворота и загнал машину в гараж. Мотор глушить не стал. Нашел шланг, вставил один конец в выхлопную трубу, а второй через окно опустил в салон. Поднял все стекла и расплылся по сиденью. Но что-то мешало. Я привстал и вытащил из-под пятой точки телефон. Десяток пропущенных вызовов от бывшей жены, горстка сообщений.

«Девочки доехали, все нормально? Что-то не отвечают».

«Ау!»

«Перезвоните, волнуюсь».

Резь в глазах стала невыносимой. Задыхаясь, я разглядывал родной гараж сквозь мутную пелену. Старые покрышки, коловорот, удочки… и коробка на верстаке.

Я вывалился из машины, подошел к верстаку и трясущимися руками сорвал скотч. Из коробки дохнуло пылью и воспоминаниями. Внутри лежали стеклянные шары, гирлянды, новогодние игрушки. Утерев нос, я грустно рассмеялся. Взял коробку и вышел на улицу.

На снегу лежало два мертвых тела, а коробка была всего одна. Та, что у меня в руках. В ней умещалось наше прошлое, те времена, когда все было по-другому. Когда Новый год был любимым семейным праздником.

В ряд сворачивали тени, фары, переливались разноцветьем мигалки. Снег потихоньку заметал кровавые следы. Я сидел рядом с трупами и доставал новогодние украшения из коробки. Елки рядом не было, но нарядить можно что угодно. Да хотя бы меня.

У дочек это всегда получалось прекрасно.

Соль

Сумерки вылезали прямо из грозовых туч, медленно опускаясь на белую пустыню. Силуэты гор кутались в мутной дымке, которая заволакивала небо. Усиливался ветер. Он метался между соляных пирамидок и уносился вдаль по высохшему озеру. Если днем тут стояла настоящая жара, то сейчас Инге пришлось застегнуть куртку до горла и накинуть капюшон.

Вдалеке исчезала пара внедорожников. С каждым днем туристов становилось все меньше, словно они что-то чувствовали. Инга подумала, что скоро не останется вообще ни единой живой души. Никого, кроме призраков, заблудившихся здесь, на высоте трех с половиной тысяч метров над уровнем моря. И кроме соли, которая сейчас хрустела под ногами и царапала подошвы кроссовок.

Боливия давно значилась у Инги в списке обязательных к посещению мест, а тут еще и подвернулся отличный вариант с велопробегом по странам Южной Америки. Упустить такую возможность девушка никак не могла. Имея в Питере сеть салонов красоты, дела у которой шли на удивление хорошо, она при первой же возможности старалась вырваться из городской суматохи, ведь только путешествия не давали ей утонуть в сером круговороте будней мегаполиса. Причем маршруты Инга выбирала самые необычные и далекие от стандартных туристических направлений. Ее не привлекали экскурсии и лекции по истории стран, она наслаждалась жизнью и свободой, путешествуя по интересным именно ей местам, не завися от составленных заранее программ, гидов и толп зевак, которым и из отеля порой лень выходить.

– А что там, в Боливии этой? – с изумлением спросила тогда Аня. – Грязища да беднота? Чего ты там смотреть-то собралась?

– Да много чего, – улыбнулась сестре Инга. – Но в первую очередь Салар де Уюни.

– А если по-русски?

– Солончак Уюни. Крупнейший в мире, между прочим. Проще говоря, высохшее соляное озеро здоровенных размеров. Место, похожее на бесконечную пустыню из соли, которое под любым слоем воды сразу превращается в нечто волшебное.

– Звучит любопытно, но все равно лучше куда-нибудь на море, – произнесла Аня. – Хотя расскажи-ка еще что-нибудь, может, и я с тобой напрошусь по этой пустыне побродить.

– Да кто тебя возьмет! – шутливо сказала Инга.

– Эх ты, а еще и сестра… – Они обе понимали, что стоит Ане попросить, и Инга не откажет. Слишком велика была связь между девушками, несмотря на пятнадцатилетнюю разницу в возрасте. – Рассказывай давай! Должна же ты мне подарок на совершеннолетие организовать. Магнитиками в этот раз не отделаешься!

Инга не стала ничего рассказывать, она просто показала фотографии из Интернета. После этого Аню было уже не остановить. Она без умолку болтала, что ничего красивее в жизни не видела, что фотографии будто делали на другой планете, что давно уже пора собирать вещи, а они тут языками чешут. Инга только улыбалась, давая выговориться младшей сестренке. Пейзажи солончака и впрямь могли вскружить голову. Ведь даже Инга, которая и перуанский город инков Мачу-Пикчу видела, и закаты под драконовым деревом на Сокотре наблюдала, и разнообразную живность на Большом Барьерном рифе в Австралии подкармливала; даже она на некоторое время потеряла дар речи, увидев боливийское чудо природы.

С момента того разговора прошло много-много дней, точное их количество Инга не смогла бы назвать. Теперь ее жизнь поменялась, и в ней не было места таким мелочам, как цифры. Ведь после того, как она на себе ощутила природу солончака, прежние представления об этом мире можно было выбрасывать на помойку. Особенно после знакомства с огоньками.

Трещины под ногами образовывали причудливые узоры, напоминающие пчелиные соты. Они расползались по бескрайней территории солончака, словно ища свой гигантский улей. Инга шагала вперед к тому месту, где нашли рюкзак Ани. В ожидании грузовика с местными сборщиками раньше здесь томились большие кучки соли, но Инга еще с неделю назад все раскидала, изобразив на земле неровное сердце. Слишком уж эти треугольники из соли напоминали ей надгробия.

– Привет, сестренка, – сказала Инга в пустоту, заворачиваясь в куртку.

Впервые такое сердце Инга нарисовала, когда Аня была еще совсем козявкой. Тогда они жили под Петербургом, в загородном домике, где бабушка на площадке у колодца каждое утро рисовала белым углем солнце. Так она якобы привлекала хорошую погоду. Однажды Инга решила немного изменить бабушкин рисунок, и у нее получилось сердце. Причем такого размера, что в его контурах идеально помещалась маленькая Анюта. С той поры о солнце забыли, и каждый день начинался с того, что белокурая девчушка завороженно наблюдала за старшей сестрой, пока та очерчивала вокруг нее очередное сердечко. Ребенку настолько нравился этот процесс, что отвертеться от своих обязанностей Инга даже не помышляла. Позже такое сердце стало настоящим символом для сестер. Они дарили друг другу украшения в форме сердец, разрисовывали ими открытки, лепили «сердечные» магнитики на холодильник… и вот теперь собирали из соли в месте, где одна сестра потеряла другую.

Вокруг совсем стемнело, тучи протянулись до самых гор. Гроза обещала бессонную ночь и невероятное преображение солончака утром. Впрочем, к бессоннице Инга уже привыкла. Она обернулась на далекий звук. Где-то у линии холмов плясал свет фар, пока, как и солнце, не утонул во мраке. Хотя ближайшие населенные пункты находились довольно далеко, иногда среди ночи Инга видела блуждающие по солончаку огоньки. Это могли быть работяги, добывающие соль, или же обычные туристы. А могли быть и те, о ком порой нехотя рассказывали здешние старики. Озеро занимало площадь больше десяти тысяч квадратных километров, так что места хватало всем. И людям, и тем, кто поселился в этой пустыне задолго до них.

– Мне тебя очень не хватает, – проговорила Инга, пересыпая соль из ладошки в ладошку.

Ветер каждый день помаленьку разносил изображенное сердце, а девушка его восстанавливала. Она очень боялась однажды не найти даже контуров, тем самым потеряв последнюю ниточку, связывающую ее с сестрой, да и вообще с прежней жизнью. Потому что без Ани этой самой жизни не стало.

Чернильная туча над головой злилась, ворчала, гнала прочь. Настала пора возвращаться. Инга сразу заметила огонь у кактусового островка. Значит, Полина уже развела костер. Сестры познакомились с ней во время велопробега и быстро сдружились. Когда случилось несчастье, Полина оказалась единственной, кто остался с Ингой на солончаке, хотя та об этом не просила. Девушки разбили палатку на одном из островков, который сторожили кактусы-великаны. Инга просто не могла покинуть это место, не могла оставить Аню, о возвращении в Россию даже и думать не приходилось.

– Чересчур долго ты сегодня, – произнесла Полина, красивая брюнетка в аккуратных очках. – Нужно же и отдыхать.

– Я знаю, – против воли согласилась Инга, – но ничего поделать не могу.

Полина ковыряла прутиком угли, на которых шипели банки консервов. Ветер выхватывал из освещенного уголка снопы искр и уносил их в гигантские тени за спинами девушек. Некоторые кактусы здесь вымахали до десяти метров и в темноте смотрелись по-настоящему жутко.

– В посольстве молчат, словно знать нас не знают, – Полина говорила, глядя на засыпающий солончак. – Пихают очередную кипу бумаг и идут чай пить. А властям местным вообще ничего не надо. От них только и слышно: «Ждите». Извини, я просто не знаю, к кому еще обратиться.

– Ничего, все нормально. Ты и так уже очень много для нас сделала. Спасибо тебе, правда. Если бы не ты…

Инга хотела добавить «то я бы сошла с ума», но потом вдруг подумала: а может, у нее и правда помутнение рассудка?

– Я все-таки взяла обратный билет. – Полина старательно уходила от взгляда подруги. – У меня же выставка в Оренбурге, а я и так все сроки сорвала. Извини, просто я не могу потерять эту работу.

– Не за что тебе извиняться, – перебила Инга. – Давно пора. Мы же фактически чужие люди. Да и не хочу я, чтобы меня сейчас кто-то видел. Да и не я это уже.

– Я за тебя очень волнуюсь. Правда. Как там твой друг этот? На связь не выходил?

– Олег… Ну его в задницу. Первый раз в жизни попросила о помощи. Он сейчас всеми делами по салонам занимается, но ради такого дела мог бы и прилететь. Ведь обещал.

– Так может, прилетит еще.

– Конечно. Может, он уже в Боливии. Но на сотню моих сообщений ответить постеснялся.

– Вы с ним как бы…

– Вот именно, что мы с ним «как бы», – не дала закончить вопрос Инга. – Отношения двадцать первого века: только бизнес и немножко личного. Курам на смех, проще говоря.

Вдалеке громыхнуло, будто заурчал пробудившийся вулкан. Костер уже не справлялся с темнотой, и сгоревшие головешки потихоньку растворялись в сумраке. Редкие угольки походили на чьи-то злые глаза.

– Пора прятаться, – поднимаясь, сказала Полина. – Того и гляди польет. Утро вечера мудренее.

Инга горько улыбнулась и кивнула. Совсем не такой отдых она себе представляла. Поначалу ведь все шло замечательно. Велопробег, новые знакомства, атмосфера приключения, светящаяся радостью сестренка рядом. Солончак превзошел все самые смелые ожидания, представ настоящим раем, чью прелесть не дано передать ни одной фотографии, ни одному видеоролику, ни единому художнику. Но все закончилось слишком быстро. Аня отлучилась от лагеря группы на пять минут, и больше ее никто не видел. Остался только легкий рюкзачок и тонны соли вокруг.

Когда первые капли дождя ударили в палатку, Инга выпросила у Полины фотокамеру. Снаружи небо поливало солончак, а щупальца ветра ползли внутрь, пробираясь даже в спальники. Полина была профессиональным фотографом и всюду таскала с собой здоровенный Canon с парой объективов. Инга любила пересматривать кадры с сестрой, которые теперь казались сделанными в другой реальности.

– Ты же знаешь, что только еще сильнее расстроишься, – предупредила Полина.

– Мне все равно.

Инга перебирала кадры, едва сдерживая слезы. Аня была прирожденной моделью и на всех снимках выходила идеально. И на велосипеде в своей любимой красной бандане, и кривляясь у острова Рыбы, и даже выглядывая из-под колес ржавого локомотива на знаменитом кладбище паровозов. Притворная серьезность, с которой в отеле из соляных блоков девушка изучала табличку «Не лизать стены», лишь придавала ей какой-то особый шарм. Звук снаружи раздался, когда Инга почувствовала, что изображения стали расплываться. Вытерев глаза, она прислушалась. Теперь, кроме надоевших песнопений ветра да стихающего дождя, никаких звуков солончак не рождал. На экранчике тем временем пошли фотографии с кактусового островка, где сейчас и была разбита палатка. Аня в охотку позировала на фоне срастающихся неба и земли, в полете пыталась ухватить фактически невидимую линию горизонта, в общем, всячески дурачилась. Инга улыбнулась, но вдруг замерла, глядя на первые вечерние снимки. Позади Ани, где горы уже стали тонуть в опускавшейся темноте, светился едва заметный оранжевый силуэт. Не то неровный треугольник, не то какой-то сгусток слабого огня. Размеры его определить было невозможно, однако ледяные иголки вдоль позвоночника Инга почувствовала сразу. Она видела его раньше неподалеку от лагеря их группы, но тогда не обратила внимания. Уже потом, услышав истории местных индейцев о духах пустыни, Инга совсем по-другому провожала глазами возникающие на территории солончака огоньки.

– Это призраки, души, поселившиеся в пустыне, – рассказывал им у стен соляного отеля сморщенный мужичок, которого и переводчик с трудом понимал. – Они застряли в междумирье и теперь иногда являются в виде таких огоньков.

– Страх какой, они, наверное, еще и детей едят! – веселился кто-то из парней. – А работают они не на угле, случайно? Призраков на газу ведь не бывает?

– Держитесь от них подальше, – невозмутимо продолжал старик. – Никто не знает, чего они хотят.

Тогда Инга хохотала вместе со всеми. А позднее были отчеты здешних властей о пропадающих на солончаке людях, в число которых вошла и Аня. Инга и сама не раз видела странные огни, которые никак не походили на горящие фары и далекий отсвет костров, но до поры до времени не хотела себе в этом признаваться. Сейчас же было уже поздно.

На следующем кадре силуэта не было. А еще через десяток снимков он оказался ощутимо ближе к Ане. Дрожь в руках мешала возиться с камерой, но Инга продолжала ворошить прошлое. Как только небо стало темнее, на фотографиях возник второй силуэт. Последний снимок того вечера, где Аня позирует на фоне гигантского кактуса, зацепил сразу три светящиеся фигуры, которые подобрались совсем близко к девушке. И силуэты не были браком при съемке, теперь Инга знала это на все сто процентов.

Утром машина не пришла. Они платили чудаковатому боливийскому водителю, который два раза в сутки приезжал сюда на своем грузовичке. Обычно он привозил немного еды и забирал Полину в город, а к вечеру доставлял обратно. У девушек имелись и велосипеды, но до цивилизации на них добраться было трудновато. Прошедший ночью дождь превратил солончак в то самое чудо, ради которого в Боливию тянутся туристы со всей планеты. Ровную поверхность соленой пустыни накрыл тонкий слой воды, и теперь под ногами Инги раскинулось самое большое в мире зеркало. Облака вальяжно перебирались с наскучившего неба на облюбованную влагой землю, не замечая линии горизонта. Вулкан Тулипа рос и вверх, и вниз одновременно, рисуя для стороннего взгляда причудливую картину. Озеро ловило отражения окружающего мира и преображало их в сюрреалистические пейзажи, от которых кружилась голова. На многие километры вдаль убегала зеркальная гладь, а два одинаково красивых солнца боролись за звание главного по обе стороны горизонта, различить который без труда не мог даже самый глазастый снайпер. Ну а с ходу указать «верх» и «низ» в буйстве облаков не стоило и пытаться.

Тянущийся под землю дубль кактусового островка выглядел настолько реально, что Инга боялась туда провалиться. Температура вновь поползла вверх, поэтому слой воды под ногами был очень теплый. Инга словно шла по небу, стараясь не топтать особо красивые облака. Где-то ворчали грузовики сборщиков соли, в линии отражений у гор промелькнул и один автобус. В этом безумном месте не хватало только Ани. Смотреть на свое отражение Инга не любила, особенно в последние дни. Хотя она и догадывалась, в кого превратилась.

Инга шагала в сторону Аниного сердца, как вдруг прямо под ногами мелькнула большущая птица. Девушка едва не наступила на ее отражение, но, перепугавшись, грохнулась на пятую точку. Хлопнув крыльями, фламинго исчез из поля зрения, а когда Инга подняла глаза к небу, ослепительный свет спрятал его за солнечными лучами. Поставив ладошку козырьком, она еще пару минут пыталась разглядеть диковинную птицу, но так ничего и не заметила. Та будто растворилась в фантастическом пейзаже.

– Решила позагорать? – спросила из-за спины Полина.

– Почти, – сказала Инга, поднимаясь. – Никак не могу привыкнуть, что небо плывет под ногами. Машины до сих пор нет?

– Не-а. Уж не забыл ли этот странный тип про нас?

– Про нас он, может, и забыл бы, а вот про наши деньги вряд ли. Никуда не денется, приедет. И опять будет бухтеть извинения на ломаном английском.

Полина кивнула и подошла чуть ближе. На ее лице читалась такая усталость, что Инге стало стыдно.

– Слушай, Поль, извини за все. Я понимаю, что тебе со мной пришлось непросто, но я безумно тебе благодарна за то, что осталась поддержать меня. Правда-правда. И слава богу, что ты не увидишь, как я превращусь в сумасшедшую старуху, распугивающую туристов.

Полина молча смотрела на подругу, точно пробуя на вкус слова. Так и не ощутив в них ни капли шутки, она сердито ответила:

– Ты и впрямь в нее превратишься, только туристы к тебе на шаг не подойдут. Самой не надоело? Что бы Аня сказала? Хотела бы она видеть свою сестру такой?

Инга вдруг улыбнулась:

– Все, не злись. Отставить панику. Но и ты меня пойми, я ведь даже не смогу домашним ничего объяснить.

– Понимаю. Но все еще наладится, я знаю.

– Надеюсь. Кстати, ты чего фотик не взяла? Я тут только что живого фламинго видела! Иди давай за зеркалкой своей, такой кадр сделать можно.

– Фламинго?! – округлила глаза Полина. – Быть не может, они сюда только в ноябре прилетают.

– Забавно, но его отражение меня чуть не сшибло минут пять назад. Он наверняка и сам перепугался, только непонятно, куда потом делся. Ладно, бог с ним, – махнула рукой Инга, глядя в сторону зарослей кактусов у палатки. – Пойдем обратно, кто-то едет.

У островка возникли сразу две вырастающие точки, которые словно пробирались по трубке калейдоскопа. Отражения плелись следом, а небо надвигалось со всех четырех сторон. Раздолбанный грузовик знакомого боливийца девушки сразу признали, а вот второй внедорожник им был незнаком. Когда машины остановились, у Инги от смелой догадки вдруг сильнее забилось сердце. Поверить в такое развитие событий она очень хотела, но не могла. Однако когда с переднего сиденья показался улыбчивый бородач, Инга впервые за последнее время ощутила подзабытое чувство радости.

– Готов поспорить, ты не ждала увидеть тут мою шикарную задницу, так ведь?! – крикнул он.

Инга не могла расстаться с улыбкой.

– Тебя не учили на сообщения отвечать, засранец?

– Прости, но в этой дыре вообще ни хрена не работает.

Инга подошла и устало повисла на шее у Олега. Этот человек всегда возникал в ее жизни, когда, казалось бы, уже становилось поздно. В глубине души Инга знала, что частенько он ее просто-напросто использует, но ничего поделать со своими странными чувствами не могла. Из вьющихся вокруг кавалеров она почему-то всегда выбирала самых грубых и неотесанных. Олег был партнером по бизнесу, а на отношения вне работы у Инги времени не хватало. Так что приходилось совмещать и довольствоваться хоть какой-то личной жизнью. В последние годы девушка даже почти убедила себя, что ее это устраивает.

Олег рассказал, как нанял двоих местных ребят в помощь и они нашли нужный островок в бесконечном зеркальном море.

– Попался нам этот ваш водила, по его тарабарскому мычанию я кое-как допер, что катается он именно к вам. Так и добрались. А ребята как проводники, ну или помочь, если что надо будет. Я слыхал, у вас тут не шибко весело.

В небе прогудел самолет, а оставленная им борозда в облаках моментально обратилась трещиной на зеркальной поверхности озера. Инга вспомнила, что это уникальное место используют для калибровки спутников, и уж с такой техникой отыскать Аню было бы проще простого. Но у властей совсем другие мысли, да и туристы им интересны ровно до той поры, покуда тратят деньги. Так что проще сделать что-то самому, чем дожидаться реакции посольства.

Полина собирала свой нехитрый скарб и мыслями была уже в аэропорту. Увалень-водитель грузовичка что-то рассказывал своим молодым коллегам, которые странно косились на Ингу. Олег запихивал велосипед Полины в багажник внедорожника, бубня что-то под нос.

– Ну, вот и все, – сказала Инга и крепко обняла подругу. – С Анькой так и не попрощались, могли бы сходить на то место…

– Глупо прощаться с человеком, который жив и здоров. Ты ее найдешь, я знаю. А следующим летом ждите в гости, давно хотела Питер посмотреть.

– Договорились. Агрегат свой дорогущий не забыла?

– Я скорее голову забуду, – отшутилась Полина, – хотя лучше еще раз проверить. Я мигом до машины.

К Инге подошел Олег и взял ее за руку. Девушка улыбнулась и сильнее сжала ладонь. Только сейчас Инга поймала себя на мысли, что уже не чувствует на душе той тяжести, что ей на самом деле хочется жить дальше.

– Ребят, – раздался голос Полины, – я, наверное, лучше с нашим толстячком поеду. А то чего он сюда тащился?

– Красавица, я твой лисапед заколебался в багажник пихать, какая тебе разница?

– Так просто будет лучше, мы с ним уже подружились.

Что-то во взгляде Полины при этих словах Инге не понравилось. Совсем не понравилось.

– Елки-палки, – рассердился Олег, – какие мы капризные!

Пара молодых боливийцев, похожих друг на друга, как братья, принялись перетаскивать велосипед, пока Олег на пальцах что-то объяснял водителю грузовика. Полина еще раз обняла Ингу и достала сложенный вдвое листок.

– Все в порядке, такси до города оплачено, шеф в накладе не остался, – пробормотал подошедший Олег.

– Хорошо, – кивнула Полина, шустро выводя что-то на бумаге.

– Мягкой посадки дома, – произнесла Инга. – Передавай привет России. И спасибо большое-пребольшое за то, что ты есть.

– Вы с сестрой замечательные, я вас обеих люблю. – Полина поцеловала подругу и запихнула лист бумаги в задний карман ее джинсов. – Я оставила тебе и телефон, и мыло. Обязательно напиши мне. Обязательно!

– Первым делом, как что прояснится.

– Ну все, по коням! – воскликнул Олег.

Девушки попрощались, и Полина залезла в кабину грузовика. Инга помахала ей со страшной уверенностью, что они никогда больше не увидятся. Когда дурные мысли совсем заполнили голову, Полина вдруг высунулась из окна и нарисовала пальцами в воздухе прямоугольник. Машина прибавила скорости и покатила искать черту, соединяющую небо с землей. Через несколько минут грузовик окончательно исчез из виду.

Остаток светового дня Инга с Олегом слонялись по округе и разговаривали, а нанятые боливийцы запасали ветки кустарника на ночь. Толку от этих двоих было немного, и большую часть времени они проводили в своем внедорожнике. Хотя наличие машины под боком не могло не успокаивать. К вечеру небо вновь сморщилось, нахмурилось. Похолодало. А ночью пришел дождь.

Олег спал тут же, в палатке, но к Инге даже не прикоснулся. Ее разбудил знакомый звук, который она слышала прошлой ночью. На этот раз через дождевую дробь он просачивался гораздо настойчивее. Инга смогла его распознать. Это была мелодия мобильного телефона Ани, который сгинул вместе с хозяйкой. Не веря своим ушам, Инга стала выбираться из палатки, путаясь в спальнике и судорожно воюя с молнией. Дождь сходил на нет, но холодные капли, казалось, проникали сквозь куртку, обжигая льдом до самого сердца. Мелодия растворилась во мраке, где разве что невзначай угадывались горные хребты вдалеке. Луну сожрали тучи, оставив на небе только россыпь звезд. Этот чудесный соленый край заснул, и все его обитатели спрятались за чернильной занавеской ночи. Сплошная линия тьмы протянулась во все четыре стороны, и лишь циклопических размеров кактусы, как молчаливые указатели, высились над крошечным лагерем чужаков из другого полушария.

Хлопнула дверца автомобиля. От внедорожника в сторону Инги медленно поползла тень. Девушка вдруг вспомнила странное поведение Полины, когда они прощались. А эта пара одинаковых с лица боливийцев ей сразу не понравилась.

– Вернись в палатку, – раздался голос Олега позади.

Инга смотрела на спящий солончак, как вдруг далеко по правую руку вспыхнул маленький огонек. Чуть заметный, робкий, но определенно приближающийся.

– Ты слышала, что я сказал? Ты вся промокнешь.

Тени теперь росли по обе стороны внедорожника, сейчас эти двое напоминали цепных псов, ожидающих команды хозяина. Впервые у Инги внутри зашевелилась мысль, что приезд Олега может быть связан совсем не с поисками ее сестры.

– Я не хочу в палатку. Я только что слышала, как звонил Анин телефон.

Огоньков стало больше. Они перемигивались и перемещались в той области, куда не падал свет звезд. На таком расстоянии они походили на призрачных светляков, которые собирались в человеческие контуры.

– Вот об этом нам и нужно поговорить, – сказал Олег. – Раз до утра не терпит, придется сейчас. – Он вздохнул и подошел ближе. – Инга, родненькая, ты же больна, и тебе нужна помощь. Послушай только, что ты несешь. Мне тоже очень жаль Аньку, она была классной девчонкой…

– Она не «была».

– …но здесь ее уже нет, – спокойно продолжал он. – Это Южная Америка, Боливия – одна из самых бедных здешних стран. Тут часто похищают людей, просто влезь в Интернет и посмотри. Но то, что выдумала ты…

Он замолчал. Инга начинала понимать, куда Олег клонит, но принять это не могла. Все-таки он был едва ли не единственным мужчиной, которого после смерти отца она могла назвать родным. Несмотря на все недостатки.

– Какие-то призраки, блуждающие огни, духи пустыни, поселившиеся на поверхности мертвого озера. Ты правда думаешь, что они забрали Аню? Это же полный бред!

– Я их видела, и они далеко не бред.

Инга зажмурилась, потекли слезы. Потусторонние огни вновь исчезли, будто затаившись на время.

– Я уже договорился с отличной клиникой, тебе там помогут. Вернешься домой сразу, как станет лучше. А за дело не волнуйся, я и один с ним справлюсь.

И тут Ингу осенило:

– Так это все из-за бизнеса, что ли? Да? И с психушкой ты договорился еще до того, как меня увидел, получается? Ах ты, мразь… Ну какая же мразь!

Олег грубо схватил ее под руку. Его боливийские псы приготовились к броску.

– Мой тебе совет, – с улыбкой сказал он, – делай, как говорят. Никто ведь не удивится, если вместо одной сестры исчезнут две.

Небо расчертила гигантская молния, щупальца которой словно дотянулись до спящего за многие километры отсюда вулкана. Дождь вновь набрал силу и превратился в настоящий ливень еще до того, как гром разбудил мертвый солончак.

– Какая же я дура… – прошептала Инга. – А ты просто ублюдок.

Удар по лицу оказался таким сильным, что Инга скатилась с пригорка кактусового островка и осела в расползающейся по озеру луже. Дождь барабанил по тонкому слою воды, маленькие круги на поверхности походили на следы невиданных насекомых. Три двигающиеся фигуры среди кактусов-исполинов будто насмехались над девушкой. Инге хотелось закрыть глаза и уснуть навсегда. Прямо здесь, под этим невероятным небом на другом конце земли. Но она знала, что такой поступок никогда бы не одобрила Аня, и, собрав последние силы, побежала в темноту.

– Стоять, сука полоумная!

Мышцы едва слушались. Инга неслась вперед, а под ногами хлюпала вода. Темнота кружила рядом, словно живой организм. Обернувшись, Инга увидела свет фар внедорожника, который копошился где-то в дожде. Рано или поздно они все равно найдут ее, девушка не тешила себя глупыми мыслями. Но пока оставались силы, следовало двигаться дальше. Хотя бы ради Ани.

Темнота вдруг на секунду разомкнулась, и впереди возникла светящаяся фигура. Инга опешила и едва не споткнулась о собственные ноги. Неровный силуэт вдалеке своими движениями будто приглашал идти за ним. Огонек, похожий на карикатурного человека, медленно уменьшался, пока не остался световым пятном на черном полотнище. Инга прибавила шагу. Дойдя до нужного места, она увидела горящий кустарник, который плевался искрами в ночь. Только присев рядом, девушка поняла, насколько замерзла. Дождь кончился, о его бомбардировках напоминал только слой воды под ногами. Все вокруг словно застыло в ожидании утра, не было видно и огней внедорожника.

Инга наблюдала за редеющим кустарником и видела в нем свою догорающую жизнь. Возможно, ей и впрямь было бы лучше навсегда поселиться в комнате с мягкими стенами и решетками на окнах. Сначала она потеряла сестру в самом красивом месте на планете, потом начала видеть блуждающих духов солончака… Даже мужчина, которого она так ждала, оказался совсем не тем, за кого все эти годы она его принимала. И никому не было дела до ее проблем. Никому и никогда. Кроме одного человека. Инга вспомнила о Полине с ее странным жестом на прощание. Прямоугольник вполне мог означать и листок бумаги, но зачем она лишний раз о нем напомнила? Достав из кармана размокшее послание, Инга поднесла его к огню. Адрес электронной почты прочитать было невозможно, влага размыла и номер телефона. Но приписку снизу девушка, хотя и с трудом, разобрала:

«Кажется, у них в машине оружие. Будь осторожнее».

Теперь становилось понятно, почему Полина не согласилась ехать в город с этими двумя. Значит, в случае отказа от психушки судьба Инги была предельно ясна.

– И давно ты стал таким чудовищем, Олежа? – спросила Инга у дымящихся веток, опуская бесполезный листок в огонь.

Над головой мелькнуло розовое пятно, и за пределами круга света приземлилась большая птица. Красавец-фламинго с удивлением уставился на гостью ночного царства, оставаясь на безопасном расстоянии.

– Привет, старый знакомый, – улыбаясь, сказала Инга. – Значит, не такая уж я и полоумная.

Фламинго посмотрел на девушку пару секунд, а затем медленно отправился в темноту.

– Хоть ты меня не бросай. Ну пожалуйста.

Фламинго гордо вышагивал вперед, не обращая на посторонние звуки никакого внимания. Инга поднялась и огляделась по сторонам. Солончак все еще дремал, а ее преследователи как сквозь землю провалились. Последнее не на шутку тревожило, не могли ведь они просто так о ней забыть. Поэтому, топая следом за красивейшей птицей, Инга старалась не пропустить во мраке движущиеся силуэты. Пока же все было тихо.

Никуда не торопясь, фламинго все-таки не подпускал Ингу ближе. Отсвет догоревшего кустарника остался далеко позади. Ночное небо растолкало тучи, и над солончаком зажглись звезды. Впереди показались вереницы пирамидок из соли, которые перечеркивали высохшее озеро. Инга смотрела на эти клонированные горки, как вдруг заметила среди них проплешину, словно кто-то выгрыз клок из ровных рядов. С каждым шагом дрожь в ногах усиливалась. Теперь уже можно было различить лежащее на земле тело. Вернее, человека в потрепанном спальнике. Фламинго потерял интерес к прогулке и поднялся в воздух, и в этот момент из спальника показалась светловолосая голова.

– Аня… Быть не может. Аня!

Инга бросилась к сестре, которая в панике пыталась вылезти из спальника. Ничего не соображая, она прильнула к истощенному, чумазому, но такому близкому и родному Аниному телу и разрыдалась. Только спустя пару минут Инга ощутила ответные объятия и услышала знакомые всхлипы.

– Я знала, что ты меня найдешь… – сквозь плач прошептала Аня.

– Как ты? Все это время тут была, почти под носом?! Что случилось?! – тараторила Инга. – Да я чуть с ума не сошла!

– Ну да, – улыбнулась Аня, – под носом. Но это только кажется так. Я никак не могла вас найти, да и вообще людей не видела. Сама чуть не свихнулась за эти пару дней.

– Какие пару дней?! – изумилась Инга. – Тебя больше недели ищут!

Аня хлопала красивыми глазами и смотрела куда-то вдаль. На лице девушки читались одновременно и понимание, и изумление.

– Но это ничего, это из-за шока, ты обязательно поправишься. – Инга все время тормошила сестру, будто не веря, что та наконец рядом. – Но больше я тебя с собой никуда не потащу ни за какие коврижки. Хватит приключений таких. На всю жизнь хватит.

Девушки встали и поплелись подальше от соляных вышек, бесконечные ряды которых ночью еще сильнее напоминали кладбище. Сестры болтали, взахлеб пересказывая события этих страшных дней. По словам Ани, она отошла не дальше чем на километр, а когда вернулась, никакого лагеря уже не было. Она часами бродила здесь, надеясь на помощь, но даже днем не появлялось ни души. Исчезли и грузовики сборщиков соли.

– А спальник ты где раздобыла?

– Не знаю, просто наткнулась на него в первую ночь. Наверное, кто-то потерял. Как я потеряла мобильник. Сама удивилась. Мне тогда еще везде мерещилось свечение. Как будто вдалеке чучело Масленицы сжигает кто-то.

Хлопанье крыльев слышалось то слева, то справа, фламинго не хотел отставать от новых знакомых. Дело шло к рассвету, когда девушки доковыляли до места стоянки. Точнее, это Инга была уверена, что они вышли к нужным кактусовым зарослям. Само же место не сильно напоминало их лагерь.

– Как так? Мы же именно тут были… Даже кострища не осталось.

– Я же говорила, – откликнулась Аня. – Здесь все вроде как на ладони, а заблудиться – проще простого.

Инге это совсем не нравилось. Вот лежало пробитое колесо, на котором они с Полиной сидели вечерами; чуть дальше валялись камни, пригодившиеся для самодельного мангала, а над ними нависал уродливый кактус, получивший прозвище Осьминог. Но никаких следов пребывания здесь людей не было. Не говоря уже об отпечатках автомобильных шин поблизости. Аня заметила что-то в кустарнике и выудила из сухих зарослей очень красивый камень причудливой формы. Точно такой же она достала отсюда в день приезда.

– Инга, что происходит? – сказала Аня, протягивая камень, на котором были нацарапаны буквы «АЯАМ».

– Это ведь тот же самый? Что ты в первый день нашла?

Аня кивнула. В ее глазах отчетливо клубился страх.

– Только надпись тогда была другая. «MARA», если я не путаю.

Инга подрагивающей рукой взяла камень у сестры. Все сходилось, ошибки быть не могло. Изменилась только надпись.

– Я, кажется, начинаю понимать… – едва слышно пробормотала Аня.

Инга устало опустилась на знакомое до боли колесо, которое, судя по виду, бросили тут лет десять назад. Небо над головой становилось все светлее. Девушка закрыла глаза и услышала, как рядом присела Аня. «MARA» на языке индейцев аймара означает «время», «год». Этот язык весьма распространен в Боливии, так что Инга запомнила некоторые слова. Теперь она стала догадываться, почему не изменились буквы в письме Полины, ведь его она принесла с собой, и оно не принадлежало этому месту.

– Мы что же… – начала Аня, но Инга не дала ей закончить.

Крылья хлопнули совсем близко, их розовый друг явно хотел посмотреть, чем все закончится. Аня положила голову сестре на плечо и вздохнула. Догадка вертелась на языке у обеих, но озвучить ее не спешил никто. Она объясняла и то, почему Олег так легко отстал, и нетронутую стоянку, и даже одинокую птицу, поселившуюся тут. Самое большое зеркало на планете сыграло с ними злую шутку.

– Время, – наконец сказала Инга. – Вот что им нужно. Это место и его обитатели… Они перетаскивают жизнь на другую сторону, чтобы самим иметь возможность выхода наружу. Поэтому после твоего исчезновения огоньков стало больше.

– Звучит по-дурацки, – отмахнулась Аня. Казалось, она совсем успокоилась.

Инга только улыбнулась в ответ. Самое главное, что они с сестрой были вместе. Оставался только последний кусочек мозаики, который поставит точку в вопросе о том, где они сейчас находятся. Измученная поисками сестры Инга очень плохо спала и каждое утро воочию наблюдала, как из-за раскинувшихся прямо по курсу гор нехотя вылезает солнечный диск. Судя по небу, как раз приходило время рассвета.

Прижавшись друг к другу, Инга с Аней сидели на покрытом ржавчиной колесе и смотрели в сторону восточных хребтов, которые по-прежнему окутывала тьма. Время тянулось очень медленно. Солончак не хотел просыпаться, будто день здесь боялся поссориться с ночью. Лишь ветер неустанно носился по земле, ворошил траву и норовил зарыться в волосы.

– Я очень устала, – произнесла Аня.

– Понимаю. Я тоже.

Когда первые лучи солнца поползли из-за спин девушек и новый день стал рождаться у западных холмов, сестры переглянулись.

– Зато у нас есть собственный фламинго, – сказала Инга. – А на той стороне их до ноября ждать будут.

Аня грустно рассмеялась и беззлобно пихнула сестру. Инга посмотрела на лениво расцветающую зеркальную гладь солончака. Солнечные зайчики были единственными коренными жителями высохшего озера с этой стороны. Другие его обитатели застряли где-то посередине, а редкие чужаки едва ли задерживались тут надолго. Несмотря на полную похожесть, все-таки это был мертвый мир. Безумно красивый, но мертвый.

– Ну что, может, прогуляемся чуть-чуть? – спросила Аня. – Смотри, какую погодку нам обещают.

– Почему бы и нет, – с улыбкой кивнула Инга. – Лично у меня нет никаких срочных дел на сегодня. Посмотрим, сохранилось ли тут твое сердце.

– Какое еще сердце?

– Я покажу.

Салар де Уюни, одно из неназванных чудес света. Место, где исчезает понятие реальности, место, которое может поглотить человека без остатка… Инга с Аней поднялись и двинулись к идеально ровной поверхности озера. Удивительный соленый край встречал утро вместе с незваными гостями. Когда девушки входили в бесконечную панораму отражений, над ними хлопали сверкающие на солнце крылья одинокого фламинго.

Парк исполинов

За двое суток на помощь никто не пришел. Скорее всего, станцию уже признали затопленной. Запас гелиево-кислородной смеси подходил к концу, оставался лишь вариант с водолазным скафандром. Глозман с самого начала знал, что все закончится на глубине. Если программу он выбрал правильно, то давление его пощадит и не расплющит. По ощущениям, окружающая среда была скопирована верно и в барокомплексе поддерживалось то же давление, что и на морском дне. Плотность воздуха поражала. Ноздри слипались, поэтому дышать можно было только ртом. Пропали звуки и запахи. Но до их исчезновения Глозмана не покидало чувство, что кто-то пытается вломиться во внешний люк.

Глозман влез в водолазный скафандр и запустил воду в гидрокамеру. Пришла пора прогуляться по морскому дну, выйти из-под защиты стен подводной станции, почувствовать себя частью этого невообразимого глубинного мира… Раз уж мир на поверхности отказывался его принимать.

Ранее

Шторм бушевал уже несколько часов, блокируя видеосвязь. Призрачный силуэт перепуганной блондинки давно растворился в облаке помех, пропал и звук. Глозман отодвинулся от монитора и вздохнул. В висках стучало, дрожь в руках усиливалась с каждой минутой. Хороших вестей с поверхности он уже не ждал.

За сверхпрочным стеклом в холодных водах Мурманского моря дремали исполины. Стометровые гиганты, созданные безумным гаитянским скульптором, казалось, вырастали прямо из земли, потому что платформу покрывали донные отложения. Между статуями едва виднелась линия перевозки экскурсионных групп, которую обволакивали искусственно выведенные водоросли.

– Марина, – сказал Глозман, – если слышишь, посылай всех к черту. Нет меня. Отбой.

На огромный экран вернулись застывшие заголовки новостей из Интернета.

«Правительство Норвегии требует привлечь Глозмана к ответственности».

«Ученые со станции „Фортуна“ неожиданно свернули глубоководные исследования в районе желоба Медвежьего острова».

«К берегам Мурманского моря вновь выносит мертвых китов».

Тишина здесь была абсолютная. Ни людской болтовни, ни жужжания многочисленной техники, ни писка сонаров. Ничего. Большую часть оборудования уже вывезли, разбежался и персонал. С завтрашнего дня Парк исполинов вместе со станцией официально переставал существовать. Место, которое пять лет дарило радость и эмоции тысячам людей, доживало последние часы.

– Батискаф только что отправился с «Верфи», – пронесся по пустым коридорам механический голос Фортуны. – Ожидаемое время прибытия на станцию: через один час.

– Да хоть завтра! – рявкнул Глозман, и эхо затрепыхалось под металлическим потолком.

Он сидел перед экраном, хрустя костяшками пальцев. Как только удавалось чуть успокоиться, либо вспоминался разговор с Мариной о новых судебных исках, либо Фортуна сообщала о скором прибытии батискафа. Проклятой железяки, которой суждено забрать отсюда основателя парка, а по совместительству и последнего проводника по этому странному месту на глубине пяти сотен метров.

Покрутившись на стуле, Глозман закрыл окна с новостными ресурсами и вернул на экран сохраненные отчеты путешественников. Бесконечные благодарности создателю нового чуда света, сотни фоторепортажей, признание лучших турагентств и экскурсоводов мира – вот что заставляло Глозмана бороться за свое детище все эти месяцы. И он держался до последнего, порой даже переходя грань дозволенного.

Идею он подсмотрел у какого-то британца, который без особого успеха опустил на десять метров глубины в мексиканском Канкуне несколько сотен статуй, чтобы привлечь внимание дайверов. Теперь от музея подводных скульптур ничего не осталось, но в те годы находились желающие заплатить за экскурсию с аквалангом. Глозман же хотел сделать нечто умопомрачительное, огромное, страшное и красивое одновременно. Он хотел войти в историю. И своего добился.

Самым сложным оказалось найти место. Даже с его деньгами и связями путешествовать из кабинета в кабинет с конвертами разной степени пухлости пришлось почти полгода. Отказы сыпались один за другим, привлекательные для туристов теплые воды никто под нужды Глозмана выделять не собирался. То же самое касалось и большой глубины. Но Глозман был не из тех, кто сдается. Он не хотел устраивать второй музей на мелководье и продолжал гнуть свою линию. Агрессивная манера ведения дел, в свое время превратившая его в одного из самых богатых людей России, помогла и здесь. Далеко не всем понравилась идея строительства на дне Мурманского моря, но разрешение было получено. Сыграла роль и исследовательская станция, которую Глозман обещал соорудить в парковом комплексе, что сразу заинтересовало некоторых ученых. Парк исполинов, несмотря на многочисленные протесты «зеленых», вырос буквально на глазах, а Мурманская область стала превращаться в притягательный для иностранцев кусочек неизведанной русской земли. Глозман поднимал инфраструктуру, возводил гостиницы и развлекательные центры, создавал на берегу суперсовременную зону отдыха. Но изюминка всего этого нежданного великолепия, конечно же, располагалась под водой.

Глозман шел вдоль прозрачной стены и глядел в море. Подсветка в парке была отключена, и исполинов окутывала тьма. Двадцать девять скульптур – каждая выше Статуи Свободы – циклопическими тенями смотрели сквозь черную воду. В отблесках внешнего освещения мелькали рыбы.

За спиной что-то скрипнуло. Там, у двери в просмотровый зал. Глозман повернулся, удивленно нахмурив лоб. Он был под водой уже неделю, а последние дни еще и совсем один, но на галлюцинации никогда не жаловался.

– Фортуна, – сказал Глозман, поправляя гарнитуру. – Быстрое сканирование. Число персонала на станции.

На пару секунд все вокруг заполонили вспышки света, по коридорным стенам поползли пятна. Снаружи от стекла метнулась длинная тень, а у подножия исполинов засверкали контуры пешеходного туннеля.

– В настоящий момент на станции находится один человек.

У Глозмана имелась причина бояться, он это понимал, оттого и не спешил на поверхность. На суше его ждали люди по другую сторону закона, и договориться с ними было куда сложнее, чем с прикормленными чиновниками.

Он подошел к пульту управления и разбудил уснувшие огоньки. Зажглись мониторы эхолота, замелькали цветом многочисленные кнопки, вокруг исполинов стали набухать ламповые пузыри.

– Превышен лимит допустимой мощности, – прошелестел голос Фортуны. – В условиях ликвидации станции не рекомендуется использовать все ресурсы. Это может вызвать сбои в работе системы.

– А не пошло бы все на хер?! Пока я здесь, никакой экономии энергии. Да будет свет, мать твою!

Темнота попряталась по углам. За стеклом, которое было сделано с добавлением серебра и палладия и могло выдержать даже взрыв бомбы, включились мощные прожекторы, отпугивая жирных зубаток. Море посветлело, и в нем зашевелилась глубоководная жизнь. Глозман ввел код и открыл дверь в просмотровый зал. Здесь прозрачная стена выгибалась дугой, превращаясь в «брюхо» станции, а часть потолка сменяла металлическую шкуру на стеклянную, так что можно было взглянуть наверх. Исполины в перекрестных лучах подводных фонарей обретали жизнь. Впервые Глозман увидел их в миниатюре на одном из интернет-аукционов и сразу заинтересовался создателем. Им оказался глухонемой гаитянин, лепивший странные фигуры из всего, что попадалось под руку. Остальное было делом техники и средств, и уже вскоре на Медвежьем острове началось возведение каменных гигантов для последующего погружения.

Безымянному гаитянину помогали десятки других скульпторов, но, несмотря на это, все исполины были выполнены в общем стиле, будто каждого из них лепила одна рука. Монументальные творения и притягивали, и отталкивали, но не восхититься ими было нельзя. Впереди всех стоял Рыбак, печального вида великан с сетью, которая переплеталась с его ногами, превращая их в чешуйчатый хвост. Рядом томился Лесоруб. Свисающий до самого дна топор давно облюбовали мелкие моллюски. Над шлемом Стражника до сих пор виднелись остатки верхнего пути для экскурсий, а сам исполин, сотканный из различного оружия и напоминающий морского ежа, всей своей могучей статью показывал, что акватория под надежной защитой. Выше остальных был Четырехрукий, так что его силуэт просматривался с любой точки станции. Он служил неким компасом-указателем, протягивая длинные пальцы-щупальца к Медвежьему острову со Шпицбергеном на севере и к Новой Земле на востоке, а двумя другими руками обозначая норвежские границы, которые сузились с тех пор, когда морю еще не вернули старое название и оно звалось Баренцевым. Всех исполинов роднила одна деталь – у них не было глаз, но при этом не покидало ощущение, что слепые глыбы смотрят именно на тебя. Скульптор долго ничего не хотел объяснять, а потом написал: «Эти фигуры и так несчастны, им не следует видеть то, что живет на глубине». Глозман не стал спорить, тем более что жуткие, но необъяснимо притягательные изваяния в таком экзотическом месте быстро стали лакомым кусочком для туристов со всей планеты.

Однако проблемы начались почти сразу. Еще во время строительных работ у берегов расположенного рядом Норвежского моря нашли несколько мертвых гренландских китов, которые считаются исчезающим видом. «Зеленые» тут же связали это с Глозманом и потребовали прекратить загрязнение моря. Вскоре уже мурманские воды принесли полдюжины трупов нарвалов, и Глозманом заинтересовались на более высоких уровнях политики. Он накидал встречных обвинений в адрес норвежских заводов по переработке радиоактивных отходов, которые еще раньше загадили побережье, и на какое-то время все затихло. За эти месяцы парк стал очень популярен, здесь побывали многие знаменитости, и никто не сказал о нем ни одного дурного слова. Но парадокс заключался в том, что насколько все боготворили чудное детище Глозмана, настолько все ненавидели его создателя. Богатый, успешный, грубый и наглый – таких людей обычно не любят, однако Глозману было плевать. Он и не жаждал всенародного признания, ему хватало того, что парк пользуется невероятным успехом.

Но успех успехом, а у сильных мира сего оказались другие взгляды. Сперва бучу подняло министерство обороны, которое использовало Мурманское море как место дислокации своих кораблей, и лишние глаза им вдруг стали сильно мешать. Зато восторгу посетителей парка не было предела, когда однажды над головами исполинов проплыла громада подводной лодки. Глозману удавалось сдерживать негодование властей, пока в акватории не пропало рыбацкое судно. Сразу же отовсюду полетели обвинения, порой на редкость смешные. На сцену вылезали разномастные экстрасенсы и охотники за аномалиями, доказывая, что Глозман чуть ли не Кракена разбудил. Даже церковь не упустила возможности обвинить миллиардера во всех смертных грехах. А еще через месяц в этих водах бесследно исчезла атомная подлодка норвежцев. Последний раз гидролокаторы засекли ее недалеко от Парка исполинов. Назревал международный скандал, и правительство России стало готовить закон о сворачивании необычного проекта.

Спустившись на нижние уровни, Глозман вошел в стеклянную трубку пешеходного туннеля, и воды Мурманского моря обступили шагающего сквозь бездну человека. Исполины возвышались за границей черного леса из водорослей и отсюда выглядели поистине огромными. Головы их терялись на высоте вне купола света, где в каменных кудрях пытались угнездиться маленькие жители глубины. Плавающие тени сновали в толще воды куда ни глянь, а в иле у стен туннеля копошились морские звезды. За спинами чудовищных Палача и Безголового, которых сторонились даже рыбы, Глозман разглядел одного из своих любимцев – Тонкого. Он походил на изогнутое дерево, корнями уходящее в донный рельеф. К верхушке ствол обретал человеческие контуры и заканчивался вытянутой головой неправильной формы, так что широкая шляпа едва на ней держалась. Тонкий всегда напоминал Глозману какой-то жуткий гриб, а искривленный в крике рот делал это создание еще мрачнее.

– Батискаф прибыл на станцию, – сообщила Фортуна.

Глозман поморщился. Ему совсем не хотелось покидать это место, их связывало слишком многое. Он взглянул на часы и улыбнулся.

– Фортуна, пускай ждет. По решению суда я могу здесь находиться еще часа два как минимум. Лично я никого сюда раньше времени не звал, так что это не мои проблемы.

Станция затихла. Снаружи отдыхало Мурманское море, среди жителей которого поселились двадцать девять титанов, рожденных удивительной человеческой фантазией.

– Добро пожаловать на станцию «Фортуна».

Глозман с изумлением обернулся к настенному монитору:

– Ты чего несешь?! Фортуна, свяжи-ка меня с батискафом.

На экране возник знакомый «снег». Глозман переключался на камеры поблизости, но изображение дала только одна. На ней просматривалась открытая дверь транспортного отсека, код от которой никто знать не мог. Ну или почти никто.

– Фортуна, быстрое сканирование. Численность персонала.

Глозман закрыл глаза, но все равно чувствовал вспышки. Обычный транспортник ни за что не смог бы проникнуть на станцию. Никогда. А с «Верфи» должны были отправить именно его.

– В настоящее время на станции находятся шесть человек.

– Фортуна, – Глозман вытер испарину и приник к монитору, – быстрый доступ ко всем камерам станции.

Корпус связи, лабораторный сектор, галерея, панорамные залы, лестницы, лифты, механический блок… Никого. Яркое освещение вылавливало лишь пустые комнаты и коридоры. Тишина начинала напрягать.

– Фортуна, попробуй соединить с поверхностью.

– Соединяю.

Вместо изображения на экране возникла снежная рябь. Белый шум стучался в голову, а тонны воды за стенами словно пытались забраться внутрь станции.

– Офис, мать вашу, куда делись все?!

– Игорь Леонидович? – вопрошал знакомый голос. – Вас очень пло… слышно.

– Марина! – крикнул Глозман, косясь в сторону лифтов. – Кого вы мне прислали?! Что это за дебилы и какого хрена они по станции шатаются?! Пускай сидят в своей посудине!

– …никого …присылали, – сказали помехи, – …пробую …вязаться …«Верфью» и…

Экран потух. Грохнув по нему кулаком, Глозман отошел к противоположной стеклянной стене. Транспортного отсека видно не было.

– Связь с поверхностью временно утрачена, – сообщила Фортуна.

– Да неужели? – усмехнулся Глозман. – Кто бы мог подумать.

Он двинулся назад к проходам на верхние уровни. Лифты и лестницы отлично просматривались, и место казалось пустым. Сквозь толстое стекло морская фауна таращилась на человека, который разгонял тишину своими шагами.

– Фортуна, где находятся эти люди?

– Информация недоступна.

Лифты пришли в движение, и Глозман отступил к туннельной перегородке.

– Фортуна, заблокируй все двери!

Ответа не было.

– Фортуна!

И тогда Глозман услышал смех.

– Кончилась твоя Фортуна, – зазвучал из динамиков прокуренный мужской голос. – И ты скоро кончишься.

Глозман вручную заблокировал дверь и отправился вглубь туннеля, удаляясь от здания станции.

– Можешь побегать, – веселился незнакомец, – так даже интереснее! Потому что сразу мы тебя не убьем. Не заслужил.

Глозман ждал, но никак не думал, что это случится на дне Мурманского моря. Наверху, среди продажных людишек, но не здесь. Здесь он чувствовал себя в безопасности, потому что батискафы приходили с подконтрольной ему «Верфи», где сумасшедшая система охраны, за которую он каждый месяц отваливал баснословные деньги. Без его ведома просто не могли отправить другой батискаф. Так или иначе у аппарата должны быть коды доступа для стыковки со станцией, а кроме Глозмана знал их лишь начальник охраны.

– Ты ведь знаешь, почему мы здесь, да? Конечно, знаешь. Тогда ты не сильно удивишься, если мы убьем тебя так же, как и ты их.

– Это был несчастный случай, – тихо сказал Глозман. – От такого никто не застрахован. Не убивал я никого!

– Ошибаешься, паскуда. Я собственными руками опускал их гробы в землю. Все три штуки…

Разом открылись все двери. Теперь туннель просматривался насквозь, перегородки больше не мешали. У лестниц исчез человек в черном комбинезоне. Глозман подошел к сенсорному экрану на стене и попытался оживить могучий затвор, но электроника больше ему не подчинялась.

– Не трать силы. Станция уже наша, и скоро начнется самое интересное.

Туннель закончился. Раньше он упирался в трехъярусные пути, по которым катались туристические кабинки, но теперь все было затоплено. Техника вывезена, пустоту сожрала вода. Вода… До Глозмана вдруг дошло, какая участь ему уготована. Выход оставался только один. Дом акванавтов.

Он побежал назад сквозь внутренности пешеходного туннеля. Наверху что-то громыхнуло. Электронные щиты с описаниями глубоководных организмов потухли, кровавыми пятнами зажглись аварийные лампы. Громыхнуло вновь. Вода пришла, когда Глозман уже добрался до лифтовой площадки нижнего уровня и по ступенькам стал скатываться к механическому затвору барокомплекса. Дом акванавтов буквально врастал в дно. Он был самой глубокой точкой станции. И самой защищенной от посторонних глаз. Ученые испытывали здесь новое глубоководное оборудование и проводили какие-то исследования прямо в открытом море. Доступ в барокомплекс был ограничен, никакой видеосвязи, никаких автоматических дверей и дистанционного управления. Больше всего он напоминал подводную лодку. Как раз это и могло стать спасением.

Ледяной поток схватил ступни. За спиной шумело так, будто там бурлила река. Холод поднимался вместе с уровнем воды. Глозман выкручивал вентиль размером с руль грузовой фуры, пока люк не поддался. Внутрь поползла вода. Пробравшись в барокомплекс, Глозман с трудом задраил люк и рухнул на пол. Руки тряслись, мокрая одежда прилипла к телу. Через крошечный иллюминатор было видно, как тонет нижний уровень.

– Молодец, заслужил щепотку уважения напоследок, – казалось, этот проклятый голос звучит в голове. – Замуровался в консервной банке, хвалю. И долго ты там протянешь?

Глозман поднялся. Это место напоминало титановый цилиндр метра в три диаметром. За все пять лет существования парка Глозман был внутри барокомплекса не больше двух десятков раз. Сейчас он находился в отсеке для исследований, основное помещение с душем, туалетом и кубриком скрывалось за еще одним люком. Там-то и обитали смельчаки, которые неделями трудились на дне, а потом жили в этих спартанских условиях до окончания работ, чтобы не проходить долгую декомпрессию. Даже в период ликвидации станции все здесь осталось нетронутым, ведь ученые настояли на том, чтобы демонтаж оборудования производился после официального закрытия и только специальными людьми. Это не могло понравиться Глозману, но с исследовательским центром приходилось идти на компромиссы. Да и сейчас это было уже не важно.

– Жаль, я тебя больше не вижу. Хотелось посмотреть, как ты подохнешь от удушья, когда наш умник разберется с системой подачи кислорода. Ты же не думал, что эта металлическая кишка питается сама от себя?

Глозман грустно улыбнулся и подошел к шлюзовым камерам, через которые акванавты получали еду и при необходимости лекарства. Он знал, что в рабочем барокомплексе хватает различных дыхательных смесей. Другой вопрос: как с ними обстоит дело теперь, когда вылазки наружу больше не предполагаются?

– Кстати, забыл сказать, – ухмыльнулся человек из динамиков. – Тебя элементарно продали. Твои же люди. Так что никому ты на хрен не сдался, даже со своими погаными бабками. Экономь воздух, Глозман! Ну а если вдруг найдешь акваланг…

Связь прервалась, задрожали стены. Потух свет. Однажды Глозман застал на глубине подводное землетрясение, поэтому толчки его не удивили. Сейчас у него были проблемы посерьезнее. Электричество вскоре вернулось – заработал резервный генератор барокомплекса.

– Хоть так, – усмехнулся Глозман.

Его радовало, что не придется умирать в клаустрофобном мраке. Но главным подарком стала сгинувшая радиосвязь. О себе он наслушался достаточно.

Станцию все время трясло, дышать становилось нечем. Глозман много читал и общался с командиром акванавтов, видел его отчеты после декомпрессий, но никогда не думал, что сам окажется запертым в барокомплексе. Теорией он владел, с практикой дело обстояло хуже. Глозман задраил люк, отгородившись от исследовательского отсека, куда попала вода.

Он включил компьютеры. Без Фортуны разобраться со здешними приборами было нереально, оставалось надеяться на автоматические программы. На одном из мониторов появилось схематичное изображение существа, похожего на осьминога, но через мгновение экран потух. Все остальные пока работали. В гидрокамере виднелся водолазный скафандр. Глозман знал, что до него дойдет дело. Но пока следовало подготовиться. Снаружи ждало избыточное давление в сумасшедшие пятьдесят атмосфер.

Шаги давались с трудом, ныли неподготовленные мышцы. Казалось, вот-вот хрустнут кости. Первое, на что Глозман обратил внимание, – свет. Подводное освещение уцелело. Электрический огонь пылал вокруг статуй, сохраняя возможность видеть на глубине. Глозман отошел от гидрокамеры метров на десять и обернулся к зданию станции. Ноги подкосились, и он едва удержал равновесие. Станцию опутывало огромное кольчатое тело, по сравнению с которым исполины казались игрушечными солдатиками. Остатки искусственного света терялись в серых складках существа, щупальца копошились внутри базы. Похожие на гигантских змей кольца постоянно вращались, сжимаясь вокруг конструкций «Фортуны». Верхние уровни были уничтожены, обломки поглощала невообразимая масса синего цвета, напоминающая человеческий мозг.

С трудом совладав с нервами, Глозман развернулся к парку и сделал шаг. Он не знал, насколько хватит дыхательной смеси, но теперь его это не сильно беспокоило. Со своей участью он смирился еще в барокомплексе. Пробираясь сквозь высоченные водоросли, которые никто бы не отличил от настоящих, Глозман вспоминал, как в детстве терялся в деревенском кукурузном поле. Обступающая со всех сторон зелень, шелест листьев на ветру, падающий за линию видимости раскаленный солнечный диск и отсутствие всяческих ориентиров – тогда в этом чудилась подлинная жуть. Сейчас заблудиться он бы не смог – исполины пронзали море чуть ли не до самой верхней границы.

Рыбак остался позади. Глозман просто шагал вперед, задирая голову для приветствия каждого нового исполина. Он и представить не мог, что каменные глыбы придется оставить. Сотни фильтров воды для лучшей видимости, тысячи ламп, из-за которых стали изменяться привыкшие к вечной ночи растения и рыбы, – все это приказали бросить на дне, велели погасить свет навсегда. Но за годы существования парка Глозман стал частью этого места, и кусочек его души остался бы в здешних глубинах.

Световые пятна теперь плясали в пузырьках воды, которые ползли следом за глубинным пешеходом. В песке под ногами постоянно кто-то шевелился. Глозман миновал Посейдона со сросшимися в трезубец руками и ступил под защиту Священника. Воздетые к поверхности руки разрезали воду. Глозман остановился и тяжело вздохнул. Голова кружилась, перед глазами стали возникать черные пятна. Его окружали тени гигантов, в них прятались морские обитатели, которые не переносили яркого света. Мурманское море ползло сквозь строй каменных великанов, незваных чужаков из другого мира. Наземного. Глозман поднял голову, вглядываясь в перечеркнутое искусственными лучами течение. Это место не нуждалось в людях, и оно их не принимало. Тонны техники на дне моря лишь на время отвоевали у природы право на существование. На деле же вторжение в подводный мир оказалось ошибкой.

Исполины вырастали слева и справа, оставались позади и все реже маячили прямо по курсу. Глозман уходил от парка, уходил от станции – он уходил от своих мыслей. Три недели назад тут случилось несчастье. Из-за недосмотра рабочих одна из кабинок вышла на туристический маршрут неисправной. Произошел сбой электроники. Кабинка застряла на втором ярусе, и аварийная дверь вдруг открылась. Спасатели подоспели, когда вода наполнила ее до самого потолка. Аквалангов внутри не нашлось. Среди тринадцати погибших была молодая женщина с двумя сыновьями. Как вскоре узнал Глозман – супруга человека, который контролирует криминальный мир всей Мурманской области. Через пару дней вместе с прислугой и домашними животными сгорел особняк Глозмана, а еще через неделю на станцию пришла первая и последняя электронка от анонима. Никаких эмоциональных криков, никаких оскорблений, только обещание, в которое нельзя было не поверить. «Ты ответишь».

Замыкал строй титанов Клоун. Каменные волосы торчали во все стороны, безглазое лицо пересекала тонкая линия рта. Костюм был высечен на голом теле – из грудных мышц топорщились помпоны, кисти рук обращались распушенными рукавами, а ступни были изуродованы шрамами, чтобы обрести сходство с настоящей обувью. Глозман миновал страшного весельчака и уставился в темноту. Парк закончился, а вместе с ним – и освещение. Впереди в воде плескался мрак. Задрожала земля. Во время дороги сюда Глозману мерещилось, что исполины шевелятся. Кто голову повернет, кто руку поднимет, кто сдвинется с места. Галлюцинации он списывал на глубоководное опьянение, о котором рассказывали акванавты. Глозман из последних сил старался держаться на ногах, потому что подняться в скафандре он бы уже не смог.

В парке потух свет, вернув морское дно в первозданную тьму. Земля поднималась и опускалась – это шли титаны, заслоняя собой само море. Глозман ослеп, оглох, но воображение дорисовывало шагающих великанов. Дрожал сомкнувшийся вокруг него вакуум, исполины уходили.

Глозман задержал дыхание, пытаясь представить шепот моря. Его последнюю песню. За свои методы достижения цели, за отношение к людям, за вторжение в подводный рай и за погубленные жизни Глозман заслужил смерть. И хотя он создал любимое многими, по-настоящему волшебное место, в памяти людей ему суждено было остаться отщепенцем, который так и не нашел пристанища ни в верхнем мире, ни в нижнем.

«Им не следует видеть то, что живет на глубине», – вспомнил Глозман записку гаитянина. Этот сумасшедший наверняка знал больше. Как и ученые, которые что-то раскопали у желоба Медвежьего острова…

Землетрясение продолжалось, и Глозман шагнул в чернильную завесь. Он ступил в строй, стал тридцатым. Клоун, Палач, Четырехрукий, Лесоруб – теперь Глозман шел среди исполинов. Со старших товарищей сыпалась каменная крошка, била в скафандр, но великаны не втаптывали человека в ракушечный грунт, приняли за своего. Привыкшие к мраку глаза уже различали грандиозные силуэты, и Глозман спешил. Через изнеможение двигался вперед, потому что боялся умереть в одиночестве. Он хотел доказать гигантам, что чего-то сто́ит, что может быть частью их стаи, как всю жизнь доказывал это людям.

Давясь остатками дыхательной смеси, Глозман улыбался. Несмотря ни на что, он чувствовал себя счастливым. Здесь и сейчас. В загадочном и невероятно красивом подводном царстве на окраине Северного Ледовитого океана.

Хранители волшебства

Девчонка была чуть помладше меня, с косами, с дурацким ведерком и в резиновых сапогах. Сидела и ковырялась в луже. Во дуреха! Всю дорогу покрывали эти лужи, дождь капал и капал, хотел залить дома и сараи. Соседи испугались плохой погоды, спрятались у печек и грели ладошки. Тучи летели в сторону железной дороги, а на земле ветер шебуршил желтыми листьями. Осень тут была грустная.

Я не знал, знакомая это девочка или нет, потому что все забывал. Иногда вспоминал, но в основном забывал. Тем более такую ерунду. Да и чего веселого – вычерпывать лужу, моя игра куда интереснее. Я пронесся мимо, перепрыгивая болото грязи, а девчонка вдруг что-то крикнула.

– Привет, – отозвался я и остановился.

– А что ты делаешь?

– Играю. – Я улыбнулся и поправил свитер с оленем. Мою гордость. Не помню, кто его подарил, но очень хотелось им похвастаться. Потому что олень там был как настоящий. И совсем не страшный.

– А во что играешь? – Девчонка бросила ведерко и поднялась. Из него выбралась маленькая лягушка, квакнула и попрыгала к траве у забора. Наверное, там жили другие лягушки – ее папа и мама.

– Я помогаю волшебнику делать разные дела.

Залаяла собака. Сквозь дырку в досках показался плешивый нос, обнюхал холодный воздух и исчез. Звери тоже не любят осень.

– Какая странная игра.

– Уж получше, чем в ведре лягушек полоскать! Да если б не волшебник, тут давно все со скуки померли! Никто не гуляет, ничего не делает, все дряхлые и ленивые! А я вот сейчас бегу на старую водокачку. С секретным заданием. Вот так вот! Хочешь со мной?

Девочка обернулась к калитке, подняла голову на дым, что полз из трубы скособоченного дома. На почтовом ящике еле-еле виднелось число «23».

– Понятно, – ухмыльнулся я, – ты еще малявка. Ну, как хочешь!

Машка догнала меня у заколоченного магазина. Вернее, я не знал, что это Машка – она сама сказала. А меня назвала Мишкой. И еще дураком. Наверное, мы все-таки были знакомы, деревня же маленькая.

У колонки толкались два мужика, а вода лилась прямо им на ноги. Вот-вот подерутся. Скорее всего, пьяницы, они всегда кричат и ругаются. Каждый день. Мы незаметно проскочили за кустами, перелезли через заваленный фонарный столб и очутились у тропинки к пруду. Она вся раскисла и хлюпала под ногами, но нам нравилось размазывать сапогами эту слякоть. Деревья вокруг шумели и трясли сырыми макушками. Листья тут еще держались, но попадались и костлявые ветки. Потемнело.

– Волшебник все про всех знает, поэтому придумывает веселые игры, – рассказывал я. – Даже взрослые любят с ним играть!

– А какая у нас сейчас игра?

– Нам надо помочь водяному попасть домой, потому что у него кончились силы, а без воды ему плохо. Поняла? Бежим скорее!

Машку все время приходилось ждать, она еле ползла. Да еще и куртку напялила слишком большую, и ей мешали свисающие до колен рукава. Пруд был здоровенный. Мы вышли из-под березок прямо к каменному туннелю, который вел к водокачке. На стенках красовались всякие слова и рисунки, через потолок проходили жирные трубы, а пол затопило водой. Машка встала у картинки с птичками и посмотрела на плывущие в воде листья.

– Мы тут не утонем?

– Да ты чего! Здесь же мелкота, только сапоги промочить. Боишься, что ли?

– И ничего я не боюсь. Просто… А как водяной выглядит?

– Ну, водяной как водяной, – пробормотал я, потому что забыл, как выглядят водяные. – Наверное, как человек, только… водяной.

– Понятно, – кивнула Машка, хотя наверняка ничего не поняла.

Мы шли по туннелю, рассекая воду, как корабли. Навстречу плыли ветки, трава и разный мусор, глубина была всего в полсапога, и на дне мелькали красивые камушки. Туннель напоминал маленькую пещеру. Раньше тут катались на велосипедах, а потом пруд расплылся и залил все водой. Я засмотрелся на рисунок осьминога, и Машка меня обогнала. Она плеснула водой в оленя на свитере и велела поторапливаться. Совсем обнаглела! Но главное – Машка улыбалась. Значит, игра ей понравилась. Хотя в этом я и не сомневался.

Водокачка смотрелась как кусок подводной лодки. Большущий бачок подползал ближе к глубине, в него втыкались трубы, тянувшиеся из зарослей пожухлой травы. Огромные валуны подпирали эту штуковину прямо из воды. Вокруг бачка деревяшками сделали что-то вроде пола, смастерили даже перила. И сейчас по доскам взад-вперед ходил человек с седой бородой.

– Это водяной? – спросила Машка.

– Не знаю.

Я и вправду не знал. Казалось, что водяной не может ходить по суше.

Из-за деревьев показались трое. Один тащил лом, другой вилы, третий что-то бормотал. Я схватил Машку и утянул за трубу. Мы затаились и стали слушать, чувствуя себя в настоящей засаде. Приключение удавалось на все сто.

– Я не знаю, как это вышло, – говорил не-водяной. – Ребята, правда… Я даже не помню этого!

Двое схватили его за руки, ударили в живот. Третий отошел за бачок водокачки, потом вернулся.

– Ах ты, сука! – сказал он и врезал не-водяному по лицу.

Машка посмеялась ругательному слову, но было видно: ей страшно. Теперь я понял, что это колдуны. Про них волшебник тоже рассказывал. На глаза им лучше не попадаться. Могут заколдовать.

– Что за хрень тут творится, вашу ж мать?! – злился дядька с ломом. – Потащили этого. Потом нужно будет вернуться, не бросать же их в таком виде…

Я не знал, знакомая это девочка или нет, потому что все забывал. Иногда вспоминал, но в основном забывал. Тем более такую ерунду.

– Мишка, ты совсем дурак, что ли?! – ругалась она.

Мы сидели в кустах у трубы и смотрели на водокачку, которую заливал дождь. Машка рассказала про колдунов, про мужика с седой бородой и про слово «хрень». А еще про водяного. Это было страннее всего, ведь я точно помнил, что волшебник говорил про мостик, а не про водокачку.

– Может, поглядим, что там? – спросила Машка, указывая на ржавый бачок.

– Нам не до всяких глупостей, нужно скорей помочь водяному! Вообще зря я тебя взял, от тебя одни проблемы.

Машка нахмурилась, губы задрожали. Под глазами появились слезы.

– Ну не реви ты, я же пошутил! Я один и не справлюсь. А потом мы сами можем стать волшебниками!

– Что, правда? – Она утерла нос и улыбнулась.

– Еще бы! Побежали, а то вон как темно.

Небо уже стало черно-фиолетовым, а солнце прогнали тучи. Берега пруда покрылись оранжевым цветом, серые деревья на другой стороне потеряли почти всю листву. На холмике в рыжей траве виднелись размазанные чьей-то подошвой поганки. Водяного мы заметили сразу, он лежал на самом краю мостика и свешивался к воде. Рядом болталась перевернутая лодка, у берега из ила росли рыбацкие рогатины.

– Ну что, кто первый до водяного? – предложил я.

Машка недоверчиво поглядела на мостик, который шагов на двадцать уходил в пруд, а потом побежала.

– Ах ты!.. – завопил я и бросился вдогонку. Доски скрипели под ногами, мостик точно на волнах качался. Проигрывать не хотелось, и я уже стал переходить на прыжки, но зацепился носком за торчащую деревяшку и грохнулся вниз. Растянувшись на досках и почесывая ободранный нос, я слышал, как радуется Машка:

– Проиграл девчонке, проиграл девчонке! Бе-бе-бе!

– Так нечестно! – ляпнул я, поднимаясь и оглядываясь по сторонам. Не хотелось, чтобы этот позор кто-то видел. – Так что не считается!

Но Машку было не остановить, она смеялась и кривлялась, прыгала на месте и строила рожицы. Я кое-как сдержал злобу и тыкнул пальцем на край мостика, и Машка наконец угомонилась. Водяной не шевелился. Его голова свешивалась с досок, а туловище растянулось в форме звезды. Он почти добрался до дома, но силы кончились над самой водой. Мы взяли его за шкуру, которая напоминала плащ, и стали тянуть. Водяной оказался очень тяжелым, от Машки толку было мало, но чуть-чуть мы его сдвинули. Когда голова водяного дотронулась до пруда, мы начали толкать, и вскоре та погрузилась в темную воду. Поверхность лупили дождевые капли, и было похоже, что тут везде бегают многоножки. Мы поднажали еще немного, и водяной, брызгами распугивая рыбок, ушел на глубину.

– Ура! – вскрикнула довольная Машка. – Теперь мы тоже волшебники?

– Да погоди ты! Это уже сам волшебник решит. Он живет в домике на дереве за рощей, что у железной дороги. Надо к нему идти. Если помогаешь делать дело, он дает тебе хранителя. Это и есть игра.

– А что за хранитель?

– Не помню. Скоро сама все увидишь!

Погода совсем испортилась, небо громыхало, гудело, опускало на землю черноту. Мы решили продолжить игру завтра, тем более что волшебник мог уже спать. Наверняка он устал, придумывая целый день разные задания. Я взял Машку за руку, и мы пошли домой.

– Это гораздо веселей, чем дома сидеть, – лыбилась Машка.

– А то! Волшебник и не такое выдумать может.

Мы шагали по дороге между черных домов. Свет мало где зажигали, видимо, все уже разлеглись по теплым постелькам. Вдалеке лаяли собаки, в ушах завывал ветер. Дождь кончился.

– Колдуны… – прошептала Машка, дергая меня за рукав.

На дороге показались тени. Разглядеть их я не мог, поэтому рисковать не собирался. Путь к Машкиному дому был отрезан. Мы свернули в узкий проход между заборами, пробежали несколько участков и вышли к самым старым избушкам. Хотелось отвести Машку к себе, все-таки мы устали и промокли, только вот я никак не мог вспомнить, в каком доме живу. Окна не горели, не вился дым над трубами, не было слышно даже разговоров. Как будто все отсюда давно уехали. В туннеле и то светлее было! Я подходил к заборам и таращился на незнакомые номера, разбитые почтовые ящики, пока на крылечке одного из домов не заметил старика.

– Внучок, ты? – поднялся старик и выплюнул сигарету. – Тебя где носит-то? Ты на улицу-то посмотри!

Я подошел к калитке и просунул голову между прутьев. Дом не вспоминался, но я часто все забывал.

– Деда, а можно Машка у нас останется? Ну пожа-а-алуйста… – протянул я.

– Об чем речь-то?! Заходите, забегайте. Замерзли все небось. Кто вас чаем напоит, как не дед-то!

Я отворил калитку и потянул Машку за собой. Старик скрылся в доме. Чаек бы не помешал – у меня хлюпало уже не только в сапогах, но и в носу. Олень на свитере замерз не меньше моего.

– У тебя что, здесь дедушка есть?! – выпучила глаза Машка.

– А что тут такого? Будто у тебя нет.

Мы прошли в большую комнату, где долго грелись в пледах и пили вкусный чай. Дед рассказывал байки, а мы смеялись, слушали треск поленьев в печи и переглядывались друг с дружкой. Про волшебника мы ничего не рассказали. Это было нашей тайной.

Меня разбудил какой-то старик. Его лицо съежилось от морщин, волосы были встрепаны, на седую бороду словно пролили тарелку борща. Дед выглядел добрым, только очень грустным. В окно светило солнце.

– Внучок, поди погуляй. Утро уже, пора тебе.

Я спал прямо в одежде, поэтому собрался быстро. Никак не вспоминалось, куда мне надо идти, а просто так гулять неинтересно. Наверное, я еще не проснулся.

– Только куртку надень, не бегай в одном свитере-то.

Хотелось что-то спросить у деда, но он уже занимался делами. В деревне всегда полно дел. Каждый день. Дед, кажется, что-то готовил, потому что плакал. А мамка моя часто плакала, когда готовила. Это все из-за лука.

Я накинул куртку и нашел сапоги, но они оказались слишком маленькими. Другие стояли на крыльце и пришлись по размеру. Только вся подошва была глиной заляпана, точно кто-то по болотам целый день таскался.

– Дед, я… это, ну… пойду тогда!

– Иди уж, иди с богом! – Дед начинал сердиться. Он что-то чинил на терраске, но у него не получалось. Из-под старых одеял виднелась протекшая краска помидорового цвета. Дед набросал туда еще тряпок, почесал глаза и достал из ящика моток веревки. Посмотрел на меня:

– А ну, пулей гулять!

Я скакал по лужам и веселился, потому что вспомнил самое главное: меня ждет волшебник! На улице было тихо, даже собаки не гавкали. Люди куда-то подевались, хотя солнышко над головой так и звало прогуляться.

– Подъем, лежебоки! – кричал я и смеялся, потому что настроение было отличное. Из пустынных дворов не отзывались, только у избушки почтальона кто-то высунулся в окно. А потом оттуда высунулась какая-то труба. Туч на небе я не заметил, но гром бахнул о-го-го какой! Лужа передо мной булькнула и окатила брызгами. Я с улыбкой вспомнил, что забыл умыться. Кажется, волшебство теперь окутывало всю деревню. Когда я припустил к железной дороге, за спиной еще пару раз проворчал гром. Да такой, что аж из земли крошки выбил. Я понадеялся, что это не к дождю. Так не хотелось опять мокнуть!

Домик на дереве был похож на улей – круглый и без окон. Летом, когда на ветках растут зеленые листья, он, наверное, намного красивее. Зато он большой! Потому что и сам волшебник большой.

– Вол-шеб-ник! – позвал я.

Застучали колеса по рельсам, и я обернулся. Здоровенная зеленая гусеница ползла по железной дороге, ее было видно даже сквозь деревья. Поезд ехал в теплые края, на море… Мамка говорила, что в той стороне море. А я на море никогда не был.

Волшебник уже спустился и стоял рядом. Высоченный, в три меня. Черный, как ночь, и косматый, как медведь. Такой косматый, что глаз не разглядишь. Он протянул мохнатую руку и положил что-то мне на голову.

– Хранитель, – сказал он, и от скрипучего голоса заболели уши. В волосах шевелилось и щекоталось. Я ждал новых заданий для игры. – Поезд-призрак. Ненастоящий. Приведи детей. Рельсы. Прогоните его. Ненастоящий.

Я шел аккуратно, чтобы не уронить хранителя. Сначала он показался маленьким, но теперь уже шуршал в волосах по всей голове. Я забрался на бугорок и встал на пути к морю. Сквозь шпалы росла трава, деревяшки почти развалились. Железки около рельсов стали подпрыгивать, и я увидел поезд-призрак. Он ничем не отличался от обычного, бежал ко мне и плевался дымом. И гудел. Я присел на рельсы и стал ждать. Волшебник же сказал, что он ненастоящий. Вдруг я и один смогу его прогнать. В ухе закололо, больно-пребольно. Я ойкнул и тряхнул головой. Боль прошла, но теперь в волосах не чувствовалось возни. Ни в земле, ни в траве, ни на рельсах, ни в щебенке рядом хранителя не было. Я искал его у другого пути, когда поезд-призрак промчался мимо, все время гудя. У меня даже голова заболела. Хранитель потерялся. Хотелось плакать от обиды, ведь волшебник мне его только подарил! Я не стал ждать следующего поезда, а сразу побежал в деревню. Нужно было заслужить нового хранителя и сделать дело, как просил волшебник. Тем более другим детям тоже хочется сыграть. Кто ж от такого приключения откажется!

Детей я не встречал, как и взрослых. Шел себе по дороге и шел, пока не услышал голоса. Вдруг стало страшно. Залез на первый же участок и спрятался в будке. От собаки не осталось даже миски, не то что поводка. Наверное, она давно умерла, а новую хозяева заводить не стали. Собаку же надо кормить, поить, расчесывать. Любить еще надо, а то будет кусать и самих хозяев.

– Видел, точно тебе говорю. – Голоса были рядом. Я представил, как с лаем выскочу из будки и перепугаю всех, и еле-еле сдержал хохот.

– Чертовщина гребаная. Ладно, пойдем отсюда, в пруду еще одного нашли.

– Господи, сколько их… А тут мелкий был, – говорил колдун. – В курточке, как вчера описывали. Ну, на девчонке пропавшей. Не померещилось же?!

– Девчонки, мальчишки… Ты как хочешь, а в дом я заходить не буду. Хватит с меня. Не дай бог эта дрянь заберется.

– Типун тебе…

Голоса уходили, и дальше я ничего не слышал. Все стихло. Чуточку переждав, я прокрался к дому деда. Скрипнув половицами, вбежал на терраску, но старика не было. Только краска растекалась и растекалась.

– Де-е-ед! – звал я. – Ну дед же!

Я собирался предупредить о колдунах. Мало ли что. И тогда его увидел. Он сам стал волшебником, а мне ничего не сказал!

– Эй, дед, ты чего молчал? – тряс я его за ногу. – Научи! Ну научи-научи-научи!

Он висел под потолком и даже не размахивал руками, чтобы держаться в воздухе. Лучше птицы!

– Де-е-ед, ну не вредничай, дед!

С него сполз черный червяк. Толщиной с обычного, зато в сто раз длиннее. Ну, может, и не в сто, но полметра точно. Почти целая змея!

– Хранитель?! – удивился я.

Он обвился вокруг ноги и стал забираться вверх. По спине побежали мурашки. Я попытался его стряхнуть, но он сжал ногу, сделалось больно.

– Хранитель, ты чего?.. – всхлипнул я.

С трудом отбросив его в сторону, я почувствовал, как зашевелились мозги. В голове что-то ворочалось. Червяк снова полз ко мне, так что пришлось его перепрыгивать. Это оказался какой-то неправильный хранитель. Злой. Опять заболело ухо, на секунду стало совсем темно. На улице я добрался до бочки с дождевой водой и посмотрел на отражение. Снова потемнело, подкосились ноги. Меня зашатало, как вчерашних пьяниц. В воде был чумазый и страшный я. Такой чумазый, что никто бы на улицу не выпустил. Но меня выпускали. Я промыл больное ухо, и там что-то шевельнулось. В отражении показался черный хвостик. Он извивался и делал больно, как будто грыз. Я заплакал.

– Ма-а-а! – хныкал я. У меня точно была мама. И папа. Теперь все это вспомнилось. А вот дед с бабкой жили в другом городе…

Я ухватил червяка и дернул со всей силы. Ухо точно огнем прожарило. Этот гад крутился и обвивал пальцы, но я выкинул его за ограду. Когда я умылся, оттер грязь, отражение наконец-то улыбнулось. Теперь это был я, только… глаза почему-то окрасились черным.

Очень болела голова. Там все время шевелилось, дергало; жгло теперь в обоих ушах. По спине что-то ползало, но, когда я совал руку под свитер, ничего не было. Как будто ползало под кожей. И у меня все так сильно чесалось, что хотелось разодрать ногтями. Я больше не плакал. Терпел, потому что слезы стали красными, и я их испугался.

– Эй, внучок! – позвал лысый старик с тонкой козлиной бородой. – Ты где лазаешь? Ну-ка, быстро домой, а то накажу!

Странный старик. Я же вспомнил, что дед живет далеко отсюда. Наверное, перепутал меня со своим внуком. Пришлось убежать.

Я забыл, где живет волшебник. Хотелось реветь, но приходилось держаться, хлюпая носом. С дальних дворов слышались крики и слабые выстрелы грома. Где-то звенели стекла. Но это волшебство меня больше не радовало. Волшебник что-то перепутал. Он испортил хранителей, он испортил волшебство. Они все испортили.

На почтовом ящике еле-еле виднелось число «23». Собака на меня даже не гавкнула, только вильнула хвостом и забилась назад в свой домик. Отворив дверь, я снял сапоги в прихожей и взял тапки. Я откуда-то знал, что это мои тапки. Наверное, из-за нарисованных оленей, прям как на свитере. Печь давно погасла, и в доме было холодно, но родители спали на полу. Я боялся к ним подойти. Вдруг они меня тоже забыли. В другой комнате нашлись фотографии в красивых рамках. Я сгреб их в охапку и завалился на кровать. Под окном заворчал гром. То ли обычный, то ли волшебный. С картинки смотрели мама и папа, а в стекле отражались мои черные глаза. И там уже что-то шевелилось. На следующей фотографии были мы трое, а с нами какая-то девочка. У нее была смешная куртка, точно как моя. И дурацкое ведерко. Я не знал, знакомая это девочка или нет, потому что все забывал. Иногда вспоминал, но в основном забывал. Тем более такую ерунду.

Этот Человек

Ульяна встретилась с ним взглядом, когда развешивала объявления в районе проспекта Вернадского. Он смотрел с черно-белой листовки на столбе и улыбался. Чуть ли не круглая голова, большие уши, большие глаза и очень большой рот – прямо как у замаскированного под бабушку волка из сказки. Темные волосы спускались до висков, оставляя проплешину на лбу, а брови-гусеницы соединялись в одну жирную мохнатую полоску. Под фотороботом была надпись: «Вы видели этого человека?» Ульяна видела. За неделю он снился ей три раза.

Объявление не походило на обычный крик о помощи – этого человека никто не искал. Ни слова о пропаже, никаких личных данных, никаких контактных телефонов. Просто кто-то повесил на столб фоторобот с вопросом, отвечать на который было некуда и некому.

Ульяна сложила свои объявления в сумочку и поспешила на автобус. По пути до Новопеределкина, где она с двумя подругами снимала однушку, в голову лезли последние сны. В первый раз незнакомец появился в метро. Поезд ввинчивался в землю глубже и глубже, за окном сквозь туннельную ночь мелькали аварийные огни, а Ульяна рассматривала пассажиров. Все выглядели одинаково: пальто, сорочка, красный галстук и шляпа-котелок – вагон наполняли копии «Сына человеческого» Рене Магритта. Но если на картине бельгийского сюрреалиста лицо персонажа закрывало яблоко, то у здешних обитателей вместо него чернело пятно, будто клякса на тетрадном листе. Безликие не обращали на девушку внимания, пока один из них не поднялся с места и не сел напротив Ульяны. Он снял шляпу, темнота колыхнулась, и из пятна выросло лицо. Толстые губы растягивались в улыбке, а черные глаза напоминали акульи – такие же мертвые и жуткие. Незнакомец не делал ничего, только смотрел и улыбался, но проснулась Ульяна вся в поту. Через пару ночей он пришел вновь. На этот раз место действия сузилось до кабины лифта. Ульяна прижималась к стенке и чувствовала, как та движется, толкая ее вперед. Чувствовала, как под болезненным мерцанием лампы опускается потолок. А человек смотрел и улыбался. Когда Ульяна поняла, что проваливается в незнакомца и задыхается, сон выплюнул ее в реальность.

Квартира была пуста. Зимняя сессия отгремела, пришли каникулы, поэтому подружки укатили к родным, оставив Ульяну дорабатывать последнюю неделю перед отпуском и кормить общего любимца – котенка Тиму. Полосатый зверек размером с пару ладошек хозяйку сильно не терроризировал, но и скучать не давал.

Ульяна заварила чай и угнездилась в кресле перед компьютером. Она была автором проекта «Пропавшие в Москве» и посвящала ему почти все свободное время. В столице чуть ли не каждый день кто-нибудь исчезал, не выходил на связь с родственниками, и Ульяна помогала донести информацию о «потеряшках» до максимально возможного числа людей. Она мониторила городские доски объявлений, районные форумы, сайты полиции, а потом поднимала шум на весь Интернет. «Пропавшие в Москве» за пару лет существования нажили группы-миллионники в популярных соцсетях и интерактивный портал, поэтому сарафанное радио и волна перепостов запускались сами собой – стоило только добавить новое объявление. Не забывала Ульяна и про реальный мир, распечатывая листовки и при помощи волонтеров расклеивая их по городу. Дохода эта работа не приносила, однако сотни благодарностей от родителей найденных детишек и воссоединенных семей стоили таких трудов.

Загрузив на сайт несколько объявлений, Ульяна нежилась в ванне. Она наслаждалась редким моментом, когда целая квартира осталась в ее распоряжении: не нужно никуда торопиться, думать о соседках или ждать своей очереди помыть голову. В приоткрытую дверь был виден коридор, по которому Тима гонял розовый носок. Из комнаты доносилось сладкоголосое пение Ланы Дель Рей. Не жизнь, а малина… если бы не вечерняя смена на работе. И если бы не сны.

В третьем сне незнакомец впервые чем-то занимался, но лучше бы он, как обычно, лыбился и смотрел. Ульяна приклеивала объявление к автобусной остановке, когда рядом возникла высокая фигура. Незнакомец прилепил листовку поверх других и показал на нее пальцем. Ульяна отступила на шаг, и остановка исчезла. Теперь перед ней растянулась бесконечная стена с чешуей в виде объявлений. Незнакомец обвел руками мозаику из лиц пропавших и еще раз ткнул в листовку. Палец упирался в фотографию полной рыжеволосой девушки с добрым лицом, усеянным веснушками. Ульяна узнала себя, но проснулась прежде, чем успела закричать.

После ванны она вернулась к компьютеру и набрала в поисковике: «снится один и тот же человек». По экрану побежали ссылки на форумы парапсихологов и эзотериков, на онлайн-сонники и магазин свитеров от Фредди Крюгера. Прокопавшись в сетевой шелухе с полчаса, Ульяна ввела тот же запрос в поиск по картинкам и вздрогнула. На многочисленных изображениях был он.

Его так и звали – Этот Человек. История началась в 2006 году в Нью-Йорке. Известный психиатр предложил своей пациентке изобразить того, кто никак не выходил у нее из головы, потому что раз за разом являлся во снах. Во время другого сеанса рисунок попался на глаза старичку, который узнал человека и заявил, что в одном кошмаре тот гнался за ним по пустому супермаркету. Психиатр показал портрет Этого Человека всем своим пациентам, а также разослал коллегам – в первую очередь тем, кто занимался повторяющимися снами. Результат оказался невероятным: десятки людей узнавали незнакомца из снов, и все клялись, что никогда не встречали его в реальной жизни. Вскоре эта информация утекла в Интернет, воплотившись в сайт http://www.thisman.org.

Ульяна перебирала портреты Этого Человека на сайте, фотографии со всего мира с его физиономией на объявлениях (копиях того, что она видела на проспекте Вернадского), изучала теории – от «коллективного бессознательного» Юнга до явления людям Божьего лика, – читала описания чужих снов в гостевой книге. Кого-то Этот Человек пугал, кому-то помогал выбраться из сна, а некоторые рассказывали о нем как о сексуальном партнере и даже убийце – историй хватало на любой вкус. И порой достаточно жутких.

Но, если препарировать интернет-легенды, у истоков каждой второй можно обнаружить компанию шутников или хитрых рекламодателей. Этот человек не стал исключением: самые любопытные и въедливые юзеры давно докопались до истины. Почему-то «известного нью-йоркского психиатра», как и его пациентов, нигде не называли по имени, так стоило ли верить в анонимусов? Домен thisman.org оказался собственностью итальянской маркетинговой компании, руководство которой неровно дышало к розыгрышам; а одновременно с запуском сайта кто-то – вероятно, сами создатели – разбросал ссылки на него по форумам любителей осознанных сновидений. Все признаки качественной вирусной рекламы были налицо, только вот эту теорию вдребезги разбивал один факт: никто так и не понял, что и зачем рекламировали. Потихоньку сновидческая сказка рассеялась, сайт забросили, гостевая книга перестала обновляться, но к тому времени Этот Человек превратился в узнаваемую крипипасту – страшилку, разносимую по миру сетевыми волнами. Лысоватый улыбчивый тип стал порождением фольклора цифрового века. Но факты говорили одно: путешественника по чужим снам не существует, как и сотен столкнувшихся с ним людей.

– Девушка, передайте за проезд.

Ульяну прошибла дрожь от одной мысли, что придется до него дотронуться.

– Девушка, – настаивала тетка в очках на пол-лица, – ну передайте же, ну!

Водитель маршрутки ни разу не повернулся, но Ульяна не могла оторвать от него взгляда. В зеркале заднего вида отражались проплешина на лбу и сросшиеся брови.

– Совсем уже!

Тетка нехотя поднялась с места и насыпала мелочь водителю в руку. На секунду стала видна нижняя часть его лица. Человек улыбался.

Ульяна выскочила на следующей остановке. До бара, где она работала официанткой, предстояло шагать минут двадцать. Мысли занимал Этот Человек. Прочитала на свою голову… Ульяна старалась не смотреть в лица прохожим, потому что боялась узнать в них его, как узнавала всю дорогу от Новопеределкина. Если история с сайта – выдумка, откуда сны? Наиболее очевидный ответ успокаивал: рисунок когда-то уже попадался Ульяне на глаза, да и сама история тоже. Тогда она не обратила на нее внимания и забыла в тот же миг, но подсознание все запомнило и теперь вытащило наружу. Снятся же ей люди и эпизоды из детства. Значит, где-то эта информация хранится? Вот и вся чертовщина. Нужно перестать думать о круглой улыбающейся голове, и тогда она не будет мерещиться на каждом углу. Но проще сказать, чем сделать. Ходжа Насреддин велел не думать о белой обезьяне, и чем все в итоге кончилось?..

Посетителей было немного, поэтому смена проходила спокойно, без нервов. Время тянулось очень медленно. Пиво, кольца кальмаров, чесночные гренки и повтор вчерашнего футбольного матча. Все как всегда. Пока в бар не вошел высокий мужчина в пальто и шляпе-котелке. Ульяна отшатнулась от него, как от чумного, пропуская в глубину зала. Гость выбрал столик под приглушенным светом в самом углу.

– Ульян, двадцать третий на тебе, – сказала Катя.

Двадцать третий тонул в полутьме, но Ульяна была уверена: гость смотрит прямо на нее. Смотрит и улыбается.

– Ульян?

Она перевела взгляд на подругу:

– Кать, возьми его сама. Что-то я не очень хорошо себя чувствую. Умоюсь пойду.

– Хорошо. – Катя кивнула, доставая из-под барной стойки меню. – Ты сегодня и впрямь чудна́я какая-то. Случилось чего?

– Да нет. Переутомилась, наверное.

– Знакомо. Выспись как следует, завтра же в ночную. А то вон бледная какая.

Катя упорхнула к клиенту, а Ульяна пошла в туалет. Холодная вода привела в чувство, взбодрила, но лишь на пару секунд. Когда Ульяна подняла голову к зеркалу, ей захотелось плакать. Ее лицо не было бледным, просто с него исчезли все веснушки.

Она сошла с ума, других объяснений нет. Скоро ее закроют в комнате с мягкими стенами и станут кормить манной кашей с ложечки. А Ульяна будет орать на санитаров и называть их Этими Людьми…

– Ульян?.. – В дверь постучали. – Ты как? Может, врача вызвать?

– Не надо, Катюш, я выйду сейчас, просто отравилась чем-то.

Или кем-то.

Ульяна с трудом отодвинула защелку, руки не слушались. Привела себя в порядок и вернулась в зал. Двадцать третий столик пустует, до конца смены – полтора часа. Можно выдохнуть. Хотя бы на время.

Ульяна выставляла на поднос рюмки бехеровки и текилы, когда рядом возникла Катя.

– Кстати, тот дядя с двадцать третьего оказался с прибабахом, ты как чуяла, – проговорила она. – Молча тыкал пальцем в меню и пялился на меня так, будто я ему голая прислуживаю. Даже слюни пустил. Фу, мерзкий тип такой. Да еще и чаевых не оставил, жмот монобровный.

Пот с Ульяны катился рекой, голова кружилась. Что-то происходило. Что-то очень нехорошее.

Варианты с галлюцинациями или навязчивыми идеями отпадали, значит, сдаваться в психушку было еще рано. Пока готовился очередной заказ, Ульяна не удержалась и влезла в Сеть через планшет. С сайта на сайт кочевала одна и та же информация об Этом Человеке, одни и те же фотороботы, одни и те же комментарии. Но в конце концов нашлось и кое-что новое.

«Теперь мне не только мерещатся эти безобразные морды, теперь я сам, кажись, превращаюсь в Этого Человека… ЫЫЫЫЫ. Придумавшие эту дичь мудаки, горите в аду!»

Блог назывался «Безумные записки с планеты Плюк», и все последние посты были посвящены Этому Человеку. Иногда совсем коротенькие, иногда развернутые, но в правдивость каждого из них Ульяна верила безоговорочно.

«Начал лысеть со лба, как наш добрый друг с сайта http://www.thisman.org. Обхохочешься. Самочувствие все хуже, какая-то полнейшая жопа, скажу я вам. И да, меня еще никуда не упекли, и я настаиваю на том, что не употребляю никаких психотропных веществ. Хотя давно пора!»

Следующая запись была оставлена два дня назад.

«Сегодня опять снилась стена. Я видел, как она работает. Как работает Этот Говнюк. Он вешает на стену свой фоторобот и проходит сквозь нее. А когда возвращается – оп-ля! – вместо фоторобота там висит новое лицо, новое объявление о пропавшем. Кажись, новым лицом был я…»

Дальше шли сегодняшние записи в форме обрывков, опубликованные с интервалами в час-два.

«Бухаю. Пошли все в жопу».

«он заходит в наши сны… прощупывает… забирает слабых… я слабый не могу ничего сделать телефон не работает и дверь как же болит… Похоже я подыхаю…»

«вы воообще их когда-нибудь рассматривали объявления эти? почему повлоина из них одинаоквые? почему разные люди лепят их по одному шалбону и кто их делает когда у пропавщих нет родственников с друзьями?»

«гребаный сайт снего все началось эти шутошные обявления с ними он набрал силу и теперь лезет…»

«объявы питают его и его стену, когда ищут он чуствует он вылезает…»

«эта сука лезет не через стену ОН ЛЕЗЕТ ЧЕРЕЗ МЕНЯ!!!!!1»

Последний пост был загружен пятнадцать минут назад и уже собрал кучу комментариев. «Чувак, жги еще!», «Сатурну больше не наливать», «Срочно скинь это в Мракопедию, реальная тема», «Завязывай, Серега. Уже не смешно».

Ульяне тоже было не до смеха. Она с трудом дождалась конца смены, выпросила у администратора отгул на два дня и вышла во тьму зимней Москвы. Что делать? Чему верить? Что вообще с ней происходит? В глазах почернело, крупицы снегопада сложились в стену с тысячей лиц. Ульяна стала заваливаться набок, но ее подхватили чьи-то сильные руки.

Скорая приехала на удивление быстро. Осмотрели, что-то вкололи, ничего страшного не нашли и посоветовали полный покой. Как известно, все болячки от нервов, а уж в мегаполисе заработать стресс проще простого. Тут и самые здоровые в обморок падают. Про исчезнувшие веснушки Ульяна даже не заикнулась.

– Ну ты даешь! – говорила Катя, провожая ее до такси. – Десять метров от работы отошла – и здрасьте, приехали! Хорошо хоть мужчина тот тебя поймал, а то бы головой о тротуар грохнулась.

Ульяна чувствовала себя лучше, но при упоминании о мужчине по спине пополз холодок.

– А как он выглядел?

– Да я не рассматривала особо. В пальто черном, в шляпе такой.

Этот Человек был везде. А вот ключей в кармане пуховика – не было.

Пока она ездила к хозяйке за дубликатом ключа, пока добиралась до дома, страх точил ее изнутри, пожирал нервные клетки. Коврик перед входной дверью оказался сдвинут. Его мог случайно задеть кто-то из соседей, но за один день Ульяна превратилась в настоящего параноика. В квартире было слишком тихо.

– Тима, мама пришла.

Ульяна зажгла свет в коридоре, скинула сапоги. Закрыла дверь на все замки и навесила цепочку. Сердце бахало в груди, дыхание сбивалось.

– Выходи, малышок!

Сейчас она жалела, что подруги далеко, что ей придется ночевать здесь одной. Хорошо хоть Тима никуда не делся. Сонный котенок выполз из комнаты и не спеша приковылял к хозяйке. Ульяна взяла на руки пушистый комочек, и тот сразу замурчал.

– Ну что, докладывай. К нам никто не приходил? – спросила она, почесывая котенка за ухом.

Тима зевнул в ответ и зажмурился от удовольствия.

Музыка, включенный телевизор, свет по всей квартире – и стало уже не так страшно. Ульяна осмотрела каждый угол, но следов чужого присутствия не заметила. В домашней обстановке недавние мысли казались полным бредом. Одинаковые люди? Так зимой почти все одинаковые на вид. Лысина и густые брови – те еще «особые приметы». Веснушки? Наверняка какие-то проблемы с кожей. Ключи? Выпали из кармана, что немудрено, если вспомнить обморок. Сны? Да и черт с ними!

Она надавила кнопку питания компьютера, подхватила Тиму и отправилась на кухню. Там скормила котенку сосиску, приготовила себе салат и вернулась в комнату, чтобы досмотреть финальный сезон «Декстера». Как ни странно, в сериале не нашлось никого, кто напоминал бы Этого Человека.

– Нервы, нервы, нервы… – прошептала Ульяна. – Все ведь можно объяснить, да, малышок?

Тима клевал носом, поэтому можно было решить, что он кивает.

– Напридумывала сама себе и мучаюсь.

Ульяна достала бутылку вина, сыр, который сестра привезла из Греции, вместе с Тимой укуталась в плед и впервые за день улыбнулась.

– Все фигня, кроме пчел.

Кошмарный морок рассеивался.

На следующее утро она заглянула к дерматологу. Сидя в очереди, зашла в блог «Безумных записок с планеты Плюк», где автор вовсю насмехался над комментаторами, принявшими его пьяный бред за чистую монету.

– Вот же дебил… – прошептала Ульяна, пряча планшет в сумочку. Попадись ей этот шутник, удавила бы собственными руками.

Из больницы она выскочила счастливая. Доктор уверил ее, что с веснушками такое случается, ничего необычного. Ульяна свернула к своему дому, миновала продуктовый магазин и замерла. Прямо перед ней стоял человек в пальто и котелке, вокруг него вихрями кружились снежинки. Он подошел вплотную и схватил Ульяну за руку:

– Дочка, миленькая, где тут остановка, подскажи, а? Совсем заплутал, старый пень.

Дедушка с гусарскими усами и козлиной бородкой виновато улыбнулся и пожал плечами. Ульяна протянула руку в направлении остановки, но старого прохода там не было. Сквозь снег проступали очертания бесконечной стены, на которой от укусов ветра дрожали сотни, тысячи листовок. Дедушка снова взял Ульяну за запястье:

– Плохо дело, дочка. Он не отпускает.

Ульяна проснулась в кресле у компьютера, электронные часы показывали три утра. На полу стояла пустая бутылка вина, на столе лежал греческий сыр, а на коленках сопел Тима. Декстер уплывал на своей лодке прямо в шторм. Все болело, жутко зудела кожа. Ульяна принялась чесать голову, и со лба полезли волосы. Целыми прядями они падали на ковер, оставались в руках рыжими пучками.

Точно в коматозном кошмаре, Ульяна закрыла окошко с сериалом, набрала в поисковике «Безумные записки с планеты Плюк» и загрузила страницу. Блог был вычищен под корень, теперь в нем значилась всего одна запись. Свежая. «Внимание! Пропал человек! Галямин Сергей Александрович 1987 г. р.» Красная рамка, фото в правом верхнем углу, куда звонить – внизу, жирным шрифтом… Стиль на самом деле был узнаваем, точно таких же объявлений из общего потока «Пропавших в Москве» насчитывалась едва ли не четверть.

Желудок скрутило, тошнота подобралась к горлу, и Ульяна еле успела добежать до туалета. Вместе с ужином в унитаз вывалился ее язык, скрывшись в мутной жиже, как речная змея. Ульяна грохнулась на пол и завыла, ощупывая пустой рот. А боль тем временем растекалась по всему телу.

Пальцы стали вытягиваться, горло будто резали изнутри – посреди шеи сквозь кожу надувался хрящ. Ульяна шла по коридору, опираясь на стены. Во входной двери заскрипел ключ, опустилась ручка. Через минуту на лестничной площадке послышался топот ног. Ульяна переборола страх и подошла к глазку. Снаружи никого не было. Она дернула ручку, но та не поддалась. Замок на прикосновения не реагировал. Никто не пытался вломиться в квартиру – наоборот. Ульяну здесь заперли.

Тазовые кости хрустнули, и Ульяна свалилась на пол. Ее тошнило, выворачивало наизнанку, текли слезы. Она ползла в комнату, оставляя на линолеуме липкую дорожку, словно гигантский слизень. Ульяна менялась.

Телефонная трубка ответила тишиной. Ульяна с помощью спинки дивана сумела подняться на ноги и подтолкнуть чужое тело к окну. Ручки оказались откручены, поэтому выдернулись из рамы. За стеклом снежное марево накрывало город, а в отражении виднелась лысоватая голова с большими ушами, большими глазами и очень большим ртом – прямо как у замаскированного под бабушку волка из сказки.

Ульяна сползла на ковер и забилась под компьютерный стол. Подобрала плед и накрылась им целиком, пытаясь внушить себе, что это всего лишь очередной кошмар. Все фигня, кроме пчел. Все фигня, кроме пчел. Все фигня, кроме…

Отодвинув кресло, из-под стола выбрался Этот Человек. Снял с себя порванную женскую одежду, подошел к шкафу и надел заранее заготовленные вещи: брюки, сорочку, красный галстук. Пальто и шляпу-котелок он отложил на диван. В квартире оставалось еще одно дело.

Этот Человек скопировал фотографию Ульяны из соцсети в графический редактор, добавил текст, информацию и соорудил объявление. Загрузил на сайт «Пропавших в Москве» и выключил компьютер. Сел на диван, почесывая проснувшегося котенка за ухом. Во входной двери щелкнул запорный механизм.

Начинался новый день, и Этот Человек улыбался.

Демьяновы фильмы

Дворняги бесновались у входа в подъезд. Грязные шкуры, ободранные уши, злобные морды… Они огрызались и гавкали, прыгали друг на друга и пристраивались сверху, косились на прохожих и жрали

(человеческие останки)

что-то со ступенек. В общем, занимались своими обычными делами.

Я ненавидел собак. Псины любой породы напоминали о бешеном сенбернаре Стивена Кинга и случае из детства, когда на пустыре меня окружила стайка плешивых тварей. Они не нападали, но щелкали зубами на расстоянии кулака, рычали и не давали сдвинуться с места. Обливаясь потом, слезами и не только ими, я простоял столбом минут двадцать, пока свору не спугнул местный дед с палкой и матюгами.

На первом этаже жила двинутая тетка, которая подкармливала собак. Организовала целую дворовую кухню у подъезда, вот они и ходили сюда, точно в столовую. Псин постоянно гоняли, никому такое соседство не нравилось, однако сейчас рядом никого не было. О том, чтобы прорваться мимо, не шло и речи. Есть куда более приятные способы покончить с собой. Иногда в таких ситуациях выручали родители, но они были на работе. Оставалось одно – ждать. Желательно, не выставляя свою слабость напоказ.

– Шавки поганые! – буркнул я, набрасывая капюшон и застегивая куртку.

На эсэмэс Катя ответила с опозданием. «Извини, замучилась на парах. Да и не хочу никуда идти в такую погоду». Проситься в гости я не стал – последнее время мы не слишком ладили. Запихнул телефон в карман и двинул в сторону торгового центра с любимым кинотеатром.

Вообще-то поход в «Синемаксимум» для безработного студента, тем более с девушкой, – удовольствие недешевое. Да и бессмысленное, когда все можно бесплатно скачать в Интернете. Однако новые ужастики я никогда не пропускал, не мог отказать себе в удовольствии очередной раз слиться с волшебной темнотой кинозала. А сейчас и фильм крутили подходящий. Как гласила реклама, «Первый отечественный зомби-хоррор».

Кинотеатр врастал в последний этаж ТРЦ «Подмосковье» и состоял из четырех небольших залов, вытянутых друг за дружкой в линию. В первом показывали похождения очередного супергероя, во втором – мелодраму о лесбиянках, ну а зомби ждали в третьем. Площадка у четвертого зала была огорожена громадными рекламными щитами с изображениями кайдзю – зал закрыли на ремонт месяц назад. За своеобразным забором света практически не было. Этот мрачный уголок в ярком и шумном торговом центре походил на заколоченный досками чулан. И, как в любом чулане, здесь жил Бука.

Он вышел из темноты между Годзиллой и Мотрой. Мелкий старикашка с зачесанной назад седой гривой, открывающей россыпь пигментных пятен на лбу. На чисто выбритом лице – глубокие вертикальные морщины, будто шрамы от ударов плетью. Пиджак с заплатками на локтях, мятые брюки, ботинки с засохшей грязью. Он быстро прошаркал до касс, умыкнул ручку со стойки и вернулся в свое царство тьмы. Этот странный персонаж не походил ни на строителя, ни на администратора, ни на уборщика – больше всего он напоминал помесь лепрекона и Хранителя склепа. Я оглянулся на оживленное фойе, на людей и шагнул вслед за ним в узкий проем между щитами.

Стробоскопом в темноте мигала настольная лампа, а сам стол жирным слоем покрывали листы бумаги. В углу прятался завернутый в полиэтилен диван, рядом – пара сломанных кинотеатральных кресел. Старика нигде не было. Я дернул ручки обеих дверей в зал, но двери не поддались. Бука слинял. Внимание привлекли постеры на стенах. Раньше тут висела реклама новинок, а теперь афиши несуществующих фильмов. Маньяк в хоккейной маске против хеллоуинского убийцы, ксеноморф на борту «Тысячелетнего сокола», старина Лектер в одной камере с Энди Дюфрейном… Сделано было круто, профессионально – не подкопаешься. Особенно удался Эш, с безумной физиономией отпиливающий себе ногу в узнаваемой комнате с трупом на полу. Изображения были такими реальными, так будоражили воображение, что хотелось прямо сейчас отдать все деньги

(и почку)

за билет на один из этих фильмов. Хотя бы один! Но снимали их в другом, идеальном мире, меня же ожидали два часа ужаса от российских киноделов.

В заснеженной тайге зомби строили Байкало-Амурскую магистраль. Как и положено по законам жанра, вскоре мертвецам надоело работать, и они принялись жрать всех вокруг. Советские солдаты отстреливались от орды покойников, лихой дед махал топором, выла бензопила «Дружба»… Не хватало только Гоши Куценко в роли предводителя мертвяков. Во время просмотра этой галиматьи меня заинтересовало одно: звуки, к фильму никак не относящиеся. То и дело справа от экрана раздавались приглушенные крики – не из колонок, а из-за стены. Из закрытого четвертого зала.

Зрители ручейком тянулись к зеленому пятну света с надписью EXIT. Через вторую дверь в зал уже проник уборщик и стал Тем, Кто Обходит Ряды. Лампы под потолком раскрашивали потертые сиденья, а народ вываливался в фойе с шутками и подначками, радуясь скорой встрече с фастфудом и сортиром.

Оказавшись снаружи, я повернул голову к четвертому залу. Бука стоял в проходе и улыбался. Он поманил рукой

(следуй за седым старикашкой)

и отошел за рекламный щит. Казалось, тьма за Годзиллой сгустилась до состояния абсолютной черноты, которую никакая болезная лампа не отгонит. Если бы не грохот игровых автоматов за спиной, довольные детские крики, объявления из динамиков, я бы давно отсюда сбежал. Очень уж странной выглядела ситуация. С другой стороны, меня не троица парней в трениках подзывала, а дед, которого сопля перешибет. И не в сырую подворотню, а в отделение кинотеатра, где полно людей на расстоянии вытянутого «по-мо-ги-те!».

– Ничего не говорите, молодой человек, даже не смейте. Демьян все уже знает. До сеанса считаные минуты, нельзя так задерживаться, в конце-то концов, – сообщил Бука из-за стола. Его рот шевелился как-то лениво, еле-еле, будто он просто выдыхал готовые слова, не прибегая к помощи губ и языка. В свете мигающей лампы глаза старика казались черными пуговицами. Видна была только верхняя часть тела, поэтому так и напрашивалось сравнение с куклой чревовещателя.

– Вы мне?

– Конечно же, Демьян вам. – Он достал очки, нацепил их на нос и взглянул на меня во все четыре пуговицы. – Так-так-так. Ну что же, будем оформляться? Демьян видел, как вы смотрели на афиши. Поверьте, Демьян сразу чует своих. Ценителей. – Он стал копошиться на столе, раскладывая бумажки, доставая из ящика новые, расписывая ручку. – Нужно торопиться, фильм начнется точно по расписанию. Демьян приносит извинения за условия, сами видите, но ничего не поделаешь, проект целиком и полностью экспериментальный. Еще не все отлажено.

– Честно говоря, я пока ничего не понимаю.

– Для того тут и сидит Демьян. Чтобы объяснять. Кстати, будем знакомы. – Его рукопожатие оказалось очень крепким, а длиннющие

(звериные когти)

ногти поцарапали внутреннюю сторону ладони до крови. Не сильно, но неприятно. – Итак. Перед вами совершенно новый формат ночных показов. Безбилетный. Автономный. Руководство торгового центра пошло навстречу, и теперь каждую ночь здесь, в четвертом зале, можно увидеть редчайшие фильмы ужасов. «Редчайшие» в данном случае не преувеличение, за фильмы отвечает лично Демьян.

– Что за фильмы? Уж не эти ли? – спросил я, указывая на стены.

– В числе прочих. Уникальные, не побоюсь этого слова, ленты. Все они существуют в единственном экземпляре. Представляете? Никакого копирования в наш цифровой век. После показа пленка уничтожается.

– Вы серьезно? Неужели на такую чушь кто-то покупается? Я, пожалуй, пойду. До свидания.

Демьян вскочил из-за стола, словно невидимый чревовещатель провернул руку у него в заднице:

– Постойте, молодой человек. Не делайте скоропалительных выводов. Демьян понимает, что вы прекрасно разбираетесь в предмете. И что поверить в существование таких фильмов очень сложно, ведь вы никогда о них не слышали. Но у Демьяна есть связи. Демьян умеет доставать пленки. Кроме того, коль скоро показы идут в тестовом режиме, все просмотры бесплатны. И вы вместе с другими зрителями сможете разобраться, интересны вам Демьяновы фильмы или нет.

Сладкое слово «халява» сработало безотказно. Демьян вручил мне договор на оформление карты и поведал, что проекту всего-то пара дней от роду. Перед полноценным запуском решили провести несколько дневных сеансов – чтобы привлечь первых зрителей, собрать фокус-группу, запустить сарафанное радио. И теперь четвертый зал возвращался в строй с новым графиком работы. Утром, днем и вечером – привычный репертуар, ровно в два часа ночи – Демьяновы фильмы.

Договор я читать не стал. Полистал пять страниц расплывающихся в темноте букв, накорябал ФИО, дату и подпись и вернул бумаги Демьяну. За время нашей беседы в зал вошли четыре человека. Значит, меня не глючило. Какой-то странный дед действительно открыл кинотеатр в кинотеатре, самолично вербуя зрителей.

– Помните, молодой человек, – сказал Демьян, выдавая мне пластиковый прямоугольник белого цвета, – одна карта – один зритель. И карта эта принадлежит только вам. Вы не имеете права передавать ее третьим лицам, как не имеете права проводить в зал кого-то вместе с собой. Демьян полагается на вашу честность.

Я приложил карту к магнитному датчику, и дверь открылась. С такой системой и впрямь не требовались контролеры. В зале царила темнота. Экран вываливал на зрителей телевизионный «снег», в ушах гудел мерзкий саундтрек профилактики. Рассмотреть номера кресел было нереально, да и на карточке не отметили ни ряда, ни места. Сэкономили даже на эмблеме кинотеатра. Значит, садиться можно было где угодно.

Фильм начался, как только я приземлился на последнем ряду, подальше от других зрителей, которых здесь набралось около тридцати. И после первых же кадров в голове возник вопрос: а сработает ли карточка на выход?..

Мы уже час смотрели на Лео, молодого и худого Лео, который даже не догадывался, что в ближайшие двадцать лет «Оскар» ему не светит. Он бегал по кораблю и кричал про «короля мира», рисовал даму сердца и был счастлив под песню Селин Дион. Человек десять покинули зал, когда поняли, что им показывают. Это радовало. Значит, Демьян вряд ли был маньяком, заманивающим подростков в замкнутое помещение, чтобы сыграть с ними в игру. Не радовал только выбор фильма. Я бы тоже ушел, но родители еще не вернулись, а кто гарантирует, что собак разогнали? Лучше тянуть время здесь, в бесплатном тепле.

Вот Кате этот фильм нравился. Что было удивительно, ведь вкусы у нас совпадали вплоть до мелочей. Ужасы, мистика, триллеры, фантастика… Мы читали одни и те же книги, зависали на одних и тех же сайтах и пабликах в соцсетях, смотрели одно и то же кино. Катя могла назвать всех актеров, когда-либо исполнявших роли сенобитов. Могла процитировать считалочку из «Кошмара на улице Вязов» в оригинале или перечислить очередность всех смертей из «Пунктов назначения». Она даже в космических кораблях разбиралась, без труда отличая «Ностромо» от «Сулако». Катя не была красавицей – полноватая, с короткой стрижкой, с приятным лицом, но

(с усами)

с плохой кожей. Одевалась по-мальчишески, в джинсы и свитера, косметикой практически не пользовалась. Но она была доброй, интересной, веселой. От нее всегда вкусно пахло. А у меня не то что с девушками – вообще с людьми было не очень. Я остроумил и юморил в Интернете, но прежде чем выйти из квартиры всегда проверял в глазок, нет ли на лестничной клетке соседей. Ехать с кем-то в лифте, не зная, куда смотреть и что говорить, было для меня настоящим мучением. На улице спасали наушники. Включил плеер – и будто бы нет меня. В домике. Студенческие пьянки-гулянки я игнорировал, предпочитая компанию дивана и хорошего фильма. Катя стала для меня не только первой девушкой, но и первым настоящим другом. В общем, нам было хорошо вместе. Но я хотел, чтоб было еще лучше. По-взрослому. А Катя, точно старомодная бабуля, считала два месяца недостаточным сроком для перехода на новый уровень.

От размышлений отвлек фильм. Да так, что у меня отвисла челюсть. На первых рядах дружно охнули. Айсберга не было. Вместо него корабль встретился с громадным океанским монстром. Борта оплели щупальца, смахивая людей в воду и размазывая их по палубе. Скрипели корабельные кости, визжали пассажиры, лилась кровь. Трансатлантический лайнер разваливался на части.

Я вжался в подлокотники, словно сам находился на умирающем корабле и пытался не сорваться в пучину. Туда, где в черной воде, как циклопических размеров змеи, передвигались кольца глубоководной твари. Финальную сцену снимали, должно быть, с вертолета. Корабль затонул, на поверхности плавали обломки и спасательные шлюпки. А из толщи воды во всей красе поднимался кракен, водоворотом затягивая в чудовищную пасть все, что осталось на волнах.

До дома я добрался как лунатик. Смотрел прямо перед собой, но вместо улицы видел бурлящий кровью океан. Карточка в заднем кармане джинсов казалась артефактом, который нужно срочно спрятать, оградить от людей и никому не показывать. Собаки ушли, и я спокойно попал в подъезд.

Весь вечер я, подпитываемый кофе и бутербродами, просидел в Интернете. Форумы, блоги, интервью с режиссером и съемочной группой, наши и зарубежные источники… Я искал хоть какие-то сведения об альтернативной концовке. Хотя бы намек, даже шуточный, на то, что она существует. Ведь там были те же самые актеры, дорогущие съемки, чумовые эффекты. И это почти двадцать лет назад. Такое невозможно утаить, но никаких следов хоррор-версии хита тысяча девятьсот девяносто седьмого года я не нашел.

Взглянув на часы, я едва не взвыл. Четвертый час, глубокая ночь. Дело было не в том, что я, как зомби, провел в Сети столько времени. Это как раз обычное явление. Но я пропустил сеанс. Ведь дневной показ, если верить Демьяну, был исключением, презентацией, заманухой для зрителя. А в два ночи крутили что-то новое. Или, скорее, старое по-новому… Не хотелось даже думать, что я мог профукать

(Все они существуют в единственном экземпляре. После показа пленка уничтожается)

из-за собственной глупости. Заветную карточку я оставил на книжной полке – под защитой фигурки Макриди с огнеметом. Выключив компьютер, зажег ночник над кроватью и устроился поудобнее с томиком Лавкрафта в руках. До утра о сне можно было и не мечтать.

В институт я не пошел. Дождь лил второй день, и город затянуло серой дымкой. По стеклу сползала вода, размывая силуэт соседской многоэтажки. Напоминая темную поверхность океана, в котором живет нечто огромное и жуткое.

Все фильмы казались полной ерундой, игры надоедали через пять минут, не спасали даже любимые книги. Интернет, который не мог дать нужных ответов, приводил в бешенство. Проверка времени превратилась в нервный тик. В голове запустили обратный отсчет, поставили будильник. Дин-дон, дин-дон, до вашего сеанса осталось одиннадцать часов.

Одиннадцать, мать их, часов.

Вечером я впервые пожалел, что в двери моей комнаты нет замка. Родители заходили и донимали идиотскими вопросами. Что случилось? Не заболел ли? С учебой проблемы? Как там Катя?

Шесть часов до сеанса.

Маме пришлось прямым текстом сказать, чтоб отвалила. Она побледнела, точно панночка, и ушла. Хлопнула дверью, чтобы я не сомневался в собственных прегрешениях. И это сработало. Сразу стало стыдно, горько внутри, будто проглотил что-то мерзкое и колючее. Зато больше меня никто не трогал.

Три часа до сеанса.

Катя писала какие-то глупости, сообщения ни о чем, и я не отвечал. Мачете не эсэмэсит. В конце концов пришло коронное: «Понятно». Самое странное, что мне было плевать. Главное – дождаться сеанса.

Дин-дон, дин-дон.

Отец храпел так, что любой домушник мог вынести полквартиры и остаться незамеченным. Не включая свет в коридоре, я обулся, накинул куртку и тихонько выскользнул в подъезд. Горло пересохло, пальцы с ключом дрожали, царапая замочную скважину, а сердце с силой долбилось в ребра, словно я действительно что-то украл. Но из ценностей со мной был только кусок пластмассы без опознавательных знаков.

Двери главного входа заблокировали, но одна из запасных чуть дальше работала. Еще на подходе к торговому центру я видел, что за ней исчезают люди. Как и главные двери, она была стеклянной, поэтому я мог рассмотреть темные недра здания. Магнитная карточка впустила меня в мир безлюдных пространств и призрачного эха.

Первый этаж был почти полностью задействован под продуктовую зону, огороженную специальными воротами. Возле неработающих эскалаторов располагались забранные решетками салоны связи и магазин спорттоваров. Людей было мало, все шли поодиночке, не разговаривая друг с другом. Этакие члены элитного клуба, объединенные общей тайной. Но были и исключения, причем очень странные: запомнился дядька в пальто и шляпе, который додумался по своей карте провести сына-дурачка. Тому явно не было восемнадцати, он без передыха что-то лопотал, показывал пальцем на все подряд, то ржал в голос, то пугался теней и плакал. Таким только ужастики и смотреть.

На втором этаже было чуть оживленнее. В гипермаркете бытовой техники горел свет, сонные работники таскали коробки, раскладывали товар и меняли ценники. Охранник у касс смотрел телевизор. В сторону от эскалаторов в темноту уходили два длиннющих торговых ряда. Магазины одежды, косметики, нижнего белья. Отблески электрических огней сверкали на витринах, сквозь которые проступали

(и двигались)

человеческие тени. Кое-где густой мрак, обрывки света и отражения в стекле создавали иллюзию, что манекены стоят не внутри бутиков, а снаружи.

Я поднялся на последний, третий этаж, с трудом обогнув поломоечную машину, которую кто-то оставил прямо у эскалатора. По левую руку от себя я наблюдал всевозможные кафешки и закусочные, росшие сплошной стеной, по правую – россыпь столиков и вид на ночной город через панорамные окна. Света было ровно столько, чтобы люди смогли добраться до кинотеатра в конце этажа. Ничего не работало, но пара столиков оказалась занята. Одинокие тени сидели неподвижно, наблюдая за поздними посетителями.

В зал я вошел, так и не застав Демьяна в фойе. Хотелось задать ему кучу вопросов, но еще больше хотелось посмотреть фильм. На поиски странного старикашки времени не оставалось.

Лопоухого пацана опять забыли одного дома, вот только в этот раз его глупые ловушки не сработали. Все произошло так, как случилось бы в реальной жизни. От комедии в фильме не осталось и следа. «Мокрые бандиты» вломились в дом, нашли ребенка, избили и отнесли в подвал. Бандиты оказались теми же – но лишь по именам. Нет, Гарри с золотым зубом был на месте, а вот Марв… Бородатого балбеса заменил тезка из «Города грехов». Пока Гарри собирал по дому ценности в мешок, Марв обрабатывал лицо пленника паяльной лампой. Мальчишка был в сознании и визжал так, что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. Марв срезал с него кожу, снял скальп, раздробил кости молотом и выкорчевал глаз. Второй оставил только для того, чтобы мальчишка мог увидеть, как ему отрубают ноги. Как кусок за куском его тело исчезает в подвальной печке, которую он так боялся.

Это был самый жестокий пыточный хоррор из тех, что мне довелось видеть. И вновь с ума сводила стопроцентная узнаваемость. Актеры, декорации, планы, даже оригинальные голоса. Все было тем же самым, один в один, но… по-иному. Кино из параллельной реальности, где ужасы всему голова. А теперь еще и с участием персонажей из разного времени в одном кадре.

В голове не стихали крики, а перед глазами мелькало развороченное детское тельце. Я брел в сторону эскалатора, словно дед – едва отрывая подошвы от пола. Ошарашенный, не в силах переварить впечатления. Перед тем как начать спускаться, я обернулся к столикам. Теней-наблюдателей стало больше.

Манекены на втором этаже приблизились. Их передвинули за время сеанса. У некоторых увеличились головы, будто сверху надели

(собачьи)

звериные маски. В дальнем конце темной коридорной кишки между бутиков кто-то бродил. Кто-то невысокий, нескладный. Этот кто-то шаркал ногами и смеялся.

Свежий ночной воздух взбодрил лишь на мгновение, потому что следом пришло понимание: до нового сеанса практически вечность. Эйфория от прикосновения к чему-то уникальному, запретному рассеялась вмиг. Ее вытеснила злость. На кинотеатр, на Демьяна, на долбаный один сеанс в сутки.

Во дворе было тихо. У подъезда, в грязном закутке, лежал щенок. Такой же мерзкий, как и все его племя. Услышав меня, он поднял голову, заворчал и тявкнул. Я огляделся. Спали завернутые в серую пленку дома, дремала и пустая улица – ни людей, ни собак. Свет горел только на лестничных клетках и в глазницах фонарей. Я подошел ближе и пнул щенка ботинком. Он оскалился, попытался укусить. Тогда я встал на

(поганого ублюдка)

него двумя ногами. Раздался скулеж. Озираясь по сторонам, я начал месить его подошвами, топтать. Убивать. Я прыгал на нем под стук крови в висках, под дьявольские барабаны в голове. Еще и еще, бум-бум-бум, еще и еще… А когда щенок перестал визжать, когда хрустнул его череп, когда красная лужа растеклась до самой двери, мне захотелось завыть по-собачьи. Чтобы город слышал мою победную песню.

Весь следующий день я проспал, и снились мне люди с песьими головами.

До третьего сеанса я не дожил, а досуществовал. Выбирался из липких кошмаров, где щелкали звериные пасти, брал что-то из холодильника, ел, засыпал вновь, стоял у окна в ожидании темноты, ругался с родителями и слушал звуки города. Время плыло медленно, оно было против наших свиданий с кинотеатром, завидовало чужому хронометражу, но я научился терпеть. Обходить ловушки в виде звонков, пустых разговоров и просьб. Я знал, что меня ждет экран, и не мог оставить его.

Я старался не смотреть на тех, кто двигался в темноте. У витрин, у эскалатора, между столиков на третьем этаже, даже в самом зале. Не смотреть на тени с песьими головами. На слуг кинотеатра. Пока у меня есть карточка, они не тронут.

Людей в зале прибавилось. Многие приводили кого-то с собой, нарушали правила, но это сходило им с рук. Теперь нельзя было отделиться от других зрителей, найти кресло подальше от всех. Я выбрал место у стены, последний ряд. В двух креслах слева от меня села женщина в длинном платье и кожаной куртке. В темноте казалось, что у нее нет лица. Когда слабый свет с экрана падал на нее, то оголял пустой овал – словно вареное яйцо, прикрытое черной копной волос.

Шварц подрезал мотоцикл юного Джона Коннора, и тот врезался в заграждение. Желающих помочь парнишке не нашлось, после того как первый же доброволец получил в голову из дробовика, разметав мозги и осколки черепа по шоссе. Над местом аварии кружил вертолет телевизионщиков, где-то вдалеке выли сирены. Шварц ухватил Коннора за волосы и оторвал ему нижнюю челюсть. Кровь рекой хлынула на горячий асфальт, изуродованное тело забилось в припадке. Шум проносящихся мимо автомобилей смело нечеловеческим воем. Но Шварц не остановился. Он перехватил Коннора за горло, поднял над шоссе, а другой рукой вырвал ему сердце. Hasta la vista, baby.

Женщина без лица тяжело задышала. Она гладила шею, поправляла волосы и скребла ногтями по спинке соседнего кресла. На экране появился жидкий терминатор в облике полицейского. Он проник в палату Сары Коннор и запер дверь. Навис над прикованной к кровати матерью спасителя человечества, покачал пальцем у нее перед носом и принялся раздеваться.

Женщина без лица задрала подол платья и раздвинула ноги. Я смотрел то на нее, то на экран, задыхаясь от возбуждения. Т-1000 спустил с Сары больничные штаны и навалился сверху. Женщина без лица застонала так, будто он вошел в нее. Она ласкала себя двумя руками, елозя на кресле, содрогаясь в сладостных конвульсиях. Я подсел ближе, не сводя глаз с ее бедер, на которых появлялись капельки крови.

Сара закричала. Вторгающаяся в ее лоно плоть превратилась в жидкий металл. На белой простыне под сцепленными телами ширилось кровавое пятно. Сара захлебывалась визгом, но лезвие рвало ее изнутри, меняло форму, с каждым новым толчком пробиралось дальше по телу, пока вместе с мясными брызгами не вышло изо рта.

Я сунул руку под платье женщины без лица, но вместо податливой горячей плоти нащупал

(мертвую)

холодную, точно подводный камень, кожу. И больше ничего. Женщина кряхтела, царапала гладкую промежность до крови. Как мультяшка, которой забыли дорисовать жизненно важный орган и которая надеялась найти его за верхним слоем краски. Когда она взвыла от бесплодных попыток, фильм закончился, и зал накрыла тьма.

В фойе я вышел самым последним. Никогда не напивался до скотского состояния, но сейчас примерно представлял, каково это. Мутило, тело не слушалось, перед глазами все плыло. Хотелось упасть где-нибудь и уснуть.

В кармане запиликала заглавная мелодия из «Кэндимена». Присев на автобусной остановке, я достал телефон. Мама. Непринятых от нее набралось девять штук, был один звонок от старосты группы и один от черт знает кого. А еще два сообщения от Кати. Утреннее: «Куда ты пропал? Волнуюсь». И недавнее, пришло около полуночи: «Мои остались у друзей на ночевку, а одной в квартире страшно. Придешь?»

Катя встретила меня в домашних шортах и футболке с Карпентером. Когда я вошел в прихожую, ее улыбка померкла. Взгляд был удивленный, испуганный.

– Ты… – пробормотала она. – Что с тобой?

– Просто устал, – ответил я, вешая куртку на крючок. – Плохо сплю в последнее время. Да и родители достали.

Она заперла дверь, зачем-то прильнула к глазку и еще раз осмотрела меня.

– Выглядишь помятым. И сильно. Ладно, проходи, я чайник поставлю.

Мы устроились на диване в гостиной. На столике рядом остывал чай, по телику шел второй сезон «Ганнибала», а на балконе громадными тенями высились песьеглавцы.

– У меня к тебе разговор, – сказала Катя. – Серьезный. Послушай, пожалуйста.

Я не хотел слушать. Время тикало, дин-дон, дин-дон. Два месяца вместе, а толку нет. Песьи головы отражались в зеркальных дверцах шкафа, поэтому смотреть я мог только на Катю. И она была ничего. Не такая стройная, как Сара Коннор, но ничего.

Я погладил ее по бедру. Кожа была теплой, приятной на ощупь.

– Что ты делаешь?

– Глажу свою девушку. Нельзя?

Она отстранила мою руку:

– Ты вообще меня слышишь?

– Мы же оба понимаем, зачем ты меня позвала. Не ломайся.

Я притянул ее к себе и поцеловал. Залез под старину Джона и нащупал груди, за что тут же получил пощечину.

– Да что с тобой такое?! Ты больной?! Даже выслушать меня не можешь?

Потерев место удара, я улыбнулся и набросился на

(грязную шлюху)

Катю. Задрал футболку, стал стягивать шорты, пристраиваясь между бедер своей разбухшей ширинкой. Сара закричала. Она дергалась, стонала, и это возбуждало еще сильнее. Жидкий металл просился наружу, но я не хотел ее убивать. Сперва нужно было поразвлечься.

Пока я возился с шортами, ей удалось схватить кружку. Сара плеснула на меня кипятком и размозжила керамическую склянку о голову. Вспышки боли прошлись по черепу, лицу, по обожженной шее. Сара пнула меня в пах, и я сполз на пол.

– Мудак озабоченный! У меня сосед опер, сейчас тебя быстро куда надо отвезут!

Она вопила, угрожала, оскорбляла. И плакала. Я поднял на нее глаза, потом медленно встал сам.

– Не вздумай подходить! Вали отсюда!

На ковре темнело пятно, под диван забились осколки кружки. На балконе никого не было.

– С-сука… – процедил я сквозь зубы.

– В кого ты

(обратился)

превратился вообще? Выглядишь как бомж! Что это на джинсах, кровь? Кровь, да? А мылся ты когда последний раз? Вали давай отсюда!

Я мог бы убить ее, а потом сделать с телом все что угодно. Я мог бы попробовать на нем паяльную лампу. Мог бы оторвать нижнюю челюсть. Мог бы…

Но я извинился и молча убрался вон. Все-таки это была

(мразь, динамо, недотрога сраная)

моя Катя. Голова потяжелела на целую тонну, из носа потекла кровь. Я видел только черноту, сквозь которую неохотно проступали контуры реального мира. Если бы не идущие по пятам люди с песьими головами, сил добраться до дома у меня вряд ли бы хватило.

Пришел в себя я только после обеда. Спал прямо в одежде, как какой-нибудь Марти Макфлай. Чудовищно болела голова. Я проглотил пару таблеток и попробовал поесть, но, кроме дюжины разваренных пельменей, ничего не полезло. Посмотрел на

(выглядишь как бомж)

свое отражение и набрал ванну. Бросил одежду в стирку и погрузился в горячую воду.

Ранка на ладони запеклась и чесалась. Раньше она казалась простой царапиной, но теперь выглядела куда серьезнее. Я ковырнул ее, и вода чуть окрасилась. Поднял руку и убедился, что по ней тонкой струйкой стекает кровь. Дотянулся до пузырька одеколона на раковине и прижег ранку. Защипало. Наконец я растянулся в ванне и попытался расслабиться.

Запахло сыростью, гнилью. Я открыл глаза и вновь увидел кровь. Целую ванну крови. Я лежал в вязкой красной мерзости, за которой не мог разглядеть собственного тела. К горлу подкатила тошнота, сердце ухнуло куда-то вниз. Ладонь горела огнем. Я дернулся, попытался опереться на бортик ванны, но рука соскользнула. Ноги проехались по дну, будто его обмазали слизью, и я с головой ушел под

(собственную кровь)

воду. Красный морок поглотил меня, размыл границы чугунного корыта, уничтожил их. Я пробовал всплыть, дышать, но лишь наглотался жижи, и меня вывернуло. Там что-то было, на глубине. Сквозь багровую толщу пробивались изувеченные мертвецы, ко мне несло части тел, куски мяса, осколки костей… А гораздо ниже, во тьме, откуда тянуло холодом океанского дна, проступали контуры исполинской пасти.

Я вывалился из ванны, как младенец из материнской утробы. В ушах громыхали тамтамы, в глазах полыхали алые огни. Капли стекали на полотенце, на пол, изо рта толчками выходила кровавая рвота. Я отполз к двери, выбрался в коридор и отдышался. Возвращалось нормальное зрение.

– С легким паром, молодой человек! Демьян вас уже заждался. Ну что, как говорится, пора и честь знать? Демьян придумал для вас отличную роль!

Он вышел из кухни в том же потертом костюме с заплатками на локтях. Старый, нелепый и веселый. Я съежился у стены, прикрывая срам, обтирая кровь с лица.

– Ч-что?

– Что-что, пора переходить, так сказать, к самому интересному. Демьян полностью выполнил свои обязательства, теперь ваш черед. Все ведь зафиксировано, помните? Договор, заверенный кровью, – это не какая-то там филькина грамота.

Демьян подошел, выудил из внутреннего кармана пиджака договор и показал мне:

– Подпись узнаете? А кровь? Впрочем, в крови вы и не должны разбираться, но уж поверьте Демьяну, который на скупке душ собаку съел. Вы ведь любите собак, молодой человек?

– Я просто… просто смотрел кино.

– Все верно. Вы просто смотрели кино. Кино, которое никто и никогда больше не увидит. Это дорогого стоит, согласитесь?

Я судорожно мотал головой из стороны в сторону, отползая к своей комнате.

– Ох, бросьте, это был риторический вопрос. Вы посетили три положенных по договору сеанса. Заглянули в нашу маленькую потустороннюю киностудию. – Он улыбнулся. – Теперь ваша душа переходит в собственность Демьяна и будет использована для создания новых фильмов. Да что там, вы сами станете героем одного из них!

– Я же… я просто…

– Вот поэтому всегда нужно читать бумажки, которые подписываете. Безусловно, это не самое выгодное соглашение, однако наше дело предложить. Есть товар, есть цена. Все просто. Вам еще повезло, молодой человек, мои коллеги работают куда жестче. Да будет вам известно, начальство не одобряет самодеятельность Демьяна. Ну, знаете, растрату энергии души на материализацию страхов, на скрещивание реальностей и прочие чудеса. И уж тем более начальство не одобряет сотрудничество с руководством ТРЦ «Подмосковье». Вы знаете, сколько эти люди берут за аренду зала? Немыслимо! Но ничего не поделаешь, фильмы – слабость Демьяна. Должно же быть у человека хобби, не правда ли? Впрочем, у какого еще, к Иисусу, человека…

Меня колотила дрожь. Пол стал

(кладбищенской землей)

сырым и холодным, очертания квартиры съедал туман. Свет уходил отсюда. За Демьяном шевелились высокие тени.

– Я же просто смотрел кино… Даже не сказал никому, а эти водили чужих… Почему именно я?

Демьян засмеялся. Туман сожрал все пространство вокруг, подо мной чавкала жижа. Неведомо откуда дул ветер, парализуя холодом. Вдалеке что-то протяжно заурчало.

– Да нипочему. Во-первых, договор есть договор. А во-вторых, Демьян не выбирал вас, ваша душа сама отозвалась на предложение кинотеатра. – Он наклонился ко мне и шепнул на ухо: – Но в том же договоре указан пункт, по которому можно получить отсрочку.

Его смрадное дыхание валило с ног. Склизкий язык проник в ухо и пополз глубже, к мозгу. За россыпью огней перед глазами я увидел схему работы кинотеатра, изуродованные зрительские души, увидел черную зависимость, пожирающую изнутри… И узнал условия.

Мы шли к торговому центру, держась за руки. После недели извинений и ухаживаний Катя простила меня. Дулась еще, но на предложение посетить ночной сеанс необычного ужастика согласилась сразу. Мы даже целовались как прежде, со странными объятиями: засунув руки в задние карманы джинсов друг друга.

Я по-джентльменски пропустил Катю вперед и убрал красную карту. Зрительский абонемент на месяц, на три десятка фильмов, после которых все-таки придется расстаться с душой. Или найти еще одного близкого человека и принести его в жертву кинотеатру.

Робокоп выслеживал Маньяка-полицейского, но я почти не смотрел на экран. Зал был полон. Люди наслаждались зрелищем, заплатив страшную цену. По крайней мере, на пару часов они становились счастливыми.

Я думал, как это произойдет. Если Катю заберут

(что ты наделал?)

прямо из кинотеатра, как мне объясняться с родителями и полицией? Какой облик будет у ее страхов? И как теперь с этим жить?

А еще я вспоминал вспышки. Знания, полученные в тот раз от Демьяна. Сами по себе его фильмы не калечили души, они лишь обнажали человеческую сущность. Они не могли сломать сильного, по щелчку превратив белое в черное, но с легкостью добирались до гнили внутри слабых.

Обратно мы шли в потоке зрителей. Задумчивых, потерянных. Загнанных. Я взглянул на Катю. За неделю она немного похудела, стала

(ЧТО)

симпатичнее. Несмотря на простую одежду, она

(ТЫ)

все-таки следила за собой. От нее по-прежнему вкусно пахло. И никаких усов у нее не было, просто так падала тень от носа. Катя простила меня после всего того, что я

(НАТВОРИЛ)

сделал. Мы понимали друг друга, нам нравилось быть вместе. И у нас могло все получиться.

– Давай я?..

Катя выдернула у меня карту и сама приложила ее к магнитному датчику. Шагнула за порог торгового центра, и дверь захлопнулась перед моим носом. Я оглянулся. Люди, помещения, эскалаторы – все исчезло. Мир с этой стороны провалился во мглу.

Катя плакала. Она положила руку на стекло.

– Прости. Я же пыталась тебе сказать.

Ранка на ее ладони выглядела еще больше моей.

– Но, если ты решил отдать меня ему, пропадай сам. Я подменила карту. И месяц засчитали мне.

За спиной раздался пробирающий до костей вой. Туман окутывал стеклянную дверь, стирая город позади Кати. Я пытался найти слова, попросить прощения, но выдавил лишь жалкий всхлип, когда рядом заурчало нечто. Я протянул руку к Кате, к своей девушке, но серое марево разлучило нас навсегда.

Я пробирался по тропинке наугад, выплевывая в холодный воздух облака пара. Туман понемногу рассеивался, открывая мне ночное болото в свете луны. Это оно урчало, будто подзывая кого-то. Под ногами хлюпало, чахлая растительность льнула к земле, а в темноте вырисовывались очертания холмов.

Чудовище завыло в нескольких шагах позади меня, и я остановился. Застыл на месте, как тогда, в детстве. Ноги больше не слушались. А вот тварь приближалась. Я слышал ее тяжелую поступь, дыхание. Чувствовал запах мокрой шерсти.

Время пришло. Дин-дон, дин-дон.

Не в силах обернуться, я смотрел вперед. Там, на вершине холма, из тумана показались двое. И человек со знакомым с детства голосом возвестил:

– Ватсон! Это собака!

Трюк с фонарем

Выступали азиаты-карлики в пестрых пижамах блевотного цвета. Недомерки показывали карточные фокусы, дурачились, дрались, но публика никак не реагировала. Жалкое зрелище.

– А что полиция? – спросил я, выдыхая дым.

– Да срать им, – сказал Боров. – Оформили самоубийство, мол, никаких вопросов, чего, мол, тут голову ломать. Разбираться не стали. Им висяки не нужны. Как и мне – проблемы.

Десять минут истекли, и платформа поползла вниз, забирая карликов под сцену. Народ лениво похлопал – скорее скрипящим механизмам, чем циркачам. Сегодня людей было мало, сотни три. Но вечерний куш никто не отменял.

«Платформу» придумал Боров. Я никогда не понимал прелести этого местечка, но оно понравилось очень многим. Идея была в том, чтобы собрать в одном заведении кучу разномастной творческой живности, выделить каждому время для выступления, а лучших потом наградить. Сцена тут располагалась в здоровенной раковине, выглядывая в зал, будто глаз из дырки в черепе. Пола не было – его заменяли многочисленные платформы, которые тащил наверх подъемник. Пока выступали одни умельцы доставать кролика из шляпы, готовились следующие, и так три часа подряд семь вечеров в неделю. Безостановочное шоу на потеху зрителю. У каждой команды была своя платформа, которую она разрабатывала, обставляла и готовила к номеру. Отсюда и пошло название. Взнос участника, конечно, кусался, но шанс тем же вечером получить в десятки раз больше привлекал куда сильнее. Плюс к тому здесь частенько практиковалось поощрение отдельных удачных номеров неплохой денежкой. Победителя выбирали зрители, и он заграбастывал половину банка. Посетителей тянули сюда иллюзия власти, возможность решить чью-то судьбу. Ну а вскоре «Платформа», укрывшаяся от больного города в промзоне, стала любимым местом для представителей мира криминального. Полиция сюда не заваливалась, Боров платил исправно, так что публика собиралась соответствующая. Хотите снять бабу на ночь, заказать соседа или прикупить таблеток? В «Платформе» всегда отыщется нужный человек. Главное – знать, к кому подойти.

– Тогда зачем тебе копать?

Боров с трудом перекинул ногу на ногу и отхлебнул пива, расплескав его по второму подбородку. Кличку он оправдывал на все сто.

– Мне и не надо, Дым. А вот эти паскудники, – он ткнул жирным пальцем в сегодняшнюю афишу, – такое устроили! Мол, это знак, это убийство, мол, пора валить из «Платформы», пока целы. Слыхал, да? Идиотов куски. Мистика им, мол, мерещится. Призраки гребаные.

Подъемник явил зрителям платформу с парнем в красном костюме и двумя полуголыми девушками. Всяко интереснее карликов. Рядом с парнем стоял куб – полтора на полтора метра, – оформленный под газовый фонарь. Из деревянных ребер росли золотые перья, боковые грани казались бумажными. Сверху виднелась дыра, точно сливная щель в сортире. Зазвучала музыка, и на табло пошел отсчет новой десятиминутки.

– Вот они, – показал Боров на сцену. – Гляди внимательно.

Девушки задвигались. Они были действительно хороши: длинноногие, подтянутые, фигуристые. Короткие топики подчеркивали груди, а обтягивающие шорты не мешали по достоинству оценить задницы. Волосы – брюнетка и блондинка, как и положено, – до плеч, чулки в крупную сетку, каблуки, по-кошачьи плавные движения… Их танец не только завораживал, но и отвлекал. Это и была основная задача помощниц.

Фонарь оказался на колесиках. Девушки стали его вращать, показывая, что за ним никто не спрятался. Фокусник с умным видом наблюдал за этим, сжимая в руке полуметровый жезл с лампой на конце. Куб остановился ровно посередине сцены, и техники приглушили освещение. Брюнетка откинула переднюю панель, обнажая пустые внутренности фонаря. Девушки взялись за руки и отошли от куба, жестами приглашая к нему фокусника. Тот ухмыльнулся, поправил галстук и двинулся вокруг фонаря, насквозь просвечивая каждую грань своей странноватой лампой. Бумажные стенки вспыхивали электрическим огнем, не находя теней сообщников или других подставных. Сделав круг, фокусник запихнул лампу внутрь куба и поковырял там, словно смахивал паутину в углах. Фонарь был пуст. Подоспели помощницы. Сексапильная брюнетка захлопнула стенку, а блондинка волнующими движениями приняла у фокусника жезл и уместила штуковину в отверстие на верхней панели фонаря. Лампой вниз. Теперь фонарь светился изнутри, раскрашивая каждую бумажную грань.

– Лишь бы не опять… – шепнул Боров, вытирая пот салфеткой.

Фокусник с закрытыми глазами замер в пяти шагах от фонаря и погрузился в транс. Девушки кружили рядом, а когда музыка стала громче, упали на колени. Фокусник взял блондинку за руку, поднял, а потом ее словно током ударило. Девушка вытянула вторую руку, и дрожащее движение выросло внутри фонаря-переростка. Тень тряслась в такт с рукой блондинки, а потом исчезла. Фокусник поднял брюнетку и проделал с ней ту же процедуру. Каждый раз в фонаре появлялась тень и в точности копировала движения девушек. Шагнув к залу, фокусник резко протянул руки вперед, и тень прорвала бумажную стенку фонаря. Из куба вылезла рыженькая красотка. Полный комплект. Роды прошли удачно.

– Слава богу… – выдохнул Боров. – А то несут хрень всякую мне тут: сказки, мол, страшные! Идиотов куски.

– Но у тебя ведь и вправду пропадают люди, да?

– Так и раньше пропадали! Кто у нас здесь на это смотрит? Один запил, другая искололась, третий прыгнул на корабль – и привет. Баб вообще считать не стоит. Выступила один, ты понял, один раз! Приглянулась какому-то богатому извращенцу и теперь сидит на поводке, яйца ему чешет. Думаешь, откуда все мои бабы? Это же смотры!

Официантка поменяла пепельницы, улыбнулась и свалила. Боров проводил ее голодным взглядом и достал из кармана диск с блокнотом:

– Здесь запись вчерашнего фокуса с фонарем. В бумажках – всякие там данные, ну, адреса, имена и остальная чепуха. Я не верю, что это убийство, да ты сам только что видел номер! Как можно, мать их, в этом кубике кого-то зарезать, когда там даже третьей бабы быть не должно?!

Боров был прав. Показуха, ритуальное самоубийство, да что угодно. Съехала у девчонки крыша. Или довел кто-то. Никакой мистики. Я знал, о чем шепчутся в «Платформе», но в сказки верить перестал лет тридцать назад.

– Но, если вдруг это на самом деле убийство… Кто, куда, зачем, какого хера? В общем, никто, кроме тебя, не разберется. Разузнай все, ты сможешь. Нужно дать народу отмашку, что тут, мол, безопасно. Нет никакого, мать его, черного мага.

Деньги он мне вручил сразу, знал, что не откажусь. Странная работка, но почему бы не навариться на людском суеверии? Убийство в гигантском фонаре… Даже звучит смешно. Но копнуть будет занятно. Тем более за такие бабки.

На улице шел снег. Ночное небо вываливало белое крошево на грязную дорогу, ветер свистел в развалинах складов. Я укутался в пальто и двинулся к набережной, обходя примерзшего к тротуару забулдыгу.

– Ну, чего тебе? – по сонному голосу Шмеля было ясно, что он не особо рад моему звонку.

– Спишь, что ли?

– Поспишь с тобой. Чего надо-то опять? Только давай скорей.

– К вам вчера привезли бабенку одну. – Я достал блокнот и сверился. – Оксана Счастливая. Из «Платформы». И ножик вместе с ней. Как бы на нем пальчики посмотреть?

– Ты опять проблемы себе ищешь? Самоубийца это, угомонись. Никто с ней не возился.

– Я понимаю. Но очень интересно, заснуть не могу. Посодействуй, будь человеком. Я же не обижу, ты знаешь.

Шмель вздохнул:

– Все завтра. Отбой.

Я терпеть не могу полицейских, но без своих людей в этой конторе не обойтись. Шмель, хоть и тот еще засранец, все сделает. Поворчит, поворчит, но шелест заветных бумажек ни на что не променяет.

Ближе к центру города пошли работающие фонари. Машины дымили на тротуар и развозили выхлопное зловоние по кишкам каменного муравейника. Над горбами многоэтажек в черном небе проклевывались пятна салюта. Пир во время чумы. Половина забегаловок здесь после одиннадцати обрастала металлическими решетками на окнах. Гулять в темноте было опасно. Но не для меня.

Я шагал через парк к дому и размышлял. Черный маг. О нем стали болтать пару недель назад, причем не только обитатели «Платформы». Якобы в городе появилось подпольное шоу, где некий отморозок в маске разоблачает фокусы, новые и не очень, используя в своих представлениях других фокусников. Последние, как правило, не выживают. То девушку распилит по-настоящему, то утопит неудачливого колдуна в стеклянном гробу. Сказки все это, конечно, зато девкам в «Платформе» есть о чем потрепаться. У каждого города должна быть городская легенда, тем более у такого. Хотя извращенцев здесь хватает, так что желающие заглянуть к черному магу нашлись бы наверняка.

Обогнув безголовый памятник неизвестного поэта, я уткнулся в стайку местной черни у лавок. Четверо парней, две девки, куча бутылок, никаких мозгов.

– Слышь, лысый, дай закурить! – завел знакомую песню сопляк с красным носом.

Я улыбнулся. Сунул руку в карман пальто, нашел выемку со вшитыми ножнами. Здесь хранился подарочный кинжал в две ладони, почти невесомый и невероятно острый. Приятная на ощупь ручка всегда успокаивала, как и пистолет за поясом. На всякий случай. Обычно доставать их не приходилось.

– Мал ты еще. Года через три подходи.

Компашка загоготала.

– Дядя, ты похож на член, – пришла на подмогу усатая девка с синяком, глядя на мою бритую голову. – Да еще и обрезанный!

Она хотела дотронуться до шрама на лбу, но я перехватил руку. Сжал и вывернул запястье в сторону. Девка взвизгнула. Дернувшийся было красноносый курильщик уткнулся в кулак и спрятался в снегу.

– А ты похожа на трансвестита, но твоим дружкам, похоже, так больше нравится.

Девчонка улетела к собутыльникам, цветасто матерясь.

– Ладно, ладно, мужик, – вскочил с лавки патлатый блондин, пока остальные скрипели извилинами, – че ты такой злой? Обознались просто, бывает, не серчай. Приносим, так сказать, глубокие, ну ты понял. Мир, все дела.

Город окончательно испаскудился. Таких ублюдков можно встретить в каждом районе, иногда даже днем. Молокососы, едва от сиськи отлипшие, а все туда же. Я сплюнул и зашагал дальше. Родная пятнадцатиэтажка подслеповато щурилась горящими окнами.

Лампа гудела так, словно напоминала о счетах за электроэнергию. Я закрыл дверь, повесил пальто и прошел к компьютеру. Закурил. Призрачный дым окутал экран, где на платформу поднялась знакомая команда с фонарем. Я просмотрел запись дюжину раз. Номер был точной копией того, что сегодня показывали живьем, только вот в финале «тень» не воссоединялась с остальными, а вываливалась из фонаря с перерезанным горлом, рассыпая какие-то бумажки. Далее – немая сцена, и платформа с трупом исчезала в недрах конструкций здания. Когда тень внутри фонаря дублировала движения помощниц, в радиусе пяти метров никого рядом не было. Получается, убийцами не могли быть ни блондинка с брюнеткой, ни сам фокусник. Хотя… кто их знает. Волшебники гребаные.

Я поймал себя на мысли, что отношусь к делу именно как к убийству. Не изучаю фактуру, чтобы выяснить, почему девочка решила покончить с собой на людях, а пытаюсь впихнуть в стартовый расклад еще одного человека. Убийцу. Черного мага, тьфу ты…

Когда пепельница превратилась в холм из окурков, я допил кофе и выключил компьютер. Запись ничего не проясняла. Обычный номер, наверняка устроенный банально, только вот фокус с трупом кто-то провернул без согласия организаторов. Часы показывали половину второго ночи. Снежная пыль через форточку забиралась в квартиру. Мороз оплетал стекла ветвистыми узорами.

Имена, фамилии, адреса, даты – в блокноте собралось неплохое досье. Счастливая снимала однушку в старой общаге, что в получасе ходьбы отсюда. Все равно не спалось, и я решил прогуляться. Но сперва позвонил Борову и сквозь его недовольное хрюканье сообщил, что мне обязательно нужно посмотреть фокус изнутри. С самого утра.

Стены были покрыты граффити, словно на здании испытывали краску все уличные художники города. Странные, смешные и страшные рисунки опутывали общагу разноцветными сюжетами. В углу дома старик и собака смотрели на воздушный шар, чуть дальше по стене сквозь метель в виде снежной пасти полз уазик, а подъездные двери прикрывал совсем уж наркоманский банан в башмаках и с тесаком. Коридор пустовал, поэтому громыхание отмычки никто не услышал. А даже если и услышал – всем было плевать.

Свет не включился – оно и к лучшему. Я прикурил очередную сигарету, чуть осветив комнату. По квартире точно смерч прогулялся. Одежда черным ковром липла к полу, все шкафы были открыты, сумки свалены у кровати. Ни в кухне, ни в ванной свет не зажегся, но холодильник по-стариковски кряхтел, а внутренности его сияли не хуже газового цветка на плите.

Кто-то выкрутил все лампочки.

Достав пистолет, я еще раз обошел квартиру и приземлился в кресло. Подступала паранойя. Дым растворялся в темноте, впитывался в обшарпанные стены и переползал к соседям. Зачем девушке, которая собиралась перерезать себе горло, переворачивать квартиру вверх дном? И даже если не собиралась – зачем? Что-то тут нечисто. Замки на двери были целыми, но это ни о чем не говорило. В районе хватало умельцев. Другое дело – кому понадобилось лезть в нищенскую квартиру? Еще один вопрос. Они начинали наслаиваться друг на друга, как горки пепла у кресла. Будь в квартире детекторы дыма, меня бы уже окатило струей с потолка.

Я решил вернуться к раскладу с убийством. Бардак говорил о том, что либо жертва собиралась валить из города, либо тут еще кто-то похозяйничал. Если бы Боров соображал быстрее, то позвонил бы мне вчера. А теперь целые сутки потеряны, погром могли устроить и пару часов назад, и неделю. Не говоря уже, что место убийства придется осматривать после плясок табуна циркачей. Все равно что искать пятна крови на рубахе из химчистки.

От табака приятно кружилась голова. Я сидел тут третий час, решив дождаться утра. Сон потихоньку завладевал телом, расслаблял мышцы и рисовал в голове полуголых девушек и чулки в крупную сетку. Я парил над сценой, словно какой-нибудь долбанутый супергерой, а воришка-ветер трепал складки пальто, пытаясь вытряхнуть карманы… Когда перед глазами всплыл сияющий фонарь с трупом, в дверном замке повернулся ключ. Затем еще разок. Дверь приоткрылась, пуская внутрь кусок света и чужое дыхание. А потом по длинному коридору затопали шаги. Я бросился к двери, но незнакомец оказался спринтером и уже успел добраться до лестниц. Перед тем как исчезнуть в черноте подъездного провала, он обернулся, и в болезненном моргании лампы мелькнула коротко стриженная голова с россыпью колец в ухе.

Догнать его я бы не сумел, поэтому вернулся в квартиру. Кто это был? Воришка, убийца, местный наркоман? Чем открывал дверь? Снова вопросы… Зажевывая новую сигарету, я поморщился. Этот тип наверняка учуял дым, потому и сбежал. Но с курением бороться я не мог, да и не хотел. Пускай даже оно иногда вредило делу. За этими мыслями в свете зажигалки я не сразу заметил фигуру у окна. Широкоплечая тень в секунду оказалась по ту сторону стекла. Сквозь черную маску с рисунком паука на меня смотрел человек, который все это время находился в квартире. Я поднял пистолет, но образ здоровяка уже смело пургой. Оконное стекло дребезжало от укусов ветра, в щель валил снег. Я подошел и взглянул на спящий город. Десятый, мать его, этаж. Никаких лестниц. Это становилось интересно.

Утро влезло через окно, распихивая темноту по углам. Ночь не дала ответов, а только все запутала. Похоже, самоубийством здесь не пахло, раз к рыженькой проявляют такое внимание. Словосочетание «черный маг» просилось на язык, но я не собирался о нем говорить. А вот не думать не получалось.

Я выпотрошил все, каждый ящик, каждую полку, каждый гребаный карман в груде одежды. И кое-что нашел. Сложенный вчетверо листок, размерами похожий на презерватив, оказался в заднем кармане дырявых джинсов. Это была фотография. На ней хозяйка квартиры обнималась с еще одной стройняшкой. Лица подруги рассмотреть было нельзя, кусок фотографии кто-то оторвал, но изображение меня и не интересовало. На обороте красовался номер телефона. Его пытались замалевать карандашом, но цифры читались. Я достал мобильник и набрал номер. Абонент – не абонент. Что ж, у Шмеля появилась еще одна халтурка.

Через два часа я был в «Платформе». Утром ее рабочие помещения напоминали огромный склад. Пчелиными сотами все пространство заполняли налепленные друг на дружку клетки: гримерки, сцены для выступлений и репетиций, камеры хранения реквизита и другого барахла.

– Извините, я бы тут не курил, – сказал тот самый парнишка, что вчера махал над кубом волшебным жезлом. – Здесь и пиротехники хватает.

– А я тебе и не предлагаю.

С ним была брюнетка. Без макияжа и откровенного наряда она не казалась привлекательной. Мешки под глазами, плохая кожа, самая обычная девчонка из неблагополучного района. Хотя имена мне пока не требовались, парочка боялась. Они боялись меня, боялись, что обвиню их в убийстве. Но в глазах читался и другой страх, к которому я отношения не имел.

Громадный подъемник спустил сцену с фонарем. Обычный металлический пласт черного цвета, никаких двойного дна и секретных кармашков. Гладкая поверхность с отметиной в виде маленького креста в центре.

– Для чего это?

– Сердце площадки, – ответил парень. – Самое удобное место для всяких махинаций, чтобы зритель не заметил, в какой бы части зала ни сидел.

Я осмотрел жезл. Была надежда, что туда запихнули какой-нибудь механизм с выдвижным лезвием, но нет, обычное древко с плафоном. Магический посох эконом-класса. Хотя его могли тысячу раз поменять после убийства. Эх, Боров, Боров… Но даже если бы из него внутрь куба выкидывалась катана, горло ею перерезать было невозможно. Этот вариант отпадал. Отпадали вообще любые варианты, кроме появления в кубе призрака-убийцы. Я сам там с трудом уместился, а была еще и девушка, да так, что зрители не видели тени… Чертовщина.

– Чего встали? – спросил я. – Давайте, разоблачайте. В чем секрет? Самое главное – откуда третья вылезает?

– Да все просто. Она с самого начала сидит в кубе. Вращение – просто отвлекающий маневр. Вот, смотрите. – Парень показал на маркированную едва заметным крестиком стенку фонаря. – Эта панель с секретом, стенка здесь складная, она не распахивается, как остальные, а опускается-поднимается, точно занавес. Так что нам нужно развернуть фонарь этой стороной от зала и дождаться приглушения света. Тогда девушка поднимает полотно, прячется сзади и заделывает стенку обратно. Все продумано, дело нескольких секунд.

– М-да, вот тебе и магия… – хмыкнул я. Загадка оказалась совсем легкой. – А почему тогда при подсветке задней панели не видно тени?

– Марина, давай покажем.

Они открыли переднюю панель фонаря, а я отошел на место зрителя. Пустой куб смотрел на меня раззявленной пастью. Брюнетка спряталась за фонарем, паренек взялся за лампу. Электрический свет прошил материю насквозь, но тень девушки не появилась.

– Отсюда посмотрите.

Девушка прижалась к самому краю куба и выгнулась так, что лампа кружила рядом, едва не касаясь ее тела.

– Я не охватываю всю заднюю стенку, понимаете? Но с той стороны кажется, что просвечивается весь фонарь.

Дальше все было еще проще. Когда захлопывалась передняя панель, девушка ныряла обратно в фонарь и прижималась к задней стенке. Сверху крепили лампу, но на самом деле она освещала только лицевую часть куба, хотя для зрителя создавалась иллюзия, что в фонаре поселилось солнце. Эти ребята рассчитали каждый сантиметр тени, проверили вид с каждого ракурса. Теперь я понял, почему в подобных фокусах не используют толстух. Помощница дожидалась определенного момента – сигналом была музыка, – приближалась к передней панели и дублировала заученные движения партнерш, добавляя номеру зрелищности. Ну а потом – резкий звуковой сигнал, прорыв бумаги, поклон, аплодисменты. Фокус как фокус. После разоблачения так и вовсе не впечатляет. А вот трюк с убийством был гораздо интереснее.

В кармане завибрировал телефон. Звонил Шмель.

– Слушаю.

– В общем, ложная тревога. Пальчики на ноже принадлежат Счастливой Оксане Эдуардовне, двадцати шести лет и дальнейшее бла-бла-бла по паспорту. По нашей базе проходила два раза, задерживали за проституцию. Других данных нет. Паспорт, вероятно, поддельный. Короче, типичная клиентка «Платформы», не парься.

– Печаль. Ладно, пробей тогда номерок один. – Я продиктовал цифры с задника фотографии. – Желательно поскорее.

– Дым, не наглей.

– Не могу. Мне надо.

– Тебе всегда надо. Отбой.

Итак, теперь уже все факты подталкивали к версии о самоубийстве, только вот ночные гости с ней никак не состыковывались. И перепуганные лица обитателей «Платформы» тоже.

– Мы свободны? – спросил фокусник.

– Ты – да, а вот подругу оставь. – Она посмотрела на меня так, будто я собирался продать ее в сексуальное рабство в страну третьего мира. – Пообщаемся.

Мы засели в занюханном баре неподалеку от «Платформы». Публика здесь была молчаливой, заходили в основном одиночки. Выпивали, заедали горькую вчерашними закусками и убирались. Пахло кислым пивом и по́том, под потолком кружил сигаретный дым. Много дыма.

– Не трясись ты так, не съем. Я не полицейский, если что.

– Знаю.

– Ну и славно. Расскажи о Счастливой. Чем жила, что говорила, чем занималась?

– Да нечего рассказывать, – отмахнулась брюнетка, чье имя я уже забыл. – Она и сама не была любительницей поболтать. Тут у каждого свои секреты. Мы проработали всего-то две недели в таком составе. Собирались днем на репетиции, вечером выступали, потом разбегались. Все. Не дружили мы особо. Но и убивать бы друг друга не стали, конечно.

– А кто стал бы?

Девушка поморщилась:

– Вы и сами знаете, что болтают.

– Знаю. – Я затушил сигарету и взял новую. Дым ворочал мозги, без него думать не получалось. – Но хочу, чтобы ты рассказала.

– Оксана тоже про него говорила. В шутку болтала, что не отказалась бы поработать у черного мага… А в последние дни совсем перестала разговаривать, грустная ходила. У нее явно что-то случилось. Или она что-то чувствовала. Вот теперь и я чувствую…

– Что?

– Что могу стать следующей. Ведь в тот день была моя очередь выходить из фонаря, но Оксана попросила поменяться. И тут такое… Мне везде мерещится маска с пауком, да и всем мерещится…

– С пауком?

Брюнетка крутила кольцо на пальце, смотрела по сторонам, не желая встречаться со мной взглядом. Она действительно боялась.

– Говорят, так он выглядит. Здоровый амбал в черном. И маска с белыми паучьими лапами вокруг глаз. Его не интересуют фокусы, ему интересно убивать. Фокусы – для шоу. А фокусники – как расходный материал.

Я бы сказал, что это полнейшая чушь, если бы ночью не видел описанного здоровяка в окне. Того, который исчез на высоте десятого этажа. Который сумел остаться незамеченным в заваленной хламом однушке. Который кого-то там ждал.

– Похоже на мистическую белиберду. Вы не думали, что работают конкуренты «Платформы»? Хотят вас всех распугать, чтобы закрыть лавочку к чертям собачьим. Подумаешь, пара человек пропала.

– Пара? – усмехнулась девушка. – Это вам Боровинский сказал? Я насчитала десятка три. Народ бежит. И это уже не шутки. Никто ведь не знает, сколько из этих пропавших решили сменить профессию. А что, если все они попали к нему?

Она начинала меня утомлять. Страх и богатая фантазия способны на многое. Хотя отрицать существование черного мага было глупо. Только вот верить в его сверхъестественность я не собирался. Обычный ловкач со съехавшей крышей. Оставалось выяснить его роль в этой истории.

– Что скажешь о новенькой?

– Ничего. Боровинский назначил одну из своих баб, пока замену не найдем. Ей даже не платят, так что мотива нет, если вы про это.

– Почему у вас вчера не было бумажек?

– Каких еще бумажек?

– Тех, которые рыженькая разбрасывает, выходя из фонаря.

Девушка замолчала. Вытащила из моей пачки сигарету.

– Потому что у нас в номере нет никаких бумажек.

– Очень интересно. Тогда с чего вдруг они появились в тот день?

Она сверкнула зажигалкой. Выпустила дым в сторону пары замызганных работяг, что искоса на нее поглядывали.

– Боровинский бесится при любом упоминании черного мага. Вы должны знать. Поэтому мы ему ничего и не сказали.

– Мне можно, я не буйный.

Девушка обернулась к старику с кружкой пива за соседним столиком, окинула взглядом барную стойку. Продолжила уже вполголоса:

– Я не знаю, откуда они взялись. Похоже, что Оксана и принесла. Или убийца. Когда я поняла, что произошло, сразу их заметила. Листки эти были рассыпаны вокруг тела, штук двадцать. Карта метро на черной бумаге. Кружком был обведен закрытый перегон в конце золотистой ветки. А в каждом углу бумажки сидел белый паук. Вот и думайте.

Дела… Добрые люди уже шепнули, что на перегоне нашли раритетную пушку… а еще цепи и человеческие ошметки. Похоже, чертов психопат совсем осмелел. Попади эта информация ко мне вовремя… С другой стороны, этот тип знал, кому давать наводку. Не в полицию же пошел.

– Они сохранились?

– Нет, мы их выбросили, народ и так с ума сходит от страха, не хватало еще этого. Тем более нам запретили шум поднимать. Самоубийство и самоубийство. Точка. Зрители бумажек не заметили, Боровинский и подавно. Сами понимаете, не до того. Да и не для них это было представление. Для нас. Он хотел, чтобы мы боялись. Хотя куда уж больше…

Пепел обжег пальцы, и я вспомнил про сигарету.

– И что говорит народ, чему верит? Убийство?

– Вы же видели фонарь изнутри, видели платформу. Тут либо Оксана сама, либо… А даже если сама, то ее заставили. Передать послание. Еще раз напомнить о черном маге. Нагнать страху.

– Она что-нибудь о себе рассказывала? Откуда родом, есть ли родственники?

– Как-то обронила, что в город попала на корабле. Значит, с севера откуда-то. Про родственников ничего не знаю. Хотя пару дней назад она вроде собиралась кого-то встречать в порту.

Улицу заметало, хороня следы. Где-то вдалеке выла сирена, и над домами вставал черный дым. Город жил в привычном режиме.

Девчонка исчезла во дворах, а я спустился в подземку. Грязные стены подпирали попрошайки и музыканты, грелись друг о друга плешивые собаки. Запах тут царил, точно в приюте для больных животных. На полу станции бурой краской пылала какая-то сатанинская звезда. В вагоне оказалось тепло, и я закрыл глаза. Таращиться в серые злые морды вокруг не было никакого желания.

Жертва, как обычно, оказалась без роду и племени, никакой информации. Только некто мифический, кого она собиралась встречать. А если Счастливая приторговывала натурой, это мог быть обычный клиент. Но она что-то знала и наверняка даже встречалась с черным магом. Иначе какого лешего он забыл в ее квартире? Тогда кто был тот, второй? И было ли убийство? Ведь при таком раскладе, чтобы пролезть в чертов фонарь и перерезать девчонке горло, нужно быть либо призраком, либо дьяволом. В общем, мозаика не складывалась. Наоборот – каждый кусочек жил своей жизнью и пытался запутать.

Нужная станция была чуть ли не самой грязной в метро. Я сразу узнал Шустрика, сегодня он изображал ветерана войны. Отрубленные ноги ему в этом сильно помогали. Всклокоченная борода росла до самого пупа, втыкаясь в перевернутую шапку с монетами. Рядом с инвалидной коляской никого не было, но в толпе узнавались телохранители. Это был бизнес со своими законами.

– Здравия желаю, товарищ капитан! – отсалютовал я.

– Не ерничай, Дым, видишь же, нету публики сегодня. Какими судьбами?

– Да вот, магии захотелось. Сходил к Борову в «Платформу», но не впечатлился. Слыхал, ты знаешь какую-то альтернативу. Недавно вот, говорят, спасение из жерла пушки показывали. Правда, не совсем удачно.

– Мало ли что молва несет, Дым. Ты вроде не мальчик, а веришь всякой ерунде.

Я улыбнулся:

– Хорошо, скажу по-другому. Мне нужно попасть на шоу черного мага. Я знаю, что ты в курсе дела. Ты называешь время и место, и мы остаемся друзьями. Это первый вариант. Вариант второй: ты строишь из себя дурака, и я случайно опрокидываю тебя на рельсы. Молодчики не помогут, ты меня знаешь.

Шустрик нервно сгреб шапку с подаяниями, поморщился и оглянулся на якобы случайных зевак, которые без единой эмоции на физиономиях наблюдали за нами.

– Ты хоть знаешь, сколько это стоит?

– У меня хороший спонсор.

– Борзеешь, Дым. В эту тусовку тебе лучше не соваться. Там совсем другие люди.

– Я рискну. Говори.

Шустрик воровато стрельнул глазами по сторонам, обмазал взглядом своих покровителей и сплюнул на пол.

– Черт с тобой, Дым, но я тебе ничего не говорил. Сегодня ночью в доках представление. Сразу после полуночи. В том забросе, где раньше верфь была. Проход по приглашениям. – Он сунул мне в руку какую-то картонку. – Но ты теперь мой должник.

– Не вопрос, разберемся.

– Ну-ну.

– Счастливо оставаться, товарищ капитан!

Несколько бессонных ночей давали о себе знать. С мороза казалось, что дома воняет. Я открыл бутылку коньяка, зацепил сигарету и включил запись с фокусом. Ничего нового. Теперь, когда я знал схему изнутри, при желании можно было заметить тень во время просвета задней стенки куба. Или это только иллюзия?

Мобильник заворочался в кармане, когда я открыл новую пачку.

– Короче, по обычной ставке ты не отделаешься, – сказал Шмель. – Новости такие. Номер телефона принадлежит какому-то подпольному агентству, которое продавало билеты на паром. От них многие пострадали, у нас пачка заявлений лежит. Половина обилетившихся в списках пассажиров себя так и не нашли.

– Паром, конечно же, отчалил?

– Сегодня в одиннадцать уходит. Там ожидается хренова гора недовольных.

В голове что-то зашевелилось.

– Это все?

Шмель хмыкнул:

– Если бы… Не поверишь, но твою рыжую красавицу вернули в наш морг. В городском что-то начудили с документами, как обычно, в общем, и спихнули труп полиции. Родственников у нее нет, хоронить некому и прочее нытье. Самое интересное другое. Я не поленился проверить и ее пальчики. На всякий случай. Мы ведь просто сравнили рожу с паспортом, в «Платформе» труп опознали, избавив нас от лишнего геморроя.

Я затушил сигарету. В голове уже возникла разгадка. Но вонь… Казалось, она усилилась. Я подошел к двери в кладовку и дернул дверь на себя. Запах шел отсюда.

– Так вот, – продолжал Шмель, – пальчики на ноже, которые по базе принадлежат Счастливой, с пальчиками трупа не совпадают. То есть это либо двойник, либо…

– Сестра-близнец, – закончил я, разворачивая фотографию с оторванной головой второй девушки.

– Вот-вот. Надеюсь, теперь-то ты оценишь мое участие. А не как в прошлый раз.

Я закрыл кладовку, вышел в прихожую и обшарил пальто. Ножны были пусты.

– Спасибо, в долгу не останусь. У тебя ведь и без меня работы полно, угадал?

– Еще бы. Где живем, не забыл? Тут гопоту кто-то порезал. Хорошо так причем, конкретно – бошки всем отпилил. Слышал уже, наверное, в твоем районе ведь было. Шесть трупов, головы не нашли, зато орудие на месте. Ребята как раз щас разбираются.

– Весело тебе… – процедил я. – Ладно, сочтемся.

Головы были тут. В кладовке. Шесть штук, каждая выглядывала из старомодного цилиндра. Из квартиры нужно было валить. Прибытие нехороших гостей – дело времени.

Кусочки начинали срастаться в целую картину. Счастливая была жива. Горло перерезали ее сестре, о которой никто знать не знал. Или все отлично сыграли дурачков. Хотя циркачи с фонарем были так перепуганы, что и не подумали бы соврать. Потому что черный маг паучьей тенью навис над всей платформенной тусовкой. Это раз. Два – какой им от этого вранья прок? Да им срать на Счастливую, лишь бы самих не тронули. Я запустил представление по очередному кругу, чтобы взглянуть на номер теперь, когда никаких сомнений насчет убийства не оставалось. Но глаз уже настолько замылился, что пришлось отвлечься и пойти перекурить на балкон. Сирен слышно не было. Пока. Холодный воздух привел в чувство, коньяк подпитал мозг, а сигаретный дым добавил спокойствия. Дело было за малым – сесть и разобрать все имеющиеся детали по косточкам.

Уже во время третьего просмотра я понял, что мне не нравилось в записи. На картинке происходило все то же самое, все наизусть выученное, но при этом другое. Дело было в платформе. Гладкая и будто пять минут назад рожденная на свет сцена, что я видел днем, в точности копировала экранную. И разницу заметить было практически невозможно. Но я заметил. Пусть и слишком поздно. Когда маг со своим жезлом проходил справа от куба, на пару секунд в кадре подсветились длинные царапины на платформе. Сегодня их там уже не было.

Через сорок минут я принялся изучать программку вечернего мероприятия в «Платформе» и сразу отыскал самое интересное. Номер одиннадцать, «Невероятное исчезновение человека из клетки с тигром». Пройдя по улью, нашел команду «одиннадцатых». Судя по времени, ребятам оставалось минут двадцать до выступления. В комплекте имелись и чудотворец, и сексапильная помощница в мини-юбке, и, конечно, тигр.

– Кто главный? – спросил я, обнаружив знакомые царапины справа от центра сцены.

– Че?! – поинтересовался чародей. – Пошел на хер отсюда, щас охрану вызову, тебе яйца оторвут, не пугай животное, ты, скотина, дайте же сосредоточиться уже, твари драные!

Я прервал этот поток сознания ударом в живот. Великий маг согнулся пополам.

– Слушай сюда. Где была твоя платформа позавчера вечером?

– Где-где, – прокряхтел он, – в клетке и была, где ей быть, не выступали мы, Нуара в лечебницу возили, сожрал он что-то, мудаки бросают всякую херню потому что.

Я ударил по почкам. Маг упал на колени.

– Вторая попытка.

– Ты кто такой вообще?! – взвыл волшебник.

– Третья попытка.

Я замахнулся, но укротитель тигров застонал и затряс руками:

– Ладно-ладно, угомонись, я здесь вообще ни при чем, говорю ж, Нуара увезли, а мы проплатили участие уже, деньги жалко ведь…

– Ближе к делу.

– Она подошла и попросила платформу, сказала, что у них там чего-то поломалось, просто на время, обещала компенсировать, не всю сумму взноса, конечно, но хоть что-то. А после выступления я чуть дуба не дал, заплатил технику, чтобы тот помалкивал, отвез платформу назад, так и знал, что жопа будет.

Я обошел клетку. Под лапами тигра виднелись сборные панельки из дерева, наверняка и тут загадка фокуса была простецкой. Центр платформы тоже маркировали едва заметным указателем. А чуть позади него, в том месте, которое должно быть скрыто от глаз зрителей, сцена чуточку отличалась по цвету. Я присел рядом и разглядел тайник. Сделано отлично, даже с трех шагов подвоха не обнаружишь. В платформе вырисовывается малюсенький схрон, прикрытый материей, которая изображает металлическую поверхность. Дырка такая крошечная, что поместится там только карлик или ребенок. Или худенькая гимнастка.

– Кто к тебе подошел? – спросил я, хотя уже знал ответ.

– Рыжая ихняя, та самая и подошла. Счастливая, черт ее раздери, в гробу переверни.

Вечер обещал быть веселеньким.

На черном полотне неба бесновался снежный призрак. За серой пеленой растворялись звезды. Ветер заползал даже за воротник пальто. Паром стоял у причала, но народ не пускали. Толпа перекрикивалась, материлась, толкалась и проклинала всех подряд. Людям не хватало только транспарантов и лидера с мегафоном.

– Мне плевать, я билет оплатила!

– Почему так мало мест, что за херня?!

– Вокзалы закрыли! Сосед звонил, грит, мост опять перегородили! Крандец городу, правительство давно отсюда свинтило!

– Люди, ну будьте людьми! Не видите, с детьми же!

Ветер подхватывал голоса и сбрасывал в ледяную воду. Паром лениво качался на волнах, брызги летели на берег. Пахло птичьим дерьмом.

Меня заметили раньше. Хрупкая тень отделилась от толпы и нырнула в ряды грузовых контейнеров. Я двинулся следом. Электрические фонари освещали площадку с людьми, а здесь клубилась темнота. Жестяные лабиринты уходили под снег, седая сыпь накрывала погрузчики. Крики чаек разбавляли воинственный гул толпы.

Мы углублялись в лабиринты доков, паром оставался за спиной. Шустрая тень всегда оказывалась на шаг впереди, но теперь я понимал: ей не убежать. Именно ей, потому что коротко стриженный парнишка с пробитым серьгами ухом, с которым мы обменялись быстрыми взглядами в общажном коридоре, и был той самой жертвой. Я представил физиономию Борова, когда приведу к нему живую и здоровую танцовщицу, чье убийство он поручил мне расследовать, и не смог сдержать улыбку. Пазл оказался не из простых, но сложить его удалось. По крайней мере, в моей голове. Счастливая чем-то насолила черному магу или просто привлекла его внимание. Причем самым серьезным образом. И решила устраниться, выдав нагрянувшую сестру за себя. С фантазией у девки все было в порядке, раз удалось провернуть такое убийство. Только зачем эти сложности? Почему не оставить труп сестры в квартире? Теперь она ответит на все вопросы. Расскажет о маге. А потом я разберусь и с ним.

– Красавица, выходи! – нараспев произнес я, и эхо зазвенело среди контейнеров, путаясь в цепях над головой.

Ветер сюда не пробирался, но от ледяного металла веяло смертью. Под морозной коркой едва узнавались цифры.

– Я не полицейский. И на сестру твою мне плевать. Я просто отведу тебя к Борову и задам пару вопросов.

Прятаться здесь было негде. Оставалось только шагать вперед. Сквозь механические туннели мы незаметно добрались до заброшенного здания верфи, и я вспомнил. Вспомнил слишком поздно. Когда закурил и на секунду отвлекся. От удара трубы из темноты увернуться было невозможно.

Очнулся я внутри метрового куба. Передо мной сидела она. На голове рыжий ежик, в ухе сплетение колечек, даже под бесформенной мужской одеждой угадывалась точеная фигура.

– Ну, привет, что ли.

Счастливая молчала. Она уперлась в противоположную стенку и на меня не смотрела. Грани куба, естественно, бумажными не были. Волшебный фонарь, к которому за два дня я так привык, заменили на ящик из непробиваемого стекла. Пошарил по карманам, проверил – телефон и оружие забрали. Зато под ногами нашлись пачка и знакомая зажигалка.

В верхней части куба виднелось мелкое отверстие. Ни одной дверцы или петли я не отыскал, но как-то сюда нас поместили. Не через дыру ведь, куда и половина задницы не пролезет. Значит, велика вероятность, что куб наскоро слепили для одноразового использования. Прозрачные стены намекали на грядущее шоу.

– И не жалко тебе было сестру убивать? – спросил я, заваливаясь на спину и ударяя ногами в крышку будущего гроба.

– Да пошел ты! – впервые подала голос Счастливая.

Развернуться тут было негде, мои движения вдавливали девушку в стенку. Счастливая и не думала помогать. Я долбил ногами это чертово стекло, но оно отзывалось лишь безразличными вибрациями. Силы совсем кончились, когда вокруг собрались люди. Перед тем как ящик накрыли черной материей, мне показалось, что в углу появилась брешь. Снаружи что-то происходило. Нас сдвинули с места и потащили.

– Такая молодая и красивая, но такая долбанутая, – проговорил я, пытаясь отдышаться.

– Заткни пасть!

– Да еще и невоспитанная.

– Если бы не ты…

Я поднял пачку, внутри оказались три сигареты.

– Если бы не я, тебя бы еще прошлой ночью забрали. Или грохнули. Он тоже в квартире был. Угостить?

Счастливая выбила сигарету из рук, и ящик остановили. Послышалось гудение многочисленных глоток. Я догадывался, что сейчас произойдет.

– Сегодня я показал вам суть китайского трюка с фонарем, – прогремел голос снаружи. Он звучал отовсюду. Похоже, черный маг использовал колонки и микрофоны. Настоящий концерт. – Настал черед наказать лжецов. Тех, кто служит обману. Тех, кто одобряет существование псевдомагии.

Покрывало улетело в сторону, и в квадратный аквариум вернулся свет. На нас смотрела маска с белым пауком вокруг глаз. За неподвижной фигурой в темноте здания проступали десятки силуэтов. Любители экзотики. Извращенцы.

– Ты ведь за фотографией с номером вернулась? – спросил я, пристраивая сигарету меж зубов. – Большая ошибка.

Счастливая заплакала.

– Ты не врубаешься, что ли?! – всхлипнула она. – Крутого из себя строишь?

Я пожал плечами:

– А чего грустить? Хотя трепаться мне с тобой некогда.

Я выдохнул и что есть силы приложился ногами к верхней панели. В ней открылось окошко, и внутрь полился бензин. Счастливая закашлялась, зажимая рот. А я улыбнулся. Брешь мне не почудилась.

– Эти люди дурачили нас, – шелестело эхо. – Они прятали свои деяния за секретными стенами и двойными полами. Но их фокусы смешны.

Сигарета в зубах подрагивала, как ни старайся держать ее ровно. Закуривать я не собирался, но с ней было спокойнее. Из-за бензина кружилась голова. Нытье Счастливой становилось громче. Теперь ее фамилия выглядела настоящим издевательством.

– Посмотрите на их жалкие попытки выбраться. Так выглядит реальность. Они ничего не могут без своего обмана. Еще бензина. Фонарь должен полыхать по-настоящему.

– Он заставил меня сыграть в наперстки, чтобы выбрать себе смерть, – сквозь слезы сказала Счастливая, когда сверху потекла новая волна горючего. – Если не нашла бы шарик, то сгорела бы заживо в тот же день. Но я угадала. И он отпустил. Отпустил передать послание.

Я ее уже почти не слушал, все мысли были заняты расширяющимся в углу отверстием. В конце концов, святой отец из меня никудышный, и со своей исповедью девчонка не по адресу.

– Отсчитал мне время до представления, – не затыкалась она, переходя на бессвязное бормотание. – Или я жертвую собой… дал мне эти приглашения… по его задумке, окончательно распугивая… остальных, или он припасет мне такую участь. Пострашней сожжения… Он как будто питается страхом чужим… Олеся приехала, мы давно разругались… Я думала, вдруг… Ведь могло получиться. Этот больной маньяк должен был поверить, что я все сделала, как он и сказал… Отстал бы… Надеялась… У сестры СПИД… Я просто хотела спастись, уехать из города, выжить.

Дыра расползалась, верхняя панель ходила ходуном. Жаль только, времени совсем не оставалось. На импровизированной сцене из бетонных блоков возникла девушка с факелом. В «Платформе» такую бы и на подтанцовку не взяли, слишком страшная. Остальные помощники разбежались. Черный маг так и не сдвинулся с места.

– Теперь не будет никаких фокусов! – объявил он. – Не будет потайных дверей. Не будет вранья. Вы все увидите своими глазами. Огонь решит судьбу каждого.

Человеческие истуканы в тени, как завороженные, наблюдали за пламенем. Счастливая закричала, молотя руками по стенкам. Она кашляла, плевалась в истерике, разбивая костяшки пальцев в кровь. Я снял ботинок и зачерпнул столько бензина, сколько сумел.

Черный маг нависал над самой головой. Улыбчивая помощница с факелом подошла ближе, в ее глазах читалось абсолютное безумие. Стеклянная задвижка уползла в сторону. К бензиновой вони прибавился запах дыма.

– Это и есть настоящее волшебство, – произнес маг, и динамики зашипели.

Через отверстие в крышке я плеснул бензином прямо в помощницу. Ботинок оказался не самой удачной катапультой, но горючка попала на факел и вспышкой огня ударила в лицо девушке. Она отпрянула, завизжала. В толпе кто-то закричал. Я резко выпрямился и с третьего удара снес разболтавшийся край верхней панели. До чудесного спасения оставались секунды. Уже вываливаясь в небольшой проем, я услышал крик Счастливой. По спине побежал огонь. Помощница успела бросить факел в нашу клетку. Я грохнулся наружу, скинул пальто и швырнул его в мага. Затушил всполохи на одежде, откашлялся. Перед глазами все плыло и плясало. Счастливая плавилась в прозрачной тюрьме, девчонку было не спасти. Помощница мага каталась по полу и вопила, пытаясь погасить слизывающий лицо огонь. Сам же маг стоял на коленях и дрожал, раскинув руки. С пальто на него переползал огонь. Я отыскал тару с бензином и окатил психа. Вспыхнув, точно спичка, он не произнес ни звука. Казалось, за складками материи и сморщенным рисунком паука пряталась улыбка.

Огонь жевал покрытые бензином плиты и распластанные на них тела, но зрители не разбегались. Они наблюдали.

– Самый лучший трюк, – раздалось из ниоткуда, – это трюк с двойным дном. С отвлекающей обманкой.

Маг поднялся, и только тут я разглядел всю картину. Огонь не уходил дальше пяти метров от фонаря – он упирался в прозрачные стены.

– Вы только что видели невероятное вызволение. Что ж, не могу не признать мастерство исполнителя. Но такой финал нам не интересен.

Стены росли до самого потолка. Они были из того же материала, что и фонарь. Аквариум внутри аквариума, гребаная матрешка. От рук и туловища мага вверх тянулись тонкие тросы – тянулись туда, где поблескивали ряды разбрызгивателей.

– Этот человек оказался слишком любопытен. Он решил, что может противостоять мне. Поэтому он должен отправиться вслед за остальными глупцами. За теми, что возомнили себя кудесниками, не зная ничего о магии.

Подвешенной к потолку марионеткой больше не управляли. Она облезала, с нее сползали горелые лохмотья и лоскуты маски. Теперь я понимал, что мясная туша на тросах гораздо крупнее любого громилы. Изуродованное лицо с кляпом во рту не опознал бы никто, но по фигуре, часам, кускам дорогой одежды из-под бесформенной робы Борова вычислил бы любой обитатель «Платформы».

С потолка хлынула вода. Я принюхался. Нет, не вода…

За секунды все заволокло пламенем и черным дымом. Огонь стал живым. Он бросался на трупы и проглатывал их целиком, чудовищными фигурами вырастая до самой крыши. Толпа довольно гудела.

Последняя сигарета сломалась пополам, но расстраиваться было некогда. Я уперся в стену, пытаясь сохранить сознание и припомнить, как отсюда уходили помощники. За несколько секунд найти дверцу в этой дьявольской конструкции я не смог бы и в лучшем состоянии, но в такие моменты очень хочется верить в чудеса… С той стороны стекла на тросах спустился черный маг. Здоровяк в маске с паучьими лапами.

– Это мое лучшее шоу, – сказал он.

Прежде чем меня смело волной жара, я успел запихнуть в рот сигаретный огрызок и крутануть колесико любимой зажигалки. Всегда знал, что курение меня погубит.

Человек-банан

Желтые сморщенные листья бежали по пустынной дороге, словно эфиопские детишки за палкой колбасы. Осенний ветер, как строгий извозчик, гнал их по темным улицам, бессердечно сводя на нет все труды местных дворников. Славный город Подольск, отсмотрев вечерние новости и размазав по обоям попавшихся на глаза комаров, медленно погружался носом в подушку.

Афанасий шагал в сторону дома вот уже пятнадцать минут. Его очередное свидание с милой, на первый взгляд, девушкой Верой закончилось совсем не так, как он планировал. И теперь его спутниками в ночной прогулке выступали только опустошенный бумажник да железобетонная эрекция, унимать которую вновь придется собственноручно.

Под взором одноглазого кривого фонаря Афанасий протопал мимо автомобиля, который будто вернулся из сафари по аду. Прогнившая насквозь рухлядь ярко-рыжего цвета смотрелась среди припаркованных иномарок, как итальянский костюм на посетителе чебуречной. Еще одна деталь привлекла внимание – на матовом лобовом стекле красовалась большая шкурка банана. Машину словно выбросили тут, просто не найдя подходящего по размеру мусорного ведра. Афанасий с улыбкой обвел взглядом спущенные колеса этой мечты автогонщика и ступил на тротуар, ведущий к круглосуточному магазину.

Толстая продавщица переписывала в кроссворд правильные ответы с последней страницы журнала. Этот умственный труд не должен был остаться без поощрения, и в качестве приза за столь необычный подход к решению проблемы перед женщиной лежало огромное пирожное. Завидев посетителя, продавщица шустро спрятала истекающий вареньем ломоть выпечки под прилавок и обратила к вошедшему все три подбородка одновременно.

– Здравствуйте, – следуя заветам бабушки, культурно начал разговор Афанасий. – Дайте, пожалуйста, пачку сигарет.

– Каких? – спросила продавщица, невольно сползая взглядом под прилавок.

– Чтобы можно было курить, – безразлично бросил Афанасий, разглядывая ценники. – Только не слишком вонючих.

Когда продавщица с превеликим трудом отсчитала сдачу и Афанасий покинул магазин, на улице похолодало. Усилившийся ветер швырял в лицо подобранную с асфальта пыль, а желтое лунное бельмо на мрачном небе будто приобрело голубоватый оттенок. Вспыхнувший под носом огонек зажигалки выхватил движение в темноте, и только что купленная сигарета грохнулась изо рта прямиком на свидание с чьими-то подошвами. Афанасий смотрел перед собой, не смея пошевелиться. Во мраке сгущающейся ночи пробежало что-то большое и желтое.

Афанасий почувствовал, как холодеют уши. По ногам запрыгали мурашки. Он мгновение промедлил, собираясь с мыслями. В конце концов, мало ли кто там может быть… Афанасий достал новую сигарету, посмотрел по сторонам и, не заметив никого вокруг, прикурил. Табачный дым придал уверенности. Афанасий отбросил странные мысли и спешно направился к дому, который уже виднелся из-за спин карликовых трехэтажек.

Пройдя сотню-другую метров, Афанасий непроизвольно вывернул голову влево. Под огромным дубом стоял ужасный автомобиль, который он видел совсем недавно. Только теперь на лобовом стекле не было никаких банановых шкурок. Афанасий услышал шорох за спиной и резко повернулся. За невысоким забором, ограждающим стройку, торчала верхушка огромного банана.

Афанасий в недоумении отступил назад и тогда услышал самый страшный звук на свете. Это был настоящий дьявольский смех. Вряд ли кто-то знает, как смеются бананы, но сейчас у Афанасия не было сомнений: хохочет именно похожий на полумесяц фрукт. Жуткое хихиканье расползалось по глухой улице, как школьники после выпускного. Бездумно моргая выпученными глазами, Афанасий каждой жилой своего рыхлого тела чувствовал присутствие бананового ужаса. В голове стали всплывать сообщения о загадочных убийствах в городских переулках. Газетные статьи о появлении в Подольске неуловимого маньяка разом возникли перед лицом, заставляя сердце трепетать от невообразимой жути.

Медленно отступая к магазину, Афанасий стал грызть ногти. Этот процесс всегда успокаивал, но сейчас парень даже не чувствовал знакомого привкуса. Страх объял все его существо, проглотив остальные ощущения.

Когда из тьмы вылетел серповидный желтый снаряд, Афанасий наконец-то понял, что его положение становится угрожающим. Банановый выстрел оказался не совсем точным, и немного подгнивший фрукт лишь царапнул ухо. В ночи вновь загремел сводящий с ума смех, слушать который Афанасий был уже не в силах.

Дверь магазина чуть не слетела с петель, когда туда ворвался спотыкающийся Афанасий. Подгоняемый дыханием ветра, он кинулся к прилавку и в ужасе слегка намочил штаны. Продавщица была мертва. Из ее глазниц на гостя смотрели два банана, воткнутые в голову почти наполовину. Язык вывалился изо рта жертвы, словно перед смертью хотел попрощаться с любимым пирожным, размазанным по полу. Ужасную картину расправы усугублял третий банан. Место, где разместился этот смертоносный бумеранг, говорило только об одном: убийца совершенно безумен.

Стараясь не смотреть на погибшую, Афанасий быстро отыскал телефон и набрал номер полиции. Серию заупокойных гудков так никто и не прервал. Парень взглянул на часы и хлопнул себя по лбу, коря за необдуманный шаг. Ведь рабочий день заканчивался в шесть часов, и все полицейские, равно как и пожарные с врачами, уже давно разъехались по домам. Теперь помощи ждать было неоткуда.

Афанасий подошел к стеклянной двери, через которую неплохо просматривалась улица. Сумрак подкрадывался к магазину со всех сторон, и где-то во тьме скрывался безжалостный человек-банан, похоже, уже выбравший себе новую жертву. Пляшущие на стекле отблески фонаря издевательски поигрывали тенями, похожими на кладбищенские силуэты.

Убедившись, что за дверью чисто, Афанасий ступил за порог. Ночь будто замерла в ожидании, желая посмотреть, чем же все закончится. Афанасий медленно зашагал посередине дороги, стараясь не шуметь и держаться подальше от зарослей деревьев. Но успокаивающая тишина царила недолго. Проклятый ветер тут же потащил вслед за парнем непонятно где найденный кусок пенопласта. Характерный мерзкий звук прогнал по спине Афанасия выводок мурашек и спешно направился распугивать кошек в мусорных контейнерах.

Родной дом уже спал. Пустые окошки безжизненно таращились в ночь, а у входной двери болезненно мигала доживающая последние деньки лампа. Афанасий почти поверил, что все может быть и не так плохо, как вдруг перед ним возник убийца. С несвойственной бананам проворностью он спрыгнул с козырька подъезда и врезал парню серповидной желтой головой.

Распятый на асфальте Афанасий в ужасе следил за приближающимся врагом. Это порождение фруктового ада медленно раскачивалось из стороны в сторону, будто повторяя какой-то оккультный танец. Лунный свет скакал по гладкой кожуре человека-банана, а ветер задорно трепал желтеющую в ночи верхушку.

Вопль сирены раздался настолько неожиданно, что Афанасий едва не закричал. Огни фар скользнули по асфальту, и неподалеку от места разворачивающейся драмы притормозил ярко раскрашенный уазик-«буханка». Маньяк застыл над своей жертвой и, казалось, еще сильнее пожелтел. Из машины выскочили двое нескладных ребят в серых комбинезонах и суетливо стали что-то бормотать. До Афанасия доходили лишь обрывки диалога.

– …от самый.

– …ящий банан.

– Взгляни на ориентировку, точн…

– …пускаем?

Ночь пронзил лихой свист, и в корпус автомобиля незнакомцев врезалось несколько бананов. Люди чудом смогли увернуться от смертоносных снарядов, которые оставили после себя внушительные вмятины. Водитель бросился к задней двери, но поскользнулся на неожиданно возникшей под ногой кожуре. Раздался хруст ломающейся кости, а вслед ему – заливистый гогот бананового психопата.

Афанасий отползал подальше от маньяка, пользуясь тем, что внимание убийцы переключилось на людей из уазика. Парень разглядывал машину своих спасителей, пытаясь распознать надписи. Сквозь густую, как забродивший кисель, темноту и размазанные по корпусу бананы Афанасий увидел пробивающуюся надпись «Специальный звероотряд». Смысл происходящего дошел до него, только когда второй мужчина, увернувшись от очередного разрезающего сумрак банана, добрался до заветной дверцы. Распахнувшиеся металлические створки выпустили наружу целое шерстяное облако. Это были обезьяны.

По дороге застучали волосатые лапки, и в небо понесся хоровой рев разбушевавшихся приматов. Обезьяны набросились на маньяка, словно рой пчел на уснувшего у разоренного улья медведя. Банан рухнул на землю, не в силах противостоять невероятной звериной мощи. Во все стороны полетела кожура разрываемого на части бананового монстра. Жизнь человека-фрукта, ступившего на скользкий путь разбойника, подходила к концу. Обезьяны уже сорвали с маньяка кожу и принялись поедать сладкие внутренности. Корчащийся в муках огрызок походил на обреченную живность в бурлящем водовороте пираний.

Афанасий больше не мог смотреть на происходящее. Он шустро вскочил и со всех ног бросился к дому. Хотя загадочный звероотряд и спас ему жизнь, Афанасий не одобрял столь жестоких методов работы. В конце концов, банан тоже человек…

В квартире Афанасия встречал любимый кот Никита. Немного отдышавшись и потискав мурчащий пучок шерсти, парень пробрался в свою комнату и упал на кровать. Почувствовав под пятой точкой пульт от телевизора, он выудил его оттуда, и темный экран ожил. Передавали ночные новости. Афанасий, засыпая, отстраненно прислушивался к информации об ограблении семьи пенсионеров, а затем диктор стал расписывать очередную бандитскую разборку. Афанасий почти провалился в сновидение, когда на экране телевизора возник фоторобот объявившегося в столице маньяка. Стоп-кадр завис на мерцающем экране, и Афанасий почувствовал новый прилив ужаса в издерганный за ночь мозг. Отличающийся повышенной кровожадностью убийца, по словам очевидцев, как две капли воды походил на огромный ананас.

Цифропокалипсис

Ему всегда нравились книжные этажи. Прижатые друг к другу корешки, выцветшие страницы, шелест бумаги. Жук понимал, что больше всего в изгнании ему будет не хватать этого волшебного запаха библиотеки. Тут даже номера страниц писали буквами, а за стенами Башни бушевал совсем другой мир. Оцифрованный.

На лбу с каждым ударом сердца пульсировала буква «Ж», полученная при рождении отметка о принадлежности его к группе оборотней. Так уж вышло, что единственные друзья Жука тоже относились к началу алфавита. Азия и Бор ждали на крыше, пришли прощаться. Чуть поодаль докуривал сигарету Филин, которому и предстояло оставить Жука под цифровым небом.

– Мне так жаль… – прошептала Азия и полезла обниматься. – Превращайся при любой опасности, понял? Не тяни, сразу превращайся. Так больше шансов… так ты хотя бы сможешь…

– Прожить подольше, я понял, – закончил Жук. Под ногами всё ещё виднелась засохшая кровь, заставляя вспоминать снова и снова. Крики, цифру, убитых. Вчера ночью он дежурил на крыше и спутал в тёмном небе оборотня буквы «Ф» с обратившейся восьмёркой. Издалека «Ф» и «8» очень похожи, но Жук различил чудовище, только когда оно оторвало голову первому часовому. А потом и вовсе растерялся, наблюдая за резнёй. Если бы не огнемётчики, четырьмя трупами дело бы не ограничилось.

– Там же не только враги, – сказала Азия. – Остались люди, есть и блуждающие буквы.

– Ну, всё-всё, – растолкал их Бор, – хватит тут соплями исходить, расценивайте это как вылазку в стан чисел. Как знать, авось вернётся ещё наш Жучара!

Жук хмыкнул. В такую перспективу он не верил. Вот наткнуться на флибрусеков, с которых и начался цифропокалипсис, на фанатиков или дикарей – это пожалуйста.

– А даже если и нет, – с неуместным весельем продолжал Бор, – какая разница? Годом раньше, годом позже. Мы проиграли, когда они убили последнего Ё. Теперь эту заразу не победить. Так что наслаждайтесь жизнью, дети мои!

Жук подошёл к краю и посмотрел вниз. Рёв нарастал, поглощал остальные звуки. Казалось, от него пульсирует даже цифровая пелена, закрывшая большую часть неба. Оцифрованные совсем обезумели. Они кидались на стены, громоздились друг на друга, волнами врезались в металл, размазывая по нему своих же собратьев. Башня держалась.

Рядом возник Бор и сунул что-то Жуку за пазуху. Азия вытаращила глаза:

– Это что? Это…

– Окстись, женщина! – заткнул её Бор, театрально грозя пальчиком и глазами показывая в сторону Филина. Затем прошептал: – Раз ни оружия, ни припасов ему с собой не дают…

Филин сбросил с себя человеческое обличье и глядел на границы новых небес, на сцепленные в замки тройки. Вдалеке вспыхнуло, и к земле полетела маленькая точка. Цифровая сеть поджарила очередную птицу.

– Держись там, брат, – произнёс Бор. – И соберись. Все ошибаются, усёк?

– Усёк, – кивнул Жук. – Вспоминайте меня иногда, хорошо?

Азия кивнула, сбрасывая слёзы на румяные щёки. Бор улыбнулся уголком рта и дважды стукнул кулаком в грудь. Мохнатая птица подхватила Жука, и Башня осталась в прошлой жизни.

С высоты это место казалось пустым, но Жуку не хотелось проверять, живёт ли кто в здешних пещерах. Филин бросил его на Голодном Пике, чтобы бедолага сразу не угодил к оцифрованным. Валуны и каменные изгибы – плохое укрытие, чего не скажешь о системе туннелей. Но Жук помнил россказни о них, поэтому обходил тьму в горных воронках и двигался как можно тише. Восьмёрок обязательно привлёк бы одиночка на открытой территории, так что выбирать не приходилось. Спустившись с Пика, Жук ступил в проросший сквозь мёртвый город лес.

Никто бы и твёрдого знака не поставил на то, что выросший в Башне неумеха протянет снаружи хотя бы пару дней. Жук держался уже месяц. Домом ему стал автомобильный скелет, который со всех сторон оплела зелень. Травы, цветы и листья так спрятали машину, что обнаружить убежище можно было, лишь подойдя вплотную. Цивилизация здесь давно уступила место природе, и о городе напоминали редкие стволы фонарей среди деревьев, обломки зданий да разбросанная по лесу техника. И такое запустение не могло не радовать. Значит, числа сюда не добрались.

Жук не отходил далеко от своей берлоги, не углублялся в чащу. Сперва он ел только ягоды и грибы, потом стал охотиться. Звери чувствовали в нём что-то своё и не боялись. А Жук этим пользовался. Все оборотни для удобства носили просторные комбинезоны, чтобы в случае превращения быстро раздеться и не разорвать одежду в клочья. Но за минувшие дни Жуку ни разу не понадобилось обращаться. Он потихоньку привыкал к лесной жизни, частокол вековых деревьев больше не пугал его, широкие ветви заслоняли от цифрового неба, а живущие в кронах птицы каждый раз радовали новыми песнями. Пока всё шло неплохо, и о будущем думать не хотелось.

Сто страничек, мягкая обложка, ни одной напечатанной буквы, только нарисованные – но всё равно это была книга. Жук не знал, как Бор утащил её, но о таком подарке не мог и мечтать. Выкрасть из библиотеки томик со словами друг бы не решился, а вот на сборник иллюстраций духу хватило. Жёлтые листы пересекали морщины старости, где-то не хватало кусочков страниц, тем не менее перед Жуком в картинках открывалась история этого мира. Довольная детвора менялась красиво оформленными сказками, коллекционеры возводили целые пирамиды из романов всех мастей, на книжных базарах толкались люди, а писатели лепили на форзацах смешные закорючки. Но чем меньше страниц оставалось до конца, тем мрачнее делался Жук. Цвета уходили, картинки становились чёрно-белыми. Да и содержание иллюстраций менялось не в лучшую сторону. Вот флибрусеки – одержимые копированием сущности, первые заражённые – скармливали тексты компьютерам. Бумажные книги исчезали из магазинов и уходили в подполье. Сеть засасывала буквы в цифровую трясину, физические носители умирали.

Жук отложил книгу, он и так всё знал наизусть. Земной шар оплела сетевая паутина, а люди увязли в социальных сетях. С зависимостью от мерцающих мониторов боролись единицы. И в этой системе вырос вирус, который вскоре поселился в людях. Маниакальное желание оцифровать пожирало мозг и по сети передавалось каждому новому заражённому. Живые буквы стали никому не нужны, власть захватили числа. Они тоже были оборотнями, но от старой дружбы не осталось и следа. Цифры очищали базы данных, переводили слова на свой кодированный язык, уничтожали книги и убивали носителей букв по всей земле. Цифровые оборотни были гораздо сильней. Если буквенные оставались людьми, только со способностью иногда обращаться, то числа давно потеряли всё человеческое. Они могли целые дни проводить под личиной оборотня, и никакой экономии сил им не требовалось. Именно числа построили Башню, чтобы сгноить в этой тюрьме остатки оборотней с литерами на лбу, сделать из них рабов. Но буквам удалось отбиться и взять Башню под свой контроль, превратив её в крепость. Последний оплот.

Букв было слишком много: иврит, латиница, иероглифы… Каждая община жила сама по себе, а вот цифры держались вместе. Что и предопределило судьбу войны. Община Кириллицы осталась последней.

Оторванная стрела подъёмного крана перечёркивала лесную долину, точно заросшая мхом речушка. Здесь частенько водились грибы, и Жук с надеждой принялся за очередной осмотр. Солнце пролезало сквозь кольчугу цифровой сети и роняло на землю причудливые тени. С ветки сосны сорвалась птица, и хлопанье крыльев прогремело над зелёной завесой. Жук прислушался. Возня в зарослях прекратилась. Кроны деревьев едва поскрипывали на ветру, а их жители затаились. Со стороны озера шли звуки. Даже не шли, а бежали. И за ними тоже кто-то бежал.

Жук ухватился за ветку, взгромоздился на дерево и схоронился за листвой. Стал ждать. Для себя он вывел одно правило: не высовывайся, если хочешь жить. Оцифрованные, конечно, не могли заразить оборотня, а вот загрызть или разорвать – ещё как. Из зарослей показались двое. Люди без меток. Одетая в зелёную спецовку женщина бежала впереди, следом еле волочил ноги мужчина со здоровенным рюкзаком. А за ними уже трещал лес, стонали сучья, под тяжестью босых чумазых ног пригибались кусты. Один, второй, третий – Жук насчитал пятерых оцифрованных. Грязные туши в лохмотьях ломились вперёд, выли, скулили, орали, не замолкая ни на секунду. Слепые молочные зрачки можно было разглядеть даже из укрытия. Жук расстегнул комбинезон, вздохнул и приготовился к прыжку. Настала пора действовать. Шестой, восьмой, десятый – заражённые выскакивали из чащи, как пчёлы из разорённого улья. Нога на ветке дрогнула, Жук замер. Одно дело – остановить пятерых, а вот с двумя десятками так просто не сладить. Парочка беглецов миновала дерево, где притаился Жук, и теперь он смотрел на их спины. В конце концов, почему буквенный оборотень должен помогать людям? Ведь это они ещё в благополучные времена отказались от использования «Ё», из-за собственной лени и любви к упрощению заменили её на «Е», подписав букве смертный приговор. Как выяснилось позднее, приговор распространялся на весь алфавит. Жук почти убедил себя, что поступает правильно, когда из рюкзака теряющего силы бегуна высунулась кучерявая голова. Это был ребёнок. Полные страха глаза на крохотном личике развеяли все сомнения.

На оцифрованных рухнуло двухметровое чёрное тело с шестью гигантскими лапами. Хрустнули кости одного из преследователей. Четыре красных глаза встречали воющую толпу. Каждая лапа Жука заканчивалась крюкообразным когтем, и уже через минуту все они были в крови. Оцифрованные не знали страха, они лезли вперёд, прыгали на оборотня, цеплялись зубами, пытались вырвать глаза. Уродливая буква «Ж» покрывалась липкой коркой, а на землю валились человеческие останки. Жук сбрасывал безумцев, но чувствовал каждый укус. Одним когтем он насквозь пробил живот оцифрованного, и труп застрял на лапе, как дичь на вертеле. Тела разлетались в стороны, размазывались по деревьям, с разорванными глотками навсегда засыпали в траве. Последний оцифрованный затих на полпути к ржавой махине стрелы. Без нижней части туловища он бы далеко и не уполз.

Голова кружилась, двоилось в глазах. Обращение всегда отнимало много сил, а уж такого побоища в его жизни ещё не случалось. Жук вернулся к человеческому облику, осмотрел раны и с трудом влез в комбинезон. В багряной траве лежали мертвецы, от запаха выворачивало наизнанку. Как сомнамбула, он побрёл по лесу, спотыкаясь о коряги и царапая лицо ветками. В ушах звенело. Жук не мог вспомнить дороги. Все силы остались в теле оборотня. Следующий шаг ухнул в пустоту, и дружелюбный лес вдруг стал очень и очень высоким.

– Ау! Привет, что ли. Хватит помирать тут, валить пора. Ага. Ночь скоро.

Деревья смыкались наверху, пряча небо. Яма была метров тридцать глубиной. Колодцы или коллекторы – кажется, так их называли раньше. Перед Жуком сидел толстяк с кружком на лбу. Улыбался и продолжал болтать:

– Ты молчун, что ли? Да всё нормально у тебя, ничего не поломал, я уж поглядел. Ага. Ты ж час в отключке валялся.

Жук протёр глаза. По ощущениям руки-ноги были целы, голова на месте. Самое главное.

– Я говорю, ночь скоро, ага, – не унимался толстяк. – Знаешь, что тут может из земли вылезти? Единицы. Черви-оборотни, ага.

– Ты из блуждающих букв? – спросил Жук.

– Ага. Целый день тут сижу, людишки чёртовы накопали. И кого ловят-то, видал, ага? Оцифрованные пачками шастают, а они вон чего.

– Тебя как звать-то, бедолага?

– Ом, – представился толстяк, почёсывая лоб.

– Меня Жук. Я из Башни.

– Ого, какими судьбами? Хотя какая разница, давай потом, ага? Ты ж ведь должен превращаться в паучка-жучка с липкими мохнатыми ногами, так? Для этих стен как раз такое и надо. Я-то если в пончик, блин, превращусь, толку не будет. От меня и наверху-то толку нет, а в дыре этой треклятой и подавно. Я однажды застрял между деревьев, тот ещё случай был…

Ом бубнил и бубнил, словно планировал поведать новому знакомому свою полную биографию. Жук осмотрелся. Вертикальные стены трудности для него не представляли, но нужно было хоть немного очухаться перед превращением. Толстяк вспомнил про червей. Странно, Жуку казалось, так далеко в лес единицы не заползают. В любом случае встречаться с ними не хотелось. Эти существа не чета оцифрованным, они – враги совсем другого калибра.

Болтовню Ома прервал шорох сверху. Затем оттуда спустились две верёвки. Вокруг пасти вертикального туннеля толпились люди. Превращаться не пришлось.

– А вот там, в деревьях, всегда часовые. У них даже автоматы есть! А ещё много-много-много ям и ловушек вокруг, чтобы эти безглазые до нас не добегали. Они всё равно иногда добегают, но найти никого не могут, потому что деревья очень хитро растут!

Девчушку звали Соня, она и была тем лицом из рюкзака. Два дня Жук с Омом провели в лагере людей, удивительным образом спрятанном в сердцевине леса. Сперва оборотней хотели вытащить из ловушки и отправить восвояси, но в Жуке признали того самого спасителя. Родители девочки предложили им остаться, а Соня вызвалась стать гидом по здешних природным лабиринтам. Ом отнекивался и хотел тихонько сбежать, но передумал, увидев накрытый по такому случаю стол.

– Цифры сюда не ходят, так папа говорит. Но всё равно нужно быть осторожными. И всегда-всегда смотреть по сторонам. А меня теперь отсюда и не выпустят. Так мама говорит. Ну, пока не вырасту. Чтобы больше не рисковать. Может, с тобой меня отпустят на озеро? Ты же такой сильный и страшный! А озеро такое здоровское!

– Всё правильно родители говорят, ты их слушайся. Там и для взрослых слишком опасно, а для детей и подавно. Никуда не денется твоё озеро, ещё искупаешься.

– А почему вы не хотите победить цифры? Вы их боитесь? Тогда бы все смогли везде ходить, и небо стало нормальным, чтобы солнышко разглядывать. – Соня подняла голову и уставилась на переплетение троек наверху, сквозь которое, будто вода из дырявого настила, сочился свет. – И не было бы этих, страшных. Папа говорит, что, если эта сеть накроет всю землю, станет очень-очень плохо. Только ты ему не говори, что я рассказала. Это я подслушала потому что.

Жук почесал макушку. К беседе по душам со столь юным и наивным созданием он был явно не готов.

– Цифр слишком много. А оцифрованных, – Жук глянул вниз на Соню, – ну, этих, страшных, их ещё больше. В сотни раз. И они помогают цифрам.

Они миновали землянки с припасами, сколоченные из дерева столы и лавки, и вышли к дубу необъятных размеров. В диаметре тот был не меньше пятнадцати метров, а огромные ветви походили на корни. Складывалось ощущение, что он растёт кверху ногами.

– Ну и толстяк.

– Это наш дубовик-великан! – заулыбалась Соня. – Давай поднимемся!

Прямо из коры росли ступеньки, а у вершины сидели часовые. Лиственный купол шелестел на ветру, оберегая от взглядов чисел.

– Соня, – грозно сказал парень с рыжей бородкой, закуривая сигарету, – нельзя тебе здесь лазить. А ну-ка, марш отсюда! И дружка забирай.

– Я только показать! Это же Жук, он нас спас! И победил всех-всех бегунов в лесу. Голодных этих.

Рыжий затянулся и махнул рукой: мол, делайте что хотите, только меня не трогайте. Вдалеке над лесом вился дым, перекрывая линию горизонта. Казалось, столб этот царапает даже цифровую сеть.

– Горит что-то?

– Не, это болотный туман, – ответила Соня. – Из болот. Там всегда туман. Потому что это плохое место. Там маньяк живёт.

– Маньяк? – удивился Жук. Он знал, что на болотах селятся двойки, а тут было что-то новенькое.

– Ну да, – кивнула Соня. – Злой и страшный. Он специально в лес приходит, чтобы людей убивать.

– Из ваших, между прочим, – выпуская дым, произнёс рыжий.

– Из наших? – Жук начинал чувствовать себя глухим идиотом, который всё время переспрашивает и переспрашивает.

– Не из моих же. Чокнутая буква на людей охотится. – Рыжий сплюнул, затушил окурок о подошву и запихнул его в карман. – Мало нам оцифрованных с числами, так и этот Ё болотный который месяц уже кровь портит.

Через полчаса Жук сидел у костра и дрожащей рукой подкидывал в огонь хворост. В это невозможно было поверить, но один Ё выжил. Рыжий не врал, это подтверждали и другие. Рядом на лежанке развалился Ом, задумчиво смотрел на пламя Андрей – отец Сони. Они ждали Лесника.

Когда люди отказались от Ё, эти буквы ушли в горы, подальше от всех. Там их и перебили в самом начале войны. Гордость не позволяла им искать убежища в Башне, ведь другие буквы за них не заступились. Последнего Ё убили десять лет назад. Цифропокалипсис восторжествовал. Так казалось до этого дня.

– Правда, гулял слушок, – рассказывал Жук, – что одна семья превратилась в изгоев среди изгоев. По каким-то причинам они не ушли в горы со всеми, а просто исчезли. Спрятались, потому что блуждающие буквы о них ничего не знали, либо умерли, что самое вероятное. Эту байку в Башне знает каждый. Но никто не верит.

– Зря.

К костру подошёл низенький мужчина в дождевике, хотя никаким дождём и не пахло. Щуплый, бородатый, в дурацкой шляпе, он напоминал заплесневелый гриб. Лесник откашлялся и присел на бревно.

– Я даже догадываюсь, почему они сбежали. Вы про уродов слыхали?

– А как же, – кивнул Жук. – Дети, застрявшие в шкуре букв. Неспособные превращаться в человека.

– Ага, такое бывает, если писькой тыкать в чужие буквы. Точно говорю, – согласился Ом.

Лесник уставился на Ома и замолчал. Будто завис. Толстяк аж заворочался под столь неуютным взглядом.

– Дело говоришь, парень. Так вот. Мой дед, земля ему пухом, давным-давно нашёл у тех болот труп мамаши. Свежий, похоронить не успели. Живот был разорван, лохмотья одни. Смекаете?

Жук переглянулся с Омом. Андрей подкинул дров в огонь, и пламя довольно заворчало. Тьма спустилась быстро и незаметно.

– Так это ведь, как его, звери-рыбы всякие могли ведь, ну, и пожрать, как бы. В первый раз, что ли?

– Да скажи ты им самое главное! – не выдержал Андрей. – Сидит, в загадки играет…

Лесник улыбнулся:

– Мамка была из Е. Вот такая вот любовь межбуквенная.

До Жука дошло:

– Так ведь урод и в утробе растёт сразу как буква. А без специального оборудования такие роды…

– То-то и оно. Чем они думали, пёс знает. Короче говоря, не свезло им. Как пить дать, надеялись: мол, коли буквы похожие, то всё может один к одному сойтись.

– Так чего дальше-то было? – Ом подтянулся ближе к огню. – Они ведь все могли передохнуть, ага? Я таких историй, блин, могу столько рассказать, вам всем ушей не хватит слушать. Я вообще однажды по ту сторону болот ночевал как-то, правда, приснилось мне это, ага, но всё так по-настоящему было, словно…

– Я видел их год назад, – сказал Лесник, отмахиваясь от болтуна. – Папаша, на самом деле уже глубокий старик, на моих глазах выкопал яму, опустил туда уродца и похоронил. И остался на болотах один Ё. Вот тут и сказке конец.

Где-то в лесных дебрях закричала птица, точно жаловалась на грустный финал истории. Ей ответили с соседних деревьев, но вскоре всё затихло. Чернота вокруг густела с каждой минутой. Лес готовился ко сну.

– А папаша, стало быть, решил мстить, – подвёл черту Жук.

– Скорее, свихнулся просто, я однажды видел свихнутого, так тот вообще неадекватный был, ему что буквы, что люди, что знаки препинания, ага, всё одно, совсем плохой, таким лучше не попадаться, точно говорю.

Пока Ом набирал воздуху для продолжения речи, заговорил Жук:

– Всё это не важно. Главное, что Ё жив. Вы же знаете, что в Башне огромная библиотека? Так вот, есть там и книжки на забытом языке. Большие. Главные. Старые буквы называют их прародительницами всех книг. Где-то с полгода назад мы расшифровали небольшой кусочек, но толку от него не было. Расшифровали и забыли, только вас, людей, недобрым словом опять вспомнили. Зато сейчас в той расшифровке толк очень даже есть. В общем, остановить цифропокалипсис можно только одним способом: собрав алфавит. Все тридцать три буквы.

Ом аж подскочил на месте. Лесник хмыкнул.

– И не абы где, а в Долине Букв. Не зря же её так прозвали.

– Сказка, – буркнул Андрей, качая головой. – Как есть сказка.

– Раньше я тоже так думал, – ответил Жук. Внутри у него всё кипело. – Но не теперь.

Он расстегнул комбинезон и вытащил из внутреннего кармана маленькую книжку. Ту самую, с картинками. Положил её на ладонь и стал медленно приближать к огню. Искры поднимались в ночной воздух, не задевая бумагу, но книжка едва заметно отползла в сторону от пламени. Ом чуть не уронил челюсть на живот, Андрей выпучил глаза. Лесник подошёл ближе, присел на корточки рядом с Жуком. Книга шевелилась.

– Живая… – прошептал Андрей. – Мать вашу, как так?!

– Кровь. Оцифрованные меня погрызли сильно, а книга всегда была под комбинезоном. Пропиталась кровью, и вот…

– Чушь какая-то, – не верил Ом, – живые книжки для колыбельных, блин, придумали, да и когда это было? А тут вон она, сама шевелится, вся такая ползёт, и вообще…

Жук не знал, что происходит, как это работает, но ему нравилось. Он чувствовал книгу, точно часть себя самого. Мысль, что числа можно остановить, затмила все остальные. Если Ё действительно жив, у них появлялся шанс. Жук раскрыл книгу посередине, на рисунке высилась Башня.

– Дайте что-нибудь острое.

Андрей протянул нож. Остальные заворожённо наблюдали за Жуком, будто за каким-то жрецом, который вот-вот совершит спасительный обряд. Лезвие скользнуло по запястью. Капли упали на бумагу, и книга взъерошилась, зашелестела страницами. Кап, кап, кап. Книга пила кровь. Нарисованная Башня окрасилась алым, засияли контуры заслонов. На странице расцветали буквы, сплетаясь в послание. Книжка вспорхнула, переворачиваясь в воздухе, набрала высоту и провалилась в темноте, разрывая тишину хлопаньем бумажных крыльев.

– Сонька никогда мне не поверит, – с улыбкой произнёс Андрей.

– Главное, чтобы в Башне поверили.

Жук удивился, когда Ом вдруг вызвался идти с ним. Опасная затея могла закончиться чем угодно, хотя и важность её нельзя было не осознавать. Самый короткий путь в Долину Букв лежал именно через болота, не самое приятное место, но сейчас делать крюк было нельзя. Оставалось дело за малым: отыскать Ё, убедить или заставить его помочь, дойти до места встречи и ждать подкрепления из Башни… Если крылатая посланница долетела до адресата. Если её не сожрали восьмёрки. Если из книги смогли извлечь нужную информацию. Если поверили трусу, с которым отказались жить под одной крышей.

Люди не бросили лагерь, всё-таки это было не их дело. Лесник вывел оборотней из самой чащи, дал пару советов и пожелал удачи. Жук с Омом остались одни.

Они шагали по узкой просеке, стараясь держаться ближе к деревьям. Небо выглядело спокойным, лес молчал. Туманная дымка приближалась, протягивала сизые щупальца и выползала за территорию топей. Из белого марева слышалось ворчание болот.

– Этот Ё, он ведь, блин, и начудить может. Ну, наброситься там, поломать или в тине утопить, ага, наверняка тот ещё типчик.

– Заткнись, – сказал Жук.

Шагающий впереди Ом повернулся, нахмурился и хотел уже возмутиться, но его на полметра приподняла земля. Толстяк застыл изваянием, выключив наконец звук. Единицы в шкуре оборотня были слепыми, под землёй ориентировались на слух, ловили чужие вибрации. Холмик чуть опустился, вздыбился дёрн, фонтанчиком прыснула трава в трёх шагах поодаль. Подземная тварь нехотя поползла в сторону леса. Две статуи пришли в движение, когда конечности совсем затекли. Четырёхметровый червь не вывинтился из-под ног и не сожрал обоих. На этот раз пронесло.

Туман не позволял видеть дальше своего носа. Под ногами хлюпало и чавкало. Горланили какие-то птицы. Другие. Жук и Ом шли по тропинке, тыча палками под ноги, чтобы не ухнуть в трясину. Как здесь можно было кого-то найти – непонятно. Впрочем, Ё тут умудрялся ещё и жить. Они шагали медленно, прислушиваясь к каждому шороху. Всплески воды раздавались ближе, тропинка таяла на глазах. Кругом переговаривались лягушки. Мошкара, хоть и боялась нападать, сопровождала путников с назойливым писком. Лесник предупреждал, что на ту сторону ведёт единственная тропа, и ориентир в виде метровой коряги-каракатицы они уже миновали. Вот только без Ё на той стороне делать было нечего.

– Кто такие? Отвечать быстро.

– Буквы, – сориентировался Жук.

– Не вздумайте превращаться, если хотите жить, – казалось, говорил туман. Голос слышался отовсюду. – Что надо?

– Помощи. Мы ищем Ё.

Болото затихло. Даже лягушки затаились и ждали ответа. В туманном мороке, точно в паутине, запутались солнечные лучи.

– Рассказывай.

И Жук рассказал. Всё и в красках. О книге, о Башне, об алфавите, о затянутой над миром цифровой петле, которая вот-вот совьёт последний узел. Умолчал лишь о лагере людей, чтобы не испытывать судьбу.

– Зачем мне вам помогать? Нам никто не помогал. Никогда.

Жук не находил, что сказать. Ом, похоже, изначально самоустранился из числа переговорщиков.

– Это же шанс. Последний. Ведь и вы – последний. Если у нас не получится, то цифры уже не остановишь.

– Я их останавливаю здесь. Как могу и умею.

– Да, но этого мало, – продолжал давить Жук. Он чувствовал, что голос Ё уже не так грозен и категоричен. – Ведь погибнут и люди…

– Поделом.

– …и буквы. Нас уничтожат. Всех.

Ё молчал, и Жук решился на запрещённый приём. На который не мог не отреагировать отец, похоронивший своего ребёнка.

– Ладно мы, но как же дети? Знаете, сколько детей в Башне каждый день плачут, слушая вой оцифрованных?

Тишина. Тягучая и страшная, будто вот-вот должно что-то произойти. Ветер не треплет войлок тумана, через воду не пробиваются пузыри. Болото изображает кладбище.

– Идите. Ждите на той стороне.

Они торчали там больше часа. Туман потихоньку отступал, светлело. Ом вертел головой, встречая взглядом каждый хруст из зарослей.

Жук не сразу различил Ё в молочной завесе, потому что тот был седой. Длинные волосы, борода, даже брови – всё точно снегом присыпало. На усталом лице кольцами свернулись морщины, так что можно было сосчитать возраст Ё, как на пеньке.

– Чего замерли, идём! – скомандовал Ё. – Если поторопимся, часов через шесть будем на месте.

Старик провёл их сквозь травный пролесок, по мосту перемахнул через ручей. В воде Жуку померещилась большая змея, но оборачиваться он не стал. Несмотря на возраст Ё, за ним было не угнаться. Они пролезли сквозь бурелом, обошли громадный муравейник и спустились в яму. Вернее, даже не в яму, а в настоящую траншею, зигзагом уходящую в лесополосу. О происхождении этой подземной тропинки Жук догадался сразу, невольно задержав дыхание при спуске. Так они и одолели большую часть пути. Войдя в старый ельник, троица остановилась. Над деревьями, распахнув круглые крылья, парил оборотень.

– Восьмёрка? – спросил Жук, проталкивая ком глубже в горло.

– Не знаю, – пожал плечами старик. – Не видно.

Говорливый Ом молчал уже бог знает сколько. В воздухе висело ощущение тревоги. Приближалась Долина Букв.

Лесная прогалина вела прямо к ней. Долину прозвали именно так, потому что с высоты, если верить летунам, можно было различить на земле контуры букв. А ещё, согласно старой легенде, здесь зародилась первая живая книга.

Две огромные птицы перечеркнули небо, и Жук их узнал. Теперь никакой ошибки. Это были Ф.

– Наши! – радостно воскликнул Жук и побежал. – Это же наши!

За спиной раздался один-единственный чавкающий звук. И почти одновременно с ним хруст. Словно сухую ветку переломили о колено. Щёлк! И вместо одной деревяшки стало две. Жук почувствовал, что задыхается. Вся кровь организма барабанила в виски. Еле-еле шевеля ногами, Жук повернулся. Перекушенный пополам Ё лежал в две разные стороны, вокруг набухала красным трава. Над ним стоял Ом в лохмотьях, одежду он снять не успел.

– Нету, нету теперь вашего последнего, ага, – сказал он и оскалился. – Никакого алфавита. Точно говорю.

Жука трясло. Глаза застилали слёзы. Ом, хотя какой, к чёрту, Ом, виновато развёл руками:

– Как-то само собой оно всё вышло, не знал же я ни про какого Ё, случайно в яму попал, а потом ты ещё.

– Убью… – процедил Жук.

– Попробуй. Хотя не советую, ага. Не нравится мне Ом, дурацкое имя. Только Ноль ещё хуже, поэтому друзья зовут меня Зеро. Но вообще-то, точно говорю, здорово мной быть. Всегда ваши путаются, смешные, вот как ты.

Из комбинезона Жука показался первый коготь, конечности превратились в чёрные лапы. Туловище распухло, голова втянулась. На шкуре проклюнулись глаза. Зеро просто лопнул, и вся плоть срослась в громадное кольцо. Оборотень состоял из пасти. Снизу росли настоящие сталагмиты, сверху хлопала гильотина из зубов. Эта тварь не могла даже проглотить кого-то – только перекусить. Грызть, рвать и убивать. Для того Зеро и появился на свет. Жук попробовал обойти цифру, но кошмарная челюсть на муравьиных ножках поворачивалась вслед за ним. Тогда Жук бросился прямо в пасть. Зеро никак не ожидал этого и чуть запоздал, смыкая челюсти. Паукообразное тело пронзило нулевого оборотня, словно цирковой лев – горящий обруч. Хрустнули зубы. Задние лапы Жука упали на землю, но он не замечал боли. Неуклюжий Зеро стал разворачиваться, в спрятанных под жировыми складками глазах мелькнул ужас. Жук мазнул по тучному туловищу когтями-крючьями, и бывший Ом развалился на четыре части.

В человеческом обличье оказалось гораздо больнее. Обе ступни были откушены, любое движение отдавалось в культях огненным прикосновением. У тела старика Ё провалилась земля, и возник знакомый холмик. Жук взвыл от боли и ярости. Не хватало здесь только единичек. Он попытался ползти, но ноги будто обвили раскалённой цепью. Жук откашлялся, вытер глаза и поднял голову к небу. Он почти потерял сознание, когда его подхватили трёхметровые ходули. Это был кто-то из Л.

Вой окружал долину. Буквам не удалось добраться сюда незамеченными. Судя по звукам, оцифрованных было очень много. Через лес продирались чужие оборотни, в небе кружили восьмёрки.

– Только не все, не все же пришли, в Башне должны были остаться… – стонал Жук, когда Л бросил его у Долины Букв.

– Господи, Жук! – закричала Азия. – Помогите кто-нибудь! Его ноги…

Букв было много, гораздо больше тридцати трёх. Они поверили. Числа наступали со всех сторон. Оцифрованные неслись за добычей.

– Они убили, убили Ё…

Рядом присел Бор. С брови крохотной струйкой стекала кровь. Друг улыбнулся:

– Тут все добровольцы, никого силком не тащили. Мы знали, на что шли.

– Нужно было дождаться вас, – качал головой Жук, – всем вместе идти на болота… Но я хотел всё сделать сам.

Шея Бора удлинилась и согнулась под прямым углом. Пока оборотень ещё имел человеческий вид, он успел проговорить:

– Какие, к чёрту, болота? Оглянись, мы привели с собой все числа в округе. До болот никто бы не дожил.

Буквы превращались. Они в надежде смотрели на Жука, но тут же всё понимали. Последний раз залезали в шкуру оборотней, чтобы достойно встретить врага.

– Простите меня… – прошептал Жук, когда волна оцифрованных врезалась в первые ряды букв.

Бегуны насаживались на выставленные из Ш и Щ колья, умирали, но брали количеством. Река обезумевшей плоти проглатывала оборотней, накрывала с головой. Числа расправлялись с буквами, пока те отбивались от толпы оцифрованных. Побоище превращалось в истребление.

Перед глазами Жука была только кровь. Своя, чужая, друзей, врагов… Долина утонула в криках и багровой жиже. Единица ползла прямо к Жуку. Он даже не сомневался, что подземный червь – именно тот, что не добрался до него у тела Ё. Холмик из травы замер в метре от Жука, и оттуда показались два глаза.

– Быть не может… – пробубнил Жук, а существо уже вылезало из земли.

Размерами оно и в подмётки не годилось единичкам. Из продолговатого тельца росли три щупальца, сквозь безволосую бледную кожу виднелись жилы существа. Пара огромных глаз испуганно шарила по сторонам. Уродец, подгребая щупальцами, уткнулся в Жука и замер. Его кривое тельце выгнулось, что-то хрустнуло. И Жук не смог сдержать смеха, почувствовав, как поглотивший его свет растворяет физическую оболочку.

Долина вспыхнула огнями, прямо из земли в цифровое небо вспышками вонзились контуры всех букв. Числа отпрянули. Уродец уже влился в Жука, рядом срастались другие буквы, собираясь в исполинскую живую массу. Великан Т стал растягиваться и расширяться, хребет ощетинился надписями. Буквы ломались, склеивались, распадались и превращались в страницы. Из свалки оборотней росла обложка. С каждой секундой книга толстела, набирала вес, расправляла картонные плечи. Оцифрованные бросились в атаку, но их пожирали страницы, увеличивая в объёмах алфавитное создание. Когда циклопических размеров книга поднялась в воздух, засасывая между строк остатки оцифрованных, числа побежали. Тень накрыла лес, под взмахами книжных крыльев цифры стали разваливаться. Ураганный ветер сдирал с них куски и превращал в пыль. Самая большая книга в истории этого мира поднялась ещё выше и вдребезги разнесла цифровую сеть. Сморщенные тройки сыпались вниз, разбивались о землю и засыхали в пролитой над долиной крови. Небо освободилось. Облака расправили могучие крылья, приветствуя налитый яростью солнечный глаз. Теперь любоваться закатом ничто не мешало.

– Соня, ну сколько можно здесь лазить! – ругался рыжий. – Вот расскажу всё отцу, посмотрим тогда…

Девчушка показала часовому язык, но тот уже не обращал на неё внимания. С неба сыпался дождь из троек, а сквозь него летели книги. Тысячи бумажных птиц, следующие за настоящим книжным монстром.

– Буквы их победили! – закричала Соня.

Размах крыльев у книги был такой, что она с лёгкостью могла накрыть весь лагерь. Остальные томики на её фоне казались соринками в песочных часах.

– Как это вообще?.. – буркнул рыжий.

– А вот так! – радовалась Соня. – Теперь у нас нормальное небо!

Цифр наверху не осталось. Облака разгоняла книжная река, а поднятый крыльями ветер едва не сдувал людей с деревьев.

– Живые. Вся библиотека Башни…

В лучах заката переливались бесконечные страницы и сплетения слов. Рождённый в Долине Букв фолиант взмыл над линией облаков, за ним устремился и книжный шлейф. Но от общего потока что-то отделилось. Что-то маленькое и юркое. Книжка пробила листву, прошмыгнула мимо рыжего и приземлилась в руках у Сони. Девчушка засмеялась. На обложке был нарисован мохнатый жучок-паучок. Совсем как один её знакомый.

Игорь свернул текстовый документ на мониторе и откинулся на спинку кресла. Понапишут же! Буквы, цифры, оборотни… И за это ещё платить?

Вообще-то он редко читал книги, которые переводил в цифровой формат, но эту посоветовали друзья. Говорили, что интересная. Необычная. Ага, не то слово…

Он зашёл на «Флибрусек» и загрузил файл. Сайт ждал подтверждения команды перед публикацией текста, но Игорь смотрел на панельку со своим профилем. Ему вдруг стало не по себе. Он хорошо помнил, какие личные данные вводил при регистрации. А теперь «Гарик Звонарёв», известный на сайте под ником Zvonar, превратился в «Гарика Звонарева». Без буквы «Ё».

«Флибрусек» выплюнул окошко-напоминание: «Файл Цифропокалипсис. rtf успешно загружен. Опубликовать прямо сейчас?»

Игорь с минуту покрутил колёсико мыши туда-сюда, задумался. Цифропокалипсис. Прямо сейчас. Да/Нет.

– Тьфу, совсем башку заморочили… – пробормотал он и нажал на кнопку.

Колумбарий

День клонился к закату, а шара все не было. Крохотные облака пытались сбежать от линии горизонта, ветер копался в высокой траве у колодца. Со стороны моря ползла прохлада, распугивая последние солнечные лучи.

Старик подхватил ведро с водой и зашагал по каменистой тропинке к дому. Следом двинулся Иафет, волоча свою несуразную тушку на коротких лапах. Пес старался не отставать от хозяина, успевая при этом ворчать на болтающихся в воздухе насекомых. Глядя, как неуклюжий бассет забирается по ступенькам, старик в очередной раз подивился его чудно́й породе. Иафет уткнулся носом в дверь и с важным видом завилял хвостом. Пропустив собаку внутрь, старик обернулся к солнцу. Последние облака растворялись в спускающихся сумерках, тени выползали из углов, а силуэт маяка приобретал какой-то зловещий вид. В небе не было ничего. Никакого воздушного шара. И старику все это очень не нравилось.

На печи вода вскипела быстро, и старик уселся за стол с кружкой травяного чаю. Вокруг огарка свечки колыхались тени, за окнами выл ветер. Иафет развалился на своей лежанке у стены, и огромные уши прикрыли его глаза. Вскоре к треску горящих головешек прибавилось собачье сопение.

Старик размышлял. Если шар не прилетит и завтра, приготовленные урны придется распихать обратно по ячейкам. Такого не случалось никогда, за многие-многие годы хозяин колумбария успел забыть собственное имя, потому что некому было его произносить, но шар всегда выплывал из зарослей облаков, как только солнце добиралось до самой высокой точки неба. Что могло случиться там, наверху, страшно было даже предположить.

Факел чадил и сыпал искры в ночь. В облаке света шел старик, а темнота пожирала его следы. Стоящий на скальном выступе маяк был хорош – стройный белоснежный исполин с чешуей из гладких лестничных ступенек, которые оплетали его тело, словно виноградная лоза. Единственное, что умаляло его величие, – это циклопических размеров здание колумбария, на фоне которого терялась даже такая громада.

– Я же велел тебе остаться в комнате, – сказал старик, но Иафет уже просеменил мимо.

Старик понимал, что Иафету все сложнее преодолевать некоторые препятствия в силу возраста, но не мог себе позволить запереть собаку. Тысячу, а может, и все две тысячи лет назад, когда его борода еще не была такого пепельного цвета, а Иафет только осваивался на острове, старик вызволил его из кустов шиповника. Крошечный щенок влез в самые заросли колючек и запутался в них ушами. Он жалобно скулил, пытаясь вырваться из плена, но цепкое растение не отпускало. Старик вытащил собаку, и та уткнулась холодным носом ему в плечо. Тогда-то старик и осознал, что это живое существо станет единственной радостью, которая будет скрашивать дни хранителя колумбария. Он понятия не имел, кому наверху пришла мысль прислать Иафета, но теперь не представлял себе другой жизни. Пускай поначалу находка этого комочка шерсти в обычно пустой корзине воздушного шара и не вызвала особой радости.

Поднявшись на самый верх, старик отворил дверь. Иафет просочился сквозь щель, не давая себя опередить. Больше маяка он любил разве что прогулки у береговой линии. Не зажигая сигнального огня, старик посмотрел в подступившую ночь. Море бесшумно колыхалось у подножья скалы, черными брызгами хватая холодные камни. Луна так раскрасила полоску воды, будто в глубине затаилась огромная светящаяся рыбина. Россыпь звезд глядела на забытый всеми кусок земли холодно и безразлично.

– И все-таки тут очень красиво.

Иафет среагировал на голос, поглядев на хозяина умными глазами. Подъем на маяк дался псу нелегко, и теперь его язык свисал к полу вровень с ушами.

– Что скажешь?

Пес только облизнулся, продолжая пристально смотреть на старика.

– Что же случилось с шаром?.. Неужели у них там места кончились? Не может ведь быть такого, никак не может.

Но Иафет уже не слушал, он проковылял в затемненную часть башни и стал что-то вынюхивать. Старик улыбнулся и подпалил вязанку дров, сложенную в специальной нише. Затем проверил все зеркала и линзы. Пока огонь нехотя обволакивал дерево, снаружи громыхнуло. Далеко, за горбатыми рифами, занималось зарево бури. На востоке сразу стало чуть светлее, когда горизонт перечеркнули первые молнии.

– Пойдем, Иафет. Похоже, к нам движется гроза. Плохой сегодня день, очень плохой.

Иафет выполз из темноты, морду покрывал слой паутины. Громко чихнув, он с готовностью выскочил наружу, цокая когтями по каменным ступенькам. Старик еще с минуту смотрел в черноту за стеклом, пока вокруг разгорался сигнальный свет. Увидеть его было некому, маяк лишь притягивал тот улов, за который отвечал старик. И он не сомневался, что завтра утром сети не окажутся пустыми.

– Очень плохой день, – повторил он. Вдалеке отозвались раскаты грома. В месте, откуда приходил шар, по небу размазывались красные вспышки.

Когда на землю упали капли дождя, кругом властвовала ночь. Только маяк ронял в море свет, да едва заметный огонек проглядывал на высоте первого этажа колумбария. Так засыпал этот мир.

Утром старик сидел на прибрежном валуне и наблюдал, как Иафет играет с волнами. Едва вода откатывалась обратно в море, пес с отважным лаем топал следом, но тут же давал деру, спасаясь от новой волны. Отпечатки лап на песке быстро затапливались и растворялись в соленом потоке. Старик улыбался, хотя и знал, что после таких пробежек Иафет отсыпается минимум до вечера.

В первых сетях обнаружилась только рыба. Старик не стал ее забирать и оставил до следующего раза. Сейчас его интересовало совсем другое. Урны оказались всего в двух крайних сетях – гораздо меньше обычного. Они были совершенно разные: одни напоминали вазы, другие – шкатулки, некоторые и вовсе походили на самые натуральные гробницы с крестами и могильными плитами. Объединяли их только наглухо заделанные крышки, чтобы прах не вымыло наружу во время морского путешествия.

Набив уловом мешок, старик побрел наверх мимо древних каменных скульптур, которые, словно стражники, охраняли проход на скалу. Пасмурное небо выглядело еще печальнее, чем вчера. Старик был почти уверен, что шар не прилетит и сегодня. А может, и вообще никогда.

– Иафет!

Мокрая, грязная, но очень довольная собака перестала терзать водоросли и потащилась за хозяином.

Над крышей кружили черные точки – птицы, будто напоминая, что сперва колумбариями называли голубятни. Теперь же, когда это место стало хранилищем урн с прахом, голуби бывали тут редкими гостями.

Старик прошел единственную жилую комнату и остановился напротив пустых ячеек первого яруса. Ему не нужны были надписи на урнах, он и так мог рассказать все о людях, прибывших на эту перевалочную станцию. Их дальнейшая судьба открывалась ему сразу или через много лет, яркими картинками или полупрозрачными штрихами. Кому-то из них предстояло ждать решения несколько дней, кому-то – веками, но так или иначе все уходили либо на шар, либо во впадину. Бесконечные ряды ячеек тянулись во все стороны, превращая стены колумбария в безумную систему окон, за каждым из которых скрывались людские души. Десятки тысяч урн с прахом заполняли хранилище сверху донизу, поднимались под самую крышу и спускались на подземные уровни. Старик-смотритель год за годом раскидывал по свободным местам выловленные в море урны, а за ночь на зов маяка откликались новые умершие. Они стекались к его обители, желая побыстрее преодолеть последний шаг на пути к вечности.

Очередная урна обдала старика волной холода. Он увидел, как все произошло. Девочка лет десяти возвращалась домой из школы в компании подруг. На перекрестке было слишком много машин, и один из водителей решил проскочить на красный свет… Затем перед глазами возникли похороны, заплаканные родители. Фотографию улыбающейся девочки в углу пересекала черная лента. Старик поставил урну в свободную ячейку и поморщился. Дети всегда уходили на шар, но что делать, если он больше не явится? Зато судьба водителя была предельно ясна, и оставалось лишь дождаться урны с его останками. Впадина всегда с удовольствием принимала таких, как он.

Из библиотеки раздался какой-то звук.

– Иафет, ты чего хулиганишь?

Дверь в библиотеку была приоткрыта, и оттуда полз тусклый солнечный свет. Старик переступил через порог и оказался в царстве знаний. Пыльные томики заполняли все вокруг, походя на диковинный ковер, сшитый из книжных корешков. Собаки внутри не оказалось.

– Иафет?.. – позвал старик.

В комнате было тихо. Слишком тихо даже для такого места. Старик огляделся, но ничего странного не нашел. Все книжки стояли на местах, шуму взяться было неоткуда. Вот только старик не сомневался: что-то гулко ударилось об пол минуту назад.

Иафет практически слился с лежанкой и всем своим видом показывал, что не горит желанием тащиться до впадины. Старик не стал его тормошить, тем более что на улице собирался дождь. Загрузив урны в небольшую деревянную тележку, он вытолкал ее на заросшую чертополохом дорогу. Колеса нехотя скрипнули, старик толкнул чуть сильнее – и тележка сдвинулась с места. Над головой ворчали серые небеса, в воздухе ощущался запах грозы. Теперь на фоне облаков не было видно ни одной птицы.

С силой захлопнулась дверь, и старик, отошедший всего на десяток шагов, врос в землю. Он медленно повернулся к колумбарию, чувствуя усиливающуюся дрожь в руках. На пороге было пусто, здание выглядело как обычно. Из маленьких окон смотрела темнота.

– Ветер, – сказал он себе под нос. – Это ветер.

Старик часто разговаривал сам с собой, просто чтобы не забыть собственный голос. Но сейчас он его не узнал. Во рту сразу пересохло.

– Проклятый шар, – процедил старик сквозь зубы, – все из-за тебя…

Впадина раскрыла свою пасть севернее маяка, ближе к другой стороне острова. Неровная дыра в земле размерами была у́же колодца, по краям покоились черные булыжники, словно очерчивая круг. В радиусе нескольких метров всю траву будто сожрал огонь, обугленные скелеты кустов клонились к пепельной земле.

Взяв в руки первую урну, старик за секунду увидел всю жизнь умершего. Им оказался никчемный человечек, убийца и наркоман. Для его души альтернатив не было, и урна полетела в черный зев, ударяясь о каменные стены. Следом отправились и остальные, чьи судьбы давно оказались предрешены. Старик на секунду замешкался. Ему вдруг пришла в голову мысль: а не нарушит ли он своими действиями равновесие? Ведь на небо часть урн так и не попала.

– Прах к праху, – произнес он наконец и опустил последние урны во впадину. Он делал эту работу уже так долго, что не довести ее до конца просто не мог.

Обратная дорога была куда легче, опустевшая тележка чуть ли не сама скакала по колдобинам.

В гуще деревьев мелькнула чья-то тень. Фигура казалась слишком большой, и старик сначала не поверил глазам. Быть здесь никого не могло, это место населяли лишь рыбы, птицы и мелкие насекомые. Не считая старика с Иафетом, конечно. Остальные же попадали сюда только в урне в виде праха. По крайней мере, так было до недавнего времени.

Когда из придорожных зарослей показалась уродливая черная голова, старик побежал. Он не помнил, бегал ли вообще в своей бесконечно долгой жизни, но сейчас на то имелась причина. И на лице этой причины горели узкие глаза, оранжевые, как свет маяка.

Дверь была открыта. Еще не войдя, старик услышал возню в хранилище. Урны с грохотом летели на пол, сыпались стекла в ячейках. Стараясь не шуметь, старик прошел в свою комнату. Лежанка была пуста, только одеяльце, в которое любил заворачиваться Иафет, комком валялось у перевернутого стола.

– Иафет…

Старик вернулся ко входу и шагнул к двери библиотеки. Визитеры были слишком заняты в хранилище и не слышали его передвижений. Нижние ряды книг засы́пали пол вокруг огромной дыры. Из черной воронки тянулся смрад, от которого кружилась голова.

– Иафет?.. – шепотом позвал старик, чувствуя, как к горлу подступает ком. Складки в уголках глаз стали влажными.

Раскат грома ударил по ушам, сотрясая стены, и в стекло забился дождь. Одно из окон, едва держась на ржавых петлях, отстукивало на ветру какую-то странную мелодию.

– Иафет!!! – старик не выдержал и закричал во весь голос.

И тут в комнату медленно вошли они. Горбатые черные фигуры, больше похожие на зверей. В руках у всех были урны.

– Мало вам грешников?! – рявкнул старик, глядя в светящиеся глаза. – Как вы посмели сюда вылезти?! Это против всех правил! Убирайтесь!

Подземные гости побросали урны и стали окружать старика. В библиотеку входили новые горбуны, комнату заполнило громогласное рычание.

– Впадинские выкормыши! Что вам собака сделала?!

Старик швырнул в приближающихся тварей поднятую с пола книгу, затем еще одну. Визитеры никак не реагировали, словно изучая новое для них живое существо. Однако расстояние сокращали, и уже очень скоро старик уперся спиной в стену. Под ногами мешались книги и брошенные урны. Из дыры в полу показалась еще одна косматая голова.

– Вы все равно сгниете в своей грязной яме… – шепнул старик и закрыл глаза. Он не видел смысла сопротивляться. Похоже, за него уже все давно решили, и многовековая служба оказалась никому не нужна.

И тут его словно ударило током. К ноге подкатилась исцарапанная урна, и он узнал ее. Там был прах девочки, которую сбила машина. Старику стало противно от одной мысли, что эта невинная душа окажется внизу. Он схватил урну и бросился к окну, заметив боковым зрением, что тени пришли в движение. Вывалившись на улицу, он едва не захлебнулся в дожде, который сейчас больше напоминал водопад.

Старик ковылял к маяку, пробираясь сквозь ливень, спотыкаясь и оскальзываясь. Повсюду вставали горбатые фигуры, они выскакивали из окон колумбария, вылезали из-за деревьев, выглядывали из колодца. Тварей было очень много, и стена дождя превращала их в бесконечные темные кляксы.

Теперь старик понял, для чего маяк оборудовали запорами. Раньше ему не приходило в голову, что ими когда-нибудь придется воспользоваться. А сейчас задвинутые изнутри двери перекрыли дорогу существам снаружи. Хотя бы на время. До самой башни им не дотянуться, но дверь не задержит их надолго.

В окне плескался мрак. И океан, и береговая линия, и громада колумбария – все исчезло. Только едва заметные черные точки суетились в темноте внизу, стекаясь к маяку. Старик обшарил стол, но не нашел ничего, чем мог бы зажечь огонь. Он не верил, что сигнальный костер способен отогнать тварей, но рядом с ним, по крайней мере, было бы не так страшно встречать свою судьбу.

Удары снизу становились сильнее. Старик поставил урну перед собой и вздохнул:

– Не такой конец я себе представлял…

Тут его глаза уловили пятно света в небе, будто одна из звезд решила спуститься пониже и осмотреться. Огонек парил в воздухе и увеличивался, походя на заблудившееся солнце.

– Что…

Когда огромный светляк достиг пределов маяка, старик не смог сдержать радости:

– Шар! Быть не может, это же шар!

Воздушный шар плыл в потоке дождя, качаясь в вихрях, словно лодка на волнах. Старик запихнул урну за пазуху и подошел к настенной лестнице, которая утыкалась в люк. Уже забравшись под потолок, старик услышал, как в темноте ворочаются поленья. Он только сейчас сообразил, что кто-то мог залезть сюда раньше него, ведь дверь никогда не закрывалась. Дрожь в пальцах не давала сладить с засовом на люке, старик впопыхах пытался отпереть створку, а снизу кто-то утробно рычал. Наконец задвижка слетела в сторону, и через открывшийся проход внутрь хлынул дождь. И тогда старик услышал лай. Такой знакомый и родной.

– Господи, Иафет!

Старик спрыгнул с лестницы, едва не задавив бассета. Тот сразу приник к хозяину, пытаясь встать на задние лапы.

– Вот молодец, вот же умница! Иди сюда, нужно убираться.

Пристроив передние лапы пса у себя на плече и поддерживая задние рукой, старик стал очень осторожно подниматься на крышу. Иафет был тяжелым, да еще и ерзал на месте, охаживая хозяина языком. Перехватывая лестничные ступеньки только одной ладонью, старик все же смог выбраться наверх. Он чувствовал, как колотится сердце прижавшейся к нему собаки, и по лицу вместе с дождем текли счастливые слезы.

Шар был уже у крыши, его корзина, как обычно, пустовала. Купол метало из стороны в сторону, дождь будто старался помешать им выбраться отсюда. Снизу лязгнула дверь – в башню все-таки прорвались. Но старику было уже все равно. Как только они с Иафетом оказались в корзине, шар быстро стал набирать высоту, словно кто-то тянул его за веревочку. Темный маяк удалялся, и ветер доносил только звуки бьющихся стекол в башне да разозленный вой.

Старик отдышался и в последний раз взглянул вниз. Буря проглотила остров, и пелена дождя практически стерла скалу из видимости. Величественная махина колумбария превращалась в маленькую точку где-то в глубинах прежнего мира. Хранилище урн с прахом теперь обрело других хозяев. Но одну душу старику спасти все же удалось. Он улыбнулся и поправил металлическую вазу за пазухой.

Иафет быстро нашел себе удобное место и улегся спать на кольцах каната. Пес возвращался домой, туда, откуда пришел много лет назад. Шар летел сквозь облака, и огонь под куполом развеивал темноту. Высоко в небе, куда не по силам забраться даже солнцу, расцветал яркий силуэт врат. Старик почесал бороду и устало опустился на пол. Он лишь надеялся, что наверху найдется место и для него.

Когда ослепительный свет принял шар, Иафет едва заметно вильнул хвостом. Ему снились другие собаки.