Жизнь Иосифа Трумпельдора

Хорошо умереть за Родину!" — эти слова Иосифа Трумпельдора знает каждый израильтянин. Человек-легенда, символ мужества и сионизма, Иосиф Трумпельдор широко известен в мире — его именем названы улицы и площади, кибуцы, спортивные клубы и общественные организации. "Завет Трумпельдора" — так в переводе с иврита звучит название сионистского военизированного молодежного движения "Бейтар", внесшего огромный вклад в создание государства Израиль и формирование его Вооруженных сил.

Впрочем, и сегодня дела и жизнь Трумпельдора остаются неведомы русской публике — в России не опубликованы до сих пор не только его литературное наследие, но и биография героя.

Во многих энциклопедиях мира статьи об Иосифе Трумпельдоре начинаются со слов: "Иосиф Зеевич (Владимирович) Трумпельдор (1880, Пятигорск — 1920, Тель-Хай) — еврейский политический и общественный деятель, российский военный, один из наиболее известных активистов сионистского движения. Организатор отрядов еврейской самообороны в поселениях еврейских репатриантов Палестины".

Владимир-Зеев Жаботинский, товарищ и единомышленник Трумпельдора, описал его так: "Вид у него был северянина, можно было принять и за шотландца или шведа. Рост выше среднего; тонкий, жесткие русые волосы коротко подстрижены, выбрит чисто, губы бледные, со спокойной улыбкой... Он был хорошо образован, большой начетчик в русской литературе — читал даже вещи, которых никто не читал, Потебню и т. п. — и помнил каждую прочитанную строчку. Был у него ясный и прямой рассудок; был мягкий и тихий юмор, помогавший ему тотчас отличать важную вещь от пустяка. Но и о важных вещах он умел говорить просто. Говорил он трезво, спокойно, без сентиментов и пафоса, и без крепких слов. В последнем отношении даже русская казарма не повлияла. От него я ни разу не слышал бранного слова, кроме разве одного: "шельма этакий". По-еврейски любимое выражение его было "эйн давар" — ничего, не беда, сойдет... В его комнате был совершенно девичий порядок, платье было вычищено: всё его обхождение было спокойно и учтиво; и он издавна был вегетарианец, социалист и ненавистник войны — только не из тех миролюбцев, которые прячут руки в карман и ждут, чтобы другие за них воевали".

За этими скупыми строками скрыта жизнь, похожая на авантюрный роман и посвященная идее возрождения Еврейского Государства. Попробуем шаг за шагом восстановить цепь событий жизни Иосифа Трумпельдора.

Иосиф Трумпельдор родился 21 ноября 1880 года в городе Пятигорск Терской области в семье отставного николаевского солдата из кантонистов фельдшера Владимира (Вульфа-Зеева) Самойловича Трумпельдора (1838-1916) и Федосьи (Фрейды) Трумпельдор (1840-1917).

Старому солдату выпало служить в русской армии при двух императорах и воевать за Россию. О службе в кантонистах, о войнах и былых боевых походах Владимир-Зеев Трумпельдор любил рассказывать в кругу семьи.

Воспоминания отца о детстве, проведенном в кантонистском батальоне, и об армейской службе, длившейся 25 лет, несомненно оказали влияние на Иосифа Трумпельдора и на выбор им жизненного пути.

Рассказы о трагической судьбе малолетних еврейских солдат-кантонистов из поколения в поколение передаются в семьях российских евреев. И в моей семье хранится память о прапрадеде, в возрасте восьми лет похищенном вербовщиками русской армии из родного литовского местечка и сданном в солдаты.

По указу царя Николая I от 26 августа 1827 года была установлена повышенная норма призыва в армию для евреев, которая была в три раза больше, чем для русских. Если у русских раз в два года брали в армию по семь рекрутов с тысячи человек, то у евреев стали брать по десять рекрутов с тысячи человек ежегодно. Во время войн нормы призыва евреев еще более увеличивались. Всего с 1827-го по 1914 год были призваны и прошли службу в Русской армии более 2 миллионов евреев.

В отличие от русских, евреев призывали в армию не с восемнадцати, а с двенадцати лет. Зачастую еврейских детей забирали в армию в возрасте и 8-9 лет. Малолетних евреев направляли в батальоны кантонистов "для приготовления к военной службе", где они проходили службу до 18-летнего возраста, а затем их переводили в солдаты, состоявшие на действительной воинской службе. Годы пребывания в кантонистах не засчитывали в армейский срок, а срок этот был в николаевской армии — двадцать пять бесконечных лет.

Еврейских детей, набранных в кантонисты, гнали в пешем строю вглубь России — на Волгу и в Сибирь, где их ждали кантонистские батальоны. Весь этот путь был усеян трупами. Герцен в "Былом и Думах" описал свою встречу на дороге в глубине России с колонной еврейских детей, которых гнали на службу в кантонистские батальоны.

Он приводит слова офицера, сопровождавшего колонну детей-кантонистов:

"Набрали ораву жиденят восьми-девятилетнего возраста. Сначала, было, их велели гнать в Пермь, да вышла перемена, гоним в Казань. Беда, да и только, треть осталась на дороге (и офицер показал пальцем в землю). Половина не доедет до назначения, — прибавил он... — Мрут как мухи... Привели малюток и построили в правильный фронт. Это было одно из самых ужасных зрелищ, которые я видал, — бедные, бедные дети! Мальчики двенадцати, тринадцати лет еще как-то держались, но малютки восьми, девяти лет... Ни одна черная кисть не вызовет такого ужаса на холст. Бледные, изнуренные, с испуганным видом, стояли они в неловких, толстых солдатских шинелях со стоячим воротником, обращая какой-то беспомощный, жалостный взгляд на гарнизонных солдат, грубо равнявших их; белые губы, синие круги под глазами показывали лихорадку или озноб. И эти больные дети без уходу, без ласки, обдуваемые ветром, который беспрепятственно дует с Ледовитого моря, шли в могилу".

Кантонистские батальоны по праву называли "детской каторгой". Кантонистский закон был такой: девять забей насмерть, десятого живым представь. Ну, и представляли...

В кантонистских батальонах пытками и голодом пытались склонить еврейских детей к крещению и разрыву всех связей с еврейским народом. Тем, кто крестился, давали русские имена и фамилии. Так что сегодня в России многие Ивановы, Петровы, Сидоровы и не догадываются, что когда-то их предками были религиозные евреи. Несмотря на жестокие пытки, сломить и принудить к крещению удавалось далеко не всех еврейских кантонистов. Многие из них с честью прошли кантонистский ад и остались евреями.

Всего в царствование Николая I этот мученический путь прошло не менее пятидесяти тысяч еврейских мальчиков.

Понятно, что выжить в кантонистских батальонах и остаться евреями могли только самые физически крепкие и морально стойкие еврейские ребята. Выйдя из кантонистского батальона в возрасте восемнадцати лет, они тянули солдатскую лямку еще целых 25 лет. При выходе в отставку николаевские солдаты-евреи получали как привилегию право жительства на всей территории Российской империи, тогда как всё остальное еврейское население России было заперто в гигантское гетто, носившее название "черты осёдлости".

Впрочем, и отставные солдаты становились жертвами антисемитизма русских властей: в 1891 году русские власти изгнали из Москвы тысячи отставных солдат-евреев, прослуживших в русской армии двадцать пять лет, и их семьи — евреям запрещено было жить в Москве.

Многолетняя тяжелая армейская служба формировала из кантонистов суровых воинов, твердых в своих моральных принципах, основанных на гордости за свое несломленное еврейство, личной преданности Государю Императору, русском имперском патриотизме.

Еврейские солдаты из кантонистов становились профессиональными военными, и многие их потомки из поколения в поколение служили в русской и советской армиях. Из истории советского времени можно вспомнить потомка еврейского кантониста — генерала армии Я.Г.Крейзера, которому во время Великой Отечественной войны в июле 1941 года первому из советских военачальников было присвоено звание Героя Советского Союза.

Примером воинской доблести может служить и Владимир-Зеев Трумпельдор. Выйдя из кантонистов в армию, он участвовал в обороне Севастополя во время Крымской войны 1854-1856 годов, многие годы служил военным фельдшером в Кавказской армии, участвовал в кровопролитных сражениях Кавказской войны, был в рядах русских войск, штурмом взявших аул Гуниб, где был пленен имам Шамиль. Как николаевский солдат, отслуживший двадцать пять лет в русской армии, он имел право после окончания службы выбрать для себя любое место жительства. Владимир-Зеев Трумпельдор избрал Пятигорск, где женился, обзавелся семьей...

Кроме Иосифа в семье были еще сыновья Самуил (р. 1870), Герман (р. 1872), Михаил (р. 1877), Александр (р. 1895) и дочери Софья (р. 1879), Любовь (р. 1887), Дора (р. 1890). В 1883 году всё большое семейство переехало в Ростов-на-Дону. Обосновались сначала в доме № 162 на Большой Садовой улице, затем в доме № 22 в Малом переулке (ныне угол пер. Чехова и ул. Станиславского).

В Ростове-на-Дону отец многие годы проработал фельдшером хирургического отделения и делопроизводителем Еврейской больницы. Семья Трумпельдор ничем не выделялась среди ростовских обывателей. И хотя в семье царила теплая атмосфера еврейского дома, между родителями возникали разногласия на почве воспитания детей: если Зеев-Владимир был твердым сторонником приобщения детей к ценностям еврейства и иудаизма, то мать, выросшая в ассимилированной семье и получившая образование в русской школе, стремилась оторвать детей от еврейства, полностью приняв образ жизни русского окружения. Влияние матери сыграло свою роль в том, что сестры Трумпельдора впоследствии крестились и навсегда утратили связи с еврейским народом.

Для мальчиков пример отца имел решающее значение в определении своих национальных и религиозных предпочтений. В семье отмечались еврейские праздники, в еде придерживались норм кашрута. По настоянию отца маленький Иосиф посещал хедер — еврейскую религиозную школу для мальчиков. В хедере дети учили Танах (Ветхий Завет), Талмуд, там произошло приобщение будущего героя к духовным ценностям еврейского народа. Еврейские герои древности — борцы за независимость Иудеи — братья Маккавеи, вождь еврейского восстания против римского владычества Бар Кохба запали в душу мальчика. Волей-неволей вставал вопрос: "Мы были свободной нацией в собственной стране. Так почему мы сегодня пребываем в чужеземной неволе?" Несомненно, именно тогда в душе Иосифа стала формироваться жажда еврейской свободы и независимости, приведшая его вскоре к сионизму.

Наряду с еврейским религиозным образованием, дети получали и светское образование. Иосиф с отличием заканчивает в Ростове-на-Дону городское училище и планирует продолжить учебу в реальном училище, однако сталкивается с запретами и ограничениями, обильно вводимыми русскими властями для своих еврейских граждан. Успешно выдержав приемные экзамены в реальное училище, он принят в него не был — пресловутая "процентная норма", ограничивающая число евреев тремя-пятью процентами от общего числа учащихся, закрывала евреям путь к получению образования. Одним из немногих учебных заведений, куда принимали евреев, была фельдшерская школа в Харькове, которую Иосиф Трумпельдор окончил в 1900 году, и начал работать в амбулатории при Еврейской больнице.

В юности Иосиф, как и вся демократическая русская молодежь того времени, был увлечен идеями толстовства. "Великий писатель земли русской" Лев Толстой проповедовал среди своих многочисленных последователей идеи жизни на земле, крестьянская коммуна рассматривалась им как идеал общественных отношений. На молодого Иосифа Трумпельдора огромное впечатление произвело знакомство с толстовцами, создавшими свои общины неподалеку от Ростова-на-Дону, в Новочеркасске и в станице Старочеркасской. Среди них можно отметить Василия Часовникова и Александру Гриневу, находившихся в личной переписке со Львом Толстым и активно пропагандировавших его идеи. Возможно, именно общение с ними привело Трумпельдора к толстовству, под их влиянием он уже в четырнадцать лет стал убежденным вегетарианцем и оставался им на протяжении всей жизни, отказался от курения и употребления спиртного, сделал для себя нормой физическое и духовное закаливание, ограничил себя в развлечениях и предметах роскоши.

Почти шестимиллионное российское еврейство пребывало в отчаянном положении — запертое в огромное гетто, носившее название "черты оседлости", в стране, где антисемитизм был государственной политикой царских властей, где многотомное русское "Законодательство о евреях" непрерывно пополнялось новыми законами и законодательными актами, лишавшими российских евреев элементарных гражданских прав — у евреев не было перспектив. Суть политики царского правительства в отношении евреев нашла отражение в известном заявлении обер-прокурора Синода К.П.Победоносцева: "Одна треть их вымрет, еще одна уедет из России, а остатки бесследно растворятся в среде окружающего населения".

Еврейская молодежь, лишенная будущего в России, искала путей выхода из тупика. Одни шли в революционные организации, считая, что спасением угнетаемого еврейского народа станет революция, которая разрушит антисемитские ограничения царских властей и принесет свободу и равноправие всем гражданам России, в том числе и евреям. Для других путеводной звездой становились идеи сионизма, декларировавшего, что только в своем государстве, воссозданном на исторической Родине — на Земле Израиля — еврейский народ обретет подлинную свободу и независимость как равный среди равных в семье народов.

Сионизм — национально-освободительное движение еврейского народа за возрождение национального государства на исторической Родине в Палестине, на рубеже XIX-XX веков решительно завоевывал сердца молодых российских евреев.

Идеи об исходе российского еврейства на свою историческую Родину родились в кружках еврейской интеллигенции после погромов 1881 года, ставших своего рода переломным рубежом для еврейского общества — до той поры многие искренне верили, что образование и освоение русской культуры позволят ассимилированным русским евреям войти в русское общество и постепенно получить гражданское равноправие. Погромы показали тщетность таких надежд.

Первым осознал новую реальность казалось бы полностью ассимилированный еврей военный врач Лев Пинскер, награжденный орденами за участие в обороне Севастополя во время Крымской войны. В 1882 году Пинскер опубликовал свою брошюру "Автоэмансипация". В ней Пинскер подчеркивал бедственное состояние еврейских масс и их униженное, ненормальное положение в странах рассеяния как всюду чуждой этнической группы, не поддающейся ассимиляции и не имеющей своей родины. Единственным решением этой проблемы Пинскер считал автоэмансипацию, то есть приобретение еврейским народом собственной территории на своей исторической Родине — в Палестине.

Уже в 1884 году сторонники Пинскера, называвшие себя "Ховевей Цион" (в переводе с иврита -"возлюбившие Сион") провели съезд в городе Катовице, на котором была сформулирована идея палестинофильского движения как возвращения евреев к сельскохозяйственному труду и создания в Палестине еврейской сельскохозяйственной базы.

Вдохновленные идеями палестинофильства, первые группы энтузиастов — российских студентов и гимназистов, объединились в организацию "БИЛУ". Это слово представляет собой аббревиатуру из начальных букв слов библейского стиха, что в переводе на русский означает: "Дом Иакова! Вставайте и пойдем!" (Исайя. 2: 5). Билуйцы отправились в Палестину, находившуюся тогда под турецким правлением, с целью создания там еврейских сельскохозяйственных поселений.

Российские палестинофилы предлагали практическое решение еврейского вопроса путем переселения в Палестину. Для осуществления этой цели требовалось создать для рассеянного по всему свету еврейского народа национальное политическое руководство, которое поведет народ к собственному независимому государству.

Первым идею создания национального политического руководства, способного реализовать надежды народа о своем государстве, провозгласил в своей книге "Еврейское государство", вышедшей в феврале 1896 года, австрийский журналист Теодор Герцль. Так возник политический сионизм.

Герцль считал возможным осуществить идеи сионизма мирными путями при поддержке цивилизованного мира. Будущее еврейское государство виделось ему как идеальная страна, построенная на общечеловеческих основах, гуманистических и социальных. Он мечтал о новом облике еврея — гордом и благородном.

Идеи Теодора Герцля о национальном возрождении немедленно получили широчайшую популярность во всех концах еврейского мира. Уже в августе 1897 года в Базеле под председательством Герцля состоялся Первый Сионистский конгресс, в котором приняли участие сотни делегатов со всех концов еврейского мира. Активнейшую роль на конгрессе играли российские сионисты, среди них был московский инженер Менахем Усышкин, которому предстояло сыграть важную роль в формировании сионистских убеждений Иосифа Трумпельдора.

После окончания конгресса Герцль записал в дневник: "В Базеле я основал еврейское государство".

Решения Сионистского конгресса горячо обсуждались во всех концах еврейского мира. Не был исключением и далекий провинциальный Ростов-на-Дону, где книгой "Еврейское государство" зачитывался юный Трумпельдор.

Толстовские рассуждения о крестьянской общине неожиданно пересеклись с идеями сионизма о возрождении еврейского государства. Юный Трумпельдор, как и многие молодые русские евреи, был увлечен идеей-мечтой о стране, где будут царить равноправие и свобода.

Для юного Иосифа Трумпельдора не существовало конфликта между воспитанным в семье русским патриотизмом и надеждами на возрождение Еврейского государства, ведь одной из основ этики иудаизма является требование абсолютной преданности стране и государю, подданными которого являются евреи.

Сыну старого русского солдата армейская служба не была в тягость, а воспринималась как исполнение священного долга по защите, хоть и несправедливого к своим еврейским гражданам, русского Отечества.

В 1902 году Иосиф Трумпельдор был призван в армию на действительную службу. Отец напутствовал его словами, что на поле брани, также как и в личной жизни, он не посрамит ни отцовского имени, ни имени еврейства, ни имени русской армии.

Армейскую службу Иосиф Трумпельдор начал в 76-м Кубанском пехотном полку, дислоцированном в городе Тульчин Подольской губернии. В полку Трумпельдор отказался от привилегий, положенных ему как военфельдшеру — он проходит полный курс боевой подготовки солдата-пехотинца, что не раз пригодится ему в дальнейшей беспокойной жизни. Отличная физическая подготовка, готовность переносить тяготы солдатской службы, чувство товарищеской заботы об однополчанах — все эти качества Трумпельдора отмечаются командованием.

Трумпельдору нравится армейская служба, к тому же в полку находится среди однополчан немало близких ему по духовным исканиям солдат. В свободное от службы время вместе с ними он организует своеобразный клуб по интересам — они осваивают гимназические курсы математики, химии, немецкого и французского языков. Полученные знания должны пригодиться им после службы в армии для сдачи экстерном экзаменов за курс гимназии, получения аттестата зрелости и поступления в университет.

Трумпельдора и в армии не оставляет пронзительное чувство своей принадлежности к еврейству. Тульчин был типичным еврейским местечком, где евреи составляли более половины его населения. Здесь Трумпельдор впервые встретился с российским еврейством, запертым в огромном гетто, носившем название "черты осёдлости", лишенном элементарных гражданских прав, преследуемым и унижаемым. Именно этих людей сионистам предстояло повести за собой на историческую Родину.

Размеренный порядок армейской службы был нарушен известием о начале русско-японской войны на Дальнем Востоке, где в Маньчжурии и Корее русская колониальная экспансия встретила жесткое противодействие Японии.

В ночь на 27 января 1904 года русская эскадра, стоявшая на внешнем рейде крепости Порт-Артур, была внезапно без объявления войны атакована японским флотом: 8 японских миноносцев провели торпедную атаку кораблей русского флота. В результате атаки были выведены из строя два лучших русских броненосца "Цесаревич" и "Ретвизан", а также бронепалубный крейсер "Паллада". 27 января 1904 года японская эскадра в составе шести крейсеров и восьми миноносцев вынудила к бою находившиеся в корейском порту Чемульпо бронепалубный крейсер "Варяг" и канонерку "Кореец". Получивший тяжелые повреждения "Варяг" был затоплен, а "Кореец" — взорван.

Известие о начале войны вызвало огромный патриотический подъем в России. В простом народе и в образованных кругах преобладали ура-патриотические настроения, все свято верили правительственной пропаганде, утверждавшей, что на Россию напал вероломный "косоглазый" враг и необходимо дать отпор агрессору.

В исходе войны никто не сомневался, русское общество было уверено в скорой победе могучей России над неведомо откуда взявшимися дикими азиатами-островитянами. Грядущий тотальный разгром России на этой колониальной войне, ставшей национальной катастрофой, предвидеть никто не хотел.

В России началась мобилизация: воинские эшелоны с мобилизованными солдатами один за другим шли через всю огромную страну по недавно построенной Транссибирской железнодорожной магистрали в одном направлении — на Дальний Восток. Российским евреям также предстояло заплатить свой кровавый оброк — на русско-японской войне в рядах русской армии сражалось более тридцати тысяч еврейских солдат. Новобранцы-евреи составляли более пяти процентов всех призванных на военную службу, в то время как по данным всеобщей переписи русские евреи составляли лишь 4,13 процента всего населения. В сибирских полках, которые первыми вступили в бой с японцами, процент евреев был еще выше ввиду того что, согласно инструкциям того времени, еврейские новобранцы из западных губерний направлялись обычно для прохождения службы в Сибирь.

Тысячи солдат и офицеров из воинских частей, дислоцированных в Европейской части России, буквально завалили командование рапортами с просьбой направить их в действующую армию на Дальнем Востоке.

Среди этих добровольцев был и Иосиф Трумпельдор.

Несколько отказов не остановили его. Наконец, его упорство было вознаграждено, его включают в состав группы из ста двадцати семи добровольцев, которым предстоит воевать на Дальнем Востоке.

Через всю страну, Сибирь, Дальний Восток идут воинские эшелоны по Транссибирской магистрали и недавно построенной Китайско-Восточной железной дороге. Станцией назначения команды Трумпельдора является Порт-Артур — город-крепость, военно-морская база Тихоокеанского флота России на Желтом море. Тогда еще никто не знал что именно за Порт-Артур развернутся самые кровопролитные сражения русско-японской войны.

Прибывшие в Порт-Артур добровольцы были распределены по воинским частям гарнизона крепости. Волей случая Трумпельдор получает назначение военфельдшером в 7-й батальон 27-го стрелкового Восточно-Сибирского полка. Именно в рядах этого полка Трумпельдору предстоит геройски сражаться в осажденном Порт-Артуре, заслужить самые высокие боевые награды и лишиться в бою левой руки. Отсюда начнется воинская слава "однорукого героя".

Трумпельдор продолжил службу в рядах весьма специфической воинской части — Восточно-Сибирские полки формировались из коренных сибиряков. Физически крепкие, приученные к лишениям и невзгодам таежной жизни, они были максимально готовы к воинской службе. В Восточно-Сибирских стрелковых полках обращали особое внимание на огневую подготовку своих солдат. Особенно это касалось частей, дислоцированных на Дальнем Востоке. Золотые или серебряные наградные часы "За отличную стрельбу" были не редкостью для сибирских стрелков, а каждый уважающий себя кадровый унтер-офицер считал получение такого именного приза для себя обязательным.

Понятно, что войти на равных в среду "омулятников" — так называли сибирских стрелков, и завоевать авторитет у этих суровых воинов для добровольцев из европейской части России, так называемых "российских", было делом нелегким.

Одним из немногих "российских", завоевавших уважение и доверие сибиряков своим мужеством и воинским мастерством, стал Иосиф Трумпельдор.

Вскоре после своего прихода в полк он начал добиваться перевода из лазарета, бывшего хоть и близким, но тылом, во фронтовое подразделение. Командование полка вскоре высоко оценило отличную физическую форму и боевую подготовку солдата-еврея, и Трумпельдор получил назначение в элитное подразделение — полковую охотничью команду.

Охотничьи команды — так в русской армии назывались подразделения для выполнения заданий, соединенных с особой опасностью и требовавших личной находчивости и мужества. Охотничьи команды являлись первоначально особенностью и гордостью именно Восточно-Сибирских стрелков. В каждом полку было 144 охотника. Охотничьи команды являлись самыми боеспособными частями полков, выполняли непростые задачи: разведка, взятие языка, начало тяжелой атаки, обеспечение отступления и выхода из боя полка и прочее.

Боевое крещение Иосиф принял 13 мая 1904 года. В этот день японская армия прорвала оборону русских на Цзиньчжоуском перешейке, преграждавшем подступы к Порт-Артуру. Вскоре Порт-Артур был блокирован японцами с моря, с суши, и началась многомесячная осада крепости. 25 июля 1904 года японская артиллерия провела первую бомбардировку города и порта.

Подразделения полка обороняли позиции на фланге линии обороны крепости в районе горы Угловая. Именно там развернулись наиболее ожесточенные бои, во многом определившие судьбу осажденной крепости.

В ходе боевых действий Трумпельдор не раз демонстрировал образцы мужества и солдатской смекалки. Как рассказывают очевидцы, однажды на позицию влетела японская граната. Оставалось несколько секунд до взрыва порохового погреба, солдаты бросились в укрытия. Только Трумпельдор не потерял самообладания — он хладнокровно оценил обстановку и, схватив гранату, успел выбросить ее на японскую сторону. Тем самым была спасена жизнь многих солдат.

Когда выбывали из строя офицеры, Трумпельдору приходилось неоднократно брать на себя командование подразделением и выводить своих солдат из самых критических ситуаций.

За отвагу Иосиф Трумпельдор был награжден Георгиевским крестом. Важно заметить, что полковое командование отметило таким образом образцовое выполнение Трумпельдором своего воинского долга, пойдя наперекор антисемитским законам, жестко ограничивавшим права еврейских солдат.

Шестого августа 1904 года японские войска пошли на первый штурм укреплений Порт-Артура. Штурм начался с массированного обстрела русских позиций, а затем японская пехота пошла в атаку. Тяжелые и кровопролитные рукопашные бои развернулись за ключевое русское укрепление гору Угловая, которую оборонял 27-й Восточно-Сибирский полк. Трумпельдор находился в самом пекле боя, неоднократно подымая своих солдат в штыковые атаки и рукопашные схватки. Тут воинское везение изменило ему: в ходе боя рядом с отважным воином разорвался японский снаряд, осколками Трумпельдору раздробило левую руку.

Тяжело раненный Иосиф с большой потерей крови был доставлен в госпиталь, где немедленно попал на операционный стол. Хирург ампутировал ему левую руку выше локтя. Придя в себя на госпитальной койке после наркоза, Трумпельдор осознал, что в двадцать четыре года стал инвалидом. Можно представить, какие тогда мысли одолевали его.

Однако очевидцы рассказывали, что, несмотря на невыносимую боль, Иосиф не издавал даже стона; наоборот, говорили об улыбке на лице и его словах: "Ничего, не стоит придавать особого значения моей ране — у меня осталась правая рука, и, как только восстановится здоровье, я вновь вернусь в строй. Мы, евреи, ни в чем не хуже других, и только в бою мы можем доказать, что не уступаем никому ни в мужестве, ни в солдатской стойкости".

Как только силы вернулись к Иосифу, он принялся осваивать жизнь с одной рукой. Требовалось научиться делать элементарные вещи — мыться, бриться, одевать одежду и обувь, заново овладеть огнестрельным и холодным оружием. Трумпельдор поставил перед собой казалось бы невыполнимую цель — с одной рукой вернуться в боевой строй.

В госпитале Трумпельдора навестил его друг Давид Белоцерковский: он шел, предполагая утешить и поддержать инвалида. Однако Трумпельдор с улыбкой выслушал его речи и сказал: "Я гораздо сильнее, чем Вы думаете. Хотите побороться со мной?" И, не дожидаясь ответа, обхватил массивного Белоцерковского правой рукой и повалил на землю.

Едва встав на ноги после ранения, он отказался от эвакуации в тыл и обратился к командованию с ходатайством о замене ему трехлинейной винтовки на револьвер и шашку, которые он сможет использовать "для защиты своей дорогой Родины". Просьба была удовлетворена, и в ноябре 1904 года Трумпельдор вновь оказался на передовой, продолжив образцово исполнять свой солдатский долг.

Подвиг еврейского воина был отмечен специальным приказом от 29 ноября 1904 года коменданта порт-артурской крепости генерала Смирнова. В приказе говорилось:

"Ефрейтор 7 роты Иосиф Трумпельдор, обращаясь в докладной записке от 24 числа к своему ротному командиру, пишет:

"У меня осталась одна рука; но эта одна — правая. А потому, желая по-прежнему делить с товарищами боевую жизнь, прошу ходатайства Вашего благородия о выдаче мне шашки и револьвера ".

Трумпельдор был прикомандирован к госпиталю, где он имел возможность быть избавленным от смертельной опасности и трудностей окопной жизни, но он пошел добровольцем на передовую линию фронта, где неоднократно показал чудеса храбрости...

Будучи тяжело раненным, Трумпельдор не пожелал воспользоваться законным правом обратиться в инвалида и, презирая опасность, вновь предложил свою полуискалеченную жизнь на борьбу с врагом. Трумпельдор приносит на благо Родины больше того, что требуется нашей присягой, и поступок его заслуживает быть вписанным золотыми буквами в историю полка.

Награждаю его Георгиевским крестом и произвожу в ст. унтер-офицеры.

Приказ этот прочесть по всем ротам, батареям и отдельным частям и побеседовать с солдатами по содержанию Приказа".

Трумпельдор вернулся в свой полк, где был назначен командиром взвода. И вновь бои.

За боевые заслуги и беспримерную храбрость в бою Иосиф Трумпельдор был последовательно награжден солдатскими Георгиевскими крестами всех четырех степеней, став полным Георгиевским кавалером. Подвиги еврейского солдата были отмечены и в русской прессе. В военном журнале "Разведчик" (№ 766), выходившем в Санкт-Петербурге, в июне 1905 года была опубликована статья об унтер-офицере Трумпельдоре, отличившемся при обороне Порт-Артура. Герой статьи в это время находился в японском плену...

Ситуация в осажденной крепости продолжала ухудшаться. В сентябре и октябре 1904 года японская армия провела очередные штурмы русских позиций. Несмотря на ожесточенное сопротивление русской армии, японцы постепенно захватывали оборонительные позиции русских, размещенные на высотах, контролировавших крепость и гавань, где стояли корабли русской эскадры.

Историк обороны Порт-Артура А.И.Сорокин пишет: "В крепости не хватало продовольствия, с наступлением зимы усилились холода, связь со страной отсутствовала, но порт-артурцы дрались с прежней энергией и упорством. Артиллеристы береговой и корабельной артиллерии били ежедневно по позициям врага, солдаты-охотники почти каждую ночь производили вылазки в неприятельские окопы; саперы вели контрминные работы, по ночам восстанавливали разрушения, причиненные артиллерийским огнем неприятеля, совершенствовали оборонительные сооружения. В гарнизоне совершенно иссякли запасы мяса, росло число заболевших цингой. На 14 ноября солонины, консервов и мяса оставалось только на одну выдачу. Правда, были лошади, но их берегли, ибо без лошадей крепость обойтись никак не могла, нужно было подвозить на позиции снаряды, патроны, питание и т.д. В связи с недостатком мясных продуктов крепостному интенданту был отдан приказ, который предписывал отпуск консервов для войск прекратить, имевшиеся запасы расходовать только для больных и раненых по полбанке на человека в день в течение пяти дней в неделю, остальные два дня выдавать по четверти фунта конины. Офицерам, находившимся на позиции, было приказано отпускать по полбанке консервов ежедневно; нижним чинам выдавать конское мясо четыре раза в неделю по четверти фунта на человека".

Руководитель обороны Порт-Артура генерал Стессель 29 декабря 1904 года отправил царю телеграмму, в которой говорилось: "Крепость продержится лишь несколько дней, у нас снарядов почти нет. Приму меры, чтобы не допустить резни на улицах. Цинга очень валит гарнизон. У меня под ружьем теперь 10-11 тысяч, и они нездоровые".

В ночь на 2 января Порт-Артур и его окрестности были охвачены сплошным пожаром. На рейде горел броненосец "Пересвет", в проходе на внешний рейд пылал пароход-буксир "Силач". Громадный костер представлял собой "минный городок". Много пожаров наблюдалось на Тигровом полуострове. За Золотой горой сжигался порох: время от времени там вздымались к небу огромные клубы ярко-розового дыма, озаряя многострадальный, израненный город. Всюду матросы и солдаты ломали приборы, сжигали заряды, бросали в воду и зарывали в землю снаряды.

Второго января 1905 года разразилась катастрофа — гарнизон крепости капитулировал. По свидетельству М.И.Лилье, очевидца событий, на улицах Порт-Артура начались погромы магазинов и складов, пьяные толпы русских солдат поджигали казармы и укрепления. Относительный порядок был наведен только вошедшими в город японскими войсками.

В соответствии с условиями капитуляции японцы отконвоировали сдавшиеся русские войска в город Дальний, откуда на пароходах русских пленных стали перевозить в Японию. Среди тысяч русских военнопленных был и унтер-офицер Иосиф Трумпельдор: он оказался в крупнейшем лагере для русских военнопленных в Хамадэре, вблизи города Осака.

Там было сосредоточено более двадцати тысяч русских военнопленных. Японцы вели себя очень цивилизованно, соблюдался военно-самурайский кодекс чести, японский плен для русских был очень мягким. Размещались военнопленные в бараках, причем японское командование стремилось сгруппировать военнопленных в бараках в соответствии с их вероисповеданием и национальностью. В лагере были выделены три зоны по 25 бараков в каждой — две для военнопленных-православных и одна зона для военнопленных других национальностей, в том числе евреев. Японские военные осуществляли только внешнюю охрану лагерей, внутри лагеря действовали органы самоуправления военнопленных, состоявшие из старших по званию фельдфебелей и унтер-офицеров.

Питание военнопленных осуществлялось по вполне сытным нормам. Так, ежедневное меню для солдат включало следующие продукты: на завтрак — хлеб, масло, чай, сахар; на обед — хлеб, масло, суп с мясом и овощами, чай, сахар; на ужин — хлеб, масло, вареная говядина, чай, сахар.

Через некоторое время японское командование разрешило русским военнопленным покидать лагерь и посещать окрестные населенные пункты. Правда, в этом случае военнопленные должны были дать четыре клятвы: не совершать побегов, не вступать в контакты с военнопленными из других лагерей, не посещать частные японские дома и не пользоваться услугами почты.

Трумпельдор пишет из плена родителям:

"20-ое января / 2 февраля 1905 г.

Хамадера

Дорогой папаша!

Хотя японские переводчики сильно заняты и просили поэтому нас писать письма по возможности кратче, но я уверен, что ради особенного случая они сделают исключение и будут любезны пропустить мое письмо, несмотря на его длину.

Помнишь, как-то в письме ты выражал уверенность, что на поле брани, также как и в личной жизни, я не посрамлю ни твоего имени, ни имени еврейства, ни имени русской армии. Между прочим ты высказал как-то желание, чтобы я удостоился награды — Знака Отличия Военного Ордена и производства в унтер-офицеры. Хотя для получения награды в большинстве случаев надо столько же недостойной настойчивости, сколько и положительных духовных качеств — а я настолько горд, что никогда не унизился до напоминаний и тонких намеков, — однако я унтер-офицер, имею Знак Отличия Воен. Ордена 4-ой степени и кроме того представлен еще к 3-ей и 2-ой степеням.

С гордостью могу сказать, что я добился этого, как честный человек, исключительно на поле брани. Я исполнил свой долг и моя совесть спокойна. Теперь я желаю только одного, чтобы Вы все там особенно мамаша и ты не особенно печалились, что при этом я потерял левую руку. 7/20 Августа 1904 г. в последний день 3-х дневного боя на Угловой горе крепости осколками снаряда мне раздробило руку — в кисти, локте и посреди этих двух мест. Через несколько часов рука была отрезана немного выше локтя, а через 100 дней я выписался из госпиталя, и, чувствуя себя совершенно здоровым и способным к боевой жизни, подал докладную с просьбою о выдаче мне шашки и револьвера.

Из прилагаемого при сем приказа ты видишь, что этот простой товарищеский поступок вызвал у Командира 27-го В.-С. с. полка Полковника Петруши чересчур лестный отзыв. Произведенный в унтер-офицеры, я получил взвод и надеялся до конца постоять со своими молодцами за землю, облитую нашей кровью. Но прошел только один, хотя и тяжелый месяц, крепость была сдана, и мы сложили оружие.

Еще раз прошу не печалиться о руке; во-первых, печалью делу не поможешь, а во-вторых, есть много таких, которые потеряли правые и даже обе руки, да и то живут. Я же со своей правой, которой между прочим пишу это письмо, надеюсь устроиться так, что и двурукие будут, пожалуй, завидовать.

Обращаются с нами японцы отлично. Погода наша Апрельская. Дешевизна удивительная. Скучно правда, но... дождемся и лучших дней.

Крепко целую тебя, мамашу, Фриду (он уже наверное вырос и стал сионистом), Любу, Дору и других наших. Сердечный привет знакомым. Жду ответа скорого и наиподробнейшего.

Любящий тебя сын Ося.

Мой адрес: Япония. Осака фу Хамадера. Помещение военнопленных. Иосифу Трумпельдору Н 14276

(The Pinhas Lavon Institute for Labor Movement Research)".

Военнопленный № 14276 унтер-офицер Трумпельдор впервые оказался в чисто еврейском окружении — в еврейской части лагеря Хамадера были сосредоточены сотни евреев-военнопленных. Именно в японском плену Трумпельдор обрел подлиную веру в реальность сионистской мечты.

Он был признанным лидером и многое сделал для облегчения жизни своих товарищей по плену. Он представлял еврейских военнопленных перед японским командованием, издавал и редактировал газету "Дер идише лебен" (Еврейская Жизнь), руководил им же созданным сионистским объединением "Бней-Цион ха-швуим бе-Япан" (Сыны Сиона, пребывающие в Японии), учредил в плену синагогу, библиотеку, театральный кружок, маце-пекарню, кассу взаимопомощи.

Особое внимание Трумпельдор уделял вопросам образования военнопленных. Вынужденное безделье толкало людей к пьянству, азартным играм, дракам и разгулу. Нужно было увлечь военнопленных новыми знаниями, которые могли бы им быть полезны после возвращения из плена.

Школа — вот что было решением этих проблем. В лагере Иосиф создает сеть начальных школ, в которых преподаются чтение, письмо, арифметика, история и география, основы агрономии и ведения сельского хозяйства. В роли учителей выступают Трумпельдор и его новые коллеги из числа пленных офицеров.

Если первоначально такие школы были созданы только в еврейской части лагеря, то затем они открылись и для военнопленных других национальностей. Всего в таких школах обучалось до двух с половиной тысяч человек.

Трумпельдор помогал военнопленным овладеть различными ремеслами. С этой целью он обратился к японскому командованию с просьбой приобрести необходимый инструмент. В итоге в лагере появились кустарные мастерские, в которых военнопленные изготавливали различные изделия, полезные как самим военнопленным, так и окружающему японскому населению.

Планы возрождения еврейского государства не оставляли Трумпельдора и в плену. По его инициативе среди еврейских военнопленных создается сионистская организация, вскоре объединившая сто двадцать пять человек. Целью сионистов из числа военнопленных было изучение еврейского наследия и подготовка к будущей репатриации в Эрец Исраэль, где предстояло создавать еврейские поселения. Трумпельдор загорелся идеей создания сионистских групп, которые еще до репатриации жили бы на принципах коммуны и совместно осваивали бы сельскохозяйственное производство. Предполагалось, что каждая такая коммуна, прошедшая предварительную подготовку и оснащенная необходимыми сельскохозяйственными орудиями, по прибытии в Эрец Исраэль станет ядром нового еврейского поселения. Эти идеи Трумпельдора прошли успешную проверку в реальных условиях Эрец Исраэль и сегодня не потеряли своей актуальности. Таким образом в течение десятилетий были созданы сотни населенных пунктов в Израиле.

"Квуца" — так на иврите называется коммуна первопоселенцев. Иосиф выбрал из своих товарищей по плену тринадцать единомышленников, с которыми ему предстояло готовиться к репатриации. Вместе с ними он осваивал крестьянское хозяйство. Для членов квуцы важным было также овладение методами обороны своего поселения — ведь в Эрец Исраэль предстояло также и защищать свои дома от налетов арабских банд.

Трумпельдор поддерживал неразрывную связь между группой энтузиастов в далеком японском плену с сионистским движением в России. С этой целью он вел переписку с лидером российских сионистов Менахемом Усышкиным, обсуждая с ним перспективы создания из военнопленных группы для организованного поселения в Эрец Исраэль.

Не забывал Иосиф и о самообразовании, изучал японский и китайский языки: в последние месяцы плена объяснялся уже без переводчика.

В 1905 году ситуация в России получила драматическое развитие. После поражения в русско-японской войне общественность требовала проведения немедленных социально-политических реформ. Отказ русских властей от каких-либо положительных решений в этом направлении также стал одной из причин начала Первой русской революции 1905-1907 годов. Вся Россия была охвачена стачками и забастовками, во многих промышленных центрах стали создаваться Советы рабочих депутатов. Земские собрания, городские думы, профессиональная интеллигенция, образовавшая целый ряд всевозможных союзов, отдельные общественные деятели обсуждали вопросы о привлечении населения к законодательной деятельности. Составлялись резолюции, петиции, адреса, записки, проекты государственного преобразования.

Под общественным давлением царские власти были вынуждены 17 октября 1905 года опубликовать Манифест, провозгласивший свободу слова, собраний и союзов, неприкосновенность личности и содержащий обещание созвать Государственную Думу с законодательными правами. Этот документ был с ликованием встречен демократическими кругами населения. Многие называли его "первой русской конституцией". Но Николай II и его правительство не собирались выполнять данных обещаний. Уже в день опубликования Манифеста 17 октября 1905 года во многих городах были разогнаны полицией и расстреляны войсками мирные митинги и демонстрации, начались черносотенные погромы.

Октябрьские погромы 1905 года — одна из кровавых страниц в истории еврейского народа. С 18 по 29 октября 1905 года в Российской империи произошло 690 погромов в 660 городах, местечках, деревнях и селах. Во время октябрьских погромов 1905 года было убито примерно от 3,5 до 4 тысяч человек и около 10 тысяч ранено.

Погромы октября 1905 года происходили практически на всей территории империи, где только жило еврейское население. Многие еврейские семьи во время октябрьских погромов потеряли всё свое, долгим и кропотливым трудом накопленное, имущество и оказались без всяких средств к существованию. Октябрьские погромы были позором для России и мерилом ее варварства, ибо не может считаться культурным государство, которое допускает и поощряет насилие одной части населения над другой! Октябрьские погромы 1905 года стали первыми массовыми политическими погромами в истории еврейского народа.

Слухи о революционных переменах в России дошли и до лагерей военнопленных в Японии. Немедленно масса русских военнопленных разделилась на различные партии, немало сторонников нашлось у русских черносотенцев и антисемитов. Участились случаи нападения на военнопленных-евреев, были желающие организовать еврейские погромы и в лагерях военнопленных. Иосиф Трумпельдор, чей авторитет был высок не только среди евреев, но и русских, успешно боролся с погромными настроениями.

Острую дискуссию среди еврейских военнопленных вызвало сообщение, что царь якобы планирует даровать еврейским солдатам, геройски сражавшимся при обороне Порт-Артура, право жительства на всей территории империи. Тем самым вместо равноправия всего еврейского населения России, царские власти обещали даровать гражданские права только относительно небольшой группе избранных евреев. Трумпельдор резко выступил против этого плана. Он ясно заявил, что равноправие должно быть для всех евреев и никто не должен пользоваться какими-либо привилегиями в этом вопросе.

Существует красивая легенда о том, что до японского императора дошли сведения о русском военнопленном, герое обороны Порт-Артура, столь много делающем для своих товарищей по плену. Он пожелал встретиться с ним. Прямо из лагеря для военнопленных Трумпельдор был доставлен в императорский дворец в Токио.

В русском мундире с Георгиевскими крестами на груди унтер-офицер Иосиф Трумпельдор был представлен японским генералом императору. В ходе беседы Микадо спросил, за какие подвиги Трумпельдор был удостоен столь высоких наград. Услышав краткий рассказ Иосифа, Микадо спросил, почему столь доблестный воин не был произведен в офицеры. Ответ Трумпельдора, что в России евреям запрещено присваивать офицерские звания, поверг японского императора в изумление. Он сказал, что по-своему отметит его воинский подвиг и образцовое поведение в плену: император дарует ему специально изготовленную руку-протез, на которой золотыми буквами была сделана надпись: "Эту руку жалует японский император герою Трумпельдору за его полезную деятельность во время плена".

Девятого августа 1905 года в Портсмуте (США) при посредничестве президента Теодора Рузвельта начались мирные переговоры между Россией и Японией. Мирный договор был подписан 23 августа (5 сентября) 1905 года. Одним из его условий стало возвращение русских военнопленных на родину.

Трумпельдор оказался в одной из первых групп русских военнопленных, возвращавшихся в Россию. Провожать его пришли тысячи товарищей по плену, самых разных национальностей. Перед отъездом японский генерал вручил ему запечатанный пакет, адресованный командующему русскими войсками на Дальнем Востоке генералу Линевичу. Прибыв в Харбин, Иосиф передал пакет в штаб. Как выяснилось, в письме японское командование выражало восхищение воинским подвигом Трумпельдора, его образцовым поведением в плену и просило русское командование достойно наградить храброго и преданного своей стране русского воина.

Вскоре генерал Линевич пригласил Иосифа в свою ставку. На плацу были выстроены в парадном строю полки. Генерал Линевич вместе с Трумпельдором обошел войска и произнес краткую речь, в которой рассказал о подвиге воина, его деятельности в плену и сообщил, что вскоре Трумпельдор будет лично представлен государю императору. В ответ над плацем прогремело троекратное "Ура!".

Издававшаяся в Ростове газета "Приазовский край" 5 апреля 1906 года сообщала читателям: "С Дальнего Востока вернулся в Ростов один из настоящих героев русско-японской войны Иосиф Трумпельдор. Ростовец по рождению, сын фельдшера местной еврейской больницы, прослуживший верой и правдой родине в рядах войск, Трумпельдор был скромным зубным врачом, пока не был призван на действительную службу... Здесь молодой нижний чин совершает ряд подвигов. В одном из сражений Трумпельдор теряет руку. Искалеченный, он остается в строю. Героизм молодого ростовца обратил на себя внимание. Трумпельдор удостаивается ряда наград (между прочим, был удостоен производства в первый офицерский чин). Он также имеет все четыре георгиевских креста".

Встреча с Родиной произвела самое удручающее впечатление на еврейского солдата, сражавшегося за Россию: недавно прокатившаяся по всей России волна еврейских погромов тяжело ударила по ростовским евреям, еще не оправившимся от кровавого погрома, организованного местными черносотенцами в октябрьские дни 1905 года.

Ростовские евреи, как и евреи всего юга России, испытали три волны еврейских погромов (1881-1884, 1905-1906 и 1918-1920). Из них погромы в октябре 1905 года вызвали больше всего жертв. По числу убитых (176 человек) и раненых (около 500 избитых и изувеченных) он оказался одним из самых крупных еврейских погромов в России начала XX века. Городские власти не предпринимали никаких мер для прекращения продолжавшегося три дня погрома.

Во главе ростовских погромщиков стояли городской голова Е.Н.Хмельницкий, гласный городской Думы присяжный поверенный В.К.Севастьянов (впоследствии председатель Ростовского-на-Дону отделения Союза 17 октября), коллежский секретарь М.И. Кирьянов (в будущем председатель Ростовского-на-Дону отделения Союза Русского народа) и купец В.К. Чириков.

Когда утром 19 октября в Ростове начался поголовный еврейский погром, городской полицмейстер А.М. Прокопович бросил конных казаков против немногочисленных еврейско-русских дружин и групп самообороны, организованных членами еврейской социалистической партии "Поалей Цион" (Рабочие Сиона), студентами и рабочими Владикавказских железнодорожных мастерских.

Попытки немногочисленных бойцов еврейской самообороны остановить толпы погромщиков и спасти свои семьи были жестоко подавлены полицией и войсками, принявшими участие в погроме.

После расстрелов участников самообороны погром продолжился уже под охраной войск, полиции и казаков. Полицмейстер, "сидя в фаэтоне с револьвером в руках, кричал: "Жиды, сдавайтесь сию минуту, иначе всех вас сейчас перестреляем!"

Погромщиками было разграблено 514 еврейских лавок, две паровые мельницы, пять угольных складов, восемь частных квартир. В результате 25-и поджогов сгорело 311 строений.

Вернувшийся с войны Трумпельдор застал еврейскую общину своего родного города еще не пришедшей в себя после резни. Он предстал перед родителями, пережившими погром, с заколотым рукавом шинели вместо руки. Теперь предстояло начинать новую жизнь, но участь инвалида совсем не прельщала молодого воина, полного идей и планов по возрождению Еврейского государства.

Как пишет внучатая племянница Трумпельдора Софья Миндлин, через месяц после возвращения с войны Трумпельдор получил извещение из Петербурга: "Канцелярия Его Величества просит явиться для представления императору Николаю Второму".

По приезде в Петербург Трумпельдора в числе других Георгиевских кавалеров повезли в Царское Село. В приемный зал вошли император и императрица и стали обходить героев. Когда флигель-адъютант подвел монаршью чету к месту, где стоял Трумпельдор, на столик возле него положили два офицерских погона. Обращаясь к Трумпельдору, Николай Второй произнес: "Благодарю за службу и поздравляю с производством в первый офицерский чин". Осмотрев надпись на протезе, сделанную японским императором, царь предложил герою выбрать род дальнейшей деятельности, в том числе и возможность поступления в Военно-Медицинскую Академию, закрытую для евреев. Трумпельдор ответил, что хотел бы получить образование в Петербургском университете на юридическом факультете. Царь пожелал ему успехов.

Трумпельдор стал третьим евреем, которому в России, как исключение из правил, было присвоено офицерское звание. До него в офицеры были произведены лишь корнет барон Гинцбург в 1877 году и капитан Герцль Цам в 1876 году.

Учеба становится главной целью Трумпельдора в первые годы после возвращения с войны. Университетское образование будет доступным для него лишь после получения свидетельства об окончании гимназии, и молодой офицер решает самостоятельно освоить гимназический курс, чтобы сдать экстерном на аттестат зрелости.

Двадцатишестилетнему демобилизованному офицеру пришлось вновь вернуться за парту. Он уезжает в Санкт-Петербург, где становится одним из тысяч студентов-разночинцев, приехавших в столицу из провинции осваивать науку и живущих на "медные гроши". Вместе с другом он снимает комнату, в которую, кроме стола, с трудом умещается кровать, на которой можно спать по очереди, укрывшись кавказской буркой, привезенной из дома. Из еды доступны лишь щи да каша, да и то не каждый день. Из развлечений Иосиф только однажды позволил себе посетить спектакль Александринского театра, где ставили комедию А.Н. Островского. Впрочем, отличное здоровье и армейская закалка сделали его почти не чувствительным к тяготам петербургской жизни.

При таком напряженном образе жизни мысли о сионизме, о возрождении Еврейского государства всё равно не оставляют Трумпельдора. Даже присвоение ему звания подпоручика запаса он рассматривает как шаг в пути на Родину, где, наверняка, пригодятся его воинские и командирские навыки.

В письмах к родным Иосиф уже в то время излагает свои идеи, близкие по духу программным документам русских социалистов-революционеров (эсеров), по созданию Еврейского государства, которое должно строиться на основах полного равенства и сотрудничества еврейских рабочих. В фокусе интересов Трумпельдора оказываются различные аспекты будущей жизни еврейских поселенцев. Так, в письме к сестре, Иосиф излагает свои взгляды по женской эмансипации: "Только в Финляндии, Австралии и в сионистском мире женщина имеет равные права. Действительно свободным полноправным гражданином может быть только сын свободных и равных граждан. Я надеюсь увидеть женщин в качестве членов еврейского парламента в Палестине..."

Создание еврейских сел в Стране Израиля, в которых будут жить организованные коммуны поселенцев, владеющие современными методами ведения сельского хозяйства и способные защитить себя от враждебных сил — такой видится Трумпельдору главная задача сионизма. Надо отметить, что его идеи по еврейскому освоению Страны Израиля были во многом созвучны планам молодых российских сионистов, уже поселившихся в то время в далекой Палестине.

В начале 1907 года Трумпельдор закончил 2-ю гимназию в Санкт-Петербурге, успешно сдав экзамены экстерном за весь гимназический курс, и получил столь необходимый аттестат зрелости. Он поступает в Санкт-Петербургский университет на юридический факультет, где сочетает учебу с занятиями на сельскохозяйственных курсах.

Его награды открыли ему путь к карьере, недоступной для большинства евреев в России. Как Георгиевскому кавалеру ему была назначена государственная пенсия в шесть рублей, что заметно улучшило его материальное положение. Впрочем, и здесь проявлялось полное бескорыстие Иосифа — он помогал нуждающимся студентам, давал бесплатные уроки для петербургских рабочих. Учась в университете, он начал работать в конторе адвоката М.М.Персица, где успешно проявил себя в качестве перспективного юриста.

В годы учебы в университете Трумпельдор глубоко вникает в социальные и экономические проблемы современной ему России. По своим взглядам он близок к российским социал-демократам, особенно к эсерам, однако и позиции буржуазной кадетской партии, выступавшей за мирную трансформацию России в демократическую страну западноевропейского типа, также вызывают его интерес. Идеи социализма, с которыми он знакомится на университетских лекциях крупнейшего русского "легального марксиста" той поры М.И. Туган-Барановского, искренне волнуют его.

Трумпельдора по-прежнему привлекало к себе толстовство. В 1910 году Иосиф принимает участие в студенческой демонстрации по случаю смерти своего духовного наставника Льва Толстого, его арестовывает полиция, но он быстро выходит на свободу — статус Георгиевского кавалера надежно защищает его.

Иосиф активно работает в сионистских кружках петербургских студентов, делает переводы работ лидеров сионизма Теодора Герцля и Макса Нордау, публикует в еврейских изданиях статьи по насущным проблемам российского еврейства и сионизма. А еще продолжает интенсивно готовить себя к тяжелому крестьянскому труду в Палестине. Вместе с товарищами он отправляется к своему другу М. Цинману в его образцовое многоотраслевое сельскохозяйственное имение в Черниговской губернии, чтобы обучиться крестьянским профессиям. Местные крестьяне поражались, как этот однорукий парень лихо управляется с плугом и косой...

На рубеже 1900-х и 1910-х годов в России усиливается процесс лишения еврейского населения элементарных человеческих прав. На российских евреев, еще не оправившихся от массовых убийств во время погромов 1905-1906 годов, обрушивается новый поток введенных правительством запретов и ограничений, затрагивающих все стороны жизни. Антисемитизм является государственной политикой в России, российское еврейство всячески преследуется и дискриминируется. Русские националисты открыто призывают к геноциду еврейского народа. В черносотенных газетах идет планомерное разжигание ненависти к евреям. В центральном органе Союза русского народа — газете "Русское знамя" — открыто публикуются призывы: "Правительство обязано признать евреев народом, столь же опасным для человечества, сколь опасны волки, скорпионы, гадюки, пауки ядовитые и прочая тварь, подлежащая истреблению за свое хищничество по отношению к людям и уничтожение которых поощряется законом... Жидов надо поставить искусственно в такие условия, чтобы они постоянно вымирали: вот в чем состоит ныне обязанность правительства и лучших людей страны".

Известный монархист и антисемит Василий Шульгин впоследствии писал, что "идеи Гитлера были за много лет раньше взлелеяны в блистательном Санкт-Петербурге, в газете, именовавшей себя „Русское знамя”".

Сфабрикованное русскими властями "дело Бейлиса", начавшееся в 1911 году, в котором искусственно были оживлены чудовищные средневековые юдофобские мифы, ясно показало, что еврейский народ объявлен врагом русского народа и православной церкви.

В связи с ростом антисемитизма, дискриминацией и погромами продолжается исход еврейского народа из России. Всего за предреволюционные годы страна лишилась почти двух с половиной миллионов своих еврейских граждан, нашедших свободу и равноправие в США, Великобритании, Аргентине и других странах, где принимали российских евреев.

Для Трумпельдора и его единомышленников только сионизм и создание еврейского государства в Эрец Исраэль, в котором обездоленные массы российского еврейства смогут обрести свободу и равноправие, являлось единственным решением еврейского вопроса. Новые веяния в России, в мире, сионистском движении Иосиф горячо обсуждает в сионистских студенческих кружках. Из петербургских студентов-сионистов он создает группу единомышленников, с которой предполагает отправиться в Палестину и создать там сельскохозяйственное поселение, в котором будут реализованы идеи толстовства и социализма.

Вновь и вновь он возвращается к своей идее коммун (квуцот) молодых пионеров, которым предстоит стать ядром еврейского поселенчества и основой будущего Еврейского государства. Трумпельдор развивает свою идею строительства Еврейского государства на основе коммун. Идея приобретает всё новые детали и подробности. Квуца должна представлять из себя социалистическую коммуну единомышленников, в которой будут воплощены идеи равноправия и социальной справедливости.

Первым шагом в создании квуцы станет подготовка добровольцев на учебных сельскохозяйственных фермах, которые предстоит создать еще в России. За время совместной учебы должна сформироваться группа единомышленников, которым предстоит затем отправиться в Палестину и создать там новое еврейское поселение. Квуца должна быть оснащена современными сельскохозяйственным инвентарем и машинами и использовать самые эффективные методы земледелия. Средства производства находятся в коллективном владении всех членов квуцы, распределение продуктов питания, одежды и прочих предметов личного потребления должно осуществляться в соответствии с потребностями каждого коммунара. Успешное ведение сельского хозяйства станет основой экономической независимости квуцы-коммуны.

Образование членов квуцы должно осуществляться в национальном духе и включать в себя овладение ивритом, изучение еврейской истории и еврейского культурного наследия. Особое внимание уделялось овладению возрожденным языком — ивритом, который необходимо было выучить и сделать родным для каждого еврея, мечтающего о возрождении Страны Израиля. Иврит должен стать официальным и обязательным языком общения и ведения документации.

Эти взгляды Трумпельдора нашли поддержку у сионистов-единомышленников, и не только среди петербургских студентов, но и в Киеве, в городах и местечках черты еврейской оседлости. Одним из первых к Иосифу присоединился его старый товарищ по русско-японской войне и плену Давид Белоцерковский. Из городка Ромны Полтавской губернии Трумпельдору написал учащийся местного реального училища Григорий-Цви Шац.

Именно в Ромнах и прошла первая встреча единомышленников Трумпельдора по созданию коммуны-квуцы. 24 августа 1911 года там собрались семь молодых сионистов, студентов и учащихся гимназий, которым предстояло создать первую коммуну-квуцу. Среди них было пять парней и две девушки. Центром этой "конференции" был Трумпельдор, взявший на себя написание учредительных документов и ведение финансовых дел будущей коммуны. В создании коммуны нашли воплощение его наработки.

Первоначально Иосиф считал, что малые коммуны-квуцы, состав которых не превышает нескольких десятков человек, станут основной ячейкой будущего еврейского государства, заменив собой семью. Впрочем, от столь радикальной идеи Трумпельдор вскоре отказался, признав ее нереальность. Более жизненной, на его взгляд, была идея больших коммун, с сотнями членов, в которых бы сохранялись традиционные семейные ценности, основанные на законах иудаизма. На встрече в Ромнах Иосиф определил основные опасности, угрожающие единству членов квуцы — это проблемы, связанные с отсутствием товарищеских отношений между членами коммуны, и малое число женщин, примкнувших к коммуне.

Четырехдневная встреча в Ромнах закончилась общим решением участников примкнуть к Трумпельдору в предстоящем переселении на Святую Землю, где все были готовы посвятить свою жизнь сельскохозяйственному труду. Вскоре после конференции первым на Землю Израиля отправился юный последователь Трумпельдора девятнадцатилетний студент Цви-Григорий Шац, чья судьба типична для пионеров сионизма: он работал в еврейских сельскохозяйственных коммунах, во время мировой войны сражался в рядах Еврейского легиона и погиб в схватке с арабами в 1921 году.

С чувством глубокого удовлетворения Трумпельдор возвращается в Петербург. Он писал впоследствии: "С удовольствием я вспоминаю дни, проведенные в Ромнах. Действительно, это были замечательные дни. Небольшая группа людей, которые, возможно, еще слабы духовно и физически, которые не до конца понимают цели, к которым они стремятся — однако, собралась и сказала с гордостью "Мы"!"

В 1912 году Трумпельдор успешно заканчивает университет. Новоиспеченного юриста ждут заманчивые предложения работы в Петербурге и в родном Ростове. Однако Трумпельдор предан идеям сионизма и, вместо высокооплачиваемой работы в России, выбирает крестьянский труд в далекой Палестине. Уже в сентябре 1912 года Трумпельдор отправляется в Палестину, где планирует присоединиться к группе пионеров.

Сентябрьским утром 1912 года Трумпельдор сошел по трапу корабля в палестинском порту Яффа, бывшем тогда "воротами" для всех волн еврейских переселенцев на историческую Родину. Легко представить, какие высокие чувства испытывал он, делая первые шаги по священной для каждого еврея земле.

Страна Израиля, или на иврите — Эрец Исраэль, переименованная чужеземными захватчиками в Палестину, на протяжении тысячелетий всегда была местом притяжения еврейского народа. Именно здесь почти четыре тысячи лет назад зародился еврейский народ, именно здесь происходили все события еврейской истории, воплощенные в Книге Книг — Библии. Здесь возникали и гибли под ударами захватчиков еврейские государства, здесь совершали свои подвиги цари Израильские — Соломон и Давид, здесь были созданы Ветхий Завет и Новый Завет, здесь возникла иудейская религия, ставшая колыбелью для христианства и ислама.

Связь еврейского народа со Страной Израиля — беспримерный феномен в истории человечества. Библейское предание начинает жизнеописание родоначальника еврейского народа словами: "И сказал Господь Аврааму: пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего в землю, которую Я укажу тебе”, то есть в Землю Израиля, обетованную Богом потомкам Авраама.

Еврейские племена обосновались в Эрец Исраэль примерно в XV-XIII веках до н. э. Территория была поделена на двенадцать наделов — по числу колен Израилевых. Вместе колена Израилевы составляли племенной союз, в основе которого лежала общая религиозная вера. Период 1200-1025 годов до н. э. известен под названием эпохи Судей. Судьей называли вождя племени или клана, который выступал в качестве командующего в войне с внешним врагом, угрожавшим племени (колену) или группе племен.

Эпоха Судей — время политической консолидации еврейских племен под руководством Саула, первого царя Израиля (1025— 1004 года до н. э.). Три тысячи лет назад потомки царя Израиля Саула — царь Давид и царь Соломон, в ходе успешных войн значительно расширили границы Израильского царства, при них был заложен столичный град Иерусалим, отстроен Первый Храм, служивший для отправления культа Бога Израиля. Население Земли Израиля в эпоху Первого Храма было достаточно многочисленным и достигало двух миллионов человек.

После кончины царя Соломона израильская империя раскололась на два царства — северное, получившее название Израиль, и южное, названное Иудеей. Эти еврейские царства существовали почти триста лет, пока Израильское царство не было покорено Ассирией и его население не было угнано захватчиками в Месопотамию. Спустя сто пятьдесят лет, в 587 году до н. э., под ударами Навуходоносора пало Иудейское царство, был разрушен Храм, и Земля Израиля оказалась под властью Вавилона. Но уже через пятьдесят лет, в 538 году до н. э. евреи, угнанные в Вавилон и Месопотамию, возвращаются на Родину, где приступают к восстановлению Второго Храма. На двести лет Иудея становится провинцией персидской империи, находясь под управлением еврейских наместников.

В 332 году до н. э. Земля Израиля была завоевана Александром Македонским, и тысячу лет вплоть до мусульманского завоевания (VII в. н. э.) страна была частью эллинистическо-римского мира.

Александр Македонский признал евреев нацией, пользующейся широкой внутренней автономией в пределах своей территории, центром которой являлся Иерусалим.

Автономная Иудея управлялась советом старейшин, во главе которого стоял первосвященник. В исключительных случаях и для решений конституционного порядка созывалось народное собрание (так называемый Великий собор), в котором участвовало всё мужское население Иудеи.

Но мирное сосуществование иудаизма с эллинизмом было прервано в эпоху правления селевкидского царя Антиоха Епифана, ревностного сторонника политики эллинизации. Попытки греков навязать свои языческие культы и гонения на иудаизм вызвали ожесточенное сопротивление евреев. Последней каплей, переполнившей чашу терпения евреев, стало осквернение Иерусалимского храма, нареченного святилищем Зевса Олимпийского. В ответ вспыхнуло восстание евреев, возглавленное Маттитьяху, священником из рода Хасмонеев, и его сыновьями, среди которых особо прославился Иуда Маккавей. В 142 году до н. э. в итоге двадцатипятилетней упорной войны Иудея после более чем 440-летнего перерыва вновь обрела независимость.

Впрочем, уже в I веке до н. э. Иудея была покорена Римом, и власть в Стране Израиля перешла к ставленнику Рима — царю Ироду, который с необыкновенной роскошью отстроил Второй Храм. Высшим органом еврейской автономии был Синедрион — верховный суд в Иерусалиме, религиозные постановления которого в области религии признавались римскими властями.

В 6 году н. э. Иудея была превращена в римскую провинцию, что послужило стимулом к возникновению идеологии, рассматривающей любую чужеземную власть как зло, борьба с которым является религиозным долгом всякого еврея. В религиозную заповедь возводилась борьба за политическую свободу Израиля, готовность жертвовать собой ради священной цели и призыв к восстанию. В подчинении римскому императору усматривался грех, равный идолопоклонству.

В 66 году Великое восстание, называемое Иудейской Войной, вспыхнуло в Иерусалиме, где был уничтожен римский гарнизон. Восстание быстро распространилось во все концы Земли Израиля. На его подавление могущественный Рим бросил легионы, объединенные в корпус во главе с Цестием Галлом, однако повстанцы атаковали римлян и полностью уничтожили корпус Галла.

Восстание в Иудее, превратившееся в реальную угрозу римскому владычеству в одной из важнейших областей империи, побудило императора Нерона отправить на подавление мятежа одного из опытнейших военачальников империи Веспасиана во главе отборных легионов. В 67 году римский экспедиционный корпус, насчитывавший 60 тысяч человек, вторгся в Страну Израиля.

Весной 70 года римское войско во главе с Титом Флавием, сыном Веспасиана, ставшим к тому времени императором, осадило Иерусалим. Осада продолжалась около пяти месяцев, когда римлянам удалось сломить сопротивление евреев и ворваться в город. Кровь рекой текла по улицам, римляне сожгли Храм, однако рукопашные бои в Иерусалиме продолжались еще месяц. Последний оплот евреев, крепость Масада, пала только в 73 году, когда все защитники крепости предпочли покончить собой, но не сдаться врагу. Во время Иудейской Войны погибла половина еврейского населения Страны Израиля.

"Дух Масады", символизирующий непреклонную волю еврейского народа к свободе и готовность отдать свои жизни ради этой высокой цели — стал через почти две тысячи лет символом сионизма.

Через шесть десятков лет, в 132 году, вспыхнуло новое еврейское восстание против римской оккупации, во главе которого встал Шимон Бар Кохба. Восставшими был полностью уничтожен 22-й римский легион. На подавление восстания римский император Адриан бросил армию в составе двенадцати легионов, которую возглавил Юлий Север, специально отозванный из Британии. Силы были неравны, через три года ожесточенной войны пала последняя твердыня евреев — родина Бах Кохбы — город Бейтар. Римляне жестоко расправились с непокорными евреями: погибло 580 тысяч человек — две трети всех евреев мира на тот момент, сотни тысяч евреев были насильно выселены римлянами из Страны Израиля, что положило начало еврейской диаспоре.

По приказу римского императора Адриана Иерусалим был распахан и на его месте было построено римское поселение Элия Капитолина, куда вход евреям был закрыт. Император Адриан не остановился на этом — он приказал переименовать Страну Израиля в Палестину, дабы стереть память об Иудейском царстве.

Однако, евреи из поколения в поколение продолжали на протяжении сотен лет жить в Стране Израиля, символизируя непрерывное еврейское присутствие в своей стране.

На протяжении столетий Страна Израиля оставалась под оккупацией чужеземцев. Одних оккупантов сменяли другие: в 325 году власть перешла Византии, которую в VII веке ненадолго сменили персы; в 636 году — к арабским династиям. Их, в свою очередь, в 1099 году сменили крестоносцы, которые оставались у власти около двухсот лет, уступив ее в 1260 году мамлюкам. В 1516 году Страна Израиля оказалась под властью Османской турецкой империи, правление которой продолжалось четыреста лет, вплоть до начала XX века.

На протяжении всех этих почти двух тысяч лет еврейский народ никогда не порывал связи со своей Родиной. Поколения евреев стремились на Святую Землю. Три раза в день верующие евреи молили Бога, чтобы Он вернул еврейский народ на родную землю. Наиболее почитаемый из всех еврейских ритуалов пасхальный "седер" заканчивается призывом: "На следующий год — в Иерусалиме". Часто повторяемый 137-й псалом содержит всем хорошо известную клятву:

Если я забуду тебя, о Иерусалим,

Пусть отсохнет моя правая рука,

Пусть язык мой прилипнет к гортани моей,

Если не поставлю Иерусалим во главу веселия моего!

Сионизм, возникший в XIX веке в еврейской диаспоре, был выражением вековых чаяний еврейского народа о возвращении на родную землю. Сионизм стал мощным национально-освободительным движением, поставившим своей целью восстановление Еврейского государства на Родине Еврейского народа — в Стране Израиля.

Для Трумпельдора и его товарищей, сошедших с корабля на палестинский берег в сентябре 1912 года, слова о возвращении еврейского народа в Страну Израиля были не лозунгом, а руководством к действию. Им предстояло примкнуть к еврейским поселенцам, уже обосновавшимся к тому времени в Святой Земле.

Репатриацию российских сионистов-социалистов в Страну Израиля, так называемую "Вторую алию", открыла гомельская группа, прибывшая в страну в январе 1904 года. Во главе этой группы (14 человек) стоял Йехезкель Ханкин, руководивший отрядом еврейской самообороны во время гомельского погрома. Переселение гомельцев в Страну не было прямым следствием погромов. Еще в 1902 году они решили ехать в Эрец Исраэль и начали к этому готовиться. Но когда распространилась весть о кишиневском погроме, они отложили отъезд ради организации самообороны, понимая, что после Кишинева наступит черед других городов.

В своей декларации, опубликованной в ноябрьском номере ежемесячника "Еврейская жизнь" за 1904 год, участники группы Хан-кина писали:

"...Национальное возрождение еврейского народа невозможно, если евреи не освоят труд, весь, — даже самый тяжелый. Еврейский народ добьется национального и нравственного права на Палестину не деньгами, а своим трудом, жизнью. Лишь в труде залог нашего успеха; только наша воля к труду, только наша самоотверженность могут исправить дело, и нельзя это откладывать, иначе можно упустить неповторимые возможности; ведь, если верить преданию, задержи евреи свой исход из Египта на одно мгновение, они никогда бы оттуда не вышли.

...Скажут, что это утопия, что это невероятно. Но не надо забывать, что "невероятен" весь сионизм. И не только сионизм, но и любое освободительное движение вначале кажется утопией. Если бы отцы наши во времена Хасмонеев строили планы на основе точного расчета, если бы они руководствовались исключительно реалистической политикой и здравым смыслом, то руки бы у них наверняка опустились, и еврейский народ оказался бы обреченным на уничтожение.

...Возрождающемуся Сиону не нужны евреи вне Эрец-Исраэль. Только тех следует принимать с раскрытыми объятиями, кто готов работать, предан, способен все вынести и претерпеть. Это подлинный национальный труд, достойный называться сионизмом. Только он имеет право так называться".

Еще один призыв к еврейской молодежи прозвучал в воззвании Иосифа Виткина, уже жившего в Палестине: "Братья, силы наши слабы, а цель намного возвышеннее нас. Но именно поэтому нам нельзя сидеть сложа руки, если мы хотим живой жизни; именно поэтому мы должны собрать все силы и отдаться нашей задаче с безудержной любовью, с безграничной самоотверженностью и бесконечным терпением! Не дай нам Бог обманывать себя и народ, козыряя его именем и говоря, что путь короток и легок... Мы должны смотреть в будущее без страха, даже если убедимся, что путь этот труден и чрезвычайно долог... мы должны следовать по этому пути, не оглядываясь назад. Нам следует, наконец, признать, что мосты за нами сожжены и нет у нас спасения и убежища, нет во всём мире!!! <...> Для завоевания нашей страны мы должны отчаянно трудиться и бороться, как раненый зверь борется за свою жизнь! <...> Спешите, герои Израиля, возродите времена билуйцев с мужеством и размахом, иначе еще немного, и мы погибнем!"

Призыв пионеров сионизма вызвал отклик у молодых сионистов из разных уголков России — в Палестине возникла организация еврейских сельскохозяйственных рабочих, и там же было заложено первое еврейское поселение коммунистического типа, получившее название Дгания. Именно в Дгании прошли проверку методы коллективного хозяйствования и социального устройства общины равноправных рабочих, воплотившиеся затем в мощном кибуцном движении.

В 1906 году в Палестине поселенцы из России создали сионистские социал-демократические партии — "Поалей Цион" (Рабочие Сиона) и "а-Поэль а-Цаир" (Молодой рабочий).

Ведущий лозунг членов "а-Поэль а-Цаир" состоял в завоевании труда для еврейского рабочего. Члены "Поалей Цион" решили взять дело охраны еврейских хозяйств в еврейские руки. Группа участников самообороны из России, примыкавших к "Поалей Цион", основала в 1907 году организацию по охране и обороне под названием "Бар-Гиора" (в честь вождя восстания против римлян в конце эпохи Второго храма), которая в 1909 году была переименована в "а-Шомер" (Страж).

Жизнь еврейских поселенцев в Палестине больше всего напоминала освоение американцами Дикого Запада. Так же, как американцы осваивали новые земли, отбивая атаки индейцев, еврейские поселенцы столкнулись с непаханной сотни лет пустыней, тяжелым климатом, болезнями, недостатком воды. К этим трудностям добавлялись нападения на еврейские поселения шаек арабов-кочевников, поджигавших посевы и похищавших сельхозинвентарь. Непростые взаимоотношения с арабами-кочевниками нередко приводили к стычкам с ними, в которых еврейские поселенцы теряли своих товарищей.

Турецкие власти, под чьим управлением находилась тогда Палестина, также всячески препятствовали еврейскому социалистическому переселенчеству. Турки опасались, что прибытие новых эмигрантов из России создаст новый очаг национальных проблем в Оттоманской империи, что может привести к отторжению Палестины от империи, а сами сионисты, бывшие в большинстве своем российскими гражданами, рассматривались турками в качестве агентов России, враждебной Турции.

Все эти препятствия не останавливали еврейских первопоселенцев. Трумпельдор начал свою жизнь в Стране Израиля с того, что примкнул к крестьянам сельскохозяйственной фермы Мигдаль, чьи угодья раскинулись в Нижней Галилее недалеко от Тивериадского озера.

Земли под ферму Мигдаль были приобретены Всемирной Сионистской организацией в 1909 году. Уже в следующем году на обретенной целинной земле была основана ферма, на которой первоначально работало двенадцать еврейских крестьян — десять мужчин и две женщины. Ферма специализировалась на полеводстве, выращивании люцерны и хлопка, был там построен и питомник. Поселенцам предстояло не только поднять непаханую целину, но и построить систему искусственного орошения. Работы было много, потому число работников фермы быстро выросло до шестидесяти человек. Среди них был и Трумпельдор с группой своих единомышленников. Впрочем, в коллективе фермы Мигдаль не всё было гладко: из-за конфликтов группа Трумпельдора распалась, и каждый пошел своим путем.

Трумпельдор перебирается в расположенную неподалеку сельскохозяйственную коммуну Дгания. Она была первым кибуцем — кооперативным сельскохозяйственным поселением социалистического типа, в котором были разработаны принципы равного распределения труда и коллективного обеспечения материальных нужд ее членов. Дгания была центром социалистического кибуцного движения, в ней формировались группы энтузиастов, основавших десятки новых кибуцев по всей стране. Это был смелый социальный эксперимент, не имеющий аналогов в мировой истории. В Израиле Дганию по праву называют "матерью всех кибуцев".

В Дгании Трумпельдор увидел воплощение своих идей о коллективе сионистов-единомышленников, в котором на практике были реализованы такие социалистические принципы как общность имущества и равенство в труде и потреблении. В кибуце Иосиф, что называется, пришелся ко двору. Он с радостью занимался крестьянским трудом — пахотой, косьбой, работал на строительстве хозяйственных помещений, на молочной ферме, в птичнике, питомнике, занимался ремонтом сельскохозяйственных орудий.

В Дгании, как и во всех еврейских поселениях в Стране Израиля, серьезной проблемой, способной поставить под угрозу само выживание поселений, были постоянные нападения арабов с целью грабежа, а зачастую — и просто вредительства. Такие стычки нередко заканчивались гибелью поселенцев от арабских ножей и пуль. Было ясно, что поселенцам придется не только поднимать сотни лет непаханную целину, но и защищать свои поселения от нападений арабов. Трумпельдор, чей военный опыт весьма пригодился, примкнул к сторожевому отряду еврейских поселенцев. "Винтовка и плуг" были символами еврейского поселенческого движения в Стране Израиля.

Благодаря авторитету и уважению, завоеванному среди поселенцев, Иосиф был избран делегатом 11-го Сионистского конгресса, который прошел со 2 по 9 сентября 1913 года в Вене — столице Австро-Венгрии. Целью Трумпельдора и других делегатов из Страны Израиля было донести до конгресса и руководства Всемирной Сионистской организации планы поселенцев Страны Израиля по дальнейшему освоению родной земли. Конгресс проходил в "Konzerthaus", одном из крупнейших залов австрийской столицы. Среди 540 делегатов конгресса участники из Страны Израиля отличались от чопорных господ в смокингах своим загаром и крестьянским обликом.

В центре обсуждений был доклад доктора Руппин, главы представительства Всемирной Сионистской организации в Палестине, о поселенческой деятельности в Стране Израиля. Содержание его поучительной лекции и его ответы выступавшим в прениях покорили сердца слушателей. Перед присутствующими встала картина систематической, плодотворной работы, руководство которой находится в надежных руках. Руппин отверг доводы "политиков" об убыточности поселенческой работы: нельзя подходить к национальному предприятию с коммерческими мерками. Имеются вещи чрезвычайно прибыльные в коммерческом смысле и не имеющие никакой ценности с точки зрения национальной; и бывают предприятия, не дающие коммерческого дохода, а подчас и убыточные, однако чрезвычайно ценные именно с этой стороны. Поэтому так важны расходы по найму рабочих разных профессий, необходимых для поселенческой деятельности. В частности, Руппин сказал: "Мы примирились с фактом, что нам придется добиваться нашей цели не с помощью "чартера" — разрешения турецких властей, а путем практической работы в Эрец Исраэль".

После завершение конгресса Трумпельдор отправился в Россию, где встречался со своими друзьями и единомышленниками. Выступая в кружках российских сионистов, Трумпельдор рассказывал о своем опыте поселенческой жизни в Стране Израиля и призывал к скорейшему переселению на историческую Родину.

В декабре 1913 года Трумпельдор вернулся в Страну Израиля. Он остановился в приморском городе Яффо, где планировал продолжить свою учебу. Однако вести о гибели в схватке с арабами его друга Моше Барского, молодого сиониста из Дгании, и убийствах евреев в соседних поселениях Кинерет и Седжера вновь заставили его взяться за оружие. Трумпельдор возвращается в Дганию, где берет на себя охрану еврейского поселения.

Турецкая жандармерия, в ведении которой находилась охрана правопорядка на территории Палестины, не препятствовала нападениям арабских банд на евреев, однако стремилась жестоко подавить еврейские охранные формирования. В таких условиях еврейским бойцам приходилось проявлять чудеса изворотливости, чтобы не только защитить свои поселения от нападений арабов, но и не вступить в прямой конфликт с турецкими властями. Всадник на коне, с маузером в руке, объезжающий еврейские поселения, поля и фермы, всегда готовый отразить вместе со своими товарищами нападение арабов - таким запомнили Трумпельдора его современники.

Начавшаяся в августе 1914 года Первая Мировая война разрушила все планы еврейского освоения Святой Земли. Османская империя, под чьим управлением находилась тогда Земля Израиля, объявила о своем присоединении к блоку Центральных держав в составе Германии и Австро-Венгрии, противостоявшему союзу Великобритании, Франции и России. Официально Османская империя вступила в войну 30 октября 1914 года, начав ее обстрелом черноморских портов России.

Для еврейского населения Страны Израиля, большинство которого были российскими гражданами, наступили трудные времена — с началом войны они неожиданно превратились в граждан враждебного Османской империи государства, с которым турки находились в состоянии войны. Ситуация обострилась после назначения наместником Палестины турецкого генерала Джамаль-паши, известного своей крайней жестокостью по отношению к национальным меньшинствам, населявшим Турцию. В декабре 1914 года в Яффе турецкие власти арестовали 700 евреев - иностранных подданных и депортировали их в Египет. Этот акт турецких властей спровоцировал массовый исход евреев — граждан враждебных Турции стран, продолжавшийся весь 1915 год. Страну тогда покинуло более 11 тысяч евреев, оказавшихся в лагерях беженцев в Египте, находившемся под властью союзной России Великобритании. В самой Палестине турки запретили всякую сионистскую деятельность и прибегли к жестоким репрессиям против еврейского населения.

Впрочем, как альтернативу турецкие власти стали предлагать еврейским поселенцам отказаться от российского гражданства и вступить в турецкую армию. Часть их приняла предложение турок и была мобилизована в армию. Среди них был и Моше Черток, в будущем — первый министр иностранных дел Израиля, ставший офицером турецкой армии.

Для Иосифа Трумпельдора, как русского офицера и гражданина, так же как и для многих еврейских поселенцев, такое предложение было абсолютно неприемлемым. Он отказался от сотрудничества с турецкими властями и оказался среди тысяч еврейских поселенцев, осевших в лагерях беженцев в египетском городе Александрия. Трумпельдор и его единомышленники полагали, что в итоге Мировой войны Османская империя может уйти в прошлое, что сразу откроет перспективы для создания Еврейского государства в Стране Израиля. Евреи должны были прийти к ожидаемой победе не как пассивные наблюдатели сражений Мировой войны, а как активные ее участники, чтобы впоследствии на равных с державами-победительницами решать вопросы будущего мироустройства.

"Народы обретают свободу на поле боя. Без "Еврейских батальонов" сионизм невозможен", — говорил Владимир-Зеев Жаботинский, сионистский лидер и друг Иосифа Трумпельдора. Этим двум людям предстояло сыграть решающую роль в создании еврейских национальных воинских формирований — первой еврейской армии после повстанческой армии Бар Кохбы, сражавшейся за два тысячелетия до этого с легионами Римской империи.

Оказавшись в декабре 1914 года в Александрии, Трумпельдор сразу наладил контакты с высланными еврейскими поселенцами, среди которых было много его друзей по охранным формированиям "а-Шомер" (Страж). Им было ясно, что бессмысленное сидение в лагере беженцев не отвечает интересам сионизма.

Положение Иосифа выгодно отличалось от других беженцев, запертых в бараки лагеря "Мафруз". Сразу по приезду в Александрию его нашел тамошний русский консул Петров, сообщивший ему, что как русский офицер Трумпельдор может получать положенную ему пенсию ежемесячно в консульстве.

Через русского консула на Трумпельдора вышел Владимир-Зеев Жаботинский, оказавшийся в Александрии в качестве корреспондента газеты "Русские Ведомости". Жаботинский первым предложил руководству Всемирной Сионистской организации подумать об организации еврейского воинского формирования в составе британских войск, действовавших на Ближнем Востоке.

Вскоре состоялась встреча Жаботинского и Трумпельдора. Иосиф немедленно поддержал инициативу своего нового единомышленника. Эта встреча положила начало сотрудничеству этих двух замечательных людей и лидеров. Так зародилась идея Еврейского Легиона.

На собрании высланных еврейских поселенцев в бараке лагеря "Мафруз" было принято историческое решение о создании еврейского полка, которому предстояло сражаться за освобождение Земли Израиля от турецкого владычества.

Теперь предстояло заручиться поддержкой британского командования, под начало которого должен был встать еврейский полк.

С этой целью еврейская делегация, в составе которой были Трумпельдор и Жаботинский, 5 марта 1915 года встретилась с командующим британскими войсками в Египте генералом Максвеллом. Здесь их ждало полное разочарование — британский генерал, уважительно глянув на Георгиевские кресты Трумпельдора, тем не менее отказался принять еврейскую воинскую часть в вверенные ему войска. Генерал объяснил это тем, что на службу Его Величеству могут быть приняты только британские подданные.

Как альтернативу Максвелл предложил сформировать из еврейских добровольцев военно-транспортную часть, которую предполагалось использовать на фронте против Турции. Такое предложение британцев было неожиданным и вызвало сомнения у членов еврейской делегации. Только Трумпельдор решительно поддержал идею еврейского военно-транспортного отряда: "Окопы или транспорт — большого различия тут нет. И те, и те — солдаты, и без тех и без других нельзя обойтись; да и опасность часто одна и та же".

На возражение, что тем самым откладывается освобождение Страны Израиля, Иосиф ответил: "И это не так существенно, рассуждая по-солдатски. Чтобы освободить Палестину, надо разбить турок. А где их бить, с юга или с севера, это уж технический вопрос. Каждый фронт ведет к Сиону".

Не откладывая дела в долгий ящик, Трумпельдор вместе с британским полковником Джоном Генри Паттерсоном приступил к формированию еврейского военно-транспортного отряда, получившего название Сионского транспортного корпуса. Уже в конце марта главный раввин Александрии Рафаэль Делла Пергола принял присягу у 650 еврейских добровольцев, записавшихся в Сионский корпус. Над солдатским строем реяло знамя Сионского корпуса с шестиконечной Звездой Давида, такие же эмблемы украшали солдатские мундиры.

Полковник Джон Генри Паттерсон, ирландец, профессиональный военный, глубоко понимавший цели еврейского национально-освободительного движении, был назначен командиром Сионского корпуса. Впоследствии полковник Паттерсон опубликовал книгу "С сионистами в Галлиполи", где дал высокую оценку мужеству еврейских солдат. Трумпельдор, получивший к тому времени звание капитана британской армии, стал его заместителем.

После пятнадцати дней интенсивной боевой подготовки в британском военном лагере Сионский корпус в составе 650 еврейских бойцов отплыл на кораблях из Александрии. На набережной при огромном стечении народа состоялись торжественные проводы. Корабли с военнослужащими Сионского корпуса взяли курс на греческий остров Лемнос. Там корпус был включен в состав ударной войсковой группы, которая готовилась к вторжению на полуостров Галлиполи.

Целью Дарданелльской операции было овладеть проливами Дарданеллы и Босфор, взять Константинополь и принудить Турцию выйти из войны на стороне Германии. Сражение за Галлиполи — одно из самых трагических событий Первой мировой войны. Оно продолжалось девять месяцев и обернулось катастрофой для британской армии. Число потерь превысило 200 тысяч убитыми и ранеными.

Инициатором операции выступил морской министр Великобритании Уинстон Черчилль. Планировалось силами десанта захватить Галлипольский полуостров и укрепиться в Дарданеллах в целях обеспечения прорыва флота в Мраморное море, а затем ударом с суши и моря овладеть Константинополем.

25 апреля 1915 года началась высадка британского десанта под командованием генерала Я.Гамильтона на южной оконечности полуострова Галлиполи у мысов Кабатепе и Кумкале и в заливе Сарос. Турки оказывали упорное сопротивление, в результате силам десанта удалось овладеть лишь небольшими плацдармами, потеряв за первые два дня до 18 тысяч человек. Чтобы расширить плацдарм, английское командование решило произвести высадку второго десанта. Доведя в начале августа состав войск до 12 дивизий и высадив в ночь на 7 августа новый десант в бухте Сувла, союзные войска перешли в наступление. Однако турецкие войска отразили и это наступление. Потерпев поражение, британское командование в январе 1916 года эвакуировало остатки своих войск с захваченных ранее плацдармов.

Еврейский Сионский корпус был в составе десантных сил, высаженных первыми 25 апреля. Трумпельдор как профессиональный военный во всём подавал пример подчиненным, демонстрируя образцы храбрости и исполнения офицерского долга. Полковник Паттерсон позднее писал, что тот "преображался под огнем противника, и чем жарче становилось, тем больше это ему нравилось".

Трумпельдор и в этом оказался прав: для транспорта и для траншей опасность была одной и той же. Вся занятая англичанами площадь равнялась всего нескольким квадратным верстам: с вершины Ачи-Баба турецкие пушки засыпали картечью всё это пространство — от передних окопов до лагеря еврейского транспорта. Воинам Еврейского корпуса под огнем приходилось каждую ночь вести своих лошадей, нагруженных амуницией, хлебом и консервами, к передовым траншеям и обратно. Они потеряли убитыми и ранеными пропорционально не меньше, чем остальные полки Галлиполийского корпуса. Полковник Паттерсон вследствие ранения вернулся в Англию. Сионский корпус возглавил капитан Трумпельдор. Он считал обязательным для себя и того же требовал от бойцов: "Чтобы мы при любых обстоятельствах не осрамили доброго имени нашего народа и вели себя так, чтобы никто ни в чем не мог упрекнуть евреев".

Мужество не оставляет Иосифа ни под турецким обстрелом, ни под огнем башенных орудий германского линкора "Гебен", обрушившего шквальный огонь своих артиллерийских батарей на узкую полоску земли, на которой закрепились еврейские бойцы. Офицер на коне, с заколотым рукавом кителя, появлялся на самых трудных участках, вдохновляя своих бойцов. Британские солдаты на форпостах хорошо знали однорукого воина и джентльмена, умело управлявшего лошадью, снайперски стрелявшего из маузера, не слезавшего с коня под огнем и картечью. Железная воля выручала Трумпельдора в разных обстоятельствах: будучи раненным, он отказался от помощи и сам добрался до лазарета. Врачи удалили застрявшую пулю без наркоза, мужественный еврей не издал ни одного стона.

Находясь под постоянным обстрелом неприятеля, солдаты Сионского корпуса во главе со своим командиром не забывали о своем еврействе. В лагере была установлена палатка-синагога, в корпусе неукоснительно соблюдался шаббат, было налажено кошерное питание, что, впрочем, было не существенным для Трумпельдора — убежденного вегетарианца.

Особо торжественно была отмечена годовщина смерти основателя сионизма Теодора Герцля 2 июля 1915 года. В этот день весь личный состав Корпуса был выстроен поротно. Трумпельдор обратился к солдатам с речью, в которой рассказал о деятельности отца политического сионизма. Особо подчеркнул, что создание еврейского корпуса является воплощением в жизнь идей Герцля. Затем была зачитана молитва памяти Герцля и погибших солдат.

В заключение торжественного построения весь личный состав спел еврейский национальный гимн "а-Тиква" (Надежда). Завершением торжеств стал спортивный праздник: солдаты соревновались во французской борьбе, в беге в мешках, были устроены гонки на лошадях.

Трумпельдор завел "Книгу Почета", куда записывались подвиги солдат Сионского корпуса, и "Книгу наказаний", где регистрировались нарушения дисциплины и воинских обязанностей. Каждый день на утреннем построении личного состава корпуса Трумпельдор зачитывал свежие записи из этих книг.

Боевые действия Сионского Корпуса получили широкую известность, о еврейских солдатах писали в мировой прессе, многие обращались с просьбой принять их в качестве добровольцев. Трумпельдор отправился в опасный путь в Александрию (в море британские корабли постоянно подвергались атакам германских подводных лодок). Из Александрии он вернулся с пополнением из двухсот добровольцев.

Генерал сэр Ян Гамильтон, командующий британскими войсками в Галлиполи, воздал должное солдатам Сионского корпуса. По его словам, "они работали со своими навьюченными конями спокойно под сильным огнем, проявляя при этом еще высшую форму храбрости, чем та, которая нужна солдатам в передовых окопах".

В конце 1915 года, когда стало ясно, что британцы потерпели поражение в Галлиполи и началась эвакуация войск, Сионский корпус был одним из последних подразделений, покинувших поле сражения. Бойцы корпуса на кораблях прибыли в Александрию. Капитан Трумпельдор, обращаясь к своим бойцам, произнес прощальные слова: "Мы закончили свою работу и можем сказать, что сделали ее хорошо. Нам нет причин стыдиться".

Сионский Корпус под командованием Трумпельдора еще несколько месяцев оставался в Александрии, пока 26 мая 1916 года британское командование не расформировало его. 150 бойцов Сионского корпуса были зачислены в Британскую армию.

В Галлиполи, а затем в Александрии Трумпельдор находился в постоянной переписке со своим другом Жаботинским, который в то время упорно пробивал в Лондоне в британском правительстве и верховном командовании идею создания Еврейского Легиона — воинского соединения под сионистским флагом и со своими знаками различия, которое должно было участвовать в освобождении Земли Израиля. Несмотря на различные сложности, эта идея уже была близка к воплощению.

После расформирования Сионского корпуса в мае 1916 года Трумпельдор еще несколько месяцев оставался в Александрии. Он не терял надежду сформировать из своих обстрелянных бойцов еврейскую регулярную воинскую часть, которая бы в составе британских войск участвовала в войне на Ближневосточном театре военных действий и в освобождении Земли Израиля от турецкого владычества.

Бои на Ближневосточном театре военных действий, непосредственно охватывавшем Палестину, вел Египетский экспедиционный корпус британской армии. Во главе британских сил стоял генерал Арчибальд Маррей, оказавший за год до этого поддержку Трумпельдору в формировании Сионского корпуса. В 1916 году Британия вела тяжелые и кровопролитные бои в Европе, и на ближневосточном участке фронта царило затишье. Британские войска на Синайском полуострове вели позиционные бои с турками, не предпринимая активных действий. Фронт стабилизировался в районе Рафиаха, буквально в преддверии Палестины.

Британское командование сочло инициативу Трумпельдора несвоевременной, предложив ему только мобилизовать в британскую армию часть бойцов Сионского корпуса. Для Трумпельдора такое предложение было неприемлемым, ведь его целью как сиониста было формирование отдельного еврейского воинского соединения, готового к вторжению в Землю Израиля.

Теперь оставалась надежда на Жаботинского, уже более года пробивавшего идею Еврейского Легиона в британских коридорах власти. К тому времени Жаботинскому удалось заручиться поддержкой своих планов у влиятельных британских чиновников в правительстве Великобритании и в Военном министерстве, и он настоятельно добивался приезда Трумпельдора в Лондон: предполагалось, что боевой опыт офицера окажет самое благоприятное впечатление на британскую общественность и британских военных, заинтересованных в формирование еврейского воинского соединения.

В сентябре 1916 года Иосиф оставил Александрию и на корабле отправился в Лондон. Морской путь был долог и опасен из-за "волчьих стай" германских подводных лодок, атаковавших караваны судов союзных держав в Средиземном море и Атлантике. Вслед за ним в Англию прибыли и 150 бывших бойцов Сионского Корпуса, мобилизованных теперь в британскую армию. Трумпельдор и Жаботинский надеялись, что эти обстрелянные воины станут костяком будущего Еврейского Легиона, сержантами и наставниками новобранцев. Была задача сохранить их в составе одного подразделения и не дать разбросать по различным воинским частям.

Найти решение проблемы помог старый друг Трумпельдора и Жаботинского полковник Паттерсон, в свое время командовавший Сионским корпусом. С его помощью удалось связаться с капитаном Эмери, служившим в секретариате премьер-министра Великобритании Дэвида Ллойд Джорджа, и решение было найдено: из прибывших солдат была сформирована отдельная рота в 20-м Лондонском полку, расквартированном неподалеку от Лондона в Винчестере.

Почти несколько месяцев шла канцелярская переписка о Еврейском Легионе между военным министерством, министерством иностранных дел, секретариатом Ллойд Джорджа, русским посольством, которое возглавлял граф Бенкендорф. Граф искренне поддерживал сионистов в деле создания воинской части. Лидеры сионистского движения получили серьезную поддержку от русского посольства в Великобритании, ведь Еврейский Легион предполагалось пополнить в первую очередь новобранцами из числа евреев-эмигрантов из России, имевших российское гражданство. Большое их число, бежавших от погромов в России, в то время компактно проживало в рабочем лондонском районе Уайтчепель.

Связи с русским посольством заметно окрепли, когда после Февральской революции в России на пост русского посла был назначен Владимир Дмитриевич Набоков, чья искренняя поддержка сионизма была хорошо известна.⁵ Русские власти положительно отнеслись к тому, что воинская часть, сформированная из российских граждан, будет сражаться в рядах британской армии против общего врага.

Одной из задач Трумпельдора и Жаботинского было заручиться поддержкой уайтчепельских евреев в формировании Еврейского Легиона. Среди них было сильно влияние социалистов и анархистов, ведших антивоенную пропаганду. На многочисленных собраниях и встречах Жаботинскому и Трумпельдору удалось переломить пацифистские настроения, и уайтчепельские евреи дали Еврейскому Легиону тысячи прекрасных солдат.

В январе 1917 года Трумпельдора настигло тяжелое известие из России от брата Самуила: оказалось, что полгода назад умер их отец, Вульф-Зеев Трумпельдор. Сообщение это долго искало Иосифа и стало тяжелым испытанием для него — он не мог себе простить, что в час кончины отца его не было рядом. Между тем дело создания Еврейского Легиона, несмотря на все проблемы, успешно продвигалось. Уже и авторитетнейшая британская газета "Таймс" в своей передовице поддержала формирование еврейского полка, после чего даже самые убежденные скептики примирились с мыслью — сионистская идея близка к воплощению. Чтобы подать пример, Владимир-Зеев Жаботинский, известнейший журналист и сионистский лидер, добровольно вступил в качестве рядового в британскую армию.

Наконец, в июне 1917 года состоялась принципиально важная встреча Жаботинского и Трумпельдора с военным министром Великобритании лордом Дарби, на котором было принято решение о создании Еврейского Легиона. Владимир-Зеев так описал эту историческую встречу с военным министром лордом Дерби:

"Я находился в отпуску в Лондоне, жил там на старой своей квартире в Челси, и туда мне раз доставили от руки написанное письмо генерала Вудворда, бывшего тогда директором организационного отдела при военном министерстве. Генерал просил меня пожаловать в министерство сегодня же в 2 часа на свидание с министром лордом Дарби. По первому слову письма — сэр — и по всему его содержанию я понял одно: ни генералу, ни министру неведомо, что "сэр " этот состоит теперь рядовым одного из пехотных батальонов британской армии.

Мы устроили с Трумпельдором военный совет. Как тут быть? Увидев на мне солдатскую фуражку, не испугаются ли министр и генерал такой беспримерной неслыханности, как политическое совещание между главой военного министерства и рядовым пехотинцем? Я готов был просить Трумпельдора заменить меня, но он не доверял своему английскому красноречию.

В конце концов мы решили ехать вдвоем. Ровно в два часа, у дверей кабинета директора организации в военном министерстве, я передал ординарцу генерала Вудворда наши визитные карточки. Нас сейчас же пригласили войти. Я собрался с духом, выпятил грудь, маршем вступил в кабинет, как полагается, с фуражкой на голове, вытянулся, отдал честь и представил Трумпельдора и себя.

Должен сделать генералу комплимент: хотя лицо его выразило совершенно гомерическую степень изумления, на словах этого он не показал. Он сказал: "Oh, yes... я доложу министру", — и вышел, не глядя на нас. Зато у министра он просидел больше пяти минут. Трумпельдор подмигнул и пробормотал:

— У них тоже военный совет.

Наконец вышел из того кабинета секретарь и пригласил нас в кабинет. Тут уже я, слава Богу, мог снять фуражку: лорд Дарби — штатский, стоять навытяжку необязательно.

Министр оказался высоким, широким барином, в теле, классического, хотя в жизни теперь очень редкого, джонбулевского типа, с полнокровным лицом; говорил он с акцентом, который в Англии называют помещичьим, т. е. произносил окончание "ng" просто как "п" — speakin', antin'. У простонародия это считается недостатком, но для лорда это, говорят, шик. Впрочем, очень милый, веселый и приветливый господин.

Мы уселись; генерал сидел в углу и молчал.

— Премьер-министр поручил мне, — сказал лорд Дарби, — расспросить вас о подробностях вашего плана еврейской боевой единицы.

Я рассказал: слава Богу, знал эту премудрость уже наизусть и со сна мог бы ее изложить без запинки.

— I see, — ответил министр. — Теперь другой вопрос. Считаете ли вы, что создание такого контингента послужит серьезным толчком к большому притоку волонтеров?

Ответил ему Трумпельдор с настоящей солдатской точностью:

— Если это просто будет полк из евреев — пожалуй. Если это будет полк для Палестины — тогда очень. А если вместе с этим появится правительственная декларация в пользу сионизма — тогда чрезвычайно.

Лорд Дарби мило улыбнулся и сказал:

— Я — только военный министр.

Трумпельдор мило улыбнулся и сказал:

— Я только отвечаю на ваш вопрос.

— I see. Теперь третий вопрос: я слышал, что в 20-м Лондонском батальоне есть группа солдат-сионистов, из бывших чинов Zion Mule Corps.

— Так точно, 16-й взвод, — сказал я, — там я и служу; а капитан Трумпельдор командовал ими в Галлиполи.

Министр и генерал переглянулись и тут только присмотрелись к солдатскому обличаю Трумпельдора и к его неподвижной левой руке; потом Дарби слегка наклонил голову в знак молчаливого признания, а генерал еще больше выпрямился на своем стуле в углу.

— Что же, по-вашему, полезнее, — продолжал министр, — сделать из этого взвода группу инструкторов для будущего еврейского полка или послать их в распоряжение сэра Арчибальда Маррэя в качестве проводников для предстоящих операций на юге Палестины?

(В то время английские войска уже перешли Синайскую пустыню; генерал Маррэй (Murrey), тогдашний главнокомандующий египетской армией, стоял недалеко от Газы.) Трумпельдор сказал:

— Насколько я знаю своих бывших солдат, в проводники они вряд ли годятся. Генерал Маррэй легко найдет гораздо лучших знатоков страны. А для роли инструкторов они вполне подходят.

— Но ведь в Галлиполи они служили в транспорте, — вмешался генерал, — а полк предполагается пехотный.

— Полковник Паунол, — сказал я, — очень доволен их успехами в строю, в службе и в штыковом бою; а кроме того, все вместе они говорят на четырнадцати языках, и это понадобится.

— В жизни не предполагал, — рассмеялся министр, — что есть на свете целых четырнадцать языков.

Рассмеялся и Трумпельдор. Мне при генерале смеяться не полагалось, и я доложил очень серьезно:

— Так точно, милорд, есть — а чтобы сговориться с евреями, и этого недостаточно.

— Ладно, — сказал министр. — Очень вам благодарен, господа. Относительно имени нового полка, полковой кокарды и всего прочего сговорится с вами генерал Геддес, директор отдела вербовки. Он вас вызовет.

Мы откланялись и ушли".

По предложению Трумпельдора и Жаботинского командиром Еврейского Легиона был назначен старый и испытанный сторонник сионизма и еврейских военных формирований британский полковник Джон Генри Паттерсон, первый командир Сионского корпуса. На совещании у начальника отдела вербовки Военного министерства генерала Геддеса был решен вопрос о форме будущих еврейских солдат. Сошлись на том, что воинская форма будет стандартная британская, только вместо фуражки — колониальная шляпа, вроде как у бойскаутов. Кокарда — семисвечник ("менора") с еврейской надписью "Кадима", что в переводе с иврита значит и "вперед", и "на восток".

В качестве базы для формирования Еврейского Легиона британское командование определило 38-й, 39-й и 40-й полки Королевских Фузилеров, которые немедленно стали пополняться сотнями еврейских добровольцев, прибывавшими со всех концов света.

Командиром 39-го полка был назначен австралийский полковник Элиезер Марголин, ранее бывший еврейским поселенцем в Палестине. Бойцы Еврейского Легиона с гордостью носили знамена и знаки различия, подчеркивавшие еврейский характер этого воинского соединения.

Второго февраля 1918 года первый еврейский батальон с привинченными штыками промаршировал по главным улицам Лондона. На крыльце городской мэрии среди пышной свиты стоял в своих средневековых одеждах лорд-мэр и принимал салют еврейского батальона. Из Сити батальон направился в еврейский район Уайтчепел, откуда были призваны многие солдаты Еврейского Легиона. Там батальонные колонны приветствовал генерал-адъютант сэр Невилл Мак-Риди со своим штабом и десятки тысяч народу на улицах, в окнах, на крышах. Бело-голубые сионистские флаги висели над каждым домом, женщины плакали на улицах от радости, старые бородачи кивали сивыми бородами и бормотали молитву "Благословен Давший нам дожить до сего дня..."

В составе британского корпуса под командованием генерала Алленби Еврейский Легион участвовал в сражениях на Ближнем Востоке и в 1918 году был в числе освободителей Земли Израиля от турецкого владычества. Еврейские воины сражались в битве при Мегиддо, считающейся одной из последних и решительных побед над Османской империей. Генерал-майор Чейтор, командир конной дивизии, в рядах которой Еврейский Легион продолжил свой боевой путь, впоследствии сказал о действиях еврейских войск: "Форсируя реку Иордан, вы в немалой степени помогли достижению большой победы, одержанной в Дамаске".

Впрочем, к тому времени Трумпельдор был далеко от Земли Израиля. Окрыленный успехом создания Еврейского Легиона в Великобритании, он загорелся идеей создать значительно более многочисленный Еврейский Корпус в России, куда он и отправился летом 1917 года.

В феврале 1917 года император Николай II отрекся от престола, и власть в России перешла к Временному правительству. Одним из первых актов новой демократической власти стала отмена всех антисемитских законов и ограничений, веками лишавших шестимиллионное российское еврейство элементарных человеческих прав.

Равноправие распространилось и на армию — в годы войны в русскую армию были призваны 600 тысяч евреев: они должны были умирать за Россию, однако им было запрещено присваивать офицерские звания. Отныне двери юнкерских военных училищ открылись и для евреев. Уже в начале июня 1917 года в Константиновском военном училище в Киеве был произведен в офицеры 131 еврей. В Одесском юнкерском училище летом 1917 года офицерские звания получили 160 евреев-юнкеров.

Трумпельдор, успешно создавший Еврейский Легион в Великобритании, загорелся идеей сформировать из еврейских солдат и офицеров русской армии 100-тысячный Еврейский экспедиционный корпус, который, действуя в составе Кавказского фронта и наступая через Турцию, освободит Землю Израиля от османского владычества. Еврейские вооруженные силы в составе британской и русской армии, освободившие Землю Израиля, заложат основы будущего еврейского государства.

Ситуация благоприятствовала такому развитию событий. К началу 1917 года Русский Кавказский фронт под командованием генерала Юденича нанес серьезные поражения туркам и вышел на линию Трапезунд-Эрзинджан в Восточной Турции, достигнув северных районов Месопотамии.

Впрочем, к концу 1916 года война на Кавказском фронте уже носила в основном позиционный характер в силу измотанности противоборствующих сторон и отсутствия необходимых резервов. Ввод в бой на стороне русских стотысячного Еврейского экспедиционного корпуса, вооруженного и экипированного не на деньги подорванного войной русского бюджета, а на средства западных союзников, мог переломить сложившуюся ситуацию и ускорить победу над Турцией. С такими планами Иосиф Трумпельдор рассчитывал получить поддержку русского правительства и военных.

В июне 1917 года Трумпельдор вернулся в Россию, где его восторженно встретили российские сионисты. Для них Трумпельдор был легендарной личностью — его жизнь и военная карьера, участие в войнах, успехи в создании еврейских воинских формирований стали примером беззаветного служения сионизму и еврейскому народу. Современник писал, что Иосиф Трумпельдор похож на скалу с Галилейских гор, материализовавшуюся в образе человека.

В Петрограде прошли митинги и собрания, превратившиеся в чествования однорукого героя. На встрече с еврейскими скаутами из организации "Агудат Маккаби" (Союз Маккавеев) тронутый приемом Трумпельдор заявил: "Друзья! Вам предстоит учиться, чтобы сражаться и проливать кровь за Землю Израиля".

Вскоре после приезда друг Иосифа инженер Петр Рутенберг, также недавно вернувшийся из эмиграции и назначенный заместителем губернского комиссара Петрограда, помог ему встретиться с министрами Временного правительства.

Рутенберг, находясь в эмиграции в США, немало содействовал организации Еврейского Легиона. Будучи вместе со своим другом Борисом Савинковым одним из лидеров Боевой организации эсеров, в 1905 году он участвовал в убийстве полицейского провокатора — попа Гапона. В октябре 1917 года Рутенберг стал помощником уполномоченного правительства по "водворению порядка в Петрограде". В дни октябрьской революции он предлагал арестовать и казнить В.Ленина и Л.Троцкого.

Летом 1917 года старый друг Рутенберга по боевой организации эсеров, Борис Савинков был назначен управляющим военным министерством и товарищем военного министра. Военным министром был сам премьер А.Керенский. Скорее всего, именно знакомства Петра Рутенберга позволили Трумпельдору быстро завязать связи в русском правительстве.

Вскоре состоялись встречи Трумпельдора с военным министром А.Керенским и его заместителем Б.Савинковым. Планы георгиевского кавалера встретили самую благожелательную реакцию новых русских властей. После этих встреч Иосиф утвердился в мысли, что на создание Еврейского экспедиционного корпуса потребуется не более двух-трех месяцев.

28 июня 1917 года он пишет своим друзьям: "Очень может быть, через месяц получим разрешение, а там через два или три — уже на фронте, и знамена русской революции, красные, и знамена еврейского возрождения, бело-голубые, — будут развеваться над нашими головами".

Вместе со своими многочисленными единомышленниками Трумпельдор приступает к созданию Всероссийского союза евреев-воинов, которому предстоит стать своего рода штабом по формированию Еврейского корпуса.

Вместе с тем, события в России развиваются стремительно: в августе-сентябре 1917 года вспыхивает контрреволюционный мятеж генерала Корнилова, казаки идут на Петроград с целью свержения Временного правительства. Для отражения мятежа русские власти ищут верных офицеров. По рекомендации Виктора

Чернова, вождя эсеров и в то время одного из министров Временного правительства, кандидатура Трумпельдора рассматривается оборонной комиссией: герой произвел на всех ее членов сильное впечатление, и ему немедленно дали большую роту добровольцев. С нею Трумпельдор почти первым, в шесть утра, выступил против Корнилова. Оперативность Иосифа и успех этого его шага вызвали общее восхищение.

Развал русской армии и бегство с фронта миллионов солдат стали причиной новой волны еврейских погромов. Бегущие с фронта дезертиры убивали евреев, грабили еврейское имущество. По предложению Трумпельдора евреи-фронтовики приступили к созданию отрядов еврейской самообороны, способных дать отпор погромщикам.

С 10 по 15 октября 1917 года в Киеве под председательством Иосифа Трумпельдора прошел Учредительный 1-й Съезд представителей Союзов евреев-воинов, где было принято решение о создании Всеобщей федерации еврейских солдат в России и Всероссийской еврейской самообороны, объединившей отряды самообороны евреев в Москве, Петрограде, Киеве, Одессе и других городах. Председателем Всероссийского Союза евреев-воинов был избран прапорщик Иосиф Гоголь. Съезд отметил, что еврейская самооборона — единственно эффективная мера в деле спасения жизни евреев. По предложению участников съезда было решено создать пост "комиссара по делам еврейских солдат", который должен был работать в тесном контакте с русским Военным министерством. На этот пост был избран Трумпельдор.

В декабре 1917 года однорукий герой получил разрешение на формирование первого батальона еврейской самообороны, получившего название 1-го сводного еврейского отряда, в составе почти тысячи бойцов. Такие батальоны предполагалось создать во всех местах проживания евреев в России с целью защиты от кровавых беспорядков, что должно было пресечь в зародыше любые погромы.

В то время казалось, что создание Еврейского государства на Земле Израиля близко как никогда. Взрыв энтузиазма и надежд мирового еврейства вызвала Декларация министра иностранных дел Великобритании лорда Бальфура, опубликованная в ноябре 1917 года и означавшая признание прав еврейского народа на свое государство.

Декларация, оформленная как письмо лорда Бальфура лидеру британских сионистов лорду Ротшильду, гласила:

"Министерство иностранных дел, 2 ноября 1917 года.

Дорогой лорд Ротшильд!

С большим удовольствием передаю Вам от имени Правительства Его Величества нижеследующую декларацию о симпатии к еврейско-сионистским чаяниям, внесенную в кабинет и утвержденную им:

"Правительство Его Величества благожелательно относится к основанию национального очага еврейского народа в Палестине и сделает всё от него зависящее, чтобы облегчить осуществление этой цели, исходя из ясного понимания, что не будет предпринято ничего такого, что может нанести ущерб гражданским либо религиозным правам нееврейских общин, существующих в Палестине, либо правам и статусу, которым пользуются евреи в любой другой стране".

Я буду Вам признателен, если Вы доведете до сведения Сионистской федерации данную декларацию.

Преданный Вам Артур Джеймс Бальфур".

Это была величайшая победа политического сионизма. Принципы Декларации Бальфура были одобрены правительствами союзных держав. Страна Израиля под названием Палестина вновь появилась на политической карте мира, а ее еврейское население — ядро национального очага еврейского народа — стало играть важную роль на международной арене.

Весть о Декларации Бальфура достигла России уже в первые дни большевистского переворота. Центральный Комитет сионистов России опубликовал пламенное заявление, в котором торжественно сообщал о великом историческом событии и призывал евреев к усиленной сионистской деятельности. Русская общественность также придавала Декларации большое политическое значение, и в русской демократической печати, еще не ликвидированной большевиками, появились благожелательные отклики на это событие.

У еврейского населения во всех концах России и на Украине Декларация вызвала мощный сионистский подъем. Еврейские массы были охвачены радостью и неописуемым энтузиазмом. В Москве и Петрограде состоялись большие митинги и демонстрации, то же самое и в провинциальных городах. На митинге сионистов в Петроградском народном доме публика восторженно встретила великого русского певца Федора Шаляпина, спевшего на иврите песню "а-Тиква" (Надежда) — сионистский гимн, ставший впоследствии гимном возрожденного государства Израиля. На улицы Одессы с флагами и песнями вышло около 150 тысяч человек, и шествия продолжались весь день.

Однако большевистский переворот в октябре 1917 года нанес тяжелейший удар по планам сионизма в России. Большевики всегда считали сионизм своим врагом, и уже в январе 1918-го началась активная пропагандистская и запретительная кампания, направленная на ликвидацию сионистских организаций и воинских формирований. Трумпельдор отказался подчиниться воле большевиков, и тогда большевики расформировали все еврейские воинские части, организация еврейской самообороны была объявлена вне закона.

По иронии судьбы евреи были в числе последних защитников русской демократии: 19 ноября 1917 года газета "Еврейская неделя", выходившая в Петрограде, в статье об октябрьских боях в Москве писала, что 29 октября при осаде отрядами большевиков Владимирского юнкерского училища и телефонной станции среди погибших было 35 евреев-юнкеров: "Почти все убитые юнкера — бывшие студенты Психоневрологического института и Петроградского университета. Синагога при кладбище с трудом могла вместить родных погибших юношей. Некоторые тела были настолько обезображены, что обряд омовения удалось совершить с большим трудом. Похоронены юнкера на Преображенском кладбище вблизи синагоги".

Вскоре в Петрограде большевиками был арестован Трумпельдор. Из заключения он вышел, подписав заявление об отказе от политической деятельности. В Киеве украинские власти запретили деятельность Союза еврейских воинов. Гайдамаки 20 января 1918 года совершили налет на штаб-квартиру Всероссийского Союза евреев-воинов в Киеве. В схватке с гайдамаками были убиты глава Союза евреев-воинов И.Гоголь и его заместитель Боярский.

Начавшаяся Гражданская война в России поставила под угрозу само существование российского еврейства — многочисленные силы русских, украинских, белорусских националистов и черносотенцев осуществляли планомерный геноцид еврейского народа. По различным оценкам, погибло не менее двухсот тысяч евреев; около трехсот тысяч детей остались сиротами; более чем в семистах городах, местечках и деревнях вся или почти вся еврейская собственность была разграблена или уничтожена.

Столь широкие масштабы убийств и разрушений, а также тот факт, что во многих местах погромщикам (петлюровцам, деникинцам, многочисленным бандам украинских, белорусских и русских националистов) в течение длительного времени принадлежала вся полнота власти, сближают погромы периода Гражданской войны с нацистским геноцидом. Особый характер этих погромов был подчеркнут в меморандуме еврейских общин, представленном генералу А.И.Деникину: "Во всех местах... произошло и сейчас происходит более или менее окончательное уничтожение еврейского населения".

Трумпельдору было ясно, что ситуация в России изменилась кардинально, и теперь необходимо думать не о формировании Еврейского корпуса, а о спасении и переправке в Страну Израиля еврейской молодежи, готовой стать строителями будущего еврейского государства.

Свои взгляды на халуцианское движение Трумпельдор изложил на встрече с Жаботинским еще в 1916 году. Жаботинский писал:

"Летом 1916 года он (Трумпельдор. — А.Ш.) развил передо мной простой и величественный замысел "халуцианства".

— Халуц значит "авангард", — сказал я. — В каком смысле авангард? Рабочие?

— Нет, это гораздо шире. Конечно, нужны и рабочие, но это не то. Нам понадобятся люди, готовые служить "за всё". Всё, чего потребует Палестина.

У рабочего есть свои рабочие интересы, у солдат свой esprit de corps; у доктора, инженера и всяких прочих — свои навыки, что ли. Но нам нужно создать поколение, у которого не было бы ни интересов, ни привычек. Просто кусок железа. Гибкого — но железа. Металл, из которого можно выковать всё, что только понадобится для национальной машины. Не хватает колеса? Я — колесо. Гвоздя, винта, блока? Берите меня. Надо рыть землю? Рою. Надо стрелять, идти в солдаты? Иду. Полиция? Врачи? Юристы? Учителя? Водоносы? Пожалуйста, я за всё. У меня нет лица, нет психологии, нет чувств, даже нет имени: я — чистая идея служения, готов на всё, ни с чем не связан; знаю только один императив: строить.

— Таких людей нет, — сказал я.

— Будут".

В конце марта 1918 года Иосиф сообщает друзьям, что он занимается налаживанием самообороны и начинает работать в "а-Халуц" (Авангард), организации групп сельскохозяйственных рабочих, которые в этом году будут трудиться в окрестностях Петрограда. В то время в разных местах России уже существовали группы еврейской молодежи, в основном, учащейся, которые намеревались при первой возможности уехать в Страну Израиля и готовили себя к физическому труду, главным образом, сельскохозяйственному, ибо "если труд не будет наш, то и Страна будет не нашей".

Начало халуцианского движения в России относится к 1916 году. После февраля 1917 года во многих местах начали стихийно организовываться группы молодежи, жаждавшей уехать в Страну Израиля и сыграть там роль пионеров-первопроходцев будущей массовой еврейской репатриации. Группы эти возникали независимо друг от друга.

В начале 1918 года была создана организация "а-Халуц" в Минске. На конференциях сионистских организаций и групп "а-Халуца" в июле и сентябре 1918 года было решено, что "а-Халуц" будет беспартийным сионистским движением, ряды которого будут открыты для молодых людей, достигших 18-летнего возраста, признающих иврит своим национальным языком и готовящихся к поселению в Стране Израиля. По своим политическим взглядам "а-Халуц" был одной из первых организаций социалистического сионизма, близких к русским эсерам.

Признанным лидером быстро развивавшегося движения "а-Халуц" вскоре стал Иосиф Трумпельдор. Петроградское отделение "а-Халуц", возглавляемое Трумпельдором, основало временное бюро для связи с халуцианскими группами в окрестностях города и на периферии страны. Под руководством этого бюро на севере России возникли отделения и рабочие бригады.

В октябре 1918 года отдельной брошюрой на русском языке вышла статья Трумпельдора "Гехолуц", его сущность и ближайшие задачи", ставшая программным документом для молодых российских сионистов. В ней автор дает краткий обзор истории Первой и Второй алии в Страну Израиля, а затем переходит к актуальным вопросам. Он подчеркивает необходимость массовой и организованной алии (репатриации) рабочих людей и говорит, что в организации "а-Халуц" есть место для всех, кто хочет работать в Стране Израиля руками или головою, признает трудовой характер этой организации и готов трудиться, не эксплуатируя труд ближнего.

Трумпельдор говорит о халуцим-рабочих и халуцим-солдатах, необходимых для самообороны. Однако военные отряды должны формироваться из тех же рабочих, чтобы избежать опасности заражения милитаристским духом. Он также подчеркивал насущную необходимость национализации земель в Палестине. Брошюра сыграла важную роль в становлении и сплочении движения.

Напутствием для халуцим стали слова Трумпельдора: "Ты отправляешься в Страну Израиля не для духовного очищения, не для удовлетворения своих желаний, а ради самой страны, ради всего еврейского народа. Ибо с возрождением страны народ воспрянет и освободится от вечных унижений".

Первая конференция движения "а-Халуц" собралась в Петрограде 6 января 1919 года. В ней участвовали представители двадцати трех групп "а-Халуца", в том числе из Центральной России и Белоруссии. Конференция открылась выступлением Трумпельдора: он говорил об актуальных задачах "а-Халуц", об открытии представительства движения по всей России и призвал к созданию "военного а-Халуца" численностью в десять тысяч человек, который сменит британский гарнизон на Земле Израиля.

Конференция проходила три дня и в ночь на 9 января завершилась принятием резолюций.

По вопросу о сущности движения постановили:

1) "а-Халуц" является трудовым, надпартийным объединением товарищей, решивших ехать в Страну Израиля для самостоятельной трудовой жизни без эксплуатации чужого труда;

2) "а-Халуц" объединяет и подготавливает своих членов, переправляет в Страну и устраивает на работу;

3) цель "а-Халуца" — создание в Эрец Исраэль государственного национального центра в полном соответствии с политическими, национальными и общественно-экономическими интересами еврейских трудящихся;

4) конференция признает верховные полномочия Всемирного сионистского конгресса и постановляет, что "а-Халуц" обязан подчиняться его решениям и указаниям;

5) "а-Халуц" признает иврит в качестве национального языка в Эрец Исраэль.

В резолюциях подчеркивалась также необходимость национализации земли в Стране. Предполагалось создать по всей России центры сельскохозяйственной и военной подготовки, по окончанию которой организованные молодежные группы отправлялись в Эрец Исраэль.

Конференция избрала Трумпельдора председателем движения.

В мае 1919 года Трумпельдор уезжает в Крым, в Симферополь, куда фактически переносится штаб-квартира движения "а-Халуц". Проездом через Минск, ввиду имевшихся признаков при

ближающегося погрома, он организовал местную молодежь для самообороны. На всём своем пути Трумпельдор встречается в городах и местечках с еврейской молодежью, сколачивая группы самообороны и организуя ячейки "а-Халуца".

Выбор Крыма был неслучаен — там активно действовали многочисленные сионистские организации, оттуда шел наиболее короткий маршрут в Палестину. В Крыму Трумпельдор планировал организовать сельскохозяйственные фермы для подготовки еврейской молодежи к сельскохозяйственному труду после переезда на Землю Израиля, куда прибывали молодые сионисты со всей России. Главный центр "а-Халуц" в Крыму был создан на станции Джанкой, куда собрались несколько сот халуцим, руководимых Трумпельдором.

Занимаясь переправкой своих "пионеров" морским путем, Трумпельдор лично вел переговоры и с белыми, и с красными властями. И, видимо, успешно, раз умудрился при этом остаться в живых. 16 августа 1919 года он и сам по поручению Центра российского "а-Халуца" отплыл из Ялты в оккупированный войсками Антанты Константинополь, где пробыл три месяца. Под Константинополем он организовал перевалочный пункт для переселенцев — ферму "Новый Путь" ("Месила Хадаша"), ставшую центром подготовки для пятидесяти халуцим из России, направлявшихся в сельскохозяйственные поселения в Стране Израиля, и Информационное бюро для поддержания связи между Эрец Исраэль и халуцианским движением в России.

Во время остановки в Константинополе к Трумпельдору присоединяются самые разные люди, вдохновленные его примером и его планами. Молодые халуцим, отправляясь в опасный путь, на утлых рыбацких лодках пересекали Черное море, с риском для жизни переходили через границы.

Среди тех, кто оказался в плену обаяния личности Трумпельдора, был Глеб Баевский, выпускник Морского корпуса и Морской академии, потомственный морской офицер и дворянин. Революция застала его старшим офицером крейсера "Аврора". Баевский участвовал в Гражданской войне в России и после разгрома белого движения оказался в эмиграции. Встреча с Иосифом Трумпельдором в Константинополе перевернула его жизнь — Глеб проникся идеями сионизма и примкнул к еврейским халуцим, отправлявшимся в Эрец Исраэль.

Он прибыл в Страну Израиля в 1920 году и стал здесь одним из пионеров еврейского флота. Баевский, после перехода в еврейство получивший имя Арье, присоединился к боевой организации сионистов-ревизионистов "Бейтар", где был сторонником самых решительных действий против арабских банд и британских властей. В тридцатые годы он стал заместителем командира школы морских офицеров, созданной Бейтаром.

Двенадцатого октября 1919 года Иосиф Трумпельдор вместе с группой халуцим отплывает из Константинополя в Бейрут, откуда на машине отправляется в Яффо. Он намеревается остаться в Палестине всего на два месяца, чтобы подготовить места приема халуцим, и затем вернуться в Россию для продолжения работы в "а-Халуце". Однако обстоятельства, связанные с тяжелой ситуацией, сложившейся в Стране Израиля из-за конфликтов различных сионистских групп, вынуждают Трумпельдора изменить первоначальные планы.

В конце 1919 года Трумпельдор во главе очередной группы еврейской молодежи отправляется из Константинополя в Эрец Исраэль. Это уже не та страна, которую он оставил в 1914 году — англичане изгнали турок, и Великобритания получила мандат на управление Палестиной от Лиги Наций. Своей декларацией Бальфура Великобритания обещала создание "еврейского очага" в Эрец Исраэль, правда, не разъясняя смысл, который она вкладывала в это понятие.

В Эрец Исраэль полным ходом шло восстановление сионистского строительства, прерванного мировой войной. Иосифа встретило новое поколение сионистов, воспринимавших его как национального лидера.

Первоначально Трумпельдор планировал пробыть на Земле Израиля всего несколько месяцев — необходимо было выяснить возможности для приема в стране тысяч халуцим из России, готовых немедленно отправиться в далекий и опасный путь. Промедления тут не должно было быть: из России доходили чудовищные известия о кровавой резне, там шел настоящий геноцид еврейского народа.

С этой целью Иосиф Трумпельдор объездил всю страну, посещая уже существующие еврейские поселения и выбирая места для основания новых. Планы национального героя по массовому приезду халуцим из России уже вскоре начали воплощаться в жизнь: еврейское население Страны Израиля увеличилось с 55 тысяч в 1919 году до 108 тысяч человек в 1925-м, а число еврейских сельскохозяйственных поселений за эти годы возросло с сорока четырех до ста. Свое отношение к еврейскому заселению Страны Израиля Трумпельдор выразил словами: "Не меч, а мир несем мы в Страну Израиля. Только исключительные обстоятельства вынудят нас перековать орала на мечи".

Однако обстоятельства, связанные с острой политической борьбой различных партийных группировок в сионистском движении Страны Израиля, заставили его пересмотреть свои планы. Политическая жизнь страны была полна споров и словесных сражений. Партии создавались, объединялись и распадались. Пролетарская революция в России выделила из "левых Поалей Цион" ядро будущей Компартии Палестины. Набирал силу новый лидер социалистического сионизма Бен-Гурион. Жаботинский формировал круг ревизионистских идей.

Острый характер приобрел спор о самообороне еврейского населения Страны Израиля. Лидер организации "а-Шомер" (Страж) Исраэль Шохат добивался независимого положения, он хотел превратить свою организацию в профессиональную армию. Для Бен-Гуриона самостоятельность военной организации была неприемлема, он требовал, чтобы силы самообороны были полностью подчинены политическому руководству. Организация "а-Шомер" была социалистической, она подчинилась "требованиям идеологии", не понимая, что на самом деле это были требования аппарата. Эти споры задерживали формирование еврейских военных формирований, столь необходимых из-за непрерывных нападений арабов.

Иосиф Трумпельдор выступил против расчленения сил по различным политическим группировкам, он настаивал на создании объединенного рабочего движения, которое могло бы с максимальной эффективностью решать все задачи — политические, военные и социальные. Он обратился к противоборствующим сторонам с призывом: "У всех нас есть общая великая национальная задача. Поэтому давайте работать рука об руку". Идеи Трумпельдора показали свою истинность — со временем было создана Всеобщая федерация еврейских трудящихся в Стране Израиля ("Гистадрут"), активно действующая в Израиле и сегодня, разнородные военные формирования слились в организацию "Хагана" (Оборона) — предшественницу Армии Обороны Израиля.

Однако Трумпельдор, увы, не дождался воплощения своих планов... Он уже готовился к отъезду, когда пришли известия о тяжелейшем положении немногочисленных еврейских поселений, расположенных в самой удаленной части Земли Израиля — в Верхней Галилее. Там, в дикой горной стране на стыке границ Палестины, Ливана и Сирии, ставшей источником пограничного конфликта между Великобританией и Францией, вспыхнуло восстание бедуинских племен.

В 1916 году между Великобританией и Францией было заключено соглашение о разделе азиатских владений Османской империи, так называемое соглашение "Сайкс-Пико" (по именам подготовивших его — английского дипломата М.Сайкса и французского дипломата Ф.Жорж-Пико). Спустя месяц после окончания военных действий французский премьер-министр Ж.Клемансо, полностью поглощенный проблемой Германии и равнодушный к проблемам Ближнего Востока, дал согласие на установление британского господства над всей территорией Земли Израиля "от Дана до Беер-Шевы" в обмен на поддержку Англией французского мандата на внутреннюю часть Сирии.

В соответствии с этим соглашением после Первой мировой войны, в 1918 году, англичане заняли всю территорию Земли Израиля, однако отступили из Верхней Галилеи на севере согласно договору с Францией. Французы не держали здесь постоянных воинских частей, но проводили патрульные акции. Реально в этом районе власть перешла к арабам и бедуинам, которых поддерживали и подстрекали англичане, стремившиеся подорвать французский оккупационный режим.

"Галилейский палец" — так называется этот северный пограничный район Страны Израиля, за который в конце 1919 года развернулись ожесточенные столкновения. Для будущего еврейского государства это была территория первостепенной важности: здесь, на такой маленькой территории, не достигающей и одного процента площади Страны Израиля, находится примерно пятьдесят процентов всех водных ресурсов страны. В недалеком будущем, после создания государства Израиль в 1948 году, по линиям раздела между британскими и французскими владениями пройдут границы еврейского государства.

В этом брошенном тогда на произвол судьбы краю находились четыре еврейских поселения: Метула с двумястами жителями, Кфар-Гилади и Тель-Хай — в каждом по семнадцать человек, и Хамра, в котором насчитывалось всего четырнадцать жителей. В сложные отношения французов и англичан они не вмешивались, отношения с арабским окружением были прохладными, но спокойными.

И хотя арабы убеждали евреев сохранять нейтралитет в борьбе арабов с французами, обещая им мир, своего слова они не сдержали. С начала осени 1919 года обещанный арабами нейтралитет по отношению к еврейским поселенцам был нарушен. Евреи отказались выполнить требование арабов поднять их флаги в своих поселениях. Усилились нападения бедуинов на работающих в поле поселенцев, шайки бедуинов блокировали дороги с целью грабежа обозов с грузами для поселенцев.

Двенадцатого декабря 1919 года арабы напали на поселение Тель-Хай. Один из бойцов, оборонявших поселение, был убит. 1 января 1920 года было оставлено поселение Хамара, созданное лишь в октябре 1919 года. Оно было отрезано от остальных поселений, в нем не было даже каменных построек. Через два дня поселение Хамара было сожжено арабами. Через короткое время была эвакуирована Метула.

Четыре месяца поселенцы удерживали позиции, тщетно взывая о помощи. Мнение еврейских лидеров разделилось — Жаботинский предлагал эвакуировать поселенцев, Бен-Гурион медлил с решением. В отличие от них, Трумпельдор как офицер с большим боевым опытом, понимал что в галилейской глуши решается вопрос жизни и смерти еврейских поселений и поселенцев, его товарищей и единомышленников, окруженных арабскими бандами. Для него вопросом чести было встать рядом с ними в это трудное время, именно там мог пригодиться его боевой опыт. Трумпельдору была также ясна стратегическая ценность территорий, удерживаемых поселенцами: "Галилейский палец" должен был обязательно включен в границы будущего еврейского государства. Потому, когда в декабре 1919 года один из руководителей еврейской самообороны "а-Шомер" Исраэль Шохат попросил Иосифа организовать оборону Галилеи, тот немедленно согласился.

Трумпельдор решает отложить свой отъезд в Россию и отправиться на помощь блокированным поселениям во главе небольшого отряда еврейских бойцов. Первого января 1920 года он прибыл в Тель-Хай и возглавил оборону еврейских поселений. 25 февраля во главе еврейского отряда атаковал Метулу и выбил оттуда арабов. 28 февраля он задержался в Кфар-Гилади для распределения боевого снаряжения и продовольствия, доставленных с юга страны. В Кфар-Гилади у двадцати трех взрослых жителей имелось восемнадцать винтовок, а в Тель-Хае у восемнадцати человек — шестнадцать винтовок. На каждую винтовку приходилось по сотне патронов.

Связь между еврейскими поселениями Кфар-Гилади и Тель-Хай, ввиду постоянной угрозы нападения бедуинов, зачастую поддерживалась посредством собак-почтальонов. Боевое охранение о появлении бедуинских шаек сообщало специальными сигналами-выстрелами из оружия: три выстрела — всё в порядке, четыре — бедуины в непосредственной близости, два выстрела — опасная ситуация, и, наконец, один выстрел означал нападение.

Утро 28 февраля выдалось теплым и солнечным. Иосиф Трумпельдор с друзьями заканчивал завтрак в Кфар-Гилади, когда появился посыльный из Тель-Хая с вестью, что бедуины окружили их поселение и требуют впустить их внутрь для поисков будто бы спрятавшихся там французских военнослужащих. Иосиф с еще несколькими бойцами немедленно отправился в Тель-Хай.

Выяснилось, что в Тель-Хае (в переводе с иврита — "Холм жизни") еврейские бойцы закрепились в двухэтажном доме, огороженном каменным забором. Этот дом и подворье были осаждены сотнями вооруженных конных и пеших бандитов во главе с вождем бедуинского племени Камалем Эфенди. Свое вторжение он объяснил тем, что евреи якобы прячут французских офицеров за стенами своего поселения. Трумпельдору было ясно, что у него и его бойцов, среди которых были девушки, шансов отбить нападение столь превосходящих сил врага мало, потому стоит вступить в переговоры с главарем бедуинов.

Оказавшись на месте, Иосиф начал переговоры с Камалем Эфенди, главой осаждавших.

— Мы только проверим, и, если французов у вас нет, — уйдем с миром, — заявил Камаль Эфенди.

В конце концов, стороны пришли к соглашению о том, что вожаку бедуинов и его нескольким телохранителям будет позволено войти на территорию поселения.

Камаль Эфенди вместе с Трумпельдором и четырьмя бедуинами, вооруженными ружьями и гранатами, начали подниматься на чердак. Пятый бедуин со своим пулеметом устроился в одной из комнат на втором этаже. Оставшиеся бедуины разместились на подворье. Еврейские бойцы с оружием в руках заняли свои боевые посты.

Одним из еврейских бойцов была восемнадцатилетняя Двора Драхлер, стоявшая с маузером в руках. Для дикаря-бедуина вид девушки с оружием в руках был чем-то необъяснимым, и он неожиданно попытался вырвать оружие из ее рук. В напряженной тишине раздался крик Дворы Драхлер:

— Трумпельдор! У меня отбирают пистолет!

Услышав крики, Иосиф выскочил во двор и одним выстрелом пристрелил налетчика-бедуина. Затем он дал команду "Огонь!"

Между бедуинами и защитниками Тель-Хая началась перестрелка. Бедуины бросили гранату, от взрыва которой погибли четверо еврейских бойцов. Взрыв гранаты стал сигналом к атаке для тех бедуинов, которые расположились вокруг дома. Они устремились к открытым воротам поселения. Трумпельдору было ясно, что необходимо отсечь бандитов, находившихся в доме. Он бросился закрывать ворота и в этот момент был смертельно ранен в живот. Теряя сознание, он успел передать командование одному из своих бойцов, члену организации "а-Шомер" Шнеерсону, который и возглавил оборону Тель-Хая.

Ожесточенный бой шел семь часов. В ходе его погибли шесть еврейских бойцов, а двое, включая Трумпельдора, были тяжело ранены. Иосифа, получившего ранения в плечо и живот, перенесли в одну из комнат поселения. Там его положили на кровать, и он попросил, чтобы кто-нибудь засунул обратно в его живот выпадавшие кишки. Когда таких не нашлось, произнес: "Ничего, вымойте мне руку, и я покажу вам, как это делается". После чего — самостоятельно проделал эту операцию...

Находившиеся в комнате покрыли его живот полотенцем и покинули помещение, чтобы занять свои боевые посты и вновь продолжить неравный бой, отражая атаки бедуинов.

Бой шел весь день. Лишь к вечеру, когда у бедуинов кончились боеприпасы и они отступили, унося своих раненых и убитых, воюющими сторонами было достигнуто временное соглашение о прекращении огня. Всё это время Трумпельдор находился в помещении, куда его отнесли товарищи. Очевидцы событий отмечали, что он не стонал и не жаловался, а наоборот, пытался всячески подбодрить защитников поселения.

После ухода бедуинов в Тель-Хай пробилось подкрепление из Кфар-Гилади. Они увидели следы жестокого боя, и только тогда открылась вся трагедия происшедшего. Среди прибывших был и единственный врач — доктор Герн, один из организаторов еврейских батальонов. Товарищи забрали убитых и раненых, подожгли Тель-Хай и отступили в Кфар-Гилади.

На полдороге доктор Герн, почуяв неладное, наклонился над лежавшим на телеге Трумпельдором. И спросил: "Как ты себя чувствуешь, Иосиф?" Последние слова, сказанные Трумпельдором перед смертью, по свидетельству доктора Гари, были: "Ничего, за Израиль стоит умереть". Это высказывание превратилось в символ, и писатель Йосеф Хаим Бренер сформулировал известное высказывание так: "Прекрасно умереть за нашу страну".

Вместе с Иосифом Трумпельдором в бою за Тель-Хай погибли Двора Драхлер, Беньямин Монтер, Сара Чижик, Зеэв Сараф, Яаков Токер, Шнеор Шапошник и Аарон Сар. Все погибшие во время обороны Тель-Хая были похоронены в Кфар-Гилади; в 1934 году останки погибших были перенесены на расположенное между Тель-Хаем и Кфар-Гилади кладбище, где они и были захоронены в братской могиле.

Последний бой Трумпельдора за Тель-Хай повлиял на определение границ будущего государства Израиль. Упорная оборона еврейскими бойцами пограничных поселений укрепила готовность англичан добиваться изменения границы британского и французского мандатов, предусмотренной соглашением Сайкса-Пико от 1916 года и относившей к Ливану значительную часть Галилеи.

В сентябре 1919 года Ллойд-Джордж и Клемансо подтвердили это соглашение, а в декабре 1920 года, когда евреи доказали готовность бороться за остававшиеся на французской территории поселения (Метула, Кфар-Гилади, Тель-Хай), была установлена другая линия границы, включившая Галилейский выступ в пределы британского мандата на Палестину. Готовность сражаться за Тель-Хай не была единственным или важнейшим фактором, повлиявшим на позицию великих держав, но она, безусловно, была в числе определяющих факторов, несмотря на вынужденное отступление. Еврейское поселение в Тель-Хай, защищая которое погиб Иосиф Трумпельдор и его товарищи, было восстановлено и отстроено уже в следующем 1921 году. По отвоеванным рубежам после создания Израиля прошла граница еврейского государства.

Вооруженное еврейское участие в определении границ Земли Израиля доказало, что воля сражающегося народа не является пренебрежимо малой величиной, даже когда мир делят между собой великие державы.

Оборона Тель-Хая стала символом стойкости духа героического поколения защитников Страны Израиля, а отважный однорукий герой Иосиф Трумпельдор — человеком-легендой, символом бесстрашия и мужества, преданности идеалам сионизма.

Жизнь и смерть Трумпельдора оказали значительное влияние на формирование идеологии сионизма и государства Израиль.

Для нынешнего поколения израильтян по-прежнему остается в силе его завет: не отступать, не оставлять врагу ни одного еврейского поселения. Слова Трумпельдора "Мы должны стоять на страже чести нашего народа и защищать до последней капли крови каждую пядь нашей земли, пропитанную потом и кровью еврейских рабочих" являются клятвой для каждого сиониста.

В 1934 году на месте захоронения защитников Тель-Хая, на кладбище в Кфар-Гилади, был установлен памятник работы скульптора А.Мельникова. Он изображает рычащего льва, а на постаменте высечены имена погибших в том неравном бою. С противоположной стороны памятника можно прочесть фразу, которую перед смертью произнес герой Порт-Артура и Тель-Хая: "Хорошо умереть за Родину". Эти слова на иврите в Израиле знает каждый.

Сложилась традиция — каждый год 1 марта, в день гибели защитников Тель-Хая, проводить торжественную церемонию в их память. В этот день тысячи людей — учащиеся школ, участники молодежных движений, подразделения Израильской Армии — поднимаются к могиле павших, чтобы поклониться ей и символу, который она олицетворяет. Представители самых разных политических течений в Израиле и в сионизме чтут Иосифа Трумпельдора как своего учителя и предтечу.

Тель-Авив, 2011 г.

При написании книги использованы многочисленные письменные и устные источники, из которых необходимо отметить:

Белоцерковский Д. Жизнь Иосифа Трумпельдора: Воспоминания. Рубинштейн Р. Трумпельдор в дни революции. — Берлин, 1924.

Жаботинский, Владимир (Зеев). Слово о полку. — Иерусалим: Библиотека-Алия, 1985.

Ласков, Шуламит. Трумпельдор, повесть о его жизни. — Иерусалим: Оцаат Кетер, 1995; на иврите.

Лилье М.И. Дневник осады Порт-Артура. — М.: Центрполиграф, 2002. Маор, Ицхак. Сионистское движение в России. — Иерусалим:

Библиотека-Алия, 1977.

Israel Zvi Runner. Josef Trumpeldor. Verlag Josef Belf. — Wien, 1936.

Воспоминания внучатой племянницы И.Трумпельдора —

Софьи Миндлин. http://www.kovcheg-kavkaz.ru/issue_23_189.html

Сообщение и семейный архив правнучатой племянницы

И.Трумпельдора — Ирины Алексеевой (С.-Петербург, 2011).

В далекой шири океана вздымаются громадные могучие волны маленькими и слабенькими бурунчиками.

В 1881-82 годах одновременно в России и в Румынии поднялась волна Палестинского пионерства. До того были лишь попытки сверху и извне облагодетельствовать еврейский народ устройством в Палестине; создать нечто для него и из него. Только билуйцы² были первыми настоящими еврейскими пионерами, которые двинулись в путь, чтобы собственными руками творить одновременно свое и общенародное дело на полях Палестины. Однако, сравнительно большая волна, в 525 человек, докатилась до Палестины всего лишь двумя небольшими бурунчиками в 14 и 6, всего двадцать молодых людей: 19 мужчин и одна женщина, да из этих двадцати интеллигентов, плохо приспособленных к физической работе, значительная часть на первых же порах не выдержала испытания. Устояли немногие, единицы. То же самое получилось и от родственного по духу движения еврейской молодежи из Румынии.³ Всё же, несмотря на мизерные количественные результаты, этот первый пионерский период сыграл огромную роль в истории палестинского движения. Энтузиазм и самоотверженность единиц всколыхнули инертную толщу масс. Стало очевидным фактом, что евреи способны не только вздыхать, молиться и мечтать о Палестине, но хотят и могут приносить для нее активные жертвы. Из России и Румынии протянулись первые тропинки в  землю Израильскую.⁴ Идущим сзади уже не надо было выбирать направление, и уже было сделано то, что могло вдохновлять и ободрять их в трудном пути.

В конце XIX столетия и начале XX, в связи с политическим сионизмом,⁵ поднялась вторая волна пионерства. Ее породили те же самые ненормальные экономические, культурные и политические условия, что и первую волну, но семена падали уже на подготовленную почву, и движение могло направиться по проторенному пути. Конечно, страна еще не была подготовлена для того, чтобы принять широкие народные массы. Эти широкие народные массы, в свою очередь, еще не были приготовлены к переселению в Палестину, а объективные условия еще не успели сложиться достаточно благоприятно. Трезвые, убеленные сединами практики уже начали серьезно думать и спорить о Палестине, но поднималась и отправлялась в дорогу, преимущественно, холостая молодежь. Красивые лозунги и заманчивые перспективы захватывали одних за другими. Много образовалось различных групп, подобных той, что создалась в 1905 году под названием "Гехолуц" в Одессе и написала на своем знамени: "Ничто не может устоять против твердой воли". Большая часть из них, еще задолго до отправки в Палестину, детальнейшим образом разработала планы прекрасной гармоничной жизни в стране возрождения. Разумеется, эти планы неизменно разбивались о неумолимо суровую палестинскую действительность, а вместе с планами, в большинстве случаев, разрушалась и не совсем твердая решимость тех, которые гордо писали на своих знаменах изречения о всесокрушимости твердой воли. И многие пылкие, но неустойчивые любители красивых лозунгов о гармоничной жизни оставляли Палестину. Всё же значительная часть пионеров самоотверженно превозмогла все трудности и опасности, отбросив звонкие лозунги и прекрасно разработанные планы о гармоничной жизни, закалила себя в испытаниях суровой действительности и мужественно стала совершать незаметно-великую работу возрождения.

Этот период пионерства рассеял много нелепых легенд о еврействе. Он показал, что евреи могут жить самостоятельно, своею собственною национальною жизнью, что они способны создавать собственный земледельческий класс, и что полузаброшенный было еврейский язык не умер,⁶ а стал разговорным языком возрождающегося народа в возрождающейся стране, языком чувства, мысли и науки. Наконец, безграничная отвага рабочих и шомрим⁷ при защите родных полей от набегов воинственных бедуинов показала, что тогда, когда надо, евреи могут находить радость и в смертельной опасности.

Медленно, но упорно, шаг за шагом, двигались пионеры по узкой тропинке, и постепенно, но неуклонно тропинка обращалась в широкую дорогу, которая все более и более приковывала к себе внимание еврейства. Вместе с тем, выяснились ошибки предыдущей работы и ставились неизбежные проблемы.

Отсутствие единого определенного плана сказалось в том, что каждый применял свои методы работы или, вернее, действовал без всяких методов, что порождало сумбур, в котором наибольшая доля энергии, труда, капитала пропадала даром, растрачиваемая на совершенно непроизводительную борьбу различных течений и даже личностей. И перед массой, желавшей работать, не было определенной цели и ясно очерченных задач. Во тьме, ощупью шли и потому часто сбивались с пути.

Отсутствие единства в работе приводило к столь же печальным результатам. Безусловно, необходимая для руководства делом возрождения единая организация отсутствовала, и отдельные группки и лица делали то, что им вздумается. Различные спекулянты и прочие темные люди, которые очень чутки к добыче, явились и в Палестину и стали обделывать свои личные дела, гнусно предавая общенародные интересы. Сильный вред был причинен в области приобретения земли, так как обманщики своими земельными операциями подняли цену на землю до небывало высокой нормы. Вместе с тем, обнаружилась еще одна гибельная ситуация. Евреи-землевладельцы стали применять не еврейский труд.

Вопрос о национальном труде. Дело в том, что на рынке труда в Палестине с культурным еврейским трудом конкурировал некультурный арабский. Палестинские феллахи, то есть арабы-земледельцы, до сих пор применяют примитивные способы обработки земли и довольствуются очень немногим для своего ежедневного обихода. Никаких расходов на культурно-просветительные нужды, на газеты, книги и тому подобное у них вовсе нет, а незначительные иные расходы, в крайнем случае, могут быть покрыты их собственным трудом и трудом их семейства на своем огороде или при своем стаде. Таким образом, если араб будет получать за работу у еврейского землевладельца франк в день, то и тогда он сможет прожить, ибо и без этого франка у него имеется прожиточный минимум. Еврейский же рабочий, прожиточный минимум которого выше, чем араба, так как у него имеются культурно-просветительские потребности, помимо того не имеет, обыкновенно, ни огорода, ни стада, ни какого-то ни было иного источника дохода. Вследствие этого еврейский рабочий не может получать за свой труд, в среднем, менее двух франков. Еврей-землевладелец, как и всякий другой предприниматель, в своем стремлении получить наибольшую прибыль на затрачиваемый капитал, разумеется, обращается, преимущественно, к эксплуатации менее культурного араба. Никакие идейные соображения и мотивы не могут сыграть здесь более или менее значительной роли. Так, например, предположим, что по идейным побуждениям какой-нибудь землевладелец стал применять исключительно еврейский труд там, где его соседи-землевладельцы применяют исключительно арабский или смешанный арабско-еврейский. В таком случае, этому землевладельцу каждая сотня апельсинов обойдется, скажем, в рубль, тогда как его соседям она будет стоить копеек 80. Соседи будут продавать апельсины по рублю за сотню, получая с каждого рубля 20 копеек прибыли; а наш "идеалист" либо назначит более высокую цену, скажем 1 рубль 20 копеек за сотню, и не будет иметь возможности продать апельсины вовсе (ибо кто станет платить рубль двадцать, когда можно купить за рубль), либо будет принужден продавать по рублю за сотню, то есть, по себестоимости. И в первом, и во втором случае его идеализм сможет продержаться, самое большее, до того момента, пока не иссякнет его запасной капитал. После того он либо умрет с голоду, либо начнет, по примеру соседей, эксплуатировать менее культурный и более дешевый арабский труд. Скорее всего, конечно, он сориентируется раньше и перейдет к арабскому труду более своевременно. Таким образом, как видим, дело не в злой воле отдельных личностей, а в более объективных условиях. Как бы то ни было, положение вещей требует очень серьезного к себе внимания. Во многих колониях еврейских рабочих нет совершенно. Вы не найдете их даже в колонии билуйцев Гедере, как не увидите и на полях Зихрон-Якоба и Рош-Пины, созданных румынскими братьями по духу билуйцев. В 1907 году в Петах-Тикве⁸ на 800 арабских рабочих было человек 200 еврейских; в 1914 году в той же колонии еврейских рабочих было 400 на 4000 арабских; иначе говоря, соотношения 1:4 в 1907 году. Петах-Тиква перешла в 1914 году к отношению 1:10. Та же угрожающая делу возрождения тенденция наблюдается и в других колониях.

Отсутствие самых элементарных культурных условий в Палестине, турецкий режим с его бакшишами⁹ и прочими прелестями, отсутствие железных дорог — всё это только еще больше осложнило дело возрождения еврейского народа в стране его предков.

Мировая война¹⁰ и те изменения, которые она принесла с собою, радикально изменили постановку палестинско-еврейского вопроса. Палестина, стоящая у Суэцкого канала на пути в Индию и Египет, сделалась предметом вожделения заинтересованных великих держав. И именно потому, что жаждали ее многие, каждому в отдельности было трудно получить ее. Но если нельзя получить что-либо в полную собственность, то, естественно, должно появиться желание заручиться хотя бы возможно большею близостью к предмету вожделения, возможно большим влиянием на него. Англия раньше других сориентировалась в данном случае. Она первая поняла, что Палестина должна быть отдана нейтральному народу, а самым подходящим для этого является еврейский народ. Он, как никто, может создать из Палестины государство-буфер. И, чтобы заручится влиянием на этот буфер, Англия первая поспешила официально признать право еврейского народа на еврейскую Палестину. За Англией последовали Франция, Италия и другие державы.

Исходя из совершенно иных положений, а именно, из признания права нации на самоопределение, еврейская Палестина была признана полномочными органами трудового мира, как-то — Стокгольмским организационным бюро по созыву всемирного социалистического съезда и съездом представителей английских тред-юнионов.

Таким образом, закончился довоенный период, когда пионерам приходилось буквально прокладывать дорогу в Палестину, при помощи бакшишей избавляясь от установленных турецким правительством в девяностых годах прошлого столетия желтых билетов, по которым евреям разрешалось пребывание в стране не более трех месяцев.

Теперь перед еврейским народом открывается свободный широкий путь. Но народ должен помнить, что время не ждет. Если евреи в сравнительно короткий срок не используют столь благополучно сложившиеся обстоятельства, эти последние могут никогда уже больше не наступить, так как изрезанная железнодорожными путями Палестина, вполне готовая к колонизации и привлекшая жадные взоры всего мира, не может быть надолго оставленной незаселенной. Если не придут евреи, то придут другие, и тогда прощай вековечная мечта израильского народа о Сионе!

Народ понял это, и мы видим, как в последнее время, параллельно с Сионистской организацией,¹¹ стали создаваться одна за другой различные палестинские организации. Большинство этих организаций создается не трудовыми, а имущими классами, все планы которых сводятся, в конечном результате, к эмиграции капитала, а не народа. Столь популярные в сионистской среде и в среде других буржуазных палестинских организаций ахузы¹² представляют собой яркий образец этого стремления и таят в себе глубокую опасность для народного дела. Не могущие и не желающие заниматься физическим трудом средние и состоятельные классы еврейства охотно разбирают паи различных палестинских ахуз, мечтая о дворянских гнездышках в Палестине. Если этим ахузам будет предоставлена возможность приобретать в собственность землю, и вся вытекающая отсюда свобода действий, то в силу объективных условий, о которых говорено было выше, в Палестине в широчайших размерах будет продолжать применяться не еврейских труд. И очень скоро земля юридически, быть может, будет принадлежать нескольким тысячам еврейских помещиков, но фактически ее будут обрабатывать, то есть, ею будут владеть сотни тысяч и миллионы арабов. Такую землю никто не назовет еврейской, да и юридические владельцы, как ничтожное и слабое меньшинство в стране, неизбежно потеряют свое право через десять, двадцать, самое большее, пятьдесят лет. А еврейский народ и в этом случае не только не придет к своей заветной цели, но должен будет отказаться даже от надежды прийти к этой цели в будущем, ибо страна уже будет занята другим народом. Вот почему у этой дороги надо теперь же поставить столб с надписью: ’’Этот путь ведет к гибели". Лучше остановиться и ничего не делать, ибо тогда гибель будет подготовлена, по крайней мере, не еврейскими руками.

Национализация земли является необходимым условием здоровой еврейской колонизации Палестины. Только тогда еврейская государственная власть будет иметь фактическую возможность параллельно с эмиграцией капитала проводить эмиграцию труда. Разумеется, я говорю здесь о национализации той земли, которая будет приобретаться впредь. Относительно же земли, уже приобретенной в частную собственность, должны быть предприняты меры, которые, в конечном счете, в более или менее короткий срок сделают ее также национальным достоянием.

Кто же станет отстаивать национализацию земли и другие вопросы, содействующие эмиграции в Палестину труда? Разумеется, сами трудящиеся.

Среди палестински настроенных трудовых элементов последние два года замечается сильное брожение. В настоящей небольшой брошюре я не могу уделить анализу этого брожения много внимания, как не могу детально разобраться и во многих других интересующих нас кардинальных вопросах. Отмечу только, что, после недолгих колебаний, движение, принявшее наименование "Гехолуц" и объединившее под своим знаменем наиболее здоровые трудовые элементы третьего периода Палестинского пионерства, нашло, по-видимому, правильный путь и смело вступило на него. Для того, чтобы примирить различные точки зрения и объединить различные группы гехолуцианцев, некоторыми организациями и лицами предпринимались кое-какие шаги. Так, например, II съезд Цеирей-Цион,¹³ бывший весной 1917 года в Петрограде, избрал постоянную Палестинскую комиссию для разработки и проведения в жизнь намеченных на съезде положений. Комиссия существовала и благополучно существует до настоящего времени, но реальной работы она произвела совсем немного. Впрочем, та же Цеирей-Цион в январе сего года попыталась устроить в Харькове съезд представителей групп "Гехолуц". Программа съезда была обширна и разработана весьма тщательно, но народу съехалось мало, и вместо импозантного съезда получилась маленькая конференция, сыгравшая очень незначительную роль в истории гехолуцианства. Параллельно с маленьким гехолуцианским центром в Харькове создались такие центры в Варшаве, Москве, Петрограде. Московский центр готовил широчайшие планы практической деятельности, но к таковой, фактически, не приступал. Петроград создал свое Временное бюро по объединению местных отделов и групп "Гехолуц", передавал и рассылал по различным пунктам проект устава, воззвание, анкетные листы и письма "Гехолуц". Кое-куда из ближайших пунктов Петроград посылал организаторов для создания отделов и огородных артелей.

Независимо от этих центров во многих пунктах России возникли небольшие группы "Гехолуц" и различные сельскохозяйственные артели. Такие артели, помимо Петрограда, Москвы и Харькова, возникли в Одессе, Минске и ряде незначительных местностей, как то: в Сарачеве Орловской губернии, Старой Руссе Новгородской губернии, Великих Луках Витебской губернии и тому подобное.

Необходимость в создании центра становилась всё очевиднее. Надо было зарегистрировать, по возможности, все отделы, группы и артели, разбросанные по России, установить единую цель, поставить перед организацией определенные задачи и руководить работой. Это мог сделать только авторитетный правомочный центр, которого еще не было и который, следовательно, надо было создать. Естественным творцом подобного центра мог быть всероссийский съезд представителей различных групп "Гехолуц". Но кто созовет и подготовит съезд?

В конце июня сего года в Петрограде было устроено совещание по вопросу об организации "Гехолуц". На совещании присутствовали представители ЦК Сионистской организации, ЦК фракции Цеирей-Цион и Петроградского отдела организации "Гехолуц". Совещание пришло к единому решению: создать Временное центральное бюро "Гехолуц" в Москве с одним членом в Петрограде. Бюро должно быть составлено персонально из активных работников на пионерской ниве. Затем должны быть добавлены представители ЦК организации Поалей-Цион,¹⁴ Цеирей-Цион и сионистов, по одному от каждой организации с правом решающего голоса. Центральное бюро должно быть надпартийно и совершенно независимо от какой бы то ни было организации. Задачи Бюро сводятся к следующему: 1) к регистрации всех существующих в России, 2) объединению их путем установления постоянной связи, взаимной информации и тому подобное, 3) содействию группам как уже организованным, так еще только организующимся, 4) подготовка и устройство всероссийского съезда организации "Гехолуц" в октябре-ноябре сего года путем намечения докладов, и если можно, то и устройством предварительной конференции.

Всеми участниками совещания подчеркивалось, что главной задачей Временного центрального бюро должна быть забота об устройстве съезда. К сожалению, до конца сентября сего года ничего в этом направлении Центральным бюро не было сделано. Впрочем, и в других отношениях оно не проявило никакой активности. В самые последние дни за дело съезда взялся Петроградский отдел, и надо полагать, съезд состоится, хотя объективные условия, несомненно, урежут и величину его, и содержание.

Те же объективные условия, препятствуя работе организации, мешали выяснению сущности движения. Однако в некоторых отдельных пунктах многое было достигнуто в этом отношении. Особенно положительных результатов достиг Петроградский отдел. В разработанном им проекте устава организации устанавливаются определенные незыблемые принципы ее. Эти принципы были подтверждены и немного дополнены совещанием Временного центрального бюро "Гехолуц", которое было устроено 26 сентября 1918 года в Москве и в котором принимали активное участие представители Петроградского отдела.

Так как между отдельными группами "Гехолуц" не было достаточно связи, что не дало возможность установить единство взглядов, и так как ни Временное центральное бюро в Москве, ни Петроградский отдел не считали себя вправе навязывать местную точку зрения всей организации или чем бы то ни было мешать родственным элементам вступать в организацию, то принципы организации были установлены в самых общих положениях. Проект устава, разработанный Петроградским отделом, исходным пунктом организации "Гехолуц" считает "сознание необходимости создания в Палестине самостоятельного национального территориально-государственного центра" Это первое основное положение. Вторым основным положением, которое также приводится в проекте устава, является трудовой характер организации. Национальный центр должен быть устроен "в полном соответствии с интересами трудящихся". Кроме того, согласно проекту, в организацию могут быть приняты только те, которые решили "переселиться в Палестину для личной трудовой, чуждой эксплуатации жизни"

К этим двум основным положениям московское совещание 26 сентября добавило третье, гласящее, что в организацию могут вступать только те, которые считают, что "национальным языком в Палестине должен быть еврейский язык".¹⁵

Только эти три положения считаются уже теперь, еще до всеобщего съезда, обязательными для каждого вступившего в организацию. Во всём остальном каждому представляется пока право подходить к вопросу, как ему желательно, и Временное центральное бюро не имеет право навязывать никому никаких обязательных директив вне этих трех положений, а должно ограничиваться только разъяснениями информационного характера.

Главная задача Временного центрального бюро — устройство съезда. Вся остальная работа, как то: регистрация уже существующих групп, их объединение, создание новых групп и тому подобное, имеет подготовительный к съезду характер. На совещании было решено созвать съезд в Москве и никак не позже 15 ноября 1918 года. На съезде будут представлены, главным образом, местные отделы и группы Советской республики. Вместе с тем, решено постараться завязать сношения с организациями "Гехолуц" в Сибири, на Кавказе, на Украине, в Литве и Польше, и, поскольку можно будет, привлечь и их представителей к участию в работах съезда. Этому съезду предстоит большая и ответственная работа. Раньше всего придется решить уже назревшие, но еще не решенные на местах различные принципиальные и практические вопросы.

1. Характер организации. В ряды гехолуцианцев попало много учащейся молодежи. Это явление, обычное для всех демократических движений на первой стадии их развития, повлекло за собой, как обычное же последствие, появление романтизма. Народилось небольшое, но определенное течение, жаждущее самоотвержения, подвигов; стали раздаваться требования, чтобы в организацию "Гехолуц" принимались только избранные, те немногие, которые отрешились от всего личного и горят желанием пострадать за народ, за идею; предлагалось создать нечто вроде рыцарской касты "с железной дисциплиной". Но пришли рабочие, пришла на гехолуцианскую улицу реальная жизнь, и разговоры об "организации избранных" стали стихать. Постепенно большинство пришло к тому положению, что "Гехолуц" должен стать общепрофессиональной организацией, которая должна стараться объединить, по возможности, всех до единого трудящихся, решивших переселиться в Палестину, причем безразлично — намерены они работать там мускулами или же мозгами. Разумеется, большинство сходилось и на том, что "Гехолуц" как организация общепрофессиональная должен быть надпартийным; параллельно с национальными целями он помнит лишь о том, что единому фронту эксплуататоров должен быть противопоставлен единый фронт трудящихся.

2. Вопрос о самостоятельности организации. Немало споров вызывал вначале вопрос о том, быть ли организации "Гехолуц" совершенно самостоятельной или стать фракцией, а то и подотделом какой-либо иной организации. Три организации претендуют на роль руководителей "Гехолуц": сионисты, цеирей-цион и Поалей-Цион. Однако, в конце концов, большинство и по этому вопросу пришло к определенному соглашению. Было решено, что, во всяком случае, до съезда, организация "Гехолуц" и ее Временное центральное бюро должны быть совершенно самостоятельны. Это было санкционировано и партиями. Таким образом, окончательно решить вопрос должен предстоящий съезд, на котором главным претендентом предполагает выступить сионистская организация как организация общегосударственная и, следовательно, охватывающая всевозможные иные организации и партии и объединяющая их работу. По сему поводу следует заметить, что, во-первых, в последнее время народилось несколько палестинских организаций, совершенно независимых от сионистской, во-вторых, сионистская организация в России по своей тактике представляла собой скорее партию, чем "общегосударственную организацию". Конечно, контакт между всеми палестинскими организациями необходим, и он, в таком или ином виде, должен быть установлен. И я полагаю, это возможно сделать при объединении всех палестинских организаций и партий на федеративных началах с созданием единого центрального органа, направляющего всю палестинскую работу.

3. Состав организации. Съезду же придется окончательно решить вопрос о составе организации. Дело в том, что в некоторых местах, исходя из понимания "Гехолуц" как общепрофессиональной трудовой организации, товарищи заключают, что членами ее могут быть только занимающиеся физическим трудом, а кое-где идут еще дальше и ограничивают состав только сельскохозяйственными рабочими. Как я уже отмечал выше, очевидное большинство считает, что организация должна объединять всех трудящихся, независимо от того, трудится ли он мускулами или мозгами, лишь бы источником его доходов являлся собственный труд, а не эксплуатация чужого труда. К известным недоразумениям приводят также требования некоторых групп, чтобы гехолуцианцы давали обязательство отправиться в Палестину "немедленно по окончанию войны" или "при первой объективной возможности". Как я уже говорил выше, данный пионерский период длителен. Его следует считать продолжающимся до момента создания в Палестине еврейского большинства, а это случится никак не ранее десяти лет. Следовательно, не менее десяти лет необходима стройная организация, проводящая планомерную работу одновременно и в Палестине, и в голусе,¹⁶ необходима живая непрерывная связь между Палестиной и странами рассеяния, преемственность в работе на местах. Таким образом, ясно, что организации необходимы и те товарищи, которые думают переселиться в Палестину не немедленно, а через год, два, пять лет и даже позже.

Кроме вышеперечисленных есть еще много других вопросов, которые должны быть решены на предстоящем съезде. Съезд, вместе с тем, должен создать единую организацию "Гехолуц" с единым центром, который мог бы взять на себя работу по руководству организацией. Необходимо также разработать свой собственный план колонизации Палестины, наладить свой собственный эмиграционный аппарат (для эмигрантов-гехолуцианцев) и, наконец, заняться подготовкой необходимых кадров.

Подготовке должно быть уделено особое внимание, ибо ни на секунду мы не должны забывать того, что в родной стране скитальческий народ мелких торговцев и ремесленников должен переродиться в оседлый, по преимуществу земледельческий народ. Для этого необходимо ясно представить себе ту жизнь и те работы, которые ожидают пионеров в Палестине.

1. Строительные артели. При первой же возможности в Палестине должна будет закипеть строительная горячка по расширению городов и колоний, по устройству различных дорог. Тысячи землекопов, каменщиков, плотников и тому подобных рабочих потребуются на первых же порах. Эти рабочие должны быть своевременно подготовлены к самостоятельному выполнению различных заданий. Для этого же они должны отправиться в Палестину не разрозненными единицами, а хорошо организованными цельными артелями, могущими брать на себя и самостоятельно выполнять различные подряды.

2. Временные оккупационные артели необходимы для занятия новых незаселенных мест, каковых в Палестине громадное количество. Эти места, обыкновенно, граничат с землею диких и воинственных бедуинов, очень падких к чужой собственности. Таким образом, придется не только подготавливать почву для будущих мирных земледельцев, но и защищать ее от грабительских набегов. Посему для оккупационных артелей необходимы отважные и энергичные борцы, одинаково хорошо владеющие плугом и винтовкой. Для этих же артелей необходимы различные специалисты, как то: землемеры, водопроводчики, канализаторы, шорники, кузнецы, врачебный персонал и тому подобное.

3. Оседлые колонизационные артели. Оккупационные артели подготавливают ту или иную местность в течение года, затем целиком или частью будут переноситься на новые места, а подготовленные участки нужно будет заселять уже оседлыми и мирными элементами, знакомыми, главным образом, с сельскохозяйственными работами. Так как людей, обладающих необходимыми для сего познаниями и опытом, у евреев мало, то придется идти, преимущественно, путем коллективной колонизации, то есть устраивать различного рода земледельческие артели. Разумеется, и этим артелям нужны будут разные специалисты: агрономы, шорники, кузнецы, сапожники, ветеринары, плотники и тому подобное.

4. Военные батальоны. До войны в Палестине поддерживали порядок, или вернее, создавали беспорядок турецкие солдаты и жандармы. Свободный и автономный еврейский народ после войны захочет, разумеется, сам ограждать безопасность мирного населения от различных покушений, внешних и внутренних. Для этого нужны войска, нужно несколько батальонов хорошо обученных и дисциплинированных солдат. Эти батальоны должны выйти из трудовых рядов "Гехолуц". Тогда только их можно будет предохранять известными мерами от опасности заражения милитаризмом, и тогда только они смогут сохранить живую братскую связь с трудящимися военных поселений, где бы постоянно находились семьи солдат, и где бы последние сами могли периодически, ежегодно работать по нескольку месяцев на земле. От такой трудовой армии очень легко было бы впоследствии перейти к всеобщему военному обучению и вооружению народа, то есть, к милиционной системе.

Нужные для батальонов кадры составить в настоящее время не трудно, но необходимо сделать своевременно, чтобы в рядах солдат к моменту переселения была необходимая спайка и выработалась известная устойчивость.

5. Организация проводников. Большое количество туристов посещало Палестину до войны; после войны их будет, несомненно, еще больше, и для обслуживания этих туристов понадобятся значительные кадры проводников. На обязанности организации "Гехолуц" лежит упорядочение и этого института, чтобы туристы не подвергались опасности попасть в лапы различных пройдох, больше заботящихся об очистке карманов туристов, чем об ознакомлении их со страною. Организация туристов может быть великолепно использована для производства статистических исследований и для культурных целей в самых заброшенных уголках Палестины. Принимая во внимание эти цели, в проводники могут идти, хотя бы на короткий срок, различные специалисты, необходимые на местах, и вообще интеллигентные сознательные работники, имеющие здоровые ноги и знающие как страну, так и языки.

Мною намечена только часть предстоящей работы. Есть еще много иной. Для исполнения ее необходимо объединить всех тех подходящих работников, которые имеются, а также подготовить недостающих.

Скоро состоится съезд. Для того, чтобы он дал плодотворные результаты, необходимо, чтобы товарищи на местах внимательно и серьезно обсудили все стоящие на очереди вопросы и дали определенные директивы своим делегатам. Вместе с тем необходимо, чтобы они объединили подходящие элементы, имеющиеся на местах, и выяснили досконально их состав путем анкеты по образцу прилагаемой в конце этой брошюры.

Момент необычайно важен. Общие события совершаются с необычайной быстротой. Словно волны громадные вздымаются и, набегая одна за другой, разрушают одни условия и создают другие. Эти волны уже разбили препятствия, стоявшие на нашем пути в Палестину, щепками разнесли их в разные стороны. Путь открыт. Следующая волна, быть может, подхватит нас самих и понесет в родную страну. Горе нам будет, если корабль наш не будет готов к тому времени.

Немедленные гехолуцианцы. В связи с тем, что англичане заняли уже всю Палестину, и что вот-вот явится возможность свободно отправляться туда, в Петроградском отделе "Гехолуц" начала создаваться группа немедленных гехолуцианцев.

Группа объединяет тех, которые решили отправиться в путь при первой объективной возможности и по усмотрению организации. Вообще, они всецело предоставляют себя в распоряжение организации и готовы заняться любой работой, какая только потребуется обстоятельствами.

Пока они считают необходимым создание строительных артелей, оккупационных групп, военных отрядов и кадров работников, годных для занятия в новой Палестине административных должностей. Для этих последних подходят люди, которые, помимо организационно-административного опыта, знакомы с языками еврейским и английским, а еще лучше — и арабским.

Немедленные гехолуцианцы Петрограда при помощи Временного центрального бюро и специальных разъездных инструкторов намерены выявить и организовать имеющихся на местах подходящих товарищей и при помощи единого центра связать их в одну стройную организацию. Вместе с тем, петроградцы предлагают установить живую связь с немедленными гехолуцианцами оккупированных местностей.

Имеется также в виду посылка специального делегата в Палестину для установления непосредственных сношений с палестинскими рабочими и окончательного выяснения характера и условий труда.

В общем, немедленные гехолуцианцы ставят перед собой задачу и разрешают ряд практических задач.

Главное же, что они кладут в основу своего настоящего бытия, это готовность в любой момент для любой работы, по распоряжению организации, двинуться в Палестину. Авангард готов. Немедля и интенсивно должны готовиться и остальные.

Работы много; времени мало. Всё же за работу, товарищи!

Цель

§1

Организация "Гехолуц", признавая Базельскую программу в широком смысле, то есть, исходя из сознания необходимости создания в Палестине самостоятельного национального территориально-государственного центра, ставит своей целью объединение, подготовку, переселение и устройство в Палестине трудящихся в полном соответствии с национально-историческими требованиями еврейского народа вообще и с интересами трудящихся в особенности.

§2

Для достижения этой цели "Гехолуц" устраивает в разных местах земледельческие группы для практической предварительной работы, клубы, курсы, библиотеки, чтения: а) поддерживает непосредственную связь с различными еврейскими и нееврейскими трудовыми организациями как в Палестине, так и вне ее; б) координирует свои действия с действиями различных эмиграционных и иных организаций.

§3

Организация ’’Гехолуца"

Членами "Гехолуца" могут быть лица обоего пола не моложе 18 лет, принявшие твердое решение переселиться в Палестину для личной трудовой, чуждой эксплуатации жизни, признающие программу организации и подчиняющиеся всем постановлениям ее руководящих органов.

§4

Прием молодых членов производится по рекомендации старых товарищей (достаточно рекомендации одного товарища) и по единогласному решению президиума местного совета. Если решение не единогласно, то предлагаемый зачисляется на некоторое время кандидатом, после чего баллотируется на общем собрании, где для приема достаточно простое большинство.

Примечание. Имена всех желающих вступить в организацию, еще до обсуждения их кандидатур в президиуме, должны опубликоваться для сведения всех членов местного отдела на случай заявления отвода.

§5

В каждом пункте, имеющем не менее 10 человек "Гехолуца", организуется местный отдел, объединяющий как отдельных товарищей, так и группы.

Примечание. Входящие в группу тем самым входят в состав организации.

§6

Несколько местных отделов могут объединяться в районный отдел.

§7

Средства "Гехолуца" составляются из: а) первичных членских взносов; б) пожертвований; в) разных иных доходов.

Примечание. Рекомендуется проведение прогрессивного подоходного обложения в пользу "Гехолуца" приблизительно в следующем размере: 0,5 % — с лиц, получающих до 100 рублей в месяц; 1% — с лиц, получающих от 100 до 300 рублей в месяц, и 2% — с лиц, получающих свыше 300 рублей.

§8

Управление делами "Гехолуца "

Делами "Гехолуца" ведают:

а) всероссийские съезды,

б) Центральный исполнительный комитет и его президиум,

в) районные съезды и районные комитеты,

г) пленум,

д) общие собрания членов местных комитетов,

е) исполнительные комитеты местных отделов и их президиумы.

A) всероссийские съезды созываются ЦИК по предварительному соглашению с исполнительными комитетами местных отделов.

Б) ЦИК "Гехолуца" избирается на Всероссийском съезде на один год в количестве не менее пяти человек, из которых не менее трех составляют президиум и живут в одном пункте. В состав ЦИК входят также по одному представителю от каждой постоянной комиссии при ЦИК и один представитель от исполнительного комитета того пункта, где находится ЦИК; могут быть допущены в состав ЦИК и представители родственных организаций.

B) В состав пленума входят:

а) все члены ЦИК

б) по одному представителю от комитетов районов, представляющих организации с числом членов не менее 100.

Примечание. Район, как бы он ни был велик, не может посылать более одного представителя. Районы с числом членов менее 100 могут объединяться для делегирования представителя в пленум.

в) представитель Ревизионной комиссии,

г) по одному представителю от комитетов каждой группы пунктов, где происходит совещание пленума с правом совещательного голоса.

Г) Общие собрания членов местных отделов устраиваются: 1) по решению исполнительных комитетов, 2) по требованию не менее 10 товарищей или 3) по требованию 1/3 части членов отдела (если в отделе числится не более 20 человек) и считаются правомочными при наличности половины всех находящихся в данное время пункте членов отдела.

Д) Для руководства делами местных отделов на общих собраниях избираются исполнительные комитеты. Кроме избранных на общих собраниях, в состав исполнительных комитетов входят по одному представителю от групп, имеющих не менее 6 членов. Исполнительный комитет выделяет из своей среды президиум.

§9

Для облегчения практической работы ЦИК и исполнительных комитетов местных отделов создаются комиссии: организационно-финансовая, культурная и другие.

§10

Ревизионная комиссия

Ежегодно для наблюдения за правильным ведением денежной отчетности ЦИК и исполнительных комитетов местных отделов избираются соответствующие ревизионные комиссии в составе не менее трех человек.

Фамилия, имя, отчество?

Сколько лет?

Состояние здоровья (здоров ли, силен ли, гож ли для всякого рода физической работы)?

Образовательный ценз (какую школу кончил или в каком размере получил домашнее образование)?

Отношение к воинской повинности (отбывал ли и сколько, был ли на войне, не был ли ранен и тому подобное)?

Место рождения и место продолжительного жительства: а) сколько времени и где проживал? б) не приходилось ли проживать в местностях, схожих по климату с Палестиной?

Является ли место настоящего пребывания местом постоянного жительства (то есть, не беженец ли здесь и тому подобное)?

Семейное положение (женат ли, нет ли детей, кого должен содержать)?

Род занятий (чем занимался и занимается, какие профессии и насколько знает)?

Знаком ли с земледелием и насколько (сколько и когда работал на земле, на какой работе)?

Был ли в Палестине (когда, сколько времени, как чувствовал себя там, чем занимался и почему оставил ее)?

Чем думает заняться в Палестине (земледелием, ремеслом и тому подобное)?

Думает ли поселиться в Палестине на время или на всю жизнь? Когда думает ехать в Палестину: а) при первой возможности, б)

по окончании учебного заведения и тому подобное?

Имеет ли в Палестине близких людей (родственников, товарищей)? Знаком ли с условиями палестинской жизни (из книг ли, из рас

сказов и тому подобное, и насколько хорошо)?

Какие средства имеет теперь и сколько думает иметь (приблизительно, минимум) к моменту поездки?

Оставит ли в России имущество или доходные дела (какие)? Предполагает поселиться в Палестине один или с группой (если с

группой, то с какой)?

Какими языками владеет и насколько (говорит, читает, пишет)? Владеет ли еврейским языком и насколько (пишет, читает, гово

рит)?

К какой партии или организации, общей или еврейской, принадлежит(ал), или сочувствует (овал) (как долго и активно)?

Как мыслит "Гехолуц": а) как самостоятельную организацию, или как фракцию, входящую в сионистскую организацию, и тому подобное, б) как общепрофессиональную организацию людей, решивших переселиться в Палестину для труда, в) как организацию, отбывающих временную повинность, или иначе?

Сколько времени в организации "Гехолуц" и что делает в ней? Что делает для подготовки себя к палестинской жизни? Добавочные сведения.

Настоящая статья является предварительной к труду более обстоятельному, который вскоре появится.⁶ Многое в настоящей статье излагается схематически, а многое вовсе умалчивается, но главная мысль, надо полагать, и здесь выражена вполне ясно и обстоятельно.

Два течения, "практическое" и "политическое", давно уже борются в сионистском мире. Излишне излагать их, так как и без того они великолепно известны почти всякому; но не лишнее сказать несколько слов о важности и неотложности практической работы в Палестине. В настоящее время плотность населения Палестины не велика — всего 26 человек на квадратный километр, и может быть свободно увеличена в четыре или пять раз. В настоящее время никто серьезно не конкурирует с еврейским народом в деле заселения Палестины. Что будет даже в ближайшем будущем, неизвестно. Быть может, завтра другой народ устремит на нее свои алчные взоры и протянет к ней свою железную руку. Когда, фактически, лучшие позиции будут захвачены другими, никакая дипломатия не поможет еврейскому народу. Надо брать, пока можно брать.

Но с чего начинать? То, что евреи заселят города Палестины и сосредоточат в своих руках промышленность и торговлю, еще не значит, что еврейский народ устроится в стране. Если производительное сельское население будет иное, еврейскому народу, быть может, когда-нибудь вновь бросят старое обвинение в паразитизме. Важно не то, серьезно или не серьезно обвинение по существу, а то, что им смогут воспользоваться, и надо заранее принять против этого меры. Еще важнее то, что городское население более подвижно и менее устойчиво, чем сельское. Городских жителей легче победить, легче сбить с позиции, легче вытеснить. Когда еврейский народ своими собственными мозолистыми руками будет взрыхлять родную почву, никто не собьет его с этой позиции и никто не посмеет бросить ему обвинение в паразитизме. Важность земледельческой колонизации Палестины была учтена, и главное внимание с самого начала палестинского движения было обращено именно на нее; но сделано в этой области очень немного.

Настоящих земледельцев в Палестине можно разбить на две группы: на колонистов и рабочих. Многие колонисты пользовались и пользуются филантропической помощью Ротшильда,¹⁸ ЕКО¹⁹ и тому подобное. Кроме того, замечается и в высшей степени прискорбная и гибельная для дела колонизации тенденция еврейских колонистов к обращению в помещиков с наемным арабским трудом. Если эта тенденция укрепится, быть может, несколько тысяч евреев округлят свои капиталы, но делу завоевания евреями земледельческих позиций Палестины будет нанесен непоправимый вред. На эти позиции еврейскими руками будут возведены другие.

Еврейских же рабочих в Палестине очень немного. Шаткость и необеспеченность их положения слишком известны, чтобы еще нужно было распространяться о них. Полагать, что при таких условиях можно когда-нибудь перейти к широкой колонизации, слишком наивно, чтобы не сказать более: на это не хватит ни филантропических средств, ни желания и умения устраиваться. Где же выход? Какие новые формы должны прийти на смену филантропической колонизации? Единственной формой, могущей привлечь частную инициативу широких еврейских масс, является колонизация на кооперативных началах. Причем, под кооперацией подразумевается всякое сотрудничество нескольких лиц для достижения какой-нибудь общей цели. Здесь не место для изложения принципов кооперации и доказательства выгодности ее. Можно, пожалуй, только вспомнить пословицу, которой кратко характеризуется выгода простой кооперации. Эта пословица гласит: "Две собаки вместе поймают больше зайцев, чем четыре — порознь". Еще с большим правом это может быть сказано относительно других видов кооперации. Опыт Америки, Дании, Италии, Англии и многих других стран показал, каких блестящих результатов могут достигнуть производительные кооперации в области сельского хозяйства.

В Палестине особенно необходим именно этот вид кооперации, и палестинская действительность уже толкает евреев на этот путь. Что же сделано там в этом направлении? Есть рабочие артели в Дегании²⁰ и других местах Палестины. Эти артели имеют очень много положительных сторон, но, в конце концов, эти рабочие артели, в сущности, служащие, которых хозяин держит, главным образом, из идейных побуждений, часто с большим экономическим риском. Откажи завтра "А.Р.С."²¹ рабочим в Дегании или предложи она им неподходящие условия службы, что они смогут сделать? Объявить забастовку? Но ведь эта забастовка сможет произвести только нравственное давление, а отнюдь не экономическое. Нравственное давление, конечно, хорошая и великая вещь, но едва ли на нем может держаться экономическая мощь народа. Есть еще Оппенгеймеровский проект.²² Он тоже имеет много положительных сторон, но и у него есть недостатки. Гордым творцам, оставляющим всё и идущим в Палестину творить новую жизнь, он предлагает сухие готовые формы. С этим многие не могут примириться. Еврейским пионерам в Палестине (с великою скорбью надо сознаться, что время пионерства в родной стране еще не прошло, вопреки утверждениям некоторых) необходима свободная инициатива.

Конечно, всегда найдется достаточное количество рабочих для Оппенгеймеровских колоний;²³ но, помимо неудовлетворительности этой формы колонизации, ввиду подавления его инициативы отдельных личностей и групп, она, а вместе с нею, в этом случае, и артели, подобные Дегании, уже потому не могут иметь широкого общественного значения, что эти опыты не удается широко поставить из-за отсутствия средств. Да это и лучше, пожалуй, ибо хилым вышло бы это широкое дело, организованное на таких (в сущности, филантропических) началах. Пусть собираются группы евреев, обладающих большим или меньшим капиталом, и личным трудом за общий счет, с круговой друг за друга порукой устраивают колонии. Дело общей народной организации — пойти им навстречу путем развития в этом направлении усиленной агитации, создания на коммерческих началах земельного кредита, поставки опытных товарищей-руководителей и прочее. Как никак, а устройство сельскохозяйственных артелей — дело довольно сложное и для евреев — новое. Поэтому необходимо, чтобы в этой области всё было предусмотрено особенно тщательно. Членами артелей должны быть люди уживчивые, дружные, идущие к одной и той же цели. Многие артели погибали потому, что в них входили разношерстные, не спевшиеся люди, которые никак не могли образовать необходимого здорового ядра колонии. Хорошо, если еще до устройства колонии члены артели узнают друг друга и споются по поводу совместной жизни. Члены артели должны не только хотеть заниматься физическим трудом, но и быть способны к этому. Впрочем, в большинстве случаев, как показал опыт, молодые здоровые люди привыкают к физическому труду без особых усилий, особенно при благоприятных психологических и экономических условиях.

Для устройства колонии-артели необходимы, конечно, средства. Размер необходимых средств зависит от места, которое избирается для поселения, и многих других условий. Не зная этих условий, трудно составить более или менее точную смету, но здесь можно сослаться хотя бы на агронома Зусмана, который в своем докладе, прочитанном в феврале 1912 года на общем собрании Одесского палестинского комитета, утверждает, что для устройства пригородного поселка в 30 человек потребуется всего 6000 — 7000 рублей. Если расчет агронома Зусмана верен и если каждый член артели в 30 человек внесет по 250 рублей, то пригородный поселок можно будет устроить за наличные. Если же воспользоваться кредитом, то или каждому придется внести еще меньший пай, или дело будет организовано на более широких и устойчивых экономических началах. Надо, однако, осторожно относиться к расчетам и утверждениям даже таких знатоков палестинских условий, как агроном Зусман, ибо трудно заранее всё предвидеть. Поэтому лучше, особенно первым артелям, назначить пай не менее 250 рублей, помимо пользования кредитом. Очень важен вопрос о месте устройства первых колоний: устраивать ли их около больших городов или вдали от них? Пригородный поселок имеет под рукой широкий рынок, и, разумеется, экономически будет устойчивее. Кроме того, еврею как городскому жителю, не привыкшему к тяжелому физическому труду, легче будет освоиться с менее тяжелым и более интересным пригородным трудом. Важно и то, что в пригородных поселках не будет чувствоваться заброшенность и оторванность от культурного мира, которая городскому жителю особенно тяжела. Потом, когда укрепятся пригородные поселки, нетрудно будет продвинуться и вглубь страны.

Процесс устройств колонии должен происходить, приблизительно, в таком роде. Объединяются подходящие, уживчивые и работоспособные люди. Если среди них не имеется достаточного количества, приблизительно, половины знакомых с земледельческим трудом, то часть их отправляется в Палестину с тем, чтобы в течение приблизительно года ознакомиться, служа простым рабочим, со всем, что необходимо самостоятельному колонисту. В это время товарищи, что вне Палестины, учатся ремеслам, необходимым в колонии, зарабатывают средства, если это надо, продолжают вербовать новых товарищей и тому подобное. Когда необходимый опыт добыт, когда имеются достаточные средства, то при помощи палестинских товарищей завязываются сношения с Палестинской землеустроительной компанией,²⁴ Одесским палестинским комитетом²⁵ или какой-нибудь иной подходящей организацией об уступке земли на условиях долгосрочной выплаты или об открытии кредита на коммерческих основаниях. Когда земля найдена и сделка заключена, палестинские товарищи начинают готовить колонию к приему остальных, и, по мере подготовки ее, товарищи из голуса²⁶ постепенно переезжают в нее. Было бы чрезвычайно полезно, чтобы несколько человек проработало некоторое время вне Палестины, в какой-нибудь давно и крепко сложившейся земледельческой стране, например, в России или Германии. Это дало бы возможность окунуться с головой в серьезную тяжелую работу, прибрести серьезную крепкую связь с землей, познакомиться со многими культурными приемами в области сельского хозяйства. Опыт показал, что один-два колониста, подделанных, так сказать, "под мужика", то есть знающих всё по хозяйству, прямо незаменимы в подобных проектируемых колониях. Полезно было бы также тем членам групп, что будут авангардом в Палестине, ближе сходиться и привлекать в свои ряды наиболее подходящих из опытных рабочих, проживших в стране по несколько лет. Правда, у таких рабочих, обыкновенно, нет средств, но зато есть богатый опыт.

В новом деле обычны ошибки и неудачи. И для того, чтобы не пасть духом при первой неудаче, для того, чтобы в минуту поражения помнить, что за поражением часто идет победа, для всего этого нужна известная сила духовная, нужен широкий умственный горизонт. Если еще принять во внимание, что вначале придется довольно много возиться с различного рода теоретическими, организационными положениями, то ясно станет, что в первую голову, наряду с сознательными рабочими, должны непременно пойти и интеллигенты.

Внутренний распорядок, вероятно, будет различный в разных колониях, так как фактически подобного рода артели почти всегда в жизни оказываются в большей или меньшей степени тяготеющими к коммунизму. Это тяготение можно считать нормальным и желательным, несмотря на то, что иногда чрезмерное тяготение к коммунизму приводило к краху. Разумеется, от крайностей коммунизма, которые при настоящих общих капиталистических условиях не могут быть проведены в жизнь, надо отказаться. Вообще, не с сухими, вполне определенными формами надо подходить к жизни, а с самыми широкими, которые дадут возможность считаться с нею. Жизнь сама будет обозначать формы и создавать детали.

Воспоминания

Был конец ноября 1902 года. Стояли сильные морозы. 76-й пехотный кубанский полк, в котором я служил, квартировал в городе Тульчине Подольской губернии. Городок был маленький, грязный, бедный. Единственным источником заработка для жителей был полк.

Я только что вернулся из отпуска. Было раннее утро. Едва я добрался до Красных казарм (я служил в 13-й роте) и перешагнул порог, как фельдфебель тщательно стал меня обыскивать. Я был крайне поражен. Но товарищи мне объяснили, что с приходом новобранцев стали исчезать из казармы винтовки, а посему пошли такие строгости. Я узнал также, что в 1-й роте уже пятая винтовка украдена и что подозрение падает на одного новобранца с Кавказа. Новобранец этот — "интеллигент", зубной врач, "славный парень", как мне передавали, высокий, красивый. Русские говорят, что он — еврей, евреи отрицают это, так как он ничуть не похож на еврея. Некоторые же шутили: он не русский и не еврей, а просто чудак, ибо, имея все права привилегированного, он исполняет все "черные" работы обыкновенного солдата: чистит двор, ватерклозеты, моет полы, работает на кухне и ест из общего котла.

Прошло несколько недель. Однажды ночью я стоял на посту. Смотрю, кто-то приближается ко мне. Я окликнул: "Кто идет?" Последовал ответ, что фельдфебель 13-й роты. Я его подпустил к себе. Думал я, что он спросит, по обыкновению, по-казенному, всё ли благополучно и, уйдя, пообещает скоро прислать смену. Но фельдфебель вдруг шепотом стал мне рассказывать, что только что арестовали-таки этого кавказца, зубного врача, так как вполне доказано, что это именно он крал винтовки. "Кем же это доказано?" — полюбопытствовал я. — "Как же, сам командир полка арестовал его, это не шутка". —"Что же ему может быть за такой проступок?" Ответ был краткий: "Смерть". Фельдфебель удалился. Какое-то волнение овладело мною, какое-то болезненное желание повидать его, этого преступника, узнать, еврей ли он действительно, и спросить у него чистосердечно: замешан ли он в этой таинственной краже винтовок. Не может быть, подумал я, чтобы он участвовал в этой темной истории. Нет, это просто поклеп, навет на него, на нас всех, евреев-солдат 76-го пехотного кубанского полка. Не дай Бог, если его осудят...

Пришла смена, я передал пост и ушел в казарму. На завтра только и разговоров было в казармах, что о нем, но фамилию его никто не мог назвать. Русские злорадствовали над нами, евреями: жид,²⁷ мол, везде богатеть хочет...

Вдруг нам объявляют, что в 10 часов утра будет смотр новобранцам, а еврейский мальчик из городка будет опознавать того солдата, которого он видел около турецкой пекарни еще с одним солдатом, которому он рассказывал об украденных винтовках. Зрелище было не из обыкновенных: 500 солдат стоят в струнку и не дышат; впереди идет чумазый еврейский мальчуган, лет 13, руки заложив назад, а за ним — полковник и прочие обер- и штаб-офицеры. Мальчуган пристально смотрит на солдат, ища кого-то, но никого не находит. Нет здесь того солдата, которого он видел около пекарни, заявляет он. Командир полка советует ему еще раз обойти ряды, может быть, он кого-нибудь пропустил. Мальчик вторично проходит по рядам новобранцев. Мы стоим в стороне и ждем, что будет. Вот он подходит к "зубному врачу"; вот, кажется, он ткнет пальцем и скажет: да, это он, тот самый... Но гроза прошла мимо, мальчик даже не замечает этого солдата. У нас отлегло от сердца, еврейская честь восстановлена. Его, арестованного, сейчас, по всей вероятности, выпустят из гауптвахты, подумал я. Но оказалось иначе: всех новобранцев отправляют по ротам, а его, "виновника", под конвоем ведут обратно на гауптвахту. И тогда я впервые увидел его — красивого, высокого, с благородной осанкой юношу, с привычкой, по-видимому, держаться прямо. Плечи и грудь — широкие, руки — длинные, лицо — продолговатое, улыбающееся, открытое и симпатичное, глаза — строгие, проницательные.

Всё дело очень скоро кончилось ничем. Никаких оснований к обвинению "зубного врача" в краже винтовок абсолютно не было. Было совершенно не понятно, почему подозрение пало на него.

Приехавший из Винницы в Тульчин военный следователь быстро напал на верный след, и арестованного освободили.

Мое личное знакомство со странным новобранцем началось через несколько дней после описанного мною смотра. Он сидел еще тогда в заключении, а мне довелось быть часовым на гауптвахте. Тогда-то мне и удалось крадучись говорить с ним. Я узнал, что его фамилия Трумпельдор, что он — еврей с Кавказа, из Пятигорска, по профессии — дантист, что служит он, как солдат по набору, и что он — сионист.

Однако настоящим образом познакомиться с ним пришлось мне лишь значительно позже, на маневрах, когда весь полк находился в лагере и мы могли ежедневно в свободное от занятий время встречаться. Знаменитый Меджибовский военный плац, на котором маневрировал весь Киевский военный округ, был местом первой встречи моей с Трумпельдором. Помню как теперь — это было в августе 1903 года. Мы оба лежали, вытянувшись во весь рост на земле, внутри маленькой походной палатки, и он излагал мне план сионистской работы среди евреев-солдат нашего полка. Когда полк вернется на зиму в Тульчин, надо, говорил он, организовать кружок, который имел бы две цели: культурно-просветительскую и трудовую. На вопрос, что такое трудовая цель, он ответил:

— Мы должны использовать военную службу для сельскохозяйственной подготовки, и можем это сделать очень легко. Ведь полк уходит два раза в год на вольные работы: летом, во время уборки урожая, на полевые работы, и осенью — на свекловичные плантации для уборки свеклы. Эти работы были бы чудесной школой для нас, и мы, евреи-солдаты, должны также ходить на эти работы, а не поступать, как до сих пор, когда евреи оставались в полку нести гарнизонную службу. Это некрасиво и нецелесообразно для нас, сионистов. Мы обязаны за 3-4 года военной службы подготовиться к земледельческому труду, начать пахать, косить, вязать, жать, работать при машинах и прочее и прочее, чтобы затем, после окончания военной службы, быть полезными родной стране, Палестине.

Так мечтал юноша Трумпельдор в 1903 году.²⁸ Мы вернулись в Тульчин. Был сентябрь. Погода еще стояла хорошая. Полк наш готовился к осенним работам, и пока никаких занятий не производилось. Мы были свободны. Трумпельдор уже считался старослужащим и пользовался свободой. Он сразу же взялся за работу по организации сионистского кружка среди солдат. Он собрал инициативную группу и изложил ей свою программу. Программа его была нами принята; был избран комитет из трех лиц, в их числе — Трумпельдор в качестве председателя. Уже назавтра он созвал новоизбранный комитет и предложил провести ему начало его плана, а именно, чтобы раньше всего члены комитета, а затем и члены кружка отправились на осенние работы по уборке свеклы вместе со всем полком. Но этим планам не дано было осуществиться. Надвинулись события на Дальнем Востоке, и пришлось собираться на другую, кровавую страду — на войну, в Порт-Артур.²⁹

172 человека выбрали у нас для отправки в Порт-Артур на сформирование 27-го Восточно-Сибирского стрелкового полка.³⁰ Среди предназначенных к отправке был и Трумпельдор. Но однажды он явился ко мне с новостью: его исключили из числа 172. Он был очень расстроен. Но, заявил он, будет всячески добиваться, чтобы его опять включили в число отправляемых; он уже был у адъютанта полка, который посоветовал ему подать докладную записку дивизионному генералу, который должен был прибыть в Тульчин. Так он и поступил. Приехал дивизионный генерал. На смотру отъезжающих Трумпельдор обратился к генералу, рассказал ему всю историю своего назначения в Порт-Артур, а затем своего исключения из списка и просил вновь включить его в число отправляемых как добровольца. Генерал обратил внимание на его фигуру, потрепал его по плечу и обратился к командиру полка с вопросом, по какой причине исключен такой бравый солдат. Полковник, тот самый, который зимой арестовал Трумпельдора, ответил генералу, что именно потому, что Трумпельдор — бравый солдат, он решил оставить его в полку и послать в учебную команду, а по окончании военной школы произвести его во взводные унтер-офицеры. Тогда генерал спросил Трумпельдора, что он предпочитает: быть унтер-фицером или отправиться в Порт-Артур. Трумпельдор повторил свою просьбу об отправке на Дальний Восток. Генерал распорядился о зачислении его в число "избранных". И Трумпельдор вместе с нами стал усиленно готовиться к отправке.

Таким образом, очутились мы, Трумпельдор и я, в одной роте. Время шло быстро; пришел день отправки. На "проводах", которые устроил нам полк в присутствии дивизионного генерала, мы почуяли, что всерьез пахнет порохом. Но Трумпельдор не унывал, и его веселость и оптимизм передавались и нам. Жизнерадостность, вообще, не покидала его ни при каких обстоятельствах. Во время нашего длинного путешествия по дороге на Дальний Восток, он старался внести интерес и содержание в это путешествие. Так, когда мы достигли Самары, а это было ночью, он собрал нас, евреев, в угол вагона (нас было трое: он, я и еще один товарищ, который потом в Порт-Артуре пропал без вести) и предложил нам обсудить "план" работы. Вот, говорил он, мы проедем всю Сибирь, по городам и деревням которой разбросаны маленькие еврейские общины; их обследованием мы и должны заняться. Это для нас доступно, потому что по маршруту наш эшелон должен ехать до Порт-Артура дней 45, и каждый день он будет стоять в каком-нибудь городе. Схема нашей работы должна быть установлена приблизительно так: выяснить число душ в каждой общине; имеются ли школа, хедер,³¹ Талмуд-Тора,³² синагога, раввин (духовный, общественный), шохет;³³ существуют ли сионистский кружок, библиотека, читальня, выписывают ли еврейские газеты и тому подобное.

Когда мы перевалили через Байкал, Трумпельдор изменил свою "схему" работы. Здесь, говорил он, нет евреев, а если и имеются, то очень мало; а посему займемся тем, что будем изучать природу, жизнь бурятов, монгольских племен, населяющих Забайкалье, узнаем их обычаи, нравы, религию. Они ведь занимаются скотоводством, а это пригодится и нам в Палестине. Мы приближались к Порт-Артуру. И у Трумпельдора возникает новая мысль. Хотя до Порт-Артура осталось сравнительно мало пути, но всё же нам хватит достаточно времени, чтобы познакомиться, хотя бы поверхностно, с тем народом, с которым нам придется сталкиваться в Порт-Артуре, — с китайцами. И как испытывающий жажду набрасывается на воду, так Трумпельдор взялся за это дело. За короткое время он много узнал, многому научился. Таким образом, доехали мы до Порт-Артура, где начинается новая страница его жизни, — страница военная.

Отец Трумпельдора, Вольф, умер глубоким стариком, лет 85, в начале этой войны, не повидав перед смертью сына своего Осю, который в это время находился в Галлиполи.³⁴ Не знаю, знал ли этот милый старик о том, что его гордость, его Ося — капитан английской службы и стоит во главе еврейского легиона. Когда я вернулся осенью 1915 года в Россию, я уже не застал старика в живых.

Вольф Трумпельдор — выходец из Польши. Попал на Кавказ как солдат еще во времена Николая I, и вместе с другими завоевал Кавказ для русского царя. Треть своей длинной жизни отдал он царской службе и "отечеству", много мук принял на военной службе как еврей,³⁵ но веру свою сохранил. А соблазн отступничества был велик. Ему за крещение сулили большие блага: офицерский чин, хорошее место, обеспечение детей и прочее. К тому, что он терпел от начальства, прибавилось еще настояние жены, матери Иосифа, чтобы он отрекся от еврейской религии. Но он устоял и против этого давления и сохранил веру своих отцов. До конца дней своих он остался глубоко религиозным, несмотря на весь свой "гойский"³⁶ дом, заведенный его женой Федосией. Он, как полагается, трижды в день молился, по субботам не работал, посещал синагогу, соблюдал еврейские посты. Но своих детей воспитывал не он, этим делом занималась его жена. Выйдя в отставку в чине военного чиновника с мундиром, он поступил фельдшером в еврейскую больницу в Ростове-на-Дону, где и работал до глубокой старости.

Любимым сыном его был маленький Ося; в нем он всегда встречал поддержку в "борьбе" по вопросам о кошер в доме и прочее. Маленький Ося всегда принимал сторону отца, ибо, как он сам об этом рассказывал, он с детства чувствовал какую-то потребность в религии. Отец, очевидно, чуял в своем сыне своего продолжателя и посвятил ему гораздо больше внимания, чем другим детям; отдал его даже в хедер, где, впрочем, мальчик пробыл всего одно полугодие. Но этот короткий промежуток был для ребенка целым событием. В хедере он впервые узнал о еврействе, узнал от "ребе", что "Адам и Ева были евреями", что Самсон-богатырь так же был евреем, что еврейский народ когда-то имел свое государство и называлось оно Эрец-Исраэль; что Давид-пастух, победивший Голиафа, был сын еврейского земледельца, значит, у евреев были земледельцы. Мальчик всё это жадно впитывал в себя. Хедер имел на маленького Трумпельдора влияние еще в одном направлении, и может быть, даже не столько сам хедер, сколько сорванцы из хедера. Под влиянием их насмешек над тем, что его отца и мать в доме на Пасху не кошер,³⁷ он устраивает своей матери форменную "революцию", понятно, при поддержке отца, и заставляет ее не только купить мацу, но и переменить прежнюю хомецную³⁸ посуду на пасхальную. Эту "победу" свою он одержал, когда ему было 7 лет, и сумел закрепить ее навсегда. После этого отец полюбил его еще больше прежнего, найдя в Осе свое утешение. И действительно, он имел от мальчика много радости. Ося учился на пятерки, окончил отлично городское училище, выдержал экзамен в реальное, но не попал в процентную норму.³⁹ Мать тогда настаивала на крещении,⁴⁰ но маленький Ося, уже "сознательный националист", категорически отклоняет предложение матери к великой радости отца.

У старика Трумпельдора были свои представления о добре и зле, о правде и морали. Когда он получил известие, что его Иосиф получил первую военную награду за боевое отличие, он написал ему полное старческой мудрости письмо. Он убежден, писал он, что это лишь первый шаг Оси на войне. Пусть же он знает, что в военном деле важен не только первый момент, когда солдат молод и горяч; по мере того, как воин становится старше, его горячность должна остывать. И он должен думать о том, чтобы сохранить свою жизнь и чужую.

Ибо еще древние говорили, что побеждает не тот, кто безрассудно расходует людей, а, наоборот, тот, кто умеет сохранить резерв, чтобы в нужный момент поддержать передовой отряд. Пусть он помнит это, и пусть помнит также, что он — еврей. Второе письмо прислал старик любимому сыну, когда мы уже были в Японии, в плену, когда тот уже потерял в Порт-Артуре руку и был награжден чином и отличием. Отец писал ему, что он по газетам узнал о подвиге сына и его отличиях. Конечно, это для него большая радость, и он верит, что сын его останется крепок, и что он будет достоин своих славных предков.

В то время как отец Трумпельдора упорно именовал себя Вольфом, мать его величалась Федосией. Федосия Моисеевна была вторая жена у Вольфа Трумпельдора. Кроме Иосифа, у них было еще несколько сыновей и дочерей, но все они, кроме него, всосали в себе отрицательное отношение к еврейству, особенно к национальному, не знали его и не хотели знать. Они учились в русских школах, вращались среди русских, а если и среди евреев, то только среди ассимилированных или крещеных. Старшая дочь крестилась; другая дочь вышла замуж за студента, который, чтобы поступить в университет, тоже отрекся от еврейства. Вообще в семье матери Трумпельдора было много крещеных, это считалось здесь делом весьма простым и обыденным. Но совершенно иначе, конечно, смотрел на это Иосиф. Брат его, которого он, между прочим, очень любил, жил много лет в Париже и после 1905 года вернулся в Россию и поселился в Петербурге. Иосиф был этому очень рад, но... у брата жена была не еврейка, и этого достаточно было, чтобы он отнесся к нему сдержанно и редко посещал любимого брата.

Федосию Моисеевну довелось мне видеть в то время, когда Трумпельдор уже находился в Палестине (1912 год), работал в колонии "Мигдал" и писал оттуда свои замечательные письма, которые, к сожалению, пропали. Мать приехала в Петербург повидать своего второго сына и сочла своим долгом познакомиться с товарищами Оси. Предо мною предстала довольно пожилая, стройная, высокая, красивая женщина. Говорила она чистым русским языком. О "своем Иосифе" говорила с большой любовью. Мечтала поехать в Палестину и жить вместе с ним в колонии: хозяйство она знает, работать умеет, и теперь она уже не "ассимиляторка". Правда, раньше она была далека от всего еврейского, но теперь все это прошло. Повлиял на нее, говорила она, Иосиф. Она даже старается теперь говорить по-еврейски (идиш)⁴¹ и молиться умеет. Она на все готова, лишь бы жить около сына в Палестине, в его "коммуне". Одним словом, она "каялась".

Такова была атмосфера и та среда, в которой рос Трумпельдор. Откуда, из какого источника подчеркнул свое яркое и напряженное еврейское чувство? Из хедера? Но из хедера он не вынес хороших воспоминаний, да не мог он вынести ничего отрадного из этой "жесткой, окаменелой школы", как он сам часто выражался. Влияла на него "улица"? Но улица в Ростове была русская. По-видимому, один только старик-отец своей религиозностью и своей неискоренимой привязанностью к еврейству был для маленького сына источником сначала не ясных, но потом всё более крепнувших еврейских настроений. Немалую роль сыграли книги, которые находил он у отца, — об испанской инквизиции, о Иуде Маккавее, Бар-Кохбе, о Самсоне, об Иехуде Галеви, о Палестине, об "Израильском царстве" и тому подобное.

Из хедера, в котором он проучился очень мало, Ося перешел в городское училище, в котором он, однако, жил одинокой, обособленной жизнью. Несмотря на свою всегдашнюю готовность делать для других все возможное, он не сблизился ни с кем из своих школьных товарищей: слишком велика и резка была разница между ним и его соучениками. Он жил уединенно, замкнуто, в своем мире фантазий, мало соприкасаясь с реальной жизнью, и это развило в нем чувство и воображение непомерной степени, особый идеализм и веру в людей. Вот почему он, впоследствии, так часто обманывался в людях. Окончив городское училище, он дальше продолжать свое образование не мог, так как не попал в норму и не был принят в реальное училище. Но выбрать себе профессию было всё же необходимо. И он остановился на зубоврачевании. Его старший брат был зубным врачом, и к нему Ося поступил в обучение. Он очень скоро освоился со своей профессией, начал зарабатывать и стал самостоятельным. Вместе с этим он упорно продолжал свое самообразование.

В этот свой юношеский период он наткнулся на сочинения Льва Толстого. Они произвели на него огромное впечатление и стали предметом глубокого увлечения. Он запоем читает и перечитывает Толстого. Учение это целиком поглощает его мысль и чувство, открывает перед ним новый мир, мир добра, человеческой справедливости и самосовершенствования. Юноша Трумпельдор счастлив, ему кажется, что он нашел себя, и он становится убежденным "толстовцем".⁴² Перестал есть мясо, не курит, не пьет, даже почему-то сахар не употребляет; непрестанно работает он над собою, чтобы довести себя до идеала, до совершенства. Сравнивая свою жизнь и воспитание с учением Толстого, он приходит к выводу, что господствующая система домашнего и школьного воспитания коверкает людей, извращает их, и что только идеи Толстого могли быть спасительным средством против всего зла, которое имеется в современном обществе. Отсюда его непрестанные мечты о переустройстве общества на новых началах.

Вскоре, однако, юноша-Трумпельдор начинает находить уязвимые места и в толстовстве, и первой брешью оказывается еврейский вопрос. Ведь Толстой христианин, и почти все его адепты — христиане, между тем ни он сам, ни его последователи ничего не предпринимают против еврейских гонений и погромов. Когда обращаются к Толстому по этому вопросу, он отвечает как-то не прямо, словно неохотно, неопределенно. Значит, и тут не всё благополучно?..

Всё больше начинает юноша-Трумпельдор задумываться над еврейским вопросом и над положением еврейства среди народа. Решающую роль в его жизни сыграл 1897 год, когда прозвучал по всему еврейскому миру голос Герцля.⁴³ Лозунги "Еврейское государство", "Эрец-Исраэль", "Освобождение из голоса" находят в молодом Трумпельдоре, с его жаждой осмысленной жизни и с его национально-еврейскими порывами, глубокий отклик. Он отныне весь отдается сионистскому движению, много читает о еврействе и сионизме, следит за конгрессами, изучает еврейскую историю, входит в сионистскую жизнь. В то время как в своем толстовстве он был не деятелем, он в сионизме сразу становится активным работником: организовывает сионистский кружок в Пятигорске и становится его председателем. Пятигорск входил в Екатеринославский район, уполномоченным которого был тогда Н.Усышкин, "человек железной воли и энергии", а энергию и волю Трумпельдор уже тогда ставил выше всего на свете. К этому времени ему было уже 20 лет; он получил диплом дантиста, сдав экзамен при Казанском университете.

Трумпельдор не хотел поступать на службу вольноопределяющимся, на что имел право, а ждал свое очереди по призыву. В 1902 году он был призван и принят простым рядовым в 76-й пехотный Кубанский полк.⁴⁴ Летом 1903 года, как мы писали раньше, он упросил начальство разрешить ему ехать добровольцем в Порт-Артур. В Порт-Артуре он служил в 7-й роте 27-го Восточного Сибирского стрелкового полка.

Порт-Артур разделялся на китайскую и европейскую части. Европейская часть, в свою очередь, делилась на старый и новый город. Наш 27-й полк был расположен в новом европейском городе, на Тигровом Хвосте (маленький полуостров), одна часть которого омывалась непосредственно Желтым морем, а другие две — бухтой, которая широко разливалась во время прилива. Когда началась русско-японская война, полк наш был выведен отсюда; он занял позиции в новом европейском городе, а именно, форты лит. Д., №№ 5 и 4 и Глубинную бухту; в этой же части крепости находились форты Длинная, Мертвая Горка, Высокая, которая, между прочим, решила участь Порт-Артура, и еще многие другие сопки и укрепления. Здесь же в последние три месяца осады происходила главная борьба за Порт-Артур.

Но Трумпельдору не сиделось здесь, он считал эти позиции "глубоким тылом". Он скучал от бездеятельности. Ежедневно одна и та же работа. Нет ничего нового, нет перемен ни в ту, ни в другую сторону. Мы осуждены на прозябание, говаривал он. Война ведь началась в январе 1904 года, а вот уже май, а японцев нет как нет. Появляются они раз в две недели, выведут из строя какое-нибудь судно Порт-Артурской эскадры и уйдут опять восвояси, а ты, пехотинец, сиди и жди у моря погоды...

Так, бывало, рассуждает он в кругу друзей и товарищей. Но вот наступил день 13 мая. На горах при Кин-Чжоу начались упорные бои. 7-я рота, находившаяся в резерве, выступила в поход и заняла позицию в 25-30 верстах от Порт-Артура, на Зеленых или Волчьих горах. Здесь впервые Трумпельдор показал свою неукротимую отвагу. О нем заговорили как о воине-герое. Он принял участие во многих рискованных вылазках и разведках. Его разведки отличались своим хладнокровием и выдержкой: он никогда не поднимал тревоги при встрече с неприятелем, а старался или взять его в плен, или же обратить его в бегство. Так продолжалось несколько недель, до тех пор, пока главные силы японской армии разбили русских и наши передовые отряды вынуждены были отступить к самому Порт-Артуру. 7-я рота вернулась "домой", в "глубокий тыл", на отдых. Трумпельдор принес с собой громкую славу героя и знак отличия военного ордена 4-й степени. Но он не собирался почивать на лаврах. Уже очень скоро его начинают тяготить сидения в "глубоком тылу". "Скука замучает, — обратился он ко мне однажды. — Знаете, следует поступить в охотничью команду". Охотничьи команды имелись тогда в каждом полку; им поручались самые рискованные предприятия, их посылали в самый жестокий огонь.

Задумано — сделано: Трумпельдор-охотник. Новые, сильные ощущения, новые неизведанные переживания, новые опасности: но опасности ему нипочем, а сильные переживания и ощущения, любит, смерти не боится; он — фаталист, он верит в судьбу.

В охотничьей команде он с первых же шагов встретился с антисемитизмом. Полковой адъютант выстроил всех охотников, обратился к ним с речью, в которой высказывал надежду, что между ними изменников и трусов не найдется, так как среди них нет ни одного жида. Трумпельдор не стерпел, выступил вперед и заявил адъютанту, что он — еврей, и, однако, он себя изменником и трусом не считает. Адъютант ответил, что его в расчет не принимает, ибо он ни чуть не похож на еврея. Трумпельдор тогда еще раз со всей настойчивостью подчеркнул, что он себя считает обыкновенным евреем, что, кроме него, есть еще в полку евреи — очень бравые, честные, расторопные; это видно и по приказам самого командира полка и по поведению тех евреев-солдат, которые занимают ответственные посты. Офицер ответил: "И тех, о которых ты говоришь, знаю я хорошо и говорю тебе, что они не похожи на евреев". Трумпельдору осталось только умолкнуть. Долго не мог он прийти в себя после этой беседы.

Так встретила его охотничья команда в лице полкового адъютанта. Встретила его, как мачеха — пасынка. Но Трумпельдор не хотел признать себя пасынком, он нес свою душу на алтарь русской армии, на алтарь России. Он служил ей со всей преданностью, с полным самоотвержением. Он считал тогда, что евреи не должны жалеть своей крови для успеха русского оружия. Он верил, что своей кровью, которую он прольет для России, он открывает "им" глаза, и "они" поймут, что заблуждались. Не раз говорил он мне: "Пусть гонения, гнет и бесправие, насмешки, издевательства и несправедливость, но мы ответили за все это самым верным, самым испытанным орудием нашего народа — моралью. Великая, неодолимая сила морали в том, что она — выражение правды жизни, выражение подлинных и неустранимых потребностей народов. Мораль, к которой стремится человечество, нужна всем, кроме, разумеется, тех, которыми держится население и гнет, царящие в нашей жизни. Но пробьет час, и угнетатели устыдятся, мы же будем правдивыми и исполним свой долг до конца".

Прошло долгое время, в течение которого я не видел Трумпельдора. Слышал я, что охотники 27-го полка оперируют где-то вдали от Артура. Что с моим другом, я толком не знал. Окольными путями узнавал я, что он жив, невредим и первый сорвиголова в разведках, что он — герой и хороший товарищ в нужде и опасности, что его отвага необыкновенна.

Наступил июль 1904 года. Жара стояла невыносимая. Бои шли упорные, на море и на суше. Японцы одерживали победу за победой. Наш гарнизон все оттеснялся к внутренним фортам и крепости. Боевая линия все суживалась, и, наконец, наш полк, находившийся до сих пор в "глубоком тылу", оказался на передовых позициях. В один из таких дней распространился слух, что Трумпельдор убит; нашелся солдат, который утверждал, что он сам вынес его с линии огня раненым и хотел донести его до перевязного пункта, но по дороге Трумпельдор скончался на его руках, так что он вынужден был оставить его в поле; во всяком случае, тело его — не на боевой линии. Я тут же отправился в канцелярию полка узнать точно обо всем. По дороге я встретил адъютанта полка и решил обратиться к нему за справкой; но он предупредил меня: "Белоцерковский, ты слышал, какое несчастье постигло наш полк? Трумпельдор убит! Жаль его, бравый был солдат. Скажи на милость, он действительно — настоящий еврей, или же из кавказских субботников?"⁴⁵ Я, как полагается, приложил руку к козырьку и ответил, что Трумпельдор — "настоящий" еврей и что его отец — выходец из Польши. Я поинтересовался, можно ли будет найти его тело и похоронить его по обрядам еврейской религии. "Даже должно, раз он еврей", — ответил офицер. Я пошел, чтобы посоветоваться с товарищами-евреями относительно его похорон.

В действительности же оказалось, что Трумпельдор был жив и на Мертвой Горке командовал охотниками до последнего момента боя, оставив окопы последним. А случилось это так: накануне того дня начальник охотничьей команды 27-го полка получил приказ занять Мертвую Горку и удерживать ее во что бы то ни стало. Но когда начался бой и японцы упорно стали громить эту Горку, начальник команды "почувствовал себя плохо" и передал командование над ротой фельдфебелю. Фельдфебель, спустя короткое время, решил проведать своего начальника и отправился "искать командира", а начальство над командой вручил старшему взводному унтер-офицеру, который, в свою очередь, последовал примеру своего фельдфебеля и передал командование Трумпельдору. Трумпельдор, взяв в руки командование над ротой, стал у выхода из окопа и заявил, что он теперь — начальник роты и что никто не уйдет отсюда, пока не будет истрачен последний патрон. Он воодушевил всех своих личным примером, и вскорости ему удалось отбить атаку. Но японцы успели подвести свои орудия и совершенно разбить Мертвую Горку. Многие пали мертвыми, многие оказались ранеными; еще большее количество отправилось "искать начальство", подобно фельдфебелю и взводному. Трумпельдор остался только с одним солдатом. Делать было нечего, надо было отступать, тем более, что японцы уже заняли часть окопа. Трумпельдор с "остатком своей армии" отступил. И по пути отступления он встретил морского полковника, который шел прямо на Мертвую Горку. Трумпельдор спросил его, куда он идет: если на Горку, то напрасно, ибо она уже занята японцами. Офицер спросил Трумпельдора, не поздно ли, по его мнению, выбить их оттуда. Трумпельдор ответил, что это было бы возможно при наличии хотя бы роты солдат.

— Беги скорей, — обратился тогда к нему полковник, — за этим перевалом стоят мои матросы; передай им мой приказ, чтобы они поспешили.

Трумпельдор помчался, но матросов он не нашел; только вдали, по направлению к городу, он заметил колонну удалявшихся матросов. Тем временем японцы засыпали всю эту местность и с моря, и с суши ураганным огнем своих дальнобойных орудий. Трумпельдор вернулся и доложил полковнику о бегстве матросов. Тот схватился за голову, опустился на камень и начал кричать: "Жиды вы этакие, изменили". Трумпельдор запротестовал, рассказал ему всю историю с Мертвой Горкой. И в ответ получил обычный комплимент: "Ты не похож на еврея". Полковник отправился искать своих матросов, а Трумпельдора снабдил двумя записками: одной на имя командира 27-го полка, а другой — на имя начальника бригады, генерала Кондратенко, который находился поблизости, в одной из порт-артурских долин, с донесением о происшедшем. Генерал Кондратенко, прочитав рапорт полковника и расспросив Трумпельдора обо всем подробно, приказал ему и его товарищу по фамилии Вдовин остаться здесь, так как тут будет поставлена ночная застава, на случай если "япошки" вздумают ворваться ночью в город.

Трумпельдор и Вдовин остались в сторожевой охране. Между прочим, надо заметить, что этот солдатик Вдовин страстно любил Трумпельдора. Ночь была темная, жуткая. Дождь лил как из ведра, ветер завывал. Небо было черное, зги не видать. Трумпельдора и его товарища поставили в секретный пост. Сторожили они вдвоем в ущелье меж скалистых гор и напряженно всматривались в черноту. Вдруг они почуяли какие-то тени. Именно "почуяли", потому что никого и ничего они не видели, но чувствовали, что кто-то около и вокруг них есть. Вдовин решил, что это — японцы и, следовательно, надо дать знать в штаб заставы. Но Трумпельдор остановил его, хотя секретному посту и не полагалось окликать, но так как он уверен, что это — солдаты, застрявшие в разбитых окопах и теперь пробираются в свои части, то нужно спросить, кто там. И на вопрос "кто идет?" тот получил ответ: "Свои". Оказалось, что пять солдат артурского гарнизона пробираются к своим. Трумпельдор посоветовал им остаться здесь до утра, дабы избегнуть тревоги, которую они могут наделать на других постах. Утром он их привел в штаб заставы, а сам вернулся в полк, где товарищи радостно встретили его целым и невредимым.

Прошло несколько дней после этой истории, а Трумпельдор все еще находился "на отдыхе". Постепенно пришли все "пропавшие" было солдаты, начальник команды тоже уже оправился от своей "дурноты", внезапно овладевшей им в день боя. Июль был уже на исходе. Японцы нанесли русским новый удар. 28 июля русская эскадра была разбита и рассеяна при попытке прорваться из Порт-Артура. А в первых числах августа подошли свежие японские силы генерала Ноги, и он повел новое наступление по всей линии, развив ураганный огонь. И 6 августа, рано утром, наши охотники опять были двинуты в действие. В этот день шел ожесточенный бой на Длинной; туда и направили охотников. Там Трумпельдор и был ранен. На этот раз вести о несчастье с ним оказались правдой. В штаб полка было официально сообщено, что охотник 27-го полка Иосиф Трумпельдор выбыл из строя; его ранили тяжело. Целый день искали мы его и не могли найти. Только в 10 часов вечера позвонили из Морского госпиталя, что там находится на излечении ефрейтор Трумпельдор, что рана у него оказалась серьезная, а посему ему ампутировали левую руку. Теперь он вне опасности, самочувствие — хорошее, температура — нормальная.

Подробностей ранения я не знал. Ночью идти к нему было невозможно. Пришлось отложить на завтра. На утро я пошел его проведать. Мне было жутко. Я не смог представить Трумпельдора, — высокого, сильного, здорового богатыря, — с одной рукой. Шел я к нему неохотно, было не по себе. Все время представлялось, что придется утешать его, и всю дорогу я мысленно повторял слова утешения. Оказалось, однако, что все это было ни к чему. Наоборот, как только он меня увидел, он стал меня утешать. Он не переставал утверждать, что чувствует себя великолепно, что это все — пустяки, и что в ближайшем будущем он опять отправится на позиции. Я присел к нему на постель. Он воспользовался этим случаем и начал бороться со мной одной рукой, при этом улыбаясь своей милой, искренней улыбкой. Я был поражен таким исходом моей первой встречи с ним после пережитой им потери руки. Я попросил его рассказать мне, как и при каких обстоятельствах его ранили, и он рассказал об этом тихим и ровным голосом, спокойно, как будто речь шла не о нем самом, а о чем-то далеком, давно минувшем. Хотя он был еще слаб, но каждое слово было ясно, отчетливо. Я помню, как теперь, выражение его лица, звук голоса, мимику, и не было никакой разницы с обыкновенной его манерой говорить. Огромных усилий это ему стоило, подумал я.

— 6-го, рано утром, — начал он, — команда наша собралась и выступила в поход. Хотел было я и с вами повидаться, но не нашел вас. Мне сказали, что вы ушли на Голубиную бухту. Шли мы не долго, не больше получаса, до Длинной. Тут мы выстроились гуськом и рассыпались по окопам форта. Началась перестрелка. Японцы, под прикрытием своих орудий, подошли к самой горе. Мы — наверху, а они — внизу. Они нас — ручными бомбочками, а мы их — камнями. Стрелять нельзя было, ибо приходилось перегибаться через окоп, а это значило — рисковать получить "подарок" от японцев. Вдруг около меня убило солдатика нашего полка. Вы его, кажется, знали: он — из Тулы, служил в 11-й роте. Он говорил мне, что знал вас еще в Киеве, когда вы там служили в Бендерском полку. Его и убило. Был он хороший парень, не трус и товарищ. Через маленькое отверстие окопа я видел, кто именно метнул в него бомбу. Меня зло взяло, хотелось швырнуть в убийцу камнем. Выбрал я камень поострее, левую руку, в которой находилась винтовка, положил на бруствер, а правой метнул в него не хуже, чем бомбошкой.

Не знаю, попал ли я в него, но вдруг на мгновение все передо мною затуманилось, а когда я открыл глаза, я увидел себя лежащим вне окопа, на далеком расстоянии от него. Очевидно, бомба была фугасная, удар был сильный, меня подняло и отбросило далеко от окопа; на мне из амуниции ничего не оказалось, повидимому, разорвало. В первый момент я ничего не сознавал, а потом я почувствовал страшную, невыносимую боль в левой руке; она отяжелела, словно сто пудов весила. Пощупал я лицо, оно все оказалось покрыто каким-то слоем. Во рту пересохло. Я поднялся, придерживая левую руку правой, и пошел по направлению к перевязочному пункту. Шел я долго-долго. Очевидно, заблудился. Выбился из сил и упал. Лежал я порядочно долго. Вдруг я почувствовал, что меня кладут на носилки; слышу, говорят: "Это наш Трумпельдор, здорово его ранило". А другой голос говорит, чтобы меня бросили, так как я уже мертв, что лучше живых подбирать. Все это я чувствую и слышу, но ничего не могу сказать, нахожусь, словно, под каким-то прессом. Когда же услышал я слова: "Бросьте его, он мертв", я собрал последние силы и еле-еле промолвил: "Я жив". На перевязочном пункте меня подкрепили, и я открыл глаза. Оттуда меня отнесли в Морской госпиталь; очередь дошла до меня лишь в 8 часов вечера. Меня выкупали, врач меня осмотрел и объявил, что левой руки у меня нет, и в доказательство вынул несколько раздробленных косточек моей руки и показал мне.

"Что же делать?" — спросил я. — "Ампутировать" — был ответ. Я согласился. Ну, да это ничего. Отчего вы такой хмурый, чего вы так насупились? Уверяю вас, что это — ничего. Вы увидите, как мы еще в будущем будем работать на палестинских полях.

И он опять начал бороться со мною. Было уже поздно, я распрощался с ним до ближайшего свидания.

Во второй раз, когда я к нему пришел, я его застал хмурым.

— Что с вами, Ося?

— Все бы ничего, процесс заживания протекает нормально, но вот около меня лежит негодяй, который все время о жидах говорит. Старший врач обещал перевести меня в другую палату.

В госпитале Трумпельдор пролежал минимальный срок. "Что вы делаете?" — "Да разве можно с такой пустяшной раной так долго лежать в госпитале?" — отвечал он. Пришел он в роту, но и там ему не сиделось.

— Скучно мне, да и неблагородно находиться в тылу в то время, когда люди умирают в окопах. Нет, не могу!

— Вы, ведь, имеете право сидеть в тылу.

— Во время войны нет прав у человека, а только — обязанности.

— Но вы ведь инвалид.

— Какой я инвалид, если у меня правая рука есть, и я себя чувствую вполне здоровым?

Он думал долго и тяжело. Много ночей не спал. Все взвесил и решил. Был ноябрь 1904 года. Стояла довольно холодная погода. Японцы окружили нас довольно плотным кольцом, угрожая, если мы не сдадимся, разнести все госпитали. Наступления они не предпринимали, но днем и ночью беспрерывно бомбардировали Порт-Артур с моря и суши. В один из таких дней, когда мы все сидели в блиндажах, укрываясь от японских снарядов, явился ко мне Трумпельдор, веселый, радостный, бодрый. И в нашей дыре сразу стало светло.

— Как вы попали сюда, Ося? Откуда и как прошли?

— Ничего, не страшно, снаряды пролетают мимо. Я пришел к вам. Я решил бесповоротно разделить с товарищами боевую жизнь; надоело быть инвалидом. На днях подаю докладную записку ротному командиру, в которой буду просить разрешения отправиться на позицию и носить револьвер и шашку вместо винтовки.

Решил и сделал. Но ротный командир сам не мог решить такого вопроса и, в свою очередь, обратился с рапортом к командиру полка, приложив при нем записку Трумпельдора. Командир полка опубликовал записку Трумпельдора в приказе по полку, в котором он, между прочим, писал: "Поступок Трумпельдора должен быть записан золотыми буквами в историю 27-го полка еще потому, что Трумпельдор — еврей, интеллигент, по профессии — зубной врач". Он сам, командир полка, вручает ему, Трумпельдору, револьвер и шашку, производит его во взводные унтер-офицеры, а командир 7-й роты должен назначить ему взвод для командования. Он, командир полка, надеется, что Трумпельдор сумеет быть на высоте положения начальника и не даст почувствовать, что он иной веры, чем его подчиненные. Офицерам полка и всему полку командир полка приказывает выбить особый жетон, преподнести его Трумпельдору и устроить парад, пропустить весь полк церемониальным маршем перед Трумпельдором. И Иосиф Трумпельдор стал командиром 3-го взвода 7-й роты, которая находилась на линии огня.

В качестве взводного командира он вполне оправдал надежды командира полка и, действительно, не дал почувствовать, что его подчиненные иной веры, чем он сам. Это было, конечно, не потому, что Трумпельдор принадлежал к тем евреям, которые в таких случаях стараются затушевать свое происхождение; причина другая. Солдаты обожали его и умели ценить его прямой, благородный характер. К тому же, солдаты 7-й роты уже имели случай узнать его в роли "начальника". Еще когда мы только приехали в Порт-Артур, Трумпельдор начал играть видную роль в 7-й роте, хотя он был в то время еще простым рядовым. Дело в том, что по дороге из России умер наш фельдфебель, большой поклонник Бахуса, и 7-я рота осталась без хозяина. Ротный командир не мог выбрать другого фельдфебеля из числа унтер-офицеров и скомбинировал фельдфебельскую должность следующим образом: фактически, фельдфебелем был Трумпельдор, а номинально таковым считался один из взводных унтер-офицеров. И фактически, фельдфебель Трумпельдор отлично вел дело. Командир роты ценил его, а солдаты не могли им нахвалиться. Зная об этом, солдаты 3-го взвода, естественно, встретили его с открытой душой, помня, что при нем они будут получать все сполна, и никто их не будет обкрадывать в пище и жаловании. Солдаты 3-го взвода вели себя хорошо, в карты не играли, не пьянствовали, но зато командир их заботился о них, как отец — о своих детях.

Таким образом, он работал в качестве официального взводного командира до 20 декабря 1904 года, когда судьба Порт-Артура была решена и генерал Стессель сдал крепость японскому генералу Ноги. Нас, солдат, отвели в Японию, в плен, где начинается для Трумпельдора новая работа, работа культурно-просветительская и сионистская.

Из Порт-Артура вышли мы, как подобает побежденным. Японцы вели нас по тропинкам и дорожкам. Шли мы долго, целый день. Погода была ветреная. К вечеру мы остановились в китайской деревушке на ночлег. И, к нашему удивлению, мы узнали эту деревушку, она была нам знакома, так как находилась в пяти верстах от города. Поняли мы, что японцы водили нас весь день вокруг да около по военным соображениям. Трумпельдор со своим взводом очутился во дворе одного китайца. Трумпельдор вышел во двор посмотреть, все ли люди имеют, где и на чем спать; я остался в маленькой палатке устраивать постель. Слышу какое-то движение; выглянул и вижу — китаец и его ребята пляшут вокруг Трумпельдора и приговаривают: "Шибко твоя шанго капитана" (хороший ты господин), "то такое Ося?" — "Видите, я его как-то в Артуре защитил от нападения одного пьяного разбойника; теперь он меня узнал и рад, что я жив". Китаец шмыгнул в свою фанзу (избу) и вынес оттуда ананасы, мандарины, рис и другие китайские яства. "На тебе, капитана, твоя шибко шанго, хунхуза моя кандраши хотел сделать, а твоя не давал". При этом он открыл губы, стиснул зубы и стал вбирать воздух так, что образовался звук "ц-с-с-ы". Это значило, что он очень благодарен за спасение.

Посадка на пароходы произошла в г. Дальнем. До Японии шли мы дня четыре. Ехать на пароходе было великолепно. Стояла чудная погода. Солнце грело и ласкало. Пароход тихо плыл к берегам сказочной страны Восходящего Солнца. Есть было вдоволь, спать — мягко и чисто. Очутились мы словно в раю после осады. Трумпельдор отдыхал вместе со всеми пленными. Лежит он, бывало, по целым дням на спине с закрытыми глазами и, казалось, думает о чем-то далеком.

— Ося, о чем вы думаете?

— Я не думаю, а стараюсь прийти в себя, чтобы в плену начать новую жизнь, жизнь мирную, культурную.

— Дай Бог.

— Б-р-р-р, гадкая вещь — война...

Нас, порт-артуровцев, японцы отправили на самый большой остров японского архипелага — Нипо. По этому острову они нас возили на железной дороге два дня, чтобы народ нас видел. Народ выходил и встречал нас криками "банзай, банзай" (ура). Наконец, мы приехали в г. Сахай, откуда нас отправили в Хамадера-Тайкаси, где мы прожили год с лишним. Место было живописное: красивая долина на берегу моря, вся покрытая огородами, садами, полями риса, храмами и маленькими домиками. Лагерь для пленных был построен у самого моря. Помещением для жилья нам служили специально построенные деревянные бараки; каждый барак вмещал 200 пленных. Лагерь представлял собою огромную площадь с 50 бараками, кроме кухонь, базара, площади для гулянья, различных канцелярий, приемного покоя, четырех караульных помещений, бани, хлебопекарни и прочих служб. Он был окружен с трех сторон высоким забором, а с четвертой, прилегающей к морю, — частоколом. Создался маленький городок с населением в 10 000 мужчин; из него, без разрешения начальства, не выпускали. Бараки были длинные, узкие, по бокам шли невысокие нары с циновками. Барак освещался электричеством; были также устроены водопровод, уборные и прочие удобства. Чтобы облегчить пленным выполнение религиозных потребностей (так они объясняли), японцы разместили нас по национальностям. Нас, евреев, было среди пленных 500 человек, и мы занимали 3 барака на одном конце лагеря; за нами шли татары, поляки, немцы, латыши, эстонцы, а затем — русские. Во время русско-японской войны военнопленных на работу не посылали; целый день мы были свободны и могли делать, что хотели, понятно, в пределах лагеря. Единственная работа, которую мы должны были выполнять, были работы на кухне и в пекарне, работа для себя же. Всё же остальные работы: уборка двора, амбулатории и прочее выполняли старики-японцы. Кормили нас недурно, до некоторой степени обували и даже платили нам "жалование": по 50 сантимов в месяц — рядовым и по три иены — унтер-офицерам.

Такова была обстановка, в которой Трумпельдор развил свою деятельность. 500 евреев, собранных в одном месте; евреи со всех концов России: из Польши, Литвы, Бессарабии, Волыни, Подолии, Кавказа, Сибири, Великороссии, Украины, Крыма. Евреи разных возрастов: двадцатилетние юноши и отцы семейства (из запаса). Евреи разных классов и убеждений: богатые и бедные, купцы, ремесленники и интеллигенты, сионисты и бундовцы, националисты и ассимиляторы, ортодоксы и свободомыслящие, хасиды разных толков; грамотные и безграмотные, талмудисты и просто евреи без всяких определений. Это был материал, с которым Трумпельдор соприкасался впервые в своей жизни.

Выросши на Кавказе, вдали от еврейской массы, он представлял себе еврея, как представляют себе героя в сказках: еврей — воплощенное благородство, а вокруг него — кривда и неправда. Впервые он ближе узнал еврейскую массу в Тульчине Подольской губернии, куда он попал на военную службу. "Неужели все евреи такие?", — спрашивал он. И сам же давал ответ: "Нет, ибо если бы все евреи были таковыми, то русский писатель Д.Мордовцев⁴⁶ не писал бы о них так, как он писал, а Элиза Оржешко,⁴⁷ ведь она полячка, а как пишет о евреях!" Жизнь, однако, оказалась сильнее литературных авторитетов. В Тульчине в то время жил Талненский цадик ("дер Талнер ребе"). Трумпельдор, начитавшись хасидских⁴⁸ рассказов Л.Переца,⁴⁹ решил побывать у цадика.⁵⁰ На праздник Сукот,⁵¹ перед отъездом в Порт Артур, отправились мы к цадику. Пришли как раз во время трапезы. Было торжественно, много народу сидело за столом. Сам цадик правил трапезу. На Трумпельдора всё это произвело сильное впечатление; но после ужина подошел к нам, солдатам, старший сын цадика, мальчик лет 13, и обратился к Трумпельдору:

— Gib mir a kerbele.

Тот не понял, было, чего он хочет. Я ему объяснил, что мальчик просит у него рубль. Трумпельдор спросил, для чего ему этот "кербеле", тогда меламед и "наставник" сына цадика развил перед нами мысль, что его воспитанник почти уже взрослый, и ему необходимо иметь свою собственную кассу; все посетители дают ему "кербелех", солдаты тоже.

— А почему он не работает? — задал вопрос Трумпельдор.

— Что ты? Что ты? Как это можно, чтобы сын цадика работал: di gojim soln arbetn (пусть гои работают), — возмущенно заявил воспитатель.

Трумпельдор поспешил уйти и долго не мог очнуться от этого посещения. Но Л.Перец победил и здесь. "Наверное, есть истинные цадики, но нам, простым смертным, не суждено видеть их. Это там, на Литве или в Польше, в Любавиче или в Варшаве живут они, там их Перец и видел", — утешал он себя. И он достал несколько переводных рассказов Переца о хасидах и цадиках и перечитывал их, а меня он просил, чтобы я ему читал Переца в оригинале и переводил ему. И он успокоился.

— Это единичный случай, просто мальчуган невоспитанный, не понимающий значения хасидизма.

Евреи остались для Трумпельдора теми же героями возвышенной сказки... Первое же соприкосновение с евреями в плену подвергло эту его веру тяжелому испытанию.

Мы, пленные, только что приехали в Тайкаси-Хамадеру. Переночевали первую ночь. Помню, как сегодня, это было в субботу. Рано утром прибежал к Трумпельдору солдат из нашего барака и со слезами на глазах сообщил ему, что у него ночью украли 100 рублей и что он подозревает одного солдата-еврея из 25-го полка, за которым еще в Порт-Артуре водились такого рода грехи. Трумпельдор заинтересовался делом. Еврей — вор; для него это — новость. "Может быть, вам кажется, что у вас украли, может, у вас и не было денег? Вы понимаете ответственность, какую вы берете на себя, если окажется, что у вас вовсе денег не было?"

Но, убедившись, что деньги у потерпевшего действительно были, и именно сто рублей, и что их ночью украли, он взялся за дело. Повозился он с этим до вечера. Вечером он вернулся усталый, но довольный. Деньги он потерпевшему вернул, пообещав виновному, что об этом никто ничего не будет знать; тот, в свою очередь, дал слово, что это — в последний раз. Он по профессии — сапожник, и будет работать, он просит только достать ему инструменты. И действительно, он позже стал примерным работником. Никто о случившемся больше не вспоминал. И позже, когда Трумпельдор уезжал в Россию (он уехал из Японии на месяц раньше других как инвалид), этот вернувшийся к своей профессии сапожник напутствовал его благословениями: "Спасибо вам, господин Трумпельдор, вы меня спасли; я теперь уверен в себе; никогда, никогда больше не случится со мною ничего подобного; теперь я — рабочий, могу заработать себе на жизнь; это была болезнь у меня, но теперь я чувствую себя вполне здоровым. Спасибо вам..."

Уже с первых дней плена у Трумпельдора появилась идея создать организацию евреев-военнопленных. Он энергично взялся за этот план. То, что японцы разместили нас по национальностям, было ему только на руку. Он воспользовался еще тем, что каждые 10 пленных имели отдельный стол, и предложил, чтобы каждый стол выбрал своего представителя для образования Совета, который будет обсуждать "жизненные вопросы" пленных евреев. Предложение было принято, и выборы были произведены. На первом же заседании своего Совета Трумпельдор внес ряд предложений. Первым делом — организовать кассу взаимопомощи. Касса эта должна помогать небольшими суммами, главным образом, ремесленникам на предмет приобретения инструментов; в отдельных случаях она могла выдавать и на покупку белья тем, у которых такового не имеется. Во-вторых, открыть школу; для выполнения всей этой работы избрать комитет из 5 человек. Все эти предложения были приняты. Трумпельдор был избран председателем комитета и руководителем культурно-просветительской комиссии.

Он обратился с горячим призывом к тем, у кого имелись кое-какие средства, чтобы они не забыли своих неимущих товарищей, и касса сразу получила возможность начать функционировать. Еврейские бараки превратились в мастерские; то там, то здесь можно было видеть сапожника или портного, склонившимся над своей работой. И не только портные и сапожники были устроены, но и фотограф, и парикмахер, и прочие ремесленники получили возможность, благодаря кассе, зарабатывать сантим-другой на табак или мыло.

Что касается культурных начинаний, то Трумпельдор первым делом произвел перепись всех грамотных, полуграмотных и безграмотных, а также собрал всех, кто способен был преподавать; затем он устроил школу. Учились всему: кто — грамоте; кто — истории, кто — географии, кто — арифметике, кто — всем предметам сразу. Была группа и "высших знаний". Работа в школе кипела. Сразу записались сотни людей. Не прошло и недели, как пришлось школу эту расширить. Поступила просьба к Трумпельдору и от русских пленных, чтобы он и у них организовал под своим руководством школу. Он удовлетворил эту их просьбу, ибо, говорил он, в деле образования "несть ни эллина, ни иудея". Первоначально школа находилась тут же, в бараках. Но теперь, когда численность желающих учиться так расширилась, Трумпельдор обратился к японским властям с просьбой отвести особое помещение для школы. Японцы отвели для этой цели специальный барак. Школа сразу же приняла широкие размеры; она насчитывала до 2500 учеников. Целый длинный летний день школа работала. Одна группа сменяла другую по очереди. Были приобретены доски, образовался маленький фонд для покупки письменных принадлежностей. Встретились, однако, и затруднения: не было учебников. Трумпельдор решил и этот вопрос, и решил просто. Он, бывало, сидит по ночам и "создает" учебник русской грамматики. На клочках бумаги он писал и другие учебники. Наутро его записки подхватывались, переписывались и передавались другим, переходя из рук в руки. По праздникам он читал лекции по элементарной истории и космографии. Впоследствии число учеников в школе еще больше выросло, так как те, которые кое-чему уже научились, имели свои маленькие группки у себя "дома", в своем бараке, понятно, под общим наблюдением Трумпельдора. Он старался привлечь грамотных к учительству, и ему удалось это. Имелась уже довольно обширная группа учителей из вольноопределяющихся и других более образованных элементов среди пленных.

Само собой разумеется, что школа создала спрос на книгу. Очень многие тянулись к чтению, но не было книг. Тогда Трумпельдор собрал всех учителей и учеников и предложил организовать библиотеку на следующих началах: у многих пленных, несомненно, имеются книги; пусть все эти книги будут снесены в одно место, с тем, что при отъезде на родину книги будут каждому возвращены. Предложение было принято. Был избран библиотекарь, к которому стали сносить книги. Таким образом, постепенно образовалась библиотека в несколько тысяч томов.

Образовалась вскоре также еврейская театральная "труппа". Она организовалась под руководством одного военнопленного еврея — профессионального артиста из Киева. "Труппа" была довольно сносная. Она стала готовиться к постановке пьесы "Продажа Иосифа" на еврейском языке (идиш). Но вот беда, русские идиш не понимают. Трумпельдор и тут придумал: он выпустил либретто пьесы на русском языке, в котором дал полное изложение этой пьесы. Постановка имела большой успех: пьеса прошла два раза.

Трумпельдор часто выпускал воззвания к пленным евреям по тем или иным вопросам. Видя, что печатное слово оказывает большое влияние, он задумал издавать постоянную газету для евреев. Задумал и сделал. Ему было тем легче осуществлять это, что к тому времени он мог опираться уже на организованный сионистский кружок, насчитывающий 125 человек; он был председателем кружка. Организация 500 евреев в одну общину, касса взаимопомощи, школа общая и специально-еврейская, беседы на общие и специально-еврейские темы, театр еврейский и общий, всё это была одна сторона его деятельности в плену, так сказать, общая, общечеловеческая.

Но наряду с ней он ни на мгновение не забывал сионистской работы. Организовав сионистский кружок из пленных евреев, он завязал переписку с американской сионистской федерацией и получил от нее 100 шекельных квитанций, литературу и прочее.

Газета выходила еженедельно на русском языке. Называлась она "Еврейская жизнь Бней-Цион мишувим б Япан". Редактором ее был сам Трумпельдор, он же был ее главным сотрудником. Издавалась газета довольно изящно, на хорошей белой японской бумаге; печаталась она на японском гектографе "циклостил".⁵² В газете давалась полная картина жизни пленных евреев. Особенно рельефно выделялись фельетоны самого Трумпельдора, под общим названием "Говорят". Очень жаль, что позднейшие обыски в Петербурге не оставили нам ни одного номера этой газеты. Теперь я не знаю, где можно достать хотя бы один экземпляр. Выхода газеты мы ждали с огромным нетерпением, и расходилась она в 200-250 экземплярах, так как многие собирали номера газеты, чтобы повести на родину. Стоила газета всего 5 японских сантимов в месяц (5 копеек за 4 номера).

Средства на издание давал сионистский кружок. Кружок собрал 110 рублей в пользу национального фонда и записал Иосифа Трумпельдора в "Золотую книгу". Кружок занимался и культурной работой. Он был разбит на десятки, и каждый день Трумпельдор устраивал беседу в другой десятке. День беседы был для десятка праздником. Устраивался "ужин", состоявший из хлеба, редьки, лука, чая и мандарин. На этих чаепитиях Трумпельдор проповедовал свои идеи, идеи "трудовых колоний" в Палестине и идеи "Hagana",⁵³ совпадавшие с идеями позднейшей организации "Haschomer".⁵⁴

— В Палестине, — говорил он, — до сих пор нет еврейских сторожей и нет почти еврейских рабочих. Наших рабочих нет там потому, что трудно им конкурировать с туземцами, с арабами, у которых меньше культурных потребностей: в газете, книге, одежде, пище. От всех этих, связанных с более высоким культурным уровнем, потребностей городскому жителю трудно отвыкнуть. Мы, прошедшие огонь и воду, проливавшие кровь свою за чужие идеалы, отправимся в Палестину и создадим там образцовую во всех отношениях колонию, которая не будет пользоваться наемным трудом; мы покажем другим пример, что при желании можно обойтись в земледелии без эксплуатации чужого труда, ибо для Палестины важнее создать землеробов, а не земледельцев. Такова первая задача. Но есть и другая: организовать группу сторожей, которая будет уходить в другие колонии и наниматься для охраны, для "Hagana". Это дело новое, но колонисты поймут, что мы будем служить им не за страх, а на совесть. Ведь служа у частного колониста, мы этим самим делаем общее национальное дело, ибо имущество отдельного лица в Палестине так же дорого, как и имущество национального фонда. Понятно, мы должны стремиться к тому, чтобы земля в новой Палестине принадлежала всему народу, но в то же самое время важно для нации, чтобы и частные хозяйства в стране увеличивались, ибо, чем больше будет евреев в Палестине, тем скорее мы ее сможем завоевать. Само собой разумеется, завоевывать страну можно только трудом. Но разве охрана — не труд? Всякий труд ценен для Палестины, и тяжелый и легкий. А мы еще не знаем, какой труд тяжелее: нести ли охрану или же работать "пьешом"?

Труд и охрана еврейского имущества в Палестине — таковы были лейтмотивы проповеди Трумпельдора. Проповедовал он эти принципы всем, но осуществить эти идеи он считал не всех способными. Не все могут, не все достойны. К народному делу, по его мнению, должны подходить только честные, сильные телом и духом. И из 125 зарегистрированных членов нашего сионистского кружка Трумпельдор выбрал лишь одиннадцать, с которыми он мечтал, по возвращении в Россию, отправиться в Палестину, еще в 1906 году. Он надеялся, что сионистские круги помогут этой группе и средствами, и информацией. Он предложил этой "коммуне" обратиться к М.Усышкину,⁵⁵ которого он помнил еще со времен своей сионистской деятельности в Пятигорске, когда он, Трумпельдор, был председателем тамошнего сионистского кружка, а Усышкин — уполномоченным этого района. М.Усышкин, по его мнению, человек последовательный и энергичный, обладающий железной волей; притом, ведь именно Усышкин выступил с проектом, чтобы еврейская молодежь отбывала в Палестине определенное время сионистскую повинность, так что идея группы должна быть близка ему; и он, по всей вероятности, окажет всяческое содействие делу организации еврейской охраны в Палестине. Интересно отметить здесь, что позже, уже после возвращения из плена, мы в Петербурге получили от М.Усышкина по поводу наших планов о еврейской охране ответ, который гласил: "В Палестине не было, нет и не может быть еврейской охраны"... Конечно, не только этот ответ был причиной тому, что наша группа не уехала в Палестину в 1906 году. Были и другие причины, которые заставили Трумпельдора отложить это дело на некоторое время.

Наступила Пасха 1905 года. Пленные евреи стали перед вопросом, как добыть мацу. Ведь они не ели хомец, когда были в огне, в Порт-Артуре, тем более — теперь. И все, без исключения, как-то само собою устремили взоры на Трумпельдора; он, мол, может помочь в деле получения мацы; он, как представитель пленных евреев, должен представить докладную записку японской власти об отпуске на пасхальные дни муки вместо хлеба. И действительно, Трумпельдор отдается этому делу так, как только он умел отдаваться. Хлопочет перед японцами, разъясняет им, в чем тут дело, что такое для евреев Пасха, маца и прочее. Японцы согласились выдать муку за две недели до праздников. Трумпельдор был счастлив: все евреи имели мацу и могли устроить Пасху по всем правилам религии.

— Да разве вы религиозны, что так хлопочете о маце? — спрашивали Трумпельдора наши доморощенные "философы".

— Чудаки, — отвечал им покойный, — Пасха у евреев — не религиозный праздник, а символ освобождения от рабства, а маца — это народный обряд, который следует чтить, если живешь среди народа.

Десять тысяч пленных разных классов и рангов, десять тысяч здоровых молодых людей, копошившихся целый день, как в муравейнике, трудившихся кто над чем. Среди всей этой многоголовой и пестрой массы единственной фигурой, рельефно выделявшейся над общим уровнем, была фигура Иосифа Трумпельдора. Он трудился день и ночь: преподавал в школе, издавал еврейскую газету и писал статьи для общей газеты, которая, при его содействии, стала издаваться в лагере под названием "Друг"; посещал ежедневно "чаепития", устраивал лекции, беседы, собрания, и при всем этом сам успевал еще изучать японский язык. Скоро он научился разговорной японской речи. Это и помогло ему найти среди японских солдат, охранявших нас, японца-еврея. И узнал он у этого японца-"иудея", что в Японии имеются еще евреи, что и они молятся в талес⁵⁶ и тефилин,⁵⁷ что их синагога непохожа на японский храм с идолами, у них идолов нет; в какой-то праздник они в течение 8 дней едят мацу; в Иокагамском округе живет их около 600 семейств такой веры. Трумпельдор собирался даже съездить туда, в эту "иудейскую" деревню, с целью изучить детально, что это за секта, но японские власти не разрешали пленным солдатам разъезжать по стране.

На редкость симпатичный и мягкий в личной жизни, ценный товарищ, он в общественной работе был человеком с твердым и властным характером, с огромной самоуверенностью и с деспотическими замашками. Был, однако, один случай, когда, вопреки своей самоуверенности и при всей своей неспособности терпеть критику и противоречие, Трумпельдор все же уступил убеждениям своих друзей.

Его друзья видели ясно, что его план организовать всю десятитысячную массу пленных, всю "кобылку", как прозвали русских военнопленных, есть мертворожденное детище, которое может стать опасным и обрушиться на породившего его. Все знали, что о Трумпельдоре уже плетется среди русских пленных ужасная легенда. Все знали об этом, только он один не знал и не хотел этого слышать. А план его состоял в том, чтобы созвать "сейм" всех военнопленных не только нашего двора, но и других близлежащих к Хамадере дворов.

Схема была следующая: каждые сто пленных выбирают по одному представителю; эти делегаты выбирают из своей среды временный исполнительный комитет, который должен в самое короткое время выработать "конституцию" и созвать "сейм", который будет высшим органом самоуправления военнопленных. План не был осуществим ни с практической, ни с политической точки зрения. Политически это дело зависело от японских военных властей, а практически — от "кобылки". А "кобылка" и так уже бунтовала против "безрукого учителя". Параллельно с партией революционной организовалась среди них "черная сотня",⁵⁸ которая делала свое темное дело. Революционеры из Женевы и из среды пленных распространяли у нас нелегальную литературу, а "черная сотня" сочиняла легенды про "жида — безрукого учителя". Это он, мол, выпускает манифесты о русской свободе, а царь-батюшка никакой свободы не давал и даже не думал давать. Это жиды мутят нашу Русь святую и там, на родине, и здесь. Пленные жиды хотят, чтобы мы стали "смутьянами"; их зло берет, что нам, православным порт-артурцам, батюшка наш царь пообещал по 100 десятин земли и по 1000 рублей чистоганом, а им, жидам, ничего. Такие и подобные легенды распространялись кем-то среди военнопленных. И под влиянием этого Трумпельдор вынужден был уступить нашим настояниям, и отказался от своего плана — создать организацию всех пленных; отныне он продолжал свою работу только среди евреев.

Вскоре после этого Трумпельдором овладело новое увлечение, новый план. Теперь этот план кажется наивным, но тогда он, и не только он один, верил, что его шаг возымеет действие на царя и его министров.

Еще задолго до дней российской свободы 1905 года стали доходить к нам сведения, что нам, евреям-артурцам, или вообще евреям-военнослужащим действующей армии, дарованы права "николаевских солдат", то есть, повсеместное правожительство.⁵⁹ Трумпельдор нахмурился: "И только? Стоило воевать... Нет, этого не будет!" И вот он выпускает воззвание ко всем евреям-пленным, в котором в категорической форме предлагает заявить царю, что если он не даст всем евреям России прав гражданства, то и не надо нам подачки в виде "правожительства", не ради этого воевали мы и проливали кровь за Россию.

Это воззвание вызвало целую бурю. Пленные евреи разделились на согласных подписать такое заявление царю и не согласных. Это было, однако, не чисто теоретическое различие во мнениях. Несогласные боялись, что если будет подано такое заявление Николаю II, даже без их подписей, тогда и им, несогласным, не сдобровать.

И началась баталия. Трумпельдору приходилось выдерживать форменные атаки. Несогласные действовали вовсю. Они требовали от него, чтобы он порвал заявление и перестал даже думать об этом, так как эта затея только повредит пленным. Но Трумпельдор твердо стоял на своем. Он все время твердил одно: "Мы обязаны так поступить, это наш долг; довольно быть рабами, пора показать "им", что мы не нуждаемся в обглоданных костях..." Но и несогласные не уступали. Каждый день происходили собрания, митинги, предложение следовало за предложением, но Трумпельдор стоял на своем. И он победил. Решено было, что подписывают заявление те, кто желает. Таких желающих набралось 130 человек. Эти 130 человек, подписавшихся под заявлением, дали Трумпельдору полномочие действовать в Петербурге по своему усмотрению. А его усмотрение потом, когда он всё это на свободе обдумал еще раз и еще раз, было: предать всю эту затею забвению, так как она не реальна, не имеет под собою почвы, да и не нужна. Новая, свободная, демократическая Россия даст всем национальностям, населяющим ее огромную территорию, права не только гражданские, но и политические; евреи тоже, по всей вероятности, получат от "Российского Учредительного Собрания" свой "сейм". Так он думал тогда.

В плену выяснилось, что порт-артурский еврейский гарнизон богат: у него имеется большой остаток наличными, около 10000 рублей, от своей молельни. Дело в том, что, как известно, в Порт-Артуре евреям жить запрещалось. Но под разными предлогами их там скопилось довольно большое количество; то были купцы, подрядчики, поставщики и прочие. У евреев-солдат существовала официально разрешенная молельня. Бесправные евреи пользовались ею и за это вносили большие суммы в солдатскую кассу, главным образом за "алиэс".⁶⁰ Из этих-то сумм и накопился остаток при выходе гарнизона из крепости. Деньги эти находились у одного почтенного коммерсанта Ц., который должен был выдать их тому, кто будет иметь полномочие от солдат-артурцев. Трумпельдор и предложил на этот образовавшийся остаток построить в каком-нибудь еврейском городе черты школу в память евреев-солдат, павших в Порт-Артуре. Бывшие "клей-койдеш",⁶¹ наши "клерикалы", запротестовали. По их мнению, на деньги, которые собрались от "алиэс", нельзя строить светские школы. Разгорелась борьба. Дни и недели обсуждался этот вопрос среди пленных евреев. Создались два враждебных лагеря. Трумпельдор имел за собою большинство, но противники бунтовали. А у него была привычка желать, чтобы все соглашались с ним, и он хотел во что бы то ни стало переубедить "клерикалов" и для этой цели устраивал дискуссионные собрания, на которых излагал программу школы. По мнению Трумпельдора, следует создать трудовую школу для детей бывших на войне евреев в память евреев-солдат, павших в Порт-Артуре. Нам нужно, чтобы наши дети воспитывались лучше, чем мы, чтобы они получали физическое воспитание; это необходимо не только лично для нас самих, но и для всего народа. Народ наш должен пойти в Палестину здоровым, сильным, крепким. Мы будем первыми, которые положат начало новому пути в деле еврейской школы. И не одну такую школу мы создадим, а целый ряд школ по всей черте еврейской оседлости. Мы обратимся к евреям России, укажем им, что мы отдали для этого дела всё, что у нас было, и они последуют нашему примеру, и у нас будут средства на много школ.

Но все эти аргументы и планы наталкивались на глухую стену. "Клерикалы" испугались за еврейский "хедер" и, чтобы парализовать предложение Трумпельдора, предложили на эти деньги поставить памятник-mazeiwa⁶² евреям-солдатам, погибшим в Порт-Артуре; для этой цели должны быть посланы специальные делегаты в Порт-Артур, и они все там оборудуют. И чтобы совсем побить Трумпельдора, они цитировали какой-то закон из "Шулхан-Аруха",⁶³ согласно которому именно mazeiwa может свято сохранить память о погибших. Долго шла эта борьба, шла ожесточенно и упорно, и, в конце концов, ни к чему не привела. Трумпельдор был бессилен доказать "клерикалам", что на деньги от "алиэс" можно строить светские школы. Вопрос остался висящим в воздухе. Решено было, что когда все вернутся в Россию, обе стороны обратятся к духовным авторитетам, и как эти авторитеты решат, — так и будет.

Но когда Трумпельдор вернулся в Россию, он вообще отказался от этой мысли. Повлияла на него в этом смысле российская революция; к тому же почтенный коммерсант Ц., в руках которого находились деньги, представил вместо денег счет, что он остаток денег израсходовал на нужды больных евреев-солдат, проезжавших из Японии в Россию через Шанхай.

* * *

Наступило 25 августа 1905 года. Был заключен Портсмутский мир⁶⁴ между Россией и Японией. Стали поговаривать, что нас, пленных, отправят в Россию. Однако дело тянулось томительно долго. В первую очередь, мы дождались лишь того, что стали отправлять на родину инвалидов. Трумпельдор как инвалид тоже подлежал отправке домой. Стали готовиться к его отъезду. Готовились не только мы, евреи, но и весь лагерь. Ученики созданной им школы фотографировались отдельно, учителя — отдельно, библиотека — отдельно, сионистский кружок, еврейская редакция, редакция общей газеты "Друг" — отдельно. Между прочим, "Друг" к дню отъезда Трумпельдора выпустил специальный номер, посвященный ему. Евреи преподнесли ему адрес в красивом японском альбоме, устроили торжественное заседание и чествовали его; все старые споры были позабыты. Друзья и былые недруги объединились в одном красивом порыве; каждый стремился получить его фотографическую карточку с его надписью; получивший ликовал, а неполучивший был глубоко огорчен. А когда наступил момент разлуки, то собралась тысячная толпа перед его "домом" и ждала его выхода; когда он появился на пороге своего "дома", его подхватили на руки и так пронесли через весь лагерь с криком: "Вот человек, вот человек, глядите!" Все хотели подчеркнуть свою признательность ему за всё, что он сделал для пленных в области образования. Этими двумя словами: "Вот человек" — толпа, особенно русские его ученики, стремились показать всем, что из десяти тысяч нашелся он один, который создал школу для пленных.

Из Японии через Владивосток Трумпельдор поехал в Харбин, где тогда квартировал 27-й полк. Командир полка встретил его очень тепло; произвел его в старшие унтер-офицеры и представил его главнокомандующему, генералу Линевичу, чтобы тот произвел его в зауряд-прапорщики. Но и генерал Линевич не решился взять на себя такую "ответственность", как произвести еврея в первый офицерский чин, и передал этот вопрос на решение Петербурга. Там сочли необходимым представить Трумпельдора высшим сферам в Царском Селе, после чего последовало, наконец, соизволение нашить ему погоны зауряд-прапорщика. Впоследствии, когда Трумпельдор весною 1907 года выдержал на аттестат зрелости, он был перечислен в прапорщики запаса согласно Высочайшему Указу, по которому лица со средним образованием, имеющие звание зауряд-прапорщика, переводятся в прапорщики запаса. Так он стал офицером русской армии, в запасе.

После Царскосельского посещения Трумпельдор уезжает к родителям, в Ростов. Но в Ростове среди родных он пробыл недолго и, посетив Пятигорск, он возвращается обратно в Петербург, где начинает новую жизнь.

Столкнувшись с тогдашним революционным настроением как среди евреев, так и среди не евреев, Трумпельдор решил не подавать царю знаменитого "заявления", вызвавшего столько борьбы в плену. Произведя переоценку своим планам и возможностям, он приходит к убеждению, что он мало подготовлен к той работе, которую он себе наметил, и что ему необходима подготовка не только средней, но и высшей школы. Он отказывается от немедленной поездки в Палестину и от устройства там "трудовых колоний" до того времени, пока не закончит своего среднего и высшего образования. Правда, эта работа отнимет у него 5-6 лет, но зато после окончания университета ему легче будет сделать за год то, на что теперь он должен потратить годы и годы, рассуждал он. Жизнь эволюционирует, и необходимо быть вооруженным научными познаниями, чтобы можно было поспевать за ней. Физические силы очень нужны Палестине, но не меньше нужны ей и знания. Университет, надеялся он, даст ему эти познания.

Убедив себя таким образом, что, идя в университет, он продолжает готовиться для Палестины, Трумпельдор пишет мне в Елисаветград,⁶⁵ где я тогда находился у своих родителей после пяти лет военной службы: "Милый Давид. Из нашей группы одиннадцати остались мы вдвоем. Некоторые ушли от нас совсем, другие говорят, что их уход — временный. Я не верю, чтобы они опять вернулись к нам. Но это ничего, все к лучшему; теперь мы сделаем более тщательный подбор товарищей для нашей первой колонии. Дело в том, что план наш должен быть расширен, а многие из нашей группы не могли понять этого... Я решил поселиться в Петербурге, временно отказаться от всякой общественной работы, уйти от людей и начать заниматься по предметам среднего учебного заведения, чтобы весною (это было лето 1906 года) держать экзамен на аттестат зрелости и поступить в университет, на юридический факультет. Последуйте моему примеру. Я знаю, Вас привлекает агрономия. Приезжайте сюда. Будем вместе заниматься. Пусть Вас не страшит, что мы отклоняемся от нашей главной...⁶⁶ теряем нашу работу. Пусть Вас также не страшат средства. Приезжайте. У меня имеется, приблизительно, до 30 рублей в месяц, будем вместе "кутить".

И я поехал в Петербург. Квартиру выбрал Трумпельдор на Петербургской стороне, в Татарском переулке, в мансарде. Комнатушка была величиною три шага на три. Он мне сообщил, что комната стоит 9 рублей в месяц, с кипятком утром и вечером.

— Это большая экономия, — сказал он, — ведь чай мы пьем без сахару, так что нам придется тратить на чай всего каких-нибудь 20 копеек в месяц. Обедать будем тут же неподалеку: на Тучковом мосту имеется плавучая столовая Общества Народной Трезвости,⁶⁷ — баржа, где можно получить щи с кашей и с куском хлеба за 5-6 копеек. Я высчитал, — продолжал он, — что у нас на двоих должно уйти рублей 17, сюда уже входит квартира, прачка и рубля три на непредвиденные расходы, а 10 рублей остается на учителей и прочее, благо, я имел случай достать все необходимые учебники. Так мы и будем помаленьку жить и заниматься.

И работа началась. День начинался рано и кончался очень поздно. Трумпельдор — общественник, любивший природу, жизнь, людей, театр, пользовавшийся всегда огромным успехом среди женщин, превратился в настоящего отшельника. День и ночь он работал, никуда не ходил, никого не принимал, весь ушел в занятия. И нужно ему отдать справедливость, — он много успевал, обнаружив выдающиеся способности, усидчивость и огромное терпение. Так проходило время. В Татарском переулке мы занимались, а на барже столовались. Баржа была единственным местом, куда мы уходили на полчаса в день, а затем опять шли занятия. Приближался уже ноябрь, на улицах Петербурга стояли большие морозы, а Трумпельдор вынужден был довольствоваться одной кавказской буркой, которая служила ему для двух целей: днем вместо пальто, а ночью — одеялом.

Тихо, спокойно, беззаботно жили мы в тихом углу Петербурга, близ Невы, через которую нам приходилось переходить ежедневно, чтобы попасть в наш плавучий "ресторан". Кормили нас ежедневно щами и кашей, но это нас не трогало, у нас были другие заботы. Мы тогда ни о чем и ни о ком не думали, а всецело были поглощены своей алгеброй, геометрией, латынью и так далее. Мы даже газет не читали. Лишь однажды наше "мирное житие" прервал несколько экстравагантный случай. Вернувшись домой из нашего "ресторана", мы были поражены резким запахом духов в комнате. Мы посмотрели друг на друга, как бы спрашивая, что сие значит, откуда, кто? Обратившись к швейцару, мы получили разъяснение.

— Да, была барышня и просила Вас, — указал швейцар на Трумпельдора, — зайти завтра в 10 часов утра по этому адресу, — и он подал ему визитную карточку. Надпись на карточке гласила: "Княжна Гагарина". Назавтра Трумпельдор, приодевшись почище, но в своей неизменной бурке, отправился к княжне. Через несколько часов он вернулся домой и рассказал, что княжна предложила ему поступить в один из Петербургских полков адъютантом с тем, что его произведут в поручики и вообще откроют широкий путь для военной карьеры, вплоть до военной академии, если он того пожелает. При этом, очевидно, ему был сделан намек, что ему придется в этом случае переменить свою веру. Но Трумпельдор, поблагодарив ее за внимание, отклонил ее предложение, объяснив, что он далек от военного дела. При прощании княжна, однако, заверила его, что она всегда готова быть ему полезной. Трумпельдор еще раз поблагодарил ее, и они расстались. Больше он не встречался с княжной и к ее услугам не прибегал. Его жизнь экстерна пошла своим чередом. Об этом эпизоде своей жизни он никогда даже не вспоминал и не любил рассказывать. Ему было как-то даже странно думать об этом: он, стремившийся к науке, к труду, к Палестине, и вдруг — поручик, адъютант, офицер академии... Нет, не стоит и думать об этом, жаль только, что потерял из-за этого полдня...

Весною 1907 года Трумпельдор выдержал экзамен на аттестат зрелости. Получив свидетельство и подав бумаги в Петербургский университет, на юридический факультет, он уехал в Пятигорск, где всё лето отдыхал.

Трумпельдор-студент повел совсем иную жизнь. Экстерном он был отшельником, никого не желал видеть, ни о чем не хотел думать, кроме как о математических формулах или латинских переводах. Студентом же он воскресает опять к жизни и к кипучей деятельности. Общительный по природе, он имеет огромный круг знакомых и много поклонников. Всяким жизненным явлением он интересуется, как, бывало, интересовался в старое доброе время. На всё у него хватало времени: занимался дома, посещал лекции в университете, не пропускал ни одного доклада и реферата в университетских кружках, читал по разным отраслям знания. Он, как губка, впитывал в себя всё новое. При этом ему приходилось еще и давать уроки, чтобы добывать средства к существованию. Трумпельдор поступил в университет к зиме 1907— 1908 года, и мы съехались в Петербурге. Поселился он на Васильевском острове, на 5-й линии, но не один, а образовал "коммуну". Сняты были три комнаты в одной квартире, и жильцы этих трех комнат, в числе 7 человек, были членами "коммуны". "Коммуна" эта ставила себе задачей: вместе вести домашнее хозяйство, а по вечерам устраивать чтения разных авторов по разным вопросам для саморазвития. Саморазвитие сводилось тогда исключительно к изучению социальных вопросов. Каждый вечер собиралось в этой "коммуне" много студентов и курсисток. Тут были сионисты и антисионисты, социал-демократы обоих толков: меньшевики и большевики, эсеры, кадеты, бундовцы и сеймовцы, индивидуалисты и общественники и прочее, и прочее. Споры шли на самые различные темы. Маркс являлся "властителем дум" этих вечеров. Его обсуждали на все лады, читали его в полном виде и в изложении. Среди членов и посетителей "коммуны" были ортодоксальные марксисты и крайние противники теории Маркса. Сам же Трумпельдор не был марксистом, но не был и противником. Он всегда высказывал свое собственное мнение, которое многих "истов" злило, приводило в бешенство, ибо каждый из них хотел, чтобы "товарищ Ося" мыслил, как он, как его партия. Но Трумпельдор имел свой собственный подход ко всему, свою логику и свой резко выраженный индивидуальный взгляд. Он во многом критически относился к учению Маркса и к его прогнозам. Маркс, по его мнению, допустил грубую ошибку в отношении России и российского рабочего класса; он легкомысленно высказал также мнение о еврейском народе, осудил его и охарактеризовал самым отрицательным образом.

В этот период Трумпельдор много читал. На его столе можно было найти самых разнообразных авторов по социальному вопросу. Но больше всего он в то время увлекался утопиями. Утопия Этьена Кабэ "Икария"⁶⁸ была его настольной книгой. Из научных университетских кружков он посещал кружки профессоров Петражицкого⁶⁹ и Туган-Барановского.⁷⁰ Из них любимым его профессором был Туган-Барановский, развивший в своих лекциях оригинальную "трудовую теорию", противоположную марксовой. Таким образом прошел для Трумпельдора первый университетский год.

После летних каникул мы с ним вернулись в Петербург. Трумпельдор тогда уже отказался от жительства в "коммуне" и поселился в центре. Не имея средств к существованию, он поступил в частную контору М.Персица на 50 рублей в месяц в качестве писца. Им были довольны за его аккуратность, пунктуальность и добросовестное отношение к своим обязанностям. Целый день работал он в конторе, а вечером занимался, читал и что-то писал, работая часто до поздней ночи. Раз в неделю посещал он литературный кружок студентов при университете. К весне он отказался от службы в конторе, чтобы сдать зачеты по университетским предметам.

В течение следующего учебного года, 1909-1910, Трумпельдор начинает отставать от общих вопросов и приближаться к интересам специально еврейской жизни. Часто можно было видеть его на докладах еврейского литературного общества на Офицерской ул. 42, в этом центре еврейской общественности Петербурга. Этот год проходит для Трумпельдора в кипучей работе. Как он раньше много читал по общим вопросам, так он и теперь запоем работал по еврейскому вопросу и палестиноведению. И всё чаще начинает он задумываться над своей старой, но для него вечно новой, идеей: о создании в Палестине ряда трудовых колоний с целью указать новый путь еврейским массам в области колонизации своей родины. К этому времени его идею разделяло уже несколько десятков юношей и девушек, и они вместе решают созвать съезд сочувствующих. Срок созыва съезда был назначен на август 1911 года, местом съезда намечен город Ромны Полтавской губернии, так как там имелось наибольшее число сочувствующих этим планам. На съезде присутствовали 8 человек; из них только один уже побывал в Палестине и собирался туда опять. Съезд принял основные положения группы, которая стала называться "Группа для устройства трудовых колоний в Палестине". Трумпельдор предложил, чтобы сразу были устроены две колонии, одна — в Палестине, а другая — в России. Российская колония должна служить учебной фермой для будущих товарищей. В Палестину эти товарищи должны прийти уже подготовленными к сельскохозяйственной работе. В российской колонии каждый, желающий вступить в ряды группы, сможет испробовать свои силы, так как от всех товарищей требуется ведь личный физический труд. Такая колония в России будет также источником дохода, и, благодаря ей, можно будет вербовать новых товарищей.

Этот план Трумпельдора вызывал возражения, но ему, после долгих споров и дебатов, уступили с условием, однако, что он должен поехать в Палестину устраивать первую группу. Он согласился. На съезде решено было немедленно приступить к работе. Было избрано исполнительное бюро с местопребыванием в Петербурге; во главе его стоял Трумпельдор. Он развил большую работу, завязал сношения со многими городами и местечками и энергично вербовал товарищей.

В своих письмах к "тяготеющих", так он называл тех, кто считался кандидатом в товарищи группы, Трумпельдор тогда писал: "Их было 8. Они съехались в маленьком городке черты еврейской оседлости и четыре дня подряд, с утра до позднего вечера, обсуждали "основы и цели". Все они чувствовали висящий над еврейством двойной гнет: национальный и социальный, и все хотели найти выход сразу из этого двойного гнета. Им казалось и кажется, что этот выход найден. Они решили, что устройством трудовых колоний в Палестине можно избавиться от двойного гнета. В трудовые колонии пойдут те многие евреи, которые не могут, при обыкновенных условиях, переселиться в Палестину. При обыкновенных условиях для самостоятельного устройства в Палестине необходимо, в среднем, 5000 рублей на семью, а устраиваться же рабочим, при конкуренции рабочих-арабов, трудно, почти невозможно. Для вступления же в трудовую колонию требуется внесение пая в 250 рублей — сумма, которую часто нетрудно внести и малосостоятельному. Несмотря на такой незначительный сравнительно пай, можно надеяться, что жизнь в колонии сразу и экономически, и духовно будет поставлена в хорошие условия. Это у инициативной группы — на первом плане. Не то, чтобы они сами боялись или были не способны на жертвы, но они хотят указать дорогу, которая оказалась бы пригодной для широких масс, обыкновенно не жертвоспособных. В трудовой колонии каждому обеспечено помещение, пища и простая, по возможности, изящная и практичная одежда. Конечно, в начале, когда будут производиться опыты с колонией, возможны неудачи. Посему в первую колонию инициативная группа будет с большою осторожностью вербовать новых товарищей. Для первой колонии нужны стойкие люди, не падающие духом при первой неудаче. И они найдутся. Найдутся потому, что еврейская молодежь не менее дееспособна и самоотверженна, чем молодежь других наций. Пример "билуйцев" и многих других убеждает в этом. Нужно еще, чтобы входящие в авангард умели работать, чтобы они были знакомы с земледелием, различными профессиями и ремеслами. Пока таких, в общем, немного. Кроме восьми, бывших на съезде, имеются еще четыре. Всего 12 человек. Правда, мало? Но разве маленький ручеек не превращается часто в большую и мощную реку?"

В другом месте он писал о том же деле: "Самое большое, самое важное, что беспокоит меня, это — найдутся ли еврейские женщины, способные к жизни в колонии? Еврейские женщины еще больше, чем мужчины, ушли от трудовой жизни при земле. И, кроме того, чужие виноградники привыкли стеречь дочери Сиона в темные долгие ночи. Но, верю, и дочери Сиона придут к своим виноградникам. Придут..."

Главную мысль свою — об устройстве в Палестине трудовых колоний, он излагает в статье под названием "Новый Путь", которую он намеревался напечатать до того, как выпустит по этому вопросу обстоятельный труд. К этому труду он готовился годами, упорно и настойчиво. Он изучал сочинения древних, средневековых и современных утопистов. Для этой же цели он посетил многие колонии толстовского типа на Кавказе и в Воронежской губернии, знакомился с кооперацией во всех странах и изучил историю Палестинской колонизации. Он готовился даже представить по этому предмету работу в университет для получения диплома первой степени.

Эта статья "Новый Путь"⁷¹ не увидела света по многим причинам: во-первых, за неимением редакции, которая согласилась бы печатать чужие мысли; во-вторых, из-за того, что вскорости после этого Трумпельдор уехал в Палестину и сделался там простым рабочим, батраком, не думая, конечно, о статьях. Но эта статья очень характерна для него, и мы считаем нужным, чтобы хотя бы теперь, после его смерти, знали о том, с какими намерениями приехал этот студент-юрист в Палестину и к чему он стремился. Мы приводим эту статью почти целиком в конце, в приложении; здесь мы даем только конец ее, где сообщаются фактические сведения об организуемой им группе:

"В заключение можно сообщить кое-что о группе, уже создавшейся и работающей в этом направлении. Группа эта на своем знамени написала: "Освобождение от национального и социального гнета". Теперь число товарищей доходит, не считая "тяготеющих", до 26, на них 7 — женщин и 19 — мужчин. Новые товарищи вербуются крайне осмотрительно; первое требование — уживчивость, второе — работоспособность. Так как заранее трудно решить вопрос даже относительно своей собственной уживчивости и работоспособности, то многие товарищи заявляют, что, как только выяснится их неработоспособность или неуживчивость, они сами уйдут из колонии, не желая быть ей в тягость. Пять товарищей работают в Палестине "на земле", в качестве наемных рабочих; это — авангард группы. Установлен пай в 250 рублей, но принимают товарищей и без пая, раз те удовлетворяют всем остальным требованиям. Возможно, что группа начнет дело осенью 1912 года. Вот некоторые основные положения, касающиеся будущего внутреннего распорядка колонии: Равноценность труда физического и умственного, приятного и неприятного. Отрицательное отношение к наемному труду. Физический труд в колонии обязателен для каждого. Полнейшая терпимость к верованиям и убеждениям товарищей. Орудия производства должны быть общею собственностью. Распределение продуктов производства должно производиться так: предметы первой необходимости (помещение, пища, необходимая одежда) по потребностям; часть идет на общекультурные потребности, на погашение долгов и прочее и прочее, все остальное делится поровну между всеми членами колонии..."

Начать дело осенью 1912 года, как полагал Трумпельдор, не было возможности. Действительность оказалась сложнее планов Трумпельдора. Больше всего он боялся неуживчивости, и именно этим он был побит при первой попытке претворить свои идеи в жизнь. Группа, во главе с ним уехавшая осенью 1912 года в Палестину и поступившая в колонию "Мигдал" работать на артельных началах, не ужилась. Число ее участников достигало в начале 15. Двое из них вскоре умерли (один — от воспаления легких, а другой покончил с собою). В артели, кроме того, пошли неурядицы. Немалым поводом к неурядицам служило присутствие в артели женского элемента. И к концу рабочего года группа разбрелась: кто — по Палестине, кто вернулся в Россию... В конце концов, Трумпельдор остался одинок. С некоторыми из этой артели Трумпельдор сохранил доброжелательные отношения, с другими порвал совершенно. И на второй год своей работы в Палестине, после того, как он побывал на Венском сионистском конгрессе, он поступает в качестве рабочего в Деганию, один, без группы. Здесь и застала его европейская война 1914 года, вынудившая его, как и многих других, покинуть страну.

Трумпельдор поехал в Палестину после сдачи всех государственных экзаменов в университете. Два раза пришлось ему подвергнуться испытанию: осенью 1911 года он держал государственные экзамены экстерном, потому что до этого был исключен из университета "за политику", но не выдержал по церковному праву; весною 1912 года он вторично держал экзамен и получил диплом. Уезжал он в Палестину с большими планами и надеждами, и казалось ему, что группа для начала дела подобрана тщательно, и что именно ей, этой группе, удастся начать то, к чему он стремится, но жизнь разбила его мечты. Эта неудача тяжело отозвалась на нем, но не сломила его бодрости и веры. Летом 1914 года, когда я его застал работающим в Дегании, он носился с новыми планами, вербовал новых товарищей, ждал приезда из России новых друзей, думал на праздники Сукот⁷² отправиться на прогулку по стране с целью облюбовать место для самостоятельного устройства колонии. Война этому помешала.

Члены Мигдалской группы служили на ферме в качестве наемных рабочих. Свою внутреннюю жизнь они пытались вести коммунально. Кухня у них была общая, касса — тоже. Они как бы усваивали правила жизни будущей колонии. Вначале дело шло гладко, славно, письма Трумпельдора и других были полны энтузиазма, подавали надежды на хорошую будущность. Но не прошло и пары месяцев, как все резко изменилось. Многие из товарищей вовсе перестали писать нам, петербуржцам, а в письмах Трумпельдора начали проскальзывать ноты разочарования, попадались фразы о том, что некоторые из товарищей, по-видимому, не так себе представляли совместную жизнь...

С Венского конгресса,⁷³ где он без успеха домогался поддержки своих планов, Трумпельдор поехал в Россию. А хотел он добиться в Вене от руководящих сионистских кругов лишь одного: чтобы была дана гарантия, что колония "Мигдал" всегда будет пользоваться еврейским трудом.

Приехав в Петербург, он, прежде всего, повидался с тамошними товарищами, сообщил им о делах Мигдалской группы. Затем он сделал турне по городам и местечкам Северо-Западного края, где вербовал новых товарищей для трудовых артелей. Посещения и выступления его производили всюду большое впечатление, но существенной пользы не принесли, так как все это носило теоретический характер, да и он сам тогда не очень уже надеялся на большую пользу для дела.

Но, как сказано было выше, Трумпельдор не отказался от самой идеи "трудовых артелей". Идею таких артелей он кладет в основу созданной им позже трудовой организации "Гехолуц". И чтобы эта последовательность мысли была ясна для нас, мы решаемся нарушить ход рассказа о жизни и деятельности Трумпельдора и считаем уместным привести основные положения организации "Гехолуц", как их понимал Трумпельдор и как он их лично редактировал.

По мнению Трумпельдора, "Гехолуц" — самостоятельная, надпартийная организация, имеющая свой центральный комитет в России, никому не подчиненный. Организация объединяет своих членов не временно — на год, два, три, а постоянно. В палестинской политике она считает, безусловно, необходимым проведение принципа национализации земли, с предоставлением ее в наследственную аренду, в первую очередь, коллективам трудящихся, затем — отдельным трудящимся, не применяющим постоянного наемного труда, и, наконец, лицам, пользующимся постоянным наемным трудом. До образования еврейского трудового большинства в Палестине "Гехолуц" считает допустимым в еврейских хозяйствах Палестины применение исключительно национального труда. В организацию "Гехолуц" может вступить всякий трудящийся, без различия пола, достигший 17-летнего возраста. "Гехолуц" объединяет не только физических работников, но также и умственных (агрономов, врачей, учителей и прочее). В организацию "Гехолуц" могут вступить только либо знающие уже какую-либо профессию, пригодную в Палестине, либо приступившие к изучению таковой. От вступающих в организацию "Гехолуц" обязательно требуется: рано или поздно переселиться в Палестину для постоянного там жительства; обязаться вести там трудовой, чуждый эксплуатации, образ жизни; заботиться не только об устройстве своей личной жизни, но также содействовать созданию там национального территориально-государственного центра в соответствии с национально-политическими и социально-экономическими интересами трудовых масс; признавать, что национальным языком евреев в Палестине должен быть еврейский язык.

Осенью 1914 года, когда Турция вступила в мировую войну, Трумпельдор находился (как уже было сказано) в колонии Дега-ния, где работал в качестве наемного рабочего. Но когда пошли высылки и аресты русских подданных, он был также арестован и выслан из страны, ведь он, кроме всего, числился русским офицером. Попав в Александрию, в Египет, он намеревался пробраться в Россию. Его кипучую натуру манили мировые события, разыгравшиеся на полях сражения, и ему не сиделось на месте... Убедившись, однако, что придется остаться в Египте надолго, он решил начать здесь культурную работу среди беженцев и опять пропагандировать свою идею о "трудовых "колониях". Но судьбе угодно было, чтобы он стал во главе еврейского легиона. И он подчинился ее зову.

Еврейский отряд для завоевания Палестины. Был ли Трумпельдор инициатором отряда? — Нет. Был ли он его главным организатором? Тоже нет. Он стоял лишь во главе его.

Доходившие в то время к нам вести из Палестины содержали в себе весьма мало утешительного. Крепко спаянные и организованные еврейская интеллигенция и рабочие, насильно изгнанные из Палестины, прилагали большие усилия в борьбе с воцарившейся в Палестине нищетой. Но они ничего не в состоянии были сделать, чтобы бороться с воцарившимся там гнетом политическим. Политическое положение еврейского населения Палестины было тяжелое. И палестинцы, покинувшие страну по принуждению, считали, что совершат большое моральное преступление, если не подадут руку помощи своим братьям, оставшимся на своих постах. Новое чувство, сложное и смутное, овладевало при получении тяжелых вестей о Палестине сердцами всех, кто вчера только жил в стране, кто своим трудом и потом оплодотворял ее ниву и "призывал на ее побеги дожди с благодатного неба". Это не было простое чувство горя. В глубине этого чувства таилось еще другое нечто, — жгучее, мучительное, нечто такое, от чего почти забывалась скорбь. И тогда В.Жаботинский⁷⁵ бросил нам идею о еврейском легионе и открыл нам то, имени чего мы не знали. Идея о еврейском отряде не была совершенно нова для тех, кто взялся за ее осуществление. Мысль эта еще раньше зрела среди беженцев; то, бывало, она вспыхнет, как молния, то опять заглохнет на довольно продолжительное время. Она овладевала умами, но в разброд. Каждый сам про себя думал об этом, но не было общности в этих мыслях и планах. Одна группа, среди которой был и Трумпельдор, дебатировала, правда, этот вопрос сообща, но и у нее он стоял как-то не ясно, не конкретно. Всё же идея легиона смутно жила в сознании у всех, и неудивительно поэтому, что лозунг, провозглашенный В.Жаботинским так определенно, ярко и цельно, упал на подготовленную почву и дал всходы. Роль В.Жаботинского можно охарактеризовать его же словами: "Конечно, это не была заслуга (или вина) одного человека — это сделала жизнь, история, сила вещей. Но история находит иногда людей, рукам которых она доверяет свой посев". В то время жизнь, судьба Палестины задали нам задачу, и в раздумье стали мы перед вопросом: решим ли мы ее или нет? И пришел В.Жаботинский, и мы решили вопрос положительно.

В переживаемом в то время нами состоянии энтузиазма и порыва было нечто "маккавеевское".⁷⁶ Всех нас воодушевляло одно видение, имя которому — родина. Нас воодушевляла одна воля, мы желали победы Англии над Турцией. Мы считали наше дело потому глубоко важным, что верили, что после войны наступит более счастливый и справедливый период человеческой истории и что и наш народ не будет обойден при этом. И мы старались поэтому тоже принять участие в этой войне. Мы делали это с воодушевлением, мы шли на кровь вместе с нашими союзниками-англичанами, увлекаемые их примером, так как мы были уверены, что боремся за правое дело, и что в будущем наше дело увенчается успехом. Мы делали это для нашей страны и для нашего народа.

В жизни человека бывают моменты, светлые воспоминания о которых никогда не меркнут. Для пишущего эти строки таким моментом было то знаменательное время, когда юноши и пожилые, богатые и бедные, студенты и рабочие потянулись в наше вербовочное бюро записываться в добровольцы "еврейского легиона". Никогда не забуду этого момента. Не забуду волнения, испытанного мною при общении с этими людьми, которые приходили засвидетельствовать свое желание жертвовать своею жизнью ради народа. Всегда с чувством благоговения буду думать о них, ибо верю, что их желание было чисто, как чиста сама правда...

"Конституция" легиона, выработанная В.Жаботинским, была принята на первом организационном заседании 54-мя и ими же подписана в виде торжественного обещания. Подпись Иосифа Трумпельдора была на третьем месте, но не потому, что он не заслужил или не пожелал стоять на первом, а потому, что первые две подписи принадлежали лицам, которые были старше и по возрасту, и по палестинской работе. Первым подписал "конституцию" давний житель Палестины, убеленный уже сединами, один из старых деятелей Палестинского движения — Глускин,⁷⁷ а вторым — В. Жаботинский. "Конституция" была краткая и гласила:⁷⁸

Во главе легиона, само собой понятно, стал Иосиф Трумпельдор. Он был прекрасный солдат, герой, презирающий смерть, готовый на самопожертвование ради своего народа. Но именно эти черты его — излишняя воинственность при властолюбивом характере, повлекли за собой ряд серьезных ошибок и неумение наладить дело легиона так, как мы все себе первоначально представляли...

Ответственность его еще усугублялась тем, что он стал батальонным командиром в чине капитана английской службы. Он должен был помнить, что дело "еврейских полков" так же ново, как новы на еврейской улице "трудовые артели", и он должен был поэтому относиться к этому делу сугубо осторожно, а этой-то осторожности он и не проявил. Мы, солдаты и офицеры легиона, не чувствовали в нем реального начальника. Он представлял собою некое таинственное, мистическое, опоэтизированное существо, сросшееся со своим конем и мчащееся в неизвестную даль, не задумываясь ни на секунду над тем, что там впереди: неминуемая смерть или победные лавры.

Поистине можно сказать, что история легиона — это история И.Трумпельдора, и если были неудачи и ошибки у легиона, — то это ошибки и неудачи И.Трумпельдора. Он мнил, что легион — это он, он один. Несмотря, однако, на все ошибки и неудачи, он и легион заслуживают того, чтобы память о них жила в народе и не была забыта.

История Галлипольского отряда — это история сплошной неудачи. Правда, это была честная, благородная неудача, но все-таки — неудача. События развивались медленно, и ошибка Трумпельдора заключалась в том, что он хотел искусственно ускорить события.

Действительность разбила многие надежды и планы Трумпельдора, раскрыла всю иллюзорность его попытки "через Галлиполи войти в родную страну". Его порыв был реально бесплоден, но это был порыв подлинного рыцаря. Он говорил: "За страну, в которой я был оратаем, в которой стремлюсь в будущем ковать счастье народа, стоит сражаться. Что такое человеческая жизнь? Ведь это ничто в сравнении с жизнью народа. Отчего же не пожертвовать жизнью ради родины! Хорошо умереть за Родину!"

Этим настроением Трумпельдор сумел заразить весь свой отряд. Стоя во главе легиона, он своей обаятельной личностью сумел увлечь за собою и мечтателя, и скромного "шойхета",⁷⁹ и веселого гуляку, и угрюмого земледельца, ибо в тот момент они верили, что на земле все люди, все евреи — Трумпельдоры. И мне, одному из этих легионеров, радостно было знать и ощущать, что в кипящей толпе народа есть не один, кто верует в святые идеалы и подвиги. Нас была горсточка. Многие из нас пали. Но наше дело живет. Оно молнией ворвалось в нашу жизнь и все в ней зажгло и осветило.

"У нас нет имущества для защиты, — выступим на защиту великой идеи", — такими словами звал нас за собой Трумпельдор. И мы пошли за ним, не задумываясь, как и он сам, над тем, что нас ждет впереди: смерть или слава.

Кто следил за практической деятельностью Трумпельдора в Галлипольском отряде, не мог не сознавать, что в практическом обращении с живым материалом он был положительно беспомощен. Мысль о том, что надо "показать этим англичанам" еврейскую отвагу и "выдержать" у них какой-то "экзамен", по-видимому, абсолютно завладела им, и он совершенно утерял то чутье, без которого и в менее ответственных делах трудно разобраться, не оступившись среди угрожающих противоречий.

С большой торжественностью прошла в легионе присяга. Капитан Трумпельдор в присутствии посторонней публики, Grand-Rabbin⁸⁰ и полковника Петерсона,⁸¹ английского офицера, под ведением которого находился еврейский отряд, говорил легионерам: "Мы идем не в Палестину, но ради Палестины, и помните, ребята, что с томлением в душе и тревогой во взоре ожидаем мы первого боевого крещения. Оно придет, и я верю, что легионеры не дрогнут, ибо, добровольно наложив на себя великие тяготы войны, они должны радостно идти на служение народу, как идут на празднество". И он не ошибся. "За исключением одного, — говорит полковник Петерсон в свой книге об этом легионе, — все обнаружили удивительное спокойствие и самообладание во время высадки на Галлипольском полуострове. Они как будто совершенно не сознавали окружающей их опасности".

Началась усиленная работа. Через несколько дней легион выступил в лагерь. Не только солдаты были неопытны, но многим из начальствующих: офицерам и унтер-офицерам, нужно было учиться, как надо командовать. С большим рвением занялись они всем этим; и всего после трехнедельной лагерной жизни отряд был отправлен на Галлиполи. Первая и вторая роты, во главе с полковником Петерсоном и Трумпельдором, ушли на одну позицию, а третья и четвертая роты — на другую. Первая и вторая роты вернулись "победоносно" из Галлиполи, а третья и четвертая не вернулись, а их вернули... Сказалось отсутствие в их среде "капитана Трумпельдора".

1915 год был годом особой напряженной деятельности для Трумпельдора. Этот год был для него годом военных переживаний. Он, мирный пахарь, мечтатель, утопист, будущий организатор "Гехолуца" — воин. Ирония судьбы! Вегетарианец, толстовец, рыцарь труда, он всю свою жизнь воюет, ставит на карту свою и чужие жизни. Нелегко обошлось ему это; он страдал физически и морально. Две военные кампании проделал он: одну — в 1904 году, в Порт Артуре, а другую — в 1915 году, на Галлиполи. Там — бесстрашный рядовой, здесь — бесстрашный капитан. Там воевал за чужой идеал, тут — за свой, сокровенный. Тогда он был юношей, теперь мужчина 34 лет. Тогда он лишь начинал давать побеги, а теперь он был уже вполне зрелый и расцветший деятель и вождь. Ответственность тогда у него была лишь перед самим собою, а теперь ответственность на нем была огромная.

Между тем, он, видимо, относился к этой ответственности легко и все ставил на себя. О, эта ответственность! Всем хотелось понять, как мог он — умный, отзывчивый идейный, принять на себя ответственность за все те бедствия, которые он внес своим согласием предоставить еврейский легион как вспомогательную силу англичанам в Галлиполи, стать Zion Mule Corps⁸² — вместо того, чтобы, согласно первоначальным обещаниям, вести его в Палестину для освобождения страны. Ведь скажи он: "Нет, мы в Галлиполи идти не можем и не должны", — не пошло бы 90% легионеров...

* * *

В конце лета 1915 года я вынужден был покинуть Египет из-за болезни. До лета 1919 года я с Трумпельдором не видался. За эти четыре года утекло много воды, многое изменилось. Когда я увидел его после долгой разлуки в Крыму, я заметил, что он постарел, хотя бодрость и душевная молодость остались теми же, что и раньше. Та же обаятельность, то же настроение, та же вера в правду своего дела.

В Крым попал он из Петербурга, а туда приехал он из Лондона.⁸³ В Лондон прибыл он из Египта после того, как лорд Китченер⁸⁴ осудил Дарданельскую кампанию и английские войска были эвакуированы из Галлиполи. 1-я и 2-я роты еврейского легиона также были эвакуированы и распущены. Еще незадолго до этого он приезжал из Галлиполи в Александрию с целью вербовать добровольцев для пополнения легиона, так как многие выбыли из строя. И вдруг вся затея оборвалась.

* * *

Трумпельдор не был солдатом по призванию несмотря на свою "воинственность", он не был профессионалом военного дела. Душевно он был далек от него. Свою огромную силу воли, свою железную энергию он отдавал, главным образом, не для ратного дела. Солдатом он стал volens nolens;⁸⁵ это было для него лишь средством, орудием для достижения основной задачи — мирного строительства. Он звал к труду, к знанию, к культуре. Он верил, что умственный и физический труд равноценны. И мысль эту он кладет в основу созданной им трудовой организации "Гехолуц". На всем, что бы он ни делал, явственно отпечатывается одна и та же мысль: только мирным трудом мы сможем возродить нашу старую родину. Он — против убийства, против насилия и только за идеалы труда он всю свою жизнь боролся. Он прибегает к военным методам только как к средству под влиянием необходимости. Сама смерть его на границах Палестины имеет символическое значение: пусть дипломаты и воины устанавливают какие угодно границы для нашей страны; действительные границы ее там, где покоятся наши герои Трумпельдоры. Основываясь на их жертве, мы можем сказать словами В.Жаботинского: "Ничего, о горы Галилеи, Тель-Хай, Кефар-Гилеад, Хамара и Метула, нашими вы были, нашими и останетесь". Появятся другие Трумпельдоры, которые будут вас строить, жить в ваших строениях и охранять их. Первым Трумпельдор должен был умереть, чтобы смертью своей указать другим новый путь, путь возрождения, путь жизни, путь строительства.

Отрывки из воспоминаний

В мою дверь постучались.

— Войдите!

Просунулась голова одного из сотрудников нашего сионистского "мерказа". Таинственное выражение лица, весело играющие глаза...

— Вы знаете? Трумпельдор пришел!

Вот уже несколько дней, как в сионистских кругах Петрограда, в особенности среди молодежи, не перестают говорить о Трумпельдоре. Это было в один из бурных летних месяцев 1917 года, в дни необычайной политической напряженности, когда волны революции мощным неудержным прибоем бушевали на петроградских улицах, на собраниях, в печати, в обществе. Жили со дня на день возбужденно, нервно окунаясь головой и душой в шумный водоворот слухов, событий, дерзаний и свершений. Мы, сионисты, были особенно обременены тяготами тех дней. Недавно справили Седьмой всероссийский съезд, готовились к выборам в общины к ВЕСу (Всероссийский еврейский съезд),⁸⁶ к учредительному собранию и ко всякого рода выборам, конференциям, митингам, демонстрациям. Все силы мобилизованы до полного исчерпания. Сионистское движение⁸⁷ совершенно неожиданно для нас, "людей центра", широко распространялось. В такие дни личность, единица почти не влекла к себе ничьего внимания. На сцену выступала масса, тысячеголовый коллектив, а в приманчивой дали рисовались задачи широкого охвата, непостижимых глубин...

В этой несравнимой сутолоке лишь одно имя заставляло говорить о себе. Это был таинственный Иосиф Трумпельдор... Из уст в уста передавалась легенда, туманная и отрывистая: порт-артурский герой... Георгиевский кавалер всех рангов... Потерял левую руку... высокообразованный человек... Английский офицер... Боролся мечом за Палестину... Галлиполи... Его личность, его прошлое, его душа были затканы сплошными тайнами, манящими и возбуждающими.

Он уже стоял там, плотно окруженный со всех сторон сотрудниками и вообще гостями, которые с утра до вечера толпились и жужжали в "мерказе",⁸⁸ точно в улье. Прежде всего бросалась в глаза его английская форма, которую редко случалось нам видеть. Отложной воротник офицерской тужурки, защитного цвета простой галстук, брюки навыпуск, ремень через плечо и вокруг пояса. Высокий, стройный, широкоплечий. Палец правой руки заложен за ремень, рукав левой висит гладко, беспомощно... Но сильнее всего поражало его лицо: тонкие, резко выраженные, правильные черты, крепкий прижим тонких губ и вдобавок — добрые, лучистые, серые глаза... Эти глаза решительно не гармонировали с бравой, суховатой внешностью английского офицера. Могло казаться, что высится перед вами осколок скалы, отторгнутый от гор Иудеи, чудом преображенный в человеческий лик и занесенный попутной бурей сюда, на далекий север. А как же глаза? Да это, вероятно, пара звездочек с неба на тот осколок упали и, в свою очередь, были преображены...

Трумпельдора забросали вопросами и второпях забыли пригласить его присесть. Отвечал он кратко, отрывисто, но охотно. Зачем он приехал в Россию? Как сказать, после революции, видите ли, захотелось увидеть старую родину, как она, мол, в свободе преуспевает... К тому же следовало потолковать с молодежью о разных разностях... Слушали его с огромным любопытством: шутка ли, человек прибыл из такого далека и имеет что-то сказать!

Лишь позднее стало известно, что Трумпельдор намеревался начать агитацию за новый палестинский легион, после того, как галлипольское предприятие потерпело крушение.

* * *

Ноябрь 1917. Власть — в руках большевистского военно-революционного комитета. Вернее сказать, власти совсем нет. Керенский засел со своими казаками в Гатчине и собирается в поход на Петроград. Большевики беспрерывно шлют красногвардейцев на новый фронт. Внутренним порядком в угрожаемом городе они мало интересуются. Непереборимый страх объемлет людей и улицы. Давит сознание полной неопределенности завтрашнего дня. Слухи — туманные, дикие, тяжко ползут от уха к уху; власти нет... толпа возбуждена... есть подстрекатели... готовятся погромы на евреев.⁸⁹ В редакции газеты “Petrograder Togblatt”,⁹⁰ где я тогда работал, до глубокой ночи трезвонят телефоны:

— Ради Бога, что-то будет? Что же это будет?

Никто не знал, что будет. Но мы, молодежь по крайней мере, знали, что мы будем делать... А знали потому, что нам это сказал Трумпельдор,⁹¹ и ему мы верили, ибо его мы все уже от всего сердца любили.

Трумпельдор организовал самооборону.⁹² Он завербовал туда евреев-солдат, студентов и вообще "разночинцев". Все кинулись к нему с открытыми сердцами и молили о приеме. Услышали об этом студенты-бундовцы из психоневрологического института и приходили завязать с ним высокопринципиальный диспут на тему о том, что "недопустимо, мол, создавать национально-шовинистические военные отряды и разбивать силы революции", и о прочих подобных благоглупостях. Но Трумпельдор не поддавался и на все пылкие доводы спорщиков неизменно отвечал загадочной улыбкой.

...Первое организационное собрание. Небольшая комната в еврейском училище на Офицерской, 42. Человек 20 студентов, солдат и рабочих. Произносятся пламенные речи. Зовут к единению, к самозащите. Я, нижепоименованный, тоже, помнится, разрешился отборной риторикой. В ту пору мы все болели модной болезнью, носившей выразительное название "болтологии"... Один лишь Трумпельдор спокойно стоял у председательского столика и внимательно прислушивался к нашим излияниям.

— Ну, господа, а где мы найдем помещение для нашей самообороны? — вдруг прервал он очередного оратора. — Назовите дома!

Это предложение подействовало на нас, как ушат холодной воды: освежило и вернуло нас к действительности, хотя мы еще не покончили с "принципиальной постановкой вопроса".

Стали называть помещения. Наиболее подходящим по многим причинам оказался дом училища "Иврия" на Троицкой, 34, в центре города.

— "Иврия" нас не пустит... — усомнился кто-то.

— Так мы возьмем! — ответил Трумпельдор коротко и просто.

Так и случилось. Правление "Иврия", действительно, не пускало, а Трумпельдор, действительно, взял. Он явился туда в сопровождении нескольких солдат, вооруженных винтовками, благополучно украденными из казармы, поставил постового внизу у входа, поднялся наверх на второй этаж, осмотрел большую залу и три смежные классные комнаты и заявил управляющему, что отныне эти комнаты принадлежат еврейской самообороне. Тот покосился на свиту Трумпельдора и вежливо поклонился...

...Строжайший порядок царил в помещении самообороны. В зале лежали сложенными винтовки, провиант, санитарные материалы. В соседней комнате стучали машинки: то наскоро писались приказы по районным отделениям, удостоверения, мандаты, письма. А в маленькой комнате сидел Трумпельдор, начальник штаба нашей самообороны. Спокойно, холодно, как-то слишком буднично диктовал он приказы, принимал курьеров, делегации. Вот приходят с Васильевского острова: там назревает что-то неладное. На 6-й линии наши тайные патрули подметили погромную агитацию, направленную, по-видимому, умелой рукой. Трумпельдор бросает быстрый взгляд на карту и немедленно приказывает своему помощнику, еврею-прапорщику, поставить в еврейской богадельне скрытый караул... Вот прибегает студент с радостным сообщением, что удалось заполучить пару ружей. Трумпельдор улыбается:

— Хорошо.

Как бы ты ни был возбужден и развинчен, стоит войти в его комнату и бросить на него взгляд, прохладный ветерок будто подует на тебя и освежит, и успокоит расходившиеся нервы. Столько несравнимого спокойствия, простого мужества и уверенности чувствуется во всей его манере обращения, в его словах, в его короткой, скромной, прелестной улыбке. Разговоры вообще ему легко даются. Говорит он отрывисто, скудно и часто дополняет слова движением уцелевшей руки. Это был подлинный вождь, изумительно одаренная, духовно богатая натура. Все окружающие это чувствовали и сознавали, и добровольно, просто, без малейших колебаний и сомнений склонялись перед его авторитетом. Ибо это был человек, всех нас покорявший убедительной силой дела и делания. И все наши отношения к нему выражались в короткой формуле, провозглашенной у подножия Синая:⁹³

— Сделаем и будем слушаться!...⁹⁴

* * *

Январь 1918. Удручающее отчаяние охватило всех мыслящих и чувствующих деятелей. Общество подавлено тоской и страстным ожиданием "чудесного избавления"... Еврейская общественность распылена в своей растерянности. Перестали верить в возможность установления сильной власти и отменного порядка. Сионисты были, пожалуй, единственными оптимистами, которые еще находили в себе силы с неослабевающей энергией продолжать свою деятельность. Но никто не был, я сказал бы, так холодно воодушевлен, как Трумпельдор. Его ищущий дух вечно пылал под льдом наружного, кажущегося хладнокровия. Он тогда уже носился с планом создания новой организации, которая боролась бы за Палестинскую землю не только мечом, но и молотом и плугом. Он мечтал о "третей алии"⁹⁵ людей труда — здоровых, преданных, скованных крепкой военной дисциплиной. Из потока политически и морально разложенной человеческой массы тогдашней России он хотел выудить молодые души, далекие от смятенной политики и общественной склоки, и воспитать их к тяжкой борьбе в Палестине. Он создавал "Гехолуц"...

Отклик был значительно слабее, чем при организации самообороны. Ибо, как он поговаривал, легче находить "героев дня", чем "героев жизни"... Но Трумпельдор духом не падал. На его собрания являются обыкновенно не больше пары десятков охотников, но он не устает устраивать для них лекции агрономов о земледелии и сам подолгу рассказывает им о чудесной жизни еврейского рабочего в Палестине. Новую организацию он себе представлял как организацию не только труда, но и вооруженной защиты трудовых позиций в стране; причем, ы он мне определенно говорил неоднократно о своей мысли учредить "военный отряд "Гехолуца". Петроград, конечно, слишком тесен для него, и он завязывает сношения с городами и местечками "еврейской черты",⁹⁶ мечтает о всероссийской конференции и в тиши прядет крепкие нити будущего широко развившегося гехолуцианского движения.

* * *

Май 1920 года. В просторную камеру Бутырской тюрьмы заключили нас, человек 30 молодежи, арестованной на известной сионистской конференции в Москве.

Чарующий весенний закат. Золотые солнечные блики брызжут через решетчатый переплет окон и ложатся на каменный пол, заполняя камеру грустным отраженным светом.

Сегодня мы получили весть, всех нас подавившую: Трумпельдор пал около Тель-Хай!..

Получили мы эту весть случайно: вычитали из скомканной бумажки, спрятанной на дне горшка с кашей, которую прислали нам при очередной "передаче" наши товарищи "с воли".

С последними лучами затухающего заката в душу крадется боль-тоска, тихая, ноющая, неодолимая. Сионистское движение подавляется. Мы, активные, молодые, неделями сидим под сводами Бутырок в ожидании неопределенной судьбы. Погиб прекраснейший, лучший работник-мечтатель, страстный глашатай и строитель Палестины творческого труда. И умер он, как жил — мужественно, скромно, красиво...

И солнце заходит. Заходит... Всё это гнетущей тяжестью валится на душу и выкатывает на глаза неудержимые слезы.

У кого-то рождается идея: немедленно справить по Трумпельдору "гражданскую панихиду".

Быстро прибирают камеру, чистят стол, табуреты, стараются придать обстановке строгий вид.

На меня выпадает обязанность сказать о погибшем первое слово. Поднимаюсь на койку — импровизированную трибуну, но колени дрожат и голос обрывается. Как постичь несчастье, как оценить потерю? Тускнеют слова, не вяжется мысль. Ибо так свежа еще и так кровоточива рана... -Столь же мало удачны речи остальных ораторов. И "панихида" наша принимает другой оборот.

— Товарищи, "Hatikwa"!⁹⁷ — крикнул кто-то.

— "Scham baarez",⁹⁸ — добавил другой.

Живо вскочили мы с мест, и мощное пение прорезало сумеречную тишину строгих Бутырок. Гасли на каменном полу золотистые отблески заката, прозрачные тени ползли по камере, но лица наши пламенели и голоса звучали всё громче, крепче, призывнее. Мужественные, радостью напоенные звуки палестинской песни неудержимой волной рвались через железную решетку наших открытых окон, неслись в глубоко, нежно голубевшую вышину, и верилось, что их аккорд замирает там, в далекой Галилее, над свежей могилой у Тель-Хай...

* * *

Это была первая "панихида" по Трумпельдору в тогдашней России...

Дмитрий Борисов, Ирина Легкодух, Александр Пилипенко

Исход, Иосиф Трумпельдор

Личность Иосифа Трумпельдора на каждом его шагу окружена легендами, которые рождались еще при его жизни и продолжают жить спустя много лет после его смерти. И в то же время, его легендарная биография до сих пор изобилует белыми пятнами.

Так, в книге "Белорусские евреи в Израиле"⁹⁹ Эммануил Иоффе пишет: "В Минске Трумпельдор организовал курсы по изучению Палестины и овладению оружием для подготовки себя к участию в боевых отрядах Эрец-Исраэль и в отрядах самообороны на случай погромов в Беларуси. Когда польские войска в августе 1919 г. оккупировали Минск, Трумпельдор с группой халуцим уехал в Палестину". В Сети также читаем: "В начале 1919 г. в Москве состоялись сначала конференция, а затем и Первый съезд движения, в котором активное участие приняла и молодежь из Белоруссии. Председателем избрали Й.Трумпельдора, а местом нахождения исполнительного комитета — Минск, что привело к появлению в городе большого отряда еврейской самообороны. Отсюда "Гехолуц" руководил нелегальной эмиграцией в Палестину, осуществлявшейся через Черное море и Кавказ".¹⁰⁰

Научный консультант — генеральный директор Центрального музея Тавриды Андрей Мальгин.

Эти минские авторы дорожат памятью своего города как одного из центров, где формировались сионистские взгляды И. Трумпельдора, как места, сыгравшего свою роль при отъезде евреев бывшей Российской империи в Палестину. А вот симферопольские авторы, имеющие, мягко говоря, не меньше оснований причислять свой полуостров и его "южную столицу" к яркому пласту жизни этого замечательного человека и солдата, многие годы остаются совершенно равнодушными к теме. Крымский период жизни Иосифа Трумпельдора практически не освещен в отечественной и зарубежной историографии. Сведения об этом до сих пор отрывочны, а их толкования — порой взаимоисключающи.

Между тем, именно из Крыма в июне-сентябре 1919 года Трумпельдором была организована отправка молодежи на земли Эрец Исраэль. Но ни в одном исследовании о жизни Трумпельдора документальных свидетельств о его пребывании в Симферополе и Тавриде не приводилось. Несмотря на общеизвестность этого "эпизода", упоминаемого часто одной строчкой, его общеисторический смысл, его значение в жизни как Трумпельдора, так и Крыма недооценено и даже вовсе не оценено.

Мы попробуем воссоздать атмосферу жизни Крыма и Симферополя весной-летом 1919 года, то есть в то время, когда здесь был наш герой, несколькими годами ранее и позднее.

Крым вообще и Симферополь в частности издавна служили местом существования еврейских и иудейских (по вере) общин. Это и позднеантичные общины римского времени (например, Фония в Пантикапее, Синагога в Херсонесе),¹⁰¹ и возникшие в средневековье общины и поселения крымчаков, караимов, кварталы и слободки сефардов, ашкеназов, иудейских прозелитов (например, Кучук-Куддус, или Малый Иерусалим, в Кезлеве, Эфренч в Кефе, Чуфут-Кале).

В одном только Акмесджите (сейчас — Старый город в пределах Симферополя) в канун падения Крымского ханства существовали крымчацкие районы Ахмеч и Къаал, две караимские слободы, несколько еврейских кварталов. В царский период действовали общины при синагоге Нер-Томид, школе Талмуд-Тора и квартале Бейт Яков (все — восточная часть Акмесджита).

По переписи 1897 года в Крыму проживало 28703 еврея-раббанита (включая крымчаков), составлявших 5,2% общего населения, и 4,5 тысячи караимов. Подавляющее большинство евреев Крыма жило в семи городах: Симферополе (8951), Керчи (4774), Севастополе (3910), Карасу-Базаре (3144, из них около двух третей -крымчаки), Феодосии (3109), Евпатории (1592) и Ялте (1025). В 1914 году число евреев Крыма достигло, по-видимому, 40-45 тысяч человек (из них 6,5 тыс. крымчаков), а число караимов — более восьми тысяч человек.¹⁰²

Крым стал одним из центров сионистского движения России в годы Гражданской войны. Дискуссионным остается вопрос, насколько сильно было влияние сионистских организаций в среде крымского еврейства того времени. Сами за себя говорят факты: практически во всём спектре политических движений России, представленных на полуострове, евреи занимали активные позиции -от кадетов до анархистов, включая и секции большевиков, меньшевиков, эсеров. Одни представители еврейского народа доходили до полного и сознательного отказа от представлений, связывавших их с иудаизмом и еврейством (особенно в среде левых партий), другие совмещали умеренно-сионистские воззрения с идеологиями своих всероссийских партий и даже лоббировали в них еврейские секции. Однако эти многочисленные данные проливают свет только на убеждения и идеологическую эволюцию личностей, но никак не масс. Об общественных же настроениях можно судить по следующим фактам.

В 1918-1920 годах в Симферополе действовал комитет народной фракции "Цеирей Цион", периодически проводившей свои собрания и принявший участие в сионистской конференции в Балаклаве в сентябре 1919 года. Наибольшую активность проявляла сионистская организация "Альгемайн Цион", комитеты которой существовали в Симферополе, Севастополе, Евпатории, Керчи, Ялте, Феодосии и других местах. Если "Цеирей Цион" насчитывал в Крыму одну организацию, то "Паолей Цион" — семь, численностью не менее чем по триста человек;¹⁰³ Бунд — шесть городских организаций, не менее чем по 250 человек, СЕРП — группы и организации в 15 пунктах, не менее ста человек.¹⁰⁴

Социалистическая партия СЕРП считала себя народнической. Ее программа включала созыв еврейского национального сейма на основе экстерриториальности и образование символического государства из национально-культурно-экономических автономий безотносительно к тому, занимают ли евреи определенную территорию или живут вкрапленными в иные народы. Следующим этапом программы было общесионистское требование ухода на собственную территорию.¹⁰⁵

Это понималось как мобилизация и консолидация еврейского народа и реализация талмудического принципа: "Если у нас нет пока государства на земле нашей — создадим его в сердцах наших".

Этапность этой примечательной Программы СЕРП отражала фундаментальную особенность, дуализм ситуации евреев Диаспоры (стран рассеяния), в которой оба одновременно существующих и каждый из двух составляющих ее принципов является непреложным.

Иудейская этика и иудейская моральная доктрина непреложно предписывают быть лояльным, патриотически настроенным, а если потребуется — и самоотверженным гражданином страны фактического проживания, — в частности, биография Иосифа Трумпельдора, добровольцем пошедшего на фронт русско-японской войны, героя армии страны его рождения, России, — один из примеров действительности этого постулата. Но еврейская национальная самоидентификация, как таковая, означает испытывать приверженность еврейскому государству, существует оно в реальности или нет, а своей исторической родиной считать единственно прародину евреев — Землю Израилеву (Эрец Исраэль) в Палестине, на священной для евреев территории, строго оговоренной Пятикнижием Моисеевым (Торой), что составляет сущность иудаизма — и как догмата религиозного учения, и как еврейской национальной идеи,¹⁰⁶ — создание и сохранение еврейского национального государства в Палестине — программа проекта Трумпельдора "Гехалуц", сионистских движений и партий в целом.

В Крыму существовали Краевая сионистская организация и избранная ею Краевая еврейская управа. В их руководство входили Д.С.Пасманик (до его вынужденного отъезда из Крыма в апреле 1919 года), председатель Симферопольского сионистского комитета М.С.Жак и Е.А. Дворецкий. Среди активистов сионистского движения в Симферополе можно назвать В.М. Левитана, М.И. Паза, А.М. Койфмана, Я.В. Крымгольца, А.П. Лурье, в Севастополе — председателя местной организации Л.Н.Когана, в Евпатории — Г.М. Берковича.¹⁰⁷

Впрочем, все сионистские организации страны объединяла СОР (Сионистская организация России, 1898), которая, в свою очередь, была составной частью Всемирной Сионистской организации (ВСО, 1897). Лидером крымских сионистов был Виктор Исаакович Якобсон, потомственный почетный житель Симферополя, выпускник Симферопольской гимназии, доктор философии, который участвовал в работе V Всемирного сионистского конгресса в Базеле (1901), где был избран уполномоченным для руководства сионистским движением в Таврической губернии, VI Всемирного конгресса сионистов (1903).¹⁰⁸

Кроме того, сионисты в Крыму действовали через ряд общественных организаций: "а-Халуц" — союз пионерских организаций для работы в Палестине, "Маккаби" — военно-спортивная организация, "Ахдус" - сионистская группа и другие. Группа "Ахдус" действовала в Севастополе еще в январе 1918 года.

В ноябре 1918 года в Симферополе был зарегистрирован клуб "Маккаби" (В.Джанков, А.Левиков, Г.Муравкин, Р.Губергриц и др.). Забегая вперед, укажем, что в 1920-м такой клуб активно действовал и в Севастополе.

Уже осенью 1918 года, после создания Таврического университета (при активнейшем участии кадетов Соломона Самойловича Крыма, Максима Моисеевича Винавера), там активно действовала студенческая сионистская фракция "Ферейн" (Френкель, Кот). В Ялте, Алуште и Евпатории под эгидой сионистской организации ОЗЕ (Общество охраны здоровья еврейского населения) действовали санатории.¹⁰⁹

Участвовали сионисты и в различных предвыборных кампаниях. В июне 1918 года и в сентябре 1919-го они выдвинули свои списки на выборах в Симферопольскую городскую думу, а в апреле 1919 года — на выборах в так и не созванный Крымский краевой сейм.¹¹⁰

В начале 1919 года сионистские организации Крыма потеряли связь с центральными сионистскими организациями, и 15-16 февраля того же года состоялся съезд сионистов Таврии в Балаклаве, на котором было принято решение учредить Временный Мерказ (Совет) Сионистской организации России в Таврии из представителей Феодосии, Севастополя, Евпатории, Мелитополя, Джанкоя, Бахчисарая, Бердянска, Ялты и Керчи. Его исполнительный комитет находился в Симферополе.

Городские комитеты было решено создавать на пропорциональных началах между фракцией "Цеирей Цион" и "внефракционными сионистами". При Мерказе создавалось Палестинское эмигрантское бюро. Из Крыма шел наиболее короткий маршрут в Палестину, и в Крым прибывали молодые сионисты со всей России.¹¹¹

Таким образом, традиционная в еврейский Песах фраза "Лешана ха-баа б'Иерушалим ха-бнуя!" ("В следующем году — в отстроенном Иерусалиме!" — с ударением на слове "отстроенном", т. е. воссозданном, восстановленном) приобретала в тот момент буквальную актуализацию в Крыму. Идеи о возвращении на историческую Родину, на голое место, где будет собственными руками восстановлен Сион — это не марш беглецов, а призыв к действию, созиданию и самоотверженному труду. Осталось только найти "нового Моисея".

6 января 1919 года на центральной сионистской конференции в Петрограде собралось около трех десятков делегатов из 25 мест. Делегаты от Украины не могли приехать: в полном разгаре шла Гражданская война. Конференция решила послать на Украину Иосифа Трумпельдора для установления связи с ее отделениями "а-Халуца". Оттуда он должен был поехать в Палестину, чтобы войти в контакт с местными рабочими, выяснить условия жизни и работы и перспективы трудовой алии. Решено было также перевести центр движения в Минск — город с многочисленным еврейским населением и один из крупнейших центров еврейской жизни в России. И хотя постановили, что "а-Халуц" является беспартийной и независимой организацией, влияние на нее "Цеирей Цион" не прекратилось и отделения "а-Халуца" часто обращались за помощью к этому движению.¹¹²

После конференции Трумпельдор отправился на юг России для выполнения возложенной на него миссии. Проездом через Минск, ввиду имевшихся признаков приближающегося погрома, он организовал местную молодежь для самообороны. На всем своем пути И.Трумпельдор встречался в городах и местечках с еврейской молодежью, сколачивая группы самообороны и организуя ячейки "а-Халуца". Этот его маршрут на пути в Крым также оброс легендами, которые еще ожидают своей проверки и изучения: дорога лидера сионистов пролегала через Украину, где бесчинствовали "атаманские" банды, питавшие ненависть к еврейскому населению.

Как пишет И.Маор, весной 1919 года Трумпельдор приехал в Крым со своим товарищем и секретарем Иехудой Копелевичем (Иехуда Алмог, один из основателей Кфар-Гилади и инициатор освоения побережья Мертвого моря).¹¹³

Некоторые исследователи указывают на то, что Иосиф Трумпельдор первоначально пребывал на станции Джанкой и выбор этого города был не случаен, так как Джанкой — населенный пункт с богатыми сионистскими традициями, где уже с начала 1900-х годов действовали сионистские кружки. В 1910-х — имелась школа с преподаванием на иврите, а в 1916 году открылся детский сад с преподаванием на иврите, в 1914-м работала аптека Штейнберга. В 1916 году в Джанкое был проведен нелегальный съезд сионистских организаций Крыма, в том же году — конференция преподавателей иврита; в 1918-м были созданы отделения "Маккаби" и "Цеирей Цион".

И поэтому в мае 1919 года Трумпельдор проводит здесь подготовительную работу по созданию в городе отделения "а-Халуц" и центров по подготовке еврейской молодежи к сельскохозяйственному труду и организации выезда евреев в Эрец Исраэль.

Особенностью ситуации в момент поездки Трумпельдора было то обстоятельство, что, отправляясь в Крым надолго, невозможно было угадать заранее - в Красный или в Белый Крым попадешь. Весной 1919 года в Тавриде пало Крымское краевое правительство Соломона Крыма, "второе пришествие" Красной армии привело к провозглашению Крымской ССР на части полуострова, за исключением Восточного Крыма, где граница между "белыми" и "красными" пролегла по Ак-Монайским высотам.

Иосиф Трумпельдор как известный офицер царской армии, человек, отказавшийся от поддержки большевиков и в свое время едва спасшийся от них в Петрограде, должен был тщательно взвешивать все "за" и "против", прежде чем решиться ехать в Джанкой, занятый большевистскими войсками. В мае 1919 года, когда Трумпельдор должен был присутствовать на учреждении "а-Халуц", Белая армия готовилась к штурму Крыма. Ставка А.И. Деникина в это время была в Феодосии.

Так что, скорее всего, Трумпельдор первоначально прибыл в Крым через Керченский пролив, а перед этим приезжал в Пятигорск, чтобы увидеть родных и, видимо, попрощаться с ними - на всякий случай, навсегда: как выяснилось, предчувствия не обманули его... Затем по территории, занятой Белой армией, он отправился в Восточный Крым. Таким образом, к городам Крыма, где побывал Иосиф Трумпельдор, мы можем добавить Керчь и Феодосию.

О пребывании Трумпельдора в Керчи, в частности, свидетельствует история двух многочисленных и состоятельных семей Цеховых и Мошенских, которые в полном составе покинули Крым и в числе многих еврейских халуцим в 1919-1920 отправились в Палестину. Этот род жил в начале XX века в Керчи, его представители работали на квалифицированных должностях на табачной фабрике Месаксуди.¹¹⁴

В Крыму Трумпельдор переезжал с места на место, выступал, организовывал группы "а-Халуц”, устраивал их участников на работу и в центры подготовки, заботился об их пропитании.¹¹⁵

Как легендарная личность и Георгиевский кавалер, он был вхож в кабинеты военной администрации и чиновников тогдашней "Деникин". А также мог решать вопросы питания и размещения своих соратников. Вообще, статус "Полного банта", сопровождавший четырежды Георгиевского кавалера, обладателя всех степеней этой воинской награды, предоставлял его носителю немало как писаных льгот, так и неписаных, но соблюдавшихся "белыми" почестей. Уместно здесь вспомнить, что металлическую руку взамен потерянной Трумпельдору, согласно повсеместно распространенному мнению, пожаловал лично император японцев, а почетную аудиенцию устроил император российский, — всё это в глазах деникинцев, отчаянно искавших в те дни примеры личного героизма, однорукого героя окружало дополнительным ореолом славы.

Летом 1919 года началось новое наступление деникинцев. 24 июня Крымская (Красная) армия покинула Симферополь. А еще через двое суток на территории полуострова не осталось ни одного красного отряда. Учреждения недолговечной КрССР эвакуировались в Никополь, а затем в Киев.

Исключительную роль в успехах Вооруженных сил Юга сыграли страны Антанты, причем, Крым стал перевалочной базой военных поставок. Франция, требуя компенсации (военное имущество в обмен на пшеницу), превращала помощь в торговлю, военно-политические и экономические отношения с Белым движением из-за этого налаживались с трудом. Однако три обстоятельства объективно подталкивали Францию к более активным действиям в России: угроза большевизма; опасения русско-германского сближения; заинтересованность в уплате долгов российских правительств.

Англичане компенсаций не требовали. Их содействие было всесторонним — материальным, финансовым, политическим, отчасти сугубо военным (инструкторы). Деникин называл английское снабжение "главным... источником питания" ВСЮР.

На минуту оторвемся от сухого перечня событий и посмотрим на них глазами человека, придумывавшего задействовать Крым, по сути, в новом "Исходе" евреев на родину. Как видим, исходы были в те дни частым явлением и распространенным словом-понятием, касаясь то "красных", то "белых" (и еще не в последний раз — впереди был великий Исход белых 1920 года). "По капле выдавливала Россия из себя всё, кроме раба", — комментирует те годы едкий афоризм. Одни уходили и приходили под лозунгами Свободы, другие — под лозунгом "Рабы не мы". Об отношении Трумпельдора к обоим враждующим лагерям мы знаем из его же фразы: "Нас (евреев) не может увлечь обещание или обмануть перспектива уравнения в правах с остальными бесправными (людьми, народами). Только вся полнота естественных человеческих и гражданских прав и свобод свободных людей, свободного общества — есть достойная цель и устремление".

Крым был полностью занят Добровольческой армией 1 июля 1919 года. Сразу же была восстановлена Таврическая губерния. Бердянский, Мелитопольский и Днепровский уезды 25 июня включены в ее состав.

Если советские власти еще с начала 1918 года преследовали сионистов, то А.И.Деникин своим приказом разрешил деятельность еврейских общин на всей территории, занятой его войсками (хотя поведение этих войск в отношении гражданского населения, причем, не только еврейского, зачастую оставляло желать лучшего).

Особенностью Крыма стало то, что здесь за весь период Гражданской войны не зафиксировано ни одного еврейского погрома, хотя антисемитская пропаганда и велась. Полуостров Крым стал единственным регионом, через порты которого шла легальная эмиграция российских евреев в Палестину.¹¹⁶

И вот, к концу 1919 - началу 1920 года, и, во многом, именно благодаря присутствию Трумпельдора, Крым вновь становится одним из центров сионистского движения в России. Однако говорить о массовом выезде через порты Крыма халуцим летом и осенью 1919 года не приходится. Движение находилось на другом этапе — учитывая обстоятельства, шла интенсивная подготовка будущих репатриантов. Не будем забывать, что шла Гражданская война, и территория Крыма входила в состав Вооруженных Сил юга России (ВСЮР). Все перемещения через границу регулировались специальными разрешениями и паспортами, которые выдавались по прошениям на имя Губернатора Таврической губернии, согласованные с городскими стражами крымских городов и в соответствии с распоряжениями Главнокомандующего Вооруженными Силами юга России.

Приказом Главнокомандующего 23 июля 1919 года генерал-лейтенант Н.Н.Шиллинг был назначен Главноначальствующим Таврической губернии. Позже — и Херсонской, а после успешного десанта в Одессу (в ночь на 10 августа) и захвата ее — Главноначальствующим Новороссийской области в составе Одесской, Херсонской и Таврической губерний. Был восстановлен Правительствующий Сенат.¹¹⁷

Таким образом, в те дни Крым оказался не только центром сионистского движения, но одновременно и сердцем всей политической жизни умиравшей Российской Империи — ее судьбы роковым образом решались и завершались именно здесь.

Государственный архив в Автономной Республике Крым в фонде Р-2235 хранит дела по деятельности Таврического Губернского управления в 1919 году. Они позволяют в очень характерных деталях представить историческую картину, сложившуюся в то время в Крыму.

Все прибывающие на территорию Главного командования Вооруженных Сил юга России и проживающие в частных домовладениях подлежали обязательной регистрации. За нарушение данного распоряжения виновные подвергались различным наказаниям от денежного штрафа до ареста. Так, в июле 1919 года рассматривалось дело по обвинению домовладельца Я.С.Румбаха в непрописке в течение десяти дней квартиранта, за что ему грозило наказание в виде штрафа в 5000 рублей, с заменой "при несостоятельности" арестом на два месяца.¹¹⁸ Интересно, что Румбах был расстрелян в 1923 году по обвинению в крымском заговоре некоего "верховного правителя Боженко" банды "зеленых".¹¹⁹ Можем предполагать, что и влияние сионистов, и удельный вес их, в силу опыта конспирации и подполья, в различных революционных, боевых и нелегальных организациях тогдашнего Крыма были велики.

Следы регистрации Иосифа Трумпельдора в Симферополе в архивах не обнаружены, хотя точное время и адрес проживания достоверно известны и подтверждаются документально — дом

Киблера, ул. Пушкина (Приютненская), 6. Возможно, Трумпельдор как полный Георгиевский кавалер не подлежал общим правилам регистрации. Есть и другое соображение: у него были веские причины не оставлять документальных следов, в том числе — своего адреса, и, несмотря на дружеское в целом окружение деникинцев, придерживаться конспиративных принципов.

Само квартирование именно в доме Киблера было выбрано не случайно. Здесь можно было не только встретиться с самыми интересными людьми Симферополя, но и обсудить с ними вопросы без лишних глаз и ушей.

(Сравнивая "ветхий" Исход, начатый Моисеем, и "новый" исход, задуманный Трумпельдором, отметим: местечко Суккот (Шалаши) на египетской стороне Красного моря, через которое, по Библии, евреи покинули египетский берег и начали свой переход по дну расступившегося перед ними Красного моря, до сих пор не определено.¹²⁰ Его поисками, истолкованиями занимаются поколения историков, археологов и богословов, и это предмет многовековых дискуссий. А вот место, откуда фактически состоялся "исход XX века", которое было одной из штаб-квартир и центром этого последнего исхода — известно с абсолютной точностью. Это симферопольский адрес Трумпельдора. Оно же — временная путевая стоянка, временный приют на улице Приютненской (ныне ул. Пушкина) перед началом перехода через море, на этот раз — не Чермное, а Черное).

Многоквартирный доходный дом носит имя то ли владельца (миллионера Франца Киблера), то ли гинеколога Эмиля Киблера, проживавшего там, то ли создавшего его архитектора (Карла Киблера). На Приютненской это был "последний приют" нестандартных людей — от богемы до уголовников, от пропивающих свой ум талантов до людей, ведущих тайную или явную активную деятельность. Обитателям доходного дома даже было дано прозвище "трифоны" в честь квартального надзирателя Трифонова, имевшего постоянные проблемы с этой "слободкой".¹²¹ Будущая и уже восходящая звезда Фаина Гиршевна Раневская (Фельдман) также связана именно в те годы и даже дни с "Симферополем Трумпельдора", а именно — с проживанием в том самом Доме Киблера на Приютненской: сохранились воспоминания великой актрисы о том самом околоточном.¹²²

В этом же доме одно время проживал симферопольский музыкант, издатель и композитор Яков Богорад, широко известный, в том числе и Трумпельдору, по мелодиям Японской войны — маршам "Прощание Славянки" и "Тоска по Родине".¹²³ Он — один из тех знакомых Трумпельдора, кто мог посоветовать ему именно этот адрес.

Неслучайность пребывания Иосифа Трумпельдора в доме Киблера подтверждается и тем, что вторая по счету еврейская колония, созданная в Крыму его последователями вскоре после его гибели, поместилась именно в Киблеровке — поместье Франца Киблера в Джанкойском районе. Можно предполагать личные деловые переговоры Трумпельдора с Киблером как владельцем не только дома в Симферополе, но и экономии в Северном Крыму, уже тогда интересовавшей "а-Халуц".

Однако незримых нитей, связывавших Трумпельдора еще до его прибытия с Крымом, было более чем несколько.

Это и дружба с семейством Шер — южнобережных евреев, про которых ходили легенды, что они потомки татарских мурз Ширинов, перешедших в иудаизм (великий музыкант Иегуди Менухин по матери — Маруте Шер — считался потомком Эмине Ширинской).

Это и знакомство еще в 1917 году в Петрограде с Гойвиш-Григорием Красным (Адмони) — историком и публицистом, выходцем из Крыма, с которым они вместе занимались созданием еврейских "антипогромных" отрядов самообороны. Тогда, в 17-м, Адмони с Трумпельдором встречались и с Александром Керенским, который обещал содействие властей в мобилизации еврейских батальонов. Предположим, что перед отправкой Трумпельдора из Петрограда в Минск и далее в Крым Г. Адмони консультировал соратника об особенностях и полезных связях на полуострове.

Из знакомых и соратников Трумпельдора в Симферополе можем назвать еще несколько имен. Это врач (и впоследствии — один из лидеров еврейской общины Крыма, руководитель синагоги в Симферополе) Хаим Мостовой, сражавшийся ранее вместе с ним на русско-японской войне, — об этом зафиксировано семейное предание и имеется подлинная переписка. Также поляк Франя Терлецкий и украинец Максим Буцалан, сидевшие вместе с Трумпельдором в японском лагере военнопленных, а в 1919 году проживавшие в Симферополе.¹²⁴

Поэт, один из создателей литературного иврита Шаул Черниховский в том же 1919-м приехал в Симферополь и жил у еврейского деятеля Максима Винавера (они работали над организацией Медицинского факультета создаваемого Таврического университета) — обоих мы смело можем причислить к кругу людей, с которыми встречался Трумпельдор.

Одна из поэм Черниховского, "Свадьба Эльки",¹²⁵ посвящена замужеству Эллы Цодыковны Фридман, в те годы — симферопольской красавицы из артистической среды, впоследствии — агронома-селекционера сортов винограда для производства элитных крымских десертных вин. Она и ее супруг Азарий Меерович Румшицкий, знакомый с Трумпельдором еще по Ростову-на-Дону (впоследствии — в предвоенные годы — замнаркома земледелия Крыма), стали близкими друзьями Трумпельдора во время его крымского вояжа.

Ицхак Ландоберг, он же позднее Ицхак Саде, один из сподвижников Трумпельдора, прожил жизнь настоящего солдата, став генерал-майором израильской армии. Добровольцем ушел на фронт Первой Мировой. После тяжелого ранения живет в Петрограде, где знакомится с прапорщиком Трумпельдором, который в июне 1917 году вернулся в Россию из Палестины с целью убедить Временное правительство сформировать в составе русской армии еврейский полк. По его замыслу, полк прорвался бы через турецкий фронт на Кавказе в Эрец Исраэль. Эти идеи и цели Трумпельдора разделяет и Ицхак Ландоберг. Осенью 1917 года И.Ландоберг был уже в Крыму.¹²⁶ Участвовал в Гражданской войне в рядах Красной армии, но ужаснувшись жестокостью красных по отношению к пленным, уходит в Добровольческую армию. Но и здесь его военная карьера длится недолго. Столкнувшись с антисемитизмом белых, Ицхак Ландоберг покидает армию и селится в Симферополе. После образования Таврического университета в 1918 году, поступает на историко-филологический факультет. Несколько месяцев учится в университете, живет в Симферополе и летом 1919-го встречается здесь с Трумпельдором, принимает активное участие во всех сионистских встречах и съездах.¹²⁷ Весной 1920 года, узнав о гибели Трумпельдора при обороне Тель-Хая, Ландоберг уезжает из России в Эрец Исраэль, где становится одним из руководителей организации гдуд ха-авода (рабочий батальон), ставшей носить имя Трумпельдора.

На том же филфаке Таврического университета обучается Хая (Зоя) Голомшток, знакомая Трумпельдора еще с Минска, приехавшая едва ли не одновременно с ним в Симферополь. Впоследствии она станет создателем первых в Степном Крыму общеобразовательных школ, организатором школьного дела в еврейских колониях полуострова и директором одной из таких школ.

Сохранилось воспоминание о том, как восторженно встречала Трумпельдора молодежь, входившая в сионистские кружки Таврического университета. Автор сведений, Ципа-Фейга Цеховая (1894-1978) как раз в те годы была студенткой и жила в Симферополе, работала также в благотворительной организации ОЗЕ (Общество здравоохранения евреев) — "Капля молока".¹²⁸

Также одним из деятелей движения халуцим стал Глеб Боклевский (Арье Боевский). Русский морской офицер, проникнувшись сионистской идеологией и мыслями Трумпельдора, в 1920-м, эвакуируясь с остатками Добровольческой армии из Крыма в Турцию, переезжает в Палестину. Одним из предположений является то, что примкнуть к одной из молодежных халуцианских групп он мог еще в Крыму, до начала общей эвакуации армии барона Врангеля, а возможно позднее, в Константинополе.¹²⁹ Но так или иначе, моряк Глеб Боклевский, сохранив национальность и православную веру, становится одним из основателей морского флота и рыболовной промышленности будущего еврейского государства.

К сожалению, более полных списков людей, которые были в те дни рядом с Иосифом Трумпельдором и связаны с ним по линии сионистских организаций, в готовом виде ни в архивах Симферополя, ни в известных работах нет. Такой перечень персон можно (и нужно) составить и пополнять, опираясь на косвенные данные, дальнейшие архивные исследования как в Крыму, так и в архиве Трумпельдора (Центральный государственный архив истории сионизма в Израиле).

Одной из ключевых целей деятельности Трумпельдора в Крыму было открытие перевалочной станции, некоего "сборного пункта" для всех евреев российской Ашкеназии перед их отправкой в Палестину.

В этой деятельности Трумпельдор вел работу в трех основных направлениях. Первым было — налаживание каналов легальной миграции — с использованием связей при власти, дипломатической подготовки и юридических обоснований для миграции: это был нелегкий метод и использовался, видимо, в исключительных целях. Вторым направлением были осмотр и назначение мест, в которых в будущем возникнут лагеря халуцим — военные поселения, максимально приближенные по ландшафту и условиям жизни к будущим израильским колониям. И последнее основное направление — налаживание нелегальных, но эффективных в то время путей контрабанды людей целыми партиями: это позволяло переправлять "нужных людей" в Израиль без лишней волокиты и безо всякого информирования действующих властей.

Такая система полулегальных и откровенно нелегальных революционных маршрутов еще с XIX века получила название "подземной железной дороги". Автором термина (англ. The Underground Railroad) считается американский аболиционист Фредерик Дуглас, идеолог вооруженной борьбы за освобождение рабов-негров США. Сравнения негров, добившихся свободы ценой революций и войн в Америке, с евреями, угнетавшимися в Евразии, в те времена были довольно частыми.

В идеале система, взятая у аболиционистов (носила также прозвища "подземные рельсы", "лунная дорога") и использованная многими революционными организациями, должна была включать в себя целый набор инструментов и институций — таких, как цех по изготовлению документов, подпольная "гримерная", лазарет, военные склады, явочные столики в ресторанах и комнаты в гостиницах, подпольное жилище... Мы не имеем документальной информации о том, что все эти атрибуты присутствовали в Крымской "а-Халуц" времен Трумпельдора, однако логика и косвенные данные подталкивают как раз к такому заключению.

Сообщение между Крымом и другими государствами Черноморского бассейна в 1919 году осуществлялось преимущественно морским путем. Из портов Южного берега Крыма перевозка пассажиров осуществлялась судами Британского пароходства, о чем писал в своем прошении Таврическому губернатору инженер Карл Оттович Ревенский.¹³⁰

Что касается выдачи разрешений на выезд за границу, то можно обратить внимание на документы, собранные в архивном деле, которое носит название "Переписка с командирами Симферопольской городской стражи о выдаче удостоверений, свидетельств и разрешений на выезд за границу частным и должностным лицам по частным и служебным делам".¹³¹ Процедура выезда была бюрократизирована. Сначала проситель писал прошение на имя Таврического губернатора, затем, после одобрения оного, получал удостоверение с разрешением на выезд, по которому выдавали заграничный паспорт.

Относительно получения разрешений на выезд, то в одном из писем от 12 июля 1919 года указано, что право выдачи пропусков за пределы территории Вооруженных Сил юга России принадлежат исключительно отделу Генерального штаба Екатеринодара (ул. Крепостная, 39; ул. Соборная, 30) или его представительству в Новороссийске. Приказано не допускать выезда за пределы территории Вооруженных Сил всех групп и одиночных лиц, не имеющих пропусков.¹³²

23 августа 1919 года генерал Шиллинг издал распоряжение об обязательном предварительном его разрешении на проведение заседаний общественных организаций. В Крыму был введен паспортный режим и учет населения.

И уже в сентябре 1919 года усиливается процедура получения разрешений, что подтверждается тем, что разрешения на выезд Таврическим губернатором не выдаются, так как по распоряжению Главнокомандующего Вооруженными Силами юга России выдача таких пропусков возложена в Крыму исключительно на особые паспортные пропускные пункты, образованные в Севастополе и Керчи.¹³³ Среди прошений на получение свидетельств на выезд мы выделили те, которые относятся лишь к исследуемому периоду — июль-сентябрь 1919 года — и, возможно, к выезду еврейского населения по сионистским каналам.

Для получения разрешения на выезд после подачи прошения на имя губернатора, проситель проходил проверку на благонадежность, что подтверждалось донесениями жандармского управления и уголовно-розыскного департамента.

Невозможно в данный момент установить общее количество и численность групп "а-Халуц", отправленных в Эрец Исраэль при Трумпельдоре из Крыма (или через Крым). Удалось установить лишь три десятка имен, вероятно, ставших в те месяцы клиентами "Крымской подземной железной дороги". Понимая состояние архивов времен Гражданской войны, мы можем спокойно множить количество клиентов в разы. Под видом вынужденных беженцев отправляли, прежде всего, видных деятелей сионистских организаций и членов их семей. И не всех подряд, а тех, чьи знания и опыт могли быть востребованы в Эрец Исраэль незамедлительно.

12 июля 1919 года выезд за границу был разрешен кандидату физико-математических наук Мееру-Герцу Ароновичу Зальцману, его жене Кларе и сыну Эммануилу.¹³⁴

Приводимое ниже прошение, вероятно, относится к человеку, который выехал позднее в числе халуцим. 15 июля к Таврическому губернатору обратился "беженец г. Яффы" Самуил Моисеевич Файнерман, проживавший в Симферополе по адресу: Екатерининская улица, дом 5. В своем прошении он пишет, что "находясь без средств в чужом городе и не имея больше материальной возможности оставаться здесь, честь имею покорнейше просить Ваше Превосходительство выдать мне разрешение для выезда из России к моему постоянному местожительству в Турции, где и осталась моя фамилия, семья".¹³⁵

В приложении к прошению С.М.Файнерман предоставил свидетельство симферопольской городской государственной стражи, свидетельство турецкой полиции и удостоверение сионистской организации Таврии. Указанные документы, находившиеся в приложении к прошению, были возвращены вместе с выдачей разрешения на выезд, и увидеть свидетельство сионистской организации, к сожалению, мы не можем.

24 июля оставлено без удовлетворения прошение на выезд через Константинополь в Лондон Иосифа Исааковича Кошицкого, сотрудника Акционерного общества "Юровэта".¹³⁶

В этот же день было выдано разрешение на выезд беженцам из города Шавли Ковенской губернии Арону Вульфовичу Клоцу и его жене Фейге.¹³⁷

Помимо частных лиц отмечается выезд предпринимателей для закупки продовольственных и промышленных товаров. Так, 7 августа заведующий автомобильной частью Главного Командования Вооруженных сил юга России (ГКВСЮР) поручик Степанов просит Таврического губернатора выдать удостоверение на выезд в Константинополь Липману Берковичу Гольдбергу, Геселю Берковичу Ульфскому и Ефиму Берковичу Майданскому. Указанные лица "командируются за покупкой автоимущества, покрышек и камер, крайняя нужна в каковых ставит Автомобильную часть Добровольческой Армии в очень затруднительное положение".¹³⁸ Ниже есть пометка: "Три удостоверения вручены".

Примечательно, что у всех трех покупателей автоимущества одно отчество, а фамилии разные. Или это случайное совпадение, или свидетельство поддельности документов и конспирации. Сочетания имен и фамилий выглядят несколько искусственно. Интересно заметить, что ранее, в июле 1919 года, некий поручик Степанов по такой же причине просил выдать пропуска на выезд за границу еще четырем людям.

8 августа Таврическим губернатором было удовлетворено прошение Абграма Абграмовича Исаака (так в тексте), бывшего жителя Мелитополя, живущего в Симферополе в бывшем доме Анджело, о выезде за границу. Он выезжал как член союза мукомолов для закупки оборудования на мельницы, о чем в приложении представил удостоверение данного союза.¹³⁹

Предположим, что подобные причины выезда были более убедительны и проще удовлетворялись.

12 августа 1919 года Таврический губернатор подписал прошение Рахиль Ароновне Райхман и ее дочери — Таубе, одиннадцати лет. Разрешение получено 16 августа.¹⁴⁰

13 августа было разрешено выехать в Константинополь Гите-ли Елевне Аренштейн, проживавшей в Симферополе, в доме № 18 по Архитекторской улице.¹⁴¹

14 августа семейное удостоверение на выезд № 1124/590 получил Шлема Гиршович Штемберг с женой Ривкой, 54 лет, и двумя дочерьми — Рухлей, двадцати лет, и Сарой, семнадцати лет. В прошении указано, что поручик Штемберг неграмотный и сам подписать прошение не может.¹⁴²

Разрешение на выезд за границу 16 августа получил проживавший в доме № 6 по улице Жуковской — Марк Янкелевич Рабинович.¹⁴³ На следующий день удостоверение на выезд было вручено Янкелю Симоновичу Гершману.¹⁴⁴ 21 августа документ на выезд получил Арон Симхов Ейгелесс, гродненский мещанин, проживавший в Симферополе на улице Караимской, 16.¹⁴⁵ А 22 августа удовлетворили прошение о выезде Риси-Михли Фавелевны Майстер.¹⁴⁶

В сентябре, второго числа, документы были выданы Марку Нусимовичу Кричевскому и Лейзеру Мовлевичу Певзнеру.¹⁴⁷ На следующий день удостоверение получила Леся Мовшовна Гуткина.¹⁴⁸

4 сентября прошение подал Леон Моисеевич Айзенштейн, однако потребовалась информация о выдаче ранее заграничного паспорта, о чем был направлен запрос командиру Севастопольской городской государственной стражи.¹⁴⁹ И за № 23 от 7 сентября 1919 года Таврическому губернатору было представлено поручение, в котором командир Севастопольской городской стражи докладывал, что Леону Моисеевичу Айзенштейну и его жене Мотильде Абрамовне выдан заграничный паспорт 3 сентября 1919 года.¹⁵⁰

Историк и публицист, современник Трумпельдора — Ицхак Маор в книге "Сионистское движение в России" сообщает, что в те дни до Константинополя добрались несколько крымских халуцим, пустившихся в плавание по Черному морю на лодках и застигнутых штормовой погодой, трепавшей их в море более недели. Иосиф Трумпельдор остался в Константинополе, чтобы позаботиться об их устройстве, пока они не сумеют уехать в Палестину.¹⁵¹

Этот момент вызывает большой интерес и проливает свет на механизмы нелегальной переправки. Через осеннее Черное море на лодках мог отправиться только настоящий морской волк, и очевидно, что никто из халуцим не имел такого опыта морских переходов, навигации и управления судном. Поэтому более чем вероятно, что отдельные группы перевозили в Константинополь балаклавские греки, в основном занимавшиеся контрабандой. Так мы устанавливаем "ниточку", связывавшую Трумпельдора с легендарными уже на тот момент "листригонами", отчаянными балаклавскими моряками и рыбаками.

Ицхак Маор пишет о Трумпельдоре, что, занимаясь переправкой своих "пионеров" морским путем, он лично вел переговоры и с белыми, и с красными властями. И, видимо, успешно, раз смог при этом остаться в живых.

В Государственном архиве Автономной Республики Крым никаких данных относительно документального общения Иосифа Трумпельдора с Главным Командованием Вооруженных сил юга России не имеется или, по крайней мере, не обнаружено, — это указывает на неформальный, а не официально-бюрократический характер его деятельности. Тем более, это же относится к красному лагерю. Занимаясь в смутное время реализацией собственных амбициозных и выходящих далеко за пределы и Крыма, и той эпохи планов — Трумпельдор работал по обе стороны тогдашнего фронта.

Вновь позволим себе минутное отступление от перечисления фактов, чтобы взглянуть на ситуацию с двумя сторонами воюющей стихии с высоты "библейских" аналогий.

Параллели с ветхозаветным Исходом здесь сами напрашиваются — в древние времена море расступилось по обе стороны, пропуская евреев во главе с Моисеем, но безжалостно хороня войска Фараона. На нечто подобное, как на чудо, уповал и Трумпельдор, собирая "свой народ" у моря перед последним походом-исходом на Родину.

Символическому воображению открывались даже такие сходства, как произошедшие и еще надвигающиеся "казни египетские"...

Вскоре после проделанных операций по налаживанию сети Иосиф Трумпельдор отплыл из Ялты в оккупированный войсками Антанты Константинополь, чтобы оттуда продолжить путь в Палестину с миссией, возложенной на него Петроградской конференцией. Точная дата отбытия на данный момент не установлена ни архивами, ни авторами-биографами, — ее можно ограничить в рамках нескольких недель, приходящихся на конец августа 1919 года.

Так, успехи в официальной организации "а-Халуц" связаны с днями, в которые Трумпельдор еще пребывал в Крыму и мог оказывать влияние на регистрацию еврейских организаций. Имена лидеров халуцим в Симферополе — это, несомненно, и имена в нашем списке крымских соратников Трумпельдора.

В Государственном архиве Автономной Республики Крым есть документы, свидетельствующие о том, что 13 августа 1919 года в конторе симферопольского нотариуса Д.М.Березанского были заверены учредительные документы еврейской трудовой организации "а-Халуц" ("Пионер"). Заявителями являлись жители Симферополя: Арон Менделевич Губергриц (ул. Госпитальная, 1), Абрам Моисеевич Канторович (ул. Греческая, 2) Шевах Меер-Лейбович Шейн (ул. Фонтанная, 61), Рувим Меерович Шенкер (ул. Салгирная, 10), Ерух-Лейба Янкелевич Копилевич (ул. Троицкая, 36), Самуил Мотькович Поляков (ул. Дворянская, 5), Кель-ман Шлемович Розенбаум (ул. Екатерининская, 5).¹⁵²

В уставе "а-Халуц" указывалось, что это надпартийная организация трудящихся евреев, которая ставит своей целью подготовить кадры сельскохозяйственных рабочих и ремесленников для эмиграции в Палестину. Для выполнения этой цели организация берет на себя обязательства способствовать поднятию их культурного уровня, обеспечивать их переселение и дальнейшее устройство в Палестине, где намеревается создать национальный территориально-государственный центр в соответствии с национально-политическими и социально-экономическими интересами трудящихся евреев. Для обеспечения поставленной цели необходим точный учет членов организации (анкетирование), центр которой временно располагался в Симферополе. Планировалось установить и поддерживать деловые связи со всеми палестинскими организациями в Таврии и за ее пределами. Должны были организовывать сельскохозяйственные артели, фермы, клубы, читальни, курсы еврейского языка и палестиноведения, переселенческие товарищества (группы совместного переселения), совместные с палестинскими организациями переселенческие комитеты.

В палестинской практике следовало придерживаться принципов трудовой колонизации с предоставлением, в первую очередь, коллективам национального труда.

Членами организации могли стать лица, достигшие 18 лет и решившие переселиться в Палестину. Местные отделения организации могли формироваться при наличии десяти членов. Управление организацией должен осуществлять съезд, на котором избирается ЦК и его президиум. На съезд делегируется один человек от 50 членов, в ЦК избирается 15 человек, из них в президиум — 3 человека. Создается переселенческий аппарат — эмиграционное бюро. Этапы переселения обозначены: Севастополь-Яффа-Хайфа. В обязанности бюро входило и обустройство переселенцев в самой Палестине.

Средства организации должны были складываться из вступительных взносов, один процент отчислений от доходов каждого, из прибыли сельскохозяйственных предприятий, от проведения вечеров, лекций. Средства, сконцентрированные в руках ЦК, должны были составлять сорок процентов от отчислений и шестьдесят процентов от прибыли.

Однако, Симферопольский окружной суд 23 августа 1919 года отказал в регистрации еврейской трудовой организации "а-Халуц". Причиной отказа явилось то обстоятельство, что "подлежат регистрации лишь те организации, которые ставят целью улучшение материального положения евреев на территории русского государства. В настоящее время в законодательном порядке не был решен вопрос о колонизации Палестины выходцами из России. Таким образом, создание таких организаций является преждевременным, кроме того, принципы существования "а-Халуц" не соответствуют идее российской государственности".¹⁵³

Скорее всего, подача иска в окружной суд (неизвестным на данный момент истцом) и его скорое рассмотрение приходятся на те дни, когда отбытие Трумпельдора уже состоялось, и он никак не мог повлиять на ситуацию. Таким образом, можно считать, что 23 августа 1919 года Иосифа Трумпельдора в Крыму уже не было.

Есть и более уверенная дата, связанная с событиями, когда Трумпельдор уже точно не был в Крыму. 18-22 сентября в Балаклаве состоялась конференция сионистских организаций, находившихся на территории, подвластной Добровольческой армии. Съезд в целом поддержал политику правительства Деникина, направленную на вооруженную борьбу с большевизмом и воссоздание единой России. Было решено инициировать создание при ставке главнокомандующего особого политического бюро сионистских организаций, кроме того, предлагалось ускорить выезд евреев в Палестину и не допустить там распространения большевистских идей.

Об участниках этой конференции, в том числе и знаменитых (например, приезд Меира Дизенгофа, будущего мэра Тель-Авива), хорошо известно. Трумпельдор среди них не упоминается, и это согласуется с общепринятым мнением, что в тот момент он уже выехал в Константинополь. Вместе с тем, роль Трумпельдора в организации и подготовке конференции не вызывает сомнений, так как она была основополагающей в организации выезда в Палестину из Крыма и в деле переговоров с Главным Командованием Вооруженных сил юга России. Это дает дополнительный штрих к портрету нашего героя — проделав колоссальную работу организационного и оперативного характера, многодневные дебаты (а они шли не одну неделю) он предоставил вести своим соратникам. Надо полагать, что ключевые переговоры с интересующими лицами Трумпельдор провел перед отъездом.

Интересно и важно представлять себе, чем жили Симферополь и окрестности в момент готовящегося Исхода...

Говоря о культурной жизни в деникинском Крыму, необходимо отметить, что в июне-августе жизнь зрелищных учреждений замерла, периодическая печать только в июле стала выходить более-менее регулярно. Тем не менее, дошедшие до нас сведения позволяют увидеть Симферополь — пусть и фрагментарно — таким, каким его видел в свой крымский вояж Трумпельдор.

13 августа 1919 года вышло "Обязательное постановление Таврического Главнокомандующего", которым всякая критика ("распространение путем печати или в речах, произносимых в публичных местах, каких-либо сведений, имеющих целью вызвать раздражение или неудовольствие населения") ВСЮР, армий Колчака, военных сил союзников, наконец, военных и гражданских властей запрещалась. Виновные подвергаются шестимесячному заключению или штрафу до 20 тысяч рублей. Севастопольским градоначальником предписывалось, под угрозой "строгой ответственности", сдать всю "литературу большевистского характера" в трехдневный срок .

Отношение к печати Деникин выразил по-генеральски лапидарно: "Прессе содействующей — помогать, несогласную — терпеть, разрушающую — уничтожать".

Проследим частичные события, которые нам дадут представление, чем жил Симферополь во время пребывания в нем Трумпельдора...

Август 1919 года. В Симферополе Палестинским эмигрантским бюро при Мерказе начал издаваться "Бюллетень Палестинского эмигрантского бюро", а в 1920-м вышел "Вестник еврейской жизни" — издание Временного Мерказа СОР в Таврии.¹⁵⁴

16 августа. В симферопольском кинотеатре "Баян" состоялся показ "снимков с натуры" — хроникального фильма "Снятие памятника генералу Скобелеву в Москве".¹⁵⁵

28 августа. В кинотеатре "Баян" были представлены хроникальные сюжеты "Прибытие английских танков в Ростов-на-Дону", "Парад студенческой боевой дружины", "Помощь Англии Добровольческой Армии", "Домик, где был убит ген. Л.Г.Корнилов", "Главнокомандующий Вооруженными Силами Юга России ген. А.И.Деникин и представители английской миссии на Маныче", "Все снимки с натуры".¹⁵⁶

Начало сентября, Ялта. Яков Протазанов завершил съемки фильма "Голгофа женщины" и приступил к съемкам картины "Член парламента". Александр Волков завершил съемки фильма "Шофер" с Владимиром Стрижевским в главной роли и начал экранизацию "английского рассказа" "Дьявол под маской ангела" с Натальей Лисенко и Владимиром Стрижевским. Кроме того, были намечены съемки фильма "Конец пьесы" по сценарию Стрижевского и с его же участием. Иосиф Ермольев выехал в Париж для закупки негативной пленки и в поисках новых сценариев.¹⁵⁷

Вторая декада сентября, Ялта. Режиссер Ф.А.Строганов завершил съемки фильмов "Графиня Ферби" и "Две матери" с участием Лидии Рындиной и Эрнесто Ваграма, режиссер Александр Уральский — "Великий аспид" с Ольгой Южаковой, Яков Протазанов — "Страх" с Н.Д.Дунаевой, Николай Ларин — "Шарабан".

Экономика продолжала дрейфовать в сторону всё большей случайности и хаотичности принимаемых мер и, в то же время, полного пренебрежения интересами трудовых слоев. 12 августа вводится свобода торговли.¹⁵⁸ Цены сразу взлетают вверх. Первое влечет за собой второе — отмену хлебной монополии. Разворачивается денационализация. Цены взлетают еще выше. Бессмысленно озлобляя крестьян, власти повышают арендную плату до трети урожая, вывозя при этом хлеб за границу десятками тысяч пудов: разрушается сельское хозяйство. Стремясь пополнить бюджет, Главноначальствующий Н.Н.Шиллинг 19 августа вводит вольную продажу вина ("не выше 16-гр."), потом, с 15 ноября — водки. Но ее просто нет в Крыму. Могли ли такие меры обеспечить хотя бы относительную стабильность экономики — одно из слагаемых победы?

Администрация подумывает о восстановлении крымских денег. Затем Главноначальствующий обнаруживает, что "за последнее время на территории Крыма явочным порядком возникло большое количество меняльных лавок и контор разных наименований, занимающихся, главным образом, покупкой и продажей русской и иностранной валюты и своими действиями способствующих искусственному снижению курса рубля". Следует суровый приказ от 5 марта: все лавки закрыть, сделки в иностранной валюте — прекратить, виновных в нарушении — предавать военно-полевому суду.

На фоне объявленной свободы торговли иные меры весьма напоминают военный коммунизм или грядущую "командную экономику". Например, 22 июня Главнокомандующий А.И.Деникин предписывает: "В целях своевременного успешного засева полей, впредь до разрешения земельного вопроса, вменяется в обязанность владельцам, а также и обществам, в действительном пользовании коих земля в настоящее время находится, немедленно озаботиться подготовкой полей к осеннему засеву".¹⁵⁹

Или еще: 27 июля Главноуполномоченный торговли и промышленности при ВСЮР Л.Ященко сетует: "К сожалению, многие торговцы понимают свободу торговли как свободу спекуляции". И разъясняет: "Разница между предпринимательским торговым барышом и спекулятивным взвинчиванием цен каждому торговцу хорошо известна, посему предупреждаю, что в случае обнаружения спекулятивной торговли, мною немедленно будет сообщаться военным властям для предания виновных военно-полевому суду".

Неудивительно, что уровень жизни неминуемо катился вниз. Жить стало хуже, свидетельствуют современники, чем при большевиках. Зарплата учителя, к примеру, составила в октябре 450 рублей в месяц, квалифицированного рабочего — 1200-1500 рублей. А пара сапог, по официальным — не рыночным — ценам, стоила 5500 рублей (годовая зарплата учителя), килограмм сахара — 162, масла — 375 рублей.¹⁶⁰

"В открытой на днях Новороссийской Экспедиции будут печататься, по согласованию с правительством Деникина, денежные знаки нового образца", — извещала 10 августа 1919 года издававшаяся в Ростове-на-Дону газета "Жизнь". В этом же номере газета сообщала, что в соответствии с требованиями по увеличению выпуска денежных знаков в ближайшее время открывается еще Экспедиция в Симферополе: "В этой Экспедиции, так же как и в открытой на днях Новороссийской Экспедиции, будут печататься по соглашению с адмиралом Колчаком денежные знаки нового образца. Во вновь создаваемые Экспедиции, по приказу Главнокомандующего, переводятся типографские машины из киевской типографии наследников С.П.Кульженко. Наравне с "донскими" (ростовскими) эти денежные знаки будут основным средством денежного обращения на освобожденной от большевиков территории".

Вскоре после этого сообщения газета "Жизнь" сообщила следующее: "Симферополь. Здесь открывается отделение Экспедиции заготовления государственных бумаг. Будут печататься исключительно тысячерублевки нового образца".¹⁶¹

По сообщению газет, кроме Экспедиций в Новочеркасске и Симферополе, были открыты отделения в Одессе и Феодосии.¹⁶² Вновь открытые Экспедиции вполне могли уже обеспечить выпуск денежных знаков всей серии ВСЮР.

Как видим, Крым, традиционное место переходов и переломов в истории, в этот момент сам находится в весьма переходном (промежуточном и двойственном) состоянии. Воспользуемся библейскими сравнениями: он одновременно еще и твердь с элементами устойчивого быта и налаженной традиционной жизни, последний край рухнувшей империи, и, в то же время, волны революции и Гражданской войны уже прокатываются по нему. Соответственно, это — полоса прибоя, и находиться здесь для халуцианцев (которые, несомненно, сравнивали свою ситуацию с библейским Исходом) означает одновременно еще и не покинуть берег, но уже находиться в пути в первых шагах по зыбкому морскому дну.

Давид Бергельсон, посетивший Крым в 1926 году, застал халуцианские коммуны как "удивительно хорошо организованные общины, полные жизненных сил" (и это, всё еще, — годы спустя после гибели Трумпельдора), однако, члены этих коммун были

"странными существами: одной ногой они в Крыму, а другой — в Палестине" (т. е. господствовали в коммунах именно те настроения, ради которых и основал Иосиф Трумпельдор сами колонии в рамках своего "Нового Исхода" — проекта "а-Халуц").¹⁶³

Исход по проекту Трумпельдора "а-Халуц" был, в отличие от библейского Исхода, запланирован не как краткий момент, а как период (и, возможно, длительный), его место — не как черта, а как область — Крым. И Крым, задуманный Трумпельдором как сборно-перевалочный пункт в Палестину, сам по себе остался памятником его деятельности — надолго после его визита и даже спустя десятилетия после его смерти. Крым стал тем узлом на карте Ашкеназии, который сводил в себя множество путей из континентальной части и остался для многих евреев не только временной стоянкой, но и второй родиной, а для кого-то и семейным склепом.

Уже в июне 1920 года в Симферополе состоялась очередная конференция крымских сионистов, посвященная вопросам эмиграции в Палестину. А после признания Врангелем за Временным Мерказом в Таврии прав Еврейского национального центра, в Симферополе было решено созвать совещание для разработки плана эмиграции.¹⁶⁴

Благодаря историческим обстоятельствам и отдельным личностям, в числе которых главную роль сыграл Иосиф Трумпельдор, в Крыму сложились особые условия для формирования сионистских переселенческих организаций. Собрав на своей территории активных, убежденных и деятельных персонажей, Крымский полуостров в 1919-1920 годах становится отправным пунктом переселенцев в Палестину — для создания первых поселений выходцев из России на земле Эрец Исраэли.

Но "белые" ушли, надолго — казалось, даже, навсегда, — пришли "красные". И уже в 1922 году, спустя год после великого голода и два года после кровавого "освобождения" Крыма, во вновь созданной Крымской АССР возникли — или, вернее будет сказать, — легализовались первые еврейские колонии.

"В Крыму со сказочной быстротой, спонтанно возникли 9 еврейских сельскохозяйственных поселений", — писали по поводу

обследования Джойнтом первых еврейских колоний в начале 1924 года.¹⁶⁵ Так ли уж спонтанно? Ведь если Крым сам был "узлом", связывавшим магистрали миграций в Палестину, то каждый из первых еврейских поселков Крыма — по сути, кибуцев — был таким "узлом" для своего микрорегиона. И каждый из них является дополнительным следом Трумпельдора, местом, которое он посещал, осматривал, обсуждал с еврейскими общинами на предмет годности для задуманной миссии.

Назовем эти точки на карте. Тельхай, Мишмар, Хаклай, Авода, Ахдус — формировались вокруг северно-крымской железной дороги, на участках, почти лишенных воды, не имеющих почв для культурного садоводства и даже разведения зерновых. Степи, полупустыни и пустыни, по соседству — малознакомые евреям-поселенцам общины татар, немцев, болгар, эстонцев. Всё это никак не похоже на курорт, на любительские садоводческие хозяйства. Зато идеально подходит как лагеря тренировки перед предстоявшей переброской в Израиль.

Мааян - это безусловный след Трумпельдора, не только потому, что его "отцы-основатели" (15 юношей и 6 девушек) переселились в Крым именно как последователи проекта "а-Халуц". Само место колонии напоминает о Трумпельдоре - это имение Франца Киблера, того самого, в чьем доме наш герой поселился в 1919-м (как видим, вовсе не случайно — и имение Киблеровка, впоследствии отданное Мааяну, скорее всего, Трумпельдор посещал и осматривал, а может, даже и оформил купчую у Киблера).

Икор, колония в евпаторийской пустыне, ставшая в 1940-х годах одним из ужасающих воплощений нацистского преступления — еще один образец поселения евреев-первопроходцев. Колонисты селились на пустовавших участках, часто — по соседству и даже в виду с иноязычными и иноверческими процветающими селами. Учились не только торговать, межевать, возделывать каменистые, песочные и солончаковые грунты, но и выстраивать отношения с соседями, находить общий язык с совершенно непохожими народами и чуждыми им всем — военной и гражданской администрациями.

Колония "Земледелец" в Симферопольской округе и тем более колония Керем-Тельхай в самом центре Большой Ялты — лучшие доказательства того, что сионистам времен Трумпельдора отнюдь не были недоступны "хорошие" в тогдашнем понимании земли. Эти хозяйства были резервными, призванными оказывать помощь в трудную минуту своим соплеменникам. Позднее и этот опыт будет широко использован при репатриации Эрец Исраэли. Но земли на пустырях и вымороченных (что в Гражданскую войну, что — еще со времен Крымской войны) развалинах служили именно селективной и тренировочной цели.

Впоследствии еврейских колоний в Крыму стало много больше. Образовались целые грозди поселений, советская власть даже создала два национальных района — Фрайдорфский и Лариндорфский, десятки национальных сельсоветов в других районах. Большую финансовую и организационную помощь еврейским поселениям оказывал специально созданный для реализации этой программы "Агро-Джойнт", агрономическая корпорация американского еврейского объединенного еврейского комитета. "Агро-Джойнт" работал в СССР с июля 1924 по ноябрь 1938 года. В 1930-е годы из семидесяти тысяч евреев полуострова — двадцать тысяч постоянно проживало в колониях, а еще столько же, не выдержав условий полевой жизни и тягот постоянного "подвига", перебралось в города. За два поколения из "пионеров" и колонистов сформировался особый тип людей, готовых к отправке в Эрец Исраэль хоть немедленно — но судьбу большинства из них перечеркнула нацистская оккупация, устроившая именно в Крыму первый показательный геноцид, даже без укрывания следов преступления. Рвы, памятные знаки и братские могилы, укрывшие сотню еврейских колоний с уникальными историями — это еще один, после-последний след Трумпельдора.

Как мы указывали в начале очерка, деятельность Иосифа Трумпельдора в Крыму до сих пор достойным образом не исследована ни в отечественной, ни в зарубежной исторической науке. Это открывает целое пространство вопросов, ответы на которые, надеемся, смогут дать дальнейшие исследования. Перечислим некоторые дискуссионные проблемы.

Почему Трумпельдор приезжает именно в Крым, а не, скажем, в Одессу, Ростов или Екатеринодар? Потому ли, что в отличие от других территорий юга России, здесь было сравнительно спокойно, не было погромов, и еврейские общины существовали относительно благополучно? Или большую роль сыграло всё же географическое положение Крыма как естественного "узла", замыкающего все миграционные пути в Эрец Исраэль на южном направлении? Или и то, и другое?

Известно, что Крым в те годы был объектом массовой эмиграции из России и, в том числе, евреев. В частности, сюда прибыли такие известные деятели, члены кадетской партии как Даниил Самойлович Пасманик, а также — Максим Моисеевич Винавер, ставший министром иностранных дел в Крымском краевом правительстве С.Крыма. Здесь было много евреев эсдеков, которые бежали от большевиков... На чью политическую поддержку в реализации своего амбициозного проекта рассчитывал Трумпельдор в первую очередь — "красных", "белых", каких фракций и течений внутри этих движений?

Каково же общее место Крыма в еврейских национально-политических движениях в 20-х годах XX века? Совершенно очевидно, что не рядовое, иначе бы здесь не было еврейских колхозов, созданных на волне возвращавшихся в Палестину (и из Палестины(!) — единственный в своем роде поселок реэмигрантов Войо-Нова). Деятельность американской организации помощи евреям именно в Крыму явно осуществлялась не на пустом месте. Какую роль в этом сыграли планы Трумпельдора, разработанные всего за несколько лет до начала проектов "АРА" и "Агро-Джойнт"?

Авторы и составители этой книги искренне надеются, что в ближайшие годы тема, поднятая ими, и вопросы, порожденные очерком, найдут своих старательных и вдумчивых исследователей.

Эти слова Трумпельдора — последние его слова, сказанные в предсмертной агонии — стали хрестоматийными. От них так и веет неким, едва ли не античным по духу, классицизмом — и веет неслучайно. Еще в бытность свою в гимназии, а тем более, при учебе на юридическом факультете, Иосиф Трумпельдор, конечно же, учил латинские "Оды" Горация, в которых содержится этот патетизм. (Dulce et decyrum est pry patri6 mori — сладостно и почетно умереть за родину. — Гораций, "Оды", III, 2, 13-16). Мог знать и трагедию П.Корнеля "Гораций", в которой те же слова вложены в уста другого, "Старшего" Горация — основателя рода, участника войны римских первопоселенцев против тогда могущественной, а ныне всеми забытой Альба-Лонги.

Мог, и даже непременно должен был слышать подобные фразы в совершенно ином мире, в котором ему довелось побывать, — на Дальнем Востоке, во время русско-японской войны. ("Хотелось бы родиться семь раз, чтобы отдать все жизни за Японию.

Решившись умереть, я тверд духом. Ожидаю успеха и улыбаюсь, поднимаясь на борт". — Хиросэ Такео, старший лейтенант японского военно-морского флота, 1905 г.). Сперва поразившись, а потом и заразившись этим духом, многие российские солдаты совершали на фронтах той бессмысленной войны невероятные подвиги, и этому Трумпельдор был непосредственным свидетелем.

Всё это могло формироваться в его сознании годами, подспудно и не складываясь в слова. Но что мы знаем точно — так это о пребывании Трумпельдора в Артиллерийской бухте в Севастополе, месте памяти о погибшем адмирале Владимире Алексеевиче Корнилове. Сейчас в районе современной Артбухты разбита набережная Корнилова, в 2002 году поставлен монумент работы А.Л.Шеффера.¹⁶⁶ Последними словами адмирала были — "Я счастлив, что умираю за Отечество!"

Иосиф Трумпельдор, не раз провожавший в Севастополе своих соплеменников на корабли в Палестину, тоже произнес эту фразу — и тоже перед смертью. И эта фраза также стала легендарной — теперь, благодаря Трумпельдору, — уже на иврите.

История создания

Часто бывая в Израиле по общественной работе (от крымской еврейской общины), по профессии (математическая конференция в Иерусалиме) и по работе (как координатор крымского представительства ВЕА "Сохнут"), я пришел к выводу, что в Крыму существует колоссальная проблема в сохранении памяти незаурядного человека, жившего у нас в Симферополе в 1919 году, — Иосифа Трумпельдора. В то время, как в Израиле практически в каждом населенном пункте есть улица, названная в честь И.Трумпельдора, в России, Украине, Крыму память об этом человеке — полном Георгиевском кавалере — практически не сохраняется.

Из своего детства, выпавшего на сороковые-пятидесятые годы, я помню, как во дворе моего деда Соломона Беренсона собирались старики. Играя в домино и в карты, они сразу замолкали при моем приближении.

Но однажды я услышал от них странную и неизвестную фамилию для нашей семьи — Трумпельдор. Мой дед тут же запретил мне произносить ее при чужих людях. Лишь недавно, в 2010 году, от симферопольца Бориса Теодоровича Румшицкого, внука одного из этих стариков, я узнал, что друг моего деда — Хаим Шиа Мостовой — был дружен с Иосифом Трумпельдором.

Показателен для того времени — периода государственной борьбы с сионизмом и обострения отношений Советского Союза с Израилем — следующий эпизод. Однажды Борис принес в школу и показал в классе старинную фотографию, на которой в военной русской форме с наградами были сняты его дед вместе с Иосифом Трумпельдором. Реакция класса была настолько заинтересованной, что родителей Бориса вызвали в школу, где в кабинете директора с ними состоялся крайне неприятный для советского времени разговор о сионизме и неправильном воспитании ребенка. К сожалению в результате этого скандала сама фотография, которую сейчас посчитали бы ценнейшей, исчезла...

По стечению обстоятельств в 2001 году я разговорился со своими хорошими друзьями об этом знаменитом человеке, и один из них — Лев Оренштейн рассказал мне и Григорию Рикману, хозяину дома, где мы беседовали — о том, что в пригороде Тель-Авива живет семья крымчан Розенблюм, у которых в доме на Приютненской (ныне — ул. Пушкина, 6) Трумпельдор останавливался во время своего пребывания в 1919 году в Симферополе.

Во время этого разговора и родилась идея установки памятной доски, на реализацию которой ушло более двух лет.

Выяснилось, что разрешение на установку доски можно получить лишь при четком доказательстве события и наличии свидетелей. Лев Оренштейн в это время уже проживал в Израиле. Ему-то от нашей общины мы и послали 15 марта 2002 года письмо-ходатайство в адрес "Объединения граждан Израиля — выходцев из Крыма".

Льву Оренштейну удалось в Израиле получить три ключевых документа по доказательству пребывания И.Трумпельдора в 1919 году в Симферополе. Первый документ — нотариально заверенная копия воспоминания Григория Розенблюма, 1911 года рождения — члена семьи, в которой Трумпельдор жил в Симферополе. Еще один документ — подтверждение директора музея "Подворье Тель-Хай" с приложением копий документов о Трумпельдоре и его героических поступках. И последний документ — письмо-ходатайство о поддержке идеи создания и установки доски от "Объе

динения граждан Израиля —

выходцев из Крыма", за под

писью Председателя — Ми

хаила Перича.

Получив эти материалы, я написал текст будущей доски, опираясь на тексты документов и заметок, полученных из "Подворья Тель-Хай".

Для того, чтобы текст был не дилетантским, я привлек к его анализу профессионалов — главу Представительства Всемирного еврейского агентства "Сохнут" в Крыму — Михаэля Штейнгофа и директора Израильского культурного центра в Одессе, первого секретаря посольства государства Израиль в Украине — Макса Шенкенмана.

После согласования текста М.Шенкенман написал на иврите фразу Иосифа Трумпельдора, произнесенную им перед смертью: "Я счастлив умереть за Родину". Ее вместе с портретом героя мы и поместили на мемориальной доске, художественный проект которой замечательно исполнил симферополец Олег Ростиславович Насибуллин.

Остается отметить разницу в поведении двух ответственных лиц во властных структурах, от которых зависело, будет ли установлена мемориальная доска на доме № 6 по улице Пушкина. Председатель Комитета по охране памятников Автономной Республики Крым С.А.Павличенко подписал разрешение без оговорок, а вот для получения подписи Симферопольского городского головы В.Ф.Ермака члену нашего правления — Г.А.Бейму пришлось организовать звонок Председателя Верховной Рады Б.Д.Дейча, только после чего разрешительная подпись городского головы была получена.

И вот он — долгожданный праздничный день! Торжественное открытие мемориальной доски состоялось 12 мая 2003 года — к очередному Дню Независимости государства Израиль. Все документы и киносюжет об ее открытии были переданы в том же году через Григория Рикмана в музей Героизма и Катастрофы "Яд ва Шем" (Иерусалим).

При создании документов на получение разрешения установить доску Иосифу Трумпельдору были учтены также данные, полученные военным журналистом, редактором газеты "Рассвет" Севастопольской еврейской общины — Борисом Гельманом о подготовке халуцим в Крыму и отправке их из Балаклавы в Палестину. По моему мнению, эти сведения могут служить основанием для установки доски и в городе Балаклава.

Симферополь, 2010 г.

Цепочка человеческих судеб: дед Максим и безымянный для меня храбрый солдат Иосиф...

То, что мой дед Максим был в японском плену, я знал с детства. Дома об этом много говорили, а после смерти деда частенько вспоминали. На старинном трехэтажном дубовом буфете родительского дома в Симферополе, на самом видном месте, стояли две удивительные квадратные фарфоровые вазы, расписанные диковинными иероглифами и цветами. Вазы привез дед из плена как сувениры, как память о далекой стране, где он больше года томился в плену в лагере для военнопленных возле города Наросино. Одна из этих ваз и до сих пор стоит в моем книжном шкафу — теперь уже как память о моем деде — Максиме Давыдовиче Булацане.

К сожалению, дедушка ушел из этого мира, когда мне было всего семь лет и я, может быть, и слышал, что-то из его рассказов, воспоминаний о пленении, о житье-бытье, да разве запомнил... Лишь только обрывки да яркие эпизоды совершенно не выстроенные в один ряд, человеческой жизни. Что уж эпохи и череды исторических событий.

Хотя деда помню очень хорошо — сухощавого, седого, стройного с белым коротеньким ежиком и торчащими, непослушными такими же седыми усами. Больше всего мне запомнились походы в магазин на угол улиц Полярной и Куйбышева, которую он непременно называл Бахчиэльской. В магазине дед Максим обязательно покупал мне глазированные ржаные пряники. Я их и до сих пор люблю и, если попадаются на глаза, непременно покупаю. Вот только жаль, что они теперь не такие вкусные, как в детстве...

А еще дед Максим привез из Японии красивую морскую раковину, которую я частенько прикладывал к уху и слушал, как мне говорила мама, его дочь, шум далекого Японского моря. И я в это искренне верил. К моему рождению, а это случилось через сорок лет после возвращения деда, это почти всё, что сохранилось в нашем доме из японских подарков, которые привез он из заморской страны.

Позже, многие эпизоды жизни деда Максима мне рассказал дядя Николай, старший брат моего отца, который прожил долгую и трудную жизнь, но до столетия не дожил всего несколько месяцев. Дядя до глубокой старости умудрился сохранить уникальную память. Такую, что деталями и эпизодами из далекого-далека ошеломлял даже своих многочисленных братьев и сестер, что уже говорить про детей и племянников... Бывало, если кто-то что-то забудет из своего прошлого, то непременно скажет: "Надо бы у Николая спросить — он точно знает!"

Особенно ярко дядя описывал свои детские впечатления. Например, однажды, он с такими подробностями живописал приезд царя Николая II с семьей в Асканию Нову, что я и до сих пор удивляюсь. Как-то в дореволюционной книге, случайно обнаруженной в букинистическом магазине, я прочитал описание путешествия российского самодержца с семьей, составленное их попутчиком, и был потрясен — я уже знал больше подробностей и деталей!

Дядя, к которому я пришел поделиться впечатлениями о прочитанном, внимательно меня выслушал, лукаво усмехнулся, достал из комода ветхую шкатулку и торжественно извлек из нее маленькую серебряную царскую монетку достоинством в 5 копеек. Эта была та самая монетка, брошенная в придорожную пыль сельским детишкам где-то возле Чаплынки, одной из дочерей царя Николая. Тогда, в далеком 1913 году поднятая с земли монетка и через 90 лет всё еще хранилась в дядиных тайниках. А ведь 5 копеек в те времена, тем более для сельского мальчишки, были несметным богатством. Но вот ведь не истратил, не потерял. Всю жизнь помнил, берег, пронес через страшную жизнь, через все тяготы непростой судьбы: сквозь революции, войны, голодоморы, экспроприации, коллективизации, через все лихолетья того века, в котором пришлось ему прожить едва не от первого до последнего дня окровавленного и несправедливого века-удава-обмащика.

Мои деды-прадеды и по материнской, и отцовской линии были жителями села Григорьевка Днепровского уезда Таврической губернии. Их судьбы тесно переплелись едва не от самого основания села в 1862 году, которое было построено рядом с ногайской деревней Биюк-Чокрак. Деревня опустела не по воле жителей — за несколько лет до приезда новых украинских поселенцев.

А предки мои были не просто односельчанами, а близкими соседями — через межу. Вот потому я и знаю историю возвращения своего деда, маминого отца в родное село, да и некоторые подробности его японского пленения. Жаль, что услышал историю не из уст человека, который пережил всё это, но все-таки родного человека.

Да что там, если бы не дядя Николай, я бы никогда не узнал, что фотография, которая всегда хранилась и хранится в нашем доме с особой бережностью — была прислана дедом из Японии, из Наросино. А позже узнал, что сфотографировали деда японские "империалисты", за свои же денежки, чтобы он отослал ее домой в далекую Причерноморскую степь, чтобы родные узнали — Максим Булацан жив!

Вот ведь какие чудеса, подумает каждый, кто знает, читал, слышал, как с пленными обходились в другие времена, другие власти, иные вожди, провозглашавшие создание счастливого и справедливого общества. Именно с этой фотографии начались мои поиски подробностей и деталей жизни моего деда и, прежде, истории его пленения и чудесного возвращения.

Когда дед вернулся из Японии, моя матушка еще не родилась, хотя бабушка Лукерья Степановна, в девичестве Шерметинская, уже родила старшего сына, моего дядю Акима. Но первенец родился, когда ее суженого уже забрили в армию и отправили на войну в Манчжурию. Мама рассказывала, что дед не очень любил вспоминать про японский плен еще и по причине того, что был ранен и рука многие месяцы его мучила. А медали с крестами, которые он заслужил на войне, домашние так долго прятали по углам, подальше от советской власти, что они потерялись. А серебряная памятная японская медалька с иероглифами без сожаления была обменяна на муку во время оккупации. Немец, что жил в нашем доме на теперь исчезнувшей симферопольской улице Островского рядышком с 3-й средней школой, случайно узнал, что дед был в японском плену, и принялся выпытывать, что да как, а когда узнал, что есть медалька — таки ее выжилил. Слава Богу, что не задарма, за полмешка муки.

То, что Россия проиграла Японскую войну, в Григорьевке узнали от полицейского, который привез губернскую газетку и рассказал об этом на сельском сходе. Потом поползли слухи, что почти все, "таврические", кто остался в живых после боевых действий, попали в плен. Но от пленных никаких вестей не было. Только глубокой осенью 1904 года пришла первая весточка — семья Терлецких получила письмо. Весть о том, что оно лежит на почте в Чаплынке, принес Гнат Рыдвановский, глава большого семейства, который ездил в поселок по своим делам и случайно услышал об этом от почтмейстера, своего дальнего родственника. Старый Терлецкий уже запрягал бистарку, чтобы ехать за письмом, когда в деревню прискакал околоточный Степан Иванковский и привез таинственное послание.

Сбежались родня, соседи. Под причитания женщин, отец Франи — Томаш Казимирович после долгого колебания конверт таки вскрыл, да читать от волнения не смог. Околоточный взял письмо и по слогам, как и всякий малограмотный, принялся читать. Слушали молча, затаив дыхание. Вот так и узнали, что пленных, попавших в руки японской армии в Порт-Артуре, перевезли в Японию, где они и коротают время в специальном лагере.

Но, слава Богу, двое сельчан Франя Терлецкий и Максим Булацан живы. Письмо читали и перечитывали, чуть не до дыр, пока Томаш Казимирович его не забрал и не спрятал за иконой. Вот только было непонятно, почему письмо написал малограмотный Франя, а не Максим, который имел за спиной три класса церковноприходской школы. Семья Булацанов по этому поводу сильно волновалась, а моя бабушка Лукерья каждый Божий день ходила в церковь и ставила свечку "за здравие" своего суженого. Это уже потом все узнали, что дед был ранен в руку и писать не мог.

А через время дошли слухи, что и сын шинкаря Соломона из Каланчака — Ицык, тоже жив и в том же лагере. Хоть и еврей, но и за него в селе порадовались и помолились — всё свой, земляк. Да и парень-то неплохой — до войны, еще парубком, развозил по селам какой-никакой товар; хотя женщины и ругались, привозил и горилку, но мужики вспоминали добрым словом: не дурил, лишнего не брал, аккуратно привозил всё, что заказывали, и в срок, и был простым, не заносчивым.

А ближе к весне сам почтмейстер неожиданно привез в село два пакета из Японии. Лукерья перепугалась и долго боялась распечатать — а вдруг какие нехорошие вести. Но когда забежала соседка и сказала, что Франя Терлецкий прислал фотографию, настоящую, из Японии — бабушка конверт вскрыла и, увидев на фотографии мужа, грохнулась в обморок. Это и была та самая фотография моего деда Максима. В письме было написано, что живут они почти не тужат и даже делегацию военнопленных возили в Токио на прием к самому Микадо — японскому императору. И там, на приеме, один еврей по имени Иосиф, который еле выжил после страшного ранения (в Порт-Артуре ему руку оторвало), обратился к императору с необычной просьбой. Он попросил сделать всем военнопленным фотографии для того, чтобы дома не только знали, но и увидели, что их близкие не погибли. И что самое удивительное — просьба была выполнена, и фотографии разлетелись по всей необъятной Российской империи. А еще пленным увеличили жалование — да так, что теперь можно было купить риса и пару раз в неделю поесть до отвала. Солдаты были уверены, что такое отношение к пленным — тоже заслуга того смелого еврея.

Так я и узнал, что дед мой воевал рядом с удивительным человеком по имени Иосиф. Только фамилия храбреца мне была неизвестна, как и его дальнейшая судьба. Хотя я много раз слышал о том, что дед, когда приезжал в Симферополь, то непременно встречался со своими однополчанами, среди которых были и крымские татары, и евреи, у которых он иногда останавливался на ночлег, когда, бывало, принимали по чарке, погрузившись допоздна в воспоминания. Так было и до, и после Первой Мировой, и после революции, аж пока Красная Армия в 1920 году не перекрыла Чонгар и Перекоп. Только не знаю, был ли лично знаком с этим Иосифом мой дед Максим...

При большевиках-коммунистах всё изменилось, и люди стали, вроде бы, другими. Даже если и делали что-то: куда-то ехали, с кем-то встречались, о чем-то гутарили, что-то обсуждали, то тихонько, шепотом. Я уверен, что нельзя было не говорить о том, что красные всех своих пленных белых офицеров и рядовых, в основном своих, русских, безжалостно расстреляли. Но народ об этом помалкивал, особенно те, кто пережил другое отношение к военнопленным. Старались поменьше болтать, а позже и меньше думать.

Перед Второй Мировой дед Максим, пережив страшный голод 33-34 годов в Григорьевке, переехал жить в Симферополь, к моим родителям. И перестрадал, едва пережил еще один ужас — фашистскую оккупацию, когда в 1941-м расстреляли всех евреев и крымчаков, а значит, и его побратимов по японскому пленению. Во рву за городом по дороге на Николаевку в 1944 году был расстрелян и первенец деда, мой дядя Аким Максимович...

А тогда... В ноябре 1905 года в Токио был подписан договор об обмене пленными, и бедолаг партиями стали отправлять домой — пароходами до Владивостока, а потом поездами по домам.

Поздно ночью подошел пассажирский состав к станции. Из поезда вышли несколько человек, обнялись, попрощались: одни вернулись в вагон, чтобы ехать дальше домой в Крым, другие

разошлись в разные стороны. А четверо, среди них и мой дед, зашагали, как было предписано, мимо родного села в сторону Чаплынки. Только к утру доплелись они до городка, изрядно вымотавшись, но в полицейской управе их тепло, как героев, встретили. Полицмейстер обнял и расцеловал каждого и долго тряс руку. Потом наскоро накрыли стол, налили по чарке, накормили, выдали какое-то копеечное, но всё же пособие, посадили на полицейскую бричку-линейку и повезли в Григорьевку. Ицык ехать отказался — хотелось поскорее домой в Каланчак, в другую сторону, к своему большому семейству. А вот второй еврей-побратим, которому было далеко пешим ходом топать за Армянский

Базар, за Op-Капы, за Перекоп, аж в Ички (теперь Советское), поехать в село согласился. Мол, отдохну, а уж потом и домой.

К их приезду в Григорьевке возле костела собралось всё село. Играл духовой оркестр, которого отродясь никто не видел. Оказывается, пока им наливали, полицмейстер послал на пожарных бричках с околоточным оркестр чаплынской пожарной команды с приказом собрать всё село и под колокольный звон — и церкви, и костела — торжественно встретить героев. Дед мой был православным, а Терлецкий — католиком, а значит, встречать надо под оба колокола.

Прошло много лет. Я и сам стал дедом, а на малую родину прапрадедов своих внуков всё никак не свожу — в Крым приезжают только на каникулы, им всё больше море подавай или горы. Но я им уже рассказал, точнее, пересказал и то, что помнил от деда Максима, и от дяди Николая. И о том, как японцы их провожали тепло и с почестями. А те, кто не истратил все деньги на дополнительную к скудному рациону военнопленного еду, покупали сувениры и подарки своим близким. Вот так японские вазы, какая-то стеклянная игрушка и диковинная морская ракушка попали вначале в Григорьевку, а потом и в родительский дом в Симферополе.

Рассказал я своим внукам, как героев встречали в Чаплынке, а потом и в родной Григорьевке. Рассказывал и пересказывал для того, чтобы понимали они, что надо бы забыть навсегда всё то, что было потом; потом, когда за плен не только судили-позорили-проклинали, но часто и расстреливали как предателей, забыв страдания, подвиги и заслуги, размазав в лагерную грязь...

Несколько лет назад в разговоре с Александром Глубочанским, которого я знаю с детства, узнал, что он хлопочет со своими соратниками и друзьями об установлении в Симферополе на доме, где некоторое время жил некто Трумпельдор, памятной доски. Оказывается, один из тех, кто стоял у истоков создания государства Израиль, тот, кто заложил основы Вооруженных Сил этого государства, жил в Симферополе тогда на улице Приютненской, а сегодня Пушкинской.

Выслушав Александра Давидовича, я никак не связал это событие с судьбой моего деда, хотя на доске было выбито, что звали этого человека Иосифом и был он полным Георгиевским кавалером, и героем Японской войны. Но ведь не связал. А в этом году летом свела меня судьба в кафе на улице Горького в Симферополе с друзьями, посвященными в судьбу Трумпельдора. Слово за

слово, в непринужденной беседе между чашечкой кофе и бокалом вина, я и узнал историю этого человека. И как прозрение, как невероятное озарение, передо мной всплыла та старая фотография, сохранившая образ моего деда в плену, в далеком японском городе Наросино.

Вот ведь чудеса, если бы не Трумпельдор, если бы не его просьба, обращенная к самому императору Японии, ни я, ни мои внуки никогда бы не узнали, как же выглядел мой дед, солдат Максим Булацан. И может быть, и оборвалась связь времен, поколений, человеческой памяти, единая бесконечная цепочка человеческих судеб... издревле к нам и дальше, дальше в будущее.

И если кто-то скажет, что это такая мелочь, то я непременно с глубокой обидой отвечу — это не так; никто, не знает какое, пусть и самое крошечное семя, вброшенное в землю доброй и счастливой рукой, породит побег, из которого вырастет могучее дерево...

Этой осенью, в день смерти деда, я отнес на его могилу на нижнем Абдальском кладбище Симферополя, где покоятся все мои близкие: и отец, и мама, и бабушка Лукерья.., ту старую фотографию солдата Максима Булацана, которую он прислал из лагеря военнопленных. А еще я положил на могильную плиту несколько распечатанных из Интернета фотографий тех, кто был рядом с ним там, в Наросино. Мне кажется, что они наверняка были знакомы — воевали вместе, несли все тяготы лагерной жизни, а потом жили на одной земле, в одном городе...

Я выпил за упокой моих предков и налил им всем, и покрыл стопку коркой ржаного хлеба и зажег свечу — Царство Небесное...

И низкий поклон, многие годы безымянному для меня храброму солдату Иосифу!

Симферополь, ноябрь 2010 г.

О художнике Артуре Шике и его "Защите Трумпельдором Тель-Хая"

Когда в библиотеке журнала "Лехаим" в Москве я подбирал иллюстрации к этой книге, в одном из альбомов — с текстами на иврите — мне попалась небольшая черно-белая репродукция любопытной графической работы. Множество фигур. Видно, что идет бой. Уже есть раненые... А над всеми возвышается фигура командира. Ну, конечно же, это Трумпельдор и тот его последний бой в Тель-Хае!

Сотрудница журнала, обратив внимание на картинку, сообщает, что это работа знаменитого художника Артура Шика: "У нас и альбом его произведений есть. Там эта работа в цвете напечатана".

Через пару минут я листаю уникальное издание, выпущенное в 2003 году Музеем Холокоста в Вашингтоне, — альбом "Искусство и политика Артура Шика". Проходит еще несколько минут, и я понимаю, что потрясен этим талантливейшим, виртуозным художником, а моя особая любовь к книжной графике подпиталась невероятной силой настоящего искусства. Его иллюстрации по манере исполнения и яркости красок напомнили знаменитые книжные миниатюры эпохи барокко. И вот она — та работа, которую ищу! Конечно же, краски придали ей еще большую выразительность, выкристаллизовали образы героев. Подпись на английском гласит: "Защита Трумпельдором Тель-Хая" И далее: акварель и гуашь на бумаге, работа исполнена в 1936 году, хранится в коллекции Сьюзи (Чикаго).

О том, что именно она достойно украсит лицевую сторону переплета готовящейся книги, сомнения не было. Главное теперь отсканировать и представить на суд моих соратников в Симферополе...

Уже дома, в Интернете, задав поиск имени — "Arthur Szyk", я прочел статьи о художнике. Как оказалось, большое число его работ хранится в библиотеке Конгресса США. Они выставлены в здании Конгресса, залах ООН и израильского Кнессета. Есть его произведения и в Европе, например, в музеях Женевы и Парижа. Искусствоведы и критики считают Артура Шика одним из величайших художников ушедшего столетия, работавших в стиле миниатюристов XVI века. Его книжные иллюстрации были такими же яркими и выразительными, как и рисунки в жанре политической карикатуры. Он иллюстрировал практически все книги Ветхого Завета, старинные книги, исторические документы (например, пакт Лиги наций).

Родился будущий мастер в 1894 году в еврейской семье в польском городе Лодзь, бывшем тогда частью Российской империи. Когда ему исполнилось

15 лет, отец, владелец завода, отправил его изучать искусство в Париж. Позже — продолжение учебы в Кракове. В 1914 году Артур едет в студенческий тур в Палестину. Несомненно, это оказало огромное влияние на национальную и культурную идентичность Шика. Еврейские сюжеты и темы стали постоянными в его творчестве.

Поездку оборвала Первая мировая война: художника призвали в российскую армию.

Служил он на немецком фронте, принимал участие в битве за Лодзь. С того вре-

мени сохранился ряд уникальных рисунков русских солдат, с которыми он вместе воевал. Уже через несколько лет, во время польско-советской войны, Артур оказался уже с другой стороны: работал художественным директором отдела пропаганды польской армии в Лодзе.

В 1921 году Шик вернулся в Париж. В течение нескольких лет иллюстрировал книги и исторические документы. В 1937-м художник переехал в Лондон. В 1940 году — на короткое время в Канаду, и затем уже — в США, навсегда.

Соединенные Штаты для Шика стали второй родиной. Ему, польскому еврею, боровшемуся с фашизмом разрушительным оружием карикатуры, нужно было непременно спасать свою жизнь. Он перебрался сюда из охваченной огнем Европы, где оставались его мать и многие родственники. Когда в 1943 году пришла трагическая весть об их гибели в гетто Лодзи, Холокост стал одной из центральных тем карикатуриста.

Произнося имя Шика, часто прибегали к военным метафорам: "солдат с кисточкой", "человек-армия", "гражданский солдат". Очень точно о творческом наполнении его работ и позиции художника-гражданина сказала Элеонора Рузвельт, жена американского президента: "Это личная война Шика против Гитлера, и я не думаю, что мистер Шик ее проиграет!"

Став одним из лучших политических карикатуристов в США времен Второй мировой войны, он создал наиболее полную художественную хронику этого страшного побоища. В начале 1940-х в Америке мало кто еще представлял себе истинные масштабы Холокоста. Художник старался обратить общественное внимание к этой трагедии. Непрестанно говорил о жертвах, помогал в организации помощи беженцам. Пожалуй, его самый известный рисунок на тему Холокоста — "De profundis" (1943). На нем один из убитых и умирающих евреев — Христос.

Шик любил Америку, искренне считал ее страной демократии. После войны он также продолжал работать над политическими сюжетами: помимо прочего, его волновала дискриминация чернокожего населения Америки. Не удивительно, что в 1951 году комиссия по расследованию антиамериканской деятельности инициировала расследование по делу Шика: его последовательная борьба с фашизмом показалась проявлением коммунистических идей. Комиссия допрашивала художника в апреле 1951 года, а в сентябре Артур Шик умер от инфаркта в возрасте 57 лет.

Четвертому обретению Земли Обетованной

посвящена эта книга

Праотец евреев Авраам с маленьким караваном ушел из земли отца своего, благополучного мастера Фараха, из благополучного шумерского города Ура и пришел в землю, являющуюся символом существования еврейского народа, а также, в глазах многих народов Земли, — и краеугольным камнем миропорядка как такового.

Затем евреи вышли из Египта во главе с пророком Моисеем после долгого пленения, осознанного ими как рабство, шли через пустыню и свободными вступили в Свою Землю.

В третий раз они обрели свою Родину, вернувшись из вавилонского пленения под руководством пророка Эзры.

И, наконец, эпоха Рассеяния (ивр. Галут), продлившаяся почти два тысячелетия, завершилась в двадцатом веке воссозданием государства Израиль.

Имя Иосифа Трумпельдора является одним из тех уже легендарных имен, которые обозначают события библейского масштаба и цивилизационного значения — четвертый приход евреев в Землю Обетованную.

При этом, в том числе, и полуостров Крым оказался тем городом Уром, тем Вавилоном и той границей у берега моря, пройдя которую евреи совершили, наконец, свой последний Исход.

Ирина Легкодух