John Brunner

THE SHOCKWAVE RIDER

Отхватите у них палец, и они дадут вам по рукам.

Мужчина в стальном кресле был так же гол, как белые стены вокруг него. Волосы повсюду тщательно сбриты, не тронули одни ресницы. Крохотные кусочки пластыря удерживали десятки датчиков на макушке, висках, у краешков рта, на горле, на каждом нервном узле до самых щиколоток.

Тонкие, как нити паутины, проводки тянулись от датчиков к единственному предмету, если не считать одного стального и двух мягких кресел, составлявших обстановку помещения. Этим предметом была консоль анализа данных два метра в ширину и полтора метра в высоту. На наклонном пульте управления, за которым было удобно работать из придвинутого мягкого кресла, расположилась куча дисплеев и сигнальных ламп.

К регулируемым штангам, торчащим из задней стенки консоли, были прикреплены микрофоны и тривизионная камера.

Кроме бритого наголо мужчины в комнате находились еще три человека: молодая женщина в обтягивающем белом комбинезоне, следившая за работой датчиков, худощавый чернокожий мужчина в модном бордовом камзоле, на груди — бирка с фотографией и именем Пол Т. Фримен[1], и кряжистый белый мужчина лет пятидесяти, одетый в синий костюм. Такая же бирка сообщала, что его зовут Ральф К. Хартц.

После продолжительного созерцания человека в кресле Хартц сказал:

— Значит, это и есть тот ловчила, что проник дальше всех, быстрее всех и на больший срок, чем кто-либо до него?

— Профессиональный путь Хафлингера действительно впечатляет, — кивнул Фримен. — Вы читали его досье?

— Естественно. Поэтому и приехал. Мной, возможно, движут несовременные мотивы, однако я хотел своими глазами увидеть человека, создавшего поразительное количество разных личностей. Проще спросить, за кого он себя не выдавал. Был дизайнером утопических коммун, консультантом по образу жизни, азартным игроком в «Дельфи», советником по компьютерному саботажу, системным рационализатором и бог знает кем еще.

— Священником, кстати, тоже, — напомнил Фримен. — Сегодня мы подробнее займемся этой ролью. Меня удивляет, однако, не количество разных профессий, а непохожесть различных версий собственного «я».

— Того, что он будет пытаться замести следы самым неожиданным образом, следовало ожидать.

— Вы меня не так поняли. То, что он долго скрывался от нас, подразумевает умение избегать реакций, вызывающих эмоциональный перегруз, или контролировать их с помощью какого-нибудь обычного коммерческого нейролептика, каким вы или я смягчаем шок от переезда в новое жилище, причем относительно малыми дозами.

— Гм… — Хартц задумался. — Вы правы. Это просто удивительно. Вы готовы начать сеанс? Я не могу долго оставаться в Пареломе.

Девушка, затянутая в белый пластик, не поднимая головы, сказала:

— Да, сэр, он готов.

Ассистентка направилась к двери. Следуя приглашающему жесту Фримена, Хартц опустился в кресло и с сомнением произнес:

— Разве ему не требуется сделать какой-нибудь укол? Он выглядит снулым.

Устроившись поудобнее в кресле, Фримен ответил:

— Медикаменты тут ни при чем. Эффект производят токи, подводимые к двигательным центрам. Мы в этом специалисты, как вы знаете. Достаточно повернуть вон тот выключатель, и субъект придет в сознание, но свободы передвижения, естественно, не получит. Импульса хватит лишь для обстоятельного ответа на вопросы. Кстати, прежде чем его будить, я объясню, что мы будем делать. Вчера я сделал перерыв, нащупав невероятно сильно заряженный образ, поэтому сейчас хочу выполнить регрессию к нужной дате и введу те же данные — посмотрим, что получится.

— Какой образ?

— Девочки лет десяти, сломя голову бегущей в кромешной темноте.

На данный момент меня зовут Артур Эдвард Лазарь, я профессиональный служитель культа сорока шести лет, давший обет безбрачия, основатель и владелец Церкви бесконечного прозрения в перепрофилированном (с чего же еще начинать новой церкви, как не с успешного перепрофилирования чужих верований?) открытом кинотеатре для автомобилистов близ Толедо, штат Огайо. Кинотеатр простоял несколько лет бесхозным — не потому, что люди перестали смотреть кино: фильмы еще выпускают, и желающих посмотреть широкоформатное порно вроде того, из-за которого пиратские трехмерные спутники быстренько обнучивают на орбите, хватает, — но потому, что бывший кинотеатр оказался на ничейной полосе, на которую точили зубы протестантское племя «Царства Билла» и католики-граалисты. Однако и те, и другие обычно не трогали церкви, а территория ближайшего мусульманского племени — «младенцев джихада» — находилась в десяти милях на западе.

Последние шесть лет я пользуюсь кодом с маркером 4GH.

Памятка для своих «я»: надо выяснить, не произошли ли какие-нибудь изменения в статусе 4GH и, главное, не ввели ли чего получше. Такая задачка заслуживает серьезных усилий.

Девочка бежала, ослепленная горем, под небесами, усеянными тысячами ложных звезд, что двигались быстрее минутной стрелки. Ночной июньский воздух царапал горло пылью, каждая мышца ног, живота и даже рук болела, но она продолжала бег с максимальной быстротой, на какую была способна. Стояла такая духота, что выбегавшие из глаз слезы тут же высыхали.

Иногда попадались участки относительно ровной дороги — много лет не знавшей ремонта, но еще сносной; иногда приходилось бежать по местности, где, вероятно, раньше стояли заводы, теперь перенесенные владельцами на орбиту, или дома, разоренные племенами во время какого-нибудь давно позабытого бунта.

Впереди сквозь темноту проступали огни и освещенные рекламные щиты на обочине автострады. Три щита рекламировали церковь, предлагая бесплатные дельфийские консультации для зарегистрированной паствы.

Дико озираясь вокруг, часто моргая, чтобы лучше видеть, девочка заметила уродливый разноцветный купол, похожий на абажур, сделанный из рыбы фугу, надутой до размеров кита.

Следя за ней с надежного расстояния по сигналам электронной метки, спрятанной в бумажном платьице, единственной одежде девочки помимо сандалий, человек в электрокаре подавил зевок и мысленно пожелал, чтобы его задание в этот воскресный вечер не отняло слишком много времени и не оказалось слишком скучным.

Его преподобие Лазарь не только заведовал церковью, но и жил в ней — в трейлере, стоящем за алтарем косморамы двадцатиметровой высоты, который когда-то служил проекционным экраном кинотеатра. Где еще профессиональному проповеднику найти уединение и столько свободного пространства?

Лазарь сидел в одиночестве за столом крохотного кабинета в носовой части трейлера и подсчитывал дневную выручку под гул компрессора, поддерживавшего в надутом состоянии разноцветный пластиковый купол триста метров в диаметре и двести метров в высоту.

Святой отец хмурился. Сделка с группой куликов, поставлявших музыку для богослужений, была заключена на процентной основе, однако от него требовалось гарантировать присутствие не меньше тысячи прихожан, а посещаемость по мере затухания новизны церкви падала. Сегодня явились всего семьсот человек. Когда люди после службы возвращались на автостраду, даже пробки не возникло.

Еще больше Лазаря тревожило то, что впервые за девять месяцев после открытия церкви дневной сбор состоял больше из расписок, чем из наличных денег. Наличных денег в обращении оставалось мало — по крайней мере, на этом континенте. Исключение составляли зоны платных лишенцев, где людям платили федеральные пособия за отказ от пользования наиболее дорогими игрушками двадцать первого века. Однако активирование соединения с федеральным кредитным вычислительным центром в воскресенье, день дежурного отключения системы, грозило серьезным штрафом, превышавшим финансовые возможности большинства церквей. Его церковь не была исключением. Поэтому паства обычно не забывала приносить с собой монеты или банкноты либо книжечку расписок-ваучеров, выданную в день регистрации.

Проблема с расписками состояла — как он знал из прежнего опыта — в том, что после предъявления их на следующий день в банке не меньше половины вернут назад со штампом «НЕДЕЙСТВИТЕЛЬНО». Чем выше сумма залога, тем чаще это случалось. Некоторые из расписок принесли люди, настолько глубоко увязшие в беспросветных долгах, что компьютеры запретили им тратить средства на что-либо еще кроме самого необходимого. Любой новый культ неизбежно привлекал толпы пострадавших от шока наступившего будущего. Другие расписки еще до утра отзывались из-за семейных неурядиц: «Сколько-сколько ты обязался внести? О господи! За что мне такое наказание?! Немедленно отмени!»

И все-таки кое-кто из прихожан по недалекости проявлял щедрость. На столе лежала стопка из пятидесяти медных долларов, за которые любая фирма электроники даст три сотни — добываемые на астероидах руды содержали в основном металлы низкой проводимости. Деньги запрещалось сдавать в металлолом, но все это делали и потом говорили, что нашли старый сотейник на чердаке бэушного дома или откопали во дворе остатки старого кабеля.

На досках объявлений «Дельфи» высокой популярностью пользовалось предсказание, что доллары очередной эмиссии будут сделаны из пластика сроком годности один-два года. Ну и plus ça только карманная мелочь, plus c’est биоразлагаемая…

Лазарь ссыпал доллары в плавильную печь, не пересчитывая — платили по весу слитка, и занялся еще одним делом, которое требовалось закончить до наступления утра, — анализом формуляров «Дельфи», заполненных паствой. Их было намного меньше, чем в апреле. В то время он рассчитывал получать тысячу четыреста или полторы тысячи штук в сутки. Сегодняшний надой не составлял и половины. Но даже семьсот с лишним мнений давали куда более широкий разброс, не шедший ни в какое сравнение с индивидуальным анкетированием, особенно в периоды, когда население переживало жестокую депрессию или какой-нибудь еще кризис образа жизни.

Вся без исключения паства Лазаря не вылезала из бесконечного кризиса образа жизни.

Опросник представлял собой набор смелых утверждений, каждое из них кратко формулировало какую-нибудь личную проблему, после чего следовали пропуски, куда уплатившие взносы члены церкви могли вписать предлагаемое решение. Сегодняшний формуляр состоял из девяти пунктов — жалкого отголоска славных весенних дней, когда вопросы переползали аж на вторую страницу. Видимо, кто-то распустил слух: «В последний раз нам предложили дельфировать всего девять пунктов. А значит, в следующее воскресенье…»

Что является антонимом выражения «снежный ком»? Тающий ком?

Лазарь решил выполнить привычную процедуру, невзирая на крах прежних радужных надежд. Он был обязан это сделать ради себя самого, постоянных прихожан и всех тех, чей душераздирающий крик души он сегодня подслушал.

На пункт А можно не обращать внимания. Лазарь вставил его как сладкую замануху. Ничто не сравнится со скандалом, способным попасть в медиа и завладеть вниманием публики. Приманка была подброшена в слабой надежде на то, что однажды люди заметят сообщение в выпуске новостей и смогут сказать: «Эй, это та самая история, когда одного штыря застрелили за приставания к собственной дочери. Помнишь, как мы прорабатывали ее на компе в церкви?»

Какое-никакое напоминание о прошлом, связывающее его с настоящим.

Лазарь с кривой улыбкой повторил про себя вопрос собственного сочинения: Я девочка, мне четырнадцать лет. Мой отец все время пьян и хочет мне присунуть, но тратит на выпивку столько кредита, что мне не хватило на штраф, когда я пошла погулять, и у меня конфисковали мой…

Ответы были тоскливо предсказуемы. Девочке следует обратиться в суд, чтобы ее признали совершеннолетней, она должна все рассказать матери или донести на отца анонимно, чтобы его кредит заблокировали, пусть сбежит из дома и живет в общаге для малолеток, и так далее и тому подобное.

— Господи! — воскликнул Лазарь в пространство. — Будь мне позволено самому программировать компьютер исповедальной кабины, люди получали бы куда лучшие советы!

Новый проект шел совершенно не так, как он ожидал.

Следующий пункт подразумевал настоящую трагедию.

Как можно помочь еще молодой женщине лет тридцати с лишним, инженеру-электронщику с дипломом, работавшей на орбите по шестимесячному контракту, слишком поздно обнаружившей у себя остеокалколиз — потерю кальция и других минералов в костях в условиях полной невесомости, и вынужденной оставить работу, а теперь рискующей получить перелом, стоило ей хотя бы споткнуться? Права на подачу апелляции она не имела, гильдия присвоила ей статус нарушителя контракта. Женщина не могла предъявить иск с требованием выплаты компенсации, потому как без работы не имела средств на адвоката, а на работу без разрешения гильдии ее не принимали. Она… Короче, замкнутый круг.

В нашем дивном новом мире много дивных новых пакостей.

Со вздохом святой отец аккуратно сложил формуляры в стопку и сунул их под линзу сканера настольного компьютера для обработки и вынесения вердикта. Такое маленькое количество формуляров не оправдывало аренду времени в госсети. К урчанию компрессора добавилось шурх-шурх пластмассовых захватов устройства для сортировки бумаг.

Приобретенный в секонд-хенде компьютер сильно устарел, однако еще работал. Если не испустит дух ночью, робкие подростки, озабоченные родители и вполне здоровые, но неизвестно почему несчастные студенты и отчаявшиеся стареющие дамочки явятся за своей порцией духовного утешения, чтобы уйти, сжимая в кулачке бумажную соломинку — сертификат, пахнущий доброй старой абсолютной властью, с заголовком, отпечатанным фальшивым золотым тиснением, гласящим, что вы держите в руках подлинную законную рекомендацию «Дельфи», основанную на мнении не менее чем ______* консультантов (__* вписать номер, документ недействителен, если общая сумма составила менее 99__) и выданную под присягой/согласно показаниям, данным в присутствии совершеннолетнего свидетеля/под нотариальную заверку печатью** (__** вычеркнуть ненужное) _____ (числа) _____ (месяца) 20__ (года).

Дрянная мелкая подделка напоминала о крахе надежд Лазаря на превращение церковного прихода в отдельный ручной пул для сертифицированных опросов и на завоевание точки опоры, с которой можно было сдвинуть Землю. Теперь-то он понимал, что выбрал неверный подход, но воспоминания о переезде в Огайо все равно отзывались в душе щемящей болью.

По крайней мере, его потуги хотя бы спасли несколько человек от наркотиков, суицида и убийств. Даже если от сертификата «Дельфи» не было другого проку, бумажка напоминала подсознанию: все-таки я чего-то стою, ведь тут прямо указано, что о моих проблемах размышляли сотни других людей!

К тому же безадресные советы коллективного разума помогли Лазарю сделать несколько успешных ставок на общественных досках объявлений.

Дневная норма была выполнена. Однако, перейдя в жилой отсек трейлера, святой отец не почувствовал сонливости. Лазарь прикинул, не вызвать ли кого-нибудь на фехтовальный поединок, но тут же вспомнил, что его регулярные партнеры по игре недавно переехали в другое место, а звонить в государственный комитет фехтовальщиков Огайо и просить выделить новых после одиннадцати часов вечера не имело смысла.

Поэтому скатанный в трубку экран для фехтования, световое перо и счетчик очков остались в тубусе. Хватит и обычного тривизора.

В приливе неожиданной щедрости один из первых регулярных членов его церкви сделал чудовищно дорогой подарок — монитор, который можно было программировать на личные вкусы, сам выбирающий подходящий канал. Лазарь сел в глубокое кресло и включил аппарат. Экран немедленно осветился, предлагая дать совет оппозиционной партии на Ямайке, как справиться с массовым голодом на острове и вышибить правительство на следующих выборах. Вес общественного мнения склонялся к идее покупки грузового дирижабля и доставки с его помощью посылок с синтетической едой в наиболее пострадавшие районы. Очевидно, никому не приходило в голову, что стоимость подходящего воздушного судна составляла семизначную сумму, в то время как Ямайка по обыкновению была банкротом.

Хватит! Я не вынесу столько глупости за один день!

Увы, после отклонения предложенной программы экран неожиданно потух. Неужели на всех каналах тривидения с их разнообразием автоматика не обнаружила ничего, что могло бы заинтересовать его преподобие Лазаря? Святой отец переключился на ручное управление.

Сначала ему попалась группа куликов — с синей косметикой на лицах и перьями в прическах. Они не играли на музыкальных инструментах, а пассами перемещали невидимые колонны слабых микроволн, вызывая колебания, которые компьютер превращал в звуки. При удачном раскладе — звуки музыки. Кулики действовали зажато, неуклюже и безо всякой координации. Помогавшая церкви группа любителей, состоявшая из недавних выпускников школ, умела хотя бы не выпадать из регистра и совместно брать нужные тонические аккорды.

Сменив канал, Лазарь обнаружил бюллетень скандалов, распускавший непроверенные, клеветнические, но в силу компьютерного редактирования неподсудные слухи, призванные убедить людей в том, что мир, как они и подозревали, есть гнездилище порока. В программе говорилось о мэре Эль-Пасо в Техасе, причастного к аресту махинатора, организовавшего незаконный пул «Дельфи» и делавшего ставки на количество смертей, переломов и выбитых глаз в хоккейных и футбольных играх. Незаконной являлась не организация тотализатора как такового, а то, что жулик выплачивал выигрыши на общую сумму меньше установленных законом пятидесяти процентов сборов. Фамилия мэра действительно упоминалась несколько раз.

В Великобритании Комиссия расового оздоровления предложила почетное членство принцессе Ширли и принцу Джиму ввиду того, что они, как известно, имели твердое мнение по вопросам иммиграции чужаков на их несчастный остров. Хотя, если учесть, с какой быстротой бедность сокращала население острова везде кроме районов, граничащих с европейским континентом, нетрудно было предсказать, что австралийцы и новозеландцы вряд ли туда поедут.

И еще: правда ли, что дистанционная ракетная атака на туристические отели Сейшелов была проплачена конкурирующей сетью гостиниц, а не ирредентистской Партией освобождения Сейшельских островов?

Да ну их всех к черту.

На следующем канале показывали «цирк», как в просторечии назвали «экспериментальный комплекс поощрения и наказания». Лазарь, похоже, попал на одного из «полевых предводителей», возможно даже, самого знаменитого, который вел передачу из Кемадуры в Калифорнии, прикрываясь все еще действующими местными законами, позволявшими использовать настоящих животных. Полдюжины испуганных, выпучивших глаза детишек выстроились в затылок перед сходнями не больше пяти сантиметров шириной, перекинутыми над бассейном, в котором извивались и щелкали зубами аллигаторы. Родители азартно подбадривали своих чад. Большая красная заставка в углу экрана информировала, что за каждый сделанный шаг, не закончившийся падением, присуждалась тысяча долларов. Лазарь с содроганием еще раз переключил канал.

Соседний должен был пустовать. Ан нет. Его захватил китайский пиратский спутник, пытавшийся привлечь внимание эмигрантов на среднем западе Америки. Говорят, в окрестностях Кливленда завелось китайское племя. Или в Дейтоне? Канал вещал на китайском, Лазарь переключился на следующий. Здесь гнали рекламу. Один ролик продвигал центр консультаций по образу жизни, где, как знал Лазарь, имелись частные палаты для тех клиентов, чье состояние после получения дорогущих советов только ухудшилось. Другой расхваливал средство, вызывающее эйфорию, уверяя, что оно не ведет к привыканию, хотя именно к нему оно и приводило. Управление по качеству продуктов питания и лекарственных средств подало в суд на рекламирующую это средство маркетинговую фирму, однако, по слухам, та вышла на покладистого судью, прикарманила арестованную было прибыль и согласилась добровольно соскочить с продукта, не доводя дело до суда, повесив на шею недофинансированного, выбивающегося из сил общественного здравоохранения еще несколько сотен наркоманов.

Следующий канал захватила еще одна пиратская программа. Судя по акценту — австралийская. Девушка в костюме из шести пузырей, расположенных на стратегически важных участках тела, вещала: «Отгадайте загадку: если всех людей, страдающих от кризиса образа жизни, уложить в одну линию, то кто тогда останется, чтобы их укладывать?»

Шутка вызвала у Лазаря слабую улыбку. Поймать австралийское шоу — большая редкость, он почти решил досмотреть передачу до конца, как вдруг его заставил вздрогнуть громкий звонок.

Звонок означал, что кто-то вошел в исповедальную кабину у главных ворот. И судя по времени суток, этот кто-то должен находиться в крайней степени отчаяния.

Ну что ж. Лазарь заранее настроился на помехи в любое время дня и ночи как неизбежную часть церковной работы. Вздохнув, он поднялся и выключил тривизор.

Памятка для своих «я»: использование тривидения для нужд церкви, возможно, неплохая идея. Надо бы восстановить контакты с медиа. Но что, если, работая священником, он чересчур засветился для обладателя кода с маркером 4GH? А если нет, то какую дозу публичности мог себе позволить? И как долго?

Надо выяснить. Обязательно надо.

Придав чертам лица благостное выражение, Лазарь включил тривизионную связь с исповедальней. Осторожность не повредит. В стычке на прошлой неделе фанаты «Царства Билла» и граалисты потеряли семерых убитыми, причем победили последние. Что и следовало ожидать — католики во все времена отличались жестокостью. Если «Царство Билла» просто калечило пленных и потом позволяло им влачить жалкое существование, то граалисты своих пленников связывали, затыкали им рты и оставляли в каких-нибудь развалинах медленно умирать от жажды.

Так что ночной посетитель, возможно, вовсе не нуждался в совете или даже медикаментах. В церковь могли подослать лазутчика, чтобы разведать, как сподручнее сравнять ее с землей. В принципе, оба племени считали церковь Лазаря языческой срамотой.

На экране, однако, появилась девочка, слишком юная для принятия в одно из племен. На вид не больше десяти лет, волосы всклокочены, глаза покраснели от плача, на щеках — бороздки, проделанные в осевшей пыли слезинками. Похоже, девчонка переоценила свои силы в подражании взрослым, заблудилась и испугалась темноты… О, нет! Тут кое-что похуже. Священник увидел в руке девочки нож. Лезвие и зеленое платье были покрыты алыми пятнами, смахивающими на свежую кровь.

— Да, сестра моя? — спросил Лазарь нейтральным тоном.

— Отец, я должна исповедоваться или буду проклята! — всхлипнула девочка. — Я зарезала свою маму, искромсала ее на кусочки! Наверняка убила! Я в этом уверена!

На мгновение время будто остановилось. Стараясь сохранять спокойствие, Лазарь произнес слова, нужные для официальной записи, потому как, несмотря на неприкосновенный статус исповедальни, тривизионный канал, как и все такие каналы, был подключен к городской полицейской сети и просматривался неутомимыми федеральными наблюдателями в Канаверале. Или где-то еще. Их столько расплодилось, что вряд ли они все сидели в одном месте.

Памятка для своих «я»: неплохо бы узнать, где находятся остальные.

Скрипучим, как гравий, голосом он сказал:

— Дитя мое, — в который раз замечая ироничность фразы, — облегчи совесть, доверься мне. Однако я должен напомнить, что тайна исповеди не сохраняется, если говорить в микрофон.

Девочка уставилась на его изображение таким пронзительным взглядом, что он невольно представил, каким она его видит: худой, смуглый мужчина со сломанным носом, одетый в черный камзол с белым воротником, украшенным маленькими позолоченными крестиками. Ничего не сказав, девочка покачала головой, как если бы ее разум до краев переполнился ужасом, не оставив места для новых потрясений.

Лазарь терпеливо повторил. На этот раз до нее дошло.

— Вы хотите сказать, — с трудом выговорила она, — что вызовите хрипатых?

— Разумеется, нет. Однако они, возможно, тебя уже ищут. А ты только что призналась в микрофон о содеянном… Теперь понимаешь?

Лицо ребенка съежилось. Нож выпал из руки на пол с легким звоном, словно кто-то тихо тронул струны гуслей. Через секунду она снова разревелась.

— Не уходи, — попросил он. — Я сейчас приду к тебе.

Над холмами вокруг Парелома дул резкий, пахнущий зимой ветер, срывающий с деревьев красные и золотые листья, но небо оставалось чистым, а солнечный свет — ярким. Ожидая в очереди у одного из двадцати лучших ресторанов, напоминающего своим видом о роскоши прежних времен вплоть до выставленных в витрине тарелок с готовыми блюдами, Хартц удовлетворенно оглядел окрестности.

— Чудесно, — наконец произнес он. — Просто чудесно.

— Что? — Фримен массировал кожу на висках, разглаживая ее к затылку, словно пытался выдавить из себя накопившуюся усталость. Он поднял глаза на витрину и кивнул: — А-а, вы об этом… Да, пожалуй. Последнее время я мало обращаю внимания на такие вещи.

— Вы, как я вижу, утомились, — участливо сказал Хартц. — И меня это не удивляет. У вас трудная работа.

— И не быстрая. По девять часов в сутки, сеансами по три часа. Утомишься тут.

— Но работа должна быть сделана.

— Да, работа должна быть сделана.

Делается это примерно так.

Сначала вы окучиваете большую — если получится, то очень большую — группу людей, никогда не изучавших предмет, к которому относится задаваемый вами вопрос, и потому неспособных вспомнить правильный ответ, но тем не менее встроенных в культуру, к которой вопрос имеет прямое отношение.

После чего вы просите их прикинуть, сколько людей умерло во время великой эпидемии гриппа после Первой мировой войны или какое количество караваев хлеба санитарные инспекторы ЕЭС сочли непригодными к употреблению в пищу в июне 1970 года.

Как ни странно, после обобщения ответов вы заметите, что они группируются вокруг верной цифры, указанной в альманахах, ежегодниках и статистических отчетах.

Подтверждается парадокс: хотя никто не имеет понятия о происходящем вокруг, все знают, что происходит.

Если правило работает по отношению к прошлому, почему бы не применить его к будущему? Триста миллионов, имеющие доступ к интегрированной сети данных Северной Америки, — очень внушительное количество потенциальных прогнозистов.

Увы, большинство из них бегут во все лопатки от страшного призрака будущего. Как окучивать людей, попросту не желающих ничего знать?

Одних можно поймать на жадности, другим дать надежду. Остальные не сыграют в судьбах мира какой-либо существенной роли.

Как говорит пословица, нет коня — и осел сгодится.

Оставалось отпереть дверь трейлера и отключить сигнал тревоги, как Лазарь вдруг засомневался.

Воскресенье. Относительно хороший сбор, хотя и не рекордный. (Он принюхался. Воздух горяч. От плавильни нагрелся.)

А что, если девчонка — не по годам умелая актриса?

Он представил себе, как налетает, грабит и убегает до появления хрипатых племя, оставив на месте одну истерически хохочущую по поводу удачного «розыгрыша» малолетку, которую полиция не имеет права допрашивать.

Поэтому, прежде чем выключить сигнализацию, Лазарь привел в активное состояние всю электронику церкви кроме музыкальной системы куликов и автоматических лотков для сбора подаяний. Когда святой отец обошел вокруг бывшего экрана, служившего теперь алтарем, перед ним в китовом чреве купола вспыхнуло яркое зарево. Прожекторы сверкали всеми цветами радуги, дистанционная тривизионная камера над головой не только воспроизводила на алтаре чудовищно увеличенный лик священника, но и записывала происходящее во всех подробностях на накопитель данных, спрятанный под метровым слоем бетона. Если на церковь нападут, то хотя бы сохранятся улики.

К тому же у Лазаря имелся при себе пистолет. Он никогда не покидал трейлер без оружия.

Скудные предосторожности представляли собой максимум того, что мог себе позволить обыкновенный священник. Если перегнуть палку, федеральные компьютеры встревожатся и, чего доброго, зачислят его в параноики. Они стали очень чувствительны к такого рода вещам после того, как летом прошлого года один раввин в Сиэтле, заминировавший подходы к синагоге, забыл отключить электронную пусковую цепь накануне бар-мицвы.

Как правило, федкомпы положительно относились к людям со стойкими религиозными убеждениями. Такие граждане реже устраивали бучу. Однако всему имелись пределы, не говоря уже о существовании чудаков-одиночек.

Всего несколько лет назад защита церкви была адекватной. Сегодня ее хлипкость заставляла Лазаря вздрагивать, пока он шел по коридору без стен, границы которого обозначали оставленные много десятилетий назад следы автомобильных шин. Разумеется, через ворота за исключением входа в исповедальную кабину был пропущен ток. Сама кабина могла выдержать взрыв, а также имела автономную подачу воздуха, и все-таки…

Памятка для своих «я»: в следующий раз надо выбрать роль с меньшим риском для жизни и здоровья. Уединение — это, конечно, хорошо, он в нем сильно нуждался, когда приехал в эти края. Вот только церковь непосильно содержать в одиночку. Невозможно заглянуть в каждый темный угол, где мог притаиться шустрый затырок.

Оглядываясь по сторонам, Лазарь вспомнил, что до сих пор не нуждался в очках. И это в сорок шесть лет? Среди трехсот миллионов у него, конечно, могли найтись ровесники, никогда не покупавшие корректирующие линзы, но в основном потому, что линзы были им не по карману. А что, если Бюро здравоохранения или какой-нибудь фарма-медицинский конгломерат решит, что середнячков, не носящих очки, набралось достаточно много для их тщательного изучения? Предположим, в Пареломе решат, что это вызвано каким-то генетическим феноменом? Ух.

Памятка для своих «я» красным курсивом: нельзя далеко выходить за пределы хронологического возраста!

На этой стадии размышлений Лазарь вошел в исповедальную кабину и обнаружил, что за небьющимся стеклом толщиной три сантиметра нет никакой девочки в платьице, заляпанном пятнами крови. Вместо нее наружную часть кабины занимал грузный блондин с голубой прядью в слегка вьющихся волосах, одетый в модную розовую с кармином рубашку и нацепивший извиняющуюся улыбку.

— Прошу прощения за беспокойство, святой отец, — сказал незнакомец. — Маленькая Гейла попала сюда по чистой случайности. Кстати, меня зовут Шэд Флакнер.

Этот штырь не годился девочке в отцы уже по возрасту — ему от силы было лет двадцать пять или двадцать шесть. С другой стороны, в приходе имелись женщины, сменившие трех-четырех мужей и состоявшие в браке с мужчинами на двадцать лет их моложе. Отчим?

Тогда чего он улыбается? Потому что воспользовался этим ребенком, на которого не потратил ни одной пластиковой монетки, чтобы избавиться от богатой, но надоевшей старой жены? В кабинке приходилось выслушивать и не такое.

Лазарь туманно произнес:

— Значит, вы родственник… э-э… Гейлы?

— Формально нет. Но если посмотреть на наш совместный путь, то я ей ближе любого законного родственника. Видите ли, я работаю в корпорации «Анти-травма». Родители Гейлы поступили разумно: заметив у девочки проявления девиантного поведения, они записали ее на полный курс лечения. В прошлом году мы вылечили сиблинговое соперничество — классический случай зависти к пенису, направленной против младшего брата, а сейчас она погружается в комплекс Электры. Если получится, до осени мы продвинем ее до уровня Поппеи… Ах да, кстати: она что-то там молола насчет вызова вами хрипатых. Можете не беспокоиться. В полиции она зарегистрирована как случай, не требующий реагирования.

— Она сказала, — медленно и с большим усилием выговорил Лазарь, — что ударила ножом свою мать. Убила ее.

— О! С ее точки зрения она действительно так и поступила! Гейла подсознательно хотела убить мать с того самого момента, когда та позволила ей родиться. Все это, разумеется, бутафория. Мы дали ей дозу скотофобина и заперли в темном помещении, чтобы нейтрализовать импульс возвращения в материнское чрево, вручили фаллическое оружие для подавления остаточной половой зависти и запустили к ней анонимного спутника. Когда она нанесла удар, мы включили свет, чтобы показать лежащее на полу в луже крови тело матери и дали ей возможность сбежать. Я, естественно, за ней следил. Мы не допустим, чтобы кто-то причинил ей вред.

Скучающий тон говорил о том, что Флакнер выполнял рутинное задание. Однако после того, как он закончил объяснения, его лицо просветлело, как если бы в голову ему пришла оригинальная мысль. Он достал из кармана записывающее устройство.

— Эй, святой отец! Наш рекламный отдел был бы рад услышать любой положительный отзыв о наших методах работы. Слова служителя культа имеют особый вес. Как насчет того, чтобы сказать: предоставление детям возможности реализовать наиболее агрессивные импульсы в контролируемой обстановке предпочтительнее, чем совершение ими преступлений в реальной жизни, что создало бы угрозу их бессмертной…

— Хорошо! У меня найдется для вас комментарий под запись! Если есть на свете что-то отвратительнее войны, так это то, чем занимается ваша компания. На войне хотя бы бушуют страсти. Ваши же действия просчитаны, так поступают автоматы, а не люди!

Флакнер немного отодвинулся, словно испугался, что его могут ударить прямо через разделительное стекло, и примирительно пробормотал:

— Мы всего лишь привлекаем науку на службу морали. Вы, надеюсь, видите, что…

— Я вижу перед собой человека, на которого мне впервые в жизни хочется наложить анафему. Вы совершили грех по отношению к малым детям, а потому лучше было бы повесить вам мельничный жернов на шею и потопить вас в пучине морской. Идите от меня во тьму вечную!

Лицо Флакнера мгновенно покрылось красными пятнами, голос наполнился колючим гневом.

— Вы еще пожалеете о сказанном — обещаю! Вы оскорбили не только меня, но и тысячи добрых сограждан, которым моя компания помогает спасти детей от геенны огненной. Вы за это ответите!

Флакнер повернулся на каблуках и вышел из кабины.

— Гейла, разумеется, в порядке! Что может для ребенка стать более радостным открытием и лучшим утешением, чем понимание того, что мать, которую она сознательно любила, но подсознательно ненавидела, убита — и все же жива?

Флакнер вытер пот со лба, надеясь, что испарину отнесут на счет летней духоты.

— А теперь разрешите позвонить с вашего телефона? Если можно, без посторонних. Родителям не обязательно знать наши методы во всех подробностях.

Сидя в яркой освещенной комнате с углубленным в пол бассейном, отражающим огни, мелькавшие среди распятий, статуй Будды и увенчанной розами шестирукой Кали, Шэд Флакнер набрал код отдела анонимных донесений корпорации «Континентальный свет и энергия».

Услышав нужный звуковой сигнал, он ввел код Церкви бесконечного прозрения, затем группу цифр, означавшую «использование благотворительных пожертвований не по назначению», и еще одну — «имущество, арестованное в ожидании решения суда». Эти меры автоматически уничтожат кредитный рейтинг священника. Напоследок он ввел команду «оповестить все компьютеры системы кредитной экспертизы».

Пусть теперь попляшет. Шэд довольно потер руки и вышел из комнаты. Отследить, кто сделал звонок, практически невозможно. Он не работал в «Свете и энергии» уже два года, текучка персонала составляла шестьдесят пять процентов в год, фальшивые данные в систему мог ввести любой из полумиллиона бывших сотрудников.

Прежде чем его преподобие Лазарь продерется сквозь дебри взаимосвязанных компьютеров кредитной экспертизы и прижучит свежевылупившегося «червя», успеет превратиться в голодного оборванца.

Так ему и надо.

Во время перерыва, пока медсестра чем-то брызгала субъекту в горло, чтобы к нему вернулся голос, Хартц посмотрел на часы.

— Хотя работа требует времени, — пробормотал он, — нельзя же работать так медленно — просматривая меньше суток за день.

Фримен по обыкновению ответил улыбкой, напоминающей оскал черепа.

— Если бы так было всегда, то я бы до сих пор расспрашивал его о работе консультантом по образу жизни. Не забывайте: едва мы поняли, где искать, мы сумели записать все данные о его прежних личностях. Нам известно, чем он занимался. Теперь важно установить, какие он при этом испытывал чувства. В некоторых случаях связь между ключевыми воспоминаниями и невероятно мощной реакцией видна с первого взгляда. Вам повезло наблюдать сегодня именно такой случай.

— Отождествление себя с девочкой и паническим бегством? Как параллель со своей жизнью гонимого существа?

— И не только. Боюсь, что много больше. Взять хотя бы наложенное на Флакнера проклятье и триггер, который вызвал этот порыв. Такое поведение вполне укладывается в образ святого отца Лазаря. Теперь надо выяснить, насколько глубоко оно отражает истинное «я» субъекта. Сестра, если вы закончили, я хотел бы продолжить работу.

Нет, я должен, ДОЛЖЕН научиться контролировать свой темперамент, даже перед лицом оскорблений человеческой природы вроде…

Какого черта?!

Лазарь, охнув, очнулся от забытья. Накануне вечером он не мог заснуть несколько часов, в памяти вибрировала угроза Флакнера — пришлось прибегнуть к таблетке. Главный факт не сразу проник в ватный мозг.

Компрессор замолчал!

Перекатившись на бок, Лазарь проверил светящиеся часы с автономным питанием у изголовья кровати. 7:45 утра. За окнами трейлера все еще стояла непроглядная тьма, хотя солнце давным-давно взошло, метеосводка обещала ясную погоду, а мембрана купола, когда была туго натянута, пропускала свет почти полностью.

Выходит, питание отрезали, и купол опустился на землю — все двадцать две с половиной тонны.

Голый, чувствующий себя жутко уязвимым Лазарь спустил ноги на пол и повернул ближайший выключатель, чтобы убедиться в достоверности своей догадки. Темнота давила страшным гнетом. Хуже того — воздух уже испортился. Виной тому, несомненно, грязь, жир и зловонная сырость, которые, пока купол был надут, оседали незаметной тонкой пленкой, а теперь уплотнились в толстый слой наподобие отложений на стенках канализационных труб.

Свет, как и ожидалось, не зажегся.

Забастовка? Вряд ли. Те немногие работники национальной автоматизированной системы энергоснабжения, что еще могли позволить себе бастовать, обычно ждали наступления морозов и выпадения снега. Отключение из-за перегрузки? Тоже сомнительно. Летних перегрузок не случалось аж с 1990 года. Людей приучили не относиться к электроэнергии как к бесплатному воздуху.

Надо сказать, что с 1990 года выросло целое новое поколение. Включая самого Лазаря.

Авария на АЭС?

После тройной аварии прошлого года, судя по доскам объявлений «Дельфи», много денег было поставлено на то, что до новой аварии пройдет не менее двух лет. Лазарь все же решил послушать единственный принадлежавший ему радиоприемник на батарейках. По закону, в агломерациях с населением более миллиона человек на случай предупреждения о бунтах, стычках племен и катастрофах продолжала вещать хотя бы одна монофоническая радиостанция. Батарейки почти сели, однако, прижав приемник к уху, Лазарь сумел расслышать, что диктор говорил о рекордных ставках на количество игроков, погибших во время сегодняшнего футбольного матча. Случись катастрофа на АЭС, предупреждения о радиации передавали бы нон-стоп круглые сутки.

Тогда какого… Флакнер!

Лазарь почувствовал, как по спине побежали мурашки, и поймал себя на мысли, что жадно смотрит на слабый, расплывчатый свет циферблата. Темнота как будто символизировала материнскую утробу (отражение судьбы Гейлы и ей подобных, обреченных расти не свободными людьми, а подневольной скотиной, порождением случки фрейдистского психоанализа с бихевиоризмом), в которой он находился, а загадочный свет предвещал выход из нее в новый непонятный мир.

Что ж, с уколом досады признал Лазарь, так оно и есть.

Воздух провонял, но хотя бы не насытился углекислым газом — голова не болела, лишь немного мутило. Воспрянув духом, Лазарь на ощупь выбрался в жилую зону, где на всякий пожарный держал большую аккумуляторную лампу. Аккумулятор не разрядился — он постоянно подпитывался от сети. В желтоватом свете лампы все вокруг показалось враждебным и незнакомым. Луч отбрасывал на полированные металлические стены пляшущие тени наподобие тех, какими вчера вечером он замышлял привлечь тинейджеров, помешанных на Бароне Субботе, Святом Николае и даже Кали.

Лазарь побрызгал на лицо некогда ледяной водой из среднего крана над раковиной. Не помогло. Электричество отключили давно, бак успел нагреться. Священник открыл дверь трейлера и выглянул наружу. Из-под плавной арки, образованной упавшим на алтарь куполом, в дальнем углу просачивался свет, что обещало возможность выбраться без чужой помощи.

Но лучше снова включить питание.

Плавильня в кабинете остыла, медный слиток можно забирать. Компьютер на столе, выполнявший более важную задачу, закончить работу не успел. Четвертый… нет, пятый за сутки анализ «Дельфи» торчал из него, как бледный окоченевший язык, автоматически проштампованный нотариальной печатью. Это пока подождет. Важнее установить, не отсек ли Флакнер (кто еще стал бы дискредитировать его посреди ночи?) не только электропитание, но и телефон.

Ответ нашелся сразу: да, отсек. Автоматическая запись сладким голосом сообщила Лазарю, что его телефонный кредит приостановлен в ожидании решения суда, которое могло закончиться полной конфискацией имущества. Если он желает восстановить услугу, то обязан предъявить доказательство, что суд вынес решение в его пользу.

Суд? Какой еще суд? С каких пор в этом штате людей судят за проклятья?

Тут его озарило, и Лазарь чуть не расхохотался. Флакнер воспользовался одним из старейших трюков — запустил в континентальную сеть самовозобновляющегося «червя», приделав к нему в виде «головы» донос, «взятый на прокат» у какой-нибудь крупной корпорации. Червь будет переходить с одного узла на другой всякий раз, когда кто-либо введет кредитный код Лазаря с клавиатуры. Чтобы прихлопнуть такого червя, возможно, потребуется несколько дней, а то и недель.

Но только если у пострадавшего не имелось средств для отмены первоначальной команды. У Лазаря такие средства были. Любой владелец кода с маркером 4GH…

Смех, не родившись, умер. А что, если с последнего раза, когда Лазарь проверял действительность 4GH, статус был снижен или отменен?

Чтобы это узнать, существовал только один способ. Устройства послушно ждали в готовности выдать вердикт. Лазарь ввел с телефона свой полный код, добавил стандартный набор цифр «ошибки ввода ввиду вредоносных операций» и закончил команду приказом выдать номер якобы выдвинутого против него судебного иска.

Через пару секунд в телефон вернулись обычные гудки.

Лазарь сам не заметил, как затаил дыхание, и сделал шумный выдох, прозвучавший в непривычной тишине ужасно громко. (Сколько отдельных устройств перестали гудеть и жужжать? Компьютер, охладитель и нагреватель воды, кондиционер, монитор системы сигнализации и… и так далее. Современный человек не привык помнить наперечет все устройства, работающие от сети, и Лазарь тоже не помнил.)

Он немедленно снарядил в погоню червя-мстителя. Непосредственная угроза будет ликвидирована за промежуток от трех до тридцати минут, все зависело от того, получится ли опередить типичные для утра понедельника перегрузки сети данных. Лазарь был почти уверен, что не получится. Если верить недавним новостям, в сети бесконтрольно бродило столько червей и контрчервей, что устройства получили команду присваивать им низкий приоритет, если только речь не шла о неотложной медицинской помощи.

Ну, если свет загорится, все станет ясно.

После чего для его преподобия Лазаря настанет время свести счеты с жизнью. Подкрепляясь бокалом теплого фальшивого апельсинового сока (он тщательно выбирал марку), приторно сладкого, но не опасного для обмена веществ, Лазарь принялся обдумывать подробности нового воплощения.

Через полчаса загорелся свет. Через час надулся купол. Через полтора часа Лазарь запустил процесс нового рождения.

Компьютерный родовой акт всегда оставлял неприятный осадок. Сегодняшние роды, потому что он не доиграл роль Лазаря до конца и не подготовил как следует свой разум, были мучительны, как никогда. Кожа свербела, сердце колотилось, ладони стали скользкими от пота, голые ягодицы — он так и не удосужился одеться — чесались в местах, которыми прижимались к стулу.

Хотя личный код еще работал, процедуру ввода новой липы на федкомпьютеры пришлось прерывать дважды. Пальцы дрожали так сильно, что Лазарь боялся набрать на телефоне неправильную группу цифр. Обычные телефонные аппараты, как у него, не имели функции показа последних пяти набранных значений.

В конце концов он ввел заключительную цифровую группу и активировал фага, который сотрет все следы пребывания Лазаря на этом свете. Этот суперчервь, с которым червяк Флакнера и рядом не ползал, начнет распространяться, все выскребать и делать прочие вещи, на которые у Лазаря в процессе изобретения нового «я» не было времени.

Ни один человек рангом ниже конгрессмена не имел права на распечатку данных, накопленных о владельце кода 4GH. Видимо, система была придумана для людей, имевших официальное разрешение жить не только своей жизнью. Человек, выдававший себя за Лазаря, много раз испытывал соблазн проверить, в кого обладание таким кодом превращало его на самом деле. В законспирированного агента ФБР? Контрразведчика? Особого представителя Белого дома, подчищающего дерьмо после начальства? Ему хватило ума ни разу не поддаться соблазну. Он был подобен крысе, прячущейся за стенами современного общества. Стоит высунуть нос, как тут же кликнут ликвидаторов.

Лазарь переоделся в другую одежду и собрал то, что можно было прихватить с собой, — мешок всякой всячины вроде переводных талонов «Дельфи» и свеженького медного слитка. Упаковал также два ингалятора для нейролептика, который, как он знал, понадобится еще до окончания суток.

Напоследок установил мину под столом и подключил ее к телефону, чтобы дистанционно по звонку взорвать в удобное время.

Взорванная церковь могла попасть в хронику о ежедневных преступлениях — столько-то убийств, столько-то грабежей, столько-то изнасилований, однако поджоги нередко не успевали попасть в перечень. Если никто не подаст заявку на выплату страховки, этим все и кончится. Издерганная местная полиция с удовольствием спишет разрушение храма на готовых подозреваемых из числа адептов «Царства Билла» или граалистов.

Последний взгляд перед тем, как навсегда покинуть пластмассовый купол. Во многих отношениях, подумал он, жить в нынешнем веке не так сложно, как, вероятно, в двадцатом.

Однако жизнь только выглядела простой.

Еще до того, как тривидение вытеснило телевидение, знаменитый циничный историк по имени Ангус Портер, проживший достаточно долго, чтобы стать одним из «великих старцев», чьи пожизненные левацкие взгляды, как следствие, теперь считались простительным чудачеством, выразил суть вопроса короткой сентенцией.

Или, как тут же съязвил один умник, выразил суть вопроса па`рой слов.

Когда Портеру предложили написать комментарий к договору о ядерном разоружении 1989 года, он заявил: «Это — третий этап человеческой эволюции. Сначала люди соревновались, кто быстрее бегает. Потом — кто быстрее стреляет. Теперь — кто быстрее поумнеет. Если повезет, последним этапом будет соревнование за то, кому называться человеком».

— Вот, значит, как он это делал! — восхищенно произнес Хартц. Посетитель посмотрел на сидящего в стальном кресле человека с бритой головой, словно видел его в первый раз. — Никогда не подумал бы, что совершенно новую личину можно ввести в сеть с домашнего телефона, тем более с помощью такого маленького компьютера, как у него.

— Талант! — бросил Фримен, не отрываясь от экранов и светящихся индикаторов на консоли. — Если угодно, не меньший, чем талант пианиста. До изобретения магнитофонной записи существовали солисты, способные удерживать в голове по двадцать концертов с точностью до ноты и целый час разыгрывать импровизацию на заданную тему из четырех нот. Все это теперь в прошлом, как и поэты времен Гомера, способные наизусть декламировать тысячи строф. Так что его талант не такая уж редкость.

Помолчав, Хартц ответил:

— Знаете что? Я видел здесь, в Пареломе, множество шокирующих вещей, а слышал еще больше. Но вряд ли мне когда-либо… — говорящему пришлось сделать над собой усилие, чтобы закончить фразу, — было страшнее, чем сейчас от ваших слов.

— Боюсь, я вас не совсем понял.

— Ну как же! Вы назвали этот удивительный талант не такой уж редкостью.

— Но ведь это правда. — Фримен отклонился в мягком кресле. — Во всяком случае по нашим стандартам.

— Ну, это по вашим стандартам, — пробормотал Хартц. — Иногда эти индивидуумы не совсем похожи…

— …на людей?

Хартц кивнул.

— Уверяю вас, они вполне реальные люди. Человечество представляет собой очень одаренный вид живых существ. Наша работа по большей части сводится к восстановлению запущенных способностей. Мы относились с потрясающим невежеством к некоторым нашим очень ценным психическим ресурсам. Не заполнив эти пробелы в знаниях, мы не сможем успешно двигаться навстречу будущему. — Фримен взглянул на часы. — На сегодня, пожалуй, хватит. Я вызываю медсестру, пусть его почистит и накормит.

— Меня это тоже беспокоит. Вы говорите о нем как о каком-то предмете. Я восхищаюсь вашей скрупулезностью и преданностью делу, но у меня есть претензии к вашим методам.

Фримен поднялся и потянулся, расправляя затекшие члены.

— Мы пользуемся этими методами, потому что они дают результат, мистер Хартц. К тому же не забывайте, что мы имеем дело с преступником и дезертиром, который, дай ему волю, с готовностью пойдет на предательство. Похожими проектами занимаемся не мы одни, и другие не только не испытывают угрызений совести — даже не скрывают своей жестокости. Я уверен: вам не понравится, если нас обставят подобные конкуренты.

— Разумеется, нет, — промямлил Хартц, раздвигая пальцем воротник, словно тот вдруг стал слишком узким.

Фримен обнажил в улыбке зубы — не голова, а черная редька с белым надрезом.

— Почтите ли вы нас своим присутствием завтра?

— Нет, мне нужно возвращаться в Вашингтон. Вот только… э-э…

— Что?

— Чем он занимался после того, как сбежал из Толедо?

— А-а, он позволил себе взять отпуск. Очень разумно с его стороны. Это — лучшее, что могло прийти ему в голову.

В настоящее время меня зовут Александр или сокращенно Сэнди (иногда, в серьезном подпитии, я по секрету признаюсь, что мое настоящее имя не Александр, а Лизандр!) П. (и того хуже — Перикл!!!) Локк, мне тридцать два года, я холостяк-гедонист и ввиду отсутствия бороды немного смахиваю на извращенца. Однако я пытаюсь сменить свой имидж и, чем черт не шутит, когда-нибудь женюсь.

Сэнди Локком я побуду некоторое время и после окончания отдыха, который провожу в курортной гостинице на островах Си-Айлендс в Джорджии, заведении средней степени крутости, не отягощенном скукой посекундного расписания. Отель даже может похвастаться подводным крылом для терапии в «материнском чреве» и тем, что менеджером у них работает дипломированный психолог. По крайней мере, здесь нет обязательных эмпирических процедур.

Это мой второй отпуск в текущем году, поздней осенью будет третий. Меня окружают люди, входящие в категорию отпускников, а не выведенные за штат или безработные, как может показаться. Для многих постояльцев это уже третий отпуск в году, а кое-кто планирует и все пять. В последнюю группу, однако, входят старички, избавленные от заботы о детях и расходов на них. Троекратный отпуск в возрасте тридцати двух лет выделяет меня из общей массы. Однако на данный момент я скорее нахожусь в третьей категории — мне требуется новая работа.

На этот раз я выбрал хороший возраст — больше не надо притворяться, будто тебе сорок шесть в то время, как твой биологический возраст двадцать восемь (как вспомню про очки — брр!). Я достаточно молод, чтобы привлекать внимание дамочек среднего возраста, и достаточно зрел, чтобы внушать благоговение сопливым девчонкам.

Памятка для своих «я»: можно ли растянуть тридцать два года до, скажем, того времени, когда мне исполнится тридцать шесть? Надо держать глаз и ухо востро.

Перевалившая за сорок, хотя и непонятно, как далеко, прекрасно выглядящая и полная решимости и дальше так выглядеть, пребывающая в лучшей форме благодаря яркому загару и волосам, осветленным солнцем, а не шампунем, а также лишнему часу сна, чего она была лишена целую вечность, Ина Грирсон к тому же отличалась твердой волей. Доказательством служила ее должность — начальница отдела найма временного административного персонала расположенной в Канзас-Сити штаб-квартиры корпорации «Земля-Космос», крупнейшей в мире компании по строительству орбитальных фабрик.

Вопрос только, надолго ли хватит ее твердости?

Ина размышляла о старой поговорке, что работника повышают в должности до тех пор, пока он не достигнет свойственного ему уровня некомпетентности. Как бишь называется это принцип? Отобрать у Питера, чтобы заплатить Полу? Или как-то еще? Ина не находила себе места. Дочь отказывалась закончить учебу, каждый год записывалась на новые курсы, один причудливее и сумасброднее другого (причем в одном и том же университете, черт бы ее побрал! Хоть бы согласилась перейти куда-нибудь). Ина чувствовала себя уставшей и загнанной в угол. Уехать бы на берег Мексиканского залива, в Колорадо или Сан-Франциско. Говорят, технология проскальзывания, как и предсказывали сейсмологи, доказала свою надежность, и землетрясение, унесшее миллионы жизней, не повторится больше никогда… ну, или по крайней мере следующие пятьдесят лет.

Перевод, разумеется, должен произойти на ее, а не на чьих-то еще условиях. В прошлом году она отвергла пять предложений. В этом году поступило только одно. А что будет дальше?

Иметь такую строптивую дочь, как Кейт, сущий кошмар! Почему бы глупой фальцухе не поступить, как делают все нормальные люди, не выкопать корни и не пустить их в какой-нибудь другой лунке — желательно на другом континенте?

Если бы только «Анти-травма» занялась ею пораньше…

Некоторые бестактно спрашивали у Ины, почему она упорно не хочет переезжать из города, где живет ее дочь, ведь девушке уже двадцать два, после поступления в университет она жила в своей квартире и, судя по всему, не цеплялась за мать. Ина терпеть не могла подобные разговоры.

Она ненавидела вопросы, на которые у нее не было ответа.

На второй неделе двухнедельного отпуска Ина решила повеселиться, но мужчина, с которым она поддерживала контакт после прибытия, уехал. А значит, ужинать придется в одиночестве. Чем дальше, тем хуже. Пересилив хандру, она надела любимое красное с золотом вечернее платье и вышла на открытую террасу, где томная музыка смешивалась с шелестом прибоя. Пропустив два бокальчика, Ина почувствовала себя лучше. Может, еще шампанского? И жизнь вновь заиграет яркими красками.

Не прошло и минуты, как она подозвала официанта (заведение было дорогое и эксклюзивное, не ровня штамповкам, где имеешь дело с автоматами, которые постоянно ошибаются. Хотя, конечно, люди тоже не застрахованы от ошибок).

— Что значит «кончилось»?

Ее резкий тон заставил соседей обернуться.

— Вон тот господин, — официант показал пальцем, — только что заказал последнюю бутылку.

— Позовите менеджера!

Менеджер пришел и, рассыпаясь в извинениях, вероятно, искренних (кому хочется, чтобы какой-то бездушный рейтинг обнулил твое любимое детище?), объяснил, что ничего не может поделать. Компьютер в главном управлении, отвечающий за снабжение всей сети, состоящей из сотен гостиниц, решил распределить шампанское в такие места, где оно продавалось по цене, в два раза превосходящей ту, что мог себе позволить ресторан в Си-Айлендс. Решение было принято сегодня. Новую карточку вин еще не успели напечатать.

Тем временем официант растворился, реагируя на вызов с другого столика. Когда он вернулся, Ина с трудом сдержалась, чтобы в бешенстве не наорать на него.

Официант положил перед ней записку. Сообщение было написано твердым, четким почерком, какой нынче редко встретишь, — почти все дети переходили на клавиатуру компьютера с семилетнего возраста. Ина прочитала записку в один присест: «У затырка, купившего шампанское, есть предложение. Разопьем бутылку вместе? Сэнди Локк».

Ина подняла глаза и увидела улыбающегося мужчину в расстегнутой до пупа модной «пиратской» рубахе, с яркой повязкой на голове и позолоченными браслетами на запястьях. Незнакомец, вытянув руку, держал палец на пробке.

Гнев Ины улетучился, как утренний туман под лучами солнца.

Сэнди оказался странным типом. Он небрежно отмахнулся от жалоб на то, что глупо не иметь шампанское в таком отеле, и перевел разговор в другое русло. К ней немедленно вернулось раздражение, и спать Ина отправилась одна. В девять утра к постели подкатилась автоматическая тележка с перевязанной алой лентой бутылкой шампанского и букетиком цветов. Когда они встретились у бассейна в одиннадцать, Сэнди спросил, понравилось ли ей вино.

— Так это вы все подстроили! Вы работаете в здешней сети отелей?

— В этом болоте? Вы меня обижаете. Третьесортные конторы не мой профиль. Поплаваем?

Ина проглотила уже готовый сорваться с языка вопрос. Ей не терпелось узнать, на кого работал ее новый знакомый — государство или гиперкорпорацию? Существовал и третий вариант. В этом случае перспективы выглядели настолько заманчивыми, что она не отважилась спугнуть зверя без дальнейшей подготовки. А потому попросту ответила: «Ага, давай». И сбросила одежду.

Карточку вин обновлять не пришлось. Менеджер совершенно недоумевал. Ина поняла, что ее догадка попала в точку. Во время завтрака в постели на следующее утро она задала вопрос в лоб:

— Штырь, признавайся, ты консультант по компьютерному саботажу?

— Скажу, если кровать не прослушивается.

— А она прослушивается?

— Нет. Я проверял. Есть вещи, которые нельзя доверять компьютерам.

— И не говори. — Ина поежилась. — Некоторые из моих коллег по «ЗК» живут в Трианоне, где опробуются новые виды образа жизни. Хвастают, что за ними наблюдают день и ночь, и спорят о преимуществах сверхсовременных «жучков». Не знаю, как они выдерживают.

— Выдерживают? — насмешливо переспросил Сэнди. — Это вопрос не выдержки, а сохранения общественного статуса. Более того, для них это подпорка. Пройдет несколько лет, и бедолаги разучатся стоять на своих ногах.

Почти весь день Ина дрожала от возбуждения. Подумать только! По чистой случайности она наткнулась на всамделишного живого члена престижной элитной группы, крохотного тайного клана консультантов по компьютерному саботажу! Их ремесло было совершенно легальным при условии, что они не будут трогать данные государственных департаментов, защищенные законом Макбанна — Кратча о «максимальном благе для максимально числа граждан». Тем не менее такие эксперты светились так же мало, как агенты промышленного шпионажа. Вежливее было бы спросить, не занимается ли он ИТД — извлечением труднодоступных данных.

Ина осторожно намекнула на предмет своей озабоченности. Долго ли она сможет, меняя работу, продвигаться вверх, а не вбок? Сначала Сэнди ответил отговоркой:

— А-а, почему бы тебе не перейти во фрилансеры, как это сделал я? Такая работа мало отличается от штепсельного образа жизни. Надо только привыкнуть.

В голове Ины мелькнул образ «фрилансера» — одинокий рыцарь-защитник чести дамы сердца и христианской справедливости, королевский курьер, тайный агент, купец-путешественник…

— Я об этом, естественно, думала. Однако, прежде чем принимать окончательное решение, хотела бы узнать, что написано в моем личном деле.

— Могла бы попросить меня навести справки.

— Ты хочешь сказать, — у нее сперло дыхание, — что работаешь по заказу?

— По заказу? — Он осторожно прихватил острыми зубами ее сосок. — Нет, титечка моя, такие вещи я делаю бесплатно.

— Не прикидывайся, что не понял!

Сэнди рассмеялся.

— Не возбуждайся. Разумеется, я понял. Мне даже интересно поковыряться в «ЗК».

— Ты серьезно?

— Вполне. Но только после отпуска.

Задумчиво — два часа утра, недосып гарантирован, ну и черт с ним! — она сказала:

— Проблема не в том, что компьютеры могут знать о человеке такие вещи, о которых не рассказывают даже мозгоправу, не говоря уже о супругах или начальниках. Проблема в незнании того, что именно им известно.

— Свидак. Я видел массу народа, дестабильнутого такой формой неизвестности вплоть до паранойи!

— Свидак?

— Ты не смотришь хоккей?

— Иногда смотрю, но меня нельзя назвать фанаткой.

— Я тоже не фанат. Просто мне положено быть в теме. Выражение идет от французского je suis d’accord — я согласен. На юг его привезли канадские игроки. Я думал, теперь все о нем знают.

— О, да! Я слышала, как Кейт произносила его в разговоре с друзьями! — ляпнула Ина, не успев прикусить язык.

— Кто-кто?

— Э-э… моя дочь. — Ина задрожала в предчувствии неизбежного продолжения.

— Я не знал, что у тебя есть дочь. В школе учится?

— Э-э… нет… в университете. В Канзас-Сити.

За этим последовала короткая пауза, отягощенная вычислениями в уме, с головой выдающими ее положение на возрастной шкале.

Однако мужчина — истинный джентльмен — только усмехнулся.

— Не паникуй. Я все о тебе знаю. Думаешь, я стал бы проставлять шампанское наудачу?

Что ж, логично. Прошла секунда, и она тоже рассмеялась. Взяв себя в руки, Ина спросила:

— Ты правда согласен приехать в КС?

— Если у тебя хватит на меня денег.

— У «ЗК» на кого хочешь хватит денег. Под каким соусом ты обычно себя подаешь?

— Как системный рационализатор.

Ина просияла.

— Превосходно! Мы только что потеряли начальника отдела в этой области. Прервал контракт и… Скажешь, ты этого не знал? — вдруг насторожилась она.

Сэнди покачал головой, подавляя зевок.

— До встречи с тобой у меня не было причин ковыряться в данных «ЗК».

— Ну да, естественно. Как ты попал в эту сферу, Сэнди?

— Мой папа был телефонным фриком, это у меня в генах.

— Я хочу услышать нормальный ответ.

— Не знаю. Может быть, из-за смутного подозрения, что люди ошибаются, утверждая, будто они не в состоянии уследить за всем миром и вынуждены поручать эту задачу компьютерам. Я не хотел застрять в тупике эволюции.

— И я не хочу. Хорошо, я возьму тебя на работу в КС, Сэнди. Мне кажется, ты правильно смотришь на жизнь. И глоток свежего воздуха нам тоже не помешает.

— Я не мявкаю. Затырок просто улетный. После того, как Курт свалил, мы остались без системного чесала. Не хочу кидаться настурциями в Джорджа, но работать с ним все равно что ходить босиком по битому стеклу — не мне вам говорить.

Да-да, конечно. Он сам попросил взять его на испытательный срок. Два месяца. Может быть, три. Посмотрим, как он вольется в коллектив.

Сейчас он на отдыхе. Как я и говорила, встретила его на островах Си-Айлендс. У меня есть его координаты.

Отлично. Вот, запишите его личный код: 4GH…

В частоколе из тысячеметровых башен вокруг аэропорта «Мид-Континентал» имелись две прорехи — против обыкновения не память о взрыве во время бунта или нападения племени, а следствие катастрофы двух авиалайнеров вертикального взлета — одного при подскоке, другого на посадке, которых на прошлой неделе одновременно снесло с репульсоров в сторону. Ходили слухи, что аварию скорее всего вызвал запуск последней орбитальной фабрики компании «Земля-Космос» с их космодрома в штате Канзас на западном берегу реки Миссури. Очевидно, кто-то забыл оповестить авиакомпании о мощности и радиусе действия ударной волны. Расследование не закончилось, однако «ЗК» в здешних местах держала в руках слишком много власти, чтобы оно могло закончиться предъявлением обвинения в халатности.

И все-таки в подпольных пулах «Дельфи» на результат расследования делалось много ставок. Законным пулам предугадывать исход судебных разбирательств, естественно, запрещалось.

Фасады непострадавших башен — хоть деловых, хоть жилых — были безлики и угрюмы, как вылизанные временем кладбищенские надгробия. Башни были построены в стиле «и так сойдет», которым архитектура болела в девяностые годы прошлого века. У этого стиля имелось более лестное название — «анти-модерн», не прижившееся из-за малоубедительности. Постройки оскорбляли человеческое достоинство не меньше гробов, в которых хоронили жертв великого землетрясения в Заливе. Разрушение Сан-Франциско и почти полное уничтожение Беркли и Окленда за одну ночь едва не обанкротили страну, поэтому все, абсолютно все приходилось проектировать без каких-либо излишеств.

В отчаянной попытке сделать хорошую мину при плохой игре новые здания строили «экологичными», другими словами, с мощной изоляцией, современными системами переработки мусора, каждой квартире выделяли наружную площадку, улавливающую хотя бы парочку солнечных лучей за день и якобы достаточную по размеру, чтобы сажать овощи и фрукты на гидропонике для нужд целой семьи. В итоге в общественном сознании отпечаталось, что современное эффективное здание обязано быть голым, уродливым, неприютным и серым.

Видимо, игра была слишком уж плоха, чтобы получилась хорошая мина.

Благодаря умным поправкам, внесенным в маршрут самолета компьютерами авиалиний, Сэнди прибыл в аэропорт на несколько минут раньше. Он договорился встретиться с Иной в главном зале, но, покинув камеру снятия статического электричества у выхода для прибывающих пассажиров и ощущая легкое покалывание, нигде не увидел новую знакомую.

Медлительность была не в характере нового персонажа. Растирая плечи и размышляя, что при всем совершенстве, экономичности и экологичности электрического самолетного лифта пассажирам чертовски трудно избавиться от накопившихся статических зарядов, он заметил щит, указывающий местонахождение общественных досок объявлений «Дельфи».

Почти все вещи, купленные под стать новому образу, уже находились в процессе доставки в квартал для новобранцев «ЗК». Помимо них у Сэнди имелась при себе сумка весом девять кг. Он перехватил автоносильщика прямо под носом у злющей дамы, осыпавшей его градом проклятий, и, сверившись со светящимся на боку автомата тарифом, перевел со своего кредита тридцать пять долларов за час обслуживания. Тарифы были выше, чем в Толедо, однако этого следовало ожидать — по стоимости жизни Трианон, находившийся отсюда всего в ста километрах, занимал второе место в мире.

До истечения перечисленного кредита автомат был обязан верой и правдой таскать багаж за владельцем в мягких пластмассовых челюстях, словно хорошо обученный пес, на кого он, собственно, и был похож вплоть до запрограммированного поскуливания на 55-й минуте и воя на 58-й.

На 60-й автомат попросту бросал багаж и убегал прочь.

Сопровождаемый механической собакой Сэнди посмотрел на высоко подвешенный дисплей и натренированным взглядом ухватил быстро меняющиеся цифры. Первым делом он проверил свой любимый сектор социального законодательства и с удовлетворением отметил, что выиграл две ставки. Несмотря на мощный нажим президенту так и не удалось продавить тюремные сроки за клевету на его личных референтов — попытайся он это сделать, мог запросто растерять большинство. Кроме того, решение ввести в Америке русские методы обучения математике очевидно тоже будет принято, если учесть, что новые пари все еще заключались несмотря на то, что соотношение ставок сократилось до пяти к четырем. У США не было выбора, в противном случае победы на математической олимпиаде пришлось бы ждать еще очень долго.

В его любимом секторе шансы на выигрыш были не очень привлекательны за исключением десяти к одному против принятия новой поправки к Конституции, определяющей границы избирательных округов на основании профессиональной принадлежности и возраста, а не географии. Мысль, вероятно, имела смысл, но люди пока не созрели, чтобы ее принять. Может быть, следующее поколение созреет?

Сэнди сосредоточился на социальном анализе, предлагавшем выигрыши в двойном и даже тройном размере. Он поставил тысячу на то, что в текущем году число ограблений в Нью-Йорке на одного взрослого жителя превысит десять процентов. Показатель очень долго колебался на отметке восьми процентов, игроки начали охладевать, однако начальником полиции Бронкса назначили человека с репутацией крутого парня, а значит, скоро жди всплеска грабежей.

Сладкие шансы в области технологических прорывов: по старой привычке Сэнди поставил еще тысячу на появление не позднее 2025 года «гравитационной горки» между Землей и Луной. С ней постоянно происходили досадные сбои. Замысел состоял в том, чтобы вытаскивать грузы с Луны на кабеле длиной больше расстояния до нейтральной точки и забрасывать их прямо в гравитационный колодец Земли с приземлением в нужном месте без дополнительных расходов. Две первые попытки закончились неудачей. Однако шли разговоры, что в Новой Зеландии кто-то создает нити из одного кристалла протяженностью в целую милю. Если это правда…

Пара пожилых мужчин с жадными лицами, один чернокожий, один белый, явно не собиравшиеся никуда ехать и околачивавшиеся здесь, чтобы убить время, заметили, как Сэнди делает ставки. Оценив дорогой наряд и внешность состоятельного человека, они после недолгих препирательств решили заключить пари по пятьдесят долларов с носа.

— Шансы лучше, чем на скачках, — сказал один.

— Я так любил лошадей! — отозвался другой. Оба удалились, недовольно ворча, словно им хотелось выплеснуть скопившееся в душе напряжение через ссору, на которую ни один не хотел идти из опасения потерять единственного друга.

Гм! Интересно, служат ли фондовый рынок и скачки прообразом систем «Дельфи» в России и Восточной Германии, как у нас? Известно ведь, что в Китае…

В этот момент Сэнди заметил соотношение, в которое отказывался поверить. Три к одному в пользу того, что генетическая оптимизация к 2020 году станет коммерческой услугой, а не привилегией госчиновников, директоров гиперкорпораций и миллиардеров. Последний раз шансы на выигрыш составляли двести к одному невзирая на то, что общество было целиком и полностью «за». Подобный обвал не иначе как-то связан с утечкой инсайдерской информации. Должно быть, один из многих тысяч сотрудников и «учащихся» Парелома поддался соблазну продать все накопленные в голове данные, и корпоративные ученые азартно стараются обратить слабую надежду в само собой сбывающееся пророчество.

Если только не…

О, нет! Неужели они поняли, что от них кто-то ускользнул? Неужели через столько лет — целых шесть смертельных, презренных лет — моя тайна просочилась наружу?

Нет, вряд ли тут есть какая-нибудь связь. Но даже если так!..

Окружающий мир закачался пред глазами на одну-две минуты, наполненные гулкими ударами сердца. Сэнди резко толкнули. Краем глаза он уловил, что это сделал «рачитель» c яркой зелено-белой нашивкой «Меньше энергии!» — один из тех типов, кто из принципа не до конца использовал выделенный рацион электроэнергии и делал все, чтобы помешать использовать его другим. По слухам, в КС расплодилась масса таких «рачителей».

В этот момент звонкий голос произнес:

— Сэнди! Рада тебя видеть! Что-то случилось?

Огромным усилием он взял себя в руки, успокоился и вернулся в состояние, в котором смог заметить, что Ина полностью переменила свой имидж отдыхающей на курорте. На ней был легкий, но жесткий комбинезон строгого черно-белого цвета, волосы завязаны шарфом. Вылитая начальница отдела, снизошедшая до встречи нового работника, которому предстояло занять в иерархии место выше среднего.

Поэтому он не полез целоваться или пожимать руку, а просто сказал:

— Привет! Все в порядке. Увидел хороший расклад по моей рискованной ставке. Когда-нибудь я доиграюсь, и мой кредит обнулится.

Отвечая, Сэнди направился к выходу. Ина и автоносильщик не отставали.

— У тебя есть багаж? — поинтересовалась она.

— Только то, что со мной. Остальное отправил напрямую. Я слышал, что ваш квартал для новеньких довольно хорош.

— О, да. У него неплохая репутация. Сдан в эксплуатацию десять лет назад, и до сих пор ни одного случая экологического психоза. Раз уж зашла речь о размещении, надо спросить, планируешь ли ты перевозить с собой свой дом. На участке сейчас освободилось место для одного дома. Следующую фабрику мы начинаем строить только в сентябре.

— Нет. Я пользовался старым домом уже четыре года и решил поменять его на новый с доплатой. Может быть, здесь его и построю. Говорят, в КС есть хорошие архитекторы.

— Чего не знаю, того не знаю. Я предпочитаю штепсельные квартиры. Может, кто-нибудь на приеме подскажет.

— Тогда поспрашиваю. В котором часу прием?

— В восемь. Приемный зал — на цокольном этаже. Придут все, кто что-либо из себя представляет.

— Я не желаю, чтобы вы меня грузили новыми фактами не потому, что я уже все для себя решил. А именно потому, что пока еще ничего не решил. У меня сейчас больше фактов, чем я могу переварить. Так что ЗАТКНИТЕСЬ! Вы слышите? ЗАТКНИТЕСЬ!

Несмотря на строго временный характер, помещение существенно отличалось от номера в отеле. Сэнди с одобрением заметил детали, делавшие новое жилье похожим на с умом обставленную частную квартиру. Выдвижные фактурные стенки позволяли перегородить главную комнату полудюжиной различных способов. Декор тяготел к нейтральным оттенкам — бежевым, светло-голубым, белым. С помощью панели управления около двери Сэнди немедленно переключил расцветку на сочный темно-зеленый, красновато-коричневый и тускло-золотистый тона. Расцветку обеспечивали лампы, скрытые за полупрозрачными стенами. Бытовые приборы — тривизор, поляризатор для чистки одежды и прикрепленный к ванне электротонизатор относились к дорогим моделям для домашнего пользования, а не захудалым для номеров серийных отелей. Пожалуй, самым важным отличием была возможность не только отодвигать портьеры, но и открывать окна. В отелях окна давно уже не открывались.

Из любопытства Сэнди открыл одно из окон и немедленно услышал гул и рев, которых минуту назад благодаря сверхэффективной звукоизоляции новый жилец практически не слышал.

Что за черт?

Через мгновение он понял: не черт, хотя адский огонь налицо.

Ослепительное, как вспышка магния, пламя столбом поднялось над деревьями, к грохоту добавилась ударная волна. Прежде чем яркий свет заставил зажмуриться и отвернуться, Сэнди, лихорадочно нащупывая оконную задвижку, успел рассмотреть рассчитанный на одного человека иглообразный орбитальный корабль.

Наверняка один из ремонтников «ЗК», вылетающий на орбиту. Компания гордилась быстрым и эффективным послепродажным обслуживанием, а так как три из четырех проектов были одноразовыми, новые рабочие участки на орбите возникали каждую неделю — это помогало компании удерживать свой рейтинг.

Увы, он был не так высок, как пытался внушить публике совет директоров «ЗК». Сэнди проверял. Среди задач, которые ему должны были поручить, хотя Ина не говорила об этом вслух, числилось хищение у корпорации-конкурента научных данных по созданию так называемых «оливеров», электронных альтер-эго, снимающих с владельца заботу о поддержании личных контактов. Это был современный эквивалент древнеримского номенклатора, шепотом подсказывавшего императору нужные имена и факты, благодаря чему тот слыл обладателем феноменальной памяти. «ЗК» остро нуждалась в диверсификации, но, прежде чем купить маленькую компанию, действующую в этой области, требовалось узнать, не вышел ли кто-то другой на этап коммерческого запуска похожего проекта.

Если выдать нужный ответ всего через несколько дней после поступления на работу, можно смело распускать хвост.

Дальнейший осмотр жилища выявил аккуратно спрятанный под кроватью аппарат для снятия стресса с хоботком двойного назначения — женщина могла его выдвинуть, мужчина вдавить обратно. Или не вдавливать — кому как нравится. Поверх хоботка имелся маленький экран с хорошей резкостью, картинки менялись, как сообщала инструкция, каждые восемь суток. В комплекте — наушники и маска с двадцатью видами запахов на выбор.

Сэнди решил как-нибудь опробовать прибор, но до поры вернул его в гигиенический футляр. Для штепсельного стиля жизни такое устройство не являлось излишеством. Однако пользоваться им следовало в меру — два-три раза, не больше. Корпорации вроде «ЗК» подозрительно относились к людям, предпочитавшим автоматы межличностным контактам. А уж следить за ним точно будут.

Сэнди вздохнул. Докатились… Люди теперь довольствуются (или вынуждены довольствоваться?) механической гратификацией. Хотя в некоторых случаях так даже лучше — она полезна тому, кто обладает слишком глубокой эмоциональной привязанностью или, наоборот, полностью ее лишен, для человека, страдающего от ломки после смены работы или перевода в другой город, оборвавшего все привычные связи. Или для того, которому лучше держаться от временных коллег подальше.

Уже не первый раз в голову Сэнди пришла мысль из разряда «не было счастья, да несчастье помогло». Ему повезло, что его собственное эмоциональное развитие затормозилось, позволяя ни к чему не прикипать душой, а просто брать от жизни то, что нравится. Эта позиция была намного выгоднее и эфемерных привязанностей, которые он испытывал ребенком, и жесткой обезличенности Парелома, когда был подростком.

О Пареломе лучше не вспоминать. Принимая душ, Сэнди с удовольствием оценил свое новое положение. Многое будет зависеть от личности коллег, с которыми он встретится на приеме, однако они скорее всего представляют собой добрых надежных штепсельных работников, да и характер работы идеально подходил к его способностям. Большинство коммерческих систем работали нелогично и нередко дублировали друг друга. Он без большого труда распутает пару узлов, сэкономит «ЗК» парочку миллионов в год и докажет, что не зря называется системным чесалом. Через пару недель его будут считать незаменимым.

Тем временем, пользуясь корпоративным статусом, новый работник проникнет в закрытые сети данных. В этом весь смысл переезда в КС. Сэнди хотел — нет, просто был обязан — добыть такие данные, о каких не мог мечтать в личине священника. После побега из Парелома первые шесть лет намеченные планы сбывались, так что…

Сэнди вышел из душевой кабинки, подставив тело струям горячего воздуха, как вдруг услышал громкий шум крови в ушах — бух-бух-бух. Шатаясь и злясь, он ухватился, чтобы не упасть, за край раковины, поймал в зеркале отражение Сэнди Локка — осунувшееся, мгновенно постаревшее на десять лет лицо — и только тут понял, что не успевает добежать до нейролептиков, которые оставил в главной комнате. Придется преодолевать приступ, не сходя с места, призвав на помощь дыхательные практики йоги.

Во рту пересохло, живот напрягся, как барабан, зубы порывались стучать, но не могли, потому что челюсти были стиснуты мышечным спазмом, зрение помутилось, а правую икру полоснула острая, словно лезвие ножа, судорога. Вдобавок стало жутко холодно.

К счастью, это был не сердечный приступ. Не прошло и десяти минут, как он добрался до ингалятора, а на прием явился всего с трехминутным опозданием.

Кто-то где-то в доме или квартире, а может, номере отеля или мотеля — красивом, удобном, в аде кромешном…

Пьяный вдрызг, оцепеневший от страха или со съехавшей крышей, этот кто-то хватает телефон и набирает самый знаменитый номер на континенте — десять девяток Уха доверия.

Говорит в пустоту через светящийся экран. Это такая служба. Мягче исповеди. Не требующая покаяния. Бесплатная — не то что психотерапия. Не дающая никаких советов, чем отличается в лучшую сторону от всяких сукиных сынов (и дочерей тоже), вообразивших, что знают ответы на все вопросы, и продолжающих свой нудеж, пока вам не захочется ЗАОРАТЬ.

Услуга, сродни гаданию на «Книге перемен», способ сосредоточить внимание на реальности. Но главное, клапан для выпуска стресса, который не получается преодолеть самому из страха, что ваши друзья, услышав об этом, чего доброго, заклеймят вас неудачником.

Некоторым бедолагам Ухо доверия, похоже, все-таки помогает. Показатели самоубийств не растут.

Сегодня, как сообщили бесстрастные приборы, субъекта будет лучше полностью привести в сознание. Он слишком много времени — последние сорок два дня — провел в состоянии, похожем на транс, что ставило под угрозу осознание себя как реальной личности. Пол Фримен был даже рад. Его все больше увлекал этот человек, чье прошлое совершило столько невероятных зигзагов.

С другой стороны, над ним довлел диктат Федерального бюро обработки данных, требовавшего представить полный отчет в как можно более сжатые сроки. Для этого сюда и прилетал Хартц. В отличие от рутинных «привет-как-дела-хорошо-до-свидания», Хартц проторчал здесь целый день. Кто-то в Вашингтоне о чем-то догадывался. Или, по крайней мере, неосторожно высунулся с инициативой и теперь срочно нуждался хоть в каком-нибудь результате.

Фримен решил пойти на компромисс. Можно один день не прокручивать записанные в памяти события, а поговорить как живой человек с живым человеком.

Он заранее предвкушал удовольствие от разговора.

— Вы знаете, где находитесь?

Бритый облизнул губы, ощупал взглядом голые белые стены.

— Нет, но догадываюсь, что в Пареломе. Я всегда воображал, что в безликих секретных постройках в восточной части кампуса прячутся именно такие помещения.

— Какие чувства вызывает у вас Парелом?

— По идее, я должен коченеть от ужаса, но вы мне, видимо, что-то вкололи, поэтому я ничего не чувствую.

— Однако после вашего первого приезда в Парелом вы испытывали совершенно другие эмоции.

— Еще бы. В то время центр казался мне раем на земле. Чем он еще мог казаться ребенку с моим прошлым?

О нем в архивах сохранились записи: отец пропал, когда сыну было пять лет, мать продержалась год и сгинула в алкогольном угаре. Но мальчишка оказался живучим. Было решено, что из него получится неплохой «сын на прокат». Он был явно умен, вел себя тихо и достаточно воспитанно, не имел грязных привычек. Поэтому с шести- до двенадцатилетнего возраста кочевал из одного современного, «умного», иногда даже роскошного дома в другой из тех, что компании снимали для бездетных супружеских пар, присланных на временную работу из других городов. «Родители», как правило, хорошо к нему относились, одна пара даже всерьез подумывала об усыновлении, но в последний момент не решилась окончательно связать себя с ребенком, чей цвет кожи отличался от их собственного. Как бы то ни было, несостоявшиеся приемные родители утешали себя тем, что парень получил прекрасное представление о штепсельном образе жизни.

Мальчик воспринял их решение довольно спокойно.

Однако несколько раз после этого, когда вечером его оставляли дома одного (что случалось не так уж редко — ему доверяли), он подходил к телефону и, снедаемый чувством вины, нажимал десять девяток. Так делала его настоящая мать последние несколько жутких месяцев перед тем, как что-то сломалось у нее в голове. После чего изливал на пустой экран поток самых грязных, гнусных ругательств и, дрожа, ждал, когда анонимный голос скажет: «Хорошо, я выслушал тебя. Надеюсь, тебе полегчало».

И что самое удивительное — ему действительно становилось легче.

— Что вы скажете о школе, Хафлингер?

— Неужели это мое настоящее имя?.. Можете не отвечать. Школа мне не нравилась. Все какое-то половинчатое, словно меня прокляли, чтобы не позволить стать законченной личностью. Я и сам махнул на Ника рукой.

— А почему, помните?

— Конечно. Что бы ни говорили мои личные записи, я прекрасно помню юношеские годы. И даже детские. О Старом Нике, как в Шотландии зовут дьявола, я узнал еще в раннем детстве. Слова «уз-ник» и «преступ-ник» имеют тот же корень. Но самый главный — Святой Ник. Как воображение одновременно породило таких персонажей, как Санта-Клаус и Святой Николай, покровитель воров, я до сих пор не возьму в толк.

— Может быть, это все тот же принцип — одна рука дает, другая отбирает? Вы слышали, что в Голландии Синтерклаас приносит подарки в компании с чернокожим помощником? Тот задает порку детям, которые плохо себя вели и не заслужили подарка.

— Я о таком не слышал. Очень интересно, мистер… Фримен, если не ошибаюсь?

— Вы собирались поделиться воспоминаниями о школе.

— Зря я полез в задушевные разговоры. А что школа? Все то же самое — учителя менялись еще быстрее временных родителей, у каждого нового учителя своя педагогическая теория, поэтому толком учиться не получалось. Во многих отношениях школа была адом похлеще… э-э… дома.

Высокие стены. Ворота с охраной. Вдоль стен классных помещений — ряды поломанных учебных автоматов, ожидающие приезда ремонтников, ремонт раз за разом откладывали на потом. После замены автоматов школьники в считаные дни ломали их опять — да так, чтобы уже не починили. В голых коридорах к подошвам часто прилипал песок, которым посыпали свежепролитую кровь. Его собственная кровь пролилась только однажды — он был хитер и слыл чудаком, потому что пытался чему-то научиться, в то время как все остальные благоразумно сидели и ждали, когда им исполнится восемнадцать. Он старался избегать заточек, бит и огнестрела, проколовшись всего один раз. Хорошо, что рана оказалась неглубокой и не оставила шрама.

Его хитрости не хватало только для одного — вырваться из этой среды. Государственный комитет просвещения властно определил, что в жизни «детей на прокат» должен присутствовать некоторый элемент стабильности, а потому они были обязаны продолжать обучение в той же школе, где бы ни проживали на данный момент. Ни одна из временных родительских пар не задерживалась по соседству достаточно долго, чтобы довести борьбу с этим постановлением до победного конца.

Когда ему исполнилось двенадцать, в школу прислали учительницу по имени Адель Бриксэм — такую же упертую, как он сам. Адель обратила на мальчишку внимание и, очевидно, успела куда-то направить какой-то отчет, прежде чем ее заманили в ловушку, хором изнасиловали и у нее случился перегруз. В любом случае через неделю или около того классное помещение и прилегающий коридор оккупировал целый взвод госслужащих, мужчин и женщин в форме, с оружием, в обвязках и защитной броне. Класс впервые собрали полностью за исключением одной девочки, лежавшей в больнице.

Визитеры устроили экзамены, от которых невозможно было отвертеться — попробуй удрать, когда над душой стоит тип с мертвыми глазами и кобурой на боку. Никки Хафлингер вложил в шестичасовой экзамен — три часа перед обедом под жестким надзором и три после — всю свою тоску по признанию. Даже в толчок водили под конвоем. Тем из детей, кто раньше не подвергался аресту, такое обращение было в новинку.

После «ай-кью» и коэффициента эмпатии, а также тестов на восприятие и асоциальность — обычных, только более подробных — начался лютый трэш: тесты на латерализацию функций, двойную оценку, решение открытых дилемм, ценностные суждения, здравый смысл… и это было увлекательно! Последние полчаса он буквально кайфовал от понимания, что человек способен находить правильный выход из непредвиденного положения и что этот человек — Никки Хафлингер!

Чиновники принесли с собой портативные компьютеры. Постепенно Никки начал замечать, что с каждой распечаткой чужаки в серой форме все чаще смотрели на него, а не на остальных детей. Те тоже это заметили, на их лицах появилось хорошо знакомое выражение: сегодня после уроков мы порвем тебе задницу на британский флаг!

К исходу шестичасового экзамена Никки в равной мере дрожал от ужаса и восторга, но все равно не мог удержаться и продолжал отвечать на вопросы, прилагая все свои знания.

До нападения и обнучивания по пути из школы домой дело, однако, не дошло. Отвечавшая за всю процедуру женщина выключила компьютер и повела бровью в сторону Ника. Трое верзил, достав оружие, окружили его и добродушно приказали: «Не дергайся, сынок, и ничего не бойся».

Одноклассники по одному вышли вон, бросая через плечо растерянные взгляды и в бешенстве пиная дверные косяки. Потом обнучили кого-то другого — термин родился из сочетания «обнаружить и уничтожить» — и этот кто-то лишился одного глаза. Однако к тому времени Никки благополучно прибыл домой в государственном лимузине.

На следующее утро он проснулся в Пареломе, полагая, что оказался на полпути в рай.

— Теперь-то я понимаю, что попал в ад. Кстати, почему вы один? У меня сохранилось смутное воспоминание: когда я очнулся, вас было двое, хотя говорили почти все время вы. Здесь обычно еще кто-то находится?

Фримен настороженно покачал головой.

— Но здесь был кто-то еще. Я уверен. Он что-то говорил о том, как вы ко мне относитесь. Что ему страшно.

— Да, это правда. Здесь был посетитель, он присутствовал на дневном допросе и произнес эти слова. Однако он не сотрудник Парелома.

— Место, где не бывает невозможного…

— Можно и так сказать.

— Ясно. Мне это напомнило одну старую смешную байку, которую я слышал в детстве. Я никому не рассказывал ее много лет. Надеюсь, она достаточно вышла из обращения и не покажется вам банальной. Одна нефтяная компания в… скажем, тридцатые годы прошлого века хотела произвести впечатление на арабского шейха. Они прислали за ним самолет. В то время и в тех краях самолеты все еще были редкостью.

— Когда самолет поднялся на высоту трех километров, а шейх не моргнул и глазом, его спросили: «Ну как, впечатляет?» Шейх ответил: «Потому что самолет летит? А разве он не для этого предназначен?» Да, я слышал эту историю. Из вашего личного дела.

Наступила короткая пауза, заряженная скрытым напряжением. Наконец Фримен спросил:

— Что именно убедило вас в том, что вы попали в ад?

Сначала кто быстрее бегает. Потом — кто быстрее стреляет. Теперь…

Афоризм Ангуса Портера — не просто гламурная шутка для вечеринок. Люди не подозревают, насколько буквальным стал его афоризм.

В Пареломе, в Кредибель-Хилле, в какой-то дыре в Скалистых горах, которую Никки знал только по условному названию «Электрополымя», и многих других местах, рассыпанных от Орегона до Луизианы, находились секретные центры особого назначения. Все они преследовали одну задачу — эксплуатацию гениальности. Их история уходила к примитивным «мозговым центрам» середины двадцатого века, но лишь в таком же смысле, в каком ЭВМ на твердотельных элементах брала начало от табулятора Холлерита.

Аналогичные центры имелись у всех супердержав и множества второстепенных и третьестепенных стран. Соревнование умов продолжалось не одно десятилетие, некоторые страны вступили в него, опережая других на голову. (Этот каламбур был хорошо известен и простителен.)

Например, в России давно стали популярны математические олимпиады, право на продолжение учебы в Академгородке считалось высшей почестью. В Китае жуткое демографическое давление вынудило правительство отказаться от импровизаций в жестко заданных марксистско-маоистских рамках и начать целенаправленный поиск оптимальных управленческих методов с применением варианта перекрестного матричного анализа, для которого китайский язык оказался особенно удобной средой. Еще до наступления нового века была систематизирована схема, доказавшая свою невероятную эффективность. В каждую коммуну и деревню присылали колоду карт с иероглифами, имеющими отношение к наступающим переменам как общественного, так и технического свойства. Тасование карт и создание новых комбинаций символов позволяло автоматически генерировать свежие идеи, люди на общественных собраниях подробно обсуждали ожидаемые последствия и назначали представителя, который суммировал различные взгляды и докладывал о них в Пекин. Метод был дешев и на удивление эффективен.

Однако он не подходил для западных языков — за исключением эсперанто.

США по-настоящему присоединились к гонке умов с большим опозданием. Великое землетрясение в Заливе заставило нацию очнуться и сделать печальный вывод, что страна уже не в состоянии переварить даже природную катастрофу местного значения, не говоря уже о ядерном ударе, способном уничтожить миллионы человек. Но и после этого для смены приоритета с мускулов на мозги потребовался не один год.

Во многих отношениях переход застрял на полдороге. «Электрополымя» по-прежнему занималось почти исключительно оружием, хотя теперь упор делался на оборону в истинном смысле слова, а не контрудары или превентивную стратегию. (Название, разумеется, выбрали согласно пословице «из огня, да в полымя».)

Зато центр в Кредибель-Хилле олицетворял новый подход. Здесь ведущие аналитики постоянно следили за общенациональными пулами «Дельфи», чтобы поддерживать высокий индекс социального спокойствия. После 1990 года смутьяны трижды едва не устроили кровавую революцию, но всякий раз ее отменяли. Наиболее горячие пожелания публики удавалось отследить по динамике заключений пари; то, что можно было изменить, меняли, а то, что нет, тщательно удаляли из тривизора. Когда государство ради отвлечения внимания публики от какого-нибудь нежелательного явления искусственно снижало шансы на выигрыш в «Дельфи», лучшие эксперты лезли из кожи вон, чтобы уберечь от ущерба другие элементы системы.

Новым поветрием была сверхсекретная работа, которая велась в Пареломе и других центрах.

Зачем их создавали? Чтобы раньше всех точно определить генетические предпосылки гениальности.

— Гениальность звучит в ваших устах как ругательное слово, Хафлингер.

— Возможно, я снова опережаю свое время. То, чем вы тут занимаетесь, неизбежно опошлит этот термин, причем очень скоро.

— Я не стану тратить время на возражения. Иначе бы я здесь не работал. Разве что вы сами дадите определение, что понимаете под гениальностью.

— Мое определение не отличается от вашего. Только я говорю, что думаю, а вы занимаетесь подтасовками. Отличие гения от просто умного человека состоит в том, что гений способен принять правильное решение в ситуации, не имеющей прецедентов. Гения штепсельный образ жизни не доведет до перегруза. Ему не потребуется вправлять мозги в психиатрической клинике. Ему ни по чем смена мод, появление и исчезновение жаргонных словечек, сумасшедший круговорот общества двадцать первого века. Подобно дельфину, оседлавшему носовую волну корабля, он всегда чуть впереди и в стороне, но не сбивается с курса. И при этом получает жуткий кайф.

— В высшей степени соблазнительное достоинство, если вас послушать. Почему же вы настроены против нашей работы?

— Потому что побуждением для ваших действий здесь и в других местах служат не любовь к уму или желание поставить гений на службу общества. Вами руководят страх, подозрения и алчность. Вы и все, кто стоит выше и ниже вас, от дворника до… черт!.. самого президента или даже людей, для кого президент — кукла-марионетка, все вы боитесь, что кто-то другой, мысля, еще больше увеличит силу своего интеллекта в то время, как вы все еще копошитесь на уровне полудурков. Вас настолько пугает вероятность того, что решение проблемы найдет кто-то другой — в Бразилии, Филиппинах или Гане, что боитесь даже навести справки. Меня тошнит от этого. Если на планете есть хоть один человек, знающий выход, если есть хотя бы намек на существование такого человека, то единственный разумный подход — сесть у его порога и терпеливо ждать, пока он не заговорит с вами первым.

— И вы считаете, что такой выход — уникальный и неповторимый — существует?

— Ни фига. Скорее всего вариантов выхода многие тысячи. Но я четко вижу одно: пока вы тщитесь найти конкретное или хотя бы какое-никакое решение первыми, вы будете терпеть неудачу за неудачей. А тем временем другие люди с другими проблемами будут скромно довольствоваться тем, что дела в этом году идут не хуже, чем в прошлом.

В Китае… Почему-то всегда речь сначала заходит о Китае. Самая населенная страна мира — с кого же еще начинать? Когда-то у них был Мао. Потом — Консорциум, скорее смахивавший на междуцарствие. Ставки на культурную революцию в игре без козырей удвоились (вот только официальный перевод термина «культурная революция» был до смешного неточен; те, кто был в теме, скорее понимали его как «мучительную переоценку ценностей»). После чего откуда ни возьмись появился Фэн Суят, так неожиданно, что на досках сообщений о зарубежных делах ставки на развал и анархию в Китае за три дня сменились на триста к одному. Фэн был образцом восточного мудреца — молодым человеком, говорят, ему не исполнилось и сорока лет, но уже способным управлять столь тонкими приемами и демонстрировать такую проницательность, что ему никогда не приходилось объяснять или оправдывать свои решения. Они попросту работали.

Возможно, этой остроте мышления его обучили. А может быть, он родился с заданными свойствами. Известно только одно: ему бы не хватило всей жизни, чтобы проявить их в полную силу естественным путем.

Особенно если бы он начинал с того, с чего начинают все обычные люди.

В Бразилии, после того как власть захватил Лоуренсо Перейра, кем бы он ни был, прекратились все религиозные войны — большой контраст по сравнению с жестокими уличными битвами между католиками и макумбистами в Сан-Пауло на рубеже веков. В Филиппинах реформы, проведенные первой женщиной-президентом Сарой Кастальдо, вдвое уменьшили чудовищную годовую статистику убийств. В Гане, когда премьер-министр Аким Гомба предложил навести порядок в своем доме, жители с весельем и шутками взялись за наведение порядка. В Корее после переворота Ын Лим Пака резко сократилось число «клубничных» чартерных рейсов из Сиднея, Мельбурна и Гонолулу, хотя раньше их прилетало по три-четыре в день. Короче говоря, гениальность вдруг пошла в гору в самых неожиданных местах.

— Вас впечатляют события в других странах, как я погляжу. Почему же вы не хотите, чтобы ваша собственная страна получила, так сказать, прививку гениальности?

— Моя страна? Нет, я, конечно, здесь родился, только… Неважно. В нынешние времена это — протухший довод. Потому что у нас принимают за гениальность то, что ею не является.

— Я предчувствую долгий спор. Пожалуй, отложим его продолжение на завтра.

— В какой режим вы меня теперь переведете?

— Во вчерашний. Мы приближаемся к точке, когда у вас все-таки случился перегруз. Я хочу сравнить ваши осознанные и неосознанные воспоминания о событиях, приведших к развязке.

— Не надо мявкать. Вам просто надоело болтать с роботом. Я вам куда более интересен, когда полностью нахожусь в сознании.

— Напротив. Ваше прошлое интригует меня намного больше, чем ваше настоящее или будущее. И то, и другое полностью запрограммировано. Спокойной ночи. Мне нет смысла желать вам хорошо выспаться — хороший сон тоже запрограммирован.

Доставленный в Парелом робкий, тихий, замкнутый мальчик провел большую часть детства, переезжая от одной пары «родителей» к другой, что выработало у него мимикрию под стать хамелеону. Ему нравились почти все «мамы» и «папы». Ничего странного, ведь их подбирал компьютер, что на короткое время погружало Никки в самые разные сферы интересов. Если очередной «папа» увлекался спортом, мальчик проводил много часов с бейсбольной битой или футбольным мячом. Если «мама» отличалась музыкальным слухом, он пел под ее аккомпанемент или разучивал гаммы на пианино.

В то же время он не позволял себе чем-либо увлечься всерьез. Это было опасно, так же опасно, как кого-то полюбить. После перевода в новый дом прежнему увлечению мог наступить конец.

Первое время Никки не был уверен, как себя держать: другим учащимся он не доверял — почти все они были на пару лет старше, к сотрудникам обращался подчеркнуто официально. Ум хранил почерпнутый из тривидения и фильмов размытый образ государственных учреждений, срисованный с кадетских училищ и военных баз. В Пареломе, однако, не было ничего похожего на военщину. Естественно, здесь существовали свои правила. В среде учеников, хотя центр открылся всего десять лет назад, успели зародиться особые традиции. За питомцами присматривали, но ненавязчиво, поэтому атмосфера была если не дружелюбной, то свойской. Люди в центре ощущали себя объединенными общей задачей подобно участникам великого похода, другими словами — духом солидарности.

Для Никки это чувство было совершенно новым. Он осознал, что ему нравится в Пареломе, только через несколько месяцев.

Больше всего Никки наслаждался контактами с людьми, любившими узнавать новое — не только взрослыми, но и детьми. Приученный в школе помалкивать и подражать зловещей угрюмости других учеников, насмотревшийся, что бывает с «умниками», он был захвачен врасплох и не на шутку потрясен новой обстановкой. Его никто не подгонял. Да, за ним наблюдали, но не более того. Ему говорили, что можно и чего нельзя делать, на этом инструкции заканчивались. Ему вполне хватало широкого — от дюжины до двадцати предметов — выбора различных занятий. Позднее любимые занятия даже не требовалось выбирать из готового списка — ему разрешили составить свой собственный.

В душе Никки как будто что-то щелкнуло. В уме, как в улье, роились новые, захватывающие мысли: у минус единицы существует квадратный корень, в Китае живет почти миллиард человек, алгоритм сжатия Шеннона сокращает письменный английский язык на пятнадцать процентов, ага, вот как на самом деле работает нейролептик, слово «окей» происходит от «вовкай» на языке волоф, что означает «непременно» или «конечно».

В уютной личной комнате имелся дистанционный пульт компьютера, сотни таких пультов были разбросаны по всему кампусу — больше, чем по одному на каждого обитателя центра. Никки жадно ими пользовался, поглощая знания целыми энциклопедиями.

Он быстро перенял убеждение, что именно его страна должна первой использовать дар гениев в управлении миром. При таком количестве радикальных перемен как еще им управлять? Что, если вперед вырвется какая-нибудь деспотичная, несвободная культура?..

Содрогавшийся от воспоминаний о том, как плохо жить в тупой системе, Никки легко поддавался внушению.

И даже не возражал против процедуры взятия образцов мозжечковой ткани два раза в год, которой подвергались все учащиеся. (Слово «учащийся» Никки начал брать в кавычки много позже, когда стал считать себя и других «заключенными».) Образец брали с помощью микрозонда, объем пробы не превышал пятидесяти клеток.

Никки до благоговейного трепета восхищала целеустремленность биологов, работавших в группе неприметных зданий, расположенной в восточной части кампуса. Непроницаемый барьер, окружавший их работу, немного его настораживал, но стоявшая перед ними цель представлялась похвальной. Трансплантация органов — сердца, почек, легких — и раньше была для ученых обычным делом, как замена запчастей для автомеханика. Теперь же они преследовали куда более амбициозные цели: замену рук и ног в комплекте с сенсорными и моторными функциями, возвращение зрения слепым, гестацию эмбрионов в пробирке. Никки и прежде бросалась в глаза набранная жирным шрифтом реклама «КУПИТЕ ПУПСИКА!» и «ВАШ АБОРТ — НАШ САППОРТ!». Но только в Пареломе впервые своими глазами увидел государственный грузовик, доставляющий останки нежеланных, так и не родившихся младенцев.

Это открытие немного его обескуражило, однако он без труда убедил себя, что неродившихся детей лучше привозить сюда для нужд науки, чем сжигать в больничном крематории.

И все-таки после этого открытия проклюнувшийся было интерес к генетике несколько угас. Разумеется, охлаждение могло произойти по чистой случайности. Никки почти все время тратил на пополнение незаконченного представления о современном мире, жадно глотая сведения из области истории, социологии, политической географии, сравнительного религиоведения, лингвистики и литературы всех жанров. Учителя были довольны, другие учащиеся завидовали. У них на глазах рос счастливчик, которому прочили большое будущее.

Несколько выпускников Парелома уже работали во внешнем мире. Их было мало. На то, чтобы довести число учащихся до семисот с лишним, ушло девять лет. Приличную часть первоначальных усилий пришлось списать по методу проб и ошибок как раз на ошибки, что неизбежно бывает, когда система нова и радикальна. Теперь все это было в прошлом. Иногда ненадолго приезжал выпускник прежних лет мужского или женского пола, выражал приятное удивление по поводу слаженности, с которой работало заведение, и рассказывал наполовину грустные, наполовину веселые истории о промахах, которые он или она наблюдали во время учебы. Большинство ошибок были связаны с первоначальным предположением, будто людям, чтобы действовать с максимальной эффективностью, обязательно требуется элемент соперничества. Все обстояло ровно наоборот: одна из базовых характеристик гения состояла в способности видеть, что конкуренция является пустой тратой времени и сил. Эта проблема, пока ее не решили, создавала множество дурацких противоречий.

Жизнь в Пареломе протекала в отрыве от внешнего мира. Отпуск, естественно, давали — у многих учеников в отличие от Никки имелись настоящие родители. Довольно часто кто-нибудь из друзей приглашал его к себе домой на Рождество, День благодарения или День труда. Однако он всегда опасался открыто высказывать мысли вслух. Учащихся не приводили к присяге, не выдавали официальный секретный допуск, и все-таки каждый ребенок сознавал, более того — гордился, что вносит вклад в спасение своей страны. Кроме того, визиты в дома друзей неприятно напоминали Никки о своем прошлом. Поэтому он никогда не соглашался гостить больше недели и с благодарностью возвращался к тому, что привык считать идеальной средой, — в место, где воздух был наэлектризован новыми идеями, в то время как повседневная жизнь была надежна и устойчива.

Перемены, конечно, тоже случались. Иногда неожиданно пропадал ученик, гораздо реже — учитель. В центре имелось для этого особое слово — «хрустнул». Как деревянная балка, не выдержавшая нагрузки, или дерево — урагана. Один учитель уволился, когда ему не разрешили посетить конференцию в Сингапуре. Ему никто не сочувствовал. Люди из Парелома на зарубежные конгрессы не ездили. Впрочем, на конгрессы в Северной Америке тоже. У них были причины избегать лишних вопросов.

К семнадцатилетнему возрасту Никки наверстал упущенное детство почти полностью. Главное — научился проявлять привязанность. Не только потому, что приобрел опыт с девочками, — он вырос в импозантного молодого человека, умел красиво говорить, и, судя по доходившим до него сплетням, слыл неплохим любовником. Важнее было то, что спокойная надежность Парелома позволяла сблизиться и со взрослыми. У него возникла настоящая привязанность к некоторым учителям. Он практически чувствовал себя поздним ребенком в огромной семье. Родни и тех, на кого можно было положиться, у Никки было больше, чем у девяноста процентов населения континента.

Пока однажды не наступил день, когда…

Обучение почти полностью сводилось к самоподготовке с помощью компьютеров и обучающих автоматов. Вполне логично. Знания, которые ты хотел получить и осознанно искал, закрепляются лучше, чем те, с которыми ты столкнулся случайно. Однако время от времени возникали ситуации, требующие совета наставника. После двух лет углубленных занятий биологией ему потребовался именно такой совет по проекту в области психологии коммуникации — о психологических аспектах афферентации. Компьютерный терминал у него в комнате тем временем поменяли на новую, более эффективную модель, которую он в шутку окрестил Роджером в честь монаха и схоласта Роджера Бэкона.

Роджер в считаные секунды сообщил, что Никки завтра в десять утра должен связаться с доктором Джоэлом Бошем из отдела биологии. Юноша прежде не встречался с Бошем, хотя и слышал о нем: ученый иммигрировал в Штаты из Южной Африки семь-восемь лет назад, был принят в Парелом после длительной, дотошной проверки на благонадежность и по некоторым отзывам добился выдающихся успехов.

Никки терзали сомнения. Он кое-что слышал о выходцах из Южной Африки, однако ни разу не встречался с ними живьем, а потому решил придержать свое мнение при себе.

Юноша явился без опоздания, Бош предложил войти и присесть. Никки повиновался скорее автоматически, потому что все его внимание немедленно привлекло нечто в углу светлого, просторного кабинета.

У существа имелись лицо и туловище. Прямо из плеча торчала нормального вида кисть с пальцами, вторая — усохшая — кисть крепилась к концу тощей, как тростинка, руки. Ног не было вообще. Слишком крупную голову поддерживала в вертикальном положении система подпорок. Существо смотрело на Никки с выражением неописуемой зависти. Оно напоминало девочку, родившуюся у матери, принимавшей талидомид.

Дородный, веселый Буш хохотнул при виде реакции юноши.

— Это — Миранда, — объяснил он, опускаясь в кресло. — Не стесняйся, смотри, сколько влезет. Она привыкла. А если нет, то, черт побери, пора бы уже привыкнуть.

— Что?.. — Никки лишился дара речи.

— Наша краса и гордость. И наше главное достижение. Случаю угодно, что ты один из первых, кто о ней узнал. Мы ограничивали доступ посторонних, потому что не знали, какую нагрузку на органы чувств она способна выдержать. Стоит допустить малейшую утечку информации, и желающие посмотреть на нее выстроятся в очередь отсюда и до побережья Тихого океана. Мы ее, конечно, покажем, но всему свое время. Теперь мы знаем, что Миранда наделена сознанием, и постепенно готовим ее к встрече с внешним миром. Кстати, ее «ай-кью» находится примерно в середине спектра, однако нам пришлось попотеть, прежде чем она заговорила.

Не в силах отвести взгляд, Никки заметил рядом с ущербным телом механизм, напоминающий медленно качающие воздух меха, и ведущие от него к горлу девочки трубки.

— Даже если она долго не протянет, все равно станет большой вехой, — продолжал Бош. — Имя Миранда означает «достойная удивления». — Доктор осклабился. — Это мы ее сотворили! То есть соединили гаметы в заданных условиях, выбрали и вставили в нужные места нужные гены в процессе скрещивания, вырастили плод в искусственной матке — да, мы воистину ее творцы! И попутно извлекли много полезных уроков. В следующий раз нам не придется полагаться на всякие технические прибамбасы, результат будет жить своей жизнью без них.

— Перейдем к делу, — махнул рукой Бош. — Уверен, ты не против, если она послушает. Она, конечно, не поймет, о чем мы говорим, но, как я уже сказал, пусть привыкает к мысли, что окружающий мир населяет куда больше людей, чем три-четыре ухаживающих за ней смотрителя. Компьютер указывает, что тебе нужен ликбез по…

Никки машинально назвал причину посещения, Бош с готовностью перечислил десяток свежих научных работ в нужной области. Юноша едва слушал. Покинув кабинет, он скорее доплелся, чем дошел до своей комнаты.

Не в силах заснуть, ночью он задался вопросом, которого не было в учебных программах, и в муках сам нашел ответ.

Он отдавал себе отчет, что не все отреагировали бы на увиденное, как он. Большинство друзей пришли бы в восторг, разделяя радость Боша, разглядывали бы Миранду с интересом, а не смятением, задали бы кучу дельных вопросов и похвалили бы создавшую ее команду.

Вот только до достижения двенадцатилетнего возраста Никки Хафлингер полжизни, шесть главных лет становления личности, прожил вовсе не как личность, а в роли мебели, вынужденной мириться со своей участью.

Он как будто наткнулся на задачку в случайно вытянутом экзаменационном билете — принципы обучения в Пареломе требовали от ученика находить правильное решение даже в неожиданной ситуации. Никки буквально увидел экзаменационный билет мысленным взором. Вопрос был отпечатан на светло-желтой бумаге, которую использовали для ответов из области нравственного анализа, в отличие от зеленой, зарезервированной для ответов на вопросы о государственном управлении и политике, розовой для социальных прогнозов и прочих.

Он даже смог легко представить себе шрифт, которым был отпечатан вопрос:

Проведите грань между (а) выплавкой из руды металла, который в других обстоятельствах мог бы превратиться в орудие труда, для производства оружия и (б) модификацией — для получения орудия труда — зародышевой плазмы, которая могла бы превратиться в человека. Впишите ответ поверх черной жирной черты.

И сам ответ, кошмарный и омерзительный, сводящийся к простой фразе:

Разницы нет. И то, и другое одинаково нечестиво.

Он отказывался поверить в этот вывод. Если принять его как должное, то следовало отказаться от всего, что придавало ценность короткой жизни Никки. Парелом стал для него семейным очагом в большей степени, чем он мог вообразить.

И все же Никки чувствовал себя оскорбленным до мозга костей.

Я-то думал, что приехал сюда, чтобы достигнуть максимального совершенства. Прав ли я был, теперь трудно сказать. А что, если меня попросту хотят превратить в полезного исполнителя?

Миранда умерла. Система жизнеобеспечения подкачала. Миранду воспроизвели во множестве новых версий, и, хотя эти существа не бродили по центру, образ девочки продолжал преследовать Никки Хафлингера на каждом шагу.

Он пытался в одиночку вырваться из ветвящихся щупалец проблемы, опасаясь, что не сможет толком объяснить свои чувства друзьям.

Словечко «нечестиво» вдруг пришло на ум само собой неизвестно откуда. Он слышал его в раннем детстве, скорее всего от матери. Она, как смутно помнил Никки, была набожной то ли пятидесятницей, то ли баптисткой. Последующим «родителям» хорошее воспитание не позволяло использовать подобные скользкие эпитеты в присутствии ребенка. На компьютерных терминалах «родителей» имелся доступ к самым последним данным о воспитании детей.

Что конкретно означало это слово? То, что в современном мире считалось злом, мерзостью, несправедливостью? Никки детально разобрал определение и обнаружил последний ключик к сказанному Бошем. Даже выяснив, что Миранда обладает сознанием и средним для человека «ай-кью», ее не пощадили. Девочку и не пытались отгородить от внешнего мира, чтобы она не могла сравнить свое существование с жизнью способных двигаться, активных, свободных людей. Вместо этого ее выставили на обозрение публики, чтобы приучить к чужому любопытству. Как если бы концепция личности начиналась и заканчивалась измеряемыми лабораторными показателями. Как если бы, сами имея способность страдать, ее создатели отказывали в этой способности другим. «Субъект реагирует на причиняемую боль». Такие ни за что не скажут: мы делаем ей больно.

Поведение Никки следующие пять лет внешне мало отличалось от прежнего. Он принимал нейролептики; их прием предписывали с определенного возраста в обязательном порядке. Его иногда вызывали на индивидуальные беседы после споров с учителями, но такое случалось с половиной всех сверстников. Однажды ему изменила девушка, и он завис на грани срыва. Типичные подростковые эмоциональные бури в замкнутой среде многократно увеличивались в масштабах. Все это укладывалось в пределы заданных параметров.

И только раз, единственный раз он не выдержал напряжения и совершил поступок, за который, если бы о нем узнали, Никки неизбежно выгнали бы вон и скорее всего стерли бы ему память. (Такие слухи ходили, их источник невозможно было определить.)

Никки впервые за многие годы позвонил в Ухо доверия с общественного вифона у станции рельсового автобуса, курсировавшего между Пареломом и ближайшим городом, и целый беспросветный час изливал душу. Он пережил катарсис, очищение. Но уже по пути в свою комнату Никки дрожал, преследуемый страхом, что знаменитый девиз Уха доверия «Тебя слышу только я!» мог оказаться обманом. Глупости! Как они узнают? Выползая из Канаверала, щупальца-усики федеральных компьютеров пронизывали общество, как грибница почву. Ни одно место не давало надежного укрытия. Всю ночь Никки пролежал в страхе, ожидая, что дверь вот-вот распахнется и его арестуют угрюмые молчаливые агенты. К рассвету он был почти готов сам наложить на себя руки.

Чудесным образом катастрофы удалось избежать. Через неделю пугающее побуждение к самоубийству позабылось, превратилось в неясный сон. Единственным, что крепко засело в памяти, был ужас.

Никки решил больше не делать таких глупостей.

Вскоре он начал активно, жертвуя другими предметами, заниматься методами обработки данных. Каждый четвертый ученик уже выказывал склонность к какой-нибудь специализации, его собственные задатки высоко котировались. (Никки объяснили, что с точки зрения теории n-значения среднего пробега управление тремя миллионами жителей Северной Америки представляет собой детерминированную задачу, но, как в случае с шахматами или игрой в фехтование, нет никакого смысла утверждать о наличии идеального искомого, если для его поиска методом проб и ошибок не хватит периода существования целой вселенной.)

Поначалу после прибытия в Парелом Никки держался замкнуто и сдержанно. Поэтому никто не удивился, что после некоторого дрейфа в сторону открытости, он опять вернулся к прежним затворническим привычкам. Ни учителя, ни друзья не догадывались, что он изменил поведение неслучайно. Юноша хотел вырваться на волю из места, где выход на волю не предусматривался в принципе.

Прямо об этом не говорили, зато постоянно напоминали, что на одного учащегося в Пареломе федеральный бюджет тратит примерно три миллиона долларов в год. Те средства, что в прошлом веке выбрасывали на ракеты, подводные лодки и зарубежные военные базы, теперь затрачивались на секретные объекты вроде Парелома. Поэтому питомцам ненавязчиво, как бывает в таких случаях, давали понять, что в обмен за свое пребывание в центре они обязаны что-то дать взамен государству. Все посещавшие центр бывшие выпускники только этим и занимались.

Однако в уме Никки постепенно зрело ощущение: здесь что-то не так. Кто эти люди? Преданные своему делу подвижники или бездушные автоматы? Патриоты или маньяки, одержимые жаждой власти? Несгибаемые воины или обычные слепцы?

Юноша твердо решил, что рано или поздно обязательно найдет способ сбежать еще до того, как подпишется на пожизненное возмещение долга, затаится на достаточное время и беспристрастно разберется, что несет соревнование умов — вред или пользу.

Эти мысли натолкнули его на путь, который привел к обнаружению кода с маркером 4GH. На основании общих соображений он сделал вывод, что у лиц, имеющих на то особое разрешение, должен существовать способ сбрасывать старую и приобретать новую идентичность без шума и пыли. Страна была опутана плотной сетью пересекающихся каналов данных. Попади сюда путешественник из прошлого с зазором в сто лет, он пришел бы в ужас, увидев, с какой легкостью совершенный незнакомец, способный прикинуть палец к носу, мог получить доступ к конфиденциальной информации. («Одни и те же машины затрудняют подделку налоговой декларации и обеспечивают поставку крови правильной группы в машину скорой помощи, забирающей тебя с места автокатастрофы». Что из этого следует?)

Тайными делами занимались не только полицейские осведомители, оперативники ФБР и контрразведчики, но и агенты промышленного шпионажа и политических партий, перекачивающие миллионы взяток и поставляющие услуги для плотских увеселений власть и деньги имущих. Никто не отменял правила: если ты достаточно богат или вхож к определенному лицу, тебе многое прощалось.

Многие смирились с полным отсутствием личной сферы вне государственного контроля. Никки мириться не собирался. Он обнаружил нужный код.

Код с маркером 4GH содержал в себе самовоспроизводящийся фаг — цифровую группу, которая после ввода новой идентичности автоматически последовательно удаляла все сведения о прежней личности. Обладатель такого кода имел возможность переписать себя заново с любого терминала, подключенного к федеральным базам данных. Начиная с 2005 года, это можно было сделать с любого, даже общественного вифона.

Это была самая драгоценная из свобод — штепсельный стиль жизни, возведенный в энную степень, свобода быть личностью по собственному выбору, а не той, что записана в федеральных базах данных. Никки Хафлингер так страстно жаждал заполучить эту свободу, что делал вид, будто не изменился, еще целых пять лет. Код стал его волшебным мечом, неуязвимым щитом, сапогами-скороходами, плащом-невидимкой. Абсолютной защитой.

Так, по крайней мере, ему казалось.

Поэтому одним солнечным субботним утром Никки покинул Парелом и в понедельник всплыл в Литтл-Роке в образе консультанта по выбору образа жизни, якобы тридцати пяти лет, имевшего, как свидетельствовала сеть данных, лицензию на практику в любой точке Северной Америки.

— Ваша первая карьера одно время неплохо развивалась, — заметил Фримен. — Но внезапно резко оборвалась.

— Да, — горько усмехнулся допрашиваемый. — Меня чуть не пристрелила женщина, которой я посоветовал потрахаться с партнером другого цвета кожи. Половина компьютеров на континенте со мной соглашалась, а вот она оказалась против. Я понял, что подошел к делу слишком оптимистично, и решил перезагрузиться.

— И стали преподавателем колледжа учебных тривизионных фильмов. Я вижу, что для нового призвания вы сбросили возраст до двадцати пяти лет — почти до реального, хотя основную массу ваших клиентов составляли люди от сорока и старше. Спрашивается, почему?

— Ответ достаточно прост. Что привлекало этих людей к учебным лентам? Ощущение потери контакта с миром. Они, как им казалось, сделали для своих детей все, что в их силах, а в ответ получили черную неблагодарность и оскорбления, поэтому жадно искали ответа в данных, поставляемых теми, кто был моложе их на пятнадцать-двадцать лет. Жалкие потуги! Они хотели вовсе не того, о чем заявляли вслух. Им хотелось услышать, что, да, мир действительно мало изменился со времен их молодости, и никаких объективных различий не существует, что стоит только очень захотеть, и весь каркас мира с его острыми краями как по волшебству умягчится и придет в привычную для них форму. После того как на мои лекции подали третью по счету жалобу, меня вывели за штат, несмотря на неоспоримые доказательства моей правоты. Цена правоты в таких условиях — грош в базарный день.

— После чего вы попробовали свои силы как профессиональный азартный игрок на «Дельфи».

— И очень быстро заработал целое состояние, впав при этом в неописуемую скуку. Поняв, что правительство химичит с коэффициентами ставок «Дельфи», чтобы поддерживать высокий уровень социальной умиротворенности, я начал вести себя как все остальные.

— Однако у вашего тогдашнего «я» имелся такой доступ к компьютерам, какого не было у других.

— В теории он есть у всех, у кого найдется хотя бы доллар на оплату телефонного звонка.

После паузы Фримен хрипло спросил:

— Сложилась ли у вас в уме определенная цель, ради которой вы меняли свои роли?

— Вы до сих пор не раскопали это в моих мозгах?

— Раскопали. В состоянии регрессии. Теперь хотелось бы услышать ваше осознанное мнение.

— Оно такое же. Лучшей фразы мне пока еще не пришло в голову: я искал точку опоры, чтобы сдвинуть с места Землю.

— Вы никогда не думали уехать за границу?

— Нет. Я подозревал, что владельцам маркера 4GH не выдают паспорта, так что точку опоры приходилось искать в Северной Америке.

— Понятно. Это гораздо лучше объясняет ваш следующий шаг. Вы целый год проработали в консалтинговом агентстве по разработке утопий.

— Да. Я повел себя наивно. Я не сразу понял, что о покупке счастья индивидуального покроя могут мечтать только очень богатые или очень глупые люди. Более того — мне следовало сразу же заметить, что тактика компании состояла в создании максимального разнообразия от проекта к проекту. Я спроектировал три очень занятных закрытых коммуны, и, как я слышал, все они до сих пор функционируют. Однако попытка внедрить элементы, которые мне показались перспективными, в новую коммуну закончилась моим увольнением. Я иногда думаю о судьбе гипотетических лабораторий образа жизни прошлого века, которые всерьез пытались найти оптимальный режим человеческого общежития.

— Ну, у нас есть имитационные города и зоны платных лишенцев.

— Да. Кроме того, есть еще Трианон, где можно попробовать на вкус завтрашний день. Только не надо мявкать. Трианон не выжил бы без миллиарда долларов дотаций в год со стороны «ЗК». Имитационные города — игрушки для детей богачей: отправка ребенка на год в обстановку прошлого стоит столько же, сколько обучение в Амхерсте или Беннингтоне. Зоны платных лишенцев были созданы ради сокращения государственных расходов после землетрясения в Заливе. Беженцев дешевле содержать, если они живут без современного оборудования, которое они в любом случае не могут себе позволить.

— Возможно, люди умеют приспосабливаться лучше, чем они раньше считали, и мы вполне способны справиться без этих подпорок.

— Это в наше-то время, когда тривидение перестало освещать убийства по отдельности и тупо заявляет: «Сегодня совершено столько-то и столько-то сотен убийств»? И тут же съезжает с темы? Приспособились называется!

— Вы тоже, как я посмотрю, не очень-то приспособились. Все ваши личности потерпели крах или, по крайней мере, не привели к осуществлению амбиций.

— Отчасти это верно, но только отчасти. Обитая в замкнутом мире Парелома, я не понимал, что большинству людей ни до чего нет дела и насколько они далеки от процесса принятия главных решений, до какой степени беспомощны и покорны. Однако не забывайте: в возрасте двадцати с лишним лет я добился больше, чем многие добиваются за десять, а то и двадцать лет. Ваш брат охотился на меня, имея в своем арсенале все средства. Но не мог меня засечь даже в самые уязвимые моменты — когда я менял личину.

— То есть вы вините в своих неудачах других, в то же время находя утешение в редких, поверхностных успехах?

— Пожалуй, ничто человеческое вам не чуждо. Вы как будто решили меня уязвить. Можете не утруждать себя. Я с готовностью сам признаю свою главную ошибку.

— И в чем она заключается?

— Я предположил, что черт не так страшен, как его малюют. Вообразил, что смогу предпринимать конструктивные действия в одиночку. Вот вам пример: я десятки раз слышал историю о том, что покупку гиперкорпорацией вычислительных машин, чтобы, чего они сами не скрывают, найти способы подкупа чиновников и сокрытия платежей от налогового управления, официально разрешено списывать по статье «деловые расходы». Я был убежден, что это басни. Пока не наткнулся на именно такой случай. Поневоле пришлось сделать вывод, что я ничего не достигну в одиночку, без сторонников, сочувствующих и коллег.

— Каковых вы собирались приобрести в основанной вами церкви?

— Прежде чем мне пришла в голову эта мысль, я сменил личность еще два раза. Но в целом — да.

— Вас не раздражало, что вам так часто приходилось менять личину под давлением внешних обстоятельств?

Наступила новая пауза, на этот раз длинная.

— Ну, если честно, то мне иногда казалось, что я бежал из маленькой тюрьмы, а оказался в самой большой тюрьме на свете.

Дураки бывают двух видов. Один говорит: «Эта вещь старая, а значит, хорошая». Вторые: «Эта вещь новая, а значит, лучше старой».

— Это — Сеймур Шульц, один из наших орбитальных решал.

Худой темнокожий человек в синем улыбнулся и, согласно этикету, протянул визитку со своим именем и кодом. Поддерживаемый имидж: человек действия, прямой и твердый, как рельс.

— Ага, я только что наблюдал взлет одного из ваших коллег.

— Не иначе Гарри Ливера.

— А это — Вивьен Ингл, начальница отдела психического благополучия.

Серо-зеленый наряд полнит, некрасивая. Имидж: я не ем чужой хлеб зря и знаю о вас больше, чем вы сами.

— Педро Лопес, Чарли Веррано…

Как и ожидалось, сплошь штепсельные работники, а значит, можно отключить половину внимания, не рискуя ляпнуть что-то невпопад.

— …Рико Поста, вэ-пэ, отвечает за долгосрочное планирование…

Внимание! Вице-президенты — важные фигуры, нередко подолгу задерживаются на одном месте. А посему высокий бородач в черно-желтом костюме заслуживает особо сердечного рукопожатия.

— Рад познакомиться, Рико. Я полагаю, наши пути еще не раз пересекутся в связи с задуманной вами диверсификацией.

— А-а… моя дочь Кейт, а за ней — Долорес ван Брайт, заместитель начальника отдела контрактного права. Ты должен с ней непременно поговорить, потому что…

Однако, когда Ина двинулась дальше, чтобы представить его Долорес, Сэнди рядом с ней почему-то не оказалось. Он с совершенно глупым видом улыбался Кейт. Потому как та была не только некрасива, но еще и худосочна — кожа да кости! Лицо слишком острое — острые глаза, нос, подбородок. А волосы! Взъерошенные, неопределенного цвета, пепельно-бурые, как мышиная шерсть.

Девушка смотрела на Сэнди с созерцательным интересом, выводящим его из равновесия.

Просто чума какая-то. Ведь мне не нравятся тощие женщины. Мне нравятся пухленькие. Ина, например. И это относится ко всем ипостасям моей личности.

— Вы и есть Сэнди Локк? — Вопрос прозвучал с неожиданной хрипотцой.

— М-м-м… Во всей красе, не больше двух в одни руки.

Возникла оценочная пауза. Он краем глаза следил за Иной в дальней части зала, а зал, конечно, был не маленький. Ина шарила взглядом по сторонам в поисках Сэнди.

— Нет, хватит и половины, — загадочно ответила Кейт и скорчила забавную гримасу, от которой нос у нее зашевелился, как у кролика. — Ина вам отчаянно машет. Смотрите, не потеряйтесь. Я не собиралась сюда приходить, просто вечером нечего было делать. Но теперь почему-то я рада, что пришла. Потом поговорим.

— Эй, Сэнди! — раздался громкий призыв поверх медленной успокаивающей музыки, такой же пресной, как интерьер, призванный не оскорблять ничьи вкусы. — Сюда!

Что это было, черт возьми?

Вопрос крутился в уме даже час спустя, то и дело отвлекая от дежурного проявления знаков внимания к новым коллегам. Сэнди с большим трудом сохранял на лице маску вежливости.

— Я слышал, вашу дочь пришлось отдать на коррекцию, бедняжку. Как у нее дела?

— Забираем ее в субботу. Говорят, стала как новенькая или еще лучше.

— Надо было записать ее в «Анти-травму», как мы нашу. Вы согласны, Сэнди?

— Что? А-а… Меня бесполезно спрашивать. Я убежденный холостяк, для меня эта тема — потемки.

— Вот как? Жаль. А я уж хотел было спросить вас, что вы думаете о школах-половинках — ну, тех, где половину предметов выбирают ученики, а половину — учителя. На первый взгляд справедливо, но в глубине души, боюсь…

— В Трианоне?

— Нет, эти пытаются жить в будущем прямо сейчас, в корне неверный подход.

И еще:

— …не стал бы связываться с бэушным домом. Слишком большая морока перепрограммировать всю автоматику. Представьте, что вы пригласили в гости друга, а дурная система безопасности, не поняв вашу команду, спеленала его на пороге.

— Мою систему может обновить своим кодом любой штырь. Жаль, что в Трианоне не так. Сэнди — ушлый затырок. Могу поспорить, что он и в этом разбирается.

— Сейчас я ищу новый дом, друг мой. В следующий раз, возможно, перееду поближе к тебе. Или вернусь назад. Пока еще пробую на вкус.

И еще:

— Вы подростком состояли в каком-нибудь племени, Сэнди? Не-ет? Мой сын хочет вступить в «ассагаи»! Конечно, их отличают солидарность и высокий боевой дух, но…

— Высокая смертность, говорите? Я тоже слышал. Это началось после перехода от Барона Субботы к Кали. Свою Донну я пытаюсь приткнуть к «лысым орлам». Какой смысл брать опеку над ребенком от перекрестного брака, если дочь должна принести клятву зарезать любого белого, на кого укажет главарь?

— «Лысые орлы»? Можете не мечтать. К ним теперь записывают детей с рождения. Найдите какое-нибудь тихое, спокойное племя, поклоняющееся Святому Нику. Страховка будет ниже — уже хорошо.

И так далее.

Взгляд Сэнди с пугающе частыми промежутками волей-неволей отлеплялся от очередной важной персоны и находил копну неухоженных волос и острый профиль дочери Ины.

Но почему?

В конце концов, Ина кислым тоном заметила:

— Сэнди, похоже, Кейт тебя гипнула!

А ведь и правда. Как будто загипнотизировала!

— С твоими чарами не сравнить, — беспечно ответил он. — Просто я удивлен, что она пришла в такое место. Я думал, что здесь собрались только свои.

Он попал в точку: девушка выглядела на тусовке белой вороной. Ина немного смягчилась.

— Я так и знала. Надо было тебя предупредить. Кейт знакома со многими сотрудниками, позвонила сегодня, спросила, что я делаю вечером и не хочу ли вместе поужинать. Я ей рассказала о приеме и позволила завалиться на халяву.

— Значит, она не работает в корпорации? А я уж подумал… Чем она занимается по жизни?

— Ничем.

— Как это?

— А-а, ничем достойным упоминания. Осенью опять пойдет изучать новый курс. И опять прямо здесь, в УМКС. Девочке двадцать два года, черт побери! — воскликнула Ина, понизив голос. Сэнди уже изучил ее манеры и понимал, что гнев напускной. — Я бы не стала возражать, если бы она поехала учиться в Австралию или Европу, так нет… Причем все сваливает на подаренную отцом кошку!

Тут Ина заметила жесты подзывающих ее Рико Посты и Долорес ван Брайт и, пробормотав извинения, убежала.

Кейт нарисовалась рядом всего через несколько секунд, пока Сэнди раздумывал, не выпить ли чего в баре-автомате. В зале стало тесно, собрались пятьдесят с лишним гостей, до этого Сэнди видел девушку в другом конце помещения. Выходит, Кейт следила за ним не менее внимательно, чем Вивьен. (Нет, Вивиен больше не смотрит. Ура! Психическое благополучие оставило его в покое.)

Что делать? Удрать?

— Вы надолго в КС? — поинтересовалась Кейт.

— На обычный срок. Пока мы с «ЗК» будем нужны друг другу.

— Хотите сказать, что вы эдакий попрыгунчик?

— Попрыгать — спина не переломится, — попытался он неуклюже подогнать пословицу под обстоятельства, лишь бы не отвечать по существу.

— Впервые вижу, чтобы кто-то говорил это без притворства, — пробормотала Кейт. Ее глаза — темно-карие, пронзительные — не отпускали лицо собеседника. — Я как только увидела вас, сразу поняла, что вы не такой, как все. И откуда вы упрыгали?

Сэнди замялся, Кейт поспешно добавила:

— Ой, я знаю, что совать нос в чужое прошлое невежливо. Ина повторяет это с тех пор, как я научилась разговаривать. Не пялься, не показывай пальцем, не переходи на личности. Но у людей есть прошлое, и оно записано в личном деле, хранящемся в Канаверале, так почему бы не рассказать друзьям то, о чем машины и так знают?

— Друзья нынче не в моде, — огрызнулся он резче, чем хотел. Когда в последний раз его заставали врасплох подобным образом? Даже проклятие Флакнера — как будто прошла целая вечность — не выбило его из колеи так, как выбила сегодняшняя непринужденная болтовня. Но почему? Почему?!

— Но и не перевелись окончательно. Я чувствую: у вас есть задатки, чтобы быть ценным другом.

Сэнди пришла в голову неожиданная мысль. Что, если эта безыскусная, тощая, неказистая девица изобрела свой способ привлечения мужчин, которые в противном случае не обратили бы на нее внимание? Предложение дружбы было глубже банальных случайных связей, характерных для штепсельного образа жизни, и вполне могло устроить тех, кто изголодался по твердой эмоциональной пище.

Он чуть не принял предложение, но остановился, как если бы заранее пробуя на вкус готовые вырваться наружу слова. Они горчили на языке, как пепел. Сдержав порыв, Сэнди неохотно сказал:

— Благодарю за комплимент. Сейчас я больше озабочен будущим, чем прошлым. Моя последняя должность мне не очень понравилась. А как насчет вас? Учитесь? Что вы изучаете?

— Все подряд. Если вы умеете говорить загадками, то я тоже.

Сэнди выдержал паузу.

— А-а, в прошлом году — гидроэкологию, средневековую музыку и египтологию. Годом раньше — право, механику небесных тел и рукоделье. В следующем году, возможно… Что вы так смотрите?

— Ничего. Просто стараюсь проявлять восхищение.

— Не надо мявкать. Я же вижу, вас не удивляет, что кто-то тратит столько времени на какую-то ерунду. Я постоянно фиксирую такое выражение на лице Ины и ее так называемых друзей из здешней компании. — Кейт остановилась, задумалась. — Может быть, вы… Да, так оно и есть. Вы завидуете.

О боже! Как быстро она все поняла! А ведь ее не муштровали в Пареломе, не вбивали в мозги из года в год, что твой долг государству возрос на очередные три миллиона долларов.

Часы показывали 21:30. Громкий гудок из прорезей в стене возвестил об открытии холодного буфета. Вернулась Ина, спросила, не принести ли ему тарелку еды. Он был рад, что момент позволил ему сформулировать такой ответ, какого можно было ожидать от Сэнди Локка.

— А-а, все знать вовсе необязательно. Достаточно установить, где это найти.

Кейт вздохнула и отвернулась со странным выражением в глазах. Он заметил его лишь мельком, но не сомневался в том, что оно выражало.

Разочарование.

1: Мертвая тишина, черное пустое пространство, колючие яркие точки звезд. Постепенно в поле зрения появляются обломки орбитальной фабрики. Видно, что взрыв вскрыл ее, как консервную банку. Вокруг плавают фигурки в скафандрах, напоминающие подвешенные за пуповины эмбрионы. Секундная пауза. Наезд камерой на фабрику, работающую в полную силу, сверкающую в лучах голого солнца, вокруг которой роятся мужские и женские силуэты, загружающие для отправки на Землю непилотируемые грузовые капсулы. Голос за кадром: «В отличие от первой… эта фабрика построена „ЗК“».

2: Безо всякого предупреждения мы проваливаемся сквозь внешнюю атмосферу, сначала устойчиво, потом вибрируя, потом вобулируя, факелом вспыхивает абляционный конус на носу капсулы. Капсула бешено вращается и кувыркается. Взрыв. В кадре — шестеро мужчин в комбинезонах, с негодованием наблюдающие за тающей в небе яркой чертой. Опять смена кадра: такая же группа шагает по бетонной посадочной площадке к дымящейся капсуле, опустившейся так близко к заданной точке, что людям не потребовалось никуда ехать. Голос за кадром: «В отличие от первой… эту капсулу спроектировали инженеры „ЗК“».

3: И вновь глубокий космос. Громоздкая корявая туша астероида плывет к плавильной станции, которую можно узнать по огромному зеркалу из тонкого майлара. На ближней стороне астероида вспыхивают реактивные двигатели, мужские и женские фигурки в скафандрах отчаянно жестикулируют. Звук доносит слабые растерянные крики о помощи и отчаянные призывы «сделайте что-нибудь!». Астероид торжественно въезжает прямо в зеркало и оставляет за собой плавающие в пустоте ошметки. Новый кадр: еще одна плавильная станция с зеркалом, нацеленным на кусок руды еще больших размеров. Магнитные отсекатели газов аккуратно вбирают пузырящиеся газовые струи, сепараторы — каждый слегка иного красновато-белого оттенка — доставляют драгоценный чистый металл в камеры охлаждения с теневой стороны каменной махины. Голос за кадром: «В отличие от первой… эту орбиту рассчитали компьютеры „ЗК“».

— Работа в «ЗК» вам пришлась по вкусу? — поинтересовался Фримен.

— Больше, чем я ожидал. Будучи экспортером передовых технологий, компания привлекает лучших специалистов из всех областей. В обществе думающих людей никогда не бывает скучно. Я в основном работал в паре с Рико Постой, и благодаря моим усилиям под его началом «ЗК» не села в калошу, подражая программе оливеров «Нейшнл панасоник». Модель «Панасоник» обошлась бы в два раза дороже, в два раза уступая в преимуществах, причем погашение расходов на разработку пришлось бы растянуть на двадцать семь лет.

— Это как-то связано со структурой японского общества, — сухо заметил Фримен. — В Ниппоне этим штукам цены не сложат.

— Верно.

Сегодняшняя беседа протекала сравнительно спокойно. Обмен репликами напоминал задушевный разговор.

— А как насчет остальных коллег? Вы с самого начала невзлюбили Вивиен Ингл, не так ли?

— Я заранее приготовился невзлюбить всех скопом. В теории все они обычные штепсельные работники, но по факту относятся к сливкам в своей категории, реже переезжают, чем обычные исполнители, и предпочитают задерживаться там, где проводятся интересные исследования, вместо того чтобы, как все, скакать с места на место.

— Не сомневаюсь, что вы навели о них справки в сети данных.

— Естественно. Вы же помните, под каким предлогом я нанялся на работу.

— Естественно. Однако вы, я думаю, быстро установили то, что хотели знать, — ваш маркер 4GH по-прежнему работал. Почему вы не ушли сразу и досидели до предложения постоянной работы?

— Это… трудно объяснить. Пожалуй, я никогда прежде не видел столько слаженно работающих людей в одном месте. В прежних своих личностях я в основном сталкивался с недовольными. Сплошь и рядом видел вялотекущую паранойю, ибо люди понимали: совершенные незнакомцы способны узнать о них такое, о чем они не хотели говорить вслух

— Разумеется. Разве персонал «ЗК» чем-то от них отличался?

— Да. Не в том смысле, что им нечего было скрывать или что они ощущали себя в полной безопасности, — взять хотя бы Ину. Однако в целом волна перемен их радовала. Они часто брюзжали, однако нытье служило им клапаном для выпуска пара. Стравив давление, они снова пользовались системой как хозяева, а не использовались ею как рабы.

— И это нравилось вам больше всего.

— О да, черт возьми. А вам разве не нравится?

Повисла пауза. Ответа не последовало.

— Пардон, в следующий раз я буду осмотрительнее. Однако вы преувеличили, сказав, что мне предложили постоянную должность. Мне были готовы предложить работу на полупостоянной основе.

— Со временем она стала бы постоянной.

— Соблазн, конечно, был велик. Однако это потребовало бы полностью погрузиться в роль Сэнди Локка и оставаться в ней до скончания жизни.

— Понятно. Похоже, смена ролей стала для вас своеобразным наркотиком.

— Что-что?

— Неважно. Расскажите, как вам удалось произвести такое хорошее впечатление.

— Помимо истории с оливерами, я ликвидировал несколько затыков, сэкономил компании пару миллионов ежегодных расходов. Обычное дело. Любой человек может стать хорошим системным чесалом, если ему позволить рыскать в федеральной сети.

— Это было настолько легко?

— Не легко, но и не так уж трудно. Код «ЗК» открывал многие двери. В Канаверале корпорация пользовалась наиболее благоприятным рейтингом.

— Вы выполнили обещание, которое дали Ине Грирсон?

— Иногда кое-что проверял. Мой порыв угас, когда я понял, почему она не перешла на вольные хлеба, не перерезала пуповину и не оставила дочь в покое. Удерживая гадкого утенка при себе, Ина черпала в этом уверенность. Ведь она была явно красивее дочери. Должно быть, страшно ненавидела бывшего мужа.

— Вы, конечно, установили его личность.

— Только после того, как устал от приставаний и порылся в ее личном деле. Бедный затырок. Жуткая смерть.

— Другие назвали бы это уроком Немезиды.

— Только не в Пареломе.

— Возможно. И все-таки, как вы говорите, вам было приятно работать в «ЗК».

— Да. Я был на удивление доволен. Если бы не одна проблема. Думаю, что вы уже поняли, какая. Ее звали К-Е-Й-Т.

Университет закрылся на летние каникулы, но, в отличие от других студентов, Кейт не уехала в отдаленный уголок мира, не полетела по турпутевке на Луну, а осталась в КС. После приема Сэнди встретил ее в клубе куликов, куда ходили относительно постоянные сотрудники «ЗК».

— Сэнди, пошли танцевать! — Кейт схватила его за руку и буквально потащила за собой. — Ты еще не видел мой номер!

— Какой номер?

Она без лишних слов начала его исполнять, Сэнди искренне удивился. Проекторы на потолке были скрыты от глаз. Для того чтобы станцевать хотя бы один рефрен с простой мелодией без фальши, требовалась невероятная мышечно-тактильная гибкость, а для того чтобы все это повторить несколько раз, тем более. И все же Кейт уверенно повторила мелодию. Шумный диссонанс, создаваемый другими танцорами, стушевался под напором ее уверенных жестов, в основном басовых, как если бы небесный орган вдруг потерял все свои копуляции в регистре дисканта и контральто, не лишившись их объемности. «Ода радости» в величественном, размеренном темпе. Сэнди краем глаза заметил за соседним столиком четырех туристов из Европы. Они неуверенно ерзали, не зная, следует ли вставать при исполнении их континентального гимна.

— Какого…

— Молчи! Гармонизируй!

Хорошо. Если последняя нота прозвучала из вон того проектора, а новую выдает тот, что рядом… Сэнди никогда глубоко не интересовался музыкой куликов, однако заразился энтузиазмом Кейт. Лицо девушки светилось, глаза сверкали. В каком-нибудь другом веке она могла бы сойти за красавицу.

Он попробовал одно движение, второе, третье… Внезапно получился аккорд, настоящая квинта. Немного съехавшая набок, пришлось поправлять… есть! Целая мелодическая фраза из двух тщательно гармонизированных частей.

— О-бал-деть, — ровным тоном произнесла Кейт. — Никогда не видела человека старше двадцати пяти лет, способного правильно куликовать. Нам надо чаще встречаться!

Кто-то в другом конце зала — на вид не больше пятнадцати лет — смахнул музыку Бетховена и заменил ее чем-то угловатым и кислотным, вероятно, японского происхождения.

После этого Сэнди столкнулся с Кейт в концертном зале на исполнении мадригала, потом у жаровни с рыбой на берегу озера, потом в тире для стрельбы из лука, потом на чемпионате по плаванию, потом на лекции о преимуществах топологии для управления бизнесом и наконец не удержался от вопроса:

— Ты меня выслеживаешь?

В этот вечер она была одета в соблазнительный просвечивающий наряд, волосы завиты в автопарикмахерской. Однако не перестала быть невзрачной, костлявой и неаппетитной.

— Нет, — последовал ответ. — Просто угадываю, где ты появишься. Я пока не до конца тебя раскусила. Вчера, например, пошла не в то место… Ты, Сэнди Локк, чересчур стараешься придерживаться среднестатистической нормы. Вдобавок, мне жалко видеть, как пропадает хороший человек.

С этими словами она развернулась на каблуках и отошла, чуть ли не чеканя шаг, к своему спутнику, пухлому молодому человеку, который хмуро смотрел на Сэнди с выражением жуткой зависти.

Сам Сэнди замер на месте, чувствуя, как кожа на животе натягивается, словно на барабане, и потеют ладони.

Когда тебя ищут федеральные агенты, это одно. За шесть лет он привык скрываться, меры предосторожности стали второй натурой. Но чтобы личину Сэнди Локка с такой быстротой разгадала практически незнакомая девица!..

Надо исключить ее из моего круга общения! Она заставляет меня чувствовать себя как в первый день после побега из Парелома — будто меня вот-вот опознает на улице первый встречный, и вокруг смыкается паутина, из которой не суждено выбраться до конца жизни. А я еще считал, что у бедной девочки Гейлы были проблемы… Стоп! Стоп! Стоп! Я Сэнди Локк, ко мне никто не приходил ночью, не просил о помощи!

Принадлежит это тому, кто к добыче спешит, на грабеж торопится.

— Я уж думала, ты никогда не придешь, — язвительно бросила Кейт, отступая на шаг от порога квартиры. Сэнди застал ее в одних шортах с раздувшимися карманами, потное тело местами просвечивало сквозь слой налипшей пыли. — Хотя время выбрал удачно. Я как раз избавляюсь от прошлогоднего хлама. Твоя помощь пригодится.

Сэнди вошел настороженно, не зная, чего ожидать в чужой квартире. В конце прошлого века верхний этаж, где она находилась, очевидно, был частью уютного односемейного дома. Теперь дом был поделен на квартиры, а весь район превратился в подобие гетто. На улицах — горы мусора, повсюду эмблемы племен, причем самых злобных — «подсрачников» и «кривомозгов».

Четыре комнаты соединяли расширенные проходы с арками, дверь имелась только в санузле. Взгляд Сэнди немедленно привлекло превосходное чучело пумы на нижней полке в конце коридора, купающееся в лучах яркого солнца.

Чучело ли?

Он отчетливо вспомнил слова Ины, как если бы она произнесла их прямо сейчас: «Дочь все сваливает на подаренную отцом кошку».

Глядя на Сэнди так же пристально, как ее необычная питомица, Кейт произнесла:

— Мне было интересно, как ты отреагируешь на Багиру. Поздравляю, ты заслужил высшую отметку. Большинство обращаются в бегство. Ты всего лишь немного побледнел. Заранее отвечаю на вопрос: да, она совершенно ручная, если я только не дам команду. Ее подарил мой отец. Он спас ее от цирка. Ты, конечно, знаешь, кем был мой отец?

Сэнди кивнул, ощущая сухость во рту.

— Генри Лиллеберг, — выговорил он треснувшим голосом. — Нейрофизиолог. Подхватил в ходе исследовательских работ прогрессирующий миелит и умер четыре года назад.

— Все правильно. — Кейт двинулась навстречу животному, вытянув руку. — Я вас представлю друг другу, после этого можешь не волноваться.

Сэнди, сделав над собой усилие, почесал гигантскую кошку за ухом, и угроза в опаловых глазах погасла. Когда Сэнди убрал руку, зверь испустил глубокий вздох, положил морду на лапы и уснул.

— Отлично, — сказала Кейт. — Я надеялась, что ты ей понравишься. Это, конечно, не делает тебя каким-то особенным. Кстати, Ина о ней говорила? Ты поэтому не испугался?

— По-твоему, я не испугался? Она говорила, что у тебя есть кошка, я думал… Ладно. Теперь все ясно.

— Что, например?

— Почему ты не уезжаешь из УМКС и не хочешь учиться в других университетах. Ты к ней очень привязана.

— Не сказала бы. Временами Багира бывает жуткой обузой. Однако я пообещала заботиться о ней, когда мне было шестнадцать лет, и держу слово. Багира стареет, вряд ли протянет больше полутора лет, так что… Однако ты прав. У папы имелось разрешение перевозить редких животных в другие штаты, мне же его ни за что не дадут, не говоря уже о разрешении содержать Багиру в другом жилом доме. И все же нельзя сказать, что я связана по рукам и ногам. Я могу уехать в отпуск на неделю или две, девочки с нижнего этажа покормят ее и погуляют с ней, но не дольше. После этого она начинает нервничать, а они названивать. Женихов отпугивает… Иди за мной.

Кейт провела гостя в гостиную. Три стены были расписаны египетскими иероглифами метровой высоты. Четвертая стена блестела свежей белой краской.

— Вот, решила избавиться, — объяснила Кейт. — Это из «Книги мертвых». Сороковая глава. Мне раньше казалось, что она подходит к случаю.

— Боюсь, я не читал… — вяло отозвался Сэнди.

— Уоллис Бадж перевел ее как «Главу об отражении Пожирателя Осла». Я не мявкаю. Просто мне надоело отражать, — насмешливо улыбнулась Кейт. — Ну да ладно. Теперь ты видишь, где пригодится твоя помощь.

Тело Кейт не случайно покрылось слоем пыли. Вся квартира выглядела как после землетрясения. В середине комнаты громоздились три кучи предметов, разграниченные прочерченными мелом линиями. В одной лежали помилованные вещи и одежда, которую еще можно было носить. В другой — пригодное для сдачи в утиль: стереоплейер прошлогодней модели, старая пишущая машинка и прочий хлам. Третья куча состояла из одного мусора, аккуратно поделенного на бросовый и пригодный для вторичной переработки.

Все полки голые, дверцы шкафов распахнуты, коробки и ящики стояли с поднятыми крышками. Большие, выходящие на юг окна были открыты, комнату заливал яркий солнечный свет. Теплый ветерок приносил в квартиру запах города.

Приняв правила игры, Сэнди стащил рубашку и повестил ее на ближайший стул.

— Что мне делать? — спросил он.

— То, что я скажу. Помоги с тяжелыми вещами. Ага, и еще: пока работаешь, заодно расскажи о себе.

Сэнди протянул руку к рубашке, делая вид, что намерен уйти.

— Намек понят, — вздохнула Кейт. — Просто помоги и все.

Закончив работу за два часа и порядком взмокнув, Сэнди отметил про себя, что узнал о Кейт то, о чем раньше не догадывался. Ежегодный разгром с превращением настоящего в прошлое происходил в пятый или шестой раз, избавляя хозяйку квартиры от стесняющей зависимости от предметов, подменявших собой воспоминания. Работая, они перебрасывались отрывочными репликами, в основном вопросами, оставить ли это или выбросить то. Кейт отвечала «да» или «нет». По характеру отобранных вещей он рассчитал в уме парадигму ее личности и к моменту окончания работы не на шутку встревожился.

Кейт не училась в Пареломе. Она на шесть лет младше меня, а поди ж ты…

На этом мысль обрывалась. Продолжать ее — все равно что держать палец в огне, проверяя, получится ли таким образом изжариться заживо целиком.

— Теперь покрасим стены, — с довольным видом хлопнула в ладоши Кейт. — Пожалуй, следует устроить перерыв и выпить пива. Я делаю настоящее пиво, в холодильнике есть шесть бутылок.

— Настоящее? — насмешливо воскликнул он, стараясь не выпадать из образа Сэнди Локка.

— Суррогатная личность вроде тебя, возможно, не поверит, что такое бывает, — бросила Кейт по пути в кухню.

Сэнди не нашелся, что ответить.

Однако, когда она вернулась с двумя пенными кружками, он приготовил запоздалый ответ и указал на иероглифы:

— Жаль закрашивать. Красивые.

— Они здесь с самого января, — отрезала Кейт. — Иероглифы оставили отпечаток в моем уме, что и требовалось доказать. Попьешь пива — бери краскопульт.

Сэнди пришел около пяти вечера. В четверть одиннадцатого стены сверкали свежей белизной, а квартира освободилась от потерявших нужность вещей, которые команда мусорщиков увезет в понедельник утром, исправно начислив Кейт кредит за утилизацию. Появилось ощущение простора. Они сидели в опустевшей комнате, допивая настоящее, действительно хорошее пиво и закусывая омлетом. В коридоре, ведущем на кухню, Багира грызла старыми притупившимися зубами говяжий мосол, время от времени издавая удовлетворенное «р-р-р».

— А теперь, — Кейт отложила пустую тарелку, — настало время для объяснений.

— Каких еще объяснений?

— Мы практически незнакомы. И все-таки ты пять часов помогал мне двигать мебель, выносить мусор и красить стены. Чего ты хочешь? Чпокнуть меня в виде вознаграждения?

Сэнди потерял дар речи и способность двигаться.

— Если в этом все дело… — Девушка посмотрела на него с сомнением, — …я была бы не против. Не сомневаюсь, что ты хорош. Однако ты пришел не за этим.

Тишина заполнила ярко-белую комнату плотно, как пух подушку.

— Мне кажется, — наконец нарушила молчание Кейт, — ты пришел меня тарировать. Ну и как? Взвесил, измерил?

— Нет, — резко ответил он, поднялся и ушел.

— Бюро обработки данных слушает, добрый день!

— Соедините меня, пожалуйста, с заместителем директора. Мистер Хартц ждет моего звонка… Мистер Хартц, я хотел сообщить, что приближаюсь к развязке. Если вы хотите приехать еще раз… А-а, понимаю. Какая жалость. Тогда я передам копию записи в ваше ведомство… Да-да, непременно. По самому секретному каналу.

День выдался нервным, очень нервным. Сегодня правление рассматривало изменение его статуса. Причем на заседании будут не только Рико, Долорес, Вивьен и другие, с кем он уже встречался, но и теневые августейшие особы межконтинентального уровня. Возможно, не следовало изображать радость, когда Ина намекнула, что корпорация не прочь предложить ему полупостоянную должность с перспективой превращения ее в постоянную.

Обрести стабильность хотя бы на время — большой соблазн. Сэнди не заготовил новых планов на будущее. Он рассчитывал сделать очередной шаг, выбрав время сам, а не по принуждению какого-нибудь двойника Шэда Флакнера. Однако против воли в уме с каждой минутой разгоралось болезненное предчувствие беды. Что может быть опаснее, чем попасть на глаза людям, имеющим столько власти и влияния? Наверняка в Пареломе есть спецы по выслеживанию и доставке назад в кандалах Никки Хафлингеров, на чье обучение, тренировки и воспитание правительство потратило тридцать миллионов. (После него, возможно, появились новые беглецы. Он не отваживался их разыскивать. А было бы здорово…)

И все же собеседование — наименьшее из бесчисленных зол. Сэнди наводил красоту, решив отшлифовать образ конформиста до последнего волоска на голове, как вдруг перед самым уходом раздался звонок вифона.

На экране возникло лицо Долорес ван Брайт. У Сэнди сложились с ней неплохие отношения.

— Привет, Сэнди! — радушно поздоровалась Долорес. — Вот, решила позвонить и пожелать тебе удачи на собеседовании. Мы тебя здесь ценим, ты же знаешь. Я считаю, что ты заслужил долгосрочное назначение.

— Ну что ж, спасибо, — ответил он, надеясь, что камера не поймает отблеск выступившей на коже испарины.

— А еще я хотела подстелить немного соломки.

— Что? — Все рефлексы немедленно переключились в режим бей/беги.

— Не надо было говорить, но… А-а, была ни была. Вивьен намекнула, а я проверила — так оно и есть, что на собеседовании будет присутствовать еще один член приемной комиссии. Ты ведь знаешь, что Вив считает тебя непризнанным национальным достоянием? Поэтому к нам прислали какого-то федерального прыща. Кто он, я не знаю, вроде базируется в Пареломе. Ты польщен?

Сэнди не помнил, как довел разговор до конца. Главное, что довел, вифон дал сигнал отбоя, а он…

Растянулся на полу?

Сэнди боролся с самим собой и никак не мог одержать верх. Лежал враскорячку, раскинув ноги, с пересохшим ртом, череп гудел, как бьющий набат колокол, внутренности выворачивало, пальцы сводило крючьями, пальцы ног пытались следовать примеру пальцев рук. Комната поплыла перед глазами, мир сорвался со швартовых, все, абсолютно все обратилось в зыбкий туман. В голове стучала единственная мысль:

Нужно встать и идти.

Чувствуя слабость в членах, резь в желудке, наполовину ослепший от ужаса, которого не мог больше переносить, Сэнди, спотыкаясь, вышел из квартиры (своей? да нет, их квартиры!) и отправился на рандеву в ад.

Нажав несколько кнопок, Фримен стал терпеливо ждать, когда субъект вернется из регрессивного режима в реальное время. Наконец он произнес:

— Мне кажется, что эксперимент по-прежнему почему-то причиняет вам боль. Завтра мы поработаем над этим еще.

Ему ответил голос достаточно твердый, чтобы передать ядовитую ненависть:

— Вы дьявол! Кто дал вам право пытать меня?

— Вы.

— По-вашему, я совершил преступление? Но я не представал перед судом, мне не выносили приговор!

— Вы не имеете права на суд.

— Любой человек имеет право на суд, будьте вы прокляты!

— Совершенно верно. Только вы не любой. Вы никто. Причем выбрали эту судьбу сами. Юридически, официально вас нет.

Не думать о завтрашнем дне — твоя привилегия. Однако не жалуйся, когда он наступит и застигнет тебя врасплох.

Дальней частью… нет, слишком слабое слово… затерянной частью своего разума он наблюдал, как выполняет неправильные действия — движется в направлении, какого не выбирал, идет пешком, хотя мог и должен был взять электрокар компании, короче, делает из себя посмешище.

В принципе все решения были приняты верно. Он явится на собеседование, выдержит взгляд визитера из Парелома, выиграет спор, потому что никто ни за что не станет брать под стражу человека, которому могущественная корпорация «ЗК» только что предложила постоянную работу. Иначе поднимется вонь на весь континент. А если в Пареломе чего и боятся, то опасности проникновения медиа за искусственно созданную завесу малозначительности.

Дорога в ад вымощена добрыми намерениями. Намерения Сэнди были чисты. Но повел он себя иначе.

— Да. Кто там? — раздался жесткий голос из динамика под камерой вифона. И почти тем же тоном: — Сэнди! Эй, ты нездорово выглядишь, я не шучу! Поднимайся наверх!

Защищенные от отмычек замки, щелкнув, перешли в нейтральное положение.

Нездорово?

Дальней частью сознания, которая каким-то образом оказалась отделенной от организма, Сэнди посмотрел на это слово, как будто оно было воздушным шариком, привязанным сзади к его плотской оболочке, поднимающейся в настоящий момент по лестнице — не столько за счет ног, сколько силой хватающихся за перила рук. Соревнование рук и ног, гонка разумов… Что-что, а разум несся во весь опор. Невидимое кольцо плотно обхватило череп на уровне висков. От боли кружилась голова. В глазах двоилось. Когда дверь квартиры открылась, он увидел двух Кейт, обе были одеты в поношенный красный халат и коричневые сандалии. Но это было не так уж плохо, потому что лицо девушки излучало сочувствие и заботу — лекарство, которое ему сейчас требовалось в двойной дозе. С него градом бежал пот, Сэнди показалось, что влага хлюпает в туфлях, но из-за бешеного стука сердца не слышал этого звука, как и заданного вопроса.

Кейт повторила погромче:

— Я спросила, чего ты наглотался?

Сэнди догнал и поймал свой голос в пещерах глотки — увертливый хрип, пересохший, словно ложе ручья жарким летом, до самых саднящих легких.

— Н-ничего!

— Боже мой! Значит, сильно накрыло. Иди сюда, приляг побыстрее.

С отстраненностью, словно наблюдая за происходящим равнодушными глазами Багиры, Сэнди увидел, как его быстро наполовину довели, наполовину дотащили до дивана с желтым одеялом. Когда-то очень-очень давно, в раннем плейстоцене он сидел на этом диване, ел омлет и пил пиво. Сейчас стояло милое солнечное утро. Сэнди, опустив веки, отгородился от него и сосредоточился на вдыхании-выдыхании воздуха, в котором витал аромат лимона.

Кейт нажатием кнопки прикрыла солнце гардинами, в полумраке подсела к нему и взяла за руку. Пальцы девушки с ловкостью профессиональной медсестры нашли пульс.

— Я так и знала — жуткое перенапряжение, — сообщила она. — Пока не вижу, из-за чего. Перетерпи худшее, потом расскажешь. Если захочешь.

Прошло несколько минут. Бултыхание сердца утихло. Пот, струившийся из пор, остыл, пропитав одежду. Сэнди начал дрожать и вдруг, безо всякого перехода, поймал себя на том, что всхлипывает. Не плачет — глаза оставались сухими, — но всхлипывает мощными отрывистыми толчками, как будто в живот раз за разом бил невидимый кулак.

Чуть погодя Кейт накрыла его толстым шерстяным зимним одеялом. Сэнди много лет не ощущал прикосновения такой шершавой плотной ткани. Люди нынче спали на надувных матрацах, обогреваясь струей теплого воздуха. Одеяло породило обрывки детских воспоминаний. Руки сами собой натянули его на голову, ноги согнулись в коленях в позе эмбриона, Сэнди повернулся на бок и как по волшебству уснул.

Проснувшись, он ощутил удивительную расслабленность. Словно его хорошенько почистили внутри. Сколько времени? Он взглянул на часы. После того, как он задремал, прошел почти час. В уме царила не только тишина.

Он молча подобрал нужное слово и попробовал его на языке.

Покой.

Но почему?..

Сэнди рывком поднялся. Никакого покоя нет, не должно быть, не может быть! Этот мир и покой несовместимы. Неизвестный визитер из Парелома, сидящий в штаб-квартире «ЗК», должно быть, догадывается — или уже догадался! — что к чему: этот субчик, Сэнди Локк, непризнанное национальное достояние, вероятно, и есть тот самый пропавший Никки Хафлингер!

Сэнди сбросил одеяло и поднялся, запоздало поняв, что Кейт куда-то ушла и, по-видимому, оставила его наедине с Багирой.

Путаная мысль развалилась под напором нахлынувшей волны головокружения. Сделав всего один шаг, он был вынужден опереться вытянутой рукой о стену.

Тут из кухни послышался голос хозяйки квартиры:

— Хорошо выбрал момент, Сэнди. Или как там тебя на самом деле зовут. Я как раз приготовила бульон. Вот.

Бульон прибыл в чашке, от которой валил пар. Сэнди осторожно взял чашку за менее горячую ручку. Но смотрел он не на бульон. Он смотрел на Кейт. Девушка переоделась в сине-желтую летнюю блузку и юбку-штаны до колен, тоже желтого цвета с синими китайскими иероглифами поперек зада.

— Что ты сказала насчет моего имени? — спросил он чужим голосом.

Одновременно нахлынули мысли: я был прав. В современном мире нет места покою. Покой — иллюзия. Одна минута, и покой разлетается вдребезги.

— Ты бормотал во сне, — сказала Кейт, опускаясь в старое заштопанное кресло. Во время уборки она, следуя необъяснимому капризу, решила его сохранить. — Ой, перестань уже зыркать по сторонам. Тебя интересует, где Багира? Я отвела ее на нижний этаж. Девочки обещали присмотреть за ней некоторое время. А если высматриваешь пути для побега, то бежать пока рано. Сядь и выпей бульон.

Из всех вариантов действий подчинение выглядело наиболее конструктивно. Едва он поднес чашку к губам, как почувствовал приступ зверского голода. Видимо, уровень сахара в крови упал ниже некуда. Сэнди все еще зябнул. Организм с благодарностью реагировал на горячую аппетитную жидкость.

Наконец получилось сформулировать вопрос:

— Бормотал?..

— Я преувеличиваю. Многое было вполне разборчиво. Именно поэтому я сообщила «ЗК», что тебя здесь нет.

— Что-о?!

Сэнди чуть не выронил чашку.

— Ты хочешь сказать, что я ошиблась? Я не ошиблась. Когда ты не явился на собеседование, Ина предложила начальству позвонить мне. Я ответила: разумеется, я тебя не видела. Мать поверила. Ина никогда не допускала мысли, что я могу нравиться мужчинам, потому что во мне соединились все качества, которые она хотела бы видеть в дочери, — усидчивость, ум и заурядная внешность. Моя мать никогда не погружается в личность мужчины глубже того уровня, на котором имела дело с тобой. Хорош на вид, умно рассуждает, приятен в общении — значит, можно попользоваться.

Кейт жестко усмехнулась. Усмешка не скрыла оттенок горечи. Сэнди пропустил тираду мимо ушей.

— О чем я… э-э… проговорился? — требовательно спросил он и задрожал в ожидании ответа.

Кейт поколебалась.

— Во-первых… Мне почему-то показалось, что ты прежде не испытывал перегруза. Как такое может быть?

Сэнди слышал этот вопрос не впервые и заученно ответил: «Наверное, я везучий». Он и сам в это верил. Ему доводилось видеть жертвы перегруза. Такие люди прятались, что-то нечленораздельно лопотали, когда к ним обращались, вскрикивали, лезли драться, крушили мебель. Редкие приступы дрожи, судорог и озноба, в считаные минуты прекращавшиеся под воздействием нейролептиков, на звание перегруза никак не тянули. О, нет!

Но сейчас он чувствовал, как реакции организма подавляет жестокая сила, из-за чего сторонний наблюдатель мог принять его состояние за такое же, какое он сам видел у одного прихожанина в Толедо, бывшего начальника консультации по созданию утопий, двух коллег по тривизионному колледжу и… у многих других. Бесчисленного количества других, застрявших в режиме бей/беги при полном отсутствии обоих вариантов.

Сэнди вздохнул, отодвинул чашку и заставил себя дать честный ответ:

— Раньше мне помогали быстро прийти в себя медикаменты. Сегодня… Мне почему-то не захотелось ничего принимать. Если ты поняла, о чем я.

— Ты никогда не пережидал приступ естественным путем? Ни одного раза? Теперь ясно, почему тебя так скрутило.

Сэнди уязвленно огрызнулся:

— Зато тебе, видимо, не привыкать. Вот почему ты рассуждаешь с таким знанием дела.

Кейт без выражения покачала головой:

— Нет, приступов у меня никогда не было. Нейролептики я тоже не принимала. Когда мне хочется поплакать в подушку, я плачу. Если день пригожий и хочется прогулять уроки, я прогуливаю. Ина перегрузилась, когда мне было пять лет. Поводом послужил разрыв с моим отцом. После этого она стала следить за моей психикой, да и за своей тоже, как овчарка. У меня в уме таблетки, которые она принимала, ассоциировались с ее поведением во время нервного срыва. Очень неприятная ассоциация, поэтому я всегда делала вид, что послушно глотаю то, чем меня пичкали, а на самом деле, оставшись одна, выплевывала. Научилась ловко прятать таблетки и капсулы под языком. И, пожалуй, не прогадала. Большинство моих друзей пережили перегруз, а то и два еще в начальной школе. Все они относились к числу тех, о ком родители… э-э… проявляли особую заботу. Дети от нее так и не оправились.

Кухонный рубеж обороны каким-то образом прорвала одинокая муха. Сытая и отяжелевшая, она, жужжа, летала вокруг в поисках укромного места для отдыха. Сэнди, пока он задавал новый вопрос, это жужжание показалось визгом пилы, бьющим по нервам.

— Ты имеешь в виду то, что делает с детьми «Анти-травма»?

— Я имею в виду то, что родители просят «Анти-травму» делать с их беззащитными детьми! — В голосе Кейт зазвучали ядовитые нотки — первый намек на готовые прорваться наружу эмоции. — И это далеко не первая компания такого рода. Самая крупная и разрекламированная — да, но дорожку протоптали другие. В прошлом году мы с матерью поругались, и она пожалела вслух, что не отдала меня к ним на лечение. Когда-то я любила свою мать. Теперь… сомневаюсь.

— По-моему, родители думают, что поступают правильно, — произнес Никки с усталостью, порожденной только что произошедшей мучительной переоценкой. — Они хотят, чтобы их дети выстояли и приспособились к ритму современной жизни.

— Вместо тебя говорит Сэнди Локк. Кем бы ты ни был на самом деле, я точно знаю, что ты не Сэнди. Сэнди — всего лишь роль. В душе ты уверен: то, чем занимается «Анти-травма», чудовищно. Уверен?

Сэнди медлил всего секунду.

— Да. Вне всяких сомнений.

— Спасибо, что хоть в этом ты со мной заодно. Я уверена: ни один человек, повидавший с твое, не может думать иначе.

— И что я, по-твоему, повидал?

— Ну, во сне ты скулил о Парелома. А так как все знают, что такое Карелом…

Сэнди дернулся, как от удара.

— Стой! Стой! Не может быть! Большинство людей даже не подозревают о существовании Парелома!

Кейт пожала плечами.

— А-а, ну ты меня понял. Я встречала нескольких так называемых выпускников. Каждый из них мог бы стать отдельной личностью, но их всех причесали под одну гребенку, обтесали напильником, закутали в смирительную рубашку!

— Невероятно!

Пришел черед удивляться Кейт.

— Что невероятно?

— То, что ты встречалась с людьми из Парелома.

— Отчего же? В УМКС их полно, как мокриц. Загляни под любой камень. Ну, я, конечно, утрирую, но пять-шесть наберется.

Ощущения, пригнавшие Сэнди в квартиру Кейт, грозили вернуться обратно. Во рту полностью пересохло, словно небо промокнули ватными тампонами. Сердце неистово стучало. Немедленно захотелось в туалет. Сэнди воспротивился приступу, собрав всю волю в кулак. На то, чтобы не повышать голос, ушло столько же усилий, как на восхождение в гору.

— Где, говоришь, они прячутся?

— Нигде. Загляни в лабораторию бихевиоризма, и вот они! — Кейт тревожно вскочила с кресла. — Лучше полежи, потом поговорим. До тебя, видимо, не дошло, что ты пережил шок, какой бывает у людей, уцелевших после авиакатастрофы.

— Еще как дошло! — рявкнул он. — В приемной комиссии «ЗК» сидел какой-то тип из Парелома. Если им придет в голову прислать кого-нибудь проверить твою квартиру… Ведь позвонить тебе им хватило ума, не так ли?

Кейт закусила губу, тщетно шаря взглядом по его лицу в поисках объяснений.

— Чего ты так боишься? — рискнула она. — Что они с тобой сделали?

— Не сделали. А сделают, если поймают.

— Значит, это ты им что-то сделал? Что?

— Нырнул в тину после того, как они потратили тридцать миллионов, чтобы сделать из меня такого же затырка, каких ты видела в университете.

Следующие несколько секунд он мысленно укорял себя за идиотскую откровенность. И с потрясающей неожиданностью похлеще всего только что пережитого осознал, что поступил отнюдь не глупо.

Потому как Кейт подошла к окну и выглянула между не до конца сдвинутых штор наружу.

— Никаких подозрительных лиц, — сообщила она. — Что они сделают в первую очередь, поняв, что обнаружили тебя? Отменят твой код? Тот, которым ты пользовался в «ЗК»?

— Я и это разболтал? — пришел в ужас Сэнди.

— Ты много чего наговорил. Видимо, это давило тебе на мозги не один год. Так да или нет?

— Э-э… пожалуй, да.

Кейт взглянула на наручные часы и сверила показания со старомодными электронными часами, стоявшими среди кучки безделушек, которые она так и не решилась выбросить.

— Через полтора часа есть рейс на Лос-Анджелес. Я иногда им летала. На него можно попасть без предварительного бронирования. Вечером мы могли бы быть в…

Сэнди, почувствовав головокружение, снова схватился за голову.

— Придержи лошадей.

— А ты как хотел? Кем ты еще умеешь быть помимо системного чесала? Кем угодно?

— Я… — Сэнди огромным усилием воли взял себя в руки. — Да, черт возьми. Почти.

— Отлично. Тогда пошли.

Он все еще колебался.

— Кейт, ты же не собираешься…

— Забыть о занятиях в следующем году, бросить друзей, дом, мать и Багиру? — издевательски уточнила она. — Ни фига подобного. Но что ты будешь делать без действующего кода, прежде чем обзаведешься новым, о котором они не знают? Ведь ты так проворачиваешь свои фокусы?

— Угу. Примерно.

— Чего тогда сидишь? Мой код не запятнан, девочкам на нижнем этаже все равно, как долго присматривать за Багирой — один вечер или неделю. Кроме того, специально для Ины я оставлю записку, что уехала к друзьям.

Кейт схватила трубку вифона и начала вводить код почтового хранилища матери.

— Это не ты меня просишь. Я сама предлагаю. И в твоем положении лучше не кочевряжиться, черт побери. Потому что в противном случае тебе практически каюк, верно?

Девушка зажала ему рот ладонью и произнесла в трубку нужные слова, чтобы пустить Ину по ложному следу.

Когда она закончила, Сэнди произнес: «Не практически — стопроцентно», и направился за ней к выходу.

В Пареломе все это объясняли так доходчиво!

Понятное дело, что у каждого должен быть свой код. Как еще государству угождать гражданам, отслеживать их пожелания, вкусы, предпочтения, покупки, обязательства, а главное, следить за перемещениями по континенту целой прорвы свободных, непоседливых особей?

Естественно, существует и другой подход. Но разве он вас устроит? Разве вам понравится, если диапазон выбора съежится до узкого промежутка, в котором коллективное поведение населения станет совершенно предсказуемым?

Поэтому не считайте компьютеры новыми веригами. Относитесь к компьютеру рационально как к лучшему когда-либо изобретенному орудию освобождения, единственному устройству, способному удовлетворить самые разнообразные нужды современного человека.

Хотя бы на минуту представьте себе компьютер как живое существо. Например, как почтальона, который доставляет ваши письма, как бы часто и на какие бы гигантские расстояния вы ни переезжали. Или как верную секретаршу, никогда не забывающую оплачивать ваши счета, что бы ни отвлекало ваш разум. Как семейного врача, всегда ждущего наготове в больнице, когда вы заболеете, чтобы познакомить с вашей историей болезни приглашенного специалиста. А если вы хотите меньше замкнутости и больше общения, считайте компьютер спасением от тягомотины примитивного масс-производства. Еще в шестидесятые годы прошлого века стало экономичным выпускать с конвейера партии изделий по сотне предметов каждая, внося в них небольшие отличия. Для выполнения этой задачи пришлось вводить ставки для программистов и, разумеется, тратиться на компьютеры, но компьютерами к этому времени пользовались все кому не лень, а их мощность так возросла, что сколько дополнительных данных ни вводи, это не отражалось на их работе.

(Размышляя на эту тему, Сэнди всегда ловил себя на мысли, что мечется между прошедшим и настоящим временем, пытаясь нащупать равновесие между тем, чего он ожидал или на что надеялся, и тем, что произошло на самом деле. Некоторые судьбоносные решения все еще осуществлялись, хотя поколения, их сформулировавшие, давно ушли в небытие.)

Еще в конце двадцатого века миграция населения в Америке достигла высочайшего уровня за всю историю страны. В период отпусков ежегодно отправлялось в путь больше народу, чем состояло в армиях всех времен, вместе взятых, вкупе со всеми великими полководцами и изгнанными этими армиями беженцами. Как здорово, что можно просто ввести личный код на общественном терминале или, начиная с 2005 года, с ближайшего вифона, каковой имелся почти в каждом доме, и, решив уехать на две недели в Рим, на серфинг в Бондай или куда-то еще, одновременно попросить полицию присмотреть повнимательнее за вашим жилищем, почтамт — придержать письма на такое-то количество дней, а срочные передать по указанному вами адресу, сборщиков мусора не приезжать до вашего возращения и так далее. Нация могла бы заиграть мышцами в радостном ощущении новой свободы.

Вот только…

В теории всегда подразумевалось: солидному гражданину нечего бояться и нечего скрывать.

Осталось решить важный — а со временем ставший наиважнейшим — вопрос: что делать с несолидными гражданами?

Освобожденное население понесло во все стороны, как отцепившиеся воздушные шарики ветром.

Отлично, поехали! — на новую работу в другом штате, на все лето к озеру, на зимний курорт в Скалистых горах, будем мотаться туда-сюда за тысячу миль на самолетах-вертикалках, проверим, так ли интересно жить на острове, а если не в кайф, то вернемся.

Дальше — тоньше и глубже: почему бы не обмениваться женами и детьми по месячному графику, детям полезно привыкать к разным родителям, в конце концов, ты и раньше женился-разводился по два-три раза; почему бы не смыться побыстрее из города, пока босс не пронюхал, что это ты его подставил с важной сделкой; не уехать от прыща, на котором ты зациклилась, чтобы немного остыть; не спрятаться где-нибудь, где молва еще не разнесла слух, что ты псих, иначе от людей вообще не отделаться; не проверить, правду ли говорят, что наркота доступнее в Топеке. Почему бы не…

И поверх всего, всегда и везде — ползучее подозрение: не оборачивайся! За нами следят.

Через два года после того, как домашние телефоны срастили с континентальной сетью, система беззвучно взвыла от перенапряжения, как ноги марафонца, понимающего, что сможет побить мировой рекорд, если только протянет последнюю милю.

Между тем в Пареломе все тем же практичным тоном задавали вопрос: что бы еще такого придумать?

— На этот вопрос, — задумчиво произнес Фримен, — вы, похоже, так и не нашли ответа.

— Ой, замолчите. Верните меня в регрессивное состояние, черт бы вас побрал. Хорошо, вы не считаете это пыткой. Говоря вашим языком, вы всего лишь анализируете мою реакцию на раздражители. Но я все равно ощущаю самую настоящую пытку. И поэтому лучше уж терпеливо ее снести. Выбора нет так и так.

Фримен проверил показания шкал и дисплеев.

— К сожалению, погружать вас в регрессию на данный момент небезопасно. На то, чтобы очистить ваш организм от остаточных явлений перегруза, который вы пережили в КС, уйдет день или два. Во взрослом возрасте с вами не случалось более жестокого приступа. Он вас серьезно травмировал.

— Бесконечно благодарен вам за информацию. Я и сам так думал, но уж если и ваши приборы говорят…

— Свидак. С другой стороны, хорошо, что ваше реальное сознание подтверждает вывод, сделанный приборами.

— Вы фанат хоккея?

— Не в плане поддержки конкретной команды. Просто эта игра представляет собой срез современного общества, вы не находите? Приверженность группе, раздражение по поводу ограничительных правил, демонстрация показной агрессивности, скорее связанной со статусом, чем со страхом или ненавистью, удаления как средство принуждения к подчинению. Ко всему прочему можно добавить использование примитивного оружия — дубины, хотя и стилизованного под хоккейную клюшку.

— Вот, значит, каким вы видите общество! А я-то думал… Как банально! Вы упомянули ограничительные правила. Таковыми они становятся, лишь когда изживают себя. Человечество пересматривало свои правила на каждом витке социальной эволюции с того самого момента, когда научилось говорить, и мы по-прежнему создаем новые и новые правила, которые нас устраивают больше старых. И не остановимся, если только мракобесы вроде вас не сговорятся нам помешать!

Фримен подался вперед, взявшись рукой за подбородок.

— Мы вступили в область принципиальных разногласий, — сказал он, помедлив. — Ни одно правило, сознательно изобретенное человеком после обретения речи, не сравнится по силе с теми, которые сложились за пятьдесят, а то и сто тысяч поколений эволюции в диких условиях. Более того, главная причина, по которой современное общество находится в состоянии разброда, заключается в том, что мы слишком долго настаивали, будто наши особые человеческие свойства способны освободить нас от наследия, записанного в наших генах.

— А все потому, что вы и подобные вам мыслите узкими двоичными категориями — или-или, словно видите в компьютерах высшие существа, заслуживающие всяческого подражания. Вы будто хотите меня убедить, что верного ответа нет не только у вас, а не существует вообще. Экспериментируете с человеком как с мудреной машиной — ввел такой-то раздражитель, получил такую-то реакцию, ввел другой, получил другую. В вашей вселенной нет места тому, что вы называете гениальностью.

— Да будет вам, — слабо улыбнулся Фримен вымученной улыбкой. — Вы оперируете понятиями, устаревшими по крайней мере на два поколения. Вы, похоже, заблокировали в своем уме все свидетельства того, как далеко вперед ушли наши методы с 60-х годов прошлого века.

— А вы не желаете видеть, насколько ваши методы окостенели — под стать средневековому богословию, — и сосредоточили всю вашу коллективную изобретательность на том, чтобы получше заткнуть рот несогласным. Можете не отвечать. Я живой пример вашего подхода к человеку как мудреной машине. Вы ставите на мне опыт за опытом, пока я окончательно не сломаюсь. Для вас я не личность, а пробный образец, который может совпасть или не совпасть с вашей моделью идеальной личности. Если я буду реагировать не так, как ожидалось, вы подправите модель и возобновите эксперименты. На меня самого вам наплевать.

— Sub specie aeternitatis[4], — с улыбкой заметил Фримен, — я не нахожу оснований верить, будто я важнее других людей, которые когда-либо жили или будут жить на свете. И никто из других людей не важнее меня. Мы шестеренки процесса, начавшегося в покрытом мраком прошлом и движущегося к не менее неизвестному будущему.

— Ваши слова подкрепляют мой привычный образ Парелома — гниющего трупа с копошащимися в нем неотличимыми друг от друга червями, для которых главный смысл жизни состоит в том, чтобы опередить соперников и откусить от падали кусочек побольше.

— Ах, ну да. Червь-победитель[5]. Странно, что вас потянуло на религию, если учесть, с каким цинизмом вы эксплуатировали роль священника в Толедо.

— Нет, религия мне чужда. В основном потому, что конечной точкой веры в бога является такая же, как у вас, слепая уверенность в собственной правоте.

— Превосходно! Парадокс. И где, по-вашему, выход? — Фримен отклонился назад, скрестил тощие ноги и, опираясь локтями на поручни кресла, соединил кончики пальцев.

— Вы верите в то, что человек познаваем для самого себя, или в любом случае ведете себя так, будто в это верите. При этом вы ссылаетесь на некий процесс, начавшийся в незапамятные времена, который будет продолжаться без конца и края. Ваши действия — попытка выйти из этого потока событий, как это делали — и сейчас еще делают! — суеверные дикари, призвать на помощь божественные силы, не ограниченные человеческой природой. Вы поддерживаете процесс на словах, но не желаете его принять. Наоборот, стремитесь подчинить его себе. А это можно сделать, только отстранившись от него.

— Гм. Да вы, как я посмотрю, настоящий анахронизм. Вылитый учитель схоластики! Однако это не делает вас правым. Мы противимся желанию выйти из текущего процесса, потому что понимаем его природу и неизбежность. Лучшее, на что можно надеяться, это направить его в терпимое русло. То, чем мы заняты в Пареломе, представляет собой, вероятно, самую большую услугу, когда-либо оказанную человечеству маленькой группой людей. Мы ставим диагноз общественных проблем и целенаправленно создаем человека, способного их решить.

— И много проблем вы уже решили?

— Ну, для начала человечество себя не уничтожило.

— Вы приписываете эту заслугу себе? Я знал, что вы нахал, но не настолько же! С таким же успехом можно утверждать, что для людей изобретение ядерного оружия стало спасительной реакцией, какую проявляют большинство видов живых существ, столкнувшись с клыками и когтями более сильного соперника.

— А это, кстати, так и есть.

— Если бы вы так считали, то не старались бы повсеместно внедрять новое соглашательство.

— Вы сами изобрели этот термин?

— Нет, я позаимствовал его в трудах человека, который не пользуется в Пареломе особым почетом, — Ангуса Портера.

— Эффектное выражение. Вот только что за ним стоит?

— Я бы не стал тратить время на ответ, однако вести разговор в реальном времени все-таки лучше, чем сидеть и терпеть, как вы ковыряетесь у меня в мозгах, считывая воспоминания. Вы прекрасно понимаете, что оно означает. Посмотрите на себя. Вы его часть. Этому явлению сто лет. Оно возникло, когда граждане богатой страны впервые начали перекраивать чужие культуры, приводя их к собственному низшему знаменателю: небедные люди, убоявшись незнакомой еды, требовали от хозяев ресторанов гамбургеров вместо энчилады, рыбу с картошкой фри вместо кускуса, вешали на стены что-нибудь красивенькое, а не произведения местного художника, вложившего в них всю душу, считали, что в Рио слишком жарко, а в Церматте слишком холодно, но все равно туда ездили.

— Разве мы виноваты в том, что люди вели себя подобным образом задолго до создания Парелома? — Фримен покачал головой. — Вы меня не убедили.

— Но вы взяли за основу именно эту концепцию и никогда от нее не отступали! Вы изначально выбрали путь, ведущий в безвыходный тупик. Вознамерились создать усредненную модель человеческого общества, да так и не нашли ничего оригинального. Ваша модель более усреднена, чем европейские монархии накануне Первой мировой войны, несмотря на тот факт, что их космополитизм был настоящим, и в то же время более однородна, чем исконно крестьянская культура, повсеместная, но имевшая индивидуальные различия. В итоге сложилась система, при которой люди, следующие древним принципам эволюции и пускающие корни в одном месте на всю жизнь, выглядят в глазах нынешних сограждан «немного странновато». Еще чуть-чуть, и их начнут преследовать. Чего после этого стоит ваше утверждение о том, что информация, заложенная в генах, якобы сильнее сознательно проводимых в современном обществе изменений?

— Уж не говорите ли вы о так называемых рачителях, что не желают пользоваться возможностями, которые дает наша технология? Дурачье, они сами выбрали прозябание.

— Нет. Я говорю о людях, окруженных таким изобилием возможностей, что они приходят в замешательство и впадают в тревожный невроз. Друзья и соседи придут, помогут, объяснят прелесть текущего момента, покажут, что и как делать, и с чувством выполненного долга уйдут. Но что, если тот же процесс придется повторять завтра, послезавтра, послепослезавтра? Нет, история говорит, что от снисхождения к преследованию ведет всего один короткий шаг.

После непродолжительного молчания Фримен сказал:

— И все же мои взгляды логичнее, чем ваши однобокие воззрения. Человечество зародилось как раса кочевников, которая со сменой сезонов перемещалась вслед за стадами дичи с одного пастбища на другое. Мобильность такого порядка теперь заново интегрирована в нашу культуру, по крайней мере в богатых странах. В то же время у жизни в городской среде есть свои преимущества, такие, как водопровод и канализация, средства связи, относительно дешевый транспорт. И благодаря умелому применению компьютеров нам не пришлось отказываться от этих удобств.

— Другими словами, прибой, обтачивающий камешки на пляже, оказывает им неоценимую услугу, потому что быть кругленькими и гладкими красивее, чем быть шершавыми и неровными. Камням на пляже все равно, какой они формы. А человеку далеко не все равно. Каждый прилив на вашем пляже сокращает разнообразие форм, которые способен принимать человек.

— Пространные и выразительные метафоры делают вам честь. Однако я вижу, и приборы это подтверждают, что вы гонитесь за эффектом с упорством приглашенного в гости человека, отчаянно пытающегося делать вид, что он не пьян. Сегодняшний сеанс должен был закончиться через несколько минут. Я прерываю его прямо сейчас. Возобновим допрос завтра.

Он чувствовал себя пассажиром машины, водитель которой увидел впереди разбитую дорогу и вместо тормозов надавил на газ. Что-то тарахтело, за окном мелькали какие-то виды, но весь маневр заключался в том, чтобы оттуда в прошлом побыстрее оказаться здесь в настоящем.

По прошествии некоторого времени пассажир осознал: он не поехал бы сломя голову по такой паршивой дороге. Спрашивается, почему бы и нет, коль маневр увенчался превосходным результатом?

И тут путешествие вдруг закончилось.

— Куда ты меня привезла, черт возьми?

Сэнди окинул взглядом шершавые коричневые стены, старомодную кровать с пружинным матрацем, не прикрепленное к полу ковровое покрытие, отвлекающий закат за широкими окнами и под конец заметил другие предметы обстановки — кресла, стол и прочее. Такие встречались в магазинах, торгующих хламом, где хозяин вешал табличку «антиквариат» на любой предмет старше его самого.

— Бедный затырок, — ответила стоящая рядом Кейт. — Тебя адски накрыло. Я же спрашивала, стоит ли ехать в Божью Кару, и ты сказал «да».

Сэнди присел в ближайшее кресло. Обхватил поручни так, что побелели костяшки пальцев. Сделав над собой усилие, проговорил:

— Я, наверное, тронулся умом. Я давно уже подумывал, не уехать ли в такой город, но понимал, что здесь меня будут искать в первую очередь.

В теории для человека, стремящегося замести следы, на континенте не было лучшего места, чем одно из поселений, основанных беженцами из Северной Калифорнии после великого землетрясения в Заливе. Миллионы травмированных доходяг хлынули на юг. Они годами ютились в палатках и хибарах, завися от федеральных подачек, потому что психические расстройства не позволяли им работать — большинство боялись заходить в здания с настоящей крышей из страха, что она обрушится им на голову. Беженцы отчаянно стремились обрести ощущение стабильности и искали прибежища в сотнях иррациональных сект. Они становились легкой добычей аферистов и фальшивых пророков. Вскоре в их поселки по воскресеньям стали приезжать туристы, привлеченные непрерывными побоищами между сторонниками враждующих, одинаково безумных вероисповеданий. Страховка — по особому тарифу.

Западная цивилизация не видывала ничего похожего со времен лиссабонского землетрясения, потрясшего устои христианства в 1755 году. Теперь здесь действовало подобие нормального государственного управления. Оставленные землетрясением шрамы зарубцевались в названиях новых городов — Ненадега, Обрыв, Покачто, Полустанок, Эфемерия и… Божья Кара.

Эти города были в новинку для страны, освоившей последний кордон еще сто лет назад, поэтому неизбежно начали отовсюду притягивать неугомонный, недовольный люд, а подчас — обычных бандюг. На современных картах черные точки таких городов рассыпались от Монтерея до Сан-Диего полосой почти двести миль в ширину. Они стали страной в стране. Туда все еще пускали туристов. Но их было мало. Туристы чувствовали себя вольготнее в Стамбуле.

— Сэнди! — Кейт тронула его за колено. — Ты же вышел из образа, не погружайся в него опять. Не молчи! И больше не увиливай. Чем тебя так пугает Парелом?

— Если меня поймают, то со мной сделают то, что собирались сделать с самого начала.

— А именно?

— Превратят в личность, которая мне противна.

— Ну, это происходит со всеми, причем постоянно. Счастливчики выигрывают, а большинство страдает. Твоя проблема глубже. Хуже, чем у всех.

Сэнди устало кивнул:

— Да, ты права. По моему глубокому убеждению, если у них появится шанс, то они им воспользуются, и я ничем не смогу им помешать.

Наступило угрюмое молчание. Кейт печально кивнула:

— Понятно. Ты будешь сознавать, что с тобой делают. А позже, прослушивая запись, будешь сам удивляться, почему так реагировал.

Сэнди невесело усмехнулся.

— Ты, видно, скрываешь свой настоящий возраст. Такая молодая и столько цинизма — так не бывает. Ты попала в точку.

Наступила новая пауза, серая и унылая. Кейт нарушила молчание первой:

— Жаль, что ты был в невменяемом состоянии перед отъездом из КС. Ты, похоже, действовал чисто на автомате. Ну, ничего. Полагаю, мы не ошиблись с выбором места. Если ты обходил стороной такие города, как Божья Кара, — как долго? уже шесть лет? — тебя вряд ли сразу начнут искать в Калифорнии.

Как странно, что я все воспринимаю с таким спокойствием, подумал Сэнди. Слушаю, с какой непринужденностью обсуждают мою заветную тайну. И главное — невозможно поверить, что я наконец не один. Не в этом ли причина спокойствия?

— Мы в отеле? — поинтересовался он.

— Вроде того. Местные называют это заведение «открытым подворьем». Снимаешь номер, а дальше рассчитывай только на свои силы. Тут есть кухня. — Кейт махнула рукой в сторону двери, ведущей в спальню. — Срок пребывания не ограничен. Вопросов при заселении, к счастью, никто не задает.

— Ты воспользовалась своим кодом?

— А что, должна была твоим? У меня большой кредит. Я не скупердяйка, просто бог наградил меня скромными запросами.

— В таком случае хрипатые могут нагрянуть сюда в любую минуту.

— А вот хрен. Ты мыслишь современными категориями. Заселяешься в отель, и через десять секунд данные уже в Канаверале, да? Здесь все не так, Сэнди. Кредит обрабатывается вручную. Прежде чем его снимут с моего счета, пройдет, возможно, целая неделя.

В глазах ее спутника расцвела робкая надежда.

— Ты уверена?

— Ну, не совсем. Сегодняшний день может оказаться датой, когда портье подбивает итоги. Я всего лишь говорю, что здесь нет автоматики. Ты ведь слышал, что это за город?

— Зон платных лишенцев много… — Сэнди потер лоб тыльной стороной ладони. — В этой, кажется, ввели порядки как в 1960 году?

— Думаю, ты не сильно ошибся. Сюда я раньше не приезжала, зато бывала в Покачто. Говорят, они похожи. Поэтому я и выбрала Божью Кару. Не хотела ехать туда, где меня могут узнать.

Кейт наклонилась вперед.

— А теперь давай сосредоточимся, хорошо? Доберманы за дверью не воют, так что пора бы уже услышать твою историю целиком. Ты, очевидно, провел в Пареломе много времени. Думаешь, на тебя все еще действует постгипнотический эффект?

Сэнди набрал в легкие воздуха.

— Нет. Я и сам опасался, но пришел к выводу, что это не так. Гипноз не входит в число их типичных приемов. Если бы входил, то подсознательную команду отдали бы сразу после побега. Теперь-то они наверняка применяют постгипнотическое внушение, чтобы не было новых побегов. Меня на самом деле по рукам и ногам связывает собственное «я».

Кейт прикусила нижнюю губу мелкими белыми зубками.

— Стра-анно, — протянула она. — После встречи с выпускниками Парелома я была уверена, что их обработали чем-то похожим на гипноз. До сих пор мурашки по коже. Такое впечатление, что они уверены, будто знают все на свете и не могут ошибаться. Почти как роботы. Поэтому я всегда считала Парелом эдаким центром воспитания обездоленных детей на базе интенсивного поведенческого вмешательства, где их всякими изощренными методами побуждают к учебе. Например, создают среду, в которой невозможно отвлечься. Или с помощью наркотиков? Не знаю…

— Ты сказала… обездоленных?

— Угу. — Кейт кивнула. — Я это сразу заметила. Они либо сироты, либо открыто презирают родителей и семью. Поэтому между ними существует своеобразная сплоченность. Почти как между референтами Белого дома. Или скорее как у Христа: кто матерь моя, кто братья мои?

Кейт развела руками.

— Когда ты впервые узнала о Пареломе?

— О нем заговорили четыре года назад, когда я окончила школу и поступила в УМКС. Никто ничего не объявлял. По крайней мере, не было никаких фанфар и барабанов. Скорее что-то вроде: «Теперь у нас, похоже, есть ответ Академгородку». Невзначай так.

— Черт, ловко придумано! Я мог бы восхититься, да только ненависть не позволяет.

— Почему?

— Какой хитрый ход! Ты только что сказала именно то, что они желают внушить всему миру. Как ты назвала Парелом? Центром обучения для обездоленных детей на базе интенсивного поведенческого вмешательства? Великолепно!

— А что, разве это неправда? — Кейт навела зрачки в лицо Сэнди, как кончики двух рапир.

— Нет. Парелом — это инкубатор для разведения элиты, управляющей континентом.

— Хотела бы я, чтобы ты говорил не в буквальном смысле.

— Я тоже! Да только… Представь, что ты власть. Чем для тебя опасен подросток без родителей, но с высоким «ай-кью»?

После долгого молчания Кейт предположила:

— У него будет свой взгляд на вещи, не такой, как у тех, кто отдает приказы. При этом может получиться, что он прав, а они нет.

Сэнди в восторге хлопнул себя ладонями по бедрам.

— Кейт, ты чертовски сообразительна! Прямо в точку! Кто эти люди, собранные в Пареломе, Кредибель-Хилле и других секретных центрах? Те, кто могут объединиться в отдельную команду, если государство не привлечет их на свою сторону, пока за ними еще можно уследить? Но помимо того… Погоди-ка, ты проверяла номер на «жучков»?

Как он вовремя не подумал! Что случилось с его привычной бдительностью? Сэнди уже поднимался из кресла, когда Кейт с тенью издевки остановила его:

— Конечно, проверяла! И детектор закладок у меня чертовски хороший. Один из бывших бойфрендов сделал. Аспирант факультета промышленного шпионажа УМКС. Так что продолжай, не дергайся.

Сэнди с облегчением опустился обратно в кресло и промокнул лоб.

— Ты упоминала, что видела выпускников Парелома в лаборатории поведенческих наук. А на факультете биологии видела?

— Тоже встречала, но не в УМКС, а по ту сторону границы штата, в Лоуренсе. Может, их там уже нет. Эти типы были мне противны, я не горела желанием поддерживать с ними контакт.

— Они не упоминали красу и гордость Парелома, детей-инвалидов с «ай-кью» как у гения?

— Кого-кого?

— Я лично видел первого такого ребенка, ее звали Миранда. Она умерла в четырехлетнем возрасте и не была гением, поэтому никто особенно по ней не горевал. Со временем технология стала лучше. Последний экземпляр, о котором я слышал перед тем, как… уволился, все еще не могла сама ходить и даже есть, зато умела пользоваться компьютерным терминалом не хуже обычных детей и быстрее учителей. В Пареломе специализируются на девочках. Тебе, вероятно, известно, что эмбрионы-мальчики, по сути, являются недоразвитыми девочками.

Щеки Кейт и раньше не выглядели розовыми, теперь же краска полностью отхлынула от ее лица, отчего кожа на лбу и скулах побледнела, как воск.

Натянутым, тонким голосом она выдавила:

— Расскажи подробнее. Ведь это, конечно, не все?

Сэнди подчинился. Когда он закончил, Кейт покачала головой с таким выражением, будто не поверила своим ушам.

— Да они просто сумасшедшие. Нам нужна передышка от сверхскоростных изменений, а не дополнительная их доза. Половина населения опустила руки, а вторая впала в пьяный угар, сама того не сознавая.

— Свидак, — глухо согласился Сэнди. — В свою защиту они, разумеется, говорят, что если этого не сделают они, то сделает кто-нибудь другой. Так что… — Он обреченно пожал плечами.

— Может быть, те, кто придут после нас, извлекут урок из нашего примера и не станут повторять наши ошибки. Вот только… Разве люди в Пареломе не понимают, что готовы довести наше общество до состояния массовой истерии?

— Очевидно, не понимают. Прекрасный пример закона Портера, не так ли? Они переносят подход эпохи гонки вооружений на гонку разумов. Пытаются умножать величины, не имеющие общего множителя. Ты, вероятно, слышала, что все попытки применить минимаксную стратегию к вопросу перевооружения неизбежно приводили к выводу о необходимости довооружений? Их духовные предшественники продолжали действовать в том же духе даже после того, как водородные бомбы вписали в уравнение военной силы коэффициент бесконечности. Эти люди стремились к безопасности, накапливая все новые горы заведомо бесполезного оружия. В Пареломе сегодня совершают аналогичную ошибку. Они утверждают, что ведут поиск генетического элемента гениальности, причем я уверен, что большинство в это свято верят. Хотя все, конечно, обстоит иначе. Их цель — достигнуть «ай-кью» выше 200. Однако ум и гениальность не одно и то же.

Сэнди сжал кулаки.

— Такая перспектива меня страшно пугает! Их надо остановить любой ценой. Я целых шесть лет пытался придумать, как. Надеялся, что тридцать миллионов, которые они на меня потратили, не пропадут даром, но ни шиша не придумал!

— Тебя удерживает страх наказания?

Сэнди вскинулся.

— Ты быстро соображаешь! Пожалуй!

— За отступление от правил?

— Нет, я и так нарушил целую кучу федеральных законов. Использовал фальшивые идентичности, обманным путем завладел нотариальной печатью, вводил в континентальную сеть ложные данные. Чтобы упечь меня в тюрьму, поводов достаточно. Не сомневайся.

— Меня удивляет, что тебе вообще дали возможность уйти.

— Они пытаются действовать убеждением, а не принуждением. Там не дураки сидят и понимают: один доброволец, вкалывающий для них на всю железку, ценнее двадцати подневольных рекрутов.

Глядя в пустоту поверх головы Сэнди, Кейт сказала:

— Ясно. Тебя считали надежным и дали тебе слишком много свободы. Чем ты занимался, когда сбежал?

Сэнди перечислил свои профессии.

— Гм! По крайней мере, ты повидал широкие пласты общества. Что после всего этого побудило тебя искать должность в «ЗК»?

— Мне нужно было получить доступ к закрытым участкам сети. В частности, я хотел проверить, работает ли еще мой код. Код работал. После того как меня обложили в КС, настало время воспользоваться им в последний раз и заново переписать идентичность. Процедура стоит недешево, однако у меня накопился запас выигрышных билетов «Дельфи». Я уверен, что смогу приобрести хорошо оплачиваемую профессию. Здесь, кажется, любят мистику? Я мог бы составлять компьютеризированные гороскопы, проводить генные консультации. Кажется, в Калифорнии это можно делать без лицензии, и… ой, да что угодно, был бы терминал под рукой.

Кейт посмотрела на собеседника твердым взглядом.

— Ты не забыл, что находишься в зоне платных лишенцев?

— Черт, а ведь правда! — Сэнди вдруг почувствовал себя безмерно одиноким и невероятно уязвимым. — Как далеко идут ограничения? Если в сеть нельзя выйти с общественного телефона, то и компьютеры запрещены?

— Нет, но заявку на выделение времени положено подавать заранее. К тому же здесь пользуются наличными больше, чем где-либо на континенте, а услуги вифона ограничены. Ты не сможешь созвониться с кем-либо, кто находится за пределами города, придется посылать телеграмму и просить, чтобы внешний абонент позвонил тебе сам. И прочее в таком же духе.

— Но если нет возможности переписать свое «я», что тогда делать?

Сэнди, дрожа, вскочил на ноги.

— Сэнди! — Кейт тоже поднялась, буравя его глазами. — Ты никогда не пробовал встречать противника лицом к лицу?

— Что? — заморгал он.

— У меня сложилось впечатление, что всякий раз, когда твой очередной замысел терпел неудачу, ты его отбрасывал, а заодно — связанную с ним идентичность, и переключался на что-нибудь другое. Может быть, у тебя именно поэтому никогда ничего не получалось? Вместо того чтобы довести задуманное до конца, ты всегда выходил из передряг с помощью любимого трюка. Пусть сегодняшний перегруз послужит для тебя предостережением. Свою личность невозможно переделывать бесконечное количество раз. Невозможно бесконечно перегружать свою способность к логическим рассуждениям. Твой организм послал четкий и недвусмысленный сигнал: на этот раз ты перегнул палку.

— Ох, черт… — потерянно воскликнул Сэнди. — В принципе ты, конечно, права. Неужели больше ничего нельзя сделать?

— Конечно, можно. Зоны платных лишенцев имеют одно преимущество — здесь можно поесть еды, приготовленной вручную. Не знаю, как в этом городе, но в Покачто еда была очень вкусная. Пошли. Найдем хороший ресторан и кувшин вина.

Помимо прочего справочник Национальной ассоциации любителей игры «Фехтование» сообщает:

Игру можно вести как в ручном, так и в электронном режиме.

Игровое поле состоит из 101 параллельной равноудаленной линии с кодовым обозначением AA, AB, AC… BA, BB, BC… и так далее вплоть до EA (за исключением буквы I), которые под углом в 90° пересекаются параллельными равноудаленными линиями от 01 до 71.

Цель игры: охватить треугольниками большее количество координатных точек, чем соперник.

Игроки бросают жребий, кто играет красными, а кто синими. Первыми ходят красные.

Делая ход, игрок закрепляет за собой две точки — одну открыто отмечает на игровом поле, а координаты второй вносит в скрытый от соперника список (но открытый для судьи в матчевых соревнованиях).

После открытого закрепления не менее 10 точек (пяти красных и пяти синих) любой игрок во время следующего после этого хода имеет право не закреплять за собой скрытую точку, а вместо этого составить треугольник из открыто закрепленных за собой точек. Прежде чем это сделать, игрок должен предложить сопернику, чтобы тот открыл свои скрытые точки на поле, после чего может соединить в треугольники все свои точки за исключением тех, которые были заняты соперником. Указанная в тайном списке точка, которую соперник открывает на поле, удаляется из тайного списка. Треугольник может включать только точки одинакового цвета. Точка, включенная в состав треугольника, не может быть использована вторично. Если игрок закрепляет за собой такую точку по ошибке, он пропускает следующий ход.

Если игрок после того, как соперник открыл на поле все свои скрытые точки, не имеет возможности составить треугольник, он обязан немедленно открыть свои собственные скрытые точки, после чего игра продолжается в обычном порядке.

Все треугольники должны иметь стороны длиной не менее двух единиц каждая, то есть точки, расположенные на соседних линиях, не могут служить вершинами одного и того же треугольника, хотя могут служить вершинами двух разных треугольников того же или другого цвета. Каждая координатная точка может служить вершиной только одного треугольника. Ни один треугольник не может иметь вершиной точку, которая служит вершиной другого треугольника. Координатная точка, занятая соперником, находящаяся на горизонтальной или вертикальной линии между вершинами предлагаемого треугольника считается заигранной, что делает такой треугольник недействительным. Координатная точка, занятая соперником, находящаяся на истинной диагонали (45°) между вершинами предлагаемого треугольника должна считаться выбывшей из игры.

Количество очков подсчитывается по числу координатных точек, ставших вершинами действительных треугольников. Для подсчета очков следует использовать устройство установленного образца, позволяющее после составления действительного треугольника вводить в память его вершины, причем после ввода третьей координатной точки треугольника устройство должно точно показывать общее количество очков игрока. Игрок сам следит за правильным счетом в игре, который не разрешается скрывать от соперника за исключением проведения матчей на деньги либо по взаимному согласию игроков, в коем случае общий счет может в электронном или механическом режиме вести судья. Однако в таком случае никакие протесты игроков по поводу счета в ходе или по окончанию матча не принимаются.

Традиционно, но не в обязательном порядке игра, в которой разрыв в счете между игроками превысил 100 очков, считается проигранной/выигранной.

Согласно показаниям приборов, обмен веществ субъекта был в норме. Отмечались только слабость голоса и замедленная реакция. Субъекта все чаще приходилось выводить из регрессивного состояния. Возможно, это было вызвано средой с малым количеством раздражителей — крайне малым для индивидуума, убедительно продемонстрировавшего в последние несколько недель способность переносить быстрые, внезапные изменения. Поэтому Фримен решил использовать кое-какую дополнительную аппаратуру — проекционный тривизионный экран, электротонизатор и персонификатор, создающий иллюзию присутствия еще двух-трех человек.

Однако, пока аппаратуру не доставили, оставалось лишь продолжать разговоры в прежней манере — в режиме реального времени.

— Я полагаю, вы хорошо фехтуете?

— Хотите партейку, чтобы скоротать время? — В ответе субъекта проклюнулась прежняя строптивость.

— Я никудышный игрок и вам не соперник. Почему, однако, вас привлекает именно фехтование, а скажем, не го или шахматы?

— Шахматы автоматизированы, — последовал быстрый ответ. — Когда в последний раз чемпион мира играл без помощи компьютера?

— Понятно. Да, я тоже слышал, что толковой программы для фехтовальщиков пока никто не создал. Вы не пробовали? У вас есть соответствующие навыки.

— Программа для шахмат не игрушка, а рабочий инструмент. Игра должна приносить удовольствие. Я, пожалуй, мог бы угробить фехтование, если бы потратил год или два. Только зачем?

— Вы хотели сохранить игру как недетерминированную аналогию вашей собственной дилеммы с ее подтекстом навязанного выбора, замкнутости, островков надежности и прочего, не так ли?

— Вы вольны думать что угодно. Я же просто скажу: идите к черту. Один из пороков таких, как вы, людей заключается в неспособности получать удовольствие от жизни. Вас раздражают процессы, которые невозможно проанализировать. В социологическом плане вы прямой наследник ученых, которые не могли успокоиться, не разгадав тайну характера животных, и потому ковырялись в мозгах кошек и собак. Их методы хороши для изучения синапсов, но понять поведение кошек они не помогают.

— Вы, как я вижу, сторонник холизма.

— Я так и знал, что рано или поздно вы воспользуетесь этим термином как оскорблением.

— Отнюдь. Изучив, как вы справедливо заметили, части нервной системы по отдельности, мы теперь готовы лучше понять, как они взаимодействуют между собой. Мы отказываемся считать личность суммой данных. Ваше отношение напоминает человека, наблюдающего течение реки, но не интересующегося ни родниками, ее питающими, ни водоразделом, ни сезонными изменениями осадков, ни илом, который она несет.

— Я обратил внимание, что вы упустили живущую в реке рыбу. Или то, что вода в ней, возможно, пригодна для питья.

— Разве можно понять, почему в реке в этом году нет рыбы, просто наблюдая за рекой с берега?

— А разве подсчет количества литров потока в минуту дает представление о красоте реки?

Фримен вздохнул.

— Мы постоянно упираемся в одну и ту же стену, вы не находите? Я считаю ваши высказывания комплементарными относительно моих. Вы же мои с ходу отвергаете как несостоятельные. Тупик.

— Неправда. Или, вернее, правда только наполовину. Ваша проблема в том, что вы хотели бы классифицировать мое мнение как подраздел вашего, но из этого ничего не выходит, потому что целое не может быть частью самого себя.

Гуляя по улицам Божьей Кары, Сэнди почувствовал себя человеком, выросшим в семье со строгими нравами, вдруг очутившимся на пляже нудистов, однако ощущение длилось недолго. Городок оказался на удивление приятным. Архитектура не отличалась стройностью, дома возводились кое-как, и все же в итоге сложилось определенное единство, которое сейчас выгодно оттеняли красные тона заката.

По тротуарам шла масса народу, при этом проезжая часть оставалась свободной. Транспорт помимо велосипедов и электробусов навстречу не попадался. Вдоль улиц росло много деревьев, кустов и цветущей зелени. Редкие прохожие относились к одежде без особой щепетильности. Почти все наряды были непритязательного синего, желтоватого или рыжего цвета, многие изрядно поношены. Зато местные жители часто улыбались и на каждом шагу здоровались даже с совершенными незнакомцами, кем были для них Сэнди и Кейт.

Показался стилизованный под греческую таверну ресторан со столиками на террасе под навесом из вьющихся растений, опутавших столбы и натянутую между ними проволоку. За тремя-четырьмя столиками шла игра в фехтование, игроков обступила толпа вездесущих зевак.

— А это мысль, — пробормотал Сэнди. — Если здесь играют на деньги, я бы мог заработать немного кредита.

— Ты хорошо играешь? Извини за дурацкий вопрос. Просто я слышала, что местным палец в рот не клади.

— Гляди-ка, вручную играют!

— Разве это влияет на качество игры?

Сэнди смерил спутницу долгим взглядом.

— Знаешь, по-моему, ты мне подходишь.

— А я уж засомневалась, — съязвила в ответ Кейт и скорчила такую же мину как во время их первой встречи — по-кроличьи наморщила нос и вздернула верхнюю губу, обнажив зубы. — Кстати, я поняла, что нравлюсь тебе, раньше, чем ты сам это понял. Такими вещами не разбрасываются. Пошли, добавим в список твоих профессий шулера-фехтовальщика.

Они нашли столик, из-за которого могли наблюдать за игрой, подкрепляясь пиццей и терпким местным вином. Их трапеза почти подошла к концу, когда ближайший игрок осознал, что позволил сопернику набрать желанные сто очков разницы с помощью длинного узкого треугольника, растянутого почти по всему игровому полю. Проклиная свою нерадивость, проигравший выскочил из-за стола и, кипя от негодования, убежал прочь.

Победитель в выцветшей розовой майке, лысый толстяк, бывший в прошлом блондином, жаловался всем, кто желал слушать:

— Надо уметь проигрывать достойно. А он чего? Нельзя же так.

Реплика была предназначена для ушей Кейт. Девушка улыбнулась и покачала головой.

— У меня еще час в запасе. Эй, не хотите сыграть? Я заметил, что вы наблюдали.

Тон и манеры толстяка невозможно было ни с чем спутать. Перед ними стоял профессиональный игрок, брат-близнец шахматного афериста, прикидывающийся неумехой и выжидающий, когда какой-нибудь олух поставит на кон свои денежки.

Ну что ж, если они сами напрашиваются…

— С удовольствием сыграю. Кстати, это — Кейт, а меня зовут… Сэнди.

— А меня — Хэнк. Присаживайся. Хочешь фору? Я, как ты, наверное, заметил, не новичок. — Толстяк плотоядно улыбнулся.

— Давай на равных. О форе поговорим, если появится нужда.

— Ладно-ладно! Не хочешь… э-э… поставить денежку на результат? — В глазах Хэнка мелькнуло алчное выражение.

— Денежку? Ну-у… Мы недавно в городе, так что могу предложить только расписки, если устроит. Лады. Сотня сойдет?

— Вполне. — Хэнк замурлыкал, потирая руки под столом. — Предлагаю сыграть одну-две партии в темпе блица.

Первую партию пришлось остановить почти сразу, что нередко случалось. Пытаясь по очереди строить треугольники, оба не смогли этого сделать и скорее по традиции, чем по правилам, договорились начать игру сначала. Вторая партия шла почти на равных, однако закончилась проигрышем Хэнка. Третья — еще ровнее, но Хэнк опять проиграл. По истечении часа у него появился удобный повод, чтобы с досадой ретироваться, обеднев на две сотни расписок. Появилось много новых зрителей и несколько новых игроков, теперь игра шла уже за десятком столов. Одни просто наблюдали, другие пробовали прощупать форму новенького игрока. Пухлая девица с грудным ребенком бросила вызов победителю и спалилась за двенадцать ходов. Два наблюдателя, худой чернокожий парень и такой же худой белый старик, громко присвистнули. Последний немедленно занял место девушки.

Почему этот вечер вызывает такое странное ощущение? А-а, вот почему. Обалдеть! Я больше не играю за Лазаря или Сэнди Локка, я играю за себя, и у меня получается лучше, чем я мог мечтать!

От понимания этой истины кружилась голова. Сэнди словно поднимался в уме по ступеням все выше и выше, пока не пришел в место, где его окружало чистое белое сияние, позволяющее читать замысел соперника. Вероятные треугольники возникали перед внутренним взором, будто их стороны светились, как неоновые трубки. Старик сдался на двадцать восьмом ходу, когда разница в счете превысила пятьдесят очков, поняв, что не сможет наверстать отставание. Его место занял худой чернокожий парень. Старик заметил:

— Моррис, похоже, мы наконец нашли для тебя подходящего соперника.

В голове Сэнди зазвенел сигнал тревоги, но он слишком увлекся, чтобы обратить на него внимание.

Новый соперник был хорош. Во время первого же подсчета он набрал двадцать очков и постарался удержать отрыв. Это удавалось сделать еще шесть ходов, что добавило ему самонадеянности. Однако на пятнадцатом ходу самоуверенность чернокожего парня как ветром сдуло. Когда на поле были открыты все прежде скрытые точки, Моррис не смог построить ни одного из задуманных треугольников. Ему пришлось в свою очередь открыть скрытые точки, и на следующем ходу он обнаружил, что отрезан от целого угла достоинством в девяносто очков. На лице парня появилось кислое выражение, он покосился на устройство подсчета очков, словно подозревая неисправность. После чего сосредоточился и попытался отыграться.

Отыграться не удалось. Партия подошла к неизбежному концу, и Моррис проиграл с разницей в четырнадцать очков. Юноша растолкал зевак — толпа достигла нескольких десятков человек — и убежал, в бессильной ярости молотя кулаком по ладони.

— Просто офигеть! — сказал старик. — Ничего себе! Послушай… э-э… Сэнди. Я оказался для тебя легкой добычей. Однако, веришь или нет, я секретарь Ассоциации фехтовальщиков этой зоны. Если ты умеешь пользоваться световым пером и экраном с такой же легкостью, как ручным полем, то… — Улыбаясь до ушей, старик сделал широкий жест. — Полагаю, что там, откуда ты приехал, у тебя есть солидный клубный рейтинг? Если решишь перебраться на жительство в Божью Кару, могу заранее предсказать, кто выиграет зимний чемпионат. Тебя с Моррисом никто не остановит.

— Вы хотите сказать, что это был Моррис Фейгин?

Стоящие вокруг зеваки оторопели: этот штырь хочет сказать, что не узнал самого Фейгина?

— Сэнди, — поспешно пробормотала Кейт, — поздно уже. Нам пора идти.

— Я… Да, ты права. Извините, друзья. Мы сегодня долго ехали и устали.

Сэнди поднялся, сгребая скопившиеся на углу стола бумажки непривычного вида. Он много лет не держал в руках такое количество общепринятых расписок, заменявших бумажные деньги. В церковном приходе Толедо их собирал и считал автомат. Для большинства людей расчеты наличными ограничивались небольшим количеством долларовых монет, которые можно было держать в кармане, практически не замечая их веса.

— Я польщен, — сказал он старику, — но прошу дать мне время подумать. Пока что мы здесь только проездом и не собирались оставаться насовсем.

Сэнди подхватил Кейт под руку и поспешно увлек ее прочь, мучительно сознавая, насколько неблагоприятное впечатление произвело его отступление. Он живо вообразил, как слухи о его подвигах передаются из уст в уста.

Снимая одежду в номере, он признался:

— Этот выход я запорол, верно?

Непривычно признаваться в промашке. Ощущение, как он и подозревал, хуже некуда. В то же время он помнил, какую характеристику выпускникам Парелома дала Кейт: все они уверены в собственной непогрешимости.

Такое отношение несвойственно людям. Оно свойственно роботам. Только автоматы с заранее вложенным в них видением мира идут и делают единственное, на что способны, даже если это ведет к ошибке.

— Боюсь, что так, — ответила Кейт будничным тоном без намека на осуждение. — Ты, конечно, не мог устоять. Однако попасть на глаза местному секретарю Ассоциации фехтовальщиков и победить действительного чемпиона западного побережья… Да, об этом, естественно, будут судачить. Извини. Я не сразу поняла, что ты не узнал Фейгина.

— Значит, ты знала, кто он такой? — Сэнди, снимая штаны, замер в глупой позе — одна нога еще в штанине, другая уже на свободе. — Почему тогда не предупредила?

— Сделай одолжение, прежде чем начинать со мной первую ссору, хотя бы познакомься со мной поближе. Тогда у тебя будет какое-никакое оправдание.

Сэнди был на грани гневной вспышки. После слов Кейт злость улеглась. Он закончил раздеваться, она тоже. Сэнди обнял девушку.

— Ты нравилась мне как личность, — сказал он и запечатлел торжественный поцелуй на ее лбу. — Полагаю, твои женские качества мне тоже понравятся.

— Я тоже на это надеюсь, — не менее торжественно ответила Кейт. — Нам, возможно, придется вместе побывать во многих местах.

Сэнди отодвинулся, держа руки на плечах Кейт.

— Куда теперь? Что будем делать?

Спрашивать совета он так же не привык, как и признавать ошибки. Это выбивало из колеи. Что ж, чтобы не пойти ко дну, придется заводить новые привычки.

Кейт покачала головой.

— Об этом мы подумаем утром. Отсюда придется уезжать, тут и гадать нечего. Хотя город почти подходящий… Нет, слишком много событий за один день. Давай сделаем перезагрузку, выспимся, а потом уж подумаем, как быть дальше.

В неожиданно диком порыве, словно подсмотренном у Багиры, Кейт обхватила Сэнди руками и раздвинула его губы острым языком — таким же острым, как ее взгляд.

В двадцатом веке не требовалось быть моралистом-предсказателем, чтобы предвидеть: успех порождает успех, а в странах, которым удалось первыми объединить огромные материальные ресурсы с передовым ноу-хау, социальные перемены ускорятся и упрутся в пределы человеческого терпения быстрее, чем у других. К 2010 году в наиболее богатых странах классическая категория душевнобольных состояла из мальчишек и девчонок на рубеже совершеннолетия, приезжающих из колледжа домой на первые каникулы и видящих, что «дом» невозможно узнать — либо потому, что родители вступили в новый тип отношений, сменили город и работу, либо просто потому, что они в который раз поменяли обстановку и отделку, сами того не понимая, что впустили на порог так называемый «синдром последней капли».

Одинаково нетрудно было предсказать, что при всем богатстве природных ресурсов те страны, где промышленная революция запоздала, соответственно будут меняться не так быстро. В итоге богатые богатели, а бедные становились многодетными. Но не беда — большинство детей все равно умирали от голода еще в младенчестве.

Чего хорошо информированные люди, очевидно, предпочитали не замечать, так это феномена, названного Ангусом Портером «положением между молотом и клином». Оно сохранялось много лет после того, как даже в бедных странах перестали колоть дрова с помощью молота и заостренной железяки. Циркулярная пила с педальным приводом экономит много труда. Кроме того, распил можно делать аккуратно и в заранее намеченном месте.

Безудержный бой молота по клину расколол общество. Одни делали все возможное, чтобы двигаться в обратном направлении. Гораздо больше людей дрейфовали вбок. Третья группа уперлась и не сходила с места. В обществе возникли трещины, которые никто не мог предвидеть.

И только одна единственная вещь предохраняла видимость национального единства. Паутина сети данных оказалась на удивление прочной.

К несчастью, ее укрепление происходило стихийно.

Людям было приятно сознавать, что определенные предметы находятся прямо под рукой — в США, Советском Союзе, Швеции или Новой Зеландии — и ими можно бахвалиться: «Это самый большой/длинный/быстрый фуфлотон в мире!» Через день, однако, все могло измениться. Как ни парадоксально, еще большую эмоциональную пищу люди получали, потому что могли заявить: «Да это же самое примитивное кракозябло, которое еще используется в промышленно развитых странах».

Возможность сохранить контакт с более спокойным, надежным прошлым так приятна.

Трещины ширились. С общенационального уровня они протянулись до провинциального, с провинциального — до муниципального и там пересеклись с трещинами, растущими в обратном направлении, берущими начало в личной семейной жизни.

— Мы вкалывали до кровавого пота, чтобы сукин сын окончил колледж! Он должен возвращать нам должок, а не греть задницу в Нью-Мексико!

(Вместо Нью-Мексико можете подставить Варну на Черном море или острова Цзинмэнь и Мацзу, на которых тысячи молодых китайцев убивали время, практикуясь в каллиграфии, играя в фантан и куря опиум, либо одно из пяти десятков других мест, куда la dolce-far-niente vita[6] выбросила свой улов, прочесав тралом страну, этническую группу или — как в случае с Индией — субконтинент. В Шри-Ланке какого-либо правительства не существовало уже целое поколение.)

Среди прочего к созданию центров гениальности вроде Парелома, получающих столько же средств, сколько прежде тратилось на вооружения, подталкивало ощущение, что таланты, которые могли пригодиться в деле, бессмысленно вылетают в трубу. Те, кто были взращены в традиционном образе мыслей, требующем направлять и использовать любые ресурсы на еще большее ускорение роста, не могли с этим смириться.

Эти тайные центры подобно скрытым точкам в фехтовании временами порождали катастрофы.

Несмотря на то что Ина Грирсон провела в компании человека из Парелома два дня, ее по-прежнему поражало, насколько он напоминал Барона Субботу — очень черная кожа, большая худоба, череп словно обтянут пергаментом. Такое чувство, что в кабинет вот-вот ворвется чернокожее племя и устроит разгром. Часть времени визитер, разумеется, уделил Долорес ван Брайт, однако Ина не стала отпираться, что пыталась помочь Сэнди Локку и предупредила его о присутствии на собеседовании еще одного члена комиссии. После такого поступка даже солидное положение в «ЗК» не могло спасти ее от неприятностей.

Тем не менее Ину человек из Парелома допрашивал больше других сотрудников. Сэнди Локка приняли на работу с ее подачи, все остальное вытекало из этого факта.

Ей страшно надоело повторять чернокожему худому мужчине (его звали Пол Т. Фримен, хотя он мог пользоваться псевдонимом): «Естественно, я сплю с незнакомцами! Если бы я ложилась в постель только с теми, кого уже хорошо знаю, у меня никогда в жизни не было бы секса! Ведь все мужчины на поверку оказываются скотами».

На второй день в конце допроса всплыло имя Кейт. Ина заявила, что не знала об отъезде дочери из города. Человеку с голым черепом пришлось принять ее слова на веру, у нее действительно не было возможности сходить домой и проверить хранилище почты. Кроме того, девушки из нижней квартиры, присматривавшие за Багирой, твердо стояли на своем, что Кейт ни словом не обмолвилась о предстоящей поездке.

И все-таки она уехала. На запад, причем не одна. Скорее всего с каким-нибудь студентом — многие из ее однокурсников были родом из Калифорнии. Кроме того, Кейт не скрывала от подруг с нижнего этажа своего мнения о Сэнди Локке, называла его фальшивкой, пустышкой и прочими обидными словами. Мать подтвердила, что дочь не раз повторяла то же самое как прилюдно, так и наедине с ней.

След Хафлингера не удалось взять, как и найти какие-либо намеки на то, где он мог скрываться. Недавних следов пользования кодом Кейт тоже не обнаружили, а значит, девушка отправилась в одну из зон платных лишенцев. Фримен всегда действовал основательно и раскрутил маховик поиска на всю катушку. Наградой стала информация из ФБР о том, что в Божьей Каре со счета Кейт Лиллеберг была списана плата за постой двух человек.

Очень интересно. Очень-очень интересно.

Сэнди проснулся по сигналу будильника и тут же вспомнил вчерашний ляп и повадки людей в зонах платных лишенцев во всех подробностях, которые предпочел бы забыть. Федеральные гранты позволяли большинству не работать полный рабочий день. Скудные пособия жители пополняли предоставлением услуг разного рода. Сэнди вспомнил рестораны с живыми поварами, официантами и официантками и кустарей-ремесленников. Однако туристов в такие городки приезжало все меньше, словно людям не хотелось, чтобы им напоминали о том, что самая богатая в мировой истории страна так и не смогла преодолеть последствия обыкновенного землетрясения. Свободное время горожане заполняли сплетнями. А что может быть интереснее приезда неизвестно откуда какого-то штыря и его победы над местным чемпионом по фехтованию?

— Рано или поздно тебе придется примириться с одним безусловным фактом о себе, — сказала Кейт, не оборачиваясь. Сидя перед единственным освещенным зеркалом номера, она расчесывала волосы.

Слушая, Сэнди шевелил пальцами. Цвет волос Кейт, возможно, ничем особенным не отличался, но на ощупь они были превосходны. Пальцы помнили прикосновение к ним независимо от разума.

— То есть?

— Ты уникальный человек. Иначе с какой стати тебя забрали бы в Парелом? Куда бы ты ни пошел, везде будешь привлекать к себе внимание.

— Но мне нельзя!

— Ничего не поделаешь. — Кейт отложила в сторону щетку для волос и развернула кресло. Сэнди хмуро сидел на краю постели.

— Сам посуди, — продолжала она, — не будь ты уникален даже в облике Сэнди Локка, разве «ЗК» предложила бы тебе постоянную работу? Я тоже сразу заметила твою уникальность.

— Твоя проницательность тебя до добра не доведет.

— Ты хотел сказать: тебя не доведет?

— Пожалуй. — Он наконец поднялся, прислушиваясь, не хрустят ли суставы. Подобное отчаяние похоже на старость: вольные времена и удовольствие от жизни все еще отчетливы в памяти, но в настоящем ты пленник организма, не позволяющего ничего кроме медленных осторожных движений да предписанной врачами диеты.

— Я не хочу идти по жизни в кандалах, — выпалил он.

— В тебе говорит Парелом!

— Что?

— В кандалах? В кандалах? Никогда не слышала большей ерунды. Где это видано, чтобы человек с поразительным, уникальным даром настолько позволил промыть себе мозги, что начал считать себя ущербным?

— Видано. И не раз, — немедленно отозвался Сэнди. — Как насчет призывников, готовых скорее пойти на членовредительство, чем подчиняться приказу государства ехать на войну и убивать людей, которых они раньше в глаза не видели? Пусть их дар заключается всего лишь в молодости и хорошем здоровье, но он настоящий.

— Это как раз не промывание мозгов. Это чистой воды принуждение. В образе сержанта с пистолетом на боку…

— Какая разница! Просто в Пареломе этот подход гораздо тоньше!

Наступило непродолжительное наэлектризованное молчание. Наконец Кейт вздохнула.

— Я сдаюсь. Я не имею права спорить с тобой о Пареломе — ты там был, а я нет. К тому же нам пока рано ссориться. Прими душ, побрейся, найдем что-нибудь на завтрак и обсудим, куда ехать.

Вам было трудно заснуть вчера вечером?

Несмотря на то, что вы устали, не делая ничего утомительного?

Вы услышали свое сердце? Оно сбилось с привычного ритма?

Вас мучает расстройство пищеварения? Вам кажется, что пищевод завязали узлом в грудной клетке?

Вы уже злитесь, потому что наше объявление затронуло больной нерв?

Тогда не ждите, пока вы кого-нибудь убьете или сойдете с ума. Приезжайте в Тихую Заводь!

— Я начинаю выводить вас из равновесия, — проскрипел голос из пересохшей глотки.

По обыкновению положив локти на подлокотники кресла, Фримен домиком соединил кончики пальцев.

— Разве?

— Во-первых, вы стали говорить со мной в реальном времени по три часа в день.

— Вам бы следовало поблагодарить меня за мелкие уступки. Показатели говорят, что вас опасно держать в регрессивном режиме все время.

— Это правда только наполовину. Во-вторых, вы решили не использовать дорогое тривизионное оборудование, которое вы только что установили. Вы поняли, что я прекрасно реагирую на раздражители высшего порядка. А вместо этого прощупываете мой низший порог. Вы не хотите, чтобы я начал действовать с максимальной эффективностью. Вам кажется, что даже в состоянии жука, приколотого булавкой к доске, я все еще опасен.

— Я не считаю других опасными. Я всего лишь думаю, что люди временами способны совершать опасные промахи.

— А себя вы включаете в их число?

— Я внимательно слежу, чтобы не допускать промахов.

— Подобная сверхбдительность сама по себе ненормальное поведение.

— Вам ли такое говорить? Пока вы сохраняли полную бдительность, мы не могли вас поймать. С точки зрения ваших намерений такое поведение совершенно нормально и функционально. Однако в конченом счете… оно привело вас сюда.

— Да, привело. Потому что я извлек урок, который вам недоступен.

— Вот только толку от него немного. — Фримен отклонился назад. — Кстати, вчера вечером я обдумывал новый подход, новые доводы, способные взломать ваше упрямство. Сейчас объясню. Вы говорите о нас в Пареломе как о людях, предпринимающих грубую деспотичную попытку привлечь лучшие умы нынешнего поколения на службу государству. Это совершенно не так. Мы не более чем верхушка множества культурных подгрупп, стихийно сложившихся во второй половине прошлого века. Среди нас мало людей, способных справиться со сложностью и ослепительным разнообразием жизни в двадцать первом веке. Мы предпочитаем отождествлять себя с небольшими, легко различимыми фракциями внутри всеобщей культуры. Однако точно так же, как некоторые люди способны справляться лишь с ограниченным кругом раздражителей и предпочитают уезжать в горные коммуны, зоны платных лишенцев или эмигрировать в недоразвитые страны, есть и те, кто не просто хорошо справляются, но, чтобы войти в оптимальный режим функционирования, нуждаются в намного более мощных стимулах. Сегодня наш выбор образа жизни намного шире, чем в прежние времена. Именно из-за этой широты выбора вопрос государственного управления бесконечно усложнился. Кто способен управлять таким многогранным обществом? Не следует ли отдать бразды правления тем, кто блестяще разруливает сложные ситуации? Или вы хотите, чтобы люди, показавшие неспособность организовать собственную жизнь, управляли жизнью своих сограждан?

— Типично элитарный подход. Я ожидал от вас большего.

— Элитарный? Глупости. Это я ожидал от вас большего. Замените «элитарный» на «эстетичный». Наша цель — олигархия, всецело преданная поиску артистического совершенства в области государственного управления на основе личного выбора. Такая система была бы вовсе не плоха, вы не находите?

— Для тех, кто принадлежит к верхушке, — да. Попробуйте поставить себя на место человека из низших слоев, кому приходится подчиняться, а не командовать.

— О да. Именно ради этого я работаю в Пареломе. Я надеюсь, что еще при моей жизни появятся люди, настолько умело управляющие современным обществом, что я смогу с чистой совестью не мешаться у них под ногами. Образно говоря, я желаю доработать до того, чтобы потерять работу.

— Вы готовы предать себя в руки детей-инвалидов?

Фримен вздохнул.

— Не дают покоя созданные в лаборатории дети?.. Поверьте, последняя группа, целых шестеро, не имеют физических изъянов и самостоятельно бегают, прыгают, одеваются и принимают пищу. Если бы вам довелось с ними столкнуться, вы бы не отличили их от обычных детей.

— Мой разум лишь фиксирует, что они похожи на обычных детей, но никогда ими не станут.

— У вас есть реальный талант выворачивать сказанное наизнанку. Что бы я ни говорил.

— Просто я умею смотреть на вещи в другом свете. Давайте проделаем это с тем, что вы только что сказали. Вы и прочие, кого вы имели в виду, признаете свое несовершенство. И поэтому ищете для себя преемников, которые бы вас превосходили. Хорошо. Приведите доказательства, что они не окажутся увеличенной проекцией ваших несовершенных, как вы сами признаете, упований.

— Доказательств пока нет. Судить можно будет только по конечным результатам.

— И много ли результатов вы получили на сегодняшний день? Ведь вы потратили на свой замысел прорву денег и усилий.

— Результаты есть. Парочка произведет впечатление даже на скептиков.

— Дети, смахивающие на нормальных детей?

— Нет-нет. У нас есть здоровые взрослые люди вроде вас, способные делать то, чего до них никому не удавалось, например, вводить в сеть с обычного вифона совершенно новую идентичность. Не забывайте, что прежде, чем изобретать новых гениев, мы решили разобраться с существующими, недооцененными. Шансы были на нашей стороне. У нас имелась база данных о людях, мгновенно производящих расчеты в уме, музыкантах, часами импровизирующих без единой фальшивой ноты, мнемониках, наизусть запоминающих книги целиком после одного прочтения. О, примеры выдающихся способностей можно найти в любой сфере человеческой деятельности от стратегического планирования до резьбы по кости. Взяв этих людей за основу, мы пытаемся создать условия, в которых могли бы расцвести современные гении.

Фримен сел поудобнее, он с каждой минутой говорил все увереннее.

— Самой распространенной нынешней формой умственного расстройства является личностный шок. У нас есть эффективный метод его лечения без использования аппаратуры и лекарств. Мы позволяем пострадавшему от шока заниматься тем, для чего раньше ему не хватало смелости или возможности. Вы отрицаете такую необходимость?

— Нет, разумеется. Этот континент от берега до берега набит людьми, вынужденными изучать менеджмент вместо настенной живописи, игры на скрипке или огородничества и получающими свой шанс с опозданием на двадцать лет, когда поезд уже ушел.

— Они еще могут вернуться к устойчивой идентичности, — пробормотал Фримен.

— Только редкие счастливчики. Однако допустим, что это так.

— Тогда что вы скажете? Не встреть вы Миранду, не узнай, что наши предположения о генетической составляющей личности проверяются посредством опытов, вы бы сбежали из Парелома?

— Мне кажется, рано или поздно я бы ушел. Меня бы оттолкнуло само мировоззрение, позволяющее использовать детей-уродов в качестве материала для экспериментов.

— Вы изворачиваетесь, как уж на сковородке. Вы же сами не раз говорили или намекали, что в Пареломе людей приучают не бунтовать. Как вы можете одновременно утверждать, что наша деятельность побуждала вас к бунту?

Фримен улыбнулся своей мертвой улыбкой и встал, разминая затекшие члены.

— Наши методы проходят испытания в единственно возможной лаборатории — в обществе как таковом. И пока что они демонстрируют отличные результаты. Вместо того чтобы сходу отвергать их, вам бы следовало подумать о том, насколько хуже альтернатива. Кто-кто, а вы после пережитого прошлым летом должны бы со мной согласиться. Утром мы вернемся к соответствующим воспоминаниям. Посмотрим, не помогут ли они привести ваши мысли в порядок.

У Кейт и Сэнди был единственный выход — держаться внутри зон платных лишенцев. Чтобы освежить память, они купили путеводитель четырехлетней давности с подробным описанием всех поселков жертв землетрясения. Четыре-шесть страниц текста и столько же цветных иллюстраций. Обрыв заслужил всего полстраницы снисходительных отзывов. Судя по вложенной раскладной карте, через город проходила всего одна дорога, ведущая из Кемадуры на юге в Покачто, расположенный в тридцати милях на северо-востоке. Имелась также ветка рельсового автобуса с электроприводом, курсировавшего, как утверждал путеводитель, без конкретного графика. Города оценивались по уровню современных удобств, Обрыв находился в самом конце списка. Среди вещей, не вызывающих у жителей Обрыва одобрения, числились сеть данных, вифоны, нерельсовый наземный транспорт, летающие аппараты тяжелее воздуха (гелий и наполненные горячим воздухом дирижабли, однако, принимались), современные методы купли-продажи и федеральное правительство. На мысль о последнем наводило согласие платить раз в год налог по единой ставке вместо гибкого подоходного налога несмотря на то, что сумма казалась запредельно высокой, в то время как никакой промышленности кроме кустарного производства (при полном отсутствии оптовой торговли) в городе не существовало.

— Смахивает на село амишей, — нахмурилась Кейт, прочитав короткое описание.

— Нет. Амиши не строят церквей и культовых сооружений. — Сэнди устремил взгляд в пространство, взвешивая в голове слышанные много лет назад факты. — Работая дизайнером утопических коммун, я брал на вооружение кое-какие характерные черты зон платных лишенцев. От меня требовалось отредактировать догматичную религию так, чтобы она не плодила в коммуне нетерпимость. Я проверил несколько таких городков и хорошо помню, что не стал останавливаться на Обрыве, потому что у меня не было времени разыскивать подробности. В хранилище данных не нашлось практически ничего, кроме географических координат. Ах да, еще у них действует лимит на численность населения в три тысячи человек.

— Это как? Официально? По закону?

Сэнди утвердительно кивнул.

— И кто его ввел, сами жители или правительство штата?

— Жители.

— Принудительный контроль рождаемости?

— Понятия не имею. Я же говорил, что почти ничего не выудил из банков данных и решил не тратить время на поиски.

— Они что, вывозят лишних жителей за околицу на рельсовом автобусе?

Сэнди улыбнулся краем рта.

— Нет, это я как раз запомнил. Коммуна открыта для всех и управляется чем-то вроде городского вече. Туда реально можно приехать, чтобы осмотреться, и даже остаться на неограниченный срок. Просто они не любят огласки и соответственно чужаков извне, разнюхивающих, как они живут.

— Значит, нам туда и надо, — решительно заявила Кейт, закрывая путеводитель.

— Я бы сделал наоборот. Застрять в какой-то дыре… Но сначала скажи, почему ты так думаешь.

— Как раз потому, что в банках данных мало информации. Невозможно поверить, чтобы правительство не пыталось, причем очень настойчиво, привязать Обрыв к сети, как они сделали это с Покачто и Божьей Карой. Если местные настолько упертые, что выдержали такой нажим, то смогут войти в твое положение не хуже меня самой.

Сэнди в ужасе выпалил:

— Ты что, хочешь, чтобы я явился туда и во всем признался?

— Ты когда-нибудь прекратишь? — Кейт топнула ногой, сверкая глазами. — Сделай одолжение — избавься от своей мегаломании! Кончай мыслить категориями «Сэнди Локк против всего мира» и прими к сведению, что не ты один недоволен положением вещей и желаешь его исправить. — Девушка нацелила на него твердый, острый взгляд. — Я начинаю думать, что ты отказывался от поиска помощи из страха, что тебе самому придется помогать другим. Ведь ты всегда желаешь распоряжаться сам, не так ли? Особенно самим собой!

Сэнди сделал глубокий вдох и медленно-медленно выпустил воздух вместе с зарождающимся раздражением. Выдержав паузу, он произнес:

— Я знал, что в обертке «гениальности» в Пареломе мне хотят всучить гнилой товар. Подмена была настолько фальшива, что мне трудно сходу распознать настоящего гения. Кейт, настоящий гений — это ты. Первый в моей жизни.

— Не надо меня хвалить. Как только я начну считать себя гениальной, немедленно облажаюсь.

Когда худой чернокожий мужчина из Парелома наконец отпустил Ину Грирсон домой, ее шатало от усталости. Но прежде чем лечь спать, Ине не терпелось узнать единственную вещь, которую Фримен так и не объяснил: почему для них свет клином сошелся на Сэнди Локке?

Ина не входила в число самых ушлых экспертов по рысканию в сети, и все же должность начальницы отдела кадров временного персонала давала доступ к личным делам сотрудников «ЗК». Дрожащими пальцами она ввела код с маркером 4GH.

Пустой экран.

Она перепробовала все способы получения доступа к данным, в том числе находящиеся на волоске от запретных — компания не столько нарушала, сколько ловко обходила правила, установленные Бюро обработки данных, на что те обычно закрывали глаза.

Все усилия давали тот же результат — пустой экран.

Сначала Ина покусывала ногти, потом начала их грызть и, наконец, засунула пальцы в рот, чтобы не взвыть от смеси ужаса и изнеможения.

Если все ее потуги ни к чему не привели, то вывод мог быть только один. Сеть данных сообщала, что Сэнди Локк стерт и его больше нет среди людей.

Ина Грирсон плакала, пока не заснула, чего не случалось с ней с семнадцатилетнего возраста, когда ее впервые обманул мужчина.

Решили ехать в Обрыв; правда, никаких обрывов там не было. Город был разбит на плоской равнине, тянущейся на много миль в любой конец, на мягкой, но устойчивой заиленной почве, оставшейся от давно пересохшей, за исключением нескольких ручьев, реки. Хотя с трех сторон от города маячили холмы с пологими склонами, разбудить их от многовековой дремоты могло лишь землетрясение такой силы, что оторвало бы от материка всю Калифорнию.

Пара отправилась в Обрыв со станции в Эфемерии на курсирующем без расписания электрическом рельсовом автобусе. Немудрено, что этот вид транспорта не придерживался четкого графика. Как сообщил водитель, дородный улыбчивый мужчина в шортах, черных очках и сандалиях, местные правила требовали на всех перекрестках уступать дорогу пешеходам, велосипедистам и конникам, а также домашнему скоту и сельскохозяйственной технике. Кроме того, делая кольцо вокруг Обрыва, автобус впускал и выпускал пассажиров в любом месте. Пользуясь возможностью, местные жители садились и слезали каждую пару сотен метров. Все они разглядывали незнакомцев с бесцеремонным любопытством.

Сэнди и Кейт становилось не по себе от этих взглядов. Оба не учли одну особенность путешествия по зонам платных лишенцев — свою привычку ко всякого рода удобствам, позволявшую ездить и вести штепсельный образ жизни практически без багажа. Любой современный отель имел наготове ультразвуковые очистители, способные за пять минут удалить пыль и грязь с самых больших предметов одежды, а когда она от периодической жесткой чистки начинала ветшать, эстафету принимали другие машины, начисляющие кредит за вторсырье, растаскивающие ткань на отдельные волокна, сохраняющие их для дальнейшего использования и выдающие новый предмет одежды такого же размера, но другого цвета или фасона, снимая средства со счета клиента за дополнительные материалы и работу. Ничего подобного в Божьей Каре не существовало.

Кейт захватила из дома туалетные принадлежности, в том числе старомодный бритвенный прибор со сменными головками, забытый одним из бывших бойфрендов, однако оба не подумали захватить смену одежды. Как следствие, они теперь выглядели и чувствовали себя грязными. Из-за этого чужие взгляды заставляли их нервно ерзать на месте.

Могло быть и хуже. В других местах при виде странников, похоже, спавших в своей одежде и не имеющих при себе почти никакого багажа, люди посчитали бы своим долгом начать недружелюбные расспросы. Да, размеры стандартного багажа уменьшились, и набор того, что пассажиры считали первой необходимостью, давным-давно сократился и умещался для лиц обоего пола, следующих куда-либо помимо привычных пунктов назначения, в одной объемистой сумке. Но у них и того не было.

Тем не менее до самого окончания поездки ни один человек, включая водителя, не сказал паре ни одного слова кроме приветствия.

Немного придя в себя, Кейт и Сэнди начали обращать внимание на поражающие воображение окрестности. Плодородная аллювиальная почва использовалась по-умному, вода поступала по ирригационным каналам, куда ее подавали насосы, работающие от ветряков. На солнце сверкали сады, кукурузные поля и огородные участки по полгектара с листовыми овощами и корнеплодами. Такие наделы были видны повсюду. Удивительнее всего были дома — почти полностью скрытые от взглядов посторонних. Подобно прячущимся в траве куропаткам, некоторые из них вообще невозможно было заметить, пока не менялся угол зрения, обнажая слишком прямые, чтобы быть природными, очертания или сверкнувшее на солнце черное стекло солнечного коллектора. Какой разительный контраст с типичной современной фермой-фабрикой, состоящей из кое-как натыканных стандартных ангаров и силосных башен, изготовленных заводским способом из бетона и алюминия.

Сэнди прошептал:

— Хотел бы я знать, кто проектировал эти фермы. Они не похожи на развалюхи, склепанные беженцами на скорую руку. Такого рода ландшафтный дизайн не каждый миллионер может себе позволить. Ты что-нибудь подобное раньше видела?

Кейт покачала головой.

— Такого не было даже в Покачто при всей его прелести. Видимо, то, что наспех сколотили беженцы, долго не простояло. Когда их первые постройки развалились, вторую попытку они, очевидно, сделали по уму.

— По уму не то слово. Бесподобно. Не могу поверить, что весь город следует одному эталону. Кстати, мы уже въехали в него?

Кейт вытянула шею из-за плеча водителя. Заметив это, сидевшая напротив женщина средних лет в синем костюме спросила:

— Вы прежде не бывали в Обрыве?

— А? Что? Нет, не бывали.

— То-то я вас не узнала. Насовсем или проездом?

— А разве здесь можно остаться? Я слышала, что у вас ограничивают число жителей.

— Да, есть такое дело. Однако на данный момент недобор составляет двести человек. И вопреки слухам, — женщина сопроводила слова широкой улыбкой, — мы любим, когда приезжают новенькие. Ну, если они ведут себя спокойно. Кстати, меня зовут Полли.

— А меня — Кейт. Это…

Сэнди быстро вставил:

— Александр, или Сэнди! Я тут удивлялся: кто спроектировал эти фермы? Никогда не видел, чтобы здания так прекрасно вписывались в ландшафт.

— Ах! Я как раз хотела предложить вам встретиться с человеком, который у нас занимается стройкой. С Тедом Горовицем. Он же здешний шериф. Сойдите на Пути Свободного Пробега, оттуда — на юг до Среднеквадратической площади и там спросите Теда. Если не застанете его на месте, поговорите с мэром Сузи Деллинджер. Запомнили? Отлично. Приятно было познакомиться. Надеюсь, мы еще увидимся. Моя остановка.

Полли направилась к выходу.

— Путь Свободного Пробега, Среднеквадратическая площадь? Это что, какой-нибудь прикол? — непроизвольно вырвалось у Кейт.

В вагоне на этот момент сидели четыре пассажира. Все они захихикали. Водитель, не оборачиваясь, сказал:

— Точно. Здесь приколы на каждом шагу. А вы не знали?

— Больно уж хитроумные у вас приколы.

— Пожалуй. Они увековечили зарождение Обрыва. Тем, кто после землетрясения двинул на юг и обосновался здесь, повезло больше всех. Вы что-нибудь слышали о колледже Класа?

Кейт опередила Сэнди, готового ответить отрицательно.

— Вы хотите сказать, что здесь внедрили рекомендации из работы «Место катастрофы — США»?

Кейт в возбуждении привстала с сиденья, с жадностью вглядываясь в открывающийся за изгибом дороги город. Уже с первого взгляда было заметно, что он следовал эталону, заданному окрестными фермами. В любом случае здесь отсутствовал вялый беспорядок, характерный для окраин многих современных населенных пунктов, зато ощущалось четкое разграничение: тут сельские районы, а тут городские. Нет, даже не резкий переход, а…

Вспомнилось нужное словечко: «наплыв».

Сэнди сидел с растерянным видом. Кейт горячим шепотом спросила:

— Сэнди, ты, конечно, слышал о Класе? Нет? Ох, какой ужас!

Она откинулась на спинку и скороговоркой прочитала краткую лекцию.

— Колледж Класа был основан в 1981 году, чтобы возродить средневековую идею сообщества ученых, обладающих широкими знаниями независимо от произвольных разграничений между дисциплинами. Колледж долго не протянул и приказал долго жить всего через несколько лет. Однако его участники оставили после себя важное наследие. После землетрясения в Заливе они всей компанией отправились оказывать гуманитарную помощь. Кому-то из них пришла в голову мысль изучить общественные силы, действующие в посткатастрофический период, чтобы в случае повторения бедствия избежать худших последствий. В итоге появилась серия монографий под общим заголовком «Место катастрофы — США». Я удивлена, что ты о ней никогда не слышал.

Кейт повернулась к водителю.

— И почти никто не слышал! Я сотни раз ее упоминала и всегда натыкалась на непонимающий взгляд. Между тем эта работа не просто важна, она единственная в своем роде.

Водитель сухо заметил:

— В Обрыве вы о ней точно не упоминали. У нас ее изучают в школе. Попросите библиотекаря Брэда Комптона показать вам первое издание.

Он нажал на тормоз.

— Подъезжаем к Пути Свободного Пробега!

Путь Свободного Пробега действительно оказался дорогой, петляющей между кустами, деревьями и… домами? И не только. Да, у построек имелись крыши (правда, ни одной четырехугольной), стены (едва заметные под зарослями вьющихся растений) и несомненно двери, ни одну из которых с места остановки нельзя было увидеть. Рельсовый автобус, несмотря на неспешную скорость, быстро скрылся в туннеле из зелени.

— Дома такие же, как фермы, — восхищенно прошептала Кейт.

— Нет, — щелкнул пальцами Сэнди. — Между ними есть разница, и я понял, в чем она состоит. Фермы вписаны в ландшафт. Дома сами его образуют.

— Верно, — согласилась Кейт. Ее голос окрасился благоговением. — У меня дурацкое чувство: я готова сходу поверить, что архитектор, способный на такое…

Фраза повисла в воздухе.

— Архитектор, способный на такое, мог бы спроектировать целую планету, — закончил Сэнди и, взяв девушку за руку, повел за собой.

Несмотря на извилистость, дорога была достаточно ровной для велосипедов и ручных тележек. Она была вымощена плоскими камнями, не нарушающими естественный рельеф.

Пара прошла мимо облитой золотом заходящего солнца зеленой лужайки. Кейт указала на нее.

— Вместо палисадника — прогалина.

— Точно! — Сэнди приложил руку ко лбу, словно стараясь унять головокружение. Кейт встревоженно схватила его за плечо.

— Сэнди, что-нибудь случилось?

— Нет. Да. Нет. Не знаю. Но я в порядке. — Опустив руку, он посмотрел по сторонам. — До меня вдруг дошло. Это город… да! Но ты не чувствуешь, что ты в городе. Я просто знаю… — Сэнди сглотнул слюну. — Глядя из вагона, ты бы могла спутать его с каким-нибудь другим местом?

— Никогда в жизни! Гм-м. — Глаза Кейт восхищенно округлились. — Чертовски ловкий фокус, а?

— Не пойми я, что это сделано в лечебных целях, мог бы разозлиться. Люди не любят, когда их водят за нос.

— В лечебных? — нахмурилась Кейт. — Я не совсем поняла.

— Здесь сломаны декорации. Мы постоянно используем декорации вместо того, чтобы видеть сущность, пробовать ее на ощупь, на вкус. У нас есть декорации под названием «город», «мегаполис», «поселок», и мы часто забываем о реальности, на которой они были изначально основаны. Мы постоянно слишком торопимся. Если это характерный эффект Обрыва, неудивительно, что ему в путеводителе уделено так мало внимания. Заставь туристов слишком долго всматриваться, и это быстро им надоест. Я очень хочу встретиться с этим штырем Горовицем. Помимо строителя и шерифа он еще и…

— Кто?

— Кто-то еще. Пожалуй, для этого амплуа пока не придумали названия.

Если Путь был похож на дорогу, то Среднеквадратическая площадь оказалась не квадратом, а неправильным циклическим прямоугольником. Тем не менее она сохраняла все приметы общественной городской зоны. Когда Кейт и Сэнди пересекли ее пешком, выяснилось, что площадь была намного больше, чем казалось на первый взгляд. Временно пустующую часть украшали вазоны с цветами, другую превратили в парк — миниатюрный, на английский манер. Один край площади элегантными закругленными уступами спускался к водоему — скорее озеру, чем пруду, расположенному на три-четыре метра ниже общего уровня местности. Здесь они увидели людей — греющихся на солнышке стариков на скамейках, две пары фехтовальщиков с неизменной кучкой зевак, а у самой реки под надзором группы тинейджеров — голую ребятню, весело плескавшуюся в воде с легким мячом в два раза больше их головы.

Площадь окружали здания разной высоты, связанные между собой покатыми крышами и пронизанные переулками, без которых они соединились бы в одну сплошную террасу. Через каждый переулок на уровне второго этажа был перекинут мостик. Каждый мостик украшала изящная каменная или деревянная резьба.

— Господи, — едва слышно произнесла Кейт, — просто невероятно. Нет, это не город. Это — одна сплошная вилла.

— Тем не менее на ней лежит печать большого города — брюссельской Гран-Плас, мадридской Пласа-Майор, старого Лондонского моста. Просто фантастика! Посмотри, дома экологические, видишь? Все до единого! Не удивлюсь, если они обогреваются от грунтового теплообменника!

Кейт слегка побледнела.

— Ты прав. Я даже не заметила. Привыкла считать экологическими те дома, что штампуют на заводе, как пчелиные соты. В окрестностях КС тоже есть экокоммуны, да только по внешнему виду они больше похожи на муравейник.

— Надо срочно найти шерифа. Количество вопросов, требующих ответа, бьет через край. Извините! — Сэнди подошел к группе зрителей, окружившей игроков. — Где я могу найти Теда Горовица?

— Вон в том переулке, — показал один из наблюдающих за игрой. — Первая дверь с правой стороны. Если его там нет, загляните в кабинет мэра. Кажется, у него с Сузи сегодня были какие-то дела.

И опять их провожало множество любопытных взглядов, как если бы посторонние редко показывались в Обрыве. Почему сюда не приезжают тысячи, миллионы туристов? Почему этот городок не знаменит на весь мир?

— Хотя, если бы стал знаменит…

— Ты что-то сказал?

— Да так. Вот, кажется, нужная дверь. Мистер Горовиц?

— Входите!

Они вошли в комнату необычного вида, метров десять длиной. Вопреки стандартной мебели — креслам, столу и полкам с книгами и кассетами, — папоротники и скрытый за водопадом и блестящими от влаги листьями грот скорее делали комнату похожей на лесную прогалину, чем на чей-то кабинет. На мягких, как мох, покрытых искусственным пухом поверхностях мерцал проникающий в окна неправильной формы зеленоватый свет, отражаемый колеблемыми ветром панелями.

С ними поздоровался стоявший у видавшего виды верстака коренастый мужчина в холщовых штанах с глубокими карманами, набитыми всяким инструментом. Он отложил в сторону деревянный каркас неопределенного назначения, в котором на второй взгляд угадывались цимбалы.

В тот же момент в тени за верстаком возникло какое-то движение. Навстречу им вышла собака. Большая, неторопливая и величавая псина, ведущая свою родословную от датского дога, ирландской борзой-волкодава, лайки или чинука и еще какой-то неведомой породы, потому что лоб пса был невероятно высок, а глубоко посаженные глаза смотрели совсем не по-собачьи.

Кейт клещами вцепилась в плечо Сэнди. Он услышал, как спутница тихо ойкнула.

— Не стоит тревожиться, — пророкотал мужчина голосом на октаву ближе к полному басу, что было неожиданно при его росте. — Никогда не встречали подобных собак? Вас ждет познавательный сюрприз. Его зовут Натти Бампо. Стойте спокойно, пока он вас не обнюхает. Прошу прощения, но процедура обязательна для всех прибывающих. Нат, что ты чуешь? Наркотики, излишек спиртного, что-нибудь еще кроме небольшого испуга?

Пес вздернул морщинистую верхнюю губу, медленно втянул воздух, потом тряхнул головой и тихо рыкнул. После чего, не спуская глаз с незнакомцев, плавно опустил массивный зад на пол.

Пальцы Кейт разжались, но дрожь не унималась.

— Он говорит, что вы чистые, — объявил Горовиц. — Я хорошо понимаю этого штыря. Может, не так же хорошо, как он понимает людей, но как уж есть. Ладно, присаживайтесь! — Горовиц махнул на соседний диван, а сам плюхнулся в кресло напротив и достал из бездонного кармана старую закопченную трубку. — Чем могу служить?

Пара переглянулась. Набравшись смелости, Кейт сказала:

— Дорогу сюда мы нашли в общем-то случайно. Мы приехали из Божьей Кары, до этого я бывала в Покачто. Эти места ни в какое сравнение не идут с Обрывом. Мы бы хотели задержаться здесь подольше.

— М-м-м. Хорошо. Может быть. — Горовиц поманил собаку. — Нат, дружок, ступай и скажи членам совета, что пришли новые кандидаты в жильцы.

Натти Бампо поднялся, обнюхал гостей еще раз и зашлепал лапами к выходу. У двери была ручка, пес открыл ее без чужой помощи и сам же педантично прикрыл дверь снаружи.

Проводив животное взглядом, Сэнди опомнился:

— Ой, мы забыли сказать, как нас зовут.

— Кейт и Сэнди, — пробормотал Горовиц. — Я вас ждал. Полли Райан сказала, что встретила вас в рельсовом автобусе.

— Она…

— Вы, конечно, слышали о телефонах. Они у нас есть. Внешность обманчива. Не судите о нас по этой скверной книжонке. — Он ткнул пальцем в торчащий из кармана Кейт путеводитель. — Нет только вифонов. Федералы все эти годы давят, чтобы подключить нас, как и все другие общины платных лишенцев, к сети данных, однако вифонам нужен широкополосный диапазон. На какие только уговоры они не шли! Постоянно напоминают, как Эфемерию чуть не захватила организованная преступная группировка, как в Арарате всех одурачил фальшивый пророк, разыскиваемый в семи штатах за подлог и надувательство, однако мы предпочитаем держаться в стороне и решать свои проблемы без чужой помощи. Они не смогут подключить нас против нашей воли, пока налоги, которые мы им платим, превышают гранты, которые мы от них получаем. Так что никаких вифонов, это — принцип. Пусть он не вводит вас в заблуждение, мы отнюдь не захолустье. Размерами наше поселение напоминает рыночный город позднего Средневековья, но имеет в сто раз больше удобств.

— Вы сумели доказать, что организация жизни на экологических принципах обходится дешевле! — Сэнди в возбуждении подался вперед.

— Вы заметили? Очень интересно! Большинство людей относятся к экологическим зданиям предвзято, считают, что элементы должны изготовляться на заводах, быть стандартного размера и формы и что, если нужен дом побольше, надо просто соединить два модуля. В действительности же, как следует поняв принцип, вы увидите, что мы попутно избавились от скрытых накладных расходов. Кто-нибудь из вас бывал в Трианоне?

— Я ездила туда к друзьям, — сказала Кейт.

— Они хвастают, что их энергетический КПД семьдесят пять процентов, но при этом продолжают получать ежегодные субсидии от «ЗК», потому что используют изначально затратный подход. Наш КПД восемьдесят — восемьдесят пять процентов. Выше нет нигде в мире.

Горовиц снабдил свое утверждение смущенной улыбкой, как бы заранее рассеивая подозрения в самодовольстве.

— И это ваша заслуга? — спросил Сэнди. — Женщина, которую мы встретили, Полли, говорила, что здесь почти все дома построили вы.

— Верно, но я не могу приписывать эту заслугу только себе. Не я вывел принципы и не я придумал, как применить их на практике. Это сделали…

— О да! — вклинилась Кейт. — Водитель автобуса говорил, что они взяты из «Места катастрофы — США»!

— Вы слышали об этой работе? — Горовиц набивал трубку грубым черным табаком и чуть не выронил трубку и кисет. — Ни черта себе! Значит, у них все-таки не получилось полностью завинтить крышку!

— Э-э… о чем вы?

Горовиц пожал плечами и хмыкнул.

— Мне говорили, что, если в обычной континентальной сети ввести запрос об этом исследовании или колледже Класа, то получишь в ответ одни отговорки. Типа «предмет представляет собой интерес только для изучающих специальные дисциплины». Так говорит Брэд Комптон, наш библиотекарь.

— Но ведь это ужасно! — воскликнула Кейт. — Я лично никогда не искала эти данные, у моего отца имелось полное издание монографий «Место катастрофы — США», я читала их еще девчонкой. Вот только… Разве не здорово, что один из проектов, придуманных в Класе, превратился в процветающую общину?

— Пожалуй. Какой шериф станет это отрицать, если преступность практически на нуле?

— Вы серьезно?

— Угу. За всю историю у нас не произошло ни одного убийства, последний раз человек попал в больницу после драки два года назад, а что касается грабежей… Брать чужое у нас как-то не принято. — Горовиц слабо улыбнулся. — Временами этот порок импортируют извне, но я могу поклясться — ворам у нас ничего не светит.

— Погодите, дайте мне самой угадать, — медленно проговорила Кейт. — Не этот ли город тому виной, что Клас тихо ушел со сцены? Значит, умнейшие люди не разъехались по домам, а остались здесь?

Горовиц улыбнулся.

— Голубушка, вы первая, кто об этом догадался сам, без подсказки. Да, Обрыв снял сливки с Класа, а остатки потихоньку скисли. На мой взгляд, это случилось потому, что брать на себя ответственность готовы только настоящие подвижники, воспринимающие свои идеи всерьез. И не боящиеся насмешек. Ведь в то же самое время другие поселения беженцев были отданы на милость жуликам и беспринципным фальшивым пророкам, о которых я только что говорил. Кто бы мог подумать, что безумная смесь Гирарделли, Портмериона, Валенсии, Талиесина и бог знает чего еще выживет, а все остальное пойдет прахом?

— Видимо, мы вам понравились, — неожиданно заявил Сэнди.

— Что? — заморгал Горовиц.

— Я никогда прежде не видел, чтобы маска спадала так быстро. Я имею в виду маску простолюдина-кустаря. Она вам не к лицу, так что невелика потеря. Кем вы еще являетесь помимо строителя и шерифа? С чего вы начинали?

Горовиц опустил краешки рта в неискренней пародии на обиду.

— Виноват, — помедлив, ответил он. — Я, конечно, считаю себя местным жителем, хотя защитил докторскую диссертацию по социальному взаимодействию в Остине, штат Техас, и окончил магистратуру по технологии социального конструирования в Колумбийском университете. О чем обычно не сообщаю гостям, даже самым умным. Особенно самым умным, так как они обычно приезжают сюда с неподобающими целями. Мы не хотим потерять функциональность и не желаем, чтобы нас по косточкам разбирали заезжие орды антропологов-культурологов.

— И долго вы намерены избегать мировой известности?

— Гм. А вы проницательный затырок, да? На честный вопрос честный ответ. Мы считаем, что полвека должно хватить.

— Продержитесь?

Горовиц уныло покачал головой.

— Мы не знаем. Да и кто может сказать?

Дверь распахнулась настежь. Натти Бампо вернулся, по дороге ткнувшись носом в Горовица. За псом вошла высокая, полная достоинства чернокожая женщина в цветастой блузке и брюках в обтяжку под руку с толстым белым мужчиной, одетым в такие же шорты и сандалии, как у водителя рельсового автобуса.

Горовиц представил их: мэр Сузи Деллинджер и Брэд Комптон. В этом году настал их черед исполнять обязанности членов городского совета. Хозяин кабинета кратко, но точно передал содержание разговора с Кейт и Сэнди. Новоприбывшие внимательно его выслушали, после чего Брэд Комптон задал неожиданный вопрос:

— Нат их одобрил?

— Похоже на то, — ответил Горовиц.

— Значит, у нас теперь есть новые жильцы для тома Торгрима. Сузи? — Брэд глянул на мэра.

— Конечно. Почему бы и нет? — Женщина повернулась к Кейт и Сэнди. — Добро пожаловать в Обрыв! Возвращайтесь на площадь, поверните во второй переулок справа, это — Пьяный Проход. Оттуда идите до перекрестка с Ортодромическим Курсом. Дом на левом углу перекрестка ваш, пока вы соизволите здесь жить.

Наступил момент полного остолбенения. Кейт наконец воскликнула:

— Погодите! Не так быстро! Я до конца не уверена, какие планы у Сэнди, но мне надо через несколько дней вернуться в КС. А вы уже без меня решили, что я остаюсь насовсем.

Свое слово вставил и Сэнди:

— Причем все это основано на мнении собаки! Даже если ваш пес мутант, я не понимаю, как можно…

— Мутант? — вмешался Горовиц. — Нет, Нат не мутант. Пожалуй, его прапрадеды подвергались каким-то опытам, но он сам родился и вырос на свободе. Хотя, надо признать, был лучшим в помете.

— Вы хотите сказать, что в Обрыве много таких собак? — удивилась Кейт.

— Теперь уже несколько сотен, — ответила мэр. — Потомки стаи, забредшей в город летом 2003 года. Стая состояла из молодого кобеля, двух фертильных сук с четырьмя щенками каждая и старой бесплодной суки, которая у них была за главную. Старая сука была стерилизована. Доктор Сквибс, наш ветеринар, всегда утверждал, что собаки сбежали из какого-то научно-исследовательского центра и бродили в поисках лучшей доли. Они нашли ее у нас. Собаки прекрасно относятся к детям, чуть ли не разговаривают, и если бы доживали до старости, то были бы нормальными животными. Вот только почему-то не живут дольше шести-семи лет. Несправедливо, а, Нат? — Женщина почесала пса за ухом, тот благодарно постучал толстым хвостом по полу. — Наши друзья над этим работают, и мы пытаемся вывести более долговечную породу.

Наступила еще одна пауза. Наконец Сэнди решительно заявил:

— Хорошо, у вас собаки творят чудеса. Но выделить нам целый дом, даже не спросив, чем мы тут собираемся заниматься…

Брэд Комптон расхохотался и тут же смущенно замолчал.

— Простите Брэда, — сказал Горовиц. — Мне казалось, что мы уже проехали эту станцию. До вас все еще не дошло? Я же говорил, что у нас в сто раз больше удобств, чем в средневековом городе такого же размера. Думаете, к нам просто приезжают, занимают дом и живут в ус не дуя на федеральное пособие для лишенцев? Некоторые пытаются, но им надоедает, они начинают киснуть, разочаровываются и уезжают.

— Нет, я уверен, что у вас найдется для нас всякого рода работа, но я сейчас не об этом. Я хочу знать, на чем, черт возьми, держится ваша община?

Трое обрывчан с улыбкой переглянулись. Мэр Деллинджер спросила:

— Рассказать?

— Конечно. Это часть обязанностей мэра, — ответил Комптон.

— Хорошо. — Сузи повернулась к Кейт и Сэнди. — У нас есть свое дело, не требующее капитала, акционеров и существенных средств производства. Тем не менее мы получаем пожертвования, в пятьдесят раз превышающие совокупную сумму пособий для лишенцев.

— Что-о?

— Вы не ослышались, — спокойно ответила мэр. — Мы предоставляем услугу, которую некоторые люди, очень и очень богатые люди, считают настолько ценной, что дали зарок пожизненно платить нам десятину со своих доходов. Однажды нам завещали имущество на шестьдесят миллионов, и хотя семейка завещавшего из кожи лезла, чтобы его отсудить… Вы, поди, уже догадались, кто мы?

Дрожа, сжав кулаки, с пересохшим языком, Сэнди прохрипел:

— Я не вижу других вариантов. Вы… О боже!.. Вы и есть Ухо доверия?

— Я хотел сразу спросить, как они умудряются выполнять свои невероятные обязательства, но…

— Стойте! Стойте! — Фримен привстал с кресла, приблизив лицо к дисплею на консоли, как если бы взгляд с более близкого расстояния мог повлиять на показания.

— Что-то не так?

— Я… Нет, все в порядке. Просто я заметил странное явление. — Фримен опустился в кресло и с виноватым видом достал носовой платок, чтобы промокнуть пот, ручьем текущий со лба.

Наступило непродолжительное молчание.

— Черт возьми, а ведь вы правы! Вы впервые перевели меня из регрессивного режима в реальное время, когда вам не пришлось искусственно возвращать меня к обсуждаемой теме. О-очень интересно! Можете не убеждать меня, что это признак глубины воздействия ваших методов. Я и сам это не отрицаю. Первая беседа в Обрыве оставила у меня ощущение вертящегося на кончике языка вопроса, словно я осознал, что местные уже знают ответ на какую-то отчаянно важную проблему, а я все еще не мог уловить связь между вопросом и ответом. Кстати, объясните мне одну вещь. Мне кажется, я это заслуживаю. Ведь вы можете заставить меня рассказать все, что вам нужно, верно?

Лицо Фримена блестело от пота, словно он жарился на вертеле над горячим очагом. Прежде чем ответить, он еще раз обтер лицо платком.

— Спрашивайте.

— Если бы выяснилось, что я звонил в Ухо доверия и целый час говорил о Миранде, о себе и Пареломе… меня выкинули бы вон, пропустив через операционную?

Фримен помедлил, сворачивая и разворачивая носовой платок, прежде чем вернуть его в карман. Наконец неохотно ответил:

— Да. Оставив вам в лучшем случае «ай-кью» на уровне 85.

— А что бы сделали с Ухом доверия?

— С ними ничего бы не сделали, — едва слышно признался Фримен. — И вы, я полагаю, знаете, почему.

— Конечно, знаю. Прошу прощения. Я задал этот вопрос исключительно для того, чтобы понаблюдать, как вас корчит от душевного дискомфорта. Противостояние Обрыва и правительства США напоминает Давида и Голиафа. Продолжать?

— А вы в состоянии?

— Пожалуй. Не факт, что Обрыв подходит всем и каждому, но мне он подошел. Пора честно признать, почему мое пребывание там обернулось провалом, хотя, не будь я дураком, могло бы закончиться лишь мелкой неприятностью.

— Невероятное место. Я даже мечтать не мог…

Они поднимались по Пьяному проходу. Кейт перебила спутника:

— Сэнди, этот пес, Натти Бампо…

— Он тебя сильно напугал? Извини.

— Нет!

— Но ты…

— Знаю, знаю. Я была поражена. Но не испугалась. Просто не поверила своим глазам. Никогда не думала, что из папиных собак выжила хотя бы одна.

— Что? — Сэнди, резко обернувшись, чуть не упал. — Что этот пес может иметь общего с твоим отцом?

— Я не слышала, чтобы кто-то еще мог вытворять такие удивительные вещи с животными. Багира, как ты знаешь, тоже жила у отца. Практически одна из последних уцелела.

Сэнди отдышался.

— Кейт, дорогуша, может, начнешь с самого начала?

С тревогой и грустью в глазах она ответила:

— Да, ты прав. Я, помнится, спросила, знаешь ли ты, кем был мой отец. Ты ответил: конечно, знаю — Генри Лиллеберг, нейрофизиолог, и я не стала продолжать разговор. Этот эпизод наглядно показывает, какую болезнь должен излечить Обрыв — стремление наклеить ярлык и позабыть. При слове «нейрофизиолог» в уме возникает определенный типаж человека, который вырезает у животного нервную систему, изучает ее in vitro и довольный своей работой публикует результаты исследования. Судьба подопытного животного его не интересует. Мой отец не такой! Когда я была маленькой, он приносил домой удивительных зверьков, вот только жили они недолго, потому что все были уже в преклонном возрасте. Они верой и правдой послужили ему в лаборатории, и он не мог попросту отправить их в крематорий. Отец часто говорил, что хотел бы вернуть им немного радости, которой лишал их, пока они были молоды.

— Что это были за звери?

— Поначалу, когда мне было пять-шесть лет, маленькие — крысы, хомяки, песчанки. Потом белки, суслики, кошки, еноты. Помнишь, я говорила, что у него имелось разрешение на перевозку животных из штата в штат? Последние несколько лет перед тем, как ему пришлось по болезни оставить работу, он работал с крупными животными — собаками размером с Натти Бампо, пумами вроде Багиры.

— А водных млекопитающих он изучал? Дельфинов, морских свиней?

— Вряд ли. В любом случае он не мог взять их домой. — В словах Кейт промелькнула привычная ирония. — Жили-то мы в квартире. Без бассейна. Почему ты спросил?

— Я подумал, не участвовал ли он в… Черт, не знаю, слышала ли ты эти названия. Они постоянно их меняли, попадая в один тупик за другим. Главный проект находился в Джорджии, где пытались разводить животных, способных отразить вторжение армии противника. Поначалу ставка делалась на мелких зверьков как разносчиков заболеваний и саботаж, например, учили крыс прогрызать дыры в резиновых шинах и перекусывать электропроводку. Потом подняли шумиху об эрзац-армиях, где вместо пехоты воевали бы животные. Войны, кровь и грохот, конечно, не прекратились бы, зато перестали бы погибать солдаты — хотя бы первое время.

— Я слышала о проекте «Бережливость». Папа в нем не участвовал. Его постоянно приглашали, а он постоянно отказывался, потому что ему не хотели раскрывать подробности будущей работы. И только подхватив смертельное заболевание, он понял, насколько был прав, что не согласился.

— Этот проект закрыли, правильно?

— Да, и я знаю, по какой причине. Они много лет перехватывали объедки с папиного стола. Он был единственным человеком в Америке, а может, и во всем мире, кому удавалось с неизменным успехом выводить породы сверхумных животных.

— В буквальном смысле единственным?

— Отец и сам отказывался в это поверить. Публиковал все данные, клялся, что ничего не скрывает, да только у других исследователей почему-то ничего не получалось. Под конец он стал воспринимать чужие неудачи как курьез. Шутил, что у кого-то хорошо растет картошка, а у кого-то животные.

— Какими методами он пользовался? — Вопрос получился больше риторическим, чем буквальным, но Кейт все равно ответила:

— К чему спрашивать меня? Набери код. Все данные выложены в открытом доступе. Видимо, правительство надеется однажды наткнуться на еще одного гения в этой области.

Уставившись в пространство, Сэнди задумчиво произнес:

— Я разочаровался в биологии, однако помню так называемую гипотезу Лиллеберга. Сверхтонкую подкатегорию естественного отбора, включающую в себя гормональное воздействие не только на зародыш, но и родительские гонады, определяющее точки кроссинговера хромосом.

— Угу. Над ним смеялись, когда он ее выдвинул. Против отца восстали все коллеги, обвиняя его в попытке тихой сапой доказать правоту Лысенко, что есть, — с жаром добавила Кейт, — очевидная ложь! На самом деле он пытался объяснить, почему лысенковцы вопреки явным заблуждениям продолжали делать из себя посмешище. Сэнди, почему любое официальное учреждение так быстро костенеет? Возможно, это лишь моя фантазия, но я не могу отделаться от навязчивой мысли, что сегодняшние власти взяли за правило перехватывать любую оригинальную идею, чтобы ее извратить или подавить. Помнишь, Тед Горовиц говорил, что людей пытаются отвадить от изучения «Места катастрофы»?

— У тебя еще есть сомнения насчет правительства? — мрачно ответил Сэнди. — Причина, на мой взгляд, проста. Правительство — это социальная противоположность естественного отбора. Узкие группы внутри общества, стремившиеся получить власть любой ценой — в ущерб морали, самоуважению, честной дружбе, давным-давно установили свое господство. Широкие массы полностью утратили контакт с властями. Люди понимают: шаг вправо, шаг влево, и тебя раздавят. Причем есть средства, чтобы сделать это буквально. Ох, как, должно быть, ненавидят Обрыв в Вашингтоне! Община — кот наплакал, а граждане ухитряются противостоять любым попыткам федерального диктата!

Кейт поежилась.

— А как же ученые?

— Они реагируют по-другому. Взрывообразный рост научных знаний ускорился до такой степени, что даже самые блестящие умы не способны за ним угнаться. Теории заскорузли, превратившись в догмы, как в Средневековье. Ведущие знатоки считают своим долгом охранять родимое вероучение от еретиков. Разве не так?

— К отцу это тоже относится, — закусив губу, согласилась Кейт. — Но ведь он доказал свою правоту! Багира — живой тому пример.

— И не единственный?

— Конечно, нет. Однако папа только ее сумел спасти от продажи в цирк в Кемадуре. Цирк тогда только-только основали, в него вложили большие деньги и… Смотри-ка!

Они проходили мимо ровного газона, где на одеяле спали два ребенка. Рядом сидела собака такой же масти и экстерьера, как Натти Бампо, только поменьше размером. Очевидно, сука. Она смотрела на чужаков ровным взглядом, приподняв верхнюю губу и обнажив острые белые зубы. Собака тихо, словно задавая вопрос, зарычала.

— Привет! — с оттенком нервозности поздоровалась Кейт. — Мы здесь новенькие. Мы только что были у Теда, он и Сузи разрешили нам поселиться в старом доме Торгримов.

— Кейт, ты реально думаешь, что собака способна понимать сложные…

Оторопев, Сэнди замолчал на полуслове. Потому что сука вдруг завиляла хвостом. Кейт с улыбкой протянула руку, позволяя себя обнюхать. Через минуту Сэнди последовал примеру спутницы.

Собака немного подумала, совсем по-человечески кивнула и повернула голову так, чтобы показать прикрепленную к ошейнику табличку с выбитой надписью.

— Брунгильда, — прочитала вслух Кейт. — Твои хозяева Джош и Лорна Тревес. Как поживаешь, Брунгильда?

Собака торжественно подала им правую лапу, после чего вернулась к своим обязанностям. Пара двинулась дальше.

— Теперь веришь? — пробормотала Кейт.

— Да, черт возьми. Как стая собак твоего отца умудрилась найти сюда дорогу?

— Мэр уже говорила, что они, должно быть, сбежали из какого-нибудь НИИ в поисках лучшей доли. Папины собаки жили в нескольких центрах. Интересно, далеко ли еще до Ортодромического Курса? Мы не заблудились? Табличек с названием улиц нигде нет.

— Я тоже заметил. Это еще одна часть общей картины, помогает оторваться от абстракции и вернуться к действительности. Конечно, такой фокус работает только в маленькой общине. На скольких улицах ты бывала раньше, читая одни названия и не обращая внимания ни на что другое? Мне кажется, это один из способов отвлечения внимания. Твердое восприятие требуется человеку не меньше твердой пищи. Без него человек медленно угасает. А вот и перекресток, видишь?

Они быстро прошли последние несколько шагов.

— Ох, Сэнди! — У Кейт вырвался порывистый вздох. — Мы не ошиблись? Это не дом, а скульптура! Какая красота!

После долгой восхищенной паузы Сэнди произнес в пространство:

— Большое тебе спасибо!

От избытка чувств он подхватил Кейт на руки и перенес через порог, совершенно непохожий на обычные пороги.

— Интересно, чем вам так понравился Обрыв? — пробормотал Фримен.

— Разве не ясно? Жители Обрыва правильно поняли то, что в Пареломе понимают абсолютно превратно.

— Судя по вашим словам, это все тот же штепсельный образ жизни. Приезжаешь, занимаешь пустой дом…

— Нет, нет, не-ет! Первое, что мы увидели, когда вошли в дом, была записка, оставленная прежним жильцом Ларсом Торгримом. Он объяснил, что его жена серьезно заболела и ей потребовались регулярные сеансы лучевой терапии, вот они и решили переселиться поближе к крупной больнице. Иначе ни за что бы не покинули город. Торгримы были очень довольны домом и выразили надежду, что новым жилицам он тоже понравится. Их двое детей передавали привет и наилучшие пожелания. Это не похоже на штепсельный образ жизни, который при переезде требует не оставлять после себя ничего личного.

— Однако, как и при поступлении на работу в «ЗК», вам немедленно устроили прием…

— Я вас умоляю! В таких местах, как «ЗК», поводом для приема служит появление нового сотрудника, для них прием — деловое мероприятие, на котором сотрудник и его новые коллеги нюхают друг у друга под хвостом, как встречные собаки. В Обрыве совместные увеселения — неотъемлемая часть жизни общины. Народ собирается по любому поводу — отметить день рождения или годовщину, или просто потому, что выдался теплый, спокойный вечер и созрело домашнее вино, которым можно угостить соседей. Вы меня разочаровываете. Я думал, уж кто-кто, а вы способны разобраться, по какой причине правительство хочет обнулить Обрыв и вернуться к исходному положению.

Фримен впервые занял явно оборонительную позицию. Настороженным тоном он сказал:

— Ну, я, естественно…

— Можете не извиняться. Если бы вы копнули поглубже, мои слова не стали бы для вас новостью. Думайте, черт возьми, думайте! «Место катастрофы — США» — в буквальном смысле единственный первоклассный анализ того, как изъяны нашего общества проступают наружу в обстановке, возникающей после трагических событий. В других поселениях беженцев тоже проводилась работа, но она велась поверхностно, неглубоко, по шаблону. Прямо заявив, что жертвы землетрясения в Заливе сами не справятся и опустили руки, давно поняв, что бразды правления захватила коррумпированная, ревностно охраняющая свои интересы замкнутая группировка, эксперты из колледжа Класа совершили, по мнению Вашингтона, непростительную наглость. Они заявили, что знают, как все это исправить!

Фримен усмехнулся.

— Вдобавок продемонстрировали это на практике и, что хуже всего, не позволили государству вмешаться.

— Сколько прошло времени после вашего прибытия, прежде чем вам об этом рассказали?

— Мне никто ничего не рассказывал. Я сам все понял в тот же вечер. Классический пример предмета, находящегося так близко у тебя под носом, что ты его не замечаешь. В моем случае после рискованного контакта с Ухом доверия я подсознательно не позволял себе даже думать об этой проблеме. Иначе сразу бы все понял.

Фримен вздохнул.

— Я так и думал, что вы начнете выпячивать свою одержимость Обрывом вместо того, чтобы признать собственные промахи.

— Мне нравится, когда вы подпускаете шпильки. Это говорит о том, что ваша самоуверенность дает течь. Позвольте мне проделать в ней еще пару дырок. Заранее предупреждаю: в конце концов я заставлю вас потерять самообладание, сколько бы доз нейролептика в день вы ни принимали. Извините за плоскую шутку. И все же скажите честно, вас никогда не удивляла подозрительная скудость данных о последствиях землетрясения в Заливе, самой крупной катастрофе за всю историю страны?

— Это было самое освещаемое событие в нашей истории! — резко возразил Фримен.

— Что подразумевает наличие множества извлеченных уроков, не так ли? Назовите хотя бы несколько.

Фримен замолчал. Его лицо в очередной раз покрылось потом. Он сцепил пальцы, стараясь скрыть, как они дрожат.

— Кажется, до вас доходит. Хорошо. Посудите сами. Полчищам людей после землетрясения пришлось начинать с нуля, и общественность в целом считала помощь им хорошим делом. Появилась идеальная возможность расставить приоритеты, отступить на шаг и трезво оценить, какие приобретения, порожденные современной изобретательностью, нам пригодятся, а без каких мы обойдемся. Прошли годы, а в некоторых случаях — десятилетия, прежде чем экономика достаточно окрепла для финансирования строительства постоянного жилья на месте трущоб и времянок. Готов признать: самим беженцам это было не по силам, но где были сторонние эксперты, федеральные градостроители?

— Как вы прекрасно знаете, они советовались с поселенцами.

— Разве к их мнению кто-то прислушался? Да ни за что в жизни. Сметы составлялись исключительно из финансовых соображений. Если было дешевле заплатить поселку за отказ от той или иной службы, так и делали. При этом жителям поселков морочили голову, что, играя роль подопытных кроликов, они якобы вносят неоценимый вклад в дело всей нации. Кто-нибудь попытался узнать, что из этого получилось? Какие средства выделялись на то, чтобы проверить, лучше ли жить в общинах без вифонов, автоматического мгновенного перевода платежей и услуг домашней энциклопедии, чем в остальных частях страны? Ни гроша! Стоило какому-нибудь проекту робко поднять голову, как ее отрубали на очередном заседании конгресса. Не прибыльно! Обрыв — единственное место, где созидательная работа продолжала идти своим чередом, и все это благодаря добровольцам-любителям.

— Легко судить о том, что уже случилось.

— Но ведь Обрыв добился своего. Его основатели имели четкий план и представили веские аргументы в поддержку своих идей. Менять факторы по очереди и смотреть, что из этого получится — такой принцип, возможно, хорош для лаборатории. В реальном мире, особенно когда имеешь дело с людьми, испытавшими тяжкий стресс, душевную травму, отброшенными назад к элементарному выживанию в условиях голода, жажды, эпидемий, упрощенный подход идет побоку. Исторические документы свидетельствуют, что определенные социальные структуры сохраняют жизнеспособность, а другие — нет. Ученые Класа это поняли и сделали все, что могли, чтобы заложить фундамент новой общины, не утруждая себя предсказаниями о ее дальнейшем развитии.

— Развитии или вырождении?

— Это попытка вернуться на развилку общественной эволюции, где мы, возможно, свернули не в ту сторону.

— И при этом накопили кучу бездоказательной полумистической чуши!

— А конкретно?

— Например, дурацкую идею, что наш организм якобы еще до рождения несет в себе отпечаток первобытной семьи, племени охотников и собирателей, исконного варианта становища.

— Вам никогда не приходилось успокаивать грудного ребенка?

— Что-что?

— Человек издает звуки ртом с намерением вызвать в окружающем мире определенные изменения. Никто больше не отрицает, что даже неразумный младенец несет в себе отпечаток языка еще до того, как научился говорить. Какого черта! Даже наши двоюродные братья и сестры — обезьяны доказали, что умеют использовать связь между звуками и символами. Точно так же никто не отрицает, что навыки, включая статус, главенство в стае… Ой, стоп машина! До меня вдруг дошло, что вы хитростью подтолкнули меня к защите вашей точки зрения в ущерб моей собственной.

Фримен расслабился и позволил себе улыбнуться.

— И если идти этим курсом дальше, вы развенчаете ваше коренное заблуждение, не так ли? — пробормотал он. — Обрыв действительно в известной степени функционален. Но он существует в отрыве от всех. Вы работали консультантом по созданию утопических коммун и должны знать: даже самые бредовые общины способны существовать при наличии эффективного заслона от остального мира. Но только некоторое время.

— Обрыв не изолирован от остальных. От пятисот до двух тысяч человек ежедневно набирают десять девяток и… исповедуются.

— При этом рисуя картину внешнего мира, которая как пить дать заставляет жителей Обрыва содрогаться от омерзения и радоваться, как им повезло. Неважно, истинно это впечатление или фальшиво. Главное, что оно дает утешение.

Фримен отклонился на спинку кресла с видом человека, одержавшего маленькую победу. Он продолжал чуть ли не ласковым тоном:

— Надо думать, вам дали прослушать несколько звонков?

— Да. И Кейт тоже, она сама настояла, хотя от нее никто этого не требовал, ведь она не собиралась оставаться. Жители города очень педантично относятся к своей обязанности. Из центра звонки распределяются по частным домам, где всегда дежурит взрослый член семьи. Звонок неизменно принимает и выслушивает живой человек.

— Но ведь есть люди, способные без остановки говорить часами?

— Таких немного, вдобавок компьютеры вычисляют их почти сразу, пока они не успеют разговориться.

— Для общины, гордящейся своим отказом от подключения к сети данных, у них многовато компьютеров, вы не находите?

— Обрыв, пожалуй, единственное место в мире, где все производится в домашних условиях. Просто удивительно, как много пользы могут приносить компьютеры, если не забивать их бесполезным сором вроде учета каждого платежа размером в пятьдесят центов.

— Надо бы дать вам время определиться, на какой отметке подвести черту: пятьдесят центов, пятьдесят долларов, пятьдесят тысяч долларов… Но не сейчас. О чем были звонки?

— Меня удивило, что всякие психи звонили редко. Мне сказали, что психи быстро теряют запал, если у них не получается спровоцировать ссору. Те, кто утверждает, что все пороки человечества объясняются ношением обуви или что президент заслуживает импичмента, потому что так было написано на стене общественного туалета, надеются вызвать открытые возражения. За этим стоит элемент мазохизма, требующий чего-то большего, чем бессильное избиение кулаками подушек. Люди с настоящими проблемами не такие.

— Приведите пару примеров.

— Хорошо. Вы как-то говорили, что самое распространенное психическое расстройство нашего времени — это личностный шок. Однако я не предполагал, как много людей находятся в серой зоне, не дотягивающей до клиники. Один штырь признался, что попробовал провернуть «президентский трюк» и у него получилось.

— Какой-какой трюк?

— Его также называют «мексиканской прачечной».

— А-а… Перевод присвоенного кредита подальше от налогов или исков в ту часть сети, где сумму никто не может отследить без специального на то разрешения.

— Именно. В период уплаты подоходного налога люди всегда говорят об этом фокусе с завистливой усмешкой, он стал частью современного фольклора. Именно так политики и гипкорпы умудряются платить только десятую долю тех налогов, которые дерут с меня и вас. Затырок, чей звонок я слушал, перебросил полмиллиона, и его буквально трясло. Не от ужаса — он знал, что его невозможно поймать, — а от омерзения. Сказал, что впервые отошел от своих моральных устоев и, если бы жена не сбежала к дельцу побогаче, не поддался бы соблазну. Однако, сделав первый шаг и поняв, насколько все просто, как он мог теперь кому-то верить?

— Уху доверия, однако же, поверил?

— Да, таково одно из чудесных свойств этой службы. В мою бытность священником я ничего не мог поделать с прослушиванием хрипатыми линии связи между воротами и исповедальней, хотя исповедь с глазу на глаз внутри будки считалась неприкосновенной. Они без труда могли установить, что подозреваемый выходил со мной на связь, перехватить его на выходе и дубинками заставить повторить содержание исповеди. Подобная подлость — корень нашей худшей проблемы.

— Не знаю, какая проблема на сей раз худшая. Вы каждый день находите новые. Однако продолжайте.

— Извольте. Я уверен, если у меня изо рта пойдет пена, у вас найдется специальная машина для обтирания подбородков. А-а, к черту! Что меня реально бесит, так это лицемерная мелочность! В теории каждый из нас имеет доступ к большему количеству информации, чем кто-либо за всю историю, и мостиком, ведущим к ней, служит любая телефонная будка. Предположим, однако, что вы живете по соседству со штырем, неожиданно избранным в конгресс штата, и через полтора месяца он начинает в своем доме ремонт ценой в сто тысяч долларов. Попробуйте узнать, откуда он взял деньги. У вас ничего не получится. Или попытайтесь проверить слухи о продаже компании, в которой вы работаете, из-за чего вы можете оказаться на улице без работы, с тремя детьми и ипотекой. Но у других нужная информация почему-то есть. Как насчет затырка в соседнем кабинете? Он вдруг повеселел, хотя только вчера ходил как в воду опущенный. А не прикупил ли он акции фирмы, заранее зная, что вскоре продаст их втридорога и уволится?

— Это имеет отношение к реальным звонкам в Ухо доверия?

— Да, в обоих случаях. Человек ищет лазейки, потому что знает: иначе его затопчут другие.

— На ваш взгляд, эти случаи типичны?

— Несомненно. Примерно половину всех звонков, около сорока пяти процентов, делали люди, опасавшиеся, что кому-то другому известно нечто такое, что не известно им, и что этот кто-то воспользуется преимуществом во вред звонящему. Вопреки всем утверждениям о личной свободе, которую якобы принесла сеть данных, она, честно говоря, дала большинству из нас свежий повод для паранойи.

— Учитывая, как мало времени вы провели в Обрыве, вы на удивление тесно отождествляете себя с этим местом.

— Вовсе нет. Это феномен другого толка и называется он «любовь». Влюбиться можно не только в человека, но и в город.

— В таком случае ваша первая размолвка с предметом любви произошла очень быстро.

— Шпилька, опять шпилька! Хорошо, коли`те. Я заранее кое-что предпринял, чтобы искупить вину. Небольшой, но искренний утешительный жест.

Фримен напрягся.

— Так вот кто за это в ответе!

— За срыв последнего нападения властей на Ухо доверия? Кто же еще. И горжусь этим. Помимо того, что это первый случай, когда я применил свои способности в интересах других людей без их просьбы и не рассчитывая на награду, что само по себе большой прорыв, работа сделана просто мастерски. Выполняя ее, я получал такой же кайф, какой испытывает от своего творчества художник или писатель. Штырь, написавший первого червя для Обрыва, неплохо потрудился, но вы теоретически могли бы его ликвидировать, не отключая всю сеть, хотя и ценой потери тридцати-сорока миллиардов битов данных. Когда я появился в Обрыве, правительство именно это и собиралось сделать. Но мой червь… О нет! Его — вот вам крест! — невозможно убить, не уничтожив всю сеть.

Город покорил их с невероятной быстротой. Проглотивший язык Сэнди и пораженная не меньше его Кейт никак не могли уловить, в чем дело.

Возможно, Обрыв был куда больше насыщен всякими событиями, чем другие места. Время воспринималось здесь потраченным с умом и выгодой. Что в «ЗК», что в УМКС его за тебя в основном распределяли другие. Если выделенный кусочек времени был слишком короток, ты не успевал довести дело до конца, а если слишком долог, то делал меньше, чем мог бы. В Обрыве все обстояло иначе. Тем не менее обрывчане тоже умели лодырничать.

Парадокс, да и только.

Паре приходилось встречаться с массой разных людей, но не так, как встречаются на новом рабочем месте или в новой учебной группе, — их передавали с рук на руки. Джош и Лорна (он инженер-электрик и скульптор; она одна из двух врачей Обрыва, органист и нотариус) — Доку Сквиббсу (ветеринару и стеклодуву), тот — своему сыну Ферди Сквиббсу (электронщику и фитогенетику-любителю) и его подруге Патрисии Калликян (программистке и специалистке по текстилю), и так далее…

Голова шла кругом. Где еще найти такой блестящий пример истинной экономии при максимальной загрузке? Каждый встречный, казалось, имел по крайней мере две профессии, причем не шабашил, не тщился свести концы с концами, а попросту пользовался возможностью позволить себе разнообразие выбора, не страшась очередного скачка коммунальных расходов. Чужаки, привыкшие к ежегодному типичному росту расходов на электроэнергию в пять процентов или даже на десять-двенадцать в те годы, когда расплавлялся ядерный реактор, потому как такие объекты давно не подлежали страхованию и убытки от аварии перекладывали на потребителей, поражались дешевизне электричества в этой самодостаточной общине.

Побродив по городу, Сэнди и Кейт обратили внимание, как хорошо он был продуман с самого начала: главному центру, Среднеквадратической площади, подражали несколько центров поменьше, не изолированные от других зон и не замкнутые в себе, а служившие точкой притяжения для трехсот-четырехсот жителей. В каждом имелась какая-нибудь особенность, привлекающая людей из других частей города. В одном находилась игровая зона, в другом — плавательный бассейн, в третьем — постоянно меняющаяся художественная выставка, в еще одном — детский зоопарк с ручными пушистыми животными, из следующего открывался потрясающий вид в обрамлении неописуемо красивых цветущих деревьев, и так далее. С веселой улыбкой Сузи Деллинджер выдала «преступный умысел»: основатели города собрали все сведения о способах комфортного проживания общины и распределили элементы между подходящими секторами на территории поселка, в то время состоявшего из одних кособоких лачуг, помятых жилых прицепов и палаток.

Первые полтора года строители использовали один металлолом и отходы, да еще — чтобы восполнить почти полное отсутствие денег — изрядную долю фантазии.

Необычным было и то, что новеньких немедленно привлекали к делу. Едва они остановились поболтать с рослым мужчиной, ремонтировавшим электрический коннектор, как тот без стеснений попросил помочь ему вернуть на место тротуарную плиту. Когда их представили Юстасу Фенелли, управлявшему популярным баром и рестораном, тот предложил вынести из благоухающей вкусными запахами кухни огромную кастрюлю минестроне — «раз уж подвернулись под руку!». Направляясь к главной площади, Кейт и Сэнди в компании с Лорной увидели, как из дома выбежал мужчина с побелевшим лицом. Он страшно обрадовался при виде Лорны, потому что только что пытался ей дозвониться и не застал на месте. Пока Лорна осторожно удаляла осколки стекла из ноги плачущего ребенка, им поручили держать наготове стерильные повязки и подставлять чашку к кровоточащей ране.

— Я никогда прежде не наблюдала подобного духа взаимопомощи, — прошептала потом Кейт. — Слышать слышала. Но думала, что в наше время такого не бывает.

Сэнди кивнул.

— К тому же те, кто принимает помощь, не чувствуют себя униженными. Вот что мне больше всего нравится.

Разумеется, одним из первых мест, которые они пожелали увидеть, был штаб Уха доверия. Предупредив, что смотреть там особо не на что, Брэд Комптон представил их директору центра по имени Пресная Вода. Пресная Вода и все. Директор — высокая сухопарая женщина лет шестидесяти с поблекшими следами замысловатых «магических» татуировок на руках и ногах — считала себя реинкарнацией великого вождя племени шони, имеющей контакт с потусторонним миром, и держала в Окленде салон гадания и предсказаний.

— Увы, — с кривой улыбкой сказала Пресная Вода, — ни один из духов не предупредил меня о землетрясении. У меня был сын… Ладно, давнишняя история. До того как стать медиумом, я работала телефонисткой, поэтому одной из первых вызвалась добровольно создавать Ухо доверия. Знаете, с чего все началось? Нет? О-о! Среди всех мест, куда принудительно расселяли беженцев, большинство было намного хуже нашего участка, хотя его нужно было видеть в тот день, когда Национальная гвардия тормознула нас, нацелив стволы, и приказала: ни шагу дальше. На чем я остановилась? Ах, да. Разумеется, все, немного успокоившись, захотели сообщить своим друзьям и родным, что они живы. Военные установили связь с помощью нескольких мобильных телефонных станций, и людям стали позволять делать звонки длительностью не более пяти минут каждый. Если при первой попытке номер не отвечал, разрешали позвонить на другой номер. Я часто видела, как люди снова занимают очередь, потому что не смогли дозвониться по двум номерам, а третьей попытки подряд им не давали.

Пресная Вода, продолжая говорить, вела их все дальше от библиотеки, самого крупного отдельно стоящего здания Обрыва, по узкому переулку, в котором они раньше не были.

— Ужасные были времена, — продолжала директор центра. — Но я не жалею, что стала их свидетелем. Разумеется, узнав, что заработал телефон, люди начали создавать пробки на всех связанных с Калифорнией линиях, пытаясь что-то узнать о судьбе друзей и знакомых, и осаждали их круглыми сутками, сколько бы по телевизору ни просили не звонить и не мешать спасательным работам. Некоторые города пришлось полностью отключить от телефонной сети.

Женщина горестно покачала головой.

— В конце концов пришлось создать службу ответа на входящие звонки, потому что, получив реальный ответ вместо вызванного перегрузкой сети сигнала «занято», звонившие обычно откладывали новые попытки дозвониться до следующего дня. Я на добровольных началах предложила назначить меня заведующей службой приема входящих звонков. Первое время я резко обходилась с людьми. Чертовски холодно, бесцеремонно. «Вам сообщат, в живых ли ваши сын/дочь/мать/отец. Вы задерживаете важные спасательные работы. Вам понравится, если близкий вам человек умрет сию минуту, потому что вы занимаете линию?»

И тут я сделала необычное открытие. Многие звонки поступали вовсе не от людей, пытающихся разыскать друзей и родню. Просто они как бы хотели прикоснуться к катастрофе. Как будто им служило утешением то, что другим людям сейчас еще хуже. Поэтому иногда, особенно по ночам, я позволяла им выговориться. Они не отвлекали меня надолго — пара минут, катарсис. Примерно в это время приехали ученые из Класа, они обнаружили то же самое явление, но уже среди беженцев. Люди просто хотели поговорить. И не только пожилые, потерявшие дом и семейные реликвии, но и молодые тоже. Молодым было хуже. Я запомнила одну девчонку, ну, не совсем девчонку — лет девятнадцати-двадцати, которой прочили будущее знаменитой скульпторши. Она была так талантлива, что в галерее Сан-Франциско специально для нее устроили индивидуальную выставку. Ей пришлось, вцепившись в дерево, наблюдать, как земля проглатывает все ее труды, дом, студию, все на свете. Она больше не прикоснулась к резцу, сошла с ума. И многие другие… Они не искали совета психолога, им попросту хотелось рассказать, какой жизнь была до катастрофы, какой ремонт в доме они планировали сделать, какие клумбы разбить перед домом, только вот беда — дом оказался по одну сторону расселины, а клумбы по другую. Куда планировали поехать во время кругосветного путешествия в следующем году. Сколько размеренных жизней сломало это землетрясение!

Директор остановилась перед неприметной дверью и оглянулась на спутников.

— Так и возникло Ухо доверия. Пока мы строили, оно объединяло нас общей целью, и с тех пор все растет и растет — как снежная лавина.

— Это и есть причина, по которой Обрыв имел такой успех по сравнению с другими поселками платных лишенцев? — поинтересовался Сэнди. — Потому что вместо получения подачек и государственных фондов предоставлял услугу, которую так ценили другие?

Пресная Вода кивнула.

— В любом случае это сильно помогло. Другим фактором стало обдуманное использование скудных ресурсов. А вот и наш центр.

Она ввела спутников в неожиданно маленькое помещение, в котором на дюжине стульев сидели люди с наушниками на головах. Еще дюжина стульев пустовала. В комнате стояла тишина как в кафедральном соборе. Из-под наушников доносился лишь едва слышный шелест. Их заметили и поприветствовали кивками, после чего все вернулись к своему делу.

Внимание посетителей немедленно привлекло выражение смятения на лице одного из слушавших, симпатичной чернокожей женщины тридцати лет. Директор подошла к ней, спросила одними глазами, та покачала головой, прикрыла глаза и сжала зубы.

— Тяжелый клиент попался, — пробормотала Пресная Вода, возвращаясь к спутникам. — Но если она считает, что сама справится…

— Работа сильно травмирует?

— Да-а, — ответила директор тоном под стать своей фигуре — тонким и высоким. — Когда кто-то выплескивает на тебя ненависть, которую копил всю жизнь, и ты вслед за этим слышишь жуткое бульканье перерезанной кухонным ножом сонной артерии — да, это травмирует. Однажды мне пришлось слушать, как дурная баба швыряет ложкой купорос в своего привязанного к детскому стульчику ребенка. Она так мстила его отцу. Как бедняга кричал!

— Неужели вы ничего не могли сделать? — вырвалось у Кейт.

— Послушайте. Мы дали зарок. И мы всегда его соблюдали. Ухо доверия не способно устранить ад одиночества, оно позволяет лишь немного его скрасить.

Кейт и Сэнди на короткое время задумались, после чего Кейт спросила:

— Дежурят только эти люди?

— О, нет. Центр — для тех, кому условия, в основном маленькие дети, не позволяют выполнять работу дома. Большинство предпочитает работать в домашних условиях. Признаться, звонков сейчас не так много. Видели бы вы, что творится в День труда, в конце сезона отпусков, когда люди, надеявшиеся, что летом дела пойдут в гору, начинают понимать, что опять наступает зима.

— Когда вы нас позовете дежурить? — спросил Сэнди.

— Спешить некуда. И необязательно вас обоих. Я слышала, что Кейт не может остаться.

Однако еще накануне вечером Кейт заявила:

— Мне кажется, что я тоже должна.

— Что должна?

— Остаться. Или съездить и вернуться как можно быстрее в зависимости от разрешения на перевозку Багиры.

Сэнди опешил.

— Ты серьезно?

— О да. Ведь ты же остаешься?

Промолчав с минуту, он наконец сказал:

— Ты подслушивала?

— Нет, ни ты и никто другой не говорил этого вслух. Просто… ты сегодня вел себя по-другому. Вдруг поверил в себя. Я буквально это чую. Похоже, ты нашел в себе силы доверять другим людям.

— Надеюсь, что так, — слегка дрогнувшим голосом ответил Сэнди. — Потому что, если не верить даже им… Но я им верю, и ты права, что я наконец научился доверять другим. Большое тебе спасибо, Кейт. Твой урок не прошел даром. Ты гений!

— А здесь безопасно? Тебя не утащат отсюда в Парелом?

— Местные обещали, что не допустят.

— Кто?

— Тед и Сузи. И Пресная Вода. И Брунгильда.

— Кто-кто?

— Дело было вот как…

Их пригласили на ужин Джош и Лорна. Джош любил готовить, время от времени он хозяйничал на кухне ресторана Фенелли, одновременно готовя ужин для пятидесяти человек. В тот вечер он готовился обслужить десять посетителей, но, когда первые десять расселись в саду, начали приходить новые — по одному, по двое, брали бокал вина или кружку пива, так что под конец собралась компания как минимум в четыре десятка человек.

Сэнди долгое время стоял один в темном углу. Потом появились Тед Горовиц и Сузи, вслед за ними — Пресная Вода. Заметив его, Тед спросил:

— Сэнди, как идет обустройство? Все нормально?

Настало время принимать решение. И он его принял. Сэнди расправил плечи и вышел из тени.

— Можно вас пригласить на два слова? Брэда, пожалуй, тоже.

Тед и Сузи переглянулись.

— Брэд не придет, — сказала Сузи. — Он слушает. Пресная Вода подменяет его в совете, когда он занят.

— Ладно.

Ладони Сэнди вспотели, кожа на животе натянулась, однако в голове царила холодная ясность. Все четверо нашли стулья и присели немного в стороне от остальной публики.

— Ну, что вы хотели сказать? — спросил Тед.

Сэди набрал в легкие воздуха.

— Несколько часов назад я догадался, что знаю про Обрыв кое-что, чего не знает никто из вас.

В ответ — молчание.

— Но сначала ответьте: я прав, считая, что Ухо доверия находится под защитой червя?

Немного помявшись, Пресная Вода пожала плечами:

— Я думала, что это очевидно.

— Федеральные компы приготовились его уничтожить.

Что-что, а эти слова заставили всех насторожиться. Трое собеседников резко подались вперед. Тед собирался раскурить трубку, да так и забыл о ней.

— Они не смогут без… — начала Сузи.

— Мне не требуется знать подробности, — перебил ее Сэнди. — Я предполагаю, что вы запустили в сеть самого большого червя и он автоматически срывает любую попытку отслеживания звонка на десять девяток. Если бы такую задачу поручили мне в то время, когда домашние телефоны только-только привязали к сети, я бы написал взрывной скремблер длиной порядка миллиона битов с резервированием на случай вирусов и хвостом в виде аварийного бесконечного самовоспроизведения. В 2005 году такой хвост к червю уже можно было приделать. Не знаю, есть ли он у вашего червя. Да это и неважно. Важно, что, пока я был у «ЗК» системным чесалом, я лазил по сети куда больше, чем от меня требовалось, и наткнулся на кое-что очень важное, хотя понял это только сейчас.

Теперь собеседники внимали каждому слову.

— Последние восемнадцать месяцев федералы в плановом порядке копировали все данные под грифом А, принадлежащие «ЗК» и другим гиперкорпорациям с максимальным национальным рейтингом, и отправляли их в хранилище. Сначала я подумал, что они устали от «президентских фокусов» и прочих выходок гипкоров и решили сохранить копии данных для последующего аудита. До меня не дошло, что это был подготовительный этап операции по уничтожению червя. Я даже не подозревал, что такие крупные черви бесконтрольно бродят на свободе. Но теперь я вижу, к чему идет дело, и надеюсь, что вы тоже.

Сильно побледнев, Тед сказал:

— Совершенно верно! Вирус тут не поможет, а простой скремблер и подавно. Кстати, у нашего червя нет упомянутого вами хвоста. Мы смутно надеялись сделать его как-нибудь потом, однако терпение Вашингтона к Уху доверия все больше истощалось, и мы не хотели их лишний раз дразнить.

— Нас там не любят, — поддакнула Пресная Вода. — Как они, должно быть, ненавидят Обрыв.

— Они нас опасаются, — поправила Сузи, — вот только… Трудно поверить, что федералы больше не боятся расчищать последствия разгрома, который может вызвать наш червь. Наша защита, как я всегда считала, работает двояко: если кто-то пытается отследить звонок в Ухо доверия, червь скремблирует сигнал на ближайшем крупном узле, а если делается попытка убить червя, происходит внезапное произвольное искажение тридцати миллиардов битов данных в непредсказуемых местах. На выяснение полного размера ущерба могут уйти годы. У нас не было возможности проверить, как работает вирус, хотя первая линия защиты — скремблер — работал исправно. БОД — Бюро обработки данных — на свою беду однажды в этом убедилось.

Сэнди кивнул.

— Теперь они готовы сразиться с вирусом. Как я уже сказал, они полностью вывели из сети все данные компаний с максимальным рейтингом, чтобы потом вернуть их на место.

Сэнди откинулся назад, потянулся за бокалом.

— Мы перед вами в долгу, Сэнди, — после недолгой паузы сказала Пресная Вода. — Нам надо пораскинуть мозгами, посмотреть, что мы можем…

— Нет, я сам, — перебил он. — Вам нужен червь с совершенно иной структурой. Такой тип называют самовоспроизводящимся фагом. Причем первым делом ему нужно скормить вашего нынешнего червя.

— Самовоспроизводящийся фаг? — переспросила Сузи. — Никогда о таком не слышала.

— И неудивительно. С ними шутки плохи. Их часто используют в ограниченных обстоятельствах. Например, наступает время выборов, берешь фага и запускаешь его в список членов оппозиционной партии, если только они не заготовили копии. Таких червей в континентальной сети очень мало, самый крупный из них бездействует, пока его не активируют. Если хотите знать, его создали в центре под названием «Электрополымя», назначение этого червя — отключить сеть, чтобы ей не могла воспользоваться армия противника. Говорят, для этого требуется всего тридцать секунд.

Тед нахмурился.

— Откуда вы так много знаете об этих фагах?

— Ну-у… — Сэнди помедлил и решил спрыгнуть с обрыва. — Своего фага я запустил больше шести лет назад, и пока что он служил мне верой и правдой. Почему бы то же самое не сделать для Уха доверия?

— И что это даст, черт возьми?

Делая неимоверное усилие говорить вполголоса, Сэнди объяснил суть дела. Его выслушали. После чего Тед сделал неожиданный ход.

— Этот штырь врет? — спросил он.

Собака обнюхала пах Сэнди с застенчивым видом, словно ей неудобно было допускать такую вольность, мотнула головой и вернулась на место.

— Ладно, — сказала Сузи. — Что вам для этого нужно и сколько времени это займет?

— Об этом не может быть и речи, — заявил доктор Джоэл Бош. — Он просто лжет.

Остро сознавая, что сидит в том же кабинете и, возможно, в том же кресле, где сидел Никки Хафлингер, когда увидел Миранду, Фримен терпеливо произнес:

— Наши технологии исключают любую возможность сознательной дачи ложных показаний.

— Но ведь ясно, что такого не может быть, — резко возразил Бош. — Я очень хорошо знаком с трудами Лиллеберга. Он действительно добился невероятных аномальных результатов. Однако все его объяснения — сплошная демагогия. Сегодня мы знаем, какие процессы дают подобный результат, однако Лиллеберг никогда даже не притворялся, что пользовался ими. На тот момент, когда он прекратил работу, они еще не существовали.

— Так называемая гипотеза Лиллеберга вызвала много разногласий, — не отступал Фримен.

— Все эти разногласия давно преодолены! — огрызнулся Бош. И вымученно заставил себя принять более вежливый тон: — По той причине, которую… э-э… неспециалисту вроде вас трудно понять. Извините, но в ваши методы допроса определенно закралась ошибка. Я советую еще раз их проверить. До свидания.

Потерпевший поражение Фримен поднялся. В левой щеке вдруг начал дергаться мускул.

За окном, где собиралось в набег племя, глухо рычали моторы. По другую сторону окна, терзаемая нерешительностью, туда-сюда расхаживала женщина — ногти сгрызены до мяса.

— …После такого я, конечно, больше не могла с ним ужиться. И кто бы смог? Павлином расхаживал по району, плевать хотел, что о нем подумают…

Рев моторов умолк. Телефонный аппарат стоял в углу комнаты. Но она все еще не решалась подойти к нему.

— Сижу и все! Кто такое выдержит? Совершенно одна третью ночь подряд. То же самое было на прошлой неделе. Господи! Хоть бы кто-нибудь появился, чтобы эти пыльные ступени снова заскрипели…

Если он узнает, он меня убьет. Я ни капли не сомневаюсь. Как-то раз я звонила им, и этот звонок помог мне не сойти с ума. В любом случае разговор по телефону не дал мне покончить с собой. Но сегодня вечером случилась другая беда. И если Джемми догадается, он точно меня убьет.

— …Не столько пил, сколько заливал в желудок как горючее, представляете? Хосспади, я бы не удивилась, если бы он и зубы начал чистить этой дрянью. Если бы начали выпускать зубную пасту со вкусом виски, он бы первым побежал ее покупать, хотя нельзя сказать, что он так уж любит чистить зубы. Зубы у него гниют и воняют…

Наконец, покорившись судьбе, женщина подошла к телефону. Номер удалось набрать только с третьей попытки. Экран посветлел.

— Эй! — воскликнула она испуганным шепотом, словно Джемми мог услышать ее с расстояния нескольких километров. — Вам надо что-то делать и побыстрее! Мой сын в племени «черножопых», и они отправились в набег на…

Ее прервал спокойный женский голос:

— Вы позвонили в Ухо доверия, эта служба существует исключительно для того, чтобы слушать. Мы не принимаем никаких мер, ни во что не вмешиваемся и не вступаем в разговоры. Если вам нужна помощь, обратитесь в одну из экстренных служб.

Чертовы тупые прыщи! Фиг с ними, я им ничем не обязана. Пусть на своей шкуре испытают, какие они дураки, если не хотят принять помощь, когда ее предлагают.

Племя вот-вот будет на месте. Они едут жечь, громить, грабить, убивать. Никогда не забуду брата Арчи с вырванным глазом, а ведь ему было всего девятнадцать.

Последняя попытка. И уж тогда, если им так нравится, путь катятся к черту.

— Нет, на этот раз вы послушайте! Я звоню, чтобы предупредить вас! Мой сын Джемми выехал с племенем «черножопых» из Кемадуры, они заключили пари с «мариачи» из Сан-Фелисиано, кто подожжет больше домов в Обрыве. У главаря есть миномет. Слышите? Настоящий армейский миномет и ящик мин!

И чуть не плача:

— Когда Джемми узнает, что я звонила, он меня изобьет до смерти. Но я не могла не позвонить и не предупредить вас!

— Позовите шерифа!

Все остальные дежурные тихой смены в штабе Уха доверия, в том числе Кейт, которая вместе с Сэнди проходила обучение под надзором наставника, прежде чем отвечать на звонки из дома, волками зыркнули на кричащего.

Кто-то прошипел:

— Ш-ш-ш, я слушаю.

— В набег на Обрыв едут два племени, у одного с собой армейский миномет!

Новость подействовала, люди начали запоздало суетиться. В нарушение правил Кейт сняла наушники и объявила:

— Некоторое время назад я оборвала звонок насчет какого-то пари между двумя племенами. Не это ли…

Сэнди повернулся и уставился на Кейт, как вдруг вечернюю тишину разорвал первый взрыв.

Все подскочили от неожиданности, Сэнди тем временем процедил:

— Ты не дослушала звонившего, пытавшегося нас предупредить?

Ответ Кейт заглушил звук, никому неведомый до появления Обрыва и нагонявший дикий ужас на всех, кто когда-либо его слышал: как будто город оказался внутри самого большого в мире органа, и органист врубил полный регистр, удерживая фальшивую до зубовного скрежета ноту. Это рычали и выли сто пятьдесят могучих собак, отозвавшиеся на зов вожака.

— А-а-у-у-у!

На месте остались дежурить только щенки да суки с новорожденным молодняком. Главные силы Натти Бампо рванули в темноту на запах страха, потому как даже первый одиночный вой привел нападавших в замешательство. Раздались выстрелы, еще раз бабахнул миномет, однако вторая мина упала далеко от цели.

Через полчаса собаки пригнали в город членов племен, хныкающих, истекающих кровью и обезоруженных. Их перевязали и посадили за неимением настоящей тюрьмы в запирающиеся сараи и подвалы. Двух собак в стычке подстрелили, одну наповал, еще одну ударили ножом, но не смертельно. Под арест попали тридцать семь налетчиков, не рассчитывавших столкнуться с таким противником. Самому старшему было восемнадцать лет.

Увы, все это уже не могло спасти дом на перекрестке Ортодромического Курса и Пьяного переулка.

На глазах субъекта выступили слезы; показания приборов говорили, что его пора возвращать в режим реального времени. Выполнив рекомендацию, Фримен терпеливо ждал, когда подопечный полностью придет в сознание.

Наконец ученый произнес:

— Удивительно, насколько вас затронуло разрушение дома, к которому вы и привыкнуть-то не успели. Более того, даже если бы меры были приняты после первого предупреждения, нападение все равно не удалось бы предотвратить, а дом, как известно, был уничтожен с первого выстрела.

— У вас нет души. И сердца тоже нет!

Фримен промолчал.

— А-а! Вот вы о чем. Кейт действовала по правилам, она усвоила их быстрее меня. Ухо доверия придерживается заведенного порядка не принимать звонки, если звонящий требует предпринять какие-либо действия, потому что для этого существуют другие службы. Даже если бы женщина успела предупредить Кейт в первые же секунды разговора, реакция была бы точно такой же. Стажеров учат гасить любые звонки, начинающиеся с истерических угроз, потому что в девяти случаях из десяти они исходят от религиозных фанатиков, грозящих навлечь на нас божью кару. Под нами я имею в виду Обрыв. Я все это понимал. А также прекрасно отдавал себе отчет, что кричать и обвинять Кейт не было смысла, но все-таки сделал это, когда увидел сожженные развалины дома, заплакал от разъедающего глаза дыма и чуть не задохнулся от гари, несмотря на присутствие десятка человек, пытавшихся меня урезонить. Ничего не помогло, я взорвался. Вся ярость, копившаяся во мне с самого детства, одним махом вырвалась наружу. А в итоге…

Субъект проглотил ком в горле, прежде чем продолжать.

— …совершил то, что последний раз делал в десятилетнем возрасте. Ударил человека.

— Догадываюсь, что это была Кейт.

— Да, кто же еще. И… — Говорящий вдруг рассмеялся, хотя на его щеках еще не высохли слезы. — И через секунду валялся на земле сам с лапой Брунгильды на груди и острыми зубами перед носом. Собака покачала головой, словно говоря «ай-ай-ай, как нехорошо!». Лучше бы она меня сразу остановила. Потому что с тех пор я больше не видел Кейт.

Смех умолк. Лицо допрашиваемого скривилось от душевной боли.

— Ага. Потеря дома глубоко затронула вас, потому что дом символизировал отношения с Кейт.

— Вы не поняли даже малой толики правды. Миллионной ее части. Вся сцена, весь остов событий несли на себе отпечаток потери. Не только потери дома, хотя в нем я впервые смог до тонкостей почувствовать, что такое «домашний очаг», и не только Кейт, хотя я впервые в жизни проникся к ней чувством, заслуживающим названия «любовь». Нет. Там я потерял нечто большее и гораздо более личное — чувство хозяина положения, позволявшее мне менять личину, когда захочу. Как только я понял, что ударил последнего в мире человека, кого хотел бы обидеть, мою уверенность как ветром сдуло.

— А вы точно знаете, что Кейт сдержала бы обещание вернуться из КС? Привезти пуму в Обрыв ей вряд ли бы разрешили. На что опиралась ваша вера в искренность ее обещаний?

— Среди прочего на то, что она сдержала обещание всегда заботится о Багире. Кейт не из тех, кто бросает слова на ветер. К тому времени я понял, почему она раз за разом записывалась на разные курсы в одном и том же университете. Ей требовалось постоянство. Кейт хотелось, чтобы картина окружающего мир включала в себя всего понемножку, но под привычным углом зрения и с привычной перспективой. Будь на то ее воля, она согласилась бы жить в таком же ритме еще лет десять.

— Но тут она встретила вас, и эта встреча сама по себе стала новым курсом обучения. Понятно. Что ж, я допускаю такую мысль. Десять лет, проведенные в Пареломе по три миллиона за каждый год, неизбежно вооружили вас знаниями, способными вызвать интерес у других.

— Подозреваю, что ваше чувство юмора ограничивается одними насмешками. Анекдоты вас хотя бы забавляют?

— Редко. Почти все я уже слышал.

— Наверняка в списке компонентов человеческой личности, которые вы пытаетесь анализировать, остроумие занимает место где-то рядом с печалью.

— Одной строкой выше. «П» следует сразу за «О».

Наступило молчание.

— Знаете что? Я впервые не был уверен, что вы не мявкаете.

— Обдумайте на досуге. — Фримен встал и потянулся. — Будет чем занять ваш ум до следующего сеанса.

После того, как он ударил Кейт…

То, что мир окрасился в оттенки горечи, не служило спасительным оправданием. Кое-кто из новых соседей, ставших новыми друзьями, на своем веку повидал, как в тартарары улетает не просто дом, а целый родной город.

Да и какие оправдания можно предложить в таком месте, где даже собаки понимают разницу между силой и насилием? Членов племен, находивших удовольствие в беспорядочном минометном обстреле мирной общины, отловили. Некоторых — со следами собачьих укусов. Однако собаки кусали аккуратно. Если за руку с пистолетом или ножом, то ровно настолько, чтобы пальцы разжались и выронили оружие. Если за ноги, то чтобы пресечь попытку бегства. Легкий прихват за щиколотку — достаточно для того, чтобы свалить бегущего на землю. Такое насилие оправдано.

В отличие от насилия против Кейт. Сэнди втолковали эту истину спокойно и терпеливо. Не внимая увещеваниям, он швырял дешевыми отговорками пополам с оскорблениями, пока окружающие не переглянулись, не пожали плечами и не оставили его в покое.

Ночь выдалась теплой, Сэнди сидел на пне и смотрел на развалины дома. Сердце сковала арктическая стужа неописуемого стыда, какого он не ощущал с тех пор, как стал взрослым. Посидев, он ушел. Куда глаза глядят.

Через несколько часов Сэнди оказался в городе, откуда пустилось в набег племя «черножопых». Обувь, пропитавшись потом пополам с пылью, натерла ноги. Он воспринимал боль как отголосок людской жестокости, эманацию и материальное свидетельство кровожадности мира.

— Я не знаю, кто я такой, — добравшись до Кемадуры, заявил Сэнди первому встречному, не проявившему, впрочем, ни капли любопытства.

— Я тем более, черт возьми, — огрызнулся незнакомец и, оттолкнув его, ушел.

Сэнди задумался над его ответом.

Тед Горовиц сделал правку в программе составления типовых писем, нажал клавишу распечатки и прочитал готовый документ, выползший из принтера. Слава богу, письмо было последним — тридцать седьмым по счету.

«Уважаемая миссис Янг, ваш сын Иавис вчера вечером был задержан, имея при себе оружие летального действия, а именно пистолет, из которого за несколько минут до этого он сделал выстрел. Слушание дела начнется завтра в 10:10 утра. Вы имеете право назначить своего адвоката, которому мы отправим собранные доказательства. В противном случае Иависа будет представлять опытный адвокат, назначенный судом. Иавису, по его словам, был неизвестен тот факт, что, в соответствии с нашим кодексом законов, в случае признания его виновным в совершении преступления согласно предъявленному обвинению ему грозит обязательное наказание сроком не менее года, включающее в себя подконтрольную реабилитацию, во время которой заключенному не разрешается покидать пределы города. (Подобная мера наказания не имеет максимального срока.) Хочу вам напомнить, что одно из старейших юридических правил гласит: незнание закона не освобождает от ответственности. Другими словами, ни защита, ни апелляция не могут основываться на заявлении обвиняемого, что он «не знал». Ваш такой-то и такой-то».

Повернувшись к Брэду Комптону, который вдобавок, похоже, играл еще и роль юриста, Тед спросил:

— До суда пока все?

— На мой взгляд, да, — буркнул Брэд. — Но успокаиваться пока еще рано. Сегодня утром я говорил с Пресной Водой. Похоже, она кое-что обнаружила, о чем ты…

— Тед! — раздался истошный крик снаружи.

— Я почти верю в ее телепатические способности, — вздохнул Горовиц и принялся набивать трубку. — Да, Пресная Вода. Заходи!

Женщина вошла и бросила на стол перед Тедом пачку распечаток. Плюхнувшись в кресло, женщина хлопнула по стопке бумаг ладонью.

— Я так и знала. То, что Сэнди говорил нам вечером у Джоша и Лорны, разбудило мою память. Возвращаться пришлось далеко — на одиннадцать лет, однако такие звонки бывают только раз в жизни. Стоило начать копать, как взаимосвязи полезли наружу одна за другой. Посмотрите сами.

Тед, нахмурившись, выполнил просьбу. Брэд обошел вокруг стола и стал читать через его плечо.

Наступило долгое молчание, прерываемое лишь шелестом бумаги.

Наконец Тед, не поднимая головы, спросил:

— Он больше не появлялся?

Пресная Вода покачала головой.

— Кейт тоже пропала.

— Кейт уехала, — сказал Брэд. — Рельсовым автобусом в семь тридцать. Что с Сэнди, никто не знает.

— Мы все прекрасно понимаем, что с ним произойдет, не так ли? — пробормотал Тед.

Оба мужчины кивнули.

— Надо позвать Сузи, — предложил Тед, со вздохом отклоняясь в кресле. — Я намерен вынести предложение на заседание совета.

— Хочешь принять Сэнди в вольные граждане Обрыва? — высказала догадку Пресная Вода. — Чтобы, обороняясь сам, оборонял нас?

— Ну-у…

— Нет, я конечно «за», вот только…

— Что «вот только»?

— Ты не забыл? Мы даже не знаем, кто он такой. Он рассказал, чем занимался. Но так и не сказал, кто он.

Тед разинул рот.

— Какой у него код?

— Я его сразу проверила. У него нет кода. Он ликвидирован. И защитный фаг скорее всего пропал вместе с кодом.

— Это значительно затрудняет задачу, — констатировал Брэд. — И все-таки дело нужно довести до конца. Когда Сузи прочитает найденную тобой информацию, я уверен, что и она с нами согласится.

— Интересно. Очень интересно. Вероятно, это поможет решить множество проблем. Эй, Пирс!

— Да?

— Ты слыхал о захолустье под названием Обрыв в Калифорнии? Похоже на то, что их шериф слишком много себе позволяет.

— Ох, Джерри, Джерри. Если бы ты не был здесь новеньким, ты бы знал, что Обрыв может позволять себе все, что угодно. Штыри из Класа, составившие текст соглашения с правительством, самые ушлые жулики, которым когда-либо удавалось обвести вокруг носа вашингтонских баранов. И все же на этот раз я клюну на приманку. Было бы здорово подставить им ножку. Что у тебя?

— Ну, они задержали членов племени и…

— И?

— Ты только посмотри на вынесенные приговоры!

— Не покидать пределы города по меньшей мере в течение года, подчиняться надзору назначенной для этого собаки… Ну и что?

— Надзору собаки? Какого черта!

— У них там необычные собаки. Ты, я вижу, не проверял.

— Я думал…

— Можешь не продолжать. Не проверял. И на что ты рассчитывал без проверки?

— Может, наложить запрет высшего суда? Против наказания, несоразмерного преступлению? Или даже за похищение. Одному из членов племени всего тринадцать лет.

— Есть четыре штата, где заявления считаются поданными в законном порядке, если подающему исполнилось тринадцать лет. Один из них — Калифорния. Проверь остальные, это пойдет тебе на пользу. А что касается несоразмерности наказания… Ты слышал, что есть город, где осужденного юридически разрешается сжигать на костре в любой из дней недели кроме воскресенья? В последнее время это редко случалось, однако закон пока никто не отменял. Сделай запрос на любом компьютере. Лучше займись делом, а? Пока ты чесал языком, они могли подсунуть нового червя.

Наступило молчание.

— Пирс!

— Что еще?

— Ты уже забыл, что сам говорил о черве?

— О боже. Я же шутил. Неужели новый плевок в лицо?

— Сам посмотри. Реально лютый… Не находишь?

— Лютый не то слово. Пожалуй, лучше признать, что он схавал первую жертву. Ты заметил? Раз так, то ты и сообщи мистеру Хартцу, что атаку на Ухо доверия требуется немедленно прекратить.

— Что-о?

— Что слышал. Доставь благую весть из пункта А в пункт Б. Подправь, где надо, и… О боже! В сети данных через минуту, а то и раньше начнется кромешный хаос! Поторопись!

Живот сводило от голода, горло пересохло от пыли. Сэнди брел по темным улицам Кемадуры, не замечая, что все — и люди, и машины — движутся в одном направлении. Он просто плыл вместе с толпой. Опустошенный и безучастный, Сэнди перестал обращать внимание на окружающую реальность, пока с ним не заговорили.

— Черт бы тебя побрал, затырок! Ты глухой или просто туп, как пробка?

Что?

Сэнди, моргая, вынырнул из кокона перегруза, осмотрелся вокруг. Это место он уже видел. Но только по тривизору, не в реале. А главное, он прежде не ощущал запахов. Воздух пропитался смрадом испуганных животных и жаждой зрелищ.

Множество ярких до рези в глазах рекламных надписей подтверждали догадку. Одни кричали: «Цирк Боккони». Другие чуть сдержаннее возвещали, что шоу в древнеримском стиле начнется через 11 минут. Буквально на глазах цифра 11 поменялась на 10.

— По какой цене берешь место? — одернул его все тот же сердитый голос. — За десять, двадцать, тридцать?

— Э-э…

Сэнди порылся в карманах, нашел пару банкнот. Билетами торговал живой продавец — мужчина со шрамом на лице, на правой руке не хватало нескольких пальцев. Увидев наличные, он нахмурился. Однако автомат в будке решил, что деньги настоящие, и выдал десятидолларовый билет.

Сам не зная, что он здесь позабыл, Сэнди двинулся в направлении, которое показывали стрелки с отметками «10», «20» и «30 долларов». Вскоре он оказался в зале, напоминавшем старый авиационный ангар. Арену и ров окружали дешевые места и отдельные кабины. Автоматы раздавали фальшивые декорации — флажки с девизами на латыни с кучей орфографических ошибок и пластмассовые фасции, собранные в связку вокруг пластмассовых же топоров.

Машинально бормоча извинения и пробираясь к свободному месту в верхних рядах с плохим обзором, Сэнди беззастенчиво прислушивался, о чем судачат завсегдатаи.

— Тратить аллигаторов на детей, черт! Нет, я, конечно, не переношу своих чад не меньше любого другого затырка. Но вот если бы можно было найти настоящих аллигаторов!

— Надеюсь, на этот раз в меню включили белых. Как надоели эти черные, все время пытаются подражать дедам, бросаются на львов в одиночку и потом цепенеют, потому что до бровей накачаны наркотой!

— Все это — притворство. Что-нибудь вроде радио-имплантатов, вживленных в мозг животных, чтобы они не причиняли реального вреда из-за бешеного размера страховки…

Грянул громкий голос из динамиков:

— Пять минут! Великолепное зрелище начинается всего через пять коротких минут! После начала шоу опоздавшие однозначно и безоговорочно остаются за дверью! Только «Цирк Боккони» выходит в эфир на всем западном побережье в реальное время! В те части континента, которым повезло меньше, шоу будет транслироваться в записи!

Сэнди вдруг ощутил смутную тревогу и начал озираться в поисках выхода. Однако зрители валили плотной толпой, переть против течения ему не улыбалось. Вдобавок к нему подъехала камера. Она перемещалась на суставчатом металлическом штативе, напоминающем переднюю лапу богомола, прикрепленную к миниатюрной электрической тележке. Тележка оседлала рельс под самым потолком. Пара фасеточных глаз-объективов как будто нацелилась прямо на Сэнди. Если сейчас попытаться уйти, можно запросто привлечь к себе лишнее внимание. Лучше уж спокойно досмотреть шоу до конца.

Он плотно обхватил туловище руками, как делают люди, когда хотят унять дрожь.

Надо выдержать всего один час.

Вступительные номера Сэнди еще сумел высидеть, но во втором акте по пищеводу начал подниматься ком тошноты. Выписанный из Ирака настоящий змееглот, уродец с выпирающим лбом, выдающим в нем идиота-гидроцефала, спокойно подставил язык змее, позволил ей в него вцепиться, убрал язык обратно в рот, откусил змее голову, прожевал и проглотил, после чего робко улыбнулся в ответ на рев и аплодисменты зрителей.

Следующим пунктом программы шел условный бой гладиаторов — отсылка к «древнеримскому» характеру шоу. Поединок закончился кровоточащей раной на ноге ретиария с сетью, в то время как собственно гладиатор, вооруженный мечом и щитом, расхаживал по арене как индюк, хотя никаких особых подвигов не совершил.

В уме Сэнди зашевелилось глухое неприятие.

Какая мерзость! Кровопролитие ради ублажения зевак. Сплошной обман. Гадость. Кошмар. Вот где родители перенимают методы воспитания детей, после которого их детки сбиваются в стаи и громят дома незнакомых людей. Вот где им показывают, как убить собственную мать. Отрезать папаше яйца. Схарчить грудного ребенка, потому что мама с папой любят его больше, чем тебя. Безумцы. Они все сошли с ума.

В Пареломе сложился своеобразный кружок поклонников цирка — как часть механизма перевода агрессивности в социально приемлемую форму. Воспоминания о нем выцвели и потеряли остроту. В голове Сэнди царил жуткий беспорядок. Хотелось есть, пить, общее состояние хуже некуда.

— А сейчас небольшой перерыв, чтобы сообщения наших спонсоров услышал весь мир, — прогудел голос ведущего в динамиках чудовищных размеров. — Настало время объяснить уникальную особенность древнеримского шоу. Эл Джексон, наш лучший гладиатор, которого вы видели всего минуту назад…

Ведущий взял паузу, пережидая волну аплодисментов и криков.

— Да-да! Крепкий орешек! И семейка тоже вся в папашу. Вы слышали, что его сын — вождь племени «черножопых»?

На этот раз никто не захлопал. Словно пауза была рассчитана на крики одобрения от членов племени, которых почему-то не оказалось на месте.

Ведущий ловко замял неувязку.

— Во время шоу все делается в реальном времени. Да-да, каждый вызов поступает буквально в реальном времени, никаких подвохов, никаких предварительных заготовок. Хотите померяться с ним силами? Возьмете сеть и трезубец? Примете участие в последнем поединке? Шанс есть у любого из вас! Достаточно встать с места и крикнуть погромче!

Против воли Сэнди вскочил на ноги.

— Он отец главаря племени «черножопых»?

Казалось, что его собственный голос доносился с бесконечно далекого расстояния.

— Сущая правда! Юного молодца зовут Бад Джексон. Таким сыном можно только гордиться!

— Тогда я порву Эла на мелкие кусочки! — во все горло заорал Сэнди, покидая свое место и как бы наблюдая за собой со стороны. — Я заставлю его визжать и молить о пощаде. Он почувствует на своей шкуре то, что сделал со мной его сын. Он будет выть, рыдать, каяться и скулить еще долго после окончания шоу.

Прокатился шум аплодисментов, зрители тянули шеи в предвкушении зрелища. Кто-то похлопал Сэнди по плечу и пожелал удачи.

— Классический пример жажды смерти.

— Фигня. У меня не было ни малейшего намерения искать гибели. Я наблюдал за этим жирным ублюдком. Я видел, что размотаю его даже в моем ослабленном и озлобленном состоянии. Разве я это не доказал? Он семь суток пролежал в больнице и больше не сможет ходить без костылей.

— Согласен. Однако вы подставились под объектив тривизионной камеры…

— Да. Тут вы правы.

В прошлом люди портили или рисовали надписи на плакатах и рекламных щитах, а иногда, в основном в сельской местности, стреляли по ним — глаза и соски` фотомоделей представляли собой идеальную мишень.

Позже, когда в домах вошли в обиход прозрачные экраны (как те, что впоследствии начали использовать для электронного фехтования), чтобы играть в фиктивный теннис и другие игры, процент зрителей рекламы, как ни странно, возрос. Вместо того чтобы переключать канал с началом рекламной паузы, люди стали переключать каналы в поисках рекламы.

До содержания рекламы им дела не было. Возникла мода на запоминание жестов актеров и актрис и их воспроизведение в уморительном виде с помощью магнитного карандаша. Чтобы освоить эту игру, требовалось хорошо знать время начала рекламы, ведь некоторые заставки держались на экране всего полсекунды.

Рекламодатели и менеджеры сетей с ужасом обнаружили, что в девяти из десяти случаев наиболее усидчивые зрители были не в состоянии вспомнить, о каком товаре говорилось в рекламном клипе. Они запоминали не «эту рекламу кока-колы» и не «эту заставку фирмы „Драно”», а «ту сцену, где получилось заставить бабу въехать мужику по щам».

Точкой насыщения и нарастающего сокращения отдачи, как правило, считалось начало 80-х годов, когда на жителей Северной Америки впервые за историю начали вываливать в среднем более тысячи рекламных объявлений в сутки.

Рекламировать, естественно, никто не перестал. Реклама вошла в привычку.

Чэд Флакнер с усмешкой отложил магнитный карандаш. Рекламная пауза закончилась, вот-вот возобновится цирковая программа. Сотрудников корпорации «Анти-травма» не просто поощряли, а буквально заставляли смотреть передачи из «Цирка Боккони» в Кемадуре. Спонсирование цирка показало себя лучшим способом привлечения новых клиентов. Родители, больше всех увлеченные зрелищем не затрагивающего их лично насилия как раз больше всех боялись стать мишенью агрессии со стороны собственных детей. Фактически, чем больше родители смотрели цирковые шоу, тем скорее соглашались записать своих детей на курс лечения. Зависимость выглядела ярко линейной плюс-минус четырнадцать процентов.

Чэд по этому поводу не парился. Ему всегда нравились цирковые шоу. А вот если бы в штаб-квартире «Анти-травмы» узнали, что сотрудник вытворяет с их последним рекламным роликом, от него бы только перья полетели. Э-хе-хе. Как жаль, что своим увлечением ни с кем нельзя поделиться. Коллеги узрели бы в нем нелояльность к компании. Разве только за исключением переходящих на другую работу. Кстати, он и сам собирался переходить. Окончательное решение, возможно, созреет еще до того, как рекламный ролик снимут с эфира и заменят новым. А пока что почему бы не подурачиться?

Все еще ухмыляясь, Чэд приготовился досматривать шоу или ту ее часть, где Эд Джексон якобы бросал открытый вызов публике. Конечно, все это подстроено, но иногда…

Ух ты!

Похоже, на этот раз обошлось без мухлежа. Если, конечно, там не решили, что Эд всем надоел и… Черт побери, как этот парень кричит! Во все горло! Давно такого не было. Сумасшедший номер. Класс. Ну-ка, ну-ка!

Вытаращив глаза, Чэд припал к экрану. Нет, кровь настоящая. И крики боли тоже. Интересно, кто этот штырь, превращающий звезду «Боккони» в котлету?

— Да это же Лазарь! — воскликнул он в пространство. — С бородой или без, я этого затырка где угодно узна`ю! От меня ты удрал, но на этот раз… Ох, на этот раз!

— Как только его узнали в тривизоре, счет пошел на минуты, — сказал Хартц, отклоняясь за письменным столом. На столе стояла табличка — «заместитель директора».

— Да, сэр, — согласился Фримен. — ФБР быстро загнало его в угол.

— Быстрее, чем у вас получается вытянуть из него данные, — с сонной улыбкой процедил Хартц. В домашней обстановке своего кабинета он выгодно отличался от посетителя Парелома. Возможно, поэтому и отклонил повторное приглашение.

— Прошу прощения, — натянуто возразил Фримен. — Мне поставили задачу вытащить из него все сведения, какие только возможно. Такие вещи требуют времени. И тем не менее с зазором в полпроцента я задачу выполнил.

— Вас результат, возможно, устраивает. Нас нет.

— Почему?

— Я выразился ясно. Несмотря на ваши продолжительные допросы, мы до сих пор не знаем самого главного.

— Чего именно? — Тон Фримена постепенно становился ледяным.

— Ответ, замечу, очевиден. В отношениях между Обрывом и государством сложилась нетерпимая ситуация. Небольшая группа диссидентов умудрилась занять устрашающую позицию, ничем не отличающуюся от угрозы бешеных террористов взорвать ядерный заряд. Мы были готовы ликвидировать эту аномалию. Да только Хафлингер, Локк, Лазарь — или под каким еще именем он выступал в это время — вмешался и отбросил нас на исходные позиции. Вы допрашивали его несколько недель. Однако целая куча данных, которые вы накопили, и километры записанной пленки не содержат ни малейшего намека на то, что мы хотели бы знать больше всего.

— Как удалить фага, которого он написал для Уха доверия?

— О, да вы просто гений! Дошли своим умом! — Тон Хартца сочился издевкой. — Повторяю: недопустимо, чтобы какая-то мелкая община лишала государство права отлавливать изменников, нытиков и саботажников. Мы должны выяснить, как остановить этого червя!

— Вы хотите несбыточного, — помолчав, ответил Фримен. — Хафлингер и сам не знает, как это сделать. Ручаюсь моей репутацией.

— И это все, что вы можете сказать?

— Да.

— Гм. Прискорбно! — Хартц откинул спинку кресла назад в максимальное положение, развернулся и направил сосредоточенный взгляд в угол кабинета. — А как насчет остальных, с кем он поддерживал контакт? Кейт Лиллеберг, например? Что вам известно о ее поведении в последние дни?

— Судя по всему, она вернулась к прежнему распорядку, — вздохнул Фримен. — Приехала обратно в КС, заявку на перевоз пумы не подавала. И вообще за все время, похоже, предприняла всего один положительный шаг.

— Как я слышал, поменяла главный предмет в текущем учебном году? Решила изучать обработку данных, не так ли?

— Да, кажется, так.

— Странное совпадение. Очень подозрительное. Вы не находите?

— Связь возможна и даже реальна. Но называть это совпадением… Вряд ли.

— Вот и хорошо. Я рад, что в конце концов мы пришли к единому мнению хотя бы по одному вопросу. — Хартц вернул спинку кресла в прежнее положение и, подавшись вперед, пристально посмотрел на Фримена. — Тогда скажите: что вы думаете о Лиллеберг? Я понимаю, что лично вы с ней не встречались. Зато виделись с людьми, которые ее близко знали, — матерью, любовником, друзьями.

— Она выглядит человеком с практическим складом ума, — немного подумав, ответил Фримен. — Не стану отрицать: ее действия по спасению Хафлингера произвели на меня впечатление. Уйти от розыска не так-то легко. — Фримен умолк, словно начал прислушиваться к тому, что сейчас скажет.

— Продолжайте, — подбодрил его Хартц.

— Я хотел сказать: на Хафлингера охотились целых шесть лет. С первого же дня после побега. А Кейт, похоже, поняла масштаб проблемы с первого захода.

— И поверила ему на слово, не так ли?

— Об этом говорят ее действия.

— Гм. Я рад сообщить, что у вас будет адекватная возможность подтвердить либо опровергнуть ваше мнение. — Хартц нажал кнопку. Настенный экран посветлел, на нем появилось сильно увеличенное лицо. — Компьютерный анализ, проведенный БОД, показывает, что вам с вашими, безусловно, утонченными методами пойдет на пользу — как бы поточнее выразиться? — альтернативный подход. Он может показаться вам старомодным, однако не раз зарекомендовал себя с лучшей стороны. Потому что мы не остановимся, пока не уничтожим червя, переданного Хафлингером Уху доверия! — Во взгляде Хартца полыхнуло пламя. — Причем до конца года и ни днем позже! У меня имеется личное распоряжение президента.

Фримен пошевелил губами, так и не издав ни звука. Он не мог оторвать взгляд от экрана.

— Хотя у вас могло сложиться о нас превратное впечатление, — продолжал Хартц, — мы в Вашингтоне по достоинству ценим ваши способности, терпеливость и настойчивость. Вряд ли кто-либо мог бы выполнить задание лучше вас. Именно поэтому нового субъекта мы отправляем к вам, а не к кому-то другому.

— Но это же… — Фримен указал дрожащим пальцем на экран. — Кейт Лиллеберг!

— Вы не ошиблись. Это Кейт Лиллеберг. Мы надеемся, что ее присутствие в Пареломе даст вам дополнительный рычаг, чтобы выжать из Никки Хафлингера последние капли драгоценных сведений. А теперь извините — мое время дорого. До свиданья.

— Как мне представляется…

— Ты что это о себе возомнил?

Это реальное место, ферма. Внемли.

Земля. Дом. Сарай. Солнце. Дождь. Снег. Поле. Забор. Пруд, Кукуруза. Пшеница. Сено. Паши. Сей. Жни. Лошадь. Свинья. Корова.

Это — абстрактное место, концертный зал. Внемли.

Дирижер. Оркестр. Зрители. Увертюра. Концерт. Симфония. Подиум. Гармония. Инструмент. Оратория. Вариации. Аранжировка, Скрипка. Кларнет. Пикколо. Литавры. Фортепиано. Зал.

К тому же:

Арфа. Рожок. Барабаны. Песня. Свирель.

И аналогично:

Люцерна. Брюква. Удобрения. Комбайн.

Сопоставь следующие понятия (без оценки) с категориями, обозначенными вышеназванными параметрами: ***

Бит. Запись. Память. Переключатель. Программа. Транзистор. Пленка. Данные. Электричество. Онлайн. Время простоя. Распечатка. Чтение. Операция. Кибернетика.

[*** Ни в коем случае не повторяй сегодняшний ответ завтра.]

С того момента, когда на ее пороге впервые появился Сэнди Локк (жив ли он еще?), сигнальное табло в квартире Кейт ни разу не возвещало о неожиданном появлении незнакомцев.

В ее время люди не ходили друг к другу в гости, не предупредив о визите заранее. Да и какой смысл? Во-первых, статистика показывала, что люди сидели дома меньше, чем когда бы то ни было, несмотря на то что тривизор в углу комнаты показывал внешний мир во всех оттенках цвета и фиктивной осязаемости. Во-вторых, по еще более веской причине: человека, наносящего визит без предупреждения любой семье, не скатившейся ниже уровня бедности, могли запросто опутать прочной сетью из пластика или даже травануть газом.

Поэтому посетители сначала договаривались о визите по вифону.

Стоя посреди самой большой комнаты, которую хозяйка квартиры украшала огромными фоторепродукциями микроскопических элементов электронных схем, чтобы потом нанести на них металлизированную краску и превратить свой дом в один сплошной компьютер, Кейт застыла на месте и задумалась.

А-а, ладно, ничего не случится, если просто узнать, кто пришел.

Со вздохом она включила камеру и увидела совершенно незнакомого мужчину — молодого, светловолосого, небрежно одетого.

— Ты и есть Кейт? — с широкой улыбкой спросил он.

— А ты кто?

— Сид. Сид Фессье. Я проводил летние каникулы в зоне платных лишенцев. Столкнулся со штырем по имени Сэнди, он попросил передать привет, если меня занесет в КС, а тут оказалось, что я остановился в отеле всего в квартале от тебя. Надо было, конечно, сначала позвонить, но пройтись пешком один квартал в такую погоду мне не в лом!

— Хорошо. Поднимайся наверх.

Парень, насвистывая то ли рил, то ли джигу, взбежал по лестнице. Как только Кейт открыла дверь, он выстрелил из «вязалки», мгновенно спеленав девушку как младенца.

— Багира! — крикнула она, валясь на бок со спутанными пластиковой нитью ногами.

Хлоп!

Пума, изготовившаяся в дальнем конце коридора прыгнуть на шею незваного гостя, дернулась, коротко рыкнула, слабо царапнула лапой грудь и рухнула на пол.

Незнакомец действовал умело и очень быстро. Возвращая одной рукой пистолет в карман, другой одновременно залепил рот Кейт клейким пластиком.

— Транквилизатор, — пробормотал он. — Не волнуйся. О ней позаботятся. Через два-три часа будет как огурчик. Однако пришлось применить максимальную дозу. Рукопашная с такими зверюганами не входят в число моих хобби.

Аккуратно прикрыв дверь, он достал коммуникатор.

— Окей, можете ее забирать. Только без шума. В этих местах людям, похоже, еще не все равно, чем занимаются соседи.

— А что с пумой?

— Думаете, я бы с вами говорил, если бы она бегала на свободе?

Кейт беспомощно фыркала и мычала. Спрятав коммуникатор, незнакомец небрежно бросил:

— Побереги силы, фальцуха. Я понятия не имею, что ты натворила, но, видно, что-то серьезное. Ордер на твой арест и взятие под стражу без права на залог подписан замом директора Бюро обработки данных, а он в вашингтонском зверинце не последняя шишка. В любом случае со мной бесполезно спорить. Мне приказали — я сделал, вот и все.

Наступили перемены. Причем довольно существенные. В корне изменилась обстановка. Вместо того чтобы будить его и снова погружать в сон с помощью медикаментов и влияния импульсами на кору головного мозга, вчера вечером ему позволили заснуть естественным образом, к тому же — в нормальной комнате, голой, как номер отеля, но удобной и оборудованной всем необходимым, с настоящими окнами, вид из которых подтверждал, что он действительно находится в Пареломе. В период допросов его держали в некоем подобии тюремной камеры, конуре, в которой едва умещался человек. Тонус мышц из-за отсутствия прогулок поддерживала автоматика.

Нет, наступили еще какие-то неуловимые, но оттого еще более важные изменения.

Вот только в чем они заключались?

Щелкнули замки, дверь открылась. На пороге появился человек в белом халате с оружием. В конвоировании под охраной точно не было ничего нового. Поднявшись, пленник выполнил команду выйти в коридор и повернуть налево.

Идти пришлось долго и много раз поворачивать. Потом спуск — тринадцать ступеней. Наконец они дошли до угла без камер наблюдения. Свернув за угол, пленник оказался в проходе, одна стена которого состояла из бронированного стекла, прозрачного только со стороны коридора.

Рядом стоял и смотрел внутрь слабо освещенного помещения Фримен.

Он кивком приветствовал пришедшего и негромко постучал по стеклу кончиком пальца.

В комнате на столе с мягким покрытием, не двигаясь, лежала полностью обнаженная девушка. Медсестра сбривала волосы на ее голове.

Наступило долгое молчание.

— М-м-м. Следовало ожидать. Однако, неплохо вас изучив, готов поспорить, что не вы решили привезти ее сюда.

Возникла новая пауза, которую на этот раз прервал Фримен.

— Уведите его обратно. Пусть немного подумает, — произнес он усталым тоном.

«Никогда не следует забывать, что за то время, пока мы изучали летучих мышей, у летучих мышей имелась уникальная возможность изучить нас».

Пленник угадал. После окончания этапа интенсивных допросов и с того момента, как вернулась способность связно мыслить, он со дня на день ждал известия о том, что Кейт тоже приволокут на «обследование».

Только проку от этого было столько же, сколько от знания наизусть формулы ускорения — 9,8 м на секунду в квадрате — при падении в пропасть.

Комната, несомненно, находилась под круглосуточным наблюдением, как если бы его заставили выступать на сцене перед огромным зрительским залом, готовым обрушить шквал критики за малейшее отклонение от назначенной роли.

И лишь один фактор играл в его пользу: после многочисленных ролей он наконец-то играл самого себя.

Все данные, собранные обо мне, отце Лазаре, Сэнди Локке и даже Никки Хафлингере, убеждал он себя, не относятся ко мне настоящему. Кем бы я сейчас ни был, а я и сам точно этого не знаю, я определенно не Никки Хафлингер!

Пленник принялся перечислять в уме все, что отличало его от той личности, чье имя он носил, и понял, что последнее отличие было важнее всех остальных.

Он умеет любить.

От этой мысли по спине побежали мурашки. Никки в детстве видел мало любви. Отец? Считал сына обузой, не захотел брать на себя бремя родительских забот. Мать? Некоторое время она старалась, но ей не хватало опоры в виде искренней нежности к ребенку. Из-за этого сорвалась в алкогольный психоз. Временные суррогатные родители? Для них один арендованный сын был похож на другого: столько-то долларов в неделю, помноженные на такое-то количество проблем.

Друзья в подростковом возрасте, когда он находился в Пареломе? Любовь в программе обучения не числилась. Любовь была рассована по разным полочкам. Фигурировала как «интенсивная эмоциональная связь», «чрезмерная взаимозависимость» и «типично раздутое подростковое либидо».

Зато теперь, когда новая незнакомая личность внутри него начинала думать о Кейт, он сжимал кулаки, скрипел зубами, зажмуривал глаза и полностью отдавался яростной ненависти.

Всю жизнь ему приходилось держать глубинные реакции под контролем: в школе, чтобы не обнучили вечером по дороге домой; подростком потому, что в любое время дня и ночи от учащегося могли потребовать доказать свою годность для продолжения учебы; первые пять лет на свободе потому, что больше всего боялся ее потерять; последующие пять лет потому, что хотел отомстить Парелому; напоследок потому, что сеть данных проникла почти повсюду в личную жизнь и малейшая оплошность могла вывести охотников на след.

Как итог, поддаваться эмоциям, хоть положительным, хоть отрицательным, было очень страшно. О том, чтобы пуститься во все тяжкие, как позволяли себе другие, нечего было и думать. Дети сбегали в другую банду, своевольничали и, пережив свой час крови и слез, могли от души вопить и улюлюкать. Взрослые находили другую работу и уезжали, оставляя при себе лишь память и какую-нибудь реликвию. Нельзя позволить себе кого-то слишком сильно ненавидеть или презирать. Такие эмоции могли привести в состояние, в котором невозможно предсказать ни собственные, ни чужие поступки. «Здесь тоже водятся тигры!»[7]

И все-таки способность к переживанию сохранялась в уме, просто он этого не знал. С оттенком иронии он вспомнил, как рассматривал аппарат для снятия стресса на временной квартире, выделенной «ЗК», и жалел тех, кто поддавался влечению к постоянству и привязанности.

А жалел я, выходит, себя. Ну что ж, чего-чего, а жалость я заслужил.

Теперь пленник вынужденно осознавал, насколько глубокими бывают эмоции, и для того, чтобы поощрять это побуждение, имелась здравая логическая причина.

Фримен и те, кто стоит за ним, вытягивали данные из холодной расчетливой личности — мистера Икс минус Э. А теперь его место занял мистер Икс плюс Э.

В результате вы, суки, столкнетесь с тем, чего больше всего боялись. С уникальным уравнением иррациональностей!

Выходящее на запад окно комнаты окропил дождь. Пленник подошел к окну посмотреть на алеющие облака — солнце садилось на западе, а дождь шел с востока.

Я нахожусь в положении человека, который пытается стащить из ядерного исследовательского центра ровно столько плутония, чтобы хватило смастерить бомбу. Добычу надо вынести незаметно для учетчиков количества, обмануть детекторы на выходе и при этом не получить радиационные ожоги. Задача на три трубки, Ватсон. На ее решение может уйти целая неделя, а то и десять дней.

Вы на околопланетной орбите. Вас обгоняет другой объект, тоже на орбите, движущийся на несколько км/сек быстрее вас. Вы ускоряетесь и догоняете его.

Здрасьте — до свидания. Конец соревнования.

Увидимся не скоро.

В комнате для допросов тривизионный экран поменяли на зеркальную ширму. Хартц не хотел подолгу пялиться на обнаженное женское тело в стальном кресле и предпочитал смотреть на собственное отражение. Заметив пятно испарины на лбу, он вытащил большой носовой платок, нечаянно смахнув с лацкана гостевой пропуск. Карточка-пропуск спикировала на пол.

Фриман предупредительно поднял ее и вернул посетителю.

Пробормотав «спасибо», Хартц водрузил пропуск на место, громко высморкался в платок и сказал:

— Ваши последние донесения измельчали.

— Я, разумеется, немедленно поставил бы вас в известность о любом существенном продвижении вперед.

— О, продвижение имело место! Поэтому я и приехал! — огрызнулся Хартц, наконец решив, что отводить глаза от девушки не имело смысла. Худая, как цыпленок, обритая наголо, напоминающая в своей наготе ребенка, она мало походила на человека — скорее на подопытное животное, безволосую крысу-переростка, мутировавшую до человеческих размеров.

— Какой прогресс? — едва заметно напрягся Фримен. В его тоне проскользнула резкость.

— А вы не в курсе? — язвительно спросил Хартц. — Вы говорили с ее матерью, так что должны знать! По крайней мере, вам стоило сообразить, какой вес ее должность имеет в «ЗК»!

— Мы разработали, — проговорил Фримен, с трудом сдерживаясь, — подробнейший психологический профиль ее матери. Мать и дочь не питают друг к другу эмоций, которые могут нам повредить.

— Профиль, говорите? — с нажимом произнес Хартц. — Вот как? И что вы можете рассказать о ней на основании вашего профиля?

— Ину Грирсон вполне устраивает, что дочь уехала из КС. Это позволяет Ине перебраться на другую должность, о которой она давно мечтала.

— О господи! Вы не пробовали оторваться от вашего жалкого профиля? Давно ли вы проверяли, что происходит в реальном мире?

— Я в точности выполнял инструкции! — вспыхнул Фримен. — Причем не чьи-либо, а ваши!

— Когда я отдаю указания, то предполагаю, что люди будут включать мозги, а не заваривать кашу на весь континент, чтобы ее за них расхлебывали другие!

На секунду их взгляды сцепились. Наконец Фримен примирительно произнес:

— В чем вы видите проблему?

— Я вижу? О-о, не один я. Проблема вполне реальна.

Хартц вновь промокнул лицо.

— Эта девчонка пробыла здесь уже неделю…

— Пять дней.

— С момента ареста прошла целая неделя. Не перебивайте. — Заместитель директора БОД сунул платок обратно в карман. — Не будь у нас мощной группы бывших пареломцев в административном совете УМКС, мы бы… А-а, какого черта! Зачем я вам это рассказываю? Будто вы сами не знаете.

— Если у вас была для меня важная информация, вы могли бы сообщить ее мне заранее, — натянуто возразил Фримен. — А раз не сообщили, хотя бы передайте сейчас своими словами.

Лицо Хартца побагровело, он едва удержался, чтобы не высказать вслух вертевшуюся на языке резкость. С трудом взяв себя в руки, посетитель продолжил:

— Любой человек, находящийся за пределами зон платных лишенцев, пользуется личным кодом для кредитных операций хотя бы раз в сутки. Поэтому установить, кто где находится, можно с точностью до минуты. Кейт Лиллеберг, конечно, совершеннолетняя, однако пребывает in statu pupillari[8] и официально не запрещала матери, единственной родственнице, говорить от ее имени. С тех пор как Кейт забрали из КС, пятьдесят-шестьдесят человек пытались установить, где она находится, — в основном знакомые с факультета УМКС, на котором она училась. Однако один запрос, самый тревожный, поступил от начальницы отдела «ЗК». Долго мне еще продолжать, прежде чем до вас дойдет, какое осиное гнездо вы разворошили?

— Я разворошил? — процедил Фримен.

— Вам не приходило в голову, что, если человек не пользуется кодом для доступа к кредиту целую неделю, это может вызвать подозрения?

— Мне не приходило в голову, что вы свалите на меня ответственность за каждую мелочь! — огрызнулся Фримен. — Раз вы на этом настаиваете, я сам займусь созданием убедительной фальшивки, например, устрою так, чтобы ее код сработал где-нибудь в зоне платных лишенцев, откуда сигнал мог запросто идти до сети целую неделю. Однако все остальное, боюсь, я должен оставить на…

— Поздно! Мы сами это сделали, как только поняли, что вы самоустранились. Вы не забыли, какую роль Хафлингер играл в «ЗК»?

— А это здесь при чем?

— Боже, дай мне терпения! Он поступил на работу как системное чесало, так? Эта должность открыла ему такой же доступ к сети, какой есть у меня, черт побери, и позволила прикрываться максимально благоприятным рейтингом «ЗК». Хафлингер так рьяно шарил по сети, что это начало мешать его официальной работе, поэтому он написал программку, чтобы за него выполняли работу компьютеры «ЗК». Этот нюанс вы в докладе о результатах допроса опустили, не так ли?

Фримен пошевелил губами, но не произнес ни звука.

— Причем эта программа работает до сих пор! — взорвался Хартц. — А Ина Грирсон прибрала ее к рукам! Хуже того! Она теперь знает, что код, который мы ввели вместо кода ее дочери, фальшивый!

— Что? Как? Почему?

— Черт! Вы еще не догадываетесь? Что хотел установить Хафлингер с помощью краденых кодов «ЗК»? Работает ли его личный маркер 4GH, не так ли? Как он мог это сделать, не лишив подсадных уток федеральных властей прикрытия? Данные, связанные с маркером 4GH, по идее, не находятся в общем доступе. Их обычно маскируют, вы ведь в курсе? А Хафлингер автоматически обнажил их, причем таким способом, о котором не додумались бы наши лучшие эксперты!

Сжимая кулаки, Хартц закончил монолог:

— Теперь видите, какой вы мне устроили геморрой?!

С лицом каменного идола Фримен произнес:

— Виноват не я, а Хафлингер. Не сомневаюсь, что новость его обрадует.

— Что вы, черт возьми, хотите этим сказать?

— Среди прочего вы не озаботились меня оповестить, что ехали сюда предъявлять мне нелепые обвинения. Справедливо полагая, что вы всего лишь собирались наблюдать за рутинным допросом Кейт, я не отменил указание о доставке в помещение Хафлингера, так как надеялся вывести его таким способом из равновесия. Кстати, позволю себе напомнить: вы сами предложили этот подход.

Взглянув на часы, Фримен добавил:

— Так что последние четыре или четыре с половиной минуты Хафлингер находился за этой зеркальной ширмой — она непрозрачна только с одной стороны, — а потому мог видеть и слышать все, что происходило в этой комнате. Вот почему я сказал, что новость его обрадует.

«…потерпели крах надежды тех, кто уверенно предсказывал, что новый академический год пройдет практически без студенческих беспорядков. Толпа в полторы тысячи студентов, уверовав, будто одну из них, пропавшую неделю назад, похитили правительственные агенты, разгромила половину из тридцати девяти полицейских пожарных постов в кампусе УМКС. О жертвах пока не сообщается, однако…»

Глядя Рико Посте прямо в лицо, Ина почувствовала, как от щек отхлынула кровь. Усилием воли она сохранила прежний ровный тон:

— Рико, что бы ни говорили вы и остальные члены правления, Кейт моя дочь. Прошу еще раз проверить фальшивый сигнал об использовании ее кода во Времянке.

— Кто утверждает, что сигнал фальшивый?

— Наши собственные компьютеры!

— Не-а. Так утверждает программа, написанная Сэнди Локком. А он оказался тем еще прыщом…

— Пока он экономил компании несколько миллионов в год, вы не считали Сэнди прыщом. Иначе бы не стали поперед всех предлагать взять его на постоянку.

— Ну, я…

Ина подалась всем корпусом вперед.

— Рико, здесь дело нечисто. И вы это тоже чуете, хотя и не хотите себе признаться. Вы пробовали запрашивать данные на Сэнди Локка?

— Честно говоря, пробовал.

— А данных никаких нет, верно? Нет даже сообщения о смерти!

— Он мог уехать из страны.

— Без паспорта?

Наступила тишина как накануне грозы.

Молчание первой нарушила Ина:

— Вы не читали книгу под названием «1984»?

— Конечно, читал. На занятиях по литературе в колледже. — Рико поджал губы, глядя в пустоту. — Я вижу, к чему вы клоните. Вы хотите сказать, что его объявили… э-э… нелицом?

— Именно. И боюсь, то же самое теперь сделали с Кейт.

— Я… — Рико подавил вздох. — Хорошо зная эту банду в Вашингтоне, я бы не стал исключать такую возможность. Знаете, что? Мне иногда снится кошмар: ввожу личный код, а обратно приходит сигнал «удалено»!

— Мне тоже, — призналась Ина. — И боюсь, что мы такие не одни.

После того как ему перестали брить голову, она начала чесаться. До сих пор желание почесаться удавалось подавить, и только время от времени пленник позволял себе потереть макушку. Наблюдателям, которые определенно за ним следили, должно было казаться, что поступающая информация приводит его в растерянность. Ему позволяли смотреть новости по тривизору. После перевода в более комфортные условия он тратил много времени, наверстывая сведения о происходящем в мире.

В действительности же новости ничуть его не дезориентировали. Темы сообщений были разными: новый расклад сил в Латинской Америке, очередная вспышка несанкционированного джихада в Йемене, новый продукт, вызвавший нарекания санитарной инспекции, под названием «гранулайзер», якобы делающий растительный белок похожим на мясо.

Привычки, однако, совсем не изменились. С кривой усмешкой пленник пробормотал в пространство:

— О боже, долго еще ждать?

По его собственным прикидкам, ждать оставалось недолго.

Вдруг, как будто его услышали, щелкнул дверной замок. Пленник ожидал, как обычно, увидеть вооруженного охранника. К своему удивлению, он увидел Фримена. Причем одного.

Фримен первым делом тщательно закрыл за собой дверь. И только потом заговорил — совершенно нейтральным тоном:

— Вы, надеюсь, заметили, что вчера вечером по моему распоряжению вам доставили напитки. Мне срочно требуется выпить чего покрепче. Виски со льдом, пожалуйста.

— Я подозреваю, что вас у меня нет?

— Что? А-а… — Фримен ухмыльнулся. — Вы не ошиблись. Никто не заподозрит, что мониторы показывают ложную картинку.

— Тогда поздравляю.

— С чем?

— Этот шаг потребовал от вас большого мужества. Большинству людей не хватает духу не исполнять безнравственные приказы.

Постепенно — процесс занял несколько секунд — напряженный оскал на лице Фримена превратился в улыбку.

— Черт бы вас побрал, Хафлингер, или как вас там зовут. Я с дьявольским упорством старался сохранить беспристрастность, но проиграл. Ничего не могу с собой поделать — вы мне импонируете.

Фримен в сердцах пинком придвинул стул и сел.

Несколько минут спустя, с бокалом в руке, пленник спросил:

— Объясните мне… На какой рефлекс надо воздействовать, чтобы вызвать подобную реакцию?

Фримен мотнул головой, как лошадь.

— Давайте без подколок. И не приписывайте себе заслугу за все, что происходит у меня в голове.

— По крайней мере, вы говорите о заслуге, а не о вине… Наконец поняли, что ненавидите людей, отдающих вам приказы?

— Ну-у… да. Распоряжение доставить сюда Кейт стало последней каплей. Вы были правы: это не я придумал. Я попросту выполнял приказ, не более того.

— И Хартц дал вам выволочку за то, что вы оказались не умнее его. Обидно?

— Хуже того. Много хуже. — Обхватив бокал костлявыми пальцами, Фримен подался вперед и продолжал, не глядя на собеседника: — Несмотря на наши споры, я твердо верю, что нам нужны гении. Отчаянно нужны. У меня есть концепция приложения их сил. У Хартца ее нет. У вас, кстати, она тоже есть. И у Кейт.

— Кейт Лиллеберг гениальна, тут и говорить нечего.

— Вынужден согласиться, — с оттенком вызова ответил Фримен. — И поэтому… Да что там, вы скоро сами все увидите.

— А вы чего ожидали? Можно было легко предсказать: стоило им узнать о моих способностях, как меня перетащили в Парелом. Точно так же арест Кейт был предсказуем с той минуты, когда я вывел их на нее.

Помедлив секунду, Фримен предположил:

— Похоже, вы перестали считать меня одним из них.

— Вы дезертировали?

— Ха! Можно и так сказать. — Он осушил бокал и жестом отказался от добавки. — Нет, я сам. Я знаю, где… Но ведь это неправильно, совершенно неправильно! Чем она, черт возьми, заслужила бессрочное заключение без суда и следствия и допросы с обнаженной душой и телом? Мы где-то сбились с пути.

— И вы подозреваете, что мне известен другой путь?

— Конечно, — последовал мгновенный и четкий ответ. — И я хочу о нем услышать. Я потерял ориентиры. На данный момент я не знаю, где мое место в мире. Хотите верьте, хотите нет, в моей личной вселенной всегда существовал догмат веры в то, что максимальное увеличение потока информации объективно приносит пользу. Я имею в виду честность, открытость, искренность, способность говорить правду, не боясь последствий. — Фримен горько усмехнулся. — Один знакомый мозгоправ уверяет, что эта черта — чрезмерная компенсация привычки детства, когда мне внушили, что нужно прятать свое тело от других. Меня приучили раздеваться в темноте, потихоньку шмыгать в туалет, когда никто не смотрит, и бежать со всех ног, спустив воду, — не дай бог кто-то заметит и представит себе, что я там делал. Что ж, возможно, этот штырь отчасти прав. Как бы то ни было, я вырос и стал мастером допроса, дорожащим умением вытягивать из людей информацию, не прибегая к пыткам и причиняя минимум страданий. Если прислушаться к моим словам, то это похоже на поиски оправдания, не правда ли?

— Правда. Однако, когда раскрытые вами сведения снова засекречивают и превращают в частную собственность власть имущих, это совсем другая песня.

— То-то и оно. — Фримен вернулся к креслу с наполненным бокалом, в котором позвякивали свежие льдинки. — Задание допросить вас я воспринял как всякое другое. Список предъявляемых вам обвинений был достаточно велик, и одно из них меня особенно задело — ввод в сеть фальшивых данных. И это вдобавок ко всему, что я о вас слышал раньше. Я переехал сюда всего три года назад — из Вейчопи. Кстати, вам это место известно как центр «Электрополымя». Даже там среди учащихся ходили туманные слухи о штыре, который однажды растворился без следа. Вы превратились в человека-легенду, вам это известно?

— Кто-нибудь последовал моему примеру?

Фримен покачал головой.

— Режим ужесточили. Кроме того, с тех пор, возможно, не нашлось ни одного человека с таким же комплектом способностей.

— А если бы нашелся, то вы бы его сразу заметили. Ведь вы тоже в своем роде выдающийся человек, не так ли, доктор Фримен? Или мистер Фримен? Кажется, я вас правильно оценил. Остановлюсь на мистере.

— Вы не ошиблись. У меня есть несколько дипломов, но докторской степени нет. И я всегда этим гордился. Хирурги в Великобритании тоже обижаются, когда к ним обращаются доктор такой-то и такой-то. Титулы бесполезны, никчемны, смешны! Хотите знать, что больше всего подействовало на меня в вашем рассказе о жизни в Обрыве?

— Что же?

— Ее насыщенность. Полнота вместо вынужденной погони за мелочевкой. Я получил дипломы по трем дисциплинам, но не стал богаче как личность. Сосредоточив внимание в одном узком направлении, я измельчал.

— Это и есть главный порок Парелома, не так ли?

— Я… вас почти понял. Уточните, пожалуйста.

— Вы однажды выдвинули довод в защиту Парелома как оптимальной среды для людей, настолько хорошо приспособившихся к быстрым переменам современного общества, что им можно доверить составление планов и для себя, и для других. Или примерно в этом духе. Но этого не происходит. Почему? Потому, что они находятся в полном подчинении у людей, жаждущих власти и получивших ее с помощью все тех же старых методов, которыми они пользовались еще… черт его знает, в додинастическом Египте. У таких типов есть только один способ обставить тех, кто их обгоняет, — поднажать еще больше. Мы живем в космическую эпоху, не забыли? Давеча мне пришла в голову метафора, хорошо подчеркивающая эту мысль.

Пленник повторил вслух притчу о двух телах на орбите.

Фримен слегка удивился.

— Но ведь все знают, что… — начал он и осекся. — Ах да, не все. Как я об этом не подумал. Неплохо было бы спросить Хартца.

— Точно. Посудите сами. Знают не все. В век беспрецедентных потоков информации людей преследует ложное убеждение, что они плохо информированы. Главное оправдание — информации слишком много, чтобы все знать.

— Но ведь это правда, — извиняющимся тоном сказал Фримен и отхлебнул виски.

— Согласен. Но нет ли другого фактора, наносящего еще больший ущерб? Разве мы не видим, что с каждым днем растет количество данных, доступ к которым нам воспрещен?

— Вы что-то в этом плане уже говорили. — Фримен наморщил лоб. — Кажется, называли это новым поводом для паранойи? Но если признать, что вы правы, то… Проклятье! Уж не собираетесь ли вы отменить единственный образ действий, к какому мы прибегали последние полвека?

— Собираюсь.

— Нельзя! — встревоженно выпрямился Фримен.

— Поймите, этот образ действий — мираж, следствие неверно выбранной точки зрения. Разложите его на этапы. Попробуйте взглянуть на вещи с точки зрения порицаемого вами холизма. Вообразите мир как единую сущность, а развитые, чрезмерно развитые страны — как аналог Парелома, а еще лучше — Трианона. И представьте себе наиболее успешные страны среди менее богатых как некое подобие общин платных лишенцев, начинавших свое развитие в бесперспективных обстоятельствах, а в итоге оказавшихся более сносными местами для жизни, чем большинство городов континента. Короче, я говорю о проекте «Бережливость» во всемирном масштабе, прекращении не оправдавшего себя эксперимента, на организацию которого выброшено слишком много средств.

Фримен надолго задумался.

— Допустим, я признаю, что вы правы или отчасти правы. Чего бы вы хотели от меня?

— Для начала вы могли бы освободить меня и Кейт.

Повисла напряженная пауза. Наконец Фримен принял решение, залпом допил бокал, поднялся и достал из бокового кармана пиджака умещающуюся в ладони плоскую серую коробочку из пластмассы.

— На вид это обычный калькулятор, — сказал он дрогнувшим голосом, — но на самом деле — вифон. Экран — под крышкой. Шнур и штеккер внутри. Телефонные розетки есть тут, тут и тут. — Он указал на три угла комнаты. — Только ничего не предпринимайте, пока не получите код.

Что я говорил о чрезмерной компенсации?

Выпито много, а к спиртному он не привык.

Но разве я пьян? Не чувствую. Более того, на трезвую голову невозможно выдержать захлестнувший ум поток ужасной правды, то, что говорил Хартц, то, что чуть не сказал вслух, но удержался Бош. Мне чертовски хорошо понятно, на кого он намекал как «неспециалиста». Какой смысл до конца жизни пресмыкаться перед лгунами вроде Боша? Утверждает, что живущих в Обрыве собак не может быть в природе! Болваны вроде Хартца еще хуже. Требует от вассала заранее угадывать то, до чего сам не способен дойти своим скудным умом, а потом перекладывает ответственность с больной головы на здоровую!

Фримен внимательно осмотрел квартиру, ввел в вифон и дверной замок команду «не беспокоить».

Как найти доступ к списку зарезервированных кодов, активированных после отмены маркера 4GH? Если это и можно сделать, то только из Парелома. Надо вытащить один из них и повысить его статус до категории «Б» — безусловной. Лучше фокуса не придумать. Сумей Хафлингер завладеть таким кодом, его бы никогда не поймали.

Настороженно и в то же время сознавая свои немалые возможности, а главное, не имея нужды ограничивать себя одним лишь карманным вифоном, с помощью которого Хафлингеру вскоре придется сотворить свое собственное маленькое чудо, Фримен подсел к консоли сети данных. Он записал, стер и перезаписал еще два раза программу, которую потом можно будет удалить, не оставив никаких следов. Работая, Фримен не мог отделаться от навязчивой заманчивой идеи.

С таким же успехом можно высосать три кода вместо двух…

Наконец программа была готова. Прежде чем ввести ее, Фримен произнес в пространство: «А почему бы и нет?» и проверил количество кодов в списке. Оказалось, что их было порядка ста тысяч. В хранилище с момента его создания различные департаменты заходили всего пять раз.

Да, черт возьми, почему бы и нет? Мне почти сорок. Чего я добился в жизни? У меня есть способности, ум, честолюбие. Все коту под хвост! Я рассчитывал приносить пользу обществу. Представлял, как буду вытаскивать на свет божий преступников и предателей, предавая их на суд честных граждан. На самом деле главным преступникам все сходит с рук, а таких людей, как Кейт, не обидевших даже мухи… А-а, черт! Я перестал быть следователем много лет назад. Превратился в инквизитора. А теперь потерял веру в праведность своей церкви.

Фримен резко рассмеялся, внес последнюю поправку в программу и ввел ее в сеть.

«Чтобы доставить праздным плебеям более удобств, ежемесячная раздача хлеба в зерне была заменена ежедневной раздачей печеного хлеба… а когда народ стал громко жаловаться на дороговизну и недостаток вина… суровая воздержность мало-помалу исчезла, и хотя великодушное намерение Аврелиана, как кажется, не было приведено в исполнение во всем своем объеме, употребление вина сделалось для всех доступным на очень легких условиях… и самый последний из римлян мог ежедневно покупать за небольшую медную монету пользование такой роскошью и такими удобствами, которые могли бы возбудить зависть в азиатских монархах… Но самыми приятными и самыми роскошными забавами служили для праздной толпы публичные игры и зрелища… и можно было подумать, что от исхода скачек зависит благополучие Рима»[9].

Все строчим и строчим. А, мистер Гиббон?[10]

Закончив приготовления, пленник выключил бесценный телефон и аккуратно спрятал его во внутренний карман пиджака. Пиджак повесил на спинку стула, затем закончил раздеваться в обычном порядке и лег в постель примерно в то же время, что и всегда.

В уме за каких-нибудь тридцать минут прокрутилась в миниатюре вся жизнь.

В неопределенный час ночи его разбудил молчаливый безликий охранник в белом халате, приказал побыстрее одеваться и идти за ним, ни капли не смущаясь отступлением от привычного распорядка, потому что для него непредсказуемость была частью того самого распорядка. Многие века внезапные ночные вызовы служили простым и дешевым способом вывода допрашиваемых из равновесия.

Охранник привел пленника в комнату с двумя дверями, где не было никакой мебели кроме скамьи. На этом ответственность охранника закончилась. Отрывисто приказав сидеть и ждать, он вышел из комнаты.

На короткое время наступила тишина. Наконец открылась вторая дверь. В нее, зевая, вошла коренастая женщина. Она принесла целлофановый мешок с одеждой и доску-планшет с каким-то формуляром. Хмуро попросила расписаться. Пленник вписал имя — не настоящее, зато знакомое женщине, после чего она, зевнув шире прежнего, с довольным видом ушла.

Пленник переоделся в принесенную одежду — трикотажную рубашку, серо-голубые брюки, синий пиджак, все правильного размера, неприметное, не запоминающееся. Запихав в мешок старую одежду, он вернулся через дверь, в которую вошел, в коридор с несколькими выходами. Миновав три двери — две справа и одну слева, он поравнялся с желобом для утилизации отходов и бросил в него мешок. Третья дверь вела в кабинет, она была не заперта. В кабинете помимо прочего стоял компьютерный терминал. Пленник нажал клавишу.

В соседнем шкафу для бумаг открылся и выдвинулся ящик с дистанционно управляемым замком. В ящике лежали временные пропуска, какие выдают официальным посетителям.

Тем временем загудел принтер, из которого начал быстро вылезать бумажный язык.

Из того же ящика пленник извлек неополяроидный цветной фотоаппарат, включил его на задержку для портретного фото и поставил на край стола. Сев напротив объектива, он выждал положенные несколько секунд, вытащил снимок на тонкой пленке, прилепил его на пропуск и зафиксировал с помощью устройства, найденного по подсказке компьютера в том же ящике. Напоследок отпечатал на пропуске свое новое имя и воинское звание майора военно-медицинской службы США.

Тем временем принтер закончил работу, выдав распоряжение о взятии под стражу Кейт Грирсон-Лиллеберг в двух экземплярах. В формуляре, отпечатанном на лазерном принтере, который в отличие от старых моделей не знал ограничений в шрифтах и алфавитах, потому что каждый символ вычерчивался лазерным лучом с минимальным расходом энергии, отличия от стандартного бланка RQH-4479 Сухопутных войск США для перевода задержанного под стражу военного ведомства можно было разглядеть только под микроскопом.

Вооружившись документами, пленник вернул на место все потревоженные предметы, нажал еще одну клавишу для запуска последней части заготовленной программы и покинул кабинет. Автоматика послушно заперла шкаф и дверь кабинета, после чего удалила все следы ночного отпирания замков и создала запись об «испорченном» бланке временного пропуска, оправдывающую нестыковку с количеством выданных пропусков.

Дверь в дальнем конце коридора выходила на улицу, ступени вели в темный бетонный бокс, где стоял электрокар скорой помощи. Водитель с нашивками ефрейтора неуверенно отдал честь.

— Господин майор?

— Вольно, — бросил новоприбывший, показал пропуск и два экземпляра распоряжения. — Извиняюсь за задержку. С девушкой не было проблем?

Водитель пожал плечами.

— В отключке, сэр. Как перегоревшая лампочка.

— Правильно. Маршрутный лист получили?

— Так точно. Доставили вместе с девкой. Да, и это тоже. Похоже на карточку с ее кодом. — Водитель протянул маленький конверт.

— Благодарю. Правда, там, куда она едет, он ей не понадобится.

— Могу себе представить, — криво ухмыльнулся ефрейтор.

— Аккумуляторы зарядили? Отлично, тогда — в путь.

Темная дорога лентой бежала под аккомпанемент не нот, но цифр. Прежде чем приступить к акту саботажа с помощью вифона, узник заучил наизусть оба кода, однако для успеха побега этого было мало. Он хотел, чтобы все сработало без сучка и задоринки еще до того, как скорая остановится для подзарядки. Дальность пробега этой модели составляла всего двести миль.

Лучше будет, если к водителю не придется применять физическую силу. Хотя ефрейтор виноват уже тем, что пошел на военную службу добровольцем, и что еще хуже — беспрекословно побежал выполнять приказ компьютера.

Но ведь все так делают. Все и постоянно. Иначе фокус не удался бы.

И все происходящее до него тоже не случилось бы.

Отныне и, если повезет, навеки, каким бы кодом я ни пользовался, я всегда буду Никласом Кентоном Хафлингером. А те, кому это не нравится, могут идти в жопу.

— Какого… Кто это?.. Сэнди!

— Тихо. Слушай и не перебивай. Ты находишься в армейской машине скорой помощи. Мы отъехали от Парелома примерно на двести миль и якобы направляемся в Вашингтон. Водитель считает, что я майор военно-медицинской службы, которого за тобой прислали. Я не успел придумать убедительную историю, чтобы позволить тебе переодеться в обычную одежду, в какой можно появиться на улице. Поэтому до поры у тебя есть только этот больничный халат. К тому же тебе наголо обрили голову. Ты что-нибудь помнишь или тебя все время держали в регрессивном состоянии?

Кейт нервно сглотнула слюну.

— С момента… моего похищения мне все как будто снилось. Понятия не имею, что правда, а что нет.

— Ладно, потом разберемся. Мы только что остановились для подзарядки аккумуляторов. Я отправил водителя попить кофе. Он вернется с минуты на минуту. Я придумаю еще какой-нибудь повод и отвлеку его, чтобы воспользоваться автоматом, продающим платья, обувь и парики. До следующей остановки ты должна быть готова надеть их и скрыться.

— Что мы будем делать дальше? Даже если получится?

Никки ехидно осклабился.

— То же, что я делал всю свою взрослую жизнь. Бегать по сети. Но на этот раз не только для того, чтобы спрятаться. Поверь, им это страшно не понравится.

Закрыв заднюю дверцу скорой, «майор» крикнул возвращавшемуся водителю:

— Черт бы побрал эти мониторы! Подали сигнал, что успокаивающее перестало действовать. Проверил, а она лежит без чувств, как бревно. Вы не видели, где здесь туалет? Надо бы отлить на дорожку.

Водитель, перекрикивая шум паровых и электрических транспортных средств, заполонивших площадку обслуживания, ответил:

— Вон там, рядом с торговым автоматом, сэр. И это… если мы еще не уезжаем, я заметил здесь доски объявлений «Дельфи» и хотел бы проверить один билетик, который меня сильно беспокоит.

— Валяйте. Только не очень долго. Пяти минут хватит?

— Что значит не отвечает? Вы что, не поняли, кого я вызываю? Пола тэ точка Фримена! Вам по буквам повторить?

Новый код? Это еще что значит? Вы уверены?

Какое они имеют право забирать его из… А-а, черт! Иногда я начинаю сомневаться, кто управляет этой страной, мы или компьютеры. Хорошо, продиктуйте новый код.

Мне плевать на инструкции к списку. Просто зачитайте и все! Если вы умеете читать!

Нет, это вы послушайте, тормознутый недоумок. Когда я отдаю приказ, его исполняют, и я не допущу, чтобы мне перечил какой-то самозванный засранец с дипломом юриста. Вы говорите с заместителем директора федерального Бюро обработки данных, и я… Так-то оно лучше. Говорите.

С какой группы знаков начинается код?!. Нет, повторять не надо. У меня хороший слух. О боже. О боже.

Нитка автострады, соединяющая Парелом и Вашингтон, — нить, связывающая завтрашний и вчерашний день через день сегодняшний.

Самый непоседливый народ в истории планеты, подсевший на кочевой образ жизни, невзирая на лишние расходы, энергетические кризисы, исчерпание запасов нефти и любые другие препятствия, как всегда, находился в движении, хотя полконтинента накрыла предзимняя погода с сильными ветрами, низкими температурами и дождем пополам со снегом. В такое время года люди по обыкновению переставали искать и начинали срочно находить.

Никки много думал об этом во время поездки.

Зачем люди переезжают?

Чтобы найти подходящее место, где пустить корни.

Двигаться быстрее, чтобы опуститься на более низкую орбиту? Это так не работает. На более низкой орбите темп движения возрастает сам собой.

Фримену эту мысль пришлось разжевывать. Кейт скорее всего ничего не придется объяснять. И она не единственная, кто улавливает правду прирожденным чутьем.

Вашингтон — это вчерашний день. Личная власть, должностные привилегии, индивидуализация консенсуса в образе спикера — отголосок эпохи, когда в общественности действительно преобладало единодушие, потому что ее не бомбардировали сотнями противоречивых версий событий. (Сегодня типичный представитель избирается меньше чем сорока процентами отданных голосов. Нередко его презирают четыре пятых тех, чье мнение он якобы выражает, потому что после выборов состав населения штата или округа давно поменялся. При ближайшей возможности политика заменят на другого, но до следующих выборов все скрипят зубами и терпят. А тем временем прежние сторонники рассеялись, чтобы путать кому-нибудь карты в другом месте. За списками избирателей следят компьютеры. Для того чтобы тебя внесли в список на новом месте, достаточно сделать один — всего один — звонок по вифону.)

Парелом — это, конечно, завтрашний день. Остается только надеться, что он будет другим. Потому что центр придумали и управляют им люди, родившиеся даже не вчера, а позавчера.

Как примириться с завтрашним днем, если (а) он окажется фальшивым и (б) наступит, когда ты к этому не готов?

Один из подходов определяется древним фарисейским пожеланием на все случаи жизни: блаженны те, кто ожидают худшего. Вот откуда берутся всякие «анти-травмы». Ничего хуже, чем то, что с тобой сделали в детстве, уже не будет.

(Это фальшивое будущее.)

Другой подход заключается в концепции штепсельного образа жизни: куда бы ты ни приехал, найдешь таких же людей, которых оставил позади, такую же мебель, одежду и еду, в любом баре будут подавать такие же напитки. «Эй, приятель, хочешь пари? Что это, „Хилтон“ в Париже или „Хилтон“ в Стамбуле?»

(Это тоже фальшивое будущее. Оно внушает ложную надежду, что завтрашний день будет похож на сегодняшний, но вот завтра наступает, и оно совсем не такое.)

Фальшивы и сами приготовления к будущему. Например, использование досок объявлений «Дельфи» для отслеживания предпочтений публики — что она готова принять, чего страстно желает, а чего не примет ни за какие посулы.

(И это фальшивое будущее. Тяжесть решения перекладывают на маховик традиционных рыночных сил. Фаворит, начинавший гонку с высокими ставками, сломал ногу на первом же барьере, а конца гонки не видно и в помине.)

Зоны платных лишенцев тоже ложь: ты уступаешь свое право на лучшее и современное в обмен на незаслуженный кредит, которого едва хватает на то, чтобы душа не рассталась с телом.

(Это фальшивое будущее. Настоящее все равно тебя настигнет вместе с землетрясениями, разрушающими целые города.)

Еще один подход — поймать кайф и подвиснуть с помощью какого-нибудь сильного наркотика, чтобы происходящее вокруг не доставляло боли.

(Это фальшивое будущее. Фарса много, vita brevis[11].)

И так далее.

Религия?

Меняй города вместе с орденом. Пожил с католиками? Переезжай к пятидесятникам-экуменистам, чей священник увлекается даосизмом.

Химия?

Все и так на взводе, как солдаты перед атакой. Их трясет! Воздух, которым ты дышишь, буквально звенит от напряжения. Сознание больше всего хочет вернуться к норме.

Довериться власти?

Как свободный и равный индивидуум ты имеешь такое же право быть властью, как и любой другой.

Подражать знаменитостям?

Ты был знаменит всего неделю назад — твой билет в «Дельфи» выиграл рекордную сумму, твой ребенок преодолел ров с аллигаторами, ты прожил целый год в одном и том же доме, и у тебя взял интервью репортер местного издания. Лучи славы ласкали тебя целых десять минут.

Ухнуть в перегруз?

Такое уже бывало, причем не реже простуды.

Тебя терпеливо, с ободряющей улыбкой и похлопывая по плечу, вытеснили с каждого из возможных путей возврата в исходную точку и зажгли перед тобой знак «Выхода нет».

Ради этого вертится земля, меняются рекламные объявления, постоянно обновляются программы в тривизоре, в супермаркетах всегда имеются в наличии продукты, в розетке — электричество, а в кранах — вода. Ну, хорошо, не всегда. Но почти, черт побери.

Почти всегда найдется друг, который ответит на твой телефонный звонок.

Почти всегда есть кредит, закрепленный за твоим личным кодом.

И почти всегда можно переехать в другое место.

А когда ночное небо случайно проясняется, на нем сверкает больше звезд и движутся они быстрее, чем при сотворении мира. Так что все в порядке.

Неплохо.

В некотором роде.

ПОМОГИТЕ!

По этим и многим другим причинам во время очередной остановки Никки улизнул от водителя, отдал Кейт платье, туфли и парик и нырнул в толпу людей, садившихся в маршрутный автобус до ближайшего аэропорта. Заранее предвидя удивление водителя, он оставил записку:

«Спасибо за службу. Вы мне очень помогли. Если хотите узнать насколько, введите этот код с ближайшего телефона».

Тот самый новый код, которым он только что обзавелся.

Если ты оштрафуешь водителя транспортного средства с серьезным федеральным кодом, тебе на голову обязательно насрет какая-нибудь птица высокого полета.

— Куда мы едем? — прошептала Кейт.

— Я наконец-то нашел точку опоры.

— Обрыв? — наполовину с надеждой, наполовину с тревогой спросила она. — Где-где, а там тебя будут искать в первую очередь.

— Извини. Я имел в виду не точку, а точки. Давно надо было это понять. Мне мало одного места. Я должен находиться в сотне мест одновременно. Если получится — в тысячах. Чтобы осуществить мой замысел на практике, понадобится некоторое время. Дай мне несколько месяцев, и мы будем спокойно сидеть и любоваться фейерверком.

— Я всегда любила фейерверки, — сказала Кейт с тенью улыбки и взяла его за руку.

В современном мире трудно уследить за тем, какая функция связана с каким именем. Поэтому под каждым лицом на экране четырехпозиционного защищенного канала связи значились имя и должность. Хартц пробежал по экрану взглядом слева направо.

В окне Парелома — директор центра, адмирал Бертранд Снайдер, аскетичный, седой, немногословный, получивший во время мятежа на Гавайях 2002 года прозвище Упертый Снайдер. Но это было еще до поступления на гражданскую службу и заслона секретности.

В окне Южного Белого Дома — особый советник президента по вопросам безопасности, толстый очкастый доктор Гуглиэльмо Дорси, которого даже близкие к нему люди больше не называли Билли Заточка (хотя из личного дела прозвище вытравить не удалось).

В третьем окне — начальник Хартца, сидевший этажом выше в том же здании, главный директор бюро мистер Эйлвин Салливан, высокий, с хищным носом и копной нечесаных волос, намеренно небрежно одетый. Компьютерные работники придерживались этой моды еще на заре головокружительной карьеры директора. И все-таки рубашка с расстегнутым воротом, торчащая из кармана пригоршня старых авторучек, недельная щетина и грязь под ногтями выглядели в таком месте несколько странно.

Как будто в день сегодняшний явился гость из дня вчерашнего.

Все три лица на экране уставились на Хартца: Снайдер раздраженно, Дорси недоверчиво, Салливан нетерпеливо. Право говорить первым определила иерархия. Старший по рангу Салливан произнес:

— Вы в своем уме? Всего несколько дней назад вы потребовали удалить все коды с маркером 4GH, закрепленные за ФБР, ЦРУ и секретной службой, а теперь предлагаете вдобавок уничтожить коды категории «Б»! Наемный диверсант и тот не причинил бы столько вреда.

— Позвольте вам кое-что напомнить, — добавил Дорси. — На мой вопрос, чем пользоваться взамен 4GH, вы лично заверили меня, что коды невозможно как-то изъять из списка и присвоить им групповой статус категории «Б» без того, чтобы это не заметили компьютеры вашего бюро. Но следов таких действий не обнаружено, не так ли? Могу себе вообразить выражение на лице президента, когда я доложу ему эту дикую историю.

— Когда я это говорил, я не знал… — начал было Хартц.

Снайдер оборвал его:

— И это еще не все. Вы попытались опорочить мою репутацию и компетентность как руководителя. Вы недвусмысленно заявили, что данный акт саботажа якобы совершил выпускник Вейчопи, переведенный в Парелом по моему личному распоряжению, которому я предоставил доступ к серьезной работе. Не могу не согласиться с мистером Салливаном. Вы не иначе как помутились рассудком.

— А посему, — подхватил Салливан, — приказываю вам взять отпуск. Желательно бессрочный. Кто-то еще хочет что-либо добавить? Вот и хорошо. Меня ждут другие дела.

Я чертовски хорошо помню, что меня зовут Пол Томас Фримен, мне тридцать девять лет, я государственный служащий, имеющий дипломы по кибернетике, психологии и политологии, а также степень магистра обработки данных. Точно так же я прекрасно понимаю, что, если бы меня не завербовали, как Хафлингера, то я бы превратился в мелкого преступника, контрабандиста, наркоторговца или оператора подпольного игорного пула «Дельфи». Возможно, я не стал бы таким умным, каким себя воображаю. А может быть, просто погиб.

И я отдаю себе отчет в том, что меня ловко загнали в угол, поймали на сиюминутном порыве и побудили принести в жертву все достигнутое в жизни, отказаться от карьеры, подставить себя в буквальном смысле под трибунал за измену, причем на все это есть всего одно оправдание: Хафлингер мне милее Хартца и стоящих за ним мерзавцев. Загнали в угол? Нет, не в угол — в глубокую, темную яму! Так почему, черт возьми, я так счастлив?

После объяснения хитроумного плана побега Кейт скептически поинтересовалась:

— И это все?

— Не совсем. Еще я позвонил на десять девяток.

— Ага, могла бы и сама догадаться.

Когда чилийское правительство Альенде пришло на выборах к власти и попыталось найти средства для стабилизации хрупкой экономики, президент обратился за советом к английскому специалисту по кибернетике Стаффорду Биру.

Бир объявил, что для ежедневной проверки и регулирования состояния экономики достаточно отслеживать не более десяти важных показателей в небольшом количестве мест, имеющих адекватные средства связи.

Судя по дальнейшим событиям, его замысел привел в бешенство не меньше народу, чем новость о том, что генетический код человека состоит всего из четырех элементов.

В Энн-Арбор, штат Мичиган, психолог-исследователь доктор Зоя Сидеропулос целую неделю принимала гостей. Она слыла экспертом по вопросам гипноза и написала хорошо известную научную работу об эффекте регрессии, который в приемлемых случаях позволял восстанавливать утраченные сознательным разумом воспоминания без грубых физических методов принуждения вроде вживленных в мозг электродов.

В течение недели она чрезвычайно часто пользовалась компьютерным терминалом, новой и очень мощной моделью.

Тем временем Кейт кормила своего друга омлетами и поила коммерческим вариантом «настоящего пива».

— Поешь, пока не остыло, — потребовала она. — А потом расскажешь — подробно, со всеми отступлениями.

— Хорошо, нам придется провести вдвоем много времени. Я взболтаю кое-какие сети в Канаверале, как ты взболтала яйца для омлета. Заставлю компьютеры делать то, что им строго-настрого запрещается. Но ты не волнуйся. Их защита не рассчитана на появление таких, как я.

Никки в несколько приемов с жадностью проглотил омлет.

— Легко сказать, — пробормотала Кейт. — Ты уверен, что Полу Фримену можно доверять?

Никки отодвинул пустую тарелку.

— Помнишь, как в Божьей Каре ты отчитала меня за неверие, что на свете кто-либо может стоять на моей стороне?

— Туше. И все же я хочу знать твое мнение.

— Да. Перед нами честный человек. Вдобавок он понял, в чем заключается зло современного мира.

— И в чем же, согласно твоему определению?

— Ты с ним уже согласилась — я это знаю после нашего разговора об «Анти-травме». Если абсолютное зло существует, то оно заключается в отношении к другому человеку как к вещи.

— Не спорю, — кивнула Кейт.

В Боулдере, штат Колорадо, профессор Школы экономики и бизнеса Йоахим Йент несколько дней развлекал дома гостей. В то же время, согласно учетным сведениям, он чрезвычайно часто пользовался домашним компьютерным терминалом.

— Кейт, когда тебе кто-то нравится, ты ускоряешься или замедляешься?

— Я что делаю? А-а, поняла. Замедляюсь, пожалуй. Приближая момент, когда можно нормально поговорить, я стараюсь не перескакивать через ступеньки.

— А наоборот бывает?

— Как правило, нет. Ты, кстати, единственный, с кем получилось иначе… Сэнди. Или как там тебя на самом деле зовут. Я вдруг поняла, что до сих пор не знаю твоего настоящего имени.

— Решай сама. Если хочешь, можешь по-прежнему звать меня Сэнди или переключиться на имя, с которым я вступил в жизнь — Никлас, Никки, Ник. Мне все равно. Я это я, а не бирка с именем.

Кейт сложила губы бутончиком и послала воздушный поцелуй.

— Раз так, мне тоже нет дела до твоего имени. С меня достаточно, что мы замедляемся с одинаковой скоростью.

В Мэдисоне, штат Висконсин, декан юридического факультета Пруденс Маккортни пригласила гостей на уикенд. Во время их пребывания было отмечено более частое, чем обычно, использование домашнего компьютерного терминала.

Стало совсем холодно. Наступила настоящая зима.

— Да, замедление до нормальной скорости — это как раз то, что требуется всем. Чтобы рассеять лишнюю энергию. По правде говоря, у многих будут дымиться тормоза. Но в противном случае нас ждет лобовое столкновение с летальным исходом.

— Почему?

— Потому что не все пока такие, как ты.

— Такой мир был бы чересчур однообразным!

— Я имел в виду, что не все умеют перестраиваться, как это умеешь делать ты.

— Но… — Кейт прикусила губу. — Это не каждому дано от природы. Карать тех, кто не умеет, слишком жестоко, а сдерживать ради их блага тех, кто умеет…

— Нынешнее общество жестоко к обоим. Оно наказывает не умеющих приспосабливаться. Вифоны, сеть данных, руду с астероидов и все остальное мы получаем ценой безжалостного расхода человеческого материала — люди либо гибнут, либо попадают в психушку. — Лицо Никки на мгновение омрачилось. — А тех, кто хорошо справляется, общество тормозит. Я живой пример.

— В это трудно поверить, наблюдая, на что ты способен теперь, когда как следует развернулся!

— Но меня реально тормозили, черт побери! Я не ощущал своей силы, пока не увидел тебя голой, обритой наголо, безжизненной, как подопытное животное, которое вот-вот искромсают и выбросят, не оставив никакой памяти помимо единички в таблице учета. Только тогда в моих мозгах включился психологический форсаж.

— Ты можешь его описа`ть?

— Это ощущение почти так же неописуемо, как оргазм.

В Шревипорте, штат Луизиана, доктор Чейз Ричмонд Деллинджер, аналитик общественной системы здравоохранения на контракте с городскими властями, принимал в доме гостей и при этом с нехарактерной частотой пользовался домашним компьютерным терминалом.

Погода на юге была, конечно, приятной и теплой, однако год выдался дождливым.

— От меня требовалось найти выход. Не только для себя или для тебя — для всех. В одно мгновение я открыл в себе новое сильное побуждение, причем такое же базовое, как голод, страх или сексуальное влечение. Мне вспомнился спор с Полом Фрименом…

— Да?

— Мы обсуждали мысль о том, что появление водородной бомбы вызвало у человека такую же реакцию, какая наблюдается у животных, столкнувшихся с обладателями более крупных когтей и клыков.

— Либо при встрече с господствующей особью в личном окружении. Когда я прихожу из университета, Багира катается по полу, как котенок. Боюсь, за ней плохо ухаживают.

— Нам твердо обещали.

— Да, но… Извини, не хотела тебя отвлекать.

— В целом, я был с ним не согласен, однако Фримен был прав, утверждая, что этот тезис пока никто не опроверг. Но если это правда и порог человеческого поведения, направленного на выживание вида, настолько высок, что режим примирения и поиска компромисса включается лишь при угрозе всеобщего истребления, то не найдется ли какой-нибудь другой аналогичный процесс, направленный на сохранение жизни, который можно вызвать за счет раздражителей более высокого уровня, чем у наших четвероногих собратьев?

На ранчо в северном Техасе историк-политолог Раш Комптон и его молодая жена Нерис, время от времени практикующая как консультант по изучению рынка, принимали у себя дома группу гостей. Их досуг требовал активного использования компьютерного терминала.

На дворе было свежо и ясно, дул порывистый холодный северный ветер.

— Не спеши. Этот порог может оказаться опасно высоким. Вспомни о человеческой природе.

— Уже вспомнил. Я с нее и начал. Одна из причин достижения человеком господства — отсутствие ограниченного периода спаривания. Численность нашей популяции росла взрывообразно. С определенного этапа включились бы ограничения: мужское либидо уменьшилось бы либо было направлено на другие, не связанные с производством потомства цели, созревание женской яйцеклетки потеряло бы регулярность, а иногда вообще перестало бы происходить. Однако задолго до этого люди стали друг для друга настолько невыносимы, что начали прибегать к войнам или племенным распрям, убивать себе подобных или самих себя.

— Выходит, наше эволюционное преимущество превратилось в препятствие.

— Кейт, ты прелесть. Я тебя люблю.

— Я знаю. И я рада.

В уединенном доме в Массачусетсе отставной судья Верджил Горовиц и его экономка Элис Бронсон (судья был вдовцом) развлекали гостей, при этом впервые после выхода судьи на пенсию пользовались компьютерным терминалом.

Ураганный ветер оборвал с окрестных деревьев всю роскошную багрово-золотистую листву. По вечерам опавшие листья хрустели под ногами на морозце.

— Но что проку от твоего озарения? Подобные мысли и раньше посещали теоретиков-обществоведов, историков, политиков и проповедников, а воз и ныне там. Превратить всю планету в дурдом в надежде пробудить у человечества инстинкт самосохранения? Нет, об этом не может быть и речи. Что, если еще на раннем этапе твоего плана одновременно спятит миллиард человек?

— Если позволить людям из Парелома добиться своего, такой вариант — лучшее, на что мы можем рассчитывать. Повторяю: лучшее.

— Кажется, ты не шутишь!

— Ну, может быть, целого миллиарда не наберется. Как насчет половины населения Соединенных Штатов? Сотни плюс-минус пара миллионов хватит, как ты думаешь?

— Как это случится?

— По крайней мере, в теории одна из действующих на нас сил состоит в несвойственной животным способности самим решать, поддаваться или нет инстинктивному побуждению. Вся история нашего общества говорит о том, что мы заменили элементарные инстинкты осознанным этическим поведением, верно? С другой стороны, немногие среди нас готовы признать, как часто еще влияет на наше поведение дикая наследственность. Не прямо — мы больше не дикари, но косвенно, потому как само общество — это продукт наших врожденных наклонностей.

Горько усмехнувшись, Никки добавил:

— Больше всего я жалею о том, что не позволял себе получать удовольствие от споров с Полом Фрименом. Между нами было много общего. Но я не отважился. Мне требовалось любой ценой поколебать его мировоззрение. Иначе, когда Хартц начал на него давить, он бы не сломался.

— Не отвлекайся.

— Извини. На чем мы остановились? Ах, да. Я хотел сказать, что Парелом ошибочно пытался оттянуть момент, когда верх возьмут наши инстинкты. Они скорее всего знали, что выбрали неверный путь. Фримен сам говорил: лучший способ преодолеть личностный шок, не прибегая к лекарствам и формальным методам лечения, это позволить жертве сделать что-то такое, чего ей всегда хотелось, но не позволялось. Вопреки этому свидетельству они собирают у себя наиболее чувствительных к нашим реальным нуждам людей, чтобы изолировать их от всего мира. А следовало отпустить этих людей, убедившись в истинности их таланта, на волю, чтобы, когда мы неизбежно достигнем точки перегруза, наши инстинкты работали на нас, а не против.

Я запомнил одну монографию из сборника «Место катастрофы — США». Кажется, под номером шесть. Лишившись материального имущества, определявшего их статус в обществе, многие беженцы, прежде занимавшие высокие ответственные должности, раскисли и превратились в хнычущих нахлебников. У руля встали люди с более гибким умом, не только молодежь с пока еще не окаменевшими мозгами, но и взрослые, которых раньше называли идеалистами, фантазерами и неудачниками. Их всех объединяло не знающее преград воображение, неважно, свойственное ли юности или сохранившееся до зрелого возраста и помешавшее им ввиду слишком богатого выбора возможностей остановиться на чем-то конкретном.

Как хорошо мне знакомо это чувство! Разве инъекция воображения повредит сейчас нашему обществу? Я как раз считаю, что мы приняли слишком большую дозу суровой реальности. Немного фантазии послужило бы антидотом.

Неподалеку от Цинциннати, штат Огайо, драматург Хельга Торгрим Таунес и ее муж, архитектор Найджел Таунес, принимавшие гостей, получили счет за чрезвычайно длительное пребывание в сети данных.

В этом районе шел легкий снегопад, однако снег на почве долго не задерживался.

— Если бы я сама не повстречала людей из Парелома, то не поверила бы. Но если и другие похожи на них…

— Можешь не сомневаться, они типичные представители. От них систематически тщательно скрывали главную правду о человечестве. Такое ощущение, что континент нарочно прочесывают в поисках самых добрых, щедрых и заботливых для того, чтобы потом годами вдалбливать им в голову: поскольку такие качества редки, значит, вы представляете собой аномалию и нуждаетесь в курсе лечения.

— В чем заключается главная истина?

— Ответь сама. Она известна тебе всю жизнь. Ты пользуешься ею как компасом.

— Это как-то связано с моим интересом к тебе? Я сразу заметила, что ты отчаянно старался придерживаться общего шаблона. Я еще подумала, какое добро пропадает.

— В точку! Одно обвинение Фримену я не стану брать обратно. Я сказал, что он смотрит на других не как на живых людей, а как на аппроксимацию к заранее заданной модели человека. Я очень рад, что он изменил свое отношение. Дурная привычка!

— Тогда ясно, о чем ты. О принципе неопределенности.

— Именно. Который противостоит злу. Все то, что вмещает в себя истасканный термин «свобода воли». Ты когда-нибудь слышала выражение «новое соглашательство»?

— Да. Страшная вещь. Как получается, что в эпоху, когда у людей больше выбора, свободы передвижения, информации и возможностей для самовыражения, чем когда-либо прежде, они предпочитают не отличаться от других? Меня тошнит от штепсельного образа жизни.

— Однако эту концепцию продвигают с такой настойчивостью, что большинство боятся что-то возражать. Люди соглашаются, что так легче всего не потеряться в хаотичном мире. Мол, раз все так говорят, кто я такой, чтобы спорить?

— Я это я.

— Тат твам аси[12].

В течение полутора месяцев, пока продолжался запущенный процесс, в примерно пятнадцати процентах домохозяйств, имеющих домашние компьютерные терминалы, было отмечено их использование, превышающее обычное на величину порядка десяти процентов. По сравнению с прошлым годом пользование терминалами возросло на один процент. Это явление объясняли началом учебного года.

— Эй, ты видел эти ставки? Быстро же они удвоились.

— Что значит не могу дозвониться? Его номер имеет приоритет «пять звезд», он всегда на связи. Звоните еще!

— Господи, ты только погляди! Прошло всего два дня, а эти прыщи опять все перерешали!

— Странно, что сообщение пришло в выходные… Да нет, я не жалуюсь. Список вариантов длинный. Не то что раньше — езжай, куда скажут, и не возникай.

— Но как же так, мистер Салливан?! Ведь это ваше распоряжение! Или по крайней мере авторизовано вашим кодом!

— Очень странное чувство, — сказала Кейт, когда такси свернуло на улицу с ее домом. Взгляд девушки перескакивал с одной знакомой подробности на другую.

— Я не удивлен. Мне, конечно, доводилось возвращаться на прежнее место, однако всякий раз в новой роли. И вот опять новая роль. Ты против?

— Нет, хотя и не в восторге. За очень короткое время я побывала многими разными людьми… — Кейт развела руками. — Даже не могу упомнить все свои имена — Кармен, Вайолет, Крисси…

— Ты мне особенно нравилась под именем Лилит[13].

Кейт скорчила гримасу.

— Я не шучу! Меня здесь в любую минуту могут узнать, хотя мы позаботились направить хрипатых по ложному следу. Я к такому повороту была не готова.

— Я тоже. Я предпочел бы забег подольше, чтобы успеть побольше сделать. Однако за федкомпьютерами сидят не дураки. Я уверен, что они почуяли, какая угроза нависла над их головой. Мы должны полностью подключить все наши знакомства, пока они не опомнились. Ты по-прежнему знаменитость в КС, и, судя по ее виду и тону, Ина горит желанием прикрыть нас от грозы зонтиком мощного кода «ЗК».

— Ты, несомненно, прав. Безупречная логика. И все-таки…

— Тебе нет нужды жить по логике. Ты гений, а гениальность не подчиняется законам логики, каким бы логичным твой выбор ни выглядел задним числом.

— Я хотела сказать: все-таки странно, что я вернусь в квартиру, а Багира не выйдет навстречу и не потрется о мои ноги.

В квартире был сделан профессиональный обыск. В остальном помимо осевшей повсюду пыли ничего не изменилось. Кейт подняла кисть, которой красила стену, когда позвонил Фессье, и скривила рот при виде окаменевшей щетины.

— Что-нибудь пропало?

Кейт сделала быстрый осмотр.

— Так, по мелочи. Кое-какие письма, записная книжка с адресами и кодами. Не велика потеря. Все самое главное у меня в голове. Вот только… — она сморщила нос, — до того, как ты включил электричество, оно некоторое время не работало, верно?

— Разумеется. Со дня похищения.

— Тогда, если открыть холодильник, в квартире станет невозможно дышать. Я хорошо помню, что положила туда две дюжины яиц. За работу! Нам придется наполнить не один мусорный бак. Вечером у нас будет пати.

— Пати?

— Конечно. Фома неверующий. К тому же студенты — болтливый народец. Завтра к этому времени о твоих подвигах растрезвонят по всей сети. Кроме того, я хочу запустить сарафанное радио.

— Но ты прекрасно знаешь, что я написал программу, которая созовет пресс-конференцию.

— Ту, что намечена на полдень через сутки после первого залпа? — перебила она. — Ник, Сэнди или как там тебя, милый, снежная лавина, которую ты планируешь спустить с гор, может унести нас в тартарары еще до конференции. Если мы решили ударить как можно больнее, не стоит рассчитывать, что нас надолго оставят в покое.

Никки обдумал ее слова, прежде чем дрогнувшим голосом ответил:

— Все верно. Просто мне было страшно посмотреть правде в глаза. Ладно, я сам наведу порядок. А ты садись за телефон, обзвони всех, кого сможешь. Кстати, неплохо бы привлечь Ину с ее друзьями из «ЗК».

— Об этом я уже подумала, — спокойно ответила Кейт, набирая код матери.

Перед ужином с друзьями доктор Зоя Сидеропулос задержалась перед домашним компьютерным терминалом, чтобы активировать соединение с континентальной сетью, и ввела с клавиатуры группу из трех цифр. После чего направилась к машине.

Вернувшись домой после вечернего семинара, профессор Йоахим Йент вспомнил, какой сегодня день, и ввел с клавиатуры компьютерного терминала три цифры.

Декана Пруденс Маккортни уложила в постель простуда, от которой бедняга страдала каждую зиму. Однако в семикомнатном доме имелось целых пять вифонов, один — рядом с кроватью.

Доктор Чейз Р. Деллинджер сделал перерыв во внеурочной работе — в лабораторию поступили сведения о недавно завезенной в страну грибнице, вероятно, зараженной мутантным штаммом вируса. По пути он задержался у общественного компьютерного терминала и отправил в сеть три цифры.

Нерис Комптон ошиблась, набирая номер, и убедительно выругалась. Они с Рашем принимали в этот вечер гостей.

У судьи Верджила Горовица случился сердечный приступ. В его возрасте такое бывает. К тому же приступ случался с ним в третий раз. Когда судья вернулся из больницы, экономка напомнила, чтобы он не забыл включить компьютерный терминал и ввести три цифры.

На вечеринке Хельга и Найджел Таунес продемонстрировали друзьям пару удивительных фокусов с использованием компьютерного терминала. Один из фокусов пришлось прервать, набрав всего три цифры. Остальные получились без ошибок.

На всякий случай была заготовлена аварийная программа, способная все это выполнить самостоятельно. Однако за свою историю Ухо доверия много раз приходило к выводу: самые важные данные лучше хранить вне сети.

Примерно к 23:00 восточного стандартного времени червь был готов снести феноменальные яйца, осталось только его оплодотворить.

— Чтоб мне провалиться! Пол! Как я рад тебя видеть! Заходи.

Робко моргая, Фримен принял приглашение. Квартира Кейт кишела гостями, в основном молодежью в яркой одежде, но не без примеси более сдержанно одетых деятелей из «ЗК» и с факультета УМКС. В комнате стоял переносной аппарат для куликования, тройка танцоров неуверенно поддержала простые блюзовые аккорды, после чего всей группой начала выписывать всякие вариации. Танцоры еще не до конца приноровились к цветозвуковым особенностям данной модели.

— Как ты узнал, что мы здесь? И что ты делаешь в КС? Разве ты не уехал в Обрыв?

— Только в переносном смысле. — Фримен улыбнулся, отчего стал вдруг похож на мальчишку — как будто вместе с рабочей одеждой сбросил лет двадцать. — Поселок невероятно велик, когда присмотришься. Нет, в действительности я еще несколько недель назад сообразил, что вы рано или поздно вернетесь. Я прикинул, в каком месте вас можно обнаружить с наименьшей вероятностью, и первым делом на ум пришел КС.

— Ты с легкостью угадал маршрут, который я выбирал наугад. Это наводит на тревожные мысли. А вот и Кейт.

Фримен напрягся, словно ожидая пощечины, но Кейт сердечно поздоровалась, спросила, чего он хотел бы выпить, и отправилась за пивом.

— А это ее мать? — пробормотал Фримен, окинув взглядам видимую часть квартиры. — Вон там, в красном с зеленым платье?

— Да. Ты уже с ней встречался? А с человеком, с которым она разговаривает?

— Рико Поста. Так его зовут?

— Правильно.

— Гм. Что здесь происходит?

— Здесь одно время ощущались подземные толчки, потому что, как только пришла новость о возвращении Кейт и о том, что ее действительно похитили госорганы, о чем с самого начала твердили студенты, дело запахло погромом в кампусе. Мы долго с ними спорили, намекая на всякого рода последствия, чтобы приморозить эту затею. Сейчас обсуждаем дальнейшие шаги. Присоединяйся.

— Какие?

— Для начала мы закроем Парелом.

Фримен остановился как вкопанный. Симпатичная девушка налетела на него и расплескала половину бокала. Некоторое время ушло на взаимные извинения, после чего он сказал:

— Что-что?

— Этот шаг сам собой напрашивается как первоочередной. Публикация в прессе расходов на Парелом и Кредибель-Хилл должна запустить полномасштабное расследование в конгрессе. Другие центры на очереди, последним в списке идет Вейчопи, потому что его расколоть будет труднее всего. Помимо финансовых разоблачений мы, естественно, опубликуем фотографии Миранды и других девочек, а также показатели смертности среди подопытных детей.

— Да это же Пол Фримен! — встревоженно воскликнула Ина.

— Ты угадала. И он несколько озадачен. Я ему тут рассказываю о наших делах.

Кейт принесла пиво и опустилась на подлокотник кресла, в котором сидела мать. Рико Поста стоял рядом.

— Озадачен? — помолчав, переспросил Фримен. — Можно и так сказать. Какой смысл первым делом бить по Парелому?

— Чтобы вызвать лавину повышенной эмоциональности. Как человек, привыкший работать в рациональной среде, ты вряд ли сочтешь такую тактику правильной. Но именно это нам сейчас требуется, а документы, хранящиеся в Пареломе, — самый быстрый способ достижения цели. Людей могут разозлить многие вещи, однако самые эффективные средства — это политическая коррупция и издевательство над детьми. Первая апеллирует к сознанию, второе — к подсознанию.

— Да нет, и то, и другое бьет по подсознанию, — возразила Ина. — Рико снится тот же кошмар, что и мне: кто-то добрался до моего кредитного счета и стер все, что я накопила в течение жизни. И найти, кто это сделал, нет никакой возможности. — Она повернулась к дочери. — Но еще важнее… Кейт, я никогда тебе не признавалась, но, когда я была беременна тобой, я страшно боялась, что ты родишься… дефективной. Я…

— Ты испытала перегруз несколько лет спустя, после чего начала маниакально за меня переживать, а когда я выросла, все еще переживала, потому что я уродилась бунтаркой. И в добавок некрасивой. Ну и что? Я умна и умею держать удар. Мной могла бы гордиться любая мать. Спроси у Ника, — добавила Кейт с озорной улыбкой.

— У Ника? — переспросил Фримен. — Ты избавился от предубеждения к своему имени — Старине Нику, Святому Николаю и прочим?

— Помимо покровительства ворам Святой Николай, как гласит предание, воскресил трех убитых детей. Вполне достойный компромисс.

— Ты действительно изменился, — торжественно произнес Фримен. — Во многих отношениях. И результат впечатляет.

— Я многим обязан тебе. Если бы меня не выбили из колеи… Ты сам знаешь, что творится с нашим обществом. Мы волнуемся, как бы не сбиться со старого пути вместо того, чтобы искать новый, получше.

Фримен нахмурил брови.

— А как выбрать правильное направление?

— Нам не надо его выбирать. Оно уже задано.

— То есть?

— Я тоже сначала не поверил, — кивнул Рико Поста. — А теперь приходится. — Он яростно отхлебнул из бокала. — Какого черта! Даже я, вице-президент, отвечающий за долгосрочное корпоративное планирование, не знал, что программы социальной экстраполяции «ЗК» автоматически сливаются в целую кучу федеральных исследовательских проектов в Кредибель-Хилле. Это ли не безумие? Систему учредил мой третий по счету предшественник, но впал в немилость и позабыл сообщить о ней своему преемнику. Ник на раз вычислил подвох и устроил мне экскурсию по той части сети, о существовании которой я даже не подозревал.

Ткнув дрожащим пальцем в угол, Рико возмущенно добавил:

— Прямо с этого чертова вифона!.. Меня тошнит, реально тошнит. Если топ-менеджер «ЗК» не ведает, что происходит у него под носом, то что говорить о простых гражданах?

— Жаль, что я не наблюдал эту сцену, — помолчав, заметил Фримен. — И что показали проекты в Кредибель-Хилле?

— А-а… — Рико тяжело вздохнул. — Примерно следующее: затраты на лидерство — экономические, престижные и прочие — направлены на то, чтобы вызвать у конкурента, изъясняясь спортивной терминологией, «второе дыхание» и побудить его израсходовать все силы без остатка. Такие усилия невозможно поддерживать бесконечно. Мы расходуем людей, которые могли бы приносить пользу обществу своими талантами, будь давление на них не таким сильным. В нынешних условиях эти люди уходят в криминал, кончают с собой или теряют рассудок.

— Я и сам помню, что мог легко стать наркодилером, — медленно проговорил Фримен. — Однако не могу согласиться с вашим взглядом на мир. Тем, что я избежал тюрьмы или могилы, я обязан людям, принявшим меня на работу в Вейчопи.

— В своем ли уме общество, если на одного из своих самых даровитых членов приходится тратить миллионы государственных денег, лишь бы он не выбрал карьеру в преступном мире?

Ник подождал, что на это ответит Пол. Ответа не последовало.

Пати набирала обороты. Танцоры освоили аппарат для куликования. Их число утроилось. Набор аккордов эволюционировал и превратился в полновесную 32-тактовую форму ААВА, все еще выдержанную в первоначальной блюзовой тональности, хотя одна рисковая девушка пыталась модулировать в миноре. К сожалению, кто-то пытался навязать трехмерный такт. Эффект получался… необычный.

Глядя на танцующих, Фримен сокрушенно сказал:

— Какая разница, согласен я с вами или нет? Я выдал вам коды категории «Б». И прекрасно понимал, что с таким же успехом мог вручить вам водородную бомбу, но все равно не отступил. Если бы я только мог поверить в ваше дело. Вы рассуждаете как экономист, нет, как нигилист, вознамерившийся обрушить на наши головы своды святилища.

— Название нашему движению придумали не радикалы.

— У него есть название?

— А как же, — твердо сказала Кейт. — «Мучительная переоценка».

Ник кивнул.

— В Пареломе мне постоянно вбивали в голову: стремись к здравомыслию. Здравомыслие начинается с признания себе в том, что ты сбился с правильного пути.

Танец куликов закончился дисгармонией и смехом. Разбредаясь в поисках напитков, танцоры хвалили друг друга за то, что сумели поддерживать ритм так долго. Нетерпеливый молодой человек, жаждущий внимания, вскочил с места и выжал из невидимых лучей диковинную мелодию. После синхронного танца девяти человек новый номер, несмотря на техническое совершенство, показался слабеньким и поверхностным.

— Свидак, — наконец произнес Фримен. Его лицо блестело от пота. — Пожалуй, остается только сидеть и ждать цунами.

На древе эволюции цветки умирают со сменой сезона, причем самые яркие из них бесплодны.

Пока трицератопсы трясли тройными рогами, а диплодоки грациозно взмахивали хвостами, кто-то, не имеющий имени, похищал их будущее.

Источник: лаборатория биологических экспериментов Парелом

Ссылка: K3/E2/100715 P

Тема: Управляемый кроссинговер при слиянии гамет

Хирурги: д-р Джейсон Б. Савиль, д-р Мод Краузер

Биолог: д-р Феба Р. Уимпер

Мать: неизв. добров. GOL (800 долларов в нед., 1 год)

Отец: сотруд. добров. WVG (1000 долларов, однораз. вознагр.)

Пол эмбриона: женский

Беременность: 11 дней

Время жизни: 67 часов

Описание: типичные дефекты класса G0 и G9, как то: циклопический глаз, волчья пасть, незаращенный родничок, неполный пищеварительный тракт, анально-вагинальное сращение, деформация таза, отсутствие пальцев на ступнях. Ср. проект № 6.

Вывод: ограниченный успех запрограммированного кроссинговера с использованием матричного раствора № 17К.

Рекомендации: повторить опыт, но с нанесением матрицы на кристаллическую подложку (в наличии) или использованием геля (в наличии).

Кремация останков: санкционировано (инициалы: Д.Б.С.)

Проверка компьютерных учетных данных показала, что более половины закрепленного за вами кредита приходится на доходы от незаконных операций. Подробности направлены Генеральному прокурору США. В ожидании судебного разбирательства ваш доступный кредит сокращен до уровня федерального прожиточного минимума размером 28,50 долларов в сутки.

Комиссия по вопросам бедности считает эту сумму недостаточной для адекватного питания, однако законопроект о повышении прожиточного минимума до 67,50 долларов в сутки пока еще не одобрен президентом.

Данное электронное сообщение отправлено сетью государственной службы.

К сведению всех работников «Мармадюк-Смит метал продактс».

Решение о строительстве нового корпуса и запуске с помощью «Земля-Космос индастриз» орбитального завода нашей компании (контракт не подлежит аннулированию) было принято вследствие получения от главного бухгалтера мистера Д. Д. Химмельвайса предупреждения о том, что корпорации грозит неминуемое банкротство.

На заседании, постановившем подписать контракт с «ЗК», члены правления единодушно проголосовали за избавление в полном размере от личных пакетов акций по текущим взвинченным ценам еще до объявления добровольной ликвидации компании, намеченной на конец следующего месяца.

Вы ознакомлены с несанкционированным электронным сообщением.

Данный товар содержит известный аллерген, а также известный канцероген. Производители потратили 650 000 долларов на мировое соглашение во избежание судебного иска со стороны бывших пользователей. Данная информация отпечатана на упаковке электронным способом без ведома или согласия производителя.

Хотя продукт рекламировался как местный, данная тушенка содержит от 15 до 35 процентов мяса, импортированного из районов, где распространены тиф, бруцеллез и трихиносомиаз. Разрешение на рекламу тушенки как местного продукта было получено путем дачи взяток таможенникам и санитарным инспекторам на общую сумму 215 000 долларов.

Данное несанкционированное электронное сообщение использует не предназначенные для публикации данные.

К сведению клиентов компании «Анти-травма».

Проверка результатов лечения, проводившегося по методике корпорации, среди ста подростков, окончивших курс лечения не менее трех лет назад, показала:

66 принимают выписанные врачом психотропные средства;

62 отнесены к категории плохо обучаемых;

59 последнее время жаловались на кошмары и галлюцинации;

43 по крайней мере один раз подвергались аресту;

37 по крайней мере один раз сбегали из дома;

19 находятся в тюрьме или под круглосуточным надзором по решению суда;

15 осуждены за насильственные преступления;

15 осуждены за кражи;

8 по крайней мере один раз направлялись в психиатрические больницы;

6 умерли;

5 причинили телесные повреждения родителям, братьям, сестрам, близким родственникам или опекунам;

2 убили брата или сестру;

1 ожидает судебного разбирательства за попытку растления трехлетней девочки.

Сумма не равна 100, потому что многие попали в несколько категорий одновременно.

Данное электронное сообщение отправлено в общественных интересах.

К сведению лица, от которого требуется уплата просроченного налога.

Анализ прошлогоднего федерального бюджета показывает:

17 % уплаченных вами налогов разбазарены;

13 % потрачены на пропаганду, взятки и откаты;

11 % ушли на оплату федеральных контрактов с компаниями, которые (а) являются прикрытием преступной деятельности и/или (б) находятся в частичной либо полной собственности лиц, подлежащих уголовному преследованию за федеральные преступления, и/или (в) наносят вред здоровью или окружающей среде. Более подробную информацию можно получить, введя на вифоне код, указанный в левом верхнем углу этого формуляра. Данные будут предоставлены через 57 минут.

Это электронное сообщение отправлено без санкции Министерства финансов.

— Нет, мистер Салливан, мы не в силах помочь! Червя с такой крепкой головой и таким длинным хвостом еще никто не создавал! Вы до сих пор не поняли? Он сам себя наращивает. Раздулся до миллиарда бит и продолжает расти. Этот червь — полная противоположность фагу. Все, что он встречает на пути, не удаляет, а вбирает в себя. Да, сэр! Я вполне отдаю себе отчет, что такой червь нереален! Но факт остается фактом. Он создан и дорос то таких размеров, что его невозможно ликвидировать, не разрушив всю сеть!

Будут последние первыми, и первые последними.

Пресс-конференция, автоматически созванная программой Ника, проходила в самой крупной аудитории УМКС. Студенты с радостью взяли на себя ее организацию. Университетские власти тактично отклонили требование о присутствии на конференции губернатора штата. Среди лиц, занимавшихся проектом «Миранда», нашлись два факультетских сотрудника, они благоразумно предпочли пересидеть конференцию в запертом помещении со стальными решетками на окнах. У студентов после кадров с детьми-уродами чесались руки.

Зал был набит до отказа, трещал по швам. Если бы современная технология не уменьшила тривизионные камеры и звукозаписывающую аппаратуру до размеров, которые инженеры пятьдесят лет назад сочли бы невероятными, озадаченные, но верные долгу репортеры, прибывшие осветить несомненно сенсационную историю, чем бы, черт возьми, она ни оказалась, не сумели бы что-либо заснять. Чтобы добраться до сцены, им пришлось воспользоваться шестами, летающими «поплавками», а также самыми дальнобойными микрофонами и объективами. Повсюду вспыхивали стычки за ракурсы поудобнее, что надолго оттянуло начало конференции, намеченное на полдень.

В итоге Кейт все же смогла выйти на сцену под шквал аплодисментов. Она долго не могла добиться тишины, а когда добилась, на сцене появился тот, кто пустил лису в курятник. Публика затаила дыхание.

— Меня зовут Никлас Хафлингер, — произнес оратор громким отчетливым голосом, наполнившим всю аудиторию без помощи микрофона. — Вам не терпится узнать, зачем я вас позвал? Причина проста — чтобы ответить на любые ваши вопросы. На любые в буквальном смысле. Такова самая важная новость новой эпохи. С сегодняшнего дня вы сможете узнать все, что захотите, если только информация об этом есть в сети данных. Другими словами, никаких секретов и тайн больше не существует.

Услышав столь грандиозное обещание, слушатели остолбенели. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем раздался робкий голос репортерши в первом ряду:

— Роуз Джордан, радио «Дабл-ю-три-би-си»! Что стоит за историей, запущенной в эфир и послужившей для нас приманкой? В ней говорится, что «ЗК» подаст в суд на Бюро обработки данных за похищение дочери одной из их сотрудниц, являющейся вашей любимой девушкой.

— Речь шла обо мне, эта история — абсолютная правда, — ответила Кейт. — На подробности не стоит тратить время. Пошлите запрос с любого вифона.

— Еще вчера такие сведения вы могли бы получить только от нас самих, — подчеркнул Ник. — БОД возвел в ранг искусства охрану дурно пахнущей информации с правительственной кухни от попыток публики ее раскопать. Вы согласны?

По залу прокатился гул одобрения — в основном со стороны студентов, но и нескольких репортеров тоже. По угрюмой мине журналистов нетрудно было догадаться, что им приходилось сталкивались с такими проблемами.

— Теперь с этим покончено. С нынешнего дня спрашивайте о чем угодно, и вы на все получите ответ.

— Эй! — изумленно воскликнул кто-то рядом с Роуз Джордан. — Со вчерашнего дня эфир полон странных сообщений. Будто женщинам платили, чтобы они рожали заведомо дефективных детей. Это, по-вашему, правда?

— А что заставляет вас сомневаться?

— Ну… э-э… — Репортер облизнул пересохшие губы. — Я полчаса назад позвонил в редакцию, мой босс сказал, что власти дали опровержение — лично Эйлвин Салливан. Мол, это все проделки какого-то саботажника.

— Этот саботажник — я, — вскинул бровь Ник. — Ну и как? О том, что саботаж прекращен, уже сообщили?

— Пока нет.

— Отлично. По крайней мере, они не стали раздавать дурацкие обещания. Потому что процесс невозможно остановить. Я полагаю, здесь все слышали о червях? Превосходно. Та тварь, которую я вчера выпустил в сеть, — мама и папа всех червей.

Мой червь получил всеобщую, безотзывную команду передавать на любой принтер все сохраненные в памяти данные, если их обнародование способствует физическому, психологическому и общественному благу населения Северной Америки.

В частности, независимо от того, запрашивал ли кто-либо распечатку таких данных, во все средства массовой информации будут автоматически направляться сведения о грубых нарушениях законов Канады, Мексики и/или США, касающиеся, в порядке убывания важности, общественного здравоохранения, защиты окружающей среды, взяточничества и коррупции, справедливой конкуренции в бизнесе и уплаты федеральных налогов. Степень «грубости» нарушения имеет определенный предел: информация о нем не будет разоблачаться, если только хотя бы одно лицо не получило от него незаконную прибыль в размере не менее десяти тысяч долларов.

Ник выпрямил спину, выстреливая слова точно стрелы. Его голос гудел раскатами похоронного колокольного звона.

— Мой червь воистину прародитель всех червей на свете. В биологии его тип называют партеногенетическим. Если вы знакомы с современным жаргоном в области обработки данных, вы наверняка замечали большое сходство компьютерной терминологии с наукой о живых организмах. И это не случайно. Червя не зря так называют. Его можно заставить размножаться. Большинство червей приобретают способность к размножению только после оплодотворения, то есть после вмешательства извне. Таким, например, является червь, не позволяющий федкомпьютерам отслеживать звонки в Ухо доверия. Еще один, только побольше, был выпущен из центра «Электрополымя» в Вейчопи, чтобы обрушить сеть данных в случае оккупации страны противником. Эти два червя бездействуют, пока что-то не вызовет их срабатывание. Так работают все черви типа фаг.

Мое детище, мой шедевр размножается сам собой. Его голова имеет максимальный национальный рейтинг благоприятствования — приоритетный код, который я похитил в «ЗК». Этот рейтинг присвоен корпорации, потому что, как и всем остальным гипкорам, ей позволено ставить себя выше закона. Представьте себе степень позора, если вдруг станет известно обо всех взятках, подкупе и скрытых от налоговой службы откатах, не попавших в ежегодные отчеты «ЗК» для акционеров.

К рейтингу прикреплен код категории «Б», которым также пользуются отдельные физические лица. Владельца кода категории «Б» никогда не привлекут к суду. Ни-ког-да. Даже если он посреди белого дня изнасилует дочь мэра прямо на Мейн-стрит. Не верите? Достаточно одного звонка с вифона. Запросите незашифрованное описание маркировки статуса для кода категории «Б». Вот уже полтора часа такой запрос имеет право послать любой человек. Вас ждет много сюрпризов.

Два-три человека привстали с мест, как будто решили немедленно проверить утверждения Ника. Оратор подождал, пока уляжется волнение в зале.

— Третьим идет ключ, отпирающий все защищенные банки данных в секретных центрах психологических исследований, включая Парелом и Кредибель-Хилл. За ним — ключ, дающий доступ к искам Министерства финансов по делам об уклонении от налогов, которые были остановлены прямым распоряжением президента. Потом еще один, открывающий доступ к таким же файлам ведомства Генерального прокурора. Следующим в списке идет Управление по контролю за пищевыми продуктами и медикаментами. И так далее. На данный момент я даже не могу перечислить все то, что вобрал в себя червь. Он методично всасывает все новые биты информации и проникает в такие места, о существовании которых я и сам не подозревал. Перед самым началом пресс-конференции я, например, заметил, что червь проглотил сведения о программе сексуального вымогательства ЦРУ. Там много пикантных подробностей, так что в эту зиму любителям «клубнички» будет чем себя занять.

И еще несколько пунктов, прежде чем перейти к ответам на вопросы. Во-первых, является ли эта акция непростительным вторжением в личную жизнь? Вторжением является, а вот непростительным… Как должна, на ваш взгляд, совершаться справедливость — тайно или открыто? Личная тайна, в которую вторгается мой червь, использовалась для сокрытия несправедливости и отказа в совершении правосудия. Справедливости нет дела до того, что штырь, получивший незаконный доход, потратил его на услады с малолетками. Ее волнует лишь то, что он получил выгоду от совершения преступления, вместо того чтобы за него ответить. Справедливости нет дела до того, кто подкупил конгрессмена — натурал или гей. Ее волнует, что государственный служащий получил взятку. Справедливости неважно, что судья ввел присяжных в заблуждение ради сокрытия личности своей любовницы. Для нее важно, что в тюрьму посадили невиновного.

И еще: червя невозможно убить. Он будет самовосстанавливаться до тех пор, пока существует сеть. Даже если деактивировать какую-то его часть, в каком-нибудь другом месте сохранится копия пропавшей части, и червь автоматически разделится, отправив дубликат своей головы, чтобы подобрать осиротевшие группы данных и вернуть им прежний вид. Кстати, он не будет расти бесконечно и не закупорит сеть. Это не позволят сделать встроенные лимиты.

Ник слабо улыбнулся.

— Как я и говорил, ажурная работа.

Внезапно мужчина лет тридцати, но с уже заметным брюшком, сидевший на задних рядах, бросился вперед по проходу с криками:

— Предатель! Чертов вонючий предатель!

Мужчина пытался что-то достать из-под пиджака правой рукой. Предмет зацепился за одежду. Наконец бегущий достал его. Это был пистолет. Мужчина попытался прицелиться.

Смекалистый студент, сидевший на месте рядом с проходом, быстро вытянул ногу. Толстяк с воплем растянулся на полу. Через мгновение на запястье ему наступил чей-то ботинок, и он выронил оружие.

Ник со сцены сказал:

— Ага, первый пошел.

[В] Вы несколько раз упоминали Парелом. Я никогда не слышал об этом месте.

[О] Это государственное учреждение, одно из многих. Все они находятся под управлением духовных преемников тех, кто наклепал горы ядерного оружия, способного уничтожить человечество несколько раз. Или, может, уместнее сравнить их с господами, нагло взымавшими плату за отучение маленьких мальчиков от рукоблудия?

[В] Что-что?

[О] Вы не верите, что эти господа не выдумка? Запросите данные о доходах сотрудников кафедры бихевиористики Канзасского университета, кампус Лоуренс, за 1969–1970 год. Клянусь, я не вру.

[В] А вот я не слышала о Вейчопи.

[О] Работая в «ЗК», я глубоко проник в банки данных континентального оборонного центра «Электрополымя» в Вейчопи. Под обороной они понимают перехват управления всеми кусками руды с астероидов, падающих на землю, и их перенацеливание на восточное полушарие в виде тысячетонных градин. Я пока не проверял, многие ли из тех, кто покупал услуги на доставку руды у «ЗК», понимали, что платят и за эту функцию тоже.

[В] Но ведь это безумие!

[О] Еще какое. Взрывная волна от удара сравняла бы с землей любую постройку выше пятнадцати метров на континенте. А им плевать. Каменный дождь или каменный век. Прошу прощения. Да?

[В] Акции «Анти-травма» улетели в пропасть. Ваша работа?

[О] Они сами виноваты. Коэффициент неудач ни разу не опускался ниже шестидесяти пяти процентов, но они держали этот показатель в глубокой тайне и в прошлом году удвоили клиентуру. Надеюсь, с этим теперь покончено.

[В] Со ставками в «Дельфи» с недавних пор происходят странные вещи.

[О] Я рад, что вы упомянули «Дельфи». Данные из Кредибель-Хилла уже поступили в сеть. Проверьте сами. Многие билеты были аннулированы, что дает повод для судебного иска. Закон, разрешивший делать ставки в системе «Дельфи», обязывает организаторов выплачивать компенсацию в случае обнаружения манипуляций с пулом, причем никаких поблажек для организаторов не предусмотрено.

[В] Я полагал, что весь смысл существования «Дельфи» для правительства состоит в том, чтобы изучать готовность общества к нововведениям. Выходит, все было наоборот?

[О] Пошлите запрос с любого вифона о случаях манипуляций со стороны правительства за последние пять лет.

[В] Как вам, черт возьми, удалось создать такого сложного червя?

[О] Для этого нужен талант как у музыканта или поэта. Я способен часами вводить данные, ни разу не сфальшивив.

[В] Господи Иисусе! Поток данных, который вы выпустили на свободу, возможно, устраивает таких людей, как вы. Я же напуган до усрачки.

[О] Мне жаль, что вас пугает свобода.

[В] Что-что?

[О] Истина сделает вас свободными.

[В] Вы заявляете это так, будто сами в это верите.

[О] Какого черта! Еще бы я не верил!.. Здесь никому не снились кошмары, потому что вы доподлинно знаете о существовании данных, которые известны другим, но закрыты от вас? Никто не страдал от хронической тревожности, бессонницы, расстройства желудка, синдрома общего стресса? Присмотритесь и вы увидите множество жертв в самых неожиданных местах. А что до глубинной причины… Кто-нибудь из вас играл в фехтование? Да? Тогда вы знаете, как досадно бывает обнаружить точку противника прямо посередине вашего лучшего потенциального треугольника. Все ваши хитрые планы летят к черту, потому что противник оказался хитрее. Но это игра. Когда то же самое случается в реальной жизни, то вам уже не до смеха, не правда ли? До сих пор сетью данных сознательно манипулировали, чтобы мы не узнали того, что нам следует знать в первую очередь.

[В] А именно?

[О] Мы знаем, мы нутром чувствуем, как непрерывно принимаются решения, которые уничтожают наши честолюбивые замыслы, мечты, личные отношения. Люди, принимающие эти решения, держат их в тайне, чтобы не потерять рычаги влияния на подчиненных. Просто удивительно, как мы все до сих пор не скулим от ужаса. Некоторые скулят, не так ли? Другие держатся наплаву за счет отрицания и подавления сознания того, что все это рано или поздно рассыплется в прах. Третьи впадают в нуль-пассивность, «новое соглашательство», чтобы сохранить способность не замечать изменений, когда их выдергивают из одного места на континенте и втыкают в другое. Меня от этого тошнит. Неужели величайшая в истории человечества система обмена информацией задумывалась как основание для новой паранойи?

[В] И вы считаете, что своими действиями все это исправите?

[О] Я действительно кажусь вам настолько самонадеянным? Надеюсь, что нет! В лучшем случае то, что я сделал, дает шанс, которого раньше не было. Иметь шанс — лучше, чем не иметь никаких шансов. А в остальном… Это не только моя личная, но и наша общая задача.

В доме Кейт стояла тишина. Улицу на протяжении трех кварталов во всех направлениях патрулировали студенты, гордые своей причастностью к водопаду правды. В квартире Фримен работал на консоли дистанционной обработки данных, выделенной «ЗК» по указанию Рико Посты и подключенной через обычную телефонную сеть к мощнейшим компьютерным ресурсам корпорации.

Вифон тоже помалкивал. Звонков было так много, что пришлось ввести фильтрацию.

Кейт появилась с подносом кофе.

— Как дела, Пол?

— Ника спроси. Я не способен столько держать в уме…

Ник выполнял расчеты с помощью обычного настольного калькулятора и электронного блокнота.

— Неплохо. У них в запасе имелось несколько программ распределения ресурсов, одна из них чертовски хороша. Очень гибкая. Модуль обновления данных особенно красив.

— И не только, — пробормотал Фримен. — Я обнаружил прореху, в которую может пролезть целая орбитальная фабрика. Кое у кого будут натерты загривки[15].

— Расскажи! — оживился Ник.

— Доказательство, что бедность на континенте поддерживается искусственно, за исключением той, что возникает вследствие физической немощи, умственной отсталости и личного выбора навроде прозябания в канадской лесной глуши или в монастыре. На эти причины приходится не более четверти процента.

— По-твоему получается, что уж лучше какая-нибудь континентальная катастрофа — ущерб был бы меньше, — опешила Кейт. — Но ведь это же абсурд!

— Как посмотреть, — ответил Ник, нажимая кнопки калькулятора. — Мне на ум пришел один случай. Во время и после Второй мировой войны продпаек в Великобритании сократили до такой степени, что люди по нашим понятиям голодали. Две унции маргарина в месяц, одно яйцо и то, если повезет, и так далее. Однако в те времена народ мыслил рациональнее, чем сейчас. Они попросили ведущих диетологов определить приоритеты питания. В итоге выросло самое высокое, красивое и здоровое поколение за всю историю страны. Когда после отмены карточек вновь появилась остеомаляция, новость попала в заголовки общенациональных газет. Мы полагаем, что изобилие и хорошее здоровье неразрывно связаны. Но это не так. Вдобавок изобилие вызывает рост сердечных заболеваний.

Зазвонил телефон. Кейт подскочила на месте. Ник довел мысль до конца и был готов вернуться к расчетам. Он рассеянно повернул камеру так, чтобы звонивший мог его видеть.

— Тед Горовиц! — воскликнул Ник.

Остальные мгновенно насторожились, позабыв обо всем остальном.

Шериф Обрыва сделал шумный выдох и вытер лицо.

— Господи, я уж испугался, что опоздаю, пока буду продираться через ваши заслоны! Слушайте внимательно. Это нарушение правил Уха доверия, но в данном случае оно оправдано. Вы когда-нибудь слышали о затырке по имени Хартц? Говорит, что он бывший заместитель директора БОД.

Фримен придвинулся к объективу камеры.

— Не слышал, что он уже «бывший». Остальное — чистая правда.

— В таком случае немедленно бегите из дома. И с соседних улиц. Он утверждает, что на вас санкционировано покушение категории V.

Фримен присвистнул.

— Ликвидация невзирая на потери — вот что это значит. Как правило, в таких случаях используются мощные бомбы.

— Все сходится. Мы получили наводку, что в Обрыв тайком доставят бомбу. Натти Бампо и остальные собаки отправлены патрулировать околицу. Ладно, потом расскажу, когда приедете.

— А троих сможете перевезти? — спросил Ник.

— Езжайте без меня, — перебил его Фримен. — Я должен находиться недалеко от «ЗК» и их технической базы. Не спорь! — Пол улыбнулся. Он вел себя намного спокойнее, чем прежде, и его улыбка перестала напоминать оскал черепа. — Я совершил в жизни много дурных поступков. Если у меня получится довести начатое до конца, я разом за все поквитаюсь.

Горовиц глянул на часы.

— За вами приедут через десять минут. Джейк Тревес уже в пути, я связался с ним и предупредил, что место встречи изменилось. Назовите новое — я передам.

— Невеселый у вас вид, — заметил водитель.

— Черт! Весь континент рушится на глазах!.. — Пассажир на заднем сиденье электрокара возился с замками лежащего у него на коленях чемоданчика. — Все сорвалось в штопор. Сначала получил задание, потом мне говорят: стой, мы пошлем Национальную гвардию, а в конце концов вернулись к первоначальному плану. Столько времени упущено, пока они судили да рядили! Спасибо, приехали.

— Но до цели еще пять кварталов! — удивился водитель.

— Их студенты охраняют. Возможно, с оружием.

— Слушайте, я не первый раз на таком задании. Если наносить удар отсюда, то…

— Тихо! У меня есть кое-что, чего вы еще не видели. — Пассажир открыл чемоданчик и начал собирать матово-черный предмет продолговатой формы. — Остановитесь у обочины. Запуск должен производиться из состояния полного покоя.

Водитель выполнил указание, поглядывая в зеркало. У него округлились глаза.

— Эта малышка способна разнести целый дом?

— Я же говорил, что вы такого не видели, — отрывисто ответил пассажир, опустил оконное стекло и высунулся наружу.

— Что это за…

— Не вашего ума дело! — Затем, обреченно вздохнув, добавил: — А-а, какая теперь разница. После того как этот сукин сын выпустил червя, никаких грифов «совершенно секретно» больше не существует. Завтра схему этого устройства сможет получить кто угодно. Мою птичку зовут «Каппа». Когда-нибудь о ней слышали?

Водитель сдвинул брови.

— Кажется, да. У вас в этом районе есть еще две машины, я угадал?

— Угу. Точность прицела в крышу дома около одного метра.

— Но зачем весь дом?

— Бац, и получите огненный смерч. Жарче, чем поверхность солнца. — Пассажир криво ухмыльнулся. — Все еще хотите подъехать поближе?

Водитель замотал головой.

— И я тоже не хочу. Окей, пошла, родимая. Разворачивайтесь и поезжайте на юг. Только не торопясь.

Через некоторое время нижний край нависших над городом серых туч осветила яркая вспышка.

На каждом блокпосту на границе очередного штата доктор Джейк Тревес послушно предъявлял документы: свое удостоверение личности, справку с работы, выданное ему как биологу-исследователю разрешение на перевозку редких животных в другой штат, и путевой лист на конкретную поездку.

Разговор протекал в предсказуемом русле:

— У вас в самом деле в фургоне живая пума?

— Угу. Естественно, надежно усыпленная.

— Ух ты! Никогда не видел живую пуму. Можно мне?..

— Конечно.

Отодвинув с разрешения водителя задвижку, прикрывающую смотровой глазок, проверяющий видел изящный образчик самки биологического вида Felis concolor, сонную, но не настолько, чтобы в раздражении не оскалить клыки.

В нос шибало крепкое кошачье амбре — кстати распыленное из баллончика. Очень удобное средство для стимуляции размножения в неволе и…

— Фу! Надеюсь, у вас в кабине есть кондиционер.

…отпугивания любителей совать свой нос в чужие дела.

Некоторое время Багира бродила на мягких лапах по зеленому, как мох, кабинету Теда Горовица в поисках Натти Бампо, чуя повсюду остаточный запах пса, однако собаки еще не вернулись с патрулирования околицы. Теперь пума с довольным видом лежала рядом с Кейт, а девушка почесывала питомицу за ушами. Время от времени зверь издавал удовлетворенное урчание, выражающее радость от встречи с хозяйкой.

Как она отреагирует на сотни собак, не уступающих ей размерами, пока оставалось загадкой.

Окинув взглядом местных — Джоша и Лорну Тревес, Сюзи Деллинджер, Пресную Воду, Брэда Комптона, Тед торопливо сказал:

— Несомненно, у Ника и Кейт накопилось к нам немало вопросов. Пока мы не перешли к этой части, у кого-нибудь есть вопросы к ним? Только покороче, пожалуйста. Да, Пресная Вода?

— Ник, сколько времени им понадобится, чтобы раскусить ваше очковтирательство насчет партеногенетической природы червя?

Ник развел руками:

— Понятия не имею. Эйлвин Салливан и его главные советники, возможно, уже заподозрили, в чем дело. Я делаю ставку на два фактора. Во-первых, я действительно сочинил червя, которого трудно отловить. Во-вторых, с их точки зрения, мой червь делает именно то, что делал бы его партеногенетический вариант, существуй он на самом деле. В области анализа среднего пути n-значений есть теорема, предполагающая, что на определенном этапе эволюции в сети данных могут появиться функциональные программы, которые в сеть изначально не вводились.

Брэд Комптон захлопал в ладоши.

— Мило, очень мило! Это и называют теоремой непорочного зачатия, или партеногенеза, не так ли? И вы их буквально ткнули в нее носом!

Он снова радостно захлопал в ладоши.

— Так, по сути, и есть. Идея не нова, я ее украл. Этот трюк придумали западные державы во время Второй мировой войны. Они поручили ученым создавать устройства, которые на вид должны выполнять какую-то функцию, помещали эти приборы в измятый металлический корпус, вывозили их на полигон и расстреливали с использованием боеприпасов противника. Потом подбрасывали нацистам. Одна такая ерундовина на несколько недель отвлекала внимание ведущих специалистов, прежде чем те могли уверенно сказать, что это не новое секретное оружие.

По комнате прокатился гул изумления.

— Как бы то ни было, — продолжал Ник, — сколько уйдет времени, пока они поймут, что их обманули, не так уж важно. Ведь чтобы остановить червя, в любом случае придется отключить сеть.

— Это уж точно, — отрывисто согласилась мэр Деллинджер. — Согласно последним подсчетам, девяносто шесть папок из хранилища Министерства экономики, на котором поменяли замки, более шестидесяти папок ФБР и не знаю сколько еще всего другого, были скопированы в сорока различных географических точках. И хотя адресатов выслеживают федкомпьютеры, можно не сомневаться, что незнакомые нам люди будут делать все новые копии.

— Пусть они и дальше остаются незнакомыми, — пробормотала Лорна Тревес. Ее муж энергично закивал.

— Да, положение аховое. Мы, конечно, всегда к нему готовились, да только… А-а, ладно. То, что события застали нас врасплох, очевидно, еще один пример действия закона Тоффлера — будущее наступает слишком быстро и не в том порядке, как ожидалось. Ник, как быстро они сообразят, что разбомбили пустой дом?

— Опять же я могу только гадать. По пути сюда у меня не было времени останавливаться и наводить справки.

Ответ вызвал новые усмешки.

— На всякий случай я принял некоторые предосторожности, — заявил Тед. — После пресс-конференции лица Ника и Кейт стали знакомы любому человеку на континенте. Не в одном, так в другом месте их опознают. Хотя несколько дней мы еще сможем перебрасывать их с места на место.

— Дней? — переспросил Джош Тревес. — Надеюсь, вы не ошиблись в расчетах?

Брэд кивнул.

— Не забывайте, что мы используем самый обширный пул экспертных оценок за всю историю.

Повисла пауза. Кейт пошевелилась, поняв, что никто больше не хочет брать слово.

— Можно задать один вопрос?

Тед разрешающе махнул рукой.

— Немного глупо, но… А-а, какого черта! Я давно хотела спросить. И думаю, что Ник тоже.

— Заранее соглашаюсь, — иронично ответил Ник. — Я все еще на девяносто процентов опираюсь на одни догадки.

— Вас интересует история Обрыва? — хмыкнул Тед. — Хорошо. Сейчас я ее расскажу. Остальным, однако, лучше вернуться к работе. Помимо всего прочего, кризис увеличил количество звонков в Ухо доверия. Если мы не подсуетимся…

— Брэд тоже может остаться, — поднимаясь, предложила Пресная Вода. — Он только что закончил смену. Последний звонок совершенно выбил его из колеи.

— Трудно пришлось? — сочувственно поинтересовался Ник.

Библиотекарь проглотил ком в горле и молча кивнул.

— До скорого, — бросила Сузи Деллинджер и первой вышла из комнаты.

Отклонившись в кресле, сложив руки на круглом животике и подняв глаза к играющему разными оттенками потолку, Брэд произнес:

— Нам бы сейчас не пришлось ничего объяснять, если бы вы в первый же день послушались совета Полли Райан.

— Что вы имеете в виду? — спросила Кейт.

— Попросили бы показать вам первое издание «Место катастрофы — США». Сколько монографий было у вашего отца?

— Что значит сколько? Весь комплект, все двадцать работ!

— Удобное, кругленькое число что для него, что для остальных. А вот в наше издание входит двадцать одна работа. С одной из них не пожелал связываться ни один издатель, ни одна типография. В отчаянии мы сами решили отпечатать тираж и распространить его, да только в сарае взорвалась бомба, и первые десять тысяч экземпляров превратились в пепел. Мы явно проигрывали сражение. Поэтому… — Библиотекарь вздохнул.

Кейт подалась вперед.

— О чем двадцать первая работа?

— Она сообщает, приводя имена, даты, названия населенных пунктов, фотокопии аннулированных чеков и все необходимые улики, где осели полмиллиона из четырех миллионов долларов бюджетных денег, выделенных для оказания помощи беженцам и потерявшихся по дороге.

— И это не все, — дрогнувшим голосом сказал Тед. — Кейт, когда вы были здесь первый раз, вы спрашивали, не потому ли распался колледж Класа, что большинство ученых остались в Обрыве. Помните?

Девушка с напряженным выражением кивнула.

— Отвечу: вы угадали. Они не могли не остаться. Мы с Брэдом похоронили их после взрыва бомбы.

Наступило долгое, ничем не прерываемое молчание. Наконец Кейт сказала:

— У этой последней монографии есть название?

— Да. Весьма пророческое. «Истинный фундамент власти».

Новая пауза длилась так долго, что, казалось, воздух вот-вот зазвенит. Ник порывисто выдохнул.

— Черт! Такого оборота я не предвидел. Где были мои глаза?

— Не буду спорить, — ответил шериф с мрачным видом. — Однако слепыми были не вы одни. И все же, если вернуться назад… Сами посудите: вы передаете населению целого континента невиданные ранее технологии — доступ к информации и достаточно кредита, чтобы искоренить бедность, если правильно делиться. Примерно в то же самое время вы признаете, что крупные войны больше не имеют смысла, так как потери велики, а выигрыш ничтожен. По крылатому выражению Портера, наступает время гонки разумов.

Но вы правительство. Сохранение вами власти всегда зиждилось на крайней мере наказания: не будешь подчиняться — тебе конец. Возможно, вы и сами не осознавали эту простую истину. Возможно, вы ее поняли лишь после того, как вынужденно начали выяснять, почему дела не идут так же гладко, как раньше. В итоге, естественно, вы начинаете считать ключевым национальным ресурсом не оружие, а гениальных личностей.

Однако гениальные личности бывают вздорны, непредсказуемы, любят идти своим путем. Их не получается использовать в качестве обычных инструментов. Вам невольно приходит в голову мысль, что ваше время ушло. Власть таких, как вы, не удержится в современном мире.

И тут вас осеняет. Есть другая организация, наделенная громадной властью, всегда опиравшаяся на лиц еще опаснее тех, что нанесли вам поражение. Некоторые из них настоящие психопаты.

— И эта организация тоже борется за место под солнцем, — вставил Брэд. — Она, не колеблясь, применяет крайнюю меру наказания к несогласным.

Кейт разинула рот.

— Кажется, дошло, — пробормотал Тед.

— Да, боюсь, что дошло. — Кейт сжала кулаки. — И все равно не могу заставить себя поверить… Ник?

— После того, как они взорвали дом Кейт, — с каменным выражением сказал Ник, — я готов поверить во что угодно. Мы чудом успели очистить улицы. Или не успели? Тед, я хотел спросить: кто-нибудь пострадал?

Шериф уныло кивнул.

— Боюсь, несколько студентов не восприняли предупреждение буквально. Десять раненых. Двое из них не выжили.

Кейт с трясущимися плечами уткнула лицо в ладони.

— Продолжайте, Ник, — попросил Тед. — Объясните своими словами, какие вы сделали выводы. Вы сами вчера говорили: истина сделает нас свободными. Этот принцип действует, даже если истина омерзительна.

— Существует только один фундамент, способный поддерживать старые методы государственного управления, — пробурчал Ник. — Организованная преступность.

Тед вскочил с места и начал ходить туда-сюда.

— Конечно, это не новость, — сказал он. — С тех пор, когда традиционные состояния, ставившие у власти то одну, то другую партию, иссякли или перешли под контроль людей, не желавших мириться с привычным укладом, прошло пятьдесят-шестьдесят лет. Возник вакуум. В него, как вода в прорванную плотину, хлынули преступники, рвущиеся обратить свои гигантские финансовые ресурсы в реальную власть. Они давно уже слились с властью на уровне городов и штатов. Наступило подходящее время преодолеть последнюю ступеньку лестницы. Верно и то, что первая попытка синдиката захватить пост президента закончилась провалом. Они не учли, какие яркие прожекторы нацелены на Белый дом. Кроме того, они пользовались хорошо известными трюками вроде отмывания взяток через Мексику и Виргинские острова. Однако урок был быстро учтен.

— Очень быстро, — поддержал Брэд. — Смысл монографии № 21 заключался не в полумиллионе долларов, которые мы смогли отследить, а в остальных деньгах, отследить которые мы не сумели. Мы знали, куда они ушли — в политический загашник, но раздобыть улики у нас не получилось.

— Другими словами, — пробормотал Тед, — мы уповали на лучшее — как в случае со всемирным договором о ядерном разоружении.

— Убежден, что так оно и есть, — насупился Ник. — Мне следовало давно догадаться.

— Вам досталось не самое удачное место для наблюдения, — сухо заметил Брэд. — Когда сидишь в палатке с десятью другими беженцами, не имея смены одежды, нормальной еды или хотя бы воды, пригодной для питья, сходство между федеральными чиновниками и мафиози сразу бросается в глаза. То, что они относятся друг к другу как лучшие друзья, лишь еще больше подчеркивает и без того очевидный вывод.

— Я мог бы прийти к цели с другой стороны, — сказал Ник. — Задаться вопросом, почему бихевиоризм получал колоссальные субсидии от государства в восьмидесятые и девяностые годы.

— Важное наблюдение, — кивнул Тед. — Оно укладывается в общую картину. Бихевиористы поставили принцип кнута и пряника на ту же «научную» основу, как это сделали нацисты с учением о расовой неполноценности. Не удивительно, что они стали любимчиками истеблишмента. Правительство питается нагнетанием страха и причинением душевных травм. Легче всего управлять народом, когда он слаб, суеверен, желательно боится завтрашнего дня и никогда не забывает, что ему положено отступать с дороги в грязь, когда мимо проезжает вельможа. Методы бихевиористов помогали поддерживать статус-кво вопреки беспрецедентному богатству, грамотности и кажущейся свободе жителей Северной Америки двадцать первого века.

— Если вы заметили в описании Теда параллели с Сицилией, — пробормотал Брэд, — то это не случайно.

Кейт пришла в себя и, положив локти на колени, внимательно слушала.

— Сеть данных, должно быть, представляла для них страшную угрозу, — предположила она.

— Верно. Но они находили от нее защиту, — ответил Тед. — До сего момента. Приняли все меры предосторожности. Создали систему «Дельфи» на базе реальных игорных синдикатов. Утверждалось, что прообразом послужил фондовый рынок, однако разница была уже невелика, ибо доходы от азартных игр стали одним из трех крупнейших источников спекулятивных капиталовложений. Они поняли, что воинственные племена лучше не трогать, потому что самые непокорные и умные из молодых людей либо погибали, либо превращались в калек. Естественный отбор. Бандитские разборки с незапамятных времен проводились в стороне от рядовых граждан. Огромные возможности компьютеров, которых хватило бы для полетов человека на Луну, были пущены на отслеживание миграции населения, достигшей двадцати процентов в год. И так далее. Весь список не обязательно оглашать.

— Но если они были так осторожны, как у вас получилось… — Кейт прикусила язык. — Ой, вот дура. Благодаря Уху доверия.

— Угу. — Тед плюхнулся обратно в кресло. — Наших компьютерных мощностей хватало для выявления характерных паттернов звонков, поступавших в Ухо доверия, в течение шестидесяти-семидесяти лет. Однако время от времени раздавался звонок, открывавший перед нами совершенно новую сферу исследований. Например, ваш, Ник, — из Парелома. Мы тщательно проверяли каждую наводку, накапливая всякие полезные вещи вроде ключей для вскрытия защищенных федеральных банков данных в убеждении, что когда-нибудь разразится кризис и народ впадет в ступор или панику. В этот момент люди захотят, чтобы им объяснили их положение. В довершение плана мы построили «подпольную железную дорогу», по которой вас сюда доставили, состоящую из друзей, коллег, соратников, помощников и сочувствующих сотен различных профессий.

— Пол Фримен как-то метко заметил, — сказал Ник, — что Обрыв — большой поселок, если как следует присмотреться.

Тед усмехнулся.

— О да! Если подсчитать всех рабов, которых мы освободили и которые пользуются нашей защитой, то население города в пять-шесть раз превысит то, что показывает перепись.

— Мы начинали не с нуля, — объяснил Брэд. — Одной из моделей для подражания послужило, например, старое движение хиппи. Другой — научные сообщества восемнадцатого века. В середине прошлого столетия преуспевала организация под названием «Открытая дверь». Есть много других.

— Поразительное предвидение, — похвалила Кейт.

— Неплохое, — признал Тед. — Лучше среднего, это уж точно. Однако мы не угадали, что кризис наступит в лице одного молодого человека!

— Не одного, — поправил Ник. — Нескольких. Дезертира из Парелома, консультанта по образу жизни, проповедника, шулера-фехтовальщика…

— Все они одна и та же личность, — твердо сказала Кейт и накрыла руку Ника своей ладонью. — Кстати, Тед, спасибо за спасение Багиры.

— Это нетрудно было устроить. Вы по пути не говорили с Джейком Тревесом, не спросили его, почему он вызвался помочь?

Кейт покачала головой.

— Он сразу посадил нас в потайное отделение. Мы не высовывали носа всю поездку.

— Так было надежнее. Ну, Джейк один из тех, кто пытается найти способ продлить жизнь наших собак до преклонного возраста. Его работа — часть более обширных исследований влияния стресса на старение. Если будет возможность, поговорите с Джейком, вам понравится. Гипотеза вашего отца…

Он не договорил. Где-то далеко в темноте раздался лай собаки, потом еще одной и еще одной.

Брэд наклонил голову на бок.

— Кажется, Нат поймал бомбиста, которого мы ожидали.

Тед поднялся.

— Если так, я ему не завидую.

1. Благодарим за ваш запрос о местонахождении агента Секретной службы Мискина А. Бредлофа. Он находится в реанимации больницы города Обрыв, штат Калифорния, и залечивает раны, полученные в результате сопротивления аресту шерифом Теодором Горовицем. Агент имел в своем распоряжении шесть самонаводящихся снарядов, код СВ США QB3, выданных в 10:10 по тихоокеанскому летнему времени со склада вооружений Национальной гвардии в Сан-Фелисиано, штат Калифорния, согласно секретной директиве президента № 919007HVW. Ниже приведен полный текст директивы: «Меня тошнит от Уха доверия. Прихлопните мерзавцев, которые им управляют. Мне плевать, кто еще пострадает».

2. Так как мистер Бредлоф не выполнил свое задание, по Обрыву, штат Калифорния, завтра в 07:30 будет нанесен авиаудар боевыми самолетами, дислоцированными в Лоундес-Филд близ Сан-Диего. Ввиду того, что удар будет нанесен ядерным боеприпасом (код ВВС США 19L-J2J), эвакуация мистера Бредлофа не представляется возможной.

(Примечание: пункт 2 данного сообщения опубликован электронным способом вопреки Регламенту Министерства обороны № 229RR3X3, так как распространение этой информации является существенной для физического, психологического и общественного благосостояния населения.)

— Что вы там ухмыляетесь! Вы знали, что компания банкрот, и я могу это доказать!

— Обрыв? Это где?

— Моя сестра ослепла. Слышите? Ослепла! Она всегда пользовалась только вашей косметикой!

— Бомбить американский город? Здесь какая-то ошибка.

— Это мои деньги. Я работал до кровавого пота. И ради чего? Чтобы ты выстилала ими свое вонючее гнездо?!

— Обрыв? Где-то я уже слышал это название.

— Господи, что вы сделали с бедной фальцухой? Она несколько месяцев не может толком выспаться, вечно просыпается, кричит, воет. А я, как дурак, отправил ее обратно на повторный курс. Я не смогу смотреть ей в лицо, пока не разобью ваше.

— Что там с этим Обрывом?

— Да, я голосовал за него, черт побери. Если бы я тогда знал то, что знаю сейчас, я бы бросил не бюллетень, а кирпич.

— Авиаудар? Ядерным боеприпасом? Господи, я, конечно, слышал, что наверху не любят Ухо доверия, но чтобы такое!..

— Джим, вы, кажется, еще не знакомы с моим адвокатом Чарльзом Суэйном. Он должен вам кое-что вручить. Чарли? Ага. Вы увидите, что в судебной повестке речь идет о пятидесяти миллионах.

— По-моему, мы раньше говорили об этом Обрыве?

— Я прочитал, что было написано в налоговом формуляре. Клянусь богом, если вы еще раз сунете ко мне свой поганый нос, я выплачу налоги картечью!

— Вот как? Меня всегда интересовало, где они прячут свою базу.

— Обрыв?

— Ухо доверия?

— Ядерным оружием?

— Господи! А они-то знают? Где телефон? Быстрее!

Второй час утра в штабе Уха доверия. Обычно в это время наступало затишье, почти весь континент уплывал в глубокую ночь, и только горстка самых одиноких, понурых и отчаявшихся граждан все еще жаждала излить душу анонимному слушателю.

Сегодняшняя ночь, однако, была не похожа на другие. Воздух в помещении едва ли не потрескивал от скопившегося напряжения. Перед жителями Обрыва обнажилась цель, ради которой и создавался поселок, но никто не ожидал, что развязка наступит так быстро.

На лицах дюжины присутствующих застыло торжественно-печальное выражение. Телефонные исповеди слушала лишь половина штаба, остальные звонки переправлялись на дом другим операторам. Незанятые прослушиванием следили за продвижением червя.

Обращаясь к ним, сидевший за пультом Ник объявил:

— Новости от Пола Фримена. Он запустил программу «Душа и тело», которую надеялся слепить из остатков федеральных программ распределения ресурсов. Говорит, тот еще геморрой.

— Кажется, такая же существовала после войны? — спросила Пресная Вода.

— Точно. — Ник потянулся. — Именно поэтому она создавалась с расчетом на то, чтобы еду, лекарства, одежду и электричество получали только утвержденные правительством лица.

— То есть, — вставила Кейт, — программа была призвана гарантировать, что недоумки, втянувшие нас в большую войну, снова будут на вершине пирамиды власти после войны.

— Ага, чтобы поиметь нас в очередной раз. Однако Пол сумел убрать это правило, заменив его доступом к кредиту на равноценной основе. Остальное он не тронул, и теперь программа имеет в сети еще больший вес, чем в те дни, когда ею манипулировали из Вейчопи. Фримен работал там, когда ее писали. Он уже тогда нашел в ней слабые места.

— Что программа делает теперь? — поинтересовался Бред Комптон.

— Много чего хорошего. Если люди проголосуют за предложение № 1, ни один жадный затырок не получит тривизор размером во всю стену, пока есть хоть один бездомный. И не поедет в кругосветное путешествие в то время, когда люди умирают от болезней, вполне поддающихся лечению.

— Для начала неплохо, — согласилась Пресная Вода. — А как дела у вас, Ник? Упорядочили структуру налогов? Этот вопрос меня интересует больше всего. Вспомнить только, как хрипатые преследовали медиумов, а мне еще и приходилось за это платить. Как это меня бесило!

— О да. Предложение № 2 обещает быть не хуже первого. Я ликвидировал несколько лазеек и, если новых подводных камней не обнаружится… — Ник нажал несколько клавиш. — Ага, хорошо. Дайте мне две минуты.

— Знаете, я всегда хотел почуять запах настоящей демократии. И вот он витает в воздухе.

— Странно только, что демократия грядет в форме электронного правительства, — пробормотала Пресная Вода.

Бред Комптон бросил на нее быстрый взгляд.

— Ничего странного. Достаточно вспомнить историю гражданских прав. Она показывает, что идеалы постепенно брали верх над прихотями тиранов. Великий прорыв наступил, когда закон стал сильнее короля. А теперь мы вышли на новый рубеж. Власть получат больше людей, чем когда-либо…

— …и у меня такое чувство, — перебил его Ник, — какое, наверно, испытывали первооткрыватели цепной ядерной реакции. Есть ли у мира будущее?

Наступило непродолжительное молчание, нарушаемое только шумом электронных приборов. Все думали об акции, намеченной на послезавтра. С семи утра до семи вечера местного времени все вифоны континента раз за разом будут прокручивать текст двух предложений. Для неграмотных они будут зачитаны вслух. Объявление будет в основном звучать на английском, но также на испанском, амероиндийском и даже китайском. Пропорции определяли данные последней переписи населения. После каждого повтора — пауза, во время которой любой совершеннолетний мог ввести код, отвечая «да» или «нет».

Компьютеры всего континента начнут действовать соответственно итогам голосования.

Предложение № 1 полностью устраняло бедность за исключением добровольной. Предложение № 2…

— Готово. — Ник пробежал глазами по колонке цифр и кодовых групп на экране. — Кажется, неплохо получилось. Профессии делятся на три категории. Первая требует наличия специальной подготовки или необычного дарования. В нее входят люди творчества, такие как музыканты или художники. Вторая: лица с непредсказуемыми часами работы или выполняющие грязную работу. Третья: профессии жизненно важные для общества.

— Какой памятник колледжу Класа! — хлопнул себя по ляжкам Брэд.

— Угу. В каждую распечатку будет включена сноска, объясняющая, что все это могло случиться еще поколение назад, если бы люди обратили внимание на открытия, которые группа Класа сделала во время работы с беженцами. Что ж. На мой взгляд все хорошо уравновешено. Например, врач получит много очков в категории «специальная подготовка» и «важность для общества», но зарплату по высшей ставке будет получать только в том случае, если согласится выезжать на экстренные вызовы, а не сидеть в кабинете определенные часы. Тогда он наберет высшее количество баллов по всем трем категориям. Сборщик мусора не получит много баллов в первой категории, зато получит их во второй и третьей. Все государственные служащие, такие как полицейские и пожарники, автоматически заработают много баллов в третьей категории, а часть из них — во второй. И еще… Это мне особенно нравится. Паразиты, в прошлом сидевшие на самом верху, будут платить налог по ставке девяносто процентов, потому что не наберут ни одного балла во всех трех категориях.

— Ни одного? — спросил кто-то.

— А что здесь неправильно? Кому нужны рекламные агенты?

Задавший вопрос пошевелил бровями.

— Я раньше об этом как-то не думал. Вообще-то так оно и есть.

— Думаешь, они проглотят? — нервно спросила Кейт, поглаживая лежащую рядом Багиру. С тех пор как пума повстречалась с Натти Бампо, она не отходила от хозяйки ни на шаг, хотя оба зверя демонстрировали сдержанное уважение друг к другу.

— Выход у них только один — обрушить сеть, — щелкнул пальцами Ник. — И тем самым свернуть себе шею. Сузи, вас что-то тревожит?

Мэр кивнула.

— Даже если они поймут, что не смогут остановить наш опрос, не разрушив сеть и не сделав какой-нибудь другой картинно самоубийственный шаг, у нас нет ответа на еще один волнующий вопрос.

— Какой?

— Достаточно ли народ напуган, чтобы выбрать правильный образ действий?

Насупившую тишину нарушило тихое жужжание телефона. Кейт нажала кнопку на пульте и надела наушники.

Через секунду она громко охнула, все немедленно повернули головы.

Стащив с головы наушники, девушка развернулась в кресле. Щеки побелели как мел, глаза расширились от ужаса.

— Не может быть! Просто не может быть! Господи, на часах двадцать минут второго. Самолет, должно быть, уже в воздухе!

— Что? О чем ты? — зашумел хор встревоженных голосов.

— Звонившая утверждает, что она двоюродная сестра Мискина Бредлофа. Бомбера-неудачника, которого вы, Тед, заключили под арест. Она сказала, что в час тридцать утра на Обрыв сбросят ядерную бомбу!

— Через десять минут? Город невозможно эвакуировать за десять минут, — прошептала Сузи, сжав кулаки и глядя на настенные часы, словно мысленно пытаясь повернуть время вспять.

— Надо попытаться! — Тед порывисто вскочил с места и бросился к выходу. — Нат всех разбудит и… — Он запнулся. Ник быстрее пианиста-виртуоза бешено забарабанил пальцами по клавишам. — Ник! Не теряйте время зря! Идите с нами! Нам нужен каждый человек!

— Замолчите! — процедил Ник сквозь стиснутые зубы. — Бегите, будите город, уводите всех, кого сможете… но оставьте меня в покое!

— Ник! — Кейт сделала неуверенный шаг в его сторону.

— Ты тоже беги! Я не гарантирую, что у меня получится.

— Если ты остаешься, я…

— Иди, черт побери! — прошипел Ник. — Уходи отсюда!

— Что ты пытаешься сделать?

— За-мол-чи. Проваливай!

Кейт в мгновение ока оказалась в холодной темноте на улице. Рядом с ней дрожала Багира, волосы на загривке пумы встали дыбом и кололи пальцы. Поднялся невообразимый шум. Лаяли собаки, Тед орал в мегафон, все чем-то стучали, трещали и звенели, чтобы наверняка разбудить каждого человека.

— Уходите из города! Немедленно бегите! Ничего не берите с собой, просто бегите!

Из темноты выскочила собака. Кейт встревоженно остановилась, опасаясь, что не удержит Багиру, если та испугается и шарахнется в сторону.

Пес завилял мощным хвостом. Кейт сразу узнала в нем Натти Бампо. Наклонив голову вниз и в сторону в совершенно нехарактерной щенячьей позе, он приблизился к Багире, по-прежнему подобострастно виляя хвостом. Шерсть на холке Багиры улеглась. Пума позволила Натти обнюхать свою морду, но когти до конца не убрала.

Что значит сия пантомима? Разве Натти не положено бегать и будить людей громким лаем?

Багира приняла окончательное решение. Она спрятала когти, вытянула шею и потерлась щекой о нос Натти Бампо.

— Кейт! — окликнул кто-то сзади. Девушка вздрогнула от неожиданности, потом узнала голос Пресной Воды.

— Кейт, с вами все в порядке? — Высокая индианка подбежала к ней. — Почему вы не… А-а, вижу. Боитесь потерять Багиру.

Кейт глубоко вздохнула.

— Боялась. Нат меня успокоил.

— Что? — Пресная Вода ничего не поняла.

— Будь у людей хоть половина мудрости этой собаки… — Кейт почти истерически рассмеялась, отпуская ошейник Багиры. Натти Бампо мгновенно развернулся и скрылся в темноте. Багира скачками помчалась за ним.

— Кейт, о чем вы, черт возьми?

— Вы не поняли? Нат только что перевел Багиру в ранг полноправной гражданки Обрыва.

— Ой, какого… Идите за мной! У нас всего семь минут!

Для организованного бегства не оставалось времени. Горожане беспорядочно бросились в разные стороны, выбирая кратчайший путь до околицы и оттуда продолжали бежать по окрестным полям. Кейт запыхалась, ноги секли острая трава и камни. Ее с легкостью обогнала сука с плачущим ребенком на спине, похожая на Брунгильду. По лицу Кейт хлестнула ветка, чуть не опрокинув ее на землю. Девушку поддержала чья-то сильная рука, протащила, схватив, еще десяток шагов и столкнула в неглубокую ложбину.

— Бежать дальше нет смысла, — прозвучал в темноте низкий голос Теда. — Лучше залечь за какой-нибудь насыпью, чем оставаться на ногах на открытой местности.

Через край лощины перевалились еще два человека. Одного из них Кейт прежде не видела, вторым был хозяин ресторана Юстас Фенелли.

— В чем причина паники? — с оттенком недовольства спросил он.

Тед быстро объяснил и, глянув на часы, добавил:

— Удар намечен на час тридцать — через полторы минуты.

Юстас на некоторое время умолк. Затем с блистательной простотой, вложив в одно слово целую энциклопедию негативных эпитетов, протянул:

— Че-е-ерт!

К его немалому удивлению, Кейт хихикнула.

— Я рад, что хоть кому-то весело, — буркнул Юстас. — Кто здесь? А-а, Кейт! Привет! Ник с вами?

— Он отказался уходить, — стараясь удержать дрожь в голосе, ответила Кейт.

— Он что?

— Ник остался.

— Но ведь… Неужели никто не смог ему передать?

— Нет. Он… Ох, Тед!

Кейт вслепую уткнулась шерифу в плечо, ее тело сотрясали рыдания.

Издали послышался ноющий вой сверхмощных электродвигателей, какие ставят на боевые самолеты ближнего радиуса действия. Вой становился громче.

И громче.

Еще громче.

Президенту Соединенных Штатов Америки

СРОЧНО. ВЫСШИЙ УРОВЕНЬ СЕКРЕТНОСТИ

Сэр, прилагаю копию сообщения, полученного сегодня в 00:14 базой Лаундес-Филд, которое якобы отправлено вами как Главнокомандующим вооруженными силами США и содержит приказ о нанесении ядерного удара по координатам на территории Соединенных Штатов Америки.

Ввиду того, что сообщение на первый взгляд выглядело убедительно и было зашифровано особым шифром, предназначенным для сегодняшнего дня, оно едва не привело к трагедии, а именно гибели приблизительно 3000 гражданских лиц в городе Обрыв, штат Калифорния. Я с сожалением сообщаю, что выполнение приказа было начато и лишь чудом остановлено вовремя (после получения распоряжения МО № 367774Р с предупреждением всем базам ВМС, СВ и ВВС о том, что в сеть данных проникли саботажники).

На офицера, санкционировавшего выполнение приказа, наложено дисциплинарное взыскание. Я под свою ответственность довел обстановку до всех баз западного побережья. С почтением предлагаю незамедлительно сделать то же самое в общенациональном масштабе.

Беглецы видели самолет, заходящий на бомбежку. Он был хорошо заметен по зловещему голубому свечению репульсоров, всасывающих огромные порции воздуха в энергетическое поле такой силы, что, если нечаянно сунуть в него руку, через секунду от нее осталась бы одна культя.

Самолет выл, как призрак на болотах.

Но почему-то пролетел над городом, так ничего и не сбросив.

Прождав час, стуча зубами и сжимая кулаки, не отваживаясь высунуть голову на тот случай, если атака все же состоится, обитатели Обрыва позволили себе робкую надежду.

Спотыкаясь в темноте, они побрели обратно под аккомпанемент хора орущих детей.

Неизвестно откуда рядом с Кейт снова появилась Багира, а с Тедом в нескольких шагах впереди шел Натти Бампо.

Багира мурлыкала, словно была польщена званием «почетной собаки».

Тед опасливо приоткрыл дверь штаба Уха доверия, Кейт и Пресная Вода вытянули шеи, выглядывая из-за его плеча. Сзади стояла и нетерпеливо ждала объяснений дюжина других людей, начавших догадываться, кого благодарить за свое спасение.

Ник сидел, скрестив руки на груди и сгорбившись над клавиатурой.

Кейт оттеснила Теда и вбежала в комнату, на ходу выкрикнув имя друга.

Ник пошевелился, облизнул губы, выпрямился, приложил правую ладонь к виску. Видимо, у него кружилась голова. Однако при виде Кейт он вымученно улыбнулся — сначала ей, потом всем остальным, хлынувшим в комнату за следом.

— Получилось, — прохрипел он осипшим голосом. — Я боялся поверить. Так страшно, такая жуть… Успел в последнюю минуту.

Тед остановился перед ним, озираясь по сторонам.

— Что вы придумали?

Ник вяло усмехнулся и указал на экран. По нему то и дело пробегал текст донесения президенту от некоего генерала Нойгебауэра. Целиком текст на экране не умещался.

— Еще бы чуть-чуть — и до свиданья. Дежурный офицер в Лаундесе, видать, привык исполнять приказы без разговоров. Когда я услышал над головой самолет, чуть не свалился в обморок.

Пресная Вода, раздвинув толпу, уставилась на экран.

— Номер распоряжения Министерства обороны настоящий?

— Разумеется, нет. — Ник поднялся, потянулся и с трудом подавил зевок. — Я решил, что быстрее будет его выдумать.

— Быстрее!.. — Пресная Вода отступила на шаг, в благоговении округлив глаза и, загибая пальцы, начала перечислять: — Насколько я могу судить, распоряжение требовалось написать правильным языком, найти для него порядковый номер, закодировать сегодняшним шифром, забросить в Лаундес по нужному каналу связи…

— Поставить отметку «расшифровать автоматически», чтобы его не засунули до утра в отстойник вместе с другой ночной корреспонденцией, — подсказал Тед. — Я прав?

— Угу-у, — согласился Ник сквозь очередной зевок. — Но все это заняло не так много времени. Мне пришлось разыскивать домашний код генерала, которого нет в списках ниже уровня двух звезд. Вдобавок он был очень недоволен, что его разбудили.

— И ты все это успел меньше чем за десять минут? — ахнула Кейт.

Ник робко улыбнулся.

— На тот момент я потерял чувство времени.

К столу Ника, выпрямившись во весь рост, подошла Сузи Деллинджер.

— Мэру этого города, — с некоторой застенчивостью сказала она, — редко приходится произносить торжественные речи, мы обычно отмечаем торжества без выкрутасов. Но сейчас не тот случай. Мне не требуется просить разрешения у горожан. Любой, кто меня не поддержит, не заслуживает называться жителем Обрыва. Никлас Кентон Хафлингер как официальный представитель города Обрыв выражаю вам нашу всеобщую благодарность.

Мэр хотела пожать Нику руку, но ее опередили.

Натти Бампо, по обыкновению, сидел рядом с хозяином. Неожиданно для всех он плечом отодвинул Сузи в сторону, встал на задние лапы, водрузил мощные передние лапы на грудь Ника и лизнул его широким красным языком в обе щеки. После чего вернулся на место.

— Я… э-э… — Нику пришлось проглотить комок в горле. — Как я понимаю, это была похвала.

Все в комнате расхохотались. Все, кроме самого Ника и Кейт, повисшей у него на шее с залитым слезами лицом.

— Такого с тобой еще не случалось, а? — прошептала она.

— На моей памяти — нет, — мягко ответил он.

— Ты сделал правильный выбор, единственно правильный. — Она придвинула ухо Ника к губам, чтобы их никто не услышал. — Ты гений!

Ник поцеловал ее крепким долгим поцелуем.

№ 1. Земля — богатая планета. Она не заслуживает бедности и голода. Поэтому мы можем и должны их преодолеть.

№ 2. Мы вид цивилизованных существ. Поэтому никто впредь не должен пользоваться неоправданными преимуществами по той простой причине, что мы, вместе взятые, умнее каждого по отдельности.

Ну-ну… А вы как проголосовали?