Дети радуги
Семь полос на всё небо: красная, оранжевая, жёлтая, зелёная, голубая, синяя, фиолетовая.
Радуга!
Водопады дождя и света, пролетая сквозь радугу, оставили и на земле следы - разноцветные горы, степи, холмы и ущелья.
Войдём под радугу, как под арку.
Шагнём на многоцветную землю с её разноцветными обитателями.
Семь полос на всё небо: красная, оранжевая, жёлтая, зелёная, голубая, синяя, фиолетовая.
Радуга!
Водопады дождя и света, пролетая сквозь радугу, оставили и на земле следы - разноцветные горы, степи, холмы и ущелья.
Войдём под радугу, как под арку.
Шагнём на многоцветную землю с её разноцветными обитателями.
КРАСНАЯ СТЕПЬ
Вдруг покраснели дали! Вчера ещё всё было тускло-зелёным, а сегодня у подножий далёких синих гор появились красные полосы - непонятные и неожиданные. Словно кто-то толстым красным карандашом отчеркнул синие горы от зелёной степи.
Нет, это не отблеск зари. И не россыпи красных камней. И не далёкий степной пожар.
Глухо топочут копыта коней. Всё ближе, всё ярче, всё шире загадочная красная полоса. Вот это что - разливы пылающих маков!
Маки, живые маки! Их видимо-невидимо! Они обступили со всех сторон, они затопили, как наводнение! Маки трепещут и взблескивают на ветру, как пламя невиданного пожара. От маков рябит в глазах и кружится голова.
Вздымаются красные от маков увалы - волны багряного моря. Красные волны накатываются в посвистах ветра, на гребнях их вскипает пена огненных лепестков. Вот-вот волны нас захлестнут, опрокинут, и мы захлебнёмся в неистовстве красного цвета!
Земля под ногами горит от цветов. Полыхает красная степь. Седые степные луни скользят над красными волнами, и белые их крылья просвечивают розоватым. Красные жуки жуют красные лепестки. Лазоревые щурки проносятся над гребнями волн, как диковинные летучие рыбы. И в чёрных глазах коней мечутся огненные зигзаги.
Порозовели даже белые облака. Даже синее степное небо подёрнулось розоватой дымкой. Цветы - без конца и края! Неистовое буйство красного цвета, кипучая лава цветов!
У серой славки клювик до того маленький, что только муху схватить. Много еды в таком клюве не принесёшь. А птенцов в гнезде пять. И у каждого рот, как кулёк. И сколько в него ни суй - всё равно мало! Всё недовольны, всё кричат: «Мне! Мне! Мне!»
Работает славка не покладая крылышек: подавай каждому тридцать завтраков, тридцать обедов и тридцать ужинов! А самой и червячка некогда заморить.
А как бы хорошо отдохнуть! Перышки перебрать, в тени подремать. На небо взглянуть: нет ли ястреба или луня? Не трусит ли лиса, не шнырит ли ласка? Но птенцы трясутся от нетерпения и рты распяливают до ушей: мне, мне, мне! Надо спешить, снова челноком от гнезда и к гнезду. Хоть бы клювик побольше был, ну что одна муха на пятерых! Только аппетит раззадорит…
Вдоль ручья колесиком катилась зуйчиха, а за ней зуйчата - как пуговицы на ножках! Зуйчиха вспорхнула и перелетела ручей, а зуйчата-пуговицы растерялись, заметались на берегу. Что, если ястреб увидит?
«Чи-у!» - крикнула мать. - «Ложись!»
Зуйчата упали и затаились. Лежат в воде, будто камешки.
Подошёл - лежат, рядом сел - не шевелятся. Мне-то сидеть удобно, а каково им в воде! Вода холодная перья мочит, жёсткие камешки на живот давят. Но зуйчата терпят - послушные малыши!
Не стану их дольше испытывать: всё-таки маленькие они и слабенькие. Экзамен на послушание выдержали. Молодцы! Никакой ястреб бы их не заметил.
Я встал и побыстрее ушёл. Чтобы не простудились…
Жуки-нарывники в степи так же в глаза бросаются, как у нас в лесу грибы мухоморы. Словно напоказ, висят гирляндами. Никого не боятся!
А их все боятся и все обходят. Звери мимо бегут, птицы носы воротят, ящерицы оползают, даже жабы не соблазняются.
Потому что жуки-нарывники не напрасно на мухоморы похожи - они такие же несъедобные и ядовитые. И яркий их красный цвет для всех как стоп-сигнал: не подходи, не трогай!
Никто и не трогает. А если кто по глупости схватит или с травой проглотит - то может и околеть. И птица и ящерица. И корова и лошадь. И даже верблюд!
В степи, между пучками чия, танцует журавль-красавка. На висках у него косицы - две шелковистые седые прядки. Ветер гладит и треплет их, то вдруг поставит дыбом, а издали кажется, что красавка взмахивает платочком.
Но журавлиха танцора не замечает. Бродит, нагибается, касаясь клювом земли. Смотрит по сторонам, не торопясь охорашивается.
Танцор же зашёлся в танце! Весь взъерошился и дрожит. И будь его перья из жести - так бы и дребезжали! Вот семенит, приседая, вот волочит крылья и надувается как индюк. И вдруг на бегу замер, окостенел. Потом опустился на землю, задёргался и забился - этакий умирающий лебедь.
И вот уже снова кружится и семенит, снова волочит широкие крылья и надувается индюком. И ветер полощет его шёлковые косицы.
…А журавлиха всё смотрит куда-то мимо!
В настоящей степи на буграх и курганах должны сидеть канюки. Степь без курганника-канюка и на степь не похожа. Должна струиться горячая даль, на взлобках должны биться белые ковыли и вдали краснеть полосы маков. И всюду неподвижные канюки. Сидят или кружат на водоворотах жаркого ветра, поднимаясь всё выше и выше в прохладное небо.
Пара красавок внизу - эти не для него. Зуйчата у ручья побежали, а потом упали и затаились - только зря глаза проглядишь. Бабочки над цветами мелькают - ради такой мелкоты лень и крылом шевелить. Краснеют жуки-нарывники - эти хуже горчицы и перца. А что там шевелится у оврага? Суслик в траве запрыгал! Пусть, пусть подальше ускачет от норки, пусть найдёт травку послаще, пусть крепко зажмурится от удовольствия. Тогда надо крылья прижать, когти выставить и вихрем упасть с высоты. Может, и повезёт…
Крылья его - как косые паруса! Носится на всех парусах по волнам степного жаркого ветра, и каждый, кто увидит этот летучий кораблик, ахнет и проводит глазами.
Хорош парусник-подалирий и на цветах. Хорош, когда крылья сложены, а распластает их - и того лучше.
Всё лето украшают они степные ложбины, овраги и склоны. И сколько бы раз ни встретил их - и где бы ни встретил! - всегда обрадуют. Зачем только за ними с сачком гоняются да ещё и накалывают на булавки!
Много в степях жаворонков: степные и полевые, рогатые и хохлатые, солончаковые и пустынные. Все на вид тускленькие, незаметные, под цвет сухой земли. И только один из всех в глаза и бросается - чёрный! Бархатно-чёрный жаворонок.
Заметен он и на земле, и на засохших кустиках. Но больше всего заметен в воздухе. Летает над степью кругами, как-то странно и медленно поводя чёрными крылышками. И поёт. Песня его, как и песня других жаворонков, оживляет тишину и пустынность степи. Вся степь поёт голосами жаворонков - полные уши песен! Идёшь, а жаворонки передают тебя в небе с рук на руки.
Вот малый запел, вот серый, вот полевой. А вот и чёрный! В песню свою он вплёл трельки своих жаворонков-соседей. И за себя поёт и за всех.
Промёрз суслик в холодной норе и вылез погреться на солнце. Встал столбиком, как цирковая собачка, сложил на животе лапки. И зажмурился. Хорошо! То один бок подставит солнцу, то другой.
Мыться затеял, лапками щёки трёт. Зачесалось под мышкой: одну лапку поднял, а другой поскрёб. Разгладил коготками шёрстку на животе, как густым гребешком. Потянулся, зевнул. Расправил усы, глаза протёр. И осмотрелся.
Вокруг никого и в небе пусто - в самый раз закусить. На завтрак травяной салат, украшенный несколькими цветочками. Ешь да поглядывай, как бы самому не попасть лисице на зуб или орлу на коготь!
ОРАНЖЕВЫЕ ОСТАНЦЫ
- Не может быть! - сказал я себе, когда увидел эти оранжевые останцы. - Такого не может быть!
Но всё было. Закатное солнце чётко высвечивало углы и выступы яркого оранжевого чуда. Пирамиды, башни, бугры. Колонны, стены, провалы и глыбы. Глаза разбегались от причудливых форм, щурились от блеска красок.
Оранжевое видение на краю серой унылой степи. Зачарованная земля, смесь красоты и фантазии. Декорация к волшебной восточной сказке. А на самом деле цветная глина, обработанная солнцем, дождями и ветром. Творение великого художника - Природы. Всё настоящее - не мираж.
Трогаю жёсткие корявые грани. От нагретых глыб пышет жаром. Пухлая пыль глушит шаги.
Тороплюсь всё увидеть, запомнить, запечатлеть. Но как запомнишь, если всё меняется на глазах! Два шага шагнул - и уже совсем другие вокруг столбы, углы и выступы, другие колонны и ниши. Чуть ниже склонилось солнце - и снова всё преобразилось: сияют новые выступы, темнеют другие провалы. И цвет другой: где чуть багровей, где оранжевее, где желтее. Вот и ещё один художник - Солнце!
На рассвете оранжевые останцы размыты прохладной утренней дымкой. В полдень, когда небо и солнце становятся белыми, раскаляются и останцы, укрываются жаркой дымкой, растекаются и плывут, как неспокойные жёлтые волны. А к вечеру они наливаются густыми и сочными соками багрово-оранжевого заката.
Тысячу лет создавала природа это чудо из золотистой глины. Лепила, гранила, крошила, пилила. И вот оно перед вами. Смотрите теперь хоть тысячу лет…
Удод в полёте похож на большую бабочку, а на земле - на пёстрый цветок. За роскошный хохол его называют лесным петушком, а за крик «упупуп» - упупи-ком. И конечно же, всем сразу виден его длинный и тонкий нос.
Любит удод свой длинный нос во все щели совать! А щели-то узкие, земля-то жёсткая, камни-то крепкие - достаётся бедному носу. Но что делать, если добыча по щелям прячется?
А вот что. Тёмная щель в земле, в глубине блестит паутинка. Что, если её подёргать? Зацепил, дёрнул - просто так, на всякий случай. А паук возьми да и выскочи из щели! Показалось ему, наверное, что это кузнечик запутался в паутине. Проглотил удод паука без особых хлопот.
И приспособился! Увидит паутинку в щели, подёргает, выманит паука и съест. Ни трудов, ни хлопот. И носу легче.
У щурки золотистая спинка и лазорево-голубая грудь. Очень красивая птица. И было бы всё хорошо, но есть у щурки и другое название - пчелоедка. Пчелоед-кой назвали пасечники: щурки на пасеках ловят пчёл. И за это пасечники их стреляют.
Мёд, конечно, многие любят. Но ведь и щурок тоже любят многие! И щурки не одних только пчёл хватают, а ещё и вредных жуков, кобылок и саранчу. И даже ловят пчелиных волков - шершней, самых опасных истребителей пчёл.
Уважаемые пасечники и любители мёда! Спрячьте ваши ружья и возьмите в руки магнитофоны. Отгоняйте щурок от пасек не выстрелами, а магнитофонным сигналом тревоги. А то и шестом-махалкой. И вам хорошо, и щурки целы.
Не стрелять в щурок надо, а любоваться ими: их видом, их цветом, их мягкими мурлыкающими голосами.
Серым утром и настроение у агамы серое. Ещё бы: промёрзла за ночь, проголодалась. И потому от носа и до хвоста вся она скучного серого цвета. Сразу видно - не в духе.
Но жаркое солнце быстро прогреет песок и камни. И вот тепло и пора выползать на куст. На кусте у агамы настроение улучшается, и на спине проступают весёлые рыжие пятна. Это всё равно, как нам с вами порозоветь от удовольствия.
А к полудню агама прогреется до последней косточки и чешуйки. А если ещё и кузнечика схватит - то прямо на глазах расцветёт! Вся в узорах шоколадных и кремовых, а на боках фиолетовые мазки. А если это ещё и агама-самец, то надуется у него на горле большая синяя борода! От жары, возбуждения и удовольствия. Сразу видно, что радужное настроение!
Длиннохвостый суслик - отчаянный скандалист. Как заметит кого - сейчас же скандал устроит. Взбежит на бугор или на камень - и взвизгивает. Даже дёргается и подскакивает. Всё громче и всё отчаянней. И хвостом трясёт. До чего любит есть, а тут и про еду забывает. Так и взвизгивает с травой во рту - словно усы у него встопорщились!
Трудно такого застать врасплох. А сам он страшен только для колосков, да и то лишь там, где есть посевы. Но он больше любит заброшенные овраги, межи, обочины дорог - земли бросовые и непригодные. Тут он скачет по-беличьи, по-заячьи поднимается столбиком, а то разляжется, как барсук. То птицей свистит, то повизгивает поросёнком.
К вечеру, когда солнце подсветит сбоку, заметишь вдруг на далёком кустике что-то непонятное и блестящее, словно кто-то на куст жестянку повесил. А это стрела-змея нежится на закатном солнышке! То ли на солнце греется, то ли остывает на ветерке после палящего дня. А может, осматривает свои владения.
Всё замечают её круглые птичьи глаза: кто по земле бежит, кто в небе парит.
Заяц-толай проковылял в тень куста. Песчанка высунулась из норы - усы блестят. Орёл-змееяд пролетел - и хорошо, что пролетел, не заметил. А вот, наконец, и то, что всегда так желанно, - ящерица!
Стрелка нацелилась и выстрелила сама собой, как стрелой: вильнула, мелькнула, схватила, скрутилась в спираль и закатилась в тень ветвей. Подальше от чужих завистливых глаз.
Снесла филиниха два яйца: белые, круглые, словно мячики. Села парить. Сидит и знать не знает, что чудеса происходят под ней. Яйца-то день ото дня в гнезде… худеют! С каждым днём становятся легче.
Когда снесла - по семьдесят граммов были. А через десять дней каждое похудело на пять. А за двадцать дней на четверть веса своего отощали! Если и дальше так пойдёт, то останутся к концу насиживания одни скорлупки.
Но дальше так не пошло - скоро вылупились из яиц филинята. И сразу стали навёрстывать потерянное и упущенное. Что ни час - тяжелее на два грамма!
Аппетит у этих птичек просто зверский. На четвёртый день вдвое потяжелели, на седьмой - в восемь раз! А перед вылетом из гнезда обогнали в весе отца и мать, филина с филинихой! Таких уж теперь малышами не назовёшь. Хоть в пуху ещё и летать не умеют.
ЖЕЛТЫЙ БАРХАН
Солнце печёт, как сквозь увеличительное стекло. Пот разъедает глаза. Пустынные мухи, вечно страдающие от жажды, жадно липнут к лицу. Бескрайняя степь и безбрежное небо над головой.
На самом краю степи две плоских лиловых горы - словно две уснувшие черепахи. А между ними высокая пирамида из золотого песка.
Два ветра, сшибаясь у спящих гор, навеяли этот огромный бархан. Вершина его, как вулкан, курится в белое небо.
Лезть на вершину лучше всего по ребру. Медленно поднимаешься, как по скату крыши идёшь. Рыжие космы песчаной позёмки текут и ползут по ногам, гладят склоны и бьются над острым гребнем, как косматая бахрома.
Больше всего тут хочется пить. Но вода далеко, и только горячий ветер за-свистывает в ушах да песок на зубах скрипит.
И хочется услышать голос горы. Ведь это не простая гора - это гора поющая! Время от времени в глубинах её зарождается грозный гул, и гора начинает дрожать. Гул нарастает, крепнет, вырывается из утробы горы и повисает над степью - глухой, тревожный и непонятный. Гора «поёт».
Много про гору рассказывают легенд. Но толком никто не знает, почему же гора поёт? Пока одни предположения и догадки.
Стоим на самой вершине. Гора сегодня помалкивает. Шумит только ветер да солнце печёт. Глаза слезятся от солнца и ветра. И мухи-слезоедки щекочут лицо.
Не удав, конечно, а удавчик - всего-то длиною в метр. Но в остальном настоящий удав. Да ещё и такой, который ползает… под песком! Хоть и мал, да удал.
Греются на песке ящерицы, пичужки спокойно скачут, шныряют зверьки. Никому и в голову не придёт, что рядом - у них под ногами! - притаился удав.
А он притаился и ждёт. Высунул из песка только глаза и смотрит. Зайчонок скачет - далековато. Пичужка на саксауле шнырит - высоковато. Кот степной идёт вкрадчиво, озирается, не привык при солнце ходить. Зрачки совсем узенькие от света: может, и не заметит. Не одних мышей ловит этот кот, всё хватает подряд - фаланг и скорпионов, ящериц и змей.
Тсс! - приближается глупая круглоголовка. Ближе, ближе, вот и рядом совсем. Дрогнул песок, метнулось гибкое тело змеи, обвило ящерицу узлом. И узел намертво затянулся…
Тушканчики - диковинные зверьки: тельце мыши, уши зайца, ноги кенгуру и львиный хвост с кисточкой! Днём спят, а бегают по ночам. И как бегают! Все звери на четырёх ногах, а они на двух - как птицы!
Всё у тушканчиков не как у других. Зверьки бывают тонконогие, толстоногие, длинноногие, а тушканчики… мохноногие! Есть зверьки тонкопалые, длиннопалые, а тушканчики бывают… гребнепалые! Другие звери толстокожие, толстоголовые, а тушканчики… толстохвостые!
Хвост у тушканчиков на все руки мастер. Он и подпорочка - когда тушканчик сидит. И балансир - когда тушканчик скачет. А для врагов хвост - обманщик. Лиса увяжется сзади, помчится вдогон, уставясь на белую кисточку на хвосте. А тушканчик вильнёт кисточкой влево, а сам прыгнет вправо и был таков - наше вам с кисточкой!…
Пустынно море без чаек, уныл лес без кукования кукушки. И сухие степи мертвы без журчащих трелей стремительных садж.
Саджи торопятся на водопой - со всей степи слетаются к роднику. Долго и жадно пьют, окунув клювики в воду. Сами напьются и в запас не забудут взять: полный зобик воды для птенцов.
Жарко в голой степи. Накалился песок, потрескалась глина, камешки почернели от солнца. Только вода и спасает. Да ещё выносливость и терпение. Да одёжка песочного цвета, да быстрые сильные крылья.
Плывёт и струится жара. Холмы колышутся, словно волны. В жарком мареве мчатся саджи и кричат, кричат над засохшей степью свежими голосами. Как свежие ручейки журчат.
Не простой это ёж - ушастый. Уши большие и очень чуткие. В пустыне с другими и не прожить, очень уж тихо там по ночам. А глазами можно и близорукими обойтись - всё равно ночью темным-темно.
В темноте и тишине выходит ёж из своего убежища под кустом и катится по песку. Уши вперёд, глаза и нос - в землю. Вот в трещине зелёные огоньки - паук-тарантул спрятался. За камнем глаза немигающие и красные - геккон, наверное, притаился. За пучком селина-травы светят чьи-то розовые глаза, а в кустике саксаула - лазоревые. Луна над песками у всех зажигает глаза.
Ежа не пугают эти огненные глаза. Если что - съёжится в колобок и выставит навстречу колючки. Полежит, переждёт и снова покатится колобком. На бегу приглядывается, принюхивается, прислушивается. При луне ему некогда отдыхать, при солнце потом отоспится.
Ящерица-круглоголовка всю жизнь в песках живёт и сама будто слеплена из песка. И цвет песочный, и чешуйки словно песчинки. И увидеть её - песочную! - на песке не просто. Особенно когда распластается и спрячет под себя свою чёрную тень. А то и совсем в песок зароется. Вдруг задрожит, затрясётся как в лихорадке - от носа до хвоста! - и утонет. С головой и ногами уйдёт в песок. Была и нет - словно одеялом накроется.
Мы накрываемся шерстяным одеялом, а круглоголовка песочным. Дунет ветер - все складочки на нём заровняет. Только что ящерица была - и вот уже нет никого. Даже глазам не верится!…
Сорокопута видишь издалёка - белое пятнышко на кусте. Идёшь не таясь, открыто, а он всё сидит и ждёт. И только когда подойдёшь, сорокопут нырнёт с ветки вниз и полетит над самой землёй, мельтеша пёстрыми крылышками. Потом взлетит свечкой вверх и снова сядет на наблюдательный пост.
На колючем кусте у него угощение. И какое!
На колючки наткнуты разные насекомые: жуки, стрекозы, кобылки, осы. А ещё говорят - «соловей-разбойник». Не соловей, а сорокопут-разбойник. Особенно этот, серый.
Запасы на чёрный день. Вернее, на день пасмурный и холодный: в такие дни насекомые прячутся. А у сорокопута птенцы, и есть они хотят каждый день. Один уж и рот разинул…
Это не дрофа, конечно, а всего лишь дрофёнок. Птенец дрофы-красотки. Птицы очень красивой и очень редкой. Птенцов она выводит в сухих и жарких степях. Нелегко птенцам: попробуй-ка улежать на раскалённой сковороде! Сверху солнце горячее печёт, снизу раскалённый песок поджаривает, с боков пышет горячим ветром. И спрятаться некуда.
Конечно, будь рядом мама-дрофа, она бы хоть тенью своей прикрыла. Но дрофа боится на глаза показываться, боится выдать себя и птенца.
Чужих глаз немало в степи: орлы, лисицы, волки. А для птенца и кот степной и хорь-перевязка опасны. Мало осталось дроф-красоток даже в самых безлюдных степях. Не спасли их от браконьеров ни быстрые ноги, ни сильные крылья, ни зоркий глаз. Больше всего дрофы надеются на свой защитный цвет: лечь, прижаться к земле, замереть - может, мимо пройдут, может, и не заметят.
Хороша у геккона кожа-рубаха: вся в ярких чешуйках-пуговицах. И штаны хоть куда - с белыми рюшечками и оборочками. В такой одёжке не стыдно и показаться.
Но всему свой срок: износилась рубаха, прохудились штаны. И надо костюм менять.
Надо спрятаться в норку подальше от любопытных глаз и стянуть лапками обветшалую одежонку. И вот геккон изо всех сил старается, по-настоящему лезет из кожи вон. Вылез, стянул, а под старой одёжкой готова новая! И чешуйки на ней, как пуговицы, блестят, и на штанах снова белые рюшечки и оборочки.
Но и снятую одежонку жалко: всё же своя рубаха, та, что всего ближе к телу была. Взял её геккон передними лапками, скатал в комок да и в… рот! Не пропадать же добру. Съел рубаху и облизался. Хоть и старая, а пригодилась!
ЗЕЛЕНОЕ УРОЧИЩЕ
Урочище пропитано зеленью и росой. Среди валунов вскипает река - от одного вида брызг-ледышек уже пронимает дрожь. Утро зябкое и пронзительно-чистое. Глотками пьёшь горный воздух - и зубы немеют.
Яркие утренние лучи пронзили хвою и листья; ёлки искрят бенгальским огнём. Зелень вверху и зелень внизу. Зелень всех возможных и невозможных тонов: от ядовитого сине-зелёного до нежного жёлто-салатного. Зелёная роса стекает с ветвей. Шевелятся на ветру ослиные уши больших лопухов. Бредёшь по траве, как по колено в зелёной воде. Голубыми и жёлтыми брызгами разлетаются лепестки незабудок и лютиков. Всё затопила зелень!
Кусты шиповника, словно клумбы: белые, жёлтые, розовые. Кусты барбариса усыпаны жёлтыми венчиками. Пчёлы, бабочки и жуки варят из них барбарисовое варенье.
Стройные тополя в пуховых сияющих шапках. Ещё более стройные ели в россыпях красных шишечек. Серые валуны разрисованы лишаями. Зелёные тени бьются в кипящей воде. И тень высоченной ёлки, как стрелка гигантских часов, движется по поляне, отсчитывая медленное лесное время.
Знакомая всем трясогузка - стройная, шустрая, ловкая. Но всмотритесь: чем-то она отличается от известной нам трясогузки белой. У неё не только головка чёрная, но и шея, а на глазах и лбу - белая «масочка». И за это называют её - маскированная трясогузка. А в остальном она такая же, как и белая; быстрая, подтянутая, живая. И песня у неё такая же незамысловатая - звонкая скороговорка. Такой же волнистый полёт, быстрый бег и так же любит она, сидя на камне или бревне, раскачивать длинным хвостом.
А весной ещё и танцует: хвостик вверх, крылышки вниз, нос вперёд. Семенит по кругу и кланяется.
С ранней весны до поздней осени трясогузки живут вблизи рек и озёр. И смотреть на них - одно удовольствие!
В гнезде у фазанки вылупились фазанята. Была дюжина яиц - стала дюжина цыплят: пушистых, как одуванчики. Только у каждого одуванчика клювик и ножки. Клювиками одуванчики начали что-то клевать, а на ножках бегать. Да быстро так, как на колесиках. И добегались! Один в густой траве потерялся, другого дикий кот утащил. И хоть фазаниха берегла их, сторожила, смело бросалась врагам навстречу, притворялась раненой и отводила в сторону, но через день ещё два фазанёнка исчезли: одного лиса сцапала, а второго - коршун.
Уцелевшие фазанята научились прятаться по-настоящему. Чуть тревога - сразу же врассыпную и кто куда: за кочку, в траву, под густой куст. Упадут, прижмутся, замрут. Словно и нет никого.
На восходе и закате на поляны из леса выходят олени. Но и тут разглядеть их не так-то просто - очень уж пугливы и осторожны. То и дело поднимают головы: осматриваются, прислушиваются, принюхиваются. А видят они хорошо, слышат и того лучше, а ещё лучше чуют. И потому доверяют больше не глазам, не ушам, а носу. Идут ли, лежат ли, пасутся - нос держат по ветру.
Олень осторожен и… любопытен. Учуяв опасность, он не кидается в бег сломя голову и со всех копыт. А сперва отбежит за укрытие и постарается разобраться, преследуют его или нет, убегать ему дальше или можно и переждать?
И эта вот оленуха почуяла человека, насторожилась, готовая ускакать. Но всё же помедлила, и её удалось снять. Теперь пусть убегает в лес, для нас она навсегда так и останется на поляне…
Сплюшка - самая маленькая сова. Меньше её только сыч-воробей, и в самом деле ростом с воробья. Сплюшка не только маленькая, но и тусклая, увидеть её на дереве очень трудно. Вытянется, замрёт, закроет глаза - и превратится в сухой сучок или выступ коры. Так и сидит весь день неподвижно - дремлет.
Но вот наступает вечер, лес расплывается в сумерках - и сплюшка сразу же просыпается. Осмотрится, прислушается и бесшумно полетит на охоту. Добыча её - ночные жуки и бабочки.
Между погонями и бросками сплюшка сидит на сучке и поёт. Песня её, конечно, совсем не такая, как песни звонкоголосых дневных птиц. Это монотонные и унылые выкрики: «Тю! Тю! Тю!» Но - странно! - их хочется слушать и слушать. Они оживляют глухую ночь и делают её немножко таинственной и загадочной.
В тени на пеньке сидит совёнок и терпеливо ждёт ночи. Ждёт, когда его сова-мать накормит. Хоть и большой уже, а сам ещё охотиться не умеет.
Скучно весь день без дела сидеть. Начал со скуки по сторонам глазеть - и увидел меня. И я увидел совёнка. Оба обрадовались: совёнку развлечение, мне - приятная встреча. По глазам вижу, глупый ещё совёнок, но очень самонадеянный. А ну-ка я тебя проучу! Сел на корточки, головой покачал, руками развёл. Совёнок уставился, глазами хлопает, переступает с лапы на лапу - рад развлечению. Я левой рукой у самого его носа кручу, отвлекаю внимание, а правую осторожненько завожу сзади. Завёл, прицелился и - цап совёнка за шиворот!
Тут понял совёнок, что его провели. Рассердился, взъерошился, защёлкал клювом, когтями цапает. А глаза-то, глаза - искры и пламя! Вот как он на меня рассердился. А я при чём - сам виноват. Не задавайся!
Каких только гнёзд не бывает! У пеночек гнёзда-шалашики, у дроздов гнёзда-чашечки. Гнездо-люлька у иволги, глиняный горшок у горного поползня. И вот ещё одно гнездо - гнездо-рукавичка! Рукавичка, связанная из волоконцев и пуха. Связанная не руками, не спицами, а клювиком птицы овсянки-ремеза!
Рукавичка крепко привязана к концу самой тонкой ветки: хоть ветер её раскачивает и мотает, зато чужаку до него не добраться. Палец у рукавички дырявый, это вход в гнездо.
Висит на ветвях вязаное гнездо - прочное, мягкое, тёплое. С белым ободком вокруг круглого входа, чтобы,вход легко было найти даже в сумерках и в тени.
Ремезы птички заботливые и домовитые. Птенцов старательно греют и кормят, приносят полные клювы корма. С лёту ныряют головой прямо в чёрный кружок, обведённый белым колечком, как в мишень! Ни разу не промахнутся.
Вспомним дроздов: певчие, дерябы, рябинники. Белобровые и белобрюхие, тем-нозобые и белозобые. И наконец, чёрный дрозд с жёлтым носом. Лучший певец среди всех дроздов.
Солнце медленно уходит за горы. Предзакатная тишина. Тени наполняют ущелья и вытягиваются по склонам. Воздух свеж и неправдоподобно прозрачен: на самой далёкой вершине видна самая маленькая скала. И в этой тишине и прозрачности поёт чёрный дрозд.
Песня его нетороплива и чуть грустна. Свистнет и помедлит - так ли откликнулось эхо? Снова свистнет и снова прислушается - не откликнулся ли сосед? И кажется, сами горы перекликаются печальными посвистами дроздов. Перекликаются, пока совсем не стемнеет. И ещё немножечко в темноте.
Издали она кажется чёрной. И только вблизи да на солнце переливается синевой. И тогда глаз от неё не отвести! Сядет на камень посреди бушующего потока, пена и брызги по сторонам, в водяной пыли сияет радуга, а она вся в блёстках и крапинах, как в жемчугах. Вот наклонилась и развернула веером хвост - и хвост полыхнул синевой!
Кипит и ревёт поток: гул, грохот, плеск. Но птица открыла клюв, и резкий свист легко пронзил рёв реки.
Любит синяя птица воду. У воды поёт, у воды охотится. Смело заходит в воду, хватая мальков и личинок. И гнездо своё строит у самой воды. А бывает, даже под водопадом! И тогда пролетает к своим желторотым птенцам в прорехи водяного занавеса. И нетерпеливые птенцы разевают жёлтые рты - словно «ура» кричат.
ГОЛУБОЕ ОЗЕРО
Чуть видная точка на самом краю степи - юрта. За юртой обрыв, за обрывом - вода! Голубая вода, уходящая за горизонт, а может, вздыбленная прямо в небо.
Стена голубой воды - до самого белого неба!
Даль лоснится голубизной, синие волны у берегов взбивают белую пену. Над белой пеной белыми хлопьями мечутся чайки. На рыжих косах дремлют красные утки-огари. А между берегом и водой, в белой пене у чёрных камней, полощутся чёрно-белые утки-пеганки. И красно-коралловые их носы мокро взблескивают на солнце.
Неторопливо время большой воды. Ленивы всполохи солнечных бликов, накаты и всплески тягучих волн. И медленно кружение в вышине орла - у самого солнца.
Можно часами бездумно бродить и смотреть на воду, на небо, на берега. Но потом непременно окажется, что бродил ты не зря и смотрел не бездумно. И что никогда ещё не было так легко и никогда голова не работала так напряжённо.
Большая голубая вода. Взвизги ветра, брызги, шипение волн. Коряги на берегу, отполированные до блеска, мокрый пузыристый песок. И голубая стена воды, уходящая в белое небо.
На берегу пеликаны кажутся громоздкими и неуклюжими. Кривоногие, носатые, несуразные.
Но на воде пеликан похож на сказочную ладью!
Толкутся синие волны с белыми гребешками, а между волн, выпятив белую грудь, плывут неторопливые пеликаны. Поднимают крылья повыше - намочить, наверное, боятся. Окунают в воду клювы-сачки - ловят рыбу.
Один большого сазана поймал: подбросил вверх, разинул клюв, подхватил на лету и проглотил. Снова белой ладьёй плывёт, уложив клюв на грудь.
С воды пеликаны поднимаются тяжело, шумно шлёпая лапами. Зато потом без труда поднимаются в вышину, кружа на волнах тёплого ветра, и тянут к берегу: отдохнуть, подремать, высушить перья.
Распластаны крылья, нос-сачок уложен на зоб: от встречного ветра он то надувается, как пузырь, то опадает. Пеликан на лету его просушивает и проветривает - готовит для новой ловли.
Пеликаны - птицы покладистые. Гнездятся всегда большими компаниями. Гнёзда устраивают на «плотах» - тростниковых заломах.
Шум гнездовья слышен издалека. Кажется, что стадо в тростниках заблудилось - так громко ревут голодные пеликанята. Родители их кормят рыбной кашей. Пробраться в гнездовье очень трудно. На страже его стоят непроходимые заросли, топи и полчища комаров.
Красавица бабочка - сами видите! Красива и на цветах, и на земле, и в полёте. Красива, к сожалению, и в коллекции. И пусть бы уж только в коллекции - от коллекции хоть какая-то польза! - а то приспособились из крыльев бабочек мастерить разные безделушки. И даже складывать картины - как из мозаики. Что ни картина - то сотни и тысячи крылышек. И конечно же, самых красивых и самых ярких. В том числе и крылышек махаонов.
«Картины» такие скоро выцветают и покрываются пылью. Но даже свежие и не выцветшие, они не могут соперничать с красотой живых бабочек на цветах. Даже с красотой одной бабочки на одном цветке.
Зуйки - кулички, а все кулики любят воду. Кулики хвалят болота, сырые луга, берега рек и озёр. А вот каспийский зуёк облюбовал почему-то сухую степь. А в сухой степи - самое сухое место: проплешины, зализанные горячим ветром. На таких местах сам живёт и зуйчат выводит.
Гнездо его на голой земле, яички в гнезде наполовину засыпаны пылью: толком и не поймёшь, зуёк согревает их или тёплая пыль? Может, пыль ему высиживает птенцов?
Увидеть яички почти невозможно. Но ещё трудней разглядеть зуйчат. Разбегутся, залягут - как сквозь землю провалятся. Хоть место совсем открытое, вокруг ни кочки, ни кустика, и вроде бы всё на глазах. И знаешь, что тут, рядом где-то, а не видать! Хоть глаза прогляди!
Можно собрать букет кувшинок, но через час они все завянут. Можно сплести из кувшинок венок - он завянет ещё быстрее. А вот несорванными кувшинками можно любоваться всё лето!
Золотой кувшинчик в обрамлении бело-восковых лепестков. Весь день кувшинка нежится на воде, подставляясь солнцу. По вечерам лепестки смежаются - словно белые пальцы сжимаются в кулачок. И кулачок, с зажатым внутри кувшинчиком, медленно окунается в воду. И спит до утра под водой. А утром цветок-водолаз снова выныривает и раскрывается. И снова подставляет под солнце кувшинчик, наполненный семенами.
Пока семена дозревают, мы можем любоваться цветами. А можем проверять часы! Ведь кувшинки раскрываются по утрам всегда в одно время. Они ещё и погоду умеют предсказывать - не раскрываются перед дождём!
Скворцы бывают и розовые. Вот, пожалуйста! Розовый скворец с чёрным хохлом и крыльями!
Розовые скворцы, как и чёрные, птицы компанейские. И в одиночку они не живут. И гнездятся всегда большими сборищами - в щелях скал и завалах камней. Десятками, сотнями - настоящий птичий базар! Щебетание, песни, вскрики. Взлёты, посадки, ссоры. Часами можно смотреть на них - и не надоест!
И непременно заметишь, что у каждого скворца в клюве кузнечик или саранча. А то и целый пучок. За саранчой они готовы лететь даже далеко в степь - это любимая их еда. За уничтожение огромного количества саранчи им даже прощают налёты на виноградники и сады. И правильно делают. Разве такие красивые и дружные птицы не стоят нескольких вишенок и кисточки винограда? Тем более, что они за них рассчитаются саранчой.
Полоз - неядовит. Но змея есть змея, и встреча с ней надолго запоминается. Встретить полоза можно в кустах, среди камней и даже на скалах, куда он заползает погреться и поохотиться. Охотится полоз на птиц и зверьков, ящериц и кузнечиков. Ловко подкрадывается к ним и хватает зубами. А если добыча сильная и упорно сопротивляется, то полоз обвивает её кольцами тела и душит, словно удав.
Мало любителей змей - не то что любителей птиц. Но приглядитесь - полоз красив! Строен, не злобен, красиво раскрашен. Как и птицы, он часто поселяется у жилья. И тоже с расчётом: в подвалах вылавливает мышей, а на чердаках - воробьев. И делает это так тихо и скрытно, что хозяева даже и не догадываются. И хорошо, что не догадываются: от этого спокойней и полозу и хозяину…
Красные утки-огари, пожалуй, самые удивительные из уток. Цвет хотя бы - ярко-рыжий и очень заметный. А голос скорее похож на гусиное гоготание, чем на утиное кряканье. И гнёзда устраивают не на кочках, не под кустами, а в… пещерках и норах! И не на болоте, как это уткам положено, а в голой степи, а то и на высоких горах! Если в горах - то в пещерках и трещинах скал, если в степи - то в брошенных норах сурков и лисиц. А то и в старой обрушившейся могиле…
Достаётся потом бедным утятам! Прыгай со скалы, растопыря парашютиком лапки, или выдирайся из тесной и тёмной норы. Да ещё и топай за старой уткой по горам и долам, по камням и колючкам.
Старики ведут молодёжь к воде: хоть они и странные, но всё же утки! И носы у них, чтоб щелокчить, и перепонки на пальцах, чтоб плавать, - как и положено водоплавающим. И без воды им не обойтись.
СИНИЕ ГОРЫ
Издали все горы синие. Ярус за ярусом, всё выше, всё дальше, всё размытей и голубей. Манящая даль синих хребтов, невесомо плывущих в небе.
Идёшь, идёшь, а синие горы не приближаются, а как бы поднимаются ввысь. И нет уже сил, а они всё такие же недосягаемые и далёкие.
Но вот, наконец, подножие; горы закрыли небо и нависли над головой. И видно теперь - не синие они, а разные. Зелёные, бурые, рыжие. И нет даже двух одинаковых гор: ни цветом, ни видом, ни высотой.
Что ни гора - то свой мир. Мир необъятный, как вся земля. И от подножия до вершины - как от экватора до полюса. Пустыни и степи, луга и тундры, леса лиственные и леса хвойные, вечные снега и льды.
Земля, вставшая на дыбы! Облака и птицы в горах пролетают глубоко под ногами, а водопады и реки, бывает, шумят высоко над головой. Можно пройти под радугу, как под арку. Можно наяву парить в облаках. И можно даже дотянуться до звёзд. И все времена года перед глазами - от лета и до зимы.
С вершины горы вся красота земли как у тебя на ладони. А вдали - снова горы. Снова хребет за хребтом, снова всё выше, всё дальше, всё размытее и голубей. Конца-краю не видно синим горам.
Жарки - лучше не скажешь! Густо-оранжевые, яркие, жаркие - как огоньки среди густой и сочной травы. Знакомые нам кубышки или купальницы, но преображённые, перекрашенные новым местом, вставленные в оправу из синих гор.
Когда чего-нибудь очень много, это «много» теряет цену и привлекательность. Но не цветы! Волнуют и радуют красные разливы маков и жёлтые - лютиков, голубые от незабудок низины и оранжевые от калужницы берега ручьёв. А белые от подснежников опушки и белые от ромашек поля? Или вот эти жарки на лугах - увидишь и остановишься. И не захочется уходить. И сколько бы ни смотрел - никогда не примелькаются, не надоедят.
И зимой о них вспоминаешь, ждёшь новой встречи. И не терпится снова увидеть их, снова постоять, посмотреть или пройти по золотым от купальниц лугам.
На горных осыпях редко бывает тихо. Без конца там что-то сыплется, шуршит, постукивает. Горцы говорят, что это шепчутся камни. Водой их подмывает, выдувает ветром, то раскалятся на солнце, то остынут в тени - вот и шепчутся.
Но когда на осыпь выходят козы - тут уж камни не шепчутся, а стучат и шумят вовсю!
Со звоном течёт плитняк из-под козьих копыт, катятся, постукивая, обломки. И получается стройный звон, словно козы играют на ксилофоне. И на рассвете это позвякивание камней звучит лучше всякой музыки. А всего-то вроде и дела - козы идут по осыпи, а за ними скачут лобастенькие козлята.
Но не простые козы идут, а дикие. Дикие козы в диких горах. Идут под музыку осыпающихся камней.
Кабан ограбил бурундука; обидел верзила младенца! Сквозь землю унюхал бурундуковую кладовую, вспорол бивнями дёрн, разрыл рылом нору и по-свински зачавкал. Кедровые орешки, отборные жёлуди, семечки подсолнуха, зёрна пшеницы - всё подчистую слопал. Хоть бы зёрнышко оставил бурундуку.
А бурундук всю осень по семечку собирал. Искал, выбирал, носил. Укладывал, перекладывал, перебирал. Что бы всё было самое лучшее, самое спелое. Чтобы не отсырело, не заплесневело, не проросло. Зимой спал и не трогал, на раннюю весну берёг: ранняя весна в лесу самое голодное время. И вот остался ни с чем.
Кабан-свинья посопел, попыхтел и побрёл себе, сыто похрюкивая. А голодный бурундук сидит на ветках и с горя посвистывает.
За красоту их назвали - олень-цветок. Сперва красота чуть не погубила их: каждый охотник хотел добыть такого красавца. А теперь красота их спасает: все хотят видеть оленей, которых называют цветком. И пятнистых оленей расселили по всей стране.
Встреча с ними - волнующее событие. Вдруг среди переплетенья ветвей и листьев возникнет стройное чудо и тут же опять растворится в трепете теней и бликов. А если увидите оленёнка - надолго запомните. Лёгкий топоток, шорох, и вот на поляне стоит телёночек на широко расставленных ножках. Тёмные, чуть выпученные глаза, влажный широкий нос и два большущих плюшевых уха. А красно-бурое тельце в золотых солнечных зайчиках. Не зверёныш среди зелёной травы, а чудо-цветок. Цветок-оленёнок.
Не так уж мало птиц, которые сами себя называют. «Кек-лик, кек-лик!» - квохчет кеклик - горная куропатка. «Удод-удод!» - кричит удод. «Ку-ку!» - кукует кукушка. Вот и чечевица: красноголовый самец то и дело выкрикивает: «Чечевица? Чече-вица?»
Кричит разборчиво и понятно, но как-то странно, словно не сообщает, а спрашивает: «Чече-вица?» Словно сам не очень уверен, чечевица он или нет.
Но всё так и есть - чечевица. Как просянка, овсянка и коноплянка. Только тех за их излюбленную еду так назвали, а чечевицу - за голос.
Песню-крик чечевицы ребята передразнивают по-разному. И «Витю видел?», и «дядя Митя?» и «что-то вижу!» Недолго слышится крик чечевицы - месяца два в году. Позже всех она прилетает к нам и раньше всех улетает. Птенцов выведет - и снова в путь. Только её и видели…
Тетёрка - лесная курочка. Только курочка эта пугливая, осторожная, недоверчивая. Не очень-то просто её увидеть, а уж вблизи рассмотреть мало кому удавалось. Но вот когда тетёрка сидит на гнезде, то можно рядом стоять - даже не шелохнётся! Прижмётся, замрёт, даже моргать перестанет. Очень надеется на свою покровительственную окраску. А бывают такие доверчивые, что можно дотронуться и погладить. Только не нужно этого делать. Хоть тетёрка и курочка, но не домашняя ведь, а лесная. И может так напугаться, что бросит кладку. И вы будете виноваты, что в лесу не появится дюжина чудесных пушистых лесных цыплят.
Сгущаются в горах сумерки, и из укрытий на ночную охоту выбираются щитомордники. Их и днём-то не очень разглядишь между камней, а в сумерках они и совсем незаметны. Только чуть слышный шорох - поберегись! Ведь щитомордник самый близкий «родственник» грозной гремучей змеи.
Как и у гремучей змеи, у него между носом и глазом есть особая ямка - ею он чувствует в темноте живое тепло своих жертв. Как гремучая змея, он, рассердясь, начинает трясти хвостом - и будь у него на хвосте «погремушка», она бы гремела не хуже, чем гремит у гремучей змеи. И хоть щитомордник не так ядовит, как «гремучка», укус его очень опасен.
Конечно, сам он не нападёт. Он постарается уползти как только заслышит шаги. Но щитомордник, как все ядовитые змеи, не очень-то поворотлив и быстр. Бродя в сумерках по горам, почаще смотрите под ноги.
В лесу непременно должен жить медведь. Лес без медведя какой-то не настоящий. Не интересно в таком лесу.
Вот он, медведь, вышел на лесную поляну. Травы пощипать, дёрн содрать, валежины и камни перевернуть.
Валежины измочалит - достанет муравьев и личинок, камни вверх мокрым донышком перевернёт - слизнёт червяков и жуков. Лапищей, как граблями, дёрн сдирает с мышиных нор. Ворочается, чавкает и сопит. А вот трава ему не очень-то нравится: башкой мотает, губы оттопыривает, плюётся.
Все заботы медвежьи - о еде. Потому и толстый такой, холеный, шкура на солнце переливается. Потому и силища у него медвежья. Никого медведь в лесу не боится. Кроме… кроме запаха человека! И потому всё время принюхивается. А как учует - так сразу и убежит.
ФИОЛЕТОВЫЙ КАНЬОН
Давным-давно треснула и разверзлась земля, открыв взору фиолетово-красный каньон. Заглянешь вниз - и перехватит дыхание, и закружится голова. Вьётся по дну каньона пересохшее русло речки, как старая дорога, засыпанная гравием и песком.
Идёшь по этой «дороге» и кажется, что завела она тебя в древний разрушенный город и что не скалы громоздятся по сторонам, а развалины домов и храмов.
Древние крепости с башнями и бойницами, с арками и мостами, перекинутыми через рвы.
Замки с башенками и шпилями, покосившиеся купола церквей и мечетей. Остовы домов: проломлены крыши, зияют провалы дверей и окон, выворочены ступени. И чудятся приглушённые голоса, скрип повозок, стук копыт, звяканье шпор и мечей. И всё ждёшь чего-то, затаиваешь дыхание, и невольно хочется обернуться…
Но пусто вокруг. Тишина и жара. До самых краёв каньон налит зноем и стены его опалены лиловым огнём.
Арки и замки шевелятся от жары, и зачарованный лиловый город, выстроенный природой, колышется, как мираж.
Кекликом назвали его за крик - «кек-лик, кек-лик!», а каменной куропаткой - за привычку жить в скалах и каменных осыпях. А ещё горной курочкой - то и дело слышишь в горах её почти куриное квохтанье.
Больше всего кеклики любят квохтать вечером перед сном и утром на восходе солнца. Кажется, все склоны и камни квохчут - прямо какой-то дикий курятник! А самих курочек и не видно.
Видишь кекликов только в полёте или на бегу. В полёте они стремительно мчатся вниз, словно скатываясь по склону на животе. А вот бегут по склону всегда вверх - этакие толстенькие бутылочки на красных лапках. И мелкий щебень позванивает под коготками. Затаившегося кеклика разглядеть невозможно. И не только нам - орлы и ястребы пролетают мимо! Мертвы каменные завалы без кекликов, и не прожить кекликам без камней.
Среди каменных глыб не то громкий свист, не то резкий взвизг! Это толстяки сурки вылезли погреться на солнышке. Вылезли, расселись столбиками и осматриваются. Словно кто-то копёнки сена выставил на просушку: округлые, углаженные, с солнечным ободком.
Посидели, поглазели, понюхали струйки ветра и распластались животами на камни. Теперь похожи на плюшевые коврики, расстеленные на камнях. «Коврики» зевают, жмурятся, дремлют.
Над колючим боярышником порхают бабочки-боярышницы. На скалах звонко кричат скальные поползни. В камнях квохчет каменная куропатка. Вихри ветра мотают кусты шиповника, осыпая жёлтые лепестки. А суркам хоть бы что - и ухом не поведут. Спят себе, как… сурки!
Где цветы - там и бабочки, где бабочки - там и цветы. Цветы и бабочки неразлучны, им друг без друга нельзя. Бабочки опыляют цветы, цветы угощают бабочек сладким нектаром. Если бабочек называют летающими цветами, то цветы можно назвать уснувшими бабочками.
В сухих ущельях не так уж много цветов, но каждый цветок тут у всех на виду, каждый хорош по-своему и по-своему удивителен. Один вдруг такой колючий, что до него и дотронуться страшно. Другой до того яркий, что хоть глаза зажмуривай! А то вдруг совсем бесцветный, сразу и не разглядишь. Странные маки не красного, а золотистого цвета. Удивительные ромашки без лепестков - одна только желтая «пуговка». Цветы-бессмертники, усыпанные крохотными лиловыми венчиками.
А что за запахи растекаются от цветов! То медовые сладкие, то полынные горькие, а то вдруг уксусно-кислые или перечно-ядовитые. И спешат по запаховым струйкам-тропинкам к диковинным ярким цветам легкокрылые бабочки и грузные бронзовки и шмели.
Сушь и жара, ни росинки и ни дождинки. И только в цветах сохранились капельки влаги. Тут уж привередливым быть нельзя, тут каждый цветок на счету - пусть самый крохотный и незаметный. До чего уж крохотны цветы у бессмертника, а чернушка-бабочка их нашла. В каждом нектара с маковую росинку, только лишь хоботок помочить. Но капелька к капельке - и сыта, и жива!
Смотри на цветы - и увидишь бабочек, следи за бабочками - и они покажут тебе все цветы. Цветы и бабочки неразлучны. И все они разные, красивые, удивительные.
В гнезде три брата-орлёнка: младший, средний и старший. Уж так получается в орлиных гнёздах: все дети разные. А всё потому, что орлица откладывает яйца с большим промежутком, а парить садится на первое же отложенное яйцо.
Первые дни орлята лежат вповалку и похожи не на орлят, а на пушистых цыплят. Потом садятся на цевки. А когда оперятся, побуреют, встанут на ноги, станут похожи на хищников. Да так и простоят в гнезде ещё месяца полтора!
Скучно в гнезде и лежать и стоять, дожидаясь родительского угощения. От скуки глазеют по сторонам - приглядываются к скалам, в которых жить. Перебирают перышки на боках - привыкают к чистоте и порядку. Или подскакивают и машут крыльями - делают физзарядку, мускулы укрепляют. В жизни всё потом пригодится. Настанет день, и орлята покинут гнездо. На окрепших крыльях поднимутся в облака. Увидят, как огромен мир, в котором им теперь жить.
Орла даже в горах видишь не часто. Редкой стала эта прекрасная птица. А горы без орлов - это всё равно, что море без чаек или степь без жаворонков.
Орёл на охоте - потрясающая картина!
Вот он вознёсся над горным хребтом - и всё живое внизу затаилось.
Орлиная тень скользит по склону, и малые обитатели гор в страхе закрывают глаза.
Орёл плывёт на распахнутых крыльях, не спеша поворачивает клюватую голову, и ветер свистит в его перьях.
Ночью в скалах перекликались филины - где-то у них тут убежище. Неплохое местечко облюбовали разбойники: тут и зайцы и кеклики, голуби и скворцы.
Днём я нашёл их разбойничью ухоронку - пещеру в обрыве. Синие лучики пробивались в трещины и освещали в пещере красную глыбу. На глыбе, словно на троне, дремал филин - птичий король. Он вздрогнул, услышав меня, вытаращил глаза, зафыркал, защёлкал клювом и выскочил из пещеры, как разъярённая кошка.
У «трона» лежали погадки - комки непереваренной пищи. Теперь я точно узнаю, кого загубил злодей! Но зря я на филина ополчился. Не нашёл я в его погадках ни единого птичьего перышка: ни кеклика, ни голубя, ни скворца. Только кости и шерсть вредных полёвок и хомяков, сусликов и песчанок.
Выходит, не такие уж филины и разбойники. Хоть и страшноваты на вид. И жутко ухают и бубнят. Особенно по ночам.
В холодке под кустом заяц-толай. Уши уложил на спину, пухлый подбородочек - на лапки. И уснул, притенив глаза длинными, чуть изогнутыми ресницами.
Мне до зайца ногой достать, он проспал мой подход, я рядом стою - и не знаю, что делать дальше! Усы у зайца вдруг шевельнулись, носик смешно зашмыгал, ресницы медленно приподнялись. И заячьи глаза полезли на лоб!
Прекрасные, ореховые с золотой искрой заячьи глаза налились тёмным страхом, они прямо взбухли от ужаса! И заяц стал похож на сову.
Я не дышал, я не моргал, я очень испугался за зайца. А заяц вдруг успокоился. Расслабился, опустился на землю, поёрзал и… задремал! Меня - неподвижного! - он просто принял за пень. А пень даже зайцам не страшен.
Шаг за шагом упятился я от зайца. Вот, наверное, удивится, когда снова откроет глаза! Пень стоял - куда подевался? И приснится же, скажет, такое?
КРАСНЫЕ ХОЛМЫ
В унылой серой степи - и вдруг гряды высоких холмов, да ещё и огненно-красных!
Сперва подумалось - это мираж! Но степной мираж - как волокнистая дымка по горизонту, похожая на неспокойную воду. То ли река, то ли озеро. А по озеру плывут острова.
А эти холмы не плывут, они чётко видны: склоны их чётко изборождены промоинами, вершины заглажены ветром.
Нагромождение красных холмов. Извилистые ущелья зазывают - войди! Выступы и углы поворотов заманивают - загляни! Идёшь между красных шершавых стен, и всё тебе завораживает глаза и настораживает ухо. Глазастый филин вымахнул из тёмной ниши и уплыл за поворот на широких и мягких крыльях. Свистя жёсткими крыльями, взлетели с карниза красные утки-атайки. Странные пустынные снегири - сидят у щелей и мурлычат котятами.
Темнеют диковинные растения, похожие на крохотные баобабы. Лоснятся странные жёлтые маки. Нежные вьюнки похожи тут на свернувшегося ежа! Розовые клумбы нежнейших незнакомых цветов, а тронь - и наколешься до крови. И всюду белая корочка соли, ледком покрывающая красную землю.
Диковинный мир красных холмов. С диковинными птицами и растениями.
Линейчатая ящурка, как ей и положено, вся в линейку! Что же ещё о ней сказать? Стройная, быстрая, ловкая. Живёт в местах песчаных и глинистых, прячется в норки свои и чужие. Охотится днём, разыскивая жуков, кузнечиков, пауков, муравьев. Ловит их на земле, в траве и даже забирается на невысокие кустики. После охоты греется на солнце. А на ночь закапывается в песок или прячется в норку.
В песок и яички откладывает. Летом вылупляются из яиц ящерята - длиной в сантиметр. Но такие же симпатичные и тоже раскрашенные в линейку.
Вот, пожалуй, и всё. А кому этого мало - пусть сам за ящуркой последит.
Самый знаменитый жук на земле - священный скарабей! По представлениям египтян, этот жук катал само солнце! Теперь-то все знают, что скарабей обыкновенный навозник. И всё-таки это примечательный жук: он умеет лепить шары из навоза и катает шары по земле. И как катает: на голове!
Шар для жука - это запас еды. И жук дорожит этим шаром. Но жуки-завистники пытаются шар отнять. Начинается потасовка: каждый хочет укатить шар к себе. Отнять, укатить и зарыть в землю, чтобы съесть его без помех, в тишине.
Но всё это потом, сперва надо ещё шар слепить. Скарабей отламывает кусочек, усаживается на него и начинает лепить. Слепив комок с абрикос, жук встаёт на голову и толкает комочек лапками. Занятие это утомительное и хлопотное: то шар застрянет в трещине и его надо вытаскивать, то скатится с горки - толкай его снова вверх. А жуки-завистники пристают, отнимают. Скорей бы закопаться в землю…
Всем бабочкам достаётся от любителей накалывать их на булавки. Но больше всего, пожалуй, бабочкам-аполлонам - за ними гоняются особо настойчиво. Потому что бабочки эти очень красивые и очень разные по расцветке. И каждый любитель старается поймать их как можно больше, чтобы иметь в своей коллекции аполлонов самой разной расцветки.
Понятно, чем больше бабочек на булавках, тем меньше бабочек на цветах. Во многих странах давно уже красивые бабочки стали редкостью и охраняются. И у нас составлены списки таких бабочек. И первым в них значится аполлон - бабочка с красными солнышками на белоснежных крыльях.
Смешное название - каменка-плешанка! Каменка потому, что любит птичка каменистые склоны, а плешанка - за белую «лысинку» на макушке. Вся жизнь каменки среди камней. На камнях отдыхает и охорашивается. С камней высматривает добычу: жуков, кузнечиков, бабочек. И гнездо своё строит в камнях: в укромной норке под каким-нибудь валуном.
И птенцы, когда подрастут, не любят сидеть в гнезде, а вылезают на камни. Погреться на солнышке, поразмяться, почиститься, поглазеть по сторонам. А то и муху поймать, если, конечно, удастся…
А чуть тревога - как мыши в нору: шмыг, шмыг! И нет никого. Пустой склон, голые камни. На одном только, совсем в стороне, сидит старая каменка и негромко покрикивает. Волнуется, но не очень. Знает, что птенцы её под камнем - как за стеной каменной. И не увидеть, и не достать.
Если волков кормят ноги, то грифов - глаза. Глаза у них небольшие, но удивительно зоркие. Всё замечают: и стадо идущих сайгаков, и залёгших крошечных сайгачат. Волков и остатки волчьей добычи. Огромных верблюдов и чуть заметных жуков-навозников. Пастуха, свежующего барана. Грифы и друг с друга не сводят глаз. Сидят ли на скалах, парят ли под облаками - неотрывно следят за соседом. Ага, сосед свесил лапы, крылья поджал и ринулся вниз - значит, что-то высмотрел на земле! И надо к нему спешить, пока другие не опередили.
Но грифы-соседи уже заметили. Поднимаются со скал, спускаются из-под облаков. Только что в небе один гриф был виден - и вот уже целая стая. Кружат, снижаются, плюхаются на землю. Бегут вразвалку, волоча тяжёлые крылья. Торопятся, толкаются, наскакивают друг на друга. Отнимают добычу. А потом лежат на земле, как уставшие индюки, и дремлют. Пока снова не проголодаются.
Со стороны кажется, что саджа по земле не ходит, а ползает! Такие у неё короткие лапки. Удивительные: пальцы толстые, мохнатые и сжаты в тугое «копытце». И за это саджу называют ещё копыткой.
Если саджа при встрече не улетела, а всё ползает и ползает рядом - остановитесь! Где-то тут у саджи птенцы.
Птенцы у саджи на удивление симпатичные. Но такие маленькие и незаметные, что очень просто на них наступить. Внимательно смотрите под ноги. И лучше поскорее уйдите, проверяя каждый свой шаг.
Не жалейте, что не увидели их, - мы специально для вас засняли. Вот он - один из птенцов. Смотрите, сколько хотите. И те, кто никогда в степи не был. И те, кто там был и видел, как волнуется саджа, но не стал топтаться, разыскивая птенцов, а тихонечко отошёл, внимательно глядя под ноги…
Земля многоцветна, как радуга. Всё пронизано светом и цветом, всюду праздник для глаз. Снова и снова поражаешься нерукотворными творениями мастеров Природы: ветра, воды и солнца.
Красота земли - наше богатство. И надо его беречь.
Содержание
Красная степь
Оранжевые останцы
Желтый бархан
Зеленое урочище
Голубое озеро
Синие горы
Фиолетовый каньон
Красные холмы
ОФОРМЛЕНИЕ Р. ВАРШАМОВА
ФОТО Н. СЛАДКОВА И А. ЛУХТАНОВА
ДЛЯ СТАРШЕГО ДОШКОЛЬНОГО ВОЗРАСТА
Николай Иванович Сладков
ДЕТИ РАДУГИ
ИБ № 3176
Ответственный редактор Л. Я. ЛИБЕТ
Художественный редактор А. Б. САПРЫГИНА
Технический редактор Л. П. КОСТИКОВА
Корректоры М. Ю. МЕРПЕРТ и Е. И. ЩЕРБАКОВА
Сдано в набор 26.05.80. Подписано к печати 24.04.81. Формат 60х90 1/8. Бум. офс. № 1. Шрифт обыкпов. Печать офсетная. Усл. печ. л. 13. Усл. кр.-отт. 53.5. Уч.-нзд. л. 11.58. Тираж 100 000 зкз. Заказ № 1673. Цена 2 руб.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Детская литература» Государственного комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва, Центр, М. Черкасский пер… 1. Ордена Трудового Красного Знамени фабрика «Детская книга» № 1 Рос главпол и графи рома Государственного комитета
РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва, Сущёвский вал, 41).
70801-298
С____________________ 073-81
М101 (03)81
Издательство «Детская литература», 1981 г.
2 руб.
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА»
