Набросок
Варя чувствует себя серой мышкой, наброском по сравнению с подругой Ташей. Но иногда яркая картинка таит под собой жуткое и болезненное.
— Зачем, Ташка?
Варя ловит ее руку, проводит пальцем по белым чёрточкам на запястье. Тонкие, ровные. Линия к линии. Раз. Два. Три. Четыре… И пять. Красный, припухший штрих — новый порез. Его Варя не осмеливается коснуться.
— Открываю боль бытия, — усмехается Таша.
Какие у нее руки! Крупные ладони, длинные пальцы, запястья тонкие. А главное — жилы. Словно струны, натянутые под кожей. Не то что Варины: маленькие, с пухлыми пальчиками. Даже шрамы у Таши красивые! Носит гордо. Свой шрам Варя и рада бы скрыть, но на лице не спрячешь.
— Что у нас нового?
У нас — это не в школе. Что может быть интересного в десятом классе?
— Ванька, из бэшек, — Варя поспешно заправляет за ухо мешающуюся прядь. Волосы щекочут плечи, собрать бы их в привычный хвостик, но… — Сегодня тоже придет! Это я его привела. А еще он рисунки мои хвалил…
— Ванька, значит. Посмотрим, какой он на вкус! — Таша хитро щурится. — Вот и они!
Она вскакивает, устремляется к ребятам. Обниматься, шутить. Таша всегда там, где громко. Варя остаётся на лавке. Выглядывает светлую голову, ждёт, что Ванька подойдёт. Но он словно зацепился за Ташу. Не оторвёшь.
— О, Орехова, и ты здесь? — удивляется Ванька, едва не налетев на Варю. — Я тебя не заметил!
Он откидывает назад чёлку и заливается смехом, ловит взглядом Ташу: оценила ли? Суёт Варе в руки банку энергетика. Пустую. И снова прилипает к Таше.
Варя бросает банку в урну. Подтягивает к себе синий рюкзак, пристраивает на коленях и замирает с ним в обнимку. Ребята собираются вокруг Таши. Она порывисто машет руками, что-то рассказывая, все смеются.
Варя нащупывает в рюкзаке шершавую корочку блокнота. Ванька выступает из толпы, встает рядом с Ташей. Кружок ребят и двое в центре — так и просится на бумагу.
— Привет, — Павел устраивается рядом. — Ты рисовать будешь, да?
Варя пожимает плечами. Ванька забрасывает длинную руку на Ташино плечо. Они переглядываются, сдерживая искорки смеха, и начинают выплясывать, смешно подпрыгивая.
— Что это будет? Покажешь, когда нарисуешь?
Варя не слушает. Цветные Ташины кеды и серые кроссы Ваньки мелькают всё быстрее. Ребята скандируют: «Да-вай! Да-вай!». Задохнувшись от бешеного танца, Таша повисает на Ваниных плечах. Потом откидывается, собирает чёрные волосы пальцами и выдыхает в раскрасневшееся лицо Ваньки.
Варя подаётся вперёд, рюкзак соскальзывает с её коленей.
Одной рукой Ванька придерживает Ташу за талию, второй ловит её запястье:
— А это что? — Ванька проводит большим пальцем по красному рубцу. Варя выдыхает.
— Люблю пожестче, не знал? — резко бросает Таша.
— Плохая девочка, — он сжимает её запястье, кожа вокруг пореза белеет.
Варя вскакивает, откинув блокнот. Дышать тяжело. Ну посмотри же на меня! Я здесь! Посмотри! Крик замирает в сдавленном горле.
Таша выворачивается из хватки и резко подаётся вперёд. Впивается зубами в нижнюю губу Вани и тут же отскакивает.
— О-о-о! — тянут ребята.
— Осторожно, Ванька, она и сожрать может!
За спинами ребят задыхается Варя. В животе у неё жжется. Вспыхни ярким пламенем — все равно не заметит.
— Ты чего? Плохо? — Павел растерянно заглядывает ей в лицо, сует в руки брошенный блокнот.
Варя сжимается. За пламенем приходят слёзы. Она сгребает в охапку рюкзак, выхватывает у Павла блокнот и бежит.
В зеркале — набросок. Блёклый. Без акцентов. Словно карандаш едва касался листа.
Русые до серого волосы. Глаза не голубые, не зеленые и даже не карие. Тоже серые. Все линии сглаженные. Обмякшие.
Все, кроме одной. Эту художник чертил зло. Зажав карандаш, как нож. Со скрипом, разрывая бумагу, вывел зигзаг от губы до середины щеки — вар-вар. Шрам.
Варя сжимает пальцами фиолетовый тюбик. «Магический чёрный». Взять «Иссиня-черный» она не решилась. Зря. Таша бы взяла.
Таша. Красивая в своей порывистости. Вся острые углы и колкие слова. Ваньку к ней как магнитом притянуло.
Может, секрет в этом? Чёткая линия каре, стрелки к виску, рваные джинсы… Подводка найдется в маминой косметичке. Джинсы…порвем, задача не из трудных.
Варя — набросок, но его можно раскрасить.
Тюбик ложится на комод. Ножницы сами прыгают в руки. Ещё не поздно записаться в салон на углу, но…
Клац! — русая прядь летит под ноги.
Варя сворачивает во двор. Ветер бросает на лицо непривычно короткие пряди. От них остро пахнет краской. Резинка обиженно сжимает запястье: ненужная. Хочется потереть глаза, но страшно размазать старательно выведенные стрелки.
Нет больше блеклой Вари! Есть другая. Опасная, с кривым зигзагом через щеку.
Ребята обалдеют! Окружат, наговорят приятного. И Ванька отвернется от Таши. Обязательно отвернется. «Узнал?» — спросит Варя. Он рассмеется, заправит растрепанные пряди Варе за ухо. Проведет пальцем по шраму от щеки к губе — узнал.
— Привет, — звонко окликает Варя. Вот она я, смотрите! Предвкушение щекочет горло.
— Это еще кто?
— Ты что с собой сделала? — почему-то пугается Таша, вскакивая со спинки лавки.
— Орехова! Тебя слепой стриг что ли?
— И глаза разрисовала!
— Да она под тебя, Таша, косит!
Варя сжимается. Каждое слово смывает с неё краски.
— Дура! — Таша рычит, толкает Варю в плечо.
— Ты чего завелась? — Ванька оттесняет Ташу, окидывает Варю насмешливым взглядом. — И вовсе Орехова на тебя не похожа! Где ей? Как ни разрисуй, все равно — орех! Надтреснутый!
Злой смех бьет сильнее взбеленившейся Таши. Ребята кидаются колкостями, но в Вариных ушах барабанит только Ванькино «Орех! Надтреснутый!»
Исчезнуть бы, побежать со всех ног. Сил нет. Вытекли через трещину. Варя даже не набросок. Она орех. Испорченный. Пустой.
Спотыкаясь, она бредет прочь. Не слыша взволнованного окрика Павла:
— Варя, подожди!
Варя проплывает через прихожую, не оборачиваясь на удивлённый мамин возглас. Щёлкает задвижкой, запирая комнату, стекает на пол здесь же, у самого входа.
Но взгляд все же цепляется за росчерк шрама.
«Ты моя Варя Поттер», — любила повторять мама. Сравнение не льстило. Сагу о мальчике со шрамом Варя игнорила. Хватило первого фильма. Гарри — избранный. А она кто?
Орех. Надтреснутый. Вот и все, что можно о Варе сказать.
Синий плед на диване, россыпь голубых подушек, стол и книжки на полках — комната превращается в набор клякс. Пальцы нащупывают рядом мягкое. Рюкзак. Варя прижимает его к животу, сворачивается клубком. Как скорлупа вокруг ядрышка.
В ребра утыкается уголок блокнота. Варя садится, утирает глаза. На руке остаются чёрные разводы. Выуживает из недр рюкзака пенал. Затем блокнот.
Чистый лист смотрит на неё вопросительно.
— Все хорошо? — мамин голос за дверью звучит встревоженно.
— Норм, — врет Варя.
Круглое личико. Серый хвостик. Глаза и нос. Губы с опущенными вниз уголками. Линии мягкие. Варя перехватывает карандаш, перечеркивает лицо загзагом — вар — вар. Знакомьтесь, треснутый орех. Варя.
Шрам исчезает под злыми касаниями ластика. Если бы можно было так легко избавиться от зигзага на лице! Какой бы была Варя? Какой бы хотела себя видеть?
Варя с силой давит на карандаш, заостряя скулы. Обводит глаза поярче. Меняет хвостик на косой срез каре.
Таша.
Перед глазами все расплывается.
От напряжения сводит пальцы. Замок не щёлкает. Хорошо. В прихожей полумрак. Выдыхаю. Маман с этим уродом опять укатила.
Усмехаюсь своему отражению. Привет, незнакомка!
Острый уголок одной из стрелок смазался. Тщательно уложенные утром волосы растрепались. Губы припухли от Ванькиных поцелуев.
Целуется он зло, кусаче. Или это после того, как Павел зарядил ему в глаз? Заступился за Варю.
Дура! Завидует, и чему?
— Наташенька, моя сладкая! — дергаюсь. Нет, нет. Нет. Меня здесь нет. Пожалуйста!
Дверной проём рождает чудовище. Он шатается. Пьяный, опять пьяный. Руки-клешни цепляются за косяк, вытягивают из сумрака обвисшее брюхо.
— А я тут… скучаю, но моя девочка скрасит папочке вечер? — яд, каждое слово — яд.
Сжимаюсь, не трогай меня! Не трогай!
Волосатые руки забираются под футболку, тискают. Не надо!
Залитый пивом живот — липкий, какой же он липкий! — прижимается к моей спине.
Нет, прошу!
Выкручиваю кран до предела. Не слышать раскатистый храп за дверью. Его нет.
Вскидываю голову. Лицо. Ненавижу это лицо! Заострённое. Пухлые, жадные губы. Чудовище любит проводить по ним жирным пальцем. Воняющим рыбой.
— Мы же не скажем маме, правда? Зачем её тревожить?
Запах липнет ко мне. Не соскребёшь.
— Ты сама виновата, сладкая. Слишком сладкая.
Ледяной водой в лицо. Смыть бы эти черты. Виновата. Сама.
Мне бы шрам через все лицо. Как у Вари. Не посмотрел бы на меня, чудовище?
Варя. Варенька, зачем я тогда… Это от испуга. Не надо тебе — как я, изломанной. Оставайся целой. Прости, Варя. Простишь ли?
Дрожащие пальцы привычно нащупывают лезвие.
Варя вздрагивает. В комнате светло. Значит, утро. Тело ломит от неудобной позы. Так и заснула на полу? В сжатой ладони сломанный карандаш.
Раскрытый блокнот валяется рядом.
Варя вскидывает голову. В зеркале — чужачка. Криво обрезанные чёрные волосы. Растекшийся макияж.
Пусть это сон! Только сон!
Хорошо, что не раздевалась. Ноги ныряют в кеды. Варя хватает ключи. В спину звонко хлопает дверь.
Кеды стучат по асфальту. По щекам льется. Вот здесь направо, мимо садика, куда вместе ходили.
Варя замечает её у подъезда. Таша сидит на лавке, склонив голову, щелкает зажигалкой. Снова и снова. В губах у неё сигарета. Незажжённая.
— Таша!
— Варя? — тонкие пальцы сминают сигарету, отбрасывают прочь. — Прости меня…
Ташины руки обнимают нежно. Варя всхлипывает. Она простила Ташу, конечно, простила. Ведь это был лишь сон
На Ташином запястье свежий шрам. Шестой.