Русская поэзия XIX века

fb2
Толстой Константинович Алексей
Тютчев Иванович Федор
Тургенев Сергеевич Иван
Фет Афанасьевич Афанасий
Плещеев Николаевич Алексей
Кольцов Васильевич Алексей
Суриков Захарович Иван
Полонский Петрович Яков
Майков Николаевич Аполлон
Глинка Николаевич Федор
Никитин Саввич Иван

Многие из выдающихся русских поэтов XIX века — Ф. И. Тютчев, А. А. Фет, Н. А. Некрасов, А. К. Толстой, А. Н. Майков — начинали свой творческий путь в конце 1830-х — начале 1840-х гг. Это было не очень благоприятное время для поэзии. После смерти А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова, как писал В. Г. Белинский, «сложно быть не только замечательным, но и каким-нибудь поэтом».

Немаловажную роль играло и другое обстоятельство: проза завладевает умами читателей, и редакторы журналов, откликаясь на веяние эпохи, предоставляли страницы повестям и романам, почти не публикуя лирических стихотворений. Хотя поэты второй половины XIX века не могли полностью преодолеть равнодушие читателей к лирике и заставить напряженно ожидать их поэтические сборники (как ждали, например, новые романы И. С. Тургенева, И. А. Гончарова, Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого), они заставили петь свои стихотворения. Уже в 1860-е годы романсы Фета распевает чуть ли не вся Россия. Поразительная музыкальность произведений русских лириков привлекала внимание выдающихся композиторов: П. И. Чайковского, Н. А. Римского-Корсакова, М. П. Мусоргского, С. И. Танеева, С. В. Рахманинова, создавших музыкальные шедевры, запомнившиеся и полюбившиеся русскому человеку.

Литературно-художественное издание

Для среднего школьного возраста

Серийное оформление и дизайн обложки А. Фереза

Рисунок на обложке О. Боголюбовой

Ответственный редактор Н. Анашина

Художественный редактор О. Боголюбова

Технический редактор Н. Духанина

Компьютерная верстка И. Кондратюк

Корректор М. Туаева

© Боголюбова О. А., ил. на обл., 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

* * *

Федор Николаевич Глинка

(1786–1880)

Москва

 Город чудный, город древний, Ты вместил в свои концы И посады и деревни, И палаты и дворцы! Опоясан лентой пашен, Весь пестреешь ты в садах; Сколько храмов, сколько башен На семи твоих холмах!.. Исполинскою рукою Ты, как хартия, развит И над малою рекою Стал велик и знаменит! На твоих церквах старинных Вырастают дерева; Глаз не схватит улиц длинных… Это матушка Москва! Кто, силач, возьмет в охапку Холм Кремля-богатыря? Кто собьет златую шапку У Ивана-звонаря?.. Кто Царь-колокол подымет? Кто Царь-пушку повернет? Шляпы кто, гордец, не снимет У святых в Кремле ворот?! Ты не гнула крепкой выи В бедовой твоей судьбе: Разве пасынки России Не поклонятся тебе!.. Ты, как мученик, горела, Белокаменная! И река в тебе кипела Бурнопламенная! И под пеплом ты лежала Полоненною, И из пепла ты восстала Неизменною!.. Процветай же славой вечной, Город храмов и палат! Град срединный, град сердечный, Коренной России град!

Тройка

 Вот мчится тройка удалая Вдоль по дороге столбовой, И колокольчик, дар Валдая, Гудит уныло под дугой. Ямщик лихой — он встал с полночи, Ему взгрустнулося в тиши — И он запел про ясны очи, Про очи девицы-души: «Ах, очи, очи голубые! Вы сокрушили молодца; Зачем, о люди, люди злые, Вы их разрознили сердца? Теперь я бедный сиротина!..» И вдруг махнул по всем по трем — И тройкой тешился детина, И заливался соловьем.

Молитва души

 К Тебе, мой Бог, спешу с молитвой: Я жизнью утомлен, как битвой! Куда свое мне сердце деть? Везде зазыв страстей лукавых; И в чашах золотых — отравы, И под травой душистой — сеть. Там люди строят мне напасти; А тут в груди бунтуют страсти! Разбит мой щит, копье в куски, И нет охранной мне руки! Я бедный нищий, без защиты; Кругом меня кипят беды, И бледные мои ланиты Изрыли слезные бразды. Один, без вождя и без света, Бродил я в темной жизни сей, И быстро пролетали лета Кипящей юности моей. Везде, холодные, смеялись Над сердцем пламенным моим, И нечестивые ругались Не мной, но Именем Твоим, Но Ты меня, мой Бог великий, Покою в бурях научил! Ты вертоград в пустыне дикой Небесной влагой упоил! Ты стал кругом меня оградой, И, грустный, я дышу отрадой. Увы! мой путь — был путь сетей; Но Ты хранил меня, Незримый! И буря пламенных страстей, Как страшный сон, промчалась мимо; Затих тревожный жизни бой… Отец! как сладко быть с Тобой! Веди ж меня из сей темницы Во Свой незаходимый свет! Всё дар святой Твоей десницы: И долгота и счастье лет!

Федор Иванович Тютчев

(1803–1873)

Весенняя гроза

 Люблю грозу в начале мая, Когда весенний, первый гром, Как бы резвяся и играя, Грохочет в небе голубом. Гремят раскаты молодые, Вот дождик брызнул, пыль летит, Повисли перлы дождевые, И солнце нити золотит. С горы бежит поток проворный, В лесу не молкнет птичий гам, И гам лесной и шум нагорный — Все вторит весело громам. Ты скажешь: ветреная Геба, Кормя Зевесова орла, Громокипящий кубок с неба, Смеясь, на землю пролила.

Успокоение

 Гроза прошла — еще курясь, лежал Высокий дуб, перунами сраженный, И сизый дым с ветвей его бежал По зелени, грозою освеженной. А уж давно, звучнее и полней, Пернатых песнь по роще раздалася, И радуга концом дуги своей В зеленые вершины уперлася.

Летний вечер

 Уж солнца раскаленный шар С главы своей земля скатила, И мирный вечера пожар Волна морская поглотила. Уж звезды светлые взошли И тяготеющий над нами Небесный свод приподняли Своими влажными главами. Река воздушная полней Течет меж небом и землею, Грудь дышит легче и вольней, Освобожденная от зною. И сладкий трепет, как струя, По жилам пробежал природы, Как бы горячих ног ея Коснулись ключевые воды.

Осенний вечер

 Есть в светлости осенних вечеров Умильная, таинственная прелесть: Зловещий блеск и пестрота дерев, Багряных листьев томный,                 легкий шелест, Туманная и тихая лазурь Над грустно-сиротеющей землею И, как предчувствие               сходящих бурь, Порывистый, холодный ветр порою, Ущерб, изнеможенье — и на всем Та кроткая улыбка увяданья, Что в существе разумном мы зовем Божественной стыдливостью                     страданья.

Как хорошо ты, о море ночное…

 Как хорошо ты, о море ночное, — Здесь лучезарно, там сизо-темно… В лунном сиянии, словно живое, Ходит, и дышит, и блещет оно… На бесконечном, на вольном просторе Блеск и движение, грохот и гром… Тусклым сияньем облитое море, Как хорошо ты в безлюдье ночном! Зыбь ты великая, зыбь ты морская, Чей это праздник так празднуешь ты? Волны несутся, гремя и сверкая, Чуткие звезды глядят с высоты. В этом волнении, в этом сиянье, Весь, как во сне, я потерян стою — О, как охотно бы в их обаянье Всю потопил бы я душу свою…

Не то, что мните вы, природа

 Не то, что мните вы, природа: Не слепок, не бездушный лик — В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык… Вы зрите лист и цвет на древе: Иль их садовник приклеил? Иль зреет плод в родимом чреве Игрою внешних, чуждых сил?.. Они не видят и не слышат, Живут в сем мире, как впотьмах, Для них и солнцы, знать, не дышат, И жизни нет в морских волнах. Лучи к ним в душу не сходили, Весна в груди их не цвела, При них леса не говорили И ночь в звездах нема была! И языками неземными, Волнуя реки и леса, В ночи не совещалась с ними В беседе дружеской гроза! Не их вина: пойми, коль может, Органа жизнь глухонемой! Души его, ах! не встревожит И голос матери самой!..

Есть в осени первоначальной

 Есть в осени первоначальной Короткая, но дивная пора — Весь день стоит как бы хрустальный, И лучезарны вечера… Где бодрый серп гулял и падал колос, Теперь уж пусто все —                простор везде, — Лишь паутины тонкий волос Блестит на праздной борозде. Пустеет воздух, птиц не слышно боле, Но далеко еще          до первых зимних бурь — И льется чистая и теплая лазурь На отдыхающее поле…

В небе тают облака

 В небе тают облака, И, лучистая на зное, В искрах катится река, Словно зеркало стальное… Час от часу жар сильней, Тень ушла к немым дубровам, И с белеющих полей Веет запахом медовым. Чудный день! Пройдут века — Так же будут, в вечном строе, Течь и искриться река И поля дышать на зное.

Чародейкою зимою

 Чародейкою Зимою Околдован, лес стоит — И под снежной бахромою, Неподвижною, немою, Чудной жизнью он блестит. И стоит он, околдован, — Не мертвец и не живой — Сном волшебным очарован, Весь опутан, весь окован Легкой цепью пуховой… Солнце зимнее ли мещет На него свой луч косой — В нем ничто не затрепещет, Он весь вспыхнет и заблещет Ослепительной красой.

Зима недаром злится

 Зима недаром злится, Прошла ее пора — Весна в окно стучится И гонит со двора. И все засуетилось, Все нудит Зиму вон — И жаворонки в небе Уж подняли трезвон. Зима еще хлопочет И на Весну ворчит. Та ей в глаза хохочет И пуще лишь шумит… Взбесилась ведьма злая И, снегу захватя, Пустила, убегая, В прекрасное дитя… Весне и горя мало: Умылася в снегу, И лишь румяней стала, Наперекор врагу.

Весенние воды

 Еще в полях белеет снег, А воды уж весной шумят — Бегут и будят сонный брег, Бегут, и блещут, и гласят… Они гласят во все концы: «Весна идет, весна идет, Мы молодой весны гонцы, Она нас выслала вперед! Весна идет, весна идет, И тихих, теплых майских дней Румяный, светлый хоровод Толпится весело за ней!..»

Как весел грохот летних бурь

 Как весел грохот летних бурь, Когда, взметая прах летучий, Гроза, нахлынувшая тучей, Смутит небесную лазурь И опрометчиво-безумно Вдруг на дубраву набежит, И вся дубрава задрожит Широколиственно и шумно!.. Как под незримою пятой, Лесные гнутся исполины; Тревожно ропщут их вершины, Как совещаясь меж собой, — И сквозь внезапную тревогу Немолчно слышен птичий свист, И кой-где первый желтый лист, Крутясь, слетает на дорогу…

Неохотно и несмело

 Неохотно и несмело Солнце смотрит на поля. Чу, за тучей прогремело, Принахмурилась земля. Ветра теплого порывы, Дальний гром и дождь порой… Зеленеющие нивы Зеленее под грозой. Вот пробилась из-за тучи Синей молнии струя — Пламень белый и летучий Окаймил ее края. Чаще капли дождевые, Вихрем пыль летит с полей, И раскаты громовые Все сердитей и смелей. Солнце раз еще взглянуло Исподлобья на поля — И в сиянье потонула Вся смятенная земля.

С поляны коршун поднялся

 С поляны коршун поднялся, Высоко к небу он взвился; Все выше, дале вьется он — И вот ушел за небосклон! Природа-мать ему дала Два мощных, два живых крыла — А я здесь в поте и в пыли. Я, царь земли, прирос к земли!..

Листья

 Пусть сосны и ели Всю зиму торчат, В снега и метели Закутавшись, спят, — Их тощая зелень, Как иглы ежа, Хоть ввек не желтеет, Но ввек не свежа. Мы ж, легкое племя, Цветем и блестим И краткое время На сучьях гостим. Все красное лето Мы были в красе — Играли с лучами, Купались в росе!.. Но птички отпели, Цветы отцвели, Лучи побледнели, Зефиры ушли. Так что же нам даром Висеть и желтеть? Не лучше ль за ними И нам улететь! О буйные ветры, Скорее, скорей! Скорей нас сорвите С докучных ветвей! Сорвите, умчите, Мы ждать не хотим, Летите, летите! Мы с вами летим!..

Как океан объемлет шар земной

 Как океан объемлет шар земной, Земная жизнь кругом объята снами; Настанет ночь — и звучными волнами Стихия бьет о берег свой. То глас ее; он нудит нас и просит… Уж в пристани волшебный ожил челн; Прилив растет и быстро нас уносит В неизмеримость темных волн. Небесный свод, горящий               славой звездной, Таинственно глядит из глубины, — И мы плывем, пылающею бездной Со всех сторон окружены.

День и ночь

 На мир таинственный духов, Над этой бездной безымянной, Покров наброшен златотканый Высокой волею богов. День — сей блистательный покров, День, земнородных оживленье, Души болящей исцеленье, Друг человеков и богов! Но меркнет день — настала ночь; Пришла — и с мира рокового Ткань благодатную покрова, Сорвав, отбрасывает прочь… И бездна нам обнажена С своими страхами и мглами, И нет преград меж ей и нами — Вот отчего нам ночь страшна!

Silentium![1]

 Молчи, скрывайся и таи И чувства, и мечты свои — Пускай в душевной глубине Встают и заходят оне Безмолвно, как звезды в ночи, — Любуйся ими — и молчи. Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймёт ли он, чем ты живёшь? Мысль изречённая есть ложь. Взрывая, возмутишь ключи, — Питайся ими — и молчи. Лишь жить в себе самом умей — Есть целый мир в душе твоей Таинственно-волшебных дум; Их оглушит наружный шум, Дневные разгонят лучи, — Внимай их пенью — и молчи!..

Нам не дано предугадать

 Нам не дано предугадать, Как слово наше отзовется, — И нам сочувствие дается, Как нам дается благодать…

Певучесть есть в морских волнах

 Певучесть есть в морских волнах, Гармония в стихийных спорах, И стройный мусикийский шорох Струится в зыбких камышах. Невозмутимый строй во всем, Созвучье полное в природе, — Лишь в нашей призрачной свободе Разлад мы с нею сознаем. Откуда, как разлад возник? И отчего же в общем хоре Душа не то поет, что море, И ропщет мыслящий тростник? И от земли до крайних звезд Все безответен и поныне Глас вопиющего в пустыне, Души отчаянной протест?

Природа — сфинкс

 Природа — сфинкс. И тем она верней Своим искусом губит человека, Что, может статься, никакой от века Загадки нет и не было у ней.

От жизни той, что бушевала здесь…

 От жизни той, что бушевала здесь, От крови той, что здесь рекой лилась, Что уцелело, что дошло до нас? Два-три кургана, видимых поднесь… Да два-три дуба выросли на них, Раскинувшись и широко и смело. Красуются, шумят, — и нет им дела, Чей прах, чью память роют корни их. Природа знать не знает о былом, Ей чужды наши призрачные годы, И перед ней мы смутно сознаем Себя самих — лишь грезою природы. Поочередно всех своих детей, Свершающих свой подвиг бесполезный, Она равно приветствует своей Всепоглощающей и миротворной бездной.

Весна

 Как ни гнетет рука судьбины, Как ни томит людей обман, Как ни браздят чело морщины И сердце как ни полно ран; Каким бы строгим испытаньям Вы ни были подчинены, — Что устоит перед дыханьем И первой встречею весны! Весна… она о вас не знает, О вас, о горе и о зле; Бессмертьем взор ее сияет, И ни морщины на челе. Своим законам лишь послушна, В условный час слетает к вам, Светла, блаженно-равнодушна, Как подобает божествам. Цветами сыплет над землею, Свежа, как первая весна; Была ль другая перед нею — О том не ведает она: По небу много облак бродит, Но эти облака — ея; Она ни следу не находит Отцветших весен бытия. Не о былом вздыхают розы И соловей в ночи поет; Благоухающие слезы Не о былом Аврора льет, — И страх кончины неизбежной Не свеет с древа ни листа: Их жизнь, как океан безбрежный, Вся в настоящем разлита. Игра и жертва жизни частной! Приди ж, отвергни чувств обман И ринься, бодрый, самовластный, В сей животворный океан! Приди, струей его эфирной Омой страдальческую грудь — И жизни божеско-всемирной Хотя на миг причастен будь!

Смотри, как на речном просторе

 Смотри, как на речном просторе, По склону вновь оживших вод, Во всеобъемлющее море За льдиной льдина вслед плывет. На солнце ль радужно блистая, Иль ночью в поздней темноте, Но все, неизбежимо тая, Они плывут к одной мете. Все вместе — малые, большие, Утратив прежний образ свой, Все — безразличны, как стихия, — Сольются с бездной роковой!.. О, нашей мысли обольщенье, Ты, человеческое Я, Не таково ль твое значенье, Не такова ль судьба твоя?

Пламя рдеет

 Пламя рдеет, пламя пышет, Искры брызжут и летят, А на них прохладой дышит Из-за речки темный сад. Сумрак тут, там жар и крики, — Я брожу как бы во сне, — Лишь одно я живо чую: Ты со мной и вся во мне. Треск за треском, дым за дымом, Трубы голые торчат, А в покое нерушимом Листья веют и шуршат. Я, дыханьем их обвеян, Страстный говор твой ловлю… Слава богу, я с тобою, А с тобой мне как в раю.

Два голоса

 1 Мужайтесь, о други, боритесь прилежно, Хоть бой и неравен, борьба безнадежна! Над вами светила молчат в вышине, Под вами могилы — молчат и оне. Пусть в горнем Олимпе блаженствуют боги: Бессмертье их чуждо труда и тревоги; Тревога и труд лишь для смертных сердец… Для них нет победы, для них есть конец. 2 Мужайтесь, боритесь, о храбрые други, Как бой ни жесток, ни упорна борьба! Над вами безмолвные звездные круги, Под вами немые, глухие гроба. Пускай олимпийцы завистливым оком Глядят на борьбу непреклонных сердец. Кто ратуя пал, побежденный лишь роком, Тот вырвал из рук их победный венец.

Я встретил вас…

 Я встретил вас — и все былое В отжившем сердце ожило; Я вспомнил время золотое — И сердцу стало так тепло… Как поздней осени порою Бывают дни, бывает час, Когда повеет вдруг весною И что-то встрепенется в нас, — Так, весь обвеян дуновеньем Тех лет душевной полноты, С давно забытым упоеньем Смотрю на милые черты… Как после вековой разлуки, Гляжу на вас, как бы во сне, — И вот — слышнее стали звуки, Не умолкавшие во мне… Тут не одно воспоминанье, Тут жизнь заговорила вновь, — И то же в вас очарованье, И та ж в душе моей любовь!..

Предопределение

 Любовь, любовь — гласит преданье — Союз души с душой родной — Их съединенье, сочетанье, И роковое их слиянье, И… поединок роковой… И чем одно из них нежнее В борьбе неравной двух сердец, Тем неизбежней и вернее, Любя, страдая, грустно млея, Оно изноет наконец…

Люблю глаза твои

 Люблю глаза твои, мой друг, С игрой иx пламенно-чудесной, Когда иx приподымешь вдруг И, словно молнией небесной, Окинешь бегло целый круг… Но есть сильней очарованья: Глаза, потупленные ниц В минуты страстного лобзанья, И сквозь опущенныx ресниц Угрюмый, тусклый огнь желанья.

Близнецы

 Есть близнецы — для земнородных Два божества, — то Смерть и Сон, Как брат с сестрою дивно сходных — Она угрюмей, кротче он… Но есть других два близнеца — И в мире нет четы прекрасней, И обаянья нет ужасней Ей предающего сердца… Союз их кровный, не случайный, И только в роковые дни Своей неразрешимой тайной Обворожают нас они. И кто в избытке ощущений, Когда кипит и стынет кровь, Не ведал ваших искушений — Самоубийство и Любовь!

О, как убийственно мы любим

 О, как убийственно мы любим, Как в буйной слепоте страстей Мы то всего вернее губим, Что сердцу нашему милей! Давно ль, гордясь своей победой, Ты говорил: она моя… Год не прошел — спроси и сведай, Что уцелело от нея? Куда ланит девались розы, Улыбка уст и блеск очей? Все опалили, выжгли слезы Горючей влагою своей. Ты помнишь ли, при вашей встрече, При первой встрече роковой, Ее волшебный взор, и речи, И смех младенчески живой? И что ж теперь? И где все это? И долговечен ли был сон? Увы, как северное лето, Был мимолетным гостем он! Судьбы ужасным приговором Твоя любовь для ней была, И незаслуженным позором На жизнь ее она легла! Жизнь отреченья, жизнь страданья! В ее душевной глубине Ей оставались вспоминанья… Но изменили и оне. И на земле ей дико стало, Очарование ушло… Толпа, нахлынув, в грязь втоптала То, что в душе ее цвело. И что ж от долгого мученья, Как пепл, сберечь ей удалось? Боль, злую боль ожесточенья, Боль без отрады и без слез! О, как убийственно мы любим, Как в буйной слепоте страстей Мы то всего вернее губим, Что сердцу нашему милей!

Эти бедные селенья

 Эти бедные селенья, Эта скудная природа — Край родной долготерпенья, Край ты русского народа! Не поймет и не заметит Гордый взор иноплеменный, Что сквозит и тайно светит В наготе твоей смиренной. Удрученный ношей крестной, Всю тебя, земля родная, В рабском виде царь небесный Исходил, благословляя.

Слезы людские

 Слезы людские, о слезы людские, Льетесь вы ранней и поздней порой… Льетесь безвестные, льетесь незримые, Неистощимые, неисчислимые, — Льетесь, как льются струи дождевые В осень глухую порою ночной.

Умом Россию не понять

 Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить: У ней особенная стать — В Россию можно только верить.

Алексей Васильевич Кольцов

(1809–1842)

Песня

(В поле ветер веет)

 В поле ветер веет, Травку колыхает, Путь, мою дорогу Пылью покрывает. Выходи ж ты, туча, С страшною грозою, Обойми свет белый, Закрой темнотою. Молодец удалый Соловьем засвищет! Без пути — без света Свою долю сыщет. Что ему дорога, Тучи громовые! Как придут по сердцу — Очи голубые! Что ему на свете Доля нелюдская, Когда его любит — Она, молодая!

Соловей

(Подражание Пушкину)

 Пленившись розой, соловей И день и ночь поет над ней; Но роза молча песням внемлет, Невинный сон ее объемлет… На лире так певец иной Поет для девы молодой; Он страстью пламенной сгорает, А дева милая не знает — Кому поет он? отчего Печальны песни так его?..

Песня

(Ты не пой, соловей)

 Ты не пой, соловей, Под моим окном; Улети в леса Моей родины! Полюби ты окно Души-девицы… Прощебечь нежно ей Про мою тоску; Ты скажи, как без ней Сохну, вяну я, Что трава на степи Перед осенью. Без нее ночью мне Месяц сумрачен; Среди дня без огня Ходит солнышко. Без нее кто меня Примет ласково? На чью грудь, отдохнуть, Склоню голову? Без нее на чью речь Улыбнуся я? Чья мне песнь, чей привет Будет по сердцу? Что ж поешь, соловей, Под моим окном? Улетай, улетай К душе-девице!

Песня пахаря

 Ну! тащися, сивка, Пашней, десятиной, Выбелим железо О сырую землю. Красавица зорька В небе загорелась, Из большого леса Солнышко выходит. Весело на пашне. Ну, тащися, сивка! Я сам-друг с тобою, Слуга и хозяин. Весело я лажу Борону и соху, Телегу готовлю, Зерна насыпаю. Весело гляжу я На гумно из скирды, Молочу и вею… Ну! тащися, сивка! Пашенку мы рано С сивкою распашем, Зернышку сготовим Колыбель святую. Его вспоит, вскормит Мать-земля сырая; Выйдет в поле травка — Ну! тащися, сивка! Выйдет в поле травка — Вырастет и колос, Станет спеть, рядиться В золотые ткани. Заблестит наш серп здесь, Зазвенят здесь косы; Сладок будет отдых На снопах тяжелых! Ну! тащися, сивка! Накормлю досыта, Напою водою, Водой ключевою. С тихою молитвой Я вспашу, посею. Уроди мне, боже, Хлеб — мое богатство!

Осень

 Настала осень; непогоды Несутся в тучах от морей; Угрюмеет лицо природы, Не весел вид нагих полей; Леса оделись синей тьмою, Туман гуляет над землею И омрачает свет очей. Все умирает, охладело; Пространство дали почернело; Нахмурил брови белый день; Дожди бессменные полились; К людям в соседки поселились Тоска и сон, хандра и лень. Так точно немочь старца скучна; Так точно тоже для меня Всегда водяна и докучна Глупца пустая болтовня.

Алексей Константинович Толстой

(1817–1875)

Курган

 В степи, на равнине открытой, Курган одинокий стоит; Под ним богатырь знаменитый В минувшие веки зарыт. В честь витязя тризну свершали, Дружина дралася три дня, Жрецы ему разом заклали Всех жен и любимца коня. Когда же его схоронили И шум на могиле затих, Певцы ему славу сулили, На гуслях гремя золотых: «О витязь! делами твоими Гордится великий народ, Твое громоносное имя Столетия все перейдет! И если курган твой высокий Сровнялся бы с полем пустым, То слава, разлившись далеко, Была бы курганом твоим!» И вот миновалися годы, Столетия вслед протекли, Народы сменили народы, Лицо изменилось земли. Курган же с высокой главою, Где витязь могучий зарыт, Еще не сровнялся с землею, По-прежнему гордо стоит. А витязя славное имя До наших времен не дошло… Кто был он? венцами какими Свое он украсил чело? Чью кровь проливал он рекою? Какие он жег города? И смертью погиб он какою? И в землю опущен когда? Безмолвен курган одинокий… Наездник державный забыт, И тризны в пустыне широкой Никто уж ему не свершит! Лишь мимо кургана мелькает Сайгак, через поле скача, Иль вдруг на него налетает, Крилами треща, саранча. Порой журавлиная стая, Окончив подоблачный путь, К кургану шумит, подлетая, Садится на нем отдохнуть. Тушканчик порою проскачет По нем при мерцании дня, Иль всадник высоко маячит На нем удалого коня; А слезы прольют разве тучи, Над степью плывя в небесах, Да ветер лишь свеет летучий С кургана забытого прах…

Князь Михайло Репнин

 Без отдыха пирует с дружиной удалой Иван Васильич Грозный под матушкой-Москвой. Ковшами золотыми столов блистает ряд, Разгульные за ними опричники сидят. С вечерни льются вины на царские ковры, Поют ему с полночи лихие гусляры, Поют потехи брани, дела былых времен, И взятие Казани, и Астрахани плен. Но голос прежней славы царя не веселит, Подать себе личину он кравчему велит: «Да здравствуют тиуны, опричники мои! Вы ж громче бейте в струны, баяны-соловьи! Себе личину, други, пусть каждый изберет, Я первый открываю веселый хоровод. За мной, мои тиуны, опричники мои! Вы ж громче бейте в струны, баяны-соловьи!» И все подъяли кубки. Не поднял лишь один; Один не поднял кубка, Михайло князь Репнин. «О царь! Забыл ты бога, свой сан ты, царь, забыл, Опричниной на горе престол свой окружил! Рассыпь державным словом детей бесовских рать! Тебе ли, властелину, здесь в машкаре плясать!» Но царь, нахмуря брови: «В уме ты, знать, ослаб Или хмелен не в меру? Молчи, строптивый раб! Не возражай ни слова и машкару надень — Или клянусь, что прожил ты свой последний день!» Тут встал и поднял кубок Репнин, правдивый князь: «Опричнина да сгинет! — он рек, перекрестясь. — Да здравствует вовеки наш православный царь! Да правит человеки, как правил ими встарь! Да презрит, как измену, бесстыдной лести глас! Личины ж не надену я в мой последний час!» Он молвил и ногами личину растоптал; Из рук его на землю звенящий кубок пал… «Умри же, дерзновенный!» — царь вскрикнул, разъярясь, И пал, жезлом пронзенный, Репнин, правдивый князь. И вновь подъяты кубки, ковши опять звучат, За длинными столами опричники шумят, И смех их раздается, и пир опять кипит, Но звон ковшей и кубков царя не веселит: «Убил, убил напрасно я верного слугу, Вкушать веселье ныне я боле не могу!» Напрасно льются вины на царские ковры, Поют царю напрасно лихие гусляры, Поют потехи брани, дела былых времен, И взятие Казани, и Астрахани плен.

Илья Муромец

 1 Под броней с простым набором, Хлеба кус жуя, В жаркий полдень едет бором Дедушка Илья; 2 Едет бором, только слышно, Как бряцает бронь, Топчет папоротник пышный Богатырский конь. 3 И ворчит Илья сердито: «Ну, Владимир, что ж? Посмотрю я, без Ильи-то Как ты проживешь? 4 Двор мне, княже, твой не диво, Не пиров держусь, Я мужик неприхотливый, Был бы хлеба кус! 5 Но обнес меня ты чарой В очередь мою — Так шагай же, мой чубарый, Уноси Илью! 6 Без меня других довольно: Сядут — полон стол; Только лакомы уж больно, Любят женский пол. 7 Все твои богатыри-то, Значит, молодежь — Вот без старого Ильи-то Как ты проживешь! 8 Тем-то я их боле стою, Что забыл уж баб, А как тресну булавою, Так еще не слаб! 9 Правду молвить, для княжого Не гожусь двора, Погулять по свету снова Без того пора. 10 Не терплю богатых сеней, Мраморных тех плит; От царьградских от курений Голова болит; 11 Душно в Киеве, что в скрине, — Только киснет кровь, Государыне-пустыне Поклонюся вновь! 12 Вновь изведаю я, старый, Волюшку мою — Ну же, ну, шагай, чубарый, Уноси Илью!» 13 И старик лицом суровым Просветлел опять, По нутру ему здоровым Воздухом дышать; 14 Снова веет воли дикой На него простор, И смолой и земляникой Пахнет темный бор.

Где гнутся над омутом лозы

 Где гнутся над омутом лозы, Где летнее солнце печет, Летают и пляшут стрекозы, Веселый ведут хоровод. «Дитя, подойди к нам поближе, Тебя мы научим летать, Дитя, подойди, подойди же, Пока не проснулася мать! Под нами трепещут былинки, Нам так хорошо и тепло, У нас бирюзовые спинки, А крылышки точно стекло! Мы песенок знаем так много, Мы так тебя любим давно — Смотри, какой берег отлогий, Какое песчаное дно!»

Василий Шибанов

(Баллада)

 Князь Курбский от царского гнева бежал, С ним Васька Шибанов, стремянный. Дороден был князь, конь измученный пал — Как быть среди ночи туманной? Но рабскую верность Шибанов храня, Свого отдает воеводе коня: «Скачи, князь, до вражьего стану, Авось я пешой не отстану!» И князь доскакал. Под литовским шатром Опальный сидит воевода; Стоят в изумленье литовцы кругом, Без шапок толпятся у входа, Всяк русскому витязю честь воздает, Недаром дивится литовский народ, И ходят их головы кругом: «Князь Курбский нам сделался другом!» Но князя не радует новая честь, Исполнен он желчи и злобы; Готовится Курбский царю перечесть Души оскорбленной зазнобы: «Что долго в себе я таю и ношу, То все я пространно к царю напишу, Скажу напрямик, без изгиба, За все его ласки спасибо!» И пишет боярин всю ночь напролет, Перо его местию дышит; Прочтет, улыбнется, и снова прочтет, И снова без отдыха пишет, И злыми словами язвит он царя, И вот уж, когда залилася заря, Поспело ему на отраду Послание, полное яду. Но кто ж дерзновенные князя слова Отвезть Иоанну возьмется? Кому не люба на плечах голова, Чье сердце в груди не сожмется? Невольно сомненья на князя нашли… Вдруг входит Шибанов, в поту и в пыли: «Князь, служба моя не нужна ли? Вишь, наши меня не догнали!» И в радости князь посылает раба, Торопит его в нетерпенье: «Ты телом здоров, и душа не слаба, А вот и рубли в награжденье!» Шибанов в ответ господину: «Добро! Тебе здесь нужнее твое серебро, А я передам и за муки Письмо твое в царские руки!» Звон медный несется, гудит над Москвой; Царь в смирной одежде трезвонит; Зовет ли обратно он прежний покой Иль совесть навеки хоронит? Но часто и мерно он в колокол бьет, И звону внимает московский народ И молится, полный боязни, Чтоб день миновался без казни. В ответ властелину гудят терема, Звонит с ним и Вяземский лютый, Звонит всей опрични кромешная тьма, И Васька Грязной, и Малюта, И тут же, гордяся своею красой, С девичьей улыбкой, с змеиной душой, Любимец звонит Иоаннов, Отверженный Богом Басманов. Царь кончил; на жезл опираясь, идет, И с ним всех окольных собранье. Вдруг едет гонец, раздвигает народ, Над шапкою держит посланье. И спрянул с коня он поспешно долой, К царю Иоанну подходит пешой И молвит ему, не бледнея: «От Курбского, князя Андрея!» И очи царя загорелися вдруг: «Ко мне? От злодея лихого? Читайте же, дьяки, читайте мне вслух Посланье от слова до слова! Подай сюда грамоту, дерзкий гонец!» И в ногу Шибанова острый конец Жезла своего он вонзает, Налег на костыль — и внимает: «Царю, прославляему древле от всех, Но тонущу в сквернах обильных! Ответствуй, безумный, каких ради грех Побил еси добрых и сильных? Ответствуй, не ими ль, средь тяжкой войны, Без счета твердыни врагов сражены? Не их ли ты мужеством славен? И кто им бысть верностью равен? Безумный! Иль мнишись бессмертнее нас, В небытную ересь прельщенный? Внимай же! Приидет возмездия час, Писанием нам предреченный, И аз, иже кровь в непрестанных боях За тя, аки воду, лиях и лиях, С тобой пред судьею предстану!» Так Курбский писал Иоанну. Шибанов молчал. Из пронзенной ноги Кровь алым струилася током, И царь на спокойное око слуги Взирал испытующим оком. Стоял неподвижно опричников ряд; Был мрачен владыки загадочный взгляд, Как будто исполнен печали, И все в ожиданье молчали. И молвил так царь: «Да, боярин твой прав, И нет уж мне жизни отрадной! Кровь добрых и сильных ногами поправ, Я пес недостойный и смрадный! Гонец, ты не раб, но товарищ и друг, И много, знать, верных у Курбского слуг, Что выдал тебя за бесценок! Ступай же с Малютой в застенок!» Пытают и мучат гонца палачи, Друг к другу приходят на смену. «Товарищей Курбского ты уличи, Открой их собачью измену!» И царь вопрошает: «Ну что же гонец? Назвал ли он вора друзей наконец?» — «Царь, слово его все едино: Он славит свого господина!» День меркнет, приходит ночная пора, Скрыпят у застенка ворота, Заплечные входят опять мастера, Опять зачалася работа. «Ну, что же, назвал ли злодеев гонец?» — «Царь, близок ему уж приходит конец, Но слово его все едино, Он славит свого господина: „О князь, ты, который предать меня мог За сладостный миг укоризны, О князь, я молю, да простит тебе бог Измену твою пред отчизной! Услышь меня, боже, в предсмертный мой час, Язык мой немеет, и взор мой угас, Но в сердце любовь и прощенье — Помилуй мои прегрешенья! Услышь меня, боже, в предсмертный мой час, Прости моего господина! Язык мой немеет, и взор мой угас, Но слово мое все едино: За грозного, боже, царя я молюсь, За нашу святую, великую Русь — И твердо жду смерти желанной!“» Так умер Шибанов, стремянный.

Край ты мой, родимый край

 Край ты мой, родимый край! Kонский бег на воле, В небе крик орлиных стай, Волчий голос в поле! Гой ты, родина моя! Гой ты, бор дремучий! Свист полночный соловья, Ветер, степь да тучи!

Благовест

 Среди дубравы Блестит крестами Храм пятиглавый С колоколами. Их звон призывный Через могилы Гудит так дивно И так уныло! К себе он тянет Неодолимо, Зовет и манит Он в край родимый, В край благодатный, Забытый мною, — И, непонятной Томим тоскою, Молюсь, и каюсь я, И плачу снова, И отрекаюсь я От дела злого; Далеко странствуя Мечтой чудесною, Через пространства я Лечу небесные, И сердце радостно Дрожит и тает, Пока звон благостный Не замирает…

Замолкнул гром, шуметь гроза устала

 Замолкнул гром, шуметь гроза устала, Светлеют небеса, Меж черных туч приветно засияла Лазури полоса; Еще дрожат цветы, полны водою И пылью золотой, — О, не топчи их с новою враждою Презрительной пятой!

Иван Сергеевич Тургенев

(1818–1883)

Нищий

(Стихотворение в прозе)

Я проходил по улице… меня остановил нищий, дряхлый старик.

Воспаленные, слезливые глаза, посинелые губы, шершавые лохмотья, нечистые раны… О, как безобразно обглодала бедность это несчастное существо!

Он протягивал мне красную, опухшую, грязную руку.

Он стонал, он мычал о помощи.

Я стал шарить у себя во всех карманах… Ни кошелька, ни часов, ни даже платка… Я ничего не взял с собою.

А нищий ждал… и протянутая его рука слабо колыхалась и вздрагивала.

Потерянный, смущенный, я крепко пожал эту грязную, трепетную руку…

— Не взыщи, брат; нет у меня ничего, брат.

Нищий уставил на меня свои воспаленные глаза; его синие губы усмехнулись — и он в свою очередь стиснул мои похолодевшие пальцы.

— Что же, брат, — прошамкал он, — и на том спасибо. Это тоже подаяние, брат.

Я понял, что и я получил подаяние от моего брата.

В дороге

 Утро туманное, утро седое, Нивы печальные, снегом покрытые, Нехотя вспомнишь и время былое, Вспомнишь и лица, давно позабытые. Вспомнишь обильные страстные речи, Взгляды, так жадно, так робко ловимые, Первые встречи, последние встречи, Тихого голоса звуки любимые. Вспомнишь разлуку с улыбкою странной, Многое вспомнишь родное далекое, Слушая ропот колес непрестанный, Глядя задумчиво в небо широкое.

Русский язык

(Стихотворение в прозе)

Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, — ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя — как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!

Что тебя я не люблю

А. Н. Ховриной

 Что тебя я не люблю — День и ночь себе твержу. Что не любишь ты меня — С тихой грустью вижу я. Что же я ищу с тоской, Не любим ли кто тобой? Отчего по целым дням Предаюсь забытым снам? Твой ли голос прозвенит — Сердце вспыхнет и дрожит. Ты близка ли — я томлюсь И встречать тебя боюсь, И боюсь и привлечен… Неужели я влюблен?..

Синица

 Слышу я: звенит синица Средь желтеющих ветвей; Здравствуй, маленькая птица, Вестница осенних дней! Хоть грозит он нам ненастьем, Хоть зимы он нам пророк — Дышит благодатным счастьем Твой веселый голосок. В песенке твоей приветной Слух пленен ужели ж мой Лишь природы безответной Равнодушною игрой? Иль беспечно распевает И в тебе охота жить — Та, что людям помогает Смерть и жизнь переносить?

Осенний вечер

 Осенний вечер… Небо ясно, А роща вся обнажена — Ищу глазами я напрасно: Нигде забытого листа Нет — по песку аллей широких Все улеглись — и тихо спят, Как в сердце грустном дней далеких Безмолвно спит печальный ряд.

Теперь, когда Россия наша

 Теперь, когда Россия наша Своим путем идет одна И наконец отчизна Ваша К судьбам другим увлечена, — Теперь, в великий час разлуки, Да будут русской речи звуки Для Вас залогом, что года Пройдут — и кончится вражда; Что, чуждый немцу с колыбели, Через один короткий век Сойдется с ним у той же цели, Как с братом, русский человек; Что, если нам теперь по праву Проклятия гремят кругом, — Мы наш позор и нашу славу Искупим славой и Добром… Всему, чем Ваша грудь согрета, Всему сочувствуем и мы; И мы желаем мира, света, Не разрушенья — и не тьмы.

Близнецы

(Стихотворение в прозе)

Я видел спор двух близнецов. Как две капли воды походили они друг на друга всем: чертами лица, их выражением, цветом волос, ростом, складом тела — и ненавидели друг друга непримиримо.

Они одинаково корчились от ярости. Одинаково пылали близко друг на дружку надвинутые, до странности схожие лица; одинаково сверкали и грозились схожие глаза; те же самые бранные слова, произнесенные одинаковым голосом, вырывались из одинаково искривленных губ.

Я не выдержал, взял одного за руку, подвел его к зеркалу и сказал ему:

— Бранись уж лучше тут, перед этим зеркалом… Для тебя не будет никакой разницы… но мне-то не так будет жутко.

Два богача

(Стихотворение в прозе)

Когда при мне превозносят богача Ротшильда, который из громадных своих доходов уделяет целые тысячи на воспитание детей, на лечение больных, на призрение старых — я хвалю и умиляюсь.

Но, и хваля и умиляясь, не могу я не вспомнить об одном убогом крестьянском семействе, принявшем сироту-племянницу в свой разоренный домишко.

— Возьмем мы Катьку, — говорила баба, — последние наши гроши на нее пойдут, — не на что будет соли добыть, похлебку посолить…

— А мы ее… и не соленую, — ответил мужик, ее муж.

Далеко Ротшильду до этого мужика!

Яков Петрович Полонский

(1819–1898)

По горам две хмурых тучи

 По горам две хмурых тучи Знойным вечером блуждали И на грудь скалы горючей К ночи медленно сползали. Но сошлись — не уступили Той скалы друг другу даром И пустыню огласили Яркой молнии ударом. Грянул гром — по дебрям влажным Эхо резко засмеялось, А скала таким протяжным Стоном жалобно сказалась, Так вздохнула, что не смели Повторить удара тучи И у ног скалы горючей Улеглись и обомлели…

Посмотри — какая мгла

 Посмотри — какая мгла В глубине долин легла! Под ее прозрачной дымкой В сонном сумраке ракит Тускло озеро блестит. Бледный месяц невидимкой, В тесном сонме сизых туч, Без приюта в небе ходит И, сквозя, на все наводит Фосфорический свой луч.

Афанасий Афанасьевич Фет

(1820–1892)

Это утро, радость эта

 Это утро, радость эта, Эта мощь и дня и света, Этот синий свод, Этот крик и вереницы, Эти стаи, эти птицы, Этот говор вод, Эти ивы и березы, Эти капли — эти слезы, Этот пух — не лист, Эти горы, эти долы, Эти мошки, эти пчелы, Этот зык и свист, Эти зори без затменья, Этот вздох ночной селенья, Эта ночь без сна, Эта мгла и жар постели, Эта дробь и эти трели, Это все — весна.

На заре ты ее не буди

 На заре ты ее не буди, На заре она сладко так спит; Утро дышит у ней на груди, Ярко пышет на ямках ланит. И подушка ее горяча, И горяч утомительный сон, И, чернеясь, бегут на плеча Косы лентой с обеих сторон. А вчера у окна ввечеру Долго-долго сидела она И следила по тучам игру, Что, скользя, затевала луна. И чем ярче играла луна, И чем громче свистал соловей, Все бледней становилась она, Сердце билось больней и больней. Оттого-то на юной груди, На ланитах так утро горит. Не буди ж ты ее, не буди… На заре она сладко так спит!

Я пришел к тебе с приветом

 Я пришел к тебе с приветом, Рассказать, что солнце встало, Что оно горячим светом По листам затрепетало; Рассказать, что лес проснулся, Весь проснулся, веткой каждой, Каждой птицей встрепенулся И весенней полон жаждой; Рассказать, что с той же страстью, Как вчера, пришел я снова, Что душа все так же счастью И тебе служить готова; Рассказать, что отовсюду На меня весельем веет, Что не знаю сам, что буду Петь — но только песня зреет.

Я тебе ничего не скажу

 Я тебе ничего не скажу, И тебя не встревожу ничуть, И о том, что я молча твержу, Не решусь ни за что намекнуть. Целый день спят ночные цветы, Но лишь солнце за рощу зайдет, Раскрываются тихо листы, И я слышу, как сердце цветет. И в больную, усталую грудь Веет влагой ночной… я дрожу, Я тебя не встревожу ничуть, Я тебе ничего не скажу.

На рассвете

 Плавно у ночи с чела Мягкая падает мгла; С поля широкого тень Жмется под ближнюю сень; Жаждою света горя, Выйти стыдится заря; Холодно, ясно, бело, Дрогнуло птицы крыло… Солнца еще не видать, А на душе благодать.

Сосны

 Средь кленов девственных              и плачущих берез Я видеть не могу надменных                    этих сосен; Они смущают рой живых                 и сладких грез, И трезвый вид мне их несносен. В кругу воскреснувших соседей                     лишь оне Не знают трепета, не шепчут,                   не вздыхают И, неизменные, ликующей весне Пору зимы напоминают. Когда уронит лес             последний лист сухой И, смолкнув, станет ждать весны               и возрожденья, — Они останутся холодною красой Пугать иные поколенья.

Скрип шагов вдоль улиц белых

 Скрип шагов вдоль улиц белых, Огоньки вдали; На стенах оледенелых Блещут хрустали. От ресниц нависнул в очи Серебристый пух, Тишина холодной ночи Занимает дух. Ветер спит, и все немеет, Только бы уснуть; Ясный воздух сам робеет На мороз дохнуть.

Я долго стоял неподвижно

 Я долго стоял неподвижно, В далекие звезды вглядясь, — Меж теми звездами и мною Какая-то связь родилась. Я думал… не помню, что думал; Я слушал таинственный хор, И звезды тихонько дрожали, И звезды люблю я с тех пор…

Сентябрьская роза

 За вздохом утренним мороза, Румянец уст приотворя, Как странно улыбнулась роза В день быстролетней сентября! Перед порхающей синицей В давно безлиственных кустах Как дерзко выступать царицей С приветом вешним на устах. Расцвесть в надежде неуклонной — С холодной разлучась грядой, Прильнуть последней, опьяненной К груди хозяйки молодой!

Весенний дождь

 Еще светло перед окном, В разрывы облак солнце блещет, И воробей своим крылом, В песке купаяся, трепещет. А уж от неба до земли, Качаясь, движется завеса, И будто в золотой пыли Стоит за ней опушка леса. Две капли брызнули в стекло, От лип душистым медом тянет, И что-то к саду подошло, По свежим листьям барабанит.

Рыбка

 Тепло на солнышке. Весна Берет свои права; В реке местами глубь ясна, На дне видна трава. Чиста холодная струя, Слежу за поплавком, — Шалунья рыбка, вижу я, Играет с червяком. Голубоватая спина, Сама как серебро, Глаза — бурмитских два зерна, Багряное перо. Идет, не дрогнет под водой, Пора — червяк во рту! Увы, блестящей полосой Юркнула в темноту. Но вот опять лукавый глаз Сверкнул невдалеке. Постой, авось на этот раз Повиснешь на крючке!

Чудная картина

 Чудная картина, Как ты мне родна: Белая равнина, Полная луна, Свет небес высоких, И блестящий снег, И саней далеких Одинокий бег.

Задрожали листы, облетая

 Задрожали листы, облетая, Тучи неба закрыли красу, С поля буря ворвавшися злая Рвет и мечет и воет в лесу. Только ты, моя милая птичка, В теплом гнездышке еле видна, Светлогруда, легка, невеличка, Не запугана бурей одна. И грохочет громов перекличка, И шумящая мгла так черна… Только ты, моя милая птичка, В теплом гнездышке еле видна.

Ель рукавом мне тропинку завесила

 Ель рукавом мне тропинку завесила. Ветер. В лесу одному Шумно, и жутко, и грустно,                   и весело, — Я ничего не пойму. Ветер. Кругом все гудет и колышется, Листья кружатся у ног. Чу, там вдали неожиданно слышится Тонко взывающий рог. Сладостен зов мне глашатая медного! Мертвые что мне листы! Кажется, издали странника бедного Нежно приветствуешь ты.

Еще майская ночь

 Какая ночь!              На всем какая нега! Благодарю, родной полночный край! Из царства льдов,           из царства вьюг и снега Как свеж и чист твой вылетает май! Какая ночь!             Все звезды до единой Тепло и кротко в душу смотрят вновь, И в воздухе за песнью соловьиной Разносится тревога и любовь. Березы ждут.           Их лист полупрозрачный Застенчиво манит и тешит взор. Они дрожат.             Так деве новобрачной И радостен, и чужд ее убор. Нет, никогда нежней и бестелесней Твой лик, о ночь,               не мог меня томить! Опять к тебе иду с невольной песней, Невольной —           и последней, может быть.

Учись у них — у дуба, у березы

 Учись у них — у дуба, у березы. Кругом зима. Жестокая пора! Напрасные на них застыли слезы И треснула, сжимаяся, кора. Все злей метель и с каждою минутой Сердито рвет последние листы, И за сердце хватает холод лютый; Они стоят, молчат; молчи и ты! Но верь весне. Ее промчится гений, Опять теплом и жизнию дыша. Для ясных дней, для новых откровений Переболит скорбящая душа.

Первый ландыш

 О первый ландыш! Из-под снега Ты просишь солнечных лучей; Какая девственная нега В душистой чистоте твоей! Как первый луч весенний ярок! Какие в нем нисходят сны! Как ты пленителен, подарок Воспламеняющей весны! Так дева в первый раз вздыхает — О чем — неясно ей самой, — И робкий вздох благоухает Избытком жизни молодой.

Уж верба вся пушистая

 Уж верба вся пушистая Раскинулась кругом; Опять весна душистая Повеяла крылом. Станицей тучки носятся, Тепло озарены, И в душу снова просятся Пленительные сны. Везде разнообразною Картиной занят взгляд, Шумит толпою праздною Народ, чему-то рад… Какой-то тайной жаждою Мечта распалена — И над душою каждою Проносится весна.

Аполлон Николаевич Майков

(1821–1897)

Осень

 Кроет уж лист золотой Влажную землю в лесу… Смело топчу я ногой Вешнюю леса красу. С холоду щеки горят; Любо в лесу мне бежать, Слышать, как сучья трещат, Листья ногой загребать! Нет мне здесь прежних утех! Лес с себя тайну совлек: Сорван последний орех, Свянул последний цветок. Мох не приподнят, не взрыт Грудой кудрявых груздей; Около пня не висит Пурпур брусничных кистей; Долго на листьях лежит Ночи мороз, и сквозь лес Холодно как-то глядит Ясность прозрачных небес… Листья шумят под ногой; Смерть стелет жатву свою… Только я весел душой И, как безумный, пою! Знаю, недаром средь мхов Ранний подснежник я рвал; Вплоть до осенних цветов Каждый цветок я встречал. Что им сказала душа, Что ей сказали они — Вспомню я, счастьем дыша, В зимние ночи и дни! Листья шумят под ногой… Смерть стелет жатву свою! Только я весел душой — И, как безумный, пою!

Емшан

 Степной травы пучок сухой, Он и сухой благоухает! И разом степи надо мной Все обаянье воскрешает… Когда в степях, за станом стан, Бродили орды кочевые, Был хан Отрок и хан Сырчан, Два брата, батыри лихие. И раз у них шел пир горой — Велик полон был взят из Руси! Певец им славу пел, рекой Лился кумыс во всем улусе. Вдруг шум и крик, и стук мечей, И кровь, и смерть, и нет пощады! Все врозь бежит, что лебедей Ловцами спугнутое стадо. То с русской силой Мономах Всесокрушающий явился; Сырчан в донских залег мелях, Отрок в горах кавказских скрылся. И шли года… Гулял в степях Лишь буйный ветер на просторе… Но вот — скончался Мономах, И по Руси — туга и горе. Зовет к себе певца Сырчан И к брату шлет его с наказом: «Он там богат, он царь тех стран, Владыка надо всем Кавказом, — Скажи ему, чтоб бросил все, Что умер враг, что спали цепи, Чтоб шел в наследие свое, В благоухающие степи! Ему ты песен наших спой, — Когда ж на песнь не отзовется, Свяжи в пучок емшан степной И дай ему — и он вернется». Отрок сидит в златом шатре, Вкруг — рой абхазянок прекрасных; На золоте и серебре Князей он чествует подвластных. Введен певец. Он говорит, Чтоб в степи шел Отрок без страха, Что путь на Русь кругом открыт, Что нет уж больше Мономаха! Отрок молчит, на братнин зов Одной усмешкой отвечает, — И пир идет, и хор рабов Его что солнце величает. Встает певец, и песни он Поет о былях половецких, Про славу дедовских времен И их набегов молодецких, — Отрок угрюмый принял вид И, на певца не глядя, знаком, Чтоб увели его, велит Своим послушливым кунакам. И взял пучок травы степной Тогда певец, и подал хану — И смотрит хан — и, сам не свой, Как бы почуя в сердце рану, За грудь схватился… Все глядят: Он — грозный хан, что ж это значит? Он, пред которым все дрожат, — Пучок травы целуя, плачет! И вдруг, взмахнувши кулаком: «Не царь я больше вам отныне! — Воскликнул. — Смерть в краю родном Милей, чем слава на чужбине!» Наутро, чуть осел туман И озлатились гор вершины, В горах идет уж караван — Отрок с немногою дружиной. Минуя гору за горой, Всё ждет он — скоро ль степь родная, И вдаль глядит, травы степной Пучок из рук не выпуская.

Ласточки

 Мой сад с каждым днем увядает; Помят он, поломан и пуст, Хоть пышно еще доцветает Настурций в нем огненный куст… Мне грустно! Меня раздражает И солнца осеннего блеск, И лист, что с березы спадает, И поздних кузнечиков треск. Взгляну ль по привычке под крышу — Пустое гнездо над окном: В нем ласточек речи не слышу, Солома обветрилась в нем… А помню я, как хлопотали Две ласточки, строя его! Как прутики глиной скрепляли И пуху таскали в него! Как весел был труд их, как ловок! Как любо им было, когда Пять маленьких, быстрых головок Выглядывать стали с гнезда! И целый-то день говоруньи, Как дети, вели разговор… Потом полетели, летуньи! Я мало их видел с тех пор! И вот — их гнездо одиноко! Они уж в иной стороне — Далеко, далеко, далеко… О, если бы крылья и мне!

Христос Воскрес!

 Повсюду благовест гудит, Из всех церквей народ валит. Заря глядит уже с небес… Христос Воскрес! Христос Воскрес! С полей уж снят покров снегов, И реки рвутся из оков, И зеленее ближний лес… Христос Воскрес! Христос Воскрес! Вот просыпается земля, И одеваются поля, Весна идет, полна чудес! Христос Воскрес! Христос Воскрес!

Поле зыблется цветами

 Поле зыблется цветами… В небе льются света волны… Вешних жаворонков пенья Голубые бездны полны. Взор мой тонет в блеске полдня… Не видать певцов за светом… Так надежды молодые Тешат сердце мне приветом… И откуда раздаются Голоса их, я не знаю… Но, им внемля, взоры к небу, Улыбаясь, обращаю.

Иван Сергеевич Никитин

(1824–1861)

Встреча зимы

 Поутру вчера дождь В стекла окон стучал, Над землею туман Облаками вставал. Веял холод в лицо От угрюмых небес, И, Бог знает о чем, Плакал сумрачный лес. В полдень дождь перестал, И, что белый пушок, На осеннюю грязь Начал падать снежок. Ночь прошла. Рассвело. Нет нигде облачка. Воздух легок и чист, И замерзла река. На дворах и домах Снег лежит полотном И от солнца блестит Разноцветным огнем. На безлюдный простор Побелевших полей Смотрит весело лес Из-под черных кудрей, Словно рад он чему, — И на ветках берез, Как алмазы, горят Капли сдержанных слез. Здравствуй, гостья-зима! Просим милости к нам Песни севера петь По лесам и степям. Есть раздолье у нас, — Где угодно гуляй; Строй мосты по рекам И ковры расстилай. Нам не стать привыкать, — Пусть мороз твой трещит: Наша русская кровь На морозе горит! Искони уж таков Православный народ: Летом, смотришь, жара — В полушубке идет; Жгучий холод пахнул — Все равно для него: По колени в снегу, Говорит: «Ничего!» В чистом поле метель И крутит, и мутит, — Наш степной мужичок Едет в санках, кряхтит: «Ну, соколики, ну! Выносите, дружки!» Сам сидит и поет: «Не белы-то снежки!..» Да и нам ли подчас Смерть не встретить шутя, Если к бурям у нас Привыкает дитя? Когда мать в колыбель На ночь сына кладет, Под окном для него Песни вьюга поет. И разгул непогод С ранних лет ему люб, И растет богатырь, Что под бурями дуб. Рассыпай же, зима, До весны золотой Серебро по полям Нашей Руси святой! И случится ли, к нам Гость незваный придет И за наше добро С нами спор заведет — Уж прими ты его На сторонке чужой, Хмельный пир приготовь, Гостю песню пропой; Для постели ему Белый пух припаси И метелью засыпь Его след на Руси!

Русь

 Под большим шатром Голубых небес — Вижу — даль степей Зеленеется. И на гранях их, Выше темных туч, Цепи гор стоят Великанами. По степям в моря Реки катятся, И лежат пути Во все стороны. Посмотрю на юг — Нивы зрелые, Что камыш густой, Тихо движутся. Мурава лугов Ковром стелется, Виноград в садах Наливается. Гляну к северу — Там, в глуши пустынь, Снег, что белый пух, Быстро кружится; Подымает грудь Море синее, И горами лед Ходит по морю; И пожар небес Ярким заревом Освещает мглу Непроглядную… Это ты, моя Русь державная, Моя родина Православная! Широко ты, Русь, По лицу земли В красе царственной Развернулася! У тебя ли нет Поля чистого, Где б разгул нашла Воля смелая? У тебя ли нет Про запас казны, Для друзей — стола, Меча — недругу? У тебя ли нет Богатырских сил, Старины святой, Громких подвигов? Перед кем себя Ты унизила? Кому в черный день Низко кланялась? На полях своих, Под курганами, Положила ты Татар полчища. Ты на жизнь и смерть Вела спор с Литвой И дала урок Ляху гордому. И давно ль было, Когда с Запада Облегла тебя Туча темная? Под грозой ее Леса падали, Мать сыра-земля Колебалася, И зловещий дым От горевших сел Высоко вставал Черным облаком! Но лишь кликнул царь Свой народ на брань — Вдруг со всех концов Поднялася Русь. Собрала детей, Стариков и жен, Приняла гостей На кровавый пир. И в глухих степях, Под сугробами, Улеглися спать Гости навеки. Хоронили их Вьюги снежные, Бури севера О них плакали!.. И теперь среди Городов твоих Муравьем кишит Православный люд. По седым морям Из далеких стран На поклон к тебе Корабли идут. И поля цветут, И леса шумят, И лежат в земле Груды золота. И во всех концах Света белого Про тебя идет Слава громкая. Уж и есть за что, Русь могучая, Полюбить тебя, Назвать матерью, Стать за честь твою Против недруга, За тебя в нужде Сложить голову.

В темной чаще замолк соловей

 В темной чаще замолк соловей, Прокатилась звезда в синеве; Месяц смотрит сквозь сетку ветвей, Зажигает росу на траве. Дремлют розы. Прохлада плывет. Кто-то свистнул… Вот замер и свист. Ухо слышит — едва упадет Насекомым подточенный лист. Как при месяце кроток и тих У тебя милый очерк лица! Эту ночь, полный грез золотых, Я б продлил без конца, без конца!

Утро

 Звезды меркнут и гаснут. В огне облака. Белый пар по лугам расстилается. По зеркальной воде, по кудрям лозняка От зари алый свет разливается. Дремлет чуткий камыш. Тишь — безлюдье вокруг. Чуть приметна тропинка росистая. Куст заденешь плечом — на лицо тебе вдруг С листьев брызнет роса серебристая. Потянул ветерок, воду морщит-рябит. Пронеслись утки с шумом и скрылися. Далеко-далеко колокольчик звенит. Рыбаки в шалаше пробудилися, Сняли сети с шестов, весла к лодкам несут… А восток все горит-разгорается. Птички солнышка ждут, птички песни поют, И стоит себе лес, улыбается. Вот и солнце встает, из-за пашен блестит, За морями ночлег свой покинуло, На поля, на луга, на макушки ракит Золотыми потоками хлынуло. Едет пахарь с сохой, едет — песню поет; По плечу молодцу всё тяжелое… Не боли ты, душа! отдохни от забот! Здравствуй, солнце да утро веселое!

Зимняя ночь в деревне

 Весело сияет Месяц над селом; Белый снег сверкает Синим огоньком. Месяца лучами Божий храм облит; Крест под облаками, Как свеча, горит. Пусто, одиноко Сонное село; Вьюгами глубоко Избы занесло Тишина немая В улицах пустых, И не слышно лая Псов сторожевых. Помоляся богу, Спит крестьянский люд, Позабыв тревогу И тяжелый труд. Лишь в одной избушке Огонек горит: Бедная старушка Там больна лежит. Думает-гадает Про своих сирот: Кто их приласкает, Как она умрет. Горемыки-детки, Долго ли до бед! Оба малолетки, Разуму в них нет; Как начнут шататься По дворам чужим — Мудрено ль связаться С человеком злым!.. А уж тут дорога Не к добру лежит: Позабудут бога, Потеряют стыд. Господи, помилуй Горемык-сирот! Дай им разум-силу, Будь ты им в оплот!.. И в лампадке медной Теплится огонь, Освещая бледно Лик святых икон, И черты старушки, Полные забот, И в углу избушки Дремлющих сирот. Вот петух бессонный Где-то закричал; Полночи спокойной Долгий час настал. И бог весть отколе Песенник лихой Вдруг промчался в поле С тройкой удалой, И в морозной дали Тихо потонул И напев печали, И тоски разгул.

Алексей Николаевич Плещеев

(1825–1890)

Детство

 Мне вспомнились детства                  далекие годы И тот городок, где я рос, Приходского храма угрюмые своды, Вокруг него зелень берез. Бывало, едва лишь            вечерней прохладой Повеет с соседних полей, У этих берез, за церковной оградой, Сойдется нас много детей. И сам я не знаю, за что облюбили Мы это местечко, но нам Так милы дорожки               заглохшие были, Сирень, окружавшая храм. Там долго веселый наш крик                   раздавался, И не было играм конца; Там матери         нежный упрек забывался И выговор строгий отца. Мы птичек к себе            приручали проворных, И поняли скоро оне, Что детской рукой              рассыпаются зерна Для них на церковном окне. Мне вспомнились           лица товарищей милых; Куда вы девались, друзья? Иные далеко, а те уж в могилах… Рассеялась наша семья! Один мне всех памятней:                кротко светились Глаза его, был он не смел; Когда мы, бывало, шумели, резвились, Он молча в сторонке сидел. И лишь улыбался, но доброго взора С игравшей толпы не спускал. Забитый, больной,              он дружился не скоро, Зато уж друзей не менял. Двух лет сиротой он остался;                       призрела Чужая семья бедняка. Попреки, толчки он терпел                       то и дело, Без слез не едал он куска. Плохой он работник был в доме,                       но жадно Читал все и ночью и днем. И что бы ни вычитал в книжках,                     так складно, Бывало, расскажет потом. Расскажет, какие на свете                     есть страны, Какие там звери в лесах, Как тянутся в знойной степи                       караваны, Как ловят акулу в морях. Любили мы слушать его, и казался Другим в те минуты он нам: Нежданно огнем его взор загорался И кровь приливала к щекам. Он, добрый, голодному нищему брату Отдать был последнее рад. И часто дивился: зачем те богаты — А эти без хлеба сидят? Что сталось с тобою?                Свела ли в могилу Беднягу болезнь и нужда? Иль их одолел ты, нашел в себе силу Для честной борьбы и труда? Быть может, пустился ты                 в дальние страны Свободы и счастья искать; И все ты увидел, что стало так рано Ребяческий ум твой пленять. Мне вспомнились лица                 товарищей милых; Все, все разбрелись вы, друзья… Иные далеко, а те уж в могилах; Рассеялась наша семья! А там, за оградой, все так же сирени Цветут, и опять вечерком Малютки на старой церковной ступени Болтают, усевшись рядком. Там долго их говор                 и смех раздаются, И звонкие их голоски Тогда лишь начнут затихать,                      как зажгутся В домах городских огоньки…

Сельская песня

 Травка зеленеет, Солнышко блестит; Ласточка с весною В сени к нам летит. С нею солнце краше И весна милей… Прощебечь с дороги Нам привет скорей! Дам тебе я зерен, А ты песню спой, Что из стран далеких Принесла с собой…

Весна

 Уж тает снег, бегут ручьи, В окно повеяло весною… Засвищут скоро соловьи, И лес оденется листвою! Чиста небесная лазурь, Теплей и ярче солнце стало, Пора метелей злых и бурь Опять надолго миновала. И сердце сильно так в груди Стучит, как будто ждет чего-то, Как будто счастье впереди И унесла зима заботы! Все лица весело глядят. «Весна!» — читаешь в каждом взоре; И тот, как празднику, ей рад, Чья жизнь — лишь тяжкий труд и горе. Но резвых деток звонкий смех И беззаботных птичек пенье Мне говорят — кто больше всех Природы любит обновленье!

Летние песни

 1 Запах розы и жасмина, Трепет листьев, блеск луны… Из открытых окон льется Песня южной стороны… И томят и нежат душу Эта ночь и песня мне; Что затихло, что заснуло — Снова будят в ней оне. И нежданно встрепенулась Вереница давних грез; А казалось, что навеки Эти грезы рок унес; И что все, чем в молодые Дни душа была полна, Поглотила невозвратно Жизни мутная волна! Но опять потухший пламень Загорается в крови, И опять раскрылось сердце Для восторга и любви! Пахнут розы и жасмины, Серебримые луной… И поет, поет о счастье Чей-то голос молодой!.. 2 И вот шатер свой голубой Опять раскинула весна; Окроплены луга росой, И серебристой полосой Бросает свет на них луна. Светла, как детский взор, река, И ветви ив склонились к ней Под гнетом легким ветерка; И прилетел издалека С звенящей трелью соловей… Прекрасны вы, дары весны; И горе бедным и больным, Чьи очи горьких слез полны… Такие ночи созданы Для тех, кто счастлив и любим! 3 Отдохну-ка, сяду у лесной опушки; Вон вдали — соломой               крытые избушки, И бегут над ними тучи вперегонку Из родного края            в дальнюю сторонку. Белые березы, жидкие осины, Пашни да овраги —              грустные картины; Не пройдешь без думы              без тяжелой мимо. Что же к ним все тянет                 так неодолимо? Ведь на свете белом           всяких стран довольно, Где и солнце ярко,             где и жить привольно. Но и там, при блеске голубого моря, Наше сердце ноет от тоски и горя, Что не видят взоры                ни берез плакучих, Ни избушек этих сереньких,                        как тучи; Что же в них так сердцу                    дорого и мило? И какая манит тайная к ним сила? 4 Люблю я под вечер              тропинкою лесною Спуститься к берегу зеленому реки И там, расположись под ивою густою, Смотреть, как невод свой                  закинут рыбаки, Как солнце золотит             прощальными лучами И избы за рекой, и пашни, и леса, А теплый ветерок меж тем,                   шумя листами, Едва-едва мои взвевает волоса, И ласково лицо мое целует ива, Нагнув ко мне свои                сребристые листы. О, как мне хорошо!            Довольный и счастливый, Лежу я вдалеке от скучной суеты; Мне в уши не жужжат                  заученные фразы Витий, что ратуют            за «медленный прогресс» И от кого бы прочь бежал,                     как от заразы, В пустыни дикие,                в непроходимый лес. Порою в разговор рыбак                   со мной вступает О том, какой ему на долю выпал лов, Как сына он к дьячку                   учиться посылает… И я внимать ему хоть                    целый день готов: Мне по душе его бесхитростное слово, Как по душе мне жизнь            средь вспаханных полей, — Здесь, пошлости и лжи                 стряхнув с себя оковы, Свободней я дышу                    и чувствую полней. 5 Солнце горы золотило, Золотило облака. Воды светлые катила В яркой зелени река. И казалось, эти воды Унесли с собою вдаль И недавние невзгоды, И недавнюю печаль. И как будто воротилась Снова дней моих весна; Сердце весело так билось, Так душа была ясна. Все, чего душа просила Так напрасно с давних пор, Все природа ей дарила: И свободу, и простор! 6 Ночь пролетала над миром, Сны на людей навевая; С темно-лазоревой ризы Сыпались звезды, сверкая. Старые мощные дубы, Вечнозеленые ели, Грустные ивы листвою Ночи навстречу шумели. Радостно волны журчали, Образ ее отражая; Рожь наклонялась, сильнее Пахла трава луговая. Крики кузнечиков резвых И соловьиные трели, В хоре хвалебном сливаясь, В воздухе тихом звенели, И улыбалася кротко Ночь, над землей пролетая… С темно-лазуревой ризы Сыпались звезды, сверкая… 7 Бледный луч луны пробился Сквозь таинственной листвы, И приносит ветер теплый Запах скошенной травы. Всё бы только здесь лежал я, Под навесом этих ив, В даль немую, в купол звездный, Взор бесцельно устремив; Всё бы слушал, как вершина Ивы дремлющей шумит, Как на темном дне оврага По камням родник журчит. Это тихое журчанье, Шелест листьев, свет луны — На меня все навевает Примиряющие сны… Ночь! с твоим сияньем кротким, Для усталого меня, Ты дороже и милее Ярко блещущего дня… 8 Что ты поникла, зеленая ивушка? Что так уныло шумишь? Или о горе моем ты проведала, Вместе со мною грустишь? Шепчутся листья твои серебристые, Шепчутся с чистой волной… Не обо мне ли           тот шепот таинственный Вы завели меж собой? Знать, не укрылася дума гнетущая, Черная дума от вас! Вы разгадали, о чем эти жгучие Слезы лилися из глаз? В шепоте вашем я слышу участие; Мне вам отрадно внимать… Только природе страданья незримые Духа дано врачевать!

Иван Захарович Суриков

(1841–1880)

Зима

 Белый снег, пушистый В воздухе кружится И на землю тихо Падает, ложится. И под утро снегом Поле забелело, Точно пеленою Все его одело. Темный лес что шапкой Принакрылся чудной И заснул под нею Крепко, непробудно… Божьи дни коротки, Солнце светит мало, — Вот пришли морозцы — И зима настала. Труженик-крестьянин Вытащил санишки, Снеговые горы Строят ребятишки. Уж давно крестьянин Ждал зимы и стужи, И избу соломой Он укрыл снаружи. Чтобы в избу ветер Не проник сквозь щели, Не надули б снега Вьюги и метели. Он теперь покоен — Все кругом укрыто, И ему не страшен Злой мороз, сердитый.

Детство

 Вот моя деревня: Вот мой дом родной; Вот качусь я в санках По горе крутой; Вот свернулись санки, И я на бок — хлоп! Кубарем качуся Под гору, в сугроб. И друзья-мальчишки, Стоя надо мной, Весело хохочут Над моей бедой. Все лицо и руки Залепил мне снег… Мне в сугробе горе, А ребятам смех! Но меж тем уж село Солнышко давно; Поднялася вьюга, На небе темно. Весь ты перезябнешь, — Руки не согнёшь, — И домой тихонько, Нехотя бредешь. Ветхую шубенку Скинешь с плеч долой; Заберешься на печь К бабушке седой. И сидишь, ни слова… Тихо все кругом; Только слышишь: воет Вьюга за окном. В уголке, согнувшись, Лапти дед плетет; Матушка за прялкой Молча лен прядёт. Избу освещает Огонек светца; Зимний вечер длится, Длится без конца… И начну у бабки Сказки я просить; И начнет мне бабка Сказку говорить: Как Иван-царевич Птицу-жар поймал, Как ему невесту Серый волк достал. Слушаю я сказку — Сердце так и мрет; А в трубе сердито Ветер злой поет. Я прижмусь к старушке… Тихо речь журчит, И глаза мне крепко Сладкий сон смежит. И во сне мне снятся Чудные края. И Иван-царевич — Это будто я. Вот передо мною Чудный сад цветет; В том саду большое Дерево растет. Золотая клетка На сучке висит; В этой клетке птица Точно жар горит; Прыгает в той клетке, Весело поет, Ярким, чудным светом Сад весь обдает. Вот я к ней подкрался И за клетку — хвать! И хотел из сада С птицею бежать. Но не тут-то было! Поднялся шум-звон; Набежала стража В сад со всех сторон. Руки мне скрутили И ведут меня… И, дрожа от страха, Просыпаюсь я. Уж в избу, в окошко, Солнышко глядит; Пред иконой бабка Молится, стоит. Весело текли вы, Детские года! Вас не омрачали Горе и беда.

Степь

 Едешь, едешь, — степь да небо, Точно нет им края, И стоит вверху, над степью, Тишина немая. Нестерпимою жарою Воздух так и пышет; Как шумит трава густая, Только ухо слышит. Едешь, едешь, — как шальные, Кони мчатся степью; Вдаль курганы, зеленея, Убегают цепью. Промелькнут перед глазами Две-три старых ивы, — И опять в траве волнами Ветра переливы. Едешь, едешь, — степь да небо, — Степь, все степь, как море; И взгрустнется поневоле На таком просторе.

В ночном

 Летний вечер. За лесами Солнышко уж село; На краю далеком неба Зорька заалела; Но и та потухла. Топот В поле раздается: То табун коней в ночное По лугам несется. Ухватя коней за гриву, Скачут дети в поле. То-то радость и веселье, То-то детям воля! По траве высокой кони На просторе бродят; Собралися дети в кучку, Разговор заводят. Мужички сторожевые Улеглись под лесом И заснули… Не шелохнет Лес густым навесом. Все темней, темней и тише… Смолкли к ночи птицы; Только на небе сверкают Дальние зарницы. Кой-где звякнет колокольчик, Фыркнет конь на воле, Хрупнет ветка, куст — и снова Все смолкает в поле. И на ум приходят детям Бабушкины сказки: Вот с метлой несется ведьма На ночные пляски; Вот над лесом мчится леший С головой косматой, А по небу, сыпля искры, Змей летит крылатый; И какие-то все в белом Тени в поле ходят… Детям боязно — и дети Огонёк разводят. И трещат сухие сучья, Разгораясь жарко, Освещая тьму ночную Далеко и ярко.