Прежде всего, я очень рад, что моя книга дойдет до российского читателя, ведь в университете я изучал русский язык и литературу, а в 2015 году проехал по всей России, от ее западных границ до Чукотки. Сейчас я работаю над книгой, посвященной впечатлениям от встречи с вашей замечательной страной и ее людьми.

Страсть к путешествиям родилась у меня еще в юношеском возрасте: в семнадцать лет я поставил перед собой цель – узнать как можно больше стран, познакомиться с их народами, повседневной культурой и обычаями. Цель эта до сих пор остается актуальной.

Все мои путешествия, порой непростые и даже опасные, я проделал на маленькой «Веспе», культовом итальянском мотороллере. Эта «оса» – так переводится с итальянского слово vespa – всегда оставалась для меня верным, надежным, неприхотливым другом. «Веспа» вызывает симпатию своей демократичностью: она не так уж далеко ушла от велосипеда, на котором передвигаются миллионы людей, особенно в Азии и Африке. Путешествуя на ней по странам и континентам, получаешь больше непосредственных контактов, возможностей завязать знакомства, из которых порой вырастает настоящая дружба.

Надеюсь, что новые друзья появятся у меня и среди русских читателей, после того как они прочтут эту книгу о большом путешествии по Африке. Очень на это рассчитываю. Самое главное, что толкает меня к новым приключениям в новых странах – это поиск диалога, желание понять себя и других, отдать им часть себя и возвратиться домой обогащенным, словно Одиссей, «пространством и временем полный», как писал гениальный поэт Осип Мандельштам.

«Может быть, когда-нибудь я стану размышлять об этом путешествии, и как знать, не появится ли желание снова оказаться в Африке, проехав по другим дорогам, но сейчас я устал, много перенес и хочу вернуться домой». Так я думал в Букаву, в восточной провинции Демократической Республики Конго, вечером 22 сентября 2007 года, во дворе миссии Отцов Савериани, сидя на краю газона и куря в одиночестве сигарету. Я беззвучно плакал, и теплые слезы, сбегавшие по лицу, уносили напряжение и усталость, накопившиеся за долгие семь месяцев.

Я выехал из дома 3 марта 2007 года, проехал через 15 стран, преодолел 1730 километров по реке Конго на барже, от Киншасы до Кисангани – плавание длилось 25 дней в тяжелейших условиях. В среднем Киву, где свирепствовала партизанская война против регулярных частей президента Жозефа Кабилы, я проехал 650 километров в густом лесу, по болотистым тропам – действительно суровое испытание, чтобы добраться до Букаву.

Оттуда я направлюсь к границе с Руандой, находящейся в нескольких километрах, и наконец, выберусь из Демократической Республики Конго, страны, где я претерпел много страданий с самого первого момента, как приплыл паромом из Браззавиля в Киншасу, в порт Beach ‘Ngobila, 9 июля. Потом из Руанды проследую в Бурунди и оттуда, огибая озеро Танганьика, доберусь до Танзании. Там встречусь с друзьями, работающими в волонтерской миссии, с которой сотрудничал и я. В Дар-эс-Саламе отправлю Веспу в Италию и вернусь на родину самолетом.

Долгое время я вынашивал мысль о большом путешествии в зеленое сердце Африки. На этом континенте я побывал уже несколько раз. На Ленд Ровере проехал тысячи километров по Марокко, в Западной Сахаре, Мавритании, Ливии. В 2001 году, вместе с сыном, мы совершили на Веспе путешествие длиной в тринадцать тысяч километров до Дахлы, в Западной Сахаре. К сожалению, это путешествие на обратном пути завершилось неудачным падением на автостраде, уже недалеко от Генуи.

Работая учителем, я мог путешествовать только летом и в течение ограниченного периода, во время школьных каникул. Несмотря на то, что Черная Африка неудержимо влекла меня, путешествие оставалось лишь отложенной в долгий ящик мечтой. Потом из-за проблемы со здоровьем пришлось перенести серьезную хирургическую операцию, пять лет оставаться под наблюдением медиков, и в 2006 году я вышел на пенсию. Справившись с болезнью, я открыл заветный ящичек, чтобы преобразовать мечту в выполнимый проект: путешествовать по Африке, не будучи лимитированным временем – во всяком случае, столько, сколько позволит семья. Я был уверен, что жена и сын поймут и пусть неохотно, но смирятся с моим долгим отсутствием.

Ликвидировав фактор времени, мне следовало определиться со способом путешествия. Поначалу обдумывал возможность путешествовать, используя местные средства общественного транспорта: автобусы, поезда, такси, грузовики, лодки и т. д. Но как бы я смог взять с собой тяжелый багаж? А уж он, несомненно, был бы тяжелым.

Палатка, спальный мешок, легкая и теплая одежда, лекарства, путеводители, дорожные карты и другое необходимое наполнили бы мой рюкзак, и я точно не смог бы таскать на плечах такой вес – он легко мог бы превысить пятьдесят килограммов, – особенно при пеших переходах и под палящим африканским солнцем. На экваторе подобное путешествии стало бы невозможным. А потом у меня родилась идея: почему бы не отправиться на Веспе? И пусть она везет мой багаж, да и меня заодно. Хоть Веспа и не создана для того, чтобы бегать по африканским дорогам, этот скутер, тем не менее, крепкий, надежный, удобный, и его достаточно просто починить в случае поломки: запчасти можно легко найти в Сенегале, Нигерии, Бенине и т. д. Да, решено – отправляюсь в путешествие на Веспе!

Как только я принял такое решение, уже никто и ничто не могло заставить меня изменить его. И все мыслимые технические проблемы представляли лишь незначительные детали.

Для многих подготовка к путешествию составляет удовольствие не меньшее, если не превосходящее само путешествие. То же самое верно и для меня: приготовление к приключениям представляет собой приятное предвкушение, и я охотно отдаюсь всем подготовительным трудам. Организовать путешествие в Африку на скутере (предполагалось, что оно продлится четыре месяца, а заняло почти восемь) – не пустяк.

К середине января принимаюсь за работу. Приготовления включают санитарную часть, документы для меня и Веспы, подготовку скутера, карты и путеводители стран, которые мне придется пересечь. Делаю необходимые прививки, закупаю лекарства и некоторые медицинские инструменты и препараты: антибиотики, противомалярийные и жаропонижающие лекарства, разнообразные мази, таблетки для очистки воды и насос Katadin для ее фильтрации, шприцы, кровоостанавливающие жгуты, скальпель, хирургические иглы и нитки.

Запрашиваю новый паспорт – хотя мой еще действителен, но шести оставшихся чистых страниц явно не хватит, чтобы поставить отметки на всех границах (всего я их пересеку тридцать шесть и, когда вернусь домой, в паспорте останется неиспользованной лишь одна страничка). Получаю международные права и международный сертификат для Веспы. В итальянском автоклубе получаю Carnet de passage en duane (карне де пассаж) – документ, абсолютно необходимый для того, чтобы временно ввезти транспортное средство на территорию некоторых африканских стран. Мне не надо приобретать туристические и дорожные карты, потому что для моего длинного маршрута все они у меня уже есть. Особенно полезными окажутся мишленовская карта 953 «Северная и Восточная Африка», 955 «Центральная и Южная Африка» и «Краткий путеводитель по Западной Африке». А в заботах о здоровье очень поможет руководство Джорджо Капротти «Как сохранить свое здоровье и здоровье других людей в любом месте планеты». Особое внимание уделяю Веспе, ей требуется особая, глубокая и тщательная подготовка. Перебираю мотор и сцепление, заменяю тросы переключения передач, тормозов, трос газа, ставлю усиленную мишленовскую резину; к изрядному количеству запасных частей добавляю три покрышки и две камеры и все то, что понадобится в случае прокола колеса. Завершают всё разнообразные ключи, отвертки, щипцы, клещи и, наконец, руководство по эксплуатации Веспы со всеми чертежами в разрезе.

Еще я возьму с собой маленькую палатку, спальный мешок, надувной матрасик, два непромокаемых полотнища на случай дождя, кучу всяких веревок и шнуров разной толщины, примус, две кастрюльки и столовые приборы.

Одежда состоит из нескольких смен нижнего белья, двух свитеров, двух пар брюк с множеством карманов, футболок, непромокаемого плаща, пары ботинок Timberland, мотоциклетной куртки с усиленной защитой на плечах и локтях, наколенников, эластичого пояса для спины, кожаных перчаток, трико, подшлемника.

Чтобы оставаться на связи с семьей, покупаю новый мобильник и одалживаю второй – в него буду вставлять сим-карты стран, где остановлюсь на более продолжительное время. Прикрепляю к Веспе устройство, которое позволит во время путешествия заряжать батарейки телефонов, фотокамеры и GPS навигатор. В конце февраля все уже готово к отъезду, намеченному на пятое марта.

Утром третьего марта, в восемь утра, друзья и родственники собрались около моего дома, чтобы пожелать счастливого пути.

Веспа утопает под грузом вещей. Мне усилили задний багажник. Сможет ли он выдержать такой вес, трясясь по ухабистым африканским дорогам и тропам? В Бамако и Уагадугу придется чинить его, укрепляя сваркой. Обнимаю жену и сына, прощаюсь с друзьями и родственниками и пытаюсь сдержать захлестывающие меня эмоции. Уверен, что среди провожающих найдутся те, кто считает меня слегка ненормальным или просто не отдающим себе отчета в том, что делаю. Однако, уверен, что кое-кто и хотел бы отправиться вместе со мной, но страх неизвестности перевешивает желание уехать.

Направляюсь по дороге на Лечче и настраиваю мозг на работу в ином режиме, в котором убаюкивающая и вызывающая скуку монотонность привычной жизни очень скоро сменится на неопределенность, непредсказуемость и ненадежность, где один день всегда совершенно не похож на другой.

Первые полчаса дороги все идет прекрасно. Потом, в сорока километрах от Бари, замечаю, что на черный резиновый полик подтекает масло. Вероятно, каким-то неловким движением ноги я сломал пластиковый глазок уровня масла. По счастью, замечаю это вовремя: без поступления масла в бензин мотор неизбежно заклинивает. Начиная с этого момента и на протяжении всего путешествия, мне придется готовить смесь самостоятельно.

В половине седьмого вечера я уже в Риме. Ночую в квартире, любезно предоставленной мне одним другом. Веспа остается в маленьком ресторанчике, принадлежащем земляку-салентинцу. Когда на рассвете прихожу забрать ее, хозяин сообщает, что ночью в заведение – через вентиляционную решетку подвала – проникли воры и забрали всю дневную выручку. С замирающим сердцем бросаюсь к Веспе, чтобы проверить, все ли в сохранности. Уфф! Багаж не вскрыт, ничего не тронули. Выражаю сочувствие и сожаление хозяину, прощаюсь с ним и еду в направлении Чивитавеккья.

На одном из перекрестков, хотя у меня есть право преимущественного проезда, какой-то парень за рулем легкового автомобиля не останавливается, а продолжает ехать навстречу с безрассудным намерением заставить меня упасть. Отмечаю его безумный взгляд, очень похоже, что он под воздействием наркотиков. Почти чудом избегаю наезда и останавливаю Веспу в нескольких сантиметрах от тротуара. Обрушиваю на парня поток ругательств, и мой гнев настолько силен, что я с превеликим удовольствием набил бы этому идиоту рожу.

Из Чивитавеккья отправляюсь морем в Испанию.

На корабле во время ужина рядом со мной сидят четыре водителя грузовиков и обсуждают свои дела. Услышав, что один из них родом из Галлиполи, я представляюсь, и мы начинаем приятную застольную беседу земляков, которая помогает скоротать время.

Пятого марта, почти сразу после полудня, приходим в Барселону. Я представлял, что окажусь в жаркой Испании, но вместо этого меня встречает зверский холод. Натягиваю трико, надеваю теплые брюки, толстый свитер, куртку; натягиваю на руки перчатки и надеваю подшлемник. Все бесполезно!

Ледяной ветер будет хлестать меня без передышки на протяжении тысячи двухсот километров – двух с половиной дней – на всем пути до Гибралтара. Первую ночь в Испании провожу возле автострады, на стояночной площадке, где, дрожа от холода, устанавливаю палатку. Следующую ночь предпочту спать в скромном отельчике, в каком-то селении поблизости от трассы.

Когда дорога чуть удалится от побережья, я увижу еще заснеженные вершины гор. Все время дует сильнейший холодный ветер, выворачивая и стремительно унося иссохшие кусты. В какой-то момент на дороге оказывается и перегораживает ее гигантский куст ежевики, он прицепляется к лобовому стеклу, закрывая мне обзор. Какой-то сельский житель, наблюдая эту сцену, издает крик страха, и я уже почти вижу себя на земле, но мгновением позже судьбоносный и сильный порыв ветра уносит куст прочь – он продолжает свой сумасшедший и бесполезный бег по полям справа от меня.

В Альхесирасе покупаю билет до Марокко и вечером 7 марта я уже в Танжере. Город и порт существенно изменились за последние годы. Еще пятнадцать лет назад того, кто прибывал сюда, осаждали разные деловые посредники, липовые гиды, распространители наркотиков, и приходилось – не без труда – выдерживать настойчивое вымогательство денег со стороны полицейских и таможенников. Сейчас Танжер – спокойный, аккуратный порт и, главное, отлично обустроенный.

В Африке существует хорошее правило – не путешествовать ночью, потому что есть реальный риск упасть из-за плачевного состояния дорог или попасть в дорожное происшествие. Поэтому решаю провести первую африканскую ночь в Танжере.

Нахожу маленький отель неподалеку от набережной. Комната обставлена по-спартански, но чистая. Тем не менее, не доверяю постельному белью и застилаю кровать своим полотном от дождя, сверху укладываю спальный мешок (подобным образом я буду поступать во всех отелях и на протяжении всего путешествия), потом выхожу перекусить в ресторан на набережной.

После не очень вдохновляющего ужина мне бы хотелось побродить по улочкам Медины, чтобы вновь почувствовать очарование Танжера былых времен, которое так поражало, начиная с 30-х годов, артистов и писателей калибра Уильяма Берроуза и Пола Боулза, доходивших в своем эстетическом поиске до грани необузданности и нарушения всех правил.

Но я очень устал и решаю вернуться в отель. В вестибюле отеля встречаю ночного портье, симпатичного старичка, останавливаюсь поговорить с ним и спрашиваю, нет ли у него сигарет на продажу. Он отвечает, что может сходить и купить их для меня. Даю деньги и прошу купить две пачки сигарет, какие ему понравятся, одну для меня, а вторую – для него.

В семь утра, после быстрого завтрака, я уже на дороге в направлении Мекнеса, первого крупного марокканского города в 206 километрах от Танжера, там остановлюсь на несколько дней у друзей.

Я действительно рад вернуться в Марокко, в страну, которую очень хорошо знаю – за последние пятнадцать лет я проехал ее вдоль и поперек. Это удивительная страна, с невероятно разнообразными и прекраснейшими пейзажами: длинные и просторные пляжи атлантического побережья, горы Высокого и Среднего Атласа, дюны Мерзуга, укрепленные оазисы и пустыня ближе к границе с Алжиром. Не менее очаровательны и города с их мединами и узкими улочками, образующими настоящие лабиринты. Рабат, Фес, Мекнес и особенно Марракеш дарят путешественнику незабываемые зрительные и обонятельные впечатления. Но больше всего поражает в Марокко сердечность и гостеприимство людей, к иностранцу там испытывают какое-то благоговение. Не единожды на мой вопрос, где можно найти укромное местечко, чтобы поставить на ночь палатку, мне отвечали: «В моем доме»…

Дорога в Мекнес – отличная, климат здесь мягкий, местность утопает в зелени, в воздухе разлит приятнейший аромат, и я его жадно вдыхаю. Я рад быть в Марокко именно в это время года… Но скоро моя радость исчезнет. Проезжаю через Асилу, где каждый год проходит международный фестиваль культуры. После Лараша и Эль-Ксар-эль-Кебир въезжаю в Сук-эль-Арба через мост, вдоль которого бежит старая железнодорожная колея. Внезапно переднее колесо проваливается во впадину; Веспа движется по вынужденной траектории, и я не могу изменить ее для удержания равновесия. Стремительно падаю на асфальт, левая нога остается зажатой под тяжестью Веспы. На помощь подбегают люди: кто-то поднимает скутер, и я наконец-то могу встать на ноги. Поцарапал правый локоть и колени; туристические ботинки уберегли мои ноги, шлем тоже выполнил свое предназначение. Веспа завалилась на левый бок, ветровое стекло разбилось в верхней части. Думаю, что, в общей сложности, я еще легко отделался, потому что обычно при падении на асфальт случаются более серьезные повреждения. С успокаивающей улыбкой благодарю всех, кто пришел мне на помощь и, еще не вполне придя в себя, отправляюсь дальше.

Фатима и Азиз, мои друзья в Мекнесе, уже давно ждут моего прибытия, а их дети, увидев меня, едва сдерживают радость. Шеркауи, брат Фатимы, живет и работает в Италии более двадцати лет, а Азиз приходится ей двоюродным братом. Фатима и Азиз – очень дружная семейная пара. Я рад новой встрече, знаком с ними долгое время и за пятнадцать лет видел, как рождались и росли трое их детей. Азиз – опытный энолог и квалифицированный компьютерщик. В последнее время он сменил работу, оставил место в крупной компании по производству ценных вин и открыл свое собственное дело – небольшую школу информатики.

В Мекнесе я остаюсь три дня, как раз столько времени требуется, чтобы привести в порядок Веспу и багаж и навестить семью Шеркауи. Его отец и мать, а также два брата со своими семьями живут в большом поместье, где разводят скот и возделывают землю. Их гостеприимство – сдержанное, но они очень внимательны по отношению ко мне. На следующее утро после приезда чувствую что-то неладное с желудком: меня тошнит, и я испытываю частые позывы к рвоте. Начинаю тревожиться: я только в начале путешествия и в превосходных гигиенических условиях, так что же может случиться, когда придется столкнуться с ситуациями, которые подвергнут мой организм суровым испытаниям.

Целый день ничего не ем, пью лишь травяной настой, приготовленный матерью Шеркауи. На следующий день я уже в нормальном состоянии, а к середине дня и вовсе чувствую себя отлично. Между тем жена каким-то образом (не могу понять, как) узнала о моем падении и звонит, уговаривает вернуться домой, полагая, что я поранился при падении. Известно, что издалека все то плохое, что случается с близкими людьми, преувеличивается, и пустяк превращается в трагедию. Пытаюсь успокоить ее, объясняя спокойным и шутливым тоном, что на мне нет ни царапины. Сегодня 13 марта, прошли едва десять дней с момента отъезда из дома, можно даже сказать, что путешествие еще и не началось, и я совершенно не намерен прерывать его. Чтобы в будущем не тревожить семью и уберечь ее от тревожных мыслей, решаю ни в коем случае не сообщать о том плохом, что может случиться со мной впоследствии, включая падения (а всего таких падений будет больше пятнадцати).

Покинув Бёни-Меллаль, я быстро преодолеваю две сотни километров до Марракеша, где предполагаю остановиться только на три дня. Доехав, сразу же отправляюсь на площадь Джемаа аль-Фна повидать моих давних друзей-заклинателей змей. Они, едва заприметив меня и Веспу, сразу же меня узнают и изо всех сил стараются привлечь внимание. Мы горячо приветствуем друг друга, меня усаживают под тентом, рядом с коброй и пустынной гадюкой и угощают тонизирующим мятным чаем. Они все – родственники, а старейший из них, Ахмед Садык Будкер, благодарит за переданные через Шеркауи подарки и спрашивает, где я остановлюсь. Отвечаю, что еще не искал отель – хотел первым делом встретиться с ними. Тогда он, ни минуты не раздумывая, говорит, что готов принять меня в своем доме. С какой же радостью я принимаю его приглашение! Старый Ахмед Будкер все еще хранит чувство гостеприимства по отношению к иностранцу, несмотря на то, что его отношения с туристами опосредованы деньгами. Его сын Садык провожает меня до дома, чтобы я мог сгрузить багаж и принять душ.

Дом у них – новый и красивый. Потолки комнат украшены гипсовой лепниной, а стены выложены майоликовой плиткой; в соответствии с арабской традицией по всему периметру гостиной располагаются диваны с дамасской обивкой коричневого и орехового цвета с геометрическим рисунком. Спрашиваю Садыка, где они держат змей, и он ведет меня в комнату на первом этаже. Там при постоянном освещении стоят штук тридцать деревянных ящиков с десятками кобр, гадюк и безобидных ужей – все пойманы в пустыне в районе Уарзазат. Сыдык рассказывает о технике отлова змей, об их дрессировке и кормлении. Спрашиваю, не боится ли он змеиных укусов. Он отвечает, что начал заниматься змеями с малых лет и обращаться с ними ему кажется совершенно естественным делом.

Кроме того, рептилии учатся распознавать руки хозяина и утрачивают агрессивность. Выходим из комнаты, оставляя за собой резкий запах воздуха в ней и жаркую духоту; в целях безопасности комната закрывается на две толстых цепи. Потом на Веспе возвращаемся на площадь Джемаа аль-Фна.

Эта площадь Марракеша известна во всем мире. Сейчас она вымощена, но еще несколько лет назад там была лишь утоптанная земля. По утрам и в дневное время она являет собой грандиозную сцену, где дают представления фокусники, акробаты, сказители, глотатели огня, зазывалы всех сортов, пытающиеся продать тебе волшебные напитки и магические травы, и три – четыре группы заклинателей змей. По вечерам площадь превращается в огромный ресторан с сотнями столов и стульев для туристов, но также и для местных, если они захотят поесть чего-нибудь и потратить при этом мало денег. Вся еда готовится на месте, и от плит поднимается дым, он смешивается с манящими запахами, привлекающими туристов, жадных до новых и экзотических гастрономических опытов.

18 марта скрепя сердце прощаюсь с Марракешем и беру направление на Агадир на атлантическом побережье. Есть два пути добраться туда. Первая дорога короче, но намного трудней, потому что карабкается и круто петляет по горам Антиатласа, с которых можно полюбоваться фантастическим зрелищем горы Тубкаль, высотой 4167 метров. Другая дорога проходит по равнине, она асфальтирована – путь этот длинней, но зато легче. Выбираю второй вариант еще и потому, что горная дорога для меня не внове – по ней я проезжал три раза. В Агадире останавливаюсь ненадолго – только чтобы перекусить – и следую дальше, намереваясь провести ночь в Тизните. За пару часов добираюсь до цели. Ставлю палатку в кемпинге, к сожалению, прямо на солнце, но другого свободного места нет.

В действительности, кемпингов – десятки; почти все их владельцы – пожилые немцы и французы, которые, выйдя на пенсию, решили проводить большую часть года в Марокко.

На закате, помывшись в душе, выхожу поужинать. Охранник у ворот говорит мне, что в нескольких сотнях метров от кемпинга есть хороший ресторан, управляемый пожилой француженкой. Я прихожу туда и остаюсь разочарован: заведение грязное, везде пыль. Тем не менее, мне не хочется искать другое место, поэтому устраиваюсь за одним из столиков. Неохотно ем то, что мне приносят, и мечтаю поскорей уйти. Прежде чем попросить счет, замечаю официанту, что никогда еще не видывал в Марокко такого грязного и унылого ресторана. Тот оправдывается, говорит, что утром пронеслась песчаная буря, и у него не было времени убрать все. Потом добавляет, возможно, чтобы снять с себя чувство вины, что если приду на следующий день, то меня накормят бесплатно. Уходя из ресторана, думаю, что я, наверное, был слишком суров с молодым человеком; возможно, из-за накопившейся за день усталости я оказался нервным и нетерпимым.

Возвращаюсь в кемпинг; еще не стемнело, пользуюсь этим и занимаюсь Веспой. Завтра мне предстоит этап почти в двести пятьдесят километров. После Гулимина, называемоего вратами пустыни, пейзаж сделается более засушливым и суровым, и я окажусь в Западной Сахаре.

Семнадцатого марта ранним утром я уже, как обычно, на ногах. Основательно завтракаю хлебом, порошковым молоком и джемом, седло Веспы служит столиком. Загружаю багаж в два багажника, удостоверяюсь, что все хорошенько привязано: я не могу потерять на дороге абсолютно ничего из того, что у меня есть, потому что каждая вещь важна для доброго исхода путешествия. Перед тем, как оседлать скутер, проделываю рутинную работу: отмечаю на дорожной карте дату и час отъезда, а на руле Веспы – километраж, обнуляю дополнительный одометр. В восемь выезжаю из Тизнита в Тан-Тан – этап в двести двадцать три километра, абсолютно лишенный каких-либо трудностей.

Бедный пейзаж вдоль дороги уже оповещает о пустыне, движение становится все более редким. Едут в основном рефрижераторы, везут рыбу с мест рыбной ловли в Западной Сахаре. Её побережье чрезычайно богато рыбой, на первом месте в мире, по крайне мере так было 20 лет назад, до начала активной эксплуатации международными флотилиями. Приезжаю в Тан-Тан в три пополудни, решаю не останавливаться, а проехать еще двадцать пять километров до порта. Там и заночую. Проезжаю перед станцией техобслуживания, вид которой вызывает воспоминания о скверной истории, случившейся со мной несколько лет назад. Вместе с сыном мы тогда проехали на Веспе сотни километров под ослепляющим и обжигающим солнцем. Добравшись к вечеру до автозаправки и поужинав отличным тажином, спросили у хозяина разрешения поставить палатку на ночь под навесом ресторана. Часа в три ночи я неожиданно проснулся от сильной боли в глазах.

С трудом разлепил веки, казалось, что под ними песок. С ужасом обнаружил, что ничего не вижу! Все в палатке утратило четкие контуры, безмятежно спящий сын – только расплывчатая тень. Я ощупью искал руководство по первой помощи и фонарик, чтобы понять, что же со мной происходит и как надо действовать. Но страницы книги в свете фонарика казались белыми, я не мог прочесть ничего. Со слезящимися глазами выбрался из палатки и принялся прохаживаться взад-вперед под навесом, словно слепой. В голове роились тревожные мысли: как я смогу вернуться домой в таком состоянии? Кто будет управлять Веспой, чтобы добраться, по крайней мере, до ближайшей больницы? И главное, восстановится ли зрение? Потом, с влажным от непрерывного слезотечения лицом, я возвратился в палатку и попытался снова уснуть. Когда проснусь, то на ясную голову смогу принять более взвешенное решение. В течение получаса я лежал с открытыми глазами, боясь, что если закрою их, то снова открыть уже не смогу. Наконец, усталость взяла свое, и я постепенно уснул. С первыми лучами солнца голоса каких-то людей прервали мой зыбкий сон, в котором тревожные мысли не оставляли меня в покое. Я чувствовал себя еще более усталым, чем вечером. Однако заметное ослабление боли и почти полное восстановление способности видеть придали мне сил и улучшили настроение. Ну да, оставались кое-какие неприятные последствия, но я мог читать и – самое главное! – мог управлять Веспой. В руководстве по первой помощи я нашел объяснение случившемуся: интенсивная освещенность атмосферы, отражение света от песка вызвали боль в глазном яблоке, обильное слезотечение, нечеткое зрение. К моему счастью, явление это быстро проходило, но если бы остаться на солнце дольше, дело могло кончиться серьезными и, может быть, необратимыми последствиями.

Еду по Тан-Тану в поисках отеля, обнаруживаю один в двух шагах от моря. Прежде чем занять комнату, прошу у хозяина разрешения взглянуть на все номера. Отель новехонький, и, возможно, у меня будет привилегия стать первым постояльцем. Одноместных номеров в отеле нет, и хозяин предлагает комнату на троих за умеренную цену. В Марокко частенько можно торговаться о цене номера, даже в крупных отелях. Мой номер уютный и очень чистый. Свежеокрашенные стены приятного розового цвета. Из мебели есть только самое необходимое, но она новая и качественная. На стене над деревянной вешалкой висит картина без рамы. На ней изображен туарег в дюнах, взгляд его устремлен на розовеющий закатный горизонт.

Раскладываю вещи в номере и выхожу поесть. Не найдя никакого ресторана, удовлетворяющего моим эстетическим и гигиеническим представлениям, решаю вернуться в гостиницу и поужинать местными консервированными сардинами, хлебом и фруктами.

Сделав записи и обозначив цель на следующий день, иду спать, хотя всего еще восемь часов вечера. Я намерен отправиться в путь ранним утром, потому что предстоит этап в четыреста девяносто два километра до Буждура, в африканских условиях – путь слишком длинный.

В шесть утра я уже не сплю, а часом позже – в седле Веспы и еду на Тарфаю.

Дорога хорошая. Пейзаж однообразный. Могучие океанские волны разбиваются о высокие скалистые утесы. Время от времени замечаю импровизированную рыбачью хижину. А сами рыбаки часто пробираются к краю дороги, чтобы продать рыбу. Навстречу мне едут грузовики и такси, переполненные путешествующими. Водители приветствуют меня сигнальными лампочками, больше всего удивленные Веспой. Примерно в ста пятидесяти километрах от Тан-Тана и сразу же после маленького селения Sidi Akhfennir есть бухточка под названием Наила. Сворачиваю направо и еду к берегу по узкой дороге, обращая особое внимание на песок, кучками лежащий на поврежденном асфальте. Хочу остановиться на полчаса, немного поговорить с рыбаками сахарави, с которыми познакомился в предыдущих путешествиях.

Наила – красивейший оазис, где обитают многочисленные розовые фламинго, бакланы и другие птицы, для которых это место идеально для выживания. Начинаются большие песчаные дюны, простирающиеся до Тарфаи и дальше. Маленькая каменная рыбацкая пристань, построенная испанцами, а сейчас почти разрушенная, приютила сообщество рыбаков и военный гарнизон, состоящий из единственного солдата. Моих друзей Руми и Шаба нет, кто-то говорит, что они нашли другую работу и возвращаются в Наилу только летом. Разочарованный и опечаленный, я возвращаюсь на дорогу к Тарфае. Сильный ветер, без устали дующий с северо-запада, гонит по дороге песок, и очень часто я вынужден снижать скорость или вообще тащить Веспу, чтобы не упасть. Перед въездом в Тарфаю заливаю полный бак горючего и плачу меньше, чем заплатил бы в городе. Как и все другие товары, бензин стоит в Западной Сахаре меньше из-за отсутствия налогообложения. Хитрой политикой ценообразования Марокко пытается стимулировать иммиграцию в бывшую испанскую колонию. Тарфая не может предложить путешественнику ничего интересного, разве что дюны и памятник писателю и летчику Антуану де Сент-Экзюпери, да еще маленький музей, хранящий несколько реликвий. Автор «Маленького принца» был одним из пионеров-авиаторов, после Первой мировой войны выбравших Тарфаю как промежуточную остановку французской почтовой воздушной трассы Тулуза-Дакар.

За полтора часа проезжаю сто пятьдесят километров и прибываю в Эль-Аюн – крупнейший город Западной Сахары. Полдень. В спину дует сильный ветер, и лобовое стекло превращается в парус, подгоняя Веспу и давая возможность сберечь бензин. В одном из мест, где дорога вплотную приближается к берегу, я останавливаюсь, привлеченный огромной стаей бакланов – они уселись на отвесном утесе и взглядом выискивают в море рыбу. Оставляю Веспу на краю проезжей части. Иду к птицам, хочу спугнуть их и сфотографировать в полете. В этот самый момент с юга на высокой скорости появляется кортеж из трех легковых автомобилей и одного большого грузовика. Я рассеянно наблюдаю за этой колонной и продолжаю приближаться к птицам. Неожиданно тяжелый грузовик берет влево для обгона. Маневр слишком широкий и скорость чрезмерная. Грузовик, чтобы вписаться, въезжает на обочину справа. В мгновение ока чувствую, что я погиб, понимая, что сейчас случится. В ужасе бегу к Веспе, но не успеваю отодвинуть ее. По счастью, водитель грузовика в последний момент выворачивает колеса грузовика на дорогу, едва не задев Веспу. Струя воздуха сотрясает скутер, который я удерживаю обеими руками, и треплет мои волосы. Интерес к бакланам пропал. Несколько минут жду, чтобы восстановилось дыхание и успокоилось сердце. Потом уезжаю, пытаясь поскорей избавиться от пережитого страха.

После ночевки в Буждуре покрываю расстояние в триста пятнадцать километров до Дахлы, последнего города на пути к Мавритании. Беру поганенькую комнату в кемпинге Мус-сафир на въезде в город, перед полицейской проверкой, где регистрируются все въезжающие и выезжающие из Дахлы.

Как водится, город кишит солдатами, но сейчас, когда угроза нападений со стороны Полисарио (Polisario – военно-политическая организация, действующая в Западной Сахаре – прим, переводчика) ослабла, в воздухе разлито какое-то ленивое спокойствие. Некогда Дахла была маленькой труднодоступной деревушкой, любимой бесстрашными путешествеениками, сейчас туда приезжают только для того, чтобы сделать обязательную остановку, прежде чем отправиться дальше на четыреста километров и добраться до Мавритании, пополнить необходимые запасы, особенно еды и горючего. В кемпинге я вижу и других путешественников.

Завязываю разговор с двумя молодыми людьми, которые путешествуют на старом Мерседесе. Они журналисты и снимают документальный фильм для датского телевидения. Фильм о путешественниках, решившихся пересечь эту безлюдную землю и об их глубинной мотивации, что заставила отправиться на юг. Я кажусь им интересным персонажем для фильма, и они спрашивают моего разрешения на съемки и интервью. Сговариваемся, что вместе проделаем часть пути до Нуадибу, но выедем в разное время, учитывая, что моя скорость намного ниже. Утром 19 марта я готов к самому трудному этапу в Западной Сахаре: четыреста шесть километров от Дахлы до Нуадибу, первого мавританского города для приезжающих с севера. Маршрут проходит в абсолютном одиночестве по пустынной местности, вызывающей боязнь и уважение; на меня этот пейзаж произведет особое воздействие. На пути от Дахлы и до Мавритании всего одна единственная станция техобслуживания. Я вынужден иметь дополнительный запас горючего: полный бак бензина, пять литров в канистре, четыре бутылки по полтора литра – всего около двадцати литров. Доверяю моим датским друзьям еще одну пятилитровую канистру, использую потом этот бензин для заправки в дороге. Веспа нагружена немилосердно: у меня десять литров воды и приличный запас съестного – с пустыней не шутят, может случиться какая-нибудь поломка, и тогда мне придется долгое время ждать помощи в совершенно не обитаемом месте.

От Дахлы путь лежит сначала на север – тридцать километров, затем – поворот на юг. В Эль-Аргубе на контрольном полицейском пункте делаю отметку в паспорте и еду дальше. За исключением какой-нибудь редкой машины мы проезжаем следующие триста шестьдесят семь километров одни – я и моя Веспа. Покрываю сотню километров вдоль берега океана, мимо огромных пустынных пляжей. Около залива Синтра лента асфальта разрезает пейзаж на две симметричных части – маленькие белоснежные песчаные дюны, невыносимо ослепляющие в свете уже стоящего высоко солнца. Я заворожен пейзажем и царящей вокруг тишиной. Останавливаюсь, чтобы выпить воды, выкурить сигарету и чуть размять колени, пройдясь немного по песку, не спуская глаз с Веспы. Печет слишком сильно – надолго остановиться невозможно, поэтому я снова пускаюсь в путь. Остаюсь в седле еще несколько часов, используя короткие остановки только для того, чтобы залить в бак бензин, съесть немного фруктов и утолить жажду. В четыре пополудни жара становится нестерпимой. Дорога удалилась от океана. Летом здесь очень жарко, и как только отдаляешься от берега океана, температура резко увеличивается, достигая, например, в пустыне Тирис шестидесяти градусов. Пейзаж существенно меняется. Сланцы, песок, известняковые образования, полные дыр и маленьких пещер, поражают мой взгляд. Эта местность и пугает, и очаровывает путешественника.

Солнце уже низко над горизонтом, температура приятно-умеренная, пейзаж в своей изматывающей статичности кажется заколдованным, плотное молчание нарушается только ровным звуком мотора Веспы. Все это вызывает во мне странное чувство, а моя душа жадно его впитывает. Переживаю один из тех редких моментов, когда человек, в совершенном единении с природой, начинает глубоко размышлять о человеческом существовании и смысле своей собственной жизни. Я словно пересматриваю всю мою жизнь. Возвращаются легкие, словно пух, детские воспоминания, которые, казалось, уже стерлись из памяти. Вспоминаются события, люди, вещи из ранней молодости. Плохие и прекрасные воспоминания, чуть поблекшие от времени, уже кажутся равными по значению и не доставляют ни боли, ни радости. Спрашиваю себя, каков смысл моего путешествия, какова истинная, глубинная причина, что заставила меня пуститься в такое трудное и опасное предприятие.

Лежит ли во всем этом только стремление к познанию еще одного кусочка мира? Конечно, в моей мотивации присутствует и этот аспект. Влияют также литературные импульсы от прочитанных книг. Но в основе этого приключения лежит желание – поначалу почти неосознаваемое, но сейчас проявившееся со всей очевидностью – подвергнуть себя испытанию, понять, кто я на самом деле, или, верней, уточнить, кем я стал за эти последние пятнадцать лет. Погруженный в собственные мысли, я вдруг слышу звук клаксона за спиной. Смотрю в зеркало заднего обзора и вижу: это те молодые датские журналисты. Они спокойно выехали в полдень и догнали меня. Мы рады встрече и устраиваем короткую остановку. К журналистам присоединился еще один молодой человек, представившийся Себастьяном. Я поначалу принимаю его за итальянца, но он испанец и направляется в Дакар. В Нуадибу. Себастьян признается, что, увидев меня, испытал потрясение и задался вопросом, а сможет ли он, дожив до моих лет, сохранить такую же тягу к приключениям.

Пять вечера. Следует поспешить: таможенники Гергерата, последнего марокканского аванпоста на границе с Мавританией, заканчивают работать в шесть. Если приехать поздней, придется провести ночь перед офисами в ожидании утреннего открытия. Стартуем одновременно, но Мерседес почти мгновенно исчезает из поля зрения – он намного быстрей Веспы. Внезапно ощущаю какой-то толчок в сердце. Разговаривая с друзьями, я забыл забрать канистру с бензином, которую дал им перед отъездом из Дахлы. Проверяю топливный бак и прикидываю, что там осталось едва-едва два литра. Хватит ли их на тридцать оставшихся до Дакара километров? Нет слов, чтобы передать напряжение и беспокойство, какие я испытал на этих тридцати километрах. Я ехал со взглядом, устремленным вперед в попытке разглядеть крыши и антенны марокканского пограничного поста. Солнце уже закатилось за горизонт, и темнота надвигалась угрожающе, усиливая мои страхи. Но вот, наконец, на расстоянии нескольких километров, показывается блокгауз Гергерата. Я чуть не кричу от радости. В семистах метрах от цели Веспа чихает и, проехав несколько метров, останавливается. Бензин закончился! Мои попутчики, уже давно добравшиеся на Мерседесе, замечают меня, бегут на помощь и толкают скутер до таможни. Таможенные процедуры я прохожу достаточно быстро и весьма этим доволен, потому что до наступления полной темноты смогу проехать оставшиеся пятнадцать километров грунтовой дороги до мавританской границы. Дальше – отличный асфальт вплоть до Нуадибу. Мавританские таможенники очень приветливы, хотя и просят у меня какой-нибудь подарочек. Я не намерен давать им деньги и предлагаю коробку сигар. Договариваемся с датчанами устроиться в кемпинге Baie de Levrier, привилегированном месте остановки путешественников, приезжающих в Мавританию, или тех, что отправляются в черную Африку. Уже не видно ни зги, а до Нуадибу еще сорок километров. Делать нечего, вынужденно нарушаю правило не ехать ночью по африканским дорогам.

Рюкзак, лежащий на переднем багажнике, мешает фаре толком освещать дорогу. Прежде чем тронуться в путь, я не догадался попросить моих друзей ехать медленно. Мерседес набирает скорость, явно больше шестидесяти в час, я пытаюсь ехать следом за ним, но знаю, что пускаюсь в тяжелое и рискованное предприятие. На этом первом участке пути асфальт старый, с выбоинами, тьма сгустилась, как смола. Глаза мои не отрываются от задних фар Мерседеса. В каком-то месте дороги меня буквально заглатывает яма в асфальте: сантиметров тридцать глубиной – не меньше, а длиной метра полтора. Веспа сначала резко ныряет вниз, потом подпрыгивает вверх, словно животное, попавшее в ловушку. Я уже думаю, что мне пришел конец! Но моя счастливая звезда помогает еще раз. Ухитряюсь удержать Веспу в равновесии в момент, когда она снова выскакивает на асфальт, а душа уходит в пятки! Наконец въезжаю в город, на дорогу с неожиданно отличным асфальтом и безупречными дорожными указателями. Окраина города покрыта песком, украденным ветром у пустыни. Песок собирается больше всего на тротуарах, когда таковые имеются. Еще одна забота для автора этих строк, но мы уже приехали: Мерседес пересекает ограду кемпинга, я следую за ним с глубоким вздохом облегчения.

В кемпинге Baie de Levrier – космополитическая атмосфера. Путешественники – почти все – французы. Их едва с десяток. Я устал и голоден и не хочу ставить палатку, поэтому решаю переночевать в комнате. Пристроив багаж, принимаю душ – он смывает напряжение дня.

В маленьком холле встречаюсь с датскими друзьями, там же – пятеро французов, они едут в Сенегал с миссией солидарности. Они уже приготовили ужин: овощной суп, в котором плавают кусочки верблюжьего мяса. В холле витает соблазнительнейший запах, от которого судорожно сжимается голодный желудок. Меня приглашают сесть за стол и разделить трапезу. Мы с датчанами принимаем приглашение без лишних церемоний, выкладывая на стол нашу долю: баночки сардин, фрукты и печенье, купленное в Дахле.

Время после ужина проходит очень приятно. Французы весьма разговорчивы. Самый симпатичный из них – Жан-Клод, его я уже встречал, когда останавливался наблюдать за рыбаками, которые, усевшись на краю высоченной скалы, примитивными удочками ловили огромных горбылей. Тогда мы лишь обменялись вежливым приветствием, как принято между путешественниками в тех краях. Сейчас он рассказывает о своих приключениях в Африке, о проектах солидарности, в которых принимает участие. Он передвигается в маленьком трейлере, оборудованном для африканских дорог, сейчас едет в Уагадугу, где потом к нему присоединится дочь.

Я, в свою очередь, излагаю план моего путешествия и намерение добраться до Конго, чтобы там погрузиться на какое-нибудь судно, подняться по великой реке и оказаться в восточной Африке. Мой проект вызывает в собеседниках изумление и некоторое замешательство. Все они привыкли путешествовать в трудных условиях, но многие из них выражают настороженность к тому, что намерен сделать я. Некоторые из мест, что мне придется пересечь, полны опасностей, особенно в Демократической Республике Конго.

Уже поздно, все очень устали, а я – больше всех. Прежде чем уснуть, прилаживаю противомоскитную сетку, потом укладываюсь на кровати, но сон не приходит. Думаю о Конго; слова предупреждений и опасений зловеще звучат в голове. Но в тот самый момент, когда черные мысли готовы взорвать мозг, вдруг всплывает спасительное чувство безответственности. Оно говорит мне, что нет смысла волноваться о чем-то, что еще достаточно далеко отстоит во времени и пространстве. Беспокойство потихоньку уходит, и я засыпаю спокойным сном до самого утра.

Нуадибу, первоначально Порт-Этьен, возник как конечная станция железной дороги, проложенной французами для транспортировки железосодержащих руд из шахт Зуэрата. В прошлом там была остановка Aeropostale: это – то самое место, где разворачивается часть прекрасного романа Сент-Экзюпери «Планета людей». Сейчас город насчитывает 95 тысяч жителей, он стал крупным рыбацким портом: близлежащие воды исключительно богаты рыбой, которую приносит течением с Канарских островов, и интенсивно эксплуатируются, особенно корейскими и японскими флотилиями.

Каждый день от Нуадибу отправляется длиннейший состав в направлении Зуэрата, за шестьсот километров, для погрузки руды. Это самый длинный в мире состав: двести вагонов общей длиной два километра.

Несколько лет назад я остановился рядом с железнодорожным полотном почти сразу после мавританской границы, в тайной надежде увидеть мифический поезд. Мне повезло. Непрекращающийся гул известил меня о приближении состава. Этот гул постепенно становился глухим грохотом, все более сильным. Потом, примерно через полчаса, с мощнейшим локомотивом впереди, среди дюн огромным призраком материализовался поезд. Он растянулся предо мной всеми своими многочисленными вагонами, нагруженными рудой, людьми, козами и самыми разными товарами.

В Нуадибу, как и в других африканских городах, мало достопримечательностей и почти нечего делать, однако, я там остаюсь на два дня – отдохнуть и восстановить силы, необходимые, чтобы преодолеть расстояние в пятьсот сорок километров, отделяющие меня от столицы Нуакшот.

Я уже проезжал этим маршрутом в 2002 году на Ленд Ровере. Фантастическое приключение между изумительными дюнами и совершенно не обитаемыми землями. Последние двести километров, после деревни Нуамгар, воспользовавшись отливом, я проехал прямо по пляжу, вдоль океанского берега.

Опаснейшая затея, потому что случись поломка – на некоторых участках я бы не смог вернуться из-за высоченных дюн, подступающих к самой линии прибоя. А прилив бы неизбежно накрыл Ленд Ровер, заставив его разделить судьбу тех внедорожников, чьи ржавые крыши я порой различал, когда они показывались из песка на кромке прибоя.

Сейчас никакого риска нет – свежее асфальтовое покрытие позволяет проехать все расстояние за один день вместо прежних двух-трех. Новая дорога делает маршрут менее впечатляющим, но меня интересует попасть в Нуакшот как можно быстрей.

На рассвете прощаюсь с датчанами, выезжаю за забор кемпинга и пытаюсь поскорей выбраться из города. Тяжкий труд! Нет никаких дорожных указателей, а местные жители зачастую не могут указать направление. На окраине я должен уделять пристальное внимание большим кучам песка, что порой перекрывают всю ширину дороги, там я мог бы упасть. В восемь утра Нуадибу остается за спиной; в столицу я приеду в 18.00 и буду останавливаться только в силу необходимости, моей и Веспы.

В Нуакшот задерживаюсь всего на один день, остановившись в Auberge Menata – место, знакомое по прошлому путешествию. Там мне понравилась гостеприимная атмосфера, чистота и низкие цены. На следующее утро встречаю в холле Жан-Клода, мы обмениваемся сердечным приветствием, словно давние друзья. В 9.00 у него встреча с агентом страховой компании «Альянс», чтобы оформить полис страхования для кемпера. Он советует мне сделать то же самое, и я страхую Веспу на три месяца, с 24 марта по 23 июня 2007 года. Полис покрывает риски дорожных происшествий во всех государствах CIMA, среди которых Бенин, Буркина Фасо, Камерун, Конго, Габон, Экваториальная Гвинея, Мали, Сенегал и Того – страны, где я намерен побывать.

Утром 25 марта покидаю Нуакшот в направлении на Сенегал, этап в двести четыре километра. Добраться до Сенегала можно двумя путями. Первый: проехать по асфальтированной дороге в Россо, разделаться с таможенными процедурами, погрузиться на паром, пересечь реку Сенегал и добраться до Россо-Сенегал в пограничном пункте Ричард. Или же в нескольких километрах от Россо свернуть направо, проехать по грунтовке сто шестьдесят километров до дамбы Djema и пересечь границу там. Причина, по какой многие выбирают второй вариант, состоит в том, что Россо имеет славу места, посещаемого ворами, различными сомнительными посредниками, людьми, предлагающими разрешить все таможенные проблемы, но в действительности всегда жаждущими лишь надуть тебя. Однако у меня нет желания мучиться сто шестьдесят километров по плохой дороге, поэтому решаю ехать в Россо.

Едва проехав половину пути, оказываюсь буквально окружен десятками людей, которые предлагают свои услуги. Я мог бы легко сделать все и сам, но я один и не хочу оставлять Веспу без присмотра, поскольку уверен, что меня обворовали бы. Пожилой мужчина, очень вежливый, видя мое затруднение, приближается и шепчет на ухо, чтобы я был очень внимателен к людям поблизости: среди них есть воры. Потом указывает на парнишку, которому я могу доверить свои документы: необходимо поставить в паспорте выездную визу, зарегистрировать проезд Веспы, заполнив Карне де пассаж, наконец, я должен лично явиться в полицейский офис для удостоверения личности.

Для безопасности заставляю – не без труда – отдалиться окружающих меня многочисленных любопытных, а затем располагаюсь так, чтобы не терять из вида багаж.

Между тем паром причалил к пирсу, и уже началась – в полном хаосе – погрузка. Носильщики, с которых течет пот, несут на плечах тяжелые грузы; заваленные товарами пикапы подъезжают к крутым наклонным сходням парома. Водитель одного большого грузовика протестует, крича, потому что ответственный за погрузку не хочет пускать его на борт из-за недостатка места. В конце концов, приезжает полиция и прекращает перебранку, уже готовую перерасти в потасовку. Крики людей, звуки клаксонов, оглушающий рев моторов, чьи выхлопы отравляют воздух, превращают место погрузки в сущий ад. Минут через двадцать ко мне возвращается воодушевление: с документами все в порядке.

Остается лишь появиться в офисе полиции и купить билет. Выезд из Мавритании стоил мне, по совокупности, тридцать евро – сюда вошла и оплата услуг паренька, и «чаевые» таможенникам. Это намного больше того, что я потратил бы, занимаясь всеми таможенными процедурами лично, но в Россо пришлось поступить по-другому. Десять минут, чтобы пересечь реку Сенегал, на пароме я – единственный белый. По желтоватой воде реки между двумя берегами снуют туда-сюда пироги. У меня такое чувство, что именно здесь начинается черная Африка. На сенегальском берегу возобновляются настойчивые предложения помощи, но в этот раз я намерен сделать все сам.

Дорога на Сан-Луис хорошая и окрестности приятные. Проезжаю через многочисленные селенья, где люди бездельничают в густой черной тени громадных манго. Когда меня замечают, то ребятишки кричат toubab, что на языке волоф значит «белый» и «европеец». В Сан-Луисе я буду гостем семьи Ибу. Один из членов семьи женат на итальянке, живет в Саленто и сейчас в отпуске, у родителей.

Замечаю первые дома города. Останавливаюсь и звоню Ибу, чтобы известить его о моем приезде. В первое мгновение он думает, что я звоню из Италии. Никак не может поверить, что я добрался до Сенегала на Веспе – такое ему представляется абсолютно невозможным. Так и не поверив до конца, он назначает мне встречу в легендарном Cafe de la Poste.

Примерно километрах в двух от центра города меня останавливает дорожный полицейский для проверки документов. Показываю паспорт с визой, водительские права, международные и итальянские, техталон – тоже в двух вариантах, карне де пассаж, и, в довершение, страховой полис. У меня документов больше, чем обычно требуется для посещения Сенегала иностранцу, который приезжает туда на собственном транспортном средстве. Однако полицейский, похоже, намерен во что бы то ни стало найти к чему придраться, и я уже догадываюсь, куда он метит. Он принимается осматривать Веспу: дважды обходит ее кругом, потом с суровым выражением лица заявляет, что должен выписать мне штраф, поскольку багаж на переднем багажнике заслоняет обзор. С моими документами в руке, не говоря больше ничего, уходит в свою клетушку. Я паркую Веспу и догоняю его, зная, как себя вести.

Я уже неоднократно испытал в прошлом агрессивность сенегальских полицейских и их методы вымогательства денег и всегда выпутывался, не раскошелившись ни на один франк, опираясь либо на рассказы других путешественников, либо на отличное знание французского языка. Вот и сейчас я не намерен терять время и к тому же очень устал. Когда вхожу в комнатенку, полицейский заявляет, что если хочу избежать штрафа, то должен дать ему двадцать евро. Отвечаю решительно (даже один миг колебаний мог бы внушить ему, что я трепещу перед его формой), что не собираюсь давать ни чентезимо. Говорю, что я проехал четыре тысячи километров, чтобы добраться до его страны, что прибыл сюда по совету двух друзей-сенегальцев, живущих в Италии. Они ждут моего возвращения и хотят узнать мои впечатления о Сенегале. И должен буду сказать им, что их страна – изумительная, сенегальцы – гостеприимны и вежливы, но все портят полицейские, которые плохо обращаются с иностранцами.

Добавляю, что полицейский представляет собственную страну и ни в коем случае не должен просить денег у туристов. Мои слова, произнесенные уверенным тоном, и беглый французский обескураживают полицейского. Выхожу на улицу, беру телефон и изображаю телефонный звонок несуществующему полковнику. Я жестикулирую, смеюсь и шучу, демонстрируя якобы крепкую дружбу с ним. Полицейский, который услышал лишь «Добрый день, полковник» кажется озабоченным. Заканчиваю разговор с воображаемым «союзником» и седлаю Веспу, в уверенном ожидании. Не проходит и двух минут, как появляется мой полицейский, возвращает документы и извиняется.

Мне искренне жаль, что создалась такая ситуация. Знаю, что жалованье у него – мизерное, и не хочу высказывать моральное осуждение. Напоминаю себе самому, что живу в стране, где коррупция – распространенное явление на всех уровнях. Эта мысль еще неоднократно придет мне в голову и даст силы оставаться спокойным сотни раз, когда столкнусь с коррумпированными чиновниками, полицейскими и военными почти во всех странах, которые пересеку на своем пути. Только в двух случаях уступлю вымогательству: первый – чтобы избежать ареста в Мбандаке на реке Конго, второй раз – из-за психологической усталости в Букаву в Демократической Республике Конго, в нескольких километрах от границы с Руандой. Левой рукой я беру документы, а правую протягиваю полицейскому для примирительного рукопожатия. Его зовут Папа К., он дает мне номер своего телефона и говорит, чтобы я звонил ему, если в дальнейшем возникнут какие-то проблемы с полицией. Я благодарю и выражаю пожелание выпить вместе пива в городе.

Когда доезжаю до Cafe de la Poste, меня уже ждет там Ибу. Он не находит слов, чтобы выразить изумление от моего приезда в седле Веспы, но его мимика красноречивее любых слов.

Сан-Луис – красивый город с колониальным прошлым, об этом свидетельствуют мощные старые здания, уже в состоянии упадка: балконы с решетками из кованого железа, почти все поржавевшие, фасады зданий с потрескавшейся штукатуркой. Пока еще остается нетронутым очарование улочек, некогда кипевших жизнью, и где до сих пор дышится тем космополитическим воздухом, что так нравится туристам. Я тоже, за четыре дня пребывания в Сан-Луисе, буду околдован его очарованием и часто буду или бродить по улицам исторического центра или пить отличнейшее сенегальское пиво Flag в каком-нибудь типичном баре.

Шер, двоюродный брат Ибу, преподаватель философии, любезно уступает мне свою квартиру и заботится о том, чтобы ничто не омрачало моего пребывания, проявляя достойное восхищения чувство гостеприимства. Благодаря ему я провел время в Сан-Луисе в состоянии безмятежного отдыха.

И лишь небольшая кража омрачила атмосферу беззаботности, в которую я погрузился. Вечером накануне отъезда решаю предложить Шер поужинать, хочу поблагодарить его за сердечное гостеприимство. Веспа припаркована на тротуаре, но мой друг советует поставить её в гараж. Мне лень подниматься в комнату за ключами, и я легкомысленно оставляю ее там, где она стоит. Вернувшись, прежде чем пойти спать, завожу Веспу и направляюсь в гараж. На улице замечаю, что с переднего багажника свешиваются два эластичных шнура. Останавливаюсь и вижу: что-то не так. Кто-то, воспользовавшись темнотой, отцепил шнуры и унес несколько квадратных метров затеняющей сетки, которую я вез с собой для защиты от солнца на случай, если бы пришлось надолго остановиться в пустыне. Уверен, что кража – дело рук уличных мальчишек, промышляющих мелкими преступлениями. Я не сильно-то и злюсь; наоборот, считаю, повезло, потому что в багажнике в целости и сохранности остались все запчасти и инструменты для починки Веспы. Если бы у меня украли их, вот тогда бы я действительно оказался в беде.

Двадцать седьмого марта уезжаю в Дакар. Двести двадцать шесть километров отличной дороги я преодолею за пять часов, соблюдая осторожность. Недалеко от столицы, в Рюфиске, трафик становится настолько хаотичным, что вынуждает меня плестись со скоростью пешехода. Огромные и старые грузовики, раздолбанные автобусы, фургоны с многочисленными вмятинами на кузовах, приспособленные для перевозки людей, выбрасывают из выхлопных труб в воздух черно-смоляной дым – дышать просто невозможно. Наблюдая все это, я думаю, что 90 % транспортных средств, что движутся здесь, в Европе было бы запрещено передвигаться по дорогам. Почти во всех африканских городах, где я побываю, ситуация окажется точно такой, как в Рюфиске. И все же, именно на использовании такого транспорта основывается большая часть экономики и богатства африканского континента. Африка движется вперед!

Я начинаю ехать зигзагом, вилять, чтобы преодолеть длинные очереди, когда возникает затор, особенно на больших перекрестках. Обращаю особое внимание на то, чтобы не оказаться зажатым между грузовиками – они двигаются в два ряда. Глаза мои открыты и напряжены до спазма из-за того, что слежу за каждым движением на дороге. Для меня авария на дороге могла бы иметь гибельные последствия. Кроме всего, я вынужден заниматься слаломом между многочисленными пешеходами, которые переходят дорогу где попало. Между тем легкие наполняются смогом и пылью. Каждый раз, оказывшись сзади грузовика, испытываю такое чувство, словно вдыхаю дым от десяти сигарет одной затяжкой. Руки почернели, смотрю в зеркало заднего обзора: лицо покрыто тонким слоем сажи. Говорю себе, что не так уж это и страшно: если хочу глубоко прочувствовать африканское приключение, то даже хорошо, что я тоже стану черным серди черных. Хочется засмеяться, но боюсь, что меня могут принять за сумасшедшего.

Чувствую, что я счастлив еще и потому, что приехал, наконец, в Дакар. В «Кратком путеводителе по Западной Африке» пытаюсь найти адрес чистого и недорого отеля. L’Hotel du Marche, поблизости от рынка Кермель, за площадью Независимости, похоже, именно то, что мне требуется: дешевый и в центре города. Без труда добираюсь до площади, а там и до отеля. Паркую Веспу и иду взглянуть на комнаты. Не самый подходящий момент для разборчивости: беру номер на двоих за девятьсот африканских франков (14 евро). В стоимость входит парковка Веспы в гараже отеля.

L’Hotel du Marche полон людей, особенно по вечерам. С десяток номеров в правом крыле зарезервирован для проституток – они поджидают клиентов, весело болтая в холле. Сидя на балконе, выходящем во внутренний дворик, я наблюдаю за непрекращающимся движением проституток и их клиентов и одновременно определяюсь с ситуацией.

Сегодня 27 марта, прошло 24 дня с момента моего отъезда и до сих пор все шло гладко как по маслу, не считая падения в Саук Эль-Арба. Задержусь в Дакаре ровно на то время, что нужно для получения въездной визы в Гвинею-Бисау и Гвинею Конакри.

На закате выхожу из отеля запастись сигаретами, купить печенья и порошкового молока на завтрак. Когда возвращаюсь, меня ждет приятный сюрприз: Себастьян, испанский парень, которого я встретил в Западной Сахаре, тоже добрался до Дакара. Ему вроде бы хотелось поехать в Буркина, но окончательно он пока еще не решил. Прежде чем распроститься в Нуакшоте, я дал ему адрес отеля, где, возможно, остановлюсь на время пребывания в Дакаре.

Я рад, что он здесь, наконец-то могу с кем-то поговорить, а то все один, наедине со своими мыслями. Вечером мы вместе с Себастьяном идем ужинать. Сейчас самое подходящее время для представительниц древнейшей профессии, и нам приходится прокладывать дорогу между накрашенными и слишком ярко одетыми девушками, которые ловят клиентов или уже входят в отель вместе со своей добычей, найденной на улице.

Слышу, как меня окликают по имени. Оборачиваюсь: какая-то девушка приветствует меня широкой улыбкой, демонстрирующей явное приглашение заключить сделку. Отвечаю вежливо Bonsoir Mademoiselle! и иду дальше, соображая, что она, наверное, справилась обо мне у портье, привлеченная больше всего тем фактом, что я путешествую на Веспе.

После первого завтрака накануне отъезда из Сан-Луиса и какой-то печенюшки днем я ничего больше не ел за весь день, и сейчас мой желудок требует положенного. Листаю путеводитель и среди многих ресторанов выбираю ГАН Baba, ливанский фастфуд в двух шагах от площади Независимости, на авеню Жоржа Помпиду. Жареная курица, картофель, кока – в заведении не подают алкоголь. Оставляю на следующий день удовольствие выпить хорошего пива Gazelle.

На следующий день, с утра пораньше, отправляемся с Себастьяном в посольство Гвинеи-Бисау за въездной визой. Посольство расположено на улице Point Е: далековато от отеля, но это не проблема. Когда приходим в посольство, то обнаруживаем, что за визами стоит много людей.

Служащий, занимающийся визами, ростом метр с кепкой, худой, как вяленая треска, взгляд его выражает смесь едкости и нетерпимости. Он выглядит очень уж нервным и отвечает на вопросы весьма невежливо. Примерно через полчаса подходит наша очередь. Передаем паспорта и спрашиваем, сколько времени потребуется для получения визы. Секретарь не отвечает; мы с Себастьяном переглядываемся, а кто-то посмеивается, почти сочувствуя нанесенной нам обиде. Заполняем формуляры, затем я спрашиваю, сколько стоит виза. Наконец человечек соизволил поднять голову: его взгляд дает понять, что мы ему не нравимся. Отвечает, что надо платить пятьдесят евро. Я неосторожно (с целью разрядить шуткой напряженную атмосферу) замечаю, что посещение его страны стоит очень дорого. Лучше б я этого не произносил! Служащий вскакивает на ноги, бросает мне в лицо паспорта и кричит, что визы нам не даст. Я испуган его реакцией, но сохраняю внешнее спокойствие.

Цена игры слишком высока: без этой визы мне придется ехать прямо в Мали до Бамако сотни километров по песчаным тропам, кроме того, я бы лишился возможности увидеть две Гвинеи.

Коротко взглядываю на Себастьяна: у него широко распахнуты глаза, он часто дышит и напоминает скороварку, готовую вот-вот взорваться. Я беру его за руку и прошу отойти и сесть. Все наблюдающие за сценой с интересом ждут, что же я стану делать. Образовавшееся напряжение могло бы косвенно повредить и им. Поднимаю с пола паспорта и протягиваю их секретарю. Советую ему успокоиться. Я только пошутил, без какого-либо намерения обидеть. Он не смотрит на меня, притворяется, что наводит порядок в бумагах на столе. У меня такое чувство, что он уже пожалел о своей вспышке и испытывает стыд. Тогда я спрашиваю, действительно ли в его власти отказать в визе итальянцу, то есть гражданину страны, дружественной Гвинее. Добавляю, что я проехал тысячи километров, чтобы добраться до Дакара. Если он решил действовать таким образом, то я обращусь напрямую к послу. Засовываю пятьдесят евро в паспорт и усаживаюсь на стул рядом с Себастьяном.

В Африке дипломатические представительства почти всегда заранее создают проблемы иностранцу, чтобы тот передумал посещать страну, куда хочет оправиться. Как бы то ни было, должен признаться, что бюрократические заморочки, перенесенные мной в Африке, лишь слабое подобие того, с чем сталкиваются мигранты в Италии, легальные или нелегальные. Исключение составила лишь Демократическая Республика Конго, где я хлебнул неприятностей, а мое путешествие превратилось в истинную одиссею. Со множеством обысков, допросов, а иногда даже угрозой ареста.

Со своего места я имею возможность наблюдать за маленьким клерком, изучать даже изменения в выражении его лица. Наконец он поднимает голову и обращает на меня взгляд, а я в ответ изображаю примирительную улыбку. Получилось! Вышли из тупика. Служащий со спокойным лицом извиняется за свой срыв, говорит, что день сразу начался плохо, ему пришлось спешно разрешать две важных проблемы. Я тоже извиняюсь, добавляя льстиво, что мне не терпится увидеть его страну. Он просит у меня еще пятьдесят евро для второй визы, но Себастьян, к моему удивлению, заявляет, что ему уже не хочется получать визу. Секретарь протягивает мне руку и говорит прийти за визой на следующий день. Все в очереди улыбаются и начинают разговаривать, нарушая напряженное молчание, царившее в комнате еще несколько секунд назад. Кажется, что все удовлетворены позитивным завершением истории. Не хватает только, чтоб мне зааплодировали!

Когда выходим из здания посольства, Себастьян говорит, что у него пропало желание ехать в Гвинею и он отправится сразу в Мали. Я не пытаюсь разубедить его: у каждого свои мотивы для путешествия. Кроме того, он располагает ограниченным временем – в конце апреля должен быть в Испании и сдать экзамен в университете.

От того места, где мы сейчас, посольство Гвинеи Конакри не так уж и далеко. Предлагаю Себастьяну пройти туда и понять точно, где оно находится, чтобы не терять время следующим утром, когда заберу паспорт в посольстве Гвинеи-Бисау. Мы моментально добираемся до нужного нам квартала, но не можем найти здание сразу же. На тротуаре возле высокой ограды из кованого железа сидят на табуретках два господина. На одном из них традиционная национальная одежда, очень элегантная, она придает ему какой-то жреческий вид. Именно к нему я обращаюсь с просьбой указать мне посольство. Однако, на вопрос ответа никакого не получаю. Напротив, господин отворачивается, произнеся нисколько слов на арабском, так что я ничего не понимаю. Я вопросительно смотрю на второго мужчину, помоложе. Тот отвечает, что его господин не хочет отвечать, поскольку мы не поздоровались с ним, проходя мимо этого места раньше. Признаю свою оплошность, протягиваю руку и прошу извинения. Добавляю, что мы были слишком погружены в поиски посольства. Извинившись, получаем нужную нам информацию. Словом, это маленькое происшествие послужит мне хорошим уроком и будет напоминать, что в Африке еще даже больше, чем у нас, приветствие показывает не только хорошее воспитание, но и то, что вы признаете значение встреченного человека – знакомого вам или вовсе нет. Кроме того, соответствующее приветствие способствует облегчению дел в офисе или в отделении полиции. В посольстве Гвинеи Конакри очень вежливая женщина-секретарь, которую я приветствую, может быть, излишне театрально и горячо, сообщает нам, что паспорта с визой будут готовы в течение дня и стоит виза сорок евро.

28 марта в 9 утра я забираю паспорт в посольстве Гвинеи-Бисау, а после полудня у меня уже есть и виза Гвинеи Конакри. 29-го рано утром прощаюсь с Себастьяном и выезжаю из отеля вместе с Веспой, двигаясь на юг, к городу Мбур. Выезд из Дакара оказывается очень легким: отличные дороги, хорошие указатели.

Рассчитываю добраться до Барры, в Гамбии, ближе к вечеру, до города триста километров. Там я переночую, место мне уже знакомое. На правом берегу реки Гамбия есть небольшой форт, где в девятнадцатом веке держали взаперти рабов перед отправкой в Новый Свет. Попрошу у сторожа позволения поставить палатку под большим баобабом, растущим там поблизости. Думаю, что сторож припомнит меня, когда я спрошу то же самое, что и три года назад. Я могу положиться на него и проведу под присмотром спокойную ночь, дав ему немного денег.

Пять часов езды от Дакара до Каолака. Пейзаж не очень интересный: скудная растительность, кусты. Мое внимание притягивают только баобабы: я очарован их величием. Если надо остановиться, то паркую Веспу в тени баобаба. Проезжаю через Каолак, хаотичный город, как и почти все африканские города, большие и маленькие.

Проезжаю перед центральной станцией полиции. Полицейский с большой табличкой под мышкой проходит через ограду со стороны улицы. Как только он меня замечает, приказывает остановиться. Думаю, хочет вытянуть из меня денег, и я желаю себе поскорее отвязаться от него: у меня нет времени и, кроме того, никакого намерения выкладывать деньги. Я сразу же показываю свои документы. Улыбаясь, полицейский говорит, что остановил меня вовсе не для контроля, а чтобы полюбоваться Веспой. У него тоже есть Веспа, но старенькая, модель 70-х годов выпуска. По его тону понимаю, что он влюблен в скутер, как и все остальные владельцы Веспы. Мне бы хотелось задержаться еще и продолжить приятный разговор, но впереди дальний путь. Да и асфальт между Карангом, пограничным пунктом между Сенегалом и Гамбией, и Баррой окажется очень плохим, так что мне придется снизить скорость, рискуя быть застигнутым темнотой. Именно это со мной и случится.

Быстро выезжаю из Каолака, пересекаю длинный мост, и дорога становится скверной. В каком-то месте обнаруживаю странный разрыв – он вынуждает свернуть вправо и проехать несколько километров по параллельно идущей дороге, приподнятой метра на два над уровнем главной дороги – сейчас она внизу слева от меня. Все это мне кажется не к добру. Следую по грунтовке еще три километра, а потом после резкого поворота путь мне преграждает перекладина из веток и проволоки. Из густых зеленых зарослей выскакивают мальчишки и просят оплатить проезд. Мое начальное состояние опасения мгновенно трансформируется сначала в неверие, а потом в неудержимое раздражение. Начинаю ругать ребят. Я вне себя – теряю драгоценное время. Делаю движение, как будто собираюсь спуститься с Веспы. Ребятишки пугаются и убегают. Возвращаюсь по крутому спуску назад на главную дорогу.

Несмотря на то, что шуточка обошлась мне в полчаса, думаю, что я еще легко отделался, поскольку это оказались только дети, хотевшие немного заработать. В Африке дорожные разбойники очень активны и опасны. В Мали, в Буркина, в Нигерии и особенно в Камеруне нападения этих бандитов частенько завершаются убийством путешественников, которых обирают до последней нитки, снимают с тела жертвы даже одежду. Двигаясь по главной дороге, я постепенно восстанавливал спокойствие.

Сразу же после селения Тубакута качество дороги ухудшается и замедляет мое продвижение.

Приезжаю в Каранг почти под вечер. Для въезда в Гамбию виза не нужна, полицейские на границе ставят мне отметку в паспорте и в карне де пассаж Веспы. После этой процедуры иду поменять евро на даласи, местную валюту. Начинает смеркаться, и я должен поторопиться доехать до Бары, прежде чем совсем стемнеет.

Но, как и предполагал, асфальт никуда не годный. С 2003 года, когда я с большим трудом проехал по этой дороге на Ленд Ровере, никакого ремонта не производилось. Мне приходится ехать медленно и вилять между ямами – некоторые из них похожи на настоящие кратеры. Постоянно переключаюсь с первой на вторую скорость и наоборот. Лихорадочно вглядываюсь в дорогу впереди, чтобы заблаговременно выбрать, куда направить скутер. Между тем, неотвратимо опускается тьма, а во мне поднимается страх упасть.

Два раза я удачно избегаю опасности, но усталость мало-помалу дает о себе знать. Слабеющее внимание и плохая видимость довершают остальное: я попадаю в очень глубокую яму с крутыми краями. Пытаюсь ускориться, но я на второй передаче, и Веспе не хватает мощности выскочить – она скатывается назад, потом клонится налево, и мне не удается удержать вес. Падаю, но на этот раз нога не остается придавленной скутером. Я встаю, старясь поднять Веспу, но сил у меня нет – слишком устал. Ко мне приближаются двое парнишек на мопеде, останавливаются и спрашивают, не травмировался ли я. Потом поднимают Веспу. Отряхиваю с себя пыль и снова еду, в непроглядной тьме – до Барры еще десять километров. Из-за багажа на переднем багажнике фара не освещает толком дорогу. Все! Больше не могу!

Я ехал целый день, под солнцем, съел только немного фруктов, дорога все время была преотвратная: я измучен физически и морально. Слева вижу какие-то жилые постройки. Не знаю, что и делать. Выкручиваю два, три раза ручку газа в надежде, что кто-нибудь услышит. И вот, из одного из домов появляется группа ребятишек и юношей. Они, улыбаясь, идут навстречу мне. На их лицах удивление – наверное, оттого, что видят белого человека, иностранца, на скутере. Один из них, постарше, Адам, спрашивает на английском мое имя и национальность, потом говорит, что почтет за честь приютить меня. Признаюсь, что эти слова, сказанные тогда, и до сих пор вызывают во мне сильные эмоции.

Сразу же принимаю предложение и, сопровождаемый ватагой мальчишек, направляюсь в сторону их дома. Родители Адама приветствуют меня, я могу оставаться у них сколько хочу. Я ошеломлен теплотой оказанного мне гостеприимства, и меня всего затопляет чувство счастья. Меня забрасывают вопросами, на которые стараюсь ответить, как могу: все это внимание к моей персоне меня забавляет, хотя я и очень устал. Больше всего в людях, что я вижу перед собой – детях и взрослых, – меня поражает их естественность, непосредственность, искренность разговоров и жестов. Для меня, белого европейца, это инстинктивное чувство расположенности и бескорыстия пробуждает в памяти обычаи нашего прошлого, уже принадлежащие к другому миру, далекому во времени и невозвратно утраченному.

Я сгружаю с Веспы багаж и размещаю его в выделенной для меня комнате, лучшей в доме. Затем отправляюсь помыться, смыть пыль, которая впиталась в тело. Я лью на себя воду ведро за ведром – она уносит не только пыль, но и все накопившееся напряжение. А хозяева уже приготовили ужин: benachine – рис с курицей, очень острый, но и очень вкусный.

После ужина замечаю, что вся семья собралась во дворе. Пожилые, молодые, дети, женщины – все сидят вокруг жаровни. Осталась одна пустая табуретка – для меня. Все хотят поговорить, расспросить меня, и я, хоть и жажду отправиться поспать, чувствую себя обязанным остаться с ними – в знак моей искренней признательности. Сажусь. Керосиновая лампа освещает главным образом лица ребятишек, они вне себя от радости. Бьюсь о заклад, они испытывают те же самые эмоции, что захватывали нас, мальчишек юга Италии, когда в 50-х годах группа кинооператоров приезжала в наш город для показа на центральной площади черно-белых документальных фильмов в дидактических целях. Начинаются вопросы: «Откуда ты приехал?», «Почему путешествуешь?», «Куда едешь?», «Сколько стран ты проехал?» Вопросы и ответы – один за другим. Отец Адама спрашивает, женат ли я и есть ли у меня дети. Вытаскиваю фотографию семьи, ее передают из рук в руки, кто-то рассматривает ее дважды. Когда вопросов нет, молчание заполняется улыбками и взглядами. Однако, уже поздно, чувствуется усталость – порой глаза у меня закрываются помимо воли. Отец Адама замечает это и говорит всем, что мне пора идти спать.

Я настолько вымотан, что как только добираюсь до кровати, проваливаюсь в сон, глубокий и спокойный сон без сновидений.

На рассвете меня будит крик петуха. Встаю и иду во двор. Мальчишки там. Они ждали моего пробуждения, чтобы испросить позволения помыть Веспу, и уже приготовили ведро, губку и мыло. Ну как я мог отказать им! После завтрака Адам интересуется, слышал ли я об Алексе Хейли и его книге «Корни». Отвечаю утвердительно и добавляю, что видел и телевизионный мини-сериал по мотивам романа. В нем описывается история жизни предков писателя по материнской линии, начиная с Кунты Кинте, захваченного в нынешней Гамбии во второй половине XVIII века и увезенного в США в качестве раба. Адам предлагает мне поехать на Веспе в Juffereh, посмотреть на места, где жил Кунта Кинте. Говорит, что расстояние всего-то пятнадцать километров. Я справляюсь по карте, но деревня на ней не обозначена. Приходится поверить на слово.

Приезжаем в Juffereh после двух с половиной часов тряски по ужасной грунтовой дороге на расстояние в тридцать пять километров. Я злюсь на себя, что доверился парнишке. Ведь знал же по личному опыту, что для многих африканцев и десять километров, и сто – одно и то же. Местечко – классическое африканское селение, где на крышах почти всех хижин вместо соломы теперь положены гофрированные листы. В обмен на скромное пожертвование маленький музей предлагает редким путешественникам лицезреть экспонаты, относящиеся к работорговле.

Мы с Адамом бегло осматриваем дом Кунты Кинте (а в самом ли это деле дом знаменитого раба?). Короче, все увиденное никак не компенсирует мне семьдесят километров в оба конца.

На следующий день, то есть 30 марта, я готов продолжить путешествие. Все мои новые друзья толпятся вокруг, чтобы попрощаться и пожелать удачи. Адам вызывается проводить меня до Барры, и я соглашаюсь, хотя его вес сделает управление и без того тяжело нагруженной Веспой более трудным. В Барре я сяду на паром через реку Гамбия и попаду сразу же в столицу, Банжул.

До сих пор я перемещался по местам, где уже побывал раньше, далее мне надлежит внимательно изучать карты и выбирать налучший маршрут. Утром каждого дня, усаживаясь на Веспу и запуская мотор, я не буду знать, где проведу следующую ночь, где и когда поем. Все будет отдано на волю случая. Через четверть часа я уже на окраине Банжула. Замечаю, что рюкзак на заднем багажнике закреплен не очень надежно. Останавливаюсь, чтобы приладить его как следует.

Стартуя после этой остановки, забываю про шлем. Решаю надеть его, как только выеду за город. В Африке белый, нарушающий правила, не останется незамеченным. Так и есть, на первом же полицейском посту поднятый жезл и подчеркнуто протяжный свисток повелевают мне остановиться. Без колебаний демонстрирую документы. Из-за легкомысленности я дал полиции повод наказать меня штрафом или – что еще хуже – выморщить деньги. Полицейский приглашает меня следовать за ним в разрушенное здание с другой стороны дороги. В комнате без пола и без оконных рам за хлипким столиком сидит офицер. Полицейский объясняет, что я был без шлема.

Офицер смотрит на меня через зеркальные очки, безмолвно изучая несколько секунд. Ясно, что хочет смутить. Потом он говорит, что в Гамбии каска обязательна и что я совершил серьезное нарушение правил дорожного движения. Притворяюсь, что ничего не понимаю, хотя понял всё. Улыбаюсь как идиот и молчу. Между тем полицейский начинает писать в каком-то формуляре, потом приближается ко мне по приказанию своего начальника и объявляет дружелюбным и доверительным тоном, что я могу избежать штрафа, если сделаю маленький подарок офицеру – 100 даласи, это примерно 7 евро. Я продолжаю делать вид, что не понимаю. Улыбаюсь и не отвечаю. Выхожу и усаживаюсь на валун около окна. В комнате непрекращающийся поток людей, попавших в сеть полиции. И все платят, чтобы избежать неприятностей, за полчаса, что я там нахожусь, офицер положил к себе в карман хорошенькую сумму. Время от времени он бросает на меня вопросительный взгляд, и я все время отвечаю ему улыбкой. Единственная стратегия для меня состоит в том, чтобы и дальше прикидываться непонимающим.

Закуриваю сигару, встаю и предлагаю по сигаре каждому их двух полицейских.

Им, похоже, это нравится. Тогда я вытягиваю из рюкзака две коробки сигар и протягиваю их офицеру. Через десяток минут он меня зовет, возвращает документы и говорит, что могу идти. Мое пассивное сопротивление достигло желаемого результата.

Прежде чем я успеваю выйти, офицер интересуется моим дальнейшим маршрутом. Когда отвечаю, что еду в Танзанию, он снимает очки и смотрит на меня с выражением чрезычайного удивления, и я не знаю, то ли его обескуражил пункт назначения, то ли тот факт, что я отвечаю на вопрос на хорошем английском. Завожу Веспу и удаляюсь со шлемом на голове.

Гамбия – это узкая полоска земли, шириной максимум пятьдесят километров. От африканского побережья она вклинивается на четыреста километров в территорию Сенегала, вдоль двух берегов одноименной реки. Через два часа я оставляю эту страну и снова оказываюсь на сенегальской земле. Еще сто восемьдесят четыре километра, и я на границе с Гвинеей-Бисау и вскоре уже прохожу таможенные процедуры: отметка в паспорте, регистрация в отделении полиции, заполнение карне де пассаж на Веспу.

Въезд в Гамбию производит на меня впечатление. Пейзаж изменился, влажный тропический климат способствует росту буйной растительности, с характерными для побережья мангровыми деревьями и тропическим лесом во внутренних районах. Первый раз в жизни вижу такую разнообразную, богатую флору, она меня очаровывает. Вдоль дороги время от времени встречаются уходящие ввысь на десятки метров деревья. Их стволы в нижней части сплиссированы во множество складок, напоминая мне изделия из папье-маше, что делают в наших краях.

К вечеру доезжаю до селения Сан-Домингос, где решаю заночевать. Прошу на французском у полицейского указать мне чистый, недорогой отель. Он понимает, но отвечает по-португальски. Я еду в указанном мне направлении и очень быстро нахожу отель. Владелец его, родом из Португалии, встречает меня радушно. Мой номер – маленький, но очень чистый и стоит всего 6 евро. Я говорю, что могу заплатить в евро, и хозяин отвечает, что никаких проблем и что даже в ресторане я могу расплачиваться евро.

В ресторане отеля знакомлюсь с Джорджо, итальянцем, работающим вместе с женой в неправительственной итальянской организации. Ужинаем вместе, обсуждая войну, долгие годы которой опустошили Гвинею. После выборов 2005 года страна под управлением президента Жоана Бернардо Виейра, кажется, наслаждается относительной политической стабильностью (К сожалению, сейчас, когда я пишу эти строки и после убийства президента, страна рискует снова рухнуть в пучину гражданской войны). Мы меняем тему, и беседа переходит на мое путешествие. Джорджо интересуется моей программой максимум. Советует быть очень осторожным в Гвинее Конакри и избегать столицы. Потом, зная, что на следующий день я остановлюсь в Бафата, говорит, чтобы я поехал в католическую миссию к отцу Франческо, итальянскому священнику, он будет рад приютить меня.

Второго апреля, спозаранку, я уже покидаю Сан-Домингос и еду в Бафата – этап в двести семьдесят три километра более-менее приличного асфальта. В двадцати двух километрах от селения Ingore асфальт исчезает, и достаточно ровная грунтовая дорога приводит к берегу великой реки. Кто-то говорит, что надо примерно час подождать прихода парома, который переправит меня на другой берег. Я уже знаю, что дело одним часом не обойдется, и настраиваюсь – с чисто африканским спокойствием – на долгое ожидание.

Подготавливаю Веспу к погрузке и устраиваюсь в тени импровизированного шалаша, в котором жарится на огне мясо козленка. Сейчас почти полдень, и я уже проголодался. Покупаю за несколько африканских франков порцию жареного мяса – его мне подают в кульке, сделанном из бумаги для мешков с цементом. Получаю булку хлеба и бананы. Пообедав, встаю и иду к Веспе, хочу закурить. Однако безрезультатно ищу зажигалку: должно быть, где-то потерял. Осматриваюсь вокруг в поисках кого-нибудь, кто дал бы прикурить. Около пикапа, недалеко от меня, замечаю двух белых. Я приближаюсь с намерением познакомиться. Они итальянцы, один из них инженер, другой – геодезист. Они находятся здесь от одной итальянской фирмы, что должна построить мост через реку. Инженер указывает мне на противоположном берегу реки сараи, где живут рабочие, и говорит, что через несколько дней начнутся работы по установке первых опор моста.

Во время нашего разговора замечаю приближение парома. Билет у меня уже есть, так что остается лишь погрузиться. Но эта операция, которая прошла бы у нас без сучка, без задоринки, в Африке может оказаться весьма рискованной затеей. Когда паром причаливает, моя радость от завершившегося, наконец, ожидания внезапно трансформируется в мрачное беспокойство: дощатые сходни, опущенные для доступа на борт, состоят из двух частей; в точке их соединения образуется такой заметный угол, что он представляет потенциальную ловушку для маленьких колес Веспы. Тревогу усиливает и тот факт, что сходни на три четверти длины погружены в воду.

Подходит моя очередь, и сердце колотится сильно-сильно; знаю, что у меня не должно быть ни малейшего колебания. Когда оба колеса уже на сходнях, вода лижет мои ботинки; мотор я оставил включенным: если он заглохнет, Веспа могла бы соскользнуть назад, потом наклониться, а я, без надежной опоры, не смог бы удержать ее. И неизбежно и она, и я полетели бы в воду! Вот я уже в том месте, где находится угол-ловушка, кручу ручку газа и тяну руль на себя – два совместных действия оказываются эффективными. И вправду, Веспа делает рывок вперед, заднее колесо выходит из воды и катится по поперечинам сходней. Уфф! Я на пароме. Долгий вздох облегчения усмиряет бешеное биение сердца. Я ставлю Веспу на подножку и прошу одного из пассажиров сделать фотографию: на ней улыбающийся и довольный мужчина, которому удалось избежать опасности. Однако этот мужчина забыл, что скоро ему придется столкнуться с рисками спуска на другом берегу.

Через десять минут мы уже у правого берега. Спуск с парома легче, чем подъем, без всяких трудностей. В сотне метров от берега начинается асфальт. Проезжаю через селения Булла, Нхакра; в Мансоа заливаю полный бак бензина. Перед городом Бамбадинка останавливаюсь на перекур. До Бафата остается всего тридцать два километра, так что туда я приезжаю еще до вечера.

Католическая миссия, рекомендованная Джорджо, находится на выезде из города. И действительно, когда дома начинают располагаться реже, замечаю слева колокольню церкви. Оставляю Веспу в обширном саду и иду справиться об отце Франческо. Стучу, открывается дверь, и передо мной, приветливо улыбаясь, предстает мужчина: отец Франческо. Я называю свое имя, передаю приветы от Джорджо и спрашиваю позволения остаться на ночь. У мужчины на лице недоумение, он заявляет, что не знает никакого итальянца по имени Джорджо. Конечно, он не тот отец Франческо, которого я ищу, тот находится в другом месте, в нескольких километрах от Бафата, по дороге на Габу. Потом он говорит, что будет рад видеть меня своим гостем, я тоже доволен таким раскладом, потому что уже темно, и у меня нет никакого желания снова пускаться в дорогу, пусть даже и совсем не далеко.

Я трогаю Веспу с места и пристраиваю ее под большим навесом возле внедорожника миссии. Потом сгружаю багаж и тащу его в комнату.

Быстрый душ и чистая одежда сразу же делают меня презентабельней. Потом я торопливо стираю – надо поспешить, в семь ужин, и я не хочу заставлять ждать себя. В трапезной встречаю итальянцев, они в Гвинее с гуманитарной миссией. Ужин отличный, а отец Франческо попросил принести к столу хорошее вино – вещь очень редкая для Африки. После первоначальной скованности, когда все присутствующие – я в том числе – кажутся не очень расположенными к общению, беседа оживляется благодаря именно отцу Франческо, который представляет меня и рассказывает о моем путешествии то, что уже узнал. Все изумляются, когда я детально сообщаю о моем маршруте; одна девушка, медсестра по профессии, особенно интересуется рисками для здоровья. Спрашивает, не боюсь ли я малярии и других тропических болезней. Отвечаю, что боюсь, но страх – это не то, что может заставить меня отступить, В общем, в целях профилактики постараюсь предпринимать все меры предосторожности.

Уже поздно и пора отправляться спать. Прощаюсь, пожимая всем руки: назавтра я уеду на рассвете и не смогу попрощаться ни с кем.

На следующее утро, в восемь, я уже проехал пятьдесят километров в направлении Габу. По моим расчетам прибуду чуть позже полудня в Кундару, в Гвинее Конакри. Но мой оптимистический прогноз столкнется с жестокой реальностью ужасной дороги на участке между Pitche и границей между двумя Гвинеями.

Я уже какое-то время еду по грунтовой дороге, еду без особых трудностей, но продвигаясь вперед с осторожностью и не превышая тридцати километров в час. Красный цвет земли контрастирует с тускловатой зеленью зарослей. Сейчас стоит засушливый сезон, природа страдает от нехватки воды. Очень жарко, я часто останавливаюсь и пью.

Где-то к часу дня решаю остановиться и передохнуть в тени огромного дерева рядом с дорогой. Угождаю желудку, который просит еды, баночкой сардин, хлебом и двумя бананами. Пью много воды, выкуриваю сигарету и снова в дорогу.

Я еду один уже многие часы, дорога не очень оживленная, лишь изредка мне навстречу попадаются велосипедисты. Постепенно дорога становится хуже: ямы, длинные и узкие русла высохших ручьев – следы работы воды во время дождей – перерезают дорогу. Они часто занесены мельчайшим песком – результат эрозии. Еду на первой скорости, а правая нога всегда в готовности нажать педаль тормоза. Протяженные песчаные участки вынуждают меня отталкиваться ногами, чтобы не упасть. И сама дорога стала высохшим руслом шириной примерно три метра и с высотой стен больше двух метров. Чертовски жарко, потею, но у меня нет ощущения, что я мокрый, потому что пот быстро испаряется, разумеется, оставаясь и на моей коже, и на одежде, смешавшись с пылью, которая покрывает меня с ног до головы. Я пью воду литрами, растворив в ней несколько пакетиков минеральных солей для снижения риска обезвоживания. Не помню, чтобы я когда-либо так страдал физически (Я пока еще не испытал лесную дорогу в Габоне и болотистые дороги в восточной провинции Конго). Запас воды почти иссяк, но замечаю в двадцати метрах от дороги спасительный колодец. Около него женщины, достают воду. Оставляю Веспу прямо на дороге и иду к колодцу с пятилитровой канистрой и двумя бутылками. Для очистки воды использую таблетки Micropur швейцарского производства, очень эффективные и безопасные – через час вода будет вполне пригодна для питья.

Еду дальше, уже запредельно уставший и с нервами на пределе. Замечаю, что из-за напряжения сжимаю рукоятку руля с излишней силой, до боли в локтях. Несмотря на лихорадочное внимание к поверхности дороги, не замечаю вовремя песчаного участка. Веспу заносит, она заваливается набок, и я безуспешно пытаюсь ее выровнять, помогая себе ногами. Падаю, и в этот раз моя нога снова придавлена Веспой. Нет никого, кто мог бы помочь выбраться, я должен сделать все сам. Приподнимаюсь и правой рукой срываю эластичные шнуры, удерживающие канистру с водой и канистру с бензином. Потом, все той же правой, отвязываю багаж с переднего багажника. Веспа стала намного легче, и я могу чуть приподнять ее и вытащить ногу. Еще раз ее спасли крепкие туристические ботинки. Очищаю Веспу от песка и снова еду. Через несколько сотен метров дорогу пересекают многочисленные борозды, узкие и глубокие. Стараюсь удержать равновесие на гребне, разделяющем две борозды, но это не так-то просто: в какой-то момент переднее колесо скользит по гладкой земле и попадает в борозду. Снова падаю, но в последний момент ухитряюсь устоять на ногах.

Я постоянно пил воду, помогал Веспе ногами, толкал ее на песчаных участках, вилял среди многочисленных ям – и за три часа нечеловеческих усилий преодолел что-то около двадцати километров. Жара спала, я же, наоборот, чувствую себя пылающей головешкой. Это просто чудо, что я не получил теплового удара, очевидно, предшествующее пребывание в Сахаре сделало мой организм более приспособленным к адскому пеклу. Навстречу мне едет раздолбанный внедорожник, и кажется, что даже ему приходится нелегко. Водитель останавливает машину и спрашивает, не нужна ли помощь. Все, что мне надо, – знать, как далеко до границы. Водитель говорит, что осталось десять километров. Я решаю, что остановлюсь на ночлег сразу после пересечения границы.

Продолжаю ехать, все время с большим трудом. Уже проехал двенадцать километров, но ощущение такое, что до границы еще далеко. Приезжаю в селение Бурунтума. Какой-то пожилой человек говорит, что до границы с Гвинеей Конакри три километра. Солнце уже низко, совсем скоро опустится вечер, и я на пределе сил. Несколько минут стою в отупении, не зная, что делать. Мое присутствие привлекает много людей, особенно детей – они смотрят на меня так, словно я марсианин. Справа, на расстоянии десяти метров от того места, где я остановился, в тени могучих манговых деревьев расположились ладно построенные хижины, с оградами из сухих ветвей. Люди, после первых минут замешательства, начинают дружески улыбаться. Место мне нравится, а люди вызывают доверие. Думаю, что остановиться здесь на ночь – хорошая идея. Спрашиваю у владельца хижины позволения поставить палатку на его земле на одну ночь. Он не понимает по-французски, но ему объясняют смысл моей просьбы, и он, широко улыбаясь, показывает мне место, где я могу устроиться: под большим манго, возле примитивной лавочки.

Под прицелом десятков глаз я быстро ставлю палатку, полагая, что нет смысла фиксировать ее растяжками и колышками – вечер тихий и нет ни малейшего дуновения ветра. Однако в Африке порой можно очень дорого заплатить за легкомысленность. Занеся багаж в палатку, прошу принести мне воды, чтобы помыться и постирать. Моюсь с африканским мылом, поливая себя водой прямо из ведра. Чтобы смыть всю пыль, приходится намыливаться дважды. И вот я чистый! Потом принимаюсь за стирку: джинсы, рубашка, белье. Все постиранное развешиваю на веревке, натянутой меж двух манговых ветвей. Когда операция по наведению чистоты закончена, остается лишь приготовить незатейливый ужин: баночка сардин, кусок хлеба, несколько бананов наполняют мой желудок.

Мне надо сразу же уснуть: поскольку я смертельно устал, то палатка, надувной матрас и спальный мешок обеспечат комфорт, сравнимый с номером в пятизвездочном отеле.

Желаю спокойной ночи всем тем, кто еще наблюдает за мной, и забираюсь в палатку. В два часа ночи палатку сотрясает сильнейший ветер, его порывы пробуждают меня от тяжелого глубокого сна, в который я провалился, как только добрался до спального мешка. Листва деревьев усиливает завывание ветра, и у меня такое чувство, что я окружен громадной стаей волков.

При каждом порыве ветра палатка, которую я по глупости своей не укрепил растяжками, сотрясается, и каждый раз боюсь, что ее вот-вот унесет как соломинку, несмотря на весь мой тяжелый багаж. На протяжении почти трех часов, вытянув руки и ноги, я лежу в позе буквы X, чтобы удержать палатку на месте, препятствуя ветру наполнить ее и приобрести еще большую силу улететь.

В пять утра кратковременный дождь усмиряет ветер, объявляя возвращение затишья. Высовываю голову из палатки – не улетела ли моя выстиранная одежда. С радостью вижу, что все на месте и даже, как мне кажется, почти высохшее. Я снова засыпаю, но возможность восстановить силы от тягот предыдущего дня уже невозвратно пропала.

Когда выхожу из палатки и смотрю на себя в зеркало Веспы, мне кажется, что я вижу там труп.

Быстрое умывание, такой же быстрый завтрак – печенье, размоченное в порошковом молоке. И я снова еду, к границе. В половине десятого я уже в городе Кундара, в Гвинее Конакри.

От Кундары до Лабе двести пятьдесят километров дороги, которая в Фута Джаллон становится горной. И на всем пути нет ни единой заправки.

В моей памяти еще свеж кошмар прошлого дня, и нет ни сил, ни желания снова испытать подобное, только еще и помноженное на пять, потому что проехать надо двести пятьдесят два километра. В одном из баров знакомлюсь с Максимом, который торгует новыми и подержанными автомобильными запчастями. Объясняю ему проблему. Он сразу же говорит, что мне повезло: есть машина, которая отправляется в Лабе около полудня. Он выяснит у владельца, найдется ли у него в багажнике место для Веспы, а для меня – в салоне. Прошу Максима, чтобы он показал мне обменный пункт, надо поменять евро на африканские франки. Я уже знаю курс, то есть меня не облапошат. Меняю сто евро, так как не знаю, во сколько обойдется билет до Лабе. Возвращается Максим, говорит, что все в порядке, но о стоимости билета я должен договариваться с хозяином самостоятельно. Хозяин машины – невысокий, коренастый, с вежливыми манерами. Мы сходимся на очень приемлемой для меня цене.

Он просит подогнать Веспу к его офису, потому что в целях безопасности надо слить весь бензин из бака. Когда все готово, я предполагаю, что сейчас Веспу погрузят в кузов грузовичка или в пикап. Но нет, речь идет о стареньком семейном Пежо. В Африке все возможно, даже это! В багажник загружают три автомобильные покрышки, на них положат Веспу. Контролирую, чтобы все было сделано как надо, мне не хотелось бы, чтобы неизбежная тряска и подпрыгивание машины на дороге нанесли скутеру ущерб.

В момент отъезда насчитываю в салоне десять человек, трех в багажнике, где теперь уже не только моя Веспа, но и весь багаж пассажиров и даже три курицы. По дороге в машину заберется четырнадцатый пассажир.

Ровно в полдень, как и обещано, отправляемся (эта пунктуальность мне очень нравится, но здесь, в Африке, кажется необъяснимой). Едва мы выезжаем за пределы Кундары, как машина начинает нестись на сумасшедшей скорости.

Дорога разрезает лес надвое, образуя множество крутых, достаточно узких поворотов, на которых водитель почти никогда не снижает скорость. Пассажиры, смеявшиеся и шутившие в момент отъезда, теперь притихли. Я тоже охвачен волнением и вытягиваю шею, пытаясь разглядеть дорогу в лобовое стекло. Мы проехали около двадцати километров, когда сильнейший шум и внезапный резкий толчок заставляют нас подскочить в воздух. Автомобиль останавливается, все выходят посмотреть, что такое случилось. Большой камень оторвал половину выхлопной трубы, к счастью, повреждение это не очень серьезное. Водитель возвращает на место отлетевший кусок, кое-как закрепляя его при помощи железной проволоки. Едем дальше на прежней скорости, под аккомпанемент оглушающего рева сломанного глушителя. Почти два часа я сижу, вцепившись в спинку переднего сиденья, словно парализованный страхом, потом, чтобы успокоиться, говорю себе, что бессмысленно беспокоиться слишком сильно: водитель, вероятно, понимает, что делает – кто знает, сколько раз он уже проезжал по этой дороге. Успокоенный этой мыслью, закрываю глаза и, придавленный весом бабищи, сидящей слева, рядом со мной, ухитряюсь задремать, частично восполняя ночной недосып.

Часа через полтора меня будит соседка – ей надо выходить. Автомобиль останавливается на берегу реки. Паром готов перевезти нас на другой берег. Вода в реке изумительно красивого изумрудного цвета, по берегам – буйная растительность. Наслаждаюсь этим африканским пейзажем, такие я раньше видел только в документальных фильмах. Перебравшись на другой берег, мы продолжаем сумасшедшую гонку, но я уже не обращаю внимания на отчаянную манеру вождения – можно сказать, что почти привык.

Однако мое хладнокровие исчезает, когда мы добираемся до Фута Джаллон. Там дорога карабкается в горы вдоль крутых откосов, которым не видно конца. Водитель преодолевает бесконечные узкие повороты с безответственным легкомыслием. На каком-то повороте машина замедляется и останавливается. Не могу понять причины этой внезапной остановки. Пассажиры говорят возбужденно, я выхожу, смотрю вперед и замечаю на краю дороги человека, он весь в крови. Обеими руками он зажимает правый бок. На земле, опустив голову между колен, сидит какой-то юноша и стонет. Ранен и он. Спрашиваю водителя, что случилось, и он говорит посмотреть вниз, в глубину откоса. Смотрю, но не вижу ничего странного. Смотрю еще, пристальней, и замечаю среди зелени изуродованный силуэт автомобиля. В салоне три человека, возможно, они погибли. В этот момент я думаю, что несчастье, конечно, случилось по причине неосторожности и превышения скорости, и что все это могло бы случиться и с нашим автомобилем. Подзываю водителя и решительным голосом приказываю ему снизить скорость, потому как лучше приехать поздно, чем закончить жизнь на дне откоса. Слушая такие мои слова, пассажиры согласно кивают головами. Все потрясены увиденным. Надеюсь, что и наш молодой водитель пришел к здравому выводу, что следует быть поострожней.

Уезжаем, оставляя раненых на месте. Скорую помощь уже вызвали, но кто знает, когда она приедет. Едем на умеренной скорости, и я могу расслабиться и полюбоваться первозданными панорамами Фута Джаллон. Краски природы в этот период чуть поблекшие – стоит сухой сезон. Я не сожалею, потому что в сезон дождей дорога была бы непроходимой из-за грязи или оползней.

Приезжаем в Лабе до захода солнца. Водитель останавливает пежо на маленькой площади, выгружает Веспу. И хотя я следил за ее погрузкой в Кундаре, на скутере две большие вмятины – на багажнике и переднем крыле. Даже мои падения не причиняли Веспе таких серьезных повреждений. Выражаю недовольство водителю, он уверяет, что Веспу отремонтируют к завтрашнему утру.

Уже почти стемнело. Надо найти отель. Какой-то юноша с мотоциклом, приспособленным к оказанию услуг в качестве такси, предлагает показать отель, удовлетворяющий моим требованиям: чистый и дешевый. Доминик, так зовут молодого человека, грузит мои рюкзаки на свой мотоцикл и приглашает следовать за ним. Номер в отеле полностью отвечает моим ожиданиям: с минимумом мебели, но чистый и недорогой. Водопровода нет, но это не проблема: для моих нужд сторож принесет в туалет горячую воду.

В Лабе я пробуду два дня, надо передохнуть и починить Веспу. В восемь вечера встречаюсь с Домиником, который предложил себя в качестве гида по городу. Он серьезный парень и на него можно положиться. Со своим «такси» и с отцовской помощью ему удалось построить прекрасный дом, в котором он живет с женой и двумя детьми. Я голоден как волк, за все время поездки ел только фрукты, бананы и манго. Доминик составляет мне компанию в ресторане, в центре города. Он не голоден, потому что поужинал дома с семьей. Я же беру тарелку фасоли, жареное мясо и свежее пиво. На следующее утро отправляюсь на поиски водителя, чтобы мне отремонтировали Веспу. Показываю его фотографию на цифровой камере одному механику, и тот дает мне точные указания, где отыскать водителя. Удары молотка по кузову Веспы возвращают все в нормальное (по африканским стандартам) состояние.

Остаток дня в Лабе предусматривает визит в дом Доминика, прогулку по ближайшим окрестностям, несколько часов, посвященных уходу за Веспой, а вечером участие в какой-то вечеринке, где я могу послушать африканскую музыку и выпить пива.

6 апреля стартую на Бамако, в Мали. Мне потребуются три дня, чтобы проехать семьсот тридцать километров. Доминик на своем китайском мотоцикле провожает меня до выезда из города. Я ему плачу больше, чем договаривались, в качестве благодарности за его любезность по отношению ко мне. Проезжаю верхний Фута Джаллон. Дорога хорошо асфальтирована, пейзаж восхитительный, в ранние утренние часы над лесом поднимается туман, обволакивающий вершины высоких деревьев. Я часто останавливаюсь полюбоваться захватывающими дух панорамами. Планирую проехать за день, если все пойдет хорошо, около трехсот тридцати километров до Даболы, где устроюсь на ночлег.

В Даболе ночь проходит спокойно в убогом номере плохонького отеля. Наутро обычный ритуал техобслуживания Веспы, погрузка багажа, мало-помалу становящегося легче, поскольку по дороге освобождаюсь от ненужных вещей, просто дарю их людям, особенно одежду.

После завтрака – печенье с порошковым молоком китайского производства в пакетиках по пятьдесят граммов – выезжаю на Канкан, откуда проеду завершающий этап дня, Сигири, в восьмидесяти километрах от границы с Мали. Асфальт кажется отличным, замедляюсь по другой причине, ведь в Африке даже наилучший асфальт может преподнести неприятные сюрпризы, они возникают, когда ты ждешь этого меньше всего. Это могут быть огромные ямы или же еще хуже – длинные и глубокие трещины непонятного происхождения. На сто семьдесят один километр до Куруссы я затрачиваю три с половиной часа. Быстро покидаю этот город, там я только заправился и купил литр масла для Веспы. Вдоль дороги замечаю людей, собирающих фрукты с деревьев. Останавливаюсь, чтобы удовлетворить любопытство. Фрукты какие-то странные, цвет у них от желтого до оранжевого и ярко-красного, в зависимости от степени зрелости. По форме напоминают наш перец, а в нижней части у них что-то вроде нароста или шишки, нечто, напоминающее очищенный, продолговатый и изогнутый орех. Только потом я узнал, что это были кешью. Я их раньше никогда не видел в первозданной форме. Срываю фрукт с дерева, разламываю его надвое и высасываю сладковатую сочную мякоть, которая мгновенно утоляет жажду. Крестьянин невдалеке от меня советует срывать красные плоды, потому что они спелей и вкусней. Основательно запасаюсь кешью и снова седлаю Веспу.

Едва я проехал тридцать километров, как меня останавливает человек в форме и с жезлом. Военный блокпост. Главный – офицер – сидит в тени под большим деревом. Резким жестом руки он приказывает мне приблизиться. На нем заркальные солнцезащитные очки. Начинает расспрашивать: откуда еду и куда направляюсь. Я спокойно отвечаю на вопросы, потом – без просьбы с его стороны – показываю все свои документы, кратко комментируя: паспорт с визой, национальное и международное водительское удостоверение, паспорт на Веспу – тоже в двух вариантах, карне де пассаж для временного ввоза Веспы. Военный изучает мои документы, некоторые из них ему незнакомы – это заметно. Затем он поднимает взгляд и пристально разглядывает меня сквозь свои зеркальные очки, смотрит и смотрит, не произнося ни слова, с очевидным намерением смутить. Я не опускаю взгляд и уже знаю, что он пытается найти подходящий предлог, чтобы вытрясти из иностранца деньги. Спрашиваю его, могу ли я ехать дальше, поскольку все документы в полном порядке и их даже больше, чем требуется в Гвинее. На это он отвечает, что не все в порядке, и он должен меня оштрафовать.

Интересуюсь, что же за нарушение я совершил. В соответствии со статьей должно быть изобретенной тут же, я нарушил дорожный кодекс, потому что находился за рулем Веспы без защиты для рук, необходимой для предотвращения травм в случае падения. Добавляет, что дороги в его стране опасны, особенно из-за животных, часто выскакивающих на проезжую часть. Я словно падаю с облаков: никогда не ожидал подобного уведомления, там, в Гвинее, это отдавало чем-то сюрреалистичным. У меня была привычка каждый раз, когда ехал по асфальтированной дороге, надевать пластиковые налокотники, наколенники, наплечники. Спину всегда защищал усиленным эластичным поясом. Опыт научил меня, что из всех падений падения на асфальте – самые опасные.

После первого замешательства обращаюсь к офицеру, приглашая его выписать штраф, и добавляю, что поскольку у меня нет с собой наличных для оплаты на месте, то я переночую в Канкане, а наутро отправлюсь в полицейский участок, чтобы утрясти ситуацию. Однако хочу, чтобы в квитанции на штраф была детально указана причина: «Находился за рулем скутера без защиты для рук». Заканчиваю говорить, достаю мобильник, притворяюсь, что набираю номер, и изображаю мой обычный разговор, который всегда начинается со слов: «Добрый день, полковник!» Усаживаюсь в седло Веспы, надеясь, что дело закончится максимально быстро; меня на самом-то деле не привлекает перспектива провести ночь в Канкане, лучше бы доехать до Сигири – это еще двести километров. Оттуда на следующий день я смог бы до обеда приехать в Бамако, столицу Мали. Несколько минут ожидания, и вот уже один из военных приближается ко мне и убедительным, доверительным и дружеским тоном советует мне, как избежать штрафа: требуется всего-то сделать маленький подарочек офицеру, тогда он отменит свое решение.

В Африке полицейский контроль почти везде нацелен на то, чтобы надавить на человека и выудить у него деньги. Чем меньше демократии, тем больше власти у военных и тем большие страдания и притеснения должны терпеть граждане.

Отвечаю моему «другу», что не собираюсь платить ни гроша и только из чистой любезности могу предложить сигары (их у меня пока что хватает). Добрую четверть часа не получаю никакого ответа. Тогда, окончательно потеряв терпение, встаю и направляюсь в сторону офицера. Прошу его показать то правило на последних страницах сборника штрафов, которым он размахивал у меня перед носом для пущей убедительности своих слов. Первая же страница сборника дает мне козырь для победы в битве против самовластия и злоупотребления. После небольшого вступления об основах государства первая статья кодифицирует обязанности полицейского: призывает его к верности государству, к порядочности и честности. Читаю вслух, педантичным тоном, так, как учитель читает урок ученикам. Потом вытаскиваю из рюкзака коробку сигар и предлагаю ее офицеру: это последний ход в шахматной партии, длившейся почти час. Спрашиваю, могу ли я ехать.

Получив разрешение, вскакиваю в седло и еду в Сигири. Еду и ликую и хвалю сам себя: я становлюсь действительно молодцом и с успехом выпутываюсь из таких ситуаций, где другие полезли бы в бутылку, а может и похуже того. Очень жарко, проезжаю еще километров двадцать, потом останавливаюсь в тени дерева перекусить. В сегодняшнем меню предусмотрены мясные консервы, хлеб, два манго и досыта – кешью.

Уже долгое время я еду по дороге, идущей параллельно реке Нигер, и любуюсь изумительными видами – их я не забуду никогда.

Уже не видно каменных домов с крышами из листового проката – только маленькие или большие деревни с хижинами, покрытыми соломой: передо мной черная Африка, та самая, какой я ее увидел в книгах и какой часто воображал.

До Сигири осталось всего ничего: солнце стоит еще высоко над горизонтом, но жара спала, и путешествовать приятно. Я уже знаю, где заночую, краткий путеводитель по Западной Африке советует мне отель de la Paix. Это меня успокаивает и приводит в хорошее настроение. Но, как я уже говорил, в Африке всегда найдется что-нибудь, чтобы испортить тебе праздник в самую неожиданную минуту.

В десяти километрах от Сигири на еще одном полицейском блокпосту меня снова останавливают. Не успеваю и ноги на землю поставить, как уже буквально окружен десятком военных, среди которых две женщины. Я чувствую себя жертвой, выслеженной стаей гиеновидных собак. Командир группы, двухметровый гигант, дотошно проверяет мои документы, которые я ему передаю. Начинается перетягивание каната. Первым делом главный заявляет, что водительское удостоверение просрочено; с иронической улыбкой на губах отвечаю, что прочитанное им – дата выдачи. Если заглянет вовнутрь, то увидит дату обновления. Срок действия моих прав закончится в 2011 году. Военный проверяет книжечку вакцинации против желтой лихорадки и заявляет, что я нахожусь в противозаконной ситуации, потому что в момент въезда в Гвинею не предоставил эту книжечку служащему на границе, чтобы тот сделал отметку о подтверждении санитарного свидетельства. Уточняю, что отметку в эту книжечку на границе ставить не надо, потому что имеется отметка из офиса санитарной службы о том, что все необходимые прививки сделаны.

Пока военный ищет еще какую-нибудь придирку, чтобы поставить меня в затруднительное положение, к блокпосту подъезжает и останавливается прямо напротив нас сверкающий внедорожник. Пассажир на переднем сиденье опускает стекло и спрашивает военных, что происходит. Все вскакивают по стойке смирно, особенно гигант – кажется, ему так и хочется спрятаться у меня за спиной. Должно быть, пассажир в штатском – военный в высоком чине, судя по выражению авторитарности на его лице и безапелляционному тону голоса. Наши взгляды встречаются, и господин спрашивает, нет ли у меня проблем. Отвечаю, что нет – обычный контроль документов, но тот понимает, что-то не так, и приказывает немедленно отпустить меня. Дожидается, пока мне вернут документы, говорит, что хочет увидеть мой отъезд, и желает счастливого пути.

Чтобы попасть в отель de la Paix, я должен проехать через большие и пришедшие в упадок деревянные ворота. Они, если я правильно интерпретирую маленькие пятна оставшейся краски, некогда были цвета ореха. По убожеству интерьер отеля ничуть не лучше ворот. По всему периметру маленького прямоугольного дворика, метров сто квадратных, проходит балюстрада, за ней бежит узкий коридор, в который открываются комнаты гостей. Вдоль балюстрады, прерывая ее, на равном расстоянии друг от друга располагаются колонны, на них опирается коридор верхнего этажа. Номер пять, выбранный лично мной и сочтенный лучшим, вполне соответствует угнетающей атмосфере всего отеля. Водопровода нет, душ и туалет находятся в конце коридора, прямо рядом со входом в отель. Но я не собираюсь так уж сильно жаловаться – мне тут надо перебиться всего одну ночь.

Моюсь, уже привычно поливая себя из ведра. Съедаю баночку сардин и банан, оставляя до лучших времен возможность поесть нормально. Жаркий день меня вымотал, и я укладываюсь спать рано.

Набрасываю на кровать непромокаемое полотнище, надувной матрас и спальный мешок. Прежде чем выключить свет, разделываюсь с выползающими непонятно откуда тараканами – не хочется, чтобы ночью они ползали по мне. Я в постели уже больше часа и никак не могу заснуть.

Хозяин отеля слушает африканскую музыку – она запредельно громко разносится из усилителя в виде трубы. Голос певца и аккомпанемент смешиваются с гулом усилителя, производя разрушительное воздействие на мои уши. Я стараюсь не думать об этом, и, по совести говоря, еще рано, чтобы и другие укладывались спать. Однако, вскоре, несмотря на шум, убаюканный мыслями, я все же засыпаю. Около полуночи неожиданно просыпаюсь: хозяин отеля так увеличил громкость, что музыка стала действительно невыносимой. Я, вне себя от злости, натягиваю брюки и отправляюсь искать хозяина, но его нет в своей комнате. Ворота, выходящие на улицу, открыты. Высовываю голову и вижу: он сидит, наслаждаясь вечерней прохладой вместе с другими людьми. Интересуюсь, не собирается ли он со своей адской музыкой заставить меня бодрствовать всю ночь. Он многократно извиняется и идет выключить радио. Возвращаюсь в комнату; какие-то голоса, смеющиеся и шутливые, помогают мне скользнуть постепенно в глубокий сон до шести утра.

От Сигири до Бамако двести десять километров, после полудня я должен бы добраться до цели, если обойдется без происшествий и если на пограничных постах не будет осложнений.

Два часа в дороге, и я уже на таможне в Куремале. При каждом пересечении границы надо пройти шесть таможенных процедур – три на выезде и три на въезде. Если все идет гладко, то за час успеваешь разделаться. Но если толпа, если возникают какие-то проблемы, если таможенники принимают тебя за курицу, которую надо ощипать, то можно потерять и целый день. У меня, должен признаться, все пока получалось гладко. То, что я сидел в седле Веспы, вызывало по отношению ко мне симпатию, сердечность, а иногда даже и веселье. Еще лучше дело прошло в Куремале: хватило тридцати минут для завершения всех дел на таможне. Проезжаю сто двадцать семь оставшихся километров чуть больше чем за три часа, через деревни Нарена, Сиби, и добираюсь до Бамако. Покупаю сим-карту для ноутбука, чтобы пользоваться ей исключительно в Мали, где пробуду несколько дней. Связываюсь с господином Махамаду, братом Дембы К., с которым познакомился в Ливии десяток лет тому назад.

В 1999 годуя поехал в Ливию, в Жабаль Акакус, самую привлекательную часть пустыни Сахара, богатую наскальными рисунками и резьбой, сделанными тысячи лет назад, когда в этом месте царил тропический климат и пышная растительность. В памяти еще живы воспоминания о том путешествии, о сотнях километров, проделанных на внедорожнике по ливийским дюнам или среди запутанных скалистых лабиринтов в лунном пейзаже. Но путешествие закончилось неудачно. С агентством Гат мы договорились, что два гида проводят меня до озер Мандара и Габрун. Я выехал рано утром из Гермы, следуя за Тойотой гидов. Первый участок пути не представлял никаких трудностей, затем на пути появились огромные песчаные дюны. Мой Ленд Ровер, хотя и отлично приспособленный к бездорожью, из-за своего чрезмерного веса не смог преодолеть горы песка Idhan Awbari. В особенности одна из дюн – выше и круче остальных – заставила меня совершать многочисленные и безуспешные попытки покорить ее, а мой гид Али на своей старенькой Тойоте победил дюну с первого раза. Списав неудачу на собственную неопытность, в состоянии сильнейшей фрустрации и с чувством уязвленной гордости, я доверил свой внедорожник Али, чтобы он преодолел препятствие. Поступив так, я совершил большую ошибку, за последствия которой пришлось дорого расплатиться.

Али стартовал на обычной передаче, нажимая изо всех сил на педаль газа. Взобравшись на вершину дюны, когда мотор работал на максимальной мощности, он переключился на пониженную передачу, угробив коробку. Целых три дня нам пришлось оставаться в дюнах, дожидаясь, чтобы механики починили коробку передач, с трудом сняв ее на адской жаре и вырыв предварительно огромную яму в песке. Я заплатил сто долларов за этот ремонт, качество которого, как впоследствии выяснилось, оставляло желать лучшего. Теряя масло и с перегретым мотором, я смог добраться лишь до Сабха, в ста километрах к северу.

Именно в этом городе на юге Ливии я совершенно случайно познакомился с Дембой. Это он искал грузовик, чтобы перевезти мой Ленд Ровер до Триполи, это он помог получить в полиции разрешение на транспортировку. До сих пор помню, как он убеждал полицейского открыть офис, в тот момент уже закрытый, как веско прозвучали его слова, когда он попросил поддержать честь ливийского народа, оказав помощь иностранцу в трудной ситуации. Меня поразил почти жреческий тон его голоса, который немедленно убедил полицейского. Чтобы доставить автомобиль из Сабха до дома, потребовались добрых двенадцать дней, плюс различного рода мытарства. Вернувшись домой, я долго и безуспешно пытался связаться с Дембой, чтобы поблагодарить за помощь. На протяжении следующих нескольких лет многочисленные попытки разыскать его не дали никакого результата. Затем, уже почти через восемь лет, я получил письмо из Чивита-нова Марке, в котором Демба сообщал, что находится в Италии, где нашел работу у предпринимателя, занимавшегося продажей строительных материалов. Все эти годы он хранил мой адрес. Естественно, этот факт меня растрогал. Я тотчас же написал ему, пригласив приехать в гости и познакомиться с моей семьей. Сейчас я ехал в Бамако, чтобы встретиться с его родственниками, и он искренне радовался этому.

Господин Махамаду уже знал от своего брата о моем возможном приезде и, услышав меня по телефону, сказал, что для моего пребывания в Бамако все приготовлено. Он объяснил, как проще добраться до его дома: надо подождать у главного входа на городское кладбище, забрать меня оттуда приедет сын Дембы. За полчаса пересекаю – не без трудностей – почти весь город и добираюсь до условленного места.

Через некоторое время там же появляются двое молодых людей, ко мне они, однако, не подходят, а принимаются разговаривать со смотрителем кладбища. Я не знаю сына Дембы, он – меня, поэтому продолжаю ждать. Прождав почти час, начинаю терять терпение. Точно знаю, что дом друга не очень далеко от кладбища, и никак не могу объяснить, почему до сих пор никто не приехал, чтобы найти меня. Решаю добираться самостоятельно. Подхожу к молодым людям – они все еще у ворот кладбища – и показываю им адрес в записной книжке. Эти двое переглядываются, а потом заливаются смехом. И я тоже, поняв причину, присоединяюсь к ним. В моем смехе чувствуется и вздох облегчения.

Они не приняли меня во внимание, поскольку не знали, что гость – белый. И уж никак не ожидали, что гость этот приедет в Мали на Веспе. Мы обмениваемся рукопожатиями и все втроем направляемся к дому, который находится в каких-то трехстах метрах от кладбища.

Господина Махамаду нет дома – он в лицее, где преподает французский язык. Обещал вернуться до вечера. В ожидании его возвращения я устраиваюсь в комнате, той самой, где спит Демба, когда приезжает в Бамако. Дом очень большой, и живет в нем многочисленная семья человек из двадцати, среди них много детей. Женщины в этом доме всегда веселые и улыбающиеся, постоянно в хлопотах, с рассвета и до заката. А вот мужчины после работы любят побездельничать, покурить или побеседовать меж собой. В доме полная гармония и согласие, за четыре дня моего пребывания ни разу не пришлось услышать ни единой ссоры или даже повышенного голоса. В шесть вечера с удовольствием знакомлюсь с господином Махамаду, который говорит, что рад принимать меня в своем доме и что я могу гостить так долго, как захочу. Именно в тот момент, когда мы разговариваем, раздается телефонный звонок: из Рима звонит Демба и интересуется, приехал ли я в Бамако. Он бы ни в жизнь не поверил, что я приеду в его страну на Веспе. Пожелав мне хорошего пребывания в Бомако, он поговорил со своим братом и попросил его, чтобы у меня было все, пока буду гостить в его доме.

Этот совет был воспринят буквально, дни в Бамако прошли в полнейшем спокойствии, мне оказывали всяческое внимание и заботу.

Десятого апреля я отправился за въездной визой в посольство Буркина-Фасо и через день получил ее, заплатив 30000 африканских франков.

Утром одиннадцатого апреля с грустью покидаю семью Дембы и отправляюсь в направлении Буркина-Фасо. Конечной целью этапа намечен Сёгоу, второй по величине город Мали: до него двести тридцать пять километров, которые я собираюсь преодолеть за один день, делая лишь краткие необходимые остановки.

В Африке, при всем желании, за день на мотоцикле можно проехать от двухсот до трехсот километров, если асфальт хороший. На грунтовой дороге условия кардинально меняются – можно проехать всего двадцать километров, мучаясь от рассвета до заката. Кроме того, как я уже отмечал, никогда не следует радоваться и расслабляться, если в начале дороги асфальт кажется хорошим: неожиданно перед передними колесами может материализоваться какое-нибудь препятствие и превратить первоначальную беззаботность в настоящее мучение.

Именно так и случилось в этот раз, хотя фортуна отнеслась ко мне благосклонно и уберегла от очередного падения. Я ехал по улицам на окраине Бамако, оставляя столицу за спиной и рассеянно отмечая последние дома с их непонятного стиля архитектурой. Снова вспоминал сердечное гостеприимство, оказанное мне в доме Дембы, а перед мысленным взором мелькали лица людей, которых я там узнал. Я ехал рассеянно и почти не смотрел на дорогу, когда неожиданно заметил, что проезжая часть пересечена поперечными полосами – ограничителями скорости – высотой сантиметров сорок на расстоянии четырех метров одна от другой. Замедляю бег Веспы, используя, насколько возможно, оба тормоза. Чтобы преодолеть эти полосы, следовало бы ехать со скоростью пешехода, но моя скорость в тот момент намного выше. Веспа подпрыгивает в воздух, потом резко падает на асфальт. По счастью, удается удержать ее в равновесии, хотя я уже и смирился с вроде бы неизбежным и опасным падением. Я еще и вздохнуть не успел, как оказываюсь на втором подъеме: еще один скачок, второе падение с заключительным креном, но Веспа уже снизила скорость, и все закончилось лучше, чем в первый раз. Я останавливаюсь, переключаюсь на нейтраль и последнюю полосу преодолеваю, толкая Веспу руками. Потом выключаю мотор, сердце колотится где-то в горле, и мне просто необходимо сделать несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Еще раз моя счастливая звезда пришла на помощь, и даже не хочется думать, чем могло бы закончиться мое падение, случись оно.

Усаживаюсь в седло и клянусь никогда в жизни не отвлекаться, если нахожусь за рулем. Добираюсь до Сегоу вскоре после полудня. Огромные деревья по краям въездной дороги, кажется, приветствуют меня. Я направляюсь к центру города в поисках отеля.

Два мотоцикла едут рядом с Веспой. Бегло взглядываю налево, и мне кажется, что у мотоцикла какая-то странная форма и что за рулем ребенок. Присматриваюсь внимательней и замечаю, что это вовсе не ребенок, а молодой человек, со страшными уродствами. Ноги у него очень короткие, их почти нет, такое впечатление, что ступни отходят прямо от таза. Я останавливаюсь на правой стороне проспекта и прошу молодого человека показать мне недорогой, но чистый отель.

Тот первым делом представляется: Клод. Потом предлагает следовать за ним. Он покажет два отеля, а я выберу тот, что больше понравится. Его прекрасное лицо с белозубой улыбкой и искренний взгляд говорят мне, что ему можно доверять, и я, не колеблясь, еду за ним. Первый отель – отличный, но для меня дороговат, поэтому мы едем дальше и оказываемся на неасфальтированной улице – она вьется вдоль берега Нигера. Перед нами несколько обветшавший вход в крохотный отель, в котором летом останавливаются преимущественно французы. Хозяева – тоже французы, но в данный момент они в Дакаре. Номеров свободных нет, но мне позволено – если я согласен удовлетвориться этим – спать на террасе под москитной сеткой за половину цены. Я не против такого предложения: температура располагает, и, как меня уверяют, даже ночью не холодно. Клод дает мне номер своего мобильника и говорит, что могу звонить ему в случае необходимости. Наблюдаю, как он седлает свой мотоцикл, переделанный, чтобы Клод мог им управлять.

Сердечно благодарю его за помощь. Хочу заплатить за потраченное на меня время, но он отказывается принять деньги.

Тогда беру с него слово, что вечером он ко мне приедет, и мы вместе чего-нибудь выпьем. Когда я закончил укладывать свои пожитки в маленький шкафчик, ключи от которого находятся у меня, солнце еще высоко в небе, его лучи отражаются в водах реки желтоватыми бликами. Рыбаки возвращаются домой после рыбалки, и, кажется, их пироги двигаются больше благодаря течению реки, чем вялым гребкам двухлопастных весел. Перед моими глазами предстает волшебное зрелище: настоящая Африка снова дарит мне совсем неожиданные ощущения, которые трогают меня до слез.

Ночь на террасе отеля проходит спокойно, и на восходе солнца я уже на ногах. Решаю отправиться в путь как можно раньше. В плане – добраться до Бобо-Диуласо, проехав триста восемьдесят километров за один день, но я почти уверен, что не смогу этого сделать.

До деревни Била дорога отличная, потом она так ухудшается, что карта указывает ее как вспомогательную, обозначив желтым цветом вплоть до границы.

В нескольких километрах после Коури маленький желтый указатель извещает, что я прибыл в Буркина-Фасо. А внизу написан девиз: Истина, прогресс, справедливость – слова, которые, имей они практическое воплощение, сделали бы счастливым любой народ. Своим радушием и вежливостью по отношению к иностранцам Буркина-Фасо заслужила репутацию гостеприимной страны. Несмотря на крайнюю бедность, люди обладают чувством собственного достоинства и не скупятся на улыбки путешественнику, который с первого же момента приезда в страну чувствует себя как дома.

Я сам испытал это чувство уже на пограничном посту Фарамана. Там большая вывеска приветствует меня с прибытием. Проверяющий документы таможенник говорит, что его страна счастлива принять меня, а его слова сопровождаются широкой и искренней улыбкой. После Фараманы еду по хорошей и почти пустой дороге, что позволяет чувствовать себя уверенней.

Но небо затянуто облаками, и навстречу мне быстро движется черный фронт. Затем порывы сильнейшего ветра сотрясают деревья и вынуждают снизить скорость, потому что при каждом очередном порыве Веспа испуганно кренится. Я останавливаюсь и едва успеваю натянуть дождевик, как разражается ужасная гроза: непрекращающиеся молнии и грохот грома разрывают небо. Ехать невозможно – из-за дождя почти ничего не видно. Не знаю, что делать. Вытаскиваю непромокаемую ткань для Веспы, укрываю ее – борясь с ветром, который так и норовит вырвать полотнище из рук.

По левую сторону дороги вижу группу глиняных хижин с соломенными крышами. Из-под одного из навесов кто-то зовет меня и приглашает приблизиться. Не колеблюсь ни минуты. Вскакиваю в седло и пересекаю дорогу, гроза, кажется, разъярилась еще больше. Ищу место, где удобней съехать. Двое ребят понимают мое затруднение и бегут под дождем на помощь. Почва стала очень скользкой. Наконец оказываюсь под навесом. Вокруг человек двадцать, улыбающиеся и довольные, что смогли дать мне приют. Вхожу в хижину и думаю, что мог бы попросить позволения заночевать, если не престанет лить. Люди, стоящие предо мной, не устают повторять: Добро пожаловать, месье! И я отвечаю лишь коротким спасибо. Сижу на краю кровати, взгляды всех, и детей, и взрослых, обращены на меня, но я не испытываю никакого смущения. Молчу и разглядываю лица, улыбаясь. Делаю несколько фотографий, после каждого клика показываю экран детям, которые очень радуются, увидев себя.

Неожиданно дождь престал. Небо в направлении моего передвижения снова засинело. Нет никакой причины, чтобы оставаться. Смогу проехать еще приличное расстояние и, возможно, добраться до Бобо-Диуласо. Возобновляю свой путь, воодушевленный возвращением хорошей погоды. Проезжаю через маленькое поселение Рундугу. До Бобо еще семьдесят пять километров, солнце опускается на горизонте, и бесполезно пытаться достичь запланированной цели. Проеду еще тридцать километров и потом поищу место для ночлега.

Решаю остановиться в крохотной деревушке Бома. На краю дороги замечаю группку молодых людей. Останавливаюсь и прошу указать какой-нибудь отель. Они отвечают, что отеля в деревне нет, потому что иностранцы сюда не заезжают. Тогда объясняю, что у меня есть палатка, и мне было бы достаточно отыскать спокойное место, где смогу её поставить. Один из молодых людей, владелец магазинчика, служащего одновременно и для телефонных звонков, сразу же предлагает расположиться под навесом маленькой террасы напротив его магазина. Место выглядит достаточно чистым и безопасным, кроме того, парни говорят, что могу там заночевать совершенно спокойно, потому что в их деревне преступности нет. Без дальнейших сомнений устанавливаю палатку, сгружаю весь багаж и доверяю хозяину магазина, чтобы он закрыл его на ключ. Среди всех действий, необходимых для подготовки к ночевке, больше всего ненавижу надувать матрас, а если когда-либо я пренебрегал этим из-за усталости, то потом приходилось проделывать процедуру ночью, чтобы не проснуться утром с болью в спине.

Сплю спокойно до рассвета; в семь приходит хозяин магазина, чтобы вручить мне багаж, потом ведет к себе домой помыться.

Через полчаса я уже на дороге в Бобо, куда добираюсь часом позже. От Бобо-Диуласо до Уагадугу триста шестьдесят пять километров асфальтированной дороги. Часов за десять я должен бы добраться до столицы. Время от времени делаю короткие остановки, чтобы размять ноги, выкурить сигарету или посмотреть на карту, останавливаюсь всегда под раскидистыми деревьями. В первое время еду по дороге один, потом оказываюсь окружен толпой ребятишек, появившихся словно ниоткуда, и я никак не могу понять, откуда они взялись, учитывая, что местность кажется совсем безлюдной.

Где-то к часу дня думаю, что пора бы остановиться на более длительное время и что-нибудь поесть. По левую сторону замечаю прекрасную, обсаженную деревьями аллею, идущую параллельно главной дороге. Отличное место для отдыха! Съезжаю с дороги и паркую Веспу в тени гигантского дерева. «Накрываю» на стол. Столом служит седло, обед обычный, а на десерт неизменные бананы. Курю сигарету, потягивая холодный растворимый кофе, когда вижу двух мальчишек на расстоянии пятидесяти метров, настойчиво меня разглядывающих. Младший, лет пяти, протягивает ко мне ручонку, предлагая что-то, что мне кажется манго. Очевидно, он боится подойти поближе, хотя я улыбаюсь и делаю ему знаки приблизиться. Какое-то время он повторяет тоненьким голоском: «Возьми!» Потом, приободренный мальчишкой постарше, подходит с улыбкой, в которой сквозит робость и радость одновременно. Я беру манго, пожимаю ребятишкам руки и предлагаю им в обмен печенье. Подходят другие дети, потом женщина с младенцем на руках, он испуганно таращится на меня, пока я фотографирую, хотя мать и пытается его успокоить. Все стоят молча, восторженно разглядывая меня и Веспу.

Беру малыша, предложившего мне манго, поднимаю его и усаживаю его в седло Веспы – хочу сфотографировать. Любопытство ребятни по отношению к иностранцу – в Африке вещь обычная. Вплоть до этого момента каждый раз, когда останавливался, прибегал десяток детей. В Демократической Республике Конго в некоторых деревнях их набегало до сотни.

Меня отделяют от Уагадугу только двадцать километров, но из предосторожности стараюсь не предаваться радостному чувству. И правильно делаю! Потому что через несколько километров дорожный указатель вынуждает меня свернуть на грунтовую дорогу, бегущую справа. На дороге, по которой я ехал, идут работы по обновлению дорожного полотна. Грунтовка кажется накатанной и твердой, но в некоторых местах попадается песок вперемешку с галькой, и Веспу слегка заносит.

Уже приобретенный опыт советует мне быть осторожным, но ветровое стекло покрылось тонкой пленкой пыли, и она ухудшает видимость. Я не успеваю загодя заметить впереди песчаный участок и оказываюсь на земле, придавленный Веспой. Быстро прихожу в чувство и осознаю с облегчением, что ничего не сломал. Пытаюсь освободить правую ногу, чтобы подняться, но тщетно. Надо бы поднять спину, расстегнуть все эластичные шнуры, что удерживают багаж, и облегчить Веспу, как я уже делал в других случаях.

Ко мне подъезжает белого цвета Рено, останавливается, и на помощь подбегают двое. Встав на ноги, отряхиваюсь от пыли и благодарю своих помощников. Они осматривают Веспу: ветровое стекло полностью разбито, несколько вмятин. Я как-то странно спокоен и даже могу улыбаться. Понимаю, почему: падение произошло настолько неожиданно и быстро, что не было времени предаваться эмоциям. И потом, я уже, похоже, начинаю привыкать к падениям.

Дорожные работы идут на протяжении всего остального пути до столицы, куда я попадаю уже на закате. С помощью путеводителя нахожу место, где буду жить все время пребывания в Уагадугу: Fondation Charles Dufour – маленький хостел всего из двух комнат, в одной из которых десяток кроватей. Хостел не ставит своей задачей получение прибыли, его доходы идут на помощь беспризорным детям, некоторые из них лично принимают участие в управлении. Въехав в город, я сразу же попадаю на авеню Кадиого, что ведет прямо в центр. А от Большой мечети мне уже совсем легко добраться до улицы Grand Mosquee, за кладбищем, на этой улице находится хостел.

Стучу в ворота. Мне открывает молодой человек приличного вида и с вежливыми манерами, помогает войти. На мое счастье, меньшая комната свободна, и, естественно, надо заплатить не только за одно место в ней, но я хочу побыть в одиночестве и, самое главное, закрыть в комнате на ключ все вещи, когда отправлюсь погулять.

Хостел выглядит очень бедно, но вполне пристойно и оказывается чистым. Меблировка сведена к самому необходимому, кухня – общая, и все, кто хочет, может приготовить себе еду по собственному вкусу. Юноши в отеле молчаливы, но вежливы и услужливы. Думаю, что я действительно сделал хороший выбор. Быстренько пристраиваю вещи в комнате, моюсь под холодным душем, надеваю чистую одежду и выхожу на поиски места, где можно поесть, сев, наконец, за накрытый стол. Я отправился пешком и не хочу слишком удаляться от хостела.

Руководствуясь указаниями ребят, иду в Cafe de la Paix на проспекте Лудён. И вот – сижу на стуле за настоящим столом. И могу поесть, получая удовольствие, а не просто, чтобы наполнить желудок. Заказываю тарелку спагетти с соусом болоньезе, приблизительнейшую имитацию наших мифических итальянских спагетти alia bolognese – тем не менее, жадно уплетаю их, съедаю две шпажки мяса и пью хорошее пиво.

Удовлетворенный тем, что заплатил за все сумму, эквивалентную трем евро, с полным животом направляюсь назад в хостел. Прохожу полупустые улицы, плохо освещенные и кое-где совершенно темные, однако чувствую себя спокойно и не испытываю страха.

Уличное освещение африканских городов, в том числе и в столицах, за редким исключением очень скудное, в некоторых кварталах оно вообще отсутствует, и люди приспосабливаются, как могут. Короткие замыкания здесь – явление обычное, потому что электрическое оборудование зачастую – беспорядочные гроздья проводов. Замыкания ужасны, и перебои с электроснабжением часты, неожиданны и длятся очень долго. В мае, когда окажусь в Ломе, в Того, придется на собственном опыте пережить нескончаемый блэкаут, который оставит в темноте большую часть столицы почти на неделю.

На следующее утро я пробуждаюсь рано и в отличном настроении; предстоит сделать очень многое. Первым делом надо позаботиться о Веспе. Снимаю и выбрасываю то, что осталось от ветрового стекла, потом занимаюсь обычным техобслуживанием: заменяю свечу, чищу воздушный фильтр, проверяю давление в шинах и тщательно мою кузов, очищая его от пыли, насевшей по дороге. Когда уже думаю, что закончил работу, и собираюсь уйти, замечаю, что задний багажник просел: тяжелая поклажа и сильные удары на дорогах повредили одну из двух усилительных распорок, привинченных к кузову болтами, крепящими и номер. Другая распорка тоже вот-вот сломается. В непосредственной близости от хостела расположилась кузнечная мастерская. Спрашиваю у молодого хозяина, может ли он подварить багажник без снятия. Договариваемся за 2000 франков. Прежде чем приступить к сварке с использованием карбида и воды, кузнец накрывает кузов Веспы картоном, чтобы не повредить его случайно упавшей горячей окалиной. Когда работа закончена, я считаю, что сделана она хорошо, хотя в Аккре буду вынужден снова ремонтировать эти стойки, но уже в нижней их части.

В Уагадугу для иностранца найдется мало чего интересного, и все же я проведу там пять дней, с 13 по 17 апреля, отчасти чтобы набраться сил, но еще и потому, что надо запросить визы в Гану и Нигерию.

Уладив все с Веспой, отправляюсь в итальянское консульство – зарегистрироваться и оставить сведения о моем маршруте: это то, что я делаю в каждой столице, в какую прибываю и где есть итальянское представительство. Консульство располагается в маленьком переулке, отходящем от проспекта Убритенга, там же находится и посольство Ганы. Подхожу к консульству и вижу, что на другой стороне улицы – посольство Нигерии. Улыбаюсь и говорю сам себе, что убью одним выстрелом не двух, а даже всех трех зайцев.

В консульстве встречаю двух толковых молодых людей, работающих в экономическом бюро, которые одновременно делают первые шаги на дипломатическом поприще. Рассказываю Мауро и Никколо о моем путешествии, об уже проделанном пути и о том маршруте, что еще впереди. Я просто чувствовал необходимость поговорить с итальянцами, а они рады познакомиться со мной. Получив от них приглашение на обед, сразу же и с охотой принимаю предложение.

Оставляю двух моих новых друзей на работе и иду запрашивать визу в посольство Нигерии. Там секретарь говорит, что за визой я должен был обратиться в их посольство в Риме, однако смогу без проблем получить визу в Котону. Покидаю нигерийское посольство со смутным предчувствием, что Нигерия создаст мне большие проблемы. Возвращаюсь на проспект Убритенга и переступаю порог посольства Ганы: виза в эту страну будет готова 17 апреля и обойдется мне в 15 000 франков – половина того, что я заплатил за право въезда в Буркина.

После превосходного обеда в доме Мауро и Никколо решаю прогуляться по городу. Никколо вызвался быть моим гидом. Вместе с ним отправляемся взглянуть на Национальный центр ремесленных искусств – отличное место для приобретения изделий местных ремесленников: бронзовых статуэток, деревянных масок, изумительных расцветок тканей. Больше всего меня привлек батик: очень характерные картины на ткани, изображающие сцены охоты или деревенской жизни. Мне бы хотелось купить несколько таких картин, но как я смогу везти их с собой на протяжении всего путешествия. Никколо мне говорит, что Мауро вскоре собирается вернуться в Италию; можем спросить, не согласится ли он добавить к своему багажу несколько картин в технике батик. Никколо звонит своему коллеге, и тот охотно соглашается оказать любезность.

В мае месяце мой сын получит посылку, отправленную Мауро из Бергамо сразу же после приезда на родину… Между тем уже вечереет, надо бы вернуться в отель. Навожу порядок в комнате, потом занимаюсь стиркой. Укладываюсь в постель и прежде чем уснуть, прочитываю несколько страниц «Земли людей», прекрасной книги Антуана де Сент-Экзюпери. Читать перед сном – привычка, с которой я не могу расстаться, даже когда вынужден спать в палатке. Несколько страниц, что удается прочитать, ободряют и чуть облегчают груз одиночества, которое я начинаю чувствовать.

Я выключил свет и уже проваливаюсь в сон, когда слышу спокойные голоса, что-то обсуждающие. Люди говорят по очереди, но о чем именно, разобрать не удается. Стряхиваю с себя сонное состояние, пытаюсь ухватиться за какое-нибудь слово, чтобы опреться на него в попытке уловить общий смысл. Бесполезно, ничего не могу понять. Люди говорят шепотом, и я, под аккомпанемент этого загадочного шепота, постепенно ускользаю в глубокий сон.

Путешествуя и не имея никаких особенных занятий, я не утратил обыкновения подниматься рано утром. Так и на следующее утро, в шесть я уже на ногах. После основательного завтрака в хостеле – наконец-то с настоящим горячим кофе с молоком! – раздумываю над сложившейся ситуацией и внимательно изучаю мишленовскую карту. Надо разработать маршрут передвижения после Буркина-Фасо.

Семнадцатое апреля. Хотя я и преодолел за сорок дней около восьми тысяч километров, но все еще в начале путешествия. Следующей страной будет Гана, потом Того, Бенин и Нигерия. Последняя из стран вызывает особенно сильное беспокойство. Не знаю, дадут ли мне визу или же откажут. Придется пробыть в Лагосе несколько дней, чтобы получить другие визы, а город – один самых опасных в мире. Кроме того, нигерийская полиция печально известна своей коррупцией и жестокостью. Но как бы там ни было, я решаю не отступать.

Провожу весь день, бродя по улицам столицы, которая постепенно открывает мне свои секреты, и заканчиваю тем, что постоянно кручусь по одним и тем же местам. Все африканские города очень быстро наскучивают, и Уагадугу – не исключение. Уже чувствую, что пора уезжать, силы я восстановил, а жажда двигаться вперед властно подталкивает меня оседлать Веспу. Возвращаюсь в хостел, готовлю себе спагетти и ем их вместе с Христофоро и его девушкой – они работают в хостеле, оплачиваю заранее счет и отправляюсь спать.

Я поглощен мыслями о том, как все сложится в Гане, Бенине, Того – странах, которые раньше мне казались такими делекими и недостижимыми. Мысль о Нигере меня тревожит непрестанно, и чтобы нейтрализовать негативное ее воздействие на мой ум, я обращаюсь к испытанной технике, рекомендующей не волноваться слишком сильно о том, что отстоит далеко в пространстве и во времени. Христфоро закончил уборку, потому что не слышится звяканье ведра и шорох метлы. Хостел погрузился в абсолютную тишину, и Нигерия для меня – всего лишь географическое понятие, так что могу расслабиться и уснуть.

Но вот я снова слышу эти голоса, снова эти едва слышные разговоры. Сажусь на кровати и напрягаю слух. Мне кажется, что среди других голосов я различаю голос ребенка. В звучании этих слабых, шепчущих голосов среди молчания ночи есть что-то магическое, загадочное, они кажутся прелюдией ко сну, который я увижу. Потом неожиданно все смолкает, и тишина смыкает мои глаза.

Солнце еще не взошло, но свет зари, проникающий через окошечко, расположенное высоко в стене, уже приветствует меня с наступлением нового дня. Начинаю укладывать вещи. Они должны быть на своих местах, чтобы потом не перерывать все в поисках того, что понадобиться.

Размышляю, как бы мне избавиться от некоторых вещей, как вдруг снова слышу таинственные голоса. В этот раз я точно хочу понять, что же это за люди, которые каждый вечер собираются и беседуют меж собой. Беру стул, ставлю его под окошком и выглядываю во двор. То, что вижу, заставляет меня обомлеть.

Вокруг почти погасшего костра сидят ребятишки, их человек пять-шесть, все в лохмотьях, кто-то босой. Самому старшему на вид не больше пятнадцати лет, а самому маленькому, чей голосок я слышал предыдущим вечером, лет этак пять. Разговор их на этот раз более оживленный, чем раньше: голоса звучат негромко и легко, но ритм более быстрый. Возможно, они обсуждают какую-то насущную проблему.

Я их зову. Они слышат меня, но не понимают, откуда идет голос, крутят головами в разные стороны. Я снова зову их, и они, наконец, меня видят. Дети подходят, я спрашиваю, что они тут делают, одни. Самый старший мальчик указывает на фургон без окошек и дверей. Внутри фургона нет ничего кроме тряпья, оно служит им постелями. Это их дом! Вмешивается еще один мальчик, он говорит, что днем они бродят по городу и просят милостыню, а вечером возвращаются сюда и ночуют в фургоне.

Через решетки окна разглядываю их лица. Если верно, что глаза – зеркало души, то тогда в их душе безмерная грусть и бесконечное одиночество. У меня сжимается сердце, и я не могу говорить, а глаза наполняются слезами. Опускаю голову в молчании.

Даже и сейчас, через много лет, когда пишу эти строчки и память возвращает эту встречу, я вынужден остановиться, потому что на глаза наверачиваются слезы. Прошу ребят подождать минуточку, хватаю пакет сахара, соли, спагетти, печенье, несколько консервных банок, фрукты – мои припасы для путешествия. Выбегаю и заворачиваю за угол – ребята у фургона. В предыдущие ночи я заметил его, но не придал значения, подумав, что это просто брошенный каркас, после того как его обчистили и унесли все, что можно было использовать. Отдаю мальчишкам еду и немного денег; они принимают все без толкотни, спокойно. Мне становится ясно, что эгоизма и зависти между ними нет.

Покидаю хостел и выезжаю из Уагадугу. По дороге не перестаю думать о бездомных детях, и слова «Истина, справедливость, прогресс», встретившие меня в момент приезда в Буркина, представляются издевательскими, циничными и лживыми. Поворачиваю на юг, в направлении границы с Ганой, находящейся на расстоянии ста семидесяти двух километров. От Навронго, первого городского агломерата в Гане, и до Темале, где рассчитываю заночевать, еще сто восемьдесят километров пути. К полудню я пересекаю границу.

Я только что пересек границу, следуя по не очень оживленной дороге, хотя она и связывает два государства. Из этого заключаю, что торговые связи между Ганой и Буркина должно быть не слишком активные. Как только въехал в страну, у меня сразу создалось впечатление, что в постколониальной системе Гана заняла несколько иную позицию по сравнению со многими другими странами, где я уже побывал. Начиная с таможенных офисов, чистых, аккуратных и эффективно работающих. Хорошие дороги с безупречной системой дорожных указателей часто создают у иностранца впечатление, что он путешествует по Европе. Жилые здания, особенно деревянные, окрашены в яркие цвета, в хорошем состоянии и ухожены в мельчайших деталях.

В полдень проезжаю город Болгатанга. Наслаждаюсь отличным асфальтом и буйной зеленью по обеим сторонам дороги. Но сразу же после Гамбаги приходится остановиться – на дороге перевернулся и сполз в кювет большой грузовик. Добрая часть прицепа осталась на дороге, наполовину перегородив ее. Во все стороны раскатились тысячи авокадо. То, что было грузом, стало огромным зеленым ковром, устилающим асфальт. Происшествие случилось незадолго до моего приезда, но некоторые женщины уже работают, чтобы собрать неповрежденные фрукты. Спрашиваю у водителя грузовика, по счастью не пострадавшего, может ли он продать несколько авокадо. Через некоторое время он возвращается с полным пакетом, который по грубой прикидке весит килограммов пять. К сожалению, я не могу прихватить с собой этот тяжелый пакет и говорю водителю, что мне достаточно пяти авокадо. Но он настаивает, чтобы я взял все – это его подарок, так он хочет отблагодарить бога за свое спасение. На эти слова ничего не могу возразить, потом целых три дня буду объедаться авокадо, услаждая язык и с великой пользой для всего организма.

Дорожное происшествие, свидетелем которого я стал, – только первое из длинного списка ДТП на африканских дорогах. Пересекая Гану с севера на юг, я их увижу с десяток, и всегда это тяжелые опрокинувшиеся транспортные средства – иногда с мертвыми или зажатыми внутри кабины водителями.

Возможно, главная причина заключается в том, что отличное дорожное покрытие провоцирует водителей увеличить скорость, кроме того, следует учитывать изношенность машин, которые под огромным весом груза претерпевают некоторые структурные деформации. И наконец, не последнее по значимости обстоятельство – это привычка водителей пить огромное количество алкогольных напитков. В Гане вообще пьют много: пиво и даже крепкие напитки. Однажды в баре я наблюдал, как две женщины набрались за четверть часа: бутылка виски и две кружки пива. Однако должен заметить, в Гане я никогда не встречал даже в стельку пьяных людей, которые утратили бы способность вести себя прилично.

Сразу же после селения Насия я въезжаю на мост, пересекающий приток Белой Вольты. Едва я проехал половину длины моста, как с высоты замечаю группу людей, стирающих белье на берегу реки. Заинтересовавшись, решаю сделать короткую остановку, да и место мне кажется весьма привлекательным. Разворачиваюсь и возвращаюсь к началу моста, потом спускаюсь назад по крутому откосу, стараясь не упасть. В случае падения Веспа неизбежно закончила бы свои дни в реке. Вот я уже и на берегу, разминаю ноги и выкуриваю сигарету, чуть снимая напряжение, накопленное за долгие часы в седле. Хотел бы что-нибудь поесть, но меня окружили дети, и поскольку моей еды на всех не хватит, то стесняюсь и откладываю перекус на потом. Взгляды детей обращаются попеременно то на меня, то на Веспу. Они полны любопытства и, разумеется, хотели бы расспросить меня, но не осмеливаются, хотя я и улыбаюсь им ободряюще. Убедившись, что поклажа на обоих багажниках надежно закреплена, я поднимаюсь назад на первой передаче, обеспечивая Веспе нужную мощность для преодоления крутого подъема.

В свое удовольствие проезжаю сто километров и ближе к вечеру прибываю в Тамале, крупный торговый центр и пункт пересечения осевых дорог: на север в Буркина, на восток – в Того и на юг к моей цели – столице государства Аккре. Почти вечер, улицы заполнены людьми. Ведомый инстинктом, еду в южную часть города, на поиски отеля Atta Essibi, на улице Святого Шарля; мой путеводитель по Западной Африке утверждает, что отель – чистый и ничуть не дорогой. Кружусь впустую минут десять; город погружён в непроглядную темень, догадываюсь, что отключили электричество. На каком-то перекрестке спрашиваю мотоциклиста, оказавшегося поблизости, не может ли он указать улицу Святого Шарля. Тот предлагает проводить меня до места, потому что я не понимаю его объяснений, а он видит мое затруднительное положение. Я доверчиво следую за ним. Через пять минут я уже в отеле.

Когда вхожу во двор, отель производит приятное впечатление, но номер приготовил неприятный сюрприз: воды нет, света тоже. Кроме того, душевая и туалет кишат тараканами. Я не жалуюсь: не в первый и не в последний раз нахожусь в такой ситуации. С тех пор, как оказался в Африке, научился приспосабливаться к любым условиям, осознав, что на черном континенте за плохим всегда следует еще более плохое. Приободряет и тот факт, что в Тамале надо провести всего одну ночь. Среди порхающих тараканов наскоро моюсь в душе, поливая себя водой из двух ведер, потом выхожу на поиски места, где можно поесть. Не хочу отходить далеко от отеля: город утонул в темноте, я устал и меня вовсе не тянет исследовать его.

Очень скоро отказываюсь искать ресторан, покупаю в какой-то лавчонке баночку консервированного мяса, хлеб и пиво. Провожу ночь спокойно, хотя иногда и просыпаюсь от шума бесчисленных тараканьих крыльев в моей комнате. Но я под защитой москитной сетки и снова засыпаю, не боясь, что таракашки будут ползать по мне.

Наступившее утро застает меня уже в дороге, по направлению на юг. До Кумаси триста пятьдесят восемь километров. Асфальт – не придраться! Указатели в порядке! Но надо быть очень внимательным, потому что трафик интенсивный, и я легко мог бы быть раздавленным каким-нибудь грузовиком с пьяным или уставшим водителем за рулем. Руки мои устали от напряжения, глаза распахнуты. Трасса проходит через длинные лесистые участки. Я просто очарован красотой растительности, роскошной, интенсивных зеленых оттенков. Иногда останавливаюсь, чтобы рассмотреть вблизи термитник или немного углубиться в лес, все еще хранящий ночную влагу.

Следуя на скромной скорости шестьдесят километров в час, в полдень приезжаю в поселок Кинтампо. Надо поменять евро на местную валюту. Непосредственно передо мной, чуть справа, располагается большое здание. Без сомнений, это должен быть банк, потому что перед входом стоит вооруженный автоматом охранник. Подъезжаю, ставлю Веспу на подножку и спрашиваю, могу ли обменять деньги. Охранник, улыбаясь, направляется в мою сторону.

К своему огромному изумлению, вижу, что он вдрызг пьян – шатается, с трудом произнося слова, и я едва могу разобрать, что он бормочет. Жестом он приглашает следовать за ним и в банке ведет меня к окошку обмена. При виде охранника служащие развеселились и заулыбались; заодно улыбаюсь и я, но в то же самое время задаюсь вопросом, как можно доверять оружие пьяному и пребывать в спокойствии. Выхожу из банка и иду в бар выпить коки и перекусить.

В заведении за столиком сидит мальчик, увлеченный игрой с пластиковой машинкой. Но как только он видит меня, мгновенно меняет выражение лица и принимается плакать, громко крича. Он испуган моим появлением, отчаянно ревет, а его отец, сидящий рядом, весело смеется.

Я понимаю причину этого страха. В Африке, чтобы заставить детей вести себя хорошо, часто угрожают, что вот появится белый человек. А у нас наоборот, нашим детям внушает страх и тревожит их сны черный человек.

В три пополудни добираюсь до Кумаси и вскоре я уже на ресепшен Presbyterian Guest House. Дом представляет собой огромное здание в колониальном стиле. Номера на двух человек за очень умеренную цену. Тем не менее, я предпочитаю поставить палатку на лугу миссии, рядом с другими палатками. Место красивое, да и денег сэкономлю.

Поставив палатку, разобрав все вещи и приведя себя в порядок, отправляюсь исследовать окрестности и искать ресторан для ужина.

Я прохожу не больше сотни метров, когда мое внимание привлекает очень громкая музыка. Подхожу поближе: на деревянной вывеске надпись «Ресторан-бар». Вхожу без колебаний, поскольку уже знаю, чего ждать. И в самом деле, я оказываюсь в заведении с деревянными стенами и утоптанным земляным полом. Столы и табуретки тоже деревянные, некрашеные, дерево от времени и от грязи приобрело сероватый цвет. Кухня – две большие горелки, пристроенные прямо на земле, они подсоединены к газовому баллону, один только вид которого приводит меня в ужас: он мог бы взорваться с минуты на минуту.

В большом котле что-то кипит, распространяя вокруг резкий запах, моментально проникающий мне в ноздри. Я бы с удовольствием ушел, но страшно хочется есть и немного любопытно увидеть, что же мне будет предложено. Ко мне подходит хозяйка – воплощенная любезность – и пытается кое-как прибрать на столе, за которым я сижу. За щедрой улыбкой она старается спрятать замешательство, вызванное моим неожиданным появлением. Может быть, впервые в истории ее заведения белый человек приходит и садится за стол.

Притворяясь, что все в порядке, указываю ей жестом на здоровенную кастрюлю, стоящую на огне, и спрашиваю, могу ли я отведать то, что она готовит.

Она отвечает, что это – кишки антилопы и они скоро будут готовы. Заказываю одну порцию, которую вскоре приносят вместе с фуфу – разновидностью поленты. Я не знаю, как подступиться к еде, потому что вилка отсутствует. Какой-то посетитель, видя мою растерянность, подходит и советует, что надо делать.

Пальцами правой руки я должен сделать что-то типа фрикадельки из фуфу, потом окунуть ее в соус из антилопьих кишок и без лишних церемоний отправить прямо в рот, а там она уж сама опустится в желудок.

Развеселившись, принимаюсь есть, как мне было сказано. Но стоило только испробовать первый кусочек, как моя веселость разом исчезла: соус дьявольски острый, и фрикаделька из фуфу во рту кажется пылающим углем, кроме того, от тарелки поднимается сильный запах дикого животного. Однако продолжаю есть, потому что голоден и потому что не хочу выглядеть перед всеми слабаком. Глоток пива, которым запиваю каждый кусок, ничуть не гасит остроту блюда.

Когда я уже расплачиваюсь, хозяйка спрашивает, все ли мне пришлось по вкусу, и я громко отвечаю «Очень хорошо, мадам, очень хорошо!», а между тем чувствую, что рот и желудок горят огнем. Еще на протяжении нескольких последующих дней на руках остается резкий и стойкий запах антилопьих кишок.

21 апреля выезжаю из Кумаси в Аккру. Двести пятьдесят три километра не слишком хорошей дороги, к тому же с длинными участками, на которых ведутся ремонтные работы. Десятки километров приходится проезжать сквозь густые завесы красной пыли, поднятой ветром и колесами обгоняющих меня тяжелых грузовиков. Километрах в пятидесяти от столицы останавливаюсь, чтобы заправить бак и перекусить авокадо.

Чтобы приготовить топливную смесь с правильным количеством масла, приходится заниматься вычислениями, потому что в Гане бензин продают галлонами.

Добираюсь до Аккры к часу дня и сразу начинаю искать Kokomlemle Guest House на улице Ороко. Пользуясь картой Аккры из моего драгоценного путеводителя, я без труда попадаю на Ring Road East, крупную транспортную артерию, пересекающую весь город. Оттуда еду на Ring Road Central, а оттуда рукой подать до моей цели.

Отель маленький, чистый и гостеприимный. Персонал сдержан в манерах, но сердечен. Мне открывают большие ворота, и я ставлю Веспу во дворе отеля, как раз рядом с дверью моего номера, так что могу перенести багаж без особого труда. Затем обычная процедура, чтобы смыть с себя пыль. На этот раз ее на моей коже столько, что должен промыть ее несколько раз – иначе поры не очистить. Потом прочищаю забитое пылью горло – для этой цели служит свежее пиво, купленное в баре отеля. Мне не хочется никуда идти, и на ужин ограничиваюсь баночкой консервированного мяса и случайно завалявшимся куском хлеба, купленного несколько дней назад в Тамале. Жалкий ужин сопровождается еще одной бутылочкой пива и завершается отличным авокадо. Едва я закончил ужинать, как вижу белого человека: он спускается по лестнице. Он тоже заметил меня и здоровается на английском. Приближается и спрашивает, откуда я приехал. Акцент выдает в нем итальянца, и я, указывая пальцем на Веспу, отвечаю на итальянском, что приехал из Италии и еду в Конго, чтобы потом добраться до Танзании. Мы пускаемся в разговоры и, к обоюдному изумлению, выясняем, что живем в одной и той же провинции. Только я в Галлиполи, а он – в Кастриньано дель Капо.

Да уж, и в самом деле, мир – большая деревня! Встретить в Гане, в большом городе, в маленьком безвестном отеле соотечественника, живущего в нескольких километрах от твоего дома!

Я не хочу надолго останавливаться в Аккре. Пребывание в любой столице, даже и африканской, очень дорого. На следующий день я уже запрашиваю визу в посольстве Того. Как только получу паспорт назад, отправлюсь в посольство Бенина за другой визой.

Двадцать четвертого апреля уезжаю в Того, эту страну я намереваюсь просто пересечь, планируя в тот же день добраться до Котону, столицы Бенина.

Выезжаю за пределы Аккры без каких-либо проблем. В голове у меня твердое намерение добраться до Котону в течение дня, преодолев дистанцию в триста сорок восемь километров. Есть только одно препятствие, которое могло бы заставить меня потерять драгоценное время и воспрепятствовать достижению пункта назначения: я должен пройти четыре таможенных досмотра на четырех различных пограничных пунктах. Действительно, должен получить отметку в паспорте и в карне де пассаж на выезде из Ганы, проделать то же самое, чтобы въехать и выехать из Того, и наконец, пройти въездной контроль на границе с Бенином. Кроме того, много времени займет тщательный досмотр багажа, каковому я, несомненно, подвергнусь.

Отличная дорога приводит меня к часу дня на пограничный пункт Афлао, находящийся в нескольких километрах от Ломе, столицы Того. Пограничный пункт очень оживленный, и там царит неописуемый хаос. Все это заставляет опасаться худшего.

Но в тот самый момент, когда я пристраиваю Веспу на подножку, ко мне, протягивая руку, приближается полицейский. Ему любопытно знать, откуда я и куда направляюсь. Выкладываю ему названия всех проеханных стран и сообщаю о намерении прибыть в Танзанию после плавания по Конго. Мои слова вызывают удивление и изумление. Широко улыбаясь, полицейский приглашает меня следовать за ним в офис. Пятью минутами позже все уже сделано, документы в порядке, и я могу проехать через ограду, обозначающую линию границы с Того.

Меня тут же окружает группа ребят. Они предлагают помощь в прохождении таможенного контроля. Я вежливо и решительно отклоняю эти предложения, заявляя, что могу сделать все самостоятельно. Но они настаивают и идут за мной вплоть до двери. Потом, осознав, что делать нечего, удаляются в поисках другого клиента. На этот раз для завершения всех формальностей мне потребовалось больше часа. Уже третий час дня, и я начинаю сомневаться, что приеду в Котону до вечера.

Через три-четыре километра я уже в Ломе. Легко пересекаю столицу, заблудиться невозможно, достаточно ехать все время прямо, вдоль берега океана. Через пятьдесят километров я на таможенном посту Хилаконджи. В 16.30 уже в Бенине и быстро еду в направлении столицы, потеряв надежду прибыть в Котону в запланированное время.

После города Гран-Попо солнце начинает опускаться, и я думаю, что было бы разумней поискать отель и заночевать там. Снижаю скорость, потом и вовсе останавливаюсь на краю дороги, чтобы приять решение. Хотелось бы расспросить кого-нибудь, но никто не проезжает.

Еду дальше. Но примерно через километр замечаю у правой кромки дороги идущего быстрым шагом белого мужчину. Я его догоняю и прошу указать отель, где можно провести ночь. Он отвечает, что в его отеле все номера заняты, но примерно через полкилометра от того места, где находимся, есть маленький новый отель, и он идет как раз туда.

Я с облегчением вздыхаю. Усаживаю моего информатора на Веспу и с легким сердцем еду к отелю. Сворачиваю с асфальтированной дороги в песчаный переулок. Отель расположен на пляже, примерно в сотне метров от берега. Вдвоем мы толкаем Веспу до входа в отель. Потом, чтобы она устойчиво стояла на подножке и не погружалась в песок, приходится использовать две смятых пластиковых бутылки.

Отель выкрашен в яркие цвета, преобладают зеленый и желтый – цвета ямайского государственного флага. Он действительно совсем новый, и я, должно быть, один из первых клиентов. На стенах выделяются символы религии раста. На главном фасаде – портрет Хайле Селассие, рядом с растафарианскими заповедями. Каждый номер носит имя одного из певцов в стиле регги. Я занимаю номер, посвященный Петеру Тошу. В номере полный порядок и все тщательно отделано, до мельчайших деталей, хотя в некоторых номерах отделку еще надо закончить. Моя счастливая звезда снова привела меня на верную дорогу, к наилучшему решению. Когда я разгрузил багаж, устроился в номере и принял расслабляющий душ, уже слишком поздно отправляться на поиски заведения, где можно утолить голод. Приходится съесть привычные рыбные консервы в масле и кусок хлеба. А потом я растягиваюсь на кровати под москитной сеткой. Сон приходит очень быстро и не прерывается ничем до восьми часов утра.

Утром решаю прогуляться на пляж. Передо мной расстилается пейзаж прямо как с открытки: огромный пляж окружают высокие пальмы, увешанные кокосовыми орехами. Брожу босиком по линии морского прибоя. Хочется искупаться. Раздеваюсь и вхожу в воду до колен и сразу же испытываю трепет страха. Волны оказываются более высокими и мощными, чем мне подумалось с первого взгляда, они создают прибойную волну, старающуюся увлечь меня дальше, на глубину. Испугавшись, отвергаю идею броситься в воду и ограничиваюсь банальным омовением.

Похоже, я принял правильное решение, потому что, когда вернулся в отель, какой-то пожилой француз, попивающий пиво за барной стойкой, рассказал мне, что двумя месяцами раньше один американец утонул, утащенный волной.

Порой выпадает удача встретить на своем пути людей с исключительным, уникальным жизненным опытом. В первый момент их скромность и простота поведения заставляют тебя отнести их к категории обычнейших и банальных персонажей, но потом, начиная разговаривать с ними, обнаруживаешь, что перед тобой человек с богатейшим опытом, и его жизнь имело бы смысл описать в книге.

Как раз таким человеком оказался господин Тьерри М., тот самый, что поведал мне грустную историю об утонувшем американце. Тьерри – француз, постоянно живущий в Бенине. Он полюбил Африку еще в начале шестидесятых годов двадцатого века, постоянно перемещаясь между Францией и Сахелем со старыми Мерседесами или Пежо, перепродавая их в Чаде, Мали или Нигере. За двадцать лет, торгуя легковыми автомобилями, грузовиками, фургонами он пересек Африку сотни раз, зачастую рискуя собственной жизнью на дорогах, в песках пустыни. Сейчас, в возрасте семидесяти лет, он жил в Бенине в компании целой кучи воспоминаний и молодой африканской жены. Господин Тьерри часто прерывает рассказ паузами, видимо, перебирая воспоминания, чтобы выбрать те из них, что оставили самый глубокий след в сердце. Слушая рассказ о его приключениях, думаю, что мое путешествие – просто детская забава в сравнении с его переездами по пустыне.

Однако именно господин Тьерри заявляет мне, что в моем путешествии для него есть нечто экстраординарное и диковинное.

Он интересуется, по каким дорогам я проехал, каковы мои следующие цели после Бенина. Я рассказываю, а Тьерри меня подбадривает и воодушевляет многочисленными восклицаниями incroyablel — невероятно!

Я собирался остановиться в отеле Раста лишь на одну ночь, но место такое красивое, обстановка такая приятная, что решаю остаться на два дня. В сопровождении Бабукара, парня раста, и Патрика, француза из Нормандии, отправляюсь на озеро Ахеме. Задешево нанимаем пирогу и плывем в рыбацкие деревни, расположившиеся на многочисленных островках дельты реки Моно.

Затем Бабукар ведет нас в деревню, где практикуют обряды вуду. Там старейшина деревни берет на себя задачу убедить меня и Патрика в эффективности вуду. Он описывает нам использование многочисленных фетишей. Из чувства уважения к старейшине я не выказываю открыто скептицизма в отношении вуду и не выражаю своего убеждения в том, что все это должно быть отнесено к категории суеверий.

Это именно мое личное убеждение, никак не связанное с тем, что я белый европеец, так сказать носитель более высокой культуры. Ведь и у нас маги, предсказатели, целители находят своих почитателей во всех социальных слоях.

Двадцатого апреля в половине девятого утра я нахожусь на автозаправке Шелл, от Котону меня отделяют лишь семьдесят километров. Я должен быть пунктуальным еще и из-за господина Тьерри. Накануне он сказал, что намеревается поехать в столицу, чтобы уладить некоторые дела, и я предложил ему поехать со мной на Веспе. Он так рад совершить это маленькое путешествие на скутере, хотел бы заплатить за бензин, но я категорически отказываюсь принять от него деньги.

На дороге стараюсь не гнать и быть очень осторожным. Движение достаточно оживленное, и следует смотреть внимательно. Я чувствую свою ответственность за пожилого пассажира, для которого падение могло бы иметь гибельные последствия. День великолепный и не очень жарко, время от времени мы останавливаемся передохнуть, попить чего-нибудь или просто размять ноги.

В полдень приезжаем в Котону. Мой французский друг ведет меня в отель, принадлежащий его знакомому. Сойдя с Веспы, замечаю, что лицо у моего пассажира красное, как перец. Утреннее солнце, казавшееся мне ласковым, неожиданно обожгло ему лицо.

Въезд в отель, просторный, ухоженный и затененный большими деревьями, навевает приятные ожидания. Но… переступаю порог номера, и меня тотчас охватывает глубокое разочарование: комната грязная, воды проточной нет, да и цена номера кажется неоправданно высокой.

Звоню господину Тьерри, который между тем уже ушел по своим делам, чтобы изложить ему проблему. Он назначает свидание после полудня, обещает проводить меня в другой отель.

На следующее утро устраиваюсь в гостинице Годиам католической миссии, вблизи кафедрального собора, в центре Котону. Моя новая комната опрятная, с душем и водопроводной водой, цена тоже вполне устраивает – она ниже той, что я заплатил днем раньше.

Я должен быстро сделать в Котону два дела: отправиться в посольство Нигерии и почистить карбюратор Веспы – вот уже какое-то время он создает проблемы. Сразу же иду в нигерийское посольство запросить визу. Что-то мне предвещает, что получу я её с трудом. Попытки сделать это в других представительствах кончались ничем.

Нигерия – большая страна, и она, как огромный барьер, возникает предо мной, преграждая путь.

Прибываю к посольству. Входная дверь закрыта. Слева – застекленное окошечко, но и оно закрыто. Тем не менее, внимательно приглядевшись, замечаю, что внутри кто-то есть. Стучу – окошко открывается. Прошу у привратника разрешения войти в здание посольства за въездной визой. В качестве ответа получаю листок, на котором по-английски написаны все указания для получения визы. Бегло пробегаю взглядом разные пункты и останавливаюсь на том, где говорится, что посольство выдает визы только резидентам Бенина. Прошу позволения поговорить с работником посольства, отвечающим за выдачу виз. Привратник отвечает коротко: невозможно. Я настаиваю на своем, но безрезультатно.

Умолкнув и упав духом, завожу Веспу и еду на поиски механика. В голове безостановочно громоздятся мысли, преобладают негативные и пессимистические, среди них и несколько крепких ругательств в адрес Нигерии.

В Котону полным-полно мопедов и скутеров, старых моделей 60–70 годов прошлого столетия. Найти механика, чтобы он снял карбюратор и почистил его, будет нетрудно. И в самом деле, после десяти минут поисков я нахожу то, что хотел.

Перед почерневшими воротами, выпачканными маслом, выстроились шесть-семь Been. Какой-то совсем юный парнишка орудует плоскогубцами и отвертками над старой Веспой РХ. Я спрашиваю хозяина, и паренек показывает мне на молодого человека, поглощенного ремонтом другого скутера. Начальник – он! Ему на вид лет около шестнадцати, и я колеблюсь, довериться его компетентности или же нет. Спрашиваю, в состоянии ли он заняться карбюратором моей Веспы последней модели. Улыбаясь, он меня успокаивает, говоря, что начал работать механиком в шесть лет. После такого заявления остается только проявить доверие и отдать себя – а точнее, мою Веспу – в его руки.

Стараюсь наблюдать за работой, но мое внимание неустойчиво из-за тревожных мыслей. Что я буду делать без нигерийской визы? Буду вынужден вернуться назад, снова проехать – в противоположном направлении – весь путь, проделанный за два месяца путешествия? На этот последний вопрос у меня есть лишь один ответ: о возвращении не может быть и речи!

Потом у меня рождается безумная идея: если не появится лучшего решения, тогда поверну на север, проеду весь Бенин, въеду в Нигер, затем в Чад до Нджамены, оттуда буду двигаться на юг, пересеку Камерун. Итого, пять тысяч километров, больше половины из которых придется проехать по труднейшим и опасным грунтовым дорогам, особенно в Чаде, где пустыня и политическая нестабильность сделали бы мою жизнь невозможной. Но как бы там ни было, за полтора месяца, если все пойдет нормально, я смог бы добраться до Яунде, столицы Камеруна.

Погруженный в свои мысли, я забыл контролировать работу молодого механика, который уже закончил колдовать над карбюратором. Завожу Веспу, проезжаю какое-то расстояние по проспекту и заключаю, что работу механик сделал хорошо. Плачу больше запрошенной им суммы, чувствуя себя обязанным вознаградить его за мелкие дополнительно работы, которые он сделал по своей инициативе.

Немедленно возвращаюсь в отель, потому что сгораю от желания взглянуть на мишленовскую карту и с большим вниманием изучить дороги, которые предстоит проехать, если придется запустить в действие «безумный» план. Карта подтверждает и укрепляет мои опасения.

Решаюсь позволить себе взять паузу для размышлений и остаться на несколько дней в Котону. В удрученном состоянии выхожу на пешую прогулку. На маленькой площади напротив отеля останавливаюсь, чтобы купить с лотка манго и папайю.

Продавец, нигериец, очень вежлив. Мы с ним разговорились, и разговор, естественно, коснулся отсутствия разрешения на получение визы со стороны его государства. Я открыто выражаю свое огорчение, а он, видя его, вызывается помочь. Если хочу, он познакомит меня с одним другом, который в состоянии обеспечить въезд на территорию Нигера тайно. Я горячо благодарю продавца за участие, но отвергаю предложение.

Нигерия – трудная страна для европейского путешественника, и слово «трудный» – это чистый эвфемизм. Политическая нестабильность, религиозная напряженность, коррумпированная полиция, всегда готовая под любым предлогом вытянуть деньги из иностранца, превращают путешествие в tour deforce (фр., подвиг. – Прим, переводчика), подвергающий жестокому испытанию нервную систему даже самого благоразумного человека. Если бы я был и в самом деле настолько сумасшедшим, чтобы въехать в страну без визы, полицейские и военные чувствовали бы себя вправе вымогать у меня деньги, сколько им заблагорассудится. Существовала бы и реальная вероятность быть арестованным и заключенным в тюрьму. И все это привело бы к легко вообразимым последствиям.

Уже темно, я продолжаю одинокую прогулку по кварталу, потом возвращаюсь в отель. Есть не хочется, ничего, даже купленные фрукты. Лежу на кровати, прогоняю все негативные мысли и медленно погружаюсь в сон.

Проснувшись утром, чувствую, что во мне возродилось больше позитивной энергии, потому что за завтраком говорю сам себе: надо верить, в Африке нет неразрешимых проблем, всегда существует решение, надо лишь поискать его.

Еду проветриться на Веспе, улицы города наводнены тысячами мотоциклов и мопедов. Они отравляют воздух, выплевывая из выхлопных труб густой дым, от которого в часы пик перехватывает дыхание. В какой-то момент оказываюсь около порта. Проезжаю за ограду, показывая паспорт. За оградой – причалы.

Наблюдаю за отплывающим кораблем, и мне в голову приходит мысль, заставляющая меня затрепетать: можно ведь отправиться в Камерун на корабле.

Покидаю порт и отправляюсь на поиски морского экспедиторского агентства. Их множество, и я выбираю просто наугад: Cobenav. Вхожу и обращаюсь к одному из служащих. Рассказываю ему основные этапы моего путешествия, излагаю ситуацию и спрашиваю, нельзя ли сесть на судно и таким образом выйти из безвыходного положения. Служащий, похоже, принимает мою проблему близко к сердцу, говорит, что необходимо поневоле найти решение, советует мне не волноваться: он подумает над тем, как вытащить меня из неприятностей.

Однако его преувеличенная вежливость и манера говорить, ставшая вдруг медленной и серьезной, вызывают подозрение. Спрашиваю, во что может обойтись погрузка на корабль до Дуалы или Либревиля. Несколько замявшись, он отвечает, что придется раскошелиться примерно на триста долларов. Прикидываю, что «заботливый» служащий запросил на 200 долларов больше реальной цены, но не подаю вида, напротив, интересуюсь, нет ли какого корабля, готовящегося к отплытию в Центральную Африку.

Да, есть, это Blue Star, корабль из Ганы, и он на неделе отправится в Либревиль. Тогда я спрашиваю, нельзя ли подняться на борт и познакомиться с капитаном. Служащий говорит, что корабль пришвартован на боковом причале слева, если войти в порт через главные ворота.

Я легко нахожу Blue Star, но при одном только взгляде на эту «звезду» у меня перехватывает дыхание: это самое настоящее морское корыто. Никак не могу понять, краской какого цвета его красили в последний раз много лет назад. Но сейчас мне кажется, что преобладающий цвет – красный, цвет ржавчины, которая почти полностью покрывает все железные части. В Европе такой корабль, конечно, не получил бы разрешения на навигацию. Припарковываюсь около трапа и спрашиваю у моряков, наблюдающих за мной с фальшборта, можно ли поговорить с капитаном. Меня приглашают подняться на корабль, и один из моряков ведет меня к командному мостику.

Господин Петер К. Ажей помимо того, что капитан, еще и пастор. Приветствуя меня, он ухитряется сверх обычных положенных слов вставить и несколько благословений Богу. Но меня больше интересует не божье заступничество, а вмешательство самого капитана-пастора, чтобы получить скидку с цены билета. Господин Петер – приятный и современный человек, и когда я сообщаю, что с меня запросили 300 долларов, он просто шокирован.

Он обещает похлопотать, чтобы ко мне отнеслись благосклонно. Я сразу же прихожу в приподнятое настроение, и ко мне возвращается оптимизм – то состояние, которое обычно характеризует мое видение мира и порядок вещей в нем.

Прежде чем попрощаться с капитаном, осматриваю корабль. Члены экипажа здороваются со мной, пожимают руку: все уже знают, что белый человек с Веспой отправится вместе с ними до Либревиля. В общем и целом, корабль мне нравится. На палубу уже погружены два внедорожника и множество джутовых мешков с разными товарами. Факт, что буду плыть на такой развалюхе, придает моему приключению дополнительную возбуждающую нотку.

Но этот корабль никогда не уйдет в плаванье! Портовая администрация не выдаст ему разрешение отплыть из Котону из соображений безопасности. Впоследствии до меня дойдут сведения о том, что при подходе к Котону, в нескольких милях от порта, корабль потерпел аварию, и его притащили к причалу буксиром. А что касается меня, то ряд событий и знакомств помогли найти альтернативное решение: плавание на Magouindi Mahothes – государственном судне Габона, на котором я буду одновременно и пассажиром, и членом экипажа.

Успокоившийся и расслабленный, возвращаюсь в отель, чтобы отдохнуть на кровати. Чувствую потребность оценить ситуацию и поразмышлять над продолжением путешествия. Но едва я преступил порог отеля, как парнишка на ресепшен извещает, что кто-то справлялся обо мне. Силюсь сообразить, кто бы это мог быть, в Котону я знаю только нигерийского продавца фруктов, чей лоток располагается рядом с гостиницей, и господина Тьерри.

Иду к своему номеру и слышу, как меня кто-то окликает. Поворачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с Бабукаром, молодым раста, который был моим гидом в Гран-Попо. Он приехал в Котону навестить родственников и, позвонив господину Тьерри, разжился моим адресом. Бабукар очень рад новой встрече. Он хочет знать, проходит ли мое пребывание в Котону наилучшим образом, интересуется, когда и как продолжу путешествие. Я рассказываю ему все, что со мной приключилось: отказ в визе со стороны нигерийского посольства, проект объехать весь Нигер, наконец, решение плыть на Blue Star. Выражаю также мои сомнения по поводу безопасности и прочности судна.

Я рассказываю и вдруг понимаю, что Бабукар перестал меня слушать. Его сосредоточенный взгляд говорит, что он думает о чем-то другом. Спрашиваю, не беспокоит ли его, случаем, какая-то проблема. Он, улыбаясь, отвечает, что все в порядке, и добавляет, что у него есть хорошая идея: он поможет мне попасть на другой корабль, познакомит с одним своим другом, дядя которого командует государственным судном Габона Magouindi Mahothes, ежемесячно курсирующим между Котону и Либревилем, перевозя товары и пассажиров.

Предлагаю Бабукару тотчас же пойти к этому другу. На Веспе мы в мгновение ока долетаем до дома друга, хотя тот и живет на другом краю города, почти на окраине.

Седрик – наполовину француз, наполовину габонец, очень любезный и сердечный. До двадцати лет он жил во Франции, учился, затем обосновался в Котону, где женился на Мирей, дочери министра, от которой у него два прекрасных ребенка. Происходя из богатых и влиятельных семей, Седрик и Мирей решили, однако, строить жизнь собственными силами, сейчас они владеют баром, с которым связывают свое будущее. Сидя за столиком, наслаждаемся свежим пивом, и Седрик рассказывает о своей жизни, о своих мечтах. Мы познакомились десять минут назад, а он разговариват со мной, как со старым другом. У него есть планы на будущее, и он излагает их с энтузиазмом, несмотря на трудности и препятствия, мешающие воплощению этих планов. Ведь он живет сейчас в реальности, очень непохожей на ту, что знал во Франции. Время от времени Седрик умолкает и размышляет, а я замечаю в его взгляде налет грусти. Конечно, есть что-то, что его беспокоит и препятствует его желанию реализовать задуманное. И только впоследствии, когда отношения наши станут вполне доверительными, он поведает о своих тревогах – узнав их природу, я просто обомлею.

Бабукар воспользовался затянувшейся паузой и объяснил Седрику причины моего присутствия. Я тоже вступаю в разговор, рассказываю о своем путешествии, о том, где уже побывал, и о намерении добраться до восточной Африки. Выражаю все разочарование и огорчение из-за отказа в нигерийской визе. И в завершении говорю о попытке выбраться из тупика, отправившись из Ганы на судне, чтобы оно доставило меня в Либревиль. Седрик, кажется, не в состоянии поверить, что я доехал до Бенина на скутере. Он встает и идет к Веспе, чтобы посмотреть на нее вблизи. Обходит ее со всех сторон, садится в седло, нажимает на сцепление, крутит ручку газа. Потом возвращается, снова садится и заявляет, улыбаясь, что он вытащит меня из беды.

У него уже созрели две идеи: первая – добиться для меня визы, используя вмешательство и посредничество почетного консула Италии в Котону, он – друг Седрика, вторая – помочь мне попасть на борт теплохода Mahothes, капитан которого, господин Бернар П., приходится ему дядей. Седрик добавляет, что есть время подумать и выбрать один из вариантов, потому что прибытие судна в Котону предполагается через десять дней.

Сразу же отвечаю, что для меня было бы лучше погрузиться на корабль, поскольку, въехав в Нигерию, должен буду остановиться в Лагосе, чтобы получить въездные визы в Камерун и Габон, со всеми вытекающими из этого рисками. Кроме того, как я уже говорил, Нигерия – страна политически нестабильная, где мятежи, межплеменные и религиозные столкновения в порядке вещей. Ко всему этому добавляется тот факт, что именно в апреле проходят политические выборы – дополнительная причина избегать этого государства.

Тем не менее, перспектива задержаться в Котону еще на десять дней меня совсем не радует. Жить в столице, хоть и африканской, очень накладно, а мой бюджет вынуждает быть очень осмотрительным в расходах. Я начистоту говорю Седрику о своих заботах, и он тут же предлагает переселиться к нему. За 3 000 африканских франков в день он предлагает комнату в задней части бара. Обычная комната, ничего особенного, но если я умею приспосабливаться, то мне там будет хорошо. Я на седьмом небе от счастья: сразу же, в основном благодаря Бабукару, я получил возможность уплыть на хорошем судне, а также спокойное и недорогое место, чтобы провести время ожидания в Котону, а самое главное – познакомился с Седриком, на которого могу рассчитывать, если случатся какие-либо неприятности.

Сейчас, когда вспоминаю встречу с Седриком и дни пребывания в Котону, мне хочется высказать одно суждение. В моем путешествии, когда зачастую приходилось импровизировать, когда на пути к цели появлялось препятствие, когда казалось, что проблему не разрешить, когда все вынуждало отступить, мое намерение идти вперед, твердая вера в себя самого, добрая доля удачи, зачастую являющейся главным даром тому, кто осмеливается (кто-нибудь сказал бы – безответственно), помогали справиться и идти дальше в нужном направлении. Каждый раз, когда такое случалось, я чувствовал себя еще сильней морально и физически, потому что в жизни, как и в путешествии (да и что такое путешествие, если не квинтэссенция, не метафора существования?), чем трудней и выше препятствия, которые надо преодолеть, тем суровей опыт, тем более удовлетворенными и лучшими мы чувствуем себя, выйдя победителями.

Спрашиваю Седрика, когда я смогу перебраться к нему. Он отвечает, что сегодня надо приготовить комнату, но завтра утром я уже смогу занять ее. Прощаюсь и один еду в гостиницу, а Бабукар вечером возвращается в Гран-Попо с кем-то, кто его подвезет. В этот час движение на улицах столицы очень оживленное, особенно много мопедов. На светофорах сотни мотоциклов и скутеров выплевывают в воздух густой беловатый дым отходов рабочей смеси, со слишком высоким содержанием масла. Думаю, что воздух наших городов, даже самых грязных, просто горный воздух, которым дышишь полной грудью, в сравнении с тем, что я вдыхаю, проезжая по улицам Котону в часы пик.

Счастливый и удовлетворенный ходом событий, я спокойно провожу ночь в Godiam Hotel. В девять утра я уже у Седрика. Он за городом, но приготовил комнату и наказал официанту помочь мне. Комната чистая, обставлена по-спартански: старенький шкаф, маленький письменный стол, матрас, положенный на большую циновку, шаткий стул. В ванной умывальник с капающим краном, сифон в плачевном состоянии, и я предлагаю свои услуги по замене того и другого. Смеситель в душе чуть лучше, чем все остальное.

Обустраиваюсь в комнате, потом выхожу прогуляться, понаблюдать за людьми, познакомиться с кварталом и убить время в ожидании Седрика. Усаживаюсь за стойкой одного из баров, представляющего собой не что иное как деревянный барак, дерево плохо выкрашено и посерело от солнца. Заказываю завтрак: порошковое молоко, омлет и бутерброд с майонезом, заменяющим масло. Целых десять дней я буду завтракать примерно так, а на обед фрукты. Энергетического заряда от такой еды мне будет хватать до вечера, до ужина, который я почти всегда буду готовить сам в кастрюлях, позаимствованных в баре Седрика. После полудня мой друг возвращается в сопровождении всего своего семейства. С удовольствием знакомлюсь с Мирей, она красивая, умная и общительная. Ничуть не смущенная моим присутствием, она говорит, что рада гостю-итальянцу и приглашает меня оставаться у них так долго, как мне понадобится.

В первые дни пребывания в баре Седрика я стараюсь справиться со скукой вынужденного ожидания, исследуя все уголки Котону и помогая Седрику в работе. Седрик организует вечеринку, и я вызываюсь помочь ему развезти приглашения на Веспе и сделать необходимые покупки.

Между тем, в посольстве Габона я запрашиваю и без проблем получаю въездную визу, благодаря хлопотам Седрика, который также представляет меня почетному консулу Италии Виталиано Гоббо, оказавшемуся очень приятным человеком. Перед моим отъездом он вручит мне своего рода охранную грамоту – письмо со всеми моими анкетными данными и с фотографией. Письмо, которое могу предъявить в случае, если в какой-нибудь из стран на моем пути возникнут неприятности.

4 мая приходит время познакомиться с капитаном Бернаром – ночью теплоход Magouindi Mahothes прибыл в Котону.

Отправляемся с Седриком в порт. Охранники не позволяют въехать в порт на Веспе. Не понимаю причину, но подозреваю, что они просто хотят надавить, чтобы я заплатил. Я не поддаюсь и оставляю скутер на парковке, за которой присматривает какой-то старичок.

Капитан судна – приятный и жизнерадостный мужчина. Он крепко пожимает мне руку и громко приглашает выпить пива в баре. Там полным-полно моряков и полицейских. Мы усаживаемся за столик в тихом уголке.

Перед нами три кружки пива. Капитан и его племянник сначала обмениваются семейными новостями. Все в порядке, у всех отличное здоровье, только Мирей, как я понял из их разговора, вызывает какую-то озабоченность. Господин Бернар Пон-гуй расспрашивает обо мне, и Седрик объясняет, что мне надо сесть на корабль, идущий в Либревиль, чтобы оттуда продолжить путешествие на Веспе (я в очередной раз излагаю основные этапы) в Конго и Восточную Африку.

Капитан говорит, что нет никаких серьезных проблем, придется лишь уладить вопрос, связанный с моим статусом иностранного гражданина. В любом случае, надо подождать два дня, чтобы разгрузиться и вымыть судно. Он дружески кладет руку мне на плечо и просит не волноваться, дает номер своего мобильного телефона, чтобы я мог оставаться с ним в контакте. На обратном пути из порта мы останавливаемся и передаем несколько приглашений на вечеринку, которую организует Седрик. Я уже немного освоился в городе и еду без трудностей.

В баре встречаем сидящую за столиком Мирей. Она едва отвечает на наше приветствие. Вид у нее не самый лучший, лицо усталое, а темные круги под глазами говорят о бессонной ночи. Седрик пробует поднять ее, целуя в лоб и шепча нежные слова. Спрашиваю друга, могу ли я быть чем-нибудь полезен, и в чем заключается проблема Мирей. У меня в комнате есть лекарства, возможно, они помогут. Седрик отвечает, что лекарств для излечения его жены не существует. Она верит, что ее сглазили. Кто-то, позавидовав счастью Мирей, применил ритуал вуду, чтобы уничтожить ее. Услышав такое, я очень удивляюсь и не в состоянии поверить своим ушам. Слова Седрика вызывают у меня чувство растерянности и сильного недоумения. Мирей поднимает на меня взгляд: в нем тоска и одиночество. Темное зло оказывает на нее свое действие: на ум, здравый смысл и на внешность. Говорю своему другу, что дурной глаз – это всего лишь суеверие, в которое такой умный человек, как он, никак не может верить. У его жены – депрессия. Она нуждается не в магах и знахарях, а в лекарствах и хорошем докторе. Мирей смотрит на меня и улыбается, но улыбка ее – лишь проявление вежливости. Ее верования прочно укоренились в ее разуме. И я не могу и не хочу убеждать ее в обратном несколькими словами.

Второго мая совершаю очередной переезд и устраиваюсь в каюте на борту Magouindi Mahothes. Все бюрократические проблемы с моим пребыванием на борту разрешены: хотя я простой пассажир, но официально буду числиться членом экипажа, напротив моей фамилии в списке команды будет указано: технический помощник.

На этом судне я проведу почти два месяца, воплотив в жизнь свои подростковые мечты.

Magouindi Mahothes находится в собственности государства Габон, все члены экипажа – от капитана до последнего рабочего – государственные служащие. Судну едва десять лет, но оно в плохом состоянии из-за недостатка регулярного текущего ремонта. Ржавчина год за годом разрушает бортовой такелаж. В камбузе и каютах повсюду тараканы. В качестве компенсации все члены команды очень любезны по отношению ко мне и станут относиться еще лучше, когда я примусь готовить для них, дав возможность попробовать некоторые блюда итальянской кухни, в особенности пиццу.

В следующие дни экипаж занимается погрузкой товаров. Мне нравится наблюдать, как их поднимают на борт и размещают в трюме, он окажется заполненным под завязку. В конце операции, с грузом из Котону и Ломе, каждый полезный уголок судна будет занят ящиками и мешками с самыми разнообразными товарами, к ним добавятся многочисленные подержанные легковые автомобили, один грузовик и штук двадцать животных: козы, свиньи.

За день до отбытия из Ломе на борт поднимутся еще около пятидесяти пассажиров.

Восьмого мая судно отдает швартовы, покидает порт Котону и идет в Ломе. Двигаясь из Аккры, я не остановился в столице Того, поскольку надеялся добраться до Котону за день. Сейчас, по иронии судьбы, корабль, против моей воли, доставит меня в Ломе, где мы простоим целый двадцать один день!

Я уже установил добрые отношения со всеми членами экипажа.

Преодолеваю скуку ожидания, принимаясь работать на камбузе. Обучаю кока разнообразить скудное меню, состоящее из пережаренных рыбы и курицы и вареного маниока. Я добавляю несколько блюд итальянской кухни. Капитан и офицеры весьма благосколонно отнеслись к новшествам, настолько, что когда однажды в воскресенье я приготовил спагетти alia bolognese и отбивную по-милански, меня возвели в ранг офицерского кока Magouindi Mahothes. Как-то, воспользовавшись тем, что духовка на камбузе достаточно вместительная, решаю сделать пиццу для всего экипажа. Она так всем понравится, что по приходу в Либревиль жены некоторых офицеров прибудут на судно для теоретического и практического занятия «итальянская пицца».

Я взял за привычку сидеть за столом в офицерской столовой и чувствую себя там вполне комфортно. Ментальность габонцев, особенно образованных, сходна с европейской. Их манера разговаривать, шутить тоже не отличается от нашей. Я чувствую себя настолько вписавшимся в это офицерское сообщество, что частенько хочется сказать, что я – единственный белый среди черных и единственный черный среди белых, вызвав этим замечанием довольную улыбку на лицах пристуствующих.

Однажды утром капитан вызывает меня на капитанский мостик, и когда я оказываюсь перед ним, он немного странным тоном, пробуждая у меня беспокойство, объявляет, что через несколько дней на корабль прибудет с визитом посол Габона в Того. Не понимаю, к чему клонит кэп, и моя озабоченность только возрастает. И тут Бернар (теперь я уже обращаюсь к нему при других, используя классическое «капитан» или «месье») спрашивает, не могу ли я оказать ему любезность. Отвечаю, все, что в моих силах, я конечно же исполню, отдавая долг признательности. Я всецело в его распоряжении. Польщенный такими словами, Бернар интересуется, в состоянии ли я приготовить угощение для посла, его жены и сопровождающих его лиц, примерно на пятнадцать персон. С облегчением отвечаю, что не только в состоянии выполнить его просьбу, но сделаю все, чтобы он предстал в наилучшем свете перед своим высоким гостем.

Я немедленно ретируюсь и усаживаюсь в укромном закутке корабля – составляю список того, что приготовлю, и еще один – всего для этого необходимого.

На следующее утро я и Чарльз, администратор, отправляемся на Веспе на рынок Ломе, самый большой африканский рынок. Нам пришлось несколько раз возвращаться на корабль с покупками и снова ехать на рынок. Кое-что мы покупаем в очень дорогих супермаркетах, посещаемых в основном европейцами и богатыми тоголезцами. Отмечаю, что некоторые товары стоят дороже, чем в Италии. За полтора дня, несмотря на частые ливни, нам удается сделать все нужные покупки.

День посольского визита неизбежно наступает. 16 мая спозаранку я и судовой кок, «разжалованный» до простого подсобного рабочего, уже заняты работой. За час до приезда важного гостя, в 18.00 все будет готово к подаче на стол. Итак, два рода аперитива, тридцать разных закусок, кростата – французский яблочный пирог, банановый торт. В завершение – мороженое и мачедония.

Ровно в семь вечера встреченный с большими почестями посол поднимается на борт. После смотра судну и экипажу посла приглашают в кают-компанию. Бернар представляет меня гостю. Посол мне кажется приятным человеком. Пробуя кушанья, он хвалит каждое блюдо и делает мне комплименты. Под конец вечера я думаю, что все прошло хорошо. Капитан на седьмом небе от радости и не знает, какими словами меня благодарить. Он изложил послу потребности экипажа и судна и уверен, что его запросы будут приняты.

Сейчас остается только закончить вечер доброй выпивкой, сопровождая ее импровизированными танцами и традиционным пением, для меня совершенно не понятными. Я тоже в компании и в конце, когда удаляюсь в свою каюту, собираю остатки трезвости, чтобы улечься на койке. Ночью, погрузившись в пьяный сон, я приму за легкий зуд щекотание тараканьих лапок, которые будут ползать по мне до рассвета без страха, что чья-то вражеская рука их прогонит.

После визита посла мои отношения с офицерами становятся более прочными. Бернар, в частности, приписывает мне такую важность, что часто спрашивает моего мнения или совета по какому-нибудь вопросу. Кроме того, я вожу на Веспе его или его жену в город по делам.

Порт Ломе – огромный, в течение года туда заходят тысячи судов. Я внимательно слежу, когда прибывает какой-нибудь итальянский корабль – испытываю сильную необходимость поговорить с соотечественниками. Однажды помощник капитана грузового итальянского судна позволяет мне подняться на борт, представляет капитану, который после короткого обмена шутками, приглашает на ужин. Принимаю приглашение, не раздумывая ни мгновения. Ровно в семь, как и договорились, я в офицерской кают-компании. Наслаждаюсь отличным ужином, потом, после приятнейшей беседы, капитан спрашивает, не нужно ли мне чего-нибудь. Такой чистосердечный и искренний вопрос – а я его ничуть не провоцировал – побуждает меня попросить немного пармезана, несколько баночек помидоров в собственном соку, пасты и минеральной воды. Капитан приказывает повару загрузить в огромную коробку все, что требуется. Эти припасы сделают более приятной мою жизнь на борту Magouindi Mahothes, где зачастую на камбузе не будет ничего из-за задержки с финансированием со стороны администрации Габона. Особенно пригодится паста, которой меня снабдили в изрядном количестве – она нередко послужит, чтобы утолить голод кого-нибудь из членов экипажа.

Мне описывали порт Ломе как очень опасное место для иностранца, но могу лично засвидетельствовать, что это не так. После десяти дней стоянки моя фигура на Веспе стала знакомой. Люди со мной здороваются, а полицеские и военные не надоедают выпрашиванием денег. Поблизости от входа в порт располагается множество ресторанчиков и баров, я многократно туда отправлялся, чтобы поесть и выпить, даже ночью, никогда не чувствуя по отношению ко мне никакой агрессии. Даже напротив, меня поражает чрезвычайная вежливость и терпимость к многочисленным изгоям, которых много крутится в районе порта. Среди них двое сумасшедших, мужчина и женщина, привлекают мое внимание. Они целыми днями кружат в поисках чего-нибудь съестного, совершенно голые. Со временем мои глаза научились исследовать место углубленней. После 11 вечера улица, где находятся ресторанчики, вдруг начинает внезапно оживляться. И я понимаю, почему. В этот час бедные, последние среди последних, толпятся около лотков, чтобы на заработанные попрошайничеством гроши купить что-нибудь и наполнить желудок, остававшийся пустым целый день.

Они едят гадости, которые мы, европейцы, не дали бы даже бродячим собакам. У меня сжимается сердце, и я с болью наблюдаю за молчаливыми и обездоленными человеческими существами. Но как я могу помочь этим несчастным людям? Никак! Если только разделить с ними их судьбу. Однажды ночью, чтобы забыть о привилегии быть удачливым белым, пробую проглотить месиво, которое никогда бы не мог съесть вплоть до того самого момента.

Опускаю дальнейший рассказ о пребывании в Ломе и снова в Котону. Ничего особенного там со мной не случилось, за исключением трех падений, пополнивших и без того богатую коллекцию.

Утром 12 июня Magouindi Mahothes, завершив погрузку, отдает швартовы, покидает порт Котону и начинает идти в направлении Либревиля. Наконец-то я и моя Веспа увидим реальную возможность продолжить приключение.

Первые два дня плавания протекают без волнений. Спокойное море позволяет судну держать ровный и достаточно быстрый ход. На борту заняться почти нечем. Помогаю повару в приготовлении еды. Чтобы немного развлечься, я забираюсь наверх, на груду разных товаров, целиком заполнивших корму. Огромные джутовые мешки, поставленные один к другому, образуют укромные местечки-лежанки, где я могу побыть в компании своих мыслей, лечь или сесть и наблюдать за кильватерной струей, непрерывно возрождающейся и теряющейся в направлении к линии горизонта. В Ломе я купил удочки и нейлоновую нить, из которой делаю длинную леску. Поплавок – просто кусок дерева, которому я ножом придал форму рыбки и обернул алюминиевой крышкой от пустой коробки с порошковым молоком. Часами сижу с удочкой, надеясь, что какая-нибудь рыба, поглупей остальных, все же клюнет. Потом, когда замечаю, что поплавок потерял свою сверкающую алюминиевую одежку, приходится сдаться. Иногда поднимаюсь на капитанский мостик, чтобы свериться по навигационной карте об уже проделанном пути и понять, сколько еще километров нас отделяют от берега.

Третьей ночью замечаю слева огни и спрашиваю у капитана об их природе. Он отвечает, что мы идем вдоль нигерийского побережья, как раз в районе дельты Нигера, и то, что я вижу, – огни нефтяных скважин. Эта часть африканского побережья – одна из самых загрязненных зон в мире. Нефтяные компании продолжают добывать нефть, разрушая экосистему дельты Нигера, при пособничестве правящего политического класса страны. Поэтому, а также и по чисто личной причине, пользуюсь случаем послать еще одно проклятие стране, которая отказала мне во въездной визе без всякой причины. Потом возвращаюсь на корму к своей лежанке на тюках и предаюсь одиночеству, восхищаясь изумительным, усеянным звездами небом.

Впервые в жизни замечаю созвездие Южного Креста, столь любимое моряками и видимое только на этой широте. Вспоминаю стихи Данте, который в первой песне Чистилища говорит об этих так прекрасно расположенных четырех звездах:

На четвертый день огибаем Камерун и остров Малабо, на котором располагается одноименная столица Экваториальной Гвинеи, маленькой страны, вплоть до недавнего времени опустошенной гражданской войной. Если бы дела складывались по-другому, я бы охотно посетил эту крошечную и загадочную страну Западной Африки, которая после долгих лет страданий движется в направлении мирного будущего и прогресса, связанного также с разработкой богатых нефтяных месторождений (хочется надеяться, что не во вред окружающей среде).

Ночью 15-го я просыпаюсь от сильной бортовой качки. Сидя в койке, слушаю озабоченные крики экипажа. Отчетливо различаю голоса капитана и Стефана, второго помощника, отдающих громкие команды морякам. Одеваюсь и выхожу на палубу, стараясь не упасть. Море бурное, между громами и вспышками молний небо посылает вниз частый дождь. Моряки заняты закреплением грузов, сдвинувшихся из-за сильной волны.

Один из грузовиков, стояночный тормоз которого был не очень хорошо установлен, поехал и врезался в легковой автомобиль, разбив его правый борт. После почти двух часов под барабанящим дождем удается справиться с ситуацией. Закончив работу, обессиленные моряки уходят в укрытие, чтобы выкурить по сигарете. Буря бушует до рассвета, потом море неожиданно успокаивается, а на небе, очистившемся от туч, на горизонте вновь появляется солнце и возвращает всех в хорошее расположение духа.

Сказать по правде, довольны не все. Из-за сильной качки некоторые из клеток с козами, свиньями и овцами перевернулись. Одна козочка, привязанная за шею к шесту слишком короткой веревкой, оказалась задушенной в перевернувшейся клетке. Какой-то поросенок, выбравшийся из клетки, рисковал закончить свои дни еще хуже. Свободно передвигаясь по корме, он мог бы упасть в воду и стать пищей для акул.

Смерть несчастной козочки нанесла огромный экономический ущерб ее хозяину, одному из пассажиров. Однако, как часто случается в жизни, то, что одним приносит боль, если взглянуть с иной точки зрения, может считаться моментом удовлетворения или даже выгоды для других. И действительно, неожиданная кончина бедной козы дает экипажу возможность разнообразить меню сочным и питательным жарким.

Без излишних сожалений животное обдирают и разделывают на части, а автор этих строк принимает на себя задачу приготовить мясо. Решаю запечь его в духовке, добавив помидоры, картофель, перец, лук и различные специи, чтобы нейтрализовать специфический запах козьего мяса. Когда в офицерской кают-компании все соберутся за столом, козочке воздадут должные почести за проявленный дух жертвенности, а повар получит комплименты за отличное блюдо. Даже сам владелец козы, забыв про траур, убедится в отличных органолептических свойствах жаркого, обратив затем ко мне широкую одобрительную улыбку и крепко пожав руку в знак благодарности.

Днем 25-го мы швартуемся в порту Либревиля. Экипаж буквально брызжет радостью. Наконец-то, после двухмесячного отсутствия, моряки снова увидят свои семьи. Мое сердце наполняет легкая грусть. Знаю, что эта радость сейчас – не для меня, но стараюсь не огорчаться. Прежде чем предпринять путешествие, я уже понимал, что придется пережить долгие периоды одиночества, и что компанией моей станут лишь собственные мысли и, разумеется, Веспа.

Погруженный в свои думы, вижу, что ко мне приближается Бернар. Он хочет знать, что я собираюсь делать. Тогда я спрашиваю, можно ли остаться на борту все то время, что потребуется для получения виз в Республику Конго и в Демократическую Республику Конго. Он отвечает, что для этого нет никаких препятствий и что я сам решу, когда мне покинуть судно. Его слова для меня очень приятны: если буду продолжать спать в своей каюте, то смогу сэкономить изрядную сумму.

Я бы хотел как можно скорей запрыгнуть в седло Веспы и отправиться изучать город, но она на судне, где-то среди других грузов. Только на следующий день я смогу получить ее в свое распоряжение, после того как ее спустят на пирс при помощи электрокара. К девяти вечера весь экипаж уже сойдет на берег и отправится к своим дорогим.

Остаемся втроем: я, Аркад, ответственный за охрану судна, и Алексис. Последний, сжалившись над тем, что я остался один, приглашает меня пойти с ним к его невесте. А потом выпьем пива в каком-нибудь баре. Алексису, рулевому, я подарил во время плавания целую пачку сигарет, хотя он просил лишь одну. Знаю, что он оценил этот жест и сейчас приглашает меня в знак признательности. Именно поэтому не могу отказаться. Провожу вечер в веселой компании; Аннет, девушка Алексиса, очень милая, но мне кажется, что она слегка с приветом. Беспрестанно пьет пиво и горланит песни. Алексис тоже пьет много, к концу вечера оба они основательно пьяны.

Когда подходит время возвращаться, чувствую, что влип в неприятную ситуацию. Пара начинает бурно ссориться, а я наблюдаю сцену, которая на всех широтах и во все времена практически одна и та же: спектакль двух любовников, крики, пощечины, царапины. Поскольку я трезвей их и не утратил ясности ума, то чувствую ответственность за безопасность молодых людей, а они целиком поглощены взаимными обвинениями и не замечают, что идут посреди дороги, по которой в чернильной тьме проносятся машины. Я вынужден непрерывно – и с превеликим трудом – перемещать их поочередно к краю дороги.

Без всякого успеха пробую их утихомирить и удержать, когда подозреваю, что они собираются побежать к центру проезжей части. Когда мы возвратимся в дом Аннет, неожиданно восстановится спокойствие. Никаких криков, царапин, оплеух. Сейчас они лишь шепчут друг другу на ушко ласковые слова, обмениваются нежными улыбками и томными ласками. Я, между тем, стою чуть в сторонке, терпеливо жду, когда же, наконец, они поцелуются на прощанье – обязательный ритуал, необходимый для спокойных снов, – и потираю щеки, красные от пощечин, что достались мне в бесплодных попытках развести ссорящихся любовников.

На следующее утро, очень рано, начались разгрузочные работы. Команда нигерийских грузчиков уже в полной готовности на пирсе. В первую очередь сгружают клетки с животными. Потом наступает очередь автомобилей, а уж затем сгружают сотни джутовых тюков с самыми разнообразными товарами. Это увлекательнейшее занятие – наблюдать с капитанского мостика, с какой сноровкой и физической силой нигерийцы выполняют работу. Неимоверный труд и пот в обмен на заработок, который едва позволяет им выжить. Вскоре после полудня очередь доходит и до Веспы. Пришлось долго торговаться со старшим из грузчиков, чтобы снизить плату за аренду электрокара. Я внимательнейшим образом наблюдаю за операцией, чтобы предотвратить небрежность и легкомыслие африканцев. Даю им советы, поскольку опасаюсь, что могут повредить кузов. Когда, наконец, Веспа оказывается на суше, я беру резиновый шланг и мою её. После обычного тщательного техобслуживания скутер готов везти меня по Либревилю. Прежде всего, надо урегулировать мой въезд в Габон, а также временный ввоз скутера.

Капитан Бернар сопровождает меня до иммиграционного офиса, где мне в паспорте поставят въездную визу. Потом он дает подробные разъяснения, как удобней добраться до таможни и полиции, чтобы зарегистрировать Веспу. Покончив с этими бюрократическими процедурами, я, наконец, могу посвятить себя изучению города. С двойной целью: хочу сразу же понять, где находятся посольства Республики Конго и Демократической Республики Конго. Таким образом, завтра смогу представить в соответствующие консульские отделы посольств запрос на визу и не стану терять время на поиски.

Наутро в девять часов я уже в отделе виз Республики Конго. Передаю служащему аккуратно заполненный бланк запроса, паспорт и 40 евро. Мне говорят, что на следующий день могу прийти за визой. Выражаю сотруднику посольства восторженное удовлетворение быстротой выдачи визы. Сопровождаю ритуальное au revoir Monsieur! разнообразными выражениями благодарности и покидаю посольство. Уже собираюсь завести Веспу, как слышу, что меня зовут. Это ответственный секретарь посольства. Он хочет поговорить со мной. Первая мысль: возникли какие-то проблемы с выдачей визы. Я тут же начинаю беспокоиться.

Секретарь, представившись послом, протягивает мне руку и предлагает сесть напротив него. У него красивая внешность, серый элегантный костюм, изысканные манеры, и говорит он на отличном французском. Я спрашиваю, есть ли какие-то проблемы с получением визы. Он говорит, что никаких проблем нет. Напротив, сообщает, что служащий совершил ошибку, и виза стоит тридцать евро, следовательно, мне должны возвратить десять евро. В первое мгновение я внутренне обрадовался такому неожиданному повороту. Но потом начинаю предчувствовать что-то подозрительное.

В Африке почти невероятно, чтобы тебе возвратили излишне взятые деньги: заплаченное становится безвозвратно утраченным.

Секретарь говорит, что для ввоза Веспы требуется специальное разрешение, стоимость коего составляет 50 евро. Спектакль по возврату денег обнажает всю его гнусность. Одной рукой мне возвращают десять евро, а другой вытягивают целых пятьдесят.

Я колеблюсь – мгновение, а потом заявляю, что у меня уже есть карне де пассаж, документ, признаваемый международным соглашением, подписанным многими африканскими странами, в том числе Республикой Конго. Секретарь парирует, что этого документа недостаточно и что на границе могут возникнуть проблемы. Мой собеседник играет, сказал бы, партию в покер, и я, хоть и не знаю правила игры, понимаю, что в этот момент должен блефовать. Ссылаюсь на знакомства в высших итальянских кругах и в итальянском посольстве в Браззавиле, упоминаю имя почетного консула в Котону и показываю, как охранную грамоту, его письмо. Напоследок добавляю, что обращусь к друзьям с целью выяснить, действует ли карне де пассаж. Моя решительность и тон, которым произношу последние слова, заставляют секретаря ретироваться – он встает и удаляется.

Я тоже ухожу, испытывая чувство горечи из-за того, что дела – совсем не по моей вине – приняли такой оборот. Вначале мне очень понравилась приветливость секретаря, и я настроился на приятный разговор.

На следующий день прихожу в посольство за паспортом – визу мне дали. Довольный, смотрю на визу, и мне кажется, что все в порядке. Только потом с горечью и злостью я обнаружу, насколько мало значения так называемый посол придал моей оборонительной речи.

Посольство Демократической Республики Конго находится недалеко от того места, где я сейчас, так что добираюсь до него за считанные минуты. Офисы посольства еще не вполне обустроены. Страна лишь недавно вышла из кровавой гражданской войны, длившейся более тридцати лет, и внутренний беспорядок отражается и в дипломатических представительствах за рубежом. Кабинет, куда прихожу за визой, просто маленькая каморка, обстановка состоит из столика и двух стульев. Сотрудник, занимающийся визами, оказывается грубым и в плохом настроении. Задаю ему несколько вопросов о ситуации внутри страны, а прежде всего о том, затронуло ли примирение и Киву, восточную провинцию Демократической Республики Конго и можно ли там безопасно передвигаться. Ответа не получаю. Я не очень-то расстраиваюсь: уже привык к грубости африканских служащих, подавленных, плохо оплачиваемых и вымещающих на других людях собственную фрустрацию. Но, как бы то ни было, невоспитанность этого служащего ничто по сравнению с тем, что мне придется вынести за четыре месяца, которые проведу в его стране. Через два дня виза Демократической Республики Конго окажется на чистой странице моего паспорта.

Ориентироваться в приморском городе, объективно говоря, проще. Если заблудился, то достаточно вернуться на набережную и сориентироваться. Либревиль в этом смысле не является исключением из правил. Его прекрасная набережная становится для меня отправной точкой для исследования внутренних кварталов. На океанском берегу расположились большие дома и отели, придающие столице западный облик, но на окраинах все совсем по-другому. Как и во всех африканских городах, там царит хаос и градостроительный беспорядок. Если имеется участок земли, то можно построить на нем собственное жилье без всякого соблюдения какого-либо градостроительного плана. И тем не менее, окраинные районы Либревиля не находятся в таком состоянии упадка, как в других, уже виденных мной, африканских столицах.

Прямо на набережной, на отрезке, носящем имя Жоржа Помпиду, высятся офисы страховой компании АХА, куда я направляюсь, чтобы оформить страховой полис для Веспы. Завершаю эту последнюю бюрократическую процедуру, и теперь уже ничто не задерживает меня в Либревиле, разве что легкий страх снова отправиться в путешествие на свой риск. Человек по своей натуре – животное ленивое и оппортунист, и если испробует комфортную и защищенную жизнь, то с трудом откажется от ее преимуществ и с опаской пустится в приключение, связанное с неопределенностью и ненадежностью.

Пробыв на борту Magouindi Mahothes больше месяца, я доверял свою судьбу другим, не испытывал никаких материальных забот. А сейчас я вернусь в состояние хозяина собственной судьбы, в том плане, что должен буду один, полагаясь на свои силы и удачу, сталкиваться с возникающими проблемами и разрешать их. Усаживаясь в седло Веспы, снова начну делать ставку на себя самого и на мою счастливую звезду.

Возвращаюсь на борт Magouindi Mahothes: у меня встреча с женами офицеров, которые хотят научиться делать пиццу. На борту также присутствует Марсель, палубный офицер, он приглашает меня пойти вместе с ним после урока в одно заведение, где можно выпить хорошего пальмового вина.

Дамы-ученицы, следуя моим предварительно данным указаниям, купили все необходимые ингредиенты. Я без промедления облачаюсь в поварскую одежду и первым делом диктую рецепт правильного теста для пиццы. Потом принимаюсь за дело среди оживленного щебетания женщин. Примерно через час три больших противня с пиццей дымятся на столе камбуза, готовые быть съеденными или унесенными. Аплодисменты женщин и мой ответный поклон завершают урок.

Мы с Марселем в баре, ждем, когда нам принесут пальмовое вино. Его привозят прямо из леса, и, по словам моего друга, оно лучшее из того, что можно попробовать в Либревиле. Я никогда не пил пальмовое вино и мне любопытно узнать его вкус. Когда нам его приносят в большой бутылке, Марсель наполняет стаканы и произносит многочисленные тосты. Понимаю, что он хочет испытать меня: смогу ли я выпить столько же, сколько и он, и остаться трезвым. Он не знает, что я родом из региона, где люди привыкли к достаточно крепким винам, а у пальмового вина крепость всего-то четыре-пять градусов. Когда мы заканчиваем с выпивкой и выходим, я совершенно трезв и крепко стою на ногах, а вот Марсель неумеренно смеется и в речи его замечается некоторая неуверенность.

24 июня, накануне отъезда, я определяюсь с ситуацией. Прошли почти четыре месяца, как я покинул родной дом, проехал уже тысячи километров, но самая трудная часть путешествия начнется завтра.

Сейчас я один на Magouindi Mahothes, на корме, сижу на табуретке и слушаю плеск морских волн о борт. Смотрю на звездное небо, я наедине с самим собой, душу наполняет какая-то легкая грусть. Небо изумительное, огни города далеко, и звезды блещут во всей своей красе. Люди должны бы выказывать огромную признательность поэтам за то, что они, используя магию слов, могут передать чувства, что испытывает обычный человек, хотя и не умеет их выразить и сказать: «… и шелком юбок слух мне звезды щекотали»[2]. Кто, если не великий поэт как Рембо, смог бы описать сверкающее пульсирование звезд, так часто завораживающе нас, и дать светящемуся образу еще и звуковую коннотацию? У меня блестят глаза, и, околдованный небом, я сладостно напитываюсь своим одиночеством. Думаю о семье, о друзьях, о том, что они делают в данный момент, говорят ли обо мне.

Утром 25 июня, в семь утра, я уже стою возле Веспы, чтобы в последний раз перед отъездом проверить ее и погрузить багаж. Звоню друзьям, прощаюсь с ними и ровно в 8.45 покидаю судно, сажусь на Веспу и направляюсь на север. Проезжаю вдоль набережной, въезжаю на бульвар Независмости, потом – на бульвар Жоржа Помпиду. Сворачиваю в сторону международного аэропорта и через полчаса я уже за пределами Либревиля, на дороге, ведущей в Нджоле. Останавливаюсь в тихом месте, чтобы еще раз взглянуть на документы и на Мишленовскую карту номер 955, она теперь заменит использованную раньше 953. Проверяю, все ли документы в порядке и на своем месте, пролистываю паспорт на страничках с визами. Вот она, виза в Демократическую Республику Конго, период действия визы – один месяц со дня прибытия.

Когда я глянул на визу Республики Конго, меня чуть не хватил удар. Она выдана всего на девять дней, считая со дня въезда в страну, предусмотренного на 29 июня 2007 года, срок действия визы истекает восьмого июля. Это месть так называемого посла.

Просматриваю все остальные визы. Нет ни одной с таким коротким сроком. Впереди семьсот пятьдесят километров дороги до Франсвиля, моей конечной цели в Габоне, из них пятьсот километров по грунтовой дороге, через леса.

В голове скачут мучительные вопросы: успею ли я въехать и выехать из Республики Конго, прежде чем истечет срок действия визы? А если случатся какие-то неприятные неожиданности, болезнь или авария? Передвигаться с просроченной визой в африканской стране, в частности в Конго, могло бы дорого мне обойтись. В моем распоряжении 14 дней, чтобы проехать через весь Габон, до Франсвиля, въехать в Республику Конго, добраться до Овандо – все это по сложнейшим грунтовым дорогам, потом по хорошему асфальту (так говорит Мишленовская карта, но реальность могла бы оказаться и другой). Достичь Браззавиля, откуда паромом перебраться в Киншасу, на левом берегу реки Конго.

С головой, забитой подобными мыслями, я пускаюсь в путь. Рассчитываю за один день покрыть по асфальтированной дороге расстояние в двести двадцать шесть километров, что отделяют меня от Нджобы. А после Нджобы начнется грунтовка. После 42 километров проеду деревню Нфоум, а за ней – Кугулё.

Поблизости от селения Канго, перед мостом через реку Мбе, мое внимание привлекает какой-то ребенок: у него в руках мертвое животное. Останавливаюсь и прошу мальчика подойти. Он показывает мне животное, покрытое коротким коричневым мехом с черными пятнами, с очень длинным полосатым хвостом. Мальчик, симпатично и беззубо улыбаясь, демонстрирует свою добычу, а я фотографирую.

В Ойене придорожный щит сообщает, что я пересекаю экватор. Впервые в жизни делаю это на собственном транспортном средстве. Я ненадого останавливаюсь и пользуюсь присутствием других людей, чтобы они сфотографировали меня на память. На развилке дорог у Бифуна сворачиваю налево в направлении Нджоле, до него теперь уже только шестьдесят километров. В четыре часа дня добираюсь до цели. Въезжаю в город, он кажется мне весьма оживленным. Сразу же спрашиваю, где находится католическая миссия, в которой я намереваюсь попросить приюта. Миссия располагается на вершине невысокого холма, и, чтобы доехать до нее, надо пересечь мост и подняться наверх по каменистому откосу, стараясь быть очень внимательным и не упасть.

Отец Руффин оказывается очень гостеприимным. Он только недавно вернулся из паломничества в Рим и, кажется, очень рад встретить итальянца. Он без колебаний позволяет поставить палатку в помещении, где собираются его прихожане, и отдает в мое распоряжение своего помощника, чтобы тот мог удовлетворить все мои запросы. После завершения обычных действий, связанных с остановкой – разгрузка багажа, установка палатки, надувание матраса, с наслаждением принимаю душ и отправляюсь поесть. По дороге сюда я заметил на одном из перекрестков женщину, жарившую что-то на большом гриле. Именно там и останавливаюсь, чтобы отведать вкусной и отлично прожаренной речной рыбы.

Перед возвращением совершаю короткую прогулку по берегу Огове, самой крупной реки Габона, вдоль берега которой в следующие дни я проеду сотни километров. Спокойно проведенная ночь вернула мне силы, и я полон решимости одолеть грунтовые дороги. Я безуспешно пытался навести справки о характере грунта до Франсвиля. Никто из тех, к кому обращался с вопросом, не мог дать точного ответа.

Первые тридцать семь километров до города Alembe еду по асфальту. Дальше дрога раздваивается, и асфальт кончается. Выбираю ту, что идет на восток, в направлении Оема.

Дорожное полотно кажется мне приемлемого качества, но я двигаюсь медленно, особенно на тех участках, где дожди оставили канавки с набившейся в них уже высохшей и рыхлой грязью. Максимальная скорость – двадцать километров в час. Очень редко и только на короткие промежутки перехожу со второй на третью скорость. Боязнь упасть вынуждает к чрезвычайной осторожности. Когда доезжаю до Оема, уже за полдень. Хотя проехал всего сто тринадцать километров, решаю остановиться здесь на ночь. Селение состоит из десятков домов, разбросанных тут и там в случайном порядке. Их объединяет лишь дорога. Такое впечатление, что я на диком Западе, с деревянными домами, вовек не крашенными и высушенными солнцем.

Останавливаюсь перед одним из этих домов. Облокотившись на перила веранды, за мной с любопытством наблюдает какой-то юноша. Спрашиваю его, может ли он приютить меня и показать спокойное и безопасное место, где поставить палатку. Он вроде бы улыбается, но его лицо – лицо человека, почти позабывшего, что такое улыбка. Он идет ко мне, а в глазах – бесконечная грусть и одиночество. И когда удается разглядеть фигуру юноши целиком, я понимаю причину: большую часть правой ноги заменяет деревянный протез, сделанный, без сомнения, им самим.

Его зовут Филипп. Говорит, что почтет за честь оказать мне гостеприимство в своем доме. Я сердечно благодарю его за любезность, но предпочел бы спать в палатке, потому что она обеспечивает возможность укрыться от укусов комаров. Филипп приглашает меня расположиться под навесом, так я и поступаю.

После того как я обустроился, Филипп ведет меня через лес к Огове. Несмотря на деревянную ногу, он ловко двигается по крутому откосу, ведущему к реке. Мне надо смыть с кожи дорожную пыль, налипшую вместе с потом. В том месте, где мы стоим, река течет очень быстро и нет риска угодить в пасть крокодилам. На берегу, как раз перед нами, большая круглая яма, непрерывно подпитываемая рекой. Филипп садится на край, снимает протез и погружается в воду. Я же предпочитаю обливания. Не хочется подвергнуться риску заполучить какое-нибудь кожное заболевание. Плавая в воде, юноша рассказывает мне свою историю. Ногу он потерял в результате дорожного происшествия. Если бы поблизости была больница, он бы, конечно, сохранил ногу, которую ампутировали во избежание более тяжелых последствий.

В страдании Филиппа нет никакой жалости к себе, лишь осознание, что жизнь с ним обошлась не слишком ласково. Хотелось бы помочь ему, но как? Не могу дать денег, потому что мой бюджет не позволяет этого сделать. Было бы лучше снабдить его протезом. Но как доставить ему посылку – посланная из Европы, она должна была бы добраться до затерянного селения в Габоне. Что же, я могу только тряхнуть головой и молчаливо выразить ему мою человеческую солидарность.

Закончив обливания, возвращаюсь в палатку и принимаюсь за убогий ужин, состоящий из куска черствого хлеба и уже привычной баночки сардин.

Ложусь в палатке на надувном матрасе, укрытый от комаров, и думаю о завтрашних лежащих передо мной километрах. Потом, перебирая в памяти лица людей, с которыми уже познакомился на своем пути, потихоньку засыпаю и сплю безмятежно до первых рассветных лучей.

И вот на рассвете я уже в дороге. Спросил у Филиппа о пигмеях. Он ответил, что я, вероятно, смогу их увидеть в Рамбе. Я думаю, что было бы здорово провести несколько дней в лесу в близком контакте с этим этносом и понаблюдать за его обычаями и нравами.

Еду чрезвычайно осторожно: дорога местами покрыта очень мелким щебнем и усеяна ямами и трещинами – результатами прошедших дождей. Растительность по сторонам дороги пышная и густая, насыщенно зеленая. После нескольких километров пути сворачиваю и еду вдоль Огове. Слышу слева шум реки, она должно быть метрах в двадцати от дороги. Останавливаюсь в каком-то месте, сплошь заросшем бамбуком. Тысячи бамбуковых деревьев. Некоторые из них гигантские, диаметром до пятнадцати сантиметров. Я еду прямо-таки в настоящем туннеле, образованном бамбуком, растущим по краям дороги.

Порой слышу странный шум, он доносится до меня слева и повторяется все время одинаково: хлопок и потом долгий шелест. Никак не удается понять, что же это такое. Потом, на одной из остановок, загадка разрешается самым банальнейшим образом: высокие стебли бамбука изгибаются под тяжестью собственного веса, а потом ломаются с металлическим звуком. Мне часто приходилось с большим трудом оттаскивать с дороги десятки упавших бамбуковых стволов, загораживавших проезд.

Километров через двадцать почва становится охристого цвета, резко контрастирующего с изумрудной зеленью растительности вокруг. Останавливаюсь покурить на просеке и гляжу на Огове. Еду дальше, постоянно переключаясь с первой на вторую скорость, и мотор начинает чихать. Меняю свечу и хочу ехать дальше, думая, что уладил проблему, но мотор постоянно глохнет. Ну конечно, засорился воздушный фильтр и его надо очистить. Тут же принимаюсь за работу. Орудуя гаечными ключами и отвертками, слышу шум приближающегося автомобиля. Около меня останавливается красный пикап и из него выходят двое, один из них в военной форме. Они удивлены появлению на этой дороге белого, да еще и с Веспой. Спрашивают, не требуется ли мне помощь. Я с удовольствием разговариваю с ними: дорога, по которой еду, почти пустынна, и на ней трудно встретить кого-нибудь.

Габон – страна с обширной территорией, но с населением меньше полутора миллионов человек. Если принять во внимание, что большая часть живет в крупных городах, то становится понятно, насколько маловероятно встретить путешественников на лесных дорогах, пересекающих внутренние районы страны.

Я рассказываю о своем путешествии и вижу, что к нам приближается еще один человек. В руках у него ружье, за печами большой кожаный рюкзак ремесленного изготовления. Он останавливается и тоже хочет узнать, что делает европеец в этом месте. А я его спрашиваю, удачно ли он поохотился. Он довольно улыбается, потом поворачивается спиной. Из корзины свешиваются две скрещенные руки. Пальцы длинные и узловатые, как у высокого и худого человека. Я присматриваюсь внимательней и сквозь петли самодельного рюкзака различаю два желтых глаза. Они блестящие и влажные и, хоть и неподвижные, свидетельствуют о жизни. Взгляд настолько походит на человеческий, что я задаюсь вопросом: как же можно убивать и потом съедать существо, так похожее на нас. Спрашиваю у охотника разрешения сфотографировать его трофей, и он достает из корзины обезьянку, усаживает ее на землю, держит за руки в неудобной позе, чтобы я смог лучше сделать фотографии. Фотографии, еще раз свидетельствующие об ужасной жестокости человека по отношению к животным.

По мере того, как я продвигаюсь вперед, лес становится все гуще. Еду по национальному парку Лопе-Оканда. Щит предупреждает, что на дороге могут встретиться слоны. И действительно, я уже заметил, что время от времени в плотной растительности виднеются проходы: конечно же это тропы, по которым толстокожие выбираются на дорогу. Мысленно вырабатываю стратегию поведения на случай встречи со слонами: если увижу их, то оставлю Веспу на краю дороги, сам углублюсь в лес, прихватив фотоаппарат, чтобы заснять сцену под прикрытием густой листвы.

Пейзаж приобретает холмистый вид, а почва становится более трудной для езды на Веспе. Риск натолкнуться на буйволов или слонов или упасть увеличивает напряжение. Подъемы и спуски следуют один за другим, я словно на русских горках, кроме того, дорога, покрытая щебенкой, неровная – она выше то справа, то слева. Понимаю, что лучше всего ехать зигзагами, держась на самых высоких участках – на них нет щебенки, под действием силы тяжести и смытая дождем она почти всегда у краев дороги.

Но и выбранный мной метод не лишен рисков. Каждый раз, когда я заставляю Веспу взбираться вверх, боюсь, что колеса забуксуют из-за недостаточного сцепления с землей. На скорости едва-едва двадцать километров и постоянно переключаясь с первой скорости на вторую и назад, после полудня доезжаю до селения Канджамабика. За семь часов я проехал около ста километров. Я мог бы ехать до следующего населенного пункта, но рассудил, что разумней остановиться, по двум причинам: накопленное за день напряжение меня измотало и, кроме того, риск наткнуться на крупное животное выше именно днем.

Селение находится на стыке двух дорог: первая из них ведет на восток, к маленькому городку Бове, вторая – на юг до моей цели, Франсвиля, до него еще четыреста километров. Немногочисленные домишки, магазин, бар-ресторан и маленький отель образуют этот лесной аванпост. Чтобы проехать его из конца в конец, достаточно пары минут. Единственное каменное строение – крошечное здание железнодорожной станции, здесь проходит ветка, связывающая столицу с Фраснвилем.

Паркую Веспу под большим деревом рядом с отелем, но я бы предпочел поставить палатку. Она обеспечивает более надежную защиту от комаров, чем москитные сетки в отелях, обычно дырявые.

Владелец отеля встречает меня сердечно, должно быть, у него тут в течение года не так много постояльцев. Я излагаю ему свое желание расположиться в палатке под навесом. Он вежливо отвечает, что могу, но на свой страх и риск, потому что по ночам сюда приходят буйволы и слоны. Прислушавшись к совету, занимаю маленькую комнату с хорошей москитной сеткой. Других клиентов, кроме меня, в отеле нет. После душа и быстрого ужина (консервированное мясо и бананы) отправляюсь на обзор окрестностей с целью купить провизии и бензин.

Потом заправиться не будет возможности вплоть до Ластурвиля, отстоящего в двухстах пятидесяти километрах. Иду в магазин за покупками.

Хозяин, мавританец, говорит, что здесь нет заправок, да и вообще, все используют дизельное топливо. Я делюсь с ним своей озабоченностью, но он меня успокаивает: он знает, где можно купить бензин. Закрывает магазин и приглашает следовать за ним. Углубляемся в лес почти на километр до какого-то населенного пункта, состоящего из трех-четырех деревянных домишек. Один из них приспособлен под хранилище бензина, который лесорубы используют для своих мотопил. Покупаю десять литров бензина по немыслимой цене – 3 евро за литр! Сжав зубы, благодарю продавца и моего проводника, потом возвращаюсь в отель, сокрушаясь о тридцати потраченных евро.

Утром операция загрузки Веспы совершается сложней обычной. К моему и без того достаточно тяжелому багажу добавляются десять литров бензина, десять литров воды, купленные с запасом продукты, на тот случай, если по дороге придется вынужденно остановиться в лесной глуши. Веспа со всем этим грузом очень тяжелая, я с трудом смогу удержать ее в равновесии, если случится резкий наклон в попытке преодолеть какое-нибудь препятствие на дороге. Покидаю городок и первые десять километров еду с некоторым чувством опаски, но Веспа хорошо слушается руля и, похоже, не страдает от чрезмерного веса груза.

И в тот самый момент, когда я собираюсь совсем успокоиться, покатость дороги увеличивается, теперь лавировать зигзагами становится трудней. Когда надо подняться на самый высокий участок, Веспа, кажется, отказывается сделать это, как норовистый конь инстинктивно отказывается перепрыгнуть слишком широкую канаву, он знает – такое за пределами его возможностей. С мучениями и сильно бьющимся в груди сердцем проезжаю еще около двадцати километров в постоянных изматывающих спусках-подъемах, а затем неизбежно случается то, что я и предполагал.

Когда я пытаюсь подняться на более высокую часть дороги справа, почва становится гладкой, словно отполированной дождями, и покрытой мелкой каменной крошкой. Я боюсь вывернуть руль вправо, там колеса могли бы заскользить. Веспа, как будто чувствуя мои колебания, начинает двигаться вниз. Скорость, с какой еду, мне кажется излишне высокой: торможение, даже легкое, могло бы повлечь гибельные последствия. А между тем левый край дороги уже слишком близко, и мне остается только затормозить. Поворачивая и в то же время наклоняясь на правый бок, стремительно падаю на землю, а моя левая нога остается под весом Веспы. Несколько секунд я ничего не соображаю и не в состоянии поверить в то, что случилось. Затем возвращаюсь к действительности. То, что вижу и чувствую, заставляет мое сердце содрогнуться: Веспа – за краем дороги. Внизу, в конце откоса, метрах в пятнадцати внизу, несет свои стремительные воды Огове! Еще несколько сантиметров и Веспа закончила бы свои дни в реке, а вместе с ней пришел бы конец и путешествию.

Мне удается совладать с испугом, и я принимаюсь отстегивать эластичные шнуры, чтобы облегчить груз, ибо только так смогу выбраться из-под Веспы и встать на ноги. В это мгновение слышу грохот подъезжающего грузовика. Из него выходят двое, они незамедлительно бросаются мне на помощь, поднимают Веспу и приводят ее в вертикальное положение. Обмениваюсь несколькими репликами с моими спасителями, которые, конечно, задаются вопросом, какого черта делает тут европеец.

Еду дальше, повторяя себе и Веспе, что следует быть очень внимательными: дело после падения не всегда может кончиться отряхиванием пыли с брюк. Проезжаю спокойно восемьдесят километров, время от времени останавливаясь на перекуры, перекусы или чтобы залить в бак бензин. Пытаюсь по мере возможности освободиться от бутылок с горючим – из соображений безопасности.

К двум часам пополудни добираюсь до селения Рамба. Сворачиваю с дороги и поднимаюсь по откосу к тому, что мне представляется хижиной главы поселения. Там я хочу припарковать Веспу. Осматриваюсь вокруг, хочется понять, действительно ли я нахожусь в селении пигмеев. Но, похоже, сообщенная мне раньше информация не соответствует действительности, потому что никаких пигмеев и в помине нет. Наоборот, единственным пигмеем мог бы считаться я, поскольку все, кто с любопытством приближаются ко мне, кажутся существенно выше автора этих строк.

Несмотря на разочарование, решаю остановиться тут на ночь: место симпатичное, люди приветливые, а старейшина селения, кажется, искренне рад предложить свое гостеприимство. Мне выделяют на ночь хижину, я ставлю только внутреннюю часть палатки для защиты от комариных атак, которые с наступлением темноты становятся невыносимыми. Пристраиваю свои вещи, а потом спрашиваю у жены старейшины, где можно помыться. Она отвечает, что дочери должны пойти к реке за водой, если хочу, то могу пойти с ними. Солнце стоит высоко, впереди еще пара светлых часов, и мысль искупаться в Огове мне весьма приятна. Мы с девочками проходим пятьсот метров по лесу и выбираемся на правый берег реки. Я очаровываюсь её зеленоватыми водами и пышной растительностью на берегу, ветви деревьев, сгибаясь, почти ласкают поток. На противоположном берегу замечаю на деревьях многочисленных обезьян, прыгающих среди ветвей.

Погружаюсь в воду после того, как меня неоднократно заверили в отсутствии здесь крокодилов и змей, но первобытный страх, что нечто может выплыть из глубины этих мутных вод, мешает сполна насладиться купанием, которое после жаркого и напряженного дня должно бы тонизировать. Я приятно проведу в селении Рамба три дня, в надежде (не сбывшейся) отправиться подальше в лес в сопровождении одного из сыновей старейшины, чье возвращение ожидалось именно в эти дни.

Тридцатого июня я уезжаю в направлении Ластурвиля. С замиранием сердца вижу, как многие из тех, с кем познакомился здесь, стоят у своих хижин и машут мне рукой в знак прощания. И хотя уже прошли многие годы, я до сих пор храню самые живые воспоминания об абсолютно бескорыстном гостеприимстве селения Рамба.

Сегодняшний этап предусматривает 150 километров: вроде бы мало, но они могут превратиться в настоящее испытание – все зависит от состояния дороги. Характер местности снова становится равнинным, и это обстоятельство придает мне некую уверенность, однако, я острожничаю и не превышаю двадцати километров в час. Это, тем не менее, не спасет меня от очередного падения.

Я еду себе спокойно, когда километрах в тридцати от Ластурвиля мое внимание привлекает мост из больших стволов деревьев, уложенных один к доугому. За мостом характер дороги и ее ширина такие же, как и у того участка, который я уже преодолел. Не знаю почему, но вместо того, чтобы двигаться прямо, я проезжаю мост и еду по участку, который вначале кажется отличным, но потом, после десяти километров, становится хуже. Местами под колесами опасная сухая грязь, разлетающаяся в стороны мелким порошком и заставляющая Веспу шататься. Затем дорожное полотно становится мягким, с многочисленными канавками, похожими на недавно вспаханное поле. Чувствую, что-то не то. Начинаю думать, что сбился с пути, и это меня тревожит. Останавливаюсь поразмыслить. Мне кажется, я слышу какой-то звук механической природы. Через километр, за одним из поворотов, с изумлением обнаруживаю мужчину, выравнивающего и расширяющего дорогу с помощью механической лопаты. Спрашиваю у него, ведет ли дорога в Франсвиль. Он отвечает, что дорогу, по которой я еду, обычно используют лесорубы; она могла бы привести меня в Франсвиль, но с большими трудностями. Было бы лучше вернуться и ехать по другой дороге. Я смотрю на мишленовскую карту, но там нет ничего вразумительного, что объясняло бы мою ошибку, а мысль о возвращении назад меня пугает.

Упрямо и глупо решаю двигаться вперед. Через час вынужден остановиться перед шлагбаумом. Из шалаша выходит солдат и поднимает шлагбаум, чтобы я мог проехать. Спрашиваю его о дороге. Он отвечает, что через несколько километров дорога становится очень трудной, зачастую непроходимой. И чтобы добраться до Франсвиля мне понадобится 4–5 дней. Лучше всего повернуть назад и после моста взять вправо. Смотрю на спидометр: за полтора часа я проехал двадцать восемь километров и теперь должен проделать их в обратном направлении.

В состоянии уныния возвращаюсь назад, потеря трех часов означает вероятность не достигнуть Ластурвиля до заката. Учитывая, что других населенных пунктов вплоть до этого города на моем пути нет, рискую провести ночь в палатке прямо на дороге. Еду дальше, приходится увеличить скорость. Проезжаю, один за другим, очень опасные участки: кучу мелких камушков, глубокую канаву, сухую грязь. Все для меня становится сигналом для оценки пройденной дистанции. Это борьба со временем, в которой степень внимания и осторожность сводятся к самому существенному: надо наверстать потерянное время.

Примерно в четырех километрах от моста из-за излишней скорости и из-за того, что взгляд устремлен вперед, а мысли сосредоточены на ожидании момента, когда передо мной появится деревянный мост, я не замечаю заблаговременно глубокой трещины – в первый раз я ее увидел заранее и объехал. Оказываюсь на земле, у меня даже не было времени экстренно сманеврировать, чтобы удержать Веспу. Несколько секунд лежу на земле, в молчании леса, чуть раньше нарушенном грохотом падения. Поднимаюсь, отряхиваю пыль с одежды и проверяю, все ли цело. На мне – ни царапины, я очень рад за себя, мне уже кажется, что я стал чуть ли не резиновым. У Веспы тоже нет повреждений: после предыдущего падения я кое-что придумал. При помощи эластичных шнуров приспособил по бокам багажников четыре пустых пластиковых бутылки в качестве своеобразных бамперов, которые в случае падения смягчили бы удар. Изобретение доказало свою эффективность, громкий звук от сжатых бутылок – не в счет. «Много шума из ничего» приходит мне в голову. Мне надо лишь поправить передний багажник – его крепления слетели с кузова.

В конце концов добираюсь до моста, бросив ему мысленно несколько крепких словечек. Как только выезжаю на дорогу, понимаю причину ошибки, из-за которой я потерял столько драгоценного времени: если бы я был более внимательным, то заметил бы, что перед мостом, где-то в ста метрах от него, дорога сворачивала направо, в гущу леса, следуя за направлением течения реки.

Ненадолго останавливаюсь, курю и виню себя за допущенное легкомыслие и невнимательность. Слева от меня обширные болота, откуда прилетают и гудят вокруг комары. Стараюсь, чтобы они меня не искусали, и наношу на кожу толстый слой репеллента. Несмотря на предосторожность, нескольким кровососам удается исполнить свой замысел, последствия этих укусов скажутся поздней, когда я доберусь до Киншасы. Возобновляю движение в три часа и уже перед самым закатом наконец-то приезжаю в Ластурвиль.

В католической миссии Saint-Pierre-Claver спрашиваю у священника позволения остановиться на одну-две ночи. Он сразу же позволяет мне установить палатку в уединенном уголке сада. Более того, дает ключи от подсобного помещения, где я могу помыться и приготовить еду. Но мне вовсе не хочется вставать к плите, еще и потому, что готовить не из чего. Поэтому, устроив все насущные дела, иду в Ластурвиль на поиски ресторана. Обнаруживаю один на берегу Огове. Со вкусом уплетаю жаренное на углях мясо и жареный картофель. Прогуливаюсь, чтобы вернуть телу и духу присущее им состояние равновесия. Потом возвращаюсь в миссию. В Ластурвиле я проведу два спокойных, ничем не примечательных дня.

Первого июля я уже снова в дороге, в полной готовности проехать сто восемьдесят километров до Франсвиля. На последнем участке опять встречу желанный асфальт, как и указано на мишленовской карте. После нескольких километров езды по равнине дорога начинает крутиться по склонам невысоких холмов, представляя для меня новую, свежую версию уже встреченных трудностей предыдущих дней. Тот факт, что я снова должен применять технику зигзага, меня беспокоит не очень: я уже изрядно напрактиковался. В Африке плохое никогда не заканчивается, это я усвоил на собственной шкуре. Сейчас на дороге худшее принимает форму канав, прорезанных в латерите ливнями. Они почти всегда бегут в одном направлении с дорогой, но иногда случается, что перерезают ее. Тогда я должен прибегать к чрезвычайной осторожности – чтобы пересечь их, заднее колесо должно попасть в трещину только тогда, когда переднее из нее уже выберется. Продвигаюсь вперед с большим трудом, дорога метр за метром становится все более мучительной. Часто единственный способ двигаться вперед – удержать равновесие на умеренной скорости на бугре, отделяющем одну канаву от другой. Опасная игра, учитывая скользкую почву.

Непрерывная необходимость удерживать шаткое равновесие вызывает огромное напряжение, и при каждом маневре душа уходит в пятки. Затем происходит то, что подтверждает выдвинутый мной тезис о том, что в Африке за плохим всегда следует худшее: я оказываюсь в ситуации, какую и вообразить не мог – на сотни метров впереди дорога полностью перерезана канавами, и в некоторых местах глубина их достигает метра. Настоящие лабиринты, они пересекаются, образуя такую путаницу, в какую было бы опасно забираться.

Чтобы наилучшим образом выпутаться из этой очередной трудности, я вынужден остановить Веспу, исследовать дорогу и найти трещину, в какую можно бы заехать, а потом благополучно выехать их нее. Если этого не сделать, то вполне вероятно проехать канаву по всей ее длине, а потом оказаться не в состоянии выбраться. Предварительное обследование обнаруживает: очень часто канавы в конце разделяются на несколько других, более мелких. Некоторые заканчиваются на левом краю дороги, некоторые разделяются на многочисленные канавки, узкие и мелкие. И вот эти последние внушают мне большую уверенность в возможности благополучно преодолеть канаву. Такая езда продолжается с десяток километров, потом дорога становится лучше, позволяя ехать даже со скоростью выше тридцати километров.

Добираюсь до города Мунана, останавливаюсь там поговорить с местными людьми, передохнуть и расспросить об асфальтированной дороге. Какой-то студент, приехавший в Мунана на летние каникулы, говорит, что асфальт начнется ближе к Моанде – это еще двадцать километров, и потом смогу вздохнуть с облегчением. Надеюсь, что это и в самом деле так: по пути я много раз спрашивал об асфальтированной дороге и все время получал невнятные ответы, которые мало-помалу укрепили мое убеждение в том, что африканцы зачастую не умеют оценивать расстояние и читать дорожные карты.

К трем пополудни оказываюсь, наконец, на развилке, где грунтовка сменяется асфальтом. Даже не верится, и у меня чуть ли не возникает желание слезть с Веспы и целовать асфальт: от Нджоле до Моанды я проехал больше шестиста километров по ужасной грунтовой дороге. Еще до заката добираюсь – наконец-то! – до Франсвиля, одного из четырех самых крупных городов Габона с населением около 50 тысяч.

В католической миссии в Ластурвиле я познакомился с Эдуардо, шофёром епископа, и он посоветовал мне обратиться в Франсвиле к приходскому священнику в церкви Saint-Hilaire. Я позвонил Эдуардо, сообщил ему о своем прибытии, и он подъехал, чтобы устроить меня таким же образом, как и в Ластурвиле: палатка в саду дома священника и возможность пользоваться туалетом.

Сколько же раз дома, еще до отъезда, я изучал дорожную мишленовскую карту 955, думая (с долей скептицизма) о моменте, когда приеду в маленький город Фраснсвиль – аванпост во влажном тропическом лесу, на границе с Республикой Конго.

То, что я добрался до этого места живым и невредимым, приносит мне чувство удовлетворения, хоть и временного.

Франсвиль представляет промежуточный этап моего путешествия, в следующие дни начнется самая трудная его часть. Прежде всего, я должен разрешить проблему, как выехать из Габона и достичь Овандо в Республике Конго, оттуда уходит асфальтовая дорога напрямую в столицу Браззавиль. До Овандо предстоит проехать четыреста километров в приграничной зоне по ужасным дорогам, по ничейной земле, где на меня могли бы напасть дикие животные или бандиты. Точная информация об этих дорогах хранится лишь в голове тех, кто по ним ездит по торговым делам, зачастую нелегальным. Единственное решение – найти того, кто сможет меня подвезти на внедорожнике, погрузив на него и Веспу. Такой поиск задержит меня в Франсвиле на добрых пять дней. С помощью Эдуардо я отыщу малийцев, которые собираются отправиться в Конго на своем пикапе и согласятся взять меня до Овандо.

Стараюсь наилучшим образом использовать время пребывания во Франсвиле. У этого города особая атмосфера. Кружа часами по городским улицам, где очень мало машин и вовсе нет мотоциклов, я пропитываюсь ощущением, что дальше, за окраиной города, нет ничего, кроме леса. Думаю, что жители Франсвиля в душе страдают от изолированности города, осажденного лесом. В городе, даже в самом его центре, царит тишина, для меня какая-то нереальная. Я не помню, даже если и силюсь, слышал ли я там хоть раз детские крики, громкий смех и шутки взрослых. Даже дорожное движение, степенное и упорядоченное, совершенно не походит на тот хаос, что видишь в других африканских городах.

Как-то утром решаю отправиться к губернаторскому дворцу. Капитан Бернар дал мне рекомендательное письмо, чтобы представиться губернатору. Кроме проблемы, как добраться до Конго, надо мной, как дамоклов меч, висит угроза срока истечения визы в Республику Конго.

Когда я приезжаю во дворец, секретарша сообщает, что губернатор отсутствует, а его замещает генеральный секретарь провинции. После нескольких минут ожидания господин Барнабе принимает меня. Он весьма обходителен. Прочитав рекомендательное письмо капитана, он, кажется, проникся ко мне расположением. Рассказываю ему о своих проблемах и опасениях, и по мере того, как я говорю, он начинает повторять: нет проблем. Говорит, что немедленно вручит мне пограничный пропуск сроком действия на один месяц – таким образом, проблема с визой будет улажена. Что касается второго вопроса, то он даст задание своим подчиненным найти для меня попутную машину в Конго. Я горячо благодарю секретаря за участие, даю ему свой адрес и телефон, выражая пожелание видеть его однажды моим гостем в Италии. Покидаю губернаторский офис с легким сердцем и отправляюсь назад. Прямо около входа в церковь встречаю поджидающего меня Эдуардо. Он счастливым голосом объявляет, что нашел попутку до Овандо. Я должен быстро подготовиться, потому что отъезд намечен на сегодня, после полудня. Звоню господину Барнабе и сообщаю ему о своем предстоящем отъезде.

В четыре дня Веспа погружена на пикап, который должен доставить в Конго мешки с мукой. А часом позже мы уже на дороге по направлению к границе. И для меня начинается кошмарное путешествие, которое закончится ровно через двадцать четыре часа в Овандо.

В салоне пикапа нас трое: водитель, его брат и я. Первые девяносто пять километров до Лекони, на габонской территории, пробегают под колесами внедорожника без всяких проблем. Меня мучает лишь очень громкая музыка, несущаяся из магнитофона, да крапивница, начавшаяся еще несколько дней назад, в тот самый день, когда я выехал из Рамбы.

Никак не могу сопротивляться желанию чесаться, настолько силен непрекращающийся зуд, особенно на ногах, на боках и на животе. И не могу понять причину, должно быть съел или выпил что-то, не понравившееся моему организму. А может быть, подхватил какую-нибудь инфекцию, искупавшись в водах Огове. Ем много лука, потому что в руководстве по первой помощи вычитал о способности лука выводить токсические вещества, но все бесполезно.

Уже ночью подъезжаем к пограничному посту на территории Габона. Выбираюсь из машины, чтобы предъявить документы и попробовать облегчить зуд на свежем и влажном ночном воздухе. Помещения таможни представляют собой попросту две хижины, в которых работают 4–5 военных. Похоже, судя по выражению лица водителя, что у них есть проблемы с документами. Я обмениваюсь рукопожатьем со всеми военными и принимаюсь разговаривать с унтер-офицером, командующим пограничным постом. У меня все в порядке, я даже показываю пограничный пропуск, выписанный вице-губернатором. Он производит заметный эффект на пограничников, и они сразу же начинают относиться ко мне несколько по-другому.

Рекомендательное письмо укрепляет мои позиции, и я позволяю себе ходатайствовать за малийцев. Прошу у командира поста разрешения проехать, еще и потому, что вице-губернатор вечером следующего дня будет ждать моего звонка из Овандо, чтобы удостовериться, что все в порядке. Если он не получит от меня известий в установленное время, то, конечно, будет весьма обеспокоен. Мой намекающий монолог сразу подействовал, командир приказывает разрешить нам проезд через границу. И вот мы уже пересекли ее и едем по конголезской территории.

Между тем к нам добавился еще один пассажир, которого усадили в кузове пикапа. В полной темноте, под разрывающую барабанные перепонки музыку, мы едем по пустынным местам с редкой растительностью. Фары виляющего из стороны в сторону автомобиля освещают несуществующую дорогу. Думаю о том, что, если бы не нашел попутку, пришлось бы самостоятельно проехать этим маршрутом. Одна только мысль о том, чтобы оказаться в этом месте ночью, среди враждебной природы, приводит меня в сильнейшее волнение, обостряющее зуд. Несмотря на это, все же ухитряюсь задремать. Зыбкий сон прерывается звуками оглушающей музыки из авторадио, которая врывается в уши и разрушает мозг.

Пробуждаюсь от кошмара, когда в два ночи подъезжаем к пограничному пункту Ежуга Республики Конго. Три хижины, несколько пограничников, проверяющих документы при свете электрического фонаря и керосиновой лампы. Документы мои и моих малийцев в полном порядке, а вот у четвертого пассажира, похоже, большие проблемы. У него нет ни паспорта, ни какого-либо другого документа, удостоверяющего личность. Он предъявляет какой-то машинописный листок, настолько потертый, что некоторые строчки можно прочесть лишь с превеликим трудом. Военные его допрашивают, затем заставляют вытряхнуть содержимое двух рюкзаков. Оттуда вываливается кучка жалкого тряпья, она занимает большую часть топчана, на котором лежит и кобура с пистолетом и патронами.

Вид этой одежды, подобранной непонятно где, ситуация, в которую попал незнакомый попутчик, возбуждают во мне чувство тоски, смешанной с жалостью. Даже и пограничники, вообще-то привыкшие сталкиваться с разными сложными ситуациями, ожесточающими самое нежное сердце, кажутся тронутыми до глубины души. Они смотрят на меня и говорят, что хотели бы помочь нелегальному мигранту, но у них нет выбора: должны его задержать. Даже если бы сейчас его отпустили, позволив пройти, на следующем посту, впереди, его неминуемо задержат. И, весьма возможно, тогда и у нас могли бы возникнуть проблемы в связи с тем, что способствовали нелегальной миграции.

Оставляем на милость судьбы нашего неудачливого товарища по путешествию и уезжаем, двигаясь все время на восток. После Окайо поворачиваем на север и на умеренной скорости, среди толчков и подпрыгиваний, подвергающих жестокому испытанию амортизаторы пикапа и мою спину, добираемся до селения Эво. Десять утра, и на улицах полно народу. Пока мои попутчики в полицейском участке для очередной проверки документов, в том числе и моих, я прогуливаюсь по городу в поисках места, где можно поесть, а главное – где купить какую-нибудь мазь для облегчения сводящего с ума зуда. Не раздумывая, покупаю те препараты, что мне посоветовали: впрочем, в моем состоянии я бы принял на веру любое лечение, даже то, что предложил бы какой-нибудь колдун.

Через час мы все еще в дороге, жара начинает чувствоваться сильней, а почва становится песчаной. Водители показывают себя с лучшей стороны, они умело преодолевают самые коварные участки и ни разу не застревают в песке. Не доезжая до селения Нгоко, мы вынуждены остановиться – дорога, с двух сторон которой высятся стены песчаника, перегорожена внедорожником, наверное, какая-то неисправность. Мы приближаемся, чтобы выяснить, в чем дело, и, может быть, предложить помощь. Руководит группой белый англичанин. Он крайне разозлен и бранит кого-то, а тот в ответ лишь бормочет, заикаясь. У них кончился бензин. Точнее, бензин есть, но в дополнительном баке. Только вот механик – это он оправдывается – забыл соединить дополнительный бак с основным, и сейчас, чтобы получить доступ к бензину, им пришлось бы разобрать половину автомобиля, но у них нет всех необходимых инструментов. Можно также использовать шланг, чтобы отсосать горючее, но нет и шланга.

Пользуюсь паузой, чтобы немного помыться, расходуя воду из своей канистры, а мои спутники окунаются в маленькое озерцо поблизости от дороги. Я замечаю, что принятые лекарства существенно уменьшили зуд, это обстоятельство рождает надежду на скорое выздоровление. Перед тем как тронуться дальше, помогаем незадачливым путешественникам сдвинуть их автомобиль и освободить проезд по дороге. Уезжаем, полагая, что рано или поздно они найдут решение проблемы.

Мы еще и с места не двинулись, как снова заорала адская музыка. Примерно на десять минут звучит нечто, что особенно действует мне на нервы. Я уже слышал эту песню много раз в Того, там она в большой моде. Песня начинается с жалобы мальчика, которая постепенно переходит в пронзительный плач, доходящий к середине песни до преувеличенного пароксизма. В последней части ребенок успокаивается и снова смеется, бесконечно пукая, а какой-то взрослый, брат или отец (это останется для меня загадкой) кричит ему многократно: «Воняет! Воняет! Воняет!»

В пять часов приезжаем в окрестности Овандо. Малийцы объявляют мне, что путешествие закончилось и надо выгрузить Веспу. Но я даже и в отдалении не вижу асфальта. Говорю, что не заплачу ни франка, если пикап не довезет меня до асфальтовой дороги. Они настаивают на своем, но потом, не выдержав моего упорства, сдаются и едут дальше. Вскоре убеждаюсь, что я поступил правильно, настояв на выполнении договоренности, потому что от того места, где они собирались оставить меня, до асфальтированной дороги предстояло проехать еще десять километров по песчаной. Если учесть то время, что мне потребовалось бы для установки багажника и зеркал заднего обзора и погрузки всего багажа, я бы отправился в путь в кромешной темноте, и десять километров стали бы равнозначны сотне, пройденной по сложной дороге. На границе асфальтированной дороги привожу в порядок Веспу и отправляюсь искать место для ночевки.

За столиком маленького бара сидит пожилой мужчина. Паркуюсь и подхожу к нему. Мы знакомимся. Он учитель начальных классов, уже на пенсии. Прошу его посоветовать мне какой-нибудь отель.

Он отвечает, что отелей в селении нет, но предлагает решение проблемы ночлега. Провожает меня в офис, где представляет начальнику муниципальной полиции, а тот, не раздумывая, предлагает свой кабинет, чтобы я мог там переночевать. Кое-как ставлю палатку среди протоколов, штрафов и груд папок и, утолив голод лишь парой бананов, растягиваюсь на надувном матрасе. Кости ноют от тряски в пикапе, а в голове до сих пор гудит из-за двадцатичетырехчасовой непрерывной музыкальной пытки, коей меня подвергли без всякой моей вины. Через несколько минут погружаюсь в тяжелый сон до самого утра.

От Овандо до Браззавиля пятьсот восемьдесят пять километров. Я надеюсь проехать это расстояние за один день. Асфальт отличный, а дорога почти пуста. Могу спокойно увеличить скорость и через три с половиной часа добираюсь до Гамбоны. Там покупаю продуктов и еду дальше на юг. Сразу же после маленького селения Нго начинается заповедник Лефини.

Проехав Этсуали, позволяю себе передышку, чтобы поесть, размять кости и покурить под сенью деревьев, отбрасывающих тень на дорогу. Я в хорошем настроении, потому что, наконец, еду приятнейшим образом и без напряга. К четырем часам дня прибываю в какое-то безымянное селение, обозначенное как ВК45. До Браззавиля как раз сорок пять километров. Думаю, нет смысла ехать дальше, потому что приехал бы в столицу на закате и не так просто было бы найти место для ночевки. В селении направляюсь к церкви, где собираюсь поросить приюта, руководствуясь указаниями случайного прохожего.

Приходской священник, отец Годфруа, принимает меня радушно и отдает в мое распоряжение маленькую комнату, где хранится его облачение, старые картины и всякая мелочь. Отец Годфруа очень приятен и общителен, у него нет того серьезного вида, что обычно свойствен священникам. Должен заметить, что африканские священники отличаются от наших падре: они, так сказать, более мирские, в том смысле, что их отношение к реальности и к ближнему своему менее формальное, более чистосердечное и прямое.

Кроме того, они обладают практическим взглядом на вещи и одарены каким-то мудрым релятивизмом. Именно поэтому с ними очень приятно беседовать, и отец Годфруа – не исключение. Он приглашает меня осмотреть церковь и местность, на которой располагается его приход. Везде чувствуются следы войны, оставившей за собой нищету и разорение. Церковь недостроена, стены не побелены, нет пола, окон, дверей. Налево, на вершине холма, чуть в отдалении, отец Годфруа сооружает часовню, посвященную Мадонне. На эту часовню он возлагает большие надежды в деле привлечения верующих паломников. Чем больше посетителей, тем больше пожертвований. А деньги послужат для того, чтобы достроить церковь. Даже среди священнослужителей можно отыскать отличных предпринимателей с выдающимся бизнес-чутьем, хоть и во имя Бога.

На следующий день в соборе Сан Фирмино в Браззавиле состоится церемония рукоположения в сан нескольких новых священников, и отец Годфруа просит отвезти его в столицу на Веспе. Я это делаю вполне охотно, еще и потому, что хочу заглянуть в итальянское посольство, отметить прибытие и посетить иммиграционный офис для разрешения проблемы с истекающей сегодня визой.

Регистрироваться в наших посольствах за рубежом настоятельно рекомендуется, но когда регистрируешься, то на тебя часто смотрят с подозрением и выражением недовольства на лице. И действительно, пока я диктую свои биографические данные и указываю маршрут, служащая выдает импровизированную речь, обличающую неблагоразумных и несознательных вроде меня, пускающихся на поиски неприятностей, вынуждая потом сотрудников посольств заниматься трудными и дорогостоящими поисками.

Затем я отправляюсь в иммиграционный офис, где чрезвычайно вежливый полковник уверяет меня не беспокоиться о сроке действия визы. Показываю ему пограничный пропуск, выданный мне в Франсвиле, и он пишет на нем свое имя, фамилию и номер мобильного телефона; если возникнут проблемы, я смогу позвонить ему. Прежде чем вернуться в собор, совершаю беглую разведку города.

Несколько раз проезжаю перед президентским дворцом и перед памятником французскому исследователю итальянского происхождения Пьетро Саворньян ди Бразза, в честь которого назван город. Отправляюсь на поиски въезда в порт, откуда назавтра я поплыву на пароме на левый берег Конго, чтобы попасть в Демократическую Республику Конго. Когда снова оказываюсь возле собора, церемония уже закончилась. Нахожу отца Годфруа, увлеченного беседой с итальянскими монахами францисканцами, у которых в двадцати километрах от столицы есть большая миссия. Там они занимаются многими видами деятельности, от земледелия до разведения скота и ремесленничества. Наступает время уезжать: загружаю Веспу, и вместе мы возвращаемся в ВК45. По дороге останавливаюсь и иду в магазин, чтобы купить спагетти и концентрированный томатный сок. Хочу приготовить спагетти для моего нового друга и его ворчливой служанки.

После ужина отец Годфруа говорит мне о своей надежде на спокойное будущее и безопасность во всем Конго. Я прошу рассказать об обстоятельствах смерти францисканского монаха Анджело Радаелли, она случилась полтора года назад. Едва я произнес имя, как глаза священника наполняются слезами.

В 2005 году священник, направляясь в Овандо вместе с другими монахами, случайно сбил на своем внедорожнике девочку около селения Обуйя. Девочка погибла. Он, движимый совестью и состраданием, вышел из машины, чтобы оказать девочке уже ненужную помощь. Родственники погибшей и другие жители набросились на него и убили ударами мачете. Спутники священника спаслись, укрывшись в лесу. Монах совершил грубейшую ошибку, когда остановился, вместо того чтобы без промедления бежать в ближайший полицейский участок. Отец Годфруа до сих пор потрясен смертью монаха, бывшего его близким другом.

Девятого июля, в девять часов утра, я уже нахожусь перед большими входными воротами в порт Браззавиля. Чтобы попасть в порт, надо купить специальный билет. После покупки билета на паром и улаживания – очень быстрого – вопросов с документами, еду парковать Веспу около ограды, за которой располагается доступ к причалу.

Пока жду, в голове проносятся разные мысли. Скоро окажусь в Киншасе, столице Демократической Республики Конго, страны, опустошенной гражданской войной, уже принесшей миллионы жертв и все еще длящейся в восточной провинции Киву. Три месяца назад в городе разразился мятеж. Сторонники Жана-Пьера Бембы, проигравшего Жозефу Кабиле, сопернику на президентских выборах, вышли протестовать на площадь. Полиция стала стрелять в демонстрантов, убив больше двухсот человек. Я жду, пока откроют ворота, отгоняя плохие мысли и крутящиеся в голове вопросы без ответов.

В какой-то момент мое внимание привлекает колонна людей, следующих один за другим, держа друг друга за край пиджака, как часто делают дети в детском саду, отправляясь на экскурсию по городу. Заинтересовавшись увиденным, спрашиваю стоящего поблизости мужчину, тоже ожидающего погрузки на паром, что это за люди, идущие таким странным образом. Ответ: слепые. Их десятки, и я вспоминаю, что читал о том, что в Африке слепота, вызванная онхоцеркозом, очень распространена. Испытываю чувство жалости по отношению к вдвойне несчастным людям: они потеряли зрение и живут в стране, где им никто не оказывает поддержки, кроме родственников и, может быть, волонтерских организаций.

Когда ворота, наконец, открываются, передо мной предстает невообразимый хаос: люди кричат, толкаются, кто-то пробивается сквозь толпу с огромными тюками на плечах; грузовики и легковые автомобили поднимаются на борт, нимало не заботясь о людях, могущих попасть под колеса. В этом чудовищном столпотворении стараюсь забиться в уголок, чтобы разместиться там с Веспой. На борту я единственный белый среди сотен черных.

В Демократической Республике Конго я снова и снова буду оказываться в подобном положении на протяжении долгих дней, путешествуя по дорогам или плывя по реке Конго. Вскоре я уже на другом берегу: Киншаса и Браззавиль – самые близко расположенные столицы мира. В порту Beach Ngobila беспорядок еще больший, чем в Браззавиле. Ко всему прочему добавляется забастовка таможенной полиции из-за многомесячной задержки заработной платы. Ко мне подходят двое полицейских, мужчина и женщина, и говорят, что я должен заплатить специальный сбор, но ничего не объясняют. Я отказываюсь, опираясь на тот факт, что у меня в паспорте стоит нормальная въездная виза, дающая мне право ездить по всей стране в качестве туриста. Возможно, слово «турист» обладает в Экваториальной Африке неким магическим могуществом, потому что, едва я произношу его, полицейские оставляют меня в покое, приветствуя с приездом.

Между тем, таможенник, которому я вручил паспорт и карне де пассаж, возвращает завизированные документы, говоря, что, несмотря на локаут, для меня как для иностранца сделано исключение.

Выезжаю наконец-то из порта, поменяв предварительно африканские франки на конголезские у какого-то маклера, показавшегося мне достойным доверия. Отец Годфруа дал мне адрес отца Eudes Samba, товарища по семинарии, а нынче настоятеля прихода Сан-Бенуа в районе Лемба. Думаю, что добраться туда не так уж сложно. Я приклеил к рулю Веспы схему, тщательно нарисованную отцом Годфруа, и потом, как я уже говорил, в прибрежных городах (на море ли, на реке) ориентироваться легко.

Хаотичное уличное движение, в которое свою лепту вносит транспорт ООН, заставляет меня ехать чрезвычайно осторожно. Проехав достаточно длинный участок по улице вдоль реки Конго, пересекаю железнодорожные пути, а потом через несколько сотен метров съезжаю на грунтовую дорогу на проспекте Патриса Лумумбы. Еще немного – и я уже в районе Лемба.

А когда добираюсь до приходской церкви Сан-Бенуа, меня поджидает неприятный сюрприз: отца Eudes нет, и вернется он только поздно вечером.

Сначала решаю подождать его. Потом, по мере того как проходит время, начинаю задаваться вопросами: а если падре не вернется? где тогда буду ночевать? И как я поеду в темноте по дорогам с многочисленными выбоинами, в городе, который не знаю, в плохо освещенном и потенциально очень опасном? Решаю прервать ожидание и, узнав у сторожа, адрес, пускаюсь на поиски Padri Bianchi[3]. Нахожу место очень быстро и въезжаю в ворота миссии как раз, когда Киншасу начинает накрывать темнота.

Церковный сторож неправильно понял мой вопрос и дал адрес миссии, где служат священники с белым цветом кожи, а я искал Padri Bianchi. Такое непонимание привело меня к миссионерам, принадлежащим к Verbo divino, монашеской организации «Общество слова божьего», основанной святым Арнольдом Янссеном. Руководитель миссии отец Мэтью, индиец, встречает меня с доброй улыбкой и сразу же дает ключи от комнаты на первом этаже миссии. Выгружаю багаж и размещаю его в начале коридора, вдоль которого, одна напротив другой, выстроились комнаты гостей.

В непроглядной тьме вставляю ключ в замочную скважину и открываю дверь, уже предвкушая момент, когда приму душ. Но когда включаю свет, моему взору предстает ужасающее зрелище: сотни и сотни комаров летают в воздухе, другие комары отдыхают на оконном стекле и на подоконнике, между москитной сеткой и оконной рамой. Затащив внутрь весь багаж, сразу же начинаю безжалостную битву против армии опасных насекомых, делить комнату с ними у меня нет никакого желания. Зажигаю многочисленные противокомариные спиральки, изрядный запас которых я взял из Италии, и располагаю их стратегически, в разных точках комнаты. Прежде чем комната наполнится дымом, быстро моюсь под душем, беспрестанно отмахиваясь от жаждущих крови комаров, они тут же впились бы в мое уставшее и ослабленное тело, стоило мне хоть на мгновение отвлечься. Выхожу и закрываю двери комнаты в надежде, что спиральки достойно выполнят свою работу.

Во дворе знакомлюсь с отцом Иго, который приглашает меня на ужин. Легко принимаю приглашение: я голоден как волк, а выходить куда-нибудь за покупками вовсе не хочется. Альтернативным решением было бы остаться с пустым желудком еще как минимум на 12 часов. В миссии других гостей нет. Со мной количество пребывающих в миссии возросло до четырех человек: руководитель миссии, отец Иго, я и сторож-садовник-повар, которого я разглядел на кухне. После отличного ужина и приятной, спокойной беседы, особенно с отцом Иго, проявившим большую разговорчивость, возвращаюсь в свою комнату.

Множество комаров пали на поле брани, но осталось еще достаточно тех, на кого запах спиралек не действует. Устраиваю спальное место на ночь, забираясь под противомоскитную сетку, тщательно заправляя её края под матрас, чтобы перекрыть доступ самым нахальным кровососам. Хотелось бы подумать о плане действий на завтра, но как только доношу голову до подушки, меня сваливает глубокий сон.

На следующее утро спозаранку выхожу из миссии, чтобы купить в ближнем магазинчике порошковое молоко, хлеб, печенье и джем. Во время пребывания в Киншасе я намереваюсь вести размеренную жизнь, ожидая погрузки на судно, которое, поднявшись по реке Конго на тысячу шестьсот тридцать километров, доставит меня в Кисангани. Завтрак должен бы представлять один из существенных моментов этой упорядоченной жизни.

У меня нет карты города, но, разумеется, я смогу её купить – тут никакой проблемы, а пока буду перемещаться, постоянно расспрашивая людей. Меня сильно утешает тот факт, что город пересечен крупными осевыми дорогами, они позволяют передвигаться из одного района в другой с определенной легкостью, несмотря на адский трафик, который может блокировать поток автомобилей на целые часы.

Иду в сад и поджидаю отца Иго, у которого хочу разжиться информацией. Пока жду, размышляю о том, что надо сделать в первый день в Киншасе. Прежде всего, стану искать судно, которое может доставить меня до Кисангани, потом отправлюсь в посольство Танзании за въездной визой. Полагаю, что с двумя этими делами я разделаюсь за 3–4 дня. Но моему оптимизму, постоянно рождающему ожидания и программы, придется претерпеть значительную переоценку, потому что попаду на баржу и попрощаюсь с Киншасой лишь через сорок дней после приезда.

Отец Иго запаздывает, а мне не терпится выйти за ворота миссии и заняться разведкой.

Совершенно не представляю, с чего начать и к кому обратиться. Когда кто-либо пускается на поиски того, чего не знает, обычно отталкивается от того, что уже известно. Таким образом, и я решаю отправиться в порт Beach Ngobila и получить информацию там. До порта доезжаю очень легко, проделав вчерашний путь в обратном направлении.

В порту начинаю поиски, в ходе которых мой оптимизм европейца, выросшего на абсолютных уверенностях, подвергнется убийственному разрушению. На развалинах этого оптимизма постепенно родится новое видение вещей, всецело африканское, в котором даты, расписания, уверенности просто не существуют, и в котором все, со временем и терпением, улаживается. Одни сведения за другими, этап за этапом, похожие на тягостную и утомительную охоту за сокровищем, и так три дня. Затем я добираюсь до господина Эмиля, управляющего Виктории, в порту PLC.

Я представляюсь ему с помощью записки, данной мне таможенным чиновником, с которым познакомился днем раньше. Прочитав послание с просьбой помочь мне, господин Эмиль неформальным образом резервирует место на судне Виктория, где он является управляющим. Он советует вернуться за билетом через два дня. Спрашиваю о дате отплытия, но он не отвечает и лишь уклончиво улыбается. Затем, видя мою настойчивость, а может быть, чтобы отделаться, говорит, что судно уйдет в течение 10 дней. Но я, уже почти завершивший метаморфозу из европейца в африканца, к десяти предполагаемым дням щедро добавляю еще пять. Прежде чем покинуть судно, произвожу осмотр баржи, на которой я выкрою место для палатки, Веспы и всех моих вещей.

Утром одиннадцатого числа, сидя на скамейке и мысленно пробегая программу предстоящего дня, вижу красный мерседес, въезжающий в ворота миссии. Их него выходит весьма элегантно одетый господин в сопровождении военного. Господин принимается разглядывать Веспу, обойдя ее несколько раз вокруг, затем приближается ко мне и спрашивает, моя ли она. После стандартных взаимных представлений и горячих рукопожатий, я в общих чертах рассказываю о своем путешествии, об уже проделанном пути и о том, что еще впереди.

Во время рассказа, Аделар, чиновник высокого ранга в Киншасе, улыбаясь, задает ряд вопросов, и я, польщенный его любопытством, рассказываю с еще большим энтузиазмом. Аделар выказывает себя очень приятным человеком. Думаю, что знакомство с ним могло бы пригодиться. Телохранитель между тем во все время разговора стоит по стойке смирно, не выражая сколько-нибудь заметного интереса к моему повествованию, в конце которого мы обмениваемся с моим новым другом телефонами. Прежде чем попрощаться, Аделар назначает встречу на 10 утра с намерением показать мне город.

Я охотно принимаю предложение. Знакомство и дружба с Аделаром и впоследствии со всей его семьей окажутся очень полезными во время моего пребывания в столице Демократической Республики Конго, и особенно, когда я неожиданно и драматически окажусь в больнице.

Сегодня мне на самом деле нечего делать и возможность побродить по городу в сопровождении жителя Киншасы, к тому же с телохранителем, меня очень радует. Сейчас только девять утра, следовательно, у меня есть час, чтобы позавтракать и сделать кое-какие покупки в магазинах поблизости. Когда возвращаюсь, меня ждет неприятный сюрприз. Отец Мэтью сообщает, что через несколько дней придется освободить комнату, потому что в миссии состоится религиозное собрание, и все комнаты, включая мою, уже заказаны.

Новость меня удручает, я был уверен, что смогу прожить в миссии до дня отъезда, а сейчас понимаю, что придется искать другое пристанище, но где? Погруженный в свои невеселые размышления, вижу, что ко мне идет телохранитель Аделара, а он сам ждет меня в автомобиле. Усаживаюсь на переднем сиденье, сзади разместились телохранитель и Поль, брат Аделара. Чувствую, что у меня в ногах, под ковриком, что-то есть.

Краткое исследование правой ногой обнаруживает наличие пистолета-автомата. Аделар интересуется, все ли у меня в порядке, и я, пользуясь случаем, рассказываю ему о том, что произошло несколькими минутами раньше.

Он тут же просит меня успокоиться, поскольку уже знает, где я смогу найти пристанище: в отеле одного его друга. Я говорю, что не в состоянии платить за номер в отеле все время пребывания в Киншасе – оно, вероятно, может быть достаточно долгим. Впереди у меня еще много месяцев путешествия, и я должен очень аккуратно распоряжаться деньгами. Аделар меня заверяет, что платить ничего не придется. Этот друг должен ему крупную сумму денег, поэтому, чувствуя себя обязанным, и в знак выражения признательности Аделару, он поселит меня бесплатно. Я ищу подходящие слова, чтобы выразить благодарность, но Аделар говорит, что это его долг – помочь иностранцу в трудной ситуации.

Поль тоже хочет высказаться и, коверкая мое имя, многократно повторяет: soyez le bienvenu, Monsieur Stestefano! Обрадовавшись такому горячему участию, приглашаю всех выпить Primus, хорошего конголезского пива.

Проводим почти целый день вместе, кружа по улицам города и нанося визиты. Аделар считает важным познакомить меня со своими друзьями. Он горделиво повторяет всем, что я его брат и могу рассчитывать на защиту и покровительство. У меня даже возникает чувство, что меня демонстрируют, словно некий трофей. Но, как бы то ни было, за дни, проведенные в Киншасе, благодаря, в основном, Аделару я познакомлюсь с десятками людей из высших социальных кругов: офицеров, священнослужителей, адвокатов, чиновников высокого ранга и так далее. С наступлением сумерек прошу Аделара отвезти меня назад, в миссию.

Мы едем, и в обычном городском потоке машин я несколько раз задремываю: меня охватило какое-то странное изнеможение, болят глаза. Вернувшись в миссию, прощаюсь с друзьями и иду в свою комнату. Есть совершенно не хочется, хотя весь день ничего не ел. Единственное желание – улечься на кровать и уснуть. И нет ни сил, ни настроения хорошенько установить москитную сетку. Как только голова касается подушки, я мгновенно засыпаю глубоким тяжелым сном, в котором нет ничего нормального.

Среди ночи я неожиданно просыпаюсь, весь в поту, с ног до головы. Ощупываю спальный мешок: он мокрый, как будто его погружали в ванну, заполненную водой. Несмотря на все, я в полном сознании и понимаю, что происходит: у меня малярия.

То, что могу заболеть малярией, я принимал в расчет еще до отъезда из дома. У меня есть с собой Лариам, лекарство для профилактики малярии, но я его не пил, опасаясь побочных эффектов от длительного употребления. Несмотря на то, что использовал все меры предосторожности, какой-нибудь комар, очевидно, все же укусил меня и перенес в кровь малярийный плазмодий.

И я даже могу вспомнить, где это случилось: в лесу Габона, когда я остановился покурить на дороге, вблизи заболоченной зоны, комариного рая. Сейчас, после инкубационного периода, болезнь проявляется во всей своей вирулентности.

Комната погружена во тьму. Встаю с кровати. Я потерял много воды и чувствую себя легким, как шарик для пинг-понга. Включаю свет. Желудок спазматически сжимается, иду к умывальнику, и меня рвет беловатой жидкостью. Ко всему этому присоединяются позывы пойти в туалет. Голый, как червяк, иду в туалет. Диарея! Окошечко туалета не защищено сеткой, и там сотни комаров. Пробую умыться правой рукой, а левой отгоняю комаров. В течение почти получаса непрерывно курсирую межу комнатой и туалетом. Для предотвращения риска обезвоживания делаю раствор с минеральными солями и пью его маленькими глотками, чтобы не вырвало.

Я один в ночи, в отдаленном крыле миссии. Если мое состояние ухудшится и придется звать на помощь, никто не услышит. Сразу же пресекаю плохие мысли – они могли бы завладеть умом – и возвращаюсь в постель. Думаю, что в определенные моменты жизни у человека, чтобы выкарабкаться, есть две возможности: упрямо сопротивляться несчастьям, найдя в себе энергию и силы, о наличии которых раньше и не подозревал, или же сдаться на милость судьбы, полагая, что рано или поздно все образуется. Мне остается уповать на второй вариант, поскольку для борьбы с малярией потребовалась бы помощь со стороны, а ее в данный момент я получить не могу.

На рассвете просыпаюсь с ощущением, что мне приснился дурной сон, но, когда вижу свое отражение в зеркале, сразу осознаю реальность происходящего. Лицо осунулось, глаза ввалились и обведены черными кругами. Быстро принимаю душ, одеваюсь и спускаюсь вниз, чтобы поговорить с отцом Мэтью.

Перед отъездом в Африку я приобрел страховой медицинский полис в Евроассистанс, и сейчас пришел момент им воспользоваться. Звоню в Милан, на номер горячей линии и излагаю оператору свою проблему. Через час в миссию приезжает такси, чтобы забрать меня и доставить в медицинский центр в Киншасе. Прежде чем уехать, прошу отца Мэтью потерпеть несколько дней, потому что, как только вернусь, сразу же освобожу комнату. В приемном покое больницы звоню Аделару, чтобы известить его о госпитализации.

Через несколько минут меня осматривает доктор, берут кровь на анализ. Доктор ощупывает мою кожу, потом говорит, что я настолько обезвожен, что мог бы умереть с минуты на минуту. Нельзя терять время: требуется срочная госпитализация и длительная регидратация. В тесной и убогой больничной палате я остаюсь один, лежу в кровати три долгих дня, в вену на руке вставлен катетер, и мне постоянно ставят многочисленные капельницы.

Сегодня вечером меня навестит Аделар вместе с женой и двумя детьми и принесет что-нибудь поесть. Я ем неохотно, только чтобы поддержать организм и помочь ему бороться с малярией. Позвоню домой, но, чтобы не пугать родных, скажу, что уже выздоровел и выписан из больницы. Их звонки станут большой поддержкой в минуты, когда одиночество будет давить на меня всей своей тяжестью.

В день выписки из больницы Аделар приедет за мной на машине и довезет до миссии. Он даже съездил в порт, к господину Эмилю, забрал билет, заплатил 51 доллар в качестве задатка только за погрузку Веспы; потом перед отъездом я расплачусь с ним. Собираю все свои вещи в миссии и гружу их на мерседес Аделара, он отвезет меня в отель своего друга. Прощаюсь с отцом Иго и отцом Мэтью, благодарю их за гостеприимство и терпение по отношению ко мне.

Через полчаса мы уже в отеле. Аделар обсуждает с хозяином, бывшим послом, условия моего пребывания. В результате приходят к согласию, что я смогу жить в отеле до дня отплытия Виктории из Киншасы. Я жму им руки, благодарю в отдельности экс посла, который, однако, не выглядит очень довольным моим присутствием в его отеле. Мои предположения подтвердятся несколькими днями позже, поскольку он поведет себя очень невежливо, давая понять, а потом и открыто заявляя, что я – нежелательный гость в его заведении. В первый раз я просто пропущу его слова мимо ушей, а затем начну парировать каждое слово, уверенный в покровительстве и защите Аделара, которому буду звонить всякий раз, когда хозяин попытается нападать на меня.

В отеле часто останавливаются европейцы, многие из которых работают в MONUC[4]. Хотелось бы переброситься с ними словом, но они все высокомерны и держатся на расстоянии. Когда случается встретиться с ними, то притворяются, что не видят меня, и проходят мимо. Не очень-то и обижаюсь и стараюсь справиться с вынужденным бездельем, проводя целые дни вне отеля. Со временем я нашел для себя в городе два постоянных пункта.

Каждый день после завтрака иду прямиком в порт, где пришвартована Виктория. Каждый раз слышу один и тот же припев: погрузочные работы почти завершены, и Виктория готовится к отплытию. Потом, разочарованный и упавший духом, отправляюсь к Gare Centrale, автобусной станции на Бульваре 30 июня, где находится рынок изделий кустарных промыслов. Я познакомился со многими искуснейшими художниками – резчиками по дереву. Особенно нравится задерживаться около М. Petit, он специалист по обработке малахита. Есть еще симпатичный старичок Savant Noir, он, кроме продажи холстов, не имеющих никакой художественной ценности, содержит в занимаемом им месте маленький зоопарк с мышатами, ящерицами, черепахами и птицами, которые к нему очень привязаны, а он их кормит.

Savant Noir вызывает у меня чувство умиления. Он едва в состоянии заработать на хлеб самому себе, но заботится о животных, с которыми, словно черный Франциск Ассизский, ведет нежные и ласковые разговоры. Если бы я не путешествовал на Веспе и имел бы чуть больше денег, купил бы у него все его холсты, чтобы помочь. Но сделать этого я не могу и – поскольку он моих габаритов – просто дарю ему пару брюк и две рубашки, купленные в Ломе и ни разу не надеванные.

24 июня я, как обычно, в порту. Господин Эмиль просит дать ему 41$, чтобы рассчитаться за билет, говорит, что судно скоро выйдет в рейс. Погрузка почти завершена, ждут лишь товар, который должны доставить из Матади. Я не очень вдохновляюсь, поскольку в глубине души уже знаю, что до отплытия пока что очень далеко. Покидаю порт еще в большем унынии, чем когда туда приехал.

В этом лихорадочном и изнуряющем ожидании самое удручающее для меня – злобные взгляды экс посла, владельца отеля. Я всеми способами старался задабривать его, неоднократно пытался вызвать на разговор, приглашал приехать ко мне в гости в Италию – все бесполезно. 25 утром сталкиваюсь с ним, когда собираюсь выйти на свою обычную прогулку. Здороваюсь, но вместо ответа на мое приветствие он грубым тоном заявляет, что я должен освободить комнату этим же утром. Я уже сыт его грубостью по горло и полагаю, что настал подходящий момент высказать мнение о создавшейся ситуации. Прошу объяснить причины его поведения по отношению ко мне, говорю, что не знаю, какие отношения у него с Аделаром, но уверен в одном: в его отеле я – гость, оплачивающий свое пребывание, как и все другие, и покину его, когда Виктория уйдет в плавание из Киншасы или когда мне это скажет Аделар.

Звоню другу, рассказываю о случившемся, и он сразу же бросается в отель. При виде его экс посол кардинально меняет линию поведения и позволяет мне остаться еще на одну неделю, последнюю. Меня это устраивает, так как думаю или, лучше сказать, надеюсь, что судно выйдет из порта прежде, чем истечет срок ультиматума.

Довольный достигнутым консенсусом, выхожу из отеля и направляюсь в центр города. Я составил длинный список того, что нужно купить на самом большом столичном рынке и что мне понадобится во время плавания по Конго. Поль вызвался сопровождать меня, и это очень приятно. Он знает цены на товары и умеет ловко торговаться, а это поможет сэкономить много денег.

Поль действительно очень симпатичный парень, даже чудной. У него большие длинные зубы, они мешают ему полностью сомкнуть губы. На нем всегда серый пиджак в крупную клетку, размера на два, как минимум, больше чем требуется. Обращаясь ко мне, никогда не зовет просто по имени, но всегда очень вежливо: Monsieur Stestefano (именно так!). Ему нравится моя компания, поскольку целый день ничего не надо делать, да к тому же гарантированы пиво и обед.

Главный рынок Киншасы начинается на пересечении с Бульваром 30 июня, он огромен, и там есть все, что может понадобиться.

Мой список предусматривает покупку пасты, риса, концентрированного томатного сока, кофе, чая, соли, масла, лука, чеснока, печенья, консервов, порошкового молока, двух блоков сигарет. Кроме того, я должен купить керосинку, две алюминиевые кастрюли, сковородку, кастрюльку для молока, две вилки, две ложки и две тряпки. Всего должно быть в достаточном количестве: путешествие на корабле, по самым оптимистическим предположениям, продлится не меньше 20 дней. Но если на судне произойдет поломка или будет плохая погода, подъем по великой реке мог бы занять даже больше двух месяцев. За три часа мне удается купить все, перечисленное в списке. Поль нагружен как мул, он не хочет, чтобы я таскал хоть что-нибудь из покупок.

Возвращаемся в отель, чтобы положить все купленное. Служащие отеля приветствуют меня с каким-то воодушевлением и широко улыбаются. Понимаю причину такой перемены: стало известно о моей словесной стычке с экс послом, и моя храбрость, насколько кажется, всем пришлась по душе. Они хотели бы поступить так же, но вынуждены сдерживаться, потому что, произнеси они хоть одно слово против хозяина, им могли бы не заплатить или вовсе выгнать с работы. Мне приятна симпатия персонала, и это чуть облегчает вынужденное пребывание в отеле.

Вместе с Полем отправляемся в порт. Одна из трех барж пришвартована к причалу. Поднимаемся на нее по примитивным деревянным сходням, которые прогибаются при каждом нашем шаге. Стараюсь не смотреть вниз: подо мной метров шесть. Кран грузит на баржу товары, потом всё вручную размещают в трюме. Отмечаю, что работа, для выполнения которой у нас потребовались бы минуты, здесь, в Африке, занимает несколько часов.

Принимая во внимание, что надо загрузить трюм еще одной баржи и что тонны грузов размещаются на верхней палубе трех барж, думаю, что до отплытия придется прождать, по меньшей мере, еще 15 дней. Между тем я заметил, что под большим навесом, чуть подальше от реки, собралось множество людей. Господин Эмиль говорит, что это пассажиры, они терпеливо ждут – он подчеркивает голосом слово «терпеливо».

В Киншасе мой рассудок уже живет в каком-то гибридном состоянии шизофренического типа. Одна часть его, неизменно связанная с образом жизни белого европейца (mondele), вызывает упадок духа и пессимизм, в то время как вторая, ставшая африканской в результате метаморфозы, о которой я уже говорил, приводит к тому, что я встречаю все превратности судьбы фаталистически безропотно.

Думаю, что больше не имеет смысла запрашивать информацию о точной дате отплытия, ибо никто не может назвать даже и приблизительной – начиная с капитана, которому меня представил господин Эмиль, и до последнего из пассажиров под навесом. С терпением человека в коматозном состоянии приезжаю в порт 13 июля: господин Эмиль радостно сообщает, что Виктория отправится – это абсолютно точно! – 16 июля. Может показаться странным, но эта новость оставила меня практически равнодушным. Я, между тем, выехал из отеля и переселился в дом к Аделару.

Но вот и наступил момент занять место на Виктории и сделать последние покупки. Господин Эмиль выделил мне три квадратных метра пространства около своей каюты-офиса, там я поставлю палатку и Веспу. С помощью Поля, уже ставшего моим ординарцем-носильщиком, переношу все добро на баржу – трудная, утомительная и рискованная операция. На Викторию можно попасть только по уже описанному деревянному трапу и преодолев препятствие из двух других барж, поставленных между судном и причалом. Чтобы уложить в палатке багаж и припасы, Полю придется совершить четыре ходки туда-обратно между мной, остающимся на причале, и баржей. Я приобрел еще и два бидона по двадцать пять литров с очищенной водой, дополнительно к двадцати литрам в жестяных банках.

Завершив погрузку, мы возвращаемся на рынок, разумеется, выпив сначала пива. Поль действительно здорово мне помог, не знаю, как бы я смог самостоятельно доставить на борт весь багаж. Полагаю, что парень заслужил хороший обед. На рынке покупаю еще сигарет, два пакета картофеля, мачете и немного кофе. После обеда провожаю Поля до дома. Назавтра вернусь к Аделару, чтобы попрощаться со всей его семьей.

В порту спрашиваю господина Эмиля, не пора ли поднять Веспу на борт. Он отвечает, что надо обратиться в портовую дирекцию и попросить использовать подъемный кран, заплатив 15$. Сразу же отправляюсь выполнять требуемое, потом возвращаюсь на Викторию. Однако, увы, и настаивать бесполезно: Веспу смогут погрузить лишь на следующий день. Чтобы скоротать время, принимаюсь наводить порядок в палатке и устраиваю себе спальное место на ночь, мою первую ночь на Виктории! к десяти часам вечера усталость заставляет меня пойти спать. Но сначала я укрываю Веспу большим полотнищем – скорее с целью спрятать ее от нескромных глаз, чем защитить от влажности.

Возле моей палатки какой-то молодой человек поставил шезлонг и лоток, разложив на нем товар для продажи во время плавания. Чтобы привлечь покупателей, из стереорадио несется оглушающая музыка. Стараюсь не обращать внимания, но уснуть в таком шуме просто невозможно. Иду пожаловаться к Эмилю, но быстро соображаю, что он не захочет вмешиваться, и я должен уладить ситуацию самостоятельно. Тогда направляюсь к нарушителю тишины и прошу его снизить уровень громкости, потому что мне надо поспать. Музыка заглушает мои слова, и для достижения желаемого результата приходится кричать парню прямо в ухо. В три ночи просыпаюсь с ощущением, что я не спал спокойно ни минуты. И очень быстро понимаю причину: молодчик, пока я спал, снова запустил музыку на максимальную громкость, и она всю ночь терзала мои уши, разрушив нормальный сон.

Выхожу из палатки в состоянии бешенства, приближаюсь к лотку с намерением разделаться с нежеланным соседом и вижу невероятную картину: нарушитель тишины, завернувшись в одеяло, мирно спит, невзирая на адской громкости музыку, выплевываемую динамиками. Разъяренный, я резко бужу его, хватаю за одежду, потом выключаю радио, а мой взгляд угрожающе и быстро перемещается с радио на молодого человека, а с него на воду в реке. Наконец-то смогу спокойно поспать до восьми утра, но я еще не ведаю, что в течение 25 дней целыми сутками буду вынужден терпеть подобную музыкальную пытку, а пыточным инструментом станет усилитель в виде трубы, установленный на буксире в четырех метрах от моей палатки!

Я проснулся несколько минут назад и пытаюсь прийти в себя, восстановить умственные способности, подвергшиеся суровой пытке этой проклятой ночью. Через тонкое полотно палатки доносятся взволнованные голоса, звучащие на смеси lingala[5] и французского, возбужденные и не вполне различимые. Догадываюсь о присутствии множества людей вокруг меня. Одеваюсь, выхожу из палатки и оказываюсь посреди неописуемого хаоса: сотни и сотни людей, женщины, мужчины, дети осаждают Викторию. В полном беспорядке и суматохе все стараются занять лучшие места на баржах, где им придется жить почти месяц.

Господин Эмиль советует мне присматривать за вещами: неразбериха прекрасно помогает ворам в их ремесле. Однако совет запоздал: уже исчез джутовый мешок, в который я положил наколенники, налокотники, эластичный пояс для спины и новенький мачете. Так мне и надо! Следовало быть внимательней и не оставлять опрометчиво мешок снаружи палатки. В очередной раз прошу господина Эмиля погрузить Веспу, но безуспешно: сейчас он очень занят попытками упорядочить поток пассажиров, идущих на абордаж. Я не упорствую в своей просьбе еще и потому, что Веспа мне нужна для того, чтобы сделать несколько дел. Выезжаю из порта без шлема, высокая ночная влажность сделала всё его внутреннее покрытие мокрым.

Останавливаюсь ненадолго для основательного завтрака – превосходный омлет и чашка чая – и направляюсь к дому Аделара. Там меня ждет вся семья – попрощаться и пожелать хорошего путешествия. Аделар и его жена искренне огорчены моим отъездом и с трудом находят нужные слова, чтобы выразить грусть от расставания.

Я купил карамелек и печенья (Bovoloni, я так любил их в детстве и так редко мог купить) для многочисленных детей, живущих в доме друга, по отношению к ним я испытываю чувство вины, которую сейчас постараюсь загладить.

Каждое утро перед визитом в порт я готовил завтрак во дворе. Чтобы создать иллюзию, что нахожусь дома, я тщательно накрывал на стол со скатерткой, салфеткой, ножом, ложкой и чашкой. Завтрак всегда состоял из порошкового молока, кофе, печенья или бутербродов с джемом. Этот ритуал хоть на несколько минут возвращал мне комфорт спокойной повседневности, оставленный мной с отъездом из дома. Но удовольствие от завтрака несколько омрачалось тем, что вокруг меня постояннно утром собирались дети, находящиеся во дворе. Они стояли полукругом в метре от стола и все время, пока я завтракал, молчаливо наблюдали за каждым моим движением. Что я мог сделать, чтобы выйти из состояния замешательства, создаваемого этой ситуацией? Мог бы я накормить завтраком всех детей? Конечно, я всем сердцем хотел бы сделать именно так, но не мог себе позволить. Сейчас, с карамелью и печеньем, я хоть отчасти пытаюсь искупить вину.

Уезжаю с повлажневшими глазами, знаю, что никогда больше не увижу дорогого Аделара и его семью. Решаю еще раз завернуть на рынок и купить печенья и очищенной воды.

Я уже почти у рынка, как вдруг мне приказывает остановиться какой-то полицейский. Пока он уведомляет меня о том, что я без шлема, к Веспе подходят другие полицейские, среди них и женщина. Мне грозит штраф за нарушение правил. Пытаюсь оправдаться, показываю, что шлем изнутри мокрый, но бесполезно. Мне предлагают проследовать в офис, а вокруг нас уже собралась толпа любопытных, которым полицейские обстоятельно объясняют, почему я задержан. У меня нет времени, толпа напирает так, что нечем дышать, а гвалт мешает понять, что говорят полицейские. Я яростно проталкиваюсь и встаю в сторонке в сопровождении женщины в полицейской форме. Достаю телефон, набираю номер и изображаю разговор, начинающийся, как и в других подобных случаях, с Bonjour, mon Colonnel! Чуть отдаляюсь, смеюсь и шучу с несуществующим собеседником, потом, приблизившись к полицейской даме, заканчиваю беседу словами: Ok, mon Colonnel, dans dix minutes, je serai chez vous![6] Дама тут же пускается бежать к своим товарищам, и они, обменявшись парой быстрых фраз, возвращают мне документы. Надеваю все еще мокрый шлем и продолжаю путь.

15 июля предстоит выполнить последнюю формальность: зарегистрировать отъезд в дирекции порта. Служащий проверяет мой паспорт и замечает, что срок действия визы истек. В предыдущие дни я уже немного подружился с этим офицером, скрепив дружбу несколькими бокалами пива, и поэтому сейчас он чувствует себя обязанным помочь мне. Говорит, что он лично мог бы закрыть глаза, но если я отправлюсь с истекшей визой, то на любой стоянке у меня будут неприятности с полицией и меня даже могут арестовать. Сказать по правде, за день до даты истечения визы, я ходил в D.G.M. (Direction Generale des Migrations) за возобновлением. С меня запросили 80 долларов, и я решил рискнуть уехать с просроченной визой. Офицер предлагает проводить меня в миграционный отдел Beach Ngobila, там у него есть друг, который поможет разрешить проблему за несколько минут.

Оставляю Веспу около дирекции порта, поскольку полицейский хочет поехать на такси, разумеется, за мой счет!

В юридическом отделе Beach Ngobila он передает меня в «добрые руки» своего друга Леона, в таком же чине. Сейчас 9 утра и в офисе уже много народа. Вручаю Леону паспорт, а он меня заверяет, что сделает визу очень быстро, и приглашает присесть на стул.

Он берет лист бумаги и начинает писать акт. Через каждые две минуты откладывает ручку и выходит из комнаты. Я вижу его через оконные решетки, пока он шутит с людьми во дворе. И так несколько раз: появляется и исчезает. Никак не могу понять такое странное поведение.

Почти через три часа, заполненных бесконечными приходами и уходами, он, наконец, составляет акт: всего-то шестнадцать строчек. Я настолько разнервничался, что не могу усидеть на месте. Между тем, в офисе я замечаю служащих, засовывающих в карманы деньги, которые они вымогают у людей в обмен на въездную визу в Демократическую Республику Конго. У многих документы в полном порядке, но нет сил или знаний противостоять вымогательству военных, основанному на довольно смехотворных аргументах.

Когда приходит паром из Браззавиля, в офис приводят какого-то молодого человека. У него действующая въездная виза и адрес, куда отправиться в Киншасе. Военный, находящийся рядом со мной, допрашивает его с явным намерением поставить парня в затруднительное положение и вызвать чувство зависимости. Приказывает выложить на стол все имеющиеся деньги. Молодой человек, очевидно, простак, буквально выворачивает все карманы и вынимает из них изрядную пачку денег. Военный без промедления, забыв, что я нахожусь рядом и наблюдаю всю сцену, берет половину денег и отправляет их в ящик стола, затем отправляет несчастного юношу погрузиться на паром в Браззавиль.

Тут я начинаю думать, что попал в механизм коррупции и нахожу объяснение тактике медлительности Леона. У меня вскипает кровь, встаю со стула и, обратившись к военному, гневно прошу его объяснить мне кое-что. Говорю, что в Конго очень часто слышу, как говорят о Changement de mentalite. Лозунг был выдвинут президентом Жозефом Кабилой и на устах у всех. Но я еще не понял, о чем речь, и хочу, чтобы господин офицер объяснил мне смысл. Тот приходит в замешательство от моего притворно наивного вопроса, но все же пытается ответить, объясняя, что в словах Changement de mentalite воплощено желание прогресса и мира для жителей Демократической Республики Конго после гражданской войны. С каменным лицом отвечаю, что прекрасно понимаю значение слов: лозунг выражает стремление к обновлению и изменению страны через решительную борьбу с коррупцией. Военный не знает, что и сказать, я уверен, что ему хочется провалиться сквозь землю. И в самом деле, он выходит из комнаты и больше не возвращается. Я постоянно вопрошаю Леона, что с моим делом, и он каждый раз просит проявить терпение. Смотрю на часы: уже четыре дня – я провел в юридическом отделе семь часов. Терпеть больше нет сил, кроме того, голодный желудок начинает урчать. Когда господин Леон в очередной раз входит в комнату, я решительным тоном прошу проводить меня к его начальнику.

Поднимаюсь этажом выше и усаживаюсь напротив двери руководителя миграционного отдела Beach Ngobile. После десяти минут ожидания дверь открывается, и господин Омер М.Р. смотрит на меня, спрашивая, я ли Стефано Медведич. Услышав утвердительный ответ, приглашает пройти в кабинет. Сижу перед ним, он примерно минуту молчаливо разглядывает меня, а потом говорит, что не знает, как ему поступить. На основе акта, составленного его подчиненным, он уже подготовил распорядительное письмо о моем выдворении и немедленной погрузке на паром в Браззавиль. Невозможно представить, в какое отчаяние я пришел, услышав такие слова.

На достаточно долгий промежуток времени теряю дар речи, потом несколько ободряющих слов собеседника придают мне решительности, и я начинаю говорить. У господина Омера очень вежливые манеры: он учился в Европе, видно, что он человек культурный. Думаю, самый правильный способ подхода к моему вопросу – начать издалека. Рассказываю о своем путешествии, о давно вынашиваемом желании посетить Демократическую Республику Конго и проплыть по великой реке. Потом выражаю восхищение президентом Жозефом Кабилой, его отцом Лораном-Дезире, погибшим в результате покушения. Желаю стране мира и прогресса. Мои слова, произнесенные с энтузиазмом, срывают с губ господина Омера одобрительное: merci, Monsieur Stefano! Теперь я уже знаю, что дистанция между нами исчезла! Переходим к обсуждению более приятных тем, словно добрые друзья: о путешествиях, о Киншасе, о прекрасных конголезских женщинах. Я уверен, что риск высылки отдалился и обновление визы – вопрос нескольких минут. И действительно, господин Омер приказал своему секретарю поставить в моем паспорте транзитную портовую визу, которая позволит мне путешествовать по стране в течение неопределенного периода.

Не могу объяснить, почему начальник миграционного отдела не обозначил разрешенную длительность пребывания. Эта забывчивость впоследствии причинит мне море бед. Выхожу из офиса в сумерках, мне пришлось пробыть там девять часов и иметь несчастье узнать коварного и презренного Леона. Я должен срочно вернуться на судно, но нет наличных денег, чтобы взять такси: виза обошлась в тридцать долларов. За час прохожу бодрым шагом пять километров, отделяющих меня от порта. Когда, наконец, добираюсь туда, на улице уже почти темно.

Ищу Веспу на том месте, где ее оставил, но не могу найти. Сердце колотится в груди, потому что сразу же мелькает мысль: украли! Потом представитель портовой полиции говорит, что его начальник, не видя меня вернувшимся, приказал поставить Веспу в товарный склад из соображений безопасности, и чтобы сделать мне приятное.

Он даже не в состоянии представить, какую «большую» услугу он мне оказал: Виктория уходит завтра утром в пять, а товарный склад открывается в семь! Я немедленно отправляюсь на Викторию, чтобы переговорить с капитаном и господином Эмилем. Бесполезно: не время жаловаться, что я много дней подряд настаивал погрузить Веспу на борт. Объясняю капитану случившееся, и он говорит не беспокоиться: я поплыву с ними, а Веспу днем погрузят в фургон и отвезут в Малуку, в ста километрах от Киншасы, там у Виктории предусмотрена первая стоянка. Заявляю, что не намерен оставлять Веспу в руках непонятно кого. В таком случае я тоже поеду в фургоне вместе с Веспой и доберусь до Малуку по суше. Капитан настаивает, чтобы я отправлялся на Виктории, но, видя мою упертость, откладывает решение и уходит.

Итак, прождав отплытия Виктории больше месяца, ранним утром шестнадцатого июля я стою в одиночестве на причале – руки в карманах и сигарета во рту – и грустно наблюдаю, как Виктория покидает Киншасу, сопровождаемая звуком гудка и радостными криками пассажиров.

Пять утра. В ожидании открытия склада решаю прогуляться в окрестностях порта. Город еще спит; я иду на Бульвар 30 июня поискать место для завтрака, но безуспешно – все бары закрыты. Может быть, стоит попытаться в заведении, в котором кормят омлетами, хотя оно и далековато от того места, где я сейчас нахожусь. После неизменного омлета и чашки порошкового молока возвращаюсь в порт. Двери склада как раз открываются, но бухгалтер, что должен возвратить мне 15 долларов, уплаченных за кран, еще не пришел. Веспа стоит в компании других грузов. Не разрядись мой мобильник, я мог бы позвонить людям, с которыми познакомился в этом городе, в частности господину Рамону М. Р., французу испанского происхождения, сотруднику миротворческих сил ООН в Демократической Республике Конго. Он действительно отличный человек, выполняющий деликатнейшие поручения в восточных районах страны, где активно действуют вооруженные отряды, выступающие против центрального правительства.

Я познакомился с Рамоном случайно. Как-то одним особенно скучным днем я вышел из отеля, чтобы выпить чего-нибудь и заодно не попадаться на глаза экс послу. Устроившись за столиком вполне приличного интернет-кафе, я курил и потягивал пиво, рассеянно наблюдая за людьми, проходившими мимо. Рамон прошел, взглянув на меня, и сердечно поприветствовал. Мы с ним перекинулись парой слов, а потом он отправился по своим делам. Вскоре я увидел, как он возвращается, сильно хромая. С гримасой боли на лице он сказал, что вывихнул ногу. Я пригласил его сесть за мой столик и помог устроиться. Он надеялся, что боль в ноге пройдет. Это происшествие, к счастью, не очень серьезное, предоставило мне возможность познакомиться с исключительным человеком – образованным, раскованным и с великолепным характером. Он совсем не похож на других европейцев-постояльцев отеля, в своем чванстве даже не считавших нужным здороваться со мной. У нас с Рамоном быстро установились доверительные отношения. Он рассказывал мне о своей работе в миротворческой миссии, о непростых отношениях с коллегами, об одной грязной истории коррупционного свойства, в которой оказались замешаны чиновники миротворческих сил из Киву. Ему хватило храбрости разоблачить интригу, получив в ответ угрозы и остракизм.

В восточной провинции, на границе с Руандой, Рамон отвечал за усмирение повстанцев. Его работа осуществлялась в два этапа. Сначала к повстанцам взывали с помощью листовок, разбрасываемых с вертолета над лесами. Потом Рамон спускался на землю, чтобы лично говорить с партизанами, предлагая им амнистию и целый набор экономических выгод в обмен на то, чтобы они сложили оружие.

Спрашиваю у сторожа, может ли он зарядить телефон, используя мой зарядник, и тот охотно соглашается оказать услугу.

Девять утра. Бухгалтер уже вернул мне 15 долларов, телефон заряжен; я готов отправиться, но фургон, что должен забрать меня, не приезжает. В десять начинаю беспокоиться и задаваться вопросом, а не сыграли ли со мной нехорошую шутку.

Устав ждать и не в состоянии справиться с нетерпением, принимаю решение отправиться в Малуку на Веспе и там дождаться прибытия Виктории, по моим подсчетам, где-то в пять вечера. На карте указано, что предстоит преодолеть 100 километров асфальтированной дороги, то есть в моем распоряжении несколько часов, и я спокойно доберусь до цели вовремя, даже если случится что-то непредвиденное: поломка у Веспы, блокпосты и тому подобное. Заправившись и купив воды, направляюсь на восточную окраину города, которую еще не видел. Примерно через час последние дома Киншасы остаются у меня за плечами. Пейзаж постепенно меняется: с каждым километром сельская местность уступает место лесу, дорога сужается до трех метров. Без проблем проезжаю через первый военный блокпост, потом еще один – полицейский. Это происходит благодаря правильному использованию слова и тому, что все мои документы в полном порядке.

За пять месяцев путешествия я научился с ловкостью разбираться в психологии полицейских и военных, в большей части случаев достойно выходя из сложной ситуации. Прежде всего, я понял, что необходимо всегда сохранять спокойствие, что бы ни случилось, и что следует очень взвешенно выбирать слова – тон голоса должен быть уверенным, но никогда грубым. В сотнях контролей и обысков, что пришлось испытать, я старался почти всегда направить разговор с собеседником на его и мою семью, чтобы «обнулить» наши роли, и так, чтобы наш контакт носил менее формальный характер, а больше – человеческий. Однако сохранить спокойствие удавалось не всегда, особенно, когда обыски и допросы стали буквально прессующими и очень тщательными.

Километрах в двадцати от цели останавливаюсь, чтобы позвонить Рамону и попрощаться с ним. Но… хотя я только что положил на счет двадцать долларов, телефон глухо молчит. Набираю номер несколько раз – безрезультатно: на счете – ноль. Думаю, может быть, что-то не так с сим-картой, открываю корпус телефона, чтобы поправить ее, и тут же вижу: карта – другая. Мгновенно догадываюсь, кто это сделал!

Продолжаю путь и через полчаса приезжаю в Малуку.

Едва я въехал в селение, как меня тут же останавливает полицейский для обычной проверки документов. И вот я уже в хижине, где унтер-офицер Речной полиции ищет любой предлог, чтобы прижать меня с целью получить деньги. И из этой ситуации я выкручиваюсь, не заплатив ни франка, жалуясь на то, что меня обокрали в Киншасе, а денег осталось ровно столько, чтобы перебиться до Кисангани, где друзья помогут продолжить путешествие. Военный оказывается понимающим и вежливым. Он даже сопровождает меня к начальнику порта, чтобы тот нашел пирогу, которая доставит меня и Веспу до Виктории, когда буксир прибудет в Малуку под вечер.

Господин Эфоми Манграма, начальник порта, вероятно, самый любезный и бескорыстный человек из всех встреченных мной в Африке. Когда я объясняю суть проблемы, он предлагает свою помощь. Тут же находит для меня большую пирогу, единственно подходящую, на какой можно доставить Веспу на борт Виктории, учитывая тот факт, что в порту нет молов для причала катеров. Согласовываю цену в 16 долларов: 10 – владельцу пироги и по два доллара каждому из трех грузчиков, нанятых для подъема Веспы на борт, за бензин плачу отдельно. Проблема с Веспой разрешена, и мне остается сделать еще два дела: приобрести новую сим-карту для мобильника и найти бамбук. Бамбук нужен, чтобы взять его с собой и устроить нечто вроде беседки, которая защитит меня от тропических ливней – они на экваторе обычное дело. Кроме того, надо и пожевать чего-нибудь – в желудке уже начинает урчать.

Господин Эфоми вверяет меня своему сыну, мальчику 13 лет, который уже знает, как делаются дела. И в действительности, меньше чем за полчаса телефон в полном порядке и внушительная связка крепких стволов бамбука, срезанного на краю селения, доставляется парнишкой на пирогу.

Поскольку ресторанов в селении нет, довольствуюсь баночкой сардин, хлебом и несколькими ломтиками ананаса, запивая все бутылкой относительно свежего пива Primus. В половине шестого я стою на берегу реки в трепетном ожидании прибытия судна. Чтобы приблизиться к Виктории на пироге, пришлось, с сердцем в пятках, спуститься вниз по крутому и скользкому откосу.

В сумерках на горизонте появляется Виктория. Погрузив Веспу, багаж и бамбук на пирогу, без промедления направляемся к судну. По мере того, как приближается Виктория, чувствую возрастающее волнение, и когда мы находимся на расстоянии приблизительно метров 400 и становится отчетливо видно судно, сердце в груди начинает сильно биться, а дыхание учащается. Никогда в жизни не видел ничего похожего: перед моими глазами предстает картина прямо-таки библейского характера. Три баржи-плота одна за другой, соединенные крепкими стальными тросами, образуют караван длиной шестьдесят метров, его тянет буксир. Этот караван тяжело, но неуклонно поднимается по реке. Тонны разнообразного груза покрывают каждый сантиметр палубы, а под непромокаемыми полотнищами всех цветов сгрудились сотни пассажиров: дети, женщины, мужчины. Вот я уже в нескольких метрах от каравана, и мое неожиданное и непредвиденное появление вызывает у пассажиров и в членов экипажа огромное удивление.

Когда перед рассветом Виктория вышла из Киншасы, пассажиры, видя меня стоящим на берегу, конечно, задавали себе вопрос, почему я не отплываю вместе с ними, учитывая, что все мои вещи остались на судне. Сейчас все радостно кричат и приветствуют меня, словно я – один из них. На лицах господина Эмиля и капитана тоже обозначается чувство, выражающее одновременно удивление и удовлетворение: такого не ожидали и они.

Пока пирога приближается к борту первой баржи, то есть той, которая соединена непосредственно с буксиром, и надежно швартуется к ее битенгу, я спешу дать указания грузчикам. Но не успеваю и рта раскрыть, как в мгновение ока Веспа, словно соломинка, уже в воздухе и опускается на палубу баржи. Быстрота, с какой совершился этот маневр, не дала мне времени даже подумать, что Веспа могла бы упасть в реку. Я благодарю грузчиков, хозяина пироги, крепко жму руку господина Эфоми и с помощью пассажиров поднимаюсь на баржу.

Вот теперь и для меня начинается путешествие по Великой реке. Я приехал в сердце Африки именно для этого. Подъем вверх по Конго представлял самую важную часть путешествия. Именно поэтому я терпеливо вынес долгое ожидание отплытия Виктории. Я бы мог продолжить путь через всю Демократическую Республику Конго с востока на запад в седле моей Веспы. Конечно, пришлось бы столкнуться с множеством адских мучений, но смог бы. Но намерение плыть по Конго было настолько сильным, что я ни за что не отказался бы от такого опыта. Река зачаровывала меня, как, впрочем, и других людей, гораздо более значительных, чем я.

Я читал и много раз перечитывал книгу Джозефа Конрада «Сердце тьмы» и остался совершенно околдован этим романом, в котором великий писатель не только заклеймил резким сарказмом всю гнусность колониализма и евроцентрическую спесь белого человека, но и рассказал о таинственной и чарующей Африке, исконной и дикой. В такой же степени увлекательным для моего ума был рассказ «В Конго» Джефри Тейлера и журнал путешествий Андре Жида «Путешествие в Конго».

Забираюсь в палатку, чтобы, используя своеобразный аутотренинг, расслабиться после двух очень напряженных дней. Первым делом решаю никогда не жаловаться, в каких бы условиях ни пришлось жить во время плавания: я сам захотел быть здесь, следовательно, никогда не должен буду обвинять ни себя самого, ни других. Голос капитана, который отдает команды в мегафон, отрывает меня от моих мыслей и заставляет выйти из палатки. Виктория причалила к берегу, в полукилометре от Малуку. Песчаные отмели в постоянном движении, толстые стволы деревьев, внезапные грозы делают ночное плавание по Конго достаточно опасным даже и для более опытного экипажа. Между тем пассажиры хлопочут, устраиваясь со своим скарбом на отведенных им местах.

Для меня, моей палатки и для Веспы начинается самая настоящая осада со стороны соседей; всё, включая самое минимальное пространство вокруг меня и на Веспе, будет мало-помалу захвачено, заселено так, что жизнь моя на борту сделается невозможной даже в ночное время.

Мне не хочется готовить ужин, ограничиваюсь баночкой консервированного мяса и грейпфрутом, подслащенным сахаром. Потом после быстрого омовения возвращаюсь в палатку с твердым намерением поспать.

В четыре утра мне без всяких стеснений играют резкую побудку. Совсем рядом с моей палаткой молодой пастор обращает горячую религиозную проповедь к группе людей. Какое-то время я сижу, слушаю его, силюсь разобрать слова, когда он с lingala переходит на французский. Одеваюсь, выбираюсь из моего убежища и встаю около входа в палатку, на крошечном участке пространства, оставшемся свободным, стою локоть к локтю с молодым пастором. Еще темно, и в этой непроглядной тьме я чувствую, что за мной наблюдают двадцать пар глаз с белейшими белками, которые разрывают черноту ночи, чтобы опуститься на меня. Как в игре света и теней, в которой видны лишь руки мима – только потому, что они в белых перчатках, а тело покрыто черным трико, я различаю в темноте вращающиеся глаза и белизну зубов. Понимаю, что люди, собравшиеся там, передо мной, улыбаются сочувственно моему неожиданному появлению. Может быть, даже думают, что я присоединяюсь к их молитве, в то время как в действительности для меня разворачивающаяся сцена представляется более прозаической – просто фольклор.

По ходу проповеди пастор все более разгорячается, обращается к верующим, призывает их следовать праведным путем, цитируя по памяти невероятные отрывки из Библии. И то, что должно бы быть простой молитвой становится нахлобучкой, прерываемой постоянным «аминь», которое не только подчеркивает мысль пастора, но и свидетельствует о горячем участии присутствующих, сохраняющем свою интенсивность до самого окончания молитвы, длившейся больше часа.

Солнце вот-вот взойдет над рекой. Согреваю на горелке немного воды, чтобы развести порошковое молоко и в первый раз позавтракать на борту судна. Потом ищу укромное местечко на буксире, хочу наблюдать за отплытием с привилегированной позиции. Жду почти час, чтобы что-то сдвинулось, но напрасно: напротив, некоторые из членов экипажа – необъяснимо – сошли на берег. Иду за разъяснениями к капитану, он объявляет, что отплытие перенесено на следующий день, поэтому всем пассажирам надо сойти на землю, чтобы выловить лиц, незаконно проникших на борт.

Сказать по правде, если использовать это слово по отношению к тем, кто не заплатил за билет, то тогда почти всех пассажиров следует признать таковыми. В действительности, лишь жалкое меньшинство, включая меня, оплатило билет полностью. Сейчас, информирует меня господин Эмиль, следует зарегистрировать всех пассажиров, которые смогут оплатить билет в ходе плавания. Платить можно по частям, большим или маленьким, в зависимости от количества денег, которые они заработают своей коммерческой деятельностью на борту или на стоянках, предусмотренных по ходу маршрута, когда товары, купленные в Киншасе, продаются людям, пристающим на пирогах к нашему каравану во время движения. Требуется целый день, чтобы разобраться со всеми пассажирами и, думаю, безмерное терпение, с каким люди переносят медлительность всей процедуры.

На следующий день, на рассвете 18 июля, звук бортовой сирены, призыв пастора к молитве и оглушительная музыка, несущаяся из старого репродуктора, оповещают очевидное отплытие Виктории. Неумеренный взрыв эйфории пробегает от носа до кормы; кто-то из пассажиров кричит, кто-то поет во все горло, а кто-то с большим усердием молится.

Я тоже счастлив и охотно пожимаю многочисленные руки, протянутые мне, чтобы пожелать хорошего путешествия. Хотя я – единственный белый среди пятиста черных, а возможно, именно поэтому, чувствую уважение ко мне со стороны всех пассажиров и даже членов экипажа.

Ни я, ни они не можем и представить, что наше счастье и смех станут отдаленным и нечетким воспоминанием, когда, совсем упав духом, ослабленные болезнями, мы придем в Кисангани после двадцати четырех дней плавания по великой реке.

Возвращаюсь, растягиваюсь на матрасе и размышляю над тем, как сделать свое пребывание на борту менее трудным. Укладываю на место все вещи и убеждаюсь, что деньги надежно спрятаны в тайнике. Когда солнце уже высоко над горизонтом, выхожу из своего укрытия с намерением натянуть непромокаемое полотно сверху палатки с помощью бамбуковых стоек, приобретенных в Малуку. Стараюсь изо всех сил сделать работу хорошо: на экваторе солнце печет нещадно, а тропические грозы настолько неистовы, что палатку могло бы смести в мгновение ока прямо в реку вместе со всем моим добром. Мне помогают двое из моих соседей, господин Хилэр и Жан – молодой человек, племянник пастора. Приладив хорошенько полотно между двумя бамбуковыми стойками – а если натянуть веревку между ними, смогу сушить белье, – иду на исследовательскую прогулку по судну.

Для передвижения по трем баржам можно использовать только узкую полоску шириной сантиметров двадцать, которая бежит по всему периметру каравана и поэтому осталась не загроможденной грузом. Очень внимательно слежу за тем, чтобы не оступиться – существует реальный риск упасть в воду. Случись такое, течение быстрехонько отнесло бы меня от каравана, и я бы оказался оставлен на волю судьбы.

Люди здороваются со мной с энтузиазмом: кто-то называет по имени, другие обращаются по прозвищу modele. Большая часть пассажиров устроилась семейными группками с многочисленными детьми. На борту находятся и солдаты FAC, вооруженных сил Конго, которые направляются в Гома, восточную провинцию, бороться против повстанцев Роланда Кунды.

Среди них капитан Франсуа Р. Т., который выражает мне глубокую симпатию и уважение, я отвечаю взаимностью и приглашаю его выпить пива Primus на борту буксира. Капитан Франсуа очень молод, ему должно быть лет двадцать пять. Он коротко рассказывает о своей жизни. Едва получив диплом по философии, он решил поступить на военную службу в FAC, поскольку служба в армии позволит потом найти отличное место руководителя в государственной администрации. Однако сейчас он не знает, чем все закончится, ведь отправляется с сослуживцами в Гама, где предстоят кровавые схватки с антиправительственными отрядами. Молодой капитан рассказывает о себе уверенно и без видимых эмоций, но в его глазах отражается вся тяжесть неопределенного будущего. Выпив последний глоток пива, Франсуа прощается, заверяя, что на судне и на земле, во время предстоящих стоянок я всегда буду под его защитой: никто не сможет позволить себе причинить мне зло, а если потребуется что-нибудь, то всегда смогу обратиться к нему.

Пиво и добрые слова капитана привели меня в благостное расположение духа, я вернулся на место, чтобы приготовить спагетти с помидорами, используя китайский концентрат. На всех трех баржах женщины зажгли свои bambula на угле, от которых поднимаются десятки столбов резко пахнущего дыма. Весь караван превратился в огромную кухню. Рядом с моей палаткой три женщины вытащили мешочки с кукурузной мукой, из нее они готовят fufu, типичное кушанье в большей части Африки, похожее на итальянскую поленту. Господин Хилэр еду сам не готовит – он доверил это Жозефине, жене господина Эмиля.

Группа моих соседей состоит примерно из десятка людей: пастор и его племянник, супружеская пара с ребенком, жена одного члена команды с тремя детьми, молодая женщина с ребенком, всегда улыбающаяся Жозефин и господин Хилар. Одна-единственная семья заняла пространство сзади палатки.

Господин Хилэр с самого начала вызвал во мне чувство доверия и симпатии, именно его я попросил присмотреть за палаткой, когда Виктория отплыла из Киншасы. Он бывший инженер, уже на пенсии, и в разговорах со мной проявляет широкую эрудицию и культуру.

Однако больше всего меня изумляет его великолепное знание латыни. Я рот раскрыл от изумления, когда он стал по памяти цитировать длиннейшие стихи Горация и Катулла, его любимых поэтов. Силюсь состязаться с ним, выискивая какие-то латинские цитаты в своей студенческой памяти, но потом прекращаю, чтобы не сесть в лужу. В общем, для меня это просто удача – иметь такого попутчика как господин Хилэр. В минуты уныния и трудностей наши разговоры с ним будут мне большой помощью и облегчением.

Молодой пастор к тому же еще и ремесленник. Во время путешествия он мастерит разнообразных размеров зеркальца, оправой для них служит не что иное как желтая клейкая лента. Он делает изрядный запас таких зеркалец, чтобы потом продать их в селениях, где у каравана будут стоянки.

Для готовки я использую воду из своих запасов, но для мытья тарелок и кастрюль, для стирки белья достаю ведром воду из реки. Однако, прежде чем снова использовать посуду, обмываю тарелки и столовые приборы очищенной водой.

Не стоит сильно доверять реке: ее грязные, желтоватые воды могли бы наградить меня серьезнейшими инфекциями, а я не могу позволить себе заболеть. Тем не менее, на борту кое-кто пьет воду из бокала, зачерпнув ее прямо из реки. Я ужасаюсь при виде этого и когда спрашиваю кого-то, почему же подвергают свое здоровье такой опасности, мне отвечают, что нельзя же не пить.

Буксир, снабженный мощным мотором Катерпиллар, приспособленным к потребностям, сообщает каравану из трех барж достаточную скорость.

На протяжении многих километров река обозначает границу между Республикой Конго и Демократической Республикой Конго. На обоих берегах пышная лесная растительность доходит до самого русла реки. Время от времени замечаю на маленьких полянах хижины с соломенными крышами и стенами из стволов деревьев. На закате караван замедляет ход, капитан ищет тихое и укрытое место, где можно пристать и провести ночь. Мы преодолели, плывя с рассвета до заката, чуть больше стапятидесяти километров, добравшись до селения Квамут, в точке слияния Ква и Конго. Сейчас, когда мотор буксира выключен, я хотел бы услышать волшебный шорох течения реки, но музыка, извергающаяся из репродуктора на убийственном уровне громкости, хлещет в уши, подвергая испытанию на прочность мои барабанные перепонки и разум.

В палатке удается заснуть, невзирая на музыку. На следующее утро побудку мне играет пастор. Я лежу и слушаю его тирады, приправленные бесконечным «ашеп», хоровыми песнопениями и ритмичными хлопками рук паствы. Иду принять душ: зачерпываю ведро воды из реки. Пять утра – хорошее время для помывки: фанерная клетушка, приспособленная под туалет, свободна, я могу тщательно и с удовольствием помыться. Пока завтракаю чашкой порошкового молока (я уже поел в палатке печенья с джемом, укрывшись от любопытных взоров многочисленных соседей, с которыми не смог бы, по очевидным причинам, поделиться съестными припасами), капитан запускает мотор – его грохот соревнуется по интенсивности с пронзительной конголезской румбой, выплевываемой из усилителя, и сложно сказать, какой из двух звуков терпимей.

Виктория начинает медленно, но неустанно идти вверх по течению. Пастор принялся за работу: хочет сделать побольше зеркалец на продажу в Мбандаке; ему тоже, как и другим, необходимо заработать денег для оплаты билета до Кисангани. Не торгуясь, покупаю одно зеркальце размером 20x15, чтобы повесить около палатки. Мне выпадает честь стать первым покупателем продукции пастора, не получив, однако, никакой практической выгоды от этого первенства. Наоборот, оказавшись впоследствии свидетелем торга между пастором и рыбаком, приставшим к барже на своей пироге, я выясню, что заплатил двойную цену. На мою просьбу дать объяснения получу ответ, какой уже много раз слышал в Конго, а именно: у mondele много денег, и поэтому он может потратить больше.

После всех гигиенических процедур и завтрака не знаю, чем занять время. Сидя на борту баржи, смотрю часами на желтоватую воду реки, на поверхности которой плавают зеленые пятна прибрежной растительности, унесенной рекой, вода их качает и несет и неизвестно, в каком месте прибьет к берегу. Некоторые из этих «клякс» размерами с островки, мне даже как-то показалось, что на одном из них я увидел черную змею.

Река течет спокойно и мощно, и этот поток воздействует на меня гипнотизирующим образом и иногда уносит мысли от всех и вся. В пятидесяти километрах от Болобо река начинает настолько расширяться, что не видно берегов, и у меня порой впечатление, что плыву в открытом море. Предзакатное солнце остается сзади Виктории: поблизости от Болобо караван пристанет к берегу, прямо среди растительности, местами доходящей до самой воды. Ствол какого-то огромного дерева обеспечит надежную швартовку. Мне не хочется готовить еду, и я усмиряю урчащий желудок ломтиками грейпфрута с подсахаренной водой. Забираюсь в палатку и при свете маленького фонарика начинаю читать роман, купленный в Киншасе на каком-то лотке, книга эта – настоящий кирпич в боо страниц, я так и не смогу прочесть её до конца.

Потом, заложив в уши кусочки полистирола для предохранения барабанных перепонок, я охотно отдаюсь в объятия Морфея.

Утром, хотя уже десятый час, капитан все еще не отдает приказ двигаться. Караван чуть отошел от берега и почти сразу же остановился примерно посередине реки. Иду на буксир выяснить причину непредвиденной остановки. Я единственный пассажир, кому позволено свободно разгуливать по всему каравану. Мне сообщают о каких-то неполадках в устройстве охлаждения мотора. Спускаюсь в машинное отделение, чтобы поговорить с механиком, старающимся устранить неисправность. Он говорит, что ничего серьезного, но ему нужны английские ключи и клещи, а их у него, к сожалению, нет. Улыбаясь, отвечаю, что нам повезло: у меня есть все требуемые инструменты.

Я рад быть полезным, хотя задаюсь вопросом: как же это возможно не иметь инструментов, необходимых для ремонта, особенно если принять во внимание, что плывем в таком отдалении от мира, без какой-либо возможности связаться и запросить помощи в случае необходимости. В том месте, где мы стоим, нет покрытия для мобильной связи, а у нас, в довершение ко всему, нет моторной шлюпки.

Пока мы стоим, к нашему правому борту подплывают многочисленные пироги. Они нагружены фруктами, маниоком, свежей и копченой рыбой. Я бы тоже хотел что-нибудь купить, но некоторое время стою чуть в сторонке и наблюдаю за торговлей, хочу получить представление о цене товаров. Уверен, что с меня, белого, mondele, запросили бы вдвое. Даю поручение господину Хилэру купить связку бананов и подвешиваю ее на веревке к стене кабины господина Эмиля. Замечаю, что кто-то приобрел корзину, полную каких-то крупных белых личинок, каждая размером с большой палец моей руки. Они шевелятся в корзине, как крошечные и немые новорожденные в белых пеленках. Я собираюсь потом купить таких личинок – любопытно узнать их вкус, к тому же в них много белка, в котором очень нуждается мой организм.

Ближе к полудню капитан объявляет об устранении неисправности, так что мы можем двигаться дальше. Все пассажиры встречают новость криками радости, а пироги одна за другой отходят от барж и мощными гребками направляются к берегу. Продолжаем плавание на достаточно высокой скорости; очевидно, капитан хочет наверстать время, потраченное на вынужденную стоянку.

На горизонте собрались черные тучи, и они угрожающе двигаются навстречу нам, громы и молнии разрывают небо, пассажиры спешат укрыть под брезентом свое добро, а я полагаю, что гроза еще далеко, ведь небо над нашими головами пока что ясное. Неожиданный порыв ветра гнет вершины деревьев на берегу. Караван подходит к правому берегу, предусмотрительно держась на некотором расстоянии от него, потому что ветер срывает крупные ветви деревьев, и они постоянно падают на берег. Затем с неслыханной жестокостью обрушивается частый дождь, сея сумятицу среди пассажиров. По полотнищам непромокаемого брезента, привязанным примитивными веревками, хлещет ветер, они надуваются, шумят и становятся похожими на паруса корабля во власти бури. В центре моего брезента, как и у других пассажиров, собирается вода, которую надо постоянно вычерпывать, иначе разрушится все мое защитное сооружение, поддерживаемое бамбуковыми палками.

Потом гроза удаляется так же впечатляюще быстро, как и налетела, и уходит куда-то дальше, чтоб выплеснуть там свою яростную мощь. В 15.30 останавливаемся на ночную стоянку между небольшим островом и берегом. Можно было плыть еще час, но капитан решил остановиться до наступления темноты, чтобы дать пассажирам возможность вернуть на место их вещи после беспорядка, причиненного грозой. На реке островки зелени, оторвавшейся от берега, теперь встречаются чаще и подтверждают, вместе с большим количеством ветвей, жестокость только что прошедшей грозы.

В следующие два дня плавания не случается ничего примечательного. В нескольких километрах от селения Люколела русло реки расширяется еще больше – в месте, где впадает Санга, протекающая по всей территории Республики Конго. После селения Иребю, в слиянии с Убанги, великая река перестает обозначать границу двух одноименных республик и течет только по территории Демократической Республики Конго. И дальше навигация становится очень сложной. Наличие многочисленных островов принуждает капитана к большей осторожности. Караван медленно проходит через узкие протоки. Зачастую ширина прохода между одним островом и другим всего лишь на несколько метров больше ширины судна. В каком-то особо узком месте ветви дерева – под крики пассажиров – цепляют и срывают несколько брезентовых полотнищ на первой барже. Время от времени между густой зеленью появляются деревянные щиты в виде стрелок – они показывают путь следования в особо трудных местах. К вечеру 23 августа мы прибываем, наконец, в Мбандаку, где предполагается двухдневная стоянка.

Когда в шесть утра я выхожу из палатки, почти все пассажиры уже сошли на землю. Воспользовавшись отсутствием соседей, навожу порядок в палатке и около нее. Потом, после быстрого, но обильного завтрака, я тоже намереваюсь сойти на берег. Мне не верится, что я в Мбандаке. Дома, еще до отъезда изучая течение реки, я читал и перечитывал множество раз то название, которое мишленовская карта 741 обозначала кружочком чуть большим других как настоящий город в сердце Африки. И сейчас я собирался ступить ногой на землю этого города.

Проверяю, на месте ли деньги, завернутые в черное трико, спрятанное в двойном дне одного из рюкзаков. Застегиваю замок палатки и разворачиваюсь, чтобы пойти к борту баржи, откуда могу позвать кого-нибудь с пирогой, чтобы перевезли меня на берег, и оказываюсь нос к носу с полицейскими из главного миграционного управления. Они разнюхали, что на борту есть белый, и пришли проверить меня. Как всегда, среди сотен пассажиров я оказываюсь единственным, кого надо проверить. Быстрый и поверхностный обыск, взгляд на документы, и вроде бы все в порядке. Полицейские улыбаются и извиняются за причиненное беспокойство.

Неожиданная быстрота проверки и вежливость полицейских меня приятно удивили и дали надежду на хорошее продолжение путешествия. Вплоть до этого самого момента я и представить не мог, что вскоре окажусь в море бед, с изъятием паспорта и угрозой ареста.

Меня переправляет на берег крошечная пирога, и я ступаю на землю в превосходном расположении духа. Меня ждет господин Хилэр для совместной прогулки по городу. Слышу, как меня окликают с разных сторон: это пассажиры, устроившие поблизости от реки импровизированный рынок. Они разложили на кусках ткани свои товары, надеясь хорошо поторговать. Они здороваются со мной, радостно улыбаясь, стараются, чтобы я их заметил. Я отвечаю на все приветствия и часто останавливаюсь, чтобы обменяться рукопожатием. Между продавцами находится и пастор, который с помощью племянника разложил на желтом полотнище свои зеркальца.

Мбандака – большой город, но все равно африканский. Несколько каменных зданий, несколько вилл богатых коммерсантов и высших чиновников, военные казармы и огромное множество убогих бараков по сторонам неасфальтированных улиц. Достаточно чуть отдалиться от центра, и сразу же подступает лес, а дороги становятся тропами.

Вместе с господином Хилэром захожу в несколько павильонов на рынке, покупаю продукты, главным образом, фрукты и печенье. Несколько раз замечаю полицейских, приходивших на Викторию проверить мои документы. У меня возникает подозрение, что они следят за мной. Не придаю этому большого значения и продолжаю кружить по рынку в предвкушении момента, когда усядусь поесть за ресторанным столиком. К часу дня желудок извещает меня, что пора к нему прислушаться. В баре, неподалеку от рынка, я и мой друг позволяем себе по блюду красной фасоли с fufu и свежее пиво Primus. После обеда, довольные, мы неспешным шагом возвращаемся на судно. Экскурсия по городу не вызвала особого энтузиазма, но все же позволила размять ноги, о чем я уже долго мечтал.

Утром, еще сквозь сон, слышу, что меня кто-то зовет: это господин Хилэр. Расстегиваю палатку, высовываю голову наружу, протираю глаза, затуманенные сном, и различаю две пары начищенных до блеска черных туфель; поднимаю взгляд и вижу двух полицейских. Странно, но первый вопрос, промелькнувший в голове: как могут быть настолько чистыми туфли, если их владельцам пришлось шлепать по топкому берегу? И только потом спрашиваю себя, а что еще им надо? Полицейские объясняют, что их начальник хочет допросить меня и еще раз лично проверить документы. Я не скрываю своего неудовольствия от того, как они вынуждают меня начать новый день и, одеваясь, разражаюсь вполголоса целой серией ругательств.

Схожу на берег вместе с господином Хилэром. Иду в сопровождении полицейских до хижины, где меня ожидает младший офицер миграционной службы. Бросаю на старый стол паспорт, документы на Веспу и другие. Офицер, как кажется, пребывает в дурном настроении. Грубым тоном спрашивает о причинах моего путешествия, пролистывая между тем паспорт. Глядя в сторону, отвечаю ему, что я обычный турист, путешествующий по его стране. Потом добавляю, что мне представляется достаточно странным, когда иностранец со всеми документами в полном порядке подвергается постоянным проверкам, словно человек, подозреваемый в совершении черт знает какого преступления. Мое высказывание и, в особенности, слово «странный», произнесенное спокойно и без гнева, заставляют полицейского вскочить на ноги, будто его подбросило пружиной. Он сует паспорт мне под нос и, тыкая пальцем, показывает на визу, выданную в Киншасе, кричит, что с моими документами не все в порядке и что я должен буду предстать перед его командирами.

Тяжелое напряженное молчание висит в хижине. Полицейские, забравшие меня с Виктории, в состоянии сильного замешательства. Господин Хилэр, после робкой попытки вмешаться и заступиться, сдается и отступает в сторону. Потом кортеж из четырех человек сопровождает меня до самого полицейского участка – старой кирпичной коробки на берегу реки, приспособленной под офис миграционной службы.

Меня приводят к какому-то офицеру, тот предлагает сесть на единственный стул для посетителей. Сначала он спокойным и уважительным тоном завязывает разговор, совершено не относящийся к ситуации. Понимаю, хочет, чтобы я чувствовал себя свободней. Потом начинает исследовать мой паспорт, интересуясь, почему я решил подняться по Конго на борту Виктории. Он этого не может понять. Говорит, чтобы отправиться в Кисангани белые обычно предпочитают самолет вместо того чтобы подвергаться рискам и неудобству плавания по реке.

Отвечаю, что я добрался до сердца Африки, проехав через много стран, именно чтобы проплыть по Конго, чего бы это ни стоило. Для придания большей убедительности своим словам говорю, что меня отправило в Демократическую Республику Конго крупное туристическое агентство для проверки возможности организовать безопасные туристические поездки в Конго. Добавляю, что Конго обладает огромным потенциалом для приема миллионов туристов, а развитие туризма, как известно, способствует процветанию и благополучию всех. Кивком головы офицер выражает согласие с моим мнением.

Он держит мой открытый паспорт в руке, как раз на странице с визой. Показывает страничку подчиненному и произносит что-то на lingala. Хоть я и не понимаю язык, но догадываюсь, куда он метит. Не дожидаясь подтверждения догадки, заявляю, что виза моя – действительна: и потому, что я заплатил за нее 30 долларов, и потому, что выдана она господином Омером, главным управляющим Beach Ngobila. Офицер мгновение колеблется, потом говорит, что моя виза – всего лишь транзитная, и она недействительна для плавания по Конго. Кроме того, совершенно необъяснимо, почему отсутствуют даты начала и окончания срока ее действия. И этот факт делает невозможным мое дальнейшее путешествие, до тех пор, пока я не урегулирую свое положение.

Меня вдруг охватывает волнение: не могу спокойно усидеть на стуле. Все во мне, от волос до глаз, до мышц лица выражает недовольство, которое почти тут же превратится в неудержимый гнев. В помещении буквально нечем дышать, я выхожу на открытый воздух и пытаюсь громким голосом, чтобы меня слышали, разыграть испытанный трюк с телефонным звонком призрачному полковнику. Однако способ, отлично работавший раньше, на этот раз не производит никакого эффекта.

Тогда я начинаю перечислять, уже крича, важные знакомства в Италии и в Демократической Республике Конго. Я просто вне себя и, обращаясь напрямую к полицейским, обещаю им дипломатический скандал из-за того, что меня задержали без всякой причины. Между тем господин Хилэр во все время этой сцены молчит, словно окаменев от моей реакции: ни один конголезец не осмелился бы повысить голос на человека в военной форме. Я не хочу вовлекать друга в неприятности, у которых, полагаю, будет еще худшее продолжение. Поэтому предлагаю ему вернуться на Викторию.

Без ободряющего присутствия друга я остаюсь противостоять военным в одиночестве. Отхожу от берега, чтобы чуть расслабиться и выкурить сигарету в ожидании неизвестно чего. Офицер просит меня успокоиться: он мог бы помочь разрешить проблему. Тридцать долларов – и я свободен и могу уйти. Отвергаю это предложение без всяких колебаний, заявляя еще раз, что моя виза в полном порядке. Офицер, ничего больше не говоря, поднимает трубку телефона и звонит своему командиру. С гнусной улыбкой на лице и чрезвычайно льстивым голосом он спрашивает у него совета, как поступить.

Я уже по опыту знаю, что мой случай, перейдя в руки старшего по званию, станет еще тяжелей. Прошу разрешения поговорить напрямую с командиром, надеясь убедить его и получить разрешение двигаться дальше. Однако все объяснения и просьбы отвергаются: транзитная виза никоим образом не позволяет мне путешествовать по стране. Командир приказывает немедленно доставить нарушителя к нему.

Во дворе большой виллы, отстоящей от реки примерно на километр, меня ждут трое: командир, сержант и рядовой. Не протягиваю руки никому, пусть меня представит тот, кто привел. По офицеру видно, что он рад передать меня в руки начальника, потому что виляет хвостом, как собачка, принесшая в зубах добычу, подстреленную хозяином мгновением раньше.

Командир разглядывает паспорт и говорит то, что я уже слышал, и у меня нет желания снова отвечать. Возражаю только, что виза была выдана первым лицом порта Beach Ngobila, которое уж точно знало, что делало. Предлагаю – саркастически улыбаясь – связаться с тем, кто выдал визу, и запросить разъяснения.

Потом подвергаю сомнению тяжесть моего положения, учитывая, что чуть раньше было предложено всё урегулировать в обмен на тридцать долларов. Лицо командира принимает вопросительное выражение, и я без колебаний обвиняющее указываю пальцем на офицера-вымогателя. В какой-то нереальной тишине жду, что командир попросит объяснений у подчиненного, но вместо этого, к моему величайшему изумлению, он медлит, затем встает и удаляется больше чем на полчаса.

Вернувшись, заявляет с недовольной физиономией, что для продолжения путешествия нужна новая виза, туристическая, и стоит она 80 долларов. Отвечаю, что не собираюсь выкладывать эту сумму и проинформирую итальянское посольство о происходящем. Знаю, что попал, хоть и не по своей вине, в скверную переделку. Звоню жене и рассказываю, чтобы она была в курсе, о задержании. Если в течение вечера она не получит от меня известий, то тогда ей следует обратиться в кризисный центр министерства внутренних дел в Италии. На моих часах 17.00 – меня прессуют с восьми утра.

Спрашиваю у командира позволения уйти. Он отвечает, что я волен идти куда угодно, но не имею права уехать, иначе – арест. Выхожу с территории виллы, ни с кем не попрощавшись, и быстрым шагом направляюсь к буксиру. На мне рубашка с короткими рукавами, а солнце собирается исчезнуть за вершинами больших деревьев. У меня нет с собой репеллентов, комары могли бы атаковать лицо и руки, хотя кровь моя уже приобрела вкус яда. Когда подхожу к реке, сердце чуть не выпрыгивает из груди: Виктория отдала швартовы, отошла на сотню метров от берега и готовится продолжить плавание. Прыгаю в пирогу и для ускорения процесса гребу вместе с ее владельцем. Люди на баржах, встав на ноги, смотрят на меня. Я поднимаюсь прямо на буксир – толкач.

Капитан отдает в мегафон приказы об отплытии. Несколько раз прошу его остановить караван, но он не слушает. Тогда я ему приказываю, прокричав прямо в правое ухо, чтобы он остановился, потому что мой паспорт остался в руках полиции, а без паспорта на следующей остановке меня точно арестуют. Пугаю, что и он сам, отправившись без меня, мог бы быть обвинен в похищении Веспы и моего багажа. В конце концов, капитан соглашается отменить отплытие. Между тем на буксир пришел молодой офицер конголезских вооруженных сил – и мой друг – Франсуа. Он предлагает сойти на берег вместе и ходатайствовать за меня перед начальником главного миграционного управления. В мгновение ока надеваю рубашку с длинными рукавами и брызгаю на открытые части тела репеллент. На берегу нанимаю 5 велосипедов-такси: для меня и четверых сопровождающих: капитана, двух офицеров, сержанта и рядового солдата.

Командир, когда мы приезжаем в его резиденцию, отсутствует. Адъютант вызывает его по телефону. Когда часом позже он возвращается, то во дворе насчитываю десять человек. Мои сопровождающие представляются по-военному. Затем Франсуа просит дать разъяснения по поводу моей ситуации. После часа разговоров втроем мне делают, наконец, предложение: туристическую визу сроком на месяц можно получить за пятьдесят долларов взамен ранее запрошенных восьмидесяти. Я уже устал и не хочу дальнейшего торга, вытаскиваю из карманов требуемую сумму и передаю деньги Франсуа. Через несколько минут секретарь возвращает мой паспорт с наклеенной визой, занимающей целую страницу. Едва я поднимаюсь со стула и собираюсь уйти, как появляется господин Эмиль в сопровождении двух членов экипажа.

Он представляется командиру, который спрашивает, принес ли Эмиль деньги. Тот, не зная, что все уже улажено, вручает командиру 30 долларов.

Я снова ухожу, не попрощавшись. Офицер, допрашивавший меня, идет следом и говорит, что он предложил помощь, а я проявил неблагодарность и обвинил его в коррупции перед лицом начальника. Бросаю на него красноречивый взгляд и молча иду дальше. На обратной дороге господин Эмиль просит вернуть 30 долларов, заплаченных им за меня. Отвечаю, что он ничего не получит, потому что к моменту его прихода командир, Франсуа и я уже сошлись на сумме в пятьдесят долларов. Впоследствии, и даже когда прибудем в Кисангани, он снова попросит денег, но я останусь тверд в своем решении.

На буксир нас перевезут две большие пироги.

Я многократно благодарю Франсуа за заступничество, хоть решение проблемы и обошлось мне дорого.

Когда вернусь на баржу, некоторые пассажиры, глядя на меня, забормочут что-то на lingala. Потом один из них подойдет и начнет сурово упрекать за задержку отплытия. Еще раньше, несколько дней подряд, этот самый пассажир, без всякого повода с моей стороны, был очень груб: не отвечая на приветствия, а порой даже открыто критикуя мое поведение. Я не обращал внимания, не считая нужным тратить энергию на перебранки. Но сейчас я не в состоянии стерпеть даже легчайшую и невинную неблагосклонность. Ярость и напряжение этого дня выливаются в поток жестоких слов, которые я кричу в лицо пассажиру. Велю ему замолчать и не говорить о том, чего не знает, а главное – пусть держится подальше от меня. Потом, обратившись к другим пассажирам, говорю, даже кричу, что все мои документы в порядке, и если мы не отправились вовремя, то это вина полиции, необоснованно задержавшей меня. Забираюсь в палатку, чтобы побыть одному. Я ничего не ел, но есть не хочется: ярость сжала желудок. Смотрю на себя в зеркальце, вид у меня еще тот: взгляд сумасшедшего, волосы с того момента, как я на борту Виктории, приобрели какой-то странный желтоватый оттенок.

Караван отправляется, но только затем, чтобы пристать через несколько километров вверх по течению. Иду на буксир и остаюсь там до глубокой ночи, наблюдая за зажегшимися огнями на правом берегу реки и не думая ни о чем. Когда возвращаюсь в палатку, пассажиры уже спят, соседи растянулись на своих циновках, и приходится быть очень внимательным, чтобы не наступить на кого-нибудь, пробираясь в мое убежище. Удастся ли мне уснуть сегодня?

Следующие два дня я лишь стою в одиночестве на буксире, глядя на течение реки, и жду, когда утихнет гнев. Не отвечаю на вежливые приветствия многих пассажиров, ни с кем не говорю. Зол на всех, даже на тех, кто продемонстрировал уважение и вежливость. Злюсь на Конго и всех конголезцев. Охваченный какой-то формой вредительства себе самому, много раз борюсь с желанием удалить все фото, сделанные в Демократической Республике Конго.

Затем, однажды вечером, оперевшись на леер и рассеянно наблюдая, как река бежит на восток, замечаю на небе изумительную красную луну – она окрашивает в пурпурный цвет лес и воды реки вплоть до самого горизонта. Я зачарован этим природным зрелищем: еще никогда не видел такой великолепной луны! Мне хотелось бы сделать фотографию, но не успею: камера осталась в палатке. Тогда я использую телефон, и получается великолепный снимок, один из самых лучших в моей жизни.

И вдруг я чувствую, что гнев ослабел. Эта волшебная красная луна на африканском небе примиряет меня с миром и с людьми. Возвращаюсь в палатку, но на этот раз не застегиваю молнию. Господин Хилэр исподтишка заглядывает в палатку, и я, встретившись с ним взглядом, улыбаюсь. Он протягивает мне руку и произносит слова ободрения. А я прошу у него прощения за то, что накануне не ответил, когда он со мной поздоровался. Наконец-то после бури в мою душу возвратилась ясная погода.

Сейчас, на расстоянии многих лет, размышляя о событиях в Мбандаке, полагаю, что мог бы с самого начала управлять ситуацией с большей мудростью и спокойствием, избежав тупика, в котором оказался из-за своего упрямства. Одна из негативных черт моего характера, обостренная напряжением, заставила меня выглядеть несговорчивым и грубым даже по отношению к тем, кто помогал.

Зачастую трудные ситуации заставляют проявиться и «расцвести» самые скверные черты личности, затуманивая всякую нашу способность к здравому суждению. Потеряв внутреннее равновесие, становится сложно найти позитивное решение стоящей перед нами проблемы. Я убежден, что, подвергая бесконечным испытаниям, связанным со стрессом и напряжением, Африка – именно такое место, в котором в человеке неосознанно может всплыть все худшее.

26-го на рассвете Виктория снова пускается в плавание. Русло реки сузилось, и расстояние между берегами не превышает двух километров.

На борту жизнь идет своим обычным чередом: готовят еду, стирают белье. Пастор, когда не занят изготовлением своих зеркалец, играет в шашки, используя металлические пробки от пивных бутылок. Часто я нахожу такие пробки под днищем палатки, несмотря на то, что многократно просил соседей быть внимательней: острые края пробок могли бы повредить палатку. Подавляющая часть пассажиров проводит время в ничегонеделании или же спит. Только пироги, которые все чаще пристают к нашему каравану, вырывают пассажиров из ленивого оцепенения. Из близлежащих селений прибывает множество разных товаров: фрукты, маниок, грибы, обезьянки и, самое главное, свежая и копченая рыба.

Я обнаружил, что для швартовки к бортам барж аборигены используют особую технику. Как только они замечают в отдалении наш караван, направляют пироги к середине реки с небольшим упреждением, а потом спускаются вниз по течению, двигаясь наперерез цели. Момент «встречи» с баржей достаточно жесткий, особенно на участках реки с сильным течением. Нередко случается, что после многочисленных безуспешных попыток пришвартоваться, пирога с товарами и ругающимися из-за упущенного заработка людьми быстро отдаляется от нас, чтобы возобновить попытку выше по течению.

Наблюдая за сделками между пассажирами и местными жителями, я стал разбираться в ценах. Это значит, что и я могу пуститься в торг без опаски быть облапошенным. Однажды утром среди товаров, предлагаемых на продажу, замечаю корзины с личинками жуков. Очень дешево покупаю сотню личинок, намереваясь приготовить их на ужин. Покупаю апельсины, они зеленого цвета и могли бы показаться незрелыми, но на самом деле очень сладкие. Покупаю также несколько стеблей сахарного тростника. На исходе дня, перед закатом солнца, мы пристаем к берегу в узкой протоке, ограниченной слева островком, покрытым буйной растительностью.

Настало время заняться ужином и впервые в жизни рискнуть приготовить личинки. Возможно, кулинарное искусство – тот вид человеческой деятельности, в которой больше всего проявляются смешение и взаимопроникновение разных культур. На Magouindi Mahothes мне часто приходилось готовить на итальянский манер ямс, корнеплод, всегда присутствующий в пищевом рационе большинства африканцев. Отварив его, я делал котлетки, добавив сыр, панировочные сухари и специи. Обжаренные на пальмовом масле, эти котлетки получались очень вкусными и нравились экипажу. Как-то мне пришла в голову идея нарезать ямс тончайшими ломтиками, обжаренные до хруста и посыпанные сахаром, они напоминали по вкусу наш сладкий картофель, приготовленный аналогичным образом. Я уже рассказывал о приготовлении козочки по рецепту одного марокканского повара.

Сейчас на борту Виктории я просто отварил личинки в соленой воде, а потом съел их. Думаю, что лучше готовить их как гуляш, используя растительное масло, лук, помидоры. Отличное решение! Потому что после варки у личинок превосходный, нежный вкус, как у речных раков. Только их кожица жестковата, и приходится ее выплевывать.

Закончив ужинать, я чувствую себя довольным, словно поел в римской траттории. Личинки не только усладили мои вкусовые рецепторы, но и обеспечили существенным количеством белка, в котором нуждался изрядно уставший организм.

23 июля на закате Виктория швартуется в Лисале, в городе, породившем Мобуту. Свидетельством могущества диктатора до сих пор остается громадный дворец, расположенный на холме, возвышающемся на правом берегу реки. Здание в полнейшем упадке, но оно многое говорит о мании величия человека, принесшего много горя своей стране.

Мне так хочется сойти на берег хотя бы для того, чтобы размять ноги, но капитан, напомнив о происшествии в Мбандаке, советует оставаться на борту: я мог бы снова попасть в сети полиции. Отвечаю, что моя новая виза делает меня неуязвимым, а необходимость отвлечься настолько сильна, что ни за что на свете не откажусь от свободы передвижения. Вымытый, побритый и в чистой одежде ступаю на берег в компании Франсуа и двух младших офицеров, думая обнаружить бог знает что. Однако ожидания не оправдываются: в Лисале для меня нет ничего интересного, разве что возможность выпить свежего пива в единственном баре рядом с берегом реки. Возвращаюсь назад, не удалось даже поесть. Утешаюсь тем, что съедаю грейпфрут, нарезав его дольками и обильно посыпав сахаром. Потом залезаю в палатку и прочитываю несколько страниц романа, чтобы призвать сон.

Спать спокойно, не просыпаясь, становится все сложней. Со всех сторон меня осаждают соседи, которые, не обращая внимания на многочисленные предупреждения, продолжают прислонять свое добро к бокам моей палатки. В особенности члены одной семейки, что расположилась сзади палатки – они взяли привычку спать, положив голову на брезент, а ножки одного из их шезлонгов вот-вот порвут ткань низа палатки. Несколько раз за ночь, разозлившись, мне приходилось выбираться из палатки и просить соседей немного отодвинуться. Жаль, что вынужден будить детей, но я уже не могу спать, когда их головы чуть ли не лежат на моей подушке.

Поутру, как я и предполагал, приходит полицейский, на этот раз – женщина. Просит пройти в пункт командования речной полиции для контроля документов и регистрации проезда. Это меня не сильно беспокоит: с визой я уже могу противостоять любому вымогательству. Идем вместе с полицейской вдоль реки, она чуть впереди. На ногах у неё – красные носки. Пока идем, она время от времени оборачивается и задает вопросы, совершенно не формальные, они вызваны исключительно любопытством выяснить, что делает этот итальянец на реке Конго. Ее вопросы, сопровождаемые широкой улыбкой, приводят меня в хорошее настроение. Говорю, что если меня не арестуют, обвинив в краже куриц, если удачно отделаюсь от попыток вымогательства, то тогда, возможно, я буду расположен выпить вместе с ней свежего пива Primus.

Примерно через километр приходим к мрачному каменному зданию. Кое-где проступают участки первоначальной окраски, некогда бывшей светло-серой. Внутри здания, на стене, за плечами военного, который берет мой паспорт, наклеены сотни фотографий: сначала думаю, что все эти люди – разыскиваемые преступники, но потом мне объясняют, что это фотографии путешественников, проезжавших через Лисалу. Среди них много людей с Запада, некоторые с длинной бородой, как у миссионеров, другие просто искатели приключений. Достаточно быстрый контроль документов завершается ритуальной попыткой вымогательства денег, но я не поддаюсь.

На обратном пути сворачиваю на поперечную улицу направо, и она приводит меня в центр, на рынок. Брожу среди лотков, не собираясь делать никаких покупок, а лишь удовлетворить любопытство. В Африке посещать рынки – большое удовольствие. Они такие яркие и с великим множеством разнообразных товаров, там жадный глаз путешественника может насладиться экзотикой.

Я не хотел ничего покупать, а вернулся на пристань с маленькой обезьянкой. Я забрал ее у хозяина за 10 долларов, больше из жалости, чем из желания заполучить животное в качестве компании на время путешествия.

Экипаж занят делом, стараясь наиболее рационально разместить грузы. Самая главная проблема – копченая рыба, приобретенная во время плавания в большом количестве у рыбаков, она будет перепродана в Кисангани с отличным «наваром». Команда старается использовать каждый свободный пятачок, и по окончании операции моя палатка тоже будет окружена штабелями дурно пахнущей рыбы.

Стараюсь устроить обезьянку, она могла бы прекрасно расположиться на багажнике Веспы. Но дело касается детеныша, преждевременно разлученного с матерью, поэтому обезьянка хочет все время оставаться со мной. Как только я в пределах ее досягаемости, она хватает меня за футболку в отчаянной попытке забраться на плечи и найти там материнское тепло. С кормлением нет никаких проблем: связки бананов обезьянке хватит до Кисангани.

Тридцатого июля мотор на Виктории запускают намного раньше, на рассвете. Следующим этапом станет город Бумба, на правом берегу реки. Ночью обезьянка будит меня несколько раз, я стараюсь успокоить ее, взяв на руки, но как только возвращаю на место, она начинает отчаянно верещать. Не успокаивается даже и в моем шлеме, приспособленном в качестве колыбельки. Уверен, она затихла бы только в палатке, но не могу позволить себе держать ее рядом из гигиенических соображений. Купив обезьянку, я совершил большую ошибку и должен ее как-то исправить.

После Лисалы следующий город Бумба, желанная для меня цель, поскольку мне сказали, что там на берег сойдут примерно сто пассажиров и среди них – некоторые из моих соседей. Уже давно жду этого момента. С меньшим количеством пассажиров и палубами барж, не так загроможденными товарами, качество жизни, без сомнения, улучшится, и путешествие станет не таким тяжелым, или, может быть, даже приятным – при оптимистическом прогнозе. Каждый день я часами мысленно рисовал себе возможность свободно перемещаться по барже, особенно перед палаткой. По этой причине приход в Бумбу, ожидающийся вечером, застает меня сейчас в состоянии трепетного ожидания, а в течение двух последних дней это имя, неясно отдающее детской звонкостью, стучало в голове резиновым мячиком: Бумба! Бумба! Бумба!

В полдень, когда собираюсь приготовить обед, разражается привычная гроза, короткая, но яростная, Она вызывает получасовой переполох среди пассажиров. Участок реки, по которому мы сейчас идем, узкий и достаточно сложный из-за песчаных отмелей, к тому же они постоянно перемещаются течением. Мы медленно продвигаемся вперед, а один моряк на носу проверяет длинным шестом глубину воды, каждую минуту передавая капитану результаты своих замеров по мегафону.

В какой-то момент на борту начинается светопреставление: все, что находилось в состоянии ненадежного равновесия, летит вниз, кастрюли переворачиваются и их содержимое разливается по палубе, начинающиеся возгорания немедленно гасятся. Первая баржа завязла на большой песчаной отмели, ловушкой протянувшейся как раз посередине реки. Капитан, чтобы сняться с мели, приказывает совершить два неудавшихся маневра, потом решает отложить всякие попытки до следующего утра. Возможность прибыть вечером в Бумбу испаряется.

Тем временем из деревень подплывают десятки пирог, и пассажиры используют вынужденную стоянку для покупки провизии или для совершения какой-нибудь сделки. На пирогах обычный набор: фрукты, маниок, копченая рыба.

У одного рыбака в крохотной лодочке крупные моллюски – улитки, их раковина размером с мой кулак. Любопытство ознакомиться с их вкусом заставляет меня купить достаточно много улиток. Однако за ужином приходится довольствоваться обычной «нарезкой» из грейпфрута с сахаром, поскольку суматоха на судне не позволяет зажечь керосинку и приготовить что-либо посущественней.

На следующее утро просыпаюсь от возбужденных криков, больше похожих на коматозный бред. Обезьянка будила меня пронзительными криками несколько раз за ночь, принуждая к вылазкам из палатки в безуспешных попытках успокоить ее. Виктория уже отправилась в путь, похоже, наш караван снялся с мели благодаря течению реки. Выползаю из палатки на коленях и, когда поднимаю голову, мне в глаз чуть не врезается ветка дерева. Ночью наш караван разделился, и моя баржа пристала к левому берегу, покрытому такой буйной растительностью, что она доходит до верха палатки. Две другие баржи все еще в плену песчаной отмели посередине реки. Через три часа снимают с мели вторую баржу и приводят ее к берегу, а для освобождения третьей буксиру придется мучиться весь день, совершая бесконечные серии маневров, которые я, не будучи опытным моряком-экспертом, считаю ошибочными. Глубокой ночью, после нечеловеческого труда измученный экипаж в свете мощных прожекторов соединяет стальными канатами все четыре части, из которых состоит наш караван.

Поздним вечером 2 сентября Виктория швартуется, наконец, у пирса Бумбы. Пассажиры готовятся к высадке, радуются и улыбаются: скоро они обнимут своих близких, с которым не виделись долгое время. Я тоже счастлив, но по менее благородному и альтруистическому мотиву: мне важно, что освободится жизненное пространство.

Хорошее настроение рождает аппетит, и после многих дней скудного питания хочется приготовить что-то вкусное: пора уже опробовать один особый рецепт на купленных ранее улитках. Отвариваю их в большом количестве воды и завершаю приготовление, фаршируя смесью лука, чеснока и помидоров.

Если в случае с личинками жуков показалось, что я поужинал в римской траттории, то дегустация речных улиток словно переносит меня во французский ресторан: на тарелке улитки и говядина по-бургундски. Для полноты картины не хватает только бутылочки бордо.

Наутро, высунув голову из палатки, вижу, что разгрузка уже идет полным ходом. На палубах барж обозначились обширные свободные участки. А перед палаткой больше не громоздится чужое добро и багаж, в кольце осады которых я находился много дней и не мог даже сесть, вытянув ноги. До того, как сойти на берег, слегка навожу порядок в палатке и около нее и отправляюсь на поиски одной женщины, чтобы подарить ей обезьянку, ночами беспрестанно пищавшую с целью привлечь мое внимание. У молодой женщины, плывшей на второй барже вместе со своим многочисленным семейством, уже есть обезьянка, но она охотно принимает подарок. Прежде чем отдать свою обезьянку, прошу женщину хорошо обращаться с животным.

Прогуливаясь по грязным улицам Бумбы, думаю, что правильно сделал, избавившись от обезьянки: возможно, на пограничных пунктах она бы послужила источником проблем. Кроме того, бедному детенышу пришлось бы разделить со мной все риски падений, когда придется ехать по топким тропам Киву. И, во всяком случае, мне неизбежно пришлось бы с ней расстаться при возвращении в Италию, обезьянка еще больше страдала бы от разлуки с тем, кого уже начала считать своей мамой.

Я в компании моего друга капитана Франсуа. Вместе с ним приходим на полицейский пост для обычного контроля документов, в этот раз он проходит без осложнений. Мне надо пополнить запасы питьевой воды: кто-то сказал, что на берегу есть управляемая двумя европейцами фирма, которая занимается очисткой речной воды. С двумя двадцатилитровыми емкостями вхожу в кабинет владельцев, двух приветливых и любезных греков. Они в Конго уже 20 лет и оставались там и во время гражданской войны, много раз рискуя жизнью.

Разговариваем о политической ситуации в стране и, в частности, о волнениях в Киву, где мятежники Роланда Коунды оказывают ожесточенное сопротивление регулярным конголезским вооруженным силам. Разговор неизбежно переходит на Грецию, и более молодой грек улыбается, когда слышит, что я часто езжу туда в отпуск и хотел бы жить в Греции постоянно. Прощаюсь, крепко пожав руки, и ухожу с двумя полными бидонами воды, за которую денег с меня не взяли.

Для доставки воды на баржу нанимаю велосипед-такси, а сами мы с Франсуа идем пешком. Когда приходим на пристань, меня чуть не хватает удар. На земле тонны разнообразных грузов, ожидающих погрузки. Перед дверью управляющего десятки людей выстроились в очередь, чтобы получить документ для посадки на судно. Непосредственно около моей палатки какая-то семья разместила свои вещи, заняв все ранее освобожденное пространство. Огромные штабеля товаров и длиннющая очередь пассажиров моментально уничтожают мои надежды на то, что после Бумбы плавание будет более терпимым, а может быть, даже и приятным.

Исчезнувшая иллюзия, за которую я цеплялся, пытаясь вынести тяжесть существования на борту Виктории, быстро уступает место в душе – нет, не отчаянию – чисто африканскому смирению, оно окажется весьма полезным для моего рассудка в последние ужасные дни плавания.

На закате солнца капитан Франсуа приглашает меня провести время в единственном в Бумбе дансинг-баре. Охотно принимаю приглашение, но считаю необходимым предупредить, что, к сожалению, не могу угостить его. Увы, мои финансовые возможности вынуждают быть очень экономным, до скаредности.

Мой друг отвечает, что прекрасно понимает мое положение, и на этот раз за пиво заплатит он.

Заведение на набережной, куда мы идем, завлекает клиентов звуками и ритмами конголезской румбы. Все столики заняты, но официант быстро находит решение и приносит дополнительные стулья, потом освобождает один столик, пересаживая клиентов, которые, в общем-то, рады потесниться. Обстановка в баре веселая и дружелюбная. Румба сменяется латиноамериканской музыкой, наполняя весельем большой зал. Какой-то молодой человек танцует в одиночку несколько кубинских танцев. Его движения как у профессионального танцовщика (потом он мне скажет, что долго прожил на Кубе); конечно, ему бы хотелось потанцевать с партнершей, но из немногих присутствующих женщин рискнуть не осмеливается ни одна.

Но вот какой-то мужчина лет пятидесяти встает из-за своего столика и двигается в ритме румбы к центру танцплощадки. Он приближается к молодому танцору, оставаясь на некотором расстоянии, воскрешая в памяти знаменитую сцену из «Горького риса», в которой Витторио Гассман шествует танцевальным шагом к работнице в исполнении Сильваны Мангано, танцующей посреди дороги.

Франсуа попросил принести бутылку пива Primus и стакан и говорит своим подчиненным, что пиво – только для меня. Нельзя сказать, что мне такая ситуация нравится, и я не осмеливаюсь прикоснуться к бутылке, хотя очень хочется пить. Франсуа старается вывести меня из состояния замешательства и сам наполняет стакан, приглашая меня выпить за здоровье всех. Но я просто не могу выглядеть халявщиком и думаю, что несколько франков меня уж точно не разорят. Кроме того, чувствую себя обязанным выказать признательность другу и его группе за их постоянную помощь и защиту: угостить их пивом – самое меньшее, что я могу сделать.

Официант приносит три бутылки, потом сразу же уходит и приносит еще четыре. Я ему говорю, что заказывал только три, но он заявляет, что остальные четыре нам подарены. Обращаю взгляд в ту сторону, куда официант указывает глазами, и среди множества лиц людей, шумно веселящихся за длинным столом, перехватываю улыбку на лице человека, который, подмигивая, кричит: A votre sante, Monsieur! Поднимаю свой стакан и отвечаю: Merci, Monsieur! A la votre!

Хорошая компания, отличная смесь конголезской музыки и свежего пива приводят меня в замечательное настроение и заставляют на какое-то время забыть тяжелые дни, прожитые на борту Виктории, и не думать о тех, что еще впереди до Кисангани.

Шестого числа Виктория выходит из порта Бумбы с числом пассажиров, увеличившимся на сто человек, и палубами трех барж, заставленными грузами. Лелеемая мной надежда на более легкие последние дни путешествия рассеялась, и я погрузился в состояние настолько сильной прострации, что в последующие дни моя способность выдержать дальнейшее ухудшение жизни на борту пугающе ослабла. Делаю прикидки, сколько времени понадобится доплыть до Кисангани: принимая во внимание расстояние до конечной цели – около четырех сотен километров – отваживаюсь думать, что впереди не больше четырех дней плавания. Командир опрокинет все мои расчеты и добавит еще три, а в итоге три дня превратятся в семь.

Семь ужасных дней, в течение которых мои рассудок и тело подвергнутся суровейшему испытанию. Сразу же после отплытия новые пассажиры стараются как можно лучше пристроить свои вещи, используя то маленькое пространство, на которое имеют право, купив билет. И снова мою палатку окружает самый разнообразный скарб. Веспа буквально исчезла под горой рюкзаков, пластиковых ванн, кастрюль, бидонов, стеблей сахарного тростника и прочего добра. Просить людей не прислонять ничего к бокам палатки бесполезно, потому что после начальных извинений все возвращается на прежние места.

В частности, один из членов экипажа спит в трюме моей баржи. Во время отдыха он взял привычку вытаскивать из люка шезлонг, в котором дремлет, выкурив косячок. Все бы ничего, но задние ножки шезлонга упираются в бок моей палатки. Я тысячу раз будил этого человека от его наркотического сна и просил отодвинуться – сначала словами, потом тряся его руками и, наконец, пуская вход ноги, по мере того, как иссякало терпение, а раздражение превращалось в бешенство.

В дальнейшее ухудшение наших отношений, бывших отличными во время моих ежедневных посещений Виктории в порту Киншасы, вмешалась курица. Этот тип купил ее в Бумбе и держит в маленькой клетке с заостренными бамбуковыми прутьями, втиснутой между моей палаткой и каютой господина Эмиля, и это создает реальный риск того, что палатка может быть порванной. Целость палатки – это то, что я должен защищать всеми силами: один разрыв в брезенте или в москитной сетке позволил бы нежеланным и опасным гостям навестить меня, и она престала бы служить надежным укрытием от дождя и влажности. Я все время отодвигал клетку, но человек, словно назло, чтобы досадить мне, возвращал ее на старое место. Я подумал, что лучше заранее прояснить ситуацию, пока он не повредил палатку.

Иду искать хозяина курицы и нахожу его на буксире, разговаривающим с капитаном. Прошу объяснить его поведение, а сам растолковываю, почему так важно, чтобы клетка не стояла близко к палатке. Кажется, он не понимает моих слов, потому что глупо улыбается – очевидно, слишком большая доза гашиша повредила шестеренки в его мозгу. Обращаюсь к капитану с просьбой разъяснить своему подчиненному то, что уже давно уразумели бы даже курицы. Потом добавляю, что ему недурно было бы провести трансплантацию мозга, заменив его куриным. Тип от души смеется над моей репликой, произнесенной вовсе не в качестве шутки, а чтобы обидеть. И его идиотское поведение обезоруживает меня и уничтожает всякое желание говорить что-либо еще.

Словом, история с курицей будет тянуться до конца путешествия с заранее предвиденным мной результатом: в Кисангани, снимая платку, обнаружу на правом боку разрыв длиной в десять сантиметров, придется починить палатку, наклеив заплату из скотча.

После Бумбы сосуществование на борту стало трудней, условия жизни ухудшаются час от часу. Из прибрежных селений безостановочно приплывают лодки, нагруженные разными товарами и рыбой, свежей и копченой. Пирог, пристающих к каравану с обеих сторон, так много, что они замедляют движение. Некоторые швартуются с единственным намерением без труда подняться вверх по течению, другие – поторговать, третьи заплатили за возможность буксировки до Кисангани. В трех больших десятиметровых пирогах перевозят свиней, коз и птицу. Порой продвигаемся с большим трудом, буксиру-толкачу, вынужденному тянуть огромную тяжесть, не удается справиться с течением реки. Капитан в мегафон много раз побуждает лиц, не имеющих права швартоваться, отдалиться от каравана. Не добившись никакого результата, приказывает своим людям перерубить ножами-мачете незаконные швартовые канаты. Штук двадцать пирог отделяются от бортов барж и, уносимые течением, удаляются и быстро исчезают за изгибом реки, а караван набирает крейсерскую скорость.

По мере того, как Виктория продолжает плавание, торговля с прибрежным населением становится все оживленней. Огромное количество копченой рыбы куплено пассажирами, а больше всего – капитаном и экипажем. Крупную свежую рыбу люди солят и развешивают для просушки прямо на борту. Грузы постоянно перемещают, освобождая место для новых штабелей рыбы.

Несмотря на то, что караван движется, резкий густой запах висит над баржами. Через ноздри и поры кожи зловоние проникает в мое тело и обволакивает душу. От груд плохо высушенной рыбы постоянно ползут сотни маленьких черных червяков, образовавшихся в процессе гниения. После завершения плавания по Конго, после Кисангани, на протяжении еще долгих дней мое обоняние будет пропитано миазмами Виктории, а после возвращения домой память еще многие месяцы будет возвращать мне ощутимый и неприятный запах.

Погруженные в Бумбе товары, штабеля рыбы, увеличившееся число пассажиров делают невозможным любой шаг, принуждая меня оставаться неподвижным в течение большей части дня. Тем не менее, необходимость пошевелить ногами и желание разогнать тоску толкают меня на обход баржи по периметру. Знаю, что подвергаюсь большой опасности: узкая полоска свободного пространства, бегущая вдоль бортов барж и позволяющая пассажирам двигаться, загромождена грузами. Чтобы добраться до носа первой баржи, нужно вскарабкаться на десятки джутовых тюков, иногда хвататься за леер, высовываясь за борт баржи с риском упасть в воду. Новые трудности негативно отражаются на состоянии моего духа, заставляя еще отчаянней призывать момент прибытия Виктории в Кисангани.

Но если я не чувствую себя хорошо, то и остальные пассажиры переносят плавание не лучше. Они приуныли, на борту больше не слышен громкий смех предыдущих дней, все стали молчаливыми, и даже дети утратили желание играть. Люди, как и я, жаждут завершения путешествия. Господин Хилэр подрастерял свою неудержимую разговорчивость: должно быть ему нездоровится, потому что он целыми днями лежит на циновке. Только громкоговоритель на командном мостике может похвастаться отменным здоровьем и продолжает заполнять пустоту в моей голове звуками конголезской румбы, заглушаемыми уже привычными адскими шорохами и шипениями.

Невзирая на то, что на барже и так не хватает места для пассажиров, капитан принимает на борт всех тех, кто приплывает на пирогах из деревень и просит подвезти до Кисангани. Все мирятся с решениями капитана, продиктованными исключительно желанием дополнительного заработка. Ни один голос не поднимается против постоянного ухудшения условий жизни на борту из-за уменьшения пространства, выделенного каждой семье, каждому человеку. Хотел бы я высказать все, что думаю, но нет сил и, в любом случае, мое выступление в роли защитника людей ничего бы не изменило. Возможно, путешествовать в таких условиях невыносимо только для меня. Утешаюсь надеждами на скорое завершение моих мучений. И вообще-то говоря, палатка пока гарантирует то пространство и спокойствие, что были у меня на момент отплытия.

Четыре утра восьмого сентября. Еще темно. Я проснулся в два ночи. С некоторых пор не удается спать спокойно всю ночь. Дома и в первые месяцы путешествия мне достаточно было донести голову до подушки, как я тут же засыпал, пробуждаясь на рассвете отдохнувшим и свежим как огурчик. Сейчас лежу с закрытыми глазами в напрасной попытке снова заснуть. На ум приходят слова, сказанные одним пожилым человеком, в одиночку путешествовавшим на лодке между Кисангани и Руандой: будет очень трудно продолжать путешествие, если меня застигнет сезон дождей, который вот-вот начнется, придется оставить Веспу и двигаться пешком.

Первые рассветные часы убийственны для того, кто живет в состоянии сильного стресса: это время, когда одолевают черные мысли. Проблемы и тревоги разрастаются и кажутся не имеющими решений. Жертвой такого состояния может стать даже самый рациональный и оптимистичный человек. Чтобы не попасть в эту ловушку, стараюсь думать о чем-нибудь другом.

Снаружи все тихо. Даже пастор умолк. И это действительно странно. Странно, что он не призывает свою паству к молитве, как обычно делал каждый день с момента отплытия. Но есть что-то, что нарушает нереальную тишину, в которую погружена баржа. Не понимаю, что это такое. Какой-то синкопированный звук, прерываемый короткими паузами. Сажусь, закрываю глаза, стараясь максимально сосредоточиться: кто-то плачет, всхлипывая. Время от времени человек престает плакать и шепчет, словно литанию, какие-то слова. Должно быть, на второй барже случилось что-то серьезное.

В пять утра выхожу из палатки с ведром и кружкой, чтобы помыться. В этот час перед туалетом никого нет. Когда возвращаюсь в палатку, то перед каютой управляющего встречаю Франсуа, с опущенной головой и руками в карманах. Он здоровается еле слышным голосом. Спрашиваю его, что происходит. Он поднимает взгляд, глаза у него блестят, видно, что он сдерживает слезы, и, возможно, лишь военная форма обязывает его не проявлять слабость.

Наконец он говорит, что его племянник, сын сестры, умер этой ночью. Я онемел, не знаю, что сказать. Ограничиваюсь тем, что кладу Франсуа руку на плечо и прошу позволения навестить его семью. С большим трудом пробираюсь по первой барже и, еще прежде, чем дойти до середины второй, слышу плач женщин семьи Франсуа. Мальчик лежит на циновке, накрытый белой простыней, видно только лицо. Смерть придала его коже странную бледность, и он похож на белого ребенка.

В предыдущие дни я много раз видел его играющим со сверстниками, веселого и полного жизни, сейчас он лежит на импровизированном и жалком смертном ложе; его мать плачет в отчаянии, ласкает сына и шепчет слова, которые он уже не может слышать. У меня с собой фотоаппарат, я бы хотел сделать фотографию, никто бы мне этого не запретил, но не осмеливаюсь, из уважения, осветить вспышкой эту сцену беспредельного горя. Между кусками брезента различаю желтоватую, быстро бегущую воду реки: Виктория начала двигаться. Фраснуа говорит, что мы остановимся в селении Локуту, чтобы похоронить племянника.

Приходим туда к трем часам дня. Караван причаливает и швартуется к стволам двух больших деревьев. Мальчика, обернутого в простыню, передают с рук на руки и кладут на доску в пироге, которая потом сделает несколько ходок между Викторией и берегом, чтобы перевезти всех, кто захочет участвовать в похоронной церемонии. Грустный кортеж из двадцати человек быстрым шагом проходит по переулку, ведущему к хижине старейшины. Семья мальчика просит у него разрешения на похороны на деревенском кладбище. Присутствую, в состоянии шока, при долгом и тягостном торге о цене могилы и вижу, как в руки старейшины переходит приличная сумма денег в конголезских франках и пачки сигарет. Капитан корабля попросил поторопиться: Виктория не может ждать долго, экономические соображения преобладают над всеми остальными. Церемония похорон длится минут десять – время, требуемое для того, чтобы пастор, очевидно взволнованный, прочитал молитву. Потом мама мальчика, плача, в последний раз прощается с ним: она никогда не сможет приехать на его могилу и положить цветок. От него в памяти близких людей останется лишь воспоминание, живое и не тронутое временем.

Когда мы возвращаемся к причалу, мотор буксира уже заработал, и некоторые пассажиры, воспользовавшиеся остановкой для того, чтобы окунуться в реку, торопливо поднимаются на борт. Капитан спешит и, не колеблясь, оставил бы в Локуту какого-нибудь припозднившегося пассажира.

В последние три дня плавания ситуация на борту становится поистине невыносимой. Десятки новых пассажиров из лесных деревень садятся на баржи, чтобы добраться до Кисангани. У них нет никакой возможности лечь и поспать: они вынуждены все время стоять на ногах или сидеть на корточках.

Но больше всего страдают даже не люди, а животные. Пришвартовавшиеся к битенгам барж пироги битком набиты козами, свиньями, курицами. Прижатые друг к другу, наполовину погруженные в загнивающую, воду, стоящую на дне пирог, они тщетно просят, чтобы их накормили или дали возможность двигаться. Видя, в каких условиях они находятся, я кажусь себе загнанным в какой-то адский мешок.

Первые утренние крики петухов больше совсем не похожи на ту буколическую песнь, что на заре оповещает живущих в сельской местности счастливчиков о восходе солнца. Они теперь – раздирающий крик, наполняющий меня ужасом. Блеяние коз, обычно так умиляющее, стало ничем иным, как беспрерывной и безнадежной жалобой животных, приговоренных к преждевременной и ужасной смерти. Ко всему этому добавляется пронзительный визг свиней, неожиданно рассекающий воздух и почти перекрывающий крики других животных. И кажется, что Человек хочет заставить животных дорого заплатить за то, что он их одомашнил. В самые жаркие часы дня, когда солнце накаляет воздух, делая страдания животных еще сильней, десятки свиней падают друг на друга, обессиленные голодом, жаждой и жарой. Их тут же закалывают и разделывают на палубе моей баржи, рядом с палаткой.

Чувствую, что моему организму не хватает белка. Покупаю пару килограммов свинины – поросенка разделывали прямо на моих глазах. Необходимость поесть чего-нибудь питательного отодвигает на второй план всякое чувство жалости к несчастным животным: тяжелейшая ошибка, которая выйдет мне боком. Не желая готовить, я доверяюсь одной женщине, и она охотно берется за приготовление в обмен на часть мяса – вторая моя глупость за короткий промежуток времени.

Усталость ослабила мое внимание к соблюдению норм гигиены, особенно в отношении питания. В этот раз мясо моют и готовят, используя загрязненную речную воду, чего я, осознавая риски, конечно, не сделал бы. Я собираюсь поесть, хотя и не сильно голоден. Гуляш на вид не очень привлекательный, как только его пробую, сразу же получаю подтверждение тому, что конголезцы совсем не умеют готовить мясное блюдо, хотя бы отдаленно напоминающее наш гуляш. И он такой безвкусный, что у меня невольно вырывается, несмотря на полный рот: отвратительно! Тем не менее, продолжаю есть через силу, с тех пор как я в Африке, желудок мой закалился. На четвертом куске сдаюсь: организм, который, казалось, уже жил отдельной жизнью от рассудка, мудро отказывается от продолжения трапезы. Отодвигаю в сторону остатки мяса с намерением выбросить их в реку поздней, под покровом темноты, чтобы не видели другие пассажиры. Забираюсь в палатку полежать на матрасике. Засыпаю без всяких мыслей, а проснувшись, чувствую, что у меня все болит. Боль идет откуда-то из желудка, в нем происходит что-то вроде боксерского поединка, боль распространяется по всему телу, вызывая онемение в руках и ногах. Выскакиваю из палатки и несусь к туалету, едва успев добежать до него вовремя. Освобождаю желудок, засунув в горло два пальца, чтобы завершить дело, но выходит только желтоватая жидкость, и это заставляет меня бояться худшего. Остаюсь поблизости от металлической клетушки с двойным предназначением – туалета по-турецки и душа по-африкански, – потому что неминуем приступ диареи. Должно быть, вид у меня плохой, потому что пассажиры, находящиеся поблизости, смотрят на меня очень пристально. Даже капитан наблюдает за мной с высоты командного мостика, вполголоса обсуждая что-то с некоторыми членами экипажа. Я уверен, что они комментируют происходящее.

Почти весь день бегаю между палаткой и туалетом, постоянно пью чай и раствор минеральных солей, чтобы предотвратить обезвоживание. Диарея и рвота в течение нескольких часов могли бы привести мой уже значительно ослабленный организм в критическое состояние, без возможности получить квалифицированную помощь, учитывая, что до Кисангани, где меня могли бы госпитализировать, еще несколько дней плавания. Я стою в ожидании около металлической клетушки, когда подходит Франсуа. Я ему рассказываю, что чувствую себя плохо, и что диарея мучит меня безостановочно вот уже несколько часов.

Рядом с нами женщина с ребенком на руках. Притворяясь безразличной, она подслушивает и жадно ловит каждое мое слово.

Когда слышит слово диарея, уходит прочь, забыв даже, зачем подходила к туалету. Через пять минут весь караван знает, что Mondele est malade. Mondele a la diarrhee[7].

Я единственный белый среди сотен черных. С тех пор, как мы вышли из Киншасы, я под постоянным наблюдением; что бы я ни сделал, все привлекает внимание и долго обсуждается: Mondele a achete du poisson. Mondele est en train de preparer des spaghetti. Mondele fait le linge[8], и так далее. Признаюсь, сначала меня это веселило, но потом, с течением времени и с возрастанием напряжения, такое внимание стало надоедать. Сейчас, после разнесшейся информации о диарее, думаю, что настало время озаботиться прайваси, но сил реагировать нет.

Я возьму реванш поздней, когда частично восстановлю здоровье и смогу кричать как сумасшедший, мешая ругательства на французском, итальянском и даже на диалекте. После этого ситуация изменится, но не вполне, потому что все равно до окончания путешествия останусь объектом развлечения для большей части моих попутчиков, включая детей.

Капитан Франсуа сообщает о состоянии моего здоровья Жерару, механику, одновременно исполняющему функции медбрата. Он тут же приходит и старается установить диагноз. Жерар – очень деликатный человек. Много раз, заметив меня в очереди у туалета, он предлагал воспользоваться капитанским туалетом, более чистым, чем туалет для пассажиров. Он считает мой пульс и говорит, что есть небольшой жар. Потом, осмотрев и узнав о свином мясе, сообщает, что у меня одна из форм дизентерии, пока еще легкой, но в следующие часы состояние может ухудшиться. Он достает из коробочки двенадцать таблеток коричневого цвета и предписывает принимать их по две штуки каждые два часа. И если его диагноз верен, то уже после первых четырех таблеток я должен буду почувствовать некоторое облегчение. Если бы я был верующим, отдал бы себя в руки Богу, но по необходимости должен отдаться в руки Жерара. Ослабевший физически и сломленный морально, я стою на буксире один на один со своими мыслями. Прислонившись головой к лееру, наблюдаю за течением реки. Стою там неподвижно несколько часов, провожая взглядом островки зелени, сорванные с берега яростью грозы. Слежу за ними до тех пор, пока они не исчезают на горизонте. Гипнотизирующее воздействие течения великой реки на мой утомленный болезнью и почти не способный ни на какие активные мысли ум вызывает какое-то состояние раздвоения личности. Каждый клочок зелени, проплывающий перед глазами, уносит с собой мою душу куда-то далеко-далеко, где я уже не могу ее разглядеть.

С наступлением темноты мое внимание притягивает берег. Пышная и густая растительность становится нескончаемым черным пятном, контуры которого четко вырисовываются на кобальтовой синеве неба, усыпанного звездами. Временами в гуще леса промелькивают огоньки. Я представляю семьи, собравшиеся возле этих огней для вечерней трапезы, совершая ритуал, одинаковый во все времена и на всех широтах.

Пока таблетки Жерара делают свое дело, Виктория за два дня проходит расстояние от Локуту до Янгамби. Мы уже близки к цели: еще день и прибудем в Кисагани. Двенадцатого сентября, в полдень, до него остается лишь сорок километров. Продолжаю принимать лекарство, хотя все симптомы дизентерии исчезли, остался лишь общий упадок сил и состояние духа, похожее на дрожащий огонек свечи, готовый погаснуть при первом же дуновении ветра.

Несмотря на слабость, начинаю укладывать вещи и готовиться к высадке. Разбираю палатку, складываю ее в чехол. В днище палатки полно дыр. За двадцать четыре дня плавания пластик в некоторых местах приварился к ржавчине баржи, и мне приходится применять силу, повреждая палатку. Сейчас я понимаю, откуда приползали черные червяки из штабелей копченой рыбы. Освобождаю Веспу от всего того, что на нее навалено соседями, и размещаю на ней мой багаж. После двух часов работы чувствую себя готовым сойти на землю.

Как я уже много раз говорил, в Африке лучше не обзаводиться никакой уверенностью в чем бы то ни было и не строить планов, потому что и первое, и второе неизбежно сведутся на нет. В двадцати километрах от Кисангани Виктория останавливается, пристает к берегу и глушит мотор. Капитан, которого я прошу объяснить причину непредусмотренной остановки, говорит, что не может войти в Кисангани без предварительного контроля военных властей. Приходится примириться с фактом и принять внезапное изменение программы.

Когда Виктория причалила к берегу (толстый ствол величественного дерева, расщепленного надвое ударом молнии, кажется оставленным здесь по воле Бога, чтобы послужить в качестве прочного кнехта), к ней быстро приближается моторная лодка и швартуется у буксира-толкача. Пять солдат и два агента речной полиции поднимаются на борт. Капитан Виктории учтиво встречает их.

Капитан Фраснуа подходит позвать меня – хочет представить офицеру, возглавляющему группу солдат, он его однокурсник по Военной академии Киншасы. Пытаюсь выглядеть презентабельней: сбриваю бороду и силюсь придать лицу более бодрое и беспечное выражение. Приосаниваюсь, чтобы продемонстрировать силу духа и уверенность. Разумеется, мои пожелтевшие волосы и глаза, обведенные темными кругами, ни на кого не произвели бы благоприятного впечатления. Поднимаюсь на буксир, Франсуа идет навстречу мне, протягивая руку. У меня такое чувство, что он хочет продемонстрировать перед своими боевыми товарищами знакомство с белым, с mondele. На борту стоит страшный шум. Взрывы смеха смешиваются с фразами на lingala и французском: военные, встретившись, всегда поднимают такой шум. Франсуа кладет мне одну руку на плечо, а другой чуть подталкивает к офицеру, своему другу. С первого взгляда на него у меня создается впечатление, что тот не очень приятный человек. Вместо того чтобы пожать протянутую руку, он тяжело хлопает меня по плечу. В руке у него бутылка пива, форма в беспорядке. Автомат, висящий через плечо, постоянно подпрыгивает на животе. Должно быть, он пьет уже не первую бутылку за день, потому что явно пьян. Он задает мне несколько вопросов. Голос замедленный и искаженный алкоголем. Ему никак не удается расслышать мои ответы, потому что он заглушает их громким смехом, причины которого я понять не могу.

В голове мелькает мысль, что это состояние преувеличенной веселости, вызванное алкоголем, в конголезских солдатах в мгновение ока может трансформироваться в ужасную и безосновательную жестокость. Тем не менее, чтобы не огорчать Франсуа, я делаю хорошую мину при плохой игре, изображаю улыбку и иногда вставляю в разговор банальнейшие фразы. Вытаскиваю из кармана фотоаппарат и прошу позволения сделать снимок на память. Мы выстраиваемся и позируем; один из членов экипажа уже собирается нажать на кнопку, когда вдруг офицер отделяется от группы и приближается к молодому человеку, который присутствует при «историческом» событии, не причиняя никому неудобств. Внезапно офицер с жестокостью срывает с лица молодого человека солнечные очки и раздавливает их своими тяжелыми ботинками на тысячу осколков. Жертва этой выходки стоит неподвижно, только руки заметно дрожат, когда в его адрес несутся угрозы и оскорбления. Ни он сам, ни все остальные, присутствующие при этой сцене, в том числе и я, не можем объяснить причину такой жестокости. Я уже собираюсь встать на защиту молодого человека, но Франсуа меня удерживает и просит не обращать внимания. Он советует всегда находиться в стороне, когда в происшествие вовлечены военные. Потом объясняет мне причину инцидента: молодой человек посмел слишком пристально посмотреть на офицера! Я спрашиваю Франсуа, согласен ли он с таким поведением и одобряет ли его. Он отвечает отрицательно, но потом добавляет, что его приятель приехал из Киву, где сражается против партизан, все еще активно действующих в том районе, и поэтому взвинчен.

Бесполезно возражать на сказанное; в сущности, пара разбитых очков ничто в сравнении с жестокостью, изнасилованиями детей, ограблениями, за которые ответственны солдаты Вооруженных сил Конго, намного превосходящие бунтовщиков Лорана Нкунды и другие группировки в причинении страданий беззащитным жителям восточной провинции Конго, которую мне придется проехать, покинув Кисангани.

Провожу послеполуденные часы в состоянии смертной скуки. Разобрав палатку, я лишил себя возможности уединиться и остаться лишь в компании своих мыслей. Пристроив вещи на багажники Веспы, я оставил брезентовое полотнище и циновку, чтобы провести ночь, укрывшись от влажности. Я не смогу использовать пространство, которое занимал во время плавания, потому что во время моего отсутствия его быстренько захватили другие пассажиры. Пойду на буксир, где, конечно, удастся выкроить квадратный метр на фанерной палубе, чтобы бросить циновку.

Приютившись около командного мостика, проведу целую ночь практически без сна – мимо меня постоянно будут сновать члены экипажа. В четыре утра я уже буду ждать, когда запустят мотор. В пять утра молчание на караване неожиданно взрывается оглушительными звуками румбы из громкоговорителя – это сигнал к отплытию.

Через пять часов Виктория придет, наконец, в порт Кисангани. Употреблять слово «порт» было бы не совсем точно – в действительности причал представляет собой не что иное, как крутой спуск по утрамбованной земле, перерезанной глубокими трещинами – прорытыми водой во время частых гроз. Между буксиром и берегом полоса воды шириной метров десять.

На борту Виктории начинается сущий ад. Пассажиры толкутся, чтобы сойти с корабля или выгрузить свои вещи по узким и шатким деревянным сходням или используя пироги. Нет никого, кто упорядочил бы выгрузку. Каждый действует так, как ему заблагорассудится. Я вновь оказываюсь в той же ситуации, как в день погрузки в Киншасе, когда на борту в лихорадочном и беспорядочном перемещении туда-сюда смешались пассажиры, воры, грузчики. Тогда у меня украли мачете, наколенники и налокотники, наивно оставленные у палатки. Сейчас я не отхожу от Веспы, во избежание повторения печального опыта – все, что у меня в багажниках, жизненно необходимо для продолжения путешествия, конечный пункт которого кажется еще очень далеким.

Капитан Франсуа приходит попрощаться вместе со своим отрядом. Ему надо немедленно явиться я в казарму. Сердечно благодарю его за все то, что он сделал для меня, и, пожимая руку, прошу найти мне кого-нибудь с пирогой, чтобы переправиться вместе с Веспой на берег.

Через десять минут я стою перед грузчиками, торгуясь с ними, но ни на минуту не упускаю из поля зрения Веспу и слежу, чтобы никто к ней не приближался. Я очень устал и ослаб, приходится делать над собой неимоверные усилия в процессе изматывающего торга с грузчиками – они хотят извлечь выгоду из ситуации. Чтобы сделать их сговорчивей, взываю к чувству гостеприимства, говорю, что это их моральный долг – помогать иностранцу в преодолении трудностей. В конце концов, первоначально запрошенные ими пятьдесят долларов превращаются в двадцать. Весь процесс выгрузки занимает едва ли десять минут. Пока грузчики ставят Веспу на пирогу, а потом тянут вверх по откосу, сердце у меня отчаянно колотится при одной только мысли, что она могла бы выскользнуть из их рук и неотвратимо упасть в реку. Грузчики оказываются умелыми и хорошо знают свое ремесло, а я указал им, в каких точках надо удерживать Веспу. Наконец-то я на берегу реки!

Двенадцатое сентября: после двадцати шести дней плавания мои ноги и колеса Веспы на твердой суше. Поворачиваю ключ зажигания и стартую.

Думаю, если бы у Веспы была душа, она бы возблагодарила меня за то, что я снова вернул ей жизнь после долгого и тяжелого периода бездействия, окруженной и похороненной под грудой скарба. Для выезда из порта направляюсь к большим воротам, шлагбаум как раз поднят вверх. У меня в голове указания, которыми меня снабдили, чтобы быстро доехать до миссии отцов Комбониани, находящейся на окраине города.

Собираюсь уже проехать в ворота, когда выбегает полицейский, останавливает меня и просит следовать за ним для проверки документов. Вхожу в хижину вместе с Веспой и сажусь на скамейку. Офицер миграционной службы проверяет мои документы. Знаю, ему не к чему придраться, но он вертит документы, стараясь найти хоть какую-нибудь зацепку, чтобы выжать из меня деньги. Так и не найдя ничего, к чему можно бы придрасться, он открыто заявляет, что если хочу уйти, то должен дать ему немного денег. Чтобы уменьшить его амбиции и не придавать никакого значения его словам, смотрю в сторону и отвечаю, что у меня нет денег, которые мог бы подарить. Я болен и еду к отцам Комбониани лечиться.

У меня нет желания спорить и защищаться. Я удобно сижу в тени и мог бы остаться тут хоть на целый день. Полицейский, в стремлении заставить меня уступить, заявляет, что немецкие туристы несколько месяцев назад дали ему тридцать долларов. Отвечаю, что, очевидно, они были богаче меня. Чтобы продемонстрировать ему свою добрую волю, могу подарить лишь несколько апельсинов (их я купил в последние дни плавания у какого-то крестьянина, приставшего на своей пироге к барже). Нет ни малейшего желания поддерживать еще один вялый разговор с полицейским. Остаюсь сидеть на скамейке примерно полчаса, вспоминаю последние дни плавания и словно вижу себя на буксире, со щекой, прижатой к лееру, неподвижного и наблюдающего за монотонным течением реки. Постепенно все голоса и шумы, внутри хижины и снаружи, слабеют и отдаляются. Отстранившись от всего, что меня окружает, загипнотизированный желтоватыми водами реки, текущими в моей памяти, я склоняю голову на рюкзак и задремываю.

«Monsieur! Monsieur!» – чей-то голос возвращает меня к реальности. Это офицер – он протягивает мне документы и говорит, что могу идти. Поднимаюсь со скамейки, вытаскиваю из рюкзака апельсины и складываю их на столик, выполняющий функцию письменного стола. Снимаю Веспу с подставки, завожу мотор и устанавливаю первую скорость – хочу выбраться из хижины, не садясь в седло. Из-за недостаточного пространства для маневра и моей усталости рычаг сцепления выскользает из-под руки. Веспа прыгает вперед и врезается в столик и скамейку. На земляной пол сыплются листы бумаги, бланки, папки, апельсины. Я совершенно безучастно произношу excusez-moi, поднимаю Веспу, наклонившуюся на скамью, и наконец-то выхожу из хижины. Направляюсь к отцам Комбониани и добираюсь до миссии через несколько минут. По дороге я ни разу не остановился на приказ полицейских – притворялся, что не видел их, когда они размахивали руками в напрасной попытке остановить меня.

Миссии в Африке – оазисы спокойствия, в то время как за их пределами почти всегда хаос. Миссия отцов Комбониани (Missionnaires comboniens de coeur de Jesus) не составляет исключение из правила. Когда я проезжаю через металлические ворота, меня сердечно и радушно встречает отец Жак, два других монаха ушли по каким-то делам, но скоро должны вернуться.

Отмечаю, что предоставленная мне комната очень чистая, свежевыстираные простыни благоухают. Принимаю душ – настоящий душ! Уже месяцы, как я моюсь, используя ведро воды и хозяйственное мыло. Сбегающая с тела вода уносит грязь, впитавшуюся в поры кожи вонь копченой рыбы и значительную часть усталости, накопленной за дни плавания по великой реке.

Около двух часов дня приходит сторож и говорит, что обед готов. За столом вижу всех миссионеров в полном составе, они все – цветные. Брат Кабейа Жанвье в Кисангани приехал ненадолго, потому что обычно живет в Изиро, на северо-востоке страны, где исполняет свои пасторские обязанности для групп пигмеев в лесу. Брат Жанвье очень симпатичный, разговорчивый и улыбчивый. Ему нравится, когда его в шутку зовут Мустафой Абд Алла, и я ему говорю, что мы тезки, потому что Стефано на арабский язык переводится как Мустафа.

Но самый разговорчивый среди всех – брат Бадуин, еще и потому, что прекрасно говорит по-итальянски. Я приятно удивляюсь (и думаю, насколько же тесен мир), когда узнаю, что он долгие годы пробыл у отцов Комбониани в Кваллино, городке в провинции Лечче. Беседуя с ним и разглядывая внимательней его лицо, начинаю припоминать: я его уже знал раньше. Как-то он приехал в школу, где я учил ребят снимать со счета деньги, которые они заработали для отцов Комбониани. Спрашиваю, помнит ли он о том, как несколько лет назад он был в Джемини, и брат Бадуин, обняв меня, отвечает утвердительно, хоть и не сохранил воспоминаний обо мне.

Четыре проведенных в Кисангани дня – дни отдыха и психологической подготовки к продолжению путешествия в седле Веспы. Большую часть дня я провожу в городе, один или в компании брата Бадуина. Кисангани – это место, в котором жил Салим, главный герой романа писателя Видиадхара Сураджпрасада Найпола «Излучина реки»[9]. Пытаюсь найти участки города, описанные в книге, и почувствовать атмосферу романа. Кисангани после окончания гражданской войны, опустошившей Заир, очень изменился и ничем не напоминает город из романа. В городских кварталах тихо и спокойно, а на улицах полно солдат миротворческих сил ООН.

Накануне отъезда отправляюсь на рынок, надо купить мачете и левое зеркало заднего обзора для Веспы. Мачете мог бы пригодиться мне в лесу для того, чтобы освободить проезд от кустов и листвы. Тот мачете, что я купил в Либревиле, украли в день отъезда из Киншасы. А новое зеркальце требуется для замены старого, разбитого братом Бадуином во время неудачной парковки его внедорожника слишком близко от Веспы.

Я обхожу продавцов запчастей и только у последнего нахожу одно зеркальце китайского производства, которое смогу приладить на Веспу после подгонки. Даже если это и не то, что искал, я все равно его покупаю: недостающее зеркальце могло бы послужить предлогом для полицейских, чтобы угрожать штрафом с целью вымогания денег. Потом я останавливаюсь перед лотком, с которого продают рабочие орудия и инструменты. Выбираю мачете, крепкий, очень острый и покупаю его по хорошей цене. Плачу и жду сдачу. Получив, разворачиваюсь и намереваюсь уйти.

Около Веспы стоит полицейский, записывает ее номер на листке бумаги. Спрашиваю, что он такое делает, тот отвечает, что я нарушил правила, поскольку припарковал Веспу за границами проезжей части, отмеченной белой линией и колышками. Возражаю на это, что Веспа вовсе не мешает движению, а улица достаточно широкая, и я остановился всего лишь на пару минут перед прилавком, расположенным на другой стороне дороги, на расстоянии четырех метров. Полицейский отметает все оправдания и продолжает записывать мои данные, между тем вокруг нас уже собрались десятки людей. Кто-то качает головой в знак неодобрения действий полицейского, кто-то другой, называя меня mondele, иронически напевает, призывая заплатить.

Переписав все данные, полицейский передает мне листок на подпись. Я, с каменным лицом, заявляю, что не подпишу ничего написанного не на бланке. Такая совсем неожиданная для него реакция на несколько мгновений лишает его дара речи, потом, услышав мой отказ несколько раз, он велит следовать за ним. Для стоящих вкруг нас людей mondele, спорящий с полицейским, – это увлекательное зрелище, как сцена из фильма. Я вынимаю из кармана мобильник и громким голосом начинаю привычный телефонный звонок воображаемому полковнику, дражайшему приятелю. Когда я высокопарным тоном произношу: Bonjour, mon Colonnel! Слово colonnel эхом разносится из уст в уста и достигает ушей полицейского, вызывая у него некоторое замешательство. И все-таки он не отказывается от своего намерения вести меня в участок.

Я хочу вставить ключ и завести Веспу, но полицейский выхватывает его у меня из рук. Веспу в участок доставит он, толкая.

День особенно жаркий с соответствующей удушливой влажностью, и полицейский пока еще не знает, что значит толкать Веспу руками при такой температуре даже и на короткое расстояние. Преодолев сто метров, бедняга начинает задыхаться, а со лба у него ручьем бежит пот. На его несчастье, полицейский участок находится на окраине города, а на дороге полно ям, препятствующих движению маленьких колес Веспы. После следующих трехсот метров его форма вся промокла от пота. Уверен, если бы мог, он бы сдался, но гордость заставляет его не отступать.

Преодолев подъем, потребовавший еще больших усилий, мы натыкаемся на офицера. Я энергично здороваюсь с ним: мы познакомились на второй день моего пребывания в Кисангани, когда я прогуливался по городу в компании с братом Бадуином. Офицер спрашивает, что случилось, и я объясняю, дипломатично допуская возможную ошибку, совершенную мной по неведению. Офицер приказывает полицейскому отпустить меня, и тот, вынужденный подчиниться, видит, как испаряется его надежда предстать в глазах начальства в лучшем свете, передав в полицейский участок mondele, пойманного на месте преступления.

Утром шестнадцатого сентября я, наконец, покидаю миссию отцов Комбониани для продолжения путешествие в седле Веспы. Я провел тщательное техобслуживание, проверив, чтобы все было в порядке. Впереди меня ожидают шестьсот пятьдесят километров по лесным дорогам, и если возникнет неисправность, которая вынудит останавливаться чаще, чем следовало бы, то я рискую быть застигнутым сезоном дождей, неизбежно превращающих грунтовые дороги в непроходимое болото.

В несколько минут я доезжаю до берега реки и сворачиваю налево.

Делаю короткую остановку на мосту и вижу в отдалении дорогу, теряющуюся в лесу. С этого места начинается путь, который приведет меня в Букаву, на границе с Руандой. Издание 1993 года Lonely Planet «Танзания и Занзибар» информировало путешественника, что лесная дорога должна быть уже закончена, если учесть, что в 1990 году до завершения строительства оставались только шестьдесят километров. Речь шла о большой дороге, построенной немцами в западной части страны и китайцами – в восточной. Однако авторы завершали параграф словами: «Дорогу должны были построить к концу 1992 года, но в этой части мира сказать о чем-либо с уверенностью невозможно».

В Киншасе, во время плавания по Конго и в Кисангани я безуспешно пытался получить надежную и точную информацию о дороге, но никто не мог сказать мне ничего определенного и ободряющего. Я проверю условия передвижения лично, на собственной шкуре, когда придется испытать дорогу, на которой я столкнусь сразу со всеми трудностями, встреченными ранее на других дорогах. Они превратят мое путешествие в тяжелейшее испытание, где грязь станет главным героем.

Я стою на мосту и разглядываю дорогу. Цвет у нее не серый, а желтоватый – цвет земли. Курю сигареты – одну за другой. Что-то неосознанное удерживает меня от того, чтобы ехать дальше. Не столько беспокоит неизвестное состояние лежащей впереди дороги, сколько политическая ситуация в восточной провинции Конго.

Еще дома, до начала путешествия, у меня вызывали опасения два пункта: Лагос и вся Нигерия в целом и Киву, особенно в зоне на границе с Угандой и Руандой. Проблема с Нигерией исчезла в тот момент, когда я погрузился на Mahothes. Сейчас мне придется встретиться с наиболее трудной и опасной частью путешествия…

И вот я смотрю на начало дороги, которая приведет меня прямо в зону вооруженного конфликта, а в голове теснятся вопросы без ответов: «Справлюсь? Как вести себя с военными, единственным желанием которых, возможно, будет ограбить меня? А если столкнусь с бандами, для которых моя жизнь будет стоить меньше, чем мои вещи и деньги?». В голове – бесконечное количество вопросительных знаков. Потом я резко останавливаю этот прилив черных, как смола, мыслей, наполняющих черепную коробку. Сажусь на Веспу и еду вперед, призвав на помощь здоровое и позитивное чувство безответственности.

Еду с мыслью, что сопровождавшая меня до сих пор удача не покинет и впредь. Еду, попадая колесами Веспы в первые ямы дороги, которая в дальнейшем подтвердит уже прочно утвердившуюся и проверенную на практике мысль о том, что в Африке, кроме худшего, тебя всегда подкарауливает самое худшее. Красный цвет, которым на мишленовской карте 955 обозначены первые двести тридцать пять километров дороги, внушает мне некоторый оптимизм относительно ее проходимости. Но уже после селения Мадула, после первых пятнадцати километров, асфальтовое покрытие ухудшается и местами вообще исчезает. Вместо него вижу, и все более часто по мере продвижения, грунтовую дорогу, усеянную глубокими ямами, полными воды и грязи.

В маленьком селении Wanie-Rkula меня останавливает какой-то пожилой мужчина, очень удивленный видеть едущего на Веспе mondele. Когда я говорю, что еду в Букаву, он смотрит на скутер и, указывая на него пальцем, изрекает, что мне придется вынести много страданий. Слова его, сказанные низким тоном, повергают меня в уныние, явно отразившееся на моем лице.

Я смотрю вперед на желтоватую ленту дороги, уходящую в гущу леса, и молчу: просто нет сил спрашивать о чем-либо еще. Потом, поняв мое состояние, чтобы приободрить и, возможно, извиниться за слишком резкие слова, мужчина добавляет, что на дороге я найду ребят, он помогут в случае необходимости, в обмен на доллары, разумеется.

Выезжаю из селения, и еще несколько километров слова «будешь страдать» непрестанно звучат в голове. Тем не менее, я стараюсь ослабить их негативное воздействие, да и дорога не кажется мне хуже той, по которой я проехал в Гвинее-Бисау, когда на двадцать километров пути пришлось потратить целый день.

Я, уже «переварив» три четверти негатива, даже и представить не в состоянии, что меня вскоре ожидает.

Проезжаю несколько километров по относительно хорошей дороге, так что время от времени могу позволить себе переключиться с первой скорости на вторую. Потом тонкий слой грязи, покрывающий поверхность дороги, вынуждает меня не тормозить слишком резко и умерить скорость. Вновь обретенный оптимизм рождает мысль о том, что пожилой мужчина в своих прогнозах преувеличил трудности. Иногда лавирую между лужами, они постепенно попадаются все чаще и становятся больше. Их невозможно объехать и приходится пересекать.

Через считанные сотни метров то, что сначала было лишь пятнами воды, становится огромными ямами, занимающими дорогу. Желтоватая и непрозрачная вода не позволяет определить их глубину. Недостаток опыта в сочетании с глупым легкомыслием не позволяют адекватно оценить коварство, какое может представлять длинная яма, протянувшаяся на всю ширину дороги и перегораживающая путь. Несколько неуверенно я медленно въезжаю в воду. По мере продвижения глубина увеличивается: десять, двадцать, тридцать сантиметров. В середине вода заливает полик и лижет ноги. Выхлопная труба булькает под водой. Держу высокие обороты: если двигатель заглохнет, то в цилиндр может попасть вода; к тому же, остановись Веспа на полпути, она непременно наклонилась бы набок, и я не смог бы удержать ее вес и упал бы в воду. И вероятно, как уже случалось, оказался бы зажатым под весом скутера. Лихорадочно перевожу взгляд от воды, разбрызгивемой колесами Веспы, на ту точку, где начинается твердый грунт. Чувствую, как сердце словно разбухло в груди, его биение сопровождает обратный отсчет оставшихся метров. Но вот, наконец, переднее колесо показывается из воды. Выкрутив газ, я заставляю Веспу выпрыгнуть из ямы.

Привожу в норму дыхание и клянусь никогда больше не попадать в подобную ситуацию. Пристраиваю Веспу на подножку, беру мачете и иду срезать несколько стеблей бамбука: впредь никогда не заеду в яму, не измерив предварительно глубину воды.

Это всегда так, что самые тяжелые испытания учат нас быть мудрей и осмотрительней в принятии решении. Определение глубины воды при помощи бамбука окажется отличным методом: несколько раз на моем пути встретятся участки, где воды будет на метр и даже больше.

Вода с Веспы уже перестала капать, и я могу двинуться дальше. Иногда, если растительность вокруг не очень густая, съезжаю с дороги и еду рядом с ней. Ямы и топкие грязевые участки следуют один за другим, часто они занимают всю ширину дороги. Некоторые особенно трудные места рождают во мне подозрение, что дальше может быть еще хуже. И действительно, поверхность дороги, прежде ровная, начинает резко проседать, глубокие борозды влажной грязи часто обозначают границы заполненных водой канав. Приходится проезжать по узким полоскам твердой и гладкой земли, на которых маленькие колеса Веспы могли бы заскользить, а я бы упал в грязь или – еще хуже – в воду.

Странно, но дорога выглядит людной, за мной вот уже продолжительное время идет группа ребят, но я, по правде говоря, не обращаю на них внимания, тем более что лихорадочно погружен в процесс езды. Преодолев очередной подъем дороги, я вижу впереди отрезок, на котором две глубокие канавы глинистой грязи, окруженные зеркалом воды, простираются на многие метры; справа, между растительностью и канавой, есть узкая полоска твердой, но скользкой земли, по которой я, возможно, мог бы проехать.

Останавливаюсь, чтобы выкурить сигарету и обдумать, как действовать дальше. Группа ребят, воспользовавшись моей остановкой, приближается, и самый маленький из них спрашивает, не нужна ли помощь. Отвечаю, что в состоянии справиться сам. Решаю толкать Веспу руками, с работающим на первой передаче двигателем.

Операция эта – мучительная и рискованная, потому что вся тяжесть Веспы давит на ноги, а у них нет хорошей опоры.

Тем не менее, добираюсь до конца. Еще сотня метров за изгибом, и передо мной ужасающее зрелище: дорога превратилась в разлив грязи – впереди, насколько хватает глаз, чередование подъемов и глубоких провалов, заполненных глинистой грязью. Одному мне отсюда никогда не выбраться!

Оставив Веспу, иду навстречу ребятам, которые все время следовали за мной чуть в отдалении: знали, с чем я столкнусь, и преследовали меня, как гиены преследуют крупную раненную добычу в ожидании, что та, обессилев, сдастся на милость судьбы. Они были уверены, что и я рано или поздно сдамся. Вынуждаемый ситуацией, отбрасываю соображения безопасности, а вернее, проявленную мной спесь, когда отверг первое предложение, и «с поджатым хвостом» прошу ребят прийти на помощь. Их пятеро, и они хотели бы получить по 15 долларов на каждого. Говорю, что такая цена кажется мне слишком высокой. Рассказываю, что будто бы меня ограбили, и, пользуясь испытанным приемом, взываю к их чувству гостеприимства, моральному долгу и делаю контрпредложение: возьму только трех человек и заплачу каждому по восемь долларов.

В любом случае, они всего лишь наивные ребята, с еще не ожесточившимся сердцем – предложение принимается. Выслушав указания и советы, они, не теряя времени, принимаются толкать Веспу. Двое – по бокам, толкают и одновременно поддерживают скутер, третий толкает Веспу сзади.

На протяжении шести часов и семнадцати километров ребята, страдая и тяжело дыша, заставят Веспу преодолевать препятствия, которые я в одиночку никогда бы не смог победить. В момент прощания я обниму их всех и дам каждому еще по два доллара дополнительно.

Кажется, что поверхность дороги стала лучше и двигаться по ней легко. Время от времени делаю остановки, чтобы понять, как проехать какой-нибудь особенно сложный отрезок. Оставляю за спиной несколько селений: они все – просто небольшие безымянные группки хижин, отмеченные номерами, указывающими расстояние от Кисангани.

Добрые полчаса на дороге никого нет, потом из леса передо мной неожиданно появляются две футбольные команды в полном составе. Останавливаюсь поговорить с ребятами.

Одежда на них безукоризненно чистая, очевидно, что они еще не сыграли матч. Они рады встретить иностранца и веселятся. А я делаю на память фотографию – она обессмертит их улыбки и радость жизни.

В четыре дня уже начинаю думать, что заночую в первом же встреченном на пути селенье. Дорога снова ухудшилась, и я не хочу, чтобы темнота застала меня на ней. Селения на мишленовской карте не обозначены, а перспектива оказаться в лесу ночью, хотя бы и на самом краю дороги, вызывает страх. Останавливаюсь перед лужей, разлившейся на всю ширину дороги. Бамбуковый шест обнаруживает шестидесятисантиметровую глубину в центральной её части. Оцениваю вероятность проехать по полоске земли, покрытой редкой растительностью, слева от дороги. Но это невозможно: густой слой грязи наводит на мысль о проезде по противоположной стороне, где грунт вроде бы тверже и надежней, к тому же его почти весь день освещало солнце.

Уповая на благополучный исход, начинаю переправу. Но едва я проехал метр, как колеса Веспы ломают корку на поверхности земли и в мгновение ока утопают в жидкой грязи. Выключаю мотор, а Веспа неумолимо погружается до подножки. Я нахожусь с левой стороны Веспы, по икры увязнув в грязь, крепко держу рукоятки и безуспешно пытаюсь поставить скутер на подножку. Не в состоянии сдвинуть его ни на миллиметр. Снять багаж, чтобы облегчить Веспу, невозможно: если отпущу руль, скутер упадет в грязь и положение станет еще хуже. Веспа и я пленники жидкой грязи! Единственное, что могу сделать, – ждать, в надежде, что кто-нибудь проедет и поможет.

Я остаюсь в такой позе около двадцати минут, потом послышались голоса, они звучат все отчетливей и громче – кто-то приближается!

Способ появления людей в Африке – это всегда нечто магическое. Когда думаешь, что ты один, вдруг ниоткуда материализуются люди, и ты всегда задаешься вопросом: откуда же они пришли, если мгновение назад вокруг не было ни единой живой души и никакого свидетельства человеческого присутствия. Первыми всегда появляются дети.

Двое мужчин замечают меня и ускоряют шаг. Они сразу же понимают, что нужно делать, и без всяких просьб с моей стороны закатывают брюки, начинают толкать Веспу и толкают до тех пор, пока она не освобождается из тисков грязи. Прежде чем снова пуститься в дорогу, обмываю водой из лужи колеса Веспы и свои ботинки, облепленные тяжелым слоем грязи.

Пора остановиться на ночевку. В селении, обозначенном номером 113, спрашиваю у группы молодежи, разговаривающей у края дороги, где можно переночевать. Они смотрят на меня, вытаращив глаза: mondele в этих местах – исключительная редкость, mondele на Веспе – вещь за пределами их воображения! Один парень из группы говорит мне следовать за ним в проулок, уходящий в лес. Через пять минут мы на поляне, где расположились несколько хижин. Навстречу нам появляется очень пожилой человек – старейшина деревни 113. Он пожимает мне руку, и на просьбу приютить отвечает, что очень рад такому гостю. Он предлагает для ночевки одну из хижин и говорит, что могу оставаться в ней, сколько захочу. Я благодарю его и объясняю, что предпочел бы поставить где-нибудь палатку. Тогда он указывает на находящуюся чуть в отдалении беседку за моей спиной, Настроение моё улучшается оттого, что нашел такое место для ночевки: старейшина вызывает доверие, а люди, кажется, доброго нрава. Пока разгружаю багаж и ставлю палатку, за мной молчаливо наблюдают десятки ребятишек. Они держатся на расстоянии, возможно, старейшина велел им не надоедать. Мне приносят воды, чтобы я мог помыться. Да, это просто необходимо: пыль и грязь сделали меня неузнаваемым. В речушке, бегущей рядом с хижинами, стираю белье. Джинсы, покрытые толстым слоем засохшей грязи, затвердели, как пергамент. Если назавтра они еще не высохнут, то я их высушу, закрепив на багажник, чтобы они развевались на солнце.

Хорошенько помывшись, развесив белье на проводе, натянутом между двух деревьев, усаживаюсь за примитивный столик, чтобы поужинать привычными консервированными сардинами и куском хлеба. Я надел на себя короткие брючки, футболку и шлепанцы, но предусмотрительно побрызгал на открытые части тела репеллент, чтобы отпугнуть комаров.

Отдохнувший и спокойный, я вижу сквозь кроны деревьев красивейшее небо, усеянное звездами. В деревне царит молчание, нарушаемое лишь голосами рядом с моей палаткой. Я подхожу к людям, чтобы познакомиться. Это три искателя алмазов. Их старший, Роже, весьма разговорчив, он долго рассказывает о методах поиска драгоценных камней.

Работа заключается в просеивании отложений речного дна, но у этих искателей нет требуемого оборудования. У них есть лишь костюмы и маски для подводного плавания. Им нужен водоподъемник, резиновая лодка, кислородные баллоны с аквалангами, генератор электрического тока, водолазные костюмы толщиной 7 миллиметров, с усилением в районах локтей и колен и еще все то, что позволяет разбить лагерь в лесу, на берегах рек, которые они хотят исследовать. Роже говорит, что обладай он всем необходимым, очень быстро стал бы богатым. По тому, как он обращается ко мне, кажется, что хочет предложить вступить в их общество.

И в самом деле, в Конго много еще не исследованных рек, и любители приключений и те, кто хотел бы заняться предпринимательством при минимальных инвестициях, смогли бы рассчитывать на огромные заработки в поисках алмазов. Роже по профессии – не искатель. Он окончил институт, но в силу необходимости переквалифицировался. Он говорит, что в Киву очень сложно найти квалифицированную работу: лучшие места заняты баньяруанда, беженцами из Руанды, уже прочно обосновавшимися в восточной провинции Демократической Республики Конго. Во всех своих бедах Роже винит баньяруанда.

Пока он излагает свои доводы ненасытного конголезца, у которого другие крадут даже воздух, которым он дышит, его голос изменяется, становясь глухим, потом гортанным, в глазах вспыхивают огоньки злости, и кажется, что он смотрит на меня, но не видит. Я догадываюсь о мыслях Роже, и лучше было бы переключить разговор на другие темы.

Это обычная история: когда народ оказывается в трудном положении, он всегда ищет козла отпущения, которого можно обвинить во всех бедах. Слова мало-помалу становятся все более язвительными и заряженными ненавистью. Всегда есть кто-то, кто раздувает пламя, и слова превращаются в оружие. Самые низменные инстинкты разбивают доводы здравого смысла, и уже неконтролируемое предвзятое мнение превращается в кровопролитие, погромы, геноцид. Чтобы отвлечь Роже, спрашиваю у него о состоянии дороги. Он отвечает, что до Любютю особых проблем не будет, если только не пойдет дождь.

Время от времени я ощущаю на руках и ногах укусы, но не вижу вокруг никаких насекомых. Замечаю только, что укушен. Должно быть, насекомые очень мелкие и очень быстрые, мне не удается прихлопнуть ни одного из них. Нападения насекомых все активизируются, и я благоразумно решаю укрыться в палатке.

Прежде чем заснуть, включаю фонарь, чтобы взглянуть на карту, и тут замечаю, что руки и ноги сплошь покрыты красными пятнышками укусов, как будто я заболел корью. Они начинают все больше и больше зудеть, и я яростно чешусь: проклятые мошки – они ничуть не испугались репеллента и искусали меня, вызвав аллергию. Зуд становится просто невыносимым. Намочив кожу водой, испытываю некоторое облегчение, но через несколько минут зуд возвращается и мучает меня с утроенной силой. Всю ночь я засыпаю и внезапно просыпаюсь и безумно чешу кожу, особенно на локтях и икрах, расчесывая ее почти до крови.

Знаю, что все это может плохо кончиться: раны в этой части Африки быстро инфицируются. Но не могу не чесаться, обеспечивая себе хоть кратковременное облегчение.

В последние часы ночи и вообще не сплю. Слышу недалеко от палатки голоса, расстегиваю молнию и высовываю голову наружу. Солнце еще не взошло, но Роже и его компания уже на ногах и собираются отправиться в лес на поиски алмазов. Один из троих подходит ко мне и спрашивает, нет ли у меня какого-нибудь лекарства от зубной боли, мучающей его уже несколько дней и не отпускающей даже ночью. У меня есть обезболивающие средства, и я не могу не дать их ему, хотя бы из солидарности, учитывая, что и я тоже терплю адские муки из-за зуда. Даю ему несколько порошков, которые надо растворять в воде. Объясняю дозировку и противопоказания, но человек, кажется, вовсе меня не слушает – он немедленно мчится за водой.

В 8 утра я уже готов покинуть селение 113 в направлении на Любютю. Когда завожу Веспу, Роже со своими товарищами делают первые шаги к лесу, за плечами у них – самодельные рюкзаки из бамбука и лиан. Через несколько минут я выруливаю на дорогу. Зуд не утихает и отвлекает часть внимания от коварства дороги. Я увеличиваю скорость – дорога сухая и надежная. Иногда ее поверхность покрыта островками редкой и высокой – сантиметров шестьдесят – травы. Я проезжаю сквозь них, не снижая скорости. Но вот, подъезжая к одному из таких травянистых участков, в последний момент замечаю, что сразу же за ним – большая яма с водой. Сбрасывать скорость уже бесполезно – слишком поздно! Торможу и выкручиваю руль вправо. Падаю на землю, левая нога остается под Веспой, но, по счастью, трава смягчила удар. Мне требуется несколько секунд, чтобы оправиться от шока, вызванного падением. С большим усилием приподнимаю Веспу вверх, освобождаясь от ее веса, и встаю на ноги.

Вожусь около Веспы, снимая часть багажа, и вижу, что в моем направлении едет на велосипеде мальчик. Прошу его помочь поднять скутер. Он слезает с велосипеда, наверное, он испуган моим неожиданным появлением на дороге. На просьбу о помощи, повторенную несколько раз, он, крича, указывает место, по которому можно объехать яму. Мальчик в состоянии ужаса и не понимает, что я ему говорю. Подхожу, чтобы поговорить с ним и успокоить, но он бросает велосипед и убегает, обхватив голову руками. Возвращаюсь к Веспе, поднимаю ее и еду дальше. Проехав какие-то метров сто, вижу, что мальчик возвращается в сопровождении молодого человека, который, заметив меня, начинает улыбаться. Я его прошу объяснить причину бегства мальчика.

Он отвечает, что в его местах дети боятся mondele. Образ белого человека используют в качестве пугала, чтобы дети вели себя хорошо и спокойно. Кроме того, сыграл роль эффект неожиданности: для мальчика внезапная встреча лицом к лицу с белым, в гуще леса, возможно, послужила подтверждением того, что мама ничего не выдумывала.

Я снова еду. Отличный, неизвестно откуда взявшийся асфальт, позволяет на несколько часов увеличить скорость. Ну и отлично! До Любютю недалеко, и я делаю больше остановок, чтобы полюбоваться пейзажами. Всего в нескольких километрах от цели останавливаюсь на мосту. Фотографирую продавца разных пустяков, у которого на велосипеде настоящий магазин, Гора товаров всяческого рода, которая непонятно как не рухнет, – еще одно доказательство того, что в Африке нет недостатка в идеях, как заработать на жизнь.

В Любютю еду в католическую миссию и хочу попроситься к ним на одну ночь.

Белых миссионеров больше нет, они все уехали во время войны. Расположенная на окраине города миссия, похоже, находится в состоянии крайнего упадка. Черный приходской священник живет там в одиночестве, без денег и поддержки других людей, чтобы сделать хотя бы минимальный текущий ремонт. Кроме того, три дня в неделю он должен ездить в другие селения, расположенные на обширной территории епарахии Любютю, для исполнения там своих обязанностей.

Мне предлагается грязная комната, без электрического освещения, без туалета. Я думаю, что лучшее решение, – разбить палатку, только без наружного полотнища. Так я не буду страдать от жары и спрячусь от тараканов и комаров. После полудня иду пешком на поиски места, где можно поесть. Организму необходим протеин, и немного любого мяса было бы очень хорошо.

Прогуливаюсь по немощеным улицам селения, и у меня создается впечатление, что в этих краях белых не видели давным-давно, потому что все глаза нацелены на меня. Останавливаюсь в каком-то заведении, представляющем собой просто хижину, сероватого цвета дерево, похоже, никогда не красили. На горящих дровах – алюминиевый котел, в котором что-то кипит. Запах, плывущий из котла, в том уголке, где устроился я, стал уже такой густой и острой вонью, что перехватывает горло. Прошу хозяина принести мне мяса. Тот говорит, что может дать лишь блюдо фасоли и маниока. Пока жду, оглядываюсь по сторонам: полутьма, в которую погружена комната, не может скрыть толстый слой грязи, налипшей на столы и скамьи; земляной пол усеян объедками. И хоть я уже привык не быть слишком брезгливым, но есть в такой обстановке точно не смогу.

Как только мне приносят тарелку фасоли, поднимаюсь и ем на улице, пристроившись на скамейке. Чтобы отвлечься и не думать о том, что я отправляю в желудок, принимаюсь разглядывать проходящих мимо людей. За мной тоже иногда наблюдают – кое-кто входит в заведение и через несколько мгновений выходит. И так повторяется много раз, до тех пор, пока не появляется хозяин и не просит меня вернуться внутрь – люди жалуются на то, что я ем прямо на улице. Все считают неприличным, что белый ест на открытом воздухе. Я не могу доесть фасоль, хоть и голоден: настолько она невкусная. Оплачиваю счет и ухожу с намерением завершить ужин привычной баночкой сардин.

Возвращаясь в миссию, пытаюсь оценить блюдо из только что проглоченной фасоли по десятибалльной шкале. Неожиданно в памяти всплывает воспоминание о моей учительнице итальянского и лытыни в средней школе. Возвращая наши работы по итальянскому языку, она иногда не ставила никакой оценки. Когда мы спрашивали о причине, наивно полагая, что она просто забыла это сделать, учительница ворчливо отвечала, что за такую работу мы не заслуживаем даже нуля. Вот! Фасоль Любютю заслуживала меньше, чем мои задания по итальянскому языку в школьные годы, красные от учительских исправлений и подчеркиваний.

Как только наступает вечер, я отправляюсь спать, так как понятия не имею, чем заняться. И тут снова начался зуд, который днем, казалось, исчез. Не могу уснуть несколько часов. Глубокой ночью ноги от бедер до лодыжек кровоточат от расчесов. На верхних конечностях в таком же состоянии оказываются только предплечья. На рассвете выхожу из палатки, которая, как мне кажется, стала пеклом, но испытываемый мной жар – не внешней природы, он идет от моего тела, превратившегося в пылающую головешку. В туалете встречаю отца Антуана, собирающегося поехать в деревни, чтобы соборовать умирающих. Чувствуя себя таким же умирающим, прошу падре помочь мне. Он советует обратиться к «Врачам без границ», у них в селении есть медицинский пост, а ночуют они недалеко от миссии.

Я всегда восхищался и бесконечно уважал «Врачей без границ», выполняющих свою работу в самых бедных и опасных точках мира.

Сижу, ожидая своей очереди, среди детей, женщин и пожилых людей, а мои руки исступленно сражаются с доводящим до отчаяния зудом. Записав мои личные данные, женщина-доктор укладывает меня на кушетку, намазывает руки и ноги мазью, которая, высыхая, оставляет на коже тонкий белый слой, похожий на сухую известку. Заглатываю без воды две таблетки, еще двадцать мне дают для продолжения лечения. Доктор говорит, что через три-четыре дня я должен бы выздороветь. До отъезда из Любютю спонтанно захожу зарегистрироваться в миграционный офис в надежде, что почтительное уважение к военным властям избавит меня от тягостных проверок в будущем и иммунизирует против притеснений, которым обычно подвергается белый путешественник, находящийся в Демократической Республике Конго по своей воле или в силу несчастного случая. Прошу офицера миграционной службы, показавшегося мне достаточно любезным, выдать мне справку, в которой бы говорилось о том, что я прошел контроль и все мои документы в порядке. Чтобы отплатить офицеру за услугу, дарю очки для чтения.

Однако пропуск не пригодится: углубившись в Киву и столкнувшись с губительной анархией в принятии решений военными, жандармами и тайной полицией, я подвергнусь бесконечному количеству проверок, которые испытают на крепость мое терпение и психологическое сопротивление.

От Любютю до Осо восемьдесят четыре километр. Великолепный асфальт позволяет, наконец-то, переключиться на третью скорость, но на четвертой еду лишь несколько километров. Едва я проехал двадцать километров, как полицейский у дороги велит остановиться. Он не просит показать документы, а только подождать.

Через четверть часа оглушительный грохот объясняет причину этой вынужденной остановки: большой самолет с выпущенными шасси пролетает метрах в двадцати над моей головой, снижаясь, чтобы приземлиться в нескольких километрах впереди. Возобновляю движение, прекрасный пейзаж и качественный асфальт улучшают настроение. Через три часа я в Осо.

Ненадолго останавливаюсь у въезда в селение и прошу стоящих там ребят сфотографировать меня около моста, под которым бежит река, дающая имя населенному пункту. Время от времени вижу щиты, они напоминают о том, что зона, в которой я сейчас нахожусь, была театром кровавой войны, и военно-политическая ситуация не исключает возобновления военных действий. Плакаты предупреждают местных жителей о минах в лесу. За выездом из Осо асфальт тоже позволяет ехать быстро. Замечаю выходящих из чащи леса двух мужчин и останавливаюсь поговорить с ними. У одного из них в руках мачете. Второй показывает маленькую черепашку, пойманную в джунглях, он хотел бы продать ее мне. Я предлагаю им сигареты и прощаюсь.

Затем асфальт исчезает, и дорога становится ужасной. Проезжаю через многочисленные маленькие селения: Mondini, Mania, Andre, Kibati, Ondofea, Mabek, Kuba, Biruwe, Obianda, Mafombi, Loyo, Kanyama, Chingala. В одной из этих деревень участок дороги, перерезанный глубокими бороздами и усеянный огромными глыбами затвердевшей грязи, заставляет напрячься и меня, и Веспу. В одном месте она едет с большим трудом и затем глохнет. Справа какие-то три типа стоят, прислонившись к деревянному забору, и посмеиваются, глядя на мои попытки запустить мотор. Меня бесит, что они бездельничают, а я мучаюсь. Спрашиваю, почему они не приводят в порядок дорогу, нужную прежде всего им самим, вместо того чтобы стоять со сложенными руками. Они отвечают, что эту работу должно делать государство, а никак не они. Разговоры подобного рода я слышу часто не только здесь, но и в моей стране, когда вопрос касается имущества, принадлежащего муниципалитету, то есть каждому гражданину.

На участок дороги Осо-Осокари длиной в сто одиннадцать километров я затрачиваю шесть часов, еще примерно 45 минут на двадцать километров по асфальту до Валикале, куда приезжаю уже ближе к вечеру. Делаю короткую остановку на въезде в селение. Подходят десятки любопытных ребятишек, веселых и галдящих. Я оглядываюсь по сторонам, чтобы получить представление о месте, в которое приехал. Наблюдая украдкой за лицами людей, за тем, как они смотрят на меня, сразу же понимаю, что надо быть начеку.

От Валикале и дальше, по мере продвижения на восток, риски, с которыми я могу столкнуться, увеличатся многократно. Чтобы добраться до приходской церкви Святого Сердца, где хочу попроситься переночевать, еду по ужасной грунтовой дороге, разрезающей деревню надвое. Все вокруг – от земли до построек – угнетающего темно-серого цвета. Главная улица, на которую выходят многочисленные лачуги, полна людей, вид у некоторых не внушает доверия. Здесь продается все, включая контрабандный бензин. Такое ощущение, что я приехал в какое-то селение на Диком Западе, пристанище воров и бандитов, где закон почти ничего не значит и в любой момент может начаться перестрелка. Через пять минут различаю на холме церковь Святого Сердца. С трудом поднимаюсь по узкому и скользкому переулку, круто вьющемуся вверх. Влажная трава, покрывающая мягкую почву, делает предприятие достаточно рискованным для моей Веспы: ее колеса все время скользят. В целях предосторожности последний участок преодолеваю пешком, крепко держа руль и осторожно регулируя скорость ручкой газа.

За 15 долларов отец Августин устраивает меня в чистой и удобной комнате, ужин и завтрак входят в цену. Когда я буду расплачиваться, мне сделают скидку в 10 процентов, возможно, в знак симпатии, внушенной мной за очень короткий период пребывания.

Счастливый от выказанного радушия, спешу разгрузить багаж, но тут появляется ризничный сторож и говорит, что пришли два полицейских для проверки. Чтобы встретиться с ними, мне не надо никуда идти, поскольку неожиданно обнаруживаю их у себя за плечами. После очень формального приветствия, на которое я не отвечаю, более высокий из двух полицейских первым делом просит показать документы, потом безапелляционным тоном приказывает поставить рюкзаки на пол, поскольку он намерен их осмотреть. В ходе всех обысков за время путешествия мне ловко удавалось избегать того, чтобы полицейские запускали свои лапы в мой багаж. Я всегда сам вытряхивал содержимое рюкзака – не хотел, чтобы обнаружили тайник с деньгами. Встав на колени, начинаю вытаскивать содержимое первого рюкзака, перечисляя громким голосом и передавая под нос полицейским каждую вещь. Когда приходит очередь черного трико, в котором спрятан мой финансовый резерв около 2500 евро, я бросаю его на другие вещи, словно не придавая никакой важности. Один из двух полицейских, возможно, чувствуя, что его лишили работы, приказывает мне отойти в сторону, потому что хочет лично обыскать второй рюкзак. Я, разумеется, позволяю – прятать больше нечего!

Но тут происходит непредвиденное, из-за чего я буду мучиться почти два часа. Полицейский, роющийся в рюкзаке, вдруг резко вскакивает на ноги: в руках у него мои брюки камуфляжной расцветки. Он демонстрирует их со злым блеском в глазах и вопрошает, что делают военные брюки в рюкзаке. Обвиняет меня в том, что я шпион, добавляет, что, конечно же, у меня и пистолет где-то спрятан, и принимается с ожесточением перетряхивать рюкзак, а потом и багажник Веспы.

Спрашиваю себя, правильно ли я понял его слова. Потом обращаюсь к полицейскому и интересуюсь, не сошел ли он с ума. Говорю, что я пацифист, спокойный человек, не люблю насилия. Добавляю, что найденные им брюки вовсе не военные, а брюки в военном стиле, купленные на каком-то прилавке в Ломе, в Того. А что касается пистолета, то с иронией приглашаю искать лучше, но быть внимательным и не принять клещи и отвертки за оружие.

Полицейский, ничуть не задетый моим сарказмом, берет мобильник и звонит начальнику. Говорит на lingala, но в какой-то момент вставляет фразы на французском, информируя, что обнаружил mondele в военной форме. Его слова выводят меня из себя, и я, согнувшись, кричу в телефон, что в действительности нет никакой военной формы, а есть пара безобиднейших брюк в военном стиле. Проходят почти два часа, прежде чем удается рассеять их подозрения. Наконец они отцепляются от и удаляются, даже не попрощавшись.

Я наблюдаю, как они спускаются вниз, время от времени переговариваясь и поглядывая в мою сторону, а у меня между тем с губ срываются слова, далекие от тех, что произносят воспитанные люди.

Лишь к позднему вечеру удается прийти в себя от скверной встречи и успокоиться, хотя отец Августин и говорит, что эти двое полицейских – агенты Agence Nationale de Renseignements, секретных служб Демократической Республики Конго, очень активных в Киву. Продолжая путешествие и приближаясь к местам военных действий, я наверняка столкнусь с другими агентами, возможно, более жесткими, чем встреченные в Валикале. Мне придется всегда стараться быть спокойным и открытым, чтобы выпутаться из таких ситуаций без потерь.

На следующее утро, прежде чем ехать дальше, отправляюсь на площадь запастись бензином. В Валикале нет автозаправок, и бензин надо покупать у контрабандистов. Самый большой риск состоит в том, что могут налить бензин, смешанный черт знает с чем. Выключаю мотор перед сараем, где на виду выставлены огромные стеклянные бутыли с бензином. Пристуствие mondele тут, должно быть, явление редкое, потому что меня сразу же окружают сотни любопытных. Но наибольшее внимание, по правде говоря, привлекает Веспа. Торговец запрашивает два с половиной евро за литр бензина. Я смиряюсь с ценой, потому что совершенно бесполезно пускаться в утомительный торг, который не привел бы ни к чему: поскольку бензина в здешних краях мало, то естественно, что и цена высокая. Таков закон рынка, отягченный еще и тем обстоятельством, что одна из сторон сделки – «богатый» mondele!

Однако сначала я хочу убедиться, что бензин не фальсифицированный. Наливаю в почти пустой бак четверть литра, смешав его в нужной пропорции с маслом, и держу мотор включенным в течение десяти минут. Веспа подтверждает, что бензин хорошего качества. Заливаю полный бак и еще одну канистру и вдобавок одну из четырех пластиковых бутылок, что служат амортизаторами во время частых падений. Всего семнадцать литров горючего.

В девять утра покидаю церковь Святого Сердца и выезжаю на главную дорогу, неасфальтированную и с множеством ям. Повернув направо и проехав едва ли триста метров, оказываюсь перед опущенным шлагбаумом и вынужден остановиться. Из будочки выходят два солдата, приказывают мне вернуться и отправиться в полицейский участок для проверки документов. В ответ на протесты говорят, что получили приказ блокировать меня и отправить назад.

Потребовалось полчаса, чтобы найти полицейский участок, расположенный на въезде в Валикале. Там, поджидая меня, находятся два агента секретных служб, обыскивавших мои рюкзаки, и еще другие люди, некоторые из них в военной форме. Во дворе поставлен столик и несколько стульев полукругом. Меня просят сесть на стул, стоящий перед всеми остальными. У меня такое чувство, что все было приготовлено с целью устроить изнурительный допрос и поставить в положение зависимости. Спрашиваю, что не так: все мои документы в полном порядке, брюки – это не военная форма, у меня нет оружия, я просто турист, путешествующий на Веспе, и ничего больше! После долгого молчания, полагаю, искусно подготовленного, начальник группы в военной форме говорит, что после Валикале для продолжения путешествия мне нужен специальный пропуск, действительный для проезда по территории Южного Киву. Потом добавляет, что документ нужен для моей же защиты, без него я не смогу двигаться дальше, а буду обязан вернуться в Кисангани. За пропуск требуется заплатить 100 долларов.

Слова военного подбрасывают меня на ноги, стул, на котором я сидел, переворачивается и падает на землю, мозг кипит от возмущения. Хвалю всех за то, как ловко они организовали дело, добавляю, что если полагают заработать на мне, то просчитались. Запускаю руку в карман, хватаю пачку банкнот и со злостью швыряю на землю, к их ногам, говоря, что лежащие перед их глазами франки – это все мои деньги, чтобы добраться до Букаву, где меня ждут друзья на границе с Руандой, чтобы с их финансовой помощью я мог доехать до Кигали. Мой несколько театральный жест, продиктованный, однако, истинной яростью, кажется, производит определенный эффект на группу, потому что никто, несмотря на мое приглашение, не осмеливается нагнуться и собрать разлетевшиеся по земле деньги. Внезапная вспышка в голове заставляет ожить лицо отца Августина и его совет о том, как надо себя вести с военными, а особенно с агентами секретных служб. Прекрасно знаю, что история с пропуском вызвана исключительно желанием вытянуть из меня деньги, и говорю про себя, что надо успокоиться и найти правильные слова и тон.

Поэтому твердым, но примирительным тоном прошу позволить мне следовать дальше: если бы у меня были деньги, я бы охотно заплатил требуемую сумму за пропуск, поскольку тоже считаю его полезным для моей безопасности.

С дипломатическим бесстыдством прошу оказать любезность и выдать пропуск бесплатно, взамен дам мой адрес и номер телефона в Италии. Если кто-нибудь из них туда приедет, то сможет навестить меня и быть моим гостем. Как по волшебству, висевшее вокруг нас напряжение в мгновение ока исчезает. Мне приходит идея пожать им всем руку, изображая примирительную улыбку на все еще сведенном напряжением лице. Начальник просит подобрать банкноты – они до сих пор лежат на земле, потом приказывает секретарю выписать пропуск на мое имя.

Доставая паспорт из футляра, делаю неловкое движение, и все содержимое вываливается на землю. Среди листков бумаги и разных документов видно фото, на котором я вместе с женой. Я часто замечал, что фотографии обладают магическим воздействием на африканцев, они их просто притягивают, и мне уже несколько раз случалось выйти из, казалось, безвыходной ситуации, привлекая внимание людей к фотографиям, нарочно оставленным в документах.

Вот и сейчас упавшее на землю фото дает мне возможность, рассказывая о семье, полностью снять напряжение, от которого еще несколько минут назад у меня вставали дыбом волосы на голове. Фотография переходит из рук в руки, сопровождаемая комментариями на lingala. Кто-то спрашивает, что делает мой сын, сколько ему лет и где он. Отвечаю на вопросы и тоже спрашиваю, но единственное мое желание – не потерять время: уже половина одиннадцатого, а я все еще в Валикале.

Обменявшись десятком рукопожатий, выслушав многочисленные «buon viaggio» и получив пропуск, покидаю полицейский участок. Возле приходской церкви встречаю отца Августина: он узнал о моем задержании и идет на выручку. Обнимаю его и благодарю за бескорыстие и оказанное мне гостеприимство.

Чуть отъехав от Валикале, я вынужден остановиться. Передо мной – мост, он в плачевнейшем состоянии: на первом участке кем-то вырваны и унесены несколько досок, оставшиеся положены наихудшим образом. Оставляю Веспу и подхожу к мосту поближе, чтобы понять, как его проехать с минимальным риском. Тем временем появились дети – полюбопытствовать и сфотографироваться. Единственное, что я могу сделать, – это переместить пять досок, которые имеются в моем распоряжении и не были украдены. Пройдясь несколько раз вперед-назад, оцениваю надежность проезда по мосту. Седлаю Веспу и с замирающим сердцем начинаю переправу. На первой скорости и очень медленно проезжаю три ужасно неустойчивых доски. Бросаю быстрый взгляд вниз: в двадцати метрах подо мной быстро бежит река. Переднее колесо доезжает до точки, где последние две доски находят одна на другую, образуя ступеньку в шесть сантиметров. Страх излишне ускориться не дает мне возможности сообщить колесам нужную мощность для преодоления разницы уровней. Доля секунды – мотор глохнет. И со мной случается то, что я никогда не мог предвидеть и вообразить. Удерживая руль Веспы, я прыгаю направо, опираюсь правой ногой на одну из балок, проходящих ниже на десяток сантиметров вдоль всего моста и образующих его несущую структуру. Левая ступня остается зажатой между поперечиной, проходящей выше, и подножкой Веспы, которая наклоняется, но не падает. И не могла бы, потому что в этот момент моя нога функционирует как подставка!

От острой боли я кричу, и ребятишки, наблюдавшие за мной, мгновенно соображают, что происходит. Они подбегают и, приподняв Веспу, дают возможность высвободить ногу. С их помощью толкаю скутер до безопасного места за мостом. От боли я хромаю и боюсь, что нога распухнет. Но, сняв ботинок, вижу, что все в порядке. Если вместо тяжелых и крепких туристических ботинок на мне были бы обычные туфли, то так легко выпутаться бы не удалось. Массирую ногу – боль стихает, а сигарета и глоток воды снимают стресс.

Снова еду, размышляя о том, что, в сущности, я счастливо отделался и могу добавить еще один опыт в уже и без того богатую мысленную коллекцию непредвиденного и «драматического», что на меня обрушила Африка во время путешествия. Оставив за плечами мост и ребят, замечаю, что пейзаж приобретает холмистый характер: серая дорога становится прямо-таки ходом сообщения шириной не больше метра, окруженным густой растительностью. Часто проезжаю через настоящий бамбуковый туннель. Некоторые стебли под тяжестью собственного веса упали на землю и перегораживают проезд – приходится останавливаться и расчищать путь.

Изгибы дороги постепенно превращаются в крутые и узкие повороты, как на горной дороге. Продвигаюсь медленно и с большой осторожностью, всегда на первой скорости. Несколько часов еду в полном одиночестве среди такой густой зелени, что сквозь нее почти не проникают солнечные лучи.

На подготовительной стадии путешествия, еще дома, я пытался представить маршрут, по которому проеду от Марокко до Танзании, с помощью Google Earth, программы спутникового наблюдения. В предварительном виртуальном путешествии, двигая мышку, я проследовал путем, которым потом проеду в реальности. От Танжера и до Киншасы следовать по дорогам было легко, потому что спутниковые снимки почти всегда давали четкую картинку. Дальше, с севера Африки на юг, серый асфальт ясно выделялся на охристо-желтом фоне пустыни и потом на коричневатом – в Сахеле. Я с легкостью различал дороги в Гвинее-Бисау, Буркина, Мали, где робко начинала появляться зелень, чтобы затем стать преобладающей в Гане, Нигерии, Камеруне и полностью завладеть сердцем Африки к северу и югу от экватора. В Демократической Республике Конго я с курсором плыл по великой реке вплоть до Кисангани – все было видно и ясно. Используя zoom, я приостанавливался в местах, где у судна, на котором поплыву по реке, будут, предположительно, стоянки. От Кисангани до Валикале спутник тоже позволял отследить дорогу. Затем, после Валикале, спутник дал изображение очень узкой дороги, теряющейся где-то в джунглях. Несмотря на мои повторные попытки, я не смог понять – точнее, увидеть – трассу, по которой мне пришлось бы ехать, оказавшись в восточной провинции Демократической Республики Конго.

Теперь, непосредственно находясь в этом месте в седле Веспы, удается объяснить причину, по которой Google Earth не мог удовлетворить мое любопытство в предварительном знакомстве с состоянием дорог в Киву: у спутника не получалось обнаружить дорогу шириной в метр, прячущуюся в гуще зелени от пытливого глаза.

Дорогу, по которой я еду, можно преодолеть лишь пешком, на велосипеде, мотоцикле и, конечно, на Веспе, с «сумасшедшим» в седле. Очень тяжелый участок дороги: слева подступает гора, справа – крутой откос.

Сейчас чуть больше часа дня, но ощущение такое, что солнце уже зашло и вот-вот опустится тьма. Атмосфера темная и мрачная, воздух насыщен влагой и молчанием, зелень угрожающе нависает над головой, мешая видеть голубизну неба. Все это увеличивает тоску одиночества и опасение заблудиться. Останавливаюсь, чтобы с помощью мачете срезать большие стебли бамбука, преграждающие путь. Надо поторопиться выбраться на равнину: если окажусь застигнут грозой в этом месте, то с горы обрушатся потоки воды и унесут и меня, и Веспу. Прохожу метров двадцать пешком, чтобы понять, что там, прямо за поворотом. Из того немногого, что удается разглядеть за густой растительностью, понимаю, что еще на несколько километров ситуация не изменится. Но я ошибаюсь, потому что положение изменится – в худшую сторону! Возвращаясь к Веспе, я слышу какой-то приближающийся механический звук. Закрываю глаза, чтобы сосредоточиться и понять, что же это такое. Уши, в полном согласии с разумом, подсказывают, что приближается мотоцикл.

Через пять минут меня догоняет молодой человек на красном китайском мотоцикле. На багажнике у него гора всякого товара, среди прочего высовывается дверца холодильника. Он здоровается со мной внушающим доверие тоном и улыбается. Его зовут Тересфор, и он едет в Омбо, везет вакцину, которую должен передать в медицинский центр вместе с дверцей холодильника. Нам с Тересфором по пути, потому что и я должен буду проехать через Омбо. Он без всякой просьбы вызывается проводить меня и помочь. На равнинной дороге много непроходимых участков, и одному мне не справиться. Обретение неожиданного попутчика, готового ехать медленней, с такой же скоростью, что и я, и всегда готового прийти на помощь, возвращает мне хорошее настроение и оптимизм. Почти сто километров я буду чувствовать себя в безопасности под защитой Тересфора, оказавшегося спокойным, разумным и совершенно бескорыстным человеком. Проехав три-четыре километра в компании моего нового друга, спускаюсь в долину. Дорога в таком ужасном состоянии, что Тересфор советует нанять еще кого-нибудь, чтобы нам помогли до самого Омбо, если возникнет необходимость.

Берем Алена, молодого человека, который нам кажется надежней и усердней всех других. Сговариваемся на 20 долларов (но после почти двух дней изнурительной работы я дам ему 25). Ален будет следовать за мной почти сорок километров: я на Веспе, а он – пешком. Часто на самых трудных участках дороги я доверю ему и Тересфору миссию по преодолению Веспой препятствий, и они, толкая ее, заслужат мое одобрение. Мои многочисленные Bravo! сольются с криками птиц и обезьян, прыгающих с ветки на ветку, и, вероятно, удивленных явлению белого путешественника на Веспе.

С помощью Тересфора и Алена продвигаюсь по дороге, усеянной огромными и глубокими ямами, полными воды. Иногда Тересфор уезжает на сотню метров вперед, а потом возвращается пешком, чтобы показать, как лучше проехать через грязь и воду, чей желтоватый цвет увеличивает во мне страх столкнуться с какой-нибудь скрытой ловушкой. На одном отрезке, где дорога становится узенькой полоской твердой земли, которая противостоит – благодаря тому, что по ней часто ходят местные жители – наступлению леса, пытающегося упрямо вернуть себе то, что у него отнял человек, вижу, что тропа перегорожена потоком. Он не очень широкий, но с крутыми берегами, и через него трудно перебраться. Останавливаюсь и обдумываю, как же лучше проехать с одного берега на другой, избежав возможного падения в воду. Присутствие детей, остановившихся рядом, наводит на мысль, что я недалеко от какого-то селения.

Сажусь в седло; Ален уже перебрался на другой берег, но стоит у потока, готовый вмешаться в случае необходимости. Переправа занимает несколько секунд, показавшихся мне, однако, очень долгими. Я справляюсь хорошо, поскольку уже поднакопил кое-какой опыт. Однако опыта переправы через реку вброд у меня еще не было – и мне придется сделать это для того, чтобы попасть в селение Омбо!

В сумерках, преодолев почти сорок километров, добираемся до деревни Мюзенж. Ален все это расстояние прошел пешком, зачастую бегом, а Тересфор много раз слезал со своего мотоцикла, чтобы помочь мне в особенно ответственных местах.

В селении очень людно, особенно из-за присутствия торговцев на велосипедах. Несколько раз я встречал их по дороге, нечеловеческими усилиями толкающих в грязи и воде велосипед, нагруженный десятками ящиков пива и другими товарами.

Если бы я лично не присутствовал при таких сценах, то никогда бы не смог вообразить, что человеческая нищета может принять форму торговли на велосипеде, единственно возможную на этой африканской дороге, состояние которой не позволяет проехать грузовикам и внедорожникам. Насчитываю двадцать велосипедов, но постоянно приезжают новые. Каждый велосипед сопровождают два человека: один держит руль, удлиненный с помощью куска дерева, чтобы легче управлять, второй – поддерживает груз, оставаясь сзади и толкая велосипед.

У меня сжимается сердце при виде этих людей – некоторые из них босы и одеты в тряпье – приговоренных к каторжной работе, и все с целью наполнить желудок фуфу и купить несколько сигарет.

Поставив палатку, усаживаюсь прямо на земле – покурить и подумать. Таблетки, выданные мне «Врачами без границ» в Любютю, подействовали: зуд почти совсем прекратился, так что ночью, может быть, я смогу спокойно поспать и восстановить силы. На площадке, где стоят десятки мотоциклов, собрались группки торговцев, они тихо разговаривают при свете керосиновой лампы или свечи в спокойном и теплом вечере маленького селенья. Их речь доносится до меня, словно шепот, наполняя душу чувством умиротворения и спокойствия. Тем не менее, тот факт, что я разделил на короткое время их мучения на дороге, не ослабляет чувство вины за то, что я – просто турист среди приговоренных к нищете, чья жизнь, вероятно, никогда не изменится.

Утром побудку играет какой-то металлический шум, вырывающий меня из состояния полудрёмы: уже давно не удается спать глубоким и долгим сном. Выхожу из палатки, в двух шагах от меня какой-то торговец занят починкой перекошенной вилки своего старого велосипеда. Большинство людей уже уехали, и остальные тоже торопятся сделать это. Перед отъездом из Мюзенжа решаем с Тересфором перегрузить часть моего багажа на его мотоцикл: с меньшим грузом на Веспе будет легче преодолевать препятствия на дороге. До Омбо еще почти сорок километров, надеюсь проехать их за один день. Ален ушел – мы договаривались, что он проводит меня только до Мюзенжа. Я ему заплатил больше того, о чем столковались сначала: он выкладывался по полной, чтобы помочь мне. На пути к Омбо встречаю и обгоняю, одного за другим, медленно двигающихся торговцев, они вежливо уступают дорогу, некоторые здороваются, обращаясь ко мне по имени.

Я часто останавливаюсь, чтобы угостить кого-нибудь сигаретой, но Тересфор умоляет не терять времени: он спешит, потому что вакцина, которую он должен доставить, может испортиться из-за жары. Дорога вроде бы стала лучше, время от времени мой сопровождающий исчезает, чтобы потом неожиданно появится на самых трудных участках. Сначала я беспокоился, ведь знаю лишь его имя и ничего больше, и если он надумает сбежать с моим багажом, то не буду знать, где и как его разыскать.

Но Тересфор заслуживает полного доверия. И когда мы доберемся до Омбо, а он ничего не попросит за свою помощь, я устыжусь, что сомневался в нем. Ближе к полудню останавливаемся на отдых, кажется, у торговцев это место привычное для привала: десятки велосипедов стоят у края дороги, прислоненные к длинной палке, служащей опорой. Пользуясь остановкой, очищаю колеса скутера от грязи и – с помощью Тересфора – заменяю совсем износившиеся тормозные колодки. В двадцати километрах от Омбо останавливаемся в маленькой деревушке – там находятся медики, которым Тересфор должен передать вакцину и дверку холодильника, приладить ее он намерен сам.

Место красивейшее, не похожее на все то, что я видел с тех пор, как въехал в Киву. Мой взгляд больше всего поражает необыкновенное обилие разнообразных цветов. Дожидаясь, пока мой товарищ закончит работу, я разгуливаю по деревне, чтобы размять ноги. Когда Тересфор выходит от медиков, на лице у него выражение удовлетворенности – он завершил дело, доверенное ему медицинскими властями, для которых он работает.

Выезжаем без промедления на Омбо. По дороге часто встречаем небольшие группы людей с автоматами Калашникова, они проходят совсем рядом, даже не удостоив нас взглядом. Тересфор говорит, что это мятежники, и советует никогда не смотреть им в глаза. В пять вечера добираемся до цели. Я рад, что все прошло гладко и после целого дня усилий и мучений смогу наконец-то принять душ и поесть.

В пространственно-временном контексте, в котором понятие счастья относительно и прочно связано с удовлетворением основных материальных потребностей, я предвкушаю момент, когда вылью на себя привычные ведра воды и порадую желудок чем-нибудь горячим. Но мои гедонистические желания не учли одной реальности: чтобы въехать в Омбо, надо переправиться вброд через реку.

Я стою на берегу, испуганный, и не могу решиться. Перебраться через реку было бы проблематично даже на мотоцикле, а с Веспой это действительно рискованно и опасно. Дно реки покрыто скользкими булыжниками. Глубина воды на середине реки превышает пятьдесят сантиметров. На обоих берегах реки сотни людей – главным образом, дети – ждут, когда я войду в воду. Представление, какое я собираюсь устроить – а отвертеться от него никак не могу, – для них совершенно неожиданный спектакль с неизвестным финалом и, следовательно, еще более захватывающий или, лучше сказать, развлекательный: возможно, они ждут, что я упаду в воду (а вероятность есть, и большая).

Вхожу в воду, и напряжение возрастает до такой степени, что в душе появляется какое-то состояние отстраненности: на мгновение река исчезает из поля зрения. Смотрю на воду и не вижу ее, нервно сжимаю рукоятки руля, сердце бьется в груди неистовым тамтамом. Постепенно колеса уходят в воду, на середине реки она захлестывает полик и лижет ноги. Я ускоряюсь, и глухой и отчаянный шум выхлопной трубы под водой встряхивает мой разум и возвращает глазам способность видеть. Я уже совсем близко к берегу, последний решительный рывок – и вот мы выскакиваем из воды.

Меня тут же окружают десятки детей, еще минуту назад стоявших, замерев в молчании, ожидая, что случится крах. Сейчас они улыбаются, сгрудившись вокруг странного mondele, взъерошенного, с очумелыми глазами. В первый момент я раздражен их присутствием – мне нужны пространство и воздух, чтобы сбросить напряжение, но потом меня захватывает их детская радость – я многократно поднимаю руки в воздух и, выставляя еще дрожащие большие пальцы, побуждаю их кричать изо всей мочи.

Тересфор приглашает ехать за ним. Он хочет познакомить меня с аптекарем, сдающим комнаты редким путешественникам, заезжающим в Hombo. Поблизости от аптеки кто-то жарит кусочки мяса на гриле, сделанном из кроватной сетки. Безусловный рефлекс, вызванный насыщенным ароматом мяса на огне, возбуждает мой желудок, шумно взывающий к своему священному праву получить что-нибудь после целого дня терпеливого ожидания. Заказываю несколько кусков мяса, которые планирую съесть сразу же после душа.

В аптеке симпатичный и вежливый мужчина проводит меня в комнату, где я проведу одну ночь. Столик, стул и кровать – вся меблировка. Электрического света нет. Москитная сетка, при внимательном осмотре, обнаруживает присутствие разрывов, которые я тут же ликвидирую с помощью скотча. Поставив Веспу в гараж и пристроив багаж, иду наконец-то принять душ. Зачерпываю ведром воду из маленького ручья, текущего рядом с хижиной. Это тот самый, куда идут и сточные воды.

Ситуация такая же, в уменьшенном масштабе, как во время плавания по Конго, когда я, чтобы помыться, набирал речную воду на корме баржи, надеясь не зачерпнуть той, что выливалась из туалета, расположенного на носу. Возвращаюсь в комнату для завершения туалета, а запах мяса с улицы настолько сильный и соблазнительный, что я решаю не бриться, чтобы не терять время.

Задуваю керосиновую лампу и собираюсь выйти на улицу, как вдруг слышу стук в дверь. Приоткрываю её: это мой аптекарь. Он говорит, что приехала полиция для проверки. Мгновенно все смытое ведрами воды напряжение возвращается с еще большей силой, уничтожая состояние довольства, завоеванное с таким трудом. Мои материалистические ожидания разбиваются второй раз, и на этот раз неприятель персонифицирован – это агенты секретной полиции. Я злобно говорю аптекарю, что сейчас не время встречаться с полицией, сделаю это позже, после ужина, или, в крайнем случае, завтра утром. С силой, чуть ли не хлопнув, закрываю дверь. Но через мгновение она распахивается с таким же энергичным напором.

Три типа врываются в комнату, один из них, более высокий и крепкий, прижимает меня к стене и велит показать паспорт, сию минуту! В полной темноте луч света от фонаря пробегает по данным паспорта, затем агент вопрошает меня о цели путешествия. Объясняю, что путешествую по Демократической Республике Конго для одного туристического агентства, желающего оценить возможность открытия новых туристических направлений в Конго, когда там окончательно установится мир. Демонстрирую пропуск, выданный мне в Валикале и акт досмотра в миграционной службе Любютю. Повторяю еще два-три раза, что я здесь – на законном основании и мое перемещение зарегистрировано в MONUC, в Кисангани. Агент не удовлетворяется услышанным и просит открыть багаж.

Начинаю вытаскивать содержимое одного из двух рюкзаков. Агентов, кажется, ничто не заинтересовало: даже черное трико, где спрятан мой финансовый резерв. Вынимаю из рюкзака пачку старых банкнот Заира, уже долгое время вне обращения после падения режима Мобуту. Я их купил по дешевке на одном из прилавков в Кисангани для пополнения своей коллекции бумажных денег. Полицейский проявляет к этой пачке живой интерес, что-то произносит – не пойму, что именно – и перебирает, одну за другой, купюры, потом передает их коллегам. Не дожидаясь расспросов, объясняю, что деньги эти уже не ходят, что это просто макулатура и ничего не стоит. В столице такие банкноты продаются на каждом шагу, и я купил их в подарок сыну. Во время объяснения агенты смотрят на меня в молчании, а я не понимаю, о чем они думают и почему такой интерес к тому, что не заслуживало бы вообще никакого внимания. Говорю, повторяя одно и то же, делаю несколько шажков назад, привлекая внимание типа с фонарем в руке. Надо во что бы то ни стало отвлечь его от кровати, на которой лежит второй рюкзак, с камуфляжными брюками и еще одним пакетом с банкнотами – мне бы не хотелось, чтобы повторилась история подобная той, что случилась в Валикале.

Устав от безрезультатных и бессмысленных объяснений, умолкаю и жду, чтобы агенты сказали или сделали что-нибудь. В конце концов, они, кажется, решают уйти; агент с фонарем еще раз изучает комнату. Луч света выхватывает из темноты черный предмет на столике. Главный спрашивает, что это такое. Отвечаю, что это фотокамера, фотоаппарат. Вынимаю его из футляра, включаю, чтобы показать им несколько фотографий, сделанных во время путешествия. Показав с десяток снимков, кладу фотоаппарат на столик, забыв его выключить.

Всё, троица направляется к двери, но тут главный замечает, что камера осталась включенной, возвращается, хватает ее и обвиняет меня в том, что я их сфотографировал: тяжелейший проступок, влекущий изъятие камеры.

Если бы изобрели прибор для измерения напряжения в воздухе, и, если бы он у меня был в тот момент, уверен, стрелку бы зашкалило. У меня вздыбились волосы на голове, руки заметно дрожат: чувствую, что пропал! Замешательство и состояние напряжения, в котором я уже много раз оказывался, заставляют меня совершить поступок, могущий иметь ужасные последствия. Я приближаюсь к агенту, хватаю за запястье и сжимаю изо всех сил, вынуждая его ослабить хватку, потом отбираю у него фотоаппарат, крича, что он стоит кучу денег, кроме того, там все фото о путешествии, а я должен представить их в туристическое агентство. Выключаю фотоаппарат и кладу его в футляр. В темноте и в молчании жду, что же произойдет дальше. Несколько секунд следуют одна за другой в абсолютной неуверенности; агенты бормочут что-то меж собой на lingala, возможно, обсуждают, арестовать ли меня или оставить в покое. Принимают решение уйти. Выходя, главный в группе прощается многозначительно: a demain, Monsieur![10] Эти слова дают мне понять, что партия не окончена, а лишь отложена!

Всё еще потрясенный произошедшим, я выхожу из комнаты с целью выяснить, что там с мясом, заказанным несколько часов назад. Но конечно, после такой встряски желудок уже не требует есть.

У выхода из аптеки стоит мой хозяин, увидев меня, качает головой. Очевидно, он все слышал, а может и подслушивал, стоя за дверью комнаты. Выбранные мной куски мяса, из-за того, что их переворачивали на решетке много раз, чтобы мясо оставалось горячим, превратились чуть ли не в уголь. Эх, надо было поесть перед душем!

В Африке, кроме того, что нет смысла строить планы, никогда не надо откладывать на потом то, что можешь сделать прямо сейчас. Знаменитое carpe diem[11] должно решительнейшим образом управлять каждым твоим выбором, даже в отношении самых прозаических вещей, например трапезы. Выхожу из ресторана (именую так из приличия конурку, где я съел худшее за всю мою жизнь мясо на гриле) и отправляюсь спать, надеясь, что завтрашний день будет лучше.

На следующий день, на заре, я уже на ногах и хочу уехать как можно раньше. Возможно, торопиться заставляет страх, что вернется секретная полиция. Кроме этого, хочу приехать в Букаву после полудня. Чтобы добраться до цели, надо проехать восемьдесят километров. Выехав ранним утром, я бы смог сделать это за восемь часов, при условии, что все обойдется без неприятных сюрпризов. Вывожу Веспу из гаража, на улице нет ни души, можно начинать спокойно укладывать багаж. Но за пять минут около меня собирается кучка любопытных, и с каждым мгновением количество людей увеличивается. Звоню Тересфору на мобильник, прошу, чтобы он подъехал помочь и присмотреть за Веспой, пока я пойду в комнату за остальным багажом. Я знаю, что в толпе есть воры, и не собираюсь позволить себя обворовать. Через некоторое время толпа настолько приближается и становится назойливой, что я даже не могу двигаться вокруг Веспы, чтобы как следует уложить багаж. Все говорят громко, создавая дьявольский гам. Чтобы освободить пространство, я не мудрю: с силой отпихиваю людей и безжалостно наступаю своими ботинками на босые ноги. Когда все уже размещено, замечаю, что не хватает двух из четырех пустых пластиковых бутылок, которые использую в качестве амортизаторов – две впереди и две сзади. Во время частых падений такая стратегия доказала свою эффективность, бутылки принимают удар на себя и защищают кузов от повреждений. На прощание крепко обнимаю Тересфора. В благодарность за помощь дарю ему эластичные шнуры с крючками и нож, китайского производства, но отличного качества.

Через десять минут меня уже поглотил лес: дорога в ужасном состоянии, должно быть днем раньше прошла гроза, потому что земля топкая и везде блестят лужи. Тем не менее, приобретенный опыт помогает легко преодолевать разнообразные препятствия.

За семь месяцев в Африке я и моя Веспа уже испробовали все виды и типы дорог, и сейчас, полагаю, оставшаяся часть путешествия не будет представлять неизвестных трудностей. Однако придется добавить к моей коллекции еще три падения.

Я выехал из Омбо почти час назад и пока что еду без проблем, поэтому надеюсь добраться в Букаву раньше запланированного времени. Дорога, несмотря на многочисленные лужи и непрекращающуюся грязь, вроде бы улучшается по мере приближения к Букаву. На некоторых участках ведутся дорожные работы, и хоть они и ограничиваются засыпкой ям камнями, но все равно хоть как-то улучшают качество дорожного полотна. Думаю, что дорожные работы проводились в основном с целью облегчить проезд военной техники.

Еду все время на второй скорости, медленно, лавируя между лужами и избегая попасть в колею, оставленную в грязи внедорожниками, вдруг уши улавливают какой-то звук, накладывающийся на звук мотора Веспы. Смотрю в зеркало заднего вида и различаю мотоцикл с двумя седоками. Я рад неожиданным попутчикам, особенно если учесть, что еду в одиночестве уже изрядное время. Однако, сомневаюсь, что они долго будут ехать сзади: знаю, скоро обгонят Веспу, потому что их мотоцикл быстрей, да и большие колеса лучше приспаособлены к езде по такой дороге. Но мотоцикл все время держится метрах в пятидесяти за моей спиной и не обгоняет. Если я замедляюсь, они тоже снижают скорость. Ускоряюсь – они делают то же самое. Смотрю постоянно в зеркало – они всегда едут за мной. Потом мотоцикл исчезает из поля зрения, и у меня вырывается вздох облегчения.

Следующие полчаса еду в одиночестве. Потом те двое снова неожиданно появляются. Точно, они меня преследуют! Сердце сильно бьётся, и появляется страх. А в голове крутятся вопросы: что это за люди? бандиты? они хотят напасть и обокрасть меня? если воры, то почему не напали раньше? На том участке дорога была пустынной, и они могли бы блокировать меня в любой момент. Когда страх уже перерастает в сильную тревогу, лес редеет, и я замечаю окраины Буньякири. Мотоцикл медленно обгоняет Веспу, и я на мгновение ловлю взгляд одного из двух преследователей. Останавливаюсь и закуриваю, чередуя долгие вздохи облегчения с жадными затяжками дымом, а в голове постепенно возникает предчувствие, что вот-вот случится нечто серьезное.

Проезжаю через Буньякири по центральной неасфальтированной улице, разделяющей городок надвое на всей его протяженности. Количество военных зданий, на которых развевается государственный флаг, намного превосходит количество зданий гражданского назначения, а улицы кишат солдатами. Из-за вечных многочисленных ям приходится ехать очень осторожно, но сейчас только десять утра, и я могу не спешить. Осталось сорок километров до Букаву, я туда доберусь еще до вечера.

Город располагается на границе, в двух километрах от Руанды, и радость, охватившая меня оттого, что вскоре покину пределы Конго, вводит меня в состояние оптимизма, и я сбрасываю со счетов возможность чего-нибудь непредвиденного, что может помешать достичь цели в запланированное время. Оставляю за плечами Буньякири вместе с его казармами и вскоре оказываюсь в Тшибинде. На дороге поднятый жезл приказывает мне остановиться. Ко мне подходит человек, представляющийся агентом военной полиции, и приказывает явиться в иммиграционный офис для контроля документов и регистрации проезда.

Он показывает направление, где находится офис, в который мне надлежит отправиться и где меня уже ждут. Последние слова так называемого полицейского (On vous attend, Monsieur!) вызывают определенное беспокойство: никак не могу понять, каким образом в иммиграционном офисе уже знают о моем присутствии и маршруте следования. Оставляю Веспу под большим деревом и в состоянии смятения переступаю порог здания, на стенах которого бесчисленные следы пуль оставили лишь смутное воспоминание о первоначальной серой окраске.

Дверь иммиграционного бюро открыта. Спрашиваю разрешения войти, со стула поднимается молодой служащий, идет мне навстречу, протягивая руку и приветствуя с приездом. Он ведет себя очень любезно. Его манеры, а главное, превосходный французский сразу же дают понять, что я имею дело с достаточно образованным человеком. И в самом деле, он по собственной инициативе рассказывает, что недавно получил диплом в области политических наук и занял должность в государственной администрации в ожидании чего-нибудь лучшего. Показываю ему документы и с воодушевлением желаю, чтобы жизнь соответствовала его ожиданиям. Молодой человек, кажется, больше заинтересован поговорить со мной, чем заняться работой, потому что, слушая мой рассказ о путешествии, он удостаивает паспорт лишь беглым и рассеянным взглядом. Говорит, что все в порядке, и я могу идти.

Именно в тот момент, когда собираюсь встать и уйти, появляются два человека. Их неожиданное появление прерывает ритуал благодарностей и прощаний между мной и служащим. Правая рука, с энтузиазмом протянутая мной к собеседнику, повисает в воздухе, а потом падает вниз – уже со сжатым кулаком: я узнаю эту парочку! Те самые, что следовали за мной до Буньякири! На несколько секунд в комнате повисает неловкое молчание. Потом, охваченный желанием поскорее выйти на свежий воздух, спрашиваю, могу ли я уйти. Мне отвечают, что сначала я должен предстать перед полковником, для дальнейшей проверки. Я спрашиваю себя, что может понадобиться полковнику конголезской армии от заурядного mondele, путешествующего на Веспе по территории страны, разоренной морем бед. Убитым тоном упрашиваю молодого служащего послать кого-нибудь к полковнику с просьбой дать мне разрешение уехать. Накануне шел дождь, и дорога до Букаву в отвратительном состоянии, потребуется много времени, чтобы приехать туда, и я бы не хотел оказаться ночью в лесу.

Молодой человек говорит, что понимает мою ситуацию, говорит, что сожалеет и отправит посланца к полковнику, чтобы изложить ему мои доводы. Выхожу из здания и возвращаюсь к Веспе, ожидая ответа в тени мангового дерева: уверен, что полковник разрешение даст. Провожу час в состоянии возрастающей тревоги, превращающейся к половине второго в настолько сильное волнение, что не могу устоять на месте. Меня бесят люди возле меня, и я постоянно, резкими движениями раздвигаю их, чтобы выглянуть на улицу в надежде заметить мотоцикл, который привезет ответ полковника.

В полдень какой-то мальчик говорит, что меня просят пройти в миграционный офис. Там служащий сообщает, что я должен явиться к полковнику в комендатуру. У меня моментально исчезают последние крохи присутствия духа и выдержки, оставшиеся после всех бесконечных мытарств, вытерпленных в Африке. Позволяю себе несколько проклятий на пути к столу, где остался мой паспорт, чтобы забрать его. Бесполезно: один из двух агентов секретной полиции молниеносным рывком опережает меня и хватает паспорт, а на лице его расцветает издевательская улыбка садистского удовлетворения.

В состоянии максимальной ярости возвращаюсь в Буньякири, следуя за двумя агентами, едущими впереди на своем мотоцикле, и обрушиваю на них море ругательств, которые не помогают унять ярость. Напротив, когда приезжаю в комендатуру, то способность к самоконтролю, кажется, полностью утрачена. Проезжаю через большие ворота, не останавливаясь на сигнал стоп постового и паркуюсь прямо в середине площадки, где, полагаю, проводятся сборы. Мое внимание привлекает здание, на входной двери которого располагается вывеска на lingala. Резко отодвигаю шторку, закрывающую вход. Вхожу. За столом друг напротив друга сидят, разговаривая, двое военных. Тот, что слева, тучный и очень высокий, думаю, выше двух метров, потому что не может задвинуть ноги под стол. Решительным голосом, не поздоровавшись, спрашиваю, где находится полковник.

Внезапное появление mondele с заметно искаженным яростью лицом, к тому же вошедшим без разрешения, на мгновение дезориентирует военных. На них я точно произвел плохое впечатление! Потом военный, сидящий справа, говорит, что полковник где-то около здания, в беседке. Не поблагодарив и не попрощавшись, направляюсь быстрым, точней – нервным, шагом в указанное мне место.

В круглой беседке нахожу двух ждущих меня военных. Один из них, низенький и с бородкой клинышком, представляется полковником и просит сесть на стул, который его адъютант пододвинул к моим ногам. Я делаю неимоверное усилие, чтоб держаться спокойно. Спрашиваю собеседника, по какой такой причине меня задержали в Буньякири. С документами все в порядке, и я к тому же через два дня покину Конго. Полковник заверяет меня, что для выезда из страны нет никаких препятствий, он лишь хочет обыскать мой багаж. Возражаю: разобрать весь багаж для обыска займет слишком много времени. Прошу офицера позволить мне уехать, говорю, что и без того уже потерял драгоценное время, что дорога на Букаву очень плохая, и я рискую быть застигнутым темнотой в лесу. Офицер берет паузу, и мне кажется, что я его убедил. Но потом он повторяет свое требование. Я настаиваю, добавив, что багаж уже обыскивали бесчисленное множество раз. Но делать нечего: военный пальцем показывает на багажники. Не понимаю его настойчивости. Смотрю на часы, опасение и ярость возрастают, заполняя голову. Но полковника, очевидно, не интересуют мои соображения, потому что на очередную просьбу позволить уехать, он задает вопрос, какого я никогда не ожидал услышать. Он спрашивает, действительно ли у меня есть банковские купюры режима Мобуту.

Мысли моментально возвращаются назад, в Омбо, словно перематывается кинопленка, в дом аптекаря, к моменту обыска агентами секретных служб, надолго задержавшихся на изучении старых купюр. Но сейчас легко понять, как новость о находке добралась до Буньякири, из пустячного факта став таким важным случаем, что вызвала интерес военной верхушки. Кипя яростью, я ослабляю эластичные шнуры и скидываю вниз багаж. Начинаю вываливать содержимое одного из рюкзаков. Вытаскиваю пачку заиров и передаю ее военному. Это только часть банкнот, потому что в Омбо я предусмотрительно разделил их на две части и спрятал в разных местах. Похоже, что офицера интересуют только банкноты, потому что он велит вернуть остальной багаж на место, а потом следовать за ним. Он ведет меня к своему начальнику, который сидит в той самой комнате, куда я ворвался несколько минут назад. Знакомлюсь с полковником Томсом: это он отдал приказ о моем задержании. И это не кто иной, как тот высоченный военный, встреченный мной сразу же по приезду.

В комнатушке, освещенной лучами солнца, проникающими сквозь бамбуковые жалюзи, я оставлен на произвол четырех военных. Им, очевидно, нечего делать, и они выплескивают весь свой интерес и энергию на купюры, чья ценность была очень низкой еще и тогда, когда они находилсь в обращении, а сейчас на нумизматическом рынке не стоят почти ничего. Купюры систематизируют и раскладывают, потом их регистрирует секретарь, он фиксирует на листе бумаги достоинство и количество купюр: 5 купюр по 10 заиров, 7 купюр по 50 заиров, 10 купюр по 500 заиров и так далее. И вся процедура идет с чрезвычайной медлительностью, пожирающей мое время и еще больше увеличивающей ярость. Дрожащим, но властным голосом спрашиваю у полковника Томса, явлется ли преступлением обладание купюрами, вышедшими из обращения, купюрами, сотню которых можно приобрести в Киншасе за несколько франков на рыночных лотках; добавляю, что если бы в Буньякири разнесся слух о моем желании купить заиры, меня бы завалили предложениями. Полковник бросает на меня злобный взгляд и велит помолчать, потому что, говорит, вопросы тут задает он! Тон его голоса леденит мне кровь, но не уменьшает бешенство, напротив. Между купюрами, разложенными на столе, видны новые франки, приобретенные мной для коллекции. Я протягиваю правую руку и быстро сгребаю эти купюры, а левой сгребаю в кучку старые банкноты, говоря, что больше не заинтересован в этой макулатуре. Мой наглый жест заставляет подчиненных полковника чуть ли не вскочить на ноги, а сам он проявляет досаду, лишь чуть качнув головой.

Может быть, следовало досчитать до трех, прежде чем реагировать так опрометчиво и глупо, дело принимает скверный оборот, и напряжение, висящее в комнате, не обещает ничего хорошего. В каком-то проблеске озарения осознаю, что если хочу выпутаться, то должен сменить линию поведения. В первый момент думаю извиниться, но это, вероятно, поставило бы меня в положение зависимости и слабости.

Потом рассудок подсказывает другой путь. Обращаюсь к полковнику, и, глядя ему прямо в глаза, начинаю длинную речь. Говорю, что долгое время мечтал посетить Демократическую Республику Конго, и окончание войны позволило осуществить мечту. Но его страна заставила меня много перестрадать, начиная с первого дня прибытия в порт Киншасы, 9 июля. Конечно, мои мучения те же самые, что переносит конголезский народ, особенно в восточной провинции, где еще очень активно действуют мятежники. Выражаю надежду на то, что очень скоро мир вернется и в Киву. Потому что, добавляю я, без мира прогресс и счастье для людей невозможны.

Мои слова, произнесенные в абсолютной тишине комнаты, постепенно ослабляют напряжение, подобно тому, как пламя расплавляет воск свечи. Я заканчиваю свою речь, протягивая полковнику руку и говоря, что когда-нибудь, когда в его стране установится мир, для меня будет честью, если он захочет приехать в Италию, видеть его гостем в моем доме. С этой целью оставлю адрес и номер телефона. Мои пожелания и последующее приглашение вызывают ожидаемый эффект: наблюдая за полковником, вижу, что мышцы его лица расслабляются, а губы трогает легкая улыбка. Я сразу же прошу освободить меня. В ответ на эту просьбу офицер без промедления возвращает паспорт, предлагает забрать старые заиры и, пожимая мне руку, желает хорошего путешествия. Прежде чем встать, прошу его выдать пропуск, который в дороге обеспечил бы надежную защиту. Получив пропуск, возвращаюсь к Веспе, укладываю на нее рюкзаки, выезжаю за ворота, и вот я уже на улице. Объехав селение Тшибинда, я наконец-то на дороге в Букаву.

Часы показывают 11.30. Я выдвинулся из Омбо спозаранок, чтобы иметь достаточно времени и спокойно ехать по дороге в Букаву, и вот, наоборот, у меня в распоряжении всего четыре часа, а впереди тридцать километров. Четыре часа – это много, если едешь по нормальной дороге, и мало, если по дороге, петляющей в лесу, мокрой после недавно прошедших дождей. На первые пять километров уходит почти час. Дорога достаточно широкая и позволяет лавировать, объезжая громадные ямы, наполненные водой.

Потом дорогу перегораживает ров, тоже с водой, проходящий по всей ширине дороги. Вооружившись бамбуковым шестом, исследую глубину: метр воды и ила! Что делать? Можно с помощью мачете прорубить проезд в зарослях, но на это потребуется много времени. Не остается ничего другого, кроме как воспользоваться чуть приподнятой относительно сухой полоской, не более шестидесяти сантиметров ширины, пересеченной глубокими бороздами. Она бежит слева на протяжении всей длины ямы. Другого осуществимого решения нет, и бесполезно думать о возможных рисках.

Я в начале проезда длиной почти восемь метров. Должен ехать на умеренной скорости, чтобы Веспа не потеряла равновесия. Если бы она наклонилась вправо, то неизбежно, после полутораметрового полета, мы упали бы в воду, погрузившись еще на метр в жидкую грязь на дне. Я проезжаю около половины длины переправы, когда нижняя часть картера вдруг врезается в край колеи, в которой едут колеса. Я заблокирован на краю ямы; на мое счастье, Веспа чуть наклонилась не на правый бок, а на левый. Глушу мотор и очень осторожно слезаю с седла. Стоя ногами на узенькой полоске земли, ухватившись правой рукой за подножку скутера, с большей частью тела, висящей в воздухе, я, орудуя ножом, пытаюсь освободить картер из затвердевшей грязи. В это момент я вижу, что меня догоняет человек в военной форме. Куртка у него расстегнута, и он заметно шатается – должно быть, пьян! Прошу его помочь толкать Веспу до конца проезда. Когда работа закончена, искренне благодарю его, но он просит денег. Говорю, что денег нет. Хочу уехать, но человек хватает меня за запястье и грубо повторяет, что надо заплатить. Я не могу терять время – вытаскиваю из кармана и отдаю какую-то мелочь. Военный, хоть и считает, что я заплатил мало, деньги берет и уходит, крича при этом, что он конголезский офицер и так с ним обращаться нельзя.

Еду дальше. Солнце еще не зашло, но я его не вижу, потому что оно прячется за высокими деревьями. В одиночестве еду по дороге, её черный цвет вызывает в душе тоску. Метрах в ста от себя замечаю группу солдат, остановившихся у правого края дороги. Увидев столик, догадываюсь, что это – блокпост.

Решаю не останавливаться, чтобы не терять еще больше времени. Когда подъезжаю к ним поближе, пользуюсь эффектом удивления, вызванного неожиданным появлением mondele на скутере, и еду дальше, приветствуя солдат долгими звуками клаксона. Один из военных пытается остановить меня свистком, другие выкрикивают какие-то приказы, которых я не понимаю.

На крики отвечаю, подняв левую руку вверх, и наблюдаю, как они суетятся посреди дороги, красные от злости, что упустили неповторимый случай поймать mondele и, вероятно, выцыганить у него денег.

Я уже настолько устал, что мне и в голову не пришла одна простая мысль: эти военные могли бы выстрелить мне в спину за то, что не остановился по их требованию.

Снова еду один. Ямы на дороге, засыпанные камнями, говорят о том, что идут какие-то ремонтные работы. Засыпка ям камнями очень хороша для грузовиков и внедорожников, но не для Веспы. Ее маленькие колеса с трудом пробираются по крупным камням. Продвигаюсь вперед медленно и осторожно, а в голове постепенно зарождается мысль, что не успею приехать в Букаву до наступления темноты. Надеюсь обнаружить на дороге человеческое присутствие, чтобы попроситься переночевать. Отвлекшись на грустные мысли, я оказываюсь в большой яме. Веспа испуганно подпрыгивает при каждой моей попытке увеличить скорость и заставить переднее колесо выскочить из щелей между камнями. Два раза ловко избегаю падения, но на третий раз – когда колесо застревает между тремя большими камнями – не помогают ни опыт, ни удача. Выкручиваю ручку газа, но бесполезно. Пробую проехать на первой скорости – мотор глохнет и повторяется вечная история: Веспа наклоняется влево и падает, а я ухитряюсь отпрыгнуть и удерживаюсь на ногах.

Солнце уже закатилось, и сумерки предвещают наступление темноты. Вокруг меня ни звука, лес погружен в какое-то ирреальное молчание. Пробую поднять Веспу, но она застряла между камней, наверное, надо бы снять часть багажа. Я оглядываюсь по сторонам в надежде увидеть кого-нибудь, чтобы попросить помощи, но потом убеждаю себя, что ждать ее бесполезно, потому что никто не поедет по этой дороге с наступлением вечера. Что делать? Ничего! Я ничего не могу сделать для продолжения путешествия.

Для меня начинается, может быть, самое драматическое испытание в жизни. Времени, чтобы поставить на ночь палатку, прежде чем лес поглотит тьма, всего ничего. Мной овладевает ужасная тревога. Руки заметно дрожат, и с трудом удается зажечь сигарету. Вокруг много сухого дерева, вид его вызывает детское и безрассудное желание развести костер – с ним я буду чувствовать себя менее одиноким. Подбираю с земли ветки и сваливаю их в кучу. С большим трудом и с помощью тряпки, смоченной в масле, удается зажечь огонь. Надо торопиться, с неминуемым приходом темноты на дорогу могут выйти звери и налетят тучи комаров. Усилием воли сбрасываю с себя тревогу, почти лишившую меня сил, и внушаю себе сохранять спокойствие и рассуждать трезво: в моем распоряжении всего четверть часа, чтобы снять багаж и поставить палатку. Надо действовать безошибочно, быстро и точно, как робот. Через десять минут палатка уже возвышается у левого края дороги, Веспа, облегченная от своей тяжелой ноши, стоит между палаткой и лесом. На дороге прыгают десятки обезьян, наблюдая за мной с расстояния метров в двадцать, а за моими плечами приближается – поклевывая насекомых на влажной земле – какая-то крупная птица, возможно, цапля. Быстро умываюсь и, стянув ботинки и брюки, облепленные грязью, складываю их в пластиковый пакет, который запихиваю в угол палатки.

Когда застегиваю молнию на палатке, сил хватает только на то, чтобы съесть ананас, купленный в Омбо, да ничего другого и нет. Мне надо поспать, надо спать! Обдумывая путешествие, я категорически отверг разбивку собственного лагеря из одной палатки из-за соображений безопасности и гигиены. Сейчас мне предстоит провести ночь в чаще леса и на территории, где еще слышится эхо неоконченной войны между государственными войсками и группками мятежников. Надо уснуть! Завтра с первыми лучами солнца я снова двинусь в путь и доберусь, наконец-то, до Букаву. Вытянувшись на спальнике, совершенно вымотанный морально и физически, отгоняю прочь крутящиеся в голове дурные мысли и безответственно уверенный в том, что ничего плохого не случится, закрываю глаза и жду, чтобы Морфей принял меня в своем царстве.

К десяти часам вечера, когда я забылся неглубоким и болезненным сном, что-то заставляет меня подскочить на моем ложе. Сажусь, чтобы встряхнуться и прийти в себя. Вдалеке, в нескольких километрах, какой-то ритмичный и глухой шум раскалывает тишину лесной ночи. Закрываю глаза и напрягаю слух, сам себе кажусь зверем, который в своей норе учуял внешнюю опасность и силится понять ее характер. Через несколько минут первоначальный шум преобразуется в треск, все более мощный, пока не становится похожим на грохот сотни бешено стреляющих автоматов. Время от времени шум прекращается, чтобы потом зазвучать еще сильней и ближе ко мне. Десятью минутами поздней я, наконец, понимаю, что это такое: едет большой грузовик.

Две мощных фары направляют свет на мою палатку. Грузовик останавливается в нескольких метрах от нее, мотор умолкает, и только грубые возбужденные голоса нарушают молчание ночи. Не знаю, что делать, я не в состоянии представить действительные намерения людей снаружи палатки, и у меня мало времени для принятия решения. То ли выйти из палатки, прихватив мачете и спрятав его за ногой, то ли появиться безоружным. Выбираю второе: думаю, что разумней позволить полностью себя ограбить, но спасти шкуру (в предположении, что люди в грузовике намерены причинить мне зло).

В некоторые моменты жизни, когда перед тобой непроницаемая неопределенность и рассудок не в состоянии принять решение, то «будь что будет» – лучшее напутствие, что можно дать себе. С колотящимся сердцем тяну вниз молнию палатки и выглядываю наружу, потом выбираюсь всем телом. Я в трусах, а на ногах – ботинки. Провозглашаю salut, les amis! Эти слова должны послужить успокаивающе для людей в грузовике и в то же время пробным шаром, чтобы прозондировать их намерения. Из грузовика, старого MAN семидесятых годов, вылезает десяток мужчин. Увидев меня, они перестают переговариваться, а на их лицах ясно читается откровенное удивление оказаться глубокой ночью перед mondele, стоящим в одних трусах.

Молодой человек в резиновых сапогах и ковбойской соломенной шляпе подходит ко мне и представляется именем Франсуа. Он спрашивает, что я делаю, встав лагерем на ночь в лесу, в этом месте дороги. Я рассказываю ему о своем путешествии, начавшемся семь месяцев назад, обо всех перипетиях, через какие пришлось пройти на пути сюда; об обысках и притеснениях со стороны агентов секретных служб и военных и, наконец, о падении. Молодой человек говорит, что я подвергаю себя серьезному риску, решив переночевать в лесу в этом месте. Отвечаю, что ничего не могу поделать, невозможно ехать ночью на Веспе по африканской дороге. Фраснуа предлагает оставить в помощь двух своих людей в обмен на 50 долларов. Отказываюсь от предложения: во-первых, у меня нет 50 долларов, а во-вторых, даже с помощью двух человек мне не преодолеть трудности дороги. Мой собеседник спрашивает, где я собираюсь остановиться в Букаву. Услышав, что я хочу поехать в миссию Отцов Савериани, он на несколько секунд замолкает, а потом говорит, что за тридцать долларов может погрузить Веспу на грузовик и довезти меня до Букаву.

Тридцать долларов у меня есть, но сумма кажется большой за то, чтобы подвезти меня на расстояние не более десяти километров. Отказываюсь и от этого предложения. Тогда Франсуа очень серьезным голосом спрашивает, стоит ли моя жизнь 30 долларов: в лесу полно повстанцев Май-Май и беглецов из Руанды, все знают, что я здесь, потому что, разумеется, появление белого на Веспе не прошло незамеченным, и если я останусь здесь, то не видать мне никогда утреннего солнца.

После его слов я осознаю, какова ставка в игре, и только безответственный безумец попытался бы сэкономить запрошенные деньги. Возвращаюсь в палатку, одеваюсь, беру тридцать долларов и отдаю их Франсуа. Прошу дать мне двадцать минут на то, чтобы снять палатку и погрузить багаж. Пока я спешно занимаюсь своими делами, люди Франсуа возятся в кузове грузовика, чтобы освободить там место для Веспы. Замечаю присутствие солдата в форме, он молчаливо стоит чуть в сторонке. Через полчаса Веспу поднимают, словно былинку, и затаскивают в кузов, забитый клубнями ямса. Потом водитель запускает мотор, оперируя проводами аккумулятора. Разрывая тишину леса, грузовик с дьявольским ревом трогается с места и едет по направлению к Букаву.

В кабине грузовика нас шестеро: я сижу рядом с водителем, справа от меня – агент Agence Nationale de Renseignements, он едет к семье, чтобы провести с ней короткий отпуск, потом сидит Франсуа. Между ним и дверкой кабины еще двое, на одном из них ярчайший красный комбинезон механика, все швы которого продублированы светоотражающими полосками. Мои ноги поставлены на багаж и достают почти до подбородка. Я до смерти устал и хотел бы поспать, но постоянные подпрыгивания грузовика и чертовски неудобная поза, в какой вынужден сидеть, не позволяют заснуть – так и сижу с закрытыми глазами в тщетной попытке ухватить несколько минут сна. Время от времени я вытягиваю ноги, не полностью, складывая их на приборный щиток.

С раздражающей частотой останавливаемся для контроля на многочисленных военных блокпостах. Притворяясь спящим, наблюдаю украдкой за солдатами, сквозь окошко заглядывающими внутрь кабины. Спрашивают обо мне, говоря на суахили, я это понимаю по слову wuzungu, которым они меня определяют – значение то же самое, что и у имени нарицательного mondele. Вопросов и беспокойства удается избежать благодаря вмешательству агента секретных служб и словам Франсуа, которого, из того, что я могу увидеть и понять, хорошо знают в этих краях. Я бы действительно попал в передрягу, если бы какой-нибудь военный заупрямился и попросил предъявить документы: мой паспорт – в бардачке Веспы, лежащей в кузове грузовика под толстым слоем ямса. Остановки на военных пунктах проверки чередуются с другими, к которым нас принуждает грузовик: мотор часто глохнет, когда колеса увязают до осей в грязи. Чтобы запустить его снова, приходится выходить, добираться до аккумулятора, находящегося прямо под сиденьем. Меня эти вынужденные остановки не раздражают, потому что позволяют размять ноги и покурить на свежем вечернем воздухе, в то время как волшебная луна освещает лес.

К трем утра я наконец-то различаю сквозь деревья воды озера Киву. Грунтовая дорога сменилась отличным асфальтом и идет, огибая озеро. Останавливаемся на полчаса в маленьком поселке, там даже не дома, а, лучше сказать, бараки. Маленькие рынки, где продается все, от запчастей для подержанных машин до продуктов питания, по большей части консервов и печенья. Безуспешно ищу какое-нибудь место, где поесть. Смирившись, удовлетворяюсь пачкой печенья, импортированного из Арабских Эмиратов. Снова едем по дороге, которая после серии поворотов начинает бежать в нескольких метрах от берега. Слева в отдалении, на западном берегу, мне удается заметить слабые и редкие огни Букаву.

В пять утра, когда город еще погружен в темноту, грузовик прибывает к месту назначения. Благодаря своему местоположению, высоте и мягкому климату, в прошлом Букаву был процветающим и красивым городом в любой сезон года, часто посещаемым богатыми бельгийскими колонистами. Близость к Руанде, желание эксплуатировать огромные природные богатства региона, гражданская война после падения режима Мобуту вызвали кровавую борьбу, сопровождавшуюся насилием и громадными жертвами. От прошлого Букаву осталось совсем мало, а в настоящем – нищета и неопределенность. Я хочу сгрузить Веспу, но Франсуа говорит, что не может трогать груз, надо подождать приезда таможенной полиции для контроля.

Во время трехчасового ожидания Франсуа рассказывает мне о своей жизни и о пережитом в войну. Подростком он присутствовал при казни членов своей семьи. Взгляд и тон голоса Франсуа дают мне понять, что воспоминания обо всем том, что случилось, почти целиком заполняют его душу до сих пор. Я молчу и слушаю его слова, потом, чтобы сменить тему, говорю, что надо идти вперед, что жизнь продолжается, словом, произношу банальности.

После того, как Веспу сняли с грузовика, Франсуа провожает меня в миссию Отцов Савериани.

В момент прощания, пожимая мне руку, он говорит, что был счастлив оказать помощь. Он настоял на том, чтобы забрать меня, потому что я направлялся к Отцам Савериани. У него есть долг признательности к миссионерам, поскольку один из них, падре Джованни, помог ему выучиться на медбрата, и он хотел бы работать по этой специальности в ближайшем будущем. Добавляет, что из тридцати долларов, что я ему дал, он не положил в карман ни единого: распределил поровну между своими людьми. Наконец, признается, что солдат, ехавший вместе с нами, настаивал на том, чтобы меня оставили в лесу: разумеется, он размышлял о том, что вернется со своими товарищами по оружию, чтобы ограбить меня и навредить. Отец Систо, с которым я вскоре познакомлюсь, подтвердит мне опасения Франсуа и скажет, что мне сильно повезло с помощью.

В соборе Notre-Dame-de-la-Paix, заполненном верующими, идет месса. Отец Систо, к которому мне следует обратиться с просьбой о приюте, стоит среди священнослужителей. Пристраиваюсь в уголке церкви и жду окончания службы. Я так устал, что мог бы заснуть и стоя. Религиозные церемонии в Африке длятся часами, и месса в соборе Букаву – не исключение из правил. В полдень иду в ризницу представиться отцу Систо, он сердечно принимает меня, без излишних формальностей.

Вечером, за ужином, получаю возможность познакомиться с остальными миссионерами. Отец Систо среди них самый пожилой, в Букаву он живет уже долгие годы, и ему довелось пережить все трагические события, опустошившие Конго в последние десятилетия. Он не слишком разговорчив, и только в последний день пребывания в миссии мне удастся побеседовать с ним и увидеть на его лице улыбку.

Я сижу один во дворе миссии Отцов Савериани, наедине со своими мыслями. Перед мысленным взором пробегают образы тех мест, где я побывал, лица людей, с которыми познакомился за семь месяцев, проведенных в седле Веспы. Каким далеким кажется мне тот день третьего марта, когда я отправился из дома, попрощавшись с женой, сыном, родственниками и друзьями! Меня начинает обуревать чувство одиночества, но я не должен поддаваться ему. Впереди еще долгие дни путешествия и, может быть, предстоит преодолеть многочисленные трудности, прежде чем доберусь до Дар-эс-Салама, в Танзании, где закончится мое приключение. Я задержусь в Букаву еще на день, чтобы отдохнуть и позаботиться о Веспе: карбюратор засорился и нуждается в тщательной очистке и совершенно неотложно требуется заменить полностью изношенные тормозные колодки заднего тормоза.

Ранним утром двадцать четвертого сентября я уже готов покинуть миссию. В четыре кармана брюк я положил несколько мелких банкнот: уверен, как только выеду за забор миссии, меня остановит первый же встреченный полицейский и попытается, проверяя мои документы, отыскать «соломинку в стогу сена», чтобы оправдать попытку вытянуть деньги. От миссии до границы с Руандой надо проехать около двух километров; на основе предшествующего опыта предвижу, что меня остановят – как минимум три раза – полицейские и военные. И действительно, едва я проехал 200 метров, как меня еще издали, словно белую курицу, которую следует ощипать, заприметил полицейский. Он устремляется ко мне и дует в свой свисток как сумасшедший. Я не расположен защищаться, нет ни сил, ни желания – скоро уже наконец-то покину Демократическую Республику Конго, и это располагает меня уступить даже без малейшего проблеска сопротивления вымогательству денег. Полицейский, с хмурым выражением, принятым нарочно, чтобы поставить меня в затруднительное положение, просит предъявить документы. Чтобы не терять попусту время, опускаю все промежуточные фазы спектакля и, вместо показа документов, запускаю руку в карман брюк, вытаскиваю оттуда пригоршню франков и вкладываю деньги в уже протянутую ко мне руку полицейского. Он, однако, полагает плату недостаточной и говорит, что полученных франков мало.

Длительное пребывание в Конго истощило мое терпение и лишило способности к размышлениям. Я со злостью делаю жест, чтобы забрать деньги. Полицейский в считанные доли секунды осознает ситуацию, сжимает деньги в своей ладони, быстро отдергивает руку и приказывает уезжать. Через десять минут без всяких дальнейших затруднений я уже на границе. К великому моему изумлению, проверка документов и багажа занимает очень мало времени. Длинный мост, по которому я проезжаю, кишит людьми, движущимися из Руанды и наоборот.

Едва я припарковал Веспу около руандийской таможни, как вижу идущего навстречу таможенника. Он кружит вокруг Веспы, время от времени поворачиваясь ко мне. Потом приближается и дружелюбно и горячо приветствует меня.

Спрашивает о моей национальности и откуда я еду. Когда рассказываю о моем путешествии, он подзывает своих коллег, чтобы послушали и они. Таможенник очень симпатичный, он часто скрипит зубами, чтобы подчеркнуть удивление или изумление, и это делает его еще более симпатичным. Он просит перечислить все страны, которые я проехал, и я записываю их названия на листочке бумаги. Когда он узнает, что мне 55 лет, то говорит, что ему – 52, но он никогда бы даже и не мечтал совершить подобное путешествие. Захожу в таможенный офис, там царят чистота и порядок – давно уже не видел такого! Пока мне ставят отметку в паспорт о въезде в страну, я остроумно парирую шутки полицейских. Создавшаяся атмосфера настолько дружеская и сердечная, что мне хотелось бы расположиться в креслице таможенника и хотя бы чуть-чуть стряхнуть с себя стресс, накопившийся за четыре месяца пребывания в Конго.

Уезжаю. Наконец-то я выбрался из Демократической Республики Конго. У меня такое чувство, что я пересек Звездные врата: за моими плечами черное небо, молнии, громы, дождь, тревога, впереди – асфальтированные дороги, безупречная дорожная сигнализация, красивейшие банановые плантации, жизнерадостные и улыбающиеся люди.

Больше никаких проверок и обысков! Еду по широкой дороге, идущей под уклон; дышу полной грудью и наслаждаюсь новой атмосферой. Все вокруг вызывает желание громко запеть. Не знаю почему, но в голову приходит Guaglione Аурелио Фиерро. Но мое новое состояние духа не дает мне, разумеется, забыть, что в Руанде, несколько лет назад, во время этнической войны тутси и хуту, было совершено одно из самых страшных преступлений в истории человечества. Еще двадцать километров, и я уже на границе Руанды и Бурунди. И тут тоже все проходит гладко как по маслу, лишь на руандийской таможне возникла маленькая проблема. Таможенник попросил меня предъявить квитанцию об оплате въездного сбора, которую я показать не мог по той причине, что при въезде в Руанду, между шутками, таможенники забыли отдать мне ее. Все разрешилось привычным способом – мне пришлось заплатить!

В Букаву я думал, что, оказавшись в Руанде, заеду ненадолго в столицу Кигали. А оттуда по дороге, которую мишленовская карта обозначает желтым цветом, то есть как асфальтированную, приеду в Танзанию. Но желание проехать вдоль озера Танганьика до города Кигома оказалось настолько сильным, что я отказался от идеи двигаться на север.

Едва я пересек границу с Бурунди, как у меня возникло чувство, что положение в стране не выдерживает никакого сравнения с граничащей Руандой. Все в состоянии запущенности: дороги, деревни, дома. На десятки километров дорога идет по совершенно безлесной территории. Видеть этот пейзаж невыносимо: в Руанде во мне поднималась радость и желание запеть, а Бурунди вызывает грусть, уныние и желание как можно скорей покинуть эту страну.

На половине пути останавливаюсь в безымянной деревне, чтобы поесть. Какой-то малый жарит на углях куски свинины, нанизанные на шампуры. Я не вполне уверен, что это именно свинина, но думаю, что не стоит заниматься выяснением истины: есть очень хочется, да и желудок мой уже давно привык не спрашивать верительные грамоты у того, что ему предлагают. Съедаю мясо с трех шампуров, сидя на Веспе и в окружении ребятишек, наблюдающих за тем, как я жую куски очень жесткого мяса, в котором мало мякоти, но много сухожилий. Компенсирую плохую еду двумя выкуренными одна за другой сигаретами и снова пускаюсь в дорогу.

К часу дня я уже проехал половину из ста тринадцати километров, лежащих между Букаву и Бужумбурой, столицей Бурунди. Движение на трассе скудное.

Однако, посмотрев в зеркало заднего вида, замечаю внедорожник песочного цвета, едущий следом вот уже несколько километров и никак не решающийся обогнать. Так продолжается еще больше часа, и это начинает меня беспокоить. На дороге никого другого нет, я еду в полном одиночестве, если у людей во внедорожнике дурные намерения, то у них полная свобода действий, чтобы блокировать меня и напасть – никто и не увидит. Приезжаю, наконец, в маленькое селение, останавливаю Веспу у края дороги и закуриваю сигарету.

Как всегда в Африке, меня мгновенно окружают любопытные. Между тем из внедорожника выбираются четверо, трое мужчин и женщина. Раздвигают сгрудившуюся толпу и направляются ко мне. Моя первая мысль, что это полицейские в штатском. Женщина, просто, но элегантно одетая, приближается ко мне, протягивает руку и представляется. Она недавно избранный региональный депутат из рядов правительственной партии. Спрашивает, не нуждаюсь ли я в чем-нибудь. Непредсказуемая, невероятная, простодушная Африка! Депутат долго сопровождает какого-то там белого, у которого, возможно, «не все дома», едущего на Веспе, и потом спрашивает, не нужна ли ему помощь!

Я не могу сдержать радость от подобного гостеприимства, позволяю себе поцеловать даме руку и произношу эмоциональные комплименты в адрес моей уважаемой собеседницы, которые, несмотря на их преувеличенную театральность, похоже, принимаются благосклонно.

Почти сразу после полудня я уже у въезда в Бужамбуру. Намереваюсь отправиться к Отцам Савериани и попроситься там на постой. Следую за автомобилем молодого человека, который вызвался меня проводить, и вскоре приезжаю к миссии. Отец Модесто принимает меня сдержанно, но искренне. Я хочу остановиться в городе на один день, максимум – на два. В миссии я единственный гость, в этот период ребята, которые учатся в миссии, уехали к своим семьям на летние каникулы. Занимаю комнатку в пустующем сейчас крыле пансиона. Вечером за ужином отец Модесто знакомит меня с двумя другими миссионерами, и мы приятно беседуем.

После ужина он просит меня присоединиться к ним для чтения отрывков из Евангелия. Отчасти чтобы не быть в одиночестве, отчасти из нежелания показаться невежливым, иду за миссионерами в маленькую часовню. Я всегда, будучи неверующим, считал, что нет места, более подходящего для размышлений и снятия умственного напряжения, чем часовня, освещенная тусклыми огнями свечей. Слабый запах ладана, дрожащие неуверенные огоньки, смягчающие очертания колонн и капителей часовни, монотонно напевные и волнующие голоса миссионеров – все это наполняет меня чувством умиротворения и спокойствия.

Иногда, хотя уже прошло несколько лет со времени путешествия, в моей памяти всплывает воспоминание о тех насыщенных «магией» моментах в часовне.

Двадцать пятого сентября я покидаю миссию Отцов Савериани и быстро двигаюсь к южной окраине Бужумбура. Выехал рано утром, чтобы у меня было достаточно времени преодолеть двести пятьдесят километров до Кигомы в течение дня. Сразу же, как только оказался за пределами столицы, еду вдоль восточного берега озера Танганьика. К десяти утра миную селение Реша и еще через полчаса – город Румонге. Останавливаюсь купить бананов на живописном фруктовом рынке перед Ньянзой.

Именно в этом месте дорога перестает идти около озера и отклоняется на восток, чтобы потом, уже за селением Макамб, повернуть на юг. Прямо перед въездом в Мужину я в очередной раз падаю – в четырнадцатый! – и, как по сценарию, не получаю никой травмы.

Еду по отрезку дороги, на котором асфальт весь в глубоких ямах: они словно настоящие кратеры, в которые я въезжаю с большой предосторожностью. Но самое трудное дело – не заехать в яму, а выбраться из нее. И действительно, плохо удавшаяся попытка выскочить из глубокой сорокасантиметровой канавы заканчивается тем, что я оказываюсь на земле в последовательности, уже изученной как свои пять пальцев. Из-за опасения слишком разогнать Веспу, я недостаточно увеличил обороты двигателя, и он заглох. Веспа заскользила назад, потом накренилась влево, и моя ступня, оказавшись на земле, не смогла удержать вес скутера.

После Мужины, воспользовавшись визой, полученной в Киншасе, пересекаю границу и оказываюсь наконец-то в Танзании!

В Маньову делаю остановку, чтобы отдохнуть и забросить что-нибудь в желудок, а уж потом я начну движении по дороге, которая через сто километров приведет меня в Кигому. После начальных двадцати километров твердого и ровного грунта дорога совершенно преображается: глубокие колеи, громадные комья затвердевшей грязи заставляют меня претерпеть адские мучения: затрачиваю целый час всего лишь на один километр, снова падаю, обогащая жизнеописание. Потом грунт существенно улучшается, меняя мое настроение от черного до оптимистически розового. Я радостно выкручиваю ручку газа. Какая глупость! После семи месяцев африканских дорог я все еще не научился не доверять им. Лечу на землю со скоростью, которую здравый ум счел бы чрезмерной. Уверенный в своих силах, не замечаю, что грунт, до этого момента ровный и твердый, как асфальт, покрыт бесконечными плашками затвердевшей грязи с гладкими и скользкими краями, наподобие черепашьего панциря.

В мгновении ока оказываюсь на земле. Громкий удар Веспы о землю и грохот пустых платиковых бутылок-амортизаторов собирают толпу обитателей населенного пункта. Поднимаюсь с земли, невредимый и все еще не верящий произошедшему. Люди вокруг меня смотрят в ужасе и заметно обеспокоены; кто-то хочет сказать что-то, но воздерживается; конечно, он хотел бы спросить, не ударился ли я. Снимаю шлем, отряхиваюсь от пыли и, идиотски улыбаясь, приветствую всех неуверенным Jumba! Напряжение тут же ослабевает, и молчание прерывается многочисленными Karibu! и Habari! К четырем часам дня грунтовая дорога пересекается с асфальтированной, я сворачиваю направо и через два километра доезжаю до Кигомы. За десять долларов в день беру комнату в епархиальной гостинице.

Знакомлюсь с отцом Филиппом, он немного говорит на итальянском и французском языках, что делает наше с ним общение более приятным и легким.

Вечером ужинаю с епископом, приехавшим в эти дни с визитом в епархию. Он сразу же проникается ко мне симпатией, просит, чтобы я сел рядом и рассказал ему о путешествии.

Кажется, ему очень нравятся итальянцы, настолько, что он велит монашке, прислуживающей за столом, принести немного вина, потому что, по его словам, в Италии существует обычай сопровождать еду добрым бокалом вина. Принесенное вино – не совсем то, что можно было бы определить как столовое: оно соломенно-желтого цвета, насыщенного вкуса, чрезмерно сладкое и крепкое. Наверняка, это то самое вино, что используется во время мессы.

Несмотря на то, что пребывание в Кигоме представляется приятным и расслабляющим, я не собираюсь оставаться там долго. Впереди до Дар-эс-Салама еще больше тысячи километров и только половина из них асфальтированных. Отец Филипп советует погрузить Веспу на поезд, идущий в Додому. Асфальтированных дорог, ведущих в столицу, нет – лишь грунтовая песчаная дорога. От меня потребовались бы неимоверные усилия, чтобы ехать по ней, вероятно, целую неделю. Предложение кажется мне вполне разумным еще и потому, что усталость моя равна силе желания вернуться домой.

На следующий день на обеде присутствует важный гость: губернатор провинции Кигома. Он показывает себя действительно своеобразным человеком, и мы ведем с ним интересный разговор о политико-экономическом положении Танзании, о социальных и экономических достижениях последних двадцати лет, обусловленных главным образом политической стабильностью.

Двадцать восьмого числа отец Филипп провожает меня на вокзал: я уже купил билет и договорился с работниками танзанийской железной дороги о том, что они погрузят Веспу, предварительно слив из бака остатки бензина. Я руковожу операцией погрузки скутера в товарный вагон, хочу быть уверенным, что его не повредят. Поезд отправляется строго по расписанию. Я взял себе спальное место в вагоне второго класса, в чистом и уютном купе.

Двадцать девятого, в 17.00 приезжаю в Додому. На вокзале меня поджидает сестра Жозефина из Конгрегации миссионеров Preziosissimo Sangue. Я имел возможность наблюдать и оценить организаторские способности и не так уж часто встречающиеся человеческие качества сестры Жозефины еще в свой предыдущий приезд в Танзанию, когда принимал участие в гуманитарной миссии вместе с волонтерами Arcobaleno di Tanzania[12]. Выгрузив Веспу и залив в бак бензин, которым меня обеспечил шофер миссии, следую за внедорожником сестры Жозефины до места на окраине Додомы, там находится Конгрегация. Я стараюсь не отставать от Тойоты, едущей слишком быстро, и, когда асфальт заканчивается, уступая место грунтовой дороге, сердце в груди начинает ускоренно биться. Дорога покрыта кучами земли, сыпучей, как песок, несколько раз колеса скользят, и Веспа кренится то влево, то вправо. Наконец въезжаю в ворота миссии и могу вздохнуть с облегчением: если бы я упал на той скорости, с какой ехал, чтобы не потерять из вида внедорожник, то моя богатая коллекция падений могла бы завершиться драматически.

В Додоме остаюсь только три дня – ровно столько, сколько требуется для приведения в порядок Веспы с помощью механика миссии и для восстановления своих сил. Утром первого октября я выезжаю в Дар-эс-Салам, 500 километров отличного асфальта я преодолею без проблем за девять часов. В Дар-эс-Саламе у меня особая встреча, запланированная еще восемь месяцев назад.

Там будет ждать меня друг: Джованни, президент ассоциации Arcobaleno di Tanzania.

Я нахожу его на улице, он вышел, чтобы встретить меня рядом с местом, где располагаются миссионеры Preziosissimo Sangue. Пока подъезжаю, он улыбается в усы и молчит, может быть, с трудом узнавая меня в человеке с пожелтевшими волосами и похудевшем на тридцать килограммов. Мне кажется, я переживаю – на опереточный манер – встречу Стенли и Ливингстона. Недостает лишь, чтобы Джованни произнес фразу Mister Stefano, I presume?[13]

Я пробыл в Дар-эс-Саламе чуть меньше недели. После почти восьми месяцев совместных приключений наши дороги, моя и Веспы, разошлись. Я вернулся домой самолетом, а она продолжила свою одиссею сначала на корабле, доставившем ее в Роттердам, потом поездом Веспа добралась до Милана, и, наконец, через месяц, грузовик привез ее к моему дому. Вместе с ней мы преодолели невообразимые трудности и нашли пути решения проблем, казавшихся неразрешимыми. Мы проехали по песчаным дорогам, грязи, лесам, переправлялись вброд через реки и плыли по Конго под тропическими ливнями на экваторе.

Я заставил ее совершить то, для чего она не была создана. Должен сказать, что она всегда была на высоте и всегда слушалась моих команд. Она ни разу не предала и не покинула. Из нас двоих тем, кому случалось проявить слабость, был я, автор этих строк. Малярия, дизентерия, аллергия, одиночество порой вызывали упадок духа. Но в моменты уныния я всегда знал, что могу положиться на нее, на ее силу, гранитное упорство и на твердое желание никогда не бросить меня посреди бури, но везти до надежного и безопасного места.

2015 год, февраль. Как обычно, уже планировала очередную поездку в Италию, в начале июня, на этот раз в одиночку. Маршрут сложился так: неделя в Риме, неделя в Галлиполи, три дня в Бари. В Риме в выставочном зале Квиринальских конюшен проходила большая выставка Матисса – хотелось увидеть, а Апулия – моя любовь. Забронировала отель, купила билеты на самолет. Тогда, восемь лет назад, можно было строить планы хоть на год вперед…

Неожиданно вижу в электронной почте письмо от Маурицио, с которым познакомились в предыдущие поездки. Он работал менеджером в турбизнесе. Пишет, что некий Стефано Медведич из Галлиполи намеревается «прокатиться» на своей веспе из Италии до Якутска, и спрашивает, не могу ли я ему помочь. Отвечаю, что буду только рада помочь, и прошу дать мои координаты Стефано.

Так началось знакомство со Стефано Медведичем – сначала виртуальное, а потом и вживую. Мы списались, он выслал мне маршрут путешествия, и я принялась искать людей, у которых Стефано мог бы остановиться по ходу путешествия. Одно дело – останавливаться в отеле и совсем другое – пообщаться с живыми людьми, поговорить с ними, посмотреть, как и чем живут. К поискам подключила сына, своих друзей и знакомых. Условие было – владение каким-либо из языков: английским, французским, итальянским.

Народ откликнулся, а я приобрела бесценный жизненный опыт (он пригодился поздней, когда по России путешествовала на велосипеде Франческа Филиппи), познакомилась с интересными и отзывчивыми людьми. Москва, Уфа, Омск, Новосибирск, Кемерово, Иркутск, Улан-Удэ, Чита… Долго перечислять все имена, хочу сказать лишь огромное спасибо каждому из тех, кто помогал Стефано. О каждом Стефано расскажет в своей новой книге, посвященной путешествию по России, а я с удовольствием ее переведу.

Стефано прибыл в Челябинск в первой половине мая. Мы встретились у танка, стоящего на Комсомольской площади, и у меня сразу же возникло такое теплое чувство, словно мы давно знакомы. Удивительно скромный и деликатный человек! Но и отважный! К моменту нашей встречи я уже прочла его книгу об африканских приключениях, да и все сложности большого путешествия по России тоже представляла. Стефано пробыл в Челябинске пару дней. Мы с ним гуляли по городу, фотографировали, пили кофе дома и в кофейнях, я организовала ему встречу на курсах итальянского языка, он накормил меня пиццей собственного приготовления, ну, а вино итальянское у меня в доме всегда есть…

Мы о многом говорили: о России, об Италии, о жизни вообще, о путешествиях.

Стефано родился в 1952 г. на севере Италии, в Турине. Отец его был выходцем из Хорватии (отсюда и славянская фамилия), мать – родом из Галлиполи. Родители расстались, когда Стефано было три года, и встреча с отцом состоялась лишь через 25 лет…

Страсть к путешествиям, желание увидеть мир зародились у него еще в юности. Сначала передвигался автостопом по Европе, с рюкзаком за плечами, зарабатывая на путешествия какой-нибудь временной работой.

Закончив филологический факультет по специальности «французский язык и литература» в университете города Лечче (у студентов был и курс русского языка), он начал работать учителем, но тяга к путешествиям не пропала, даже когда обзавелся семьей. Когда подрос сын Андреа, то Стефано стал брать с собой и его. Но время путешествий ограничивалось школьными каникулами. В 2005 г. Стефано вышел на пенсию. С тех пор он совершил большое путешествие в Африку в 2007 г., продолжительностью более семи месяцев, и в Россию в 2015 г., проехав на верной веспе многие тысячи километров от родного города Галлиполи на самом юге Италии до восточных окраин нашей страны. На 2022 год была запланирована следующая поездка в Россию, которая, к сожалению, была блокирована на грузинско-российской границе…

Вернемся в 2015 год…

Ранним майским утром мы спустили во двор багаж Стефано, нагрузили веспу, попрощались, и Стефано поехал дальше на восток, в направлении Омска.

Но еще до отъезда мы выяснили, что хозяин отеля, где я забронировала номер, друг Стефано, так что я получила, можно сказать, рекомендательное письмо.

Итак, я отправилась в Италию, а Стефано Медведич, итальянец со славянскими корнями, влюбленный в Россию, углублялся в бескрайние просторы нашей страны…

С тех пор прошло больше семи лет. В 2016 г. в Галлиполи мы снова встретились, и на этот раз уже я была гостьей семьи Медведич. В 2019 г. приехала в Саленто вместе с сыном. Теперь я знаю семью Стефано, родственников, кое-кого из друзей. Потом случился проклятый ковид, который похоронил все планы, потом другие, еще более ужасные события…

Мечтаю снова оказаться в Галлиполи, обнять Стефано, его жену Анну-Риту, Андреа и Мануэлу. Увидеть маленьких внуков Стефано. Окунуться в море, дышать морским воздухом, бродить по старому городу… И перевести книгу о приключениях итальянца в России!

В заключение хочу поблагодарить Михаила Талалая, куратора популярной серии «Италия – Россия» при издательстве «Алетейя»: он лично встретился с автором этой книги и попытался помочь, увы, несостоявшемуся его новому туру по России в 2022 году – в итоге Стефано Медведич появился перед россиянами не на своей «веспе», а в виде переведенной мною книги.