Есть проблемы, которые всегда волновали человечество. Загадка гения — одна из них. Это такая «вечная проблема», относительно которой очень много сказано и меньше всего понято. Проблема гения не является неким частным парадоксом, объяснение которого имело бы лишь академический смысл, она находится в самом средоточии культуры и науки, а возможно — и цивилизации.

Существует ли гений в действительности, как говорятфилософы, perse, сам по себе? Или формирование этого феномена всецело принадлежит восприятию окружающих, которые «создают», «признают» гения так же, как «свита играет короля»? Невозможно представить себе гения без почитающего его общества (не обязательно современного ему). Следовательно, не будет славы, не будет и гения?.. Аесли слава — необходимое условие того, чтобы кто-либо был признан гением, то неизвестный, еще непризнанный гений — логический абсурд?..

Первое условие славы — сильное аффективное воздействие на окружающих, продолжительность этого влияния на умы и чувства людей. Личность должна производить впечатление. Последнее может достигаться как блестящими способностями (для которых нужны био-психологические предпосылки), так и необыкновенностью произведения (с допущением даже элемента случайности, как, например, при «открытии» Америки Колумбом), а также необычностью судьбы автора (страдания, неблагодарность общества, психическое расстройство, самоубийство и т. д.). Таким образом, признание с возникновением последующей славы, по-видимому, необходимая предпосылка гения.

Немецкий ученый W. Lange-Eichbaum говорит об «аккорде гениальности», когда присутствует комплекс конкретных психологических и социальных факторов, а в каждой отдельной группе гениев (ученые, полководцы, художники и т. д.) доминируют вполне определенные «звуки аккорда».

Так может быть, гений — феномен в большей степени социальный, чем генетический?

Гений «рассеивается» как мираж при каждой попытке приблизиться к нему с увеличительным стеклом в руке. При близком рассмотрении он теряет все свое очарование: прекрасно благоухающий цветок, которым восторгались миллионы людей в течение столетий, неожиданно оборачивается конкретным растением с определенным количеством прозаических тычинок и специфической окраской, необходимой для привлечения насекомых. Гений является таким элементом природы, общества, духовного мира, который, с одной стороны, тысячелетиями вдохновляет поэтов на его прославление, а ученых и мыслителей — на его изучение, а с другой стороны, по сию пору остается странно ускользающим явлением.

Может быть, гения следует просто признавать, не пытаясь определить! А может быть, он метафизичен, божественного происхождения и в этом случае непостижим разумом? «Вещь в себе», по Канту?

Сложность гениальной личности не вызывает сомнений. В возникновении этого феномена определенную роль должны играть не только биопсихоло-гические факторы личности (высочайшая одаренность, необыкновенные способности, энергия и упорство, владение разносторонними механизмами творческого процесса), но также социологические предпосылки и творческое начало. Спорят лишь по поводу доминирования той или иной составной. В связи с этим не сформулировано до сих пор с окончательной достоверностью и определение гения. При анализе каждый, исследователь видит лишь какие-то его отдельные свойства и качества (часто это зависит от установки самого исследователя) и делает ошибочные выводы:

гений — «исторический продукт общества»;

гений — это слава;

гений — это безумие;

гений — это «высший талант» и т. д.

Скорее всего, гений — это и первое, и второе, и третье, и десятое, и еще что-то от Бога (а может быть, от дьявола?²): интуиция, способность к вдохновению, счастливое стечение обстоятельств, что в совокупности и позволяет ему достигать фантастических творческих результатов.

Может ли человек превзойти самого себя и стать гением? Что дано человеку? Только ли те творческие резервы, о которых он лишь подозревает и которые ограничены вполне конкретными для каждого рамками: биопсихологи-ческими, историческими, социальными? Или возможности человека беспредельны и ему дано совершенство Духа? Или мы сталкиваемся с двумя несравнимыми величинами: реально измеряемой и объективно воспринимаемой — с одной стороны, и метафизической — с другой? Можно ли подходить к гению с привычными мерками: измерение и объяснение? «Существует лишь то, что можно измерить» {Макс Планк, 1913). Гений явно «не измеряем». Так, может быть, гений как явление не существует?..

У проблемы гениальности есть своя история, яркой страницей в которой является предположение о связи гения с психическими расстройствами; сторонники этого подхода известны еще с античных времен, и самым выдающимся среди них является итальянский ученый Цезарь (Чезаре) Ломброзо (1835–1909). Многие авторы, в своих трудах вольно или невольно касаясь этого вопроса, выражают свое критическое отношение. Но миф живет. Толи за счет усилий некоторых исследователей, пытающихся теоретически или статистически обосновать «психиатрическую» точку зрения, то ли за счет реально существующего явления.

Безусловно, психотическое состояние или невроз могут «разбудить» гениальное творчество, могут окрасить творческий процесс, чему есть масса примеров и в данном справочнике. Но может ли психическое нарушение усилить гениальность, превратив талант в гения, а обычного среднеодаренного человека в талантливого?

Можно предположить, что психическая аномалия у гения — всего лишь «побочный продукт» его мощной духовной деятельности. Русский психиатр Н.Н. Баженов писал: «Из фабрики человеческих душ, может быть, до сих пор не вышло ни одного инструмента без изъяна, безукоризненного по гармонии всего психического склада, а выходили только более или менее удачные приближения к некоторому идеальному будущему типу. Этим, может быть, и объясняются те психологические особенности, те низменные черты, которые встречаются в биографиях даже величайших людей».

Вообще странная получается картина: чтобы раскрыть духовную мощь гения в полную силу, часто необходима немощность (физическая, а нередко — как это ни парадоксально! — и психическая). Недаром говорят, что «дары богов имеют две стороны — светлую и темную».

Чем своеобразнее и неповторимее творчество, тем своеобразнее и неповторимее должна быть психологическая структура личности творца. Это своеобразие может быть выражено в гипертрофии³ памяти (гипермнезии⁴), или достигать степени психопатологических расстройств (сверхценные идеи, бредоподобное мышление, нарушение восприятия, аффективные колебания и т. п.). Исследование таких видов изменения психического функционирования помогли бы лучшему пониманию творческого процесса: известны многочисленные примеры гипермнезии у гениев (Мнемосина, богиня памяти, недаром почиталась матерью девяти муз). Наблюдается также четкая связь между врожденной особенностью памяти и последующей творческой деятельностью: зрительная память — у живописцев, музыкальная (слуховая) — у композиторов и т. п. «Дары различны, но Дух один и тот же»? (Ли. Павел, I Кор., 12, 4.)

Для того чтобы установить взаимосвязь между психическим здоровьем и гениальными достижениями, современный американский психолог Д. Саймонтон (Калифорнийскийун-т) считает необходимым «проведение большого историко-метрического исследования». Проще говоря, взять любую национальную энциклопедию и посмотреть — кого в ней больше: здоровых или больных? По нашим данным, учитывающим биографические статьи объемом 7000 и более знаков, о лицах, умерших до 1911 г., показатель распространенности психических нарушений по третьему изданию Большой Советской Энциклопедии достигает 86 % (Шувалов. 1992). Разумеется, сразу встают вопросы и достаточно трудные для разрешения: кого считать больным, какими критериями руководствоваться: психотическими, невротическими, психопатическими?

Творчество, в частности литературное, можно рассматривать как пример невроза навязчивых действий (в психиатрическом значении этого термина), которые помогают разрядить мучительный аффект и превращаются в своеобразный механизм психологической защиты (см. Гоголь, Кьеркегор и др.). Немало авторов рассказывали о своем писательском труде как о «непреодолимом стремлении». Причем именно такое качество творческой деятельности считалось необходимым признаком таланта. Вспомним слова Л.Н. Толстого: «Писать надо… только тогда, когда мысль, которую хочется выразить, так навязчива, что она до тех пор, пока, как умеешь, не выразишь ее, не отстанет от тебя». Широкое, всеобщее признание и финансовая сторона творчества подчас (но далеко не всегда!) могут быть вторичны. Л.Н. Толстой и И.С. Тургенев, например, даже отказывались от гонораров, правда, будучи весьма не бедными и прославленными людьми, тогда как Бальзак или Достоевский при той же славе были в них очень и очень заинтересованы. Солженицын много лет писал в стол, не имея ни гонораров, ни широкой известности. Многие творцы в течение всей жизни не встречали ничего, кроме жесткой критики или насмешек над своими творениями (например, французские импрессионисты), но, тем не менее навязчиво (вопреки здравому смыслу) продолжали свое творчество.

Влияние расстройства психических функций на творчество подчеркивает Станислав Гроф, автор холотропной терапии⁵ и исследователь трансперсональных¹’ состояний. Он допускает возможность введения выдающихся ученых в «психоделическое состояние», вызываемое с помощью галлюциногенных препаратов, «для теоретического вдохновения и творческого решения проблем»!

Издавна отмечалась взаимосвязь между болезнью и самыми глубокими человеческими возможностями, между страданиями и мудростью, творчеством и патологией. Для «раскрытия великих культурно санкционированных истин» необходимо особое сумеречное состояние мысли, которое характеризуется «утратой объективности, временным разрывом мышления, а также тенденцией испытывать слабые галлюцинации» (Д. Пфайфер).

Отечественный историк и этнограф Л.Н. Гумилев в своих работах вводит термин «пассионарность» (дословно — аффект, страсть), под которым понимает «импульс» внеземного происхождения: Земля получает из космоса больше энергии, чем необходимо для поддержания равновесия биосферы, что приводит к «пассионарным толчкам». Все датированные «пассионарные толчки», хронологически совпадая с минимумом солнечной активности либо с периодами ее спада, снижают защитные свойства ионосферы, отдельные пучки жесткого излучения могут достигать земной поверхности, вызывая мутации⁷.

Пассионарность пробуждает в человеке самые различные черты характера, с равной легкостью порождая как гениев, так и преступников, не оставляя места бездействию и спокойному равнодушию. Пассионарии посвящают себя цели, на достижение которой затрачивают всю жизнь. «Искусство требует жертв».

Идея «жертвенности гения» наиболее громко звучит в работах Н.А. Бердяева: «Путь творческой гениальности требует еще иной жертвы — жертвы безопасным положением, жертвы обеспеченным спасением… Гениальность — по существу трагична, она не вмещается в “мире” и не принимается “миром”… В гениальности всегда есть какое-то неудачничество перед судом “мира”, почти ненужность для “мира”… Творчество, раскрывающееся в гениальности, обрекает на гибель в этом мире… Поэтому гениальная жизнь есть жертвенный подвиг». Образно высказался на эту тему и философ Л. Фейербах: одаренные люди идут в искусство, которое в 99 случаях из 100 не приносит им славы, «как идет рыба — через пороги, через все препятствия — нереститься в дельтах рек, погибая массами на пути, лишь бы выполнить заложенную природой высокую обязанность». Мы словно сталкиваемся со своеобразным «всеобщим законом творческого тяготения».

Возможно, что из этого и проистекает тот факт, что «личная житейская судьба столь многих художников до такой степени неудовлетворительна, даже трагична, и притом не от мрачного стечения обстоятельств, но по причине неполноценности или недостаточной приспособляемости «человечески личного в них» (А. Микиша, 1995). В жизни редко встретишь творчески одаренного человека, которому не пришлось бы дорого оплачивать свои необычные способности, свою «искру Божью»!

Гениальность и наследственность… В истории известны многочисленные случаи, как подтверждающие унаследование гениальных качеств, так и отрицающие этот факт. А статистика свидетельствует о следующем:

1) свыше 70 % высокоталантливых людей происходило из средних в духовном и интеллектуальном отношении слоев населения;

2) многие гениальные люди оставались холостыми, прерывая тем самым (если она существует) наследственность гения;

3) семейная жизнь гениальных людей часто складывалась очень несчастливо, и в супружестве они были чаще бесплодны, чем население в среднем;

4) семьи гениев вымирали довольно быстро, причем в основном по мужской линии; если же у них появлялись дети, то чаще всего это были малозаметные и малоизвестные люди (нередко — психически аномальные).

С другой стороны, современные близнецовые методы⁸ исследования как будто подтверждают существование наследственности на примере десятков видов дарований. Об этом же свидетельствует и наличие в одной родословной, охватывающей едва ли тысячу человек, людей такого масштаба, как Л.И. Толстой, Пушкин, Веневитинов, Тютчев, Чаадаев, семья Бестужевых, философ Леонтьев, А.Н. Толстой и др. Можно привести немало примеров и конкретных семей, где наследование определенного таланта шло по прямой линии: композиторы-. Амати, Бах, Беллини, Дюссек, Мендельсон, Мейербер, Моцарт;

художники-. Беллини, Рафаэль, Тинторетто, Теньер, Ван-Дейк;

поэты-. Кольридж, Корнель, Тассо, Эсхил;

ученые: Аристотель, Бэкон, Бернулли, Галилей, Гершель, Дарвин, Лейбниц, Эйлер. (Рибо, 1884.)

Выдающийся немецкий психолог Э. Кречмер считал, что «настоящая гениальность появляется как единичный, не передающийся по наследству феномен» в отличие от одаренности, которая может «постоянно укрепляться наследственностью» (1995). В настоящее время преобладает мнение, что потенциальные гении рождаются 1 на 100 000 населения и распределяются случайно вне зависимости от численности конкретных народов.

Вера в наследственность гениальности настолько сильна, что побудила организовать в США сбор и консервацию спермы лауреатов Нобелевских премий, хотя ничто не позволяет утверждать научную обоснованность рождения из «нобелезированных» сперматозоидов гения. «Ученые полагают, что гены, то есть вещество наследственности, исходно создают потенциальных гениев и злодеев, преступников и вождей…» (Акифьев, 2001.)

И все-таки объяснить появление гения наследственностью не всегда представляется возможным, т. к. в абсолютном большинстве случаев никто из его прямых предков не проявлял аналогичных способностей. Возможно, корни гения в опыте предшествующих поколений? А вундеркинды, родившиеся от «средних» по одаренности родителей и поражающие современников своими врожденными способностями?! От них лишь один шаг до идеи реинкарнации⁹. Наука же пока не способна объяснить достижения вундеркиндов.

И снова встает вопрос о возникновении гения: если не от матери с отцом, то от кого же? Поэт Е.А. Баратынский назвал дарование «поручением». Интересно было бы знать: чье это «поручение», от кого?

По мнению академика Н.П. Дубинина, в формировании духовной личности допускается возможность появления надбнологической духовной сферы человека. По мнению другого генетика, профессора В.П. Эфроимсона, «естественный отбор ослабляется при переходе от биологической к культурной эволюции, что, кстати, и привело к распространению людей слабых, неуравновешенных, инертных типов нервной системы».

Следовательно: и естественный отбор ни при чем, и наследственность побоку?

Обратимся к восточной философии. По мнению дзен-буддистов, как только у человека появилось сознание, коллективная эволюция остановилась, превратившись в индивидуальную: каждый человек волен сам решать — эволюционировать ему дальше или нет. Другими словами, каждый сам сможет сделать из себя гения?..

Возможно, гений представляет собой «уклонение» не только от среднестатистической нормы, но и от законов природы? Может быть, гениальный человек через свою болезнь приспосабливается к жизни? Т. е. речь идет о таком парадоксальном процессе адаптации, при котором разрушительные явления преобладают над приспособительными? Вспомним о «жертвенности гения»!

Некоторые ученые считают, что своеобразие произведений зависит не от творца, а от его психологического и эндокринологического статуса, типа высшей нервной деятельности, в том числе и от их нарушений. Такая точка зрения не нова, но только фрейдовской школе удалось показать, «как далеко простирается эта предопределенность», которая доводит ход рассуждения до логического конца: «анатомия — это судьба».

Можно предположить также, что движущим механизмом возникновения гения является пассионарность (в этом случае Л.Н. Гумилев созвучен В.М. Бехтереву, который на полвека раньше писал, что «высокая одаренность… дар природы»),

Безусловно, существует некая иррациональная сила, заставляющая некоторых людей всецело отдаваться творчеству часто с ущербом для собственного благополучия. Самоописания и автобиографии гениев позволяют предположить, что многие в процессе творчества ощущали себя лишь зрителями, восприемниками, передатчиками результатов нисходящих на них вдохновений. Гюстав Флобер так и называл художника — «орган Бога».

Известно, что творцы порой неспособны осознать свое собственное создание. Художник часто не ведает, что творит.

«Иногда, — пишет французский психолог Г. Жоли, — даже сам великий человек, взирая на горизонты, которые открывает перед ним его же собственная идея, повергается в изумление и восхищение перед нею и полагает, что она снизошла к нему свыше, от какой-то незримой, верховной силы».

О религиозной природе творчества Н.А. Бердяев говорит: «Человек не сам виновник своего дара и своего гения. Он получил его от Бога… Поэтому гений чувствует, что он действует как бы не сам, что он одержим Богом, что он есть орудие Божьих свершений и предназначений».

Особенно тонко чувствующие поэты писали о таком состоянии следующее: «Когда в тебя толпой ворвутся / Слова, которых ты не звал, / И звуки дремные проснутся, / Которых ты не пробуждал…» (С. К. Маковский)

Аналогичную мысль высказал и французский поэт Г. Апполлинер (1905): «Есть поэт, которому музы диктуют песни; есть художник, чью руку направляет Неизвестное, используя его как инструмент».

Даниил Андреев говорил о совмещении в одном лице трех «наивысших одаренностей — праведности, дара религиозного вестничества и художественной гениальности». Дар «вестничества»; нам и гениальность, автор считает божественным даром. Причем этот дар «посылается с детства (реже — в зрелом возрасте) одним из даймонов». Именно присутствием этих «даймонов» вызваны «такие устойчивые представления, как убежденность многих гениальных поэтов в присутствии вдохновляющих муз, религиозных деятелей — в сопутствовании им ангелов-хранителей».

И.Г. Фихте и Ф.В. Шеллингу принадлежит идея бессознательного интеллекта, предшествующего сознанию. В самом деле, на основании какой очевидности и в какое сознание могли прийти идеи искривления пространства, квантования времени или исчезновения и. времени и пространства в «черной дыре»? Самые невероятные гениальные идеи сначала почему-то открываются, а уж затем начинают обосновываться, доказываться, подтверждаться. Ясно, что здесь речь не может идти о разумном постижении истины. А что же тогда? Мистическое озарение? Уникальный прорыв в трансцендентность? Или то исключительное состояние психики, которое психологи называют интуицией и к которому относят все жеронятное и неясное из области эвристики¹⁰?..

Знакомство с литературой по психологии творчества показывает, что такие прозрения часто подготовлены необычными состояниями сознания и возникают из «трансперсональных источников». В одном случае окончательное решение проблемы приходит внезапно — или во сне, или во время болезненных галлюцинаций (примерами могут служить ученые Август фон Ке-куле и Отто Леви, Д.И. Менделеев, Вернер Гейзенберг). Во втором случае гениальная догадка приходит в голову по внезапному вдохновению, как считают, «из трансперсональной области» задолго до того, как общество, а часто и сам автор идеи способен ее оценить. Иной раз требуются десятилетия, а то и века, чтобы создались условия для ее принятия (например: атомистическая теория Левкиппа и Демокрита, идея зарождения жизни в океане Анаксагора и т. д.).

Сознание и подсознание — словно спаренный телефон, трубку которого постоянно держит в руке сознание. Но когда оно засыпает (кладет трубку на свой аппарат), начинает функционировать другой аппарат, который может оказаться лучше.

Может быть, гении могут «останавливать» ум, и тогда в процессе творчества к ним приходит внезапное интуитивное прозрение, которое позволяет подсознанию выдвинуться на первый план?

Можно предположить также, что в основе творческого гения лежит сверхчувственное восприятие, «Сверхсознание», которое у некоторых приобретает способность расширяться, вплоть до выхода на «Космический Разум». Последователи «интра-йоги» считают, что «на определенном уровне самоуглубления сознание приобретает способность мыслить, не прибегая к помощи мозга… Человек, не сумевший оторваться от логически последовательного мышления, подобен путешественнику, пешком изучающему город. Совсем иначе изучает тот же город человек, летящий над ним на вертолете». Тот факт, что некоторые творческие открытия приходят в сознание человека как бы со стороны, «интра-йога» объясняет следующим образом: «Потоки ментальной¹¹ информации, как и индивидуальноличностные мысли, движутся в ментальном мире, переходя от одних групп личностей к другим…»

Зададимся таким вопросом: допустимо ли ограничивать процесс познания одним научным познанием? Не ставим ли мы себя в слишком тесные рамки? (А уж гениев — тем более!) Известно, что научный подход не обязательно и не всегда приближает нас к более точному пониманию реальности, а самые успешные научные изыскания редко следовали рациональному методу. Тезис о том, что наука может успешно свести все психические проявления человека к физическим и химическим понятиям, измеряемым в пространстве и во времени, расценивается некоторыми учеными как «опасность современной цивилизации и важнейшая методологическая ошибка» {МелеховД.Е., 1991).

Многие философы также подтверждают, что нельзя ограничивать познание только научным, рациональным подходом.

Упомянем лишь два имени. Немец Иоганн Георг Гаман (1730–1788) рассматривал художественное творчество как бессознательный процесс и был сторонником учения о непосредственном знании¹². Француз Анри Бергсон (1859–1941), лауреат Нобелевской премии (1927 г.), связывал способность к творчеству с иррациональной¹³ интуицией, которая дана лишь избранным в качестве божественного дара, и считал гениальность непостижимой таинственной силой, витающей над сознанием, внезапно вливающей в него мощь и гармонию.

Предшествование нелогического логическому обретает любопытные параллели в проблеме асимметрии полушарий головного мозга: может быть, идея рождается в правом, а затем осознается в левом полушарии?

Таким образом, возникает вопрос: является ли сознание гения только продуктом человеческого мозга? А какие открываются новые подходы к гениальному творчеству, если мы приоткроем дверцу в область многомерного сознания буддистов? Может быть, именно в гениальном творчестве проявляется богоподобная сущность человека? И только через него человек может достигнуть бессмертия в своем творении?..

Существуют ли какие-нибудь особенности в проявлениях психических расстройств у гениев? Или перед матушкой-природой все равны?

Симптоматика психического заболевания — в отличие, например, от терапевтических и хирургических болезней — зависит от множества самых раз-нообразных факторов: от вида темперамента, типа личности, воспитания, даже полученного образования. И естественно предположить, что такая важная психосоциальная составляющая личности, как гениальность, не может не влиять на развитие и течение болезни. Например, одни проявления психического расстройства могут быть усилены личностными особенностями человека, другие — уменьшены. По мнению некоторых психиатров (М.И. Буянов), психические нарушения у гениальных и талантливых людей чаще протекают атипично, не укладываются в привычные для врача рамки конкретного заболевания. Отсюда и большое разнообразие (неточность) устанавливаемых им диагнозов.

Болезнь человека гениального в ряде случаев может приобретать если не социально ценный характер, то, во всяком случае, играть роль фактора, способствующего творческим проявлениям. С другой стороны, из латографий многих гениев видно и позитивное влияние творческого процесса на психическое расстройство. Творчество как бы помогает преодолевать свалившуюся на гения болезнь, что близко по сути к предложенной М.Е. Бурно терапии психических заболеваний творческим самовыражением.

Не последнюю роль в патохарактеро-логическом своеобразии гения играет и осознание им своей гениальности. Одно это может вызвать у него сильную эмоциональную напряженность, отрешенность от окружающих, игнорирование условностей, которым подчинена жизнь обычного человека. А если еще вспомним, что из-за своего новаторства гений, как правило, встречает повышенное сопротивление окружающих, то неудивительно и возникновение у него психического расстройства, по мнению окружающих, «без видимых причин».

Интересно проследить диагностическое распределение великих и знаменитых людей разной творческой направленности (художники, государственные деятели, ученые и т. д.). Результаты такого исследования, разумеется, могут носить лишь приблизительный характер по следующим причинам:

1) подобная заочная диагностика весьма условна в силу своей абсолютной зависимости от имеющихся анамнестических данных;

2) изучаемая личность могла болеть в течение жизни различными, по разному освещенными в биографической литературе психическими расстройствами, поэтому не всегда легко определить среди них «основное»;

3) некоторая часть персоналий не ограничивалась проявлением своих талантов только в одной какой-нибудь области, а совмещала, на первый взгляд, весьма несопоставимые: философию и поэзию, химию и музыку и т. п.

Тем не менее полученные результаты крайне интересны так как выявляют доминирование определенных психических расстройств при различных специфических талантах.

Таким образом, можно отметить, что, например, шизофрения и различные бредовые расстройства чаще встречаются среди художников, аффективные расстройства — среди композиторов, а у писателей и поэтов чрезвычайно распространены алкоголизм и всевозможные формы наркомании. Специфические расстройства личности (основные формы психопатии) также неравномерно распределяются по всем творческим группам. (См. также графики на форзацах книги.)

Современная система психиатрического мышления подразумевает, что душевное здоровье связано с атеизмом и материалистическим мировоззрением. Духовные экстазы, религиозные переживания и верования, участие в духовной практике, способность услышать — не дай Бог! — «голос Бога» обычно наводит врача на мысль о возможном психическом расстройстве или, как говорят психиатры, «пахнут шизофренией» (имеется в виду симптом «чувства шизофрении Рюмке» — «Praecox-Gefiihl»¹'’). Подобная точка зрения, во всяком случае в нашем государстве, во многом усвоена и населением в целом.

Могут существовать высшие истины, которые, скорее всего, проявятся в более тонком научном познании и в сокровенном религиозном понимании. Столкновение противоречий в развитии реального знания означает первый шаг к достижению истины. Лишь будущее покажет, кто прав. Вспомним приведенные выше слова из Евангелия. Если же «прополку» начать слишком поспешно и слишком радикально (при нашем культурном уровне она только такой и будет), то не сделаем ли мы хуже?

Гениальная личность — слишком сложное явление, чтобы при ее изучении ограничиваться одним естественнонаучным подходом. И если бы он мог все объяснить! Наше понимание гения останется столь же неполным, как изучение физического мира, ограниченное лишь видимыми предметами. Разрешение загадки гения возможно только в результате плодотворного синтеза различных наук и религии.

Таким образом, существующие теории и гипотезы гениального творчества, совокупность примеров и вариантов творческого процесса, не поддающееся какой-либо классификации разнообразие творческих личностей — все это пока свидетельствует лишь об одном: нет законов создания гениального произведения, нет. определенного типа гениальной личности. Более того, как считает К.Г. Юнг, «творческое начало, коренящееся в необозримости бессознательного, вечно будет оставаться закрытым для человеческого познания». Неужели это действительно так?

Вспомним рубаи насмешливого Омара Хайяма: «Те, что веруют слепо, — пути не найдут. / Тех, кто мыслит, — сомнения вечно гнетут. / Опасаюсь, что голос раздастся однажды: / “О невежды! Дорога не там и не тут!”»

Так где же эта дорога к гению?

АБЕЛЯР (Abelard, Abailard) ПЬЕР (Петр) (1079–1142), французский поэт и богослов, один из крупнейших философов Средневековья. В 1113 г. открыл собственную школу, привлекшую множество учеников. Трагическая любовь к Элоизе привела его к уходу в монастырь в 1119 г.

«Никто не познает точно добродетели, если не имеет понятия о пороке, в особенности, когда некоторые пороки до такой степени близки к добродетели, что легко обманывают своим подобием».

Абеляр

«В расцвете славы он полюбил 18-летнюю племянницу каноника Фульберта, Элоизу, увез ее и тайно повенчался с ней. Возмущенный Фульберт напал на Абеляра и подверг его кастрации. Жестокие нравственные и физические страдания побудили Абеляра постричься в монахи… Дальнейшие преследования еще более ожесточили Абеляра, он вынужден был прекратить преподавательскую деятельность, замкнулся в себе, превращаясь в сурового аскета и монаха, удаленного от жизни». (Васильев, 1926, с. 50.)

«Изумительный пример… флагел-лянтизма усматривается в истории Абеляра и Элоизы… Абеляр… стал применять розгу по отношению своей прекрасной ученицы, которая, кстати сказать, относилась к экзекуциям с таким рвением и охотой, что Абеляр сам писал как-то: “…не гнев учителя, а любовь побуждала почаще приговаривать ее к наказаниям и приводить их в исполнение”… Здесь доминировало чувство сладострастия, а вовсе не желание исправить провинившуюся воспитанницу или ученицу. По крайней мере, Абеляр с поэтическим огнем описывает те сладкие воспоминания, которые запечатлелись у него по поводу наказания Элоизы». (Купер, 1991, с. 269.)

«Чтобы возбуждать меньше подозрений, я наносил Элоизе удары, но не в гневе, а с любовью, не с раздражением, а с нежностью, и эти удары были приятней любого бальзама. Что дальше? Охваченные страстью, мы не упустили ни одной из любовных ласк с добавлением и всего того необычного, что могла придумать любовь… Но чем больше овладевало мною это сладострастие, тем меньше я был в состоянии заниматься философией и уделять внимание школе». (Абеляр, 1992, с. 267.)

«История с Элоизой — яркое свидетельство страстности и непоследовательности этого человека, столь же неистового в любви, сколь и в философии… Где бы ни объявлялся Абеляр, он немедленно обретал врагов… Естественно, вражда возникала вовсе не от “зависти и ненависти”, а по причине несносного характера прирожденного диссидента и проповедуемых им ересей…Сатана жил внутри него, а внутренние страхи были пограничным состоянием или скрытой душевной болезнью. Бегство Абеляра из монастыря слишком напоминало “спасение” страдавших манией преследования: “Я едва спасся от них, помышлявших уже не об отраве, а о том, чтобы перерезать мне горло”… “История моих бедствий” — выдающийся документ не только безмерности человеческих страданий, но и огромности человеческих притязаний, граничащих с болезнью. Последние страницы явно нуждаются в заключении психиатров и психоаналитиков». (Гарин, 1994, т. 5, с. 412, 414, 419–420.)

«То, чем мы грешим в молодости, приходится искупать в старости». (Абеляр)

Психопатичностъ Абеляра ярко выражается в нарушении влечений (в частности, сексуального), которые настолько доминировали в его личности, что мешали порой занятиям философией. Флагеллянтизм можно рассматривать в рамках расстройства сексуального предпочтения — садо-мазохизма. Такие черты философа, как «страстность и непоследовательность», патологическая подозрительность — следствия все того же специфического расстройства личности, без которого «история бедствий» Абеляра просто не состоялась бы. Не обладай Абеляр этой психической патологией, возможно, он оказался бы более счастливым в быту, но его литературное творчество наверняка потеряло бы те яркость и своеобразие, которые привлекают к нему читателей на протяжении восьми веков.

БАГРИЦКИЙ (наст. фам. Дзюбин) ЭДУАРД ГЕОРГИЕВИЧ (1895–1934), русский поэт, произведения которого пронизаны романтическим пафосом бунта, анархической свободы, стихией Гражданской войны.

Общая характеристика личности

«Первое время по поступлении в частное реальное училище (ему было тогда 10 лет) учился очень хорошо, аккуратно и прилежно, имел все “пятерки”. Так было примерно первые два-три года. Приблизительно с третьего класса поведение резко изменилось, начал относиться к учению небрежно, пропускать уроки… получал переэкзаменовки, учился на одни двойки… Сильно хулиганил… Весь этот период времени (до наступления Февральской революции) Багрицкий ведет очень распущенный образ жизни, живет интенсивной половой жизнью, имеет несколько связей… Алкоголизм, и притом сильный, имел место в молодые годы. Пить начал в юношестве. Пил самые разнообразные спиртные вещества, вплоть до одеколона и денатурата. Мог выпить много, не пьянея в сильной степени… Одно время, приблизительно в возрасте 22–23 лет, был кокаинистом, нюхал кокаин в течение 1–2 лет, после чего, так же как и алкоголь, оставил его без всякого труда. Нюхал кокаин всегда только в компании. Помимо кокаина употреблял также гашиш и эфир, в течение примерно того же промежутка времени, что и кокаин… Переходим теперь к чертам тревожно-мнительного характера, которые намечались у него отчетливо, достигая, например, в отношении пищи уже явно патологических размеров. Отметим в первую очередь наличие у него выраженных фобий… Не переносил все жидкие блюда (супы, борщи, подливки и т. п.), из чего бы они ни приготовлялись. Еда должна была быть сухой (например, котлеты, жареное мясо). Не переносил лука, чеснока, помидоров, огурцов, капусты, салатов, многие сильно пахнущие вещества… Был чрезвычайно подозрителен вообще в отношении еды. Не ел, если готовил обед кто-либо другой, кроме жены, которая знала его требования в отношении, еды (нельзя было употребить ложку, использованную для одного блюда, чтобы помешать другое во время приготовления пищи)… В то же время мог, для того чтобы удивить окружающих, брать в рот и проглатывать червяков, служащих для кормления рыб. Ел живыми маленьких креветок… “Был в жизни человек со странностями. Был в нем элемент необычности, вносил с собой сумятицу. Этот выраженный элемент необычности, странности играл выдающуюся роль в том обаянии, которое оказывал на людей”. (В. Катаев)». (Спивак, 2001, с. 92–93, 95–96, 105, 142–144.)

«Багрицкий — образцовый пережиток классической богемы. За ним числится множество дикостей и бессмыслиц в точности похожих на дикости и бессмыслицы всех странствующих энтузиастов всех веков и народов… Читал стихи, задыхаясь от дыма (он непрерывно курил), от тяжелого астматического кашля…» (Гинзбург, 1989, с. 28, 366.)

Особенности творчества

«Сильные лишения, которые испытывала семья Багрицкого в описываемый нами период времени, длившийся около 5 лет (с 1921 по 1925 г.), не мешали интенсивной творческой работе… “Владел стихом виртуозно, в смысле легкости писания был почти импровизаторский дар — мог, например, в шутку написать до 20 стихотворений за один вечер на заданную тему”. (В. Катаев)… Был прирожденный поэт, поэзия не составляла для него усилия, она была как бы физиологическим свойством его организма. Словесные стихотворные ассоциации выскакивали из пего как-то мгновенно. Его как бы фонтанировало… Что касается его невроза, выражавшегося в наличии фобий в отношении определенных пищевых веществ, то мы можем рассматривать его как патологическую, по всей вероятности, отягощенность, которая, очевидно, не имеет никакого положительного значения для его творческой деятельности. По крайней мере, мы ни в чем не могли усмотреть такой связи между этой психопатологической чертой характера и его творчеством». (Спивак, 2001, с. 99, 167,177.)

Особенности психопатологической симптоматики автора совсем не обязательно должны находить отражение (и тем более «положительное») в содержании творчества. Нам вполне достаточно в очередной раз убедиться, что поэтический талант развивается на почве явно невротической личности. Можно также предположить, что Багрицкий в подростковом возрасте перенес патологическое развитие личности, которое в последующем трансформировалось в фобический невроз.

ВАГНЕР (Wagner) ВИЛЬГЕЛЬМ РИХАРД (1813–1883), немецкий композитор, реформатор оперного искусства, дирижер, музыкальный писатель и театральный деятель.

Наследственность

«Происхождение Вагнера неясно. По словам Фридриха Ницше, рукопись своей автобиографии “Моя жизнь” Вагнер начал следующей фразой: “Я — сын Людвига Гейера⁵⁹”. Все ^экземпляров этой автобиографии пропали, за исключением экземпляра из коллекции Burrell». (Hum, Root, 1930, с. 20–21.)

Общая характеристика личности

«…В школу почти не ходил, занимался плохо, на уроках тайком читал “Фауста” Гете и размышлял, какой это прекрасный материал для оперы… Он самостоятельно, без помощи учителей, изучил теорию композиции… Не надеясь благополучно закончить школу» Вагнер перешел в другую, но, не доучившись и в ней, поступил в 1831 г. вольнослушателем в Лейпцигский университет в качестве “студента музыки”… Позже оказалось, что поспешный брак не принес счастья. Молодой, необеспеченный композитор, одержимый новыми грандиозными идеями, верящий в свое великое призвание, и красивая практичная женщина (старше его на 4 года), не любившая ни театра, ни искусства, были совершенно чужими людьми». (Кенигсберг, 1972, с. 9, 11–12, 16.)

«Психопат с истероцодобным характером, с потребностью всюду проявлять свою личность. Часто невротичен». (Ланге, 1928, с. 31.)

[1848 г.] «Вагнер сближается с революционно настроенными кругами, выступает с чтением доклада перед трехтысячной толпой — на тему о том, как относятся республиканцы к королевской власти, сотрудничает в революционной газете “ Народные листки”, а когда редактор вынужден скрываться от ареста — сам выпускает ее. На одном из ночных конспиративных собраний Вагнер знакомится с Михаилом Бакуниным⁶⁰… Он печатал прокламации и, перебравшись под огнем через баррикады. раздавал их солдатам, призывая присоединиться к восставшему_наро-ду… Вагнер поселился в Цюрихе. “Швейцарское изгнание” длилось 9 лет. Это был один из значительных периодов в творчестве композитора: Вагнер работал над грандиозным произведением — тетралогией (циклом из четырех опер) “Кольцо нибелунга”… Надежд на воплощение на сцене гигантского замысла тетралогии не было». (Кенигсберг, 1972, с. 45, 47–49, 62.)

«Страдал головокружениями и чувством страха… “Я должен иметь красоту, блеск и свет. Мир должен мне то, что мне нужно! Я не могу жить на жалкой службе органиста, как ваш учитель Бах! Разве это неслыханное требование, если я думаю, что ко мне идет та малая часть роскоши, которую я люблю. Мне, который доставил наслаждение миру и тысячам”». (Фейс, 1911, с. 56, 62.)

[1855 г.] «Он все больше стремился к роскоши, не доступной его скудным средствам, — пышно обставил квартиру, отправился путешествовать в Альпы, затем в Италию, ездил развлечься в Париж. Обеспечить возможность вести такую жизнь должны были его друзья и поклонники… “Когда у Вагнера есть деньги, — вспоминал один из его знакомых, — он, точно ребенок, совершенно не думает о том, что все это может кончиться”». (Кенигсберг, 1972, с. 64, 92.)

«Он находился во власти болезненных влечений: патологическая переоценка собственной личности, зависть, идеи величия. Помимо этого: безудержная фантазия, экзальтированность, мания преследования со стороны евреев, болезненное стремление к причудливым выражениям речи. Иногда отмечались бредовые идеи и нарушение способности логического рассуждения. Необуздан в своих пристрастиях. Душевнобольной». (Puschmann, 1873.)

«Истерические наклонности». (Cabanes, 1930, с. 374.)

«Тщеславная бионегативная личность с истериоформным характером. Чувствовал себя хорошо только когда был “вне себя”, в экстатическом изобилии чувств. Использовал искусство как средство спастись от самого себя. В 1850 г. в Париже из-за навязчивых состояний неприятного характера страдал “изнурительным нервным заболеванием”. У него обнаруживается много общего с состояниями нарушения сознания, которые бывают у психопатов и истериков». (Lange-Eichbaum. Kurth, 1967, с. 552.)

«В тридцать лет этот человек, страдающий запорами, меланхолией, бессонницей, одержимый всяческими немощами, находится в таком состоянии, что часто в унынии садится и плачет с четверть часа… Его терзает нервный недуг — одна из тех, не поддающихся точному определению болезней, которые в течение долгих лет изматывают человека и грозят сделать ему жизнь невыносимой». (Манн, 1961, с. 130.)

«В одном Рихарде Вагнере соединено более психопатических элементов, чем во всех остальных, вместе взятых… Признаки вырождения у него так ясно выражены, что становится страшно за человека. Мания преследования, горделивое помешательство, мистицизм, туманная любовь к человечеству, анархизм, страсть к протесту и противоречию, графомания, бессвязность, непоследовательность, склонность к глупым остротам, эротомания, религиозный бред — всем этим проникнуты его писание, стремления и душевное состояние… Оперы Вагнера дают нам возможность заглянуть в душу эротически настроенного психопата». (Нордау, 1995, с. 125, 137.)

Особенности творчества

«Вагнер вспоминал; “…Однажды я услышал исполнение бетховенской симфонии, впал после этого в лихорадочное состояние, заболел, а когда выздоровел, то сделался музыкантом”». (Кенигсберг, 1972, с. 9.)

«Вагнер во время сочинения музыки раскладывал на стульях и вообще на мебели яркие куски шелковой материи, которую он по временам ощупывал (осязательнаясинестезия)… [Сочиняя] в полуспящем и как бы в сумеречном состоянии во время инфекции, — это состояние со своими патологическими сопровождающими его явлениями вызывают в нем те гипермнестические переживания, из которых создается его прелюдия к “Rheingold”. Со слов самого Вагнера: “После обеда вернувшись домой до крайности утомленный и измученный, я растянулся на жесткой кровати, чтоб наконец дожить до того момента, когда наконец появится долгожданный сон. Но он не появлялся, зато я был погружен в какое-то сомнамбулическое состояние, в котором я почувствовал, что внезапно погружаюсь в воду с быстрым течением. Шум от этого течения вскоре предстал мне в музыкальных сочетаниях, в аккордах Es-Dur, которые беспрерывно нарастали волнообразно во всех своих фигуральных преломлениях. Эти преломления вырисовывались мелодическими фигурациями, которые наступательно двигались вперед, но никогда при этом не изменялось чистое тройное созвучие Es-Dur. С чувством, как будто волны теперь высоко надо мною все далее и далее уходят, пробудился я из своей полудремоты с большим испугом. Тотчас же я констатировал, что оркестровая прелюдия к опере “Rheingold”, с идеей которой я носился, но не мог ее определенно найти, мне ясно оформилась…”» (Сегалин, 1926а, с. 29–30.)

«…Мечтая о реформе театра, он задумывался об организации особых зрелищ, не похожих на привычные спектакли “королевской оперы”». (Кенигсберг, 1972,с. 101.)

У композитора выявить влияние психического расстройства, оказываемое на творчество, всегда сложнее, чем у писателя, нарушение мышления которого может непосредственно отражаться в тексте сочинения. В случае Рихарда Вагнера речь идет о великом реформаторе оперного искусства, стремившегося к отказу от привычных форм законченных оперных номеров, попытавшегося соединить музыку и драму, музыку и поэзию. Грандиозность и необычность многочасовых оперных постановок в специально построенном для него (!) театре, вся «торжественность сценических мистерий» находились в полном соответствии с особенностями истерической личности композитора. Увлечение революцией — проявление все той же доминирующей потребности всякого истерика — г «всюду проявлять свою личность». Можно предположить, что своеобразие оперного искусства Вагнера во многом было обусловлено доминирующими личностными компонентами.

ГААЗ ФЕДОР ПЕТРОВИЧ (1780–1853), русский врач-филантроп, главный врач московских тюрем (с 1828 г.), добился улучшения содержания заключенных. Славился бескорыстностью, прозван «святым доктором» и «утрированным филантропом». Умер в бедности.

«…Занимался частной практикой и стал вскоре знаменитым врачом, которого всюду приглашали… так что, несмотря на свое бескорыстие, он стал обладателем большого состояния: имел суконную фабрику, имение, дом в Москве, ездил, по тогдашнему обычаю, в карете, запряженной цугом четверкой белых лошадей. Но он не забывал и бедного люда и много уделял времени на прием бесплатных больных, которым помогал не только советами, но часто и деньгами». (Давыдова, 1914, с. 3.)

«Спокойное бесстрашие Гааза, который целовал больных, помогал их купать и укутывать, многих и восхищало, и пугало, а кое-кого и злило», (http:// www.krotou.org/libr_min/ к/ коре lev. html)

«Своеобразный в одежде (фрак, жабо, короткие панталоны, черные чулки и башмаки с пряжками), в образе жизни и в языке — живом, образном и страстном, — Гааз жил в полном одиночестве, весь преданный делу благотворения, не отступая ни пред трудом, ни пред насмешками и уничижением, ни пред холодностью окружающих и канцелярскими придирками сослуживцев… “Чудак” и “фанатик” в глазах одних, “святой” в глазах других, “беспокойный” человек, подлежавший, по мнению Закревского, высылке из Москвы, он бестрепетно говорил всем правду и был всегда бодр и ясен духом. Высокий ростом, сангвиник, с добрыми и вдумчивыми голубыми глазами, в поношенном платье и заштопанных чулках, он был вечно в движении и никогда не бывал болен, пока первая и последняя болезнь не сломила его». (Кони, 1993, с. 548.)

«Однако и серьезные просвещенные господа отзывались о нем с уважением: “Оригинал. Чудит. Но добрый малый; свое дело знает, лечит изрядно и собеседник приятнейший…” Гааз считал себя опытным деловым человеком. Он ведь и сам, пусть недолго, владел фабрикой, был помещиком, много занимался постройками и пристройками в больницах. Друзья уверяли его, что он чаще всего не отличает желаемого от действительного, что его немилосердно обманывают все приказчики, подрядчики, артельщики, поставщики и прислуга. Но он только отмахивался, упрекал их в недоверии к людям, в излишней подозрительности и продолжал охотно давать хозяйственные и деловые советы. Правда, в отличие от своих лечебных указаний такие советы он часто забывал и не слишком огорчался или обижался, если их не выполняли». (http://icxc. narod. ru/links/hz.htm)

[Гааз имел] «…глубокое убеждение, что преступление, несчастье и болезнь так тесно связаны друг с другом, что разграничить их иногда совершенно невозможно… Он выхлопотал также разрешение устроить на другом конце Москвы, а именно за Рогожской заставой, полуэтап… Вот к этому-то Рогожскому полуэтапу подъезжал каждый понедельник, рано утром, Федор Петрович в своей старомодной, всей Москве известной пролетке, доверху нагруженной припасами для пересыльных. Гааз обходил арестантов, раздавал им припасы, ободрял, напутствовал их и прощался с ними, часто даже целуя тех, в которых успел подметить “душу живу”. А нередко можно было видеть, как он, — во фраке, с Владимирским крестом в петлице… шагал несколько верст с партией, продолжая свою беседу с ссыльными… После его смерти в скромной квартирке нашли плохую мебель, поношенную одежду, несколько рублей денег, книги и астрономические инструменты; последние были единственной слабостью покойного, и он покупал их, отказывая себе во всем: после тяжелого трудового дня он отдыхал, глядя в телескоп на звезды». (Давыдова, 1914, с. 3, 5–6.)

Бескорыстного человека, готового сопереживать другим людям, действовать в их интересах, поступившись своими, называют альтруистом. С психологической точки зрения интересно, что альтруизм чаще обнаруживают у педантичных людей, склонных к сомнениям и навязчивым состояниям. Поведение Гааза в отношении помощи осужденным действительно во многом напоминает клинику невроза навязчивых состояний. Некоторые поступки доктора-филантропа доходят до мазохизма и юродства: Гааз, например, демонстративно целовал холерных больных при оказании им врачебной помощи.

ДАВИД (David) ЖАК ЛУИ (1748–1825), французский живописец, основоположник т. н. революционного классицизма; активный деятель Великой французской революции. С 1804 г. «первый художник» Наполеона I. В1816 г. эмигрировал.

«Мальчиком не умел спорить с родными: быстро вспыхивал, заикался, картавил и замолкал, стыдясь собственной горячности». (Герман. 1964, с. 12.)

«С осени 1766 года он обучается в Академии… однако высшую для ученика награду — римскую премию… заслужить не мог. Убежденный в своей одаренности, честолюбивый юноша тяжело переживал это и однажды во время очередной неудачи на конкурсе был близок к самоубийству». (Шапиро, 1968а, с. 199.)

[После отъезда в Италию в 1775 г.] «Давид хотел полной сосредоточенности, отрешенности от повседневной суеты. Понимая, что стоит на пороге больших и важных свершений, Давид хотел каждый час посвятить работе и мыслям о ней. Товарищи удивлялись: Луи Давид превращался в угрюмого мизантропа, проявлял странное упорство в спорах, бывал резок до грубости, его увлечение искусством походило на болезнь… Давид вел отшельническую жизнь… Давид возвратился в Рим совершенно больным. Он должен был лежать® постели, дни проходили тягостной, бесцветной чередой, ночами его преследовали кошмары, он бредил, стонал, просыпался измученным и несчастным. Нервы были расстроены вконец, он никого не желал видеть, голова нестерпимо болела. Сомнительные познания пользовавших Давида лекарей навсегда оставили в тайне природу его заболевания. Доподлинно известно лишь, что во время выздоровления он был угрюм, подозрителен и страшно беспокоился, сможет ли окончить всю необходимую работу до истечения срока пенсионерства. Когда Вьен, заручившись поддержкой д’Анживийе, королевского министра, предложил ученику продлить пенсионерство на целый год, Давид не увидел в этом ничего, кроме повода для обиды; ему казалось, что за невинным предложением профессора кроется какой-то тайный и оскорбительный смысл. К таким печальным последствиям привели болезни нелегкий нрав молодого живописца…» (Герман, 1964, с. 66–67.)

«Давид был активнейшим участником революционных событий… Он был членом Конвента и иногда председательствовал в нем… Он обращался к своей живописи главным образом постольку, поскольку это необходимо было для дел революции… В дни термидора Давид находился на волосок от смерти, и его спасла лишь художественная слава. Ряд месяцев провел он в тюрьмах, где ему все же разрешено было работать…» (Эфрос., 1930, с. 98.)

Немецкий психиатр Карл Леонгард в 1964 году разработал концепцию акцентуированных личностей. Они уже отошли от нормы, но еще не являются психопатами (т. е. не страдают специфическим расстройством личности), хотя при определенных негативных условиях некоторые их черты могут достигать выраженности психопатии или невроза- В классификации Леонгарда есть так называемые «застревающие личности», которым свойственны болезненная обидчивость и повышенное самолюбие, большое честолюбие и подозрительность, несговорчивость и стойкость возникшего аффекта. Эти черты характера можно обнаружить и у Давида. Застревающий тип личности интересен еще тем, что он таит в себе возможности как положительного, так и отрицательного развития. То есть человек может достичь зночительмыхуспехивкак в стщилъ-но-позитивной сфере (например, творчество), так и в социально-негативной (например, активное участие в революции).

ЕВРИПИД (Эврипид) (ок. 480 до н. э. — 406 до н. э.), древнегреческий поэт-драматург.

«Обладая угрюмым, молчаливым характером, он любил уединение, чуждался веселья и, конечно, не ему было пленять сердца прекрасных современниц. Этим, может быть, и объясняется то, что первая жена его, Хирилла, стала ему изменять. Он развелся с нею… К сожалению, и вторая жена не оказалась на высоте своего признания: она сбежала. Эврипид после этого мог дать полную свободу своему горькому чувству, и действительно, в своих дальнейших произведениях он громит женщину всеми бичами своего огромного таланта». (Дубинский. 1990, с. 12–13.)

«О, если бы людям возможно было производить детей как-нибудь иначе: если б не было женщин! Тогда человек не знал бы никаких неприятностей» (Еврипид)

«Чувство глубокого личного поражения, овладевшее им постепенно, делало для него все более тягостным какое бы то нп было общение с людьми, и свои последние афинские годы поэт жил почти отшельником, проводя целые дни в размышлениях и работе в своем любимом гроте на Саламине… Взрослые сыновья не понимали отца, он раздражал их своевластием, мрачным характером, а главное, тем, что он, дожив до седин, так и не смог, не научился и не хотел жить так, как живут все». (Гончарова, 1986. с. 234.)

«О нем было известно, что он жил в уединении и озлоблении». (Muller-Freienfels, 1919, с. 111.)

Краткие, но четкие характеристики биографов Еврипида позволяют высказать предположительное диагностическое суждение. Стремление к уединению, одинокость и эксцентричность, отсутствие близких друзей, неумениежить «какживут все» являются основными признаками шизоидного расстройства личности.

ЖАКОБ МАКС (1876–1944), французский писатель. Близок к сюрреализму. Погиб в фашистском лагере.

«Описание его убогого жилья, напоминающего каморку, вошло в историю: темно, какой-то столик, постель, чад от непрестанно горящей керосиновой лампы, смешанной с запахом эфира (Жакоб был наркоманом). Здесь Жакоб писал и рисовал, преимущественно рисовал, ведь он был тонким рисовальщиком…» (Хартвиг, 1971, с. 123.)

«Жакоб был способен на поразительные прозрения. Он нюхал эфир, употреблял и другие снадобья, дарующие опьянение, и, несомненно, далеко увел Пикассо¹³⁸ по дороге оккультизма. Он разбирался в хиромантии, умел гадать на картах Таро и составлять гороскопы». (Мейлер, 1998, с. 77.)

«Для его произведений (“Святой Маторель”, 1909; “Оправдание Тартюфа”, 1919), состоящих из стихов и прозы, характерно переплетение фантастического гротеска и реальности». (CD Кирилл и Мефодий 98.)

Возможно, это уточнение не самое важное, но, если исходить только из приведенных сведений, то Макс Жакоб не был наркоманом. Эфир (мы не знаем, что подразумевается под «другими снадобьями») не является наркотиком, и злоупотребление им обычно квалифицируется как токсикомания («Психические и поведенческие расстройства, связанные с употреблением летучих растворителей»). В конце прошлого века вдыхание паров эфира или добавление его в напитки было популярным в Центральной Европе. В результате такой интоксикации могли случаться психозы по типу делирия.

ЗАБОЛОЦКИЙ НИКОЛАЙ АЛЕКСЕЕВИЧ (1903–1958), русский поэт, один из крупнейших советских переводчиков («Слово о полку Игореве», «Витязь в тигровой шкуре»; переложения для детей книг «Гаргантюа и Пантагрюэль», «Тиль Уленшпигель»), Репрессирован в 1938 г., до 1946 г. был в лагерях и ссылке.

«Я вовсе не мудрец, но почему так часто

Мне жаль весь мир и человека жаль?»

II.A. Заболоцкий, 1957

[1929 г.] «Какая сила подлинно поэтического безумия в этом человеке, как будто умышленно розовом, белокуром и почти неестественно чистеньком. У него гладкое, немного туповатое лицо, на котором обращают внимание только неожиданные круглые очки и светлые, несколько странные глаза: странные, вероятно, потому, что они почти лишены ресниц и почти лишены выражения». (Гинзбург. 1989, с. 81.)

[Март 1938 г.] «После беспрерывного четырехсуточного допроса, сопровождавшегося зверскими пытками, Н.А. был доведен до психического расстройства, в течение двух недель содержался в больнице Института судебной психиатрии, но обвинения не подписал и оклеветать кого-либо отказался». (Каверин, 1989, с. 280.)

«Судя по “Истории моего заключения”, Николай Алексеевич полагал, что его спасало и спасло стечение обстоятельств. Врачи тюремной, больницы, куда Заболоцкий попал прямо из следственной камеры как утративший рассудок, увидев через некоторое время, что сознание вернулось к безумному поэту, но что он еще очень слаб физически, на свой страх и риск задержали выписку на несколько дней». (Марченко, 1989, с. 4.)

«…Отрывок из воспоминаний Н.А. Заболоцкого: “Тюремная больница Института судебной психиатрии помещалась недалеко от Дома предварительного заключения. Здесь меня держали, если не ошибаюсь, около двух недель, сначала в буйном, потом в тихом отделении. Состояние мое было тяжелое: я был потрясен и доведен до невменяемости, голодом и бессонницей. Но остаток сознания еще теплился во мне или возвращался временами”». (Баранов, 1991, с. 2.)

«С 1939 года — Заболоцкий — на Дальнем Востоке (сначала строительный рабочий, затем — чертежник): прокладывает железную дорогу в непроходимой тайге. В 1943 году он добывает соль в Кулундинской степи… В 1945 году его переводят на новую стройку — в район Караганды». (Волгин, 1985, с. 18.)

«И куда ты влечешь меня, / Темная грозная муза, / По великим дорогам / Необъятной отчизны моей?» (Заболоцкий Н.А. «Слепой», 1946.)

[Сентябрь 1955 г.] «А Николая Алексеевича стали опять охватывать пароксизмы самоуважения… Бог с ним. Без этого самоуважения не одолел бы он “Слова” н Руставели и не написал бы множества великолепных стихотворений… И все шло хорошо, но вот в один несчастный день потерял сознание Николай Алексеевич. Дома, без всякого видимого повода. Пил много с тех пор, как жить стало полегче». (Шварц, 1990, с. 527.)

Развитие психотического состояния в неопределенной ситуации следствия или одиночного тюремного заключения — явление нередкое, чему есть масса примеров в данной Энциклопедии. Заболоцкий перенес посттравматическое стрессовое расстройство, которое у эмоционально богатой, художественной личности (поэт!) протекало тяжелее обычного. Когда статус арестованного определился и он был отправлен в ссылку, миновали и явления психического расстройства; более того, возобновилось поэтическое творчество.

ИБН СИНА, Абу Али Хусейн ибн Абдаллах (лат. — Авиценна, Avicenna) (ок. 980—1037), средневековый ученый-энциклопедист, философ, врач, музыкант. Был везиром при разных правителях. Энциклопедия теоретической и клинической медицины «Канон врачебной науки» много веков служила обязательным руководством.

«От праха черного и до небесных тел Я тайны разгадал мудрейших слов и дел Коварства я избег, распутал все узлы, Лишь узел смерти я распутать не сумел» Ибн Сина

«По преданию, десяти лет от роду Авиценна знал наизусть Коран и ряд комментариев к нему… Лишения, надорванное усиленными научными трудами и разного рода излишествами здоровье и нравственные страдания, причиненные Авиценне правоверными улемами, признававшими его учение о Боге и душе еретическим, преждевременно свели его в могилу». (Генкель, 1991, с. 69.)

«Философ отличался феноменальной памятью и остротой мысли. Книги он не читал, а перелистывал, задерживая внимание только на тех страницах, где разбирались наиболее трудные вопросы. Вместе с тем он был человеком настроения, натурой эмоциональной и, можно даже сказать, импульсивной…

Философ отличался неисчерпаемой работоспособностью, писал он и днем и ночью, в любой обстановке — дома, во временном пристанище, скрываясь от врагов и соглядатаев, в заточении, в пути и даже в военных походах, буквально не покидая седла». (Мусский, 2000. с. 145.)

«Запоем страдал… Авиценна, о котором говорят, что он посвятил вторую половину своей жизни на то, чтобы доказать всю бесполезность научных сведений, приобретенных им в первую половину». (Ломброзо, 1892, с. 19.)

«Всякий раз, как одолевала меня дрема или чувствовалась усталость, я обращался к кубку с вином и пил, чтоб ко мне вернулись силы, и затем возобновлял занятия, а всякий раз, как мною овладевал сон, мне те же самые вопросы являлись в сновидении, и немало их мне прояснилось во сне». (Ибн Сина)

«Авиценна был крепкого телосложения, но от эксцессов in Venere et Baccho впоследствии истощил силы, а потому, когда он заболел сильной коликой и велел себе поставить 8 клистиров из piper longum и вследствие этого причинил себе изъязвление толстой кишки, к которому присоединился приступ падучей болезни, то он не выдержал и умер». (Ковнер, 1893, с. 250.)

«Скончался от чрезмерной дозы опия (это был первый отмеченный в истории смертный случай)». (Маккенна, 1995, с. 237.)

«Умерен будь в еде — вот заповедь одна, / Вторая заповедь — поменьше пей вина». (Ибн Сина)

В наше время трудно себе представить «запой», вызванный употреблением натурального вина, которое вряд ли могло быть крепче 16градусов. Но такая форма пьянбтва (винный алкоголизм), безусловно, существует, и до появления крепких спиртных напитков являлась единственной (на считая пивного алкоголизма). Как врач-естествоиспытатель Ибн Сина не мог не опробовать на себе действие некоторых лекарственных препаратов. Поэтому возможный механизм наступления смерти мог быть следующим: ослабленный злоупотреблением вином и язвенным колитом организм + судорожный приступ в состоянии алкогольной абстиненции + передозировка = летальный исход.

ЙОЖЕФ (Jozsef) АТТИЛА (1905–1937), венгерский поэт.

Общая характеристика личности

«“Четвертый класс гимназии я окончил на отлично, несмотря на то, что из-за болезненно переносимого мною переходного возраста несколько раз пытался покончить с собой”. Ему довелось пройти все круги земного ада: одиночество, изолированность, усиливающаяся болезнь, шизофрения, трагедия нации». («Венгерские новости» № 11, 1978, с. 21–22.)

«В 17-летнем возрасте, не выдержав полуголодного, унизительного существования, неразделенной любви, пытается кончить жизнь самоубийством… Депрессия преследовала поэта с подросткового возраста (а может быть, и раньше)… Периодически у Йожефа усиливаются тоска, раздражительность, нарушается сон, он часто бывает на грани самоубийства. Во время приступов душевного заболевания стихи поэта становятся невыносимо тоскливыми. Друзья, желая помочь ему, нанимают психоаналитика, который рассматривает больного как невротика и лечит его в соответствии с поставленным диагнозом, отчего пациенту становится еще хуже». (Буянов, 1989, с. 139–140.)

[Из письма от 28.01.33 г.] «Почти все наше имущество — включая постельное белье! — находится в ломбарде. Из-за просроченной квартплаты я вынужден опасаться, что потеряю и ту однокомнатную квартиру, в которой мы сейчас живем… Печь мы не топим. У меня нет обуви». (Ахмадулина, 1998, с. 381–382.)

«Мне чудилось: я в рот взял газовый рожок / и к лакомству приник всем пеклом пересохшим. / Как просто был вопрос запутанный решен: / я пил и целовал спасительный источник. / Какая малая и легкая цена! / Уж не снедал меня тоски голодный поед. / И шея у меня еще была цела — еще ее не переехал поезд». (ЙожефА. «Психоаналитический блокнот».)

[Показания работника станции] «Ничего особенного я в нем не приметил, такой же он был печальный, как обычно… Стою это я у переезда, а он вдруг поспешно так проходит мимо меня, ложится под вагоны, в промежутках между буферами, лицом вниз и хватается руками за рельс… Едва только он лег на рельсы, поезд сей момент тронулся… Десятитонный вагон-порожняк толкнул его колесами, перевернул на спину, наехал на него… Тут я вытащил его из-под вагона. Легкий он был, бедняга. Должно, всего-то и весу в нем было сорок восемь, не больше». (Ахмадулина, 1998, с. 373–375.)

рый бы не приводил его к постоянным конфликтам не только с обществом во

«Во время последнего приступа депрессии Атилла Йожеф бросился под поезд. То, что Йожеф был душевнобольным, ясно даже не психиатрам. Но социальные факторы играли немалую роль в обострении у него психоза. С другой стороны — в том что, Йожеф так жил, виновата и его болезнь, мешавшая ему нормально адаптироваться к среде и выбрать тот образ существования, который был бы ему по силам и котообще… а со своей микросредой, со своими поэтическими друзьями, со всеми теми, кто окружал его и кто, так или иначе, хотел ему помочь». (Буянов, 1989, с. 140–141.)

«Я нашел страну и жилье, / Где увидят меня и услышат, / Иль хотя бы имя мое / Без ошибок на камне напишут». (А. Йожеф)

Особенности творчества

«С сер. 30-х гг. страдал тяжелым душевным расстройством. С этого времени в поэзии появляется напряженный драматизм, мир его образов отражает и обездоленность рабочего люда и волю к борьбе. Наряду с оригинальными, интеллектуально насыщенными образами у него встречаются и крайне субъективные ассоциации, нарочитая усложненность стиха». (Россиянов, 1966, с. 270.)

«Последние годы его жизни осложнены тяжелой болезнью, все более усиливающимся нервным расстройством, однако его поэзия и в это трудное время отмечена высоким взлетом и невиданной доселе глубиной». (М. Сабольчи, 1962, с. 328.)

«Я одиноким был не более, чем буду / там, посреди корней и маленьких существ. / Хоть многие пришли и удивлялись чуду: / как одиноко жил, кто жил с ума сошед». (Йожеф А. «Обрел я родину».)

Не вызывает сомнения не только наличие у Йожефа серьезного психического заболевания, но и отражение последнего в поэтическом творчестве. Большинство психиатров, кстати, считают, что основная масса бездомных людей — это больные шизофренией, так как неспособность хотя бы минимально приемлемым способом адаптироваться к окружающей среде — один из признаков этого душевного расстройства. Судя по биографическим сведениям, Йожеф был на грани бездомности. Нам, однако, более интересен вопрос не уточнения диагноза, а роли психического заболевания в его творчестве. Можно предположить, что отмечаемые литературоведами «крайне субъективные ассоциации» и «нарочитая усложненность стиха» являются следствием нарушения мышления по шизофреническому типу.

КАВЕНДИШ (Cavendish) ГЕНРИ (1731–1810), английский физик и химик. Исследовал свойства многих газов, получил водород и углекислый газ (1766), определил состав воздуха (1781) и химический состав воды (1784).

«В личной жизни был большим чудаком». (Бачинский А., ЭС Гранат, т. 23, с. 32.)

«Хотя получил значительное наследство, но жил скромно, был по природе больше женоненавистником, чем мизантропом». (Джуа, 1966, с. 114.)

«..Был нелюдим, избегал общества, не говорил с женщинами, с обслугой общался при помощи звонка, входил и выходил из дома через отдельный вход». (Гончаренко, 1991, с. 365.)

«Странная нелюдимость, паническая боязнь женщин, угрюмый характер, молчаливость, визгливый голос, с каким-то великим трудом и препятствиями исторгающийся из горла. Странной казалась его походка, быстрая, но вместе с тем какая-то болезненная и искусственная, нелегкая. Ходил он, чтобы ни с кем не здороваться, посередине мостовой, между экипажами. Ко всему, что не касалось науки, Кавендиш был холодно-безразличен, никогда не слышали, чтобы он о чем-то отозвался более или менее положительно». (Карцев, 1976, с. 292.)

«Полученное богатство не отразилось на его образе жизни… Он был эксцентричным человеком, равнодушным к окружающему его миру; говорил нерешительным высоким голосом… Общался только со своей домохозяйкой, которой приказал, чтобы весь остальной обслуживающий женский персонал не попадался ему на глаза. Мало того, что он не женился, он так и не смог завязать никакого сочувственного взаимоотношения с кем-либо вне его семейства… Он, вероятно, за всю свою жизнь произнес меньше слов, чем любой другой человек, за исключением монахов-траппистов… Он не всегда считал нужным публиковать результаты своих исследований и часто, к досаде других ученых, пользовался ими в последующих своих работах». (CD Britannica 2000.)

«Он умер после единственной в его жизни болезни на восьмидесятом году. Почувствовав, что умирает, он приказал слугам до вечера не заходить в его комнату. К вечеру слуги нашли его уже при смерти и вызвали врача. Тот прибыл. Умирающий Кавендиш заявил, что продолжение жизни означало бы продолжение страданий. Врач сэр Эве-рард Хьюм остался в бездействии». (Карцев. 1976, с. 292.)

В данном случае речь явно идет о нередко встречающемся у ученых шизоидном расстройстве личности, так как мы встречаем практически весь перечень критериев этого вида психопатии: неспособность проявлять теплые чувства по отношению к другим людям, безразличие к похвале и критике, сниженный интерес к сексу, предпочтение уединенной деятельности, отсутствие близких друзей.