© Ханов Б., текст, 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

– Ибупрофен.

– С каким вкусом? Есть клубничный и яблочный.

– Самый простой. Вы думаете, кто-то эти таблетки рассасывает?

Фармацевтка не отреагировала на грубость, и Игорь смутился.

– Вас, наверное, заставляют у каждого такое спрашивать, – он протянул в окошко мятую купюру. – Премии лишают, если не предлагаете.

Снова молчание в ответ.

Голова раскалывалась, а ибупрофен нечем было запить. Игорь решил терпеть до дома и не покупать минералку в магазине. Зачем потакать капиталистам в их привычке наживаться на всем? Сначала они продают воду, затем воздух.

Чтобы срезать, Игорь перебрался через дорогу не на светофоре, а там, где частенько перебегали школьники и пассажиры с автобуса. Раньше здесь висела старенькая камера. Она распознавала нарушителей, а затем их по почте штрафовали. Если верить чату антикамерников, на прошлой неделе камеру торжественно разбили анонимные смельчаки.

Нарушая, Игорь на всякий прикрыл лицо ладонью. Вдруг починили.

Когда в поле зрения попала трансформаторная будка, рука машинально потянулась в карман. Пальцы сжали холодные ключи.

В мае здесь Игоря подстерегли два бона с кастетами. Он как раз с ночной смены возвращался. Со спины накинулись, по-шакальи. Подножку подставили, завалили на асфальт. Огреб по затылку, по лопаткам, по почкам. Хоть били и без сноровки, больнички избежал чудом. Из дома напротив заорала тетка, угрожая полицией. Отчаянный вопль отвлек даже от боли. Лежащий Игорь увидел, как уносятся армейские берцы. Прирожденные идиоты: нападают при свидетелях и свидетелей же пугаются.

Вечером того же дня в местной нацистской группе борцуны похвастались, как надавали по щам антифа-активисту. Знают ведь, что на них не заявят. Не по анархии.

От воспоминаний о побоях голова затрещала сильнее.

На лестничной площадке этажом ниже скучал незнакомец. Невысокий, в расстегнутой куртке, он озирал из окна скучнейший двор. Игорь нащупал в кармане ключи и поднялся на третий.

У двери поджидал еще один незнакомец. Рослый, в дорогом плаще и почему-то в шляпе. Так в подъезде никто не одевался.

– Вы Игорь Терехин?

Прозвучало мягко, едва ли не извинительно.

– Допустим.

Позади послышались неторопливые шаги. Игорь отступил на ступеньку и обернулся. Тот, что в расстегнутой куртке, отрезал путь к бегству.

Игорь крепче сжал ключи, стараясь ими не звякать. Его взяли в коробочку.

– Вы антифашист, верно?

– Теперь это запрещено?

– Что вы. Мы всего лишь уточняем.

– А вы – это кто?

– Главное управление по противодействию экстремизму. Я Коваленко Андрей Эдгардович, а это Сернов. Анатолий Сергеевич.

Рослый помахал удостоверением. Тот, что пониже, по-прежнему никак себя не выражал. Центр «Э», значит.

– Поступили сведения, что вас готовятся убить, – продолжил Коваленко. – Источник надежный.

– По-моему, вы ошиблись. Извините, мне пора домой, голова болит.

Игорь попытался проскользнуть мимо Сернова, но тот разгадал маневр и до пульсирующей синевы в глазах выкрутил Игорю руку за спину.

– Пусти его, Толя. Покалечишь.

Сернов освободил Игоря от захвата и пригрозил сквозь зубы:

– Рыпнешься – я тебя по суставам разберу.

Коваленко подобрал ключи и протянул владельцу.

– Игорь, вы почти ударили сотрудника госбезопасности вот этим металлическим предметом.

– Не «почти», а ударил! – поправил Сернов.

– Не ударил, – настоял Коваленко, – но акцентированное движение сделал.

Игоря трясло – не от страха, а от ненависти. К двум уполномоченным, к их дешевому спектаклю.

– Игорь, обстоятельства складываются не в вашу пользу, – сказал Коваленко. – И я сейчас вовсе не о том, что минуту назад вы напали на Анатолия Сергеевича. Вас и правда готовятся убить.

– Кто?

– Неонацистская молодежная группировка. Та самая, которая атаковала вас весной. Припоминаете?

– Вот вы их и останавливайте. Я тут при чем?

Игорь ходил по тонкому льду и заискивать не собирался. Иногда дерзить – лучший способ показать, что не боишься.

– Не все так просто. – Коваленко вздохнул. – По инструкции, мы обязаны обеспечить защиту. А для этого положено ввести вас в курс дела.

– Так вводите.

– Наглеешь, – предупредил Сернов.

– Толя, остынь. Мне кажется, у Игоря есть причины нам не доверять. Ожидаем у подъезда, предлагаем защиту непонятно от чего. Любой бы усомнился.

С этими словами Коваленко повернулся к Игорю.

– Вы ведь завтра на дачу? Вы каждые выходные туда ездите.

– Не только в выходные.

– Но завтра точно поедете?

– Допустим.

– И друзья ваши поедут?

– Откуда мне знать? Захотят – поедут, не захотят – нет.

Последнюю фразу Игорь произнес раздраженно и тут же пожалел об этом. Его нервяк, само собой, не укрылся от федералов.

– Игорь, давайте начистоту, – сказал Коваленко. – Главному управлению по противодействию экстремизму известно, что по выходным вы с друзьями-антифашистами собираетесь на даче. В сарае на той же даче вы храните взрывчатые вещества. Аммонал, если конкретно. Также у нас есть достоверная информация, что вооруженное неонацистское формирование планирует вас с друзьями завтра убить. Точнее, не завтра, а в ночь с субботы на воскресенье.

От упоминания взрывчатки сердце Игоря запрыгало в груди.

– Надеемся на ваше благоразумие и предлагаем съездить в отдел, чтобы…

– Это подстава!

Игорь заозирался вокруг. Глазок на двери бабки, что жила по соседству, был крест-накрест заклеен синим скотчем. Две остальные двери на лестничной площадке также ослепли.

– Игорь, надеемся на ваше благоразумие, – с учтивостью повторил Коваленко. – У вас есть реальный шанс помочь городу одолеть неонацистскую банду. Или отомстить отморозкам за ваше избиение, если такая формулировка больше нравится. Для этого нам надо поехать в отдел, где мы введем вас в курс дела. Заметьте, речь не о задержании или аресте. Никаких обвинений и протоколов. Главное – это обезвредить неонацистскую группировку. Кучка подонков портит имидж города и запугивает мигрантов. Кондуктор из Таджикистана чихнул в автобусе, и ему сломали нос. Продавцу на Колхозном рынке крысу дохлую в ящик с фруктами кинули. Акции эти против таксистов из Средней Азии. Не вам объяснять.

Игорь колебался.

– В противном случае, – сказал Коваленко, – сами понимаете, мы обладаем достаточными сведениями, чтобы привлечь к ответственности вас. Ни один суд не поверит, что вы производили взрывчатку не для теракта в метро, например.

– Или прямо сейчас повезем на оформление, – добавил Сернов. – За то, что ударил сотрудника госбезопасности.

– Для нас поимка нацистов в приоритете. Они давно сидят в печенках. Если окажете содействие, на ваши нарушения готовы на первый раз закрыть глаза.

– Это подстава, – тихо повторил Игорь.

В сарае, в банке из-под солений, у него в самом деле хранилась горсточка аммонала. Чисто ради любопытства накупил продуктов в хозмаге и смешал их в положенных пропорциях: получится – не получится. И не выбросил, дурак.

Федералы с вызовом смотрели на Игоря.

– Разрешим это недоразумение, – пробурчал он. – А то навесите на меня и терроризм, и нападение, и еще черт знает что. Я вам не покладистый мальчик, чтобы мной манипулировать.

В служебной машине ожидал третий сотрудник. Разглядеть его хорошенько Игорю не позволили, натянув на голову пыльный черный мешок.

Значит, убивать не планируют. Иначе не делали бы тайну из дороги.

Целый год Игорь боялся, что его заметут. Никаких злостных преступлений он не совершал, но с точки зрения органов вел образ жизни безрассудный и порочный. Читал с друзьями Бакунина и монографии по истории анархо-синдикализма и низовых движений в России. Общался с осужденными репостниками и отправлял ободряющие письма политзэкам. Участвовал в добровольных субботниках и акциях в защиту животных. Экспериментировал с небесно-голубой ипомеей и мускатным орехом. В тире занимался. Хранил на жестком диске материалы по изготовлению взрывчатки и прочую запрещенку. Химичил – пусть без задних мыслей – аммонал. И до кучи не пил и не курил. Игорь не считался с законом и был идеальным клиентом Центра «Э»: подозрительным, беспардонным и совершенно безвредным.

Теперь же, когда замели, он неожиданно испытал облегчение. Как будто на новый уровень перешел.

Разумеется, он не поверил, что «на первый раз» его простят. Эти не уймутся, пока душу не вытрясут. Ладно еще, если ограничатся резиновым шлангом.

Хотя почему бы не ограничиться? Козыри-то все на руках.

Если только из любви к насилию поиздеваются. Достанут трансформатор, паяльник, введут под кожу молоко…

Игорь с поразительной для себя отстраненностью прокручивал в голове картины пыток. То ли острая головная боль блокировала страх, то ли он перегорел от долгих переживаний.

В кабинете, куда ввели Игоря, мешок сняли. Перед глазами предстала самая заурядная обстановка: стол, офисные стулья, компьютер, шкаф с документами, шкаф для одежды, электрочайник, кулер, календарь с президентом. По интерьеру и не скажешь, кто здесь обретается: служебная крыса или редактор детского журнала. В таких кабинетах можно уморить без пыток – одной лишь скукой.

Третий сотрудник сразу вышел, так что рассмотреть его опять не получилось. Коваленко, фальшиво насвистывая, повесил плащ, включил компьютер и подвинул к Игорю стул, а сам занял кресло за столом. Сернов встал позади Игоря и осклабился:

– Трепещешь, анархист?

Вид Сернова идеально дополнял его манеры. С зачесанными кое-как набок сальными волосами, криво бритый, с герпесом на губе, он напоминал мужланов, которые в метро устраиваются на двух сиденьях. Галантный и голубоглазый Коваленко, в безупречно сидящем костюме и надушенный брутальным парфюмом, выгодно выделялся на фоне напарника. Роли такие, ничего не попишешь.

– Налейте мне воды, – попросил Игорь. – Таблетку запить.

– Цианистый калий? – пошутил Коваленко. Сернов гоготнул.

– Ибупрофен. Голова раскалывается.

– Толя, принеси ему.

Сернов потопал к кулеру и принес воды на донышке пластикового стаканчика. Игорь вытащил из кармана пачку ибупрофена и проглотил две таблетки. Сернова это рассмешило.

– Гляди, Эдгардович, пацан думает, что мы его мордовать собрались. Анальгетиками закидывается!

– Игорь, у меня есть кеторолак. Тоже от боли, но эффективнее. Хотите?

– Нет, спасибо.

И в этом заключаются их методы? Угостить наркотой под видом лекарства, а затем отправить на экспертизу? Так примитивно.

– А я выпью, – Коваленко поднялся из-за стола и двинулся к кулеру. – Мигрень под вечер расшалилась.

Он принял таблетку и вернулся на место.

– Какой ибупрофен предпочитаете, Игорь? Клубничный или яблочный?

– Без ароматизаторов.

– Одобряю. Этим фармакологам только бы денег содрать.

Коваленко поправил и без того подчеркнуто правильно сидящий галстук.

– Итак, Терехин Игорь Александрович, – глаза федерала забегали по монитору. – Две тысячи одиннадцатого года рождения, возраст – двадцать три года. Не женаты, работаете охранником в медицинском центре «Витрум»…

– Может быть, не будем читать биографию? Я же все о себе знаю.

Коваленко щелкнул мышкой и откинулся в кресле.

– Ваша правда. Мы лишь время теряем. Толя, что у нас там?

– В общем, так, дружок, – Сернов похлопал по спинке стула, на котором сидел Игорь, от чего тот вздрогнул. – Завтра тебя придут убивать. Но ты не переживай, потому что мы тебя спасем. Наш оперативник внедрился в банду неонацистов и докладывает нам о каждом их шаге. По плану в ночь на воскресенье, около часа, пять вооруженных фашиков тайно приедут на дачу со злыми намерениями, оставят велосипеды в лесу, выбьют замок и бесшумно замочат сонных анархистов. Затем так же бесшумно свалят. Ваши трупы обнаружат не сразу. Если повезет, через день. Скорее всего, через два-три. А то и через неделю. Печальная картина, да?

– Почему бы тогда вам не поехать вместо меня и не накрыть их? – поинтересовался Игорь.

– С утра возле дачи будет тереться их наблюдатель, – объяснил Коваленко. – Если он что-то заподозрит, план свернут.

– То есть я у вас в качестве приманки?

– Кончай валять дурака! – рявкнул над ухом Сернов. – Эдгардович, мудила нарывается. Разреши ему прописать для профилактики?

Коваленко поморщился и помотал головой. Он всем видом демонстрировал, что, несмотря на сговорчивость и ласку, терпение его на исходе.

– Игорь, давайте определимся. Вас пытаются убить за политические убеждения, а мы обеспечиваем вам защиту. Нравится или нет, вы не в том положении, чтобы диктовать условия.

Федерал включил видео и развернул монитор к Игорю. На нем Игорь с надвинутым на лоб капюшоном расплачивался в хозмаге за аммиачную селитру и алюминиевую пудру. Суетился, как подросток, покупающий кондомы. Забыл сдачу на кассе, вернулся.

Звук отсутствовал, зато тайм-код фиксировал дату и время с точностью до секунды.

Черт возьми, как его вычислили, как? Он ведь пользовался наличкой! Следили?

– Конечно, вы можете придумать, что покупали удобрения и средство для покраски металлических поверхностей, – произнес Коваленко. – Но по невероятному совпадению из тех же ингредиентов террористы готовят взрывчатку.

– Эдгардович, у него на даче и детонаторы нашли. И бутылки с «Молотовым».

– Да-да, припоминаю. Кажется, только не с «Молотовым», а с напалмом. Жуткая вещь.

– Точно, с напалмом!

Игорь с трудом сдержался, чтобы не заорать на федералов и потребовать их умолкнуть. Они, очевидно, получали удовольствие от игры.

– Мне надо позвонить, – медленно и четко, дабы не сбиться на крик, проговорил Игорь. – Матери или отцу.

– Что вы им скажете? Папа, мама, я участвую в спецоперации на даче, не беспокойтесь за меня – так, что ли?

– Я скажу, что у меня все хорошо и не надо за меня волноваться.

Коваленко помотал головой.

– Исключено. Наша общая задача – минимизировать риск.

– Обычный звонок. Без конкретики.

– Игорь, кончайте клоунаду. Известно, что вы живете один и с родителями почти не общаетесь. Не прячьтесь за их спинами. Когда вы закупались материалами для бомбы, вы вряд ли ставили в известность мать или отца.

Игорь на секунду опустил голову и сцепил руки на затылке.

– Позвонить вам все же придется, – продолжил Коваленко. – Вы должны связаться с вашими товарищами и убедиться, что они завтра приедут. Безусловно, сделать это осторожно, не упоминая операцию.

– Никто не приедет.

– Если вы не выйдете с ними на связь, то не приедут. Неонацисты заподозрят подвох и все отменят.

– Мне все равно. Звонить я не стану.

– Когда вы лет так на шестнадцать присядете, все равно уже не будет. В колонии пожалеете о своем выборе. Особенно в колонии строгого режима.

– Никого я втягивать не стану!

Он решил для себя, что уж в этом вопросе и миллиметра не уступит. И так он сидит тут и обсуждает совместную операцию с Центром «Э», в результате которой федералов наградят премиями и медалями, а его самого – сто пудов – сольют. Заложить друзей? А какое дно ему предложат пробить в следующий раз? Подбросить наркотики? Стучать в колонии?

– У меня уже руки чешутся, – отозвался Сернов.

– Так почешите, я тут при чем?

Через плечо как будто ток пропустили.

Игорь испугался, что пальцы, засаженные под ключицу, проткнут его насквозь, а кость вырвут с мясом. Второй рукой Сернов надавил на голову, как на арбуз, который проверяют на спелость. Игорь изо всех сил сжал зубы, лишь бы не застонать. На миг ему показалось, что шея не сдюжит и переломится.

Когда Сернов ослабил хватку, Игорь посмотрел на Коваленко. Его взгляд выражал скучающее равнодушие.

– Звонить я не буду!

Во второй раз Сернов подключил ноготь, который впился в основание шеи и, раздирая кожу, пополз к сонной артерии. Чтобы пересилить страх и боль, Игорь, как его учили, сосредоточился на них.

Ему точно лезвие вонзили в шею и теперь вели вверх с мясницким садизмом. Тупое и ржавое лезвие. Он во власти упырей, которых ничто не сдерживает. Если будет их воля, он в минуту кровью истечет. Они брезгливо отвернутся, вызовут младший состав, потребуют избавиться от хлама и вымыть пол…

Отпустил Сернов так же резко, как и начал.

– Что дальше? Убьете меня, да?

Коваленко извлек из ящика стола целлофановый пакет. Мятый, с налипшими внутри крошками.

– Пошуршите им, – прохрипел Игорь. – И паяльник притащите до кучи. Вдруг я мало испугался.

– Чего мне вас пугать? Вы и без того вон как разволновались.

Коваленко расправил пакет, дунул в него и протянул Сернову.

– Почему вы такие тупые! – закричал Игорь. – Да по моему голосу друзья сразу просекут, что дело нечисто. Они кинутся меня искать, позвонят правозащитникам, поднимут все контакты!

Коваленко кивнул. Сернов выдернул стул из-под Игоря, и тот рухнул спиной на пол. Стол скакнул перед глазами, позвоночник превратился в раскаленный столб. Не дав Игорю сориентироваться, Сернов развернул его на живот и уперся чугунным коленом в поясницу, переместив на это колено чуть ли не всю свою массу. Через секунду к горлу подступила тошнота от запаха бюджетной слойки на маргарине, навалившегося на Игоря со всех сторон. Чтобы его не вырвало, он задержал дыхание.

Он еще не начал задыхаться в тот момент, когда пакет сняли.

Коваленко склонился над Игорем и с любопытством смотрел на него.

– В ваших словах есть разумное зерно, – произнес федерал. – Ваш голос не излучает уверенности. Эта встревоженность может передаться и товарищам.

«Ваших», «ваш» – до чего паскудно звучала эта выпяченная учтивость.

Сернов рывком поднял Игоря с пола и опустил на стул.

– Сейчас мы введем вас в курс дела и дадим инструкции, – продолжил Коваленко. – Не знаю, верите вы в Бога или нет, но на вашем месте я бы молился, чтобы банда не отказалась от плана.

Игорю вновь напялили на голову черный мешок и высадили на пустыре где-то на краю города.

Домой поехал на беспилотном такси. Не один, в сопровождении Сернова. Щипало исцарапанную шею. Ушибленный копчик ныл. Зато голова, как ни парадоксально, болеть перестала.

На одном из светофоров автомобиль остановился возле застекленной остановки. Краешек фонарного света выхватывал послание «A. C. A. B.», выведенное черной краской на мутном стекле. Игорь с радостью пожал бы руку стрит-а́ртисту. Отличный лозунг. Даже странно, что до сих пор никто из анарходвижа так сына не назвал. Асаб – классное имя.

Предполагалось, что утром Игорь, как и задумывал, двинется на дачу на рейсовом автобусе. Один оперативник приглядит за ним в маршрутке, второй встретит на даче.

Кто именно встретит? Обо всем узнаешь в свое время. Очень информативно, спасибо.

Главное – не винить себя за аммонал. Кто-то безнаказанно грузовиками ворует деньги и калечит судьбы, кого-то сажают за невинный комментарий в сети. Весь вопрос в том, попадешь ты на карандаш или нет. Если ты независим и инициативен, попадешь непременно, хоть святым будь. И тогда из тебя вылепят и террориста, и наркодилера, и врага народа. Вот за независимость себя и ругай.

Когда беспилотник довез пассажиров до дома, Сернов поднялся с Игорем и вошел вслед за ним в квартиру. Как и уславливались.

– Тебя к батарее наручниками приковать?

– Обойдусь.

– Тогда ложись спать. А я послежу, чтобы ты глупостей не натворил.

Сернов для острастки похлопал по кобуре у себя на поясе. Очевидно, федерал и сам боялся. Вот сбежит Игорь, позвонит кому-нибудь или оставит записку, тогда и Сернова примутся месить. Перестраховывался он как последняя крыса, надо заметить. Ну и черт с ним.

Игорь прямо в верхней одежде забрался в постель и натянул одеяло до подбородка. В конце концов, не привезли же его домой, чтобы во сне горло перерезать. Можно, конечно, целую ночь ворочаться с боку на бок, терзаться, жалеть себя. И кому от этого лучше? Точно не ему.

Победой будет заснуть. Назло Сернову и гнилой системе. Пускай посторожат сон анархиста.

С этими сладкими мыслями Игорь отрубился.

До автобусной остановки Сернов шел поодаль и наблюдал.

И в маршрутку тоже сел. Развалился на переднем сиденье рядом с бабкой и проехал весь путь со скрещенными на груди руками. Как будто обнимал себя и никак не желал отпускать.

Участок с латаным-перелатаным домиком, доставшийся Игорю по наследству от умершей бабушки, располагался на отшибе дачного поселка. Слева за высоким забором из профнастила пряталась от чужих взоров состоятельная семейка. Из-за забора то и дело доносились восторженный детский визг и веселая, но ранящая слух музыка. Отец семейства иногда выходил за забор в шлепанцах и закатанных штанах, чтобы покурить и похвастаться рельефным торсом. А в покосившейся хибаре через тропинку проводил выходные жалкого вида мужичок, худосочный и полуглухой. Он постоянно жаловался на кротов и без малейшего успеха ставил на них ловушки. Этих соседей Игорь мысленно прозвал Мажор и Минор. Позади, сразу за бабушкиным (Игорь так и не привык считать его своим) участком, размещалась дача милых старичков, которые наведывались на нее от случая к случаю и практически ничего не сажали. Земля справа пустовала, а за ней начинался осинник.

И правда, нападай не хочу.

Шагая от остановки к бабушкиному участку, Игорь вообразил, как в перелеске ошивается бон с биноклем. Самого же бона пасут пять-шесть вооруженных федералов из Центра «Э».

Сернов сначала отстал, а затем исчез из виду. Понимал же, что Игорь никуда не метнется.

Игорь меж тем гадал, как с ним свяжется новый оперативник. Постучит в дверь и вразвалочку зайдет в дом? Прикинется незваным гостем? И нацикам, если они действительно следят, это не покажется подозрительным? Боны – безмозглые, слов нет, но они же не слепые.

Ответ отыскался быстро. В узеньких сенях Игорь заметил чужие берцы и кожаную куртку на крючке. Через секунду перед глазами предстал здоровяк в бронежилете и с приметной кобурой на поясе. Незнакомец поднес к лицу надкушенное яблоко. С дерева сорвал.

– Не ждал? Здравствуй, преступничек.

Прозвучало с издевкой.

– Ну что, заколотилось сердечко? Меня Кирилл Евгеньевич зовут.

Заколотилось, да как.

Игорь задержал дыхание. Раз. Два. Три. Теперь легче.

– И что сказали соседи, когда вы вламывались в мой дом?

– Что значит «вламывался»? Оцени, какая аккуратная работа.

Замок, надо признать, в самом деле вскрыли чисто.

– И вообще я ночью сюда проник. Даже выспаться успел.

Кирилл (на Евгеньевича он не тянул) сообщил, что именно он вчера подвозил Игоря до отделения. Игорь пожал плечами и прошествовал сначала на кухню, а после и в тесную спаленку. Рухнул на скрипучий диванчик.

После завтрака Сернов велел оставить телефон дома, так что Игорь оказался изолированным под одной крышей вместе с насмешливым оперативником. Без друзей, без семьи, без связи, зато с доказательством своей вины перед системой. Аммонал тянул лет на пять по самым скромным подсчетам.

Чтобы не раскиснуть, Игорь представил, что Кирилл – дальний родственник, который заявился без приглашения. Кто-то вроде троюродного дяди с сомнительной репутацией. Миндальничать с ним незачем, откровенничать также.

Дом, кстати, непрошеному гостю покидать нельзя.

А Игорю можно.

Он наскоро облачился в дачные джинсы и футболку, взял с полки садовые перчатки и, сунув в карман связку ключей, вышел к своему конвоиру.

– Вы голодны?

– Пока нет, – сказал Кирилл. – А что?

Вместо ответа Игорь вытащил из тумбочки банку сгущенки и бросил оперативнику. Тот рефлекторно поймал.

– Открывалка в навесном шкафу. Хлеб с собой не привез.

– А ты куда?

– В огород.

– Так у тебя же ничего не растет.

– Что мне надо, растет.

На ходу надевая перчатки, Игорь направился к сараю.

Замок на двери как будто не трогали. Внутри тоже никаких намеков на проникновение. Инвентарь, сваленный в угол два года назад, потихоньку себе ржавел, с потолка свисали пучки сушеной полыни и мяты, а заветная банка из-под солений все так же покоилась за ящиком с инструментами. Точно и не наведывался никто. Поневоле заподозришь кого-то из своих.

На дачу к Игорю приезжали три друга.

Дима трудился инструктором в тире и водил их в лесные походы. Именно Дима скинул Игорю крутейшую методичку по выживанию от нижегородского полярника, а также научил разжигать костер, строить шалаш и мастерить удочку из подручных материалов. Игорь воспринимал Диму как старшего брата. Если уж он предатель, то остается лишь выколоть себе глаза, которые все проморгали.

Но Дима не предатель.

Юра так же, как и Игорь, нигде обстоятельно не работал, подвизаясь то в охране, то на стройке. Он знал массу циничных субкультурных анекдотов и был химиком-самоучкой. Не будь Игорь непримиримым атеистом, он бы утверждал, что Юра – химик от Бога, закопавший свой талант. Хотя Юра досконально разбирался во взрывчатке, зажигательных смесях и токсинах, обычную готовку ценил куда выше экспериментов с опасными веществами. Вкуснее всего у него получалась жареная картошка с грибами.

Практикующий децентрализацию Макс треть времени проводил в сети, а еще треть – за изучением мировой истории и теорий анархизма и марксизма. Любой неловкий момент или конфликтное затруднение Макс мог разрешить байкой про Дурутти или отсылкой к Ноаму Хомскому. Если верить Максу, ему предлагали контракты в корпорациях, но он предпочел остаться в памяти выгоревшим фрилансером, а не успешным специалистом в «Гугле» или Газпроме.

Игорь даже думать не хотел, что кто-то из них скорефанился с Центром «Э».

В конце концов, федералы способны калечить чужие судьбы и не наследив.

Игорь спрятал банку с аммоналом в пластиковую лейку и вместе с ней вышел из сарая.

Путь на помойку лежал мимо овражка, заросшего колючим кустарником. Если кто-нибудь при исполнении перегородит дорогу и потребует открутить крышку лейки, Игорь спалится самым глупым образом.

С другой стороны, и в сарае не оставишь.

Кирилл, по-видимому, соблюдавший конспирацию, за Игорем не увязался.

Коваленко что-то затирал о теракте в метро. Идиот, анархисты никогда рабочий люд не убивают. Это поклеп на антифа: сравнивать их с Брейвиком. Если ты не федерал, не бон, не продажный чиновник, не бесчестный деляга, если наркоту не подкидываешь и пытками показания не выбиваешь, анархистов тебе боятся нечего. В противном случае – извини. Ты сам выбрал темную сторону.

Без всяких препятствий Игорь добрался до овражка. Не снимая перчаток, извлек банку и высыпал серо-серебристый порошок в кусты внизу. Как будто прах из урны развеял.

Игорь планировал разбить пустую банку, но нашелся вариант интереснее. У мусорного контейнера стояла бутылка с недопитым энергетиком голубого цвета. Игорь с наслаждением прополоскал банку энергетиком и выплеснул в траву.

Используй подручные средства и рассчитывай на лучшее. Так учил Дима.

Жаль, Юры рядом нет. Он бы в красках расписал, что произойдет с остатками аммиачной селитры и алюминиевой пудры в ванне из голубой отравы.

Господа эксперты, ваш выход. Посмотрим, что вы там накопаете на деньги налогоплательщиков. Есть мнение, что ничего.

Повоюем еще.

Игорь нарвал крапивы и ополоснул ее из шланга.

– Где шлялся? – спросил Кирилл, едва Игорь переступил порог.

– Мусор выкинул.

– Не борзей. С этой минуты все действия согласовываешь со мной.

– Мне торчать дома, что ли? Подозрения навлекать, как вы любите выражаться?

– Все. Согласовываешь. Со мной. Ясно?

– Ясно.

– Повтори.

– Все действия согласовываю с вами.

К сгущенке оперативник не притронулся. Пока Игорь кипятил воду и резал крапиву, картофель, лук, Кирилл сидел в углу и безотрывно наблюдал. Точно сканером по спине водил или лазерным прицелом. Перед тем как жарить лук, Игорь не вынес тишины и обратился к федералу:

– Чем будут вооружены боны?

– Без понятия.

– У вас крот среди них, нет?

– Не крот, а внедренный сотрудник.

– Вдруг они с молотками заявятся? Или с гвоздометами? Чем мне тогда защищаться? Вот этим? – Игорь потряс над ухом лопаткой для сковороды.

Боны, и раньше не представлявшие собой оплот здравомыслия, в последние годы утратили последние признаки рассудка. Переиграв в экшены, они закупались в строймаркетах пистолетами для забивки гвоздей и воображали себя героями альтернативной реальности. Зимой видео, где ростовская фашня начинила гвоздями связанного щенка, разошлось по сети, а весной, вдоволь натренировавшись, таким же способом расправилась с анархистом Кузьмичевым. Обездвиженному двадцатилетнему парню из Ейска всадили под кожу шесть десятков кассетных гвоздей.

Вместо разъяснений Кирилл все так же пялился на Игоря. Присыпанный специями лук шипел в масле.

– Может, вы почитаете пока? – не выдержал Игорь. – У меня от бабушки литературные журналы остались.

– Я не люблю читать.

– А вы попробуйте. – Игорь выключил огонь под сковородой и принес из спальни журнал. – Стихи там классные.

Кирилл для вида полистал и захлопнул.

– У меня на сериалы-то времени не хватает.

– Что ж, у вас уважительная причина не интересоваться искусством, – сказал Игорь. – Вы стране служите.

Кирилл не повелся и не возразил.

За обедом он поинтересовался:

– Фашизм – это понятно. А почему вы, анархисты, против любых правых выступаете? Против умеренных националистов? Против тех, кто за здоровье русской нации, за традиционные ценности?

Игорь отложил ложку.

– Традиционные ценности – это как?

– Классическая семья, верность своему супругу, трезвый образ жизни – это не пустой звук. Почтение к старшим опять же. Преданность родине.

– Сильная держава с царем-батюшкой во главе, крестик на шее, щепотка Гитлера, – перебил Игорь федерала. – Между прочим, анархисты долбежку в очко тоже за доблесть не считают. И в большинстве своем не курят и не пьют. Так что пусть правые на нас не гонят.

– И все же почему вас корежит умеренная правая идея?

– Начнем с того, что правые, умеренные ли, нет, поголовно тупые, садисты и лжецы. Но это не главное. Важнее, что правые не только другим лгут, но и себе. Они верят в идеальное прошлое, когда все русские жили в мире и согласии. Когда царь заботился о народе, а народ чтил царя. Когда муж оберегал жену, а жена была крепким тылом для мужа. Дети вырастали похожими на родителей и передавали своим детям мудрость веков и поколений. Повсюду царило добро и благочестие, и каждый занимался своим делом. Правые верят в это прошлое и мечтают его вернуть. А такого прошлого никогда не существовало.

Игорь вновь принялся за суп. Тот безнадежно остыл.

– Почему вы против государства? – Кирилл не унимался.

– А вы разве за?

– То есть?

– Я-то думал, что раз вы так дискредитируете государство своими зверствами, то уж точно его ненавидите.

Остроумно получилось. У федерала аж челюсть отвисла. На миг, не более, но как же классно это выглядело.

– И все-таки почему? Против государства, против власти?

Игорь снова отложил ложку. Все равно кусок в горло не лез.

– Я, безусловно, ценю и уважаю власть во всех ее проявлениях, – торжественно произнес Игорь. – Только вообразите, что бы мы делали без развитого института чиновничества. Без справедливой правовой системы, что единственная держит нас в рамках дисциплины. Без полиции, которая нас бережет. Для настоящего гражданина нет и не может быть иного пути, кроме как уважение власти и безграничное ей доверие и подчинение.

Закончив монолог, Игорь взял обе тарелки и выплеснул остатки супа за порог.

А в шесть заявился Макс. В красных кедах, со спальником и пенкой за спиной.

Завидев друга из окна, Игорь решил, будто ему померещилось. Они ведь собирались на даче лишь при условии полной договоренности. В субботу утром, перед поездкой, созванивались в чате, удостоверялись, что все в порядке. Ради хохмы такие сборы на даче называли саммитом. Если кто-то не выходил на связь, саммит отменялся. Легко запомнить, не?

Игорь выскочил навстречу Максу и зашипел на него:

– Вали отсюда, вали!

– Ты чего?

– Вали, говорю! – Игорь выталкивал друга с участка.

– Куда валить? Из России, что ли? – растерянно пошутил айтишник.

– Уезжай, потом объясню!

Макс на секунду застыл.

– Догнал! Это у вас розыгрыш такой.

Айтишник увернулся от толчков Игоря и проскользнул в дом.

Игорь вошел следом.

Медленно, почти обреченно.

– …так что не советую, – извещал новоприбывшего Кирилл. – У нас целый отряд в укрытии, тебя схватят. Даже до остановки не добежишь.

Макс обернулся и вопросительно посмотрел на Игоря. Тот отвел взгляд.

– Тебе же, Игорь Александрович, я ноги укорочу, если хоть раз еще сорвешься без команды.

Кирилл в пять минут изложил Максу диспозицию.

Отныне и ему вменялось в обязанность любые действия согласовывать с федералом. В противном случае анархистов привлекут за создание террористического сообщества. За особо тяжкое, куда страшнее изготовления и хранения взрывчатки.

– Игорян, а где Дима с Юрцом? – поинтересовался Макс, катая хлебный мякиш между пальцев. – Свалили?

– Их не было.

– Разве?

– Ты дебил? – не выдержал Игорь. – Мы не выходили утром на связь, вот они и не приехали. И ты зря приперся.

Макс пропустил «дебила» мимо ушей.

– Ты не выходил, верно. Это Юра передал, что ты ему звонил. И переслал в чат твое сообщение. Ты писал, будто у тебя сдох зарядник и ты будешь ждать на даче.

– Что за чушь? Поехал бы я без зарядника. Где это сообщение?

Макс полез в карман за телефоном, но Кирилл выставил перед собой ладонь и помотал головой.

– Никакой электроники.

Федерал потребовал, чтобы Макс выключил телефон. Айтишник нехотя послушался.

– Вот они, – Игорь кивком указал на Кирилла, – Юру и развели. Как ребенка. Да чего уж там, всех нас развели.

Пожав плечами, Макс бросил в рот комочек хлеба и отломил новый.

Игорь не понимал, почему друг не сыплет вопросами, почему не злобствует, не винит. Макс напоминал то ли аморфную медузу, то ли зайца, который, угодив в клетку, преспокойно грыз морковку, а не метался туда-сюда. Либо айтишник был оглушен, либо робел говорить при Кирилле. Либо игнорировал глубину задницы, в которой они застряли.

Допустим, уроды проникли в квартиру Игоря, по-быстрому взломали его телефон (там графический ключ, никаких хитростей) и набрали Юре текстовуху. Допустим. А как насчет того, что Игорь якобы звонил Юре? Центр «Э» подделал голос Игоря? Юра соврал? Макс соврал?

– И у тебя не возникли сомнения, когда ты прочел сообщение от меня? – поинтересовался Игорь.

– Никаких, – заверил Макс. – Твой стиль: коротко, вежливо, без смайликов.

– А сам Юра? А Дима? Почему их здесь нет?

– Мне откуда знать? Я получил сообщение и приехал. Зарядку, между прочим, привез.

В голосе друга чувствовалась обида.

И все же что-то не складывалось. Максим, собранный и осторожный, повелся на провокацию. Примитивную, как призыв перейти по ссылке и выиграть денег. Максим, который годами успешно уворачивался от крючков в Даркнете и обещал через месяц-другой взломать беспилотное такси, угодил в капкан, выставленный охотниками на самом виду.

– И Дима с Юрой тоже планировали приехать? – уточнил Игорь.

– Ну да.

– Сегодня?

– Игорян, ты меня в чем-то подозреваешь?

– Конкретизирую.

– Конкретизирует он. Это из-за тебя я тут очутился. В дерьме по уши.

Игорь устыдился. Вместо решения проблемы они с Максом собачились на глазах у государственника, прямым текстом грозившего пришить им терроризм.

Что, если боны и не думают нападать? Если это федералы собрали анархистов, чтобы те перегрызли глотки друг другу? А Игорь разоткровенничался: Дима, Юра, сообщения в чате. Тупейшим образом лепят дело себе же самим.

Но почему тогда никто, кроме Макса, не клюнул? Почему именно он, такой умный, прокололся и присоединился к Игорю? Какого на рожон лез?

Сидели на кухне. Поначалу гнетущую тишину нарушали только мухи и комары, затем Мажор с соседнего участка включил музыку. Что-то электронное и динамичное, скудное на мелодику.

В семь вечера Кирилл плотнее задернул шторы и зажег свет. Игорь углядел в сторонке черный чемоданчик, стильный и компактный.

– У вас там оружие?

Кирилл похлопал себя по кобуре.

– Это значит нет?

– Это значит, что вам нечего бояться, пока вы слушаетесь.

А ведь они могли его обезвредить. Кирилл, очевидно, трусит и потому спрятался в себя. Навалиться бы с двух сторон, обезоружить, связаться по мессенджеру с Димой и Юрой, написать родителям и правозащитникам…

– Чайник поставлю? – спросил Игорь у федерала.

– Пей воду.

– Я не могу распоряжаться у себя в доме, правильно понимаю?

– Никакого чая.

Что-что, а воспрещать они умеют. Кирилл даже голос не поднял. И без того его ответ прозвучал настолько решительно и жестко, что Игорь отложил затею с чаем.

Боится, что кипятком его обольют. Предохраняется. Соображает, что дорогое начальство использовало его как разменную монету и бросило в логове против двоих противников. Вот и стращает, чтобы не потерять авторитет.

Жаль, Игорь нож после готовки убрал в стол.

В восемь Кирилл, уставший отбиваться от комаров, дал слабину:

– Парни, у вас спрей от насекомых есть?

– Не-а, – протянул Игорь. – Мы привыкшие.

Макс поколебался и сказал:

– У меня тоже нет.

Игорь догадывался, что друг врет. Макс всякий раз привозил с собой аэрозоль.

Кирилл улыбнулся, во второй раз за минуту проявив живые чувства.

– Тогда и я привыкну.

На секунду Игорю стало жаль федерала. Крепкий, выносливый. Стрессоустойчивый, как говорят в анкетах. Не жалуется, за день ни разу в сортир не сходил. Пригодился бы анарходвижу, а служит продажному государству. Средней квалификации холуй, обреченный остаться в тени.

В этот момент Кирилл выглядел уязвимым, если не слабым. Толстозадым, глупым, растерянным. Его преимущество, целиком обеспеченное служебным положением и пистолетом на поясе, казалось теперь шатким, если не призрачным.

Игорь задержал взгляд на друге, чтобы проверить, видит ли Макс то же самое. Макс встретился глазами с Игорем и тут же отвернулся.

В девять Игорь спросил:

– И когда вы поделитесь своими планами? Пора бы.

– Со мной свяжутся, и я раскрою детали.

– Когда с вами свяжутся?

– В течение трех часов.

– Какой-то размытый временной интервал, у вас нет такого ощущения?

– У меня есть ощущение, что вы пытаетесь выбесить.

Макс, до того сидящий как аутист, вдруг подал голос:

– Вы ждете сообщения от сотрудника, верно? Того, который к бонам внедрился. Он должен сказать, сколько человек нападет и когда именно. Я прав?

– Почти. Наш оперативник оповестит отдел, а отдел спустит информацию мне.

– Защищаться чем будете от бонов? – поинтересовался Игорь. – Огнестрелом?

– Убивать я никого не стану.

– А что станете?

– Все детали потом.

В десять Кирилл получил сообщение.

– Короче, они явятся втроем, – передал он. – Примерно в час ночи. Вооруженные молотками, ножами и металлической болванкой, чтобы выбить замок. Они тренировали взлом, так что справятся в момент. Войдут в комнату, и я их обезврежу.

С этими словами Кирилл открыл черный чемоданчик. Взору предстал стеклянный контейнер, внутри которого выстроились в ряд шприцы в форме дротиков, наполненные бесцветной жидкостью. Также в чемоданчике обнаружились респираторы, прибор ночного видения и компактные пистолеты с корпусом из белого пластика. Игорь догадался, что они для инъекций.

– Транквилизатор, отечественный, – прокомментировал Кирилл. – Дозы конские, но не смертельные.

– Внушает, – признался Игорь. – Что произойдет, когда вы их обезвредите?

– Задержим отморозков и предъявим обвинение в покушении.

– Что случится с нами?

– Если операция пройдет успешно, вас поблагодарят за содействие органам. По делу вы пройдете исключительно как свидетели.

– И вам можно верить?

– Разве у вас есть выбор?

Кирилл велел имитировать подготовку ко сну. Игорь разложил в дальнем конце кухни раскладушку, Макс раскатал пленку и развернул спальник. Затем оперативник распорядился поодиночке выйти в сортир.

Очутившись за дверью, Игорь оценил обстановку. Ночь выдалась лунной, безветренной и как будто замершей, установившейся навсегда. Музыка за забором Мажора стихла. Минор прекратил надрывать худосочное тело в огороде и звякал посудой в доме. Милые старички, еще одни соседи, так и не приехали. Из осинника, затянутого темной пленкой, не доносилось ни звука.

Если драпать через дачи, то есть шанс добежать до станции, куда пристают речные суда. Там, у причала, Игорь однажды видел рыбацкую лодку. Если удрать на ней, эти кретины не сразу сообразят, как его ловить. Оттуда либо плыть по течению в город, либо что есть мочи грести к противоположному берегу, что лучше. Там заповедная зона с краснокнижными животными и лес. Август сухой и теплый, так только в плюс. Зря, что ли, Дима учил их выживать?

Может, и не зря, но бросать товарищей в беде Дима не учил.

Похоже, Кирилл не врет насчет бонов, иначе с чего бы ему столько транквилизаторов. Толковый у них план вырисовывается: и нациков поймать, и антифа зашкварить. Какие они, к черту, анархисты, если сотрудничают с госслужбами? Вынужденно, по своей воле – без разницы. Это все равно что в полицию устроиться или стучать за плюшки. До смерти не отмоются от позора.

Плюшки стукачам, к слову, полагаются исключительно черствые. Зубы сотрешь от таких подачек.

Сполоснув руки водой из умывальника, Игорь снова огляделся. Будь он один, свинтил бы отсюда. Честно, свинтил бы без колебаний.

Обиднее всего, что с Максом ничего не ясно. С кем он, за кого – не поймешь. Может статься, Игорь не убегает лишь из-за друга, который теперь ни разу не друг.

В одиннадцать часов Кирилл зарядил дротиками шесть пистолетов. На вопросительные взгляды федерал пояснил:

– На всякий случай. Вдруг по дозе не хватит.

– Поделитесь с нами, – предложил Игорь. – Тоже на всякий случай.

– Сколько раз стрелял из такого?

– Ни разу.

– В том-то и дело. Еще в меня попадете.

Игорь и Макс надели респираторы.

Кирилл сел на пол слева от двери, прямо под выключателем. Прислонился спиной к стене и выложил заряженные пистолеты в строгий ряд по правую руку от себя.

– Не паникуем, когда они заявятся. Не вскакивайте с мест и не носитесь по комнате, чтобы я вас случайно не подстрелил. Все ясно? Тогда вырубаем свет.

Прежде чем комната погрузилась во тьму, Игорь отметил про себя, что Макс, забравшись в спальный мешок, не застегнул молнию. Разумный ход, чью бы сторону айтишник ни принял. Сам Игорь накрылся покрывалом так, чтобы при первой возможности отбросить его и на рывке преодолеть расстояние до спальни. Во-первых, совет не вскакивать с мест звучал вовсе не убедительно, а во-вторых, в спальне под шкафом хранился топор. Ржавый, от бабушки достался.

Кто-кто, а шакалы из Центра «Э» – последние люди на земле, кому бы Игорь доверил свою жизнь.

В темноте Макс стал ворочаться. Раздраженный Кирилл приказал соблюдать тишину.

– Вы вообще тут нелегально, – огрызнулся Макс. – Так что ваши команды меня не касаются.

Вскоре, правда, айтишник прекратил шуршать. Игорь подумал, не задремал ли Макс, и подал голос:

– Кстати, Кирилл Евгеньевич. – «Евгеньевич» прозвучало с издевкой. – Вы меня про умеренных правых спрашивали. Вспомнил я тут одного нацика активного. Гимадеев фамилия. Сам татарин чистокровный, зато за русскую идею глотку порвет и с имперским флагом позирует. Даже свечки в храме ставит за Россию. Вот такой вот герой. Воцерковленный.

На слова Игоря никто не отреагировал.

Сон наваливался, и голова тяжелела.

К тому же в респираторе Игорь чувствовал себя как в скафандре.

Дегенератская затея, в голове не укладывается. Не зная плана дома, ворваться и без лишнего шума забить до смерти энное количество молодых здоровых парней.

Дегенератская, но в духе бонов, следует признать. Они ведь не трусливые, просто с головой не дружат. Все сходится.

Окно со стороны Игоря выходило на дом Минора. Мужичонка также погасил свет и отправился на боковую.

Макс вертеться перестал. Успокоился, видимо. Как будто ему и не грозило прилететь молотком по черепу.

Игорь несколько раз щипал себя за предплечье, чтобы не заснуть. Чудилось, что минуло часов пять. До рассвета – руку протянуть. Кирилл почешет репу, уберет заправленные шприцы обратно в контейнер и позвонит начальству. Нагрянет Коваленко, обыщет с собаками сарай и найдет там прекрасное, безупречное и изысканное «ничего».

Все, что мог, Игорь сделал.

Впрочем, не все. Лукавил он. Выгораживал себя перед собой же. Он мог убежать, перечеркнуть свой статус исправного гражданина, который то ли содействует органам, то ли заискивает перед ними.

И еще Игорь с трудом признался себе, что боится ворочаться. Раскладушка скрипнет, и Кирилл, точно нянечка или воспитательница какая-нибудь, прикажет вести себя тихо. Игорь, конечно, возмутится, однако команды послушается.

Когда из сеней раздался оглушительный щелчок, Игорь аж подскочил и замотал головой, стряхивая дрему. Словно пробки выбило.

Макс зашуршал спальником.

– Ш-ш-ш, – прошелестел Кирилл. – Остаемся на местах.

Действовали нападавшие быстро, надо отдать им должное. Распахнули дверь в кухню и метнули дымовуху. Игорь успел отметить, что она самодельная. Дыма мало, и он какой-то негустой. Сами боялись отравиться.

Следующие события уместились секунд в десять.

Игорь залег за раскладушкой. Спальня с топором под шкафом оказалась такой же далекой, как и заповедная зона по ту сторону реки.

Щелкнул выключатель, и свет обрушился на глаза. Сквозь мутное стекло респиратора едва не ослепший Игорь разглядел, как рухнули два тела. Громко, точно с потолка свалились. Чьи-то ноги метнулись наружу.

Макс выкатился из спальника и дернулся вправо, подальше от эпицентра.

Ноги вернулись. Раздалось шипение, будто ножом выпустили воздух из огромного шара.

– Подъем! – воскликнул Кирилл. Голос звучал как из подвала. – Враг повержен.

Игорь поднялся.

В кулаке оперативник сжимал карманный огнетушитель и прыскал на потухшую дымовую шашку.

Нападавшие валялись как убитые. В черном с макушки до пят, даже лица спрятаны за балаклавой.

– Третьего на улице усыпил, – похвастался федерал.

Игорю почудилось, что он увидел у Кирилла ухмылку через респиратор.

– Что дальше? – спросил Макс.

Жавшийся до того к стене, он на секунду подался вперед.

Игорь слишком поздно заметил, что в правой руке у Кирилла заряженный дротиком пистолет. Последовал выстрел, похожий на плевок, и Макс без единого слова осел на пол.

Игорь, как идиот, смотрел, как Кирилл подхватывает очередную приготовленную инъекцию.

Стреляет в него.

И промахивается.

И только затем, когда федерал наклонился за последним, шестым пистолетом, Игорь обрушил кулаки на твердую, как гимнастический мат, спину Кирилла. Оперативник отшвырнул Игоря, и тот поясницей налетел на стол. Посуда, звеня, опрокинулась.

Игорь, хоть и не удержал равновесие, из положения извлек максимум. Подцепив банку со сгущенкой, он ринулся в повторную атаку на Кирилла, ошеломленного такой наглостью.

Используй подручные средства и рассчитывай на лучшее.

Два удара пришлись по корпусу, два по затылку. Еще один раз – спонтанно и, судя по судорожному выдоху противника, болезненно – Игорь коленом въехал федералу в пах и аж взвизгнул от восторга.

Кирилл скрючился в три погибели. Чутьем понимая, что бронежилет защищает корпус, Игорь обратил кулак на шею оглушенного врага. Затем для надежности пнул размякшего негодяя.

Хоть бы он сдох.

Макс не подавал признаков сознания. Игорь принялся хлестать айтишника ладонями по щекам.

– Эй, очнись! Я его вырубил!

Макс не реагировал. Игорь не соображал, слышно его через респиратор или нет, и закричал:

– Дружище, эй! Посмотри на меня!

Игорь поздно услышал шаги за спиной. Он не успел обернуться, когда в плечо ему всадили иглу.

– Надымили-то, надымили, – откуда-то с потолка спустился пугающе задушевный голос Коваленко.

Он схватил Игоря за шкирку, как большую куклу, и поволок в спальню. Игорь не понимал, почему он не сопротивляется. Веки налились свинцом. Тело отрубилось и потеряло связь с разумом и волей.

Хлопнула дверь. Коваленко нашарил выключатель. Тусклый свет заполнил все и окончательно придавил Игоря к полу.

Коваленко наклонился и снял респиратор.

– Что тут у нас? Неонацистская группа ворвалась в загородный дом к антифашистам. Антифашисты дали бой. Неонацисты применили взрывчатку и по глупости не рассчитали мощности взрыва. Шесть трупов. Какая поучительная драма.

Конечности не слушались. Игорь силился зачерпнуть воздух ртом, но рот толком не раскрывался.

– Да не дергайся ты, – ласково пролепетал Коваленко, снимая респиратор и с Игоря. – Тебе ввели миорелаксант. Много миорелаксанта. Это такая штука, расслабляющая мышцы. Ты все равно что парализованный сейчас. Честно говоря, удивлен, что твое сердце выдержало. Крепкое, значит, сердечко-то. Сопротивляется.

Коваленко, умолкнув на секунду, посмотрел Игорю в глаза. Заинтересованно, почти с азартом.

– Ты спросишь, почему трупов шесть, а не пять. Все потому, что Дима тоже приехал. Только мы его раньше усыпили. Теперь он к вам присоединится.

Это Центр «Э» бонов на анархистов натравил. Через провокатора натравили. И Юра предал. Террористы на террористов. Без камер, без свидетелей. Государство получит жирный повод взяться за радикалов всерьез. Усилят чистки, подключат немыслимые ресурсы. И все под одобрение прессы.

Коваленко встал.

– Мы пошли ставить взрывчатку. Когда бабахнет и разбудит соседей, нас здесь не будет. Прощай.

Игорь очутился в темноте. Вслед за конечностями онемели живот и шея. Воздух кончался. Игоря как будто душила невидимая рука, не оставляя ему ни шанса.

Дверь отворилась в последний раз, и Коваленко произнес:

– Зато ты героически погибнешь в схватке с неонацистами. Красиво звучит, не правда ли?

Начитавшись агитационных листовок от местных активистов, Заман как-то пошутил, что у них в квартире коммунизм. Едят из одного котла, ложатся в один час, встают тоже. Решения вместе принимают. Если вас шестнадцать, а комнаты всего две, без заботы друг о друге вы натурально озвереете.

– Получается, при коммунизме все будут как роботы? – удивился Шавкат.

– Почему?

– Сон по расписанию, еда по расписанию, все вежливые и не дерутся. Чисто автоматы.

– Ну ты даешь! – воскликнул Заман. – Какие мы роботы? Роботы не едят и спать не ложатся.

Шавкат поскреб в затылке. И правда не складывалось что-то.

С тех пор как строительные компании по всему свету начали затариваться роботами-строителями, Шавкат беспокоился, что прогрессивные конкуренты отнимут у него хлеб. Эти чипированные мерзавцы все делали лучше: клали по две тысячи кирпичей в час, прекрасно управлялись с бетоном, выполняли любые виды отделки. А еще они не обедали, не отлынивали, не воровали, не уходили в отпуска и запои.

Не то чтоб Шавкат любил свою работу. Ненавидел – так гораздо точнее. Вот только бездушным машинам отдавать ее не собирался.

Бригада то и дело спрашивала у начальника Бахрама, не планирует ли «Гелиос» автоматизировать производство. Ну, постепенно. Разогнать там половину рабочих, заменить их японскими или австралийскими железяками.

– Башку ерундой не забивайте, – отвечал бригадир. – На ваш век строек хватит.

И все же, когда Бахрама что-то бесило, он мог накричать:

– Чего ты вола манаешь? Думаешь, незаменимый? Хочешь, чтобы вместо тебя робота купили?

Хотя все понимали, что бригадир стращает, слова его западали в душу. Как будто проклятья от старой цыганки, которая если не предскажет, так накаркает.

Когда бригаду перебросили на общагу для студентов, поползли слухи, что этот объект – последний. Дальше, мол, «Гелиос» переходит на автоматику, и мигрантов выставят вон. То ли в грузовиках на родину вывезут, то ли денег на билет дадут – не суть. А другие стройкомпании тоже роботизируются. Рентабельно и модно.

Если раньше Шавкат отправлял жене и дочке ползарплаты, то теперь решил отсылать две трети. И наказал тратить по минимуму.

Общага, на которую перевели бригаду, прославилась в городе как позорный долгострой. К тому моменту, когда студентов по плану должны были расселять, едва-едва возвели стены. Украли какую-то легендарную сумму. Мэр, устав терпеть, сменил подрядчика и приказал закончить с работами за лето: чтоб там инженерные системы, теплоизоляция, отделка по высшему классу. Трудиться в три смены, подбивать на сверхурочные. Так Шавкату передали через шестые руки. Сам он, ясен пень, с мэром чай не пил, на ковер не вызывался.

Чушь какая-то выходила. Допустим, достроят они объект к сентябрю, сдадут. Так общага все равно целый учебный год пустой простоит. Если только мэр не найдет ей другое применение.

Баходир, товарищ Шавката, оценил грустный юмор их ситуации:

– Мы для студентов общежитие строим, а они нам роботов выдумывают. Вот такая благодарность.

– Студенты ни при чем, – сказал Заман. – Они дипломы получат и тоже без работы будут мыкаться, никому не нужные.

– Да уж, совсем не коммунизм, – подколол друга Шавкат.

– Конечно, нет. Коммунизм – это когда роботы трудятся, а люди отдыхают. Фильмы смотрят, гуляют по набережной, спортом занимаются, путешествуют. Рай на земле.

Мечтания Замана о рае разбивались уже на КПП, где строителей досматривали как на таможне. На входе искали алкоголь, на выходе дознавались, не упер ли чего-нибудь, мастерок там или гвоздей пачку. Воровать дозволялось только по-крупному и только начальству.

На воротах меж тем висела табличка с лозунгом стройкомпании: «Ближе к солнцу!»

Какой уж тут коммунизм, когда они к солнцу тянутся, а тебя в землю втаптывают. Когда у них маникюр-парфюм-укладка, а ты чумазый как не пойми кто. Еще и врут, что узбеки вечно грязные. Они ж узбеков лишь на стройке и видели.

Что, если она пьет таблетки только затем, чтобы выбить из-под упертого рассудка последние подпорки? Чтобы пропасть с концами и даже не понять этого?

В любом случае это разумнее, чем… Чем что? Наверное, чем сидеть и ждать, когда все само собой рассосется.

Света заполнила анкету на стойке, оплатила консультацию наличными и открыла дверь в кабинет очередного психотерапевта. Подавляющий белый цвет – это лишнее. Лучше не затягивать здесь.

– Слушаю вас внимательно.

Молодой, вежливый, почти обаятельный. Если бы Света обращалась к психотерапевтам впервые, этому бы доверилась.

– Вроде бы ничего конкретного не случилось, – начала она свою историю. – Никаких потерь, расставаний, разочарований. Я просто срываюсь из-за мелочей и накручиваю себя… Извините, я не привыкла таким делиться.

– Все хорошо. Продолжайте.

– Я тревожусь по мелочам. Меня раздражает, когда медленно грузится Интернет. Когда кто-то говорит слишком громко или ругается. Когда плачут дети, особенно в автобусе или в закрытом помещении. Раздражает, когда в банкомате нет купюр, которые мне нужны. Нет пятисоток, например.

– В чем проявляется ваше раздражение?

– У меня портится настроение. Дыхание учащается, сердце бьется сильнее. Если тревожусь в публичном месте, мне хочется выбросить вещи – сумку, кошелек, смартфон – и убежать. Если я одна и проблема не в людях, то закрываю ладонями уши и зажмуриваюсь. Пережидаю, когда волна схлынет.

– Конфликтуете с людьми, которые вас раздражают?

– Никакой агрессии. Даже замечания не делаю. Наоборот, стараюсь удалиться.

Психотерапевт кивнул.

– Живете с кем? С родителями, с друзьями? Со второй половинкой?

Половинкой. Ну и формулировки.

– Одна.

– Работаете? Учитесь?

– Уже выпустилась. Работаю удаленно. Копирайтер: пишу тексты для сайтов, заполняю контент. Свободный художник, в общем.

Света обозначила подобие улыбки, чтобы доктор вдруг не подумал, что перед ним конченая невротичка. Хотя натянутая улыбка – это тоже признак невроза.

– Спите хорошо?

– Не очень. Если днем много волновалась, долго ворочаюсь, прежде чем заснуть. Часто просыпаюсь по ночам.

– Раньше к психотерапевтам обращались?

– Как вам сказать… Это почти не считается.

– То есть?

– В десятом классе записалась к школьному психологу. Не складывались отношения.

– Помогло?

– Помогло. Мы с парнем расстались, но без драм и истерик. Сами понимаете: подростки, влюбленность, пустые обещания…

Настал момент подтолкнуть доктора к правильным действиям.

– Когда мне не спится, я принимаю две таблетки глицина, и это меня расслабляет. Еще время от времени завариваю ромашку. Хотя толку от нее мало.

– Думал, что глицин сегодня только бабушки принимают. А бороться с тревожностью ромашкой – все равно что лечить гипертонию урюком. Вкусно и не особо эффективно. Когда-нибудь принимали седативные средства?

– Нет.

– Антидепрессанты?

– Нет.

– Тогда назначу вам успокоительное. У вас нет аллергии?

– Нет.

– Отлично. Это антидепрессант четвертого поколения. Он положительно зарекомендовал себя на рынке. Мои пациенты хвалят.

Психотерапевт заполнил бланк с рецептом, достал из ящичка заветную печать и шмякнул на бумажку, придавая ей магический статус документа. Света обменяет его на таблетки. Две упаковки по тридцать штук. Целых два месяца таблеток.

– Помимо седативных, прописал вам мягкие нейролептики – для сна. Покупайте препараты в сети аптек «Оптимистик». Рядом с нашей клиникой как раз такая есть. Там выгодные цены и, что важно, никогда не нарвешься на подделку.

Доктор протянул рецепт и объяснил, как принимать таблетки.

– Через неделю запишитесь на повторную консультацию. Проверим, как действует средство. Заодно и рассмотрим природу вашей повышенной тревожности. Медикаментозная помощь – это замечательно, но она лишь глушит симптомы, а не убирает причину. Я познакомлю вас с техниками когнитивно-поведенческой терапии, и вы научитесь самостоятельно, без лекарств, побеждать волнение и стрессы. Мы вместе устраним причину.

Вслух Света пообещала так и сделать, мысленно посылая специалиста. Отвращение к жизни появилось у нее вместе с пробуждением сознания, так что прибереги свои техники для впечатлительных. Этот случай не лечится.

Она купила седативное в аптеке «Доктор Хелпер». Специально не пошла в «Оптимистик»: с ней, судя по всему, у клиники партнерское соглашение, вот мозгоправ ее и продвигает.

Технически Света, кстати, не солгала, когда рассказала о школьном психологе. Было такое. А что до антидепрессантов и седативных, то это, конечно, неправда. Вынужденная.

Через час Света перешагнула порог следующего кабинета. Другая клиника, другой район. Принимал стареющий эриксонист. Отзывы о нем не впечатляли. Света выбрала его на безрыбье: за два года она посетила чуть ли не всех психотерапевтов в городе, обладавших волшебной печатью, и очень не хотела идти на второй круг.

– Я апатичная и безвольная, – заныла она. – Вечно что-то нагнетаю. Обычная мелочь выбивает меня из колеи. Например, вчера я посадила пятнышко на блузку. Проклятый кетчуп. Сначала разревелась, а затем кинула блузку в стиралку. Пока шла стирка, я изводила себя переживаниями. Что, если пятно не исчезнет? Опять тащиться в магазин и искать новую блузку? Примерять, забраковывать, смотреть на свою кислую рожу в зеркале? Я прокручивала это в голове и снова ревела.

– Вас беспокоит, что вы апатичная или что вы часто плачете? Или вас коробит, что вы излишне жалеете себя?

– Что я апатичная и безвольная, – твердо сказала Света. – Я извожусь, когда мне предстоят самые пустяковые усилия. Отстирать пятнышко, подогреть чайник. Особенно меня ломает вытереть пыль со стола, даже если она проросла таким толстым слоем, что на ней можно рисовать.

– Что-нибудь кроме этого?

– Постоянно теряю концентрацию. Забываю даты и имена людей, с которыми меня знакомят.

– Случается так, что вы вышли из дома и забыли, куда идете?

– Ни разу не случалось.

Эриксонист почему-то спросил о суицидальных мыслях. Света ответила, что любит жизнь и ни за что себе не навредит.

В конце концов доктор взял бланк и извлек на свет чудесную печать.

– Антидепрессанты – это только часть терапии, – произнес мозгоправ, заполняя документ. – Они способны заглушить симптомы, но не избавляют от причин. А причины лежат на глубинном уровне, до которого лекарства не дотягиваются. Я практикую эриксоновский гипноз и советую вам пройти курс из нескольких сеансов. Я разработаю для вас индивидуальную программу…

Света слушала вполуха, готовая вырвать из рук чертова гипнотизера несчастный рецепт. Она за него заплатила.

– …препарат покупайте в «Докторе Хелпере», – закончил психотерапевт. – Аптека напротив клиники, прямо через дорогу. Там хорошее качество и честные фармацевты.

Назло рекламе Света зашла за таблетками в «Оптимистик». Такие ей еще не прописывали. Две упаковки, стандартная норма. Это средство, в отличие от первого, не оказывало затормаживающего эффекта. Зато в числе побочек значилась спутанность сознания. Вау!

Заодно Света приобрела и анальгетик, про запас.

Забавно, «болеутоляющее» переводится как «painkiller». Если в русском боль предлагается утолить, то есть удовлетворить и умилостивить, как жажду, то на английском боль убивают, безо всяких компромиссов и задабриваний.

По пути домой Света листала новостную ленту. Аптечная добыча грела душу, поэтому посты лишь веселили. Фемизипанки устроили флешмоб с искусственной кровью. Курьер еды так спешил с заказом, что врезался в столб на велосипеде. Ютьюб-скандал с рэпером Серегой Уильямсом прокомментировал аж министр культуры Дудь, который в силу положения давно не следил за сетевыми разборками и потому редко высказывался по актуальной сцене.

Свету привлекла новость о грядущем запуске туристического маршрута в Оймяконе. Путевки в первый тур уже раскупили. Экстремальненко. Можно и туда рвануть, когда совсем припрет. Наглотаться седативных до полного безразличия и выйти из гостиницы в могильную ночь. Если повезет, найдут обледеневшей в сугробе.

Дома первым делом Света удостоверилась, что таблетки никуда не исчезли из портфеля. Сегодня она обеспечила себе целых четыре месяца без походов по психотерапевтам. Без унижений, без выдавленных историй о пятнах на блузке.

Интересно, кстати, куда девают бланки с рецептами? Куда их аптеки сдают? В специальную комиссию, чтобы отметили, кто и какие подконтрольные препараты получил? Если так, не закатят ли они проверку некой Светлане Коваленко, которая за два часа в разных точках приобрела аж шесть пачек психоактивных веществ?

Так.

Впредь ездить за таблетками в маленькие соседние города. На электричке или на автобусе. На них билеты, кажется, без паспорта продают. Запутать следы и не навлечь подозрения. Нет ничего хуже разбирательств и допросов. Зачем тебе столько антидепрессантов, что с тобой не так? Все не так. У тебя дыра в груди размером с Байкал. Причем с рождения.

Закинув в кипящую воду спагетти, Света приняла средство, которое назначил ей эриксонист. Если верить описанию (она не верила), средство снимало апатию и улучшало концентрацию.

Позвонил папа.

– Как ты, Светланыш?

Света поморщилась.

– Все в порядке.

– Точно все?

– Точно. Никаких новостей нет.

– Что ж… Это сама по себе хорошая новость. Чем займешься вечером?

– Пап, я занята. Готовлю. Потом поговорим.

– Тогда не отвлекаю тебя от кухонных подвигов! Пока, милая!

Зря она сказала: «Потом поговорим». Опять позвонит.

Спагетти слиплись. Света распсиховалась и опрокинула целую кастрюлю в унитаз.

Бич-лапша так бич-лапша. Уж на такой обед и она сгодится.

Пока кипятилась вода, Света с тревогой ждала звонка от папы. Не то чтобы папа раздражал тупыми советами или изображал душевного батю, ничего подобного. Наоборот, папа, несмотря на дикую загруженность, окружал дочь ненавязчивой заботой и никогда не тащил в семью негатив. Света восхищалась его умом и сдержанностью. А работал он, между прочим, в ФСБ и ловил государственных преступников. Та еще служба. Света и вообразить не могла, чего ему стоило оставаться мягким, заботливым, человечным – по-настоящему человечным.

Света уважала папу и сторонилась его. Папа приносил реальную пользу обществу, а она сидела на таблетках и лгала всем вокруг. Она отчислилась из универа, а папа без осуждений снимал ей квартиру и давал деньги. Не спрашивая, куда она их тратит.

Разговоры с папой напоминали Свете, какое она ничтожество. Изнывает от жалости к себе и коптит небо. Типичный скайсмоукер.

К счастью, папа не позвонил. Света уселась с лапшой перед монитором. Заталкивая в себя заменитель еды, она прокручивала ленту. Взгляд затормозил на записи из музыкального паблика. Между репостом с розыгрышем смартфона и призывом помочь котятам размещалась новость о смерти Брайана Стивенса из американской метал-группы After Cool Stories. Музыкант скончался в 28 лет по неизвестным причинам.

After Cool Stories. Кажется, одна из тех банд, что поют о сердцах, которые разрываются от любви, и о мечтах, которые оборачиваются разочарованием. Громкие бестолковые композиции, похожие одна на другую, как сайты кулинарных рецептов. Мешанина из эмоций от подростков под тридцать.

Вместо того чтобы крутить ленту дальше, Света зашла в фанатское комьюнити After Cool Stories, чтобы прочитать официальное заявление. Все как всегда: участники группы шокированы трагедией и просят воздержаться от сплетен, все скорбят и не верят в произошедшее, Брайана будет не хватать, о подробностях похорон и акциях памяти будет объявлено в ближайшее время… Одни и те же слова вне зависимости от того, кто умер: музыкант, блогер, дорогой дедушка, подружка по чатику, любимый попугайчик. Ряд вылизанных формулировок как будто заслонял собой пустоту, которая образовалась после смерти.

В комментариях писали:

Ничего красивого в металлисте Света не увидела. Форма головы напоминала перевернутый основанием вверх остроносый треугольник. Посаженные близко друг к дружке наглые глаза, густые брови кавказского типа, крашенные в ультраблонд волосы, впавшие щеки, кольцо в ноздре. И галерея татуировок от шеи до запястий, как если бы Стивенс метил в Книгу рекордов Гиннесса по числу партаков[1]. Судя по навязчивому желанию переделать внешность, парень испытывал нехилые проблемы с самооценкой.

Света доела остывшую лапшу и приняла седативное, прописанное ей специалистом по КПТ.

Никакого эффекта. Наверное, потом накроет.

Стивенс по градусу отбитости напоминал Светиного бывшего. Два года назад случилось неизбежное: Света спуталась с психодромным типом, которому стукнул тридцатник. Честно говоря, с кем-то другим, более разумным, она бы и не сблизилась – не та натура. Бывший сыпал идиотскими шутками, напевал под нос самим придуманные песенки и проявлял нездоровую ласку. Когда ему не нравилось поведение Светы, он ласково спрашивал: «Ты спятил, мой ангел?» Первый его комплимент, сделанный через пять минут после знакомства, вообще звучал так:

– Ты такая, хм, фертильная.

Повезло, что не залетела от него. Реально повезло.

Морщась от воспоминаний, Света заглянула на страницу бывшего. Все чистенько и гладенько. Деловое фото в профиле, цитаты о тайм-менеджменте. С виду и не скажешь, что конченый психопат.

В паблике After Cool Stories тем временем выложили подборку лучших песен. Света включила. Уши моментально заныли от хриплых воплей под оглушительные гитары и ударные. Электронные вставки в припевах только усугубляли впечатление.

И кто-то ведь заказывает виниловые пластинки вот с этим. Сколько же пафоса, сколько раздутых страстей, сколько загубленных голосовых связок! Сколько инфантильных фанатов, молящихся на бездарных кумиров, и сколько бездарных кумиров, потакающих инфантильным фанатам!

На третьей композиции Света твердо решила, что хуже этого ничего быть не может. Даже скатившиеся до самого днищенского дна Imagine Dragons. Даже блевотный Серега Уильямс.

А что, если она чего-то не понимает? Что, если у After Cool Stories глубокие тексты? Хорошо, не глубокие – хотя бы технично сделанные?

Зря она проверила эти наивные предположения. Бесполезная лирика с представлениями пятнадцатилетних кретинов о мире. Каждый подросток воображает себя философом и выражается примерно так же, как передовые металлические банды. Cry – die, fire – liar, death – breath, наитупейшие рифмы, штампованные образы, скудная, будто растительность в пустыне, система координат. Немудрено, что в двадцать лет люди с нормальным набором хромосом теряют интерес к этой дряни, если только они не двинутые поклонники.

В сетевом комьюнити между тем выкладывались соболезнования от коллег After Cool Stories по цеху. Какой-то татуированный жиртрест поделился воспоминанием, как Стивенс в «КФС» на спор съел сотню куриных наггетсов, запил их двумя сырыми яйцами и снабдил историю фотографиями.

Интересно, скольких шприцованных кур убили ради ста наггетсов? Семь? Десять? Пятнадцать? И правда любопытно, какова цена парочки идиотских снимков и ободряющих смешков от дружков-дегенератов? Света не веганила и веганов презирала, но история ее разозлила. Да на эти деньги можно повеселиться куда оригинальнее. Или, если уж на то пошло, угостить пиццей случайных студентов, пусть даже мойщиков туалетов из того же ресторана фастфуда.

Ты скажешь, это так скучно, да, милый-милый Брайан?

Света переключилась на ленту новостей. Япония запустила третью серию экспериментов по выращиванию человеческих органов в свиньях для последующей трансплантации. Коммунисты раскритиковали проект о продаже дорогостоящих лекарств в кредит. Серега Уильямс репостнул комментарий Дудя с поддержкой и прибавил: «Всем слушать культурного министра». Ветеранка фемдвижа Любовь Калугина присоединилась к флешмобу и использовала кровь коровы вместо искусственной. Американские социалисты во главе с чокнутой Шурочкой Кортес официально предложили России выкупить тело Ленина, потому что им мертвый вождь ближе и нужнее.

Смерть, болезни, мертвецы. По логике, соцсети определяют настроение пользователя и подают ему правильный контент. Получается, Света сама тянулась к мертвечине? Или что-то не так с Интернет-алгоритмами?

Ну а что? Трупаки и разложение – это прямо ее. Влечет так, что воротит. От себя это еще худо-бедно скроешь, а от онлайн-платформ нет. Они взывают к твоему бессознательному, выясняют о тебе горькую правду и пихают тебе в лицо.

Света заметила, что не закрыла вкладку с фанатским сообществом After Cool Stories, и ткнула туда. В истории с суицидом появился новый персонаж – подруга Стивенса. Она обнаружила его в ванной без сознания, а в раковине валялся опустевший шприц. По словам девушки, музыкант боролся с героиновой зависимостью. «Скорая помощь» после найденного пульса сделала укол налоксона, и Брайана доставили в больницу. Там у него остановилось сердце.

В конце записи подчеркивалось, что информация неофициальная.

Какое смешное слово – «боролся».

Все встало на свои места. Любитель погонять по вене не справился с управлением и сорвался с обрыва. Смерть такая же заурядная, как и все его так называемое творчество.

Света походила по комнате, выпила вторую таблетку седативного и вернулась к компьютеру. В ленте всплыла цитата.

Света понятия не имела, кто такой М. Хайдеггер, но с удовольствием растолковала бы умнику, что его хваленый пастух бытия – это не более чем раковая опухоль планеты.

Именно так. Все мы неудачники уже по факту рождения. Нас бросили в мир и наградили в насмешку чувством собственной важности и предчувствием, что вот-вот случится что-то торжественное и судьбоносное. У любого из нас не больше оснований причислять себя к знатокам бытия, чем у улитки.

Света представила, будто это она съела два сырых яйца в «КФС», и ее затошнило. Благо в аптечке завалялся активированный уголь. Вместе с ним Света приняла еще одну таблетку седативного.

Да почему, черт подери, оно не действует, а?

Ей велят потерпеть, не накручивать себя. Мол, депрессия – это не приговор, это надо пережить. Вот только с детства самым сильным ее желанием было сдохнуть. Сдохнуть, исчезнуть, прерваться. Так что надо пережить-то? Жизнь?

От всей этой дряни хотелось быстрее отмыться – в самом прямом смысле.

Света ополоснула душевую кабинку и разделась. В пупке свалялся серый комок, на бледном плече выскочило покраснение, как если бы там целый час скребли твердой стороной губки.

Света отвела взгляд от желтоватого налета на внутренних стенках душевой и отрегулировала напор. Скоро кабинку заполнило паровое облако, клонившее в тревожный сон. Воздуха не хватало. Свете показалось, что она потеряет сознание и, проломив тонкую дверцу, всем телом рухнет с высоты на бетонный пол. Рухнет и ударится головой об унитаз с несмываемым налетом. Света крутанула кран с холодной и спешно намылилась гелем.

Сквозь шум водяного потока почудилось, что в комнате заиграла мелодия смартфона. Опять папа!

Высунувшись из кабинки за полотенцем, Света застыла. Под запотевшим зеркалом, на раковине, рядом с мыльницей лежал шприц с героином. Ум подсказывал, что это зубная щетка. Таких шприцов не существует. Несмотря на осознание, что она творит безумие, Света метнулась из душевой, печатая мокрые следы на плитке, и начала ломать щетку на кусочки, лишь бы никто не воткнул иглу ей в вену.

Через минуту в пальцах осталась главная часть щетки – с бело-голубой щетиной. Света, не отдавая себе отчета, принялась яростно тереть локтевой сгиб сухими волокнами, наказывая себя за никудышность. С каждой секундой жесткая, как железная мочалка, щетина царапала сильнее и сильнее, истончая кожу и приближаясь к вене. Кожа зашлась красными пятнами и завопила, точно ее прижгли. Пламя побежало по сосудам, разнося боль по всем конечностям.

Очнувшись, Света отшвырнула остаток щетки и побежала в комнату. Гнусная игла уже погнала мутную коричневую смерть по венам. Левая рука, куда зарядили дозу, онемела выше локтя, а героин быстро расползался по синим сосудам. В ушах раздавалось нестерпимое шуршание, будто по мокрому лесу продирался зверь и шумели вековые деревья, и этот нарастающий звук шел изнутри. К горлу подступали невидимые когти, и Света действующую – не онемевшей еще правой – руку крепко прижала к ребрам, под которыми прыгало сердце.

Краем глаза Света отметила красный индикатор на ноутбуке – забыла выключить. Доволочившись в темноте до постели, она рухнула лицом в потолок, чтобы ни в коем случае не дать твари взять ее со спины. Кислород кончался, и Света слепо надеялась, что провалится в сон прежде, чем наркотик разорвет ее грудную клетку и вытолкнет взбесившийся кусок мяса, выплюнет изношенную мышцу.

Над ухом заиграла мелодия. Полностью омертвевшая к тому моменту левая шевельнулась, и Света потянулась к телефону. Дезодорант, стоявший на пути, полетел на пол.

– Светланыш, я тебя не разбудил? Ты не отвечала.

Света не смогла произнести ни слова.

– У тебя сегодня голос был… как бы это назвать… странный. Взволнованный. Как ты?

Вместо затверженного «все в порядке» Света выдавила:

– Вызови мне «Скорую». Мне плохо.

– Что стряслось? Давай я приеду.

– Приезжай, только сначала вызови «Скорую».

– Все-все, прямо сейчас же. Держись обязательно. Перезвоню сейчас. Не теряй сознание, ладно?

Света тяжело выдохнула и приподнялась на локте. Контуры комнаты медленно проступали в темноте.

Когда ее накрывало, Арина шла на сайт с авиабилетами. Изучала цены, следила за спецпредложениями, планировала отпуск. Мечта о спонтанном полете – чтобы бросить дела на середине и сорваться в никуда – будоражила воображение. Арина неоднократно прокручивала в голове набор сценок, предваряющих идеальное приключение. Вот она сдерживает улыбку перед озадаченным Сергеевичем, который на две, а то и на три недели лишается безотказной журналистки. Вот такси спешит в аэропорт, а вечно цейтнотная Арина на заднем сиденье жует дешевый хот-дог с толстой полоской кетчупа. Вот самолет, разогнавшись, отрывается от земли и по красивой диагонали набирает высоту, а с плеч Арины соскальзывают в пропасть и темный ангел, изводивший дурными воспоминаниями, и светлый, мучивший дедлайнами и обязательством звонить родителям каждые выходные. Крылатый корабль с приветливым персоналом уносит Арину в Чили, в Израиль, на Камчатку – куда-нибудь, где нет цейтнотов.

Реальность, как водится, подкачала. Шеф выглядел больше раздраженным, чем озадаченным. Он загибал пальцы:

– Обзор китайской кухни – неделю на тебе висит. Лонгрид по фермерским продуктам. Интервью с рэпером этим христианским…

– С Градецким, – перебила Арина. – Его возьмет Света, мы договорились. По лонгриду я материал собрала. Напишу в пути, в субботу получите.

– А китайская кухня?

– Иван Сергеевич, прошу отсрочки до октября. – Заметив, как вздрогнули брови шефа, Арина добавила: – Мне правда нужно.

Брови вернулись в исходное положение.

– Одним лонгридом не отделаешься. Раз уж интервью займется Света, на тебя перекину ее статью по роботам. На ней и так самоубийства под трамваями висят.

– Выполню в лучшем виде, – заверила Арина с такой преданностью, какой у себя и не подозревала.

В такси она, конечно, села без хот-дога. Чтобы залатать дыру в сценарии, пообещала себе, что в аэропорту съест шоколадный круассан с американо. Но очередь перед регистрацией, спешка…

На взлете невидимая сила обрушилась на голову и плечи, точно туда усадили ребенка. Арина стиснула ручки кресла как на экстремальных аттракционах. На секунду почудилось, что от перепада давления шея сломается и потерявшая крепление голова запрыгает по проходу. Где-то за спиной захныкал, а затем заплакал ребенок.

Не в тему вспомнился дешевый хот-дог с толстой полоской кетчупа, и к горлу подступила тошнота.

Когда облака сомкнулись под бортом и самолет выровнялся по незримой горизонтальной линии, волнение отпустило. В салоне заработал вайфай. Арина не удержалась и снова перечитала злосчастный пост.

Пост появился на «Фейсбуке» сегодня рано утром, в 06:10, и быстро оброс комментариями. Поначалу они сводились к двум вопросам: «Что здесь творится?» и «Дорогой Илья, чем могу помочь?» Позднее выяснилось, что дорогой Илья не отвечает на комментарии и звонки и вообще исчез со всех радаров. В квартире на Обводном сценариста тоже не нашли. Посыпались однотипные и залайканные предположения, будто он не выдержал хейта и покончил с собой в тихом месте. Кто-то, напротив, не менее предсказуемо утешал, что с Илюхой все в порядке и он чистит карму через запой – вдали от Интернета и наставленных глаз. Комментаторы рассуждали, следует ли подавать заявление о пропаже человека, и если да, то на каких основаниях. Достаточно ли слов: «Избавьте меня от этого»?

Все эти измышления и догадки раздражали, поскольку Арина знала, что пост адресован одной ей.

Это с ней Илья пускал кораблики по Карповке. Окей, может и не только с ней, но в забегаловке они обедали вдвоем. Официантка тогда неловко отшутилась, что квас – это славянский напиток, а не корейский.

Знал ли Илья, что Арина следит за ним? Ну, за год она поставила «нравится» трем его постам, чтобы поддержать после провала «Команды Т» и подбодрить на фоне всего. Уж кто-кто, а почетный нарцисс такое заметит. Да и мистификация в его духе. Придумать собственное исчезновение и вывесить зашифрованное послание на самом видном месте – о да, фирменный почерк. И вот не минуло и дня, а Арина, словно глупенькая девочка, бросает все и по первому зову летит в Петербург.

Что-то это напоминает. Ах да, многочисленные выходки Ильи, когда он срывался в какой-нибудь Выборг, оставлял записку на столе и выключал телефон. На второй день изведенная переживаниями Арина мчалась в треклятый Выборг и покорно ждала на вокзале, пока ее ненаглядный соблаговолит явиться за обратным билетом. С прочищенной кармой и кучей бестолковых идей.

Из Пулкова Арина сразу поехала на Петроградку. Каменноостровский проспект все так же давил геометрически выверенной строгостью, как и шестнадцать лет назад. Как и шестнадцать лет назад, Арина запуталась в нехитром подземном переходе. Чудилось, сама Вселенная повторяет в деталях атмосферу первого свидания. Для пущей верности не хватало лишь опоздать на десять минут, но точного времени на этот раз Илья не назначил.

У входа в кафе она перевела дух. Если он ждет внутри, она явилась сюда напрасно. Если нет, то тем более. В первом случае получится, что она играет в чужую игру. Во втором – что выставляет себя идиоткой, всюду ищущей знаки судьбы.

А, раньше надо было думать!

В кафе группа то ли школьников, то ли студентов (с каждым годом различать их с первого взгляда становилось все труднее) что-то отмечала. В уголке скромно примостилась молодая парочка. Никаких намеков на Илью, можно выдыхать.

Арина села за столик у входа и заказала суп кимчи.

– Вам рис к супу принести? – поинтересовалась официантка, совсем молоденькая.

– Нет, – машинально отреагировала Арина.

Впрочем, через минуту она поменяла решение, прибавив к заказу рис, а заодно жареный тофу, два пянсе с тыквой и чайник чая. Желудок, ранним утром вынужденно переведенный в спящий режим, восстал и требовал подношений. С чего, собственно, ему отказывать?

Из памяти напрочь стерся интерьер из 2018-го. Арина смотрела на кремовые стены, на черно-белые фото с достопримечательностями, на бамбуковые шторки и не находила в сердце никакого отклика. Похоже, все воспоминания от первого свидания заполонил Илья. Насмешливый, уверенный в себе, жутко обаятельный. Задним числом можно оправдаться, что первокурсницу, ошеломленную уже фактом своего существования, сразил бы тогда кто угодно. Но все-таки не кто угодно.

Превосходно управляясь палочками, он между делом спросил:

– Подаришь мне кольцо, когда пойдешь за меня замуж?

Она промямлила что-то. Кажется, что не любит свадьбы. Ответ Илью расстроил.

– Я ожидал чего-то более остроумного.

Прямо так и сказал. Припечатал. Ей бы уйти в ту же секунду. Или досидеть до конца, вежливо поблагодарить и прекратить общение. А вместо этого Арина, страшно подумать, бросилась извиняться, словно компенсируя нехватку остроумия хорошим воспитанием. Стоит признать, Илья быстро перевел разговор на другую тему и не стал культивировать в наивной студентке чувство ущербности. Но дал понять, что с легкостью уронит ее самооценку ниже плинтуса.

В тот день Арина, если что-то и воображала себе раньше, осознала, что роковой женщиной ее никогда не назовут.

Остроумная жена Илье все же досталась – через десять лет после свидания в корейской забегаловке. Герта. Актриса с топовой внешностью и мировой харизмой, без шуток. И имя красивое, почти роковое. Если не брать в расчет, что Герта по фамилии Кудаева, а по отчеству – Харитоновна. Хотя Арина ставила, что с Харитоновной Илья не продержится и года, развелись они через полтора. Расстались, кстати, без взаимных публичных проклятий.

Когда официантка предложила долить кипятка в чайник, Арина попытала удачу:

– Вы угостите меня квасом и крекером?

– Что, простите?

По шкале озадаченности от одного до десяти лицо официантки выражало восемь баллов. Арина поспешила рассеять недоумение:

– Может быть, мужчина – молодой, чуть старше меня – передавал мне крекер? Или квас. Я понимаю, как абсурдно это звучит.

– Уточню на кассе, – пообещала официантка.

Этого не требовалось. Арина сообразила, что промахнулась с догадкой и ловить в кафе нечего. Все-таки идиотка, всюду ищущая знаки.

Вести с кассы лишь подтвердили это. Квас и крекер ни с чем у сотрудниц не ассоциировались.

В посте Илья упоминал о стене с опознавательными символами, поэтому Арина задержалась во дворике. Выцветшие стикеры с ретроанимешными персонажами и азиатскими блогерами не сообщали ничего интересного, зато в середине этого стихийного коллажа, прямо на уровне глаз, выделялась белая наклейка с черным текстом. Текст гласил: «Здесь могло быть фото Ким Ир Сена, но ты его все равно не узнаешь, так что смотри справа».

При сумеречном свете Арина отыскала свежо намалеванную темно-красную стрелку, которая тоже направляла вправо. Аналогичный вектор бурого цвета встретился через несколько шагов. Так Арина добралась до конца стены, где ее поджидала последняя стрелка, упиравшаяся в наклейку со словами: «Приз для лучшего сыщика». Под надписью размещались десятизначный номер телефона и QR-код. Арина, шепотом ругая себя, просканировала его с приложения. Код вел к благотворительному фонду «Добротворцы», зарегистрированному аж в Челябинске.

Арина вскинула голову и вгляделась в окна. Что, если Илья снял квартиру с видом во двор-колодец? И обхохатывается, наблюдая за потугами бывшей пассии. Недоквест для того и затеял, чтобы развлечься. Подурачиться и подурачить ее. Приз для лучшего сыщика – что это вообще? А Ким Ир Сен каким тут боком? Зачем выставлять на всеобщее обозрение чувство юмора, если оно заплесневело?

Ни в одном окне любопытных взглядов Арина не высмотрела. Это ни о чем не говорило, потому что при малейшем риске засветиться Илья с легкостью отпрянул бы или пригнулся.

Арина набрала десятизначный номер с наклейки, чтобы в красках расписать Илье, как именно она его ненавидит. Вместо знакомого голоса в слуховом динамике подстерегал бот. Баритон, который при иных обстоятельствах показался бы даже умиротворяющим, принялся рекламировать сервис доставки. Арина ткнула на сброс.

Она назло не станет перезванивать по этому телефону и разгадывать ребус с QR-кодом. Поиграли – и хватит. Сейчас она отоспится в хостеле, а завтра погуляет по музеям и улетит вечерним рейсом. Или утренним, без музеев.

Поисковик обрадовал известием, что ближайший хостел – с беспроводной зарядкой и завтраками – располагается в трехстах метрах.

Уже на ресепшене, когда пугливо-вежливая хостес заполняла паспортные данные, Арина грустно констатировала про себя, что принципиальности ей не хватит. И координаты она загуглит, и робота с баритоном выслушает как миленькая. Если понадобится, и не раз. Она по жизни такая: быстро сдается манипуляторам. Маме с папой, начальнику, Илье. Иногда – чтобы не нарываться; иногда – чтобы не ввязываться в вялотекущий конфликт; иногда – чтобы доказать себе, что проницательность и гроша ломаного не стоит.

Илья принадлежал к особому сорту манипуляторов, а потому и наслаждение получал извращенными способами. Например, кривляние рож и игра в щекотку возбуждали его больше, чем прочие вещи. Посреди самых будничных разговоров он то и дело вспоминал какого-нибудь киноперсонажа и начинал имитировать его речь и мимику, превращая диалог в балаган. А уж сколько драматургических приемов он на ней отработал… Хотя за три года совместной жизни Илья ни разу не вспылил и не накричал на нее (причины, справедливости ради, возникали), Арина понимала, что имеет дело с ходячим комком нервов. Вся эта избыточная жестикуляция, стремление переставлять вещи, метания от левых к правым и обратно – кошмар. После «Базируется на подлинных событиях» кинокритики утверждали, что Илья рожден быть сценаристом. Если бы они знали его хотя бы на четверть от того, как знает Арина, то увидели бы, что кино – это случайность, непроизвольная фиксация. При другом стечении обстоятельств Илья стал бы не сценаристом, а диджеем, журналистом, коучем, священником, политзэком. Способный мальчик элементарно зациклился на составлении сюжетов и диалогов, как порой зацикливался на абсурдных фразах.

Так, однажды вечером Арина предложила посмотреть вдвоем «Гелиос» – блокбастер, зато с хорошим рейтингом.

– Эту картину мы смотреть не будем, – отрезал Илья.

– Почему? Тебя смущает бог Гелиос? – пошутила Арина.

– Гелиос просто солнышко. Но картину смотреть не будем.

Каламбур, выданный им же самим, так Илье полюбился, что застрял у него в голове на манер прилипчивой строки из песни. Арина не раз наблюдала, как бывший, варя кофе или затеяв очередную перестановку вещей, с маниакальной методичностью бормотал под нос:

– Гелиос просто солнышко. Гелиос просто ослепительное солнышко. Гелиос просто огнеупорное солнышко.

Слоги растягивались, и ритмичный поток бреда походил на напев.

Только спустя годы до Арины дошло, до чего жутко это звучало.

Сняв койку в пустующем шестиместном номере, она забралась на второй ярус и положила на колени ноут. Интернет предоставлял минимум информации о «Добротворцах» – фонд основан в 2028-м, создан для сбережения традиционной семьи, бла-бла. Даже сайта своего нет. Наверняка фиктивная организация для отмыва денег. Уж в Челябинске-то традиционной семье ничто не угрожает.

Тупиковый QR-код, в общем.

Арина настроилась на консенсус с ботом и вторично набрала номер.

– Вас приветствует сервис доставки «Биг Пойнт», – нежный баритон будто рассказывал сказку. – Спасибо, что пользуетесь нашими услугами. Ваша посылка ждет вас по адресу: улица Генерала Деникина, дом номер 15, магазин «Магнит». Чтобы мы выслали вам номер ячейки и код, назовите, пожалуйста, кодовое слово.

– Э… – Арина зависла.

– Назовите, пожалуйста, кодовое слово.

– Арина?

– Неверно. Назовите, пожалуйста, кодовое слово.

Слово, слово… Слово – у нее с Ильей столько общих слов, что до утра не отгадаешь.

– Гелиос?

– Неверно. Назовите, пожалуйста, кодовое слово. Если сейчас вы дадите неверный ответ, доступ к ячейке будет закрыт.

Вот и все.

Арина хотела нажать на сброс, чтобы не слышать жестокий приговор от бездушной программы. Взгляд упал на экран ноута.

– Добротворцы! – выпалила она и зажмурилась.

– Верно. Мы отправим вам сообщение с номером ячейки и кодом доступа. Спасибо, что пользуетесь нашими услугами.

Ничья похвала сейчас не обрадовала бы Арину больше, чем это бесстрастное одобрение от бота.

Она выпила снотворное и все равно проворочалась чуть ли не до утра. Как ни странно, это не помешало вскочить по будильнику. Похоже, организм переключился в хардкор-режим: много бегаешь, мало спишь, энергии хоть отбавляй. Лимит на такое состояние, как правило, не превышал трех суток, далее начинались сбои и глюки.

В сети Илья не появлялся. Комментаторы все так же вяло спорили, подавать ли заявление.

По плану шли ячейка на улице Деникина и река Карповка, упомянутая в посте.

День выдался теплым и солнечным. Повезло застать питерский сентябрь таким.

Юго-Запад располнел, причем совсем не респектабельно. Зелени сделалось меньше, торговых центров больше – беспощадная логика мегаполиса. Улица Деникина делила квартал с улицами Врангеля, Колчака и Каппеля. Авторы названий, очевидно, не изнуряли себя мозговыми усилиями. Что до Ильи, то он либо снова неумело шутил, либо ударился в белогвардейщину к сорока годам. Тоже модно.

Арина полагала найти в ячейке какую-нибудь шоколадку да записку, настолько же туманную, насколько и ироничную. Почти. В зеленой камере дожидалась банка консервированных персиков, некогда горячо любимых, с косо прилепленным стикером на боку. На стикере красовалась надпись фломастером: «Приз для лучшего сыщика». Арина не узнала бы почерка бывшего ни из тысячи, ни из десятка прочих почерков, так что однозначно утверждать, будто писал он, не решилась бы. А стиль его, дурацкий.

Что ж, если он настаивает.

Арина купила в «Магните» пластиковые вилки и лаваш и устроила себе завтрак на остановке. Желания преломить хлеб, конечно, никто не изъявил. Люди косились на забывшую о приличиях девушку, точно советские бабушки из детства. Такая реакция отчего-то подогревала аппетит. Арина отрывала от лепешки кусищи и половинками водружала на них персики, а затем набивала рот углеводными монстрами. Одна половинка соскользнула на юбку, но влажная салфетка, выдернутая из упаковки, ликвидировала намечавшееся пятно и тем самым погасила панику в зародыше.

Финальным штрихом стал выпитый прямо из банки сироп.

Арина вытерла губы тыльной стороной ладони и прикрыла глаза. Прекрасной юности момент – много лет спустя. Сто к одному, что Илья был бы доволен перформансом.

По дороге на Аптекарский остров новая волна воспоминаний опрокинула чувство реальности происходящего. На какой-то миг Арина даже запуталась, взаправду ли она сорвалась в Петербург или по-прежнему грезит о спонтанном путешествии. Она вспоминала два совместных года в коммуналке, заваленный акционной едой холодильник, толпы творческих и псевдотворческих гостей с дешевым вином. Когда гости наконец допивали вино и удалялись, она и Илья, оба утомленные трепом, молча лежали рядом друг с дружкой на продавленном диване, который не складывался. Если разговор и заводился, то о вещах существенных и волнительных. Самый доверительный разговор из возможных, так считала Арина.

Считала ровно до того момента, как на экраны вышел фильм «Базируется на подлинных событиях». Илья, написавший сценарий, пересказал добрую треть их доверительных диалогов и выдал ее секреты. Картину хвалили за жизненность, сам Даррен Аронофски – вот уж кто гуру манипуляций – восхищался. Еще бы не жизненно, ага.

Кстати, в ламповые коммунальные времена Арина познакомилась с Николаем Солодовым, будущим богемным режиссером. Тогда его звали Колей Рябыкиным, и свое высокомерие он искусно прятал.

Интересно, а Коля высказался по поводу исчезновения Ильи?

«Фейсбук» Рябыкин не вел, а в «Твиттере», как оказалось, вчера выложил две записи: рекламу проекта для молодых актеров и вечернее фото из ресторана. Где с лыбой заносит над стейком вилку и нож.

Мразь самодовольная. Арина не сомневалась, что это Рябыкин уломал Илью отойти от артхауса и написать сценарий к «Команде Т» – крупнобюджетной жвачке, к тому же провалившейся в прокате. Вынудил человека, ненавидящего блокбастеры, работать над блокбастером. В конце концов, и «Базируется на подлинных событиях», несмотря на моральную неразборчивость создателей, и «Страна Грезия» – классные фильмы, драйвовые, по-хорошему вольтанутые. Их и через двадцать лет смотреть будут. А «Команда Т» – это плохая имитация красной икры.

В посте Илья отмечал покошенный домик у истока Карповки. Исток, если верить «Википедии», располагался рядом с ботаническим садом, где река впадала в Большую Невку. Они гуляли там всего раз: вдвоем, в августе 2019-го – года, пропитанного вином и весельем.

Уже на набережной Арина вспомнила, что это она вытащила Илью сюда с идеей декадентского фотосета. Она нарядилась в длинное черное платье и накрасила губы фиолетовой помадой, а он надел потрепанный костюм с джинсовой рубашкой и взбил волосы крафтовым пивом. Затея с бумажными корабликами пришла в голову Илье: они трогательно дополнили фотосет.

Никакого домика, особенно покошенного и покинутого, у истока не было. Следовало ожидать, что это опять иносказание. Более-менее под описание подпадало длинное двухэтажное здание в упадническом состоянии. Судя по фигурным каменным наличникам на окнах и выдолбленным военным узорам на фасаде, строение предназначалось для чего-то торжественного. Теперь же второй этаж пустовал, а действующую часть первого занимали типография и магазин комиксов.

В типографии Арина с порога поняла, что тут ловить нечего: забитые работой люди угасали в захламленном пространстве, не знавшем проветриваний. Комиксы на фоне типографии очаровали. Комнатка с обилием изданий, с любовью и толком разложенных по полочкам, создавала уютное ощущение музейного архива. Заведовал им крупный бородач в песочных бриджах и жилетке с множеством карманов. Он казался Хагридом в кукольном домике. Когда Хагрид поднялся со стула, чтобы поприветствовать Арину, выяснилось, что он выше на две головы.

– Приветствую! В первый раз к нам?

– М-м, да. Здравствуйте.

– Добро пожаловать в нашу скромную лавку! К вашим услугам старые комиксы, постеры и прочее печатное барахлишко, дорогое сердцу и уму.

Старомодность бородача умиляла. С Ильи бы сталось водить знакомство – не дружбу, конечно, дружить он не умеет – с такими.

– А календари у вас есть? Настенные?

Бородач усмехнулся и достал с полки стопку календарей.

– Настенные, говорите? Есть немножко. Спрос на них упал в последнее время. Вы какой год ищете?

– 2007-й.

– О, «Верни мне мой 2007-й!». Одобряю. Ниферы, аська, сентябрь горит, Медведев у руля. Ностальгируете?

Неужели она выглядит настолько старо?

– Мне всего восемь тогда было. Если по чему и ностальгирую, то исключительно по бабушкиным пирожкам.

– Странно, – Хагрид перебирал календари. – Значит, спутал вас с ностальджик-пипл. На таких вещах обычно они специализируются. Больше всего 2000-й котируют, первый путинский. Вот, нашел.

Арина осмотрела старый календарь с котиками. Котики и котики – никакой связи с Ильей.

– Я к вам, честно говоря, по наводке зашла. Мой друг-сценарист разработал для меня персональный квест и намекнул, что на стене у вас висит календарь – за 2007-й. Может, это метафора, может, я вообще не по адресу. Буду рада, если хоть как-то сориентируете.

– А-а, – с детской непосредственностью протянул бородач. – Не догнал сразу.

Он вытащил из-под прилавка сверток.

– Само собой, сперва я попросил распаковать. Мало ли что там: наркотики, взрывчатка. Я за романтику, но и романтике есть пределы.

Арина, не разворачивая, убрала сверток в сумку. Чтобы хоть как-то отблагодарить продавца за посредничество, она купила сборник анекдотов из середины нулевых. При случае и материал можно будет запилить для издания. Старый юмор, над чем смеялись миллениалы, все такое. Шеф оценит, он любит пустячки из прошлого.

Любопытство взяло верх, едва Арина очутилась на улице. В бумажной обертке пряталась книга с маской Гая Фокса на обложке. «Фатальные стратегии» Бодрийяра. Философ из «Матрицы», кажется. Учась на журналистском, Арина не осилила «Симулякры и симуляцию» и с того момента повернулась спиной к французским философам.

Что значит этот подарок? Намек, будто чья-то стратегия фатальна? Арины? Самого Ильи? Или и то, и другое? Арина потрясла книгу в расчете, что оттуда вывалится письмо или иная наводка.

Ох, если бы все решалось так просто.

Позади раздался топот. Бородач настиг Арину.

– Еще он велел передать, что это не та Карповка. «Карповка ближе, чем ты думаешь», – это его слова. Вроде он что-то про исток и устье добавил, я не уверен.

И виновато развел руками.

Арина поначалу не сообразила, что Илья по ниточке завел ее в тупик. Пустил по ложному следу, обманом вывез в Питер ради банки персиков, заставил ощутить себя одной из ностальджик-пипл. Да-да, она такая. Только ей подавай не 2007-й, а 2019-й – с его смешными фотосетами, коммунальными пьянками и интимом на продавленном диване. Какая пошлятина, господи!

«Карповка ближе, чем ты думаешь».

В их республике тоже была Карповка. Мелкая речушка, обросшая парой легенд о кладе и неразделенной любви. Арина даже репортаж делала об этнофестивале на ее берегу – год назад. Получается, Илья следил за активностью бывшей, раз посчитал, что туманной подсказки хватит. Иначе Арина в жизни бы не догадалась, ведь подобных речушек в России тьма – и название рядовое.

«Команда Т» вышла в прокат со слоганом «Нет таких правил, которые нельзя нарушить». Илья, похоже, и сам проникся лозунгом и пренебрегал теперь всеми правилами приличий. Следовал букве блокбастера, который сам же создавал.

Вернувшись в хостел, Арина купила обратный билет на утренний рейс.

Как рыбка на крючке, честное слово.

И все же она никогда не простила бы себе, если бы сошла с дистанции. Как ни иронично, эта погоня за призраком рискует превратиться в главное приключение ее жизни.

Чтобы вырваться из круговорота бестолковых мыслей, Арина засела за обещанный шефу лонгрид по фермерским продуктам. Журналистская дрессура научила ее не только не отвлекаться от работы несмотря ни на что, но и искать в ней успокоение, как некоторые ищут успокоение в молитвах или медитации. Можно сказать, что Арина служила работе – искренне, почти благочестиво, хотя и без жертвенной страсти.

Когда материал был добит и отослан редактору, возник соблазн проверить страницу Ильи. Глухо.

Коля тоже обновлений за день не опубликовал.

У Арины сохранился его номер из коммунальных времен. Без особой надежды на успех она набрала.

На третьем гудке послышалось утомленное «Алло».

Арина чуть не подскочила.

– Николай, привет. Это Арина Беспалова, мы встречались пятнадцать лет назад на квартире Ильи. Я его бывшая девушка. Помнишь меня?

В динамике раздалось шуршание, будто Рябыкин перемещался в другое место.

– Чему обязан?

Арина узнала этот тон. Воспитанные знаменитости использовали его, когда желали, чтобы их оставили в покое.

– Илья пропал, ты в курсе?

– Нет. Куда?

– Оставил депрессивный пост в «Фейсбуке» и исчез со всех радаров. Никто понятия не имеет, где он.

Опять шуршание.

– Вы заново, что ли, все начали?

– Господи, нет! Я тревожусь за него.

– А-а… Значит, так, Арина. Во-первых, я не контактирую с Ильей и за его депрессиями не слежу. Мне неинтересно, как он, что с ним. Во-вторых, на его посты не ведись. Ты тревожишься, потому что этого хочет он. Забей.

– Мудрый совет, спасибо.

– Реально: забей. Ему нужно, чтобы за него волновались. А ты не волнуйся. Ничего с ним не случится. Скорее я суициднусь, чем он.

Арина сухо попрощалась. Ничего путного от Рябыкина она не добьется. Старая обида лишала его мнение всякого веса.

Илья не из тех, кто привык с помощью примитивных фокусов выцыганивать сочувствие. Ерничанье, занудство, пустословие – за этим к нему, но фальшивый надрыв не в его духе. Когда бывшему не хватало внимания, он не прибегал к типичным вампирским уловкам, а обрушивал на Арину поток ахинеи. Например, ни с того ни с сего пускался рассуждать о поддельной статистике по туберкулезу. Или задавал абсурдные вопросы. Что лучше: узбекский плов или «Рафаэлло»? Ехать в метро или мыть посуду? Тарковский или Дзержинский? Короче, Илья не стал бы притворяться, что он в депрессии. Наоборот, он высмеивал депрессию. Так же, как высмеивал тоску, грусть, меланхолию, хандру – в общем, все чувства и состояния, которые Арина имела основания у него подозревать. Илья, как человек постмодернистской закалки, фильтровал переживания через сито иронии, а потому отбраковывал многие слова, которые Арина с осторожностью, но использовала.

А в том, что у них не сложилось, трудно винить кого-то одного. В конечном счете каждый и прав, и не прав одновременно, поэтому судить о расставаниях разумнее всего не по тому, чья вина тяжелее, а по тому, кто остался довольным по итогу. Арина и Илья были недовольны, и каждый – по-своему.

Разошлись они, впрочем, без скандалов и потрясений. При переезде у Арины пропала фисташковая футболка с рисунком мороженого – разноцветные пломбирные шарики на вафельном конусе. Что-то подсказывало, что футболку заныкал себе Илья – на память.

Арина чуточку жалела, что покидает теплый осенний Питер так скоро и скомканно.

Прилетев домой, в аэропорту она закаршерила тачку и сразу поехала в сторону Карповки. Заданный темп не вязался с перерывами на еду, поэтому пришлось брать неприглядный хот-дог в придорожном кафе и жевать за рулем, слизывая с пальцев кетчуп. Старая мечта исполнилась, хоть не там и не так.

Карповка впадала в Волгу, и это объясняло уточнение про исток и устье. Река питалась подземными родниками, что превращало в бессмыслицу поиск покошенного домика у истока. Устье – другое дело: рядом с устьем, судя по wiki-картам, располагался пугающе маленький поселок Заводской. Где еще искать покинутые и проклятые дома, как не в крохотном поселке?

На третий час пути Арина промчалась мимо старого купеческого городка Ак Елан, куда она по редакционному заданию ездила прошлым летом на этнофестиваль. Илья, следует полагать, читал тот репортаж, пресный и безликий. Как он реагировал? Заслонял глаза ладонью и качал головой? Смеялся в голос над особо слабыми местами? Жаловался воображаемому собеседнику? В фильме «Страна Грезия» талантливый музыкант, весь из себя такой нонконформист, в разговоре с барабанщиком, играющим на корпоративах, бросает фразу: «Кто-то творит, кто-то вторит». Ту же претензию Илья без помех адресовал бы Арине. Не исключено даже, что при работе над сценой он думал о бывшей. О журналисточке, которая пишет с установкой на молодых, причем в эпоху, когда границы между юностью и молодостью размыты, а между молодостью и зрелостью – стерты.

Чем меньше оставалось до Заводского, тем сильнее ощущалось напряжение. Если верить картам, поселок основали при Брежневе для рабочих маслодельного завода. В нулевые предприятие закрыли; чем с тех пор промышляли жители – загадка. Разгадывать ее, честно говоря, не хотелось. Арина понимала, что при лучшем раскладе местные, которых она встретит, будут нудно вопрошать, почему власти не создали рабочие места. При худшем она для них беззащитная девушка и к тому же в юбке. В таком случае надежда только на то, что в поселке живут сплошь старики и старухи, чьи занятия в ходе естественного отбора свелись к одному-единственному – пропить пенсию и дотянуть до следующей.

Ну не стал бы Илья заводить ее туда, где могут изнасиловать и покрошить на кусочки. Он не до такой степени самодур.

Или он сам поселился в заброшенном доме в ожидании Арины?

Заводской раскинулся на взгорье. Дорога на него обещала если не угробить машину, то покалечить, потому Арина оставила автомобиль у подножия и в босоножках двинулась наверх. Равнинный ландшафт справа осложнялся краснокирпичными развалинами завода, который словно не оправился от авиаудара. Слева, в долине, меж подлесками поблескивала Карповка, держащая зигзагообразный курс на Волгу. От поселка уцелел десяток домов, часть из которых уже бросили. Ни почты, ни магазина, ни элементарного курятника – из нежилых построек осталась лишь переведенная на автоматику котельная. За продуктами местные, должно быть, топали в город.

Тишина стояла такая, что определение «мертвое» не казалось Арине хоть сколько-нибудь образным.

Включив фонарик на телефоне, она шагнула в первый покинутый дом и чуть не провалилась в щель между досками. Аккуратней, леди. Никаких намеков на мебель и на настенный календарь. Помещение пропиталось дурманящим сладковатым запахом, напоминавшим гнилую дыню. Чтобы не отравиться ядовитыми испарениями, Арина побыстрее вышла на свежий воздух.

И столкнулась с бабкой.

Местная, в кирзачах и заляпанном халате, молчала. Ее раздутое лицо с кожей горчичного цвета усеивали багряные крапинки.

– Здравствуйте, – Арина ринулась в атаку, чтобы избежать допроса. – Где у вас проклятый дом?

Бабка не выдала ни звука. Немая?

– Наше издание делает репортаж о проклятом доме. Скажите, пожалуйста, где у вас такой?

Женщина наконец открыла рот и исторгла:

– Чего несешь? Дура, что ли?

Арина проглотила грубость. Спокойно. В таких условиях, как в Заводском, у людей атрофируются коммуникативные навыки.

– Я здесь по заданию редакции. Мы готовим серию материалов о домах с проклятием. Если хотите, расскажите нам о своих проблемах. Я отражу в репортаже.

В ту секунду Арина и впрямь согласилась бы на целый репортаж, лишь бы выудить из старухи что-то полезное.

– Тебе б мои проблемы, сука.

Местная харкнула на землю и побрела к себе в хату. Арина спросила вслед:

– Сколько жителей в поселке?

Бабка резко обернулась:

– А я знаю, по-твоему?

Арина, оглушенная таким приемом, осмотрела еще две заброшки. Механистично, без азарта.

Во второй отыскались и стол, и календарь за 2007 год. С котятами, как в магазине комиксов, только выцветший. Под всеми столбиками с месяцами и числами размещался рукописный текст – до того мелкий, что понадобилась электронная лупа.

«Потяни доску под столом (она чуть торчит), и пакет твой. Здравствуй, кстати».

Присев на корточки, Арина ухватила нужную доску за шершавый краешек и потянула. Воображение нарисовало ржавый гвоздь, протыкающий ладонь.

Влажный от сырости пакет размером с грелку лежал неглубоко. Арина извлекла его из-под пола и отряхнула. Все нутро умоляло уносить ноги из поселка и не оглядываться. Доверившись чувству, она дерганым шагом пересекла мрачный поселок, а под горку, пренебрегая всяким благоразумием, побежала.

Бежала до самой машины, задыхаясь, отплевываясь.

На полдороге к Ак Елану напряжение приспустило хватку. За Ариной никто не гнался, а запечатанный пакет черного матового цвета покоился на заднем сиденье.

Ладно враждебность к чужакам. Ладно бесцеремонность. Но неужели местная и в самом деле не знает, сколько в поселке жителей? Если так, до какой степени нужно расчеловечиться, чтобы перестать интересоваться даже судьбой тех, кто десятилетиями делил с тобой пятачок земли?

А может, это актриса, нанятая Ильей, чтобы припугнуть бывшую?

Арина, постигавшая новые и новые грани неопределенности, испытывала потребность сбавить обороты. Можно и дальше мчаться по трассе, удирать, преследовать, пока организм не сломается, но героизма в этом ноль.

Лежащий на пути старый купеческий городок выгодно выделялся на фоне мотелей и закусочных для дальнобойщиков.

Арина пополнила бензобак на заправке в Ак Елане и заодно отмыла в уборной черный пакет от скользкого налета. Ресторанчик на центральной площади выглядел удобным местом, чтобы отдышаться, а бесплатная парковка делала условия близкими к идеальным.

– У вас есть хот-доги? – поинтересовалась Арина у официанта, не коснувшись меню.

– Только классические.

– Великолепно. Мне два классических. И много-много кетчупа. И самый большой американо.

Пока несли заказ, Арина вскрыла пакет. Внутри ждал другой, прозрачный и поменьше. Туда Илья запрятал тоненькую пачку десятитысячных купюр с изображением Грозного, трогательно обмотанных резинкой, и сложенное пополам письмо:

Арина снова свернула письмо пополам и принялась за хот-доги.

Вскоре официант по ее поручению принес миску дымящейся солянки и бокал пива.

Они не разговаривали десять с лишним лет, поэтому письмо больше затуманивало, чем проясняло. Обнаженная искренность походила на драматургический прием. Выражения «клянусь» и «могу поклясться», против намерений Ильи, доверия не повышали и скорее усиливали ощущение подделки. Собственно, что такое клятва в нынешние времена? Ничего за этим словом не стояло.

Арина обнаружила, что, несмотря на рассудочный ход мыслей, руки у нее дрожат.

По соседству с рестораном находилась историческая гостиница, открытая в начале ХХ века. Арина сняла там номер, предварительно купив консервированные персики и бутылку купажированного виски. Смутно вспомнился какой-то роман из старших классов, по школьной традиции длинный и вязкий. Там правитель заперся в доме и стал держать совет с самим собой. Нечто подобное предстояло и Арине.

Лететь не лететь, слиться не слиться.

Она сидела под душем, и бившая в темя струя не заглушала тревогу.

О праве выбора он зря сказал, конечно. Как будто она не в курсе, что свободна решать, в чем нуждается и куда ей ехать.

Царские жесты так унизительны. Поглаживания по головке, «вынудил тебя собирать пазл», «ты справилась с головоломкой». И еще «обязан возместить». Поистине джентльменская забота. Чуть ли не красной пастой подчеркнутая галантность!

После душа Арина налила щедрую порцию виски и расположилась в кресле, устремив взгляд в выключенный телевизор – в это анахроническое окошко, где по привычке показывают никого не возбуждающие грезы. Виски пился как подкопченная водичка.

Ну хорошо, хорошо. Несмотря на выкрутасы в мелочах, на дикие вопросы из серии «новогодние открытки или силикатный клей?», на странную любовь к щекотке, в главных вещах Илья не давил. Его провокативные манеры дополнялись робкой учтивостью, порой смешной, а порой забиравшей за душу. Он боялся навредить Арине и передвигался на цыпочках, если она ложилась раньше. Не сравнить с ее последним партнером, даже имя его противно произносить: Леонов как бы невзначай вытирал об нее руки, когда они занимались сексом. Этот Леонов, чтобы подтолкнуть ее к действиям, вытаскивал при ней свой кривой стручок и мастурбировал. Также в память несмываемым пятном въелся эпизод, когда эта уродина начала делать куннилингус и остановилась, едва Арина потекла. Вынырнув из этого кошмара, она год торчала на седативных и два притворялась добропорядочной лесбиянкой, пресекая все попытки ухаживать за ней.

Так что да, Илья всерьез оберегал ее право выбора.

Когда виски в пол-литровой бутылке убыл на треть, Арина принялась листать «Фатальные стратегии». Пометок и иных подсказок книга не содержала, а потому мотивы Ильи подарить именно ее не поддавались объяснению. Или Арина просто тупая. Транспарентность, имманентность, Роже Кайуа – это выше ее скудных способностей. Алеаторный, спектакулярный, эксплозия – с тем же успехом Илья мог и французское издание ей передать. Злой дух социальности, злой дух объекта, злой дух страсти – или французский светоч только дурачил ее имитацией интеллекта. Впрочем, ей все равно недостает ума, дабы проверить. Чтобы разоблачать, одних подозрений мало, не так ли, милочка? «Не так ли, милочка?» – фраза из детства, так мама повторяла.

Еще треть бутылки улетела. Наливая очередной бокал, Арина промахнулась мимо него. Похоже, настал час персиков.

Все-таки удачно она солянки поела, прежде чем накидаться.

Сайт с авиабилетами, раньше вызывавший почтительный трепет, теперь раздражал неудобной навигацией. Пришлось продираться сквозь рекламные ролики, чтобы узнать, что до следующего рейса в Петербург четыре часа. В полночь с копейками самолет приземлится в Пулкове. В Петербурге все так же бабье лето, за день прогноз не поменялся. Бабье лето, ха-ха, до чего вульгарное совпадение.

Арина вылила в раковину остатки, прибрала за собой и поспешила на парковку. Если ее задержат за рулем, то, выражаясь словами Ильи, так тому и быть.

Не задержали. А в аэропорту обнаружилось, что Арина забыла «Фатальные стратегии» в гостинице.

Перед посадкой, на трапе, позвонил шеф. Сдержанно похвалил за лонгрид по фермерским продуктам и напомнил, что за ней закреплена статья по роботам.

– Пустой обзор мне не нужен, такие материалы лезут изо всех щелей, – сказал Сергеевич. – Чего я действительно хочу, так это чего-то в духе смелой фантазии на тему, каким ты видишь будущее с роботами.

На взлете к горлу подступила тошнота, но Арина подавила рвотный позыв. Вскоре борт выровнялся по горизонтали, и в салоне зажегся свет. Чтобы не киснуть в вынужденной беспомощности на высоте десяти километров, Арина начала изучать материалы по роботам, и правда захламившие всю сеть.

Роботы пололи сорняки, копали картошку, сортировали отходы. Они беспрекословно спускались в шахты и поднимались в горы, сочиняли рекламные тексты и отнимали хлеб у дизайнеров. Они возводили стены из кирпича и решали самые крутые боевые задачи. В Нидерландах – где ж еще – пользовался популярностью бордель с роботами. Лаборатории со всего мира наперегонки вели разработку нанороботов для борьбы с раковыми клетками.

Ах да, роботы, замыкая круг, чинили других роботов.

По логике, эта закольцованность убирала необходимость в промежуточных звеньях, то бишь в человеке, известном как венец творения и мера всех вещей.

Примерно так рассуждали церковники, неолуддиты и антипрививочники. Арина испытывала соблазн примкнуть к ним, если бы не одно обстоятельство. Миру, вопреки поверхностному впечатлению, не угрожало засилье роботов. Человечество, наоборот, страдало от их недостатка. Крупные корпорации, движимые инстинктом самосохранения, затормаживали научный прогресс и по старинке нанимали дешевую рабочую силу взамен роботов. Обе стороны – начальники и подчиненные – жертвовали многим, лишь бы сохранить прежний порядок и не позволять техническому прогрессу вставать на пути денежных потоков. Взять хотя бы нашумевшую историю с узбекским строителем, в конце смены сбросившим с объекта своего начальника. А будь там робот? Тогда что?

Как ни крути, мир с такими законами не оставлял простора для смелых фантазий.

Первая электричка до Ветрово отбывала с Финляндского в семь, поэтому Арина арендовала спальную капсулу в Пулкове.

Утро ждало кошмарное. Организм, напитавшись перелетами и переживаниями, отказывался по первому сигналу будильника мчаться неизвестно куда. Арина выпала из хардкор-режима в решающий момент.

Собрав себя по кусочкам, она силой вытащилась из постели, из терминала, из аэропорта и заползла в такси, где сразу отрубилась. Поезд тоже летел сквозь сонную муть. В галлюцинаторном бреду Арина наблюдала то ли дачников, то ли рабочих и сомневалась в их существовании. Память тщилась ухватить в похмельном тумане сегодняшнее число и день недели. Периодически протяженность и границы исчезали. Возвращались они только в миг, когда расслабленная голова вдруг дергалась вперед и подбородок срывался в пропасть.

Электричка доставила Арину в настоящее захолустье. Илья, очевидно, не случайно остановил выбор на такой станции – окруженной высоченными елями, подальше от камер.

Арина побрела наобум через ельник. Устланная хвоей земля пружинила под ногами. Комары, всегда готовые поесть ценой жизни, атаковали со всех сторон и гнали прочь остатки сна.

Ну да, она подписана на уведомления от Ильи. Годами следила за его публикациями и в каком-то – хорошо, не в каком-то, а в извращенном – смысле проживала его взлеты и падения. Держалась на комфортном расстоянии – и самый захудалый психотерапевт, несомненно, заметил бы слегка затушеванное противоречие между «держаться» и «комфортное», между тягой к равновесию и очевидной неспособностью его достичь. Психотерапевт, если уж до конца додумывать, отвлек бы внимание от Ильи и переключил бы на нее саму. Кто она? Кто тот наблюдатель внутри ее, что следит за бывшим? Кто держится от него на комфортном расстоянии? Фундаментальные вопросы, нарочито заданные невинным тоном. Она – главная свидетельница метаний бесконечно одинокого человека, не признающего драму одиночества? Миролюбивая посредственность, грезящая о Путешествии, которое что-то там – именно так, небрежно, «что-то там», самобичевание по полной – перевернет у нее внутри? Женщина, которая все еще комплексует, что ее не назовут роковой?

Вроде бы верно. Все это – она. Тяжелая правда, которую требуется принять. Или хотя бы приглушить седативными.

И три эти самоидентификации рассыпаются. Тяжелая правда оборачивается не менее тяжелой неправдой. Эй, детка, я спрятался от мира, приезжай. Мне это нужно. Все зависит от тебя.

Ты не посредственность. Я признаю, что одинок. Мы с тобой связаны – судьбой ли, обстоятельствами, неважно.

Случайное направление привело в дачный поселок, начинавшийся прямо за лесом. По нужному адресу под сенью елей устроился бревенчатый домик, обнесенный частоколом. С одного из колышков свисала выцветшая бирюзовая футболка с рисунком мороженого – пломбирные шарики на вафельном конусе. Забавно, а в памяти она отложилась как фисташковая.

Калитку и входную дверь Илья не запер. Арина нашла его за пропахшей полуфабрикатами кухней, в тесной комнатке с крохотным окном. Обросший щетиной, с помятыми волосами, он спал, натянув до подбородка облезлое покрывало.

– Я здесь.

Вздрогнув, Илья распахнул глаза. Арина ждала, пока он отделит реальность от сна и вновь обретет способность говорить.

– Привет, – произнес он непривычно хриплым голосом. – Верил, что ты придешь… И вот оказался не готов.

– Значит, не верил.

Арина вдруг осознала, что ей нечего сказать. Не в чем упрекнуть, не на что пожаловаться, нечем похвастаться. Она равным образом не желала осудить или обнадежить беспомощного перед ней Илью.

Он с трудом, как немощный старик, приподнялся на локте.

– Глупо получилось. Я выкинул телефон в Обводный канал и приехал сюда. А тут простыл и слег. Толком не ел и не пил два дня.

Арина коснулась лба.

– У тебя температура.

– Да уж, – пробормотал Илья. – Я бы сдох здесь, если бы не ты.

В полутьме комнаты Арина всмотрелась в лицо когда-то дорогого ей человека. Морщинки вокруг глаз, тусклый взгляд, гипсовой маской затвердевшая усталость. Неужели и она выглядит настолько скверно?

– Читала Бодрийяра?

– Нет.

– Там интересные мысли о любви и соблазне. Правда интересные. Тебе понравится.

Арина промолчала.

– Я не так представлял нашу встречу, – Илья прикладывал усилия, чтобы говорить. – Я ставил на нее как на последний шанс. Глупо, но я думал, что ты станешь той, кто спасет меня.

Боже, он серьезно. Без тени иронии. Боже.

Арина отступила от кровати и набрала номер «Скорой помощи».

– Ветрово, улица Спортивная, дом 6. У человека температура два дня и сильный жар. Обезвоживание. Поторопитесь, пожалуйста.

Она нагнулась и поцеловала Илью в раскаленное темя.

– Пока.

И чтобы не слушать его возражения, покинула комнату и дом.

Добравшись до ельника, Арина остановилась. Каждый выдох отбойной волной прокатывался от макушки до пят.

Она только удостоверится, что «Скорая» прибыла, и уедет отсюда навсегда. Это что-то вроде сделки с собой – последней сделки с собой, чтобы сдвинуться с места.

– Вот вы говорите, что в жизни не осталось места для приключений. Для жести, для нервотрепок, для сомнительных проектов места сколько угодно, а приключения закончились. Потому что романтика выветрилась.

Арнольд Валерьевич грустно влил в себя еще рюмочку «Кампари» и закусил долькой апельсина.

Никто из нас, собственно, не утверждал, будто места для приключений не осталось. Разговор шел о том, нужно ли для дальних перелетов заказывать бизнес-джет или разумнее обойтись бизнес-классом обычного рейса. У Арнольда Валерьевича, как обычно, во время беседы выстроился в голове параллельный сюжет, а потому возражал наш хороший друг скорее своим мыслям, чем нам.

– Человек, как бы плохо о нем ни думали, все равно способен на приключения. Ведь что такое приключение по сути? Это готовность открыться новому и добровольно отказаться от прежних установок. Я вам сейчас расскажу, погодите.

Арнольд Валерьевич потребовал у официанта бутылку «Кампари» и нарезку сицилийских апельсинов. Мы замолкли в ожидании увлекательной истории. Наш друг любил солировать в диалоге, и, по общему признанию, делал это бесподобно. В тесном кругу он сбрасывал оковы политкорректности и преображался.

– Мне тогда тридцать исполнилось, – начал он. – Я был молод, горяч, отчаян и мечтал посетить все страны на Земле. Даже в космосе хотел побывать, туристом. Как и любой беспечный мажор, я и не подозревал, что я всего лишь беспечный мажор. Но толковать об этом незачем, к тому же Социалистическая партия США до нас, слава богу, не дотянется.

В честь тридцатилетия я решил устроить себе затяжное путешествие по Европе с культурной программой. Начал с Британии. Полюбовался Лондоном, поколесил по замкам в Уэльсе, съездил в тур по шотландским вискокурням. В Глазго я познакомился по «Тиндеру» с молодой вдовой. По-женски умной, кокетливой и по-деревенски очаровательной. Мы катались по шотландской глубинке и ночевали в дешевых гостиницах. Тогда мне казалось, что я поражен в самое сердце. И одним утром, пока вдовушка спала, я то ли из эгоизма, то ли из банального инстинкта самосохранения умчался в Эдинбург. И оттуда ближайшим рейсом рванул в Нидерланды. Верите ли, с тех пор виски ни капли не выпил.

Арнольд Валерьевич махнул шот «Кампари» и продолжил:

– Если что, под приключением я подразумевал не этот случай со вдовой. Это так, интрижка. Что-то прозрачное и предсказуемое.

– Типа как яхту арендовать, – сравнил кто-то.

– Скорее рыболовный катер. Короче, прошвырнулся я по Амстердаму, того попробовал, этого. Сами понимаете, доступные вещи быстро надоедают. Кто-то, может, полжизни копит, чтобы поехать в Голландию и присунуть элитной трансухе в тайной комнате с розовым освещением. А для кого-то это скука смертная. Я из вторых. В общем, памятуя о том, что путешествие у меня культурное, я покинул царство натасканных проституток и дешевой конопли. Меня ждала старушка Франция. Дама, как известно, настолько умудренная, что ей ничего не стоит притвориться невинной.

– Париж, круассаны, Лувр…

– А вот и нет. Я полетел в Ренн. Это запад Франции, регион Бретань. Там проживают потомки кельтов, переселившихся из Британии. На меня бзик напал. Я с какой-то радости рассчитывал услышать в Ренне бретонскую речь. В голове выстроилась цепочка: молодая вдова – Шотландия – кельтское наследие – бретонский язык. Конструкция шаткая хотя бы потому, что моя пара из «Тиндера» говорила исключительно на испохабленном английском и от кельтов переняла разве что веснушки.

Арнольд Валерьевич всосал сок из дольки апельсина и поморщился.

– Напрасно я бродил по Ренну и вслушивался в голоса прохожих. Никто там на бретонском не говорил. Из местных речей я извлек лишь новости о загадочном китайском вирусе, который родился из скрещивания панголина и летучей мыши. Да-да, вы правильно встрепенулись. На дворе стоял январь кризисного 2020 года. Зараза только появилась. Она плодила нервные смешки и слухи один чуднее другого – про секретные военные лаборатории, про многомиллиардный азиатский проект. Никто и представить не мог, что через полтора месяца запрут границы и установят тотальный надзор. Я тоже не придал значения угрозе. У новостников работа такая – истерию подогревать. Меня больше заботила шотландская вдова. Все-таки я ее бросил. Пусть по всем правилам, а бросил.

– В молодости так и бывает, – заметил кто-то из нас. – Ищешь многоразовые отношения. А когда найдешь, спасаешься от них со всех ног. Бежишь, чтобы затем маяться и жалеть.

– И спустя пятнадцать лет обнаруживаешь, что у тебя жена с широкой грудной клеткой и гормональными сбоями. И бежать тебе некуда.

Засмеялись все, даже женщины. Уж больно весело сострил Арнольд Валерьевич. Сам-то он, к слову, так и не женился.

– Когда достопримечательности в Ренне закончились, а устрицы надоели, я взял билет до Парижа. Направление, конечно, предсказуемое, да оттого не менее прелестное. Любопытный турист Парижем и за год не насытится. Я счел себя умеренно любопытным и на два месяца снял большую квартиру в Маре. Легендарный район, средоточие музеев и галерей. Настоящий магнит для художников, которые не только много воображают о себе, но и способны потянуть высокую арендную плату. Так было тогда. Теперь из-за социалистов и прочих отбитых леваков и лентяев нашему брату там появляться опасно. В Париже вообще и в Маре особенно.

– Ой, не сыпьте соль на рану, Арнольд Валерьевич!

– Да, давайте не будем о плохом.

Арнольд Валерьевич, усмехнувшись, погладил бородку.

– К счастью, у нас страшилки о Советском Союзе пока имеют эффект, а органы работают хорошо. Впрочем, вы правы, я сбился. Как и говорил, эта история про приключение. Поселившись в Маре, я целыми днями бесцельно гулял по восхитительным улочкам, жадно изучая лица, звуки, ландшафт. Сорил деньгами. Мне доставляло удовольствие думать, что еврики, потраченные мною, попадали сначала в один карман, затем во второй, в третий. Что они нигде не задерживались и не оседали мертвым грузом. Деньги умирают, если не путешествуют. Вечера я проводил на берегу Сены и вспоминал свою шотландку. Признаюсь, вспоминал не без некоторого напряжения. На женщин меня в те дни не тянуло, что нисколько не соответствовало духу города. В Париже шанс для флирта выпадает регулярно, хочешь ты того или нет. Я как мог этих шансов избегал.

– Тяжело вам приходилось, – сказали мы. – Вы и сейчас красавчик, а в те годы, наверное, всех ослепляли.

– Ослеплять не ослеплял, а девушки вокруг вились. Даже не требовалось достать кошелек, чтобы привлечь их внимание, которое так тяготило. Я жил в своем внутреннем мире. Не следил за временем, за днями недели. Искал себя, так сказать. В Маре мне полюбился еврейский квартальчик, живущий своей, отличной от арт-тусовки жизнью. Из поклонника средиземноморской диеты я буквально за два-три обеда превратился в рьяного фаната еврейской кухни. Какой в Маре подают хумус, какие неповторимые лепешки! А уж по сравнению с аутентичной шакшукой любая шакшука в Москве или Питере – это, простите меня, обычная яичница с помидорами.

Однажды вечером я забрел в этот квартальчик, чтобы отведать кошерной вкуснятины. Несмотря на ранний еще час, любимая закусочная оказалась закрытой. «Уж не от китайского ли вируса они прячутся?» – кольнуло меня подозрение. Затем все встало на свои места. Я против всяких правил наведался сюда в субботу.

– Ой, что это? – произнес за мною женский голос по-русски.

Я быстро обернулся. Мой взгляд упал на высокую блондинку в персиковом жакете и обтягивающих черных джинсах.

По правде, я неохотно знакомился с русскими за границей. Не то чтоб я узнавал их по походке, по выражению лица – в эпоху, когда заправляют транснациональные корпорации, все это чушь. Я в России-то русского могу с татарином или мордвином спутать. Триггером для меня выступал русский язык. Если слышишь за границей русскую речь и откликаешься на нее, сразу же сталкиваешься с таким замесом самодовольства, душевности и тупого недоумения, что мама не горюй. Стопроцентная гарантия, что тебе моментально начнут что-то лечить.

Здесь же позабавила сама ситуация. Двое русских в Европе стоят растерянные перед еврейской забегаловкой. Словно иудейский Бог решил развлечься.

– Да уж, – сказал я. – Есть на свете вещи важнее прибыли. Национальные традиции, например.

Девушка испуганно воззрилась на меня.

– Вы русский? – спросила она.

– Париж – это вам не захолустье какое-нибудь, – с достоинством ответил я. – Русские тут не редкость.

Блондинка опустила глаза. Мне сделалось неловко. Получалось, что человек выразил искренний интерес, а я выставил его болваном.

– Какими судьбами? – поспешил я сменить интонацию. – Путешествуете?

– Учусь в Сорбонне. А сюда пришла за фалафелем. Я вегетарианка.

– Ничего себе, – пробормотал я. – Слушайте, на соседней улице готовят обалденный ливанский фалафель. С еврейским, конечно, не сравнить, но ваш желудок определенно будет благодарен. Давайте угощу?

Девушка утвердительно качнула головой.

– Меня Арнольд зовут, – представился я. – На имя не обращайте внимания, я точно русский.

– Женя.

Мной овладела неуместная стеснительность. Когда девушка немногословная, это само по себе давит. Плюс я сам натужно шутковал, будто компенсировал что-то.

– Что вы имели в виду, когда упомянули национальные традиции?

– Шаббат.

– А что это?

Нелепый вопрос смутил меня. Если бы его задала старая тетка из рязанского села, понятно. Но студентка Сорбонны, любящая к тому же фалафель?

– С иврита «шаббат» переводится как «суббота», – блеснул я википедическими познаниями. – У евреев это священный день, праздник. В шаббат работать запрещено, вот и теряют выручку.

– Как интересно! – воскликнула Женя. – Ведь в итоге они все равно выигрывают. Люди видят, как ответственно евреи относятся к делу, и уважают их.

Такая проницательность меня покорила. Женя за секунду выросла в моих глазах из глупенькой девочки до специалиста по маркетингу. Не каждый сообразит, что клиент ценит принципиальность.

Я купил нам по ливанскому фалафелю. Мы прогуливались вдоль Сены, и я украдкой любовался своей попутчицей. Она казалась необыкновенно милой и хорошенькой. Один ее теплый взгляд из-под длинных ресниц стоил сотни моих бесцельных прогулок. Ветер ласково трепал волнистые волосы. Под расстегнутым жакетом угадывалась фигура, которой завидовал, должно быть, не один десяток женщин. Улучив момент на светофоре, я изучил ее анфас и поразился геометрической правильности черт. Представьте, ее тонкий нос и брови складывались почти в идеальную букву «т». Скульптурная выразительность.

– На кого учишься? – полюбопытствовал я. – Постой, не говори. На маркетолога?

– Нет.

– На социолога?

– На археолога. И не то чтобы учусь. Чаще пропускаю.

«И здорово, что пропускаешь!» – чуть не выпалил я. Мысль, что Женя ссутулится, что ее тонкие пальцы огрубеют и покроются мозолями, испугала меня.

Девушка между тем и не подозревала о моих эмоциях.

– И что прекрасного находят в Сене? – задумчиво произнесла она. – Мелкая и грязная речушка. С карельскими реками и озерами не сравнить.

В иных обстоятельствах березово-дубравный патриотизм меня бы насмешил, а в тот миг озадачил.

– Из крана, кстати, вода отличная течет, – продолжала Женя. – Можно прямо так пить. Не понимаю, это какие фильтры нужны, чтобы воду из Сены очищать.

– Современные технологии на многое способны, – сказал я. – Впрочем, не исключено, что в краны другая вода поступает. Из подземных источников, например.

В голове не укладывалось, что мы обсуждаем водопроводы. Я, по натуре не романтик, даже эту тему счел прелестной.

– Женя! – вдруг раздалось позади. – Женя!

Нас нагнал молодой человек, чуть старше меня. Не дожидаясь, пока я соображу, что к чему, он сжал мою руку и представился:

– Павел.

Я на всякий случай на шаг отступил от Жени. Ее хахаль не только превосходил меня в росте, но и выглядел на порядок массивнее. Передо мной стоял не просто качок. Жесткий взгляд, осанка, мнимо расслабленная поза – все выдавало в Павле если не военного, то как минимум человека, наученного применять силу.

– Я брат Жени, – объяснил он. – Вас как зовут?

– Арнольд. Я из России, как и вы.

– Путешествуете?

– Слоняюсь по Европе, так ближе к истине.

– Хорошее занятие. Если финансы позволяют, конечно. А заходите к нам в гости как-нибудь? Завтра, например.

Павел назвал адрес в Маре. Я обещал навестить их. Женя законфузилась и ничего не сказала на прощание.

Я не поверил Павлу. Чернявый, с почти плоским лицом, он меньше всего напоминал брата. Этот шкаф скорее смахивал на наемника из ЧВК, который завел себе любовницу в Париже и теперь отслеживает ее по мобильному сигналу. Кто я для этого громилы? Положивший глаз на его собственность соперник? Или соотечественник, с которым подвернулся шанс поговорить о родных дорогах, дураках и Путине?

И все же я чувствовал себя счастливым. Ночью, нырнув, как выражаются, в постель, я поймал себя на дикой мысли. Я был убежден, что нас с Женей познакомил иудейский Бог. Не бредятина ли?

Здесь надо сделать отступление. По молодости я не раз затевал что-то сомнительное. Держал великий пост по всей строгости, спускался в заброшенную шахту. Даже со стартаперами связывался. О, это такие личности, что готовы любому встречному прожужжать уши своими офигительными проектами. Конченые эгоисты. Они полагают, будто мир даст им парить в свободном полете и срывать с неба звезды безо всяких последствий. Когда третьему подряд стартаперу не хватило элементарной тактичности извиниться передо мной за отнятое время, я прекратил якшаться с этими авантюристами. С тех пор слово «перспективный» вызывает лютый смех. Хотя тут уже в лирику ударяюсь.

На следующее утро после прогулки я проснулся окрыленным. Радовало буквально все: свежий ветер из форточки, кофейный аромат, улыбка доставщика. Короче, настроение располагало к глупостям.

В тот же день я навестил Женю. До вечера уверял себя, будто вчерашняя встреча – это лишь забавный эпизод, сладкий сон. А в шесть красиво приоделся в бутике, прихватил бутылку шабли и наведался в гости. Я отдавал себе отчет в том, что затеваю что-то сомнительное. Более того, ввязываюсь в нехорошую историю. И все-таки предстоящее приключение, думал я, окупало риски. К тому же у меня имелась кое-какая страховка: я был богат. Павел, как военный, чуял такие вещи за версту и потому соблюдал субординацию. Недаром при знакомстве он держался вежливо. Так что приступы «братской» ревности мне не грозили.

Мои новые знакомые снимали двухкомнатную квартирку на узенькой пешеходной улице. Окна выходили на ресторанчик с террасой. Это наводило на мысли, что Павел не так прост, раз платит аренду в престижном районе.

Женя к моему приходу нарядилась в синее платье с красными и желтыми крапинками. Она бесшумно скользила по полу в голубых носках, от нее пахло цветочно-медовым парфюмом. Павел встретил меня в черной футболке без рукавов и серых брюках с множеством карманов.

– Мы гадали, придете вы или нет. Сестра ставила на то, что придете.

– А вы нет?

– Я ставил на то же самое!

Мы разместились в гостиной. Стены украшали черно-белые открытки, подсвеченные желтыми гирляндами. На аккуратно заправленной постели возлежал плюшевый тюлень. В углу, под навесной книжной полкой, устроилась акустическая гитара. Из вазочек на подоконнике торчали сушеные травы и цветы. В общем, усредненный набор хорошей старшеклассницы или студентки – в меру прилежной, в меру творческой.

– Вино прибережем на потом, – распорядился Павел, раскладывая стол-книжку. – Сначала ужин. Женя луковый суп сварила.

После отменного супа я заказал по телефону закуски: рокфор, улитки, фуа-гра, свежие овощи. В ожидании снеди мы разговорились, и Павел подтвердил мою догадку. Он служил наемником во французской частной военной компании, а на днях приехал в отпуск к сестре.

– Обеспечиваем порядок, – кратко описал он свой род занятий.

– Где именно, если не секрет?

– В горячих точках. Сомали, Центрально-Африканская Республика. А вы чем на хлеб с маслом зарабатываете?

– Все предельно скучно, – ответил я. – Инвестирую в выгодные проекты. Держу акции в «Лукойле», в «Сбербанке».

Само собой, я умолчал, что мой отец занимает высокий пост в «Лукойле». С одной стороны, это выглядело бы как детское хвастовство. С другой, Павел и сам догадывался, что перед ним не одинокий биржевой волк.

– Зато с сестренкой не соскучишься. Она обычно избегает представительных людей, стесняется. Странно, что вас не дичится.

Женя поморщилась, словно проглотила что-то кислое.

– Разве в Сорбонне мало представительных людей? – удивился я.

– Я про внеучебную жизнь, назовем это так. У Жени страсть знакомиться с маргиналами. С бабками, с попрошайками, а то и с кем похуже. Однажды с какими-то крашеными волонтерами умотала в лагерь для мигрантов. Тут который, под Парижем. Понаехали сюда из Сирии, из Египта, палатки раскинули, как будто им маслом намазано. В этот лагерь волонтеры и катаются. Привозят одежду, еду готовят, весело им. Женю я там выловил и приложение ей на телефон загрузил. Пусть под надзором будет, хотя бы пока я во Франции.

Женя притворно надула щеки и пригрозила Павлу пальцем.

Доставили еду. От бокала шабли Женя оживилась. Она настроила гитару и сыграла что-то старое, чуть ли не советское. Голос у девушки оказался глубоким и пронзительным, совсем не как у скамеечных профанов, которые предлагают вам душевность и ничего кроме. Прекратив пение, Женя повязала мне голову шарфом и без слов принялась делать Павлу массаж плеч. Поначалу я забеспокоился, что это прелюдия к тройничку, о котором меня не предупреждали, но быстро сообразил, что и военный растерян не меньше моего. Чтобы разрядить напряжение, Павел подлил всем вина и сбивчиво рассказал анекдот про пьяных русских.

Вслед за вином на столе появилась водка. Женя от нее отказалась, я же чисто из солидарности урезонил стопочку. Павел справился с бутылкой самостоятельно. Хотя я был вправе ждать от него пикантных биографических подробностей, мой новый знакомый не поведал ничего увлекательного ни о семье, ни о горячих точках.

– Спой нам, пожалуйста, – попросил я Женю.

Она прищурилась и провела ногтями по струнам. По первым аккордам стало ясно, что я зря предложил. Женя сбацала что-то непристойное, с матерщиной и антифашистскими лозунгами.

Покидая приветливую квартирку, на лестничной площадке я учуял запах раскуренной конопли. Он оживил в памяти студенческие времена. И так уже порядочно размякший, я вконец растаял от умиления. Мне захотелось дышать русским воздухом, ходить по русской земле. Все это не воспринималось как глупость. Наоборот, я гордился своей кровью.

Я начал часто видеться с Женей и Павлом. Чем дальше мы общались, тем сильнее я запутывался. Сквозящая между ними неловкость озадачивала. Это не братско-сестринский союз, отмечал я, и не связь двух любовников. Если бы эта чудная парочка спала друг с другом, она непременно выдала бы себя – через переглядывания, через двусмысленные шутки, через тактильные ритуалы. Павел же, грозный и самоуверенный, казалось, смущался перед Женей.

Более того, он не ревновал меня к ней.

Я поражался переменам в настроении Жени. Ее лицо без видимых причин то делалось взволнованным, то принимало незначительное, будничное выражение. Она словно говорила: «Я знаю, что обаятельна в любом своем обличье, поэтому мне нет нужды притворяться обаятельной». В такие минуты я с усмешкой вспоминал прямолинейную шотландскую вдову с ее одномерной, пусть и напористой страстью.

Иногда чудилось, будто Павел сбагривал мне Женю. Он, к примеру, ретировался из дома по срочным делам или в последний момент отказывался от прогулки. Меня это и радовало, и напрягало.

Однажды я встретил Женю после занятий и повел в элитный винный бар, намереваясь затем пригласить ее к себе. При виде меню она занервничала. Чтобы успокоить ее, я брякнул, что цена – это не более чем комбинация цифр, не отражающая сути продукта. От этой шутки девушка только пуще затушевалась, и мне стоило трудов деликатно убедить ее выпить бокал бургундского и попробовать брускетты с баклажаном. Без мрачных деталек не обошлось. Когда на краю бокала остался алый след от помады, Женя раздраженно стерла его. Разумеется, затею с приглашением домой я тогда отбросил.

Следующим вечером я позвал ее бродить по Монмартру и угадал. Женя веселилась, здоровалась с уличными художниками и болтала без умолку. Меня потчевали историями о преподавателях и университетскими страшилками. Я купил бутылку «Кампари», и мы по очереди пили из горла горький апельсиновый ликер, дурачась и кривляясь как школьники. Брызнул короткий дождь. Фонарные огни красиво отражались в его каплях.

– Это оптическое явление называется корпускулярно-сепарабельной дифракцией, – не моргнув глазом придумал я физический термин.

– Ого!

Девочка не заподозрила подвоха. На ступеньках перед Сакре-Кер она принялась делать мне массаж воротниковой зоны. В моем затылке собралось тепло, я чуть не лишился сознания от накатившего на меня восторга.

В тот вечер я так и не решился ни позвать Женю домой, ни хотя бы поцеловать. Это не вязалось с моими представлениями о себе. Раньше самый длинный путь от знакомства до постели занимал у меня десять дней. Теперь же я робел лишний раз прикоснуться к девушке. Она воплощала собой очарование, непосредственность, безгрешность – словом, что-то отдаленное эпохами, утерянное в веках.

Я пил горький ликер и вдыхал его пары, чтобы не терять связи с реальностью.

Я искал повода тактично разузнать у Жени о ее запутанных взаимоотношениях с Павлом и не находил. Меня даже посещала идея спросить напрямую, которую я, к счастью, не воплотил. Некоторые считают, что короткая дорога самая верная, но это афористичная чушь. Двигаясь короткой дорогой, вы гарантированно расшибете себе лоб на пересеченной местности.

Случай нашелся сам. После очередного визита в квартирку на тихой улице Павел взялся меня проводить.

– Читаю ваши мысли, – произнес он. – Вы сомневаетесь, сестра ли она мне. И напрасно сомневаетесь. Выслушайте меня. Я чувствую к вам доверие.

Павел рассказал, что его отец – капитан ФСБ – по меркам девяностых был человек добрый, умный, честный. И, без поправок на девяностые, несчастливый. Женился он рано и по любви. Жена умерла, когда Павлику исполнилось шесть месяцев. Вдовец в меру способностей самолично занимался воспитанием сына до тех пор, пока сослуживец не порекомендовал отдать семилетнего уже мальчонку в кадетскую школу-интернат. Павел плакал, расставаясь с отцом и покидая родной Петрозаводск. А попав в Москву, успокоился и прекратил ностальгию по темному и невеселому гнезду.

За кадетской школой последовало командное училище. Летом Павел отправлялся на каникулы к отцу и каждый год отмечал его растущую отрешенность, которую не сглаживали ни повышения по службе, ни сыновние приезды. В одно из таких появлений Павел застал в доме худенькую девочку с непокорными локонами – Женю. Отец сказал, что она сирота и взята на прокормление – он натурально так выразился, без подробностей. Сирота производила странное впечатление. Она постоянно молчала и пряталась от Павла в шкафу или за креслом.

Случилось так, что последующие два года Павел безвылазно провел в Москве, а посредине заключительного курса получил от папаши длиннющее письмо. Отец, привычно сухой и сдержанный, сообщал о смертельной болезни и умолял приехать. Павел из гордости выждал неделю и полетел в Петрозаводск. Отец, чрезвычайно обрадованный сыну, обнял его исхудалыми руками, загипнотизировал испытующим взором и взял слово, что Павел исполнит последнюю родительскую волю.

– Она твоя сестра, – указал отец на Женю. – Береги ее.

Матерью Жени оказалась сослуживица отца Тамара. Павел мельком помнил ее по давнему-давнему банкету и думать не думал, что отец сошелся с ней. Тамара, растившая дочь одна, погибла на корпоративном сплаве. Женю забрал к себе домой папа, тогда еще просто дядя Гриша, мамин коллега. Мать воспитывала Женю в строгости, а отец предоставил ей свободу. Он, зрелый мужик в должности, учился ласке и нежности, порой соскальзывая в неприкрытое сюсюканье. Увлекшийся внезапно древними цивилизациями, отец пересказывал дочурке содержание научно-популярных книг и трешовых телепередач. Кроме того, к Жене, опять же по папиному настоянию, начали ходить преподаватели музыки…

– Папа скоро умер, – завершил рассказ Павел, – и я, двадцатилетний лоб, очутился с тринадцатилетней девочкой на руках.

О дальнейших перипетиях он умолчал, так что мне оставалось лишь гадать о трансформации курсанта московского училища в бойца французской ЧВК.

Признаюсь, исповедь эта привела меня в замешательство. Вот почему Павел не ревновал меня к Жене! Вот почему возникло ощущение, будто он сбагривает ее! Сестра, к тому же без толкового воспитания, была обузой для наемника. Солдат тяготился данным сверх его воли обещанием.

Получается, меня он воспринимал как удачный вариант, свалившийся с неба. Состоятельный, обходительный, могу позаботиться о Жене. Чем не жених? Покойный папаша одобрил бы такую партию.

Не исключено, злился я про себя, что Павел за моей спиной нашептывал на ухо наивной сестренке лукавые сказки. Советовал внимательнее присмотреться ко мне, подталкивал к правильным выводам. В общем, исполнял собственную клятву за счет щедрого русского джентльмена. Недаром же этот плут пригласил меня к ним спустя пять минут после знакомства.

Затем я устыдился своих подозрений. Мое воображение, поддавшись паранойе, создало образ конченого эгоиста и мошенника. И даже если бы худшие мои опасения подтвердились, даже если бы этот образ совпал с реальностью, что с того? Женечка все равно не виновата. Уж она-то не притворялась, не строила планы насчет меня.

А на следующий день во Франции объявили карантин. За всеми приключениями я позабыл о вирусе, который победоносно шагал по планете.

Рестораны и кафе закрылись. Французов заперли по квартирам, дозволив лишь часовые прогулки в радиусе километра от дома. Обо всем этом я услышал от полицейского, который застал меня, недоумевающего, у любимой кофейни. На двери висела табличка Fermé, лишавшая кофейню как минимум половины ее обаяния.

Я вернулся в квартиру и стал держать совет с самим собой. О том, чтобы поступить разумно и улететь домой ближайшим рейсом, и речи не шло. Киснуть в четырех стенах также не хотелось. Будь это любой другой город, я бы скрепя сердце принял правила игры. Только не в Париже образца 2020 года. В этом чудесном городе, в этом чудесном районе казалось преступным сидеть взаперти. Это все равно что есть роллы с лососем в роскошном рыбном ресторане.

Короче, я в тот же вечер ушел в диссиденты. Спустился в магазин, накупил еды, выпивки, бинтов, антисептиков и двинулся в гости к Жене. Вчерашний рассказ Павла не остановил меня. Напротив, мысленно я противопоставлял сестру и брата. Прямота против расчета. Утонченность против грубости. Безоружная искренность против бронированного цинизма. Истинная женственность против мнимого мужества.

– Тук-тук-тук, – поздоровался я. – Центр доставки отличного настроения.

Женя обвила руками мою шею. Павел, обычно скупой на эмоции, разулыбался.

– Нарушаем закон, товарищ? – пошутил он.

– Вы на службе тоже, наверное, нарушаете, – сострил я.

Павел пропустил дерзость мимо ушей.

Мы наделали бутербродов и устроили карантинный пир. Женя пела и гадала мне по ладони. Павел, быстро пресытившийся весельем, полировал вино водкой, а водку запивал виноградным соком. Лицо его мрачнело.

– Мне, похоже, отпуск продлят, – признался он, когда захмелел. – Завтра в контору вызвали.

– Так это ж классно! – воскликнул я.

– Я в отпуске разлагаться начинаю.

Павел бахнул еще стопку и удалился в спальню, сославшись на головную боль.

Мы с Женей сидели на полу друг напротив друга. Она была в белой футболке и шортиках. Я старательно отводил взгляд от ее длинных и стройных ног. Между нами стояла бутылка «Кампари», к которой мы то и дело прикладывались.

– Если бы я умерла, ты бы жалел? – спросила Женя.

– Что за дичь? – вспылил я. – С чего это ты должна умереть?

– Не ругайся, пожалуйста. Этот вирус многих пугает. Он как чума. Больницы переполнены, правительство растеряно. Вдруг мы будем умирать поодиночке, а специальный человек начнет обходить подъезды и рисовать красные кресты на дверях.

Я как мог утешил Женю. Попытался утешить, если точнее. Объяснил, что человеку свойственно преувеличивать масштабы опасности. Выразил уверенность, что правительство все контролирует, а ученые ускоренными темпами разрабатывают вакцину. В общем, наговорил кучу вещей, которые слабо вязались между собой.

Женя стиснула мою руку и прошептала:

– Приходи завтра, ладно? В полдень. Паша поедет в контору свою, и мы останемся вдвоем. Мне надо тебе открыться, или я задохнусь от переживаний.

Страшное подозрение мелькнуло у меня.

– Он тебя обижает? – прошептал я. – Бьет?

– Нет, что ты. Никогда. Мне так проще, когда за стеной никого нет, понимаешь? Приходи, ладно?

Она провела пальцами по моим волосам.

Я брел к себе в смятении. Любой прошаренный мужчина на моем месте воспользовался бы моментом. Да что там любой – я бы и сам воспользовался в любом другом случае. А в тот вечер сама мысль, будто я под терапевтические речи раздену Женю, представлялась кощунственной. Такой поступок стал бы эгоистичным, примитивным, унизительным. Тут даже не в морали дело. Это как если бы я напился в хлам, до поросячьего визга, элитным вином. Впрочем, дурацкое сравнение, потребительское слишком.

Как вы догадываетесь, я исполнил пожелание Жени. Причем по дороге к ней случился обидный конфуз. Меня остановил полицейский-араб с тонкими усиками и поинтересовался, куда я направляюсь. От волнения я заговорил с ним на английском, на что блюститель порядка зачитал мне целую лекцию о профилактике «короны». На чистейшем французском и с подчеркнутым лягушатным высокомерием. Меня это возмутило. По роже ведь видно, что у него родители в Алжире каком-нибудь финиками торговали, а сам европейца из себя корчит.

Как бы то ни было, к Жене я явился в полдень. Павел, как и предполагалось, отсутствовал. В гостиной царил полумрак, и я не сразу сообразил, что занавески задернуты. Женя, забравшись с ногами на кровать, прижимала к груди плюшевого тюленя и избегала моего взгляда. Что-то трогательно-беспомощное читалось в этой позе и вместе с тем инфантильно-искусственное, как будто сцена из западного сериала для подростков. Я возненавидел себя за это сравнение в ту же секунду, когда оно пришло на ум.

– Так много хотела тебе сказать, – пробормотала Женя. – А сейчас веду себя глупо и некрасиво.

Она закусила губу. Я робко – именно робко, без драматического преувеличения – дотронулся до плеча девушки, которая завладела моими надеждами и мечтами.

– Я твоя… – прошептала она.

Я прижал ее к себе и поцеловал. Дыхание Жени приводило меня в трепет. Ее локоны касались моей шеи, пуская ток по всему телу. Мои руки заскользили по ее спине, пояснице…

И в голову опять некстати полезли мерзкие ассоциации. Все складывалось шаблонно, как по указке бездарного режиссера.

Я отодвинул Женю от себя и спросил:

– Это Павел подстроил сегодняшнее свидание?

Ее глаза округлились, и я по-своему истолковал это изумление.

– Эта волнительная атмосфера, эта недосказанность, – перечислял я. – Он словно нарочно толкал тебя в мои объятия. Любой бы на моем месте засомневался, начал бы сверять факты.

Женя молчала. Уголки ее глаз дрожали.

– Если я ляпнул что-то не то, прости ради бога, – продолжал я закапывать себя. – Пойми, как это смотрится со стороны. Павел придавлен клятвой, которую взял с него ваш отец. А тут подворачивается шанс сбросить этот тяжелый груз, передать тебя в мои руки. Я не сомневаюсь, что ты искренне привязалась ко мне, не сомневаюсь в твоей искренности…

Я вновь обнял Женю, но она вырвалась и убежала в ванну. Донесшие оттуда рыдания чуть успокоили меня. Во всяком случае, уверял я себя, пока Женя плакала, она не резала вены.

Я тщетно пытался заговорить с ней через дверь. Стучался, дергал за ручку, рассказывал анекдоты. Женя не откликалась и не выходила. Я караулил у ванной до возвращения Павла.

– Разбирайтесь сами, – брякнул я.

Он посмотрел на меня как дурак – и только.

На следующий день я испугался, какую ошибку совершил. А еще три дня созревал, чтобы наведаться к Жене и извиниться. На звонки она не отвечала, мессенджер не читала.

Я без толку звонил в дверь, стучал и злился на тишину с другой стороны. Ни у кого бы не хватило выдержки меня игнорировать. Очевидно, что Женя и ее брат куда-то уехали, и я тщетно прождал их в подъезде до глубокой ночи.

Я так и не увидел ее больше, хотя, наплевав на законопослушание и заразные слухи о новой чуме, упорно ходил к успевшему стать для меня родным дому. Надо думать, Павел поднял свои связи, чтобы посреди локдауна организовать переезд. Он любил сестру. Обещание отцу и ревностная забота о ней соединились. Павел сработал быстро и решительно, оградив Женю от меня.

Такой вот сказ. Остается добавить, что скоро я улетел из Парижа спецрейсом. Стюардессы молча и старательно, точно актрисы из пантомимы, следовали за мертвым голосом из динамика. Они указывали на аварийные выходы и учили надевать кислородную маску. Я отстраненно наблюдал за всем этим и не понимал, информируют меня или соблазняют. Скорее второе, потому что каждый в салоне слышал правила безопасности тысячу раз.

Дым с тобой, повторял я про себя, дым с тобой.

Чем дальше я убеждал себя, будто все это досадный эпизод, тем больше зацикливался на Жене. Менял психологов, изливал душу, пробовал разные техники. Ну, знаете, путь к дазайну[2] и дзену лежит через дизайн человека, как утверждают мозгоправы. И прочая лабуда.

Арнольд Валерьевич влил в себя очередную рюмку «Кампари» и поморщился.

– Не то чтобы я покончил с поисками Жени. Совсем нет. Мне удалось выяснить, что она отчислилась из Сорбонны и вместе с братом переехала в Бельгию, куда-то в глушь. Потом ее след терялся. В общем, и в сталкинге я никуда не годился.

– Не наговаривайте на себя, – горячо возразили мы. – Прямо уж никуда не годились. Сколько людей вам судьбой обязаны.

Олег жил на этой улице тридцать восемь лет. Сначала с мамой и бабушкой, затем с мамой, потом один. Когда ему стукнуло тридцать четыре, в двушку въехала его подруга.

Здесь, на окраине, остерегались оседать. Соседи, чуждые по духу, по повадкам, по крови, сменялись такими же. Они шумели, звали друзей, помечали территорию надписями в лифте. Олег робел встречаться с ними взглядом и здоровался вполголоса. Трудно сказать, что смущало больше: когда на приветствие игнорировали или когда на него откликались. Олег корил себя за глупость при любом исходе.

Он как умел бежал от контактов и коммуникации. Когда же какой-нибудь словоохотливый мозгоклюй вцеплялся в покорного слушателя занудными историями, попавший в ловушку Олег беспомощно поддакивал. Его поражало, до какой степени скучные люди интересны самим себе.

Собственными историями он ни с кем не делился. Примечательные события плавно обходили его стороной, да и к тому же Олег плохо различал между существенными деталями и лишними подробностями.

По иронии, из коммуникации и контактов состояла его работа. Он служил в крупном банке и готовил справки для юридических лиц. К счастью, связь с клиентами за редкими исключениями укладывалась в спасительный формат деловой переписки. Если же вдруг требовалось уточнить отдельные вопросы по телефону, Олег долго храбрился, прежде чем набрать номер. Когда голос у тебя робкий, некоторые воспринимают это как приглашение нагрубить.

Сильнее всего Олега тревожила судьба вымирающих видов.

Одержимый ими, Олег с каждой зарплаты отчислял треть в фонды дикой природы. Он жертвовал точечно: на тасманских дьяволов, горных горилл, борнейских орангутангов, китовых акул. Всех беззащитных существ, живущих скромной невидимой жизнью, хотелось уберечь от исчезновения.

Самые симпатичные – суматранские носороги. Пять десятков этих величественных животных, сохранивших сходство с шерстистыми пращурами, жило в горах Индонезии под призором активистов. Пять десятков от некогда распространенного во всей Юго-Восточной Азии вида. К такому привела вырубка лесов под пальмовые плантации, продажа редких сортов древесины и браконьерство. Олег бы голыми руками задушил тех, кто скупает рога, чтобы исцелить болячки или украсить коллекцию побрякушек. Богачи отсиживались в неприступных особняках, а черное дело творили руками местных бедняков, готовых рискнуть всем ради убийства носорога.

Таким следовало давать пожизненное, а им давали не больше десятки.

Злосчастным существам подрезали проклятые рога, чтобы уменьшить их привлекательность в глазах дьявола. Дьявол, подкованный в арифметике, довольствовался и подрезанными. Чем рог короче, тем выше его ценность.

Ни сажать, ни душить злодеев Олег не мог и потому довольствовался донатами, проклиная себя за бездействие.

Теория малых дел – та еще фальшивка, вот только мир устроен так, что ничего кроме малых дел ты предложить не в силах.

Кто-то утверждал, что любовь к животным – это оправдание мизантропии. Другие доказывали, что тот, кто не любит животных, не способен и на любовь к людям. Отталкивали и первые, и вторые. Что это за привычка каждую привязанность сводить к любви или к ненависти? Олег не считал себя ни другом животных, ни их защитником – с его-то потугами. С людьми тоже не враждовал. Разве что удивлялся, по какой небесной ошибке родился в теле, которое его ощущениям не соответствовало.

Иногда сам факт принадлежности к человеческому роду пугал, как пугают необъяснимые совпадения или вылезшие из-под плинтуса воспоминания, куда ты их по мнительности заточил. Так, однажды отдел Олега повезли на шашлыки. Начальник, по-хозяйски насаживая говядину на шампуры, говорил под нос, но так, чтобы все слышали. Здравствуйте, коровка. Как дела? Приветствую вас на корпоративном мангале. Лишь по смеху остальных Олег понял, что это шутка.

Его пугали фрики, заводившие ежиков с их неуживчивостью и непригодными для квартир биоритмами.

Его пугали туркмены на центральной улице города. Они накачивали обезьянку успокоительным, одевали в распашонку и предлагали прохожим фото с ней.

Его пугали подростки, которые обкалывались до потери чувствительности и лезли под трамваи. В гробовое мартовское утро одного такого суицидника техслужбы соскребли с рельсов прямо под окнами Олега, который до того считал флешмоб с выпиливанием городской страшилкой.

От подруги Олег прятал три секрета. Во-первых, донаты, которые не сумел бы ничем оправдать. Во-вторых, бутылку коньяка. Обернутая в тряпье, она пылилась в кладовой на дне ящика с инструментами. Олег бросил пить через три года, как умерла мама, а бутылка символизировала запечатанную дверь в анестетический подвал, куда можно забиться, когда расхождения со всем внешним станут невыносимыми. И, в-третьих, вечерний душ. Никто не догадывался, что лучшие минуты жизни Олег проводил в чугунной ванне с отколупавшейся эмалью. Колкие струйки били по темени, по лбу, по опущенным векам, и вода смягчала переживания. В такие мгновения Олег воображал себя буддийским монахом, совладавшим с тревогами, отрекшимся от мирской суеты. Душ открывал путь к кратковременному примирению с собой, а значит, и ко сну.

За годы, что Олег делил постель с подругой, он ни разу не соблазнился иллюзией, будто их души родственны. Подруга оставалась непостижимо-чужой и словно в доказательство этому помечала территорию своими знаками – цветами на подоконнике, магнитиками на холодильнике, волосами в силиконовом ситечке для ванной. Все это укладывалось в список неизбежных трудностей, предопределенных законами человеческого общежития. Олег утешался, что его главный сосед по общежитию уживчив и терпит его заскоки. Хотя подруга и пошучивала над мясом из пробирки, за которым Олег специально ездил в гипермаркет, она не настаивала, чтобы он покупал части тела убитых коров, свиней и кур.

Сама мысль завести ребенка – хоть с кем – казалась Олегу дикой. На каждого суматранского носорога приходится примерно сто семьдесят один миллион особей доминирующего вида. Дело не в том, что человек – раковая опухоль планеты (это такая же глупость, как и утверждение, будто человек – венец творения). Дело в том, что людей слишком много. Это как если бы в колоде было не тридцать шесть карт и не пятьдесят четыре, а, скажем, триста восемьдесят пять. Попробуйте хотя бы разложить их на столе. Никакая игра не заладится.

Несправедливость крылась в самом природном порядке. Самка носорога вынашивала детеныша от пятнадцати до восемнадцати месяцев и еще два года кормила его молоком. Если жизнь носорога не обрывали браконьеры, ее продолжительность все равно редко превышала пятьдесят лет. Какое потомство способна оставить после себя плодовитая самка при лучшем стечении обстоятельств? Пять носорожиков? Шесть? Семь? А сколько на такую мать придется самок, которые лишены фертильности, генетически неполноценны из-за инбридинга[3], растерзаны наемными выродками? Олег видел фотографии мертвых носорогов, чьи рога снесли бензопилой вместе с половиной лица. Эти кадры плюс знание, что суматранских носорогов всего пятьдесят, отравляли всякую мечту о будущем.

И какая теперь разница, хомо хомини люпус эст или хомо хомини люмен эст?

По всем признакам Олег, насколько он мог об этом судить, пребывал в затяжной депрессии. Она делала утренние пробуждения тягостными и вынуждала отступать всякий раз, когда на службе маячило повышение, грозившее вытянуть из нескладного тела последние силы. Депрессия представлялась кем-то вроде небритого пассажира, который каждое утро и каждый вечер едет в трамвае на соседнем сиденье с Олегом и время от времени пристает к нему с мерзкими вопросами.

С этим соседом Олег свыкся. В конце концов, депрессия оправдывала бегство от контактов и коммуникации, позволяла не самоедствовать сверх меры.

Несмотря на замкнутость, Олег научился извлекать своеобразное удовольствие даже из корпоративов. На шашлыках и походах в боулинг он изучал человеческие повадки, воображая коллег особями иного биологического вида. Если же отдел везли в другой город, чтобы укрепить деловые связи, Олег в перерывах между тренингами, автобусными экскурсиями и командными развлечениями мчался в ближайший собачий приют. Если и существовала продуктивность, заботу о которой навязывали натасканные специалисты, то измерялась она в количестве выгулянных песиков и вычищенных вольеров.

В поездах и самолетах переживания о вымерших и вымирающих вспыхивали с утроенной силой. Они с легкостью сносили препятствия из научно-популярных книг и сканвордов, выставленные Олегом как щит от тревог.

Когда отдел в очередной раз направили в Москву для так называемого обмена опытом, в купейном вагоне Олега прихватило сильнее, чем когда бы то ни было. Он слушал стук колес в темноте и молча злился на политиков всех ориентаций, с раздражающим напором обозначающих напускное беспокойство об окружающей среде. Патриоты призывали защищать родные недра от иностранного капитала и приумножать природные ресурсы, унаследованные от великих предков. Либералы учили, что рациональное использование природных ресурсов – основа устойчивого развития экономики. Коммунисты настаивали на передаче природных ресурсов в общественную собственность, пока их вконец не разграбили олигархи, свои и чужие. Ресурсы, ресурсы, ресурсы – все твердили об одном. Приведите нас к власти, и мы спасем истерзанную природу. Мы представим ее в парламентах и советах, мы будем держать речь за безмолвные реки, степи, леса. Нашими устами заговорят угнетенные животные, которые, так уж эволюционно сложилось, не научились записывать ролики в свою защиту и составлять петиции против произвола. Нас восславят все, у кого безнаказанно вырывали когти, отрезали клювы, сносили рог вместе с половиной лица. Мы патриоты, мы либералы, мы коммунисты, мы лучшие и отличаемся от прочих некоторых.

Посреди ночи взвинченный пассажир спрыгнул с верхней полки и принялся босыми ногами измерять в шагах длину вагона, проверяя и перепроверяя результаты.

В Москве, как только выпала возможность, Олег вырвался в хоспис для дворняг. Прикупив по пути ящик собачьего пива, он с восторгом наблюдал, с каким упоением песики лакают бурду со вкусом печенки. Существа, приговоренные к смерти многолетними болезнями, награжденные на закате горьких дней именами, заслуживали толику заботы.

Благодарные глаза собак снились Олегу на обратном пути. Теперь с высоты верхней полки жизнь виделась не такой уж однозначно-безнадежной. Ящик угощений – слабая имитация активности, но, черт подери, он всего лишь робкий тип с окраины. Мягкотелый, почти пластилиновый. И не следует изводить себя за то, что не записался в отряд рейнджеров, с оружием стоящих против браконьеров.

В секунду, когда поезд замер на конечной, телефон засветился от уведомления. Главное приложение о носорогах. Текущая численность, новости, интересные факты. Олег привычно вздрогнул и, зажмурившись на миг, ткнул.

Самка суматранского носорога родила двойню.

Первые сутки Олег ждал опровержения. Шутка ли, вынести двух носорожиков и сберечь их при родах. Чудо какое-то.

Вместо опровержения сеть наполнилась снимками новорожденных. Мальчик и девочка, Бима и Джу. По сообщениям прессы, детишки чувствовали себя хорошо. Героическая мама по имени Кахайя тоже не жаловалась на здоровье.

Вероятно, самая радостная весть на свете. Радостнее, чем мясо из пробирки в свободной продаже. Радостнее, чем изобретение специальных губок, очищающих океаны от пластика.

Двойня настроила биологов и экоактивистов на волну сдержанного оптимизма. Они немедленно принялись проводить многочасовые стримы и снимать просветительские ролики. Специалисты осторожно прогнозировали увеличение популяции – с пятидесяти особей до ста пятидесяти к концу века. Олег жадно ловил новости о Биме и Джу, пересматривая попутно любимые видео с носорогами, где они жевали листья и принимали грязевые ванны. Никто в окружении Олега, в том числе и он сам, не умел наслаждаться так просто, прямо, без обид для других. В незатейливом, не осложненном и намеком на грубость времяпрепровождении усматривалась великая способность, даже мудрость.

Теперь день начинался с мониторинга вестей о носорожиках и заканчивался им. Кто-то счел бы это одержимостью. Олег, оспаривая доводы воображаемых скептиков, мысленно повторял, что одержимость подразумевает зацикленность на чем-то, тогда как в нем, наоборот, проснулась чуткость к происходящему вокруг. Он поменял на кухонном столе клеенку, знавшую не только маму, но и бабушку. Подруга, к своему удивлению, стала без повода получать подарки и обнаруживать цветы в вазе, извлеченной из кладовой.

Олег немного стеснялся, что выражает признательность не иначе как через вещи. И это стеснение побуждало лучше в них разбираться, чтобы не дарить что-то постыдное.

Когда Биме и Джу исполнился месяц, Олег впервые за четыре года повел подругу в ресторан. Что мы празднуем? Сегодня Международный день ДНК, ты разве не в теме? Подруга растроганно улыбнулась. Шутки не вязались с образом Олега так же, как и рестораны.

На него определенно что-то нашло. Он не дергался, весело болтал о пустяках и прокручивал в голове сцену, где делится с подругой своей главной тайной. Не сейчас, конечно, а в будущем. Расскажет, как тревожится за вымирающие виды и почему важно сражаться за биологическое разнообразие. Может, подруга сочтет это чудачеством. А может, станет союзницей.

По любым подсчетам, такой вариант более реалистичен, чем рождение носорожьей двойни.

А на следующее утро выяснилось, что чудо – это подготовка к кошмару. Завлекающая прелюдия.

Если бы заповедник охватила инфекция и детишки бы слегли, Олег бы пережил. Бог дал, Бог взял – есть тупое оправдание такого рода, оно принимает разные обличья и снижает концентрацию боли до приемлемой, вносит хоть что-то лживо-рациональное, структурирует.

Если бы очередной браконьерский рейд сократил популяцию на особь или две, то Олег пережил бы и это. Носорогов и так стреляли поодиночке, умерщвляя ложную надежду по частичкам. Убивали мать, оставляли в живых ребенка, чтобы он вырос и его рог созрел для кровавой жатвы. В этой методике чувствовалось что-то математически обоснованное. Зло, установив свирепый регламент, соблюдало его.

Настал день, когда зло изменило и этому регламенту.

На излете сумерек крупные вооруженные отряды ворвались в индонезийский заповедник и перебили рейнджерские патрули. Видеозаписи показывали, насколько напавшие превосходили охрану и по экипировке, и по навыкам. Снабженные бронежилетами и приборами ночного видения, они действовали слаженно, как частная армия. У них имелся доступ ко всем камерам на территории заповедника, и до рассвета подонки лишили жизни два десятка носорогов. В Кахайе и малышах насчитали сотни пуль.

Само собой, никого из выродков не задержали. А балаклавы делали тщетным опознание по записям.

Подруга, ни о чем не подозревая, поцеловала Олега в макушку. Не засиживайся за компом, опоздаешь ведь. И укатила на работу.

Он тщательно побрился, вбил ладонями в щеки охлаждающий крем и распахнул окна. Воздуха отчаянно недоставало.

В девять десять завибрировал телефон, как будто трактором по ушам. Хватился начальник отдела. Какой дрессированный. Курсы по менеджменту, наверное, посещал. Олег скинул первый вызов, а второй заткнул об стену.

В офисе, должно быть, уже вовсю стучали клавишами.

Олег безучастно наблюдал, как в два ряда выкладывают изрешеченные тела животных и их защитников. Чем-то безумным веяло от этой попытки упорядочить катастрофу и сберечь способность к счету перед лицом смерти. Какие-то люди рыдали в камеру. Главный смотритель заповедника, заступивший утром на смену, выглядел таким раздавленным, что его бесслезные глаза пугали сильнее самых истошных воплей.

Эксперты со всего света в один голос твердили, что после такого урона популяция обречена. Индонезийский министр экологии предположил, что дьявольский рейд – это месть со стороны крупного бизнеса. Вы подпиливаете рога, чтобы на них никто не соблазнился? Мы убьем носорогов и без рогов, за просто так. Выставляете охрану? Охрану тоже уберем.

На преступление не откликнулся никто из русскоязычных блогеров. Патриоты, либералы, коммунисты дружно молчали. Слабый инфоповод, рейтинг не поднимешь.

Ты с утра, что ли, тут сидишь? Подруга коснулась затылка Олега. Что с тобой? Что с тобой, ответь же.

Она наконец увидела разбитый телефон.

Я не понимаю, что с тобой творится. Скажи, что с тобой творится? Ты целыми днями прячешься в скорлупе и ничего не объясняешь. Эти ухаживания нелепые, с ресторанами и подарками. Этот коньяк спрятанный. Эти зависания в ванной по вечерам, когда я слышу только, как льется вода. О чем ты думаешь? Кто ты вообще такой?

Олег, мне страшно.

Он стер историю браузера и молча прошел мимо подруги. Бутылка все так же покоилась на дне ящика в кладовой. Вытащив ее на свет, Олег облачился в джинсы и рубашку. Воротник жал.

Подруга не посмела выйти за ним.

Воздуха резко стало много, и он пьянил.

Такса в стесняющем комбинезоне прыжками перемещалась рядом с хозяином, едва попадая в его темп. Старик, рывшийся в урне, с благодарностью принял презентованный ему коньяк. Даже поклон отвесил неуклюжий. Не планета, а выкидыш черной дыры.

Вдали со скрежетом приближался трамвай. Небритый пассажир караулил сиденье специально для Олега, чтобы присесть ему на мозги и давить, давить, давить. Ну уж нет, больше нет сил.

Олег задержал дыхание и решительно двинулся наперерез трамваю.

– В какой руке?

Лена указала на правую. Данил разжал кулак, чтобы продемонстрировать большое красивое ничего.

– Покажи левую.

– Думаешь, у меня обе пустые?

– Хочу удостовериться.

– Елена, у вас кризис доверия, – профессиональным тоном произнес Данил. – Вам кажется, что партнер вас обманывает, хотя оснований подозревать его нет. Вы подсознательно программируете себя на…

– Покажи.

Данил вздохнул и повиновался. На левой ладони лежала монетка.

– И ты сомневалась в этом честном парне, – не упустил он случая позлорадствовать. – В благородном человеке, который верой и правдой служит науке. В любимом супруге, который пятнадцать лет открывает перед тобой двери.

– Дань, не кривляйся. Тебе не идет.

Лена волновалась за сына, которому предстояла знатная встряска, и одновременно ревновала мужа к его предстоящему воспитательному триумфу. Неизвестно еще, что тревожило супругу сильнее.

– Не переживай, – сказал Данил. – Сегодня я с ним поработаю, а завтра он будет в твоем распоряжении. Чаю подлить?

Лена кивнула.

Оба работали психологами в частных клиниках. Данил применял в лечении методы когнитивно-поведенческой терапии, Лена практиковала гештальтизм. Впрочем, это не мешало им следить за передовыми техниками и считать себя специалистами широкого профиля. Они в соавторстве написали книгу «Показать ей путь к оргазму», которая снискала сомнительную славу на книжной платформе. На роялти супруги купили два костюма для ролевых игр и набор игрушек.

Три года назад они условились, что каждый из них поставит над Витей психологический эксперимент. Кто вступит в игру первым, решит жребий.

И вот повезло Данилу. Лена не угадала руку и теперь злилась. То ли профессионально, то ли по-матерински – не разберешь. Лучше бы профессионально, конечно.

– У нас уговор, – напомнил Данил. – Сегодня ты подыграешь мне и включишься в мой сюжет. Обещаешь?

– Знать бы, что за сюжет.

– Отличный.

– Такой уж отличный?

– Доверься мне. Обещаешь?

– Ну обещаю, обещаю.

Только бы Лена не поддалась эмоциям. Ничто не предвещает, что поддастся, и все-таки.

– Как день? – спросила она.

– Три старых клиента и одна новая.

– Что-нибудь интересное?

– Неинтересное и неприбыльное. Из тех робких девочек, которые целый сеанс льют воду в уши, чтобы в конце концов незаметно, как им кажется, намекнуть, что им не хватает антидепрессантов. Выписал ей чудо-таблеток. Скорее всего, вернется за новым рецептом через два месяца.

– Циник вы, Данил Павлович Шребер, – с вызовом бросила Лена.

– Наоборот, гуманист. Даю пациентам, чего они хотят.

Развить мысль не позволил звонок в дверь. Сын вернулся с кружка по робототехнике. Пока жена открывала дверь, Данил залпом выпил полстакана воды.

Дождавшись, когда сын сядет за стол, Лена наложила ему гречки с белыми грибами. Приступить к еде Витя не успел. Данил мягко отодвинул тарелку от него и выдержал недоуменный детский взгляд.

– Нам надо поговорить.

Ребенок выжидающе молчал.

– Не переживай: ты ничего не натворил. Этот разговор мы с мамой планировали давно.

– Час настал, – подтвердила Лена.

Ее поддержка воодушевляла.

– Витя, ты ведь взрослый человек? – продолжил Данил.

– Ага.

Это словечко с характерным «г», произнесенное неизменно вежливым тоном, сын употреблял в последнее время регулярно. Где только подхватил?

– Мы с мамой тоже полагаем, что ты взрослый.

– Ага.

– Как день прошел? Что нового?

Витя пожал плечами.

– В школе две пятерки. По русскому и физре. А по роботам – фейл. Я целый час рисовал модельку, а система внезапно начала обновляться, и файл слетел.

– Бедняга, – сказала Лена. – Я тебе свой ноутбук дам. На нем модельку нарисуешь. Закроешь гештальт.

– Оптимальное решение, – согласился Данил. – Будет тебе моделька. Знаешь, кстати, как в древние времена называли фейлы?

– Нет.

– Неудачи.

Витя послушно кивнул. Шутка его не развеселила.

– Итак, тебе повезло жить в уникальную эпоху, – вернулся к делу Данил. – Технологии достигли невиданных высот. Люди научились выращивать мясо в пробирках, и ради котлеты теперь необязательно убивать корову. Смартфоны стали такими выносливыми, что держат заряд больше недели. Кружки робототехники появились в каждом районе. Наука процветает, но личные отношения остаются такими же дремучими, как и сто лет назад. Что тебе известно об отношениях, сынок?

Витя встрепенулся. Таких тем папа еще не касался.

– Смелей.

– Мужчины встречаются с женщинами и заводят семью.

– Правильно. Что дальше?

– У них появляются дети.

– Отлично. Откуда они берутся?

Сын покраснел и перевел взгляд на Лену.

– Вспомни, мы с тобой говорили об этом, – сказала она.

– Мне пока это неинтересно. Я роботами занимаюсь.

Витя уткнулся глазами в недосягаемую тарелку с гречневой кашей. Ох уж эта мода на асексуальность.

– В общем, ты хорошо осведомлен, – заключил Данил, – пусть и стыдишься признаться. Я бы тоже стыдился в красках расписывать родителям, как мужчина втыкает член в женщину и стреляет в нее белой жижей. Не самое аппетитное зрелище, надо заметить.

Витя стойко смотрел на тарелку. Лена насторожилась, но мужа не прервала.

– Впрочем, мы ушли в сторону, – сказал Данил. – Мы обсуждаем отношения. Как ты считаешь, Виктор, заводить их могут только мужчины с женщинами? Не бывает ли так, что друг в друга влюбляются два дяденьки?

Не отрывая взгляда от каши, сын едва заметно пожал плечами.

– Не случается ли так, что мальчику понравился другой мальчик?

Витя молчал.

– Может, тебе тоже кто-то из одноклассников нравится? Тимур, например. Не стесняйся, скажи.

– Мне никто из мальчиков не нравится, – выдавил сын.

– Если кто-то понравится, скажи нам с мамой. Мы не осудим.

– Так и есть, сыночек, – поддакнула Лена. – Если ты откроешь нам сердце, мы всегда тебя поддержим.

Данил чуть не хохотнул: так тепло прозвучали слова жены. Кажется, у них складывается полное согласие насчет эксперимента.

– В молодости я залипал на одного парня, – доверительным тоном сообщил он. – Его звали Руслан, мы учились вместе. Между нами, фантасмагорический ушлепок. Терял телефоны, засыпал на занятиях. И при этом дикий красавец, глаз не оторвать. Мы с ним даже переспали разок.

– Заставляешь ревновать.

С игривостью Лена пересластила.

– Руслан уже в прошлом. Я встретил тебя и забыл обо всем на свете.

– Ты ж мой хороший!

Лена погладила супруга по волосам.

– Мур! – отозвался Данил.

Витя из последних сил пытался сохранять невозмутимый вид. Не получалось, но Данил мысленно похвалил ребенка за старания.

– Сынок, чего ты раскраснелся, как кирпич? Мы обсуждаем приличные вещи. Ты ж не старушка в церкви, чтобы воротить нос от крепкой гейской дружбы.

– Папа, хватит, – робко попросил Витя.

– Нет уж, мы закончим этот взрослый разговор. Тебе кажется, что крепкая гейская дружба противна Богу?

В семье они никогда не поминали Бога и не говорили о религии.

– Бог вообще странный тип. Всеобъемлющий и неуловимый. Жил на свете немецкий философ Ницше – со страшными усами и не менее страшными идеями. Он страдал шизофренией и получал пенсию по инвалидности. Однажды усатый шизофреник изрек: «Бог умер». Ницше ошибался. Бог не умер – Бог спятил. Этому неуловимому старику по барабану, с кем мы спим: с девочками, с мальчиками, с собаками… Любишь собак, Виктор?

– Папа, давай поедим?

– Не любишь? А кошек? Сладеньких таких кисок?

– Пожалуйста…

– Потом, Витюш, – вмешалась Лена. – Сначала закроем гештальт.

– Слушай маму, – согласился Данил. – Она мудрейший человек. Ну как, любишь кошек?

– Нет.

– А мальчиков?

– Нет.

– Если любишь, это не зазорно. Приводи сюда дружков и целуйся с ними сколько влезет. Здоровая связь с экологически чистым мужчиной – это абсолютно нормально. Мы с мамой прогрессивные родители. Поможем тебе определиться с достойным кандидатом. Или, по крайней мере, подскажем правильный лубрикант.

– Хватит! – завизжал Витя и зажал ладонями уши.

– Знаешь, что такое лубрикант?

– Хватит!

– Знаешь?

– Нет!

– Лубрикант – это смазка. Намажешь на член и скользишь ручками – без страха и сомнений. Можно с партнером использовать.

– Хватит, пожалуйста!

– Дарю оригинальную рифму: лубрикант – фабрикант. Пригодится. Вдруг тебя на творческую терапию потянет, если парень бросит. Стихи начнешь строчить.

– Папа, хватит надо мной издеваться!

– Прекращай истерить, – спокойно приказал Данил. – Смирись с суровой реальностью и прими свою природу. Ты же Виктор – победитель по призванию. Вот и научись ставить раком других мальчиков и обладать ими. Крушить их анусы без всякого стеснения, а затем удалять из друзей. Будь самцом и господином. Будь решительным и ответственным…

Витя сорвался с места и, опрокинув табурет, умчался в спальню. Дверь, конечно же, хлопнула как надо.

А ведь шестнадцать лет пареньку.

Когда установилась тишина, Данил произнес:

– Эх, не дал эксперимент закончить.

– Боюсь представить, что ты еще затевал, – откликнулась Лена.

Она сидела за столом и протирала салфеткой чайную ложку. Данил не заметил, как она начала это делать. Наверное, Лена и сама не заметила.

– Я планировал снять с тебя сарафан и показать тебя голой.

– Чтобы проверить, хватит ли его инфаркт?

– Не совсем. Хотел узнать, как он отреагирует на слова, что ему незачем спать с женщинами, так как в конечном счете все они похожи на его мать. Меня волнует теория, будто гомосексуалистам отвратительна связь с женщинами, потому что они мысленно подставляют на их место мать. Ими движет страх инцеста. Как думаешь, это правда?

– По-моему, глупая теория.

Данил пожал плечами. Надо же упустить такую возможность. Перегнул палку.

Он придвинулся к жене и запустил пальцы ей в трусы. Лена вздрогнула.

– Разрешите вас поиметь?

Лена отставила руку супруга.

– Назначаю вам сеанс интенсивной сексотерапии. Ровно в полночь жду вас в постели. Наденьте ваше лучшее белье.

– И вы покажете мне путь к оргазму?

– Если только вы готовы пройти его вместе…

Данил с нежностью посмотрел на Лену. Он любил ее и желал ей добра. Если и существовала в мире такая хрупкая вещь, как счастье, это было оно.

– Будем считать, что мой эксперимент закончен. Завтра твоя очередь. Не намекнешь, какой ты там сюжет заготовила?

Лена хитро улыбнулась и покачала головой.

– Дороти!

Мусатов не расшнуровал ботинки и поставил их друг к дружке ровно, как по линейке. Между зубчиками молнии вновь затесался кусочек шарфа, поэтому замок на куртке заело. Пальцы соскользнули с собачки, упрямо застрявшей на месте.

– Дороти! – пропел Мусатов. – Доротея!

Наконец застежка поддалась. Соблюдая принципы симметрии, Мусатов повесил куртку на крючок справа. Слева красовался итальянский плащ, а два крючка посерединке пустовали.

На кухне Мусатов выложил на стол акционную поживу: багет с чесноком, пять пачек холостяцких рожков, подсолнечное масло, пряники с джемом, гватемальский кофе, фермерское молоко, настойку на оленьих рогах, набор губок для раковины, гель для душа, настенный календарь с собаками. На дне пакета обнаружились наклейки, вовлекающие азартных потребителей в розыгрыш ножей из нержавеющей стали.

Случайно увидев свое отражение в микроволновке, Мусатов застыл от ужаса. Субъект в микроволновке позорил человеческий род.

Спина выпрямилась сама собой, а пальцы потянулись к встопорщенным волосам.

– Дороти! Что же ты молчишь?

Стараясь не издавать ни звука, Мусатов подкрался к спальне дочери и с жутким «У-у-у!» распахнул дверь.

Мерно гудел процессор. Доротея следила за хитроумными графиками на мониторе. Тонкое запястье украшал заказанный по почте на отцовское имя белый браслет с древнегреческим изречением.

– Папа! – с укором воскликнула девочка. – Все время пытаешься ворваться ко мне через страх.

– И вовсе не хочу я к тебе ворваться!

Доротея слезла со стула и обняла папу. Ее теплый лоб уперся Мусатову в солнечное сплетение. Он погладил дочь по голове.

– Главное, что ты здесь, Дороти. Радость ты моя!

– Строго говоря, онтологически я самый далекий от тебя субъект, – сказала девочка. – А в бытовом плане ты прав: я здесь.

Мусатов умиленно прижал дочь к себе.

– Какая ты у меня умница! У-тю-тю!

– Папа, ну ты чего! Как будто я маленькая совсем.

Пока Мусатов готовил ужин, Доротея провернула на бирже выгодную сделку. Эта удачная ставка обеспечивала им как минимум два месяца безбедной жизни. На радостях Мусатов достал из кладовой бутылку детского шампанского, которую берег на день рождения дочери. Дороти выпила чашку и твердо отказалась от добавки.

– Слишком отчетливо выражен вкус, – объяснила девочка. – До того сладкий, что неразличимый.

– Дети любят сладкое. И для мозгов полезно.

– Когда вкус излишне резкий, мы как бы растворяемся в нем. А растворение в чем-либо подрывает нашу самость и закрывает доступ к осмысленному присутствию в озаботившем нас мире. В том числе и поэтому я выступаю против алкоголя.

При упоминании алкоголя Мусатов устыдился. Хорошо еще, что настойку на оленьих рогах спрятал подальше.

– Дороти, я же не каждый день!

– Все равно алкоголь – это подручное средство, чтобы сбежать от себя самого. Впрочем, ты зрелый субъект и свободен решать.

Мусатов уставился в свою тарелку. Вскоре, не выдержав молчания, он воскликнул:

– Я не согласен насчет побега! Наоборот, когда я пью, я гляжу в лицо страху.

– Я бы с тобой не согласилась.

– И зря! Благодаря алкоголю мне открывается смысл вещей, которых я раньше не понимал. Сразу проясняется, кто я и что мне делать. Главное – это умеренность.

– Папа, – рассудительно сказала Дороти, – ты путаешь осмысленность и мнимую повседневную понятливость. Пьянея, ты лишь замыкаешься во внутримирно сущем и уклоняешься от бытия. Опираясь на экзистентность, ты лишаешь себя возможности экзистенциального прорыва.

– Неправда! Ничего я себя не лишаю!

Мусатов застучал ложкой о стол.

– Легко это докажу, – продолжила дочь. – Ты замечал, что вся та якобы ясность, которая сопутствует опьянению, исчезает при отрезвлении? Наблюдал ли ты, как во время похмелья любая, даже самая заурядная мысль причиняет тебе боль?

– Есть такое, – признал Мусатов.

– Это все по той причине, что откровения, снизошедшие на тебя под градусом, ненастоящие. Говоря концептуально, при отрезвлении ты чувствуешь себя виновным, потому что заглушал зов бытия.

– Виновным – это уж точно, – сказал Мусатов. – Не по себе становится, если лишку хватану.

– Не по себе – это наиболее исходный феномен.

– Все так, доча, все так. Еще макарошек?

После ужина Дороти читала у себя в спальне, а Мусатов лежал в темном зале на кушетке, подогнув ноги, и следил за равномерностью дыхания. Если возникало подозрение, что одной ноздре досталось воздуха больше, чем другой, то при следующем вдохе акцент делался на обделенную ноздрю. Казалось, что одинаковое распределение кислорода по дыхательным путям защищает от жестоких внезапностей.

Из разговора с дочерью Мусатов понял, что самые ценное в алкогольных возлияниях – это выводы, которые извлекаешь из похмелья, а не легкость, что ему предшествует. Только чтобы извлечь эти выводы, надо быть умным, а также смелым. Смелые не боятся глядеть в лицо страху в минуты собственной слабости.

Соседи слева на полную громкость включили криминальную хронику. Сквозь тонкую стену до Мусатова долетали обрывки фраз: «К сильному пожару едва не привела…», «Незнакомец назвался Дмитрием и поначалу не вызвал у пенсионерки подозрений…», «Если вы стали свидетелем происшествия, просим нам позвонить…», «… многочисленные ушибы и переломы». Дыхание Мусатова напрочь сбилось с ритма. Он зажал ладонями уши и зарылся носом в подушку.

Везде грабили, жгли, терзали исстрадавшуюся плоть, ломали кости, рвали на части, втирались в доверие и снимали об этом рейтинговые передачи, пока где-то рядом его дочь беззаботно шуршала страницами в кроватке. Почему вокруг столько зла и нет от него спасения? Как получается так, что негодяи посягают на спокойствие даже тех, кто не переходит никому дорогу и довольствуется незаметным существованием в полуразваленной хрущевке?

Перед сном Мусатов проведал дочь. Она отложила книгу в сторону и сказала задумчиво:

– Все-таки смерть – это так странно. Вроде бы она случается со всеми и должна рассматриваться как явление социальное. Между тем для каждого субъекта существует только одна смерть – его собственная. Вся так называемая жизнь обретает целостность исключительно потому, что представляет собой не что иное, как подготовку к смерти.

– Доротея, полно тебе! Не забивай голову плохими мыслями.

– В смерти нет плохого или хорошего. Она просто есть.

Опережая дальнейшие возражения отца, девочка дернула за шнурок светильника. Комната погрузилась во тьму.

– Спокойной ночи, Дороти!

– Спокойной ночи. Не забудь почистить зубы.

Мусатов побрел к себе.

Больше зубов он беспокоился о грядущем переходе через границу яви и сна. Процесс засыпания доставлял мучения, которые вопреки здравому смыслу не ослабевали по мере их регулярного повторения. Сдаваясь темным силам Гипноса, Мусатов всякий раз словно умирал в тайной надежде не воскреснуть наутро. Его удручало, что он не обладал властью ни над явью, ни над сном, однако глубоко в сердце теплилась надежда, будто кривой и безобразный мир выпрямится, стоит лишь прерваться цепочке ежедневных утренних перерождений.

Чтобы смягчить засыпание, Мусатов пользовался услугами надежного посредника, а именно принимал стаканами самодельные коктейли. Выпивка выполняла функцию комфортабельного судна, на автопилоте переправлявшего Мусатова через черную реку прямиком в подземное царство.

И на этот раз настойка на оленьих рогах, смешанная с местным ректификатом, сработала превосходно. Только на самой границе, где черная река бесшумно впадала в необъятных размеров пещеру, в которой от начала времен обитали мрак и забвение, Мусатова слабо кольнуло чувство вины перед дочерью за нечищеные зубы.

– Зато профиде… прози… продезинфицировал, – пробормотал он последним усилием.

За завтраком Дороти вновь завела речь о смерти.

– Она парадоксальна, как и любой бытийный феномен. Смерть объединяет людей, и вместе с тем она же их разобщает. Смерть принадлежит нам как предпосланная данность, и ее нельзя упразднить, перераспределить или изъять из присутствия. Смертью увенчана всякая траектория и инициатива. Смерть, будучи не субстанциональной, заложена во всякую субстанцию.

– Доча, может, еще кусочек сыра?

– Папа, почему ты избегаешь философских тем?

– Да ну, ты что! Ничего я не избегаю.

Мусатов взял нож и сделал вид, что сосредоточен на сыре, который режет.

– Ты пытаешься переключить разговор в плоскость повседневности. Отвести мне глаза, образно выражаясь. А я предпочитаю смотреть на смерть под развернутым углом. Разве тебя не волнует вопрос, с какой интенсивностью следует думать о смерти, чтобы смириться с ее неизбежностью?

Нож соскользнул с твердой сырной поверхности и едва не задел палец Мусатова.

– Брось, чепуха это! Когда смерть придет, мы поймем, а до того не надо засорять себе голову.

– Твоя позиция тоже имеет под собой онтологические основания, – согласилась Доротея.

После завтрака она вернулась к биржевым раскладам, а Мусатов поплелся на улицу, чтобы не забивать голову дурными мыслями.

Урну у подъезда кто-то перевернул, и ветер разметал по разбитому асфальту объедки и окурки. Чьи-то грязные шинные следы стелились по пешеходной дорожке. Из внедорожника с затемненными стеклами раздавалась наглая рэперская читка под примитивный бит. Безродный пес с безразличной мордой вычесывал блох за ухом. Мусатов заозирался по сторонам в поиске одухотворенных лиц и не нашел ни одного. Ни одного красивого лица, ни одного горшка с цветами в окнах, ни одного клочка синего неба.

И как выпускать дочь в это чужеродное пространство? Как нужно не любить своего ребенка, чтобы столкнуть его с этим воплощенным убожеством, с незримых стен которого последние признаки добра тщательно соскоблили ревнующие завистники и гады, безучастные к чужим мечтам и надеждам?

Мусатов давно отключил домофон и вынул из двери звонок, сдал в комиссионку телевизор и мобильный, заблокировал соцсети и исключил из речи ругательства, но злобный колючий мир все равно просачивался к Доротее – через книги, через продуктовые этикетки, через криминальную сводку из соседней квартиры.

В магазине Мусатов взял с полки бутылку водки и не решился поставить обратно. Чтобы его не сочли за пьяницу, он доложил в красную корзину гранатовый сок, ряженку и набор итальянских специй. Кассирша отпустила все с равнодушным видом. Мусатов вдруг вообразил, что ей вчера угрожал ножом рассвирепевший от всеобщей несправедливости муж, и оттого кассирше сейчас совсем не до чужих искушений и переживаний.

На выходе Мусатов вспомнил, что не купил хлеб, и поплелся в пекарню, коря себя за рассеянность. Возвращаться в магазин было стыдно.

– Мне один ржаной, – сказал он почти уверенно.

– Еще что?

– Только ржаной.

– Выпечку со скидкой не желаете?

– Нет.

На Мусатова нахлынула волна неприязни к продавщице. Почему бы ей не проявить капельку уважения к незнакомцу и не совать ему под нос вчерашние плюшки? Как будто он сам не в состоянии решить, что ему надо.

Когда Мусатов убирал в пакет хлеб, бутылки водки и гранатового сока с предательским звоном ударились друг о друга. Пробормотав слова прощания, Мусатов выскользнул из пекарни и побрел прочь. Это позор. Позор! Обычно так стучат бутылки с водкой или пивом, когда их много. Продавщица решит теперь, что он издерганный нищий алкоголик, для которого и черствая слойка – роскошь. Такому ведь не то что ребенка – кота бесхвостого не доверишь.

А что, если он и правда не заслуживает чудесной дочери? Что, если Доротею, чуткую, смышленую, ангельскую натуру, его кроткую голубку, Мусатов всего-навсего выдумал и убедил себя в ее реальности? Что, если этот вымысел – единственный способ свыкнуться с гнетущей действительностью и не стать одним из героев той самой криминальной хроники?

Предчувствие жуткой истины коснулось Мусатова. Он побежал домой. Голос в голове неумолимо отсчитывал: «Один, два, один, два, один, два». Один – вперед выбрасывается правая нога, два – левая.

Взлетев по лестнице и чуть не сломав замок, Мусатов помчался в спальню и решительно распахнул дверь.

Мерно гудел процессор. На мониторе – красно-зеленое на черном – тянулись хитроумные графики.

Доротея оторвалась от компьютера.

– Папа, ты опять себя чем-то напугал?

Степан как будто продирался через лаз, темный и душный. Там, на выходе, ждало пробуждение. А следом душ и ибупрофен. Особенно ибупрофен. Даже сквозь сон чувствовалось, как раскалывается голова.

Будильник не звонил.

Наконец лаз оборвался. Тело синхронизировалось с мыслями и ощущениями. Не размыкая век, Степан потянулся за телефоном.

Разминувшись с тумбочкой, рука свалилась в пустоту. Степан машинально дернулся наверх, но спина будто присохла к жесткой постели. Шея напружинилась и стрельнула болью.

Помещение, в котором проснулся Степан, и близко не напоминало его комнату. Что-то просторное, необжитое и холодное.

Заложенный нос уловил аптечные запахи. Как если бы здесь постоянно открывали-закрывали склянки с лекарствами и их дух не успевал выветриться.

Тусклый свет мучил глаза. В черепушке гудело так, что Степан не поручился бы за реальность происходящего. Похоже, разум обманул с выходом на поверхность, и темный лаз по-прежнему держал в плену. Со Степаном такое раньше случалось не раз. Ранним утром он якобы пробуждался и беспомощно лежал в постели, в то время как на него беззвучно надвигалась мутно-белая сущность и, напугав до смерти, уплывала за угол обзора. Степан пробовал кричать – язык не слушался. Пробовал провожать призрак взглядом – шея не поворачивалась. А спустя минуту наступало настоящее пробуждение.

Степан крикнул – робко, слабо. Больше простонал, чем крикнул. Он еще не разобрал правила этого сна.

Слева что-то щелкнуло. Дверь, обшитая некрашеным металлом, распахнулась. Из коридорного мрака показался неизвестный тип в рабочей униформе. Он прошествовал к Степану и молча навис над ним.

Страх, который охватывал Степана в утренних снах о призраках, опять объял его. Не в силах зажмуриться, он озирал незнакомца. Поверх линялой джинсовой рубашки и замызганных синих штанов лоснился старый кожаный фартук. Лицо неизвестного, и без того продолговатое, вытягивалось за счет острой бороденки. В юрких черных глазах, словно питавшихся энергией за счет обескровленных губ и впалых щек, горело что-то нездоровое. Плешь подбиралась к темени со стороны лба, причем не по центру, а с флангов, точно продолжая вертикальные морщины. На залысине, что справа, выпирала шишка, похожая на намечавшийся рог.

– Ам! – рявкнул незнакомец и захихикал.

От его смеха стало холоднее. У Степана застучали зубы.

– Виноват, – признал тип. – Напугал так, что лишил вас дара речи. Наверное, мы не с того начали знакомство.

Тип вышел и захлопнул за собой дверь. Спустя мгновение он снова возник на пороге и отвесил вежливый поклон.

– К вашим услугам, Тарас Микитич Петренко. Дончанин в двенадцатом поколении. Урожденец Незалежной, так получается. Медик. Люблю рыбалку и холодное оружие. Бежал в Россию в разгар второй донбасской кампании. Холостой, бездетный, забочусь об отце-инвалиде. Рад приветствовать вас на своем операционном столе!

Степан вскрикнул и задергал руками. Лишь сейчас до него дошло, что он и впрямь на операционном столе. Чокнутый облачил его в полосатую пижаму, а также обмотал тело и ноги клейкой лентой в несколько слоев.

– Что вы дрыгаетесь, Степан? – с укором произнес «медик». – Операционный стол вовсе не значит, что я собираюсь вас оперировать. Может, я хочу провести над вами опыты. Или вообще занимаюсь черной трансплантологией.

Черные трансплантологи – торговцы органами, вспомнил Степан. Крадут здоровых людей и потрошат на запчасти.

– Помогите! – заорал он. – Пожар! Пож-а-а-ар!

Тип повел себя странно. Он вслух отмерил три широких шага и встал ровно напротив Степана. Длинные пальцы выудили из нагрудного кармана отвертку. Самозваный медик, взяв ее большим и указательным пальцем, тщательно прицелился.

Звякнуло в считаных сантиметрах от левого глаза.

– Заткнись, – приказал тип.

Маньяк бережно поднял отскочившую отвертку и убрал в карман.

– Люблю дартс, – как ни в чем не бывало продолжил сумасшедший. – Мажу постоянно, но люблю. Утешаю себя, что органически непригоден к этой игре. Чтобы выбивать три раза по шестьдесят, надо родиться англичанином или шотландцем и регулярно тренироваться в барах. Пивка тяпнул – партию сгонял. Еще тяпнул – еще сгонял. Никакой романтики.

Голос у психа был хорошо поставленный, мягкий. Не фальшиво-приторный, а по-настоящему сердечный. Чтобы добиться такой сердечности, нужно как следует над голосом поработать. Уж Степан-то знал.

– Вы теряетесь в догадках. Где вы, что с вами. То ли вас удерживает липкий кошмар, то ли вы очутились во власти двинутого изверга. Ловушка разума или причуды судьбы? Как думаете, а?

Степан заставил себя молчать. Клюнешь на наживку – вступишь в чужую вербальную игру. Пусть он и не слышал ни одной истории, в которой кто-то сбегал бы от черных трансплантологов, чутье подсказывало, что единственный шанс уцелеть – победить в психологической схватке.

– Какой вы неразговорчивый. Такое чувство, что мои друзья ошиблись и вместо болтливого блогера привезли мне вялого подписчика, который даже комментарии не пишет: настолько скупой на слова. Вы точно Степан Разин?

Степан спрятал взгляд в сторону.

– Ну вот, – пробормотал «медик». – Меньше всего я хотел играть в следователя и обвиняемого. В эту скучную игру. Сначала ты залезаешь к человеку в мозг, раскалываешь его мир, создаешь иллюзию тотального контроля над ним. А затем сломленное существо молит о пощаде. Этот квест я проходил не раз.

Резким движением чокнутый прижал щиколотку пленника к столу и повел отвертку по голой стопе. Медленно, едва касаясь острием. Как будто линию чертил. Комок смеха вырвался из груди Степана.

– Щекотно, что ли? А так?

Отвертка вонзилась в лодыжку, прямиком в выступавшую косточку.

Длинные пальцы сомкнулись на шее, давя крик. Перед глазами заплясали фиолетовые круги, увлекая в бездну.

Степан очнулся, когда псих щелкал пальцами перед носом. Гул в голове вернулся, хотя боль, как ни странно, притихла. Щиколотку тип перебинтовал. Марля на месте раненой лодыжки покраснела, но кровь сквозь бинт не сочилась.

На локтевом сгибе со стороны сердца Степан обнаружил катетер, выступавший из пластыря, как перископ над морской поверхностью. Теперь самопровозглашенный доктор мог без усилий пускать по венам что угодно: бензин, кипяченое молоко, кодеиновый сироп, любую синтетику. Все, до чего дотянется рука и фантазия.

– Не ладится у нас с общением, – посетовал псих, предусмотрительно отступив на недосягаемое расстояние. – То я что-то невпопад ляпну, то вы на контакт не идете. И все-таки я хочу, чтобы между нами установилось доверие. Чтобы диалог протекал без осложнений. А вы не согласны.

– Согласен, – поспешно ответил Степан.

– В коммуникации важна честность. Как говорил Шекспир, заподозрить честного человека в нечестности – значит нанести ему величайшую обиду. Мы с вами, Степан, честные люди, поэтому давайте держаться друг с другом искренне.

– Давайте.

– Откроюсь первым. Итак, сразу уточню, что я не провожу опыты и не разделываю туши. И зовут меня не Тарас Микитич Петренко. Я даже на Украине не бывал. Зато я в самом деле доктор. Дипломированный. Шесть лет в многопрофильной клинике и два года в департаменте здравоохранения. Уволили за то, что помогал подделывать страховки. Пнули из дружного коллектива, повесив на меня еще и грешки коллег. Эти ушлепки обелили себя за мой счет – типа благодарность такая за верную службу. Разбирательства, запугивания, в тюрьму заточили. Колония общего режима, представляете? Там-то я обрел полезные знакомства. Впрочем, мой рассказ начинает смахивать на исповедь, так что самое время прекращать.

Несмотря на показную и, судя по отсутствию запинок, мнимую откровенность, тип не сообщил ничего существенного. Сказать об этом прямо Степан побоялся.

– Как вас зовут?

– Пусть будет Николай. Или Антон. Или Сусликов Сурен Сигизмундович, какая разница. Примечательно не имя, а судьба. Зовите меня Доктор Врач.

– Почему вы вставили мне катетер?

– Чтобы ввести обезболивающее. Полагаю, ваша нога в нем нуждалась.

– Какое обезболивающее?

– Кеторал. Надежный и безопасный препарат.

– А почему…

– Ну хватит, – доктор выставил перед собой ладонь. – Такое чувство, что вы без допросов жить не можете. То обвиняемым прикинетесь, то следователем, как сейчас. Наседаете, наседаете. А вот не в вашем положении наседать.

Степан приподнял голову. Угол без малого девяносто градусов сохранялся недолго – шея моментально деревенела.

Кое-что разглядеть удалось. Высокий металлический стол со стальными лотками наподобие медицинских. Подвешенную под потолком черную камеру со зрачком, наставленным аккурат на Степана. И два точно таких же операционных стола – справа и слева. Тот, что слева, со стороны двери, пустовал. Справа же, под голубой клеенкой, громоздилось что-то, по очертаниям напоминавшее бездвижное человеческое тело.

Доктор, перехватив взгляд Степана, захихикал.

– Догадываюсь, о чем вы думаете. Загадочный объект, правда?

Степан промолчал.

– Наверное, вам любопытно, чего ради мне, такому потрепанному, привязывать вас к столу и делиться своей печальной и поучительной историей. Дело в том, что я большой ценитель вашего блога, Степан. Жду каждого ролика. Ваши разборы классических слэшеров, ваши стримы с прохождением хоррор-игрушек, ваши инсценировки из Лавкрафта – все это изумительно. О, а эта документалка о жанре снафф-муви, которую сразу же заблокировали! Не поверите, я весь даркнет перерыл в ее поисках. И ведь нашел!

Некрасивый бородатый человек, сжав кулаки, возбужденно тряс ими перед собой, будто желал накачать Степана мотивацией.

– Меня, как и вас, захватывает феномен насилия. Причем теоретический аспект волнует меня не в меньшей степени, чем практический. Я решил, что нам с вами есть что обсудить. И попросил моих друзей о маленьком подарке к Новому году. То есть о встрече с вами. Добровольно вы не явились бы, так что мои друзья пошли на не совсем законные меры.

Степан переваривал услышанное, а псих все говорил и говорил:

– Я к вам расположен с симпатией. Будет обидно, если вы глупыми действиями заставите поменять мое отношение. Поэтому сразу условимся о двух вещах. Во-первых, не надо кричать. Когда кто-то рядом паникует, я сильно нервничаю и злюсь. К тому же на помощь все равно никто не прибежит. Здесь промзона, да и шумоизоляция на высоте. А во-вторых, не играйте со мной в игры. Я болезненно воспринимаю любые попытки мной манипулировать. Постараетесь меня перехитрить, обмануть мое доверие – партия в дартс вам обеспечена. Не рыпайтесь. Просто примите эту ситуацию как эпик фейл.

Степан растерялся. Настолько нелепо звучало это выражение из допотопного сетевого жаргона.

– Знаете, как называли эпик фейл древние славяне? – Тип выдержал театральную паузу и оскалился: – Былинная неудача!

От бесноватого хихиканья хотелось зарыться в глубокую нору. Так смеялись безумные старики в самых жутких хоррорах.

– Я вообще ничего не понимаю! – вырвалось у Степана. – Вообще ничего.

– Так я все объясню. Смотрите, сегодня вы планировали вести ночной стрим. Назначили час, подогрели ожидание подписчиков.

– И что?

– Я буду гостем на вашем стриме. Новогодним сюрпризом для зрителей.

– Нет.

– Да. Проведем эфир, а затем я вас отпущу.

Степан задумался. По сути, выбора у него нет. Неясно, врет этот безумец или не врет, однако злить его по-любому не стоило.

– Вы только выигрываете от такого колоритного гостя, – напирал псих. – Дипломированный врач, сиделец, маньяк. Да я практически специалист по насилию! Представьте, какую аудиторию я соберу. У вас кубышка от донатов лопнет.

– Я не гонюсь за донатами.

– Не заливайте! Признайтесь, вы же нарочно в новогоднюю ночь стримите. В Новый год люди добреют и воображают себя благодетелями типа Деда Мороза. Кто тысчонку подкинет, а кто и пять.

– Вряд ли зрителей наберется много.

– Еще как наберется! Неужели вы думаете, что кто-то предпочтет вашей трансляции передачу «Голубой огонек»?

Доктор разразился приступом смеха, и Степан машинально зажал ладонями уши.

– Оказывается, как комично это звучит – «Голубой огонек», – пояснил псих. – Как будто отношения двух верных старых гомосеков. Страсть давно ушла, а огонек тлеет. Они уже не кувыркаются часами, но нежно и заботливо долбят друг друга в хорошо смазанное очко. Ой, не могу, хи-хи-хи!

Сумасшедший испытал почти детский восторг от собственной шутки.

– Анекдот вспомнился, – продолжал доктор. – Про заднеприводных. Знаете, чем отличается «KFC» от гейского порно?

– Не знаю.

– В гейском порно петушки более прожаренные!

Умом Степан понимал, что шутка плюс-минус толковая. Между тем нос заложило так, что надвигалась перспектива захлебнуться собственными соплями. Проклиная себя, Степан с позорным шумом втянул их и закашлялся.

Доктор помрачнел:

– Вам, должно быть, холодно? К сожалению, вынужден поддерживать здесь низкую температуру.

Перепады настроения у психа – то шутовство, то серьезность, то раздраженность, то дружелюбие, без предупреждений и без полутонов – все сильнее били по Степану. Казалось, мозг превратится в холодец и вытечет через нос.

– Сколько до трансляции?

– Буквально полчаса. – Безумец подмигнул. – Не терпится начать?

Он покинул помещение и сразу вернулся с одеялом, накрыв им Степана. Рваное и без наволочки, оно едва доходило до щиколоток. Тем не менее стало теплее.

– Спасибо.

– Пожалуйста! Это вы правильно сделали, что поблагодарили. Ненавижу, когда не говорят спасибо.

Доктор снова удалился.

Чтобы сохранять шансы на спасение, требовалось во что бы то ни стало освободиться от пут. Степан опустил одеяло до пупка и попробовал отодрать скотч на груди и на животе. Дохлый номер. Сунул руки под операционный стол и принялся искать пальцами линию отрыва клейкой ленты. Ногти наталкивались на складки, стопорились на крохотных бугорках. Плечи немели от напряжения, а заветный краешек, за который холодную изоленту можно поддеть, отколупнуть, отодрать, никак не попадался. Маньяк все учел.

Видит ли он дистанционно, что вытворяет его пленник? Идет ли запись через камеру?

Убеждая себя не паниковать, Степан повторно, предварительно натянув одеяло до подбородка, ощупал грудь и живот. Не за что зацепиться.

Дверь распахнулась. Псих внес ноутбук. Степановский ноутбук. Подвинув медицинский лоток, доктор поставил компьютер на стол. На плече у маньяка болталась брезентовая экосумка, из которой он извлек латексную маску Дональда Трампа.

– Вы ведь атеист, Степан? Не скрывайте, атеист. Вы рьяно верите в отсутствие высших сил и в каждом ролике это подчеркиваете. Поглядим, выстоят ли ваши, так сказать, принципы под натиском грядущих испытаний. Всех атеистов на аттестацию!

Псих сложил пальцы в воображаемую дудочку и сыграл на ней:

– Пум-пурум-пурум!

Степан спустил ладони на живот и незаметно ощупывал сантиметр за сантиметром в поисках слабого участка на клейкой ленте.

Между тем безумец напялил на себя маску, а также прикрепил на фартук петличку для микрофона.

– Волнуюсь, – признался доктор. – Как перед школьным спектаклем волнуюсь. В первом ряду расселись директор и гости из министерства, на втором шушукаются завучи и учителя, а дальше родители – мамашки в основном. И все чего-то зыркают, кряхтят, ждут от тебя. С разницей лишь в том, что сейчас взрослую братию успешно заменяет одинокий зрачок камеры. Как бы поэтично это ни звучало.

– Не волнуйтесь, – посоветовал Степан.

– Думаете? – Псих не заметил иронии. – А вот и правда: назло нервякам буду спокоен. В конце концов, у меня опытный напарник. Вместе мы любой эфир вытащим.

Доктор прошагал в ту часть помещения за операционным столом, куда не доставал взгляд Степана, и приволок оттуда прожектор на треноге. Установив освещение, маньяк настроил трансляцию.

– Добро пожаловать, дорогая публика! – отрапортовал он в камеру. – Меня зовут Донат Мартович Чаев. Чтобы избежать недоумения, сразу оговорюсь, что это тот самый стрим и на том самом канале. На канале Степана Стайкина, хорошо известного вам по творческому псевдониму Степан Разин. Его, кстати, вы можете наблюдать прямо за мной. Степан, поприветствуйте, пожалуйста, уважаемых зрителей, не стесняйтесь.

Псих слегка отодвинулся, и Степан флегматично помахал в камеру. Пока не время бузить.

– Ого, вас уже почти триста собралось! – продолжал безумец, глядя в чат. – Как вы там? Салатики заправили? Шампусик охладили? Что? Формат? Формат самый передовой. Просто зашибись формат. Специально для этой волшебной ночи мы приготовили отменные блюда: препарирование трупа, размышления о природе насилия и, как знать, пару-тройку острых закусок. Не переключайтесь!

Доктор на секунду замолк, читая сообщения.

– Само собой, я не выдам координаты, откуда мы вещаем. Это производственный секрет. Мои друзья надежно зашифровали эфир. Даже не заморачивайтесь по этому поводу. Почему Трамп? Потому что я с уважением отношусь к Дональду Фредовичу. Он крепкий старик, которого оболгали.

Степан слушал эту лабуду вполуха и не прекращал под одеялом искать слабый участок на изоленте.

– Имя и вправду смешное – Донат Мартович Чаев. Мой папашка любил пончики, а расплачиваться за его гастрономическое пристрастие пришлось мне. В садике и в школе меня дразнили, называли Бубликом и Печенькой. Разумеется, это лучше, чем грубые слова навроде «черт» или «лох», но все равно неприятно, особенно в детские годы. Зато сегодня мое имя в кассу. Так что шлите нам донаты. Средства пойдут на развитие канала.

Изолента не поддавалась. Да если бы и поддалась? С хрустом отдирать слой за слоем на глазах сумасшедшего в стадии обострения? План изначально так себе. Столько времени похерил.

– Что бы вам такого рассказать, пока народ подтягивается? Давайте ностальгическую историю расскажу. Когда учился в меде, жила в общаге у нас одна оторва. Василиса ее имя. Капец что вытворяла, разве что покойников не тырила из морга. Как-то раз на праздник, на день офтальмолога, набухались мы. Она вызвалась в своей вульве петарду взорвать. На слабо. Мы аж протрезвели от испуга. Кинулись уговаривать Василису, чтоб передумала. А она такая: «Нет уж, я согласилась, дрейфить не стану». Зажгла петарду и сунула себе под юбку. Петарда горит, я лихорадочно вспоминаю, как оказывать первую помощь в таких случаях. И нигде, представьте, ни в одном учебнике, ни в одном научном пособии, нет инструкций, что делать, если пиротехникой разворотило вагину. Короче, раздается взрыв и порохом конкретно так тянет. Суровый запашок, у меня аж брови встопорщились. Мы все взгляды на Василису направили, как будто она перепачканная сажей женщина, которая после артобстрела из-под завалов выбирается, вся шатаясь. Василиса презрительно так улыбнулась и выдала: «Легкое жжение и дискомфорт, а так норм». Огненная, конечно, баба, во всех смыслах. Теперь офтальмологом работает. Не замужем только. То ли ей в самом деле что-то раскурочило, то ли мужики рядом не выдерживают. На ее фоне любой себя слабаком почувствует.

Степан не мог сосредоточиться на своих мыслях. Бред доктора пробивал ментальные заслоны.

Безумец не затыкался:

– Юморной, говорите? Спасибо за комплимент. И спасибо Степану Разину, который любезно пригласил меня на эфир. Дружно ставим лайки Степану. Что? Паясничаю? Откуда вы это слово откопали, даже я его не употребляю. Ну да, паясничаю. А как не паясничать? Волнуюсь потому что. Хочу показаться каким угодно, лишь бы не скучным. Главное, чтобы вы развлекались. И просвещались. А для просвещения у нас сегодня заготовлен превосходный труп.

Свежеиспеченный блогер прошествовал к правому от Степана столу и похлопал по телу, спрятанному под голубой клеенкой. Затем псих скрылся из поля зрения и вернулся с эмалированным тазом и пузатым кожаным чемоданчиком, от которого так и веяло фетишистской древностью. Несмотря на нарастающую тревогу, Степан отметил, что винтаж отменный. Как реквизит для роликов самое то.

Доктор достал из чемоданчика лобзик с фигурной ручкой и положил туда, где у мертвеца располагались ноги.

– Рамочная пила в стальной оправе. Отличное приспособление!

Следом за пилой на свет был извлечен нож с длиннющим лезвием, чуть закругленным по краям, и внушительные щипцы с согнутыми щечками.

Степан перестал смотреть направо. Спектакль разыгрывался явно с целью запугать его.

– Долото, – педантично комментировал псих. – Им удобно разрывать череп. Костные ножницы – их назначение вы легко определите по названию. Кишечные ножницы – глядите, какие асимметричные, с утолщенным концом. Двойная пила Люэра, моя любимица. О, как нежно она обращается с позвоночником…

Безумец наслаждался всевластием и откровенно рисовался перед камерой.

– В кино покойников препарируют как попало, – делился доктор профессиональными наблюдениями. – Берут скальпель и с важным видом творят всякую дичь. На консультантах экономят потому что. А уж в каком порядке производят вскрытие, я и вовсе молчу. Помню, видел однажды сцену: патологоанатом первым делом вспарывает брюхо, а вторым – отчекрыживает, извините за подробности, гениталии. Все это чушь. Правильная последовательность аутопсии следующая: череп, позвоночник, грудь и живот. При таком порядке меньше шансов заляпать себя кровью с головы до пят. И выше вероятность, что исследование будет приятным и эффективным.

Степан заметил, что умная камера вертится вслед за перемещениями доктора. Толковая штука. И дорогая.

– Натираем руки кремом.

Раздалось шуршание клеенки.

– Начинаем, как я и упомянул, с черепа. Берем остроконечный нож. От верхушки левого уха через темя проводим разрез до верхушки правого. Разрез через всю толщу кожи, до самой кости. Действуем уверенно, хирургически точно. Мертвецу уже не больно, так что не парьтесь. Далее отделяем кожу. Прямо рукой. Кпереди, заворачивая на лицо. И назад, к затылочному бугру. Вот так. Если подкожная клетчатка мешает, помогаем себе ножом.

Степан дышал глубоко и ритмично, запрещая себе смотреть.

– Нам остается отделить черепную крышку методом кругового распила. Забавно, как двусмысленно это звучит: круговой распил! Как будто кучка бюрократов сговорилась и пилит областной бюджет.

Псих захихикал.

– Есть один нюанс. Прежде чем проводить круговой распил, надо в височную мышцу воткнуть остроконечный нож. Лезвием кверху. Рассекаем мышцу у места прикрепления на черепе. На другой стороне проделываем то же самое.

К горлу подступила тошнота. В последний раз Степан чувствовал себя так мерзко, когда на спор хряпнул ерша и отполировал его шотом абсента.

– Сам распил следует осуществлять не спеша, аккуратно. Примерно так, ага. Представьте, что вы стартапер и обрабатываете делового человека, чтобы получить финансирование. Или в винном баре подкатываете к красивой девочке с идеально уложенным макияжем. Неосторожное движение – и все насмарку. Девочка не даст, и деловой человек тоже – не даст.

Дышать глубоко и ритмично, глубоко и ритмично.

– Главное – не поранить мозг. Чтобы избежать рисков и сэкономить время, можно вставить в распил долото. Долото, долото – с ударением на «о». Бережно разрываем череп. Вообразите, что вы поддеваете его монтировкой. Как будто в погреб лезете за сокровищами. Или за маринованными огурчиками, которые закатала в банку любимая бабуля. Черепная покрышка более не имеет костных связей с черепом, с чистым сердцем отдираем ее. Чтобы пальчики не скользили, обматываем полотенцем.

Степан содрогнулся от хруста.

– Твердая оболочка бледно-серого цвета. Сквозь нее проглядывают вены мягкой оболочки и извилины мозга. Следов гноя и прочих наложений не обнаружено. Следовательно, на голову покойник был здоров, что бы это ни значило. Нашим любимым остроконечным ножом вскрываем верхнюю продольную венозную пазуху, заранее подставив тазик.

Мощный спазм сотряс горло Степана. Он скорее домыслил, чем почувствовал запах рвоты.

Сразу же притопал доктор – с окровавленными пальцами.

– У кого-то слабый желу-у-удок, – пропел он. – Что ж вы, Степан, мне одеяло испачкали? Я вас, понимаешь, теплом обеспечиваю, от простуды берегу, а вы мне одеяла пачкаете. И не стыдно вам?

Псих исчез из поля зрения. Через мгновение он вернулся со шприцом, полным прозрачной жидкости, и эффектно выдавил оттуда воздух. Прежде чем Степан успел хоть что-то сообразить, игла вонзилась в подъем стопы.

Доктор обратил лицо в камеру:

– Приостановим удивительный процесс аутопсии. Степан, наверное, гадает сейчас, что ему добрый дядя врач вколол. Вдруг наркотики? Или что похуже, хотя куда уж хуже наркотиков… Гадать тут нечего. Это местная анестезия. Участок немеет, а тревога между тем растет, как злокачественная опухоль. Будет больно – не будет, будет – не будет. Здравый смысл вроде как подсказывает: не бзди, братишка, никакой боли, это ведь наркоз. Ах, если бы волнения улаживались здравым смыслом…

Безумец прошагал к ноутбуку и почитал чат.

– На этот вопрос отвечать не стану. На этот тем более, имейте уважение. Не нравится – переключайтесь, у вас там «Голубой огонек» стынет. Социопат? И что, раз социопат? Вообще-то социопатов все любят, но только на экране. Где-нибудь в психологическом триллере или в сериале о серийном убийце, обремененном совестью. Социопаты – это круто до тех пор, пока вы с ними не соприкасаетесь. Так что Степану не повезло.

Не прекращая болтать, доктор отошел от компьютера.

– Кстати, о кинопродукции. Вы замечали, как много сериалов о следователях, которые занимаются исключительно поимкой серийных убийц? Причем каждый убийца изощренный, с неповторимым почерком. Любому известно, что такой концентрации искусных маньяков в природе не существует, а следователи в основном занимаются бытовухой. Кто кому морду набил, кто кого по пьяни ножом пырнул – вот скучные будни следователя. Тем не менее вас как зрителей интересуют маньяки, а не бытовуха. Маньяки, в отличие от вас, смелые, безбашенные, драйвовые. В образе маньяков киноделы воплощают мечты обывателей, которые пресытились бытовухой. Ваши мечты воплощают, ага.

От наркоза нога одеревенела. Кожа, мышцы, кости – целиком. Степан силился согнуть пальцы. Они не слушались. Остальное тело била мелкая дрожь. Кисти непроизвольно сжимались в кулаки, лишь бы унять ее.

Псих принес кусачки со стальными ручками и кромсал воздух.

– Настал черед костных ножниц!

Безумец нырнул куда-то вниз и щелкнул. Щипцы сомкнулись на левом мизинце, и он по высокой дуге отпрыгнул в сторону.

Доктор полил рану водкой из бутылки и прижег зажигалкой. Огонь прорвался через анестезию и понесся по оголенному нерву. Запахло паленым. Степан заорал так, будто хотел выплюнуть легкие.

Псих потряс перед глазами отсеченным пальцем, и сознание покинуло Степана.

– …когда мозг, весь такой из себя фигуристый, извлечен из черепной коробки. Осторожно перемещаем его на десертную тарелку, основанием кверху. Стенки артерий, как и положено, тонкие. Это вам не фабричный холодец.

На месте мизинца Степан обнаружил пластырь. Рана саднила, но боль, вопреки ожиданиям, не полыхала, не накрывала. Видимо, садист впрыснул в катетер ударную дозу кеторала.

– Есть три наиболее употребительных способа для вскрытия головного мозга, – рассказывал доктор. – Способ Вирхова, способ Флексига и способ Питра. Первый слишком мудреный, а последний имеет много недостатков.

Безумец определенно не планировал выпускать Степана живым. После трансляции – а может, и в ее конце – он расправится с пленником.

Если не обездвижить маньяка.

Вырубить его и получить несколько гарантированных минут на освобождение. Усыпить бдительность, подозвать и оглушить. Руки у него тонкие. Впиться ногтями выше запястья, где пульс, до болевого шока. Не медля, дернуть к себе, схватить за затылок и лбом об операционный стол, чтоб искры из глаз. Ударить – повторить. Ударить – повторить. Пока не обмякнет.

Все так же остерегаясь глядеть направо, Степан простонал, чем привлек внимание доктора.

– Кто у нас очнулся! – воскликнул он. – Как ощущения после ампутации?

– Нога ноет. Можно мне обезболивающее? Пожалуйста.

Степан притворился, что держится из последних сил. Голос, совсем не жалобный, для убедительности слегка дрожал.

– Само собой, – справа послышались какие-то перестановки, манипуляции. – Не поступаясь вежливостью в тяжелую минуту, вы тем самым проявляете мужество. Наверное, вас и девушки любят.

Маньяк принес шприц. Степан изготовился.

– У вас есть девушка, Степан?

– Нет.

– Почему?

– Трудно ужиться с кем-то под одной крышей.

Садист опустил занесенный шприц и расхохотался – почти добрым смехом.

– Понимаю! Они расхаживают по дому в твоей любимой футболке и сажают на нее пятна. Они переваливаются на твою сторону кровати. А когда ставишь их на место, обижаются.

Игла исчезла в катетере. Не успел анальгетик окончательно всосаться в вену, как Степан свободной рукой вцепился в запястье противнику и дернул на себя. Тот, потеряв равновесие, влетел носом в лоб Степана. С хрястом! Не давая психу опомниться, Степан ухватил его за затылок – и не ухватил.

Пальцы скользнули по латексной маске, клацнули воздух. Повинуясь рефлексам, садист отпрянул и чудом не рухнул на спину.

Степан зажмурился в ожидании мести. Доктор, вопреки логике, демонстративно отряхнулся.

– Подловил, – пробормотал псих. – Подловил, гад. Рекламная пауза.

Он прошествовал в дальний угол, куда взгляд Степана не дотягивался. Зашуршал пакет. В детстве, когда наступал день рождения, мама шебуршала пакетом в соседней комнате перед тем, как вручить подарок. Подогревала интерес, иногда до исступления.

– Качественно подловил, признаю.

Зловещий тип в заляпанной кровью маске снова вырос перед Степаном. Из носа торчала скрученная вата.

– Поиграем в антонимы. Преступление?

Степана будто парализовало. Псих сжимал скальпель.

– Наказание! – рявкнул садист и с размаху всадил инструмент в пленника.

Степан лишь ойкнул. Если боль и была, страх поглотил ее без остатка.

Ручка скальпеля торчала из бедра. Под прямым углом, чуть выше колена. Кровь, что самое дикое, не текла.

Из фартучного кармана доктор вытащил изоленту. Он разложил руки Степана по швам и покрыл туловище от живота до шеи очередным слоем скотча. Степан, загубивший единственный шанс, даже не обозначал сопротивление.

– Положительному герою на экране можно все, – жаловался псих. – Можно унизить врага обидной шуткой. Можно с наслаждением выдрать ему кадык. Можно и обмануть, почему нет. Разжалобить и подло пнуть под копчик, когда сердобольный неприятель отвернется. А с чего вы взяли, что положительный герой – это Степан Стайкин, а не я? Он, между прочим, в своих стримах постоянно циника из себя корчил. Про инвалидов шутил, про трансгендеров, про домашнее насилие. А сейчас почему-то не шутит.

С этими словами маньяк убрал изоленту в карман и достал оттуда второй скальпель – в целлофановой обертке. Не снимая ее, садист воткнул нож и в другую ногу Степана. В тот же участок и так же под прямым углом.

Шок по-прежнему блокировал любые ощущения.

– Вы, – говорил в камеру доктор, – наверное, считаете меня стопроцентным извращенцем. Удерживаю парня в плену, издеваюсь почем зря. Боитесь, как бы не отсодомировал дорогого Степашку у вас на глазах.

Псих зло щелкнул Степана по носу и продолжил:

– А я никакой не извращенец. Ни капли. У меня нет темных половых фантазий, меня не смущают голые части тела. Я честный фанат физического насилия, интенсивного и бескомпромиссного. Секс же все делает примитивным. Как ни изощряйся, в сексе все стремления сводятся к одному: достичь наивысшего напряжения и разрядиться известной субстанцией.

В тоне безумца не было и тени иронии.

– В сексе многие в лепешку расшибаются – лишь бы оттянуть финиш, лишь бы не разрядиться. С насилием такой вопрос в принципе не стоит. Мучай жертву сколько угодно: часами, днями, неделями. Никаких природных ограничений. Только ты и твоя фантазия.

Холодные пальцы схватили степановский нос и крутанули. Чуть не поперхнувшись кровью, Степан дернул голову наверх.

– Слива! – воскликнул садист.

Степан изо всех поднимал голову, чтобы не захлебнуться.

– Эй, блогер, не боись: получай переки́сь, – продекламировал псих.

Он воткнул в кровящую ноздрю шмат ваты. Вата шипела.

– Ответочка прилетела. Да не сломан твой нос, не переживай.

Кровь нагревалась, пенилась, стекала по носоглотке.

– Вы ведь хотите, чтобы я отсодомировал Степана? Морщитесь, думаете про себя: «Фу, как противно». А сами мечтаете об этом. Чтобы затем плакаться психологу и в красках расписывать, как злодей в маске в прямом эфире продырявил вашего любимого блогера.

Степан сглотнул горячую кровь и взмолился:

– Отпустите меня! Пожалуйста! Вколите снотворное и бросьте где-нибудь на пустыре. Я вашего ни имени не знаю, ни точки, откуда вы стримите. Пожалуйста. У меня шоковое состояние, я все равно забуду все, вытесню из памяти. Пожалуйста.

Доктор поцокал и погладил Степана по волосам.

– Разве вас в школе не учили, что бесполезно давить маньяку на жалость? Это же верный способ потешить его самолюбие.

– Вы можете мне еще скальпель в ногу всадить, можете еще палец отрезать, только отпустите, пожалуйста!

– Вот и торги пошли. А мне с этого какая радость?

Степан замолк. Ничего разумного он бы не предложил. Донаты? Рекламу? Участие в следующем эфире?

Садист направился к другому операционному столу.

– Пока Степан размышляет, что бы такое посулить, возобновим наше вскрытие головного мозга. Он как раз стынет на тарелочке, как грушевый чизкейк из холодильника. Как я и отмечал, метод Флексига наиболее удобен, потому изберем его. Итак, приступаем к нашему, с позволения сказать, чизкейку. Предварительно отделим мозжечок…

– А-а-а! – заорал Степан. – Сделайте же что-нибудь! Спасите меня от этого психопата! Звоните в полицию, в пожарную, в ФСБ, пусть там вычислят сигнал! Да что с вами такое, люди! Спасите ме…

Крик оборвался звоном разбитого стекла. Степан машинально обернулся на звук. Безумец уставил растерянный взгляд в пол, будто сжимал невидимый мяч в районе живота. Туловище маньяка заслоняло собой верхнюю часть покойника, накрытого синей клеенкой.

Псих медленно поднял голову и произнес в камеру:

– Мозг больше не пригоден для препарирования.

Степан зажмурился.

– Открыть глаза, – повелел жутко спокойный голос.

Помимо воли Степан повиновался.

Маньяк вытащил скальпель из правой ноги и без проволочек отсек оставшийся мизинец. Не реагируя на истеричные мольбы пленника, псих снова вонзил окровавленный нож в бедро и провел глубокую полосу длиною в целый Панамский канал. Сквозь огненно-черные круги, пляшущие на радужке, Степан разглядел, как садист поливает свежие раны водкой.

Пустоту на месте мизинца он, как и в первом случае, прижег зажигалкой, а рассеченные края на бедре, натянув их двумя пальцами, скрепил степлером.

Степан вопил от боли, раздирающей на части. Спасительное беспамятство, столь желанное, не наступало.

Псих принес изоленту. Одним куском заклеил бедро, а другим залепил рот.

– Я же предупреждал, что ненавижу, когда орут! Это сбивает с толку, заставляет нервничать! Предупреждал же!

И обрушил ладонь на ноющий нос. Словно по кнопке саданул. Зашедшись в кашле, заточенном под скотчем, Степан высморкал вату с налипшими кровяными сгустками. Хлынувшая наружу кровь струей потекла обратно.

– Ладно-ладно, – проворчал безумец. – А то захлебнешься мне тут.

Он отодрал изоленту с губ и сунул в кровоточащую ноздрю очередную порцию ваты с перекисью.

Фиолетовые пятна водили хороводы перед глазами. Сил на крик не оставалось.

Маньяк между тем теребил невесть откуда взявшуюся пузырчатую пленку и лопал шарики.

– Говорят, снимает стресс, – объяснял он в камеру. – У меня наоборот. Едва эта штука попадает ко мне в руки, начинаю нервничать, как бы не пропустить ни один пузырек. Пока не удостоверюсь, что взорван каждый, не успокоюсь.

Хлоп. Хлоп. Хлоп-хлоп.

– В такие секунды воображаю себя рыцарем, который освобождает воздух из полиэтиленовой тюрьмы.

Распирающая боль удерживала Степана в сознании.

– Пожалуйста, – проскулил он. – Пожалуйста, анальгетик.

– Страдаешь?

Степан слабо кивнул.

– Почему-то считают, что у страдающих больше прав. Подай им то, подай се. Почтение прояви. А как по мне, если кто-то страдает, еще не факт, что это незаслуженно.

Тем не менее псих вкатил в катетер обезболивающее.

– Поделюсь одним своим переживанием, уважаемые зрители, – сказал безумец. – Только не смейтесь. Это очень интимный момент. Мне потребовалось много храбрости, чтобы в таком признаться. В общем, наверняка все вы смотрели сериал «Красные» от «Нетфликс». Если не смотрели, то хотя бы в курсе, что это левая агитка, проспонсированная Социалистической партией США. Той самой, которая за социалистов без демократов. Создатели проецируют свои влажные фантазии на прошлое, поэтому красные там хорошие, а белые плохие. В фильме, когда большевикам позарез надо кого-то казнить, они суетятся насчет законности и все обставляют так, будто ничего не попишешь. Зато белые о легитимности не парятся. Вешают на столбах, расстреливают пачками, оставляют тела гнить на солнце – короче, куражатся по полной. Мне больше всего в память врезалась сцена, где верховный правитель Колчак с дьявольской лыбой самолично стегает кнутом какого-то щуплого подростка.

Маньяк не переставал лопать пузырьки.

– Вы помните этот эпизод. На улице мороз минус двадцать, дверь в конюшню распахнута, а бывший адмирал, у которого аж соски встали от возбуждения, в одних кальсонах упоенно бьет мальчика. Из спины винегрет готовит. Причем за мальчиком вины-то нет никакой. По задумке авторов, такое поведение должно демонизировать Колчака. Типа смотрите, какой злодей. Эффект же достигается прямо противоположный. Колчак, в отличие от красных командиров, в противовес Ленину и Троцкому, озабоченным революционной этикой, открыто наслаждается насилием. Это наслаждение бесстыдное, не отягощенное муками совести. Такому бесстыдству долго учатся, вытравляя из себя раскаяние, каленым железом прижигая всякую жалость. И когда уроки бесстыдства усвоены, человек наконец прекращает стесняться радости от боли, которую он причиняет. Колчак в сериале уже не стесняется. Не стесняется. А я вот все еще стесняюсь.

Голову Степана точно наполнили песком. Слова слышались отчетливо, содержание ускользало. Может, сотрясение?

– Прежде чем кинетесь меня осуждать, признайте одну вещь. Вы ждали зрелища – вы его получили. Вы ведь обожаете насилие. Чем оно изобретательнее, тем больше заводит. Вы тащитесь от жестоких фильмов и передач, при этом повторяя: «Главное, чтобы все понарошку. Чтобы в реальности никто не пострадал». Эти мантры вам нужны, чтобы прикрыть мрачные фантазии. На деле вы как раз желаете, чтобы в реальности кто-то пострадал, а вы никакой ответственности за это не понесли. Дескать, пускай вас хорошенько взбодрят, но без последствий для вашего здоровья и искалеченной совести.

Псих помолчал и продолжил:

– Хотели бы вы подергать кошку за соски? Или изнасиловать одинокую старушку из соседней квартиры? Или закопать в песочнице живого младенчика? Или… Вижу, как вы заерзали. Потому что воображаете эти сцены в голове, идентифицируете себя с насильником. Насильником, неспособным порадоваться боли, которую причиняет.

Садист долопал пакет и швырнул на пол.

– Впрочем, вы не обязаны верить моим словам. Вдруг я всего лишь желаю повесить на вас чувство вины за потрепанного Степана.

Кровь перестала скатываться в рот по носоглотке. Степан поглядел направо, ожидая увидеть раскуроченный череп. Перед глазами предстало все то же укрытое синей клеенкой тело. В районе головы на клеенке расползлось большущее багровое пятно.

Из левого бедра по-прежнему торчал скальпель, как градусник из-под мышки. Доктор, заметив это, аккуратно вынул нож и залепил рану клейкой лентой.

– В честь Нового года объявляю амнистию!

Степан слишком устал, чтобы считывать безумные метафоры. Он опустил веки и сосредоточил слух на слабом гудении ламп. Холод почти нежно обволакивал истерзанное тело.

Краткий покой оборвали защелкавшие в воздухе ножницы. Напевая Last Christmas, псих разрезал путы сначала на правой ноге, затем на левой. За ногами последовали руки, живот, грудная клетка.

Степан не осмеливался подняться. Что бы ни затеял маньяк, пускай ходит первым.

– Амнистия, братан!

Степан опять посмотрел на покойника под клеенкой. По контурам сразу и не определишь, мужчина или женщина.

– Убедительный муляж, – сказал безумец. – А вместо крови свекольный сок. Ты всерьез думал, что я какого-то бедолагу убил ради трансляции? И мозг на десертную тарелку выкладывал? Ну ты и псих. Да я бы в обморок рухнул, пока череп вскрывал.

Степан повернулся на бок, спиной к мучителю. Тот обогнул операционный стол и снова встал перед лицом.

– Я тебя отпускаю. Урок окончен. Теперь ты отличаешь хорошее от плохого, доброе от злого и сознательное от бессознательного.

Степан приподнялся на локте и уставился в маску.

– Дверь не заперта. Анальгетик я тебе вкатил в конских объемах, так что часа два боль не будет тебя тревожить. Разве что капелюшечку, хе-хе. Не бойся, что ты без одежды. До ближайшего отделения полиции доберешься раньше, чем вконец закоченеешь. Оно за углом. Обязательно расскажи там о своих приключениях. Добрые дяди в форме непременно тебя пожалеют. Набросят плед на плечи, сварят кофе. Может, и по-другому как-нибудь приласкают.

Безумец говорил и говорил, распираемый удовольствием от неуемной болтовни.

Ледяной пол обжег ступни. Вставая, Степан едва не опрокинул прожектор. Доктор поддержал затрясшийся штатив и любезно отступил в сторону.

Ноги отяжелели и не сгибались в коленях. Будто деревянные протезы вставили. Больше всего Степан, казавшийся себе до слез жалким, боялся сейчас упасть. Неуклюже повалиться под килотонну жуткого смеха.

– По законам жанра, тебе стоило перерезать ахилловы сухожилия. – Садист захихикал. – Чтобы ползком добирался. Типа дал тебе ложную надежду и тут же отнял.

Контуры расплывались перед глазами. Видимо, все-таки сотряс.

Досеменив до выхода, Степан потянул за кривую ручку. Обшитая металлом дверь не отреагировала. Потянул сильнее.

Над ухом что-то просвистело и врезалось в стену.

– Люблю дартс! Мажу постоянно, но люблю. Ты всерьез думал, что я тебя отпущу?

Начиная с двенадцати лет Костя каждый год пересматривал «Красных» – дорогущий сериал от «Нетфликс» об Октябрьской революции и Гражданской войне. Проект до такой степени прокоммунистический, что министр Дудь заругал его за очернение царской России и белого движения.

Ди Каприо наконец-то воплотил мечту миллионов и превратился в Ленина – умного, стоического, обаятельного стратега. Железный Феликс в исполнении Райана Гослинга – самый стильный и рьяный защитник подростков в истории – стал кумиром американских школьниц. Костю же прежде всего зацепила линия дворового арапчонка. По сюжету арапчонок, поначалу служивший пьяному барину, а затем и распоясавшейся колчаковской своре, бежал от белых и попадал в знаменитый бронепоезд Троцкого. Суровый председатель Реввоенсовета, сыгранный Оскаром Айзеком, обнадеживал бывшего холопа:

– Кончилась власть господ и шовинистов. Теперь все будет по справедливости. Мы строим социализм, а при социализме все жизни важны. Жизни простых женщин и мужчин. Жизни рабочих и крестьян. Жизни евреев и жизни черных.

На этих словах стальной взгляд наркома смягчался.

Посмотрев сериал в седьмой раз, Костя записался на бесплатный онлайн-курс по марксизму и вступил в местную ячейку «Объединенных левых сил». «Объединенные левые силы» занимались красным агитпропом, курировали профсоюзы и готовили в кружках кадры для будущей мировой революции. Костя понял это по решительному настрою, пускай на планетарный Октябрь пока никто не замахивался. Вслух, по крайней мере.

Андрей, лидер ячейки, на первой же встрече поставил новичка перед безжалостным выбором:

– Сталин или Троцкий?

– Э-э… – протянул Костя. Его швырнули на тонкий лед. – Наверное, все-таки Троцкий, хотя…

– Троцкист! – завопили кружковцы. – Гони его!

И захохотали так, что Костя чуть не бросился извиняться за политические заблуждения. Положение спас Андрей:

– Мы считаем, что противоречия между Сталиным и Троцким сняты историей, а современные сталинисты и троцкисты представляют из себя скорее фан-клубы великих деятелей, чем бойцов за дело пролетариата. И те, и другие – это упертые идеалисты, которые застряли в партийных разборках вековой давности. Наша задача – изучить исторический опыт и грамотно использовать его сегодня.

– Когда я сказал, что я за Троцкого, – все же поспешил объясниться Костя, – то имел в виду, что…

– Не стоит оправданий, – заверил Андрей. – Мы ценим заслуги и Льва Давидыча, и Иосифа Виссарионыча. Главное – не замыкаться на прошлом.

С первых дней Костю стали подключать к работе. Он раздавал газету «Прямая демократия» на проходной авиационного завода, клеил кумачовые стикеры в переходах и агитировал сокурсников за создание независимого студенческого комитета. С комитетом все обстояло неважно: Косте лишь удалось подбить троих одногруппников на чтение «Государства и революции» да навлечь на себя ненависть вредного профессора – закаленного либерала, убежденного, что во всех бедах России XXI века виноваты недобитые коммуняки.

– Поскреби коммуниста – найдешь фашиста, – повторял профессор.

Он преподавал политологию с лохматых перестроечных времен и за десятилетия до совершенства отточил навыки пыток над негодными студентами. Костя шесть раз сдавал ему зачет, прежде чем политолог снизошел до тройки.

– Может, вы вырастете из ваших чудовищных взглядов, а может, и нет, – напутствовал профессор напоследок. – В любом случае при определенных обстоятельствах вы бы с великим удовольствием поставили меня к стенке где-нибудь в подвале и пустили бы мне пулю в лоб. Да-да, с великим удовольствием. Хорошо, что обстоятельства у нас не такие.

Так из-за своих убеждений – точнее, из-за посягнувшего на них безумца – Костя лишился стипендии. Мелочь, а неприятно.

Веселая сессия сказалась и на активизме. Забыв о нормальной пище и сне, Костя выпал и из жизни ячейки. Он даже не успевал читать протоколы с планерок. После сессии горе-студент укатил на каникулы в соседнюю область. Там у бабушки в деревне он обтирался снегом и штудировал «Империализм как высшую стадию капитализма». Крепла уверенность, что путь, избранный Костей, суров и долог, но истинен. Да, враг силен и хитер. Да, в его власти находятся средства производства и карманные эксперты вроде невменяемого политолога. Только историческую логику не задушишь и на пересдачу не отправишь. Боевые отряды пролетариата сомнут олигархов вместе с их приспешниками и разнесут в щепки прокрустово ложе капитала. И Костя доживет до этого дня.

В ячейку он не вернулся. Во-первых, было неудобно появляться перед товарищами после длительного перерыва. Исчез, снова нарисовался – это не по-революционному. Во-вторых, Костя влюбился. Даже не влюбился, а рухнул в любовь с крыши высотки.

Их – на основе общих интересов и посещений – порекомендовал друг другу сервис знакомств.

Ее звали Надя, и она запоем читала Троцкого.

На этой почве она могла бы разругаться с либералами и сталинистами, да не разругалась. Сторонилась сетевых войнушек. Они, по ее словам, распаляли глупые страсти, которые к тому же не утолишь. Надя скромно вела паблик на пятьдесят человек, где рассказывала о печальной судьбе левой оппозиции в Союзе. А еще красила волосы в ярко-розовый и вязала цветные шапочки для сирот из детдомовцев.

Все это делало ее выразительным исключением из поколения, в котором Костя, как и многие в его возрасте, успел разочароваться.

На первом свидании он, опьянев от восхищения, заявил:

– Хорошее у тебя имя! Жаль, меня не Володей назвали.

– Ну тебя. Костя тоже здорово! Как Константин Семин.

– Ха, а ведь точно! – И Костя тут же спародировал ветерана левого блогинга: – Нас не интересуют голые факты – нас интересуют причины и следствия.

– Правда всегда одна, – подхватила Надя. – Спорно звучит. По-моему, правд много. Вот истина – она одна. Хотя и меняет постоянно формы.

Надя задумалась. Костя испугался, что ляпнул что-то не то и теперь девушка мечты сделает неутешительные выводы и забракует его.

– Могу показаться глупой сейчас, – сказала Надя. – Если что, не смейся, пожалуйста. Пусть это звучит шовинистически, нетолерантно, но мне кажется, что за каждым великим мужчиной стоит великая женщина. Понимаю, что это махровый стереотип – и все-таки. Сколько всего вложила в Ленина Надежда Константиновна! А Лев Давидович? У него обе жены были выдающимися. Александра Соколовская наставляла его в начале революционной борьбы, а также научила красиво одеваться и грамотно подавать себя. Наталья Седова и вовсе прошла с Троцким девять кругов ада. Она скиталась с ним по континентам, поддерживала его единственно правильными в каждый момент словами и несла на своих плечах быт, когда все вокруг рушилось и перестраивалось. Это куда значительнее, чем подвиги декабристских жен.

Спустя месяц каждодневных свиданий и ночных переписок Костя начал тяготиться своим бездействием. Читать толковые книжки и встречаться с троцкисткой – это великолепно, только коммунизм так не приблизишь. А что делать? Вылавливать заводских рабочих на проходной, чтобы вручить им газету? Проповедовать на улицах и в соцсетях? Оставлять едкие комментарии под новостями? Или уходить глубже – в субкультурное подполье, где анархисты и нацики остервенело выпиливают друг друга? Как ни исхитряйся, увязнешь в мелочах, застрянешь в болоте, сотрешь кости в сетевых спорах. Как перенастроить систему таким образом, чтобы ты не уподоблялся комичным борцунам за социальную справедливость, а пробуждал бы классовое сознание? Чтобы стихийный гнев недовольных обрел бы опору в марксистской теории?

Костя поделился переживаниями с Надей.

– Вот мы ратуем за прямую демократию, – заключил он. – А люди не хотят прямой демократии. Они хотят демократии представительской. Они ждут вождя, который организует их и спасет. Бесит!

– Диагноз точный, – констатировала Надя, – но реакция мне не нравится.

– И мне не нравится! А выхода я не вижу.

– Ищи тех, кого больше всего не устраивает система. Тех, кто прижат к стенке. Кто страдает оттого, что все обещания, которые ему дали, ложны.

Костя вспомнил профессора, клеймящего коммунистов, которые приставили бы его к стенке при удобной возможности. Этот точно не страдает.

– Под этими словами много кто подпишется. Обманутые дольщики?

– Отчасти.

– Посетители тренингов?

– Да, но нет, – диалектически выразилась Надя. – Трудность с обманутыми дольщиками и посетителями тренингов в том, что и тех, и других трудно объединить. Они разрознены и разобщены. У них нет центра притяжения. Подумай, в каком месте собираются обездоленные, потерянные и жаждущие изменить свою жизнь люди?

– На собраниях анонимных алкоголиков?

– Тепло! – обрадовалась Надя. – На порносайтах. Там кучкуются те, кто впал в пагубную зависимость. Капитализм заверил их, что осуществит самые смелые их фантазии, воплотит самые радикальные мечты. В итоге люди поддались сказкам и попались на крючок. Мечтаний уже нет, а привычка осталась.

Поначалу Костя воспринял слова Нади с недоверием. Какие тут порносайты, когда все жаждущие давно переключились на 2D-моделей. Классике остались верны разве что олдскульные мужики предпенсионного возраста. Из них боевые отряды пролетариата не слепишь.

Чтобы оправдать скепсис в собственных глазах, Костя зашел на крупнейший порносайт. Путь к меню лежал через заставку – скандальный ролик с бывшим министром культуры Мединским, который с твердой решимостью советовал мужчинам наконец-то признать проблему и купить толковое средство от аденомы простаты.

Судя по тегам, порнография не предлагала новых сюжетов и жанров и пребывала в жестоком кризисе. Учитель, медсестра, курьер, таксист – индустрия по-прежнему возводила гнусный поклеп на хорошие рабочие профессии. Что странно, число просмотров популярных роликов исчислялось миллионами. Не все, значит, далеко не все сбежали в нарисованный мир.

Поразительней всего, что по бокам всплывали баннеры, сулившие быстрое избавление от порнозависимости и эректильной дисфункции. На сайте, производившем дисфункцию и независимость.

Рука не поднялась включить что-то о педагогах или докторах, поэтому Костя ткнул на рейтинговое видео с блондинкой и отчимом. Вслед за рекламой вагинального и ректального грязелечения началась история о скромной обаяшке, которую приемный папаша – почему-то немногим старше падчерицы – с отеческой заботой взялся подготовить к первому свиданию.

Костя остановил ролик на прелюдии и спустился в комментарии. Контентопотребители расстилались в комплиментах актрисе и жалели, что такая малышка лично им не светит.

Костя поморщился.

Пальцы сами собой набрали:

Поразмыслив, Костя набил второй комментарий. На английском – для пролетариев всех стран:

Костя откинулся на стуле и всласть потянулся. Пусть посыл и выдержан в духе спорного Герберта Маркузе, зато какое новаторство. Можно сказать, великий почин!

А если бы не Надя? Содрогаясь от обожания, Костя написал ей длинное сообщение, где объяснял, как сильно ее любит и как она его вдохновляет.

Когда восторг схлынул, Костя перечитал свой месседж под видео и пришел к выводу, что слова чересчур сухие. Комментарий напоминал не энергичное обращение к пролетариям, увязшим в путах скверной привычки, а маркетинговый текст, составленный нейросетью. Получалось что-то неживое, как и само порно.

На следующий день Костя создал еще несколько емких посланий.