На Тиамака давило отсутствие деревьев в землях Высоких тритингов. Да, Кванитупул также производил странное впечатление, но он с самого детства там бывал, и обветшалые здания и многочисленные каналы немного напоминали ему о доме в болотах. Даже в Пердруине, где он провел одинокое время в ссылке, было множество стоявших близко друг к другу домов, бесконечных узких переулков и темных тайных мест, а над городом висел соленый запах моря – в результате Тиамак мог там жить, не испытывая ностальгии. Но здесь, среди лугов, он ощущал себя уязвимым и совершенно чужим. Крайне неприятные чувства.

Те, Что Наблюдают и Творят, уготовили для меня диковинную жизнь, – часто думал он. – Мне выпала самая необычная судьба из всех моих соплеменников, если не считать Нуобдига, женившегося на Огненной сестре.

Иногда он находил утешение в этой мысли. В конце концов, быть избранным для участия в столь удивительных событиях являлось в некотором смысле компенсацией за годы непонимания со стороны его собственного народа и обитателей Пердруина. Конечно, его не понимали – он был особенным: кто еще из враннов способен говорить и писать на языке обитателей материка? Но в последнее время, когда Тиамак находился в окружении жителей других земель, не зная, что случилось с его собственным народом, он страдал от одиночества. В такие моменты, встревоженный северной пустотой, что окружала его со всех сторон, Тиамак подходил к реке, протекавшей через лагерь, и слушал так хорошо знакомые ему успокаивающие звуки мира воды.

Как раз этим он и занимался некоторое время, сидел, болтая смуглыми ногами в воде Стеффлода, несмотря на холод и пронизывающий ветер. Настроение у него улучшилось, и теперь он возвращался в лагерь. Вдруг мимо него промчался кто-то странный – он бежал, не обращая внимания на разметавшиеся на ветру белые волосы, причем непонятное существо двигалось гораздо быстрее обычного человека. Тиамак не успел оторвать от него взгляда, как в воздухе пронеслась большая птица – она летела низко, словно преследовала первого.

Очень скоро оба исчезли из вида на холме, где располагался лагерь принца. Ошеломленный Тиамак немного постоял, но быстро сообразил, кто бежал первым.

Женщина-ситхи! – подумал он. – За которой гнался ястреб или сова?

Это не имело смысла, однако она – ее звали Адиту – также казалась Тиамаку необъяснимой. Ничего подобного он прежде не видел, и она немного его пугала. Но кто мог ее преследовать? Судя по выражению лица ситхи, нечто ужасное.

Или она мчалась в сторону чего-то ужасного, сообразил он и почувствовал, как все у него внутри сжалось. Она спешила в сторону лагеря.

Тот, Кто Всегда Ступает по Песку, – начал молиться Тиамак, который тоже помчался к лагерю, – сохрани меня, сохрани всех от зла. – Теперь сердце у него билось очень быстро, опережая бегущие ноги. – Какой зловещий год!

В первый момент, когда он оказался у границы огромного палаточного лагеря, Тиамак успокоился. Никакого шума, еще не все костры погасли. Но тут он понял, что в лагере слишком тихо. Полночь еще не наступила, и наверняка далеко не все отправились спать – кто-то должен был шуметь. Что же случилось?

Прошло несколько долгих мгновений, прежде чем он снова разглядел птицу и теперь уже не сомневался, что это сова, – и, чувствуя, что задыхается, поспешил туда, где видел ее в последний раз. Бежать с больной ногой было трудно, и вскоре она начала отчаянно ныть, но Тиамак постарался не обращать на нее внимания.

Тихо, тихо, как в застойном пруду. Палатки стояли темные и безжизненные, точно камни, которые обитатели материка укладывали на могилы умерших.

Вон там! Тиамак снова почувствовал, как внутри у него все сжалось. Одна из стоявших неподалеку палаток задрожала, словно под порывами ветра, и горевший внутри свет принялся отбрасывать на стены тени, казавшиеся живыми.

Одновременно Тиамак почувствовал неприятные ощущения в ноздрях, жжение и сладкий мускусный запах. Он конвульсивно чихнул и едва не упал, но сумел удержать равновесие и заковылял к палатке, в которой пульсировал свет и мелькали тени, словно внутри рождалось чудовище. Он попытался закричать, чтобы предупредить людей об опасности – на него навалился почти непереносимый ужас, – однако не смог произнести ни звука. Даже хриплое дыхание стало тихим и слабым.

А в палатке странным образом царила тишина. Отбросив страх, Тиамак сдвинул в сторону клапан. Сначала он увидел лишь темные фигуры и яркий свет, словно на стене палатки шло представление театра теней. Но через несколько мгновений начал что-то различать.

В дальнем конце палатки стоял Камарис. Казалось, он получил ранение – по волосам и щеке текла кровь, и он покачивался, словно одурманенный. И все же, даже несмотря на то, что он сгорбился и прислонился к тряпичной стене, чтобы не упасть, он внушал страх, точно медведь, окруженный собаками. У него не было меча, и он размахивал зажатой в руке обгоревшей деревянной палкой, не подпуская к себе атаковавшего его врага – непонятную черную фигуру с белыми руками, в одной из которых что-то блестело.

У ног Камариса извивалось и пыталось лягаться нечто уже совсем непонятное, хотя Тиамаку показалось, что он сумел разглядеть конечности, затянутые в черное, и бледный нимб волос Адиту. Третье, также одетое в черное существо находилось в углу и отбивалось от крылатой тени.

Объятый ужасом Тиамак попытался позвать на помощь, но не смог издать ни звука. Несмотря на то что схватка шла не на жизнь, а на смерть, в палатке царила тишина, если не считать приглушенных звуков, которые издавали противники на полу, и шороха хлопавших крыльев.

Почему я ничего не слышу? – подумал Тиамак. – И почему не могу произнести ни звука?

Он стал искать на полу хоть что-нибудь, напоминавшее оружие, проклиная себя за то, что легкомысленно оставил нож в палатке, которую делил с отцом Стрэнгъярдом. Он был без ножа, без камней для пращи и дротиков! Та, Что Заберет Нас Всех, сегодня наверняка споет его песню.

Казалось, что-то огромное и мягкое ударило его по голове, и Тиамак упал на колени, а когда поднял глаза – увидел, что схватки продолжаются, но ни одна из них не шла рядом с ним. Сладкий запах стал сильнее, голова у него пульсировала от боли даже больше, чем нога, и отчаянно кружилась, но он пополз вперед, и его рука нащупала нечто твердое – рыцарский меч, черный Шип, все еще в ножнах. Тиамак знал, что ему не поднять клинок, но вытащил его из-под постели и встал, с трудом сохраняя равновесие, как Камарис. Что было в воздухе?

Однако меч неожиданно оказался легким, несмотря на тяжелые ножны и ремень. Тиамак поднял его высоко вверх, сделал несколько шагов вперед и изо всех сил ударил по тому месту, где, как ему казалось, находилась голова противника Камариса. Удар отозвался болью в руках Тиамака, но враг не упал. Более того, медленно повернул голову, и два глаза, наполненных тьмой, посмотрели с мертвенно-бледного лица на вранна. Горло Тиамака конвульсивно сжалось. Даже если бы он не лишился голоса раньше, сейчас он не сумел бы произнести ни звука. Он поднял дрожавшие руки, приготовившись нанести новый удар, но белая рука существа метнулась к нему и отбросила назад. Все вокруг завертелось, меч выскользнул из онемевших пальцев и упал на траву.

Голова Тиамака стала тяжелой, как камень, но он не чувствовал боли от удара, лишь понимал, что разум его покидает. Вранн попытался снова встать, но сумел лишь подняться на колени. Он дрожал, как больной пес.

Тиамак лишился дара речи, но все еще видел, что происходило вокруг. Камарис качался и тряс головой – очевидно, испытывая такие же ощущения, что и Тиамак. Старик защищался, одновременно пытаясь что-то поднять. Меч, вдруг сообразил вранн, черный меч. Но Камарису мешали Адиту и ее противник, которые катались по земле, пока старый рыцарь отбивался от врага палкой из костра.

В другом углу что-то сверкнуло в руке одного из темных существ – нечто красное, точно полумесяц огня. Алое сияние переместилось с быстротой атакующей змеи, крошечное темное облако взорвалось и стало медленно, как снежинка, опускаться на землю. Это было перо. Перо совы.

Помогите. – Тиамаку казалось, его череп сейчас расколется. – Нам нужна помощь. Мы умрем, если никто не придет нам помочь.

Камарис наконец сумел наклониться и поднять меч, едва не упал, но в последний момент принял на клинок удар врага. Они начали кружить, Камарис спотыкался, но его одетый в темное противник двигался с осторожным изяществом. Они снова сошлись, одной рукой старый рыцарь отбил удар кинжалом, но лезвие оставило кровавый след. Камарис неуклюже отступил, пытаясь выгадать пространство для удара мечом. Его глаза оставались наполовину закрытыми – то ли от боли, то ли усталости.

Он ранен, – в отчаянии подумал Тиамак. Пульсировавшая боль в голове усилилась. – Возможно, он умирает. Почему никто не идет к нам на помощь?

Вранн подобрался к жаровне с углями – единственному источнику света в палатке. Его тускневшие чувства то вспыхивали, то гасли, точно фонари на улицах Кванитупула на рассвете. В голове осталась лишь одна смутная мысль, но ее оказалось достаточно, чтобы он протянул руку в сторону железной жаровни. Когда он почувствовал – смутно, как далекое эхо, – жар на своих пальцах, Тиамак толкнул жаровню. Она перевернулась, и угли разлетелись во все стороны, подобно водопаду рубинов.

Когда Тиамак, задыхаясь, упал, он еще успел увидеть свою почерневшую от сажи руку, сжавшуюся в кулак, точно паук, а за ней – крошечное пламя, лизавшее ткань палатки.

– Нам больше не нужны проклятые вопросы, – проворчал Изгримнур. – Их хватит на три наших жизни. Нам необходимы ответы.

Бинабик сделал смущенный жест.

– Я согласен с вами, герцог Изгримнур. Но ответы не похожи на овец, которые приходят по вашему зову.

Джошуа вздохнул и прислонился к стене шатра Изгримнура. Снаружи взревел и застонал ветер в дрожавших веревках, которые удерживали шатер.

– Я знаю, как все сложно, Бинабик. Но Изгримнур прав – нам необходимы ответы. То, что ты рассказал нам о Звезде Завоевателя, лишь усилило наши сомнения. Нам необходимо узнать, как использовать три Великих меча. А звезда говорит – если ты прав, – что времени осталось совсем мало.

– Именно на это мы обращали наше внимание, принц Джошуа, – сказал тролль. – И мы думаем, что скоро нам удастся кое-что узнать – Стрэнгъярд нашел нечто очень важное.

– И что? – спросил Джошуа, наклонившись вперед. – Нам пригодится все, буквально все.

Отец Стрэнгъярд, сидевший молча, заерзал.

– У меня нет такой уверенности, как у Бинабика, ваше высочество, я не знаю, насколько это окажется полезным. Первую часть я обнаружил некоторое время назад, когда мы еще только двигались к Сесуад’ре.

– Стрэнгъярд нашел важный для нас отрывок в книге Моргенеса, – пришел к нему на помощь Бинабик, – в котором говорилось о Трех мечах.

– И? – Пальцы Изгримнура забарабанили по испачканному в грязи колену. Днем он потратил немало времени, укрепляя опоры шатра в вязкой сырой земле.

– Как нам кажется, Моргенес предположил, – проговорил священник, – что Три меча делает особенными, более того, могущественными, то, что они выкованы не в Светлом Арде. Каждый из них в некотором смысле противоречит законам Бога и природы.

– Я не понимаю. – Принц слушал очень внимательно.

Изгримнур с некоторой грустью отметил, что подобные исследования интересовали Джошуа гораздо больше, чем цены на зерно, налоги и законы землевладения.

– Джелой сможет объяснить лучше, чем я, – с сомнением ответил Стрэнгъярд. – Она знает больше о подобных вещах.

– Она уже должна быть здесь, – заметил Бинабик. – Я не знаю, стоит ли нам ее ждать.

– Расскажите, что можете, – попросил Джошуа, – у нас был долгий день, и я устал. Кроме того, моя жена плохо себя чувствует, и я хочу находиться рядом с ней.

– Конечно, принц Джошуа. Я сожалею, конечно. – Стрэнгъярд собрался с мыслями. – Моргенес пишет, что в каждом мече есть нечто, не имеющее отношения к Светлому Арду и нашей земле. Шип выкован из камня, упавшего с неба. Сияющий Коготь, который прежде носил имя Миннеяр, – из железного киля корабля Элврита, приплывшего из-за моря с запада. Эти земли наши корабли больше не могут отыскать. – Он откашлялся. – Скорбь сделан одновременно из железа и ведьминого дерева ситхи – двух несовместимых вещей. Само ведьмино дерево, как сказала Адиту, удалось вырастить из семян, привезенных ее народом из места, носившего название Сад. Ни один из мечей не должен существовать, ни один не может быть хорошим оружием… ну, за исключением чистого железа из киля корабля Элврита.

– Ну, и как были выкованы мечи? – спросил Джошуа. – Вы ищете ответ именно на этот вопрос?

– Моргенес упомянул еще кое-что, – продолжал Бинабик. – И об этом говорится в рукописи Укекука. Слово Созидания – волшебное заклинание, как назвали бы его мы, хотя те, кто владеет Искусством, не употребляют подобные слова.

– Слово Созидания? – Изгримнур нахмурился. – Просто слово?

– Да… и нет, – с несчастным видом ответил Стрэнгъярд. – На самом деле мы не уверены. Миннеяр, насколько нам известно, творение дварров – двернингов, как вы их называете на вашем языке, герцог Изгримнур – Скорбь выковал Инелуки в кузницах дварров под Асу’а. Только они обладали знаниями, необходимыми для того, чтобы сделать столь могучее оружие, но эти знания стали доступны Инелуки. Возможно, Шип также имеет непосредственное отношение к дваррам, или кто-то использовал их умения. В любом случае весьма возможно, если мы сможем выяснить, как появились Три меча и каким образом удалось наделить их особой силой, они помогут нам в борьбе с Королем Бурь.

– Я сожалею, что не расспросил графа Эолейра, пока он был здесь, – нахмурившись, сказал Джошуа. – Он встречался с дваррами.

– Да, они рассказали ему свою часть истории Сияющего Когтя, – добавил отец Стрэнгъярд. – Впрочем, нельзя исключать, что их участие не имеет для нас существенного значения, а важен лишь факт их существования. И все же, если у нас появится какой-то шанс в будущем связаться с дваррами и они захотят с нами говорить, я бы задал им много вопросов.

Джошуа задумчиво посмотрел на архивариуса.

– Да, такая работа вам подходит, Стрэнгъярд. Я всегда считал, что вы напрасно тратите свое время, изучая пыльные книги по церковному праву.

Священник покраснел.

– Благодарю вас, принц Джошуа. Если я чего-то и добился, то только благодаря вашей доброте.

Принц небрежно махнул рукой, отмахиваясь от комплимента.

– Тем не менее, несмотря на то что выяснили вы с Бинабиком и Джелой, нам предстоит еще много сделать. Мы все еще в открытом море и мечтаем увидеть землю… – Он замолчал. – Что за шум?

Изгримнур также обратил внимание на то, что странный шорох стал перекрывать вой ветра.

– Похоже на спор, – сказал герцог и немного помолчал, прислушиваясь. – Нет, не так, слишком много голосов. – Изгримнур встал. – Клянусь молотом Дрора, надеюсь, это не начало восстания. – Он потянулся к Квалниру, и его тяжесть успокоила герцога. – А я надеялся на спокойный завтрашний день перед тем, как мы двинемся дальше.

Джошуа вскочил на ноги.

– Тогда не будем сидеть и пытаться понять, что происходит.

Как только Изгримнур вышел из шатра, его взгляд сразу обратился в сторону огня.

– Пожар! – крикнул он, когда остальные выбежали вслед за ним. – Один шатер пылает, но складывается впечатление, что начинают гореть и другие палатки.

Люди метались между палатками, кричали и яростно жестикулировали. Мужчины надевали пояса с мечами и громко ругались. Матери хватали детей, заворачивали их в одеяла и выбегали наружу. Все проходы между палатками были забиты испуганными людьми. Изгримнур заметил упавшую на колени пожилую женщину, которая плакала, хотя она находилась всего в нескольких шагах от него и довольно далеко от огня.

– Да спасет нас Эйдон! – вскричал Джошуа. – Бинабик, Стрэнгъярд! Зовите людей с ведрами и мехами с водой, направьте запаниковавших людей к реке – нам нужна вода! А еще лучше возьмите промасленные палатки и посмотрите, сколько воды можно в них принести! – Он побежал в сторону пожара; Изгримнур поспешил за ним.

Пламя уже поднялось высоко в ночное небо, раскрасив небо в жуткий оранжевый цвет. Когда Изгримнур и Джошуа подбежали к горевшей палатке, огненные искры, наполнявшие воздух, набросились на бороду Изгримнура, и он принялся с проклятиями их сбивать.

Тиамак пришел в себя, его тут же вырвало, и он попытался восстановить дыхание. В голове у него звенело, точно проснулся церковный колокол Пердруина.

Вокруг пылал огонь, обжигая кожу, высасывая воздух. Охваченный паникой, Тиамак пополз по тлевшей траве к выходу из палатки, к прохладной темноте, но тут его лицо коснулось скользкой черной ткани. Несколько мгновений он с ней боролся, удивляясь странному сопротивлению, затем ткань исчезла, и он увидел бледное лицо в черном капюшоне. Глаза были обращены вверх, на губах пузырилась кровь. Тиамак попытался закричать, но его рот был полон обжигающего дыма и собственной горькой рвоты. Задыхаясь, он откатился в сторону.

Внезапно что-то сжало его руку, кто-то сильно потянул его вперед, протащил по бледнокожему трупу и сквозь стену пламени. Тиамаку показалось, что он умер. Затем на него что-то набросили, и та же сила, которая вызволила его из палатки, увлекла дальше – и он оказался на влажной траве. Ревущее пламя устремлялось в небо, но он лежал в стороне от него. Он был в безопасности!

– Вранн жив, – сказал кто-то рядом, и Тиамаку показалось, что он узнал мелодичный голос ситхи, но заметно изменившийся от тревоги. – Его вытащил Камарис. Я просто не понимаю, как рыцарь сумел не заснуть после того, как его отравили, однако ему удалось убить двух хикеда’я.

Ответа Тиамак не разобрал.

Несколько долгих мгновений он просто втягивал прохладный воздух в горевшие легкие, потом перекатился на живот. Адиту стояла в нескольких шагах от него, ее белые волосы почернели, золотое лицо покрылось грязью. У ее ног лежала Джелой, частично завернутая в плащ, но она явно была обнаженной под ним, мускулистые ноги покрывала роса или пот. На глазах у Тиамака она попыталась встать.

– Нет, тебе лучше этого не делать, – сказала ей Адиту, отступая на шаг. – Клянусь Рощей, Джелой, ты ранена.

Джелой с трудом подняла голову.

– Нет, – сказала она. Тиамак едва слышал ее хриплый шепот. – Я умираю.

Адиту наклонилась и протянула к ней руки.

– Позволь я тебе помогу…

– Нет! – голос Джелой стал немного сильнее. – Нет, Адиту, слишком поздно. Я получила с дюжину ударов клинком. – Она закашлялась, тонкая струйка темной жидкости потекла по ее подбородку, поблескивая в свете горевших палаток, и Тиамак не смог отвести от нее взгляда. Но тут он увидел ноги Камариса, неподвижно лежавшего на траве. – Я должна уйти. – Джелой попыталась подняться, но не смогла.

– Возможно, я… – начала Адиту.

Джелой слабо засмеялась, снова закашлялась и выплюнула сгусток крови.

– Ты думаешь, я… не… знаю… – сказала она. – Я была целительницей… очень долго. – Она протянула дрожавшую руку. – Помоги мне. Помоги встать.

На лице Адиту промелькнуло удивление, как у простого смертного, но потом она стала серьезной, взяла протянутую руку Джелой, наклонилась вперед и мягко ухватилась за вторую руку. Мудрая женщина медленно поднялась, она едва стояла на ногах, но Адиту ее поддержала.

– Я должна… уйти. Я не хочу умереть здесь. – Джелой оттолкнула Адиту и сделала несколько неуверенных шагов. Плащ упал на землю, и Тиамак увидел, что ее тело покрыто потом и кровью. – Я вернусь в свой лес. Позволь мне уйти, пока у меня еще есть силы.

После коротких колебаний Адиту отступила в сторону и опустила голову.

– Как пожелаешь, валада Джелой. Прощай, подруга Руяана. Прощай… мой друг. Синья’а дан’с ха э-д’трейса инро.

Отчаянно дрожавшая Джелой подняла руки и сделала еще один шаг. Казалось, жар от огня стал сильнее – во всяком случае, так показалось Тиамаку – и Джелой начала мерцать. Очертания ее тела стали размытыми, а потом там, где она стояла, появилась темная тень или облако дыма. Казалось, ночь метнулась к ним, словно в поле зрения вранна исчез кусок пространства, но уже в следующее мгновение снова обрела целостность. Сова сделала небольшой круг над тем местом, где только что находилась Джелой, и улетела, почти касаясь травы. Ее движения были медленными и неуверенными, несколько раз птица едва не упала, но не сдавалась до тех пор, пока ее не поглотило ночное небо.

В голове у Тиамака все еще царил хаос, и он прикрыл глаза. Он не очень понимал, что видел, но знал: произошло нечто ужасное. Огромная печаль находилась где-то совсем рядом. И ему совсем не хотелось, чтобы она оказалась еще ближе.

Негромкие голоса вдалеке вдруг стали ближе – и теперь Тиамак уже слышал встревоженные крики. Мимо него промелькнули ноги, и ночь наполнилась движением. Послышалось шипение пара, кто-то выплеснул ведро воды на пылавшую палатку Камариса.

Через несколько минут он почувствовал сильные руки Адиту.

– Тебя затопчут, отважный болотный человек, – сказала она ему на ухо и оттащила подальше от огня, в прохладную темноту, к палаткам, которые огонь не затронул.

Она оставила его одного, но почти сразу вернулась, держа в руках мех с водой. Ситхи поднесла его к потрескавшимся губам вранна, и он, как только понял, что это вода, стал с жадностью пить.

Потом над ним возникла огромная тень, и рядом на землю опустился Камарис. Его седые волосы, как и у Адиту, обгорели и почернели. С испачканного пеплом лица на Тиамака смотрели печальные глаза. Тиамак протянул ему мех с водой и подтолкнул старого рыцаря, чтобы тот начал пить.

– Да проявит Господь милосердие ко всем нам… – хрипло сказал Камарис.

Он с изумлением смотрел на распространявшийся огонь и кричавших людей, которые пытались бороться с пожаром.

Адиту вернулась и села рядом с ними. Когда Камарис протянул ей мех с водой, она взяла его, сделала один глоток и вернула рыцарю.

– Джелой?.. – спросил Тиамак.

Адиту покачала головой.

– Она умирает. Джелой ушла.

– Кто… – Ему все еще было трудно говорить. И на самом деле он не хотел ничего знать, но неожиданно почувствовал: ему необходимо понять, что нарушило равновесие мира и послужило причиной ужасных событий. И еще он нуждался, чтобы что-то – слова, все что угодно – заполнило возникшую у него внутри пустоту. – Кто это был?..

– Хикеда’я, – ответила Адиту, смотревшая на попытки людей погасить огонь. – Норны. Сегодня до нас дотянулась длинная рука Утук’ку.

– Я… я пытался… позвать на помощь. Но не смог…

Адиту кивнула.

– Кей-вишаа. Это нечто вроде яда, который разносит ветер. На некоторое время он убивает голос, а также вызывает сон. – Она посмотрела на Камариса, который, закинув голову назад и прикрыв глаза, прислонился спиной к палатке, укрывавшей их от ветра. – Я не представляю, как он мог так долго сопротивляться воздействию кей-вишаа. Если бы не это, мы бы опоздали. И жертва Джелой оказалась бы напрасной. – Она повернулась к вранну. – Как и ты, Тиамак. Все было бы иначе без твоей помощи: ты нашел меч Камариса. Кроме того, огонь их пугает. Они знали, что у них мало времени, и утратили осторожность. В противном случае мы бы все там остались. – Она показала на сгоревшую палатку.

Жертва Джелой. Тиамак почувствовал, как его глаза наполняются обжигающими слезами.

Та, Что Заберет Нас Всех, – отчаянно молился он, – не позволь ей уйти бесследно!

Тиамак закрыл лицо руками, он больше не хотел думать.

Джошуа бежал быстрее Изгримнура, и, когда тот, наконец, его догнал, принц остановился, чтобы убедиться, что с огнем уже почти справились. Исходное пламя распространилось совсем немного, загорелось лишь около полудюжины палаток, и почти все, кроме тех, кто находился в первой, спаслись. Одним из них был Санфугол. Он стоял, одетый лишь в длинную рубашку, и с тоской смотрел на происходящее.

Убедившись, что все необходимое сделано, Изгримнур вместе с Джошуа подошел к Камарису и двум другим уцелевшим – женщине ситхи и маленькому Тиамаку, которые отдыхали рядом. Все они были в крови и саже, но Изгримнур почти сразу понял, что никто не получил серьезных ранений.

– Слава милосердному Эйдону, что вы живы, сэр Камарис, – сказал Джошуа, опускаясь на колени рядом со старым рыцарем. – Я не зря опасался, что загорелась ваша палатка. – Он повернулся к Адиту, которая полностью пришла в себя, чего никак нельзя было сказать про Камариса и болотного человека. – Кого мы потеряли? Мне сказали, что в палатке остались тела.

Адиту подняла голову.

– Джелой, – сказала ситхи. – Она получила смертельные ранения.

– Проклятье! – дрогнувшим голосом воскликнул Джошуа. – Ненавистный день! – Он вырвал пучок травы и отбросил его в сторону. Ему пришлось приложить заметные усилия, чтобы успокоиться. – Она внутри? А кто остальные?

– Джелой там нет, – ответила Адиту. – В палатке тела трех норнов. Джелой ушла в лес.

– Что? – ошеломленно воскликнул Джошуа. – Что значит ушла в лес? Вы сказали, что она мертва.

– Она умирает. – Адиту развела пальцы в стороны. – Она не хотела, чтобы мы стали свидетелями последних мгновений ее жизни, так мне кажется. Она была странной, Джошуа. Еще более странной, чем вы думаете. Джелой ушла.

– Ушла?

Ситхи медленно кивнула.

– Ушла.

Принц сотворил знак Дерева и склонил голову. Когда он снова ее поднял, по его щекам бежали слезы; Изгримнур решил, что причиной тому был вовсе не дым. Он и сам почувствовал, как над ним пронеслась тень, когда подумал о гибели Джелой. Сейчас не время для скорби, слишком много всего предстояло сделать, но по опыту прошлых сражений герцог знал, что боль утраты придет позже.

– Нас атаковали в самое сердце, – с горечью сказал принц. – Как они смогли пройти мимо часовых?

– Тот, с кем я сражалась, был мокрым, – сказала Адиту. – Возможно, они приплыли по реке.

Джошуа выругался.

– Мы проявили опасное легкомыслие, и вина лежит прежде всего на мне. Мне казалось странным, что мы так долго избегали внимания норнов, но предосторожностей оказалось недостаточно. Возможно, врагов было больше трех?

– Я думаю, нас атаковали только трое, – ответила Адиту. – Их могло оказаться более чем достаточно. Но нам повезло. Если бы Джелой и я не почувствовали, что произошло нечто странное, если бы Тиамак каким-то образом не понял, что нужна его помощь, и не появился так вовремя, эта история имела бы совсем другой конец. Я думаю, они хотели убить Камариса или захватить в плен.

– Но зачем? – Джошуа посмотрел на старого рыцаря, а потом перевел взгляд на Адиту.

– Я не знаю. Но давайте отнесем его и Тиамака в какое-нибудь теплое место, принц Джошуа. Камарис получил по меньшей мере одно ранение, а Тиамак – ожоги.

– Клянусь Эйдоном, вы правы, – сказал Джошуа. – Я не подумал. Один момент. – Он повернулся и подозвал нескольких солдат, а потом отправил небольшой отряд проверить лагерь. – Мы не можем быть уверены, что здесь больше нет норнов или других врагов, – продолжал принц. – Возможно, нам удастся выяснить, как они проникли в лагерь и почему их никто не видел.

– Смертным трудно заметить Садорожденных – в особенности если они этого не хотят, – сказала Адиту. – Мы уже можем унести Камариса и Тиамака?

– Конечно. – Джошуа подозвал двух солдат с ведрами. – Идите сюда! Нам требуется помощь. – Он повернулся к Изгримнуру: – Я думаю, четверых будет достаточно, чтобы отнести обоих, хотя Камарис весит немало. – Он покачал головой. – Адиту права, мы заставили слишком долго ждать двух отважных людей.

Герцог и раньше бывал в таких ситуациях и знал, что излишняя спешка может быть не менее вредной, чем медлительность.

– Я думаю, нам нужно найти что-то вроде носилок, – предложил Изгримнур. – Можно использовать уцелевшие палатки.

– Хорошо, – сказал Джошуа. – Адиту, я не спросил у вас, нужно ли перевязать ваши раны?

– Ничего такого, с чем я не справлюсь сама, принц Джошуа. Когда о Камарисе и Тиамаке позаботятся, мы должны собрать всех, кому доверяем, чтобы обсудить наше положение.

– Я согласен. Нам требуется о многом поговорить. Через час встречаемся в шатре Изгримнура. Ты согласен, Изгримнур? – Принц обернулся и снова посмотрел на Адиту. – Я хотел позвать Джелой, чтобы она ими занялась, но потом вспомнил. – Черты его лица заострились. – Потом вспомнил…

Адиту сделала необычный жест, соединив пальцы одной руки с пальцами другой.

– Я думаю, мы еще много раз пожалеем о ее отсутствии.

– Это Джошуа, – сказал принц, остановившись перед шатром. Когда он вошел, Гутрун все еще держала перед собой нож. Герцогиня выглядела воинственно, как барсук, которого пытаются выгнать из норы, приготовившись защищать себя и Воршеву от любых опасностей. Увидев Джошуа, Гутрун с облегчением опустила кинжал, но тревога у нее на лице никуда не делась.

– Что случилось? Мы слышали крики. Мой муж с вами?

– Он в порядке, Гутрун. – Джошуа подошел к постели, наклонился и быстро обнял Воршеву, затем поцеловал ее в лоб и отпустил. – На нас напали приспешники Короля Бурь. Мы потеряли только одного человека – но это очень серьезная утрата.

– Кто? – Воршева схватила его за руку, когда он попытался выпрямиться.

– Джелой.

Воршева вскрикнула, и ее лицо исказилось от горя.

– Три норна атаковали Камариса, – объяснил Джошуа. – Адиту, Джелой и вранн Тиамак пришли к нему на помощь. Норнов удалось убить, но Адиту сказала, что Джелой получила смертельное ранение. – Он покачал головой. – Я думаю, Джелой была мудрее всех нас. И теперь никто не сможет ее заменить.

Воршева опустилась на подушку.

– Она была здесь, Джошуа, приходила с Адиту, навестить меня. А теперь мертва? – Глаза Воршевы наполнились слезами.

Джошуа печально кивнул.

– Я пришел проверить, все ли с вами в порядке. Сейчас я должен встретиться с Изгримнуром и остальными, чтобы решить, что все это значит и как нам поступить дальше. – Он встал, наклонился и снова поцеловал жену. – Не спи – и не убирай нож, Гутрун, пока я не пришлю кого-то, чтобы он вас защищал.

– Больше никто не пострадал? Гутрун сказала, что она видела, как горели палатки.

– Сгорела только палатка Камариса. Складывается впечатление, что врага интересовал только он. – Джошуа повернулся и шагнул к выходу.

– Джошуа, – сказала Воршева, – ты уверен, что больше никого нет? У нас такой большой лагерь.

Принц покачал головой.

– Я ни в чем не уверен, но мы не слышали о других нападениях. Я скоро пришлю к вам часовых. А теперь я должен спешить, Воршева.

– Пусть он уходит, леди, – сказала ей Гутрун. – Ложись и попытайся заснуть. Думай о ребенке.

Воршева вздохнула. Джошуа сжал ее руку и быстро вышел из палатки.

Изгримнур смотрел, как принц подходит к лагерному костру и люди почтительно расступаются, давая ему пройти.

– Джошуа… – начал герцог, но принц не дал ему закончить.

– Я повел себя глупо, Изгримнур. Недостаточно отправить часовых на поиски норнов. Клянусь кровью Эйдона, я далеко не сразу это понял. Слудиг! – крикнул он. – Слудиг есть где-то рядом?

Риммер выступил вперед:

– Я здесь, принц Джошуа.

– Пошли солдат, пусть выяснят, все ли наши люди находятся в лагере, в особенности те, кто наиболее беззащитен. Бинабик и Стрэнгъярд были со мной в тот момент, когда начался пожар, но из этого еще не следует, что они в безопасности. Я слишком поздно понял, что нападение на Камариса могло быть отвлекающим маневром. И моя племянница Мириамель – немедленно отправь кого-нибудь в ее палатку. Также выясни, где Саймон, впрочем, он может быть с Бинабиком. – Джошуа нахмурился. – Если норны хотели добраться до Камариса, весьма возможно, что их интересовал меч. Некоторое время он был у Саймона, может быть, он тоже в опасности. Будь проклят мой медленный разум.

Изгримнур откашлялся:

– Я уже отправил Фреосела проверить Мириамель, Джошуа. Я знал, что ты захочешь сразу навестить леди Воршеву, и решил не терять времени.

– Благодарю тебя, Изгримнур. Я действительно ходил к ней. Они с Гутрун в порядке. – Джошуа нахмурился. – Но мне стыдно, что тебе пришлось думать за меня.

Изгримнур покачал головой:

– Будем надеяться, что с принцессой все хорошо.

– Фреосел отправился к Мириамель, – сказал Джошуа Слудигу. – Так что искать нужно на одного человека меньше. А теперь займись остальными. И поставь двух часовых у моей палатки. Я буду чувствовать себя спокойнее, если смогу не тревожиться о жене.

Риммер кивнул и принялся руководить действиями людей, которые без особого смысла метались по лагерю.

– А теперь, – сказал Джошуа Изгримнуру, – будем ждать и думать.

Очень скоро появилась Адиту, вместе с ней отец Стрэнгъярд и Бинабик. Они убедились, что Камарисом и Тиамаком занялась целительница из Нового Гадринсетта, но что-то напряженно обсуждали, когда вошли в палатку Изгримнура.

Адиту рассказала Джошуа о подробностях ночных событий, она говорила спокойно, но Изгримнур заметил, что она подбирала слова тщательнее, чем обычно, очевидно, что-то серьезно ее тревожило. Герцог знал, что они с Джелой дружили – очевидно, ситхи испытывала боль так же, как смертные. Изгримнуру понравилась эта черта ситхи, но затем он отбросил глупую мысль как недостойную. Почему бессмертные должны переживать несчастья не так, как смертные? Насколько было известно Изгримнуру, они страдали не меньше, чем люди.

– Итак. – Джошуа обвел взглядом собравшихся. – Мы установили, что больше никто не подвергся нападению. Вопрос в том, почему они выбрали именно Камариса?

– Должно быть, это как-то связано со стихотворением о Трех мечах, – сказал Изгримнур.

Ему не нравились подобные вещи: у него возникало ощущение, что земля у него под ногами теряла прочность, но именно таким стал их мир. Ему было трудно не жалеть о ясности, которая царила в его жизни в молодости. Даже в самые худшие времена, такие как война, наполненная ужасами, ему не приходилось сталкиваться с диковинной магией и таинственными врагами. – Я не исключаю, что они атаковали Камариса из-за Шипа.

– Или они искали Шип, – негромко сказал Бинабик. – А Камарис не имел для них особого значения.

– Я все еще не понимаю, как им едва не удалось с ним справиться, – сказал отец Стрэнгъярд. – Что за яд, о котором вы говорили, Адиту?

– Кей-вишаа. На самом деле это не только яд: Садорожденные используют его в Роще, когда наступает время танца в конце года. Кроме того, кей-вишаа вызывает долгий тяжелый сон. Его привезли из Вениха До’сэ; мой народ применял его, когда мы впервые сюда попали, чтобы избавиться от опасных животных – некоторые из них были огромными существами, которых больше не осталось в Светлом Арде – в тех местах, где мы хотели построить города. Как только я уловила его запах, то сразу поняла: произошло что-то плохое. Мы, зида’я, употребляем кей-вишаа только во время церемоний Ежегодного танца.

– И как его там используют? – с интересом спросил архивариус.

Адиту лишь опустила глаза.

– Я сожалею, дорогой Стрэнгъярд, но я не могу ответить на ваш вопрос. Возможно, мне и вовсе не следовало об этом упоминать. Я устала.

– Мы не станем совать нос в ваши ритуалы, – сказал Джошуа. – Сейчас нам необходимо обсудить более важные вопросы. – Он бросил недовольный взгляд на Стрэнгъярда, который опустил голову. – Достаточно знать, как они получили возможность незаметно напасть на Камариса. Нам повезло, что Тиамак сохранил присутствие духа и поджег палатку. С этих пор мы станем самым серьезным образом следить за охраной лагеря. Все, кто наиболее уязвим, будут теперь устанавливать свои палатки в самом центре, чтобы все они спали рядом. Я виню себя в том, что удовлетворил просьбу Камариса, пожелавшего жить в одиночестве. Я недостаточно серьезно отнесся к той ответственности, которая легла на мои плечи.

Изгримнур нахмурился:

– Мы все должны быть осторожнее.

Совет принялся обсуждать новые предосторожности, когда появился Фреосел.

– Извините, ваше высочество, но принцессы нигде нет, ни в палатке, ни в самом лагере, – и никто ее не видел после наступления темноты.

Джошуа заметно встревожился:

– Ее нет в палатке? Да защитит нас Эйдон, неужели Воршева права? Значит, они приходили за принцессой? – Он встал. – Я не могу сидеть, пока ей грозит опасность. Мы должны обыскать лагерь.

– Слудиг уже этим занимается, – мягко сказал Изгримнур. – Мы только устроим хаос.

Принц опустился на прежнее место.

– Ты прав. Но ожидание будет трудным.

Как только они вернулись к обсуждению, появился мрачный Слудиг и протянул принцу лист пергамента.

– Я нашел его в палатке Саймона.

Принц быстро прочитал записку и с отвращением бросил ее на пол. Через мгновение он наклонился, поднял пергамент и протянул троллю.

– Извини, Бинабик, мне не следовало так поступать. Похоже, письмо адресовано тебе. – Он встал. – Хотвиг?

– Да, принц Джошуа. – Тритинг также поднялся на ноги.

– Мириамель покинула лагерь. Возьми столько всадников, сколько посчитаешь нужным. Весьма возможно, она направляется в Эркинланд, так что начинай поиск в западном направлении. Но не забывай, что она может сначала поехать в другую сторону и только позднее свернуть на запад.

– Что? – удивленно переспросил Изгримнур. – В каком смысле она покинула лагерь?

Бинабик оторвался от пергамента.

– Письмо написал Саймон, – сказал тролль. – Складывается впечатление, что он уехал вместе с ней, но он обещает привезти принцессу обратно. – Улыбка Бинабика получилась натянутой. – У меня возникает большой вопрос: кто из них кого ведет? Боюсь, Саймону едва ли удастся убедить принцессу вернуться в ближайшем времени.

Джошуа сделал нетерпеливый жест.

– Иди, Хотвиг. Один лишь Бог знает, как давно они уехали. И, поскольку вы самые быстрые всадники из всех, что у нас есть, отправляйтесь на запад; поиски в остальных направлениях предоставь нам. – Он повернулся к Слудигу: – Мы объедем лагерь, постепенно увеличивая радиус. Я возьму Виньяфода. Встретимся на выезде из лагеря. – Он повернулся к герцогу: – Ты с нами?

– Конечно. – Изгримнур безмолвно выругал себя.

Мне следовало предвидеть, что все так обернется, – подумал он. – Она была такой тихой, печальной и далекой – с тех пор как мы сюда добрались. Джошуа не мог заметить в ней перемен, в отличие от меня. Но даже если она считала, что нам следовало отправиться в Эркинланд, почему решила сделать это самостоятельно? И Саймон. Я был лучшего мнения о мальчике.

Мысль о том, что ему придется провести всю ночь в седле, не радовала Изгримнура, он знал, как потом у него будет болеть спина, но с кряхтением поднялся на ноги.

– Почему она не просыпается?! – потребовал ответа Джеремия. – Вы ничего не можете сделать?

– Помолчи, мальчик, я делаю все, что в моих силах. – Герцогиня Гутрун наклонилась и снова ощупала лицо Лелет. – У нее нет лихорадки.

– Тогда что с ней не так? – Казалось, Джеремия в отчаянии. – Я долго пытался ее разбудить, но она не реагирует.

– Давайте я дам ей еще одно одеяло, – предложила Воршева.

Она подвинулась на кровати, чтобы девочку положили с ней рядом, но Гутрун это запретила, ее пугало, что Лелет может чем-то заразить Воршеву. И Джеремия осторожно уложил ее на одеяло на земле.

– Тебе лучше полежать, а я позабочусь о малышке, – сказала герцогиня. – Мы слишком шумим.

Принц Джошуа с встревоженным лицом вошел в шатер.

– Неужели у нас появились новые проблемы? Часовой сказал, что кто-то заболел. Воршева? С тобой все в порядке?

– Дело не во мне, Джошуа. Нам не удается разбудить Лелет.

В шатер, тяжело ступая, вошел герцог Изгримнур.

– Дьявольски долгая прогулка, но мы нигде не нашли следов Мириамель, – прорычал он. – Остается лишь надеяться, что Хотвигу и его тритингам будет сопутствовать успех.

– Мириамель? – спросила Воршева. – С ней также что-то случилось?

– Она сбежала с юным Саймоном, – мрачно ответил Джошуа.

– Проклятая ночь, – простонала Воршева. – И почему это с нами происходит?

– Если честно, я не думаю, что их бегство – идея Саймона. – Изгримнур наклонился и обнял жену за плечи, а потом поцеловал в шею. – Он оставил письмо, в котором написал, что постарается ее вернуть. – Затем герцог прищурился. – Почему здесь девочка? Она пострадала во время пожара?

– Я ее принес, – с несчастным видом ответил Джеремия. – Герцогиня Гутрун попросила меня присмотреть за ней прошлой ночью.

– Я не хотела, чтобы она болталась под ногами, когда Воршева так плохо себя чувствует. – Гутрун с трудом удавалось скрывать собственную тревогу. – На время, пока Джелой отправилась на встречу с мужчинами.

– Я провел с ней весь вечер, – объяснил Джеремия. – После того как она заснула, я также уснул. Я не хотел, но очень устал.

Джошуа бросил на юношу успокаивающий взгляд:

– Ты ничего плохого не сделал. Продолжай.

– Я проснулся, когда все кричали про пожар, и подумал, что Лелет может испугаться, поэтому подошел к ней, чтобы она видела меня рядом. Она сидела с открытыми глазами, но мне показалось, не слышала ни единого слова. Затем она легла, и ее глаза закрылись, словно она заснула. Но я не смог ее разбудить! Я очень долго пытался. И тогда я принес ее сюда, рассчитывая на помощь герцогини Гутрун. – Когда Джеремия закончил, он едва сдерживал слезы.

– Ты ни в чем не виноват, Джеремия, – повторил принц. – А теперь я попрошу тебя кое-что для меня сделать.

Юноша постарался сдержать рыдание.

– Ч-что, ваше высочество?

– Отправляйся в шатер Изгримнура и выясни, вернулся ли Бинабик. Тролль – неплохой целитель. Пусть он осмотрит Лелет.

Джеремия, довольный, что может оказаться полезным, быстро вышел из шатра.

– Если честно, – признался Джошуа, – я не знаю, что думать о событиях прошлой ночи, – но должен признаться, что боюсь за Мириамель. Будь проклято ее упрямство. – Он сжал одеяло Воршевы пальцами и принялся его теребить.

Когда Джеремия вернулся с Бинабиком и Адиту, состояние Лелет не изменилось. Маленький тролль внимательно осмотрел девочку.

– Я уже видел ее в таком состоянии, – сказал он. – Она куда-то ушла, на Дорогу Снов или в какое-то другое место.

– Но прежде она никогда не оставалась надолго в таком состоянии, – заметил Джошуа. – Мне кажется, это как-то связано с тем, что произошло ночью. Мог ли яд норнов так на нее подействовать, Адиту?

Ситхи опустилась на колени рядом с Бинабиком и приподняла веки девочки, затем приложила пальцы за ухом и стала считать пульс.

– Я так не думаю, – сказала Адиту. – Вне всякого сомнения, он, – она кивнула в сторону Джеремии, – также заснул бы, если бы кей-вишаа распространился так далеко.

– У нее шевелятся губы! – воскликнул Джеремия. – Посмотрите!

Хотя Лелет продолжала лежать неподвижно, словно спала, ее рот открывался и закрывался, словно она что-то говорила.

– Тихо. – Джошуа склонился над девочкой, и все остальные следом за ним.

Губы Лелет шевелились.

– …слышите меня… – прошептала она.

– Она что-то сказала! – Только взгляд принца заставил Джеремию замолчать.

– …я все равно скажу. Я ухожу. У меня осталось совсем мало времени. – Голос, слетавший с губ девочки, несмотря на то что она задыхалась, показался им знакомым.

– …Я думаю, норны задумали что-то очень изощренное. Они ведут двойную игру… То, что случилось сегодня, не было отвлекающим маневром. Но за ним стоит нечто еще более тонкое…

– Что с ребенком? – нервно спросила Гутрун. – Она никогда так не говорила – с ней что-то не так.

– Это Джелой, – спокойно пояснила Адиту, словно узнала человека, идущего ей навстречу по дороге.

– Что? – Герцогиня сотворила знак Дерева, и в ее широко раскрытых глазах появился страх. – Что за колдовство?..

Ситхи наклонилась к уху Лелет.

– Джелой? – сказала она. – Ты меня слышишь?

Если это и была лесная женщина, она никак не показала, что услышала голос ситхи.

– …Помните сон Саймона… фальшивый посланец. – Наступила пауза. Потом голос снова зазвучал, но заметно тише, и все затаили дыхание, чтобы ничего не пропустить. – …Я умираю. Лелет каким-то образом оказалась рядом со мной в этом… темном месте. Я никогда до конца ее не понимала, а сейчас и вовсе происходит нечто странное. Мне кажется, я могу говорить через нее, но не знаю, слышит ли меня кто-нибудь. Мое время заканчивается. Помните: опасайтесь фальшивого посланца…

Последовала новая долгая пауза. Когда все уже думали, что они больше ничего не услышат, губы Лелет снова зашевелились:

– Я ухожу. Не скорбите обо мне. Я прожила долгую жизнь и делала то, что хотела. Если вы будете меня помнить, не забывайте: моим домом был лес. Позаботьтесь о том, чтобы его уважали. Я постараюсь отослать Лелет обратно, хотя она не хочет покидать меня. Прощайте. Помните…

Голос умолк. Девочка снова лежала как мертвая.

Джошуа поднял голову. В его глазах блестели слезы.

– Она до самого последнего мгновения пытается нам помочь, – сказал он почти с гневом. – О, Господь милосердный, она обладала отважной душой.

– Старой душой, – тихо сказала Адиту, но ничего не стала уточнять.

Ситхи казалась потрясенной.

Некоторое время они сидели в скорбном молчании. Лелет больше не шевелилась. Отсутствие Джелой давило на них сильнее, чем прежде. У всех в палатке глаза наполнились слезами скорби и страха – все понимали, какую огромную утрату они понесли. Принц тихо заговорил о лесной женщине, восхваляя ее смелость, ум и доброту, но ни у кого не хватило мужества к нему присоединиться. Наконец он отправил всех отдыхать. Адиту сказала, что она не нуждается во сне, и осталась, чтобы присмотреть за Лелет на случай, если она проснется ночью. Джошуа, не раздеваясь, лег рядом с женой, готовый к любым неприятностям, но очень скоро погрузился в тяжелый сон.

Когда утром Джошуа проснулся, он обнаружил, что Адиту продолжает наблюдать за Лелет. Душа ребенка так и не вернулась.

Вскоре в лагерь вернулись Хотвиг и его люди, они устали, но не нашли даже следов Мириамель и Саймона.

Саймон и Мириамель ехали, почти не разговаривая, принцесса выбирала дорогу – они направлялись вниз, в долину, по другую сторону гор. После того как они проехали лигу или больше, Мириамель свернула на север, обратно на дорогу, по которой их отряд ранее шел в Гадринсетт.

Саймон спросил, почему она так делает.

– Потому что здесь тысячи свежих следов копыт, – объяснила Мириамель. – К тому же Джошуа знает, куда я отправилась, поэтому глупо сразу двигаться в ту сторону – вдруг они почти сразу обнаружили наше отсутствие.

– Джошуа знает, куда мы направляемся? – недовольно переспросил Саймон. – Тогда ему известно больше, чем мне.

– Я тебе расскажу, когда мы отъедем настолько, что ты не сможешь вернуться за одну ночь, – спокойно сказала она. – А я буду так далеко, что они не смогут меня догнать и забрать обратно.

И она отказалась отвечать на его вопросы.

Саймон смотрел на мусор, валявшийся на обочине широкой грязной дороги. Здесь дважды прошла большая армия, не говоря уже о нескольких отрядах, направлявшихся в Сесуад’ру и Новый Гадринсетт. Саймон подумал, что потребуется много времени, прежде чем в этих заброшенных местах вырастет новая трава.

Наверное, так и появляются дороги, – подумал он и улыбнулся, несмотря на усталость. – Мне никогда раньше не приходили такие мысли. Возможно, наступит время, когда тут будет настоящая королевская дорога с каменными указателями, постоялыми дворами и почтовыми станциями… а сейчас это лишь тропа, которую вытоптали животные.

Конечно, с его стороны самонадеянно рассуждать о будущем, о дорогах должен беспокоиться король. Но, судя по тому, что Джеремия и другие говорили о положении дел в Хейхолте, Элиас едва ли станет заботиться о подобных вещах.

Они ехали вдоль берега Стеффлода, в воде которого отражался призрачный свет серебряной луны, Мириамель по-прежнему молчала, и у Саймона возникло ощущение, будто они едут уже много дней, хотя луна еще не прошла и половины пути. Ему стало скучно, и он принялся наблюдать за Мириамель, восхищаясь ее белой в лунном свете кожей, пока она раздраженно не попросила его перестать на нее глазеть. Тогда он постарался отвлечься и решил вспомнить Законы Рыцарства и то, что ему рассказывал Камарис, но его хватило только на половину лиги, и он стал негромко петь все песни про Джека Мундвода, которые знал. Позднее, когда Мириамель вновь пресекла все его попытки начать разговор, Саймон занялся подсчетом звезд, бесчисленных, как крупинки соли, рассыпанной на столе.

Наконец, когда он уже не сомневался, что скоро сойдет с ума – а эта ночь тянется больше недели, – Мириамель придержала лошадь и показала на рощу на невысоком холме, в трех или четырех фарлонгах от рытвин надоевшей дороги.

– Туда, – сказала она. – Там мы остановимся и поспим.

– Я не хочу спать, – соврал Саймон. – Мы можем проехать еще немного.

– Нет смысла, – ответила Мириамель. – Я не хочу находиться на открытом пространстве днем. Позднее, когда мы отъедем подальше, мы сможем двигаться при свете дня.

Саймон пожал плечами:

– Как скажешь.

Он хотел приключений, значит, ему следовало принимать происходящее с радостью. В первые моменты их бегства он представлял – в те немногие мгновения, когда позволял себе думать, – что Мириамель будет вести себя доброжелательно, когда станет очевидно, что их уже не догонят. Но по мере того, как шло время, она становилась все более холодной.

Деревья на вершине холма росли плотно, создавая настоящую стену между лагерем и дорогой. Они не стали разжигать костер – Саймону пришлось признать, что это разумная предосторожность, – выпили воды и вина, заедая их хлебом, который захватила с собой Мириамель.

Когда они завернулись в плащи и легли рядом на импровизированные постели, Саймон обнаружил, что его усталость исчезла – более того, ему совсем не хотелось спать. Он прислушался, дыхание Мириамель было тихим и ровным, но Саймон не сомневался, что она не спала. Где-то на дереве застрекотал одинокий сверчок.

– Мириамель?

– Что?

– Ты должна рассказать мне, куда мы направляемся. Тогда я смогу лучше тебя защищать. У меня будет возможность подумать и составить план.

Она тихо рассмеялась:

– Я уверена, что так и есть. Я тебе расскажу, Саймон. Но не сегодня ночью.

Он нахмурился, глядя на звезды, которые поблескивали между ветвями деревьев.

– Ладно.

– А сейчас спи. Это будет труднее, когда взойдет солнце.

Неужели в каждой женщине есть немного от Драконихи Рейчел? Складывалось впечатление, что они получают удовольствие, указывая ему, что делать. Саймон открыл рот, чтобы сообщить ей, что он не нуждается в отдыхе, но вместо этого зевнул. Он попытался вспомнить, что хотел сказать, но очень быстро заснул.

Во сне Саймон стоял на берегу огромного моря. Перед ним вытянулась узкая насыпная дорога, шедшая между волнами в сторону острова, который находился довольно далеко от берега. Остров был совершенно пустым, за исключением трех высоких белых башен, мерцавших в высоком полуденном солнце, но вовсе не башни заинтересовали Саймона. По острову, между башнями и их тенями, разгуливала крошечная фигурка в синем одеянии и с белыми волосами. Саймон точно знал, что смотрит на доктора Моргенеса.

Он размышлял, не пойти ли к острову по дорожке, – решив, что добраться до него будет не слишком сложно, но прилив усиливался, и Саймон опасался, что вода полностью затопит узкую тропу, – и тут услышал далекий голос. В море, между островом и каменистым берегом, где стоял Саймон, на больших волнах покачивалась маленькая лодка, в которой стояли два человека, один высокий и плотный, а другой маленький и худой. Ему потребовалось некоторое время, чтобы узнать Джелой и Лелет. Женщина что-то ему говорила, но ее голос заглушал шум волн.

Что они делают в море? – подумал Саймон. – Скоро же ночь.

Он прошел несколько шагов по узкой тропе и теперь слышал едва различимый голос Джелой.

– …Фальшивый! – кричала она. – Это фальшивый!..

Что фальшивое? – подумал Саймон.

Тропа? Она выглядела вполне надежной. Сам остров? Саймон прищурился, но, хотя солнце уже сильно спустилось к горизонту, превратив башни в черные пальцы, а темная фигура Моргенеса стала похожа на муравья, остров выглядел неоспоримо реальным. Саймон сделал еще несколько шагов вперед.

– Фальшивый! – снова закричала Джелой.

Внезапно небо потемнело, и шум волн заглушил все, кроме воя поднявшегося ветра. В один миг море стало синим, потом сине-белым, а в следующее мгновение волны застыли, превратившись в острый лед. Джелой отчаянно махала руками, но море вокруг ее лодки кипело и трещало. А затем с громким ревом черная вода, живая, как кровь, подхватила Джелой и Лелет, и они исчезли.

Лед со скрежетом подкрадывался к насыпной дороге. Саймон оглянулся, но теперь до берега было такое же расстояние, как до острова, и у него возникло ощущение, что берег и остров удаляются от него, оставляя на узком, постоянно удлинявшемся куске скалы. Лед поднимался все выше, подбирался к его сапогам.

Саймон, который отчаянно дрожал, проснулся. Тусклый рассвет пробрался в рощу, на холодном ветру раскачивались деревья. Его плащ сполз к ногам, оставив без защиты.

Он поправил плащ и снова улегся. Мириамель, слегка приоткрыв рот, продолжала спать рядом, ее золотые волосы рассыпались по плечам, и Саймон ощутил волну желания, которая тут же сменилась стыдом. Она была такой беззащитной в этом диком, безлюдном месте, а он поклялся быть ее заступником – какой же он рыцарь, если у него возникают подобные мысли? Но ему так хотелось прижать ее к себе, согреть и поцеловать в приоткрытый рот, почувствовать дыхание у своей щеки. Смущенный Саймон повернулся к Мириамель спиной.

Лошади стояли там, где он их привязал к невысокой ветке. Саймон посмотрел на седельные сумки в слабом утреннем свете, и его вдруг охватила странная печаль. Вчера вечером их побег казался замечательным приключением. А теперь выглядел глупостью. По какой бы причине Мириамель ни приняла свое решение, к нему оно не имело никакого отношения. У него скопилось множество долгов – перед принцем Джошуа, который произвел его в рыцари, Адиту – ведь она его спасла, перед Бинабиком – такого замечательного друга он не заслужил – так говорил себе Саймон.

А еще перед теми, кто смотрел на него снизу вверх – например, Джеремия. Но он бросил их всех из-за минутной прихоти. И ради чего? Чтобы навязать себя Мириамель, у которой свои собственные печальные причины покинуть лагерь дяди. Он оставил тех немногих людей, что хотели и принимали его общество, ради той, которая в нем не нуждалась.

Он посмотрел на свою лошадь и почувствовал, как усиливается его печаль. Искательница. Красивое имя, ведь верно? Саймон вновь сбежал из дома, и на этот раз у него не было никакой разумной причины.

Он вздохнул и сел. Но он здесь, и уже ничего нельзя изменить. Когда Мириамель проснется, он попытается убедить ее вернуться назад.

Саймон встал, накинул на плечи плащ, потом, отвязав лошадей, огляделся по сторонам и спустился с ними к реке, чтобы напоить. Затем привел лошадей обратно и привязал к другому дереву, где они могли подкрепиться свежей травой. Пока он наблюдал, как едят Искательница и безымянный скакун Мириамель, Саймон почувствовал, что настроение у него улучшается впервые с того момента, как ему приснился страшный сон.

Он собрал в роще хворост, стараясь выбирать только сухие ветки, чтобы они не дымили, и принялся разжигать небольшой костер, с удовлетворением отметив, что не забыл огниво. Интересно, – подумал он, – как скоро выяснится, что ты оставил в лагере что-то очень важное. Он сидел перед костром, грел руки и наблюдал за спавшей Мириамель.

Через некоторое время, когда он изучал содержимое седельных сумок, чтобы выяснить, что они могут съесть на завтрак, Мириамель зашевелилась и что-то забормотала.

– Нет! – крикнула она. – Нет, я не стану… – Она приподняла руки, словно пыталась от кого-то защититься. Саймон с сомнением за ней наблюдал, потом подошел, опустился на колени и взял за руку.

– Мириамель. Принцесса. Проснись. Тебе снится плохой сон.

Она попыталась высвободить руку, но совсем слабо. Наконец ее глаза открылись, она посмотрела на Саймона, но ему показалось, что она видела кого-то другого, подняла другую руку, словно защищаясь, потом узнала Саймона, и ее рука упала на землю. Он продолжал сжимать другую.

– Тебе просто приснился плохой сон. – Он осторожно сжал ее пальцы, с приятным удивлением обнаружив, насколько его рука больше, чем у Мириамель.

– Со мной все хорошо, – наконец пробормотала она и села, натянув плащ на плечи. Затем оглядела поляну, словно появление солнечного света стало глупой шуткой Саймона. – Сколько времени?

– Солнце еще не поднялось выше верхушек деревьев. Рассвело совсем недавно. Я уже успел сходить к реке.

Она ничего не ответила, встала и неуверенной походкой вышла из рощи. Саймон пожал плечами и вернулся к поискам еды.

Вскоре Мириамель вернулась, а он достал кусок мягкого сыра и круглый ломоть хлеба, разрезал его пополам, проткнул веткой и поднес к огню.

– Доброе утро, – сказала Мириамель, которая выглядела взъерошенной, но она смыла грязь с лица и казалась почти веселой. – Извини, что я так себя вела. Мне приснился… ужасный сон.

Саймон с интересом на нее посмотрел, но Мириамель не стала продолжать.

– Вот еда, – сказал Саймон.

– И огонь. – Она подошла, села рядом с костром и протянула к нему руки. – Надеюсь, дым никто не увидит.

– Да, дыма практически нет, – ответил Саймон, – я отходил в сторону и проверял.

Саймон протянул Мириамель половину хлеба и кусок сыра, и она с жадностью набросилась на еду, а потом улыбнулась ему с набитым ртом.

– Я проголодалась, – призналась она, проглотив хлеб. – Вчера я так волновалась, что забыла о еде.

– Если хочешь, есть еще.

Она покачала головой:

– Мы должны оставить на будущее. Я не знаю, как долго нам предстоит путешествовать, и у нас могут возникнуть проблемы, когда мы попытаемся отыскать еду. – Мириамель подняла голову. – Ты умеешь стрелять? Я захватила лук и колчан со стрелами. – Она показала на лук со снятой тетивой, висевший на ее седле.

– Однажды я сделал удачный выстрел, но я не Мундвод, – пожав плечами, ответил Саймон. – Наверное, я смогу попасть в корову с расстояния в дюжину шагов.

Мириамель захихикала:

– Я думала о кроликах и белках или птицах, Саймон. Едва ли нам попадется много неподвижных коров.

Он кивнул с умным видом:

– В таком случае последуем твоему совету и будем беречь наши припасы.

Мириамель откинулась назад и положила руки на живот.

– Поскольку у нас есть огонь… – Она встала, подошла к своим седельным сумкам, достала пару чашек и маленький мешочек со шнурком и, вернувшись к костру, положила в огонь два небольших камня. – Я захватила с собой травяной чай.

– Надеюсь, ты не кладешь в чай соль и масло? – спросил Саймон, вспомнив необычные добавки кануков.

– Нет, клянусь милосердной Элизией! – со смехом ответила она. – Но я жалею, что у нас нет меда.

Пока они пили чай – Саймон подумал, что он заметно лучше ака, которым его угощали на Минтахоке, – Мириамель заговорила о том, что они будут делать сегодня. Она не хотела двигаться дальше до наступления сумерек, но они могли заняться другими полезными делами.

– Ты можешь научить меня владению мечом, к примеру, – сказала она.

– Что? – Саймон посмотрел на нее так, словно она попросила его научить ее летать.

Мириамель бросила на него насмешливый взгляд, встала, подошла к седельным сумкам и достала короткий меч в красивых ножнах.

– Я попросила Фреосела сделать для меня клинок из большого меча. Ему пришлось его обрезать. – На ее губах появилась странная усмешка, казалось, будто она смеялась над собой. – Я сказала, что хочу защищать свою честь, пока мы будем путешествовать к Наббану. – Она посмотрела на Саймона. – Так что учи меня.

– Ты хочешь, чтобы я научил тебя владеть мечом? – медленно спросил Саймон.

– Конечно. А я, в свою очередь, научу тебя обращаться с луком. – Выражение ее лица снова изменилось, и она слегка приподняла подбородок. – Я могу попасть в корову с нескольких десятков шагов – впрочем, я не пробовала, – поспешно добавила она. – Но старый сэр Флуирен научил меня стрелять из лука, когда я была маленькой. Он думал, что это весело.

Саймон испытывал замешательство.

– Значит, ты намерена стрелять белок для обеда?

Выражение ее лица снова стало холодным.

– Я взяла с собой лук не для охоты, Саймон, – как и меч. Мы направляемся в опасные места. Молодая женщина поступит глупо, если будет путешествовать без оружия.

От ее спокойных объяснений Саймону стало не по себе.

– Но ты не скажешь мне, куда именно мы направляемся? – сказал он.

– Завтра утром. А теперь займемся делом – мы теряем время. – Она вытащила меч из ножен и отбросила их на влажную землю.

В ее глазах появился азартный блеск.

Саймон слегка удивился:

– Во-первых, нельзя так обращаться с ножнами. – Он поднял их и протянул Мириамель. – Убери меч и надень пояс.

Мириамель нахмурилась:

– Я уже умею надевать пояс.

– Все должно быть по порядку, – спокойно сказал Саймон. – Ты хочешь учиться или нет?

Бараны стояли так близко друг к другу, что между ними едва удавалось пройти. Бинабик пел тихую, успокаивающую пастушескую песню, пробираясь через покрытые шерстью препятствия.

– Сискви, – позвал он. – Мне нужно с тобой поговорить.

Она сидела, скрестив ноги, заново завязывая узлы упряжи своего барана. Вокруг нее несколько других троллей заканчивали последние дела, готовясь к началу путешествия – отряд принца выступал в Наббан.

– Я здесь, – сказала она.

Бинабик огляделся по сторонам.

– Ты не могла бы пойти со мной туда, где поспокойнее? – спросил он.

Она кивнула и положила упряжь на землю:

– Хорошо.

Они пробрались через стадо баранов и поднялись на холм. Когда они уселись на траву, перед ними раскинулся лагерь, где кипела работа. Палатки начали складывать еще утром, и сейчас от маленького городка осталась лишь двигавшаяся масса людей и животных.

– Ты нервничаешь, – неожиданно сказала Сискви. – Расскажи мне, что тебя тревожит, любимый, – хотя мы уже видели немало печальных событий в последние дни, способных сделать людей печальными на долгое время.

Бинабик вздохнул и кивнул.

– Ты права, – ответил он. – Гибель Джелой – суровый удар, и дело не только в ее мудрости. Я скучаю по ней, Сискви. Мы никогда не увидим подобной ей женщины.

– Но это не все, – мягко сказала Сискви. – Я слишком хорошо тебя знаю, Бинбиникгабеник. Ты встревожен из-за Саймона и принцессы?

– Да, причина в них. Взгляни – я сейчас кое-что тебе покажу. – Он разделил на две части свой посох. На свет появилось длинное белое древко, которое заканчивалось сине-серым наконечником.

– Стрела Саймона. – Глаза Сискви широко раскрылись. – Подарок ситхи. Он его оставил?

– Думаю, случайно. Я нашел ее среди рубашек, которые сшила для него Гутрун. Саймон взял с собой совсем немного, но захватил мешок с самыми ценными вещами: зеркало Джирики, к примеру, камень с могилы Эйстана и кое-что другое. Я думаю, Белую стрелу он оставил по ошибке. Возможно, вытащил по какой-то причине, а потом забыл положить обратно. – Бинабик поднял стрелу так, что она засияла в лучах утреннего солнца. – Это напомнило мне кое о чем, – медленно проговорил он. – Стрела является символом долга Джирики перед Саймоном. Долга, который лежит на мне после смерти моего наставника Укекука и доктора Моргенеса.

На лице Сискви вдруг появился страх, хотя она постаралась его скрыть.

– Что ты имеешь в виду, Бинабик?

Он с тоской посмотрел на стрелу:

– Укекук обещал помочь Моргенесу. И я взял на себя его клятву – защищать юного Саймона, Сискви.

Она сжала его руку в своих ладонях.

– Ты все сделал, и даже больше, Бинабик. Ты ведь не можешь охранять его днем и ночью до конца своей жизни.

– Тут совсем другое. – Бинабик аккуратно спрятал стрелу внутрь посоха. – Дело не только в моем долге, Сискви. Саймону и Мириамель уже сейчас в пустошах грозит опасность, и она будет еще более серьезной, если они направляются туда, куда я думаю. Но они также подвергают риску и всех нас.

– Что ты хочешь сказать? – Ей пришлось очень постараться, чтобы Бинабик не уловил боли в ее голосе.

– Если Саймона и Мириамель поймают, то отведут к Прайрату, советнику короля Элиаса. Ты его не знаешь, Сискви, но я про него слышал, хотя лично не встречал. Он могущественный человек, способный безрассудно использовать свою силу, и очень жестокий. Он заставит их рассказать все, что им известно о нас, а это очень много – о наших планах, о Мечах, обо всем. Прайрат их убьет, во всяком случае, Саймона, чтобы получить нужные ему сведения.

– Значит, ты намерен их отыскать? – тихо спросила она.

Он опустил голову:

– Я чувствую, что должен.

– Но почему ты? У Джошуа целая армия!

– На то есть причины, любимая. Пойдем со мной, когда я буду говорить с Джошуа, ты их услышишь. В любом случае ты должна там присутствовать.

Сискви бросила на него дерзкий взгляд.

– Если ты отправишься за ними, я пойду с тобой, – заявила она.

– И кто тогда позаботится о наших людях в этой чужой стране? – Он указал в сторону троллей, оставшихся внизу. – Ты уже немного говоришь на вестерлинге. Мы не можем уйти оба и оставить кануков немыми и глухими.

На глазах Сискви появились слезы.

– Неужели ничего нельзя придумать? – спросила она.

– Я не вижу других вариантов, – медленно ответил он. – Я бы очень хотел их найти. – Теперь глаза заблестели у Бинабика.

– Камни Чукку! – выругалась Сискви. – Неужели мы столько выстрадали, чтобы быть вместе, а теперь нам снова предстоит разлука? – Она сильно сжала его пальцы. – Почему ты такой прямой и благородный, Бинабик из Минтахока? Я уже проклинала тебя за это прежде, но никогда с такой горечью, как сейчас.

– Я вернусь к тебе. Клянусь, Сисквинанамук. Что бы ни случилось, я к тебе вернусь.

Сискви наклонилась к нему, прижалась лбом к его груди и заплакала. Бинабик крепко обнял ее за плечи, и по его щекам тоже побежали слезы.

– Если ты не вернешься, – жалобно сказала Сискви, – у тебя не будет ни мгновения покоя до конца времен.

– Я вернусь, – повторил он и смолк.

Они долго сидели, не размыкая печальных объятий.

– Не могу сказать, что мне нравится твоя идея, Бинабик, – сказал принц Джошуа. – Мы не можем лишиться твоих мудрых советов – в особенности сейчас, после смерти Джелой. – Принц выглядел очень печальным. – Один лишь Эйдон знает, каким это стало ударом. Все у меня внутри болит. И у нас даже нет тела, чтобы его оплакать.

– Она так хотела, – мягко сказал Бинабик. – Но, если говорить о вашей первой проблеме, полагаю, бегство вашей племянницы и Саймона может оказаться еще более серьезной, мягко говоря, неприятностью. Я уже рассказал вам о своих тревогах.

– Может быть, – не стал спорить Джошуа. – Но как быть с загадкой Мечей? Нам еще многое нужно узнать.

– Сейчас я больше не в силах помочь Тиамаку и отцу Стрэнгъярду, – ответил тролль. – Почти все манускрипты Укекука я перевел на вестерлинг. Ну, а те немногие, что остались, поможет перевести Сискви. – Он указал на свою невесту, которая с покрасневшими глазами молча сидела рядом. – К тому же должен с сожалением добавить: когда эта проблема будет решена, она заберет оставшихся кануков, и они вернутся домой.

Джошуа посмотрел на Сискви:

– Еще одна серьезная потеря.

Она молча склонила голову.

– Но сейчас вас много, – заметил Бинабик. – Наш народ также страдает, а эти пастухи и охотницы потребуются у Озера Голубой грязи.

– Конечно, – ответил принц. – Мы всегда будем благодарны вашему народу за помощь. Мы этого никогда не забудем, Бинабик. – Принц нахмурился. – Значит, ты решил идти?

Тролль кивнул:

– По многим причинам это кажется мне наилучшим образом действий. Кроме того, я опасаюсь, что Мириамель надеется добыть Сияющий Коготь, рассчитывая с его помощью положить конец сражениям. Меня это пугает, ведь если история графа Эолейра истинна, дварры уже признались приспешникам Короля Бурь, что Миннеяр сейчас находится в могиле вашего отца.

– Что, весьма вероятно, положит конец всем нашим надеждам, – мрачно сказал Джошуа. – Ведь если Элиас это знает, зачем ему его там оставлять?

– То, что известно Королю Бурь и вашему брату, совсем не обязательно совпадает, – заметил Бинабик. – Союзники часто скрывают друг от друга многие вещи. К тому же, возможно, Король Бурь не знает, что мы обладаем этими сведениями. – Он улыбнулся, показав желтые зубы. – Все очень сложно, не так ли? Кроме того, из истории, которую часто рассказывал старик Тайгер, про то, как вел себя ваш брат, когда Тайгер передавал ему меч, может следовать, что те, на ком лежит порча Стормспайка, не способны выдержать его близость.

– Остается рассчитывать, что так и есть, – сказал Джошуа. – Изгримнур? Что ты думаешь?

Герцог заерзал на своем низком стуле.

– О чем? О Мечах или намерении тролля отправиться за Мири и мальчишкой?

– Да. О том и другом. – Джошуа устало махнул рукой.

– О Мечах мне нечего сказать, но я вижу в словах Бинабика определенный смысл. Что же до остального… – Изгримнур пожал плечами. – Кто-то должен отправиться на поиски, тут нет сомнений. Однажды я сумел ее вернуть, поэтому готов вновь за ней отправиться, если ты пожелаешь, Джошуа.

– Нет. – Принц решительно покачал головой. – Ты нужен мне здесь. И я не стану снова разлучать вас с Гутрун из-за моей упрямой племянницы. – Он повернулся к троллю: – Сколько людей ты хочешь с собой взять, Бинабик?

– Никого, принц Джошуа.

– Никого? – Принц заметно удивился. – В каком смысле никого? Наверняка тебе следует взять нескольких надежных людей, как во время путешествия на Урмшейм? Так вам будет грозить не такая огромная опасность.

Бинабик покачал головой:

– Я думаю, Саймон и Мириамель не станут прятаться от меня, но наверняка постараются ускользнуть от конного отряда солдат, который будет их преследовать. Кроме того, мы с Кантакой способны пройти там, где не сумеют даже такие опытные всадники, как тритинги Хотвига. И я могу двигаться более бесшумно. Нет, мне лучше отправиться на поиски одному.

– Мне это не нравится, – признался Джошуа. – И я вижу, что твоей Сискви тоже. Но, быть может, так будет только к лучшему: на кону стоит больше, чем моя любовь к племяннице, – есть еще и страх за Мириамель и Саймона, которые могут попасть в руки моего брата. Необходимо что-то делать. – Он поднял руку и потер висок. – Дайте мне немного подумать.

– Конечно, принц Джошуа. – Бинабик встал. – Но помните, что даже замечательный нос Кантаки не может уловить запах, если прошло слишком много времени.

Он поклонился, Сискви последовала его примеру, и они вышли из шатра.

– Какой он маленький, как и Сискви, – задумчиво сказал Джошуа. – Дело не в том, что я не хочу, чтобы они ушли. Я жалею, что у меня нет еще тысячи таких же воинов.

– Он отважен, этот Бинабик, вне всякого сомнения, – сказал Изгримнур. – Иногда кажется, что больше у нас ничего не остается.

Эолейр смотрел, как летает муха вокруг головы его скакуна. Лошадь, если не считать периодического подергивания ушами, не обращала на нее внимания, но Эолейр продолжал за ней наблюдать. А на что еще смотреть, когда ты едешь по западной части Эрнистира вдоль границы Фростмарша? Кроме того, муха напоминала ему то, о чем думать не хотелось, но требовало внимания. Граф Над-Муллаха наблюдал за двигавшейся черной точкой, пока не сообразил, почему она кажется важной.

Первая муха, которую я увидел за долгий промежуток времени, – первая с тех пор, как наступила зима, так мне кажется. Должно быть, становится теплее.

Эта самая обычная мысль вызвала другую, менее очевидную.

Быть может, все изменилось в лучшую сторону? – подумал он. – Возможно, Джошуа и его люди сумели добиться каких-то результатов, власть Короля Бурь стала слабеть, и его магическая зима отступила? – Он посмотрел на небольшую группу потрепанных эрнистирийцев, ехавших у него за спиной, и на многочисленный отряд ситхи впереди, чьи знамена и доспехи искрились разными цветами. – Неужели то, что народ Джирики вступил в сражение, каким-то образом качнуло весы в нашу сторону? Или я делаю слишком поспешные выводы из столь незначительного факта?

Он мысленно горько рассмеялся. Последний год и сопутствовавшие ему ужасы сделали его, подобно предкам времен Эрна, склонным верить в дурные предзнаменования.

В последние несколько дней мысли Эолейра постоянно возвращались к предкам. Объединенная армия ситхи и людей двигалась в сторону Наглимунда, не так давно они остановились в замке Эолейра Над-Муллах, на реке Баррейлеан. Армия провела там два дня, и к графу явились шесть десятков мужчин из окружавших замок земель, которые пожелали присоединиться к армии, – впрочем, Эолейр подозревал, что большинство привлекла возможность поглазеть на Мирных, и едва ли ими двигало чувство долга или жажда мести.

Молодые люди, согласившиеся присоединиться к его отряду, главным образом принадлежали к семьям, лишившимся своих владений во время недавнего конфликта. Те, кто все еще владел землей или у кого имелись семьи, которые нуждались в защите, не испытывали желания участвовать в новой войне, какими бы благородными ни были ее цели. Эолейр не мог отдать им приказа – так повелось еще со времен короля Тестейна.

С Над-Муллахом обошлись не так жестоко, как с Эрнисдарком, но замок пострадал от людей Скали. За то короткое время, что Эолейр в нем провел, он собрал немногих слуг, что там остались, и постарался навести порядок, решив, что, если сумеет вернуться домой после безумной войны, которая с каждым днем становилась все ужаснее, сложит бразды правления, откажется от ответственности и приведет в прежний вид любимый Над-Муллах.

Его люди долго обороняли замок против части армии Скали, оставленной для осады, но, когда они начали голодать, его кузина Гвинна, стойкая и умная женщина, открыла ворота. Многие красивые и дорогие вещи, которые находились в семье Эолейра еще со времен союза Синнаха с королем Эрлом, были уничтожены или украдены, как и другие предметы, которые сам Эолейр привез из путешествий по Светлому Арду. И все же, утешал он себя, стены замка устояли, поля, лежавшие под снегом, остались плодородными, а широкая река Баррейлеан, несмотря на войну и зиму, продолжала катить свои воды мимо Над-Муллаха к Эбенгеату и морю.

Граф одобрил решение Гвинны и сказал, что поступил бы на ее месте так же. Его слова не особенно утешили Гвинну – для нее вторжение солдат Скали стало едва ли не худшим, что могло с ней произойти.

Эти чужестранцы, возможно, из-за того, что их хозяин жил далеко от Эрнисдарка, или потому, что они не принадлежали к дикому клану Скали Кальдскрика, вели себя не так агрессивно, как захватчики в других районах Эрнистира. Они плохо обращались с пленниками, забирали ценности и крушили все, что им хотелось испортить и сломать, но не занимались насилием и пытками и не устраивали бессмысленных убийств, что было характерно для основной части армии Скали, которая вошла в Эрнисдарк.

И все же урон, нанесенный замку Эолейра, наполнял его сердце стыдом и гневом. Его предки построили замок, чтобы контролировать этот участок речной долины. А когда враг атаковал замок, графа даже не было дома. Слугам и родственникам пришлось сражаться в одиночку.

Я служил своему королю, – сказал он себе. – Что еще мне оставалось делать?

Он не находил ответа на этот вопрос, но знал, что ему придется жить с воспоминаниями о сожженных гобеленах, исчезнувших вещах, опустошенных горем взглядах людей. Даже если война и бесконечная зима закончатся завтра, огромный вред уже причинен.

– Не хотите ли еще чего-нибудь поесть, миледи? – спросил Эолейр.

Он постоянно спрашивал себя, что Мегвин в своем безумии думает о не самых лучших условиях во время путешествия в Наглимунд. Ничего другого и не следовало ожидать от страны, которая сильно пострадала от войны, но ему было любопытно, как черствый хлеб и вялый лук можно считать пищей богов.

– Нет, Эолейр, благодарю. – Мегвин покачала головой и мягко улыбнулась. – Даже в стране бесконечных удовольствий мы должны периодически от них отдыхать.

Бесконечные удовольствия! Граф не сумел сдержать улыбки. Было бы неплохо воспринимать мир как Мегвин, в особенности во время еды.

Через мгновение он отругал себя за жестокие мысли.

Посмотри на нее. Она как ребенок. Тут нет ее вины – быть может, дело в ударе, который нанес ей Скали. Да, он ее не убил, как она думает, но внес беспорядок в разум.

Он посмотрел на Мегвин. Принцесса с очевидным удовольствием наблюдала за закатом. Казалось, ее лицо испускает сияние.

Как говорят в Наббане? «Святые безумцы». Именно так она выглядит – как человек, который больше не находится на земле.

– Небо рая еще краше, чем я представляла, – мечтательно сказала Мегвин. – Возможно, это наше небо, только мы его видим с другой стороны.

И даже если существует какое-то лекарство, – вдруг подумал Эолейр, – разве я имею право забрать у нее это? – Мысль показалась Эолейру шокирующей, словно ему в лицо плеснули холодной водой. – Она счастлива – впервые с того момента, как ее отец отправился на войну, навстречу смерти. Она ест, спит, говорит со мной и с другими… пусть по большей части ее слова – полнейшая чепуха. Станет ли ей лучше, если она придет в себя и вернется в наше ужасное время?

Конечно, ответа не существовало. Эолейр сделал глубокий вдох, стараясь побороть усталость, которая наваливалась на него, когда он находился рядом с Мегвин. Он встал, подошел к куче таявшего снега, вымыл свою миску и вернулся к дереву, где сидела Мегвин, глядя через покрытые серым снегом поля в сторону рыжего западного солнца.

– Я собираюсь поговорить с Джирики, – сказал Эолейр. – С вами все будет в порядке?

Она кивнула, и по ее губам пробежала быстрая улыбка:

– Конечно, граф Эолейр.

Он склонил голову и покинул Мегвин.

Мириамель и Саймон провели первую неделю после побега в лесу. Путешествие было медленным и болезненно утомительным, но Мириамель решила, что лучше потерять время, чем быть пойманной. Дневные часы они проводили, продираясь под ворчание Саймона между деревьями и сквозь плотный подлесок, и по большей части вели лошадей в поводу.

– Радуйся тому, – сказала ему однажды Мириамель, когда они отдыхали на поляне, опираясь о ствол старого дуба, – что нам удается иногда видеть солнце. Когда мы выйдем из леса, двигаться будем только по ночам.

– По крайней мере, когда мы будем ехать по ночам, мне не придется следить за разными штуками, пытающимися содрать с меня кожу, – мрачно ответил Саймон, потирая через потрепанные штаны покрытое синяками тело.

Мириамель обнаружила, что у нее улучшилось настроение, когда появилась возможность что-то делать. Ощущение беспомощного ужаса, которое владело ею в течение недель, исчезло, позволив ясно мыслить и смотреть на мир новыми глазами… и даже получать удовольствие от того, что рядом находился Саймон.

Она и в самом деле радовалась, что Саймон поехал с ней. Иногда ей даже хотелось, чтобы удовольствие не было таким сильным. Ее преследовало ощущение, что она его каким-то образом обманывает. И вовсе не потому, что скрыла от него причины, заставившие ее покинуть дядю Джошуа и отправиться в Хейхолт. Мириамель чувствовала, что не может считать себя полностью чистой и готовой для общения с другими.

Дело в Аспитисе, – думала она. – Он это сделал со мной. До него я была чистой.

Но так ли это? Он ведь не взял ее силой. Она позволила ему сделать то, что он хотел, – в некотором смысле даже приветствовала. Аспитис оказался чудовищем, но он попал в ее постель так же, как поступают другие мужчины с любимыми женщинами. Он ее не насиловал. И если то, что они делали, неправильно и греховно, ее вина не меньше.

А как быть с Саймоном? Мириамель испытывала смешанные чувства. Он уже больше не был мальчиком, и какая-то ее часть опасалась мужчины, которым он стал, как и любого другого. Однако в нем осталась какая-то необычная невинность. В искренних попытках делать все правильно, в плохо скрытых обидах, когда она обходилась с ним слишком резко, все еще проглядывало что-то детское. От этого у нее портилось настроение, и она понимала, что он не знает настоящей Мириамель. Именно в моменты особенной доброты, когда он ею восхищался и делал комплименты, она сердилась на него сильнее всего. Казалось, он сознательно оставался слепым.

Испытывать подобные чувства было крайне неприятно. К счастью, Саймон, казалось, понял, что его искреннее восхищение ей неприятно, и начал вести себя в насмешливой дружеской манере, которая устраивала Мириамель гораздо больше. Когда, находясь рядом с ним, она могла не думать о себе, Саймон становился для нее хорошей компанией.

Несмотря на то что Мириамель выросла при дворах деда и отца, у нее редко появлялась возможность проводить время с мальчиками. Рыцари короля Джона по большей части умерли или вернулись в свои поместья, разбросанные по всему Эркинланду и другим местам, и двор ее деда в последние годы его жизни стал пустым, если не считать тех, кто остался для безбедной и беззаботной жизни. Позднее, после смерти матери, отцу не нравилось, если он видел ее с немногими ровесниками. Он не заполнил пустоту своим присутствием, а окружил Мириамель неприятными пожилыми мужчинами и женщинами, которые читали ей лекции о ритуалах и обязанностях принцессы, находя недостатки во всем, что она делала. К тому моменту, когда ее отец стал королем, одинокое детство Мириамель закончилось.

Служанка Лелет осталась практически единственной молодой спутницей принцессы. Девочка восхищалась Мириамель, внимая каждому ее слову, и, в свою очередь, рассказывала длинные истории о своем детстве с братьями и сестрами – она была младшей в большой семье барона, – и Мириамель завороженно ее слушала, пытаясь не жалеть о семье, которой никогда не имела.

Вот почему ей было так трудно снова видеть Лелет после того, как она добралась до Сесуад’ры. Полная жизни, веселая девочка, которую она помнила, исчезла. До того как они вместе сбежали из замка, Лелет иногда становилась очень тихой, многие вещи ее пугали, но теперь казалось, что за глазами маленькой девочки прячется совсем другое существо. Мириамель пыталась вспомнить какие-то признаки того, что Джелой обнаружила в ребенке, но ничего не приходило ей на ум, если не считать того, что Лелет посещали яркие, сложные и пугающие сны. Некоторые из них – детальные и необычные в ее пересказе, и Мириамель практически не сомневалась, что девочка их выдумывала.

Когда отец Мириамель взошел на трон, она обнаружила, что окружена людьми – и ужасно одинока. Казалось, все обитатели Хейхолта заразились пустыми ритуалами власти, но Мириамель прожила с ними так долго, что они полностью потеряли для нее интерес. С тем же успехом можно было наблюдать за непонятной игрой невоспитанных детей. Даже те немногие молодые люди, что за ней ухаживали, – точнее, за ее отцом, ведь большинство из них интересовало лишь богатство и власть, которые они могли получить, женившись на принцессе, – представлялись ей какими-то другими видами животных, непохожими на нее, скучными стариками в телах юношей, угрюмыми мальчиками, делавшими вид, что они взрослые.

Единственными обитателями Мермунда и Хейхолта, способными получать удовольствие от жизни, были слуги. В особенности в Хейхолте, где трудилась целая армия горничных, грумов и поварят, – казалось, это какая-то совсем другая разновидность людей, живущих бок о бок с теми, кто ее окружал. Однажды, в момент ужасной печали, Мириамель увидела огромный замок как перевернутое кладбище, населенное мертвецами, разгуливавшими сверху, в то время как живые пели и смеялись внизу.

Так Саймон и немногие другие слуги привлекли ее внимание – мальчики, которые хотели только одного: быть мальчиками. В отличие от детей придворных они не пытались повторять гнусавую медленную манеру речи старших. Мириамель наблюдала, как они неспешно выполняли свои обязанности, смеялись, прикрывая рот рукой, над глупыми проделками приятелей или играли в жмурки во дворе, и ей ужасно хотелось быть как они. Их жизнь казалась ей такой простой. И даже после того, как мудрость возраста научила Мириамель, что она тяжела и утомительна, принцесса иногда мечтала отбросить свое королевское происхождение, как плащ, и стать одной из них. Ее никогда не пугала тяжелая работа, но она боялась одиночества.

– Нет, – твердо сказал Саймон. – Тебе не следовало подпускать меня настолько близко.

Он повернул рукоять меча так, чтобы завернутый в ткань клинок оттолкнул ее оружие в сторону, и внезапно она поняла, что он стоит совсем рядом. Его запах, смесь пота, кожаной куртки и раздавленных листьев, оказался очень сильным. А какой он высокий! Иногда она об этом забывала. Столкновение помешало Мириамель ясно мыслить.

– Теперь ты стала совершенно беззащитной, – сказал он. – Если бы я воспользовался кинжалом, у тебя не осталось бы никаких шансов. Помни, ты всегда будешь сражаться с тем, у кого руки длиннее.

Вместо того чтобы поднять меч для продолжения поединка, она уронила его на землю и двумя руками толкнула Саймона в грудь. Он отлетел назад, с трудом сохранив равновесие.

– Оставь меня в покое. – Мириамель повернулась к нему спиной, отошла на несколько шагов и наклонилась, чтобы подобрать несколько веток для костра, стараясь хоть чем-то занять дрожавшие руки.

– Что случилось? – удивленно спросил Саймон. – Я сделал тебе больно?

– Ничего. – Она бросила собранный хворост в круг, который они расчистили для костра. – Просто мне на данный момент надоела эта игра.

Саймон покачал головой, потом сел и принялся снимать ткань, которой обмотал клинок своего меча.

В тот день они разбили лагерь рано, когда солнце еще находилось высоко над вершинами деревьев. Мириамель решила, что завтра они пойдут вдоль берега небольшого ручья, который давно был их спутником, к Речной дороге, что шла вдоль Имстрекки, мимо Стэншира, в Долину Асу. Она считала, что лучше выйти на дорогу к полуночи, чтобы иметь возможность идти по ней в темноте, до самого рассвета, чем провести всю ночь в лесу.

Так у них впервые появилась возможность взяться за мечи за последние несколько дней, если не считать необходимости прорубать себе дорогу через заросли. Именно Мириамель предложила час позаниматься перед ужином, чем невероятно удивила Саймона. Она ужасно хотела сказать, что тут нет его вины, но у нее возникло смутное ощущение, что каким-то образом он виноват – в том, что он мужчина, что она ему нравится и он отправился вместе с ней в то время, как она предпочла бы страдать от одиночества.

– Не обращай на меня внимания, Саймон, – наконец сказала она, почувствовав себя слабой из-за этих слов. – Я просто устала.

Саймон немного успокоился, закончил возиться с мечом, бросил тряпки в седельную сумку и присоединился к Мириамель, уже сидевшей у костра.

– Я просто хотел предупредить тебя, чтобы ты соблюдала осторожность. Ты слишком наклонилась вперед, – сказал он.

– Я знаю, Саймон, ты уже говорил.

– Ты не должна близко подпускать того, кто намного больше.

Мириамель вдруг отчаянно захотелось, чтобы он замолчал.

– Я знаю, Саймон. Просто я устала.

Он почувствовал, что снова вызвал у нее раздражение:

– Но ты стала лучше, Мириамель. Ты сильная.

Она кивнула, сосредоточившись на кремне. Искра упала на завитки трута, но огонь не загорелся. Мириамель наморщила нос и сделала еще одну попытку.

– Хочешь, я попробую?

– Нет, я не хочу, чтобы ты пробовал. – Она снова взмахнула кремнем, но у нее опять ничего не получилось.

Мириамель чувствовала, как руки у нее наливаются усталостью.

Саймон посмотрел на деревянную стружку, перевел взгляд на лицо Мириамель и быстро опустил глаза.

– Помнишь желтый порошок Бинабика? С его помощью он мог разжечь огонь даже во время ливня. Я однажды видел, как он это сделал в Сиккихоке, а тогда шел снег и дул сильный ветер…

– Ладно. – Мириамель встала, позволив кремню и стальному бруску упасть на землю. – Давай ты. – Она подошла к своей лошади и стала рыться в седельной сумке.

Саймон собрался ей ответить, но промолчал и принялся разжигать костер. Довольно долго у него также ничего не получалось. Наконец, когда Мириамель вернулась с платком, в котором лежали вещи, найденные ею в сумке, ему удалось высечь искру – и огонь загорелся. Когда она стояла над ним, Саймон заметил, что ее волосы успели отрасти, и золотые локоны окутывали плечи.

Он смущенно на нее посмотрел, и его глаза были полны тревоги.

– Что-то не так? – спросил Саймон.

Она не ответила на его вопрос.

– Тебе нужно подстричь волосы, – сказала она. – Я этим займусь после того, как мы поедим. – Она развязала платок. – Тут два последних яблока. Они в любом случае уже начинают портиться – я даже не знаю, где Фенгболд их нашел. – Ей рассказали об источниках запасов Джошуа, которые удалось конфисковать у врага. Они получали удовольствие, поедая запасы напыщенного хвастуна. – У нас осталось еще немного вяленой баранины, и очень скоро нам придется попытать счастья с луком.

Саймон открыл рот, но тут же его закрыл.

– Мы завернем яблоки в листья и спрячем под горячие угли. Конюх Шем всегда так делал. Тогда уже не будет иметь значения, что они немного вялые.

– Как скажешь, – ответила Мириамель.

Мириамель откинулась назад и облизала пальцы. Они все еще слегка болели от горячей яблочной кожуры, но оно того стоило.

– Конюх Шем наделен поразительной мудростью, – сказала она.

Саймон улыбнулся. Его борода слиплась от яблочного сока.

– Это было вкусно. Но больше у нас нет яблок.

– В любом случае я наелась. А завтра мы выйдем на дорогу в Стэншир. Я уверена, там мы сможем найти что-нибудь такое же хорошее.

Саймон пожал плечами.

– Интересно, где сейчас старина Шем? – проговорил он после небольшой паузы. Огонь зашумел, поглощая почерневшие листья, в которых они готовили яблоки. – И Рубен. И Рейчел. Как ты думаешь, они все еще живут в Хейхолте?

– Почему нет? Король, как и прежде, нуждается в конюхах и кузнецах. Кроме того, без Госпожи горничных обойтись никак нельзя. – По губам Мириамель пробежала слабая улыбка.

Саймон сдавленно фыркнул:

– Это правда. Я даже представить не могу, чтобы кто-то мог вынудить Рейчел уйти – если только она сама не захотела бы. С тем же успехом можно пытаться согнать дикобраза с голого пня. Даже король – твой отец – не сумеет заставить ее против воли покинуть Хейхолт.

– Сядь. – Неожиданно у Мириамель возникло желание что-то сделать. – Я собираюсь тебя подстричь.

Саймон пощупал свой затылок.

– Ты думаешь, уже пора?

Мириамель бросила на него суровый взгляд:

– Даже овец нужно стричь один раз в сезон.

Она достала точильный камень и принялась править свой нож. Звук получился очень резким, перекрыв стрекотание сверчков, прятавшихся в темноте.

Саймон оглянулся через плечо:

– Я чувствую себя так, словно меня сейчас будут разделывать для пира на Эйдонмансу.

– Никто не знает, что произойдет, когда закончится вяленое мясо, – заявила Мириамель. – А теперь смотри вперед и помалкивай. – Она встала у него за спиной, но света костра не хватало. Когда Мириамель села, его голова оказалась слишком высоко. – Сиди на месте.

Она притащила большой камень, оставляя колею на влажной земле, а когда на него уселась, оказалась на правильной высоте. Мириамель приподняла волосы Саймона и внимательно на них посмотрела.

– Немного снизу. Нет, нужно срезать побольше.

Его волосы оказались более тонкими, чем она думала. Густые, но довольно мягкие. И грязные после многих дней путешествия. Она подумала о том, как выглядят ее собственные волосы, и нахмурилась.

– Когда ты в последний раз мылся? – спросила она.

– Что? – Саймон заметно удивился. – Что ты имеешь в виду?

– А ты сам как думаешь? В твоих волосах полно веточек и грязи.

Саймон фыркнул:

– А на что ты рассчитывала, если я столько дней болтался в дурацком лесу?

– Ну, я не могу их стричь в таком виде. – Мириамель немного подумала. – Я собираюсь их вымыть.

– Ты сошла с ума? Зачем их мыть? – Саймон приподнял плечи, словно защищаясь от удара ножом.

– Я же сказала. Чтобы тебя постричь.

Мириамель встала и направилась к меху с водой.

– Это наша питьевая вода, – запротестовал Саймон.

– Я наполню мех снова перед тем, как мы двинемся дальше, – спокойно ответила она. – А теперь закинь голову назад.

Она подумала, не нагреть ли воду, но ее рассердили жалобы Саймона, и она получила удовольствие, слушая, как он возмущается, когда она вылила холодную воду ему на голову. Затем она взяла прочный костяной гребень, который ей подарила Воршева в Наглимунде, и постаралась расчесать волосы, игнорируя протесты Саймона. Часть веточек так сильно запутались, что ей пришлось распутывать узлы ногтями – и подойти к нему вплотную. Запах мокрых волос смешался с сильным запахом Саймона, показавшимся ей приятным, и Мириамель начала тихонько напевать.

Закончив с узлами, Мириамель взяла нож и принялась подравнивать волосы. Как она и подозревала, просто подрезать кончики оказалось недостаточно. Двигаясь быстро, чтобы Саймон не успел начать протестовать, Мириамель взялась за дело и вскоре увидела бледную часть его шеи – волосы скрывали ее от солнца.

Когда она посмотрела на шею Саймона, расширявшуюся у основания, где рыже-золотые пряди становились более густыми, Мириамель неожиданно почувствовала волнение.

В каждом человеке есть что-то волшебное, – мечтательно подумала она. – В каждом.

Она провела пальцами по щеке Саймона, и он подпрыгнул от неожиданности.

– Эй! Что ты делаешь? Щекотно!

– Закрой рот. – Она улыбнулась за его спиной, но он этого не увидел.

Мириамель подровняла волосы над ушами, оставив столько, чтобы они скрывали начало бороды. Затем подрезала волосы спереди, чтобы они не попадали ему в глаза. Снежная прядь выделялась, как молния.

– Здесь на тебя попала кровь дракона. – Белая прядь на ощупь ничем не отличалась от остальных волос. – Расскажи еще раз, как все произошло.

Саймон хотел ответить что-нибудь легкомысленное, но сделал паузу.

– Это было… – тихо заговорил он, – необычно, Мириамель. Все произошло очень быстро. Я испугался, а потом словно кто-то протрубил в рог у меня в голове. И, когда кровь меня коснулась, я почувствовал ожог. А больше я ничего не помню – пока не пришел в себя рядом с Джирики и Эйстаном. – Он тряхнул головой. – В общем, совершенно невероятное переживание. Некоторые вещи трудно объяснить.

– Я знаю. – Она выпустила пряди его влажных волос. – Я закончила.

Саймон поднял руки и пощупал шею и виски.

– Кажется, ты подстригла меня очень коротко, – сказал он. – Я бы хотел на себя посмотреть.

– Подожди до утра, тогда сможешь увидеть свое отражение в ручье. – Она вдруг почувствовала, что на ее губах появилась глупая улыбка – без всякой на то причины. – Если бы я знала, что ты такой тщеславный, то захватила бы с собой одно из моих зеркал.

Он повернулся к ней, чтобы бросить наигранно суровый взгляд, и тут выпрямился.

– У меня есть зеркало, – проворчал он. – Подарок Джирики. Оно в седельной сумке.

– Я думала, это опасно! – воскликнула Мириамель.

– Нет, если только смотреть в него. – Саймон встал и направился к седельным сумкам, а потом принялся энергично в них рыться, как медведь, ищущий мед в дупле. – Вот, нашел, – сказал он.

Он вытащил руку с зеркалом и нахмурился, засунул в сумку другую руку и продолжил копаться внутри.

– Что ты ищешь?

Саймон достал мешок со шнуровкой и, подойдя к костру, протянул ей зеркало ситхи, которое Мириамель взяла почти с благоговением, а сам принялся с мрачным видом снова рыться в мешке.

– Ее нет, – с отчаянием сказал Саймон.

– Чего нет? – спросила Мириамель.

– Белой Стрелы. Ее здесь нет. – Он вытащил руки из мешка. – Кровь Эйдона! Должно быть, я оставил ее в палатке. – Затем на его лице появился ужас. – Надеюсь, я не забыл ее на Сесуад’ре!

– Но ты ведь отнес ее в свою палатку, верно? В тот день, когда хотел мне подарить?

Он медленно кивнул:

– Верно. Должно быть, она осталась где-то там. Во всяком случае, стрела не потерялась. – Он посмотрел на свои пустые руки. – Но у меня ее нет. – Он рассмеялся. – И я пытался ее отдать. Наверное, это нехорошо. К подаркам ситхи, сказал Бинабик, следует относиться серьезно. Помнишь, что было на реке, когда мы в первый раз путешествовали вместе? Я стал хвастаться и упал в воду.

Мириамель печально улыбнулась:

– Я помню.

– Но я снова это сделал, не так ли? Если Бинабик найдет стрелу, он о ней позаботится. И я не должен иметь ее при себе, чтобы что-то доказать Джирики. Если я вообще его когда-нибудь увижу. – Саймон пожал плечами и попытался улыбнуться. – Можно я возьму зеркало?

Он принялся изучать свои волосы.

– Хорошо получилось, – сказал он. – Они короткие сзади. Как у Джошуа или у тех, кто на него похож. – Саймон посмотрел на Мириамель. – Как у Камариса.

– Как у рыцаря, – добавила Мириамель.

Некоторое время Саймон смотрел на свою руку, потом взял пальцы Мириамель и сжал их в теплой ладони – не глядя в глаза.

– Спасибо тебе. Ты сделала очень красиво.

Она кивнула, ей отчаянно хотелось высвободить руку, не оставаться рядом с ним, но одновременно нравилась его близость.

– Всегда рада помочь, Саймон.

Наконец он неохотно отпустил ее руку.

– Наверное, нам нужно попытаться поспать, если мы хотим отправиться в путь в полночь, – сказал он.

– Да, ты прав, – согласилась она.

Они убрали свои вещи и разложили постели в дружеском, пусть и неловком, молчании.

Мириамель проснулась посреди ночи, когда чья-то рука зажала ей рот. Она попыталась закричать, но рука прижалась еще сильнее.

– Нет! Это я! – Рука исчезла.

– Саймон? – прошипела она. – Ты идиот! Что ты делаешь?

– Тихо. Здесь кто-то есть.

– Что? – Мириамель села, безрезультатно вглядываясь в темноту. – Ты уверен?

– Я как раз начал засыпать… – сказал он ей на ухо, – но это не был сон. Я услышал такие же звуки уже после того, как окончательно проснулся.

– Это животное – олень, – предположила Мириамель. В лунном свете Саймон оскалил зубы.

– Я не знаю животных, которые разговаривают сами с собой, – а ты?

– Что?

– Тихо! – прошептал он. – Просто слушай.

Они сидели молча и не шевелясь. Мириамель слышала только биение собственного сердца. Она бросила взгляд в сторону костра, несколько угольков еще продолжали тлеть, и, если кто-то находился рядом, он наверняка их заметил. Интересно, есть ли смысл забросать сейчас костер землей, – подумала она.

И тут она услышала потрескивание, которое доносилось, как ей показалось, с расстояния в сотню шагов. У нее стало покалывать кожу. Саймон со значением на нее посмотрел. Они снова услышали те же звуки – казалось, они удалялись.

– Кто бы это ни был, складывается впечатление, что он уходит, – заметила Мириамель.

– Мы собирались выйти на дорогу через несколько часов. Я не думаю, что теперь нам следует так рисковать.

Мириамель собралась возразить – ведь это было ее путешествие, – но поняла, что не может. Мысль о том, что они будут идти вдоль заросшего берега реки в свете луны, когда кто-то за ними следует…

– Я согласна, – сказала она. – Подождем до рассвета.

– Я останусь стоять на страже. А потом, когда я тебя разбужу, ты дашь мне немного поспать. – Саймон сел, скрестив ноги, и прислонился спиной к пню. Меч он положил на колени. – Иди, спи. – Он выглядел напряженным, почти сердитым.

Мириамель почувствовала, как сердце у нее в груди постепенно стало биться медленнее.

– Ты сказал, что кто-то разговаривал сам с собой?

– Возможно, их было несколько, – ответил Саймон, – но вдвоем они произвели бы больше шума. К тому же я слышал только один голос.

– И что он говорил? – спросила Мириамель.

Она смутно видела, как Саймон покачал головой.

– Я не разобрал. Он говорил слишком тихо. Просто… слова.

Мириамель устроилась на своей постели.

– Может быть, охотник. В лесу тоже живут люди.

– Вполне возможно. – Голос Саймона показался ей слишком ровным, и Мириамель вдруг поняла, что ему, наверное, тоже страшно. – В лесу может оказаться кто угодно, – добавил Саймон.

Она опустила голову и теперь видела лишь несколько звезд, заглядывавших вниз сквозь прорехи в лесном пологе.

– Если почувствуешь, что засыпаешь, не будь героем, Саймон. Разбуди меня.

– Я так и сделаю. Но я не думаю, что в ближайшее время мне захочется спать, – ответил он.

Как и мне, – подумала Мириамель.

Мысль о том, что их преследуют, вызывала у нее ужас. Но если кто-то действительно шел за ними; кто-то, кого послал ее дядя, то почему он ничего не сделал? Быть может, это преступники, сбежавшие в лес? И они бы убили их во сне, если бы Саймон не проснулся. Или животное, а Саймону лишь показалось, что оно говорит.

Наконец Мириамель погрузилась в беспокойный сон, в котором ей снились двуногие рогатые фигуры, прятавшиеся в лесных тенях.

Они потратили значительную часть утра, чтобы выбраться из леса. Казалось, низкие ветки и цеплявшийся за ноги подлесок пытались им помешать, от земли поднимался предательски плотный туман, и, если бы не шум ручья, они бы обязательно заблудились. Наконец, усталые, потные и еще более грязные, чем на рассвете, они вышли в сырую долину.

Они довольно быстро пересекли луга и оказались на Речной дороге, когда утро уже заканчивалось. Снега здесь не было, но небо оставалось темным и угрожающим, казалось, будто густой лесной туман их преследовал и полностью скрывал землю.

Сама Речная дорога оставалась практически пустой: им навстречу попался всего один фургон, который перевозил целую семью вместе с пожитками. Возница, измученный заботами мужчина, который наверняка выглядел старше прожитых им лет, казалось, потратил последние силы, кивнув Саймону и Мириамель, когда они проезжали мимо.

Мириамель повернулась, чтобы проводить взглядом фургон с запряженным в него худосочным быком, медленно ехавший на восток. Может, они решили отправиться на Сесуад’ру, чтобы связать свою судьбу с Джошуа? Мужчина, его тощая жена и молчаливые дети выглядели печальными и измученными, и Мириамель было страшно подумать, что будет, когда они обнаружат, что там никого нет. Ей захотелось их предупредить, но она ожесточила свое сердце и снова стала смотреть вперед. Такой поступок мог оказаться опасной глупостью: а появление в Эркинланде людей со сведениями о Джошуа привело бы к непоправимым последствиям.

Днем они миновали несколько небольших поселений, которые казались почти заброшенными; лишь серые плюмажи дыма, которые поднимались над несколькими домами, все еще окруженными туманом, говорили о том, что люди продолжали оставаться даже в таких мрачных местах. Впрочем, если здесь и жили фермеры, то доказательств тому было немного: поля заросли темными сорняками, и они нигде не видели домашнего скота. Мириамель понимала, что если наступили совсем плохие времена в других частях Эркинланда, то оставшиеся немногие коровы, свиньи и овцы наверняка тщательно спрятаны.

– Я не уверена, что нам следует и дальше здесь оставаться. – Мириамель прищурилась, подняв взгляд от широкой мощеной дороги к покрасневшему западному небу.

– Мы за весь день видели не более дюжины человек, – ответил Саймон. – И, если за нами следят, нам лучше оставаться на открытом месте – тогда мы заранее увидим любую угрозу.

– Мы скоро подъедем к окраине Стэншира. – Мириамель несколько раз бывала в этих местах вместе с отцом и имела представление о том, где они находились. – Это более крупный город, чем небольшие поселения, мимо которых мы проезжали. Там наверняка будут люди на дорогах. Возможно, стража.

Саймон пожал плечами:

– Наверное. И что нам делать, ехать через поля?

– Я не думаю, что кто-то станет обращать на нас внимание. Разве ты не видел, в каком плохом состоянии почти все дома? Сейчас слишком холодно, чтобы люди выглядывали в окна.

В ответ Саймон выдохнул облако туманного воздуха и улыбнулся:

– Как скажешь. Только нужно постараться не завести лошадей в болото или топи. Скоро стемнеет.

Они свернули с дороги и проехали сквозь изгородь из кустов. Солнце уже почти зашло, и на небе осталось лишь небольшое алое пятно. Ветер усилился, заставляя клониться высокую траву.

В холмах уже наступил вечер, когда они увидели первые признаки Стэншира. Городок расположился на обоих берегах реки, которые соединял центральный мост, дома на северной стороне практически упирались в лес. Саймон и Мириамель остановились на вершине холма и посмотрели вниз на мерцавшие огни.

– Стэншир стал меньше, – сказала Мириамель. – Раньше он занимал всю долину.

Саймон прищурился:

– Я думаю, он и сейчас такого же размера – посмотри, всюду дома. Просто огни или светильники горят только в половине. – Он снял перчатки, чтобы подышать на пальцы. – Ну, и где мы проведем ночь? У тебя есть деньги на постоялый двор?

– Мы не будем спать под крышей.

Саймон приподнял бровь.

– Нет? Ну, по крайней мере, мы можем рассчитывать на горячий ужин?

Мириамель повернулась к нему.

– Ты правда не понимаешь? Эта страна принадлежит моему отцу. Я бывала здесь раньше. На дорогах сейчас совсем мало путешественников, и, даже если нас никто не узнает, нам будут задавать вопросы. – Она покачала головой. – Я не хочу рисковать. Конечно, ты можешь попробовать купить еды – у меня есть немного денег, – но остановиться на постоялом дворе? С тем же успехом мы могли бы нанять глашатая, который шел бы перед нами.

В сумерках было трудно понять, но Мириамель показалось, что Саймон покраснел.

– Как скажешь, – ответил он, но в его голосе она услышала гнев.

Мириамель попыталась успокоиться:

– Пожалуйста, Саймон. Неужели ты думаешь, что я не хотела бы вымыть лицо, посидеть за столом и нормально поужинать? Просто я стараюсь сделать как лучше.

Саймон посмотрел на нее и кивнул:

– Извини. Ты рассуждаешь разумно. Я просто раздражен.

Мириамель вдруг почувствовала влечение к нему.

– Я знаю. Ты хороший друг.

Саймон бросил на нее быстрый взгляд, но ничего не ответил, и они спустились по склону в долину Стэншира.

С городом что-то случилось. Мириамель помнила после визита, который состоялся полдюжины лет назад, что это было шумное, процветающее место, где главным образом жили рудокопы с семьями и по ночам горели фонари – но сейчас редкие прохожие торопились поскорее покинуть улицы, и даже постоялые дворы оставались тихими, как монастыри, и пустыми.

Мириамель остановилась в тени у «Клина и Жука», а Саймон потратил часть медных монет на хлеб, молоко и луковицы.

– Я спросил владельца, нет ли у него баранины, а он лишь на меня посмотрел, – сказал Саймон. – Наверное, у них выдался очень плохой год.

– Он задавал тебе вопросы?

– Он хотел знать, откуда я приехал. – Саймон уже начал жевать хлеб. – Я сказал, что я свечник из Долины Асу, ищу работу. Он так странно на меня посмотрел, а потом сказал: «Ну, ты уже понял, что здесь ничего для тебя нет, верно?» Хорошо, что он не предложил мне поработать, потому что я забыл почти все, что Джеремия мне рассказывал о том, как делать свечи. Но он спросил, как давно я покинул Долину Асу и правда ли, что в горах полно призраков.

– Призраков? – Мириамель почувствовала, как у нее по спине пробежал холодок. – Мне это совсем не нравится. Что ты ему сказал?

– Я ответил, что ушел оттуда давно и направился на юг в поисках работы. А потом, прежде чем он успел задать мне новый вопрос, я сказал, что меня ждет жена в фургоне на Речной дороге и мне пора.

– Твоя жена?

Саймон улыбнулся:

– Я же должен был ему что-то сказать. Зачем еще мужчине покупать еду и спешить на холод?

Мириамель презрительно фыркнула и взобралась в седло.

– Нам нужно отыскать место для ночлега, хотя бы на одну ночь. Я ужасно устала.

Саймон огляделся по сторонам.

– Я не знаю, куда мы можем пойти, – определить, какие дома пустые, трудно, даже если в них не горит огонь, а из трубы не идет дым. Люди могли их покинуть, или у них просто нет дров.

В этот момент пошел легкий дождь.

– Нам нужно двигаться дальше, – сказала Мириамель. – На западной окраине города мы сможем найти пустой амбар или сарай. Кроме того, там находится большая каменоломня.

– Звучит превосходно. – Саймон откусил от сморщенной луковицы. – Показывай дорогу.

– Только не съешь по ошибке мой ужин, – мрачно сказала Мириамель. – И не разлей молоко.

– Конечно, миледи, – ответил он.

Пока они ехали по Дороге Мокрого дерева, одной из главных улиц Стэншира, Мириамель обнаружила, что ее странным образом встревожили слова Саймона. Было невозможно определить, живет ли кто-то в темных домах и лавочках, но у нее возникло ощущение, будто чьи-то глаза наблюдают за ними сквозь щели в ставнях.

Довольно скоро они добрались до расположенных за городом ферм. Дождь почти прекратился и теперь лишь тихонько моросил. Мириамель указала в сторону каменоломни, которая с высоты Дороги Мокрого дерева казалась огромной черной дырой. Когда дорога начала подниматься вверх, они увидели мерцавшие на нижних стенах каменоломни красные огни.

– Кто-то разжег там костер, – заметил Саймон, – и довольно большой.

– Возможно, они добывают камень, – ответила Мириамель. – Но нам совершенно ни к чему знать, что они там делают. Чем меньше людей нас увидит, тем лучше. – Она свернула с широкой дороги на одну из узких улочек, уходивших от каменоломни в сторону Речной дороги. Она оказалась грязной, и Мириамель решила, что стоит зажечь факел, чтобы не рисковать ногами лошадей. Они спешились, Саймон накрыл Мириамель и себя своим плащом, и Мириамель взялась за кремень. Наконец ей удалось зажечь пропитанную маслом тряпку.

Проехав немного дальше, они нашли подходящее укрытие, большой сарай посреди поля, заросшего сорняками и ежевикой. Дом, которому он принадлежал, стоял в нескольких сотнях футов, в долине, и выглядел заброшенным. Ни Мириамель, ни Саймон не были полностью уверены, что он действительно пустует, но сарай выглядел вполне безопасным местом, и они понимали, что в нем им будет теплее, чем под открытым небом. Они стреножили лошадей у старой и печально бесплодной яблони за сараем, так что из дома их не могли увидеть.

Внутри в свете факела они разглядели сырую солому на земляном полу, а также ржавые инструменты с треснувшими или отсутствовавшими рукоятками, ждавшими ремонта у стены. Проржавевшая бесполезная коса вызвала у Мириамель грусть, но говорила о том, что ею уже очень давно никто не пользовался. Успокоенные Саймон и Мириамель вернулись наружу за седлами.

Мириамель собрала солому в две одинаковые кучи, а затем разложила на одной из них свои постельные принадлежности. Она с сомнением огляделась по сторонам.

– Я бы хотела рискнуть и разжечь настоящий костер, – сказала она, – но даже факел может оказаться опасным.

Саймон воткнул горевшую ветку в землю, подальше от соломы.

– Мне нужно видеть, чтобы есть, – заявил он. – Скоро мы погасим факел.

Они жадно поужинали, запивая засохший хлеб холодным молоком. После того как они вытерли губы и пальцы рукавами, Саймон поднял голову.

– Итак, что мы будем делать завтра? – спросил он.

– Ехать дальше. Если погода не изменится, мы сможем двигаться днем. В любом случае мы не увидим даже маленьких городов, пока не доберемся до стен Фальшира, и на дороге едва ли будет много людей.

– Если местность будет оставаться такой же, как Стэншир, – сказал Саймон, – мы за весь день не встретим и полдюжины путешественников.

– Может быть. Но, если мы услышим, что к нам приближается большая группа всадников, нам придется съехать с дороги, чтобы не рисковать.

После того как Мириамель сделала последний глоток из меха с водой, наступило молчание, затем она перебралась к приготовленной постели и накрылась плащом.

– Ты не собираешься рассказать мне о цели нашей поездки? – наконец спросил Саймон.

Мириамель почувствовала, что он старается сохранять осторожность, не хочет ее рассердить. Она была тронута его осмотрительностью, но ей стало обидно – Саймон вел себя с ней как с ребенком, склонным к капризам.

– Я не хочу говорить об этом сейчас, Саймон. – Мириамель повернулась к нему спиной, ей не нравилось собственное поведение, но она не хотела делиться с ним своими самыми сокровенными тайнами.

Она слышала, как он забрался в свою постель, а затем услышала тихое ругательство – очевидно, он уже потушил факел, и ему пришлось возвращаться через весь сарай в темноте.

– Не намочи его, – сказала она. – Тогда в следующий раз его будет легче зажечь.

– Конечно, миледи. – Голос Саймона прозвучал обиженно.

Вскоре он вернулся в свою постель.

– Спокойной ночи, Саймон,

– Спокойной ночи. – Он все еще казался рассерженным.

Мириамель лежала в темноте и думала о том, что спросил Саймон. Сможет ли она ему объяснить? Для любого другого ее слова прозвучат как полнейшая глупость – разве не так? Именно Элиас начал эту войну – точнее, она не сомневалась, что развязал ее под влиянием Прайрата, – как сказать Саймону, что ей необходимо увидеть отца и поговорить с ним? Это будет похоже на бред сумасшедшего.

Возможно, так и есть, – мрачно подумала она. – Что, если я себя обманываю? Меня может поймать Прайрат, и я никогда не увижу отца. И что произойдет тогда? Чудовище в красных одеяниях узнает все тайны Джошуа, которые известны мне.

Мириамель содрогнулась. Почему она не рассказала Саймону о своих планах? И, что еще важнее, почему не поделилась ими с дядей Джошуа, прежде чем убежать? Однако то немногое, что она успела ему сказать, вызвало его гнев и подозрения… но, кто знает, возможно, он был прав. Кто она такая – всего лишь молодая женщина – и может ли она решать, что правильно, а что нет для ее дяди и его последователей? А сейчас она взяла их жизни в свои руки, чтобы удовлетворить собственные прихоти?

Нет, никакие не прихоти. – Мириамель чувствовала себя так, будто она разделилась на две воюющие фракции, как ее отец и дядя, две половины конфликта. Она чувствовала, что рассыпается на части. Но это важно. Никто не может остановить войну, кроме моего отца, и лишь одна я знаю, кто все начал. Но мне так страшно…

Масштаб того, что она уже сделала и что планировала сделать, стал ее одолевать, и внезапно ей показалось, что она задыхается, внутри у нее сейчас что-то сломается – и починить уже не удастся. Она сделала мучительный вдох.

– Мириамель? Мириамель, что случилось?

Она отчаянно пыталась взять себя в руки и не отвечала. Она слышала, как зашевелился Саймон, зашуршала солома.

– У тебя что-то болит? Приснился плохой сон? – Его голос прозвучал совсем рядом, почти возле ее уха.

– Нет, – выдохнула она и заплакала.

Саймон коснулся ее плеча, потом его пальцы осторожно дотронулись до лица.

– Ты плачешь! – удивленно сказал он.

– О… – Она пыталась заговорить. – Я так… я так… одинока! Я х-хочу д-домой! – Она села и наклонилась вперед, прижимаясь лицом к влажному плащу на коленях.

Все ее тело содрогнулось от нового приступа рыданий. Одновременно какая-то часть ее сознания стояла сбоку и с отвращением наблюдала за представлением.

Слабая, – сказала ей эта часть. – Стоит ли удивляться, что ты не получаешь желаемого. Ты слабая.

– …Домой? – удивленно повторил Саймон. – Ты хочешь вернуться к Джошуа и остальным?

– Нет, идиот! – Гнев на собственную глупость помог Мириамель справиться с рыданиями, и она смогла говорить. – Я хочу вернуться домой. Хочу, чтобы все стало как прежде!

Саймон в темноте притянул ее к себе. Сначала Мириамель сопротивлялась, но потом позволила себе опустить голову ему на грудь. Все тело у нее болело.

– Я буду тебя защищать, – нежно сказал он. В его голосе появились новые интонации, тихое волнение. – Я позабочусь о тебе Мириамель.

Она оттолкнула его. В луче лунного света, проникшего сквозь приоткрытую дверь сарая, она видела его силуэт со спутанными волосами.

– Мне не нужно, чтобы меня защищали! Я не ребенок. Я лишь хочу, чтобы все стало правильно.

Саймон долго не шевелился, а потом она почувствовала, как он обнял ее за плечи. Его голос оставался тихим, и Мириамель ждала, что сейчас к ней вернется гнев.

– Мне очень жаль, – сказал Саймон. – Мне и самому страшно. Прости.

И, пока он говорил, она вдруг поняла, что рядом с ней Саймон и он ей не враг. Она прижалась к его груди, наслаждаясь теплом и силой, и слезы вновь хлынули из ее глаз.

– Пожалуйста, Мири, – беспомощно сказал он. – Не плачь. – Он обнял ее второй рукой и сильно прижал к себе.

Постепенно слезы иссякли, но Мириамель могла лишь опираться на Саймона, она полностью лишилась сил. Она прижималась к нему, как испуганное животное, ее лицо оказалось у его шеи, и она ощущала щекой биение его пульса.

– О, Саймон, – хрипло прошептала она. – Мне так жаль.

– Мириамель, – начал он и замолчал.

Она почувствовала, как его рука нежно коснулась ее подбородка. Он повернул ее лицо к себе, к своему теплому дыханию. Ей показалось, что он собрался что-то сказать. Слова повисли между ними, дрожащие, непроизнесенные. Потом она ощутила его губы на своих губах, его борода щекотала ее щеку.

Мгновение Мириамель парила в каком-то удивительном месте, а время остановилось. Она искала убежище, чтобы спрятаться от боли, окружавшей ее, словно буря. Его губы были нежными и осторожными, но рука Саймона, касавшаяся лица, дрожала. Теперь дрожала и сама Мириамель. Ей хотелось упасть в него, нырнуть, как в тихий водоем.

Внезапно перед ней возникла другая картина: граф Аспитис, золотые локоны в свете лампы, он наклоняется над ней. Обнимавшая ее рука внезапно превратилась в коготь.

– Нет, – сказала она, отстраняясь от него. – Нет, Саймон, я не могу.

Он сразу ее отпустил, точно его застали на воровстве.

– Я не…

– Просто оставь меня в покое. – Она услышала собственный голос, ровный и холодный, который совсем не соответствовал вихрю чувств, который ее подхватил. – Я… я просто… – Ей также не хватало слов.

В наступившей тишине послышался какой-то шум. Прошло несколько долгих мгновений, прежде чем Мириамель сообразила, что он доносится снаружи. Испуганно ржали лошади. А через мгновение возле двери треснул сучок.

– Там кто-то есть! – прошептала Мириамель.

Смущение чувств сменилось ледяным страхом.

Саймон ощупью отыскал меч и, сжав рукоять, подошел к двери. Мириамель следовала за ним.

– Открыть дверь? – спросил он.

– Нам не нужно, чтобы нас здесь застали, – быстро прошептала она. – Иначе мы окажемся в ловушке.

После коротких колебаний Саймон распахнул дверь, и снаружи тут же возникло движение. Кто-то убегал, сквозь ночной туман в сторону дороги метнулась тень.

Саймон отбросил мешавший ему плащ и побежал за удалявшейся фигурой.

Саймона переполнял гнев, дикая ярость толкала в спину, точно ураганный ветер. Убегавший мужчина споткнулся, и Саймон начал сокращать разделявшее их расстояние. Он чувствовал себя как Кантака, преследующая маленького зверька.

Ты следил за мной! Следил за мной, попробуй еще?!

Мужчина снова споткнулся. Саймон поднял меч, приготовившись зарубить следившего за ними врага. Еще несколько шагов…

– Саймон! – Что-то вцепилось в его рубашку. – Не надо!

Он опустил руку, чтобы сохранить равновесие, меч задел высокую траву и упал на землю. Саймон принялся его искать, но не мог найти в темноте и густой траве. После коротких колебаний он увидел, что тень продолжает убегать. С проклятьем Саймон оставил меч и помчался за ним. Дюжина быстрых шагов, он снова догнал беглеца, схватил его обеими руками, и оба покатились по земле.

– О, добрый Усирис! – завыл незнакомец. – Не сжигай меня! Не нужно меня сжигать! – Саймон продолжал его удерживать, перехватив руки.

– Что ты делаешь!? – прошипел Саймон. – Зачем нас преследуешь?

– Не сжигайте меня! – кричал мужчина, стараясь отвернуть лицо в сторону и отчаянно размахивая тонкими руками. – Я ни за кем не следил!

К ним подбежала Мириамель, которая держала двумя руками меч Саймона.

– Кто это?

Все еще дрожа от гнева и не понимая, почему он так поступает, Саймон схватил мужчину за ухо, – как часто делала Дракониха Рейчел с одним нерадивым поваренком, – и заставил беглеца повернуть к нему лицо.

Пленник оказался немолодым человеком; Саймон его не знал. Широко раскрытые глаза мужчины быстро моргали.

– Я не хотел ничего плохого, старый Хенвиг не виноват! – сказал он. – Не сжигайте меня!

– Сжигать тебя? Что ты несешь? Почему ты следил за нами?

– Саймон, мы не можем стоять здесь и кричать, – вмешалась Мириамель. – Давай отведем его в сарай.

– Не сжигайте Хенвига!

– Никто никого не собирается сжигать, – проворчал Саймон.

Он поставил старика на ноги и повел к сараю. Несчастный всхлипывал и умолял его пощадить.

Саймон удерживал старика, пока Мириамель пыталась зажечь факел. В конце концов она отбросила его и достала из седельной сумки другой. Когда факел наконец загорелся, Саймон посадил старика спиной к двери, чтобы он больше не пытался сбежать.

– У него нет оружия, – сказал Саймон. – Я проверил карманы.

– Нет, господа, у меня ничего нет. – Теперь Хенвиг уже не казался таким напуганным, но все еще вызывал жалость попытками не сердить Саймона. – Пожалуйста, отпустите меня, и я ничего никому не скажу.

Саймон оглядел его с головы до ног. У старика были мутные глаза, красные щеки и нос настоящего пьяницы. Он испуганно смотрел на факел, словно тот представлял главную опасность. От него не исходило угрозы, но покои доктора Моргенеса, маленькие снаружи и большие внутри, давным-давно научили Саймона, что внешность бывает обманчивой.

– Почему ты следил за нами? – спросил Саймон. – И почему думаешь, что мы намерены тебя сжечь?

– Никого не нужно сжигать, – сказал старик. – Старый Хенвиг не хотел ничего плохого. Он никому не скажет.

– Отвечай на вопрос. Что ты здесь делал?

– Искал место для ночлега, господа. – Старик быстро оглядел сарай. – Я уже бывал здесь один или два раза. Не хотел спать под открытым небом – только не сегодня.

– Ты следил за нами в лесу? Подходил к нашему лагерю прошлой ночью?

Старик посмотрел на него с искренним изумлением:

– В лесу? В Альдхорте? Хенвиг там не бывает. Там страшные звери – плохое место, господа. Не ходите в Альдхорт.

– Я думаю, он говорит правду, – сказала Мириамель. – Скорее всего, он шел сюда, чтобы провести здесь ночь. – Она вытащила из седельной сумки мех с водой и протянула его старику.

Тот с подозрением на нее посмотрел, тогда Мириамель сделала несколько глотков и снова протянула мех старику. Он схватил его и с жадностью начал пить, а потом возмущенно на нее посмотрел, словно его подозрения насчет яда оправдались.

– Вода, – недовольно пробормотал он.

Мириамель удивленно на него взглянула, а Саймон улыбнулся, вытащил другой мех, который Мириамель берегла для особенно холодных ночей или болезненных ушибов и ран, налил в чашку немного красного пердруинского вина и показал старику. Хенвиг протянул дрожавшую руку, но Саймон отвел ее в сторону.

– Сначала ответь на наши вопросы. Ты клянешься, что не искал нас?

Хенвиг энергично затряс головой.

– Я вас раньше никогда не видел. И не вспомню, когда вы уйдете. Даю слово. – Он снова протянул к чашке худые трясущиеся руки.

– Пока нет. Почему ты решил, что мы тебя сожжем?

Старик посмотрел на них, потом перевел взгляд на вино, он явно испытывал противоречивые чувства.

– Думал, что вы Огненные танцоры, – наконец ответил он с очевидной неохотой. – Думал, что меня сожжете, как старого Виклафа, который был Первым молотоносцем.

Саймон недоуменно покачал головой, но Мириамель наклонилась ближе к старику, и на ее лице появились страх и отвращение.

– Огненные танцоры? Здесь Огненные танцоры?

Старик посмотрел на нее так, словно она спросила, умеет ли рыба плавать.

– В городе их полно. Они гнались за мной, гнались за Хенвигом. А я спрятался. – На его лице появилась слабая улыбка, но глаза оставались осторожными и расчетливыми. – Они будут сегодня в каменоломне танцевать и молиться своему Королю Бурь.

– Каменоломня! – выдохнула Мириамель. – Так вот почему там огни!

Саймон по-прежнему не верил старику. Его беспокоило еще что-то, как жужжавшая вокруг головы муха, но он никак не мог понять, что именно.

– Если он говорит правду.

– Я сказал правду, – с неожиданной силой заявил Хенвиг и попытался расправить плечи, глядя на Саймона слезившимися глазами. – Я шел сюда, чтобы немного поспать, но услышал вас. Я подумал, что здесь Огненные танцоры, по ночам они бродят по городу. Люди, у которых есть дома, запирают двери на засовы, но у Хенвига больше нет дома. И я убежал.

– Дай ему вина, Саймон, – сказала Мириамель. – Это жестоко. Он просто напуганный старик.

Саймон скорчил гримасу и протянул Хенвигу чашку. Старик понюхал вино, на его морщинистом лице появился восторг, и он принялся жадно пить.

– Огненные танцоры. – Мириамель обхватила себя руками. – Милосердная Элизия, Саймон, нельзя, чтобы они нас схватили. Они безумны. Они напали на Тиамака в Кванитупуле, и я видела, как они поджигают себя, сгорают и умирают.

Саймон перевел взгляд с Мириамель на Хенвига, который облизывал потрескавшиеся губы языком, как у существа из морской раковины. Ему ужасно хотелось ударить старого пьяницу, хотя тот не сделал ничего плохого. Саймон вдруг вспомнил, как поднял меч и охваченный яростью мог убить несчастного старика. Ему стало стыдно.

Каким бы я был рыцарем, если бы убил жалкого пьяницу?

Но что за жуткое стечение обстоятельств отправило старика пугать лошадей и трещать сучками, когда он держал Мириамель в объятиях? И они целовались! Она, принцесса, красивая Мириамель, поцеловала Саймона!

Он снова перевел взгляд со старика на Мириамель, которая тоже наблюдала за Хенвигом, занятым чашкой с вином, но сейчас посмотрела на Саймона. Даже в свете факела он видел, что она покраснела. Судьба жестока… но ранее она была добра. О, добрая Судьба, о, добрая Удача!

Саймон внезапно рассмеялся. Большая часть его гнева исчезла, как солома на ветру. Самая прелестная девушка в мире, умная и быстрая, – поцеловала его. Назвала по имени! Кончики его пальцев все еще помнили форму ее лица. Какое право он имеет жаловаться?

– Ну, и что теперь будем делать? – спросил он.

Мириамель старалась не смотреть на Саймона.

– Проведем здесь ночь. А утром постараемся уйти от Огненных танцоров как можно дальше.

Саймон бросил взгляд на Хенвига, который с надеждой смотрел на седельные сумки.

– А что с ним? – спросил он.

– Мы позволим ему провести здесь ночь, – ответила Мириамель.

– А если он выпьет все вино и попытается нас задушить, пока мы будем спать? – запротестовал Саймон.

Такие слова о слабом старике звучали глупо, но он хотел снова остаться наедине с Мириамель.

Казалось, она все поняла и была полна решимости этого не допустить.

– Он не станет так поступать, – сказала Мириамель. – Мы будем спать по очереди. Так тебя устраивает, Саймон? Ты сможешь стеречь вино.

Старик переводил взгляд с одного из них на другого, очевидно, пытался понять, где пролегает линия фронта.

– Старый Хенвиг никого не станет тревожить. Вам не нужно бодрствовать, молодые господа. Вы устали. А такой старик, как я, не нуждается в сне. Я буду следить за появлением Огненных танцоров.

Саймон фыркнул:

– Не сомневаюсь, что так и будет. Давай вышвырнем его вон, Мириамель. Если за нами следил не он, у нас нет никаких причин его удерживать.

– Есть очень серьезная причина. Он старик, и ему страшно. Ты забыл, Саймон, я видела Огненных танцоров, а ты – нет. Не будь жестоким только из-за того, что ты в плохом настроении. – Она одарила его суровым взглядом, но ему показалось, что в ее глазах искрился смех.

– Нет, не отправляйте меня к Огненным танцорам, – взмолился Хенвиг. – Они сожгли Виклафа, да, я видел. А он никого не обижал. Они подожгли его на Подвесной дороге и кричали: «Вот, видите, что вас ждет! Всех вас сожгут». – Хенвиг содрогнулся и смолк. Если сначала он оправдывался, то теперь страшная сцена снова появилась у него перед глазами. – Не отсылайте меня, господа. Я не скажу ни слова. – Сейчас его искренность не вызывала ни малейших сомнений.

Саймон перевел взгляд с Мириамель на старика и снова посмотрел на принцессу. Его ловко обошли с фланга.

– Ну, ладно, – проворчал он. – Но я буду стоять первую стражу, старик, и если ты сделаешь хоть что-то подозрительное, то сразу окажешься за дверью – ты и охнуть не успеешь.

Он бросил на Мириамель последний недовольный взгляд и устроился у двери сарая.

Рано утром Саймон проснулся и обнаружил, что старик и Мириамель уже не спят, более того, они мирно о чем-то разговаривали. Саймон подумал, что при свете дня Хенвиг выглядит еще хуже: грязное, морщинистое лицо, а одежда такая рваная и испачканная, что даже нищета не могла служить извинением.

– Ты должен пойти с нами, – говорила Мириамель. – Тогда тебе не будет грозить опасность. В любом случае до тех пор, пока Огненные танцоры не останутся далеко позади.

Старик с сомнением покачал головой.

– В наши дни эти безумцы могут оказаться где угодно.

Саймон сел. Во рту у него пересохло, голова болела, словно именно он был пьяницей.

– Ты что? Мы не можем взять его с собой.

– Я определенно могу, – заявила Мириамель. – Ты меня сопровождаешь, Саймон, но не имеешь права указывать, куда мне следует идти и кто пойдет с нами.

Некоторое время Саймон смотрел на нее, понимая, что у него нет шансов выиграть этот спор, что бы он ни сказал. Он все еще обдумывал ответ, когда Хенвиг избавил его от бессмысленного спора.

– Вы направляетесь в Наббан? – спросил старик. – Я никогда не видел тех мест.

– Мы едем в Фальшир, – ответила Мириамель. – А потом в Долину Асу.

Саймон собрался возразить и сказать, что им не следует делиться с незнакомцем своими планами – и куда только подевалась ее осторожность, о которой она столько говорила раньше? – но старик ахнул. Саймон обернулся, он разозлился при мысли, что старого пьяницу вырвет прямо у них на глазах, но лицо Хенвига исказилось от ужаса.

– В Долину Асу? – Он почти кричал. – Вы сошли с ума? Там же полно призраков! – Он сделал пару шагов к двери и попытался схватиться за ручку, словно два путешественника хотели силой утащить его в жуткое место. – Уж лучше я поползу в каменоломню к Огненным танцорам.

– Что значит полно призраков? – потребовала ответа Мириамель. – Мы слышали о них раньше. Что это значит?

Старик посмотрел на нее, глаза у него закатились, и стали видны белки.

– Призраки, монстры из могил. Ведьмы и тому подобное!

Мириамель пристально на него смотрела. После событий последнего года она уже не могла отбросить подобные предположения, назвав суевериями.

– Мы все равно туда пойдем, – наконец сказала она. – Мы должны. Ты можешь идти с нами столько, сколько захочешь.

Хенвиг с трудом поднялся на ноги.

– Не хочу на запад. Хенвиг останется здесь. У жителей Стэншира еще осталась еда, которой они могут поделиться, даже в такие плохие времена. – Он потряс головой. – Не ходите туда, юная госпожа. Вы были добры ко мне. – И он бросил укоризненный взгляд на Саймона, давая ему понять, как он к нему относится.

Старый пьяница, – с горечью подумал Саймон. – Интересно, кто дал ему вино? И кто не пробил ему голову, когда следовало?

– Идите на юг, там вы будете счастливы, – продолжал Хенвиг, и в его голосе появились умоляющие интонации. – Держитесь подальше от Долины.

– Мы должны туда попасть, – сказала Мириамель. – Но мы не станем заставлять тебя идти с нами.

Хенвиг, который медленно подбирался к двери, остановился, положив руку на стенку, и наклонил голову.

– Я благодарю вас, юная госпожа. Пусть на вас прольется свет Эйдона. – Он помолчал в поисках нужных слов. – Надеюсь, вы благополучно вернетесь назад.

– Спасибо тебе, Хенвиг, – серьезно ответила Мириамель.

Саймон с трудом сдержал стон раздражения, напомнив себе, что рыцарь не строит рожи и не издает непотребных звуков, как поваренок, – в особенности рыцарь, который хочет сохранить добрые отношения со своей леди. Хорошо уже то, что старик не пойдет с ними. Неплохая компенсация за терпение.

Когда они выехали из Стэншира и оказались в сельской местности, снова начался дождь. Сначала он лишь моросил, но к середине утра усилился. Поднялся ветер, который пригоршнями швырял воду им в лицо.

– Это так же плохо, как на лодке во время шторма, – сказала Мириамель.

– Ну, там есть весла, – ответил Саймон. – Скоро они нам понадобятся здесь.

Мириамель рассмеялась и еще ниже опустила капюшон.

От мысли, что ему удалось развеселить Мириамель, Саймону стало теплее. Ему было стыдно из-за того, как он обошелся со стариком; почти сразу после того, как Хенвиг побрел обратно к центру Стэншира, Саймон почувствовал, что его злость исчезла. Теперь он едва ли смог бы объяснить, что в старике вызвало у него тревогу – на самом деле тот ничего плохого не сделал.

Они вернулись на Речную дорогу и поехали вдоль колеи, оставленной проезжавшими фургонами, – впрочем, она превратилась в канавки и ямы, заполненные грязью. Местность стала более дикой. И, хотя фермерские поля вокруг Стэншира заросли сорняками, повсюду виднелись следы деятельности людей: ограды и каменные стены, изредка попадались домики, но по мере того, как они все дальше отъезжали от города, следов цивилизации становилось все меньше.

Это были особенно унылые места. Почти бесконечная зима лишила листвы все деревья, кроме вечнозеленых, но даже сосны и ели выглядели так, словно подверглись особо жестокому обращению. Саймона удивляли кривые стволы и ветви, которые напоминали ему извивавшиеся человеческие тела с фрески часовни в Хейхолте. Он провел много скучных часов в церкви, зачарованно разглядывая сцены пыток и восхищаясь изобретательностью неизвестного художника. Но здесь, в реальном, холодном и сыром мире, скрюченные формы приводили его в уныние. Голые дубы, вязы и ясени тянулись к небу, сжимая и разжимая под порывами ветра ветки, подобные рукам скелетов. Темные тучи казались синяками на мрачном небе, косой дождь, не прекращаясь, поливал покрытые грязью холмы, и Саймону стало казаться, что картины в часовне выглядели более веселыми.

Саймон и Мириамель ехали сквозь бурю, по большей части молча, и Саймона огорчало, что она ни единым словом не обмолвилась про вчерашний поцелуй. Конечно, погода не располагала к подобным разговорам, но Мириамель делала вид, что ничего не произошло, а Саймон не знал, как себя вести: несколько раз он собирался задать ей вопрос, но не мог придумать слов, которые не прозвучали бы глупо при свете дня. Этот поцелуй напомнил ему тот момент, когда он приехал в Джао э-Тинукай’и, оказавшись за границами времени. Возможно, как и путешествие на волшебную гору, в том, что они пережили прошлой ночью, было нечто магическое, обреченное исчезнуть так же быстро, как сосулька на солнце.

Нет. Я не позволю потускнеть чудесному воспоминанию. Я буду помнить об этом всегда… даже если она забудет.

Саймон бросил незаметный взгляд на Мириамель. Большую часть ее лица скрывал капюшон, но он видел нос, часть щеки и острый подбородок. Она похожа на ситхи, – подумал он, – грациозная и красивая и совершенно непостижимая. Что творится у нее в голове? Вчера она так к нему прижималась, а теперь молчит, и у него появились сомнения: а было ли что-то между ними? Или он просто сходит с ума? Она ведь ответила на его поцелуй с таким же желанием, какое наполняло его? Саймон совсем немного знал о женщинах и поцелуях, но не мог поверить, что реакция Мириамель ничего не означала.

Почему бы просто не спросить? Я сойду с ума, если не узнаю ответа. А если она посмеется надо мной или рассердится – или забыла?

Мысль о том, что Мириамель, возможно, не испытывала таких же сильных чувств, как он, вызывала у него холодный ужас. Его решимость заставить ее говорить внезапно исчезла. Ему требовалось еще немного подумать.

Но я хочу снова ее поцеловать.

Саймон вздохнул, но громкий шорох дождя заглушал все звуки.

Речная дорога по-прежнему была грязной и практически пустой. Как Саймон и предсказывал, за весь день они встретили менее дюжины путешественников. Лишь один из них сделал больше, чем просто кивнул; он ехал в крытом тентом фургоне со скобяными товарами, который тащила лошадка с шишковатыми коленями. Надеясь хоть что-то узнать о том, что их ждет впереди, Саймон набрался мужества и попросил его остановиться. Лудильщик остался стоять под дождем, явно обрадовавшись возможности поболтать, и сообщил им, что вскоре после заката они доберутся до почтовой станции, рассказал, что покидает Фальшир, в городе тихо, и дела там идут не слишком хорошо. Убедившись, что Мириамель не против, Саймон предложил лудильщику переждать дождь под соснами, неплохо защищавшими от дождя. Они угостили его вином, и, пока их новый знакомый делал несколько добрых глотков, Саймон повторил историю о безработном свечнике.

– Большое вам спасибо. – Лудильщик вернул мех с вином. – Теперь мне стало теплее, да. – Он кивнул. – Вы можете рассчитывать на день святого Таната и святого Эйдона. Удачи вам. Но, если вас интересует мое мнение, я бы не советовал вам ехать западнее Фальшира.

Саймон и Мириамель переглянулись и снова повернулись к путешественнику.

– А почему? – спросил Саймон.

– Говорят, там плохо. – Лудильщик натянуто улыбнулся. – Ну, знаете, обычные истории. Про разбойников. А еще поговаривают, будто в горах происходят странные вещи. – Он пожал плечами.

Саймон попытался узнать подробности, но лудильщик не стал отвечать на его вопросы. Саймон не мог представить лудильщика, который с радостью не прикончил бы мех с вином, развлекая слушателей рассказами о своих путешествиях; был ли этот исключением из правила, или какие-то события произвели на него такое сильное впечатление, что он предпочитал помалкивать, Саймон не знал. Однако лудильщик показался ему разумным человеком.

– Нам нужна лишь крыша над головой и работа со скромной оплатой, ничего больше, – сказал Саймон.

Лудильщик приподнял бровь, глядя на меч Саймона и кольчугу, торчавшую из-под рукавов.

– Вы неплохо вооружены для свечника, сэр, – мягко сказал он. – Думаю, это говорит о том, в каком состоянии сейчас дороги. – Он кивнул с молчаливым одобрением, словно хотел сказать, что не станет задавать лишних вопросов свечнику со снаряжением рыцаря – пусть и бедного рыцаря, одетого достаточно скромно.

Саймон уловил не высказанный вслух намек на то, что он должен вести себя так же, и молча протянул ему руку, когда они вернулись на дорогу и попрощались.

– Вам что-нибудь нужно? – спросил лудильщик, взяв в руки поводья лошади, которая терпеливо стояла под дождем. – У меня есть кое-что на продажу – немного овощей, металла… гвозди для подков…

Саймон ответил, что у них есть все необходимое, чтобы добраться до Фальшира, он сомневался, что в промокшем фургоне найдутся нужные им вещи. Однако Мириамель захотела взглянуть на овощи и выбрала несколько длинных тонких морковок и четыре коричневые луковицы, заплатив за них медной монеткой. Потом они попрощались с лудильщиком, и он покатил по грязной дороге на восток.

Серый день клонился к вечеру, но дождь не прекращался, и Саймон устал от бесконечного стука по голове.

Как жаль, что я не сообразил захватить шлем, – подумал он. – Впрочем, наверное, это то же самое, что сидеть под ведром, когда кто-то швыряет в него камешки – тук, тук, тук, пока ты не сойдешь с ума.

Чтобы развлечь Мириамель, он решил спеть ей «Бадульф и заблудившаяся телка», которой его научил конюх Шем. Речь там шла о буре, и песня показалась Саймону вполне подходящей, но большая часть слов вылетела у него из головы, к тому же, когда он попытался пропеть то, что помнил, ветер с такой силой стал бросать воду ему в лицо, что он едва не задохнулся. И дальше они ехали молча.

Солнце, которое они не видели весь день, спряталось за край мира, и вокруг воцарилась непроглядная темнота. Они ехали дальше, дождь становился все холоднее, и вскоре у них начали стучать зубы, а руки, сжимавшие поводья, онемели. Саймон уже начал сомневаться, что лудильщик сказал правду про почтовую станцию, когда они ее увидели.

Метель начала слабеть, но ветер продолжал яростно дуть вдоль склона холма под Наглимундом, завывая в зубцах разбитой стены. Граф Эолейр направил своего скакуна к лошади Мегвин, ему хотелось как-то ее защитить – и не только от холода, но и ужаса голых каменных башен, в окнах которых мерцал свет.

Йизаши Серое Копье, держа копье одной рукой, выехал вперед из рядов ситхи и поднял другую руку с зажатым в ней серебряным жезлом. Он описал им широкую дугу, вызвав громкий музыкальный звук, в котором было что-то металлическое, и серебряный жезл открылся, как женский веер, превратившись в блестящий полукруглый щит.

– А йа’эй г’ейсу! – закричал он в сторону молчаливой громады крепости. – Яс’а при джо-шой-пурна![1]

Свет в окнах Наглимунда заметался, точно пламя свечей на ветру, и внутри зашевелились тени. Эолейром овладело почти непреодолимое желание развернуться и умчаться прочь. Это место перестало принадлежать людям, а ядовитый ужас, который он ощущал, не имел ничего общего со страхом, возникающим перед человеческим сражением. Он повернулся к Мегвин. Ее глаза были закрыты, губы безмолвно шевелились. Эолейр видел, что Изорну также не по себе, и, когда граф посмотрел назад, побелевшие эрнистирийцы с широко раскрытыми глазами и ртами походили на выстроившихся мертвецов.

Да хранит нас Бриниох, – в отчаянии подумал граф, – мы не должны здесь находиться. Они мгновенно разбегутся, если я совершу ошибку.

Он, не торопясь, обнажил меч, поднял его над головой, показывая своим людям, а потом опустил вдоль тела. Незначительная демонстрация смелости, но уже что-то.

Затем вперед выступили Джирики и его мать Ликимейя, которые остановились по обе стороны от Йизаши, они шепотом обменялись несколькими словами, Ликимейя пришпорила лошадь, выехала на несколько шагов вперед и совершенно неожиданно запела.

Ее голос, сначала слабый на фоне завывавшего ветра, постепенно набирал силу. Непостижимый язык ситхи тек легко и свободно, словно теплое масло из кувшина, несмотря на щелканье и некоторую невнятицу. Песня взмывала ввысь, опускалась и снова поднималась, с каждым мгновением обретая новое могущество. Хотя Эолейр не понимал слов, в них слышалось нечто обличительное и бросавшее вызов. Голос Ликимейи звучал точно медный рог герольда, и, как в зове рога, на фоне музыки проступал металл.

– Что происходит? – прошептал Изорн.

Эолейр жестом призвал его к молчанию.

Казалось, туман перед стенами Наглимунда сгустился еще сильнее, словно закончился один сон и начался другой. Что-то изменилось в голосе Ликимейи, и Эолейру потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что ситхи поет ту же песню, но к ней присоединился еще один голос. Сначала новая мелодия почти не отличалась от песни вызова и была такой же мощной, как у Ликимейи, но там, где у нее звучал металл, появились камень и лед. Через некоторое время второй голос стал вести другую мелодию, вплетая диковинные узоры филигранной работы в колокольные звуки Ликимейи, и кожа графа Над-Муллаха натянулась, волосы на всем теле, даже под одеждой, встали дыбом.

Эолейр поднял взгляд, и сердце у него забилось быстрее.

В тусклом тумане над стеной замка появилась слабая черная тень. Она постепенно поднималась вверх, словно ею двигала чья-то рука. Она размером с человека, – подумал Эолейр, но туман слегка искажал очертания, и в какие-то моменты тень казалась больше, а в следующие – меньше и тоньше любого живого существа. Диковинное видение, одетое в черный плащ, смотрело на них сверху вниз, его лицо оставалось неразличимым под большим капюшоном, но Эолейру не требовалось его видеть, чтобы понять, где находился источник высокого ледяного голоса.

В течение долгих мгновений непонятное существо стояло в мерцавшем тумане над стеной, выводя собственные мелодии над песней Ликимейи. Наконец, словно по общему согласию, оба замолчали.

Ликимейя нарушила молчание и произнесла несколько слов на языке ситхи. Черная тень ответила, и слова зазвенели, точно осколки зазубренного кремня, однако Эолейр понял, что они те же, разница лишь в ритме и резкости речи существа в черном плаще. Разговор казался бесконечным.

Эолейр почувствовал рядом какое-то движение и вздрогнул, а его лошадь взбила копытом снег. К смертным подъехала госпожа преданий Зиньяда, обладательница голубых волос.

– Они говорят о Договоре на Сесуад’ре. – Глаза Зиньяды неотрывно наблюдали за Ликимейей и ее собеседником. – О старых несчастьях и утренних песнях, которые сейчас прозвучали.

– Зачем столько разговоров? – отрывисто спросил Изорн. – Ожидание ужасно.

– Таковы наши обычаи. – Зиньяда поджала губы; ее худое лицо казалось высеченным из бледно-золотого камня. – Впрочем, традиции нарушены со смертью Амерасу.

Больше Зиньяда ничего не сказала, и Эолейру оставалось лишь ждать, преодолевая страх и жуткую скуку, пока шел обмен вызовами.

Наконец существо на стене на несколько мгновений отвлеклось от Ликимейи, и его глаза загорелись, когда оно посмотрело на несколько десятков эрнистирийцев. Широким движением бродячего актера черная тень в плаще отбросила назад капюшон, открыв снежно-белое лицо и тонкие бесцветные волосы – ветер сразу их подхватил и, словно морские водоросли, разметал в разные стороны.

– Шу’до-тжайха! – сказал норн, и в его голосе послышалось нечто сродни ликованию. – Смертные! Они еще станут причиной гибели твоей семьи, Ликимейя Лунные Глаза! – Он, если это был он, говорил на вестерлинге с жесткой четкостью охотника, имитирующего предсмертный крик кролика. – Неужели ты настолько слаба, что призвала на помощь чернь? Едва ли это похоже на огромную армию Синнаха!

– Ты захватил замок смертных, – холодно ответила Ликимейя. Рядом с ней неподвижно сидел на лошади Джирики, и его худощавое лицо застыло, не выдавая ни единой эмоции; Эолейр вновь подумал, что ему никогда не понять ситхи. – Твой господин и госпожа вмешались в распри смертных. Так что тебе нечем хвастаться.

Норн рассмеялся, и этот звук был подобен скрежету ногтей по сланцу.

– Да, мы их используем. Они крысы, забравшиеся в стены нашего дома, – мы можем содрать с них кожу на перчатки, но мы не приглашаем их за наш стол! Они ваша слабость, такая же, как была у Амерасу Рожденной на корабле.

– Не говори о ней! – закричал Джирики. – Твой рот слишком отвратителен, чтобы произносить ее имя, Ахенаби.

Тот, кого Джирики назвал Ахенаби, улыбнулся:

– О, малыш Джирики. Я слышал истории о твоих приключениях – или вмешательстве. Тебе бы следовало перебраться к нам, в наши холодные земли. Тогда ты обрел бы силу, какой у тебя нет. Терпимость к смертным – непростительная слабость и одна из причин, по которым твоя семья стала беспутной, в то время как моя еще более стойкой и непреклонной, способной сделать все, что потребуется. – Норн повернулся и поднял голову, теперь он обращался к Эолейру и нервно шептавшимся между собой эрнистирийцам. – Смертные! Вы рискуете больше чем жизнью, сражаясь бок о бок с бессмертными. Вы рискуете своими душами!

Эолейр услышал испуганные восклицания у себя за спиной, пришпорил лошадь и выехал вперед на несколько шагов, высоко подняв меч.

– Пустые угрозы, – крикнул он. – Делай, что сможешь! Но наши души останутся с нами!

– Граф Эолейр! – позвала Мегвин. – Нет! Это Скадах, Дыра в небесах! Не подходи ближе!

Ахенаби наклонился вниз, не спуская с графа черных круглых глаз:

– Капитан смертных, не так ли? Что ж, человечек, если ты не боишься за себя или свою армию, как насчет смертных пленников за этими стенами?

– Что ты имеешь в виду? – крикнул Эолейр.

Ахенаби повернулся и поднял обе руки. Через мгновение на стене рядом с ним появились еще две фигуры. Хотя обе были в тяжелых плащах, их неуклюжие движения говорили о том, что это не норны, обладающие изяществом пауков.

– Вот некоторые из твоих собратьев! – возвестил Ахенаби. – Они наши гости. Хочешь увидеть, как они умрут ради твоих бессмертных союзников?

Два пленника стояли молча, поникшие и безвольные. По их лицам под капюшонами Эолейр видел, что это люди, а не Садорожденные, и ощутил беспомощную ярость.

– Отпусти их! – крикнул Эолейр.

Довольный норн рассмеялся:

– О нет, маленький смертный. Наши гости получают здесь огромное удовольствие. Хочешь увидеть, как они радуются? Может быть, они для тебя станцуют? – Он поднял руку и сделал широкий жест.

Оба пленника начали медленно кружиться, раскачиваясь из стороны в сторону, сталкиваясь друг с другом на глазах ухмылявшегося норна. На мгновение они взялись за руки, стоя на самом краю высокой стены, потом снова разошлись в стороны и возобновили свой странный танец.

Сквозь слезы ярости, застилавшие глаза, Эолейр увидел, как Джирики пришпорил лошадь и подъехал ближе к стене. Ситхи поднял лук – его движение было стремительным, почти незаметным, вытащил стрелу, наложил ее на тетиву и приготовился к выстрелу. Усмешка стоявшего наверху Ахенаби стала еще шире. Он изогнулся, по его телу прошла дрожь – и в следующее мгновение он исчез, оставив наверху двух несчастных пленников, продолжавших свой смертельный танец.

Джирики выпустил стрелу. Она попала одному из них в ногу, оба потеряли равновесие и, пролетев двадцать элей, с жутким хрустом упали на засыпанный снегом камень. Несколько эрнистирийцев закричали и застонали.

– Клянусь кровью Ринна! – воскликнул Эолейр. – Что вы сделали?!

Джирики, внимательно изучая край стены, проехал немного вперед, а когда оказался возле двух упавших тел, спешился, опустился рядом с ними на колени и жестом подозвал Эолейра.

– Зачем вы это сделали, Джирики? – резко спросил граф. У него перехватило в горле, словно кто-то его душил. – Норна там уже не было. – Он посмотрел на изломанные фигуры в черном. Их вытянутые руки и пальцы, казалось, все еще тщетно пытались найти опору. – Вы пытались избавить несчастных от пытки? А если бы нам удалось изгнать норнов… возможно, еще оставался шанс спасти этих людей?

Джирики молча протянул руку и с огромной осторожностью перевернул ближайшее тело, высвободив его из объятий второго несчастного. А затем отбросил капюшон.

– Бриниох! – выдохнул Эолейр. – Бриниох Небесный, да защитит нас!

На лице не было глаз – на их месте зияли черные дыры, кожа цвета воска в некоторых местах треснула в результате падения, но не вызывало сомнений, что человек давно умер.

– Кем бы он ни был, он умер во время сражения за Наглимунд, – тихо сказал Джирики. – Я не думаю, что за этими стенами остались живые пленники.

Граф Эолейр почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота.

– Но они… двигались!..

– Здесь всем заправляет один из членов Красной руки, – сказал Джирики. – И теперь мы получили этому подтверждение, больше никто на такое не способен. Силу они черпают у своего господина.

– Но почему? – спросил Эолейр, который посмотрел на два трупа, а потом перевел взгляд назад, к рядам ситхи и людей, стоявших посреди снежной равнины. – Зачем они это сделали?

Джирики тряхнул головой, и его белые волосы взметнулись, как у только что стоявшего на стене существа.

– Я не знаю. Но я уверен, что Наглимунд не падет до тех пор, пока мы не победим все его ужасы.

Эолейр посмотрел на Изорна и Мегвин, со страхом ожидавших его возвращения.

– И мы не можем повернуть назад.

– Верно. Я боюсь, что наступили последние дни ожидания, – сказал Джирики. – Уж не знаю, хорошо это или плохо.

Герцог Изгримнур знал, что должен внимательно следить за происходящим вокруг, за жителями Метессы и тем, что делается в зале для приемов. Метесса являлась самым восточным из главных внешних районов Наббана и могла стать местом, где власть Джошуа утвердится или падет окончательно. Успех здесь мог зависеть от самых незначительных деталей, так что Изгримнуру было чем заняться – но не удавалось полностью сосредоточиться на делах, пока по пятам за ним, точно тень, ходил маленький мальчик.

– Ну вот, – сказал герцог, когда едва ли не в десятый раз чудом не наступил на ребенка. – Что ты задумал? Разве тебе не следует находиться в каком-то определенном месте? Где твоя мать?

Светловолосый худенький мальчик посмотрел на него, не выказывая ни малейшего страха перед крупным бородатым незнакомцем.

– Моя мама сказала, чтобы я держался подальше от принца и других рыцарей. Я с ней не согласен.

Ребенок обладал на удивление хорошей речью для своих лет, а его вестерлинг оказался почти таким же хорошим, как у самого Изгримнура. Ему было странно видеть, как варинстенский язык Престера Джона успел распространиться всего за два поколения. Но если все пойдет прахом, а складывалось впечатление, что так и будет, язык, как и все остальное, исчезнет. Империи подобны морским стенам, – печально подумал Изгримнур, – даже те, что олицетворяют лучшие надежды. В них ударяет прилив хаоса, и как только люди перестают укреплять берега камнями…

Изгримнур тряхнул головой, а потом зарычал на мальчишку немного более сурово, чем следовало:

– Если мать велела тебе держаться подальше от рыцарей, что ты делаешь здесь? Тут взрослые занимаются важными делами.

Мальчик расправил плечи, и теперь его макушка доставала до нижнего ребра герцога.

– Однажды я стану взрослым мужчиной. И я устал от жизни с женщинами. Моя мама боится, что я убегу, чтобы сражаться на войне, а я именно так и сделаю.

В его твердой решимости было нечто комичное – пусть и неосознанное, – и герцог не сдержал улыбки:

– Как тебя зовут, парень?

– Пасеваллес, сэр иностранный рыцарь. Моего отца зовут Бриндаллес, брат барона Серридана.

– На свете можно быть не только рыцарем. И война – это не игра. Она ужасна, маленький Пасеваллес.

– Я знаю, – сразу согласился мальчик. – Но иногда нет выбора, так говорит мой отец, и мужчины должны сражаться.

Герцог подумал о принцессе Мириамель в гнезде гантов и своей любимой жене, стоявшей с топором в руках возле Элвритсхолла, готовой защищать его до последней капли крови, пока Изорн не убедил ее бежать вместе с остальной семьей.

– Женщины также могут сражаться, – сказал герцог.

– Но они не могут быть рыцарями, – заявил мальчик. – А я намерен им стать.

– Ну, раз уж я не являюсь твоим отцом, то не могу приказать тебе отправиться домой. И, похоже, мне не суждено от тебя избавиться. Так что можешь меня сопровождать. И расскажи мне немного об этом месте.

Довольный Пасеваллес несколько раз подпрыгнул на месте, как щенок. И так же неожиданно замер на месте и бросил на Изгримнура подозрительный взгляд.

– А вы не враг? – резко спросил он. – Если да, сэр иностранный рыцарь, я не могу показать вам вещи, которые причинят вред моему дяде.

Изгримнур кисло улыбнулся:

– В наши дни, юный господин, трудно сказать, кто враг, а кто – нет. Но я тебя заверяю, что мой господин, принц Джошуа, не намерен вредить тем, кто живет в Метессе.

Пасеваллес немного подумал.

– Пожалуй, я вам поверю, – наконец ответил он. – Я думаю, вы сказали правду. Но если нет, тогда вы не рыцарь, ведь рыцари не должны лгать ребенку.

Улыбка Изгримнура стала шире.

Ребенок! Этот человечек мог бы давать уроки политики графу Эолейру.

– Не рассказывай мне того, что может помочь врагам твоего дяди, а я постараюсь не задавать вопросов, подвергающих опасности твою честь, – сказал Изгримнур.

– Это правильно, – серьезно заявил мальчишка. – И по-рыцарски.

Метесса оказалась больше, чем обычные владения барона на краю Наббана. Она граничила с землями тритингов, занимая огромную и процветавшую территорию, холмистую, с множеством лугов, которые и после того, как неожиданно выпал снег, остались зелеными. Один из притоков Стеффлода, извиваясь, протекал по лугам, точно серебряная лента, яркая даже под тусклыми серыми небесами. На склонах паслись овцы и несколько коров.

Шасу Метесса, твердыня барона, стояла на одном из самых высоких холмов еще со времен последних императоров, и из нее открывался вид на небольшие фермы и поместья, на которые сейчас смотрел Изгримнур.

Граф отвернулся от окна и увидел, что Пасеваллес нетерпеливо расхаживает по залу.

– Давайте посмотрим оружие.

– Как мне кажется, как раз оружие ты не должен мне показывать, – заметил Изгримнур.

– Но это старое оружие. – У него вызвала отвращение тупость Изгримнура. – Очень старое.

Риммер позволил увлечь себя в оружейную. Казалось, энергия ребенка не знала границ.

Если бы Изорн был таким же приставучим, – с иронией подумал он, – я бы, скорее всего, довел его до Фростмарша и оставил там, как делали в прежние времена, когда приходилось кормить слишком много ртов.

Пасеваллес провел его через лабиринт коридоров, где Изгримнур увидел нескольких обитателей крепости, с тревогой смотревших на герцога, к угловой башне, которая показалась ему поздним добавлением к древней крепости на вершине горы. После того как они поднялись по слишком длинной лестнице и у Изгримнура разболелась спина, они оказались в тесной комнате на самом верху башни. Потолок здесь давно не приводили в порядок – паутина свисала почти до головы, а пол и грубую мебель покрывал густой слой пыли, тем не менее на Изгримнура произвело впечатление то, что он увидел.

Вдоль стен, точно отряд безмолвных стражников, выстроились деревянные стойки, но в отличие от остальных предметов в комнатке оружие содержалось в относительном порядке. На каждой стойке находился набор оружия и доспехов, но не современных, как сердито указал ему Пасеваллес, а шлемы и нагрудники и диковинные металлические юбки, какие Изгримнур видел лишь на очень старых картинах в Санцеллане Маистревисе.

– Это же доспехи Империи! – сказал Изгримнур с уважением. – Или очень хорошие копии.

Пасеваллес снова расправил плечи.

– Это не копии! Они настоящие. Мой отец хранит их много лет. А дед купил в великом городе.

– В Наббане, – задумчиво сказал Изгримнур.

Он прошел вдоль рядов, разглядывая самые разные предметы, его опытный взгляд воина сразу находил неудачные конструкции или отсутствовавшие детали исходных доспехов.

Металл, который использовали прежние оружейники Империи, был более тяжелым, но работа оказалась превосходной. Изгримнур наклонился, чтобы лучше рассмотреть шлем с двойным гребнем морского дракона, и сдул с него тонкий слой пыли.

– Эти доспехи уже довольно давно не чистили, – рассеянно проговорил он.

– Мой отец болел. – Голос маленького Пасеваллеса неожиданно стал капризным. – Я пытался их чистить, но они слишком высокие, мне не достать до верха, и тяжелые, чтобы я мог их снять.

Изгримнур задумчиво оглядел комнату. Доспехи показались ему похожими на стражей Раэда, ждущих принятия решения. Но ему предстояло многое сделать, и, вне всякого сомнения, он провел достаточно времени с ребенком. Он подошел к окну башни и посмотрел на серое западное небо.

– У нас еще час до трапезы, – наконец сказал герцог, – а твой дядя и принц Джошуа не станут обсуждать важные проблемы до ее окончания. Принеси все, что необходимо для чистки доспехов, – и обязательно прихвати большую метлу, чтобы смести пыль. Мы вдвоем сумеем быстро навести здесь порядок.

– Правда? – казалось, мальчик не верит своим ушам.

– Правда. И мне совсем не хочется спускаться по тем ужасным ступенькам. – Пасеваллес продолжал смотреть на Изгримнура. – Ради всех святых, мальчик, отправляйся вниз и принеси светильник. Скоро стемнеет.

Пасеваллес выскочил из комнаты и помчался вниз по узкой лестнице, а Изгримнур покачал головой.

Сначала она подумала, что это башня или гора – ничто, столь высокое, тонкое, унылое и совершенно белое не могло быть живым. Но по мере того, как она к нему подходила, она поняла, что огромное облако, окружавшее центральный ствол, рассеянная молочная бледность – лишь невероятное сплетение ветвей.

Перед ней стояло дерево, огромное и белое, такое высокое, что она не могла разглядеть его верхушку; казалось, она пронзала само небо. Она смотрела на него, ошеломленная зловещим величием. И хотя какая-то ее часть знала, что это сон, Мириамель каким-то образом понимала, что великая белая полоса есть нечто очень важное.

Мириамель приблизилась к нему – у нее не было тела: шла она или парила? Она не могла сказать – она видела, что дерево поднимается над лишенной выразительных черт землей одним гладким стволом, точно колонна неправильной формы из идеально отполированного мрамора. Если белоснежный гигант имел корни, то они находились глубоко-глубоко под землей, где-то в самом ее сердце. Ветви, окружавшие дерево, точно плащ из потрепанной паутины, были идеально тонкими и росли из ствола, но становились еще тоньше по мере того, как удалялись от него и тянулись вверх, а их переплетенные концы постепенно становились невидимыми.

Мириамель находилась уже совсем рядом с огромным деревом и начала подниматься, без всяких усилий двигаясь вверх. Ствол скользил перед ней, словно молочная река.

Она летела в огромном облаке ветвей. Серо-голубое небо за переплетенными белыми нитями было каким-то диковинно плоским. Она не видела горизонта, и ей казалось, что в мире, кроме дерева, больше ничего нет.

Паутина ветвей становилась толще. Тут и там среди ветвей висели маленькие ядрышки темноты, сгустки мрака, подобные опрокинутым звездам. Поднимаясь медленно, точно лебяжий пух, подхваченный порывом ветра, Мириамель потянулась вперед – внезапно она обрела руки, хотя остальная часть ее тела странным образом отсутствовала, – и прикоснулась к одному из черных сгустков. Он имел форму груши, но был гладким и мягким, как спелая слива. Мириамель дотронулась до другого и обнаружила, что он такой же. Однако следующий оказался немного иным. Пальцы Мириамель невольно сжались, и он упал на ее ладонь.

Она посмотрела на него и увидела такую же, как у других, плотную кожу, но чем-то он от них отличался. Быть может, был немного теплее. Каким-то образом она поняла, что он созрел.

Она продолжала на него смотреть, завитки белого дерева бесконечно падали по обе стороны от нее, а черный плод на ладони задрожал и раскрылся. В его середине, там, где персик прятал бы свое ядрышко, лежал ребенок размером с палец. Веки, крошечные, как снежинки, были опущены – он спал, но шевелил ручками и ножками и зевал, но глаза оставались закрытыми.

Значит, каждый из плодов имеет душу, – подумала она. – Или это… вероятности?

Она не знала, что означают подобные мысли во сне, но через мгновение ее охватил страх.

Я ведь сорвала его! Сорвала слишком рано! Я должна вернуть его обратно.

Что-то продолжало нести ее вверх, но сейчас она испытывала ужас. Она совершила нечто неправильное, должна вернуться и найти одну ветку среди тысяч других. Может быть, еще не поздно вернуть то, что она невольно украла.

Мириамель схватилась за сплетение веток, пытаясь замедлить подъем. Некоторые из них, тонкие и хрупкие, как сосульки, ломались у нее в руках, несколько черных плодов сорвались и начали падать в серо-белую пустоту под ней.

Нет! Ее охватил ужас. Она не хотела причинить такой вред. Мириамель протянула руку, чтобы поймать один из падавших плодов, и уронила крошечного ребенка. Она попыталась его схватить, но он уже был далеко.

Мириамель страшно закричала от отчаяния и ужаса…

пела Мегвин.

Все бесполезно. На фоне ее собственной песни она по-прежнему слышала странные стоны, которые, казалось, предвещали ужасные беды.

Мегвин смолкла и посмотрела на пламя костра. Пение причиняло ей страдания из-за потрескавшихся от холода губ, уши жгло, болела голова. Все было не так, как должно быть, – ничто не оправдало ее ожиданий.

Сначала все шло как надо – так Мегвин думала. Она была законопослушной дочерью богов: стоило ли удивляться, что после ее смерти ее воскресили, чтобы она жила с ними – не как равная, конечно, но доверенная и любимая служанка. Боги оказались поразительными существами, с нечеловеческими, сиявшими глазами, радужными доспехами, в яркой одежде. Даже их земля напоминала ее любимый Эрнистир, только лучше, чище и красивее. Небо здесь было более высоким и голубым, снег белее, а трава такой зеленой, что болели глаза. Даже граф Эолейр, также умерший и пришедший в прекрасную вечность, стал более открытым и доступным, и она сумела сказать ему без страха и смущения, что всегда его любила. Эолейр, освобожденный, как и она, от бремени смертного, выслушал ее с некоторой тревогой – почти как бог!

Но потом все пошло не так.

Раньше Мегвин думала, что, когда она и другие живые эрнистирийцы встретили своих врагов и благодаря этому привели богов в мир, они каким-то образом изменили баланс сил. Боги так же воевали между собой, как и эрнистирийцы, но в их войне никто не одержал победу. Худшее, как казалось, было впереди.

И потому боги скакали по огромным белым полям Небес в поисках Скадаха – дыры во внешний мрак. Они ее нашли, холодную, черную, закованную в камни, добытую из темных ниш вечности, как учили ее легенды, населенную самыми жуткими врагами богов.

Мегвин никогда не верила, что подобные вещи существуют, порождения чистого зла, сияющие сосуды пустоты и отчаяния. Но видела одно противостояние на лишенной возраста стене Скадаха, слышала безжизненный глас пророчества, предрекавший уничтожение как богов, так и смертных. Все неправильное находилось за той стеной… и теперь боги пытались ее разрушить.

Мегвин могла бы догадаться, что пути богов окутывает тайна, но даже не представляла, насколько они загадочны.

Она снова запела, все еще надеясь, что сможет прогнать беспокоивший ее шум, но уже через несколько мгновений сдалась. Сами боги пели, и их голоса были намного сильнее, чем голос Мегвин.

Почему они не останавливаются? – с отчаянием думала она. – Почему не оставят стену в покое?!

Но задавать вопросы не имело смысла. У богов свои причины. Всегда.

Эолейр уже давно отказался от попыток понять ситхи. Он знал, что они не боги, что бы ни представлялось бедному лихорадочному разуму Мегвин, но их поведение оставалось для него столь же непонятным, как действия Властелинов Вселенной.

Граф отвернулся от огня и оказался спиной к Мегвин. Она пела для себя, но теперь смолкла. Ее нежный голос на фоне пения Мирных звучал тонко и немелодично. В том не было ее вины. Ни один голос смертного не мог сравниться… с этим.

Граф Над-Муллаха содрогнулся. Хор голосов ситхи снова взмыл вверх, их пение, как и кошачьи глаза, когда они на тебя смотрели, было невозможно игнорировать. Ритмичная песня набирала силу, пульсируя, точно команды рулевого гребцам.

Ситхи пели уже три дня, собравшись перед блеклыми стенами Наглимунда, под непрерывно падавшим снегом. К чему бы они ни стремились, норны в замке не игнорировали их: несколько раз они поднимались на стены и выпускали стрелы. Во время атак несколько ситхи погибло – но у них имелись свои лучники. Всякий раз норнам приходилось отступать, и голоса ситхи вновь взмывали вверх.

– Я не знаю, смогу ли выдерживать это еще некоторое время. – Из клубившегося тумана появился Изорн, борода которого покрылась инеем. – Мне пришлось отправиться на охоту, чтобы хоть немного отвлечься, но я их слышал, даже когда довольно далеко отъехал от замка. – Он бросил на землю рядом с костром зайца. Из раны у него на боку на снег вытекала красная кровь. – Добрый день, леди, – сказал сын герцога Мегвин.

Она перестала петь, но не повернула головы в его сторону. Казалось, она видела только танцевавшее пламя.

Эолейр посмотрел на Изорна и пожал плечами:

– На самом деле это не так уж и ужасно.

Риммер приподнял брови:

– Даже по-своему красиво. Но для меня слишком красиво, сильно и странно. Я чувствую себя больным.

Граф нахмурился:

– Я знаю. Остальные также встревожены. Даже более того – напуганы.

– Но зачем ситхи так поступают? Они рискуют своими жизнями – вчера убили еще двоих! Если это какая-то магическая церемония, которую необходимо провести, почему они не могут петь на достаточном расстоянии от стен, чтобы норны не могли в них попасть из лука?

Эолейр беспомощно покачал головой:

– Я не знаю. Пусть меня укусит Багба, я ничего не знаю, Изорн.

Голоса ситхи проносились по лагерю, точно нестихавший океанский прибой.

Перед рассветом, когда было еще темно, пришел Джирики.

– Сегодня утром, – сказал он и присел на корточки, глядя на тлеющие угли. – До полудня.

Эолейр потер глаза, пытаясь полностью проснуться. Ему удавалось спать урывками, но все же он спал.

– Сегодня… утром? Что вы имеете в виду?

– Начнется сражение. – Джирики повернулся и посмотрел на Эолейра – про другое, более понятное лицо можно было бы сказать, что на нем появилась жалость. – Это будет ужасно.

– Но откуда вы знаете, что сражение начнется утром? – спросил Эолейр.

– Потому что мы к этому шли. Мы не можем организовать осаду – нас слишком мало. Тех, кого вы называете норнами, еще меньше, но они сидят внутри каменной оболочки, а в нашем распоряжении нет механизмов, которые смертные используют для подобных сражений, или времени, чтобы их построить. Поэтому мы сделаем по-своему.

– И это как-то связано с пением? – спросил Эолейр.

Джирики кивнул – странно, по-птичьи.

– Да. Пусть ваши люди будут готовы. И скажите им: что бы они ни увидели, им предстоит сражаться с живыми существами. Хикеда’я такие же, как вы и мы, – у них идет кровь. Они умирают. – Он посмотрел на Эолейра золотыми глазами. – Вы им скажете?

– Скажу. – Эолейр вздрогнул и наклонился ближе к огню, согревая руки над тлевшим углями. – Завтра?

Джирики снова кивнул и встал:

– Наши шансы будут максимальными, когда солнце окажется в высшей точке. Если нам повезет, все закончится до наступления ночи.

Эолейр не мог представить, что мощный Наглимунд может быть побежден так быстро.

– А если сражение не закончится? Что тогда?

– Тогда будет… трудно. – Джирики сделал шаг назад и исчез в тумане.

Эолейр еще некоторое время сидел у костра, стиснув зубы, чтобы они не стучали. Когда он больше не сомневался, что не опозорит себя, он пошел будить Изорна.

Под натиском свежего ветра серо-красный шатер на вершине горы выглядел, точно корабль на гребне высокой волны. Рядом стояло еще несколько палаток, множество было разбросано по склону и спускалось в долину. Дальше находилось озеро Клоду, огромное сине-зеленое зеркало, спокойное, точно сытый зверь.

Тиамак стоял перед палаткой и медлил, несмотря на холодный ветер. Столько людей, вокруг непрерывное движение, всюду кипит жизнь! Он с тревогой смотрел на огромное живое море, понимая, что находится рядом с жерновами Истории, и никак не мог отвернуться. Его собственную маленькую историю почти поглотили грандиозные легенды современного Светлого Арда. Иногда ему казалось, что кто-то разом опустошил мешок, наполненный могущественными снами и жуткими кошмарами. И собственные мелкие страхи, достижения и желания Тиамака будут проигнорированы – в лучшем для него случае. С тем же успехом они могут быть растоптаны.

Слегка вздрогнув, он наклонился и вошел в палатку.

Оказалось, как он и опасался, что Джеремия передал ему приглашение принца на военный совет. Подобные встречи заставляли Тиамака чувствовать себя совершенно бесполезным. В шатре собралось всего несколько человек: Джошуа, сэр Камарис и герцог Изгримнур сидели на стульях, Воршева лежала в постели, опираясь спиной о подушки. Рядом с ней, на полу, скрестив ноги, устроилась ситхи Адиту. Кроме них в шатре находился только юный Джеремия, у которого выдалось очень напряженное утро. Сейчас он, тяжело дыша, стоял перед принцем и старался выглядеть внимательным.

– Спасибо за быстроту, Джеремия, – сказал Джошуа. – Я все понимаю. Пожалуйста, вернись к Стрэнгъярду и передай ему, чтобы он пришел, как только сможет. После этого ты свободен.

– Да, ваше высочество. – Джеремия поклонился и вышел из палатки.

Тиамак, который продолжал стоять у входа, улыбнулся юноше:

– Я не мог спросить раньше, Джеремия: как Лелет? Есть изменения?

Юноша покачал головой. Он пытался говорить спокойно, но ему не удалось скрыть боль.

– Все без изменений. Она не просыпается. Иногда пьет немного воды. Но не ест. – Он сильно потер глаза. – Никто ничего не может сделать.

– Я сожалею, – мягко сказал Тиамак.

– Тут нет вашей вины. – Джеремия переминался с ноги на ногу. – Я должен идти за отцом Стрэнгъярдом.

– Конечно. – Тиамак шагнул в сторону.

Джеремия тут же выскочил из шатра.

– Тиамак, – позвал его принц, – присоединяйся к нам. – Он указал на пустой стул.

Когда вранн сел, Джошуа оглядел собравшихся.

– Это очень сложно, – наконец сказал он. – Я собираюсь сделать ужасную вещь и приношу свои извинения. Только сила необходимости объясняет мои действия. – Он повернулся к Камарису. – Мой друг, пожалуйста, простите меня. Если бы я мог поступить иначе… Адиту считает, что нам следует знать, бывали ли вы в Джао э-Тинукай’и, и если да, то по какой причине?

Камарис поднял усталый взгляд на Джошуа.

– Разве человеку не позволено иметь тайны? – медленно заговорил старый рыцарь. – Заверяю вас, принц Джошуа, это не имеет никакого отношения к борьбе с Королем Бурь. Клянусь моей рыцарской честью.

– Но тот, кому не известна полная история нашего народа – а Инелуки однажды являлся одним из нас, – не знаком со всеми нашими легендами и кровными связями, – не дожидаясь реакции Джошуа, заговорила громко и четко Адиту. – Все здесь присутствующие ни на мгновение не усомнятся, что вы благородный человек, Камарис, но вы можете не понимать, что видели или узнали нечто полезное.

– Быть может, вы расскажете только мне, Камарис? – спросил Джошуа. – Вы знаете, что я ценю вашу честь так же высоко, как собственную. Вам нет необходимости делиться вашими тайнами со всеми, и не важно, что они наши друзья и союзники.

Камарис некоторое время на него смотрел. Казалось, его взгляд смягчился; он явно боролся с каким-то желанием, но потом решительно тряхнул головой:

– Нет. Тысяча извинений, принц Джошуа, но, к моему стыду, я не могу. Даже Законы Рыцарства не заставят меня сделать некоторые вещи.

Изгримнур сжал руки в кулаки, ему доставляли страдания затруднения Камариса. Тиамак не видел риммера таким несчастным с тех пор, как они покинули Кванитупул.

– Как же я, Камарис? – спросил герцог. – Я знаю тебя дольше, чем кто-либо из собравшихся здесь. Мы оба служили старому королю. Если это связано с Престером Джоном, ты можешь рассказать мне.

Камарис расправил плечи, но что-то продолжало его мучить.

– Я не могу, Изгримнур. Это станет большим испытанием для нашей дружбы. Пожалуйста, не проси меня.

Тиамак почувствовал, как нарастает напряжение. Старого рыцаря загнали в угол, но казалось, что никто этого не понимал.

– Почему вы не можете оставить его в покое? – хрипло спросила Воршева. Она положила руки на живот, словно хотела защитить ребенка от неприятностей и скорби.

Почему я здесь? – подумал Тиамак. – Из-за того, что путешествовал с ним, пока к нему не вернулся разум? Из-за того, что я член Ордена Манускрипта? Джелой мертва, Бинабик ушел, и Орден оказался в жалком положении. А где Стрэнгъярд?

И тут Тиамаку пришла в голову новая мысль:

– Принц Джошуа?

– Да, Тиамак?

– Простите меня. Возможно, я вмешиваюсь не в свое дело, к тому же я не знаю всех обычаев… – Он колебался. – Но у эйдонитов есть традиция исповеди, верно?

Джошуа кивнул:

– Да.

Тот, Кто Всегда Ступает по Песку, – начал безмолвно молиться Тиамак, – позволь мне выбрать правильный путь!

Вранн повернулся к Камарису. Старый рыцарь, несмотря на все свое благородство, выглядел как загнанный зверь.

– А вы не могли бы рассказать свою историю священнику? – спросил у него Тиамак. – Например, отцу Стрэнгъярду, возможно, он подошел бы для этой цели? В таком случае, если я правильно все понимаю, ваша история останется между вами и Богом. Кроме того, Стрэнгъярд знает о Трех мечах и нашей борьбе не меньше, чем любой из нас. По крайней мере, он сможет нам рассказать, следует ли нам искать ответы в каком-то определенном месте.

Джошуа хлопнул себя по колену:

– Ты истинный член Ордена, Тиамак. У тебя изощренный ум.

Тиамак решил отложить комплимент Джошуа на потом, чтобы оценить его позднее, и продолжал смотреть на старого рыцаря.

– Я не знаю, – наконец медленно заговорил тот. Его грудь медленно поднималась и опускалась после длинных вдохов и выдохов. – Я не рассказал свою историю даже во время исповеди. Это часть моего позора – но не самая главная.

– Нам всем есть чего стыдиться, каждый из нас совершал неправильные поступки, – заявил Изгримнур, терпение которого почти закончилось. – Мы не хотим вытягивать из тебя твою тайну, Камарис. Нам лишь нужно знать, смогут ли какие-то твои возможные дела с ситхи дать нам ответы на некоторые вопросы. Проклятье! – добавил он после небольшой паузы.

На лице Камариса появилась ледяная улыбка:

– Ты всегда отличался восхитительной прямотой, Изгримнур. – Улыбка исчезла, остались лишь тоска и ужасная пустота. – Хорошо. Пошлите за священником.

– Спасибо вам, Камарис. – Джошуа встал. – Спасибо. Он молится у постели юной Лелет. Я сам за ним схожу.

Камарис и Стрэнгъярд ушли далеко по склону горы, Тиамак стоял у входа в шатер Джошуа и смотрел им вслед, размышляя, правильно ли он поступил, несмотря на похвалу Джошуа. Быть может, Мириамель была права: они оказали Камарису плохую услугу, когда вернули ему разум. А теперь еще вынуждают погрузиться в крайне болезненные воспоминания – еще один жестокий поступок.

Высокий рыцарь и священник долго стояли на продуваемом ветром склоне холма – за это время тучи успели унестись прочь, и на небе появилось бледное полуденное солнце. Наконец Стрэнгъярд повернулся и медленно пошел назад; Камарис не шевелился, он смотрел через долину на серое зеркало озера Клоду. Рыцарь казался высеченным из камня монументом, с которого время сотрет все черты, но он все равно останется на месте, даже через сто лет.

Тиамак заглянул в шатер:

– Отец Стрэнгъярд возвращается.

Священник спускался, сгорбившись из-за холода или бремени тайны Камариса – Тиамак не знал. Однако выражение его лица, когда он приблизился к Тиамаку, говорило о том, что он услышал вещи, которые ему было бы лучше не знать.

– Вас все ждут, – сказал священнику Тиамак.

Архивариус рассеянно кивнул. Он шел, опустив глаза, словно не мог идти, не глядя под ноги. Тиамак пропустил его вперед и вернулся в сравнительное тепло шатра.

– Проходите, Стрэнгъярд, – сказал Джошуа. – Прежде чем начать, скажите, как Камарис? Быть может, нам следует кого-то к нему послать?

Стрэнгъярд поднял голову, словно не ожидал услышать человеческий голос, ииспуганно, даже для робкого священника, посмотрел на Джошуа:

– Я… я не знаю, принц Джошуа. Сейчас я совсем ничего не знаю…

– Я пойду к нему, – прорычал Изгримнур, поднимаясь со стула.

Отец Стрэнгъярд поднял руку.

– Он… хочет побыть один, я думаю. – Он поправил повязку на глазу и провел рукой по редким волосам. – О, милосердный Усирис! Бедные души!

– Бедные души? – спросил Джошуа. – Что вы говорите, Стрэнгъярд? Вы можете нам что-нибудь рассказать?

Архивариус стиснул руки.

– Камарис побывал в Джао э-Тинукай’и. Так он мне сказал… после чего попросил о тайне исповеди, зная, что я поделюсь с вами тем, что узнаю. Но причина и то, что там произошло, скрыты за Дверью Спасителя. – Глаза Стрэнгъярда заметались по шатру, словно ему было больно долго смотреть в одно место. Потом его глаза остановились на Воршеве, и по какой-то причине, продолжая говорить, он смотрел на нее. – Но я думаю, что могу сообщить следующее: его опыт не имеет никакого отношения к настоящей ситуации и ничего нам не поведает о Короле Бурь, Трех Великих мечах или других вещах, необходимых для ведения войны. О, милосердный Усирис! О, Господи! – Он снова провел рукой по редким рыжим волосам. – Прошу меня простить. Иногда бывает трудно помнить, что я лишь хранитель Двери Спасителя, и не мне нести бремя, а Богу. Но как же сейчас тяжело.

Тиамак не сводил с него глаз, его соратник по Ордену Манускрипта выглядел так, словно его только что посетили призраки мести. Вранн подошел ближе к Стрэнгъярду.

– И все? – разочарованно спросил Джошуа. – Вы уверены, что его знания нам не помогут?

– Я ни в чем не уверен, кроме боли, принц Джошуа, – тихо ответил архивариус, но в его голосе появилась неожиданная твердость. – Однако я точно знаю, что такое маловероятно, и продолжать расспрашивать Камариса будет невероятной жестокостью, и не только для него.

– Не только для него? – спросил Изгримнур. – Что это значит?

– Пожалуйста, давайте закончим. – Казалось, Стрэнгъярд охвачен гневом, хотя прежде Тиамак считал, что такое невозможно. – Я рассказал все, что вам требовалось знать. А теперь я должен уйти.

Джошуа заметно удивился:

– Конечно, отец Стрэнгъярд.

Священник кивнул:

– И пусть Господь бережет всех нас.

Тиамак последовал за Стрэнгъярдом.

– Я могу что-то сделать? – спросил вранн. – Быть может, просто пройтись с вами рядом?

После коротких колебаний архивариус кивнул:

– Да, хорошо бы.

Камарис уже ушел с того места, где стоял; Тиамак поискал его взглядом, но не нашел.

После того как они прошли некоторое расстояние по склону, Стрэнгъярд задумчиво сказал:

– Теперь я понимаю… почему люди пьют ради забвения. В тот момент мне это показалось соблазнительным.

Тиамак приподнял бровь, но ничего не сказал.

– Возможно, пьянство и сон – два пути, которые нам дал Господь, чтобы забыть, – продолжал Стрэнгъярд. – А иногда забыть – это единственный способ избавиться от боли.

Тиамак обдумал его слова:

– В некотором смысле Камарис спал в течение двух десятков лет.

– И мы его разбудили, – печально улыбнулся Стрэнгъярд. – Или, следовало сказать, Бог позволил нам его разбудить. Может быть, тому есть причина. И мы еще увидим другой результат, кроме скорби.

Однако в его голосе, – подумал Тиамак, – не прозвучало особой надежды.

Гутвульф остановился, позволив воздуху окутать его тело и пытаясь решить, какой из коридоров ведет вверх – куда его звала песня меча. Его ноздри шевелились, он надеялся уловить минимальное движение влажного воздуха из туннеля, в который хотел попасть. Пальцы, как слепые крабы, скользили взад и вперед по каменным стенам в поисках ответа.

Лишенная тела чужая речь вновь проплыла мимо него, он скорее чувствовал, чем слышал ее слова. Гутвульф тряхнул головой, пытаясь выбросить их из головы. Он знал, что это призраки, но уже не сомневался, что они не могут причинить ему вред, не могут коснуться. Они не были реальными в отличие от меча – и он его звал.

Несколько дней назад он в первый раз снова почувствовал его зов.

Когда Гутвульф проснулся в слепом одиночестве, как уже случалось с ним множество раз, нить захватывающей мелодии проследовала за ним из сна в темноту бодрствования. Это было больше, чем очередной жалкий сон: песня без слов или мелодия, что звучала у него в голове и обволакивала щупальцами желания. Она притягивала его так сильно, что он неуклюже вскочил на ноги, объятый нетерпением юного лебедя, которого призвала любимая. Меч! Он вернулся, он рядом!

Только после того, как Гутвульф окончательно проснулся, он вспомнил, что меч не одинок.

И никогда не был одинок. Меч принадлежал Элиасу, когда-то другу, а теперь смертельному врагу. Огромная часть Гутвульфа мечтала оказаться рядом с ним, окунуться в его песню, как в тепло огня, но он знал, что должен приближаться осторожно. Да, сейчас он влачил жалкую жизнь, но все же она лучше той участи, на которую он будет обречен, если Элиас его поймает – или еще того хуже, если Элиас позволит сделать с ним змее Прайрату все, что тот пожелает.

Гутвульфу даже не приходило в голову, что лучше держаться от меча подальше. Его песня была подобна плеску ручья для путешественника, умирающего от жажды. Она влекла его, и он не мог сопротивляться – он следовал ее зову.

Тем не менее у него еще осталась какая-то животная хитрость. Когда он нащупывал дорогу по уже изученным коридорам, Гутвульф понимал, что ему нужно не только отыскать Элиаса и меч, но и приблизиться к ним как можно осторожнее, чтобы его не заметили и не схватили, однажды он уже шпионил за королем, спрятавшись за скалой над литейным цехом. Он шел по зову меча, но старался сохранять дистанцию, так сокол кружит над своим хозяином. Но попытки сопротивляться зову причиняли ему страшную боль. В первый день, следуя за мечом, Гутвульф совсем забыл о том, что должен сходить туда, где женщина регулярно оставляла для него еду. На второй – для слепого графа Утаниата новый день наступал после того, как он просыпался, – призыв меча бился у него внутри, точно второе сердце, и практически прогнал все мысли о существовании места, где его дожидалась еда. Он съел нескольких ползавших существ, которые попались ему на пути, и пил из ручейков, что текли по полу. В первые недели, проведенные в туннелях, он узнал, что бывает, если пить из застоявшихся луж.

Теперь, после трех снов, наполненных образом меча, он забрел далеко от знакомых мест. Его руки никогда не прикасались к здешним камням; сами туннели, если не считать постоянно звучавших призрачных голосов и неизменного зова Великого меча, казались ему совершенно чужими.

Он лишь смутно представлял, как долго ищет меч на этот раз, и в редкие моменты, когда в голове у него прояснялось, спрашивал себя, что король столько времени делает в тайных коридорах под замком.

А еще через мгновение его посетила дикая и одновременно замечательная мысль.

Он потерял меч. Он потерял его где-то здесь, и теперь меч лежит и ждет того, кто его найдет! Ждет меня! Меня!

Гутвульф и сам не заметил, что начал пускать слюни в грязную бороду. Мысль о том, что он сможет обладать мечом – прикасаться, слушать его, любить и поклоняться, – оказалась настолько чудовищно приятной, что он сделал несколько шагов и рухнул на пол, где и остался лежать, пока темнота не забрала все оставшиеся у него чувства.

После того как Гутвульф пришел в себя, он встал и продолжил свои скитания. Потом он немного поспал. А когда снова проснулся, пошел дальше и остановился перед развилкой двух туннелей, пытаясь понять, какой поможет ему быстрее подняться наверх. Что-то говорило ему, что меч находится над ним, так крот под землей знает, в каком направлении следует копать, чтобы выбраться на поверхность. В другие моменты прояснения он беспокоился, что стал слишком чувствителен к зову меча – и тот приведет прямо в тронный зал, где его, несомненно, поймают и убьют, как крота, если тот прокопает путь на псарню.

Но, несмотря на то что он упрямо продолжал подниматься наверх, Гутвульф начал с очень больших глубин и чувствовал, что подъем оказался не таким невозможным, как он опасался в самом начале. Он также не сомневался, что круговой путь уводит его от замка. Нет, прекрасный, наводящий ужас, живой, поющий клинок, который его звал, должно быть, находился где-то под землей, заключенный в камень, как и он сам. И, когда он его найдет, он перестанет быть одиноким. Ему лишь требовалось решить, какой выбрать туннель…

Гутвульф поднял руки и потер слепые глаза. Он чувствовал страшную слабость. Когда он в последний раз ел? Что, если женщина махнула на него рукой и перестала приносить тарелки с едой? Как же было замечательно…

Но если я найду меч, если он станет только моим, – мечтал он, – мне больше ни о чем не нужно будет беспокоиться.

Он склонил голову набок. Где-то у него за спиной раздался скребущий звук, словно кто-то был замурован внутри камня. Он уже слышал такое раньше – на самом деле в последнее время все чаще, – но это не имело ничего общего с тем, что Гутвульф искал.

Царапанье прекратилось, но он продолжал стоять в мучительной нерешительности перед расходившимися в разные стороны коридорами. Даже несмотря на то, что он оставлял камни, отмечая свой путь, он легко мог заблудиться, но не сомневался, что один из туннелей ведет наверх, к сердцу песни – глухой, зовущей, вынимавшей душу мелодии Великого меча. Он не хотел совершить ошибку и потом долго искать обратную дорогу. Он ослабел от голода и усталости.

Возможно, он простоял так час или день. Наконец, зародившись, точно легкий пылевой дьявол, ветер из правого прохода потянул его за волосы. Через мгновение что-то вылетело из него и промчалось мимо – духи, бродившие по темным, призрачным дорогам. Голоса эхом зазвучали у него в голове, тусклые и безнадежные.

…Водоем. Мы должны искать его у Водоема. Он знает, что делать…

Скорбь. Они призвали последнюю скорбь…

Когда щебетавшие существа пролетали мимо, слепой Гутвульф медленно улыбнулся. Кем бы они ни были, призраками мертвых или унылыми результатами его собственного безумия, они наверняка пришли из самых глубоких и древних частей лабиринта. Они пришли снизу… а он стремился наверх.

Он повернул и пошел по левому туннелю.

Засыпанные мусором обломки массивных ворот Наглимунда были ниже окружавшей их стены, а груды битого камня давали опоры для ног, и графу Эолейру представлялось логичным, что это место лучше других подходило для начала наступления. Однако он с удивлением обнаружил, что ситхи собрались напротив неповрежденного участка стены.

Он оставил Мегвин и встревоженных смертных воинов на попечение Изорна, а сам поднялся по заснеженному склону к Джирики и Ликимейе, которые находились внутри разрушенного здания в нескольких сотнях элей от внешней стены. Ликимейя бросила на него быстрый взгляд, а Джирики кивнул.

– Время почти наступило, – сказал ситхи. – Мы призвали м’йон раши – разрушителей.

Эолейр смотрел на собравшихся перед стеной ситхи. Они перестали петь, но не стали отходить от стены. Интересно, почему они рискуют попасть под стрелы норнов, когда то, чего они намеревались добиться пением, похоже, свершилось?

– Разрушители? – спросил Эолейр. – Вы имеете в виду тараны?

Джирики покачал головой и слабо улыбнулся:

– У нас нет истории подобных вещей, граф. Эолейр. Наверное, мы смогли бы построить подобную машину, но мы решили опираться на знания, которыми располагаем. – Он помрачнел. – Точнее, на то, что нам удалось узнать у тинукеда’я. – Он махнул рукой. – Взгляните, появились м’йон раши.

К стене приближался квартет ситхи. Хотя Эолейр их не узнал, он подумал, что они ничем не отличались от сотен Мирных, разбивших лагерь в тени Наглимунда. Все были стройными, с золотой кожей. Как и у остальных ситхи, среди них не нашлось даже двух похожих по цвету доспехов или волос, что спадали на плечи из-под шлемов; м’йон раши сияли на фоне снега, точно чудом попавшие сюда тропические птицы. Единственное различие, которое граф сумел заметить между ними и остальными соплеменниками Джирики, состояло в том, что каждый держал в руке увенчанный сферой голубого кристаллического камня темный посох из того же странного серо-черного материала, что и меч Джирики Индрейю.

Джирики отвернулся от эрнистирийца и отдал приказ. Его мать поднялась на ноги и что-то добавила. Отряд лучников ситхи окружил группу рядом со стенами, они наложили стрелы и натянули тетиву, после чего застыли, обратив взгляды к пустой стене.

Командир м’йон раши, женщина ситхи с зелеными, как трава, волосами и доспехами, подняла посох и медленно повернула его в сторону стены, словно боролась с сильным напором воды. Когда голубой самоцвет нанес удар, м’йон раши произнесли один громкий слог, и Эолейр почувствовал, как у него задрожали все кости, словно что-то огромное упало с ним рядом. На мгновение ему показалось, что земля у него под ногами переместилась.

– Что?.. – выдохнул он, пытаясь сохранить равновесие.

Стоявший рядом Джирики поднял руку, призывая его к молчанию.

Трое ситхи шагнули вперед, присоединившись к женщине в зеленом, начали что-то скандировать, и каждый по очереди направлял посох, чтобы нанести удар – образуя треугольник вокруг первого; их движения были на удивление медленными, но каждый раз удар отдавался в земле, и Эолейр, как и все остальные, чувствовал, как она вздрагивает под ногами.

Граф Над-Муллаха смотрел не отрывая глаз – на расстоянии в дюжину элей вверх и вниз вдоль стены, там, где стояли м’йон раши, с камней посыпался снег. Эолейр заметил, что четыре серо-голубые сферы на посохах стали более светлыми, словно с ними что-то происходило – казалось, они покрылись сетью мелких трещин.

Ситхи убрали посохи от стены, и их скандирование стало громче. Женщина ситхи нанесла новый удар, на этот раз она двигалась немного быстрее, и внезапно по ледяной земле прокатился безмолвный раскат грома. Остальные м’йон раши последовали ее примеру, и каждый удар подчеркивало громко произнесенное слово. Когда они атаковали в третий раз, с верхней части высокой стены посыпались камни, исчезавшие в высоких снежных сугробах.

Граф не мог скрыть удивления:

– Я никогда не видел ничего подобного!

Джирики повернулся, его лицо с высокими скулами оставалось безмятежным.

– Вам следует вернуться к вашим воинам. Очень скоро наступит момент, когда они должны быть в полной готовности.

Эолейр, который не мог оторвать взгляда от необычного представления, отошел назад по склону, стараясь удерживать равновесие при помощи широко расставленных в стороны рук, когда земля норовила сбить его с ног.

После четвертого удара большой участок каменной кладки рассыпался и упал внутрь, оставив наверху огромную брешь – словно гигантское существо сожрало кусок стены. Эолейр наконец понял значение слов Джирики и поспешил к Изорну и ждавшим приказа эрнистирийцам.

– Приготовьтесь! – крикнул он. – Сейчас начнем!

Земля содрогнулась в пятый раз, и этот удар получился самым сильным. Эолейр потерял равновесие, упал вперед и покатился вниз по склону, а обжигающе холодный снег попал ему в нос и рот. Он не сомневался, что его солдаты будут смеяться, но они не сводили глаз с горы у него за спиной.

Эолейр оглянулся. Огромная стена Наглимунда, толщиной в два человеческих роста, растворялась, точно песочный замок, по которому ударила волна. Слышался громкий скрежет камня по камню, но не более того. Стена рухнула на землю, на белые берега, с жутковатым приглушенным звуком, огромные хлопья снега взвились вверх и полетели во все стороны, воздух наполнился белым туманом, который почти полностью закрыл видимость.

Когда туман рассеялся, м’йон раши отступили. В стене Наглимунда появилась дыра диаметром в дюжину элей, открыв темные внутренности двора. Людское море стало медленно заполнять дыру. Сияли глаза. Мерцали наконечники копий.

Эолейр вскочил на ноги.

– Эрнистирийцы! – закричал он. – Ко мне! Час настал!

Но солдаты графа остались на месте, а из бреши в стене Наглимунда стремительно хлынула толпа – быстрая и бесчисленная, точно термиты из разрушенного гнезда.

Из рядов ситхи послышался громкий стук клинков о щиты, затем в воздух взмыло множество стрел, погубивших норнов, что бежали в первых рядах вниз по склону. Некоторые враги были также вооружены луками – они поднялись на сохранившиеся стены и стали стрелять оттуда вниз. Однако по большей части воины с каждой стороны не собирались терять время. С нетерпением любовников древние родственники атаковали друг друга.

Сражение перед Наглимундом быстро превратилось в сцену жуткого хаоса. Сквозь вихри снега Эолейр видел, что все новые и новые стройные норны появляются из бреши в стене. Среди них были и гиганты – существа, покрытые серо-белым мехом, вдвое превосходившие ростом человека, однако одетые в доспехи и вооруженные огромными дубинами, ломавшими кости, словно сухие палки.

Прежде чем граф успел отступить к своим людям, перед ним возник один из норнов. Невероятно, хотя шлем скрывал большую часть бледного лица, а доспехи защищали торс, черноглазое существо оставалось босым, и длинные ноги несли его по пушистому снегу, как по надежному камню. Норн двигался с быстротой рыси, и, пока Эолейр в изумлении на него смотрел, он едва не лишился головы после первого сокрушительного взмаха меча норна.

Кто мог представить такое безумие? Эолейр отбросил все посторонние мысли – ему пришлось сражаться за свою жизнь.

Норн держал в руке маленький щит.

А его более легкий меч был быстрее клинка графа Над-Муллаха. Эолейру сразу пришлось перейти в глухую защиту, отступая вниз по склону. Тяжелые доспехи и щит замедляли его движения, и пару раз он лишь чудом устоял на ногах. Он отбил несколько ударов, но возбужденная гримаса норна говорила о том, что еще немного, и враг найдет брешь в его защите.

Внезапно норн застыл на месте, и в его глазах появилось удивление. Через мгновение он упал лицом вниз. Из его шеи торчала стрела с синим оперением.

– Постарайтесь держать своих людей вместе, граф Эолейр! – Джирики, который находился немного выше по склону, взмахнул луком. – Если их разделят, они утратят мужество. И помните – у наших врагов также течет кровь, и они умирают!

Ситхи развернул лошадь и направил ее в самую гущу битвы; очень скоро его скрыли снег и метавшиеся фигуры сражавшихся воинов.

Эолейр поспешил вниз по склону к эрнистирийцам, вокруг ржали лошади, кричали люди и еще какие-то непонятные существа. Наступил практически полный хаос. Эолейр и Изорн едва сумели построить своих людей для атаки вверх по склону, когда появились два белых великана, вдвоем тащивших ствол дерева. С оглушительным ревом они бросились на людей Эолейра, используя дерево как косу, убивая тех, кто вставал между ними. Ломались кости, покрытые кровью тела исчезали под снегом. Объятые ужасом эрнистирийцы сумели попасть стрелой в глаз одного из гигантов, затем второго пронзило множество стрел, и он пошатнулся. Однако страшная пара продолжала сеять смерть, пока уцелевшие эрнистирийцы не сумели повалить и прикончить второе чудовище.

Эолейр огляделся по сторонам и увидел, что большая часть норнов сражаются с ситхи. И, хотя хаос сражения наводил ужас, Эолейр решил остановиться и понаблюдать. Такого не случалось с начала времен: шла битва между бессмертными. То, что ему удавалось разглядеть сквозь снег, представляло собой стремительное движение, обманные выпады, прыжки, мелькание темных клинков, летевших к цели, словно ивовые прутья. Многие поединки завершались чуть ли не до первых ударов; после подобных танцевальным па движений один из противников наносил единственный удар, и на этом все заканчивалось.

С вершины холма послышался пронзительный зов рогов. Эолейр поднял взгляд и увидел строй трубачей, которые стояли на камне, подняв к серому небу длинные, похожие на трубы инструменты. Но высокое пение рогов доносилось со стороны музыкантов, находившихся в тени Наглимунда, – когда норны наверху стены надували щеки, из их труб вылетали не звуки, а туча оранжевой, как закат, пыли.

Эолейр не сводил с них завороженного взгляда. Что это такое? Яд? Или еще один непостижимый ритуал бессмертных?

Когда оранжевый плюмаж начал стекать по склону горы, сражение в его клубах, казалось, стало распухать и извиваться – но никто не падал. Если это яд, – подумал граф, – то его действие изощреннее всего, о чем я слышал прежде. И тут Эолейр почувствовал жжение в горле и носу, попытался сделать вдох, и на миг ему показалось, что сейчас он задохнется и умрет. А еще через мгновение к нему вернулась способность дышать, но тут же на него обрушилось небо, тени стали удлиняться, а снег, казалось, загорелся.

Эолейра наполнил страх, который расцветал, точно огромный черный цветок изо льда. Люди вокруг кричали. И он кричал. А норны, которые бросились вперед из развалин Наглимунда, походили на демонов – даже священники не могли такого представить. Граф и его люди повернулись, чтобы бежать, но стоявшие за ними ситхи, безжалостные и золотоглазые, наводили такой же ужас, как их бледнокожие кузены.

В ловушке, – подумал Эолейр, все мысли исчезли у него из головы, осталась лишь паника. – В ловушке! В ловушке! В ловушке!

Что-то схватило его, и он ударил в ответ, отчаянно царапаясь, чтобы высвободиться из хватки ужасной твари, чудовища с открытым в крике ртом и огромным желтым лицом, из которого торчали щупальца. Эолейр поднял меч, собираясь его прикончить, но что-то еще ударило его в спину, и он упал в ледяную белизну, однако чудовищное существо не отпускало его, продолжая царапать лицо и руки. Он лежал лицом в холодном снегу, и, хотя продолжал сопротивляться, освободиться ему не удавалось.

Что происходит? – вдруг подумал он. – Да, в сражении участвовали чудовища, гиганты и норны – но ничего даже близко похожего на тварь, которая его схватила. И ситхи – он вспомнил, как ужасно они выглядели, и свою уверенность в том, что они устроили ловушку для него и других эрнистирийцев между собой и норнами, а потом принялись уничтожать смертных, – ситхи не наши враги!..

Тяжесть у него на спине ослабела. Он выскользнул и сел. Никакого монстра не было. Рядом сидел на корточках Изорн, который опустил голову, как больной теленок. И хотя вокруг бушевало безумие битвы, а его люди сражались друг с другом, точно бешеные собаки, страх начал отступать. Эолейр ощупал пальцами холодное лицо, потом вытянул руку в перчатке и посмотрел на оранжевый снег.

– Снег смывает эту дрянь, – сказал Эолейр. – Изорн! Они осыпали нас ядом! Но снег помогает от него избавиться!

Изорна вырвало, и он слабо кивнул.

– Мой также смыл снег. – Риммер сплюнул. – Я пытался… тебя убить.

– Быстрее, – сказал Эолейр, поднимаясь на ноги. – Мы должны попытаться вылечить других. Идем! – Он схватил пригоршню снега, стряхнув оранжевую пыль, и побежал к группе кричавших и дравшихся людей.

Все они были в крови, но раны оказались незначительными, главными образом царапины от ногтей и зубов: хотя яд вызывал безумие, он делал людей неуклюжими и неумелыми. Эолейр бросал пригоршни снега в лицо каждому, до кого мог дотянуться.

После того как ему и Изорну удалось привести в чувство тех, кто находился рядом, они быстро объяснили им, что следует делать, чтобы помочь остальным. Один из воинов так и не поднялся на ноги. Он потерял оба глаза, истек кровью и умер, испачкав землю вокруг себя. Эолейр накрыл изуродованное лицо мертвеца его собственным плащом, а потом наклонился, чтобы собрать новую порцию целительного снега.

Похоже, на ситхи пыльный яд действовал не так сильно, как на людей. Некоторые бессмертные, находившиеся ближе к стене, казались ошеломленными и двигались медленнее, но ни у кого не появилось симптомов безумия, которое овладело эрнистирийцами. И все же на склоне разворачивались жуткие картины.

Ликимейю и нескольких ситхи окружил пеший отряд норнов, и, хотя мать Джирики и ее спутники оставались в седлах и имели возможность наносить удары сверху, белые руки, которые раскачивались, точно жуткое растение, стаскивали с лошадей одного за другим.

Йизаши Серое Копье оказался лицом к лицу с завывавшим гигантом, который держал по раздавленному ситхи в каждой руке. Конный ситхи, чье лицо оставалось невозмутимым, как у сокола, пришпорил свою лошадь и поскакал навстречу врагу.

Джирики и двое других ситхи сумели поставить другого гиганта на колени и рубили все еще живого монстра, словно разделывали быка. В воздух взмывали огромные фонтаны крови, накрывая Джирики и его соратников липким туманом.

Группа норнов подняла на копья неподвижное тело Зиньяды, чьи светло-голубые волосы покрывала красная кровь, и с торжествующими криками бежали к стенам Наглимунда. Чека’исо и Каройи поскакали вслед за ними и растоптали их прежде, чем норны успели донести тело до стен, каждый убил троих белокожих врагов, хотя оба получили многочисленные ранения. Когда они прикончили всех норнов из этого отряда, Чека’исо Янтарные Локоны положил тело Зиньяды поперек своего седла. Его собственная кровь смешалась с кровью Зиньяды, и они вместе с Каройи отвезли ее тело в свой лагерь.

День продолжался, полный безумия и ужаса. За туманом и снегом солнце уже начало клониться к закату, разбитая западная стена Наглимунда засияла в свете тусклого дня, а снег стал еще более красным.

Мегвин, словно призрак, шла по границе сражения – впрочем, она и была призраком. Сначала она пряталась за деревьями, опасаясь стать свидетельницей ужасных вещей, происходивших вокруг, но потом что-то заставило ее выйти вперед.

Если я мертва, чего мне бояться?

Но ей было тяжело смотреть на окровавленные тела, что лежали на заснеженном склоне холма, и не бояться смерти.

Боги не умирают, а смертные – лишь один раз, – уговаривала она себя. – Когда все закончится, они снова поднимутся.

Но если так, какой смысл в сражении? И если боги не умирают, тогда почему они боятся орд демонов из Скадаха? Она не понимала.

Мегвин задумчиво шла между убийцами и их жертвами. Плащ развевался у нее за спиной, ноги оставляли маленькие ровные следы на белом и алом.

Саймон находился в ярости. Они сами попали в ловушку, точно глупые ягнята на бойню.

– Ты можешь пошевелить руками? – прошептал он Мириамель.

Его собственные запястья были связаны очень надежно: два Огненных танцора мастерски умели вязать узлы.

Мириамель покачала головой. Он едва ее видел в сгущавшихся сумерках.

Они стояли на коленях в центре лесной поляны. Им связали руки за спиной, а также сильно стянули щиколотки. Саймон смотрел на беспомощную Мириамель, думал о животных, которые ждут смерти, и внутри у него снова начал собираться черный гнев.

Я рыцарь! Неужели это ничего не значит? Как я мог допустить, чтобы нас заманили в ловушку?

Ему следовало предвидеть, что такое возможно. Однако он, как олух, развесил уши, слушая комплименты Ройлстана.

«Ты видела, как рыцарь владеет мечом, – сказал предатель. – Ему нет нужды бояться Огненных танцоров».

И я ему поверил. Я не достоин быть рыцарем. Я опозорил Джошуа, Моргенеса, Бинабика и всех, кто пытался меня чему-то учить.

Саймон снова начал сражаться с веревками и в очередной раз потерпел поражение.

– Тебе что-нибудь известно про Огненных танцоров? – прошептал он Мириамель. – Что они с нами сделают? И что имели в виду, когда сказали, что отдадут нас Королю Бурь? Сожгут?

Он почувствовал, как Мириамель вздрогнула.

– Я не знаю. – Ее голос был ровным и мертвым. – Наверное.

Ужас и гнев Саймона исчезли, и на их место пришли сожаления.

– Я подвел тебя, верно? – спросил он. – Плохой из меня получился защитник.

– Ты не виноват. Нас обманули.

– Как бы я хотел добраться до горла Ройлстана. Его жена пыталась предупредить нас, но я повел себя как болван и не слушал ее. Но он… он!..

– Он также был напуган. – Казалось, Мириамель говорила с огромной высоты, словно вещи, о которых шла речь, не имели особого значения. – Не знаю, смогла бы я отдать свою жизнь ради спасения каких-то незнакомцев. Почему я должна ненавидеть тех, кто оказался на это неспособен?

– Проклятое Дерево! – У Саймона не осталось сил, чтобы жалеть предателей Ройлстана и Галлэйн.

Он говорил себе, что должен спасти Мириамель, разорвать веревки и вырваться на свободу. Но он понятия не имел, с чего начать.

Между тем лагерь Огненных танцоров жил своей жизнью. Несколько мужчин в белых одеяниях развели костер и готовили еду, другие кормили овец и цыплят, кто-то о чем-то тихо разговаривал. Среди них даже были женщины и дети. И, если бы не два связанных пленника и зловещие белые балахоны, вполне могло показаться, что это обычный вечер в деревне.

Мэйфвару, вожак Огненных танцоров, ушел с тремя своими помощниками в большой дом. Саймону даже думать не хотелось о том, что они обсуждали.

Вечер клонился к ночи. Одетые в белое люди приготовили себе скромный ужин, ничего не предложив узникам. Огонь продолжал свой бесконечный танец на ветру.

– Поднимите их. – Глаза Мэйфвару скользнули по Мириамель и Саймону и обратились к сине-черному небу. – Время близится.

Два его помощника заставили пленников встать. Ноги у Саймона онемели, а из-за связанных щиколоток он едва удерживал равновесие и упал бы на землю, если бы Огненные танцоры не схватили его за руки. Стоявшая рядом Мириамель также неуверенно держалась на ногах. Мужчина в белом обнял ее за талию, удерживая так, словно это не живой человек, а полено.

– Не прикасайся к ней, – прорычал Саймон.

Мириамель бросила на него измученный взгляд:

– Это бесполезно, Саймон. Успокойся.

Огненный танцор, стоявший рядом с ней, усмехнулся и положил руку ей на грудь, но Мэйфвару издал резкий звук, и тот сразу ее убрал и повернулся лицом к Мэйфвару, а Мириамель продолжала стоять молча, с безразличным выражением на лице.

– Идиот, – резко сказал Мэйфвару. – Это тебе не детские игрушки. Они для Него – для нашего Господина. Ты понимаешь?

Огненный танцор, стоявший рядом с Мириамель, сглотнул и быстро закивал.

– Нам пора. – Мэйфвару повернулся и зашагал к краю поляны.

Огненный танцор за спиной Саймона сильно толкнул его, и он рухнул, как подрубленное дерево, но лишь охнул, а ночь вокруг него принялась раскачиваться.

– У него связаны ноги, – медленно проговорил Огненный танцор.

Мэйфвару резко обернулся:

– Я знаю! Развяжите.

– Но… тогда они убегут?

– Привяжи веревку к их рукам, – сказал вожак. – А другой конец вокруг своего пояса. – Он покачал головой, с трудом скрывая отвращение.

Саймон почувствовал, что к нему возвращается надежда, когда мужчина вытащил нож и наклонился, чтобы разрезать веревки у него на щиколотках. Если Мэйфвару единственный, кто соображает, а все выглядело именно так, у них появлялись шансы спастись.

Когда они с Мириамель смогли идти, Огненные танцоры привязали к ним веревки и стали толкать вперед, словно они были быками, а если они спотыкались или упирались, тыкали им в спины наконечниками копий. Копья имели странную форму, короткие, с тонкими древками и очень острые, ничего подобного Саймон прежде не видел.

Мэйфвару шагнул в заросли на краю поляны и исчез, очевидно, их вели в какое-то другое место. Саймон почувствовал небольшое облегчение. Он долго смотрел на огонь, и его осаждали дурные мысли. Во всяком случае, они покинули поляну, и, возможно, им удастся сбежать. Он оглянулся и с тоской отметил, что почти все Огненные танцоры идут за ними, и длинный строй белых балахонов терялся в темноте.

Очень скоро оказалось, что они идут по утоптанной тропе, которая извивалась, но неуклонно поднималась вверх по склону холма. Видимость ограничивалась всего несколькими элями: землю покрывал густой туман, и серая мгла поглощала звук не хуже, чем свет. Если не считать шороха шагов нескольких десятков ног, в лесу было тихо. Даже ночные птицы не пели, и стих ветер.

Саймон мучительно искал выход, но все планы побега приходилось отбрасывать как невозможные. Враг сильно превосходил их числом, к тому же они оказались в незнакомом месте. Даже если они сумеют избавиться от Огненных танцоров и веревок, у них все еще будут связаны руки, и их моментально поймают.

Он оглянулся на Мириамель, которая брела вслед за ним. Она выглядела замерзшей и несчастной и, казалось, сдалась. Ей хотя бы позволили остаться в плаще. Вначале, когда она еще не окончательно пала духом, Мириамель сумела уговорить одного из Огненных танцоров, и он не стал забирать у нее плащ, защищавший от холодного ночного ветра. Саймону не повезло. У него отняли плащ вместе с ножом кануков и мечом. Лошади и седельные сумки находились в каком-то другом месте. И теперь у него была лишь одежда, а также жизнь и душа.

А еще жизнь Мириамель, – подумал он. – Я поклялся ее защищать. И все еще за нее отвечаю.

И это его немного утешало. Пока он дышал, у него была цель.

Ветка ударила его по лицу, и он выплюнул мокрые еловые иголки. Мэйфвару оставался маленькой призрачной тенью в тумане, он вел их все дальше, поднимаясь вверх по склону.

Куда мы идем? Возможно, будет лучше, если мы этого не узнаем.

Они брели сквозь серый туман, точно проклятые души, пытающиеся найти выход из Ада.

Казалось, они идут уже много часов. Туман слегка поредел, но над ними все еще висела тяжелая тишина, а воздух оставался густым и влажным. Затем, так же быстро, как проходят зимние сумерки, они вышли из леса и оказались на вершине горы.

Пока они шли в тени леса, тяжелые тучи скрывали луну и звезды и единственным источником света были факелы и метавшиеся языки пламени огромного костра. На наклонной поверхности вершины тут и там виднелись выступы странной формы, освещенные мерцавшим красным пламенем, и казалось, будто это великаны, которые шевелятся во сне. Когда-то они могли быть частями огромной стены или другого крупного сооружения, а сейчас превратились в обломки, разбросанные повсюду и покрытые ковром из лиан и травы.

В самом центре на вершине горы стоял очищенный от растительности камень высотой с двух человек – огромный бледный кусок скалы, угловатый, точно лезвие топора. Между высоким костром и камнем замерли три неподвижные фигуры в темных одеяниях. Они выглядели так, словно очень долго чего-то ждали – возможно, столько, сколько сами скалы. Когда Огненные танцоры подвели к ним пленников, темное трио повернулось к ним практически одновременно.

– Приветствую вас, Дети Облаков! – прокричал Мэйфвару. – Приветствую Господина Первого Избранника. Мы пришли, как он хотел.

Фигуры в черном молча на него смотрели.

– Мы привели даже больше, чем обещали, – продолжал Мэйфвару. – Слава Господину!

Он повернулся и помахал своим подручным, которые поспешно вывели Саймона и Мириамель вперед; но, когда они подошли к большому костру и молчаливым наблюдателям, Огненные танцоры замедлили шаг, остановились и беспомощно посмотрели на своего вожака.

– Привяжите их к дереву, вон там. – Мэйфвару нетерпеливо указал в сторону мертвой сосны, в двадцати шагах от костра. – И побыстрее, уже почти полночь.

Саймон застонал от боли, когда один из Огненных танцоров стал привязывать его руки, и без того стянутые за спиной, к сосне. Как только Огненные танцоры закончили и отошли, он придвинулся к Мириамель, и теперь их плечи касались друг друга; ему было страшно, а кроме того, так они могли шептаться, не привлекая внимания.

– Кто эти трое в темных одеждах? – тихонько спросил он.

Мириамель покачала головой.

Ближайшее существо в темном плаще медленно повернулось к Мэйфвару.

– Они для Господина? – прозвучал вопрос.

Слова были холодными и острыми, точно лезвие ножа, и Саймон почувствовал, как у него слабеют ноги. Он сразу узнал резкий, но мелодичный акцент, который слышал только в минуты ужаса… шипение Стормспайка.

– Да, – ответил Мэйфвару, быстро кивнув бритой головой. – Мне приснился рыжий несколько лун назад. И я знаю, что сон послал мне Господин. Он его хочет.

Существо в темных одеяниях некоторое время смотрело на Саймона.

– Может быть, – медленно проговорило оно. – Но ты привел еще одну, на случай, если у Господина есть планы и для нее? Ты принес кровь для Связывания?

– О да! – В присутствии странных существ вождь Огненных танцоров стал кротким и обходительным, точно старый придворный. – Двоих, что пытались нарушить обещание Господину! – Он повернулся и указал на группу Огненных танцоров, которые с испуганным видом ждали чуть в стороне.

Послышались крики, а потом несколько мужчин в белых балахонах притащили двух сопротивлявшихся человек, у одного из которых капюшон упал на плечи.

– Господь тебя проклянет! – закричал рыдавший Ройлстан. – Ты обещал нам, что мы будем прощены, если приведем этих двоих!

– Вы и были прощены, – весело ответил Мэйфвару. – Я простил вам глупость. Но вы должны быть наказаны. Никто не смеет убегать от Господина.

Ройлстан упал на колени, и те, кто его окружил, попытались поставить его на ноги. Должно быть, его жена Галлэйн потеряла сознание; она безвольно висела на руках двух Огненных танцоров.

Саймону показалось, что сердце сейчас выскочит у него из груди, и несколько мгновений он не мог дышать. Они были совершенно беспомощны, и на сей раз им никто не поможет. Они умрут на продуваемом всеми ветрами холме – или за ними придет Король Бурь, как сказал Мэйфвару, что намного хуже. Он повернулся к Мириамель.

Казалось, принцесса задремала, ее глаза были почти закрыты, губы двигались. Возможно, она молилась.

– Мириамель! Это норны! Слуги Короля Бурь!

Она его игнорировала, поглощенная собственными мыслями.

– Проклятье, Мириамель! Не делай так! Нам нужно думать! Мы должны выбраться на свободу!

– Закрой рот, Саймон! – прошипела она.

Он был ошеломлен:

– Что?!

– Я стараюсь кое-что достать. – Мириамель опиралась о ствол дерева, и ее плечи двигались. – Оно лежит на дне кармана в моем плаще.

– О чем ты? – Саймон попытался еще сильнее к ней придвинуться, и вскоре его пальцы коснулись ее плаща. – Нож?

– Нет. Они забрали мой нож. Твое зеркало – то, что тебе подарил Джирики. Оно осталось у меня после того, как я стригла тебе волосы. – Саймон почувствовал, как деревянная рамка появилась из кармана и коснулась его пальцев. – Ты можешь его взять?

– Но какая нам от него польза? – Саймон постарался покрепче сжать пальцами зеркало. – Не отпускай, пока я не буду крепко его держать. – Готово. – Он вытащил зеркало и крепко зажал в связанных руках.

– Ты можешь позвать Джирики! – торжествующе сказала Мириамель. – Ты говорил, что им можно воспользоваться в минуты самой серьезной опасности.

Саймон почувствовал, как его надежды исчезают.

– Но оно так не работает. Джирики не может просто взять и появиться. Тут совсем другая магия.

Некоторое время Мириамель молчала.

– Но ты сказал, что оно привело к тебе Адиту, когда ты заблудился в лесу, – слегка погрустневшим голосом ответила Мириамель.

– У нее ушло несколько дней, чтобы меня найти. У нас нет нескольких дней, Мири.

– А ты все равно попытайся, – упрямо сказала она. – Хуже не будет. Может быть, Джирики где-то рядом. Попытайся.

– Но я его даже не вижу, – запротестовал Саймон. – Как я могу заставить зеркало работать, если даже не могу в него посмотреть?

– Просто попытайся!

Саймон не стал больше спорить, сделал глубокий вдох и попытался представить свое лицо, каким оно было, когда он в последний раз видел его в зеркале ситхи. Обычно он мог вспомнить самые разные вещи, но сейчас внезапно понял, что детали от него ускользают – какого цвета у него глаза? И шрам на щеке, ожог от крови дракона – какой он длины? До нижней части носа?

На мгновение к нему вернулось воспоминание о боли от обжигающей черной крови Игьярдука, и показалось, что рамка дерева потеплела под его пальцами. Но она тут же снова стала холодной. Саймон попытался вновь призвать это ощущение, у него не получилось, однако он несколько мгновений продолжал свои бесплодные попытки.

– Не получается, – устало сказал он. – Я не могу это сделать.

– Ты недостаточно стараешься, – резко ответила Мириамель.

Саймон поднял голову. Огненные танцоры не обращали на них с Мириамель внимания, они не сводили глаз со странной сцены перед костром. Двух предателей, Ройлстана и Галлэйн, подтащили к верхушке большого камня и уложили на спины. Четверо Огненных танцоров, стоявших там же, держали их за щиколотки, головы пленников свисали вниз, и они беспомощно размахивали руками.

– Усирис Эйдон! – выругался Саймон. – Ты только взгляни!

– Не смотри, – сказала Мириамель. – Просто используй зеркало.

– Я же сказал, что не могу. К тому же из этого ничего не выйдет.

Он немного помолчал, глядя на судороги перевернутого вниз головой Ройлстана, который что-то невнятно кричал. Три норна стояли перед ним, глядя на него так, словно увидели на ветке интересную птицу.

– Проклятое Дерево, – снова выругался Саймон, а затем бросил зеркало на землю.

– Саймон! – с ужасом вскричала Мириамель. – Ты сошел с ума. Подними его!

Саймон ударил по зеркалу каблуком. Оно оказалось очень прочным, но ему удалось поставить его так, что оно опиралось о ствол, и он снова на него наступил. Рамка не поддалась, но кристаллическая поверхность лопнула с негромким хрустом, и на мгновение над зеркалом появился запах фиалок. Саймон снова ударил ногой, и прозрачные осколки разлетелись во все стороны.

– Ты сошел с ума! – Мириамель была в отчаянии.

Саймон закрыл глаза.

Прости меня, Джирики, – подумал он. – Но Моргенес говорил мне, что любой подарок, который нельзя выбросить, – это не подарок, а ловушка.

Он присел так низко, как только мог, но веревка не давала ему дотянуться до осколков связанными пальцами.

– Ты можешь до них достать? – спросил он Мириамель.

Она некоторое время на него смотрела, потом сползла вниз по дереву. Однако и ей не удалось достать до осколков.

– Нет, – прошептала она. – Зачем ты это сделал?

– Оно не могло нам помочь, – нетерпеливо ответил Саймон, – во всяком случае, пока оставалось целым. – Он дотянулся ногой до одного из крупных осколков и подтащил его поближе. – Помоги.

Саймон слегка приподнял осколок и попытался поставить его так, чтобы Мириамель до него дотянулась, но он соскользнул на землю. Саймон прикусил губу и приготовился к новой попытке.

Трижды осколок падал, заставляя его начинать все сначала. К счастью, Огненные танцоры и норны в черных одеяниях занимались приготовлениями к ритуалу, в чем бы он ни состоял. Саймон бросил быстрый взгляд на середину открытого пространства перед камнем и увидел, что Мэйфвару и его подручные стоят перед ним на коленях. Ройлстан перестал кричать, он издавал тихие стоны и дергался, ударяясь головой о камень. Галлэйн висела неподвижно.

На этот раз, когда осколок снова начал соскальзывать с сапога Саймона, ему удалось отклониться в сторону и прижать его к штанине и ноге Мириамель.

Что теперь? – спросил он у себя.

Мириамель прижалась к нему, приподнялась на цыпочки и переместила осколок выше вдоль ноги Саймона. Он с легкостью разрезал грубую ткань его штанов, появилась кровь, но Саймон застыл в неподвижности, он не хотел, чтобы боль его отвлекла. Догадка Мириамель вызвала у него восхищение. После того как она уже больше не могла подняться выше, они сдвинулись так, чтобы осколок оказался полностью на ноге Саймона, после чего Мириамель снова опустилась. Теперь пришел черед Саймона. Процесс был мучительно медленным, а осколок оказался намного острее, чем обычное стекло. К тому моменту, когда Саймон почти дотянулся до него рукой, их ноги покрылись кровью.

Когда Саймон снова попытался взять осколок, он обнаружил, что у него ничего не получается, и тут волосы у него на затылке встали дыбом, окружившие камень норны начали петь.

Мелодия поднималась, точно змея над своими кольцами, и Саймон почувствовал, что погружается в странное подобие сна. Голоса были холодными и пугающими и странным образом красивые. Он подумал, что слышит пустое эхо огромных пещер, музыкальную капель медленно тающего льда. Он не понимал слов, но вечная магия песни не вызывала сомнений. Она тащила его, как подземная река, вниз, вниз в темноту…

Саймон тряхнул головой, пытаясь избавиться от наваждения, и увидел, что оба пленника перестали сопротивляться, а норны встали вокруг камня, образовав треугольник.

Саймон изо всех сил напрягал руки, морщась, когда конопля вгрызалась в запястья; веревки терзали плоть, словно превратились в обжигающий металл. Мириамель увидела, что у него на глазах появились слезы, и прижалась к нему, положив голову на плечо, словно так могла заставить боль уйти. Саймон задыхался, продолжая свои отчаянные попытки. Наконец его пальцы коснулись холодной кромки, он почувствовал, как осколок разрезал кожу, и облегченно вздохнул.

Песня норнов закончилась. Мэйфвару поднялся с колен и подошел к камню.

– Время пришло, – крикнул он. – Господин должен увидеть нашу верность! Наступило время призвать Его Третий Дом.

Он повернулся и что-то сказал норнам – слишком тихо, Саймон не расслышал его слов, но он особенно и не пытался, он сжимал осколок, не обращая внимания на капли крови, которые появлялись на пальцах, – главное, чтобы осколок не стал скользким и не выпал из руки. Затем он повернулся и начал вслепую резать веревку на запястьях Мириамель.

– Не двигайся, – сказал он.

Мэйфвару дали длинный нож, блестевший в колебавшемся свете костра, как существо из кошмара. Он подошел к камню, схватил Ройлстана за волосы и так сильно дернул, что Огненные танцоры едва не выпустили его щиколотки. Ройлстан поднял руки, словно пытался сопротивляться, но его движения были медленными, словно он тонул в глубокой воде. Мэйфвару провел лезвием вдоль шеи Ройлстана и отступил назад, но не сумел уклониться от брызнувшей фонтаном крови; на белой одежде и лице появились темные пятна.

Ройлстан начал конвульсивно дергаться, а Саймон не мог отвести от него взгляда, струи крови бежали по лицу Ройлстана и бледному камню. Галлэйн, висевшая головой вниз рядом с умиравшим мужем, закричала. У основания камня появилась красная лужа, повисший над землей туман стал алым, словно его напитала кровь.

– Саймон! – Мириамель толкнула его в бок. – Поспеши!

Саймон нащупал ее пальцы, двинулся вверх и обнаружил узлы на запястьях. Прижав край осколка к веревке, он принялся ее пилить.

Они продолжали смотреть в сторону костра и окровавленного камня. Глаза Мириамель широко раскрылись на бледном лице.

– Пожалуйста, поспеши! – прошептала она.

Саймон только фыркнул в ответ. Он с трудом удерживал осколок в липкой окровавленной руке, а то, что происходило у камня, пугало его до ужаса.

Красный туман взвился вверх и частично закрыл огромный камень. Огненные танцоры начали что-то скандировать, и их хриплые голоса грубым эхом сопровождали ядовито-сладкую песню норнов.

В тумане возникло движение, и появилось нечто бледное и массивное – Саймон даже сначала подумал, что сам камень обрел волшебную жизнь. Затем из алой тьмы вышло существо на четырех огромных ногах, и под его поступью задрожала земля. Это был громадный белый бык – Саймон никогда таких не видел, его голова доходила бы до плеч взрослого мужчины. Несмотря на обманчивую плотность тела, он выглядел странно прозрачным, словно его вылепили из тумана. Глаза чудовища горели, как угли, а могучие рога, казалось, подпирали небо. У него на спине, точно рыцарь на лошади, сидела массивная фигура в черном, от которой, словно жар летнего солнца, волнами исходил ужас, и Саймон почувствовал, что его пальцы, а потом и руки теряют чувствительность, и он уже не знал, продолжает ли держать драгоценный осколок. Он думал только о том, чтобы оказаться как можно дальше от жуткого пустого капюшона, хотел так напрячься, чтобы все веревки лопнули, или он сумел бы их перегрызть и бежать, бежать, бежать…

Скандирование Огненных танцоров стало прерывистым, крики благоговения и ужаса мешались со словами ритуала. Мэйфвару стоял перед Огненными танцорами и в восторге размахивал толстыми руками.

– Венг’а Сутех, – крикнул он, – Герцог Черного ветра. Он пришел, чтобы создать Третий Дом Господина!

Огромная фигура, сидевшая верхом на быке, посмотрела на него сверху вниз, потом медленно повернулась, озирая вершину горы. Невидимые глаза прошли сквозь Саймона, точно ледяной ветер.

– О, Усирис на Д-Д-Дереве! – простонала Мириамель. – Ч-что это такое?

Странным образом, но безумие Саймона слегка ослабело, как будто страх стал почти невыносимым. Он никогда не видел, чтобы Мириамель была так напугана, и ее ужас помог ему отойти от края, за которым начиналось настоящее помешательство. Он понял, что все еще держит осколок в напряженных пальцах.

– Это плохая… плохая сущность, – задыхаясь, проговорил он. – Один из… слуг Короля Бурь… – Он снова поймал ее запястье и принялся пилить веревку. – О, Мири, не шевелись.

Она задыхалась.

– Я… пытаюсь…

Норны повернулись и заговорили с Мэйфвару, который, единственный из всех Огненных танцоров, оказался способен созерцать быка и всадника, остальные ползали в кустарнике и рыдали от исступленного страха. Мэйфвару указал на дерево, к которому были привязаны Саймон и Мириамель.

– Они сейчас п-придут за нами, – заикаясь, прошептал Саймон, и в этот момент осколок перерезал веревки на запястье Мириамель. – А теперь быстро разрежь мою веревку.

Мириамель повернулась вполоборота, стараясь закрыть плащом то, что делала. Саймон чувствовал ее энергичные движения – она отчаянно спешила, стараясь поскорее перерезать веревку. Норны медленно направились в их сторону.

– О, Эйдон, они уже рядом! – сказал Саймон.

– Я почти закончила! – прошептала она, и Саймон почувствовал, как что-то укололо его запястье, а Мириамель выругалась. – Уронила!

Саймон опустил голову. Значит, надежды все-таки нет. Он почувствовал, как стоявшая рядом Мириамель поспешно накручивает веревки на свои запястья, чтобы казалось, будто она все еще связана. Норны подошли к ним, их изящная походка и развевавшиеся плащи создавали впечатление, что они парят над неровной землей, их лица оставались невозмутимыми, а глаза напоминали черные дыры между звездами. Они остановились перед деревом, и руку Саймона сжали холодные мощные тиски. Один из норнов разрезал веревку, которой были связаны пленники, и Саймона с Мириамель повели вверх по склону к высокому камню и жуткой фигуре, окруженной кровавым туманом.

Саймон почувствовал, что сердце у него забилось быстрее, по мере того как они приближались к быку и его всаднику, и с каждым шагом ему казалось, что еще немного, и оно вырвется из его груди. Норны, державшие его, были пугающе чуждыми и непримиримо враждебными, но страх, который они вызывали, не шел ни в какое сравнение с сокрушительным ужасом, который наводил член Красной Руки Короля Бурь.

Норны бросили Саймона на землю, и копыта быка, каждое шириной с бочку, оказались всего в нескольких локтях. Саймон не хотел смотреть, у него осталось одно желание: прижать лицо к траве, но что-то заставило его поднять глаза и заглянуть в мерцание пламени под черным капюшоном.

– Мы пришли, чтобы создать Третий Дом, – сказало существо. Его каменный голос грохотал внутри Саймона и одновременно снаружи, от него дрожала земля и все его кости. – Что это… такое?

Мэйфвару был так напуган и взволнован, что его голос стал визгливым:

– Мне приснился сон! Господин хотел вот этого, великий Венг’а Сутех, – я знаю, он его хотел!

Нечто невидимое внезапно вцепилось в сознание Саймона, точно когти сокола в кролика. Он чувствовал, как его мысли встряхивают и грубо отшвыривают прочь, и упал лицом вниз, крича от боли и ужаса. Он лишь смутно слышал голос заговорившего существа:

– Мы помним маленькую мошку – но она нам больше не нужна. У Красной Руки сейчас другие дела… и нам требуется больше крови, чтобы мы были готовы. Добавь эту жизнь к тем другим на Скорбном камне.

Саймона перевернули на спину, и он посмотрел в затянутое тучами беззвездное небо, чувствуя, как мир вращается вокруг него.

Мошка больше не нужна… – Слова безумным образом вращались у него в голове. Но кто-то где-то звал его по имени. – Больше не нужна…

– Саймон! Встань!

Он смутно узнал голос Мириамель, услышал в нем пронзительный ужас. Его голова опустилась, но он заметил, что к нему кто-то приближался, бледное пятно, которое расплывалось перед глазами. Одно жуткое мгновение ему казалось, что это огромный бык, но потом он понял, что к нему направлялся Мэйфвару, а в руке у него в мерцавшем пламени костра сверкнул длинный нож.

– Красная Рука желает твоей крови, – сказал главарь Огненных танцоров. Его глаза были совершенно безумными. – Ты поможешь построить Третий Дом.

Саймон пытался выбраться из зарослей травы, и наконец ему удалось встать на колени. Мириамель сбросила остатки веревок и метнулась навстречу Мэйфвару. Однако один из норнов схватил ее за руку и подтащил к груди, затянутой черным плащом, так близко, словно они были любовниками. К удивлению Саймона, бессмертный лишь удерживал ее, не причиняя вреда; черные глаза норна пристально смотрели на Мэйфвару, который продолжал идти к Саймону, не обращая внимания на девушку.

Казалось, все застыло; даже пламя костра трепетало не так сильно. Красная Рука, норны, напуганные подручные Мэйфвару – все замерли, словно чего-то ждали. Массивный главарь Огненных танцоров поднял нож.

Саймон, который отчаянно пытался разорвать путы, напрягся изо всех сил, и ему вдруг показалось, что мышцы сейчас оторвутся от костей, но, к счастью, Мириамель успела разрезать часть его веревок.

Если только… если только…

Веревка лопнула. Руки Саймона метнулись вперед, и она упала на землю. Кровь текла из его запястий и пальцев, порезанных осколками зеркала.

– Ну, давай, – выдохнул Саймон, поднимая руки перед собой. – Иди, возьми меня.

На лбу и бритой голове Мэйфвару выступили капельки пота, он захохотал и вытащил из складок одежды еще один нож. На мгновение Саймон подумал, что Огненный танцор намерен бросить ему оружие, чтобы уравнять шансы, но Мэйфвару не собирался делать ничего подобного. Держа по клинку в каждой руке, он сделал еще один шаг к Саймону, споткнулся, восстановил равновесие и сделал новый шаг.

А через мгновение выпрямился и так быстро поднес обе руки к шее, что порезал себя собственным ножом. Злобная радость сменилась удивлением, ноги Мэйфвару подогнулись, и он рухнул лицом вниз в траву.

Прежде чем Саймон понял, что происходит, из кустов выскочила темная тень, ударила норна, который держал Мириамель, и сбила белокожее существо на землю. Принцесса была свободна.

– Саймон! – закричал кто-то. – Возьми нож!

Ошеломленный Саймон посмотрел на длинный нож, все еще зажатый в кулаке Мэйфвару, и упал на одно колено – а ночной воздух вдруг наполнился странными звуками, рычанием и стонами и диковинным гудящим грохотом. Саймон вырвал оружие из руки мертвого Огненного танцора и выпрямился.

Два норна поспешили на помощь своему товарищу, который прежде удерживал Мириамель, а тот боролся с серым, громко рычавшим существом. Принцесса отползла в сторону, увидела Саймона, вскочила на ноги и побежала к нему, спотыкаясь о лианы и прятавшиеся под листьями камни.

– Сюда, сюда! – кричал кто-то с края поляны. – Здесь дорога!

Когда Мириамель подбежала к Саймону, он схватил ее за руку и побежал на голос. Пара Огненных танцоров бросилась им наперерез, но Саймон ударил одного из них ножом Мэйфвару и рассек белую одежду, брызнула кровь; Мириамель ускользнула от другого, даже успела расцарапать ему лицо. Существо, сидевшее на быке, по-прежнему стоявшем на вершине горы, взревело – оно что-то говорило, сообразил Саймон, но теперь он его уже не понимал – рев становился все громче, и у Саймона заболела голова.

– Сюда! – Из-за деревьев появилась маленькая фигурка, которую озарил пылавший костер.

– Бинабик!

– Бегите ко мне, – крикнул тролль. – Быстрее, быстрее!

Саймон не удержался и обернулся. Стоявший у жертвенного камня огромный бык хрипел и бил копытом, оставляя огромные борозды на влажной земле. Слуга Инелуки испускал красный свет, лившийся сквозь черные одежды, но не пытался преследовать Саймона и Мириамель, словно не хотел покидать очерченный кровью круг. Один из норнов лежал неподвижно, из разорванной шеи лилась кровь; рядом упал второй – жертва дротика тролля. Третий боролся с существом, которое перегрызло горло первому норну. Огненные танцоры наконец начали приходить в себя, и на глазах у Саймона полдюжины подручных Мэйфвару бросились их преследовать. Мимо уха Саймона просвистела стрела и исчезла среди деревьев.

– Сюда, вниз, – сказал Бинабик, ловко спускаясь по склону и показывая Саймону и Мириамель, чтобы они следовали за ним, потом остановился и крикнул: – Кантака! Кантака соса!

Они мчались вниз мимо деревьев, и рев у них за спиной начал стихать. Не успели они пробежать несколько десятков шагов, как перед ними в тумане возникли две тени – две лошади.

– Они едва привязаны. – Тролль махнул рукой. – Садитесь и скачите прочь.

– Давай, Бинабик, ты можешь сесть со мной, – задыхаясь, сказал Саймон.

– Нет нужды, – ответил Бинабик, и Саймон увидел, как серая тень мчится сквозь туман вниз по склону. – Отважная Кантака! – Бинабик ухватился за шерсть волчицы и вскочил к ней на спину.

Они снова услышали шум погони, и Саймон быстро развязал поводья своей лошади, оказалось, что это Искательница. Рядом с ним Мириамель уже садилась в седло, и Саймон тоже не стал терять времени. После безумия, случившегося с ними, Саймон удивился встрече со своей лошадкой, о которой попросту забыл. Мимо промчалась Кантака с Бинабиком на спине. Саймон обхватил руками шею Искательницы и направил ее вслед за Кантакой, вниз, в темные тени.

Ночь превратилась в сон наяву, мимо пролетали изогнутые деревья и клочья сырого тумана; когда Бинабик наконец остановился. Саймон не смог бы сказать, как долго они скакали. Они все еще находились на склоне горы, в густом лесу, и кроны деревьев полностью закрывали небо. Темнота стала такой глубокой, что им пришлось перейти на шаг, Саймон и Мириамель с трудом различали серую волчицу, хотя Кантака шла всего на несколько локтей впереди.

– Вот мы и пришли к убежищу, – тихо сказал Бинабик.

Саймон спешился и пошел на звук голоса тролля, ведя Искательницу на поводу.

– Опустите головы пониже, – предупредил тролль.

Его слова повторило эхо.

Влажная рыхлая земля у них под ногами сменилась чем-то более сухим и твердым. В воздухе чувствовался запах плесени.

– А теперь стойте, где стоите, – сказал Бинабик, и до Саймона донеслось какое-то шуршание.

Прошло несколько долгих мгновений, он стоял и слушал собственное тяжелое дыхание. Сердце продолжало отчаянно стучать у него в груди, а кожа стала влажной от холодного пота. Неужели они действительно спаслись? И Бинабик! Откуда он взялся? Как мог появиться в самый нужный момент?

Послышалось шипение, что-то вспыхнуло, и на конце факела, зажатого в маленькой руке тролля, расцвело пламя. Саймон увидел длинную низкую пещеру, конец которой скрывался за поворотом, уходившим в темноту.

– Мы будем спускаться дальше, – сказал Бинабик. – Но нам потребуется свет.

– Что это за место? – спросила Мириамель.

Когда Саймон взглянул на ее окровавленные ноги и бледное испуганное лицо, сердце у него сжалось от боли.

– Обычная пещера. – Бинабик улыбнулся, показав желтые зубы. – Доверьтесь троллю, он всегда найдет пещеру. – Он жестом предложил следовать за ним. – Скоро вы сможете отдохнуть.

Сначала лошади упирались, но вскоре их удалось уговорить, и они пошли за Саймоном и Мириамель. Пол в пещере был усыпан сухими ветками и листьями. Тут и там они видели кости мелких животных. Через несколько сотен шагов они добрались до конца и теперь находились в гроте, который оказался заметно выше и шире, чем внешняя часть туннеля. Сбоку по плоскому камню стекал ручей, который впадал в небольшой водоем; Саймон и Мириамель привязали лошадей к камню рядом с ним.

– Здесь мы сможем отдохнуть, – сказал Бинабик. – Хворост сухой, и дыма будет немного. – Он указал на темную расселину в потолке. – Вчера поздно вечером я разжег здесь костер. Дым уходил вверх, так что мы сможем нормально дышать.

Саймон опустился на пол, и ветки под ним затрещали.

– А как же норны и остальные? – В тот момент он не особенно из-за них беспокоился. Если хотят, пусть приходят и берут его. В каждом дюйме его тела пульсировала боль.

– Я сомневаюсь, что они найдут это место, к тому же они не станут искать долго. – Тролль начал складывать новый хворост на месте вчерашнего костра. – Норны готовятся к чему-то серьезному, им требовалась только твоя кровь. Я думаю, среди оставшихся смертных ее достаточно, чтобы завершить ритуал.

– Чего они хотят, Бинабик? – Глаза Мириамель лихорадочно блестели. – Что они говорили о каком-то Третьем Доме? И что за жуткое… существо?

– Тварь, которую мы видели, – это один из членов Красной Руки, – спокойно ответил Бинабик, но его взгляд выдавал тревогу. – Я никогда не встречал ничего подобного, хотя Саймон мне рассказывал разные истории. – Он покачал головой, потом поднес огниво и поджег сухой хворост. – Я не знаю, каковы их цели, но не вызывает сомнений, что они выполняют приказ Короля Бурь. Мне нужно подумать. – Когда костер разгорелся, он взял свою сумку и принялся в ней рыться. – А теперь обработаем ваши царапины.

Саймон молча ждал, пока тролль влажной тряпицей втирал мазь из маленького горшочка в многочисленные царапины Мириамель. К тому времени, когда очередь дошла до него, Саймон почувствовал, что у него закрываются глаза, и зевнул.

– А как ты оказался здесь, Бинабик? – Он поморщился, когда тролль коснулся особенно глубокого пореза. – Что… что?..

Тролль рассмеялся:

– Скоро у нас будет достаточно времени для рассказов. Но сначала нужно поесть и поспать. – Он посмотрел на обоих. – Возможно, сначала сон, потом еда? – Он встал и отряхнул руки. – Сейчас ты увидишь то, что тебя порадует.

Что-то лежало в темноте рядом с тем местом, где стояли их лошади, пившие из ручья.

– Что? – Саймон посмотрел. – Наши седельные сумки!

– Да, вместе с постелями. Думаю, Огненные танцоры не успели их забрать. Я оставил все здесь и последовал за вами на вершину. Я сильно рисковал, но не знал, что внутри и насколько ценным является содержимое. – Он рассмеялся. – Кроме того, я не хотел вести нагруженных лошадей в темноте.

Саймон уже вытащил свою постель и продолжал изучать седельные сумки.

– Мой меч! – радостно воскликнул он и тут же помрачнел. – Мне пришлось разбить зеркало Джирики, Бинабик.

Маленький мужчина кивнул:

– Это я видел. Но я сомневаюсь, что он помог бы тебе спастись, если бы ты не освободил руки. Печальная, но разумная жертва, друг Саймон.

– И моя Белая Стрела, – задумчиво сказал Саймон. – Я оставил ее на Сесуад’ре. – Он постелил Мириамель постель, потом нашел относительно ровное место, чтобы разложить свою. – Я не слишком бережно относился к моим подаркам…

По губам Бинабика скользнула быстрая улыбка:

– Ты слишком много тревожишься. Сейчас тебе нужно поспать. Я разбужу вас позже, когда приготовлю горячую еду. – И он занялся костром.

Пламя факела играло на его лице.

Саймон посмотрел на Мириамель, которая уже забралась в постель и закрыла глаза. Похоже, она не слишком сильно пострадала, хотя осталась совсем без сил. Что же, им удалось уцелеть. Он не нарушил своей клятвы.

Внезапно он сел.

– Лошади! Я их не расседлал!

– Я все сделаю, – заверил его Бинабик. – Сейчас тебе нужно отдохнуть.

Саймон улегся обратно и стал смотреть, как тени танцуют на потолке пещеры. Очень скоро он заснул.

Саймон проснулся под негромкое журчание воды.

Ему снилось, что он оказался в кольце огня, которое постепенно сжималось. Где-то за пределами огненного круга Дракониха Рейчел звала его вернуться и заняться полезными делами. Он пытался объяснить ей, что попал в ловушку, но его рот заполняли дым и пепел.

Вода журчала чарующе, как утренняя песня в часовне Хейхолта. Саймон подполз к ручью по шуршавшему полу пещеры, окунул в нее руки и некоторое время смотрел на свои ладони, размышляя в свете тусклого огня костра, насколько она безопасна. Он понюхал, потом попробовал языком и начал пить. Вода была сладкой и холодной. Если она окажется ядовитой, он решил, что вполне готов умереть.

Олух. Лошади уже пили отсюда, а Бинабик промывал наши раны.

Кроме того, даже отравление ядом предпочтительнее, чем ужас, который едва до них не добрался… прошлой ночью?

От холодной воды раны у него на руках и запястьях заболели. Все мышцы ныли, а суставы не хотели сгибаться. И все же он чувствовал себя совсем не так ужасно, как мог предположить. Наверное, он проспал больше, чем несколько часов, – в пещере невозможно определить, сколько времени прошло. Саймон окинул ее взглядом, пытаясь найти подсказку. Как долго он спал? Лошади тихо стояли неподалеку. У противоположной стороны костра он видел золотые волосы Мириамель, выбившиеся из-под плаща.

– О, друг Саймон!

Он повернулся. Бинабик, держа руки перед собой, возвращался по туннелю в центральную часть пещеры.

– Привет, – сказал Саймон, – и доброе утро, если сейчас утро.

Тролль улыбнулся:

– Да, можно и так сказать, хотя скоро наступит полдень. Я только что побывал в холодном и туманном лесу, пытаясь выследить самую неуловимую добычу. – Бинабик поднял руки. – Грибы. – Он подошел к огню, высыпал свою добычу на плоский камень и принялся сортировать. – Серая шляпка – сюда. А это кроличий нос, который гораздо вкуснее, чем настоящий кроличий нос, к тому же его гораздо проще готовить. – Он усмехнулся. – Я сейчас приготовлю грибы, и мы с удовольствием их съедим.

Саймон улыбнулся:

– Я рад тебя видеть, Бинабик. Даже если бы ты нас не спас, я все равно очень рад тебя видеть.

Тролль приподнял бровь.

– Вы оба немало сделали для своего спасения, Саймон, – так что нам повезло, поскольку ты постоянно ввязываешься в самые невероятные неприятности. Однажды ты сказал, что твои родители были простыми людьми. Но мне представляется, что по меньшей мере один из них был не человеком, а бабочкой. – Он невесело улыбнулся и указал на огонь. – Ты всегда летишь к ближайшему пламени.

– Да, похоже на то. – Саймон сидел на камне, пытаясь найти положение, в котором у него меньше болело бы тело. – И что мы теперь будем делать? Как ты нас нашел?

– Ну, относительного того, что мы будем делать. – Бинабик сосредоточенно морщил лоб, аккуратно нарезая грибы ножом. – Я предлагаю поесть. Я решил, что будет правильно дать вам поспать, и не стал будить. Теперь ты должен испытывать ужасный голод.

– Да, ужасный голод, – согласился Саймон.

– Ну, а что касается твоего второго вопроса, я думаю, нам стоит подождать, когда проснется Мириамель. Я, конечно, люблю поговорить, но рассказывать одну историю дважды мне не хочется.

– Если ты хотел меня разбудить, – сердито заявила Мириамель, – своими громкими разговорами, ты этого добился.

Бинабик сохранял полную невозмутимость:

– Значит, мы сделали тебе одолжение, поскольку еда будет очень скоро готова. Рядом есть чистая вода для умывания, а если ты хочешь выйти наружу… Я проверил – там никого нет.

– О, – простонала Мириамель, – у меня все болит. – Она с трудом выбралась из постели, завернулась в плащ и побрела к выходу из пещеры.

– По утрам она редко бывает веселой, – с некоторым удовлетворением заметил Саймон. – Наверное, она не привыкла рано вставать.

Он и сам не любил, но у поваренка никто не спрашивает, когда он предпочитает встать утром, а Рейчел всегда говорила, что лень – величайший из всех грехов.

– Ну, вряд ли кто-то стал бы веселиться на следующее утро после того, что вы вчера пережили, – нахмурившись, заявил Бинабик, бросил грибы в котелок с водой и добавил туда какой-то порошок из мешочка, затем поставил котелок на угли у края костра. – Меня удивляет, что события, свидетелем которых тебе довелось стать за последний год, не свели тебя с ума, Саймон, или не сделали вечно дрожащим и пугливым.

Саймон задумался над словами тролля.

– Ну, иногда я испытываю страх. Порой все кажется мне таким огромным — Король Бурь и война с Элиасом. Мне ничего не остается, как справляться с тем, что встает на моем пути. – Он пожал плечами. – Я никогда не понимал всего, что происходило вокруг меня. А умереть я могу лишь раз.

Бинабик бросил на него проницательный взгляд:

– Ты разговаривал с Камарисом, мой друг рыцарь. Это очень похоже на Законы Рыцарства, однако в твоих словах содержится кротость, характерная для Саймона. – Он бросил в котелок несколько полосок сушеного мяса, нарезал на кусочки кособокую луковицу, добавил ее туда же и принялся помешивать похлебку.

Закончив, тролль придвинул к себе свою большую сумку и стал сосредоточенно в ней рыться.

– У меня есть вещь, которая должна сильно тебя заинтересовать… – рассеянно сказал он и наконец вытащил длинный предмет, завернутый в листья. – Ага, вот она.

Саймон взял предмет и понял, что это такое, как только к нему прикоснулся.

– Белая Стрела! – выдохнул он. – О, Бинабик, спасибо тебе! Я думал, что потерял ее.

– Ты действительно потерял, – сухо сказал тролль. – Но раз уж я собирался тебя навестить, то решил заодно захватить ее с собой.

Мириамель вернулась в пещеру, и Саймон поднял стрелу.

– Смотри, Мири, моя Белая Стрела! Бинабик ее принес.

Она едва удостоила его взглядом:

– Очень благородно с его стороны, Саймон. Я за тебя рада.

Он смотрел на нее, когда она подошла к своим седельным сумкам и принялась что-то искать. Что он сделал сейчас: почему она на него рассердилась? И разве не он должен обижаться?

Саймон немного посидел молча, потом повернулся к Бинабику:

– Ты расскажешь нам, как тебе удалось нас найти?

– Терпение! – Бинабик поднял вверх короткую руку. – Давайте сначала спокойно поедим. Принцесса Мириамель еще даже к нам не подошла. И у меня есть для вас другие новости, не все хорошие. – Он наклонился над сумкой и порылся в ней еще немного. – Ага, вот они. – Тролль вытащил маленький мешочек на шнуровке и высыпал содержимое на плоский камень. – Пока мы ждем, я посмотрю, что нам скажут кости. – Он взял их в ладони, слегка потряс, бросил на плоский камень и прищурился.

– Тенистый путь. – Тролль горько усмехнулся. – Такое я вижу далеко не в первый раз. – Он снова взял кости, встряхнул их и бросил во второй раз. – Черная расщелина. – Бинабик покачал головой. – Ну, и это уже было. – Он в третий и последний раз перемешал кости и рассыпал их на плоском камне. – Камни Чукку! – дрогнувшим голосом сказал он.

– Плохое сочетание? – спросил Саймон.

– Ругательные слова, – сообщил Бинабик. – И я их произнес, потому что никогда не видел такого сочетания камней. – Он наклонился над пожелтевшими костями для предсказаний. – Немного похоже на Бескрылую птицу, – продолжал он. – Но нет. – Он поднял камешек, который опирался на два других, и сделал глубокий вдох. – Быть может, Танцующие горы? – Он посмотрел на Саймона, и тому совсем не понравилось, как у него заблестели глаза. – Я никогда не встречал такого сочетания и не знаю никого, кто бы его видел. Но думаю, что однажды слышал о нем, когда Укекук, мой наставник, говорил с мудрой женщиной с горы Чугик.

Саймон беспомощно пожал плечами:

– И что это значит?

– Изменения. Большие перемены. – Бинабик вздохнул. – Если это действительно Танцующие горы. Будь у меня мои свитки, я бы мог сказать увереннее. – Бинабик, который выглядел заметно напуганным, быстро сложил кости обратно в мешочек. – Такая комбинация появлялась всего несколько раз с тех времен, как Поющие из Иканука научились записывать истории своей жизни и полученные ими знания на шкурах.

– А что тогда произошло?

Бинабик убрал кости в сумку.

– Давай немного подождем, прежде чем продолжить наш разговор, Саймон. Я должен подумать.

Саймон никогда всерьез не относился к костяным оракулам Бинабика, а его выводы всегда казались ему слишком общими и бесполезными, как у предсказателей судьбы на ярмарках, но сейчас его встревожила не вызывавшая сомнений тревога тролля.

Он уже собрался добиться у Бинабика объяснений, когда к костру вернулась Мириамель, которая уселась рядом.

– Я не поеду назад, – заявила она без лишних слов, страшно удивив Бинабика с Саймоном.

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду, Мириамель.

– Прекрасно понимаешь. Мой дядя отправил тебя за мной, чтобы ты привез меня назад. Так вот, я не намерена возвращаться.

Саймон никогда прежде не видел у нее на лице такого жесткого и решительного выражения. Теперь он понимал, что она задумала, и тоже страшно разозлился. И почему она такая упрямая и вздорная? Ему даже начало казаться, что Мириамель нравилось отталкивать от себя людей злыми словами.

– Я не могу заставить тебя поступать против твоего желания, Мириамель, – сказал Бинабик, вскинув руки. – И не стану делать ничего подобного. – В его карих глазах появилось беспокойство. – Но да, твой дядя и многие другие волнуются за вашу с Саймоном безопасность, а также из-за того, что ты задумала. Я попрошу тебя вернуться… но не стану вынуждать.

Мириамель слегка расслабилась, но Саймон видел, что у нее по-прежнему упрямо сжата челюсть.

– Мне очень жаль, Бинабик, что ты зря проделал такой длинный путь, но я не вернусь. Мне нужно сделать кое-что очень важное.

– Она хочет сказать отцу, что эта война – огромная ошибка, – мрачно пробормотал Саймон.

Мириамель наградила его взглядом, полным отвращения.

– Я хочу с ним встретиться вовсе не поэтому, Саймон, и я говорила тебе, что намерена ему сказать.

Мириамель, запинаясь, объяснила Бинабику, что, по ее мнению, могло привести Элиаса к Королю Бурь.

– Я думаю, вполне возможно, что ты правильно поняла причину его заблуждения, – сказал Бинабик, когда она замолчала. – Я и сам предполагаю нечто подобное, но это не значит, что у тебя есть шансы на успех. – Он нахмурился. – Если твой отец оказался очень близко к могуществу Короля Бурь, благодаря хитрости Прайрата или по какой-то иной причине, он мог стать человеком, который пьет слишком много кангканга, и говорить ему, что его семья голодает или овцы разбежались, бесполезно, он все равно не услышит.

Он положил руку на плечо Мириамель, она вздрогнула, но не стала отодвигаться.

– Кроме того, мне тяжело это говорить, однако, возможно, Элиас уже не может выжить без Короля Бурь. Меч по имени Скорбь обладает огромной силой, и существует вероятность, что, если Элиас его лишится, он сойдет с ума.

Глаза Мириамель наполнились слезами, но на лице по-прежнему оставалось мрачное выражение.

– Я не собираюсь отбирать у него меч, Бинабик. Просто собираюсь сказать, что все зашло слишком далеко. Мой отец – настоящий отец – не хотел бы, чтобы любовь к моей матери стала причиной такого количества зла и страданий. В том, что произошло с тех пор, виновны другие.

Бинабик поднял руки, сдаваясь.

– Если ты верно поняла причины безумия твоего отца, и войны, и его договора с Королем Бурь. И если он сможет тебя услышать. Но, как я уже сказал, не в моей власти тебе помешать. Я могу лишь сопровождать вас с Саймоном, чтобы защитить от опасностей.

– Ты пойдешь с нами? – спросил Саймон, который был очень доволен и почувствовал неожиданное облегчение от того, что кто-то еще разделит с ним тяжкий груз, каким он считал их путешествие.

Когда тролль кивнул, улыбка уже покинула его лицо.

– Если только вы не захотите вернуться со мной к Джошуа. Саймон? Тогда мне не нужно будет идти дальше.

– Я должен остаться с Мириамель, – твердо заявил он. – Я дал ей клятву рыцаря.

– Хотя я тебя не просила, – вставила она.

На мгновение Саймон почувствовал боль и рассердился, но вспомнил про Законы Рыцарства и взял себя в руки.

– Даже несмотря на то, что ты меня не просила, – повторил за ней он, наградив ее мрачным взглядом. Несмотря на все ужасы, которые им довелось вместе пережить, казалось, она твердо решила продолжать причинять ему боль. – Никто не отменял мой долг, – сказал он Бинабику. – И, если Мириамель идет в Хейхолт, я отправлюсь в Свертклиф. Там находится Сияющий Коготь, который нужен Джошуа. Однако я не знаю, как попасть в замок, чтобы забрать Скорбь, – задумчиво проговорил он.

Бинабик выпрямился и устало вздохнул:

– Значит, Мириамель направляется в Хейхолт, чтобы убедить отца положить конец войне, а ты намерен в одиночку, прикрываясь рыцарством, добыть один из Великих мечей? – Бинабик неожиданно наклонился вперед и принялся палочкой мешать грибы, кипевшие в котелке. – Неужели вы сами не слышите, насколько по-детски звучат ваши слова? Я считал, что после всех опасностей, с которыми вы столкнулись, после того как чуть не погибли, вы стали умнее и понимаете, что не можете брать на себя столь грандиозные задачи.

– Я больше не ребенок, Бинабик, я рыцарь, – заявил Саймон.

– И это означает, что ты можешь причинить более серьезный вред, – сказал тролль почти примирительно, как будто знал, что не может победить в споре. – Ладно, давайте поедим и порадуемся нашей счастливой встрече, даже несмотря на то, что времена нынче совсем не веселые.

Саймон был доволен, что ему больше не нужно спорить с Бинабиком.

– Да, давайте поедим. И ты не рассказал нам, как нас нашел.

Бинабик еще раз помешал еду в котелке.

– Это и другие новости я вам расскажу, когда вы поедите, – сказал он.

Когда звуки довольного жевания стали медленнее, Бинабик облизал пальцы и глубоко вздохнул.

– Теперь, когда, по крайней мере, ваши желудки наполнены и мы находимся в безопасности, я должен сообщить вам мрачные новости.

Саймон и Мириамель слушали его с нараставшим ужасом, когда тролль рассказал про нападение норнов на лагерь и чем оно закончилось.

– Джелой умерла? – У Саймона появилось ощущение, будто земля ушла у него из-под ног, и он подумал, что скоро наступит момент, когда нигде не останется безопасных мест. – Да будут они прокляты! Настоящие демоны! Мне следовало там быть! Рыцарь принца…

– Возможно, вам обоим следовало там быть, – мягко сказал Бинабик, – или по меньшей мере не покидать лагерь. Но ты ничего не мог сделать, Саймон. Все произошло в темноте, неожиданно и быстро, и у них была всего одна цель.

Саймон в ярости на себя покачал головой.

– А Лелет? – Мириамель вытерла слезы. – Бедная малышка, в ее жизни нет ничего, кроме боли.

После того как они немного посидели в наполненном печалью молчании, Бинабик снова заговорил:

– Теперь я вам расскажу кое-что не такое грустное – как я вас нашел. На самом деле говорить особо не о чем. По большей части меня вела Кантака, у которой поразительный нос. Я боялся только, что мы слишком сильно от вас отстали – на длинных расстояниях лошади развивают большую скорость, чем волки, – и ваш запах станет слишком слабым. Но нам повезло.

Я следовал за вами до границы Альдхорта, и там на некоторое время возникла небольшая путаница. Больше всего я беспокоился, что потеряю вас там, поскольку двигался очень медленно, к тому же шел дождь. Но умница Кантака сумела удержать ваш след.

– Значит, ты болтался вокруг нашего лагеря в лесу? – неожиданно спросил Саймон.

– Не думаю, – с озадаченным видом ответил тролль. – А когда это было?

Саймон рассказал, что кто-то подошел к их лагерю, а потом скрылся в темноте.

Бинабик покачал головой.

– Точно не я. Не стал бы я разговаривать с самим собой, хотя мог что-то сказать Кантаке. Но даю вам слово… – Он с гордым видом выпрямился. – Кануки не производят столько шума, особенно ночью в лесу. Мы заботимся о том, чтобы нас не съел кто-нибудь большой. – Он помолчал. – К тому же время не совпадает. Мы находились примерно в одном или двух днях пути от вас. Так что твоя догадка, скорее всего, верна – это был разбойник или какой-то лесной житель.

И все же он задумался на несколько мгновений, прежде чем продолжить рассказ.

– В общем, мы с Кантакой следовали за вами, но нам приходилось держать наши поиски в секрете, мне совсем не хотелось заходить с ней в города вроде Стэншира, и оставалось лишь надеяться, что вы не станете там задерживаться. Мы двигались вдоль внешних границ поселений, пытаясь обнаружить ваши следы, и несколько раз мне казалось, что я поставил перед моей волчицей слишком сложную задачу, но она снова и снова находила ваш запах. – Он задумчиво почесал голову. – Думаю, если бы вы не покидали места с большим количеством людей, мне бы пришлось искать вас там. Я рад, что не возникло такой необходимости – мне бы пришлось оставить Кантаку одну, а сам я мог стать легкой добычей для Огненных танцоров или испуганных жителей, которые никогда не видели троллей. – Он смущенно улыбнулся. – Представляете, те, кто живет в Стэншире и Фальшире, действительно не встречались с троллями.

– И когда ты нас нашел?

– Если ты как следует подумаешь, Саймон, ты и сам легко сообразишь. У меня не имелось никаких причин от вас прятаться, и я бы вам показался, как только нашел бы – если бы не появилась причина этого не делать.

Саймон задумался:

– С нами был кто-то, кого ты не знал.

Тролль с довольным видом кивнул:

– Точно. Юноша и девушка могут путешествовать в Эркинланде и разговаривать с незнакомцами, не вызывая подозрений – в отличие от тролля.

– Значит, это произошло, когда мы встретились с мужчиной и женщиной – слугами Огненных танцоров. Мы разговаривали и с другими людьми, но всякий раз после этого оставались одни.

– Да. Я нагнал вас здесь, в долине Асу, – накануне вечером я устроился в пещере и последовал за вами и той парочкой в горы. Мы с Кантакой наблюдали за тем, что происходило, спрятавшись за деревьями, и видели Огненных танцоров. – Он нахмурился. – Их становится все больше, и они ничего не боятся. Я узнал это, подглядывая за путниками на дорогах и слушая их разговоры. Я был свидетелем того, что сделали Огненные танцоры, и, когда они отвели вас на вершину горы, развязал ваших лошадей и последовал за вами. – Он ухмыльнулся, довольный собственной изобретательностью.

– Спасибо тебе, Бинабик, – сказала Мириамель уже не так холодно, как раньше. – Я так тебя и не поблагодарила.

Он улыбнулся и пожал плечами:

– Мы все делаем, что можем, когда можем. Как я уже однажды говорил Саймону, мы трое столько раз спасали друг другу жизнь, что благодарности перестали быть такими существенными.

Когда он взял с земли кусок мха и принялся чистить свою миску, в пещеру бесшумно вошла Кантака. У нее был мокрый мех, и, когда она встряхнулась, во все стороны полетел фонтан капель.

– Ты можешь мне помочь, – сказал Бинабик и поставил миску на пол перед волчицей. Когда Кантака слизала розовым языком остатки похлебки, Бинабик встал. – Вот и вся история. Думаю, если мы будем соблюдать осторожность, мы сможем сегодня покинуть пещеру. И постараемся держаться подальше от дорог, пока долина Асу не останется далеко позади.

– А Огненные танцоры нас не найдут? – спросила Мириамель.

– После событий вчерашней ночи сомневаюсь, что их осталось много или они захотят сделать что-то, кроме как понадежнее спрятаться. Думаю, слуга Короля Бурь напугал их не меньше, чем вас. – Он наклонился и стал собирать вещи. – К тому же теперь их вожак мертв.

– Его прикончила твоя стрелка с черным наконечником, – догадался Саймон, вспомнив, как Мэйфвару с удивленным видом схватился за шею.

– Да.

– Мне его нисколько не жаль. – Саймон отправился складывать свою постель. – Ни капельки. Значит, ты действительно пойдешь с нами.

Бинабик стукнул себя по груди основанием ладони.

– Я не считаю, что вы задумали нечто умное или правильное, но не стану отпускать вас одних, в то время как могу помочь остаться в живых. – Он задумчиво нахмурился. – Жаль, у нас нет возможности отправить нашим друзьям весть о том, что я вас нашел.

Саймон подумал о троллях в лагере Джошуа, особенно о любимой Бинабика Сискви, которую он оставил, чтобы отправиться их искать. Значительность жертвы маленького тролля его потрясла, и ему стало стыдно. Бинабик был прав, они с Мириамель вели себя как капризные дети. Но ему хватило одного взгляда на принцессу, чтобы понять: пытаться отговорить ее от того, что она задумала, так же бесполезно, как убеждать волны не набегать на берег – а он не мог предоставить ей в одиночку встретить свою судьбу. Как и Бинабик, он оказался в ловушке. Саймон вздохнул и стал снова складывать постель.

Либо Бинабик был отличным проводником, либо Огненные танцоры действительно перестали их искать, они не встретили никаких признаков жизни во время путешествия по сырой, с холмами, заросшими лесом, долине Асу, если не считать нескольких соек и серой белки. В лесу густо росли деревья и множество самых разных растений, каждый ствол покрывал губчатый мох, но все вокруг казалось странным образом неподвижным, как будто живые существа, здесь обитавшие, спали или тихо ждали, когда чужаки уйдут.

Через час после захода солнца они разбили лагерь под скалистым карнизом, но он оказался совсем не таким удобным, как сухая, скрытая от посторонних глаз пещера. Когда пошел дождь и вода потоком потекла по склону, им пришлось забраться в самый дальний конец своего убежища. Лошадей, которым совсем не нравилась погода, привязали перед входом, где их безжалостно поливал дождь. Саймон надеялся, что, поскольку лошади часто ночуют в полях, они не слишком сильно пострадают, но все равно чувствовал вину. Вне всякого сомнения, Искательница, лошадка рыцаря, заслужила лучшего обращения.

Кантака вернулась с охоты и прижалась ко всем троим, устроившимся рядом друг с другом и смирившимся с сильным запахом мокрого меха волчицы, которая их грела. Наконец они провалились в сон и проснулись на рассвете промокшие до нитки, чувствуя, как все у них затекло и болит. Бинабик не хотел разжигать костер на открытом месте, поэтому они поели немного вяленого мяса и ягод, собранных троллем, и снова отправились в путь.

День выдался очень тяжелым для путешествия, склоны холмов и поля стали скользкими от расползшейся земли и мокрого мха, ветер швырял в них потоки дождя, заливая водой, ветки хлестали по лицам. Когда дождь прекратился, над землей повис туман, скрыв предательские ямы, и их продвижение вперед стало совсем медленным. И все же способность тролля находить дорогу, не полагаясь на солнце, произвела на Саймона огромное впечатление.

Немного после полудня Бинабик повел их вдоль склона горы, мимо окраин города Долина Асу. Разглядеть сквозь плотно росшие деревья хоть что-то было довольно трудно, разве что очертания примитивных домов и – когда сильный ветер на несколько мгновений рассеял туман – извивавшуюся, словно змея, темную полосу дороги, уходившей на несколько фарлонгов вперед. Впрочем, город казался таким же тихим и безжизненным, как и лес: трубы домов окутывал серый туман, и путники нигде не видели ни людей, ни животных.

– Куда они все подевались? Я здесь бывала раньше, и тогда в городе кипела жизнь.

– Их распугали Огненные танцоры, – мрачно проговорил Саймон.

– Или существа, с которыми Огненные танцоры устраивают праздники на вершине горы по ночам, – добавил Бинабик. – Я думаю, совершенно необязательно их видеть, как видели вы, чтобы понять, что происходит нечто нехорошее. Это ощущается в воздухе.

Саймон кивнул, сообразив, что тролль прав. Это место вдруг напомнило ему Тистерборг, населенную призраками гору между лесом и Эрчестером, место, где стояли Камни Гнева… именно там норны передали королю Элиасу меч по имени Скорбь…

Ему не хотелось думать о той жуткой ночи, но по какой-то ему самому непонятной причине это воспоминание показалось ему важным. Что-то его мучило, заставляя разбегаться мысли, которые стремились соединиться в цельную картину. Норны. Красная Рука. Тистерборг…

– Что там? – испуганно вскричала Мириамель, и Саймон подпрыгнул от неожиданности; Искательница под ним вздрогнула и слегка поскользнулась на мокрой земле, но быстро восстановила равновесие.

Впереди в тумане появилась какая-то темная тень, которая дико размахивала руками. Бинабик наклонился вперед, к шее Кантаки, и прищурился, но через долгое напряженное мгновение улыбнулся:

– Ничего страшного. Тряпка, которую треплет ветер. Думаю, кто-то потерял рубашку.

Саймон тоже прищурился и увидел, что тролль прав – за дерево зацепилась рваная рубашка, рукава которой трепетали на ветру, точно флаги.

Мириамель с облегчением сотворила знак Дерева.

И они поехали дальше. Город скрылся за густой зеленой стеной быстро и окончательно, как будто его проглотил безмолвный лес.

– Я не намерен терпеть глупость только потому, что Вареллан мой брат, – прорычал герцог Бенигарис рыцарю, стоявшему перед ним на коленях, и хлопнул ладонью по ручке своего кресла. – Передай ему, что он должен продержаться, пока я не приду с моими солдатами. А если он этого не сделает, его голова будет украшать ворота Санцеллана.

– Пожалуйста, милорд, – взмолился его оруженосец, который мельтешил сбоку от герцога. – Умоляю вас, не нужно так метаться из стороны в сторону, я же пытаюсь снять с вас мерки.

– Да, посиди спокойно, – присоединилась к оруженосцу мать герцога. Она занимала то же кресло, на котором сидела, когда ее муж правил Наббаном. – Если бы ты не превратился в жирную свинью, тебе по-прежнему годились бы твои старые доспехи.

Бенигарис уставился на нее, и его усы зашевелились от ярости:

– Спасибо, матушка.

– И не будь жесток к Вареллану, он еще почти ребенок.

– Он бездельник и придурок с идиотской улыбкой на лице. И это ты его таким сделала. Кстати, кто уговорил меня позволить ему возглавить армию у Ванстримского прохода?

Вдовствующая герцогиня Нессаланта отмахнулась от его слов:

– Любой сумеет удержать проход против оборванцев Джошуа. Даже я смогла бы. А опыт пойдет ему на пользу.

Герцог вырвал руку у оруженосца и снова с грохотом опустил ее на ручку кресла.

– Клянусь Деревом, мама! Вареллан сдал две лиги меньше чем за две недели, несмотря на то что у него несколько тысяч пехотинцев и пятьсот рыцарей. Он отступает так стремительно, что к тому времени, как я буду выезжать из ворот, я, скорее всего, об него споткнусь.

– Ксаннасавин говорит, что у нас нет поводов для беспокойства, – с довольным видом заявила Нессаланта. – Он очень внимательно изучил небо и звезды. Бенигарис, прошу тебя, успокойся. Будь же наконец мужчиной.

Герцог наградил ее ледяным взглядом, играя желваками, прежде чем ответить:

– Когда-нибудь, матушка, ты зайдешь слишком далеко.

– И что ты сделаешь? Бросишь меня в темницу? Прикажешь отрубить голову? – В ее взгляде вспыхнула ярость. – Ты во мне нуждаешься. Не говоря уже об уважении, которое должен оказывать той, которая тебя родила.

Бенигарис нахмурился, сделал глубокий вдох и снова повернулся к рыцарю, который доставил новости от юного Вареллана.

– Чего ты ждешь? – сердито набросился он на него. – Ты слышал, что я сказал. А теперь иди и передай Вареллану мои слова.

Рыцарь поднялся с колен, изящно поклонился, повернулся и вышел из тронного зала. Дамы в ярких платьях, которые тихо разговаривали возле двери, посмотрели ему вслед и принялись обсуждать что-то, вызвавшее у них смешки.

Бенигарис снова вырвался из рук оруженосца, на сей раз чтобы подать знак пажу, который тут же подбежал к нему с чашей вина.

Герцог сделал большой глоток и вытер рот.

– Армия Джошуа не так проста, как мы думали. Говорят, брат Верховного короля нашел где-то могучего рыцаря, который сражается во главе его армии. Утверждают, будто это Камарис. Серридан из Метессы им поверил, по крайней мере, к ним присоединился. Вероломный пес.

Нессаланта мрачно рассмеялась:

– Должна признаться, что недооценила Джошуа. Очень умный ход. Ничто так не возбуждает простолюдинов, как упоминание имени твоего дяди. Но Серридан? Ты хочешь, чтобы я беспокоилась из-за него и пары мелких барончиков, живущих в глуши? Метессанский Журавль не покидала дворцовых башен вот уже пятьсот лет. Они ничто.

– И ты совершенно уверена, что разговоры про Камариса всего лишь уловка со стороны Джошуа? – Но вместо насмешки слова Бенигариса прозвучали как-то безжизненно.

– Разумеется! Естественно, это не он! Камарис умер сорок лет назад.

– Но его тело так и не нашли. Отец очень переживал, что не смог похоронить брата по эйдонитским обычаям.

Герцогиня фыркнула, но не подняла головы от рукоделия:

– Я знала Камариса, мой храбрый сын, а ты – нет. Даже если бы он ушел в монастырь или где-то спрятался, вести о нем все равно просочились бы, он был таким безумно честным, что не смог бы солгать, если бы кто-то спросил его имя. Кроме того, его самодовольство и желание постоянно во все вмешиваться заставили бы его сражаться рядом с Престером Джоном во Второй войне тритингов – чтобы стать Камарисом Великолепным, Святым Камарисом, Камарисом Великим. – Нессаланта уколола палец и тихонько выругалась. – Нет, Джошуа не нашел настоящего Камариса – и, вне всякого сомнения, он не призрак. Они отыскали высокого самозванца, какого-нибудь громадного наемника и с помощью пудры превратили его волосы в седину. Обман. Впрочем, не важно. – Она несколько мгновений рассматривала вышивку и с довольным видом отложила пяльцы. – Даже настоящий Камарис не смог бы лишить нас трона. Мы слишком сильны… а его время давно прошло.

Бенигарис оценивающе на нее посмотрел.

– Лишить нас трона?.. – начал он, но его прервало движение в дальнем конце комнаты.

В дверях тронного зала появился герольд, плащ которого украшал золотой зимородок – знак дома Бенидривин.

– Ваше высочество, – провозгласил он громко, торжественным голосом. – По вашему приказу прибыл граф Стриве из Ансис Пелиппе.

Герцог откинулся на спинку кресла, и на его губах появилась напряженная улыбка:

– Ах да. Пусть граф войдет.

Носилки Стриве внесли в дверь и поставили около больших сводчатых окон, выходивших на море, хотя сегодня их закрывали тяжелые шторы, чтобы не впускать внутрь холод. Затем слуги графа достали его кресло и опустили на пол рядом с помостом, на котором стоял герцогский трон.

Граф закашлялся, потом сделал глубокий вдох.

– Приветствую вас, герцог, – просвистел он. – И герцогиня, видеть вас – огромное удовольствие. Как обычно, прошу прощения, что без позволения сижу в вашем присутствии.

– Разумеется, граф, – весело заявил Бенигарис. – Как ваша простуда? Не думаю, что ей полезен наш холодный морской воздух. Мне известно, что в вашем доме на Ста-Мирор всегда очень тепло.

– На самом деле, Бенигарис, я хотел поговорить с вами о…

– Давайте начнем с главного, – перебил его герцог. – Прошу простить мое нетерпение, но, как вы знаете, мы находимся в состоянии войны, и я не люблю ходить вокруг да около.

– Ваша прямота известна всем, друг мой, – кивнув, сказал Стриве.

– Да. Тогда к делу. Где мои лодки? И армия из Пердруина?

Граф слегка приподнял белую бровь, но его манеры и голос оставались невозмутимыми:

– О, они в пути, ваше высочество. Разве когда-то было такое, чтобы Пердруин не выполнил свой долг перед братским Наббаном?

– Но прошло уже два месяца, – сказал Бенигарис с деланой суровостью. – Стриве, мой старый друг… у меня может появиться мысль, что вы по какой-то причине специально тянете время.

На сей раз брови графа не выдали его удивления, однако лицо едва заметно переменилось.

– Я разочарован тем, что Наббан может подумать такое про Пердруин, и это после стольких лет честного сотрудничества. – Стриве опустил голову. – Но вы совершенно правы, лодки, которые вам необходимы для перевозок, задерживаются, и я приношу вам свои самые искренние извинения. Несмотря на то что я отправил в Ансис Пелиппе множество посланий, в которых подробно описал ваши нужды, никто не может справиться с делами так, как я, когда я беру их в свои руки. Я не хочу обидеть тех, кто у меня служит, но мы, пердруинцы, говорим: «Когда капитан спускается в трюм, матросы находят множество способов не делать работу». – Граф смахнул что-то с верхней губы длинными шишковатыми пальцами. – Я должен вернуться в Ансис Пелиппе, Бенигарис. Несмотря на то что расставание с вами и вашей дорогой матушкой меня печалит… – Он улыбнулся Нессаланте. – Я уверен, что смогу отправить вам лодки и солдат, как мы и договаривались, через неделю после своего возвращения. – Он снова сильно закашлялся, и тяжелый приступ длился несколько минут, прежде чем он снова стал дышать нормально. – К тому же, несмотря на невероятную красоту вашего дворца, здесь немного холоднее, чем у меня дома. И, боюсь, я стал чувствовать себя заметно хуже.

– Нас всех беспокоит ваше состояние, граф, и в последнее время оно постоянно занимает мои мысли, – заговорил Бенигарис. – Но еще лодки и солдаты. – Он помолчал, глядя на Стриве с улыбкой, которая становилась все более самодовольной. – Именно по этой причине я не могу вам позволить нас покинуть. Морское путешествие в такой момент… вполне возможно, плохо скажется на вашем и без того слабом здоровье. Позвольте мне быть абсолютно честным, хотя мои слова покажутся жестокими, дорогой граф… ради любви Наббана к вам. Если вы заболеете еще сильнее, я не только буду чувствовать себя виноватым, но это еще больше замедлит прибытие к нам лодок и людей. Если даже сейчас, несмотря на подробные указания, ваши подданные ведут себя не слишком расторопно, представьте, какими они станут, если вы совсем не будете за ними присматривать. Я уверен, что в такой ситуации многие из них найдут не один способ отлынивать от своих обязанностей.

– Иными словами, вы хотите сказать, что я не могу покинуть вас в данный момент? – прищурившись, спросил Стриве.

– О, дорогой граф, я настаиваю на том, что вы должны остаться с нами. – Бенигарис, которому в конце концов надоел оруженосец, суетившийся возле него, взмахом руки отослал его прочь. – Я не прощу себе, если не сделаю этого для вас. Вне всякого сомнения, когда прибудут ваши лодки и солдаты, чтобы помочь нам в борьбе с безумцем Джошуа, погода снова станет теплой, и вы сможете без опасений за здоровье отправиться домой.

Граф на мгновение задумался над его словами, изо всех сил делая вид, что взвешивает доводы Бенигариса.

– Клянусь Пелиппой и ее чашей, – сказал он наконец, – я вижу здравый смысл в том, что вы говорите, Бенигарис. – Он сдержанно улыбнулся, продемонстрировав на удивление хорошие зубы. – И тронут заботой о старом друге вашего отца.

– Я чту вас так же, как почитал его.

– Разумеется. – Улыбка Стриве стала почти доброй. – Как чудесно. В наши мрачные времена чести осталось так мало. – Он махнул шишковатыми пальцами, призывая носильщиков. – Думаю, мне следует отправить еще одно письмо в Ансис Пелиппе с приказом управляющему замком и плотникам поспешить.

– Очень правильное решение, граф. И отличная идея. – Бенигарис откинулся на спинку трона и пригладил пальцами усы. – Мы увидим вас сегодня вечером за нашим столом?

– О, полагаю, да. Где еще я смогу найти таких добрых и внимательных друзей? – Он наклонился вперед в своем кресле, изобразив поклон. – Герцогиня Нессаланта, видеть вас всегда удовольствие, дорогая леди.

Нессаланта улыбнулась и кивнула:

– Граф Стриве.

Кресло со стариком подняли и поставили на носилки. Когда он задвинул занавески, четверо слуг вынесли его из тронного зала.

– Я не думаю, что в твоей прямоте, равной грубости, была необходимость, – сказала Нессаланта, когда граф покинул зал. – Он нам не опасен. Разве пердруинцы с жадными до золота руками когда-либо хотели получить что-то другое?

– Про них известно, что они гребут монеты из самых разных карманов. – Бенигарис поднял чашу с вином. – Но так Стриве будет сильнее желать, чтобы мы одержали победу. Он совсем не дурак.

– Вне всякого сомнения. Именно поэтому я не понимаю, зачем была нужна такая жесткость в разговоре с ним.

– Все, что я знаю и умею, матушка, я получил из ваших уроков, – искренне заявил Бенигарис.

Изгримнур чувствовал, как растет его раздражение.

Казалось, Джошуа совершенно перестали интересовать насущные проблемы; каждые несколько мгновений он подходил к входу в палатку и смотрел через долину на монастырь, примостившийся на склоне горы, – жалкое собрание каменных строений, окутанных коричнево-золотым сиянием заходившего солнца.

– Она не умирает, Джошуа, – наконец не выдержал герцог. – Она всего лишь ждет ребенка.

– Что? – Принц посмотрел на него с виноватым видом.

– Ты весь день пялишься на монастырь. – Он тяжело поднялся с табурета, подошел к Джошуа и положил руку ему на плечо. – Если ты так волнуешься, отправляйся к ней. Но, уверяю тебя, она в надежных руках. Если моя жена не знает чего-то про младенцев, значит, это не нужно знать.

– Я все понимаю. – Принц вернулся к карте, разложенной на столе. – Но не могу заставить собственные мысли перестать кипеть от беспокойства, старый друг. Напомни мне, что мы обсуждали.

Изгримнур тяжело вздохнул и наклонился над картой:

– Ладно. Камарис говорит, что над равниной проходит пастушья тропа…

Кто-то тихонько кашлянул у входа в палатку, и Джошуа поднял голову:

– О, барон. С возвращением. Входите, пожалуйста.

Серридана сопровождали Слудиг и Фреосел. Все дружно поприветствовали друг друга, и Джошуа достал кувшин телигурийского вина. Одежда барона и лейтенантов Джошуа была в грязи и говорила о том, что они скакали целый день.

– Юный Вареллан остановился перед Шасу-Яринна, – ухмыляясь, сообщил барон. – Он крепче, чем я думал. Я рассчитывал, что он отступит до самого Ванстримского прохода.

– И почему он этого не сделал? – спросил Изгримнур.

– Возможно, считает, что, как только начнется сражение за проход, пути назад уже не будет, – покачав головой, ответил Серридан.

– Это может означать, что он не настолько уверен в нашей слабости, как его брат, – предположил Джошуа. – Возможно, он согласится на переговоры.

– Что так же вероятно, как и то, – сказал Слудиг, – что он постарается держаться подальше от прохода до тех пор, пока не придет его брат с подкреплением. Что бы они ни думали о нашей армии вначале, появление сэра Камариса изменило их мнение. Это точно.

– А где Камарис?

– Впереди с Хотвигом и остальными. – Слудиг удивленно покачал головой. – Великодушный Эйдон, я слышал о нем множество историй, но думал, что это лишь детские сказки. Принц Джошуа, я в жизни не видел никого, подобного ему! Когда Камарис и всадники Хотвига оказались между двумя отрядами рыцарей Вареллана два дня назад, мы не сомневались, что он погибнет или попадет в плен. Но он раскрошил наббанайских рыцарей, словно дерево для растопки! Одного разрубил одним уверенным ударом почти пополам, вместе с кольчугой! Его меч точно заколдован!

– Шип – это могущественное оружие, – сказал Джошуа, – но, с ним или без него, на свет не рождалось рыцаря, подобного Камарису.

– А рог Селлиан наводит на наббанайцев ужас, – продолжал Слудиг. – Когда его эхо разносится по долине, некоторые из врагов разворачиваются и скачут прочь. Из каждого отряда, над которым Камарис одерживает верх, он выбирает одного пленного и отправляет назад, чтобы тот сказал: «Принц Джошуа хочет поговорить с вашим командиром». Камарис победил такое количество, что, наверное, уже отослал к Вареллану две дюжины наббанайцев с одним и тем же посланием.

Серридан поднял чашу с вином:

– Давайте выпьем за него. Если он сейчас наводит на врага ужас, каким же он был во времена расцвета? Я был мальчишкой, когда он… – Граф коротко рассмеялся. – Я чуть не сказал «умер». Когда он исчез. Мне не довелось его встречать.

– Тогда он был немного другим, – задумчиво проговорил Изгримнур. – И это меня удивляет. Его тело постарело, но мастерство и боевой дух нисколько. Словно кто-то специально сохранил его силу.

– Как будто для последнего испытания, – сказал Джошуа, осторожно подбирая слова. – Надеюсь, волею Бога так и будет – и Камарис добьется успеха ради всех нас.

– Должен признаться, что я несколько озадачен. – Серридан сделал еще глоток вина. – Вы мне говорили, что Камарис ненавидит войну и готов заниматься чем угодно, только бы не сражаться. Однако я еще никогда в жизни не видел такого могучего воина, несущего смерть.

Джошуа печально улыбнулся, и на лице у него появилось озабоченное выражение:

– Камарис на войне подобен горничной, которая расправляется с пауками.

– Что? – Серридан нахмурил брови и прищурился, пытаясь понять, не потешается ли над ним принц.

– Если приказать горничной прикончить всех пауков в комнате госпожи, – начал объяснять принц, – она придумает сотню отговорок, но, когда окончательно убедится, что деваться некуда, несмотря на ужас перед пауками, уничтожит всех до единого, чтобы больше не пришлось этим заниматься. – Легкая улыбка Джошуа исчезла. – Так и Камарис. Единственное, что он ненавидит больше войны, – ненужная война, особенно убийства, которых можно избежать, доведя дело до конца в первый раз. Поэтому, когда он вынужден участвовать в сражении, он старается провести его так, чтобы у него не возникло необходимости браться за оружие во второй раз. – Джошуа поднял чашу, салютуя отсутствовавшему рыцарю. – Только представьте, каково это – быть лучше всех в мире в том, чего ты делать не хочешь.

Они осушили свои чаши и некоторое время молчали.

Тиамак, хромая, прошел через террасу, отыскал подходящее местечко на низкой стене и уселся, свесив ноги и наслаждаясь сиянием раннего вечера. Перед ним раскинулась долина Фрасилис, темная земля и зеленые верхушки деревьев по обеим сторонам Анитуллийской дороги. Если прищуриться, Тиамак мог разглядеть очертания палаток лагеря Джошуа на юго-западе в пурпурных тенях склона горы.

Мои спутники могут думать, что мы, вранны, живем точно дикари, – размышлял он, – но я, как и все, счастлив оставаться несколько дней на одном месте, с крышей над головой.

Какой-то монах прошел мимо, спрятав руки в рукава, и наградил его долгим взглядом, но только склонил голову в формальном приветствии.

Монахам совсем не нравится, что мы сюда пришли. – Тиамак улыбнулся. – Они недовольны, что оказались вовлечены в войну, не говоря уже о женщинах и болотных жителях в их владениях.

Однако Тиамак радовался, что Джошуа выбрал это место в качестве временного убежища и позволил жене и многим другим остаться здесь, когда армия спустилась в ущелье. Вранн вздохнул, почувствовав прохладный, сухой ветерок и солнце на лице. Хорошо иметь пристанище, пусть и на короткое время. Хорошо, что дожди прекратились и вернулось солнце.

Но, как сказал Джошуа, это всего лишь отсрочка, и не более того. До сих пор нам не удалось ничего сделать, чтобы замедлить продвижение Короля Бурь. Если мы не сможем решить стоящие перед нами задачи, если не сумеем найти Мечи и узнать, как их использовать, мгновения покоя ничего не будут значить. Смертоносная зима вернется, и солнце погаснет навсегда. Тот, Кто Всегда Ступает по Песку, не дай мне потерпеть поражение, помоги нам со Стрэнгъярдом найти столь нужные всем ответы.

Но ответов становилось все меньше, и находились они все реже. Поиски превратились в обязанность, которая превратилась в тяжкий груз. Бинабик ушел. Джелой умерла, он и застенчивый священник остались единственными из Хранителей манускрипта. Они вместе изучали записки Моргенеса, рассматривая мельчайшие детали, в надежде найти хотя бы какие-то намеки, которые они могли пропустить, на решение загадки Трех мечей. Они также тщательно исследовали перевод свитков, оставленных Укекуком, наставником Бинабика, но до сих пор сумели обнаружить в них лишь огромное количество мудрых советов, как следует предвидеть сход лавины или песнями прогнать духов обморожения.

Но, если мы со Стрэнгъярдом в самое ближайшее время не добьемся успеха, – мрачно подумал Тиамак, – нам потребуются мудрые высказывания Укекука больше, чем нам бы хотелось.

В прошедшие несколько дней Тиамак просил Стрэнгъярда поделиться с ним любыми полученными в результате изучения книг сведениями о Трех мечах и их враге, а также рассказать, чему его учил старый Ярнауга, вспомнить истории приключений юного Саймона и его спутников, всем, что произошло за последний год, – иными словами, Тиамака интересовали любые мелочи, возможно, являвшиеся ключом к тайне Мечей. Он молился всем богам, чтобы они помогли им со Стрэнгъярдом увидеть определенную схему – так водовороты показывают наличие в реке подводных камней. В рассказах мудрых мужчин и женщин, самых разных приключениях и словах случайных свидетелей должно было быть что-то о том, как использовать Великие мечи.

Тиамак вздохнул и пошевелил пальцами ног. Ему отчаянно хотелось снова стать всего лишь маленьким человеком с незначительными проблемами. Какими важными они ему тогда казались! И как он жалел, что теперь ему приходилось разбираться с другими, более сложными. Он поднял руку и посмотрел на игру света на костяшках пальцев и заметил, что какая-то мошка запуталась в тонких темных волосках на его запястье. День был обманчиво приятным, подобно гладкой поверхности реки, но не вызывало сомнений, что под водой прятались камни или кое-что похуже.

– Воршева, пожалуйста, тебе нужно лечь, – сказала Адиту.

– Ты прямо как Джирики, – поморщившись, заявила та. – У меня всего лишь немного болит…

– Видишь, какая она. – На лице Гутрун появилось выражение мрачного удовлетворения. – Если бы я могла привязать ее к кровати, я бы так и сделала.

– Не думаю, что ее нужно привязывать, – ответила ситхи. – Послушай, Воршева, в том, чтобы лечь, когда ты испытываешь боль, нет ничего позорного.

Жена принца неохотно откинулась на подушки и позволила Гутрун накрыть себя одеялом.

– Меня учили, что я не должна быть слабой.

В свете, попадавшем внутрь сквозь маленькие окна высоко на стене, было видно, что она сильно побледнела.

– Слабость тут ни при чем. Твоя жизнь и ребенка драгоценны, – мягко проговорила Адиту. – Когда будешь хорошо себя чувствовать и наберешься сил, сможешь делать все, что пожелаешь. Но если ты испытываешь боль или слабость, ляг и позволь нам с герцогиней Гутрун о тебе позаботиться.

Она встала и сделала несколько шагов к двери.

– Ты ведь не уйдешь? – встревоженно спросила Воршева. – Останься и поговори со мной, расскажи, что происходит снаружи. Мы с Гутрун провели здесь целый день. С нами даже монахи молчат. Я думаю, они ненавидят женщин.

– Хорошо. – Адиту улыбнулась. – Это уважительная причина, чтобы я отложила другие дела. – Ситхи, подобрав под себя ноги, снова села на кровать. – Герцогиня Гутрун, если вы хотите немного прогуляться, я посижу с Воршевой.

Гутрун пренебрежительно фыркнула:

– Я нахожусь там, где должна, – заявила она и вернулась к рукоделию.

Воршева протянула руку и сжала пальцы Адиту.

– Расскажи, что ты сегодня видела. Ты заходила к Лелет?

Ситхи кивнула, и ее серебристо-белые волосы рассыпались по плечам.

– Да. Она всего в нескольких комнатах отсюда. Ничего не изменилось, но я заметила, что она быстро худеет. Я смешиваю питательные травы с небольшим количеством воды, чтобы она могла их проглотить, но, боюсь, моих усилий недостаточно. Что-то продолжает держать Лелет в ее теле – но я не знаю, как долго эта связь будет сохраняться. – На чуждом лице Адиту промелькнула тревога. – Смерть Джелой ослабила нас во многих отношениях. Я уверена, что она знала, какой корешок или растение помогли бы вернуть сущность Лелет.

– Я не уверена, – проговорила Гутрун, не поднимая головы. – От малышки и без того осталась половина – я знаю и люблю ее не меньше, чем все остальные, но то, что произошло с ней в лесу, когда она путешествовала с Мириамель, жуткие собаки… и только великодушный Усирис знает, что еще, забрали часть ее. – Она немного помолчала. – Тут нет твоей вины, Адиту. Я не сомневаюсь, что ты сделала все, что возможно.

Адиту повернулась и посмотрела на Гутрун, но ее лицо не выдало никакой реакции на успокаивающий тон герцогини.

– Но это печально, – только и сказала она.

– Да, очень, – ответила Гутрун. – Желания Господа нередко приносят печаль Его детям. Думаю, мы просто не понимаем Его планов. Я уверена, после всего, что Лелет довелось пережить, Он задумал для нее что-то очень хорошее.

– Надеюсь, – осторожно проговорила Адиту.

– А что еще ты можешь рассказать? – спросила Воршева. – Насчет состояния Лелет я догадалась. Ты бы мне первым делом сообщила, если бы ей стало лучше.

– Больше рассказывать особо нечего. Армия герцога Наббана еще немного отступила, но очень скоро они остановятся и начнется новое сражение. Джошуа и его соратники пытаются заключить перемирие, чтобы остановиться на время и начать переговоры.

– А наббанайцы на это согласятся?

Адиту изящно пожала плечами:

– Иногда я не уверена, что понимаю смертных, которых знаю лучше остальных. Что же до тех, с кем я совсем не знакома… у меня нет никаких представлений насчет того, что они могут сделать. Но наббанайский генерал приходится братом правящему герцогу, так мне говорили, поэтому сомневаюсь, что он доброжелательно отнесется к тому, что скажет твой муж.

Воршева поморщилась и вскрикнула, но тут же отмахнулась от озабоченной Адиту:

– Все в порядке. Просто внутри у меня все сжалось. – Через мгновение она сделала глубокий вдох и спросила: – А Джошуа? Как он?

Ситхи посмотрела на Гутрун, и та приподняла брови в жесте насмешливой беспомощности.

– Джошуа навещал тебя сегодня утром, – сказала герцогиня. – И он не участвует в сражении.

– С ним все хорошо, – добавила Адиту. – Джошуа просил меня передать тебе привет.

– Привет? – Воршева села на кровати. – Что за слово такое от мужчины, мужа? Привет?

– О, Элизия, Милосердная Мать, – возмутилась Гутрун. – Ты прекрасно знаешь, что он тебя любит, Воршева. Успокойся уже наконец.

Воршева снова опустилась на подушку, и черные волосы окутали ее, точно блестящая черная ткань.

– Все потому, что я ничего не могу делать. Завтра мне станет лучше, и я пойду в какое-нибудь место, откуда буду наблюдать за сражением.

– Только если сможешь протащить меня за собой настолько далеко, – заявила герцогиня. – Ты бы ее видела, Адиту, сегодня утром она стоять не могла, такой сильной была боль. Если бы я ее не подхватила, она бы упала прямо на каменный пол.

– Если она почувствует себя достаточно хорошо, – проговорила Адиту, – тогда прогуляться для нее будет совсем не плохо – но осторожно и недалеко. – Она замолчала и внимательно посмотрела на Воршеву. – Мне кажется, ты сейчас слишком возбуждена, чтобы наблюдать за сражением.

– Ха! – возмущение Воршевы не вызывало сомнений. – Ты говорила, что у вашего народа нечасто рождаются дети. В таком случае откуда ты знаешь, что мне следует делать?

– Поскольку наши дети появляются на свет крайне редко, мы относимся к этому очень серьезно. – Адиту грустно улыбнулась. – Я бы очень хотела когда-нибудь родить ребенка. Для меня огромная радость находиться рядом с тобой, когда ты вынашиваешь малыша. – Она наклонилась вперед и отбросила покрывало в сторону. – Давай я его послушаю.

– А потом ты скажешь, будто бы он недоволен тем, что я хочу завтра отправиться на прогулку, – проворчала Воршева, но не стала возражать, когда Адиту положила золотистую щеку на ее плотный круглый живот.

Адиту закрыла раскосые глаза, словно начала засыпать, и на мгновение на изящном лице появилось выражение почти безупречного покоя. И вдруг у нее широко раскрылись глаза, словно в лучах солнца вспыхнул яркий янтарь.

– Вениха с’ан! – удивленно прошептала она, подняла голову и тут же снова приложила ухо к животу Воршевы.

– Что? – Гутрун тут же вскочила со стула, уронив вышивку на пол. – Ребенок! Что-то не так?

– Скажи мне, Адиту. – Воршева лежала совершенно неподвижно, но голос у нее дрожал. – Не нужно меня жалеть.

Ситхи начала смеяться.

– Ты сошла с ума? – сердито спросила Гутрун. – Что происходит?

Адиту выпрямилась:

– Извините, я восхищаюсь постоянным удивлением, которое испытываю рядом с вами, смертными. Мой народ считает, что нам повезло, если за сто лет у нас появится на свет несколько детей.

– Ты о чем? – рявкнула Гутрун, Воршева выглядела слишком напуганной, чтобы задавать вопросы.

– Я говорю о смертных, о дарах, которые вы получаете, сами того не зная. – Она снова рассмеялась, на этот раз гораздо спокойнее. – Я услышала биения двух сердец.

– Что?.. – Герцогиня в изумлении не сводила с нее глаз.

– Два сердца, – ровным голосом повторила Адиту. – Воршева вынашивает двоих детей.

Саймон чувствовал себя опустошенным от разочарования, такого же глубокого, как могила, в которой он стоял.

– Меч исчез, – прошептал он, – Сияющего Когтя нет.

– Тут нет никаких сомнений. – В тусклом свете факела Саймон видел мрачное лицо Бинабика. – Кинкипа Снегов! Я почти жалею, что мы узнали это сейчас, а не когда пришли бы сюда с армией Джошуа. Мне совсем не хочется сообщать ему такую новость.

– И куда же он подевался? – Саймон посмотрел на восковое лицо Престера Джона, как будто король мог проснуться от вечного сна и ответить на его вопрос.

– Я уверен, что Элиас узнал о его ценности и забрал. Вряд ли меч сейчас в Хейхолте. – Тролль пожал плечами, и в его голосе прозвучала безнадежность. – Ну, мы знали, что должны забрать у него Скорбь. Два меча или один… по мне, так разница невелика.

– Но Элиас не мог его отсюда унести! Могила была целой, пока мы не проделали дыру в стенке.

– Возможно, он забрал его почти сразу после похорон Джона. Когда монахи ушли.

– Бессмыслица какая-то, – упрямо стоял на своем Саймон. – Он вполне мог оставить меч у себя, если бы захотел. Тайгер говорил, что Элиас его ненавидел и хотел поскорее от него избавиться.

– У меня нет определенных ответов, Саймон. Вполне возможно, тогда Элиас не знал его истинной ценности, а потом ему кто-то рассказал. Или Прайрату стало известно о силе меча, и он позаботился о том, чтобы забрать его из могилы Джона. Вариантов много.

Тролль передал факел Саймону, слез с баргоута лодки Престера Джона и начал пробираться назад, к дыре, которую они проделали, чтобы попасть в могилу. Сквозь нее внутрь заглядывало серо-голубое, с темными тучами сумеречное небо.

– Я не верю. – Саймон сложил на коленях руки, которые ныли после нескольких часов, которые ушли у них на то, чтобы проделать дыру в стене могилы, и все еще болели от веревок Огненных танцоров. – Не хочу верить.

– Боюсь, скорее верно второе, – мягко проговорил Бинабик. – Идем, друг Саймон, посмотрим, развела ли Мириамель костер. Немного теплого супа поможет нам подумать над ситуацией, в которой мы оказались. – Он забрался на край отверстия в стене, немного прополз вперед и обернулся. – Передай мне факелы, я помогу тебе вылезти наружу.

Саймон почти не слышал слов тролля, его внимание привлек какой-то предмет в темноте, он поднял оба факела повыше и перевесился через борт лодки, чтобы посмотреть на дальнюю стену могилы.

– Саймон, что еще ты там ищешь? – крикнул Бинабик. – Мы уже почти перевернули тело бедного короля в попытках найти меч.

– Я вижу что-то темное у дальней стены.

– Что? – В голосе тролля появилась тревога. – Что ты там увидел? – Его тело закрыло небо, когда он наклонился над дырой, которую они выкопали.

Саймон переложил оба факела в одну руку и заскользил по баргоуту «Морской Стрелы», пока не оказался достаточно близко, чтобы подтвердились его подозрения.

– Тут дыра!

– И меня это не удивляет, – ответил тролль.

– Она большая… прямо в стене. Может быть, как раз через нее они сюда и забрались.

Бинабик внимательно посмотрел на место, на которое показывал Саймон, и вдруг куда-то исчез, а Саймон подобрался ближе к своей находке – дыра с неровными краями оказалась широкой, точно пивная бочка.

И в этот момент появился тролль.

– Я не увидел на внешней стороне ничего, что соответствовало бы дыре, которую ты нашел, – крикнул он. – Если они прокопали ее оттуда, они позаботились о том, чтобы надежно все спрятать, или это произошло довольно давно; трава выглядит нетронутой.

Саймон осторожно обошел узкую корму, спустился в «Морскую Стрелу», перебравшись через баргоут, осторожно двинулся в сторону противоположного борта и снова полез наверх. Расстояние между внешней частью корпуса и стеной из земли и бревен составляло не больше одного локтя. Саймон соскользнул на пол, чтобы получше рассмотреть обнаруженное им отверстие, окутанное тенями, поднес к нему факел и почувствовал, что от удивления волосы у него на затылке зашевелились.

– О, милосердный Эйдон, здесь проход, который уходит вниз.

– Что? – В голосе Бинабика появилось нетерпение. – Саймон, нам нужно много сделать до того, как окончательно стемнеет.

– Он уходит вниз, Бинабик! Здесь начинается тоннель, который ведет вниз!

Он засунул оба факела в отверстие и наклонился, насколько мог, не рискуя свалиться, но увидел лишь тонкие, мерцавшие корешки толщиной с волос. Дальше свет не доставал – тоннель сворачивал и терялся в темноте.

– В таком случае, – через мгновение сказал тролль, – мы изучим его завтра, после того как подумаем и выспимся. Вылезай, Саймон.

– Сейчас, – крикнул Саймон в ответ. – Иди к Мириамель.

Он подобрался поближе к дыре, понимая, что должен бояться гораздо больше – того, кто проделал такое большое отверстие в стене, животное или человека, следовало всерьез опасаться, – но чувствовал абсолютную уверенность, что его находка имеет отношение к исчезновению Сияющего Когтя, принялся вглядываться в пустой проход, потом отодвинул в сторону факел и прищурился.

И заметил, как в темноте что-то блеснуло – от неизвестного предмета отразился свет факела.

– Там что-то есть, – крикнул он.

– А именно? – с тревогой спросил Бинабик. – Животное?

– Нет, что-то металлическое. – Саймон наклонился как можно дальше в отверстие и уловил запах животного, но совсем слабый, немного кислый, точно пот. Блестящий предмет, казалось, лежал в самом начале тоннеля, как раз в том месте, где тот сворачивал и исчезал из вида. – Я не смогу до него дотянуться, если не спущусь вниз.

– В таком случае посмотрим на него утром, – твердо заявил Бинабик. – Иди сюда.

Саймон прополз немного дальше в дыру, подумав, что, возможно, непонятный предмет находится ближе, чем ему показалось – определить это в неверном свете не получалось. Он выставил перед собой оба факела и еще продвинулся вперед, опираясь на локти и колени, пока не оказался в тоннеле. Если бы он смог вытянуться во весь рост, ему бы, наверное, удалось его достать…

И тут земля под ним неожиданно поддалась, и Саймон в окружении черных комьев начал падать вниз. Он ухватился за стену тоннеля, которая начала осыпаться, но мгновение выдерживала давление его расставленных в стороны рук; ноги Саймона продолжали скользить вниз сквозь поразительно мягкую землю, и вскоре он уже стоял на полу, погрузившись в нее по самый пояс. Один из факелов вылетел из руки Саймона и с шипением лежал на сырой земле, всего в нескольких ладонях от его ребер. Другой остался в руке, прижатый к стене тоннеля, и Саймон не смог бы его выпустить, даже если бы хотел. Он чувствовал себя странным образом пустым и почему-то совсем не испугался.

– Бинабик! – крикнул он. – Я свалился вниз!

Он изо всех сил пытался высвободиться, но чувствовал, что земля под ним двигается каким-то странным образом, точно песок, который тянет за собой отступающая волна.

Тролль заглянул за край, и глаза у него так широко раскрылись, что Саймон увидел белки.

– Киккасут! – выругался он и тут же крикнул: – Мириамель, иди сюда, быстрее!

Бинабик спустился по пологому склону в могилу и стал обходить широкий корпус лодки.

– Не подходи слишком близко, – предупредил его Саймон. – Здесь какая-то странная земля. Ты тоже можешь упасть.

– Тогда не шевелись. – Бинабик ухватился за выступавший край ушедшего в землю киля, а другую руку протянул Саймону, но она была короткой, и он не достал до него больше чем на локоть. – Мириамель принесет веревку. – Голос тролля прозвучал тихо и спокойно, но Саймон понимал, что Бинабик напуган.

– Тут что-то… что-то двигается внизу. – Саймон испытал жуткое чувство, когда земля, на которой он стоял, начала сжиматься и расслабляться, точно в глубине сворачивалась кольцами громадная змея. Спокойствие, подобное сну, исчезло, и на его место пришел набиравший силу ужас. – Б-Бин… Бинабик! – Саймон начал задыхаться.

– Не шевелись! – взволнованно крикнул его друг. – Если ты можешь…

Остального Саймон не услышал. Он почувствовал жгучую боль в щиколотках, словно неожиданно запутался в колючках, затем земля снова содрогнулась и проглотила его. Он едва успел закрыть рот перед тем, как она вскипела вокруг и тут же сомкнулась у него над головой, точно разбушевавшееся море.

Мириамель заметила, как Бинабик выбрался из ямы. Когда она складывала хворост, который собрала для костра, она видела, что он стоял около вырытого ими входа в могилу и о чем-то разговаривал с Саймоном, все еще находившимся внутри. Она рассеянно подумала о том, что они могли найти. Каким-то непостижимым образом происходящее казалось ей бессмысленным. Разве под силу всем мечам на свете, даже магическим, остановить бешено мчавшийся фургон, запущенный в мир горем ее отца? Только сам Элиас был на это способен, но угроза волшебного оружия не заставит его так поступить. Мириамель прекрасно знала своего отца, знала упрямство, наполнявшее его, точно кровь вены. И еще Король Бурь, наводивший ужас демон из снов, господин норнов… Элиас вызвал живого мертвеца в мир людей, а Мириамель слышала достаточно старых легенд, чтобы понимать, что только он сможет отправить Инелуки назад и запереть за ним дверь на засов.

Но она знала, что ее друзья твердо решили претворить в жизнь свой план, так же как и она, и не собиралась вставать у них на пути. И все же у нее ни на единое мгновение не возникло желания спуститься вместе с ними в могилу. Наступили странные времена, но не настолько, чтобы она захотела увидеть, что лишенная уважения земля сотворила за два года с ее дедом Джоном.

Мириамель с тяжелым сердцем присутствовала на похоронах и смотрела, как его опускали в могилу. Она никогда не была с ним особо близка, но, несмотря на отстраненность, дед ее любил и всегда относился с добротой. Ей никогда не удавалось представить его молодым, поскольку он уже состарился, когда она была совсем маленькой, но пару раз она видела, как загорались его глаза или в сутулой фигуре появлялся намек на храброго воина, покорившего мир. Она не хотела, чтобы даже те немногие воспоминания, что у нее остались, запятнало то…

– Мириамель! Иди сюда, быстрее!

Она подняла голову, удивившись настойчивости и страху в голосе тролля. Несмотря на то что он ее позвал, Бинабик не оглянулся, а соскользнул в отверстие в стене могилы и быстро, точно крот, исчез из вида. Мириамель вскочила на ноги, споткнулась о собранные для костра ветки и, не обращая на них внимания, помчалась к могиле. Солнце уже скрылось на западе, окрасив небо в фиолетово-алый цвет.

Саймон. Что-то случилось с Саймоном.

Мириамель казалось, что расстояние, отделявшее ее от могилы, бесконечно, и, когда добралась до тролля, задыхалась, а в следующее мгновение упала на колени, чувствуя, как у нее отчаянно закружилась голова. Она заглянула в дыру, но ничего не увидела.

– Саймон… – крикнул Бинабик. – Саймон… Нет!

– Что случилось? Я тебя не вижу!

– Кантака! – громко крикнул тролль. – Кантака, соса!

– Что произошло? – Мириамель была в ужасе. – Что?

Слова слетали с губ Бинабика рваными обрывками:

– Принеси… факел! Веревку! Соса, Кантака!

Неожиданно тролль вскрикнул от боли, и Мириамель наклонилась над дырой, испуганная и ничего не понимавшая. Происходило что-то ужасное – Бинабик явно в ней нуждался. Но он велел ей принести факел и веревку, и каждая минута промедления могла приговорить Саймона и тролля к смерти.

Что-то огромное пронеслось мимо, повалив ее, точно она превратилась в младенца, а в следующее мгновение задние лапы Кантаки оказались внутри дыры и скрылись из вида – тут же из глубины послышалось разъяренное рычание волчицы. Мириамель развернулась и помчалась к месту, где начала разводить костер, потом остановилась, вспомнив, что их вещи лежат неподалеку от могилы Престера Джона, и принялась в отчаянии оглядываться по сторонам, пока не увидела их на дальней стороне полукруга курганов.

Мириамель задыхалась, у нее так дрожали руки, что она едва не уронила кремень и кресало, но не сдавалась, пока факел не загорелся. Она схватила второй, зажгла его от первого и стала в отчаянии искать веревку. И не нашла ее среди вещей. Мириамель произнесла длинное ругательство, какие использовали матросы из Мермунда, и поспешила к могиле деда.

Моток веревки лежал, наполовину засыпанный землей, которую Саймон и тролль отбрасывали в сторону, когда копали дыру в стене могилы.

Мириамель не слишком плотно обмотала себя веревкой и полезла вниз. Внутри у нее появилось ощущение, будто она попала в сон. Низкое рычание Кантаки заполняло все пространство, точно гудение рассерженных пчел, но она слышала и другой звук – необычный, повторявшийся свист. Сначала, когда ее глаза приспособились к темноте, освещенной лишь мерцавшим факелом, она увидела очертания широкого корпуса «Морской Стрелы» и провисшие бревна, которые торчали из земляного потолка могилы, точно ребра. Потом различила движение – метавшийся хвост и задние лапы Кантаки, остальное скрывал нос лодки. Земля вокруг волчицы кишела маленькими темными тенями – крысы?

– Бинабик! – закричала она. – Саймон!

– Нет, беги отсюда! – хриплый голос тролля наполнял страх. – Тут полно… богаников! Спасайся!

Мириамель, которая испытывала ужас за своих спутников, медленно пробралась вдоль борта лодки. Какое-то маленькое, верещавшее существо спрыгнуло с баргоута у нее над головой и расцарапало ей лицо когтями. Мириамель взвизгнула и оттолкнула его, а затем пригвоздила к земле факелом. Одно жуткое мгновение она смотрела на маленькую, сморщенную, чем-то похожую на человека отвратительную тварь, извивавшуюся в огне факела, – спутанные волосы горели, рот с острыми зубами был открыт в вопле боли. Мириамель снова закричала, подняла факел и ногой отпихнула умиравшего монстра в тени.

Кровь так стучала у Мириамель в висках, что ей казалось, еще мгновение, и голова у нее лопнет, но она продолжала пробираться вперед. К ней бросилось еще несколько похожих на пауков существ, но она замахнулась на них сразу двумя факелами, и они тут же отскочили. Мириамель уже была совсем рядом с Кантакой и могла к ней прикоснуться, но не стала: волчица быстро двигалась в узком пространстве, ломала шеи, рвала на части маленькие тела.

– Бинабик! – крикнула Мириамель. – Саймон, я здесь! Идите на свет!

Услышав ее голос, к ней бросилась толпа верещавших существ, она ударила двоих факелом, но второй, падая с пронзительным криком на землю, чуть не вырвал его из ее руки. В следующее мгновение она увидела у себя над головой тень и отскочила назад, снова подняв свое оружие.

– Это я, принцесса, – тяжело дыша, крикнул Бинабик, который взобрался на перила «Морской Стрелы». Он наклонился, на мгновение исчез и снова появился, и Мириамель смогла разглядеть только глаза на перепачканном кровью и землей лице. Бинабик опустил вниз древко копья, чтобы она за него ухватилась. – Держи. Не подпускай их слишком близко!

Мириамель схватила копье, обернулась, изо всех сил размахнулась и отправила полдюжины мерзких тварей к стене могилы. И уронила один из факелов. Когда она наклонилась, чтобы его поднять, к ней метнулось еще одно сморщенное существо, она насадила его на копье, точно рыбак свою добычу, и он, извиваясь, медленно умирал.

– Саймон! – крикнула Мириамель. – Где он?

Она подняла второй факел и протянула его Бинабику, который снова нырнул в лодку, а когда выпрямился, Мириамель увидела у него в руке топор размером примерно с самого тролля.

– Я не смогу держать факел, – задыхаясь, сказал тролль. – Воткни его в стену.

Бинабик поднял топор над головой и спрыгнул вниз, оказавшись рядом с ней.

Мириамель, как он сказал, засунула конец факела в осыпавшуюся землю.

– Хиник, айа! – крикнул Бинабик.

Кантака начала пятиться, но явно не хотела прекращать сражение и несколько раз с рычанием бросалась на стрекотавших тварей. Когда она снова метнулась в бой, ее окружила новая толпа отвратительных существ, но Бинабик, размахивая топором, превратил нескольких в окровавленные ошметки, Мириамель отбивалась от других копьем. Кантака прикончила одного из врагов и атаковала тех, кто еще находился рядом. Остальные сердито верещали, сверкая белыми, точно луны, глазами, однако не стали преследовать Мириамель и ее спутников, которые начали отступать к отверстию в стене.

– Где Саймон? – снова спросила Мириамель, но уже знала, что не хочет услышать ответ, и внутри у нее поселилась холодная пустота – Бинабик не оставил бы Саймона, если бы тот был жив.

– Я не знаю, – резко ответил Бинабик. – Но мы ничем не можем ему помочь. Нужно выбираться на воздух.

Мириамель подтянулась и вылезла наружу, в фиолетовую темноту и на холодный ветер. Когда она обернулась и протянула Бинабику конец копья, чтобы он за него ухватился, она увидела, как мерзкие твари в бессильной ярости метались вдоль основания «Морской Стрелы», а их тени казались длинными и нелепыми в свете факелов. Прежде чем в отверстии появились плечи Бинабика, закрыв собой дыру, Мириамель успела увидеть бледное, суровое лицо деда.

Тролль сидел сгорбившись, а его лицо походило на грязную маску поражения. Мириамель пыталась отыскать собственную боль и не смогла. Она ощущала себя пустой, лишенной каких бы то ни было чувств. Кантака, которая отдыхала неподалеку, вертела головой, словно их молчание ее озадачивало. Пасть волчицы была перепачкана кровью и внутренностями врагов.

– Саймон начал падать в тоннель, – медленно заговорил Бинабик. – Я его видел – и вдруг он исчез. Я копал и копал, но там была лишь земля. – Он покачал головой. – Я копал и копал, не переставая. И вдруг появились боганики. – Бинабик закашлялся и выплюнул в огонь комок земли. – Тучи мерзких тварей лезли наружу, точно черви, а за ними выбирались другие. Все больше и больше.

– Ты сказал, что там тоннель. Возможно, есть другие. – Мириамель с удивлением услышала невозможное спокойствие в собственном голосе. – Может быть, Саймон провалился в какой-то из них. Когда эти твари… копатели… уйдут, мы сможем его поискать.

– Да, конечно, – ничего не выражавшим голосом ответил Бинабик.

– Вот увидишь, мы его найдем.

Тролль провел рукой по лицу и рассеянно посмотрел на грязь и кровь, оставшиеся на ней.

– В мехе есть вода, – сказала Мириамель. – Давай я промою твои порезы.

– У тебя тоже идет кровь. – Бинабик показал коротким пальцем на ее лицо.

– Я принесу воду. – Мириамель поднялась, чувствуя, что ноги едва ее держат. – Мы найдем Саймона. Вот увидишь, – повторила она.

Бинабик промолчал. Когда Мириамель, которая едва держалась на ногах, шла к седельным сумкам, она дотронулась до лица в том месте, где его располосовали когти копателя. Кровь почти высохла, но, прикоснувшись к щекам, она обнаружила, что они мокрые от слез – а она даже не заметила, что плачет.

Его нет, – подумала она. – Саймона нет.

Она почти ничего не видела перед собой от слез и чудом не споткнулась на неровной земле.

Элиас, Верховный король Светлого Арда, стоял около окна и смотрел на посеребренный лунным светом бледный длинный палец Башни Зеленого Ангела. Окутанный тайной и тишиной, он казался призраком, пришедшим из другого мира, чтобы сообщить странные новости. Элиас наблюдал за ним, как человек, который знает, что проживет свою жизнь, а потом умрет, – так моряк смотрит на море.

В покоях короля царил беспорядок, как в норе животного. На кровати, стоявшей в центре комнаты, лежал только пропитанный потом матрас; несколько скомканных одеял валялось на полу, он ими не пользовался, и они превратились в пристанище для мелких существ, которых не пугал холод, ставший для Элиаса скорее необходимостью, чем удобством.

Окно, у которого король стоял, как и все остальные в длинной комнате, было распахнуто настежь. На каменных плитках под ними собралась дождевая вода, и в особенно холодные ночи она замерзала, расцвечивая пол белыми полосами. Ветер принес внутрь листья и стебли. И даже тельце окоченевшего воробья.

Элиас смотрел на башню до тех пор, пока луна не окружила силуэт ангела своим сиянием. Наконец он повернулся и закутался в потрепанный халат, сквозь сгнившие швы которого проглядывала белая кожа.

– Хенфиск, – прошептал он. – Моя чаша.

Одна из бесформенных куч постельного белья в углу комнаты зашевелилась и встала. Монах молча поспешил к столу, стоявшему возле самой двери, вынул пробку из большого каменного кувшина, наполнил кубок темной, окутанной паром жидкостью и отнес королю с вечной дурацкой улыбкой на лице, хотя и немного не такой широкой, как обычно.

– Я сегодня снова не буду спать, – сказал король. – Понимаешь, меня мучают сны.

Хенфиск стоял молча, но выпученные глаза демонстрировали полнейшее внимание.

– И кое-что еще. Я это чувствую, но никак не могу понять.

Элиас взял кубок, вернулся к окну, и рукоять меча Скорбь заскрежетала о каменный подоконник. Элиас уже давно с ним не расставался, даже во сне, и клинок в ножнах оставил собственное углубление в матрасе рядом с телом короля.

Элиас поднес кубок к губам, сделал глоток и вздохнул.

– Музыка стала другой, – тихо сказал он. – Великая музыка мрака. Прайрат ничего не говорит, но я чувствую. Мне не нужно, чтобы этот евнух рассказывал. Теперь я уже и сам многое вижу, слышу… улавливаю запах. – Он вытер рот рукавом, оставив новое черное пятно среди множества других, уже высохших. – Кто-то творит перемены. – Он надолго замолчал. – Возможно, Прайрат ничего не скрывает. – Король посмотрел на своего виночерпия с почти разумным выражением лица. – Может быть, он сам не знает. И это будет не единственным, что ему неизвестно. У меня еще осталось несколько собственных тайн. – Элиас продолжил рассуждать вслух: – Но если Прайрат не чувствует… изменений… интересно, что это может означать? – Король снова повернулся к окну и башне. – Что?

Хенфиск терпеливо ждал. Наконец Элиас допил свою настойку и протянул кубок монаху. Тот взял его из руки короля, вернул на стол у двери и отправился назад, в свой угол. Он устроился у стены, но голову не опустил, как будто не сомневался, что будут новые указания.

– Башня ждет, – тихо проговорил Элиас. – Очень долго ждет.

Когда он оперся о подоконник, поднялся ветер, который растрепал его темные волосы, взметнул в воздух листья с пола, и они с шуршанием разлетелись по комнате.

– О, Отец… – прошептал король. – Боже милосердный, как бы я хотел уснуть.

Охваченный ужасом Саймон тонул в холодной, влажной земле. К нему вернулись все прежние кошмары о смерти и погребении, когда сырые комья стали забиваться в глаза и нос, давить на руки и ноги. Он отчаянно сражался, пока не перестал чувствовать кисти и пальцы, но душившая земля по-прежнему окружала его со всех сторон.

А потом так же резко, как проглотила, земля его выплюнула, ноги, которыми он пытался отбиваться, вдруг перестали встречать сопротивление, и через мгновение Саймон почувствовал, что летит вниз вместе с лавиной комьев грязи. Он тяжело приземлился на пол, и дыхание, которое он так долго сдерживал, вырвалось из груди с болезненным хрипом. Саймон сделал вдох и проглотил ком земли.

Он долго стоял на коленях, задыхался, его мучительно рвало. Когда искры перед глазами погасли, он поднял голову. Откуда-то падал свет – совсем немного, но достаточно, чтобы он сумел разглядеть очертания круглого пространства, немногим больше его самого. Еще один тоннель? Или всего лишь яма на глубине, его собственная могила, где очень скоро закончится воздух?

Крошечный огонек, казалось, тлел на одной из куч земли, на которой он скорчился. Он и был источником света. Когда Саймону удалось заставить дрожавшие руки и ноги шевелиться, он пополз к нему и обнаружил, что это кончик одного из факелов, все остальное похоронила лавина. Саймон осторожно засунул руку в глинистую землю, вытащил факел, счистил налипшую грязь и рассеянно выругался, когда обжег пальцы. Затем он перевернул факел вверх ногами, чтобы тот разгорелся. И вскоре так и произошло.

Саймон увидел, что действительно оказался в другом тоннеле. С одной стороны он уходил вниз, как и тот, в который он попал из могилы, но у этого не было отверстия наверху: его конец находился рядом с Саймоном – невыразительная куча, огромное бесформенное ничто, состоявшее из мокрых комьев и рыхлой почвы. Саймон не видел за ним ни света, ни чего-либо другого; дыру, в которую он провалился, засыпала земля.

И тут он заметил перед собой металлический блеск, потянулся к неизвестному предмету, чтобы его поднять, и с разочарованием обнаружил, что тот легко оказался у него в руке и был очень маленьким. Иными словами, совсем не Сияющий Коготь, а серебряная пряжка от ремня.

Саймон поднес испачканную в земле находку к свету факела, стер пальцами грязь и рассмеялся – но хриплый, мучительный звук быстро стих в ограниченном пространстве тоннеля. И ради этого он рисковал жизнью – простая безделушка заманила его в жуткое подземелье, которое стало для него тюрьмой. Пряжка была старой и такой поцарапанной, что он едва различил рисунок – круглую голову какого-то животного, медведя или свиньи, посередине. Ее окружали тонкие полоски, палочки или стрелы. В общем, совершенно бесполезная вещь.

Саймон засунул конец факела в землю и быстро забрался на высокую кучу, сказав себе, что небо обязательно должно быть где-то наверху. Он уже едва справлялся с накатившим на него ужасом, но не сомневался, что Бинабик его ищет – а с другой стороны, как тролль его найдет, если он не будет ему помогать? Саймон соскользнул вниз ровно на столько, на сколько поднялся, но в конце концов нашел способ двигаться, чтобы земля осыпалась не так сильно.

Наконец он залез достаточно далеко, уже мог дотронуться до рыхлой земли в конце тоннеля и принялся отчаянно раскапывать ее руками – во все стороны летели большие комья, однако их место тут же занимали другие. Саймон долго сражался с огромной упрямой кучей, постепенно его движения становились все более бесконтрольными, он сгребал ее к себе, отшвыривал в стороны горстями, сверху на него сыпались черные потоки, но все было бесполезно. По его лицу текли слезы, мешались с каплями пота, и вскоре заболели глаза. Он понял, что конца его усилиям не будет, сколько бы времени он ни потратил на войну с землей.

Он остановился, дрожа, весь в земле, доходившей ему до пояса. Сердце отчаянно колотилось у него в груди, и он не сразу понял, что в тоннеле стало темнее. Он оглянулся и увидел, что его бесполезные усилия снова почти похоронили факел. Саймон не сводил с него глаз, вдруг испугавшись, что, если он поползет вниз по куче рыхлой земли, она начнет осыпаться и загасит огонь. Он не сможет его зажечь и останется в кромешной темноте.

Саймон аккуратно высвободился из небольшой горки земли, в которой застряли его ноги, стараясь двигаться так же осторожно, как в детстве, когда он охотился на лягушек во рву Хейхолта.

Медленно, не спеши, – говорил он себе. – Только не темнота. Мне нужен свет. Они не смогут меня отыскать, если я лишусь света.

Саймон зацепил небольшую кучку земли, она поползла вниз, замерла совсем рядом с факелом, и его пламя дрогнуло, а у Саймона чуть не разорвалось сердце.

Осторожно, аккуратно, очень осторожно.

Руки Саймона коснулись рыхлой земли, и он задержал дыхание, а когда вытащил факел, снова начал дышать. Граница между темнотой и светом, всего лишь неровная полоска, была такой тонкой!

Саймон снова принялся очищать факел от земли, обжигая те же пальцы и так же ругаясь, и вдруг обнаружил, что канукский нож в футляре по-прежнему прикреплен к его ноге. Саймон произнес благодарственную молитву за эту, казалось, первую удачу за очень долгое время и воспользовался костяным лезвием, чтобы довести дело до конца. На мгновение ему стало любопытно, как долго факел продержится, но он тут же прогнал эту мысль. У него уже не вызывало сомнений, что он не сможет разгрести руками земляные завалы, чтобы выбраться наружу, так что придется пройти немного по тоннелю и ждать, когда Бинабик и Мириамель откопают его сверху. Воздуха ему хватит…

Когда он перевернул факел, чтобы тот разгорелся, со склона снова посыпалась земля, но Саймон сосредоточился на том, что делал, и поднял голову, только когда очередная небольшая лавина привлекла его внимание. Он направил факел на запечатанный вход в тоннель и прищурился. Земля… шевелилась.

На поверхности появилось нечто, похожее на крошечное черное дерево, которое расправляло тонкие плоские ветки. Через мгновение рядом показалось еще одно. Потом между ними вылез какой-то маленький комок – голова, слепые белые глаза повернулись к Саймону, ноздри существа задрожали, рот открылся в жутком подобии человеческой ухмылки.

Новые руки и головы вылезали из земли, и потрясенный, в ужасе смотревший на них Саймон упал на колени и выставил перед собой факел и нож.

Буккены! Копатели!

Внутри у него все сжалось.

Их оказалось около полудюжины. Выбравшись из рыхлой земли, они сбились в кучу и принялись тихонько о чем-то переговариваться, их голоса напоминали неприятный скрежет, тонкие волосатые конечности переплелись, а движения оказались такими быстрыми и резкими, что Саймону никак не удавалось их сосчитать. Он помахал перед ними факелом, но они нисколько не испугались.

Усирис Эйдон, – мысленно взмолился Саймон, – я оказался под землей с копателями. Спаси меня. Кто-нибудь, спасите меня от них!

Они начали наступать всей толпой, но неожиданно разделились и бросились к стенам. Саймон закричал от страха и ткнул в ближайшего факелом, тот завизжал от боли, но сразу же подпрыгнул и обхватил тонкими конечностями запястье Саймона, острые зубы впились в руку, и он чуть не выронил факел. Его крик превратился в лишенное слов шипение, и он с силой ударил рукой о стену, пытаясь стряхнуть мерзкую тварь. Еще несколько копателей, осмелевших из-за того, что огонь оказался достаточно далеко, громко вереща, помчались вперед.

Саймон замахнулся на одного из них ножом, располосовал заплесневелые лохмотья, служившие копателю одеждой, и нож глубоко вошел в тело под ними. Другой рукой он снова изо всех сил ударил по стене и почувствовал, как ломаются мелкие косточки. Тварь, вцепившаяся в его запястье, свалилась на пол, но рука у Саймона пульсировала, как будто его укусила ядовитая змея.

Он начал отступать, неуклюже соскальзывая вниз по склону на коленях, стараясь сохранять равновесие на рыхлой земле, когда копатели бросились к нему. Саймон размахивал факелом по широкой дуге; оставшиеся три существа не сводили с него глаз, сморщенные маленькие лица были напряжены, рты открыты в страхе и ненависти. Трое. Два маленьких скорченных тела лежали там, где Саймон мгновение назад стоял на коленях. Значит, их всего пятеро…

Что-то свалилось с потолка тоннеля ему на голову, острые когти оцарапали лицо, рука вцепилась в верхнюю губу. Саймон взвыл, потянулся наверх, изо всех сил сжал извивавшееся тело и дернул его вниз. Через мгновение копатель высвободился, держа в руках несколько прядей волос Саймона. Продолжая отчаянно кричать от отвращения и ужаса, Саймон ударил его о землю и тут же отшвырнул разбитое тело к другим. Потом повернулся и быстро пополз по тоннелю прочь, успев увидеть, как трое копателей бросились в спасительные тени. Саймон проклинал все на свете, задыхался и отплевывался, чтобы избавиться от отвратительного привкуса во рту, оставшегося от маслянистой кожи копателя.

Саймон ожидал, что в любой момент кто-то вцепится ему в ноги; когда он отполз достаточно далеко, он обернулся и поднял факел. Ему показалось, что он увидел, как едва заметно блеснули бледные глаза, но уверен не был. Он снова повернулся и продолжил спускаться вниз, дважды ронял факел, но быстро, в страхе его подхватывал, словно это сердце выскочило из его груди.

Через некоторое время он остановился и сел. В свете факела он не увидел никаких преследователей в пустом, бесцветном тоннеле, но что-то изменилось. Саймон посмотрел наверх – потолок здесь был намного выше, чем раньше, и Саймон не смог бы дотронуться до него сидя.

Он сделал глубокий вдох, потом еще один, продолжая сидеть на месте, пока не понял, что легкие снова заработали нормально, и он может отдышаться. Тогда он поднял факел повыше и окинул взглядом тоннель, тот действительно стал шире и выше. Саймон прикоснулся рукой к стене и обнаружил, что она почти такая же твердая, как кирпич.

В последний раз оглянувшись назад, Саймон поднялся на ноги и увидел, что потолок тоннеля находится всего в ширине ладони от его головы.

Измученный до последнего предела, Саймон выставил перед собой факел и двинулся вперед. Он уже понял, почему Бинабик и Мириамель не смогли до него добраться, и надеялся, что копатели не поймали тролля в могиле короля Джона. Он даже думать не хотел о том, что могло произойти – его бедный друг! Храбрый маленький тролль! Однако у Саймона сейчас имелись собственные проблемы, которые требовалось срочно решать.

Тоннель оказался таким же бесцветным и неинтересным, как нора кролика, и уходил вниз, в глубины черной земли. Саймону отчаянно хотелось вернуться к свету, почувствовать на лице ветер – и меньше всего находиться здесь, в длинной, узкой могиле. Но больше ему некуда было идти. Он снова остался один. Совсем, совершенно, ужасно один.

Чувствуя боль во всем теле, стараясь прогнать жуткие мысли, прежде чем они успеют поселиться в измученном не меньше тела мозгу, Саймон медленно поплелся в сторону теней.

Эолейр смотрел на остатки своего отряда эрнистирийцев. Из около ста человек, покинувших западные земли вместе с ним, он насчитал чуть больше двух десятков, они сидели, сгорбившись, с изможденными лицами и пустыми, точно пересохшие колодцы, глазами вокруг костров у подножия горы, ниже Наглимунда.

Вы только посмотрите на этих несчастных, отважных людей, – подумал Эолейр. – Разве можно, глядя на них, сказать, что мы одержали победу?

Он и сам чувствовал себя измученным, будто из него также выкачали всю кровь и храбрость, нереальным, словно призрак.

Когда он переходил от одного костра к другому, по склону горы поплыла тихая, диковинная мелодия, и Эолейр увидел, как напряглись его люди, а потом принялись невесело между собой переговариваться. Это пели ситхи, которые несли караул у разбитых стен Наглимунда… но даже те, что являлись союзниками эрнистирийцев, были такими чуждыми, что вызывали у смертных беспокойство. Норны, бессмертные кузены ситхи, также пели свои песни.

За две недели осады стены Наглимунда были окончательно разрушены, однако белокожие защитники крепости перебрались во внутреннюю часть замка, который оказалось на удивление трудно захватить. Там действовали силы, коих Эолейр не понимал, да и самый умный генерал не сумел бы постичь – а граф Эолейр, как он часто себе напоминал, генералом не был. Он являлся землевладельцем, не слишком рьяным придворным и прекрасным дипломатом. А потому неудивительно, что он, как и его люди, чувствовал, будто его несет течение, слишком сильное для несовершенных умений.

Норны организовали защиту с помощью – так Эолейр понял со слов Джирики – чистой магии.

Они пропели «Неуверенность», объяснил Джирики. А кроме того, задействовали заклинание «Власть над тенями». До тех пор пока не будет расшифрована музыка, а тени распутаны, замок не падет. Временами у них над головами собирались тучи, начиналась короткая гроза, но она быстро заканчивалась. В другие дни на чистом небе вдруг начинали сверкать молнии и гремел гром. Иногда туман, который окутывал крепость, казался твердым, точно алмаз, и блестел, как стекло. Порой он становился кроваво-красным или чернильно-черным, и его длинные щупальца поднимались над стенами, словно собирались вцепиться в само небо.

Эолейр часто просил Джирики объяснить ему, что происходит, но для ситхи действия норнов – и то, как пытались отвечать на них его собственные соплеменники, – казались не более странными, чем деревянные заборы или осадные или любые другие военные машины людей. Термины на языке ситхи мало или почти ничего не значили для Эолейра, который только испуганно или удивленно качал головой. Он и его люди оказались вовлечены в войну между чудовищами и волшебниками из баллад. Здесь не было места смертным, и они это знали.

Задумчиво обойдя круг, граф вернулся к своему костру.

– Эолейр, – поприветствовал его Изорн. – Я сберег для тебя несколько последних глотков. – Он махнул графу рукой, чтобы тот устраивался у костра, и поднял мех с вином.

Эолейр сделал глоток, скорее за компанию, чем по какой-то другой причине. Он никогда не любил выпить, особенно когда его ждала работа: трудно сохранять холодную голову при иностранном дворе, где обильные обеды сопровождаются таким же количеством вина.

– Спасибо, – сказал он, стряхнул тонкий слой снега с бревна и сел, придвинув ноги в сапогах поближе к огню. – Я устал, – тихо проговорил он. – А где Мегвин?

– Чуть раньше вышла прогуляться, но я уверен, что уже легла спать. – Он махнул рукой в сторону стоявшей неподалеку палатки.

– Ей не следует гулять одной, – заметил Эолейр.

– Я отправил с ней одного из своих парней. Она не уходит далеко. Впрочем, я бы этого не допустил, даже с охраной.

– Я знаю. – Эолейр покачал головой. – Но ее дух нездоров, и мне кажется преступлением то, что мы взяли ее с собой на поле сражения. Особенно такое. – Он показал на склон горы и снег, но Изорн прекрасно понимал, что граф имел в виду вовсе не местность или погоду, и пожал плечами.

– Да, она безумна, но у меня такое ощущение, что она чувствует себя здесь спокойнее, чем многие мужчины.

– Не говори так! – сердито сказал Эолейр и тяжело вздохнул. – Мегвин не безумна!

– Если это не безумие, Эолейр, – мягко, с сочувствием проговорил Изорн, – тогда что? Она ведет себя и разговаривает так, будто оказалась в стране ваших богов.

– Иногда мне кажется, что, возможно, она права.

Изорн поднял руку, и свет костра упал на неровный шрам, шедший от запястья к локтю.

– Если таковы Небеса, тогда священники Элвритсхолла меня обманули. – Он ухмыльнулся. – Но если мы уже мертвы, тогда нам больше нечего бояться.

Эолейра передернуло.

– Это как раз то, что меня беспокоит. Мегвин действительно думает, будто умерла, Изорн! Она может в любой момент снова отправиться в гущу сражения, как в тот первый раз, когда ей удалось от нас ускользнуть…

Изорн положил широкую ладонь графу на плечо:

– Мне кажется, что безумие не лишило Мегвин ума. Возможно, она не испытывает такого же ужаса, как мужчины, но она боится. Ей, как и нам, не нравится проклятый замок, в котором разгуливает ветер, и не менее проклятые, мерзкие белые существа. До сих пор Мегвин ничто не угрожало, и мы постараемся сделать все, чтобы так и оставалось дальше. Не сомневаюсь, что у тебя полно других забот и проблем.

Граф устало улыбнулся:

– Итак, Изорн Изгримнурсон, насколько я понимаю, ты намерен заняться работой твоего отца?

– В каком смысле?

– Я видел, что делает твой отец для Джошуа. Поднимает принца, когда тому очень хочется лечь, тычет его под ребра и поет песни, если Джошуа собирается уснуть. Получается, что ты будешь моим Изгримнурсом?

На лице риммера появилась широкая ухмылка:

– Мы с отцом простые парни. У нас не столько мозгов, как у тебя и Джошуа, чтобы беспокоиться обо всем на свете.

Эолейр фыркнул и потянулся к меху с вином.

Вот уже третью ночь графу снилась недавняя стычка в стенах крепости, кошмар такой яркий и наводивший ужас, на который не способно даже самое изощренное воображение.

Это было особенно жуткое сражение. Эрнистирийцы, которые теперь носили промазанные жиром маски из ткани, чтобы защититься от пыли-безумия, выглядели так же пугающе, как и остальные участники битвы; смертные, оставшиеся в живых после первых дней осады, теперь дрались с врагом с наполненной ужасом решимостью, зная, что только так они получат шанс покинуть живыми это населенное призраками место. В основном стычки происходили на узких пространствах между обгоревшими, полуразрушенными строениями и в уничтоженных морозами садах – местах, где Эолейр когда-то прогуливался теплыми вечерами с дамами двора Джошуа.

Постепенно уменьшавшаяся армия норнов защищала украденную у законного хозяина крепость с безрассудством безумцев: граф однажды видел, как один из них совершенно сознательно бросился вперед с мечом в груди, чтобы убить смертного, сжимавшего рукоять, прежде чем умер в фонтане собственной крови.

Большинство гигантов также погибли, но каждый, прежде чем упасть, забрал с собой множество людей и ситхи. В своем сне Эолейр снова и снова видел, как один из громадных гюне схватил риммера Уле Фреккесона, сопровождавшего военный отряд, вышедший из Эрнисдарка, размахнулся и вышиб ему мозги о стену так же легко, как будто расправился с котом. Когда его окружили трое ситхи, он презрительно помахал перед ними трупом, практически лишившимся головы, и на них пролился водопад крови и внутренностей. Волосатый гигант использовал тело Уле как дубинку и убил одного из ситхи, прежде чем двое других пронзили копьями сердце чудовища.

Пытаясь вырваться из железной хватки жуткого сна, Эолейр беспомощно смотрел, как тело Уле превратилось в оружие, наносившее удары направо и налево, пока не стало распадаться на куски…

Когда он проснулся, его била дрожь, а голова болела так, что ему казалось: еще мгновение, и она лопнет. Эолейр сжал руками виски, стараясь облегчить тяжесть. Как может человек видеть подобные вещи и сохранить рассудок?

Кто-то осторожно прикоснулся к его запястью.

Эолейр в ужасе вскрикнул, перекатился в сторону, чтобы дотянуться до меча, и увидел у входа в палатку высокую тень.

– Успокойтесь, граф Эолейр, – сказал Джирики. – Извините, что напугал. Я позвал вас от входа, но подумал, что вы спите, поскольку вы не ответили. Прошу, простите меня за вторжение.

Эолейр испытал облегчение, но одновременно рассердился и почувствовал смущение:

– Что вы хотите?

– Еще раз простите меня. Я пришел, потому что это важно, а у нас мало времени.

Граф тряхнул головой и сделал медленный вдох.

– А в чем дело? Что-то не так?

– Ликимейя просит вас прийти. Мы вам все объясним. – Джирики сдвинул в сторону клапан палатки и вышел наружу.

– Вы пойдете со мной? Я подожду, пока вы оденетесь.

– Да… да, конечно, пойду.

Граф почувствовал нечто сродни гордости. Ликимейя отправила за ним сына, а поскольку теперь Джирики участвовал только в самых значимых и ключевых делах, похоже, для ситхи действительно было важно, чтобы он к ним пришел. Впрочем, через мгновение гордость уступила место мучительному беспокойству: неужели все так плохо, что они решили обратиться за новыми идеями к командиру четырех десятков напуганных до ужаса смертных воинов? Эолейру казалось, что ситхи начинают одерживать победу в осаде.

Ему потребовалось всего несколько мгновений, чтобы пристегнуть ремень с мечом, надеть сапоги и подбитый мехом плащ. Он шагал за Джирики по окутанному туманом склону, поражаясь тому, что ситхи, хотя и был высоким и широкоплечим, как сам Эолейр, оставлял едва заметные следы, в то время как за графом тянулась дорожка потревоженного белого снега.

Эолейр поднял голову и посмотрел в сторону Наглимунда, который скорчился на вершине холма, точно раненое животное. Поверить в то, что когда-то люди там танцевали, вели беседы и любили, было почти невозможно. Кое-кто считал двор Джошуа мрачным местом – но как бы чувствовали себя те, кто насмехался над принцем, как лишились бы они дара речи, как трепетали бы их сердца, если бы они узнали, что такое «мрачный» на самом деле.

Джирики провел графа между тонкими, точно паутина, палатками ситхи, сиявшими на фоне снега, словно они пропитались лунным светом. Несмотря на поздний час, где-то между полуночью и рассветом, многие Светлые не спали, они с серьезными лицами стояли группами и смотрели на небо или сидели на земле и тихонько пели. И никто, казалось, не обращал внимания на ледяной ветер, заставивший Эолейра посильнее стянуть капюшон под подбородком. Он надеялся, что в палатке Ликимейи горит огонь, хотя бы из сочувствия к слабостям смертного гостя.

– Мы хотим задать вам несколько вопросов касательно места, которое вы называете Наглимунд, граф Эолейр. – В голосе Ликимейи Эолейр услышал суровые командные интонации.

Эолейр отвернулся от огня, чтобы посмотреть на Джирики, его мать и черноволосого Каройи.

– Неужели я могу рассказать вам что-то новое, чего не говорил прежде? – Эолейра немного злили смущавшие его манеры ситхи, но он понимал, что ему не удается сохранить это настроение под спокойным взглядом Ликимейи. – И разве уже не слишком поздно задавать вопросы, ведь осада началась две недели назад?

– Нас интересует не высота стен или глубина колодцев. – Джирики сел рядом с Эолейром, и его рубашка заблестела в свете очага. – Вы много нам рассказали, и мы благодарны за помощь.

– Вы провели достаточно времени в Наглимунде, когда здесь правил смертный принц Джошуа, – резко заговорила Ликимейя, словно дипломатия сына ее раздражала. – У крепости есть тайны?

– Тайны? – Эолейр покачал головой. – Я совсем ничего не понимаю. Что вы имеете в виду?

– Это несправедливо по отношению к смертному, – заговорил Каройи с лишенной эмоций сдержанностью, необычной даже для ситхи. – Он заслуживает знать больше. Будь Зиньяда жива, она бы ему рассказала. Но поскольку я подвел свою старую подругу и теперь она путешествует вместе с нашими Предками, я возьму на себя ее роль «госпожи преданий». – Он повернулся к Ликимейе: – Разумеется, если Дом Ежегодного танца не возражает.

Ликимейя издала музыкальный звук без слов и махнула рукой, соглашаясь.

– Джирики и-Са’онсерей рассказывал вам про Дорогу Снов, граф Эолейр?

– Да, немного. Кроме того, у нас, эрнистирийцев, существует множество преданий о прошлом и вашем народе. Среди нас есть те, кто утверждает, что они могут ходить по Дороге Снов, как вы научили наших предков.

Он мрачно подумал про гадалку Дайавен, которая мечтала стать наставницей Мегвин: если какой-то эрнистириец и обладал этим умением, оно не имело ничего общего со здравым смыслом и чувством ответственности.

– В таком случае я уверен, что он поведал вам и про Свидетелей – предметы, облегчающие нам путешествия. – Каройи поколебался мгновение, потом засунул руку внутрь белоснежной рубашки и достал круглый прозрачный предмет желтого цвета, который засиял в свете очага, точно янтарный шарик или расплавленное стекло. – Это один из таких предметов, он принадлежит мне. – Каройи дал Эолейру возможность его рассмотреть, а потом вернул на прежнее место под рубашкой. – Как и большинство других, он бесполезен в эти странные времена – Дорога Снов стала непроходимой, совсем как обычная дорога в вашем мире во время сильной метели. Но существуют и другие Свидетели – они крупнее многих, обладают огромной силой и должны оставаться там, где их нашли, потому что связаны с определенным местом. Их называют Главные Свидетели, поскольку они могут смотреть на многие вещи и места. Вы видели такого Свидетеля.

– Осколок?

Каройи коротко кивнул.

– Да, в Мезуту’а, но были и другие, хотя большинство утеряны из-за воздействия времени и изменений земли. Один находится под замком вашего врага короля Элиаса.

– Под Хейхолтом?

– Да. Его имя Пруд Трех глубин. Впрочем, он уже высох много веков назад и давно молчит.

– И это имеет какое-то отношение к Наглимунду? Здесь тоже есть что-то подобное?

Каройи улыбнулся мимолетной ледяной улыбкой:

– Мы не уверены.

– Я не понимаю, – сказал граф. – Как вы можете не быть уверены?

– Спокойствие, Эолейр из Над-Муллаха. – Ситхи поднял руку с длинными изящными пальцами. – Позвольте мне закончить мою историю. По меркам Садорожденных она довольно короткая.

Эолейр слегка поерзал на стуле, благодарный свету огня, скрывшему то, что он покраснел. Как так получалось, что, оказавшись среди ситхи, он смущался, как ребенок, как будто мгновенно забывал годы, проведенные на дипломатической службе?

– Прошу прощения.

– В Светлом Арде всегда были определенные места, – продолжал Каройи, – которые ведут себя очень похоже на Главных Свидетелей… но самих Свидетелей там нет. Иными словами, множество их свойств присутствует – иногда они даже сильнее, чем у любого Свидетеля, – но найти предмет, который ими наделен, не удается. С тех пор как мы давным-давно пришли в вашу страну, мы изучали эти явления, рассчитывая, что они смогут ответить нам на вопросы относительно Свидетелей, например, почему они делают то, что делают, про саму Смерть, даже про Небытие, заставившее нас покинуть родину и приплыть сюда.

– Простите, что снова перебиваю, – заговорил Эолейр, – но сколько таких мест существует и где они находятся?

– Нам известно лишь о нескольких – между далекими пустынными землями Наскаду на юге и пустошами на белом севере. Мы называем их А-Дженей’асу’э – «Дома Дороги за край», но это довольно грубый перевод на ваш язык. Однако не только мы, Садорожденные, чувствуем силу таких мест: они нередко притягивают смертных, кто-то из них ищет знание, другие безумны и опасны. Гора возле Асу’а, которую смертные прозвали Тистерборг, относится к числу таких мест.

– Я ее знаю. – Эолейр вспомнил черные сани и группу безобразных белых козлов и почувствовал, что внутри у него все сжалось. – Вашим кузенам норнам Тистерборг также известен. Я их там видел.

Каройи его слова не удивили.

– Мы, Садорожденные, начали интересоваться такими местами задолго до того, как произошло разделение наших семей. Хикеда’я, как и мы, предприняли множество попыток обуздать их могущество, но оно дикое и непредсказуемое, словно ветер.

Эолейр задумался.

– Значит, здесь, в Наглимунде, нет Главного Свидетеля, но, возможно, есть нечто, называющееся… Закрайним домом? Извините, я не запомнил слова из вашего языка.

Джирики улыбнулся, кивнул и с выражением, напоминавшим гордость, посмотрел на мать. Эолейр же почувствовал раздражение: существовал ли в мире смертный, который смог бы выслушать и принять столь странные вещи?

– А-Дженей’асу’э. Да, мы так полагаем, – сказал Каройи. – Но эта мысль пришла нам слишком поздно, и у нас не было возможности узнать наверняка до того, как пришли смертные.

– До того как пришли смертные со своими железными шипами. – Мягкий голос Ликимейи прозвучал точно удар хлыста.

Удивленный ее яростью, Эолейр поднял голову и тут же стал смотреть на более спокойное лицо Каройи.

– Хикеда’я и зида’я продолжали сюда приходить и после того, как люди построили здесь, в Наглимунде, свой замок, – снова заговорил черноволосый ситхи. – Наше присутствие их пугало, хотя они видели нас очень редко и только при свете луны. Император, который здесь правил, заполнил поля вокруг замка железом, отсюда и пошло его название «Форт Гвоздей».

– Я знал, что гвозди предназначались для того, чтобы не пускать Светлых – так мы, эрнистирийцы, вас называем, – сказал Эолейр, – но, поскольку они появились во времена, когда наши народы жили в мире, я не мог понять, зачем потребовалось так защищать замок.

– Смертный по имени Эйсвидес, приказавший это сделать, возможно, испытывал определенный стыд за то, что нарушил границы наших земель и построил свою крепость так близко к нашему городу Да’ай Чикиза, находившемуся в дальнем конце гор. – Каройи махнул рукой в сторону востока. – Может быть, он опасался, что наступит день и мы придем, чтобы вернуть свои владения. Кроме того, вероятно, он думал, что представители нашего народа, продолжавшие устраивать паломничества в эти места, являлись шпионами. Никто не знает наверняка. На самом деле он все реже и реже выезжал за ворота и в конце концов умер затворником. Говорят, он даже не выходил из своих надежно охраняемых покоев, опасаясь того, что могли сделать бессмертные, наводившие на него ужас. – На лице Каройи снова появилась холодная улыбка. – Мне представляется странным вот что: хотя мир и без того полон ужасных, пугающих вещей, смертные постоянно стремятся придумать себе новые проблемы.

– Но и со старыми мы не расстаемся. – Эолейр улыбнулся высокому ситхи. – Это как фасон мужского плаща, рано или поздно мы понимаем, что давно проверенный является самым лучшим. Однако я сомневаюсь, что вы позвали меня сюда для того, чтобы рассказать, что делал давно умерший смертный.

– Нет, конечно, – сказал Каройи. – Поскольку нас отсюда прогнали во времена, когда мы посчитали правильным не вмешиваться в дела смертных и позволить им строить дома там, где они пожелают, у нас остались вопросы касательно этого места.

– И сейчас мы хотим получить ответы, граф Эолейр, – вмешалась Ликимейя. – Нас интересует вот что: рассказывают ли смертные какие-либо странные вещи о крепости, которую вы называете Наглимунд? Может, кто-то видел призраков? Или здесь происходило что-то необычное? Возможно, по коридорам бродят духи мертвых?

Граф, нахмурившись, задумался:

– Должен сказать, что я ни разу ничего подобного не слышал. Существуют другие места, их много, часть находится примерно в лиге от моего родного дома, про которые я могу всю ночь рассказывать разные небылицы. Но про Наглимунд… нет. Принц Джошуа очень любит необычные легенды, и я уверен, если бы здесь происходило то, что вас интересует, он бы непременно и с удовольствием сообщал про них всем подряд. – Он покачал головой. – Мне очень жаль, что вам пришлось поведать мне такую длинную историю, а я не сумел помочь.

– И тем не менее мы думаем, что место, которое вы называете Наглимунд, вероятнее всего, является А-Дженей’асу’э, – сказал Джирики. – Причем эта мысль пришла нам задолго до того, как пал Асу’а. О граф Эолейр, я вижу, вас мучает жажда. Давайте я помогу вам от нее избавиться.

Эрнистириец с благодарностью взял из его рук еще одну чашку… чего-то с пряностями, у напитка оказался вкус цветов, и он прекрасно согрел Эолейра.

– В любом случае, – сказал он, сделав несколько глотков, – если Наглимунд действительно является таким местом, что это может означать?

– Мы не совсем уверены, и это вызывает у нас беспокойство. – Джирики сел напротив Эолейра и поднял изящную руку. – Мы надеялись, что хикеда’я пришли сюда лишь затем, чтобы выполнить свою часть сделки с Элиасом, и оставались здесь, потому что Наглимунд находится между Стормспайком и замком, стоящим на костях Асу’а.

– Но вы больше так не думаете, – слова графа прозвучали как утверждение, а не вопрос.

– Нет, не думаем. Наши кузены отчаянно сражаются, хотя время, когда они могли получить выгоду от сопротивления, давно прошло. Будет еще сражение. Утук’ку очень сильно нас ненавидит, но это не слепой гнев: она не стала бы разбрасываться жизнями такого количества Детей Облаков, чтобы удерживать бесполезные руины.

Эолейр почти ничего не знал про королеву норнов Утук’ку, но то, что о ней слышал, наводило ужас.

– И чего она хочет? Чего хотят они?

Джирики покачал головой.

– Они хотят остаться в Наглимунде. Это мы знаем наверняка. И, чтобы изгнать их отсюда, придется приложить невероятные усилия – это будет жуткая работа. Я боюсь за вас и ваших солдат, граф Эолейр. За всех нас.

Неожиданно Эолейру в голову пришла мысль, которая привела его в ужас.

– Еще раз простите меня, я мало знаю про эти вещи – хотя, возможно, теперь больше, чем мне бы хотелось, – но вы сказали, что Закрайние места как-то связаны с загадками… смерти?

– Все загадки есть всего лишь одна загадка, пока они не решены, – проговорил Каройи. – Да, мы пытались больше узнать про Смерть и Небытие благодаря А-Дженей’асу’э.

– Но ведь норны, с которыми мы сражаемся, являются живыми существами – в отличие от их господина. Возможно ли, что они пытаются вернуть Короля Бурь… к жизни?

Его вопрос не был встречен презрительным смехом или потрясенным молчанием.

– Мы об этом думали. Такое невозможно, – резко сказала Ликимейя.

– Инелуки мертв, – более мягко заговорил Каройи. – Есть вещи, про которые мы очень мало знаем, но смерть изучили досконально. – Его губы искривила мимолетная сухая улыбка. – Ее мы знаем. Инелуки мертв и не может вернуться в этот мир.

– Но вы говорили, что он находится в Стормспайке. – Эолейр повернулся к Джирики. – И норны выполняют его приказы. Получается, что мы сражаемся с воображаемым врагом?

– Это действительно очень сложно и запутанно, граф Эолейр, – ответил Джирики. – Инелуки, хотя он уже не тот, каким был при жизни, существует не более чем во сне, злобном и мстительном, он наделен коварством и хитростью, какими Король Бурь обладал при жизни, а также знаниями о величайшем мраке, которыми никогда не владели живые… и тем не менее он всего лишь сновидение. Я говорю вам истинную правду. Мы можем путешествовать по Дороге Снов, видеть и чувствовать там самые разные вещи, так Инелуки разговаривает со своими последователями в Наккиге через Дышащую Арфу, самый великий из Главных Свидетелей, – но, полагаю, только Утук’ку обладает достаточным мастерством, чтобы его понять. Так что его нет в нашем мире, граф Эолейр. – Джирики взмахом руки показал на стены палатки. – Инелуки не более живой, чем эта ткань или земля у нас под ногами. Однако он в состоянии творить огромное зло… а вот Утук’ку и ее слуги являются вполне реальными существами.

– Простите меня, если я покажусь вам упрямым, – сказал Эолейр, – но сегодня я узнал много нового, и в голове у меня царит некоторая неразбериха. Если Инелуки не может вернуться, тогда почему норны так стремятся удержать Наглимунд?

– На этот вопрос нам еще предстоит ответить, – сказал Джирики. – Возможно, они рассчитывают воспользоваться А-Дженей’асу’э, чтобы с его помощью голос их господина стал звучать яснее. А может быть, собираются направить его силу в какую-то другую сторону. Но ясно одно – им очень нужно это место. Здесь находится один из членов Красной Руки.

– Красная Рука? Слуги Короля Бурь?

– Его самые могущественные слуги, поскольку, как и он, они прошли через смерть в другие царства, но каждое мгновение их существования в нашем мире отнимает у него огромное количество силы, ведь они, почти как он, представляют собой смертельное противоречие. Вот почему, когда один из них атаковал нас в Джао э-Тинукай’и, мы сразу поняли, что пришло время взяться за оружие. Инелуки и Утук’ку, видимо, находились в отчаянии, если решились истратить столько своего могущества, чтобы заставить Амерасу замолчать. – Он сделал паузу. Эолейр смотрел на него, потрясенный незнакомыми именами. – Я объясню вам позже, граф Эолейр. – Джирики встал. – Я не сомневаюсь, что вы устали, а мы отняли у вас большую часть вашего сна.

– Но это существо, Красная Рука, оно здесь? Вы его видели?

Джирики показал на костер:

– Разве вам необходимо прикоснуться к огню, чтобы знать, что он горячий? Он здесь, и по этой причине мы не можем справиться с их самой главной защитой, и нам приходится рушить каменные стены и сражаться с мечами и копьями в руках. Огромная часть могущества Инелуки пылает в самом сердце крепости Наглимунд. Но, несмотря на всю свою силу, оно не безгранично. Оно истончается… вот почему должна быть какая-то причина, по которой он хочет, чтобы Наглимунд оставался в руках хикеда’я.

Эолейр тоже встал. Переплетение диковинных новых идей и имен начало сказываться, и ему действительно требовалось выспаться.

– Тогда, возможно, задача норнов имеет какое-то отношение к Красной Руке, – сказал граф. – Может быть…

– Мы заразили вас нашей собственной чумой «возможно», граф Эолейр, – грустно улыбнувшись, проговорил Джирики. – Мы надеялись, что у вас будут для нас ответы, но возложили на ваши плечи груз наших вопросов.

– Они постоянно меня преследуют с тех пор, как умер старый король Джон. – Эолейр с трудом подавил зевок. – Так что тут нет ничего странного. – В следующее мгновение он рассмеялся. – Боги, что я такое говорю? Это безумно странно. Но для нашего ужасного времени вполне обычно.

– Да, для нашего времени, – согласился с ним Джирики.

Эолейр поклонился Ликимейе, затем кивнул на прощание Каройи, сидевшему с каменным лицом, и вышел наружу, где бушевал холодный ветер. В голове у него, точно мухи, метались самые разные мысли, но он знал, что не может сделать с ними ничего полезного. Ему требовался сон. Возможно, если повезет, он проспит всю эту проклятую осаду.

Мегвин тихо вышла из своей палатки, пока ее страж – такой печальный и какой-то потрепанный, что ей казалась странной милость, оказанная ему богами, но кто она такая, чтобы сомневаться в их решениях? – болтал у костра с одним из своих товарищей. Она стояла в глубоких тенях небольшой рощи, меньше чем в ста локтях ниже по склону от разрушенных стен Наглимунда, и у нее над головой возвышался силуэт массивной каменной крепости. Мегвин смотрела на него, а ветер засыпал снегом ее сапожки.

О, Скадах, – подумала она. – Это Дыра в Небесах. Но что за ней?

Она видела демонов, которые налетели из Внешнего Мрака, – жутких, мертвенно-бледных существ, а также лохматых, чудовищных огров – наблюдала за богами и мертвыми смертными героями, сражавшимися с ними. У нее не вызывало сомнений, что боги хотели, чтобы закрылась рана в теле небесного царства и зло больше не могло проникнуть в их мир. Одно время ей казалось, что боги легко одержат победу. Сейчас она не была так уверена.

Внутри Скадаха… что-то находилось. Нечто темное и ужасно сильное, пустое, как огонь, однако обладавшее жизнью. Мегвин его чувствовала, почти слышала жуткие мысли, и, даже едва различимые, они наполняли ее отчаянием. Но в размышлениях того, кто прятался в Скадахе и что гневно пылало в глубине, она улавливала нечто диковинно знакомое. Она ощущала его странное притяжение, как будто ее звал чудесный и одновременно темный брат… очень на нее похожий.

И что это означает? Какая дикая мысль! Разве может в разъедающем, злобном жаре быть что-то, похожее на нее, смертную женщину, королевскую дочь, убитую возлюбленную богов, получившую право разъезжать вместе с ними по небесным полям?

Мегвин стояла в снегу, неподвижно, безмолвно, позволив непонятным мыслям существа, что находилось в Скадахе, наполнить ее сознание, и почувствовала его смятение. Он испытывал ненависть… и что-то еще. Ненависть в сочетании с болезненным желанием покоя и смерти.

Мегвин задрожала. Разве на Небесах может быть так холодно, даже на черной внешней границе?

Но я не мечтаю о смерти! Возможно, стремилась к ней, когда была жива, какое-то время. Но сейчас это позади. Потому что я умерла – умерла – и боги вознесли меня в свою страну. Почему же тогда я так сильно все чувствую? Я мертва. И больше не боюсь, как прежде. Я исполнила свой долг и привела богов, чтобы они спасли мой народ, – никто не скажет ничего другого. Я не скорблю о своем брате и отце. Я умерла, и уже ничто не причинит мне вред. У меня нет ничего общего с… существом, спрятавшимся в темноте, за стенами из небесного камня.

Неожиданно ей в голову пришла новая мысль.

А где тогда мой отец? Где Гвитинн? Разве они не умерли как герои? Я уверена, что боги забрали их и перенесли после смерти сюда, так же как меня. И, конечно же, они потребовали бы права сражаться здесь, рядом с Господами Небес. Но где они?

Мегвин стояла в ошеломленном молчании. Она снова дрожала. Как же здесь ужасно холодно! Может быть, боги решили сыграть с ней какую-то шутку? Может быть, она должна пройти еще одно испытание, прежде чем они позволят ей встретиться с отцом и братом, давно умершей матерью Пенемвайей? Как это будет?

Взволнованная Мегвин повернулась и поспешила обратно по склону, в сторону света других бездомных душ.

Более пяти сотен пикейщиков из Метессы стояли плечом к плечу у входа в Ванстримский проход, подняв над головами щиты так, что казалось, будто огромная многоножка закрыла собой узкую щель между скалами. Воины барона Серридана были в кожаных кирасах, железных шлемах и доспехах, помятых и поцарапанных после долгой службы. Знамя с изображением Журавля, символа их дома, развевалось над сомкнутыми пиками.

Наббанайские лучники, занявшие позиции вдоль стен каньона, выпустили в небо тучи стрел, большинство отскакивали от крыши из щитов, не причинив никакого вреда, но некоторые находили своих жертв в щелях между ними. Но, как только где-то падал метессанский воин, ряды тут же смыкались.

– Лучники не могут заставить их сдвинуться с места! – с восхищением крикнул Слудиг. – Вареллан должен пойти в атаку! Клянусь Эйдоном, люди барона – гордые ублюдки! – Он повернулся к Изгримнуру с ликованием на лице. – Джошуа выбрал прекрасных союзников!

Герцог кивнул, но он не испытывал такого же восторга, как Слудиг. Он стоял среди элиты армии Джошуа, которая теперь называлась «домашняя стража принца» – странное имя, поскольку у Джошуа не было дома, – и хотел только одного: чтобы сражения закончились. Он устал от войны.

Когда он смотрел на сужавшуюся долину, его вдруг поразило сходство неровных скал по обеим ее сторонам с ребрами, в то время как Анитуллийская дорога походила на грудину между ними. Когда Престер Джон больше пятидесяти лет назад с боями пробился через проход и одержал победу в этой самой долине Фрасилис, говорили, что в том сражении погибло неисчислимое количество воинов и некоторые тела пролежали без погребения месяцы. Проход и открытые земли к северу от долины были усыпаны костями, а небо почернело от стервятников.

И чего ради? – подумал Изгримнур. – Прошло меньше одной человеческой жизни, и вот мы опять здесь, готовим новый пир для хищных птиц. Снова и снова. Как же я от этого устал.

Он смотрел вдаль, по всей длине прохода, чувствуя себя ужасно неудобно в седле. Внизу стояли готовые к сражению отряды новых союзников принца, и флаги их домов ярко сияли в лучах предвечернего солнца: Гусь, Фазан, Крачка и Тетерев – настоящий птичий двор. Бароны, жившие по соседству с Серриданом, не стали медлить и присоединились к его армии: никому не нравился герцог Бенигарис, а игнорировать вновь появившегося Камариса было трудно.

Изгримнура поразило то, что ситуация повторилась. Армию Джошуа возглавил воин, которого считали давно умершим, и им предстояло решающее сражение в том же месте, где Престер Джон, отец Джошуа и самый близкий друг Камариса, одержал свою знаменитую победу. Наверное, это хорошее предзнаменование, – подумал Изгримнур… но почему-то он чувствовал, как прошлое выдавливает жизнь из настоящего, словно История превратилась в огромного и завистливого зверя, намеревавшегося заставить все, что будет потом, превратиться в его печальное подражание.

Такая жизнь не годится для старика. – Герцог вздохнул. Слудиг, который внимательно следил за полем боя, ничего не заметил. – Когда ты идешь на войну, ты должен верить, что сможешь чего-то добиться. Мы сражаемся, чтобы спасти королевство Джона или, возможно, человечество… но разве не так мы всегда думаем – все войны бессмысленны, кроме той, которую мы сейчас ведем?

Изгримнур пошевелил поводьями. У него уже затекла и болела спина, а ведь он еще не делал никакой тяжелой работы. Квалнир висел в ножнах у него на боку, и он еще ни разу не достал его после того, как наточил и отполировал, когда не мог уснуть прошлой ночью.

Я просто устал, – подумал Изгримнур. – Я хочу вернуть Элвритсхолл. Хочу увидеть внуков. Хочу прогуливаться с женой по берегу Гратуваска, когда по нему идет лед. Но ничего не получу, пока не закончится проклятая война.

Вот почему мы сражаемся, – решил он. – Потому что надеемся, что война принесет нам мир. Но она никогда, никогда…

Слудиг вскрикнул, и Изгримнур вздрогнул от неожиданности, но это был вопль ликования.

– Смотрите! Их атакуют Камарис и его всадники!

Когда стало ясно, что стрелы не могут разрушить метессанскую стену из щитов Серридана и освободить проход, Вареллан из Наббана приказал своим рыцарям пойти в новую атаку, и, когда они принялись выталкивать армию принца обратно в долину, Камарис и тритинги Хотвига спустились с горной дороги и ударили в бок самого большого отряда Вареллана.

– Где Камарис? – вскричал Слудиг. – О! Вот он! Я вижу его шлем!

Изгримнур тоже его видел. С такого расстояния морской дракон казался чуть больше пылающего золотого пятна, но сам Камарис возвышался над врагами, выпрямившись во весь рост в стременах, и вокруг него быстро расширялся круг смятения – наббанайские рыцари старались оказаться как можно дальше от смертоносного Шипа.

Принц Джошуа, наблюдавший за сражением примерно в ста локтях ниже по склону от Изгримнура и Слудига, повернул Виньяфода в их сторону.

– Слудиг! – позвал он. – Скажи Фреоселу, что я хочу, чтобы его армия подождала до тех пор, пока он сосчитает свои пальцы десять раз после того, как я подам остальным знак идти в атаку.

– Слушаюсь, ваше высочество. – Слудиг развернул лошадь и поскакал туда, где Фреосел и остальные воины из «домашней стражи принца» нетерпеливо ждали сигнала к наступлению.

Принц продолжал подниматься вверх по склону и вскоре остановился рядом с Изгримнуром.

– Наконец начинает сказываться юный возраст Вареллана. Он оказался слишком рьяным командиром.

– У командиров бывают недостатки и похуже, – ответил Изгримнур, – но ты прав, ему следовало удерживать начало прохода.

– Ему показалось, что он обнаружил наши слабые стороны, когда отбросил нас вчера. – Джошуа, прищурившись, посмотрел на небо. – И теперь ему придется гнать нас назад. Нам повезло. Бенигарис, несмотря на свои необдуманные решения в других вопросах, не стал бы так рисковать.

– В таком случае почему он отправил сюда младшего брата?

– Кто знает? – пожав плечами, ответил Джошуа. – Возможно, он нас недооценил. Не забывай, что Бенигарис правит Наббаном не один.

– Бедный Леобардис, – проворчал Изгримнур. – Какими своими поступками он заслужил такую жену и сына?

– И снова это никому не известно. Но вполне возможно, что мы чего-то не знаем.

Герцог пожал плечами.

Принц, глаза которого прятались в глубине шлема, внимательно наблюдал за разворачивавшимся сражением. Он достал Найдел из ножен, и меч лежал поперек его седла и колена.

– Время почти пришло, – сказал он. – Почти пришло.

– Их по-прежнему намного больше, чем нас, Джошуа. – Изгримнур вытащил Квалнир из ножен, на мгновение получив удовольствие от привычного движения: клинок прекрасно ему служил во множестве сражений, и доказательством тому являлось то, что герцог был здесь, живой, хоть и с ноющей спиной, натиравшими доспехами и кучей сомнений.

– Но у нас есть Камарис – и ты, старый друг. – Джошуа напряженно улыбнулся. – О лучшем мы не можем просить. – Он не сводил взгляда с начала прохода. – Да поможет нам Усирис Спаситель. – Принц торжественно сотворил знак Дерева на груди и поднял руку. Найдел поймал солнечный луч, и на мгновение Изгримнур задохнулся. – Ко мне, мои воины! – крикнул Джошуа.

На склоне над ними зазвучал рог, из теней прохода ему ответил Селлиан.

Армия принца и мятежные бароны со своими воинами помчались по дороге, и, глядя на них, Изгримнур испытал восхищение. Наконец они стали настоящей армией из нескольких тысяч сильных бойцов. Когда он вспоминал, как все начиналось и Джошуа с несколькими дюжинами потрепанных соратников бежали из Наглимунда через заднюю дверь, он чувствовал настоящий восторг. Не мог же Милосердный Бог позволить им зайти так далеко, чтобы потом разрушить все надежды.

Метессанские воины надежно удерживали свои позиции, Джошуа и его армия обошли их и двинулись дальше; пикейщики, которые освободились от своих смертоносных задач, несли раненых по дороге назад. Воины принца атаковали рыцарей Вареллана, но превосходящее число и тяжелые доспехи побеждали даже ярость Камариса и тритингов.

Сначала Изгримнур держался немного сзади, тут и там оказывая помощь, но не бросаясь в гущу сражения, где казалось, будто жизнь измеряется мгновениями. Он заметил всадника Хотвига, который стоял над своим умиравшим конем и отбивался от вражеского рыцаря с пикой в руках. Изгримнур с громким боевым кличем бросился вперед, а когда наббанайский рыцарь его услышал и повернулся, тритинг метнулся к нему и вонзил меч неприятелю под мышку, где на кожаной куртке не было металлических пластин. Рыцарь упал на землю, Изгримнур почувствовал мимолетную ярость из-за постыдного удара тритинга, но, когда тот выкрикнул слова благодарности и помчался вниз по склону, обратно, в самое сердце битвы, герцог уже не знал, что думать. Следовало ли тритингу умереть, чтобы подтвердить фальшивое утверждение, будто война может быть благородной? Но заслужил ли другой воин смерть из-за того, что верил в эту ложь?

Постепенно, когда день начал близиться к вечеру, Изгримнур обнаружил, что заметно продвинулся в гущу сражения, одного неприятеля убил, нескольких заставил отступить с сильными ранениями. Сам он получил только небольшие царапины, вероятно, потому, что ему сопутствовала удача. Один раз он споткнулся, и вражеский удар двуручного меча скользнул по верхушке его шлема; если бы он не упал, он бы лишился головы. Изгримнур уже не чувствовал прежней ярости боя, но страх наделил его силой, о существовании которой он давно забыл. У него было ощущение, будто он снова оказался в гнезде гантов: куда бы он ни поворачивался, его окружали существа в панцирях, стремившиеся его прикончить.

Выше по склону Джошуа и его рыцари отогнали воинов Вареллана почти до самого начала прохода. Конечно, – подумал Изгримнур, – некоторые из тех, кто сражается в первых рядах, видят широкую равнину внизу, ярко-зеленую в лучах солнца, – только вот смотреть на нее, а не на того, кто оказался перед тобой с оружием в руках, – значит призвать быструю смерть.

Рыцари Наббана дрогнули, но не сдались. Они совершили ошибку, попытавшись воспользоваться своим более ранним преимуществом, и теперь не собирались ее повторять. Не вызывало сомнений, что принцу Джошуа и его армии придется потрудиться, чтобы получить желаемое.

Когда солнце начало клониться к горизонту, Изгримнур неожиданно оказался на границе сражения, там, где противостояние на некоторое время прекратилось, а вокруг лежали тела погибших, точно мусор, оставшийся после отлива.

Ниже по склону горы Изгримнур увидел золотую вспышку, понял, что там Камарис, и стал с восхищением за ним наблюдать. Прошло много часов с тех пор, как началось сражение, и хотя движения старого рыцаря стали немного медленнее, он продолжал биться с врагом с неиссякаемым упорством. Камарис прямо сидел в седле и спокойно, уверенно разил неприятеля, точно крестьянин, который трудится на своем поле. На боку у него висел боевой рог, Шип, точно черная коса, со свистом рассекал воздух, и вокруг него, словно колосья пшеницы, падали обезглавленные тела.

Он не такой свирепый, как прежде, – подумал Изгримнур. – Он гораздо яростнее и неистовее. Камарис сражается точно проклятая душа. О чем он думает? Что терзает его сердце?

Изгримнуру вдруг стало стыдно, что он стоит и смотрит, как Камарис, который на двадцать лет его старше, сражается с врагом и проливает кровь. Возможно, это самая важная битва из всех, когда-либо происходивших, но равновесие так и не нарушено, и победа не одержана. Он был нужен на поле боя. Да, он совсем не молод и устал от войны, но он по-прежнему опытный воин.

Изгримнур слегка пришпорил своего коня, направив его туда, где сэр Камарис не подпускал к себе трех пеших солдат. Их закрывала рощица невысоких деревьев и кустов, и, хотя Изгримнур не сомневался, что Камарис продержится до тех пор, когда к нему подоспеет помощь, могло пройти немало времени, прежде чем его увидят… Да и в любом случае Камарис, уверенно сидевший в седле, служил примером и вдохновением для армии Джошуа, и ему не следовало оставаться за кустами.

Изгримнур проехал не больше дюжины локтей, когда вдруг увидел, что в грудь его коня, возле ноги, вонзилась стрела, тот закричал и встал на дыбы. В следующее мгновение Изгримнур почувствовал обжигающую боль в боку, начал падать на землю и получил сильный удар, будто кто-то врезал ему дубиной. Его лошадь, пытавшаяся сохранить равновесие на скалистом склоне, раскачивалась над ним, вскинув в воздух передние ноги, а потом на него опустилась тень.

Последнее, что увидел и почувствовал Изгримнур, – это ослепительную вспышку света, как будто солнце упало с неба прямо на него.

Жажда сводила Саймона с ума, у него пересохло в горле, ему казалось, будто его рот забит костяной пылью, со всех сторон доносились звуки льющейся воды… но он никак не мог ее найти, словно какой-то демон прочитал его мысли, выбрал заветное желание и превратил в жестокий обман.

Саймон остановился, напряженно вглядываясь в темноту, туннель расширялся, но все еще вел вниз, и он нигде не видел поворотов или пересечений с другими коридорами. Теперь журчание воды доносилось сзади, словно он миновал ручей, не заметив его в глубокой тени.

Но так не может быть! Звук шел откуда-то спереди, а теперь оказался сзади – и ни разу не возник рядом.

Саймон боролся со страхом, который постепенно превращался в сидевшее у него внутри живое существо, покрытое чешуей, с множеством скребущих когтей.

Да, ты заблудился под землей, – сказал Саймон себе, – но ты еще жив. Он уже оказывался в ловушке из похожих туннелей прежде, однако ему удавалось выбраться к солнцу. Он стал старше и видел вещи, доступные немногим, и каким-то непостижимым образом ему удавалось уцелеть. А если нет? Тогда он встретит смерть с достоинством.

Смелые слова, Олух, – насмешливо произнес его внутренний голос. – Смелые слова. Но что будет после того, как за днем без солнца последует ночь без луны – а ты все еще не найдешь воды? Когда догорит твой факел?

Сохраняй спокойствие, – сказал он внутреннему голосу.

– Король Джон спустился в темную дыру, – негромко пел Саймон.

У него болело горло, но он устал от монотонного стука собственных каблуков по камню, не говоря уже о жутком впечатлении, которое производили на него эти звуки.

Саймон нахмурился. Жаль, что здесь нет троллей. Он бы отдал все за то, чтобы рядом оказался Бинабик – не говоря уже о мехе, полном воды, за которым последовал бы добрый глоток кангканга. И если бы Престер Джон принес под землю только меч – чего он не сделал, если подумать: разве не об этом приходил рассказать в Сесуад’ру эрнистириец Эолейр? Джон нашел Миннеяр где-то под землей? И где тогда он взял свет? У Саймона был один факел, и его пламя постепенно уменьшалось. Одно дело – с победными криками искать драконов, но в песнях не говорится о том, как герои находили еду, воду и разводили огонь.

Старые колыбельные, пропавшие мечи и темные туннели, зловонная земля. Как получилось, что жизнь постоянно приводила его в подобные места? Когда Саймон представлял рыцарские приключения, он надеялся, что будет совершать благородные поступки: сражаться в битвах, скакать по полям в сияющих доспехах, совершать подвиги, заслужит любовь многих людей. Ну, кое-что из этого он действительно нашел, но оно оказалось совсем не таким, как он рассчитывал. Снова и снова он погружался в безумие мечей и туннелей, словно его заставляли играть в детскую игру, в то время как он давно от нее устал…

Саймон зацепился плечом за стену, едва не упал и уронил факел на пол. Он мгновение тупо на него смотрел, пока не пришел в себя, наклонился, схватил факел и крепко сжал в руке, словно тот пытался от него сбежать.

Олух.

Саймон тяжело опустился на пол. Он устал от того, что долго шел, от пустоты и одиночества. Туннель превратился в извивавшуюся пустоту между неровными скалами, из чего могло следовать, что он находился глубоко внизу, среди костей Свертклифа, и ему казалось, будто он движется к центру земли.

Что-то в кармане задело его ногу и привлекло внимание. Что там лежит? Он уже несколько часов блуждал по тоннелям и даже не удосужился проверить, что у него осталось после того, как он провалился сквозь рыхлую землю.

Саймон вывернул карманы штанов, морщась от боли, которую ему причиняли обожженные пальцы. Довольно скоро он обнаружил, что ничего не потерял, когда не стал сразу проверять содержимое карманов. Там лежал камень, круглый и гладкий, Саймон подобрал его, потому что ему понравилась форма, и стертая серебряная пряжка, которую, как ему казалось, он выбросил. Теперь он решил ее сохранить, подумав, что ее можно использовать, чтобы что-то нацарапать или копать.

Из полезного ему удалось отыскать лишь кусочек вяленого мяса, оставшийся от вчерашнего завтрака. Саймон с тоской на него посмотрел и неохотно отложил. Вероятно, позднее голод станет еще сильнее.

Больше он не нашел в карманах ничего полезного. Золотое кольцо, которое прислал ему Моргенес, по-прежнему оставалось у него на пальце и стало почти невидимым под слоем грязи, но, несмотря на его значение в мире солнечного света, здесь оно было бесполезным: Саймон не мог его съесть или напугать врага. Нож кануков все еще висел в своих ножнах на ремне и, если не считать факела, являлся единственной его защитой. Меч остался наверху – с Бинабиком и Мириамель, если они уцелели после нападения копателей, – вместе с Белой Стрелой, плащом, доспехами и другими вещами. Иными словами, у него практически ничего не было, совсем, как почти год назад, когда он сбежал из замка. И вот теперь он снова оказался в глубине черной, удушающей земли.

Прекрати, – приказал он себе. – Что сказал Моргенес? «Важно не то, что у тебя в руках, а что в голове!» В любом случае это уже не так мало. Сейчас у меня в голове много больше, чем год назад.

Но какую пользу это мне принесет, если я умру от жажды?

Саймон с трудом поднялся на ноги и зашагал вперед. Он понятия не имел, куда ведет туннель, но он должен был где-то закончиться? Иначе быть не могло. Мысль о том, что туннель приведет его к другой глухой каменной стене, он изо всех сил гнал прочь от себя.

снова запел Саймон, но теперь тише. —

Как же странно! Саймон не чувствовал, что сходит с ума, но слышал звуки, которых здесь быть не могло. Вернулся шум льющейся воды, теперь он стал громче и доносился со всех сторон, словно он шел сквозь водопад. А к ее журчанию примешивались голоса.

Голоса! Может быть, где-то рядом пересечение с другим туннелем? Не исключено, что он ведет к людям. К настоящим, живым людям…

Голоса и шум воды долго его сопровождали, но он так и не нашел источника, а потом они исчезли, и теперь он вновь слышал лишь эхо собственных шагов.

Сбитый с толку и уставший, напуганный фантомными звуками и тем, что они могли означать, Саймон едва не провалился в дыру в полу туннеля. Он споткнулся, но сумел удержаться на ногах и опереться рукой о стену и с опаской посмотрел вниз. Казалось, где-то там виднелись отблески другого факела, и на мгновение ему показалось, что сейчас у него остановится сердце.

– Кто… кто там?.. – Он свесился вниз, и ему показалось, что свет поднимается.

Отражение. Вода.

Саймон опустился на колени и наклонился к крошечному водоему, но в последний момент остановился, почувствовав резкий маслянистый запах. Он коснулся пальцами поверхности и поднес их к лицу. Вода оказалась какой-то странно скользкой. Тогда Саймон опустил факел ниже, чтобы получше ее разглядеть, – полоса пламени взметнулась вверх, прямо ему в лицо, он закричал от неожиданности и боли и отпрянул назад. На мгновение у него появилось ощущение, будто весь мир охвачен огнем.

Сидя на земле, он осторожно поднес руку к лицу и медленно провел по нему пальцами. Кожа стала чувствительной, словно он слишком долго находился под солнцем, волоски бороды стали ломкими и покрылись завитками, но в остальном все было в порядке. Саймон опустил глаза и увидел, что в яме на полу туннеля бушует пламя.

Усирис Эйдон! – безмолвно выругался он. – Удача Олуха. Я нашел воду, а она горит – уж не знаю, что это такое.

По горячей щеке Саймона сбежала слеза.

То, что находилось в яме, горело очень весело. Саймон смотрел на огонь, он расстроился, что найденную воду нельзя пить, и некоторое время не понимал, на что смотрит. Наконец он вспомнил, что ему однажды сказал Моргенес:

Огонь Пердруина – вот что это такое. Доктор говорил, что его находят в пещерах, и пердруинцы используют его для того, чтобы делать горящие снаряды для катапульты и метать их во врагов.

Один из уроков истории, на которые Саймон тогда обратил пристальное внимание – ему было интересно.

Будь у меня палки и тряпки, я бы сделал несколько факелов.

Он покачал головой, встал и снова зашагал по туннелю. Однако почти сразу остановился и снова покачал головой.

Олух. Глупый олух.

Он вернулся к охваченному огнем прудику и сел рядом. Затем снял рубашку и принялся отрывать от нее полосы. От Огня Пердруина исходило приятное тепло.

Рейчел содрала бы с меня кожу, если бы увидела, что я порчу хорошую рубашку. – Он слишком громко захихикал, и эхо отправилось по коридору в пустую темноту. – Было бы неплохо снова увидеть Рейчел, – подумал он.

Идея показалась ему странной, но бесспорной.

Когда у него получилась дюжина полос – а рубашка теперь заканчивалась сразу под мышками, – он еще некоторое время смотрел на пламя, пытаясь придумать, как намочить ткань и не обжечь руки. Сначала он хотел использовать факел, но отказался от этой идеи. Он понятия не имел, насколько глубоким был прудик в туннеле, и боялся, что может уронить ветку. В таком случае он останется с источником света, который невозможно будет использовать.

Наконец после долгих размышлений Саймон отложил факел в сторону, а сам принялся выгребать землю из трещин между камнями и бросать ее в огонь. После нескольких дюжин пригоршней пламя погасло. Он немного подождал, не зная, сколько времени жидкость будет остывать, затем сдвинул липкую землю в стороны, и у него появилась возможность намочить оторванные полосы. Закончив, он тщательно их скатал и завернул в самый большой кусок рубашки – получился небольшой сверток – и повесил его на пояс. Одну отложенную тряпицу он аккуратно намотал на древко факела сразу под огнем, и очень скоро она загорелась. Теперь пламя стало заметно ярче, и Саймон удовлетворенно кивнул.

Ему все еще требовались вода и еда, но теперь у него был источник света, которого хватит надолго. Да, он все еще один, но теперь не просто Саймон Олух – он снова стал знаменитым Сеоманом Снежная Прядь.

Впрочем, он предпочел бы оставаться Саймоном и вместе с друзьями гулять по зеленому миру.

Выбор может быть как благословением, так и проклятьем, – с тоской подумал он.

Саймон сумел немного поспать, свернувшись калачиком на каменном полу и предварительно обернув факел новой полоской ткани, смоченной огненной жидкостью. Он проснулся от панического сна, в котором свет исчез, и ему пришлось ползти сквозь грязную мглу, но в реальном мире факел продолжал гореть.

С тех пор он шел, как ему показалось, несколько часов. Жажда усиливалась с каждым шагом, и теперь он мог думать только о том, где раздобыть воды. Полоска мяса все еще лежала у него в кармане – но мысль о том, чтобы съесть что-то сухое и соленое, вызывала у него головную боль, несмотря на то что голод мучил так же сильно, как жажда.

Неожиданно в монотонных каменных стенах появился просвет – Саймон остановился перед перекрестком с другим туннелем. В обе стороны отходил коридор явно искусственного происхождения. Теперь ему предстояло принять решение: идти вперед, свернуть направо или налево?

Конечно, он хотел найти путь наверх, но левый и правый туннели выглядели горизонтальными. Он сделал по нескольку шагов направо и налево, понюхал воздух, надеясь увидеть или услышать какие-то признаки открытого воздуха или воды, но тщетно: новый туннель ничем не отличался от того, по которому он шел так долго – сколько? – ответ знал лишь Эйдон.

Саймон вернулся в основной туннель и немного постоял, пытаясь понять, где он находится. Он наверняка ушел от Свертклифа – не мог он так долго спускаться вниз и не оказаться глубоко под горой. Но туннель столько раз сворачивал, что Саймон не представлял, где он сейчас стоял относительно мира под солнцем. Ему требовалось сделать выбор и посмотреть, что получится.

Если бы я мог постоянно поворачивать в одну сторону, то вернулся бы к месту, где находился в самом начале.

Саймон пошел налево, выбрав направление случайным образом, и далее решил все время сворачивать налево. А потом, – успокоил он себя, – если это тебе ничего не даст, ты сможешь сюда вернуться, все время поворачивая направо.

И он зашагал дальше по левому туннелю.

Сначала ничего не менялось, он шел по трубе с неровными каменными стенами, которая вела в неизвестном направлении, без всякой цели и смысла. Кто построил эти мрачные коридоры? Должно быть, люди или подобные им существа – местами он видел, как кто-то долбил камень, чтобы пробить дорогу дальше.

Саймон так устал и хотел пить, что уловил тихие голоса только после того, как они стали доноситься со всех сторон. Однако на этот раз они сопровождались движениями – что-то касалось его одежды, словно вдруг подул ветер, возникло поспешное мелькание теней, отчего свет факела начал мерцать. Голоса тихонько жаловались на неизвестном Саймону языке. Когда они огибали или проходили сквозь него, он ощущал печаль и холод. То были воспоминания… в некотором роде. Потерянные вещи, образы и чувства, что оторвались от своего времени. Для них он был ничем, а они, пусть и вселяли тревогу, на самом деле не имели к нему ни малейшего отношения.

До тех пор, пока я не стану одним из них. – Он почувствовал, как у него внутри поднимаются пузыри страха. – Если только однажды какой-нибудь другой олух не почувствует Саймона-тень, что пробежит мимо него со словами: «Заблудился, заблудился, заблудился…»

Эта мысль привела его в ужас и еще долго после того, как стая неведомых образов исчезла и смолкли их голоса, оставалась с ним.

Он свернул еще трижды, всякий раз налево, когда окружавший его мир наконец начал меняться.

Саймон уже раздумывал, не пора ли вернуться назад – после очередного поворота он оказался в туннеле, который резко уходил вниз, – и тут заметил на стене пятна. Он поднес к ним факел и увидел, что трещины в камне заполняет мох. Мох, тут он не сомневался, означал, что вода должна быть где-то рядом. У него так сильно пересохло во рту, что он оторвал пригоршню, засунул в рот и начал жевать, даже смог его проглотить. К горлу подкатила тошнота, но ему удалось с ней справиться. У мха был ужасающе горький привкус, но в нем присутствовала влага, и Саймон решил, что, если потребуется, сможет его есть и некоторое время продержаться – но молился, что сумеет найти что-то еще.

Саймон смотрел на крошечные веточки, пытаясь понять, сможет ли перетерпеть вторую порцию, и вдруг заметил бледные отметки в трещине, откуда он вырвал первый кусок мха. Он прищурился, поднес факел поближе и понял, что это следы какого-то изображения – длинные, изгибавшиеся дуги одинаковой формы – возможно, растение с листьями или лепестками. Со временем они почти стерлись, но в них сохранилось изящество резьбы, которое он видел в Да’ай Чикизе и Сесуад’ре. Работа ситхи? Неужели он спустился так глубоко?

Саймон осмотрел грубый, неровный камень на стенах туннеля. Он не мог представить, что здесь поработали ситхи, даже для каких-то простых целей. Но, если проход пробили не они, зачем рисовали что-то на стенах?

Он тряхнул головой. Слишком много вопросов, но сейчас имело значение только одно: как найти воду – и где выход.

Хотя он внимательно осматривал стены, когда пошел дальше по тоннелю, он больше не сумел найти ничего полезного. Однако туннель начал расширяться, и следующие два коридора, в которые он сворачивал, казалось, были построены тщательнее, с симметричными стенами и ровным полом. Когда он осматривал следующее ответвление, его нога угодила в пустоту.

С криком удивления и ужаса Саймон замер у входа в туннель. Факел выпал из его руки и полетел в темноту, куда несколько мгновений назад едва не угодил сам Саймон. Он со страхом смотрел, как факел падал вниз. Наконец он ударился о пол, перевернулся пару раз… но не погас.

Лестница. Факел лежал на грубых ступеньках, которые вели вниз. Первые полдюжины рассыпались или были разбиты, и на их месте зияла пустота.

Саймон не хотел спускаться вниз, ему требовалось подняться наверх.

Но лестница! Может быть, там есть что-то настоящее – место, имеющее смысл. Что может быть хуже того, что происходит сейчас?

Ничего. Все.

Это был левый поворот, так что он не заблудится окончательно, если его решение окажется неудачным. Однако спрыгнуть вниз, преодолевая недостающие ступеньки, – на высоту, почти в два раза превышавшую его рост, – гораздо проще, чем потом взбираться обратно, если он захочет вернуться. Возможно, следует сделать другой выбор…

Что за глупости приходят тебе в голову? – отругал себя Саймон, ему в любом случае требовалось спуститься за факелом.

Саймон сел, свесив ноги над далекими ступеньками, и вытащил из кармана полоску сушеного мяса. Оторвав маленький кусочек, он принялся задумчиво его сосать, глядя вниз. Свет факела показал, что ступеньки вырубили с прямыми углами, но неизвестные строители не завершили работу, впрочем, лестницей можно было пользоваться, а больше ничего и не нужно. Саймон смотрел на нее, но ему никак не удавалось понять, ведет ли она куда-нибудь.

Он жевал и смотрел. Его рот наполнился слюной, он наслаждался соленым, дымным вкусом. Как чудесно жевать что-то съедобное!

Саймон встал, повернулся и пошел обратно по коридору, касаясь рукой стены, пока не отыскал место, где рос мох, оторвал несколько пригоршней и засунул липкую массу в карман. Вернувшись к лестнице, он долго выбирал удобное место для приземления, потом спустил ноги, повернулся и стал медленно сползать вниз, царапая живот и грудь. Наконец, он разжал пальцы и полетел в пустоту.

Внизу его, словно гадюка, поджидал кусок камня, возможно, обломок ступеньки. Саймон почувствовал, как одна нога коснулась камня раньше другой, а потом у него подвернулась щиколотка, и ногу пронзила боль.

Некоторое время Саймон со слезами на глазах лежал на верхней ступеньке, проклиная свое невезение, потом сел, протянул руку к факелу, положил его рядом с собой и снял сапог, чтобы осмотреть поврежденную лодыжку.

Она продолжала его слушаться, но любое движение вызывало боль. Саймон решил, что она не сломана – а что он смог бы сделать, если бы получил перелом? Он снял рубашку, оторвал еще одну полосу и снова надел то немногое, что от нее осталось. Затем завязал лодыжку так туго, как только мог, надел сапог и встал. Он мог идти, но понимал, что каждый шаг будет причинять ему боль.

Значит, буду идти дальше. Что еще мне остается?

И он, хромая, начал спуск.

Саймон надеялся, что ступени приведут его к какому-то более осмысленному месту, чем бесконечные, пустые туннели. Но чем более реальным становился окружавший его мир, тем более странным он казался Саймону.

После того как Саймон, стараясь не обращать внимания на боль, преодолел несколько десятков ступеней, он оказался в другом коридоре, который существенно отличался от тех, по которым он прошел раньше. Стены здесь заросли гирляндами мха, почти черного от грязи прошедших столетий, тем не менее их вырубили очень тщательно; более того, во многих местах украсили резьбой. Но если он принимался ее разглядывать, хотя бы несколько мгновений, они начинали мерцать и шевелиться, словно были вовсе не отметинами на камне, а фигурками из пергамента, тонкими, как нитки. Стены и пол также казались неустойчивыми: стоило Саймону на миг отвести взгляд в сторону, его тут же привлекало движение в другом месте, или вдруг факел мерцал сильнее обычного, и все сразу менялось. Длинный прямой коридор внезапно поднимался вверх или сужался. Но, когда он смотрел в ту сторону, все становилось прежним.

Но это странное место не ограничивалось только такими шутками. Шум, который он начал слышать раньше, вернулся, голоса и звуки льющейся воды, только теперь их сопровождала необычная отвлеченная музыка, призрачная и лишенная источника. Его окутали неожиданные запахи, сладкие цветочные ароматы быстро сменились сырой пустотой, чтобы еще через несколько мгновений превратиться в резкий запах дыма.

Это было уже слишком. Саймону хотелось лечь и заснуть – и чтобы после пробуждения все снова стало привычным и неизменным. Даже монотонность туннелей над ним стала казаться ему желаннее. С тем же успехом он мог шагать по дну моря, где течения и неровный свет заставляли все вокруг танцевать и мерцать.

Интересно, как долго ты сможешь разгуливать под землей, прежде чем сойдешь с ума, Олух?

Я не схожу с ума, – сказал он себе. – Я просто устал. Устал и хочу пить. Если бы не постоянное журчание воды… От него становится еще хуже.

Саймон вытащил из кармана кусочек мха и принялся его жевать, заставляя себя глотать отвратительную дрянь.

Теперь у него уже не осталось сомнений, что он оказался там, где люди… где кто-то… однажды жил. Потолок стал выше, пол был ровным под слоем мусора и пыли, а входы в коридоры, пересекавшие туннель, по которому он двигался, почти все заваленные камнем и землей, украшали арки, грязные, но тщательно обработанные.

Саймон остановился возле одного из таких входов. Пока он стоял, давая нывшей лодыжке немного отдохнуть и глядя на гору камней и земли, ему вдруг показалось, что она темнеет и становится черной. Вдруг в ней расцвел маленький огонек, и Саймон внезапно почувствовал, что смотрит сквозь дверной проем. Он сделал шаг вперед и в темноте увидел тускло светившуюся сферу, а рядом с ней… лицо, купавшееся в ее слабом сиянии.

Саймон ахнул. Лицо поднялось, словно сидевшее в коридоре существо услышало его, но раскосые глаза не встретились с его глазами, они смотрели куда-то в сторону. Это был ситхи, или так Саймону показалось, и на его сиявшем лице Саймон увидел целый мир боли и тревоги. Губы ситхи шевелились, он произносил какие-то слова, брови вопросительно поднимались. Затем темнота стала расплываться, свет исчез, и Саймон оказался перед дверным проемом, заваленным мусором.

Сухой. Сухой. Мертвый. Мертвый.

Из его горла вырвалось рыдание. Он вернулся в длинный коридор.

Саймон не знал, как долго он смотрел на пламя своего факела. Оно колебалось перед ним, вселенная желтого света. Ему пришлось приложить колоссальные усилия, чтобы отвести от него взгляд.

И тут стены по обе стороны от него обратились в воду.

Саймон остановился, охваченный благоговением. Каким-то образом пол туннеля стал узкой дорожкой над бескрайним мраком, ведущим в темноту, стены отступили: они больше не касались пола, на котором он стоял, и по ним стекали мощные потоки воды. Саймон слышал, как она с шумом падала в пустоту, видел в ней неровное отражение света факела.

Саймон приблизился к краю дорожки и выставил перед собой руку, но не смог дотянуться до воды. Он чувствовал лишь едва заметную росу на кончиках пальцев, а когда поднес руку ко рту, ощутил слабый вкус сладкой влаги. Он снова наклонился над темнотой, но вновь не сумел прикоснуться к воде, даже кончиками пальцев. Саймон яростно выругался. Будь у него миска, чашка или ложка!..

Думай, Олух! Используй голову!

После недолгих размышлений он положил факел на пол и стянул рубашку через голову. Затем, опустившись на колени, взялся за рукав и забросил ее как можно дальше в сторону стены воды. Она коснулась потока, и ее потащило вниз. Саймон рванул рубашку к себе, и сердце у него забилось быстрее, когда он почувствовал, как она потяжелела. Он закинул голову назад и поднес влажную ткань ко рту. Первые капли на языке были подобны меду…

Свет замерцал, все в длинном коридоре накренилось в одну сторону, шум воды стал громче, а потом наступила тишина.

Рот Саймона был полон пыли.

Он начал давиться и отплевываться, упал на пол, охваченный яростью и паникой, рычал и дергался, точно животное, в бок которого впился шип. Когда он поднял глаза, он снова увидел стены и щель между ними и дорожкой, на которой лежал, – они были реальными, – но вода исчезла, остался лишь более светлый след на стене в том месте, куда попала рубашка, которая смела копившуюся веками грязь.

Саймона трясло от рыданий без слез, пока он стирал грязь с лица и очищал распухший язык. Он попытался съесть немного мха, чтобы избавиться от вкуса пыли, но тот оказался таким отвратительным, что Саймон сплюнул зеленую массу в пропасть.

Что за проклятое, полное призраков место? Где я? Я совсем один, один.

Продолжая дрожать, он поднялся на ноги и принялся искать подходящее место, чтобы хотя бы немного поспать. Ты должен уйти отсюда, – повторял он себе. – Здесь нет воды. Воды нет нигде. И везде опасность.

Слабые голоса в тени высокого потолка пропели слова, которые он не понял. Ветер, которого он не чувствовал, заставлял дрожать пламя факела.

Я все еще жив?

Да, жив. Я Саймон, я жив и не сдамся. Я не призрак.

Саймон спал еще дважды и сжевал достаточное количество мха, чтобы двигаться после отдыха вперед. Он использовал более половины лент из рубашки, чтобы факел продолжал гореть, и теперь уже с трудом вспоминал время, когда мир не представлял бы собой бесконечные в дрожавшем свете факела каменные коридоры, наполненные шептавшимися, лишенными тел голосами. Он чувствовал, что его собственная сущность начала растворяться и исчезать, словно он сам превращался в щебечущую тень.

Я Саймон, – напоминал он себе. – Я встретил дракона и получил в подарок Белую Стрелу. Я настоящий.

Саймон двигался по залам и коридорам огромного замка, как во сне. В краткие моменты просветления, подобные вспышкам молнии, он видел бурлившую там жизнь, залы, полные золотых лиц, сияющие камни, отражавшие цвета неба. Это было удивительное место, ему никогда не доводилось видеть ничего подобного, здесь потоки воды, заключенные в каменные берега, неслись из одной комнаты в другую, а вниз по стенам устремлялись пенные водопады. Но, несмотря на постоянный плеск, здесь не было настоящей воды. Всякий раз, когда он протягивал к ней руки, обещание превращалось в пыль и песок; стены темнели и покрывались грязью, свет тускнел, прекрасные лепные украшения исчезали, и Саймон вновь смотрел на пустые стены – бездомный призрак в огромной гробнице.

Здесь жили ситхи, – сказал он себе. – Здесь находился Асу’а, сияющий Асу’а. И они все еще тут остаются… словно сам камень видит сны о прежних временах.

Ядовитая, обольстительная идея начала расцветать в его сознании. Амерасу Рожденная на корабле сказала ему, что он находится ближе к Дороге Снов, чем другие, – он видел Прощание Семей во время своего рыцарского бдения на вершине Сесуад’ры, разве не так? Быть может, если он найдет правильный способ, он сумеет… переступить… войдет в сон, будет жить в прекрасном Асу’а, сможет погрузить лицо в живые потоки воды, что текут в этих удивительных местах – и они не превратятся в пыль. Он останется в Асу’а и никогда не вернется в темноту, в призрачный мир разрушавшихся теней…

И не вернешься к своим друзьям? Не исполнишь свой долг?

Но Асу’а был таким прекрасным. В те мгновения, когда мерцавшие образы представали перед глазами Саймона, он видел розы и другие ослепительно-яркие цветы, что взбирались по стенам, чтобы насладиться солнцем, отражавшимся в высоких окнах. Он видел ситхи, людей из сна, которые здесь жили, грациозных и диковинных, точно птицы с разноцветным оперением. Саймон смотрел на времена перед появлением людей, уничтоживших величайший дом ситхи. Бессмертные наверняка с радостью примут заблудившегося путешественника… О, Мать милосердия, будут ли они рады тому, кто придет к ним из темноты?..

Слабый и измученный, Саймон споткнулся о камень на мощеном полу и упал на четвереньки. Сердце колотилось у него в груди, точно молот по наковальне. Он больше не мог двигаться, не мог сделать ни единого шага. Любой кошмар лучше, чем безумное одиночество!

Широкая комната перед ним пульсировала, но не исчезала. Из смутного облака двигавшихся фигур одна начала обретать более четкие очертания – женщина ситхи с золотой кожей, сиявшей в солнечном свете, волосы черной вуалью окутывали плечи. Она стояла между двумя сросшимися деревьями, ветви которых клонились к земле под тяжестью серебристых плодов, и ее взгляд медленно обратился к Саймону. Она замерла. На лице появилось странное выражение, словно она услышала голос, произнесший ее имя там, где никого нет.

– Вы можете… меня видеть? – воскликнул Саймон.

Он на четвереньках пополз к ней. Она продолжала смотреть на то место, где он находился до этого.

Саймона охватил ужас. Он ее потерял! Руки и ноги отказались ему служить, и он упал на живот. За спиной черноволосой женщины мерцала вода фонтана, и капли искрились в косых лучах солнца, падавшего из окна, точно самоцветы. Женщина закрыла глаза, и Саймон почувствовал слабое прикосновение к своему разуму. Она находилась всего в нескольких шагах, но сейчас казалась такой же далекой, как звезда на небе.

– Вы можете меня видеть? – простонал он. – Я хочу войти! Впустите меня!

Она стояла неподвижно, точно статуя, сложив руки на груди. В комнате с высокими окнами стало темнеть, и вскоре лишь ее фигура осталась освещенной. Что-то коснулось мыслей Саймона, легкое, словно шаг паука, нежное, как дыхание бабочки.

Возвращайся назад, малыш. Возвращайся и живи.

Она открыла глаза и снова на него посмотрела. Ее глаза были полны столь безграничной мудрости и доброты, что Саймон почувствовал, как его подняли, обняли и познали. Но ее слова показались ему горькими.

Это не для тебя.

Она начала тускнеть, на миг стала одной из многих темных фигур в древнем параде диковинных очертаний. Потом красивая воздушная комната замелькала и исчезла, а Саймон остался лежать в пыли. Его факел продолжал гореть рядом, в полушаге от расставленных пальцев.

Ушла. Она оставила меня одного.

Саймон плакал до тех пор, пока его не оставили силы, он охрип, лицо горело. Однако он заставил себя подняться и побрел вперед.

Он почти забыл свое имя и совершенно точно не смог бы сказать, сколько раз засыпал и сколько принимался жевать уменьшавшиеся запасы горького мха, когда ему удалось найти огромную лестницу.

У него осталось всего несколько полосок ткани для факела, он подумал о том, что это значило, и понял, что зашел слишком далеко, чтобы отыскать дорогу обратно к водоему с Огнем Пердруина прежде, чем он окажется в полнейшей темноте. В этот момент он прошел в широкую дверь лабиринта под замком – и оказался на огромной лестничной площадке. Вверх и вниз, образуя круги в пустоте, шли широкие ступени лестницы, терявшиеся в темноте.

Ступеньки! В сознании Саймона вдруг зашевелились воспоминания, тусклые, как рыба в темном пруду… лестница Тан’джа? Доктор Моргенес говорил… он сказал…

Очень давно, в другой жизни, другому Саймону говорили, что следует искать такие лестницы – и они приведут к ночному воздуху, лунному свету и влажной зеленой траве.

Значит… если я буду подниматься вверх…

Его невероятно громкий смех эхом прокатился по лестнице. Где-то летучие мыши или незначительные печальные воспоминания упорхнули прочь, в темноту над ним, шурша, точно листы пергаментов. Саймон принялся подниматься по лестнице, в щиколотке пульсировала боль, его мучила жажда, но он почти забыл о своем ужасном одиночестве.

Я буду дышать воздухом. Я увижу небо. Я… я… Саймон. Я не стану призраком.

Он не успел пройти вверх и полусотни шагов, как обнаружил рухнувшую часть стены, которая выбила несколько ступенек, и сквозь брешь виднелась черная пустота. Остальную часть лестницы заблокировал упавший камень.

– Проклятое Дерево! – закричал он в ярости. – Проклятое, проклятое Дерево!

– …ево… – повторило эхо. – …ево…

Саймон принялся размахивать факелом над головой, бросая яростный вызов пустому воздуху, и пламя взметнулось вверх на фоне черного мрака. Наконец, признав поражение, он начал спускаться по широким ступеням.

Саймон вспомнил свое первое путешествие вверх по лестнице Тан’джа, почти год назад, сквозь внешнюю и внутреннюю тьму… но там определенно не было такого множества проклятых ступенек! Просто удивительно, невозможно поверить, что он так долго спускался, но не добрался до самых глубин Ада.

Спуск занял, как ему показалось, по меньшей мере целый день. Он не мог сойти с лестницы: арки на площадках вели к балюстраде и дальше в пустоту… кто знает куда? Когда он, наконец, остановился, чтобы поспать на одной из пыльных площадок, Саймон уже жалел, что вообще связался с этой лестницей, но мысль о том, чтобы снова начать бесконечный подъем вверх, вызывала у него ужас. Нет, у него оставался только один путь – вниз. Рано или поздно чудовищная лестница где-то закончится! Саймон улегся поудобнее и забылся сном.

Ему приснился поразительный и совершенно непонятный сон – три болезненно ярких образа: молодой светловолосый мужчина с факелом и копьем в руках шел по спускавшемуся вниз туннелю; пожилой мужчина в роскошных одеяниях и короне, с мечом, лежавшим поперек колен, поверх которого он держал раскрытую книгу; и высокая фигура с прямой спиной, скрытая в тени, посреди странно двигавшегося пола. Видения возникали снова и снова, слегка меняясь, каждый раз показывая немного больше, но ничего не объясняя. Седовласый мужчина поднимал голову и отрывался от чтения, словно услышал внезапный шум, сияние красного света заполняло черноту, отчего черты волевого лица становились алыми. Тень повернулась, в руке у нее появился меч, а на лбу – что-то вроде рогов…

Саймон проснулся со стоном, на лбу у него выступил холодный пот, руки и ноги дрожали. Нет, это был не обычный сон: он попал в ревущий поток стремительных видений, и его несло, словно кусок коры, который беспомощно вращается в водовороте. Саймон сел и потер глаза, однако он по-прежнему находился на широкой лестничной площадке и дрейфовал в океане ступеней.

Сны и голоса, – с отчаянием подумал он. – Мне нужно убраться от них подальше. Если они не оставят меня в покое, я умру.

Он уже намотал предпоследнюю полоску на факел. Время заканчивалось. Если он не найдет выхода, если не отыщет воздух, солнце и луну, то останется в темноте один, с тенями ушедшего времени.

Саймон ускорил шаг и продолжил спускаться по ступенькам.

Лестница Тан’джа превратилась в размытое пятно, а сам Саймон стал треснутым мельничным колесом, его ноги поднимались и опускались, вниз, вверх, вниз, вверх, каждый следующий шаг причинял острую боль, когда ему приходилось переносить вес тела на поврежденную лодыжку, неровное дыхание с хрипом вырывалось из пересохшего горла. Он говорил себе, что, если не сошел с ума раньше, безумие наверняка заберет его теперь. Ступеньки казались ему зубами чудовища, собиравшегося его проглотить, но как бы он ни спешил вниз, падая и поднимаясь и почти не чувствуя боли, ему не удавалось от него спастись. Зубы были всюду, новые, белые, ровные зубы…

Голоса, так долго молчавшие, вновь его окружили, точно хор монахов в часовне Хейхолта. Саймон не обращал на них внимания, он делал один шаг за другим. Что-то в воздухе изменилось, но он не мог позволить себе остановиться, чтобы решить, что это означало: голоса преследовали его, зубы дразнили и мечтали сомкнуться.

Там, где должна была находиться следующая ступенька, неожиданно возникло плоское белое пространство… чего-то. Саймон, прыгнул, попытался остановиться, но полетел вниз и больно ударился локтями о камень. Некоторое время он лежал и тихонько стонал, так крепко сжимая факел, что костяшки пальцев начали пульсировать. Он медленно поднял голову. Воздух был… в воздухе пахло… влагой.

Перед ним раскинулось широкое плоское пространство, уходившее в темноту. Ступенек больше не было, во всяком случае он их не видел. Продолжая стонать, Саймон пополз вперед, к темноте. Когда он оказался рядом с ней, он наклонился вперед и протянул руку – его пальцы коснулись пыли и гравия за краем.

Кап, кап, кап. Он услышал, как в воду падают мелкие камушки, и тут же звучит тихий плеск.

Задыхаясь, Саймон наклонился, держа факел как можно выше над темнотой, и всего в нескольких локтях ниже увидел отражение – колеблющееся пятно света. У него появилась надежда, а это было хуже, чем любая боль.

Новый обман, – скорбно подумал он. – Еще один фокус. Это пыль… пыль… пыль…

И все же он пополз вдоль края лестничной площадки, пытаясь найти спуск. Когда он обнаружил маленькую изящную лесенку, он задом, как краб, сполз по ней на коленях и руках. Лестничный колодец заканчивался круглой площадкой и каменной белой отмелью, уходившей в темноту. Свет факела не позволял оценить, как далеко она тянулась, но Саймон видел края водоема, исчезавшие в тенях по обеим сторонам. Он оказался огромным – почти небольшое озеро.

Саймон опустился на живот, протянул руку и замер, принюхиваясь. Если громадное озеро наполнено жидким Огнем Пердруина, а он поднесет факел слишком близко, от него останется лишь горстка пепла. Однако он не уловил маслянистого запаха. Он опустил руку и почувствовал, как вокруг нее смыкается вода, холодная и мокрая, такая, какой должна быть. Саймон пососал пальцы, почувствовав легкий металлический привкус – но это была вода.

Вода!

Он сделал лодочку из ладоней и поднес их к губам, большая часть пролилась на подбородок, но в рот попало достаточно. Казалось, вода покалывала и сверкала у него на языке, наполняя тело теплом. Это было потрясающе – лучше самого замечательного вина, лучше любого напитка из всех, что ему доводилось пробовать. Это была вода.

Он был жив.

Голова у Саймона кружилась от радости. Он пил до тех пор, пока у него не раздулся живот; прохладная, свежая вода вызывала у него восторг, и он с трудом смог остановиться. Он облил лицо и голову, брызги летели во все стороны, и он едва не залил факел, что вызвало у него почти истерический смех. Он отнес бесценный источник света на лестницу, вернулся и напился еще, потом снял потрепанные рубашку и штаны и принялся обливать тело, наслаждаясь тем, как вода с него стекала, удивительно прохладная и чистая. Наконец им овладела усталость. Он лежал и пел на влажном камне, пока не заснул.

Саймон просыпался медленно, словно поднимался с большой глубины. Довольно долго он не понимал, где находится или что с ним произошло. Мощный поток ночных образов вернулся и пронесся во все еще дремавшем сознании, точно осенние листья, подхваченные ураганом. Он видел вооруженных мечами мужчин, а также блеск щитов – когда армия в доспехах проезжала через высокие серебряные ворота, а над ними всеми цветами радуги сияли башни, возникала желтая вспышка, когда ворон склонял голову, показывая блестящий глаз, сиявший золотом круг, дерево с корой, бледной, словно снег, поворачивалось темное колесо…

Саймон потер виски, пытаясь разобраться в мелькании образов. Его голова, которая казалась совершенно пустой и легкой, когда он купался, теперь пульсировала от боли. Он застонал и сел. У него складывалось впечатление, что сны будут его одолевать, что бы с ним ни происходило. Но ему следовало подумать о том, что он мог сделать – или, по крайней мере, попытаться. Еда. Спасение.

Он посмотрел на узкую ступеньку, на которой лежал его факел. Как глупо он себя вел, когда плескался в воде и мог его потушить. В любом случае он уже очень скоро погаснет совсем. Да, я нашел воду, – подумал Саймон. – Но мое положение по-прежнему остается смертельно опасным.

Внезапно Саймону показалось, что факел стал гореть ярче, прищурился и вдруг сообразил, что факел ни при чем – огромная пещера наполнялась дымным светом. И в ней находилось… нечто… совсем рядом. Нечто сильное. Он ощущал его присутствие, точно горячее дыхание на шее.

Саймон перекатился, вспомнив о своей наготе и беспомощности. Теперь он смог лучше разглядеть большой бассейн или пруд, увидел изящную резьбу, украшавшую стены и потолок высоко над головой, но даже набиравший силу свет не доставал до дальней стороны водоема, где над водой повисло нечто вроде тумана.

Саймон, разинув рот, смотрел, как из тумана в центре диковинного бассейна появилась окутанная тенями фигура, очертания которой искажали серый туман и не имевший источника свет. Фигура была высокой, в развевавшемся плаще, с рогами… оленьими рогами… на голове.

Непонятное существо склонилось – но не из уважения, а, как показалось Саймону, от отчаяния.

Джингизу.

Голос промчался сквозь сознание Саймона, скорбный и гневный, мощный и холодный, как лед, от которого трещат и разваливаются камни. Туман клубился водоворотами, и Саймон почувствовал, как разбегаются его собственные мысли.

Джингизу. Сколько скорби.

Несколько мгновений дух Саймона мерцал, точно свеча на сильном ветру, и ему казалось, что его вот-вот погасит сила существа, парившего в тумане. Саймон попытался закричать, но не смог, его пожирала жуткая пустота. Он чувствовал, как уменьшается, тает, исчезает…

Свет изменился, а потом исчез. Водоем вновь превратился в широкий черный овал, и единственным источником света оставалось тусклое желтое мерцание факела.

Несколько мгновений Саймон задыхался, как рыба, брошенная на дно лодки. Он боялся пошевелиться, произнести хотя бы звук, с ужасом ожидая возвращения существа из тени.

Милосердный Эйдон, дай мне отдых. – Слова молитвы сами возникли в его сознании. – В Твоих руках я засну, у Твоей груди.

Мириамель старалась накладывать повязки как можно осторожнее, а Бинабик не произнес ни звука, но она чувствовала, как сильно болят его обожженные руки.

– Вот. – Она аккуратно завязала узел. – Теперь им нужно дать покой. А я приготовлю что-нибудь поесть.

– Мы столько копали – и все без толку, – с горечью сказал тролль. – Он посмотрел на повязки на своих руках. – Земля, земля и еще раз земля.

– Ну, хотя бы эти… существа не вернулись. – Солнце уже ушло за западный горизонт, и Мириамель с трудом смогла разглядеть то, что находилось на дне сумки. Она села, расправила плащ на коленях и вывалила на него содержимое. – Копатели.

– Я бы даже хотел, чтобы они вернулись, Мириамель. Убивая мерзких тварей, я бы получил удовлетворение. Я бы рычал, как Кантака, глядя на их кровь.

Мириамель покачала головой, ее встревожило неожиданное проявление жестокости тролля, но беспокоила и собственная пустота. Она не испытывала подобного гнева – у нее внутри просто ничего не осталось.

– Если он… уцелел, он найдет способ к нам вернуться. – Тень улыбки промелькнула по ее губам. – Он гораздо сильнее, чем я представляла, Бинабик.

– Я помню, как мы познакомились с ним в лесу, – ответил маленький мужчина. – Он смотрел на меня, как только что проклюнувшийся птенец, а волосы у него торчали в разные стороны. Я тогда подумал: «Он умер бы очень быстро, если бы я его не нашел». Саймон казался мне беспомощным, как маленькая овечка, отбившаяся от стада. Но с тех пор ему много раз удавалось меня удивить. – Тролль тяжело вздохнул. – Если там, внизу, есть что-то, кроме падающей земли и богаников, думаю, он оттуда выберется.

– Конечно, так и будет. – Мириамель смотрела на свертки, лежавшие у нее на коленях. В глазах у нее стояли слезы, она забыла о том, что искала. – Конечно, он выберется.

– А мы пойдем дальше и будем верить, что удача, столь долго сопровождавшая Саймона в самые трудные моменты, от него не отвернется. – Бинабик говорил так, словно боялся, что ему возразят.

– Да, конечно. – Мириамель поднесла руки к лицу, потерла виски, словно таким образом рассчитывала призвать к порядку разбегавшиеся мысли. – И я вознесу молитву к Элизии, Божьей Матери, чтобы она за ним приглядывала.

Однако каждый день множество людей обращаются к Господу с молитвами, – подумала Мириамель. – Но Он отвечает лишь на немногие. Проклятье. Саймон, почему ты исчез?

Теперь, когда Саймон пропал, она ощущала его рядом даже сильнее, чем в те моменты, когда он находился с ними. Мириамель, несмотря на огромную симпатию к Бинабику, с трудом могла сидеть рядом с троллем, когда они вместе ели жидкую похлебку, которую она для них сварила: то, что они остались живы и сейчас ужинали, казалось оскорблением их пропавшего друга. И все же оба радовались трапезе, где было мясо – Кантака принесла им белку. Интересно, – подумала Мириамель, – волчица охотилась сначала для себя или считала, что прежде должна принести добычу хозяину? Бинабик ответил, что не знает ответа на этот вопрос.

– Она иногда приносит мне подарки, обычно в те моменты, когда я опечален или ранен. – Он сверкнул зубами. – Наверное, сейчас сошлось и то и другое.

– В любом случае благослови ее Господь, – искренне сказала Мириамель. – У нас почти закончились запасы.

– Я надеюсь… – начал тролль, но внезапно смолк.

Мириамель не сомневалась, что он подумал о Саймоне – даже если он уцелел, сейчас он находился под землей, без еды. Они молчали до окончания ужина.

– Ну, и что мы теперь будем делать? – мягко спросил Бинабик. – Я бы не хотел показаться…

– Я все еще намерена отыскать отца. В этом смысле ничего не изменилось, – заявила Мириамель.

Бинабик посмотрел на нее, но ничего не сказал.

– Тебе вовсе не обязательно идти со мной. – Ей самой не понравилось то, как прозвучал ее голос, поэтому она добавила: – Возможно, будет даже лучше, если ты не пойдешь. Может быть, если Саймон сумеет выбраться из-под земли, он придет сюда. И тогда кто-то будет его здесь ждать. В любом случае это не твой долг, Бинабик. Элиас мой отец – но твой враг.

Тролль покачал головой.

– Когда мы окажемся в таком месте, откуда возвращение станет проблематичным, я приму решение. К тому же мне не кажется, что здесь безопасно. – Он бросил взгляд в сторону далекого Хейхолта; в вечернем свете замок казался сгустком темноты без звезд. – Возможно, я найду убежище, где мы сможем с Кантакой спрятаться, а оттуда буду приходить сюда и проверять, не вернулся ли Саймон. – Он развел руки в стороны. – И все же сейчас еще не время для подобных мыслей. Я даже не знаю, как ты рассчитываешь попасть в замок. – Он повернулся и махнул рукой в сторону невидимой твердыни. – Возможно, ты найдешь способ убедить отца и короля в своей правоте, но я думаю, что тебя к нему не пустят, если ты просто подойдешь к воротам замка. А если первым встретишь Прайрата, он может решить, что будет лучше, если ты умрешь и не станешь мешать его планам. И тогда ты исчезнешь.

Мириамель невольно вздрогнула:

– Я не глупа, Бинабик, что бы ни думали мой дядя и остальные. У меня есть кое-какие идеи.

Бинабик вновь развел перевязанные ладони в стороны:

– Мне и в голову не приходило, что ты глупа, Мириамель. И я не знаю никого, кто бы так считал.

– Может быть. – Она встала и по мокрой траве направилась к своей сумке. Поднялся легкий ветер, и начался дождь. Порывшись в сумке, она нашла то, что искала, и вернулась к костру. – Я потратила много времени на Сесуад’ре, чтобы это сделать.

Бинабик раскрыл сверток и улыбнулся:

– Вот как, – сказал он.

– Я скопировала их на шкуру, – с гордостью сказала Мириамель, – я знала, что так они дольше сохранятся. Я видела свитки у тебя и Сис… Сис…

– Сисквинанамук, – сказал Бинабик, который смотрел на шкуры, нахмурив лоб. – Или Сискви, так ее имя звучит легче на вашем языке. – На мгновение его лицо стало каким-то пустым, но потом он снова оживился и взглянул на Мириамель: – Значит, ты скопировала карты, которые принес граф Эолейр.

– Да. Он сказал, что на них показаны старые туннели дварров. Именно по ним Саймон выбрался из замка, поэтому я подумала, что будет полезно иметь еще одну возможность сбежать из Хейхолта.

– Но здесь показаны не только туннели. – Бинабик смотрел на извилистые линии на коже. – Старый замок ситхи находится под Хейхолтом, и он просто огромен. – Тролль прищурился. – Эти карты не так-то просто разобрать.

– Я не очень понимала, что к чему относится, поэтому скопировала все, даже небольшие рисунки на обратной стороне, – скромно сказала Мириамель. – Я знала, что это те самые карты, потому что спросила у отца Стрэнгъярда. – Внезапно ее охватил страх. – Ведь я все правильно сделала?

Бинабик задумчиво кивнул, и темные пряди волос упали ему на лоб.

– Они действительно похожи на карты этого места – смотри, вот то, что вы называете Кинслаг. – Он показал на большой изгибавшийся полумесяц наверху карты. – А тут, должно быть, Свертклиф, который сейчас под нами.

Мириамель наклонилась вперед, чтобы посмотреть, она внимательно следила за маленьким пальцем Бинабика, и вскоре ее охватила печаль.

– Если мы находимся здесь, получается, что в месте, куда провалился Саймон, нет туннелей.

– Может быть. – В голосе Бинабика слышалось сомнение. – Но все карты составляют в определенное время, Мириамель. Весьма возможно, новые туннели прорыли уже после того, как сделали карту.

– Элизия, Мать милосердия, надеюсь, что так и есть.

– Но в таком случае где Саймон может выбраться из туннелей? – спросил Бинабик. – Я припоминаю, что…

– На кладбище, с внешней стороны Эрчестера, – закончила за него Мириамель. – Я его там видела, но он убежал, хотя я его звала. Он решил, что я призрак.

– Многие небольшие туннели выходят там наружу. Но их прорыли задолго до того, как построили Эрчестер и все остальное. Я сомневаюсь, что они сохранились. – Он посмотрел на Кантаку, вернувшуюся с охоты, ее шкура была мокрой от дождя.

– Мне кажется, я примерно знаю, где он может выйти, – сказала Мириамель. – В любом случае хуже не будет, если мы там посмотрим.

– Так и сделаем. – Бинабик потянулся. – Еще одну ночь мы можем провести здесь, а потом отправимся за лошадьми.

– Надеюсь, им хватит еды. Мы не рассчитывали, что оставим их так надолго.

– Уверяю тебя, как только закончится трава, они начнут жевать кожаные поводья. Лошади не станут страдать от голода, но мы можем их не найти.

Мириамель пожала плечами:

– Как ты любишь говорить, мы ничего не можем с этим сделать – пока туда не придем.

– Я так говорю, потому что это чистая правда, – мрачно ответил Бинабик.

Дракониха Рейчел знала, что найдет, но ее смирение не смогло смягчить удара. Восьмой день подряд еда и вода, которые она приносила для Гутвульфа, оставались нетронутыми.

Обратив печальную молитву о терпении к святому Риаппу, Рейчел собрала продукты, которые могли испортиться, и сложила их в сумку, решив, что вечером съест маленькое яблоко и погрызет черствый хлеб. Она положила свежую еду на то же место и подняла чашу с водой, чтобы убедиться, что она чистая.

Рейчел нахмурилась. Где бродит этот несчастный? Ей не хотелось думать о том, что слепец блуждает в темноте и не может найти еду, которую она приносит ему каждый день. Рейчел собиралась отправиться на поиски – совсем недавно она уже несколько раз делала более широкие круги, чем обычно, – но она понимала, что сильно рисковала. Чем дальше она уходила по туннелям, тем больше было шансов, что она упадет и разобьет голову или рухнет в дыру. И тогда станет беспомощной. Да, она беспокоится за слепого Гутвульфа, но никто не станет тревожиться из-за старой Рейчел.

Эти мысли заставили ее нахмуриться еще сильнее. Ведь несчастья, которые могли произойти с ней, возможно, уже случились с Гутвульфом. Быть может, он лежит всего в нескольких фарлонгах, не в силах сделать ни одного шага. Мысль о том, что кто-то нуждается в помощи, была для нее подобна зуду и вызывала ужасное раздражение. Когда-то она являлась Госпожой всех слуг замка, в некотором смысле королевой, теперь же ничего не могла сделать для одного слепого безумца.

Рейчел забросила сумку на плечо и стала подниматься по лестнице, направляясь в свое тайное убежище.

Она сдвинула в сторону гобелен и толкнула дверь внутрь – петли Рейчел тщательно смазала маслом – зажгла одну из ламп и огляделась. В некотором смысле жизнь в одиночестве позволяла ей много отдыхать: маленькое помещение было несложно содержать в чистоте, а так как здесь бывала только она, ей не приходилось сомневаться, что все сделано как следует.

Рейчел поставила лампу на стул, который использовала в качестве стола, придвинула к нему другой стул и, поморщившись, села. Сегодня сырость глубоко проникла в ее кости, и руки и ноги отчаянно ныли. Ей не хотелось шить, но других дел не было, однако оставался еще час до того, как она ложилась в постель. Рейчел твердо решила не нарушать установленный ею самой порядок. Она всегда просыпалась за несколько мгновений до того, как звучал рог ночных часовых, возвещавший, что они передают свои обязанности утренней страже, но теперь только прогулка наверх, чтобы добыть воду из комнаты с выходившим наружу окном, помогала ей поддерживать связь с внешним миром. Она не хотела разрывать хрупкую ниточку, соединявшую ее с прежней жизнью, поэтому неизменно шила около часа перед тем, как отойти ко сну, – хотя иногда ее пальцы совсем не хотели сгибаться.

Рейчел взяла нож и разрезала яблоко на мелкие кусочки, она ела не спеша, но после того, как с ним покончила, у нее заныли зубы и десны, поэтому пришлось макать черствый хлеб в чашку с водой, чтобы он стал мягче. Рейчел поморщилась, сегодня вечером у нее все болело. Она почти не сомневалась, что приближается буря, – кости предупреждали ее заранее. Ей казалось, что так нечестно. За последние несколько недель выдалась всего пара дней, когда ей удавалось увидеть солнце из окна на верхнем этаже, а теперь она будет лишена даже этого.

Шитье Рейчел продвигалось очень медленно. Она постоянно отвлекалась, обычно это никак не влияло на аккуратность ее стежков, но сегодня приходилось делать длинные паузы между несколькими движениями иголки.

Как бы развивались события, если бы не появился Прайрат? – размышляла она.

Едва ли Элиас стал бы таким же замечательным королем, как его святой отец, но он был сильным, умным и способным к правлению. Возможно, он бы перерос свою грубость и избавился от неподходящих спутников; замок оставался бы под ее контролем, длинные столы покрывали бы безупречно белые скатерти, плитки пола сияли идеальной чистотой. Горничные трудились бы не покладая рук – под суровым присмотром Рейчел все так работали. Ну, почти все…

Да, Саймон. Если бы Красный священник не появился, чтобы разрушить их жизни, Саймон по-прежнему оставался бы в замке. Возможно, ей бы удалось найти для него подходящую работу. Он бы вырос еще больше – о да, они очень быстро растут в таком возрасте, – быть может, у него появилась бы борода, хотя ей было трудно представить нечто столь взрослое у юного Саймона. Он бы иногда приходил навестить ее в конце дня, они выпивали бы по стаканчику сидра и разговаривали. Она бы следила, чтобы штаны не становились ему малы и он не выставлял себя дурачком, бегая не за теми девчонками, – за такими нужен глаз да глаз…

Что-то влажное упало на руку Рейчел, и она удивленно на нее посмотрела.

Слезы? Ты собралась плакать, старая дура? Из-за мальчишки олуха? – Она сердито встряхнулась. – Ну, теперь он в более надежных руках, и слезами его не вернуть.

И все же как бы ей хотелось увидеть его взрослым мужчиной, но с обычной дерзкой улыбкой…

Рейчел с отвращением отложила шитье. Если она шьет так отвратительно, то нет ни малейшего смысла притворяться. Она найдет, чем заняться, и не станет сидеть и мечтать, точно древняя старуха у камина. Она еще жива. И у нее много работы.

Кое-кто действительно нуждался в ее помощи. Рейчел, не обращая внимания на боль в суставах, расхаживала взад и вперед по своей крошечной комнатке. Наконец она решила, что ей следует отправиться на поиски графа Гутвульфа. Она будет соблюдать осторожность и тогда не подвергнется опасности, но долг истинной эйдонитки состоит в том, чтобы найти несчастного, который мог заболеть или сломать себе что-нибудь.

Дракониха Рейчел начала строить планы.

Мощные потоки дождя обрушились на кладбище, и доходившая до колен трава стала стелиться по земле, крупные капли отскакивали от могильных камней.

– Ты смог что-нибудь найти? – спросила Мириамель.

– Ничего приятного. – Она едва слышала голос тролля из-за шума дождя и наклонилась поближе к двери склепа. – Я не могу найти туннель, – добавил он.

– Тогда вылезай оттуда. Я уже промокла. – Она поплотнее завернулась в плащ.

За кладбищем возвышался Хейхолт, и его темные башни выделялись на фоне мутного серого неба. Мириамель увидела мерцавший в башне Хьелдина свет и постаралась присесть как можно ниже в траве, так кролик прячется возле тени сокола. Казалось, замок ждал, тихий и почти лишенный жизни. Она не видела солдат на стенах, над крышами не развевались флаги. Только Башня Зеленого Ангела, облицованная белым камнем, выглядела живой. Мириамель вспомнила о днях, когда пряталась там, шпионила за Саймоном, пока он мечтал, забравшись в часовню. И пусть тогда Хейхолт казался ей душным и полным запретов, он оставался сравнительно веселым местом. А теперь замок возвышался перед ней, словно древнее существо с жестким панцирем вроде старого паука, притаившегося в центре паутины.

Смогу ли я действительно туда попасть? – подумала Мириамель. – Может быть, Бинабик прав. Может быть, я слишком упрямая и своевольная, если думаю, что в состоянии чего-то добиться.

Впрочем, тролль мог ошибаться. А с другой стороны, стоит ли ей рисковать? И, что еще важнее, следует ли покинуть отца, зная, что они могут больше никогда не встретиться на земле?

– Ты сказала правду. – Бинабик выскользнул из двери склепа и рукой прикрыл глаза от дождя. – Дождь заметно усилился.

– Давай вернемся к лошадям, – предложила Мириамель. – Там мы сможем укрыться. Ты ничего не нашел?

– Еще одно место, где нет туннелей. – Тролль вытер руки о кожаные штаны. – Но там было довольно много мертвецов, едва ли с ними можно приятно провести время.

Мириамель скорчила гримасу:

– Но я уверена, что Саймон вышел из-под земли где-то здесь. Значит, туннель должен находиться в одном из склепов.

Бинабик пожал плечами, на ходу надевая капюшон, и направился к группе вязов у южной стены кладбища, гнувшихся под напором ветра.

– Либо твои воспоминания ошибочны, либо туннель так хорошо спрятан, что я не могу его отыскать. Но я проверял все стены, приподнимал камни…

– Я уверена, что дело не в тебе, – сказала Мириамель.

Небо озарила вспышка молнии, и через несколько мгновений раздались раскаты грома. Внезапно Мириамель представила, как Саймон отчаянно борется с окружавшей его со всех сторон землей. Он ушел, исчез навсегда, несмотря на все смелые слова, которые произносили они с троллем. Мириамель ахнула и споткнулась, и по ее мокрым от дождя щекам побежали слезы. Она остановилась, рыдания стали такими сильными, что она уже ничего не видела.

Маленькая рука Бинабика сжала ее пальцы.

– Я здесь, с тобой, – сказал он.

Они долго стояли рядом под дождем. Наконец Мириамель успокоилась.

– Мне очень жаль, Бинабик, – сказала она. – Я не знаю, что делать. Мы потратили целый день на поиски, но ничего не нашли. – Она сглотнула и стерла воду с лица. Она не могла говорить о Саймоне. – Возможно, нам следует сдаться. Ты был прав: я даже подойти к воротам не смогу.

– Тогда давай для начала постараемся высушиться. – Тролль потянул ее за собой в сторону укрытия.

– А потом обсудим, что нам делать дальше, – сказала она.

– Мы уже обсуждали, Мириамель, – сказал Бинабик. Лошади испуганно заржали, когда снова прогремел гром. Кантака посмотрела на тучи, словно собиралась догнать его звуки. – Но, если ты захочешь, я вновь отправлюсь на поиски, когда дождь закончится, – возможно, безопаснее продолжить их ночью.

Мириамель содрогнулась от мысли о поисках среди могил после наступления темноты. Кроме того, копатели показали, что в склепах следует бояться не только призраков умерших, но и живых маленьких тварей.

– Я не хочу, чтобы ты этим занимался, – сказала Мириамель.

Он пожал плечами:

– Тогда чего ты хочешь?

Мириамель посмотрела на карту. Чернильные линии были почти неразличимы в темноте, небо затянули тучи, и сквозь них едва пробивался свет.

– Здесь есть еще линии, которые могут оказаться входящими туннелями. Вот эта.

Бинабик прищурился, изучая карту.

– Как мне кажется, эта линия выходит от скальной стены над Кинслагом. Ее будет очень трудно найти, так я думаю, и она находится практически под носом у твоего отца и его солдат.

Мириамель печально кивнула:

– Я думаю, ты прав. А как тебе эта?

Тролль задумался:

– Складывается впечатление, что она проходит по городу.

– По Эрчестеру? – Мириамель оглянулась назад, но ничего не сумела увидеть за высокой стеной кладбища. – Где именно?

– Да, вот здесь, видишь? – Он провел толстым пальцем по линии. – Если это небольшой лес, который называется Кинсвуд, а мы сейчас находимся вот здесь…

– Да. Практически центр города. – Мириамель немного помолчала, погрузившись в размышления. – Если бы мне удалось изменить внешность…

– А мне увеличить рост и перестать быть троллем? – мрачно спросил Бинабик.

Она покачала головой, чувствуя, как у нее появляется идея.

– Нет. Тебе не потребуется. Если мы возьмем одну лошадь и ты поедешь со мной, люди подумают, что ты ребенок.

– Я польщен, – проворчал тролль.

Мириамель немного нервно рассмеялась:

– Нет, у нас получится! Никто дважды не посмотрит в твою сторону, если ты поглубже надвинешь капюшон.

– А что мы сделаем с лошадью Саймона и Кантакой? – спросил Бинабик.

– Возьмем их с собой. – Мириамель не хотела сдаваться. – Кантаку могут принять за собаку.

Теперь – не слишком весело – пришел черед смеяться Бинабику:

– Одно дело – считать маленького тролля вроде меня ребенком, но, если ты не найдешь плащ еще и для Кантаки, никто не примет за собаку матерую волчицу из Белых пустошей.

Мириамель посмотрела на мохнатую шкуру Кантаки и печально кивнула:

– Я знаю. Просто я подумала…

Тролль улыбнулся.

– Но остальная часть твоей идеи очень неплоха. И я думаю, нам нужно кое-что сделать…

Они закончили свои дела в липовой роще на краю невспаханного поля, к западу от главной дороги, в нескольких фарлонгах от северных ворот Эрчестера.

– Что ты добавил в пчелиный воск, Бинабик? – нахмурившись, спросила Мириамель, пробуя его на язык. – У него отвратительный вкус!

– Ну, это вещество не стоит трогать и пробовать, – ответил он. – Иначе все развалится. Я добавил немного темной грязи для цвета.

– И теперь действительно кажется, что у меня не хватает зубов?

Бинабик склонил голову набок и оценивающе посмотрел на свою работу:

– Да. Теперь ты выглядишь очень грязной и совсем не похожа на принцессу.

Мириамель провела рукой по измазанным грязью волосам и осторожно погладила потемневшее лицо.

Должно быть, я выгляжу ужасно. – Почему-то эта мысль доставила ей удовольствие. – Похоже на игру, вроде Пьесы про Усириса. Я могу быть кем угодно.

Но, конечно, это была не игра. Перед глазами у нее стояло лицо Саймона, и она вдруг с болью поняла, что собирается сделать и какие опасности могут возникнуть на ее пути – и сколько всего потеряно для того, чтобы она оказалась здесь.

Это конец боли и убийствам, – напомнила себе Мириамель. – И я должна заставить отца прийти в себя.

Она подняла голову.

– Наверное, я готова, – сказала она.

Тролль кивнул, повернулся и потрепал Кантаку по большой голове, а потом отвел в сторону, опустился рядом с волчицей на корточки, спрятал лицо в ее мехе и принялся что-то шептать на ухо. Указания получились долгими, но Мириамель услышала лишь горловые щелчки согласных языка троллей. Кантака отвернулась, тихонько заскулила, но осталась стоять на месте. Когда Бинабик закончил, он снова погладил ее по голове и коснулся лбом лба.

– Она не позволит убежать лошади Саймона, – сказал он. – А теперь пришло время двигаться дальше.

Мириамель вскочила в седло, наклонилась и протянула руку Бинабику; он уселся перед ней, и она коснулась каблуками боков лошади.

Когда Мириамель оглянулась, она увидела, что лошадь Саймона щиплет траву у подножия дерева, с которого капает вода. Кантака сидела рядом, навострив уши, желтые глаза внимательно смотрели в маленькую спину удалявшегося хозяина.

Дорога в Эрчестер превратилась в море грязи. Лошадь постоянно застревала и с трудом двигалась вперед. Городские ворота были не заперты. Мириамель слегка толкнула небольшой противовес, и они со скрипом отворились. Она вновь уселась в седло, и они въехали в город между двумя высокими башнями. Мелкий дождь продолжал падать с серого неба.

– Здесь нет стражи, – прошептала она.

– Здесь вообще никого нет, – тихо ответил Бинабик.

Сразу за воротами находилась площадь Сражения, огромное пространство, вымощенное булыжником – центральная часть заросла травой. Раньше здесь проходили бесчисленные парады и ярмарки, теперь было пусто, если не считать нескольких худосочных собак, которые рылись в грудах мусора у входа в один из переулков. Складывалось впечатление, что площадью давно не пользовались и, похоже, тут появлялись лишь любители падали. Большие лужи рябили от дождя, зелень в центре превратилась в уродливую заплату из темно-коричневой грязи.

Стук конских копыт привлек внимание собак, и они с опаской смотрели на Мириамель и Бинабика, затем вся стая развернулась и скрылась в переулке.

– Что тут произошло? – спросила Мириамель.

– Я думаю, мы можем догадаться, – ответил Бинабик. – Ты же видела соседние города и деревни, а мне доводилось проезжать через заснеженные равнины севера. Ну а тут мы видим то, что наверняка творится в Хейхолте.

– А куда подевались люди? Из Стэншира, Долины Асу… и отсюда? Они не могли просто исчезнуть.

– Нет. Некоторые умерли от голода, когда погиб урожай, другие, возможно, перебрались на юг. Этот год был очень трудным даже для тех из нас, кто понимал, что происходит. А тем, кто здесь жил, могло показаться, что они прокляты.

– О, Милосердная Элизия. – Печаль Мириамель мешалась с гневом и жалостью. – Что же наделал мой отец…

Бинабик лишь покачал головой.

Когда они выехали на широкую Главную улицу, наконец появились первые признаки жизни: за битыми стеклами мерцали огни, где-то впереди с грохотом захлопнулась дверь. Мириамель даже показалось, что она услышала негромкую молитву, но не представляла, кому мог принадлежать такой хриплый голос; скорей это походило на скорбную жалобу блуждающего призрака.

Главная улица свернула, и они увидели в одном из соседних узких переулков какого-то человека в рваном плаще, который медленно брел по дороге. Мириамель так удивилась, что придержала лошадь и долго смотрела ему вслед. Казалось, он почувствовал присутствие чужаков и обернулся, и на морщинистом лице под капюшоном появился страх – впрочем, Мириамель не смогла определить, мужчина это или женщина, – затем он ускорил шаг и вскоре исчез из вида. Когда Мириамель и Бинабик подъехали к перекрестку, там никого не было. Все двери, выходившие на улицу, выглядели так, словно их давно заколотили.

– Кто бы это ни был, они боятся нас. – Мириамель не сумела скрыть удивления.

– Разве ты в этом виновата? – спросил маленький мужчина, указывая рукой на пустые улицы. – Впрочем, не важно. Я не сомневаюсь, что здесь произошли отвратительные вещи, но не наше дело сейчас – переживать из-за жителей города. Мы ведь ищем вполне определенное место.

– Конечно, – быстро ответила Мириамель, но ей никак не удавалось осмыслить и принять слова Бинабика. И не смотреть на испачканные грязью стены, мрачные и пустые улицы. Складывалось впечатление, будто мощное наводнение унесло всех людей. – Конечно, – повторила она. – Но как мы его найдем?

– На карте конец туннеля выходит в центральную часть города. Мы двигаемся в нужном направлении? – спросил тролль.

– Да. Главная улица идет через весь город к воротам Нирулаг.

– А тогда что это такое? – Бинабик указал рукой. – Оно тут все перегородило.

В нескольких фарлонгах впереди посреди дороги высилась огромная темная гора.

– Это? – Мириамель все еще плохо ориентировалась и не сразу узнала место, на которое показывал тролль. – О, мы смотрим на заднюю часть собора Святого Сутрина.

Бинабик некоторое время молчал.

– И это центр города? – уточнил он.

– Более или менее. – Что-то в тоне тролля привлекло внимание принцессы, и она отвернулась от завораживающей пустоты Главной улицы. – Бинабик? В чем дело? Что-то не так?

– Давай сначала подъедем ближе, чтобы рассмотреть более внимательно. Почему здесь нет золотой стены? – спросил Бинабик. – Многие путешественники рассказывали, что собор Святого Сутрина знаменит своей золотой стеной.

– Она с противоположной стороны – той, что расположена лицом к замку.

Они продолжали ехать по Главной улице. Интересно, есть ли тут вообще кто-то, – размышляла Мириамель, – возможно, город только кажется пустым, а на самом деле здесь по-прежнему живут люди. Если все горожане напуганы, как тот человек, которого они встретили, наверное, они сейчас наблюдают за чужаками сквозь щели в закрытых ставнях. Мириамель стало даже страшнее, чем от мысли, что все жители Эрчестера исчезли.

Или все гораздо более странно. Стоявшие по обе стороны улицы прилавки, где прежде многочисленные торговцы предлагали свои товары, были брошены, но Мириамель вдруг показалось, что пустота дожидается, когда ее заполнит новая жизнь – так же непохожая на ту, что вели фермеры, крестьяне и горожане, которые когда-то здесь поселились, как жидкая грязь на сухую, залитую солнцем землю.

Золотой фасад собора Святого Сутрина заметно облупился, даже знаменитые каменные барельефы были изуродованы до неузнаваемости, словно покрывавшее их золото кто-то в спешке отбивал молотками.

– Он был очень красивым. – У Мириамель уже не осталось места для удивления и печали. – Когда вставало солнце, казалось, будто церковь охвачена святым пламенем.

– В печальные времена золото становится важнее красоты, – задумчиво произнес Бинабик, который, прищурившись, смотрел на разбитые лица святых. – Давай попробуем войти в собор.

– Ты думаешь, туннель там? – спросила принцесса.

– Мы видели на карте, что он заканчивается в центре Эрчестера. Мне кажется, что здесь находятся самые глубокие подвалы в городе.

Им не удалось сразу открыть огромную деревянную дверь, но Мириамель и Бинабик вместе налегли на нее плечами. Петли застонали, появилась небольшая щель, и они проскользнули внутрь.

Главный зал лишился большей части своего убранства, пьедесталы по обе стороны от входа пустовали, огромные гобелены, которые раньше превращали стены в окна и рассказывали о жизни Усириса Эйдона, валялись на полу, и на них остались грязные следы множества ног. Пахло сыростью, плесенью и разложением, казалось, собор давно заброшен, но из высокой часовни, расположенной напротив входа, лился свет.

– Там кто-то есть, – тихо сказала Мириамель.

– Или сюда все еще приходят, чтобы зажигать свечи.

Они успели сделать всего несколько шагов, как из внутренней двери появился мужчина.

– Кто вы такие? И что ищете в доме Господнем?

Мириамель настолько удивилась, услышав человеческий голос, что не смогла сразу ответить. Бинабик сделал шаг вперед, но она положила руку ему на плечо.

– Мы путники, – сказала она. – Мы хотели посмотреть на собор Святого Сутрина. В прошлом его двери никогда не закрывались.

– Вы эйдониты?

Мириамель подумала, что голос кажется ей знакомым.

– Я – да, а мой спутник пришел из другой страны, но он служит Матери Церкви.

После некоторых колебаний мужчина снова заговорил:

– Тогда входите, если поклянетесь, что не являетесь врагами.

Вслушиваясь в дрожавший голос, Мириамель усомнилась, что мужчина смог бы их остановить, будь они врагами, но ответила на его вопрос:

– Мы не враги. Спасибо вам.

Темная фигура исчезла из дверного проема, Мириамель и Бинабик вошли. Она все еще испытывала тревогу. В призрачном городе в соборе мог жить кто угодно. Например, почему бы не использовать его как паук паутину, чтобы заманивать тех, кто потерял осторожность?

Внутри оказалось немногим теплее, чем снаружи, и часовню наполняло множество теней. Лишь дюжина свечей освещала огромное помещение, и их свет не доставал до высокого потолка. Что-то в куполе показалось Мириамель странным. Она некоторое время его разглядывала и поняла, что все стекла разбиты, осталось лишь несколько осколков. В далеком обнаженном небе горела единственная звезда.

– Купол уничтожила буря, – послышался голос рядом с ней, и она вздрогнула. – Наши чудесные окна, работа многих веков, рассыпались в пыль. Это приговор человечеству.

В тусклом свете рядом с ней стоял пожилой мужчина в грязном сером одеянии, его лицо избороздили морщины, почти лысую голову с пучками седых волос частично покрывала шляпа странной формы.

– Вы выглядите такой печальной, – прошептал он; выговор выдал в нем эркинландера. – Вы видели собор Святого Сутрина до… – Он колебался, словно не мог найти подходящее слово. – Вы видели его… прежде?

– Да. – Мириамель понимала, что лучше сделать вид, будто она ничего не знает, но старик так трогательно гордился прежним величием собора, и она не смогла отрицать правду: – Я его видела. Он был очень красивым.

– Сравниться с ним могла лишь большая часовня Санцеллана Эйдонитиса, – с тоской сказал мужчина. – Интересно, она уцелела? В последнее время до нас не доходят новости с юга.

– Я уверена, что с ней все в порядке, – ответила Мириамель.

– В самом деле? Как замечательно. – Несмотря на произнесенные слова, у Мириамель возникло ощущение, будто он слегка разочарован тем, что соперник его собора избежал такой же печальной судьбы. – Да простит нас Спаситель, мы плохие хозяева, – неожиданно заявил он, сжав плечо Мириамель дрожавшими пальцами. – Заходите и укройтесь здесь от непогоды. Вы и ваш сын… – Он указал в сторону Бинабика, который удивленно поднял голову; старик уже забыл то, что ему сказала Мириамель. – …будете здесь в безопасности. Нас лишили красивых вещей, но не смогли отобрать внимания Господня.

Тихонько бормоча о замечательных вещах, что прежде украшали собор, и об их ужасной судьбе, старик провел их по длинному проходу в сторону алтаря – массивного камня, на который набросили ковер. Мириамель слушала его не слишком внимательно, ее гораздо больше занимали многочисленные тени людей у стен и в углах. Некоторые лежали на скамейках, как если бы спали. Всего в огромной часовне она насчитала несколько дюжин человек, все они молчали и оставались неподвижными. У Мириамель внезапно возникла жуткая мысль.

– Кто эти люди? – спросила она. – Они… мертвы?

Старик удивленно поднял голову, а потом улыбнулся и покачал головой:

– Нет, нет, они пилигримы, как и вы, путешественники, искавшие убежища. Господь привел их сюда, и они нашли укрытие в Его церкви.

Пока старик описывал роскошь прежнего убранства собора Святого Сутрина, Мириамель почувствовала, как ее дернули за рукав.

– Спроси у него, нет ли под собором того, что мы ищем, – прошептал тролль.

Когда старик замолчал, чтобы перевести дыхание, Мириамель воспользовалась шансом.

– А под собором есть туннели? – спросила она.

– Туннели? – В покрасневших влажных глазах старика появилось странное выражение. – Что вы имеете в виду? Здесь есть катакомбы, где покоятся тела всех епископов до Дня подведения итогов, но никто туда не спускается. Там… святая земля. – Казалось, он испытывал тревогу, глядя куда-то мимо алтаря. – Но это неподходящее место для путешественника. Почему вы спросили?

Мириамель не хотела огорчать старика еще сильнее.

– Когда-то мне говорили, что там находилось… священное место. – Она склонила голову. – Дорогой мне человек находится в опасности. Я думала, там есть особый алтарь… – Она солгала, но почти сразу сообразила, что это может оказаться правдой: дорогому ей человеку грозила опасность.

Мириамель подумала, что, когда они будут уходить, ей следует зажечь свечу за здравие Саймона.

– Вот оно как, – сказал старик. Казалось, слова Мириамель его успокоили. – Нет, это совсем не такое место. А теперь пойдем, уже почти наступило время вечерней мансы.

Мириамель удивилась тому, что здесь до сих пор соблюдали церковные обряды, хотя от храма осталась лишь оболочка. Интересно, – подумала она, – что случилось с толстым епископом Домитисом и другими священниками.

Старик подвел их к первому ряду скамеек, стоявших напротив алтаря, и предложил сесть. Ирония ситуации не укрылась от Мириамель: она часто сидела здесь рядом с отцом и дедом. Старик встал за алтарем, накрытым старым ковром, и поднял вверх руки.

– Давайте, друзья мои, – громко сказал он, – вы можете вернуться.

Бинабик посмотрел на Мириамель. Она пожала плечами, не понимая, чего хочет старик.

Но он обращался не к ним. Через мгновение из теней разбитого купола послышался странный шум, вниз слетела стая черных ворон, и Мириамель удивленно вскрикнула, когда они устроились на алтаре. Очень скоро рядом, крылом к крылу, стояло два десятка птиц, чьи черные перья поблескивали в пламени свечей.

Старик начал произносить Манса Никталис, а вороны чистили клювами перья.

– Я ничего не понимаю? – спросил Бинабик. – Насколько мне известно, это не похоже на ритуалы вашей церкви.

Мириамель покачала головой. Вне всякого сомнения, старик был безумен. Он обращался к воронам на языке Наббана, а те расхаживали по алтарю и хрипло каркали в ответ. Но было что-то еще в этой сцене, нечто неуловимо странное…

Внезапно, когда старик поднял руки и сотворил ритуальный знак Великого Дерева, Мириамель его узнала. Перед алтарем стоял сам епископ Домитис, точнее то, что от него осталось – теперь он весил в два раза меньше, лишившись существенной части своей плоти, и даже голос изменился, стал хриплым и тонким. Но, когда епископ произносил звучные строки мансы, он снова стал похож на прежнего Домитиса, и Мириамель увидела его таким, каким он был прежде, – надутым, точно жаба, и полным осознания собственной важности.

– Бинабик! – прошептала Мириамель. – Я его знаю! Он епископ этого собора. Только он очень сильно изменился!

Тролль смотрел на пританцовывавших на алтаре воронов со смесью смущения и веселья.

– Возможно, ты сумеешь его убедить нам помочь? – спросил он.

Мириамель задумалась:

– Сомневаюсь. Он очень заботится об этой церкви и явно не захочет, чтобы мы разгуливали по катакомбам.

– В таком случае я считаю, что мы обязательно должны там побывать, – тихо сказал Бинабик. – Нужно только дождаться подходящего момента. – Он посмотрел на Домитиса, который стоял, закинув голову назад, закрыв глаза и расставив руки в стороны, словно подражал своей птичьей пастве. – Мне нужно кое-что сделать. Жди меня здесь. Я скоро вернусь. – Он тихо встал со скамьи и быстро пошел по проходу в сторону передней части собора.

– Бинабик! – тихонько позвала его Мириамель, но тролль лишь поднял руку и исчез за дверью.

Мириамель ничего не оставалось, как продолжать наблюдать за странным спектаклем.

Казалось, Домитис совершенно забыл обо всех, кроме себя и воронов. Две птицы взлетели и опустились ему на плечи и оставались там, пока епископ раскачивался и вскидывал вверх руки, настолько увлеченный собственными речами, что воронам приходилось взмахивать крыльями, чтобы удержаться на своем «насесте».

Наконец, когда епископ подошел к последней части мансы, стая воронов взлетела и, точно каркающая грозовая туча, начала кружить у него над головой. Ритуал утратил торжественную серьезность, и Мириамель вдруг поняла, что происходящее ее пугает. Неужели в мире не осталось ни одного уголка, куда не добралось бы безумие? Неужели все утратило нормальность?

Домитис произнес последние слова молитвы и смолк. Вороны еще немного над ним покружили, подобно вихрю, устремились вверх, к разбитому куполу, и исчезли в тенях, оставив лишь громкое эхо. После того как в соборе вновь наступила тишина, Домитис, ставший серым от затраченных усилий, скрылся за алтарем.

Когда прошло некоторое время, а он так и не появился, Мириамель подумала, что у старика мог начаться приступ или он просто умер. Она встала и осторожно направилась к алтарю, настороженно поглядывая в сторону купола, опасаясь, что вороны спустятся вниз, угрожая ей когтями и клювами…

Домитис лежал на потертом одеяле за алтарем и тихонько похрапывал. Теперь, когда он находился в состоянии покоя, кожа у него на щеках отвисла еще сильнее, и казалось, будто на лице у него маска из расплывшегося воска. Мириамель содрогнулась и вернулась на свое место, но очень скоро почувствовала себя слишком уязвимой. В зале все еще находилось множество безмолвных фигур, но она могла с легкостью представить, будто они лишь делают вид, что спят, и хотят убедиться, что ее спутник не вернется, чтобы вскочить и напасть на нее…

Мириамель ждала, как ей показалось, очень долго. В зале было даже холоднее, чем в часовне с разбитым куполом, но зато она могла быстро сбежать. Сквозь приоткрытую дверь внутрь задувал ночной ветер, и свобода казалась совсем близкой, но она вздрагивала каждый раз, когда скрипели дверные петли.

– Дождь так и не утих, – сообщил Бинабик, скользнув внутрь и стряхивая воду на каменный пол.

– Епископ Домитис заснул за алтарем. Бинабик, где ты был?

– Отвел лошадь туда, где нас ждут Искательница и Кантака. Даже если мы не найдем здесь то, что ищем, мы легко сможем пройти через город пешком. Но если мы найдем место, где начинается туннель, то, вернувшись, могли бы обнаружить твою лошадь в супе голодного крестьянина.

Мириамель об этом не подумала, но понимала, что тролль поступил правильно.

– Я рада, что ты это сделал. А каковы наши дальнейшие планы?

– Отправимся на поиски туннеля, – ответил Бинабик.

– Когда епископ Домитис говорил о катакомбах, он посматривал на заднюю часть собора, на стену за алтарем.

– Хм-м-м. – Тролль кивнул. – Хорошо, что ты это заметила и запомнила. Значит, наши поиски следует начать именно там.

– Мы не должны шуметь, чтобы его не разбудить.

– Мы пойдем как снежные мыши, а наши ноги будут лишь шептать на корке наста. – Бинабик сжал ее руку.

Тревоги Мириамель относительно заснувшего Домитиса оказались необоснованными. Старик храпел негромко, но основательно и, когда они тихонько проходили мимо, даже не пошевелился. Огромная стена за алтарем, на которой прежде находилось изображение мучений Святого Сутрина, превратилась в рассыпавшуюся штукатурку с редкими следами керамических цветов. У одного конца стены, за полусгнившей бархатной портьерой, они обнаружили низкую дверь. Бинабик потянул за ручку, и она легко открылась, как если бы ею часто пользовались. Тролль заглянул внутрь и обернулся назад.

– Нужно прихватить с собой свечи, – прошептал он. – Так мы сможем сохранить факелы на будущее.

Мириамель вернулась и взяла две свечи из канделябров. Она ощутила легкий стыд, ведь Домитис обошелся с ними по-доброму, пусть и вел себя странно, но она решила, что их цель важнее греха кражи и даже пойдет на пользу епископу – быть может, однажды он увидит, как его любимый собор будет восстановлен. Оставалось выяснить, станут ли в нем так же охотно принимать воронов. Она надеялась, что нет.

Бинабик и Мириамель начали осторожно спускаться по узкой лестнице, каждый держал в руке свечу. Столетия людей, ходивших по лестнице, оставили на каменных ступенях желобки, подобные высохшей речке. Мириамель и Бинабик сошли с лестницы, оказались в подвале с низким потолком и остановились, чтобы осмотреться. На стенах по обе стороны они увидели множество ниш, в которых стояли странные фигуры – большинство были в одеяниях священников и держали различные церковные символы. В остальном коридор оставался пустым.

Бинабик указал в сторону коридора, который казался наименее посещаемым.

– Я думаю, нам сюда, – сказал тролль.

Мириамель заглянула в темный туннель. На бледных оштукатуренных стенах не было никаких следов, как и фигур святых. Она сделала глубокий вдох.

– Пошли.

Между тем вниз слетела пара воронов, они сделали круг и уселись рядом на алтарь, блестящими глазами глядя на дверь в катакомбы. И они были не единственными наблюдателями. Из теней от одной из стен отделилась фигура и бесшумно зашагала по собору – как совсем недавно Мириамель и тролль, потом мужчина остановился перед дверью, прислушиваясь. Через некоторое время он проскользнул внутрь и начал тихо спускаться по лестнице.

После этого в темном соборе наступила тишина – если не считать тихого храпа епископа и шороха крыльев.

Саймон долго смотрел на удивительное видение, сделал шаг вперед и тут же испуганно отскочил назад. Разве такое могло быть? Он решил, что это очередная картинка из сна, как и многие другие иллюзии в бесконечных туннелях, по которым он блуждал.

Он потер глаза и снова их открыл: тарелка по-прежнему стояла в нише возле лестничной площадки, на высоте груди. На ней были красиво разложены, как на королевском банкете, маленькое зеленое яблоко, луковица и горбушка хлеба. Рядом он заметил простую чашку, накрытую крышкой.

Саймон отшатнулся, отчаянно озираясь по сторонам. Кто мог так поступить? Что заставило кого-то оставить ужин на пустой лестнице, глубоко под землей? Он поднес поближе мерцавший факел, чтобы еще раз посмотреть на волшебное подношение.

В это было трудно поверить – нет, просто невозможно. Он скитался много часов после того, как ушел от большого водоема, пытаясь двигаться вверх, но у него не было ни малейшей уверенности в том, что он не опускался еще глубже вниз, когда проходил по изогнутым мостикам и наклонным коридорам, хотя он и поднялся на множество ступенек. Все это время пламя его факела постоянно бледнело и теперь превратилось в пучок голубого и желтого – и могло погаснуть от любого порыва ветра. Саймон уже практически не сомневался, что заблудился в туннелях навсегда и умрет от голода в темноте, – и нашел чудо.

Дело было даже не в самой еде, хотя от одного только взгляда на нее он чувствовал, как его рот наполняется слюной, а пальцы начинают подергиваться. Нет, получалось, что рядом находились люди, свет и свежий воздух. Даже стены, грубо обработанные руками человека, говорили о том, что поверхность где-то близко. Он практически спасен!

Подожди немного. – Саймон заставил остановиться протянутую руку, которая уже почти коснулась яблока. – А если это ловушка? Что, если они знают, что здесь кто-то бродит, и решили его выманить?

Но кто они такие? Ведь никто не мог знать, что он здесь, кроме его друзей и похожих на зверей копателей, а также подобных теням призраков ситхи из замка снов. Нет, тот, кто принес сюда ужин, по какой-то причине его здесь забыл.

Если еда настоящая.

Саймон снова протянул руку, приготовившись, что чудесное видение исчезнет, превратится в пыль… но этого не случилось. Его пальцы сжали яблоко. Оно оказалось твердым. Саймон схватил его, поднес к лицу и понюхал – а как вообще пахнет яд? – и откусил кусочек.

Благодарю тебя, милосердный Усирис. Благодарю!

Это было… великолепно. Яблоко не успело созреть, и его сок оказался терпким, даже кислым, но у Саймона возникло ощущение, будто он держит в руке зеленую землю, что жизнь солнца, ветра и дождя касается его языка и зубов, а потом попадет в горло. На миг он забыл обо всем, наслаждаясь удивительными ощущениями.

Он снял крышку с чашки, понюхал, чтобы убедиться, что в ней вода, и выпил ее жадными глотками, потом схватил тарелку с едой и бросился по коридору в поисках места, где он мог спрятаться и спокойно поесть.

Саймон отчаянно сражался с собой, старался, чтобы яблоко продержалось подольше, хотя ему казалось, что каждый новый съеденный кусочек возвращал ему по меньшей мере год жизни. Закончив, он слизал сок с пальцев и с тоской посмотрел на луковицу и хлеб. Проявив невероятную силу характера, он засунул их в карман. Даже если он найдет путь наверх, если находится рядом с тем местом, где живут люди, нет никаких гарантий, что его накормят. Если он выйдет наружу в Эрчестере или в одной из деревушек у Кинслага, то может найти убежище или даже союзников, но в Хейхолте все будет против него. Возможно, он неправильно понял, что означали еда и вода… он с благодарностью съест остальное, когда потрясающее впечатление от яблока пройдет.

Саймон поднял факел, который еще сильнее потускнел, пламя стало прозрачным и лазурным, – снова шагнул в коридор и дошел до того места, где он разветвлялся. Его вдруг начала бить дрожь. В какую сторону он повернул? Саймон так спешил оказаться подальше от того места, где лежала еда, что потерял обычную осторожность. Налево, как следовало? Теперь ему казалось, что нет.

И все же ему ничего не оставалось, как довериться принятому ранее решению. Он свернул направо и очень скоро понял, что ошибся: этот путь вел вниз. Он пошел обратно, а потом по другому коридору, но и тот уходил вниз. Очень скоро Саймон сделал вывод, что все туннели вели вниз. Он вернулся к тому месту, где съел яблоко, и нашел брошенный огрызок, но, когда поднес к нему слабо мерцавший факел, обнаружил только свои следы.

Будь проклято это место! Будь проклят безумный лабиринт!

Саймон вернулся к развилке. Не вызывало сомнений, что туннели каким-то непостижимым образом переместились. Он выбрал тот, который не так сильно уходил вниз, и зашагал по нему.

Коридор постоянно поворачивал, уводя его в глубины земли. На стенах снова появились следы деятельности ситхи, остатки рисунков под слоем многовековой грязи. Проход стал шире, а потом еще шире. Саймон вышел на открытое место, о чем узнал только по изменившемуся эху собственных шагов: его факел едва тлел.

В этой пещере, похоже, был такой же высокий потолок, как в той, где находился большой водоем. Саймон шел вперед, постепенно его глаза приспособились к большим расстояниям, и настроение улучшилось. Он нашел еще одно совпадение с пещерой, где нашел воду: в темноту, следуя за изгибом стен, уходила большая лестница. А примерно посередине что-то едва заметно блестело. Саймон подошел ближе, и гаснувший свет факела позволил ему разглядеть большой каменный круг, который, возможно, являлся основанием фонтана; в центре на черной земле росло дерево, тянувшееся вверх на много ростов Саймона. Во всяком случае, оно было похоже на дерево – внизу виднелись узловатые корни и удивительным образом переплетенные ветви, но как бы близко Саймон ни подносил факел, ему не удавалось разглядеть никаких деталей, словно дерево скрывала плотная тень.

Когда Саймон подошел ближе, дерево-тень зашумело на ветру, которого Саймон не чувствовал, звук был подобен тысячам сухих рук, тершихся друг о друга. Саймон отпрыгнул назад. Он уже собирался коснуться дерева, уверенный, что оно высечено из камня, однако вместо этого повернулся и поспешно зашагал к основанию винтовой лестницы.

Когда Саймон двигался вдоль периметра пещеры, осторожно поднимаясь в тускневшем свете факела по ступеням лестницы, он все еще ощущал присутствие дерева, слышал шорох его листьев, но чувствовал его сильнее, чем когда находился рядом; оно казалось столь же осязаемым в темноте, как если бы кто-то лежал рядом с ним в постели. Саймон никогда не испытывал ничего подобного – быть может, оно было не таким могущественным, как водоем, но каким-то образом более тонким, обладавшим огромным, неспешным разумом, невероятно древним. Магия водоема, подобно ревущему костру, могла бродить без дела или давать свет, но не станет делать ни того, ни другого, если рядом не будет кого-то, кто воспользуется его силой. Саймон не мог представить существо, способное использовать дерево. Оно стояло и мечтало и никого не ждало – не доброе или злое, оно просто существовало.

И еще долго после того, как основание лестницы осталось далеко позади, Саймон ощущал его живое присутствие.

Свет факела становился все слабее и наконец, после того как Саймон преодолел около сотни ступеней, погас. Саймон множество раз представлял, как это будет, но это мгновение не стало менее страшным: Саймон сел в полнейшей темноте, он слишком устал даже для того, чтобы заплакать. Потом съел часть хлеба и лука и выдавил остатки воды из подсыхавшей рубашки. Закончив, сделал глубокий вдох и на четвереньках пополз вверх по лестнице, ощупывая ступеньки перед собой руками.

Он уже не знал, являлись ли сопровождавшие его голоса фантомами подземного царства, или резвились его собственные мысли.

Поднимайся вверх. Скоро все будет готово.

Снова на коленях, Олух?

Ступенька за ступенькой под руками, пальцы начали неметь, колени и голени ныли от боли.

Завоеватель уже близок! Скоро все будет готово.

Но одного не хватает!

Это не важно. Деревья горят. Все умерло, исчезло. Это не имеет значения.

Разум Саймона окутывал туман, когда он ползком поднимался по винтовой лестнице. Он уже мог легко представить, что его проглотил какой-то огромный зверь и он находится у него в животе. Быть может, дракон, о котором говорилось в надписи на его кольце. Саймон остановился, ощупал палец и немного успокоился, когда коснулся металла. Что говорил Бинабик о смысле надписи? Дракон и Смерть?

Может быть, убитый драконом? Он меня сожрал, и я мертв. И вечно поднимаюсь у него внутри, в темноте. Интересно, может, зверь проглотил кого-то еще? Здесь так одиноко…

Дракон мертв, – сказали ему голоса. – Нет, дракон и есть смерть, – возразили им другие.

Саймон поел еще немного из своих запасов. Во рту у него пересохло, но ему удалось выдавить из рубашки еще несколько капель воды, и он продолжил ползти вверх на четвереньках.

Он остановился, чтобы перевести дух и дать отдохнуть больной ноге – наверное, уже в дюжинный раз с того момента, как начал подниматься по винтовой лестнице. Пока он тяжело дышал, вокруг него внезапно замерцал свет. Сначала он подумал, что его факел снова загорелся, но вспомнил, что мертвую ветку он давно засунул за пояс. В течение нескольких чудесных мгновений лестницу заливал бледно-золотой свет, и Саймон сумел бесконечно высоко заглянуть в колодец – мимо уменьшавшейся спирали ступеней, прямо в небеса. Затем последовал беззвучный удар, сфера яростного пламени расцвела у него над головой, воздух покраснел, и на мгновение на лестнице стало жарко, как в кузнице. Саймон закричал от страха.

Нет! – вопили голоса. – Нет! Молчи! Или ты призовешь Небытие!

Потом раздался треск, громче и страшнее грома, сине-белая вспышка превратила все вокруг в чистый свет, а еще через мгновение снова вернулся мрак.

Саймон лежал на ступеньках и тяжело дышал. Действительно ли стало темно, или вспышка меня ослепила? И как я узнаю ответ? – спрашивал он себя.

А имеет ли это значение? – поинтересовался насмешливый голос.

Саймон прижимал пальцы к закрытым векам, пока у него перед глазами, в темноте, не возникли слабые синие и красные искры, но это ничего не доказывало.

Я не узнаю ответа до тех пор, пока не найду то, что смогу увидеть.

Эта мысль показалась ему чудовищной. А что, если он, лишившийся зрения, проползет мимо выхода и освещенной двери, открытой небу?

Не могу думать. Я буду ползти вверх. Не могу думать.

И Саймон пополз дальше. Через некоторое время он окончательно себя потерял, его разум блуждал в других местах и временах. Он видел Эрчестер и сельскую местность за его окраинами так, как они выглядели из звонницы на вершине Башни Зеленого Ангела: холмы и огороженные фермы, крошечные дома, люди и животные – все это больше походило на деревянные игрушки, разложенные на зеленом одеяле. Он хотел предупредить всех, сказать, чтоб убегали, что приближается ужасная зима…

Саймон снова увидел Моргенеса. Стекла очков, которые носил старик, поблескивали в лучах полуденного солнца, и глаза сияли каким-то необыкновенным огнем. Моргенес пытался ему что-то сказать, но Саймон, молодой и глупый Саймон, смотрел на гудевшую возле окна муху. Как жаль, что он тогда не слушал! Если бы только он знал!

И он увидел замок, фантастическую мозаику из башен и крыш и трепетавших на весеннем ветру знамен. Хейхолт – его дом, каким он был и каким больше никогда не будет. Он бы все отдал, чтобы повернуть время вспять! Если бы он мог продать свою душу… чего стоила душа, если на кону стояла возможность вернуть счастье его дому?

Небо за Хейхолтом посветлело, словно солнце вышло из-за тучи, и Саймон прищурился. Быть может, сейчас вовсе не весна, а разгар лета?..

Башни Хейхолта потускнели, но свет остался.

Свет!

Слабое сияние, не имевшее источника, но более яркое, чем лунный свет в тумане, – Саймон уже смог различить смутные очертания ступеньки перед собой и свою темную от грязи руку, лежавшую на ней. Он видел!

Он огляделся по сторонам, пытаясь отыскать источник света, и увидел ряд ступенек, которые вели вверх. Свет, слабый, как болотный огонь, падал оттуда.

Саймон поднялся на ноги, некоторое время его пошатывало, потом он снова начал подниматься вверх. Сначала угол зрения казался странным, и ему приходилось держаться за перила, но вскоре он почувствовал себя лучше. Каждый шаг давался ему с трудом, но приближал к свету. Каждое движение больной лодыжки вело… к чему? К свободе. Так он надеялся.

То, что казалось бесконечной перспективой во время ослепительной вспышки, теперь сомкнулось над ним, лестница вывела Саймона на широкую площадку и закончилась. Он увидел потолок из грубо сложенного кирпича, словно кто-то хотел закупорить винтовую лестницу, как горлышко бутылки, – но с одной стороны сквозь него проникал свет. Саймон брел в его сторону, наклонившись вперед, чтобы не удариться головой, и вскоре обнаружил место, где часть кирпичей отвалилась, оставив щель, достаточно широкую, чтобы в нее мог пролезть человек. Он подпрыгнул, но его пальцы лишь задели нижнюю часть грубого кирпича вдоль края; до верхней он не достал. Саймон подпрыгнул еще несколько раз, но у него ничего не получилось.

Саймон смотрел на щель, и им овладела тупая усталость. Он сел на ступеньку и опустил голову на руки. Он проделал такой долгий путь!

Он доел остатки хлеба и подержал в руке луковицу, решая, стоит ли съесть ее прямо сейчас, но спрятал в карман. Нет, время сдаваться еще не пришло. Он подполз к груде кирпичей, упавших с потолка, и принялся укладывать их один на другой, стараясь построить относительно устойчивое сооружение. После того как у него получилось нечто более-менее надежное, Саймон на него взобрался. Теперь его руки входили внутрь пустого пространства, но он все равно не доставал до своей цели. Тогда он напряг мышцы и подпрыгнул, пальцы на миг коснулись верхнего края, но соскользнули, и он вновь больно ударил лодыжку. Прикусив губу, чтобы не застонать от боли, Саймон снова построил кирпичи, забрался на них, присел и прыгнул.

На этот раз он был готов, и ему удалось повиснуть на руках. Сделав несколько глубоких вдохов, он подтянулся вверх, хотя все тело у него дрожало от напряжения.

Дальше, дальше, еще совсем чуть-чуть…

Саймон уже миновал битый кирпич. Когда ему удалось подтянуться еще выше, его локти зацепились за кладку, и на мгновение ему показалось, что он застрял в ловушке и будет вечно тут висеть, словно пернатая дичь. Он сделал еще один вдох, стиснул зубы, заставляя себя забыть о боли в руках и плечах, и снова потянулся вверх. Дрожа, дюйм за дюймом он продвигался вперед. Наконец его глаза оказались выше верхнего края дыры, затем нос и подбородок. Вскоре он сумел коснуться рукой поверхности, ухватиться за нее, прижимаясь спиной к кирпичам, и поднять вторую руку. Используя локти как рычаги, Саймон продолжал лезть наверх, не обращая внимания на то, что обломки камней царапали грудь, спину и бока. И вот после мощного толчка ногами он растянулся во весь рост на влажном камне. Теперь наконец он был в безопасности.

Саймон долго лежал, восстанавливая дыхание и пытаясь понять, насколько сильно у него болят руки и плечи, потом перевернулся на спину и стал смотреть на другой каменный потолок, лишь немногим выше предыдущего. По его щекам текли слезы. Неужели впереди новые мучения и ему придется, используя силу, вечно подниматься вверх? Он проклят?

Саймон вытащил рубашку из штанов и попытался выдавить из нее в рот несколько капель, потом сел и огляделся по сторонам. У него широко раскрылись глаза, и показалось, что сердце увеличилось в груди. Он оказался совершенно в другом месте.

Саймон сидел на полу кладовой – все здесь было сделано человеческими руками, вокруг лежало множество разных инструментов – впрочем, ими явно никто не пользовался. В одном углу он заметил колесо от фургона с двумя отсутствовавшими спицами. Несколько бочек стояли в ряд у стены, около них лежали чем-то плотно набитые мешки. Сначала Саймон решил, что там должна быть еда, потом увидел лестницу, стоявшую у дальней стены, и понял, откуда падал свет.

Верхняя часть лестницы исчезала в открытом люке – в квадрате, заполненном светом. Саймон смотрел на него, разинув рот. Очевидно, кто-то услышал его мольбы и привел сюда.

Он встал, медленно пересек помещение, затем ухватился за ступеньки лестницы и посмотрел вверх. Оттуда падал свет, и Саймону показалось, что это чистое сияние дня. Неужели после стольких мучений такое возможно?

Комната наверху оказалась еще одной кладовой, но на стене, у потолка, имелось небольшое окно – и сквозь него Саймон наконец увидел серое небо.

Небо!

Он думал, что уже выплакал все слезы, но, глядя на прямоугольник из туч, разрыдался от облегчения, как потерявшийся ребенок, который нашел родителей. Он опустился на колени и вознес благодарственную молитву. Ему вернули мир. Нет, не так: он снова нашел мир.

Немного отдохнув, Саймон поднялся по лестнице. В новой комнате он обнаружил инструменты каменотесов, кувшины с известковым раствором и кисти. А еще обычную дверь и обычные оштукатуренные стены. Саймон невероятно обрадовался. Все было благословенно обычным! Он аккуратно приоткрыл дверь, внезапно сообразив, что находится в таком месте, где живут люди, и, хотя ему ужасно хотелось увидеть человеческое лицо и услышать человеческий голос после шепота пустых теней, он знал, что должен соблюдать осторожность.

За дверью находилось большое помещение с отполированным каменным полом, на который падал свет из узких высоких окон. На стенах висели тяжелые гобелены. Справа виднелась лестница, круто уходившая вверх, напротив он разглядел еще один лестничный пролет и площадку с закрытой дверью. Саймон огляделся по сторонам и прислушался, но вокруг царила тишина, и он шагнул внутрь.

Несмотря на многочисленные метлы в кладовой, в большом помещении со спертым воздухом оказалось довольно грязно, Саймон даже разглядел бледные пятна плесени на гобеленах – такое впечатление, что сюда редко заходили люди.

Саймон все еще испытывал радостное удивление после спасения из подземелий, поэтому далеко не сразу сообразил, что находится в месте, которое ему хорошо известно. Что-то в форме и расположении окон и детали рисунков на одном из потускневших гобеленов показались ему странно знакомыми.

Башня Зеленого Ангела! Воспоминания вернулись, как сон, – знакомое стало странным, странное – знакомым. Я в вестибюле. В Башне Зеленого Ангела.

За удивившим его открытием последовали куда менее приятные.

Я в Хейхолте. В замке Верховного короля. Здесь Элиас и его солдаты. И Прайрат.

Он отступил к стене, в тень, словно сюда, через главный вход, могли в любой момент ворваться эркингарды и схватить его. Что теперь делать?

Конечно, было заманчиво подняться по высокой лестнице в звонницу, в то место, что с детства служило ему убежищем. Он сможет смотреть оттуда вниз и видеть всех, кто приходит в Хейхолт, отдохнет и попытается решить, что делать. Но распухшая лодыжка пульсировала от боли, и при мысли о новых ступеньках на него накатила страшная слабость.

Сначала он решил съесть луковицу, которую сберег, сказав себе, что заслужил маленький праздник. А потом подумает, как быть дальше.

Саймон вернулся в кладовую, но подумал, что и здесь могут часто бывать люди. Возможно, ему только показалось, что в вестибюль башни редко кто-то заходит. Он спустился по лестнице на склад, тихонько постанывая от боли в руках и лодыжке, достал из кармана луковицу и с жадностью ее съел. Затем выдавил в рот остатки влаги из рубашки – в любом случае дождь струился по окнам замка, и очень скоро у него будет сколько угодно воды – а затем прилег, опираясь на один из мешков, чтобы собраться с мыслями.

И сразу заснул.

– Мы лжем, когда испытываем страх, – сказал Моргенес.

Старик вытащил из кармана камень и бросил его в ров. Солнечный свет блеснул на пошедшей по воде ряби, а камень исчез.

– Страх перед неизвестным, страх из-за того, что могут подумать или узнать про нас другие. Но всякий раз, когда мы лжем, страх становится сильнее.

Саймон огляделся по сторонам. Солнце исчезло за западной стеной замка, и Башня Зеленого Ангела оставалась дерзким черным силуэтом на фоне неба. Саймон знал, что ему снится сон. Моргенес сказал ему об этом давно, но тогда они стояли в кабинете доктора и смотрели в покрытую пылью книгу, а не под открытым небом, когда день начал клониться к вечеру. В любом случае Моргенес мертв. Это всего лишь сон, ничего больше.

– На самом деле это сродни магии – быть может, самой могущественной из всех возможных, – продолжал Моргенес. – Изучай ее, если хочешь понять силу, молодой Саймон. Не забивай голову заклинаниями и магическими формулами. Пойми, как нас формирует ложь, как она воздействует на королевства.

– Какая же это магия? – запротестовал Саймон, вовлеченный в спор вопреки собственному желанию. – Такое знание ничего не делает. Настоящая магия позволяет… ну, я не знаю… Летать. Превращать кучи репы в мешки золота. Ну, так говорят легенды.

– Сами легенды очень часто оказываются лживыми, Саймон. Во всяком случае, плохие. – Доктор протер очки широким рукавом. – Хорошие легенды рассказывают о том, что самое страшное – это столкновение с ложью. И никакой талисман или волшебный меч не является столь же могучим оружием, как правда.

Саймон повернулся, чтобы посмотреть, как медленно расходятся круги по воде рва. Было так замечательно стоять и снова разговаривать с Моргенесом, пусть и во сне.

– Вы имеете в виду, что сказать огромному дракону вроде того, которого убил король Джон: «Ты уродливый дракон», – лучше, чем отрубить ему голову мечом?

Голос Моргенеса стал тише:

– Если ты делал вид, что перед тобой не дракон, то да, таков лучший вариант. Но это еще далеко не все, Саймон. Ты должен глубже проникать в суть вещей.

– Глубже? – Саймон повернулся к Моргенесу, чувствуя, как его охватывает гнев. – Я побывал под землей, доктор. Я провел там много времени и сумел подняться наверх. Что вы имеете в виду?

Моргенес… менялся. Его кожа стала тонкой, в белых волосах появились листья. На глазах у Саймона пальцы старика начали удлиняться, превращаясь в тонкие ветви, которых становилось все больше.

– Да, ты научился, – сказал доктор, и пока он говорил, черты его лица исчезли и на их месте возникла белая кора дерева. – Но ты должен проникнуть еще глубже. Тебе нужно очень много понять. Следи за ангелом – она тебе покажет вещи как в земле, так и над ней.

– Моргенес! – Гнев Саймона отступил. Его друг менялся так быстро, что в нем уже почти не осталось ничего человеческого, лишь смутные очертания ствола и странное подрагивание ветвей. – Не покидайте меня!

– Уже покинул, – прошептал голос Моргенеса. – С тобой от меня осталось лишь то, что хранится у тебя в голове – я стал твоей частью. Все прочее вернулось в землю. – Дерево тихонько раскачивалось. – И все же помни – солнце и звезды сияют на листьях, но корни находятся глубоко в земле, они спрятаны… спрятаны…

Саймон схватился за бледный ствол, безрезультатно царапая пальцами кору. Голос доктора смолк.

Саймон сел, пот ночного кошмара заливал ему глаза, и он с ужасом обнаружил, что находится в темноте.

Все было лишь сном! Я по-прежнему брожу в туннелях. Я заблудился…

Через мгновение он увидел звезды в высоком окне кладовой.

Олух. Ты заснул, а снаружи стемнело.

Саймон сел и принялся растирать онемевшие ноги и руки. Что теперь делать? Он испытывал жажду и голод, но у него едва ли имелись шансы раздобыть еду в Башне Зеленого Ангела. Тем не менее ему совсем не хотелось покидать это сравнительно безопасное место.

Неужели я выбрался из глубин земли только для того, чтобы умереть от голода в кладовой? – выругал он себя. – Что я за рыцарь в таком случае?

Саймон встал и потянулся, отметив глухую боль в лодыжке. Быть может, для начала нужно добыть воды и осмотреться, – подумал он. – Конечно, лучше провести разведку, пока темно.

Охваченный сомнениями Саймон стоял в тени Башни Зеленого Ангела. Неровные крыши зданий внутреннего двора выглядели знакомыми на фоне ночного неба, но Саймон не ощущал спокойствия. И не только потому, что оказался вне закона в собственном доме, хотя одно это выводило из равновесия – в воздухе чувствовалось нечто странное, но он никак не мог понять что. Невыносимая неопределенность подземного мира каким-то непостижимым образом проникла в камни самого замка. Когда он опускал голову, ему казалось, будто здания дрожат и меняют очертания. Слабые пятна света, точно фантомное пламя, мерцали на краях стен, а потом быстро исчезали.

И Хейхолт тоже? Неужели весь мир утратил якоря? Что происходит?

Ему пришлось взять себя в руки, и только после этого он решился обойти замок.

Хотя создавалось впечатление, что замок заброшен, Саймон очень скоро обнаружил, что это не так. Во Внутреннем дворе было темно и тихо, но в коридорах и за закрытыми дверями слышался шепот, в окнах верхних этажей горел свет. До него также долетали обрывки музыки, старые мелодии и необычные голоса, от которых ему хотелось выгнуть спину, как кошка, и зашипеть. Стоя в глубоких тенях Тайного сада, Саймон подумал, что в Хейхолте что-то сгнило, плод слишком долго дожидался, когда его сорвут, и испортился под твердой внешней оболочкой. Он не мог объяснить, что именно пошло не так, но весь Внутренний двор – место, где прошло его детство, было отравлено.

Саймон незаметно дошел до кухни, потом маленькой кладовой и часовни – и даже, когда набрался храбрости, до приемной перед тронным залом, откуда можно было попасть в сад. Все внешние двери оказались заперты, и он никуда не сумел войти. Саймон не помнил времени, когда такое бывало. Неужели король боялся шпионов или осады? Или запоры защищают не от внешнего врага, а от тех, кто продолжал жить в замке? Саймон тихо дышал и размышлял. Он знал, что есть окна, которые невозможно закрыть, существовали и другие тайные пути – но стоило ли сейчас рисковать? Конечно, ночью в замке можно встретить совсем немного его обитателей, а судя по закрытым дверям, те, кто не спит, в особенности часовые, будут особенно внимательно прислушиваться к необычным звукам.

Саймон вернулся в кухню, забрался по стволу бесплодной яблони на подоконник высокого окна. Толстое стекло исчезло, но окно заложили камнями, и он не смог бы бесшумно проникнуть внутрь. Тихонько выругавшись, он спустился вниз.

У него болели руки и лодыжка, и, несмотря на съеденную луковицу, он страшно хотел есть. Саймон решил, что лишь потратит время, пытаясь открыть двери Внутреннего двора. А вот со стороны рва средний двор наверняка не так хорошо защищен.

Между дворами было несколько опасно открытых участков. Несмотря на то что Саймон не видел ни одного стражника, да и вообще людей, он заставил себя быстро их пересечь, всякий раз стараясь прятаться в тени. Самым неприятным местом являлся мост. Саймон дважды собирался его перейти и всякий раз возвращался обратно. Его длина составляла не менее тридцати элей, и, если кто-то появится, когда Саймон будет находиться на середине, его обязательно заметят – как муху на белой стене.

Наконец он сделал глубокий вдох и помчался через мост. Ему казалось, что стук его шагов разносится по всему замку, пошел медленнее и закончил переход почти бесшумно, хотя сердце продолжало отчаянно колотиться у него в груди. Оказавшись на другой стороне, он нырнул в сарай, где просидел некоторое время, приходя в себя.

Ты неплохо справляешься, – сказал он себе. – Тебя никто не заметил. Тебе нечего бояться.

Он знал, что это неправда.

Мне есть чего бояться, – признался самому себе Саймон. – Но пока меня не поймали.

Он встал, не понимая, почему мост опущен, но все двери закрыты на засовы, а окна заложены, словно кто-то опасался нападения.

И почему не заперта Башня Зеленого Ангела? – Ему так и не удалось придумать разумный ответ.

Он не успел сделать и сотни шагов по грязной центральной улице, проходившей через середину Внутреннего двора, как заметил то, что заставило его снова нырнуть в темноту, все его страхи моментально вернулись – и у него были на то серьезные основания.

Здесь разбила лагерь армия.

Саймону потребовалось несколько мгновений, чтобы это понять, так как горело всего несколько костров, а палатки были из темного материала, практически невидимого ночью, но во дворе собралось огромное количество вооруженных людей. Совсем рядом находилось полдюжины солдат, судя по виду, часовые, в плащах и шлемах, у каждого в руке длинная пика. В тусклом свете Саймон не смог разглядеть большую часть лиц. Пока он стоял в узкой щели между двумя зданиями, размышляя, что делать дальше, мимо прошли еще двое в плащах с надетыми капюшонами. Они также держали длинные копья, и что-то в их легкой изящной походке подсказало ему, что это норны.

Саймон, дрожа, отошел еще дальше в спасительную темноту. Поймут ли они, что он совсем рядом? Смогут ли… уловить его запах?

Пока Саймон размышлял на эту тему, норны помедлили рядом с его убежищем, насторожившись, словно охотничьи псы. Саймон затаил дыхание и замер. После долгого ожидания они одновременно повернулись, словно пришли к безмолвному согласию, и продолжили свой путь. Саймон подождал еще несколько мучительных мгновений и осторожно выглянул из-за угла. Он не мог разглядеть норнов в темноте, но видел обычных солдат, которые перед ними расступались – так человек старается избежать встречи со змеей. Недолго норны оставались силуэтами на фоне сторожевых костров, две фигуры в плащах с капюшонами, казалось, не замечавшие людей, затем вышли из круга света и исчезли. Этого Саймон не ожидал. Норны! Белые лисы в Хейхолте! Все оказалось даже хуже, чем он думал. А разве Джелой и остальные не говорили, что бессмертные не могут сюда вернуться? Возможно, они имели в виду, что Инелуки и его восставшие из мертвых слуги на такое не способны. Но, даже если последнее предположение верно, сейчас оно едва ли могло послужить утешением.

Итак, средний двор полон солдат, а в крепости свободно разгуливают норны, бесшумные, точно совы, вышедшие на охоту. Саймон не сомневался, что во Внешнем дворе полно черных риммеров, или наемников тритингов, или других головорезов, которых призвал Элиас с помощью эркинландского золота и магии Короля Бурь. Саймон не мог поверить, что многие королевские эркингарды, даже самые безжалостные, остались в этом полном призраков месте, рядом с мертвенно-бледными норнами: ведь бессмертные слишком сильно отличались от обычных людей. Даже сейчас, за несколько коротких мгновений наблюдения, Саймон видел, что солдаты их боялись.

Теперь у меня есть причина бежать – и не только для того, чтобы спасти собственную шкуру, – подумал он. – Джошуа и остальные должны узнать, что здесь происходит.

На мгновение к Саймону вернулась надежда. Может быть, известие о том, что норны стали союзниками Элиаса, заставит Джирики и других ситхи присоединиться к принцу, чтобы помочь смертным? Саймон попытался все тщательно обдумать. На самом деле ему следовало бежать прямо сейчас – если получится. Какую пользу он принесет Джошуа и его армии, если не сумеет отсюда выбраться?

Однако он еще почти ничего не узнал. Сейчас он был именно тем, кого так ценят полководцы, – опытным наблюдателем во вражеском лагере. Саймон знал Хейхолт, как фермер свои поля, а кузнец – инструменты. Да, ему очень повезло, что он сумел уцелеть, – удача оставалась с ним, напомнил себе Саймон, но помогли также ум и находчивость – и теперь ему следовало максимально использовать свое преимущество.

Итак, нужно вернуться во Внутренний двор. Если потребуется, он сможет прожить пару дней без еды, а воды здесь более чем достаточно. И у него будет полно времени, чтобы получить самые разные полезные сведения о врагах, а потом бежать к свободе. Он даже может снова спуститься в подземелья замка и вновь пройти по темным туннелям. Пожалуй, именно так будет легче всего спастись.

Нет. Только не туннели.

Нет смысла прикидываться. Даже ради Джошуа и всех остальных он просто не сможет это сделать.

Саймон приближался к мосту, ведущему во Внутренний двор, когда громкий стук заставил его снова скользнуть в темноту. Он увидел группу всадников, которые въехали на мост, и безмолвно поблагодарил Усириса за то, что не шагнул на него несколькими мгновениями раньше.

Отряд состоял из эркингардов в доспехах, но солдаты выглядели на удивление мрачными, несмотря на прекрасное снаряжение. Интересно, какую задачу они выполняли, – подумал Саймон и тут увидел среди них знакомую лысую голову.

Прайрат!

Саймон прижался к стене, не сводя глаз с всадников, и почувствовал, как его подхватывает волна ненависти. Чудовище находилось перед ним в полусотне шагов, и его лысая голова блестела в лунном свете.

Я бы мог легко на него напасть, – промелькнула у Саймона дикая мысль. – Если бы я подошел к нему не спеша, солдаты не стали бы реагировать – они бы приняли меня за одного из наемников, который выпил слишком много вина. Я бы проломил ему череп камнем…

А что, если я потерплю неудачу? В таком случае меня наверняка поймают, и я не принесу Джошуа никакой пользы. Мало того, стану пленником Красного священника. И все будет, как говорил Бинабик: сколько пройдет времени, прежде чем я расскажу Прайрату тайны Джошуа, ситхи и мечей – причем сам попрошу у алхимика разрешения сообщить ему все, что тот захочет услышать?

Саймон не сумел сдержать дрожи – точно собака на натянутой веревке. Чудовище находилось так близко!..

Отряд всадников остановился. Священник принялся поносить одного из эркингардов слабым хриплым голосом, который Саймон сразу узнал. Саймон наклонился вперед, чтобы его услышать, не выходя из тени, и даже приложил к уху руку.

– …или я буду скакать на тебе! – презрительно бросил священник.

Солдат ответил что-то приглушенным голосом. Несмотря на высокий рост и меч в ножнах на бедре, мужчина трясся от страха, точно ребенок. Никто не осмеливался перечить Прайрату – даже до того, как Саймон сбежал из замка.

– Ты безумец или просто болван? – Теперь Прайрат заговорил громче. – Я не могу скакать на хромой лошади до самого Вентмута. Отдай мне свою.

Солдат спешился и передал поводья алхимику. И что-то сказал. Прайрат рассмеялся:

– В таком случае ты поведешь мою. Тебе не повредит пройтись пешком, ведь именно твой идиотизм и привел к тому… – Он продолжал что-то насмешливо говорить, и Саймону показалось, что Прайрат еще раз упомянул Вентмут, скалистые горы на юге, где река Гленивент впадала в море.

Прайрат вскочил в седло своей новой лошади, и на мгновение Саймон увидел его похожие на кровавые раны красные одежды под темным плащом. Священник пришпорил лошадь и поскакал по мосту в средний двор. Остальной отряд поспешил за ним, последним брел солдат с хромой лошадью Прайрата на поводу.

Когда они проскакали мимо его укрытия, Саймон обнаружил, что сжимает в руке камень, но не смог вспомнить, когда его поднял. Он смотрел на голову священника, круглую и голую, словно скорлупа яйца, и думал о том, какое удовольствие получил бы, глядя, как она треснет и расколется. Это злое существо убило Моргенеса, и один лишь Господь знает, сколько еще людей. Страх Саймона таинственным образом исчез, он изо всех сил боролся с отчаянным желанием выплеснуть в крике свою ненависть и наброситься на Красного священника.

Почему добрые, хорошие люди вроде Моргенеса, Джелой и Деорнота умерли, а такому зверю дозволено жить? Убийство Прайрата стоило того, чтобы отдать за это жизнь. Невероятное зло ушло бы из мира. Делать то, что нужно, – так сказала бы Рейчел. – Грязная работа, но необходимая. – Но складывалось впечатление, что сейчас собственная жизнь ему не принадлежала.

Саймон смотрел вслед проезжавшему мимо отряду. Они объехали палатки и исчезли, продолжая движение к Малым воротам, что вели во Внешний двор. Саймон уронил камень, который сжимал в руке, на землю и еще некоторое время молча стоял и дрожал.

Внезапно ему в голову пришла новая мысль, настолько дикая и безумная, что ему стало страшно. Он посмотрел на небо, пытаясь понять, сколько времени осталось до рассвета.

Кто скорее всего взял Сияющий Коготь из могилы? Конечно, Прайрат. Он мог ничего не сказать Элиасу, если это не входило в его планы. И где он его хранит в таком случае? В собственной крепости – Башне Хьелдина.

Саймон повернулся. Башня алхимика выглядела неприятно приземистой рядом с чистыми линиями Башни Зеленого Ангела, возвышаясь над стеной Внутреннего двора. Если там и горел свет, его было не видно: алые окна оставались темными. Башня выглядела заброшенной – впрочем, как и все остальное в центре огромной крепости. Вся внутренняя часть Хейхолта походила на мавзолей – город мертвых.

Осмелится ли он туда войти – или хотя бы попытаться? Ему потребуется свет. Возможно, в Башне Зеленого Ангела есть факелы или затененная лампа. Он будет ужасно, невероятно рисковать…

Если бы он собственными глазами не видел, как уехал Прайрат, который говорил о Вентмуте, Саймону даже в голову бы такое не пришло: одна только мысль о том, чтобы забраться в зловещую башню, когда в ней находился лысый черноглазый Прайрат, точно паук в центре паутины, вызывала у него дрожь. Но священник покинул Хейхолт, тут не могло быть никаких сомнений, и Саймон понимал, что другого шанса у него может не быть. Что, если он найдет Сияющий Коготь?! Он заберет его и покинет замок еще до того, как Прайрат вернется. Неплохая месть убийце в красных одеяниях. И как же замечательно будет войти в лагерь принца Джошуа и показать, как сверкает на солнце Сияющий Коготь! Тогда он станет Саймоном, Властелином Великих мечей, разве не так?

Саймон быстро и бесшумно двигался через мост, не спуская глаз со стены Внутреннего двора. Что-то в ней изменилось. Она стала… светлее.

Вставало солнце, во всяком случае, должно было скоро появиться на сером небе. Саймон пошел быстрее. Он ошибся.

Еще несколько часов, да? Тебе повезло. А если бы ты оказался перед дверью Башни Хьелдина, когда взошло солнце? Олух, все еще олух.

И все же ситуация еще не стала безнадежной. Рыцари и герои должны быть дерзкими, а он сейчас обдумывал именно такой план и готовился совершить на редкость отважный поступок.

Когда он возвращался в свое убежище в Башне Зеленого Ангела, Саймон пожалел, что рядом нет друзей, с которыми он мог бы обсудить свой план.

Несмотря на срочность поручения и тупую боль в копчике, Тиамак не мог не остановиться, чтобы посмотреть на то, что происходило на широком склоне холма.

Ему пришло в голову, что он провел слишком много времени, изучая свитки и книги, лишившись возможности самому наблюдать за тем, что в них написано. За исключением недолгого проживания в Ансис Пелиппе и ежемесячных посещений рынка в Кванитупуле, сумятица жизни редко появлялась возле его хижины на баньяне. Но теперь в течение последнего года Тиамак стал участником важных событий в жизни смертных и бессмертных. Он сражался с чудовищами бок о бок с принцессой и герцогом, встречался и беседовал с одним из легендарных ситхи. Присутствовал при возвращении величайшего рыцаря эпохи Большого стола. А сейчас, словно страницы одного из пыльных томов доктора Моргенеса обрели волшебную жизнь, стоял под облачным небом и наблюдал за капитуляцией армии после жестокого сражения возле знаменитого Ванстримского прохода. Не вызывало сомнений, что любой ученый, вооруженный пером, отдал бы многое, чтобы здесь оказаться.

Так почему же, удивлялся Тиамак, он испытывал такое сильное желание снова увидеть то самое дерево баньян?

Я таков, каким меня создали Те, Что Наблюдают и Творят, – решил он. – Я не герой, как Камарис или Джошуа или даже бедный Изгримнур. Нет, я похож на отца Стрэнгъярда и других нам подобных – мы маленькие и спокойные. Мы не хотим, чтобы люди постоянно смотрели на нас, стараясь понять, что мы будем делать дальше.

Тем не менее, когда он думал о том, что видел и даже делал, он не был до конца уверен, что отказался бы от этого – даже если бы ему такой шанс предложили.

То есть до тех пор, пока мне удается ускользать от Той, Что Заберет Нас Всех, я не против когда-нибудь завести семью. Я не против жены и детей, которые наполнят мой дом смехом, когда я начну стареть.

Но для этого, конечно, нужно будет найти невесту из враннов. Даже если бы ему нравились белокожие женщины из городов обитателей материка, он сомневался, что кто-то из них захочет питаться супом из крабов и жить в доме на дереве, на болоте.

Размышления Тиамака прервал голос Джошуа, и он направился в сторону принца, чтобы доставить сообщение, но ему преградили путь несколько крупных солдат, также захваченных зрелищем капитуляции врага, и они не спешили уступить дорогу маленькому вранну.

– Я вижу, ты уже здесь, – сказал кому-то принц.

Вранну пришлось привстать на цыпочки, чтобы его увидеть.

– А куда еще я мог пойти, принц Джошуа? – Вареллан поднялся на холм, чтобы приветствовать победителя.

Младший брат Бенигариса, даже с царапинами и синяками на лице и рукой на перевязи, выглядел абсолютно неподходящим для роли военачальника. Он был высоким и довольно красивым, но худым и бледным, а водянистые глаза и извиняющаяся поза делали его несколько забавным. Он похож на молодое деревце, которому не хватало солнца, – подумал Тиамак.

Джошуа повернулся к нему лицом. На принце был разорванный плащ и потрепанные сапоги, словно сражение закончилось всего несколько минут назад и с тех пор не прошло двух полных дней. Все это время он не покидал лагерь, решая множество самых разных вопросов, и Тиамак сомневался, что принц спал хоть раз более одного часа подряд.

– Тебе нечего стыдиться, Вареллан, – твердо сказал Джошуа. – Твои люди хорошо сражались, и ты исполнил свой долг.

Вареллан яростно покачал головой и на мгновение стал похож на несчастного ребенка.

– Я потерпел поражение. Для Бенигариса не будет иметь значения, исполнил я свой долг или нет.

– Ты потерпел неудачу лишь в одном, – сказал ему Джошуа, – но она может принести гораздо больше пользы, чем тебе представляется сейчас. Впрочем, едва ли эта часть будет иметь отношение к твоему брату.

Камарис бесшумно подошел к принцу, и глаза Вареллана широко раскрылись, словно дядя представлялся ему каким-то невероятным чудовищем – в некотором смысле, подумал Тиамак, так и было.

– Я не могу быть счастлив после поражения, принц Джошуа, – твердо сказал Вареллан.

– Когда мы закончим, ты можешь узнать вещи, которые изменят твое отношение к тому, что произошло.

Вареллан поморщился:

– Я уже очень много всего слышал, разве этого недостаточно? Ладно, давайте покончим с нашими делами. Вы уже взяли мое боевое знамя. Я бы предпочел отдать его на поле сражения.

– Ты получил ранение. – Джошуа говорил с ним как с сыном. – Нет позора в том, что тебя вынесли с поля боя. Я хорошо знал твоего отца: он бы тобой гордился.

– Как бы я хотел вам поверить. – Вареллан, неловко – ему мешала рука на перевязи – вытащил из-за пояса тонкий золотой жезл, верхушку которого украшала резная голова птицы, и поморщился, опускаясь на колени. – Принц Джошуа, вот мои полномочия, жезл полководца Дома Бенидривин. От лица людей, которыми я командовал, я заявляю о капитуляции. Мы ваши пленники.

– Нет. – На лицах стоявших вокруг людей появилось удивление. – Ты не можешь мне сдаться.

Вареллан бросил на него мрачный взгляд, полный недоумения:

– Милорд?

– Вместе с солдатами Наббана ты не сдался чужой армии. Вы разбиты истинным наследником вашего дома. Несмотря на то что твой брат убил отца – я знаю, что, пока ты все еще мне не веришь, Вареллан, – Дом Бенидривин станет править и дальше, когда Бенигарис будет арестован. – Джошуа отступил назад. – Ты сдаешься Камарису са-Винитта, а не мне.

Казалось, Камарис был удивлен даже больше, чем Вареллан. Старый рыцарь повернулся и вопросительно посмотрел на Джошуа, потом после недолгих колебаний протянул длинную руку и осторожно взял у юноши жезл.

– Встань, племянник, – сказал он. – Ты принес только честь нашему дому.

Вареллан был охвачен бурей эмоций.

– Как такое может быть? – резко спросил он. – Либо вы и Джошуа лжете, и я проиграл сражение за важнейший проход узурпатору, или отправил на смерть сотни отважных солдат, погибших за дело человека, убившего моего отца!

Камарис покачал головой:

– Если ты совершил ошибку по неведению, то и вины на тебе нет. – Он говорил с необычной твердостью, а его взгляд был устремлен в сторону от стоявшего с несчастным видом молодого человека. – А если зло совершается в результате сознательного выбора, пусть оно может показаться незначительным или глупым, тогда Господь скорбит. – Он посмотрел на Джошуа, и тот кивнул. Старый рыцарь повернулся к солдатам и пленникам, которые внимательно его слушали. – Я объявляю, что все, кто будет сражаться с нами за Наббан, свободны, – воскликнул Камарис, и его услышали даже те, кто находился максимально от него далеко. Камарис поднял жезл, и на мгновение всем показалось, что он снова в самом центре сражения. – Дом Короля Рыбака восстановит свою честь.

Раздались громкие крики. Даже разбитая армия Вареллана выглядела удивленной и вдохновленной.

Тиамак воспользовался всеобщей радостью, чтобы пробиться сквозь толпу солдат и подойти к Джошуа; принц о чем-то тихо говорил с Варелланом, который все еще был разгневан и озадачен.

– Ваше величество? – Вранн стоял у локтя принца, смущенный таким количеством великанов в доспехах.

Как мог маленький Бинабик и другие тролли – ведь рост большинства из них составлял всего две трети роста Тиамака – такое вытерпеть?

Джошуа повернулся, чтобы понять, кто к нему обратился.

– Подожди немного, Тиамак. Вареллан, дело не только в том, что сделал твой брат у горы Баллбек. Некоторые вещи покажутся тебе настолько странными, что в них будет трудно поверить, но я здесь для того, чтобы рассказать тебе, что в наши дни невозможное стало реальностью.

Тиамак не хотел стоять и ждать, когда принц Джошуа начнет рассказывать историю войны Короля Бурь.

– Пожалуйста, ваше величество. Меня отправили сообщить вам, что у вашей жены, леди Воршевы, начались роды.

– Что? – Теперь Джошуа обратил на вранна все свое внимание. – Она в порядке? Или что-то пошло не так?

– Я не могу сказать. Герцогиня Гутрун послала меня к вам, как только время пришло. Я скакал сюда от самого монастыря. А я не привык к верховой езде.

Тиамак с трудом удержался от искушения почесать зад, решив, что не следует нарушать некоторые границы, хотя он и стал близок к королевским особам. Однако у него болело все тело. Ему представлялось глупым и опасным ездить на животном, которое настолько больше его самого. Этот обычай обитателей материка он перенимать не хотел.

Принц беспомощно посмотрел на Вареллана, потом перевел взгляд на Камариса. По губам старого рыцаря скользнула призрачная улыбка, но в ней чувствовалась боль.

– Иди, Джошуа, – сказал он. – Я смогу многое рассказать Вареллану без тебя. – Он немного помолчал, а потом его лицо исказилось, и на глазах появились слезы. – Пусть Господь дарует твоей жене благополучное разрешение от бремени.

– Спасибо, Камарис. – Джошуа был настолько поглощен собственными переживаниями, что не обратил внимания на реакцию старого рыцаря. Он повернулся к вранну: – Тиамак, прощу прощения за свои плохие манеры. Ты поедешь со мной?

Вранн покачал головой:

– Нет, благодарю, принц Джошуа. У меня есть другие дела.

И одно из них – прийти в себя после скачки на лошади, – безмолвно добавил он.

Принц кивнул и поспешно отошел.

– Пойдем, – сказал Камарис, положив длинную руку на плечо Вареллана. – Нам нужно поговорить.

– Я не уверен, что хочу услышать то, что вы мне расскажете, – ответил юноша.

Казалось, что он шутил лишь наполовину.

– Говорить буду не только я, – продолжал старый рыцарь и вытер глаза рукавом. – Мне бы многое хотелось узнать о моем доме и семье. Пойдем.

Он повел Вареллана в сторону палаток, стоявших в одну линию. Тиамак с разочарованием смотрел им вслед.

Вот как оно бывает. Я могу находиться в самой гуще событий, но все равно остаюсь чужим. Во всяком случае, будь это написано в книге, я бы знал, что они скажут друг другу. Все-таки у одинокого дерева баньян есть свои преимущества.

Некоторое время он смотрел вслед удалявшимся Камарису и Вареллану, потом задрожал и поплотнее запахнул плащ. Погода снова стала холодной; ветер, казалось, швырял в людей ножи. Тиамак решил, что пришло время выпить немного вина, чтобы принести облегчение спине и натруженному заду.

Туман, окружавший Наглимунд, был ядовито холодным. Эолейр многое бы отдал, чтобы оказаться сейчас у камина в своем замке в Над-Муллахе, а война осталась бы далеким воспоминанием. Но она никуда не уходила и все еще продолжалась чуть впереди, на склоне горы.

– Стройтесь быстро, – сказал он эрнистирийцам, толпившимся у него за спиной. – Мы скоро выступим. Помните, у них точно так же течет кровь. И они умирают.

– Но мы умираем быстрее, – тихо ответил один из солдат.

Эолейр не нашел в себе мужества его одернуть.

– Дело в ожидании, – прошептал он Изорну, и сын герцога повернул к нему бледное лицо. – Это отважные люди. Ожидание и неизвестность – вот что сбивает их с толку.

– Нет, не только. – Изорн указал подбородком на крепость, скалистую тень, затянутую туманом. – Само это место. И существа, с которыми мы сражаемся.

Эолейр стиснул зубы.

– Что сдерживает ситхи? Все могло быть иначе, если бы мы понимали действия своих союзников. Я клянусь, мне кажется, они ждут, когда переменится ветер или над нами пролетят какие-то определенные птицы. Мы сражаемся вместе с армией предсказателей будущего.

Изорн, несмотря на собственное напряжение, почти с жалостью посмотрел на графа, и Эолейр почувствовал в его взгляде укоризну.

– Они лучше знают, как сражаться с собственными соплеменниками, – проворчал Изорн.

– Я все понимаю. – Эолейр хлопнул по рукояти меча. – Но я бы многое отдал…

На склоне холма прозвучала высокая нота. И тут же к ней присоединились два рога.

– Наконец-то! – выдохнул граф Над-Муллаха и повернулся в седле. – Мы следуем за ситхи, – обратился он к своим людям. – Держитесь вместе. Прикрывайте друг другу спины и не заблудитесь в проклятом Богом тумане.

Если Эолейр рассчитывал услышать ответ от своих людей, он ошибся. И все же они последовали за ним, когда он пришпорил свою лошадь и поскакал вверх по склону. Эолейр оглянулся и увидел, что они увязают в снегу, мрачные и молчаливые, точно пленники, и вновь пожалел, что не сумел обеспечить им лучшей судьбы.

А чего мне следовало ожидать? Мы воюем с чудовищным врагом, у нас странные союзники, а сражение идет даже не на нашей земле. Людям трудно понять, что они воюют за Эрнистир, не говоря уже об их деревнях и семьях. Даже мне это трудно осознать, хотя я верю в правильность нашего дела.

Вскоре, когда они приближались к остававшейся в тени стене Наглимунда, туман уже клубился между ними. За брешью они видели лишь смутные двигавшиеся тени, но эхо разносило пронзительные вопли норнов и боевые птичьи крики ситхи так, словно они находились совсем рядом. Внезапно огромная брешь в стене оказалась перед ними – разинутая пасть, готовая проглотить всех смертных разом.

Когда Эолейр оказался внутри двора, возникла ослепительная вспышка и громыхнул гром. На миг ему показалось, что его вывернуло наизнанку, туман стал черным, а тени перед ним – белыми. Его лошадь с пронзительным ржанием встала на дыбы, и он отчаянно пытался ее успокоить. Через мгновение последовала новая вспышка, ослепившая Эолейра. Когда к нему вернулось зрение, он понял, что обезумевшая лошадь мчится назад, в сторону бреши, где собралась большая часть его солдат. Эолейр яростно рвал на себя удила, но лошадь полностью вышла из-под контроля. Со сдавленным проклятием он высвободил ноги из стремян и спрыгнул на заснеженную землю, но его скакун продолжал нестись к бреши, заставляя солдат в панике разбегаться.

Пока Эолейр лежал на снегу, собираясь с силами, он почувствовал, как сильные руки поставили его на ноги. Два эрнистирийца смотрели на него со страхом в глазах.

– Этот… свет, – пробормотал один из них.

– Моя лошадь обезумела, – прокричал граф в ответ.

Он стряхнул снег со штанов и накидки и пошел вперед. Его солдаты следовали за ним. Лошадь Изорна не сбежала, и молодой риммер исчез в тумане впереди.

Внутренний двор Наглимунда выглядел как литейный цех из кошмара. Туман, точно дым, был повсюду. Пламя периодически вырывалось из окон или бежало по каменным стенам огромными ослепительными полосами. Ситхи уже вступили в рукопашный бой с норнами; их тени, увеличенные огнем и туманом, метались по замку, будто вышедшие на тропу войны боги. На мгновение Эолейр подумал, что знает, какие видения посещали Мегвин. Ему хотелось упасть лицом вниз и дождаться, когда все уйдут прочь.

Из тумана появился всадник.

– У входа во внутреннюю цитадель очень тяжелое положение, – крикнул Изорн. Вдоль его щеки шла кровавая полоса. – Там гиганты.

– О боги, – мрачно выдохнул Эолейр.

Он махнул своим людям, чтобы они следовали за ним, а сам побежал за Изорном. На каждом шагу его сапоги проваливались в снег, и возникло ощущение, будто он поднимается вверх по крутому склону. Эолейр знал, что тяжелая кольчуга не позволит ему бежать долго. Он уже тяжело дышал, а еще даже не дошло до обмена ударами.

Сражение у входа в цитадель превратилось в хаос из сверкавших клинков, тумана и почти невидимых врагов – и он быстро поглотил людей Эолейра. Изорн остановился, чтобы подобрать лежавшую на земле пику, и атаковал окровавленного гиганта, который, размахивая огромной дубиной, удерживал перед собой дюжину ситхи. Эолейр уловил движение рядом и, повернувшись, увидел темноглазого норна, бросившегося на него с серым топором. Некоторое время граф обменивался с ним ударами, потом поскользнулся и упал на одно колено, но, прежде чем его противник успел этим воспользоваться, швырнул ему в лицо пригоршню снега. Не дожидаясь реакции, граф бросился вперед и нанес удар мечом на высоте лодыжек. Послышался громкий хруст, сталь разрубила кость, и норн упал на него сверху.

Следующие мгновения прошли в абсолютной тишине. Звуки битвы исчезли, словно Эолейр оказался в другом, безмолвном мире шириной в локоть и несколько дюймов глубиной, где существовали только отчаянная борьба, иссякающие силы и костлявые пальцы, что тянулись к его горлу. Белое лицо нависло над ним, мрачно ухмыляясь, точно маска южного демона. Глаза врага были подобны двум плоским темным камням, дыхание напоминало холодную дыру в земле.

На поясе у Эолейра висел кинжал, но он не хотел терять даже одного мгновения, чтобы до него добраться. И все же, несмотря на преимущество в размерах, Эолейр чувствовал, как его руки и ноги теряют силу. Норн постепенно давил на мышцы на шее Эолейра, пережимая дыхательное горло. У него не оставалось выбора.

Он отпустил запястья норна и потянулся к ножнам. Пальцы у него на горле сжались сильнее, в тишине послышалось шипение, и крошечный мир начал заполнять мрак. Эолейр наносил удары кинжалом в бок норна, пока давление на горло не ослабело, а потом прижал к себе врага, как любовницу, не давая достать собственное оружие. Наконец существо над ним прекратило сопротивление. Эолейр отбросил его в сторону, а сам откатился в снег.

Когда он лежал и хватал ртом воздух, он увидел темноволосого Каройи. Казалось, ситхи решал, будет ли граф жить, затем молча исчез из поля зрения Эолейра.

Эолейр заставил себя сесть. Его накидка стала мокрой от быстро остывавшей крови норна. Он посмотрел на распростертое рядом тело, потом перевел взгляд на продолжавшееся сражение. Что-то в форме лица и стройной фигуре было… неправильным.

Женщина. Он сражался с женщиной.

Кашляя, воздух все еще обжигал горло при каждом вдохе, Эолейр поднялся на ноги. Ему не следовало испытывать стыд – она едва его не убила, но ему было стыдно.

Что это за мир такой?..

Тишина исчезла, теперь он снова слышал пение ситхи и Детей Облаков, которое, смешиваясь с земными криками гнева, ярости и боли, создавало сложную, пугающую музыку.

Эолейр получил несколько ранений, а руки у него стали тяжелыми, как камень. Солнце, которое весь день закрывали тучи, переместилось к западу, но он не мог определить, приближался закат или танцевавшее пламя окрасило туман в красный цвет. Большая часть защитников внутренней цитадели Наглимунда уже пала: лишь маленькая группа норнов и последний, самый большой гигант оставались на ногах и собрались в проходе перед высокими дверями цитадели. Складывалось впечатление, что они готовы сражаться до конца. Грязная земля перед ними была усеяна телами и залита кровью.

Битва постепенно затихала, и граф приказал своим эрнистирийцам отступить. Дюжина все еще державшихся на ногах солдат выглядела предельно уставшей, но все твердо решили досмотреть битву до конца. Эолейр подумал, что любит их всем сердцем, хотя вслух проклинал за идиотизм. Теперь пришло время сражаться ситхи, сказал им граф. Требовалось длинное оружие и быстрые реакции, и совсем обессилевшие смертные ничем не могли помочь. Эолейр отвел людей назад, к сравнительно безопасной внешней стене Наглимунда, ему очень хотелось, чтобы хотя бы какая-то их часть уцелела.

Затем он отправился на поиски не ответившего на призыв боевого рога Изорна, обошел сражение, не обращая внимания на воинов ситхи, пытавшихся выманить из-под арки дверей гиганта, который продолжал наносить мощные удары, хотя уже находился на пороге смерти. Казалось, ситхи ужасно спешили, но Эолейр не понимал причины. Почти все защитники, за малым исключением, погибли, а тех, что сражались за двери внутренней цитадели, ждала неминуемая смерть, но находившиеся внутри были готовы позволить им умереть, но не собирались впускать. Рано или поздно ситхи прикончат всех – у народа Джирики осталось немного стрел, но часть норнов потеряли щиты, а из мохнатой шкуры гиганта, прятавшегося за колоннами двери, уже торчал десяток стрел.

Эолейр шел мимо тел смертных и бессмертных, в беспорядке лежавших на снегу, и ему казалось, будто боги сбросили их с небес. Граф видел множество знакомых лиц, часть из них были молодыми эрнистирийцами, с которыми он сидел у костра прошлой ночью, а еще ситхи, чьи золотые глаза смотрели в пустоту.

Наконец он отыскал Изорна в дальней части крепости. Молодой риммер лежал на земле, неловко разбросав руки и ноги, рядом валялся шлем. Его лошадь исчезла.

Бриниох Небесный! Эолейр провел часы на морозном ветру, но, когда увидел тело друга, ему стало еще холоднее. Затылок Изорна был пропитан кровью. О боги, что я скажу его отцу?

Он поспешил вперед, схватил Изорна за плечи и перевернул. Лицо молодого риммера превратилось в маску из мокрой земли и быстро таявшего снега. Когда Эолейр стер часть грязи, Изорн закашлялся.

– Ты жив!

Он открыл глаза:

– Эолейр!

– Да, это я. Что с тобой случилось? Ты получил серьезные ранения?

Изорн сделал долгий хриплый вдох:

– Спаситель меня защитил, я даже не знаю… кажется, у меня расколота голова. – Он поднес дрожавшую руку к голове и посмотрел на окровавленные пальцы. – Меня ударил гюне. Огромное волосатое чудовище. – Изорн откинулся назад и закрыл глаза, снова напугав Эолейра, но через мгновение он их открыл. Теперь его взгляд стал более осмысленным, но следующие слова потрясли Эолейра. – Где Мегвин?

– Мегвин… здесь? – На мгновение Эолейру показалось, что северянин заговорил на другом языке. – Что ты имеешь в виду?

– Ровно то, что сказал. Я видел, как она бродила рядом с теми, кто сражался у цитадели. В тумане я почти ничего не смог рассмотреть как следует, но знал, что в последнее время она вела себя странно. Я поспешил к ней и увидел… где-то там… – Он поморщился от боли и указал в сторону дальнего угла цитадели. – Я попытался ее догнать. В этот момент сзади на меня напал гигант. И вот я лежу здесь. Уж не знаю, почему он меня не убил. – Несмотря на холод, на бледном лбу Изорна выступил пот. – Возможно, появились ситхи.

Эолейр встал.

– Я приведу помощь. Постарайся не двигаться.

Изорн попытался улыбнуться:

– А я собирался сегодня погулять в саду замка.

Граф накрыл друга своим плащом и побежал к передней части крепости, по дуге обходя продолжавшуюся схватку у входа в цитадель. У бреши во внешней стене он нашел эрнистирийцев, которые прятались, точно овцы от грома, и выбрал четверку самых крепких, приказав им отнести Изорна в лагерь. Как только он убедился, что они о нем позаботятся, Эолейр направился искать Мегвин, ему пришлось призвать на помощь всю свою волю, чтобы сначала позаботиться о раненом друге.

Он довольно скоро ее нашел. Она лежала на земле в дальней части крепости. Хотя он не видел на ней никаких ран, ее кожа оказалась смертельно холодной, когда Эолейр к ней прикоснулся. Если она и дышала, он этого не видел.

Когда Эолейр немного пришел в себя, он понял, что несет вялое тело Мегвин на руках в сторону лагеря, расположенного у подножия горы под Наглимундом. Он не помнил, как туда добрался. Люди смотрели на него, но выражение на их лицах значило для него не больше, чем блестящие глаза зверей.

– Кира’ату говорит, что она жива, но очень близка к смерти, – сказал Джирики. – Я сочувствую вам, Эолейр из Над-Муллаха.

Когда граф отвел взгляд от бледного, безжизненного лица Мегвин, целительница ситхи встала и мимо Джирики тихо вышла из палатки. Эолейр едва удержался, чтобы не позвать ее обратно, он знал, что в ней нуждаются другие, в том числе его собственные люди. Он понимал, что едва ли она сможет чем-то помочь, хотя не мог сказать, что именно сделала женщина ситхи с серебряными волосами; он слишком сильно был занят тем, что пытался заставить Мегвин жить дальше, сжимая холодную руку молодой женщины, словно рассчитывал передать ей хотя бы часть своего лихорадочного тепла.

На лице Джирики была кровь.

– Вы ранены, – сказал Эолейр.

– Царапина. – Джирики небрежно махнул рукой. – Ваши люди отважно сражались.

Эолейр повернулся, чтобы не вытягивать при разговоре шею, но продолжал сжимать пальцы Мегвин.

– Осада закончена?

Джирики ответил не сразу, и Эолейр, несмотря на глубину собственной боли, почувствовал страх.

– Мы не знаем, – наконец ответил ситхи.

– И что это значит? – спросил Эолейр.

Джирики и его соплеменники обладали удивительной способностью сохранять полную неподвижность, что во все времена отличало их от Эолейра и смертных людей, однако сейчас не вызывало сомнений, что ситхи встревожен.

– Они запечатали цитадель, и там до сих пор находится один из Красной Руки. Они спели великое Слово Изменения, и внутрь попасть невозможно.

– Нельзя попасть внутрь? Но разве такое может быть? – Эолейр представил, как огромные камни изнутри прижаты к входу. – Неужели нет способа взломать двери?

Ситхи сделал птичье движение головой – жест отрицания.

– Двери остались, но за ними нет цитадели. – Он нахмурился. – Нет, эти слова вводят в заблуждение. Вы посчитаете меня безумным, если я так скажу, – ведь крепость осталась на прежнем месте. – Ситхи криво улыбнулся. – Я не знаю, смогу ли я объяснить, граф. Ни в одном из языков смертных нет подходящих слов. – Он немного помолчал, и Эолейр с удивлением обнаружил, что ситхи выглядел таким смущенным, таким… человечным. – Они не могут выйти, а мы не можем войти. Пожалуй, это главное, что вы должны знать.

– Но вы сумели обрушить стены, – заметил Эолейр. – Неужели вы не можете так же поступить с камнями цитадели?

– Да, мы обрушили стены, но, если бы у хикеда’я было время, чтобы сделать с ними то, что они успели с цитаделью, они стояли бы до сих пор. Только какое-то очень важное дело помешало им защитить внешние стены до начала осады. Но даже если бы мы взяли каждый камень цитадели и унесли на тысячу лиг, мы не смогли бы до них добраться – и они все равно оставались бы внутри.

Эолейр в полном недоумении покачал головой:

– Я не понимаю, Джирики. Если они не могут выйти, а остальная часть Наглимунда принадлежит нам, значит, беспокоиться не о чем, верно? – Он перестал воспринимать невнятные объяснения Джирики.

Граф Над-Муллаха хотел лишь одного: чтобы его оставили наедине с умиравшей дочерью Ллута.

– Мне жаль, что все совсем не так. Мы до сих пор не понимаем, зачем они вообще сюда пришли – и весьма вероятно, что до тех пор, пока они смогут оставаться здесь, рядом с А-Дженей’асу’э, они будут в состоянии делать то, ради чего здесь появились.

– Значит, сражения оказались бесполезными? – Эолейр отпустил руку Мегвин и встал. В нем полыхала ярость. – Напрасными? Более полусотни отважных эрнистирийцев погибли, не говоря уже о ситхи, а Мегвин… – Он беспомощно махнул рукой, – …стала такой! И все зря? – Он подошел на несколько шагов и поднял руку, словно собирался ударить молчавшего бессмертного.

Джирики отреагировал так быстро, что Эолейр даже не заметил, как руки ситхи мягко, но так, что он не мог вырваться, сжали его запястья. Даже оставаясь в состоянии ярости, Эолейр не мог не восхищаться силой Джирики.

– Ваша скорбь вполне реальна. Как и моя, Эолейр. И нам не следует думать, что все жертвы были напрасны: мы помешали хикеда’я, пусть сами пока не понимаем, как именно. Конечно, теперь мы будем готовы к любым деяниям Детей Облаков и оставим здесь несколько наших самых старых и мудрых певцов.

Эолейр почувствовал, как гнев исчезает и на его место приходит беспомощность. Он расслабился, и Джирики отпустил его руки.

– Значит, они останутся здесь, – тихо сказал Эолейр. – А что станете делать вы? Вернетесь домой? – Какая-то его часть надеялась, что так и будет.

Пусть ситхи и их странная магия возвращаются в свои тайные убежища. Когда-то Эолейр сомневался в существовании бессмертных. Теперь он жил и сражался рядом с ними и испытал такой ужас и столько боли, какие прежде казались ему невозможными.

– Нет, мы не вернемся домой. Вот, смотрите. – Джирики отвел в сторону полог шатра. Ночное небо очистилось, и за лагерными кострами виднелся звездный полог. – Вон там, за Ночным сердцем, самой яркой звездой над верхним углом внешней стены Наглимунда.

Озадаченный и раздраженный Эолейр прищурился. Над звездой высоко в черном небе он увидел еще один источник света, красный, точно умирающий янтарь.

– Эта? – спросил он.

Джирики посмотрел в указанном направлении:

– Да, знамение невероятной силы и важности. Смертные называют ее Звездой Завоевателя.

Имя звезды показалось Эолейру знакомым, но скорбь и пустота помешали вспомнить то, что он знал.

– Да, я вижу. И что она означает?

Джирики повернулся. Его глаза стали холодными и далекими:

– Она показывает, что зида’я должны вернуться в Асу’а.

В первый момент граф не понял, что сказал ситхи.

– Вы отправляетесь в Хейхолт? – наконец спросил Эолейр. – Чтобы сражаться с Элиасом?

– Время пришло.

Граф снова повернулся к Мегвин. Ее губы стали совсем бледными, и между веками появилась тонкая белая линия.

– В таком случае вы пойдете без меня и моих людей. С меня хватит убийств. Я отвезу Мегвин домой, в Эрнистир, чтобы она могла там умереть.

Джирики поднял руку с длинными пальцами, словно хотел коснуться смертного союзника, но лишь повернулся и снова сдвинул в сторону полог шатра. Эолейр ожидал какого-то драматического жеста, но Джирики лишь сказал:

– Вы должны делать то, что считаете правильным, Эолейр. Вы уже немало отдали. – Он выскользнул из шатра, тень на фоне неба, залитого звездным светом, – и полог вернулся на прежнее место.

Эолейр сел рядом с постелью Мегвин, погрузившись в отчаяние и смятение. Он больше не мог думать. Прижавшись щекой к неподвижной руке, он позволил сну овладеть им.

– Как ты, старый друг?

Изгримнур застонал и открыл глаза. В голове у него что-то стучало и ныло, но боль в шее была куда более острой.

– Я умер. Почему вы меня не похоронили?

– Ты еще переживешь всех нас.

– Ну, если я буду испытывать такие же ощущения, то это сомнительный подарок. – Изгримнур немного приподнялся. – Что ты здесь делаешь? Стрэнгъярд сказал, что Вареллан должен сегодня сдаться.

– Он и сдался. А у меня дело в монастыре.

Герцог с подозрением посмотрел на Джошуа:

– Почему ты улыбаешься? На тебя это совсем не похоже.

Принц рассмеялся:

– Я стал отцом, Изгримнур.

– Воршева родила? – Риммер поднял мохнатую лапу и сжал руку Джошуа. – Замечательно, друг, замечательно! Мальчик или девочка?

Принц присел на кровать рядом с Изгримнуром.

– Мальчик и девочка.

– Сразу? – Взгляд Изгримнура снова стал подозрительным. – Что за чепуха? – Потом до него дошло: – Близнецы?

– Близнецы. – Джошуа едва сдерживал радостный смех. – Они в порядке, Изгримнур, – толстенькие и здоровые. Воршева была права, женщины тритинги очень сильные. Она даже почти не кричала, хотя они довольно долго выбирались на свет.

– Слава Эйдону, – сказал риммер и сотворил знак Дерева. – Оба ребенка и мать в порядке. Слава Эйдону. – В уголке его глаз появилась влага, и он быстро ее стер. – А ты, Джошуа, посмотри на себя. Ты практически танцуешь. Кто бы мог подумать, что тебе так пойдет отцовство?

Принц продолжал улыбаться, но его взгляд стал серьезным:

– Теперь у меня есть ради чего жить, Изгримнур. Я не думал, что все будет так. Им не должны причинить вред. Тебе нужно на них посмотреть – они безупречны, безупречны.

– Я на них посмотрю! – Изгримнур принялся отодвигать одеяло.

– Только не сейчас! – Джошуа пришел в ужас. – Ты не встанешь из кровати. Твои ребра…

– Все еще находятся там, где им положено. Их всего лишь слегка задела упавшая лошадь. Бывало, я чувствовал себя и хуже. Больше всего досталось моей голове, ну, а там ведь сплошная кость.

Джошуа обнял широкие плечи Изгримнура, казалось, он собрался уложить герцога обратно в постель, но неохотно его отпустил.

– Ты поступаешь глупо, – сказал принц. – Они никуда не уезжают.

– Как и я, если останусь лежать в кровати. – Постанывая от боли, Изгримнур опустил босые ноги на холодный каменный пол. – Я видел, что случилось с моим отцом Изборном, когда его сбросила лошадь, он пролежал в постели всю зиму и с тех пор больше не мог ходить.

– О господи. Что он… что делает? – Отец Стрэнгъярд появился в дверном проеме и с ужасом уставился на герцога.

– Он идет посмотреть на детей, – безнадежно ответил Джошуа.

– Но… но…

– Проваливай, Стрэнгъярд, ты рассуждаешь как цыпленок, – прорычал Изгримнур. – Займись чем-нибудь полезным. Я не такой глупец и не буду стоять и строить рожи наследникам Джошуа.

Встревоженный священник повернулся и ушел.

– А теперь помоги мне, Джошуа. Жаль, что у нас нет упряжи из Наббана, при помощи которой рыцаря в доспехах сажают в седло.

Принц уперся в край кровати, Изгримнур схватился за пояс Джошуа и встал на ноги. К этому моменту герцог уже тяжело дышал.

– Ты в порядке? – с тревогой спросил Джошуа.

– Нет. У меня все дьявольски болит. Но я стою на собственных ногах, а это уже что-то. – Казалось, он не хотел двигаться дальше. – Как далеко нужно идти?

– Только немного по коридору. – Джошуа подставил плечо под руку герцога. – Мы не будем спешить.

Они вышли в длинный холодный коридор. Сделав несколько дюжин шагов, Изгримнур остановился, чтобы передохнуть.

– Я еще несколько дней не смогу сесть на лошадь, Джошуа, – извиняющимся тоном сообщил он.

– Несколько дней! – Джошуа рассмеялся. – Ты смелый старый глупец. Я не позволю тебе садиться на лошадь еще по меньшей мере месяц.

– Проклятье, я здесь не останусь!

– Никто не собирается тебя оставлять, Изгримнур. В ближайшее время ты понадобишься мне больше, чем всегда, и не важно, сможешь ты сражаться или нет. Моя жена также не сядет на лошадь. Мы найдем способ доставить вас в Наббан и туда, куда мы отправимся дальше.

– Путешествовать вместе с женщинами и детьми. – Отвращение в голосе Изгримнура не могло замаскировать страх.

– Только до тех пор, пока ты не поправишься, – постарался утешить его Джошуа. – И не лги мне, Изгримнур. Не говори, что готов, когда это не так. Я действительно в тебе нуждаюсь и не позволю, чтобы ты сам стал причиной того, что твои раны будут слишком медленно исцеляться. – Джошуа покачал головой. – Меня следовало повесить за то, что я позволил тебе встать с постели.

Теперь герцог выглядел немного бодрее.

– А тебе известно, что молодой отец не может отказать в просьбе? Это древний обычай риммеров.

– Конечно, – проворчал Джошуа.

– Кроме того, и со сломанными ребрами я справлюсь с тобой в поединке – даже в лучший день твоей жизни.

– Тогда пойдем, старый боевой конь. – Принц вздохнул. – Ты мне все расскажешь, когда мы усадим тебя на скамейку.

Герцогиня Гутрун отошла от постели Воршевы, чтобы обругать Изгримнура за то, что тот покинул постель. Она постоянно бегала из одной кельи монастыря в другую и сейчас выглядела ужасно уставшей. Герцог не стал с ней спорить, но опустился на скамейку, принесенную Стрэнгъярдом, который с укором на него поглядывал.

Воршева лежала на кровати в ворохе одеял, с ребенком в каждой руке. Как и Гутрун, она была бледной и измученной, но исходившая от нее гордая безмятежность озаряла лицо, точно свет лампы. Оба ребенка были туго спеленаты так, что торчали лишь черноволосые головки. Адиту сидела на корточках справа от Воршевы, глядя на ближайшего к ней малыша с огромным интересом.

Когда Изгримнур немного пришел в себя, он наклонился вперед, чтобы посмотреть на женщину ситхи. В ее глазах горел какой-то странный голод, и герцог вдруг вспомнил старые истории о том, как ситхи воровали детей смертных. Он отогнал прочь неприятную мысль.

– Они прекрасны, – сказал Изгримнур. – Кто из них кто?

– Мальчик в правой руке, – ответила Воршева. – А это девочка.

– И как вы решили их назвать?

Джошуа шагнул ближе, глядя на жену и детей с нескрываемой гордостью.

– Мальчика мы назовем Деорнот в память о моем друге. Если он вырастет хотя бы наполовину таким же благородным, я буду им гордиться. – Он перевел взгляд на другое маленькое спящее лицо. – А девочка – Дерра.

– На языке тритингов это звезда. – Воршева улыбнулась. – Она будет гореть ярко. Она не будет жить как моя мать и сестры – пленницей фургона.

– Хорошие имена, – кивнул Изгримнур. – Когда будет Первое Благословение?

– Мы уйдем отсюда через три дня, – сказал Джошуа, не сводя глаз со своей семьи. – Я думаю, тогда Стрэнгъярд и проведет церемонию.

– Я? – Архивариус огляделся по сторонам так, словно рассчитывал, что в комнате есть другой человек с таким же именем. – Но мы в Наббане, принц Джошуа. Здесь церкви на каждом холме. А я никогда не проводил Первое Благословение.

– Ты поженил нас с Воршевой, и нам не нужен никто другой, – твердо сказал Джошуа. – Если только ты не захочешь.

– Хочу ли я? Для меня это честь, конечно. Конечно! Благодарю вас, принц Джошуа, леди Воршева. – Стрэнгъярд попятился к двери. – Мне нужно найти описание церемонии и выучить ее.

– Мы в монастыре, друг, – сказал Изгримнур. – Тебе не придется долго искать.

Но Стрэнгъярд уже вышел. Герцог решил, что он не выдержал такого внимания к своей особе. Гутрун откашлялась.

– Да. Если вы закончили разговоры, я думаю, Воршеве и малышам пора отдохнуть. – Она повернулась к мужу. – А ты, упрямый старый медведь, возвращайся в постель. У меня едва не остановилось сердце, когда я увидела, как тебя несли на носилках, и это было почти столь же ужасно, как твое появление здесь сегодня. У тебя совсем пропал разум, Изгримнур?

– Я ухожу, Гутрун, – смущенно пробормотал он. – Не ругай меня.

Адиту говорила негромко, но все прекрасно расслышали ее мелодичный голос.

– Воршева, могу я немного их подержать?

– Она нуждается в отдыхе. – Возражение Гутрун получилось резким; Изгримнур подумал, что в ее глазах он увидел необычную твердость, возможно, даже страх. Неужели у нее возникли те же мысли, что и у него? – Как и дети.

– Совсем недолго, – сказала Адиту.

– Конечно, – сказала Воршева, хотя она выглядела удивленной. – Тебе нужно только попросить.

Адиту наклонилась вперед и осторожно взяла детей, сначала одного, потом другого, несколько долгих мгновений смотрела по очереди на обоих, потом закрыла глаза. Изгримнур ощутил панику, словно испугался, что сейчас произойдет нечто ужасное.

– Они будут близкими, насколько это возможно для брата и сестры, – заговорила Адиту, и ее голос стал торжественным и сильным, – хотя им предстоит много лет прожить далеко друг от друга. Дерра отправится в земли, куда никогда не ступала нога смертной женщины, и потеряет то, что полюбит больше всего на свете, но найдет счастье, которое прежде презирала. Деорнот получит другое имя. Он никогда не займет трон, но королевства будут возникать и разрушаться по мановению его руки. – Глаза ситхи широко раскрылись, но они были устремлены далеко за пределы комнаты. – Их шаги унесут их в тайну.

Затем ее глаза снова закрылись; а когда Адиту их открыла, она выглядела как обычно – если такое вообще возможно для ситхи среди смертных.

– Это какое-то проклятие? – Гутрун была напугана, но одновременно испытывала гнев. – Какое право ты имеешь использовать магию ситхи на детях эйдонитов?

– Успокойся, жена, – сказал Изгримнур, хотя то, что он услышал, тоже его потрясло.

Адиту вернула детей Воршеве, которая не сводила завороженного взгляда с ситхи.

Джошуа также выглядел огорченным, но постарался, чтобы его голос прозвучал спокойно:

– Возможно, это нечто вроде дара. И все же, Адиту, наши обычаи отличаются…

– Обычно ситхи так не поступают. – Адиту выглядела немного удивленной. – О, иногда возникают пророчества, связанные с некоторыми нашими рождениями, но они не стали постоянным обычаем. Нет, просто… оно пришло ко мне… я услышала голос, как иногда бывает на Дороге Снов. Почему-то мне показалось, что он принадлежал… юной Лелет.

– Но она лежит дальше по коридору, в соседней со мной комнате, – сказал Изгримнур. – Она спит уже несколько недель и ничего не говорила, когда бодрствовала. Что за ерунда?

– Я не знаю. – Золотые глаза Адиту ярко блестели. Ее удивление исчезло, и казалось, она получала удовольствие из-за того, что сумела всех смутить. – Сожалею, если я кого-то напугала.

– Достаточно, – сказала Гутрун. – Ты расстроила Воршеву.

– Я не расстроена, – кротко сказала молодая мать. Она также успела прийти в себя. Интересно, – подумал Изгримнур, – встречаются ли подобные вещи среди обитателей фургонов? – Но я устала.

– Давай отведем тебя обратно в постель, Изгримнур. – Джошуа бросил последний быстрый взгляд в сторону жены. – Мы подумаем о том, что сказала Адиту, позднее. Я полагаю, ее слова… слова… их следует записать – хотя, даже если они истинны, я не знаю, хочу ли я знать будущее. Быть может, их лучше забыть.

– Пожалуйста, простите меня, – сказала Адиту. – Кто-то захотел, чтобы эти слова прозвучали. И я не думаю, что в них содержится зло. Получается, что ваших детей ждет замечательное будущее.

– Я не думаю, что подобные пророчества могут принести пользу, – сказал Джошуа. – А мне вполне достаточно великих вещей, случившихся со мной. – Он подошел к Изгримнуру и помог герцогу подняться.

Когда они снова оказались в коридоре, Изгримнур спросил:

– Ты думаешь, это истинное пророчество?

Джошуа покачал головой:

– Я слишком долго жил со снами и предзнаменованиями, чтобы соглашаться или отрицать, но, вне всякого сомнения, его можно трактовать по-разному. – Он вздохнул. – Мать Милосердная, старый друг, кажется, даже мои дети не будут свободны от тайн, что преследуют нас.

Изгримнур не нашел, что сказать, чтобы утешить принца, и предпочел сменить тему:

– Значит, Вареллан сдался. Жаль, что меня там не было и я не увидел окончания сражения. А с Камарисом все в порядке? С Хотвигом и всеми остальными?

– Да, все хорошо, правда, оба получили легкие ранения. Наша армия сейчас в хорошем состоянии благодаря Серридану и другим баронам Наббана.

– Значит, мы можем двигаться на Наббан. Как ты думаешь, где Бенигарис нас встретит? – спросил Изгримнур.

Принц пожал плечами под могучей рукой Изгримнура.

– Я не знаю. Но не беспокойся, он обязательно это сделает – впрочем, результат сражения может оказаться для нас не таким удачным. Мне совсем не нравится мысль о сражении одного дома с другим на полуострове.

– Мы посмотрим, как выглядит местность, Джошуа, после чего примем решение.

Когда они подошли к кровати, Изгримнур обнаружил, что с нетерпением ждет момента, когда в ней окажется, – так юноша ждет свободного от поручений дня.

Ты становишься слишком мягким, – сказал себе Изгримнур. Но сейчас Изгримнуру было все равно. Ему хотелось поскорее лечь и дать телу отдохнуть.

– Дети замечательные, Джошуа. – Он устроился поудобнее на кровати. – Не тревожься из-за слов Адиту.

– Я всегда тревожусь, – ответил принц со слабой улыбкой. – А ты всегда бушуешь.

– Неужели мы так подвластны привычкам? – Изгримнур зевнул, чтобы скрыть гримасу боли в боках и спине. – Быть может, в таком случае пора молодым отодвинуть нас в сторону.

– Мы должны оставить им мир лучше, чем тот, в котором живем мы, – ведь сейчас в нем слишком много зла. – Он взял руку Изгримнура. – А теперь спи, старый друг.

Изгримнур смотрел вслед уходившему принцу, с радостью отметив, что его походка все еще остается пружинистой.

Надеюсь, у него будет шанс увидеть, как растут его дети. И всем нам доведется пожить в том самом лучшем мире, о котором он говорил.

Изгримнур откинулся на подушки и закрыл глаза, дожидаясь долгожданных объятий сна.

Жизнь Саймона уменьшилась до длины двух рук – его и короля. В комнате было темно. Элиас держал его холодными пальцами так крепко, словно на него надели кандалы.

– Говори. – Рот короля окутал пар, как у дракона, впрочем, Саймон видел и собственное дыхание. – Кто ты такой?

Саймон искал слова, но не сумел произнести ни звука. Он попал в кошмар, ужасный сон, от которого не мог пробудиться.

– Проклятье, говори. Кто ты такой? – Блеск прищуренных глаз потускнел и почти исчез в тенях, прятавших лицо.

– Н-н-никто, – заикаясь, пробормотал Саймон. – Я… я н-никто…

– Неужели? – Саймон уловил нотку ядовитого смеха. – И что тебя сюда привело?

В голове у Саймона было пусто. Он не мог придумать ни одного ответа.

– Ничего.

– Ты никто… и у тебя здесь нет никаких дел. – Элиас негромко рассмеялся, словно кто-то разорвал пергамент. – Тогда ты совершенно точно принадлежишь этому месту вместе с множеством других безымянных существ. – Он заставил Саймона подойти на шаг ближе. – Дай мне на тебя взглянуть.

Саймону пришлось поднять голову и посмотреть прямо на короля. В тусклом свете ему не удалось как следует разглядеть Элиаса, но Саймон подумал, что он уже не слишком похож на человека. От бледной руки исходило слабое сияние, подобное свечению болотной воды, и, хотя в помещении было сыро и очень холодно, кожу Элиаса покрывал пот. Тем не менее, несмотря на лихорадочный взгляд, рука короля бугрилась мускулами, и хватка оказалась твердой, как камень.

Что-то длинное и черное лежало вдоль ноги короля. Ножны. Саймон чувствовал то, что находилось внутри, нечто туманное, звавшее к себе. Его песня тянулась к самым потайным мыслям Саймона… но он знал, что не должен позволить этим звукам его заворожить. Впрочем, сейчас ему грозила куда более непосредственная опасность.

– Ты молод, я вижу, – медленно заговорил Элиас. – И у тебя светлая кожа. Кто ты – один из черных риммеров Прайрата? Или ты из народа тритингов?

Саймон покачал головой, но ничего не ответил.

– Впрочем, мне все равно, – пробормотал Элиас. – Какие бы инструменты Прайрат ни выбрал для своей работы, мне безразлично. – Он пристально посмотрел в лицо Саймона. – О, я вижу, что ты вздрогнул. Конечно, я знаю, почему ты здесь. – Он хрипло рассмеялся. – У проклятого священника всюду шпионы – почему бы ему не иметь еще одного в своей башне, где он хранит тайны, которые скрывает даже от своего повелителя, короля?

Хватка Элиаса на мгновение ослабела, сердце Саймона забилось быстрее, и появилась надежда, что он сумеет вырваться, но король лишь слегка изменил положение на стуле; прежде чем Саймон успел дернуться, хватка вновь стала железной.

Мне следует быть предельно внимательным, – подумал Саймон, стараясь сохранить надежду. – Тогда мне снова удастся открыть входную дверь.

Король сильно дернул его за руку, заставив упасть на колени.

– На колени, мальчишка, чтобы я мог на тебя смотреть, не задирая голову. Твой король устал, у него болят кости. – Элиас немного помолчал. – Странно, ты совсем не похож на риммера или тритинга. У тебя лицо как у моих эркинландских крестьян. И рыжие волосы! Говорят, когда-то обитатели лугов были эркинландерами…

У Саймона вновь появилось ощущение, что все это сон. Как король смог разглядеть цвет его волос в темноте? Саймон старался успокоить дыхание и сдержать страх. Он видел дракона – настоящего, а не это существо в облике человека, – и выжил в ужасной темноте туннелей. Он должен сохранять самообладание и ждать подходящего момента, чтобы сбежать.

– Когда-то весь Эркинланд – все земли Светлого Арда – походил на луга, – прошипел Элиас. – Здесь обитали жалкие племена, бродившие по пастбищам, дикари, промышлявшие кражей лошадей. – Он сделал глубокий вдох, потом долгий выдох; и Саймон почувствовал запах металла. – Потребовалась сильная рука, чтобы все изменить. Чтобы построить королевство, твердая рука необходима. Ты думаешь, горцы из Наббана плакали и умоляли о пощаде, когда появились первые всадники императора? Зато их дети испытывали благодарность, как и дети их детей, которые уже не знали, что бывает по-другому…

Саймон не улавливал смысла в рассуждениях короля, лишь почувствовал облегчение, когда его низкий голос смолк и наступила тишина. Он подождал пару десятков ударов сердца и попытался осторожно высвободить руку, но Элиас и не думал его отпускать. Глаза короля затуманились, подбородок опустился на грудь. Однако он не спал.

– Взгляни на то, что построил мой отец, – неожиданно заговорил Элиас. Его глаза широко раскрылись, словно он видел то, что находилось далеко за пределами окутанной тенями комнаты со странной мебелью. – Империя, о которой прежние властелины Наббана могли только мечтать. Он создал ее с помощью своего меча, а потом сумел защитить от завистливых людей и мстительных бессмертных. Слава Эйдону – он был человеком – мужчиной! – Пальцы короля так сильно сжали запястье Саймона, что у него возникло ощущение, будто вот-вот затрещат кости, и он застонал от боли. – Он завещал свою империю мне, чтобы я ее охранял, как один из твоих предков-крестьян передает сыну клочок земли и рыжую корову. Мой отец оставил мне целый мир! Но этого оказалось мало – нет, мне было недостаточно сохранить его королевство, держать в порядке границы, защищать от тех, кто захотел бы его отобрать. Нет, такова лишь часть правления. Только часть. Совсем маленькая.

Казалось, Элиас совершенно забыл про Саймона и говорил с ним как со старым другом. Быть может, – подумал Саймон, – он пьян? Но он не уловил запаха вина в дыхании короля, только странный свинцовый привкус. Саймон вновь почувствовал себя в ловушке, он начал задыхаться. Неужели безумный король продержит его здесь до тех пор, пока не вернется Прайрат? Или Элиас устанет от разговоров и сам покончит с пойманным шпионом?

– Именно этого твой хозяин Прайрат никогда не поймет, – продолжал Элиас. – Верность. Человеку или цели. Как ты думаешь, для него важно, что будет с тобой? Конечно, нет – даже простой крестьянин вроде тебя не настолько глуп. Достаточно провести в компании алхимика несколько мгновений, чтобы понять, что он хранит верность только самому себе. И здесь он меня не понимает. Он служит мне лишь потому, что я обладаю властью, но будь власть у него, он бы с радостью перерезал мне горло. – Элиас рассмеялся. – Во всяком случае, попытался бы. Я бы этого хотел. Но я должен хранить верность высшего порядка – отцу и королевству, которое он создал, и готов перенести ради нее любые страдания. – Его голос пресекся, и Саймону показалось, что король сейчас заплачет. – И я страдал. Видит Бог, что я страдал. Страдал, как проклятые души, горящие в аду. Я не спал… не сплю…

И он вновь замолчал. Саймон уже знал, что не следует доверять таким паузам, поэтому не шевелился, несмотря на то что его колени начали пульсировать от боли из-за долгого стояния на твердом каменном полу.

Когда Элиас заговорил снова, его голос утратил прежнюю жесткость и теперь ничем не отличался от голоса обычного человека:

– Посмотри на себя, мальчишка, сколько тебе лет? Пятнадцать? Двадцать? Будь Илисса жива, она могла бы родить мне сына вроде тебя. Она была красивой… робкой, точно новорожденный жеребенок, и красивой. У нас так и не родился сын. Ты ведь понимаешь, в этом и состояла проблема. Сейчас он мог быть твоего возраста. И тогда ничего бы не произошло. – Он притянул Саймона к себе еще ближе, а потом, к ужасу юноши, положил холодную руку ему на голову, словно собирался провести ритуал благословения.

В нескольких дюймах от руки Саймона оказалась длинная рукоять меча, в котором было нечто ужасное, и мысль о том, что он может коснуться его тела, вызвала у Саймона желание отодвинуться подальше и закричать, но то, что могло случиться, если бы он разбудил короля от странного сна, пугало еще больше. Он старался не двигать рукой и вообще не шевелиться, когда Элиас начал медленно гладить его по голове, хотя от его ладони исходил пронизывающий холод.

– Сын. Вот в чем я нуждался. Я бы вырастил его, как меня отец. Сын, который понимал бы, что необходимо. Дочери… – Он помолчал и сделал несколько хриплых вдохов. – У меня была дочь. Однажды. Но дочь – это совсем другое. Ведь тогда приходится рассчитывать, что человек, за которого она выйдет замуж, будет все понимать, и в его жилах течет правильная кровь, ведь именно ему предстоит править королевством. Но какому человеку, не являющемуся его плотью и кровью, отец может доверить унаследовать мир? И все же я пытался. И я бы продолжал… но она не захотела – а ведь именно я дал ей жизнь! Она сбежала! И все превратилось в пепел. Где был мой сын? Где он был?

Рука короля так сильно стиснула волосы Саймона, что у него возникло ощущение, будто еще немного, и он вырвет большой клок. Саймон прикусил губу, чтобы молчать, его напугало направление, которое приняли безумные мысли Элиаса.

– Где ты был? – голос из темноты стал громче. – Я ждал до тех пор, пока у меня не закончилось терпение. И тогда мне пришлось взять все в свои руки. Ты же должен понимать, король не может ждать бесконечно. В противном случае все стало бы разваливаться. Разваливаться… и все, что дал мне отец, было бы утрачено. – Теперь король кричал: – Утрачено! – Элиас наклонился вперед так, что их лица разделяла лишь ширина ладони. – Утрачено! – прошипел король. Его лицо блестело от пота. – Потому что ты не пришел!

Кролик в челюстях лисицы, Саймон ждал. Сердце отчаянно колотилось у него в груди. Когда король перестал сжимать его волосы, Саймон опустил голову, ожидая удара.

– Но ко мне явился Прайрат, – прошептал Элиас. – Он не сумел выполнить мое первое задание, но пришел со словами, подобными дыму. Он сказал, что есть способ все исправить. – Элиас фыркнул. – Я знал, что он хочет лишь одного: власти. Однако она дается только королю. Он использует тех, кто хочет использовать его, сын мой. Так устроен мир. Так учил мой отец, а потому слушай внимательно. Я использовал его, как он меня. Но теперь его хитрый план раскрывается, а он думает, что сумел спрятать свои намерения. Но у меня имеются собственные возможности узнать правду, понимаешь? И мне не нужны шпионы, крестьянские мальчишки, шныряющие повсюду. И даже если бы я не слышал голосов, воющих во время моих бессонных ночей, я совсем не глуп. Зачем Прайрат отправился в Вентмут именно в тот момент, когда встает красная звезда? Что есть Вентмут, если не гора и огонь берегового маяка? Что можно сделать там такого, что уже не сделано здесь? Он говорит, что это часть великого замысла, но я ему не верю. Не верю.

Элиас тяжело дышал, его плечи двигались, словно он пытался что-то проглотить, но у него не получалось. Саймон отклонился назад, но его руку все еще сжимали пальцы Элиаса. Он подумал, что сможет освободиться, если изо всех сил дернется назад, но мысли о том, что может произойти, если он потерпит неудачу – и вернет внимание короля к тому, зачем он здесь появился, – хватило, чтобы он, дрожа, продолжал стоять перед королем на коленях. Следующие слова Элиаса заставили Саймона забыть о спасении.

– Мне бы следовало сообразить, что он мне солгал, когда говорил о мечах, – проскрежетал король. – Я не глупец, чтобы бояться кухонных россказней, но меч моего отца – он меня обжигал! Словно был проклят. А потом мне дали… другой. – Хотя меч висел на его бедре всего в нескольких дюймах от Саймона, король не смотрел на Скорбь, а обратил встревоженный взгляд к потолку. – Он меня… изменил. Прайрат сказал, что это к лучшему. Сказал, что я не получу то, что он мне обещал, если договор не будет выполнен. Но теперь он внутри меня, как собственная кровь… волшебный меч. Он поет мне всю ночь. И даже днем он подобен демону, сидящему рядом на корточках. Проклятый клинок!

Саймон ждал, что король произнесет еще что-нибудь, но Элиас молчал и тяжело дышал, склонив голову набок. Наконец, Саймону показалось, что король заснул или забыл, о чем рассуждал, и рискнул заговорить:

– А м-меч в-в-вашего отца? Где он?

Элиас опустил взгляд.

– В его могиле. – Элиас некоторое время смотрел на Саймона, затем мышцы его челюстей напряглись, и он мрачно усмехнулся:

– А какое он имеет значение для тебя, шпион? Зачем Прайрату что-то знать про тот меч? Я слышал, как о нем говорили ночью. Я много слышал. – Его рука протянулась вперед и обхватила лицо Саймона, словно стальные тиски. Элиас хрипло закашлялся, сделал судорожный вдох, но хватка не ослабевала. – Твой хозяин будет тобой доволен, если ты спасешься и сможешь ему все рассказать. Значит, меч? Меч. Он хочет использовать меч моего отца против меня? – Пот уже градом катился с лица короля. – Что планирует твой хозяин? – Он сделал еще один тяжелый вдох. – С-с-кажи мне!

– Я ничего не знаю! – закричал Саймон. – Клянусь!

У Элиаса начался тяжелый приступ кашля, он откинулся на спинку стула и отпустил лицо своего пленника; Саймон чувствовал ледяные ожоги в тех местах, которых касались пальцы Элиаса. Рука на запястье юноши сжалась еще сильнее, и король снова закашлялся.

– Проклятье! – задыхаясь, пробормотал Элиас. – Иди отыщи моего виночерпия.

Саймон замер, как испуганная мышь.

– Ты меня слышал? – Король отпустил кисть Саймона и сердито махнул рукой. – Найди монаха. Скажи, чтобы принес мой кубок. – Он снова с трудом втянул в себя воздух. – Найди моего виночерпия.

Саймон отодвинулся, и теперь король не мог до него дотянуться. Элиас снова оказался в глубокой тени, но Саймон продолжал чувствовать его холодное присутствие. Рука у него пульсировала от боли в том месте, где Элиас ее сжимал, но боль не имела значения по сравнению с шансом на спасение. Он с трудом поднялся на ноги и случайно задел стопку книг; они рухнули на пол, и Саймон замер, но Элиас даже не пошевелился.

– Приведи его, – прорычал король.

Саймон медленно шел к двери, почти не сомневаясь, что король в любой момент вскочит на ноги и окажется у него за спиной. Саймон шагнул на лестничную площадку, теперь Элиас уже не мог его видеть, и через несколько мгновений ступил на лестницу. Он даже не стал брать свой факел, хотя тот находился на расстоянии вытянутой руки, а начал поспешно спускаться в темноте вниз, и его ноги двигались так уверенно, словно по лугу, залитому солнечным светом. Он свободен! Вопреки всем страхам и опасениям, свободен! Свободен!

На лестнице, возле площадки первого этажа, он увидел маленькую темноволосую женщину и успел заметить ее желтоватые глаза, когда она отошла в сторону, уступая ему дорогу, и молча посмотрела ему вслед.

Саймон сразу толкнул входную дверь башни и выскочил в затянутый туманом и освещенный луной Внутренний двор, чувствуя себя так, словно он мог расправить крылья и взлететь в затянутое тучами небо. Но он успел сделать всего два шага, когда перед ним возникли две тихие, точно кошки, фигуры в темных плащах. Они поймали его так же легко, как король, схватив за руки с двух сторон. На него бесстрастно смотрели белые лица, казалось, норнов не удивило появление незнакомого смертного на ступенях Башни Хьелдин.

Рейчел в тревоге отпрянула назад, сверток выпал из ее рук на неровный каменный пол, раздался довольно громкий стук, и она поморщилась.

Шум шагов стал громче, в туннеле возникло сияние, подобное восходу солнца, Рейчел поняла, что они очень скоро окажутся рядом с ней, отступила в щель в каменной стене и стала искать место, куда бы спрятать лампу. Наконец в отчаянии она поставила предательски яркий светильник на пол между ногами и полностью накрыла его плащом. Ей оставалось надеяться, что факелы, которые они несли, их ослепят. Рейчел стиснула зубы и стала беззвучно молиться. Масляный запах, шедший от лампы, вызывал у нее тошноту.

Приближавшиеся мужчины двигались не спеша и не могли не заметить старую женщину, которая пряталась за плащом, она в этом не сомневалась. Рейчел подумала, что она умрет, если они остановятся.

– … они так любят белокожих существ, а должны заставить их работать, – прозвучал голос на фоне шагов. – Священник требует, чтобы мы таскали камни и землю и выполняли их поручения. Это не работа для стражников.

– А кто ты такой, чтобы говорить такие вещи? – спросил другой голос.

– Из того, что король дает Красному плащу такую свободу, еще не следует, что мы… – начал первый, но его тут же прервали.

– Предположим, ты ему возразишь? – рассмеялся третий. – Он съест тебя на ужин и выбросит кости!

– Заткнись! – прорычал первый, но в его голосе не слышалось уверенности. Он продолжал уже более спокойно: – И все равно здесь что-то не так, совсем не так. Я видел, что одно такое существо, больше похожее на труп, стояло в тени, чтобы поговорить с ним…

Постепенно звуки шагов стали затихать, и скоро в туннеле наступила тишина.

Тяжело дыша, Рейчел убрала плащ и, пошатываясь, вышла из алькова. Казалось, пары масла ударили ей в голову, некоторое время стены вокруг будто плавали, и она оперлась об одну рукой, чтобы не упасть.

Благословен Святой Риап, – почти беззвучно пробормотала она, – благодарю тебя за то, что ты защитил свою смиренную служанку от нечестивцев. Благодарю за то, что отвел в сторону их взгляды.

Еще солдаты! Сегодня они заполнили туннели под замком, как муравьи. Эта группа была уже третьей по счету, которую она видела – а в данном случае слышала, – и Рейчел не сомневалась, что есть много других – их она не видела и не слышала. Зачем они здесь? Она знала, что эта часть замка пустовала много лет, вот почему она решилась устроить себе здесь убежище. Но теперь что-то привлекло внимание солдат короля. Вроде бы Прайрат заставил их копать – но зачем? Быть может, они ищут Гутвульфа?

Рейчел переполняли страх и гнев. Несчастный старик! Неужели он недостаточно пострадал, когда потерял зрение, и его выгнали из замка? Зачем он им? Конечно, прежде он был доверенным советником короля: возможно, ему известны какие-то секреты, которые король хочет скрыть? Только нечто очень важное могло объяснить появление такого количества солдат в жутких подземельях.

Должно быть, Гутвульф. Кого еще они могут здесь искать? Конечно, не Рейчел: она знала, что не имеет никакого значения в играх могущественных мужчин. Но Гутвульф – он же поссорился с Прайратом, разве не так? Бедный Гутвульф. Она правильно сделала, когда решила его найти, ведь ему грозила ужасная опасность! Но как она его отыщет, если в туннелях полно людей короля… и еще более страшных существ, если то, что говорят стражники, правда? Ей повезет, если она сумеет незаметно вернуться в свое убежище.

Так и есть, – сказала она себе. – Они едва тебя не поймали, старая женщина. Если ты рассчитываешь, что тебя спасет святой, значит, упорствуешь в своей глупости. Вспомни, что часто повторял отец Дреосан: «Господь может сделать все, что пожелает, но Он не защищает гордых от судьбы, которую они сами на себя навлекают».

Рейчел стояла в коридоре, дожидаясь, пока ее дыхание успокоится. Сейчас она слышала только биение собственного сердца.

– Правильно, – сказала она себе. – Домой. Чтобы подумать. – Она повернула обратно, сжимая в руках мешок.

Рейчел тяжело поднималась по лестнице, часто останавливалась, чтобы отдохнуть, стояла, прислонившись к стене, и ее преследовали мысли о подступавшей дряхлости. Она знала, что в лучшем мире, где нет такого скопления греха, те, кто шествует праведным путем, не переживают столь ужасные испытания и несчастья. Но в мире, в котором она жила, все души находились под подозрением, а неприятности, о чем Дракониха Рейчел узнала уже на коленях матери, нужны Богу для того, чтобы испытывать людей. Несомненно, тяжесть, что она сейчас несет на своих плечах, позволит ей облегчить душу, когда она встанет на Великие Весы.

Эйдон Спаситель, я надеюсь, – мрачно подумала она, – если моя земная ноша станет еще тяжелее, то в Судный день я взлечу вверх, как зонтик одуванчика. – Она усмехнулась собственной дерзости. – Рейчел, старая дура, ты только послушай себя. Никогда не поздно подвергнуть душу опасности!

В этой мысли было что-то странно успокаивающее. Она расправила плечи и возобновила атаку на ступени.

Рейчел миновала альков, поднялась на один пролет и тут только вспомнила про тарелку. Там наверняка ничего не изменилось с прошлого утра… и все же она считала, что неправильно уклоняться от дел. Рейчел, Госпожа горничных, никогда не увиливала от работы. И хотя у нее болели ноги, а колени протестовали и ей больше всего на свете хотелось вернуться в свою маленькую комнату и лечь, она заставила себе развернуться и спуститься вниз.

Тарелка оказалась пустой.

Рейчел долго на нее смотрела, постепенно осознавая смысл того, что увидела.

Гутвульф вернулся.

Она с удивлением обнаружила, что прижимает тарелку к груди и плачет.

Старуха, ты едва держишься на ногах, – ругала она себя. – И чего ты ревешь? Из-за того, что мужчина, который никогда с тобой не разговаривал и даже не знает твоего имени – возможно, он и свое успел забыть, – вернулся и забрал с тарелки хлеб и луковицу?

Но даже продолжая ругать собственную глупость, Рейчел чувствовала себя как зонтик одуванчика, который представляла раньше. Он жив! Если солдаты его ищут, значит, до сих пор не нашли – и он вернулся. Словно граф Гутвульф знал, как она о нем беспокоилась. Она прекрасно понимала абсурдность своей мысли, но ее не оставляло ощущение, что произошло нечто очень важное.

Когда Рейчел пришла в себя, она быстро стерла слезы рукавом, достала из мешка сыр и высушенный фрукт и вновь наполнила тарелку. Потом проверила накрытую чашку – она опустела. Рейчел снова наполнила ее из меха с водой. Туннели были сухим и темным местом, и несчастный наверняка скоро почувствует жажду.

Закончив приятные дела, Рейчел стала спускаться вниз – и на этот раз спуск давался ей легче. Она не нашла Гутвульфа, но он был жив. Он знал, где найдет еду и воду – и придет снова. Возможно, в следующий раз он задержится и поговорит с ней.

И что она ему скажет?

Все что угодно. У тебя появится собеседник.

Тихонько напевая гимн, Рейчел возвращалась в свое тайное убежище.

Саймону казалось, что силы оставляют его стремительно быстро. Когда норны повели его через средний двор, у него подогнулись колени, но двое бессмертных, не сбавляя шага, просто подняли его и поволокли дальше.

Застывшие лица и молчание – их можно было принять за ожившие статуи из белого мрамора, лишь черные глаза, которые внимательно оглядывали темный двор, говорили о том, что они живые существа. Когда один из них негромко заговорил на шипящем, щелкавшем языке Стормспайка, Саймон так удивился, словно стены замка засмеялись.

Что бы ни сказал норн, его товарищ с ним согласился. Они свернули и потащили пленника к главной цитадели, в которой находились основные здания Хейхолта.

Саймон вяло пытался понять, куда его ведут. Сейчас это не имело особого значения. От него оказалось мало толку в роли шпиона – сначала он попался королю, а потом практически сам нырнул в руки этих существ – и теперь будет наказан за беспечность.

Но что они со мной сделают? – Усталость сражалась со страхом. – Я ничего не скажу, не предам друзей. Не предам!

Даже в состоянии оцепенения Саймон знал, что у него мало шансов хранить молчание, когда вернется Прайрат. Бинабик прав, он жалкий бездарный болван.

Я найду способ покончить с собой, если потребуется.

Но сумеет ли он? В книге Эйдона говорилось, что это грех… а он боялся смерти, боялся по собственному выбору отправиться в темное путешествие. В любом случае ему едва ли выпадет такой путь к спасению. Норны отобрали у него костяной нож кануков и с легкостью справлялись со всеми его попытками к сопротивлению.

Внутренние стены цитадели украшали изображения мифических животных и лишь немногим более известных святых, которые едва проступали в темноте. Дверь была наполовину распахнута; за ней царил мрак. Саймон попытался вырваться, но белые пальцы держали его слишком крепко, и тогда он в отчаянии вытянул шею, пытаясь в последний раз увидеть небо.

В темной северной ночи между твердыней Прайрата и Башней Зеленого Ангела он увидел гневную алую звезду.

Его тащили все дальше по бесконечным, плохо освещенным коридорам. Хейхолт всегда считался величайшим замком, но Саймона все равно удивили его огромные размеры, даже создалось впечатление, что за каждой дверью появлялись новые туннели. Хотя ночь снаружи выдалась спокойной, в коридорах гулял холодный ветер; Саймону удалось заметить всего несколько быстро исчезнувших теней в их дальних концах, но они оживали вместе со странными голосами и звуками.

Продолжая крепко его держать, норны втащили Саймона на узкую крутую лестницу. После долгого спуска, во время которого его сильно стиснули двое молчавших бессмертных, ему показалось, будто он чувствует их холодную кожу, отнимавшую тепло у его тела. Наконец они вышли в новый коридор, свернули и стали спускаться по следующей лестнице.

Они ведут меня к нижним туннелям, – в отчаянии подумал Саймон. – Снова в темные туннели. О господи, снова в темноту!

Они остановились перед громадной дверью из окованного железом дуба. Один из норнов достал большой примитивный ключ, вставил его в замок, повернул и быстрым движением белой руки ее распахнул. Наружу вырвался поток горячего дымного воздуха, который обжег Саймону глаза и нос.

Он тупо стоял, ожидая, что будет дальше. Наконец он поднял взгляд и обнаружил, что на него смотрят равнодушные черные глаза норнов. Его привели в темницу? Или они сбрасывают сюда тела своих жертв?

Саймон нашел в себе силы заговорить:

– Если вы хотите отвести меня туда, то можете попытаться заставить. – Он напрягся, готовясь к сопротивлению.

Один из норнов его толкнул. Саймон схватился за дверь и некоторое время сохранял равновесие, а потом упал в пустоту.

Пола не было.

Однако через мгновение он обнаружил, что пол есть, но он находился на расстоянии в несколько локтей от порога двери. Он упал на неровный камень и покатился с криком удивления и боли. Некоторое время Саймон лежал, тяжело дыша, и смотрел на отблески огня на удивительно высоком потолке. Воздух наполняли странные шипящие звуки. Он услышал, как щелкнул ключ, поворачиваясь в замке.

Саймон перевернулся на спину и обнаружил, что он здесь не один. Неподалеку находилось еще полдюжины странно одетых людей – если они были людьми, их лица почти полностью скрывали грязные тряпки, – которые просто стояли и смотрели на него. Никто не делал попытки подойти. Если они палачи, – подумал Саймон, – то заметно устали от своей работы.

За их спинами он разглядел пещеру, которая больше подходила животным, чем людям. У стен, точно пустые гнезда, лежало несколько рваных одеял; рядом протекал ручей, в котором отражалось алое сияние, и вода походила на расплавленный металл. В конце пещеры, на месте предполагаемой стены, открывалось какое-то огромное пространство, освещенное ярким мерцавшим светом. Откуда-то доносились крики боли.

Саймон ошеломленно оглядывался по сторонам. Неужели он оказался у самых адских костров? Или норны построили собственную версию ада, чтобы пытать пленников-эйдонитов?

Между тем существа, стоявшие перед ним, точно животные на выпасе, внезапно отбежали к стенам пещеры, и Саймон увидел ужасающе знакомый силуэт, который появился в открытом пространстве между двумя пещерами. Не раздумывая, он бросился в сторону, в тень, и натянул вонючее одеяло до самых глаз.

Прайрат все еще стоял спиной к малой пещере и Саймону, он что-то кричал тем, кого Саймон не видел, а на лысой голове алхимика играли отсветы пламени. Бросив последние несколько слов, он повернулся и пошел вперед, его сапоги со скрежетом ступали по битому камню. Он пересек пещеру, поднялся по каменным ступеням на узкий карниз и толкнул дверь ладонью. Она распахнулась наружу и тут же закрылась за священником.

Саймон думал, что он уже испытал все страхи и готов к любым неожиданностям, но сейчас сидел, разинув рот от удивления. Что здесь делает Прайрат, ведь он сказал, что уезжает в Вентмут? Даже король так думал. Зачем алхимику обманывать своего господина?

И где он сейчас находится?

Саймон попытался определить источник шума. К нему приближалась одна из фигур в маске из тряпок, двигаясь очень медленно, точно старик. Человек, а его глаза были явно человеческими, остановился перед Саймоном и некоторое время на него смотрел, потом что-то сказал, но его речь оказалась настолько невнятной, что Саймон ничего не понял.

– Что?

Мужчина поднял руку и сдвинул в сторону грязную ткань. Он был невероятно худым, а покрытое шрамами лицо заросло седой щетиной, но Саймон понял, что он гораздо моложе, чем кажется.

– На этот раз повезло? – спросил незнакомец.

– Повезло? – Саймон удивился: неужели норны поместили его к безумцам?

– Священник. Повезло, что сейчас у него были другие дела. Повезло, что ему больше… не потребовались заключенные.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь. – Саймон встал, чувствуя боль от недавнего падения.

– Ты… ты не из кузни, – прищурившись, сказал незнакомец. – Пусть ты и грязный, но от тебя не пахнет дымом.

– Меня схватили норны, – после недолгих колебаний ответил Саймон. У него не было причин верить этому человеку, впрочем, как и поводов для недоверия. – Белые лисы, – уточнил он, когда не увидел понимания на изможденном лице незнакомца.

– А, дьяволы. – Мужчина незаметно сотворил знак Дерева. – Иногда мы их видим, но только издалека. Лишенные Бога, противоестественные существа. – Он оглядел Саймона с головы до ног и подошел немного ближе. – Никому не говори, что ты не из кузни, – прошептал он. – Идем со мной.

Он отвел Саймона в сторону. Остальные люди в масках смотрели в их сторону, но не проявляли особого интереса к новичку. Их глаза были пусты, как взгляды пойманных рыб.

Мужчина засунул руку в ворох одеял и вытащил пахнувшую дымом маску и грязную рваную рубашку.

– Вот, возьми, раньше эти вещи принадлежали Кривой Ноге, они ему уже не понадобятся. И тогда ты будешь выглядеть как все.

– А это хорошо? – спросил Саймон.

Он обнаружил, что его голова отказывается работать. Похоже, он попал в кузницу. Но почему? Неужели наказание за то, что он пытался шпионить, – работа в литейном цехе замка? Оно казалось слишком слабым.

– Если ты не хочешь умереть от работы, – сказал мужчина, после чего принялся кашлять, скребущие звуки, казалось, поднимались от самых его пяток. Прошло некоторое время, прежде чем он снова смог говорить. – Если Доктор увидит, что ты новенький, – прохрипел он, – он заставит тебя работать, можешь не сомневаться. Пока у тебя будут силы. Он мерзкий тип, – весьма убедительно заявил мужчина. – Ты не хочешь, чтобы он обратил на тебя внимание.

Саймон посмотрел на грязную одежду.

– Спасибо. Как тебя зовут?

– Станхельм. – Мужчина снова начал кашлять. – И не говори остальным, что ты новенький, или они так быстро побегут к Доктору, что у тебя глаза вылезут из орбит. Скажи им, что ты носил ведрами руду. Они спят в другой дыре, с той стороны, но Белые лисы сбрасывают всех беглецов через эту дверь – и не важно, откуда ты сбежал, – печально продолжал он. – Нас осталось мало, а работу нужно делать. Вот почему они притащили тебя сюда, а не убили. Как тебя зовут, парень?

– Сеоман. – Он снова огляделся по сторонам. Остальные равнодушно молчали. Большинство улеглись на тонкие одеяла и закрыли глаза. – А кто такой Доктор, о котором ты говоришь? – На мгновение у него возникла дикая надежда, что это Моргенес, но даже если бы тот пережил ужасный взрыв и пожар, он не мог бы вызывать страх у этих людей.

– Очень скоро ты его увидишь, – сказал Станхельм. – Не стоит торопиться.

Саймон надел маску. От нее пахло дымом, грязью и еще чем-то, к тому же сквозь нее было трудно дышать, что он и сказал Станхельму.

– Нужно, чтобы она оставалась влажной. Скоро ты поблагодаришь Спасителя, что у тебя есть маска. В противном случае огонь попадет тебе прямо в глотку и сожжет внутренности. – Станхельм ткнул себя в рубашку грязным пальцем. – И надень рубашку. – Он нервно оглянулся на остальных пленников.

Саймон его понял. Как только он наденет рубашку, то сразу перестанет отличаться от остальных – и не будет привлекать внимание. У него уже не оставалось сомнений, что перед ним сломанные, утратившие надежду люди, которые не хотят, чтобы их замечали.

Когда Саймон натянул рубашку, он обнаружил, что к нему направляется огромная фигура. На миг ему показалось, что до Хейхолта каким-то образом добрались снежные гиганты.

Огромная голова поворачивалась из стороны в сторону, маска изуродованной плоти сморщилась от гнева.

– Вы слишком много спите, маленькие крысы, – прорычало существо. – Пора работать. Священник хочет, чтобы сегодня все было закончено.

Саймон поблагодарил Усириса за рваную рубашку и маску, которые превратили его в еще одного безымянного пленника. Он узнал одноглазое чудовище.

О, Мать Милосердия. Они отдали меня Инчу.

– Ты думаешь, Саймон может быть где-то рядом? – спросила Мириамель.

Бинабик оторвался от вяленой баранины, которую поделил на маленькие кусочки. Это была их утренняя трапеза, если утро существовало в лишенном солнца и неба месте.

– Если и так, – ответил тролль, – у нас очень мало надежды его найти. Мне жаль, Мириамель, но здесь слишком много длинных туннелей.

Саймон где-то бродит один, в темноте. Эта мысль вызывала у Мириамель боль – она ругала себя за то, что вела себя с ним так жестоко.

Ей отчаянно хотелось думать о чем-нибудь другом.

– Неужели это действительно построили ситхи? – спросила Мириамель.

Стены уходили так далеко вверх, что свет факелов не доставал до потолка, который был полностью черным; и, если бы не отсутствие звезд и погодных явлений, они с троллем вполне могли сидеть под открытым ночным небом.

– Им помогали. Вместе с ситхи в строительстве участвовали их кузены, так я читал, – тот самый народ, что сделал карты, которые ты скопировала. Другие бессмертные, мастера по работе с камнем и землей. Эолейр говорил, что некоторые из них все еще живут под Эрнистиром.

– Но кто может здесь жить? – шепотом спросила Мириамель. – Никогда не видеть света дня…

– О, ты не понимаешь. – Тролль улыбнулся. – Асу’а был полон света. Замок, в котором ты жила, построили поверх огромного дома ситхи. Асу’а пришлось похоронить, чтобы Хейхолт появился на свет.

– Но он не желает оставаться похороненным, – мрачно сказала Мириамель.

Бинабик кивнул:

– Мы, кануки, верим, что дух убитого человека не может обрести покой и продолжает существовать в теле животного. Иногда он следует за тем, кто его убил, порой остается в том месте, которое любил больше всего. И не успокоится, пока правда не станет всеобщим достоянием, а преступник не понесет наказание.

Мириамель подумала о духах убитых ситхи и содрогнулась. Она слышала множество странных звуков и эхо с того момента, как они спустились в туннели под монастырем Святого Сутрина.

– Они не могут обрести покой.

Бинабик приподнял бровь:

– Здесь не только беспокойные призраки, Мириамель.

– Да, но это… – она понизила голос, – …и есть Король Бурь, не так ли? Убитая душа, ищущая отмщения.

На лице тролля появилась тревога.

– Мне бы не хотелось говорить о таких вещах здесь. И он сам виновен в собственной смерти, насколько я помню.

– Потому что риммеры окружили это место со всех сторон и собирались убить его в любом случае.

– Да, в твоих словах есть правда, – признал Бинабик. – Но, пожалуйста, Мириамель, давай закончим. Я не знаю, какие существа здесь обитают или какие уши нас слушают, но думаю, что чем меньше мы говорим на такие темы, тем счастливее будем. Во многих отношениях.

Мириамель кивнула, соглашаясь. На самом деле она уже пожалела, что об этом заговорила. После целого дня блуждания среди беспокойных теней мысль о восставшем из мертвых враге и без того ее преследовала.

В первый вечер они не стали далеко заходить в туннели. Коридоры под монастырем Святого Сутрина постепенно становились шире и скоро начали уходить все глубже под землю, и после первого часа Мириамель подумала, что они оказались под руслом Кинслага и ее притоков. Вскоре они нашли сравнительно удобное место для отдыха, где и поужинали. Только после того, как они присели, Бинабик и Мириамель поняли, как сильно устали, поэтому расстелили плащи и улеглись спать. Проснувшись, Бинабик разжег факелы при помощи огненного горшочка – маленького глиняного кувшина, где он каким-то образом хранил тлеющие угольки, – они поели немного хлеба и сушеных фруктов, запивая их теплой водой, и снова отправились в путь.

За следующий день они прошли по множеству извилистых туннелей. Мириамель и Бинабик старались следовать карте дварров, но туннели постоянно сворачивали и сбивали их с толку, и у них не было уверенности, что они следуют в правильном направлении. В любом случае они знали, что покинули владения людей, спустились в Асу’а – и в некотором смысле вернулись в прошлое. Стараясь заснуть, Мириамель обнаружила, что ее мысли ходят по кругу. Кто мог предположить, что в мире столько тайн?

Утром Мириамель уже не чувствовала себя столь же ошеломленной. В детстве она немало путешествовала, даже для королевской дочери, и видела множество памятников Светлого Арда, начиная от Санцеллана Маистревиса до Парящего замка на Варинстене, – но те, кто построил этот странный, полный тайн замок, превращали самых изобретательных смертных строителей в любителей.

Время и рассыпавшиеся обломки превратили большую часть Асу’а в пыль, но осталось достаточно, чтобы увидеть его прежнюю несравненную красоту. Да, руины Да’ай Чикизы производили неизгладимое впечатление, решила Мириамель, но Асу’а намного их превосходил. Лестницы – казалось, их ничто не поддерживало – извиваясь, точно узкие полосы ткани на ветру, уходили в пустоту. Плавно изогнутые стены тянулись вверх, превращаясь в поразительные фигуры из разноцветного, искусно обработанного камня в форме веера, или спадали сверху на самих себя, будто живыми, шевелившимися на ветру складками. Каждую поверхность украшали резные животные или растения. Возникало ощущение, что те, кто создал это место, умели растягивать камень, точно горячее сахарное пирожное, и, словно на воске, рисовать на нем свои картины.

Прежние русла ручьев, в которых осталась лишь пыль, шли от одной комнаты к другой по разбитым полам, а через них были переброшены крошечные изящные мостики. Из высеченных в камне лиан и листьев, украшавших потолки, вниз свисали огромные канделябры в форме фантастических, небывалых цветов. Мириамель пожалела, что не может увидеть это великолепие в сиянии яркого света. Судя по остаткам красок в каменных рощах, дворец являлся настоящим садом разноцветия и сияния, не поддававшимся воображению.

Но, хотя одно помещение за другим поражали Мириамель своим великолепием, она ощущала в бесчисленных залах нечто такое, отчего ей становилось не по себе. Не вызывало сомнений, что эта красота предназначалась для тех, кто смотрел на вещи не так, как смертные: необычные углы и диковинная планировка почему-то вызывали тревогу. Некоторые залы со сводчатыми потолками казались слишком большими для мебели и отделки, другие почти пугали крошечными размерами из-за огромного количества орнаментов и украшений, и было трудно представить, что в таком месте могло находиться более одного человека.

Еще более странным казалось то, что развалины замка ситхи не выглядели полностью мертвыми. В дополнение к странным звукам, которые могли быть чьими-то голосами, ощущалось перемещение воздуха, что совершенно невозможно, когда нет ветра. Мириамель всюду видела неуловимое мерцание, намеки на движение, которое она улавливала краем глаза, словно ничто вокруг не было реальным. Она представляла, что стоит ей моргнуть, и она обнаружит, что Асу’а восстановлен, – или с тем же успехом увидеть пустые пещеры и грязь.

– Здесь нет Бога, – заявила она.

– Ты о чем? – спросил Бинабик.

Покончив с едой, они с сумками за плечами пошли дальше по галерее с высокими стенами и пересекли узкий мост, повисший над пустотой, подобно летящей стреле. Свет факелов не достигал дна бездны под мостом.

Мириамель смущенно подняла голову:

– Я не уверена. Я сказала: «Здесь нет Бога».

– Тебе здесь не нравится? – с улыбкой спросил Бинабик, сверкнув желтыми зубами. – Эти тени у меня также вызывают страх.

– Нет, точнее да, мне страшно. Но я имела в виду другое. – Она подняла факел повыше, глядя на резьбу на стене за темнотой. – Люди, которые здесь жили, были совсем не такие, как мы. Они не думали о нас. Трудно представить, что это тот же мир, который я знала прежде. Меня учили верить, что Бог всюду и за всем наблюдает. – Она покачала головой. – Мне сложно объяснить. У меня ощущение, будто Господь не видит Асу’а. А он – Его.

– И это пугает тебя еще сильнее? – спросил Бинабик.

– Пожалуй, да. Получается, что события, которые происходят здесь, не имеют ничего общего с тем, чему меня учили.

Бинабик серьезно кивнул. В желтом свете факелов он совсем не походил на ребенка, как бывало в другие моменты. В обрамлении теней его лицо казалось мрачным.

– Но кое-кто скажет, что здесь происходит именно то, что утверждает ваша церковь, – сражение между армиями добра и зла, – сказал он.

– Да, но это не может быть настолько просто, – решительно возразила Мириамель. – Инелуки был хорошим? Или плохим? Он пытался сделать то, что правильно и хорошо для его народа. Но теперь я уже не знаю, где правда.

Бинабик немного помолчал, потом его маленькая рука сжала ее тонкие пальцы.

– Ты задаешь умные вопросы, и я не считаю, что мы должны ненавидеть… нашего врага. Только не надо его называть, пожалуйста! – Он снова сжал ее пальцы, чтобы подчеркнуть важность своих слов. – И будь уверена в одном: кем бы он ни был прежде, сейчас он стал более опасным, чем все, что ты знаешь или о чем думаешь. Не забывай об этом! Я совершенно уверен, что он убьет нас и всех, кого мы любим, если его желания исполнятся.

А мой отец? – подумала Мириамель. – Неужели сейчас он только враг? Что, если после того, как я его найду, окажется, что в нем не осталось ничего из того, что я любила? Это же подобно смерти. И тогда мне будет все равно, что со мной произойдет потом.

И тут к ней пришел ответ. Дело было не в том, что Бог сюда не смотрел, просто ей больше никто не объяснит, что правильно, а что – нет; и она даже не получит утешение, делая то, что другие велят ей не делать. Она должна сама принять решения, а потом жить в соответствии с ними.

Мириамель немного подержала руку Бинабика в своей ладони, и они пошли дальше. И все же ты здесь вместе с другом, – подумала она. – А каково это – находиться в таком месте в одиночестве?

К тому моменту, когда они уже трижды поспали в развалинах Асу’а, его рассыпавшееся в прах великолепие больше не занимало Мириамель. Казалось, темные залы порождали воспоминания – незначительные картины из ее детства в Мермунде, дни плена в Хейхолте. Она чувствовала себя подвешенной между прошлым ситхи и событиями собственного детства.

Они вышли к широкой лестнице, которая вела наверх, с удобными пыльными ступенями и перилами в форме розовых кустов. Бинабик изучил карту и пришел к выводу, что им как раз туда и нужно, и Мириамель невероятно обрадовалась. После долгого пребывания под землей они поднимутся наверх!

Но после того, как они более часа шли по казавшимся бесконечными ступенькам, ее возбуждение стало отступать, и Мириамель снова начала отвлекаться.

Саймон исчез, а у меня даже не было шанса… по-настоящему с ним поговорить. Люблю ли я его? Неужели у нас ничего не может быть после того, как я рассказала ему про Аспитиса? Возможно, мы останемся друзьями. Но люблю ли я его?

Она посмотрела на свои обутые в сапоги ноги, потом на бесконечные ступени, подобные медленному водопаду.

Бессмысленно задавать такие вопросы… ну, предположим, я его люблю. – Как только она об этом подумала, Мириамель почувствовала, как нечто огромное и бесформенное у нее внутри начало рваться на поверхность, горе, грозившее перейти в безумие. Она подавила его, испугавшись силы собственных чувств. – О, господи, неужели так устроена жизнь? Иметь что-то драгоценное – и понять это только после того, как оно потеряно?

Она едва не налетела на Бинабика, который неожиданно остановился, и его голова оказалась почти на одном уровне с ней. Тролль поднес руку к ее губам, предупреждая о необходимости молчания.

Они только что миновали лестничную площадку, от которой отходило несколько коридоров, и сначала Мириамель решила, что негромкий шум доносится из одного из них, но Бинабик указал в сторону лестницы. Смысл его жеста не вызывал сомнений: кто-то еще на ней находился.

Созерцательное настроение Мириамель исчезло. Кто мог разгуливать по мертвым залам? Саймон? Это было бы слишком хорошо. Тогда кто бродит в мире теней? Не знающие успокоения мертвецы?

Пока они тихо отступали к лестничной площадке, Бинабик быстро разобрал свой посох на две части, высвободив клинок. Мириамель нащупала собственный нож – между тем шаги становились громче. Бинабик снял сумку со спины и беззвучно опустил ее к ногам Мириамель.

В темном лестничном колодце появился мужчина, который двигался медленно, но уверенно в свете факела. Мириамель почувствовала, как сердце у нее забилось сильнее, она его не знала. В глубине капюшона блестели глаза, словно он удивился или испугался, однако его губы изогнулись в странной улыбке.

Через мгновение Бинабик ахнул – он узнал спускавшегося по лестнице человека.

– Хенфиск!

– Ты его знаешь? – Голос Мириамель прозвучал жалобно, как у напуганной маленькой девочки.

Тролль держал перед собой нож, как священник, творящий знак святого Дерева.

– Что тебе нужно, риммер? – резко спросил Бинабик. – Ты заблудился?

Улыбавшийся мужчина не ответил, только широко расставил руки в стороны и сделал еще один шаг вниз. С ним явно что-то было не так.

– Убирайся! – крикнула Мириамель и невольно сделала шаг назад, в сторону коридора. – Бинабик, кто он такой?

– Я знаю, кем он был, – ответил тролль, выставив перед собой нож. – Но думаю, что сейчас превратился в кого-то другого…

Бинабик не успел договорить, когда мужчина с вытаращенными глазами бросился вперед и с ужасающей быстротой скатился вниз по лестнице. В мгновение ока он оказался рядом с троллем, схватил Бинабика за запястье руки с ножом, и оба покатились по ступенькам к лестничной площадке. Бинабик уронил факел, и тот упал вниз. Тролль застонал от боли, но его противник молчал.

Мириамель, разинув рот, смотрела на них, когда несколько больших рук из темного коридора обхватили ее сзади, сжали запястья и талию, пальцы показались ей шершавыми, но касались кожи с осторожностью. Она уронила собственный факел, едва успела набрать воздух, чтобы закричать, как ей на голову что-то накинули, перекрывая свет. Сладкий запах ударил в нос, и она почувствовала, что теряет сознание вместе с вопросами, которые не успела сформулировать.

– Подойди и сядь рядом со мной, – сказала Нессаланта, как избалованный ребенок, который не получил лакомства. – Я не говорила с тобой уже несколько дней.

Бенигарис отвернулся от перил сада на крыше. Внизу уже зажигались первые вечерние огни, и великий Наббан мерцал в лавандовом полумраке.

– Я был занят, мама. Быть может, ты не обратила внимания, но мы воюем.

– Мы и прежде воевали, – небрежно ответила она. – Милосердный Господь, такие вещи не меняются, Бенигарис. Ты хотел править. Тебе пора вырасти и принять бремя обязанностей взрослого человека.

– Вырасти, так вот в чем дело? – Бенигарис смотрел на нее, сжав кулаки. – Это ты так и осталась ребенком, мама. Неужели ты не понимаешь, что происходит? Неделю назад мы потеряли Ванстринский проход. Сегодня мне сообщили, что Аспитис Превес бежал, и провинция Эдна больше нам не принадлежит! Проклятье, мы проигрываем войну! Если бы я отправился туда сам, вместо того чтобы послать идиота брата…

– Тебе не следует порицать Вареллана, – прервала его Нессаланта. – Разве он виноват, что толпа суеверных крестьян поверила в призрака?

Бенигарис долго на нее смотрел, и в его взгляде не было любви.

– Это действительно Камарис, – тихо сказал он.

– Что?

– Там Камарис, мама. Ты можешь говорить все что пожелаешь, но я получил сообщения от людей, которые участвовали в сражении. Если это не он, тогда на землю вернулся один из старых богов наших предков.

– Камарис мертв, – фыркнула она.

– Он сумел избежать ловушки, которую ты для него устроила? – Бенигарис подошел к ней на несколько шагов. – Очевидно, мой отец именно так стал герцогом Наббана, потому что ты организовала убийство Камариса? Но ты допустила ошибку. Возможно, в тот раз впервые выбрала не тот инструмент.

Лицо Нессаланты исказилось от ярости.

– В этой стране нет инструментов, достаточно прочных для моей воли. Мне ли не знать! – Она бросила презрительный взгляд на сына. – Все они слабые и плохо заточены. Благословенный Спаситель, будь я мужчиной, ничего бы этого не случилось! Мы бы тогда не склонили голову перед каким-то северным королем, сидевшем на троне из костей.

– Избавь меня от своих мечтаний о славе, мама. Что ты устроила для Камариса? Так или иначе, он уцелел.

– Я ничего не делала с Камарисом. – Вдовствующая герцогиня поправила юбки и успокоилась. – Должна признаться, я не слишком огорчилась, когда он упал в океан – среди сильных мужчин он был самым слабым. И совершенно непригоден для правления. Но я не имела к этому никакого отношения.

– Я почти тебе поверил, мама. Почти. – Бенигарис сухо улыбнулся, повернулся и увидел, что в дверях стоит придворный и с опаской на него смотрит. – Ну? Чего ты хочешь?

– Тут… многие хотят вас видеть. Вы сказали, чтобы вам сообщали…

– Да, да. Кто?

– Ну, во-первых, ниски, милорд. Он все еще ждет перед залом для аудиенций.

– Неужели у меня нет более важных дел? Почему он не понял намека и не ушел? Что нужно проклятому смотрящему-за-морем?

Придворный покачал головой. Вечерний ветерок раскачивал длинное перо на шляпе перед его лицом.

– Он сказал, что будет говорить только с вами, герцог Бенигарис.

– В таком случае он будет сидеть до тех пор, пока не высохнет и, задыхаясь, не уляжется на пол. У меня нет времени слушать болтовню ниски. – Бенигарис снова повернулся, чтобы посмотреть на огни города. – Кто еще?

– Посланец графа Стриве, милорд.

– Ага. – Бенигарис потянул себя за усы. – Как и ожидалось. Я полагаю, мы позволим этому напитку еще некоторое время оставаться в бочке. Кто еще?

– Астролог Ксаннасавин, милорд.

– Значит, наконец явился. Глубоко опечаленный, я уверен, что заставил своего герцога ждать. – Бенигарис медленно кивнул. – Пришли его сюда.

– Ксаннасавин здесь? – Нессаланта улыбнулась. – Я уверена, он расскажет нам нечто замечательное. Ты увидишь, Бенигарис, он принесет хорошие новости.

– Вне всякого сомнения.

Ксаннасавин появился очень скоро и, словно в попытке скрыть свой высокий рост, сразу опустился на колени.

– Милорд герцог Бенигарис и миледи герцогиня Нессаланта. Тысяча, тысяча извинений. Я пришел, как только получил ваш вызов.

– Встань и сядь рядом со мной, Ксаннасавин, – сказала герцогиня. – В последнее время мы мало тебя видели.

Бенигарис оперся на перила.

– Моя мать права – в последнее время ты редко появлялся во дворце, – сказал герцог.

Астролог встал, подошел к Нессаланте и сел рядом.

– Мои извинения. Я обнаружил, что иногда бывает полезно отдохнуть от роскоши придворной жизни. Уединение помогает лучше услышать звезды.

– Вот как. – Герцог кивнул, словно Ксаннасавин только что дал ответ на чрезвычайно сложную загадку. – Именно по этой причине тебя видели на рынке, где ты торговался с продавцом лошадей.

Ксаннасавин вздрогнул:

– Да, милорд. На самом деле я подумал, что лошадь может оказаться полезной для поездок под ночным небом. Ваш двор полон приятных развлечений, но сейчас наступили важные времена. Я посчитал, что так мой разум очистится и я смогу лучше вам служить.

– Подойди ко мне, – сказал Бенигарис.

Астролог встал, разгладил складки темного балахона, подошел к герцогу и остановился возле перил.

– Что ты видишь на небе?

Ксаннасавин прищурился.

– О, многое, милорд. Но если вы хотите, чтобы я прочитал звезды прямо сейчас, мне нужно вернуться в мой кабинет и посмотреть на карты…

– Когда ты был здесь в прошлый раз, небо говорило только о хороших знамениях! И тогда тебе не требовались карты!

– Я изучал их долгие часы, прежде чем прийти сюда, мой…

Бенигарис положил руку астрологу на плечо.

– А как насчет великих побед Дома Короля Рыбака?

Ксаннасавин снова вздрогнул:

– Они придут, милорд. Вот, посмотрите на небо. – Он указал на север. – Разве я это не предсказывал? Смотрите, Звезда Завоевателя!

Бенигарис посмотрел туда, куда показывал Ксаннасавин.

– Маленькое красное пятнышко?

– Скоро оно заполнит небо пламенем, герцог Бенигарис.

– Он предсказывал, что она взойдет, Бенигарис, – сказала Нессаланта, продолжавшая сидеть в своем кресле. Казалось, она была недовольна тем, что ее оставили одну. – Я уверена, исполнится все, что он говорил.

– Несомненно, так и будет. – Бенигарис смотрел на алую точку в вечернем небе. – Смерть империй. Великие свершения Дома Бенидривин.

– Вы помните, милорд! – Ксаннасавин улыбнулся. – То, что вас сейчас тревожит, носит временный характер. Под великим колесом небес это лишь мгновение дуновения ветра, всколыхнувшего траву.

– Очень может быть. – Рука герцога все еще лежала на плече астролога. – Но я за тебя тревожусь, Ксаннасавин.

– Милорд очень добр, чтобы тратить на меня время в минуты испытаний. Что вас беспокоит, герцог Бенигарис?

– Я думаю, ты провел слишком много времени, изучая небеса. Тебе нужно расширить горизонты, посмотреть еще и на землю. – Герцог указал на горевшие на улицах светильники. – Когда ты смотришь куда-то слишком долго, то упускаешь из вида другие вещи, которые могут быть не менее важными. К примеру, Ксаннасавин, звезды сказали тебе, что слава придет в Дом Бенидривин, но ты слушал недостаточно внимательно болтовню на рынке – и не знаешь, что сам лорд Камарис, брат моего отца, ведет армию против Наббана. Или тебе это известно, а потому ты принял внезапное решение прокатиться верхом?

– М-милорд неправильно меня понял, – пробормотал астролог.

– На самом деле Камарис является главным наследником Дома Бенидривин. Так что слава дома, о которой ты говорил, вполне возможно, окажется его победой, не так ли?

– О, милорд, я так не думаю!..

– Прекрати, Бенигарис, – резко вмешалась Нессаланта. – Прекрати пугать бедного Ксаннасавина. Подойди, сядь рядом со мной, и мы выпьем вина.

– Я пытался ему помочь, мама. – Бенигарис повернулся к астрологу. Герцог улыбался, но его лицо покраснело, и на щеках появились пятна. – Как я уже говорил, мне показалось, что ты слишком много времени смотрел на небо, но недостаточно внимания уделял тому, что находятся внизу.

– Милорд…

– Я это исправлю. – Неожиданно Бенигарис наклонился, взял одной рукой Ксаннасавина за бедро, а другой обнял.

Герцог выпрямился – и поднял астролога на локоть от пола.

– Нет, герцог Бенигарис, нет!..

– Прекрати! – закричала Нессаланта.

– Отправляйся в ад. – Бенигарис толкнул Ксаннасавина вперед, тот перелетел через перила, хватаясь руками за воздух, и исчез из вида.

Через несколько долгих мгновений они услышали снизу влажный шлепок.

– Как… как ты посмел?.. – заикаясь, прошипела Нессаланта, глаза которой широко раскрылись от потрясения.

Бенигарис повернулся к ней, и его лицо исказилось от ярости.

– Закрой рот, – прорычал он. – Мне бы следовало сбросить и тебя, старая волчица. Мы проигрываем войну – проигрываем! Сейчас тебя это не беспокоит, но тебе только кажется, что ты в безопасности. Я сомневаюсь, что бледный Джошуа позволит своей армии насиловать женщин и убивать пленных, но люди, которые шепчутся на рынках о том, как погиб отец, знают, что ты виновна не меньше, чем я. – Он вытер пот с лица. – Мне нет нужды убивать тебя самому. Наверняка парочка крестьян точат ножи прямо сейчас и ждут, когда Камарис и его войско появятся перед воротами, чтобы начать праздник. – Бенигарис гневно рассмеялся. – Неужели ты думаешь, что дворцовая стража отдаст жизнь, чтобы тебя защитить, когда они поймут, что все потеряно? Они такие же крестьяне, мама. Им нужно как-то жить дальше, и все равно, кто будет сидеть на троне. Ты старая дура. – Он смотрел на нее, его губы шевелились, а кулаки дрожали.

Вдовствующая герцогиня сжалась в своем кресле.

– Что ты собираешься сделать?

Бенигарис развел руки в стороны:

– Я собираюсь сражаться, будь ты проклята. Пусть я убийца, но я постараюсь сохранить то, что имею, – пока они не заберут власть из моих мертвых рук. – Он направился к двери, но в последний момент обернулся. – И я больше не хочу тебя видеть, мама. Мне все равно, куда ты пойдешь или что станешь делать… я больше не хочу тебя видеть.

Он вышел и захлопнул за собой дверь.

– Бенигарис! – Нессаланта уже кричала. – Бенигарис! Вернись!

Продолжавший молчать монах сжал горло Бинабика одной рукой, одновременно продолжая крепко держать кисть тролля и с каждым мгновением приближая лезвие ножа все ближе к покрывшемуся потом лицу Бинабика.

– Почему… ты?.. – Пальцы сжимались все сильнее.

Бинабик с трудом мог дышать и говорить. Бледное лицо монаха, от которого волнами исходил жар, оказалось совсем рядом с лицом тролля.

Бинабик изогнул спину и напрягся изо всех сил. На мгновение ему почти удалось вырваться из рук монаха, он соскользнул на следующую ступеньку, и оба скатились вниз, а когда остановились, Бинабик оказался сверху. Тролль наклонился вперед, используя вес своего тела, чтобы надавить на нож, но Хенфиск удерживал его одной рукой. Худой монах почти вдвое превосходил тролля размерами, и только странные дергавшиеся движения не давали ему одержать быструю победу.

Пальцы Хенфиска снова скользнули к горлу тролля. Бинабик попытался отпихнуть его руку подбородком, но монах был слишком сильным.

– Мириамель! – простонал Бинабик. – Мириамель! – Однако ответа не последовало.

Тролль чувствовал, что уже не может дышать, ему не хватало воздуха. И не удавалось приблизить нож к по-прежнему улыбавшемуся лицу монаха или оторвать другую его руку от своего горла. Хенфиск поднял колени и сжал ребра Бинабика, чтобы тот не мог вырваться.

Бинабик повернул голову и укусил Хенфиска за запястье. На миг пальцы на горле сжались сильнее, а потом кожа и мускулы поддались под зубами тролля, горячая кровь хлынула ему в рот и полилась по подбородку.

Хенфиск не издал ни звука – и даже улыбка осталась неизменной, – но в следующий момент он неожиданно извернулся и отбросил Бинабика в сторону. Нож выскользнул из руки тролля и отлетел, но он полностью сосредоточился на том, чтобы не упасть с края ступеньки в темноту, и не мог ничего предпринять. Ему удалось остановиться, его ладони упирались в камень, ноги болтались под перилами, затем он подтянулся руками и коленями, стараясь оказаться поближе к ножу. Теперь он лежал в нескольких дюймах от Хенфиска, который сидел на корточках возле стены, глядя выпученными глазами на тролля, кровь из его руки капала на ступеньки.

Но безумная улыбка исчезла.

– Вад?.. – Голос Хенфиска был хриплым и пустым.

Он огляделся по сторонам, словно оказался в совершенно неожиданном для себя месте, и его полный ужаса взгляд остановился на Бинабике.

– Почему ты на меня напал? – прохрипел Бинабик. Кровь все еще оставалась на его щеке и губах. Он с трудом говорил. – Нас не связывала дружба… но… – Он закашлялся.

– Тролль?.. – Лицо Хенфиска, еще недавно искаженное безумной улыбкой, стало растерянным. – Что?.. О, ужасно, как все ужасно!

Бинабик удивленно смотрел на монаха.

– Я не могу… – Казалось, монаха переполняли тоска и недоумение. Его пальцы дергались. – Я не могу… о, милосердный Господь, тролль, мне так холодно!..

– Что с тобой случилось? – Бинабик переместился немного ближе, с опаской поглядывая на свой кинжал, который лежал рядом с рукой Хенфиска, но тот, казалось, его не замечал.

– Я не могу рассказать. Не могу об этом говорить. – Монах неожиданно заплакал. – Они наполнили меня… оттолкнули… как мой Бог может быть таким жестоким?

– Расскажи. Я могу как-нибудь тебе помочь?

Монах посмотрел на него, и в его покрасневших глазах навыкате промелькнуло что-то, похожее на надежду. Потом его спина напряглась, голова дернулась, и он закричал от боли.

– Хенфиск! – Бинабик вскинул руку, словно хотел защитить монаха от того, кто его атаковал.

Хенфиск дергался, он выставил руки вперед, его конечности отчаянно дрожали.

– Не надо!.. – закричал он. – Нет! – На мгновение он сумел с собой совладать, но изможденное лицо, как только он повернулся к Бинабику, стало меняться, словно под кожей шевелились змеи. – Они все фальшивые, тролль. – В его словах появился ужасный, смертельный вес. – Настолько лживые, что невозможно в такое поверить. Но хитрые, как само Время. – Он неуклюже повернулся, сделал несколько шагов вниз по лестнице и прошел так близко к Бинабику, что тот мог коснуться его рукой. – Иди, – выдохнул монах.

Бинабик, ошеломленный его словами даже больше, чем нападением, пополз вперед, чтобы поднять свой нож. Шум за спиной заставил тролля обернуться. Хенфиск, чьи губы вновь исказила странная улыбка, бежал вверх по ступенькам. У Бинабика хватило времени только на то, чтобы поднять руки прежде, чем монах на него упал. Вонючая сутана Хенфиска обвилась вокруг них, как саван. После короткой борьбы наступила неподвижность.

Бинабик выполз из-под тела монаха. Восстановив дыхание, он перекатил Хенфиска на спину. Рукоять его костяного кинжала торчала из левого глаза монаха. Тролль содрогнулся, вытащил нож и вытер лезвие о темную сутану. На лице Хенфиска застыла последняя улыбка.

Бинабик поднял с пола факел и, пошатываясь, поднялся на лестничную площадку. Мириамель исчезла, как и сумки с запасом еды, воды и другими необходимыми им вещами. У Бинабика остались только факел и посох.

– Принцесса! – позвал он, и от стен отразилось эхо его голоса. – Мириамель!

Он остался один рядом с телом монаха.

– Должно быть, он сошел с ума. Вы уверены, что он хочет именно этого?

– Да, принц Джошуа, я уверен. Я сам с ним говорил. – Барон Серридан медленно опустился на стул, отмахнувшись от оруженосца, когда тот попытался забрать его плащ. – Вы знаете, если он не намерен нас обмануть, мы едва ли могли ожидать лучшего предложения. Много людей погибнет прежде, чем мы возьмем город штурмом. Но все равно как-то странно…

– Я ожидал от Бенигариса совсем другого, – признал Джошуа. – И он потребовал, чтобы это был Камарис? Неужели он так устал от жизни?

Барон Серридан пожал плечами, потом протянул руку и взял у своего оруженосца кубок с вином.

Изгримнур, который молча слушал их разговор, проворчал что-то невнятное. Он понимал, почему барон и Джошуа испытывали недоумение. Бенигарис, вне всякого сомнения, проигрывал – коалиция, созданная Джошуа и баронами Наббана, за последний месяц заставила силы герцога отступить, и теперь под контролем Бенигариса остался только Наббан. Однако он был величайшим городом Светлого Арда, и его морской порт делал настоящую осаду затруднительной. Часть союзников Джошуа предоставили в его распоряжение флот своих домов, но их сил не хватало, чтобы обеспечить полную блокаду города и заставить его сдаться из-за голода. Так почему же герцог Наббана предлагает столь странную сделку? И все же Джошуа воспринял предложение Бенигариса так, словно ему самому предстояло сражаться с Камарисом.

Изгримнур постарался принять более удобное положение на стуле – все тело у него болело.

– Это звучит безумно, Джошуа, но что мы теряем? Именно Бенигарис оказывает нам доверие, а не мы ему.

– Безумие! – с несчастным видом повторил Джошуа. – А в случае своей победы он хочет лишь свободного проезда для себя, своей семьи и слуг? Таковы условия капитуляции – так зачем ему за них сражаться? Не вижу никакого смысла. Должно быть, за его предложением скрывается какой-то обман. – Казалось, принц рассчитывал, что кто-то с ним согласится. – Такого не было уже сто лет!

Изгримнур улыбнулся:

– Если не считать тебя самого всего несколько месяцев назад, в землях луговых тритингов. Всем известна эта история, Джошуа. И ее будут долго рассказывать у костров.

Принц даже не улыбнулся в ответ:

– Но я обманом вынудил Фиколмия согласиться! И он не сомневался, что его воин победит. Даже если Бенигарис не верит, что это его дядя, он не мог не видеть, какой он воин! Полная бессмыслица! – Джошуа повернулся к старому рыцарю, который неподвижно, точно статуя, сидел в углу. – Что вы думаете, сэр Камарис?

Камарис развел в стороны могучие руки.

– Противостоянию нужно положить конец. И, если результат будет достигнут таким способом, я сыграю свою роль. Барон Серридан сказал верно: мы поступим глупо, если откажемся от такого шанса из-за излишней подозрительности. Так мы сможем спасти жизни. Уже одно это убеждает меня, что нам следует согласиться.

Джошуа кивнул:

– Наверное, так и есть. Я все равно не понимаю его мотивов, но полагаю, что обязан принять его предложение. Народ Наббана не должен страдать из-за того, что их повелитель совершил отцеубийство. И, если в результате мы сумеем взять Наббан без потерь, у нас будет намного больше шансов решить нашу главную задачу – а для этого нам потребуется вся армия.

Джошуа не говорит о главном, – понял Изгримнур. – Он знает, что нам предстоит сражение с ужасным врагом, по сравнению с которым жертвы битвы за Ванстринский проход покажутся ничтожными. Только Джошуа, единственный из нас, пережил осаду Наглимунда. Он сражался с Белыми лисами. Вот почему он такой мрачный.

– Значит, решено, – сказал Изгримнур. – Я лишь надеюсь, что кто-нибудь найдет стул для моей старой задницы, с которого я смогу наблюдать за поединком.

Джошуа бросил на него недовольный взгляд:

– Это не турнир, Изгримнур. Но ты там будешь – как и все мы. Похоже, именно таково желание Бенигариса.

Ритуалы, – подумал Тиамак. – Должно быть, мой народ кажется обитателям материка таким же странным, как они – мне.

Он стоял на склоне горы, по которому гулял ветер, и наблюдал, как открываются огромные ворота Наббана. Потом появилась небольшая процессия всадников, которую возглавлял командир в латных доспехах, сиявших под облачным небом полудня. Один из сопровождавших его всадников нес огромное сине-золотое знамя Дома Короля Рыбака. Однако никто не трубил в рога.

Тиамак наблюдал, как Бенигарис и его сопровождение ехали к тому месту, где стояли вранн и отряд Джошуа. Пока они ждали, ветер усилился, и Тиамак поежился.

Какой пронизывающий холод! Слишком для этого времени года, даже рядом с океаном.

Всадники остановились в нескольких шагах от принца и его соратников. Солдаты Джошуа рассыпались у основания холма, внимательно наблюдая за происходящим. Кроме того, люди выглядывали из окон верхних этажей и смотрели с крыш зданий, возвышавшихся над стенами Наббана. Война внезапно прекратилась, чтобы состоялся поединок. Теперь все участники ждали, точно выстроенные в ряд и забытые игрушки.

Джошуа шагнул вперед.

– Ты пришел, Бенигарис.

Первый всадник поднял забрало шлема.

– Да. Джошуа. По-своему я благородный человек. Как и ты.

– И ты намерен следовать условиям, которые предложил барону Серридану? Поединок? А в случае победы ты просишь только об одном: свободного прохода для твоей семьи и слуг?

Бенигарис нетерпеливо передернул плечами.

– Ты получил мое слово, а я – твое. Давай покончим с этим. Где… великий человек?

Джошуа посмотрел на него с некоторым недоверием.

– Он здесь.

Как только принц произнес эти слова, люди вокруг него расступились, и вперед вышел Камарис – старый рыцарь был в кольчуге, на плаще отсутствовали символы, в руке он держал древний шлем с морским драконом. Тиамак подумал, что Камарис выглядел еще более несчастным, чем обычно.

Бенигарис посмотрел в лицо старого рыцаря, и его губы раздвинулись в язвительной улыбке.

– Да, я был прав. Я ей говорил. – Он кивнул рыцарю. – Приветствую тебя, дядя.

Камарис не ответил.

Джошуа поднял руку. Казалось, он находил происходящее непристойным.

– Ну что же, давайте начинать. – Он повернулся к герцогу Наббана. – Вареллан здесь, и мы обращались с ним уважительно. Я обещаю, что при любом исходе мы будем относиться к твоим сестре и матери с добротой и почтением.

Бенигарис долго на него смотрел, и его взгляд был холодным, как у ящерицы.

– Моя мать мертва.

Он опустил забрало и отъехал в сторону по склону холма.

Джошуа устало поманил Камариса.

– Постарайтесь его не убивать, – попросил принц.

– Ты знаешь, что я ничего не могу обещать, – ответил старый рыцарь. – Но, если он попросит пощады, я не откажу.

Ветер стал еще более суровым, и Тиамак пожалел, что оставил в палатке одежду обитателей материка, которая у него имелась: штаны и сапоги намного лучше, чем голые ноги и сандалии – то, что было на нем надето, совсем не защищало от холода. Он содрогнулся, наблюдая, как всадники разворачивают коней.

Тот, Кто Гнет Деревья, наверное, проснулся в дурном расположении духа, – подумал Тиамак, вспомнив слова, которые часто повторял его отец. От этой мысли его зазнобило сильнее, чем от пронзительного ветра. – Но я не думаю, что властелин погоды Вранна насылает на нас такой жуткий холод. У нас есть другой враг, который очень долго ждал, – и нет никаких сомнений в том, что он способен управлять ветром и бурями.

Тиамак смотрел на склон холма, Камарис и Бенигарис стояли друг напротив друга на расстоянии, которое человек мог преодолеть за несколько коротких мгновений. Их связывали узы крови, и одновременно разделяла глубокая бездна.

Между тем дует ветер Короля Бурь, – подумал Тиамак. – И эти двое, дядя и племянник, исполнят безумный ритуал обитателей материка… в точности как Джошуа и Элиас…

Внезапно всадники пришпорили лошадей и поскакали навстречу друг другу, но для Тиамака они выглядели точно движущиеся пятна. Им овладело отвратительное предчувствие, черное и пугающее, как туча перед бурей.

Все это время мы думали, что король Элиас стал инструментом мести Инелуки. Два брата сражались от Наглимунда до Сесуад’ры, и у Джошуа и его соратников была одна задача: уцелеть. Но что, если Элиас ничего не знает о планах Короля Бурь, как и мы? Что, если задача Инелуки в каком-то огромном плане состоит в том, чтобы занять нас друг другом, в то время как темные, восставшие после смерти существа будут пытаться реализовать совсем другую цель?

Несмотря на царивший на холме холод, Тиамак почувствовал, как у него на лбу выступили капли пота. Если это так, тогда что мог задумать Инелуки? Адиту клятвенно утверждала, что он не может покинуть бездну, в которую его забросило собственное заклинание, – вполне возможно, он замышляет нечто более ужасное, чем обычное правление через Элиаса и норнов. Но что?

Тиамак поискал взглядом Стрэнгъярда, ему захотелось поделиться своими тревогами с другим членом Ордена Манускрипта, но он не сумел найти священника в толпе. Люди вокруг вранна что-то возбужденно кричали, и Тиамак, который отвлекся от поединка, понял, что один из всадников выбил другого из седла. Но тут же испытал облегчение, когда увидел, что на земле лежит Бенигарис в блестящих доспехах.

По толпе пробежал ропот, когда Камарис спешился и двое мальчишек выбежали вперед, чтобы увести лошадей.

Тиамак на время отбросил мрачные мысли и втиснулся между Хотвигом и Слудигом, которые стояли за спиной принца. Риммер раздраженно опустил глаза, но, увидев Тиамака, улыбнулся:

– С легкостью вышиб его из седла! Старик преподал ему отличный урок!

Тиамак поморщился. Он так и не смог понять, почему его друзья получали удовольствие от таких вещей. Этот «урок» мог закончиться смертью любого из противников, которые сейчас кружили около друг друга со щитами и мечами наготове. Черный Шип походил на полосу пустой ночи.

Сначала казалось, что схватка будет короткой. Бенигарис был хорошим бойцом, ниже Камариса ростом, но коренастым и с широкими плечами; он размахивал своим тяжелым клинком, как менее крупный воин сражался бы Найделом Джошуа, и уверенно пользовался щитом. Но Тиамаку Камарис казался существом из другого мира, изящным, точно речная выдра, быстрым, как атакующая змея. Шип в его руках превратился в сложный темный узор, паутину блестящей тьмы. Хотя Тиамак не мог сказать ничего хорошего о Бенигарисе, он его пожалел. Несомненно, эта смехотворная битва не будет долгой.

Чем скорее Бенигарис сдастся, тем скорее мы сможем уйти с этого ужасного ветра.

Но у Бенигариса, как довольно быстро стало очевидно, были совсем другие планы. После того как он в самом начале выглядел беспомощным в процессе обмена первыми несколькими десятками ударов, герцог Наббана внезапно перешел в атаку и теперь наносил удар за ударом по щиту Камариса, без особых усилий отбивая контратаки старого рыцаря. Камарису пришлось отступить, и Тиамак почувствовал, как люди Джошуа принялись с тревогой переглядываться.

В конце концов, он старый человек. Старше, чем был отец моего отца, когда он умер. Быть может, у него еще меньше желания сражаться, чем у других.

Бенигарис не прекращал атаковать, пытаясь получить преимущество, пока старый рыцарь отступал; герцог громко кричал одновременно с каждым ударом, и его голос сливался со звоном мечей. Даже Тиамак, практически незнакомый с искусством фехтования, начал сомневаться, что Камарис сможет долго выдерживать столь яростное наступление.

Но ему вовсе не обязательно затягивать схватку, – сообразил Тиамак. – Только до тех пор, пока он не сумеет пройти защиту Камариса и нанести один точный удар. Герцог Наббана отчаянно рисковал.

Некоторое время казалось, что ставка Бенигариса сыграет. После одного из мощных ударов щит старого рыцаря оказался слишком низко, и клинок Бенигариса задел шлем Камариса, оглушив его. Толпа ахнула. Однако Камарис быстро восстановил равновесие и поднял щит выше, но теперь возникло ощущение, что он стал слишком тяжелым для старого рыцаря. Бенигарис снова обрушил на своего противника град ударов.

Тиамак не совсем понял, что произошло дальше. Старый рыцарь наклонился и закрылся щитом – он выглядел совершенно беспомощным против рубящего меча Бенигариса, – и вдруг Камарис каким-то образом зацепил щит Бенигариса своим щитом, отбросил его вверх, и тот завис в воздухе, точно сине-золотая монета. Когда он упал на землю, черное острие Шипа оказалось у латного воротника герцога.

– Ты сдаешься, Бенигарис? – голос Камариса был чистым и звонким, но в нем чувствовалась усталость.

В ответ Бенигарис отбил Шип латной рукавицей и направил свой меч в незащищенный живот Камариса. Казалось, старик сжался, когда меч коснулся его кольчуги. На миг Тиамаку показалось, что клинок герцога проткнет Камариса насквозь, но старый рыцарь развернулся, и клинок Бенигариса прошел мимо, а когда Камарис завершил полный поворот, Шип описал плоскую смертельную дугу. Черный клинок вошел в доспехи герцога под ребрами. Бенигарис упал на одно колено, покачнулся и рухнул на землю. Камарис вытащил меч из раны, и наружу брызнула кровь.

Слудиг и Хотвиг хрипло и радостно закричали, однако Джошуа не выглядел довольным.

– Милосердный Эйдон, – сказал принц и сердито посмотрел на своих капитанов, но потом его взгляд остановился на Тиамаке.

– По крайней мере, мы можем благодарить Бога за то, что Камарис жив. Давайте подойдем к ним и посмотрим, что можно сделать для Бенигариса. Ты принес свои травы, Тиамак?

Вранн кивнул. Они с принцем начали пробираться сквозь толпу, которая быстро образовалась вокруг противников.

Когда они оказались в самом центре, Джошуа положил руку Камарису на плечо.

– Вы в порядке? – спросил принц.

Старый рыцарь кивнул. Он выглядел измученным. Волосы упали на потный лоб.

Джошуа повернулся к лежавшему на земле Бенигарису. Кто-то снял с него шлем. Герцог страшно побледнел, став похожим на норна, на губах пузырилась пена и кровь.

– Лежи тихо, Бенигарис. Дай этому человеку осмотреть твою рану.

Герцог перевел затуманенный взгляд на Тиамака.

– Вранн! – простонал он. – Ты странный человек, Джошуа. – Тиамак опустился рядом с ним на колени и начал расстегивать ремни доспеха, но Бенигарис отбросил его руку. – Проклятье, не трогай меня. Дайте мне умереть спокойно, я не хочу, чтобы меня лапал какой-то варвар.

Джошуа помрачнел, но жестом предложил Тиамаку отойти.

– Как пожелаешь. Возможно, я могу что-то сделать для тебя… – сказал принц.

Бенигарис рассмеялся, и на его усах появилась кровь, смешанная со слюной.

– Дай мне умереть, Джошуа. Это все, что у меня осталось. Ты можешь взять… – он снова закашлялся, на губах появились новые сгустки крови, – …ты можешь забрать все остальное.

– Зачем ты это сделал? – спросил Джошуа. – Ты ведь знал, что не сможешь победить?

Бенигарис сумел усмехнуться:

– Но я вас напугал, верно? – Его лицо исказилось от боли, но он взял себя в руки. – В любом случае я забрал то, что мне осталось… как и моя мать.

– Что ты имеешь в виду? – Джошуа смотрел на умиравшего герцога так, словно никогда не видел ничего подобного.

– Моя мать поняла… с моей помощью… что ее игра закончена. Ничего не осталось, кроме стыда. Поэтому она приняла яд. Ну а я выбрал другую смерть.

– Но ты мог бежать. Ведь море находилось под твоим контролем, – сказал Джошуа.

– И куда бы я направился? – Бенигарис снова сплюнул кровь. – В добрые руки твоего брата и его любимого волшебника? В любом случае проклятый порт теперь принадлежит Стриве – я думал, что держал его в плену, а он подрывал мою власть изнутри. Граф играл с нами ради собственной выгоды. – Дыхание герцога становилось все более тяжелым. – Я понял, что мне конец, когда потерял Ванстринский проход. Поэтому я выбрал смерть. Я был герцогом меньше года, Джошуа, и меня будут помнить только как отцеубийцу. Теперь, если кто-нибудь выживет, я стану человеком, который сражался с Камарисом в поединке за трон Наббана… и едва не победил.

Джошуа посмотрел на Бенигариса со странным выражением, а Тиамак не мог не задать вопрос:

– Что вы имели в виду, когда сказали: «Если кто-нибудь выживет?»

Бенигарис с презрением посмотрел на вранна.

– Оно умеет разговаривать? – Он медленно повернулся к принцу. – О да, – сказал он, и его тяжелое дыхание не скрыло удовольствия. – Я забыл тебе рассказать. Ты выиграл свой приз, но едва ли получишь от победы много радости, Джошуа.

– Я почти пожалел тебя, Бенигарис, – ответил принц. – Но теперь это чувство прошло. – Он встал.

– Подожди! – Бенигарис поднял окровавленную руку. – Ты действительно должен знать, Джошуа. Подожди немного. Я не стану долго тебя беспокоить.

– Говори.

– Ганты выползают из своих болот. Из Озерной страны и прибрежных городов, расположенных вдоль залива Фираннос, прибывают всадники, которые о них рассказывают. Их там орды, больше, чем ты можешь представить, Джошуа. – Он рассмеялся, и на губах у него снова появилась кровь. – И это еще не все, – радостно продолжал он. – Есть еще одна причина, по которой я не хотел покидать Наббан на корабле. Складывается впечатление, что и килпа сошли с ума. Ниски в ужасе. Так что я не только получил чистую и благородную смерть… но еще и смерть для тебя и твоих людей, возможно, очень скоро вы все мне будете завидовать.

– А твой собственный народ? – гневно спросил Джошуа. – Неужели тебя не интересует их судьба? Если то, что ты сказал, правда, они уже страдают.

– Мой народ? – хрипло выдохнул герцог. – Больше нет. Я мертв, а у мертвых нет необходимости хранить верность. В любом случае они теперь твои люди – и моего дяди.

Джошуа довольно долго на него смотрел, затем повернулся и пошел прочь. Камарис попытался последовать за ним, но его быстро окружила толпа любопытных солдат и горожан Наббана, и он не смог сразу от них избавиться.

Тиамак остался рядом с раненым герцогом, чтобы засвидетельствовать его смерть. Солнце уже почти коснулось горизонта, и холодные тени протянулись по склону горы, когда Бенигарис наконец перестал дышать.

Сначала Саймон считал огромную подземную кузницу чьей-то попыткой воссоздать ад. Через две недели он был практически в этом уверен.

Саймон и остальные пленники едва успевали устроиться в своих грязных гнездах в конце невыносимо тяжелого дня, когда помощники Инча – горстка не таких страшных, как их хозяин, но столь же злобных подонков – поднимали их и заставляли приниматься за работу. Почти без сил еще до начала очередного жуткого дня, Саймон и его товарищи по несчастью быстро заглатывали чашку с жидкой кашей со вкусом ржавчины, а потом, спотыкаясь, брели в кузню.

В пещере, где они спали, стояла отвратительная жара, но огромная кузница являлась настоящим адом. Удушающий жар жалил лицо Саймона, и очень скоро глазные яблоки казались ему такими же сухими, как скорлупа грецкого ореха, и у него возникало ощущение, что кожа делалась хрупкой и вот-вот начнет отваливаться кусками. Каждый день состоял из длинных мучительных кругов работы с невыносимой нагрузкой и обожженными руками – лишь изредка им приносили черпаки с водой, чтобы они могли напиться. Но между ними проходило очень много времени.

Саймону повезло, что он сразу подружился со Станхельмом, который, один из немногих, сумел сохранить человеческий облик. Станхельм показал новому заключенному места, где можно перевести дух, воздух там был немного прохладнее, каких приспешников Инча следует избегать прежде всего и, самое главное, как выглядеть, словно ты принадлежишь кузнице. Станхельм не знал, что у Саймона имелась причина оставаться безымянным и незаметным, но сам считал, что лучше не привлекать внимания Инча, поэтому также объяснил Саймону, что тот должен вести себя как и все остальные; Саймон научился опускать глаза и работать быстро и напряженно всякий раз, когда Инч оказывался рядом. Кроме того, он замотал тряпкой палец с золотым кольцом. Он не хотел расставаться с таким важным для него предметом, но прекрасно понимал, что будет страшной ошибкой показать его остальным.

Работа Станхельма состояла в том, чтобы сортировать куски отработанного металла для тиглей. Он предложил Саймону присоединиться к нему, научил отличать медь от бронзы, а олово от свинца, ударяя металл о камень или царапая поверхность зазубренным железным бруском.

Через их руки по пути в плавильную печь проходили очень странные вещи: цепи и котелки, куски металлической обшивки, исходное назначение которых оставалось непонятным, обода колес и обручи от бочек, мешки, набитые погнутыми гвоздями, кочерги, дверные петли. Однажды Саймон нашел кованую стойку для бутылок – и вспомнил, что она висела на стене в доме у доктора Моргенеса, но, когда он застыл на месте, погрузившись в счастливые воспоминания, Станхельм толкнул его, предупреждая, что приближается Инч. Саймон поспешно бросил стойку в общую кучу.

Металлический лом относили к ряду тиглей, которые висели над ярко пылавшим огнем. Он питался, казалось, бесконечными запасами угля и раздувался при помощи мехов, а их приводило в движение массивное водяное колесо в три человеческих роста, вращавшееся без остановки день и ночь. Благодаря воздуху, нагнетаемому мехами, огонь горел с такой невероятной силой, что Саймон не понимал, почему стены и пол пещеры выдерживают столь чудовищный жар. В каждом тигле плавился отдельный металл, их перемещали с помощью множества почерневших цепей, вся конструкция походила на скованных великанов, они поднимались вверх от ступицы колеса и исчезали в темной расселине в крыше кузни. Даже Станхельм не хотел говорить, куда они направлялись, но Саймон сообразил, что это как-то связано с Прайратом.

В короткие минуты передышки Станхельм показал Саймону весь процесс: обломки металла превращались в сиявшую красную жидкость, потом их сливали в тигли, где они становились застывшим металлом длинной цилиндрической формы, а после того как они остывали, отчаянно потевшие люди относили их в другую часть огромной пещеры. Там им придавали форму того, что Инч делал для короля. Доспехи и оружие, догадался Саймон, ведь среди всех обломков ему попадались только совсем ни к чему не пригодные части оружия и доспехов. Очевидно, Элиас стремился превратить весь имевшийся у него металл в наконечники стрел и мечи.

По мере того как проходили дни, Саймону становилось все более очевидно, что у него нет никаких шансов спастись. Станхельм рассказал ему, что за последний год сумели сбежать лишь несколько пленников, и всех кроме одного быстро притащили обратно. Никто из беглецов не прожил долго после возвращения.

А спастись сумел Джеремия, – подумал Саймон, – и только из-за того, что Инч оказался настолько глуп, что отправил его наверх с каким-то поручением. Я сомневаюсь, что у меня появится такой шанс.

Ощущение, что он оказался в ловушке, было таким сильным, а желание сбежать столь неукротимым, что в некоторые моменты Саймон с трудом удерживался от обреченной на неудачу попытки. Его преследовало желание подняться вместе с цепями водяного колеса наверх, в темноту. Он мечтал отыскать туннель, выходивший из огромной пещеры, как во время первого побега из Хейхолта, но теперь их засыпали, или они вели в другие части кузницы. Припасы сверху доставляли наемники-тритинги, вооруженные копьями и топорами, к тому же их обычно сопровождал Инч или кто-то из его помощников. А единственные ключи болтались на поясе у главного надсмотрщика.

У его друзей и Джошуа осталось совсем мало времени, но Саймон ничем не мог им помочь.

И Прайрат не покинул замок. Значит, рано или поздно он спустится сюда. И что произойдет, если в следующий раз он не будет так спешить? А что, если он меня узнает?

Всякий раз, когда Саймон оставался один и ему казалось, что за ним не следят, он пытался отыскать то, что могло помочь побегу, но ему не удалось найти ничего полезного. Он спрятал в кармане кусок железа и начал затачивать его о камень, отнимая время от сна. Если Прайрат его найдет, он постарается причинить ему максимальный вред.

Саймон и Станхельм стояли у груды обломков, пытаясь восстановить дыхание. Старик порезал руку, и она сильна кровоточила.

– Стой и не двигайся. – Саймон оторвал кусок от своих потрепанных штанов и принялся перевязывать руку Станхельма; измученный старик покачивался, как корабль на сильных волнах.

– Эйдон! – выругался Саймон. – Какая глубокая царапина.

– Больше не могу, – пробормотал Станхельм. Его глаза наконец приняли такое же безжизненное выражение, как у остальных заключенных. – Я больше не могу продолжать.

– Просто стой здесь, – сказал Саймон, крепко затягивая узел на повязке. – Отдыхай.

Станхельм беспомощно покачал головой:

– Не могу.

– Тогда сядь. Я принесу тебе воды.

Что-то большое и темное прошло перед пламенем – так гора загораживает закат.

– Отдых? – Инч опустил голову, сначала посмотрел на Станхельма, потом на Саймона. – Ты не работаешь.

– Он пор-ранил руку. – Стараясь избегать взгляда надсмотрщика, Саймон смотрел на широкие туфли Инча, с некоторым удивлением отметив, что в них дырки и наружу торчат большие пальцы. – У него идет кровь.

– У маленьких людей всегда идет кровь, – равнодушно сказал Инч. – Время отдыхать будет потом. А теперь вы должны работать.

Станхельм пошатнулся и осел на землю. Инч посмотрел на него и подошел ближе.

– Вставай. Иди работать.

Станхельм лишь тихонько застонал, прижимая к груди раненую руку.

– Вставай! – взревел Инч. – Немедленно.

Старик не поднимал глаз. Инч наклонился и отвесил Станхельму такую сильную пощечину, что голова рабочего дернулась в сторону, а тело покачнулось. Станхельм заплакал.

– Вставай, – повторил Инч.

Увидев, что слов недостаточно, Инч высоко поднял сжатый кулак и ударил Станхельма – и тот распростерся на земле.

Несколько других рабочих остановились, чтобы понаблюдать за наказанием со смиренным спокойствием отары овец, смотрящих, как одну из них поймал волк, – они понимали, что в ближайшее время им не грозит опасность.

Станхельм лежал молча и практически не шевелился. Инч поднял ногу над головой старика.

– Эй ты, вставай.

Сердце Саймона отчаянно колотилось в груди. Все происходило слишком быстро. Он понимал, что глупо что-то говорить – Станхельм сдался, практически был уже мертв. Зачем рисковать?

Это ошибка – заботиться о других людях, – с гневом подумал он.

– Прекрати. – Саймон знал, что это его голос, но звучал он совершенно неправдоподобно. – Оставь его в покое.

Широкое, покрытое шрамами лицо Инча медленно повернулось, единственный глаз заморгал на обожженной плоти.

– Эй ты, молчать, – прорычал он и небрежно лягнул Станхельма.

– Я сказал… оставь его в покое.

Инч отвернулся от своей жертвы, и Саймон сделал шаг назад, пытаясь понять, как спастись. Теперь он уже не мог избежать столкновения. У него в груди бушевали ужас и давно сдерживаемая ярость. Он пожалел об отсутствии ножа кануков, который отобрали норны.

– Иди сюда.

Саймон сделал еще один шаг назад.

– Сам иди и попробуй меня достать, толстый мешок с кишками.

Изуродованное лицо Инча исказилось, и он бросился вперед. Саймон отскочил в сторону, повернулся и побежал. Остальные рабочие, разинув рот, смотрели, как хозяин кузницы гонится за одним из них.

Саймон рассчитывал, что сумеет утомить здоровенного Инча, но забыл о собственной усталости, о неделях тяжелого труда и скудной еды. Через сотню шагов он почувствовал, что силы его покидают, хотя Инч пока отставал. Здесь негде было спрятаться и некуда бежать; он подумал, что лучше повернуться и вступить в схватку, пока у него еще остались сила и быстрота.

Он наклонился и поднял большой обломок камня. Инч, уверенный, что теперь он поймает Саймона, но опасавшийся камня, продолжал к нему приближаться, однако сбавил шаг.

– Доктор Инч здесь хозяин, – проревел он. – Нужно делать работу. Ты… ты… – Он зарычал, не в силах найти слов для описания тяжести преступления, совершенного Саймоном.

Он сделал еще один шаг вперед.

Саймон швырнул камень ему в голову. Инч уклонился, и камень с глухим стуком ударил его в плечо. Саймон почувствовал, как его охватывает веселье, в нем кипел гнев, похожий на радость. Именно это чудовище привело Прайрата в покои Моргенеса и помогло убить наставника Саймона!

– Доктор Инч! – закричал Саймон и расхохотался, наклоняясь за следующим камнем. – Доктор?! Ты можешь называть себя Слизняком, Подлецом, Слабоумным! Доктор! Ха!

Саймон швырнул второй камень, но Инч отступил в сторону, и камень упал на пол. Огромный урод с поразительной быстротой прыгнул вперед и нанес Саймону скользящий удар, который сбил его с ног. Прежде чем Саймон сумел восстановить равновесие, мощная рука сжала его предплечье. Инч поднял его на ноги, а потом что-то ударило его в лицо с такой силой, что он услышал раскат грома, и перед глазами вспыхнула молния. Саймон почувствовал, как маска отлетела в сторону, еще один удар потряс его, и он рухнул на землю. Саймон лежал и пытался понять, где он находится и что происходит.

– Ты меня разозлил… – произнес низкий голос.

Саймон ждал нового удара, надеясь, что после него навсегда исчезнет боль в голове и тошнота. Но довольно долго ничего не происходило.

– Маленький кухонный мальчишка, – наконец заговорил Инч. – Я тебя знаю. Ты кухонный мальчишка. Но у тебя волосы на лице! – Раздался странный звук – казалось, два камня трутся друг о друга, и Саймону потребовалось некоторое время, чтобы понять, что Инч смеялся. – Ты вернулся! – Он казался таким довольным, словно Саймон был его лучшим другом. – Вернулся к Инчу, только теперь я Доктор Инч. Ты смеялся надо мной. Но больше не станешь.

Толстые пальцы сжали плечо Саймона, и Инч поднял его с пола. От внезапного движения все у него перед глазами почернело.

Саймон пытался пошевелиться, но не мог. Что-то держало его так, что руки и ноги оставались расставленными в стороны.

Он открыл глаза и увидел круглое, изборожденное шрамами лицо Инча.

– Маленький кухонный мальчишка. Ты вернулся. – Одной рукой он прижал правую руку Саймона к чему-то, что находилось сзади, потом поднял другую, в которой сжимал тяжелый деревянный молоток. Саймон увидел острый штырь, который Инч держал возле его запястья, и не сумел сдержать крик ужаса. – Боишься, кухонный мальчишка? Ты занял место, которое принадлежало мне. Настроил старика против меня. Я не забыл. – Инч поднял молоток и нанес удар по штырю.

Саймон застонал и беспомощно задергался, но боли не было, лишь давление на кисть усилилось. Инч забил штырь поглубже и отклонился назад, изучая свою работу. Тут только Саймон сообразил, что он находится высоко над полом пещеры. Инч стоял на лестнице, прислоненной к стене, под рукой Саймона.

Но это не стена, через мгновение сообразил он. Веревка прижимала его запястье к огромному водяному колесу. Другое запястье и обе лодыжки Инч закрепил ранее. Он оказался распятым чуть ниже верхнего края колеса, в десяти локтях над землей. Колесо не двигалось, темная вода находилась дальше, чем прежде.

– Делай что хочешь, – сказал Саймон и стиснул зубы, чтобы не кричать. – Мне все равно. Делай, что хочешь.

Инч потянул за запястья Саймона, чтобы проверить, насколько надежно они закреплены. Саймон начал чувствовать свой вес там, где веревки сжимали руки и ноги, и тепло в суставах рук – предвестник скорой сильной боли.

– Делать? Я ничего не делал. – Инч положил большую руку на грудь Саймона и надавил, так что воздух с шипением вышел наружу. – Я ждал. Ты занял мое место. Я ждал и ждал, чтобы стать Доктором Инчем. Теперь ждать будешь ты.

– Ч-чего ждать?

Инч улыбнулся, его губы раздвинулись в стороны, открывая сломанные зубы:

– Ждать смерти. Без еды. Может быть, я буду давать тебе воду – так получится дольше. Может быть, придумаю… что-нибудь еще. Не имеет значения. Ты будешь ждать. – Инч кивнул головой. – Ждать. – Он засунул молоток за пояс и спустился с лестницы.

Саймон вытянул шею, тупо наблюдая за Инчем. Надсмотрщик сошел на землю и махнул рукой двум помощникам, чтобы те унесли лестницу. Саймон печально смотрел им вслед. Даже если он каким-то образом сумеет избавиться от веревок, то упадет и разобьется насмерть.

Но Инч еще не закончил. Он переместился вперед, и теперь от Саймона его почти полностью скрывало огромное колесо, потом повернул толстый деревянный рычаг, Саймон услышал скрежет, почувствовал, как дрогнуло колесо, и от неожиданного движения все его тело повело в сторону. Он стал опускаться вниз, и через несколько мгновений колесо коснулось черной воды.

Медленно… очень медленно… колесо начало вращаться.

Сначала Саймон испытал почти облегчение, когда оно направилось к земле. Нагрузка на запястья стала меньше, потом перешла на лодыжки, мир вокруг перевернулся, кровь хлынула в голову, и Саймону показалось, что сейчас она начнет выливаться через уши. В какой-то момент вода лишь немного не доставала до его пальцев.

А огромные цепи над колесом вновь стали уходить в темноту.

– Его нельзя останавливать надолго, – прогрохотал снизу Инч. – Мехи перестают работать, ведра не двигаются – Башня Красного Крысиного Мага не поворачивается. – Он стоял и смотрел, как Саймон медленно направляется к потолку пещеры. – Это колесо много чего делает. – Единственный глаз Инча сверкнул – в нем отразилось пламя. – Убивает маленьких кухонных мальчишек, например.

Он повернулся и пошел прочь.

Сначала Саймон не испытывал такой уж сильной боли. Его запястья были привязаны настолько плотно, а он сам так сильно растянут, что его тело практически не двигалось относительно колеса. Он испытывал голод, что позволяло сохранять ясную голову; его разум вращался гораздо быстрее, чем огромное колесо, он размышлял о событиях, которые его сюда привели, и дюжинах маловероятных планов спасения.

Возможно, Станхельм придет, когда все будут спать, и разрежет веревки, говорил себе Саймон. У Инча имелась комната в другой части кузни: если повезет, Саймон сумеет освободиться так, что Инч ничего не заметит. Но куда он пойдет? И с чего он взял, что Станхельм еще жив и станет рисковать ради спасения Саймона, которого едва знал?

Кто-то еще? Но кто? Всех остальных узников совершенно не волновала жизнь или смерть Саймона – и он не мог их винить. Как можно беспокоиться о другом человеке, когда каждый следующий вдох дается с трудом, а еще нужно пережить жару и невероятно тяжелую работу под злобным взглядом жестокого надсмотрщика?

На этот раз друзья не придут, чтобы его спасти. Бинабик и Мириамель, даже если они сумели пробраться в замок, никогда здесь не появятся. Они ищут короля, к тому же у них нет никаких оснований думать, что Саймон жив. Ну а те, кто в прошлом ему помогали, – Джирики, Джошуа и Адиту, – находились далеко, они шли по лугам в сторону Наббана. А тех друзей, что прежде жили в замке, тут уже не осталось. И даже если он каким-то образом освободится от колеса, куда он пойдет? Что может сделать? Инч снова его поймает и в следующий раз придумает не такую медленную пытку.

Саймон снова напряг руки и ноги, но тяжелые веревки были рассчитаны на большие нагрузки для работы в кузнице и не поддавались. Он мог потратить часы и дни, пытаясь освободиться, но лишь поранил бы кожу на запястьях. Да и штыри Инч вогнал в дерево колеса с такой силой, что вырвать их не удастся.

Жжение в руках и ногах стало усиливаться. Саймон почувствовал, как им постепенно овладевает настоящий ужас. Он не мог пошевелиться. Что бы ни произошло, как бы худо ему ни пришлось, как бы он ни кричал и ни пытался освободиться, ему ничто не поможет.

Наверное, если бы появился Прайрат и узнал, что Инч держит его в плену, это принесло бы ему облегчение. Красный священник сделает с ним страшные вещи, но они будут разными – острая боль, долгая боль, маленькая и большая. А здесь ему будет становиться хуже постепенно. Скоро его начнет мучить голод. С тех пор как он ел в последний раз, прошел почти день, и он думал о супе из помоев с сожалением, которое граничило с безумием.

Когда Саймона еще раз перевернуло вниз головой, его желудок на короткое время забыл о голоде, и за это Саймон мог испытывать благодарность, ведь его ожидания лучшего становились минимальными.

Боль, от которой горело все тело, равнялась беспомощной ярости, наполнявшей его вместе со страданиями, ярости, что не могла найти выход и постепенно начала подрывать основы его разума. Саймон однажды видел в Эрчестере жутко разозлившегося мужчину, тот выбрасывал все, что имелось в его доме, в окно – но Саймону было нечего бросить в своих врагов. Кроме веры, любви и самых лучших воспоминаний.

Моргенес, Джошуа, Бинабик и все остальные использовали его, решил он. Они взяли мальчишку, который не умел даже писать, и превратили в инструмент, манипулировали им ради собственной выгоды, ему пришлось покинуть дом, стать изгнанником, видеть смерть дорогих ему людей и уничтожение прекрасных и невинных вещей. Он не имел права решать собственную судьбу, они вели его в нужном для них направлении, говорили лишь полуправду, чтобы он подчинялся. Ради Джошуа он вступил в схватку с драконом и победил, а потом у него забрали Великий меч и отдали другому. Ради Бинабика он остался в Икануке – кто мог предвидеть, что Эйстана убьют? Он бежал вместе с Мириамель, чтобы ее защитить, и пострадал из-за этого, сначала в туннелях, а теперь на колесе, где, скорее всего, умрет. Они отняли все, что у него было. Они его использовали.

Мириамель также должна ответить за свои преступления. Она таскала его за собой, обращалась как с равным, хотя была дочерью короля, говорила, что они друзья, но не стала ждать его возвращения из северных гор. Нет, она отправилась в собственное путешествие, не оставив ему даже короткой записки, словно их дружбы никогда не существовало. И отдалась другому мужчине – подарила свою девственность тому, кто ей даже не нравился! Она целовала Саймона и позволяла ему думать, что его безнадежная любовь имеет какой-то смысл… а потом рассказала о том, что сотворила, самым жестоким из всех возможных способов.

Даже мать и отец его бросили, умерли прежде, чем он смог их узнать, оставили без собственной жизни и истории, кроме тех, что дали ему горничные. Как они могли так поступить?! И почему Господь это допустил?! Его предал даже Бог, ведь Его не было рядом. Говорят, Он присматривает за всеми существами Своего мира, но Его, очевидно, совсем не интересовал Саймон, самое незначительное из всех созданий. Неужели Бог мог кого-то любить и одновременно позволить ему страдать, как страдал Саймон, хотя на нем нет никакой вины – он лишь хотел сделать все правильно.

Несмотря на ярость, направленную на так называемых друзей, обманувших его доверие, Саймон еще сильнее ненавидел своих врагов: Инча, грубое животное – нет, гораздо хуже, ведь животные никого не пытают; короля Элиаса, ввергнувшего мир в войну, которая наполнила землю ужасом, голодом и смертью; Утук’ку в серебряной маске, именно она направила своего Охотника вслед за Саймоном и его друзьями, чтобы тот убил мудрую Амерасу; и священника Прайрата, в чьей черной душе жила лишь корыстная злоба, Прайрата, отнявшего жизнь у Моргенеса.

Но главной причиной страданий Саймона, как ему сейчас казалось, являлся тот, чья всепоглощающая ненависть была такой огромной, что даже могила не смогла ее остановить. Если кто-то и заслужил мучительную месть, так это Король Бурь. Инелуки принес разрушения миру невинных людей, уничтожил жизнь и счастье Саймона.

Иногда Саймон чувствовал, что именно ненависть помогала ему оставаться в живых. Когда боль становилась слишком сильной и он чувствовал, что жизнь ускользает, или терял контроль, мысль о выживании и мести, возможности отплатить хотя бы за часть своих мучений, оставалась единственным, что удерживало его в этом мире. Он будет жить столько, сколько сможет, хотя бы для того, чтобы отплатить тем, кто стал причиной его страданий, за каждую ужасную одинокую ночь, за каждую рану, за ужасы и слезы.

Вращаясь в темноте, то впадая в безумие, то выплывая из него, Саймон дал тысячу клятв отомстить болью за боль.

Сначала ему показалось, будто он увидел светлячка, порхавшего на границе его зрения, – что-то маленькое, сиявшее без света, не черная точка в мире черноты. Саймон, чьи мысли барахтались в море боли и гнева, не мог понять, что это такое.

– Пойдем, – шептал ему голос.

В течение всего второго дня на колесе Саймон слышал голоса – или уже наступил третий? Что за новый голос? И что такое эта точка танцевавшего света?

– Пойдем.

Внезапно он освободился от колеса и веревок, обжигавших запястья. Его потащила вверх искра, и он не мог понять, как свобода могла прийти к нему так быстро… пока не оглянулся назад.

Чье-то тело, голое, с белой кожей, было привязано веревками к медленно вращавшемуся колесу. Пламенно рыжие волосы прилипли ко лбу. Подбородок упирался в грудь.

Кто это? – удивился было Саймон… но он знал ответ и бесстрастно посмотрел на себя. – Значит, я именно так выгляжу? Но уже ничего не осталось – это просто пустой кувшин.

Неожиданно к нему пришла новая мысль.

Я умер.

Но если так, почему он смутно ощущал веревки на руках и то, как по мере вращения колеса дергались его запястья, а суставы пытались вырваться на свободу? Почему он одновременно находился внутри и снаружи своего тела?

Свет перемещался перед ним, звал, манил за собой, и лишенный воли Саймон последовал за ним. Подобно ветру в длинной темной трубе, они двигались вместе сквозь хаос теней; что-то касалось его и проплывало мимо или сквозь. Его связь с висевшим на колесе телом становилась все более иллюзорной. Он чувствовал, как мерцает свеча его сущности.

Я не хочу себя потерять! Позволь мне вернуться!

Но искра, что вела его, летела дальше.

Вращавшаяся темнота расступилась, обретая свет и цвет, и постепенно мир стал обычным. Саймон оказался у входа в большой канал, по которому текла темная вода, приводившая в движение колесо, и он смотрел, как она уходит в глубину под замком, направляясь в кузню. Затем он увидел тихий пруд в пустом зале Асу’а. Сквозь щели в потолке в него падали многочисленные потоки, и туман, дрейфовавший над широким карстовым озером, пульсировал, словно вода каким-то образом возрождала то, что давно перестало существовать. Быть может, мерцавшая искра хотела что-то ему показать? Что вода из кузницы наполняла водоем ситхи? И это возвращение к жизни?

Мимо Саймона проплывали и другие картины. Он увидел что-то темное у основания массивного лестничного колодца в Асу’а, это оказалось живое дерево, которого он почти коснулся и чьи чуждые мысли почувствовал. Сама лестница представляла собой спиральную трубу, ведущую от корней дышавшего дерева в Башню Зеленого Ангела.

Стоило Саймону подумать о башне, как внезапно оказалось, что он смотрит на ее венец, торчавший вверх, точно огромный белый зуб. Пошел снег, небо закрыли тучи, но каким-то образом Саймон видел сквозь них ночное небо. А над северным горизонтом парил тлевший огонек с крошечным хвостом – Звезда Завоевателя.

– Почему ты привела меня именно сюда из множества других мест? – спросил Саймон. Крошечная искорка парила перед ним, словно слушала. – Что это значит?

Ответа не было. Ему в лицо плеснули чем-то холодным.

Саймон открыл глаза, внезапно снова став обитателем своей страдавшей от боли плоти. Какая-то искаженная фигура свисала с потолка сверху вниз и пищала, как летучая мышь.

Нет. Саймон узнал одного из подручных Инча, а головой вниз в нижней точке вращения колеса висел он сам, слушая скрип оси. Подручный Инча выплеснул еще один ковш Саймону в лицо, и ему в рот попало совсем немного воды. Он закашлялся, пытаясь ее проглотить, потом облизнул губы и подбородок. Когда колесо снова начало поднимать Саймона, слуга Инча молча повернулся и ушел. Маленькие капли сбегали с головы и волос Саймона, и некоторое время он занимался тем, что пытался их поймать и проглотить, пока они не скатились вниз. Только после того, как его голова снова оказалась в правильном положении, к нему вернулась способность думать.

Что это значило? – Ему было трудно связно думать, когда огонь бушевал во всех суставах. – Что за сияющая штука мне привиделась и что она пыталась мне показать? Или я стал жертвой очередного приступа безумия?

Саймона посетило множество странных снов с тех пор, как Инч оставил его одного, – видения отчаяния и восторга, сцены невозможной победы над врагами и жуткие судьбы его страдавших друзей, но снились и менее осмысленные вещи. Голоса, которые он слышал в туннелях, куда постоянно возвращался, иногда едва различимый лепет – его заглушали шум воды и скрип колеса, в другие моменты они звучали отчетливо, словно кто-то шептал ему в ухо, обрывки слов, всякий раз остававшиеся мучительно непонятными. Его осаждали фантазии, смутные, точно очертания побитой бурей птицы. Так почему новое видение должно иметь смысл?

Но ты все чувствовал иначе. Подобно разнице между ветром на твоей коже и чьими-то прикосновениями.

Саймон старался не отпускать это воспоминание. В конце концов, теперь ему было над чем подумать, кроме жуткого жжения в животе и горевших огнем конечностей.

На что я смотрел? Озеро под замком оживало, наполняясь водой, лившейся из-под моего колеса? Водоем! Почему я не подумал о нем раньше? Джирики – нет, Адиту говорила, что в Асу’а есть Пруд Трех Глубин, Главный Свидетель. Наверное, я видел именно его. Видел? Я пил из него! Но какое это имеет значение, даже если и соответствует истине! – Саймон сражался со своими мыслями. – Башня Зеленого Ангела, дерево, водоем – неужели они каким-то образом связаны?

Он вспомнил свои сны о Белом Дереве, которые долго его преследовали. Сначала он подумал, что это Дерево Удун на замерзшем Иджарджуке, огромный ледяной водопад, который поразил Саймона своим великолепием и неправдоподобием, но потом пришел к выводу, что оно должно также иметь и другой смысл.

Белое Дерево без листьев. Башня Зеленого Ангела – там должно что-то произойти? Но что? – Саймон хрипло рассмеялся, удивив самого себя непривычным скребущим звуком – он молчал уже много, много часов. – И что я могу сделать со всем этим? Сказать Инчу?

Тем не менее что-то происходило. Водоем был живым, Башня Зеленого Ангела чего-то ждала… а водяное колесо продолжало поворачиваться, поворачиваться, поворачиваться.

Я привык к тому, что мне снится огромное колесо, что вращается сквозь Время, извлекает на свет события прошлого и заставляет землю оживать… а не огромный кусок дерева, опускающийся в грязную воду, как здесь.

Теперь колесо снова тащило его вниз, кровь прилила к голове, и в висках начало стучать.

Что сказала мне ангел в другом сне? – Саймон поморщился и подавил крик. Боль перемещалась по его ногам, и возникло ощущение, будто кто-то вгоняет в тело острые длинные иглы.

Опустись глубже, – сказала ангел. – Опустись глубже.

Стены времени начали осыпаться вокруг Саймона, словно тащившее его за собой колесо, подобно тому, что преследовало во сне, нырнуло прямо сквозь материю текущего мгновения, толкая его вниз, в прошлое, проливая древнюю историю на настоящее: Великий Асу’а, мертвый в течение пяти столетий, стал таким же реальным, как Хейхолт, построенный над ним. Деяния тех, кто давно умер – или, как Инелуки, умер, но не хотел уходить, – были важными, как действия живущих мужчин и женщин. А сам Саймон вращался между ними, куски израненной кожи и костей на ободе колеса Вечности, и его, не спрашивая, тащило через жуткое настоящее и неумиравшее прошлое.

Что-то коснулось его лица. Саймон вынырнул из бреда и почувствовал пальцы, которые двигались по его щеке, на мгновение они коснулись волос, потом соскользнули, когда колесо унесло его вверх. Он открыл глаза, но либо лишился зрения, либо в пещере не горели факелы.

– Кто ты? – спросил дрожавший голос, который доносился откуда-то сбоку, но Саймона уносило в другую сторону. – Я слышал твой крик. Твой голос не похож на голоса других. И я тебя чувствую. Кто ты?

Во рту у Саймона так пересохло, что он едва дышал. Он попытался заговорить, но сумел издать лишь несколько глухих звуков.

– Кто ты?

Саймон попытался ответить, ему вдруг показалось, что ему снова снится сон. Но в его снах прикосновение шелестевших видений не было реальным.

Казалось, прошло бесконечно много времени, пока он проделывал путь до верхней точки колеса, где гремели цепи, и снова начал спускаться вниз. К тому моменту, когда он туда добрался, ему удалось собрать достаточно слюны, чтобы произнести пару слов, хотя огонь обжег горло.

– Помоги… мне…

Но, если кто-то и находился рядом, он ничего не ответил и больше к нему не прикасался. Колесо продолжало вращаться. В темноте в одиночестве Саймон плакал без слез.

Колесо поворачивалось, и Саймон вместе с ним. Изредка на лицо ему лили воду, которая затекала в рот. Как Пруд Трех Глубин, он жадно поглощал влагу, чтобы искра внутри продолжала жить. В его сознании метались тени, в ушах шипели голоса. Казалось, его мысли не знали границ, и в то же время он был заключен в раковину своего умиравшего и страдавшего тела. Саймон начал мечтать об освобождении.

Колесо поворачивалось, и Саймон вместе с ним.

Он смотрел на что-то серое, не имевшее формы, бесконечное пространство, которое диковинным образом казалось таким близким, что он, наверное, мог его потрогать. А в нем парила тускло светившаяся фигура, серо-зеленая, точно умирающая листва – ангел с вершины башни.

Саймон, – сказала ангел. – Мне нужно кое-что тебе показать.

Даже в мыслях Саймону не удавалось сформулировать для нее вопрос.

Пойдем. Осталось совсем мало времени.

Они вместе проходили сквозь разные предметы, пересекали их – в другое место. Как выгорающий под ярким солнцем туман, серая мгла дрожала и растворялась, и Саймон обнаружил, что смотрит на то, что уже видел прежде, хотя не мог сказать, где именно. Молодой мужчина с золотыми волосами осторожно шел по туннелю. В одной руке он держал факел, в другой – копье.

Саймон искал взглядом ангела, но видел лишь мужчину с копьем, который двигался так, словно готовился отразить неожиданное нападение. Кто он? И почему Саймона посетило это видение? Оно из прошлого? Или настоящего? Кто-то шел, чтобы его спасти?

Юноша продолжал осторожно идти вперед. Туннель стал шире, свет его факела выхватывал резьбу с изображением лиан и цветов, украшавшую стены. И что бы это ни было – прошлое, настоящее или будущее, Саймон уже не сомневался, где он оказался – в Асу’а, глубоко под Хейхолтом.

Внезапно мужчина остановился, сделал шаг назад и поднял копье. Свет его факела упал на огромное существо, возвышавшееся перед ним, и отразился от тысяч красных чешуек. Огромная лапа с когтями, похожими на острые ножи из желтой кости, находилась всего в нескольких шагах от дверного проема, перед которым застыл мужчина с копьем.

А теперь смотри. Он часть твоей истории…

И, пока ангел говорила, картинка внезапно потускнела.

Саймон пришел в себя, когда почувствовал руку на лице, и ему в рот полилась вода. Он поперхнулся, закашлялся, но постарался сделать хотя бы несколько глотков – каждая капля возвращала ему жизнь.

– Ты человек, – сказал голос. – Ты настоящий.

И вновь на его лицо и рот пролилась вода. Ему было трудно глотать – он висел головой вниз, но Саймон успел этому научиться за долгие часы, проведенные на колесе.

– Кто?.. – прошептал он, с трудом вытолкнув слово через потрескавшиеся губы.

Рука погладила его лицо, осторожная, точно крадущийся паук.

– Кто я? – спросил голос. – Я тот, кто здесь. В этом месте, я хотел сказать.

Глаза Саймона широко раскрылись. Где-то в пещере горел другой факел, и теперь он видел перед собой силуэт вполне реального человека, мужчины, а не бормотавшую тень. Но колесо стало снова поднимать его наверх. Саймон не сомневался, что, когда он опустится вниз, незнакомец уйдет и он снова останется один.

– Кто я? – задумчиво повторил мужчина. – У меня когда-то было имя – совсем в другом месте. Когда я был жив.

Саймон не мог выдерживать таких разговоров. Он хотел лишь одного, реального человека, с которым мог бы обменяться хотя бы несколькими словами. Из его груди вырвалось сдавленное рыдание.

– У меня было имя, – продолжал мужчина, теперь его голос стал спокойнее. – В том, другом месте, до того, как все случилось. Меня звали Гутвульф.

Мириамель медленно приходила в себя в темноте. Она двигалась, но не по собственной воле, ее нес кто-то или что-то, словно она превратилась в сверток с одеждой. Слишком сладкий воздух наполнял ее нос. Мысли были мутными и медленными.

Что произошло? Бинабик сражался с жутким усмехавшимся мужчиной…

Она смутно помнила, как ее схватили и потащили в темноту. Она попала в плен… но к кому? К отцу? Или еще того хуже… много хуже… Прайрату?

Мириамель попробовала лягнуть похитителей, но ее ноги и руки что-то надежно удерживало, впрочем, не такое жесткое и причинявшее боль, как веревки или цепи. Она была беспомощной, как ребенок.

– Отпустите меня! – закричала она, понимая, что это бесполезно, но не в силах скрыть отчаяние. Ее голос звучал приглушенно: мешок по-прежнему оставался на голове.

Тот, кто ее держал, ничего не ответил, они продолжали так же быстро двигаться дальше. После недолгого сопротивления Мириамель сдалась. Она даже успела задремать к тому моменту, когда те, кто ее нес, остановились. Мириамель положили на землю с удивившей ее осторожностью, а потом аккуратно сняли с головы мешок.

Даже от тусклого света у нее заболели глаза. Перед ней стояли темные фигуры, а одна так низко к ней наклонилась, что сначала она не поняла, что видит силуэт головы. Когда ее глаза приспособились к полумраку, Мириамель ахнула и отползла назад, пока не уперлась спиной в стену. Ее окружали чудовища.

Ближайшее существо вздрогнуло, напуганное ее резким движением. Как и его соплеменники, оно походило на человека, но у огромных черных глаз не было белков, а уродливая голова с квадратной челюстью слегка покачивалась на тонкой шее. Непонятное существо протянуло к Мириамель руку с тонкими пальцами и тут же отдернуло ее, словно боялось, что пленница его укусит. Незнакомец произнес несколько слов на языке, похожем на эрнистирийский, но Мириамель с ужасом смотрела на него, ничего не понимая. Он предпринял новую попытку, заговорив на неуверенном вестерлинге с сильным акцентом.

– Мы причинили вам вред? – с искренним беспокойством спросило существо, похожее на паука. – Пожалуйста, скажите, с вами все в порядке? Какую помощь мы можем вам оказать?

Мириамель в изумлении посмотрела на странное существо и попыталась отодвинуться подальше. Оно не пыталось причинить ей вред – во всяком случае, пока.

– Немного воды, – ответила она. – Кто вы такие?

– Йис-фидри я есть, – ответило существо. – Остальные – мои друзья, а это моя жена, Йис-хадра.

– Но кто вы? – Мириамель опасалась, что их кажущаяся доброта может оказаться обманом.

Она попыталась незаметно поискать нож, но его не оказалось в ножнах, висевших на поясе, и наконец смогла оглядеться по сторонам. Мириамель обнаружила, что находится в самой обычной, тускло освещенной пещере с неровными стенами. В нескольких шагах у стены она заметила сумки, принадлежавшие ей и Бинабику, в которых лежали вещи, которые она в случае необходимости могла использовать как оружие…

– Кто мы есть? – Странное существо, назвавшееся Йис-фидри, торжественно склонило голову. – Мы последние представители народа, выбравшего путь Камня и Земли. – Остальные существа издали музыкальный звук сожаления, словно его бессмысленные слова имели огромное значение. – Ваш народ называет нас дварры.

– Дварры! – Мириамель поразилась бы ничуть не меньше, если бы Йис-фидри сказал, что они ангелы. Дварры были существами из легенд, гоблинами, которые жили под землей. Тем не менее каким бы невозможным ни казалось их существование, они стояли перед ней. Более того, манеры Йис-фидри совершенно Мириамель не удивили, словно она знала его или кого-то на него похожего. – Дварры, – повторила она и почувствовала, как у нее внутри рождается смех. – Еще одна легенда оживает. – Она расправила спину, пытаясь спрятать страх. – Если вы не хотели причинять мне вред, тогда отведите меня к моему другу. Он в опасности.

Существо с глазами-блюдцами погрустнело и издало мелодичный звук, а один из дварров выступил вперед с каменной чашей в руках.

– Возьмите и выпейте. Это вода. Как вы просили.

Мириамель сначала понюхала жидкость, но подумала, что, если дварры с такой легкостью принесли ее сюда, им не нужен яд. Она сделала несколько глотков, наслаждаясь прохладной чистой водой – в горле у нее сильно пересохло.

– Вы отведете меня к нему? – снова спросила она, закончив пить.

Дварры стали с тревогой переглядываться, а их головы покачивались, точно маки на ветру.

– Пожалуйста, смертная женщина, не просите нас об этом, – сказал Йис-фидри. – Вы находились в опасном месте, вы даже не представляете, до какой степени, и принесли туда то, что приносить не следовало. Равновесие может быть очень легко нарушено. – Его слова показались Мириамель напыщенными и почти комичными, но нежелание возвращаться не вызывало сомнений.

– Опасное место?! – Ее охватило негодование. – Какое право вы имели меня похищать от моего друга? Я сама буду решать, что опасно для меня, а что – нет.

Он покачал головой.

– Не для вас – или не только для вас. Ужасные вещи находятся в равновесии, и это место… оно нехорошее. – Он выглядел сильно смущенным, остальные дварры раскачивались у него за спиной, что-то тихонько напевая себе под нос. Несмотря на раздражение, Мириамель едва не рассмеялась, таким комичным показался ей спектакль. – Мы не можем позволить вам туда вернуться. Мы глубоко сожалеем. Часть из нас пойдет, чтобы отыскать вашего друга.

– Но почему вы ему не помогли? Почему не принесли с собой, если для вас так важно, чтобы нас там не было?

– Мы очень сильно боялись. Он сражался с одним из оживших мертвецов, или нам так показалось. А равновесие там очень легко может быть нарушено, – повторил он.

– Я не понимаю! – Мириамель встала, гнев подавил страх. – Вы не можете так поступать! – Она направилась к тому месту, где, как она предполагала, начинался туннель.

Йис-фидри схватил ее за запястье. Его тонкие, твердые, как камень, пальцы покрывали мозоли. В хрупком теле дварра таилась огромная сила.

– Пожалуйста, смертная женщина. Мы расскажем вам все, что сможем. А сейчас согласитесь хотя бы на время остаться с нами. Мы будем искать вашего друга.

Она сопротивлялась, но без малейшего результата. С тем же успехом она могла бороться с притяжением земли.

– Ладно, – наконец сказала Мириамель, ею вновь овладела безнадежность. – У меня нет выбора. Расскажите, что вам известно. Но если Бинабик пострадал по вашей вине, я… найду способ вас наказать, кем бы вы ни были. Я вам обещаю.

Йис-фидри опустил голову, как пес, которого отругали.

– Обычно мы никого не заставляем поступать против их воли. Мы сами слишком много страдали в руках плохих хозяев.

– Если уж я стала вашей пленницей, хотя бы называйте меня по имени. Я Мириамель.

– Да, Мириамель. – Йис-фидри отпустил ее руку. – Простите нас, Мириамель, или судите после того, как услышите всю историю.

Мириамель взяла чашу и сделала еще глоток.

– Рассказывайте.

Дварр оглядел своих соплеменников – на него со всех сторон смотрели темные глаза – и начал говорить.

– А как Мегвин? – спросил Изорн.

Из-за повязки его голова казалась странно распухшей. Ледяной воздух забрался внутрь через распахнутый клапан палатки, и пламя маленькой жаровни затрепетало.

– Я думал, что она к нам возвращается. – Эолейр вздохнул. – Вчера вечером она начала понемногу двигаться и дышать более глубоко, даже сказала несколько слов, но шепотом. Я не смог их понять.

– Но это ведь хорошая новость! Тогда почему ты такой мрачный?

– Ее пришла осмотреть целительница ситхи. Она сказала: то, что происходит с Мегвин, подобно лихорадке – иногда больной почти приближается к поверхности, как тонущий человек в последний раз поднимается за воздухом, но это не означает… – Голос Эолейра дрогнул. Он сделал усилие и взял себя в руки. – Целительница говорит, что Мегвин все еще близка к смерти, возможно, даже ближе, чем раньше.

– И ты поверил ситхи? – спросил Изорн.

– Это не болезнь тела, Изорн, – тихо ответил Эолейр, сплетая и расплетая пальцы. – Пострадала ее душа, которая и прежде не была цельной. Ты же видел ее в последние недели. Кроме того, ситхи больше знают о таких вещах, чем мы, – то, что случилось с Мегвин, не оставило на ней следов, у нее нет сломанных костей или кровоточащих ран. Так что радуйся, что тебя можно излечить.

– Я так и поступаю, можешь не сомневаться. – Молодой риммер нахмурился. – О, милосердный Усирис, Эолейр, значит, есть и другие плохие новости. Я могу что-нибудь сделать?

Граф пожал плечами:

– Целительница сказала, что она не в силах помочь, лишь может создать для Мегвин комфортные условия.

– Какая жестокая судьба у этой достойной женщины. Семью Ллута преследуют несчастья.

– Никто бы этого не сказал до нынешнего года. – Эолейр прикусил губу, прежде чем продолжить. Его боль была такой невероятно сильной, и ему уже казалось, что, если она не уйдет, он умрет. – Однако клянусь щитом Мурхага, Изорн, не стоит удивляться, что Мегвин искала богов! Она не могла не думать, что они нас покинули. Ее отца убили, брата мучили, потом разрубили на части, а ее народ оказался в изгнании. – Он с трудом перевел дух. – Мой народ! И теперь бедная Мегвин сошла с ума и умирает в снегах Наглимунда. И это больше, чем отсутствие богов – складывается впечатление, что они решили нас наказать.

Изорн сотворил знак Дерева.

– Нам не дано знать планов Небес, Эолейр. Быть может, у них имеются великие замыслы для Мегвин – и нам их не понять.

– Может быть. – Эолейр заставил себя прогнать гнев. Не Изорн виноват в том, что Мегвин уходила, и то, что говорил его друг, было добрым и разумным. Ему хотелось завыть, как волку из Фростмарша. – Пусть меня укусит Куам, Изорн, ты бы на нее посмотрел! Когда она не застывает в неподвижности смерти, ее лицо искажает ужас, и она сжимает руки, – он поднял собственные руки с переплетенными пальцами, – словно ждет, чтобы кто-то ее спас. – Эолейр в отчаянии ударил себя ладонями по коленям. – Ей что-то необходимо, но я не могу ей это дать. Мегвин заблудилась, а я не в силах ее вернуть! – Он хрипло вздохнул.

Изорн посмотрел на друга, и в его глазах появилось понимание.

– О Эолейр. Ты ее любишь?

– Я не знаю! – Граф поднес руки к лицу и продолжал: – Когда-то я думал, что все к этому шло, но потом она стала вести себя со мной невероятно холодно и отталкивала всякий раз, когда у нее появлялась возможность. Но после того как Мегвин овладело безумие, она призналась, что любит меня с самого детства. Она была уверена, что я стану ее презирать, ей не нравилось, когда ее жалели, поэтому старалась держать меня на расстоянии, чтобы я не узнал правды.

– Мать милосердия, – выдохнул Изорн, протянул покрытую веснушками руку и сжал плечо Эолейра.

Граф почувствовал поддержку, а Изорн долго не убирал руку.

– Жизнь и без войн между бессмертными и тому подобными вещами стала приводящим в замешательство лабиринтом, – устало сказал Эолейр. – О боги, Изорн, будет ли у нас когда-нибудь мир?

– Однажды, – ответил Изорн. – Однажды мы его добьемся.

Эолейр перед уходом пожал другу руку.

– Джирики сказал, что ситхи планируют уйти через два дня. Ты пойдешь с ними или вернешься со мной в Эрнистир?

– Я не уверен. Пока у меня так болит голова, что я не могу скакать на лошади.

– Тогда возвращайся со мной, – сказал граф, вставая. – Теперь мы никуда не торопимся.

– Удачи тебе, Эолейр.

– И тебе. Если хочешь, позднее я вернусь с вином ситхи. Оно поможет, в любом случае боль отступит.

– Оно унесет не только боль. – Изорн рассмеялся. – Меня покинет еще и разум. Но мне все равно. Я никуда не собираюсь уезжать, и у меня нет никаких дел. Принеси мне вина, когда сможешь.

Эолейр похлопал Изорна по плечу и вышел из палатки на пронизывающий ветер.

Когда он оказался возле того места, где лежала Мегвин, его снова поразило мастерство ситхи. Маленькая палатка Изорна была надежной и удобной, но внутрь со всех сторон пробирался холодный воздух, а снизу просачивался таявший снег. Мегвин устроили в такой же, в каких жили сами ситхи, – Джирики хотел создать для нее максимальные удобства, и, хотя блестящая ткань была такой тонкой, что казалась прозрачной, стоило переступить порог, как возникало ощущение, будто ты попал в тщательно выстроенный дом, а буря бушует в нескольких лигах от Наглимунда.

Интересно, почему так, – подумал Эолейр, – ведь сами ситхи практически не замечают ни холода, ни сырости?

Кира’ату подняла голову, когда вошел Эолейр. Мегвин, лежавшая на кровати под тонким одеялом, постоянно шевелилась, но ее глаза оставались закрытыми, а лицо по-прежнему было мертвенно-бледным.

– Есть какие-то изменения? – спросил Эолейр, который прекрасно понимал, какой услышит ответ.

Ситхи едва заметно пожала плечами:

– Она борется, но я не думаю, что у нее хватит сил победить в схватке с тем, с кем она сражается. – Ситхи казалась бесстрастной, и в ее желтых глазах Эолейр не смог ничего прочитать – как у кошки, но граф видел, сколько времени она проводила рядом с Мегвин. Просто бессмертные другие, и не имело смысла пытаться их понять по выражению лиц или даже голосам. – Она произносила какие-то слова? – неожиданно спросила Кира’ату.

Эолейр смотрел, как пальцы Мегвин хватают одеяло, пытаясь найти там то, чего нет.

– Да, она говорила, но я не смог разобрать. Только невнятный лепет. Я не сумел понять ни единого слова.

Ситхи приподняла серебристую бровь.

– Мне показалось, что я слышала… – Она повернулась, чтобы посмотреть на свою подопечную, губы которой беззвучно двигались.

– Что вам показалось?

– Язык Сада. – Кира’ату развела руки в стороны, соединив все пальцы с большим. – Так вы называете речь ситхи.

– Возможно, она научилась каким-то словам за то время, что мы путешествовали и воевали вместе. – Его сердце дрогнуло, когда он посмотрел на беспокойные руки Мегвин.

– Да, такое возможно, – согласилась целительница. – Но у меня возникло впечатление, что она говорила как зида’я… почти.

– Я не понимаю. – Эолейр был смущен, кроме того, почувствовал сильное раздражение.

Кира’ату встала.

– Прошу меня простить, мне следовало сначала поговорить с Джирики и Ликимейей, прежде чем тревожить вас. В любом случае это не имеет существенного значения. Я сожалею, граф Эолейр. Я бы хотела сообщить вам более радостные новости.

Она села на землю рядом с Мегвин.

– Здесь нет вашей вины. Вы очень добры. – Эолейр протянул к Мегвин руку, но ее холодные пальцы тут же отодвинулись в сторону. – Пусть укусит меня Багба, чего она хочет?

– Был ли какой-то предмет, который Мегвин постоянно носила с собой или на шее? – спросила Кира’ату. – Амулет, что-то, дававшее ей утешение?

– Мне ничего в голову не приходит, – ответил Эолейр. – Возможно, ей нужна вода.

Ситхи покачала головой:

– Я регулярно даю ей пить.

Эолейр наклонился вперед и принялся рассеянно перебирать вещи Мегвин, лежавшие в седельных сумках, достал шарф из толстой шерсти и вложил ей в руки, но она подержала его несколько мгновений и оттолкнула. И вновь стала водить пальцами по одеялу, при этом она что-то тихонько и невнятно бормотала.

Отчаянно желая дать Мегвин хоть какое-то утешение, Эолейр начал по очереди вынимать из сумок другие предметы и вкладывать ей в руку – чашу, деревянную птицу, которую она принесла из Зала Резьбы в Таиге, и даже рукоять ножа в ножнах, хотя ему не хотелось давать ей оружие. Он боялся, что она, пока ее разум затуманен, могла себя поранить, и запретил брать его из Эрнисдарка. Очевидно, Мегвин нарушила приказ. Но ни одна из этих вещей, как и других небольших предметов, которые он ей давал, казалось, ее не успокаивала. Она отталкивала их, движения рук стали гневными и резкими, как у маленького ребенка, хотя лицо оставалось пустым.

Наконец пальцы Эолейра нащупали что-то тяжелое, он достал свою находку и увидел обломок облачного камня.

– Что это? – неожиданно резко спросила Кира’ату.

– Подарок дварров. – Эолейр поднял камень, чтобы ситхи смогла его разглядеть. – Смотрите, Йис-фидри выгравировал на нем имя Мегвин, во всяком случае, так она мне сказала.

Кира’ату взяла у него камень и принялась его вертеть в тонких пальцах.

– Да, тут действительно ее имя. Это руны тинукеда’я. Вы сказали, дварры?

Эолейр кивнул.

– Я привел Джирики в то место под землей, где они живут, – Мезуту’а. – Эолейр взял камень у ситхи и подержал, взвешивая в руке и глядя, как играют отблески огня в глубине. – Я не знал, что Мегвин взяла его с собой.

Мегвин внезапно застонала, неожиданно низкий звук заставил графа вздрогнуть, и он поспешно повернулся к постели. Мегвин издала еще один звук, и Эолейру показалось, что в нем были какие-то слова.

– Потерян, – прошептала Кира’ату, подходя ближе.

Сердце Эолейра сжалось.

– Что это значит? – быстро спросил он.

– Так она сказала. На языке Сада.

Граф посмотрел на нахмуренный лоб Мегвин. Ее губы снова пришли в движение, но она лишь шипела без слов, а голова металась по подушке. Внезапно она протянула руки и вцепилась в пальцы Эолейра. Когда он выпустил камень, чтобы взять их в свои, она моментально схватила подарок дварров и прижала к груди. Ее дыхание стало ровным, и Мегвин замолчала. Ее глаза оставались закрытыми, но теперь сон снова стал спокойным.

Эолейр, потерявший дар речи, молча смотрел на Мегвин. Кира’ату наклонилась над ней и потрогала лоб, потом понюхала дыхание.

– Она в порядке? – спросил Эолейр.

– Она не стала ближе к нам. Но нашла источник спокойствия. Я думаю, она искала именно этот камень.

– Но почему?

– Я не понимаю, – ответила Кира’ату. – Я поговорю с Ликимейей и ее сыном, а также со всеми, кто может что-то знать. Но на самом деле ничего не изменилось, Эолейр. Она остается прежней. Тем не менее, возможно, там, где она бродит на Дороге Снов или в других местах, она меньше боится. А это уже кое-что.

Она накрыла одеялом руки Мегвин, которые сжимали камень дварров так, словно он был ее частью.

– Вам также следует отдохнуть, граф Эолейр. – Ситхи направилась к выходу. – Вы не принесете ей пользы, если сами заболеете.

Она быстро вышла, и на Эолейра налетел порыв холодного воздуха.

Изгримнур смотрел, как Ликтор Веллигис вышел из тронного зала. Носилки с огромным мужчиной с трудом тащили восемь стражей с недовольными лицами, перед ними шествовали священники, которые несли ритуальные предметы и дымившиеся кадильницы. Изгримнур подумал, что они напоминают бродячую ярмарку, направляющуюся в очередную деревню. Ранения позволили ему не вставать на колени, и он наблюдал за спектаклем с новым Ликтором в главной роли, сидя на стоявшем у стены стуле.

Камарис, несмотря на свой благородный облик, испытывал неудобства, сидя на высоком герцогском троне. Джошуа, опустившийся на колени рядом со своим креслом, пока Ликтор Веллигис раздавал благословения, поднялся на ноги.

– Итак, – сказал принц, отряхивая рукой колени. – Мать Церковь признала нашу победу.

– А какой выбор был у Матери Церкви? – прорычал Изгримнур. – Мы победили. Веллигис из тех, кто всегда ставит на фаворита – любого.

– Он Ликтор, герцог Изгримнур, – сурово сказал Камарис. – И представляет Господа на земле.

– Камарис прав. Кем бы он ни был прежде, теперь он избран Ликтором. И заслуживает нашего уважения, – сказал Джошуа.

Изгримнур презрительно фыркнул:

– Я стар, у меня все болит, и я знаю то, что знаю. Я могу уважать Ликтора, но не любить человека. Неужели твой брат стал хорошим королем, когда занял Трон из костей дракона?

– Никто и никогда не говорил, что трон делает короля непогрешимым, – спокойно ответил Джошуа.

– Попробуй, скажи это большинству королей, – фыркнул Изгримнур.

– Пожалуйста. – Камарис поднял руку. – Прекратите. День был тяжелым, а нам еще много нужно сделать.

Изгримнур посмотрел на старого рыцаря. Он действительно выглядел усталым – более того, таким герцог его никогда не видел. Казалось бы, освобождение Наббана от убийцы его брата должно было принести Камарису радость, но складывалось впечатление, что жизнь медленно его покидала.

Как если бы он сделал что-то одно из того, что должен был, – только одно. Он хочет отдохнуть, но пока не может. – Однако герцог понял кое-что еще. – Я удивлялся, почему он такой странный, такой отстраненный. Он не хочет жить. Он здесь только потому, что знает: Господь хочет, чтобы он завершил все свои дела на земле. – Естественно, Камарис никогда не ставил под сомнение желания Бога, в том числе непогрешимость Ликтора. – Он считает себя мертвецом. – Изгримнур с трудом сдержал дрожь. Одно дело желать отдыха и освобождения, а другое – чувствовать себя мертвым. Герцог вдруг подумал, что Камарис, возможно, понимает Короля Бурь лучше, чем любой из них.

– Хорошо, – между тем заговорил Джошуа. – Нам осталось принять еще одного человека. Я буду говорить с ним, Камарис, если ты не против. Я уже некоторое время об этом думаю.

Старый рыцарь небрежно махнул рукой. Его глаза под густыми бровями напоминали осколки льда.

Джошуа подал сигнал пажу, и двери распахнулись. Когда в зал внесли графа Стриве, Изгримнур откинулся на спинку стула, взял кружку с пивом, которую спрятал за креслом, и сделал большой глоток. До заката оставалось еще много времени, но высокие окна зала были закрыты, чтобы защитить помещение от шторма, который бушевал над морем внизу, и на стенах горели факелы. Изгримнур знал, что зал выкрашен в мягкие цвета моря, песка и неба, но в тусклом свете факелов все казалось серым и нечетким.

Стриве подняли из носилок и усадили в кресло, которое поставили перед троном. Граф улыбнулся и склонил голову:

– Герцог Камарис. Добро пожаловать в дом, принадлежащий вам по праву. Нам вас очень не хватало, милорд. – Он повернул седую голову. – Принц Джошуа и герцог Изгримнур. Приглашение в вашу благородную компанию для меня честь.

– Я не герцог, граф Стриве, – сказал Камарис. – Я не взял никакого титула, лишь отомстил за смерть брата.

Джошуа выступил вперед:

– Только не принимайте всерьез его скромность, граф. Здесь правит Камарис, – заверил графа принц.

Улыбка Стриве стала еще шире, а морщины вокруг глаз глубже. Изгримнур подумал, что граф похож на самого чудесного дедушку из всех дедушек на свете. Интересно, – задал Изгримнур себе вопрос, – тренируется ли Стриве перед зеркалом.

– Я рад, что вы воспользовались моим советом, принц Джошуа. Как видите, многие были недовольны правлением Бенигариса. Теперь в Наббан пришла радость. Когда я направлялся сюда из доков, я видел, как люди танцевали на площадях.

Джошуа пожал плечами:

– Это во многом связано с тем, что бароны Серридан и другие отправили своих солдат в город, выдав им деньги на расходы. Наббан не так уж сильно пострадал от правления Бенигариса, несмотря на трудные времена. Отцеубийство или нет, правил он неплохо.

Некоторое время граф на него смотрел, а потом решил, что ему следует сменить подход. Изгримнур обнаружил, что наслаждается спектаклем.

– Да, – медленно заговорил Стриве, – тут вы правы. А вам не кажется, что люди всегда знают? В городе царило ощущение неправильности происходящего, и ходили слухи, что Бенигарис убил собственного отца – вашего дорогого брата, сэр Камарис, чтобы получить трон. Далеко не во всех проблемах следует винить Бенигариса, но в городе было тревожно.

– Тревога, которую вы и Прайрат помогли разжечь, а потом раздували пламя.

Правитель Пердруина выглядел искренне потрясенным.

– Вы связываете меня с Прайратом?! – На мгновение маска придворного исчезла, и появился разгневанный мужчина с железной волей. – С этой накипью в красном плаще? Если бы я мог ходить, мы бы скрестили с вами мечи, Джошуа.

Некоторое время принц холодно на него смотрел, но потом его лицо смягчилось:

– Я не стану утверждать, что вы и Прайрат действовали вместе, Стриве, но каждый из вас старался извлечь пользу из создавшейся ситуации. Причем я не сомневаюсь, что интересы у вас были разными.

– Если вы имели в виду именно это, то я признаю себя виновным и прошу у трона милосердия. – Граф казался умиротворенным. – Да, я действовал так, чтобы защитить интересы своего острова. У меня нет серьезной армии, Джошуа, и я всегда завишу от желаний моих соседей. «Когда Наббан поворачивается в постели, – так говорят в Ансис Пелиппе, – Пердруин падает с кровати».

– Хорошо сказано, граф. – Джошуа рассмеялся. – И довольно верно, в определенных смыслах. Но также говорят, что вы самый богатый человек во всем Светлом Арде. И это результат вашей заботы о Пердруине?

Стриве расправил плечи:

– То, чем я владею, вас не касается. Насколько я понимаю, вы позвали меня в качестве союзника, а не для того, чтобы оскорблять.

– Избавьте меня от вашей фальшивой гордости, граф. Я не поверю, что оскорбил вас, назвав богатым. Но в одном вы правы: мы хотим поговорить с вами о некоторых вещах, которые представляют для нас с вами обоюдный интерес.

Граф серьезно склонил голову:

– Это я рад слышать, принц Джошуа. Вы знаете, что я вас поддерживаю – помните письмо, которое я прислал с моим человеком по имени Ленти! – и я охотно поговорю о том, какую помощь смогу вам оказать.

– Точнее, как мы можем помочь друг другу, вы хотели сказать. – Джошуа поднял руку, чтобы предотвратить протесты Стриве. – Пожалуйста, граф, давайте обойдемся без предварительных танцев. Я ужасно спешу. Ну, вот, я произнес эти слова и сам отказался от преимуществ торговли. А теперь, пожалуйста, не тратьте наше время фальшивыми протестами.

Старик поджал губы и прищурился.

– Очень хорошо, Джошуа. Я испытываю невероятный интерес. Чего вы хотите?

– Корабли. И матросов, которые выведут их в море. Столько, чтобы я мог доставить армию в Эркинланд.

Удивленный Стриве сделал паузу и только после этого ответил:

– Вы намерены отплыть в Эркинланд прямо сейчас? После нескольких недель жестоких сражений за Наббан, в период самых жестоких за многие годы штормов, бушующих на севере прямо сейчас, когда мы с вами разговариваем? – Он указал в сторону окон, закрытых ставнями; снаружи, над горой Санцеллан, завывал ветер. – Прошлой ночью была такая стужа, что вода замерзла в зале Фонтанов. Колокол Клавин едва звонил в церкви, такой стоял холод. И вы хотите выйти в море?

Изгримнур испытал потрясение, когда граф упомянул о колоколе. Джошуа повернулся к нему и перехватил его взгляд, предупреждая, чтобы он молчал. Очевидно, он также помнил пророческие стихи Ниссеса.

– Да, Стриве, – сказал принц. – Бывают разные шторма. Мы должны бросить вызов одним, чтобы пережить другие. Я готов сесть на корабль как можно скорее.

Граф поднял руки, показывая открытые ладони.

– Хорошо, вы знаете, что делаете. Но что вы хотите от меня? У Пердруина нет военных кораблей, и все они сейчас в море. Вам нужен огромный флот Наббана, а не мои торговые суда. – Он указал в сторону трона. – Теперь Камарис – владыка Дома Короля Рыбака.

– Но вы – хозяин доков, – ответил Джошуа. – Бенигарис сказал, что он считал вас своим пленником, а вы подтачивали его власть изнутри. Вы использовали часть золота, которое, по слухам, заполняет катакомбы под вашим домом в Ста-Мирор? Или действовали более тонко – слухи, истории?.. – Он покачал головой. – Не имеет значения. Дело в том, Стриве, что вы можете либо помочь нам, либо помешать. Я хочу обсудить с вами цену – власть или золото. Кроме того, нас интересует еще и снабжение. Я хочу, чтобы корабли были загружены и отплыли через семь дней или раньше.

– Семь дней? – Граф во второй раз продемонстрировал удивление. – Это будет непросто. И вы ведь слышали о килпа, не так ли? Они мечутся повсюду, точно рыба квинис, – вот только квинисы не стаскивают моряков с кораблей и не пожирают их. В наши мрачные времена люди не хотят выходить в море.

– Итак, вы приступили к торгу? – спросил Джошуа. – Ответы: да и да. Времена сейчас трудные. Что вы хотите: власть или золото?

Внезапно Стриве рассмеялся:

– Да, мы начали торг. Но вы меня недооцениваете, Джошуа, или собственные ресурсы. У вас есть то, что может оказаться для меня полезнее, чем золото или власть, – то, что приносит сразу то и другое.

– Что вы имеете в виду? – спросил Джошуа.

Граф наклонился вперед:

– Знание. – На его лице появилась неспешная улыбка. – Теперь я дал вам рычаг в ответ на ваш дар. – Граф потер ладони, даже не пытаясь скрыть удовольствия. – Теперь давайте говорить честно.

Изгримнур тихонько застонал, когда Джошуа сел рядом с хозяином Пердруина. Несмотря на спешку, о которой говорил принц, их ждал сложный танец. Уж слишком Стриве наслаждался процессом, чтобы сделать все быстро, а к некоторым проблемам Джошуа относился достаточно серьезно, чтобы решать их поспешно. Изгримнур повернулся, чтобы взглянуть на Камариса, молчавшего в течение всего разговора. Старый рыцарь, подперев подбородок ладонью, смотрел в разбитые окна, словно они занимали все его внимание. Изгримнур еще раз застонал от боли и потянулся за кружкой с пивом. Он понимал, что вечер будет долгим.

Страх Мириамель перед дваррами постепенно отступал. Она начала вспоминать, что ей рассказывал Саймон и остальные про путешествие графа Эолейра на Сесуад’ру. Граф встретил дварров – он называл их дом хайни-ин, в рудниках под Эрнистирийскими горами. Он говорил, что они дружелюбные и мирные существа. Очевидно, тут он был прав: если не считать того, что они унесли ее с лестницы, дварры не причинили ей вреда. Однако они отказывались ее отпустить.

– Вот. – Она указала на свои седельные сумки. – Если вы уверены, что у меня есть нечто вредное или опасное, или не знаю, что еще вы можете сказать, посмотрите сами.

Пока дварры совещались тревожными мелодичными голосами, Мириамель размышляла о побеге. Интересно, спят ли дварры? И куда они ее принесли? Как она сможет выбраться и куда ей следует идти? По крайней мере, у нее остались карты, хотя она сомневалась, что сумеет читать их так же хорошо, как Бинабик.

И где сейчас Бинабик? Жив ли он? Ей стало нехорошо, когда она вспомнила ухмылявшееся существо, напавшее на тролля. Еще один друг исчез в тенях. Маленький мужчина оказался прав – она предприняла глупое путешествие. Собственное упрямство, возможно, привело к гибели двух ее ближайших друзей. Как ей жить дальше, зная это?

К тому моменту, когда дварры закончили переговоры, Мириамель уже не интересовало их решение. Ею овладело мрачное настроение, высасывавшее все силы.

– Мы осмотрим ваши вещи, с вашего разрешения, – сказал Йис-фидри. – Из уважения к вашим обычаям к ним будет прикасаться только моя жена Йис-хадра.

Мириамель позабавила осмотрительность дварров. Интересно, что она могла такого принести с собой под землю, изысканное нижнее белье жившей в замке принцессы? Крошечные, хрупкие памятные безделушки? Надушенные письма поклонников?

Йис-хадра осторожно подошла к сумкам и принялась внимательно изучать содержимое. Ее муж опустился рядом с Мириамель на колени.

– Мы искренне сожалеем, что все так обернулось. У нас другой путь – мы не навязываем свою волю другим. Никогда. – Казалось, ему ужасно хотелось ее в этом убедить.

– Я все еще не понимаю, чего вы опасаетесь.

– Дело в месте, по которому вы шли с двумя спутниками. Это… я не знаю слов на языке смертных, чтобы хорошо объяснить. – Он согнул длинные пальцы. – Некоторые… силы, вещи прежде спали. Теперь они пробуждаются. Лестничный колодец башни, по которому вы поднимались, место, где они особенно могущественны. И с каждым днем они становятся активнее. Пока мы не знаем, что происходит, и до тех пор, пока у нас не будет понимания, события, кои могут нарушить равновесие, не должны происходить…

Мириамель взмахнула рукой, заставив дварра замолчать.

– Помедленнее, Йис-фидри. Я пытаюсь понять. Прежде всего, существо, которое атаковало нас на лестнице, не имеет к вам отношения. Мне показалось, что Бинабик его узнал, но я никогда прежде не видела.

Йис-фидри возбужденно покачал головой:

– Нет, нет, Мириамель. Не нужно чувствовать себя оскорбленной. Мы не знаем, с кем сражался ваш спутник – это была ходячая пустота, лишенная жизни. Быть может, прежде он являлся смертным человеком. Нет, я имел в виду другого спутника, который следовал за вами сзади.

– За нами? Нас было всего двое. Если только… – Ее сердце сбилось с ритма. Неужели Саймон… искал потерянных друзей? Может быть, он находился рядом, когда ее похитили? Нет, это слишком жестоко!

– Значит, кто-то за вами следил, – твердо заявил Йис-фидри. – К лучшему или худшему, мы не можем сказать. Мы лишь знаем, что трое смертных находились на лестнице.

Мириамель покачала головой, не в силах осмыслить слова дварра. Слишком много путаницы образовалось поверх ее печалей.

Йис-хадра издала птичий звук. Ее муж обернулся. Женщина-дварр протянула Мириамель Белую Стрелу Саймона.

– Конечно, – выдохнул Йис-фидри. Остальные дварры наклонились ближе, внимательно разглядывая стрелу. – Мы ее чувствовали, но не узнали. – Он повернулся к Мириамель: – Работа не наша, иначе мы бы сразу это поняли, как если бы не сомневались, что пальцы на руке принадлежат нам. Стрелу сделал Виндаомейо, один из зида’я, которого мы научили секретам мастерства. Вот, взгляните… – Он взял стрелу из рук жены, – здесь кусочек Главного Свидетеля. – Йис-фидри указал на туманный серо-голубой наконечник стрелы. – Неудивительно, что мы его почувствовали.

– И то, что мы несли его по лестнице, могло представлять опасность? – Мириамель хотела понять, но слишком долго испытывала ужас, к тому же на нее навалилась усталость. – Как такое возможно?

– Мы объясним, если сумеем. Многие вещи меняются. Равновесие остается неустойчивым. Красный камень в небе говорит с камнями земли, и мы, тинукеда’я, слышим их голоса.

– И они сказали, что вам следует похищать людей с лестницы? – Силы Мириамель подходили к концу. Ей было трудно оставаться вежливой.

– Мы не хотели сюда приходить, – мрачно ответил Йис-фидри. – Кое-что случилось в нашем доме и в других местах, и нам пришлось отправиться на юг, но, когда мы добрались к этому месту по старым туннелям, мы поняли, что здесь угроза еще сильнее. Мы не можем идти вперед и не можем вернуться. Но должны понять, что происходит, чтобы знать, как лучше всего избежать опасности.

– Вы намерены сбежать? – спросила Мириамель. – Вот почему вы все это делаете? Чтобы у вас появился шанс бежать?

– Мы не воины. Путь Детей Океана всегда оставался неизменным: уцелеть, выжить.

Мириамель разочарованно тряхнула головой. Они схватили ее, оторвали от друга – только для того, чтобы иметь возможность спастись от опасности, которой она не понимала.

– Отпустите меня, – попросила она.

– Мы не можем, Мириамель. Мы сожалеем.

– Тогда дайте мне поспать. – Он отползла к стене пещеры и завернулась в плащ.

Дварры ей не мешали, они снова начали между собой переговариваться. Их голоса, мелодичные и непонятные, точно стрекот сверчков, стали для нее колыбельной.

О, пожалуйста, Бог, сделай так, чтобы он не ушел!

Колесо поднимало Саймона вверх. Возможно, Гутвульф продолжал что-то говорить в темноте, но Саймон его не слышал из-за скрипа колеса и звона тяжелых цепей.

Гутвульф! Неужели тот самый придворный с жестоким лицом, которого Саймон видел мельком, Рука Верховного короля? Он участвовал в осаде Наглимунда и являлся одним из самых могущественных друзей короля Элиаса. Что он здесь делает? Должно быть, это кто-то другой. И все же кем бы он ни был, он обладал человеческим голосом.

– Ты меня слышишь? – прокаркал Саймон, когда колесо опустило его вниз.

Кровь, как вечерний прилив, снова хлынула ему в голову.

– Да, – прошипел Гутвульф. – Не говори так громко. Я слышал здесь других, думаю, они могут причинить мне вред и забрать все, что у меня осталось.

Саймон уже видел его тусклую, сгорбленную фигуру – но, несмотря на это, такую же высокую, как у широкоплечего Руки короля. Он как-то странно держал голову, словно она у него болела.

– Можно… мне еще воды?

Гутвульф погрузил руки в желоб, по которому текла вода; а когда голова Саймона оказалась достаточно близко, вылил ее на лицо Саймона. Тот ахнул и попросил еще. Гутвульф трижды опускал ладони в воду, прежде чем Саймон снова оказался наверху.

– Так ты на… на колесе? – спросил мужчина, словно не до конца мог в такое поверить.

Теперь, когда впервые за долгие дни Саймон утолил жажду, он задумался над его вопросом. Неужели этот человек глуп? Как мог тот, кто обладает зрением, задать такой вопрос?

Неожиданно Саймон понял, почему Гутвульф так странно трогал его голову. Слепой. Конечно. Вот почему он ощупывал лицо Саймона.

– Так ты… граф Гутвульф? – спросил Саймон, когда колесо пошло вниз. – Граф Утаниата?

Вспомнив слова Гутвульфа, Саймон старался понизить голос. Ему пришлось повторить вопрос, когда расстояние между ними уменьшилось.

– Я… думаю, да, я был графом. – Руки Гутвульфа безжизненно висели вдоль тела. – До того как лишился глаз. Пока меня не забрал меч…

Меч? Неужели он ослеп во время сражения? Или на дуэли? Саймон отбросил эти мысли: сейчас ему следовало думать о более важных вещах. В животе у него плескалась вода, но больше там ничего не было.

– Ты можешь принести мне еды? Нет, можешь освободить? Меня мучают, пытают! – Слишком много слов для отчаянно болевшего горла, и у Саймона начался приступ кашля.

– Освободить тебя?.. – Гутвульф был явно потрясен. – Но… ты не хочешь здесь находиться? Извини, теперь… все так изменилось. Я многое забываю.

Он безумен. Единственный человек, способный мне помочь, сошел с ума!

– Пожалуйста. Я страдаю, – тем не менее сказал Саймон. – Если ты мне не поможешь, я здесь умру. – Он не смог сдержать рыданий. Произнесенные вслух слова сделали его конец реальным. – Я не хочу умирать!

Колесо снова стало поднимать его вверх.

– Я… не могу. Голоса не позволяют мне ничего делать, – прошептал Гутвульф. – Они говорят, что я должен уйти и спрятаться, или кто-то заберет у меня все. – Его голос стал печальным. – Но я услышал тебя, услышал твое дыхание. Я понял, что ты настоящий, и хотел услышать твой голос. Я так долго ни с кем не говорил. – Его слова стали совсем тихими – колесо уносило Саймона вверх. – Это ты оставлял мне еду?

Саймон не понимал, о чем говорил слепой, но видел, что им овладели сомнения, его тревожила боль Саймона.

– Да, я! Я приносил тебе еду!

Пожалуйста, пусть он все еще будет здесь, когда я опущусь вниз, – молился Саймон. – Пожалуйста, пусть он останется. Пожалуйста.

Когда Саймон стал снова приближаться к нижней точке, Гутвульф протянул руку и провел пальцами по его лицу.

– Ты меня кормил. Я не знаю. Я боюсь. – Он тряхнул лохматой головой. – Я не могу думать. Голоса стали такими громкими! – Внезапно он повернулся и побрел прочь и вскоре исчез в тенях.

– Гутвульф! – закричал Саймон. – Не бросай меня!

Но слепец ушел.

Прикосновение человеческой руки, звук голоса вернули ужасную, нечеловеческую боль. Часы, или дни, или недели – Саймон давно перестал пытаться следить за временем – начали превращаться в постепенно расширявшуюся пустоту, он парил в тумане, медленно дрейфуя все дальше от огней дома. А теперь вернулся и снова страдал.

Колесо повернулось. В те моменты, когда горели все факелы в пещере, Саймон видел почерневших от сажи людей в масках, но никто никогда с ним не заговаривал. Помощники Инча мучительно редко приносили воду, но не тратили на него слова. Несколько раз Саймон видел огромного надсмотрщика, который молча наблюдал за вращавшимся колесом. Как ни странно, Инч не злорадствовал: он приходил для того, чтобы понаблюдать за страданиями Саймона, так хозяин дома между другими делами навещает огород, чтобы проверить, как растут овощи.

Боль в руках, ногах и животе стала такой постоянной, что Саймон уже не помнил, бывает ли иначе. Она перетекала по его телу, словно оно превратилось в мешок, который перебрасывали с рук на руки равнодушные рабочие. С каждым поворотом колеса боль бросалась Саймону в голову, и ему казалось, что она сейчас лопнет, потом атаковала пустой желудок и снова отправлялась к ногам – ему чудилось, будто он стоит на раскаленных углях.

Голод никуда не исчезал. Он был не таким жестоким спутником, как боль, но тупые рези внутри не прекращались. Саймон чувствовал, что с каждым поворотом колеса будто усыхает – в нем остается меньше человеческого, меньше реального, меньше желания быть Саймоном. Лишь тусклое пламя мести и еще более тусклая искра надежды когда-нибудь вернуться домой, к друзьям, заставляли его продолжать цепляться за жизнь.

Я Саймон, – повторял он себе, пока ему не стало трудно вспоминать, что значат два странных слова. – Я не позволю им отнять у меня это. Я Саймон.

Колесо поворачивалось, и Саймон вместе с ним.

Гутвульф не возвращался, чтобы снова с ним поговорить. Однажды, когда Саймон дрейфовал в тумане боли, он почувствовал, как человек, который давал ему воду, коснулся его лица, но не смог пошевелить губами и что-нибудь сказать. И, если это был слепец, он не остался.

По мере того как Саймон ощущал, что он становится все меньше, пещера кузницы увеличивалась в размерах. Как в видении, которое показала ему искра, она открывалась всему миру – точнее, казалось, будто мир обрушился на литейный цех, и у Саймона возникало ощущение, что он одновременно находится сразу во многих местах.

Он чувствовал, что оказался в ловушке в пустых заснеженных горах и горел от драконьей крови. Шрам у него на лице стал источником обжигающей боли. Что-то коснулось его в том месте и изменило. Он знал, что больше никогда не будет прежним.

Под кузницей, но также и внутри Саймона зашевелился Асу’а. Раскрошенный камень дрожал и расцветал заново, сияя, точно стены рая. Шепчущие тени превратились в смеявшихся призраков с золотыми глазами, а те, в свою очередь, в ситхи, полных жизни. Музыка, изящная и прекрасная, точно паутина в росе, заполняла пространство между возрожденными стенами.

В небе над Башней Зеленого Ангела вспыхнула огромная красная полоса, и остальные звезды казались лишь робкими свидетелями.

С севера пришла грандиозная буря, круговорот мрака, который изрыгал ветер и молнии и превращал все вокруг в лед, оставляя за собой безмолвных мертвецов.

Точно человек, попавший в водоворот, Саймон чувствовал, что оказался в центре могучих течений, но не мог ничего изменить. Он был узником колеса. Мир поворачивался в сторону мощных гибельных перемен, а ему даже не удавалось поднять руки к горевшему лицу.

– Саймон…

Его окружала серая пелена, такая густая, что он ничего не видел. Кто его позвал? Разве они не видят, что он нуждается в сне? Если он подождет, голос уйдет. Все уходили, если он ждал достаточно долго.

– Саймон. – Голос оказался настойчивым.

Он больше не хотел слышать голоса, он ничего не хотел, кроме одного: снова заснуть, погрузиться в бесконечный сон без сновидений…

– Саймон, посмотри на меня.

Что-то двигалось в серой мгле. Ему было все равно. Почему голос не оставит его в покое?

– Уходи.

– Посмотри на меня, Саймон. Увидь меня, Саймон. Ты должен ко мне потянуться.

Саймон попытался избавиться от неприятного присутствия, но голос что-то разбудил у него внутри. Он посмотрел в пустоту.

– Ты меня видишь?

– Нет. Я хочу спать.

– Пока нет, Саймон. Есть вещи, которые я должна сделать. Однажды ты получишь свой отдых – но не сегодня. Пожалуйста, Саймон, посмотри!

Двигавшееся нечто приняло более определенную форму, появилось лицо, печальное и красивое, однако совершенно безжизненное. Перед ним парило что-то, напоминавшее крылья или развевавшиеся одежды, но ему едва удавалось разглядеть детали на фоне серой мглы.

– Ты меня видишь?

– Да.

– Кто я?

– Ты ангел. С башни.

– Нет. Но это не имеет значения. – Ангел приблизилась, и Саймон увидел, как обесцветилась обветренная бронзовая кожа. – Наверное, хорошо уже то, что ты вообще можешь меня видеть. Я ждала, когда ты подойдешь достаточно близко. Надеюсь, ты все еще сумеешь вернуться.

– Я не понимаю. – Слова давались ему с огромным трудом. Он хотел только одного: отпустить все и вернуться в равнодушный сон…

– Ты должен понять, Саймон. Ты должен. Мне нужно показать тебе многие вещи, а у меня совсем мало времени.

– Показать?

– Здесь все иначе. Я не могу просто сказать. Это место не такое, как мир.

– Это место? – Он попытался понять. – Какое?

– Оно… за пределами. Другого слова нет.

К нему пришло воспоминание.

– Дорога Снов?

– Не совсем: эта дорога идет вдоль края полей и даже к границам того места, куда я скоро уйду. Но хватит разговоров. У нас мало времени. – Казалось, ангел начала от него удаляться. – Следуй за мной.

– Я… не могу.

– Раньше мог. Иди за мной.

Ангел начала тускнеть. Саймон не хотел, чтобы она уходила. Он был так одинок… Внезапно он оказался с ней рядом.

– Вот видишь, – сказала она. – О Саймон, я так долго стремилась к этому месту – чтобы постоянно здесь находиться! Как замечательно! Я свободна!

Интересно, что она имела в виду, но у Саймона не осталось сил на загадки.

– Куда мы идем?

– Не куда, но в когда. Ты знаешь.

Казалось, ангела наполняло нечто сродни радости. Будь она цветком, – подумал Саймон, – она бы стояла в лучах солнца, окруженная пчелами.

– Какими ужасными были времена, когда я не могла сюда вернуться. Я была счастлива только здесь. Однажды я уже пыталась тебе это сказать, но ты не мог меня слышать.

– Я не понимаю.

– Конечно. Прежде ты никогда не слышал мой голос. Точнее, ты не слышал мой собственный голос. Только ее.

Саймон вдруг сообразил, что они не обмениваются словами. Они с ангелом говорили не как остальные люди; казалось, она давала ему лишь идеи, а те находили путь в его голову. Когда она упоминала о «ней», той другой, чей голос он слышал, он не воспринимал это как слово, но ощущал нечто его защищавшее, обнимавшее, полное любви, но одновременно почему-то опасное, женское.

– Кто такая «она»?

– Она ушла вперед, – ответила ангел, словно он спросил о чем-то другом. – Скоро я к ней присоединюсь. Я должна была дождаться тебя, Саймон. Но меня это не тревожит. Я счастлива здесь. И очень рада, что мне не нужно возвращаться. – Саймон чувствовал, что «обратно» – это какое-то плохое место, несущее боль. – И даже раньше, когда я впервые тут оказалась, я не хотела назад… но она меня заставляла.

Прежде чем он успел задать следующий вопрос и решить, стоит ли в этом странном сне продолжать спрашивать, Саймон оказался в туннелях Асу’а. Перед ним возникла знакомая сцена – светловолосый мужчина, факел, копье, нечто огромное, ослепительно сверкавшее за дверным проемом.

– Что?

– Смотри. Это твоя история – или ее часть.

Мужчина с копьем сделал шаг вперед, каждый дюйм его тела трепетал от предчувствия опасности. Огромный зверь не шевелился. Красные когти лежали на земле всего в нескольких шагах перед ногами мужчины.

Быть может, зверь спит, – подумал Саймон. Его собственный шрам или воспоминание о нем обожгло щеку.

Беги, человек, – подумал Саймон. – Дракон – это больше, чем ты можешь представить. Беги оттуда!

Мужчина сделал еще один шаг вперед и остановился. Саймон внезапно оказался ближе, теперь он смотрел в огромную пещеру, словно видел ее глазами мужчины со светлыми волосами. То, что он увидел, было трудно осмыслить.

Пещера оказалась такой огромной, что свет факелов не доставал до потолка. Стены плавились под могучим огнем.

Это кузница, – сообразил Саймон. – Ну, или теперь кузница. А такой она была в прошлом.

Дракон распростерся на полу пещеры, красно-золотой, словно бесчисленные чешуйки его тела отражали свет факела. Он был больше дома, хвост свернулся бесконечными кольцами. Огромные крылья протянулись от задних лап до длинных шпор за передними когтями. Дракон был великолепен и внушал ужас – он показался Саймону даже страшнее Игьярдука. И не вызывало ни малейших сомнений, что он был мертв.

Копьеносец не сводил с него глаз. Саймон, паривший во сне, смотрел на них.

– Теперь ты видишь? – прошептала ангел. – Дракон был мертвым.

Мужчина сделал шаг вперед, ткнул копьем в неподвижный коготь, почувствовал уверенность и вошел в пещеру с расплавленными стенами.

Перед грудью дракона лежало что-то бледное.

– Там скелет, – прошептал Саймон. – Скелет человека.

– Тихо, – произнесла ангел ему в ухо. – Смотри. Это твоя история.

– Что ты имеешь в виду?

Мужчина с копьем подошел к груде белых костей, сотворил в воздухе знак Дерева, и тень его руки метнулась по стене. Он наклонился ближе, продолжая двигаться медленно и бесшумно, словно зверь мог в любой момент с ревом вернуться к жизни, – но мужчина, как и Саймон, видел зазубренные дыры на месте глаз дракона, сморщенный черный язык вывалился из разинутой пасти.

Мужчина наклонился и с благоговением коснулся человеческого черепа, лежавшего перед грудью дракона, точно жемчужина из разорванного ожерелья. Остальные кости рассыпались рядом. Они почернели и заметно искривились. Глядя на них, Саймон вспомнил обжигающую кровь Игьярдука и пожалел несчастного, который убил чудовище, но и сам погиб. Саймон не сомневался, что с драконом расправился именно он; сохранились лишь кости плеча и руки, сжимавшей меч, который почти по рукоять вошел в живот дракона.

Мужчина с копьем долго смотрел на удивительную картину, потом поднял голову и растерянно оглядел пещеру, словно опасался, что кто-то мог за ним наблюдать. Его лицо оставалось мрачным, но глаза лихорадочно блестели. И в это мгновение Саймон почти его узнал, но его мысли все еще окутывал туман, и, когда светловолосый мужчина снова повернулся к скелету, имя ускользнуло.

Мужчина бросил копье и осторожно высвободил рукоять меча. Один из пальцев скелета сломался. Мужчина некоторое время держал его с непроницаемым лицом, потом поцеловал кость и засунул под рубашку. Когда рукоять меча высвободилась, он положил факел на камень и крепко ее сжал. Затем поставил ногу на грудь дракона и потянул меч на себя. Мышцы у него на руках и шее напряглись, но меч не поддавался. Он немного отдохнул, поплевал на ладони и снова вцепился в рукоять. Наконец клинок выскочил наружу, оставив рваную дыру в сверкавшей красной чешуе.

Мужчина с широко раскрытыми от восторга глазами поднял меч. Сначала Саймон подумал, что клинок самый простой, но его линии были чистыми и изящными, даже под засохшей кровью дракона. Мужчина смотрел на меч с нескрываемым восхищением, граничившим с жадностью, потом снова огляделся по сторонам, словно опасался, что за ним наблюдают, взял факел и направился к арке выхода, но остановился возле передней ноги зверя. После долгих колебаний он опустился на колени и принялся отпиливать почерневшим от крови клинком шпору, которой закачивалось крыло.

Это был тяжелый труд, но молодой мужчина отличался могучим телосложением. Работая, он продолжал с тревогой озираться по сторонам и вглядываться в темные углы огромной пещеры, словно за ним следили тысячи презрительных глаз. Пот катился по его лицу и рукам. Он казался одержимым, словно им овладел дикий призрак; отпилив почти половину шпоры, он внезапно выпрямился и принялся наносить такие мощные рубящие удары мечом, что обломки костей и кусочки плоти полетели в разные стороны. Саймон, остававшийся беспомощным, но заинтересованным наблюдателем, увидел, что глаза мужчины наполнились слезами, а юное лицо исказилось от боли и ужаса.

Наконец ему удалось отрубить коготь. Дрожа, точно охваченный ужасом ребенок, мужчина засунул меч за пояс и, словно коровью ляжку, взвалил коготь на плечо. Его лицо все еще искажала боль, но он, пошатываясь, вышел из пещеры и зашагал по туннелю.

– Он чувствовал призраков ситхи, – прошептала ему ангел. Саймона настолько захватили страдания мужчины, что его напугал ее голос. – Он чувствовал, что они стыдят его за ложь.

– Я не понимаю. – Что-то проснулось в его памяти, но она так долго оставалась серой… – Что это было? И чей скелет я видел в пещере – кто убил дракона?

– Это часть твоей истории, Саймон. – Внезапно пещера исчезла, и они снова оказались в пустоте. – Мне нужно еще многое тебе показать… и у нас совсем мало времени.

– Но я не понимаю.

– Значит, мы должны пойти еще глубже.

Серая мгла дрогнула, а потом исчезла, и появилось видение, которое посетило Саймона на лестнице Тан’джа.

Большая комната. Горит всего несколько свечей, в углах поселились тени. В центре комнаты находится единственный человек, который сидит на стуле с высокой спинкой, вокруг множество книг и свитков.

Саймон уже видел этого человека во сне о лестничном колодце. Тогда мужчина сидел на стуле с открытой книгой на коленях. Он уже перешагнул порог среднего возраста, но в спокойных, созерцательных чертах еще проступали следы ребенка, которым он был когда-то, нежная невинность, лишь слегка потускневшая в результате долгой, трудной жизни. Его волосы почти полностью поседели, хотя в них проглядывали темные пряди, а большая часть короткой бороды оставалась по-прежнему светло-коричневой. Его лоб украшал венец, одежда, пусть и простого покроя, была сшита из дорогого материала.

Как и с мужчиной из логова дракона, Саймону показалось, что он узнал обитателя комнаты. До сна он никогда его не видел – и все же каким-то образом он был ему знаком.

Мужчина оторвался от чтения, когда в комнату вошли двое. Старая женщина, седые волосы которой удерживал потрепанный шарф, шагнула вперед и опустилась на колени у ног мужчины. Он отложил книгу, встал, протянул женщине руку и помог подняться. После того как он произнес несколько слов, которых Саймон не расслышал – так же как и во сне с драконом, эти люди были лишены голосов и какими-то отстраненными, – мужчина пересек комнату и присел на корточки перед спутницей старой женщины, маленькой девочкой семи или восьми лет. Она плакала: глаза у нее опухли, а губы дрожали от гнева или страха. Она избегала взгляда мужчины и дергала себя за рыжие волосы. На ней также была простая одежда, ничем не отделанное темное платье, однако складывалось впечатление, что за девочкой хорошо ухаживали. Ноги девочки оставались босыми.

Наконец мужчина протянул ей руку. После недолгих колебаний она бросилась к нему, спрятала лицо на груди и заплакала еще сильнее. На глазах у мужчины также появились слезы, и он долго прижимал девочку к груди, поглаживая по спине. Наконец с очевидной неохотой он ее отпустил и встал, и она тут же выбежала из комнаты. Мужчина посмотрел девочке вслед, повернулся к старой женщине, молча снял с пальца золотое кольцо и протянул ей; она кивнула, сжала кольцо в кулаке, и он поцеловал ее в лоб. Она поклонилась ему, а потом, словно сама боялась утратить спокойствие, повернулась и поспешно вышла из комнаты.

После долгой паузы мужчина подошел к заваленному книгами сундуку, который стоял у стены, открыл его и вытащил меч в ножнах. Саймон сразу его узнал: он совсем недавно видел изящно украшенную рукоять в груди дракона. Мужчина бережно взял меч, но смотрел на него совсем недолго и почти сразу склонил голову набок, словно что-то услышал. Он неспешно сотворил знак Дерева, его губы шевелились, словно в молитве, потом он вернулся на свое место, положил меч на колени, взял книгу, пристроил ее поверх меча и открыл. Но если бы не крепко сжатые челюсти и едва заметно дрожавшие пальцы, которые переворачивали страницы, он думал только о крепком ночном сне – но Саймон знал, что он ждал чего-то совсем другого.

Сцена задрожала и рассеялась, точно дым.

– Ты видел? Теперь ты понимаешь? – нетерпеливо, как ребенок, спросила ангел.

У Саймона возникло ощущение, что он ощупывает большой мешок. Что-то находилось внутри, и он чувствовал странные углы и важные выпуклости, но когда ему показалось, будто он понял, что внутри, воображение ему изменило. Он слишком много времени провел в сером тумане, и мысли с трудом ворочались у него в голове – к тому же ему было все равно.

– Я не знаю. Почему ты не можешь просто сказать мне, ангел?

– Так нельзя. Эти истины слишком сильны, мифы и ложь вокруг них огромны. Они со всех сторон окружены стенами, которые я не в силах объяснить, Саймон. Ты должен увидеть сам и понять. Но это была твоя история.

Его история? Саймон снова задумался о том, что видел, но смысл от него ускользал. Если бы он только мог вспомнить, какими вещи были прежде, имена и истории, которые знал до того, как его окружила серая мгла!..

– Держись за них, – сказала ангел. – Если ты сможешь вернуться, эти истины будут для тебя полезны. А сейчас я должна показать тебе еще кое-что.

– Я устал. И больше не хочу ничего видеть. – К нему вернулось желание как можно скорее погрузиться в успокоительное забвение, оно притягивало его, словно сильное течение. Ангел принесла ему лишь смятение. Вернуться? В мир боли? Зачем? Зачем эти тревоги? Сон намного проще, сонная пустота равнодушия. Он мог все отпустить, и дальше будет легко…

– Саймон! – В голосе ангела появился страх. – Не надо! Ты не должен сдаваться.

Перед ним медленно возникли черты зеленого лица ангела. Саймону отчаянно хотелось не обращать на нее внимания, и, хотя лицо было маской из безжизненной бронзы, в ее голосе звучали искренние интонации, которые не позволяли ему уйти.

– Почему я не могу отдохнуть?

– У меня осталось совсем мало времени с тобой, Саймон. Прежде ты находился слишком далеко. А теперь мне нужно тебя подтолкнуть, чтобы ты смог вернуться, или ты будешь скитаться вечно.

– А почему тебе не все равно?

– Потому что я тебя люблю. – Ангел говорила с милой простотой, в которой не было ни обязательств, ни укора. – Ты спас меня… или пытался. Но я люблю и других – и они нуждаются в тебе. Существует совсем незначительная надежда, что бурю удастся остановить, – но больше шансов не будет.

Спас ее? Спас ангела, которая стоит на вершине башни? Саймон почувствовал, как его снова начали одолевать усталость и недоумение. Он не мог позволить себе удивляться.

– Тогда покажи мне, если должна.

На этот раз перенос из серой пустоты в живое видение получился более трудным, словно туда было сложнее добраться, или силы ангела убывали. Сначала Саймон увидел огромную круглую тень и довольно долго больше ничего. Постепенно тень стала неровной с одной стороны, потом в ней появились точки света, постепенно превратившиеся в фигуру.

Даже в неясном, странном мире видения Саймон ощутил укол страха. Кто-то сидел на границе теневого круга, его голову украшали оленьи рога, а в руках он сжимал рукоять длинного двуручного меча серого цвета.

Враг! В сознании Саймона не осталось имен, но мысль была ясной и холодной. Перед ним был тот, кто обладал черным сердцем, замерзшим, но горящим внутри с такой силой, что несколько мгновений видение мерцало и грозило исчезнуть.

– Смотри! – едва слышно сказала ангел. – Ты должен увидеть!

Саймон ничего не хотел видеть. Это чудовище, демон абсолютного зла уничтожил всю его жизнь. Почему он должен смотреть?

Чтобы найти путь к его уничтожению, – сказал себе он, стараясь бороться. – Чтобы мой гнев оставался сильным. Чтобы найти причину вернуться к боли.

– Покажи мне. Я буду смотреть.

Видение стало более устойчивым. Саймону потребовалось некоторое время, чтобы понять: темнота вокруг врага являлась Прудом Трех глубин, который мерцал под плащом теней, каменная резьба оставалась цельной, сам пруд, залитый светом, искрился, словно вода в нем обладала собственной жизнью. Омытое жидким перемещавшимся сиянием существо сидело на пьедестале, на каменном мысу, и Пруд окружал его со всех сторон.

Саймон осмелился посмотреть более внимательно. Эта версия врага казалась живым существом, с кожей, костями, плотью и кровью. Руки с длинными пальцами лежали на рукояти серого меча. Его лицо оставалось в тени, но склоненная шея и плечи говорили о тяжком бремени.

Теперь, когда Саймон взглянул на него более внимательно, он обнаружил, что оленьи рога на голове врага вовсе не рога, а тонкие ветки: его корона была вырезана из цельного венца какого-то темно-серебристого дерева. На ветвях осталось несколько листьев.

Враг поднял голову. У него оказалось лицо, как у всех бессмертных, которых Саймону довелось видеть: высокие скулы, узкий подбородок, бледная кожа, прямые черные волосы, большая часть которых заплетена в косы. У него были широко раскрыты глаза, и он смотрел вдаль через воду, точно что-то отчаянно искал, но Саймон, как ни старался, ничего не сумел разглядеть. Но более всего его привело в замешательство выражение лица врага. Он видел гнев, что его совсем не удивило, и непреклонную решимость в сжатых изящных челюстях, но в глазах тлел страх. Саймон никогда не встречал такого горя. За суровой маской скрывалось опустошение, внутренний ландшафт превратился в голую скалу, а боль стала жесткой, как сама земля. Саймон подумал, что, если странное существо заплачет, это будут слезы из огня и пыли.

Скорбь, – вспомнил Саймон имя серого меча. – Джингизу. Сколько скорби. – Он почувствовал нечто вроде судорог отчаяния и гнева. Он никогда не видел ничего столь ужасного и пугающего, как лицо страдавшего врага.

Видение задрожало.

– …Саймон… – Голос ангела был тихим, точно шуршание листвы в траве, – …должна отправить тебя обратно…

Он снова остался один в серой мгле.

– Зачем ты мне показала? Что это значит?

– …Возвращайся, Саймон. Я теряю тебя, и ты далеко от того места, где должен быть…

– Но мне нужно знать! У меня столько вопросов!

– …Я так давно тебя ждала. Меня зовут, я должна идти дальше, Саймон…

Теперь он и в самом деле почувствовал, что она ускользает, и его охватил совсем другой страх.

– Ангел! Где ты?!

– …Теперь я свободна… – Тихо, словно перо коснулось пера. – Я ждала так долго…

Внезапно, когда последний звук ее голоса начал от него ускользать, Саймон ее узнал.

– Лелет! – закричал он. – Лелет! Не оставляй меня!

Он почувствовал ее улыбку, свободный полет, Лелет коснулась его, а потом исчезла. Саймона снова окружила пустота.

Он висел в ней, лишенный направления и понимания. Он попытался двигаться так же, как они с Лелет, но ничего не произошло. Саймон заблудился в пустоте, заблудился, как никогда прежде. Он стал тряпкой, которую несло сквозь мглу. Он остался совершенно один.

– Помогите мне! – закричал он.

Ничего не изменилось.

– Помогите, – пробормотал он. – Кто-нибудь.

Ничего не изменилось. Ничего никогда не изменится.

Корабль снова стал опускаться. Деревянные стены каюты заскрипели, пустая чашка Изгримнура вылетела у него из руки и упала на пол.

– Да сохранит нас Эйдон! Это ужасно!

Джошуа вымученно улыбнулся:

– Верно. Только безумцы выходят в море во время шторма.

– Не шути, – с тревогой прорычал Изгримнур. – Не шути о лодках. И бурях.

– Я не шутил. – Принц сжал рукой стул, когда каюта пошла вверх. – Разве мы не безумцы, если позволили страху перед звездой в небе заставить нас спешить и сразу выйти в море?

Герцог бросил на него свирепый взгляд:

– Мы здесь. Видит Бог, я не хотел тут оказаться, но я на корабле.

– Да, мы на корабле, – согласился Джошуа. – Давай хотя бы скажем спасибо за то, что Воршева с детьми и твоя Гутрун остались в безопасности в Наббане.

– В безопасности до тех пор, пока туда не придут ганты. – Изгримнур поморщился, вспомнив о жутком гнезде. – В безопасности, пока килпа не решат, что пора выйти на сушу.

– Ну, и кто теперь слишком сильно тревожится? – мягко спросил Джошуа. – Вареллан, как мы видели, стал разумным молодым человеком, и с ним осталась существенная часть армии Наббана. Наши леди в большей безопасности, чем мы.

Корабль содрогнулся и накренился. Изгримнуру хотелось говорить, что-то делать, чтобы не слышать, как трещит дерево корпуса, словно он вот-вот развалится на части.

– Знаешь, о чем я подумал, – начал Изгримнур, – если ниски являются родственниками бессмертных, как нам сказала Мириамель, разве мы можем им верить? Почему они предпочтут ситхи, а не норнов? – И, словно в ответ на его вопрос, послышалась песнь ниски, чуждая и мощная, которая с легкостью перекрыла вой ветра.

– Они сделали выбор, – громко ответил Джошуа. – Одна из смотрящих-за-морем отдала жизнь, чтобы спасти Мириамель. Чего еще тебе нужно?

– Но они не держат килпа на таком расстоянии, которое меня бы успокоило. – Изгримнур сотворил знак Дерева. – Джошуа, нас атаковали уже трижды!

– И я не сомневаюсь, что атаковали бы еще чаще, если бы не Нин-Рейсу и ее брат и сестра ниски, – ответил Джошуа. – Ты же выходил на палубу и видел, как вода бурлит от проклятых существ. Их полно в море.

Изгримнур мрачно кивнул. Он видел килпа – их действительно было очень много, – они окружили флот и метались вокруг кораблей, как ужи в бочке. Несколько раз они забирались на флагманский корабль, однажды при свете дня. Несмотря на боль в ребрах, герцог убил пару отвратительных тварей, а потом потратил часы, пытаясь смыть их маслянистую, отвратительно пахнувшую кровь с рук и лица.

– Я знаю, – наконец сказал он. – Складывается впечатление, что их послал враг, чтобы нас задержать.

– Возможно, так и есть. – Принц налил немного вина в свою чашку. – Мне кажется странным, что килпа массово атакуют корабли – и одновременно ганты покинули болота. У нашего врага длинные руки, Изгримнур.

– По мнению маленького Тиамака, то, что происходило в гнезде гантов, где мы его нашли, объясняется тем, что Стормспайк каким-то образом заставлял его и других враннов говорить с гантами. – Мысль о том, что соплеменников Тиамака так используют ганты, обжигала, но потом ему приходилось ее отбрасывать, как и сожаления о сотнях моряков Наббана, погибших ужасной смертью в челюстях килпа, – Изгримнуру хотелось сжать руку в кулак и кого-нибудь ударить. – Какой демон способен делать такие вещи, Джошуа? Что это за враг, которого мы не можем увидеть и не в силах как следует ему врезать?

– У нас самый опасный враг из всех. – Принц сделал несколько глотков вина, стараясь не обращать внимания на качку. – И мы должны его победить, какой бы ни оказалась цена.

Дверь каюты распахнулась. Камарис схватился за стену, чтобы сохранить равновесие, и вошел, задев ножнами дверной проем.

– Что говорит Нин-Рейсу? – спросил Джошуа, наливая ему вина. – Переживет ли «Эмметинский самоцвет» еще одну ночь?

Старый рыцарь осушил чашу с вином и посмотрел на осадок.

– Камарис? – Джошуа направился к нему. – Что сказала Нин-Рейсу?

После небольшой паузы Камарис поднял голову:

– Я не могу спать.

Принц бросил тревожный взгляд на Изгримнура:

– Я не понимаю.

– Я был на палубе, – проворчал Камарис.

Изгримнур подумал, что это очевидно – с Камариса на пол натекла небольшая лужа. Старый рыцарь выглядел еще более растерянным, чем обычно.

– Что не так, Камарис? – спросил Джошуа.

– Я не могу спать. Меч приходит в мои сны. – Он сжал рукоять Шипа. – Я слышу его… он мне поет. – Камарис слегка вытащил меч из ножен, и они увидели абсолютно черный клинок. – Я носил его долгие годы. – Он искал правильные слова. – Я думаю… думаю, он живой.

Джошуа с недоверием посмотрел на клинок.

– Возможно, вам не следует постоянно его носить, Камарис. Ведь очень скоро вам все равно придется его надеть. А пока положите в безопасное место.

– Нет. – Старик покачал головой, и его голос прозвучал неожиданно жестко. – Нет, я не осмеливаюсь. Нам необходимо узнать некоторые вещи. Нам по-прежнему неизвестно, как использовать Великие мечи против врага. Ты сам сказал, что это время стремительно приближается. Быть может, я сумею понять его песню. Быть может…

Принц поднял руку, словно хотел возразить, но тут же ее опустил:

– Поступайте, как считаете нужным. Ведь вы хозяин Шипа.

Камарис мрачно посмотрел на Джошуа:

– В самом деле? Раньше и я так думал.

– Присядь, выпей еще вина, – предложил Изгримнур. Он попытался встать, но передумал. Схватки с килпа замедлили его выздоровление. Поморщившись, он знаком предложил Джошуа наполнить чашку Камариса. – Трудно не чувствовать, что нас преследуют призраки, когда воет ветер, а море швыряет нас, точно кости в стакане.

– Изгримнур прав. – Джошуа улыбнулся. – Вот, выпейте. – Каюта снова накренилась, и вино выплеснулось на его запястье. – Пейте, пока вино еще в чашке, а не на полу.

Камарис молчал несколько долгих мгновений.

– Я должен поговорить с тобой, Джошуа, – неожиданно сказал он. – Кое-что отягощает мою душу.

Удивленный принц ждал.

Казалось, лицо рыцаря стало серым, когда он повернулся к герцогу:

– Пожалуйста, Изгримнур, я должен поговорить с Джошуа наедине.

– Я твой друг, Камарис, – ответил герцог. – Если кого-то и следует винить за то, что ты оказался с нами, так только меня. Если тебя что-то мучает, я хочу помочь.

– Меня обжигает стыд. Я бы не стал о нем говорить даже Джошуа, но он должен меня выслушать. Даже когда я лежу без сна, опасаясь того, что может сотворить меч, Господь наказывает меня за мой тайный грех. И я молюсь о том, что, если мне удастся сделать все правильно, Он даст мне силы понять Шип и его братьев. Но, пожалуйста, не заставляй меня говорить о своем позоре еще и тебе. – Камарис выглядел очень старым, его лицо осунулось, и он отвел глаза в сторону. – Пожалуйста, я тебя прошу.

Смущенный и заметно напуганный, Изгримнур кивнул:

– Как пожелаешь, Камарис. Конечно.

Бесцветный, безграничный туман окутал все вокруг, и Саймон не видел ни пола, ни потолка, он парил в самом центре пустоты. Никакого движения, полная тишина.

– Помогите мне! – закричал он или попытался, но его голос не покинул пределов его головы. Лелет исчезла, ее последнее прикосновение к его мыслям стало холодным и далеким. – Помогите! Кто-нибудь!

Если кто-то и разделял с ним пустые серые пространства, он не ответил.

А что, если здесь кто-то или что-то? – внезапно подумал Саймон, вспомнив, что ему рассказывали о Дороге Снов. Возможно, с ним я не захочу встречаться. Может быть, и не Дорога Снов, но Лелет сказала… что-то похожее. Наставник Бинабика Укекук наткнулся на ужасное существо, когда там находился, и оно его убило.

Но хуже ли это, чем висеть здесь вечно, как призрак? Скоро от меня не останется ничего, что стоило бы спасать.

Проходили часы, но все оставалось по-прежнему. Или дни. Недели. Здесь не было времени, а пустота всеобъемлюща. После бесконечной пустоты без времени его слабые и беспорядочные мысли снова соединились в единое целое.

Лелет должна была меня толкнуть и вернуть в мое тело и к моей жизни. Может быть, я сумею сделать это самостоятельно.

Саймон попытался вспомнить, каково это – находиться внутри своего живого тела, но довольно долго перед ним возникали только разрозненные образы последних дней: рывшие землю копатели, ухмылявшиеся в свете факела, норны, что-то шептавшие на вершине холма в долине Асу. Постепенно ему удалось представить большое колесо и привязанное к нему обнаженное тело, его собственное.

– Это я! – Он почувствовал волнение. – Я, Саймон. Я все еще жив!

Того, кто висел на колесе, окутывал мрак, и Саймону никак не удавалось его разглядеть, он походил на грубое изображение Усириса на Его Дереве, но Саймон чувствовал неуловимую связь между собой и этим телом. Он попытался представить лицо, но оказалось, что он его забыл.

Я потерял себя. – Мысль была подобна смертельному одеялу холода. – Я не помню, как я выгляжу, – у меня нет лица!

Тело на колесе, даже само колесо задрожали и стали расплываться.

Нет! – Саймон постарался удержать колесо, заставить круглую тень оставаться перед его мысленным взором. – Нет! Я жив. Меня зовут Саймон!

Он попытался вспомнить, как смотрел в зеркало Джирики, – но сначала ему пришлось вызвать из памяти само зеркало, почувствовать под пальцами его прохладу и изящную резьбу. Оно потеплело от прикосновения, стало похожим на живое существо.

И внезапно Саймон сумел вспомнить собственное лицо, пойманное в зеркале ситхи. Рыжие волосы, густые и растрепанные, белая прядь, вдоль щеки от глаза до челюсти след от драконьей крови. Но глаза не выдавали, какие мысли за ними прятались. Теперь из зеркала Джирики на него смотрел уже не мальчик, а тощий молодой человек. Это твое собственное лицо, – сообразил Саймон, – оно вернулось.

Он собрал всю свою волю в кулак, стараясь заставить темную фигуру на колесе обрести его лицо. По мере того как оно появлялось на тусклой фигуре, все остальное также становилось более отчетливым. Из серой пустоты начала вырастать кузница, пока прозрачная и призрачная, но уже напоминавшая реальное место, от которого Саймона отделяло совсем незначительное расстояние. Надежда наполнила его сердце.

Но, как он ни пытался, дальше ему продвинуться не удавалось. Он отчаянно хотел вернуться – даже на колесо, – однако оно оставалось за пределами его досягаемости: и чем сильнее он старался, тем больше увеличивалось расстояние между ним, дрейфовавшим в мире сна, и его пустым, спящим телом.

Я не могу до него дотянуться! – Он ощутил близость поражения. – Я не могу.

Как только он это осознал, изображение колеса потускнело, потом исчезло, а вместе с ним и призрачная кузница, оставив его парить в бесцветной пустоте.

Саймон собрался с силами, но на этот раз сумел вернуть лишь слабый мерцавший отблеск оставленного им мира, который быстро потускнел и исчез. Охваченный яростью Саймон предпринимал все новые и новые попытки, но ему никак не удавалось прорваться. Наконец воля ему изменила. Он принадлежал пустоте.

Я потерялся…

Некоторое время Саймон чувствовал лишь пустоту и боль.

Он не знал, спал он или перешел в другую вселенную, но, когда к нему вернулась способность мыслить, в его пустоте появилось что-то новое, пылинка света, подобная пламени свечи в густом тумане.

– Лелет?! Лелет, это ты?

Искорка не двигалась. Саймон заставил себя потянуться к источнику света.

Сначала он не понимал, приближается он или нет или, как звезда на горизонте, остается далеким и недоступным, как бы он к нему ни стремился. Но, хотя у Саймона не было уверенности, что искра становилась ближе, картина вокруг него начала изменяться. На месте воздушной пустоты теперь он видел смутные линии и формы, которые постепенно становились более четкими и ясными, пока наконец он не начал различать деревья и камни – только прозрачные, как вода.

Саймон двигался вдоль склона, но земля и растительность, что ее покрывала, казались лишь немногим более реальными, чем пустота, занимавшая место неба. Казалось, он плыл над ландшафтом из чистого стекла, но, когда на мгновение потерял направление и наступил на камень, оказавшийся у него на пути, прошел сквозь него.

Неужели я стал призраком? Или просто это такое призрачное место?

Свет стал ближе. Саймон видел его теплое сияние, смутно отражавшееся в тумане, который окутывал деревья, окружавшие его со всех сторон.

Свет приближался.

Сияние парило на краю призрачной долины, на выступе прозрачного камня, удобно устроившись в руках едва различимой, сотканной из тумана фигуры. По мере того как он приближался, она повернулась. Призрак, ангел или демон с лицом женщины. Глаза широко раскрылись, однако Саймону показалось, что она его не видела.

– Кто здесь?

Остававшееся в тени лицо женщины не двигалось, но у Саймона не возникло ни малейших сомнений, что говорила она, голос определенно был человеческим.

– Это я. Я потерялся. – Саймон вдруг подумал о том, что бы он почувствовал, если бы в этой смертельной пустоте к нему приблизился незнакомец. – Я не причиню вреда.

По фигуре женщины прошла рябь, и на мгновение сияние света, который она прижимала к груди, стало ярче. Саймон почувствовал, как его наполняет тепло, и ему стало легче.

– Я тебя знаю, – медленно проговорила незнакомка. – Ты уже однажды ко мне приходил.

Он не понял смысла ее слов.

– Я Саймон. А кто ты? И что это за место?

– Меня зовут Мегвин. – Казалось, она смутилась. – А это страна богов. Но ты наверняка знаешь и то и другое. Ты был посланцем богов.

Саймон все еще ее не понимал, но он отчаянно тосковал по компании любого существа, даже призрачной женщины.

– Я потерялся, – повторил он. – Могу я остаться здесь и поговорить с тобой? – Ему почему-то показалось, что очень важно получить ее разрешение.

– Конечно, – ответила она, но в ее голосе все еще слышалась неуверенность. – Пожалуйста, оставайся.

На мгновение Саймон сумел разглядеть ее: скорбное лицо обрамляли густые волосы, частично скрытые капюшоном плаща.

– Ты очень красивая, – сказал он.

Мегвин рассмеялась, и Саймон скорее почувствовал ее смех, чем услышал.

– На случай, если я забыла, ты напомнил мне, что я далека от той жизни, которую знала. – Последовала пауза. Свет у ее груди начал пульсировать. – Значит, ты потерялся?

– Да. Это трудно объяснить, но я не здесь – во всяком случае, остальная моя часть. – Саймон подумал, стоит ли рассказать ей больше, но ему не хотелось открываться даже перед печальным, безобидным на вид призраком. – А почему ты здесь?

– Я жду. – В голосе Мегвин отчетливо слышалось сожаление. – Не знаю, кого или чего. Но я жду.

Некоторое время они молчали. Внизу, под ними, мерцала долина, призрачная, как туман.

– Все кажется таким далеким, – наконец сказал Саймон. – Все, что представлялось невероятно важным.

– Если ты постараешься, – сказала Мегвин, – то сможешь услышать музыку.

Саймон стал слушать, но ничего не услышал, что само по себе его удивило. Здесь ничего не было – ни ветра, ни пения птиц, ни тихого бормотания голосов, даже биения его собственного сердца. Он никогда не мог представить, что существует такая полная тишина, такое глубокое умиротворение. После безумия и рева жизни у Саймона возникло впечатление, что он оказался в неподвижном центре вещей.

– Меня немного пугает это место, – признался он. – Я боюсь, что если задержусь здесь надолго, то не смогу вернуться к своей жизни.

Он почувствовал удивление Мегвин.

– К жизни? Разве ты не умер уже давно? Когда ты ко мне приходил, я думала, что ты древний герой. – Она недовольно фыркнула. – Что я наделала? Быть может, ты не знаешь, что мертв?

– Мертв? – Потрясение, ярость и ужас пронзили Саймона. – Я не мертв! Я жив, просто не могу вернуться назад. Я жив!

– Тогда что ты делаешь здесь со мной? – В ее голосе появилось нечто очень странное.

– Я не знаю. Но я живой! – И, хотя Саймон произнес эти слова частично, чтобы опровергнуть собственные внезапные опасения, он также ощутил ослабевшие узы, все еще связывавшие его с далеким телом.

– Но ведь сюда попадают только мертвые? Мертвые вроде меня, разве не так?

– Нет. Мертвые уходят. – Саймон подумал об улетевшей Лелет и понял, что сказал правду. – А здесь место ожидания – нечто промежуточное. Мертвые уходят дальше.

– Но как такое может быть, если я… – Мегвин внезапно смолкла.

Гнев Саймона, вызванный страхом, не исчез, но он чувствовал, что пламя жизни все еще горит у него внутри – оно потускнело, но не погасло, и ему стало легче. Он знал, что еще жив. Только это сейчас имело значение и оставалось главным.

Неожиданно он почувствовал рядом что-то новое, понял, что происходило нечто странное. Мегвин плакала, она не издавала звуков, но ее тело отчаянно дрожало и грозило исчезнуть, как дым, что уносит ветер.

– Что случилось? – Саймон, который ничего не понимал и испытывал тревогу, не хотел ее терять, но она становилась опасно иллюзорной. Даже свет, который она несла, заметно ослабел. – Мегвин! Почему ты плачешь?

– Я такая дура, – проговорила она. – Какая же я дура!

– Я тебя не понимаю. – Он попытался дотянуться до нее, взять за руку, но они не могли прикоснуться друг к другу. Саймон посмотрел вниз и ничего не увидел там, где должно было находиться ее тело. Как странно, – подумал он, – но в этом мифическом месте мне совсем не страшно, как могло бы быть в любом другом. Интересно, каким он казался Мегвин. – Почему ты дура?

– Потому что думала, будто все знаю. Я думала, что даже боги ждут, что я стану делать.

– Я все равно не понимаю.

Мегвин долго не отвечала. Саймон чувствовал, как ее боль течет сквозь него мощными потоками, то гневными, то печальными.

– Я объясню – но сначала расскажи, кто ты такой и как сюда попал. О, боги, боги! – Горе снова грозило унести ее прочь. – Я стала жертвой ужасного количества предположений. Их было слишком, слишком много.

Саймон выполнил ее просьбу и заговорил, сначала медленно, запинаясь, подбирая слова, потом к нему пришла уверенность и постепенно вернулось прошлое. Он с удивлением обнаружил, что может вспомнить имена, которые совсем недавно представлялись туманными дырами в памяти.

Мегвин его не прерывала, но по мере того как он говорил, становилась материальной. Он снова ее видел, блестящие печальные глаза и плотно сжатые губы, словно только так она могла заставить их не дрожать. Интересно, – подумал он, – кто ее любил? Он не сомневался, что такую женщину обязательно кто-то любил. И кто будет о ней скорбеть?

Когда он заговорил о Сесуад’ре и миссии графа Эолейра в Эрнисдарке, она впервые прервала молчание и попросила его подробнее рассказать о графе и вспомнить все его слова.

Саймон рассказал Мегвин про Адиту и про то, что Дети Рассвета направляются к Эрнистиру, и Мегвин снова заплакала.

– Мирза в плаще дождя! Все, как я опасалась. Я едва не уничтожила своим безумием народ Эрнистира. Я не умерла!

– Я не понимаю. – Саймон наклонился немного ближе, купаясь в тепле ее сияния, и окружавший его диковинный ландшафт стал не таким пустым. – Ты не умерла?

Женщина-тень начала рассказывать о своей жизни, и Саймон с изумлением понял, что и в самом деле ее знал, хотя они не встречались: она была дочерью короля Ллута и сестрой Гвитинна, которого Саймон видел на советах Джошуа в Наглимунде.

История, которую она ему поведала, а потом рассказ о снах, неправильном понимании и несчастных случаях, которые они с Саймоном теперь сумели объединить в единое целое из фрагментов и догадок, получилась ужасной. Саймон, который много времени провел на колесе, в ярости от жалости к себе обнаружил, что ему стало плохо от потерь Мегвин – у нее таким страшным образом забрали отца, брата, дом и страну, что даже он, несмотря на все свои несчастья, такого не испытал. И жестокие шутки судьбы с его невольной помощью теперь обратились против нее! Стоит ли удивляться, что она потеряла самообладание и решила, что умерла. Он невероятно ей сочувствовал.

Когда Мегвин закончила, призрачная долина вновь погрузилась в молчание.

– Но почему ты здесь? – наконец спросил Саймон.

– Я не знаю. Меня никто не привел сюда, как тебя. Но после того, как я прикоснулась к мыслям существа – как я думала, находившегося в Скадахе, в Наглимунде, – если я правильно поняла, некоторое время я находилась в пустоте. А потом очнулась в этом месте и стране и поняла, что жду. – Она немного помолчала. – Возможно, я ждала тебя.

– Но почему?

– Я не знаю, – повторила она. – Но складывается впечатление, что мы с тобой ведем одно и то же сражение – точнее, вели, ведь я не знаю, как кто-то из нас может отсюда уйти.

Саймон ждал и думал.

– То существо… в Наглимунде. Каким оно было? Что ты… почувствовала, когда коснулась его мыслей?

Мегвин попыталась объяснить:

– Оно… горело. Я находилась так близко, словно мое лицо оказалось совсем рядом с дверцей огромной печи, и я боялась, что пламя сожжет все мое существо. Я не слышала слов, как в разговоре с тобой, лишь… идеи. Ненависть, как я уже тебе сказала, – ненависть ко всему живому. И стремление к смерти, к избавлению, почти столь же сильное, как страстное желание мести. – Мегвин печально вздохнула, и на миг ее свет потускнел. – Тогда впервые я испытала тревогу из-за собственных мыслей, ведь и я мечтала о смерти – но, если я уже была мертва, как я могла хотеть расстаться с жизнью? – Она рассмеялась, и у Саймона возникло горькое и одновременно сладкое ощущение.

– Да защитит меня Мирча! Только послушать, о чем мы говорим! Даже после всего, что случилось, это настоящее безумие, недоступное пониманию, дорогой незнакомец. То, что ты и я находимся в таком странном месте, в мойхенеге, – она использовала слово из эрнистирийского языка или подумала, что он не понимает, – рассуждаем о наших жизнях, хотя до сих пор не знаем, живы мы или уже нет.

– Мы вышли из мира, – сказал ей Саймон, и внезапно все изменилось. Он вдруг ощутил, как на него снизошло спокойствие. – Быть может, мы получили дар. Нам позволили на время покинуть привычный мир и отдохнуть. – Он действительно впервые с того момента, как провалился под землю в склепе Джона, снова ощутил себя собой.

Встреча с Мегвин позволила ему почувствовать себя живым.

– Отдых? Быть может, для тебя, Саймон, – и, если это так, я за тебя счастлива. Но я могу лишь думать о глупости, в которую превратила свою жизнь, и скорбеть.

– А тебе удалось узнать еще что-нибудь… от того, что горело? – Он хотел отвлечь Мегвин.

Ей едва удавалось справляться со скорбью из-за совершенных ошибок, он боялся, что она могла исчезнуть – и тогда он снова остался бы один.

Мегвин слегка мерцала. Неощутимый ветер играл облаком ее волос.

– Меня посещали мысли, для которых не было слов. Передо мной возникали неописуемые картины, очень сильные и яркие, словно они находились близко к центру пламени, наделявшему призрака жизнью.

– Какие?

Если огненное присутствие, которое описывала Мегвин, являлось тем, о чем он думал, любая подсказка о его планах – и планах его восставшего из мертвых хозяина – могла помочь предотвратить наступление бесконечного века тьмы.

Если я смогу вернуться, – напомнил он себе. – Если сумею бежать из этого места. Он отбросил в сторону неприятную мысль. Бинабик научил его делать только то, что возможно в данный момент времени: «Ты не можешь поймать трех рыб двумя руками», – часто повторял тролль.

Мегвин колебалась, а потом ее сияние стало набирать силу:

– Я попытаюсь тебе показать.

В долине из стекла и теней, расположенной перед ними, что-то пришло в движение – новый свет, но если тот, который Мегвин держала у груди, был мягким и теплым, этот сиял ярко и агрессивно; прямо на глазах у Саймона вокруг него возникло четыре ослепительно сиявших точки. Через мгновение главный источник превратился в пламя, устремившееся вверх, – но по мере того, как оно росло, его цвет менялся, становился бледнее, пока не стал белым, точно иней; языки огня застыли в неподвижности, хотя продолжали тянуться к небу, и Саймон не мог отвести от них взгляда. В центре четырех источников света появилось Белое дерево, прекрасное и неземное. То самое, что так долго преследовало его в снах. Белое дерево. Пылавшая башня.

– Башня Зеленого Ангела, – пробормотал он.

– И место, куда стремятся все мысли призрака Наглимунда. – Голос Мегвин неожиданно стал усталым, словно, показав Саймону дерево, она истратила все силы. – У него внутри пылает идея, как огонь вокруг дерева. – Видение заколыхалось и исчезло, оставив лишь иллюзорный пейзаж, полный теней.

Башня Зеленого Ангела, – подумал Саймон. – Там должно что-то произойти.

– И еще одно. – Очертания Мегвин стали заметно менее четкими. – Он думает о Наглимунде как… о Четвертом доме. Ты понимаешь, что это значит?

У Саймона остались смутные воспоминания о том, что он слышал нечто похожее от Огненных танцоров на вершине холма в долине Асу, но в данный момент это не имело для него существенного значения. Его занимала мысль о Башне Зеленого Ангела, ведь она и ее зеркальный фантом – Белое дерево – преследовали его в снах в течение года. Башня оставалась последним творением ситхи в городе, местом, где Инелуки произнес жуткие слова, убившие тысячу смертных солдат и навсегда изгнавшие его из мира живых Светлого Арда. Если Король Бурь желал окончательной мести, возможно, передав часть своей ужасной власти своему смертному союзнику Элиасу, где еще это могло произойти, если не в башне?

Саймон почувствовал, как им овладевает ярость разочарования. Понять и наконец увидеть очертания главного плана Врага, но быть совершено беспомощным – это сводило с ума! Как никогда в жизни, он хотел действовать, однако был обречен скитаться, точно бездомный призрак, в то время как его тело висело бесполезным и покинутым грузом на колесе.

– Мегвин, я должен найти выход… из этого места. Мне необходимо как-то вернуться. Все, за что мы оба боролись, находится там. Башня Зеленого Ангела в Хейхолте и есть Белое дерево. Я должен вернуться!

Окутанная тенями Мегвин долго ему не отвечала.

– Ты хочешь вернуться к боли? К ужасным страданиям?

Саймон подумал о том, что уже случилось и могло случиться, о своем измученном теле на колесе и боли, от которой он сбежал сюда, но это не изменило его решимости.

– Да спасет меня Эйдон, я должен. А разве ты сама не хочешь вернуться?

– Нет. – По призрачному телу Мегвин пробежала дрожь. – Нет. У меня не осталось сил, Саймон. Если бы что-то не удерживало меня здесь, я бы давно отпустила все, что заставляет меня оставаться в этом мире. – Мегвин сделала, как показалось Саймону, глубокий вдох и заговорила снова, но теперь она с трудом сдерживала рыдания: – Там остались те, кого я любила, и теперь я знаю, что многие из них еще живы. В особенности один. – Она постаралась успокоиться. – Я любила его так сильно, что моя любовь превратилась в болезнь. Быть может, и он питал ко мне какие-то чувства, но я была постыдно горда и ничего не замечала… теперь это уже не имеет значения. – Ее голос стал хриплым. – Нет, неправда. Во всем мире живых нет ничего более важного, чем моя любовь, но ей уже не бывать. Я не вернусь назад, чтобы начать все снова, даже если бы могла.

Ее боль была так велика, что Саймон лишился дара речи. Он понял, что некоторые вещи нельзя исправить. А скорбь никогда не отступит.

– Но я считаю, что ты должен вернуться, – продолжала Мегвин. – Для тебя все иначе, Саймон. И я рада, что еще есть те, кто хочет жить в нашем мире. Никто не должен испытать такие же чувства, как я. Возвращайся, Саймон, спаси тех, кого ты любишь, если сможешь, – и тех, кого люблю я.

– Но я не могу. – Его упрямый гнев уступил место опустошению. Пути назад не существовало. Они с Мегвин останутся здесь и будут бесконечно обсуждать события своей жизни. – Я даже не знаю, почему я так сказал, потому что я действительно не могу. Я пытался. У меня нет сил вернуться в свое тело.

– Попытайся. Попробуй еще раз, – сказала Мегвин.

– Ты думаешь, я не пытался? Неужели ты сомневаешься, что я старался изо всех сил? Мое тело осталось за пределами моих возможностей!

– Если ты прав, тогда у нас впереди вечность, – заметила Мегвин.

Саймон, который уже не раз старался изо всех сил и потерпел неудачу, проглотил горькие слова. Мегвин была права. Если он хотел хоть как-то помочь друзьям, если существовали минимальные шансы отомстить за все, что перенесли он, Мегвин и тысячи других людей, он должен предпринять еще одну попытку – каким бы маловероятным ни представлялся успех.

Саймон постарался прогнать из своего сознания все страхи и мелочи, отвлекавшие внимание. Когда ему удалось немного успокоиться, он призвал образ водяного колеса и заставил его медленно вращаться, описывая над призрачной долиной окутанный дымкой круг. Потом он стал вспоминать собственное лицо, только свое и никакое другое, обращая особое внимание на то, что находилось за его чертами, сны, мысли и воспоминания, делавшие его Саймоном. Затем попытался оживить тень фигуры, привязанной к колесу, и наделить ее всеми свойствами Саймона, но почувствовал, что его силы находятся на пределе.

– Ты можешь мне помочь, Мегвин? – По мере того как колесо становилось материальнее, Мегвин тускнела и уже превратилась в слабо мерцавшую тень.

– Пытайся, – сказала Мегвин.

Саймон старался удержать колесо перед собой, вызвать боль, ужас и бесконечное одиночество, которые к нему прилагались. В какой-то момент он почувствовал, как грубое дерево царапает ему спину, услышал плеск воды и глухой звон цепей, но образ начал ускользать – он был так близко, но теперь начал отступать…

– Я здесь, Саймон.

Внезапно он почувствовал вокруг себя присутствие Мегвин – и даже каким-то необъяснимым образом внутри своей сущности. Она передала ему сияние, которое держала в руках, когда они разговаривали, и оно показалось ему теплым, как солнце.

– Я думаю, именно по этой причине она меня сюда перенесла – чтобы я ждала тебя. А теперь наступило время твоего возвращения.

Саймона наполнила сила Мегвин. Колесо, пещера с кузницей, грызущая боль живого тела, – все, что сейчас означало для него жизнь, было совсем рядом.

Но сама Мегвин находилась уже далеко, и ее следующие слова донеслись до него с огромного расстояния, тихие и быстро затухавшие:

– Я ухожу, Саймон. Возьми то, что я тебе отдала, и используй: мне больше не нужна моя жизнь. Сделай, что должен. Я молюсь, чтобы этого оказалось достаточно. Если встретишь Эолейра… нет, я скажу ему сама. Однажды. В другом месте…

Ее смелые слова не смогли спрятать страх, и Саймон чувствовал ее ужас, когда она позволила себе ускользнуть в темную неизвестность.

– Мегвин! Не надо!

Но она ушла. И теперь ее сияние стало частью Саймона. Она отдала ему единственное, чем обладала, – самый смелый и страшный дар.

Саймон сражался так, как не сражался никогда, полный решимости не позволить дару Мегвин пропасть. И, хотя мир живых теперь находился так близко, что он его чувствовал, тем не менее какой-то непонятный барьер отделял его от тела, которое он оставил, – но он не мог позволить себе потерпеть поражение. Используя силу, подаренную Мегвин, он двигался все дальше, к боли, страху и беспомощности, ко всему, что станет неизбежным, когда он вернется. Он ничего не мог сделать, лишь принять реальность. Он атаковал и ощущал, как разрушается барьер. Саймон не сдавался.

Тусклый серый туман превратился в черный, потом стал красным. Саймон с диким криком перешел из нижних пределов в реальный мир. Он испытывал боль. Она пронзала все его тело. Он родился в мир боли.

Бесконечный крик вырывался из пересохшего горла, слетал с растрескавшихся губ. Его рука горела, ее сжигала агония невероятной боли.

– Тихо! – испуганный голос прозвучал совсем рядом. – Я пытаюсь…

Саймон вернулся на колесо. В голове у него стучало, старое дерево терлось о спину. Но что не так с его рукой? У него возникло ощущение, что кто-то пытался оторвать ее от запястья раскаленными щипцами…

У него двигалась рука! Он мог ею шевелить!

И вновь он услышал дрожащий шепот:

– Голоса говорят, что я должен торопиться. Они скоро придут.

Левая рука Саймона была свободна. Когда он попытался ее согнуть, молния боли ударила в плечо – но рука двигалась. Он открыл глаза и ошеломленно осмотрелся по сторонам.

Перед ним кто-то висел вверх ногами, за спиной у него Саймон разглядел перевернутую пещеру. Окутанный тенями человек пилил что-то на его правой руке… что-то блестящее сверкнуло на мгновение в свете факелов, установленных на стене пещеры. Кто это? Что он делает? Саймон не мог заставить свои хромые мысли двигаться по порядку, одна за другой.

Теперь жуткая боль обожгла его правую руку. Что происходит?

– Ты приносил мне еду. Я… не мог тебя оставить. Но голоса говорят, что я должен спешить!

Саймон едва мог думать, когда обе его руки горели огнем, но постепенно начал понимать. Он висел головой вниз на колесе. Кто-то пытался его освободить. Кто-то…

– …Гутвульф?..

– Скоро остальные заметят. Они придут. Не двигайся – я не вижу и боюсь тебя порезать. – Слепой граф отчаянно торопился.

Саймон стиснул зубы, пытаясь подавить новый крик, когда кровь прилила к рукам. Он не представлял, что на свете бывает такая боль.

Свободен. Оно того стоит. Я буду свободен…

Саймон закрыл глаза и стиснул зубы. Теперь и вторая его рука освободилась – обе болтались возле головы, и стоило ему ими пошевелить, как на него накатывала жуткая, нестерпимая боль.

Он смутно слышал, как Гутвульф отошел на несколько шагов и принялся яростно пилить веревку на щиколотке.

Всего несколько мгновений, – пообещал себе Саймон, изо всех сил стараясь не закричать. Он вспомнил, что говорили ему горничные, когда он плакал из-за какой-нибудь царапины. Завтра у тебя все пройдет, и ты будешь снова счастлив.

Одна щиколотка освободилась, Саймон почувствовал, что Гутвульф занялся второй, повернул голову и вцепился зубами в плечо, он был готов на все, только бы не издавать звуков, которые могли привлечь слуг Инча.

– Почти… – хрипло сказал Гутвульф.

Саймон почувствовал медленное движение, заскользил, резко полетел вниз и начал тонуть в холодной воде. Он пытался размахивать руками, но сообразил, что они его не слушаются, и не мог понять, где верх, а где низ.

Кто-то схватил его за волосы и дернул вверх, через мгновение другая рука с силой сжала шею под подбородком. Голова Саймона появилась над водой, и он сделал глубокий вдох. Несколько секунд его лицо прижималось к плоскому животу Гутвульфа, когда тот понадежнее за него ухватился, протащил вперед и опустил на край бассейна. Руки по-прежнему Саймона не слушались, и он, не обращая внимания на дикую боль в суставах, зацепился за него локтями. Он больше не хотел возвращаться в воду.

– Нам нужно… – начал Гутвульф, неожиданно вскрикнул, что-то тяжелое ударило в Саймона, и он чудом не соскользнул назад, успев в последний момент ухватиться за край бассейна.

– Что тут происходит?! – прорычал Инч. – Не смей трогать моего кухонного мальчишку!

Саймон почувствовал, что его оставляет надежда, на место которой приходит болезненный ужас. Как такое могло произойти? Это неправильно! Разве для того он вернулся из пустоты, с порога смерти, чтобы Инч появился на несколько мгновений раньше, чем следовало? Почему Судьба сыграла с ним такую чудовищную шутку?

Гутвульф сдавленно вскрикнул, Саймон услышал, как он отчаянно колотит руками по воде, и начал медленно сползать вниз, пока его ноги не коснулись скользкого дна. Он перенес на них вес тела, жуткая черная боль наполнила его голову и спину, но он устоял. После того, что он вынес на колесе, Саймон сомневался, что вообще сможет двигаться, но у него еще сохранилась часть силы, которую ему пожертвовала Мегвин, и он чувствовал, как она тлеет у него внутри, точно затухавший костер. Он заставил себя стоять прямо в медленной воде, пока к нему не вернулась способность видеть.

Инч также вошел в воду и теперь стоял по пояс в центре канала, словно болотный зверь. В тусклом свете факела Саймон увидел, как над водой появилась голова Гутвульфа, изо всех сил пытавшегося вырваться из хватки надсмотрщика, но Инч вцепился в него двумя руками и снова толкнул под воду.

– Нет! – хриплый голос Саймона был не громче шепота, Инч его не услышал.

Однако тишина диковинным образом тревожила Саймона. Может, он оглох? Нет, он же слышал Инча и Гутвульфа. Тогда почему в пещере нет никаких звуков? Над водой появились руки Гутвульфа, но сам он по-прежнему оставался под темной поверхностью. Увидев это, Саймон сообразил, почему в помещении царила необычная тишина: Гутвульфу каким-то образом удалось поднять колесо, чтобы разрезать веревки.

Когда Саймон направился к Инчу, в пещере стало немного светлее, как будто рассвет сумел пробраться сквозь камни внутрь. К ним приближались окутанные тенями фигуры, некоторые держали в руках факелы. Сначала Саймон подумал, что это солдаты или подручные Инча, но, когда они подошли ближе, увидел широко раскрытые, полные страха глаза. Рабочих кузницы разбудил шум, и они с опаской, медленно двигались вперед, пытаясь понять, что происходит.

– Помогите! – прохрипел Саймон. – Помогите нам! Он не справится со всеми!

Измученные люди остановились, как будто даже слова Саймона могли превратить их в предателей, заслуживавших наказания. Они не сводили глаз с канала, напуганные до такой степени, что даже не решались шепотом говорить друг с другом.

Инч не обращал внимания ни на Саймона, ни на своих рабов. Он позволил Гутвульфу на мгновение появиться над поверхностью воды, тот, отплевываясь, сделал вдох, но Инч тут же снова толкнул его вниз. Саймон поднял руки, все еще не слушавшиеся его после того, как они были связаны, и изо всех сил нанес Инчу удар. Но с тем же успехом он мог лягнуть гору, однако Инч к нему повернулся. Покрытое шрамами лицо надсмотрщика оставалось на удивление пустым и лишенным выражения, как будто он полностью погрузился в акт насилия.

– Кухонный мальчишка, – проревел Инч. – Ты не убежишь. Ты будешь следующим.

Он протянул вперед огромную лапищу и дернул Саймона вперед, потом отпустил тонувшего Гутвульфа, обеими руками схватил Саймона и швырнул его из воды на каменный пол. Саймон задохнулся, и его снова наполнила боль, более жестокая, чем в руках и ногах. На короткое мгновение он даже не мог заставить свое несчастное тело слушаться.

Саймон почувствовал, как кто-то над ним наклонился, и, уверенный, что Инч собрался его добить, свернулся в клубок.

– Давай, парень, – прошептал кто-то и помог ему сесть.

Рядом с Саймоном на корточках сидел Станхельм, рабочий из кузницы, с которым он подружился. Казалось, старик едва мог двигаться: одну согнутую руку он прижимал к груди, шея была повернута под странным углом.

– Помоги нам. – Саймон попытался встать, каждый новый вдох будто кинжалом пронзал болью все его тело.

– От меня уже почти ничего не осталось. – Станхельм даже говорил, нечетко выговаривая слова. – Посмотри на колесо.

Пока Саймон пытался понять, что он имел в виду, к ним подошел один из подручных Инча.

– Не трогай его, – рявкнул он. – Он принадлежит Доктору.

– Заткни пасть, – сказал Станхельм.

Громила поднял руку, собираясь ударить старика, но неожиданно по обе стороны от него встали несколько рабочих. Некоторые держали в руках куски железа, тяжелые и острые.

– Ты его слышал, – спокойно проворчал один из рабочих. – Заткни пасть.

Громила оглянулся по сторонам, оценивая свои шансы.

– Вы дорого заплатите, когда Доктор узнает, что вы себе позволяете. Он скоро с ним разберется.

– Посмотрим, – заявил другой рабочий.

Они выглядели напуганными, но каким-то образом провели черту: они еще не были готовы выступить против злобного надсмотрщика, но и не собирались молча смотреть, как подручный Инча причиняет вред Саймону или Станхельму. Громила выругался, отступил на несколько шагов и бросился под защиту своего господина.

– Итак, парень, – прошептал Станхельм, – взгляни на колесо.

У Саймона кружилась голова, и он посмотрел на старика, пытаясь понять, что тот имел в виду, а потом медленно повернулся. И увидел.

Огромное деревянное колесо поднялось над водой на два человеческих роста, а Инч, преследовавший Гутвульфа, который отчаянно пытался вырваться, стоял прямо под колесом.

Саймон с трудом поднялся на ноги и сделал несколько неуверенных шагов к огромной раме. Рычаг, который использовал Инч, был поднят и привязан веревкой. Саймон, из последних сил напрягая горевшие мышцы и затекшие руки, медленно ее распутал и ухватился за рычаг скользкими, онемевшими, еще не совсем слушавшимися руками. Инч снова толкнул Гутвульфа под воду, спокойно наблюдая за страданиями своей жертвы. Отчаянно барахтаясь, слепец попытался отплыть подальше от своего мучителя, ближе к Саймону, и оказался за пределами колеса.

Саймон произнес несколько слов из молитвы к Элизии, которые смог вспомнить, и изо всех сил надавил на деревянный рычаг, тот едва заметно сдвинулся с места, но рама колеса громко застонала. Инч посмотрел наверх, потом вокруг себя и перевел взгляд единственного глаза на Саймона.

– Кухонный мальчишка! Ты…

Саймон снова надавил на рычаг, на этот раз оторвав ноги от пола и повиснув на нем всем своим весом, закричал от пронзительной боли, но не сдался. Рама снова застонала, с резким скрипом рычаг резко опустился, колесо содрогнулось и с громким плеском упало в бассейн. Инч попытался нырнуть под водой вперед, чтобы не оказаться у него на пути, но скрылся под огромными лопастями.

На целое мгновение пещера застыла в неподвижности, потом колесо начало медленно вращаться, и, словно пенный поток породил чудовище, на поверхности появился Инч, который выл от ярости, из широко раскрытого рта вытекала вода.

– Доктор! – размахивая кулаком, захлебывался он. – Не можешь убить меня! Только не Доктора Инча!

Саймон повалился на землю, он сделал все, что мог.

Тело Инча возникло над водой, а когда Саймон увидел его целиком, он понял, что широкий ремень хозяина кузницы каким-то образом зацепился за крепеж одной из огромных лопастей.

Колесо потащило Инча вверх, великан в бешенстве громко завыл, не в силах справиться с громадным механизмом, извиваясь на конце лопасти, чтобы высвободиться, потом потянулся назад и принялся колотить по ней огромным кулаком. Когда колесо подтащило его к наивысшей точке вращения, Инч поймал толстую цепь, намотанную вокруг оси, и скрылся в тенях потолка. Мощные руки вцепились в скользкие звенья, и он прижался к ним изо всех сил. Когда они понеслись вверх, мимо колеса, его тело на мгновение растянулось во весь рост, потом пряжка ремня отстегнулась, его больше ничего не держало, и он обхватил массивную цепь обеими руками и ногами.

Инч все еще кричал что-то невнятное, но в его воплях появились нотки ликования, когда цепи медленно потащили его наверх. Он дернулся в сторону от колеса, чтобы упасть в воду, но, когда разжал руки, пролетел совсем немного, перевернулся, врезался в цепь и повис вниз головой. Его нога попала в одно из больших скользких колец и там застряла.

Инч отчаянно дергался, пытаясь высвободиться, потом, громко завывая и отплевываясь, вырвал окровавленную ногу, но не смог подтянуть массивное тело наверх, и цепь поволокла его на невидимую снизу высоту.

Его крики становились все тише по мере того, как он исчезал из вида в тенях наверху, затем послышался дикий вопль боли и хриплое бульканье, в котором не было ничего человеческого. Колесо на мгновение замерло и остановилось, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, когда течение ударяло в неподвижные лопасти. Затем оно снова начало поворачиваться, сражаясь с тяжелыми зубчатыми сцеплениями, которые приводили в движение вершину башни Прайрата. Сверху полилась темная жидкость, и на поверхность воды посыпались какие-то более твердые куски.

А еще через несколько мгновений все, что осталось от Инча, намотанное на цепь, точно мясо на шампур, медленно опустилось вниз.

Саймон тупо на это смотрел, потом согнулся, и его вырвало, впрочем, в желудке у него все равно ничего не было.

Кто-то погладил его по голове.

– Беги, парень, если тебе есть куда. Скоро появится Красный священник. Его башня надолго перестала поворачиваться, когда колесо находилось наверху.

Саймон прищурился, пытаясь прогнать черные точки, танцевавшие у него перед глазами, и вообще понять, что происходит.

– Станхельм, пойдем с нами, – задыхаясь, сказал он.

– Не могу. От меня уже ничего не осталось. – Старик показал подбородком на свои искривленные, плохо зажившие ноги.

– Мы остановим тех, кто придет. Скажем, что Инч погиб от несчастного случая. Солдаты короля не станут нас особенно трогать – мы им нужны. А ты беги. Тебе здесь не место.

– Здесь никому не место, – по-прежнему задыхаясь, сказал Саймон. – Я за тобой вернусь.

– Меня здесь уже не будет. – Станхельм отвернулся. – Ладно, иди уже.

Саймон с трудом встал и, спотыкаясь, направился к каналу, чувствуя, как каждый шаг пронзает его острой болью. Пара рабочих вытащили Гутвульфа из воды, он лежал на полу пещеры и пытался отдышаться. Парни, которые его спасли, не сводили с него глаз, но ничего не делали, чтобы помочь. Они казались какими-то невероятно медленными и оцепеневшими, будто рыбы в замерзшем пруду.

Саймон наклонился и потянул Гутвульфа на себя. Остатки силы, которую ему отдала Мегвин, заканчивались.

– Гутвульф! Ты можешь встать?

Герцог принялся отчаянно размахивать руками.

– Где он? Господи, помоги мне, где он?

– Ты про что? Инч мертв. Вставай! Быстрее! Куда нам нужно идти?

Слепец закашлялся и выплюнул воду.

– Не могу уйти! Не могу без… – Он перекатился и встал на четвереньки, затем принялся ползать возле канала, царапая землю руками, словно хотел вырыть себе яму.

– Что ты делаешь?

– Не могу его оставить. Я умру. Не могу оставить. – Неожиданно Гутвульф издал животный вопль ликования: – Вот он!

– Именем Эйдона, Гутвульф, здесь в любую минуту появится Прайрат!

Гутвульф сделал несколько неуверенных шагов и поднял с земли какой-то предмет, на котором вспыхнула желтая полоса света.

– Мне не следовало приносить его сюда, – бормотал он. – Но мне требовалось что-то острое, чтобы разрезать веревки. – Он сделал еще один глубокий вдох. – Все хотят отобрать его у меня.

Саймон не сводил глаз с длинного клинка. Он узнал его даже в темной кузнице. За пределами всякого здравого смысла и надежды… Гутвульф держал в руке тот самый меч, который они искали.

– Сияющий Коготь, – прошептал он.

Слепой Гутвульф неожиданно поднял свободную руку.

– Ты где?

Саймон сделал несколько очень болезненных шагов к нему навстречу.

– Я здесь. Нам нужно уходить. Как ты сюда попал? Как пришел в это место?

– Помоги мне. – Гутвульф выставил перед собой руку, и Саймон ее взял.

– Куда идти?

– В сторону воды. Туда, где она уходит вниз. – Прихрамывая, Гутвульф двинулся вдоль берега канала.

Рабочие кузницы отступили, давая пройти, наблюдая за ними со страхом и одновременно любопытством.

– Вы свободны! – прохрипел Саймон. – Свободны!

Они смотрели на него так, будто он заговорил на чужом языке.

О какой свободе можно говорить, если они не пойдут с нами? Кузница по-прежнему заперта, а на дверях решетки. Мы должны им помочь и вывести их отсюда.

Саймон чувствовал, что у него совсем не осталось сил. Гутвульф что-то бормотал, шаркая ногами, точно хромой старик. Разве они смогут кого-то спасти? Рабочим кузницы придется самим о себе позаботиться.

Из отверстия в стене внутрь пещеры выливалась вода с шапками пены. Когда Гутвульф двинулся вперед, ощупывая камни, Саймон уже не сомневался, что слепой герцог лишился последних остатков разума – один раз им удалось не утонуть, зато теперь их обязательно смоет в черную пустоту. Однако вдоль границы канала шла узкая тропинка, которую он ни за что не нашел бы в тенях. Гутвульфу свет был не нужен, и он пробирался вниз, касаясь стены пальцами, а Саймон изо всех сил старался ему помочь и одновременно не потерять равновесия. Свет факелов остался у них за спиной, и они оказались в темноте, рядом шумела вода.

Темнота была такой полной, что Саймону приходилось постоянно себе напоминать, кто он такой и что делает. В голове у него всплывали фрагменты картин, которые показала Лелет, водоворот красок и событий, текучих, точно масляная пленка на поверхности лужи. Дракон, король с книгой в руках, испуганный мужчина оглядывается по сторонам, пытаясь увидеть лица в тенях, – что все это значило? Саймон больше не хотел ни о чем думать, он мечтал лечь и уснуть. Спать…

Неожиданно громкий рев воды заставил Саймона вынырнуть из лабиринта боли и непонимания, он обнаружил, что клонится вбок под опасным углом, ухватился за разбитую стену и выпрямился.

– Гутвульф?

– Они говорят на разных языках, которых так много, – пробормотал слепой герцог. – Иногда мне кажется, что я их понимаю, а потом у меня появляются сомнения, и я думаю, что снова заблудился.

Голос Гутвульфа звучал очень слабо, и Саймон чувствовал, что старик дрожит.

– Я не могу… идти дальше. – Саймон прислонился к грубому камню. – Мне нужно остановиться.

– Почти пришли.

Гутвульф сделал еще один неуверенный шаг по узкой тропинке, и Саймон, изо всех сил цепляясь за герцога, заставил себя отойти от стены.

Они продолжали, едва переставляя ноги, идти вперед. Саймон почувствовал под пальцами несколько проходов в каменной стене, но Гутвульф не стал в них сворачивать. Когда в тоннеле зазвучали громкие голоса, Саймон подумал, что и он сам начал соскальзывать в безумие, но довольно скоро увидел янтарный свет факела на стене пещеры и понял, что кто-то спускается вдоль канала вслед за ними.

– Нас преследуют! Я думаю, это Прайрат.

Саймон поскользнулся и отпустил слепого герцога, чтобы восстановить равновесие, а когда снова протянул руку, не нашел его.

На мгновение его охватила жуткая паника, но он тут же успокоился, когда нащупал вход в боковой тоннель, куда только что вошел Гутвульф.

– Почти, – задыхаясь, сказал герцог. – Почти на месте. Голоса… О, Эйдон, они кричат! Но меч у меня. Почему они кричат?

Гутвульф шел по тоннелю, то и дело натыкаясь на стены. Саймон держал руку на его спине, когда он сделал один поворот, потом другой, третий, Саймон вскоре сбился со счета, но подумал, что это хорошо – преследователям будет непросто их найти.

Казалось, они пробирались сквозь темноту бесконечно, и Саймон чувствовал, что начинает терять частицы своей сущности, и снова начал представлять себя бездомным призраком вроде тех, что в одиночестве бродят по серым пространствам.

В одиночестве, если не считать Лелет и Мегвин.

Думая о тех, кто ему помогал, он ухватился за последние остатки воли и заставил себя идти дальше.

Саймон двигался вперед, словно в тумане, и не заметил, как они остановились, пока не почувствовал, что Гутвульф неожиданно повалился вперед; а когда снова его нашел, обнаружил, что тот куда-то ползет. Герцог остановился. Саймон опустил руку и нащупал разбросанные по каменному полу тряпки. Гнездо. Дальше его пальцы наткнулись на дрожавшую ногу Гутвульфа, а потом холодный металл меча.

– Он мой, – задумчиво, хриплым от усталости голосом заявил Гутвульф. – И это тоже. Безопасно.

В тот момент Саймону не было никакого дела до меча, Прайрата или солдат, которые, возможно, их преследовали, его даже не волновало, будет ли разрушен его мир стараниями Короля Бурь или Элиаса. Каждый вдох обжигал, руки и ноги затекли и болели, в голове звенело и стучало, подобно колоколам Башни Зеленого Ангела.

Джирики убрал руки с камня дварров.

Ему не требовалось ничего говорить Эолейру.

– Она ушла. – Граф смотрел на бледное, расслабленное, словно во сне, лицо Мегвин. – Ушла.

Он готовился к этому моменту и все равно чувствовал, будто его наполнила безграничная пустота, которую никогда и никто не заполнит. Он потянулся к Мегвин и взял ее за руки, все еще теплые.

– Мне очень жаль, – сказал Джирики.

– Неужели? – спросил Эолейр, не глядя на него. – Что значит короткая жизнь смертного для вашего народа?

Ситхи немного помолчал.

– Зида’я умирают так же, как и смертные. И, когда уходят те, кто дорог нашему сердцу, мы тоже испытываем боль.

– Тогда, если вы все понимаете, – проговорил Эолейр, изо всех сил стараясь взять себя в руки, – пожалуйста, оставьте меня одного.

– Как пожелаете.

Джирики встал с тюфяка, на котором сидел, изящным, текучим движением, гибкий, точно кот. Эолейру показалось, что он собрался заговорить, но ситхи молча вышел из палатки.

Эолейр долго не сводил с Мегвин глаз. Ее влажные от пота волосы жесткими локонами лежали на лбу, на губах, казалось, застыла мимолетная улыбка – Эолейр никак не мог заставить себя поверить, что жизнь ее покинула.

– О, как жестоки боги, – простонал он. – Мегвин, что мы сделали, чтобы заслужить такое?

Его глаза наполнились слезами, он спрятал лицо в ее волосах, и его тело начало сотрясаться от рыданий. Некоторое время он мог только раскачиваться на месте, крепко сжимая ее руку. Камень дварров по-прежнему оставался в другой ее ладони, которую она держала у груди, будто боялась, что кто-то его отнимет.

– Я не знал. Я же ничего не знал. Глупышка, почему ты мне не говорила? Почему притворялась? А теперь все ушло… пропало…

Когда Эолейр вышел, он увидел, что у входа в палатку его ждет Джирики, белые волосы которого трепал ветер, и подумал, что ситхи похож на духа бури, вестника смерти.

– Что вы хотите?

– Как я уже сказал, граф Эолейр, мне очень жаль, что так случилось. Но есть вещи, которые вы должны знать, мне они стали известны в последние мгновения жизни леди Мегвин.

О, сохрани меня, Бриниох, – устало подумал Эолейр. Весь мир для него стал невыносимым местом, и он сомневался, что сумеет вынести новые загадки ситхи.

– Я устал. А завтра мы отправляемся в Эрнистир.

– Именно по этой причине я хочу рассказать вам сейчас, – терпеливо ответил Джирики.

Эолейр мгновение на него смотрел, а потом пожал плечами.

– Хорошо. Говорите.

– Вы замерзли? – спросил Джирики с осторожным участием того, кто знает, что, хотя он сам не подвержен капризам природы, другие от них страдают. – Мы можем пройтись к одному из костров.

– Я справлюсь.

Джирики медленно кивнул:

– Тот камень подарили Мегвин тинукеда’я, верно? Те, кого вы называете домайни?

– Да, это дар дварров.

– Он очень похож на великий камень, который мы с вами видели под горой в Мезуту’а, – помните, Осколок, Главный Свидетель. Когда я прикоснулся к нему, я услышал большую часть мыслей Мегвин.

Эолейру совсем не нравилось, что бессмертное существо находилось рядом с Мегвин в последние мгновения ее жизни, причем так, как ему самому дано не было.

– Разве вы не можете оставить ее мысли в покое, чтобы они ушли вместе с ней в могилу?

Ситхи колебался несколько мгновений.

– Мне очень трудно. Я не хочу вам ничего навязывать, но считаю, что есть вещи, которые вы должны знать. – Джирики положил руку с тонкими пальцами Эолейру на плечо. – Я вам не враг, граф. Мы все стали заложниками капризов безумных сил. – Он опустил руку. – Я не стану утверждать, будто знаю наверняка, что Мегвин думала и чувствовала. Дорога Снов – тропы, которые открывают Свидетели, такие, как камень дварров, сейчас стали очень опасными, а порой и запутанными. Вы помните, что произошло, когда я прикоснулся к Осколку? Мне не хотелось ступать на Другие Дороги, но я чувствовал, что должен помочь, если был хоть какой-то шанс.

Такая самоотверженность в смертном не удивила бы Эолейра, но в словах ситхи он услышал почти пугающую искренность и почувствовал, что его гнев начал отступать.

– В путанице мыслей и образов, – продолжал Джирики, – я понял две вещи, точнее, совершенно уверен, что понял: в самом конце безумие Мегвин отступило. Я не знал ту Мегвин, которую знали вы, а потому, конечно, могу ошибаться, но ее мысли показались мне ясными и чистыми. Она думала о вас, и я уловил очень сильное чувство.

Эолейр сделал шаг назад.

– Правда? Вы это говорите не для того, чтобы меня утешить, как поступил бы родитель с ребенком?

На гладком лице ситхи на мгновение промелькнуло удивление:

– Иными словами, я совершенно сознательно сказал вам то, что не является правдой? Нет, Эолейр. Мы так не поступаем.

– Она думала обо мне? Бедняжка! А я ничего не смог для нее сделать. – Граф почувствовал, как возвращаются слезы, но даже не попытался их скрыть. – Ваши слова меня не обрадовали, Джирики.

– Это и не входило в мои намерения. Просто вы заслужили знать. А теперь я должен задать вам вопрос. Некий молодой смертный, которого зовут Сеоман, связан с Джошуа. Вы с ним встречались? Но самое главное, была ли Мегвин с ним знакома?

– Сеоман? – Эолейра удивила смена темы разговора, и он на мгновение задумался. – Я припоминаю молодого рыцаря по имени Саймон, высокий, рыжеволосый… вы его имеете в виду? Кажется, я слышал, как его называли сэр Сеоман.

– Да, это он.

– Я очень сомневаюсь, что Мегвин его знала. Она никогда не бывала в Эркинланде, я думаю, именно там жил юноша до того, как сбежал, чтобы служить Джошуа. А что? – Эолейр покачал головой. – Я ничего не понимаю.

– Я тоже. И боюсь того, что это может означать. Но у меня сложилось впечатление, что в свои последние мгновения Мегвин думала также и про молодого Сеомана, причем так, будто его видела или с ним говорила. – Джирики нахмурился. – К нашему огромному сожалению, Дорога Снов сейчас стала невероятно туманной и неприветливой. Несмотря на все попытки, мне удалось узнать только это. Однако в Асу’а что-то происходит – в Хейхолте, – и, судя по всему, Сеоман находится именно там. Я боюсь за него, граф Эолейр. Он… имеет для меня огромное значение.

– Но вы же в любом случае туда направляетесь. Наверное, это хорошо. – Эолейр больше не хотел ни о чем думать. – Я желаю вам удачи в поисках.

– А вы? Даже если Сеоман что-то значил для Мегвин? Если у нее имелось какое-то сообщение от него – или для него?

– Я с этим покончил – как и она. Я отвезу ее в Эркинланд, чтобы похоронить на горе рядом с отцом и братом. Чтобы восстановить нашу страну, нужно очень много сделать, а я слишком долго отсутствовал.

– Как я могу вам помочь? – спросил Джирики.

– Мне больше не нужна помощь, – ответил Эолейр резче, чем намеревался. – Мы, смертные, прекрасно умеем хоронить наших мертвых.

Он отвернулся и зашагал прочь, кутаясь в плащ, чтобы защититься от снегопада.

Изгримнур вышел на палубу, хромая и проклиная отчаянно болевшее тело, которое не желало двигаться, как ему полагалось. Он не заметил окутанную тенями фигуру, пока буквально на нее не налетел.

– Приветствую вас, герцог Изгримнур. – Адиту повернулась и несколько мгновений на него смотрела. – Разве для представителей вашего народа сейчас не слишком холодная и ветреная погода?

Изгримнур принялся старательно поправлять перчатки, чтобы скрыть удивление.

– Возможно, для южан вроде Тиамака. Но я риммер, миледи. Мы привыкли к холоду.

– Разве я ваша леди? – поинтересовалась она, улыбнувшись. – Я не обладаю никаким титулом смертных. И не поверю, что герцогиня Гутрун одобрила бы любой другой смысл.

Изгримнур поморщился, неожиданно обрадовавшись, что от холодного ветра у него покраснели щеки.

– Это всего лишь вежливость, мил… – Он предпринял новую попытку. – Мне сложно называть по имени того, кто…

– Старше вас? – Адиту мелодично рассмеялась. – Еще одна проблема, в которой следует винить меня. Поверьте, в мою задачу вовсе не входит смущать вас, смертных.

– Это правда? Вы действительно старше меня? – Изгримнур сомневался, что задал приличный вопрос, но, в конце концов, она сама начала.

– Думаю, да… хотя по меркам нашего народа мы с моим братом Джирики считаемся довольно молодыми. Мы оба дети Ссылки и родились после того, как пал Асу’а. Для некоторых, включая нашего дядю Кендрайа’аро, мы еще не стали настоящими, а потому нам нельзя доверять ответственные дела. – Она снова рассмеялась. – Бедный дядя, в последнее время ему довелось стать свидетелем такого количества возмутительных событий: смертный оказался в Джао э-Тинукайи, нарушен Договор, зида’я и смертные снова сражаются бок о бок. Боюсь, он выполнит свой долг перед моей матерью и Домом Ежегодного танца, а затем просто позволит себе умереть. Иногда самые сильные оказываются наиболее ранимыми и хрупкими. Вы со мной не согласны?

Изгримнур кивнул, впервые поняв, что имела в виду ситхи:

– Мне довелось такое видеть. Порой те, кто кажется самым сильным, оказываются самыми напуганными.

– Вы очень мудрый человек, герцог Изгримнур, – улыбнувшись, сказала Адиту.

Герцог закашлялся, слова ситхи его смутили.

– Я очень старый смертный, у которого все ужасно болит. – Он посмотрел на неспокойный залив. – А завтра мы высадимся на берег. Я рад, что нам удалось укрыться в Кинслаге – вряд ли большинство из нас смогли бы вынести новые шторма и стаи килпа в открытом море. Бог тому свидетель, я ненавижу лодки, но все равно не понимаю, почему Элиас даже пальцем не пошевелил, чтобы защититься.

– Еще не пошевелил, – сказала Адиту. – Возможно, он считает стены Хейхолта надежной и достаточной защитой.

– Может быть. Или он ждет союзников – таких же, что помогли ему в Наглимунде. – Изгримнур произнес вслух опасения многих.

– Такое тоже возможно. Ваш и мой народы потратили много времени, пытаясь понять, что нас ждет. – Адиту пожала плечами, получился изящный жест, который вполне мог быть одним из элементов ритуального танца. – Скоро это уже не будет иметь значения. Как вы сказали, мы все узнаем лично.

Оба замолчали. Дул не слишком сильный, но пронзительно холодный ветер. И, несмотря на свое происхождение, Изгримнур поплотнее затянул шарф на шее.

– А что происходит с теми из вашего народа, кто стареет? – неожиданно спросил он. – Они становятся мудрее или глупыми и слезливыми, как некоторые представители моего?

– Как вам известно, «старый» для нас имеет несколько иное значение, – ответила Адиту. – Но я вам скажу так: ответов столько же, сколько есть зида’я, что, вне всякого сомнения, верно и для вас, смертных. Одни становятся более отстраненными, ни с кем не разговаривают и живут, полностью погрузившись в собственные мысли. Другие начинают страстно любить то, что остальные считают незначительным и неважным. А некоторые возвращаются в своих мыслях в прошлое и целыми днями размышляют об обидах, старой боли и упущенных возможностях.

Самая старая из всех нас, та, кого вы называете Королева норнов, именно такая. Когда-то она славилась мудростью, красотой и безмерной добротой. Но что-то у нее внутри сломалось и наполнило злобой. По мере того как проходили бесчисленные годы, все в ней, что когда-то вызывало восхищение, ушло и превратилось в жестокость. – Неожиданно Адиту стала такой серьезной, какой Изгримнур никогда не видел ее прежде. – Наверное, самая большая боль нашего народа – это то, что гибель миру могут принести двое из великих Садорожденных.

– Двое? – Изгримнур попытался увязать истории, которые слышал о королеве льда и мрака, что постоянно носит серебряную маску, с описанием Адиту.

– Инелуки… Король Бурь. – Она повернулась и посмотрела через Кинслаг, как будто могла за гранью темноты увидеть древний Асу’а. – Он был самым ярким факелом, когда-либо горевшим в здешних землях. Если бы не пришли смертные – ваши предки, герцог Изгримнур, – и не атаковали наш великий дом железом и огнем, он мог бы снова вывести нас из теней ссылки на свет живого мира. Инелуки об этом мечтал. Но даже самая замечательная мечта иногда превращается в безумие. – Она немного помолчала. – Наверное, нам всем следует научиться принимать ссылку, Изгримнур. И, возможно, жить с маленькими мечтами.

Изгримнур ничего не сказал, и они некоторое время молча стояли на ветру. Потом герцог повернулся и отправился в каюту, чтобы согреться.

Герцогиня Гутрун встревоженно подняла голову, когда почувствовала порыв холодного воздуха.

– Воршева! Ты сошла с ума? Сейчас же убери детей от окна.

Воршева, которая держала по ребенку в каждой руке, даже не пошевелилась. За открытым окном раскинулся Наббан, огромный, но диковинно тесный; из-за знаменитых гор казалось, будто дома, улицы и все остальные строения стояли друг на друге.

– От воздуха не будет вреда. Мы, луговые жители, всю жизнь проводим на открытых пространствах.

– Чушь, – сердито заявила Гутрун. – Не забывай, что я там была, Воршева. Ваши фургоны почти ничем не отличаются от домов.

– Но мы в них только спим. Все остальное – едим, поем и любим – делаем под открытым небом.

– А еще ваши мужчины режут себе лица ножами. Может, ты собираешься сотворить такое с бедняжкой Деорнотом? – Она ощетинилась от одной только мысли о подобном ужасе.

Воршева повернулась и наградила герцогиню удивленным взглядом.

– Ты считаешь, что малыш не должен носить шрамы? – Она посмотрела на спавшего мальчика, потом коснулась пальцем щеки, сделав вид, что задумалась. – Но они такие красивые… – Бросив искоса взгляд на Гутрун, Воршева расхохоталась, увидев возмущение у той на лице. – Гутрун! Неужели ты думаешь, что я серьезно?

– Даже не говори такого. И унеси бедняжек от окна.

– Я показывала им океан, где сейчас находится их отец. Ты сегодня какая-то сердитая и несчастная, Гутрун. Ты плохо себя чувствуешь?

– А чему радоваться? – Герцогиня снова опустилась на стул и взяла рукоделие, но лишь повертела его в руках. – Идет война. Люди умирают. Прошла всего неделя с тех пор, как мы похоронили Лелет.

– О, извини, – поспешно сказала Воршева. – Я не хотела быть жестокой. Ты ее любила.

– Она была всего лишь ребенком, но пережила ужасные вещи, пусть Господь дарует ей мир.

– Мне кажется, в самом конце она не испытывала боли, а это кое-что значит. Ты надеялась, что Лелет очнется, хотя она столько времени находилась без сознания?

– Нет. – Герцогиня нахмурилась. – Но от этого боль не становится меньше. Надеюсь, мне не придется сообщать печальную новость юному Джеремии, когда он вернется. Если вернется, – добавила она совсем тихо.

Воршева внимательно посмотрела на пожилую герцогиню.

– Гутрун, бедная, дело же не только в Лелет, верно? Ты боишься за Изгримнура.

– Мой старик обязательно вернется в целости и сохранности, – пробормотала Гутрун. – Он всегда возвращается. – Она подняла голову и посмотрела на Воршеву, которая по-прежнему стояла у открытого окна на фоне пепельно-серого неба. – А как насчет тебя, ты же ужасно волновалась за Джошуа? Куда подевалось твое беспокойство? – Она покачала головой. – Да защитит нас святой Скенди, я не должна говорить о таких вещах. Кто знает, какие беды могут они принести?

– Джошуа ко мне вернется, – улыбнувшись, сказала Воршева. – Мне приснился сон.

– Ты о чем? Неужели глупости Адиту задурили тебе голову?

– Нет. – Воршева посмотрела на дочь, густые черные волосы молодой матери, точно занавес, окутали обеих, скрыв от мира. – Но я знаю, это был истинный сон. Джошуа пришел ко мне и сказал: «У меня есть то, что я всегда хотел иметь». Его наполняло спокойствие, и я поняла, что он победит и вернется ко мне.

Гутрун открыла рот, собираясь что-то сказать, но закрыла его, и на ее лице появился страх. Пока Воршева продолжала смотреть на малышку Дерру, герцогиня быстро сотворила знак Дерева.

Воршева задрожала и подняла голову:

– Наверное, ты права, Гутрун, становится холодно. Пожалуй, я закрою окна.

Герцогиня с трудом поднялась со своего стула.

– И не думай, я сама закрою. А ты отнеси малышей и закутай в одеяла. – Она остановилась возле окна. – Благословенная Элизия, ты только посмотри, – сказала она.

Воршева повернулась:

– Что такое?

– Пошел снег.

– Можно подумать, мы сделали остановку, чтобы посетить местный храм, – заметил Санфугол. – А наши корабли привезли пилигримов.

Тиамак стоял рядом с лютнистом и Стрэнгъярдом на продуваемом ветром склоне восточного Свертклифа. Внизу, под ними, шлюпки с солдатами Джошуа направлялись по неспокойным водам Кинслага в сторону берега; принц и его домашняя гвардия стояли на причале, наблюдая за этим непростым процессом.

– Где Элиас? – спросил Санфугол. – Кости Эйдона, его брат высаживается с армией прямо у его порога, где король?

Стрэнгъярд слегка поморщился, услышав ругательство.

– Тебя послушать, так ты хочешь, чтобы он тут появился! Мы знаем, где король, Санфугол. – Стрэнгъярд махнул рукой в сторону остроконечных теней, которые почти скрывал падавший снег. – Он ждет. Только вот нам неизвестно чего.

Тиамак, который промерз до самых костей, поплотнее закутался в плащ. Он понимал, что принц не хотел, чтобы они путались у него под ногами, но неужели не мог найти место, где они никому бы не мешали, но не стояли бы на снегопаде и ветру?

По крайней мере, на мне надеты штаны жителей сухих земель, но я все равно не хочу закончить свои дни в этом холодном месте. Пожалуйста, боги, я мечтаю снова увидеть мой Вранн, пойти на Фестиваль ветра хотя бы еще один раз, выпить слишком много папоротникового пива и сыграть в схвати-перо. Я не хочу умереть здесь, где мое тело не будет сожжено и никто меня даже не вспомнит.

Его передернуло, и он попытался прогнать мрачные мысли.

– Принц уже отправил разведчиков к замку?

Санфугол покачал головой, довольный, что он в курсе событий.

– Насколько мне известно – нет. Я слышал, как он говорил Изгримнуру, что в скрытности сейчас нет никакого смысла, поскольку король наверняка уже несколько дней назад увидел, как мы приближаемся, а услышал про это еще раньше. Теперь, когда принц убедился, что Элиас не спрятал солдат в Эрчестере – солдат! Там нет никого, кроме собак и крыс! – Джошуа отправит вперед всадников, когда армия начнет осаду.

Санфугол продолжал рассуждать, как, по его представлениям, принцу следовало разместить свои силы, когда Тиамак увидел, что кто-то пробирается по снегу в их сторону.

– Смотрите! – показал отец Стрэнгъярд. – Кто это?

– Молодой Джеремия. – Санфугол был слегка недоволен тем, что его прервали. – Его, наверное, как и нас, оттуда прогнали.

– Тиамак! – крикнул Джеремия. – Идите за мной! Быстрее!

– О боги! – Стрэнгъярд принялся размахивать руками. – Наверное, они нашли что-то важное!

– Что случилось? – спросил Тиамак, который уже выпрямился.

– Джошуа говорит, чтобы вы пришли как можно быстрее. Женщина ситхи заболела.

– Нам тоже идти, Тиамак? – спросил Стрэнгъярд. – Думаю, не нужно, чтобы тебе кто-то мешал. Да и какую помощь или утешение я могу дать ситхи?

Вранн, сражаясь с ветром и слушая, как снег скрипит под ногами, поспешил вниз по склону. Он снова мысленно поблагодарил Санфугола за то, что тот одолжил ему свои сапоги и штаны, хотя и то и другое было ему велико.

Я оказался в странном месте, – подумал он. – И в странные времена. Болотный житель пробирается по снегу Эркинланда, чтобы помочь ситхи. Наверное, Те, Что Наблюдают и Творят, выпили слишком много папоротникового пива.

Адиту отнесли во временное укрытие – на нижних ветках дерева, стоявшего на холме над береговой линией, натянули кусок брезента, которым накрывали грузы. Джошуа, Слудиг и несколько солдат стояли, неуклюже сгорбившись под низким потолком.

– Ее нашел Слудиг, – сказал принц. – Я подумал, что она случайно спугнула шпионов моего брата, но на ней нет никаких ран, даже царапин, а Слудиг говорит, что не обнаружил следов борьбы. Никто ничего не слышал, хотя Адиту находилась всего в сотне шагов от берега. – Джошуа обеспокоенно нахмурился. – Она похожа на Лелет, какой та стала после смерти Джелой. Адиту спит, но мы не можем ее разбудить.

Тиамак внимательно посмотрел на лицо ситхи. Закрытые глаза делали ее почти похожей на обычного человека.

– Я практически ничего не смог сделать для Лелет, – сказал он. – И понятия не имею, как подействуют мои травы на бессмертную ситхи. Я не знаю, как помочь Адиту.

Джошуа беспомощно махнул рукой.

– По крайней мере, позаботься, чтобы ей было удобно.

– Ты не видел ничего, что могло стать причиной ее состояния? – спросил Тиамак у Слудига.

Тот решительно покачал головой:

– Ничего. Я нашел ее такой, какой вы видите сейчас, она лежала на земле, и никого рядом.

– Мне нужно вернуться, чтобы проследить за разгрузкой. Если нет ничего… – Джошуа выглядел рассеянным, как будто даже этого печального события оказалось недостаточно, чтобы полностью удержать его внимание. Принц всегда был немного отстраненным, но в день, когда они высадились на берег, казался вранну необычно озабоченным. Впрочем, решил Тиамак, учитывая, что ждало их впереди, Джошуа имел полное право тревожиться.

– Я останусь, принц Джошуа. – Тиамак наклонился и дотронулся до щеки ситхи, у нее была холодная кожа, но он не знал, нормально ли это.

– Хорошо. Спасибо, Тиамак. – Джошуа мгновение колебался, а затем вышел наружу. Слудиг и остальные солдаты последовали за ним.

Тиамак присел на корточки рядом с Адиту. На ней была одежда смертных: светлые бриджи и кожаная куртка, недостаточно теплые для такой погоды, но Тиамак напомнил себе, что бессмертные не обращают особого внимания на холод. Адиту дышала поверхностно, а одну руку сжала в кулак. Тиамаку показалось странным то, как выглядели ее пальцы, и он раскрыл ладонь Адиту, что оказалось совсем непросто.

Тиамак увидел маленькое, не больше листа осины, круглое зеркало. Рамка представляла собой узкое кольцо из украшенной мелкой резьбой, как ему показалось, блестящей кости. Тиамак взял его и аккуратно положил на свою ладонь. Оно оказалось довольно тяжелым для своего размера и неожиданно теплым.

Диковинное покалывание наполнило его пальцы, он повернул зеркальце и увидел в нем свое отражение, а когда изменил угол, его черты уступили место бурлившему мраку. Он поднес зеркало ближе к лицу и почувствовал, что покалывание стало сильнее.

Что-то ударило его по руке, и зеркало упало на влажную землю.

– Оставь. – Адиту убрала руку и без сил откинулась назад, прикрыв глаза длинными пальцами. – Не трогай его, Тиамак, – ее голос был тонким и напряженным.

– Вы очнулись! – Он посмотрел на зеркало, лежавшее на земле, и у него не возникло ни малейшего желания ослушаться Адиту.

– Да, очнулась. Тебя прислали, чтобы ты меня лечил?

– По крайней мере, понаблюдал. – Тиамак придвинулся немного ближе. – Вы в порядке? Я могу вам что-то принести?

– Воды. Хорошо бы немного снега.

Тиамак вылез из-под тяжелого брезента, набрал в обе руки две пригоршни снега и отнес Адиту.

– У меня нет ни чашки, ни миски.

– Не важно. – Адиту с трудом села, и Тиамак пересыпал снег в ее сложенные лодочкой ладони. Она положила часть в рот, остальным протерла лицо. – Где зеркало?

Тиамак махнул рукой, Адиту наклонилась и подняла зеркало с травы, а еще через мгновение ее рука снова была пустой, но Тиамак не заметил, куда она его убрала.

– Вам известно, что с вами произошло? – спросил он.

– Да и нет. – Адиту прижала руки к лицу. – Ты знаешь что-нибудь про Свидетелей?

– Немного.

– Дорога Снов, место, куда мы, зида’я, попадаем, когда используем Свидетелей, вроде зеркала, которое ты держал в руках несколько мгновений, почти полностью для нас закрыта с тех пор, как в Ясире убита Амерасу, Рожденная на корабле. Из-за этого мне ни разу не удалось связаться с Джирики или матерью Ликимейей, и вообще ни с кем из нашего народа. Но я много думала о вещах, о которых вы со Стрэнгъярдом меня спрашивали, – хотя, как я уже говорила, у меня нет для вас ответов. Но я согласна с тем, что ваши вопросы могут оказаться очень важными. Я надеялась, что, поскольку мы сейчас находимся ближе к моим родичам, я смогу каким-то образом дать им знать, что мне необходимы их знания.

– И потерпели поражение?

– Все гораздо хуже, возможно, я совершила глупость, недооценив то, как изменилась Дорога Снов.

Тиамак, Хранитель Манускрипта, жадный до знаний, собрался устроиться поудобнее, чтобы выслушать ее историю, но вспомнил о своих обязанностях:

– Я могу вам принести что-то еще, леди Адиту?

Она чему-то улыбнулась, но не стала ничего объяснять:

– Нет, со мной все в порядке.

– Тогда, пожалуйста, расскажите про Дорогу Снов.

– Я расскажу то, что смогу, – но я не просто так ответила «да» и «нет», когда ты спросил, знаю ли я, что произошло. Дело в том, что я не до конца уверена. Дорога Снов оказалась гораздо более беспорядочной, чем когда бы то ни было, но этого я ожидала. Однако даже не предполагала, что меня там будет поджидать нечто совершенно ужасное.

Тиамаку стало не по себе:

– В каком смысле «нечто»? Демон? Или кто-то из наших… врагов?

– Нет, не так. – Адиту прищурилась, пытаясь сосредоточиться. – Полагаю, это было… сооружение. Кто-то… построил там нечто невероятно могущественное и очень странное. Я не могу подобрать другого слова. В определенном смысле такое же огромное и зловещее, как замок, который Джошуа собирается атаковать здесь, в реальном мире.

– Замок? – озадаченно переспросил Тиамак.

– Все не так просто и не похоже на что-либо тебе известное и понятное. Я думаю, это творение Искусства – разумное сооружение, не имеющее ничего общего с порождениями теней, которые неожиданно появляются на Других Дорогах. Оно состояло из дымного вихря, огненных искр и черной энергии – чрезвычайно могущественное явление, и я уверена, что на его создание ушло немало времени. Я еще никогда не видела и не слышала ни о чем подобном. Оно схватило меня, точно листок, оказавшийся внутри смерча, и мне с огромным трудом удалось вырваться. – Она прижала пальцы к вискам. – Полагаю, мне просто повезло.

– А оно представляет опасность для нас? И если да, возможно, вы знаете, что могло бы помочь нам разобраться в его загадке? – Вранн вспомнил свои размышления о том, что он оказался на незнакомой территории: об этой он не знал совсем ничего.

– Мне трудно поверить, что такое необычное явление не имеет отношения к Инелуки и другим событиям последних дней. – Адиту замолчала, погрузившись в размышления. – Мне в голову пришла одна мысль, которая может иметь значение, хотя даже мне самой она не слишком понятна. Когда она впервые у меня появилась, я услышала или почувствовала слово «Сами’асу». На языке Садорожденных оно означает «Пятый дом».

– Пятый дом? – озадаченно повторил за ней Тиамак.

– Да. – Адиту снова легла. – Я тоже не понимаю, что это значит. Но именно его я услышала, когда впервые увидела то могущественное сооружение.

– Я спрошу у Стрэнгъярда, – пообещал Тиамак. – И, думаю, нам следует рассказать Джошуа. В любом случае он будет рад узнать, что с вами все хорошо.

– Я устала. Пожалуй, я тут полежу немного и подумаю. – Адиту сделала незнакомый Тиамаку жест. – Спасибо тебе, Тиамак.

– Я же ничего не сделал.

– Ты сделал то, что мог. – Адиту закрыла глаза и откинулась назад. – Старейшины могут это понять, но я – нет. Я боюсь. И многое отдала бы, чтобы иметь возможность поговорить со своими родными.

Тиамак встал и направился назад на заснеженный берег Кинслага.

Телега остановилась, и деревянные колеса смолкли. Граф Над-Муллаха не сомневался, что ему до ужаса надоест их скрип к тому моменту, когда они доберутся до конца путешествия.

– Здесь мы попрощаемся, – крикнул он Изорну.

Он оставил свою лошадь одному из солдат и подошел по снегу к молодому риммеру, который соскочил на землю и обнял его.

– Прощай. – Изгримнур посмотрел на телегу и закутанное в саван тело Мегвин. – У меня нет слов, чтобы передать, как мне жаль, что так случилось. Она заслужила лучшего. И ты тоже, Эолейр.

Граф пожал ему руку.

– По моему опыту, – сказал он с горечью, – богам наплевать на то, что заслуживают их подданные, – по крайней мере, божественные награды представляются мне слишком изощренными для понимания. – Он на мгновение закрыл глаза. – Но давай покончим с этим. Она умерла, и вся скорбь мира, а также возмущение Небесами ее не вернут. Я похороню Мегвин рядом с теми, кого она любила, а затем помогу Инавен и моему народу сделать все возможное, чтобы восстановить нашу страну.

– А потом?

Эолейр покачал головой:

– Думаю, это зависит от того, смогут ли ситхи остановить Элиаса и его союзника. Надеюсь, ты не подумаешь, что я желаю вам потерпеть поражение, если я скажу, что мы подготовим пещеры Грианспога на случай, если они нам снова потребуются.

– С твоей стороны было бы глупо этого не сделать, – грустно улыбнувшись, ответил Изорн.

– А ты отправишься с ними? Твой народ также нуждается в помощи теперь, когда Скали убрался восвояси.

– Я знаю. Но я должен найти своих родных и Джошуа. Мои раны зажили достаточно, и я уже могу ехать верхом, так что я отправлюсь вместе с ситхи. Единственный смертный. Дорога в Эрчестер будет одинокой.

Эолейр улыбнулся.

– Судя по тому, как скачут на своих конях Джирики и его народ, я не думаю, что вам предстоит долго находиться в пути. – Он посмотрел на свою потрепанную армию. Эолейр знал, что они предпочтут Фростмарш с его пронизывающим холодом и метелями еще одному путешествию с бессмертными. – Но, если дела пойдут так, что потребуются солдаты Эрнистира, сообщи мне в Эрнисдарк, и я найду способ прийти на помощь.

– Я знаю.

– Удачи тебе, Изорн.

Эолейр повернулся и зашагал к своей лошади. Когда он вскочил в седло, Ликимейя и Джирики, которые отъехали назад во время его разговора с Изорном, снова к нему приблизились.

– Эрнистирийцы. – Глаза Ликимейи сияли под черным шлемом. – Вы должны знать, что мы испытываем к вам огромное уважение. Еще ни разу со времен принца Синнаха наши народы не сражались бок о бок. Ваши погибшие воины лежат рядом с нашими. Как здесь, так и у вас на родине. Мы вам благодарны.

Эолейру очень хотелось спросить, какую пользу принесла смерть восьмидесяти эрнистирийцев, но он понимал, что сейчас не самое подходящее время для споров. Его люди стояли молча. Они нервничали и больше всего на свете хотели отправиться в путь.

– Вы избавили Эрнистир от огромного зла, – ответил он, – как и следовало, выполняя свой долг. Мы также вас благодарим и чтим ваш народ.

– Мы желаем вам обрести мир в конце вашего путешествия, граф Эолейр, – сказал Джирики. Длинный меч Индрейю висел у него на боку, он также был в доспехах и походил на диковинного бога войны не меньше, чем его мать. – А когда вы его найдете, пусть он длится как можно дольше.

– Да хранят вас Небеса.

Эолейр сел поудобнее в седле и помахал рукой, чтобы телега продолжила свой путь. Колеса начали поворачиваться, и сильный ветер налетел на саван Мегвин.

По мне, так пусть боги с этого мгновения оставят меня в покое. Они сломали мой народ и мою жизнь. Пора им обратить внимание на кого-то другого, чтобы мы могли начать отстраивать нашу страну заново.

Эолейр оглянулся и увидел, что риммер и ситхи неподвижно стоят на фоне встававшего солнца, и поднял руку в прощальном жесте, Изорн помахал ему в ответ.

Эолейр посмотрел на запад через засыпанную снегом дорогу.

– Вперед, мои соотечественники, – крикнул он своему потрепанному в боях отряду. – Мы возвращаемся домой.

– Вот, выпей. – Тролль протянул мех с водой. – Я Бинабик из Минтахока. Укекук был моим наставником. А ты Падрейк. Он часто про тебя говорил.

– Падрейк мертв, – выдохнул монах. Потом сделал глоток воды, но часть пролилась ему на подбородок. Он выглядел предельно измученным. – Теперь я другой человек. – Он отодвинул мех дрожавшей рукой. – Но, клянусь всеми богами, старыми и новыми, двери защищало очень сильное заклинание. Я уже два десятилетия не пытался с таким справиться. Кажется, это едва меня не убило. – Он покачал головой. – Возможно, было бы лучше, если бы мне пришел конец.

– Ну, что ты такое говоришь! – воскликнула Мириамель. – Появляешься неизвестно откуда и продолжаешь нести прежнюю чепуху. Что ты здесь делаешь?

Кадрах отвел глаза:

– Я следовал за вами.

– Следовал за мной? Откуда?

– От самой Сесуад’ры – и продолжил после вашего побега. – Он посмотрел на дварров, закрывших каменную дверь пещеры, они что-то обсуждали, столпившись в дальнем углу и испуганно поглядывая на монаха, словно он мог оказаться переодетым норном. – А вот и они – домайни. Я никогда их не встречал.

Но Мириамель не позволила себя отвлечь:

– Что ты здесь делаешь, Кадрах? И кто тебя преследует?

Монах опустил голову и посмотрел на свои руки, сжимавшие рясу:

– Боюсь, я привел норнов к вам и вашим союзникам. Белые чудовища следовали за мной почти с того самого момента, как я спустился в катакомбы. Мне приходилось очень стараться, чтобы их опережать.

– Значит, ты привел их к нам? – Мириамель по-прежнему не понимала, какие чувства она испытывала, глядя на Кадраха. С тех пор как он сбежал от нее и их компании на озере Тритинг, она постаралась выбросить его из головы. Ей все еще было стыдно из-за спора о пергаменте Тиамака.

– Они больше никогда меня не схватят, – лихорадочно заявил монах. – Если бы я не сумел отпереть дверь, я бы спрыгнул с лестницы Тан’джа, чтобы не попасть к ним в руки.

– Но ты говоришь, что теперь норны снаружи, а из пещеры только один выход, – заметил Бинабик. – Не слишком удачно ты от них убежал, Кадрах или Падрейк, как там тебя зовут. – Бинабик слышал много историй про монаха от Мириамель и Саймона. Мириамель видела уважение в глазах тролля за то, кем однажды был эрнистириец, и презрение, которое Бинабик питал ко всякому, кто мог предать его друзей. – Он пожал плечами. – Камни Чукку! Хватит говорить. Давайте обратимся к важным вещам. – Он встал и направился к дваррам.

– Почему ты сбежал, Кадрах? Я сказала тебе, что сожалею о пергаменте Тиамака… и обо всем остальном.

Монах наконец поднял глаза. Его взгляд ничего не выражал:

– Но вы были правы, Мириамель. Я вор, лжец и пьяница уже много лет. И то, что я совершил несколько честных поступков, ничего не меняет.

– Почему ты постоянно говоришь такие вещи? – резко спросила она. – Почему так упорно видишь в себе только плохое?

На его лице появилось обвиняющее выражение:

– А почему вы желаете видеть во мне только хорошее, Мириамель? Вы думаете, что знаете о мире все, но вы, что бы с вами ни случилось раньше, лишь молодая девушка. У вашего воображения есть пределы, и вы не в силах понять, насколько черен мир на самом деле.

Обиженная Мириамель отвернулась и занялась изучением содержимого своей седельной сумки. Кадрах провел рядом с ней совсем немного времени, но ей уже хотелось его задушить – однако она искала для него что-то съестное.

Наверное, мне нужно заботиться о его здоровье до тех пор, пока я не решу его прикончить.

Кадрах прислонился к стене пещеры, опустил голову на грудь и закрыл глаза, усталость брала свое. Мириамель воспользовалась моментом, чтобы как следует его разглядеть. Он стал еще более худым с тех пор, как покинул луга тритингов; лицо обвисло, под кожей почти ничего не осталось. Даже в розовом свете кристаллов дварров монах выглядел серым.

Бинабик вернулся.

– Мы недолго будем оставаться в безопасности, – сказал тролль. – Йис-фидри предупредил меня, что защитные заклинания дверей больше никогда не будут достаточно прочными после того, как их удалось сломать. Не все норны такие мастера магии, как твой друг монах, но некоторые из них вполне способны справиться с этой задачей. И даже если никто не сумеет открыть дверь, ничто не помешает это сделать Прайрату.

– Мастера? О чем ты говоришь?

– Знатоки магии, владеющие Искусством, – то, что люди, не являющиеся членами Ордена Манускрипта, иногда называют магией.

– Кадрах говорил, что теперь он не может творить магию, – сказала Мириамель.

Бинабик смущенно покачал головой:

– Мириамель, когда-то Падрейк из Краннира был одним из самых лучших адептов Искусства во всем Светлом Арде – хотя, возможно, причина в том, что другие члены Ордена Манускрипта, даже величайший из нас, Моргенес, старались не рисковать и не использовали самые глубокие течения. Складывается впечатление, что Кадрах не утратил своего мастерства – как еще он мог открыть дверь дварров?

– Все произошло так быстро. Наверное, я просто не подумала. – Мириамель почувствовала, как в ней просыпается надежда.

Возможно, судьба привела к ним монаха неслучайно.

– Я сделал то, что должен был, – неожиданно заявил монах. Мириамель, которая думала, что он спит, вздрогнула. – Белые лисы скоро поймали бы меня. Но я не тот, что раньше, тролль. Работа с Искусством требует дисциплины и напряженного труда… и спокойствия. Но мне уже много лет такие вещи чужды. – Он снова прислонился к стене пещеры. – Теперь колодец опустел. Мне больше нечего отдать. Ничего не осталось.

Мириамель была полна решимости получить ответы.

– Ты до сих пор не объяснил, зачем ты следовал за мной, Кадрах.

Монах открыл глаза:

– Потому что у меня не осталось ничего другого. – После недолгих сомнений, он бросил сердитый взгляд на Бинабика, словно тролль подслушивал то, что ему знать не следовало. Дальше Кадрах заговорил медленнее: – Потому что… вы были ко мне добры, Мириамель. Я забыл, каково это. Я не мог пойти с вами, не хотел выслушивать вопросы, терпеть взгляды и презрение герцога Изгримнура и многих других – но меня манила моя прежняя жизнь… Я не мог от нее отказаться. – Он поднял обе руки и потер лицо, а потом печально рассмеялся. – Возможно, я не такой мертвец, как мне казалось.

– Ты выследил меня и Саймона в лесу?

– Да, и шел за вами через Стэншир и Фальшир. Но после того, как он присоединился к вам, – Кадрах указал на Бинабика, – мне пришлось отстать. У волчицы очень чуткий нос.

– Ты не пришел к нам на помощь, когда нас схватили Огненные танцоры.

Кадрах только содрогнулся в ответ.

– Значит, ты следовал за нами до тех пор, пока мы не оказались здесь? – спросила Мириамель.

– Я потерял ваш след, когда вы вошли в долину Асу. А потом мне просто повезло, и я снова вас нашел. Если бы вы не зашли в монастырь Святого Сутрина, где я укрылся благодаря гостеприимству безумца Домитиса, я думаю, мы бы уже никогда не встретились. – Он снова хрипло рассмеялся. – Подумайте, леди. Вы утратили удачу, когда вошли в дом Господа.

– Ну, хватит. – Мириамель больше не могла выносить бесконечную ненависть Кадраха к самому себе. – Теперь ты здесь. Что нам делать?

Прежде чем монах успел что-то предложить, к ним, шаркая ногами, подошел Йис-фидри, бросил скорбный взгляд на Кадраха, потом повернулся к Мириамель и Бинабику:

– Этот человек прав в одном. За пределами пещеры кто-то появился. Хикеда’я пришли.

Наступила тишина, пока все осмысливали его слова.

– Ты уверен? – У Мириамель еще сохранялась надежда, что дварр ошибается, мысль о том, что они заперты в пещере, а снаружи их поджидают норны с мертвенно-бледными лицами, показалась ей ужасной. Белые лисы вызвали у нее ужас, когда Джошуа рассказывал о падении Наглимунда, но на склоне горы у долины Асу она видела их собственными глазами. И больше никогда не хотела с ними встречаться – однако теперь Мириамель сильно сомневалась, что ей так повезет. Паника, отступившая при появлении Кадраха, вернулась. Она вдруг начала задыхаться. – Ты уверен, что там норны, а не просто солдаты моего отца?

– Этого человека мы не ждали, – сказал Йис-фидри, – но знали, какие существа ходят по туннелям. Сейчас дверь удерживает их снаружи, скоро это может измениться.

– Если это ваши туннели, вы должны знать путь к спасению! – сказала Мириамель.

Дварр ничего не ответил.

– Возможно, нам придется использовать собранные камни, – сказал Бинабик. – Нам следует найти путь к спасению, пока не появился враг. – Он повернулся к Йис-фидри: – Ты можешь сказать, как много их там собралось?

Дварр напевно задал вопрос жене. Выслушав ответ, он повернулся к троллю:

– Наверное, столько, сколько пальцев на руке. Но очень скоро это изменится.

– Так мало? – Мириамель села. – Мы должны сражаться! Если твой народ нам поможет, мы сможем победить столь малочисленного врага и спастись!

Йис-фидри, которого явно смутили ее слова, отшатнулся.

– Я уже сказал. Мы слабые. Мы не сражаемся.

– Послушайте, что говорят тинукеда’я, – холодно заявил Кадрах. – Впрочем, едва ли это будет иметь какое-то значение, но я предпочту ждать конца здесь, чем быть пронзенным копьем Белых лис.

– Конец неизбежен, если мы будем просто ждать. А если попытаемся оказать сопротивление, у нас появится шанс на спасение.

– Шансов нет в любом случае, – возразил монах. – Во всяком случае, здесь мы можем умереть как пожелаем и сами выбрать момент.

– Я не могу поверить, что ты такой трус! – воскликнула Мириамель. – Ты слышал Йис-фидри! Там в худшем случае полдюжины норнов! Это еще не конец света. У нас есть шанс!

Кадрах повернулся к ней. Скорбь, отвращение и с трудом скрываемая ярость исказили его лицо.

– Я боюсь не норнов, – наконец сказал он. – Но это конец света.

Мириамель уловила что-то необычное в его голосе, нечто, выходившее за пределы его обычного мрачного взгляда на жизнь.

– Ты что имеешь в виду, Кадрах?

– Конец света, – повторил он и сделал глубокий вдох. – Леди, даже если вы, я и тролль сможем каким-то образом убить всех норнов в Хейхолте – и каждого в Стормспайке, все равно ничего не изменится. Уже слишком поздно. И всегда было слишком поздно. Мир, зеленые поля Светлого Арда, люди на всех его землях… обречены. Я это знал с того самого момента, как встретил вас. – Он умоляюще на нее посмотрел. – Конечно, я полон горечи, Мириамель. Конечно, я почти безумен. Потому что не сомневаюсь – надежды нет.

Саймон, которому снились невнятные, хаотичные сны, проснулся в полной темноте. Кто-то стонал рядом. Все его тело пульсировало от боли, и он едва мог пошевелить запястьями и щиколотками. Несколько долгих мгновений он не сомневался, что его поймали и заточили в темницу, но потом вспомнил, где находится.

– Гутвульф? – прохрипел он.

Стоны продолжались без изменений.

Саймон перевернулся на живот и пополз на звук. Когда его распухшие пальцы на что-то наткнулись, он через некоторое время сообразил, что это бородатое лицо графа. Слепец горел от лихорадки.

– Граф Гутвульф. Это Саймон, ты спас меня с колеса.

– Их дом горит! – Голос Гутвульфа был полон ужаса. – Они не могут бежать – у ворот чужаки с черным железом!

– У тебя есть вода? Или что-то съестное?

Он почувствовал, как Гутвульф попытался сесть.

– Кто здесь? Ты не можешь его взять! Он поет для меня. Для меня! – Гутвульф ухватился за что-то, и Саймон ощутил прикосновение холодного металла, который Гутвульф протащил рядом с его рукой.

Он почувствовал боль, выругался, поднес руку ко рту и понял, что на ней кровь.

– Сияющий Коготь. – Как же невозможно странно! – У этого страдающего от лихорадки человека оказался Сияющий Коготь.

Он раздумывал, не вырвать ли меч из ослабевших рук Гутвульфа – в конце концов, разве нужда безумца могла сравниться с благополучием многих народов? Но еще больше, чем мысль о воровстве у больного человека, спасшего ему жизнь, Саймона пугало то, что он не сможет самостоятельно передвигаться в темных туннелях под Хейхолтом. Если только по какой-то необъяснимой причине слепой граф не припрятал где-то факел или фонарь, без знаний Гутвульфа ему не выбраться из темного лабиринта. И какой тогда будет прок от Сияющего Когтя?

– Гутвульф, у тебя есть факел? Кремень и огниво?

Граф снова принялся что-то бормотать, но Саймон не сумел уловить ничего полезного. Он повернулся и принялся изучать пещеру на ощупь, морщась и вскрикивая от боли при каждом движении.

Убежище Гутвульфа оказалось совсем маленьким, шириной не более дюжины шагов, если Саймон поднимался на ноги – во всех направлениях. В трещинах он обнаружил мох, оторвал немного и понюхал, он отличался от того, который он нашел под Асу’а. Когда Саймон попробовал его на вкус, мох оказался еще более отвратительным, чем в разрушенных залах древнего замка. Однако желудок у него так сильно болел от голода, что Саймон понимал: пройдет немного времени, и ему придется повторить попытку.

Если не считать тряпок, разбросанных по неровному каменному полу, у Гутвульфа почти ничего не было. Саймон нашел нож со сломанным лезвием, а когда попытался засунуть его за ремень, вдруг сообразил, что у него нет ремня. Более того, он обнаружил, что на нем вообще нет никакой одежды.

Голый и заблудившийся в темноте. У Саймона ничего не осталось, кроме Саймона.

На него брызнула кровь дракона, но он остался Саймоном. Он видел Джао э-Тинукай’и, участвовал в большом сражении, его целовала принцесса – но он по-прежнему был не более чем кухонным мальчишкой. А теперь у него отняли все, но все еще имелось то, с чем он начинал.

Саймон рассмеялся – получились сухие, хриплые звуки. Была некая свобода в обладании такой малостью. Если он проживет следующий час, это будет настоящей победой. Он сумел спастись с колеса. Что еще с ним могли сделать?

Саймон положил сломанный нож рядом со стеной, чтобы потом снова его найти, и продолжил поиски. Он наткнулся на несколько предметов, но не понял, что это такое, камни странной, слишком необычной формы, чтобы быть природными, куски битой посуды и щепок, скелеты каких-то мелких животных, и только в дальней части пещеры ему удалось обнаружить нечто действительно полезное.

Его окоченевшие и онемевшие пальцы коснулись чего-то влажного. Он отдернул руку, но потом снова осторожно потянулся вперед. Это была каменная чашка, наполовину полная воды. На земле рядом с ней, как чудо из книги Эйдона, он обнаружил кусок черствого хлеба.

Саймон схватил хлеб, но вспомнил про Гутвульфа. Он колебался, в животе у него урчало. Оторвав маленький кусок, Саймон размочил его и быстро проглотил. Потом съел еще два, осторожно взял чашку в нывшую руку и подполз к Гутвульфу. Окунув в нее пальцы, поднес их к губам графа, затем осторожно направил струйку ему в рот и услышал, как слепой граф стал жадно глотать. Намочив кусочек хлеба, Саймон положил его в открытый рот Гутвульфа, но тот не стал его закрывать и даже не пытался жевать. Тогда Саймон вытащил кусочек и съел сам. Он чувствовал, как на него наваливается усталость.

– Позднее, – сказал он Гутвульфу. – Позднее ты поешь. Ты поправишься, как и я. И тогда мы отсюда уйдем.

И тогда я отнесу Сияющий Коготь в башню. Для этого я вернул свою жизнь.

– Ведьмино дерево горит, пылает сад… – Граф вертелся и дергался. Саймон отодвинул чашку в сторону, мысль о том, что он мог ее перевернуть, внушала ему ужас. Гутвульф застонал: – Руакка, руакка Асу’а!

Даже с расстояния Саймон чувствовал волны шедшего от него жара.

Мужчина лежал, прижимаясь лицом к камню. Его одежда и кожа были такими грязными, что он почти с ним сливался.

– Это все, хозяин. Я клянусь!

– Вставай. – Прайрат ударил его ногой по ребрам, но не слишком сильно, чтобы ничего не сломать. – Я с трудом тебя понимаю.

Мужчина присел на корточки, усатый рот дрожал от страха.

– Это все, хозяин. Они убежали. Вдоль канала.

– Я знаю, глупец.

Алхимик не давал солдатам новых указаний с тех пор, как они вернулись после бесплодных поисков, и теперь они стояли, с тревогой глядя на Прайрата. Останки Инча сняли с цепей, которые поворачивали верхнюю часть башни, и они лежали отвратительной кучей у канала. Не вызывало сомнений, что большинство солдат хотели бы накрыть их, но они не получили соответствующего приказа от Прайрата и просто отводили глаза в сторону.

– И вы не знаете, что это были за люди? – спросил Прайрат.

– Там был слепец, хозяин. Его тут видели, но никто не сумел поймать. Иногда он брал какие-то вещи.

Слепец, живущий в пещерах. Прайрат улыбнулся. Он догадался, кто это мог быть.

– А другой? Тот, кого наказал Инч, насколько я понял?

– Да, так и было, хозяин. Но Инч называл его как-то странно.

– Как-то странно? Я не понимаю?

Лицо мужчины исказилось от ужаса.

– Я не помню, – прошептал он.

Прайрат наклонился, и его лишенное волос лицо оказалось на расстоянии ладони от носа мужчины.

– Я могу заставить тебя вспомнить.

Мужчина застыл, как лягушка под взглядом змеи.

– Я пытаюсь, хозяин, – взвизгнул он. – Да, Кухонный мальчишка! Доктор Инч назвал его Кухонным мальчишкой.

Прайрат выпрямился. Мужчина опустил голову, его грудь тяжело вздымалась.

– Кухонный мальчишка, – задумчиво проговорил священник. – Может ли такое быть? – Внезапно он хрипло рассмеялся. – Превосходно. Конечно, так и есть. – Он повернулся к солдатам: – Здесь нам больше нечего делать. В нас нуждается король.

Помощник Инча смотрел в спину алхимика:

– Хозяин?

Прайрат медленно к нему повернулся:

– Что?

– Теперь… когда доктор Инч мертв… ну, кто-то должен быть здесь главным? В королевской кузнице?

Священник мрачно посмотрел на седого, почерневшего от сажи мужчину.

– Решите сами. – Он указал на замерших в ожидании солдат и выбрал из них около десятка. – Вы останетесь здесь. Вам нет нужды защищать друзей Инча – мне не следовало позволять ему так долго быть здесь главным. Мне требуется только одно – колесо должно оставаться в воде. От этого зависит слишком много важных вещей. И помните: если колесо снова остановится, я заставлю вас очень сильно пожалеть.

Назначенные солдаты заняли позиции вдоль канала и колеса, остальные покинули кузницу. Прайрат остановился в дверях и оглянулся. Под равнодушными взглядами солдат, главного помощника Инча окружал круг мрачных рабочих кузницы. Прайрат тихо рассмеялся и со скрипом закрыл за собой дверь.

Джошуа сел и удивленно огляделся по сторонам. Яростно завывал ветер, у входа в палатку кто-то стоял, отбрасывая гигантскую тень.

– Кто там?

Изгримнур изумленно фыркнул и потянулся к рукояти Квалнира.

– Я больше не могу терпеть. – Сэр Камарис раскачивался у входа, точно дерево на сильном ветру. – Да спасет меня Господь… теперь я слышу его, даже когда бодрствую. И в темноте он продолжает меня преследовать.

– Я вас не понимаю. – Джошуа встал и подошел к входу в палатку. – Вы не здоровы, сэр Камарис. Присядьте у огня. Сейчас слишком плохая погода, чтобы оставаться под открытым небом.

Камарис потряс головой:

– Я должен уйти. Время пришло. Я так ясно слышу его песню. Время пришло.

– Для чего пришло время? – спросил принц. – Куда уйти? Изгримнур, иди сюда и помоги мне.

Герцог поднялся на ноги, застонав от боли в затекших мышцах и все еще нывших ребрах. Он взял Камариса за руку и обнаружил, что все мускулы у него натянуты, как мокрые узлы.

Он в ужасе! Клянусь Спасителем, что с ним сделали?

– Заходите и садитесь. – Джошуа попытался подвести старого рыцаря к стулу. – Расскажите нам, что вас тревожит.

Камарис резко высвободился и сделал несколько шагов наружу, в снег. Длинные ножны Шипа ударили его по ноге.

– Они меня зовут, каждый из них. Они в нужде. Клинок пойдет туда, куда пойдет. Время пришло.

Джошуа вышел на склон холма вслед за старым рыцарем. Удивленный и встревоженный Изгримнур, хромая, последовал за ними, кутаясь в плащ под холодным ветром. Внизу раскинулся Кинслаг, темная лента за белым покрывалом снега.

– Я не понимаю, Камарис, – сказал принц, стараясь перекричать вой ветра. – Для чего пришло время?

– Смотрите! – Старый рыцарь выбросил вперед руку, указывая в сумрачное, грозовое небо. – Разве вы не видите?

Изгримнур, как и Джошуа, поднял глаза вверх. Там тлело красное пятно.

– Звезда Завоевателя? – спросил герцог.

– Они ее чувствуют. Время пришло. – Камарис сделал еще один шаг назад, раскачиваясь из стороны в сторону, словно в любой момент был готов помчаться вниз по склону. – Господь придаст мне силы, я больше не могу сопротивляться.

Джошуа перехватил взгляд герцога, безмолвно умоляя его о помощи. Изгримнур шагнул вперед, и они вместе с принцем схватили Камариса за руки.

– Давайте уйдем в тепло, – попросил Джошуа.

Сэр Камарис высвободился – его сила неизменно поражала Изгримнура, – и рука легла на оправленную в серебро рукоять Шипа.

– Камарис! – Изгримнур был потрясен. – Ты готов обнажить меч против нас? Против своих друзей?!

Некоторое время старый рыцарь на него смотрел, но его взгляд оставался каким-то рассеянным. Затем герцог увидел, что Камарис слегка расслабился.

– Да поможет мне Господь, это меч. Он поет для меня. Он знает, куда хочет идти. Внутрь. – И он устало показал в сторону темной громады Хейхолта.

– И мы отведем вас туда – как и меч. – Джошуа сохранял спокойствие. – Осталось лишь разрушить стены.

– Есть другие способы, – возразил Камарис, но дикая энергия, кипевшая в нем, начала затухать.

Он позволил увести себя в палатку принца.

Камарис залпом выпил чашу вина, которую налил ему Джошуа, а потом вторую. И это встревожило Изгримнура почти так же сильно, как странные вещи, которые говорил старый рыцарь: Камарис всегда славился склонностью к воздержанию. Но теперь старый рыцарь был готов на все, что могло принести ему хоть какое-то облегчение от страданий, которые вызывал Шип.

Камарис отказался отвечать на дальнейшие осторожные, но неуклюжие, как показалось Изгримнуру, вопросы принца. После той памятной ночи на корабле Изгримнур заметил, что отношение Джошуа к старому рыцарю изменилось, словно он испытывал невероятное смущение в его присутствии. Изгримнур уже не в первый раз задумался о том, какие страшные вещи поведал принцу Камарис.

Через некоторое время принц сдался и вернулся к вопросам, которые они обсуждали с Изгримнуром до появления Камариса.

– Теперь мы знаем, что за стенами замка находится армия, Изгримнур, – и довольно значительная, в том числе эркингарды и наемники. – Джошуа нахмурился. – Мой брат оказался чрезвычайно терпеливым, чего я от него не ожидал. Он никак не отреагировал на нашу высадку.

– Терпение… или Элиас заготовил для нас какую-то ловушку. – Герцог дернул себя за бороду. – На самом деле, Джошуа, мы даже не знаем, жив ли твой брат. Эрчестер практически опустел, а те немногие люди, которых нам удалось найти, ничего не знают – быть может, сам Фингил восстал из могилы и теперь сидит на Троне из костей дракона.

– Все может быть. – В голосе принца слышалось сомнение. – Но меня преследует ощущение, что я почувствовал бы, если бы Элиас умер. В любом случае, даже если Прайрат им управляет или сам сидит на троне, против нас Король Бурь и злая Звезда Завоевателя, как утверждают члены Ордена Манускрипта.

Изгримнур кивнул:

– Да, не вызывает сомнений, кто-то там есть. Он знает о наших планах. И нашел меч твоего отца.

Джошуа помрачнел:

– Это был страшный удар. И все же, когда я увидел, что Свертклиф никто не охраняет, у меня почти не осталось надежды, что мы его там найдем.

– Мы всегда знали, что нам потребуется войти в Хейхолт, чтобы добыть легендарный меч Скорбь. – Изгримнур снова потянул себя за бороду и с отвращением фыркнул. Война трудна и без магических осложнений. – Полагаю, мы можем отправиться на поиски сразу двух мечей.

– Если они находятся в замке, – заметил Джошуа. – Дыра в склепе моего отца сделана в спешке – Прайрат или мой брат действовали бы иначе и постарались скрыть это от меня.

– Но кто еще мог сделать дыру?

– Мы до сих пор не знаем, что случилось с моей племянницей, Саймоном и троллем.

– Я сомневаюсь, что Мириамель и молодой Саймон взяли бы меч и просто сбежали. Где они? Они прекрасно знают, как важен для нас Сияющий Коготь.

Камарис неожиданно вскрикнул, что заставило герцога вздрогнуть.

– Все мечи! Господи, Коготь, я чувствую все три! Они поют друг другу – и для меня! – Камарис вздохнул. – О, Джошуа, как бы я хотел заставить их замолчать!

Принц повернулся к нему:

– Вы действительно чувствуете Сияющий Коготь?

Старый рыцарь кивнул:

– Голос. Я не могу объяснить, но я его слышу – как и Шип.

– А вы знаете, где он?

Камарис покачал головой:

– Нет. Это… то, что меня зовет, не в каком-то месте. Они хотят сойтись внутри стен Хейхолта. На то есть причина. И времени осталось совсем мало.

Джошуа поморщился.

– Получается, что Бинабик и остальные были правы. Время уходит: если мечи могут принести нам какую-то пользу, мы должны поскорее их найти и выяснить, как они нам помогут.

Безумие, – подумал Изгримнур. – Нашей жизнью, нашей землей управляет безумие древних легенд. Что подумал бы Престер Джон, который приложил столько сил для изгнания волшебного народа и теней из своего королевства?

– Мы не можем перелететь через стены, Джошуа, – заметил Изгримнур. – Мы одержали победу в Наббане и так быстро приплыли на север, что люди будут очень долго об этом вспоминать. Но мы не можем превратить армию в стаю скворцов, чтобы она промчалась над стенами Хейхолта.

– Есть другие пути… – прошептал Камарис.

Джошуа бросил на него внимательный взгляд, но прежде, чем ему удалось выяснить, что стояло за словами Камариса – безумие мечей или нечто полезное, у входа в палатку появился Слудиг, в кольчуге и шлеме, а вместе с ним внутрь влетели снежинки и ворвался холодный ветер.

– Прошу прощения, принц Джошуа. – Слудиг кивнул Изгримнуру. – Милорд.

– Что случилось? – спросил принц.

– Мы объезжали окраины Свертклифа, как вы приказали. Занимались поисками.

– И что вам удалось найти? – Джошуа встал, его лицо оставалось невозмутимым.

– Мы ничего не нашли. Но кое-что слышали. – Очевидно Слудиг едва стоял на ногах, словно ему пришлось скакать быстро и долго. – До нас долетели звуки рогов. С севера.

– С севера? И насколько они далеко? – спросил принц.

– Трудно сказать, принц Джошуа. – Слудиг развел руки в стороны, словно пытался отыскать нужные слова на ощупь. – И я никогда прежде не слышал таких рогов. Но звуки были очень слабыми.

– Благодарю тебя, Слудиг. В Свертклифе выставлены часовые?

– С ближней стороны, ваше высочество, их не видно из замка.

– Не имеет значения, увидят их или нет, – сказал принц. – Меня больше беспокоит возможное нападение с севера. Если ты и твои люди устали, попроси Хотвига, пусть он возьмет тритингов и проедет вдоль опушки леса Альдхорт, с дальней стороны. И передай им, чтобы они сразу возвращались, как только кого-то заметят.

– Я так и сделаю, принц Джошуа. – Слудиг вышел из палатки.

Джошуа повернулся к Изгримнуру:

– Что ты думаешь? Неужели Король Бурь намерен повторить то, что он сделал в Наглимунде?

– Может быть. Но там мы находились за стенами замка. А тут открытые пространства, только Кинслаг за спиной.

– Да, но здесь у нас несколько тысяч солдат. А вокруг нет невинных людей, за которых нам следует беспокоиться. Если главный союзник моего брата думает, будто ему удастся победить нас так же легко, как в прошлый раз, его ждет разочарование.

Изгримнур посмотрел на принца, у которого яростно горели глаза, потом перевел взгляд на Камариса, старый рыцарь поддерживал голову двумя руками и смотрел вниз.

Прав ли Джошуа? Или мы последний оплот империи Джона, который ждет решительного удара, чтобы окончательно развалиться на куски?

– Я полагаю, нам следует поговорить с нашими капитанами. – Герцог встал и поднес руки к жаровне, пытаясь согреться. – Будет лучше, если мы предупредим их сами, чем до них дойдут невнятные слухи. – Он презрительно фыркнул. – Похоже, поспать сегодня не придется.

Мириамель смотрела на Кадраха. Она множество раз слышала, как он лгал, но сейчас у нее возникла жуткая уверенность, что он говорил правду.

Во всяком случае, ту правду, которую он видит, – попыталась она успокоить себя.

Она взглянула на Бинабика, который сосредоточенно щурился, а потом снова посмотрела на Кадраха:

– Обречены? Ты хочешь сказать, что нам грозит и другая опасность, кроме норнов?

Монах не стал отводить глаза в сторону.

– Да, мы обречены, и у нас нет ни малейшей надежды. Во многом в этом виноват я, – сказал Кадрах.

– Что ты имеешь в виду? – потребовал ответа Бинабик.

Дварр Йис-фидри, казалось, не хотел иметь ничего общего с непонятным и пугавшим его разговором; он нервничал, его пальцы сгибались и разгибались.

– Я хочу сказать, тролль, что беготня по туннелям не имеет никакого значения. Сумеем ли мы спастись от Белых лис и выбраться наружу, а принцу Джошуа удастся пробить стены, и станет ли Господь метать молнии с небес, чтобы испепелить Элиаса… все не важно.

Мириамель почувствовала, как внутри у нее все сжалось, когда она услышала уверенность в его голосе.

– Расскажи нам, – попросила она.

Монах побледнел.

– Милосердие Эйдона! Все, что вы думали обо мне, оказалось правдой, Мириамель. Все. – По его щеке сбежала слеза. – Да поможет мне Бог, хотя у Него нет на то ни малейших оснований – я совершал ужасные поступки…

– Проклятье, Кадрах, объясни, наконец!

Как если бы последние слова монаха переполнили чашу терпения Йис-фидри, дварр встал и быстро отошел, чтобы присоединиться к своим шептавшимся соплеменникам в дальней части пещеры.

Кадрах вытер глаза и нос грязным рукавом.

– Я уже говорил, как меня поймал Прайрат, – сказал он Мириамель.

– Да. – А она, в свою очередь, в Сесуад’ре поделилась его историей с Бинабиком и остальными, так что теперь ему не было необходимости повторять рассказ.

– Вы уже знаете, что после того, как я предал продавцов книг, Прайрат вышвырнул меня, решив, будто я мертв, – продолжал Кадрах.

Она кивнула.

– Тут я солгал – это случилось позже. – Он вздохнул. – Прайрат отправил меня шпионить за Моргенесом и людьми, которых я знал, когда являлся членом Ордена Манускрипта.

– И ты это сделал? – спросила Мириамель.

– Если вы думаете, что я хотя бы мгновение колебался, миледи, то вам неизвестно, как пьяница и трус цепляется за жизнь – и до какой степени меня пугал гнев Прайрата. Понимаете, я его хорошо знал и не сомневался: то, что он делал со мной в своей башне, пустяк по сравнению с тем, что мог сотворить, если бы действительно захотел, чтобы я страдал.

– Значит, ты шпионил для него?! Шпионил за Моргенесом? – не могла поверить Мириамель.

Кадрах покачал головой:

– Я пытался, клянусь Деревом, пытался изо всех сил! Однако Моргенес не был глупцом. Он понимал, что я попал в ужасное положение, и в прежние времена мы оба знали Красного священника. Моргенес накормил меня и дал крышу над головой, но продолжал подозревать. Он позаботился о том, чтобы я не смог найти ничего полезного для Прайрата в его покоях или узнать из разговоров, которые он при мне вел. – Кадрах покачал головой. – В результате мое появление лишь сказало Моргенесу, что у него осталось меньше времени, чем он рассчитывал.

– Значит, ты потерпел неудачу? – Мириамель не понимала, к чему Кадрах вел, но почувствовала, как ее охватывает глубокий ужас.

– Да. И мне было очень страшно. Когда я вернулся в Башню Хьелдина, Прайрат рассердился, но не стал меня убивать и, несмотря на мои опасения, не сделал ничего хуже. Он стал задавать мне новые вопросы о «Дю Сварденвирде». Я думаю, что к тому моменту его уже коснулся Король Бурь, и Прайрат пытался с ним договориться. – Во взгляде Кадраха появилось презрение. – Можно подумать, будто смертный мог заключить с ним выгодную для себя сделку. Я сомневаюсь, что Прайрат понял, что вошло в дверь, которую он открыл.

– Мы поговорим о том, что совершил Прайрат, позднее, – вмешался Бинабик. – Сейчас расскажи нам о том, что сделал ты.

Кадрах посмотрел на него.

– Это все связано между собой, – ответил монах. – Прайрат задавал мне множество вопросов, но тому, кто читал «Дю Сварденвирд» и хорошо знал книгу Ниссеса – меня по сей день преследуют слова из нее, – было совсем не трудно понять, что его интересовало. Каким-то образом он связался с Королем Бурь, и теперь ему не терпелось узнать как можно больше о Трех Великих мечах.

– Значит, Прайрату о них известно. – Голос Мириамель дрогнул. – Полагаю, именно он забрал Сияющий Коготь из могилы моего деда.

Кадрах поднял руку.

– Прайрат жестоко наказал меня после того, как я потерпел неудачу с Моргенесом. А потом заставил составить письмо старому Ярнауге на север, приказав расспросить о Короле Бурь. Я подозреваю, что алхимик искал способ защитить себя от нового и очень опасного друга. Пока я писал, он внимательно за мной наблюдал, а потом сам отправил мое послание с воробьем, которого украл у Моргенеса. И снова меня отпустил. Он не сомневался, что я не убегу, – ведь ему удавалось всякий раз меня находить.

– Однако ты сбежал, – сказала Мириамель. – Ты так мне говорил.

Кадрах кивнул.

– Позже, но не тогда. Я слишком боялся. В то же самое время я не сомневался, что Ярнауга не ответит. Риммер и Моргенес общались более тесно, чем предполагал Прайрат, и доктор наверняка написал Ярнауге о моем неожиданном визите. В любом случае Ярнауга в течение многих лет жил в тени Стормспайка и не стал бы делиться своими знаниями с теми, до кого могли дотянуться длинные руки Инелуки. Обман, на который меня толкнул Прайрат, ничего бы ему не дал, и я понимал, что, когда Красный священник об этом узнает, я перестану представлять для него интерес. Я был ему полезен как человек, читавший книгу Ниссеса, и бывший член Ордена Манускрипта. Но я ответил на все его вопросы о книге и понимал: как только ему станет известно, что другие члены Ордена перестали мне доверять годы назад… – Он смолк, охваченный сильными эмоциями.

– Продолжай, – мягче, чем прежде, попросила его Мириамель.

Не вызывало сомнений, что Кадрах искренне переживал из-за совершенных им предательств.

– Меня охватил ужас. Я понимал, что пройдет совсем немного времени, и Прайрат получит ответ Ярнауги, который его не устроит. Мне невероятно хотелось сбежать, но я не сомневался, что Прайрат сразу узнает, что я покинул Эрчестер, и с помощью Искусства установит, куда я направился. В высоких покоях своей башни он меня пометил особым знаком и мог найти где угодно. – Кадрах замолчал, стараясь вернуть самообладание. – И вот я думал, думал – но, к своему стыду, мне не удалось найти путь к спасению или возможность помешать Прайрату. В состоянии страха и постоянного опьянения я думал лишь о том, чтобы угодить своему ужасному господину и убедить его сохранить мою жалкую жизнь. – Кадрах задрожал не в силах продолжать.

– Я много думал над его вопросами, – снова заговорил монах. – В особенности о Трех Великих мечах. У меня не вызывало сомнений, что они обладают поразительной силой, а также имеют какое-то особое значение для Короля Бурь. Единственное, чего не знал никто, кроме меня – это то, что Миннеяр, один из Трех мечей, является Сияющим Когтем, тем самым, который похоронили вместе с королем Джоном.

– Ты знал? – Мириамель поразили его слова.

– Всякий, кто читал те исторические книги, которые изучал я, заподозрил бы это, – ответил Кадрах. – Я убежден, что Моргенесу данный факт был известен, но он его спрятал в своей книге о вашем деде, чтобы только тот, кто знал, что следует искать, смог его увидеть. Таким образом он скрыл его от большинства. – Монах немного пришел в себя. – В любом случае я читал те же источники, что и доктор Моргенес, и пришел к такому же выводу, хотя ни с кем не делился своими мыслями. И чем больше я думал о базарных слухах, утверждавших, что Элиас не пожелал взять в руки отцовский меч и – вопреки традициям – похоронил его вместе с отцом, тем быстрее росла моя уверенность в своей правоте.

Поэтому я решил, что если предположение, высказанное в «Дю Сварденвирде», также верно – и Король Бурь боится только Трех Великих мечей, – один из них станет лучшим подарком, который я смогу преподнести Прайрату. Считалось, что все три меча утрачены. И, если я сумею добыть хотя бы один, Прайрат посчитает меня полезным.

Мириамель с отвращением и удивлением смотрела на монаха:

– Ты… ты предатель! Значит, это ты взял меч из могилы моего деда? И отдал его Прайрату? Да проклянет тебя Господь, Кадрах!

– Вы можете проклинать меня сколько пожелаете – и на то есть веские причины, – сказал Кадрах, – но дослушайте мою историю до конца.

Я была права, когда пыталась утопить его в проливе Эметтин. Как жаль, что его вытащили из воды. – Мириамель гневно махнула рукой, предлагая Кадраху продолжать.

– Я отправился в Свертклиф, – снова заговорил монах. – Но кладбище надежно охраняли солдаты короля. У меня сложилось впечатление, что Элиас решил оберегать могилу отца, чтобы никто ничего с ней не сделал. Две ночи я ждал подходящего момента, но он так и не представился. А потом Прайрат за мной послал. – Кадрах поморщился, вспоминая встречу с алхимиком. – За прошедшее время он узнал много нового. Его голос до сих пор звучит у меня в голове – и вы не представляете, как это страшно! Он заставил меня подойти к нему, точно непослушного ребенка…

– Кадрах, за стенами пещеры нас ждут норны, – перебил его Бинабик. – До сих пор в твоей истории не было ничего, что могло бы нам помочь.

Монах холодно на него посмотрел:

– Я пытаюсь объяснить, что нам уже ничто не поможет, – но не заставляю меня слушать.

– Ты расскажешь нам все, – заявила Мириамель, ярость, наконец, вырвалась наружу. – Мы сражаемся за свою жизнь. Говори!

– Прайрат снова призвал меня к себе. Как я и предполагал, он сказал, что Ярнауга ничего не ответил, из чего следовало, что старый риммер мне не доверял. «Ты бесполезен для меня, Падрейк эк-Краннир», – заявил алхимик.

«А если я расскажу нечто очень важное?» – спросил я. Нет, не так: я умолял. «Если вы подарите мне жизнь, я буду верно вам служить. Я знаю вещи, которые могут вам помочь!» – Он рассмеялся, когда я это сказал, – рассмеялся! – и добавил, что, если я сумею сообщить ему действительно нечто полезное, он сохранит мне жизнь. И тогда я открыл ему все о Великих мечах, о том, что они утрачены, но мне известно, где следует искать один из них.

«Ты хочешь сказать, что Скорбь находится у норнов в Стормспайке? – презрительно бросил он. – Мне это известно». Я покачал головой. На самом деле я не знал про Скорбь, но догадывался о том, как ему удалось это обнаружить. «Или что Шип не утонул в океане вместе с Камарисом», – продолжал он.

Я поспешно рассказал ему, что Миннеяр и Сияющий Коготь – это один и тот же меч и один из Великих мечей похоронен не далее как в миле от Башни Хьелдина. Стремясь заручиться его расположением, я даже признался, что хотел принести ему клинок.

Мириамель нахмурилась:

– Подумать только, я считала тебя другом, Кадрах, – жаль, что ты не имел ни малейшего представления о том, какое огромное значение все это имеет для нас!..

Монах ничего не ответил, он с мрачным видом продолжал выполнять приказ принцессы рассказать свою историю до конца.

– А когда я замолчал… Прайрат снова рассмеялся. «О, как печально, Падрейк, – вскричал он. – Ты просто замечательный шпион! Думаешь, это спасет твою жизнь? Я все знал про Сияющий Коготь еще до того, как ты впервые вошел в мою башню. А если бы ты забрал его оттуда, я бы собственными руками вырвал тебе глаза и язык. Меч будет лежать на гниющей груди старого Джона до тех пор, пока не наступит правильное время. И только тогда появится. И все Три меча соберутся вместе».

Мириамель была ошеломлена:

– Меч появится? Он… он знал с самого начала? Прайрат… хотел, чтобы он остался в могиле? – Она беспомощно повернулась к Бинабику, но тот выглядел таким же потрясенным, как она. – Я не понимаю. Элизия, Мать Милосердия, что ты хочешь нам сказать, Кадрах?

– Прайрат знает все. – В голосе монаха появилось мрачное удовлетворение. – Про Сияющий Коготь и где он лежит, но не видит необходимости в том, чтобы забрать его оттуда. Я уверен, что ему известны планы вашего дяди и… – Он указал рукой на Бинабика, – нынешних членов Ордена Манускрипта. И теперь он просто ждет момента, когда все произойдет.

– Но как такое возможно? Почему Прайрат не боится единственного оружия, способного уничтожить его хозяина? – Удивление Мириамель не проходило. – Бинабик, что все это значит?

Тролль лишился своего обычного хладнокровия, он поднял дрожавшие пальцы – с просьбой дать ему немного подумать.

– Тут нужно многое осмыслить, – наконец заговорил Бинабик. – Быть может, Прайрат вынашивает какой-то план против Короля Бурь. Возможно, надеется ограничить силу Инелуки, угрожая ему Великими мечами. – Он повернулся к Кадраху: – Он сказал: «Соберутся все мечи»? Именно такими словами?

Монах кивнул:

– Он знает. Он хочет, чтобы Сияющий Коготь и остальные мечи оказались здесь.

– Но я не вижу в этом никакого смысла, – с беспокойством сказал Бинабик. – Почему он не забрал клинок Престера Джона и не перепрятал его в надежное место, чтобы спокойно ждать подходящего момента?

Кадрах пожал плечами.

– Кто знает? Прайрат ходит странными дорогами, и ему открылись тайные знания, – заявил монах.

Теперь, когда Мириамель стала понемногу приходить в себя, вернулась ее ярость, направленная против монаха и вдохновленная страхом:

– Как ты можешь сидеть здесь с таким самодовольным видом? Ты не предал меня и все, что мне дорого, вовсе не из-за того, что не пытался. Я полагаю, Прайрат освободил тебя, чтобы ты за мной шпионил? Значит, вот почему ты вызвался идти со мной в Наглимунд? Я думала, ты использовал меня, чтобы удовлетворить собственную жадность… – чем больше Мириамель думала об этом, тем сильнее ее охватывало отчаяние, – но… на самом деле ты служил Прайрату! – Она отвернулась, не в силах больше смотреть на Кадраха.

– Нет, миледи! – Удивительно, но Кадрах выглядел обиженным и расстроенным. – Нет, он меня не отпускал – и я больше ему не служил…

– Если ты рассчитываешь, что я тебе поверю, – сказала Мириамель с холодной ненавистью, – то окончательно сошел с ума.

– Ты закончил свою историю? – Осторожное уважение, которое Бинабик прежде испытывал к монаху, сменилось практичным подходом. – Ведь мы все еще в ловушке, и нам грозит страшная опасность, хотя, думаю, не остается ничего другого, как ждать, когда норны откроют дверь, запечатанную дваррами.

– Еще совсем немного, – ответил Кадрах. – Нет, Мириамель, Прайрат меня не освободил. Как я уже говорил, он понял, что я совершенно для него бесполезен. Я сказал вам почти всю правду, когда мы плыли на лодке к берегу, – он посчитал, что я даже пыток недостоин. Кто-то врезал мне дубинкой по голове, а потом меня выбросили, как мусор за домом богача. Вот только не в Кинсвуде, а швырнули в яму в катакомбах под Башней Хьелдина… именно там я пришел в себя. В темноте.

Он помолчал, словно в его памяти сохранились еще более жуткие воспоминания, чем те, которыми он уже поделился. Мириамель также молчала. Ее наполняли ярость и одновременно страшная пустота. Если Кадрах рассказал правду, тогда у них действительно не осталось никакой надежды. Если Прайрат обладал таким могуществом и знал, как подчинить себе самого Короля Бурь, то даже если Мириамель сумеет отыскать отца и убедить его закончить войну, Красный священник все равно найдет способ обернуть все в свою пользу.

Надежды не осталось. Какая странная мысль. Да, их шансы с самого начала были невелики, но Джошуа и его союзники верили, что им помогут мечи. А если рассчитывать на них больше нельзя… Мириамель почувствовала, что у нее начала кружиться голова. Казалось, она вошла в знакомую дверь и обнаружила, что сразу за порогом разверзлась пропасть.

– Я был жив, но ранен и потрясен. Я оказался в ужасном месте – ни один живой человек не должен попадать в черные подвалы Башни Хьелдина. А чтобы подняться наверх, требовалось пройти через башню, мимо самого Прайрата. Я не мог представить, что сумею это сделать. Мне оставалось рассчитывать лишь на то, что он считал меня мертвым. Поэтому я… выбрал другой путь. Вниз.

Кадраху пришлось сделать длинную паузу, чтобы стереть пот с бледного лица, хотя в пещере было не слишком жарко.

– Во Вранне, – неожиданно сказал он, обращаясь к Мириамель, – я не мог заставить себя войти в гнездо гантов из-за того, что оно слишком сильно напоминало… туннели под Башней Хьелдина.

– Ты бывал здесь прежде? – Кадраху удалось снова привлечь ее внимание. – Здесь, под замком?

– Да, но не в тех местах, где проходили вы, а я следовал за вами. – Он снова вытер лоб. – Да хранит меня Спаситель, как бы я хотел, чтобы мне пришлось бежать по огромному лабиринту, по которому шли вы! Тот путь, что достался мне, был много хуже. – Он попытался найти подходящие слова, но сдался. – Много, много хуже.

– Хуже? Почему?

– Нет. – Кадрах покачал головой. – Я не стану вам рассказывать. Там множество входов и выходов, и не все… обычные. Если бы вы увидели хотя бы часть того, чему я был свидетелем, вы бы поблагодарили меня за молчание. – Он содрогнулся. – Мне казалось, что я провел под землей годы, я видел и слышал вещи… которые… – Он смолк и вновь покачал головой.

– Тогда не говори, – сказала Мириамель. – Я все равно тебе не верю. Как ты сумел оттуда спастись? Насколько я помню, Прайрат мог найти и призвать тебя к себе.

– Я обладал – и обладаю сейчас – поверхностным знанием Искусства. Мне удалось создать вокруг себя… нечто вроде тумана. Он меня сопровождает постоянно. Именно по этой причине вас не призвали на Сесуад’ру, как Тиамака и остальных. Нас не смогли найти.

– Но почему ты не защитился от Прайрата прежде, когда он тебя призывал, – ты не мог сбежать и тебе пришлось шпионить для него, как самому худшему из предателей на свете? – Мириамель с отвращением обнаружила, что ее вновь вовлекли в обсуждение.

И еще больше она злилась из-за того, что поверила в Кадраха и тревожилась из-за него – человека, совершившего такие ужасные поступки. Она защищала его от всего мира, а в результате оказалась слепой и глупой. Он был самым настоящим предателем.

– Он думает, что я мертв! – Кадрах почти кричал. – Если бы он знал, что я уцелел, он бы меня отыскал и уничтожил мой защитный туман так же быстро, как порыв сильного ветра, и я остался бы голым и беспомощным. Клянусь старыми и новыми богами, Мириамель, как вы думаете, почему я так стремился сбежать с корабля Аспитиса? До меня постепенно стало доходить, что он один из прислужников Прайрата и расскажет своему хозяину, что я жив. Да спасет нас Эйдон, почему, по-вашему, я просил его убить, когда мы снова с ним встретились в Озерном крае? – Кадрах вновь вытер пот со лба. – Мне не было известно, узнает ли Прайрат имя «Кадрах», ведь я использовал его прежде. Но я называл себя многими именами – и даже демон в красном плаще не мог слышать все.

– Итак, ты пробирался по туннелям к свободе, – подсказал Бинабик. – Киккасут! Это место и вправду очень похоже на наш пещерный город в Минтахоке – большая часть самых важных событий происходит под скалами.

– К свободе? – Кадрах усмехнулся почти презрительно. – Разве может быть свободен человек, который знает то, что известно мне? Да, наконец мне удалось выбраться из глубокого подземелья, но к тому моменту я почти полностью обезумел. Я направился на север, подальше от Прайрата и Хейхолта, хотя в тот момент не понимал, куда идти дальше. Кончилось тем, что я оказался в Наглимунде, полагая, что буду в наибольшей безопасности в месте, где люди решили оказать сопротивление Элиасу и его главному советнику. Но очень скоро стало очевидно, что Наглимунд будет атакован и падет, поэтому я воспользовался предложением леди Воршевы и согласился сопровождать Мириамель на юг.

– Ты сказал, что не мог чувствовать себя свободным из-за знаний, которыми обладал, – медленно проговорила Мириамель. – Но ты ни с кем ими не поделился. Пожалуй, это самый ужасный поступок из всех, что ты совершил, Кадрах. Страх перед Прайратом мог заставить тебя делать ужасные вещи, но сбежать от него и хранить молчание – в то время как остальные размышляли, боролись, страдали и умирали… – Она покачала головой, пытаясь выразить словами всю силу холодного презрения, которое ощущала. – Этого я простить не могу.

Он посмотрел на нее, не дрогнув:

– Теперь вы знаете меня таким, каков я есть, принцесса Мириамель.

Наступило долгое молчание, которое нарушало лишь монотонное бормотание дварров.

– Мы услышали вполне достаточно, – наконец заговорил Бинабик. – Мне необходимо время, чтобы обдумать то, что рассказал Кадрах. Но одно не вызывает сомнений: Джошуа и его люди ищут Сияющий Коготь, и у них есть Шип. Они планируют принести его сюда – если у них получится, – однако до сих пор не знают того, что монах рассказал нам о Прайрате. И, если у нас нет других причин постараться спастись, этой хватит с лихвой. – Он поднял сжатую в кулак руку. – Однако те, кто находится за этой дверью, стоят у нас на пути. Как нам найти отсюда выход?

– Или мы потеряли все шансы, слушая историю предательств брата Кадраха? – Мириамель вздохнула. – Прежде нам угрожало всего несколько норнов – как скоро за дверью соберется целая армия?

Бинабик посмотрел на Кадраха, но монах закрыл лицо руками.

– Мы должны попытаться спастись. Если выживет хотя бы один из нас и расскажет остальным то, что стало нам известно, это все равно будет победой.

– И даже если все потеряно, – сказала Мириамель, – мы позаботимся о том, чтобы часть норнов не дожили до победы. Я готова считать удачей даже такой результат. – Мириамель вдруг поняла, что она действительно так думает – и какая-то ее часть стала холодной и мертвой.

– Принц Джирики. Наконец мы встретились. – Джошуа поклонился и протянул левую руку; он все еще носил кандалы на запястье в память о заключении в замке Элиаса. Ситхи сделал необычный ответный поклон и ответил на рукопожатие Джошуа. Изгримнур почувствовал восхищение, глядя на таких разных принцев.

– Принц Джошуа. – Утреннее солнце окрашивало белые волосы Джирики и снег в легкий золотистый оттенок. – Юный Сеоман мне много о вас рассказывал. Он здесь?

Джошуа нахмурился:

– К сожалению, его нет с нами. Мне нужно многим с вами поделиться, и я надеюсь, что вам есть что поведать мне. – Он посмотрел на уходившие вверх стены Хейхолта, казавшиеся приветливыми в ярком утреннем свете. – Я не знаю, кто из нас должен сказать другому: добро пожаловать домой?

Ситхи холодно улыбнулся:

– Это больше не наш дом, принц Джошуа.

– И я не уверен, что он мой. Но давайте войдем в шатер, глупо стоять на снегу. Вы позавтракаете с нами?

Джирики покачал головой:

– Благодарю за вашу учтивость, но для меня еще слишком рано. – Джирики оглянулся на ситхи, которые быстро разбивали лагерь на склоне холма, и их первые палатки уже радовали глаз великолепием самых разных цветов. – Полагаю, моя мать Ликимейя сейчас говорит с моей сестрой, я тоже хотел бы провести с Адиту немного времени. Если вы сможете, мы будем рады вас видеть в нашем шатре к тому времени, когда солнце поднимется над деревьями. Возьмите с собой тех, кого посчитаете нужным, и мы побеседуем. Нам действительно нужно многое рассказать друг другу.

Ситхи отдал нечто вроде изящного салюта, еще раз поклонился и быстро зашагал по снегу к своему лагерю.

– Какая наглость, – пробормотал Изгримнур. – Требовать, чтобы ты пришел к ним.

– Не забывай, что прежде замок принадлежал им. – Джошуа тихо рассмеялся. – Даже если они и не хотят его вернуть.

– Раз уж они намерены помочь нам уничтожить ублюдков, – проворчал Изгримнур, – мы вполне можем нанести им визит. – Он прищурился. – А это еще кто?

На вершине холма за лагерем ситхи появился одинокий всадник. Он был выше и плотнее бессмертных, но едва держался в седле.

– Слава богу! – выдохнул Изгримнур, принялся махать руками и радостно закричал: – Изорн! Ха, Изорн!

Всадник поднял голову, пришпорил лошадь и поскакал вниз по склону.

– О, отец, – сказал он, спешившись, и оказался в медвежьих объятиях герцога. – У меня нет слов, чтобы выразить, как я рад тебя видеть. Мой отважный скакун из Эрнистира… – он потрепал по шее серую лошадь, – не отставал от ситхи от самого Наглимунда. Они мчались так быстро! Но в конце все же нас немного опередили.

– Не имеет значения, – фыркнул Изгримнур. – Я лишь жалею о том, что твоя мать осталась в Наббане. Благословляю тебя, сын, мое сердце радуется, когда я на тебя смотрю.

– Это правда, – добавил Джошуа. – Ты выглядишь счастливым. А как Эолейр? Что происходит в Эрнистире? Джирики нам ничего не успел рассказать.

– Пойдем. – Изгримнур обнял высокого сына. – Позволь старому отцу на тебя опереться хотя бы на несколько минут. Ты знал, что на меня в Наббане упала лошадь? Но я вернулся! И теперь мы сможем вместе перекусить. Сегодня Эйдон благословил нас.

Небо заметно потемнело, и поднялся ветер, от которого дрожали стены шатра. Молчаливые ситхи зажгли сияющие сферы, они разгорелись и освещали шатер, точно маленькие солнца.

Герцог Изгримнур начал испытывать беспокойство. У него болела спина, он так долго сидел, опираясь на подушки и размышляя о том, как боевой отряд ситхи умудрился принести их с собой, – впрочем, сейчас его тревожило то, что он не сумеет самостоятельно подняться на ноги. Даже присутствие Изорна, устроившегося рядом, не могло изменить его мрачного настроения.

Ситхи разбили Скали и его бандитов – первая новость, которой поделился с ними Изорн. Бессмертные привезли голову тана Кальдскрика в Эрнисдарк в мешке. Изгримнур знал, что ему следовало радоваться, ведь человек, укравший его герцогство и принесший столько несчастий Риммерсгарду и Эрнистиру, был мертв, но он чувствовал лишь свой возраст и слабость, а также гнев и стыд. В Наглимунде он во всеуслышание поклялся отомстить Скали, но это сделали другие. И теперь он вернется в Элвритсхолл только благодаря ситхи, что ему совсем не нравилось, и он с трудом следил за разговором, который так занимал Джошуа и бессмертных.

– Разговоры о Домах и Звездах – конечно, хорошо, – сердито заявил герцог, – но что конкретно мы собираемся делать? – Он сложил руки на широкой груди. Кто-то должен был ускорить события. Ситхи подобны армии золотоглазых Джошуа, готовых говорить и размышлять до Судного дня, – но реальность Хейхолта никуда не девалась. – У нас есть осадные машины, если вам известно, что это такое. Через некоторое время мы сможем взломать ворота или даже сделать подкоп под стенами. Но Хейхолт является самой могучей крепостью во всем Светлом Арде, и все будет происходить медленно. А тем временем ваша Звезда Завоевателя находится прямо у нас над головами.

Ликимейя, которая, по представлениям Изгримнура, являлась королевой ситхи, хотя никто так ее не называл, бросила на него взгляд, который показался герцогу ядовитым.

От нее у меня холодеет кровь. А мне еще казалось, что Адиту странная.

– Ты прав, смертный. Если наше понимание ситуации и знания членов Ордена Манускрипта соответствуют истине, у нас осталось очень мало времени. – Она повернулась к Джошуа: – Мы сумели обрушить стены Наглимунда за несколько дней – но это не помешало хикеда’я сделать то, что они хотели, во всяком случае, мы так думаем. Мы не можем допустить повторения ошибки.

Джошуа опустил голову и задумался:

– Но что еще мы можем сделать? Изгримнур верно заметил вчера вечером, что мы не можем перелететь через стены.

– Существуют другие пути, ведущие в замок, который вы называете Хейхолт, – сказала Ликимейя. Высокий темноволосый ситхи, сидевший рядом с ней, кивнул. – Мы не можем послать по ним армию и не хотим так поступать, но нам по силам отправить небольшой отряд. Инелуки или ваши смертные враги, вне всякого сомнения, позаботились, чтобы эти проходы охранялись. Но, если мы заставим неприятеля сосредоточиться на том, что происходит перед стенами крепости, мы сможем выделить некоторое количество воинов.

– Что вы имеете в виду под «другими путями»? – нахмурившись, спросил Джошуа.

– Туннели, – внезапно заговорил Камарис. – Пути, ведущие внутрь и наружу. Джон их знал. Один находится на склоне холма возле Морских ворот. – У старого рыцаря был странный взгляд – казалось, еще немного, и он снова начнет бредить.

Ликимейя кивнула. Нитки с гладко отполированными самоцветами, вплетенные в ее волосы, тихонько зазвенели.

– Верно, хотя я думаю, что мы можем выбрать более удобный вход, чем через пещеры на склоне холма. Не забывайте, принц Джошуа: когда-то Асу’а принадлежал нам, и многие из нас жили в те времена, когда он был великим домом зида’я. Мы знаем тайные пути.

– Меч. – Камарис положил ладонь на рукоять Шипа. – Он хочет войти. Он был… – Неожиданно старый рыцарь замолчал.

В течение всего дня он выглядел подавленным, но Изгримнур заметил, что ситхи произвели на него не такое сильное впечатление, как на остальных смертных, собравшихся в шатре Ликимейи. Даже Тиамак и Стрэнгъярд, изучавшие древние легенды, сидели с широко раскрытыми глазами и молчали, а когда начинали говорить – заикались.

Между тем ветер снаружи стал завывать громче.

– Это еще одна, возможно, самая важная тайна, – сказал Джирики. – У вашего брата есть один Великий меч, принц Джошуа. Смертный рыцарь, сэр Камарис, владеет вторым. А где третий?

Джошуа покачал головой.

– Как я уже говорил, его похитили из склепа моего отца.

– И как они нам помогут, если мы сумеем собрать их в одном месте? – закончил его мысль Джирики. – Однако складывается впечатление, что Камарис должен быть одним из тех, кого мы пошлем в тоннели. Мы не можем упустить шанс завладеть двумя остальными мечами, оставив черный клинок за стенами замка. – Он переплел длинные пальцы. – Теперь я еще больше жалею, что мы с Эолейром не смогли отыскать тинукеда’я из Мезуту’а – тех, кого вы называете дваррами. Они наверняка рассказали бы нам все, что им известно.

– Отправить Камариса по подземным пещерам внутрь? – Джошуа переполняли сомнения, а в словах слышалось отчаяние. – Нам предстоит, возможно, величайшая битва за всю историю Светлого Арда – и, несомненно, самая важная, – а вы предлагаете отослать нашего лучшего воина?

Джошуа посмотрел на старого рыцаря, и Изгримнур снова уловил тревогу, наполнявшую принца. Что же такое сказал ему Камарис?

– В том, что говорит мой брат, определенно есть логика, принц Джошуа, – вмешалась Адиту, молчавшая целый день. – Если все знаки, сны, слухи и легенды верны, именно Великие мечи способны помешать планам Инелуки, а не люди или даже бессмертные, что будут сражаться у ворот замка. Такова мудрость, которая позволила вам все спланировать.

– Значит, из-за того что Шип принадлежит Камарису, он, и только он может пронести его в замок? И не через ворота или разрушенные стены вместе с наступающей армией, а как крадущийся вор? – спросил Джошуа.

– Шип не принадлежит мне. – Казалось, Камарису приходилось прикладывать огромные усилия, чтобы говорить медленно и разумно. – Я думаю, все обстоит ровным счетом наоборот. Клянусь милосердным Эйдоном, Джошуа, позволь мне туда пойти. Я сомневаюсь, что смогу долго выдержать – меч сводит меня с ума.

Джошуа долго смотрел на старого рыцаря, казалось, будто они безмолвно обменялись какими-то словами.

– Быть может, в том, что вы говорите, есть смысл, – наконец признал принц. – Но потеря Камариса станет для нас серьезным ударом… – Он немного помолчал. – Остаться без него перед битвой… Это плохо скажется на настроении людей. Когда Камарис с нами, они считают себя непобедимыми.

– Возможно, им вовсе не обязательно знать, что он ушел, – сказала Адиту.

Удивленный Джошуа повернулся к ней.

– Что? И как мы сможем это скрыть? – вскричал принц.

– Я думаю, моя сестра произнесла мудрые слова, – сказал Джирики. – Если мы надеемся получить возможность провести сэра Камариса в замок вашего брата – а он пойдет туда не один, его будут сопровождать зида’я, которые знают туннели, – нам совсем не нужно сообщать об этом всему миру, правильнее сделать вид, что Камарис с нами, даже после того, как начнется настоящая осада.

– Осада? Но если наша единственная надежда основана на Трех мечах, а истинный удар будет нанесен из тайных туннелей, зачем жертвовать солдатами? – гневно потребовал ответа принц. – Вы хотите сказать, что мы должны потерять людей в кровавом сражении, которое, как нам хорошо известно, не принесет успеха?

Ликимейя наклонилась вперед:

– Мы должны принести в жертву людей и зида’я. – Изгримнур успел заметить, как сверкнули ее янтарные глаза – от сожаления или боли, – но решил не обращать на это внимания. Он не верил, что столь суровое и чуждое существо способно думать о чем-то, кроме холодной необходимости. – В противном случае наши враги поймут, что мы рассчитываем на что-то другое. Это все равно что громко сообщить им, что у нас имеется другой план, на успех которого мы рассчитываем.

– Почему? – Изгримнур видел, что Джошуа не может согласиться с доводами Ликимейи. – Любой разумный главнокомандующий знает, что осада нужна для того, чтобы заставить тех, кто находится внутри крепости, страдать от голода, а не терять своих солдат в безнадежных атаках на толстые каменные стены.

– Ваш лагерь расположен рядом с нашим, – снова заговорила Ликимейя. – Те, кто прямо сейчас наблюдает за нами из-за каменных стен, заключили союз с Инелуки. Некоторые из них, возможно, наши сородичи хикеда’я. Они понимают, что Дети Рассвета видят на небе красную звезду. Звезда Завоевателя, как вы ее называете, говорит нам, что у нас есть не более нескольких дней, и то, что намерен сделать смертный маг от имени Инелуки, должно произойти очень скоро. Если у них возникнет ощущение, будто мы игнорируем этот факт, мы их не обманем. Нам следует немедленно начать осаду, а нашим армиям сражаться так, словно у нас нет другой надежды на победу. Впрочем, кто знает? Возможно, так и есть. Не у всех легенд счастливый конец, принц Джошуа. Мы, Садорожденные, слишком хорошо это знаем.

Джошуа повернулся за поддержкой к Изгримнуру:

– Значит, мы пошлем нашего лучшего воина, вдохновляющего наших солдат в сражениях, и начнем осаду, в которой не можем одержать победу. Герцог Изгримнур, я сошел с ума? И у нас нет других вариантов?

Риммер беспомощно пожал плечами. Он не мог спокойно смотреть на мучения Джошуа:

– То, что говорят ситхи, звучит разумно. Я сожалею, Джошуа, у меня этот план также не вызывает радости.

Принц поднял руку, показывая, что сдается:

– Тогда я последую вашему совету. С тех пор как мой брат занял трон, я видел, что одни ужасы сменялись другими. Складывается впечатление, как говорил один из моих наставников, что Господь выковывает нас при помощи молота боли на наковальне долга. И я не могу представить, какую форму мы обретем, когда Он закончит. – Джошуа откинулся на спинку стула и махнул рукой, чтобы остальные продолжали. – Позаботьтесь только о том, чтобы Камариса хорошо защищали. У него в руках единственная вещь, которой у нас не было, когда мой брат и Король Бурь захватили Наглимунд, – а с тех пор мы многое потеряли.

Изгримнур посмотрел на старого рыцаря. Камарис погрузился в размышления, его взгляд был устремлен в пустоту, губы беззвучно шевелились.

Король расхаживал в коридоре возле двери в кузницу. Солдаты, которые заметно нервничали, вздрогнули, когда из теней появилась фигура в плаще. Один из них даже обнажил меч, и Прайрату пришлось приказать его убрать; однако Элиас не обратил внимания на юного солдата, ошибка которого при других обстоятельствах стала бы для него фатальной.

– Прайрат, – хрипло сказал король. – Я уже давно ищу моего виночерпия. Где он? У меня пересохло горло…

– Я помогу вам, ваше величество. – Священник обратил угольно-черный взгляд на испуганных солдат, которые тут же стали отводить глаза в сторону. – Капитан отведет своих людей на стены. Мы уже здесь закончили. – Он махнул красным рукавом.

Когда шум удалявшихся шагов стих, Прайрат мягко предложил королю руку, чтобы тот мог на нее опереться. Лицо короля было пергаментно-белым, и он постоянно облизывал губы.

– Ты хочешь сказать, что видел моего виночерпия? – спросил Элиас.

– Я позабочусь о вас, ваше величество. Я думаю, мы больше не увидим Хенфиска, – сказал Прайрат.

– Значит… он сбежал… к ним? – Элиас склонил голову набок, словно предательство имело звук. – Они столпились возле стен. Ты же знаешь. Я их чувствую. Мой брат и существа с блестящими глазами… – Он вытер рот ладонью. – Ты обещал, что они будут уничтожены. Ты говорил, что все, кто окажет мне сопротивление, будут уничтожены.

– Так и будет, мой король. – Священник вместе с Элиасом направлялся по коридорам в покои короля. Они миновали открытое окно, за которым белел таявший снег, дальше уходила ввысь Башня Зеленого Ангела, а над ней клубились тучи. – Вы сами их уничтожите, и наступит Золотой век.

– И боль уйдет, – прохрипел Элиас. – Я бы не испытывал к Джошуа ненависти, если бы он не причинил мне такую боль. И если бы не украл мою дочь. В конце концов, он брат… – Король стиснул зубы, словно кто-то пронзил его мечом, – нас связывает кровь…

– Магия крови очень сильна, – сказал Прайрат, наполовину для себя. – Я знаю, мой король. Но они выступили против вас. Вот почему я нашел вам новых, очень могущественных друзей.

– Но семью ничем нельзя заменить, – печально ответил Элиас и поморщился. – И, господи, Прайрат, я сгораю. Где виночерпий?

– Еще немного, ваше величество. Осталось пройти совсем чуть-чуть.

– Знаешь, я ее чувствую. – Элиас задыхался.

Он лежал в своей постели, на матрасе, который прогнил во многих местах, и из него торчал конский волос. В руке он сжимал покрытый пятнами пустой кубок.

Прайрат остановился у двери.

– Что вы чувствуете, ваше величество?

– Звезду, красную звезду. – Элиас указал на покрытый паутиной потолок. – Она висит у меня над головой и смотрит, точно глаз. Я постоянно слышу ее пение.

– Пение? – удивился Прайрат.

– Ее песню – или мой меч поет для звезды. Я не могу отличить. – Его рука опустилась и поползла, словно белый паук, по длинным ножнам. – Он поет у меня в голове. «Время пришло, время пришло», – говорят голоса, снова и снова. – Элиас хрипло, судорожно рассмеялся. – Иногда я просыпаюсь и вижу, что брожу по замку, но не помню, как оказался в коридорах. Но я слышу песню и чувствую, как во мне горит звезда, будь то ночь или день. У нее огненный хвост, как у дракона… – Он помолчал. – Я к ним пойду.

– Что?! – Прайрат вернулся к постели короля.

– Я к ним пойду – к Джошуа и остальным. Быть может, меч имеет в виду именно это. Пришло время показать им, что я не такой, как прежде. А их сопротивление – глупость. – Он поднес руки к лицу. – Они… они моя кровь, Прайрат.

– Ваше величество, я… – На миг священником овладела неуверенность. – Они ваши враги, Элиас. Они хотят причинить вам вред.

Смех короля походил на рыдание.

– А ты желаешь мне только самого хорошего, верно? Именно по этой причине с той самой ночи, когда ты отвел меня на вершину горы, мне снится, что Господь не собирается посещать грешников в аду? Вот почему тело у меня болит и горит так сильно, что я с трудом удерживаюсь от крика?

Прайрат нахмурился:

– Вы страдаете, мой король, но вы знаете причину. Час уже близок. Не позволяйте вашим мучениям стать напрасными.

Элиас махнул рукой:

– Уходи. Я больше не хочу говорить. Я поступлю, как посчитаю нужным. Я хозяин замка – и этой земли. – Он сделал резкий жест рукой. – Уйди и будь проклят. Мне больно.

Алхимик поклонился.

– Я молюсь о том, чтобы вы смогли отдохнуть. Я уйду.

Прайрат ушел, а король продолжал смотреть на тени на потолке.

Прайрат некоторое время стоял в коридоре, потом вернулся к закрытой двери и несколько раз провел рукой над петлями и замком, его губы безмолвно шевелились. Закончив, он кивнул и быстро зашагал по коридору, стуча каблуками.

Тиамак и Стрэнгъярд спускались вниз по склону. Снег прекратился, но толстым одеялом покрывал землю, они шли медленно, хотя им предстояло преодолеть небольшое расстояние между лагерем ситхи и кострами армии принца.

– Я скоро превращусь в ледышку, – сказал Тиамак, стучавший зубами от холода. – Как вы здесь живете?

Стрэнгъярд также дрожал:

– Сейчас ужасно холодно по любым меркам. У нас есть толстые стены, за которыми можно укрыться, и огонь – кому повезет. – Он споткнулся, упал на колени в глубокий сугроб, и Тиамак помог ему встать. К сутане священника прилип снег. – Мне очень захотелось выругаться, – признался Стрэнгъярд и невесело рассмеялся; облачко пара повисло над головой священника.

– Обопритесь на меня, – предложил Тиамак. Печальное лицо Стрэнгъярда огорчало вранна. – Когда-нибудь вы должны побывать у меня дома. Не скажу, что все у нас приятно, но холодно не бывает никогда.

– С-сейчас это з-звучит весьма п-привлекательно, – пробормотал Стрэнгъярд.

Грозовые тучи унес ветер, и у них над головами тускло мерцали звезды. Тиамак посмотрел вверх.

– Они кажутся такими близкими.

Стрэнгъярд проследил за его взглядом, споткнулся и снова зашагал вперед. Казалось, Звезда Завоевателя висела прямо над Хейхолтом – горящая дыра в темноте, с хвостом, подобным пятну крови.

– Да, близко, – сказал священник. – Я ее чувствую. Плесиннен писал, что такие звезды направляют на мир плохой воздух. До настоящего м-момента я не знал, стоит ли ему верить, но, если и существует звезда, источающая зло, вот она, перед нами. – Он обхватил себя руками. – Иногда я задаю себе вопрос, не наступили ли наши последние дни, Тиамак.

Болотный житель не хотел об этом думать.

– Здесь все звезды немного странные. Мне кажется, я узнаю Выдру и Песчаного жука, но они выглядят слишком длинными и не совсем такими, как я их знаю.

Стрэнгъярд прищурил единственный глаз:

– Звезды кажутся странными и мне. – Он содрогнулся и опустил взгляд на снег, доходивший до колен. – Мне страшно, Тиамак.

Они продолжали шагать по снегу к лагерю.

– Самое худшее, – сказал Тиамак, поднося руки к огню, – что мы не приблизились к ответу на наши вопросы с того самого момента, как Моргенес отправил первого воробья Ярнауге. План Короля Бурь остается полнейшей загадкой, и мы до сих пор не знаем, как его победить. – Маленькая палатка наполнилась дымом, несмотря на отверстие наверху, но Тиамаку было все равно, к тому же дым немного напоминал ему о доме.

– Не совсем так. – Стрэнгъярд закашлялся и отмахнулся от дыма. – Кое-что нам все-таки удалось узнать – например, что Миннеяр – это Сияющий Коготь.

– Нам рассказал тот эрнистириец, – сердито ответил Тиамак. – Вам не следует огорчаться, Стрэнгъярд. Насколько я слышал, вы много сделали, чтобы помочь отыскать Шип. А вот от меня совсем мало пользы, чтобы я мог считать себя полноценным членом Ордена Манускрипта.

– Ты слишком строг к себе, – ответил архивариус. – Ты принес страницы книги Ниссеса, которые помогли вернуть Камариса.

– А вы смотрели в его глаза, Стрэнгъярд? Я увидел в них лишь проклятие. А теперь складывается впечатление, что он снова теряет разум. Нам следовало оставить его в покое.

Священник встал.

– Прошу менять простить, но дым… – Он сдвинул в сторону клапан палатки и принялся энергично им размахивать. Порыв холодного ветра унес большую часть дыма, но они снова начали дрожать. – Извини, – с несчастным видом добавил Стрэнгъярд.

Тиамак жестом предложил ему присесть.

– Так стало немного лучше, дым меньше ест глаза. – Тиамак вздохнул. – А разговоры о Пятом Доме… вы заметили, как встревожены ситхи? Они утверждают, будто им неизвестно, что означает появление звезды, но я думаю, у них имеются предположения, которые им не нравятся. – Вранн пожал худыми плечами, он уже понял из разговоров с Адиту, что, когда ситхи не хотели что-то обсуждать, они вели себя вежливо, но их ответы неизменно оставались уклончивыми. – Наверное, это не имеет особого значения. Завтра утром начнется осада, а Камарис и отряд воинов попытаются пробраться внутрь замка, и то, что решат Те, Что Наблюдают и Творят… обязательно случится.

Стрэнгъярд посмотрел на Тиамака, его единственный глаз покраснел и слезился.

– Твои боги Вранна не часто дарят тебе утешение, Тиамак, – заметил священник.

– Но они мои, – ответил вранн. – Я сомневаюсь, что ваши боги смогут порадовать меня больше. – Он поднял голову, и его удивило расстроенное выражение, появившееся на лице священника. – О! Извините, Стрэнгъярд. Я не хотел вас оскорбить. Просто меня переполняет гнев… и страх, как, впрочем, и вас.

Пожалуйста, позволь мне сохранить моих друзей. Иначе у меня совсем ничего не останется!

– Конечно, – сказал архивариус и вздохнул. – Я ничем не отличаюсь от тебя. Я не могу избавиться от ощущения, будто прямо у меня под носом находится что-то очень важное – причем совсем простое. Я чувствую присутствие новой идеи, но никак не могу ее ухватить. – Он стиснул руки. – Это выводит из равновесия. Я уверен, что мы совершаем какую-то очевидную ошибку. Как будто я листаю хорошо знакомую книгу и ищу страницу, которую часто перечитывал, но сейчас никак не могу найти. – Он снова вздохнул. – Так что нет ничего удивительного в том, что мы оба несчастны, мой друг.

Тиамаку стало немного легче при слове «друг», но уже в следующее мгновение он почувствовал, что печаль возвращается.

– Меня тревожит кое-что еще, – признался он архивариусу.

– Что? – Стрэнгъярд наклонился и снова сдвинул в сторону клапан палатки, чтобы выпустить наружу дым.

– Я понял, что должен пойти в тоннели вместе с Камарисом и остальными.

– Что? Благословенная Элизия, Тиамак, что ты такое говоришь? Ты не воин.

– Совершенно верно. Но ни Камарис, ни ситхи не читали книгу Моргенеса, не изучали архив Наглимунда, с ними не делились своей мудростью Ярнауга, Диниван и валада Джелой. Вот почему я должен пойти с ними – что произойдет, если они отыщут все мечи, но не смогут понять, что с ними делать? Второго шанса у нас может не быть.

– О! Ну, тогда… да пощадит нас Господь! Тогда и мне следует идти, ведь я из оставшихся членов Ордена едва ли не больше всех изучал манускрипты.

– Да, Стрэнгъярд, мой добрый друг с материка, вы знаете о мечах больше всех нас. Но у вас лишь один глаз, да и он видит не слишком хорошо. И вы намного старше меня, не привыкли лазать по скалам и блуждать по лабиринтам. Будь здесь Бинабик из Иканука, я бы позволил ему пойти вместо меня и пожелал удачи, ведь он гораздо лучше подготовлен для подобных испытаний, чем я, и столь же образован в других вопросах, не говоря уже о том, что не застрянет в узких туннелях. – Тиамак печально покачал головой. – Но Бинабика нет с нами, а мудрая женщина Джелой умерла, как и все старшие члены Ордена Манускрипта. Вот почему я считаю, что должен идти. – Он еще раз вздохнул. – Меня до сих пор посещают жуткие сны о гнезде гантов и картины, которые возникали тогда в голове, и я слышу собственный голос, щелкающий в темноте. Но я боюсь, что это путешествие будет еще страшней.

После долгого молчания священник отошел к своим вещам и вернулся с небольшим кожаным мехом.

– Вот. Здесь крепкая настойка из ягод. Ярнауга принес ее с собой в Наглимунд, сказал, что она защищает от холода. – Стрэнгъярд нервно рассмеялся. – Холода у нас тут хватает, верно? – Он протянул мех Тиамаку.

Напиток оказался сладким и обжигающим. Тиамак сделал глоток, потом еще один и вернул Стрэнгъярду.

– Он хорош. Но у него странный вкус. Я привык к кислому пиву из папоротника, – ответил Тиамак. – Попробуйте и вы.

– О, я думаю, он слишком для меня крепкий, – пробормотал священник. – Я хотел, чтобы ты…

– Пара глотков прогонят холод – быть может, помогут вам поймать ту самую неуловимую мысль, о которой вы говорили.

После некоторых колебаний Стрэнгъярд поднес мех к губам, сделал крошечный глоток, покатал его во рту, потом глотнул еще чуть-чуть. Тиамак с удовлетворением отметил, что священник не поперхнулся.

– Он… горячий, – с удивлением сказал священник.

– Да, возникает такое ощущение, – согласился вранн и прислонился к седельным сумкам священника. – Выпейте еще и передайте мне. Думаю, я сделаю немало глотков, прежде чем наберусь смелости сказать Джошуа, какое решение принял.

Мех уже почти опустел. Тиамак слышал, как снаружи сменились часовые, и понял, что наступила полночь.

– Мне пора, – сказал он, прислушался к словам, которые произнес, и с удовлетворением отметил, что они звучат совершенно нормально. – Мне пора сказать принцу Джошуа, что я пойду с Камарисом.

– Да, ты так и поступишь. – Стрэнгъярд держал мех с вином и смотрел, как его остатки перекатываются на дне. – Хорошая штука.

– И я сейчас встану, – заявил Тиамак.

– Жаль, что с нами нет Джелой, – вдруг сказал священник.

– Джелой? Здесь? – Тиамак нахмурился. – Она бы стала пить вино риммеров?

– Нет. Наверное. – Стрэнгъярд снова приподнял мех с вином. – Но она могла бы с нами поговорить. Она была мудрой. Немного пугающей – Джелой вызывала у тебя страх? Ее глаза… – Он нахмурился, вспоминая взгляд лесной женщины. – Но она была настоящей, уверенной.

– Конечно. Нам ее не хватает. – Тиамак поднялся на ноги и слегка покачнулся. – Ужасная вещь.

– Почему они это сделали?.. – спросил священник.

– Убили Джелой?

– Нет, я про Камариса. – Стрэнгъярд аккуратно поставил мех с вином на одеяло. – Почему они убили Камариса? Нет. – Он смущенно улыбнулся. – Я хотел сказать… почему пытались убить Камариса? Только его. Это не имеет смысла.

– Они хотели забрать меч. Шип.

– Вот оно как, – пробормотал Стрэнгъярд. – Да, может быть.

Тиамак возился с клапаном палатки. В него ударил порыв холодного воздуха, и он посмотрел на священника, который следовал за ним.

– Куда вы собрались? – спросил вранн.

– С тобой, – спокойно ответил Стрэнгъярд. – Скажу Джошуа, что пойду с вами. В туннели.

– Нет, вы не должны, – твердо возразил Тиамак. – Это плохая идея. Я уже говорил.

– Я пойду с тобой в любом случае. Чтобы поговорить с Джошуа. – Зубы священника стучали от холода. – Не могу допустить, чтобы ты один шел по такому морозу. – Он сделал несколько неуверенных шагов, остановился, посмотрел вверх и нахмурился. – Взгляни на красную звезду. Безумная штука. Именно от нее все неприятности. Звезды должны оставить нас в покое. – Он поднял кулак. – Мы не боимся! – крикнул он, обращаясь к далекому красному огоньку. – Не боимся!

– Вы слишком много выпили, – сказал Тиамак и взял архивариуса за локоть.

Стрэнгъярд быстро закивал:

– Да, наверное.

Джошуа смотрел, как священник и вранн вывалились из его палатки наружу, затем взглянул на Изгримнура.

– Я бы никогда в такое не поверил, – сказал принц.

– Пьяный священник? – Герцог зевнул, несмотря на охватившую его тревогу. – В этом нет ничего странного. – Он ощущал неприятное давление за глазами. Полночь уже миновала, а следующий день не сулил ничего хорошего. Ему требовался сон.

– Возможно, но только не пьяный Стрэнгъярд? – Джошуа задумчиво покачал головой. – Я думаю, Тиамак прав, он действительно должен пойти в подземелья – ты ведь сам говорил, что он может оказаться полезным.

– Жилистый, как собака, – ответил Изгримнур. – И смелый, с удивительно правильной речью – я никак не могу к этому привыкнуть. Если честно, я не думал, что болотные жители бывают такими образованными. Думаю, Тиамак далеко не худший выбор для Камариса, хотя он хромает. Ты знал, что его укусил кокиндрил?

Джошуа думал о других вещах.

– Значит, двух смертных мы уже выбрали. – Он потер висок. – Я не могу придумать никого другого – сейчас мне кажется, что прошло три дня с того момента, как солнце встало сегодня утром. Завтра мы начнем осаду, и завтра вечером примем окончательное решение, кто пойдет с Камарисом. – Он встал и почти с нежностью посмотрел на старого рыцаря, который лежал на матрасе в дальнем конце шатра, периодически дергаясь во сне.

Оруженосец Джеремия, которого всегда влекло к тем, кто страдал, устроился у ног старого рыцаря.

– Ты найдешь дорогу обратно? – спросил Джошуа у герцога. – Возьми лампу.

– Я прекрасно найду дорогу. Изорн наверняка еще не спит и рассказывает истории вместе со Слудигом и остальными. – Он снова зевнул. – Я еще не забыл времена, когда мы могли выпивать всю ночь, утром сражаться, а потом снова пить.

– Ну, возможно, ты мог, дядя Изгримнур, – сказал Джошуа с едва заметной улыбкой. – У меня так никогда не получалось. Надеюсь, Господь дарует тебе хороший сон сегодня ночью.

Изгримнур крякнул, взял лампу и вышел из шатра, оставив Джошуа стоять в центре и смотреть на спавшего Камариса.

Грозовые тучи разошлись, и звезды озаряли тусклым светом безмолвные стены Хейхолта. Казалось, Звезда Завоевателя повисла прямо над Башней Зеленого Ангела, точно пламя над свечой.

Уйди прочь, зловещая сущность, – потребовал герцог, но он знал, что звезда и не подумает выполнить его пожелание.

Дрожа от холода, он медленно побрел по снегу к своей палатке.

– Джеремия! Мальчик! Проснись!

Молодой оруженосец сел, пытаясь проснуться.

– Что?

Над ним стоял полуодетый Джошуа.

– Он ушел. Ушел слишком далеко. – Принц схватил ремень с мечом и наклонился, чтобы поднять плащ. – Надевай сапоги, пойдешь поможешь мне.

– Что? Кто ушел, принц Джошуа?

– Камарис, проклятье, Камарис! Иди со мной. Нет, разбуди Изгримнура и найди людей нам в помощь. Пусть они принесут факелы.

Принц зажег факел, выскочил из палатки и посмотрел на снег, пытаясь разобраться в следах. Наконец он нашел цепочку, ведущую в сторону Кинслага, и сообразил, что Камарис довольно быстро покинул освещенную часть лагеря. Луна исчезла, но Звезда Завоевателя горела, точно маяк.

Следы странным образом петляли, но уже через половину фарлонга Джошуа понял, что они ведут в сторону гор, на восток от выходившей на море стены Хейхолта. Джошуа посмотрел вперед и увидел бледную фигуру, двигавшуюся вдоль береговой линии, – всего лишь силуэт на фоне черной пустоты Кинслага.

– Камарис! – позвал Джошуа. Рыцарь не остановился, продолжая неуверенно идти в сторону берега, подергиваясь, точно марионетка на веревочках. Принц, проваливаясь в глубоком снегу, перешел на бег, потом, приблизившись к утесам, замедлил шаг. – Камарис, – сказал он, и его голос казался обманчиво спокойным. – Куда вы собрались?

Старик повернулся и посмотрел на принца. Он не надел плащ, и его свободную рубашку трепал ветер. Даже в слабом свете звезд его поза казалась странной.

– Это Джошуа. – Принц поднял руки, словно хотел обнять старого рыцаря. – Вернись ко мне. Мы посидим у огня и поговорим.

Камарис смотрел так, словно слова, произнесенные Джошуа, были шумом прибоя или камнепада. Джошуа бросился к нему.

– Стой! Камарис, куда ты идешь? – Он шел по скользкому склону, стараясь не потерять равновесия. – Вернись.

Старый рыцарь обернулся и вытащил Шип из ножен. Хотя Камарис выглядел смущенным, он держал меч с уверенностью мастера. Внимание Джошуа привлек рог Селлиан, который висел на перевязи.

– Время пришло, – прошептал Камарис.

Его голос был едва слышен на фоне прибоя.

– Ты не можешь так поступить. – Джошуа протянул к нему руку. – Мы не готовы. Ты должен подождать, чтобы с тобой могли пойти другие. – Он сделал несколько неуверенных шагов вниз по склону. – Вернись.

Внезапно Камарис взмахнул мечом, клинок, практически невидимый в темноте, описал широкую дугу, и через мгновение острие уперлось принцу в грудь.

– Клянусь кровью Эйдона, Камарис, ты меня не узнаешь? – Джошуа отступил на шаг.

Старый рыцарь поднял меч, готовясь нанести удар.

– Время пришло! – повторил он и снова атаковал.

Джошуа отскочил назад, поскользнулся, потерял равновесие, начал отчаянно махать руками и покатился вниз по склону, по длинной траве, земле и камням, пока не оказался в грязном сугробе, тихонько постанывая от боли.

– Принц Джошуа?! – Над склоном появилась голова. – Вы там?

Джошуа с трудом поднялся на ноги. Камарис спустился на пляж и теперь походил на призрак, шагавший вдоль утеса.

– Я здесь, – крикнул принц Джеремии. – Вот проклятье, где герцог?!

– Он идет, но я его пока не видел, – взволнованно ответил юноша. – Я позвал его и сразу побежал за вами. Мне спуститься, чтобы вам помочь? Вы ранены?

Джошуа повернулся и увидел, что Камарис колеблется, остановившись возле одного из темных провалов в скале, но через мгновение он в нем скрылся.

– Нет! – закричал Джошуа и повернулся к Джеремии. – Позови Изгримнура, пусть поспешит! Скажи, что Камарис скрылся в одной из пещер – я отмечу ту, в которую он вошел! Мы его потеряем, если будем медлить. Я хочу его вернуть.

– Вы… вы… – Оруженосец был смущен. – Вы собираетесь последовать за ним?

– Будь я проклят, я не могу допустить, чтобы Камарис ушел туда один – он обезумел. Лишь Эйдон знает, что может случиться… а если он упадет, заблудится… Я постараюсь его вернуть, даже если мне придется с ним сразиться, а потом принести обратно на плече. Но, ради бога, скажи Изгримнуру, чтобы он поторопился и взял с собой факелы и людей. Давай, парень, беги!

После недолгих колебаний Джеремия повернулся и исчез из вида. Джошуа немного прополз к еще горевшему факелу, который лежал на земле, подобрал его и стал спускаться на пляж. Он быстро подошел к тому месту, где исчез Камарис, и обнаружил там вход в пещеру, который немного отличался от тех, что находились рядом. Джошуа собрал несколько небольших камней, сложил их перед входом и вошел в пещеру, держа перед собой горящий факел.

Бинабик коснулся ее руки.

– Мириамель, о чем ты думаешь?

– Пытаюсь понять, что мы можем сделать. – Голова у нее пульсировала от боли, и ей казалось, будто вокруг смыкаются стены темной пещеры. – Нам нужно выбраться наружу. Мы должны. Я не хочу оставаться в ловушке. – У нее перехватило дыхание, и она посмотрела на Кадраха, который сидел у стены в дальнем конце пещеры. – Как он мог совершать такие ужасные поступки, Бинабик? Как мог нас предать?

– Тогда он тебя не знал, – заметил тролль. – А потому не понимал, что предает.

– Но он ничего не рассказал нам потом! За все то время, что мы провели вместе.

Бинабик опустил голову:

– Но это в прошлом. Теперь нам следует думать о других вещах. – Он указал в сторону дварров, которые уселись в круг и тихо пели. – Они думают, что норны скоро придут, – так мне сказал Йис-фидри. Их магическая защита постепенно разрушается. Дверь долго не продержится.

– А они просто сидят и ждут, – с горечью сказала Мириамель. – Я понимаю их ничуть не больше, чем Кадраха. – Она встала и прошла мимо тролля. – Йис-фидри! Почему ты просто стонешь, когда норны находятся у входа в пещеру? Неужели ты не понимаешь, что нас ждет? – Она услышала визгливые нотки в собственном голосе, но ей было все равно.

Дварры, широко разинув рты, с опаской на нее смотрели. Мириамель подумала, что они похожи на сидящих в гнезде птенцов.

– Мы ждем… – начал Йис-фидри.

– Ждете! В этом все дело, вы ждете! – Ее трясло от гнева. Они ждали существ, белых, как рыбье брюхо, ждали, что те придут и заберут их – а также ее и тролля. – Тогда уж лучше открыть им дверь. Зачем терять зря время? Мы с Бинабиком будем сражаться, чтобы прорваться на свободу, скорее всего, нас убьют, потому что вы против нашей воли привели нас в ловушку, – а вы будете сидеть сложа руки, пока вас будут убивать. Так какой смысл ждать?

Йис-фидри вытаращил глаза:

– Но… они могут уйти…

– Ты же сам в это не веришь! Иди открой дверь! – Ее страх набирал силу, поднимаясь, точно волны во время шторма. Мириамель наклонилась, схватила дварра за длинное запястье и потянула за собой, но он оставался неподвижным, как камень. – Вставай, будь ты проклят! – закричала Мириамель и дернула его изо всех сил.

Встревоженные дварры начали тихо переговариваться. От ужаса глаза Йис-фидри широко раскрылись, он взмахнул сильной рукой и высвободил запястье. Задыхаясь, Мириамель упала на пол пещеры.

– Мириамель! – воскликнул Бинабик, поспешно подходя к ней. – С тобой все в порядке?

Она оттолкнула руку тролля и села.

– Вот! – торжествующе сказала она. – Йис-фидри, ты сказал неправду!

Дварр прижал плоские пальцы к груди и смотрел на нее так, словно у нее изо рта пошла пена.

– Да, ты солгал, – сказала Мириамель и встала. – Ты оттолкнул меня, чтобы я не заставила тебя что-то сделать против твоей воли, – так почему ты не готов поступить так же с норнами? Выходит, ты хочешь умереть? Потому что норны, вне всякого сомнения, убьют тебя, меня и всех нас. Впрочем, они могут снова превратить вас в рабов – ты надеешься на это? Почему ты противишься мне, но не можешь оказать сопротивления им?

Йис-фидри быстро повернулся к жене, которая молча и серьезно на него смотрела.

– Но мы ничего не можем сделать. – Казалось, дварр умолял Мириамель его понять.

– Всегда можно что-то сделать, – резко ответила она. – Скорее всего, это ничего не изменит, но ты хотя бы попытаешься. Ты сильный, Йис-фидри – и весь народ дварров, вы многое умеете, я видела, как твоя жена придавала форму камню. Быть может, прежде вы убегали, но сейчас вам негде спрятаться. Проклятье, встаньте рядом с нами и сражайтесь!

Йис-хадра заговорила на языке дварров, и ее соплеменники практически сразу ответили. Йис-фидри тоже что-то сказал, и они довольно долго спорили, а их голоса поднимались и опускались, точно вода, точившая камень.

Наконец Йис-хадра встала.

– Я буду рядом с вами, – решительно заявила она. – Ты говорила правильно. Сейчас нам некуда бежать, и мы почти последние представители нашего народа. Если мы умрем, некому будет собирать урожай камней и находить в земле красивые вещи. И это станет позором. – Она повернулась к мужу и что-то быстро ему сказала.

Йис-фидри прикрыл огромные глаза.

– Я поступлю как моя жена, – сказал он с очевидной неохотой. – Но мы не можем отвечать за остальных тинукеда’я.

– Тогда поговорите с ними еще, – сказала Мириамель. – У нас осталось совсем мало времени!

После коротких колебаний Йис-фидри кивнул. Остальные дварры подняли головы, и на их странных лицах появился страх.

Мириамель, сердце которой отчаянно колотилось в груди, присела на корточки в темноте. Она совсем ничего не видела, однако дваррам вполне хватало света кристаллических жезлов: Мириамель слышала, как они уверенно передвигались по пещере, так она ходила бы по хорошо освещенной комнате.

Она протянула руку, чтобы дотронуться до Бинабика, находившегося рядом, его присутствие действовало на нее успокаивающе.

– Мне страшно, – прошептала она.

– А кому нет? – ответил тролль и легонько погладил ее по руке.

Мириамель открыла рот, собираясь ответить, но неожиданно почувствовала легкое движение у себя за спиной. Сначала она подумала, что это необычное перемещение камня, которое она ощущала прежде – тогда оно сильно напугало Йис-хадру и остальных дварров, но тут появилось слабое голубое сияние в пустом черном пространстве на месте двери. Никогда прежде она не видела такого света, потому что он ничего не освещал – небесно-голубая полоса просто висела в темноте.

– Они идут, – пробормотала Мириамель.

Сердце у нее забилось быстрее, и все смелые слова стали казаться глупыми. Она услышала, как хриплое дыхание Кадраха, доносившееся от дальней стороны пещеры, стало громче. Она боялась, что он закричит, предупреждая норнов. Мириамель не верила, что у него не осталось Искусства, чтобы направить его против врагов, как и сил использовать те немногие умения, которыми он обладал.

Голубая полоса становилась все больше. Теплый ветер проник в пещеру, ощутимый, точно шлепок по напряженным чувствам Мириамель. Наверное, в двенадцатый раз после того, как дварры затемнили пещеру, она подтянула лямки заплечного мешка и вытерла пот с рукояти кинжала. Она сжимала Белую Стрелу Саймона, решив, что, если норны ее схватят, она нанесет удар сразу двумя руками. Мириамель била сильная дрожь. Норны. Белые лисы. До их появления оставались мгновения…

Йис-фидри что-то негромко, но резко сказал на языке дварров, Йис-хадра ответила ему таким же тоном с другой стороны пещеры. Шум перемещавшихся дварров стих, и в пещере воцарилась могильная тишина.

Голубое сияние превратилось в овал, когда края полосы соединились, на несколько мгновений стало очень жарко, потом сияние стало меркнуть, что-то заскрипело, а в следующее мгновение раздался грохот – кто-то упал. В пещеру ворвался холодный воздух, но если дверь и открылась, свет внутрь не проник.

Да будут они прокляты. – Мириамель охватило отчаяние. – Они слишком умны, чтобы войти внутрь с зажженными факелами.

Мириамель сильнее сжала рукоять кинжала, ее так сильно трясло, что она боялась уронить оружие.

Внезапно раздался громкий удар, подобный раскату грома, потом пронзительный крик, который не мог издать человек. Сердце Мириамель замерло. Огромные камни, те, что дварры ослабили над дверью пещеры, покатились вниз – Мириамель слышала злобный вой норнов, новый удар, за ним скрежещущий звук, крики множества голосов, но все языки были незнакомыми. У Мириамель начали слезиться глаза, она сделала вдох и почувствовала, что внутри у нее все горит.

– Вверх! – закричал Бинабик. – Это ядовитый дым!

Мириамель с трудом поднялась на ноги, в темноте она потеряла ориентировку, и у нее возникло ощущение, что у нее горят все внутренности. Сильная рука схватила ее и повела сквозь темноту. Пещера наполнилась хриплыми криками и грохотом падавших камней.

Следующие несколько мгновений превратились в слепое безумие. Мириамель чувствовала, как ее тащат сквозь холодный воздух, и очень скоро поняла, что снова может дышать. Рука, которая ее поддержала, исчезла, она тут же споткнулась и упала.

– Бинабик! – крикнула Мириамель и попыталась подняться, но что-то ей мешало. – Где ты?!

Мириамель снова кто-то схватил и быстро понес сквозь наполненную громким шумом темноту. Она получила скользящий удар. Тот, кто ее держал, на мгновение остановился и положил ее на землю, она слышала последовательность разных звуков, кто-то стонал от боли, а еще через мгновение ее подняли. Потом снова опустили на твердый камень. Темнота была абсолютной.

– Бинабик? – позвала она.

Рядом возникла искра, а за ней вспышка. На мгновение она увидела тролля, стоявшего возле стены пещеры, – его окружал мрак, в руке сияло пламя. Затем он отшвырнул его от себя, оно разлетелось множеством искр, и теперь крошечные огоньки пламени горели всюду. Мириамель разглядела в разных концах большой пещеры с высоким потолком замерших, как на картине, Бинабика, нескольких дварров и почти дюжину темных фигур. Куски каменной двери, что так долго их защищала, лежали у нее за спиной.

Лишь мгновение Мириамель любовалась действием огненного порошка тролля – к ней уже бежал враг с бледным лицом и высоко поднятым длинным ножом. Мириамель подняла собственный клинок, но ее ноги каким-то непонятным образом оказались связанными, и она не смогла подняться. Нож метнулся к лицу Мириамель, но в последний момент остановился на расстоянии ладони от глаз.

Дварр, схвативший существо за руку, дернул ее вверх, раздался треск костей, и через мгновение норн упал лицом вниз.

– Бегите туда, – выдохнул Йис-фидри, указывая в сторону темной дыры у ближайшей стены пещеры.

В слабом мерцавшем свете он выглядел более странным, чем враг, с которым только что расправился. Одна его рука бессильно висела вдоль тела, из плеча торчало сломанное древко стрелы. Дварр вздрогнул, когда другая стрела сломалась, ударившись о стену у них за спиной.

Мириамель наклонилась, чтобы освободить ноги – оказалось, что ей мешал лук норнов. Его владелец лежал прямо у входа в тайную пещеру дварров, из его груди торчал большой осколок скалы.

– Идите быстро, быстро, – сказал Йис-фидри. – Мы сумели застать их врасплох, но скоро могут появиться другие. – Он говорил уверенно, но Мириамель видела, что он в ужасе, и казалось, широко раскрытые глаза вот-вот выскочат из орбит.

Другой дварр швырнул камень в лучника норнов. Движение выглядело неловким, но камень полетел так быстро, что белолицего бессмертного отбросило назад еще прежде, чем рука дварра закончила движение, и норн, как подкошенный, рухнул на пол пещеры.

– Бежим! – крикнул Бинабик. – Пока не появились новые лучники!

Мириамель бросилась за ним в туннель, продолжая сжимать в руке лук и успев на ходу подхватить несколько стрел норнов, одну из них она приготовила для стрельбы, а Белую Стрелу Саймона она засунула за пояс. Обернувшись, она увидела, что Йис-фидри и остальные дварры, не сводя испуганных взглядов с норнов, пятились за ней. Норны их преследовали, стараясь держаться как можно дальше от длинных рук дварров, но явно не собирались дать им сбежать. Несмотря на то что полдюжины бездыханных тел лежало у входа в пещеру, норны оставались спокойными и неспешными, точно вышедшие на охоту насекомые.

Мириамель повернулась и зашагала быстрее. Бинабик зажег факел, и она пошла за его светом по неровному полу туннеля.

– Они все еще нас преследуют, – задыхаясь, сказала она.

– Тогда мы будем бежать до тех пор, пока не найдем подходящее место для схватки. Где Кадрах?

– Не знаю, – ответила Мириамель.

Возможно, для всех будет лучше, если он умер в той пещере. – Эта мысль показалась ей жестокой, но справедливой. – Лучше, для всех.

Мириамель побежала вслед за метавшимся светом факела.

– Джошуа исчез? – Изорн был ошеломлен. – Но как он мог рискнуть собой, даже ради Камариса?

Изгримнур не знал, как ответить на вопрос сына, и сердито дергал себя за бороду, пытаясь привести в порядок мысли.

– И все же он пропал, – сказал он. – Я послал солдат, и они много часов безуспешно пытались найти Джошуа и Камариса в туннелях. Ситхи готовятся отправиться на поиски, их будет сопровождать Тиамак. Больше мы ничего сделать не можем. – Он выдохнул и принялся поправлять усы. – Будь я проклят, Джошуа поставил нас в ужасное положение; в результате нам еще больше, чем прежде, необходимо отвлечь Элиаса. Мы не можем тратить время на напрасные сожаления.

Слудиг выглянул из палатки.

– Рассвет уже близок, герцог Изгримнур. Снова пошел снег. Люди знают, что произошли какие-то странные события, и начинают испытывать тревогу. Нам следует принять решение, что мы будем делать дальше, милорд.

Герцог кивнул. Внутренне он проклинал судьбу, заставившую его принять на себя командование вместо Джошуа.

– Мы будем делать то, что собирались. После вчерашнего совета изменилось лишь то, что Джошуа нет с нами. Так что нам нужно подготовить не одного фальшивого рыцаря, а двух.

– Я готов, – сказал Изорн. – Мне дали плащ Камариса – и вот, взгляните, – он вытащил меч из ножен: клинок и рукоять стали черными, – немного черной краски, и у меня в руках Шип. – Он перехватил огорченный взгляд Изгримнура. – Отец, ты согласился, теперь уже ничего нельзя изменить. Из всех, кому мы могли доверить эту тайну, только я достаточно высокий, чтобы заменить Камариса.

Герцог нахмурился:

– Так и есть. Но из-за того, что тебе поручено изображать Камариса, не думай, что ты есть Камарис: ты должен оставаться живым и верхом, чтобы все тебя видели. Ты не имеешь права глупо рисковать.

Изорн бросил на него сердитый взгляд, недовольный тем, что отец, несмотря на весь его опыт, по-прежнему относился к нему как к ребенку. Изгримнур едва не пожалел о своих отцовских тревогах – почти, но не до конца.

– С этим понятно, – сказал герцог. – А кто будет изображать Джошуа?

– Среди нас кто-то может сражаться левой рукой? – спросил Слудиг.

– Верно, – согласился Фреосел. – Никто не поверит, если Джошуа будет держать меч в правой руке.

Изгримнур чувствовал, как растет его раздражение. Это было безумие – все равно что выбирать придворных для процессии в День святого Танато.

– Будет достаточно, чтобы его видели, ему необязательно сражаться, – прорычал Изгримнур.

– Но он должен находиться рядом со сражением, – настаивал Слудиг, – или его никто не увидит.

– Я могу, – сказал Хотвиг. Покрытый шрамами тритинг поднял руку, и его браслеты зазвенели. – Я могу сражаться правой и левой руками.

– Но… он не похож на Джошуа, – извиняющимся тоном сказал Стрэнгъярд, – …ведь так? – Он успел протрезветь после того, как герцог видел его ночью, но до сих пор выглядел рассеянным. – Хотвиг, ты… слишком широкий в плечах. И у тебя светлые волосы.

– Он будет в шлеме, – заметил Слудиг.

– Арфист Санфугол больше похож на принца, – предложил Стрэнгъярд. – Он худощавый и темноволосый.

– Ха! – Изгримнур рассмеялся. – Я бы не стал посылать певца, даже если ему не придется сражаться, он должен будет усидеть на коне в разгар кровавой битвы. – Герцог покачал головой. – И я не могу обойтись без тебя, Хотвиг. Нам необходимы твои тритинги, вы наши самые быстрые всадники, и мы должны быть готовы на случай, если королевские рыцари предпримут вылазку от ворот. Кто еще? – Он повернулся к Серридану. Капитаны из Наббана молчали, ошеломленные исчезновением Джошуа. – У вас есть какие-то идеи, барон?

Но Серридана опередил его брат, Бриндаллес.

– Я похож на принца, – сказал он. – И я умею держаться в седле.

– Нет, это глупо, – начал Серридан, но Бриндаллес остановил его, подняв руку.

– Я не такой сильный воин, как ты, брат, но уверен, что справлюсь. Принц Джошуа и его люди многим рисковали ради нас. Им грозило лишение свободы и даже смерть от наших рук, когда они открыли нам правду, а потом они помогли нам изгнать Бенигариса. – Он серьезно посмотрел на собравшихся в палатке людей. – Но какая нам будет польза от трона, если мы не доживем до победы, если Элиас и его союзники лишат наших детей дома? Я все еще в недоумении после разговоров о мечах и необычной магии, но, если таков наш план, это меньшее из того, что я могу сделать.

Изгримнур увидел спокойную уверенность юноши и кивнул.

– Тогда вопрос решен. Благодарю тебя, Бриндаллес, и пусть Эйдон дарует тебе удачу. Изорн, подбери ему подходящую одежду Джошуа, потом возьми доспехи Камариса, которые тебе подойдут. Насколько я понял из слов Джеремии, Камарис не взял шлем. Фреосел?

– Да, герцог Изгримнур?

– Скажи инженерам, чтобы были готовы. И да поможет нам всем Господь.

– Да, – неожиданно заговорил Стрэнгъярд. – Да, конечно, – да благословит нас всех Господь.

Тот, Кто Всегда Ступает по Песку, – безмолвно молился Тиамак, – я отправляюсь в темное место. Я так далеко от болот, гораздо дальше, чем когда-либо прежде. Пожалуйста, не теряй из вида этого жителя болот.

Солнце скрывалось за грозовыми тучами, но темная синева ночи начала бледнеть. Тиамак перевел взгляд от берега Кинслага на едва заметные тени башен Хейхолта. Они казались невозможно далекими и суровыми, точно горы.

Верни меня живым, и я буду… и… – Он не сумел придумать обещание, которое могло показаться привлекательным богу-защитнику. – Я буду чтить тебя. Буду делать то, что правильно. Приведи меня обратно живым, пожалуйста!

Бешено кружился снег, завывал ветер, по поверхности Кинслага бежали пенные волны.

– Мы идем, Тиамак, – сказала Адиту у него за спиной.

Она оказалась так близко, что он едва не подскочил от неожиданности.

Ее брат исчез в черном входе в пещеру. Тиамак последовал за ним, и шум ветра стал постепенно стихать.

Тиамака удивило, что ситхи отправили в пещеру такой маленький отряд, и поразился еще больше, когда увидел, что в него вошла Ликимейя.

– Разве ваша мать не важна для народа ситхи, чтобы сейчас его покинуть? – шепотом сказал Тиамак Адиту.

Когда он перебрался через высокий камень, крепко сжимая в руке сиявшую сферу, которую ему дал Джирики, он перехватил взгляд Ликимейи и заметил в нем презрение. Тиамак смутился и рассердился на себя за то, что недооценил тонкий слух ситхи.

Адиту шла рядом, ловкая и грациозная, как лань.

– Если кому-то придется говорить от имени Дома Ежегодного танца, это сделает наш дядя Кендрайа’аро. Но остальные будут принимать решения по мере того, как станут развиваться события, и сделают то, что потребуется. – Она остановилась, чтобы поднять что-то с пола, и внимательно посмотрела на предмет, оказавшийся таким маленьким, что Тиамак не смог его разглядеть. – В любом случае есть не менее важные вещи, которыми необходимо заняться здесь, поэтому вниз пошли те, кто лучше сможет с ними справиться.

Они с Адиту оказались в конце небольшого отряда, за Джирики, Ликимейей и Кира’ату, а также маленькой, тихой женщиной-ситхи и еще одной ситхи по имени Чийа, которая почему-то показалась Тиамаку еще более странной, чем ее соплеменники. Последним шел черноволосый ситхи по имени Каройи. Все они двигались с поразительным изяществом, которым отличалась Адиту, и на вранна обращали не больше внимания, чем на собаку, идущую по дороге.

– Я нашла песок, – сказала Адиту остальным ситхи.

Она все утро говорила на вестерлинге, даже с другими ситхи, за что Тиамак был ей благодарен.

– Песок? – Тиамак прищурился, пытаясь разглядеть почти невидимые песчинки между ее указательным и большим пальцами. – Да?

– Мы довольно далеко отошли от берега реки, – сказала Адиту. – А я нашла круглые крупинки, отполированные водой. Я бы сказала, что мы идем по следам Джошуа.

Тиамак думал, что ситхи следуют за принцем, пользуясь магией бессмертных, и сейчас не знал, какой вывод следовало сделать из слов Адиту.

– А вы не можете… просто… узнать, где сейчас находятся Камарис и принц?

На губах Адиту появилась вполне человеческая улыбка:

– Нет. Есть вещи, которые мы иногда можем сделать, чтобы облегчить поиск, но не здесь, – ответила она.

– Не здесь? Почему? – не удержался от нового вопроса Тиамак.

Улыбка исчезла:

– Потому что здесь многое меняется. Разве ты не чувствуешь? Для меня могущественное присутствие столь же ощутимо, как вой ветра снаружи.

Тиамак покачал головой.

– Если нам навстречу попадется что-то опасное, я надеюсь, вы меня предупредите. Я далеко от своих болот и не знаю, где находятся опасные пески.

– Мы идем в место, которое когда-то нам принадлежало, – серьезно ответила Адиту. – Но мы давно утратили над ним власть.

– А вы знаете, куда идти? – Тиамак огляделся по сторонам и увидел множество ответвлений, почти одинаковых перекрестков, где обитала лишь темнота.

Мысль о том, что здесь можно заблудиться, приводила Тиамака в ужас.

– Моя мать знает, во всяком случае, скоро будет знать. Чийа также здесь жила.

– Ваша мать тут жила?

– В Асу’а, – ответила Адиту. – Тысячу лет.

Тиамак содрогнулся.

Отряд шел вперед, Тиамак не видел никакой логики в выборе дороги, но уже давно решил полностью доверять ситхи, хотя многое здесь его пугало. Встреча с Адиту на Сесуад’ре произвела на него достаточно странное впечатление, но там она была единственной ситхи – таким же чуждым, вероятно, Тиамак представлялся обитателям материка. Но когда он видел их вместе: войско на склоне холма к востоку от Хейхолта или здесь, в составе небольшого отряда, – его поражало то, как они принимали решения без обсуждений, находясь в полном согласии друг с другом, – именно в такие моменты он чувствовал, как сильно они отличались от обычных людей. Когда-то ситхи правили Светлым Ардом. История утверждает, что они являлись добрыми хозяевами, но Тиамак не мог не спрашивать себя: а так ли было на самом деле, или они вовсе не обращали внимания на людей, смертных и недостойных? В таком случае они жестоко поплатились за свое высокомерие.

Каройи остановился, остальные последовали его примеру, и он заговорил на текучем языке ситхи.

– Здесь кто-то есть, – тихо сказала Адиту Тиамаку.

– Джошуа? Камарис? – Тиамак не хотел думать, что их ждет нечто опасное.

– Сейчас узнаем.

Каройи свернул в туннель, сделал несколько шагов вниз и через мгновение с шипением отскочил назад. Адиту поспешила к нему.

– Не бегите! – крикнула она в темноту. – Это я, Адиту.

Через несколько мгновений появился Джошуа с обнаженным мечом.

– Принц Джошуа! – Тиамак с облегчением выдохнул. – Вы целы!

Принц долго смотрел на него, моргая в свете кристаллических сфер.

– Эйдон Милосердный, это действительно вы. – Он медленно опустился на пол туннеля. – Мой… факел догорел до конца. Я некоторое время провел в темноте. Мне показалось, что я услышал шаги, но вы шли так тихо, что я не был уверен…

– Вам удалось найти Камариса? – спросил Тиамак.

Принц с несчастным видом покачал головой. В его глазах застыло отчаяние.

– Нет. Я довольно скоро потерял его из виду. Он не останавливался, хотя я его звал. Камарис исчез. Исчез! – Джошуа попытался взять себя в руки. – А я оставил своих людей без командира, бросил всех на произвол судьбы! Вы можете отвести меня назад? – Он умоляюще посмотрел на ситхи.

– Смертный Изгримнур достойно занял ваше место, – сказала Ликимейя. – Мы не можем тратить время на то, чтобы сопровождать вас обратно, и у нас нет возможности отправить кого-то с вами. А самостоятельно вы обратный путь не найдете.

Джошуа опустил голову, его переполнял стыд.

– Я совершил глупый поступок и подвел тех, кто мне верил. Только ради того, чтобы найти Камариса… но он исчез. И унес с собой Шип.

– Не нужно тревожиться о том, что сделано, принц Джошуа, – с неожиданной мягкостью заговорила Адиту. – И о Камарисе вам не стоит беспокоиться. Мы его найдем.

– Как?

Некоторое время Ликимейя смотрела на Джошуа, потом перевела взгляд в глубину туннеля.

– Если меч движется в сторону Скорби и другого клинка, что скорее всего следует из ваших слов, тогда мы знаем, куда он направляется. – Она посмотрела на Чийю, и та кивнула. – Мы пойдем почти по кратчайшему маршруту. И либо его найдем, либо окажемся на верхних уровнях раньше него – и тогда нам останется только ждать.

– Но он может бродить там вечно! – с тоской сказал Джошуа, и Тиамак вспомнил, что у него возникала та же мысль.

– Не думаю, – ответила Ликимейя. – Если какая-то сила влечет мечи друг к другу – а мы рассчитываем именно на это, там же появится и Сияющий Коготь, – и тогда Камарис найдет дорогу, даже если его разум так сильно пострадал, как вам кажется. Он будет подобен слепцу, ищущему огонь в холодной комнате. Он туда придет.

Джирики протянул руку принцу:

– Пойдемте, принц Джошуа. У меня есть еда и вода. Вам нужно подкрепиться, а потом мы его отыщем.

Принц посмотрел на ситхи, и его лицо смягчилось.

– Спасибо вам. Я рад, что вы меня нашли. – Он взял руку Джирики и встал, а потом рассмеялся над самим собой. – Я думал… думал, что слышу голоса.

– У меня нет сомнений, что так и было, – сказал Джирики. – И вы их снова услышите.

Тиамак не мог не заметить, что даже на невозмутимых ситхи слова Джирики произвели впечатление.

Медленно, почти неразличимо все вокруг Тиамака начало меняться. По мере того как они с Джошуа следовали за бессмертными по извивавшимся туннелям, он заметил, что пол и стены стали более ровными, а вскоре увидел не вызывавшие сомнений следы разумной деятельности – прямые углы, сводчатые дверные проемы, скалы, украшенные примитивной резьбой.

– Работы над внешней частью Асу’а так и не были завершены, – сказала Тиамаку Адиту. – Либо строительство началось слишком поздно, либо от них отказались, чтобы заняться более полезными туннелями.

– От них отказались? – спросил Тиамак, который не мог такого представить. – Кто мог проделать столь колоссальную работу с камнем, а потом ее бросить?

– Часть коридоров построил мой народ с помощью тинукеда’я – смертные называют их дваррами, – объяснила Адиту. – Народ, который любит камень, иногда работал с ним для себя, не думая о том, чтобы довести дело до конца, так ребенок соберет корзинку травы, а потом, когда придет время возвращаться домой, все выбросит.

Вранн покачал головой.

Ситхи, помня о своих смертных спутниках, остановились отдохнуть в просторном гроте с потолком, украшенным узором из тонких сталактитов. В мягком свете сфер они казались волшебными – во всяком случае, так подумалось Тиамаку, и на мгновение он даже обрадовался, что сюда попал. Он понял, что подземный мир полон не только ужасов, но и чудес.

Пока он сидел и ел хлеб с пряным, но незнакомым фруктом, который принесли с собой ситхи, Тиамак размышлял о том, как далеко они успели зайти. Казалось, они шли большую часть дня, но по поверхности они бы добрались до стен Хейхолта за четверть указанного времени. Даже с учетом постоянно сворачивавших туннелей отряд должен был куда-то прийти, но они продолжали блуждать по бесконечным пещерам.

Это как хижина духа Байега из старой легенды, – решил он, лишь наполовину в шутку. – Маленькая снаружи, большая внутри.

Он повернулся, чтобы спросить у Джошуа, заметил ли он эту странность, но принц смотрел на свой кусок хлеба, словно слишком устал или был расстроен, чтобы есть. Внезапно пещера содрогнулась – или Тиамаку так только показалось: он почувствовал какое-то внезапное движение, но ни Джошуа, ни ситхи никак на него не отреагировали. Скорее возникло ощущение, будто все в гроте переместилось в одну сторону, причем вместе с людьми. Это напугало Тиамака, и в течение долгого мгновения ему представлялось, что он находится в двух местах одновременно. По спине у него пробежал холодок ужаса.

– Что происходит?! – воскликнул он.

Очевидное смущение ситхи только усилило его тревогу.

– То, о чем я говорила, – сказала Адиту. – И чем ближе мы подойдем к сердцу Асу’а, тем сильнее оно станет.

Ликимейя встала и медленно огляделась по сторонам, но Тиамак был уверен, что она использовала не только глаза.

– Вверх, – сказала она. – Я думаю, время заканчивается.

Тиамак вскочил на ноги. Суровое лицо Ликимейи сильно его напугало. Он пожалел, что начал задавать вопросы и не остался наверху, вместе с остальными смертными. Но поворачивать назад было поздно.

– Куда мы идем? – задыхаясь, спросила Мириамель.

Йис-хадра, заменившая раненого мужа в роли лидера, повернулась и посмотрела на принцессу.

– Идем? – спросила она. – Мы бежим. Мы спасаемся бегством.

Мириамель остановилась и наклонилась, опираясь на колени, чтобы восстановить дыхание. Норны атаковали их дважды, пока они бежали по туннелям, но без лучников им было не одолеть находившихся в ужасе дварров. И все же еще двое погибли в рукопашной схватке, а белокожие бессмертные не собирались сдаваться. После второго поединка Мириамель один раз увидела врагов, когда они бежали по длинному прямому туннелю, и она смогла оглянуться; норны показались ей порождениями тьмы – бледные, молчаливые и безжалостные.

Они не торопились и спокойно следовали за Мириамель и ее спутниками, дожидаясь, когда появятся их соплеменники с луками и длинными копьями. И единственное, что им оставалось, – это бежать вперед, чтобы не повалиться на землю и сдаться.

Мириамель понимала, что им повезло, когда они сумели выбраться из пещеры. Если Белые лисы и ожидали сопротивления, то рассчитывали на рукопашный бой в замкнутом пространстве. Однако дварры решились на отчаянную атаку в темноте, им удалось обрушить камни на головы врагов и застать бессмертных врасплох, что позволило Мириамель и ее спутникам бежать. Но она прекрасно понимала, что дважды обмануть норнов не получится.

– Они могут заставить нас бежать вечно, – сказала Мириамель Йис-хадре. – Возможно, вам по силам выдержать такую гонку, но нам нет. В любом случае наши люди наверху подвергаются опасности.

Бинабик кивнул.

– Она права, – сказал тролль. – Нам недостаточно просто сбежать, мы должны выбраться наверх.

Йис-хадра ничего не ответила, но посмотрела на мужа, который хромал по туннелю в их сторону, за ним следовали остальные дварры и Кадрах. Лицо монаха стало пепельно-бледным, словно он пострадал в одной из схваток, однако Мириамель не заметила у него никаких ран. Она отвернулась, ей не хотелось проявлять к нему сочувствие.

– Они отстали, – устало сказал Йис-фидри. – Как мне показалось, они готовы позволить нам бежать вперед. – Он прислонился к стене и оперся затылком о камень. Йис-хадра подошла к нему и осторожно коснулась раны на плече. – Шо-венэй и трое других погибли, – тихо сказал он, а затем, обращаясь к жене, произнес несколько слов на своем языке, и она горестно вскрикнула. – Разбиты, как хрупкие кристаллы. Мертвы.

– Если бы мы не сбежали, они бы все равно погибли – как ты и все остальные. – Мириамель замолчала, чтобы подавить гнев и ужас. – Прости меня, Йис-фидри. Я сожалею о гибели ваших людей. Я искренне сожалею.

На лбу у дварра выступили капельки пота, заблестевшие в свете жезлов.

– Лишь очень немногие горюют о тинукеда’я, – тихо ответил Йис-фидри. – Они сделали нас своими слугами, лишили Слов Творения, даже просили о помощи, когда в ней нуждались, – но редко о нас горевали.

Мириамель стало стыдно. Конечно, он имел в виду, что она также использовала дварров – и ниски, – подумала она, вспомнив о жертве Ган Итаи – и даже их прежних хозяев, ситхи.

– Отведите нас в такое место, откуда мы сможем выбраться на поверхность, – сказала она. – Больше я ни о чем не прошу. А потом идите, куда пожелаете, с нашим благословением, Йис-фидри.

Прежде чем дварр успел ответить, неожиданно заговорил Бинабик:

– Слова Творения. Все Великие мечи выкованы с помощью Слов Творения?

Йис-фидри посмотрел на него с огромным подозрением и тут же поморщился – жена занялась его раненым плечом.

– Да. Они потребовались, чтобы связать их сущность – сделать так, чтобы она подчинялась Законам.

– Каким? – спросил Бинабик.

– Эти законы не могут быть изменены. Они делают камень камнем, а воду – водой. Их можно… – он поискал нужное слово, – слегка растянуть или даже изменить на короткое время, но тогда следует ждать последствий. И их невозможно отменить.

Один из дварров, находившийся в задней части туннеля, с тревогой заговорил.

– Имаи-ан чувствует их приближение, – воскликнула Йис-хадра. – Мы должны бежать.

Йис-фидри оттолкнулся от стены туннеля, и все снова побежали. Уставшее сердце Мириамель билось очень быстро. Неужели этому не будет конца?

– Помоги нам выбраться на поверхность, Йис-фидри, – взмолилась она. – Пожалуйста.

– Да! Сейчас это особенно важно! – добавил Бинабик.

Мириамель обернулась, услышав смятение в голосе тролля. Бинабик выглядел невероятно испуганным.

– В чем дело? – спросила она.

По темному лбу тролля стекал пот.

– Я должен подумать, Мириамель, но я никогда еще не испытывал такого страха. Мне кажется, я впервые заглянул за тень наших рассуждений и разговоров и полагаю… Киккасут! Произнести такие слова! – возможно, монах прав. Не исключено, что мы ничего не можем сделать.

С этими словами он отвернулся от Мириамель и поспешил за дваррами. Казалось, его внезапное отчаяние передалось ей, точно лихорадка, и она почувствовала, как ее охватывает ужас.

Вокруг вершины Стормспайка ревели ветры, но у подножия царило спокойствие. Лишенные света погрузились в глубокий сон, и коридоры под Наккигой практически опустели.

Затянутые в перчатки пальцы Утук’ку, тонкие и хрупкие, точно ноги сверчка, сжали подлокотник трона. Она прислонила свое древнее тело к скале и позволила мыслям устремиться к Дышащей арфе, следуя ее изгибам и поворотам, и вскоре Стормспайк остался далеко позади, а она сама превратилась в чистый разум, двигавшийся меж черными провалами пространства.

Разгневанный Темный ушел из Арфы. Или переместился в такое место – если это слово подходит, – где мог действовать совместно с ней, чтобы реализовать последний шаг их основного плана, но она все еще ощущала тяжесть его ненависти и зависти, вылившейся в серию штормов, что атаковали землю наверху.

В Наббане, где когда-то правили выскочки-императоры, на улицах лежал глубокий снег, в огромной гавани высокие волны швыряли стоявшие на якорях корабли друг на друга или выбрасывали их на берег, и дерево корпусов трещало, точно кости гигантов. Озверевшие килпа атаковали все, что двигалось по воде, и даже совершали вялые набеги на прибрежные города. А в самом сердце Санцеллана Эйдонитиса смолк колокол Клавин, его сковал лед – в точности как замерла от страха Мать Церковь.

Во Вранне, хотя его внутренняя часть была хорошо защищена от бурь, стало очень холодно. Ганты, неудержимые, если они атаковали огромной толпой, хотя многие из них погибли из-за ужасной погоды, продолжали выходить из болот и разорять прибрежные деревни. Те немногие смертные из Кванитупула, что не боялись ледяных ветров, покидали дома только группами, с зажженными факелами для борьбы с гантами, которые теперь обитали всюду, где имелась тень. Детей не выпускали из домов, двери и окна были заперты даже в те редкие часы, когда буря брала передышку.

Лес Альдхорт спал под белым покрывалом, словно лишенные возраста деревья страдали под ледяной рукой Севера, но делали это беззвучно. В сердце леса опустел Джао э-Тинукай’и, затянутый холодным туманом. Все земли смертных дрожали под рукой Стормспайка. Суровая погода превратила Риммерсгард и Фростмарш в ледяные пустоши, Эрнистир бедствовал лишь немногим меньше. До того как его жители смогли окончательно вернуть себе дома, из которых их выгнал Скали из Кальдскрика, им пришлось вернуться в пещеры Грианспога. Дух народа, который так любили ситхи, дух, что на короткое время ярко запылал, вновь превратился в тлеющий огонек.

Над Эркинландом бушевали ураганы, черные ветра сгибали и ломали деревья, заносили снегом дома, всюду, точно разозленный зверь, ревел гром. Злобное сердце бури, казалось, наполненное дождем со снегом и зазубренными молниями, пульсировало над Эрчестером и Хейхолтом.

Утук’ку отметила все это со спокойным удовлетворением, но не сочла нужным тратить время на то, чтобы насладиться ужасом и беспомощностью ненавистных смертных. Ей предстояло кое-что совершить, она ждала подходящего момента с тех самых пор, как перед ней положили белое, холодное тело ее сына Друкхи. Утук’ку была старой и коварной. Ирония состояла в том, что именно прапраправнук привел ее к мести, и он являлся отпрыском той самой семьи, которая уничтожила ее счастье, что не укрылось от ее внимания. Она почти улыбнулась.

Ее мысли мчались дальше по шепчущим нитям бытия, пока не оказались в дальних краях, местах, куда из всех ныне живущих могла попасть только она. Когда Утук’ку почувствовала присутствие существа, которое искала, она потянулась к нему и вознесла молитву, обращаясь к силам, что были старыми даже в Вениха До’сэ, чтобы они дали ей то, в чем она нуждалась для осуществления главной, такой долгожданной цели.

Пламя радости наполнило ее тело. Она нашла могущество, его было даже больше, чем требовалось, и теперь оставалось лишь им овладеть, чтобы оно стало ей принадлежать. Час приближался, и Утук’ку наконец могла забыть о терпении.

– Мои глаза не слишком хороши даже в лучшие времена, – пожаловался Стрэнгъярд. – А в пасмурный день со снегопадом я вообще ничего не вижу! Санфугол, пожалуйста, расскажи мне, что происходит!

– Пока еще не на что смотреть. – Они устроились на склоне одного из холмов Свертклифа, откуда наблюдали за Эрчестером и Хейхолтом. Дерево, под которым они расположились, и невысокая каменная стена не особо защищали от ветра, и, несмотря на плащи с капюшонами и пару одеял, в которые они завернулись, арфист дрожал от холода. – Наша армия подошла к стенам, и герольды протрубили сигнал. Изгримнур или кто-то другой читает ультиматум. Но я по-прежнему не вижу королевских солдат… нет, на зубчатой стене кто-то ходит. А у меня уже возникли сомнения, есть ли там кто-нибудь…

– Кто? Кто на стенах?

– Эйдон Милосердный, Стрэнгъярд, я не знаю. Я вижу только тени.

– Нам следовало подойти ближе, – раздраженно сказал священник. – Этот склон слишком далеко для такой погоды.

Арфист бросил на него быстрый взгляд:

– Должно быть, вы сошли с ума. Я музыкант, а вы библиотекарь. Мы и так слишком близко – нам следовало остаться в Наббане. Но мы здесь и больше никуда не пойдем. Он хочет ближе! – Санфугол подул на сложенные ладони.

Ветер донес до них далекий зов рогов.

– Что это? – спросил Стрэнгъярд. – Что происходит?

– Они закончили читать ультиматум и, полагаю, не получили никакого ответа. Как это похоже на Джошуа, – дать Элиасу шанс для благородной капитуляции, когда всем очевидно, что король не станет так поступать.

– Принц… полон решимости сделать все правильно, – ответил Стрэнгъярд. – Боже мой, надеюсь, с ним все в порядке. Меня начинает тошнить, когда я думаю, как они с Камарисом блуждают в пещерах.

– Там наббанаец, – возбужденно сказал Санфугол. – Он похож на Джошуа, во всяком случае отсюда. – Он неожиданно повернулся к священнику: – Неужели вы действительно предложили, чтобы я изображал принца?

– Ты очень на него похож, – проворчал Стрэнгъярд.

Санфугол посмотрел на него с отвращением, но потом с горечью рассмеялся:

– Матерь Божья, Стрэнгъярд, только не надо делать мне одолжений. – Он постарался получше укрыться одеялом. – Вы только представьте, как я еду верхом и размахиваю мечом. Сохрани нас Спаситель.

– Мы все должны делать, что можем, что в наших силах, – возразил священник.

– Да, я могу играть на арфе или лютне и петь. И, если мы победим, именно этим я и займусь. А если нет… ну, я все равно буду делать то же самое, если мне удастся уцелеть, только в другом месте. Но чего я никак не смог бы сделать, так это скакать в сражение и заставить людей поверить, что я Джошуа.

Некоторое время они молчали, слушая ветер.

– Если мы проиграем, боюсь, бежать будет некуда, Санфугол, – мрачно сказал Стрэнгъярд.

– Может быть. – Арфист довольно долго молчал, а потом добавил: – Наконец-то!

– Что? Сражение началось?

– Они прикатили таран – спасите меня боги, какая страшная штука! У него огромная железная голова с загнутыми рогами, как у настоящего барана, и все такое. И он огромный! Даже при таком количестве народа чудо, что им удается сдвинуть его с места. – Санфугол втянул в себя воздух. – Королевские солдаты пускают стрелы со стен! Кто-то из наших воинов упал. И не один. Но таран продолжает двигаться вперед.

– Да хранит их Господь, – тихо сказал Стрэнгъярд. – Здесь так холодно, Санфугол.

– Как можно стрелять из лука при таком ветре? Не говоря уже о том, чтобы в кого-то попасть. О! Кто-то упал со стены. Вражеский солдат. – Голос арфиста наполняло волнение. – Трудно разглядеть, что происходит, но наши уже совсем близко подошли к стенам. Кто-то приставил лестницу. Солдаты начали взбираться наверх. – Через мгновение он вскрикнул от удивления и ужаса.

– Что ты видишь? – Стрэнгъярд прищурил единственный глаз, пытаясь хоть что-то разглядеть за густым снегопадом.

– На них что-то сбросили. – Арфист был потрясен. – Большой камень, я думаю. Уверен, что они все погибли.

– Пусть их защитит Спаситель, – с тоской сказал Стрэнгъярд. – Все началось по-настоящему, и теперь нам остается ждать конца. Каким бы он ни оказался.

Изгримнур держал руки у лица, пытаясь защититься от ветра, который нес снег. Ему с трудом удавалось отслеживать происходящее, хотя стены Хейхолта находились менее чем в пяти сотнях локтей. Множество воинов в доспехах метались среди сугробов перед стеной, деловые, точно насекомые. Сотни других, еще более смутных фигур – Изгримнур едва различал их из своего наблюдательного пункта – бегали между зубцами стен Хейхолта. Герцог негромко выругался. Все казалось таким далеким!

Фреосел взобрался на деревянную платформу, которую инженеры построили между подножием горы и опустошенным бурями и холодом Эрчестером. Фальширец изо всех сил сражался с ветром.

– Таран уже почти у ворот. Сегодня ветер наш друг – он сильно мешает их лучникам, – сказал Фреосел.

– Но и мы практически не можем стрелять, – прорычал герцог. – А они свободно перемещаются вдоль стен и с легкостью сталкивают наши лестницы. – Он ударил кулаком по перчатке. – Солнце поднялось несколько часов назад, а мы сумели сделать лишь пару траншей в снегу.

Фальширец насмешливо на него посмотрел:

– Прошу прощения, сэр герцог, но у меня складывается впечатление, что вы рассчитывали повалить стены еще до заката.

– Нет, нет, – покачал головой Изгримнур. – Видит Бог, Хейхолт – надежная крепость. Но я не знаю, сколько у нас времени. – Он посмотрел на темное небо. – Проклятая звезда, о которой все говорят, находится прямо у нас над головами. Я почти чувствую ее сияние. Принца и Камариса нет. Мириамель нет. – Он посмотрел на Хейхолт сквозь густой снег. – И наши люди замерзнут, если мы будем держать их здесь слишком долго. Я бы хотел пробить стены до заката – но надежды на это совсем немного.

Изорн показал наверх, и собравшиеся вокруг него солдаты проследили за его рукой.

– Там. На стенах.

Рядом с головами в шлемах, смотревшими вниз между зубцами, появились непокрытые головы; лица казались призрачными, сильный ветер развевал белые волосы.

– Белые лисы? – спросил Слудиг и сотворил знак Дерева.

– Именно. И они внутри Хейхолта. Проклятые существа! – Изорн поднял свой выкрашенный в черный цвет меч и воинственно взмахнул клинком, но далекие фигуры не обратили на него внимания. – И будь проклят Элиас, который заключил с ними союз.

Слудиг продолжал смотреть вверх.

– Прежде я их не видел, – крикнул он, чтобы его услышали на фоне завывавшего ветра. – Эйдон Милосердный, они похожи на демонов!

– Они и есть демоны. И Хейхолт стал их гнездом.

– Но они ничего не делают, насколько я вижу, – сказал Слудиг.

– Ну, и хорошо, – ответил Изорн. – Возможно, их слишком мало. Но они превосходные лучники. Странно, что ни у кого из них нет луков.

Слудиг, который не мог отвести взгляда от бледных лиц, удивленно покачал головой.

– Храни нас Господь, – хрипло сказал он.

Барон Серридан в доспехах тяжело поднимался по ступенькам на платформу.

– Какие новости? – спросил Изгримнур.

Серридан сбросил перчатки и поднес руки к жаровне с углями.

– Все неплохо, как мне кажется. Люди Элиаса стреляют по тарану, который медленно поднимается по склону и довольно скоро займет позицию у ворот. Кроме того, приближается часть осадных башен, и противник стреляет в них из луков. Нам повезло, что сильный ветер мешает лучникам короля вести прицельную стрельбу.

– Да, так многие говорят, – проворчал герцог. – Но я здесь схожу с ума. Будь проклят Джошуа за то, что оставил меня одного. – Изгримнур нахмурился, а потом сотворил знак Дерева. – Прошу меня простить. Мне не следовало это говорить.

Серридан кивнул:

– Конечно. Ужасно, что мы не знаем, где он.

– Меня беспокоит совсем другое, – признался Изгримнур. – Осталось слишком много вопросов, на которые нет ответов.

– Что вы имеете в виду? – спросил Серридан.

– Если у них одна задача: задержать нас – если пылающая звезда действительно означает, что может случиться нечто полезное для Элиаса, – тогда почему они не попытались начать переговоры? И вам не кажется, что король хотел бы увидеть брата, хотя бы для того, чтобы наорать на него и назвать предателем.

– Быть может, Элиас знает, что Джошуа здесь нет, – предположил Серридан.

Изгримнур вздрогнул:

– Но как он мог узнать? Джошуа исчез лишь прошлой ночью.

– Вам известно больше о подобных вещах, чем мне, герцог Изгримнур. Вы уже давно сражаетесь против короля и его волшебных союзников.

Изгримнур подошел к краю платформы и посмотрел на окутанные тенями стены Хейхолта.

– Может быть, они действительно знают. Возможно, они каким-то образом выманили Камариса – но, будь я проклят, кто мог подумать, что Джошуа пойдет за ним? Такое невозможно было спланировать.

– У меня нет никаких идей, – ответил барон. – Я пришел, чтобы сказать, что хотел бы взять часть своих людей и подойти к западной стене Хейхолта. Я считаю, что пришло время заставить их обратить внимание на другой ее участок.

– Я не возражаю, – сказал Изгримнур. – Но есть еще один вопрос, который меня тревожит: Элиас не выказывает беспокойства. А наш таран уже совсем близко к воротам. Я ожидал, что они сделают вылазку, чтобы помешать его продвижению.

– У меня нет ответа на этот вопрос, – признался Серридан. – Но если Верховный король не может предложить ничего другого, мы за несколько дней свалим ворота.

– Не исключено, что у нас нет столько времени, – нахмурившись, ответил Изгримнур.

– Мы делаем все, что в наших силах. – Серридан спустился с платформы и зашагал к лошади. – Мужайтесь, герцог Изгримнур, – крикнул он на ходу. – Все идет хорошо.

Изгримнур огляделся по сторонам.

– Джеремия! – позвал он.

Юноша обошел группу воинов в доспехах, стоявших у задней стороны платформы.

– Да, сэр.

– Постарайся отыскать для меня вина. Мои внутренности замерзли даже сильнее, чем пальцы ног, – сказал герцог.

Оруженосец поспешил в сторону палаток, а Изгримнур вновь принялся мрачно смотреть на заснеженное поле сражения.

– Да хранит нас Господь! – удивленно пробормотал Слудиг. – Что они делают?

– Поют, – ответил Изорн. – Я уже видел такое перед стенами Наглимунда. Причем они пели довольно долго. – Он посмотрел на две дюжины ситхи, которые выехали вперед и спокойно остановились на расстоянии полета стрелы от стен Хейхолта – их лошади оказались по колено в снегу.

– Что значит поют?

– Так они сражаются, во всяком случае со своими кузенами, норнами. Если бы я их лучше понимал, то объяснил бы тебе.

– И это союзники, которых мы ждали? – В голосе Слудига появился гнев. – Мы сражаемся, чтобы выжить, – а они поют! Послушайте! Наши люди здесь умирают!

– Ситхи умеют воевать обычным способом, Слудиг. Я думаю, ты и сам скоро увидишь. В Наглимунде у них это прекрасно получалось, хотя я не понимаю, как именно. Они сумели обрушить стены.

Слудиг презрительно фыркнул:

– Я предпочитаю рассчитывать на таран и осадные башни – и мужчин с сильными руками. – Он посмотрел на небо. – Становится темно, хотя после полудня прошло совсем немного времени.

– Возможно, буря усиливается. – Изорн постарался успокоить лошадь, которая нервно переступала с ноги на ногу. – Однако мне не нравится, как все это выглядит. Ты видишь тучу над башнями?

Слудиг, моргая, посмотрел в ту сторону, куда показывал Изорн.

– Молния! Это тоже дело рук ситхи? – Теперь на фоне завывавшего ветра он различал чуждые голоса ситхи, что-то певших в странном ритме.

– Я не знаю, но вполне возможно. В Наглимунде я довольно долго за ними наблюдал, но так и не смог понять, что они делали. Джирики мне сказал, что так его народ старается противостоять магии норнов. – Изорн поморщился, когда раздался удар грома, который эхом разнесся по склону холма и пустым улицам Эрчестера, находившимся позади армии принца. Снова полыхнула молния, и на миг показалось, что она заставила замереть весь мир у стен Хейхолта – людей, осадные машины, падавший снег и даже стрелы в полете – перед тем как вернулась темнота. Затем снова громыхнул гром, и ветер завыл еще громче. – Возможно, именно по этой причине норнов нет среди лучников, – громко продолжал Изорн. – Может быть, они готовят какое-то заклинание, нечто такое, что нам совсем не понравится. О, я видел ужасы в Наглимунде, Слудиг. И молюсь о том, чтобы люди Джирики оказались достаточно сильными и остановили магию норнов.

– Это безумие! – закричал Слудиг. – Я почти ничего не вижу!

Снова раздался грохот, но на сей раз не такой громкий. И это был не гром.

– Слава Усирису! Таран уже у ворот! – взволнованно воскликнул Изорн. – Видишь, Слудиг, они нанесли первый удар! – Он поднял перед собой черный меч, пришпорил лошадь, и она сделала несколько шагов. Глядя на шлем с морским драконом на голове Изорна и развевавшийся на ветру плащ, даже Слудиг мог поверить, что это Камарис, а не сын герцога. – Мы должны найти всадников Хотвига, чтобы они приготовились войти в Хейхолт, если ворота удастся разбить.

Слудиг тщетно искал гонца среди пеших солдат.

– Мы должны сообщить твоему отцу! – крикнул он.

– Тогда поезжай к нему, – ответил Изорн. – Я буду ждать здесь. Но поспеши! Кто бы мог подумать, что мы так быстро окажемся у ворот?

Слудиг попытался ответить, но его голос заглушил шум бури. Он развернул лошадь и поскакал в сторону холма, где расположился герцог Изгримнур.

– Таран уже у ворот, – возбужденно вскричал Санфугол. – Вы только на него посмотрите! Он размером с трех лошадей!

– Но ворота больше. – Стрэнгъярд не мог унять дрожь. – Все же я удивлен, что противник практически не оказывает сопротивления.

– Вы же видели Эрчестер, – ответил арфист. – Все сбежали. Элиас и его любимый маг превратили город в пустыню.

– Но у меня сложилось впечатление, что внутри замка достаточно людей для защиты. Почему они не выкопали ров, чтобы замедлить продвижение осадных машин? Почему не сбрасывают камни на лестницы?

– Те камни, что у них имелись, сделали свое дело, – ответил Санфугол, рассерженный тем, что Стрэнгъярд не разделяет его возбуждения. – Наши солдаты, в которых они попали, мертвы, так что можете быть довольны.

– Элизия, мать Спасителя! – Слова Санфугола потрясли священника. – Не говори так о павших воинах! Я лишь хотел сказать, что такая несерьезная подготовка к обороне замка кажется мне странной, ведь Элиас узнал о нашем приближении уже несколько недель или даже месяцев назад.

– Король сошел с ума, – ответил арфист. – Вы же слышали, что говорят люди, сбежавшие из Эркинланда. У него осталось мало людей, чтобы за него сражаться. Это будет похоже на попытку выманить медведя из берлоги. Медведь опасен, но он всего лишь животное и обязательно потерпит поражение, потому что люди умнее.

– Умнее? – Архивариус попытался очистить от снега одеяло. Ветер продолжал яростно их атаковать, несмотря на стену из камней, которую они сложили, чтобы от него защититься. – Что же мы сделали такого умного? Нас с самого начала водили за нос, как быка.

Санфугол небрежно махнул рукой, хотя и сам дрожал от холода.

– Изорн и аристократ из Наббана изображают Камариса и Джошуа – вы ведь не станете отрицать, что это замечательная идея, если забыть о том, что вы предложили меня на роль принца. А уж отправиться в Хейхолт по подземным туннелям – очень разумное решение! Королю такое не пришло бы в голову и через тысячу лет.

Стрэнгъярд, который энергично тер ладони, чтобы согреться, внезапно замер.

– Королю, конечно, но его союзники должны знать про туннели. – Его голос дрогнул. – И, разумеется, норны тоже.

– Вот почему наши ситхи пошли за принцем и Камарисом. Я их видел, брат Адиту, их мать и остальные. Они могут позаботиться о себе, тут у меня нет ни малейших сомнений… Даже если норны знают о существовании туннелей и ждут их, как вы предполагаете.

– Нет, я так не думаю. – Стрэнгъярд встал, на землю посыпался снег, но его тут же унес ветер. – Я вовсе так не думаю. Норны знают о туннелях все. – Он перешагнул через низкую каменную стену, сбив несколько камней.

– Эй! Что вы делаете?

– Я должен отыскать герцога Изгримнура. Нам грозит опасность, о которой никто не подозревает. – Он повернулся и зашагал вниз по склону, сражаясь со встречным ветром, хрупкий, но полный решимости.

– Стрэнгъярд! – крикнул ему вслед Санфугол. – Проклятье, я не собираюсь оставаться здесь один. Я пойду с вами, какие бы безумные мысли ни появились у вас в голове. – Вслед за архивариусом он перешагнул через каменный барьер. – Мы идем навстречу сражению! – прокричал он. – В вас может попасть стрела!

– Я должен найти Изгримнура! – крикнул в ответ Стрэнгъярд.

Яростно ругаясь, арфист поспешил за ним.

– Изорн прав, сэр, – сказал Слудиг. – Если мы пройдем через ворота, то вся наша армия должна пойти в наступление. Люди уже увидели норнов, и они напуганы. Если мы будем медлить, инициатива перейдет к королю. Кто знает, что произойдет, если нам придется отступить вниз по склону?

Изгримнур посмотрел на высокие стены Хейхолта. Только на фоне грандиозной бури начинаешь понимать, что созданное человеком, даже такое величественное сооружение, как Хейхолт, кажется незначительным. Возможно, они действительно смогут сломать ворота. Быть может, Слудиг и многие другие правы и королевство Элиаса превратилось в гнилой плод, готовый упасть с ветки на землю.

Над вершинами башен возникла еще одна странная рваная вспышка молнии, пророкотал гром, а за ним послышался громкий треск – таран ударил в ворота.

– Тогда вперед, – сказал Изгримнур Слудигу. Его вассал не стал спешиваться, но подъехал на своей лошади, над которой поднимался пар, к краю деревянной платформы, где стоял герцог. – Хотвиг и его всадники все еще ждут на границе Кинсвуда. Нет, будет лучше, если ты пока останешься здесь. – Изгримнур подозвал одного из только что вернувшихся всадников и отправил его с посланием тритингам. – Скачи к Изорну, Слудиг. Скажи ему, чтобы держался стойко, а если появится брешь, пусть в замок войдет пехота. Мы не будем устраивать легендарных атак, во всяком случае до тех пор, пока я не пойму, чего ждет Элиас.

Пока герцог говорил, таран снова ударил по воротам Нирулаг. Древесина слегка подалась назад, словно стали проседать огромные засовы.

– Слушаюсь, сэр. – Слудиг развернул лошадь в сторону стен.

Солдаты, управлявшие тараном, снова направили его вперед, и окованный железом конец с грохотом врезался в ворота. Во все стороны полетели обломки дерева, и даже сквозь вой ветра Изгримнур услышал взволнованные крики ликования. Таран снова откатили назад для новой атаки. Ворота Нирулаг зашатались и рухнули внутрь, и в образовавшемся пустом пространстве вихрем закрутился снег. Изгримнур с изумлением смотрел на происходящее, словно не верил собственным глазам. Когда снег начал оседать, он увидел около полусотни солдат, вооруженных копьями, которые готовились встретить врага, внутри не оказалось огромной армии, готовой обрушить на них удар.

Прошло несколько долгих мгновений, противники просто смотрели друг на друга сквозь метель. Казалось, никто не мог сдвинуться с места, обе стороны были слишком удивлены таким быстрым падением ворот. Затем маленькая фигурка в золотом шлеме подняла меч, пришпорила коня и помчалась вперед. Два десятка конных рыцарей и несколько сотен пеших воинов устремились в брешь вслед за ним.

– Проклятье, Изорн! – закричал герцог Изгримнур. Он так сильно наклонился вперед, что едва не свалился с платформы. – Вернись! Где Слудиг? Слудиг! Останови его! – Кто-то тянул его за рукав, заставляя отойти от края, но Изгримнур не обращал на него ни малейшего внимания. – Неужели ты не видишь, что все слишком просто? Изорн! – Он понимал, что сын не слышит его на таком расстоянии и на фоне оглушительного шума. – Серридан! Где ты?! Поезжай за ним – клянусь красным молотом Дрора, где мои курьеры?!

– Герцог Изгримнур! – Стрэнгъярд продолжал тянуть его за рукав.

– Проклятье, прочь! – взревел Изгримнур. – Мне не нужен священник, мне требуются всадники. Джеремия, беги за Серриданом, – позвал он. – Изорн вынудил нас начать сражение. Скажи барону, чтобы атаковал замок.

Однако рык Изгримнура не испугал Стрэнгъярда:

– Пожалуйста, герцог Изгримнур, вы должны меня выслушать!

– У меня нет времени! Мой сын только что совершил ошибку и, как настоящий глупец, бросился в атаку. Должно быть, он решил, что стал Камарисом, – и это после всего, что я ему говорил! – Он заметался по платформе, с удовлетворением отметив, что все пребывают в таком же волнении, как он.

Священник преследовал его, как собака, бегущая за быком. Наконец Стрэнгъярду удалось схватить Изгримнура за плащ, и тот едва не упал.

– Ради всего святого, Изгримнур! – закричал Стрэнгъярд. – Вы должны меня выслушать!

Герцог посмотрел на покрасневшее лицо священника. Повязка сползла с выбитого глаза почти на нос.

– Чего ты хочешь? Мы только что сломали ворота! У нас идет война!

– Норны должны знать о туннелях, – быстро заговорил Стрэнгъярд.

Изгримнур увидел Санфугола, топтавшегося за платформой, и удивился: что священник и арфист здесь делают?

– Я не понимаю, – сказал герцог.

– Они должны знать. И, если мы смогли додуматься кого-то послать под стены замка…

Крики солдат, бежавших вверх по склону в сторону разбитых ворот, раскаты грома и вой ветра перекрыл чудовищный скребущий звук, напоминавший скрип ногтей по сланцу. Лошади вставали на дыбы, несколько солдат на платформе подняли руки, закрывая уши.

– О, милосердный Эйдон, – сказал Изгримнур, глядя на Хейхолт. – Нет!

Последний солдат из отряда Изорна прошел сквозь брешь. За их спинами из-под заснеженной земли и обломков старых ворот стали подниматься новые. Подъем шел довольно быстро и сопровождался скрежетом, подобным зубам гиганта, грызущим кость. Через несколько мгновений брешь оказалась закрытой. Новые ворота под слоем земли и снега были покрыты тусклыми железными пластинами.

– Да поможет мне Бог, я оказался прав, – простонал Изгримнур. – Они поймали в ловушку Изорна и остальных. – Герцог с ужасом смотрел на солдат, которые катили таран к новым воротам.

Однако железная решетка даже не дрогнула под первым мощным ударом.

– Они думают, что заманили в ловушку Камариса, – сказал Стрэнгъярд. – Они это планировали с самого начала.

Изгримнур повернулся и схватил священника за сутану, его лицо оказалось вплотную к лицу Стрэнгъярда.

– Ты знал? Ты знал?!

– Господи, Изгримнур, нет, конечно. Но теперь я вижу.

Герцог отпустил его и принялся отдавать яростные приказы, посылая вперед оставшихся лучников, чтобы они защитили людей у тарана, к которым солдаты со стен Хейхолта стали проявлять удвоенный интерес.

– И найдите мне проклятого генерала ситхи! – проревел он. – Того, в зеленом! Они должны помочь нам повалить новую стену!

– Но вы все равно должны меня выслушать, Изгримнур, – сказал священник. – Если ситхи знают о туннелях, то о них известно и норнам. Король Бурь, когда он жил, был хозяином Асу’а!

– И что это должно означать? Проклятье, говори прямо! – прорычал разъяренный Изгримнур. – Мой сын с горсткой солдат оказался в ловушке. Мы должны сломать новые ворота и прийти к нему на помощь.

– Я думаю, вы должны взглянуть… – начал Стрэнгъярд, когда раздались новые крики.

На этот раз они послышались из-за спины Изгримнура.

– Они приближаются через Эрчестер! – закричал один из всадников. – Смотрите! Белые лисы!

– Я лишь хотел сказать, что вам следует посмотреть назад. – Стрэнгъярд покачал головой. – Если мы могли пройти под стенами, значит, и они тоже.

Даже в наступившем сумраке было видно, что войско, двигавшееся по главной улице Эрчестера, состояло из норнов. Белые лица мелькали в тенях, белые руки держали длинные копья. Теперь, когда их увидели и отпала необходимость соблюдать тишину, они запели, и триумфальные звуки больно ударили по ушам Изгримнура.

Герцог позволил себе одно мгновение полнейшего отчаяния.

– Да защитит нас Спаситель, мы попали в ловушку, как кролики. – Он потрепал священника по плечу в молчаливой благодарности, затем перешел на середину платформы. – Ко мне, люди Джошуа! Ко мне! – Он махнул рукой Джеремии, чтобы тот подвел лошадь.

Норны с пением мчались по главной улице.

– Вверх, к дереву… – бормотал Гутвульф. Его лицо под рукой Саймона было горячим, как печь, и скользким от пота. – На горящее дерево. Хочу забраться…

Графу становилось все хуже, и Саймон не знал, что делать. Он все еще не оправился от собственных ран и почти не разбирался в искусстве исцеления, к тому же находился в кромешной темноте, где не мог отыскать ничего, чтобы облегчить страдания Гутвульфа. Он смутно помнил, что лихорадка должна сама себя сжечь, и пытался укрыть страдавшего графа разбросанными на полу тряпками, но чувствовал себя предателем, пытающимся согреть того, кто сгорает от жара.

Чувствуя себя совершенно беспомощным, он сидел рядом с Гутвульфом, слушал его бред и молился о том, чтобы граф выжил. Темнота давила на него, словно могучая толща океана, мешая дышать и думать. Саймон пытался отвлечься, вспоминая вещи, которые видел, и места, где побывал. Более всего на свете ему хотелось что-то сделать, но сейчас он мог только ждать. Он отчаянно боялся снова остаться в одиночестве и блуждать по бесконечным тоннелям.

Что-то коснулось его ноги, и Саймон потянулся, подумав, что Гутвульф ищет руку, которую мог бы сжать. Однако его пальцы коснулись чего-то, покрытого мехом и теплого, он удивленно вскрикнул и отполз в сторону, испугавшись, что это крыса или кто-то еще более опасный. Он довольно долго и напряженно ждал, но непонятное существо больше к нему не подошло. Наконец мысль о том, что он должен заботиться о Гутвульфе, заставила его вернуться к графу. На ощупь Саймон снова нашел мохнатого зверька, тот слегка отодвинулся, но не стал уходить далеко. Это была кошка.

Саймон тихо рассмеялся, потом протянул руку и погладил ее. Она выгнула спину под его рукой, но не подошла ближе. Кошка устроилась рядом с Гутвульфом, и сразу же движения слепого стали менее тревожными, а дыхание заметно выровнялось. Казалось, присутствие кошки его успокоило. Да и сам Саймон почувствовал себя не таким одиноким и решил вести себя осторожно, чтобы не напугать маленького зверька. Он взял оставшийся кусок хлеба и предложил немного кошке – та осторожно его понюхала, но есть не стала. Саймон съел несколько маленьких кусочков, а потом попытался найти удобное положение для сна.

Саймон проснулся от мысли: что-то произошло. В темноте было невозможно увидеть какие-то изменения, но у него возникло уверенное ощущение, что ситуация стала другой, и он внезапно оказался в незнакомом месте, не имея ни малейшего представления о том, как туда попал. Однако тряпки по-прежнему валялись на полу, дыхание Гутвульфа пусть и стало ровнее, но оставалось тяжелым и хриплым. Саймон подполз к графу, осторожно отодвинул в сторону теплую, мурчавшую кошку и с облегчением обнаружил, что конечности графа перестали быть такими же напряженными, как прежде. Возможно, он приходил в себя после лихорадки. Быть может, кошка и раньше была его спутником, и ее присутствие вернуло ему немного разума. Так или иначе, но Гутвульф перестал бредить. И Саймон позволил кошке вновь забраться к нему на плечо, думая о том, как это странно – не слышать голоса графа.

Когда лихорадка только начиналась, граф короткие промежутки времени оставался в сознании, хотя голоса продолжали его преследовать, как и долгое одиночество, и Саймону было трудно отличать правду от наводившего на графа ужас сна. Он говорил о том, как ползал в темноте, отчаянно пытаясь отыскать Сияющий Коготь – хотя, как ни странно, не думал о нем как о мече – для него он являлся сущностью, которая его призывала. Саймон вспомнил, какую тревогу у него вызывал своей живой силой Шип, и подумал, что немного понимает то, что говорил граф.

Ему было трудно что-то понять из слов полубезумного слепца, но, когда Гутвульф говорил, Саймон представлял, как граф идет по коридорам и его зовет голос, на который он не мог не обращать внимания. Казалось, Гутвульф ушел далеко за границу обычного восприятия мира, слышал и чувствовал множество ужасных вещей. В конце он уже полз, а в тех случаях, когда туннель становился слишком узким, копал руками, пробиваясь сквозь последние слои земли, отделявшие его от предмета, что так настойчиво притягивал его к себе.

Так он попал в склеп Джона, – понял Саймон и содрогнулся. – Как слепой крот, ищущий морковку, он копал, копал…

Гутвульф забрал свою находку и каким-то образом отыскал обратный путь в свое гнездо, однако даже радость обладания вещью, которую он так искал, оказалась недостаточной, чтобы он оставался в своем убежище. По какой-то причине он выбирался из него, быть может, чтобы воровать еду в кузнице – откуда еще могли взяться хлеб и вода? – но нельзя исключать, что на то имелась какая-то другая, более сложная причина.

Почему он пришел ко мне? – размышлял Саймон. – Почему рискнул быть пойманным Инчем? Он снова подумал о Шипе, о том, как клинок, казалось, сам выбирал, куда ему двигаться. Может быть, Сияющий Коготь хотел найти… меня.

Эта мысль показалась Саймону пугающе соблазнительной. Если Сияющий Коготь влекло к предстоящему великому конфликту, тогда, возможно, он знал, что Гутвульф никогда снова не пойдет добровольно к свету. Шип выбрал Саймона и его друзей, чтобы они забрали его из пещеры в Урмшейме и отдали Камарису, так и Сияющий Коготь мог решить, что Саймон должен отнести его в Башню Зеленого Ангела, чтобы сразиться с Королем Бурь.

И тут у него возникло другое смутное воспоминание. Во сне Лелет сказала, что меч является частью моей истории. Возможно, она имела в виду именно это? Детали сна оставались странно туманными, но он не забыл мужчину с печальным лицом, который сидел, положив клинок поперек колен, и чего-то ждал. Дракона?

Пальцы Саймона переместились со спины кошки по руке Гутвульфа, пока не нащупали Сияющий Коготь. Граф застонал, но не стал сопротивляться, когда Саймон осторожно высвободил оружие, потом с благоговением провел пальцем от рукояти Когтя к клинку, дотронулся до Гвоздя. Того самого, с Дерева Казни святого Усириса, реликвии Святого Эльстана, запечатанной внутри пустой рукояти, насколько он помнил. Меч Престера Джона. Поразительно, кто мог представить, что бывший поваренок сможет к нему прикоснуться!

Саймон сжал рукоять. И ему показалось… что она ему в самый раз. Меч лежал в руке так, словно его выковали именно для него. Все остальные мысли о клинке и Гутвульфе разом исчезли. Саймон сидел в темноте и чувствовал, что меч стал продолжением его руки, его самого. Он встал, не обращая внимания на нывшие мышцы, и нанес удар по пустоте перед собой. Через мгновение его охватил ужас, когда он представил, что мог случайно задеть Сияющим Когтем каменную стену и затупить лезвие; Саймон сел, отполз в свой угол пещеры и улегся на камне, словно ребенка, прижимая меч к груди. Там, где металл касался кожи, он был холодным, а лезвие острым, но Саймон не хотел его выпускать. Спавший Гутвульф что-то недовольно бормотал.

Прошло некоторое время, но Саймон не знал, спал он или нет, когда внезапно почувствовал, что чего-то не хватает: он больше не слышал дыхания графа. На миг, пока он полз по пещере, у него возникла дикая надежда, что графу стало лучше и он выбрался наружу, но присутствие Сияющего Когтя, рукоять которого он продолжал сжимать, убедило его, что такой вариант маловероятен: слепой граф не мог допустить, чтобы его мечом владел кто-то другой.

Когда Саймон добрался до Гутвульфа, он обнаружил, что его кожа стала холодной, как речная глина.

Саймон не заплакал, но ощущение потери было огромным. Он скорбел не о Гутвульфе, которого, за исключением последних фантастических часов и дней, все знали как наводившего страх человека, а по себе, ведь он вновь остался один.

Почти один. Что-то ткнулось в его щиколотку. Казалось, кошка пыталась привлечь его внимание. Он не сомневался, что она скучала об умершем Гутвульфе. Возможно, думала, что Саймон сумеет его разбудить, раз не вышло у нее.

– Извини, – прошептал он, погладив ее по спине и слегка коснувшись хвоста. – Он ушел в другое место. И мне, как и тебе, одиноко.

Чувствуя себя опустошенным, Саймон некоторое время сидел и размышлял. Теперь у него не осталось выбора, он должен был рискнуть и попытаться найти выход из лабиринта без проводника. Он уже дважды блуждал по жуткому подземелью и чудом избегал смерти; вряд ли он мог рассчитывать на такую удачу и в третий раз. Башня Зеленого Ангела находилась где-то наверху, и ему следовало отнести туда Сияющий Коготь. Если Джошуа и остальные не пришли туда с Шипом, он сделает то, что в его силах, хотя почти наверняка потерпит поражение. Но он говорил себе, что обязан так поступить ради тех, кто отдал свои жизни за его свободу.

Ему было трудно положить Сияющий Коготь на пол – он уже ощущал нечто, похожее на связь Гутвульфа с мечом, хотя в маленькой пещере ничто не могло ему угрожать – но едва ли он мог сделать что-то полезное, сжимая оружие в руке. Прислонив меч к стене, Саймон приступил к неприятной процедуре раздевания графа. Сняв с него потрепанную одежду, Саймон собрал все тряпки – получилась не слишком удачная имитация действий священников из Дома Последних приготовлений, готовящих тело к погребению.

Какая-то часть сознания находила смешными его усилия, ведь Гутвульфа при жизни не особенно любили, и он останется лежать непогребенным, в темноте и полном одиночестве, но Саймон ощущал упрямое желание отплатить слепцу за доброту. Моргенес и Мегвин отдали за него жизнь, но им не поставили памятников, не отдали последних почестей, любовь к ним хранилась лишь в сердце Саймона. Он не хотел, чтобы Гутвульф ушел в последние поля незаметно.

Когда Саймон закончил, он встал.

– Да защитит тебя Наш Господь… – начал он, вспомнив слова Молитвы о Мертвых,

– Спасибо тебе, Гутвульф, – сказал он, закончив молитву. – Я сожалею, что мне пришлось забрать у тебя меч, но я попытаюсь сделать то, что следует.

Он сотворил знак Дерева, надеясь, что Господь, несмотря на темноту, увидит и обратит внимание на Гутвульфа, когда граф, наконец, перед ним предстанет, а потом надел тряпье Гутвульфа и его сапоги. Еще год назад Саймон сильно бы подумал, прежде чем взять одежду мертвеца, но он так близко прошел рядом со смертью, что теперь понимал, что это разумно. В пещере было тепло и безопасно, но, кто знает, какие холодные ветра и острые камни ждали его впереди?

Когда он выпил последние капли из чаши, кошка снова принялась тереться о его ноги.

– Ты можешь пойти со мной или остаться здесь, – сказал он ей. – Твой выбор.

Саймон взял Сияющий Коготь, завернул лезвие в тряпки и обвязал ремень графа без пряжки вокруг пояса, чтобы он удерживал меч, а руки у него оставались свободными.

Когда Саймон направился к выходу из пещеры, кошка снова оказалась у его ног, между щиколотками.

– Перестань, я могу упасть, – сказал он.

Он зашагал по туннелю вперед, но кошка снова оказалась возле его ног, и Саймон споткнулся. Он наклонился, чтобы схватить ее, и тут же глухо рассмеялся – глупо ловить кошку в кромешной темноте. Она легко ушла от его руки и ускользнула в противоположном направлении. Саймон остановился.

– Значит, туда, а не сюда? – сказал он вслух.

Потом пожал плечами и снова рассмеялся. Несмотря на весь ужас, что остался позади и ждал впереди, он вдруг почувствовал диковинную свободу.

– Хорошо, пожалуй, я некоторое время пойду за тобой. Из чего следует, что, возможно, скоро я окажусь возле самой большой крысиной норы во всем Светлом Арде.

Кошка ткнулась в него головой и побежала по коридору. Держась рукой за стену, в полнейшей темноте Саймон пошел за ней.

Йис-хадра остановилась у основания лестницы и что-то с тревогой сказала мужу. Йис-фидри ответил. Они наклонились, чтобы изучить треснувшие каменные перила.

– Это то самое место, – сказал Йис-фидри. – Если отсюда подниматься наверх, то в конце концов вы окажетесь в замке смертных, построенном на развалинах Асу’а.

– Но где? – спросила Мириамель. Она бросила лук и сумку на пол туннеля и прислонилась к каменной стене. – Где именно в замке?

– Мы не знаем, – ответила Йис-хадра. – Все наверху построено уже после того, как мы в последний раз туда поднимались. Тинукеда’я никогда не касались этих камней.

– А вы? Куда пойдете вы? – Мириамель посмотрела на лестничный колодец.

Он по спирали уходил вверх и очень скоро терялся в темноте – кристаллические жезлы дварров давали совсем немного света.

– Мы найдем другое место. – Йис-фидри посмотрел на жену. – Нас осталось совсем немного, но мы знаем, что есть места, где с радостью примут наши руки и глаза.

– Нам пора прощаться, – нетерпеливо сказал Бинабик. – Кто знает, насколько сильно отстали норны?

– Почему бы вам не пойти с нами? – спросила Мириамель у дварров. – Вы сильны, и ваша сила могла бы нам пригодиться. Теперь вы наверняка понимаете, что у нас общий враг.

Йис-фидри содрогнулся и поднял длинные руки, словно хотел отогнать ее подальше.

– Неужели вы так и не поняли? Мы не принадлежим свету и миру судхода’я. Вы уже и так нас изменили, мы совершили вещи, которые тинукеда’я делать не должны. Мы… убили некоторых из тех, кто прежде был нашим хозяином. – Он что-то пробормотал на языке дварров, и Йис-хадра и остальные дварры с несчастным видом ответили ему хором. – Нам потребуется много времени, чтобы научиться с этим жить. Наверху все для нас чужое. Позвольте нам отыскать места в темных глубинах, которые мы любим.

Бинабик, который довольно много разговаривал с Йис-фидри во время бегства, выступил вперед и протянул маленькую руку.

– Надеюсь, вы найдете безопасное место, – сказал тролль.

Дварр некоторое время смотрел на него, словно чего-то не понимал, потом протянул руку, и его тонкие пальцы сжали ладонь тролля.

– Как и вы, – ответил Йис-фидри. – Я не стану делиться своими мыслями, потому что они полны страха и печали.

Мириамель прикусила язык и не стала возражать. Дварры хотели уйти. Они выполнили свое обещание, которое она вынудила их дать. Они и без того были напуганы и несчастны; наверху они могли оказаться бесполезными, более того, ей бы пришлось за них отвечать.

– Прощай, Йис-фидри, – сказала она и повернулась к его жене. – Йис-хадра, спасибо тебе за то, что показала мне, как ты работаешь с камнями.

Женщина-дварр наклонила голову.

– Пусть у вас все будет хорошо, – сказала она.

Пока она говорила, свет в жезлах дварров моргнул, и всем показалось, будто пол у них под ногами дрогнул, но через мгновение все вернулось на свои места, а дварры принялись перешептываться между собой.

– Теперь мы должны уйти, – сказала Йис-хадра, темные глаза которой были полны страха.

Они с Йис-фидри развернулись и повели свой отряд в темноту. Очень скоро коридор опустел, словно дварры и не существовали. Мириамель заморгала.

– Мы должны идти. – Бинабик посмотрел на лестницу, а потом повернулся. – Где монах?

Мириамель оглянулась назад. Кадрах, который находился позади дварров, с полузакрытыми глазами сидел на земле. В мерцании факела Бинабика возникало ощущение, будто он раскачивался.

– Он совершенно бесполезен. – Мириамель наклонилась, чтобы поднять свои вещи. – Нам следует оставить его здесь. Если захочет, пусть идет за нами.

Бинабик нахмурился.

– Помоги ему, Мириамель. В противном случае его найдут норны.

Мириамель сомневалась: возможно, Кадрах это заслужил, однако пожала плечами, подошла к нему, потянула за руку и заставила встать.

– Мы уходим, – сказала Мириамель.

Кадрах бросил на нее короткий взгляд.

– Вот как, – только и сказал он, после чего последовал вверх по лестнице за ней и Бинабиком.

Когда отряд ситхи вел их вперед, в глубины подземелья под Хейхолтом, Тиамак и Джошуа с удивлением озирались по сторонам, точно фермеры из Озерной страны, впервые оказавшиеся в Наббане.

– Это же настоящая сокровищница! – выдохнул Джошуа. – Подумать только, все эти годы она находилась под замком, в котором я жил. Я бы с радостью провел здесь множество часов, исследуя и изучая все вокруг…

Тиамак также был ошеломлен. Грубые стены внешних коридоров сменились обветшавшим великолепием – он даже не представлял, что такое бывает. Все поверхности в огромных пещерах, казалось, высеченных внутри монолитной скалы, украшали самые разные картины; лестницы, бесконечные, узкие и изящные, точно паутина, уходили вверх в темноту или тянулись через черную пустоту; огромные помещения с фресками походили на лесные поляны или горные склоны с водопадами, хотя все было высечено в камне – даже рассыпавшиеся руины Великого Асу’а поражали воображение.

Те, Кто Наблюдают и Творят, – подумал Тиамак, – то, что я здесь вижу, полностью делает все мои страдания незначительными. Хромая нога, часы, проведенные в гнезде гантов, – я бы согласился пережить их снова, чтобы сохранить воспоминания о времени, проведенном здесь.

Когда они шагали по пыльным боковым туннелям, Тиамак оторвал глаза от окружавших их чудес, чтобы понаблюдать за странным поведением своих спутников-ситхи. Ликимейя и остальные остановились, чтобы дать возможность смертным отдохнуть в пещере с высокими потолками и темными от грязи и мусора сводчатыми окнами, и Тиамак сел рядом с Адиту.

– Простите меня, если мой вопрос покажется грубым, – тихо заговорил он, – но скорбит ли ваш народ об утрате своего старого дома? Вы выглядите… расстроенными.

Адиту склонила голову, изогнув грациозную шею.

– До некоторой степени. Печально видеть, как прекрасные вещи, созданные нашим народом, находятся в таком ужасном состоянии – ну, а для тех, кто здесь жил… – она сделала сложное движение рукой, – это еще больнее. Ты помнишь помещение с высеченными ступенями, украшенными цветами, – Зал Пяти Лестниц, так мы его называем?

– Мы там провели довольно много времени, – вспомнил Тиамак.

– Именно в этом зале умерла мать моей матери, Брисейю Рассветное Перо.

Тиамак вспомнил, как Ликимейя стояла с застывшим лицом посреди той пещеры. Разве может кто-то понять бессмертных?

Адиту покачала головой:

– Но не это является главной причиной нашей, как ты выразился, скорби. Там чувствуется… присутствие. Вещей, которых быть не должно.

Тиамак и сам ощущал нечто похожее на то, о чем говорила Адиту, – порыв ветра, коснувшийся затылка, настойчивый, точно чужие пальцы, странное эхо, очень похожее на слабые голоса.

– И что это значит? – спросил Тиамак.

– Что-то пробуждается в глубинах Асу’а – то, что не должно, – ответила Адиту. – Мне трудно объяснить. И оно все больше наполняется жизнью, чего также быть не должно.

Тиамак недоуменно нахмурился:

– Вы имеете в виду… призраков?

По губам Адиту промелькнула быстрая улыбка:

– Если я правильно поняла Первую Прабабушку, когда она говорила мне, что означает это слово, то нет. Совсем нет. Но объяснить разницу трудно. Ваш язык не подходит для подобных понятий, и вы не можете чувствовать то, что мы.

– Но откуда вы знаете? – спросил Тиамак и посмотрел на Джошуа, но принц не сводил глаз с великолепной резьбы, украшавшей стены.

– Если бы вы это чувствовали, – ответила Адиту, – я подозреваю, вы бы не сидели так спокойно. – Она встала и прошла по засыпанному мусором полу к матери и Джирики, которые о чем-то тихо разговаривали.

Оказавшись в окружении пустоты, Тиамак вдруг ощутил дуновение опасности и придвинулся ближе к Джошуа.

– Вы это чувствуете, принц Джошуа? – спросил Тиамак. – Ситхи чувствуют. Они напуганы.

Принц выглядел мрачным.

– Мы все напуганы, – ответил он. – Я бы хотел иметь целую ночь, чтобы подготовиться, но Камарис лишил меня такой возможности. И я стараюсь забыть о том, куда мы направляемся.

– Ко всему прочему, мы даже не знаем, что станем делать, когда там окажемся, – мрачно пробормотал Тиамак. – Можно ли вспомнить какую-то битву, которая была бы такой странной? – Он колебался. – Я не имею права вас спрашивать, принц Джошуа, но почему вы последовали за Камарисом? Ведь отправиться на поиски могли те, кто не так важен для достижения успеха, как вы.

Принц смотрел вперед:

– Я оказался один. И попытался его вернуть до того, как он исчезнет. – Принц вздохнул. – Я боялся, что остальные не успеют прийти. И даже больше…

Странное возмущение воздуха и камня заставило Джошуа замолчать. Сферы ситхи замерцали, и, хотя бессмертные не двигались, на мгновение Тиамаку показалось, что он чувствует присутствие целого войска, призрачные воины заполнили всю пещеру. Но затем ощущение исчезло, и все стало прежним, если не считать резкого запаха дыма.

– Эйдон Милосердный! – Джошуа посмотрел на свои ноги, словно не ожидал увидеть, что они по-прежнему стоят на земле. – Что за место такое?

Ситхи замерли. Джирики повернулся к смертным.

– Мы должны идти быстрее, – сказал он. – Вы сможете от нас не отставать?

– У меня больная нога, – ответил Тиамак. – Но я постараюсь.

Джошуа положил руку на плечо вранна.

– Я тебя не оставлю. И, если потребуется, понесу, – обещал принц.

Слова Джошуа тронули Тиамака, и он улыбнулся:

– Не думаю, что до этого дойдет, принц Джошуа.

– Тогда пойдем. Ситхи нужно спешить. Мы постараемся не отстать, – сказал принц.

Дальше они двигались рысью, изредка переходя на быстрый шаг. Коридоры постоянно сворачивали, и Тиамак понимал, что если бы ситхи хотели, то давно оставили бы своих спутников за спиной. Но они так не делали, и это многое говорило вранну: очевидно, они считали, что Тиамак и Джошуа могут сделать нечто важное. Он не обращал внимания на боль в ноге и спешил за ними.

Казалось, они бежали долгие часы, хотя Тиамак не мог точно сказать, как долго: само существование Асу’а казалось нестабильным, время двигалось так, что Тиамак не брался оценивать его течение. Мгновения между шагами иногда растягивались – в следующий момент они уже оказывались в другой части разрушенного подземного замка, продолжая бежать, – а в памяти Тиамака не оставалось следов этой части путешествия.

Тот, Кто Всегда Ступает по Песку, сохрани мой разум, чтобы я успел сделать то, что мне по силам, – молился он.

Бежавший рядом принц также вступил в безмолвный разговор с кем-то или чем-то.

Некоторое время ситхи находились так далеко, что свет их кристальных сфер превратился в слабое сияние впереди. Собственная сфера Тиамака, дрожавшая в руке, не давала постоянного света; они с Джошуа, спотыкаясь в полумраке, пробирались через развалины, страдая от порезов и ушибов, пока им не удалось догнать бессмертных.

Ситхи стояли под высокой аркой, их силуэты выделялись на фоне рассеянного света, падавшего из пещеры впереди. Когда хромавший Тиамак остановился возле них, стараясь восстановить дыхание, ему показалось, что они снова выбрались на поверхность. Втягивая в себя воздух, он смотрел на змея, похожего на дракона, высеченного на арке. Его хвост уходил вниз, шел по пыльному полу под аркой, потом поднимался по другой стороне к перемычке прохода, где дракон сжимал зубами его конец. На тысяче мелких чешуек все еще остались крапинки краски.

Дымный свет, падавший из-за спин ситхи, казался искаженным, каким-то неровным, без полутонов. Ближайший ситхи, Джирики, повернулся и посмотрел на тяжело дышавших смертных. На его лице Тиамак заметил сочувствие, но его скрыли другие, более важные эмоции.

– Дальше расположен Пруд Трех глубин, – проговорил Джирики. – Если я скажу вам, что это Главный Свидетель, возможно, вы получите представление о том, какие здесь действуют силы. Пруд Трех глубин – одно из самых могущественных мест; Великие Черви Светлого Арда приходили пить из него воду и безмолвно обменивались своей мудростью задолго до того, как здесь появились люди.

– Почему мы тут остановились? – спросил Джошуа. – А как же Камарис?..

– Возможно, он здесь побывал и ушел дальше. Это могущественное место, как я уже говорил, – продолжал Джирики, – оно является одним из источников изменений, которые мы все чувствовали. Весьма возможно, что Камариса сюда влекло. – Джирики предупреждающе поднял руку, и впервые Тиамак увидел усталость на лице бессмертного. – Пожалуйста, ничего не делайте, не спросив. Ничего не трогайте, за исключением пола, на котором стоите. Если что-то заговорит с вами, не отвечайте.

Тиамак похолодел. Он молча кивнул, показывая, что все понял. У него в голове вертелись тысячи вопросов, но напряжение ситхи заставило промолчать.

– Ведите нас, – только и сказал Джошуа.

Казалось, ситхи колебались, когда входили в пещеру, освещенную рассеянным светом. Тиамак смотрел на стены сквозь наполненный странным туманом воздух, и ему казалось, что они построены недавно и совсем не пострадали от времени, всюду стояли ребристые скульптурные колонны, уходившие к невидимому потолку. Водоем, круглое пространство мерцавшей воды, располагался в центре пещеры. Винтовая лестница, площадка которой на дальней стороне касалась водоема, по спирали уходила вверх, массивная, но изящная, и исчезала в клубившемся наверху тумане.

Здесь находилось что-то… живое. Тиамак не мог придумать другого объяснения тому, что чувствовал. Возможно, в самом водоеме, в сине-зеленых мерцавших глубинах… он не мог сказать… нечто много больше, чем просто вода и камень. Воздух казался тугим, как во время грозы, и Тиамак обнаружил, что затаил дыхание, когда они пошли вперед. Ситхи двигались осторожно, как охотники, преследующие раненого кабана, они разошлись веером вокруг водоема, с каждым шагом уходя все дальше друг от друга. Дымный свет мерцал и искрился.

– Камарис! – крикнул Джошуа.

Тиамак удивленно поднял голову. Принц смотрел на стоявшего за самым дальним ситхи высокого мужчину с длинной тенью в одной руке. Принц стал поспешно огибать пруд; ситхи перестали смотреть на воду и двинулись вместе с ним навстречу одинокому воину. Тиамак поспешил за ними, на время забыв о боли в ноге.

На мгновение он подумал, что принц ошибся и увидел не Камариса: на миг перед глазами вранна возник кто-то с темными волосами, в странных одеждах и рогатой короне на голове. Затем пещера содрогнулась и слегка наклонилась, вранн споткнулся, а когда ему удалось восстановить равновесие, он понял, что перед ними действительно старый рыцарь. Камарис взглянул на них, отступил назад, в его глазах появилась отчаянная тревога, и он выставил перед собой черный меч. Джошуа и ситхи остановились, не дойдя до него нескольких шагов.

– Камарис, – сказал принц. – Это Джошуа. Я Джошуа. Я тебя искал.

Старик смотрел на него, но не опускал меч.

– Это грешный мир, – хрипло сказал Камарис.

– Я пойду с тобой, – продолжал Джошуа. – Куда ты пожелаешь. Не бойся, я не стану тебя останавливать.

Голос Ликимейи прозвучал на удивление мягко:

– Мы можем помочь тебе, Хикка Ти’туно. Мы не станем тебя останавливать, но можем сделать твою боль меньше. – Она сделала шаг вперед, протянув к Камарису руку с развернутыми вверх ладонями. – Ты помнишь Амерасу, Рожденную на корабле?

Губы старика раздвинулись в гримасе боли или страха, и он поднял Шип, словно собирался нанести удар. Темный меч Каройи с шипением выскользнул из ножен, и он встал перед Ликимейей.

– В этом нет необходимости, – холодно сказала она. – Убери оружие.

Высокий ситхи после коротких колебаний убрал меч в ножны. Камарис опустил черный клинок.

– Жаль. – В голосе Каройи послышалось искреннее сожаление. – Я всегда мечтал скрестить меч с величайшим воином смертных…

Прежде чем кто-то успел снова заговорить, возникла яркая вспышка, и пещера погрузилась в темноту. Еще через мгновение свет вернулся, но туманный воздух стал голубым, точно сердцевина пламени. Тиамак почувствовал порыв морозного ветра, который, казалось, пронесся сквозь него, напряжение стало еще сильнее, и у него застучало в ушах.

– Как же вы любите смертных. – Жуткий голос прозвучал в его мыслях и во всем теле, слова были подобны насекомым, метавшимся у него внутри. – Никак не можете оставить их в покое.

Все одновременно повернулись. В клубившемся тумане начала проступать фигура в бледных одеяниях и серебряной маске, сидящая на троне над прудом, в самом его центре. Болезненный голубой свет стлался над водой, а пещера погрузилась в тени. Тиамак почувствовал, как им овладевает ужас, он не мог пошевелиться, и ему оставалось лишь молиться, что страшное существо его не заметит. Королева Стормспайка – а кто еще это мог быть? – была ужасной, как видение из ночного кошмара Той, Что Заберет Нас Всех.

Ликимейя кивнула. Она была напряжена, словно речь давалась ей с трудом.

– Итак, Старейшая. Ты нашла способ добраться до Пруда Трех глубин. Но из этого еще не следует, что ты в состоянии им пользоваться.

Фигура в маске не шевелилась, но Тиамак чувствовал, как от нее исходят эманации триумфа.

Я заставила замолчать Амерасу – сломала еще прежде, чем до нее добрались мои охотники. Ты думаешь, что можешь сравниться с ней, дитя?

– Сама нет. Но я не одна, – ответила Ликимейя.

– Другие – дети.

Рука в бледной перчатке шевельнулась, и туман заклубился сильнее. Тиамак ощутил движение в круге фигур рядом, но не мог оторвать глаз от мерцавшей серебряной маски.

– Камарис! – закричал Джошуа. – Он уходит.

– Иди за ним, – сказал Джирики. – И ты, Тиамак. Следуйте за ним.

– А что будет с вами? – Голос принца дрогнул. – И как мы найдем дорогу?

– Он идет туда, куда его ведет меч. – Джирики шагнул к матери, которая, казалось, начала безмолвную борьбу с королевой норнов. Мышцы на лице Ликимейи пришли в движение. – Это то место, куда следует отправиться вам. А здесь наше сражение. – Джирики повернулся к водоему.

– Идите! – настойчиво повторила Адиту, слегка подтолкнула Тиамака, он потерял равновесие и сделал шаг в сторону Джошуа. – Мы призовем силу Старейшего Дерева и будем удерживать королеву норнов столько, сколько сможем, но мы не в силах помешать ее плану здесь. Утук’ку уже черпает энергию из Главного Свидетеля. Я это чувствую.

– А что она делает? Что происходит? – Тиамак слышал, как его голос становится высоким и наполняется страхом.

– Мы не видим, – сквозь стиснутые зубы простонала Адиту. – Но делаем все, что в наших силах, чтобы ее сдержать. Ты и другие смертные должны довести до конца остальное. Это наше сражение. А теперь идите! – И она от него отвернулась.

Пульсировавшее сияние водоема усилилось, вдоль стен вспыхнуло лавандовое пламя, которое раскачивалось, словно под порывами сильного ветра. Все внутри пещеры казалось натянутым, как кожа барабана. Тиамаку показалось, что он постепенно становится меньше, съеживается, будто его пытаются раздавить вышедшие из-под контроля силы. Нечто могущественное, но лишенное формы или материи наносило ему удары из туманного облака, зависшего над водой.

Наклонившись вперед, словно их атаковал ураганный ветер, ситхи выстроились перед водоемом, взялись за руки и запели.

Как только зазвучала диковинная песня бессмертных, свет водоема отчаянно замерцал, а Тиамак беспомощно смотрел на сиявший туман, не в силах вспомнить, как двигаться. Казалось, стены пещеры наклонились внутрь и снова выпрямились, словно она дышала. У края водоема Адиту споткнулась и начала падать вперед, но брат, стоявший рядом, помог ей выпрямиться; песня ситхи дрогнула, но тут же зазвучала с новой силой.

В ответ на скорбную музыку в тумане над водоемом начало формироваться нечто новое, каким-то образом связанное с бледной тенью королевы норнов. Тиамак видел смутные темные очертания: широкий ствол, раскачивавшиеся ветви и призрачные листья, которые трепетали, словно их ласкал ветер. Адиту сказала «Старейшее дерево»; Тиамак чувствовал его древность, глубокие корни и распространявшуюся вокруг питавшую его силу. На миг у него появилась надежда.

И словно в ответ, голубой свет над водой набрал силу, и всю пещеру залило ослепительное сияние. Дерево стало менее вещественным. Вранн почувствовал, как начинает погружаться в землю по мере того, как душившая его, превращавшая в лед все вокруг сила Утук’ку начала подниматься из Пруда Трех глубин.

– Тиамак!

Голос прозвучал откуда-то издалека, из-за его спины, но не имел никакого значения. Ничто не могло пробиться сквозь туман, наполнивший его голову, сердце и мысли…

Высоко над центром водоема королева норнов выглядела как существо, полностью состоявшее изо льда, но что-то черное пульсировало в ее сердце, зазубренные сине-пурпурные вспышки мерцали над головой, отражаясь от сверкавшей маски. Она развела в стороны руки в перчатках и тут же сжала их в кулаки. Каройи внезапно закричал, разорвал цепь, упал и начал извиваться на земле. Тело темноволосого ситхи стало невероятно быстро менять форму, словно невидимые руки месили его, как тесто. Еще один ситхи упал; призрачное дерево полностью исчезло. Через несколько мгновений Адиту и ее соплеменники пришли в себя и сомкнулись вокруг образовавшейся бреши. Они боролись так, точно оказались глубоко в воде, пытаясь вновь соединить руки. Упавший ситхи перестал дергаться и замер в неподвижности. В его теле не осталось ничего человеческого.

Что-то дважды дернуло Тиамака за руку. Он медленно повернулся. Джошуа кричал, но Тиамак не слышал его слов. Принц заставил его подняться и потащил как можно дальше от водоема. Ноги плохо держали вранна, но Джошуа тянул его за собой до тех пор, пока Тиамак не начал двигаться сам, после чего принц повернулся и поспешил за Камарисом. Тиамак медленно захромал за ними.

Песня Детей Рассвета продолжала звучать у него за спиной, но стала менее слаженной. Тиамак не осмеливался оглянуться. Голубой свет пульсировал под потолком пещеры, тени расцветали и исчезали и расцветали снова.

Несмотря на странные изменения, которые, казалось, происходили вокруг, несмотря на лишенные тел голоса, кричавшие или что-то шептавшие в темноте, Саймон не поддавался страху. Он пережил колесо, погрузился в бездну, но сумел вернуться. Он выиграл обратно свою жизнь, но теперь не дорожил ею так сильно, как прежде, а потому в некотором смысле держался за нее увереннее. Какое значение имеют такие вещи, как голод и временная слепота? Он испытывал голод и прежде. И скитался без света.

Кошка бесшумно шла впереди, периодически возвращаясь, чтобы потереться о его ноги, и продолжала вести дальше по петлявшим туннелям. Он уже давно доверился мохнатому животному, впрочем, ничего другого ему не оставалось, и он не видел смысла из-за этого тревожиться.

Вокруг него что-то происходило, хотя он не понимал, что именно. Призрачное присутствие и странные искажения пространства стали сильнее, и у него возникло ощущение, что они возникают через равные промежутки времени, точно волны, набегающие на песчаный пляж, а потом отступающие. Он заставил себя привыкнуть к этим изменениям, как научился не обращать внимания на боль во всем теле.

Саймон нащупывал путь по темным коридорам, Сияющий Коготь царапал стены, как усики насекомого, пальцы двигались по стене сквозь пыль и влажный мох, а также другие вещи, куда менее приятные. У него не оставалось выбора. Он выстоял в схватке с ледяным драконом, он выкрикивал имя в лицо страшного зверя, блуждал в пустоте, недоступной воображению, стараясь сохранить собственное «я». Он не мог повернуть назад, отказаться от поставленной перед собой задачи, твердо решив обязательно дойти до конца.

Казалось, Сияющий Коготь менялся вместе с набиравшим силу мраком. Только что он был простым клинком у Саймона на бедре, но через мгновение начинал пульсировать в такт судорожным сокращениям, возникавшим где-то в подземных глубинах, на несколько мгновений превращаясь в живое существо; в такие моменты Саймон не понимал, кто из них хозяин и являлись ли Саймон и меч, как Саймон и кошка, разными существами, путешествующими вместе в темноте, образовав необычный союз.

В такие моменты он начинал мысленно слышать его зов, слабое присутствие, намек на песню, ту, что якобы звучала для Гутвульфа, но она постепенно усиливалась. На короткие мгновения Саймон почти ее понимал, словно меч говорил с ним на давно забытом языке, который медленно всплывал на поверхность из далеких глубин памяти, где был похоронен. Но Саймон не хотел понимать, что пел клинок. Он подумал, что если будет бродить в тоннелях достаточно долго, то станет таким, как Гутвульф, и влекущая за собой музыка меча заставит его перестать видеть окружающий мир.

Он надеялся, что его пребывание в темноте не окажется таким долгим.

Неожиданно кошка остановилась, потерлась о его щиколотки, словно хотела, чтобы ее погладили, а когда он наклонился, оттолкнула его пальцы мордочкой, но не пошла дальше. Саймон ждал, размышляя, стоило ли ему так доверять маленькому зверьку.

– Куда теперь? – спросил он и не услышал эха своего голоса: они все еще находились в одном из узких туннелей. – Иди дальше, я жду.

Кошка терлась о его ноги и мурлыкала. Тогда Саймон поднял руки и принялся старательно ощупывать стены, пытаясь отыскать что-нибудь – быть может, дверной проем, не доходивший до пола, который помешал их движению дальше. Но вместо этого обнаружил каменную полку на стене, на высоте его головы, – на ней стояли тарелка и миска, накрытая крышкой.

Я уже здесь был, – сообразил он. – Если только какой-то безумец не расставляет еду во всех туннелях. Но если так, пусть боги благословят его много раз.

Саймон произнес благодарственную молитву, взял хлеб, вяленое мясо и небольшой кусочек сыра, понемногу съел от каждого и почувствовал себя счастливее и удачливее, чем за очень долгое время. Он выпил половину чашки воды, немного подумал и осушил ее до дна. Он пожалел, что у него нет меха для воды, но раз уж он не мог взять ее с собой, решил, пусть она будет у него внутри.

Кошка вновь принялась его толкать и мурлыкать. Саймон оторвал приличный кусок вяленого мяса, чтобы поделиться со своим проводником – кошка схватила угощение так быстро, что даже задела его пальцы острыми зубами. Остатки Саймон положил в карман и за пазуху рубашки, а потом встал.

Быть может, кошка больше не поведет меня дальше, – подумал он. – Возможно, она хотела только, чтобы я ее покормил.

Однако кошка, словно какой-то ритуал был выполнен, еще некоторое время терлась о его ноги и пошла дальше. Саймон наклонился и почувствовал под пальцами голову, спинку, а потом хвост. Он улыбнулся невидимой улыбкой и последовал за зверьком.

Сначала ощущение было совсем слабым, едва заметным, но постепенно Саймон понял, что стены вокруг него медленно становятся призрачными. Он прошел сотню шагов в тусклом свете, думая, что его начинают обманывать глаза, но со временем сообразил, что видит грубые поверхности, вдоль которых двигаются его руки. Кошка также стала настоящей – прежде она была лишь идеей, намеком на движение по туннелю впереди.

Саймон следовал за тенью-кошкой по виткам туннелей. Стены здесь были более грубыми, чем в руинах Асу’а, и он почти не сомневался, что оказался в замке смертных. Когда он в очередной раз свернул, тусклый призрачный свет превратился в факел, прикрепленный к стене в дальнем конце длинного туннеля.

Свет! Снова свет! Саймон упал на колени, забыв о боли в руках и ногах, и прижался лбом к каменному полу. Некоторое время он не шевелился, только отчаянно дрожал. Свет! Он снова вернулся в мир!

Благодарю тебя, Мегвин. Благословляю тебя. Спасибо, Гутвульф.

Кошка превратилась в серую тень на сером камне, и у Саймона появилось новое воспоминание.

Кажется, я уже видел эту кошку или нет? В Хейхолте полно кошек.

Внезапно воздух сжался, а стены задрожали и изогнулись внутрь, словно собирались поймать его в ловушку. Перед его мысленным взором возник образ: огромное дерево дрожало под напором ураганного ветра, его ветки отламывались и уносились прочь. На мгновение Саймону показалось, что он вывернулся наизнанку. И даже после того, как видение исчезло и все стало прежним, он, задыхаясь, продолжал оставаться на коленях.

Его четвероногий проводник оглянулся – проверить, идет ли за ним Саймон, а затем двинулся вперед, словно не обратил внимания на коленопреклоненную фигуру. Саймон поспешно поднялся на ноги.

Кошка вошла в сводчатый дверной проем, и Саймон увидел винтовую лестницу, уходившую в темноту. Кошка ткнулась в его щиколотку, но подниматься по лестнице не стала.

– Я должен подняться вверх? – прошептал он.

Саймон заглянул внутрь. Высоко наверху, скрытый винтовой лестницей, имелся еще один источник света.

Некоторое время он смотрел на кошку, а она смотрела на него, широко раскрыв желтые глаза.

– Ну, ладно. – Саймон коснулся Сияющего Когтя, проверил, что рукоять не запуталась в тряпках у него на поясе, и начал подниматься.

После нескольких шагов он обернулся. Кошка сидела посреди туннеля и смотрела на него.

– Ты не пойдешь со мной? – спросил Саймон.

Серая кошка встала и медленно пошла по коридору. Даже если бы она обладала даром речи, то не могла бы яснее дать ему понять, что дальше он сам по себе.

Саймон мрачно улыбнулся.

Наверное, на целом свете не найдется настолько глупой кошки, которая пошла бы за мной туда, куда я направляюсь.

Он повернулся и начал подниматься по затененным ступеням.

Лестница наконец привела Саймона в просторную комнату без окон, в которую свет попадал через открытый люк в потолке. Когда он вышел из-за деревянной перегородки, скрывавшей лестницу, он понял, что находится в одной из кладовых под трапезной. Он уже бывал в этом месте в тот памятный ужасный день, когда обнаружил принца Джошуа в темнице Прайрата… но тогда кладовая была забита до потолка запасами еды и самыми разными полезными вещами. На этот раз бочки оказались пустыми, а многие из них были разбиты. Пыльная мантия паутины покрывала все остальное, на полу лежали кучки рассыпанной муки со следами мышей. У Саймона сложилось впечатление, что никто уже некоторое время туда не входил.

Он знал, что наверху находилась трапезная, и сотни других строений, теснившихся на Внутреннем дворе. А над ними возвышался пик из слоновой кости Башни Зеленого Ангела.

Пока он размышлял, зов Сияющего Когтя стал более настойчивым.

…иди туда… – Шепот на самой границе сознания.

Саймон нашел и подставил к люку лестницу, валявшуюся на полу. Она зловеще скрипела, но выдержала его вес. Шипевшие голоса, которые доносились из туннелей, следовали за ним в темноте.

Трапезную озарял лишь проникавший сквозь высокие окна слабый серый свет, который равномерно пульсировал. Столы и скамьи были опрокинуты, какие-то превратились в щепки, но большая часть просто исчезла, возможно, их использовали для растопки. Повсюду лежал толстый слой пыли, даже на разбитых вещах, словно их сломали столетие назад. Пара крыс пробежала по разломанным столам, не обращая на Саймона ни малейшего внимания.

Шепот здесь стал громче. Снаружи стонал ветер, но до Саймона доносились голоса, плакавшие от боли, гнева и страха. Саймон поднял голову и увидел крошечные снежинки, летевшие внутрь мимо разбитых ставен. Ему показалось, что он почувствовал, как зашевелился Сияющий Коготь, точно хищник, вышедший на охоту и почуявший запах крови.

Саймон еще раз оглядел трапезную – несколько рассеянно отметив произошедшие здесь перемены, – а потом, изо всех сил стараясь не шуметь, направился к восточной галерее. Подойдя к двери, Саймон увидел, что петли сломаны и она едва держится, и подумал, что не сумеет бесшумно ее открыть, но стоило ему подойти ближе, как он услышал шум и грохот снаружи и понял, что никто ничего не заметит, даже если дверь рухнет на пол. Угрожающая песня ветра усилилась, но громкие крики и шум не прекращались, и у него возникло ощущение, что за дверями трапезной идет великое сражение.

Он присел на корточки и заглянул в дверную щель, но в первый момент не смог понять, что увидел.

Во дворе шло сражение, во всяком случае, бегали группы вооруженных людей. Хаос усиливался обильным снегопадом, земля стала липкой от грязи, воздух был полон дыма, все окутал сумрак, по небу быстро неслись черные тучи.

Полыхнула молния, и на мгновение все вокруг залил яркий свет, а как только она исчезла, возникло ощущение, что стало совсем темно. То, что там происходило, напоминало сражение у Врат ада: обезумевшие лица, открытые в крике рты, объятые ужасом лошади, – казалось, во Внутреннем дворе замка, заваленном снегом, бесновалось штормовое море. Пытаться пройти через двор было равносильно самоубийству.

А в дальнем конце двора, безнадежно далеко от Саймона, возвышалась Башня Зеленого Ангела, и ее пик из слоновой кости окружали грозовые тучи. Вновь небо прочертила молния – зазубренная пылающая цепь, которая, казалось, окружила башню со всех сторон. От оглушительного грома у Саймона заболели кости. Глядя вверх на дикое пиршество света, Саймон увидел бледное лицо, выглядывавшее из окна звонницы.

Мириамель держалась из последних сил. Она не представляла, как Бинабик с его короткими ногами все еще мог двигаться. Она не сомневалась, что они поднимаются не меньше часа. Неужели у лестницы может быть столько ступенек? Они бы уже добрались до центра Хейхолта, если бы начали свой путь от центра Земли.

Задыхаясь, она остановилась, чтобы вытереть пот со лба. Кадрах отставал на два пролета, и она едва его видела в свете факела. Однако монах не сдавался; тут Мириамель не могла не отдать ему должное.

– Бинабик, подожди, – позвала она. – Если я… если сделаю еще один шаг… у меня отвалятся ноги.

Тролль остановился, повернулся и, немного спустившись вниз, протянул ей мех с водой.

– Мы почти добрались до замка, – сказал Бинабик, пока она пила. – Я чувствую, как изменился воздух.

Мириамель со стоном опустилась на одну из широких ступеней и положила рядом лук и сумку – сколько раз за последний час ей хотелось все бросить и подниматься налегке.

– Какой воздух? Я уже забыла, когда он в последний раз побывал в моих легких, – пожаловалась она.

Бинабик бросил на нее полный сочувствия взгляд:

– Кануки учатся лазать по горам еще до того, как начинают говорить. Ты молодец, что сумела удержаться за мной.

Мириамель не стала ему отвечать. Через некоторое время появился Кадрах, который сразу привалился к стене, а потом сполз на ступеньку на расстоянии вытянутой руки от Мириамель. Его бледное лицо было мокрым от пота, в глазах застыло отстраненное выражение. Она посмотрела, как он тяжело дышит, и после коротких колебаний протянула мех с водой. Он взял его, не поднимая глаз.

– Отдыхайте, – сказал Бинабик. – А потом нам останется преодолеть последние несколько пролетов. Мы уже совсем рядом.

– Рядом с чем? – спросила Мириамель, забирая мех с водой из неуклюжих пальцев Кадраха, чтобы сделать еще пару глотков, после чего вернула его троллю. – Бинабик, мне с трудом хватает дыхания, чтобы задать тебе вопрос: что происходит? Что-то сказали дварры, что-то думаешь ты… – Она попыталась поймать его взгляд, но увидела, как тролль отвел глаза. – Что все это значит?

Бинабик ничего не ответил сразу, но склонил голову, словно к чему-то прислушиваясь. Тишину на лестнице нарушало лишь хриплое дыхание. Он присел на ступеньку рядом с принцессой.

– Да, дварры сказали кое-что важное – но их слов было недостаточно, чтобы я сделал необходимые выводы. – Бинабик посмотрел на свои ноги. – У меня есть и другие мысли. То, о чем я очень долго думал – про «фальшивого посланника» из сна Саймона.

– В доме Джелой, – вспомнив, прошептала Мириамель.

– И не только. Письмо, которое мы получили в Белой пустоши, то, что принес воробей… я считаю, что его отправил Диниван из Наббана, ведь позднее Изгримнур слышал, как тот повторил похожие слова – и всюду речь шла о фальшивом посланнике.

Мириамель почувствовала боль при упоминании о Диниване. Он был таким добрым и умным, однако Прайрат сломал его, как лучину для розжига огня. Рассказ Изгримнура об ужасах, которые он наблюдал в Санцеллане Эйдонитисе, до сих пор преследовал ее в кошмарах.

Внезапно к ней пришла новая мысль: она сопротивлялась, когда Кадрах пытался увести ее из Санцеллана, назвала лжецом – и тогда ему пришлось ее ударить. Она потеряла сознание, и он унес ее оттуда – однако тогда он сказал правду. Почему он просто не убежал, чтобы спасти собственную шкуру, оставив ее на произвол судьбы?

Мириамель повернулась, чтобы на него посмотреть. Монах все еще задыхался, он лежал, скорчившись, у стены, и лицо у него было пустым, как у восковой куклы.

– Я очень долго думал, кто мог быть фальшивым посланцем, – продолжал Бинабик. – К Джошуа приходили многие, а также к Саймону и Динивану, которые получили такие же предупреждения. О каком посланце шла речь?