Если вы в афише цирка, балагана или просто заезжей труппы, обещающей "невиданное" представление в зале местной гостиницы, прочтете в числе артистов: "братьев", "сестер" или "семейство" таких-то, то знайте, что в большинстве случаев, эти артисты такие же братья, сестры, отцы и дети между собою, как и всякие случайно встретившиеся друг с другом люди.

Роднит их обыкновенно нужда да знакомое дело, и кочуют названные братья и сестры из города в город до той поры, пока не надоедят друг другу до смертельной вражды.

Неустрашимые канатоходчицы, американки, знаменитые "сестры Броун" явились такими же случайными родственницами, представляя собою товарищество на паях, причем старшая, Клара, заведовала административной частью и финансовой, т. е. заключала контракты, получала жалованье, выдавала на расходы и изобретала номера; младшая же, Эльза, приняла на себя хозяйство, т. е. при их кочевой жизни, имела все объяснения с прислугой, следила за гардеробом, заботилась о канате, сетке, балансах и во всех случаях своей жизни, кроткая и покорная, подчинялась энергичной и властной Кларе.

Клара Броун, несмотря на свои 32 года, была удивительной красоты; брюнетка с длинными, черными волосами, черными сверкающими глазами и обольстительным ртом. Среднего роста, с пышною грудью и тонкой талией, со столь развитым телом, что оно казалось словно отлитым из стали, Клара Броун в трико и ярко-красном корсаже могла бы служить моделью художнику для изображения энергии и воли.

Еврейка Западного края, она рассказывала, что ее чуть не пятилетним младенцем украла бродячая труппа и увезла в Австрию. Там она быстро освоилась с новыми людьми и полюбила кочевую жизнь, как полюбила тяжелое ремесло акробата.

Бродячая труппа состояла из старика отца, матери, двух сыновей и дочери. Клара Броун, тогда Сара Рубин, являлась шестым членом их семейства. Огромный фургон, представлявший целый передвижной дом, запряженный парою кляч, медленно переезжал из города в город, из деревни в деревню, всегда поспевая попасть на местную ярмарку или местный праздник.

В их жизни было много поэзии, и Сара скоро забыла своих родных и родину. Ее успехи поражали добродушных Тиле.

-- Раз, два, три, гоп... -- кричал старик Тиле, быстро поднимая кверху ноги Сары и уже по третьему разу она смело задвигала своими худенькими ручками и прошла аршин десять.

-- Это хлеб наш... -- говорил в тот же вечер старик своей жене: -- она всему выучится.

И, действительно, с такою же легкостью она выучилась закидывать назад голову, касаясь руками земли или, сидя на земле, прикладывать голову и плечи к вытянутым ногам. Ее крошечное сердце не знало страха и она только радостно вскрикивала, когда могучий Альфред Тиле перебрасывал ее, как куклу на руки своего брата, Карла.

Когда ей исполнилось семь лет, семейство Тиле решилось в первый раз показать ее публике. Она вышла на подмостки балагана, крошечная, словно игрушка, с большими сияющими радостью черными глазами, распущенными кудрями, в белом корсаже, усыпанном серебряными блестками -- и грубой толпе показалась небесным ангелом. Когда же эту блестящую пушинку стали перебрасывать с рук на руки, каждый раз с риском разбить ей голову, когда старик Тиле велел стать на свои плечи Альфреду, на плечи Альфреда -- Карлу и уже ему на голову стала крошечная Сара, а потом с криком упала на руки старика -- восторг толпы перешел всякие границы, и на подмостки балагана градом посыпались деньги, яблоки, апельсины. Это был полный триумф маленькой Сары, приковавший ее на всю жизнь к балаганным подмосткам. Сара была артисткой в душе. Каждый еврей -- поэт и энтузиаст, а ко всему старик Тиле, любивший свое ремесло, как жизнь, сумел перелить эту любовь в душу восторженной Сары.

Случалась, ночь заставала их где-нибудь за городом. Они сворачивали свой фургон в сторону от дороги и останавливались для ночлега. Альфред и Карл набирали хворосту, Эмма -- бледная и худосочная -- доставала провизию и котелок для воды, разжигали костер, и все ужинали, а потом отдыхали. Эти ночи навсегда запечатлелись в памяти Сары.

Тихий, недвижный воздух был исполнен летней томительной неги. В темном небе ласково дрожали звезды, вдали слышался протяжный крик аиста, -- а кругом бесконечный простор, охваченный бесконечным покоем. Догорал костер. Эмма уходила в фургон, братья вытягивались на земле, старик сидел, гладя голову Сары, и говорил ей о призвании служить любимому делу.

-- Все Тиле, из рода в род, -- говорил он с гордостью, -- были странствующими артистами. В этом фургоне я помню, умирал мой дед, и в нем же я закрыл глаза отцу. И мои дети пойдут по той же дороге, хотя год от году нам становится труднее жить своим делом. Всякий норовит устроиться в городе при цирке. Власти нас преследуют, словно мы воры. Дети бросают родителей и бегут в города служить у людей приказчиками, вместо своего честного ремесла, Не то было в прежнее время... -- И старик начинал вспоминать прежние годы. То-то было веселье. С барабанным боем входили они в город и их встречали радостными криками. Серебряные и золотые монеты сыпались к ним в карманы, девушки искали их любви, мужчины -- компании, и у них всегда было разливанное море. А какие были артисты!

Речь его лилась неудержимым потоком и сердце Сары распалялось любовью к своему делу. Ей слышались крики и рукоплескания толпы, она видела восторженные лица, чувствовала затаенное дыхание зрителей.

Сара росла и хорошела. Теперь ее уже не перебрасывали с рук на руки, и она выходила на сцену, как полноправный товарищ. И чего она не знала. Она изучила партер, и никто смелее ее не делал сальто-мортале с полу, она знала каучук, эквилибр; турникен и трапеция были ее послушными орудиями, и, наконец, она изучила проволоку и канат. Но ей всего казалось мало. Каждый номер она изучила до совершенной чистоты, так что движения ее можно было измерить числом; пылкий ум ее изобретал все новые трудности, и Сара Тиле одним своим именем на афише привлекала восторженных зрителей.

И с каждым днем она хорошела. Неразвитой стан стал приобретать пышные очертания, ноги сформировались и окрепли, смуглые щеки покрылись нежным румянцем, а большие черные глаза засверкали, как звезды, гордо выдавая всю энергию души своей владелицы.

Глядя на нее сверкающими взорами, все мрачнее и мрачнее делались братья Тиле и, радостные при ней, становились темнее тучи, едва сходились вместе.

Старик Тиле умер. Он умер в своем фургоне, в том самом углу, где когда-то окончили скитальческие жизни его дед и отец, умер в то время, как его дети и Сара давали представление в местном цирке.

Они вернулись домой поздно вечером и, вместо отца, увидели холодный труп и над ним причитающую старуху мать.

Семья осиротела. Старика отца свезли на кладбище, и в темном фургоне стало вдруг тесно и душно, словно перед нависшей грозою. Братья мрачно смотрели исподлобья и перестали говорить друг с другом. Мать и Эмма тихо плакали, а Сара молча убивалась, чувствуя, что в восторженном старике она потеряла часть своей души.

На другой день после похорон они покинули город. Перед отъездом старший брат, оставшись наедине с Сарою, сказал ей дрогнувшим голосом:

-- Ты свободна. Может, теперь ты не захочешь остаться с нами?

Сара удивленно посмотрела на его и покачала головою.

Как он может спрашивать ее об этом. Она считает себя их сестрою и никогда не расстанется с ними.

В это мгновение младший брат поспешно вошел в фургон и с исказившимся лицом подозрительно взглянул на старшего.

-- Она остается с нами, -- сказал Альфред.

Карл вздрогнул и пошатнулся.

-- Она говорит, что считает себя нашею сестрою, Карл! -- сказал Альфред, поняв состояние брата. Карл вздохнул с облегчением и лицо его выразило счастье; но только на мгновение. Альфред тоже нахмурился, и в душном фургоне опять стало тесно и страшно.

Они остановились на ночлег в поле. Была тихая летняя ночь. Звезды слабо мерцали, потому что луна во всей своей красоте, плыла по небу и заливала землю своим волшебным блеском. Костер давно погас. Сара, Эмма и мать спали в фургоне, оба брата лежали у потухшего костра. Саре стало душно. Она тихо вышла из фургона и легла на землю. Подостлав под себя узкий ковер. Смотря в чистое небо, она дремала, как вдруг до ее слуха донесся отрывочный разговор двух братьев и наполнил ее сердце невыразимым смятением.

-- Альфред... -- произнес Карл. -- Я тебя люблю, но не могу терпеть дольше. Иногда мне приходит мысль зарезать тебя... Ты спишь... -- и Карл приподнялся на локтях. Сара вздрогнула, увидев его лицо, искаженное мукой.

-- Нет, -- глухо ответил старший брат и потом прибавил: -- я тоже.

-- Вот видишь, -- воскликнул Карл: -- раньше стоял между нами отец. Теперь нет его. -- Он помолчал и потом снова воскликнул: -- но так нельзя, я ведь люблю тебя, что делать.

На некоторое время наступило молчание. Сара слышала, как бьется ее сердце. В тишине раздался глухой голос Альфреда.

-- Я тоже люблю тебя... сделаем так. Спросим ее. Кого она выберет, тот останется здесь... другой уйдет... Она тебя выберет, -- прибавил он хрипло.

Сара вдруг вскочила на ноги и воскликнула.

-- Никогда, я уйду от вас лучше.

Братья быстро вскочили то же. Они все словно обезумели.

-- Возьми его тогда, -- сказал Карл, указывая на Альфреда, -- только останься.

-- Нет, его! Он моложе, -- сказал Альфред, и их лица исказились от страха расстаться с нею.

Сара горестно заломила руки,

-- Никого, никого, о братья, не ссорьтесь. Не ссорьтесь, милые, я уже выбрала...

Братья отступили от нее.

-- Кого? -- пылко крикнул Карл.

-- Ремесло наше, -- тихо ответила Сара: -- я для него живу, им живу, кроме него ни о чем не думаю. И могу ли я стать женою, мое тело тогда одрябнет, мои мускулы ослабнут. А потом я стану матерью... нет, нет. Я люблю свое дело, свой хлеб... Слушайте, -- заговорила она горячо, восторженно: -- останемтесь вместе, будем, как братья. Хотите я остригу волосы и надену мужской костюм и будем работать все трое. А, старик увидит нас и благословит. Ведь мы одинаково любим наше дело, едим один хлеб.

Братья угрюмо молчали.

-- Выйди за кого-нибудь из нас, -- глухо сказал Альфред: -- мы любим тебя.

Сара всплеснула руками, села на землю и горько заплакала.

Зачем она -- женщина, зачем существует эта глупая любовь, вот она ссорит двух братьев и выгоняет ее из дому...

Братья умели сильно чувствовать, но не умели говорить. Они молча постояли подле плачущей Сары и пошли к коновязи, где легли на землю и завернулись в свои одела.

Совместная жизнь стала невозможной. Сара поняла это и решилась расстаться с дорогим ей фургоном. Но, несмотря на свою энергию, она не могла сделать этого открыто и оставила его потихоньку, в то время, как пошли снимать помещение в городе под сцену.

Она села в первый отходивший поезд и через 8 часов была в Вене. Там она переменила свое имя и стала Кларою. Боясь встретиться с друзьями, она переменила и работу и занялась только канатом. Успех сопровождал ее всюду; но она тосковала по фургоне, по бледнолицей Эмме и по влюбленным в нее братьям.

Иногда в минуты тоскливого отчаянья ей хотелось с победным криком броситься вниз с каната, с высоты 10 саженей...

Кто может быть один, чья душа не устанет от безмолвного одиночества и не возжаждет любви и участия?.. Порою Кларе казалось, что она сделала ошибку, и тогда она начинала выбирать одного из двух братьев и снова отдавалась отчаянью, потому что оба были ей одинаково милы.

От своего отчаянья она спасалась только канатом. И чего она на нем не делала, до какой безумной отваги не доходили ее упражнения...

Стихали шум и крики, едва она показывалась на крошечной платформе у каната. Смолкала музыка (потому что под такт музыки идти легче) и в мертвой тишине слышались только плеск фонтанов да отдаленный шум города. На высоте 8, 10, 12 саженей она плавно скользила по узкому канату, презирая всякую опасность. Она ходила и прямо и пятясь, и боком. Ходила без баланса, ходила с мешком на голове и, в погоне за страхом выдумывала новые и новые номера, но чувство страха не посещало ее ни разу.

Ей было 28 лет, когда она приехала в Россию и юркий импресарио привез ее в Нижний на ярмарку. Клара производила фурор в течение трех недель. Потом ярмарка закрылась; импресарио, оставив Кларе 50 рублей, тайком уехал из города, и Клара осталась одна.

Это была первая неудача в ее артистической карьере; но она не потерялась и тотчас предложила свои услуги в ближайший цирк.

С этого времени она осталась в России. Она быстро выучилась говорить по-русски, освоилась с нравами, и ей полюбился широкий размах русской удали, полюбилась простота и доброта русской души и только в России она стала забывать мало-помалу свою тоску по фургону и двум братьям, свое сиротливое, но гордое одиночество.

Душа ее просыпалась и жаждала любви и жизни.

Это случилось в Саратове. Она остановилась в нем проездом на три дня и согласилась на три представления в знакомом цирке. И здесь, сидя в цирке, она в первый раз увидала Жана Крозе, попросту Ивана Красова, и поразилась им, его ловкостью и смелостью. Молодой, стройный, с черными усиками на бледном лице с наглыми глазами и причёской а ля Капуль, он, действительно, словно играл со смертью, работая на проволоке. Слабо натянутая проволока, как веревочка, через которую прыгают дети, качалась во все стороны.

Жан Крозе без лестницы, прямо с земли, взявшись за проволоку руками, в один миг очутился на ней и пошел, плавно покачиваясь из конца в конец. Словно на ровном полу он бегал по ней, садился, вставал, прыгал и в довершение всего потребовал самовар. И вот, когда на сцену вынесли кипящий самовар на подносе, с чайником и стаканом, произошло самое дерзкое и смелое, что когда-либо видела Клара.

Жан Крозе взял поднос с кипящим самоваром и донес его до середины проволоки, здесь он медленно стал подгибать ноги и вдруг опустился на проволоку, поджав по-турецки под себя ноги. Затем он поставил на свои колени поднос, налил себе стакан чаю, медленно выпил его и, поднявшись вместе с подносом на ноги, снова пошел по проволоке.

Цирк огласился шумными рукоплесканиями. Жан Крозе сдал поднос, спрыгнул на песок и, небрежно поклонившись, ушел с арены. Клара сидела пораженная и восхищенная. Только понимающий дело мог оценить всю отчаянную наглость этой проделки.

Она тотчас прошла за кулисы и подошла к Ивану.

-- Вы первый, смелостью которого я поразилась. Благодарю вас, -- сказала она, крепко, по-мужски встряхивая ему руку.

-- Не на чем, -- небрежно усмехаясь, ответил Иван. -- Пустая штука.

"И цены себе не знает, -- настоящий русский", -- подумала Клара.

-- Он, мамзель, и не такие штуки выкидывает. Ему все трын-трава, -- вмешался в разговор Антон Таиров, наездник.

-- Он смелый, -- с восторгом сказала Клара, обжигая взглядом Ивана.

-- Никакой и смелости нет, -- ответил Иван. -- Просто перед выходом выпил для куражу. А шею сломать все равно придется. -- Он кивнул головою и пошел переодеваться.

-- Как выпил? -- не поняла Клара.

-- Тринкен, -- объяснил Таиров, щелкая себя по воротнику.

Клара всплеснула руками.

-- И потом на работу? -- воскликнула она с неподдельным ужасом.

-- А то как же иначе, без этого невозможно.

-- Таиров! -- крикнул режиссер. Клара задумчиво пошла в свою уборную.

Клара всю ночь думала об Иване Красове, Он поразил ее воображение своею бесшабашною удалью и полным презрением к опасности. Но помимо этого ей нравилось и лицо его, с наглыми глазами.

Женщина не может прожить без любви. Кларе исполнилось уже 30 лет, и сердце ее вдруг потребовало своего права.

И как горда была Клара в своем одиночестве, так порывиста и проста явилась она в своей любви.

Она на репетицию принесла Ивану конфет и угощала его.

-- Вы бы коньячку лучше, -- сказал Иван. Стоявшие подле засмеялись.

Клара вспыхнула и опустила свои смелые глаза перед наглым взором Ивана.

-- Вы придите ко мне. У меня дома есть коньяк, -- прошептала она чуть слышно.

-- Сегодня? -- спросил Иван.

-- Да, после представления. -- Клара отошла от него и почти пробежала в свою уборную.

Грудь ее порывисто дышала. Ей, казалось, что она совершила что-то страшное, неслыханное. И вдруг в ее памяти словно живые встали Альфред и Карл.

-- Но я не могу, -- воскликнула она вслух, заламывая руки. -- Я все одна... я всегда одна... Все любят.

Она вдруг испуганно вскочила со стула. В ее уборную тихо вошел жонглер Боско и вкрадчиво заговорил:

-- М-ль Клара, я слыхал, что вы назначили свидание этому Ваньке...

Клара гордо смерила его взглядом.

-- А вам что?

-- Я потому... так как... -- смутился Боско. -- Вы знаете, -- заговорил он с жаром, -- этот Иван дурной человек, глупый человек... Пьяница... Он вам только горе причинит, поверьте мне. Он и работает-то из-за милости только, а то его выгнать надо. Вчера он попону...

-- Вон, -- крикнула Клара и так энергично указала на дверь, что жонглер Боско тотчас скрылся.

Клара пошла домой.

Ах, поскорей бы приходил и проходил вечер.

Она пришла в свой номер и стала торопливо приготовлять все для встречи дорогого гостя, а когда приготовила, то каждую минуту взглядывала на часы и прислушивалась к каждому шуму в коридоре.

Лицо ее горело, голова кружилась.

Жан Крозе стал героем.

Для всех было ясно, что эта "дура" врезалась в него и все завистливо поздравляли его с успехом.

-- Мне разве это в первой? -- шутливо говорил Крозе, а в душе ликовал и, когда наступил его выход он превзошел себя в безумной смелости.

Его номер кончился под гром рукоплесканий.

Жан соскочил с проволоки и раскланивался.

-- Иди, иди, переодевайся скорее, -- со смехом поторопил его Таиров, когда он прошел со сцены.

-- И то, опоздаю пожалуй, -- весело засмеялся Красов и пробежал в уборную.

-- И повезло же дураку, -- злобно проворчал Боско.

Иван Красов быстро пошел к гостинице "Лондон", где остановилась Клара. Коридорный услужливо подвел к дверям номера и постучался.

-- Войдите, -- раздался отклик.

Красов отворил дверь и вошел в просторный номер. Он торопливо снял и повесил пальто и тотчас Клара взяла его за руку и взволнованно спросила:

-- Отчего так долго?

-- Кончил номер и только переоделся, -- ответил Красов.

-- А я ждала, ждала. Ну садитесь. Вот чай, вот и коньяк, -- и она счастливо засмеялась.

Красов сразу понял свою роль и небрежно развалился на диване.

В первый раз он был в такой обстановке. Номер был дорогой и весь пол его покрывал ковер; на дверях и окнах висели тяжелые портьеры, на подзеркальных столах и на камине стояли бронзовые часы и канделябры.

Стол, за которым сидел Красов, был уставлен вином и закусками. Чего же лучше?

Клара сидела против него и, бессознательно улыбаясь, пожирала его глазами,

"Совсем готова", подумал Красов и сказал, указывая на диван:

-- Вы бы сюда сели.

Клара быстро пересела и счастливо смеясь сказала:

-- Я боялась вам помешать.

-- Напротив, очень приятно, -- пробормотал Красов и уткнулся в стакан с чаем.

Клара заботливо угощала его. После чая Красов стал пить и закусывать и слегка охмелел. Он обернулся к Кларе, глаза его замаслились и он нагибаясь к ней говорил:

-- Я вас очень полюбил. Как увидел, так и полюбил, но не смел. И вдруг вы... Вы для меня, как ангел. Я, можно сказать, свинья, пьяница, а вы ангел. Да. Вы меня человеком можете сделать. -- Он вдруг обнял ее и поцеловал. Клара затрепетала, как подстреленная птица. Это был первый поцелуй мужчины и он обжог ее. Она страстно приникла к Красову и отрывисто ответила на его поцелуй.

Яркая луна смотрела в окно. Клара сидела подле Красова, и мечтательно говорила.

-- Я свободно 300 рублей зимою заработаю в месяц, да ты столько же. Мы будем откладывать, копить и потом свой цирк откроем. Вот хорошо-то будет. Я крещусь и мы непременно поженимся. А то так гадко. Как я рада, что с тобой встретилась. Ты смелый. Я люблю смелых. Я сама ничего не боюсь.

Клара закинула за голову обнаженные руки и мечтательно смотрела в окно, ярко залитое лунным светом.

В это мгновение ей вдруг представилась долина, залитая таким же светом, фургон, и подле него два брата, готовые зарезать друг друга. Она вздрогнула и в первый раз в жизни почувствовала страх от какого-то невольного предчувствия...

Клара полюбила Красова всею силою своей долгосдерживаемой любви хотя ей и пришлось горько разочароваться в его качествах.

Ее мечты разлетелись пылью.

Красов оказался ничтожным, дрянным человеком, тунеядцем и пьяницей. Если прежде борьба за жизнь заставляла его браться за работу, что теперь, обеспеченный работою Клары, он неохотно соглашался не только ходить по проволоке, но даже простым клоуном выступать на сцену. Но, покорившись любви своей, отдавши Красову всю свою чистую душу, Клара все же будила в нем энергию, и он, недовольно морщась, не решался совершенно отказаться от работы. Клара поняла теперь этого человека, и ей больно стало за свою разбитую мечту, но она уже не в силах была оторвать от него своего сердца. Иногда, смотря на пьяного Красова, она с тоской вспоминала братьев Тиле и фургон, но все же не могла вырвать из сердца своей первой и последней любви к этому пьянице.

В этой любви ее энергия удвоилась. Она не переставала работать над собою и, глядя на нее, Красов иногда стыдился еще своей лени и поражал ее какой-нибудь выходкой.

-- Смотри, -- закричала она раз весело Красову, который валялся еще в постели.

-- Ну? -- ответил лениво Красов.

Посреди комнаты на двух стойках стояла для упражнений ребром поставленная доска. Клара стала на ее ребро, дошла до середины и, слегка подпрыгнув, сделала полный оборот и стала снова на ребро. -- Я могу это и на одной ноге, -- сказала она с торжеством.

-- Тоже, -- презрительно ответил Красов. -- Ты вот что сделай.

Он спрыгнул с постели, стал на ребро доски, несколько мгновений устанавливался и, вдруг, отсчитав темп, сделал сальто-мортале и снова стал на ребро доски.

Клара вскрикнула в восторге и захлопала в ладоши, -- Я сегодня это на проволоке сделаю, хотя упора и нет, -- сказал Красов, снова прячась под одеяло.

И он, действительно, вечером проделал эту невероятную вещь.

-- Для тебя только, -- сказал он, смеясь, Кларе.

Иногда он казался ей героем, но за восторгом быстро следовало разочарование.

После этой смелой выходки Красов запил и, уже вплоть до конца сезона, Клара работала одна.

Но она не роптала, видя хоть редкие ласки от пьяного Красова. А когда ее энергия стала падать Красов снова поразил ее и опять покорил себе ее сердце.

Однажды он вернулся домой сверх обыкновения трезвый и сказал ей, целуя ее.

-- Скоро контракту твоему конец, и я хочу, чтобы ты отдохнула, теперь я поработаю.

Клара изумленно взглянула на него. В первый раз она услыхала от него такие слова.

-- Где же работать будешь? -- спросила она недоверчиво.

-- В Варшаве. Свистунов там сад снял и меня пригласил. Буду на проволоке ходить. Сто пятьдесят в месяц жалованья. Вот и отдохнешь.

Клара порывисто обняла его.

-- Милый, спасибо тебе, ты меня спас, ты знаешь: я от тебя бежать хотела, -- добавила она шепотом.

-- Знаю, -- ответил Красов. -- И стою того, потому я свинья самая настоящая. Ну, а теперь бы водочки и закусить, -- окончил он вдруг свое признание и, поцеловав Клару, грузно опустился на диван.

И, еще до обеда, он напился пьян вдребезги и, когда Клара уходила на работу, он спал мертвым сном и оглашал комнату своим храпом.

Но Клара все-таки была счастлива. В ее сердце проснулась надежда, и она с счастливой улыбкой думала о возможности возрождения для своего Ивана...

Она осторожно вошла в комнату, вернувшись домой и, приютившись на краюшке постели, под пьяный храп Ивана промечтала всю ночь до рассвета.

Клара закончила свой контрактовый срок и уехала с Красовым в Варшаву.

-- Милушка, -- встретил ее Свистунов: -- может, и вы поработаете хоть недельку, я по 30 рублей за выход дам?

-- Нет, -- крикнул Красов: -- она, брат, на меня, свинью, довольно работала. Теперь пусть отдохнет.

-- У вас же есть канатчица, -- сказала, счастливо улыбаясь, Клара: -- я читала в афише.

Свистунов горестно махнул рукою.

-- Один скандал эта Анжелика, -- ответил он: -- ходит, как курица по насесту.

-- И ей, брат, жевать надо, -- заметил Красов.

-- Оно так-то так... а все-таки.

-- Не пойдет, -- решил Красов.

-- Милый ты мой, -- сказала радостно Клара, когда от них ушел Свистунов. -- Да ты, кажется, меня любить начинаешь?

-- Я тебя всегда любил и люблю, -- ответил Красов. -- А теперь сознал, что свинья и на исправление пошел, -- он ударил себя в узкую грудь ладонью и горделиво улыбнулся. "Может, и вправду такое счастье", -- подумала Клара.

Вечером они были в саду, и Красов начал свою работу. Большой сад был прекрасно иллюминован. Два оркестра играли попеременно, состав труппы был разнообразен, и Клара подумала о том, как хорошо было бы самой вести такое дело.

Красок вышел из буфета и подошел к ней,

-- Поди, уже выпил, -- сказала она с упреком, -- Я же просила тебя не пить перед работой.

-- Куражу не будет, -- ответил Красов и сказал, беря ее под руку: -- пойдем на канатчицу смотреть.

Гуляющие широкой волною двигались к площадке сада. Клара и Красов пошли за толпою.

-- Вот так канат, -- смеясь, воскликнула Клара. -- Да еще и сетка.

-- Здесь не позволяют без сетки, -- услужливо заметил Свистунов, следивший за ними.

-- Тогда повыше бы надо.

-- Не смеет, куражу нет, -- с презрением сказал антрепренер.

Канат, действительно, был натянут низко, и кроме того, был очень короток.

Клара собиралась сделать еще замечание, когда грянул оркестр, и она увидела лезущую по лестнице столба лиловую фигуру.

Лиловая фигура остановилась на площадке у каната и раскланялась с публикою привычным жестом. Потом она взяла баланс и тихо, осторожно перешла по канату на другую сторону. Там она отдохнула и вернулась назад. Раздались аплодисменты.

-- И все? -- удивленно спросила Клара.

-- Почти, -- уныло ответил Свистунов. -- Вот проплетется еще, пятясь назад, да потом посередине посидит. Эх, -- с восторгом заговорил он: -- вы бы вот ей показали, как ходят, здешняя публика дура. Ничего, что половина Европы, совсем видов не видели. А? Поработайте неделюшку, 200 рублей не собака.

-- Еще подумаем, познакомьте меня с нею, -- сказала Клара. В это время под гром рукоплесканий с лестницы быстро спускалась канатчица.

Свистунов засуетился.

-- Пойдемте в уборную к ней, -- пригласил он Клару.

-- Идемте.

-- Ну, а я готовиться пойду, -- заявил Красов, бросая окурок скверной сигары.

-- Только не пей больше, -- просила Клара.

-- Ладно уж не хлопочи, -- Красов махнул рукою и, сдвинув на затылок шляпу, пошел к летней сцене,

-- Ну, вот и познакомьтесь, -- сказал Свистунов, бесцеремонно входя вместе с Кларою в уборную Анжелики. Она только что сняла корсаж и майку и была в одном корсете. Увидев Свистунова, она торопливо закрылась платком.

-- Небось, не соблазнюсь, -- грубо засмеялся Свистунов. -- Вот познакомься. Это м-ль Клара. Та самая Клара, знаешь. Ну, я пойду, -- сказал он Кларе и вышел из комнаты.

Анжелика покраснела и робко улыбнулась, протягивая Кларе руку.

Худенькая, бледная, с плохо развитою грудью и, вместе с тем, высокая и стройная, как прибрежный тростник, она сразу расположила в свою пользу Клару. Изящное лицо Анжелики с благородными чертами, с белой кожею, сквозь которую просвечивали синеватые жилки, большие, серые, ласковые и робкие глаза, наконец целый каскад рыжеватых, золотых волос пленили более чувственную, более грубую Клару, и она вместо рукопожатия, крепко обняла Анжелику и сказала:

-- Мы товарищи с вами. Один хлеб едим.

-- О, нет, я такая... неумелая, -- краснея ответила Анжелика, Клара сказала:

-- Одевайтесь, потом вместе в сад выйдем. Вас как зовут по настоящему?

-- Стефания. Стефа. Я полька. А вас?

-- Меня Клара. Вы давно ходите?

-- О, нет, я случайно, -- И она прибавила тихо, -- Я одна, у меня никого нет, а есть надо.

Она, конфузясь, переодевалась, и Клара видела ее худые, неразвившиеся плечи, руки, стан, видела дешевое белье, бедное платье, и чувство жалости проникало в ее сердце.

-- Сколько он вам платит? -- спросила она.

-- Пять рублей за выход; в праздники десять, -- ответила Анжелика, набрасывая на свои плечи бедную накидку.

-- Мерзавец, -- резко сказала Клара и возмущенно встала со стула. -- Идемте. Они вошли в сад и стали ходить по аллейкам. Нежная и робкая Стефания все более и более пленяла энергичную и пылкую Клару. Ей хотелось сблизиться с нею, помочь ей и она сказала ей задушевным голосом.

-- Милая, расскажите мне вашу жизнь, а я вам свою, -- прибавила она, взяв ее под руку. Стефания вздрогнула.

-- О, моя жизнь, -- грустно сказала она: -- в ней мало радости. Я была...

В это мгновение к ним подошел полупьяный Красов.

-- А вот и вы, -- сказал он, загораживая им дорогу, -- Клара, познакомь нас.

Стефания приветливо улыбнулась ему.

-- Вы тот Жан Крозе. который приехал сегодня? -- сказала она.

-- Тот, тот. Попросту Иван Красов. Наше вам. -- Красов протянул ей руку.

-- А я жена его, поспешила сказать Клара,

-- А она жена моя. Я теперь работаю, а она отдыхает. А сейчас пойдем и выпьем, вспрыски устроим -- и, обращаясь к Кларе, он прибавил: -- с тобою хотят наши познакомиться. Пойдем.

Клара гневно сверкнула на него глазами.

-- Ты не знаешь, что говоришь. Хотят знакомиться, пусть сюда придут, а не я к ним.

-- Ну ты вот всегда так, -- произнес обидчиво Красов. -- Уйду от тебя. Прощения просим. -- он быстро отошел в сторону.

-- И иди, сделай милость -- крикнула вслед ему Клара. Она вдруг рассердилась. Целый процесс произошел в душе ее. В ту минуту, когда она гордилась Красовым, он сразу показал себя с подлейшей стороны. Увидав его пьяным, она также сразу почувствовала, что ее мечта, была только на мгновение. Пройдет неделя, другая -- и снова она станет работать, а он пить и ломаться. И ей стало обидно до боли за пьяного Красова, за себя, за свою мечту. Она снова почувствовала себя одинокой, несчастной и вдруг быстро, прерывающимся голосом, она стала жаловаться Стефании, на свою горькую долю.

-- Тяжела жизнь с этим человеком, слабый, бесхарактерный пьяница. В нем нет даже совести. Почти все время он только пьет, а она работает; работает для того, чтобы он в компании с пьяницами пропивал ее заработок. Сколько раз она хотела его бросить, но ее глупое сердце привязалось к нему. Недавно, вчера, она мечтала, что он исправился и станет честно жить и работать. И вот он уже пьян, завтра будет еще хуже, а через неделю она полезет на канат, чтобы работать...

Они сидели в темной аллее. Впереди по ярко освещенной площадке ходили люди, смеясь и болтая; гремела музыка.

-- Они все такие, -- глухо прошептала Стефания и нежно взяла за руку Клару.

Клара вдруг обняла ее и заплакала,

-- А, они уже целуются, -- воскликнул радостно Свистунов, подкравшись к ним.

-- Пойдёмте ужинать, барыня. Иди и ты, Анжелика, -- сказал он. Клара резко поднялась со скамьи.

-- Нет, благодарю, я домой, -- ответила она и быстро отвела Стефанию в сторону:

-- Я домой пойду, -- сказала она торопливо -- а вы придите ко мне завтра, днем. Мы одни будем. Придете? -- и она крепко сжала руку Стефании.

-- Приду, -- ответила та.

Клара оставила ее и подала руку Свистунову.

-- Я домой пойду, а вы посмотрите за Иваном, чтобы он уже не очень.

-- Будьте покойны, предела не перейдем. -- И Свистунов галантно поцеловал ее руку.

Стефания и Клара сидели, держась за руки, на диване в номерке, занятом Кларою. Самовар давно заглох, медный кофейник остыл, на столе стояли не допитые чашки. Стефания и Клара сидели молча, каждая погруженная в свои думы, и словно боялись нарушить наступившее молчание.

Стефания только что окончила бледную повесть своей жизни.

Дочь лакея и прачки, она была запуганной, робкой кухонной девчонкой, когда встретилась с акробатом Семеном Лидовым. Ока ушла к нему и стала его рабою. Две недели он любил и ласкал ее, а там стал бить ее и издеваться над нею. В пьяном виде он бил ее до полусмерти, в дни безденежья он попрекал ее куском хлеба и однажды выгнал зимою на улицу, приказав достать денег... Она все терпела. Желая помогать ему, она захотела чему-нибудь выучиться, и он стал учить ее ходить по проволоке и по канату. Этих страшных уроков она не забудет во всю жизнь. Он купил камыш и расщепил его об ее ноги в первые два урока. Потом он купил еще и еще; она даже не помнит сколько тростей он измочалил об ее тело. Оно было все в рубцах и подтеках,

Клара слушала ее с изумлением.

Чего терпела она, отчего не ушла?

Господи, да куда уйти-то. Разве можно из акробаток попасть в прислуги? Можно выйти только на улицу, пока молода...

В этом быту терпят все женщины. Впрочем женщины везде терпят...

Наконец, Бог сжалился над нею и освободил ее от Лидова. С ним приключился удар, потом паралич. Он теперь, сумасшедший, сидит в Вильно в больнице св. Иакова, и она свободна...

На глазах Клары дрожали слезы, лицо ее пылало негодованием. Ах, подлецы, подлецы. Что они делают с женщинами, отдающими им и свое тело, и свою душу, и свою молодую жизнь...

Она вдруг крепко сжала руку Стефании,

-- Хочешь, мы никогда с тобою не расстанемся, а?

Стефания недоверчиво посмотрела на нее.

-- Будем всегда, всегда вместе, -- продолжала порывисто Клара. -- Я буду тебе старшей сестрой, ты младшей. Хочешь?

Стефания робко улыбнулась, не смея верить в такое счастье. Клара в волнении вскочила с дивана и стала ходить по комнате.

О, это будет отлично. Они вдвоем составят компанию. Она выучит Стефанию ходить по канату, как сама, и они будут работать вместе. Они назовутся сестрами. Теперь мода на американцев. Они станут американками. Их фамилии будут Броун. Хорошо? Она так и останется Кларою, а Стефания...

Клара остановилась перед нею и весело сказала:

-- А ты будешь Эльзою.

-- Что с тобою? -- спросила она испуганно.

Стефания лежала ничком на диване и рыдала.

-- Да что с тобою? О чем ты? -- нетерпеливо и тревожно повторила Клара. Стефания подняла к ней свое заплаканное лицо и улыбнулась.

-- Я слишком рада. Это так... хорошо, -- сказала она.

Клара наклонилась и крепко поцеловала ее.

-- Это я сегодня ночью придумала, а сейчас решила...

Таким-то образом и появились в мире артисток "неустрашимые канатоходчицы, американки, сестры, Клара и Эльзе Броун".

Иван Красов вернулся с репетиции, как всегда полупьяный и, увидя с порога комнаты целующихся женщин, воскликнул:

-- Лучше меня целуйте, черт дери.

Клара встала ему навстречу и оживленная, с горящими глазами, тотчас посвятила его в свой план.

-- И если ты будешь умным и перестанешь пить -- окончила она; -- ты всегда в одном месте с нами работать будешь, и мы большие деньги заработаем.

Иван Красов сел в кресло, вытянул ноги и с хохотом сказал:

-- На манер петуха буду. Идет.

-- Не говори глупостей, -- крикнула, сверкнув глазами Клара. -- Я с тобой серьезно.

-- А мне-то что? -- ответил Красов. Я -- с большим удовольствием.

Он встал, шаркнул и, протянув руку Стефании, сказал с шутовским вывертом:

-- Очаровательной компаньонке. Наше вам с кисточкой.

Стефания подала ему руку.

-- Дурак, -- сказала презрительно Клара; потом она обернулась к Стефании и сказала ей тоном приказания.

-- Сегодня ты в последний раз у Свистунова. Завтра начну тебя учить, а там Иван кончит и поедем.

Стефания покорно кивнула головою.

-- Милушка вы моя, -- с испугом сказал Кларе Свистунов, когда узнал об ее решении: -- что же это вы со мной-то делаете? Зачем артистки лишаете?

-- А вам не стыдно ей такие деньги платить?

Свистунов смутился.

-- Да ведь как же она и работает. Разве это работа. Ну, да уж ради вас я ей жалованье положу. Пусть! -- и Свистунов с видом решимости махнул рукою.

-- Нет, -- ответила Клара: -- это время она учиться будет. Так Стефания?

Стоявшая подле Стефания послушно кивнула.

-- Это не по-товарищески, -- воскликнул Свистунов.

-- Хорошо -- сказала весело Клара: -- чтобы вас не обидеть, я у вас ходить буду.

-- Милушка, Кларочка, вот удружили, вот спасибо. -- Свистунов даже запрыгал от радости и свобода Стефании была обеспечена.

Клара горячо принялась за ее обучение. Днем, в саду, когда никого из публики не было в нем, она заставляла ее ходить по земле и учиться держать баланс.

Потом у себя в номере она установила доску и продолжала учить Стефанию.

-- Не поднимай ноги, -- говорила она: -- Скользи. Да не бойся. Гляди перед собою. Так. Не держи ногу прямо, согни ее в колене, наклонись сама. Да немного, слегка.

Стефания слушалась ее охотно, не боясь внезапного удара камышом, и с каждым днем поступь ее делалась свободнее и тверже.

-- Да ты храбрец, -- в восторге говорила Клара. -- А я то думала, что ты трусиха.

Однажды вечером она сказала ей:

-- Завтра мы сделаем первую пробу.

-- Какую?

-- Я пронесу тебя на плечах. Это легко. Утром сделаем одну репетицию и все.

Стефания побледнела, но покорно согласилась.

На другой день этот номер в саду Свистунова произвел фурор. Женщины махали платками, мужчины кричали и хлопали, дети визжали от восторга.

На восемь сажень от земли, по канату быстро двигалась Клара, а у нее на плечах, скрестив на груди руки, недвижно, как изваяние, сидела Стефания. Они обе были прекрасны. Клара в черном трико, черном бархатном корсаже, с черными распущенными волосами. Стефания в ярко желтом корсаже, с своими рыжими волнистыми волосами; двигались словно по воздуху, освещенные красноватым отблеском заката, и очарованному воображению казалось, что это движутся темная ночь, со своею блестящею звездою.

-- Ты можешь все делать, -- придя домой сказала Клара Стефании. Стефания радостно улыбнулась. Там, на канате, сидя у Клары на плечах, она думала, что поседеет от страха; теперь она уверовала в Клару и по ее слову пошла бы в огонь.

Иван Красов распустился совершенно. Его энергии хватило, действительно всего на две недели, Клара, увлеченная Стефанией, почти не замечала его, и он уходил с утра как бы на репетицию и возвращался к обеду уже пьяным. В пьяном виде он становился все наглее и наглее и теперь ко всему вдруг увлекся робкой Стефанией и стал приставать к ней, ругая Клару.

-- Ведьма старая -- говорил он: -- она жизнь мою заела. Словно полиция при мне, а я что? Я свои деньги имею. Не хуже ее дело знаю.

-- Знаешь, что я скажу тебе, -- говорил он в другой раз, смотря на Стефанию горящими глазами: -- бросим ее и уедем. Черт с нею. Мы с тобой так работать станем, на диво.

Стефания бледнела и испуганно отходила от Красова, а тот делался все назойливее,

Все свободное время он употреблял на преследование ее и, разжигаемый водкой и страстью, оставил работу. Клара ходила теперь по канату через день.

Однажды Клара вернулась усталая с вечерней работы. Красов уже лежал в постели. Она подошла к нему и грубым толчком разбудила его. Глаза ее сверкали.

-- Слушай, -- сказала она. -- Свистунов дал мне всего 50 руб. Он говорит, что остальное ты пропил. Правда?

-- А если и правда? -- нагло ответил Красов.

-- Тогда пошел вон, -- вне себя закричала Клара. -- Завтра же пошел вон, мне не надо тебя. Негодяй.

-- И уйду, и не ори, пожалуйста, -- отвечал Красов и, повертываясь на другой бок, подумал: "врешь, сама за мной побежишь".

Клара легла на диван и всю ночь провела без сна.

Господи, она ли его не любила, и за что все это? Горькие слезы жгли лицо ее и щеки.

На другой день она ласково обняла Красова и умоляющим голосом сказала:

-- Когда ты исправишься?

-- Никогда, верно, -- грубо ответил Иван.

Понятно они не разъехались. Для Ивана это было слишком невыгодно, для Клары слишком тяжело; -- но с этого дня Иван понял свою неотразимую силу и уже перестал сдерживаться.

-- Ежели я ее брошу да уйду, -- говорил он своим приятелям, сидя в буфете: -- так она за мною сто верст проползет. Вот что, милые, потому что она как кошка в меня влюбилась.

-- Ведьма старая, -- хохотали кругом приятели.

-- Истинная ведьма, -- подхватывал Красов и, возвращаясь домой, начинал глумиться над Кларою.

-- Ну, вот и опять пьян, -- говорит он вызывающе. -- Чего глазища выпучила. Думаешь испугался? Как же, жидовка старая. Вот подожди, сыщу молодую, только меня и видела.

-- Негодяй, -- тихо сквозь зубы говорила Клара, а потом бессонною ночью опять боролась и мучилась, желая уйти от Ивана и не имея на то воли.

-- Оставь его, уйди, -- просила Стефания. -- Тебя полюбит хороший человек. Свет велик.

-- Ах, меня любили хорошие люди, -- с мрачной усмешкой отвечала Клара и потом прибавляла: -- может за них я и несу эту муку.

-- Совсем негодяй ты, -- говорил Ивану Свистунов, -- выгонит тебя Клара и сдохнешь под забором, пьяница омерзительная.

Иван нагло усмехался и отвечал подмигивая:

-- Это меня-то выгонит? Ну, это оставь, друг.

Тем не менее к концу сезона он смирился. Однажды, проснувшись, он сознал всю невыгоду своего положения и, подойдя к Кларе, сказал:

-- Прости меня. Не я буяню, а вино во мне. Я люблю тебя, Клара.

И довольно было этих слов, чтобы лицо Клары вдруг просветлело, и она с рыданием кинулась ему на шею.

-- Чего ты, чего? Я ведь вправду, -- бормотал смущенный Иван.

-- Измучил меня ты, -- сквозь слезы прошептала Клара...

-- Теперь все по-новому, -- радостно сказала Клара Стефании, когда они свиделись.

-- Дай Бог, -- ответила Стефания.

А в тот же вечер Иван, застав ее одну в коридоре гостиницы, обнял и поцеловал.

-- Я тебя люблю, а не ту ведьму, -- сказал он. Стефания гневно вырвалась от него и ответила:

-- Я скажу ей, если еще раз посмеешь.

-- Так она и поверит -- засмеялся Иван.

-- Ну, вот, Стефания наш сезон и начался, -- сказала весело Клара. Завтра Едем. Смотри. -- И она показала огромную афишу одного богатого цирка, где Клара и Эльза Броун были изображены ходящими по канату.

-- И нашего красавца устроили, -- добавила Клара.

Иван радостно поцеловал ее и сказал:

-- Золото ты у меня, Клара, -- после чего стал энергично помогать укладывать вещи и костюмы.

Сестры Броун появились на сцене и имели несомненный успех. Содержатели цирков наперерыв делали им предложения, и они весело переезжали из города в город, сопровождаемые беспутным Красовым.

Противоположности сходятся, и Стефания с Кларою искренно полюбили друг друга. Никогда между ними не возникало недоразумений, потому что Стефания стремилась устранить от Клары всякую мелкую работу и окружить ее всяким удобством, Клара же с своей стороны опекала Стефанию, как старшая сестра.

Единственным облаком на их горизонте являлся все тот же Иван Красов. Сытый, самодовольный, он, раздраженный сопротивлением, загорелся страстью к Стефании и преследовал ее все настойчивее и упорней.

Она трепетала в ужасе, что Клара заметит ее поведение, и весь гнев ее обрушится тогда на нее, а в то же время она не решалась открыться Кларе.

-- Будешь моею, -- шептал Иван с пылающим страстью лицом. -- Не уйдешь.

И раздраженный неудачею грубо отгонял Клару.

Клара отстранялась от него с побледневшим лицом и не говорила после этого с ним по неделям и более. Но он и не замечал ее гнева.

Иногда при Кларе Стефании становилось жутко, когда, она вдруг подмечала на себе горящий взор Красова. Ей казалось, что даже перенося этот взор она делает преступление против Клары...

Они переехали в Москву.

Красов запил и бродил из трактира в трактир, не показываясь дома целых три дня. Клара была как безумная, думая что потеряла навсегда его. Но через три дня он объявился. Лицо его было мрачно и хмуро. Глаза горели какою-то решимостью.

-- Ваня? Где ты скрывался? -- воскликнула Клара, бросаясь ему навстречу.

-- Где был, там теперь нет, -- ответил Красов и прошел прямо к постели. Клара робко села подле него.

-- Если бы знал как я мучилась. Я не спала ночей. У меня ослабли ноги и я теперь бросила носить на плечах Стефанию. Боялась!

-- Она боялась?

-- Я! Она мне верит... а тебя все не было. Теперь пришел и хотя бы поцеловал меня.

Клара заплакала.

-- Глупости! -- сказал Иван, -- вернешься из цирка -- поцелую.

Лицо Клары просветлело.

-- Милый мой, люблю я тебя! -- сказала она кротко и потом прибавила. -- Не пошла бы и в цирк, если бы не Стефания.

Иван насторожился.

-- А что она?

-- Захворала. Лежит. А то бы она за меня сходила.

-- А теперь ты. Один черт!.. Ну, я сплю, -- он повернулся к стене и поправил подушку. Часы пробили 6. Клара встала и начала собираться.

Иван лежал и, замирая от волнения, ждал минуты, когда уйдет Клара.

Наконец, она собралась, тихо поцеловала Ивана и вышла. В ту же минуту он уже сидел на постели.

Подлая мысль гвоздем засела в его голове и не давала ему покоя.

Он просидел минут десять; потом тихо встал и вышел в коридор гостиницы.

Стефания дремала, лежа на диване, когда вдруг перед нею очутился Иван Красов. Она слабо вскрикнула и хотела подняться, но он обнял ее и прижал к ее лицу свои пылающие губы. Она пробовала защищаться, но обезумевший Красов был неизмеримо сильнее ее.

Когда Клара вернулась, Иван встретил ее приветливо, ласково, и так горячо поцеловал ее, что у нее закружилась голова.

Разве могла робкая Стефания рассказать Кларе о том, что с нею случилось?..

Клара в испуге хотела послать за доктором, когда увидела бледное, осунувшееся лицо своей подруги, но та через силу улыбнулась и тихо ответила ей.

-- Ничего! Я не спала всю ночь. У меня головная боль! -- и поспешила уткнуть свое лицо в подушку.

С этого дня для нее началась невероятная жизнь, полная муки и унижения.

Робкую, обессиленную, Иван пугал ее Кларою и продолжал насильно требовать от нее ласки. В то же время он сделался снисходительнее к Кларе, и та расцветала от его поцелуев.

В своем счастье она только иногда замечала поразительную бледность Стефании и тогда говорила ей:

-- Ты больна, Стефа, тебе надо лечиться.

-- О, нет! Я хочу быть подле тебя, всегда с тобою, -- отвечала Стефания и с мольбою глядела на Клару.

-- Да разве я гоню тебя, глупая?

И Клара опять забывала о Стефании.

А Иван с наглым цинизмом смеялся над обеими женщинами и, пьяный, обеспеченный, всегда довольный, командовал ими обеими.

Он уже вовсе бросил работать и играл теперь роль их секретаря, ничего не делая и распоряжаясь всем за них.

С начала лета, он без их ведома заключил условие с антрепренером одного петербургского загородного сада на весь летний сезон и только тогда, когда нужно было подписывать контракт, сказал им об этом.

-- Но я хотела ехать в Лондон! -- сказала Клара.

-- Лапушка ты моя! Что Лондон? Лондон далеко, -- ответил, целуя ее, Красов, и она с улыбкой подписала контракт.

Петербургская публика давно не видала таких артистов, и управляющий садом радостно потирал руки и поил Красова, смотря на сестер Броун.

Они по праву приобрели себе название неустрашимых.

В двенадцати саженях над землею они также свободно ходили по канату, как по земле. Стефания, под руководством Клары, давно уже приобрела свободу движений, и они носили друг друга на плечах, сходились на середине каната и менялись местами, переступали одна через другую и, казалось, хождение их с балансом или без него не составляло для них никакой разницы.

Но что еще более подкупало садовую публику в их пользу -- это их красота в ярком блеске взаимного контраста.

Смуглая, плотная, с ярко горящими глазами и пунцовыми губами, Клара, становилась еще эффектнее рядом с нежной, стройной Стефанией, на бледном лице которой чуть мерцали большие, серые глаза. Ко всему Клара нарочно выбирала соответствующие костюмы. То она являлась в ярко-красном трико, одевая Стефанию в бледно-розовое, то надевала на себя все черное, тогда как Стефания была в золотистом шелке -- и их костюмы еще более оттеняли их эффектную красоту.

Иван Красов самодовольно смеялся, глядя на них, и с чувством достоинства гулял по саду, к вечеру непременно напиваясь пьян.

Он совершенно поработил их обеих, и в то время, как Стефания, из чувства страха, отдавалась ему с гадливой брезгливостью, Клара порывисто страстно принимала его ласки.

Теперь Клара была весела и счастлива, а Стефания все ниже и ниже опускала свою голову, сознавая всю глубину своего падения.

Клара чувствовала в себе необычайный прилив сил, а Стефания худела и бледнела, сгорая стыдом и тоскою.

Особенно тяжело ей было оставаться в комнате втроем.

Клара весело болтала и смеялась. Иван давно усвоил себе привычку небрежно слушать ее болтовню, а Стефания сидела молча, изредка вздрагивая и бледнея или же почти лишаясь сознания, когда Иван вдруг в своем наглом цинизме наступал ногою на ее ногу и украдкой следил за ее волнением. В эти минуты страсть его распалялась, и глаза вспыхивали желанием; Клара, встречаясь с его глазами улыбалась еще счастливее, а Стефания, не выдержав, вдруг вскакивала и убегала к себе, где, уткнувшись лицом в подушку, глухо рыдала.

-- Я не понимаю тебя. Ты верно больна или что-нибудь от меня скрываешь? -- сказала однажды Клара, пораженная поведением своей подруги. Стефания сделала попытку улыбнуться и сказала:

-- Нет, тебе только кажется. Я здорова и мне нечего скрывать от тебя.

-- И отлично! -- ответила Клара: -- нам везет с тобою и было бы глупо ссориться. Знаешь, дирекция предложила нам бенефис.

Стефания кивнула головой.

-- И я, -- оживляясь продолжала Клара, -- придумала такой номер, такой номер! -- Все изумятся. Мы с тобой завтра начнем его готовить,

Стефания опять кивнула головою. Чем труднее тем лучше. Упасть и убиться...

Клара выпросила у администрации пустой сарай и они начали готовиться к бенефису. Они приходили часов в десять утра и работали в сарае до двенадцати.

-- И чем вы нас удивить хотите? -- спрашивал их с льстивой улыбкой управляющий садом.

-- Подождите! Увидите, -- весело отвечала Клара и хранила секрет даже от Ивана.

-- Действительно, становится занимательно! -- беседовал управляющий с директором.

-- Да, почтенный, золото приобрели, а кто? Все я! -- отвечал директор, толстый, пузатый господин с красным лицом и вытаращенными глазами.

Завтра бенефис, Стефа, -- сказала Клара, собираясь идти в сад. Вернемся домой раньше.

Стефания оделась и ждала ее.

-- Ты не боишься? -- спросила ее Клара по дороге.

-- Ах, мне все равно! -- вырвалось невольно у Стефании.

Клара удивленно посмотрела на нее и вдруг рассмеялась.

-- Знаешь, что, Стефа? Тебе полюбить кого-нибудь надо! Вот что! -- сказала она с торжеством.

Стефания вздрогнула и еще ниже опустила голову.

Когда они окончили свой выход и уже собирались уходить, управляющий задержал Клару. Стефания вышла вперед.

Клара кончила объяснения с управляющим и пошла искать Стефанию. Праздная толпа гуляющих толкалась по аллеям в ожидании зрелища. Клара быстро двигалась, ища глазами подругу и не видя ее нигде. Она обошла весь сад и вернулась в театр.

Вдруг, проходя по коридору мимо одной уборной, Клара услышала звуки знакомых голосов. Она остановилась у дощатой двери уборной и замерла в ужасе.

Говорили Иван Красов и Стефания.

-- Ах, нет, нет! -- воскликнула она.

-- Верно! -- подтвердил он. -- Ну, ее к черту, старую ведьму. Деньги за бенефис получу и я прямо на поезд. Ты будешь уже там. Через 3 дня мы будем, у чертей с квасом, а ее оставят отрабатывать контракт. Так-то!

В ответ на это раздался не то стон, не то плач.

-- Надоело мне все это! -- заявил он снова.

-- Клара, шатаясь, отошла от двери и опрометью бросилась домой. Она не помнила, как она очутилась одна в своем номере. Она взглянула на себя в зеркало, и сама испугалась своего лица. Смертельная боль пронзила ей сердце, смертельная ненависть давила ее.

Она едва успела войти к себе и вдруг остановилась, как вкопанная. По коридору послышались легкие шаги Стефании. Клара метнулась к двери и ее первое желание было войти к ней и задушить ее своими руками, но она остановила эту мысль.

Другая, более ужасная мысль мелькнула в ее голове, и она отошла от двери.

Это была ужасная ночь... в комнатах стоял бледный полусвет, в открытое окно вливался душный раскаленный воздух, и Клара металась по комнате, не находя себе места. Иногда она ложилась и словно дремала, но тотчас вскакивала и снова начинала метаться. Мысли вихрем кружились в ее голове. Оскорблены и любовь, и дружба! И кем? Пьяным негодяем и подлой девчонкой, которую она взяла чуть не с улицы и которую полюбила, как сестру... Жажда мести жгла ее грудь, и в то же время мысли беспорядочно проносились в ее голове...

Вот Иван Красов с наглой улыбкой, с подлыми ласками. Чего она не перенесла от него?!.

Она подняла его полуголодного. Он бросил всякую работу и только пил на ее деньги. Она не требовала ничего кроме любви, а он смеялся над нею за ее спиною и целовал теми же губами другую...

"Старая ведьма", "жидовка"! О, подлые люди!.. И с кем?.. И она то притворялась кроткою овцою, она то бледнела, дрожала и скромно склоняла свою голову... Негодница, дрянь, обязанная ей всем, всем!..

То-то она и уговаривала бросить Ивана... теперь все ясно... а она дура, перед ней плакала, изливая всю боль измученного сердца... О, подлость!.. Но они поплатятся. Сердца всех содрогнутся от ее мести!..

Она металась в дикой злобе по комнате, пока солнце не озарило землю, и по коридору не раздались шаги прислуги.

Тогда, изнеможенная, она упала на диван, но голова ее продолжала работать над планом мести.

Первая жертва она, разлучница, а там -- что будет! Этот гад все равно издохнет без нее где-нибудь под забором...

А ее -- вон! Вон: и себя!..

Она очнулась от стука в дверь.

-- Кто там? -- спросила она через силу.

-- Отвори. Это я. -- Она узнала голос Ивана.

-- Я лежу и не хочу встать. Что надо?

-- Иду смотреть за работой. Канат спустить?

-- Нет! -- быстро и резко ответила она. -- Оставить как было, на двенадцати, а сетку ниже, -- прибавила она и снова опустилась на диван. Иван ушел, но почти тотчас послышался другой стук и голос Стефании.

Клара со стоном заломила руки. Неимоверных усилий стоило ей сдержать свой гневный порыв.

-- Клара, иди пить чай и пойдем на репетицию.

-- Я чаю пить не буду и на репетицию не пойду. Иди одна.

-- Но как же?..

-- Оставь меня! Я не здорова. Я выйду только в сад.

-- Клара, впусти меня! Может, я помогу тебе, -- в голосе Стефания послышалась тревога. "Испугалась", с усмешкой подумала Клара и, делая голос ласковым, сказала:

-- Не бойся, милая. Я просто не выспалась и хочу спать. Иди.

Стефания отошла от двери. Клара опять впала в забытье.

План мести созрел в ее голове и она словно успокоилась.

Наступил вечер. Тихие сумерки опустились на землю.

-- Клара! -- снова постучалась в дверь Стефания. -- Пора идти!

Клара быстро вскочила на ноги и открыла дверь.

-- Я в минуту.

Стефания вошла в комнату.

Она не могла в полусвете различить выражения лица Клары и простодушно говорила:

-- Ты не выходила? Я не хотела тебя будить и взяла костюмы без примерки. Они очень эффектны.

-- Мы наденем обе все черное! -- сказала отрывисто Клара и прибавила: -- Ну, я готова,

-- Черное? -- с недоумением повторила Стефания, -- Словно траур.

Клара быстро вышла из дверей.

-- Иди, что ли! -- вскрикнула она.

Стефания торопливо вышла из комнаты.

Они молча пошли по улице.

Клара закутала лицо в платок и, мучая себя, думала: "словно траур! А ты бы, милая, хотела вся в золоте со своим любовником укатить. Укатишь, не хлопочи!" и она вслух рассмеялась...

Вход в сад был весь иллюминован разноцветными электрическими лампочками и флагами. Экипажи то и дело подъезжали к нему с обеих сторон. У кассы толпился народ и берущие билеты с озабоченным видом спрашивали у швейцара,

-- Броун еще не ходили?

-- Никак нет-с. Они в последнем отделении.

-- Говорят, будет что-то невероятное, -- передавал один офицер другому: -- управляющий рассказывал.

"Увидите"! -- с злой усмешкой подумала Клара, пробираясь к уборной. Сад был полон, и все были в ожидании выхода Броун. Весть о невероятном номере облетела всех.

Клара вошла в уборную и повернула контактор. Уборная осветилась электрическим светом. Стефания вошла следом за нею.

Они заперли двери и стали одеваться.

-- Так черное? -- спросила Стефания.

-- Черное, все черное! -- резко ответила Клара и замолчала.

Стефания стала распускать и расчесывать свои волосы.

-- Я с тобою ничего не боюсь, -- сказала она. -- Но сегодня мне что то страшно. Словно над нами беда.

-- Глупости! -- обрезала ее Клара.

-- Я знаю... Я не верю этому, но боюсь. Словно за моею спиною стоит этот Лидов... и еще сумасшедший... Он меня в припадке зарезать хотел! -- прибавила Стефания.

Клара уже оделась и накинула на себя тальму, спрятав под нею складной нож.

-- Ну, торопись. Я пойду посмотрю, все ли в порядке, -- она вышла из уборной. Осторожно, как вор, она пробралась по темным аллеям на площадку, над которой были протянуты канат и сетка.

Регуляторы еще не светились, а кругом было темно. Она медленно обошла сетку и надрезала ножом все веревки, натягивающие ее. Одна веревка лопнула и со свистом взметнулась по воздуху. Сетка сразу осела. Легкий удар в середину, и она оборвется на всех скрепах.

Клара бросила нож в кусты и вышла на аллею.

-- А, именинница! -- радостно подскочил к ней управляющий. -- Ручку вашу! -- он поцеловал ее руку и заговорил.

-- Народу-то, народу! Вот это праздник! Рубликов 600 чистоганом в карман положите.

-- Я хотела сказать вам. Завтра деньги отдайте мне на руки, слышите?

-- Ха, ха, ха, целей будут.

-- То-то целей! -- угрюмо сказала Клара и прибавила: -- а ему ни в каком случае.

-- Отменно хорошо, -- сказал управляющий. -- Иван Федорович, положим, у меня уже четвертную вытянул, ну да и все.

К ним подошел директор.

-- Ручку, именинница! -- сказал и он. -- Ну, чем же вы удивите нас?

-- Упадем обе, -- ответила Клара.

-- Ха, ха, ха! -- расхохотался директор -- Это было бы удивительно. Какие же вы тогда артистки.

Клара закусила губу. В это время на аллее показалась Стефания.

-- Ждут нашего номера, -- сказала Клара. -- Засветите фонари и звоните. Музыки не надо, только туш. Идем, Эльза.

По саду задребезжал призывный звонок. Толпа хлынула к площадке, которая вдруг осветилась светом огромных регуляторов. По перекладинам столба к канату быстро поднимались две сестры, одетые в черные трико. Они поднялись на площадку, музыка грянула туш, и тысячная толпа, подняв головы кверху, так закричала и захлопала, что заглушила на время оркестр. Сестры раскланялись.

-- Что за странная идея нарядиться в свой бенефис во все черное! -- заметила дама своему кавалеру.

-- Красивые формы, -- тоном знатока объяснил он.

Этот траурный костюм обратил внимание всех, Директор припомнил слова Клары и нахмурился, сообщив свои мысли управляющему. Тот нашел у буфета Ивана и повел его к директору.

-- А я почем знаю? Блажит! -- ответил Иван. -- Для шику, верно. Когда я работал на проволоке...

Директор повернулся к нему спиною и отошел.

А тем временем сестры медленно отвязывали балансы и натирали ноги.

Музыка смолкла, и они пошли друг за другом.

Они проделали все свои номера и каждый раз, когда они возвращались на площадку, музыка играла туш, а восторженные зрители заглушали его своими криками.

Когда последние крики смолкли, Клара взяла свой баланс и быстро перебежала на другой конец каната.

Там на балкончике она начала отвязывать какие-то предметы. Эльза с другой стороны хлопотала тоже.

-- Скажите, пожалуйста, она берет с собою стул, -- воскликнула дама.

-- И бутылку, -- засмеялся ее кавалер.

-- Сядет и пить будет, Очинно просто, -- заметил равнодушно купец.

-- Да-с, это можно сказать не то, что в ресторане, -- вставил другой.

Гвардейский полковник объяснял своей даме, смотря в бинокль.

-- Старшая берет стол и стул, а у младшей стул, бутылка и стакан. Вероятно, правда, пить будут! Удивительная смелость!

-- Тсс! -- раздалось в толпе и наступило гробовое молчание.

Сестры взяли балансы и пошли на встречу друг другу. У Эльзы за спиною болтался стул и хлопал ее по ногам, у Клары также сзади висел стул, а спереди -- небольшой белый стол.

Они сошлись на середине каната и, действительно, Клара поставила стол и села на стул, положив на колени баланс. Стефания сделала то же, потом она вынула бутылку, стакан и налила в них вино.

Белый стол и стулья и их черные силуэты ярко вырисовывались на бледном фоне вечернего неба.

-- Браво! -- гулким стоном раздалось снизу, но сестры продолжали сидеть недвижно.

Стефания уже наверху почувствовала возбужденное состояние Клары и теперь, взглянув на ее лицо, содрогнулась.

Глаза Клары горели безумным огнем; лицо исказили судороги, и она хрипло сказала:

-- Стефа, я решила опрокинуться вниз вместе со стульями и с тобою!.. Канат вздрогнул. Стефания посмотрела и расширенными от ужаса глазами смотрела на Клару.

-- Ты -- подлая тварь! -- глухо сказала Клара. -- Вы вдвоем обманывали меня и смеялись. Смейся теперь!.. Я хотела тебя опрокинуть просто, но потом решилась сказать. Готовься!..

Она подняла баланс, чтобы его бросить.

Дар слова вернулся Стефании.

-- Я не боюсь, -- прошептала она. -- Но я не одна теперь...

Клара опустила баланс. Лицо ее побледнело.

-- Давно?

-- Три месяца.

-- И ты ходила?..

-- Как же я могла бросить -- едва слышно отвечала Стефания. -- Потом, после, я хотела умереть.

-- О, будьте вы прокляты! -- воскликнула Клара и порывисто встала. Измученная толпа уже кричала снизу: "довольно" и неистово хлопала. Вдруг раздался крик ужаса. От резкого движения Клары стол откинулся от ее шеи и упал вниз вместе со стулом. В тот же миг с громким треском оборвалась сетка и упала на землю.

Стефания и Клара уж входили каждая на свою площадку.

Взойдя на площадку, Стефания упала на стул, как подкошенная.

Клара стояла на другой стороне и, скрестив руки, думала мучительную думу.

Да она не могла так предательски убить Стефанию, да еще с ребенком. Что же делать теперь? Безумная мысль осветила ее усталую голову. "Пойду без баланса с закрытыми глазами. Если дойду -- прощу, не дойду -- смерть". Она надеялась на смерть и, скрестив на груди руки, быстро стала на канат.

Новый крик ужаса вырвался снизу и снова наступила мертвая тишина. Вверху, скрестив на груди руки, скользила Клара по канату. Нога становилась по привычке твердо и прямо, стан изгибался по привычке, и она остановилась подле Стефании. Та в истерических слезах упала ей в ноги.

-- Домой, домой! Дома, -- говорила Клара и стала быстро спускаться вниз. Восторженные крики не смолкали, нервные женщины плакали.

-- Ну уж и напугали вы нас! -- с ласковым укором сказал директор.

-- Уж так, уж так, -- лепетал управляющий. Столпившаяся группа наперерыв жала руки сестрам.

Вдруг сквозь толпу протискался пьяный Красов и сказал:

-- Ты что это вздумала, а?

Клара вспыхнула и размахнулась.

-- Подлец! -- сказала она, и сильная пощечина качнула Красова в сторону.

-- Стефания домой! -- крикнула она и, не заходя в уборную, пошла из сада. Стефания шла сзади, словно приговоренная на смерть.

Они пришли домой и пришли каждая в свою комнату.

Клара сбросила тальму и осталась в костюме.

Что же делать? Сердце ее жаждало отмщения, правды.

Она вдруг выбежала из дверей.

Стефания, обессиленная, лежала в кресле. Клара подошла к ней и, грубо дернув ее за руку сказала:

-- Говори все, как было.

Стефания поднялась с кресла и упала ей в ноги,

-- О, прости! Не я, я не хотела, я молила.

-- Все, все! -- повторяла исступленно Клара, и Стефания заговорила торопливо и сбивчиво.

Ах, она знает всю глубину своей подлости, но что она могла сделать...

Она рассказала первое посещение Ивана, его угрозы, свои мучения и стыд. Все, день за днем, прерывающимся, дрожащим голосом...

Она знает, что недостойна быть подле Клары, подле милой сестры; она соберет в узел свои вещи и уйдет. Куда? Все равно.

-- Ты любишь его? -- сурово спросила Клара.

-- Что? -- воскликнула Стефания, и в ее крике было столько неподдельного отвращения и ужаса, что Клара вздрогнула.

-- Негодяй! -- прошептала она и вышла из комнаты.

Она вбежала к себе и заметалась снова. Виноват он, он один!..

Она упала в постель и застонала. Пережитые волнения ослабили ее силы.

Она осталась лежать.

И вдруг в тишине летней ночи ей припомнился фургон, в котором она провела свое детство с Тиль.

Просторное поле, звездное небо, догорающий костер... старик сидит и говорит ей о святости призвания, ради которого надо отдать жизнь, душу... И она отдала их.

Она вспомнила двух братьев, как они любили ее и с одним из них она была бы счастлива... а она отреклась от них и бежала. Ради кого, чего? Ради этого подлого человека и этих мук?.. Усталое сердце ее просило отдыха и участия. Ей хотелось плакать.

Она собралась с силами и снова прошла в комнату Стефании.

Стефания не ложилась. Она стояла на коленях и с судорожными рыданиями молилась, обратив лицо на восток.

-- Стефа, -- тихо окликнула ее Клара.

Стефания обернулась и, не в силах встать, села на пол.

-- Стефа, -- сказала снова Клара, неровным шагом подходя к ней, опускаясь подле нее на колени. -- Забудем ссору. Будем опять, как сестры. Я... мы... одни. Никого нет. Так вот... Родится он, и мы будем ему две матери!..

Подымающееся солнце, словно заревом пожара, золотило полнеба; нежные розовые лучи загоревшейся зари брызнули на землю, ударили в окно гостиницы и осветили своим сиянием двух обнявшихся и рыдающих женщин, одинаково сиротливых, горьких и обездоленных с любовью и лаской.