Май, 1922 г.

Вот он – в желтой кофте и с «Пощечиной общественному вкусу»:

– Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и пр. и пр. с Парохода современности.

И вот он – классическая статья «О разных Маяковских»:

– Милостивые государыни и милостивые государи!

– Когда вы смотрите на радугу или на северное сияние, – вы их тоже ругаете? Ну, например, за то, что радугой нельзя нарубить мяса для котлет, а северное сияние никак не пришить вашей жене на юбку? Или, может быть, вы их ругаете вместе и сразу за полное равнодушие к положению трудящихся классов Швейцарии?

– Не делайте, потому что у радуг есть свои определенные занятия, выполняемые ими талантливо и честно. –

Но вот, в базарном почете «искусство для… искусства».

Николай Асеев с эстрады заявляет о своем авторстве на термин: «социальный заказ»(?!).

По последнему крику моды величает себя в «Мастерской стиха» Владимир Маяковский:

– Не жрец-творец, а мастер-исполнитель социального заказа. –

Но опять внезапно Маяковский открывает никому неизвестного Александра Сергеевича Пушкина.

На одном из своих наступлений он гонит современных стихоплетов учиться у Пушкина «классической мощи»:

И это разношерстное мировоззрение, звериное, сказывается и в отношениях Маяковского к Хлебникову.

Признавая его своим гениальным учителем, он, как «профессор», издевался над его творчеством:

– Хлебников – не поэт для потребителей. Его нельзя читать. Хлебников – поэт для производителя.

– У Хлебникова нет поэм. Законченность его напечатанных вещей – фикция. Видимость законченности чаще всего дело рук его друзей. Мы выбирали из вороха бросаемых им черновиков кажущиеся нам наиболее ценными и сдавали в печать. Нередко хвост одного наброска приклеивался к посторонней голове, вызывая веселое недоумение Хлебникова. –

– …я добрыми глазами смотрел на друга, когда он читал: «Я тебя раскрою отсюда до Аляски». –

Эта кротость и чудесная ирония: «Вова! дай пожму твое копытце» – сменились у Хлебникова грустью и гневом:

Творчество Хлебникова вне закона.

Его растаскали, как добычу.

«Леф» изувечил «Уструг Разина» и «Ладомира».

Обе поэмы с выбросками и в переделке.

Друзья-ли? Хлебникова забрасывают его отвратительными воспоминаниями.

Они злее брани Крученыха.

А ведь этот «футуристический иезуит слова»[1] в 1919 г. напечатал в тифлисской газете «41°» о Велемире Хлебникове статью с смрадным заголовком: «Азеф Иуда-Хлебников».

У Хлебникова стая воспоминателей.

Кроме объявившихся воспоминателей, существуют воспоминатели-кандидаты.

Николай Асеев объявил только название своих воспоминаний.

Название с пристрастием: «Черты из биографии неизвестного». В скобках: О Викторе Хлебникове.

Колумбовский тон о гениальном поэте, «написавшем столько песен, что их хватит на мост до серебряного месяца».

О Николае Асееве…

Но до этого отступление.

Московская критика выродилась в «науку».

«Формальный метод» стал фиговым листочком.

Под сень его стекаются и Жицы и «30-дневные» эрудиты.

Клок глупости:

– Владимир Маяковский – из поэтов революционной интеллигенции, пересоздав в первый период своей литературной деятельности весь строй русского стиха, сейчас находит в себе силы для изображения коллективных переживаний рабочего класса. –

Такие же сладости поет Маяковскому и Винокур.

Маяковский, а не Хлебников, – создатель русского футуризма.

Это критическое опьянение доползает до изумительной наглости:

– Не только внешняя судьба Хлебникова – вечная нужда, вечное непонимание, улюлюкание образованной (?) толпы, странные психические предрасположения – повинны в том, что из человека, наделенного несомненными признаками поэтической гениальности, в конечном итоге будем честны хотя бы перед памятью поэта, – ничего не вышло. –

В легкость мысли Винокура вынарядился и Виктор Шкловский:

Хлебников

– писатель для писателей. Он Ломоносов сегодняшней русской литературы.

Читатель его не может знать.

Читатель, может быть, его никогда не услышит. –

Нет, услышит!

Не вечно дано забивать уши бранью дубинок.

Я знаю этих бойцов за истинную литературу.

Косноязычные, они хотят породниться со мною:

– Заикаясь не то от волнения, не то от недостатка мыслей, вождь оригиналистов сообщил, что Маяковский ничтожен, а он, Альвэк, велик, в доказательство чего зачитал свои стихи. На 10 минут мы утонули в этих отрывках, которые даже не были смешными, – единственное, за что можно было бы простить эту бездарную галиматью. –

Так отборно безобразничает один из них[2]) за мое шумное выступление на вечере «Нового Лефа».

Конец отступлению.

В 1914 г. о Николае Асееве первый журнал русских футуристов:

– Может быть, у г. Асеева много скрытых талантов, но совершенно ясно, что к поэзии они не имеют ни малейшего отношения. Неогальперин экспроприирует не у Бальмонта и Надсона, а у Блока (Бешено вздрогнув, за полночь кинется воющий автомобиль), В. Иванова (Не долгой немотой ответствуют небесные пространства).

Неогальперин расставляет слова по-прежнему «экзотически», также чуждается своих образов и собственного лица, точно опасаясь за свой вкус. –

Эта ругань исторического пошиба.

В 1846 г. В. Белинский разоблачал Аполлона Григорьева: «не поэт, вовсе не поэт».

От ярого натиска Асеев отбивался руками и ногами. В сборнике «Руконог» он так накинулся на «Первый Журнал Русских Футуристов». По его мнению, это – завравшаяся банда.

– Организован трест российских Бездарей.[3]) Вы с злобой и бесстыдством забываете о порядочности и распространяете клеветнические сплетни о поэтах инакомыслящих с Вами. –

Владимир Владимирович!

Примите мое последнее товарищеское обращение, которое должно положить грань новых отношений наших, в зависимости от Вашего ответа

Виктор Владимирович неоднократно упоминал мне о ряде своих вещей, которые он Вам отдавал в ожидании очереди на их опубликование и которые не дождались этого, и, что еще хуже, – не были возвращены ему.

Предполагая дружескую связь в Ваших отношениях с Велемиром, я не усматривал тут ничего злостного и приписывал такое положение вещей вполне нормальной небрежности московского мещанина, со скромной, но «законной» этикой, свойс<т>венной людям такого склада.

Причина долгого примирения Хлебникова с такой действительностью мне точно неизвестна, но в «Зангези» ему положен конец.

Там не упоминается Ваше имя, но даны некоторые черты лица, которые будучи дополнены заметками Хлебникова из оставшихся после его смерти рукописей, не оставят ни в ком сомнения, что одно из лиц – это Вы.

Не задолго перед смертью он мне перечислил рукописи, которые должны быть у Вас.

Мы знаем, что Велемир не ограничивал никого своим доверием, полагаясь бесконтрольно на совесть, хотя бы последней не оказывалось. Если была возможность сохранить хоть видимость старых привычек, искренней приязни, он поддерживал приятельские отношения, ибо ему они были дороже всех благ мира. Он был Исав, всегда готовый отдать свое первенство за чечевичную похлебку.

Поставив себя в такое рискованное положение (в зависимости от необузданной и весьма растяжимой совести людей) и не изменяя его до конца (в этом, м. б., есть смысл), он нес тяжелые испытания, его творчество подвергалось полному разгрому. Видя опасность для своего будетлянского дела, он в конце дал нити для его восстановления.

Ваша мысль, высказанная в беседе со мной в Вашем присутствии Л. Ю. Брик, что «Хлебников никому не интересен» и что я его переоцениваю, неосновательна.

Прежде всего, суждение о внимании общества к творчеству Хлебникова очень субъективно. Правда, он не пользовался такой известностью, как <Маяковский>, но иначе и не могло быть, т. к. Велемир избегал популяризации, как в самой работе, так и в житейском обиходе своем, не считаясь с оценкой стадного поклонничества, и если не имел полную аудиторию могущих читать его, то вина тут скорее не автора, а Ваша, на которую и указывает предмет моего письма.

Теперь смею Вас уверить, что существует несколько групп и отдельных лиц, которые глубоко чтят имя Хлебникова, для которых не только произведения, но и строка-слово ушедшего учителя ценны, которые не преминут, в случае надобности, это засвидетельствовать, даже больше, пойти на решительную защиту и охрану его творчества.

Не желая быть более строгим, чем Хлебников, я буду просить друзей и всех неравнодушных к работе Велемира не наказывать Вас прежде, чем не убедимся в Вашем упорстве в желании вредить будетлянскому делу. Вам же предлагаю следующее:

1. Указать какие из рукописей Хлебникова у Вас имеются в сохранности?

2. Как и поскольку могут быть найдены или возобновлены исчезнувшие?

3. Были-ли и в какой мере использованы ненапечатанные и находившиеся у Вас рукописи Хлебникова для ваших произведений?

И сообразно с этим благоволите рассчитаться за вычетом тех «благодеяний», какие были оказаны Велемиру.

Список произведений Виктора Хлебникова (неполный), долженствующий быть у Вас с 1914 г.

Оригинализм в поэзии –

   это ФРАЗАРЬ,

      толпа крылатых слов.

АЛЬВЭК

Москва, 1922 г.