Золотой кипяток

fb2

Сборник стихов имажинистов: Сергей Есенин, Анатолий Мариенгоф, Вадим Шершеневич.

https://traumlibrary.ru

САКШЕ

Сергей Есенин

Исповедь хулигана

Не каждый умеет петь Не каждому дано яблоком Падать к чужим ногам. Сие есть самая великая исповедь Которой исповедуется хулиган. Я нарочно иду нечасаным, С головой как керосиновая лампа на плечах. Ваших душ безлиственную осень Мне нравится в потемках освещать. Мне нравится когда каменья брани Летят в меня как град рыгающей грозы. Я только крепче жму тогда руками Моих волос качнувшийся пузырь. Так хорошо тогда мне вспоминать Заросший пруд и хриплый звон ольхи, Что где то у меня живут отец и мать Которым наплевать на все мои стихи, Которым дорог я как поле и как плоть, Как дождик что весной взрыхляет зеленя. Они бы вилами пришли вас заколоть За каждый крик ваш брошеный в меня. Бедные, бедные крестьяне! Вы наверно стали некрасивыми, Так же боитесь Бога и болотных недр. О, если – б вы понимали Что сын ваш в России Самый лучший поэт! Вы ль за жизнь его сердцем не индевели Когда босые ноги он в лужах осенних мокал? А теперь он ходит в цилиндре И лакированных башмаках. Но живет в нем задор прежней вправки, Деревенского озорника. Каждой корове с вывески мясной лавки Он кланяется издалека. И встречаясь с извозчиками на площади, Вспоминая запах навоза с родных полей, Он готов нести хвост каждой лошади Как венчального платья шлейф. Я люблю родину. Я очень люблю родину! Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь, Приятны мне свиней испачканные морды И в тишине ночной звенящий голос жаб. Я нежно болен вспоминаньем детства, Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь. Как будто бы на корточки погреться Присел наш клен перед костром зари. О, сколько я на нем яиц из гнезд вороньих, Карабкаясь по сучьям, воровал! Все тот же ль он, теперь, с верхушкою зеленой? Попрежнему ль крепка его кора? А ты, любимый, Верный пегий пес?! От старости ты стал визглив и слеп, И бродишь по двору влача обвисший хвост Забыв чутьем где двери и где хлев. О, как мне дороги все те проказы, Когда у матери стянув краюху хлеба Кусали мы с тобой ее поразу Никапельки друг другом ни погребав. Я все такой же. Сердцем я все такой же. Как. васильки во ржи цветут в лице глаза. Стеля стихов злачоные рогожи Мне хочется вам нежное сказать. Спокойной ночи! Всем вам спокойной ночи! Отзвенела по траве сумерок зари коса. Мне сегодня хочется очень Из окошка луну обоссать. Синий свет, свет такой синий! В эту синь даже умереть не жаль. Ну так чтож что кажусь я циником Прицепившим к заднице фонарь! Старый, добрый, заезженый пегас, Мне ль нужна твоя мягкая рысь? Я пришол как суровый мастер Воспеть и прославить крыс. Башка моя словно Август Льется бурливых волос вином. Я хочу быть жолтым парусом В ту страну куда мы плывем.

Ноябрь 1920

Анатолий Мариенгоф

Развратничаю с вдохновеньем

1 Друзья и вороги Исповедуйте веру иную Веруйте в благовест моего вранья. Как мертвую тушу лошадиную Поэтов насаживаю на рога Своего вдохновенья. Стаей вороньей, Тучей Кружит над павшими бойца слава. Только крылья о звезды звенят И ухает, Материков вздымая чорное брюхо, – – уллюлю! А скромный биограф уже стучит Молотом воспоминаний по металлу слов, Венец кует победителю. 2 В вазах белков вянут синие лилии, Осыпаются листья век, Под шагами ласк грустно шурша. Переломил стан девий И вылилась Зажатая в бедрах чаша. Рот мой розовый, как вымя, Осушил последнюю влагу. Глупая, не задушила петлёй ног!.. чера – как свеча белая и нагая я наг, сегодня не помню твоего имени. Люди, слушайте клятву, что речет языком Отныне и во веки не склоню над женщиной мудрого лба Ибо: Эта самая скучная из всех прочитанных мною книг. 3 Настеж рта гардероб И язык, Как красное платье. Кому, кому серебро Моей пепелящей плоти, Кому глаза страдальные, как язвы?.. Тело закутайте саваном тишины, Поставь луна погребальные свечи А вы – Чернорабочие молвы Словами сочными, как вишня, Зачните сказ: «В некотором царстве, некотором государстве жил человече «Точил он серебряные лясы «Имя ему при рождении дали… И т. д. 4 Город – асфальтовый колокол – О чем люто В ночи гудишь? Тебе стихи, белей чем молоко, Мои мужские груди Льют… Толп вал Пощади, во имя Новейшего Завета, Меня развратничающего с вдохновеньем. Веруйте: сокровенного сокровенней Девятью девять месяцев зарю в животе Мариенгоф вынашивал. А когда рожал, раздирая стены криком, И уже младенец теплое темя высунул, Тут же за пологом грешила поэзия со стариком Брюсовым. 5 Точит пурга Снежный клюв О железную спину Петербурга. (Кажется или не кажется?) Корчится, как живая, Спина мертвеца… Голову В тишину закинув Именем не называть!.. Зверя устанут челюсти, Птицы костьми набьют зобы, А иноземные гости Будут на папертях трупы жечь. Мне-ли любовь блюсти, Каменной вазой быть?.. Каждая уроненная слеза океана глубже. 6 Не мечут за врагом в погоню Мои упрямо стянутые луки Скул Стрелу Монгольской яри И гребень в волосах не бег коней По жолтому Песку Татарии. Ах, почему Суров и так тяжеловесен Сегодня шаг ветров И барабанных перепонок струны, Как в бурю омут И песен Звук уныл и ломан метр. 7 Над белой, белой как яйцо, луной Наседка кудахчет – облако Или вьюга? Недруги, Пощадите голову – это мудрое веретено, Что прядет такую прекрасную пряжу стиха. Каждый проулок логовище. Стальными клыками бряцает Густая, как шерсть медведя, толпа воинов. И вся Русь разбойно В четыре пальца Свищет. Удаль, удаль Не заколдовали тебя веков ворожеи!.. Где же я, с кем буду, Положу себя на ладони чьи? 8 Город к городу каменным задом, Хвостами окраин Окраины. Любуйтесь, граждане, величественнейшей случкой! Гиганты, безумия хлебнувши яд, Языками фонарей зализывают раны. Молюся о них молитвой такой: (Вздымая руки Тяжолые, как якоря): «Социалистический боже, даруй «Счастливейшее им потомство – «Сынов, внуков и правнуков. «В чорные зубы фабрик гаванскую сигару, «Ладони пригородных мостовых «В асфальтовые перчатки втисни «И еще тысячу т. п. маленьких радостей. 9 Камень Вавилонской башни Усеяли Твои зерна Скифии вчерашней Поля. Черна ладонь твоего сеятеля. Нет серпов Для этого всхода, Жнеца нет. Гранитной тропой На цепи, что в железной руке, Невская бежит вода. Волн металлическое бряцание, Валов ржание Поет миру о новой каторге. Солнце, вода и ветер вы сегодня почетные которжане. 10 Счастье, обыкновенное как весна, Неужели все ещо мало Тебе человеческой пищи. Виснут, все длиннее виснут Над голубыми щеками далей Чорные уши кладбищ. Кончено. Все кончено. Степная тишь в городе. Долинное безмолвие движется по проспектам. Рыдайте матери. Розовая говядина Ваших сыновей печется на солнечной Сковороде. Один иду. Великих идей на плечах катомка, Заря в животе И во лбу семь пядей. Ужасно тоскливо последнему Величеству на белом свете! 11 Как к кувшину в горячий полдень Ко мне приди и молодой и старый Студеные кусать сосцы. Наполню Новыми дарами Мешочки дряблые скопцов. Из целомудрого ковша Серебряного семя Каплю. Касаньями Сурово опалю Уста наивно возалкавшие И, наконец, под хриплый петли лай, Потайные слепые двери Откроет тело. О как легко, как сладостно нести мне материнские вериги!..

12.

Не правда-ли, забавно, Что первый младенческий крик мой Прозвенел в Н.-Новгороде на Лыковой Дамбе. Случилось это в 1897 году в ночь Под Ивана Купало, Как раз – Когда зацветает Папоротник В бесовской яме. С восьми лет Стал я точить Серебряные лясы. Отсюда и все беды. Имя мне при рождении дали Ну – и т. д. И проч. проч.

Сентябрь 1919

Ноябрь 1920

Вадим Шершеневич

Перемирье с машинами

В небе птицы стаей к югу вытекли, Треугольник фиговый на голи синевы. Осень скрюченной рукою паралитика Удержать не может золота листвы. В верстах неба запыхались кони бы Сколько их кнутами молний ни зови. Гонит кучер на запад по-небу Солнечный гудящий грузовик. Город машет платком дымка приветы И румянцем труб фабричных чу! зовет, А с грудей котлов в кружева огня одетых Нефтяной и жирный пот.

«Сноп огня перед мордою автомобилью…»

Сноп огня перед мордою автомобилью Нюхает наветренный тротуар и дом. Ветер, взяв за талью с тонкой пылью Мчит в присядку напролом. Вижу: женщина над тротуаром юбками прыснула Калитка искачалась в мачише. В чорные уши муфты руки женщина втиснула И муфта ничего не слышит. Слушай, муфта! Переполнилось блюдо Запыхавшихся в ужасе крыш, Молитву больного верблюда Гудком провывшаго услышь. Люди! Руки я свои порочные В пропасть неба на молитве вознесу… Не позволю трубы водосточные Резать вам на колбасу. Слушайте, кутилы, франты, лодыри! Слушай, шар наш пожилой! Не позволю мотоцикл до одури Гонять по мостовой. Слышу сквозь заплату окон-форточку, Дымный хвост наверх воздев, У забора, севшаго на корточки, Лает обезумевший тефтеф. Лает он, железный брат мой у забора, Как слюну текя карбитовую муть, Что радуга железным пальцем семафора Разрешает путь на небо мне. Друзья, ремингтоны, поршни и шины, Прыщи велосипедов на оспе мостовой! Никуда я ст вас, машины, Не уйду с натощак головой. О небесные камни ступни мои В кровь не издеру. Заладоньте, машины любимые, Меня в городскую дыру. Заладоньте меня, машины! Смотрите, смотрите, авто! У бегущаго через площадь мущины За плечом не поспевает пальто. Уничтожьте же муку великую, Чтоб из пальцев сочился привет. Я новое тело выкую Себе, беспощадный поэт. Оторву свою голову пьяную И чтоб мыслям просторней кувырк Вместо нее я приделаю наново Твой купол, Государственный Цирк. И на нем прической вырощу Ботанический сад и лысинку прудком, А вместо мочевого пузырища Мытищенский водоем. Зданья застынут балконными ляшками Закат разольет свой йод. Мосты перекину подтяжками, Будет капать ассенизационный обоз, как пот. Рот заменю маслобойней, Ноги ходулями стоэтажных домов, Крышу надвину набекрень спокойней И новый царь Давид готов. Я дохнул, и колоколом фыркнула Церковь под напором новых месс. И кто то огромной спичкой молнии чиркнул По ободранной сере небес. Я дохнул, и колоколом фыркнула Церковь под напором новых месс. И кто то огромной спичкой молнии чиркнул По ободранной сере небес. Слушайте, люди: раковины ушей упруго Растяните в зевоте сплошной: Я пришол совершить свои ласки супруга С заводской машиной стальной!

Май 1920