Самосожжение, Книга 1, Лист 2

«Через слезы, через кровь, через боли…»

Через слезы, через кровь, через боли Я к пристани тихой приду, В своей переменчивой доле Я стороны хорошие найду. И буду довольствоваться малым, И тихие слова понимать, Весною питаться снегом талым, И нищенку обнимать. Насмешки, ядовитые шутки Я с улыбкой отстраню. Мой близкий, мой дальний, мой чуткий, Я свое прошлое хороню.

Петербург. 1913.

«Я буду ждать нашей встречи…»

Я буду ждать нашей встречи И четки перебирать. Будут медленно таять свечи И огоньки дрожать. Книгу маленькую держать я буду На коленях худых. Я слов никогда не забуду Твоих.

1913.

«Мне стыдно громко молиться…»

Мне стыдно громко молиться И стыдно об этом говорить, Хочется куда-нибудь укрыться, Обо всем забыть. Чулан ли, заброшенный садик, Или жаркий чердак… Чтобы все осталось сзади, А впереди был новый знак. Мне стыдно признаться во многом, Но когда-нибудь я пойду Туда, где, отмеченные Богом, Зажигают восковую звезду. Молиться, молиться, быть может, Чем тише, тем лучше мне. Ах, кто мне, кто мне поможет Найти любовь в огне!

1913.

«Можно выйти из тела…»

Можно выйти из тела, Точно из комнаты, закрыв дверь, И пойти в глубь леса смело И сказать: Подойди, зверь! Можно взять лапы медвежьи И к ним припасть… И с людьми встречаться реже, И целовать пасть. Будут ветки хрустеть звучно, Йоги заплетаться во мху. Нет! Не будет никогда скучно Преклоняться стиху. Можно выйти из тела, Из проклятой комнаты, закрыв дверь на крючок, И устроить жизнь умело, Так, что позавидует даже беззаботный сверчок.

1913

«Я ненавижу тело бренное…»

Я ненавижу тело бренное, И сердце злое не люблю. Пусть жизнь берет меня аренная; Молчу. Прощения молю. И свист бича, как обжигающий, Как изнуряющий огонь. Вот я, больной и умирающий, Целую белую ладонь. Во мне смеется сердце грубое, Во мне поет шальная кровь. Картонные целую губы я И нарисованную бровь. Горит, горит свеча недвижная. Сильна прижатая рука, Ах нет, не выдуманно-книжная Моя зажженная тоска! Я ненавижу тело сочное, Изгибы рук, изгибы ног. И вот сознательно, нарочно я Свое мучение зажег. Пусть будет вечер с тихой ласкою, Пусть будут очи, как огонь. Лицо закрою бледной маскою И прикушу свою ладонь.

«Ответить я не сумею…»

Ответить я не сумею На прямой, твердый вопрос. Лишь возьму, обниму за шею И пролью белоструйность слёз. И на длинные, хмурые речи Я открою большие глаза. Задрожат и запрыгают плечи Потому, что в душе гроза.

«За старческой дряхлой рукою…»

За старческой дряхлой рукою Разутый, разбитый пойду. Быть может, как старец, открою Сокрытую в тучах звезду. И если жесток перекресток Двух белых, двух тихих дорог, Я буду стоять, как подросток, Который от горя продрог… И, взявши цветочную руку, Припавши к цветочным губам, Я тихую, гордую муку Беззвучно, бесслезно отдам.

1914.

«Враг! Слово Враг! Сколько муки…»

Враг! Слово Враг! Сколько муки В нем. Сколько ужаса в слове Враг. Поцелуйте растянутые руки И примите из крови знак! Пусть безумно и страшно будет, Пусть разумники кричат: – Идиот! – Помолиться бы о дивном чуде, Пока не выступит теплый пот. Враг! Слово Враг! Сколько звуков, Сколько звуков в сочетании букв. Я не помню железного стука, И ослабевших я не помню рук! И вот только помню: поцелуй последний, И вот только нижу – бледный лик. И крик: жалкий привередник, Молодой старик! Враг! Слово Враг! Сколько мыслей, Сколько мыслей и сколько мук. Пусть к кликушным я буду причислен, Вот поцелуй мой, – жестокий друг!

1913.

«Прости, Господи, мои грехи…»

Прости, Господи, мои грехи, Прости, Господи, темные мысли, Отгони эти тучи, что повисли Над головой, где ютятся грехи. С каждым днём грубее и хуже Становлюсь, как камень, как пень, Укажи мне, Господи, ступень, Где бы мои муки были уже. Моё сердце, как злой король, Всемогуще и безответно. Я зову Тебя, повторяю несметно, Прикоснуться к тебе позволь.

«Распластайте меня на стене…»

Распластайте меня на стене, Груз горячий к ногам привяжите, Проводите по голой спине Раскаленно-железные нити; А потом воспалите глаза И обрежьте усталые губы, И скажите: с тобой, егоза, Мы еще недостаточно грубы. А когда, захрипев, потяну К отдаленному образу шею, Не давайте могильному сну Отхватить боевую траншею. Но когда затрепещет едва Пламя жизни, едва пробужденной, Говорите хмельные слова О любви, о любви пригвожденной. И потом, взяв за ноги меня, Завертите в изысканной пляске, И орите о радостях дня И о девственной, трепетной ласке. Затаив изможденную плоть В бесконечно крутящемся верте, Начинайте сжигать и колоть, Ждя пришествия радостной смерти.

«Казни меня, казни пренебреженьем!..»

Казни меня, казни пренебреженьем! Я муки горькие готов принять твои, И для тебя готов самосожженьем Окончить жизнь под знаменем любви. Казни меня, казни пренебреженьем! Пусть Огнь души страданья опалит И будет яростней и громче подниматься, Глаза мои, как нежный малахит Не будут тихою печалью заниматься. Пусть Огнь души страданья опалит.

«Я – раб, незнающий и жалкий…»

Я – раб, незнающий и жалкий, Я – тела бледного комок. Удар приму от злобной палки, Дрожа от головы до ног. Пусть будут яростны удары, Пусть тело бьется, как змея. Достоин мук, достоин кары, Достоин слез и крови я. Одно лишь слово понимаю, Одну молитву лишь творю: «Сгореть», но сердцем не сгораю, А только медленно горю.

1913.

«Вижу желтые искры и плачу…»

Вижу желтые искры и плачу, Далеко, далеко до конца, И не скоро еще обозначу Душу светлым сияньем венца. Будут искры и море немое Золотого, святого дождя, А в груди это сердце пустое Затихает. Безмолвствую я. И зову. И прошу окончанья. Путь, как нить телеграфная, строг, И лежу, затаивши рыданье, У Твоих осязаемых ног.

1914.

«По дорожке иду и хватаюсь…»

По дорожке иду и хватаюсь За деревья, за ветки, за кусты. Я многого не понимаю, Не люблю долгой версты. А идти надо. В движении Ветер сильней и острей. Иногда у меня головокружение, Иногда – виденье морей. Но все это, право, не к делу, Кто душу мою разменял? Мне оставил черную, а белую, Завернувши в фартук, – взял…

1914.

«Жгучий стыд до боли, до униженья…»

Жгучий стыд до боли, до униженья, Крик сдавленный, удар и боль! Мысли, плачи без звука, без движения Я ненавижу свою роль. Ужасная, убивающая середина! Не очень хороший и не очень плохой, С сантиментальной душой арлекина И с игрушечной сохой. Ах, куда мне, куда склониться, И кому, кому мне сказать, Что все лица, все лица, все лица Отразили ужасную печать! Жгучий стыд до боли, до униженья, И обжигающий крик кнута. Мои мысли, мои крики без движения И головокружительна моя мечта.

1913.

«Мое сердце еще недостаточно каменно…»

Мое сердце еще недостаточно каменно, Но я окаменения хотел, Чтобы кровь не горела пламенно, Чтобы я за других не болел. И когда вдруг внезапно расчувствуюсь И помочь безкровным хочу, Я в сердце не каменном чувствую Дрожание, приближение к лучу. И молитвой тогда неумелою Обращаюсь к Тебе, мой Бог! Я тоскою безмозглой, безтелою От добрости Твоей далек… А потом, склонившись к железному Или каменному столбу, Я целую немного грязную, Порыжевшую трубу.

1914.

«Я убил залетевшего в щели…»

Я убил залетевшего в щели, Залетевшего в щели жука, И потом на измятой постели Я без жизни, без мысли, без цели Больно сдавливал жилы виска. Он был вредный, жестокий, опасный, Но он жил, он шумел, он жужжал. Ах, зачем я комок желтокрасный С отвращеньем, со злобой напрасной, Завернувши в бумагу, держал? А потом, позабыв свои бредни, С постной миною нищему грош Протяну, возвращаясь с обедни, Как наглец, как обманщик последний!.. Боже правый! Простишь ли? Поймешь?

1912.

«Целовать нарисованные ноги…»

Целовать нарисованные ноги И думать и не думать в этот миг, И берег видеть пологий, И прятать в полотно свой лик. Может быть это лучше, чем плакать, Чем кричать хрипло: караул! Запретит ли Он железом звякать И ненавидеть людской аул? Я не знаю. Сонно. Пусто. Где-то вдали гудит паровоз. И размякли все мысли и чувства, И зазвенели стекляшки слез.

1913.

«Я хотел бы, взяв руку и положив…»

Я хотел бы, взяв руку и положив Ее себе на грудь, заплакать Мой Господи! Я еле жив, Я, как снег растаявший, как слякоть Я изолгавшийся, уставший крот, Ненавидящий блеск алмазный! Ты видишь, как змеится мой рот, Какой я грязный? И сердце… но есть-ли оно? И голое. Боже! Поймешь-ли? Почему, я, как темное дно, Почему я такой нехороший? Я пробовал, молился, жег Свою душу, свою кровь, тело, Но дух мой любить не мог И плоть моя не горела. Теперь – равнина путь. Все прямо, без извилистых точек. О, Господи, подыши мне на грудь И пошли на меня ветерочек.

«Я оградил себя от буден…»

Я оградил себя от буден, И поднял душу в синеву. Пусть сон застывших непробуден, Я пламя встречу наяву. И душу хмурую, как вечер, Зажгу сжигающим лучом, И электрические свечи В ней вспыхнут яростный мечом. Забыть бы прошлое, узнать-бы Как будет звонок новый шаг, Как обрученные в день свадьбы Волнуюсь, жду заветный знак. И феерические песни И гимны слышу наяву… Моя душа! Сквозь Огнь воскресни И воплотися в синеву.

«Себя ударить мне жалко…»

Себя ударить мне жалко, Я такой нежный и голубой, Да и не послушается палка, Обструганная тобой. Но вот подойдешь ты дорогой, Которой я навстречу шел. И вспомню я карающего Бога, И вспомню вершины зол. Теперь твой удар ужасен, И не сладок и не могуч. Ты видишь – мой взгляд стал ясен. Еще камней навьючь! Быть может станет легче, А может быть и тяжелей. Я предчувствую свой поздний вечер. Ударь! Приласкай! Согрей!

1914.

«Ах, не надо звонких и колючих…»

Ах, не надо звонких и колючих И беспощадно ужасных слов. Пусть на небе вытанцовывают тучи, Постукивая, гвоздиками каблуков. Мне некуда устремиться и заплакать, Хочется быть малюсеньким совсем; Вымазаться чернилами, лаком, И не решать жизненных теорем. Ах, не надо жестокостей и уколов – Я изнервничался, дайте мне покой. Вокруг, будто осенью, все голо, И нельзя побеседовать с сочувствующей душой. Довольно наркотических откровений, Довольно играть с огнем! Где-нибудь в сыром подвале стать на колени, И без дум, без слез, без мучений Кончить со вчерашним днем!

1914.