Падун немолчный

Читай! Перед тобой страницы В крови моих несчетных ран, В них ткань узорной небылицы И шелест Отческих полян. Мне дан восторг преображений! Я странник, медлящий досель Покинуть жуть твоих селений, Влюбленный в певчую свирель. Читай! Здесь блеск седатой пены, Немолчный, зыбчатый колдун, Из радуг ткет иные плены Тебе мой рифменный падун.

Схима муки и любви

Надела любовь мне кровавую схиму, Огнем оградила порог. Когда же я, сирый, к блаженному Риму Дойду паутиной дорог? Творю я метанья, читаю каноны, Акафистов медленный ряд, А в сердце и муки и плачи и стоны Огнем негасимым горят. Когда же ударят пасхальные звоны, Распятого снимут с креста И радость заменит надгробные стоны И пустынь откроет врата? Надела любовь мне кровавую схиму Объятий, измены и слез, Чтоб я пилигримом к блаженному Риму Терновый венец ее нес.

Квартет из «Риголетто»

В гостиной догорал квартет из «Риголетто», А ты сидела скромно в уголку дивана В такой простой и светлой кофточке, С прической Пушкинской Татьяны. И мне хотелось так внезапно подойти И вдруг обнять тебя и радостно приникнуть К твоим губам и пить твой алый рот, Девическую свежесть и любовь. Но были люди; я сидел тихонько И только нежно, томно улыбался… В гостиной догорал квартет из «Риголетто» И в сумерках рождался новый день.

Стрекозы

Мы стрекозы – солнца розы, Над водою мы кружим, В легком scherzo amoroso В пыль блестящую летим. Светы-святы; как агаты, Наших крыльев чешуя, Мы восторлсенно крылаты, Как воздушная струя. Доля вянуть нежным розам, Нам стрекозам – умирать, Больше в scherzo amoroso Не порхать… Но мы помним шепот струйный, Золотую солнца пыль, Хоровод наш поцелуйный, Зноя сказочную быль. Как топазы и агаты, Мы стрекозы – солнца розы, Мы восторженны и святы И крылато Наше scherzo amoroso.

В поле – у креста

У Христа, полевого Христа Руки тонкие словно лучинки И бегут торопливо тропинки В дальний лес от подножья креста. Все поля и луга, перекаты, Кружева отдаленных лесов, Пыли облако, след от подков, Церковушки да ветхие хаты. А при въезде в деревню – плетень И на нем, словно птицы, ребята… Небо гаснет торжественно – свято И закат уронил полутень. И к кресту, полевому кресту Торопливо бегут все тропинки И лучи ранних звезд невидимкой Посылают моленья Христу.

Видишь, Рок нам на чресла повесил…

Видишь, Рок нам на чресла повесил Пояса из улыбчатых лилий, Серебро наших радостных крылий Оволшбил, полюбил, окудесил. И пути наши тяжки и святы. Души – краски небесных палитр, Изумруды и яхонты митр Лучезарностью Отчей крылаты. Мы – далекие, дикие шхеры На прозрачно-синеющем море, В нашем детском и алчущем взоре Золотые мелькают химеры. Мы – напев пламенеющей веры В облаков вечереющем хоре.

Случайной

Как, неужели муж у Вас, Перед которым Вы, смущенная Бесстыдным взглядом тусклых глаз, Стоите нагло – обнаженная? Вы мне казались тонкой девочкой, Был так наивен Ваш хитон, Сходились брови Ваши стрелочкой И говорили Вы, как звон. Смеялись радостно и весело, Преображая чудом мир, Весна Вам душу окудесила Зеленым строем звонких лир. Так для чего Вам тень альковная И обниманья и постель, Когда Вы вся, как май, чаровная, Вся искрометная, как хмель! Отодвигайте смело занавес И выходите к нам, к окну, Ведь хоронить еще нам рано Вас, Вам не пристало плыть ко дну. Как, неужели муж у Вас И Вы уж женщина – не девочка, Такая маленькая Евочка С миндалевидной щелью глаз?

В домовине

Мне снился сон: бездушной глиной Лежу недвижно под холстиной И облаком над домовиной Куренье ладана. Мне хорошо в гробу сосновом, Я не тревожим пошлым словом, Не увлекусь обманом новым – Ведь все разгадано. Вдруг Кто-то мне сказал: «Порушу Твой смертный сон, исторгну душу И повлеку, смеясь, на сушу От дымов ладана». И я ответил: «Я молился, Ночами плакал, в страхе бился И разрешить, слепец, стремился, Что мне загадано. Оставь меня в гробу сосновом, Под оком Божиим суровым, Под светло-дымчатым покровом Курений ладана». Но снова явь. Нет домовины. Кругом болото – царство тины. А иго горестной путины Вновь не разгадано.

Лестница

Иннокентию Жукову

Устилает сумрак лестницу… Может здесь найду прелестницу? По ступеням этим каменным Поднимусь к блаженствам пламенным. Устлан ход цветным коверчиком С пестрым пляшущим узорчиком, А внизу все кто-то движется, Чей-то шепот смутно нижется. Страшно, жутко. За перилами Полон воздух злыми силами… Высоко живет прелестница; Сумрак кутает всю лестницу. А на креслице – Рогатое, Что-то движется, Косматое. Коль увидит – мигом бросится, Сердце злобой Вражьей скосится. Не дойти мне до прелестницы: Юдо спит на близком креслице, А назад идти не велено И в глазах серо и зелено. На перилах, над пролетами Не смутят меня заботами: Тело тяжкое низринется, Юдо, тени – все покинется. Ах прощай, прощай, прелестница! Там – в пролетах – в Небо лестница!

Карачун

Иннокентию Жукову.

Есть на свете злой колдун, Малый, шепчущий ведун, Что не знает смены лун, Старикашка карачун. Жуть болящего томит: Карачун в дверях стоит, Зорко, радостно глядит И дубинкою стучит. Он все стены обойдет, У икон колен не гнет, За подушкою прильнет, К уху тяжко припадет. Он поет: «Усни, усни, Сладко будет нам в тени, А людей гони, гони: Позавидуют они». Сумрак кажет темный гроб. Карачун дубинкой – хлоп… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Он идет, идет вдоль стен, У икон не гнет колен, Наш пленитель, злой ведун, Старикашка карачун.

Щур

Милый, тише – видишь, щур Там в углу – так мрачен, хмур, Словно карликовый тур… Вдруг любви он скажет «чур!» И рассеется наш сон, Ты забудешь, что влюблен, Что под радостный трезвон Шла с тобой я под уклон. Много, много по углам Непонятного умам: Здесь смеются, шепчут там И пророчат беды нам. Милый, тише – вылез щур… Глаз блестящий мрачен, хмур… Ближе сумрака ажур – Вдруг любви он скажет «чур!»

Во сне

Она жжет меня – черная ревность

По твоей незнакомой земле.

Александр Блок.

Неужели узнать невозможно Что ты шепчешь порою во сне? Мне и смутно и тяжко и ложно… В лиловатом огне Гаснут тучи… И ты, утомясь, задремала И мечты покрывало. Точно облак летучий, Опочило на милом лице. Шепчешь ты про миражность пустыни, Про какой-то серебряный иней И мечтаешь о древнем Кольце… Ты ушла В непонятные, чуждые страны, Где идут, все идут караваны, Уплыла В челноке одиноком В беспокойный, таинственный бред. От кого-то ты ищешь ответ И в томленьи глубоком Мне и смутно и тяжко и ложно… Лиловеющий сумрак поник… Неужели понять невозможно Никогда Потемневший, как к ночи вода, Твой тревожный и страстный язык?

Вдовун

Был хвойный лес душист, игольчат И странно скользок перекат И темным зовом был окольчат Твой вечереющий наряд. Уж на поверхности озерной Дробились лики кротких лун И кто-то плакал, как упорный, Неутешаемый вдовун. Нам было сумрачно и жутко, Был странно скользок перекат, И ожидал напрасно шутку Твой оробевший, жалкий взгляд. Я под срываемым покровом Читал сплетенья страстных рун И плакал в бешенстве суровом Неутешаемый вдовун.

Матово

Она меня любила матово, Как волны – тихое весло, Как точно смотрите на скаты Вы Сквозь потускневшее стекло. Она меня любила бешено, Любила бешено остро, И было алое привешено К берету черному перо. И дни казались укорочены, Как в сенокос – лугов трава, И были мехом оторочены Ее хитона рукава. Она меня любила бешено, Любила бешено и зло – И было в спальне занавешено С утра и до утра стекло.

Их не было минувших весен – 20 Докучных лет еще придут когда? О как в тебе горит любви руда – Сентябрь и пятница – 13! Я мальчик, я готов признаться всем, Что я люблю тебя – что завтра буду снова Ждать твоего ласкающего слова. Я мальчик вновь, сегодня мне лишь 7. Я рад – сегодня будет крем, А после сладкого мы будем целоваться Тайком от всех… Так радостно влюбляться Когда сегодня мне минуло только 7, Тебе – в сентябрь и пятницу – 13.

13 сентября 13 года.

«Нет выше счастья лжи и боли…»

Нет выше счастья лжи и боли – Внимая гнева тяжкий гром, В стыда объятиях, без воли, Лежат под хлещущим бичом. Взнесенный милою десницей, Он тяжко падает, как меч, Взвивается кровавой птицей И кожу рвет с палимых плеч. Но мука выше – ложь и злобу В лице любимом прочитать И каждый шаг, как путь за гробом, Ногой дрожащей отмерять. Над сердцем бич взнесен и вьется И длит кровавый свой полет; Оно в исходной боли бьется И славословит смертный гнет. Я славлю бешеную птицу – Твой бич, алеющий в крови, Взнесенный милого десницей Во имя муки и любви.

«Вы странная, Вы нежная, случайная…»

Вы странная, Вы нежная, случайная, Вся в инее, вся в льдяности, вся смех. Замерзшая под осень роза чайная. Мгновенная, как грохоты трамвайные, Вся молния, вся громная, вся спех. И в полдень, как плывут с манерой важною Прогуливать кокотки и коты, Проходите Вы узостью пассажною, Храня под скучной пылью эрмитажною Желанные, грозящие черты. Сереет. Небо точно виноградины. Идете Вы, торопитесь домой, Где водят Вас торжественные гадины Вкруг буден надоедливой оградины Усталою, бессильною рукой. Но здесь еще, средь тартара трамвайного, Вы все-таки мгновенная, вся смех, Бескрылая но гордая, случайная, Безмерная как радостности тайные, Вся громная, вся молния, вся спех.

13 сентября 1919 г.

Игорю Северянину

Прогремит Ваше имя

И в омолненном дыме

Вы сойдете на землю –

мирозданья Колумб!

«Качалка грезэрки».

Дорогой и пленительный Игорь! Ты – воспевший Балькис и Менкеру, Ожививший мне сладкую веру В золотое веселие игор, Ты – создавший ручьи между лилий, Звоны радостных, новых созвучий – Снова сердце мне нежно измучай Устремлением дерзостных крылий! Ты – воспевший Балькис и Менкеру, Ты – над озером дремлющим птица, Яркоцветных напевов цевница, Похититель изгибов пантеры, Светоч новой, неведомой веры, Долгожданная песен криница!

Обри Бердслей

Как сумрак спустится устало лиловея, Люблю забыть дневных забот обман И снова видеть вас – виденья дальних стран – Создания капризного Бердслэя. Вы – дамы пышные, как тени на стене, Пьеро покинувший комедию dell'arte И смело спутавший обыденности карты В своем узорчатом, голубоватом сне… Мне легче дышится. Причудливый Оскар Встает в созданиях капризного Бердслэя; В истоме вечера блаженно так немея Я отдаюсь волшбе узорных чар. О твой пленительный, великодушный дар! О сердце милое капризного Бердслэя!

Далекому другу

Иннокентию Жукову

с любовью братской.

Да, я люблю тебя – люблю твой алый клик, Которым друга ты встречаешь на пороге, Твоей мечты затейные пироги, Их расписной и утлоносый лик, Задумчивость и важность влажных глин, Твой смех люблю, твой милый фартук синий И кельи мрак и тишь рабочих скиний И сеть незримых дружбы паутин. И долго жду. Еще алеет рань И много дней еще бесследно канет И много дум еще обманно манит – Упорно жду. И мчу мой дух в Бретань, Где светоч твой так сладко сердце ранит.

«Взгляни, взгляни на тонкий полог…»

Взгляни, взгляни на тонкий полог, На синий полог над тобой, Где звезды благостный Астролог Рассыпал щедрою рукой. Еще на западе – там сеча Закатных ангелов и тьмы, Еще молитвы недалече, Что возносили кротко мы. Неисчерпаема кошница Опалоблещущих цветов – Он близок, чаемый Денница, Владыка радующих снов. Взойди на млечные дороги, Сорви обманные цветы, Мы будем мудрыми, как боги, В хитоне утренней фаты. А скучный день – он так недолог. И снова вечер. Над тобой Денница, благостный Астролог. Сокрытый тонкой синевой, Опалы звездные на полог Вновь сыплет щедрою рукой.

Зайчики

Бегут, бегут по стенке зайчики, Как легкокосые китайчики. А мне смешно – Гляжуся в синее окно, Мне кажется: давно, давно Все было так, Часов немолчный, медный так И на дворе шарманки визги, Над камнем радужные брызги Из тонкой уличной кишки, В лабазе – важные мешки, Смешки И говоры прохожих И вереницы дней похожих Так друг на друга… Мгновенья смеха и испуга… И мне смешно Глядеться в синее окно И знать, что все, все раньше было И отцвело, как дым кадила, И снова пышно расцветет – И бирюза и солнца мед – И вновь растает, Как этот зайчик убегает По пестрой комнаты стене, Смеется, прячется в окне, Вдруг исчезает.

18 мая 1913 г.

«Наша встреча на зыблемой палубе…»

Наша встреча на зыблемой палубе Под надутым и плещущим парусом! (Если-б сроки те сердце узнало бы!) Небо вышито пламенным гарусом, Море радостью огненной залито, Золотой пеленою окутано – Миражи ли вдали, острова ли то? Сердце бьется безвольное спутано. И жемчужной, дрожащей короною Зажигаются в гаснущем пламени Звезды дальние там пред иконою Долгожданного, чудного знаменья. Хорошо нам на зыблемой палубе. Сердце сбывшейся радостью налито И узнать оно жадно желало бы – Миражи ли вдали, острова ли то?

28 декабря 1912 г.

В саду

Сирень играет на свирели Душистой, свелой, фиолетовой. И, улыбаясь, Вы присели – Над Вами солнца свет эгретовый. Он золотит песок дорожек. Тоскою светлою Вы схвачены. В траве густой змея и ежик Борьбою яростной захвачены. Так блеск колец змеи чешуйчат, А иглы ежика так колются; Фонтан дождит лениво-струйчат, Березы небу пестро молятся. Ленивым полуднем захвачены, Вы задремали светло-розово В саду, жарою озадаченном, В покрове зелени березовой.

«Я устал от долгих бдений…»

Я устал от долгих бдений И метаний и молений, Кинул пустыню мою И путем лесных цветений, Чрез сплетенья светотеней, Пробираюсь и пою. И кого в пути ни встречу, Всем любовию отвечу – Истомился без огня. Кельи сумраки далече, Золотые стрелы мечет Войско радостного дня. Надо мной голубооко, Вольно, сладостно, глубоко Расцветает синева. Что мне жребии пророка? Путь свободен мой далеко, Свет и тени и трава. Не миную светлой встречи, Буду слушать смех и речи, Пробираюсь и пою. Кельи сумраки далече, Всем любовию отвечу, Кинул пустыню мою.

У гроба

Отгорел. Лежит – не дышит. Воскресения не ждет. Завтра ладан заколышет Пламя желтое как мед. А сегодня голос тонкий Что-то жалобно твердит; Сердце, словно у ребенка, Нежной жалостью болит. Будет пенье, целованье, Отпуст благостный грехов, Равнодушие, рыданья И земли желанный зов. И струит мертвец тяжелый, Сладковато-пряный тлен, Точно сосен алых смолы В сроки сумрачных измен. Тяжело и сладко. Жалит Сердце мудрая змея: «Скоро ль мой челнок причалит, Тлен пленительный лия?»

«Твой голос, словно у ребенка…»

Твой голос, словно у ребенка, Звучит наивно, муки для. Ты как зверек, как в сказке Сонка В палатах пышных короля. Жужжат серебряные пчелы, Спустился вечер, ты одна И песней томною виолы Стыдливо радостно пьяна. И все молчит и все уснули. Лишь там, в лазоревых лугах, Лучисто дышит звездный улей И луны плещутся в прудах. Поет виола нежно, тонко, В камине гаснет жар угля – Твой голос, словно у ребенка, Звучит наивно, муки для.

Бессонница

Глухая ночь. Луна ползет, как рак На голубую мель нечаянно попавший. В саду шуршит уныло лист упавший И старые часы твердят упорно «так». Все люди мертвые. И сонные гробы Объемлют их. В окне навесы елей, Ночных цветов пьянящие свирели И томно важные и старые грибы. Глухая ночь. Лишь мягко бродит сон И ворожит и заклинает сладко И мир творит, где каждый шаг – загадка, Где каждый миг – властительный уклон. И сердце ждет и чует вещий знак. Глухая ночь. Оно глядеть устало На белый пруд, на блеск лампады алой – Но медлит сон – чародарящий маг.

«Наши сны – это смутные домы…»

Наши сны – это смутные домы На искомых душой берегах; Их огни нам влекуще знакомы. Мы покинули суетный прах, Снова радости мучат и жалят, Снова легкий и сладостный бег – Скоро сон нас воздушно причалит О забытый и кинутый брег. Снова дети, мы верим и чаем, Снова медленно, тихо поем И в обителях Отчих играем, Благодати Отеческой ждем. Рабской долей к земному влекомы Оживаем в томительных снах, Где горят позабытые домы На искомых душой берегах.

«Я не могу поверить чуду…»

Я не могу поверить чуду И не устану я искать И буду вечно и повсюду Мессию жадно ожидать. Когда придешь и тихо скажешь: «Он там иди скорей туда!» Помыслю: «Ты меня миражишь, Как берег – зыбкая вода». Я золотому солнцу чуда Поверить детски не могу, Ищу его и жду повсюду И чуя, трепетный, бегу. Ты вновь кропишь, далекий Боже, Закатной кровью вечера, Но сердцу сирому дороже Теней задумчивых игра. Беззвездный мрак и злые ночи И поиск, поиск без конца Пути неведомых урочий К селеньям благостным Отца. Там, в снах смеяся и играя, Руками радостно плеща, Мчу сердце к призрачности рая, Как камень – меткая праща.

«Пустыня любит муки…»

Пустыня любит муки, Миражит нам глаза, Рисует там фелуки, Где желть и бирюза. И мы кричим устало: «Гляди – вода, вода!» – Над нами солнце ало, И небо, как слюда. Мы жаждем тьмы и ночи, Кончины злого дня, И голос слаб пророчий От полудня огня. Идем… В истоме муки Закрыли мы глаза – И вот нас мчат фелуки, Где желть и бирюза.

«Укажи мне, укажи…»

Укажи мне, укажи, Кто нам строит миражи, Расцвечает ярки сны Соком пьяной белены? Кто кидает шаткий мост К островам сверкучих звезд, Вводить в блещущий чертог, Где царить единорог? Мы бездумные плывем К островам, где царский Дом Облекает дня закат В багрянец прощальных лат. Сон меня заворожил, Полюбил, преобразил! На воздушном корабле, В облаков неясной мгле, Мчит меня на остров тот Дымно-пламенный пилот. Кто сказал ему: «Лети!» Указал ладье пути? Кто рисует наши сны. Май несбыточной весны, Строит ночи миражи? Укажи мне, укажи!

Круг повседневности

Солнце. Моторы. И грохот трамвайный. Гулы. Шуршанье бесчисленных ног. А наверху – голубой и бескрайный, Бледный, магический, древний цветок. Сумрак. Лученье. Поющие светы. Улицы точно ликующий зал. Смехи. Улыбки. Наряды. Кареты. А наверху – бирюза и опал. Тени. Молчанье. Закрытые двери. Женщины. Вскрики. Темно и темно. Прежнее. Страхи и власть суеверий. А наверху – до истомы черно. Ярко. Малиново. Гадостно-ало. Золото. Что-то лепечущий день. Поднятый занавес – ждущая зала. А наверху – мед, шиповник, сирень.

16 августа 1913 г.

В Трифоновой церкви

(XVI век). Слышал и я эти ризные вздохи, Видел я медленно тающий дым. Веры сбирая последние крохи, Сладко я плакал печалью томим. И на шелку желтоокие птицы Клекоты древние строго хранят, А за окном – мхи, рубины брусницы, Голос заблудших и робких ягнят. Морю подобны простые напевы – Сладко слезами кропить и кропить Лик пресвятой и божественной Девы. Вьющей златую, блестящую нить. Небо подобно опаловой чаше, Старцу подобен немолчный падун. Что они беды и горести наши Перед лицом праотеческих рун? Солнце – как пламень немеркнущий глаза День нескончанный – полярная ночь! О это ты – светловодная Паза. Полюса дивного древняя дочь!

Лапландия, река Паза, 1913 г.

«Нам хорошо. Не знаем лиха…»

Нам хорошо. Не знаем лиха Под сенью чудотворных риз. Лишь по ночам выходит тихо На ловлю хитроумный лис. Но бдит мерцающая рака, Над ней покров, как скальный мох, И в небе мантию из мрака Раздрал бушующий сполох. Нам хорошо. И так любезно Входить без совести угроз Под кровы низенькой трапезной, Где умилительный Христос Творит извечные уставы Прощальной Вечери. Везде В скалистой тундре пахнут травы И тихо молятся звезде. И над болотом свищет тонко Чего-то ищущий кулик И кротко, словно мать – ребенка, Качают тучи солнца лик. А там, за этой цепью дальней Пустынно-первозданных гор Гремит упорный и печальный, Соленый, плещущий простор. Нам хорошо. Не знаем лиха Под сенью чудотворных риз, Лишь но ночам выходит тихо На ловлю хитроумный лис.

Ледовитый океан, Печенгская обитель. 1913 г.

Напев келейный

Ладаном сладко овеяны Теплятся души так жарко, Отрада нам звон колокольный, В нас вера пылает так ярко. Схима и гроб – впереди нам, Тихая пристань обители, Мимо проходят все беды, Светят на нас небожители. Четками день обозначен, Тают неслышные годы, Кроткими Божьими агнцами Сойдем мы под темные своды. Ладаном прах наш одымлен В неба восходит обители, Отрада нам видеть Отца, Кротко поют небожители.

22 августа 1913 г.

Читая Жамма…

О Господи, в Твой сельский, скромный дом Веди меня березовым путем, Туда, где перед ликами икон. Кряхтя, творят старухи свой поклон, Где ал старинный шелк поблекших риз, Где ласточки забились под карниз, Где сине тает сладкий вздох кадил, Летит посланник Божий Гавриил; На блещущих вратах святая Мать Не устает златые нити ткать, А за престолом светочи лампад Венком неугасаемым горят. И зелень светловидным клобуком Покрыла, Господи, твой скромный, сельский дом И мантия синеющего льна Бестучно и молитвенно ясна. Позволь мне видеть блещущий потир. Где кровь Твоя, спасающая мир, Позволь и мне смиренно приступить И крови той молитвенно испить И, славя тьму божественных щедрот, Пройти через молящийся народ, Средь жаркого дыханья деревень, В зеленую, узорчатую тень. А вечером, как сумрак огоньки Зажжет вдоль усыпляемой реки, Позволь направить мирный мой паром И плыть опять в Твой сельский, скромный дом.

24 августа 1913 г.

Напев отходный

Тебе не нужны, не нужны Напевы и пляски иные, И их колдуны – падуны И сажити звезд голубые. Я знаю, закован и хил Несешь ты разумные цепи И радуги огненный пыл Тебе все пестрей и нелепей, Я знаю, ты робок и трус – Зачем тебе пламени строки? И ел тебя похотный гнус И райские свечи далеки. Тебе не нужны, не нужны Зажженные, светлые росы… И мчат тебя вдаль падуны И бьют о безумья утесы!

17 августа 1913.