Союз Поэтов. Сборник 1

Всероссийский Союз Поэтов приступая к издательской работе, намечает последовательный ряд сборников-бюллетеней Союза под общим наименованием СОПО, где будут пред ставлены все литературные направления и школы соединяемые ВСП.

ПРЕЗИДИУМ ВСП

УЧАСТВУЮТ

ИМАЖИНИСТЫ

Грузинов Ивнев

ФУТУРИСТЫ

Буданцев Ечеистов

АКМЕИСТЫ

Эрберг

ЦЕНТРИФУГИСТЫ

Аксенов Бобров

ЭКЛЕКТИКИ

Бенар Ковалевский

НЕОРОМАНТИКИ

Стенич

ПАРНАСЦЫ

Федоров

СИМВОЛИСТЫ

Белый Брюсов Сологуб

КЛАССИКИ

Фет

Редакционная Коллегия ВСП

Иван Аксенов

«Пожаром дрожавший праздник…»

Пожаром дрожавший праздник Еще отгорал в звездах, Чтоб ночью рост его важный. Раскинутый, не зачах – Мой сон уходил и плавал Под резонатор всех, трепетавших днем Воль и своим, неуемным. Полночь кропил огнем А, хрусти, хрусталем созвездий. С башен звеня, стекал Извиняющимся курантом Колокольный Интернационал. Я же все, что слезы достойно, Чем дыханье было полно, В эти звезды забросил горстью, Устрицу на морское дно. Та радость и бель не тщетно Дробилась, взлетя, в тебе, Небесной пустыней, светлой. Песнь о последней борьбе.

Андрей Белый

«Из родников проговорившее ночи…»

Из родников проговорившее ночи В моем окне Нежданные, мерцающие очи Восходят мыс. Блистает луч из звездной рукоятки. Как резвый меч; Мой бедный ум к ногам смущенных братий Слетает с плеч. Я – обезглавлен в набежавшем свете Лучистых глаз, Меж нами – Он, Неузнанный и Третий, Не бойтесь нас. Мы вспыхнули, но для земли – погасли. Мы – тихий стих. Мы – образуем солнечные ясли. Младенец – в них. Слепую мглу бунтующей стихии Преобрази, Я не боюсь, влекут Христософия Твои стези. Ты слилась мне, светясь… когда-то, где-то: Сестра коя! Люблю тебя: Ты – персикова цвета Цветущая паря. Как ведший вихрь, гласят неумолимо Гласят в голубизне – Твои слова, пронесшиеся мимо, Но сказанные мне. В свои глаза сплошные синероды – Меня возьми; Минувшие, глаголющие годы Мои уйми. В твоих глазах блистают: воды, суши – Бросаюсь в них: Из глаз Твоих я просиял в души, Как тихий стих. И сердце – обезумевшая птица В немой мольбе Пусть из груди – разорванной темницы Летит к Тебе. Мы – вспыхнувшие, вспыхнувшие дети В нежданный час: Меж нами – Он, Неузнанный и Третий; Не бойтесь нас!

Наталия Бенар

«Когда ж опять пески и кадош…»

Когда ж опять пески и кадош Ступни босые опалят? Когда, когда вернет судьба мне Азербейджанские поля? И медь цикад, и клекот орлий, И над Араксом звон осок – Ах, до сих пор щекочет горло Смерчами взвихренный песок. И слов забытых; сердце ищет: «О, джан, о, джан. мэн бульдурам!» Вернусь ли вновь, слепой и нищей, К твоим степям, к твоим горам? Какою дикою отравой Мне сердце напоили вы? Молчат внимательные травы. Скрипят агавы, стонет выпь.

Сергей Бобров

«Когда детонирующий город…»

Когда детонирующий город Рассыпается на куски, И секундомером сердце Карабкается в виски, Покрывая жемчужным потом Линии зевающей редко руки Мелкие россыпи изумрудов Стекла блеснут, Выдавленного в кристаллические груды Вихря движением круглых свирепых рук; И знакомые крики Пятого этажа: «Дым! Ты не боишься? – я боюсь!..» И медленно расстающиеся с небом Клоки и короны дымных медуз, И их адская важность Раздувающих ноздри убийц, Торжествующие раздавливающие звуки В панической щедрости падающие вниз. Мешок взбаламученных сердец и тут же Перековерканные страхом мечты: Бедное зеркало цветущей весны, ты ли Подергиваешься смертной тошнотой. И все же: крики сломя – голову автобусов. Шариком – кузнечики мотоциклов; вниз. – Солнце сквозь жирный дым – и Угрюмо напяленные каски лиц, – И все же: эти головни – последний Выжимок сорвавшегося огня, Его окровавленные бредни – Лишь сгорающая с треском суета.

Валерий Брюсов

«Все люди, люди и люди…»

Все люди, люди и люди, Всех осанок, величин и мастей. Розетка, мировых иллюзий, За работой, на пир и в постель. Все люди, теперь и прежде, И в грядущем, взглянув за забор, Повтор все тех, же арпеджий. Аккордов старых набор. Ахилл ли, Терсит ли, Елена ль, Поэт, чиновник, король, – Весь сверток земной вселенной Под печатью одна бандероль. А, быть может, на синих планетах – Чудовища, владыки стихий, О чем не молчали в сонеты, Чем не блистали в стихи! А, быть может, в огне иль в незримом – Демоны, дьяволы, – вы – Кто пылаете, мимо, мимо, Презирая кивком головы!

«Через сердце к зеленому полю…»

Через сердце к зеленому полю Первый проведи меридиан; Он упрется в точку, где полюс Полярной звездой осиян. И от этого мига жалеть ли Путей вперед и назад, Где и в прошлом все тысячелетья И в грядущем гневно грозят. Расточить, как щедрый наследник, На икру этого дня сумей Мудрецов, постов, проповедников Клад, что собран в твоем уме, Пусть кровь твоя просочится В века из земной ризницы. Где будут кормиться волчицей Ромы иной близнецы. От вселенной тебя ли отымем? Всех солнц разорвется связь, Вихрями в пустоте золотыми, Калейдоскопом нелепым резвясь, Меч от зенита к надиру Насквозь тебя пронизал; – Над вечностью им балансируй В бесконечности тронных зал.

Сергей Буданцев

«Тобой – волненье черное волос и тюфяка…»

Тобой – волненье черное волос и тюфяка, и духота, и темь, и мгла, гноящая века. постели скрип, и рыжий блеск и корридора дым, обваливаясь шарканьем и говором воды. заваливает сплетнями гостиничный прибой, влипает в уши, серу рвет – тобой, тобой, тобой. Ссыхаясь в номер, втянуто со льда мое пальто, с мороза пальцы к горлу, как ветки подо льдом. Лежим. В мясной торговле потушен пульс не так, как вытянутым штепселем тьма отбивает такт. Густая сырость льнет сплеча к неряшливым губам убийственной солдатской потливостью рубах. Рогожей пахнет ночь мертво, и липнут со звезды в окно, на кашель, одеял холодные пуды. Фонарь, взмахнувши площадью, на форточке повис, движет, движет мрак и лясканье, и визг. Ночь одинока, как мороз, просунутый в окно, в дрожь одури, в кипенье губ, на поцелуев дно.

Георгий Ечеистов

«Сгорая, уйду…»

Сгорая, уйду. До края дойдешь И ждешь? – Скажи, каково лета? Приветом, испиты лаж и дож. И это – Гири на весы. Проверить счетчик! А сын резца и бантиков на кофте Слезой росы Не сможет ложь извилить четче По самой лучшей копоти судеб. О лишнем порошке твоих утех Растрата умираний И мелких слав. Бери у тех Где всходы ранние и руны. Сквозь струны Колебаний смеха Глядит невозмутимый Вячеслав. И я, коленопреклоненно Целую розовую плащаницу Твои колени, кисти рук. Моих томлений багряницу (Твоих порук) Карая дружбой вынесет мой разум.

Иван Грузинов

«Ситцевый полог чуть колыхнулся…»

Ситцевый полог чуть колыхнулся. Сдавленный стон, Точно муху тощую пьет паук. Икота. К двери сапожищи шмыг. Журавец у колодца: ау. Вечер тенью мохнатой шагнул, Стер, позолоту С тонкой Закатной тесьмы. Небо в окно Ветошкой линялой. Крепко приправлен Дух щаной Дымом табачным и потной онучей. Дрожь. Ледяная кора. Схвачен ком одеяла. Черево воды холодной ведро, Тестом проквашенным пучит. Иглами в тело впились. Всхлип краткий. Последний порыв. Подкатило к горлу, Душит лепешкой клеклой. Из матки Студнем рыжим По волосикам слизь. Круглое, красное медленно перло Как из горшка перепрелая свекла. Выплеснут крик звонкий. Бабка ощерилась сукой поджарой. Рухлые пальцы вяжут пуп. На пеленки Капля темным рубином с ножа. В копоть лампада луч Как голубую тропу. В пыльном божничном углу. Где сентябрьские мухи сонные Проползая По стеклам икон Кропотливо узоры рисуют, Дева Марш Сиськой пергаментной пичкает Иисуса, И до зари На лубочную зыбку и полог тряпичный Щурит византийские глаза.

Май 1921

Рюрик Ивнев

«Кровь и тонкий кролик…»

Кровь и тонкий кролик, И звезд зыбкая тверда. Целовать твои руки только, Вот моя жизнь и смерть. Чей это черный праздник? Ветер и сосны. Огонь. Царь Иоанн Грозный Вернул бы мне эту ладонь. Ветер и ветром пытки, Готовя воздух. Готовь. Черными звездами вытки В небе мою любовь. Каждая косточка боль и Сквозь воду и твердь Целовать твою кожу только Вот моя жизнь и смерть.

«Я молюсь тебе сгустками крови…»

Я молюсь тебе сгустками крови. Ядом язв, белизною души. Это ты мою кровь приготовил. Вез меня мою жизнь порешил. Золотая душа гильотины Миллионами стоптанных глаз. Как клещами впивается в спину Убегающего от вас. Мне хотелось бы черной неволи, Монастырского скудного дня – Чтобы харкали кровью мозоли На опухших ногах у меня. Чтобы эти слепые молитвы Добрели до тебя, точно мать, Что шатаясь пришла к полю битвы Над зарубленным сыном рыдать.

Янв. 1921.

Вячеслав Ковалевский

«Трауермарши. Ребра…»

Трауермарши. Ребра Горизонтов в теле коммун. Гипнотизирует кобра Неповторяемых лун. Нищую губ мерку К телу любви кто? Дни на ресницах меркнут, На пуговицах пальто. Взмыленных тел оратория. Запах морей в губах. Страсть или тихое горе В горницу вносит судьба? Глаз декретический росчерк. Слов и ночей сулема. – Качай твои рыжие рощи Над тихо сходящим с ума! На крови, на страсти бренной Молодость сожжена. О, тело твое вербена. Ни любовница, ни сестра, ни жена.

1921

«Еще одну память на старость…»

Еще одну память на старость. Меж книг, ерунды и страстей. Кровь бившую в ночи гитарой Неведомых скоростей. Последнюю, верьте, цыганку, Сжигаю костром на зарю. – Всю жизнь и поэмы – цыгаркой. Захлебываясь, раскурю. Глаза, обожженные скулы И душною домною рот, – Пляши! Я ослеп, Мариула, Безпамятствую как крот! Пляши! Я не помню. О стены Кровь бьется в орбитах гитар. Вся страсть, все иные системы Дыханье и этот загар. Бей пол! На прилавках гитары Разменивай плечи на дрожь! – У сердца графины угара, И синий, как сумерки, нож.

Май, 1921.

Наталья Кугушева

«О, трудный путь заржавленных разлук…»

О, трудный путь заржавленных разлук. Вино отравленное вкусом меди! Сожженных губ – похожих на золу – Не зачерпнет надежд веселый бредень Колесами раздавливает час На пытке медленней распластывает тело. И снова ночь тугая как печаль, И снова день пустой, бескровный, белый. Лишь ожиданье шпалами легло, Под паровозным растянувшись стуком. Осколки слов разбившихся стеклом Царапают целованные руки.

Тарас Мачтет

«Незабудки в сухарнице…»

Незабудки в сухарнице. Леденчики. Семь комнат. Ослан-Мурза В зимний вечер. Альги Наброски по стеклу там за. Кувшинчики но сланцу. Лины Пряничный домик. Смолки, Цепочки шпата и) опилки – Вишневка. Чашечки в шелке. Девочки около стола. Сливы. Пешком с вокзала. Сборы. Красивая Мечь. Ульи Из Чудского займища. Пришла. Венчики по долу: дали. Кузнечики и майские жуки. Капельки, капельки. Рушники В зимний вечер. Приборы. В сгоревшем флигеле пережни. Пешком с вокзала. Кузнечики. Семь комнат… Дзинь.

Варвара Монина

«Сон завалил камнем…»

Сон завалил камнем И воздуха пожар И боль, сжатую руками. Хлынувшую к глазам. И все – что листвой напелось, Голосом и долгой весной – Встало мертвым, белым Облаком под синевой. Мне ли, мне ли это, – Чтобы только и вспомнить могла: Сгорбленные эполеты Лермонтова, Хлынувший сумрак глаз, Стих, как молния тревожный, Перестреленной свист струны. Бумаги гусиную дрожь И подпись – пятна луны. И в мертвый, рухнувший кручей, Не забить в каменный сон: Так – любил и мучил, Любил и мучился он.

Федор Сологуб

«Не знаю лучшей доли…»

Не знаю лучшей доли, С сумою, с посошком Итти в широком поле Неспешно, босиком. Вздыхают томно травы В канавах вдоль дорог. Безшумные дубравы Не ведают тревог. Не спорит здесь с мечтами, Не шепчет злую быль Под голыми ногами Податливая пыль. В истоме знойной лени Даря мне холодок, Целует мне колени Прозрачный ручеек. Легки и звонно зыбкие Стихи в душе звенят, Как ландышей улыбки, Как томный запах мят. И всем я чужд отравам, Когда иду босой По придорожным травам, Обрызганным росой.

Валентин Стенич

«Мы никогда не позабудем…»

Мы никогда не позабудем, веков отряхивая пыль, дарованную ныне людям великолепнейшую быль. Идет июльскими ночами «могуч и радостен», как встарь, в венце и тоге за плечами вдоль Невки Медный Государь, Металлом царственных велений обрывки слов звучат в тиши: Мой вскормленник, Владимир Ленин, великий подвиг заверши; Восстания огонь угрюмый бросай в октябрьскую метель!.. Мои антихристовы думы свершить – уделом не тебе ль?.. Ну, где же ты? Скорей! Не мешкай завещанный переворот!.. И сардонической усмешкой неправильный кривится рот.

«Наркомвоен отрывисто чеканит…»

Наркомвоен отрывисто чеканит Главе правительства сухой вопрос. И у широкого окна очками Поблескивает строгий Наркомпрос. Каким-то нереальным фейерверком Разбрасываются обрывки фраз: «Товарищ! назначенье Главковерхом Вам принесет сегодняшний приказ… Волнения рабочих в Вашингтоне!.. Восстанием охвачен Будапешт!..» И взор усталый машинистки тонет Под грудой зашифрованных депеш. Наркомфинансов с Наркоминоделом Беседуют о пониженьи цен. И странно-чужд в дворцовом зале белом Нерусский председателя акцент. О, эти люди, твердые как камень. Зажженные сигнальные огни!. Их будут чтить веками и веками, И говорить о них страницы книг. И летописец пламенной свободы Восстановит восторженным пером Закуривающего Наркомпрода И на столе у Наркомзема бром.

Киев 1918.

Вас. Федоров

«О, повторимость песен спетых…»

О, повторимость песен спетых, искрящиеся зеркала, седая, злая муть легла на ваши радужные светы… Тону душою несогретой в отчаяньи, что стелет мгла. …Вы слышали? – Он умер, Томас Гдан, в какой-то Индии, в безвестном где-то… Что-ж мне осталось? – выцветшие строки газетной вырезки бессмысленно читать. да по моренам родины жестокой как привидению ненужному блуждать: волнующей влекущий голос барда не кинет в кровь мою желанный крик: «Эдварда»…

«Мой Мункен Венд, я знаю – непохожи…»

Мой Мункен Венд, я знаю – непохожи вы на того, с кем я была знакома… С какою болью вам, нечаянный прохожий, вчера шепнула я – рассеянная –: «Томас…» Не вам понять какой мечтой влекома страдалица душа! Вот вы ушли… и что же? мне тягостен покой родного дома… совсем одна… Ничто мне не поможет! Свинцовый сон сомнет – и снова, из тумана давно-минувшего, звериный глянет взгляд… вся задрожу, впивая сладкий яд… руками стисну грудь – так я встречала Глана! …и вдруг проснусь. Кто постучит в окно? – Лопарь, животное… теперь ведь все равно.

P. S.

Итак, вы иль Гильберт томитесь жаждой тела Эдварды Мак? – Ну, что-ж… берите смело!

Из архива Эдварды

23 май 1921.

Олег Эрберг

«Мы торговали воском и ладаном…»

Мы торговали воском и ладаном, и от неба совсем посинели; а багдадские персы молились и меняли деревянную печень и мясо полишенеля. Священен пот умирающего шиита в унавоженном верблюдами квартале. И длительна полночь Гарун-аль-Рашида, когда в предбаннике под Сородой мы щекотали. И когда мы с'ели нашпигованного гусем, полшенеля Гасана, пришли из кизекового леса и принесли нам золотых фазанов семь грязных юношей из сонного Эфеса. А когда мы тонули в море, от арабских акул причал ища, вспомнили, что не было церквей в Бассоре. А с неба ухмылялось блаженное лицо царя Алексей Михалыча.

«В тумаке фонари тяжелы и неярки…»

В тумаке фонари тяжелы и неярки. Как душу уберечь от томной мокроты?… И вечер звезды выбросил в Гайд-паркс из «Общества презренья бедноты». Напудренный парик в Вестминстерском аббатстве на шторах хартий золотых пустынь, – Аббат о кознях лунных мастурбаций читает внятно мерную латынь. Расскажут мясники туманной кровью с крыш, как в воловьих шкурах индульгенцию таят. И над парламентом алжирская мартышка кривлялась, как ирландский депутат. И каждый кэб кричит аббату: «Ав-ва», и шепчет брань молитвою бичей, и желтогрязная и мутная канава качала ватных королевских голубей. Какой квартал игрушечный мне снился? Какой удел таинственный мне дан? И вот аббат звездой перекрестился, принявши Темзу за Иордан.

Афанасий Фет

«Амур – начальник Гименея…»

Добрейший Павел Николаевич!

Амур начальник Гименея, А Гименей без водки пас, Вот отчего я не краснея. Решаюсь беспокоить Вас. Податель сей бежит к Гимену, А Вы Амур! уж так и быть Велите за простую цену Покрепче водку отпустить. Вам труд не будет безвозмездный, О нет! котлеты посочней У них тебе Амур уездный Подаст наш повар Гименей. И тараитасик Ваш походный Узнав по тысячи примет, Вот он заступник всенародный, Воскликнет Афанасий Фет.

Степановка, 11 сентября.