Скорость передвижения неспешно движущейся процессии — с каретами, с телегами — раза в три-четыре меньше, чем у всадников на свежих лошадях. К тому же, сопровождающие принца едва ли спешили и утруждали себя и его высочество ночной ездой: в противном случае они бы уже дней пять назад оказались в замке Бру. Нехитрые подсчеты и знание бруленских дорог убедили Эмиля в том, где именно следует искать кортеж. На Западном тракте, ибо больше — негде: остальные дороги плохо годятся для карет, — и на расстоянии десяти-пятнадцати миль от замка, не далее. Далорн не стал допытываться у неожиданно появившихся монахов, откуда им известно, что принц с сопровождающими прибудет именно утром. Это более чем походило на правду: переночевать на ближайшем королевском постоялом дворе и отправиться в последний недолгий путь. Вопрос состоял лишь в том, произвели ли такие же подсчеты те господа, что окопались в замке Бру. Эмиль знал, как опасно недооценить противника и счесть его глупее себя. Он решил, что они тоже все просчитали, знают, где искать принца, и к нему уже явились или вот-вот явятся вежливые господа, якобы присланные бароном Бруленом для встречи особы королевской крови. Эмиль знал, что среди сопровождающих принца найдется не меньше пяти его бывших соратников по тайной службе. Кому они поверят? Королевскому указу или тому, с кем восемь лет работали бок о бок? Далорн, агент Крысолов, не мог поручиться за исход переговоров, но он обязан был попытаться. Пусть король предал и его, и герцога Алларэ, пусть он уничтожил все то, что строилось сотни лет, король — еще не страна, и долг перед страной превыше всего. Долг требует защитить принца Элграса любой ценой. Если быть честным перед собой, то два монаха, девушка и сам Эмиль — та цена, которую он заплатить готов. Всадник повернул голову, в очередной раз оглядев своих спутников. Девушка, которая едва держится в седле и каждые пять минут давится тяжелым лающим кашлем. Молоденький монах в серой рясе, погруженный в себя, и, кажется, изнывающий от осознания своих ошибок. Пожилой монах, по виду — бывший солдат, держащий поводья одной рукой, притом левой. Худших помощников в задуманном Эмиль себе представить не мог. Двоим нужен был лекарь и постель, третий не годился для боя, у него и оружия-то не было, а если б и было… сколько этот сын эллонского или литского владетеля провел в монастыре? Все, чему его учили в детстве, он давно и прочно забыл, хорошо хоть, верхом ездить не разучился. И то, наверное, потому, что этому вообще разучиться невозможно.

Беда состояла в том, что других спутников у Далорна не было. Оставить Керо на сеновале под присмотром раненого монаха? Сельдям на смех! Даже если поверить в то, что брат Жан отыскал их благодаря своему особому чутью, то остальным будет проще: два конных Блюдущих не могли не привлечь к себе внимания. Достаточно расспросить крестьян, и их найдут. Искать по окрестным деревням братьев по Лиге и просить их об укрытии для девушки? Прекрасная идея, но вот времени на нее нет; не осталось…

Вечерние сумерки переливались всеми оттенками крови и расплавленного металла. Наверху, над головами, еще сиял золотисто-серый круг дневного неба, но его неумолимо теснило алое, багровое, пурпурное, медно-рдяное; а над горизонтом уже поднималась стена ночной тьмы. Еще почти светло, но тени уже ложатся по-вечернему, крест-накрест, почти черные и глухие. Хорошее время для ужина и отдыха. На королевском постоялом дворе считали точно так же, и еще там считали, что посторонним — не место рядом с младшим наследником престола.

— Стой! Кто такие? Разворачивай! — четверо караульных у ворот, и не чета давешней жабе с бердышом. Эмиль вгляделся в четверку. Ни одного знакомого лица, и неудивительно. Те, кто ему нужны — повыше чином, и не будут просто стоять за забором. Они — ближе к принцу, постоянно рядом с ним.

— Позовите старшего! Немедля! — приказал Далорн. — Дело короны!

— Дирк, позови капитана, — распорядился один из караульных, сержант. — А вы, господин, назад подайте. Брат Жан без спросу спешился и шагнул к караульным. Эмиль только открыл рот, чтобы выговорить ему за самоуправство… …и услышал конский топот. Услышали его и Керо, и второй монах, и сам брат Жан. С двух сторон навстречу друг другу ехали два отряда всадников. Не меньше полусотни с каждой стороны, как наскоро прикинул Далорн. Вечерний яркий свет мешал определить цвета мундиров — они показались красно-черными; но откуда тут взяться мерцам? Алларец сердито прищурился. Белое и лиловое, просто белое стало алым, а лиловое — черным…

— Это — нападение! Переодетые враги! — Эмиль тряхнул за плечо ближайшего солдата. — Пропустите нас и командуйте тревогу!

— Этот человек говорит правду! Его высочество в опасности! — добавил, перекрывая топот, брат Жан. Голос у монаха оказался высоким, но звучным. Сержант-сеориец встряхнул головой, словно надеясь, что нежданные гости расточатся в воздухе, как демоны после молитвы, выбранился, потом толкнул ворота.

— Вы — внутрь! Стоять там, не двигаться! Ждать капитана!

— Керо, и вы, брат, сюда, быстро! — приказал Эмиль, помогая сержанту открыть ворота. — Спешивайтесь! Во двор выбежал капитан. Тоже незнакомый; определенно, Эмилю сегодня не везло. Искать своих никакой возможности не было: трое гвардейцев с арбалетами бдительно следили за каждым движением незваных гостей.

— Капитан Братиану. Назовите себя и своих спутников!

— Владетель Далорн из Алларэ. Со мной два монаха ордена Блюдущих Чистоту и госпожа Къела, — Эмиль очень надеялся на то, что до капитана еще не дошли последние новости, а потому названные имена не заставят его перейти к весьма неправильным действиям.

— Что вы здесь делаете и почему подняли тревогу?

— В замке Бру закрепились преступники. Баронесса Брулен и ее сын мертвы. Там — мятеж и заговор против короны. Сейчас отряд заговорщиков подъезжает сюда, чтобы захватить его высочество. Их около сотни. Капитан королевской гвардии недаром занимал свое место и получал жалованье втрое выше, чем у равных ему по чину. Он задумался лишь на мгновение; потом темные глаза, в которых плясали алые блики, заледенели.

— Брат-расследователь из Ордена может подтвердить сказанное. Это он сообщил о событиях.

— При чем тут монах?

— В замке Бру — не только заговорщики. Они еретики. «Заветники». Подошедшие брат Жан и Керо согласно кивнули, но не стали мешать разговору. Девушка опиралась на руку монаха. Второй пытался успокоить лошадей, которые чувствовали тревогу хозяев, а еще им очень не нравился тесный и людный двор, в котором они оказались.

— Сколько у вас человек, капитан?

— Немного, — мрачно буркнул Братиану. — Если все это правда… Голоса, возня за воротами. Калитка приоткрылась, пропуская давешнего сержанта.

— Господин капитан, там прибыли встречающие из замка! Только их больно много… — добавил он. — У ворот только десятка два, а по улице еще вчетверо…

— Грамоты у них есть? — спросил керторский капитан.

— Есть, но не дают, офицера требуют. На крыльцо вышел еще один гвардеец, постарше и повыше ростом. Капитан Братиану взбежал к нему, принялся докладывать, бурно жестикулируя и указывая то на Эмиля со спутниками, то за ворота, то куда-то в направлении второго этажа постоялого двора.

— …не открывать. Скажите, что мы не нуждаемся в сопровождении. Господина и монаха ко мне… — расслышал Далорн приказ полковника. Эмиль с братом Жаном сами взбежали на крыльцо, едва не столкнувшись со сбегавшим вниз капитаном. Высокий мужчина с полковничьим жезлом и был одним из тех, кого надеялся увидеть здесь бывший агент королевской тайной службы. Оставалось только надеяться, что этот — не из бывших. Далорн знал его только в лицо, не помнил ни имени, ни положения в тайной службе.

— Темно ночью в Агайрэ… — вместо приветствия произнес Эмиль.

— …и жарко летом в Керторе, — откликнулся полковник. — Вас давно разыскивают новые верные слуги его величества. Я не из них, потому готов вас выслушать. Пароль, кстати, отменен три седмицы назад.

— Благодарю, — кивнул Эмиль. — Учту. Как я уже объяснил капитану Братиану…

— Он мне рассказал. Теперь я хочу получить ответ на два вопроса: насколько это серьезно и при чем тут еретики?

— Серьезнее и быть не может, — ответил Далорн.

— Господин полковник, мне будет затруднительно объяснить все обстоятельства дела, но я говорю вам, что его высочество ни при каких условиях не должен оказаться в руках тех людей… — вступил монах.

— Воля матери нашей Церкви? — не без иронии поинтересовался полковник.

— Если угодно, так. — Брат Жан шутить не собирался.

— Они настаивают, а также говорят, что мы могли быть введены в заблуждение беглыми преступниками, которые угрожают особе принца, — вернулся капитан Братиану.

— Беглые преступники — это мы с госпожой Къела, — объяснил Эмиль.

— Все это клевета и ложные измышления! — изрек брат-расследователь. — Орден Блюдущих Чистоту берет этих людей под свою защиту!

— Сейчас мы проверим, кто прав. Капитан, повторите им еще раз, что мы не нуждаемся в сопровождении и утром прибудем в замок своими силами!

— Вы намереваетесь… — вытаращился брат Жан.

— Ни в коем случае, — успокоил его полковник. — Смерти баронессы уже достаточно, чтобы мы вернулись, а, учитывая сопутствующие обстоятельства – вернулись незамедлительно. Но мы проверим, насколько благонамеренны эти господа. Вы же, — кивнул он брату Жану и стоявшим внизу Керо с пожилым монахом, — пройдите на второй этаж.

— Я останусь, — покачал головой Эмиль. — А вот мои спутники… Керо, братья — вы слышали? Быстро, быстро!

— Не слишком-то вы любезны и с монахами, и с дамой, — удивленно приподнял брови полковник, когда троица поднялась по крыльцу и скрылась за дверью.

— Они меня поймут. Простите, я не помню вашего имени…

— Полковник королевской гвардии Георге Добре к вашим… Господа по ту сторону ворот оказались совершенно неблагонамеренны, но весьма решительны. Получив отказ капитана, они немедленно перешли к действиям. Вопль из-за ворот, свист стрелы, удар о тяжелые доски, ограждавшие постоялый двор…

— Вот они, гхм, и определились, — флегматично сказал Добре, после чего оттолкнул Эмиля в угол, бросив «Вы — защищаете своих подопечных!», перемахнул через перила и принялся весьма темпераментно командовать гвардейцами.

Далорн оглядел двор. Не меньше десятка человек уже стояли там, еще столько же выбежали наружу. Пожалуй, полковник Добре был прав: свое дело Эмиль сделал, предупредил гвардию, охранявшую принца, а теперь настало время позаботиться о тех, кого он впутал в эту гнусную историю. Или — они его впутали, кто теперь разберет? Кто-то кого-то определенно во что-то впутал, а теперь королевский постоялый двор может стать могилой для всех, и впутанных, и впутывавших…

— Стоять! — рык гвардейцев…

— Это наш спутник! — брат Жан.

— Пропустите его! — звонкий голос подростка… — Я приказываю! Его высочество принц Элграс выглядывал из-за плеча гвардейца, загородившего собой дверной проем и глубоко негодовал на то, что его приказов никто не слушает. Керо прижалась к двум монахам, стоявшим в тесном коридоре. Пятеро гвардейцев с легким недоумением взирали на весь этот переполох. Трое уже обнажили оружие, видимо, собираясь пресечь его самым простым образом.

— Я знаю этого господина! Пропустите его!

— Ваше высочество, вы…

— Именем Церкви…

— Я приказываю!

— Не двигайтесь!

— Эмиль!

— Все! — рявкнул Эмиль, поднимая руки и отступая к двери. — Довольно! Я стою на месте! Полковник Добре велел мне подняться сюда! Сколько у вас всего людей?

— Три десятка, — ответил гвардеец в мундире капитана. — Считая местную охрану…

— Селедкин хвост! Почему так мало?! Там снаружи добрая сотня… здесь есть другой выход?

— Да.

— Проверьте! Через десяток минут нам придется уходить отсюда.

— Здесь командует полковник Добре! — оскалился капитан.

— Он скомандует то же, обещаю! Эти люди пришли за принцем.

— За мной?! — опять высунулся мальчишка.

Снаружи с громким треском рухнули ворота. Потянуло гарью. Шум сделался опасно близким и сильным. Кажется, кто-то выламывал дверь на первом этаже…

— Всегда знал, что подохну в каком-нибудь кабаке, — расхохотался Эмиль, выхватывая саблю из ножен и захлопывая дверь. Судя по топоту, вверх по лестнице бежало слишком много незваных гостей. Пятеро, может, шестеро. Рядом с Далорном встал капитан, за ними — брат Вильгельм, где-то разжившийся гвардейской шпагой. Алларец глянул на них через плечо и решил, что компания героических смертников ему нравится. Вот только принца и Керо из нее определено следовало вычесть.

— Ваше высочество, немедленно отойдите от окна!

— Не отойду! Это мой дядя приехал! Брат Жан скорбно вздохнул, обхватил принца за талию и отодвинул от окна, после чего прикрыл ставни. Дни, проведенные с младшим наследником престола, убедили монаха в том, что это — лучший способ добиться желаемого. Может быть, крайне непочтительный и глубоко противоречащий дворцовому этикету, но зато надежный и действенный. Тем более, что среди недостатков характера юного Элграса ни излишняя церемонность, ни чувствительность к требованиям протокола не значились. В сущности, он был обычным подростком, которому через девятину исполнится четырнадцать, и мало чем отличался от молодых послушников, своих ровесников, которых в монастыре Святого Иллариона было три десятка. «Мало чем? — поймал себя на глупой мысли брат Жан и невольно улыбнулся. — Если бы, если бы…» Вот как раз с тремя десятками послушников сразу и можно было сравнить одного принца Элграса. Он был везде, он хотел все потрогать, попробовать, изучить, понять, попытаться сделать самостоятельно. Монастырь Блюдущих Чистоту не был предназначен для приема столь значительных особ, и даже лучшие гостевые покои, отведенные Элграсу, сгодились бы только для знатного владетеля, но никак не для королевского отпрыска… вот только королевский отпрыск считал иначе. На второй день своего пребывания в монастыре он заявил, что будет жить, как все. И старательно попытался это осуществить. Поначалу отец-настоятель только приветствовал данное начинание, сказав, что юному отроку полезно будет пожить простой размеренной жизнью. К труду его никто принуждать не будет, ибо это излишне, но вот вставать с братией, трижды в день молиться и питаться вместе с остальными, а также посещать уроки с послушниками вполне дозволительно. Настоятель просчитался; повседневные работы интересовали его высочество ничуть не меньше прочего. Точнее, принц хотел все делать своими руками, и чтоб непременно выходило не хуже, чем у привычной к труду братии. Назвать принца белоручкой не смог бы и самый несправедливый наблюдатель. Его интересовало, как работают шорник и бондарь, как доят коров и принимают роды у овец, чем отличается сорняк от моркови, чем кормят птицу и как холостят кабанчиков. При этом интерес его был вполне деятельным: его высочество не удовлетворялся объяснениями, он хотел сам надергать сорняков, нажать на ручку холостильных щипцов и посмотреть на несушек.

Поросенок убежал, на грядке не осталось ни сорняков, ни моркови, брат-шорник, не отличавшийся особым терпением, пообещал огреть Элграса испорченным хомутом. Особенно зачаровала принца такая простая вещь, как обработка бревен для постройки сарая. Он взял топор и бодро принялся обрубать с хлыста сучья, потом самостоятельно раскряжевал два хлыста на бревна нужной длины и ошкурил их. В процессе раскола на доски часть материала оказалась безнадежно испорчена, а рубанок отобрали, побоявшись, что принц останется без пальцев. Отец-настоятель Ириней, глядя на это из окна, покачал головой.

— Принц-плотник, экое недоразумение… Этак у нас и король-пастух из сказки обнаружится!

На третий день отец-настоятель, замученный жалобами братии, передумал и велел не пускать Элграса на хозяйственный двор, но, поскольку запереть его в гостевых покоях счел слишком жестоким, отправил в распоряжение брата-воспитателя, к самым младшим послушникам, велев подчиняться всем его приказам и соблюдать внутренний устав жизни в монастыре так же, как это делают все прочие его обитатели. Здесь особа королевской крови тоже не затерялась среди ровесников. Разумеется, Элграс был по всем предметам подготовлен куда лучше, чем дети крестьян, ремесленников и даже владетелей, у которых был выявлен талант к распознаванию ереси. Поэтому его совершенно не интересовали рассказы наставников, но когда он по недосмотру брата-воспитателя просочился на особый урок, оказалось, что наследник престола весьма не бездарен на нелегкой стезе Блюдущих Чистоту. Проклятые предметы и вещи, которые использовались в обрядах, он безошибочно отличал от других, схожих с виду, но не побывавших в тех опасных местах, где творились богохульные ритуалы. Там, где прочие юноши долго ломали голову, пытаясь понять, чем один нож отличается от другого, Элграс, не задумываясь, выбирал верный.

— И швец, и жнец, и на дуде игрец, — удивился настоятель Ириней. — Юноша столь же одарен, сколь и несдержан, и второе, вероятно, является следствием первого. Он мог бы стать великим королем…

— Он младший, — напомнил брат Жан.

— Увы, — развел руками отец-настоятель. — Однако ж, судьба и короля, и крестьянина — в руках Сотворивших, а нам их помыслы неведомы.

— Ваше преосвященство, можно ли доверять суждениям этого юноши?

— Вполне вероятно, вполне вероятно… — покачал головой отец-настоятель. — О чем именно?

— В дороге мы разговаривали. Его высочество довольно откровенен, и много рассказывал об обстоятельствах, что предшествовали его ссылке. Я подозреваю, что некие люди, враждебные и королю, и Сотворившим, нарочно сделали так, что он отправился именно в Брулен, где к тому времени захватили власть наши противники. Рассказ девицы Къела заставляет меня считать это правдой. Разумно ли будет позволить принцу вернуться в столицу после того, как он чудом избежал гибели?

— Брат, я понимаю, что ты привязался к этому юноше. К нему легко привязаться, он из истинных королей. Но подобное — не наше дело. Мы искореняем ересь, а не лезем в дела королевской семьи.

— А если ересь уже во дворце? — впрямую спросил брат Жан. — Если новый комендант столицы — сам еретик и покрывает еретиков? Разве нас это не касается?

— Иди. Я обдумаю твои слова. Называя спасение принца чудесным, брат Жан был искренне уверен в том, что говорит правду. Спасло их именно чудо, ибо храбрости и мужества человеческих было недостаточно, чтобы отряд отбился от нападения втрое более сильного противника на постоялом дворе, вовсе не пригодном к обороне. Он и не отбился, постоялый двор был захвачен и, наверное, сожжен, но брат-расследователь ухитрился не только уцелеть, но и в компании раненого керторского капитана и трех гвардейцев выбраться вместе с принцем. Им дважды удалось запутать следы и обмануть погоню, дерзнувшую преследовать беглецов едва ли не до середины баронства Брулен. Капитан Братиану в первом же встретившемся на пути городе потребовал в помощь отряд городской стражи и велел арестовать преследователей, как преступников перед короной, но погоня предусмотрительно разделилась на несколько отрядов. Один задержали, осталось еще двое. Только на третьи сутки они смогли выдохнуть спокойно и поверить в то, что вырвались из огненного кошмара предательства, которым обернулся королевский постоялый двор. Увы, о судьбе господина Далорна и северянки брат Жан ничего не знал. Он вообще с трудом помнил, что произошло в те часы. Несколько схваток, одна за другой, и ему пришлось взяться за оружие, а потом бежать, петляя по замершему от страха селению, и почему принц и керторец с самого начала оказались рядом, он не помнил и, как ни пытался понять дни спустя, — не мог. Это было первым чудом. Вторым — то, что ни монах, ни принц не были ранены в суматохе. Не попались в руки переодетых скорийцев, не нарвались ни на удар меча, ни на арбалетную стрелу, не были затоптаны взбесившимися лошадьми, не сломали ноги в ночной беготне…

— Ну пустите же, это герцог Гоэллон, он приехал за мной! — напомнил о себе отодвинутый от окна принц. Чтобы различить в одиноком всаднике, показавшемся на горизонте, своего родича, нужно было обладать зрением принца Элграса, или, может быть, тем чутьем, что было присуще и брату Жану, и прочим монахам Ордена. Брат-расследователь вспомнил, как удивился и насторожился господин Далорн, когда их с северянкой разыскали на сеновале. Тогда недосуг было объяснять, как брат Жан сумел сделать это; для него же ничего сложного не было. Если у принца есть тот же талант, то это пригодится ему в будущем. Равно и как умение отличать еретика, которое, конечно, за пару седмиц не отшлифуешь подобающим образом, но даже те начатки знания, что Элграс уже получил, тоже могут оказаться ему полезными.

— Один, без отряда? — спросил брат Жан. — Вы так уверены? Почему?

— Я знаю!

— Хорошо, ждите здесь, а я проверю, не ошиблись ли вы. Принц не ошибся. Монахи не знали, конечно, в лицо прибывшего человека, а на его костюме и лошадиной сбруи не было ни одного знака принадлежности к Старшему Роду, но едва ли он мог оказаться кем-то еще. Благородного человека можно было узнать в любой одежде, и по осанке, и по манерам. Всадник, державший в поводу роскошного, но явно усталого коня, без труда выделил среди вышедшей во двор братии Жана. Брат-расследователь слегка передернулся. Ему показалось, что невидимые холодные пальцы по очереди касаются всех присутствующих, перебирая их, словно четки, а потом выделяют одну, нужную бусину. Приехавший бросил поводья ближайшему послушнику, что-то негромко приказал, потом шагнул к брату Жану.

— Проведите меня к настоятелю. С принцем все в порядке? — не вопрос, скорее уж, утверждение.

— Да, господин герцог.

— Скажите, любезнейший, у меня титул на лбу написан? — усмехнулся высокий человек в сером кафтане и серой же шелковой косынке, завязанной по обычаю эллонских моряков.

— Принц вас узнал. Вы хотите его видеть?

— Очень хочу, но сперва я хочу видеть отца-настоятеля сего монастыря. Вы и есть тот героический брат Ордена, что спас его высочество?

— Да, господин герцог… Это у меня на лбу написано?

— В некотором роде, — еще раз усмехнулся гость.

— Вы прибыли из столицы?

— Отнюдь нет, и вы могли бы догадаться об этом. До столицы ваша слава еще не докатилась, а вот в Брулене о вас слагают легенды. Разгневанный монах с острой косой, понимаете ли…

— С косой? Я сражался мечом и то несколько минут, — удивился брат Жан.

— Ну вы же не хуже меня представляете, что такое слухи и домыслы. Будьте любезны доложить настоятелю и подождать меня здесь, — я хочу побеседовать с вами, а потом вы проводите меня к принцу.

— Хорошо, господин герцог.

Брат Жан дважды вдохнул и выдохнул, прежде чем толкнуть резную дубовую дверь. Этот человек, кажется, везде чувствовал себя как дома, командуя чужими людьми точно слугами или вассалами. Он не задумывался, будут ли выполняться его распоряжения, и точно так же не хотелось раздумывать тем, кто получал приказы. Через несколько лет принц Элграс станет таким же, как его родственник. Теперь брат-расследователь лучше понимал, почему наследник с такой любовью и уважением отзывался о своем двоюродном дяде, и почему девица Къела говорила о нем тем доверчивым и восторженным тоном, который слышится в голосах детей, когда они упоминают о достойных родителях.

Еще через пять минут, когда настоятель Ириней ответил «Зови немедля!», а брат Жан остался за дверью в тихом коридорчике перед его кабинетом, он опустился на лавку и уткнулся взглядом в беленую стену. Зачем приехал этот человек и почему он явился в одиночестве? Герцог много дней провел в дороге, это было очевидно, но если он приехал, чтобы забрать принца в столицу, то почему, против всех правил, прибыл один? Торопливые шаги. Его высочество принц Элграс, только что помянутый и словно откликнувшийся на мысли брата Жана. Его сюда никто не звал, ему было положено оставаться в келье на третьем этаже, но золотоволосого подростка подобные вещи не волновали никогда. Мало ли, что положено — ведь хочется-то другого…

Юноша бездумно оправил одежду и провел ладонями по волосам, потом тихо уселся рядом с монахом. Впрочем, надолго его терпения не хватило.

— А дядя там, да? — спросил принц шепотом.

— Да, ваше высочество.

— А надолго?

— Понятия не имею, ваше высочество.

— У… Примерно через полчаса двери отворились. Принц подскочил, словно укушенный осой в седалище и с места прыгнул навстречу герцогу. Брат Жан приготовился услышать радостный вопль, который уже выучил наизусть весь монастырь — им сопровождались все приятные события в жизни наследника престола, — но стал свидетелем очередного чуда. Юноша подлетел к своему родственнику молча, впрочем, нежными объятиями можно было удушить и человека покрепче герцога Гоэллона.

— Вас и монастырь не научил себя вести спокойно? — усмехнулся, осторожно отодвигая от себя наследника, герцог. — Элграс, я вам говорил, что вы чудовище?

— Раз так сто…

— Печально, я повторяюсь, но скажу и в сто первый. Вы — чудовище. Доблестному монаху не стоило рисковать ради вас жизнью. Вы бы в одиночку распугали всех, кто на вас покушался, и они бы вернули вас с большой суммой золота впридачу.

— Ага! — радостно согласился Элграс.

— Брат Жан, вы не откажетесь выйти во двор?

— Вы не хотите отдохнуть? Вам наверняка уже подготовили покои…

— Хочу, я очень хочу и отдохнуть, и посетить монастырскую баню, буде она тут имеется, но сначала я все-таки хочу поговорить с вами обоими. Желательно, сидя. Есть ли в сей гостеприимной обители лавка под тенистым деревом?

— Найдется, — улыбнулся брат Жан. — Пойдемте. Нашлась и лавка, отполированная задами отдыхавшей тут после трудов братии, и тенистое дерево, даже не одно — две плакучие ивы, склонившиеся над небольшим прудом. Который день стояла жара, и над водой висела легкая дымка. Пруд недавно чистили, но он опять успел по краям зарасти тиной и ряской. Толстый карп лениво подбирал остатки хлебных крошек с поверхности воды.

— Сущая идиллия, — кивнул герцог Гоэллон. — Присаживайтесь, по… Договорить он не успел. Небо, которое мгновение назад светилось ровным желтовато-белым летним светом, полностью померкло. Стало по-ночному темно, и даже темнее, чем обычно. Брат Жан, отлично видевший в сумерках и полуночной тьме, едва-едва мог различить очертания лавки и силуэт сидевшего на ней человека, хотя мог протянуть руку и коснуться его плеча.

— Ух ты! — воскликнул принц. — Как в Книге Сотворивших!

— Боюсь, что так, — ответил герцог. — Садитесь, садитесь, думаю, это надолго.

Брат-расследователь вздрогнул. Тьма, накрывшая обитаемый мир ладонями, могла означать многое. Возможно, где-то Сотворившие обратили взгляд на мир смертных, даруя очередное чудо. Возможно, случилось нечто, куда худшее. Монах прижал правую руку к сердцу. Ему было страшно. Тьма вызывала скверное, очень скверное ощущение: он будто бы оглох. Перестал слышать ту песню всего сущего, которую помнил с колыбели, которую его научили различать в обители… То ли песнь эта смолкла, то ли брат Жан чем-то прогневил Сотворивших.

Ему вдруг показалось, что земля уходит из-под ног, а все вокруг расплывается, тает во тьме, размокает и разваливается на части, словно кусочки хлеба, брошенные в пруд. Ивы, старый толстый карп, цветные камни, которым был выложен берег, лавка, сидевшие на ней люди, сам брат Жан — все это растворялось, размывалось и переставало существовать, и, главное, молчало, молчало…

— Больно! — взвыл монах минутой позже, когда ладони герцога легли на его уши и жесточайшим образом растерли их.

— Ах, простите, ваше преподобие! Ну или не прощайте, только садитесь на сию скамью и не пытайтесь больше лишиться чувств, хорошо? Брат Жан очутился на скамье между принцем и герцогом. Уши горели, но, зацепившись за боль и жжение, монах почувствовал, на каком свете он находится. Или, стоило сказать, в какой тьме?.. Издалека доносились крики, молитвы, распоряжения и испуганные стоны. Все вперемешку. Кто-то впал в панику, другие рухнули на колени, вслух молясь, а третьи поняли, что тьма — тьмой, но небо на землю пока еще не падает, а вот случайно уроненные свеча или факел могут быть опасны, и пытались успокоить напуганных и усмирить бессмысленно бегавших.

— Хорошо, что мы успели уйти в это тихое место, — герцог Гоэллон, видимо, думал о том же. — Здесь никто не помешает мне выслушать историю ваших злоключений. Элграс, начинайте…

— Господин герцог, но что означает сие затмение? — не выдержал брат Жан; выдержке гостя можно было позавидовать, но неужели рассказ принца был настолько важен?

— Ваше преподобие, мне всегда думалось, что вы и ваши братья как-то ближе к Сотворившим, чем я, грешный. Так отчего же вы спрашиваете меня? — герцог явно лукавил. — Впрочем, некоторые соображения у меня есть. Элграс, примите мои соболезнования. Подозреваю, что вы остались круглым сиротой.

— То есть? — удивился мальчик.

— Думаю, что сие затмение, как выразился ваш спаситель, сопровождает безвременную насильственную кончину вашего батюшки. И это сулит всем нам исключительное количество неприятностей, по сравнению с которыми все предыдущее покажется вам счастливым сном.

— Ой…

— Элграс, сколько раз вам повторять, что помимо междометий существуют и другие части речи? Например, глаголы и местоимения. Скажите — «я скорблю и тревожусь».

— А надо тревожиться?

— Надо, принц, надо. И, если вы с первого раза не услышали — вероятно, вы стали сиротой.

— Можно я не буду в это верить? Я не хочу… — голос задрожал, сбившись на детский фальцет. — Отец…

— Придется, — отрезал Гоэллон.

— Зачем вы пугаете мальчика? — не выдержал монах.

— У меня таких слов нет, чтобы этого мальчика напугать! — рассмеялся герцог.

— А вот предупредить его, — да и вас, коли уж вы оказались с нами связанным, — я считаю необходимым. И, поскольку вы явно пришли в себя, расскажите мне, детально и подробно, историю вашего знакомства с госпожой Къела.

Ассамблея открылась ровно в полдень. Принц Араон неспешно вошел и прошествовал через залу к трону, установленному на возвышении. Четверо гвардейцев в парадных мундирах, все из новых, сопровождали его вплоть до самых ступеней, обитых белым шелком, а после этого неподвижно замерли у первой, возле резной деревянной решетки. На второй, самой широкой ступени, были установлены четыре кресла. Трон — за ними. Принц сидел в самом центре, а его советники должны были разместиться чуть ниже. Будущему королю это не слишком нравилось: он предпочел бы, чтобы господин Скоринг стоял у трона и подсказывал, — но сейчас, в спешке, менять протокол было нельзя. Троих господ, что сидели в креслах рядом с комендантом, он едва знал в лицо. Два скорийца, один бруленец. Ну что ж, если господин Скоринг… герцог Скоринг, напоминанием о чем служили траурное темно-синее платье с неброской темно-красной отделкой и цепь с гербовым знаком… если он считает их достойными доверия — пусть. У трона Араон чуть задержался, обводя взглядом Зал Ассамблеи, ряды благородных господ, опустившихся на одно колено, и простолюдинов, вставших на оба. Владетели — все в родовых цветах, сразу понятно, кто где. Представители цехов — по большей части в черном, белом и золотом: знак королевской милости. Среди них торчали церковники, по обычаю не опускавшиеся на колени, но почтительно склонившие головы. Цветов было куда меньше, чем два года назад, да и людей — вчетверо, если не впятеро от обычного числа. Белое с золотом — Сеория, красное с синим — Скора, коричневое с белым — Кертора, лиловое с белым — Брулен. Ни цветов северян, ни, что куда приятнее, серого с серебром или зеленого с золотом. Надо понимать, Эллона и Алларэ отказались от своего законного права участия в Ассамблее и тем самым открыто объявили о мятеже… Вспомнив, что от него требуется, Араон коротко кивнул. Зал зашуршал, поднимаясь и усаживаясь. В рядах кресел остались бордовые пятна: места тех, кто не явился по тем или иным причинам. Ряды севера, Агайрэ, Меры, Эллоны, Алларэ…

Принц уселся на отцовский трон, примеряясь к нему, и подавил удовлетворенную улыбку. Вот место, что принадлежит ему по праву, а вот — верные подданные, готовые служить ему. Нужно было заговорить: объявить председательствующего, герцога Скоринга, разумеется, но Араон тянул время, наслаждаясь зрелищем.

В этот момент огромные, в два человеческих роста, дубовые двери распахнулись, и прямо напротив себя, хоть и довольно далеко — от трона до входа в Зал Ассамблеи была добрая сотня шагов, — принц увидел престранную процессию. Четыре человека стояли рядом; ни одного из них Араон не узнал. Стража, охранявшая вход изнутри, метнулась к ним и тут же почтительно отступила с поклонами. Первый, — тот, что стоял в центре, — более всего походил на беглого гребца с галер. Изможденный вид и накоротко, почти налысо, состриженные волосы не могли принадлежать благородному человеку. Беглого разбойника поддерживал под локоть высокий брюнет в таком же зелено-золотом платье. Рядом — юноша в серо-серебристом и какой-то другой эллонец, вдвое старше.

Следом за ними в зал чинно вошли и расселись по своим местам владетели Эллоны и Алларэ. Араон подумал, что, пожалуй, стало слишком людно, но поделать он ничего не мог. Эти изменники не были вовремя арестованы и теперь занимали свои якобы законные места; опоздание же — дерзость и вызов, но не преступление. Оказалось, что явившиеся заполнили почти всю левую половину Зала Ассамблеи. Приятные взгляду пустые кресла теперь были заняты. Пока Ассамблея, тихо перешептываясь, внимала дерзкому явлению, высокий «разбойник» оттолкнул стоявшего рядом с ним брюнета и прошествовал вперед, на место, отведенное для выступающих. Находилось оно между первым рядом и решетчатым ограждением. Тонкое резное дерево показалось принцу слишком хрупкой преградой.

— Господа, позвольте вас приветствовать! — Грубый хриплый голос тоже мог принадлежать каторжнику; руки чужак в цветах Алларэ держал за спиной, и перчатки на них, наверное, были отобраны у какого-нибудь силача-жоглара. Принц смотрел в эту спину, ладно обтянутую зеленым кафтаном, и не понимал, что происходит, почему безмолвствует Скоринг и все остальные. Почему? Измена?..

— Вы кто такой? — крикнули с первого ряда.

— Что, маршал Агро, не узнали меня? Так отметили триумф, что лишились памяти? Примите мои поздравления и с победой, и с назначением!

— Теперь узнал, — хохотнул мерский вояка — достойный преемник своего графа. Узнал нежданного оратора и принц. По спине поползли мурашки. О побеге герцога Алларэ из тюрьмы ему донесли еще вчера утром, и он поверил донесению коменданта Скоринга, согласно которому герцог при помощи своего родича покинул столицу, в спешном порядке отправившись на восток. Нечего сказать, замечательно точное донесение! Какие еще сюрпризы поджидают будущего короля?! Можно ли вообще верить Скорингу? Он хладнокровно избавился от всех, кто ему мешал — и от своего отца в том числе… Кто сказал, что он достоин доверия? Задавать вопросы было нельзя: Алларэ стоял слишком близко, а уж на огрехи слуха он никогда не жаловался; тишина же в Зале Ассамблеи стояла такая, что слышно было, как вокруг дальнего портрета кружит муха, бьется о холст, падает вниз и вновь начинает свой танец. Казалось, что даже портреты королей минувших времен пристально взирают на герцога Алларэ, нагло занявшего трибуну…

— Вы не имеете права здесь находиться! — очнулся новоиспеченный герцог Скоринг. — Вы сбежали из-под ареста…

— Вот о причинах моего ареста я и пришел побеседовать с благородными господами, — перебил его Алларэ. — Вас же, Скоринг, я в их число не включаю, так что не мешайте. Зал наконец-то зашумел, переваривая заявление Алларэ, но если в этом гуле и была нотка возмущения, то Араон ее не разобрал. Даже скорийцы с сеорийцами переглядывались удивленно, но без негодования. Измена везде, и среди тех, кому он привык доверять — тоже измена!

— Вы находитесь в присутствии короля! — рявкнул сидевший рядом со Скорингом бруленец.

— Никакого короля я тут не вижу, — усмехнулся Алларэ. — Так вот, уважаемая Ассамблея! Меня тут назвали преступником, впрочем, это для вас не секрет. Вот о предъявленных мне обвинениях я для начала и хотел бы сказать. Первое из них – устройство «хлебного бунта». Второе — покушение на жизнь короля. Третье — измена в пользу Тамера. Четвертое — сокрытие сведений государственной важности, но об этом позже. Почтенная Ассамблея! Готовы ли вы слушать дальше такого преступника?

— Продолжайте!

— Да!

— Покиньте трибуну! — это, увы, не из зала, а все тот же бородатый бруленец.

— С вашего позволения, уважаемая Ассамблея! — еще одна усмешка, такая же дерзкая, как и раньше. — Если кто-нибудь из представителей матери нашей Церкви подаст мне Книгу, то я поклянусь в том, что три из вмененных мне преступлений не совершал. Вы, епископ, не будете ли так любезны?

Араон сидел так, что ему было видно лишь плечо и часть лица герцога Скоринга.

Тот молчал, слегка склонив голову, и улыбался, но то ли принцу показалось, то ли в во взгляде все-таки была тревога. Почему он молчал? Почему позволял Реми говорить?!

— Пока же епископ следует сюда, не хотите ли вы услышать о преступлении, которое я действительно совершил? О сокрытии важных сведений и улик?

— Хотим!

— Говорите же…

— Да! Алларцы и эллонцы молчали, сидя на своих местах. Все выкрики раздавались с правой половины зала.

— Позволю себе еще немного злоупотребить вашим терпением, — усмехнулся оратор, и сделал паузу. Показалось Араону, или он в этот момент боролся с приступом кашля? Должно быть показалось: громкий звучный голос, лишившись недавней хрипоты, взлетел к сводам залы. — Я, Реми, милостью Сотворивших полноправный герцог Алларэ, обращаюсь к вам, члены Ассамблеи, за справедливостью и правосудием! Я требую полного и беспристрастного расследования… Принц вздрогнул и уставился на свои руки. Реми говорил громко, громко и четко, так, что каждое слово было слышно. Хуже того — его слушали; Араон отлично понимал, что отдай он приказ арестовать алларского мятежника, дело кончится новым, куда более опасным, чем раньше, мятежом. В зале слишком много алларцев и эллонцев, а стража — ее слишком мало. Почему Скоринг безмолвствует, почему не подаст знак? Обрывки фраз эхом отражались от потолка, стен, статуй, колонн, окон…

— …обстоятельств, повлекших за собой казнь всех членов Старших Родов Севера… войну с Тамером… обстоятельств гибели Анны Агайрон… хлебного бунта… гибели моей сестры… членов королевского совета… баронессы Брулен…

Проклятый алларец не забыл ничего! Ему уже успели напеть в оба уха обо всем, что случилось!

— Мы выслушали много нелепостей. И выслушали множество лжи и клеветы. Теперь я хочу услышать правду. Я требую правосудия! — на последней фразе Араон невольно кивнул, на миг разделив негодование герцога Алларэ. Потом он опомнился…

— Вы должны вернуться в крепость Шеннору, — сказал Араон, надеясь, что голос прозвучит не менее властно и уверенно, чем у Реми. — Ваше дело будет рассматривать верховный судья. Он будет выбран…

— Вернуться в Шеннору? Юноша, благодарю покорно… я еще не отдохнул от любезностей палача!

— Палача? — эхом откликнулся Агро, и Араону захотелось удушить недавнего триумфатора своими руками.

— Да, маршал, и, как сказал мне некий господин в маске — по приказу короля. Правда, приказа мне так и не показали… Да, епископ Лонгин, благодарю, будьте любезны, положите книгу передо мной. Принц был удостоен одного короткого и привычно строгого взгляда бывшего наставника. Старик торчал у трибуны, прижимая к груди Книгу Сотворивших в тяжелом драгоценном окладе. Араон прямо смотрел на разыгрывающуюся комедию и ждал, пока хоть кто-нибудь вспомнит о своем долге и прекратит ее.

— Вы должны снять перчатки… — тихо напомнил Лонгин.

— Епископ, вот это — лишнее, — принц едва расслышал шепот герцога Алларэ.

— Таков обычай…

— Ну, получите свой обычай, — Реми впервые убрал левую руку из-за спины и зубами стащил перчатку. Слова клятвы несколько потерялись в аханье и брани с первых рядов, восклицаниях типа «да из-за чего этот шум?», «что случилось?» и «в чем дело?» — с остальных. Владетели Эллоны и Алларэ по-прежнему безмолвствовали, но большинство не сочло нужным убрать с лиц злорадные улыбки.

— Довольно, — поднялся из кресла бородатый бруленец. — Мы непозволительно увлеклись этой пиесой. Стража!

— Только осмельтесь! — на этот раз вскочил юноша в серо-серебристом кафтане.

— Эллона!

— Стража!

— Вы самозванец!

— Передайте герольду мои верительные грамоты!

— Прекратите!

— Алларэ!

— Вы преступник, и герцог ваш…

— …лучше бы помолчали!

— … прекратите, господа, пре…

— Какая ныне увлекательная Ассамблея, не то что раньше, — Реми повернулся к Араону, покосился на суматоху в зале и подмигнул. — Верно, Араон? Глаза у герцога Алларэ были воспаленные, в красных прожилках, и очень нехорошо блестели. Юноша прочитал в них нечто, подозрительно похожее на смертный приговор. Лицо без привычного ореола волос, осунувшееся, с яркими пятнами румянца на щеках и лбу, и — еще более яркая кровь, капавшая с пальцев на священную книгу, на трибуну, на белый шелк ступеней…

— Да сделайте же что-нибудь! — не выдержал принц. — Герцог Скоринг!

— Если герцог Скоринг шелохнется, зал услышит, что вы — отцеубийца, — негромко ответил Реми. — Доказать это я сумею, не волнуйтесь. А герцога я убью, и сил у меня хватит. Ну, Араон? Принц промолчал, с ненавистью сжав кулаки и понимая, что Алларэ сумел взять их всех за горло.

— Господа, довольно, сядьте по местам! Мы еще не дослушали! — Разумные слова, но, если кричать их из пяти мест сразу, порядка не прибавится.

Наконец суматоха улеглась. Едва не передравшиеся владетели расселись по своим местам и уставились на герцога Алларэ, стоявшего рядом с епископом Лонгином. Тот явно расслышал обвинение, брошенное Реми принцу, и теперь комкал в кулаке седую бороду, хмурился и смотрел то на одного, то на другого, а периодически переводил тяжелый взгляд и на Скоринга.

— Вернемся же к четвертому обвинению. Бернар, ваш выход! — Герцог Алларэ не удержался от красивого жеста. Взмах руки; капля крови упала Араону на щеку, и он зажмурился от отвращения.

— Я, Бернар владетель Кадоль… — пришлось открыть глаза. — Передаю эту грамоту, хранившуюся в доме моего господина, герольду, дабы она была прочитана перед Ассамблеей! — Светловолосый мужчина лет сорока, наверное, привык командовать солдатами, так что его услышали и на последних рядах. В руке он держал свиток, перевязанный лентой и запечатанный в нескольких местах.

— Что это за грамота?

— Предсмертная исповедь сестры Агелины, заверенная игуменьей Марией, настоятельницей Скорийского монастыря Милосердных Сестер. — Улыбка у эллонца была не менее пакостной, чем у его отсутствующего сюзерена. Господин комендант подскочил, словно укушенный в неудобосказуемое место.

— Уважаемая Ассамблея! — Этот тоже умел говорить громко и четко; Араон впервые понял, какой смысл в уроках риторики. — Считаю своим долгом напомнить вам, для чего мы здесь собрались. Для выбора регента и королевского совета, а вовсе не для исповедей каких-то монахинь…

— А нам торопиться некуда! Успеем выбрать! — маршал Агро определенно напрашивался на почетную отставку. Для начала. — Пусть читает. Принц посмотрел на герцога Алларэ. Тому, кажется, вовсе не было дело до заваренной им каши. Он о чем-то шептался с епископом Лонгином, опершись локтем на кафедру. Точнее, старик горячо доказывал что-то, а Реми только равнодушно кивал, и, похоже, вовсе не слушал. Помощник герольда ударил в гонг. Герольд сорвал церковные печати — вниз спорхнула кучка белого пепла — и развернул свиток. «Пергамент, — отметил Араон.

— Тонкий, монастырский… А печати были серые. При чем тут Блюдущие?». Пробежав глазами по первым строкам, герольд приподнял брови, но начал читать. Герцог Скоринг сделал шаг вперед, но дорогу ему преградил епископ Лонгин. Двое здоровяков, старик и молодой герцог, уставились друг на друга. Намерения Лонгина были весьма серьезны, Араон это знал, ибо за пять лет изучил все манеры своего воспитателя наизусть. Между собой и Скорингом он держал, словно щит, книгу в испачканном кровью окладе.

— Исповедь сестры Агелины, записанная с ее слов в пятый день девятины Святого Окберта Агайрского в год три тысячи восемьсот семьдесят восьмой от Сотворения! — начал читать герольд. Через пять минут, когда он закончил, Араон узнал, что является самозванцем.

Он и до сих пор знал, что родился раньше срока, поскольку его матери накануне родов приспичило отправиться на богомолье. Именно этим лекари объясняли его не самое лучшее здоровье и слабое телосложение. Он знал, что родился в каком-то монастыре и вовсе не так, как следовало появляться на свет наследнику престола — в присутствии шести придворных дам и четырех королевских медиков. Почти шестнадцать лет это никого не волновало, об этом все забыли, забыл и сам Араон… Теперь же он узнал, что покойная королева Астрид произвела на свет слабого ребенка, который умер в ночь после родов, и, опасаясь гнева царственного супруга, уговорила монахиню Агелину подменить его на младенца, которого в тот день подбросили в монастырь.

Ассамблея молча пыталась осознать суть прочитанного. Лица владетелей достойны были кистей лучших художников. Они смотрели на Реми, но тот ничего не говорил, и, к счастью, кажется, вовсе не мог: герцог Алларэ пытался подавить очередной приступ кашля. Он кусал и без того растрескавшиеся губы. Зато к Ассамблее наконец-то обратился герцог Скоринг.

— Уважаемые господа, члены цехов и гильдий! Зачитанный нами документ, несомненно, интересен, но это — фальшивка. Этой подделкой герцог Алларэ надеялся посеять смуту между нами. Он не побоялся оскорбить наследника престола подлым обвинением, он посмел оскорбить память его покойной матери, любимой нами королевы Астрид! Этой фальшивой исповедью, хранившейся в доме изменника…

— Вы говорите, да не заговаривайтесь! — перебил эллонец. — У вас и герцог Гоэллон — изменник?!

— Этой подделкой, появившейся невесть откуда через шесть лет, герцог Алларэ пытается оскорбить нас всех. У нас есть король, король из благословенной Сотворившими династии Сеорнов…

— Король у нас действительно есть, — прокашлялся Реми. — Только не этот, а принц Элграс.

— Кто из присутствующих может подтвердить эту клеветническую чушь? — продолжал говорить герцог Скоринг. Араон с радостью заметил, что многие кивают.

— Я! — из рядов Алларэ поднялся некто, на кого принц раньше не обращал внимания: почти все алларцы одной масти, и отличить одного от другого трудно уже с десяти шагов. Братец-бастард сменил цвета с королевских на алларские.

— Мне и ранее доводилось слышать подобные… предположения, — говорил он не слишком громко и довольно нерешительно. — Владетель Далорн из Алларэ… Герцогов шпион нашел способ отомстить за давнюю обиду.

— Еще один преступник и убийца! — загремел Скоринг. — Господа, доколе мы будем сносить одну клевету и подлость за другой? Доколе мы позволим оскорблять нашего короля?

— А где принц Элграс?

— Так настоящий он или нет?

— Бордель, а не Ассамблея!

— Алларэ, где вы взяли эту исповедь?

— Герцог Алларэ, поклянитесь, что будете говорить правду!

— Епископ, скажите что-нибудь! Епископ развернулся к герцогу Алларэ и протянул ему на вытянутых руках Книгу для клятвы. Реми замер столбом, глядя на него, медленно, очень медленно начал поднимать ладонь — и вдруг пошатнулся и упал. Владетель Кадоль, тот, что притащил пакостную грамоту, успел подхватить его; а герцог Скоринг немедленно заговорил.

— Нужно ли вам лучшее доказательство клеветы? Сотворившие покарали лжеца, не дав ему осквернить Книгу ложной клятвой! Предыдущую клятву вы выслушали, и, значит, герцог Алларэ пал жертвой клеветы. Он был оправдан перед Матерью и Воином, но боги воспротивились ложной клятве! Из рядов эллонцев вылетели двое — тот юноша, что помешал призвать стражу, и другой, похожий на него; на втором были цвета Бруленов, а серый плащ он скинул по пути к трибуне. Этот ринулся к Алларэ, а вот эллонец встал рядом с герцогом Скорингом, в паре шагов от него. Нашелся и еще один самозваный оратор, тот, что входил в зал вместе с Реми — этот пробирался по проходу. Ассамблея действительно начинала напоминать бордель, и хуже всего было то, что никто не знал, что с этим делать.

— Непроизнесенная клятва не может быть ложной! Сотворившие не карают за намерение! Епископ, так ли это? — завопил родич герцога Гоэллона.

— Истинно так! — подтвердил, тряся бородой, Лонгин.

— Герцог Алларэ подвергался… тяжелым испытаниям. Придя в себя, он произнесет клятву и все вам расскажет! — этого, может, и слышали лишь на первых рядах, но те, кто не разобрал, спрашивали у сидящих впереди.

— Мы можем обойтись и без богохульных сплетен! — а Скоринг громче, куда громче… — Коронация подтвердит, что принц Араон — истинный потомок династии Сеорнов! Венец короля Аллиона…

— Ассамблея закрыта! Королевский совет и выборы регента состоятся после коронации! — поднялся с кресла истинный потомок, наконец, сообразив, что нужно делать. — Желаю здравствовать, господа!

— Все готово, ваше высочество. Все пройдет безупречно, я вам обещаю.

— Как Ассамблея, да? — Араон смотрел на человека, с поклоном подававшего ему кружку с темным горьким напитком. Тот же, что и перед Ассамблеей. Герцог Скоринг сказал тогда, что принц слишком взволнован, и негоже выдавать подданным даже вполне понятное беспокойство в новом для него положении. Терпкая жидкость, сначала показавшаяся горькой, а потом — сладкой, кажется, не возымела никакого действия, хотя Скоринг и уверял, что Араон держался безупречно. Юноша же запомнил только странное равнодушие, охватившее его в момент, когда герольд зачитал ту фальшивую исповедь. Ему было все равно. Это безразличие не имело ничего общего с выдержкой и умением владеть собой — просто не хотелось говорить, шевелиться, удивляться. Сейчас Скоринг вновь предлагал тот же настой, и это тревожило. Это, и еще многое другое. Со дня Ассамблеи Араон никак не мог перестать думать о том, что же случится в миг, когда священник опустит ему на голову венец короля Аллиона. Господин комендант, будущий регент и, как он клялся, наивернейший друг принца, уверял, что не случится ровным счетом ничего. Араон верил. Почти.

— Нет. Никаких сюрпризов вас не ожидает.

— Я не хочу это пить. Если никаких сюрпризов, то зачем?

— Вы можете не пить, — выпрямился герцог Скоринг. — Вы можете и вовсе отправить меня в ссылку. Вы можете выбрать регентом герцога Алларэ. И вы можете отказаться от моих услуг. Идите, Араон: войдите в собор и станьте… покойным самозванцем. Юноша едва доставал господину коменданту макушкой до плеча, и ему понадобилось задрать голову, чтобы взглянуть тому в лицо. Широкое, добродушное, на первый взгляд, лицо. Теплые глаза. Губы, растянутые в приятной улыбке. И — слова, только что слетевшие с этих губ…

— Вы мне лгали. Вы с самого начала знали, что Алларэ прав. Вы лгали мне, Ассамблее…

— Вы не хотите быть королем? Хотите стать кем-то вроде господина Ларэ? Ваш младший брат — очень добрый мальчик. Он подарит вам поместье. Где-нибудь на севере.

— Я же не имею права… если все это правда, то… пусть брат…

— А с чего вы решили, что Элграс имеет это право? Вас никогда не удивляло его сходство с алларцами? Вспомните, вы сотню раз видели его рядом с Реми, с Ларэ…

— Что вы хотите сказать?!

— Все, что я хотел — я уже сказал. Решайте. Кружка, венец и трон — или ссылка, забвение и прозябание. Араон вздохнул и протянул руку за напитком.

Собор был пышно украшен. Горели тысячи свечей, на статуи святых были накинуты новые бело-золотые покрывала, все скамьи застланы парчой и шелком. Посредине, между скамьями, лежал белоснежный, без единого пятнышка, длинный ковер. По нему будущему королю предстояло пройти к алтарю. Эта белая полоса разделила собор надвое. Собранские владетели, не сговариваясь, разворачивались влево или вправо — туда, где видели знакомые лица. Гвардейцы при входе забирали у каждого оружие, но мирно под сводами храма не было. Собравшиеся тихо гудели, обмениваясь слухами и домыслами, и собор напоминал громадный растревоженный улей. Когда Араон сделал первый шаг на ковер, громко, заглушая все голоса, заиграл орган, но музыку юноша не услышал. Он посмотрел налево, направо, и ему показалось, что правая часть собора заполнена лишь на треть, а вот слева не видно ни одного пустого места: некоторые даже стоят в проходе между скамьями и стеной. Алларэ, Эллона, Мера, Кертора, Агайрэ, Лита, Саур, Къела… а вот и сеорийцы, а вот — бруленцы. Все — против него, все собрались здесь, чтобы увидеть, как боги покарают самозванца. На другой стороне — скорийцы и только часть бруленцев, редкие красно-черные пятна кафтанов обитателей Северной Меры, опять сеорийцы — увы, не все. Не меньше трети заняли скамьи слева, рядом с алларцами и эллонцами. Вот и герцог Алларэ в окружении своих слишком многочисленных родичей; вот и наследник герцога Гоэллона, а рядом с ним эллонцы, и их не меньше. Некоторых алларцев лишь вчера выпустили из Шенноры: герцог Скоринг подсказал, что это будет удачным ходом. Помиловать вчерашних бунтовщиков, чтобы при первой же новой дерзости арестовать вновь, и тогда уже казнить без жалости. Отпущены были почти все, кого посадили в крепость в эту седмицу. Бывший учитель фехтования Кертор, разумеется, на той же стороне. Фиор Ларэ, которого Араон привык считать братом… все держатся вместе, и все — против него. Герцог Алларэ, кажется, уже вполне здоров, а дерзкая улыбка предназначена не будущему королю, но жалкому подкидышу. Араон стоял на белом ковре, пройти по которому мечтал несколько лет, и ему казалось, что он одинок. По бокам от него стояли двое бруленских вельмож, за ним — четыре мальчика-служки, державших сложенную мантию, а впереди, сбоку от алтаря, ждал герцог Скоринг, распорядитель церемонии — и все же он был один под сотнями взглядов. Одиночество пробирало холодом, тяжелый парадный костюм словно сдуло зимним ветром. Юноша чувствовал себя обнаженным, скованным по рукам и ногам, беспомощным и нелепым. Нужно было идти вперед, к алтарю, навстречу теплой, зовущей улыбке распорядителя, навстречу музыке, свечам и пристальному взгляду двух статуй. Высокая статная женщина в старинной тунике и мужчина в древнем доспехе, опиравшийся на меч, смотрели на него с пьедестала. Их нельзя обмануть. Еще шаг, еще два — и кольцо свирепых синих молний сожжет его дотла… Невидимая ладонь толкнула его в спину, жестоко вывернула плечи, разворачивая их гордо и величественно, потянула за волосы, заставляя поднять голову. Потом ледяные пальцы через грудную клетку пробрались глубже, к самому сердцу, стиснули его в кулаке. Ком в горле, рвущий душу на части страх, ставшее чужим, жестким, не по росту тело — и юноша шагнул вперед. Орган запел громче, вступил хор, высокие строгие голоса взлетели к куполу… Горящая свеча, невесть откуда взявшаяся в руках, свечи на алтаре, которые нужно зажечь… Руки не дрожали, и каждая свеча вспыхивала, как только Араон подносил огонек к фитилю. Мягкая подушка под коленями, полная тишина, в которой юноша произносил слова молитвы, и они тоже рвались ввысь, громкие, звучные, четкие — кто произносил их? Араон видел себя со стороны — коленопреклоненным перед божественными вратами. Смирение и достоинство, сила и гордость, искренняя молитва — чье все это, чье, чье же?! Кто этот молодой человек со светлыми, почти белыми волосами, в пышном и отлично сидящем бело-золотом платье с вышитым на спине мечом и словами «Верен себе!». Чей голос слышен каждому, замершему на своем месте у скамьи?.. Патриарх был стар, дряхлой беспомощной старостью. Несколько прядей, выбившихся из-под белого клобука, почти не отличались от него по цвету. Длинная патриаршая мантия заставляла его горбиться. Молитву над распростертой перед алтарем королевской мантией он читал глухо и невнятно, но все же дочитал ее, и огромное, тяжелое бело-золотое одеяние укрыло плечи принца. Служки вынесли венец короля Аллиона, лежавший на небольшой лазорево-синей подушке. Тонкий обруч, чуть расширявшийся в середине, образуя треугольный выступ, казался таким легким, таким безопасным… Но Араон — или тот бесплотный дух, что витал над коленопреклоненным телом, — помнил: эта древняя вещь может его убить. Вновь — бормотание старика, на сей раз — над венцом. Потом патриарх воздел слабые, трясущиеся руки над головой, показывая всем корону. Юноша почувствовал, как в его спину впились сотни острых, жадных, злых взглядов. Здесь ждали не успешного завершения обряда, а гибели самозванца. Медленно, нестерпимо медленно опускались руки, изборожденные морщинами… Холодное золото легло на голову Араона, обожгло лоб ледяным касанием. Он замер, ожидая смерти, воцарения тьмы, схождения статуй Сотворивших с пьедестала, обрушения собора… Ничего не произошло.

— Слава в вышних Сотворившим и на земле ныне мир! — послышался одинокий голос справа.

— Королю Араону Третьему многая лета! — подхватил второй. Первые звуки органа, постепенно набиравшие силу, но громче, гораздо громче — дерзкий, наглый хрипловатый голос:

— Венец поддельный!

— Замолчите, герцог! Вы богохульствуете в храме! — это уже господин комендант.

— А давайте проверим? Скоринг, рискнете примерить венец?

— Не вижу в этом нужды. Коронация состоялась.

— Да я вам таких коронаций десяток устрою! Ну, примерьте-ка?

— Не богохульствуйте! — еще громче сказал распорядитель.

Араон поднялся с колен. Слишком тяжелая мантия мешала двигаться, а нужно было повернуться, встретиться с герцогом Алларэ лицом к лицу, отдать приказ…

— Я готов при… — мальчишке в бруленских цветах зажал рот высоченный алларец. Наглец, годами чуть постарше самого Араона, еще и пытался вырваться из медвежьих объятий. Другой алларец, очень похожий на здоровяка, но пониже и поизящнее, шагнул вперед.

— Это могу сделать и я. Я Виктор Аэллас, и золотой крови в моих жилах нет ни капли. Араон покосился на герцога Скоринга, пытаясь понять, что ему делать. Тот кивнул. Просто кивнул и улыбнулся.

— Пусть будет по-вашему! — кто это говорит, чей это царственный голос заполняет собой храм, пресекает ропот? — Подойдите сюда и преклоните колено. Помолитесь напоследок, Виктор Аэллас, ведь больше вы ничего сделать не успеете. Угрожающий, бешеный взгляд герцога Алларэ. Безнадежное отчаяние на лице громадного алларца, до сих пор сражавшегося с мальчишкой. Ожидание, недоверие, недоумение на сотнях прочих лиц…

Два десятка шагов, что понадобились человеку в зелено-золотом, чтобы дойти до амвона. Улыбка на губах, правильное овальное лицо и бесконечно уверенные в том, что ничего с ним не случится, глаза. Темные, хвойного оттенка, с серым ободком вокруг зрачка. Глядя прямо в эти глаза, Араон неторопливо снял с головы венец и надел его на голову Виктора Аэлласа.

В первый миг ему показалось, что ничего не произошло и не произойдет, и это — настоящая катастрофа… Потом — ослепительная серебряная вспышка, и стоявший на одном колене человек упал лицом вперед, уткнувшись лбом в туфли Араона. Обруч слетел с головы, со звоном покатился по ступеням к алтарю, словно пытаясь найти защиту от дерзновенного посягательства.

— Кто еще желает примерить венец королей Сеорнов? — Король Араон обвел взглядом замерших от изумления людей. — Выходите. «Это не я говорю, это все не я говорю и делаю, но кто, кто же?..» Король посмотрел в сторону, где должен был стоять герцог Скоринг — и с изумлением понял, что там никого нет. Светловолосый человек в бело-синем кафтане больше не возвышался над толпой. Противостоящий его побрал, что ли?! Араон кивнул ближайшему служке, тот все понял и с почтительным поклоном поднял и подал королю венец. Араон надел его сам, вновь взглянул на собравшихся. Даже говорливый герцог Алларэ, кажется, лишился дара речи. Нет, увы, не лишился.

— Что ж, Араон, желаю вам прожить оставшиеся шесть лет весело! Реми Алларэ, опираясь локтем на руку черноволосого бруленца, решительно двинулся к выходу. Алларский здоровяк и давешний эллонец, что принесли на заседание Ассамблеи проклятую грамоту, растолкали своих и подошли к самому амвону, поднимая на руки бездыханное тело Аэлласа. Король смотрел на них, зная, что оружия ни у кого нет, зная и другое — громадному голубоглазому алларцу достаточно одного удара кулака, а рядом с Араоном — лишь мальчик-служка и дряхлый, беспомощный патриарх. Но двое мужчин даже не посмотрели на короля, и он поднял голову, глядя на стремительно пустеющий собор. Все, кто сидел с левой стороны, покидали его, не оглядываясь. Другие, их было куда меньше, выстроились друг за другом, ожидая следующего этапа — принесения присяги новому королю. Араон заметил, что пятеро крадучись выскользнули из своей очереди и тоже направились к дверям. Пусть идут. Скоро, очень скоро они приползут обратно, как побитые псы, и будут на коленях скулить о прощении!

Поглазеть на руины сбежалась, кажется, вся столица. Городская стража пропустила не всех, но Рене Алларэ не пришлось утруждать себя уговорами и посулами награды. Арест с алларских полков был снят еще седмицу назад, на следующий день после взрыва. Герцог Скоринг, все еще комендант Собры и без пяти минут регент при короле-самозванце, был достаточно благоразумен, чтобы не устраивать в столице баталии. Он временами казался таким благоразумным, этот герцог Скоринг… жаль, что периоды просветления у него наступали все реже и реже. Из всех людей Рене более всего ненавидел безумцев. Их поступки нельзя было предугадать, и даже предположить, что сделает деятельный умалишенный через минуту — не получалось. Седмицу назад господин Скоринг попытался взять власть силой, арестовать две тысячи человек, обезоружить четыре полка городской стражи; сегодня он играл в любезность, обратившись к владетелям Собры с призывом сложить оружие, забыть о взаимных обидах и прийти к миру и согласию на втором заседании Ассамблеи. Король Араон III обещал даровать прощение даже тем дерзким, что осмелились усомниться в его правах на престол — разумеется, после присяги. Церемония приведения глав Старших Родов к присяге была отложена до времен после Ассамблеи. Услышав сие послание, которое с утра читали на каждой площади герольды, Рене едва не прослезился от умиления.

— Нет поводов сомневаться, что храм рухнул по естественным причинам, — рассуждал он вслух. Гильом Аэллас согласно кивал. Окружающие прислушивались. – Возможно, кто-то предположит, что это кара за оскорбление храма… — чем именно, пусть каждый добавит по вкусу. — Я же в этом сомневаюсь. Еще вчера мне показалось…

— Мы были близки к гибели, — серьезно добавил Гильом.

— Друг мой, нам ли бояться ее? Реми сказал, что войну можно начинать лишь через девятину. Когда будет получен ответ тамерского кесаря и огандской королевы, когда можно будет сжать пальцы, твердо зная, что назойливый слепень не выскользнет из кулака. Можно ли ему верить?..

Доверять — несомненно; но вот верить в то, что вчерашнее объяснение правдиво, в то, что брат и герцог раскрыл какую-то часть своих планов? Не сменится ли один высказанный вслух план другим, совершенно иным по сути и смыслу?

Герцог Алларэ не солгал лишь в одном: все они — марионетки, куклы в его игре. Ставка велика: Скора и Брулен, две земли, которые ни в коем случае нельзя потерять. Только вчера Рене понял, почему герцог настрого запретил кому-либо даже приближаться к Скорингу. Гибели Скоринга — хоть на дуэли, хоть от руки наемного убийцы — его вассалы не простят. Все они повязаны прочными узами заговоров и ереси и не спешат бросаться в объятия Тамера лишь потому, что надеются приобрести много большее: Север, Агайрэ, Меру, а, может быть, и Алларэ с Эллоной.

Скоринг — игральная кость в основании башни: вытащи ее, и все рассыплется. Он был безумцем, но не глупцом и сумел прикрыться ровно тем щитом, разбить который герцог Алларэ никогда не решился бы: целостностью Собраны. Но вот на что он сможет рассчитывать, когда его окружат и ударят в спину — не как благородного человека, а как подлую тварь, убийцу короля и собственного отца, самозваного палача и клеветника… Что он будет делать, когда кесарь Тамера ответит отказом, а в западные земли войдет армия, действующая в единении с двумя Орденами?

Реми обещал, что герцог Скоринг будет умирать медленно, и Рене не сомневался, что так и случится. Солдаты разбирали руины. Судя по рассказам Гильома о днях «хлебного бунта», они к этому уже привыкли, по крайней мере, работали споро и слаженно. Когда очередной осколок мрамора откатывали в сторону, поднимались тучи белой пыли. Она оседала на плащах и шляпах, на волосах и лицах, так что все, пришедшие удостовериться в том, что собор воистину рухнул, теперь напоминали напудренных сверх меры веселых девиц. Жара, что глодала столицу три седмицы подряд, сегодня наконец-то смилостивилась и уступила черед мелкому ленивому дождику. Кирпичная и мраморная крошка, угли от загоревшихся уже после обрушения тканей, скамей, перекрытий мешались под ногами в бурую грязь. Рене поглядел в беспросветно-серое небо, потом на груду камня и щебня, которую предстояло разбирать еще дня два-три, вздохнул и развел руками:

— Зрелище нагоняет тоску. Не пойти ли нам отсюда? Гильом брезгливо стряхнул белую пыль с рукава темно-синего кафтана, склонил голову в молчаливом согласии.

— Я не отказался бы от завтрака, — добавил Рене. — Что вы об этом думаете?

— Я буду сопровождать вас, господин Алларэ.

— Вы так не доверяете призывам герцога Скоринга?

— Береженого и Мать бережет.

Алларэ был уверен, что каждое слово мгновенно разнесется по Собре, точнее, по той ее части, для ушей которых и был предназначен чуть более громкий, чем подобает — но ведь приходилось перекрикивать шум и грохот! — разговор. Едва ли в Собре можно было отыскать таверну, в которую не пришли выпить вина или откушать завтрак даже те владетели, поварам которых завидовали все соседи, а винные погреба прославились своим богатством. Жизнь в столице с каждым днем становилась все удивительнее, и лишь немногие предпочли остаться в стороне от чудес. Все, что случилось со дня казни непутевого северянина и продолжалось до сих пор, вызывало жгучее желание обсудить, погадать, поделиться мнением, высказать свое, и, несомненно самое верное мнение о грядущих сюрпризах. В «Разящую подкову» нынче с утра можно было и не соваться, Рене загодя знал, что свободного столика не найдется и для него с Гильомом, да что там, реши герцог Скоринг посетить это гостеприимное заведение, и ему места бы не нашлось. Зато в «Пьяном голубе», таверне не столь популярной (хотя, по мнению Рене, совершенно незаслуженно), места, разумеется, имелись. «Пьяный голубь» за последние годы решительно не изменился. Все те же закопченные стекла, плохо протертые столы, отродясь не видавшие свежих скатертей, низкий потолок и жирные наглые мухи. Впрочем, хозяин был еще более жирным и наглым — но готовить так, как он, умели немногие.

— Арло, собака, ты три года назад говорил, что повышаешь цены, чтобы накопить на ремонт! Где же он?

— Так сделал уже, господин Рене, сделал. В том же году и сделал! — нахальная щербатая улыбка.

— Да я на этом столе ел твоих голубей! — Алларэ ткнул пальцем в хорошо знакомый вензель, когда-то вырезанный от скуки.

— Небось, еще хотите?

— Неси, мерзавец!

Замаринованные в вине голуби были, как всегда, вкусны, но сегодня Рене явился сюда не ради голубей. Стоило им с Аэлласом усесться за стол, как в таверну, ну, разумеется, чисто случайно, начали входить и другие благородные господа столицы, причем половину из них Рене приметил еще возле развалин храма. За полчаса «Пьяный голубь» оказался заполнен целиком. Чумазый Арло не удивлялся: он вообще ничему не удивлялся с тех пор, как наследник герцога Алларэ зачастил в его не самое почтенное заведение. Было это три года назад — тогда Рене с женой почти год провели в Собре, — но память у трактирщиков длинная, а если гость не скупился на чаевые, то мог надеяться даже на вечную память.

— Позвольте к вам присоединиться? Сеориец, из тех, кто пока не принял ничью сторону; Рене помнил его в лицо. Немного помучившись, вспомнил и фамилию. Ларон, почти сосед: родовое владение милях в пятидесяти от границы с Алларэ, на берегу Сойи. Между прочим, женат на девице из герцогства Алларэ. Возможный соратник — но насильно мил не будешь, а у господина Ларона могут оказаться свои планы на будущее. Рене любезно кивнул и улыбнулся, протягивая руку:

— Рекомендую попробовать тех самых пьяных голубей, в честь которых названо это заведение. Готов спорить, — вон тот болтливый пес, местный хозяин, пьянствует с ними ночи напролет!

— Благодарю за совет. Кстати, о ночах, — что вы думаете о ночном происшествии? — Этот, надо понимать, из простодушных: другой ходил бы вокруг да около. А что вернее, — притворяется простодушным.

— О храме, что ли? Да ничего не думаю! Я не мать наша Церковь, чтоб забивать себе голову подобными делами.

— Патриарх пока не объявил, как надлежит понимать разрушение собора. — Нос у господина Ларона был конопатый и острый. Самое то, чтобы совать его во все щели.

— Объявит, будем надеяться.

— Как скоро будет назначена Ассамблея? — зашел с другого конца длинноносый Ларон.

— Надеюсь, что довольно скоро. Стране негоже оставаться без короля.

— Вас не убедило вчерашнее чудо?

— Меня убедила исповедь той монахини, — пожал плечами Рене.

Алларэ взглянул на Гильома. Владетель молча допивал второй кубок, не глядя на Ларона. Здоровяк казался спокойным, но Рене слишком хорошо его знал, чтобы обмануться. Аэллас никогда не выдал бы своих чувств перед случайным собеседником, но промелькнувшее в разговоре слово «чудо» было осколком стекла в вине. Чудом досужий сплетник назвал гибель его младшего брата. Еще одна строка в длинном счете, который будет предъявлен герцогу Скорингу.

— Так ваша коалиция не примет предложения о мире?

— Это решит мой герцог, — широко улыбнулся Рене. — Я не силен в подобных вещах, господин Ларон. А что же думаете вы?

— Я думаю о том, кому мне придется приносить присягу — законному королю или самозванцу, — поднял светлые ореховые глаза сеориец, и Алларэ понял, что просчитался. — Я не знаю, кому мне верить и как защитить свое владение. Оно невелико.

— Чем же вам не по вкусу принц Элграс?

— Ходят весьма неприятные для него слухи.

— Вот как? — не на шутку удивился Рене.

— Кого же прочат ему в отцы, герцога Алларэ? — впервые за все время заговорил Гильом.

— Вы угадали, — Ларон слегка покраснел. — С утра об этом говорили в нескольких домах.

— У кого-то разыгралось воображение, — рассмеялся Рене. — Благодарю, что сообщили, когда я уже доел — так ведь и подавиться недолго. Герцог будет несказанно счастлив. Господин Ларон, я ваш должник!

— Я… не нахожу эту шутку достаточно остроумной, — со вздохом признался сеориец. — Она ставит меня в тупик.

— Забудьте о ней вовсе и не беспокойтесь. Алларэ отвернулся к стойке. Хозяин делал вид, что вытирает тарелки краем засаленного передника. Если тарелки были вымыты, оставалось лишь пожалеть работу судомойки. Рене готов был поспорить, что Арло разобрал каждое слово из разговора; его косые редкие взгляды могли обмануть только совсем уж наивного человека. Значит, к вечеру слух будет повторять вся столица. Что скажет на это Реми? И не Реми ли сам запустил сплетню?.. Или — нет, он не имеет никакого отношения к глупой сплетне, и уже к вечеру герцог в очередной раз отчитает его, как нашкодившего мальчишку, за то, что Рене чего-то не сказал, не сделал?

— Подайте еще вина!

— Ваше величество…

— Кто ты такой? Имя!

— Элиан Рева, ваше величество, — пожилой камердинер склонился в поклоне.

— Ты здесь больше не служишь. Убирайся и вели подать вина! Зажечь еще свечей! Музыки! Хищная, тревожная ночь таращилась в окна. Слишком тихая, слишком опасная, невероятно длинная ночь в полупустом дворце. Четверо гвардейцев за дверью едва дышали, вытянувшись по струнке. Рослые жеребцы в парадных мундирах. Позвать одного из них, приказать пить? Скучно, тошно.

Двое музыкантов с виолами явились очень быстро, пристроились в углу, заиграли что-то невероятно тоскливое. Заунывная мелодия рвала душу, словно на недавних похоронах отца. Вчера на Дворцовой площади кто-то расклеил прокламации. Не пожалел дорогой белой бумаги. На каждом листе было крупно, четко выведено: «Отцеубийцы!». Только одно слово, но и его достаточно. Герцог Скоринг обещал найти тех, кто это сделал — и к вечеру арестовали двух ремесленников. У них нашлась и бумага, и алая тушь, которой были сделаны надписи, но сегодня утром те же листы появились вновь, уже на колоннаде дворца, а гвардейцы, охранявшие подходы клялись, что ничего не видели. Они отправились в Шеннору, а караулы были удвоены, но король Араон не сомневался, что завтра листовки появятся вновь. Отцеубийцы. Сущая правда; пусть и не Араон заложил в подвал дворца то, что так громко полыхнуло, пусть не он убивал старика-казначея. Он — отцеубийца, ибо все случилось с его одобрения и по его воле, он покрывает отцеубийцу. Они с герцогом Скорингом виновны, и знают об этом. «Виновен!» — вопят стены. «Виновен!» — шепчут портреты предков. «Виновен!» — наверняка говорят за спиной слуги. А что думают эти музыканты, выбравшие похоронную мелодию?

— Играйте веселее! Парочка затянула павану, и Араон едва не швырнул в них тяжелым золотым кубком.

— Играйте бранль! Веселая плясовая мелодия не разогнала тишину. Тишины было слишком много, она заполняла кабинет, лишь пару дней назад полностью отделанный, неуютный, тесный. Тишина пряталась под креслами и диванами, за бюро, в пасти камина, и никак нельзя было ее выгнать. Следом за тишиной в комнату вкрадывались шепоты. Обвиняли, проклинали, стремились выжить короля из его покоев.

Из покоев, которые не принадлежали ему и не могли принадлежать, потому что он был никем, подкидышем, самозванцем, и эти стены знали, и весь дворец знал, и столица, и вся Собрана… Музыканты тоже знали.

— Просто самозванец ты, Ты просто самозванец! Просто самозванец ты, Ты просто самозванец! Ты отцеубийца, ты отцеубийца!.. — надрывалась виола, а двое игравших переглядывались и улыбались. Танцевали кресла, аплодировали портреты отца, деда, прадеда. Подпевали веселой мелодии конского бранля, такой простой и привязчивой, что король сам едва не запел: «Я отцеубийца!», прихлопывая в ладоши.

— Вон! — закричал Араон. — Подите вон!!! Что делать, куда бежать? Где спрятаться от голосов и взглядов? Куда скрыться от шепотов тишины, от золотых усмешек на портьерах, за которыми прячутся густые кляксы тьмы, оставшиеся со дня затмения, от запаха гари, от жирного пепла, покрывающего все, все, все?.. Днем проще: днем тени исчезают, их разгоняет уверенная поступь герцога Скоринга. Его боятся даже тени, и портреты замолкают, ждут сумерек, чтобы вновь начать шелестливый, шуршащий, неотвязный диалог.

— Он чужак, он самозванец!

— Он самозванец, он подкидыш!

— Он подкидыш, он убил короля!

— Убийца!

— Раб!

— Выродок! Две седмицы назад у него был отец и двое братьев: родной и сводный. Родного он ненавидел и сделал все, чтобы того сослали прочь, а сводный, брат-бастард, пришел к нему в спальню утром. Брат Фиор, казавшийся тихим, покорным, преданным.

Будущий король завтракал в постели, наслаждаясь отсутствием наставников, епископа — всех, кто годами досаждал ему, отказывая в самых простых удовольствиях. Он пил вино и ел руками — кто мог ему теперь запретить делать все, что захочется? Ларэ зашел в спальню, отшвырнув с дороги камердинера, застыл на пороге. На широких плечах был траурный синий плащ.

— Как вы себя чувствуете, Араон?

— Отлично, — ляпнул принц: крепкое керторское вино ударило в голову.

— Рад за вас, — полубрат кивнул, развернулся и вышел. Тогда Араон не задумался, как это понимать — но несколькими днями позже увидел бастарда рядом с герцогом Алларэ, в зеленом с золотом. И он свидетельствовал перед Ассамблеей, что Араон — подкидыш, в котором нет ни капли королевской крови. Знай будущий король, — фальшивый, поддельный король, — как все обернется, он приказал бы арестовать полубрата. От короля-самозванца отвернулась почти вся столица. Лишь немногие сеорийцы остались ему верны, а бруленцы и скорийцы были чужаками, никого из них Араон не знал. Только герцога Скоринга. Скоринга, обманувшего его, а потом сообщившего правду и шантажом заставившего согласиться на коронацию. Собор был разрушен в ту же ночь. Патриарха разбил удар. Знамений было достаточно для любого дурака. Почему герцог Алларэ медлит, почему не возьмет дворец штурмом, не скинет самозванца с трона, на который он не имеет прав? Издевается. Мстит за заключение в Шенноре, за смерть своей сестры. Он все знает, он знает все — больше, чем сам Араон. Кружились стены, пестрел перед глазами белый шелк с набитыми золотом нарциссами и лилиями, к горлу подступала тошнота; пятнадцатилетний король давился вином, надеясь, что следом за опьянением придет забытье, глухой темный сон, обрубавший, словно топором, путы страхов, голоса портретов, танец драпировок…

Нужно дожить до утра, и с первым багряно-золотым светом, что польется в окна, наступит тишина. Тогда придет герцог Скоринг, принесет ворох свитков, даст в руки перо, скажет: «Подписывайте, ваше величество!», — и придется выводить на каждом свою подпись, потом прижимать печать, не думая, что написано, не читая — потому что все равно не понять…

Послы Оганды и Тамера отказались вручить верительные грамоты, сказав, что это состоится лишь после второго заседания Ассамблеи и присяги глав Старших Родов. Они были вежливы, они ссылались на то, что грамоты еще не получены, понадобится не менее двух седмиц, но король знал, что они просто выжидают, кто победит. Вчера посла Оганды видели въезжающим в дом герцога Алларэ.

Проклятый калека! Ему и увечье не мешает удерживать власть в своих руках. Еще бы! Такие вцепляются в нее зубами… Алларэ сделает все, чтобы посадить на престол своего сына. Такого же самозванца, но своей крови, золотоволосого наглеца, с которым он нянчился многие годы, и герцог Гоэллон — тоже. Оба знали все с самого начала, знали и растили себе короля по вкусу… …а если герцог Скоринг солгал? С портрета смотрело строгое, властное лицо. Те же пышные волосы, чуть более светлые, чем у Элграса, те же рысьего разреза яркие глаза, правильные черты. Ролан Гоэллон, Ролан Победоносный, младший брат-близнец деда, короля Эниала. Если художник не соврал — а зачем ему было врать, и живописец, и маршал Гоэллон давно уже умерли — то несложно представить, каким будет брат лет в сорок. Или — таким вот? Чуть более тяжелое лицо, брови, сдвинутые в гневную черту, крупные красивые руки скрещены на груди. Король Лаэрт. Король Лаэрт, принц Ролан, принц Элграс… одна кровь, одна семья. Только Араон здесь — чужой, лишний. Вовсе не так похож на отца, как его уверяли с детства. Хилый, хлипкий, тому же Ларэ — едва ли не по плечо, а Элграс перерастет и полубрата. Урод. Чужак, безродный подкидыш, занявший трон, что по праву принадлежит брату. Отцеубийца. Может быть, еще и братоубийца? Вести из Брулена пугали. Жив еще Элграс — если да, то где прячется? Если нет — то почему не нашли тело?

Анна Агайрон… Она была двоюродной сестрой. Почему есть слово «братоубийца», но нет слова для убийцы сестры? Или есть? Сестроубийца? Почему нет никого, почему некому прогнать тишину, ускорить наступление рассвета, остановить пляску стен и портретов? Почему у вина такой странный вкус, почему оно горькое, почему от него так кружится голова?.. Кто это тихо крадется сзади?

— Кто ты такая? — вскочил принц. Девушка в платье служанки испуганно шарахнулась, но кувшин не выронила.

— Ваше величество просили еще вина, — сделала она реверанс, потом, не разгибаясь, залепетала. — Я Женевьев, старшая горничная, ваше величество. Вы меня не помните? Я вчера тоже приходила… На девушке, как и на прочих служанках во дворце, было желтое платье с белым передником. Светлые волосы уложены в высокую прическу, в нее вплетены нити жемчуга. Хорошенькая. Большие глаза, вздернутый носик.

— Ты тоже считаешь, что я отцеубийца?

— Ваше величество! Что вы такое говорите? — в незабудковых глазах расцвело удивление, смешанное с испугом. — Зачем вы так шутите?

— Что у тебя за спиной, Женевьев?

— Портрет, — оглянулась девушка, прижимая к груди кувшин. — Портрет его величества короля Лаэрта I.

— Что он говорит?

— Ничего, ваше величество! Портреты не разговаривают…

— Точно? Прислушайся!

— Сотворившими клянусь, молчит он, ваше величество! Араон стащил с руки браслет. Сапфиры, изумруды, рубины — пестроцветье драгоценных камней, тяжелая оправа, напоминавшая о кандалах, которые поджидали самозванца.

— Возьми, Женевьев. Поставь кувшин и возьми.

— Я не могу, ваше величество!

— С королями не спорят, дура. Возьми и убирайся! Девушка убежала. Заглушая ее торопливые шаги, часы пробили три. Как далеко еще до утра! Как долго еще ждать рассвета!..

Портреты вновь зашептались. Араон все понял: они замолкают при посторонних, а стоит ему остаться в одиночестве, начинают вновь! Подлые, подлые портреты!

Завтра же он прикажет вынести их на задний двор и сжечь. Облить горючим маслом и сжечь, чтобы остался только пепел, только густой жирный пепел… Зачем ждать? Араон схватил колокольчик и яростно потряс им. Гвардеец вошел немедленно.

— Портреты снять, вынести во двор и сжечь! Немедленно!

Высокий длиннолицый скориец был слишком хорошо вымуштрован, чтобы спорить или выказывать свое удивление. Он вернулся через несколько минут с двумя слугами, и те принялись снимать все портреты, украшавшие стены кабинета нового короля. Осторожно, слишком осторожно. Гадкие картины, решившие свести его с ума, не стоили подобной деликатности.

— Вы сказали — сжечь, ваше величество? — переспросил тот же гвардеец, когда вся пятерка картин была снята и поставлена у двери.

— Да, да, да! Сжечь! Сейчас же!

— Слушаюсь, ваше величество, — отсалютовал гвардеец. Портреты унесли. Араон прислушался. Тишина. Едкая, ядовитая тишина, но с ней уже ничего не поделаешь, и это лучше, чем шепотки за спиной. Нужно еще выпить, тогда и тишина не страшна. Только вот руки не слушаются… удастся ли взять колокольчик? Проклятая бронзовая игрушка выпала из пальцев, покатилась по столу и упала на пол, но все же успела звякнуть.

— Ваше величество?

— Налей мне вина. Налей. И себе налей. Пей!

— Не могу, ваше величество, я на посту, — в кубок плеснулось еще горячее, пахнущее гвоздикой и корицей вино.

— Что, боишься со мной пить?

— Нам запрещено уставом.

— А я — разрешаю!

— Слушаюсь, ваше величество! — гвардеец поднес кубок к губам. Король внимательно следил, сделает ли он глоток. Сделал. Осушил до дна — залпом, словно не вино пил, а горькое лекарство. — Разрешите идти?

— Иди… Во сколько светает? В шесть? Еще два с лишним часа… как же провести их, не сойдя с ума? Вино… нужно его допить, пусть кубок и пляшет в руках все тот же проклятый бранль, и, кажется, напевает ту же отвратную и правдивую песенку… но вино молчит, оно всегда молчит, как молчало, когда принц опрокидывал в кувшин украденную у епископа бутылку и выливал туда флакон чемеричной настойки. Лучше бы тогда — вскипело, обожгло руки, лучше бы он сам выпил кувшин до дна и умер, чем терпеть эту ночь, тишину, проклятые листовки, где кроваво-алым выведено слово «отцеубийцы»… Кубок выпал из рук, вино разлилось, но Араон этого не заметил: он уже спал, уронив голову на столешницу. Вошедшая Женевьев испуганно прижала руки ко рту: на мгновение ей показалось, что белая скатерть залита темной кровью, вытекавшей изо рта короля Араона III.

— Что нынче нового?

— Господин герцог Алларэ изволит быть крайне недоволен, — под внешней почтительностью в голосе Андреаса плескалось тихое веселье, а, значит, повод для недовольства был незначительным и тревожиться не стоило.

— Чем же именно он недоволен? У тебя перчатки не того оттенка? Ворота за спиной закрылись с глухим тяжелым стуком. Саннио потрепал по морде недовольного шумом Крокуса. Во время хлебного бунта он сдружился с вороными агайрцами, от которых еще зимой предпочитал держаться подальше, тогда оба «цветочка» не раз его выручили из беды, но Клематис, старший брат, пропал вместе с герцогом Гоэллоном. Андреас с опаской посмотрел на мощного жеребца и на Алессандра, который делился с Крокусом недогрызенным по дороге яблоком. Бывший ученик лекаря почему-то боялся породистых лошадей, хотя со своей пегой коняшкой отменно ладил. Вот только сюзерен седмицу назад запретил ему «садиться на это позорище». Прочие несчастия, свалившиеся на голову владетеля Ленье вместе с неожиданным возвышением, напоминали Саннио о собственных злоключениях по весне. Смотреть на Андреаса было все равно что глядеться в зеркало: видишь растяпу, которому, по общему мнению, несказанно повезло, а он вместо того, чтобы радоваться, прячется по углам и старается улизнуть от этакого везения. Впрочем, ученику лекаря не повезло куда сильнее, чем Саннио: снисходительностью герцога Гоэллона Реми никогда не отличался, а язвительности у него было впятеро больше. Обратив в очередной раз внимание на своего новоиспеченного вассала, герцог Алларэ обозвал его платье «маскарадным костюмом пыльного чучела», в еще более нелестных выражениях охарактеризовал прическу и прочие атрибуты внешности, драматически ужаснулся тому, что могут подумать в столице о прижимистости герцога Алларэ, а закончил это уже вполне серьезным приказом привести себя в подобающий вид. Бывший свидетелем сей ядовитой выволочки Саннио вслух отметил, что это несомненный признак выздоровления, и в ответ услышал, что третий день ходит в одной камизоле, что является несомненным признаком дурных манер.

— В ваши годы, молодые люди, я уделял себе несколько больше внимания! Тогда младший Гоэллон только пожал плечами, подумав про себя, что Реми неисправим, но этим, пожалуй, можно и пренебречь, однако же, оказалось, что герцог Алларэ нашел себе не мимолетную забаву, а настоящее увлечение. Теперь Сорен, Саннио и Андреас регулярно выслушивали рассуждения об элегантности, щедро сдобренные придирками и обидными замечаниями.

На фоне творившихся в столице безобразий и постоянного тревожного напряжения, царившего в особняке, это смотрелось несколько гротескно, но Саннио решил, что герцог Алларэ так отдыхает — и пусть себе…

— Нет, — покачал головой Андреас. — Новые королевские указы… ты о них знаешь?

— Что-то такое по дороге слышали, да. Это так забавно?

— Я не понял, — признался юноша, для которого государственная политика была чем-то столь же непостижимым, как различия в плетении кружев. — Господин герцог сначала смеялся, потом начал браниться. Чем и занимается по сию пору.

— Понятно. Значит, я пока к нему не пойду.

— Не получится. Он тебя ждет.

— Мать и Воин, храните меня… — простонал Саннио. — Я же ничего не соображаю в этом! Андреас повел плечами, явно неловко себя чувствуя в новом наряде. Темно-зеленая, почти черная камизола была ему к лицу, но в отличие от мягкой привычной котты, не позволяла сутулиться: стоило свернуть плечи, как шнуровка больно врезалась в бока. Ученика лекаря никто не лупил четыре года подряд тростью по спине, заставляя всегда, даже наедине с собой, держаться ровно.

— Красивый перстень, — отметил Саннио, поднимаясь по лестнице; трудно было не обратить на него внимания: приятель, не привыкший отягощать чем-то посторонним пальцы, держал ладонь слегка на отлете. Темный янтарь с Хоагера, большая редкость в Собране.

— Подарок, — слегка покраснев, сказал Ленье. — Скажи, я должен принимать подобные подарки?

— От своего герцога? Разумеется! И не только принимать, но и носить, иначе это будет очень неприлично, — объяснил бывший секретарь, выучивший все эти правила еще давным-давно. — От остальных — только если делаешь ответный подарок. Ну, разумеется, если этот кто-то за тобой не ухаживает… — Саннио подмигнул. — Какая-нибудь дама, например.

— Я себе это представлял наоборот.

— Это ты еще Аннету Лебелф не видел, — Гоэллон передернулся. — Такая дама, знаешь, если нас с тобой сложить и еще вдвое, то как раз половина ее получится. Пудры в пять слоев, надвигается и басом таким воркует: «У меня для вас есть прелее-естный пода-арок!».

— А окно закрыто?

— Какое окно?!

— Чтобы удрать, — тихо улыбнулся Андреас.

— А-а! — Саннио расхохотался. — Не знаю, я у дверей как раз стоял. Она теперь, наверное, их запирать будет. В общем, берегись. Устрашающая дама!

— Ее брат тоже не самый приятный человек, — почти шепотом сказал Ленье. Молодой человек остановился. В устах Андреаса подобная оценка была почти равна длинному мудреному проклятью, значит, и повод был нешуточным. Саннио вспомнил свою ссору с мерзким хлыщом, насторожился. Младший Лебелф не входил в число людей, которым герцог Алларэ хоть сколько-то доверял, но изо всех сил пытался оказаться поближе к своему сюзерену и войти в число его помощников. Вел он себя при этом так, что недалеко было до полета с лестницы при помощи пинка от Рене или Гильома, называвших его не иначе как «наше позорище», и каждый раз приговаривавших «и в Алларэ не без урода». Гоэллона хлыщ задевать опасался, предпочитая не видеть в упор, но если он выбрал в качестве мишени Андреаса… ох, как бы стрела не оказалась у Лебелфа в неудобосказуемом месте!

— Рассказывай!

— Он… дважды говорил о том, как именно я добился…

— Что за свинья! — вспыхнул Саннио, вмиг вспоминая первое посещение особняка герцогов Алларэ; потом хихикнул — уж больно ограниченный набор шуток был у Лебелфа. — А вообще я думаю, что он просто завидует!

— Я не должен выслушивать… это оскорбительно для моего герцога… — внимательно разглядывая узор на ковровой дорожке, выдавил из себя Андреас.

— Оскорбительно для твоего герцога тут только то, что ты позволяешь себе дерзить. Но эту дрянь кудрявую я… я его из окна выкину!

— Кого это вы собрались выкидывать из окна, сокровище? — из кабинета поинтересовался Реми; последнюю фразу Саннио выпалил во весь голос. — И из чьего окна, позвольте узнать?

— Вашего вассала. Из вашего окна, — доложил в открытую дверь молодой человек.

— Где это вы во мне окна видали? — рассмеялся Реми.

— Из окна вашего дома!

— Это больше похоже на правду, — кивнул герцог Алларэ. На столе перед ним громоздилась гора свитков, бумаг и старых книг. — Но кого и за что?

— Господина Лебелфа. Он мне надоел.

— Отменная причина и достойное намерение, но вам придется погодить, господа.

Лебелф мне пока что нужен. Хотя у меня накопилось поводов куда больше, чем у вас обоих.

— Он подкуплен Скорингом?..

— Вы угадали, Алессандр. И, юноши, я надеюсь, что в следующей ссоре ни один из вас не сообщит ему, что мы это знаем. Ясно вам?

— Это — ясно, — буркнул Саннио. — Но что до остального…

— Что до остального, так вы уже все сделали. В полном соответствии с уложением короля Лаэрта: обратились к сюзерену оскорбителя. Язык я ему укорочу. Теперь садитесь, оба. Сейчас придет Ларэ… Объемистое кресло с высокой спиной, очень удачно стоящий рядом с ним пуфик – как раз чтобы вытянуть ноги, слуга-невидимка, выскользнувший сзади с подносом… Уже привычная, но каждый раз подкупавшая вечным, до мелочей просчитанным удобством. Подлокотники достаточно широки, чтобы поставить кубок и не бояться, что он упадет, подголовник уютно подпирает шею, а яркий полуденный свет, проходящий через тонкую полупрозрачную занавесь, не режет глаза, но мягко ласкает щеки теплом. Свежий, резкий запах можжевельника тоненькими полосками дыма сочится из курильницы в углу. Саннио покосился на Андреаса, неловко застывшего на краю кресла. Ему-то было вдвойне непонятно, зачем герцог Алларэ позвал его вместе с наследником герцога Гоэллона. Позвал, а сам уткнулся в толстый ветхий фолиант, судя по темной рыхлой бумаге — прошловековый. «Скоро понадобится делать список, — подумал гость. — В этом доме не хватает надежного библиотекаря…»

Загадка приглашения прояснилась четвертью часа позже, когда пришел Фиор Ларэ. За седмицу его рана почти затянулась, оставив только легкую скованность движений, но Гоэллону казалось, что та ночная стычка не прошла для королевского бастарда даром. Тот стал как-то мрачнее и тревожнее, словно постоянно прислушивался к различимому лишь для него суровому и строгому голосу, и вел молчаливый спор невесть с кем.

— Вы хотели меня видеть?

— Да, Фьоре. Перескажите-ка нам содержание оглашенных сегодня указов. Андреас, слушайте внимательно.

— Первый — о запрете цехам самим назначать сумму вступительного взноса и о назначении этой суммы. Если не перечислять поименно, то он уменьшен на треть, а для оружейного цеха — наполовину.

— Андреас, что вы об этом думаете?

— Я должен радоваться и славить короля… — Саннио вскинулся на странный тон приятеля, и заметил, что герцог и Ларэ тоже насторожились. — Но я не могу. Хотя многие будут.

— Объясните-ка!

— Цеховые уставы велят принимать в мастера любого, кто прошел обучение, может внести взнос и пройти испытание. Еще они велят обеспечивать работой каждого мастера на определенную сумму в год. Мастеров станет много больше, а заказов не прибавится. Значит, сначала цены станут куда выше, потом цехам придется менять уставы… Реми усмехнулся, потом прикусил губу. Кажется, он хотел услышать нечто иное, и Саннио даже догадался, что именно: то, как это видится юноше, который сам еще недавно был подмастерьем, да еще и из сирот, так что о вступлении в цех медиков и аптекарей ему оставалось только мечтать. Мечтать или надеяться на милость мэтра Беранже, который мог внести взнос за полюбившегося ученика, а мог и не внести. Представитель цеха же оказался излишне дальновидным.

— Фьоре, а вы что скажете?

— Цеха сначала переполнятся, потом начнут беднеть. Репутация их упадет. Самые умелые мастера начнут выходить из цехов и снижать цены. Когда их примеру последует половина собратьев, цеха начнут закрываться. Пострадают вдовы и сироты мастеров, старики, продавшие мастерские цеху и получающие пенсионы. Мастера же будут состязаться в добротности товара и низкой цене, при этом многие разорятся, а частью перейдут под руку более расторопных. Лет через тридцать-сорок, после многих волнений и с большими потерями для всех, кто сейчас получает от цеха гарантии достатка, это принесет выгоду казне, и большую. До того она будет в убытке.

— Когда закроются цеха, вольные мастера не будут соблюдать уставы. Станут брать любую плату за обучение, смогут не платить жалованье подмастерьям, — добавил Андреас.

— Столичные подмастерья меж тем ликуют, — усмехнулся Реми.

— А вы что думаете? — спросил Саннио.

— Выдумка Скоринга весьма хороша, а при разумном подходе можно избежать голода вдов и сирот, но она преждевременна. Однако ж, в пятую девятину сего года казна получит существенное пополнение. Фьоре, продолжайте.

— Второй указ вносит поправки в уложение короля Лаэрта. К пяти преступлениям, за которые владетель отвечает не перед своим сюзереном, а перед короной, добавлены еще два: оскорбление короля и чеканка фальшивой монеты.

Саннио вспомнил бородатый анекдот времен секретарской школы: «Мэтр Тейн велел высечь всех розгами и перекрасить стены дортуаров в красный цвет! — Но почему в красный? — А это чтобы над первым распоряжением никто не думал!».

— Третий же куда более удивителен, — Ларэ казался всерьез озадаченным. — Согласно этому указу любой простолюдин, достигший на военной службе чина капитана, получает звание благородного человека и владение.

— Сколько у нас в армии таких капитанов? — Реми, кажется, знал ответ и сам.

— Около полусотни, — ответил Фиор.

— Где же господин регент возьмет столько владений? — удивился Андреас.

— Отнимет у виновных в оскорблении королевского величества, разумеется. Как вам это новшество, господа? Алессандр, Фьоре?

— Здорово напоминает тамерские порядки, — ответил Саннио.

— Это уничтожает всю систему вассалитета. Одно действие, на первый взгляд напрямую по ней не бьющее — и тем не менее, она сломана на корню. Хуже того, этот указ уже нельзя будет отменить, не вызвав больших волнений. Можно сделать его формальностью, препятствовать его осуществлению, но не отменить… — Ларэ говорил медленнее, чем обычно, должно быть, тщательно подбирал слова. Алессандр внимательно слушал, соотнося объяснения со всем, что знал сам. — Следующий шаг пока что не сделан, не принят указ о конфискации земель преступников короной, но, думаю, это случится довольно скоро. Система преобразований, которой следует герцог Скоринг, вполне стройна и разумна, но…

— Все это валится чохом за пару седмиц, — кивнул Реми. — Давать ребенку, из которого хочешь вырастить воина, отцовский меч нельзя. То, что он выдумал, должно вводиться десятки лет. Герцог Алларэ и Фиор начали на пару перечислять все указы, принятые за три седмицы, прошедшие после коронации. Саннио сначала слушал, потом отвлекся, безумно созерцая колыхание бледно-кремовой занавеси, отгораживавшей кабинет от послеобеденной жары. В душе медленно рождалось несогласие с обоими обсуждавшими. Герцог Скоринг — дурной и подлый человек, это несомненно, но не слишком ли предвзято алларцы относятся к его нововведениям? Ларэ сам назвал их стройными и разумными, а на каждое неприятное последствие, как на то же разорение цехов, можно ввести правила, Реми об этом прямо сказал… так почему? И — не ошибся ли герцог Алларэ, считая, что скорийцы и бруленцы в любой момент готовы отложиться и присоединиться к Тамеру? Тот, кто сам себя считает только временщиком, ищущим власти лишь ради наживы, едва ли будет издавать столько указов, нацеленных лишь на одно: привести Собрану к истинному величию…

«Ну так что, простим ему все, облобызаем и благословим на регентство? — спросил ядовитый внутренний голос. — Все забудем?»

— Алессандр, для кого мы тут все объясняем, если вы ловите ворон?! — голос уже отнюдь не внутренний, а вполне себе снаружи, да еще и крайне негодующий. — Вернитесь к нам, прелестное дитя! Точнее уж, отвратное!

— Простите, герцог…

— Вы не слушаете, а потом будете стенать, что ничего не понимаете! Как же вы научитесь? — Реми рассердился всерьез и надолго. — Вы, будущий герцог Эллонский… Что вы там увидели в окошке?

— Не в окошке. Я… да, я не понимаю. Но я не понимаю другого. Почему вы считаете дурными решительно все нововведения?

— Что я считаю? — герцог Алларэ словно налетел на ходу на стену, изумленно повернулся к бастарду. — Фьоре, вы, случайно, не догадываетесь, о чем это он?

— Я предпочитаю позволить ему объясниться самому, — покачал головой Ларэ. Саннио благодарно кивнул.

— Поймите, я ни в коем случае не считаю, что Скоринг достойный человек. Но то, что он делает, все эти указы, это же нужно! Это перемены!

— Вы что, — таким тоном Реми мог бы спрашивать слугу о том, что в его тарелке делает таракан, — считаете, что я позволил себе смешать личное и государственное?.. Алессандр сжался в кресле под взглядом герцога Алларэ. Такое лицо — золотая маска с холодными мертвыми изумрудами на месте глаз, — у него было лишь однажды, после аудиенции у покойного короля. «Ну почему, почему я всегда ухитряюсь оскорбить именно тех, кого люблю? — с тоской подумал юноша. — За что это мне?» Нужно было возражать, объясняться, но слов не было — да и оказались бы они пустой ложью. Именно так он несколько минут назад подумал, размышляя об излишней предвзятости; да, мыслями было стыдно, и они извивались, заменяя одни формулировки на другие, но смысл был именно таков: герцог Алларэ смотрит на все, что делает противник, под углом, который определили его личные претензии. Трижды и четырежды справедливые, видят Сотворившие, но… Стыдно, до чего же стыдно! И — не объяснишь, да что тут можно объяснить, когда все обстоит именно так, как алларец и сказал…

— Реми, помилуйте, вы ошибаетесь! Алессандр просто излишне пленился этими новшествами. — Ларэ встал за креслом Саннио, опустил ладони на спинку — словно укрывая; и от этого стало вдвойне тошно. — С вашего позволения, я объясню, почему в подобной форме… За него еще и заступались, помимо всего прочего!

— Господин герцог не ошибся, — мертвым голосом прервал защитника юноша. — Я прошу простить меня.

— По крайней мере вы честны, — проговорил Реми. Резко очерченные губы едва двигались, роняя тяжелые, словно капли ртути, слова. — Однако ж вы меня… разочаровали. Саннио знал, какое слово должно было прозвучать на самом деле, знал и другое — почему герцог в последний миг заменил его другим. Лишь ради общего дела, и ради Руи, своего друга. Примерно так же он готов был терпеть присутствие в своем доме Лебелфа. Сам молодой человек вдруг оказался только залогом единства, гарантом того, что Эллона поддерживает Алларэ — и все это лишь по его собственной вине. Доверие, уважение, вера — разве сочетается все это с мелкими и пакостными мыслишками, с позой самого умного, видящего чужие движения души насквозь, с легкой и беспечной готовностью приписать другому слабость, глупость, предвзятость?.. Стыдно и до дрожи в обессилевших руках противно от сделанного; но, наверное, еще противнее было бы, не обрати Реми на это все внимания. Только непонятно, что же делать. Пусть хочется со слезами умолять о прощении, о милости настоящего и искреннего прощения, не тех пустых слов, которыми обмениваются благородные господа — но нельзя же; и уж тем более — не при двух свидетелях, это значит – сделать еще хуже, но можно ли будет потом? Или — станет поздно… а не поздно ли сейчас? Разбитое стекло, разлетевшийся на осколки бокал не соберешь, не склеишь…

— Сандре…

Воплощение несчастья, растекшееся по креслу, изумленно вскинулось. Оказалось, что и Фиор, и Андреас уже вышли — когда? Это как же глубоко надо было задуматься? Саннио остался с герцогом Алларэ наедине. Реми по-прежнему смотрел на него, но уже не с тем — недавним — неживым лицом, а удивленно задрав бровь.

— Вы, конечно, меня огорчили, но… — Алларэ тряхнул головой по старой привычке — тогда грива переливалась роскошной волной: привычный просчитанный жест; а теперь лишь выражение недоумения. — Это не повод умирать в моем кресле. Не в моем, впрочем, тоже. Мужчине негоже увядать, как мимоза. Этим вы привлекаете к себе слишком много внимания. Сейчас вот, извольте видеть, я трачу время не на дела, а на ваши страдания. Угадайте, почему?

— Из-за дяди? — ох, и опять стыдно, только уже за другое.

— Неверно. Потому, что вы лишь весной узнали, кто вы и что вы. Через пару седмиц я уже не смогу себе позволить эту роскошь. Сандре, запомните раз и навсегда, есть только один достойный способ жить: стиснуть зубы и делать дело, — Реми вздохнул. — Вы же умеете… «Умею, — хотел сказать Саннио. — Умею, если это не касается вас, дяди, Фиора… всех тех, кого я люблю. А рядом с вами я становлюсь круглым дураком, не понимающим ровным счетом ничего…»

— Простите, господин герцог. Я больше не позволю себе ничего подобного.

— Идите. Передайте Ларэ, что я прошу объяснить вам все насчет указов Скоринга.

— Вас прислал герцог Алларэ?

— Нет, я приехал по собственному желанию, — у королевского бастарда был, как всегда, прозрачный взгляд святого заступника или отшельника. — Если мое общество вам в тягость, то прошу меня простить.

— Нет-нет, что вы… Ни в коем случае! Я очень рад…

— Алессандр, вы не обязаны принимать меня лишь ради соблюдения законов гостеприимства. Саннио покраснел. Ларэ попал в точку: хозяин думал в первую очередь о правилах приличия, которые требовали достойно принять и развлечь гостя, даже нежеланного. Гость же оказался проницателен, даже слишком, наверное. Выражение лица Саннио, спустившегося в гостиную, рассказало ему все, и теперь оставалось только заглаживать очередную неловкость. Поссориться с Фиором — вот только этого не хватало! Бернар и остальные гвардейцы хмуро косятся на молодого господина и молчат, алларцы удивляются и подшучивают, Реми же постоянно цепляется к каждому слову; единственный из всех, еще не высказавшийся на счет поведения Саннио — Ларэ. Если еще и его оттолкнуть, остается одна дорожка: прыгнуть в Сойю с моста.

— Простите, пожалуйста. Я в последнее время только и делаю, что… — Саннио безнадежно махнул рукой, не зная, как определить свою бесконечную дурость. — Приглашаю вас отобедать.

— Благодарю. Аппетита у обоих не было, так что предстояло огорчиться еще и Магде. Голуби под сливочным соусом, печеные карпы и пряная свинина были донельзя хороши, но Саннио лениво отковырял по кусочку от каждого блюда, тем и ограничился, гость же съел все, что подкладывал ему слуга, но с видом безразличным и унылым. Вино Саннио приказал подать в свой кабинет.

— В последнее время вы не жалуете нас своим присутствием, — заметил Фиор.

— Накопились дела, которые требуют моего внимания. Скоро пятая девятина. Подати, выплаты, пожертвования… Герцог не успел объяснить мне все, что я должен знать. Приходится учиться на скаку.

— Это единственная причина?

— Нет, — Гоэллон слегка рассердился: почему он должен давать отчет каждому, кто спросит? Разве приведенного объяснения недостаточно? — Я не желаю лишний раз огорчать господина герцога Алларэ своим видом, своими словами и прочим…

— С чего вы взяли, что это так?

— У меня была возможность в этом убедиться.

— Алессандр, что с вами происходит? — Ларэ отставил бокал.

— Что бы со мной ни происходило, это касается только меня, и я справлюсь с этим сам! — отрезал Саннио; благие намерения пошли прахом — и кто просил гостя лезть к нему в душу? Реми выразился вполне внятно: молчи, не подавай виду… — У герцога Алларэ есть для меня поручения?

— Я привез письмо для господина капитана Кадоля, но это было только поводом посетить вас, — Фиор терпеливо улыбнулся.

— Передайте герцогу Алларэ, что все его распоряжения будут выполнены в точности и в срок.

— Я передам. Что мне ему ответить, если он будет о вас спрашивать?

— Что я неукоснительно следую данному им совету!

— Алессандр, вы уверены, что верно поняли этот совет? — господина Ларэ, оказывается, тоже можно было рассердить. Глаза потемнели, как небо перед грозой.

— Вы чудите, как мой брат-принц, но ему-то и пятнадцати еще нет!

— Что опять не так? — Гоэллон неторопливо встал с кресла, расправил манжеты и поднял со стола бокал и поднял его на уровень груди. Вино билось в стенки. — Я говорю — и неугоден, я молчу — я вновь неугоден? Чего изволите желать от меня вы, герцог Алларэ, все прочие? По какому праву, хотел бы я знать?!

— Послушайте меня, Алессандр… Через пять минут Саннио сидел в кресле, красный как рак и мокрый, как мышь. Фиор говорил недолго, но в два десятка фраз он ухитрился уложить отповедь, подобную которой юноша не слышал и от дяди. При этом ни одного обидного слова, ни одной ядовитой колкости не прозвучало.

— Мы носим свое горе, тревоги и боль в себе. Мы служим — своей земле, своему королю, своему сюзерену. Мы несем свою ношу безропотно и гордо, — закончил Ларэ. Слова, уместные в проповеди или книге, в устах королевского бастарда звучали и буднично, и просто, без напыщенной торжественности. Старший брат по крови говорил с младшим…

— Я только не хотел никому досаждать! Не более того… — после долгой паузы прошептал Саннио; до него начало доходить, насколько неприличным и постыдным выглядело все его поведение в последние дни. Позор и для девицы на выданье, а уж для наследника Старшего Рода… — Я дурно себя чувствую в последнее время.

— Вы больны? — встревоженно спросил собеседник.

— Едва ли. Я просто не могу спать…

— Отчего же?

— Мне снятся дурные сны. Мне кажется, что меня кто-то хочет подменить во сне. вытесняет из тела… — раз проговорившись, остановиться было трудно. — Мне снится один и тот же сон, я не могу его запомнить, а ведь всегда запоминаю сны. Темный, тошный… Словно змея обвивает и душит!

— Сколько вы уже не спали?

— Седмицу, наверное. Не помню… Мэтр Беранже сказал, что я совершенно здоров и посоветовал мне пить травы. Это я и сам бы мог сделать. Я знаю все сборы. Но сны не уходят, только проснуться тяжелее.

— Когда это началось?

— В тот день, когда вас ранили. Герцог Алларэ просил меня сделать что-то непонятное. И я будто бы призвал по свою душу всех демонов!

— Собирайтесь, — поднялся гость. — Поедем к герцогу Алларэ.

Через пару часов Саннио, все существо которого упиралось против поездки и тем более против исповеди, сидел в кабинете Реми и, под двумя такими разными, но одинаково пристальными взглядами, рассказывал все заново. Господин Ларэ оказался отменным доносчиком: он не только запомнил каждую фразу, но и повторил все перед алларцем слово в слово.

— Реми, я не знаю, чего вы хотели, но вижу, к чему это привело, — подвел итог бастард. — Извольте что-нибудь с этим сделать. Алларэ молчал долго, очень долго — Саннио даже показалось, что он заснул в кресле. Взгляд был устремлен к холодному камину, но для Реми там, наверное, плясали языки пламени, синие тени играли на белой облицовке, а уголья вспыхивали и гасли, притягивая к себе. По каминной плитке вились виноградные листья, узор, который в этом доме был повсюду. На гербе герцогов Алларэ была ветвь с золотыми цветами и девиз «Радуйся!», но гроздья винограда сгодились бы куда лучше.

— Не знаю, смогу ли, — сказал герцог наконец. Губы едва двигались. — И я должен объяснить, почему. Есть сила, что Бдящие братья зовут волшебной, колдовской… Она позволяет многое. Убеждать и привлекать, подчинять и исцелять.

Нас было трое, владеющих ей. Было… Скоринг знал, что делает, сила узнает силу. А я тогда очень хотел бежать… — Реми осекся, потом продолжил уже ровным голосом. — Большая часть прежних умений мне недоступна. Саннио вспомнил шелковую паутину прикосновений, которой оплетал любого собеседника Реми. Ладонь на запястье, узор, который танцуют пальцы перед глазами во время разговора, блики изумрудов в кольцах… колдовская пляска жестов и касаний, чарующая и завораживающая. Угадал ли он, или Реми имел в виду нечто другое? Как догадаться? И кто третий? Альдинг Литто?

— Что же делать Алессандру? — продолжил Ларэ. — Вы…

— Я все помню. Без защиты вы не останетесь, — на туго обтянутых кожей скулах проступили желваки. — Вы заставили меня задуматься, Сандре. А теперь хорошо бы задуматься вам. То, что преследует вас во снах — оно и впрямь вам незнакомо? Молодой человек сосредоточился, глядя в свою чашу. На дне осталась крошка пряностей, обломки коричной трубочки, смешные стерженьки гвоздики. Густой осадок лениво колыхался, когда Саннио качал чашу из стороны в сторону. Выплеснуть бы его на ткань, как во время гадания!

Ответ был близко, совсем близко. Холодное, липкое чувство страха, собственной ничтожности и бремени грехов, которое приносили сны, нестройная мелодия, тьма, вползавшая в виски…

— Собаки, — сказал он. — Собаки в Сауре. На поляне. Там…

— Я знаю об этом, — быстро кивнул Реми. — «Заветники». Опять они… Но каким образом?

— Брулен, — сказал Фиор. — Принц Элграс…

— А потом вы, Фьоре.

— Я? — опешил бастард.

— Вы такой же сын своего отца, как принц, как это сокровище. Золотая кровь. Если бы принца хотели убить, не было бы побоища. Есть яд, есть наемные убийцы, есть еще сотня способов избавиться от соперника. Вас, Фьоре, тоже хотели похитить, а не убить. Потом Сандре, почти успешно перессорившийся со всеми… — вот теперь до Саннио дошло, почему именно герцог Алларэ многие годы возглавлял тайную службу его величества. Еще один облик Реми, так непохожий на маску развратного бездельника, на личину самозваного коменданта. — Но обе попытки похищения — дело рук человеческих, а вот Сандре…

— Чудо в соборе тоже дело рук человеческих? — нахмурился Фиор. — Не слишком ли для этих рук?

— Для Скоринга не слишком, наверное. Хотя…

— Реми, вы смогли бы проделать подобный фокус?

— Я никогда не черпал из тех источников, что «заветники». Нужно быть куда менее брезгливым… — поморщился герцог Алларэ. Саннио слушал разговор, едва понимая, в чем суть. Слишком сложно. Это стоило обдумать потом — вспомнить каждую фразу столько раз, сколько понадобится. Сейчас его больше всего интересовало, сможет ли Реми положить конец ночным кошмарам и постоянному желанию уйти прочь, подальше ото всех. Уехать на остров Грив, о котором он только слышал, бродить там по морскому побережью, и не видеть, не слышать, не чувствовать ничьих взглядов… Выспаться, наконец. Ухо бывшего секретаря ловило каждое слово беседы — въевшаяся в плоть и кровь привычка, но смысл ускользал. Силы, кровь, чудеса; опять и опять эта проклятая песня, навязшая в зубах, как модный мотивчик. Его наследие — чудеса, кровь и силы. Перстень наследника давил на палец, тянул руку вниз, к земле. Любимое, такое нужное кольцо, без которого он чувствовал себя голым, в последние дни казалось чужим, тяжким, лишним. Знак наследия, доставшегося ему. Потом пришла мысль, которая — Саннио мысленно отвесил себе оплеуху, — должна была возникнуть в голове первой; прежде постыдного нытья и жалоб: дядя. С ним-то что? Если принцу, бастарду и наследнику герцога что-то угрожает, то ведь и сам герцог в опасности…

— Мы должны пригласить архиепископа Жерара, — сказал Ларэ.

— Мой почтенный родич начнет с того, что наложит на меня очищение, а закончит объявлением святого похода.

— Святой поход и так состоится.

— Несомненно, но в свое время. Да и клеймо на лбу мне ни к чему. Сандре — тем более.

— Без этого можно будет обойтись. Архиепископ весьма благоразумен.

— Пока вы ведете с ним переписку, он таким кажется. Но вы еще не имели несчастья познакомиться лично. А я еще помню, как он уходил в орден… Дед тогда едва не проклял его, и было за что.

— Реми, нам нужен тот, кто чует ересь и способен разобраться во всех хитросплетениях заговора Скоринга. В конце концов, я не хочу оказаться под ножом на алтаре, да и для Алессандра такой судьбы не желаю!

— Я это обдумаю. Сейчас же, Фьоре, сделайте одолжение, откройте тайник. Снимите портрет Старого Герцога… — Саннио оглянулся, покосился на изображение мощного мужчины в алом бархате, похожего на Гильома Аэлласа, только лет на двадцать постарше. — Теперь нажмите на сучок на панели. Отлично. Возьмите шкатулку. Нажмите этим дамам на их несравненные груди…

Саннио с интересом наблюдал за тем, как Фиор обращается с небольшим ларцом из белого полированного дерева. На крышке две щедро наделенные Матерью девицы демонстрировали свои прелести, и похвалиться им было чем. Молодой человек не без интереса вспомнил недавнее предложение герцога Алларэ насчет прогулки по Кандальной улице. Определенно, в этом было нечто привлекательное. Может быть, господин Кертор не будет против?..

— Вам пора обзаводиться любовницей, — от Реми не скрылся живой интерес на лице Алессандра. — Видите, Фьоре, естественные устремления юного организма не способны победить даже козни «заветников»…

— Это обнадеживает, — бастард наконец-то справился со шкатулкой. — Что вам подать?

— Нет-нет, мне — не надо, избавьте! Передайте Сандре медальон с черным камнем. Гоэллон принял на ладонь угловатый осколок вулканического стекла в тяжелой золотой оправе. Камень едва заметно вибрировал и словно бы притягивал к себе весь окружающий свет. Сгусток теплой темноты на тонкой цепочке. С обратной стороны оправы были вычеканены язык пламени и знак Нерукотворного Храма.

— Надевайте. Проверим, правду ли говорят об этих святынях. Спрятанный под рубахой медальон больно ожег кожу, словно был раскаленным добела. Боль едва не заставила вскрикнуть, а потом рассосалась, оставив по себе приятное ощущение, напоминавшее тепло от перцовой настойки, которой его растирали во время простуды.

— Не советую полагаться только на церковную цацку. Она лишь подпорка для разума, но не заменит его, — Саннио покоробило пренебрежение, с которым герцог Алларэ говорил о реликвии. Медальонов с частицами алтаря Нерукотворного Храма насчитывалось едва ли три десятка, и большинство принадлежало церковникам, главам орденов и их присным. — Однако ж, посмотрим, посмотрим…

— Благодарю вас, герцог.

— Отблагодарите меня делом, сокровище. Будьте внимательнее к своим мыслям и желаниям. Мы имеем дело с какой-то бесовщиной, так будьте осторожны. А то придется выпороть вас крапивой…

— Крапивой? — удивился Саннио. — Розги уже не в моде?

— Крапивный лист, муравьиный яд и пчелиное жало, — с улыбкой напомнил Фиор народное поверье. — Проверенные средства от искушений Противостоящего.

— Лучше муравьи!

— Учту, — Реми рассмеялся. — Еще раз возьмете на ум всякую дурь, посажу вас голым задом в муравейник. Идите, дитя мое, и грешите от души! «Заветники» не выносят радостей плоти, так огорчите их всерьез. Фьоре, а вы как раз останьтесь… Судя по тому, как на следующее утро у Саннио звенело и мутилось в голове, «заветники» должны были обрыдаться от огорчения. Кертор и Эвье оказались преизрядными любителями насолить отвратным еретикам — и обильными возлияниями, и чревоугодием, и женолюбием. Церковь Собраны тоже не считала все это за добродетели, но как пошутил Флэль «что омнианцу малый грех, то «заветнику» крюк в брюхо». Засыпая сном без всяческих сновидений в компании пышнотелой и веселой не только по призванию, но и по характеру девицы, молодой человек показал кому-то язык. Должно быть, мрачному образу постнорожего еретика, который должен был скорчиться от загнанных в брюхо крюков. Вполне понятная похмельная головная боль начисто перешибла тоску и страх, одолевавшие Саннио в последние дни. В присказке Бернара «от уныния хорошо помогает плеть» оказалось куда больше здравого смысла, чем раньше казалось его подопечному. Если предел мечтаний состоит в кубке вина и горячем завтраке, думать о чем-то ином попросту не получается. Вместо слуги с завтраком в дверном проеме нарисовался отвратительно свежий и до зависти цветущий Кертор. Рыжая нахалка, лежавшая рядом, вместо того, чтобы прикрыться покрывалом, изогнулась кошкой и подмигнула новому гостю.

— До чего приятные господа у нас нынче, — промурлыкала она. — Надеюсь, надолго?

— Ах, милочка, слов нет, как жаль тебя огорчить, но увы! Господин Гоэллон, поднимайтесь!

— Зачем? Куда?

— Прокатимся верхом, потом посетим королевские купальни.

— Верхом?! — издевается, не иначе. На нем самом уже прокатились верхом, и теперь это весьма явственно чувствуется.

— Вы все-таки не смыслите в развлечениях… — огорчился Флэль. — Вставайте, вставайте! Надо учиться! В первые полчаса Саннио чувствовал себя мешком со страданиями, который вот-вот выпадет из седла, но потом и головная боль, и тошнота куда-то делись, а на смену им пришло наслаждение. Крокус летел быстрее ветра, двое спутников рядом хохотали, едва поспевая за юношей, который гнал коня по скошенному лугу. Они заехали довольно далеко в предместья, когда Бертран Эвье дал команду возвращаться. Проветрив голову, Алессандр чувствовал себя куда лучше, чем раньше. Медальон на груди грел, но больше не обжигал, мир казался цветным и красивым, а не вчерашним, похожим на то, что можно увидеть через закопченное стекло. Бертран и Флэль больше не раздражали, не вызывали желания спрятаться от них в темной комнате.

В королевских купальнях молодой человек еще не был. Огромное здание из белого мрамора было выстроено века три назад, вскоре после легендарного пожара. Тогдашний король Собраны отстроил столицу заново, из угольев и праха, и на пепелище взошли десятки белокаменных соборов, школы, лечебницы, проявились просторные площади с фонтанами, ровные дороги, сады и парки. Были построены и королевские купальни, посещение общих залов в которых стоило — уже который век — ровно один серн. Столько, сколько мог позволить себе даже нищий. Казне не приходилось тратиться на содержание купален, оно окупалось за счет других залов.

В одном из таких и оказался Саннио. Зеленый с прожилками литский мрамор стен, отделанный зеленой изразцовой плиткой неглубокий бассейн с горячей водой, темное, почти черное дерево, густой запах шалфея, тимьяна и мяты, настоянных на меду. После скачки это оказалось особенным удовольствием, а, отдавшись в умелые руки банщика, молодой человек ощутил себя взятым в Мир Вознаграждения заживо. Судя по сладкой истоме в теле, спор омнианцев и ноэллианцев разрешался просто: приют праведных находился в Собре, в королевских купальнях.

— Приятно так повеселиться напоследок, — сказал смуглолицый Бертран, когда банщик ушел. — Последние спокойные денечки…

— Обидно будет, если все это великолепие сгорит, — повел рукой Флэль. — Надеюсь, столицы война не коснется. Бертран только пожал плечами и погрузился в воду с головой. Вынырнув через добрую минуту, он откинул с лица мокрые волосы и потянулся. Через грудь, от левого плеча почти до пупка тянулся старый темный шрам.

— Где вы были ранены? — спросил любопытный керторец за мгновение до того, как рот открыл и Саннио.

— Охранять нашего герцога — служба не из легких, — улыбнулся Эвье и потянулся к стоявшему на бортике запотевшему кувшину. — Нет, все-таки никогда я «заветников» не пойму. Вот весной в Сауре было дело…

— Что за дело и при чем тут «заветники»? — не понял Саннио.

— В герцога стрелял наемный убийца. Промахнулся. Стали расследовать. По первому разу получилось, что нанял его покойный маршал, да вот только как бы он успел, мы едва прибыли. Второй раз копнули глубже — тамерцы, но тоже странно. Потом разобрались. Алларский владетель один, Роне. Написали Рене Алларэ, герцог-то в Шенноре был… Тряхнули его — а он сам в ереси по уши, и половина домашних. Так Рене их повесил на стене замка. Вместо расследования… — Бертран сердито стукнул стаканом о плитку бортика, брусничный морс плеснулся на руку. — И все концы — петлей на шее.

— Рене недальновиден, — Кертор потер ладонью висок. — Хотя налет на крепость…

— Красиво было сделано… Спутники принялись обсуждать похождения Рене, а Саннио изумленно переваривал услышанное раньше. Дядя даже словом не обмолвился — неужели счел это событие незначительным? Ох, с ума бы не сойти, право слово, с таким господином и родственником! Самого Бертрана, кажется, больше волновало прервавшееся расследование, а не покушение. Реми как-то со смехом рассказал о том, как на него в проулке напали пятеро бандитов, приняв за обычного подгулявшего прохожего. Интересная получалась у высшей знати Собраны обыденная жизнь. Богатая на события.

— А шрам, — мысли Эвье ходили весьма причудливыми путями, — это спасибо нашим неугомонным соседям и дурости покойной королевы. С исповедью — ох, веселая была заварушка…

— И вы тоже знали? — У Саннио возникло подозрение, что он в доме герцога Гоэллона наименее сведущий из всех.

— Узнал на Ассамблее, что там было, — хохотнул Бертран. — Хотя в руках грамоту держал.

— При чем тут тамерцы? — озадачился Флэль, но Эвье только развел руками и пробурчал что-то вроде «знал бы при чем — всех убил бы». Молодой человек испытал некоторое облегчение. В паутине тайн, оплетавших труды герцога Гоэллона на поприще блага отечества он был не самой бестолковой мухой. Следующая мысль заставила его подавиться ледяным морсом: а ведь настанет время, когда придется становиться не мухой, а пауком. С его-то задатками?!

«Это же просто прелестно! — подумал Саннио, которого в четыре руки стучали по спине, а он пытался одновременно откашливаться и хихикать. — Бедная, бедная наша держава, бедный король Элграс, бедный я!..»

— Должен ли я присутствовать при этой встрече?

— Вы забыли о том, что представляете Эллону, сокровище? Если забыли, так позовите Эвье или Кадоля, они напомнят! И переоденьтесь, представитель! Смотреть тошно… Саннио попятился к двери. От такого Реми ему всегда хотелось прятаться. Гильом Аэллас как-то поведал алларскую легенду о Всадниках Бури; судя по описаниям, герцог Алларэ был их прямым потомком. Те мчались на краю грозовых фронтов на призрачных конях-великанах, там, где взгляд Всадников падал на землю, били молнии, а для смертного встреча с ними означала либо мгновенную смерть, либо великую удачу… Надеяться на удачу было нелепо, умирать не хотелось, и потому представитель Эллоны немедля отправил слугу в свой особняк — за парадным платьем и драгоценностями. Реми согласился с неожиданным предложением Ларэ и согласился принять у себя бруленца, занявшего его место на посту главы тайной службы его величества. Теперь весь дом готовился к визиту. Владетеля Эйка, наверное, решили ослепить великолепием приема. Зачем это нужно, Саннио не представлял — по его мнению, и самого Скоринга, и его свору нужно было пускать с черного хода, как угольщика; но герцог приказал, и все подчинились.

Двумя часами позже молодой человек сидел в парадной гостиной особняка герцога Алларэ, по правую руку от хозяина дома. Платье, наверное, было сшито по мерке, снятой прошлой осенью, а с тех пор Саннио, оказывается, раздался в плечах. Теперь жесткая ткань казалась латами древнего рыцаря. Расчесанные до блеска волосы, тяжелые цепи на шее, перстни на пальцах… зато Реми был вполне доволен и даже коротко похвалил юношу за подобный вид. Господин Гоэллон тихо завидовал Кертору и самому Реми — те в любых нарядах чувствовали себя свободно; потом он опустил взгляд на руку герцога Алларэ и поежился. Поверх тонких лайковых перчаток были надеты перстни с изумрудами — как встарь. Очень хотелось сказать что-то про усердие не по уму, как говаривал дядя. Чего стоил этот блеск, он мог себе представить…

Блеска в парадной гостиной вообще было столько, что владетелю Эйку предстояло ослепнуть. Вся семерка — Рене так и сидел под арестом — членов «малого королевского совета» вдруг обзавелась такой ледяной надменностью, что в гостиной вымерзли бы все мухи — да только их выловили слуги… нет, не всех — одна назойливо вертелась вокруг головы Саннио. Даже королевский бастард сидел на своем месте, как живое напоминание об истинных королях, а Сорен Кесслер застыл мраморной статуей, задрапированной в зеленое с золотом. Эти цвета шли ему куда больше родовых. Господин Ян-Петер Эйк слепнуть не собирался. Он вошел в гостиную с гордо поднятой головой. Короткий поклон — и бруленец уселся в стоявшее посредине кресло, напротив алларской коалиции. Подобная расстановка мебели его не смутила. Разглядывая гостя, Саннио предположил, что его мать или бабка были из Алларэ: преемник Реми был с ним отчасти схож. Чуть темнее, с рыжиной, волосы, подобранные на висках заколками с аметистами, глаза — серо-зеленые, но тот же правильный овал лица, и та же кошачья повадка. Темно-лиловый кафтан из шелка был пошит по огандской моде — облегающий, подчеркивающий отличное сложение, цепь и кольца с отборными аметистами… Бруленец молча ждал, закинув ногу на ногу. Вызывающе поблескивали пряжки — все с теми же камнями, разумеется — на туфлях: гость слегка покачивал мыском ноги. Пауза все тянулась и тянулась; наконец, Реми заговорил.

— Благодарю, господин Эйк, что посетили нас.

— В вашем любезнейшем приглашении был упомянут мой брат. Разве я мог не откликнуться? — тонкие четко очерченные губы застыли в холодной улыбке.

— Понимаю ваши чувства. Однажды я был ровно таким же образом приглашен в Шеннору. Помните ли вы, чем это закончилось для моей сестры?

— Помню, — слегка склонил голову бруленец. Саннио подавил вздох. Реми начал круто. Младшего Эйка никто травить не собирался, за это можно было поручиться. Мальчишка, вовсе не похожий на своего старшего брата — от разных матерей они, что ли? — сейчас сидел наверху, и охраняли его от бывших соратников, еретиков и прочих лучших друзей герцога Скоринга. Стоит ли угрожать гостю подобным образом?..

— Надеюсь, память об этом прискорбном событии не оставит вас и в дальнейшем, — продолжил герцог, потом коротким резким движением поймал в кулак назойливую муху. От Алессандра не укрылось изумление в глазах Эйка; сам он передернулся. Реми, безумец… но голос даже не дрогнул: — Однако ж, я не питаюсь младенцами. Если ваш брат выразит желание присоединиться к вам на обратном пути, я отпущу его.

— У вас есть причины сомневаться в этом?

— У меня есть причины заботиться о благополучии этого юноши. А у вас, господин Эйк?

— Я смогу защитить Винсента. Вы пригласили меня для обсуждения его участи?

— Его, как вы выразились, участь тесно переплетена с нашей общей, отчего бы и не обсудить? Бруленец еще раз слегка склонил голову. Переплетенные пальцы лежали на колене. Окна в парадной гостиной были открыты настежь, а портьеры отдернуты, и теперь в лицо ему бил свет вечерних сумерек, но Эйк не отворачивался и не опускал глаза. «Достойный соперник, — подумал Саннио. — Смел и умеет держаться…»

— Я привез предложение от господина герцога-регента Скоринга. Он призывает вас положить конец распрям и примкнуть к святому походу против ереси. По завершению его он будет рад предложить герцогам Алларэ и Гоэллону должности первого и второго советников при королевской особе. Также вы сможете ввести в королевский совет пятерых благородных людей по своему выбору. Разумеется, в обмен на признание полномочности притязаний короля Араона на трон, согласия с пребыванием на посту регента герцога Скоринга, одобрения брака короля Араона с девицей Фелидой Скоринг и назначения принца Элграса наместником северных земель.

Саннио держал руки на подлокотниках кресла, и очень об этом жалел. Еще в школе мэтра Тейна его научили отменному способу владеть лицом: тихонько сожми кулаки, и тогда все, что ты хочешь изобразить на физиономии, останется между пальцев. Предложение Скоринга звучало весьма соблазнительно. Никакой междоусобной войны. Мир и благополучие в Собране, владетельные господа, сплотившиеся вокруг трона… Трона короля-самозванца. Регентом при котором — подлый убийца и палач. Такая вот цена за мир и спокойствие. Реми поклялся, что виновный в гибели его сестры умрет. Герцог Скоринг наверняка об этом знал, и вот — на одной ладони клятва и месть; на другой — война в королевстве. Гоэллон едва заметно повернулся влево; как оказалось, не он один. Шесть взглядов, деланно-равнодушных, были устремлены на герцога Алларэ. Воздух в парадной гостиной вдруг стал напоминать расплавленное стекло, струями стекающее с потолка. Он жег горло, щекотал ноздри. Мучительно хотелось закашляться или чихнуть. О чем сейчас думает Реми?..

— Что же намерен делать господин регент через пять с небольшим лет? — спросил герцог Алларэ.

— Что вы имеете в виду? — приподнял бровь Эйк; впервые в его голосе звучала нотка неуверенности. — Господин герцог-регент намерен сложить с себя полномочия, когда король достигнет совершеннолетия…

— Когда король умрет в муках, вы хотите сказать?

— Король Араон будет править и здравствовать долгие годы.

— Каким же это образом? — герцог Алларский, кажется, был искренне заинтересован. Шутовская усмешка исказила лицо.

— Это я обсуждать не уполномочен, — Эйк покачал головой. — Скажу лишь, что цена этого будет высока.

— Как высоко замахнулся Скоринг… — Реми побледнел, невидимая рука стерла улыбку с губ; Эйк прикрыл глаза в молчаливом «да» и неподвижно застыл. Саннио переводил взгляд с него на Эйка и отчаянно пытался понять, что происходит. Не он один; в гостиной воцарились удивление и недоумение, слишком плохо скрытые деланным равнодушием. Гость и хозяин прекрасно понимали друг друга, прочим оставалось только пялиться на обоих. Нет, не всем. Ларэ чуть подался вперед и сверлил владетеля Эйка взглядом. Ноздри едва заметно трепетали. Королевский бастард напоминал породистую гончую, вставшую на след.

— Кого же вы назначили в жертву? — спросил он.

— Я не уполномочен это обсуждать, — повторил гость, слегка отпрянув.

— Своевременный вопрос, Фьоре, — Реми удовлетворенно кивнул. — Господин владетель Эйк, я более не вижу причин вас задерживать. У вас слишком ограниченные полномочия…

— Господин герцог-регент готов обсуждать условия личной встречи.

— Я пошлю за вами, когда увижу в этом надобность, — изящно махнул рукой герцог Алларэ; чуть отставленный указательный палец недвусмысленно указывал в сторону двери.

Ян-Петер Эйк поднялся, откланялся и вышел. На оскорбительный жест он никак не отреагировал, и — что более удивительно, — не упомянул о своем младшем брате.

Готов был оставить его в заложниках? Забыл о нем? Об этом Саннио раздумывал лишь несколько мгновений. Как только гвардеец прикрыл за бруленцем дверь, все подскочили с мест и окружили Реми. Тот сидел, опустив голову; губы были сжаты так плотно, что побелели.

— Все вопросы — утром, господа! — поднялся герцог стремительно и неожиданно.

— До утра я запрещаю вам обсуждать услышанное. Если кто-либо заинтересуется, скажите, что Эйк приезжал обговаривать условия выкупа. Гильом, мальчишку возьмите под стражу, но ему объясните, что он не заложник. Первым с вопросами успел не кто-то из членов алларской коалиции, а доселе незнакомый Саннио человек. Юноша встретил его, поднимаясь в кабинет Реми. Необычно ранний подъем не огорчил: после вчерашнего и спать-то не хотелось, любопытство кололо почище шерстяного одеяла. Войдя в кабинет, он обнаружил там не герцога, а Фиора и гостя, который сразу уставился на него неприятно пристальным взглядом. Высокий господин, лет за сорок, моложавый, с почти незаметной в светлых волосах сединой и узким резко очерченным лицом. Охотничий костюм из серого шелка ладно облегал по-юношески стройную фигуру. В руках гость держал хлыст наездника.

— Отпрыск Арно Гоэллона? — вместо приветствия спросил он.

— Да, ваше высокопреосвященство, — кивнул Ларэ. Архиепископ Жерар, догадался Саннио, когда гость небрежно протянул для поцелуя правую руку с орденским кольцом. Его не так уж просто было заметить: сапфиров, украшавших другие кольца, было на руке архиепископа куда поболе.

— Во имя милости Сотворивших…

— И во славу их! — пробормотал юноша, касаясь губами раухтопаза в серебряной оправе; пальцы пахли лавандой. Вошел Реми, следом за ним — Сорен и Флэль. Архиепископ немедленно смерил бруленца еще более резким взглядом.

— Этот мальчик пусть выйдет.

— Дядюшка, вы опять за свое? Вам уставом вроде заповедано не делать отличия между малыми и великими?

— Я не проповеди читать приехал.

— Оставьте нас, Сорен, — вздохнул Реми. — Чего еще изволите?

— Вина, — Саннио с удивлением обнаружил, что на поставец кивают именно ему. Спорить с главой ордена желания не было, но подобные манеры его покоробили. — Я ехал всю ночь, чтобы успеть оказаться у тебя до визита к королю. Флэль Кертор удивленно приподнял брови, но без лишних вопросов уселся в кресло и закинул ногу на ногу. Окруженный шлейфом вербеновой воды, свежий, как первое яблоко в своей белой камизоле, керторец, кажется, искренне развлекался происходившим. Саннио не стал мелочиться и налил вина всем.

— Благодарю, дядюшка, — иронии в голосе Реми не звучало, но и с любезностью было туго.

— Почему я не вижу здесь северян? Барона Литто и графа Саура? Они менее достойны твоего внимания, чем несовершеннолетний бруленец младшего рода?

— Барон Литто прибудет через пару дней. Барон Кертор не счел возможным позволить ему ехать без должного сопровождения, — очень вежливо объяснил Флэль.

— Разумно, — короткий кивок. — А Саура?

— Граф Саура был отправлен в Скору и там пропал, — сообщил Алессандр.

— Руи что, сошел с ума? — архиепископ Жерар швырнул хлыст на стол.

— Ваше высокопреосвященство, не стоит подобным образом… — вскинулся Саннио.

— Отзываться…

— Мальчик, о своих племянниках я буду говорить, как пожелаю. Ты же помолчи. Реми, что ты ответишь Скорингу? Фиор виновато опустил глаза. Алессандр прищурился, с вызовом глядя на главу всемогущего ордена Блюдущих Чистоту. Его манеры были вызывающими, а фамильярность попросту изумляла. На «ты» в благородных домах редко обращались даже к прислуге, даже из уст короля подобное звучало бы оскорбительным, а гость не был королем.

— Я еще не решил, — кажется, Реми лгал. — Принимать подобные решения без напутствия духовного лица…

— Не паясничай.

— Я не приму это предложение. Трон должен занять Элграс, а место Скоринга — на виселице.

— Не слишком ли дорогая вира за смерть сестры? — прищурился гость. — Подумай, Реми. Сейчас регент тебя переиграл. Церковь не может отказаться от призыва к святому походу. Слишком многие знают, что творится на западе. Если откажешься ты и твоя коалиция, через девятину ваше слово будет стоить дешевле пыли. В твоих землях, на севере, в Эллоне тоже хватает тайных еретиков. С зимы мы выловили там полсотни лжеепископов. Случатся громкие провокации, и все это запятнает имя принца Элграса. Довольно уже слухов о том, что он — твой бастард. К тому же архиепископ Игнасий поддержит поход в любом случае.

— Что же вы посоветуете? — пока дядя говорил, Реми кивал — то ли соглашался, то ли просто отмечал, что услышал слова своего родича.

— Согласись с предложенным, прими пост советника и дождись зимы. Сделай вид, что удовлетворился казнью отравителей герцогини. Вытряси из Скоринга все, что сможешь. Отмену ссылки для северян, а если Саура не найдется, своих наместников туда и в Къелу. Пусть самозванец женится на скорийке. Вычисти в союзе со Скорингом всю страну от ереси. После осенних дождей я сам объявлю его богохульником и лжеепископом. К тому времени ты будешь готов свернуть ему шею малой кровью. Элграс взойдет на трон, Руи станет регентом.

— Вы думаете, Скоринг не ожидает подобного?

— Ожидает. Но у него не останется другого выхода. Что скажет Эллона? — Саннио встрепенулся, но не смог открыть рта. Он очень внимательно слушал архиепископа, но заданный вопрос оказался для него полной неожиданность. — Эллона онемела?

— Нет, ваше высокопреосвященство. Но я не могу решать…

— Руи оставил вас с обязанностью решать, так следуйте своему долгу. Кертор?

— Решение примет Филип, наследник барона, — легко отмахнулся Флэль. — Мне никто подобного права не давал.

— Вы мужчины или бабы?! — взгремел архиепископ. Кулак ударил об стол. Потом его высокопреосвященство замер на мгновение, прижал ладони к глазам, с силой провел ими к вискам. — Простите, господа. Я устал и разочарован вашей нерешительностью. Поверьте мне, я видел принца Элграса. Это истинный король и я не пощажу жизни, чтобы возвести его на трон. Но ему нет и пятнадцати, и ему нужна будет умиротворенная страна. Вторая за год война и третья по счету резня уничтожит Собрану. Смирите гордыню, господа и научитесь хитрости. Двое из вас – прославленные фехтовальщики, вам ли не знать, что такое обманный прием? Мальчик, ты наследник Руи, а он выиграл десяток войн не мечом, а словом и ядом…

— Вы необыкновенно убедительны, дядя, — ядовито ответил на эту отповедь Реми.

— Вы только не представляете, на что замахнулся Скоринг. А то едва ли бы предложили мне сесть за один стол с ниспровергателем богов.

— Не он первый. Сотни, если не тысячи лет еретики пытаются открыть врата для Противостоящего. Они долго взывали к пустоте, потом были услышаны и утроили рвение.

— К пустоте? — герцог Алларэ приподнял брови. — Дядюшка, да вы и сами отменный богохульник!

— Мальчишка… Пустомеля, — Жерар вздохнул, потом жестом приказал налить ему еще вина. — Ты ничего не знаешь о силах, с которыми играешь. Саннио старательно удерживал челюсть на подобающем месте. Кого другого за подобные речи Реми убил бы на месте, а этот надменный церковник отчитывал его, как малолетнего послушника — и всемогущий герцог Алларэ, никому не позволявший поднимать на себя голос, терпел, слушал и, кажется, жадно ловил каждое слово.

— Ты хоть знаешь, что твоя и моя сила — от одного истока? Она не дар богов и не искушение Противостоящего. Это всего лишь дар крови. Ты мог бы занять мое место, если б захотел и вытерпел обучение. Все мы, все, и Бдящие Братья, и Блюдущие Чистоту, и ты с Руи, и лжеепископы еретиков, и гадатели, ведуньи и колдуны, лишь наследуем дар от первых предков. Ты хоть раз спрашивал себя, почему Церковь ни слова не говорила против королевских предсказателей? — быстрый взгляд в сторону Саннио. — В самом даре нет ни святости, ни ереси. Милосердные Сестры лечат, колдуньи наводят порчу. Ересь же там, где сила обращается не во зло для ближнего, но в призыв Противостоящего. Если бы мы позволили каплям призывов переполнить чашу, Губитель вошел бы в мир, чтобы уничтожить его. Но мы век за веком опрокидываем ее на землю.

— Сейчас «заветники» замахнулись на королевскую кровь, — сказал Фиор. — Скоринг абсолютно уверен, что до совершеннолетия Араона он успеет…

— Если он преуспеет в своем замысле, не будет ни королей, ни тронов. Это плохо вяжется с его реформами, не находите? Кто станет удобрять пашню перед тем, как засыпать ее солью? Он просто опирался на еретиков, чтобы пробить себе дорогу к трону, а сейчас отвернулся от них. Вполне в их традиции — предательство благодетеля они не считают смертным грехом. — Архиепископ усмехнулся и стал похож на своего племянника. — Скоринг лжет присным, лжет самозванцу, ибо такой король ему удобен. Принц династии Сеорнов — не то, что опоенная кукла в поддельной короне, им крутить не удастся.

— Разве еретики не учат, что принявшие их кумира спасутся? — спросил Ларэ.

— Разве тебе не доводилось подманивать лошадь яблоком, чтобы взнуздать ее? Единственная цель Противостоящего — разрушение и уничтожение. Обещания его предназначены глупцам.

— Знает ли об этом герцог Скоринг? — Кертор, на голову которого свалилась куча тайных откровений из уст самого главы ордена Блюдущих Чистоту, кажется, впервые в жизни перестал притворяться светским бездельником и безобидным дурачком. Саннио прикусил губу, чтобы не улыбнуться: он выиграл спор с самим собой. В составной литской кукле была спрятана драгоценность, а не яичная скорлупа. — Что-то непохоже…

— Он может лгать и ближайшим присным. Не полагайтесь на их уверенность.

— А чего он вообще хочет-то? — Саннио окончательно запутался. Без герцога-регента все выглядело вполне логичным и связным, а вот персона Скоринга торчала в этом всем, как… как уд на лбу!

— Власти, — развел руками архиепископ Жерар. — Но не тщеславия ради, а для служения державе. Увы, он не понимает, что нельзя грязными руками лезть во чрево роженицы, дабы вырвать плод раньше начала схваток. Потому его следует остановить. Но это дела мирские, в дела богов же не вмешивайтесь!

— Не сомневался, что так и будет. Ну, маршал с возу, моим винным погребам легче, — весть об измене Агро герцога Алларэ нисколько не впечатлила. Его величество король Араон III изволил пожаловать господина маршала в отставке особенным доверием: назначением наместником графства Мера, и Агро с радостью согласился; ему еще и обещан был пост главнокомандующего в будущем военном походе против ереси. Громогласные уверения в преданности «малому королевскому совету» и ненависти к «сопляку» оказались сущим пшиком. Отставной маршал держал сторону герцога Алларэ лишь до тех пор, пока его не любили во дворце — за реплики во время Ассамблеи, за частые визиты в особняк Реми. Как только опала окончилась, Агро помчался во дворец принимать новое назначение — только подковы коня сверкали. Пресловутая благодарность герцогу Гоэллону, поднявшему его из полковников в маршалы, тоже оказалась не слишком долговечной.

— Сейчас это даже выгодно нам. При встрече будьте с ним искренне любезны. Вообще держитесь так, словно этот пост для мерца — дело рук любого из вас, — подмигнул Реми. — Ну и довольно об этом. Седьмой, праздничный день шестой седмицы девятины святого Галадеона оказался богат на события. Начался он с явления архиепископа Жерара, продолжился очередными новостями из дворца — изменой Агро, назначением владетеля Эйма наместником графства Къела; теперь же все с напряженным интересом ждали окончания Большого совета. Любой в особняке герцогов Алларэ был уверен, что совет закончится не менее скандально, но как именно — делались ставки. Саннио совершенно не был азартен, зато знал за собой известную скаредность, мешавшую ему потратить на такую чушь, как пари, даже одну монету, поэтому в спорах не участвовал. Зато он вел записи. К четырем часам их набрался целый лист. Пока молодой человек, притулившись за столом, переписывал набело список ставок, в комнате резко потемнело. Порыв ветра из окна швырнул на пол чернильницу, вырвал из рук лист ткани. Саннио подскочил, обернулся. Восточный ветер принес грозу, да не простую, а праматерь всех летних гроз. Небо почернело, словно и по нему кто-то расплескал чернила. Эту густо-лиловую тьму прорезали частые белые сполохи. Деревья сгибались едва ли не вдвое, а вода не падала, как ей заповедано от века, вниз; струи летели параллельно земле и били, словно арбалетные стрелы. Пока юноша воевал с окном, не желавшим опускаться под натиском ветра, он вымок с ног до головы. Вода была на диво холодной, капли были перемешаны с мелким градом. Наконец, окно опустилось. Саннио оглянулся. Разгром ветер учинил преизрядный — лежавшие на столе свитки, футляры с письмами, книги и бумаги отчасти сдуло на пол, отчасти забрызгало водой; но не возьмись юноша за створу, со стола вообще бы все смыло. Тут только до него дошло, что со своим списком ставок, увы, безвозвратно погибшим из-за буйства стихии, он забрел в личный кабинет герцога Алларэ. Хозяин стоял в проеме, отделявшем спальню от кабинета, и с интересом следил за прыжками незваного гостя.

— Вы спасли мои бумаги, — улыбнулся Реми. — Пойдемте ко мне, у меня есть плед. Явившемуся без вызова, должно быть, на шум дождя, льющегося в окно, слуге герцог приказал развести огонь в камине, подать горячего вина и навести порядок в кабинете. Саннио тем временем оглядывался по сторонам. В этой комнате он еще не был. Пока алларец лежал в постели, он предпочитал спальню второго этажа: туда помещалось больше гостей, не оставлявших его в покое. После того, как Реми переехал в свои апартаменты, сюда, наверное, имели право входить только Сорен и Андреас. Спальня герцога разительно отличалась от всех прочих комнат особняка. Хоть в ней и не было окон, здесь было светло — должно быть, благодаря гладко отполированным стенным панелям, в которых многократно отражался свет единственного подсвечника. Светло-серый, словно утренний туман, граб чередовался с розоватой грушей и бледно-желтым кленом. Разительный контраст отделке стен составляла темная основательная мебель. Широкая кровать без балдахина, два кресла, механические часы на высокой подставке в углу, прикроватный столик — вот и вся обстановка. Ни зеркал, ни цветного стекла, золота и бронзы. Это было весьма неожиданно. Зато запах трав, витавший в комнате, был Саннио отлично знаком. Сбор «Милосердие Матери» — душица, пустырник, конопляное семя, малая толика болиголова. Вчерашняя ловля мух перед Эйком, разумеется, даром не прошла. Герцог Алларэ все-таки непостижимый человек. Терпеть боль ради красивого жеста…

— Скидывайте камизолу и ложитесь греться.

— Куда?

— На шкаф, вероятно? — Реми разлегся на кровати, потянулся и кивнул на плед, брошенный на спинку кресла. — Сделайте одолжение, сокровище, помогите мне укрыться. Холодно… Саннио хмыкнул, потом стащил промокшую насквозь шелковую тряпку и с удовольствием разделил с герцогом плед, хоть и единственный, но оказавшийся достаточно широким и длинным. Под ним можно было бы уместить и пятерых — как и на кровати; это радовало: в предложении Реми было нечто смущающее. Одно дело — валяться так с Сореном или Андреасом, и совсем другое — с герцогом Алларэ, который в свое время от души потрудился, чтобы заставить Саннио держаться от себя на расстоянии чуть длиннее вытянутой руки.

— Я вас забросил в последнее время, — сказал Реми. — Мы больше ссорились, чем разговаривали по душам. Что у вас нынче на уме, прекрасное дитя?

— Ничего хорошего, — неожиданно для себя признался Саннио. — У меня там целый ворох разных вещей, и одна другой паршивее. Но я никому этим не досаждаю, как вы учили.

— Надо же, целый ворох! Кто бы мог подумать! Дядя пропал, двое воспитанников тоже пропали, все четыре посланных на восток отряда не вернулись и не сообщили о себе… что еще?

— Вы хорошо осведомлены, — изумился молодой человек.

— Руи еще когда просил приглядывать за вами, вот я и стараюсь по мере сил. Есть что-то еще?

— Нет, пожалуй.

— Кошмары вас больше не мучают?

— Нет, благодарю. Святая реликвия защищает.

— Вот и славно. Слушайте, Сандре, мне казалось, что Руи вас учил разным гаданиям…

— Так и есть.

— Почему же вы ничем не пользуетесь? Он говорил, что вы одарены никак не меньше его и очень прилежны.

— Неужели? — изумленный Саннио повернулся на бок и уставился на герцога Алларэ. Похоже, тот не издевался и не обманывал. — Мне он говорил другое.

— Верю, верю. Тем не менее… Я вдруг подумал: у меня в ближайших соратниках — полностью обученный предсказатель, и что? И где польза? В вас даже его высокопреосвященство верит, а вы в себя?

— Простите…

— Полно вам извиняться! — Реми раскинул руки, скользнув рукавом мимо затылка Саннио. — Просто на свои вопросы вы могли бы таким образом себе ответить. Да и у меня пара-тройка найдется… Молодой человек опер голову о ладонь, а свободной рукой натянул мягкий пропахший корицей плед до самой шеи. Он бессовестно пользовался тем, что его и Реми разделяло не больше локтя, чтобы разглядывать алларского герцога. Шутит? Забавляется? Да нет, непохоже. Нечеловечески, скульптурно правильное — но в то же время живое и подвижное, — лицо выражало вполне искренний интерес.

Удивительно, но штрихи усталости — и темные тени под глазами, и резкие складки у губ, — не лишали герцога Алларэ той блестящей красоты, которой он прославился на всю страну. Просто золотая маска, словно под резцом лучшего мастера, обретала неповторимые черты; второй такой быть не могло.

— О чем вы думаете с таким видом, сокровище?

— Наверное, хорошо быть таким красивым… — Саннио прикусил язык и покраснел, но Реми не стал смеяться.

— Удобно, — поправил он. — Люди охотнее пойдут за рослым красавцем, чем за плюгавым уродом. Равнять красоту и ум, красоту и благородство — глупо, но так повелось со времен рыцарей… Это весьма печально, на самом-то деле. Судить нужно не по походке, а по следам.

— Хорошо вам так говорить! — язык все-таки стоило прижать зубами… Реми расхохотался в полный голос, жмурясь и сверкая зубами. Отсмеявшись, он смерил собеседника взглядом и вновь посмеялся.

— Подождите пару лет, Сандре, и вам расхочется прятаться от зеркал. Вы еще не видите себя, и уж тем более — не любите. В ваши восемнадцать я тоже ужа-асно страдал по поводу своей несуразности…

— Вы?!

— Я. Не верите — спросите Руи, когда он вернется. Его это, помнится, искренне забавляло, а меня раздражало, что он не понимает всей глубины моей скорби. Все мальчишки одинаковы. Мне еще тогда категорически отказала одна дама… отказала — это мягко сказано. Я залез к ней на балкон, точнее, почти уже залез, и вот тут-то она меня треснула по пальцам каким-то вазоном с цветами. Оставалось только падать вниз, между прочим — на брусчатку. Дама оказалась горласта и языката, так что половина Убли услышала такую отповедь! Помимо прочего я оказался наглым уродом, это было обиднее всего остального. Я оч-чень переживал! А ваш дядя счел это невероятно смешным… — Реми мечтательно прикрыл глаза. — Хорошее было время. Покойный король только год как сел на трон, у него только что родился наследник, и ничто не заставляло предполагать, что и он скатится в безумие как отец и брат…

Саннио попытался представить себе молодых короля Ивеллиона, Реми, дядю — но у него ничего не вышло. Тогда ему было три года, и он играл во дворе монастыря святой Кариссы с другими сиротами-подкидышами. Когда герцог Алларэ забирался на балконы к несговорчивым дамам, пределом мечтаний малыша, едва научившегося выговаривать свои имя и фамилию было выбраться за ворота или залезть на морковную грядку к монахиням.

— Теперь мы с этим наследником едва не воюем, — хмыкнул молодой человек и потянулся, чтобы поставить пустой кубок на пол. — А король…

— М-да, молчание тут лучше слов, — кивнул Реми. — Девятый час… как бежит время. Скоро вернется архиепископ, и мы опять узнаем много нового о своей глупости, недальновидности и отсутствии чувства долга.

— Он всегда был таким?

— Нет, двадцать с лишним лет в ордене заметно улучшили манеры дядюшки Жерара. Кстати, они с вашим отцом очень дружили, так что можете рассчитывать на благосклонность его высокопреосвященства. То есть, на утроенные нотации, выговоры и придирки.

— Я думал, в Блюдущие вступают лет в тринадцать, — удивился Саннио.

— Нет, тогда он прошел испытания, как и все мальчики Собраны, но отказался. Кстати, Сандре, а как вы улизнули от братьев-испытателей? В вас они должны были вцепиться клещами — одаренный сирота…

— Я тогда болел горячкой. Думали, что я вот-вот помру, какие там испытания…

— Нам всем повезло, а Руи — особенно, — вполне серьезно сказал Реми. — Род Гоэллонов не прерывался со времен первого короля, а тут только ваше чудесное явление спасло династию.

— Дядя мог бы жениться…

— Мог бы, мог бы. И я мог бы — вот толку с того… Впрочем, тут мы вторгаемся в область, обсуждать которую нам не подобает. К тому же к нам поднимается Сорен, и я думаю, что с новостями.

Не только с новостями, но и с глубоким возмущением на лице, обнаружил Саннио, увидев в проеме приятеля. Сорен крайне болезненно реагировал на любые, и подлинные, и мнимые посягательства на его положение самого близкого к герцогу Алларэ человека. Андреаса он еще готов был терпеть, как безусловно полезного, а вот остальным предназначались гневные взгляды и презрительно задранный нос. Алессандр весьма старательно проигнорировал все это выразительное негодование; Сорен хороший друг, но никто не безупречен, у всех своя дурь. У этого — такая. Однако ж, взглядом еще никто никого не убил, а до поступков в духе Рене бруленец никогда не опускался. Но — определенно, эти двое были Сотворившими предназначены друг другу в наказание, назидание и живой пример… который ни Рене Алларэ, ни Сорен Кесслер воспринимать не желали. «Ну и к селедкам ваши возвышенные страдания!» — подумал Саннио, попутно отметив, что любимое ругательство алларцев прицепилось к нему намертво. Селедки, наверное, тоже ужасно страдали: к ним поминутно кого-нибудь или что-нибудь отправляли, и ладно бы нечто ценное, так нет — лишь то, что ни одному доброму человеку не нужно. Минутным молчанием выразив свое отношение к увиденному — Реми только улыбался, любуясь картиной, — Кесслер соизволил открыть рот и сообщить, что архиепископ Жерар вернулся, намеревается провести ночь в доме родича, велел подать ему вина, выговорил за то, что его челядь разместили вместе с прислугой…

— Это он вам все выговорил? — герцог Алларэ искренне развеселился. — А вы что же?

— Позвал вашего камердинера.

— Вот и славно. Сорен, присоединяйтесь к нам. Я хотел бы с вами обоими посоветоваться… По лицу приятеля, разумеется, втиснувшегося между Реми и Саннио, юноша смог без зеркала определить, что у него самого сейчас написано на физиономии: запредельное удивление. Вот чего-чего, а такого еще не было. Герцог Алларэ приказывал, расспрашивал, отправлял туда или сюда с поручениями — но советоваться с «младшим поколением» он до сих пор не собирался.

— Вы оба выслушали предложение Эйка, а потом — его высокопреосвященства, — Сорен покраснел пятнами. — Что вы об этом думаете?

— Да пошли бы они к Противостоящему! И тот, и другой! — еще ярче вспыхнул Кесслер. — Мириться с этим… даже на словах… Саннио прикрыл глаза. Что сказал бы на его месте дядя? Не угадаешь, и не дотянешься с вопросом. Приходится, все-таки приходится выбирать самому; и ладно бы за себя, но ведь за все герцогство. За Бернара и Бертрана, за славную добрую Магду и всех домашних, за тех, в герцогстве Эллона, кого он даже никогда не видел. За отправленных на запад Готье и Файе, за эллонские полки, расквартированные в столице, за крестьян, рыбаков и ремесленников, что платят налоги и надеются на защиту герцога Эллонского…

— Вы верите в то, что зимой самозванца удастся свергнуть без войны?

— Это будет сделать проще, чем сейчас.

— Господин герцог Алларэ, — Саннио невольно стиснул ворот рубахи. — Я обещал, что Эллона поддержит вас в любом решении. Так и будет, пока от меня хоть что-то зависит. Выбирать — вам. Я пойду за вами, — голос вдруг осип, скатился почти до хрипа. — Но если мое слово что-то значит… Я не хотел бы войны. Я знаю, что мой герцог не хотел бы этого. Вы дали Скорингу девятину жизни, чтобы избежать войны с Тамером и потери западных земель…

— Предатель!.. — Кесслер острым кулаком ткнул его в плечо.

— Замолчите немедля, Сорен! — рыкнул Реми. — Продолжайте, Сандре.

— Я все сказал.

— Благодарю. Что ж… Сорен, дерните за шнур! — и, когда слуга явился, герцог распорядился: — Ужин в Восточную столовую — в одиннадцать. Пригласите всех, и его высокопреосвященство со свитой, разумеется. За ужином Саннио, сидевший по левую руку от герцога Алларэ, негромко заметил — в основном, для королевского бастарда, сидевшего по правую руку от хозяина, что в старом обычае, по которому и супругу, и почетного гостя сажают на другой конец стола, напротив главы дома, воплотилась вся мудрость предков.

— Да, и супругу, и гостя порой приятнее видеть издалека, — кивнул Фиор. Сомнительное удовольствие соседства с его высокопреосвященством разделили Андреас Ленье, терпение которого не мог поколебать и архиепископ, и Рене Алларэ, выпущенный из-под домашнего ареста — надо понимать, в усиление наказания. Ужин, впрочем, ничего испортить не могло: дом алларских герцогов многие годы славился мастерством поваров и безупречным подбором вин.

В вычищенной до блеска посуде отражалось пламя свечей, гроза бессильно билась в плотно сомкнутые ставни, не пугая, но только прибавляя уюта. Большой камин щедро делился со всеми теплом, а из курильниц по углам тянуло свежим дымком. Вплоть до десерта Саннио считал, что ужин дан в честь гостя, архиепископа, однако ж после того, как слуги в очередной раз наполнили кубки, Реми преподнес присутствующим сюрприз.

— Господа! — поднялся он. — Прошу внимания! Гости, ожидавшие услышать очередную здравицу, коих уже прозвучало немало — в честь его высокопреосвященства, принца Элграса или кого-то из присутствующих, — не сразу замолчали и повернули головы.

— Прежде всего я хотел бы поблагодарить каждого из вас за то, что вы со мной. За верность и преданность, в которой я имел честь убедиться за эту девятину. Сегодня я выслушал каждого из вас. Благодарю всех, кто помог мне принять решение. Я выбираю мир и процветание державы, — короткий резкий кивок. — Но я не считаю для себя возможным протянуть руку тому, на ком кровь моих близких. Честь не позволяет мне подобное. По обеденной зале пролетел сквозняк, хоть окна и были закрыты. Молодой человек смотрел на архиепископа, и не только он. Многие переводили взгляд с главы ордена Блюдущих Чистоту на герцога Алларэ.

— Все вы знаете законы и обычаи герцогства Алларэ. Я, Реми Алларэ, милостью Сотворивших герцог Алларский, могу передать титул, цепь и перстень тому от нашей крови, кого считаю достойным, — продолжил зеленоглазый красавец. Саннио полюбовался почти пятью десятками — свиту архиепископа, керторцев и многих других сторонников алларской коалиции, не входивших в «малый королевский совет» — челюстей, с трудом удерживаемых на месте. Мгновением спустя ему понадобилось прикусить нижнюю губу, а то рот открылся бы сам собой.

— Вы знаете и другое: одним из Алларэ становится тот, кого я назову этим именем. Нам не нужны молебны и свидетели, довольно слова герцога Алларского. Фьоре, поднимитесь. — Судя по лицу королевского бастарда, все это было для него полной и полнейшей неожиданностью. — Вот — кровь от нашей крови, Алларэ из Алларэ, и — вот ваш герцог! Вынырнувший из-за спины Реми слуга подал две приоткрытые золотые шкатулки. Реми сам надел на шею Фиора, склонившего голову, цепь, протянул ему на ладони кольцо. Застывшие в изумлении гости переглянулись, медленно осознавая происшедшее только что у них на глазах, потом поднялся Гильом Аэллас, салютуя кубком.

— Радуйся, герцог! Следом за ним поднялись и остальные, поздравляя, улыбаясь, провозглашая славу. Особой радости на лице новопровозглашенного герцога Алларского Саннио не увидел, но с удовольствием осушил кубок за его здравие и пожал руку, сказав: «Поздравляю!». Потом он поглядел в противоположный конец стола. Архиепископ одобрительно кивал, а вот стоявший рядом с ним Рене Алларэ застыл, словно пораженный молнией. Даже с места Алессандра было видно, что непутевый наследник побледнел до оттенка первого снега. Кажется, Фиор впридачу к титулу получил и кровного врага.

..печаль мою не вместит белый лист, И до утра он предо мной, как прежде — пуст и чист.

— Можно, я больше не буду это читать? — взмолился Саннио.

— Вам не по вкусу вирши дамы Тианы?

— Не по вкусу! Мою, предо мной… а перед кем еще? Перед патриархом?!

— Вы можете сказать лучше? — заинтересовался Реми.

— Даже и не пытался, но это не значит, что я обязан заучивать наизусть подобные глупости.

— Вылитый Руи, — вздохнул бывший герцог; наследник рода Гоэллонов никак не мог приучиться называть его «господин Алларэ», за что каждый раз получал выговор. Попытка ознакомить Саннио с новомодными поэтическими творениями, которые пользовались успехами в салонах провалилась с треском. Натренированная память секретаря позволяла ему запоминать их хоть свитками — с листа, с единственного прочтения, — но зачем забивать свою голову мусором? Неужто важных дел нет? Вчера они с Бернаром с утра до ночи просидели над отчетами управляющих, разбираясь в налогах и податях, льготах для беженцев, пожертвованиях на приюты, ссудах, взносах на содержание монастырей, школ, лечебниц, над доходами и расходами. Саннио отменно считал и в уме, и письменно, но от избытка цифр и сведений голова шла кругом, к тому же приходилось принимать решения. Выделить средства на восстановление замка Бланш, прошловековой резиденции королевы из рода Гоэллонов, сгоревшей (резиденции, вестимо, хотя судя по письму — так сгорела сама королева) в прошлом году, или нет — учитывая, что пресловутый замок лет сто никто не посещал, а на поддержание его в должном виде уходило тысяч пять сеоринов год? Дать ли ссуду на восстановление поголовья лошадей владетелю Солье, конюшни которого постигла эпидемия случной болезни — тут Бернар постучал себя по лбу и посоветовал проделать с конюшнями то же, что случилось с замком Бланш… После вчерашнего даже чтение виршей могло считаться отдыхом. К тому же принимать у себя в гостях Реми Саннио почитал за удовольствие и честь. Даже со стихами. Даже с разглагольствованиями о модах, погодах и о том, что он в годы господина Гоэллона никогда не сидел дома сиднем. Приятное времяпровождение было прервано через час после полудня — еще более приятным событием. Поначалу Саннио не обратил внимания на шум во дворе — ну, сменяется охрана, или слуги что-нибудь уронили, или припасы привезли…

— Граф Бориан Саура! — в хитрую рожу Ванно хотелось чем-нибудь кинуть: нельзя же подобные сюрпризы — и без предупреждения. — Прикажете пустить?

— Прикажу тащить за уши, пока еще куда-нибудь не делся!

— Разумный подход, — кивнул Реми. — Хотя я говорил, что с этим-то ничего не случится. Воистину — не случилось; юный саурский граф даже не слишком изменился. Вытянулся на ладонь — это с весны-то! — загорел до кирпичного оттенка, что в сочетании с ярко-рыжей шевелюрой и темным, винного оттенка, дорожным костюмом производило убийственное впечатление; еще слегка посерьезнел. Впрочем — вправду не изменился ли? Смотря с чем сравнивать. Нелепый хамоватый мальчишка, которого почти год назад Саннио с дядей нашли на севере, куда-то делся. Перед Реми и Алессандром стоял вполне достойный наследник своих славных предков. Поверить, что ему зимой исполнилось только пятнадцать, было трудно.

— Добрый день, господа! — поклонился граф Саура. Вежливо и даже вполне изящно. «Приятно видеть, — подумал Саннио. — Учитывая, что и мои труды в это тоже были вложены…»

— Я привез письмо от герцога Гоэллона.

— Отлично, давайте его сюда. Садитесь и рассказывайте, где вы пропадали и что с вами случилось, — сказал Гоэллон, и, видя, что Бориан вопросительно взглянул на Реми, молча кивнул. — Вы голодны?

— Нет, благодарю, но от вина не откажусь. Прежде чем вскрывать письмо, Саннио решил выслушать рассказ — и не прогадал, история того стоила. Разумеется, никакие силы небесные, земные и подземные не утаскивали карету, с этим прекрасно справились гвардейцы господина Скоринга, тогда еще не герцога. Разумеется, жители деревни Берниссар попросту разыграли перед молоденьким лейтенантом убедительную комедию — как и предполагал рассудительный Бернар Кадоль, любивший приговаривать: «Чудеса вершат Сотворившие, а удел смертных — головотяпство». Бориана почтительно, но решительно препроводили именно туда, куда он и направлялся, в замок Шпроде, разлучили с эскортом, взяли под постоянное наблюдение… и принялись всячески баловать. Господину графу Саура оказали достойнейший прием. К его услугам были лучшие повара, вышколенные слуги, отменные лошади, прекрасные наряды и все прочее, чего желала душа господина графа. Включая охоту. Исключая возможность отъехать от замка Шпроде на тридцать миль, или — отойти на три шага от крепостной стены без постоянного сопровождения из пяти-шести гвардейцев.

— Не буду говорить, что не пользовался этими щедротами, — ухмыльнулся Бориан.

— Правда, разорить их не удалось, но я очень старался.

— Вот это верный подход, — кивнул Реми. — Тюремщику куда больше хлопот от узника, чьи капризы нужно выполнять постоянно, чем от гордеца, который ни в чем не нуждается. До начала девятины Святого Галадеона тюремщиком Бориана был бруленский господин Ян-Петер Эйк — тут граф Саура покосился на Реми, но ничего не сказал; видимо, и он заподозрил, что эти господа — родичи. Потом он скоропалительно куда-то отбыл, на смену ему пришел скориец Ванрон. Тот самый, отметил Саннио, которого три дня назад под белы руки препроводили в объятия архиепископа Игнасия… нет, не тот же самый, не мог же он раздвоиться? Значит, брат, сын, племянник или что-то около того. Судя по повторявшимся из раза в раз именам и фамилиям, бруленцы и скорийцы участвовали в перевороте семьями.

— И чего же от вас при этом хотели?

— Ничего, — тряхнул головой Саура. — Господин Эйк говорил, что скоро меня препроводят в графство, а до тех пор мне угрожают подосланные королем убийцы.

Поэтому его долг защитить меня. Ванрон говорил то же, только чаще напоминал, что я должен быть благодарен герцогу Скорингу.

— Вам остается только позавидовать, — прищурился Реми. — А разговоров о богах и вере они с вами не вели?

— Вели.

— И что же?

— Да я как-то не особо слушал. Эйк как сказанул… — конопатая физиономия расплылась в широчайшей ухмылке, и Саннио наконец-то поверил, что вернулся именно Бориан, а не его брат-близнец, воспитанный где-нибудь в Лите. — «Лучше быть рабом истинного творца, чем сыном узурпаторов». И мне его слушать сразу расхотелось. Все рабы — в Тамере! Реми Алларэ, подавившегося от смеха вином, стучали по спине в четыре руки.

— Ох, любезнейший граф мой, это лучшая шутка, которую я слышал в жизни!

— А дальше? — спросил Гоэллон, когда сам перестал хихикать. За подобную стойкость в вере Бориана стоило при жизни произвести в святые, только выделить для него отдельный чин «непробиваемого». — Как вы освободились-то и где пересеклись с герцогом?

— Это случилось одновременно, — Бориан с опаской смотрел на кусавшего губы господина Алларэ, и на лице было написано «А он опять со смеху не подавится? Может, я лучше помолчу?». — В четвертую девятину в замок явились какие-то огандцы. Вообще-то я все интересное проспал. Влетает какой-то синьор в черной косынке на все лицо, одевайтесь, говорит, пошли. Я и пошел.

— Неизвестно с кем?

— Ну слышно же по говору, что не скорийцы и не бруленцы, — удивился Бориан. — Значит, хуже не будет. Герцог Гоэллон тоже среди них был, и еще эллонцев с полсотни. Таким образом прояснилась и судьба отряда, отправленного вослед герцогу Гоэллону; увы, Бориан не знал — и не поинтересовался, разумеется — каким образом пересеклись дядя и гвардейцы, зато на вопрос «откуда взялись огандцы», он ответить смог. Саннио взглянул на большую карту, висевшую на стене его кабинета. На шелке были отмечены не только границы Собраны, но и разными цветами обозначены все герцогства, графства и баронства. За девятину с небольшим дядя побывал в Брулене, Оганде и Скоре, нашел пропавшую Керо, выручил Бориана… и опять пропал!

— Куда же делся герцог Гоэллон после вашего освобождения? — спросил Реми. — Где вы расстались?

— В Семисте, это на берегу Сойи, на границе с Бруленом и Сеорией, — обстоятельно объяснил Бориан, словно никто, кроме него не знал о речном порте Семист. — Мы с солдатами отправились на корабле вниз по реке, а он отпустил огандцев и сам уехал. Пять дней назад это было. Письмо вам передал… Господин Гоэллон, вы за ним записываете? — граф Саура с восхищением уставился на Реми. — Я половину оборотов еще не слышал… боюсь, не все разобрал!

— Как полезен вам оказался замок Шпроде! — хмыкнул Саннио. — Я вам потом повторю обороты. Боюсь, что не один раз. Мы рассчитывали на возвращение герцога. Вы представляете, что тут произошло в ваше отсутствие?

— Откуда? Знаю, что король умер… — глаза графа Саура злорадно блеснули. — Траур носить не буду, простите уж!

— Траур носить не обязательно, — Саннио махнул рукой. — Радоваться, впрочем, тоже нечему. Нанесите визит капитану Кадолю, он вам все расскажет. Встретимся за обедом.

— Открывайте письмо, Сандре! — приказал Реми, когда за графом Саура закрылась дверь. — Это просто невыносимо…

— Да уж… Алессандр с опаской смотрел на простой деревянный футляр без отделки, запечатанный дешевым воском из придорожного трактира. Отпечаток кольца над узлом шнурка — знакомый; кольцо герцога Гоэллона. Письмо — лучше, чем ничего, но наследник предпочел бы увидеть дядю, а не письмо, не сотню, не три сотни писем…

— Дражайший мой племянник! Несомненно, вы сейчас крайне негодуете на то, что держите в руках письмо, а не какие-нибудь более весомые следы моего присутствия в этом, несомненно, лучшем из миров…

— Шею его, например… — проворчал Реми. — Читайте дальше!

— Увы, не могу вам обещать, что в ближайшее время мы встретимся. Обстоятельства, поведать о которых я вам не могу, ибо половину вы попросту не поймете, а о другой половине вам знать не следует, заставляют меня по-прежнему пребывать в отдалении от вас. Один из наших воспитанников должен был привезти вам это письмо, о судьбе девицы Къела, впрочем, ныне ее называют госпожой Далорн ди Къела, вы узнаете из его рассказа. С третьим же, как я знаю, и поныне все в порядке. С прискорбием сообщаю вам о том, что владетель Франсуа Файе погиб, выполняя ваше поручение. Впрочем, об этом мы еще с вами побеседуем лично, по крайней мере, надеюсь на это. С владетелем Готье все в порядке, он назначен мной в сопровождение госпожи Далорн ди Къела. Саннио вздохнул и покачал головой. Благое намерение — и вот результат… Был ли другой выход? Нет, не было; и все же жаль господина Файе, которого Гоэллон видел лишь раз.

— Впредь прошу вас не отправлять в Брулен и Скору отрядов, а особенно — отрядов, посланных дабы разыскать меня. Увы, о судьбе отправленной в баронство Брулен полусотни ничего вам сообщить не могу, остальные же прибудут вместе с графом Саура. Подтверждаю ранее предоставленные полномочия и надеюсь на то, что в вашем лице род Гоэллонов обретет достойного продолжателя нашего дела. Искренне любящий вас дядя.

— И это все? — недоверчиво спросил Реми.

— Все. Я отдам письмо Бернару, может быть, какой-то шифр или потайные чернила, но… Боюсь, что ничего, кроме этого, мы не прочтем. Писано так, что и попади в чужие руки — ничего полезного…

— Я еще побеседую с графом, если вы не против.

— Не против, но я хотел бы присутствовать.

— Ну, разумеется! Значит, Эмиль женился на вашей северянке. Неожиданно, следовательно, вполне в его духе. Что ж, дайте им Сотворившие счастья… — Алларэ поднялся, подошел к окну и замер, глядя на серую морось за стеклом. Саннио сам не понял, что за сила вытряхнула его из уютного кресла, заставила забыть и про письмо, и про глубокое разочарование тем, как все обернулось. Он встал рядом с алларцем, положил ему руку на плечо, ожидая суровой отповеди за дерзость…

— Реми… — а вот за это точно сейчас что-то воспоследует.

— Ох, Сандре, если вы будете меня утешать, это уж совсем никуда не годится! — грустная усмешка, виноградно-зеленый взгляд все туда же, за пелену дождя, накрывшую столицу. Потом Реми приобнял его, притянул к себе… неловкое движение предплечья оказалось дороже всякой награды. Саннио сглотнул. За что Сотворившие наказали своих потомков такой девичьей сентиментальностью?.. — Я слишком сильно ждал возвращения Руи, или хотя бы какой-то определенности. Увы. Мне не стоило этого делать…

— Мне жаль, что я не могу вам его заменить.

— Сокровище, вам не нужно никого заменять. Вы прекрасны сам по себе. Что ж, пойдемте портить аппетит графу Саура? Обед несколько задержался. Саннио этому не удивился, он помнил, как рассказывал бывшему главе королевской тайной службы о двух часах пребывания дяди в доме, и сколько времени это заняло, а тут — целых шесть дней дороги от замка Шпроде до порта Семист. Оба узнали все про обстоятельства отбытия из замка после ночного налета — про обманутую погоню, две стычки и прочее, но догадаться, куда после этого направился герцог Гоэллон, Реми не смог. Обоих допросчиков это нисколько не удивило, а единственная приятность состояла в том, что Алларэ похвалил умение Саннио задавать вопросы; впрочем — и похвала эта тоже адресовалась дяде. Бориан старался, как мог — обдумывал каждый ответ, припоминал детали разговоров, слова, позы, жесты, — но толку не было. С привычкой думать на ходу граф Саура так и не расстался, а потому по кабинету носилась туда-сюда темно-алая молния. Юноша так резво размахивал левой рукой, что Саннио едва успевал уворачиваться — иначе получил бы по уху.

— Мне показалось… только показалось, — рыжий смахнул с камина статуэтку, но не заметил этого. — Что господин герцог собрался вернуться назад, в Скору.

— С какой стати?! — опешил хозяин, слушая хруст осколков под сапогами Бориана; Противостоящий с ней, со статуэткой, все равно нелепая была…

— Не знаю. Может быть, потому, что накануне вечером мы говорили о проходе в предгорьях Неверны.

— Час от часу не слаще, — сдвинул брови Реми. Сюрпризы же на этом не закончились. Возвращения Альдинга Литто ждали уже давно — с тех пор, как об этом сообщил Флэль Кертор, но что он явится в один день с Борианом, никто не предполагал. Однако ж, и второй бывший воспитанник пожаловал — как раз после обеда. Вот этот действительно изменился, сразу отметил Алессандр, Реми же, видевший барона Литто прошлой зимой, изумленно встряхнул головой и недоверчиво посмотрел на вошедшего юношу. В родовых цветах, выгоревший под жарким южным небом до темно-рыжих прядей в черных волосах, он удивительно походил на Сорена. Саннио вспомнил, что у бруленца были родственники в Лите. Может быть, этим сходство и объяснялось; он давно уже подозревал, что все благородные люди Собраны друг другу родня той или иной степени близости. Чье родословие не копни, обязательно найдешь связи.

Альдинг тоже вытянулся — или так только показалось, но теперь он почти догнал в росте Реми. Пышные волосы ниже плеч, все то же бледное лицо, но со здоровым свежим румянцем, живое. На ярких губах — радостная улыбка. Похоже, дядя не ошибся, отправляя северного барона на дальний юг: пресловутое керторское веселье помогло зарубцеваться его душевным ранам. Литто даже двигался теперь иначе: вместо прежней чопорной неторопливости — легкая грация танцора.

— Вы-то жениться не собрались? — спросил вдруг Реми после обмена приветствиями. Раньше Альдинг бы сжал губы и насупился вместо ответа на столь неподобающий вопрос, теперь же он блеснул озорными черными глазами.

— Я подумывал об этом. У барона Кертора очень красивые дочери.

— Не рановато? — изумился Саннио.

— Милостью покойного короля я совершеннолетний.

— Милостью нового короля вы скоро сможете вернуться в Литу, — пообещал Реми.

— Думаю, что до тех пор мне придется посетить Брулен и Скору со святым походом. Милости королей не достаются даром.

— Не в вашем случае. Отмена вашей и графа Саура ссылки — одно из условий соглашения с регентом.

— Благодарю, — короткий поклон; Саннио отметил цепкий взгляд, скользнувший по алларцу. Лучший ученик герцога Гоэллона без лишних вопросов понял, что протягивать руку не следует. — Я очень вам признателен.

— Надеюсь, что вы не откажете мне в услуге.

— Разумеется, господин Алларэ. — Судя по этому обращению, Альдинг был прекрасно осведомлен обо всем, что происходило в столице вплоть до сегодняшнего дня. И когда только успел? — Вы можете полностью на меня рассчитывать. Воплощение легендарной северной верности даже не задумалось, прежде чем согласиться. Саннио вспомнил свой опыт оказания герцогу Алларэ услуг определенного рода и понял, что происходящее ему очень не нравится.

— Это важно? — спросил Кертор. — Господа, простите, но вы озабочены какой-то ерундой. Какое мне дело до того, почему оса норовит ужалить? Саннио перекатился на бок, оперся головой на ладонь и уставился на Флэля. Отличный кафтан: по тафте цвета топленого молока узор из золотистых лилий. Необычно, но, пожалуй, слишком пестро — молодому человеку нравились только однотонные ткани. Если эта мода надолго, то придется выдумывать что-то серое с серебряными узорами.

Интересно, обладатель кафтана с лилиями вдруг резко поглупел в честь обновки? Может быть, его вытряхнуть из роскошного одеяния?..

— Если изначальная посылка оказалась неверна — ну и вороны с ней, а руки у нас теперь развязаны, — продолжал рассуждать, смачно хрустя яблоком, Флэль. — Господин Алларэ, что-то я вас не понимаю. Зачем тянуть?

— Господин Кертор, а может, надо было вас убить как предателя, пока вы увивались вокруг Скоринга?

— Я это делал по просьбе вашего дяди! — половинка яблока шлепнулась на траву.

— А я об этом знал? — состроил ехидную рожу Саннио.

— Это вы, простите, к чему клоните?

— К тому, что если бы все рассуждали с вашей простотой, вы бы уже не рассуждали! — резко сказал Реми. Разговор прервался на самом интересном месте: подошел Тьерри, алларский гвардеец. Роскошные усы вопреки обыкновению торчали дыбом, а сам алларец выглядел так, словно не он ехал на коне, а конь ехал на нем.

— Господин герцог! В городе беспорядки!

— Неужели? И в чем же дело? — неспешно повернулся Фиор.

— Бьют еретиков.

— Какое хорошее начинание. С чего же началось?

— Двое бруленцев напали на другого бруленца, а он начал кричать про ересь. Потом какая-то баба прибежала, орала, что эти двое вчера у ее дома отирались, а сегодня ребенок пропал. Ну и началось…

— Благодарю, Тьерри, можете отдыхать.

— Мы ничего не будем делать? — удивился Саннио.

— Алессандр, у этого города есть комендант, Эйрон Делаг. Весьма достойный господин, прекрасно знающий столицу. В помощь ему — шесть полков. Для чего же нам встревать в несомненную провокацию? — терпеливо разъяснил Фиор. — К тому же это прямое следствие ссоры герцога-регента со своими соратниками-«заветниками». Интересно, кто возьмет верх, не так ли? Саннио сел, отряхивая с рукавов рубахи мелкие травинки и песок, посмотрел на сидевшего рядом Фиора. С виду — все тот же: почти король Аллион, портрет работы неумелого художника, исказившего пропорции лица. Взгляд этот неотмирный, видящий, кажется, сразу все сущее, пронзительная синева… И — невесть откуда взявшаяся, или в одночасье обнажившаяся жесткость, словно под платьем у него – доспех; при каждом движении чудится почти неуловимый скрежет металла. Интересная вещь власть: то ли меняет людей, то ли просто обнажает суть, словно с яблока счищают кожицу.

— Впрочем, куда интереснее, для чего Скоринг отдал все ключевые посты в королевском совете.

— Для того, чтобы вы не могли посадить на трон принца Элграса, — улыбнулся Кертор. — Это же очевидно. Нас за короля Араона горожане на вилы поднимут, господа. Он же и защитник веры, и благодетель народный… а вы опора его трона.

— Вы? — заинтересовался Саннио.

— Нас с вами, господин Гоэллон, слава богам, в королевский совет не приглашают. Вас по малолетству, а меня по незначительности, — сияющая физиономия керторца выражала восхищение своей пресловутой незначительностью. — Вот те, кто эти назначения примут — свяжут себе руки. Надежно.

— Реми? — Фиор потер висок.

— Король Араон умрет до совершеннолетия.

— И вас назовут отравителями, — подмигнул Флэль. — И еще припомнят покойную королеву Астрид.

— Да при чем тут Астрид?! — едва не зашипел Реми Алларэ. — Это вообще дело рук королевы-матери!

— А кто об этом знает? — вернул Саннио его усмешку Кертор. — Кстати, при чем там были тамерцы?

— Кто разболтал?

— Бертран Эвье. Он не болтал, он лишь объяснил, кто его наградил шрамом.

— Одна из фрейлин сделала копию с копии исповеди, которую подкинула Астрид королева-мать. Не нашла ничего лучше, чем продать ее тамерскому послу, — мрачно объяснил Реми. — Тамерцы захотели заполучить оригинал, еще бы — такой скандал… Все уже давно получили по заслугам. Королева-мать ушла в монастырь, мир ее праху, фрейлину и посла настигла карающая длань Руи. Я хоть завтра же ненароком потеряю все записи по этой истории…

— А и потеряйте, — предложил Кертор. — Где-нибудь в «Разящей подкове». Благо, никому это не повредит, а вот пользу принесет, и немалую. Сделать это надо было еще после смерти королевы…

— Вам Араона не жалко? — спросил Саннио, и Флэль резво устремился в расставленную ловушку.

— Вам перечислить, кого мне жалко? — керторец подался навстречу; от него повеяло ледяным северным ветром. — Араона я учил фехтованию. Таких детей нужно топить при принятии в лоно Церкви. Подержать в купели лишнюю минуту…

— Мальчик не виноват, что им подменили королевского первенца.

— Несомненно! — вот и еще одно яблоко рассталось с кожурой, обнажив весьма интересную суть. — Вот во всем остальном он виноват. Мальчик прогнил насквозь еще до появления господина Скоринга. А Элграса он мечтал извести, и врал про него от души. Хорошо еще, отравить не успел. Зато под ссылку в Брулен подвел. Прямо в руки к «заветникам». Чудесный юноша, пример для всей молодежи Собраны! Мне, господин Гоэллон, куда больше жалко герцогиню Алларэ и девицу Агайрон!

— Довольно! — вскинул руку Фиор. Саннио посмотрел на него и задался вопросом, не спрятаться ли за ясень, или хотя бы за спину Реми. Очень, очень нехорошее выражение было на лице у королевского первенца; только сострадания к нему Алессандр отчего-то не испытал. Господину герцогу Алларэ напомнили о том, что его сводный брат напрямую виновен в смерти его возлюбленной и косвенно — в смерти двоюродной сестры. Жестоко, но кто-то должен был это сделать. Всем пора вспомнить об этом.

Странное дело, еще с первого дня юноше казалось, что оба герцога Алларских, и бывший, и нынешний, относятся к Скорингу не вполне так, как следовало бы по логике вещей. Можно, в общем, понять, почему Фиор не пылает ненавистью к убийце двух дорогих ему женщин — он и ненавидеть умеет очень плохо, и наверняка винит во всем себя. Смерть отца? Король Ивеллион изо всех сил старался прожить так, чтобы мстить за него не хотел даже первенец. Но вот Реми… слова он говорил весьма злые, но за ними не стояло ничего. Скорее уж, тягостное ощущение необходимости делать то, к чему душа не лежит. И еще — Реми так никому и не рассказал всей правды о том, что произошло в Шенноре. Почему? Да и концы с концами у него не сходились. Почему герцог Скоринг нарушил уже давний обычай и порядок судопроизводства? Реми называл слишком много причин: и необходимость заполучить свиток с исповедью, и попытку побега, и желание убрать соперника по колдовским умениям…

«А господин Кертор наблюдателен, — следом за этим подумал Саннио. — Ему никто впрямую не говорил об истории с отравлением; впрочем, и мне никто не говорил, но это уже стало очевидным. Стежок к стежку — вот и вышивка готова… Похоже, что герцог-регент не слишком стремился скрыть эту тайну. Лишь ненадолго, на пару девятин? До убийства короля Ивеллиона, не дольше…»

— Странно это все, — уже вслух сказал Гоэллон. — Эйк ставил условием назначение Элграса наместником северных земель, а зачем тогда спасать северян? Он же говорил о признании притязаний Араона на трон — а Скоринг не больно-то старается скрыть, что Араон убийца…

— Он это впрямую признает.

— Думаю, не только перед вами, Фьоре, — добавил Реми. — Эта тайна уже вовсе не тайна.

— Господа, я пять лет назад взял приз на состязании лучников Керторы, а это дорогого стоит. Одна стрела — и никаких загадок, — неугомонный Флэль вернулся на любимую дорожку. — Дабы вам не пришлось пачкать руки…

— Господин Кертор, вы знаете сказку про мальчика с пуговицей в пупке? — спросил Саннио.

— Нет…

— Слушайте. Жил да был мальчик, у которого в пупке была золотая пуговица.

Родился он таким. Никто не знал, что сие означает. Пуговица ему не очень мешала, но мальчику хотелось от нее избавиться. Стеснялся он ее. Пытался он ее сам отрезать, пытались аптекари — никак, крепко была пришита пуговица. Пошел мальчик в храм и с утра до ночи молился Воину, чтоб тот его избавил от такого неслыханного уродства. Наконец, Воин его услышал и спросил — точно ли он хочет, чтобы пуговица исчезла. Мальчик поклялся, что именно того и желает, Воин взмахнул мечом, и пуговица отвалилась. А вместе с ней и мужское достоинство, — Саннио улыбнулся, наблюдая, как глаза керторца делаются большими-пребольшими, прямо как у Керо. — Господин Кертор, вы точно хотите отрезать эту пуговицу? Не боитесь, что у нас что-нибудь важное отвалится?

— В вашем раннем воспитании, Сандре, несомненно были свои достоинства, — Реми расхохотался. — Какая изумительная история! Я ее раньше не слыхал…

— И что же у нас может отвалиться? Кстати, пока мы гадаем, регент в день придумывает по три указа, и у нас уже отвалилось столько всего, что дальше некуда! Помните, что сказал архиепископ об его рвении? Теперь нет ни одного повода ждать. Саннио невольно кивнул, соглашаясь. Загадки загадками, но о скоропалительных и неумелых реформах говорили и Реми с Фиором, и архиепископ Жерар, и вообще все члены «малого королевского совета» вместе и по отдельности. Еще — Андреас, бесконечно далекий от дел управления государством, но понимающий, как что повлияет на цеха…

— Скорингу — стрелу в спину, Араона — в монастырь, так вы предлагаете? – подытожил Реми. Саннио опять показалось, что алларца подобная идея тяготит, хотя тот и сам не осознает, почему именно. Хочет убить сам, исполнить обещание? Непохоже. — Я вас верно понял?

— Именно так.

— Вы что-то про вилы говорили…

— Так вы чуть погодите занимать места в королевском совете и потеряйте записи. Дескать, открылись сведения, после которых невместно такое. Сначала король-убийца слетает с престола без особой печали в столице. Ведь всем же известно, кто на самом деле народный благодетель. Еще девятина — и с благодетелем случается что-нибудь подобающее. Господин Гоэллон, вы же яды изучали?

— Для этого нам нужен принц Элграс, — напомнил Фиор. — Отсутствие короля куда хуже дурного короля, даже короля-убийцы и самозванца.

— Расспросите его высокопреосвященство, где это он Элграса видел? Уж не в Тиаринской ли обители?

— У вас великолепная память, господин Кертор…

— Знали бы вы, господин Гоэллон, сколько крови она мне попортила! Впрочем, вы как раз знаете. Решайтесь, господа, довольно рассуждений!

— Я поеду в Тиаринскую обитель, — поднялся герцог Алларэ. — Алессандр, составите мне компанию? Мне понадобится ваша выучка.

— Разумеется, — Саннио вскочил следом. — Как только вы будете готовы. Выехали вечером того же дня. Фиор предложил проехать половину пути, заночевать на постоялом дворе и прибыть в обитель не слишком рано, примерно к полудню. Саннио нисколько не возражал. Последнюю девятину он провел, мотаясь между собственным домом и особняком герцога Алларэ; такое однообразие постепенно утомляло. Теперь даже недалекая поездка была в радость. Вечер выдался на удивление прохладным для середины лета, но сухим и безветренным. Для полного счастья недоставало лишь тишины, но на какую тишину можно надеяться, если едешь в сопровождении двух десятков гвардейцев — на меньшее число Эвье не согласился, пугая возможными засадами и покушениями. Смешанный эллонско-алларский кортеж весело переговаривался, Фиор и Саннио же, хоть и скакали бок о бок, молчали. Герцог Алларэ о чем-то глубоко задумался, лицо под низко надвинутой шляпой было сумрачным. Молодой человек же запретил себе ломать голову над загадками вплоть до беседы с его высокопреосвященством.

Там придется вспомнить все, чему его учил дядя, и упаси Сотворившие ошибиться…

Первое огорчение постигло путников еще по дороге: все постоялые дворы были битком забиты. В Собру съезжались, кажется, все владетели — конны, людны и оружны, как и призвал король, объявивший святой поход. С большим трудом удалось разыскать одну-единственную комнату для Саннио и Фиора, гвардейцам же пришлось разместиться вповалку на первом этаже. Двое остались караулить во дворе, двое – у двери, остальные, уныло бранясь на толчею разместились кто где, от сеновала до лавок в общей зале. Определенно, стоило взять палатки и заночевать в поле. При виде неширокой кровати оба путника грустно посмотрели друг на друга.

— Уступаю вам это ложе.

— Нет уж. Вы герцог, а я пока что нет.

— Ладно, как-нибудь поместимся вдвоем…

Поместиться-то поместились, и Фиор оказался вполне приличным компаньоном — не храпел и не толкался, но к утру у Саннио разболелась шея: спать в одной позе, не рискуя пошевелиться, он давно отвык. Следом за шеей взбунтовались голова и спина. Наклоняя голову то к одному плечу, то к другому, он думал, что стоило все-таки потребовать у служанки лишнюю перину, или хотя бы одеяло, и устроиться на полу. Спутник, кажется, размышлял о том же.

— Как сказал бы герцог-регент, символично, — вздохнул Фиор. — Из попытки сделать хорошо обоим, не вышло хорошо никому. Поданный завтрак тоже не стоил ни единого доброго слова. Жилистое мясо, должно быть, принадлежало петуху, которого зарезали, ибо от старости кукарекать уже не мог; кислое вино, подсохший хлеб.

— Все съели подчистую, Суэн спозаранку за припасами поехал, еще не вернулся, — извиняясь и приседая в поклоне, объяснила служанка. — Ни за какие деньги другого нет, простите, господа! Такое нашествие… Саннио надеялся, что в обители нашествия нет, а потому можно рассчитывать на достойный обед. Однако ж, до обеда предстояло побеседовать с архиепископом Жераром; при мыслях об этом молодой человек тихо содрогался. Один раз уже побеседовали. Аудиенции пришлось дожидаться добрых три часа. Его высокопреосвященство не счел нужным отменять ранее назначенные встречи ради гостей, поэтому мимо герцога Алларэ с господином Гоэллоном то и дело сновали монахи в серых рясах; всего Саннио насчитал их около десятка. Полутемный коридор здорово напоминал школу мэтра Тейна — те же беленые стены, темная основательная мебель, начисто вылизанные полы. В деловитых движениях и кратких тихих репликах монахов тоже было что-то от манер школяров, вызванных к хозяину школы. Наконец, архиепископ соизволил принять незваных гостей. О том, что их сюда никто не приглашал, он дал понять с первой минуты — махнул рукой на два кресла, еще довольно долго изучал лежавшие перед ним свитки, и только потом поднял голову. Светлые голубые глаза смотрели с холодной неприязнью.

— Чем обязан вашему визиту, господа? «Хоть на «вы» величает — уже достижение, — подумал Саннио. — Чем же мы все ему так не угодили-то?»

— Ваше высокопреосвященство, верно ли я слышал, что устав ордена Блюдущих Чистоту запрещает его братьям лгать? — почтительным тоном спросил Фиор.

— Верно, — неприязнь из холодной превратилась в ледяную.

— Тогда ответьте, не у вас ли в обители находится принц Элграс?

— В Тиаринской обители нет послушника с таким именем.

— Хорошо, — вздохнул герцог; задачка не представлялась ему слишком сложной – скорее уж, утомительной. — Нет ли в обители некоего юноши, сына короля Ивеллиона II и королевы Астрид?

— Устав ордена не запрещает его братьям молчать в ответ на вопрос. Алессандр вгляделся в него, пользуясь тем, что все внимание архиепископа занято Фиором. Его высокопреосвященство не относился к людям, о которых можно сказать «все на лице написано», скорее уж, наоборот. Даже с Кадолем было попроще, хотя вот уж кто умел морочить голову с бесстрастным видом… Красивое лицо с четкими резкими чертами казалось совершенно непроницаемым. Саннио прикрыл глаза, пытаясь найти ответ. Может быть, и нет здесь принца; кто знает, что имел в виду Жерар. Мог он видеть Элграса год назад? Да запросто! Только вот в истории о чудесном спасении принца фигурировали некие монахи. Огненные мечи можно списать на слухи. Пусть даже монах был один и без оружия. Тот самый монах, о котором упоминал Бориан, пересказывая историю Керо. Ордена Блюдущих Чистоту монах-то был… не Бдящих Братьев, между прочим. На постоялом дворе Далорн его и принца потерял… Его и принца. А архиепископ не спешит говорить «Не лишились ли вы ума, господин герцог, я бы сообщил вам!»… и взгляд у него какой-то странный. Обреченный и задумчивый, словно он просто тянет время, уже смирившись с неизбежным. «Или князь — или мордой в грязь, — подумал молодой человек. — Второй возможности у меня не будет, конечно, но…»

— Вы уже ответили, ваше высокопреосвященство, благодарю вас. Его высочество здесь.

— Да, мальчик, ты прав. — Взгляда Саннио не удостоили. — Но принца вы, господа, не получите. Такова воля герцога Гоэллона, и я намереваюсь исполнить ее. Заберет принца только он. На им же высказанных условиях.

— Об условиях вы рассказать можете? — спросил Фиор.

— Могу, — губы архиепископа растянула преядовитая усмешка. — Герцог Гоэллон в сопровождении двух монахов, моего ордена и Бдящих Братьев. После исповеди обоим, которая подтвердит, что он действует по своей воле, без принуждения и с чистыми помыслами. В следующий визит прихватите с собой герцога Гоэллона — и я с удовольствием передам ему его высочество.

— Позволите ли вы мне повидаться с братом?

— В присутствии моем и его старшего воспитателя. Недолго.

— Благодарю, ваше высокопреосвященство. Через полчаса Саннио, так и сидевший в своем кресле, увидел и принца, и пресловутого монаха. Огненных мечей, увы, не прилагалось — так и есть, наврала молва. Брат Жан, высокий, но худенький и бледный до прозрачности, на мечеборца никак не походил. Походил он сугубо на молодого монаха, которых господин Гоэллон повидал уже немало. По виду наверняка эллонец. Серые глаза следили за принцем с искренней любовью и заботой. Его высочество принц Элграс, будущий король и истинный потомок Сотворивших походил на золотую молнию ростом на пол-ладони пониже Саннио. Похож он был на Фиора, на портреты короля Лаэрта и герцога Ролана Гоэллона, и даже немного — на Реми Алларэ. С первого взгляда стало ясно, почему и Фиор, и его высокопреосвященство говорили о принце Элграсе словно о самой большой драгоценности Собраны. По крайней мере, если судить по виду — так оно и было. Славное происхождение у принца читалось на лице, отпечаталось в каждой черте, в каждом движении.

Драгоценность же не заметила постороннего, да и на архиепископа тоже внимания не обратила — обняла брата и прижалась к нему, словно спасенный с необитаемого острова к первому живому человеку за многие годы.

— Я так соскучился. Знаешь, мы удрали от «заветников», а еще…

— О приключениях твоих я наслышан, — Фиор говорил тихо, но в не слишком просторном кабинете все равно было слышно каждое слово; Саннио стало неловко. — О моих тебе расскажет его высокопреосвященство.

— Уже рассказал. Через брата Жана, — острая нотка ехидства. — Поздравляю, господин герцог!

— Скажи, тебе тут хорошо?

— Да, очень. Меня здесь учат. А как там Араон? Правит? — ни малейшей злобы или досады в голосе младшего принца не прозвучало.

— Пока что правит.

— Передай ему… — недолгая пауза; Элграс чуть отстранился, глядя брату в лицо. — Что он хоть и подлый провокатор, но все равно он мне брат. И мне без разницы, подкидыш он или нет. Так что пусть не боится.

— Араону придется ответить за все, что он натворил, — Фиор был не на шутку удивлен.

— Я его помилую, — твердо заявил подросток. — Королем ему не быть, но я хочу видеть его живым и здоровым.

— Элграс, это невозможно. Как бы я ни хотел этого… — «Доброта наша ходячая, — ворчливо подумал Саннио. — Готов же простить этого поганца Араона несмотря ни на что…» — Он носит имя Сеорнов, но он не сын нашего отца. Ты сам знаешь…

— Ха! Вот горе-то какое! Братец, ты же герцог Алларэ теперь — ну и прими его в род. Как младшего брата. Господин Гоэллон замер в своем кресле, наслаждаясь картиной, достойной кисти лучших живописцев Собраны. Он поклялся себе, что при первой же возможности эту картину закажет, и назовет ее двояко: для посторонних это будет «Король Элграс проявляет любовь к брату», а для узкого круга посвященных — «Три челюсти, одновременно уроненных в кабинете архиепископа Жерара». Нет, четыре — включая его собственную.

— Зачем я только взял его в дом? — в пятнадцатый раз спросил Саннио, на этот раз у Фиора. Остальных он уже успел замучить этим дурацким вопросом, но ни Никола с Ванно, ни даже Магда не сумели дать молодому господину дельного ответа, гвардейцы же только пожимали плечами, явно не понимая, чего от них хочет наследник. Они обыскивали дом, окрестные улицы, деловито переговаривались и обходили стороной потрясенного юношу.

— Алессандр! — Фиор поймал его ладони, прижал к горячей кружке с чаем и держал, пока юноша не попытался их выдернуть; кажется, обжегся, хоть и несильно.

— Зачем вы это?! — опешил Саннио. Подобной выходки от герцога Алларэ он не ожидал.

— Чтобы вы начали меня слушать! Я уже третий раз пытаюсь ответить на ваш вопрос!

— Правда? Простите…

— Алессандр, перестаньте казнить себя. Вы взяли в дом работника, честно ему платили, кормили и были добрым хозяином, так?

— Да я про него забыл вообще… — признался Саннио. В последние седмицы ему было никак не до Грио. Домоуправитель не жаловался на нежданное пополнение в доме, так что юноша и не вспоминал про соприютника.

— Неважно. Вы ничем его не обидели. Не знаю, что затеял этот парень. В его комнате нашли кошелек с деньгами.

— Да?

— Да, Никола вам говорил, вы что, прослушали? — удивился Фиор. — Сто монет, должно быть, задаток. Все это странно, но в чем тут ваша вина? Это вы его заставили связаться невесть с кем?

— Нет, разумеется.

— Очень жаль, конечно, этого Вальяна, но вы, Алессандр, ни в чем не виноваты. Бернар говорит, у него была невеста. Возьмите ее в дом, если хотите отплатить парню добром за верность. Хотя это не верность, это невесть что.

— Да, конечно…

— Лучше задумайтесь о другом. Двор усыпан дохлыми воронами. Один из убитых – бруленский владетель Гус Дердекен, он в розыске, второй — по всем приметам похож на того самого лжеепископа, который служил Скорингу. Винсент Эйк его очень детально описал. Что эти двое хотели сделать? Почему драку никто не услышал, во дворе было полно людей? Саннио сел и плеснул в кружку сливок до краев, потом отхлебнул — гадость получилась просто изумительная, его едва не стошнило. Он с отвращением отставил кружку и уставился на Фиора. Тот сидел в соседнем кресле, вытянув ноги, и нервно наматывал на пальцы прядь волос на виске. Широкие темно-золотые брови были сдвинуты в суровую прямую черту.

— Опять «заветники»? — вздохнул Алессандр. — Мать и Воин, ну они же везде, решительно везде! Куда ни плюнь, в очередного еретика угодишь…

— Во двор плевать не советую, — улыбнулся Алларэ. — Там не еретики, а верные слуги и наши доблестные гвардейцы. Которых вдруг посетили глухота. Мне это напоминает историю, рассказанную Рене. Зимой из замка Лиго сбежал адепт «заветников», по приметам — все тот же. Весь замок заснул до утра, никто ничего не услышал. Люди, лошади, собаки…

— Добегался, значит, — со злым торжеством оскалился Саннио. — Грио только жалко, мы с ним из одного приюта были.

— Пожалуй, можно предположить, чего хотели эти двое. Похитить либо вас, либо меня.

— Для ритуала? Королевская кровь?

— Да, конечно.

— Пожалуй, можно послать два трупа в подарок герцогу-регенту, — подумав, сказал Саннио. — Ему будет приятно, я думаю.

— Вы предполагаете, что это его рук дело?

— Нет, я думаю, они действительно рассорились.

— Тогда достаточно написать господину Эйку, пусть приедет и посмотрит.

— Верно, — Алессандру эта мысль очень понравилась. — Подарок к празднику.

— Хорошо, что Элграс в Тиаринской обители…

— Действительно. Фиор, у вас совершенно чудесный брат, — Саннио улыбнулся. — Такой… славный. У нас будет король, которому не стыдно служить.

— Я же говорил, — лицо герцога Алларэ осветилось, на миг став и правильным, и красивым. — Он — настоящий король. Архиепископ Жерар позволил братьям побеседовать лишь полчаса, а потом велел Элграсу отправляться на занятия, с которых его вызвали. После этого незваным гостям было весьма невежливо предложено убираться восвояси. Герцог Алларэ пытался воззвать к здравому смыслу его высокопреосвященства, но глава ордена был непреклонен: «Герцогу Гоэллону я принца отдам, вы же можете осаждать обитель, если пожелаете».

Никакие доводы вроде «Элграсу место во дворце, а к перевороту уже все готово» на Жерара не действовали. Он указал на дверь длинным пальцем, а когда Фиор попытался возражать, пообещал, что позовет пару дюжих монахов, и господа Алларэ и Гоэллон слетят с лестницы. Выйдя за ворота, и слушая, как за спиной скрежещет блок подъемного моста, Фиор оглянулся через плечо и высказался об упрямстве своего дядюшки. Саннио изумленно поднял брови, потом похлопал глазами и выдавил: «Я думал, вы никогда не бранитесь!».

— Это второй раз в моей жизни, — герцог Алларэ покраснел, как барышня, застигнутая в одной нижней рубашке.

— Когда же был первый?

— Когда Элграс рассказывал мне, почему сбежал из дворца.

— М-да, — вздохнул Саннио. В столицу они вернулись ближе к вечеру: на этот раз ни у кого не возникло желания пытать счастья на постоялых дворах. Алессандр предложил Фиору заночевать у него, герцог не стал отказываться: по дороге они почти не разговаривали, мешал встречный ветер, а обсудить хотелось многое; но до того оба отправились по спальням, чтобы отдохнуть, договорившись встретиться за ужином. Не успели они прикоснуться к столовым приборам, как во дворе раздались дикие вопли. Басовито орала Магда, визгливо — младшая повариха, гвардейцы тоже вопили, созывая своих. Не сговариваясь, сотрапезники ринулись вниз по лестнице и побежали на источник самого громкого шума. Саннио по дороге споткнулся и упал. Когда он обнаружил, на чем поскользнулся — на дохлой вороне, ему стало не по себе. Воронами, как оказалось, был усыпан весь двор; потом собрали полтора десятка. Они опоздали — у калитки заднего двора лежали три бездыханных тела. Двое чужих; в третьем, залитом кровью, когда его перевернули на спину, Саннио признал Грио Вальяна, бывшего вышибалу из веселого дома. На глаза навернулись слезы, и он ушел в дом, Фиор — за ним. Потом в столовую то и дело кто-то заходил, но юноша не слушал, что они говорят; точнее, слушал, даже что-то отвечал, но не слышал и не понимал смысла. Теперь он, кажется, пришел в себя — спасибо герцогу Алларэ.

— Вам нужно поесть, — решительно сказал гость. — Все остыло, я распоряжусь приготовить заново.

— Не хочу…

— Тем не менее, нужно. Чай вы, я вижу, испортили, а пить нужно. Иначе к утру вам будет нехорошо.

— Откуда вы знаете? Фиор только улыбнулся, но не стал отвечать; Саннио вспомнил, что их обоих роднит и связывает. Эта самая золотая королевская кровь, от которой одни неприятности. То можешь до совершеннолетия не дожить, то всякий еретик тебя похитить норовит — вот же подарочек, Сотворившие, за что? И еще всевозможные неприятности, о которых наследник рода Гоэллонов слышал лишь обрывками — неподобающие хорошо воспитанному юноше чувства, которые слишком сложно сдерживать, перемены настроения и прочее, что Саннио ставили в вину все восемнадцать лет его жизни, называя его капризным, слабохарактерным и несдержанным. Вот уж велика ты, доброта богов, ко всем, да не к нам… Дурацкое несвоевременное и недостойное желание уткнуться носом в чье-нибудь плечо, — лучше всего, конечно, в дядюшкино, но коли его нет, то Фиор тоже сгодится, — тоже, вероятно, стоило списать на причуды крови и терпеливо дожидаться совершеннолетия, когда все пройдет. Будет господин Алессандр Гоэллон таким же спокойным, сдержанным и вообще воплощением всех достоинств благородного человека, как дядя, как Фиор. Через три года — всего-то; только вот разреветься хотелось сейчас.

«Мы носим свое горе, тревоги и боль в себе», — сказал господин герцог Алларэ, тогда еще королевский бастард Фиор Ларэ. Потом он стал герцогом — неожиданно для себя, но не воспротивился, не возроптал, а покорился воле Реми; расправил плечи и взвалил на себя бремя власти. Хотел бы Саннио быть таким, как он — только вот не получалось, хоть убей!

— Сядьте! — тяжелые ладони вдавили его в кресло. — Вы хотите упасть и разбить голову? Очень своевременно!

— Простите…

— Милость Матери, сила Воина… Алессандр, пейте! — Чашка с холодной водой оказалась у его губ. — Мелкими глотками, не залпом.

— Я… йя н-не хот-т-т… Фиор забрал пустую кружку, потом отвесил юноше хлесткую оплеуху, еще одну. Саннио вжался в спинку кресла, прижал ладони к щекам, не зная, что делать — то ли драться, то ли звать на помощь слуг, потом до него дошло. Слова больше не застревали между зубов, и губы не дрожали.

— Благодарю.

— Не стоит благодарности, и простите меня за пощечины. Это действенно, хотя и очень невежливо. Алессандр, если у вас кружится голова, нужно сидеть, а не идти невесть куда. Вы, кажется, прошли обучение лекаря, Андреас говорил, что вы очень много знаете… — Фиор вздохнул. — Вы не пробовали применять изученное к себе? Герцог Гоэллон, кажется, рассказывал вам о некоторых наших особенностях?

— Немного…

— До совершеннолетия, до праздничной службы, после сильных потрясений вы можете чувствовать себя дурно. Не нужно этого стыдиться, не нужно с этим бороться. Это не слабость. Так прорастает сила. Пройдет три года, и все будет совсем наоборот — вашей выносливости будут завидовать.

— У вас так же было?

— Да, ничуть не лучше. А уж что мне пришлось выслушать от сверстников… — рассмеялся Фиор. — Думаю, и вам довелось. Вас девчонкой дразнили?

— А то!

— И меня. Принцессой, представляете ли…

— Не верю, — тряхнул головой Саннио и тут же пожалел об этом: в ушах зашумело. — Вас?

— Меня. Элграсу тоже досталось от епископа Лонгина. Ничего, от этого не умирают, Алессандр. Потерпите еще немного.

— Ладно, — согласился терпеть юноша; слушая Фиора, он вообще был согласен на все, что угодно — терпеть, ждать, сидеть в кресле. У герцога Алларэ была совершенно замечательная манера говорить: мягко, вежливо, но настойчиво.

— После ужина вы отправитесь спать.

— Хорошо…

Увы, надеждам на свидание с подушкой и пледом не суждено было сбыться. Саннио и герцог едва успели съесть вновь поданный горячий ужин и распить бутылку «Горного сокровища», беседуя о всяких пустяках — породах лошадей и характере вороного Крокуса, неожиданном похолодании и щегольстве господина Кертора, как в столовую влетел взмыленный Тьерри, за которым неслись сразу Никола и Ванно, убеждая его остановиться, но алларца их увещевания не волновали.

— Господин герцог! — с порога отрапортовал он. — Простите, что… Но… Фиор неспешно поставил бокал на стол, провел рукой по волосам, потом расправил воротник и только после этого повернулся к троице, топтавшейся у дверей.

— Пожар? Потоп? Взрыв во дворце? — тихо, с нажимом, спросил он.

— Нет, хуже!

— Да неужели? Доложите четко и внятно!

— Господин Рене Алларэ… он убит!

— Подробнее, — потребовал герцог. Саннио с завистью наблюдал, как при звуках властного спокойного голоса лицо Тьерри покидает безумное выражение. Вот бы так научиться…

— Слуги привезли его тело. Из особняка герцога Скоринга. С ними письмо, лично для вас.

— Подайте, — протянул руку Фиор.

— Оно осталось в доме… — усатый алларец шмыгнул носом.

— Очень жаль, — вздохнул герцог Алларэ. — Вам стоило бы предположить, что я захочу его прочитать. Что ж, я еду. Сконфуженный Тьерри пригладил усы, оправил мундир и выпрямился. Никола и Ванно мрачно таращились на него, на лицах было написано «А мы тебе говорили, а ты не слушал!».

Поездка по ночному городу прогнала головокружение, но лучше от того не стало. Фиор, бросивший Саннио «На вашем месте я бы остался дома, вы же не святой воскреситель…» был прав; но последовать совету было попросту невозможно. Такое происшествие! И как только это могло случиться? Рене ведь уехал еще в ночь передачи Фиору титула герцога Алларэ. Каким ветром его занесло в дом герцога Скоринга и что там произошло?!

— Письмо, — потребовал герцог, едва войдя в дом. Сорен подал ему запечатанный синий футляр. Фиор не стал срывать печати, попросту переломил деревянный цилиндр пополам и вытащил лист… вероятно, это можно было назвать бумагой. Только она была настолько тонкой, что казалась невесомой и полупрозрачной. Половину листа занимали крупным простым почерком написанные строки. Королевский первенец двумя пальцами, брезгливо и осторожно, взял письмо за край, прочитал, потом прикрыл глаза и протянул лист стоявшему рядом Реми. Третьим послание получил в руки Саннио. «Господин герцог Алларэ! Ваш родич и вассал по своей воле явился в мой дом, предлагая мне предательство в обмен на ваш титул. Увы, я не имел желания принять его предложение. В ходе беседы он оскорбил меня и поплатился за это. Отправляю вам тело родича, дабы вы могли достойно похоронить его. Если вы сочтете это досадное событие основанием для мести, я буду огорчен, но пойму ваши чувства. Урриан, милостью Сотворивших герцог Скорийский и регент Собраны.»

— Я хочу увидеть тело, — сказал Фиор.

Саннио, хоть его никто не звал, пошел вслед за герцогом и Реми, впрочем, туда же отправились Сорен и Андреас. Рене положили на стол в спальне второго этажа. вокруг стояли Бернар Кадоль, Гильом Аэллас и мэтр Беранже — судя по халату, накинутому на спальную рубаху, лекаря только что подняли с постели.

— Я не знаю, что могло стать причиной смерти, — признался лекарь в ответ на молчаливый вопрос герцога Алларэ. — Вот, видите…

— Алессандр, могу ли я просить вас?..

— Да, господин герцог. Молодой человек подошел к столу, посмотрел на застывшее тело. Лицо казалось спокойным, только немного печальным. Закрытые глаза, уже расчесанные кем-то волосы. Рубаху с покойного сняли. По неожиданно белой, слишком уж даже для светлокожего Рене коже на груди ветвилась раскидистое синее дерево. Татуировка? Нет, откуда, да и когда — Саннио ведь недавно видел его, не было никакой татуировки. Алессандр осторожно провел пальцами по синим угловатым линиям, потом вспомнил, на что это походило — весной дядя показал ему и ученикам тело человека, убитого молнией во время первой грозы. Но ведь герцог Скоринг написал, что он убил Рене?..

— Я тоже не знаю, что это такое. Молния… и этот лист. Я догадываюсь, откуда бумага. Может быть, и оружие оттуда же?

— Не просветите ли меня, ваша милость? — мэтр Беранже ревниво поджал губы.

— Не просветит, — холодно сказал Фиор. — Мэтр, Андреас, Сорен — пока что попрошу вас выйти. Взъерошенный Кесслер бросил на своего кумира вопросительный взгляд, но Реми только дернул щекой, и бруленца сдуло прочь. Андреас и его наставник вышли тихо, без лишних вопросов.

— Что вы будете делать, господин герцог? — спросил Реми; Саннио удивился — почему не обычное «Фьоре», потом понял, что сейчас подобная фамильярность была бы неуместна: Реми обращался не к старому знакомцу и младшему родичу, а к главе Старшего Рода.

— Подготовьте тело к похоронам, Гильом, — ответил герцог. — Напишите госпоже Алларэ… впрочем, нет, я напишу сам. Надеюсь, тех, кто привез тело, отпустили?

— Нет, они в подвале, — ответил Бертран.

— Велите их отпустить, они ни в чем не виноваты.

— Обычай… — тихо проронил Реми.

— Обычай может отправиться к воронам.

Саннио очень хотелось поинтересоваться, о чем идет речь, но он боялся открыть рот. Не время и не место для любопытства; потом кто-нибудь из алларцев объяснит, что за обычай и при чем тут слуги Скоринга, доставившие труп. Перед глазами мелькали цветные пятна; он тихо подошел поближе к Кадолю и оперся ему на плечо.

Капитан охраны бросил на молодого господина беглый взгляд и крепко взял того под руку.

— У нас в доме тоже кое-что случилось, — шепотом сказал Саннио. — Вам лучше туда отправиться. Это по вашей части.

— Слушаюсь, — кивнул Бернар. — Вы поедете со мной?

— Нет. Не хочу свалиться по дороге. Бернар еще раз кивнул, одобряя подобное благоразумие, потом пододвинул поближе к молодому господину табурет.

— За это я не буду мстить Скорингу, — четко сказал Фиор. — Господин Алларэ, передайте мой запрет остальным. Реми не сказал ни слова, но хлопок двери показался оглушительным.

Засыпая, Саннио сказал слуге-алларцу, который помогал гостю раздеваться, что будить его можно только по случаю пожара в доме или государственного переворота. В отсутствие того и другого он проснется сам, и чем позже, тем всем лучше. Так ему посоветовал Фиор, да и сам молодой человек уже накрепко выучил, что чем больше бед валится на голову, тем дольше нужно спать.

Когда его толкнули в плечо, он застонал и, не открывая глаз, определил — часа три дня. Дымом не пахло, про пожар никто не кричал. Переворот? Да перевернись оно все пятками кверху…

— Вставайте, сокровище. Поучительное зрелище пропустите. У нас тут все притчи и чудеса сразу.

— Что такое? — простонал Саннио. Реми Алларэ — враг человечества и апостол Противостоящего. Вечно вот он будит спозаранку… — Где?..

— В гостиной этажом выше, — со смехом объяснил враг и апостол. Алессандр открыл глаза. Реми с трудом удерживался, чтобы не заржать в голос, его аж шатало от усилий. — У нас король в доме.

— Кто?

— Его величество Араон. Третий. Собственной персоной.

— Зачем?

— Из дворца сбежал, — терпеливо объяснил Реми. — И прямо к нам. К Фьоре, точнее. В грехах каяться.

— Он попозже не мог?!

— Четвертый час, самое время! — Алларэ плюхнулся на кровать рядом с Саннио и все-таки заржал, как жеребец. — Ох… боюсь, сокровище, самое лучшее вы все-таки пропустили! Такое покаяние… слезу вышибет из камня! Молодой человек лениво подумал, что смеющийся до слез Реми определенно лучше Реми вчерашнего, ледяного от злости — так что из явления короля все же проистекло что-то хорошее. Правда, не очень ясно было, что тут смешного, и что теперь с Араоном делать.

— Зачем он сбежал-то? — Саннио искал рубашку, но, кажется, слуги утащили его костюм чистить, и еще не принесли. В одних подштанниках из спальни выходить не хотелось. Пришлось потянуться и дернуть за шнур. — С какой стати?

— С такой, что господин Кертор — предпоследний дурак, а последний — я, что его послушал, — непонятно объяснил Реми, потом посмотрел в круглые от изумления глаза юноши и смилостивился. — Записи по делу об исповеди. Вчера их подбросили в «Разящую подкову», а сегодня уже вся Собра на ушах. Дворец осаждают, короля свергают. Скоринг пропал, комендант Делаг почему-то не спешит усмирять бунтовщиков… В общем, веселье в разгаре.

— А принца Элграса мы не получим, — напомнил Саннио.

— Именно. Так что или водворять во дворец этого несчастного кающегося грешника, или я не знаю уж, что делать. Тащить Жерара в столицу — пусть посмотрит, что тут делается? Гонца я к нему послал, но его высокопреосвященство…

— Может, и вправду обитель приступом взять? Нельзя же так…

— Нельзя, — серьезно кивнул Реми. — Из-за причуд Руи и упрямства архиепископа у нас тут невесть что начнется. Одеваться господину Гоэллону, и быстро, — это уже сунувшемуся в спальню слуге. — А то глядите, вас коронуем!

— Не шутите так, пожалуйста, — попросил Саннио.

— Да я и не шучу, — Реми смерил молодого человека очень жестким взглядом. — Элграс в обители, Араон сбежал, Фьоре — Алларэ…

— А я Гоэллон! — обиделся предполагаемый король. — Будете так смотреть, и я сбегу.

— Там, кстати, две фрейлины с королем вместе прибыли. Ханна Эйма и Фелида Скоринг. Советую с обеими познакомиться. Прелестные, доложу вам, девицы! — мечтательно сообщил Алларэ.

— Вы еще и сводничаете. Сами-то что?

— Девицы, увы, слишком юны, а я, к счастью, и без того не одинок. Вот вам же рекомендую…

— Вам пустырника не налить? — озабоченно поинтересовался Саннио. — Что-то вы так веселитесь… нездраво!

— Это я чтоб не плакать, — признался зеленоглазый сводник. — Очень хочется. Шутка Реми насчет девиц обернулась истиной. Обе гостьи и бывший, надо понимать, король сидели в гостиной, на всех одежда — сразу видно, что с чужого плеча, но вполне подобающая (Алларэ по дороге рассказал, в каком виде явилась троица). Умытые, причесанные и вцепившиеся в кубки с вином, как утопающий в соломинку. Увы, Араона и светловолосую девицу Эйма Алессандр разглядеть не смог. Как увидел фрейлину Фелиду Скоринг, так и уставился на нее — понимая, что дурак дураком. Нужно думать о том, что творится в столице — о королях и престолах, полках и горожанах, а он вот пялится на девчонку своих лет, бестолочь этакая. Однако ж, молчаливая брань, которой покрыл себя Саннио, не помогла. Во всей гостиной он видел только рыжеволосую девушку с косой, свисавшей через поручень кресла до самого пола. Не спасла и мысль о том, что она — родственница герцога-регента, а, значит, представительница враждебного лагеря. Это на ней регент хотел женить Араона? Кого-кого? Вот это зареванное красноглазое недоразумение, сжавшееся в своем кресле, словно его собирались бить толпой? Ну-ну. Четыре с половиной раза, господин герцог Скорийский…

— Сандре, — на ухо сказал Реми. — Вы вообще слушаете?

— Нет…

— Понятно. Северянка или скорийка?

— Господин Алларэ!..

— Что, неужели Араон? — Реми сделал страшные глаза. — Я до сих пор считал, что у вас несколько иные вкусы…

— Перестаньте вы издеваться!

— Сандре, сокровище мое! Девицы эти премного претерпели, и нуждаются в утешении. Сердце девицы, жаждущей утешения, благосклонно к достойному юноше, — высокопарно прошептал алларец. — Так ловите момент… а то найдутся другие утешители!

— Вам бы все шутить! — вздохнул Саннио. Девица Скоринг повернула голову и посмотрела на них, стоявших у двери. Молодой человек понадеялся на то, что у нее не слишком уж хороший слух. Ну, не настолько хороший, чтобы разобрать, о чем они с Реми шепчутся. Какие глаза, Мать Милосердная, какие у нее глаза — теплый янтарь, играющий сотней золотых бликов… Саннио прикусил изнутри щеку и уставился на Фиора, который беседовал с Араоном. Вот достойный человек, настоящий герцог. Разговаривает с младшим братом, задает какие-то вопросы, наверное, дельные. Расспрашивает его и обеих фрейлин. И ничьи глаза его не смущают. Попытавшись прислушаться к разговору, молодой человек решительно ничего не понял. Какие-то детали вчерашнего разговора с герцогом Скорингом; кажется, ничего в том разговоре не предвещало сегодняшнего исчезновения регента.

— Он уехал, — сказала Фелида. От звуков ее голоса по спине пробежали мурашки.

Богохульство, конечно, но так, наверное, говорила Мать, откликаясь на молитвы. — Я не знаю, куда и почему, но уехал точно. Нет, он никуда не собирался еще вчера… но я просто чувствую. Лучше поверьте мне.

— Я вам поверю, конечно. Только попробуйте припомнить, не удивило ли вас вчера что-то, не насторожило ли? — мягко попросил Фиор.

Араон молча пожал худыми плечами, Фелида слегка склонила голову. Ярко-зеленое платье удивительно шло к ее каштановым волосам, а золотая отделка отражалась в глазах. Да уж, серое с серебром ей пойдет куда меньше, но женщины обязаны носить родовые цвета только по праздникам… «Ой! — изумленно осознал Саннио. — Я ведь, кажется, жениться собираюсь… Да мне же еще три года… да она же меня… мне… пяльцы на голову наденет!»

— Господин герцог-регент делился со мной только планами, касающимися моего замужества.

— Господин герцог-регент погорячился. И кто же это сказал? Неужели некто по имени Алессандр Гоэллон? Ой…

— Благодарю вас, — девушка еще раз повернулась к Саннио и слегка улыбнулась.

— Так, — встряхнул головой Фиор. — Я уверен, что вы голодны, а потому прошу к столу. Простите, я должен вас ненадолго покинуть. Реми, пойдемте со мной. Алессандр, будьте любезны, проводите наших гостей.

Саннио помнил, что дамам надо подавать руку — но что делать, если дам двое, а он один? К счастью, Гильом разрешил его затруднения, предложив руку светловолосой девице Эйма. Когда та поднялась, оказалось, что воистину к счастью: рядом с огромного роста алларцем северянка смотрелась весьма изящно, но… она же на ладонь выше Саннио! Сложена фрейлина короля была на редкость ладно, но все равно на ум просилась мысль, что она может двоих таких, как господин Гоэллон, перекинуть через плечо и пойти, не слишком отяготив себя. Он подал руку девице Скоринг, та плавно поднялась и положила легкую ладонь ему на предплечье. Вот у нее рост был правильный, макушкой — до подбородка молодому человеку.

— Мы, кажется, не представлены друг другу, — негромко сказала она.

— Алессандр Гоэллон к вашим услугам, — ну что за беда с этими девицами, требовалось поклониться, но что, руку у нее забирать?

— Фелида Скоринг. Оставьте этикет в покое, господин Гоэллон. Час назад мы притворялись служанками, и это было не так уж и плохо.

— Вы наблюдательны…

— Вероятно, — короткий вздох. — Хотя будь это правдой, я бы сбежала еще вчера.

— Вы сильно напугались?

— Нет, — пожала плечиком девушка. — Я сильно разозлилась. Мы остались втроем с его величеством, гвардейцы куда-то подевались, даже стража у спальни и в коридоре…

— Вы смелая девушка.

— Господин Гоэллон, — Фелида вздохнула и остановилась, повернувшись к Саннио лицом. — Я вовсе не смелая девушка. И не отважная. И не все то, что я выслушиваю тут уже битый час! Мне просто не хотелось умирать, а особенно — умирать долго. Понятно вам?

— Понятно, — едва вымолвил Саннио, которому было понятно куда меньше, чем хотелось. — Но смею надеяться, вы хотя бы голодная девушка?

— Вот это правда.

— Замечательно! Ни Реми, ни Фиор не удосужились почтить обед своим присутствием. Вместе с ними пропали все, кроме Гильома, даже Сорен и Андреас. Алессандр осознал, что где-то наверху, в кабинете герцога Алларэ, решаются серьезные вопросы: что делать, как удержать город от смуты, куда пропал Скоринг и каких еще ждать от него сюрпризов, а его оставили развлекать девиц и горе-короля. Король, впрочем, в развлечениях не нуждался. Он за обе щеки уписывал обед, щедро запивал его вином, и видно было, что замученный мальчишка вот-вот заснет прямо за столом. Мальчишка — другого слова Араон не заслуживал. Слишком уж тощий и нескладный для своих пятнадцати, а если вспомнить Альдинга и Бориана, то вообще… сущее дите. Узкоплечий, длинношеий, какой-то весь белесый — светлые волосы, светлые брови и ресницы, неправильное лицо, только глаза хорошие: теплые, светло-карие. И как кто-то во дворце мог думать, что это сын короля Ивеллиона? Да еще и видя его рядом с Элграсом? Господин Кертор сказал, что таких нужно топить еще в купели. Не погорячился ли он? Саннио вспомнил, как обманулся насчет покойного Рене Алларэ; подумал о нем несколько лучше, чем тот заслуживал — а надо, надо было принять всерьез не только обмолвки Сорена, но и давешнюю пьяную исповедь. Сколько в Рене было горечи и злобы, и по какому глупому поводу — брат и герцог не возрыдал от счастья на плече спасителя, а жестоко выговорил спасителю за самовольство, да еще и слишком хорошо относится к юному Кесслеру — вместо родного брата, который все для него сделал; подумать только, какое преступление! Бедный непонятый недооцененный Рене! Это, конечно, повод бросаться к герцогу Скорингу… Герцог Скоринг же — странный человек, ходячая загадка. Ну кто еще отказался бы от союза, предложенного наследником герцога Алларэ? Араон… Саннио еще раз посмотрел на засыпающего на стуле мальчишку, потом махнул рукой слугам, чтобы они отнесли его бывшее величество в спальню, пусть отдыхает. Даже зная обо всех преступлениях белесого парнишки, Саннио не мог на него рассердиться, и сам этого боялся. Второй раз подряд ошибаться, поверив сердцу, а не разуму, не хотелось. С виду — бедный-несчастный мальчик, но ведь натворил такого, что не каждый взрослый посмеет. «Хоть он и подлый провокатор, но все равно он мне брат. И мне без разницы, подкидыш он или нет. Так что пусть не боится», — вспомнил молодой человек слова Элграса. Что ж, ошибаться — так в хорошей компании: будущего короля Собраны. Фелида зевнула, прикрыв ладошкой рот.

— Вы тоже устали, — сказал Саннио. — Вас еще и разговорами замучили. Сейчас вы отправитесь отдыхать. Король отправился почивать, можно и дамам, — он подмигнул, девушка улыбнулась в ответ. Какая чудесная улыбка… «И какой характер, — подумал он следом. — Выбраться из дворца, пройти через половину Левобережья и не попасться, вытащить Араона. Потом разговаривать, обедать — вот так, с прямой спиной, с безупречными манерами, улыбаться и держаться, словно на балу…»

— Проводите дам в спальни, — распорядился он, когда появился слуга. — Герцог Алларэ хотел бы, чтобы их принимали, как самых дорогих гостей. Вряд ли Фиор будет так уж против.

— Будет исполнено.

— Неожиданно, верно? — сказал Гильом Аэллас, когда дамы удалились. — Я не предполагал, что так обернется.

— Никто не предполагал. Нам вот, кажется, придется теперь воевать с его высокопреосвященством… — пожаловался Саннио. — Элграс мог бы уже завтра занять престол, но этот упрямый архиепископ… и мой почтенный родич — тоже.

— Да, положение весьма замысловатое, — протянул Гильом. — Однако ж, в отсутствии регента и бегстве короля я вижу много преимуществ по сравнению с прежним положением дел. Араон говорил, что публично подпишет отречение при первой же возможности, его насилу уговорили не делать это сегодня. Двумя бедами меньше — почти праздник… Дверь отворилась — резким рывком, слуги так никогда не делали. Саннио вскочил, Гильом просто обернулся. На пороге стояла невысокая женщина в серо-зеленом костюме для верховой езды. Очень сердитая женщина…

— Я хочу немедленно видеть свою дочь! — заявила она. — Где господа Алларэ?! «День непрошеных гостей какой-то, — подумал Саннио. — И чья это мать? Ей же лет двадцать пять…» Потом он вспомнил, что уже видел эту даму, только тогда она была вовсе не сердитой, а весьма милой и приятно улыбалась. Госпожа Кларисса Эйма, легендарная куртизанка, обронившая перчатку в коридоре школы мэтра Тейна. Разъяренная дама — ну сущая рысь, охраняющая своих котят, — юношу, разумеется, не узнала. Смотрела так, словно вот-вот глаза выцарапает любому, кто станет между ней и той высоченной северянкой.

— Госпожа Эйма, с вашей дочерью все в порядке. Она сейчас в спальне, отдыхает, — мягко, как с рысью, заговорил Саннио. — Вас к ней проводят по первому же требованию. Но если девушка уже уснула, не нужно ее тревожить. Прошу вас к столу, выпейте вина.

— Вина? Прелестное предложение! — вздохнула дама, потом все же прошла к столу — Гильом едва успел отодвинуть стул. — Где Реми? Какого рачьего хвоста…

— Они заняты, — объяснил молодой человек. — С вашей дочерью правда все в порядке, госпожа Эйма. Мы только что обедали, потом они захотели спать. Это неудивительно.

— Откуда вы меня знаете? — прищурилась женщина.

— Мы встречались.

— Погодите-ка… повернитесь в профиль… О, так вы наследник Руи! Мы действительно встречались. Простите, господа, я была очень нелюбезна. Я слишком испугалась за Ханну… — Кларисса улыбнулась и оказалась вовсе не такой страшной, как в первые минуты.

— Не беспокойтесь, — Гильом наполнил гостье бокал. — Мы понимаем ваши чувства, но поводов волноваться уже нет. Девушки отдыхают, Араон тоже.

— Араон? Девушки? — госпожа Эйма была удивительно красива, но волноваться ей не стоило, а то взгляд у нее делался такой, что того гляди молнии полетят… Гильом коротко рассказал женщине обо всех приключениях Ханны и ее спутников. Кларисса слушала молча, с неподвижным лицом, только между бровями залегла глубокая складка. Дослушав до конца, она залпом осушила бокал, потом кивнула Гильому на бутылку. Выпив и второй, Кларисса уронила голову на руку и глубоко задумалась. Следующим событием оказалось явление Бернара Кадоля. Этот, конечно, к нежданным гостям не относился, но выражение на его лице к заурядным отнести никак было нельзя. Столь озадаченного капитана охраны Саннио еще не видел никогда. Даме он коротко и весьма небрежно поклонился, с Гильомом обменялся быстрым рукопожатием, а интересовал его только молодой господин.

— Пришли вести из Скоры. Весьма необычные вести, ради них зажгли сигнальные башни.

Наследник охнул. Огни на вершинах сигнальных башен, которые накрывали щитами, а потом сдвигали их, чтобы создать череду вспышек и затемнений, зажигали лишь для передачи сообщения о войне или моровом поветрии.

— В предгорьях Неверны сдвинулась с места гора. Удивляться Саннио уже не мог, поэтому он разозлился.

— У них там белена поспела, не иначе! Бернар, ну какая гора?! Вы с убийством Грио разобрались?

— Молодой господин! — ну что сегодня за день такой, все кричат, рычат, спасибо еще, что не кусаются. — Это не так уж и смешно. В горах обвал особенной силы, и одна из гор действительно сдвинулась с места.

— И что с того?

— Во-первых, туда направлялся господин герцог. Во-вторых, вспомните пророчество, которое уже год поминают по всей стране. Саннио очень захотелось взять стул и побить им Бернара по чему попало. Смущало только присутствие госпожи Эйма, которая со странным для бывшей куртизанки, а ныне почтенной жены къельского владетеля вниманием прислушивалась к разговору.

— Все тайное явным уже стало, если иметь в виду Араона, черное небо мы все видели, теперь вот гора… — сказала Кларисса. — Четвертое условие все помнят?

— Толпа чужих тварей, — покорно ответил молодой человек, которому вдруг расхотелось махать стульями.

— Вас, кажется, интересовало, куда делся герцог Скоринг? Ищите его на Мерском тракте. Пока еще не поздно…

Герцог Гоэллон вернулся в первый день осени. Столица встретила его очередным приступом слишком холодного дождя, который горожане уже прозвали «слезами Матери», скорбевшей о грехах смертных. Лившаяся с неба вода уже не впитывалась в землю, а Сойя не успевала уносить ее в море, так что поговаривали, что еще седмица — и случится небывалое в Собре: наводнение. Саннио с Альдингом доигрывали очередную партию в «Осаду крепости»; играли не наспех, а по правилам длинной игры, на большой доске — наследник заказал ее еще весной, но Бернар Кадоль был неподходящим партнером: за игрой, требовавшей предельной сосредоточенности, он откровенно скучал, зевал и порой путал ходы. С возвращением Альдинга Литто Саннио посетило настоящее счастье, ибо у северного барона характер идеально годился для неспешной мудреной игры. Столичный особняк баронов Литто конфисковали еще год назад, так что юноше оставалось либо нанимать дом с обслугой, либо принять приглашение младшего Гоэллона, и, к счастью Саннио, бывший воспитанник согласился. Его даже уговаривать не пришлось. Оба так увлеклись, что если и обратили внимание на шум внизу во дворе, то не придали ему никакого значения — ну мало ли, провизию привезли или гвардейцы сменяются? Куда больше игроков интересовало положение на доске, где отряд белого баннерета мог успеть захватить последнюю деревню черного короля прежде, чем Саннио выдвинет на подмогу свой отряд.

— Господин герцог Гоэллон! — объявил вошедший в комнату Ванно, и, не успели оба подпрыгнуть с мест, как слугу отодвинули и в кабинет племянника вошел сам дядюшка. Оба юноши изумленно переглянулись. Судя по виду герцога Гоэллона, последнюю седмицу он спал в седле, питался подаянием, которое запивал дождевой водой, и при этом постоянно был чем-то огорчен. Серый призрак с выгоревшими добела волосами. Осунувшееся лицо с резко обозначенными складками в углах рта, проступившие под кожей скулы…

— Какая идиллия! — широкая белозубая улыбка, как знал Саннио, не предвещала ничего хорошего. — Рад вас видеть в добром здравии, любезнейшие мои. В игрушки играете?

— Дядя! — вымолвил Саннио, которому больше ничего в голову не пришло…

— Ну не привидение покойного короля уж точно, счастье мое. Сейчас я пойду отдыхать, а вы за три часа извольте обдумать все, что вы тут натворили, и внятно мне изложить. Касается обоих, господа. Привидение не покойного короля, но нынешнего герцога Эллонского выплыло за дверь той предельно плавной и легкой походкой, которая, как уже понял Саннио, означает предельную усталость: не сам идешь, но тебя ведет некая неведомая сила, помогающая обходить углы и мелкие препятствия куда лучше, чем обычно — но ведет она лишь до постели, и покидает за три шага до нее. Саннио еще раз взглянул на Альдинга, который с застывшим лицом созерцал закрытую дверь. А действительно, что наворотили? Ничего страшного, только хорошее. После того, как герцог Алларэ взял за шкирку господина коменданта Собры и спросил, отчего же тот бездействует перед лицом народного восстания — и получил в ответ письменный приказ герцога-регента, запрещающий выводить полки городской стражи из казарм до наступления полуночи шестого дня второй седмицы Святой Эро — или до распоряжения господина второго советника его величества… После того, как Реми позвал к себе пятерку сомнительных типов, и уже через пару часов столица знала, что король Араон собирается отречься от престола, а принц Элграс находится в Тиаринской обители…

После того, как Флэль Кертор, в очередной раз продемонстрировавший хитроумие, нашел способ сохранить овец, пастухов и волков в целости и сытости, предложив архиепископу Жерару короновать принца Элграса прямо в обители, и сразу после коронации четырнадцатилетний король принародно объявил, что изволит пребывать в святом месте еще некоторое время, ибо желает замолить перед Сотворившими прегрешения подданных, и огромная толпа, окружившая обитель, умиленно разрыдалась… После того, как припертый к стенке архиепископ Жерар обругал посланцев словами, неподобающими его чину, но согласился, ибо другого выхода у него не было, да и поводов отказываться тоже не нашлось, и собственноручно короновал Элграса венцом короля Аллиона, настоящим, а не поддельным — и присланным с нарочным в обитель утром того дня, в который начались беспорядки… Все было хорошо; необыкновенно, победно, чудесно и удивительно хорошо. Да, немедленно посланные вслед бывшему регенту гвардейцы так до сих пор и не вернулись; да, господин Ян-Петер Эйк с издевательским видом поигрывал в мяч во дворе Шенноры и не собирался отвечать ни на один вопрос; да, над причудливого вида тетрадью в необыкновенной гибкой обложке, которую передал Фиору Эйк, сломали головы все, кто ее читал — планы дальнейших реформ герцога Скоринга оказались едва растяжимы уму, зато прекрасно было понятно, что останавливаться уже нельзя. Но все это были сущие мелочи, пустяки, уборка поля боя после выигранного сражения. На троне законный король, в королевском совете — только самые надежные и верные ему лица, Тамер затих, словно вымер, Оганда выразила свое полное одобрение ходом дел в соседней державе, казна потихоньку пополнялась, а большинство владетелей отбыло в свой святой поход — в Собране стало тихо, уютно и очень удобно заниматься насущными делами. Даже уцелевших еретиков резво переловили Бдящие Братья. И чем может быть недоволен господин герцог Гоэллон, любимый дядя?.. Саннио оперся рукой о столик: до него вдруг дошло, что дядя вернулся. Вернулся, вот, в доме! Шальная смесь радости, облегчения и какой-то непонятной, невнятной нежности ударила в голову сильнее огненного вина. Он повернулся к Альдингу, уже севшему в кресло. Северянин, кажется, тоже был рад, но привычно прятал сильное чувство под невыразительную чопорную маску, а вот тревогу он скрывать или не собирался, или не получалось.

— Альдинг, вы что-нибудь понимаете?

— Пожалуй… и да, и нет. Давайте лучше закончим партию. Разговор в кабинете дяди оказался очень, очень долгим. Альдингу повезло куда больше, чем Саннио: он коротко и внятно рассказал о своем пребывании в Керторе и возвращении в столицу, после чего Руи попросил его погодить с оценками увиденного в Собре, настала очередь племянника. Наследник довольно быстро перестал понимать, что происходит — похоже, дядю в первую очередь интересовали не события, а мнение Саннио по каждому поводу.

— Значит, вы согласились с тем, что реформы регента вредны и опасны?

— Да.

— Почему же?

— Об этом говорили все, кто разбирается куда лучше меня.

— Изумительная причина… — поморщился герцог Гоэллон. — Хорошо… а как вас угораздило заявить Реми в лицо, что в гибели Рене виноват он?

— Хотите — накажите меня, — выпрямился в кресле Саннио. — Но я по-прежнему так и считаю! Это было несправедливо!

— Сначала вам казалось иначе, или я что-то путаю?

— Да, сначала я… — наследник покраснел. — Я злился на него, что он предал и погиб. И на себя, что не понял и не вмешался. Мы ведь почти подружились, он мне доверял…

— Ну, хоть что-то вы поняли правильно, Саннио. Это хорошо. Теперь скажите мне, вы задавались вопросом, для чего же Скоринг отдал вашей коалиции и венец, и свои планы, и вообще страну?

— Задавался. Но…

— Хорошее слово «но», особенно, если после него сделать длинную паузу, верно?

Саннио задумчиво уставился на дядю. Больше всего ему хотелось посоветовать любимому родственнику отправляться отдыхать. Дорожная пыль так и не вымылась из кожи, придавая ей нездоровый смугло-серый оттенок. Черная рубаха только подчеркивала усталость. Усталость… и неприятное, могильным холодом веющее ощущение. Долетал этот сырой сквозняк и до племянника, сидевшего напротив стола.

— Господин герцог, на этот вопрос никто не смог ответить, но ведь есть и более насущные дела.

— Да неужели? Кстати, какова ваша роль в этих насущных делах? Молодой человек изумленно распахнул глаза, потом осекся и задумался. И вправду — какую роль он играет в происходящем? Нечто вроде живого гаранта совместных действий Алларэ и Эллоны. Ученик куда более опытных в государственных делах господ — дурной, признаться, ученик, поскольку постоянно не может посмотреть на происходящее под нужным углом. Помощник? Да какой, к селедкам, помощник…

— Выразительный ответ, — криво усмехнулся Руи. — Хотя, наверное, я слишком многого от вас хочу…

— И чего бы вы от меня хотели?

— Представьте, что я бы не вернулся. Что бы вы делали — отныне и впредь, до конца жизни? Вы, герцог Эллонский. Ну?

— Я не хочу этого представлять…

— Делайте, что вам сказано. Я жду ответа.

— Я буду разбираться с управлением герцогством. Потом, если король будет так благосклонен, займу предложенный им пост. Буду служить Собране и его величеству. Женюсь, — тут Саннио осекся, но было поздно.

— Вы уже, кажется, выбрали невесту?

— Только она еще об этом не знает… — губы сами собой расплылись в улыбке.

— Подход, достойный восхищения, — герцог Гоэллон коротко рассмеялся. — И кто же эта девица, не знающая, что ее ожидает?

— Мне не хотелось бы об этом говорить. Дядя потянулся, потом поднялся и заложил руки за голову. Черный силуэт на фоне бушующей за окном грозы казался бесконечно далеким, чужим, словно в первые дни знакомства. Потом герцог скользнул к креслу, уселся на поручень, прищурил глаза, сверху вниз глядя на племянника.

— Что вы носите на шее? — Саннио не успел удивиться, как палец подцепил цепочку и вытащил из-под его рубахи медальон. Дядя брезгливо скривил губы. — Это еще зачем? Пришлось рассказывать обо всей истории, начавшейся с попыток дозваться до герцога Гоэллона на расстоянии, и закончившейся вручением наследнику святой реликвии. Пока молодой человек рассказывал, Руи все выше и выше задирал бровь, пока лицо не стало напоминать маску злодея в огандском театре. Альдинг слушал безмолвно, но Саннио знал, о чем тот думает: какое счастье, что Реми не успел вспомнить о своей просьбе.

— Восхитительно! — герцог встал, прошелся по кабинету, потом уселся на край стола и провел по лицу ладонями. — Все-таки нужно было вас отправить на остров Грив…

— А в чем, собственно, дело?

— Мы поговорим позже. Это долгий и очень серьезный разговор. Кларисса в столице?

— Да.

— Напишите ей, пригласите вечером ко мне. Сейчас же собирайтесь, поедем к Алларэ.

— Может быть, не стоит?

— Это еще почему?!

— Вам нужно отдохнуть.

— Любезнейший, не хамите, — герцог Гоэллон постучал ладонью по столешнице. — Мне ваша щенячья опека…

— Вы мне что-то говорили о беседах и последствиях. — Еще пару девятин назад Саннио смутился бы и замолчал, но сейчас он чувствовал себя рядом с дядей спокойно и уверенно, даже невзирая на явную резкость старшего родича и присутствие Альдинга. — Я настаиваю. Не происходит ничего такого, что нельзя отложить до утра.

— Вы повзрослели. И Реми вас разбаловал…

— Господин Алларэ тут не при чем. Вы меня этому учили всю зиму и весну. Обращать внимание на обстановку, на собеседника. Вы хотите, чтобы я все забыл?

— Ну и что же не так с собеседником?

— Вы в зеркало давно смотрелись? — Саннио поднялся и встал напротив дяди. — Вы хотите меня сделать герцогом раньше времени? Спасибо, но я предпочел бы выучиться у вас еще чему-то.

— Так-так-так… Простите за щенка. Из вас получилась отменная пастушья собака! — расхохотался дядя. — Это похвала, как вы понимаете. Пожалуй, я доволен. Только я все-таки не вхожу в охраняемое вами стадо, племянник, и это не подлежит обсуждению. Уяснили? Собирайтесь, господа! Удивительное дело, но и Реми, и Фиор оказались дома. Саннио следовал за герцогом Гоэллоном по пятам, и от души насладился выражениями на лицах обоих, когда в проеме открывшейся двери — эллонский герцог проходил к двоюродному брату без доклада, как и тот к нему — оба узрели силуэт долгожданного родича.

— День добрый, господа победители!

— Добро пожаловать, господин герцог, — Фиор очнулся первым.

— Руи! Бесы и демоны!!! — Реми не отличался сдержанностью нынешнего герцога Алларского. — Где тебя носило?! Саннио проскользнул мимо обнимавшихся старых друзей, сел в излюбленное кресло, Альдинг устроился рядом на высоком табурете.

— Итак, господа, для начала подведем итоги. Полторы девятины вы занимались полной ерундой, фехтованием с призраками, после чего с радостью надели плащ с чужого плеча и принялись его штопать, — Саннио первый раз видел, как дядя всерьез разговаривает с равными себе; оказывается, это ничем не отличалось от выволочки нерадивому секретарю. — Верно?

— Верно, — кивнул Реми. Наследник удивился. На месте алларца он задал бы десяток встречных вопросов: начиная с того, почему это дядя уехал, никого не предупредив; где он был и что делал. Почему заботой о воспитанниках и спасением принца не могли заняться доверенные лица — да тот же Эвье, к примеру…

— Над этим, — Руи показал пальцем на тетрадь, оставленную Скорингом, — можете пока не ломать голову. Это конспект, но для вас только шарада. Я пришлю книги, которые вам нужно будет прочесть.

— Книги оттуда же, откуда и тетрадь? — поднял голову Фиор.

— Разумеется. К счастью, в ближайшие годы сюрпризов оттуда можно не ждать.

— Сдвинувшаяся гора — твоих рук дело?

— Да. Проход в сопряженный мир, запас оружия сродни тому, от которого погиб Рене и запас взрывчатого вещества, часть которого уничтожила дворец. Об этом можно больше не беспокоиться.

— Какого еще вещества? Я разобрался со взрывом дворца. Это огандские фейерверки, привезенные через Брулен еще осенью прошлого года, — растерянный Реми — то еще зрелище… — Они хранились в доме скорийского купца.

— Это только прикрытие. Фейерверки делают из «гром-дерева», а его силы не хватило бы для подобных разрушений. Да и сохранить его столько времени невозможно.

— Прикрытие? — Фиор потер глаза. — Скоринг не скрывал источников своей силы. Кольчуга, показанная госпоже Эйма, тело Рене…

— В последние два дня — не скрывал. Когда подготовил все, чтобы отдать вам трон и столицу. До того он отлично прикрывался еретиками, угрозой отделения от Собраны, всем прочим…

— Но ту вещь он обронил задолго до убийства короля. Случайность?

— Ни в коем случае. Боюсь, что герцог Скоринг и случайности несовместимы.

— Так и свой склад он вам отдал добровольно? — спросил Саннио.

— Разумеется.

— Дядя… а отправленная в Брулен полусотня точно потерялась?

— Не имею привычки терять своих вассалов, особенно, в подобном числе, — усмехнулся Руи. — Они сопровождают в столицу очень ценный груз и прибудут чуть позже.

— Что за груз? — спросил Реми.

— Если Скоринг преуспеет в своем начинании, у нас будут… — долгая, долгая пауза; жертвой привычки крутить что-нибудь в руках на этот раз пала цепь на шее племянника. — У нас не будет действовать ни одно чудо. Можете представить себе все последствия?

— Нет, — признался Фиор. — Только отчасти — мор, прекращение морской торговли…

— А вот бывший регент смог. Потому и позаботился о средствах предупредить мор, посодействовать морякам и о многом другом, — ядовито улыбнулся Руи. — И передал их ровно в те руки, которые знают, что с этим делать. Изумительно, верно?

— Тогда зачем ты закрыл проход?! — поднялся Реми. — А если всех этих средств не хватит? Если нам понадобится еще что-то?

— Вот затем, друг мой. Именно затем, чтобы ни у кого из нас не возникло соблазна сыграть в предложенную Скорингом игру. Саннио вздрогнул. По спине, по рукам пробежала холодная дрожь — словно на голову опрокинули ведро ледяной воды. Последние слова дяди были… хуже, чем ведро воды и хуже, чем топор палача. Наследник поднялся и, пока Фиор с Реми изумленно таращились на герцога Гоэллона, тихонько вышел вон. В коридоре он развернулся лицом к стене и прижался к ней лбом. Не было ни слов, ни сил двигаться, и все казалось нелепым — уехать прочь из столицы, куда глаза глядят, вернуться в кабинет и высказать герцогу Гоэллону в лицо все, что вскипало в душе… толку-то! Поздно, все уже сделано — и сделано такое, чему нет и не может быть никакого оправдания… Чья-то рука легла ему на плечо. Саннио передернулся, думая только об одном — пусть это будет не дядя, иначе случится что-то слишком дурное, невозможное; но это оказался Альдинг.

— Вы должны вернуться, — тихо сказал он.

— Я не могу! — развернулся юноша, оказываясь с бароном Литто лицом к лицу. На губах было солоно — слезы, кровь?.. — Я просто не могу!!!

— Вы должны! — та снежная бледность, что заливала лицо Альдинга, была Саннио знакома по давешнему разговору в подвале, и это воспоминание клином вышибло все, что терзало младшего Гоэллона. «Вы будете видеть во сне будущее, но изменить сможете лишь немногое. Лишь в тот момент, когда наяву поймете, что видели во сне то, что происходит, и знаете, что будет через миг. Миг, мгновение, меньше чем удар сердца — вот все, что у вас будет на осознание и решение…»

— Альдинг, вы это видели?..

— Да. Вернитесь, прошу вас… умоляю! Вернитесь и выслушайте.

— Заходите, не бойтесь. «Я не боюсь, — едва не сказал Саннио. — Мне неприятно, а это, как говорит Реми, вовсе не одно и то же…». После вчерашнего разговора у Алларэ с любимым дядюшкой пересекаться хотелось пореже и ненадолго, а тот, словно назло, вел себя любезно, внимательно и даже ласково. Вот только ласка, ради которой Саннио раньше пробежался бы босиком по углям, теперь казалась неуместной и ненужной.

Вчера Альдинг Литто завел его в кабинет под руку, едва ли не силком; нажав на плечо, заставил опуститься в кресло. Встал рядом, словно безмолвный страж. Отсутствие младшего Гоэллона не осталось незамеченным. Резкий, словно пощечина, взгляд дяди, удивление Реми, тревога Фиора… никто не сказал ни слова, но напряжения в кабинете хватало, чтобы понять: улизнуть тайком не удалось. Теперь господин герцог Гоэллон устроит племяннику веселую жизнь, можно и гаданьем не заниматься… По правде говоря, вернулся Саннио только из-за просьбы Альдинга: северянин сумел его напугать. Только ради него и сел, приготовившись слушать объяснения герцога Гоэллона, которых жаждали все остальные. Сам наследник ничего не хотел. Только не огорчать лишний раз барона Литто — слово «умоляю!» резануло по ушам и заставило верить в то, что все серьезно. Ничего значительного, такого, что заставило бы согласиться, Саннио не услышал. Герцог Гоэллон говорил о том, что доставка любого груза из сопряженного мира связана с большими трудностями, что нельзя надеяться на этот груз, а уж равномерно и справедливо распределить его по всему обитаемому миру не получится и чудом. Значит, будут потери. Огромные, неисчислимые. Нет такой цели, ради которой стоило бы обрекать на смерть сотни тысяч людей от Северного до Южного пределов.

— Оганда и Тамер, острова Хокны и Дикие земли — у нас не хватит ни сил, ни средств, ни времени, — разрубая ладонью воздух, говорил герцог Гоэллон. — На доставку любого груза требуется пять, шесть девятин, путешествие по сопряженным мирам связано со многими опасностями. Все это лежит за гранью возможного, и скажите же мне — ради чего потворствовать этому безумию?!

— Но чем вам помешал сам проход? — Фиор украдкой растирал висок и морщился, словно у него болела голова. — Господин герцог, что-то, а это чрезмерно!

Простите, кого вы хотели таким образом припереть к стенке? Меня? Реми? Для чего?

— Нам не нужно то, что может прийти с той стороны. Ни оружие, которое может дать необыкновенный перевес, ни прочие чудесные изобретения. Нам не нужна и сама надежда на помощь извне.

— Особо уместно это будет звучать, если у Скоринга получится его низвержение богов! — вспыхнул Реми.

— Никаких «если» мы себе позволить не можем.

— Теперь не можем, — кивнул Реми.

— И раньше не могли. Только вам было бы труднее это понять. Фиор, вы спрашивали, кого я хотел припереть к стенке и для чего? Извольте, любуйтесь. Другу моему Реми мало того, что он уже увидел, ему недостаточно оказалось девятин на поводке у герцога Скоринга, и что за руки держат этот поводок, он так и не понял!

— Это подло, Руи! — зеленоглазый алларец вздрогнул, словно получил пощечину.

— Господин герцог, среди нас всех Реми единственный, кто никогда не собирался идти навстречу герцогу Скорингу! — Фиор поднялся, опустив ладони на стол. — Видят боги, мне это не раз казалось неразумным упрямством, но то, что вы говорите…

— Я что-то говорил о хождении навстречу? Да если бы хоть кто-то из вас и впрямь решился на подобное, это было бы большим сюрпризом для Скоринга! Он решил вас всех, словно простенькую задачу на сложение и вычитание, решил еще до взрыва, готов поклясться. И вы ни на шаг не отступили от его замысла, и даже после его отбытия играли предписанные роли! Прошло три седмицы — и хоть один попытался понять, для чего все это было? Зачем вам отдали все — и страну, и венец, и тетрадь?! Я принял то единственное решение, которое мог принять в сложившихся обстоятельствах, и не отступлю от него.

— Отступать уже некуда, — вздохнул Фиор. — Чего вы хотите теперь?

— Только одного, — глаза герцога Гоэллона налились грозовой теменью. — Не мешайте мне. Занимайтесь столь важными насущными делами, изучайте планы и следуйте им, наводите порядок в Собране и не мешайте.

— Как скажешь, — отвернулся Реми. — Будь так любезен, верни Элграса в столицу, а дальше — попутного ветра твоим парусам…

— Завтра же утром я поеду к архиепископу. Фиор, распорядитесь обо всем необходимом. Альдинг, Алессандр, извольте следовать за мной. Для чего, по мнению барона Литто, Саннио нужно было выслушать всю эту перебранку, он так и не понял, а спрашивать не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Интересно было послушать госпожу Эйма, и многое стало понятно — но опять все то же. Герцог Скоринг, боги и чудеса. Чудеса, боги и герцог Скоринг, которому они мешают — невесть зачем, невесть почему… герцог Скоринг, видимо, не настолько дурной человек, как казалось раньше — на его счету только два деяния, которые ему нельзя простить ни при каких обстоятельствах, да и те в рамках личной вражды с Реми. Только где тот герцог Скоринг, со всеми его достоинствами и недостатками, и не поздно ли уже их обсуждать? Гораздо важнее, для чего ему понадобилось потрясать основы мира. Дядя же явно знает; знает — и скрывает от всех… «Надоело, — подумал Саннио, отправившийся спать сразу после разговора с Клариссой. — Надоели загадки без разгадок, секреты и тайны, и неожиданные поступки, и подлые выходки тех, кому доверяешь…» Утро не оказалось мудреней вечера. Ни вчерашние злость и досада, ни отвращение к проклятым загадкам и скрытным родственникам никуда не делись. Узнав от Ванно, что герцог зовет племянника к себе, молодой человек скрипнул зубами, старательно оделся и отправился в кабинет. Жаль, что не удалось позавтракать, и жаль, что вообще зачем-то понадобился герцогу и родственнику… Герцог, судя по всему, и не ложился, и костюм не менял со вчерашнего вечера. Более того, если вчера в дом явился серый призрак, то ныне у окна сидела черная тень. Занималась сия тень престранным делом: в одной руке держала свечу, а на ладонь другой капала жидким воском, стекавшим из углубления вокруг фитиля. Саннио передернулся.

— Переоденьтесь в дорожное платье, соберите багаж, — приказал герцог. — Мы едем сперва во дворец, затем в Тиаринскую обитель. Вернемся не раньше завтрашнего вечера. Нашим спутникам — карету, я поеду верхом, вы — как хотите.

— Что за спутники? Монахи? — наследник вспомнил слова архиепископа Жерара.

— Да, мы заберем их с патриархова подворья по дороге.

— У вас будут для меня другие распоряжения? — очень, очень хотелось подойти, вырвать дурацкую свечу и воткнуть ее на положенное место, в шандал, но недоставало смелости; на вопрос, чем герцог Гоэллон занимался всю ночь, ее тоже не хватило. Смелости — или желания? «Я не вхожу в охраняемое вами стадо, и это не подлежит обсуждению»? Вот и славно, достойный повод не делать ничего.

— Никаких. Вы чего-то ждете?

— Нет, господин герцог. Только отчего-то стыдно, противно и вспоминается полученная еще по весне оплеуха: «К тому же я за вас испугался…»

— Дядя… — пять шагов вперед, забрать эту клятую свечу, затушить и бросить под ноги, поймать ледяные, как сосульки, ладони… и понять, что даже малейшего сопротивления не было! — Что? Вы? Делаете?

— В общем-то, пытался прийти в себя перед дорогой, — со вздохом поднял на него глаза герцог. — А вы, наказание этакое, мне помешали.

— Зачем — так?

— Есть такое пренеприятнейшее таинство — прозрачная исповедь, — задумчиво ответил дядя. — Надеюсь, вам никогда не придется к нему прибегать. После нее знаешь все собственные помыслы, до последней случайной мысли. Но стоит эта ясность весьма дорого.

— Собственные? — Саннио опешил. Если бы другого, особенно, врага — а свои зачем?

— Вам еще, должно быть, не приходилось сомневаться в себе самом, сомневаться до той степени, что требует услышать от других — нет, ты понимаешь, что и зачем хочешь сделать, и в этом нет зла…

— Вы даже не ложились! — услышанное было слишком уж непонятно, и что с этим делать, наследник не знал. Услышал, запомнил — но верных слов в ответ подобрать не смог, да и не было у него таких слов, чтобы ответить герцогу Гоэллону.

— Я обещал Реми выехать сегодня, и обещание это сдержу. Не беспокойтесь, драгоценнейший мой, сил у меня хватит, — дядя деликатно высвободил руки. — Идите, собирайтесь. Дорога до Тиаринской обители Саннио уже была знакома до скуки, мелкий дождик зарядил с самого утра — и спасибо, что не ливень, так что он предпочел составить компанию монахам. Герцог Гоэллон с упорством безумца гарцевал верхом, порой скидывая капюшон и подставляя лицо под водную пыль. Племянник к нему не приставал, смутно предполагая, что капли дождя несколько лучше, чем горячий воск, а любимый родственник, может быть, понимает, что делает. По крайней мере, хотелось на это надеяться. Волновал молодого человека вопрос, бывший поважнее, чем сиюминутная причуда, которая могла привести разве что к простуде: дядя замыслил нечто, глубоко непонятное, рискованное и странное. И он, и герцог Скоринг замахнулись на то, чего до сих пор не касались помыслы смертных… конечно, если не считать «заветников», но вот тут-то и была одна маленькая удивительная для него деталь. Если верить архиепископу Жерару, то бывший регент хотел лишь власти, и чтобы эту власть получить, готов был связаться с кем угодно — с еретиками, подлецами, убийцами; глава Ордена сурово отчитал тех, кто подумал иначе и объявил это делом человеческим, запретил вмешиваться в высшие сферы… и ошибся. Ошибся сам и заставил ошибиться всех остальных. Власть регенту нужна была лишь на время, и на время очень краткое — добившись некой цели, Скоринг с легкостью передал бразды правления и законному наследнику, и тем, кто стремился вернуть его на престол.

Реми и Фиору Алларэ — да и вообще «малому королевскому совету». Позаботился он и о будущем — оставил тетрадь, где четко, словно для малых детей были прописаны планы указов. Даже подлинный венец велел передать лично в руки архиепископу, показав тем самым, что отлично знал, где «укрывают» принца Элграса. Хотел бы Саннио видеть лицо Жерара в тот момент… Еще он приволок какие-то загадочные средства против болезней и вещи для моряков. Чтобы, когда навигаторы останутся бессильны, не прервалась торговля. Значит, ему нужно это будущее, о котором он тщательно позаботился. О будущем. Будущем, которого, будь скориец подлинным «заветником», у мира быть не могло: те призывают в мир Противостоящего, цель которого — уничтожение всего сущего. Из чего явственно следует, что либо Противостоящий за несколько тысяч лет перевоспитался и больше такового не хочет (что похоже на анекдот), либо Церковь изначально ошибалась на его счет (что чуть больше похоже на правду), а загадочный вечный враг человечества всего-то хочет устроить переворот на Престоле Небесном. И многострадальные «заветники» ему нужны ровно так же, как герцогу Скорингу: Жан-болван, подай стакан, нарежь лимон, убирайся вон… Тут Саннио хихикнул; монахи не обратили внимания. Оба брата, один в алом, другой в сером, выглядели ничуть не лучше герцога Гоэллона. Они тихо дремали, накрывшись пледами, даже смех их не разбудил. Надо понимать, пресловутое таинство «прозрачной исповеди» было не из приятных, и всем троим участникам пришлось невесело. Ну и для чего этот небесный переворот?! Чем скорийца не устраивают Мать и Воин, добрые милосердные боги? Настолько не устраивают, что он готов устроить кучу разных бед… Легко понять, чем герцога Скоринга не устраивал король Ивеллион II. Тут все ясно; и спасибо ему большое. Безумец на троне — погибель для страны; пока дядя рассуждал об опоре и посохе, скориец сделал то единственное, что нужно было сделать. Но боги?

Дядю в данном случае понять куда проще. Все девять великих чудес нужны людям, без них будет очень плохо. Представить себе, что не знаешь, который час, не знаешь, где юг, а где север, и источника воды отыскать не можешь; ой, а если люди заговорят на разных языках, как до чуда святой Этель Эллонской?.. а потом начнут болеть тремя смертными хворями?.. Карета подпрыгнула на какой-то кочке, отогнав кошмарное зрелище; Саннио отдернул занавеску и взглянул в окно. Так и есть, съехали с тракта, значит, до обители осталось не более получаса. Герцог Скоринг, отказавшийся выполнять приказ короля и убивать трех северян, почему-то готов это сделать. Как там сказал Альдинг? «Мне хотелось бы знать о причинах, которые заставляют его желать низвержения богов, зная о цене, ибо мне представляется, что он не из тех, кто будет платить ее в угоду своей прихоти или тщеславию…»

Альдинг — умница; вот только пока его не припрешь к стенке, потребовав ответа на вопрос, он так и будет сидеть, прикусив язык. Будто именно его воспитывали в школе мэтра Тейна; мэтр годился бы таким учеником, он был бы назван лучшим по праву, а не сиюминутного одобрения ради, как год назад пошутили над Саннио. Герцог Скоринг знает, зачем — но где тот герцог, ищи ветра в поле. Герцог Гоэллон знает, зачем — но его, кажется, можно пытать, а он не скажет. Ни Саннио не скажет, ни Фиору, ни Реми, с которым публично рассорился самым глупым образом. Не лучше, чем племянник с Сореном, но тогда нашелся Андреас, а тут кто бы нашелся… Ну и что с обоими ретивыми молчунами делать? И — кому делать? Карета остановилась, гвардеец распахнул дверь — пожалуйте выходить, думать после будете. Тройной придворный поклон, почтительно склоненная голова. Саннио, повторяя движения дяди и Фиора, второй раз в жизни смотрел на принца… теперь уже короля Элграса. Тот ничуть не изменился. Все тот же большеглазый мальчишка с выражением лица задорного уличного драчуна, все та же серая ряса послушника, а венец… венец под копной светло-золотых — изрядно растрепанных, надо сказать — волос почти и не виден. Надежда и опора Собраны при виде гостей слезла со спинки скамейки, провела руками по волосам, — лучше не стало, — потом равнодушно приняла поклоны и сама шагнула вперед. К герцогу Алларэ.

— Ты такой церемонный нынче, братец, — ехидно заявил четырнадцатилетний король. — Прямо не обнимешь. Запретить, что ли, эти воротники? Воротники запретить, поклоны отменить…

— И ввести в придворный церемониал что-нибудь навроде обмена тычками в бок? — улыбнулся Фиор. — Вы войдете в историю как король-драчун.

— Не худшая слава, — хихикнул Элграс, потом перевел глаза на Саннио.

— Вас я помню, вы приезжали вместе с братом.

— Вы правы, ваше величество, — коротко поклонился младший Гоэллон; король громко хмыкнул и протянул руку. Пожатие оказалось долгим и крепким; мелких вредностей Саннио знал ничуть не меньше, чем король — выучили старшие ребята в секретарской школе, а потому Элграс получил немало удовольствия и одобрительно кивнул под конец. Что ж, желание короля — закон для добрых подданных.

Потом юный король перевел взгляд на герцога Гоэллона, стоявшего неподвижно, и чуть раскосые рысьи глаза потемнели.

— Вы дурно выглядите, господин герцог. Угрызения совести замучили?

— Простите, ваше величество?.. — еще один растерянный образовался; дяде подобное состояние шло не больше, чем Реми.

Король внимательно оглядел крытый внутренний двор обители. Монахи отправились к архиепископу подтверждать, что все условия соблюдены, гвардейцы большей частью остались снаружи, а трое, которых пропустили в обитель, держались поодаль, у стены внутреннего двора. Убедившись, что посторонние услышать его не могут — разумная предусмотрительность, подметил Саннио, — он отступил на полшага и пристально уставился на герцога Гоэллона.

— Я внимательно выслушал рассказ Араона. У меня есть и к вам, и к господину Алларэ много неприятных вопросов. Надеюсь, вы понимаете, почему я хочу видеть регентом моего брата. — Оказывается, мальчишка-король умел говорить по-взрослому, тяжело и прямо.

— Благодарю, ваше величество, — глубоко поклонился дядя. — Если я не нужен вам в качестве регента, вы не станете удерживать меня в столице? Я хотел просить у вас позволения покинуть двор на пару девятин…

— Я даю вам свое позволение, — кивнул Элграс. — Не пора ли ехать?

— Пора, ваше величество, — ответил Фиор. — Прошу вас проследовать в карету.

— Я поеду вместе с братом. «И куда же вы собрались, дражайший дядя?!» — едва не завопил Саннио.

Господина и герцога очень, очень хотелось огреть чем-нибудь тяжелым, хоть шпагой в ножнах. По голове и сзади. Вопреки обычаю и чести, зато на пользу дела. Судя по короткому взгляду, который бросил на герцога Гоэллона Фиор, такое желание посетило не только наследника.

— И вы хотите выслушать все, от начала до конца, — дядя кивнул. — Что ж, я и сам думал, что время настало. Завтра я уезжаю на запад. Дослушав, вы поймете, зачем я это делаю. Пока же нам нужно вернуться лет на пятьдесят в прошлое. Точнее уж, на пятьдесят пять… Саннио поджал ноги, поудобнее устроился в кресле. Конечно, в присутствии короля подобало сидеть, чинно выпрямившись и опустив ступни на пол, но сам король вообще разлегся на кушетке, подпер щеку кулаком, а свободной рукой подкидывал уже пустой серебряный кубок. Герцог Гоэллон присел на край стола, сверху вниз глядя на гостей и племянника. Только герцог Алларэ застыл в кресле, не касаясь лопатками спинки, словно кол проглотил. Пара гостей — в неприметных темных плащах, на довольно плохих лошадях, — пожаловала в дом полчаса назад. Слуги немедленно позвали Саннио в гостиную; в первый момент он удивился — что еще за обитатели предместий, чего им надо? — но потом оба скинули капюшоны, и молодой человек узнал родичей королевской крови. Вошедший следом герцог Гоэллон не слишком-то удивился, а когда Элграс заявил, что он приехал не просто в гости, а в гости за тайнами, только кивнул; потом пригласил гостей в свой кабинет, велел Никола подать вино и не беспокоить ни при каких обстоятельствах.

— …так один семнадцатилетний юноша сделал подлость, а другой — благородную глупость. Ролан, тогда еще Ролан Сеорн, не рассказал об услышанном никому. Ни отцу, ни брату, ни исповеднику.

Алессандр вздрогнул и потянулся к кувшину, чтобы налить себе еще вина. Ничего себе история!

— Эниал Сеорн женился восемнадцати лет от роду, через два года у него родился первенец, Элор. Еще через год умер король Лаэрт. Прошло довольно много лет, и не происходило ничего, достойного нашего внимания, за исключением того, что король Эниал постепенно сходил с ума. Он был тихим и безобидным безумцем, боявшимся всего на свете. Герцог Ролан стал при нем негласным правителем Собраны, он же был и маршалом, и главой королевского совета. Принц Элор был безумцем совсем другого сорта — злым, мнительным, жестоким. Его младший брат Ивеллион же казался совершенно здоровым. Он близко сдружился с моим старшим братом Арно. Должно быть, именно это и толкнуло Элора на преступление. Это — и проклятие. Герцог Гоэллон надолго замолчал.

— Мать с отцом были в столице, а мы охотились с Реми Алларэ. Мне было девятнадцать, ему пятнадцать. Когда мы вернулись в замок, гвардия сообщила мне, что Арно заперся в своих покоях с сестрой, и, кажется, она кричала. Я поднялся наверх, приказал взломать дверь и вошел в комнату первым. Без оружия. Арно бросился на меня с рапирой и кинжалом, он был то ли пьян, то ли безумен… обороняясь, я убил его. Я не хотел этого, но не смог вовремя остановить руку.

— Как это могло быть? — изумился Саннио. — Голыми руками…

— Любопытный вы мой… возьмите рапиру и кинжал, — кивнул на ковер над камином герцог Гоэллон. — Нападайте! Саннио встал в стойку, сделал выпад. Через мгновение он ощутил, как лезвие рапиры уперлось ему под мышку слева; правая рука с кинжалом оказалась вывернута над головой. Быстро, слишком быстро, чтобы понять — но вполне доходчиво.

Пошевелиться он не мог; да и зачем? Уже, считай, был убит — собственным оружием.

— Вот примерно так, — вздохнул, отходя на шаг, герцог Гоэллон. — У меня не хватило мастерства, чтобы остановить движение на середине. Да, я действительно убил своего брата, в этом слухи не врут. Осмотрев комнату, я обнаружил труп сестры. Ее убил Арно. То, что было в вине, которое прислал принц Элор в подарок двоюродным братьям, свело обоих с ума — но тогда я об этом не думал. Я отдал все нужные распоряжения и в тот же день уехал прочь из Эллоны. Я искал смерти, но воли на самоубийство у меня не хватило. Я не собирался оказываться в сопряженном мире, это вышло случайно. Просто свернул в горах не на ту тропинку. Поначалу я решил, что заживо взят в Мир Воздаяния — вполне ожидаемая участь для братоубийцы… но это оказался мир, населенный людьми достаточно милосердными, чтобы объяснить мне правду. Они же и помогли мне избавиться от желания смерти.

Там я провел полтора года, и еще полгода потратил на обратный путь. Я вернулся в Эллону и узнал, что мать умерла через девятину после сестры и брата, а отец при смерти. За пару дней до кончины он рассказал мне о проклятии.

— Почему он молчал раньше? — спросил Фиор, опередив Саннио.

— Только увидев, что случилось, он действительно поверил в силу проклятия, — пожал плечами герцог. — Потому и рассказал мне. Я… мне тоже трудно было в это поверить. Куда проще списать все на действия безумца, боящегося, что его лишат трона в пользу брата. Принц Элор к тому времени был уже законченным сумасшедшим. Фиор, теперь вы понимаете, почему отец обращался с вами подобным образом?

— Хотел защитить меня от Элора?

— Да. Не лучший способ, но другого он выдумать не смог, только показать всему свету, что отпрыск — ничего не значащий бастард, который не может угрожать трону. В год моего возвращения потребность в этом пропала, а Элор уже не мог причинить никому вреда. — Жесткая усмешка. — Еще через два года умер Мышиный Король, а Ивеллион занял трон.

— Когда вы поверили в проклятие? — спросил Элграс.

— Несколько позже. Судьба свела меня с внуками генерала Шроста. С братом мы сдружились, за сестрой я ухаживал и хотел жениться. Генерал Шрост был одним из тех, кто находился тогда в доме. Герберту я рассказал о том, что услышал… он был весьма рассудительным, но вовсе не суеверным молодым человеком, и решил, что мы просто должны быть осторожны. Не ссориться по пустякам, не позволять чувствам взять верх над разумом. Это звучало здраво… Но в тот же год мы фехтовали забавы ради, я споткнулся, моя рапира переломилась и острие попало ему в глаз. Он умер на месте. Герда отправилась за помощью, и ее сбросила лошадь. Все это оказалось правдой…

— Ох-х… — Саннио вздохнул и тут же прикусил губу. Слышать все это, рассказываемое так спокойно, было трудно. — А потом действительно все умерли. При разных обстоятельствах. Вы меня в архив отправляли…

— Да, я отправлял вас в архив, чтобы выяснить, кто еще жив. Потом была война с Тамером, и у меня на глазах Денис Эллуа, последний из Эллуа, убил генерала Мерреса, а Рикард убил его. Я убил Рикарда; в том не было нужды, я мог обезоружить его и отправить под трибунал, но в тот миг я понял, что ему могут не вынести смертный приговор, а, значит, рано или поздно он пересечется с кем-то из вас…

— Они тоже ничего не знали? — спросил Фиор.

— Не знали. Как я мог убедиться, знание ни на что не влияет. Проклятье сбывается так или иначе. Всем нам суждено умереть от руки друг друга или от руки своих потомков. Пока не останется никого… Повисла долгая мучительная тишина. Саннио лихорадочно повторял про себя все услышанное, а заодно и смотрел на товарищей по несчастью. Фиор был бледнее первого снега. Он стискивал сцепленные в «замок» пальцы и молчал, опустив голову. Элграс выронил пустой кубок и переводил растерянный взгляд с Фиора на герцога Гоэллона.

— Пейте вино, господа, — тихо сказал дядя. — Оно может помочь.

— А помимо вина? — король сел — гибкий, словно рысь, мальчик. — Неужели с этим ничего нельзя сделать?

— Можно, — усмехнулся герцог. — Например, то, что собирается сделать герцог Скоринг — свергнуть богов. Тогда проклятье перестанет действовать. Только вы все знаете о цене.

— Откуда он узнал? — спросил Саннио. Все вставало на свои места… если только понять, что за дело скорийцу до чужой беды.

— Об этом мне неведомо, но он действительно знает.

— Вы солгали, — резко поднялся Элграс. — Вы говорили правду, а сейчас — солгали!

— Я бы Блюдущим головы поотрывал, начиная с вашего наставника, — герцог вздохнул, потом усмехнулся. — Хорошо. Я расскажу. Вы все знаете, что Церковь говорит о Противостоящем, и она не лжет. Только умалчивает о том, что Противостоящий и впрямь, как учат «заветники», создал наш мир. Все три обитаемых мира. Он покинул его, и пришли Сотворившие — добрые, мудрые боги. Когда Противостоящий вернулся, он возжелал уничтожить забывшее его творение, и хочет этого до сих пор. Но есть то, чего Церковь не знает вовсе: извечный враг всего сущего вернулся не один.

— Ах вот в чем дело! — Саннио прикрыл рот ладонью, но поздно — вопль уже прозвучал. — Я-то думал…

— И что же вы думали? — ядовито спросил дядя.

— Ну, или Противостоящий передумал все уничтожать, или Церковь просто не знала, чего он хочет…

— Не так глупы отцы нашей Церкви, — улыбнулся герцог Гоэллон. — Просто они не догадались, что их двое.

— Спасайтесь, мой король, их там двое! — Элграс напомнил остальным концовку старой байки про осаду форта; Саннио каким-то чудом ухитрился улыбнуться.

— Примерно так. Вот от этого второго герцог Скоринг и узнал все, что касается проклятия. Они верные союзники, понимаете ли…

— Что же, этот второй так добр и милосерден, что готов нам помочь? — прищурился Фиор.

— Невероятно добр и невероятно милосерден! — герцог взял со стола рапиру, которую недавно забрал у племянника, задумчиво провел рукой по сильной части клинка. — Именно он и вложил в уста той тамерской девочки проклятье…

— Зачем?! — хором спросили все трое.

— Он хочет избавиться от Матери и Воина, чтобы занять их место. Пророчество святого Андре нельзя понимать буквально, но оно верно. Пока жив хоть один отпрыск Золотой династии, боги присутствуют в нашем мире. Со смертью последнего прервется связь между ними и нашим миром. Тот, второй, загнал нас в ловушку. Либо смириться с тем, что затеял герцог Скоринг, избавиться от проклятия и от чудес заодно сейчас, либо дождаться, пока это случится благодаря проклятию.

— Тогда зачем вы мешаете Скорингу? — спросил Фиор.

— Я не готов платить такую цену за избавление от проклятия.

— Оно же все равно случится? — Саннио чувствовал себя очень тупым. Проклятие, не проклятие — а вот хорошо бы дядю связать и отвезти в Шеннору. Пусть там отдыхает в обществе господина Эйка и не мешает герцогу Скорингу завершить задуманное. Тем более, что скориец приготовил все — все! — для того, чтобы действие не обернулось катастрофой.

— Не случится, — отрезал герцог Гоэллон.

— Каким образом? — теперь Элграс успел первым.

— Есть способ… но я не могу рассказать вам о нем.

— Герцог Гоэллон… — угрожающе протянул король.

— Ваше величество, вы вольны казнить меня или отпустить, но объяснений я вам не дам, — спокойно ответил эллонский герцог. — Выбирайте. Либо вы верите мне и отпускаете, либо не верите — тогда арестуйте меня сегодня же и заприте понадежней, ибо я постараюсь бежать при первой возможности.

— Хорошо, отправляйтесь и поступайте, как считаете нужным. Хуже уже некуда, вдруг да будет лучше… — Элграс вздохнул. — Вы ведь вернетесь?

— Не уверен.

— Дядя!

— Герцог!

— Герцог Гоэллон! Я ведь могу и передумать!

— Господа, я не привык раздавать обещания, которые едва ли смогу выполнить. Ваше величество, ложь вам не по вкусу, так удовольствуйтесь правдой!

— Какая вам понадобится помощь? — деловито спросил Элграс.

— Благодарю, ваше величество, никакой.

— Я выпишу вам открытый лист на любое действие. Особо повторяю — на любое, — качнул головой король. — Захотите — воспользуетесь, не захотите — порвете…

— Спасибо, ваше величество. Господин регент, вам с королем пора вернуться во дворец, время уже позднее. Надеюсь, вы получили все ответы.

— Да, вы правы… — Фиор поднялся; Саннио взглянул на него и подумал, что лучше было бы оставить господина регента в доме и до утра отпаивать горячим вином. Пожалуй, услышанное потрясло его больше всех. Король то ли не был особо впечатлительным, то ли еще не понял толком, что рассказал герцог Гоэллон. А вот королевский первенец понял, да еще как. Сам потомок проклятого рода еще не сумел уложить историю у себя в голове. Как-то вот не удавалось понять, что он опасен для дяди, Фиора и короля Элграса.

Опасен, может стать причиной гибели любого из троих — и они могут стать причиной его смерти; но последнее как раз не пугало. Куда хуже то, что можешь, вольно или невольно, причинить вред этим троим. Неужели действительно можно избавиться от проклятья, но не ввергнуть мир в хаос катастрофы? Гости ушли, Саннио остался наедине с дядей. Тот уселся на кушетку, поманил молодого человека рукой, и, когда племянник сел рядом, нажал на плечо, заставляя положить голову себе на колени. Саннио опешил. Такого между ними в заводе еще не было; и мучительно не хотелось думать о том, что уже не будет. Ладонь лежала на плече, теплая и тяжелая; до слез щемило в груди, и только одна мысль вертелась в голове: «Ну почему я был таким дураком? Почему шарахался, обижался, злился? У меня же никого, кроме него, нет…»

— Вам, драгоценнейший, я могу рассказать и кое-что еще. Вы были озадачены тем, что я не объявил вам о вашем происхождении сразу, но терпеливо скрывали свое недовольство. Так?

— Да…

— Простите за доставленное неудобство, но мне нужно было разобраться, что вы такое.

— А если бы я оказался подобием принца Элора?

— Я бы вас убил, — просто сказал герцог Гоэллон, и племянник поверил; но не обиделся. Скажи ему сейчас дядя, Элграс или Фиор «Умри, чтобы я жил» — он подчинился бы, думая лишь о том, что избавляет кого-то из троих от опасности.

— Не женились вы из-за проклятия?

— Нет, по куда более прозаической причине, — усмехнулся дядя. — Потомством я обзавестись не способен, а в обществе нелюбимой супруги не нуждаюсь.

— После той девушки?..

— Да. Увы, второй возможности полюбить мне судьба не послала.

— А герцогиня Алларэ?

— Ох, Саннио, Саннио… — дядя потрепал его по волосам. — Если ваша жизнь сложится удачнее моей, то вы никогда не окажетесь в подобной ситуации, и вам не придется отвечать на любовь верностью, заботой, защитой… чем угодно, кроме любви. Неприятно понимать это и не иметь ни малейшей возможности объяснить, потому что тебя не слышат. На ком вы там собрались жениться?

— На родственнице герцога Скоринга, Фелиде, — ну вот, опять поймал! Резкая смена темы — и Саннио проболтался. Хотя после поездки в обитель он подозревал, что скорийка не будет так уж возражать…

— Не буду врать, что меня радует подобный выбор, — вздохнул герцог Гоэллон. — Но это ваша жизнь и ваше сердце, делайте с ними все, что хотите. Я даю вам разрешение на брак до совершеннолетия. И должен рассказать кое-что еще. Ваши сыновья тоже будут детьми золотой крови, только внуки уже будут свободны от нее. Будьте особо внимательны к сыновьям, когда им исполнится тринадцать. Этот год определит их судьбу. Вы положили всю данную вам силу в живучесть и умение приспосабливаться, Фиор — в умение терпеть и оставаться собой, Элграс — в умение ладить с людьми. Я… мое детство было слишком безмятежным. Я был младшим сыном, мне было позволено выбирать себе любое занятие, я и не хотел ничего, кроме изучения медицины. Обернулось же иначе… Надеюсь, я был не худшим из герцогов Эллонских, хотя никогда к этому не стремился, как не хотел и жизни при дворе.

— Но… если проклятье…

— Не беспокойтесь об этом, милейший мой Саннио. Живите, как жили. Все, на сегодня довольно, мне нужно отдохнуть. Завтра рано утром я уезжаю, давайте попрощаемся сейчас.

— Я хочу вас проводить!

— Не нужно. Прошу вас, идите спать, — герцог поднялся и протянул наследнику руку, потом крепко обнял. — Будьте счастливы, Саннио. Иногда для этого нужно постараться, но вы уж старайтесь, пожалуйста. 4. Собра «Я не хотел…» Перо царапнуло по бумаге, вывело простые слова, потом выпало из пальцев. «Чего — не хотел?..» — спросил себя Фиор. Рождаться на свет? Быть сыном своего отца и родичем других потомков Золотой династии? Наследовать с кровью проклятие? Где-то далеко, за Дворцовой площадью, тоскливо выла собака. Еще громче завывал ветер в кронах деревьев, бился в не прикрытое ставнями окно, заставлял гудеть стекла в рамах. Недобрая, тревожная ночь заглядывала в комнату, и ее взгляд сверлил спину, но не было сил встать и задернуть надежные, плотные занавеси, не тянулась и рука к колокольчику. Более всего прочего он не хотел давать клятву Элграсу; но у самых дверей спальни брат цепко схватил его за руку, заглянул в лицо и потребовал:

— Поклянись, что ничего с собой не сделаешь!

— Клянусь, — вяло выговорил Фиор, не слишком еще думая над тем, что произносит.

— Нет, не так, — пальцы стиснули запястье так, что перед глазами поплыли цветные пятна. Хватка у Элграса была уже не мальчишечья. — Поклянись моей жизнью.

— Ты шутишь?..

— Поклянись, братец.

— Клянусь. Твоей жизнью. Ох, Элграс, какая досада, что королей не порют! — на мгновение душное полузабытье отступило, через него проявилась нахальная голубоглазая мордочка младшего брата. — Ты…

— Теперь я могу спать спокойно, — выразительно зевнуло коронованное чудовище.

— И ты спать иди. Или у меня оставайся?

— Я… пока не хочу. Теперь герцог Алларэ отчаянно жалел о том поспешном отказе. Может быть, стоило разбудить его величество, как тот когда-то будил старшего брата в Эноре. Лечь рядом, слушать размеренное сонное дыхание, ждать утра и слепыми глазами пялиться в полутьму, прорезанную огнем единственной свечи в ночнике. Поехать в особняк рода Алларэ, так и не ставший домом? Домом не были и покои регента, три совершенно чужие, необжитые комнаты; Энор тоже им никогда не казался — отцовское поместье, место службы. Безумная идея приехать к Клариссе — да, за полночь, через лабиринт ночных улиц, — поманила и исчезла, как болотный огонек. Глупо, нелепо, нельзя. Остывшее вино в нелепом золотом кувшине с хороводом полнотелых девиц на пузатых боках, исчерканная попусту бумага, догорающие свечи в шандале — и долго, очень долго до утра. «Я не хотел…» Никто не хотел — ни герцог Гоэллон, ни его племянник, ни Элграс, ни все те, кого больше нет. Никто не хотел рождаться обреченным на злую смерть, на гибель от руки близкого или, хуже, на его убийство.

Как назло, все дела были переделаны еще ввечеру. Когда явился Араон, господин регент как раз закончил готовить последние бумаги к следующему совету. В Собране все шло удивительно спокойно. Ни войны, ни заговора, ни волнений среди горожан. Весной, конечно, будет недостаток хлеба из-за череды ливней и засух, но Меру и Кертору бешенство стихии по большей части обошло, да и с Огандой уже достигнуто предварительное соглашение о закупках по сниженной цене. Голода не будет. Юго-западные соседи готовы помочь всем, что в их силах — а через радушную любезность королевы Стефании проступает плохо скрытый страх перед могучим, но, кажется, лишившимся рассудка соседом. Правительницу Оганды несложно понять: недавно она еще могла надеяться, что все события, начиная с весны, происходят по скрытому сговору, по разумному плану, в котором противники враждуют лишь на словах, разыгрывая завораживающую пьесу со сложным сюжетом. Теперь и эта надежда испарилась — остается лишь выражать всемерное расположение, обещать любую помощь, возносить молитвы за здравие короля, регента и королевского совета — только бы сумели удержать в руках поводья понесшего коня… Тамер, разбитый и сломленный, затих надолго и еще лет десять не соберется даже вытанцовывать обычные свои па в Междуречье. Вести от соседей доносятся такие, что впору умереть от хохота, или хотя бы заподозрить в том враждебные происки: не иначе, тамерцы стремятся уморить весь королевский совет, который захлебнется вином, чаем или новомодным кофе, читая донесения из Веркема. У них даже действия покойного маршала Мерреса уже не распоследняя позорнейшая дурь, а хитрый стратегический ход, призванный заманить армию Тамера поглубже на земли Собраны. А что ценой жизней половины армии Собраны — так им самим не привыкать к подобному, вот и посчитали, что собранцы решили отступить от обыкновения. Молодцы, мудрые дальновидные политики окружают кесаря тамерского, нечего сказать!

Все хорошо и в сердце страны, и на ее границах — вот же причина огорчения для регента при четырнадцатилетнем короле… а только ветреная ночь тревожит, пялится в спину и зовет выйти наружу, в одиночку, только со шпагой. Переехать по мосту через Сойю, зайти в самый непотребный кабак — то ли залить глаза так, чтобы кошки покраснели, то ли искать глупой, случайной, не по своей вине драки. Обойти опрометчивую клятву, дезертировать, оставив пост и брата; не быть опасностью, ежедневной, ежечасной. Не быть. Останутся трое — но герцог Гоэллон уедет поутру, значит, только двое. Элграс и хороший юноша Алессандр, к счастью, не собирающийся являться ко двору; его — да хоть в ссылку в родовые владения отправить можно; старший родич рассердится, конечно, но поймет… Если узнает. Если вернется. Он говорил так, словно отправился в последнюю из многих своих дальних дорог. Отчего-то вспоминался забытый им в прошлый раз плащ. Дурная примета, но герцог Гоэллон вернулся, обманув такую верную примету. Только тогда он не говорил так, словно прощался навсегда — напротив, казалось, что пройдет от силы пара седмиц, и въедет в столицу на своем строгом вороном жеребце; тогда все будет хорошо, легко, понятно. Случилось же иначе — не стало ни легче, ни понятнее, а отлучка затянулась надолго.

Не во дворец нужно было возвращаться, а оставаться с герцогом, ехать вместе с ним. Куда? Неведомо, но это неважно. Туда, где есть надежда на победу, на спасение — пусть не для себя, но для младших, для их потомков, для всего мира и Собраны. Надо было — да не поехал, бездумно подчинился, а теперь возвращаться? Не поздно ли? Или — уехать одному, куда глаза глядят… Куда-то в Кертору, где в степях поблизости от предгорий Невельяны скрыт проход в иной мир. Оттуда нельзя навредить, нельзя дотянуться оружием — но можно убить и бездействием; проклятье не обманешь.

Нельзя только одного: покончить с собой, а как было бы просто развязать узел, перестать быть ходячей смертью. Только брат знал, как поймать, как сковать руки и подчинить себе. Истинный король. Тревога подбиралась ближе. Погасла одна из пяти свечей, за ней вторая. Осталось лишь три, горевших неровно и с сухим резким треском. Огарки, корявые пеньки, истекающие горячим соком. Как быстро кончились свечи! Толстые, из лучшего воска, бело-золотые дворцовые свечи, которых хватало на целую ночь — но за окном еще темно, до рассвета не меньше двух часов, а ведь слуга зажег их, когда Фиор вернулся и сказал, что будет работать… Душно, душно и тошно, а на губах горький металлический привкус, но камин потушен, и, значит, только кажется, что воздух напитан неощутимым ядовитым газом. Душно — а должно бы быть свежо, и дуть в спину, потому что портьеры не задернуты, и толстый лазурный бархат не становится на пути у сквозняков, просачивающихся сквозь щели в одинарной летней раме.

Шаги за спиной — между окном, выходящим в сад и столом, где всего-то три шага можно сделать, но их десяток, другой… дробный топот, напоминающий бег птицы по паркету. И тишина. И дыхание над плечом. Обернуться? Чтобы увидеть лишь пустоту?

Пустоту, темную и липкую, напоенную злобой, пялящуюся из своего ничто глазами цвета голубиного крыла…

— Я не знаю, кто ты из двух. Но я не поддамся тебе! — громко сказал Фиор. Тьма едва ли не взвизгнула, вцепилась в спину острыми когтями леденящего страха, врезалась между позвонками сотней острых лезвий — и отползла в угол, шелестя, шепча едва разборчиво: «Я дождусь… Я вернусь… Это только первая ночь…». «Только первая ночь, — согласно кивнул Фиор. — Приходи, не стесняйся, будь здесь как дома. Пока ты есть, пока ты за спиной, мне будет легче жить. Назло тебе…»

— С-сойдешь с ума, — пообещал клубящийся сгусток, колыхая кисти портьеры.

— В разлуке с тобой? Непременно. Так что ты приходи. Будь со мной. Стань моей тенью. Не оставляй меня, служи напоминанием, что это не я хочу смерти, а ты заставляешь меня ее хотеть, что это не я слаб, а ты пытаешься сделать меня слабым! Ты не можешь подобраться к мальчикам, так играй со мной! Клубок под портьерой, различимый лишь уголком глаза, обиженно пульсировал, сжимался и расползался, но молчал. Фиор улыбнулся, поднял перо и обмакнул его в чернильницу, густо замарывая три слова в начале листа. «Я хочу!» Выжить и сохранить брата, страну, Алессандра — всех, кого удастся. Прожить еще пятьдесят лет, и видеть, что Собрана в надежных руках, что брат счастлив, а его потомки в безопасности, что мир не стоит на грани катастрофы, а небо не рушится на землю. «Я хочу. И я сделаю!» Темной сизоглазой твари, втекшей в пол, растворившейся в стенах, Фиор был благодарен, как никому и никогда. За то, что проявилась, показалась, позволила ощутить себя; за то, что холодным потом страха, болью укусов растворила какую-то давнюю, прочную занозу в душе. Позволила выпрямить спину — впервые в жизни по-настоящему, до хруста в позвонках, до льющегося от шеи вниз упругого тепла. Завтра будет новый день, и будут дела, да все, что угодно будет, кроме отчаяния, сковывающего руки.

Фиор зевнул, поднялся со стула, растер слегка занемевшие запястья. До спальни было совсем близко, но заснул он, кажется, еще не дойдя — и только поутру, проснувшись еще до явления камердинера, удивился, что вчера ухитрился и скинуть одежду, и аккуратно сложить ее на кресло. Старую, с чужого плеча, но хорошо послужившую — и ее не стоило обижать пренебрежением. Через щель в портьерах лился яркий радостный свет, скользил, оживляя пресный узор на сером саурском ковре, тянулся к противоположной стене, пытался добраться до совсем новой, свежо и остро пахнущей резной кленовой панели.

Никто не подкрадывался, дробно топоча легкими лапками, не выглядывал из угла, но память о вчерашней победе — еще не над призраком, над собой — осталась, не растворилась вместе с остатками легкого беспечного сна. До обеда было еще вдоволь времени, и нужно было заняться крайне тягостной, неприятной вещью; чем быстрее покончишь с ней, тем лучше. Ханна в светлом утреннем платье казалась совсем не той грозной северной воительницей из алларских сказок, что несколькими днями раньше. Удивленная неожиданным визитом господина регента девушка, совсем юная, с широко распахнутыми глазами, беззащитная и по-детски открытая. Фиор помнил, с какой легкостью эти глаза могут налиться гневом, полыхнуть молнией — помнил, но не верил. Уж лучше бы она была той, суровой девой, а не почти ребенком, прячущим руки в пышных белых хризантемах маленького сада. Цветы тянулись к ней, ластились, кивали белыми головами.

— Госпожа Эйма, я должен с вами серьезно поговорить. Возможно, мои слова покажутся вам оскорбительными. Возможно, я глубоко неверно истолковал те признаки благосклонности, которые…

— Вы хороший регент, я знаю, — поднялись и опустились длинные темные ресницы.

— Но я не член королевского совета. Мне не нужны доклады. Говорите просто.

— Госпожа Эйма… Ханна… я, может быть, ошибаюсь, но если вы когда-нибудь хотели связать со мной свою жизнь…

— Хотела…

— Это было бы чудовищной ошибкой. Этого не может случиться. Я не имею права… я считал бы за честь, но это недопустимо.

— Вы дали обет безбрачия? Или король подыскал вам другую невесту? — отблески улыбки в серых глазах, и как тяжело смотреть в них, но нельзя отвернуться…

— Я еще не дал такого обета, но…

— Могу я узнать, в чем причина? — строго спросила Ханна.

— Нет, увы, нет…

— Вы неподражаемы, господин герцог Алларэ! — девушка была ниже его лишь на полголовы, она чуть выдвинула вперед упрямый подбородок и сделала небольшой шаг вперед. Обиженно зашелестели белые хризантемы, оттесненные с дороги. Глаза смотрели ясно и прямо, без тени слез, без обиды, лишь с настойчивым слишком пристальным удивлением. Серые, словно тучи над северным морем, и почему-то напоминавшие совсем другие — герцога Гоэллона. Это заставляло вспоминать об услышанной вчера истории, придавало сил, но и принуждало понимать, чего он лишается. Фиор испугался на мгновение — светлые волосы, серые глаза; дитя серебряной крови, наследница древнего племени и почти забытых сил, способная взглядом проникать в былое и грядущее. Увидит слишком много, и тогда уж ни о каком сокрытии тайны не придется и мечтать…

— Объяснитесь, — потребовала Ханна. — Я имею право знать, в чем причина.

Фиор онемел, поймав себя на подлом желании сказать: «Мы с вами не помолвлены, вы не можете задавать таких вопросов!». Незаслуженное, грубое оскорбление — может быть, и хороший способ раз навсегда покончить с девичьим увлечением, развеять все иллюзии, но так он поступить не мог; где-то внутри свербела мысль о том, что многие хорошие лекарства бывают горькими, но чем сероглазая северянка заслужила подобное, да и кто он такой, чтобы прописывать горькие пилюли? Не лекарь ведь, а причина болезни.

— Имей я право раскрыть чужую тайну, вы услышали бы мои объяснения. Однако ж, я не могу. Поверьте, госпожа Эйма, так будет лучше в первую очередь для вас. Наш союз не мог бы принести вам ничего, кроме горя. Вина эта на мне, и я не хочу усугублять ее.

— Вы здоровы, господин герцог?

— Вполне здоров, благодарю.

— Ну и как вас понимать? Вам гадалка нагадала что-нибудь страшное и ужасное, как сестрам Къела?

— Ханна, я не могу подвергать вас опасности, которую я представляю! Я буду вам вернейшим из друзей, но большее только…

— Сядьте, — приказала северянка, указывая на полускрытую цветами скамейку. После того, как Фиор подчинился, мягкие пальцы скользнули по его лбу. — Жара у вас действительно нет, но чего ж вы несете такую чушь?! Я поняла бы, скажи вы, что я напрасно выдумала себе то, чего не может быть, что вы несвободны… Что я вам противна, в конце концов!..

— Вы прекрасны, — совершенно искренне сказал Фиор, поднося к губам теплую сильную ладонь. — Вы…

— Так чего ради вы морочите мне голову опасностями? Вы в предпраздничные ночи душите невинных девушек?

— Это еще что значит?

— Был у нас один такой, насилу поймали, — брезгливо дернула плечами Ханна. — Плотник. С виду тихий, все молился да постился, а потом оказалось… восьмерых убил.

— Нет, я никого не душу, слава Сотворившим! — облегченно вздохнул герцог Алларэ. — Однако ж… Я не могу рассказать. Все, что я мог — уже сказал. Простите меня, это только моя вина. Вы будете счастливы…

— Несомненно, буду, — кивнула девушка, потом присела рядом, расправила юбку и опять заглянула в глаза. — В чем дело, господин герцог?

Разговор нужно было прекращать, немедленно, пока у господина герцога еще были силы; никто не брал с него обет молчания, но он и без того прекрасно понимал, что не имеет права ничего объяснять. Крупные, с голову младенца, хризантемы тыкались в колени, наивные и доверчивые, как щенята. Из одной выбралась, басовито гудя, полусонная пчела, покачалась на краю лепестка, потом неторопливо поднялась в воздух. Ханна молча ждала ответа. Ладонь легла поверх его руки; это отрезвило и пристыдило. Кажется, из них двоих юбку пристало носить герцогу Алларэ. Фиор поднялся, отступил на шаг — взметнулся мелкий песок дорожки, — резко поклонился.

— Я вынужден вас оставить. Простите.

Граница Церковных земель проходила по гряде невысоких холмов, тянувшихся от предгорий Невельяны до самого Четверного моря. От границы до Нерукотворного Храма было недалеко, не больше тридцати миль — один дневной конский переход, и то если не слишком торопиться. Никто границу не охранял, она лишь была обозначена врытыми в землю невысокими столбами, верхушки которых были увенчаны бронзовыми языками пламени.

— Интересно, кто их начищает? — Саннио зажмурился, когда яркий блик от полированного металла попал в глаза. — Так и представляю себе, как ходят и каждый день…

— И носят с собой приставную лестницу, — кивнул Андреас. — Здесь добрых два моих роста.

— Вон Храм, — показал вперед Альдинг. Саннио перевел взгляд от столба к горизонту и невольно присвистнул, отпустив поводья. Гигантский черный цветок рос прямо из земли, блистая под небесным светом ярче стекла, ярче бриллианта. Храм был огромен. Притулившийся поблизости небольшой монастырь с белеными стенами казался рядом с ним совсем крошечным, детской лодочкой рядом с высоченным особняком. С высоты холма люди, подъезжавшие верхом к воротам монастыря выглядели и вовсе букашками. Мощеная дорога вела вниз, петляя между полого понижавшихся холмов. По краям, словно в окрестностях столицы, росли высокие ясени. Они тоже помогали представить себе истинную высоту Нерукотворного Храма. Трое путешественников потрясенно глядели на черное сверкающее чудо. Первым опомнился Андреас.

— Мы достигли Храма, но не цели.

— Верно, — кивнул Альдинг, опуская с лица косынку. Полоса между низко надвинутой на лоб шляпой и щеками была светло-серой от пыли. Дождя на западных землях не было уже давно; должно быть, все дожди мира пытались смыть сейчас Собру. Обычно здесь лило с первых дней осени, Междуречье должно уже было превратиться в непроходимое болото, но купцы, везшие товар из Тамера рассказывали, что непривычная сушь стоит с начала лета. В придорожных кабаках много болтали о грядущем конце мира, предрекая, что с погоды все только начинается… Пока что конец мира пришел к бруленским и скорийским еретикам, но, впрочем, оказался совершенно нестрашен. Святой поход, как и предрекал Реми, оказался красивой шумной прогулкой наиболее деятельной и бестолковой части собранских владетелей; однако, руководили всем высшие иерархи орденов, и даже от бестолковости особой беды не вышло. Пару замков, владельцы которых упорствовали в ереси, осадили, взяли штурмом, передали в руки расследователей из ордена Блюдущих Чистоту; остальные, заслышав, что все делается с одобрения и по воле герцога Скоринга и назначенного наместником Брулена владетеля Эйка, потихоньку потянулись в церкви сами. Ровно так, как и ожидал от них беглый регент. Попутно они громко проклинали покойного казначея, который все это заварил — а теперь, гляди-ка, они же крайними и оказались… Саннио, бывшего в курсе того, что обсуждалось на королевских советах с назначения Фиора вторым советником его величества, тогда еще его величества Араона, это нисколько не удивляло. В дороге молодые люди много беседовали, постепенно приходя к выводу, что у них на глазах произошло множество удивительных событий, подоплеку которых они так и не поняли. Ни одна из попыток сообразить, что же на самом деле было на уме у большинства действующих лиц, — и селедки с ним, с непостижимым герцогом Скорингом, но хотя бы у герцога Гоэллона, — так и не увенчались успехом. В памяти всплывали многие подробности, а детали происходившего наверняка были связаны друг с другом, вот только при попытках сложить цветные стекла мозаики в единое целое, получалась сущая ерунда. Куда забавнее оказалось другое: слишком уж легкая дорога. Ни единой досадной мелочи, ни единого затруднения в пути, в который трио собралось в одночасье на рассвете. Уже один отъезд из дома стоил многого: Саннио до последнего момента был уверен, что сейчас появится Бернар Кадоль и состоится печальная сцена «Никого никуда не пущу!», придется объясняться и приказывать всей данной наследнику властью — а капитан охраны проспал, прочие же гвардейцы, охранявшие дом, вполне благосклонно отнеслись и к сборам, и к отъезду спозаранку. Если им вслед и отправили погоню, то она не успела, заблудилась или ее поглотила бездна: ни единый человек не догнал веселую компанию, мчавшуюся на запад быстро и беспрепятственно. Быстро — однако ж, не быстрее герцога Гоэллона, которого они так и не догнали.

— Расспросим в монастыре, — добавил Литто. — Если, конечно, господин герцог в нем побывал.

— Мы не говорили об этом раньше, — Андреас отпустил поводья. — Но мы не знаем, зачем сюда ехал господин герцог Гоэллон. Сюда. Но что дальше?

Наследник герцога уныло вздохнул. Сюда, да. Все трое это знали, все трое были готовы сорваться вслед, только поняв — со слов Альдинга, — куда именно направиться. Только вот оказавшись на Церковных землях, которые были не так уж и велики: даже в самой широкой части клин, вбитый между Огандой и Собраной, составлял не более полусотни миль, — растерялись. Найти здесь человека совсем нетрудно: расспроси паломников да монахов в монастыре, и получишь ответ. Но едва ли дядя приехал на богомолье. Если его не догнали, значит, он уже где-то там, впереди. Может быть, входит сейчас в черную громадину, отбрасывавшую крестообразную тень на многие мили вокруг.

И — что? Что делать? Ехать к Храму? Блуждать по каменным лабиринтам, да еще и не имея возможности избавиться от спутника-монаха, не по голове же его бить, чтобы отвязался? Делать что-то, не зная, что и зачем — наказание хуже не придумаешь…

— Альдинг, у тебя нет никаких соображений на этот счет? Литец нахмурился, потер затянутой в перчатку рукой пальцы другой: пытался покрутить на пальце перстень. Этот жест повторялся каждый раз, когда барона Литто спрашивали о дальнейших планах, о том, что делать, нужно ли торопиться.

— Нет, — с самого утра Альдинг был особо неразговорчив и мрачен.

— Тебе опять нехорошо? — прищурился Андреас. — И ты опять молчишь?

— Нет, — едва заметная гримаса; Альдинг стащил с головы пропыленную шляпу. — Мне… странно. Я словно оглох, — рука скользнула за воротник кафтана, потом протянула Саннио цепочку с подвеской. — Нет… и так не лучше.

— Тогда попробуем подумать? — пожал плечами Ленье. — Только давайте спешимся.

Через десяток минут, когда все трое уселись на травку под столбом, бывший подмастерье лекаря продолжил.

— Мы почти не говорили о том, что нас тут ждет. Наверное, нужно было раньше… — Андреас тоже стащил шляпу и теперь вертел ее на кулаке. — Мы хотели догнать герцога Гоэллона, так?

— Да, — кивнул Саннио, не слишком понимая, зачем повторять прописные истины.

— Мы не знаем, что и где он хочет сделать. Когда, как. Мы не знаем ничего, – Ленье говорил, словно извиняясь перед товарищами. — Мы даже могли опередить его, ведь мы не уверены, ехал ли он прямо сюда…

— Ну да, да! Но найти здесь человека не так уж и сложно!

— Конечно. Но… Саннио, ты так уверен, что твой дядя будет рад нас видеть? — слегка улыбнулся Андреас.

— Ох… Сомневаюсь! Он, конечно, не запретил, но…

— …но рассчитывал на то, что мы будем более благоразумны, — Литто тряхнул волосами, усмехнулся. Гоэллон в очередной раз подумал, что невероятно трудно поверить в то, что другу — всего шестнадцать; семнадцать исполнится только зимой. Из всех троих литец казался самым старшим, так было с самого начала, хотя ни сам Саннио, ни тем более Андреас к разряду «юных балбесов» не относились. После этой мысли в голову пришла вторая, об оставленном в столице Сорене. Вот уж кто был полной противоположностью обоим товарищам Саннио — и порывистый не по годам, и безрассудный не по воспитанию. Каким образом Реми надеялся воспитать из Кесслера своего преемника? Чудом? Святой Реми Алларский, чудотворец, покровитель вразумляющих юношество — прекрасная картинка… и какую статую можно было бы отлить! И вот этому-то святому мог бы взмолиться герцог Гоэллон, дабы вразумление трех других представителей юношества — по дружбе, даже не так, при злоупотреблении данной властью — прошло с большим успехом. К счастью, такого святого нет, молиться некому — но дядя ведь и без помощи высших сил может всех так… вразумить, что мало не покажется.

— Алессандр, ты еще с нами? — Литто легко коснулся рукава. — Мы решили, что сейчас поедем в монастырь и расспросим там постояльцев гостиницы.

— Да, я с вами, да… — выходить из задумчивости не хотелось. — Погодите. Лучше поехать кому-то одному, а двое разобьют лагерь неподалеку. Это ведь не запрещено?

— Нет. Вон и вон, — Альдинг указал направление прямо шляпой, — палатки. Вон в той, судя по цвету флажков, кто-то из саурских владетелей. Расспросы, которыми занимался Андреас — Саннио понадеялся на то, что его-то дядя не опознает со ста шагов не приглядываясь, — не дали никаких результатов.

Паломника, хоть как-то похожего на герцога Гоэллона, никто не видал; не видели и роскошного жеребца агайрской породы, которого замаскировать куда сложнее, чем человека.

— Что ж, заночуем поближе к входу в Храм, — решил Альдинг. — Так, чтобы был виден вход. Будем нести стражу по очереди. Впрочем… ночью паломников не водят, но вход ведь не закрыт. Мы могли бы пройти внутрь…

— Если нас поймают, то выгонят, — вздохнул Саннио.

— Не думаю, — Андреас сделал кроткое лицо. — Паломников ночью не пускают, чтобы они не заблудились. Входить не запрещено. Скажем, что не утерпели.

— Вот ты говорить и будешь, — Гоэллон улыбнулся. — У тебя так трогательно получается!

— Хорошо. Надеюсь, здесь нет конокрадов? Иначе кому-то придется остаться. Я могу, но я не хотел бы…

— Пойдем все вместе, — решил Саннио. — Как стемнеет, так и пойдем. Хоть осмотримся. Осматриваться оказалось затруднительно. Все трое не жаловались на ночное зрение, но внутри Храма оказалось куда темнее, чем снаружи. Одинокий факел почти не разгонял густую плотную тьму, напомнившую молодым людям день смерти короля Ивеллиона. Тот же самый едва ли не липкий мрак окружал шедших рядом товарищей, заставлял спотыкаться и задевать стены на поворотах. Редкие факелы, висевшие на стенах, большей частью уже догорели; новые повесили бы утром. Можно было различить только гладкие, словно стекло, каменные стены, такой же ровный и скользкий пол, округлые, словно проплавленные гигантской иглой входы в пещеры, которых оказалось не счесть. Саннио, на время забрав у Ленье факел, заглянул в пару, но почти ничего не разобрал. Увидеть свод было невозможно, а внутри было пусто. Кое-где из камня били небольшие фонтанчики. Самым удивительным для молодого человека оказалось, что воздух в Храме очень свежий, даже прохладный, и совсем не чувствуется запаха сырости. Проходы оказались довольно тесными, идти втроем было уже неудобно. Андреас шел позади, освещая дорогу остальным двоим. Путь выбирали по факелам, не сворачивая в те проходы, в которых не замечали шандалов. Дорога неуклонно поднималась, но едва заметно, и подъем почти не чувствовался. Пройдя десяток кругов, Саннио предложил сделать привал.

— Так мы можем дойти до самого верха. А еще тут пещер полным-полно… Все это просто не обыщешь! Здесь спрятаться можно где угодно.

— Здесь можно спрятать армию, — заметил Альдинг. — Или две. А уж один господин герцог… Андреас!..

Источник света, выбитый невесть чьей рукой, пролетел по проходу, покатился по полу и тут же затух. Тьма ударила по глазам, по ушам — липкая живая тьма, в которой чувствовалось чужое присутствие. Через мгновение Саннио ощутил его куда острее: в шею сзади уперлось острие не то меча, не то кинжала. Тот, кто молча угрожал оружием, не слишком хорошо думал, что делает: юноша прыгнул вперед, развернулся еще в воздухе, рванул из ножен свой кинжал, слегка присел, как учил Бернар. Левой рукой он вытаскивал шпагу. Бить наугад не хотелось, где-то впереди стоял Андреас: Саннио слышал его, но не мог вычислить расстояние. Альдинга он чувствовал в полушаге от себя. Тот стоял с рапирой в руке, затаив дыхание. Ясно было, как все случилось: они сдуру остановились прямо у входа в очередную громадную пещеру. Непонятно только, кто на них напал, зачем, и что теперь делать. Драться в кромешной тьме? Изумительная перспектива…

— Назовите себя! — рыкнул он, сам удивляясь тому, сколько злости в голосе. Ошибка — вместо этого неведомый противник ударил на звук, и Саннио сам не осознал, каким чудом сумел понять это и отбить в сторону клинок, метивший в грудь.

— Андреас, назад! — прошипел он, досадуя на приятеля, застывшего впереди, как раз там, где и стояли враги.

— Я бы с удовольствием, — спокойно ответил Ленье. — Но увы… В чем именно заключалось «увы», Саннио мог только предполагать. Не ранен, но не может двигаться. Едва ли его удерживает тот же самый противник, стало быть, впереди не меньше двоих. И это в лучшем случае… по звукам казалось, что все-таки двое. Один рядом с Андреасом, другой напротив Саннио. Видит Воин, а также все прочие боги, законные и самозваные, он не хотел сражаться, не умел, всегда считал, что не сможет! Но если уж пришлось встретиться с кем-то вот так, лицом к лицу… …в полной темноте — хуже не придумаешь: этому его даже не учили!.. Ножны не хотели подаваться резкому рывку, кожаный ремешок сначала растянулся едва ли не вдвое, и только потом лопнул с коротким треском. Саннио швырнул ножны вперед и тут же ударил, ориентируясь на звук.

Короткий вскрик, потом еще один — Саннио быстро отступил к стене и не ошибся: промедли он хоть секунду, его сбил бы с ног Андреас. Спутник сумел как-то избавиться от угрожавшего ему оружием противника. Еще один выпад, на этот раз не достигший цели, шаг вперед…

…и вспышка бело-голубого света, ударившая по глазам — сильнее, чем кулаком.

Саннио выронил кинжал и прижал ладонь к лицу, выставив вперед шпагу, но ему очень больно и резко надавили на запястье, заставляя пальцы разжаться. Он ударил кулаком вперед, промахнулся и почувствовал, что соперник уже сзади, рядом с Альдингом. Звон падающего клинка…

— Замрите все! Все, я сказал! Араон!.. — устрашающий громкий рык.

— Кто? — изумленно выговорил Саннио, потом засмеялся, растирая по лицу слезы, выступившие из глаз. — Ваше высочество… вечно же от вас…

— Я вас хотя бы не задел, — послышался знакомый голос.

— Ну, вы очень старались… Что с вами?

— Плечо…

— Простите…

— Вы напросились, — тот, кто недавно рявкнул на весь Храм, тоже звучал как-то знакомо. Саннио осторожно разжал левый глаз. Видел он еще через пелену цветных пятен, но силуэты разобрать мог. Его высочество принц Араон, прижимавший ладонь к плечу, но так и не опустивший шпагу, а за ним — высокая белокурая девица. Ханна Эйма. Чудесная встреча, чудесные обстоятельства. Саннио оглянулся и обнаружил знакомого по поездке в Тиаринскую обитель монаха, спасителя короля Элграса и исповедника Араона. Еще не лучше…

— Вы сильно ранены? — подошел к Араону Андреас. — Раздевайтесь, я должен хотя бы осмотреть вас.

— Н-не знаю, — вздохнул взъерошенный подросток. — Не очень больно. Что вы тут делаете?

— А вы? — спросил Саннио.

— Я полагаю, что все мы делаем тут одно и то же, — сказал брат Жан. — И с одинаковой неосторожностью. Ханна, для чего вы схватились за оружие? Северянка пожала плечами, потом, как ни в чем не бывало, принялась переплетать косу. На поясе красовалась длинная рапира старой работы, такие любили Бернар и Эмиль. Андреас хлопотал вокруг Араона, досадуя на то, что все инструменты оставил в лагере, а теперь остается только наложить повязку и вернуться. Крови, к счастью, вытекло не так уж и много, да и удар Саннио был несильным, всего лишь укол. Вот стой принц хотя бы на треть шага ближе, не миновать бы беды…

— Обсудим все снаружи, — распорядился брат Жан; судя по голосу, он рассердился не на шутку. А еще он был уверен, что именно он здесь старший. Спорить Саннио не решился. — Разворачивайтесь, молодые люди.

— Что с нами будет за кровопролитие в Храме? — спросил Араон.

— Надеюсь, вам будет стыдно, — сурово ответил молодой монах. Саннио улыбнулся, потом наклонился над котелком, проверяя, не закипела ли вода. Закипела. Он осторожно снял его с огня, сыпанул горсть сухих трав, прикрыл крышкой, преграждая путь ароматному пару. Противники, оказавшиеся соратниками, дружно повели носами, раненый принц выразительно облизнулся. Молодой человек покосился на своих приятелей, которые тоже подсели поближе к небольшому костерку. Оба мирно уписывали похлебку, сваренную из общих запасов. Им всем в очередной раз несказанно повезло. Драка в Храме не вызвала гнева богов и не привлекла внимания служителей. Подумаешь, вошли трое, потом еще трое, вышли — шестеро, один ранен. Какие мелочи, и не такое бывает… Паломников вокруг было не так уж и много. Большинство предпочло заночевать в храмовой гостинице. Стоя, Саннио видел не больше десятка костров, возле которых хлопотали слуги или сами паломники, достаточно богатые, чтобы позволить себе полную независимость от трактиров и постоялых дворов. Это радовало: чем меньше свидетелей весьма нетриумфального возвращения, тем меньше вероятность быть выгнанными с Церковных земель за богохульные деяния.

— Простите, а то, что вы сделали… — спросил Андреас у брата Жана. — Это надолго?

— Что именно? — удивился монах.

— Я видел в темноте Храма, и сейчас вижу почти как днем.

— Действительно! — до Саннио только сейчас дошло, что середина ночи кажется ему необычно светлой, скорее уж, похожей на пасмурный день. Брат Жан изумленно покачал головой, потом потер глаза и задумчиво обозрел окрестности.

— Я ничего подобного не имел в виду. Я хотел только остановить вашу драку, — признался он.

— Да вы чудотворец! — рассмеялась Ханна. — Как забавно вышло. Я даже не заметила, пока господин Ленье не спросил. А ведь должно быть темно, как в погребе!

— Надеюсь, никакого вреда вам от этого не будет, — Блюдущий хмурился, и Саннио его прекрасно понимал: хочешь сделать одно, а получается совсем другое, да еще и такое, последствия чего можно обнаружить только после того, как все сделано. — Признаться, я не знаю, что на меня нашло.

— Полагаю, что на вас нашло весьма верное суждение о том, что могло бы случиться, — проговорил Альдинг, ставя точку в сожалениях чудотворца. — Не можете ли вы рассказать, что вас всех сюда привело?

— А вас? — девица Эйма второй раз уже переплетала косу и убирала ее под сетку для волос. Коса, толщиной с предплечье Саннио, не собиралась оставаться в плену, и никакие шпильки ее не укрощали.

— Госпожа Эйма, не знаю, учили ли вас, что отвечать вопросом на вопрос невежливо. Позволю себе об этом напомнить, на всякий случай, — Альдинг едва ли не шипел разъяренной рысью. Девица, державшая в зубах шпильки, а на коленях рапиру, ему явно не нравилась. — Также позволю себе напомнить, что именно вы первой обнажили оружие в Храме. Лучше бы вам объяснить свое поведение.

— А то что? — невинные голубые глаза смерили сидевшего напротив Литто. — Господин барон Литто, вы тоже не образец вежливости.

— Довольно, — поднялся брат Жан. — Не ведите себя подобно детям. Вам всем уже достаточно лет, чтобы не устраивать глупых перебранок, когда мы оказались в подобном положении!

— Я хочу знать, чему обязан нашей встрече, — холодно сказал Альдинг. — Полагаю, я в своем праве.

— Я мог бы задать вам тот же вопрос, господин барон Литто, — у монаха тоже хватало ледяной язвительности. — Однако, поскольку именно мои спутники первыми взялись за оружие, нам и отвечать первыми. После нашего рассказа я хотел бы выслушать вас, после этого мы решим, что делать. Я не вижу причин скрывать от вас цель нашего пребывания на этих землях. У нас есть причины думать, что герцог Гоэллон решил совершить некое весьма опасное действие на основе неверного суждения. Мы хотели встретить его, дабы отговорить и предостеречь. В Храм мы поднялись, поскольку госпоже Эйма показалось разумным обследовать его. Сам я отвлекся на некоторое время и не уследил за тем, как мои спутники решили устроить потасовку. Собственно, я просто решил подойти к ручью за водой — мы устроили привал, — обезоруживающая открытая улыбка. — Теперь ваша очередь.

— Вы не объяснили, что за действие и каковы основания так думать, — покачал головой Литто. Брат Жан протянул кружку за настоявшимся травяным отваром, дождался, пока Саннио наполнил ее до краев, сел и… рассказал. Подробно, детально и весьма выразительно. Где-то на середине повествования младший Гоэллон от изумления едва не расплескал травяной чай себе на ноги. Господа соратники почти угадали, в чем дело, почти вычислили, что происходит, но попутно понавыдумали глупостей — и ухитрились же… Больше всех нафантазировал брат Жан, конечно — пришло же такое в голову! Вот с кем нужно познакомить дядю, чтобы перестал дразнить племянника за чрезмерно развитое воображение… …а дяде стоило бы сказать Фиору то же, что он сказал Саннио. Тогда девица Эйма не подняла бы переполох, который привел всех троих сюда, а мирно готовилась бы к свадьбе. Бедняга герцог Алларэ — сейчас, наверное, по стенкам бегает…

— Вы и правы, и не правы, — Саннио задумчиво заглянул в свою кружку, выловил листик мяты и стряхнул с пальца на землю. Рассказывать или не рассказывать? Эти трое искренне хотели помочь, не побоялись ни разбойников, ни дальнего пути, ни пролития крови. Но — поведать им, едва знакомым и почти чужим?.. — То, что на самом деле — оно и сложнее, и проще. Ладно, слушайте.

Троица непрошенных соратников слушала, открыв от изумления рты. Когда рассказ дошел до формулировки пресловутого проклятия, брат Жан едва не вскочил — но сдержался, принялся слушать дальше. Второй сюрприз поджидал его на рассказе о двух богах-самозванцах, один из которых — столь милый сердцу Церкви Противостоящий, злобный разрушитель, а вот другой — существо посложнее и куда более коварное. Монах стоически перенес все известия; и то, что на самом деле мир создан не Сотворившими, а Противостоящим, и то, что королевская династия и впрямь проклята. Лицо все больше вытягивалось, но он молчал и только изумленно качал головой.

— Во всем этом мне непонятно только одно, — сказал, дослушав, Блюдущий. — Как именно тот, второй, сумел обмануть закон Сотворивших. Слово той несчастной, дай ей боги покоя, попросту не могло быть услышано…

— Услышано оно было, — пожал плечами Альдинг. — Я не знаю, как исполняется этот закон, но знаю, что любой закон можно обойти. Но это не так уж важно. Может быть, монахи вашего ордена сочтут этот случай достойным всестороннего изучения и лет через сто найдут ответ.

— Альдинг, перестань… — негромко сказал Саннио.

— Не вижу к тому ни малейшего повода, — все с той же холодной жесткостью бросил Литто. — Мать наша Церковь хранит множество тайн и скрывает огромное число важнейших вещей. Будь в проповедях и книгах чуть меньше лжи, мы понимали бы, с чем имеем дело, могли бы противостоять этому с развязанными руками, не путаясь в слухах и догадках. Заветники, выродки, владеют знанием, в котором отказано всем нам — не смешно ли?.. Как творятся чудеса, ваше преподобие? Почему умирают все девицы, взмолившиеся о каре для насильника? Почему чудотворцы почти всегда умирают? Почему множество молитв остается без ответа? Вы, брат ордена Блюдущих Чистоту, вы — знаете?

— Сотворившие отвечают лишь на искреннюю молитву…

— Что же, вы думаете, что я был неискренен, когда молил уберечь от смерти своего отца, мать, братьев и сестру?!

— Вы готовы были принести в жертву за них свою жизнь? — брат Жан спросил тихо, но услышали его все. Барон Литто осекся, отшатнулся. Саннио захотелось отвесить монаху хорошую, тяжелую оплеуху — нашел о чем спрашивать!..

— Нет, — одними губами ответил Альдинг. — Я хотел жизни для всех нас. Но почему, почему нужно платить собой?.. Монах то ли не нашелся с ответом, то ли мирянам не полагалось знать ответ на него. Он отвернулся, не сказав ни слова. Повисла длинная тягостная пауза, которую Саннио не знал, как придавить. Любой вопрос, любое замечание казались бы сейчас бестактными. Впрочем, девица Эйма так не считала…

— Господин барон Литто, я вам очень сочувствую, — мягко сказала она. — Только вы упрекаете совсем не того человека. Брат Жан — не архиепископ Жерар, и не он решает, что кому знать. Давайте все-таки решим, что будем делать мы.

— Мне хочется еще раз осмотреть Храм, — ответил Саннио. — Возможно, мы что-то упустили или не заметили.

— Опять шарахаться в потемках? — спросила Ханна. — Ну, не в потемках, но там же Противостоящий ногу сломит… Ой, ну я и сказанула, — добавила къельская воительница, когда все остальные нервно засмеялись. — Но все-таки, зачем опять идти? Там же пусто.

— Думаю, что вам туда идти как раз необязательно, — отсмеявшись, сказал монах. — Довольно будет и троих. Вы же с господином Ленье останетесь здесь, с его высочеством.

— Вот, конечно, вы непременно найдете там герцога Гоэллона! — обиженно возопил его высочество. — Он там прячется, по-вашему? Сходили уже один раз…

— Не исключено, что герцога Гоэллона найдете именно вы, — с улыбкой ответил брат Жан. — Если он выйдет к нашему костру, берите его в плен.

— Ну-ну, — усмехнулся Саннио. — Поймал охотник медведя, кричит об этом на весь лес, а ему другие охотники отвечают — ну так тащи его сюда! Не могу, говорит, он меня тоже поймал… Ладно, пойдемте. Это даже интересно, посмотреть все заново… До рассвета еще было часа четыре, но всем троим казалось, что уже давно наступило утро, пусть туманное и сумрачное, но достаточно светлое. Только по глухой сонной тишине, царившей над немногими палаточными лагерями, можно было догадаться, что на самом деле — ночь, самые сладкие ее часы, которые все добрые паломники предпочитают проводить в глубоком невинном сне, вместо того, чтобы шарахаться в кромешной тьме по местам, куда подобает входить только в благочестивом настроении и с должным сопровождением. Теперь оказалось, что изнутри Нерукотворный Храм красив той же дикой красотой, что и снаружи. Человеческие руки не могли бы создать подобную, а человеческий разум — задумать. При взгляде вверх, к высоким сводам, кружилась голова. Здесь не было ни одной прямой линии, ни одной законченной дуги — каждая плавно переходила в другую. Переплетение искривленных плоскостей, сложные узоры граней, неожиданные углы и застывшие посреди биения каменные фонтаны — все это повергало в легкий трепет; в первую очередь своей чуждостью, и только потом уже приходила в голову мысль о невероятной мощи, которая понадобилась для воплощения подобного чуда. Человек, осмелившийся спорить с теми, кому по силам воздвигнуть Храм — либо герой, либо безумец, лишенный страха. Если только история Храма — не очередная ложь… Ханна Эйма оказалась права — ничего нового они не увидели. Осматривать Храм можно было до бесконечности, а спрятаться в нем — легче легкого. Сколько здесь одних пещер? Наверное, больше тысячи. Саннио посочувствовал паломникам, которым нужно было подняться до самого верха; а когда брат Жан рассказал, что путь занимает время с рассвета до полудня, посочувствовал вдвойне. На слово «рассвет» он обратил внимание лишь десяток минут спустя: до того больше прислушивался к окружающему. Все время казалось, что в тишине звучат лишние шаги, порой выбивающиеся из общего ритма, а к спине приставлено острие чужого недоброго взгляда.

— Если нас тут найдут…

— Господин Гоэллон, вы не заметили, что ворота открыты и ночью? Вход в Храм открыт всегда. Никто вас не выгонит.

— Странно, что здесь еще «заветники» гнездо не свили, места-то полно, а надзора никакого!

— Что им здесь делать? — удивился брат Жан. — Сама земля не позволяет обращаться к любым силам, помимо Сотворивших. Ваш друг носит частицу этого камня, и она надежно защитила его… Помянутый друг, прищурившись, покосился на монаха, но промолчал. Саннио перехватил этот взгляд и насторожился. Если бы глазами можно было убивать…

— В чем дело?

— Его преподобие или ошибается, или умалчивает, как это свойственно его собратьям.

— Господин барон, соблаговолите продолжить, — устало вздохнул монах. Он остановился за очередным поворотом, оперся на стену. — Мне хотелось бы вас понять. Саннио все это удивляло с самого начала. С чего обычно тихий и безупречно вежливый Альдинг так взъелся на расследователя, что не счел нужным скрывать свои чувства? Для барона Литто это было свойственно не больше, чем для кошки — любовь к прогулкам по луже; но в каждой реплике звучала настоящая ярость, тем более страшная, что очень хорошо чувствовалось: литец стремится удержать ее в узде.

— Это не земля Сотворивших. Это ничья земля. Здесь можно обращаться к кому угодно, но никто не может проявить полную силу.

— Знаешь, Альдинг… — покачал головой Саннио. — По-моему, больше всех умалчиваешь здесь ты. И хорошо бы тебе объясниться! Блюдущий, тоже прищурившись, внимательно смотрел на обоих молодых людей и одновременно вслушивался в некую мелодию, доступную лишь его слуху. Вплотную сведенные брови, напряженные скулы…

Литто отвернулся, поднося руку к тугому воротнику камизолы, потянул шнуровку. Другой рукой он опирался на стену. Рядом открывался проход в очередную пещеру, оттуда доносилось тихое журчание ручья, сейчас казавшееся слишком громким. Оба спутника стояли друг напротив друга, Саннио поочередно разглядывал обоих, ожидая продолжения. Он тоже положил ладонь на прохладный скользкий камень, который казался необыкновенно приятным на ощупь. Словно морская вода сгустилась, затвердела, но стала не льдом, а воплощенной стихией, тревожной и ласковой одновременно…

— Мне трудно разделить то, что я знаю, чувствую и когда-то слышал, — начал Альдинг. — Но я по… Продолжения Саннио не услышал. Нарисовавшаяся в проходе темная фигура, похожая на призрак, но до отвращения быстрый призрак, проскользнула между Альдингом и монахом, походя сделав с обоими что-то быстрое и вредоносное, а в следующее мгновение уже самому господину Гоэллону пришлось прочувствовать все на своей шкуре. Он успел увернуться от летящего в лицо кулака, но больше — ничего. Рука, скользнувшая к кинжалу, онемела от удара по плечу. Несколько ударов в грудь, слившихся в один, потом увесистая оплеуха, от которой помутилось в глазах, и еще одно неуловимо быстрое двойное движение, от которого лязгнули зубы, а Саннио обнаружил, что летит навзничь куда-то очень далеко… …приземлился он головой на камень. Из глаз посыпались искры, а подняться казалось совершенно невозможным, хотя вроде бы все кости были целы, и ни капли крови не пролилось. Юноша с трудом встал на четвереньки, чтобы увидеть, как сапоги Альдинга — носами вверх — скрываются за углом. Сие противоестественное зрелище наводило на мысли о том, что головой Саннио повредился куда сильнее, чем сперва подумал; миг спустя до него дошло, что друга попросту тащат куда-то на спине. Брат Жан, надо понимать, получил удар под дых: он сполз по стене и судорожно пытался вздохнуть, прижимая руки к животу. Саннио поднялся, бросился вперед, одновременно думая, что делает чудовищную глупость — уж если похититель за краткий миг расшвырял троих, то преследователя, которого шатает от стены к стене, по этим самым стенам и размажет, даже не отвлекаясь от своего дела. Но не бросать же Альдинга?..

К его удивлению, он сумел догнать человека в темном платье, уже перекинувшего жертву на руки. К его десятикратному удивлению, лицо похитителя было Саннио знакомо.

— Господин Далорн?.. — юноша на всякий случай держался в паре шагов, приняв защитную стойку. — Зачем вы…

Едва ли вопрос Саннио вдруг вызвал у алларца острые угрызения совести, однако ж, Альдинга он сбросил на землю и двинулся вперед; перешагнул прямо через свою ношу. Гоэллону мучительно не хотелось поднимать оружие на человека, которого он знал, который спас его из унизительной и гадкой ситуации… но намерения Далорна были вполне очевидны… …а лицо у него было совершенно, абсолютно гипсовым: словно кто-то снял посмертную маску, в точности повторявшую черты человека, но не хранящую в себе ни единой капли жизни. Защищаться от алларца было — все равно, что пытаться победить лавину или морскую волну. Единственный выпад прошел в пустоту. Далее Саннио успел только издать придушенный писк, пытаясь понять, как же вышло, что Эмиль уже сзади и давит ему на горло предплечьем, а шпага перекочевала в другую руку господина Далорна. Потом навершие эфеса ударило в висок, и мир померк.

Возвращение к жизни оказалось делом на редкость неприятным. Саннио понял, что он все-таки уцелел, когда еще до осознания «я есть», пришла головная боль, и была она королевой всех испытанных им мигреней. Под хрустально звенящим черепом бурлил крутой обжигающий кипяток, цветной и едкий… Чьи-то руки безжалостно растирали ему уши. Саннио подумал, что неплохо бы укусить обидчика за палец, распахнул глаза и увидел над собой господина Далорна, весьма сконфуженного и вполне живого, не то что в последнюю встречу. Чуть выше было небо — серебристо сияющее, яркое, и ясно было, что время близится к полудню.

— Вы совсем смерти моей хотите? — поинтересовался Саннио, когда ладонь задела по виску; заодно и прочувствовал, что там растеклась опухоль едва ли не до края челюсти. — Одного раза мало?

— Простите, Алессандр, — негромко сказал Эмиль. — В тот раз я не отвечал за себя. Это, конечно, не оправдание…

— Какой демон в вас вселился?

— В него не демон вселился, а кое-что похуже и покрупнее, — звонкий голос юной ябеды молодой человек узнал сразу.

— Вы тут семьей?..

— Примерно, — алларец слегка покраснел. — Еще раз прошу меня простить.

— Прощу, — пообещал Саннио, — если уши оставите в покое.

— Не притворяйтесь, любезнейший, что у вас болит голова. Оба не притворяйтесь! Пустота болеть не может, это доподлинно известный любому медику факт.

— Дядя?.. — опешивший наследник рывком сел и тут же зажмурился — по глазам словно хлестнули умелой рукой. — Вы-то что здесь делаете?

— Этот юный бездельник еще и имеет наглость спрашивать меня, что я здесь делаю, — пожаловался кому-то герцог Гоэллон. — Вопрос ваш, драгоценнейший мой Саннио, неуместен и неприличен до крайней степени. У меня есть все основания находиться здесь, а вот у вас?

— У нас — тоже!

— Да, мне их уже неоднократно изложили, и большей ерунды мне выслушивать не доводилось за всю жизнь, милейший мой племянник! — дядя подошел, присел рядом прямо на землю, потом потрепал Саннио по волосам. — Ладно, не пугайтесь, я не буду вас наказывать, хотя вы заслужили хорошую трепку… Все вы.

— Меня попрошу из этого списка исключить! — опять Керо. Надо понимать, со времени замужества северянка прибавила и во вредности, и в смелости. Раньше она с герцогом Гоэллоном не спорила, а только внимала с обожанием.

— Вас, Керо, нужно попросту выпороть, но это сделает ваш супруг и несколько позже, — усмехнулся дядя. — Радуйтесь, что все вышло именно так. Справа послышалось возмущенное кошачье фырканье, потом звяканье посуды. Саннио огляделся, с трудом поворачивая голову. Вся компания в сборе — и даже дополнение в лице Эмиля с супругой и дражайшего предмета поисков. Племянник с удовольствием нырнул под руку, положенную на плечо, прижался щекой к груди. Так даже голова болела меньше, а, главное, замолкла тревога, что уже давным-давно пищала в душе противным крысиным голоском: «Не успеешь, не найдешь, не встретишь…»

— Как мы вас не нашли? И откуда здесь Керо?

— Вот уж не знаю, я не слишком скрывался, — усмехнулся дядя. — Я решил осмотреть Храм перед тем, как приступать к делу — ну а тут обнаружилось, что в нем творится весьма примечательное событие. Сражение госпожи Далорн ди Къела с весьма ужасного вида грозным чудовищем. Увы, я успел только к его окончанию, а жаль. Подобная баталия достойна пера лучших поэтов, а придется ее записывать со слов Керо.

— Вам бы все издеваться! — Керо вынырнула из-за палатки и сурово уставилась на герцога Гоэллона. Руки уперты в пояс мужского костюма, глаза горят пламенным возмущением.

— Я нисколько не издеваюсь, почтенная дама, — герцог, кажется, смеялся. — Ваш подвиг еще запишут в Книгу Сотворивших, так что живите отныне осторожно, ведь каждое ваше деяние будут заучивать наизусть потомки.

— Да что, собственно, произошло?! — Саннио ничего не понимал.

Когда ему рассказали, он поверил лишь потому, что половину рассказчиков очень хорошо знал лично, а не доверять второй тоже оснований не было, хотя история — несколько историй — звучали почище любого завирального вымысла бродячих жогларов. Керо, которой пришло в голову помолиться в Храме прямо в ночи, точнее, на рассвете, натолкнулась на Эмиля, валявшегося без сознания, и такими добрыми словами высказалась в адрес его обидчика, что обидчик немедленно явился к ней. Видимо, просить прощения, ну а, может, требовать забрать свои слова обратно. Северянка, доселе не блиставшая на поприще фехтовальщицы, при помощи тут же найденной шпаги, убедительно объяснила «грозному чудовищу», что извинений оно не дождется, причем не дождется совсем и категорически… Эмиль, который вообще с трудом помнил, как очутился в Храме, ибо еще до границы Церковных земель его посетило весьма странное ощущение, что он принадлежит не себе, а некой неведомой и решительно непреодолимой силе, оказывается, хотел похитить Саннио, дабы принести его в жертву той самой неведомой силе. Правда, то ли сам он, то ли та сила ошиблись, и поначалу Альдинга приняли за потребную жертву — но тут сам господин Гоэллон явился во всей красе и, разумеется, был схвачен и потащен вглубь. Валяться же в пещере господину Далорну пришлось трудами брата Жана, который воспротивился подобному исходу дела, и, увидев перед собой явного одержимого, произнес молитву, изгоняющую бесов и демонов. Результаты его удивили еще больше, чем прошлый конфуз с маленьким чудом, ибо нигде, ни в одной книге, ни в одном свитке, не говорилось о том, что изгнание может сопровождаться сиянием, шумом, неведомо чьими стонами и прочими душераздирающими последствиями — по книгам-то оно как-то тише выходило… Обнаружив, что сам едва стоит на ногах, а перед ним — три бессознательных тела, брат Жан несколько огорчился. Потом он не без усилий привел в чувство Альдинга, который опознал Эмиля и засвидетельствовал, что вплоть до сего дня господин Далорн считался вполне порядочным человеком, не склонным к подобным безобразиям. Однако ж, добропорядочного алларца пришлось временно оставить в Храме, потому что двое побитых им еле-еле дотащили третьего наружу, и уже двинулись обратно с подмогой, вот только пока они собирались вернуться в Храм — уже в третий раз за одну ночь — у входа обнаружились двое вооруженных господ, которые при упоминании фамилии господина Далорна сильно озадачились и немножко рассердились, отчего-то решив, что монах, Ханна и Араон намереваются причинить вред госпоже Далорн, их нанимательнице. Надо понимать, помянули Эмиля не слишком лестным образом. Пока брат Жан и Ханна наперебой объясняли, что не собираются делать ничего подобного, а о госпоже Керо и слыхом не слыхали, зато вот господина Эмиля неплохо было бы вынести наружу, а то зачем же ему валяться в Храме, неровен час, кто приберет, навстречу им вышли искомые — причем, в составе троих, ибо и герцог Гоэллон шествовал там же, волоча на плече Далорна и отчаянно браня его супругу в выражениях, далеких от приличий. К глубокому возмущению Керо ее наемная охрана не вступилась за ее честь, а присоединилась к ругани — зато теперь северянка с наивным детским удовольствием поминутно поминала змея морского, который обязан был сделать со всем, что голубоглазой победительнице чудовищ было не по сердцу, что-то непотребное. На вдохновенном «Морского змея в эту чашку!», который посвящался слишком горячему чаю и опрометчивости Керо, отхлебнувшей большой глоток, расхохотались все, включая Альдинга. Тут-то Саннио и разглядел двух ее спутников, доселе скромно сидевших у самого края лагеря. Наемники попадали с бревна от смеха. Отсмеявшись, Саннио огорченно вздохнул: он пропустил невероятное количество увлекательнейших событий. Винить за это стоило алларца, но он и так имел вид побитой собаки, а грозные взгляды, которые бросала на него супруга, предвещали, что это только начало. Надо понимать, Керо, победившая чудовище, не считала силу достаточно непреодолимой для того, чтобы сбегать от любимой жены и стучать по головам чужих наследников.

— Кто это был, в Храме? — тихо спросил Алессандр у дяди. — Один из тех двоих богов?

— Да, проницательный мой, один из тех, — герцог вздохнул, прикусил губу и покачал головой. — На счастье этой воительницы, не тот, что зовется Противостоящим, иначе уж не знаю, что бы я с ней сделал.

— Почему?

— Понимаете ли, Саннио, с данным существом я рассчитывал побеседовать самолично, — судя по выражению глаз, дядя не шутил и не издевался. — И если бы Керо этой беседе воспрепятствовала, слишком уж многое бы пошло к полюбившимся ей змеям морским. Ни много ни мало — все, что я задумал осуществить.

— Я ничего не понимаю…

— Вы на ноги подняться способны? Способны, как я погляжу, так поднимайтесь, прогуляемся. Голова кружилась, а ноги казались ватными, пришлось повиснуть на руке у герцога — и это нисколько не огорчало, потому что у Саннио были только два желания: вцепиться в дражайшего родственника покрепче и не отпускать, чтобы опять куда не делся, и устоять на своих двоих, а не плюхнуться на землю. Третье — желание разгадать тайну тайн — по сравнению с первыми двумя казалось не слишком значительным. Отойдя шагов на пятьдесят, герцог Гоэллон бросил на землю плащ, который нес на сгибе руки, сел и похлопал по свободному месту рядом с собой.

— Конечно же, мне стоило рассказать вам все раньше и целиком, тогда бы ваша доблестная компания не свалилась на меня так неожиданно. Не оправдывайтесь, я знаю, каким ветром вас всех сюда принесло, и для меня это достаточное основание, чтобы не выгнать и вас, и прочих в столицу немедленно, — дядя смотрел вдаль и улыбался, как всегда при серьезных разговорах. Ветер раскидывал волосы по плечам, и герцог то и дело заправлял за ухо прядь. Беспокойное, слишком частое движение… — Я нашел способ избавить вас всех от проклятия. Он, собственно, всегда существовал, да только казался мне иносказанием или чем-то таким, невозможным…

— Опять вы говорите загадками?! — Саннио обиженно ковырнул подсохшую ссадину на виске, по щеке потекла теплая струйка. Господин и герцог аж зашипел, как раскаленный противень, на который брызнули водой.

— Приложите рукав к ране, немедленно! Где медальон Реми?

— У Альдинга…

— Ох, юные бестолочи!

— Да в чем дело? — всей царапины-то с ноготь, не больше, и то ее уже промыли. Дядя молча подал лист подорожника, уже размятый в пальцах, и уставился на молодого человека, как на преступника. — Вы мне хоть что-нибудь объясните?!

— Вы на меня покричите, покричите еще, — недобрым голосом посоветовал герцог Гоэллон. — Будьте так любезны до вечера не ковырять свои раны и не разбивать коленок, в общем, обойдитесь без кровопролития. Так вот, сегодня же со всей этой отвратительной историей будет покончено. Если, конечно, не случится еще какого-то сюрприза, но я надеюсь, что Керо с ее выходкой исчерпала все случайности до предела и с лихвой.

— За что вы на нее так сердитесь?

— Я? Помилуйте, Саннио, я ей невероятно признателен, но если б вы знали, насколько мы были близки к неудаче… — дядя вздохнул. — Способ мой, понимаете ли, прост и очевиден, и известен каждому доброму омнианцу со младых ногтей…

— Как это?

— Книга Сущего, глава вторая, стих восьмой. Память у вас хорошая, ну?

— «Противостоящий же — Враг от века, Враг грозный и гибелью грозящий, и повергшему его в мощи его дано будет право просить у Сотворивших любую награду, ибо свершится тогда торжество великое и будет мир избавлен от пагубы…» — прочитал наизусть Саннио. — Но это же невозможно!

— Так-так-так… не далее, чем час назад вы не слишком-то спорили с тем, что возможно совершенное Керо, — расхохотался герцог. — Уж не думаете ли вы, что сделанное ей — не по силам мне?

— Я, наверное, никогда не привыкну к тому, что можно — вот так вот, запросто… Это же боги, — наследник развел руками, потом показал пальцем на махину Храма. — Вот такая сила, понимаете? А мы?

— А мы — люди, — резко сказал дядя. — Кстати, не заблуждайтесь на счет этого выдающегося порождения невиданной силы, это не Сотворившие его возвели, а как раз мой будущий собеседник, когда покидал наш мир. Это такой памятник трусости и предательству. Только при служителях Церкви об этом не упоминайте, не поймут.

— Вы меня с ума сведете. Вы столько всего знаете — и молчите!

— Знать — долг нашего рода перед этим миром, Саннио. Хранить то, о чем забыли другие. Знать и молчать, вы поймете, почему, когда прочитаете хотя бы часть книг, которые хранятся в замке Грив. Впрочем, вы можете решить иначе — ваше право, но не раньше, чем станете герцогом.

— Надеюсь, это случится нескоро.

— Вот сегодня же вечером и узнаем, — дядя похлопал Саннио по плечу. — Не вешайте нос, драгоценнейший мой. Скорбеть стоило бы, явись к Керо другое божество и вздумай она произнести над тем, что от него осталось, какую-нибудь просьбу.

— Вы хотите просить о снятии проклятия? Неужели иначе никак?

— Иначе — никак, — отрезал герцог. — Боги не могут нарушать свои собственные законы. Ни одно, ни другое слово нельзя отменить. Пойдемте назад, вам нужно отдохнуть, вы мне еще понадобитесь.

— Правда?

— Разумеется. Если уж от вас никуда не денешься…

На обратном пути Саннио повнимательнее присмотрелся ко всей компании. Альдинг и Андреас тихо беседовали в сторонке, Ханна хлопотала над костром, брат Жан дремал, пригревшись под теплом, которое щедрыми потоками лилось с неба. Эмиль хлопотал вокруг супруги, которая до того скакала резвой козочкой, а теперь сидела бледная и несчастная, двое охранников неловко топтались позади него.

Невероятно мирное, обыденное зрелище — путники на привале, и погода тихая, почти летняя, и вообще все как-то подозрительно ладно, словно перед грозой. А гроза начнется скоро, слишком скоро, и от этого предчувствия тошно на душе…

— Эмиль, забирайте свою супругу и отправляйтесь в гостиницу, — велел герцог.

— Не выпускайте ее из постели до утра.

— Я не хочу… — вяло запротестовала Керо.

— Милая моя, ваши желания никого не интересуют. Вы уже проявили всю возможную в вашем положении неосмотрительность. Радуйтесь, что здоровья у вас — на двух молодых кобылок, но перестаньте испытывать судьбу… Керо с супругом и охраной удалились, Саннио прикорнул подле палатки — внутрь лезть не хотелось, уж больно тепло и свежо было снаружи. Через пару часов его разбудил Альдинг.

— Господин герцог зовет, пойдем, — молодой человек смерил его взглядом. Строгое сосредоточенное лицо, непроницаемая маска. От этого стало еще паршивее, чем раньше. Гагатовые, застывшие глаза смотрели не на приятеля, внутрь себя, словно искали что-то важное — и не могли найти. — Возьми арбалет… Дядю Саннио даже не сразу узнал — глухой шлем закрывал лицо, из-под плаща и котты проблескивала кольчуга. На поясе меч в старинных ножнах, какие племянник видел только на гобеленах, да и сам герцог Эллонский словно сошел с тех гобеленов — статный рыцарь древних времен, грозный и властный.

Паломники жидкой струйкой тянулись из ворот. Шедшую навстречу компанию никто, кажется, не замечал и с трех шагов. Саннио смотрел на тихих, просветленных людей и гадал, что им открылось там, наверху. Может быть, и вправду где-то там, в самом конце каменного лабиринта есть нечто большее, чем бесконечные пустые коридоры, пещеры с ручейками и темнота? Странное дело, в церкви он не раз чувствовал, что его слышат, что где-то выше, но совсем близко, только потянись, есть Сотворившие. Тепло, ощущение мимолетного, но ласкового взгляда, внимания и даже поддержки — но Нерукотворный Храм, верховная святыня для омнианцев и ноэллианцев, казался средоточием глухой равнодушной пустоты. Никого здесь не было, ни Сотворивших, ни Противостоящего, только тишина, которую не разбивали и звуки шагов. Все семеро шли молча, держались поближе друг к другу. Кажется, Храм угнетал и брата Жана. Дорога казалась бесконечной. Чувство времени, так редко подводившее Саннио, здесь отказало начисто, и досадным казалось, что нельзя взять с собой огандские механические часы, пусть они и здоровенные, и нести их неудобно. Потом он подумал, что именно такой жизни для всех хотел герцог Скоринг, и передернулся. Всего-то не самое главное из чудес, а уже неприятно. Может быть, мастера придумают не слишком большие часы? Впрочем, об этом уже нет смысла думать — божество бывшего регента приказало долго жить трудами Керо. Интересно было бы взглянуть на герцога, который об этом узнает…

— Вот мы и пришли, — разбил тяжелую тишину герцог Гоэллон, кивая на вход в очередную пещеру. В отличие от прочих, этот был прикрыт дверями; приглядевшись, Алессандр понял, что створки сделаны — вырезаны? выплавлены? — все из того же черного камня, сплетенного в плотную ажурную решетку. — Дальше вы не пойдете. Ждите здесь, и если вместо меня выйдет что-то не то — бейте. Решетка колыхнулась и вернулась на место, отсекая застывшую безмолвно шестерку от герцога Гоэллона. У Саннио язык прилип к небу, он не мог и пошевелиться, только стискивал ложе арбалета. Тяжелый предмет оттягивал руку, норовил выскользнуть из вспотевшей ладони. Альдинг молча опустил руку на плечо товарищу и вновь застыл — черная статуя на фоне черного камня. Замерли даже непоседливая Ханна и Араон, для которого, как раньше думал Саннио, пять минут в одной позе могут считаться пыткой. Тихо было за решеткой, слишком уж тихо — или стоявшие оглохли, оглохли и ослепли, все, одновременно, и взгляд впивался в переплетение каменных струй, в котором виделись то листья, то силуэты людей, то потусторонние пейзажи, похожие на те, что являлись порой во сне…

Потом через просветы в решетке вдруг начал сочиться серебряный свет, поначалу тусклый, но разгоравшийся все ярче и ярче. Саннио, если верить всем преданьям — дитя первого племени, едва ли не потомок Противостоящего, которого по справедливости нужно было бы называть Сотворившим, никогда не думал, что может так — истово, до слепоты, — ненавидеть серебро. Металл его предков, металл его родового герба. Серебро того, чужого, который сейчас оказался напротив герцога Гоэллона. Голос — нет, едва ли не пение, гулкий баритон, от которого содрогнулись стены, пронизывающий насквозь, резонирующий с каждой косточкой в теле; но слов не разобрать, да и не нужны они — это приказ и зов, и напоминание о долге, но куда больше — о вине, непрощаемом преступлении. Знакомый уже зов, услышанный почти год назад на поляне с убитыми собаками. Вот чем питался тот, кто пытался заставить всех чувствовать вину перед собой, и одного этого было достаточно, чтобы ненавидеть… а Противостоящий не говорил — пел о том, что он исток и начало всему, и ничего не было бы без него, и все должны склониться перед ним. Говорил так, что каменный свод опустился на плечи, и нужно было выстоять, удержать спину прямой…

— Я у тебя — никогда — ничего — не просил! — голос Руи, полный ярости и гнева. Потом — серебристые и алые сполохи, яркие вспышки пламени, но тишина, тишина!..

Саннио рванулся вперед; две руки одновременно вцепились ему в плечи, Альдинга и брата Жана, остановили, не дав прорваться туда, за проклятую решетку, а мгновения казались вечностью, а пламя все билось, и когда оно наконец потухло, юноше показалось — все кончено, сладкоголосый победил. Шевельнулись каменные створки, выпуская наружу существо, облеченное в серебряный свет и алое пламя, словно сошедшее с храмовых фресок — и Саннио стряхнул ладони друзей, поднял арбалет, уже взведенный, когда только успел, руки сработали сами… Альдинг метнулся влево, перекрывая траекторию выстрела, но — не успел, опоздал на тысячную долю мгновения. Стрела сорвалась в полет.

— Нет!.. — крик Литто сорвался с губ на ту же долю мгновения позже. Фигура, отброшенная выстрелом к дверям, упала навзничь, прижимая ладонь к правому боку, и черный камень впитал и пламя, и свет.

— Благодарю, любезный мой племянник… — Юноша выронил арбалет, ринулся вперед, упал на колени, разбивая их о камень, протянул руку. — Нет уж, не мешайте мне! Герцог Гоэллон прикрыл глаза, губы зашевелились в безмолвной молитве, и Саннио пришлось раскинуть руки, не пуская остальных, не позволяя — помешать, перебить, не дать закончить то, что прервалось по его же вине… Бледнее мела лицо, и алая кровь, струящаяся по пробитой кольчуге, и — из вспоротого запястья беспомощно откинутой правой руки. Арбалетная стрела вошла глубоко, едва ли не на ладонь, оставляя жизни лишь считанные минуты. Саннио даже не успел вымолвить: «Простите!» — поздно было: короткий оборванный выдох, и струйка крови в углу рта, и тишина, тишина, тишина…

Решетка подалась куда легче, чем предполагал ее вид. Саннио не без интереса посмотрел на каменные петли — смазывают их каждый день, что ли? Или просто камень настолько гладкий, что высоченная, в два его роста, дверная решетка кажется невесомым перышком.

Внутри все оказалось примерно так, как и описывали. Пещера представляла собой безупречную полусферу, единственную правильную форму во всем Храме. Посредине камень вспухал, образуя подобие алтаря. Если верить книгам, алтарь напоминал сложенные чашей ладони. Саннио пожал плечами: куда больше походило на кучку вывернутой земли, которые появляются над кротовыми лазами. Тут кто-то выбрался наружу, или, напротив, закопался, быстро-быстро выбрасывая наружу почву. Только вместо земли был камень, гладкий и очень твердый черный камень, а тогда, наверное, он был расплавленным. В котел бросили булыжник, вот поднявшиеся брызги и застыли во мгновение ока… Чаша, она же нора, была до краев заполнена зеркально поблескивавшей водой. Саннио сунул туда палец, выудил застывшую капельку воска, вздохнул. Огарки уже убрали, но потеки воска из холодной воды никто не вычерпал. На краю чаши стоял маленький медный ковшик, слегка помятый — должно быть, роняли не один раз. Молодой человек зачерпнул воды, понюхал, но пить не стал. Вода припахивала кровью. На камне тоже была кровь, еще на полу. Не так уж и много, просто несколько лаково поблескивающих пятен. Еще по левую руку по полу разливалась лужа чего-то темного и вязкого. Жидкость слегка дымилась, ее уже осталось совсем немного, о прежних размерах лужи напоминала только темная граница шагах в двух от зыбких струек пара. Туда Саннио старался не смотреть. Противно было. Посреди лужи дотлевал оплавленный, словно в кислоту погруженный меч.

Вот и все, что осталось от грозного божества и поразившего его оружия. К утру и меч растворится, и лужа высохнет, и будет здесь все как прежде. Порядок, покой, паломники, черпающие воду медным ковшиком, белые восковые свечи, купленные паломниками внизу, молитвы к Сотворившим; все пойдет своим чередом.

Может быть, когда-нибудь сложат легенды или напишут новую главу Книги, расскажут там о подвиге герцога Гоэллона. И об Араоне тоже напишут, конечно — и, увы, о Саннио. В пещере по ту сторону решетки было слишком шумно. Бывший король вцепился в спасенного герцога, как утопающий в соломинку — схватил за котту и не желал отпускать, словно боялся, что воскрешенный денется куда-нибудь. Рыдала Ханна; хорошо еще, что Керо сюда не позвали, две рыдающие дамы — это уж слишком. Перед глазами стояла картинка: дядя, отеческим жестом обнимающий Араона за плечи; мальчишке ровно это и нужно было. Он все заслужил, конечно. Саннио нисколько не ревновал — а если ревновал, то к самому поступку. У юного дурачка, горемычного отравителя, хватило сил и смелости — у племянника герцога Гоэллона не хватило. Ни на что. Только замереть и таращиться на дело рук своих. Судьба все расставила по своим местам: презираемый всеми король-самозванец сумел спасти, не побоялся пожертвовать собой, а обожающего племянника хватило только на дурацкий выстрел. Его даже не хватило на то, чтобы встать рядом с принцем и, рискуя собой, отспорить юношу у судьбы. Альдинг догадался, остальные ему помогли, а Саннио даже и заметил, что они делают, далеко не сразу. Смотрел на дядю, который сначала был мертвее мертвого, потом вдруг открыл глаза, удивленно обозрел пещеру и рывком сел, глядя за плечо племянника. Рука нашла руку, но смотрел герцог не на Саннио. Молодой человек обернулся. Да уж, туда стоило глядеть, не обращая внимания ни на что остальное. Шагах в пяти от Саннио клубился туман — серебристый и золотой вперемешку. Источали его человеческие фигуры. Через этот плотный, как в купальнях, пар, с трудом можно было разобрать, что четверо спутников окружают коленопреклоненного Араона, а перед ними… Перед ними стояли боги. Сотворившие собственной персоной. Впереди — Воин, высокий плечистый мужчина, не больно-то похожий на свои скульптурные изображения. Живой человек, с неправильным смуглым лицом. За ним — статная женщина в просторном платье, какие Саннио видал только на гобеленах. Все эти шестеро вытянули руки вперед, и вокруг ладоней, полыхало двойное пламя, серебро и золото.

Там — сплавлялись ладони, пульсировала какая-то неистовая, непостижимая сила, и, кажется, богам это не нравилось совершенно: удивление, негодование искажали лица, делали их выражения простыми и понятными любому. Саннио открыл рот, не зная, нужно тут что-то говорить или делать, или можно попросту молчать, глупо таращась на происходившее, не вмешиваться, только понимать, что чудес и странностей для неполных суток уже, пожалуй, хватит. Те четверо, которых Алессандр не так уж и плохо знал, вдруг показались не людьми, но и не богами: чем-то неведомым. Серебряная дева — грозная и статная, вот кому бы быть богиней, дерзко спорившая со стоявшими напротив. Ладонь ее лежала на плече у Араона, и Саннио не дерзнул бы вставать между Ханной и ее подзащитным. Альдинг — серебро черненое, темное и опасное, гибкий клинок, целящий во врага. Летний медовый свет, теплый, не обжигающий, но охраняющий — брат Жан. Андреас, вдруг оказавшийся не скромным воробышком, а тем основанием, без которого рухнет любое здание, словно связующий остальных троих… Больше чем люди, больше чем божества — воплощения неведомых сил… Потом опало пламя, стали полупрозрачными и вовсе исчезли боги. В воздухе таяли золотые пылинки, опадали на пол, на одежду…

— А я так надеялся от вас отдохнуть, молодые люди… — герцог Гоэллон всегда умел возвращать окружающих на грешную землю. Из любых горних высей. Четверка — и оба приятеля и примкнувшие к ним нежданные соратники, — дружно вздрогнула. Этого хватило, чтобы стать вдруг вполне обычными — да еще и изумленными, перепуганными, встрепанными — людьми. Саннио облегченно вздохнул. Потом был вцепившийся в герцога спаситель, пришибленный и собственной дерзостью и вниманием к нему, и много досужей трескотни, и только один не участвовавший в этом младший Гоэллон чувствовал себя лишним на этом празднике жизни. Дядя его не удерживал, больше занятый приведением в чувство Араона, и Саннио потихоньку отступил к решетке, потоптался рядом, потом не выдержал и забрался внутрь. Интересно все-таки было; а для бурной радости места в онемевшей, выгоревшей недавно от боли душе еще не было. Пока еще не было. За спиной раздались легкие шаги. Саннио, не поворачиваясь, знал: Альдинг. Сбежал подальше от всеобщего ликования. Понятное дело, для него любой шум — все равно что пилой пройтись по голове, а уж такой страстный — пилой с нажимом, с особой жестокостью.

— Как у тебя это получилось? — спросил Алессандр. — И как ты не побоялся?

— Побоялся я минутой раньше, — спокойно ответил Литто. — Потому и не опередил Араона. Я знал, что из этого выйдет, а за мной Лита, и я там нужен.

— Не боишься, что тебя услышат? — Саннио развернулся и кивнул на дверь.

— Господин герцог знает, — равнодушно пожал плечами Альдинг. — Скрывать от остальных я тоже не вижу ни малейшего смысла, поскольку это правда.

— А гнев богов? Северянин презрительно усмехнулся, выпятив вперед нижнюю губу. Пальцы скрещенных на груди рук отбивали беспокойный ритм. Саннио впервые подумал, что и молчание, и холодность могут быть не менее дерзкими, чем слова. Даже вызывающими, пожалуй. Друг не боялся никакого гнева богов, и не потому, что после недавнего считал себя сильнее. Он просто никого, кроме себя самого и своей совести не боялся. И, наверное, так было всегда — просто бывший воспитатель, нынешний соратник барона Литто никогда об этом не задумывался. Черноволосый юноша прошел к чаше, зачерпнул ладонью воды и ополоснул лицо, потом поморщился и брезгливо стряхнул капли с пальцев. Тыльной стороной ладони потер щеку, качнул головой.

— И тут — то же самое… Кровь. Все на крови. Если не на крови, так на жизни.

— А ты хочешь, чтобы было иначе? — удивился Саннио. — Даром? Даром, как говорится, за амбаром.

— Нет. Не хочу. Я лишь хочу, чтобы это, — кивок вверх, — не называло себя ни добром, ни мерилом праведности. Если они, как слуги, творят желаемое за плату, то они и есть слуги, а не что-то высшее. И я этих слуг не нанимал!

— Альдинг… — предостерегающе вскинул руку Гоэллон. Вокруг и так творилось что-то нехорошее, тревожное. Стены мелко, тонко постанывали и уже не казались такими надежными и прочными, как раньше.

— Если слышат — пусть слушают, — улыбнулся северянин. — Я не буду больше принадлежать к их Церкви. Мне не нужны ни такие дары, ни такие чудеса.

— В «заветники» пойдешь?

— «Заветникам» больше некому молиться, — Альдинг кивнул на парящую темную лужу. — Нет. Я просто хочу быть последовательным, если ты меня понимаешь.

— Нет, — признался Саннио. Воздух все больше казался густой патокой. Дышать было трудно. — Не понимаю.

— Я не хочу этих богов, а потому не хочу и их чудес. Было бы не слишком достойно отвергать кого-то и пользоваться его дарами, верно?

— Верно, конечно. Но как бы ты хотел, чтобы было? — камень под ногами неприятно подрагивал, и Саннио опасался, что сейчас Альдинг доболтается и боги обрушат Храм на всех и вся: и на богохульника Литто, и на остальных, и на ни в чем не повинных паломников, разбивших лагеря внизу. Эти боги на такое были вполне способны. Один собор они уже развалили, не обратив внимание на то, что никого, кроме служек и настоятеля, в нем уже нет.

— Чтобы не сбывалось то проклятье. Ни по ошибке, ни по случайности. Чтобы, если уж боги ошиблись, они сами исправили свою ошибку — любой ценой, хоть собственной гибели. Чтобы они не ждали, пока пострадавшие невинно найдут способ просочиться в щель между законами, что приняли они, чужаки, и как-то избавиться от участи, на которую обречены. Чтобы тот, кто поверг их вековечного врага и соперника, не погибал случайно…

— Это не случайно, — вздохнул Саннио. — Это я дурак…

— Перестань, я знаю, что ты увидел и о чем подумал. И проклятье, все то же проклятье. А потом — Араон, он самый слабый из нас, и он умер бы, а эти забрали бы его целиком, без остатка, и считают, что так и должно быть… Стены уже казались совсем зыбкими — темный пар, грозовые облака. Неужели Альдинг этого не видел? Только Саннио? Гнев богов или что-то иное?

— Понимаешь, они всегда, всегда забирали нашу жизнь в обмен на чудеса. Это не их чудеса, это наши чудеса, сделанные нами! Они только… — Альдинг, наверное, впервые в жизни не мог подобрать слово. — Издают новые указы, как король Собраны! Говорят, чтобы сбылось — но может сбыться и без их слова, была бы сила, как у той тамерки…

— Откуда у нее сила?

— От самозванца, явившегося вместе с Противостоящим. Знаешь, как его звали? Ингальд. Забавно, верно? Саннио не сразу понял, о чем говорит друг; он никогда не любил играть в анаграммы. Потом до него дошло.

— Он стоял за моим плечом еще у колыбели. Он и его птицы. А эти, — еще один кивок вверх, — молчали и не вмешивались. Никогда не вмешивались. Они запрещали нам стрельный состав и древние языки, уничтожали старые книги — но не вмешивались, когда Ингальд вкладывал свое проклятие в уста тамерки, когда проклятые умирали, даже когда ты стрелял! Я не хочу поклоняться подобной силе, она мне не нужна!

— Морду бы набить таким богам! — от всей души сказал Саннио. «Ну что ж, попробуйте!» — прозвучал смутно знакомый голос. Эллонский наследник, кажется, уже слышал его. Довольно давно, и тогда этот человек говорил серьезно, слегка напыщенно, а теперь он с трудом сдерживал смех. Оба друга одновременно вздрогнули и оглянулись, но пещера была абсолютно пуста… …а потом и Саннио, и Альдинг, наверное, моргнули — или уж моргнула сама пещера, моргнула, и перестала быть зыбкой. Зато прямо напротив Саннио и Альдинга, на самом краю темной ядовитой лужи, стояли двое. Ошеломленно озираясь, поддерживая друг друга, недоумевая. Ровным счетом ничего божественного в них не было, не то что четверть часа назад. Двое людей, высокий мужчина в дорожной одежде, пропыленной, выжженной злым светом южного Предела, и статная полногрудая женщина, чем-то похожая на Ханну. Толстая, в руку, коса, округленные янтарные глаза. Красивые глаза, да и женщина красивая. Смуглолицый мужчина с перебитым носом таким понятным жестом обнимал ее за плечи. Муж. Защитник. Оба взирали на Саннио, как на виновника всех горестей и бед, но без гнева, только с одинаковым вопросом. Двумя вопросами: «За что?» и «Как мы тут оказались?». Малейшее стремление к мордобитию оставило Алессандра раз и навсегда.

Для начала ему захотелось куда-нибудь провалиться подальше от алтаря и зримых последствий собственной опрометчивости в словах. Реми Алларэ не раз говорил Саннио, что язык его доведет до Предельной северной пустыни, а то и куда подальше — но вот что до подобного, так и Реми вообразить не мог, наверное. Молодой человек даже потер глаза, надеясь, что боги окажутся видением и расточатся, как полагается добропорядочному видению; он едва не приложил ладонь к сердцу с молитвой — потом до него дошло, что в данной ситуации это было бы несколько неосмысленно.

— Здравствуйте, — ляпнул он в следующий момент. Мужчина, приподняв бровь, поглядел на Саннио, потом обернулся, взглянул на потолок. Мысли его были просты, понятны и прекрасно читались по открытому добродушному лицу. Воина интересовало, кто же это им так подсуропил. Младшего — и отнюдь не трудами этой парочки, а ровно наоборот, это молодой человек еще помнил, — Гоэллона это тоже интриговало до крайности; но он никак не мог вспомнить, кому же принадлежал тот смеющийся голос. Что делать, он не знал. Покосился на Альдинга — тот тоже не знал. Только что читал гневные речи, грозился выйти из лона Церкви и вообще всячески выражал свое недовольство богами, а теперь, стоя лицом к лицу с ними, замер, словно его окатили из кадки ледяной водой. Такой, с хрустящими на поверхности льдинками, которые застревали в волосах и не сразу таяли. Как в школе мэтра Тейна учеников окатывали… Очень хотелось, чтобы дядя ненадолго отвлекся от Араона; Саннио уже подозревал, что у него появится приемный двоюродный брат, и это было справедливо и правильно, но не мог бы герцог все-таки оторваться от юного спасителя и сделать что-нибудь с этим… с этими?..

— Так-так-так… — Руи, должно быть, услышал мысли — а потом увидел, чему они посвящались и осекся, впрочем, ненадолго. — Ни на минуту оставить одних нельзя! Что вам всем мешало дать мне спокойно умереть — это, право, лучше, чем любоваться вашими выходками! — Саннио не без ехидства подумал, что дядя тоже понятия не имеет, что же теперь делать. Но сообразил он быстро. — Прощу прощения… господа, за этот инцидент. Легкий поклон; герцог Гоэллон даже в тяжелой кольчуге ухитрялся двигаться стремительно и элегантно. Дама в широком старинном платье впервые пошевелилась, поднесла руку к виску и заправила за ухо прядь волос оттенка пшеничной соломы. Боги — бывшие, надо понимать, боги — внимательно смотрели на герцога Гоэллона. Так же Саннио недавно рассматривал алтарь: десяток раз читал описания, а тут увидел своими глазами и предмет лишь отчасти походил на свой словесный портрет. Должно быть, и смертные из горних высей тоже выглядели как-то иначе. Очень хотелось спросить, как — но молодой человек прикусил язык, справедливо предполагая, что получит тяжелый подзатыльник.

— Ну что ж, — сказал дядя, пожимая плечами. — Значит, будем жить.

— Долго и счастливо? — ехидно спросил Саннио.

— Да разве ж с вами, драгоценнейший мой, это возможно? Боги неловко — неумело — улыбнулись.

— Придется, а то куда же вы от нас денетесь? — ухмыльнулся Саннио. И получил-таки подзатыльник.