Ничего особенного

Стеклянный пруд

Не помню, в каком году это было, но удивительная в тот год выдалась осень. Конец ноября, а снега нет. Ночью крепко подмораживает, а днём — лето. В такую погоду долго в комнате не усидишь.

Пошёл тропинкой по лесу. Опавшие листья под ногами, как бумага, шуршат. Вышел к пруду — и увидел прямо-таки чудо.

Солнце золотое, небо синее, трава на берегу зелёная, а пруд стеклянный. Лёд. Будто среди зелени большое неподвижное зеркало лежит.

Когда я летом к этому пруду купаться ходил, то всегда плоские камешки вдоль воды бросал. Бросишь камень — он летит над водой, потом об воду ударится, подскочит, ещё немного пролетит, опять ударится и опять подскочит, ещё пролетит и ещё подскочит, и так раз пять-шесть, а то и больше. Потом прямо по воде скользнёт и утонет.

А сейчас воды нет. Один лёд. Интересно, будет сейчас камешек прыгать или нет?

Я выбрал самый плоский и со всей силой бросил вдоль льда. Он пролетел чуть не до середины пруда, ударился со звоном об лёд, высоко подскочил, полетел дальше и снова — длинь, и снова подскочил, и опять — длинь, а потом раз десять подряд: длинь, длинь, длинь, длинь… — и покатился через весь пруд до другого берега.

Ну, я, конечно, стал камешек за камешком бросать, и они звенели гулким стеклянным звоном, будто я на каком-то музыкальном инструменте играю.

Наигрался я так вдосталь, а потом решил посмотреть: видно сквозь лёд что-нибудь или нет? Оказывается, видно, да ещё очень интересно!

Я про это и раньше знал, только видеть-то ни разу не видел. А тут гляжу и сквозь лёд вижу, как на самом дне приготовились зимовать лягушки.

Так же, как и рыбы, лягушки хладнокровные. У них кровь всегда той же температуры, что и воздух или вода, в которой они находятся. И какая бы холодная вода ни была — им всё равно.

На зиму они укладываются на дно речки или пруда. Кровь у них становится всё холоднее и холоднее, сердце бьётся всё реже и реже. Еды им уже никакой не нужно. И дышать тоже не нужно. В воде всегда есть тот самый кислород, что и в воздухе. И попадает он в их кровь через кожу. Много-то ведь кислорода им и не надо. Раз они прямо как неживые.

Две группки лягушек, которых я сквозь лёд увидал на самом дне, забрались под гнилые листья, прижались друг к другу и лежат почти не шевелясь. Аккуратно лежат, будто их кто-то укладывал. И ещё не совсем замёрзли: то одна лягушка лапой пошевелит, то другая переползёт немножечко.

Вдруг слышу: «Га, га, га, га». Это гуси кричат вперемешку. Спускаются с горки по зелёной траве. Цепочкой идут. Два больших, толстых — впереди, а штук шесть потоньше — сзади. Наверное, мать с отцом и взрослые дети.

К пруду идут. Подошли. Два больших на лёд ступили, остановились и замолчали. Дети тоже остановились и тоже замолчали. Большой гусь стукнул клювом по льду, и тогда все опять загоготали и заспешили на лёд. Шлёпают лапами по стеклянному льду — вероятно, никак не могут понять, почему воды нет.

Разбрелись по пруду. Большой гусь остановился прямо над тем местом, где на дне лягушки скопились, и стал клювом по льду стучать. В первый раз, наверное, в его жизни такое. Столько лягушек сразу видит, и ни одну схватить не может.

Ушли гуси такой же белой цепочкой. Поднялись по зелёному косогору, всё время о чём-то разговаривая:

«Га, га, га, га, га, га!»

А я остался сидеть на пеньке. Уж очень было хорошо! Солнце чуть пригревало плечи, а небо и весь воздух были такие прозрачные, будто тоже стеклянные.

Как пруд.

Ничего особенного

Наконец-то настоящая зима. Снежная, морозная.

Синицы по-прежнему вертятся у своей кормушки утром и в сумерки. А днём почему-то их нет. Может, так у них по расписанию полагается? Как в санаториях бывает: после обеда «тихий» час. Все отдыхающие спят.

Сейчас утро.

В маленькой «авоське» я повесил синицам большой кусок несолёного сала. Они смешно прицепляются лапками, висят, раскачиваются и долбят замёрзшее сало. Вот и сейчас одна прицепилась, как акробат. Быстро-быстро подолбит клювом, проглотит кусочек и снова долбит. Другая прилетела. С другой стороны. Вниз головой висит и тоже взялась долбить. Раскачали «авоську», как маятник.

Надо пойти в лес. Посмотреть, что там делается. Только придётся валенки надевать. В башмаках холодно, да и идти по снегу трудно. Проваливаться будешь. А валенки тёплые и внизу широкие. Как у медведя лапы.

По дороге зашёл посмотреть, есть ли в беличьей кормушке еда. Стал подходить к кормушке, а из неё белка выскочила. Наверное, мои шаги услыхала. По стволу прямо вверх взбежала. На ветку уселась, на меня глядит, ругается: «Чок, чок, чок, чок». Хвостом трясёт. Вся спинка серая, а на ушках кисточки. Большие. Как рожки. Только пушистые. Смешная. На чертёнка похожа.

Вышел за калитку.

В лес надо через овраг и поле идти. Солнце. Снег блестит. Он всю ночь шёл, а с утра небо чистое. Это хорошо. Когда свежий снег выпадет и ровным слоем ляжет, это называется пороша, потому что снег, как белый порошок, всё поле запорошил. По пороше очень хорошо рассматривать всякие следы.

Вот он — чей-то след. Похоже, будто кто-то в маленьких туфельках прыгал. Два узеньких отпечатка, как от подошвы, и сзади два кругленьких, как от каблучка.

Парочка туфелек, и опять парочка, и опять парочка. Это белка бежала. Скачками. Доскакали следы до ёлки — и пропали. Значит, на ёлку забралась. Только где же она? Куда делась?

Вдалеке с дерева снег посыпался, и ветка закачалась.

Вот она — белка. По длинной ветке бежит. Добежала до конца и ух! — прыгнула далеко вперёд. Вытянулась вся в воздухе и точно-точно попала на самую нижнюю ветку орешника.

С ветки снег посыпался, а белка вверх по тонкому стволу взбежала, потом снова по ветке — и опять прыжок на следующее дерево. Да как быстро и уверенно! Наверное, она не первый раз этим путём куда-то бегает. Может, у неё гнездо близко?

Беличье гнездо трудно найти. Оно вроде круглого домика из веток. Внутри мохом да перьями выстлано для тепла и называется — гайно.

Только редко, кто это удивительное гнездо видел. Может, тебе посчастливится увидеть? Хорошо бы!

Иду, смотрю по сторонам, и по макушкам деревьев смотрю, и вниз — себе под ноги.

Везде интересно, и везде удивительно.

На еловых ветвях снег лежит толстым слоем. Похож на большие белые подушки. Тяжёлые. Ветки под ними опускаются. А берёзовые ветки все в инее. Как из бумаги, мелко-мелко вырезанные. И ещё на кружево похоже или будто каждая веточка пухом обсыпана.

Небо синее-синее, как шёлковая материя.

Вершины берёз на нём будто приклеенные. Белые, пушистые и от солнца чуть золотом поблёскивают.

Я всегда, когда на облака или деревья гляжу, стараюсь представить себе, что на что похоже. И ты так попробуй.

Облака бывают на мыльную пену похожи, на перья, на волосы, на снежные горы. А бывает, что какое-нибудь облако на человеческое лицо похоже. И нос, и рот получается, и борода растрёпана. Очень интересно!

Иду, а передо мной искорки по снегу бегут. Быстро-быстро, как осколочки стекла или серебряные огоньки вспыхивают врассыпную. Остановился, и они остановились. Каждая блестящая точечка на своём месте сверкает. Только двинешься, и они начинают прыгать по снегу, будто их кто-то с неба сыплет.

Долго я так с искорками в весёлую игру играл. Остановлюсь — пойду, остановлюсь — пойду. Потом остановился, да и перестал на искры глядеть. Потому что вижу — прямо передо мной опять чьи-то следы. Только не беличьи. Ямочка — чёрточка, ямочка — чёрточка, ямочка — чёрточка.

Это лесная мышь прыгала. Искала еловые семечки, которые белка роняла, когда шишку грызла.

Ну, ямочки, это понятно, а почему от каждой ямочки чёрточка идёт? Тоже понятно — это мышиный хвостик.

Пошёл по следу. Ямочка с хвостиком, ямочка с хвостиком, ямочка с хвостиком, ямочка с хвостиком. Только здесь расстояние между ямочками больше. Это значит, она торопилась скорее через полянку перескочить. И прыжки от скорости длинные получились. На полянке-то мышь заметнее. Как бы кто не схватил. Врагов у неё много. Лисица может схватить, а ночью сова либо филин. Лесные мыши больше по ночам бегают.

Только никто мышь не поймал.

Следы дальше по перелеску идут. Ямочка с хвостиком, ямочка с хвостиком, ямочка с хвостиком. Прыжки опять стали короче, значит, успокоилась мышь и куда-то за можжевельник завернула.

Так. Ну, теперь всё ясно.

Впереди пенёк, в пеньке расщелина, а в ней еловая шишка торчит. Вся шершавая, чешуйки в разные стороны. Это станок дятла.

Отгрызёт дятел еловую шишку, прилетит к этому станку, воткнёт шишку в заранее приготовленную расщелину и шелушит чешуйки.

Я об этом слышал, но никогда сам не видел. А теперь меня к станку мышиные следы привели. Спрячусь за можжевельником. Подожду, может, дятел прилетит.

Стою, сквозь ветки на небо гляжу. По небу медленно маленькие облачка проплывают. От ветки к ветке розовые пятнышки пробираются.

Глядел я, глядел на облака — и чуть было дятла не пропустил.

А он прилетел с еловой шишкой в клюве. Пёстрый. Такой точно, как к моей кормушке прилетает. В красной шапочке. Может, даже тот самый.

Прилетел. Взял принесённую шишку в лапу, вытащил клювом из щёлки старую шишку, новую в ту же самую щёлку воткнул и стал чешуйки раздвигать и семена выклёвывать.

Вдруг откуда ни возьмись — синица, а за ней другая и третья. Сели под самым пнём и ждут, когда дятел какое-нибудь семечко уронит. Как уронил, тут же одна синица это семечко и клюнула. Значит, и мышь сюда прибегает еловые семечки подбирать.

Быстро дятел со своей шишкой управился и опять улетел. Это мне повезло. В первый раз я такое видел. Разве не удивительно? И главное, совсем рядом. От дома полчаса ходу.

«Кррук-кррук… кррук-кррук… кррук-кррук…» Поднял голову. Низко над деревьями медленно летит большая чёрная птица. Ворон. Его не так-то часто встретишь. «Кррук-кррук…кррук- кррук…» Пролетел. Даже некоторые взрослые люди думают, что ворон — это то же, что ворона, только самец. Так сказать, муж вороны. Мне всегда бывает смешно, когда люди так думают. Во́рон — это совсем другая птица. Он весь, как уголь, чёрный. Даже с синим отливом и гораздо больше вороны.

На вид ворон — птица мрачная, но к человеку привыкает легко.

Один мой знакомый нашёл в лесу кем-то раненного ворона. У него было подбито крыло. Встречаются люди — глупые и злые. Им бы только убить какую-нибудь птицу. Из ружья, из рогатки либо просто камнем. Воробья так воробья, галку так галку. А зачем убить, неизвестно. Ворон — очень редкая и очень полезная птица, а в него взял кто-то и выстрелил.

Мой знакомый подобрал ворона. Тот, конечно, сперва не давался в руки, больно клевал. А потом привык к человеку.

Летать он не мог. Только на стол или на стул мог взлететь. Пищу из рук брал и быстро научился говорить «здррааствуй… здрррааствуй», «поггладь воррронка» и подставлял голову, чтобы ему чесали затылок.

Проводил я взглядом пролетевшего ворона и повернул назад к дому. Солнце на закат пошло. Верхушки берёз стали розовыми, облака совсем золотыми.

Иду — и всё-таки по сторонам да под ноги поглядываю. Опять еловая шишка, наполовину целая, а чешуйки растрёпаны. Значит, их кто-то расщеплял, доставал семечки. Недогрыз да выронил.

Во-о-он это кто! На самой вершине ёлки с ветки на ветку перепрыгивает.

В первый раз я эту птицу в Москве на Птичьем рынке увидел. В клетке. Птичий рынок тогда в Москве на Трубной площади был.

Смотрю — сидит в клетке маленькая птица. Грудь у неё красная, а клюв кривой. Верхняя половинка клюва с нижней перекрещивается.

Продавец нёс перед собой клетку и кричал:

— Кому еловика, кому еловика!

Я спрашиваю:

— Почему у этого еловика клюв какой-то испорченный? Он больной, что ли?

А продавец говорит:

— Эх ты, дурья голова. Это клёст. Понимаешь, клёст. У клестов всегда клювы такие, чтобы шишки шелушить.

Но самое интересное я про клеста потом узнал.

Уж никак не думал, что среди зимы, в самую стужу, какая-нибудь птица могла яйца класть и птенцов высиживать. А оказывается, есть такая птица. Клёст.

Разыскать его гнездо очень трудно. Оно из прутиков свито, а внутри пёрышками да пушинками выстлано. И в январе-феврале сидит самочка на яйцах, а самец её изо рта кормит. Выведутся птенцы. Голые. Мороз трещит в лесу. А самочка всё на птенцах сидит. Им тепло.

Темнеть стало. Солнце красным шаром сквозь стволы проглядывает. Надо домой идти. Поглядел на часы. Шестой час. Значит, я уже больше пяти часов по лесу брожу.

Пришёл домой, а в доме гость. Сидит и меня дожидается, чтобы вместе чай пить.

Спрашивает:

— Что сегодня делали? Писали что-нибудь?

— Да нет, не писал.

— Читали?

— Да нет, и не читал.

— Что же вы тогда делали?

— Да ничего особенного. Просто гулял.

А когда гость ушёл, я подумал, что неправильно ему ответил. Как же это так, ничего особенного, коли я так много увидел и узнал за сегодняшний день!