Когда-то давно, глубоко под водой, среди морских звёзд, скатов и угрей, жил да был осьминог, желавший увидеть Бога.

Осьминоги — одни из самых интеллектуальных существ в море, склонные к одиночеству и раздумью, но этот осьминог проводил излишне много времени, недоумевая и размышляя. Часто, свернувшись в клубок на палубе затонувшего корабля, где он устроил логово, осьминог позволял проплывать мимо вполне съедобной добыче, в то время как сам неподвижно задавался вопросом, что есть «здесь» и «сейчас», «если» и «тогда», и — самое главное — «может», «могущество» и «зачем». Даже среди родных и близких подобный уровень размышления считался несколько чрезмерным, но осьминога вполне устраивал. Он даже планировал написать нечто вроде книги, используя свои собственные чернила. И назвать «Головоногие треволнения» или, возможно, «Размышления моллюска».

Будучи вельми раздумчивым, осьминог никогда не представлял себе Бога по своему собственному образу и подобию. Он встречался со многими своими легендарными гигантскими кузенами и находил их вульгарными, бесчувственными существами, полностью — по вполне понятным причинам — озабоченными пропитанием своих огромных тел; совершенно не интересующимися умозаключениями или абстрактным мышлением.

Что касается многочисленных естественных врагов — рыбы-молота, тигровой акулы, барракуды, косатки, морского льва, мурены, — он по очереди отверг всех их, как одинаково мелочных, одинаково лишённых малейшего намёка на божественность, сколь бы компетентными те ни были в выманивании ему подобных из скальных расщелин с последующим пожиранием. Осьминог не был романтиком, но ему казалось, что Бог по сути своей должен обладать более глубоким знанием сакральной тайны всего сущего и, несомненно, иметь интересы вне процессов спаривания и поглощения пищи. Косатка, впрочем, предложила обсудить этот вопрос на безопасном расстоянии перед приглашённой аудиторией, но осьминог таки был не дурак.

Какое-то время он всерьёз рассматривал возможность, что странствующий альбатрос и есть Бог. Осьминогу было легко прийти к такому выводу, ибо видел он альбатроса лишь изредка, когда в сумерках выползал на берег, дабы поохотиться на маленьких крабов, снующих на закате по песку. Он поднимал голову — что было весьма нелегко для осьминога — и иногда замечал огромные белые крылья, неподвижные, подобные облакам, проносящимся в темнеющем небе.

— Такой одинокий, — думал осьминог. — Такой великолепный и такой одинокий. Какие ещё слова столь соответствовали бы природе божественности?

Но даже красота и величие альбатроса никогда не могли полностью утолить духовный голод осьминога. Казалось, дабы увидеть Бога необходимо что-то ещё, но у него не было ни слова, ни представления для этого «что-то ещё».

Со временем это стало беспокоить осьминога до такой степени, что он почти не ел и не спал, а только предавался размышлениям в своём кораблекрушительном логове, оставив в стороне любые другие вопросы. Его восемь мускулистых конечностей также не остались в стороне, причём у каждой было своё мнение, и они часто ссорились и боролись друг с другом, чего осьминог едва замечал.

Когда встревоженные родственники приплывали с визитом, он чаще всего прятался от них, мимикрируя под цвет дерева, камня или тени (да, у осьминогов это ловко получается!). Он не узнавал никого из них, а посему не желал общаться с незнакомцами.

Затем, со скоростью, подобной его былым атакам из тьмы на камбалу или моллюска, поразила его новая великая мысль. Что, если старый рыбак — седобородый, иногда подходивший на вёслах, дабы обшарить утонувший корабль ржавым трезубцем, когда отлив обнажал покрытый ракушками корпус и расщеплённые мачты, — что, если, возможно, он и был Богом? Вне всякого сомнения, одет он бедно и постоянно грязен, но всё равно чувствовалось в нём определённое достоинство, а в покрасневших от соли глазах искрилось воображение столь яркое, что не увидишь и в глазах косатки.

Более того, он передвигался по воде столь же легко, как и по суше, и днём, и ночью, по-видимому, не привязанный к установленным часам сна и приёма пищи, в отличии от всех прочих существ. Что, если, после всех утомительных исканий и размышлений осьминога, Бог разыскивал его?

Как и любой морской обитатель, осьминог знал, что человеческое существо, держащее в руках некий острый предмет, представляет опасность для всех, находящихся в пределах досягаемости, и ему никогда нельзя доверить ни тело, ни душу.

Тем не менее, любопытство пересилило; и в следующий раз, когда рыбак вышел на промысел с утренним приливом, осьминог не удержался и осторожно взобрался с киля корабля… на руль… затем на сломанный, болтающийся поручень и, цепляясь там, наблюдал, как старик осматривает и скребёт корпус, наполняя грубо сшитую водонепроницаемую сумку на поясе грязными мидиями и редкими длинношеими моллюсками. Рыбак был в грязи по пояс и от него дурно пахло, но он весело напевал и покряхтывал в процессе, а осьминог смотрел на него с великим благоговением.

В конце концов осьминог не смог удержаться.

Мужественно взяв себя во все восемь рук, он выполз на палубу, прямо под изумлённый взгляд старого рыбака. Запинаясь, но отчётливо, он вопросил:

— Ты Бог?

Выражение лица рыбака медленно изменилось, перейдя от суровой решимости, через проявившееся недоверие, к какому-то усталому сиянию.

— Нет, мой друг, — ответил он наконец. — Я не Бог, не больше, чем ты. Но я думаю, что мы с тобой в равной степени являемся частью Бога, когда находимся здесь, — и он широко развёл руки, дабы охватить всю волнующуюся, тёмную поверхность моря, будто дышавшую под сине-серебряным утренним небом. — Конечно, мы двое не просто окружены сим божественным великолепием — мы оба принадлежим ему, мы находимся в нём, сейчас и навсегда. А как же иначе?

— Море, — медленно произнёс осьминог. — Море…

— И земля, — добавил рыбак. — И небо. И огни костров, сверкающих за пределами неба. Все вещи, взятые вместе, образуют единое целое, включая таких существ, как осьминог и старик, играющие свои крошечные роли и страшно этим удивлённые.

— Мои мысли и вопросы были слишком ничтожны… Я прожил в Боге всю свою жизнь и никогда не знал этого. Ты же говоришь правду?

— Именно так, — просиял старик. — Именно так.

Осьминог потерял дар речи от радости. Он неуверенно протянул щупальце, и рыбак крепко пожал его своей грубой рукой. Когда они встали рядом, оба в равной степени восхищённые обретённым согласием, осьминог застенчиво спросил:

— Как ты думаешь, Бог знает, что мы здесь, внутри Него, что мы часть Его?

— Понятия не имею, — безмятежно ответил рыбак. — Важно, что мы знаем.

Сильный удар в правый борт встряхнул лодку и та накренилась носом вниз, мягкое покачивание прекратилось. Море отступило, стремительно отхлынув от лодки, выставив на всеобщее обозрение выцветшую краску и ракушки на бортах. Шуршащая галька царапала корпус и руль. Осьминог, рефлекторно вцепившийся в палубу щупальцами, остался неподвижен, но рыбак потерял равновесие, а над, под и вокруг них сам мир, казалось, распахнул огромную пасть и начал втягивать воздух курсом на запад.

— И это? — вопросил осьминог. Он указал щупальцем на обнажившееся до самого горизонта морское дно — самый верный признак приближающегося цунами. — Это тоже часть Бога, как и мы?

— Боюсь, что так, — ответил старый рыбак, цепляясь за наклонные перила. — Вместе с тайфунами, жалящими медузами, родителями моей жены и действительно плохими устрицами. В подобной ситуации, я не считаю грехом устремиться на возвышенность. Берег далеко, это правда, но в молодости я был крепок ногами, и рыбацкая жизнь поддерживала меня в форме. Я буду жить, куплю другую лодку и снова буду ловить рыбу.

— Я желаю тебе всего наилучшего, — сказал осьминог, — но, боюсь, мои собственные возможности несколько более ограничены. Для побега мне нужна свобода морских глубин, совершенно недосягаемая сейчас. Да, великое пожатие плечами Бога будет здесь достаточно скоро. Я буду наблюдать за его приближением, и когда оно прибудет, передам ему наши поздравления.

— Ты погибнешь, — сказал рыбак.

Осьминог едва ли был способен улыбаться, но рыбак всё равно услышал улыбку в его голосе.

— Я всё равно буду с Богом.

— Эта особая форма глубокой метафизической оценки не требует фатализма или помощи пятидесятифутовых волн, — решил рыбак, снимая с пояса наполовину заполненную холщовую сумку. — Кроме того, наш разговор только начался.

Проворный, как угри, коих он так хорошо ловил, рыбак перемахнул через перила и спрыгнул на обнажённое морское дно. Оказавшись там, он опустился на колени и стал елозить холщовым мешком взад-вперёд по илистому, изрезанному поперечными полосами мелководью, разбрасывая свой улов, но собирая полную котомку морской воды.

— Ну? Ты идёшь? — крикнул рыбак осьминогу. Он протянул наполненный до краёв мешок. — Прилив не ждёт, мой многорукий друг. Прилив не ждёт!