Иван Орлов

Первое, что Ивану захотелось нарисовать — это небо, видимое в дыре, которая осталась после его падения. Стёрлись все бывшие до этого бабочки, цветы и сирень. Он лежал на сене, вокруг кудахтали перепуганные куры, носясь по курятнику, словно обезумевшие, взволнованно звали его братья, и кажется, завизжала перепуганная нянюшка, а Иван просто смотрел на небо и хотел запечатлеть его в своей памяти именно таким, каким оно предстало перед ним сейчас. Безграничным и безоблачным.

Небо нельзя было сорвать, как цветок или поймать, словно бабочку, чтобы принести маме. И отдать ей свои глаза, чтобы она, увидела тоже, что и он так же было нельзя. Тогда Иван попытался изобразить его угольком на бумаге, пока ждал, когда заживет сломанная нога. Но уголёк был чёрным, а небо голубым и глубоким. Получалась только грязная возня.

Это расстроило его сильнее, чем невозможность поиграть с братьями.

— Где ты витаешь? — спросил, теперь занимающийся с ним отдельно, дядюшка Лев.

Иван только тяжело вздохнул. Уходило лето, тускнели краски, он всё ещё не знал, как нарисовать то небо.

— Дядя, — потеряно сказал он. — Скоро небо станет хмурым, и я не смогу его нарисовать. У меня не получается.

Он повертел уголек, еще больше пачкая пальцы и показал дядюшке Льву чёрные и серые листы. Тот долго смотрел на них, а затем сказал, погладив Ивана по голове:

— В следующем месяце я поеду в Царь — Град, — он кивнул на окно, где была видна лазурная высь. — Насмотрись на него хорошенько. Я привезу тебе, кое — что получше уголька.

И это кое — что называлось красками и кисточками.

— Смотри внимательно, дальше будешь делать сам, — говорил дядюшка Лев, смешивая пигмент и масло.

Иван и не думал считать мух. Он с дрожью ждал, когда сможет перенести бережно хранимый в голове образ на лист бумаги. С горящими глазами он делал первый мазок лазоревой краски, а затем ещё один мазок, и ещё, и так далее, пока весь лист не стал лазоревым. Именно таким, каким представлялся в воображении Ивана.

Чёрные и серые листы были сожжены в печи, а красивый, цвета бескрайнего небо был отдан матушки на сохранения. После Саша шутил, что Иван полетал не зря, и крыша курятника пала жертвой искусства.

С того дня Иван больше никогда не расставался с красками и холстом. Вспорхнёт ли птица, тронет ли ветерок вязы, упадёт ли яблоко в плодоносном саду или прислуга накроет на стол; всё выходило из-под кисти Ивана. Каждая зацепившая его взгляд мелочь оставалась навсегда запечатленной.

И даже оказавшись в пансионе он не бросил этой привычки. Пока остальные наслаждались отведенным временем для чая или прогулок, он делал наброски угольком. На лист оседали учителя, камердинер, повзрослевшие братья, одноклассники, столовая, классная комната и территория пансиона Красноярцева. Летом он любил делать это в тишине, сидя под дубом или в беседке, а зимой в самом дальнем углу библиотеки.

Иногда, компанию ему составляли Фёдор, который больше грыз перо, чем работал им, или Пётр, читающий свои заумные книжки. Они сидели молча, каждый занимался своим делом. Эти отрывки составляли четыре часа, а если не присоединяться к вечерней беготне с мячом, то четыре с половиной. Да его особо то никто и не звал, предпочитая общаться с его старшими братьями, нежели с молчаливым Иваном.

А ведь ещё нужно было повторить уроки, чтобы батюшка присылал им меньше гневных писем. Он не мог запоминать всё с первого раза, как Пётр, и не мог отлынивать, витая весь день в облаках, как Фёдор, поэтому повторял пройденный материал по нескольку раз, чтобы хорошо всё запомнить, и снова повторял перед контрольными. В конце года, благодаря помощи Петра, что — то да откладывалось в его голове.

А ещё к лету скапливалось огромное количество всевозможных рисунков, большинство из которых он отвозил домой. Самые, по мнению Ивана, удачные работы он оставлял себе. Из — за этого маниакального увлечения, бумаги приходилось привозить целую телегу, где помещались по два, три пуда, не только ему, но и братьям, особенно Фёдору, который в большинстве случаев только марал её. На что Пётр постоянно указывал братьям:

— Мы только на одной бумаге разоримся. Никакая служба и никакие продажи не покроют таких расходов, — скорее эти слова были адресованы Ивану, нежели Фёдору. Потому что средний из тройняшек мог перевести до десяти, а то и до пятнадцати листов за день. — Мы скоро тряпье за деньги начнем сдавать, чтобы вас обеспечить.

Иван и Фёдор сделали вид, что не слышали брата и продолжили заниматься своим дело, оставляя его недовольно пыхтеть. Со временем Пётр становился только ворчливее.

В студенческие годы он так надоел Фёдору, что тот написал весьма комичное объявление, и повесил его прямо на парадных дверях университета:

Продам злющую собаку. За 1 копейку. Но, если она вас покусает, то возвращена быть не может.

Карикатура собаки с лицом Петра в круглых очках на носу прилагалась, за авторством Ивана.

Прежде, чем пунцовый от злобы брат успел сорвать объявление, весь университет уже знал об этой смешной бумажке. Кто не увидел её собственными глазами, тем рассказали. Пётр конечно же такого унижения вынести не смог, и накинулся на Фёдора с кулаками прямо в университете. Зная, чьи они дети, ректор хотел это дело замять, но слухи всегда разлетаются быстро, а когда они к тому же дурные, то вдвойне быстрее.

И разгневанный их поведением отец настоял на наказании. Сыновьям в письме он написал: «…позорите фамилию на глазах столичной общественности…».

Братьев посадили на хлеб и воду, одели на три дня в мужицкое платье и лапти, отобрали благородные шпаги, которые даровались при поступлении, да ещё заставили почитать чужое божество и бить ему поклоны по воскресеньям. Они надеялись, что матушка не узнает хотя бы о последнем.

— Из — за вас лодырей, — шипел на братьев Пётр, когда в сумерках, учившийся на последнем курсе юридического факультета Владимир, приносил им еды в пыльное подсобное помещение, чтобы его неразумные братцы не умерли с голоду. — Я потерял место в красном углу.

— Оно и к лучшему, — отвечал Фёдор. — Нечего придаваться чужой вере.

Владимир устало вздохнул, прерывая ссору братьев:

— Ешьте молча, если не хотите, чтобы ваше наказанье продлили, — батюшка тоже сделал ему выговор за недосмотр.

Иван молча пережёвывал пирог с капустой. Он нисколько не жалел, что был причастен к столь глупой шутке. Хоть и есть после за осиновым столом из необъятной миски с щами, ему не очень нравилось. В отличии от Фёдора и Ивана, Пётр быстро покинул этот стол и как лучший ученик даже вернул себе место в красном углу.

Когда на последнем курсе началась практика, времени на увлечение у Ивана стало в разы меньше. Приходилось делать зарисовки ночью, подсвечивая себе свечкой или на коленке, пока экипаж вёз его до Берёзовской гимназии, где он должен был зачитать старшим классам свой научный труд и получить его оценку. Из — за тряски наброски получались кривыми и уродливыми, поэтому Иван вскоре бросил это дело.

Тогда он стал скрашивать время поездки разговором со своим попутчиком, которого он иногда брал с собой, так как у того не было денег на экипаж. Иван не помнил его имени, но лицо вполне. Наверное, потому что само его появление в Императорском Университете вызвало ажиотаж не только в рядах мелкого дворянства, но и в высшей аристократии.

Он был из крепостных герцога Курасова, которому тот дал вольную и выделял жалование на момент обучения. Скорее всего тут свою роль сыграла жалость, так как юноша был сиротой. Но несмотря на то, что до пятнадцати лет он ни умел не читать ни писать, юноша делал колоссальные успехи в учебе, которые могли дать ему дорогу в обеспеченное будущее.

Этот юноша учился на одном факультете с Петром и Евграфом Яковенко, но на практику они ходили в разные места. Союз Северных Сов был как раз Ивану по пути, и он предпочитал вести беседы с крепостным студентом, о: теме свободы, которую в последнее время затрагивали отечественные писателе, о недавно назначенном министре культуры, и о чистках, которые проводятся по любому поводу; если не мог делать наброски.

Как — то раз Иван даже позвал его с собой на выставку работ художника Потакова. Ни Пётр, ни Фёдор больше не горели желанием составлять брату кампанию в таких мероприятиях. Они откровенно скучали, пока Иван восхищался мазками и стилем, или пока он вёл беседу с самим Потаковым, впитывая, как мох, каждое его слово и превознося до небес в ответ.

Приближался выпускной, и отвыкшие от домашней жизни братья решили остаться в столице, занявшись каждый своим делом. Но Пётр вдруг в последний момент пошёл на попятную, и отказался от предложения Императорской Академии Наук, предпочтя, подобно пауку забраться в тёмную щель и не вылезать оттуда. Иван так и не смог найти этому объяснения, а Пётр сделался ещё невыносимее. И как бы он не протестовал, угрожал или убеждал, Иван не собирался оставаться в родной усадьбе. Возможно, когда — нибудь он вернётся туда на совсем, но сейчас его целью было стать самым востребованным и прославляемым художником, даже не десятилетия, а века.

И в самом начале всё действительно шло хорошо. Он мог часами гулять по городу, захаживая в самые разные его уголки. То он делал наброски Императорского дворца и университета на Центральной площади, то прекрасных сударынь и гордых господ на Золотой Аллее, то гимназистов, спешащих домой, после уроков в Березовой Роще, то толкотню и гвалт на рынке, то низенькие дома на окраине города, то обстановку кабаков, которые они с Фёдором иногда посещали. Птицыно Иван всегда обходил стороной, поглядывая на него с другого берега. Ещё не хватало навлечь на себя подозрения в колдовстве или подцепить заразу.

Возвращаясь в квартиру, где он жил вместе с Петром, Иван раскладывал получившиеся за день наброски в порядке перенесения на холст и брался за работу, по удобней установив мольберт.

Он ценил каждую свою, даже незначительную, картину и верил, что все они найдут своих ценителей. Целых три художественных салона согласились приняли его работы, но…

— М-да-а… — протянул Александр, когда заехал к братьям на огонёк, но застал только одного. Они сидели у печи, распивая привезенную старшим братом бутылку вина. — Я признаться, не думал, что из чирканий Петра выйдет, что — нибудь путное.

Сам обсуждаемый загулял с университетскими друзьями и должен был приползти домой не раньше первых петухов.

— Ну, а ты? — Александр окинул взглядом груду измалёванных холстов. — Как твои творческие успехи?

— Лучше, чем ты думаешь, — дерзко ответил Иван. Ему не хватило духу сказать брату, что за прошедший год он смог продать только две картины. Может быть оттого, что представлялся чужим именем?

Александр был не единственным, кто затрагивал подобную тему.

— Вам стоит бросить это занятия, — сказал смотритель одного из художественных салонов. — Оно совершенно не приносит вам прибыли, одни только расстройства. Картины получаются сухими, в них нет ничего, что бы притягивало взгляд.

Иван нахмурился, и не скрывая гнева произнёс:

— Чем вы здесь занимаетесь? Продаёте? Вот и продавайте.

Слова этого мещанина стали для него подобно пощечине. Куда же делись четырнадцать лет его жизни? Канули в пустоту? На что он их потратил? На простое марание листов? Почему труды Петра окупились, а его нет? Неужели все потеряно? Множество самых разных вопросов терзали его голову. Он не знал, куда от них скрыться и возможно ли вообще это сделать. Они раздирали его изнутри, не давая покоя, заставляли жалеть и сомневаться.

В такие момент, когда разочарования от самого себя захлестывало его, он вспоминал о Сиреневом Саде, где были матушка и дядюшка Лев, которые непременно приободрили бы Ивана.

Как в бреду он вышел на набережную, и остановился, вцепившись в перила. Иван смотрел на мутные воды Вены, бегущие куда — то в сторону юга и не видел собственного отражения, но зато в вечерний час в воде отлично отражались огни Птицыно, пристанище жалких гадалок и прорицателей. Неизвестные искорки маняще искрились в тёмной воде, приглашая зайти.

И Иван подумал, что если не пересечёт мост сейчас, то завтра наверняка одумается и упустит свой шанс стать тем, кем желал. Но даже будучи в отчаянии не стоило бросаться в огонь, не захватив с собой ведро воды.

Купив за копейку у проходящего мимо тряпичника замызганный плащ, больше похожий на половую тряпку, он накинул его на плечи и чуть не показал прохожим свой ужин. От ударившего по носу запаха тухлой рыбы в желудке всё скрутило. Но покупка того стоила, она укрыла его до самых пят, скрыв и кюлоты, и сапоги.

Хоть Иван все решил, и даже скрыл свою личность, но каждый шаг по мосту, приближающий его к ярким огням, давался ему с трудом, словно он балансировал на острие иглы.

Иван одинокой тенью брел по мосту, стараясь рассмотреть противоположный берег из — под капюшона. Но световой карнавал слепил его, и мужчина понял, что не сможет ничего увидеть, пока не перейдёт на другой берег. Даже шум с той стороны доносился до него, как — то приглушённо.

Стоило сойти с моста, как режущее глаз буйство красок исчезло, и появились обычные фонари на жиру. Эта деталь была единственной, что напоминала о той стороне берега, которую Иван оставил за спиной. Теперь повернуть назад уже не представлялось возможным.

Кривые и обшарпанные здания из кирпича окружали его, отходы валялись прямо на мостовой, и несло невообразимой вонью, словно он попал в свиной хлев. С другого берега район выглядел совсем иначе, огни были лишь красивой обманкой. Кто — то неумело, но весело играл на гармошке, издаваемые ею звуки неприятно резали по ушам.

Иван поморщился. Интересно, подобный реализм устроил бы смотрителей художественных салонов? Если бы не угроза Тайной Канцелярии, то он непременно попробовал бы это узнать.

Стараясь, как можно меньше марать сапоги, Иван обходил гнилые объедки, экскременты, и даже завернутый в покрытые плесенью пеленки, гниющий кусок человеческой плоти. На пути ему в основном попадались пьяницы в изодранных рубахах, которые обтирали углы и стены, ища в них опору для своих, почти истлевших тел.

Отвращение накатывало на Ивана волнами, каждый раз, когда, он видел, что-то до ужаса омерзительное, то жмурил глаза до цветных кругов. Но желание идти дальше и поскорее выбраться отсюда пересиливало тошноту. Он уже сомневался, в том, что найдёт здесь то за чем пришел.

Среди мещан и аристократов ходило множество слухов и домыслов о самом ужасном из районов Царь — Града — Птицыно. Но не многие могли похвастаться подлинным знанием. В основном они все сходились на том, что этот район являлся грязной ямой, где путаны, колдуны и нечистая сила, устраивала оргии. И пересечь мост для обывателя, значило добровольно спуститься в ад.

Что ж, кое в чём злые языки были правы. Птицыно действительно походило на выгребную яму, так же здесь располагалось множества публичных домов (их Иван увидел на самой широкой, видимо, главной улице), а также посвященные, которым страх мешал жить среди людей, забивались сюда, словно крысы в мусорную яму, доживая свой век в нищете и голоде.

Иван, конечно, не ожидал увидеть здесь оргий и пиршеств, но и в его сознании не укладывалось то, что Птицыно будет представлять собой трущобы, где главная улица, это скопище трактиров и публичных домов, а все остальное — грязные трущобы, до которых давно желает добраться чума.

Иван понял, что, зря подверг себя опасности, и стоит поскорее исчезнуть отсюда, как среди кричащих вывесок публичных домов, он наткнулся на одну простую, в виде летучей мыши.

Она гласила:

Колдовская лавка сударя Ужастина.

Если и здесь не повезёт, решил Иван, то я сразу же уйду и больше не вернусь сюда. Колокольчик над дверью звякнул, и Иван оказался в полутёмном помещении, которое освещало всего несколько свечей. Каждый шаг Ивана отдавался скрипом.

— Добро пожаловать, Ваше Сиятельство, — человек за прилавком говорил дружелюбно, но его лицо было скрыто в тени.

Иван прищурился. Тени, словно покрывало, лежало на полу пустых прилавках, и ничего не удавалось рассмотреть.

— Чего изволите? — поинтересовался, видимо, хозяин лавки.

— Мне нужен пигмент или что — нибудь, что поможет обрести мне признание, — решил не затягивать Иван.

Мужчина помолчал, а затем отступил во тьму. Иван слышал, как дважды скрипнули дверные петли, и свеча вновь выхватила из темноты белые руки владельца и выцветший камзол.

— Пигмента у меня не водится, — сказал мужчина, демонстрируя деревянную шкатулку. — Но если Вам нужно привлечь к себе внимание, то это в самый раз.

Иван подошёл ближе, и заглянул в услужливо приоткрытую владельцем лавки шкатулку. Внутри был белый порошок, ослепительно искрящийся в столь тёмном помещении. Такой мог сделать и Пётр, но вместе с этим появилось бы множество ненужных вопросов.

— Используйте немного, когда будете мешать краски, и любой непосвященный не сможет оторвать глаз от Ваших картин.

Ивана это устроило. Всё же не зря он решился на этот отчаянный поступок. Руки уже тянулись к шкатулке, как крышка той захлопнулась, чуть не прищемив ему пальцы.

Мужчина прокашлялся.

Иван запустил руку в карман и бросил на прилавок мешочек со звенящими монетами.

— Какая щедрость, Ваше Сиятельство. Право, не стоило, — довольно охнул владелец лавки, однако, ловко пряча мешок с монетами. — Вы пришли в Птицыно по Чёрному мосту?

Иван кивнул.

Он больше догадался, чем увидел, как мужчина качает головой.

— Это не дело. Никогда больше там не ходите. Выйдите лучше, с другой стороны. Там, где Птицыно сливается с жилыми домами. Идите по главной улице не сворачивая, пока не наткнётесь на забор, которым от нас отгородились жители города. Отсчитайте влево от угла сгоревшего дома три доски, последнюю можно сдвинуть. Если пролезете через дыру, то окажитесь в глухой подворотне. Там мало кто живет, так, что Ваша персона останется незамеченной.

Иван сухо поблагодарил мужчину и покинул лавку. Он рискнул и последовал совету сударя Ужастина. По ощущению время было около полуночи, когда Иван вылез в тёмной подворотне. Если он правильно сориентировался, то находился сейчас, где — то на другом конце города. И где прикажете сейчас ловить экипаж?

Иван шептал ветру просьбу избавить его от вони Птицыно. Поплотней закутавшись в шинель и грязную тряпку, Иван шел по незнакомым улицам прячась в тенях. За пазухой лежала шкатулка. Ему казалось, что из окон домов за ним следят множество любопытных глаз, знающих его секрет. Это заставляло ноги двигаться быстрее.

Перевести дыхание он смог только в экипаже, нанятом у трактира.

Следующим вечером Фёдор вместе с Александром отправились к Дольским. Иван ничего не сказал Фёдору о своем визите в район Птицыно. Поэтому хотел, чтобы старший брат как можно быстрее уехал, но тот принялся искать часы, посеянные несколько дней назад. Ивану пришлось отдать ему свои, лишь бы он наконец ушёл.

И вот, оставшись наедине со своими картинами, он смог вынуть из-под матраса шкатулку. Её содержимое он добавил прямо в масляные краски, по немного в каждую, и продолжил писать картину. С каждым мазком на холсте всё отчетливей проглядывался Сиреневый Сад: его белые гроздья цветущего кустарника, сочная зелень и чистое небо. Всё это он отчетливо представлял в голове, стараясь перенести образ на холст.

По окончанию работы, сразу стали видны изменения. Эта картина была, как будто ярче предыдущих и выглядела, словно окно в их приусадебный сад. Протяни руку, и будешь там.

Надо же, усмехнулся Иван, владелец лавки не обманул меня.

Опустилась глубокая ночь, он поставил картину рядом с кроватью, а шкатулку с порошком вернул под матрас. Щелчком пальцев он погасил свечи, и удовлетворенный своей работой, забрался под одеяло.

Следующим же утром картина было отнесена в художественный салон на Золотой Аллее. Увидев его, идущего мимо витрины, смотритель закатил глаза, внутренне обращаясь к небу.

— Ох, сударь, у нас очень много картин в последнее время. Приходите позже, — загнусил смотритель, желая поскорее от него избавиться.

— Это последняя, — твердо сказал Иван. — Если вы сегодня не сможете продать её, то я больше никогда не переступлю порог вашего салона. Нет, я выброшу все кисти и краски, а холсты отправлю в печь, — добавил Иван, предавая своим словам вес.

Смотритель с недоверием покосился на него и после нескольких мгновений раздумья, он со вздохом всё же принял картину.

На обратном пути в квартиру, тревожные мысли одолели Ивана. Стоило ли произносить столь громкие речи? А вдруг ещё утром притягивающая взгляд картина перестанет это делать? Как он сможет расстаться со своим трудом? Нет, лучше оторвать себе руки.

Но Ивану не пришлось ни сжигать холстов, не отрывать рук. Следующим утром пришла записка из художественного салона. Картина была продана в тот же день. За неё чуть не устроили битву, публика требует ещё. И Иван с радостью исполнит их желание.

Пигмент мешался с солнечной пылью и маслом, создавая незаменимые краски. Иван подметил, что они даже на холст ложатся лучше, чем обычные. Ему стали поступать личные заказы, и он практически перестал отдавать свои картины в художественные салоны.

Только узнав настоящую фамилию автора высший свет принял его в свои объятья, восхваляя и преумножая успехи. Двери самых родовитых домов столице распахнулись перед ним, и не было ни одного приёма на котором бы какой — нибудь граф или барон не хотел познакомить Ивана со своей сестрой или дочерью.

Но мужчине было не до этого, работа захлестнула его, словно яростная волна и закружила в водовороте образов и цветов. Он бы ещё долго не вынырнул оттуда, если бы в один из дней шкатулка с порошком не опустела.

В высшем обществе Иван объявил о своем кратковременном перерыве, и дождавшись пока Фёдор уйдет на вечер к Дольским, которых он в последнее время посещал всё чаще, решил следовать хорошо запомнившимся маршрутом.

Иван накинул заранее приготовленный плащ, прошлый по прибытии домой он тут же отправил в горнило печи, и взял экипаж до трактира, на который он по чистой случайности набрёл в тот вечер. А дальше он последовал совету владельца лавки и прошмыгнул в Птицыно тем же путем, которым в прошлый раз его покинул.

Дело было к весне и вонь трущоб стала ещё невыносимей. Все отходы и мусор, схваченные зимними морозами, оттаяли с прибытием южного ветра. Из глубины района тянулся ужасный трупный запах, которого Иван не заметил в свой прошлый визит. Желудок скручивали неприятные спазмы и Ивану совершенно не хотелось знать откуда так тянет мертвечиной.

Немного путаясь в лабиринте трущоб, он все же смог выйти на главную улицу. Колдовская лавка была на том же месте. Ничего не поменялось. Даже сударь Ужастин был всё так же приветлив.

— Ваше Сиятельство, вы довольно поздно, я уже хотел закрываться, — его голос звучал устало, а свечи почти догорели, от чего тени казались ещё гуще.

— Я бы вновь хотел приобрести солнечной пыли, — на прилавок, со звоном, опустился кошель.

Губы мужчины растянулись в улыбке.

— Я знал, что Вы ещё заглянете.

Сударь Ужастин снял с полки хлопковый мешочек и протянул Ивану. Тот развязал бечевку и заглянул внутрь. Мешочек действительно был наполнен нужным ему порошком.

— Стоит ли мне раздобыть ещё? — немного лукаво спросил владелец лавки.

— Стоит, — кивнул Иван, — и как можно больше.

— Доброго Вам здравия, — прокричал сударь Ужастин, в спину, уходящему Ивану.

Не смотря на радость от приобретения, он лишь хотел поскорее убраться отсюда, подальше от этой грязи, запаха и нищеты. Подальше от этого района. Покидая Птицыно через дыру в заборе, он никак не ожидал, что его схватят за капюшон.

Сначала Иван растерялся и впал в ступор, а затем понял, что нужно ударить напавшего на него и бежать. Но предпринимать ничего не пришлось. Его отпустили, и благодаря вспыхнувшему в чужой руке огоньку, Иван понял, что перед ним стоит Олег.

— Что ты?..

— Иди за мной, — перебил его младший брат, и погасив огонек, тенью выскользнул из подворотни. Скрипнула дверь дома, напротив.

Иван тяжело вздохнул. Ему было не по себе, словно его поймали на чем — то противозаконном. В сущности, так оно и было. Но мужчина не собирался краснеть, как зелёный гимназист, стоя перед младшим братом. Поэтому, Иван поднимался по скрипучей лестнице с полной решимостью не оправдываться, а поставить Олега перед фактом. Но тот вовсе и не собирался поучать его или допрашивать.

В уютной комнатке на втором этаже, с зашторенными окнами, горел камин. Остальные комнаты дома были холодны и пустовали.

— Садись, — кивнул Олег на соседнее кресло.

Стоило Ивану устроиться у камина, как ему протянули бокал с чем — то крепким. Он вскинул голову и увидел человека с пустыми глазами и обожженным лицом. Отдав бокал, мужчина тут же удалился.

Но не успел Иван поинтересоваться личностью незнакомого человека, как Олег уже начал разговор:

— Я и помыслить не мог, что твой успех связан с колдовством, — тяжело вздохнул он, и за один глоток чуть не осушил весь бокал.

Иван тоже пригубил свой. Крепкий коньяк обжог ему горло.

— Ты так не хотел возвращаться домой?

— Нет, — покачал головой Иван. — Дело вовсе не в этом.

— А в чём же? — Олег совсем осушил бокал, и постучал по столу, чтобы человек с ожогом вновь его наполнил.

— Я отдал столько лет жизни и собственную душу не для того, чтобы предо мной закрывались двери даже захудалых лавочек.

— Ты подумал, что будет, когда Сидор больше не сможет доставать для тебя солнечную пыль? Ты не единственный человек, до неё охочий. В столице солнце и так редкий гость, особенно в Птицыно. Этот район находиться на самой тёмной стороне города. Скорее всего, сегодня он продал тебе последнее, что было в запасе, — бокал Олега вновь был полон.

— Он мне этого не сказал, — нахмурился Иван.

— Конечно, не сказал, ведь ты ему платишь, — он сделал глоток коньяка. — Послушай, — начал он спокойно, — это дело становиться рисковым. Если ты колдуешь втихаря, то не страшно. Мы все этим грешим. Но когда это видит вся столица… Что будет, если твои картины дойдут до двора? Знаешь какие люди служат Императорскому Величеству?

— Предлагаешь мне всё бросить, а свой труд утопить в Вене? — Иван был готов уйти прямо сейчас.

— Какой же ты все-таки топорный, — в руке Олега опустел уже второй стакан.

— Не много ли ты пьёшь? — решил сменить тему Иван.

— Если завтра утром всё решиться, то брошу, — сказал он, вновь прося жестом наполнить бокал. — А если нет, то упьюсь до смерти.

— Что решиться? — удивился Иван, столь неожиданному решению Олега.

Тот махнул рукой, и опустошил бокал одним махом.

— Подумай над моими словами. Бери меньше заказов. Постарайся больше не использовать пыль. И потихоньку исчезни. Никто не тянет тебя домой, ты можешь уехать в любой другой город.

— Ты говорил с Сашей, — догадался Иван.

Олег кивнул, нетерпеливо ожидая пока его стакан вновь наполнят.

— И он негодует, — вздохнул Олег. — Грозиться написать отцу. Я обещал поговорить с тобой. Постарайся понять его, Саше тоже не легко. Он куда в более не выгодном положении, чем мы с тобой.

Иван кивнул.

— Ну, — пожал плечами Олег, нарушая затянувшееся молчание, — сказать мне более нечего. Я хочу ещё немного побыть в компании коньяка.

И Иван оставил младшего брата наедине с его проблемами и алкоголем, под наблюдением человека с обожженным лицом.

Возвращение Ивана, после не продолжительного отсутствия, приняли с восторгом. Правда сам Иван этих чувств не разделял. Как бы ему не хотелось славы и почёта, и все эти заискивающие улыбки и неподдельное восхищение возносили его на вершину блаженства. Но в лучшем случае его вздёрнут, в худшем все Орловы, один за другим, взойдут на виселицу. Последнего ему хотелось меньше всего.

Вот побудет здесь ещё немного для вида и сменит город, где конкуренция меньше, сосредоточиться на написании портретов, они сейчас очень востребованы, и откажется от солнечной пыли. По крайней мере, Иван убеждал себя в этом каждый вечер, а утром решал, что не сегодня, потом, может быть завтра или после завтра, он всё же уедет из столицы, где его картины пользовались огромным успехам.

А пока, он неустанно занимался живописью в уютной квартирке на чердаке, мешая масляные краски и солнечную пыль.