Считалки, стихи и сказки

Блошиный рынок в Париже

Знаменит он на весь свет. И чего тут только нет! Вещи очень разные: Чистые и грязные, Очень интересные, Странные, прелестные, Сломанные, брошенные, И совсем не ношенные. Их откуда-то достали, Где-то взяли, раскопали, И со всех концов земли На продажу привезли. Только блох не продают, Ни одной не видел тут. Так что время не теряй, Дуй на рынок, выбирай. Ведь вещей таких старинных Нет в обычных магазинах. Например, медалей царских. И мундиров нет гусарских. А на рыночном прилавке Вдруг лежит одна перчатка И стоит один сапог На какую-то из ног. (Продают со скидкой многим Одноруким, одноногим). В старых атласах и картах Все рисунки аккуратны. Человечки и зверушки, Насекомые, пичужки Нарисованы на диво, Очень чисто и красиво. Ты смотри и выбирай, Даром время не теряй. Пусть предмет и старомоден, Может, он на что-то годен? Вдруг тебя он рассмешит? Мысли умные внушит? Только ты не торопись, К каждой вещи приглядись, Прежде, чем купить её. То, что глянется — твоё.

Первый ряд. Барометр

Листки моего календаря

Листки моего календарика (На стенке он не висит) В марте совсем ещё маленькие, Им солнце края золотит. Летом они зеленеют, Все лучше, все гуще растут, Становятся всё прочнее. В них рябчики гнезда вьют. Осенью холодает, А в небе полно облаков. С деревьев листки опадают. Бумс — и нету листков. Зимой календарь кончается. Морозы и гололёд. Я дома сижу и скучаю. Скорей бы настал Новый Год!

Дикие гуси

Дикие гуси весной возвратились, С ветром восточным домой добрались. Долго над озером птицы кружились, Но не решались спикировать вниз. Наша деревня или не наша? Вроде бы медленней речка текла. Вон там по-другому выглядит пашня. А здесь камышовая крыша была. Дикие гуси, вы возвратились, Зря вы боитесь спикировать вниз. Гуси, вы дома, вы не заблудились, Гуси, садитесь, мы вас заждались!

Лето

Солнце чудесно цветёт, В полную силу сияет. Лучи золотые в полёт Как стрелы на землю пускает. Тихие дачи-избушки Теплые, чуть замшелые. Летом на даче девчушки Все — как ромашки белые.

Луг, зелёный луг

На кротовой куче Майский Жук сидит. Крылья расправляет, На пейзаж глядит. Травиночка к травинке, что за красота! Да разве есть на свете прекраснее места? — Луг, зеленый луг! — размышляет Жук. Вон там гвоздика «зорька», Сердечник луговой, Тут синие дельфиниумы Сбрызнуты росой. Как хороши на вкус все луговые вещи. Сердце у Жука весело трепещет. — Луг, зеленый луг! — радуется Жук.

Осень

По осени то дождь, То солнышко сияет И на прогулку нас Любезно приглашает. Где жёлтую стерню С полей ещё не сбрили, Там ёж проковылял И зайцы проскочили. Прощальный шлёт привет Хор ласточек, взлетая. В небесной синеве На юг уходит стая. А дойная корова Им грустно вслед глядит. Она ведь не летает. Она в хлеву стоит.

Труженица осень

Труженица Осень Постаралась очень: На стремянку встала, Лес разрисовала. Где-то капнет алым, Где-то тронет красным, На чижика-нахала Ставит желтым кляксу. На Осень обижается Ёлка обойдённая: — Всем краска полагается, А я стою зелёная! Листьям на аллее Расцветка очень нравится. Им всё веселее, они дрожат сильнее — И дружно осыпаются.

Кап-кап-кап

Кап-кап-кап. Ну и ливень, льёт и льёт. По домам сидит народ. А деревья, все подряд, В лужи на себя глядят. Кап-кап-кап. И сегодня, как вчера, Дождик льет как из ведра. Я к дождю уже привык, У меня есть дождевик. Кап-кап-кап. В мокром небе даже птицы Утонуть вполне могли бы. И могли бы даже рыбы В мокром воздухе резвиться. После ливня лес сверкает, Словно жемчуг надевает И стряхивает вниз. Эй, друг, поберегись! Кап-кап-кап.

Зима

Выходит солнце поздно На улицу зимой. И, чтобы не замёрзнуть, Торопится домой. У ворона спина От снега поседела. Хоть черная она, Но снег-то, снег-то белый! Зима мне надоела. Но если уголь жечь И мама топит печь, Совсем другое дело!

Снежинка

Тихая снежинка, Странница небес, Долго ты летела К нам в соседний лес. Видишь гору в серебре? Отдохни на той горе. Там деревья на ветру Отморозили кору. Медвежонок натощак Не уляжется никак. Ты укроешь их, снежинка, Став хрустальною перинкой. И все заснут в лесу. Сейчас и я засну.

Птичье Рождество

Каждый вечер старый бор Рождество справляет. Разноцветный птичий хор Песни исполняет. Дятел — их тамбурмажор, И солист, и дирижёр. На небосводе — звёздочки, В еловых шишках — зёрнышки. В Рождество мир так хорош, Что от счастья запоешь. Чик-чирик. — Все поём и все ликуем: Дубонос, снегирь и галка. Все в лесу перезимуем. Здесь не Африка, где жарко. Ёлки-палки, только тут Ёлки птицам корм дают. Дятел, наш тамбурмажор, Самый лучший дирижёр. На небосводе — звёздочки, В еловых шишках — зёрнышки. В Рождество мир так хорош, Что от счастья запоешь. Чик-чирик.

Сегодня сильный снегопад

Сегодня сильный снегопад Закрасил белым лес и сад. Все кони стали сивыми, Седыми и красивыми. Деревья все под стать берёзе Похорошели на морозе. И на тропинках всё бело, Аллеи снегом замело. Граф Раубер со шпагой На цоколе стоит, Как будто не вояка он, А просто снеговик.

Второй ряд. Старые истории

Жизнеописание дуба Хульды, поведанное им самим

Я — дуб трухлявый Хульда, Природный феномен. Стою в аббатстве Фульда, Свидетель перемен. Ведь там, где лес огромный Когда-то зеленел, Хоть это и нескромно, Один я уцелел. Не так-то было просто, Доложу я вам, Научиться росту И прочим чудесам. Давно, в десятом веке, Родился я на свет. Я накопил успехи За тыщу долгих лет. До снега все покровы Я сбросить успевал. Я тыщу зим суровых Перезимовал. В дупле моём гнездится Красный бурундук. То ли дед резвится, То ли дедов внук. Германские вояки Бывали здесь в гостях. Щиты их громко звякали На моих ветвях. Валленштейна войско Побывало здесь. Эх, времечко геройское. Война. Разруха. Жесть. То римская когорта, То певческий союз. Все здесь орали что-то, Вспомнить не берусь. Век за веком длился Их марш туда-сюда. Сначала я дивился, А теперь… Ну да. Я дуб трухлявый Хульда, Я ужасно стар. Стою в долине Фульда. У меня катар.

Жизнь Нерона

Сидел на троне Рима Цезарь (царь) Нерон. Он был невыносимым, Был самым жирным он. В походы не ходил он Налог не повышал, Но очень петь любил он, Ну, просто обожал. И днём, и поздней ночью Он гимны распевал. Хоть пел он плохо очень. Но здорово орал. И даже в ночь пожара, Когда пылал весь Рим, Орать не прекращал он. Он был неутомим. Казнил номенклатуру И многих из друзей. Потрескались фигуры На крыше Колизея. Фонтаны пересохли, И все часы отстали, И Рим жил очень плохо — В страхе и печали. Однажды после ужина Он вздумал выступать. Его гвардейцев дюжина Бросилась бежать. Он приказал красавцам: — Стоять! Спою вам гимн! Надеюсь, он понравится Гвардейцам дорогим. И он исполнил страстно Куплетов шестьдесят. Спросил: — Ну как? — Ужасно! Ответствовал отряд. Нерон воскликнул с чувством: — Молчать, во имя ада! Не ценит Рим искусство! Всему конец, солдаты! Вот мой последний номер! Он выхватил кинжал, Вонзил в живот и помер. В общем, замолчал.

Баллада о тяжкой жизни рыцаря Кауца фом Рабензее

Старый рыцарь Кауц, Герр Кауц фом Рабензее Любил ужасно драться — Сражаться на войне. В железо был одет он В железо был обут. Его потом за это Железным назовут. Он был такой военный, Что всё разрушить мог. Уж очень тяжеленный Был рыцарский сапог. Допустим, обопрётся Герр Кауц на парапет, Треск громкий раздаётся — И парапета нет! Когда он после ужина Ложился на кровать, Кровать ломалась тут же. Зачем в доспехах спать? Пришла зима с морозами Засыпала всё снегом. Пришёл герр Кауц на озеро На коньках побегать. Начал он кататься — Бумс. бац, бах, тарарах! — Сломался лёд под по Кауцем, И он… Увы и ах. Крикнул из-под кромки: — Спасите, я тону! Выругался громко И пошёл ко дну.

Людовик XIV король Франции

Людовика правленье Славят все историки. Но чистоте значенья Не придавал Людовик. Любил он красоваться В одеждах золотых, Но мыться-умываться Людовик не привык. Прогуливаясь гордо В своем дворце в Версале, Он восхищал придворных. А, впрочем, нет, едва ли. Когда он появлялся, Сгибались все в поклоне. Когда он удалялся, Все морщились от вони. Он был весьма прославленным. Он очень был богатым. Но находиться рядом с ним Было трудновато. О нём один сорбоннский Историк написал: «Сиял он, словно солнце, И, как свинья, вонял».

Кайзер с саблей

Вильгельм, немецкий кайзер, В Берлине проживал. Усы ночами красил, Днем саблю вынимал. Длины необычайной Усы он отрастил, А саблей чрезвычайно Размахивать любил. И в городе Берлине Ужасный шум стоял. Царило здесь уныние. Никто давно не спал. Чуть становилось тише, Уж кайзер, говорят, Стучал, как град по крыше, Гремел, как камнепад. И в Кассель доносился, И в Ульм противный звон, Народ в Париже злился, Был Лондон возмущён. Берлинцы так устали Ужасный шум терпеть, Что, наконец, сказали: — Перестань греметь! Нам надоело глохнуть. Гремишь ты день и ночь. Хватит саблей грохать, Иль убирайся прочь! Кайзер растерялся И, как это ни странно, В Голландию убрался, Где цветут тюльпаны. И там сидел спокойно И умер он в свой срок. В учебнике истории О нем есть десять строк.

Третий ряд. Зверинец

Больной лягушонок

— Квакша, лягушонок, Что, дружок, с тобой? — Замерз я до печёнок, Может, я больной? Наверно, это грипп. Согласны, доктор Гриб? — Но где же жар и хрип? Подумал доктор Гриб. — А, может, селезёнка Больна у лягушонка? Назначил он консилиум. Жабы прискакали, Охали и ахали, До утра проквакали, Грипп установили, Лекарство прописали. От них у лягушонка теперь живот болит. Не квакает наш Квакша, пищит он и визжит.

Мадам Сороконожка

Мадам Сороконожка — в процессе постирушки. Носки на сорок ножек — это не игрушки. Как выстирать все сорок, ведь это целый ворох! И высушить их все, развесив на кусте? И, кланяясь, соседи ей говорят учтиво: Мадам Сороконожка, вы так трудолюбивы! Нитка паутины служит ей верёвкой, Сосновые иголки — прищепки для белья. Носки в пастушью сумку она сложила ловко И прачку похвалила: — Отлично! Ай да я! Ведь, поглядев на ножки, все скажут мне учтиво: Мадам Сороконожка, вы так трудолюбивы! Она устала очень. Стирала аж до ночи. Мадам Сороконожка, отдохни немножко!

Изабо мой рыжий кот

Изабо, мой рыжий кот В черную полоску, Снова, курит обормот, Да не папироску. Любит дорогой табак И морскую травку. Не согнать его никак С коврика под лавкой. Вон в соломе мышь сидит И над ним смеётся. А он знай себе дымит И не шелохнётся. Даже трубку утащил У меня негодник. А ведь как мышей ловил! Классный был охотник.

Синий пёс

В парке синий пёс шныряет, Подбегает, Громко лает, Вежливо хвостом виляет. Он меня сопровождает, Он меня не покидает. Он ушами шевелит, у него печальный вид. Как помочь ему, не знаю. — Синий пес, где твой хозяин?

Кит

Кит в поле не гуляет. Он в море обитает. Он двухсотметровые Волны поднимает. Плывёт быстрей автобуса, Не говорит, а лает. На плавниках-колёсах Моря пересекает. Хвост как доска для плаванья, А зубы как забор, Из носа бьют фонтаны. Такой вот зверь-сёрфборд. Стрелять в китов не надо. Их пуля не берёт. Как черная громада Кит по морю плывёт.

Песня рабочих муравьёв

Промёрз старый ствол, как он тяжёл, Руки от холода синие. Клади на плечи, держи его крепче, Эй, осторожней, не скинь его. Взяли, подняли, тащи, запевай, Твёрже шагай, не отставай! Мы соберём все веточки в кучу, Мы муравьи, парни могучие! Что нам грозы, что нам морозы. Что нам дожди и болота. На месте не стой, убирай сухостой, Работай, работай, работай! Мы соберём все иголки в кучу. Наш муравейник всех выше и круче. Мы не знаем покоя, наше дело такое, Мы, чёрт возьми, парни могучие!

Клэффи и Флой

Двое чудных детей, Эффи и Джой, Двух чудных бульдогов держали. Одного звали Клэффи, другого Флой, Соседи их уважали. Идут на прогулку Джой и Эффи, Бегут впереди Флой и Клэффи. Всё расчудесно… Но вышел скандал, Ужасно он всех огорчил. Соседскую курицу Клэффи порвал, И соседа Флой укусил.

Заблуждения

Здесь, на площади Антона, Встретились однажды летом Мышка цвета голубого С кошкой розового цвета. Мышка недоумевает: — Убежать? Хотя зачем? Красных кошек не бывает. Этот факт известен всем. Кошка сладко облизнулась: — Вот и мышка на обед! Пригляделась — отвернулась: До чего противный цвет! Аппетит мне отбивает, Есть не хочется совсем. Синих мышек не бывает, Я таких мышей не ем! Постояв еще немножко, Звери тихо разошлись: В Вайсензее (направо) кошка, В Лихтенберг (налево) мышь.

Песня о быстроногом Зайце

Жил-был Заяц белый. Он был не самый смелый, Зато он быстро бегал, Быстрее всех на свете, Как смерч и как тайфун, Как звон гитарных струн. Однажды Заяц белый Бежал в ларёк за хлебом. Он мчался словно ветер, Быстрее всех на свете, Как смерч и как тайфун, Как звон гитарных струн. Откуда ни возьмись, За ним погнался Лис, Но Зайца не порвал. Ведь заяц наш удрал, Как ветер, как тайфун, Как звон гитарных струн. Тут с неба хлынул дождь, Мог промочить насквозь. Но Заяц не промок, Умчался со всех ног, Как ветер, как тайфун, Как звон гитарных струн. Сказал тут Старший Егерь, Взяв Зайца на прицел: — Сейчас застрелим зверя! Но Заяц уцелел. От пули из винтовки Он увернулся ловко. Отменный был бегун. Как звон гитарных струн.

Сверчок

Сверчок пронзительно стрекочет. Пойди найди его, кто хочет. Он справа, слева, там и тут. Он под комодом, за картиной, То в кухне он, а то в гостиной. Его, конечно, не найдут. Мы на него в большой обиде За то, что мы его не видим, И, услыхав его за печкой, Кричим: — Заткнись, дурной кузнечик!

Четвёртыё ряд. Балаганчик

Ледниковый гном

Прячется на глетчере, На леднике большом, И живет там в трещине Старый добрый Гном. Роста невысокого — С палец мужичок. Борода из моха, Снежный колпачок. На вершинах лёд Сотни лет хранится. Только снег пройдёт, Новый снег ложится. А, бывает, мышь Пробежать захочет, И столкнёт, глядишь, Коготком комочек. И сорвётся вдруг Ком с высокой кручи. Ничего вокруг Быть не может круче. И раздастся гром Камнепада горного. Скатится катком Снежный ком огромный. И сойдет с горы В мирную долину. Избы и дворы Погребёт лавина. Но когда из трещины Выбегал наш Гном, И когда на глетчере Ловил он страшный ком И сминал, как глину, В маленький снежок, Ком большой лавиной Вниз сойти не мог. Может, Гном и слабый (Это как считать), Добрый — вот что главное, Вот что важно знать. Снова на вершине Тишина царит. И опять в долине Мирный свет горит. И в деревне нашей, Где родимый кров, Люди землю пашут И пасут коров. О снегах опасных, О лавинах знают, Но о том, кто спас их Не подозревают. Спасателя не видел Ни пахарь, ни дояр. Разве только выследил Серый Сенбернар.

Баллада о большой шляпе

Кроха решила: — Давно пора бы Сделать Крохе приятный подарок! Хоть муженек мой — маленький гном, Но я позабочусь о Крохе своем. Она отправилась в универмаг. Она выбирала не просто так. В шляпном отделе всех просто замучила, Требуя шляпу самую лучшую. — Для великанов? Как раз для мужа. Беру только эту. Других не нужно. Примчалась в лес, к родимому дереву, И сразу же мужу шляпу примерила. — Жена, эта шляпа мне велика! Лента спускается аж до пупка! — Фу, котелок у тебя маловат. — Жена, я в этом не виноват! — Зря я её на тебя нахлобучила. Прочь убирайся, глупое чучело! Ушёл Кроха в лес. Ненужный. Ничей. Шёл-шёл и свалился в Жабий ручей. Он в шляпу попал, как в скорлупку ореха. Ручей, как известно, впадает в реку. А реки впадают в моря-океаны. И гном поплыл в далекие страны. До Маракау-Атолла добрался, И там его след навсегда затерялся. Всякому ясно как дважды два: Горе не в том, что мала голова, А в том, что шляпа не по размеру. Тому есть много печальных примеров.

Долгий день великанов

Зимой великаны спят. Облака из носа пускают. Облака эти вниз летят, Снегом всё засыпают. Проснувшись весною, в марте, Великаны, надев очки, Завтракают в халате, Как обычные старички. Идут на прогулку в мае В Японию или Китай. Если двое столкнутся в Шанхае, Скажут: — Здравствуй, друг, и прощай! Они на обед съедают Фаршированного быка. Июнь-июль отдыхают, А в августе дремлют слегка. В сентябре они в цирк идут. Там, на большой арене Великанские лилипуты Дают для них представленье. После ужина великанского В октябре решают проблемы: Закурив сигары гаванские, Рассуждают на разные темы. Немного они тугодумы Идею в неделю рожают. А если поспорить вздумают, До Пасхи спор продолжают. В ноябре у них песни-пляски. Им по вкусу горячий грог. Земля содрогается в тряске От топота-грохота ног. В декабре зимы ожидают: Ложатся на правый бок И до весны засыпают. Три месяца спячки срок. Лет девять тысяч примерно Живут они так, как хотят. Известно о них достоверно, Что они никогда не спешат.

Великанский квартет[1]

В далекой стране давным-давно В замке из черного камня Жили и правили той страной Три бессовестных великана. Эти бандиты подряд много лет Живыми людьми играли в квартет. Каждый из трёх, предаваясь азарту, Держал в ручище четыре карты. Четыре повара, или садовника, Или цирюльника, или чиновника. Бандиты подолгу их тасовали, Потом на стол игорный бросали. Если, к примеру, чиновник ударится, От боли орёт, игрокам это нравится. Они хохочут, беднягу щекочут, Пусть он вопит себе, сколько хочет. Они продолжали людьми играть И карты безжалостно тасовать. Когда истрёпывали колоду, На новых людей начинали охоту. Земля дрожит, лес полыхает. Кто пробует скрыться, того и поймают. У фермера пять сыновей росли, Бандиты с собой четырех увезли. А пятый сын в черный замок пробрался, Испортить игру в квартет постарался: В рукав одному из бандитов залез, Высунул нос и снова исчез. Как завопят два других великана: — Мы не потерпим такого обмана! В колоде четыре попа из собора, Четыре клоуна из балагана, Четыре новых прокурора Из Рима, Праги, Вены, Ливана. Четыре карты положено взять. А у тебя, мошенник, их пять! Первый бандит разозлился страшно: — Сами вы шулера, прохиндеи! И началась у них рукопашная И продолжалась двенадцать дней. Поубивали друг друга кретины, А замок их превратился в руины.

Садовый великан

Мундир из красного сукна, И белый цвет сапог. Привет, садовый великан! Привет, мой милый Гог! Ты высотой почти с Монблан, Ты весишь много тонн, Ты наш красавец-великан, А не какой-то гном. Строг и серьезен твой гранит. Тебя не обойдешь. Шагов сто тысяч пробежит Вокруг тебя наш ёж. И волны облаков плывут Сквозь бороду твою. И запахи они несут На север и на юг. Жасмин, азалия, левкой… В саду цветов так много. Текут их запахи рекой У ног большого Гога. И источают аромат Кусты прекрасных роз. И персик — словно бахрома: Ствол до колен дорос. А тех нахальных воробьёв, Что семечки клевали, Ты распугал их, как воров, Чтоб не воровали. Мне очень симпатичен ты, Твой рост и твой талант. Ты просто символ доброты, Садовый наш гигант.

Пятый ряд. Старый хлам

Лавка древностей господина Петеша

— Старьёвщик Петеш, Адам, В лавке древностей пятого ряда Продает барахло, пыльный хлам. — Нет, так говорить не надо. Все вещи первого ряда! Часы у него — высший класс! Они очень тихо ходили. На цыпочках много раз По лавке Адама бродили И даже во двор выходили. Часы не зря там стояли. Однажды ровно в двенадцать Грабителей перепугали. Те в лавку сумели забраться, Но, бой услыхав, сбежали. Ворон сидел на троне Серый, как привидение. Он при Наполеоне, Писал при свечном освещении Фальшивые донесения. Многие здесь покупали Шапку и шлем-невидимку. (В старину в таких щеголяли Рыцари на картинках). И все, кто надел их, пропали. На столе ни шатком, ни валком, В вазе жила постоянно Золотая рыбка-русалка. Стол белый, гладкий, стеклянный, Ваза — чёрная, деревянная. Если нужен редкий предмет, Какого нигде не встретишь, Какого на свете нет, Найдешь у Адама Петеша. Ты сразу его заметишь.

Два изобретателя

Доктор Бритцльмайр, чьё имя так славится, Изобрел в своё время пасхальные яйца. Он был общественным деятелем, Человечества благодетелем. Когда его хоронили, В колокола звонили. На земле об утрате рыдали, В небесах его радостно ждали. А пастору Корфену нету прощенья. Его прегрешенья так велики, Что труп его брошен был псам на съеденье. Ведь он изобрёл шерстяные чулки.

Два подбородка у короля

Два подбородка у короля. Тра-ля-ля. На каждом подбородке По одной бородке. Бородки его — не короткие. Одна черная, одна белая. Две бородёнки у короля. Тра-ля-ля. Для каждой бородёнки, Для толстой и для тонкой, Есть своя гребёнка. Одна красная, одна золотая. Две гребёнки у короля. Тра-ля-ля. На каждой гребёнке найдёшь Довольно большую вошь, В чём нет ничего хорошего. Одна желтая, одна серая. Две вши большие у короля. Тра-ля-ля. Две вши — это многовато. Кончаем играть, ребята. Пока мы тут играли, Вши короля сожрали.

Небесные тела, небесные дела

Сколько звезд? Двадцать их, Двадцать блошек золотых. Солнце — главная звезда. Ярче прочих звезд всегда. Солнце, звезды и Луна — Тайна неба в них видна. Ангелы во сне являются. Луна в розетку не включается.

Курица и слива

В деревне Курово дела Случились некрасивые: Не яйца курица снесла… — А что? — Представьте — сливы! И сливы все как на подбор: Лиловые и сочные. Но шел в деревне разговор, Что что-то здесь… не очень. Хозяйка их боялась брать, Печально причитая: Яичницу могу подать, Сливницу — не желаю. Хозяин тоже не желал Глотать еду такую: — Я эту дрянь в гробу видал, Хоть всмятку, хоть вкрутую! Как ни крути, как ни верти, Общественное мненье Несушке не могло простить Дурное поведенье. Кухарка, презирая всё, Чего не понимала, На суп зарезала её, Чтоб избежать скандала. А в деревушке Сливород Свои грехи случились. Яички в тот же самый год На сливе уродились. И яйца были всех белей, На сливе той, несушке, Не прятались среди ветвей, Смотрелись, как игрушки. До осени они в ветвях Спокойно созревали, Но осенью, увы и ах! Все с дерева упали. Посыпались, что твой горох, На головы и шапки. И, значит, урожай был плох, И, значит, непорядки. Как ни крути, как ни верти, Общественное мненье Той сливе не могло простить Дурное поведенье. — Нехорошо! — народ решил. Всем дерево мешало. И сливу ту столяр спилил, Чтоб избежать скандала. Никто до сих пор не узнал В обеих деревушках, Кто деревнями поменял Сливу и несушку.

Считалка про туриста

Здравствуйте, девицы. Я из заграницы. Добрый вечер, братцы. Мне завтра возвращаться Из вашего Милана В Таиланд, где я по плану Увижу попугаев. Я их не распугаю. Я там уже бывал И много повидал. Там дерево из золота огромное растёт. И десять мудрых старцев вокруг него бредёт. Их имена запомнить старался я как мог. Зубрил с утра до ночи и выучил урок. Каспар, Тимьян, Петрушка, Имбирь, Укроп и Тмин Сельдерей, Лаврушка И Чокнутый Карпушка и еще один. На головах у старцев десяток волосков. Привыкли обходиться они без гребешков. И полысели старцы за десяток лет. Конца Пути вкруг дерева, по-видимому, нет. Ведь каждый сук был царством, И каждый лист — кремлём Во главе с курфюрстом или королем. И будучи во Франции, я короля спросил: Почем в стране фунт лиха, вам известно, сир? Король не отвечал. Он просто промолчал.

Сообщение о жизни гулян

В далёкой Азии живут Престранные созданья. Себя гулянами зовут. Им нравится гулянье. На желтых горках, где цвели Лавандовые склоны, Они розарий развели, Разбили там газоны. Прогуливаться им не лень По жёлтым насажденьям. Вдыхают аромат весь день С великим наслажденьем. Они рвут хоботом цветы И запахом питаются. А уши им для теплоты, Ушами накрывается. И если дождик вдруг польет, (Такое ведь бывает!) Их ухо левое, как зонт, От дождика спасает. А если грянут холода И все заледенеет, Их ухо правое всегда Прикроет и согреет. Не мерзнут эти господа, И голода не знают. Им запах — лучшая еда. Они всю жизнь гуляют. К ним как-то в гости завернул Известный муж ученый. Но не пришелся ко двору Гулянам, нет, гулёнам. — Дорога скатертью, сосед! Они ему сказали. И на прощанье гостю вслед Ушами помахали.

Птица Тюрлипан

Ученый из Саламанки, Университетский декан, Искал, как больной в лихоманке, Жар-птицу-мечту Тюрлипан. Коллеги декана собрали Большой ученый совет. — Нет такой птицы! — сказали. — Не рождалась она на свет, Жар-птица-мечта Тюрлипан. Упрямый декан очень скоро Весь свет пешком обошёл. Нашёл алмазную гору, А птицу свою не нашёл, Жар-птицу-мечту Тюрлипан. И вот на корабль он садится. Он переплыл океан, Нашёл там перец, корицу, Но не нашёл свою птицу, Жар-птицу-мечту Тюрлипан. — На суше она не гнездится, И в море она не живёт. Наверно, в небе резвится, Значит, отправлюсь в полёт. Я найду тебя, моя птица, Жар-птица-мечта Тюрлипан! И, чтоб изучить небосвод, Декан изобрел самолёт И десять лет в небе искал И верил, что вот-вот найдёт Жар-птицу-мечту Тюрлипан. Сказали ученые: — Ясно. Жизнь он прожил напрасно. Ведь знают даже тупицы, Что нет никакой жар-птицы По имени Тюрлипан. Действительно, нет такой птицы.

Баллада для альпийского рога

Отара, пёс и пастух заблудились, Пересекая луг. Наверно, с тропы знакомой сбились Отара, пес и пастух. Отара, пёс и пастух пропали, Растворились в ночной темноте. Их след спасатели потеряли Где-то на высоте. Напрасно их под землёй искали. Их не нашли на земле. Но по ночам в горах кто-то лает, Кричит и мычит во мгле.

Королевское рондо

Французский король — это Шмидт. Французский король — это Шмидт. Не Людовик и не Луи. Ребята, мы все тут свои, Споём в его честь, чёрт возьми! Французский король — это Шмидт. Французский король — это Шмидт. Не шевалье, не месье. Он парень простой, как мы все. Споём в его честь, чёрт возьми! Французский король — это Шмидт. Французский король — это Шмидт. Он — парень не промах. Не лодырь в хоромах. Споём в его честь, чёрт возьми! Французский король — это Шмидт. Французский король — это Шмидт. Он не нытик, не хмырь, Не унылый упырь. Споём в его честь, чёрт возьми! Французский король — это Шмидт. Французский король — это Шмидт. Он — не мелочь пузатая, В колесе спица пятая. Споём в его честь, чёрт возьми! Французский король — это Шмидт. Французский король — это Шмидт. Он не старый башмак, Не лопух, не дурак. Да здравствует Шмидт, чёрт возьми!

Рассказ моей мамы о том, что с ней случилось

— Старая цыганка, можешь погадать? Погадай мне, старая, чего от жизни ждать. Сбудется — не сбудется то, чего хочу? Погадай мне, милая, щедро заплачу. Рожу я скоро сына, скажи мне наперёд, Каков сыночек будет? Как жизнь его пойдёт? — Позолоти мне ручку, я всё скажу в глаза. Он будет непоседа, он будет егоза, И лопнет у него он за заднице штанина, Поранит он коленку, подхватит он ангину, И все соседи будут его Оторвой звать. Моё гаданье сбудется, не сомневайся, мать.

Электрический ток

В розетках электрических Течет электрический ток. Сотни тысяч десятков атомов Составляют бурный поток. Разряды, слегка содрогаясь, В этом потоке скрываются. Но во время грозы или бури Они, как угри, взвиваются. На его электрическом рифе Кораблей разбилось немало. (Все корабли электрические, Теперь пароходов не стало). Окружен столбами фонарными, Как между деревьев в саду, Ток движется вверх к созвездиям, Зажигая свет на ходу. А летом, когда жара, И шторм разразиться хочет, Видно, как ток сверкает, И слышно, как гром грохочет. Он домчал бы меня до созвездий, Но я все-таки опасаюсь, Что если в утюг залезть, Башкой об него ударюсь.

Паромщик из Маутерна

Отправляясь из Штайна в Маутерн, Или из Маутерна в Штайн, Путник звал перевозчика: — Старик, паром подавай! Старик брал с путника плату, Путник сходил на плот. Купец ли, рыцарь, крестьянин — Он каждого перевезёт. И вот он однажды слышит: — Старик, паром подавай! В Штайне какая-то рыба Зовёт его через Дунай. Рыба с большими глазами. На том берегу стоит И ждёт, что он причалит И на плот ее пригласит. — Святой Христофор заступник! Ведь рыба, а как орёт! Есть плавники у рыбы, Пусть сама по воде плывёт! Да где это видано-слыхано, Да разве такое в заводе, Чтоб рыба паром нанимала? Это противно природе! Пусть я потеряю все зубы, Пусть всех волос я лишусь, Пусть руки мои отсохнут, Если рыбу везти соглашусь! И тут эта странная рыба Выплёвывает в ответ Целую гору талеров И прочих старых монет. Крейцеры, геллеры, пфенниги, Медь, серебро и злато. Она их насобирала, На дне Дуная когда-то. Глянул старик на деньги, Забыл все свои проклятья. — Возьму эту чёртову рыбу. Раз платит, нужно забрать её. И вот плывут они в Маутерн. Солнце над ними сияет. Рыба хвостом бьёт от радости, Греется-загорает. Но только они причалили В Маутерне, понятно, Рыба с парома спрыгнула И поплыла обратно. Зачем же она орала: «Старик, паром подавай!»? Зачем же он, старый дурень, Вёз её через Дунай? От этой горькой обиды Старик заболел и слёг. Две недели лежал в постели, А подняться так и не смог. Паромщику не нашлось Во всей округе замены. И мост построить пришлось Между Штайном и Маутерном.

Шестой ряд. Игровая площадка

Хороший мальчик

Жил-был хороший мальчик, Порой невыносимый, Как все на свете дети, Но мамин сын любимый. Такой русоволосый, Такой лохматый детка: Красные штанишки И рубашка в клетку. Курносый, большеротый, Веселый забияка. Гонял на самокате, Выгуливал собаку. Красные штанишки, В клеточку рубашка. И мама говорила: — Ведь, правда, очень милый? Хотя никто не спрашивал.

Воздушный змей

Воздушный змей летает, словно птица. Хоть сделан из бумаги ворсовой. Над полем и холмами он кружится И высоко взмывает над землёй. Как гуляка праздный, Он по ветру несётся, Но к шнурку привязан И не оторвётся. И не один он в небесах танцует, Там много разноцветных змеев разных. И все хвостом мне с неба салютуют, Но больше всех мне нравится змей красный. Сколько в небе крапинок, Разве сосчитаешь? Но подхватишь насморк, И целый день чихаешь.

Приглашение на кофе

Стол накрыт на загляденье. Очень вкусное печенье И фарфоровый сервиз. Вот и гости собрались. Как приятно за столом Поболтать о том, о сём. — Пожалуйста. — Спасибо. — Пожалуйста. — Спасибо. Всё устроено отлично, Все ведут себя прилично, Дети взрослым подражают: Чинно пьют с печеньем кофе И ногами в красных гольфах Под столом слегка болтают. — Пожалуйста. — Спасибо. — Пожалуйста. — Спасибо.

Школьная считалка

Бутерброд с крутым яйцом, Ты учись быть молодцом. Горы золотые состоят из золота, Горы жестяные состоят из жести. Если горы медные, то они из меди. И не смей выбрасывать Бутерброд несъеденный. Бутерброд с говядиной, Нехорошо быть жадиной. Как сказал Заратустра: Нет банана, ешь капусту. Как сказал великий Шива: Если нет вина, пей пиво. Как сказал король Артур: Нету мяса, жарьте кур. Как сказала королева, Ешьте торт, коль нету хлеба. Не груби, не хулигань, Не таскай в карманах дрянь. Если мышь принес с собой, Сразу лапки ей помой. Бутерброд с голландским сыром, Громко чавкать — некрасиво. Бутерброд с салом, Ты слишком наглый малый. Бутерброд с ветчиной, Не ленись, не хнычь, не ной. Всем положено учиться, А учитель наш — тупица.

Чудесный скакун

И ну, и тпру, и тпру, и ну! Любимый Цезарь мой! Сейчас подпругу подтяну, Мой в яблоках гнедой. В конюшне долго не торчим, Покоя мы не ищем. Мы пережили вместе с ним Приключений тыщу. Сахару Цезарь проскакал, Что может быть трудней? Ни капли в рот воды не брал Он целых тридцать дней. Мы с ним пересекли Атлас, А там полно волков. И Цезарь искры высекал Из-под своих подков. Мы деве стройной помогли Избавиться от рабства. Через пролив перенесли. Да, через Гибралтарский. Перескочил мой жеребец С берега на берег. Поскольку был его отец Чистокровный Веник. И матушка не подвела, С ней всё в порядке было. Поскольку мать его Метла — Прекрасная кобыла.

Играть во дворе позволяется только шарманщикам

Я из дома выхожу рано, до зари, В тот момент, когда начнут гаснуть фонари. И меня нельзя узнать утром спозаранку С этой черной бородой, в цилиндре и с шарманкой. Я шарманку завожу и на ней играю. Я по многу-многу раз песни повторяю. И жильцы мне не кричат: — Перестань шуметь! Даже кто-то из окон мне кидает медь. Даже дворник не ворчит, не затыкает уши. Он готов хоть целый день нас с шарманкой слушать. — Ах, синьор, я вас прошу, я вас умоляю, Повторите еще раз! Вот я и повторяю.

Сказки

Приключения Катринки

На то оно и лето, Чтоб солнышку сиять. Катринка в платье синем Отправилась гулять. Под щебет птиц весёлый Шагается легко. Гороховое поле От дома далеко. А там между цветами Стручков полным-полно. — Ура! — кричит Катринка. — Не ела я давно. Позавтракала утром Всего один разок…. И самый-самый длинный Рвёт с куста стручок.

Стручок в ладошке левой, А правая рука Надавливает крепко На острый край стручка. И тут раскрылись створки. — А ну-ка, поглядим! Но повалил из щёлки Какой-то белый дым. Как будто бы из печки Пахнуло пирогом: Корицей и гвоздикой Запахло все кругом. А дым застлал все небо, И воздух побелел, Закашлялись пичужки, Свет солнца потускнел. А дым сгущаться начал И потемнел, и вот Перед Катринкой кто-то В огромный рост встаёт.

Катринка очень вежливо Произнесла: — Привет! А человек из дыма Загрохотал в ответ: — Внимай: волшебник Ксаксар Стоит перед тобой. Пять тысяч лет стручок был Для меня тюрьмой. Ведь я же не горошина! Ведь злейшему врагу Быть в молотилку брошенным Желать я не могу. А ты от этой муки Избавила меня. Огромное спасибо. Я награжу тебя. И сколько есть горошин В стручке, душа моя, Столько раз желанья Твои исполню я. В рот положи горошину, Желанье загадай, А чтоб оно исполнилось, Скорей ее глотай.

И с этими словами, Громыхнув, как гром, Волшебник повернулся На каблуке кругом. Его каблук оставил Такой глубокий след, Что прудом для купанья Он служит много лет. А маг до горизонта Один лишь сделал шаг И вдруг пропал из вида, Лишь свистнуло в ушах. Пошёл ли он налево, Направо ли пошёл, Но в сказке поступил он Очень хорошо.

Катринка начинает Горошины считать, А это очень трудно: Две, три, четыре, пять… Ей пальцев не хватило Для последних двух, Но если взять два уха, Двенадцать будет штук. И первую горошину Кладёт Катринка в рот: — Желаю платье новое, Пусть мне оно идёт! Сказано — и сделано: И через пять секунд Она стояла в платье, Какие эльфы шьют. Как шло ей это платье! И белый шёл вельвет! И белый бант на локонах И чудный белый цвет! И стая синих ласточек, И целый рой шмелей, И мотыльки, и бабочки Слетелись к ней с полей.

Подумала Катринка: — Стоит захотеть, И я смогу, пожалуй, Хороший мяч иметь. Прыгучий желтый мячик Мне очень подойдёт. Пусть, как блоха, он скачет, Но в руки сам идет. Съем-ка я горошину! И вот несётся вскачь И прямо в руки прыгает Прыгучий желтый мяч. Она по стенке била Целых полчаса, А он ей прыгал в руки — Ну, прямо чудеса!

Потом ей надоело Стукать по мячу. И думает Катринка: — Я домой хочу! А путь обратный долог, И жарок летний день. И думает Катринка: — Идти обратно лень. Вон заяц через поле Промчался во весь дух. И мне бы так промчаться, Чтоб захватило дух! Еще одну горошину Я быстро проглочу. Ах, как все удивятся, Когда я прилечу! Сказано — и сделано. Летит она стрелой И точно приземляется За городской стеной.

И видит старый домик, Где бабушка живёт И всё глядит в окошко И внучку в гости ждёт. А у ворот давно уж Ведро с углём стоит. — Наверно, в доме холодно! — Катринка говорит. — Нельзя же вёдрам вечно На улице торчать, Ведь это будет бабушку Ужасно огорчать. Пусть, — кричит Катринка, — Ведро домой идёт! Четвертую горошину Кладёт Катринка в рот. И старое ведёрко Затрюхало рысцой, Подковыляло к дому, Взобралось на крыльцо… Бабушка заохала. Уголь запылал. Из трубы на крыше Дым клубиться стал.

На рыночную площадь Катринка забрела. Там каменная статуя Поставлена была. Толстая девица В обнимку с медведём. В большом рогатом шлеме И с каменным копьём. Звалась она Туснельдой, Имела мрачный вид. — Чего-то не хватает! — Катринка говорит. И пятую горошину Глотает без труда. — Пускай у этой девушки Будет борода! Сказано — и сделано. Туснельда, как всегда, С копьём стоит на площади. У девы — борода.

Идет Катринка дальше, Держа стручок в руке. И видит: дуб высокий Растёт невдалеке. Вдруг жёлудь в твердой шляпке С дерева упал И в голову Катринке Нечаянно попал. Сказала тут Катринка: — И вовсе не смешно. Разве это шляпа? Ну ладно, всё равно! И дуб заколдовала, Как маг ее учил: — Хочу, чтоб каждый жёлудь Шляпу получил. Едва в живот горошина Проскочила с губ, Как фетровыми шляпами Покрылся старый дуб. Потом пенсионеры К дубу подошли. Каждый взял по шляпе, Надели — и ушли.

— Европа мне наскучила, Здесь дождик и туман. Хочу в страну такую, Где цветёт банан. Туда, где попугаи, Туда, где орхидеи, Хочу попасть я в Африку — Вот моя идея! Сказано — и сделано. Она стоит у Нила, А в Ниле свадьбу празднуют Два юных крокодила. Жених с невестой счастливы. Она у крокодила Кусок хвоста оттяпала И быстро проглотила. А он с улыбкой в голову Невесту укусил. Как суп в горшке вскипает, Так забурлил весь Нил. И разыгрался в Ниле Кровавый пир горой. И пастор был проглочен Молодой четой.

Катринка входит в джунгли, Где зелень и жара, И гордые пантеры, И львы, и мошкара. И обезьяны гроздьями На дереве висят. Она проходит мимо, А с дерева кричат. Кричат на обезьяньем Ужасном языке. И вот уже горошина У девочки в руке. — Хочу, — Катринка думает, — Понять я их язык! Сказано — и сделано. То вовсе был не крик. А просто обезьяна Оседлала сук И всем своим подругам Читала книжку вслух: — На то оно и лето, Чтоб солнышку сиять. Катринка в синем платье Оправилась гулять… — Пока! — сказала девочка. — Мне снова в путь пора. Дурацкая книжонка! Ужасная жара.

Куда еще отправиться? Чего бы посмотреть? Вон в небе светит месяц. Туда бы полететь! Сказано — и сделано. Катринка на Луне. А там довольно холодно И пусто в вышине. И куча старых кратеров, Кругом базальт и гипс. Катринка с любопытством Взглянула вверх и вниз. — Как тут темно, однако, Куда девался свет? Мне это непонятно, А объясненья нет. Ведь как Луна светила, А на Луне — темно. Откуда же свеченье? И где теперь оно? Я помню, что учитель Всё это объяснял. Как раз на том уроке И не было меня.

Но все-таки хочу я Понять, в чём тут секрет. Горошина проглочена, И появился свет. Взошло вдруг справа Солнце Над тёмною Луной, А слева в дивном блеске Поднялся шар земной. Луне светило Солнце, Луна же этот свет На Землю отражала. Вот и весь секрет.

Глядит Катринка в небо, А там Земля стоит. Вон город, где живёт она, На краю лежит. Вон домик, где живёт она, И огород, и сад. Готовит мама в кухне Капустный свой салат. А чем капусту мама Будет заправлять? Лимоном или сахаром? Хотелось бы узнать! — Лимоном! Вот прекрасно! Салат любимый мой. Ужасно есть охота, И я хочу домой. Катринка для начала Домой послала мяч. Понёсся, как комета, Он через космос вскачь. И, проглотив горошину, Она кричит: — Домой! Сказано — и сделано. И вот он — дом родной.

Она лежит в постели, Ночь за окном стоит. Под абажуром лампа Всё еще горит. Трели соловьиные, Пёс лает у ворот… Два круглых желтых шара Взошли на небосвод. Один из них приблизился, Стал по земле скакать Влетел в окно открытое И прыгнул к ней в кровать. — Ах, мячик-непоседа! Ты, видно, загулял! Ведь я давно уж дома, А ты куда пропал?

Пора бы лампу выключить И спать. Она устала. Но вылезать не хочется Из-под одеяла. И тут Катринка вспомнила: — Мне кажется, в стручке Еще одна горошина Застряла в уголке. И, проглотив горошину, Скомандовала вслух: — Пусть лампочка погаснет! И сразу свет потух. — Ну, вот и все желания! Я весело гульнула! — Подумала Катринка. Зевнула и заснула.

Как быстро время мчится! И через год опять Катринка в белом платье Отправилась гулять. Она пришла на площадь. Толпится там народ. Как много лысых, важных Серьёзнейших господ! Учёных в чёрных мантиях, В очках и орденах И все глядят на деву С копьём и при усах. Все спорят и бранятся, И слышно: «Ох!» и «Ах!» На финском и китайском И прочих языках. — Скажите мне, — вступила Катринка в разговор. — Что здесь происходит? О чём весь этот спор? Ученый в чёрной мантии Сказал ей: — Очень жаль, Что плохо так ведет себя Интернациональный съезд по изучению Искусства старины. Вопрос неразрешимый Мы разрешить должны. Откуда у Туснельды Усы и борода? Таких скульптур не видели Нигде и никогда! — Вот как? — спросила девочка, — А есть у вас ответ? Вы знаете — откуда? И он ответил: — Нет!

Вот какое зрение!

Что видит голубь сизый На площади Луизы? Глядя вниз с карниза, Он видит хлеба крошку. И воробья, и мошку, Гнездо в листве, и кошку Видит голубь сизый На площади Луизы. А молодую пару И череду карет И кучера, и шафера Не видит голубь, нет.

Что видит муравей Среди стволов и пней? Бежит тропой своей Трудяга-муравей. А тропка-то кружит. Куда же он бежит? Не видит муравей Конца тропы своей. А дивные берёзы, Стройные, как стих? Их красота? Их слёзы? Он не видит их.

Что видит глаз лягушки На лугу цветочном? Серебряную мушку Он видит очень точно. Но совсем не нравится Лягушке видеть аиста. Вдруг аист есть захочет На лугу цветочном? А изгородь? А розы? А солнца яркий свет? А клевер? А мимозы? До них ей дела нет.

Что видит верный пёс? Ну, это не вопрос. Хозяин, хоть и строг, Но кость ему принёс, И чует мясо нос. Хозяин — царь и бог. И видит верный пёс Хозяина сапог. Костей хозяйке жалко. Нашла чего жалеть! И на свою хозяйку Не хочет пёс глядеть.

Вот сова ночная, Мышь подстерегая, На столбе сидит. Хмурит лоб, молчит, В темноту глядит. Мышь дрожмя дрожит, Мыши смерть грозит, Ведь сова не спит. А мрачные руины Крепостей былых? А прошлого картины? Сова не видит их.

Что видит цапля-птица? Болотную водицу. Камыш она находит, Среди осоки бродит, Своих птенцов выводит. И видит только птица Камыш, гнездо, водицу. А то, чего нет краше, — Волны спелой ржи — Не видит цапля наша, Стоя у межи.

Что видит глаз пчелиный? В хорошую погоду Летит пчела за мёдом. Розы, георгины, Заросли малины, Клевер и люпины Видит глаз пчелиный В хорошую погоду. А пасечника в сетке, Который мёд крадёт, Чтоб лакомились детки, Пчела не узнаёт.

А платяная моль Что видит с потолка? В комоде три чулка Прекрасно видит моль. Халат без пояска, Два шерстяных носка — Вот что видит моль, Глядя с потолка. В шкафу висят жилеты И платьев длинный ряд. Но моль не видит света, И крылышки сгорят.

Что там видит серна, На скале танцуя? Моха пятна серые Различает серна. На гору любую, Самую крутую, Заберется серна, Видя пятна серые. Вот какое зрение! Да только на вершине Ей не видно зелени И городов в долине.

Вещей на свете много. Вещами полон свет. Лес, поле и дорога, И солнца ясный свет. Открой глаза пошире — Ведь ты же не слепой, И разбирайся в мире — Он весь перед тобой. Затягивать не будем, Закончим стих теперь: То, что видят люди, Того не видит зверь.

Музыкальный Носорог

— Если ты мне расскажешь сказку, я отпущу тебя на все четыре стороны, — сказал Журавль Лягушке, потому что он был уже сыт.

И что вы думаете? Лягушка заговорила стихами!

Там, где жара стоит круглый год, Одно носорожье стадо живёт. Сонно пасутся они на лугах, Но никому не внушают страх. Они сильны, но не нападают И рогом лишь хищникам угрожают. И вот родился в семье носорожьей Малыш, ни на кого не похожий. Он с детства мечтал стать музыкантом, Он обладал несомненным талантом, И как-то нечаянно обнаружил, Что рог других инструментов не хуже. Бывало, стадо за день напасётся, Травы наестся, воды напьётся, И в полном покое и в лунном свете В саванне заснут носорожьи дети. А наш сын муз на багряном закате Встанет один и начнет играть. И в исполнении Носорога Звучали прекрасно концерты для рога. Но как-то однажды из чащи лесной Львы появились порою ночной. А носороги спят и спят И преспокойно во сне храпят. И только артиста чуткие уши Встали торчком и начали слушать. Львы подбираются. Ближе подходят. Их страшные пасти слюной исходят. Но наш Носорог во всю силу рога Как затрубит: — Тревога! Тревога! Самцы-носороги, сигнал услыхав И в боевую позицию встав, Задами назад, вперед головами, Стали готовиться к бою со львами. Все поднялись, как один носорог — За рогом рог, за рогом рог. А львы не ждали переполоха И, понимая, что дело плохо, Стали бесшумно кружить и петлять, Но не рискнули атаковать. И, наконец, поджав хвосты, Не приняв боя, ушли в кусты. Самцы оглянулись, чтоб поглядеть, Как там их жёны, как там их дети. Жёны и дети во время боя За спинами их толпились гурьбою, Но как возмутились мужья и дяди, Когда обнаружили в женском стаде В самой серёдке детского круга Кого бы вы думали? Нашего друга. Гневно захрюкав, сказал вожак: — Своим глазам не поверю никак. Здоровый парень, кровь с молоком, Среди телят укрывался тайком. Струсил, значит? Стыд и позор! Не носорог ты с этих пор! — Не за себя я боялся — за рог, — Ему отвечал музыкант-носорог. — Мой рог — это музыка, это искусство. Война не щадит высокие чувства. Я мог бы свой рог повредить в сраженье, А все так любят мои выступленья! — Мало ли что, — вожак отвечает. — Не до того, когда лев нападает! И вот носороги устроили суд И вынесли приговор в пять минут: — Ты должен на львов напасть в одиночку. Ты должен их победить. И точка. Ты докажи всем, что ты мужчина, Ты этим львам не показывай спину. А если расправятся львы с тобою, Знай, это кара за бегство из боя. — Я буду сражаться, — сказал наш герой, — Если так надо, я выйду на бой. Но вы мне дайте месячный срок. Прошу не шуметь и меня не трогать. Я сам себе задал серьезный урок: Выучить Гайдна концерт для рога. Потом я сделаю, что положено. Вожак ответил: — Что ж, это можно. Какое же, собственно, мероприятие Затеял наш хитроумный приятель? Он львам по почте пакет отправляет По адресу: «Юго-восточная стая». Львы развязали посылку, а в ней Они нашли пятьдесят гребней И пятьдесят бумажек в придачу, Тонких, как шёлк. Вот незадача! Ага, здесь инструкция. Очень приятно. Шрифт печатный. Так. Все понятно. «Листок и гребень к зубам приложить И петь, чтобы ноты из них получить». Львам инструмент пришелся по нраву, В дикий восторг пришла вся орава. И вот через месяц при полной луне По сонной саванне в немой тишине Пошли носороги по следу львов, И каждый был битву увидеть готов. Львы на поляне расположились, Но странные звуки с нее доносились: Стрёкот? Чириканье? Щебетанье? Только не львиное рычанье. А наш Носорог ничего не боится И дерзко копытом о землю бьёт. Саванна дрожит, пыль столбом клубится, Сейчас на врага он в атаку пойдёт. И стадо кивает вслед головой: — Нет, он не трус, он умрет, как герой! Все ближе топот тяжелых ног. Львы вскочили — и наутёк! Львиный царь тоже был среди трусов, Орал на бегу: — Никаких укусов! Ваш зуб — это музыка, это искусство! Война не щадит высокие чувства! — Стойте, ребята — кричит Носорог. — Не стоит бежать. Какой в этом прок? Ведь мне всего-то и было надо Вас пригласить сыграть серенаду. — Что в программе? — Гайдна сыграем? — Гайдн? Мы все его обожаем! И час обещанный настаёт, И над саванной луна встаёт, И ветер приносит с гор прохладу, Горнист исполняет свою серенаду, А львы на гребнях — аккомпанемент. Вот это был музыкальный момент! Сидела публика в вязком иле, И носороги слёз не таили, Поскольку прекрасное исполненье В каждом из них вызывало волненье. И с той поры — представляете, дети? Львы в той стране сидят на диете И, согласно новому вкусу, Едят ананасы и сладкие муссы.

Человек с обгорелым задом

Некогда, очень давно, жили-были древние греки. Умными были они, и толк в красоте понимали. Старцы их были мудры, а мужчины и женщины — смелы, Дети веселой толпой… — «Расскажите нам, доктор, о детях!» Были они вроде вас: и послушными, и шалунами. Худшими из шалунов там считались два брата — Керкопы. Были они близнецы, и вели себя оба прескверно. Врали на каждом шагу, озорничали, дерзили И никогда никого не желали они уважать. Был посмышленей Трибалл, а Силл — нахальнее братца. Папа их был — бог морей, но сынков воспитать не сумел он. Бедная мама не раз умоляла их бросить проказы: — Можете, дети, шалить, раз не шалить вы не в силах, Только не вздумайте вдруг чернозадого дядьку дразнить! Много сильней он, чем вы, и его вы оставьте в покое! Дружно кивали в ответ близнецы, как послушные дети, И убегали стремглав, чтобы вновь безобразья творить. Как-то пошли близнецы прогуляться в дубовую рощу. Видят: мужчина идет очень твердым, но медленным шагом. Это был славный Геракл — величайший из греков герой. Подвиги он совершал, избавляя людей от несчастий. Вот кем был тот человек, что навстречу Керкопам шагал. Бедствие в те времена приключилось на острове Крите. Страшный родился там бык (страшней не рождали коровы!) Вырос и вырвался он из загона и землю стал рыть, Бегать в лугах и полях, заборы валить и ограды Рогом железным, грозя весь урожай погубить. В страхе крестьяне тогда попросили Геракла помочь им, Только Геракл усмирить дикое чудище мог. Сразу герой поспешил на битву с взбесившимся зверем, Смело быка укротил, ухватив за рога и за хвост. Сел на быка он верхом и, зажав коленями шею, Бросил на землю — и бык, содрогаясь, остался лежать. Зверя Геракл победил, но, собрав последние силы, Голову бык повернул и жаром дохнул на врага, А из ноздрей у него вырвался страшный огонь И ягодицы Геракла вмиг дочерна опалил. — Хватит! — воскликнул Геракл и, хлопнув скотину по носу, Смаху в загон зашвырнул. И Крит вздохнул с облегченьем. Шел с работы Геракл, совершив свой подвиг отважный, Медленным был его шаг, но твердым и очень усталым. Нёс на плече великан суковатую палку свою. Тут остроумный Трибалл говорит нахальному Силлу: — Шутку я знаю одну. Давай мы на дуб заберемся, Весело будет швырять желудями в дядьку того! Быстро, как белки, они по стволу корявому дуба Влезли в густую листву и набрали незрелых плодов. Ближе подходит Геракл, а они, притаившись в засаде, Метко целят в него, с дуба швыряя плоды. Желуди, в шею попав, катятся за ворот дробью, Кожу под шкурою льва щекочут, царапают, рвут. Вроде бы мелочь, пустяк, но все же Геракл рассердился. Если с работы идешь, щекотку противно терпеть. Топью дорога пошла, где все заросло камышами. Вязнет в болоте Геракл, а тут еще эти божки Принялись снова стрелять: у них были луки с собой. И, натянув тетиву, пускают они камышинки В голые плечи ему. Так комары пристают Летом в прохладных местах, когда тень их к тому поощряет. Молча всё терпит Геракл, но мало осталось терпенья. Если с работы идешь, трудно щекотку терпеть. К морю свернула тропа. Она по скалистому склону Шла сквозь густую траву, колючки и чертополох. Солнце нещадно пекло, с моря задул сильный ветер. Шляпу пастушью свою умный Геракл достаёт И, нахлобучив на лоб, левою держит рукой. В правую руку берет суковатую палку свою. — Здорово нам повезло! — ликует смышленый Трибалл, — Силл, за работу скорей! — Близнецы нарвали травинок, Крадучись, исподтишка, к путнику подобрались, Стали, как мухи, ему щекотать подколенные ямки. Если с работы идешь, трудно щекотку терпеть. — Ладно, — подумал Геракл. — Покажу вам, где раки зимуют! Цап! И движеньем одним близнецов за вихры он схватил. (Шляпу пришлось упустить, и она покатилась со склона, Долго по морю плыла и затонула потом). Крепко держал за вихры Геракл двух испуганных братцев. — Кто вы? — ребят он спросил, не скрывая обиду и гнев. Тот, что нахальнее, Силл, отвечал: — Мы бессмертные боги. Наша мама — титанша Тея, а папа — морей божество. — Вижу, — заметил Геракл с печалью и горькой досадой, — Хитрость и подлость богов, их бессмертную низость и злость. Вы — озорные божки, шалуны зловредные неба, Мусор небес — вот вы кто! Как ничтожен и низок наш мир! Мало для нас на земле отвратительных мерзких чудовищ, — Малые дети взялись благородных героев дразнить. Следует вас проучить, да так, чтоб урок не забылся. Тут хитроумный Трибалл с Гераклом стал препираться: — Это нечестно! — Вот как? — гневно Геракл возразил. Начал свою правоту Трибалл защищать что есть силы. — Вот как? — Геракл повторил. — А почему, объясни? — Ну, потому что… — ответ прозвучал не особенно твердо. — Всякий, кто нынче герой, в детстве ужасно шалил. Думал недолго Геракл и так он Керкопам ответил: — Да, но не всякий шалун потом стать героем сумел! Поднял он за ноги их, связал за колени и локти. Палицу взял на плечо, а их подвесил на ней. Вот вверх ногами висят, стукаясь умными лбами В такт великана шагам, голые пятки задрав, Силл, нахальный малец, и Трибалл — смышленый парнишка. Так и несет их Геракл на палице грозной своей. Над головой у него плывут облака в поднебесье, А под ногами — земля, твердая почва тропы. Им же представилось все в таком перевернутом виде: Море синеет вверху, к воде паруса опустились, А под ногами внизу по небу тучи бегут. Стало смешно близнецам так вверх ногами болтаться, Расхохотались они, как поросята визжа. — Что значит глупый ваш смех? — спросил Геракл у Керкопов. — Поняли мы, наконец, о чем говорила нам мать. — Что же сказала она своим сыновьям непутевым? — Предупреждала она, чтоб мы не смели шалить: «Вы ведь еще малыши, несмышленыши, глупые дети, Ну, так не вздумайте вдруг чернозадого дядьку дразнить». Нам теперь видно, что ты… что зад у тебя обгорелый! Тут рассмеялся Геракл. Он просто не мог удержаться. Хохот разнесся, как гром, на море волны подняв. Сел на скалу великан, смеясь, отвязал их от палки И продолжал хохотать, пока удирали они. Долгое время спустя, почти до нашей эпохи, Люди, пугая детей, звали: — На помощь, Геракл!

Прадедушкина шляпа

Неистовствует вьюга, в печи огонь горит. Дрожит у печки прадед, О чём же он грустит? — Как много старых песен, любимых и прекрасных, Из головы пропало, я их ищу напрасно. — Они куда-то выпали, ты в шляпе посмотри. Он шляпу снял с затылка и смотрит, что внутри. — Ах, вот где песни старые, что я любил когда-то! Из прадедовой шляпы я выну их, ребята!

Иона

Пришел Иона с танцулек домой В городе Ниневии И к небесам обратился с мольбой В городе Ниневии. — Боже, услышь мои стенанья, Разрушь этот город до основанья! Сколько здесь скверных, грешных людей! Боже, разрушь его поскорей! Слишком уж много пляшут здесь девицы, Слишком уж много пляшут здесь девицы Без смысла и цели. Куда это годится? — сказал Иона. Ох, уж эти мне девицы в городе Ниневии. Окно открылось в туче В городе Ниневии. Бог выглянул из тучи В городе Ниневии: — Ты так умён и настолько свят, Что с Господом Богом тягаться рад? Только попробуй! Честное слово, В чреве кита я запру тебя снова. Девушки Ниневии чудо как стройны, Девушки Ниневии чудо как стройны, Хоть и глуповаты, но ведь не больны! — сказал Бог. Милые девушки в Ниневии.

Геновева

Пфальцграф Зигфрид едет на охоту, Скачет по полю во весь опор. И вдруг он белую лань замечает, Каких не видел до этих пор. И он за ланью в лес устремился, А лань его в грот за собой привела, А в гроте сидела прекрасная дама И горькие слезы печально лила. Пфальцграф взглянул на нее, и вдруг Из рук его выскользнул тяжкий лук. Геновева, моя белая лань! Геновева, моя первая любовь! С той поры, как мы с тобой расстались, Я любовь и счастье потерял. — Ведь я приказал тебя убить! — А мне Господь Бог позволил жить. — Так ты неповинна, жена моя? — Нет, мой супруг, оклеветана я. — Зачем же Голо вздумал мне лгать? — Я с ним не стала тебе изменять. — Ты можешь простить меня, милый друг? — Я зла на тебя не держу, мой супруг. И она пфальцграфа обнимает, По колету кудри рассыпая. И под звуки золотого рога Скачет к дому пара молодая. Вот и лес кончается Арденнский, Виден замок, церковь с колокольней. Говорит своим вассалам Зигфрид: — С нами Бог охотился сегодня. Геновева, моя белая лань! Геновева, моя первая любовь! С той поры, как ты ко мне вернулась, Я потерянное счастье вновь нашёл.

Кальбуц

На Кирицкой дороге С левой стороны Есть поворот на Бюквиц. Вы знать его должны. И там, в особой будке Прозрачный гроб стоит. Лежит в нем рыцарь Кальбуц, Уж триста лет лежит. Давно истлеть он должен, Да все не прогниёт. А Зауэрбах и Вирхов Стоят, разинув рот. — Ты, рыцарь, дружка моего зарубил. — Ну что ты, дитя, не я это был. — Нет, ты зарубил дружка моего. — Охотно тебе заменю я его. — Кальбуц дружка зарубил, ваша милость. — Судья, старый друг, молодежь развратилась. — Он, он убийца, я знаю, что он. — Судья, передай жене мой поклон. — Рыцарь, на Библии мне поклянись! — Богом клянусь, что не я, отвяжись! — Он лжет под святою присягой, судья! — Да чтоб в гробу мне не сгнить, если я. Полмарки детям стоит вход, А взрослым чуть дороже. Увидеть Кальбуца в гробу Любой зевака может. И больше не разбойник он, И изменился свет, И девушки не так смелы, И верности той нет.

Гёте и Тышбайн

Отправился однажды С приятелем на юг Поэт немецкий Гёте. (Тышбайном звался друг). Приехали в Неаполь, Везувий там стоит. Вулкан коварный этот Плюётся и ворчит, Икает и рыгает, Дымится круглый год, И камни извергает, И злюкою слывёт. Тышбайн был живописцем, А Гёте был поэт. — Я поднимусь! — сказал он. А Тышбайн крикнул: — Нет! Везувий огромную глыбу взял И как швырнёт ее вниз. Но Гёте сказал: — Я иду наверх, А ты, Везувий, не злись. Герр Гёте, герр Гёте, как же так можно? Вы поступаете неосторожно! Вот у Тышбайна есть чувство меры, А то с кого бы мы брали примеры? И тут на быстрых крыльях Муза спорхнула со склона: — Неужто погиб мой Гёте? Он жив! Хвала Аполлону! И раскалённую глыбу Лилейною ручкою — хвать! Не раз уж ей приходилось Пальцы себе обжигать. Друзья домой возвратились, Счастливые до небес. Гёте — что спасся чудом, А Тышбайн — что вверх не полез. Герр Гёте, герр Гёте, как же так можно? Вы поступаете неосторожно! Вот у Тышбайна есть чувство меры, А то с кого бы мы брали примеры?

Юлина крыса или О пользе учения

Жила на свете Юля Ранке, Ходила в школу в первый класс. Проснулась как-то спозаранку, А книжек нету. Вот-те раз! Где книжки? Что за незадача? Она в своем шкафу нашла Один обглоданный задачник И два тупых карандаша. А дело было вот какое: Когда весь город мирно спал, Толпа бродячих крыс рекою Влилась на городской вокзал. И любознательная Крыса Все книжки Юли просто сгрызла. Ученой мудростью полна, Залезла под кровать она. А Юля, в гневе на воровку, Бежит к кривому старику, Который делал мышеловки И продавал по пятаку, Кладет задачник как приманку И караулит хулиганку. Настала ночь. Луна взошла. И Крыса внутрь сама вошла. И Юля ей сказала строго: — Ах ты, прожорливая тварь! Как мне готовиться к урокам? Ты съела даже мой букварь! Ты все учебники сожрала! Но ты заменишь их, пожалуй. Ведь ты же умная теперь! И согласился пленный зверь. Постигла Крыса всю премудрость И становилась все умней. Чуть встретится у Юли трудность, Уж Крыса тут как тут, при ней. По строчкам бегают глазёнки, Писк раздается тонкий-тонкий, Ошибки Крыса замечает И серой головой качает. Когда зубрит, вертясь на стуле, Таблицу умноженья Юля, Ей Крыса рада подсказать, Что пятью девять — сорок пять. А коль зубрить охоты нет И мысли Юли в беспорядке, Ей Крыса умная в тетрадку Напишет правильный ответ. Итак, все дома шло отменно. А в школе, обмакнувши хвост В чернила, Крыса неизменно Под партой занимала пост: Подсказки вовремя давала, Шпаргалки грамотно писала. На сочиненья и диктант У Крысы был большой талант. В пример учитель Юлю ставил, К доске все чаще вызывал, Отличные отметки ставил, Прилежной деткой называл. Он не имел понятия О Юлиных занятиях. Под партой Крыса щерит морду, Нос задирает Юля гордо. Когда же ласточки весною На быстрых крыльях принеслись, Тогда бесшумною толпою В дорогу крысы собрались. Повылезали из квартир, Из кухонь, подполов и дыр, И в лунном свете на вокзале Безмолвно отправленья ждали. И Крыса Юли за компанию На поезде четыре-пять Уехала в страну Испанию, Чтоб там большим ученым стать. Удачен был ее дебют — О котоловках толстый труд. Её трактат «Крысиный смех» Имел значительный успех. И вот проснулась утром Юля, А Крысы уж пропал и след. Лежит записочка на стуле: «Прощай, мой свет. Пока. Привет». И в тот же день (так и бывает!) Пришел инспектор. Юлю Ранке К доске учитель вызывает, А та молчит, как партизанка. Без Крысы как без рук она. Эх, Юля… Дальше — тишина. Инспектор лишь пробормотал: — Глупей ребенка не видал! В библиотеке наша Юля Уроки учит целый день. Сидит-сидит на жестком стуле, Свою одолевая лень. Ох, тяжело самой учиться. От знаний голова дымится. Тому, кто хочет что-то знать, Не следует подсказок ждать. Нет умных слуг — пропали вдруг. Кого спросить? Себя, мой друг.

Лягушонок и жабы

Лягушонок Квакша жил в зарослях калины, а жабы-жерлянки жили в огромной луже. Калина росла рядом с лужей, так что Квакша и жабы жили, так сказать, по соседству. Жаб звали Унка и Гунка. Они были больше, старше и толще, чем лягушонок, и потому считали, что он им не пара. По правде говоря, это были две глупые, надутые задаваки. Но когда Квакша пригласил их на день рождения, они сразу прискакали. Кто же не любит ходить на день рождения? Праздник удался на славу: плясали комаринского, прыгали в мешках, гоняли улиток. А вечером устроили факельное шествие: каждый из гостей нёс на травинке светляка, и светляки очень красиво отражались в воде. Хотя жабы ничего не принесли в подарок имениннику, зато каждая получила на память маленький сувенир.

Через несколько недель был день рождения Унки и Гунки, и Квакша заранее радовался, что пойдёт в гости. Он приготовил подарки: Унке альбом для стихов, а Гунке шариковую ручку. Проснувшись на рассвете, он каждые пять минут спрашивал себя, не пора ли уже идти на день рождения. Правда, он не получил приглашения, но ведь о том, что и так понятно, можно не говорить и не писать — к чему церемонии между добрыми друзьями? Наконец. с другого берега лужи послышалось веселое громкое кваканье, и Квакша понял, что праздник начался.

Он взял подарки и, стараясь не скакать во всю прыть, двинулся в обход лужи. Пир шел горой. Пришли и юркая Ящерица, и Рак-отшельник, и чудак Тритон, и пролаза Веретеница, и даже на несколько минут заглянула важная Водяная Черепаха. Унка и Гунка так и прыгали туда-сюда, раздуваясь от гордости. Квакша высунул нос из камышей, надеясь, что они заметят и позовут его. Но они его не замечали. Неужели нарочно? У Квакши не хватило духу уйти. Он вылез из камышей и подошёл к жабам, чтобы их поздравить. Но не успел он сказать «Привет!», как Унка ему говорит:

— Сегодня ничего не получится, Квакша, разве ты не видишь, что у нас гости?

А Гунка добавляет:

— Ведь у нас день рождения, к твоему сведению.

— Да, — сказал лягушонок. — Извините. В другой раз.

Вернувшись к своему кусту калины, Квакша очень переживал. Он чуть не плакал. Но потом вспомнил, что теперь у него есть альбом с чистыми белыми страницами и шариковая ручка. И он может написать стихи.

Когда Квакша вырос, он служил в бюро прогнозов и больше никогда не занимался поэзией. Но одно стихотворение он всё же написал. Вот мы его и напечатали, это единственное стихотворение лягушонка Квакши.

Камыши, трава и ивы… Неба синь глядится в пруд. Как здесь тихо и красиво, Только жабы там и тут. Мой любимый старый пруд, Эти жабы так орут! Лишь исчезнет с водной глади Вешней зорьки красный цвет, Жабы мокрые изгадят Пузырями весь рассвет. От зари и до зари Они пускают пузыри. И висят они часами, Неподвижные, как слизь, Хоть бы раз под черепами Хоть одна сверкнула мысль! Ни ума, ни красоты, Но зато какие рты! Интересно, что хотели Волны ветру прошептать? Но пускают жабы трели. Жабы — дуры, что с них взять? У! Да ух! Да угу-гу-гу! Я их слышать не могу! Говорю им: «Добрый день! Как дела? Идут получше?» А в ответ лишь дребедень, От которой вянут уши. Отрицательный пример Отвратительных манер. Желтым пузом всюду прут, Щёки важно надувают, Лапками нахально бьют, Чёрной лысиной сверкают. По воде идут круги, Хоть бегом от них беги! И никто, никто не рад им, И терпеть уж их невмочь. Оттирают толстым задом Маленьких зверушек прочь. Гадость, что ни говори, И снаружи, и внутри. Я надеюсь на удачу, Я хочу прожить сто лет. Жабы вечно хнычут-плачут, Черным видят белый свет. В мире столько есть чудес, Столько радостных вещей. Но и жабы тоже есть, Говорю я так, вообше. Жабы жизнь нам отравляют. Ах, на свете всё бывает.