© Авторы, текст, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Из письма Понаехавшей к подруге:

«Интурист» оказался весьма посредственной гостиницей с обшарпанными интерьерами и запредельными ценами на сервис. Верхние этажи сдавались под офисы и рестораны, фойе было забито мелкими ларьками, торгующими сувенирами а-ля рюс. Там непреклонному в своем желании познать загадочную русскую душу интуристу предлагались матрешки, ушанки, водка, икра, хохлома и прочая гжель. А также самовары, балалайки, расписные деревянные ложки, разновсякие псевдофаберже и даже баян. Каждое утро две худенькие продавщицы выволакивали баян из-под прилавка и вешали на устрашающий, но элегантно обмотанный мерцающей гирляндой мясницкий крюк. Баян с потусторонним стенанием разворачивал полукругом свои меха и покачивался на сквозняке, укоризненно выставив на обозрение красные бока. В течение дня всяк мимо проходящий считал своим долгом дернуть за свободный ремень и изобразить на клавиатуре что-то отдаленно музыкальное. Баян с готовностью выдавал леденящие душу импровизации, распугивая приезжий народ на многие мили вокруг.

Справа от павильонов и зимнего сада раскинулся большой магазин-салон «Русские меха». Девочки из «Мехов» считали себя чуть ли не небожителями – еще бы, предлагать клиентам шубы за двадцать тысяч долларов не каждой смертной доверят. Они порхали по внешнему периметру салона мелкими стайками, зябко кутались в элитные меха, подвернув болтающийся ценник куда-то в рукав или под воротник. Щебетали исключительно на странной смеси иностранных языков – щеголяли знаниями. Правда, эти знания им были совершенно ни к чему – основной клиентурой салона являлась «братва» в малиновых пиджаках. «Братва» умела вежливо сказать «принеси-подай» и «курва». Девочки безропотно обслуживали маргинальных покупателей, а потом полдня ходили с трагической гримасой поперек лица – переваривали обращение «слышь, волосатая мездра».

По просторному фойе с грозной и озабоченной миной сновала бравая, закованная в униформу охрана. Вид охрана имела устрашающий – квадратные челюсти, короткие стрижки, шипящие на выдохе рации, убедительно выпирающая из-под пиджака кобура. Только вместо оружия в кобуре хранились заботливо нарезанные бутерброды и всякая другая мелкая трапеза. Поэтому, когда спустя какое-то время в гостинице случилось ограбление, охрана вперед постояльцев рванула прятаться – дураков нет: безоружным лезть на рожон.

За окаймленным сувенирными лавочками зимним садом расположилось большое казино. В те времена игорные дома были в новинку, поэтому клиентура была весьма разнообразной – от простых обывателей и даже пенсионеров, пришедших разочек попытать счастья, до ценителей жанра и даже лудоманов. Работники «Интуриста» в казино не заглядывали – там творились странные дела, выигрыши случались крайне редко, а если и случались, то только крупные и у «крыши». По гостинице ходили систематические слухи, как «на той неделе буквально на минуточку заглянул некий криминальный авторитет, сделал минимальную ставку, сорвал банк в пятьдесят тысяч долларов и уехал прочь, а владелец казино ползал за ним чуть ли не на карачках и рвался подобострастно облобызать ему ботинки».

Особой достопримечательностью «Интуриста» считались жрицы любви (в гостинице их принято было называть «валютными девочками»). Если днем они старались не попадаться на глаза, то ближе к вечеру высыпали разномастными группками и, призывно вихляя бедрами и другими формами, прогуливались по фойе – предлагали встречным свои услуги. Верховодила ими крикливая хромоногая сутенерша Вера – она неустанно контролировала каждый шаг своих подопечных, строго следила, чтобы они не напивались до положения риз и не дебоширили.

По ходу рабочей ночи жрицы заметно теряли товарный вид – растоптанный макияж, пошатывающаяся полупьяная походка, квелые прелести. Наблюдать за ними было страшно и больно – это была та темная сторона жизни, от которой хотелось держаться как можно дальше.

Впрочем, своим образом жизни жрицы любви не особо тяготились и уходить из профессии если и планировали, то только вперед ногами.

Вот в такой нервозной обстановке и предстояло работать кассиршам обменника. Какое-то время, недели две, а может, и три, девочки находились в полной прострации – сцепив зубы, меняли валюту, стараясь не шибко ошибаться в расчетах. Спустя несколько часов сосредоточенной работы внимание притуплялось до такой степени, что все купюры казались на одно лицо.

Сведение кассы выливалось в сплошную трагедию – девушки регулярно недосчитывались денег. Если иностранцы в незнакомых купюрах не разбирались, поэтому пересдач просто не замечали, то аборигены старались смыться до того, как нерадивая кассирша спохватится и поднимет вселенский вой.

По итогам первого месяца работы буквально все девочки из-за допущенных ошибок вышли в ноль, а некоторые умудрились остаться в должниках. Интуристовские работники настороженно наблюдали за новичками, попыток сближения не предпринимали. Но потом, удостоверившись, что девочки обосновались в гостинице надолго, решили проверить их на вшивость и отправили к ним одного из носильщиков с кипой валютной мелочи. Кассирши безропотно обменяли двадцать однодолларовых ветхих купюр на одну новенькую и хрустящую, чем навсегда снискали расположение гостиничных коллег.

Таким нехитрым способом Рубикон был перейден, и «Интурист» повернулся к девочкам лицом.

Однажды в обменном пункте случилось ограбление. Повезло на такой воистину экстрим Понаехавшей.

– Здрасьти, это ограбление, – представился грабитель и для пущей убедительности просунул в окно пистолет. У пистолета было темное, несколько приплюснутое с боков дуло.

– Прахадити, гости дарахие, – всколыхнулась Понаехавшая.

Грабитель тут же ворвался в обменник и принялся шуровать в ящичках. Наша горе-героиня забилась в угол и какое-то время в ступоре наблюдала, как непрошеный гость выворачивает содержимое сейфов наружу. Потом очнулась, нашарила рукой куртку с сумкой. Тихо прокралась к двери.

– Ну, я пошла? – зачем-то спросила.

– Иди, – смилостивился грабитель.

Понаехавшая выскользнула из обменника и, дабы не злить грабителя суетливыми телодвижениями, пошла шагом от бедра в сторону лифтового холла. Там она незамедлительно была положена попрятавшейся охраной сначала мордой в пол, а потом, когда разобрались, что это вовсе не преступник, а работник «Интуриста», затолкнута в лифт и хаотично отправлена на семнадцатый этаж.

С семнадцатого этажа Понаехавшая телефонировала в банк и радостно отрапортовала, что вместе с курткой вынесла инкассаторскую сумку, пусть, мол, банк не волнуется, грабителю достанется самая малость.

День ограбления выдался невероятно сумбурным. Сначала на место происшествия нагрянула бригада скорой помощи. Оказалось, пока Понаехавшая находилась на семнадцатом этаже, в обменник ворвался начальник охраны Сергей Владимирович по кличке Дровосек и попытался посредством голой рации остановить вооруженного преступника. Грабитель, несколько обескураженный героизмом Сергея Владимировича, на долю секунды растерялся, но потом взял себя в руки, прострелил бравому начальнику охраны ногу и, не теряя времени, был таков. Уходил через нижние этажи и служебные помещения, нагоняя страх на сотрудников гостиницы вытаращенным дулом пистолета.

И теперь Сергей Владимирович истекал кровью, лежа вперемешку со скарбом для обмена валюты на полу, и виртуозно матерился в передвинутый для проветривания фанерный потолок. К счастью, он легко отделался – пуля, не задев кость, прошла навылет и застряла в ковролине. Охранники, виновато сопя, облепили обменник со всех сторон. После того как врач скорой помощи вколол Сергею Владимировичу обезболивающее и наложил на рану повязку, они с почестями отнесли своего начальника в машину. Нервно курили вслед, смахивая колючую мужскую слезу.

Затем приехало телевидение, и звезде дня Понаехавшей пришлось бубнить невнятное в микрофон, протянутый юркой, густо накрашенной девицей.

– Сегодня в самом центре столицы, недалеко от Кремля, случилось беспрецедентное по своей наглости ограбление! – прицельно выкрикивала девица в камеру оператора. – Мы сейчас разговариваем с жертвой ограбления, кассиром обменного пункта банка «Золотой век»…

– Не надо рекламы, – промычал увешанный проводами оператор.

– Мы сейчас разговариваем с жертвой ограбления…

– Вообще-то я не жертва, – обиделась Понаехавшая.

– А кто?

– Очевидица.

– Мы сейчас разговариваем с очевидицей ограбления, кассиршей обменного пункта… извините, как вас зовут?

Понаехавшая назвалась. Девушка кивнула. И бойко продолжила репортаж, безбожно перевирая имя и фамилию Понаехавшей каждый раз на новый лад. Ни разу не повторилась!

– В вашем обменном пункте убиты люди! – тыкала микрофоном в лицо репортерша.

– Ранен начальник охраны.

– Смертельно? – оживилась журналистка.

– Не смертельно.

– Ну, это мы еще посмотрим, – не сдавалась репортерша. – Сколько было грабителей? Говорят, что на вас напала целая банда! Они вам угрожали? Может, насиловали? Напугали до смерти? Ранили? Пытали? Ранили и пытали?

По ходу репортажа подтягивались новые журналисты, они лезли в нос круглыми диктофонами и другими записывающими устройствами, щелкали фотоаппаратами и наперебой сыпали вопросами.

Понаехавшая откровенно страдала. Уворачивалась от фотоаппаратов, делала горестное лицо. К счастью, вскорости подоспели оперативники с Петровки и отогнали прочь всполошенную телевизионную братию.

Следом подъехали банковские работники, впереди летела начальница Понаехавшей, с недокрашенным глазом и большим темным пятном на юбке, – накладывала макияж и пила кофе, да так и подорвалась, поднятая тревогой, опрокидывая на себя все, что было под рукой.

Пока она ощупывала подчиненную на предмет повреждений, оперативники споро обсыпали обменник специальным порошком, сняли все отпечатки и опечатали помещение. Потом загнали случившихся на пути грабителя работников «Интуриста» в машины и повезли на Петровку – брать свидетельские показания и составлять фоторобот.

– Вся надежда на вас, – твердили они, – потому что, если это какой-нибудь залетный преступник, очень сложно будет его без фоторобота поймать. Поэтому мы сейчас разобьем вас на группы по два человека и будем составлять его портрет. А потом сверим полученные данные и придем к общему знаменателю.

До позднего вечера восемь групп очевидцев ограбления, напряженно восстанавливая в памяти цепь событий, нашептывали оперативникам приметы преступника. Сильно расстраивалась работница гостиничной химчистки – когда преступник пробегал мимо, она возилась с бельем, поэтому ничего, кроме топота ног, изобразить не могла.

На выходе у следователей получилось восемь диаметрально противоположных по внешности фотороботов. Настолько противоположных, что прийти к общему знаменателю не представлялось возможным.

Попытка как-нибудь сблизить версии чуть не привела к мордобою: одни очевидцы утверждали, что это был высокий темноусый кавказец, другие – что гыкающий житель Ставрополья, а может, даже Украины, но обязательно голубоглазый и светлокудрый. Третьи были убеждены, что это был маленький тщедушный азиат, потому что характерный разрез глаз и вообще.

Единственное, в чем сошлись все свидетели ограбления, это пол грабителя. Но по одному только полу найти преступника очень сложно. Даже если у тебя под рукой восемь принципиально противоречащих друг другу его портретов.

Конечно же, дело заглохло.

Сергей Владимирович вскорости поправился и с триумфом вернулся на работу.

Интуристовское начальство подсуетилось и наконец-то вооружило охрану.

На этой почве в гостинице более не случалось никаких ограблений.

Зато хранить бутерброды теперь стало категорически негде.

Странный парень совершенно не был похож на бандита. Его выдавали кроссовки. Это были яркие чешские «ботасы» с широкими красными полосками по бокам и синим кантом вдоль округлых мысков. Рисунок на обуви своей пестротой напоминал Инге аппликации ее маленькой дочки, где она часто без всякого смысла склеивала между собой кусочки разноцветной бумаги – лишь потому, что это было красиво.

Инга еще раз внимательно посмотрела на кроссовки и перевела взгляд на лицо их обладателя. Оно, как всегда, выражало дружелюбие – даже не верилось, что бандит снова пришел в видеосалон за денежной данью. Инга присела к отполированному до блеска, отливающему медовой патокой письменному столу и вытащила из ящика пухлый белый конверт.

– Руководство в отъезде, вот деньги. Пересчитывать будешь? – тихо спросила она.

– Нет. – Молодой человек взял конверт из ее рук и убрал во внутренний карман черной кожаной куртки. – Леха у нас бригадир, пусть он и пересчитывает. А я в бухгалтеры не нанимался. – Он усмехнулся и оперся руками о стол. – Что сегодня показывают? – заговорщически спросил он, нависая над девушкой.

– Тебе, Семен, не понравится, – произнесла Инга и отстранилась.

Ее лицо вспыхнуло, и она инстинктивно прикоснулась тыльной стороной ладони к щеке, пытаясь понять, насколько ярко пылает румянец.

– Опять, что ли, комедию? – Семен пристально уставился девушке в глаза.

Инга опустила взгляд и неловко убрала за ухо выбившуюся из хвостика прядь светло-русых волос. Но та, спружинив, снова упала на глаза.

– Да, комедию, – кивнула Инга. – «Кто подставил кролика Роджера».

– Ой, да это же мультяшки… – Семен широко улыбнулся, поднес руку к ее лицу и аккуратно заправил выбившуюся прядь обратно за ухо. – Никогда не любил мультяшки и комедии. Мой батя говорил, что это для слабаков, а боксеры должны смотреть только боевики. – Он резко выпрямился, сложил руки на груди и перестал улыбаться.

Инга окинула его внимательным взглядом. На голове ежик коротко стриженных волос, из-под ворота кожаной куртки выглядывает синяя адидасовская олимпийка, сбитую костяшку мизинца на средней фаланге подпирает золотая печатка. Словом, бандит как бандит, только вот кроссовки…

– Слушай, Семен, а ты не хочешь хоть краем глаза сам посмотреть этот мультик? – неожиданно предложила она.

– Кто, я? Мультяшки? Инга, да ты что? Меня же ребята засмеют. – Он снова широко улыбнулся и потрогал челюсть пальцами, как будто проверяя, на месте она или нет.

Инга подумала, что у него это рефлекторное – когда тебя часто бьют на ринге в лицо, ты невольно начинаешь постоянно о нем беспокоиться. Она решительно встала.

– Пойдем! – требовательным тоном произнесла она и взяла его за руку.

Семен растерянно на нее посмотрел, но позволил себя отвести. Он двигался следом за девушкой медленными семенящими шагами, чуть сгибая ноги в коленях. Когда парень начал загребать ступнями ворсистый ковролин на полу, Инга удивленно на него посмотрела.

– Боюсь отдавить тебе пятки, – виновато прокомментировал он. – Я хоть и спортсмен, но с тобой всегда неуклюжий медведь. – Семен усмехнулся.

Девушка слегка улыбнулась и покачала головой. Они приблизились к двери «зрительного зала».

– Там есть администраторский стул, он пустой, – тихо произнесла Инга. – Я тебя очень прошу, садись и попробуй посмотреть хоть кусочек фильма.

Она открыла дверь и предложила Семену войти. Он так и поступил.

В небольшой комнате был полумрак. Зрители сидели на расставленных рядами стульях. В самом верху центральной стены на закрепленной кронштейнами двухъярусной полке располагался современный ламповый телевизор, под ним стоял видеомагнитофон. Свет от экрана падал на переднюю панель «видака», и Семен восторженно присвистнул: «Надо же, Panasonic, не какая-нибудь там “Электроника“». Сейчас на такое богатство можно было обменять квартиру или, например, его родную «девятку». Семен уважительно цокнул языком и, усевшись на свободный стул, начал смотреть фильм. На экране рисованный кролик пытался заключить в жаркие объятья мрачного сопротивляющегося мужика в потертом костюме и широкополой шляпе. Когда ему это удалось, недовольный тип расплылся в теплой улыбке. Семен тоже повеселел.

– Сема, ты просто одержимый! – Инга оторвала «контроль» на билете и протянула серо-голубую бумажку молодому человеку. – Ты пересмотрел у нас уже все, что только может вызвать улыбку.

Девушка закинула ногу на ногу и оттянула вниз длинный сиреневый свитер. Он почти до середины прикрыл обтянутые цветастыми лосинами бедра. Инга поправила широкий эластичный пояс на талии и оперлась локтями о стол.

– Я пересмотрел все по тому списку, что ты мне составила, – Семен взял билетик и засунул его в карман тренировочных штанов. – Что сегодня показывают? Я забыл.

Он уселся напротив Инги с другой стороны стола и пристально посмотрел на девушку.

– Вот! Ты даже не знаешь, что собираешься смотреть, – смеясь, воскликнула она. – И к тому же все время покупаешь билеты, хотя я могла бы посадить тебя просто так. А показывают «Моя мачеха – инопланетянка».

Инга снова засмеялась и вытащила из сумки коробочку с тушью-плевалкой. Обильно смочив слюной содержимое и посматривая в зеркало маленькой изящной пудреницы, она принялась красить глаза. Черная краска густо ложилась на ресницы и, чтобы разлепить их, Инга время от времени пользовалась иголкой.

– Я покупаю билеты потому, что ты с этого имеешь процент. – Семен внимательно наблюдал за ней. – Послушай, давай я подарю тебе тушь от Кардена – знаешь, такая, в тюбике? Все хвалят. Хочешь?

– Нет, Семен. – Инга стала серьезной. – Мы договорились, что ты за мной не ухаживаешь и никаких подарков я от тебя не принимаю. Помнишь?

Девушка захлопнула коробочку с тушью, подкрасила помадой губы и, убрав косметику в сумку, принялась пересчитывать билеты.

– Помню… – грустно произнес Семен. – Он сцепил руки в замок и положил их на колени. – Это потому, что я бандит? – тихо спросил он. – Инга, я же больше ничего не умею. Спортивный клуб развалился, чем мне, боксеру, еще заниматься? – Он стал перебирать сомкнутыми пальцами.

– Семен, прости! Ты не должен менять свою жизнь ради меня, я этого не требую. Но мне не хочется думать, что мой молодой человек может причинять людям боль. – Инга собрала билеты в стопочку и аккуратно положила их перед собой.

– А если люди это заслуживают? – Семен сжал сцепленные в замок пальцы так, что костяшки на них побелели.

– Никто и никогда не заслуживает боли, – тихо произнесла девушка и, порывисто схватив одну из стопок с билетами, непонятно зачем снова принялась их пересчитывать.

Никто и никогда не заслуживает боли… Семен откинулся на спинку стула и запрокинул назад голову. Никто и никогда…

«Бей! – кричал ему тренер. – Он твой враг: если не ты его, то он тебя!» – и маленький Семен в темных тренировочных трусиках и белой майке изо всех сил бил соперника в лицо. Старался ударить в челюсть, но иногда промазывал и расшибал нос. Когда лилась кровь, он жалел, а потом привык.

«Бей! – кричал отец. – Уничтожь соперника!» – вопил он и подвешивал боксерскую грушу прямо около кровати сына, чтобы можно было ударить сразу, спросонья, даже если толком еще не успел осознать, что происходит. И Семен бил, иногда со злостью, иногда просто так. Бил всегда и везде, как просили и учили.

И только мать часто тихо горько плакала на кухне. А потом нежно обнимала Семена, целовала ссадины и синяки, раскрывала красивые книжки с веселыми картинками и стихами и, усаживая мальчика на колени, предлагала вместе читать и рассматривать. И Семен с удовольствием читал и рассматривал.

Однажды мама сшила ему забавный костюм клоуна для детского утренника. Это была шапочка с бубенчиками и курточка с зеленым воротником и тремя большими синими пуговицами. В дополнение к этому они вместе с мамой смастерили из папье-маше круглый красный нос на резинке. Семен часто надевал нос и строил перед зеркалом гримасы, стараясь рассмешить мать. И она смеялась своим волшебным переливающимся смехом, таким же мелодичным, как перезвон бубенцов на его новой шапочке. В эти моменты Семен чувствовал себя абсолютно счастливым. Но отец сказал, что такое веселье для слабаков и идиотов, а Семен должен закалять характер. Он выбросил костюм на помойку, а мальчика в наказание оставил дома.

Семен встряхнул головой и задумчиво посмотрел на Ингу.

– Сем, ты что, расстроился? – взволновано спросила она.

– Нет, – коротко бросил он. – А что, сегодня опять придет твоя Анеттка? – как бы между прочим спросил он.

– Да, – ответила Инга. – Соседка, которая забирает ее из садика, приболела, и ей тяжело сидеть вечером с ребенком, поэтому она приведет Анеттку сюда.

Девушка поднялась и подошла к большому деревянному стеллажу с длинными рядами видеокассет. Найдя нужную, сняла ее с полки и вернулась обратно к столу.

– Ничего, – продолжила она, – посидит в углу, поиграет с мишкой. Здесь особо больше нечем заняться. – Инга положила кассету перед собой на столешницу.

Семен грустно улыбнулся и вспомнил, как маленькая Анеттка, старясь не издавать лишних звуков, тихонечко сидит на стуле в углу и укачивает на руках потрепанного плюшевого мишку. Когда молодой человек спросил ее, почему она так рано уложила друга, девочка ответила, что мишка очень любит смотреть мультики, но вечером мультики не показывают, и чтобы другу не было скучно, она предложила ему поспать.

И тут Семен встрепенулся:

– Знаешь, что? – воскликнул он. – Ты не принимаешь подарков, но в этом отказать мне не сможешь. Я хочу купить билеты на все сегодняшние вечерние сеансы. – Он хитро прищурился.

– Что ты задумал? – Инга округлила глаза.

– Мы будем смотреть мультики. К черту твою «Мачеху-инопланетянку». Будем вместе с твоей дочкой весь вечер смотреть мультики! И ты нам не запретишь. Я покупаю все билеты!

– Семен…

– Ничего не хочу слышать! Заряжай «Тома и Джерри». Я и сам с удовольствием посмотрю.

– Сема, я не знаю даже, что сказать…

– А ничего и не надо говорить. – Семен быстро поднялся и сам подошел к стеллажу с видеокассетами.

Инга шла по Караванной улице по направлению к Дому кино. Она была в смятении. Этот странный молодой человек заставлял ее волноваться. Он был живой и настоящий, а еще какой-то недолюбленный и напоминал ей медвежонка, который по ошибке попал на воспитание в волчью стаю. Больше всего мишка мечтал есть на солнцепеке малину, а его заставляли в промозглых зарослях травить зайца. Инга это сразу почувствовала – почувствовала и захотела исправить.

– Привет! – Семен окликнул ее сзади.

Он был одет в черное кашемировое пальто, на шее шелковое кашне. В руках он сжимал букет алых тюльпанов – такая редкость посреди зимы.

– Привет, Семен. Это мне?

Инга взглянула на цветы и стала поправлять сумочку на плече. Но движения ее были настолько неловкими, что край капюшона болоньевой куртки забился под ремень сумки. Она с силой выдернула его обратно.

– Да, я подумал, что ты не откажешься. – Молодой человек окинул взглядом ее капюшон и улыбнулся одними уголками рта.

– Семен, ты ведь на забыл, что это не свидание? Не забыл, что мы не встречаемся? – Инга серьезно на него посмотрела.

– Да-да, не забыл. Я помню, что ты решила меня отблагодарить за дочку и поэтому хочешь отвести на серьезный фильм. Только я забыл и режиссера, и название.

Он протянул Инге букет. Она взяла его и понюхала. Тюльпаны пахли одновременно сладостью фруктов и горечью травы. Это так напоминало весну, когда ароматы перемешиваются в своем буйстве.

– Режиссер – Тарковский. А фильм называется «Жертвоприношение», – напомнила она. – Ты должен это посмотреть. Мне хочется знать, что ты скажешь.

– Это так же интересно, как «Кролик Роджер»? А то я бы лучше пошел в цирк. – Он весело рассмеялся.

– Нет! – Инга с укоризной на него посмотрела. – Цирк мы оставим на потом, а сейчас Тарковский.

…После сеанса они очень долгое время шли молча. Порывистый ветер срывал с наста на сугробах сухой белый снег и c силой разгонял вдоль улицы. Инга в растерянности взглянула на цветы в своих руках. Семен распахнул пальто и спрятал их себе за пазуху.

Они вышли на Сенную площадь, где пестрела череда киосков и палаток. Менялы окидывали Семена уважительными взглядами, посматривали выжидательно. Рядом с фонарным столбом парень в шапочке «петушок» продавал абсолютно зеленые бананы. Они были свалены в большие дощатые ящики. Парень взвешивал плоды на синих покачивающихся весах и вручал грозди покупателям прямо в руки.

Один из менял не выдержал и подошел к Семену. – Послушай, уважаемый! Мне тут забавную вещицу привезли. Таких больше нигде нет. Детская игрушка. Хочешь посмотреть? – Он протянул Семену плоскую пластиковую коробочку с закругленными краями. – Это «Тамагочи». Японская вещь. Поить, кормить надо. Вместо домашнего питомца. – Меняла широко улыбнулся и сверкнул золотой фиксой.

– Для девочки подойдет? – спросил Семен и попытался понажимать кнопки.

Игрушка пискнула, и на экране появился нарисованный зверек. Он сложил лапки в молитвенном жесте и жалобно уставился на Семена.

– Для ребенка в самый раз, дети такое любят, – ответил продавец, и показал, как работает устройство. Семен кивнул, расплатился и убрал игрушку в карман.

– Для Анеттки, – прокомментировал он Инге.

– Зачем? – насупленно спросила та.

– Знаешь, посмотрел я твоего Тарковского. И честно скажу, что абсолютно ничего не понял, кроме одного.

– И чего же? – заинтересовано спросила Инга.

– А мужик там очень сильно хотел пожертвовать самым дорогим ради спасения мира. Вот прямо в камеру смотрел и говорил: «Возьми у меня, господи, все самое дорогое, только пусть будет мир во всем мире». Я подумал, что если бы я и хотел чем-то пожертвовать ради мира во всем мире, то мне даже и нечем… Может, я хочу, чтобы было, чем.

– И ты сможешь пожертвовать?

– Нет. – Семен опустил глаза.

Они медленно свернули во двор и побрели по пустынной улице. Свет тусклых фонарей освещал их одинокие фигуры, и они отбрасывали на дорогу длинные теряющиеся в снежной поземке тени. Семен состроил «козу» и, поиграв с ее тенью, «боднул» Ингу в бок. Девушка рассмеялась, а потом задумчиво взглянула на молодого человека. Даже в свете тусклого фонаря она заметила, сколько озорства в его глазах. Она глубоко вздохнула.

Бригадир Леха подъехал к видеосалону на такой же красной «девятке», как и у Семена. Сквозь низкое заметенное снегом полуподвальное окно Инга разглядела ее номера и обувь хозяина. Это были черные кожаные ботинки с сильно вытянутыми носами и металлическими заклепками по бокам. Инга подумала, что к такой обуви очень бы подошли шпоры с их единственным назначением – больно бить по бокам лошади.

Инга наблюдала, как двигаются ботинки, и через мгновение встрепенулась, потому что поняла, что их хозяин идет сильно вразвалку. «Очень пьян», – промелькнуло в голове, и она с напряжением уставилась на входную дверь.

Бандит ввалился, чуть пошатываясь, задев плечом отделанный березовым шпоном дверной косяк. Его глаза смотрели зло, а на лице застыла кривая гримаса. Инга поежилась: вид Лехи испугал ее, но она вспомнила, что в кинозале сидит Семен. Он смотрит мультики с ее маленькой дочкой. Может, в случае чего придет на выручку. Но Инга тут же усомнилась в этом: все-таки Леха бригадир Семена.

Бандит вплотную подошел к столу, за которым она сидела. Оперся руками о столешницу и наклонился к девушке. Крест на его шее вывалился из-под ворота куртки и, качнувшись на толстой золотой цепочке, повис перед самым лицом Инги. Она не могла отвести от подвески взгляда.

– Чё уставилась? – зло бросил Леха и, собрав крест с цепочкой в пригоршню, поцеловал в самую серединку. – Уставилась она. Сглазишь! Щас как ноги повыдергиваю! – Он убрал украшение за пазуху.

– Ты пьян, – тихим голосом произнесла Инга.

– Да, я пьян! – Леха расплылся в ядовитой улыбке и облизал сухие потрескавшиеся губы, так что они сально заблестели. – Имею право! – продолжил он. – Я пришел сказать, что увеличиваю побор, и сегодня ты мне должна больше бабла.

– Обращайся к хозяину, – произнесла Инга твердым голосом.

Она напряженно выпрямила спину и посмотрела собеседнику прямо в глаза.

– Ой, че-е-е, никак? А может, ты мне натурой отдашь?

Леха наклонился еще ниже и затрясся в припадке ехидного смеха. Едкий запах перегара ударил Инге прямо в нос, и она инстинктивно отвернула лицо.

– Не смей отворачиваться, стерва! Я что, тебе противен? – Леха крепко сжал пальцами подбородок девушки и развернул ее лицо к себе.

Инга вскочила и попятилась к стеллажу с видеокассетами. Она прижалась лопатками к полкам и сквозь тонкую блузку почувствовала пластмассовую прохладу кассет. Леха обогнул стол и приблизился к ней.

– Ну что, боишься? – он посмотрел на нее со злой усмешкой.

– Нет, – громко ответила Инга, но все-таки опустила глаза.

– А так? – Леха со всей силы ударил кулаком по стеллажу. Тот накренился вбок и через секунду с грохотом рухнул на пол. Видеокассеты с легким потрескиванием разлетелись вокруг. Инга с ужасом взглянула на погром.

– Ну а теперь страшно?

Леха перестал улыбаться, его зрачки сузились до маленьких точек, и он посмотрел на нее уже другим, совершенно звериным взглядом. Инга зажмурилась.

Внезапно в глубине помещения громко хлопнула дверь, и в комнату зашел Семен. После полумрака кинозала он подслеповато моргал, присматриваясь. – Что происходит? Что за шум? – с недоумением спросил он, разглядывая погром.

– Представляешь, телка выкобениваться начала, – ответил Леха. – Говорит, что не страшно ей. Вот учу ее уму разуму. Давай вместе, – предложил Леха и, поднеся руку к щеке Инги, слегка провел по ней пальцами.

– Оставь ее, – тихо произнес Семен и подошел к ним ближе. – Я говорю, оставь ее.

Он отшвырнул руку Лехи.

– Сема, ты что, мультиков пересмотрел? – Леха повернулся к Семену и оскалился, оголив кривые желтые зубы. – Я все знаю! Над тобой вся братва потешается – боксер смотрит мультики.

Он насмешливо рассмеялся и в упор взглянул на Семена. Тот не отреагировал. Тогда Леха прижал руки к животу и, согнувшись в три погибели, громко загоготал.

– Боксер смотрит мультики, – постанывая, ржал он.

Семен сделал к нему резкий угрожающий шаг, но внезапно остановился.

– Ну ударь меня! – Леха выпрямился и вызывающе посмотрел на Семена. – Ударь! Я все знаю, я знаю, что ты с ней и по Домам кино ходишь. – Леха со злостью ткнул пальцем в Ингу. – Я все знаю. Вот решил сам убедиться… Думаешь, ты лучше меня? Лучше нас? Ты такой же! – Леха бешено сверкнул глазами. – Ну давай же, ударь меня. – Он смачно сплюнул под ноги напарника.

Семен сделал к нему еще шаг.

– Нет, – выкрикнула Инга. – Сема, нет! – Она в панике обхватила лицо руками, из глаз брызнули слезы.

– Успокойся… – тихо произнес Семен. – Я не буду его бить. Я больше никогда никого не буду бить. – Он подошел к Лехе и, пару раз дружески хлопнув его по щеке, усмехнулся. – Остынь. Я, может, и не лучше тебя, но у меня теперь есть все, чтобы это изменить.

– Ах ты мразь!

Лицо Лехи исказила страшная гримаса, он замахнулся и попытался ударить Семена в челюсть. Боксер перехватил его руку и слегка толкнул бригадира в грудь. Пьяный Леха не удержал равновесия и упал прямо в кучу разбросанных видеокассет.

– Гад! – взвыл он, пытаясь подняться, но кассеты выскальзывали из-под него, не давая опоры.

– Сема, что ты наделал? – вскричала Инга и спрятала лицо в ладонях. – Они уничтожат нас. – Она с силой надавила пальцами себе на виски. – Они уничтожат нас, – повторила она и ее плечи затряслись.

– Все нормально, хватай Анетту, и уходим отсюда, – скомандовал Семен, но оценив ее замешательство, сам быстро юркнул в темноту видеозала.

Доносившаяся оттуда веселая музыка стихла.

Они ехали прочь от города уже целый час. Свет фар тусклым пятном расплывался впереди автомобиля, выхватывая из мрака заснеженную дорогу и кромку мрачного густого леса. Анетта спала на заднем сиденье, безмятежно прижимая к груди плюшевого мишку. Кожаная куртка, которой укрыл ее Семен, сползла, и молодой человек, обернувшись, одной рукой натянул ее обратно.

– Сема, я тебя очень прошу, смотри, пожалуйста, за дорогой, – взволнованно произнесла Инга.

Она сидела на пассажирском сиденье, напряженно всматриваясь в темноту. Между бровей пролегла хмурая беспокойная морщинка. Обхватив себя руками, девушка нервно покусывала губы.

– Инга, я тебя очень прошу, не переживай так. – Семен сделал «козу» и, боднув девушку в бок, улыбнулся.

– Сема, это не игрушки! – Инга повысила голос. – Не игрушки! У меня дочь. – Ее голос задрожал.

Она с силой надавила пальцами на веки, пытаясь остановить подступившие слезы.

– Не у тебя, а у нас дочь, – тихо произнес Семен. – Ты подарила мне меня, а я хочу подарить вам себя. Доверься мне. – Он положил руку ей на колено и успокаивающе погладил. – Теперь все будет по-другому, все будет хорошо. Доверься мне, – повторил он. – И потом, мне теперь есть чем жертвовать ради мира во всем мире. Это ты хоть можешь оценить? – Он лукаво улыбнулся. – Буду жертвовать вами. – Он рассмеялся и заговорщически заглянул ей в глаза.

Инга усмехнулась.

За окном машины мелькнул знак выезда из города. Девушка посмотрела на линию, перечеркивающую название и подумала, что это очень символично. Когда заканчивается что-то одно, всегда начинается нечто другое. Она с напряжением стала всматриваться в темноту, поджидая, когда у дороги появится следующий знак – с названием нового населенного пункта.

Надо признать, в девяносто пятом у меня не было мечты. То есть совсем. Никакой. В восемнадцать лет положено иметь мечту. А у меня ее не было. Наверное, это тянулось с детского возраста. Когда была маленькой, детей часто спрашивали – кем хочешь стать, когда вырастешь? Подружки отвечали – врачом, артисткой… А я – «никем». Ведь когда вырасту, уже будет коммунизм.

Мы сидели в санитарной комнате больничного морга и пили водку Rasputin – ту, из рекламы с подмигивающим бородачом. Разбавляли тверским пивом, купленным с грузовика. На закуску – вобла, сушеные бананы и халва. Дефицитную воблу притаранил из казармы Костя Ярцев. Целых две рыбехи. Отмечали Костину двухдневную увольнительную. Вместе с его друзьями, бывшими одноклассниками – Лехой Мухиным и Генкой-минером. Они подрабатывали в морге – Муха санитаром, а Генка охранником.

Санитарная комната располагалась ближе к приемной и, соответственно, к выходу на улицу. Поэтому в ней не так воняло формалином, как в других, дальних помещениях. А использовалась она для отдыха сотрудников морга – стол, буфет, две узкие потрепанные кушетки, холодильник, который иногда вздрагивал и бился в истерике, умывальник и даже списанный из больницы черно-белый телевизор «Рубин». И еще печатная машинка «Эрика» – в углу, на широкой тумбе около больного холодильника.

Муха пел под гитару что-то серьезное, из Цоя. Костя мутузил пересохшую рыбеху о край стола и разъяснял приказы из устава подводника. Теперь я знала, что женщин на борту подлодки встречают так же, как адмирала – по всей выправке, непременно в верхней одежде. И что вобла выводит из организма стронций. Костя Ярцев – курсант военно-морского училища подводного плавания. У него была форма с бронзовыми якорями. И серьезные глаза. Я с ним познакомилась на ночной субботней «шизе». Это такая дискотека с двумя входами – бесплатным со стороны училищной казармы и по недорогим билетам для гражданских с улицы.

– Лешка, спой что-нибудь свое, – попросила я Муху.

– Гуталин. Прекрасно. Питает. Кожу… Гуталин. Обувщик под кустом с пьяной рожей… Хоть и пьян обувщик, но надежен. Гуталин-н-н.

Под «гуталин» звякнули стаканы.

– А помните, Лидия Аркадьевна потащила весь класс в Эрмитаж? – ударился в воспоминания Генка. – Поезд в метро сильно трясся, качался. Машинист резко тормознул, все попадали. Даже лампочки погасли на несколько секунд. Кто-то завалился на Лидию, и она грохнулась. Плашмя, в своем синем костюме с роскошной аметистовой брошью.

– Да-да! – подхватил Костя. – Потом нас построила в ряд и пытала – какой гаденыш ее толкнул.

– Ага, и ты спросил: Лидия Аркадьевна, что значит «гаденыш»? А она: гаденыш – то же самое, что и гад, но намного-намного хуже!

Муха затянул песню про любовь и туманы. Возвращаться в шумную общагу художественного училища не хотелось, и я сказала:

– Ребята, хорошо у вас здесь. Главное, тихо. Можно я здесь останусь? А что, могу макияж жмурикам делать. – Я потрясла в воздухе листочком: – Вот. Прейскурант на услуги морга. Макияж легкий – три у.е., сложный – пять.

– Да уж. Генка однажды так покойника разукрасил – мать родная не узнала. Здесь талант нужен. У тебя есть талант? – спросил Муха.

– Еще какой.

Муха поглядел на меня недоверчиво. Возможно, его смущали щедро намалеванные тени, стрелки до висков, ресницы, скрытые под тремя слоями коричневой туши. В макияже я делала акцент на глазах, как Джулия Робертс.

– Большое желание гримировать жмуриков? Мечта детства?

Я прикусила губу. Но быстро нашлась и парировала:

– А ты всегда хотел санитаром в морге работать?

Муха погладил гитару, прошелся по струнам:

– «Светят звезды на небе, мчатся рельсы в тайгу, бомж газетой прикрылся на скамейке в саду…» Один мой знакомый мечтает купить машину. Обязательно иномарку. Потому как, говорит, если человек говно – это полбеды, а если у него машина говно – это уже ни в какие ворота не лезет.

– Так себе мечта, – сказал Генка. – А ты, Костян, не передумал? Все так же хочешь на подлодку, несмотря ни на что?

– Да, хочу. На что не смотря?

– Знаешь… Только не обижайся. За военную форму сейчас и побить могут. Вроде как не престижно.

Костя пожал плечами. Мы выпили за мечту. Закусили липкими сушеными бананами и халвой. Генка, растроганный встречей, предложил:

– Дурни, давайте так. Каждый напишет на бумажке, о чем мечтает. Спрячем здесь. А потом, лет эдак через десять, снова встретимся и тогда посмотрим… – Он многозначительно выставил в воздух указательный палец. – …кого судьба взасос поцеловала.

Генка неуверенно встал с табурета, оперся на плечо Мухи. Качаясь, подошел к белому артельному буфету, непонятно как попавшему в казенно-кафельную обстановку. Открыл скрипучую дверцу шкафчика и выудил оттуда жестяную банку с надписью на крышке «Чай грузинский. ЭКСТРА». Потряс банку над ухом, безжалостно высыпал из нее остатки чая на стол:

– Сюда спрячем! Юлька, рви свой прейскурант на четыре части.

Я села на кушетку, скрестив под собой ноги, послюнявила карандаш. Задумалась над мечтой. В художественное училище я пошла за компанию с подругой, потому что та грезила профессией художника-дизайнера. А я до сих пор не знала, чего хочу. Муха, ухмыляясь и гыкая, что-то строчил на клочке бумажки. Генка – тоже. Костя написал быстро, не задумываясь. Везет, думала я, у них есть мечта. Стало обидно до слез – наверно, водка так подействовала.

Потыкала карандашом пластырь, скрывающий дырку в дерматине кушетки. И вывела на листочке: «Хочу выйти замуж». Потом поставила точку и добавила: «За Костю».

После того как чайная банка со скомканными «мечтами» отправилась обратно в шкафчик, Муха снова наполнил стаканы:

– Ну, поехали. За что пьем?

– У нас в казарме пьют за то, чтоб не погружаться на максималку, – откликнулся Костя.

– Не понял, – поднял брови Муха. – Объяснись.

– Приказ лечь на дно – это капец. Это чрезвычайка. Всплыть уже никак. Невозможно. Просто ждешь чуда. Что спасут.

– Идет. Чтоб всегда всплывать, значит.

Чокнулись. Муха крякнул. Генка шумно выдохнул, уронил голову, запустив пальцы в шевелюру, и почему-то всхлипнул.

– Ш-ш-ш, пацаны… – Костя повернул голову в сторону дверного проема. – Там кто-то ходит.

– Где? – Генка продолжал всхлипывать.

– В коридоре.

– Да ладно, не гони. Там одни жмурики, – протянул лениво Муха, но все же прислушался.

Из коридора доносилось шлепанье – будто босыми ногами по кафелю. Потом скрип железной двери – хлоп! И все затихло. Генка перестал всхлипывать, вытер рукавом покрасневшие глаза. Муха с Костей уставились друг на друга.

– Кажись, на сегодня хватит. – Муха неловко поднялся со стула, тот закачался и с грохотом рухнул. – Глюки. Перепили.

– А это куда? – Генка грустно кивнул на недопитую бутылку водки, стоящую среди пустых.

– В холодильник. Утром пригодится. – Муха потянулся к бутылке, но неудачно – она упала.

Генка с тоской следил за лужей, медленно растекающейся по столу. Я направилась в угол комнаты, к широкой коренастой тумбе.

– Зачем это? – кивнула на печатную машинку.

– Аааа… На помойке нашел, – сказал Генка. – Правда, двух клавиш не хватает. Но и у меня, как видишь, – он показал свою кисть и хохотнул, – как раз двух нет. Так что, у нас с ней пар… па-ри-тет.

У Генки действительно не было двух пальцев на руке. Потерял, когда пятиклассником откопал гранату на Муринском ручье и решил ее разобрать. Посмотреть, что внутри. Еще легко отделался. Кстати, с тех пор он Генка-минер.

– Что-то печатаешь? – поинтересовалась я.

– Так… Иногда в голову мысли полезут – сяду, печатаю.

Я ушла спать на кушетку. Последнее, что запомнила, проваливаясь в сон, – как Генка в углу стучал на пишущей машинке, периодически чертыхаясь. По пьяни, сказал, жуткое вдохновение накатывает. А Муха с Костей погрузились в философские темы:

– Где граница между добром и злом? – Заплетающийся голос Мухи.

– Добро, Лешка, заканчивается на деньгах…

– Вот не пойму, Костя, Мавроди – он финансовый гений или нет? Генка говорит, что гений. А ты как думаешь?

– Дай сто рублей. Я только подержу и отдам.

– Точно?

– Точно.

– Ну, на.

– А если не отдам, то я – финансовый гений?

Наутро меня разбудил какой-то звон и шум. Открыла глаза, приподнялась на локте. Поняла – шумит в голове, звенит снаружи. Кто-то долго давил на входной звонок, будто палец приклеил и не мог отод рать. Потом колошматили по металлической двери – вероятно, ногой. Костя уже или еще не спал. Муха лежал бревном на сдвинутых в ряд стульях.

– О-оох, – заохал Муха, стулья под ним заскрипели. – Гена-а! Ты где? Отопри… кого там несет… дьявол… Геночка-а!

Костя взял стакан со стола, направился к умывальнику – довольно большой и глубокой раковине, в которой при желании и труп можно помыть. Налил воды, протянул стакан Мухе:

– Нет Генки. Ни свет, ни заря убежал за «Русской». Наскреб шесть тысяч и убежал.

Муха, отмахнувшись от стакана, опять замычал.

Пришлось нам с Костей встречать посетителей. Я быстро смыла с лица остатки самоутверждающего макияжа. Костя шепнул, что я красивая и беззащитная. Над раковиной висело зеркало с чернеющими краями. Глянула в него – бледная кожа, немного опухшие веки и косящие глаза. Что тут красивого? Смутилась и сказала как можно равнодушнее:

– Пойдем откроем, а не то дверь выломают.

Посетителей было двое. Типичные бандиты. Один – смугловатый, с копной черных волос и крючковатым носом. Все время нервно подмигивал и улыбался. У другого – шрам от уголка рта до уха, с небрежными следами работы хирурга. Из-за шрама казалось, что этот тоже улыбается. Но улыбка была мрачная и вызывала страх. Вдобавок у него был нос набекрень – с ломаной костью.

– Извините, – сказал Мрачный и сплюнул через дырочку на месте отсутствующего зуба. – У вас тут наш коллега задержался. Василий Гнедой. Вот документики. Просим выдать.

Смугловатый подмигнул и улыбнулся, обнажив зуб из желтого металла.

К счастью, в дверях появился Генка. С «Русской» в руках. Быстро, по-деловому проверил документы у Мрачного. Заглянул в журнал учета. Сказал – минуточку! И скрылся в глубине морга.

Смугловатый окинул взглядом Костю:

– А ты что прифрантился, фраер? В форме и с автоматной рожей.

– Так надо, – спокойно ответил Костя.

– Надо, гришь… А ты зырил кинишку такую – «Охота за Красным Октябрем», мать его?

– А что такое?

– Так вот, чтоб ты знал. Капитан – гнида.

Тут вернулся Генка. Растерянный. Мельком взглянул на нас с Костей:

– Не могу найти уважаемого покойника… Был, судя по журналу учета… А нету…

– Пардоньте, – вкрадчиво сказал Мрачный и сплюнул. – Я человек вежливый. Но можно поинтересоваться – как это «нету»? У нас все готово – памятник, гроб, место на кладбище. Кто ответит?

– Блудняк, – согласно подмигнул Смугловатый.

Достал из кармана ножик, повертел его и спросил:

– Дурь, что ли, приняли?

– Мы отыщем, – спохватился Генка, уставившись на ножик Смугловатого. – Бывает, затерялся.

– Обязательно отыщем! – дружно кивнули мы с Костей.

– Ну-ну. – Смугловатый обнажил желтый зуб. – Блесните чешуей. Не то закопаем вместо Васи.

Братки оставили костюм для Васи Гнедого – красные брюки и пиджак из рыжего бархата. Дубовый гроб с золотыми вензелями, покрытый темным лаком, поставили в траурный зал. Дали нам час жизни. Муха пришел в чувство после спасительного глотка «Русской». Сказал, что помнит Гнедого, лично принимал его, жмурик «свежий». Отправились еще раз все осмотреть, проверить.

Мы вошли в помещение, где было шестнадцать оцинкованных столов. Почти все заняты. Покойники накрыты простынями. Кого в первые два-три дня не забрали – лежали в больших холодильных камерах.

Потолки в помещении высокие – метра четыре. И очень яркий белый свет. Запах, конечно, не из приятных. Я прикрыла рот и нос воротом от джемпера. Генка с Мухой удивились, что в обморок не упала, и вообще – все воспринимала спокойно. Только ежилась от холода.

Муха проверил бирки на лодыжках у мертвецов и подтвердил – Васи Гнедого нет. Задумчиво потер лоб:

– У него татуировки еще были. Вот здесь – восходящее солнце. – Муха показал на тыльную сторону своей ладони. – Как у моего дяди. Поэтому и запомнил. Над лучами набито ЖДАЛ ТЕБЯ, а на пальцах – ВАСЯ… Ребята! Ночью кто-то бродил, помните?

– Может бродил, может нет… – засомневался Генка. – Думаешь, ожил чертяга и сбежал? Бывает, конечно. Хотя-а… Кто нам поверит?

– Да-а… Бандюги вряд ли поверят, – согласился Муха.

– Пришьют раньше, чем пискнешь «мама». И закопают, – предположил Костя. – Что делать-то будем?

Тут мне пришла в голову идея. Выдать за Васю кого-нибудь из «отказников» – из тех, что в холодильных камерах. Все равно им дорога в братскую могилу, подсказала я.

– Гениально! – похвалил меня Генка. – Есть тут один, уже неделю как. Не сегодня, так завтра списали бы.

«Отказником», судя по бирке, оказался некий Сергей Ивашечкин.

– Чё с лицом у него? – спросила я. – Как из фильма «Челюсти»…

– Долго лежал. Когда долго – дурнеть начинают, – ответил Генка.

Муха привел его в порядок, исполнив санитарные обязанности. Я вызвалась намалевать тату – как у Васи Гнедого. Фломиками, тушью. Этого добра у меня полно в сумочке, впрочем, как у любой студентки художки. Не отличишь от настоящей наколки, пообещала я. Спросила только у Мухи про цвет и расположение.

– На левой руке, – вспомнил он. – ВАСЯ – по букве на каждом пальце, кроме большого.

– А солнце какое?

– Ну, какое… Примитивное, как на детских рисунках. Полукруг и стреляющие лучи.

Возилась я недолго. Только командовала, как хирург в операционной: «Салфетку!.. Так… Тальк есть? Давай!.. Теперь лак для волос – я видела его, вон там на полке… Готово».

Получилось, на мой взгляд, хорошо:

– Даю гарантию. Полгода.

Костя восхищенно присвистнул – ну ты, Юлька, талант!

– С рожей как поступим? – спросил Генка. – Муха, он похож хоть немного на Васю?

– У того была морда круглая, как тыква. Ну, и этот… тоже мордастый. И тоже лысый. Что-то около того.

– Может, пакет на голову? И все тут. Скажем – так прибыл. А что? Уже было такое, нюхача прямо с пакетом на голове привезли, – предложил Генка.

Так и сделали. Нарядили покойника в костюм, оставленный братками. Руки на груди замком сложили. На голову приспособили пакет «Марианна» – тот, что с изображением героини сериала «Богатые тоже плачут». И – в гроб, в траурный зал.

Братки вернулись через час. Мрачный, сплюнув, вежливо поинтересовался, почему на коллеге пакет. Генка, не моргнув глазом, ответил – как приняли, так и возвращаем, но пакет лучше не снимать, там ужас-ужас. И предложил сразу гроб заколотить. Смугловатый даже подмигивать перестал – вылупился на покойника. А что там увидишь? Пакет с женщиной в шляпе, рыжий бархатный пиджак, руки замком и – всё. То, что ниже – покрывалом прикрыто. Братки, заметив знакомые тату на руке приятеля, успокоились. Но все же сказали, что заминку надо бы отработать.

– Как? – спросил Костя. – Денег у нас нет…

Смугловатый запел нарочито гнусавым голосом:

– «Рюмочка Христо-ова. Откуда? Из Росто-ова. Деньги есть? Нема. Значит, вам хана».

– Могу спеть на похоронах, – вдруг вызвался Муха, – под гитару. Хотите?

Мрачный оживился:

– «Кольщика» Круга умеешь?

– А то!

Мрачный направился было перекурить на воздухе, пока парни гроб заколачивают. Но у выхода вдруг остановился в задумчивости. Резко обернулся, подскочил к покойнику. Сорвал пакет с головы. И – отшатнулся. Аж на Смугловатого налетел. Оба с ужасом вытаращились.

Мы оцепенели. Я стала лихорадочно соображать, куда бежать – в дверь или в окно. Но еще не выбрала. Если в окно, мелькнула мысль, то надо вперед ногами.

В углу зала стояла авоська с продуктами – кто-то оставил. Сквозь сетку виднелись буханка хлеба и кефир в стеклянных бутылках, с такой зеленой алюминиевой крышечкой. Костя схватил авоську и намотал концы сетки вокруг ладони.

Стоим в напряжении, молчим. Мрачный тоже молчит. Потом сплюнул, глубоко вздохнул:

– Запытали Васятку. Страсти какие. На себя не похож.

– Ничего, посчитаемся за кореша, – процедил Смугловатый.

– Эх, Васятка… – опять вздохнул Мрачный.

Муха, взяв гитару, уехал вместе с братками. А мы выдохнули. Генка сложился пополам от смеха. На него напала икота:

– Костян, зачем се… ик… сетку схватил?

– Чтобы орудовать, как кистенем.

Костя изобразил в воздухе движения в духе Жан-Клода Ван Дамма. Или Чака Норриса.

– Решил, первым буду бить того, что с золотым зубом. Представил, как подскочу к нему и ка-ак стукну по башке кефирными бутылками. По-моему, они должны были разбиться. На второго братка плана не было – не успел созреть.

Муха вернулся через три часа. В серой широкополой шляпе-федоре и черном макинтоше с поднятым воротником. Как гангстер из американского блокбастера «Лицо со шрамом».

– Ну что? Серьезные люди довольны? – спросил Генка.

– Еле живым ушел! – начал рассказ Муха. – Опустили гроб, землей засыпали. Священник – молодой такой, в рясе, – окропил могилку, все как полагается. Тут мне говорят – пой! Ну, я спел «Жиган-лимон», потом «Кольщик», потом уже свои собственные стал петь. И откуда ни возьмись – появляется он, в шляпе и макинтоше.

– Кто – он? – хором спросили мы у Мухи.

– Вася Гнедой. Как из-под земли. По щеке у него слеза бежит. Круто, говорит, поешь! И пальцем в меня тычет. За живое, говорит, взял. Оказывается, он все это время неподалеку сидел, наблюдал, так сказать, за собственными похоронами. Меня, значит, похвалил. А братву свою песочить стал – и в хвост и в гриву. Мол, что за хрень?! Почему памятник не в полный рост? Денег, гады, скупердяи, пожалели? Братки сначала обомлели, глаза выпучили на «мертвеца». Потом очнулись от шока и давай оправдываться – памятник, говорят, временный, над основательным ювелиры трудятся день и ночь. Через полгода, говорят, поставили бы какой положено – в полный рост, с брелоком от мерседеса, чин чинарем. А потом на меня накинулись – обманул, типа. Чье, сука, тело подсунул? Ответишь! Ну все, думаю, хана. Сейчас здесь и закопают. Но Вася Гнедой заступился, сказал – парень отработает творчеством в ресторане, когда воскрешение будем праздновать.

– Гады! – выругался Костя.

– А шляпа с плащом у тебя откуда? – спросила я.

– Гнедой подарил. За «Кольщика».

Но на этом история не закончилась. Оставался еще один день Костиной увольнительной. И мы снова заночевали в морге. А утром пришла старушка – небольшого росточка, сморщенное худое лицо, стоптанные туфли. Всё платком глаза вытирала. Попросила выдать ей сына – Сережу, чтобы похоронить. Оказалось, это тот самый Сергей Ивашечкин, которого отдали браткам вместо Васи Гнедого.

– Что ж вы так долго не забирали, бабуля? – возмутился Муха. – Морг не может так долго хранить тела. Не положено.

– Ладно, ладно. Пойдемте чаю попьем. Устали, наверное? – Я бросила выразительный взгляд на Муху.

И, приобняв старушку, отвела ее в санитарную.

– Я чего ж, ребяты, не приходила… – Старушка сокрушенно качала головой, прихлебывая чай из кружки. – Болела я. Так-то.

Генка вздохнул и отправился в угол, к печатной машинке. Застучали клавиши.

– Это ничего, – сказал вдруг ободряюще Костя, присев на табурет рядом со старушкой. – Ничего страшного. Вы только не волнуйтесь. Похоронили мы вашего Сережу. Хорошо похоронили, по-богатому.

Генка перестал печатать.

– Покажем могилку, а? – продолжил Костя, обращаясь к Мухе.

На кладбище мы отправились все, кроме Генки, – кому-то надо было остаться на хозяйстве, то есть в морге. Могила была большая, с шикарной кованой оградой. Вдоль ограды – много венков с атласными лентами. Стояла тихая ясная погода. Только птицы вдалеке перекликались, перелетая с дерева на дерево. Хорошо, что памятник временный, подумалось мне, без надписи.

– Здесь ваш Сережа и упокоился, – произнес Костя, пихнув Муху локтем в бок.

– Да-да, здесь, – поспешил подтвердить Муха.

Старушка несколько раз перекрестилась, вытерла платком глаза. Посмотрела снизу вверх на высокий памятник – бюст на дощатом постаменте – и говорит:

– Ну вылитый Сережа! Ой, спасибо, ребяты! Ой, спасибо, – заблагодарила она.

И, снова взглянув на здоровенный памятник, добавила:

– Только лучше бы крест…

Вскоре Муху позвали «отрабатывать творчеством» на посиделках братков в ресторане. Всю ночь прохрипел под гитару, даже голоса на время лишился.

Братки были довольны, совали ему доллары. Но Муха денег не взял. Попросил место на кладбище переписать на мать Сергея Ивашечкина. И крест вместо памятника поставить. Сказал, что будет на их вечерах пахать, как раб на галерах. Братки прониклись и согласились.

Тем же летом, по окончании военно-морского училища, Костю отправили служить на Северный флот. На подлодку «Курск». Помню, Костя был счастлив. А я после истории с ожившим Васей бросила художку. Поступила в медицинский институт. Теперь я хирург. И немного преподаю в колледже. О Мухе и Генке-минере долгое время ничего не слышала. Лишь долетали обрывки новостей.

Встретились мы через восемь лет. Только без Кости. Я как раз привела группу студентов в «наш» морг на практическое занятие. Муха с Генкой будто подгадали специально – ввалились в приемную. Все такие же, беспечные и нахальные. Я переволновалась – то смеялась, то плакала. И все расспрашивала – как и что они, как жизнь сложилась.

Леха Мухин стал популярным бардом, разъезжает с бесконечными концертами по городам и весям. Взял сценический псевдоним Граф, поскольку, покопавшись в родословной, нарыл у себя дворянские корни. Был трижды женат.

Генка-минер поймал успех – первый же его роман «В морге» разлетелся полумиллионным тиражом. Часть гонорара они с Мухой прокутили в барах, остальное вложили в «верное дело», но быстро прогорели. Генка продолжил писать. У него вышел «Ночной губернатор», затем «Ночной губернатор. Воскрешение». Уже не такими сумасшедшими тиражами, как в девяностые годы, но все же.

За разговором вспомнили про жестяную чайную банку. Удивительно – она так и стояла, в глубине шкафчика белого буфета, с нашими мечтами внутри. Мы разворачивали скомканные листочки, читали, подтрунивали друг над другом. У Мухи большими буквами нацарапано – стать нефтяным магнатом. У Генки – жить на Тибете среди монахов. Когда развернули мою «мечту», Муха спросил – ты, правда, хотела замуж за Костю?

А на Костиной бумажке было написано: «Увидеть утреннюю зарю за Полярным кругом. Думаю, она такая, как Юлька. Необыкновенная».

– У Кости исполнилось, – сказал Генка.

И добавил:

– Вот кого судьба поцеловала. Поцеловала так поцеловала…

В этот момент в морге возник какой-то переполох. В приоткрытую дверь санитарной комнаты просунулась испуганная голова студента:

– Юлия Михална! Говорят, труп пропал…

Четверг – вполне приятный день, говорящий о скором окончании рабочей недели, но именно он не задался с утра.

Во-первых, разругался с женой из-за того, что пришел поздно, а утром убежал ни свет ни заря. Ну как объяснить ей, что фирма наша хоть и большая по оборотам, но еще плохо структурирована. Формально мы совместное предприятие с финнами. СП – нынче такая модная аббревиатура. А по факту мы просто компания друзей, которые между собой считаются «дольщиками». Такая лихая компашка флибустьеров в штормовом море свободного предпринимательства, и я захотел участвовать в этих приключениях. А за спиной осталась целая жизнь хирурга Военно-медицинской академии.

В принципе, мы создали, сами того не понимая, прообраз акционерного общества, но юридически доли не были закреплены за участниками. Мое офицерское нутро противилось этой неразберихе, и правило Суворова, что каждый солдат должен знать свой маневр, у нас не работало. Так вот, отсутствие понимания у каждого из участников, что ему делать, заменялось постоянными совещаниями. Шефу легче вывалить проблему на всех, чем отвечать за собственные решения. И эти совещания длились бесконечно, а мне помогало только то, что моя работа требовала постоянных встреч, следовательно, я не мог сидеть в офисе безвылазно. Но, вернувшись вечером в офис, я вынужден был проживать мой день повторно, рассказывая остальным дольщикам о том, что сделано. Ох, как я был горд, что я дольщик, тем не менее в моей голове постоянно крутилась модная фраза: «доля бывает и горькой». Совещания затягивались до глубокого вечера, и мои поздние возвращения домой, естественно, не вызывали положительных эмоций у жены. Хорошо хоть шеф был подшитый алкоголик, поэтому никаких выпивок не предполагалось, и это единственное, что устраивало мою супругу. Домой я всегда приходил трезвый.

Во-вторых, выезд на Невский с моей улицы Рубинштейна был перекрыт милицейскими машинами. Пришлось объезжать. Эти лишние маневры забрали минуты четко выверенного маршрута. На мои объяснения, почему я опоздал, шеф ответил:

– Да в курсе мы, только что по радио объявили, что Маневича застрелили у тебя там на улице. Большая шишка, председатель Фонда имущества города. Шуму будет много. Ну да ладно, к делам насущным. Деньги от питерского завода за водку по-прежнему не пришли. И если другим мы предоставляем спирт по предоплате, то здесь сумма товарного кредита, который мы выдали заводу по твоему настоянию, превысила все разумные размеры.

– Шеф, ты же понимаешь, почему я настаивал на этом. Конечно, ничто так не укрепляет доверие, как предоплата, но этот завод нам нужен. Водка, разлитая на этом заводе, хороша и по качеству, и по логистике. Опять-таки не надо забывать, что их марка раскручена, сбыт их продукции идет значительно лучше. Хотя в условиях водочного дефицита весь товар улетает. И все же.

– Короче, наступает время возврата кредитов, которые, кстати, оформляешь ты, и в банках ты лицо нашей фирмы. Вот тебе его и сохранять. Иди напрямую к Голубоглазому и решай вопрос с ним лично. Не хочу я обращаться к нашей крыше – они все равно договорятся с крышей Голубоглазого, и в результате половины денег мы не досчитаемся.

Все знают лозунг Голубоглазого: деньги отдают только трусы.

– Я настаивал на работе с Голубоглазым без предоплаты, чтобы убрать конкурентов, которые без предоплаты с ним не работают.

– Ну вот иди и докажи свою правоту, чтобы он с нами рассчитался.

Я чувствовал, что мои коллеги с внутренним удовлетворением наблюдали, как шеф отчитывает меня, потому что им от него доставалось постоянно, и видеть, как его недовольство выливается на другого, было приятно. Они не могли позволить себе иметь собственное мнение или возразить, поэтому моя самостоятельность в решениях вызывала у них определенное раздражение. У нас не было строгой иерархии, но фактически все понимали, что я являюсь правой рукой шефа, хотя в отличие от них, которые были знакомы друг с другом более десяти лет, я вошел в их круг совсем недавно. Но был полезен, так как предыдущие годы работы в Военно-медицинской академии позволили мне обзавестись большим количеством выздоровевших пациентов, сидящих в нужных креслах в нужных кабинетах.

После совещания я пошел в свой кабинет. Пригласил к себе главбуха, чтобы сделать сверку задолженности Голубоглазого. Сумма меня поразила, я даже не мог себе представить, насколько она велика.

Познакомились мы с Голубоглазым больше года назад. Я приехал к нему на завод с предложением купить наш спирт, который мы возили из Финляндии. Охрана меня пропустила, сказали: или ждите у кабинета, или можете пройти вон туда на стройплощадку, он где-то там. Я предпочел пойти в сторону строящегося цеха. Было зимнее утро, на удивление вышло наше питерское редкое солнце, оно заливало серебром бетонный фундамент, подернутый инеем. Рядом стоял среднего роста лысоватый мужчина с пронзительно голубыми глазами, который с удовольствием смотрел на очертания будущего комплекса. Было понятно, что он видит новый цех уже законченным и лицо его светилось гордостью человека, который наслаждается результатами своего труда. Я начал рассказывать ему о качестве финского спирта. Он посмотрел на меня с легкой усмешкой и сказал: «Ты знаешь, мне выгоднее покупать наш картофельный. Если хочешь, чтобы я взял ваш спирт, удиви меня чем-нибудь». Я подумал и предложил, что часть оплаты мы будем забирать готовой продукцией. Он улыбнулся и сказал, что это интересное предложение. Я тогда смотрел на него и восхищался его уверенностью в себе, убежденностью в правоте своего дела. Он был настоящий хозяин.

– Вы, Константин, находитесь под гипнотическим влиянием Голубоглазого, – выдернула меня главбух из воспоминаний. – Я уже несколько раз напоминала вам, что задолженность растет, а вы от меня только отмахивались. Околдовал он вас, что ли.

– Да, я действительно поражен масштабом его личности. Но сейчас придется спускаться с небес на землю.

Я вышел из кабинета, тут меня окликнула секретарша и сказала, что мне звонят. Я взял трубку.

– Привет, Костя. – Я услышал голос своего сослуживца по прошлой работе, ставшего начальником моей кафедры. – Можешь помочь родной кафедре? Нам нужен компьютерный класс, с нашим академическим финансированием мы его никогда не дождемся. А твоя фирма богатая. Помоги.

– Алексей, ты же понимаешь, я должен обсудить этот вопрос с шефом. Это же не мои личные деньги. Надеюсь, что шеф пойдет мне навстречу, в конце концов, большинство людей, в чьих кабинетах мне приходится решать вопросы – это мои бывшие пациенты, которых я оперировал, будучи вашим сотрудником.

– Будем тебе признательны, если вопрос решится положительно.

Запах медицины защекотал ноздри, хотя для меня это все в прошлом. На душе у меня потеплело, воспоминания о работе на кафедре на мгновение затмили мысли о возможности невозврата фирме большой суммы.

В офисе Голубоглазого обстановка производила двоякое впечатление. С одной стороны, прекрасный интерьер, вышколенные сотрудники и секретарши, а с другой, чисто бандитские рожи замов, охранников, шоферов.

Когда я вошел в кабинет, его хозяин полулежал на диване. В его голубых глазах застыла боль. Он даже не поднялся навстречу.

– Здравия желаю!

– Привет!

– Что, страдаешь? Бандитская пуля?

– Да нет, хуже. Болит спина, отдает в ногу, а диагноз поставить не могут. Я где только не обследовался. Два месяца убил на немецких врачей. Денег потратил на это дело немерено. А толку никакого. Вот со дня на день жду решения консилиума в Гамбурге. – А что тебя беспокоит?

– Больно ты любознательный!

Я почувствовал себя врачом. Мгновенно превратился в человека, к которому обращаются за исцелением. Во мне появилась моя прежняя уверенность, вселяемая всем багажом моей многолетней работы хирургом. Я подошел к дивану, и ситуация в кабинете изменилась, мы были уже не проситель и хозяин, а врач и пациент. Теперь я был главный в кабинете. – Какие обследования тебе делали?

– МРТ, доплер. Но причину пока не нашли. А я ходить не могу, сидеть не могу – даже лежать больно! Чем только не лечили, и от чего только не лечили – ничего не помогает. – Хозяин красочно описал весь свой симптомокомплекс: характер боли, когда возникает, куда отдает, после чего усиливается.

Я слушал, одну за другой отвергая возможные причины этой боли. В голове у меня щелкнуло, и диагноз стал понятен.

– Если хочешь, можешь выслушать мое мнение.

– А что ты можешь об этом знать?

– Вообще-то я хирург с двадцатипятилетним стажем. Так вот, у тебя правосторонняя запирательная грыжа.

– Чего?..

Не обращая внимания на скепсис Голубоглазого, я продолжил:

– Корешки спинного мозга проходят через грушевидную мышцу в запирательном отверстии таза, и когда эта мышца травмируется, она сдавливает корешки, отсюда и возникает болевой синдром. Лечение только одно: введение в мышцу ботокса.

– Ботокс? Что ты несешь?

– Да, именно он. Не все же девицам морщинки на лице расправлять. Пусть ботокс и тебе послужит.

– Ну конечно, так я тебе и поверил. Два месяца лучшие травматологи и хирурги Германии пытаются найти причину. А ты пришел, такой красавчик, поговорил – и за полчаса проблему решил. Не бывает так.

Я отошел к столу, сел и приготовился к основному разговору. Голубоглазый оживился:

– Скажи мне, эта твоя уверенность, твое «здравия желаю», ты что, офицер?

– Да, я полковник медицинской службы. Преподаватель кафедры военно-морской госпитальной хирургии Военмеда.

– Так что же ты здесь делаешь?

– Так масть легла. Я теперь занимаюсь бизнесом. Так сказать, в ногу со временем.

– Понятно. Но военный из тебя так и прет.

– Ну и что ты хочешь, тридцать два года выслуги со счетов не спишешь.

– И чего ты в барыги подался?

– Денег захотел. Жена из Америки приехала, рассказала, как там хирурги живут. Обидно стало, что мой труд достойно не оценивается. Решил зарабатывать другим способом. Оказалось даже интересно. Правда, не все так сладко, есть еще и такие экземпляры, как ты.

– А что я? Я просто использую ситуацию. Почему не покрутить чужие деньги.

– Я понимаю, что миром тебе деньги отдавать тяжело.

– Правильно понимаешь. На том стоим.

– Воевать с тобой мы не желаем, а денег от тебя получить хотим. Давай заключим пари. Если мой диагноз совпадет с результатом консилиума, ты нам деньги заплатишь и в дальнейшем рассчитываться будешь в сроки согласно контракта. Ну а не сов падет, тогда будем думать, как с тобой поступать дальше.

– Ну к войнам-то я готов. А в целом пари твое принимаю.

На том мы и расстались.

Я ехал обратно в офис и думал. Вот чертов Голубоглазый. Невероятная харизма. И как бизнесмен я ей поддался. А вот когда я стал ему нужен как врач, тут сила на силу пришлась. Тут мы стали на равных. Поэтому он и пари согласился заключить – почувствовал достойного соперника.

Вернувшись, я рассказал о содержании нашей беседы шефу. Тот рассмеялся и сказал, что я со своими интеллигентскими замашками могу общаться только с прежними коллегами-врачами, а здесь надо быть дерзким, острее отстаивать свою позицию. В конце концов, мы часть жесткого водочного бизнеса и если позволить с собой обращаться так, как этот Голубоглазый, то любому захочется нас опустить. Я, конечно, возразил шефу, что мои интеллигентские штучки его устраивают, когда я хожу в банк или в налоговую. Но, по сути, тот был прав: законы крупного бизнеса диктуют свои условия.

На следующий день, в пятницу, я крепко понервничал. Звонка от Голубоглазого не было. Мне все время представлялось, как тот позвонит и объявит: «Пацан сказал, пацан сделал». И ситуация разрешится миром.

Прошли выходные, в понедельник – тишина. Шеф смотрел на меня насмешливо.

– Ты отвечаешь за базар. Как видно, твой способ не работает.

– Худой мир лучше доброй ссоры. Я прошу у тебя неделю. Если за неделю вопрос не решится, тогда зови своих братков.

В среду шеф снова сказал, что мы тянем время, видно же, что толку не будет. Да и я все больше терял уверенность в успешном разрешении проблемы. Я снова и снова прокручивал в голове разговор с Голубоглазым. И вновь убеждался, что мой диагноз верный. Потому что врач ставит диагноз, как скульптор создает свое творение – отсекая ненужное. Я представил себе глаза начальницы кредитного отдела банка, которая ждет от нас процентов по кредиту. Она будет смотреть на меня и скажет: «А мы ведь вам доверяли». Слухи о том, что я и наша фирма не выполняем свои обязательства, разлетятся по городу очень быстро.

В четверг я все-таки заикнулся шефу о спонсорской помощи нашей кафедре. Но в моем голосе не было обычной уверенности. Я чувствовал вину за происходящее, и просить новых трат было, конечно, глупо.

Шеф глянул на меня и произнес:

– Что ж, действуем по твоей схеме: в случае твоей победы в пари с Голубоглазым – купим компьютерный класс твоей кафедре.

Я все глубже увязал в ситуации, когда решение вопроса требовало силы. Мне совсем не хотелось быть частью так называемой водочной мафии. Мне хотелось верить, что это такой же бизнес, как все остальные, как торговать компьютерами, одеждой или автомобилями.

Я ловил себя на мысли, что меня интересует состояние здоровья Голубоглазого не как способ решения вопроса. Меня просто интересует состояние моего пациента.

В пятницу Голубоглазый тоже не проявился. Неделя снова заканчивалась. Но позвонил старый приятель, директор Института травматологии имени Вредена:

– Наслышан, что ты теперь бизнесмен. Помоги мне – нужно купить импортное медицинское оборудование, сам знаешь какое: УЗИ, МРТ.

– Я торгую водкой, медоборудование не в сфере моих интересов.

– По старой дружбе помоги, пожалуйста! У меня есть спонсоры, а вот контракты, валюта – это для меня все незнакомое, я боюсь, что меня могут кинуть.

– Могут! Ладно, узнаю! И если найду поставщиков – помогу. Но ты же понимаешь, что это огромные деньги.

– Мы лечим футболистов большой госкомпании, и они денег не пожалеют. Грех не воспользоваться. – Постараюсь.

Червь сомнения зашевелился в моей груди. Почему я занимаюсь водкой, а не медицинским оборудованием? Может, этот звонок – сигнал свыше. Я прекрасно понимал, что производство и торговля водкой не самое благородное дело. Но себя я оправдывал тем, что своей качественной продукцией мы вытесняли с рынка палёнку. За время занятия бизнесом я получил как бы второе образование, экономическое. И понял, что уже смогу самостоятельно определять тактику и стратегию бизнеса вообще. Еще я понял, насколько значимы в бизнесе личные контакты, а учитывая, что большинство руководителей медицинских учреждений были моими хорошими знакомыми, грех было не попробовать себя в поставках медицинского оборудования. Прибыльно и благородно.

Наступили еще одни выходные, которые обычно были отдушиной после насыщенной недели, но в этот раз мысль, что пари проиграно, отравляла все удовольствие от общения с семьей.

Если Голубоглазый откажется рассчитываться за спирт, то вся история перетечет в долгий судебный процесс. Адвокаты-сутяги замотают дело. Подключатся бандиты – и пошло-поехало. И придется быть в центре всего этого. Меня передергивало от этих перспектив.

В понедельник на совещании шеф вообще не вспомнил о задолженности Голубоглазого. А где разнос? А где оперативный план действий в случае невозврата долга? Шеф спокойно говорил о поставках следующих партий спирта. Все это меня взбесило, я вскочил и резко заявил, что не надо меня так уж игнорировать. Да, я настаивал поставить крупную партию спирта Голубоглазому, потому что у него современный завод и водка высокого качества.

– Угомонись, сегодня в девять утра бухгалтерия увидела на счету деньги от Голубоглазого, – как ни в чем не бывало бросил шеф и перешел к обсуждению других вопросов.

– Значит, деньги вернулись! И я фирме ничего не должен?

– Ты чего хочешь? Аплодисментов? Их не будет. Был твой косяк, ты его исправил.

– У нас нет претензий друг к другу?

– Пожалуй, нет!

– Считай, что наша совместная работа закончена. Честь имею!

И я гордо, почти строевым шагом, на глазах изумленных участников совещания вышел и громко хлопнул за собой дверью.

Грохот двери был созвучен всем тем эмоциям, которые меня переполняли всю предыдущую неделю. Я подумал, что обязательства свои перед фирмой я выполнил и здесь меня ничто больше не держит. Пора выходить на собственную дорогу.

Вечером я напринимался коньяку, меня мучила неизвестность, я не знал, что заставило Голубоглазого вернуть нам деньги. Еще мое врачебное нутро глодал интерес, подтвердился ли мой диагноз.

Поздно вечером зазвонил телефон, и сквозь коньячный шум я услышал голос Голубоглазого: «Невероятно, но ты оказался прав. Именно к тому диагнозу, который ты мне поставил, пришли все эти западные светила после моих двухмесячных мучений. А ты, получается, умнее и опытнее их всех. Знаешь, я думал, что ты обычный барыга, торгующий спиртом, а ты, оказывается, классный врач да к тому же рисковый мужик. Не побоялся заключить пари на свои миллионы. Ну так вот. Я пацан правильный. Деньги у вас на счету. Слово свое я сдержал».

А мою долю в компании я получил компьютерным классом для своей кафедры.

Очередь двигалась медленно. Ну, ясно, касс не меньше пяти, но работает одна. Николай переминался с ноги на ногу, периодически поглядывая на часы, и от нечего делать украдкой рассматривал покупателей.

Очередь была тусклая. Почти у всех на лицах отражалась усталость и желание быстрее покинуть надоевший универсам. После работы всем хотелось одного – поскорее домой.

Неожиданно внимание Николая привлекла миниатюрная женщина, вынырнувшая из рядов с зеленью. Она наклонялась к витринам, вынимала оттуда пакеты, крутила их в руке и бросала в большую тележку, которую катила перед собой. При этом постепенно наполнялась исключительно передняя часть корзины. А так как в этом магазине тележки имели только две штанги, расположенные у самой ручки, при неправильном распределении продуктов центр тяжести смещался, и вся конструкция становилась крайне неустойчивой.

Только Николай успел об этом подумать, как произошло то, что было абсолютно неизбежным – женщина бросила в корзину большой пакет с овощами, и… Тележка по всем законам физики клюнула носом и перевернулась. Женщина взмыла в воздух, упала и «рыбкой» заскользила по мраморному полу прямиком в очередь, а конкретнее, под ноги Николаю. Получив подсечку, он неуклюже повалился рядом.

Продукты хаотично разлетелись по магазину. Сочувствующие бросились собирать пакеты, а Николай попытался встать сам и помочь подняться незадачливой покупательнице. Но это оказалось весьма трудным делом, потому что потерпевшая сидела на полу и хохотала, роясь у себя в карманах. Наконец, ей удалось выудить белый носовой платочек, которым она вытерла слезы и, продолжая икать от смеха, принялась извиняться.

– Да ничего страшного. – Николай поднял женщину, подхватив ее под локти. Сделать это было просто, потому что ноша оказалась очень легкой.

«Не мудрено, что она так полетела, – мелькнуло в голове, – пушинка настоящая».

Тем временем добрые зрители собрали продукты и опять же в полном беспорядке уложили их в корзину.

Судя по всему, центр тяжести вновь не был найден, потому что, как только женщина взялась за ручку, события повторились с неприличной циничностью.

Только теперь все это происходило в непосредственной близости от Николая, который никак не ожидал повторного столкновения и не успел отскочить. Так что и женщина, и пакеты с картошкой, и замороженная курица, и бутылка с кефиром, и прочие мелочи – все это повалилось на него.

И произошло это настолько быстро, что, снова оказавшись на полу, парочка не сразу пришла в себя. Половина очереди покатывалась со смеху, вторая же половина, мрачная и неприступная, хранила злобное молчание. Все-таки тележка явно имела какой-то дефект. Ведь остальные покупатели благополучно отоваривались, и ничего страшного с ними не случалось.

Какой-то воспитанный молодой человек предложил неудачливой покупательнице больше не испытывать судьбу, не укладывать по новой продукты, а сразу пройти на кассу, перед ним. Почти никто не возражал.

Кассирша равнодушно назвала женщине сумму и обратила взор на следующего.

Покупательница расплатилась, подхватила большой пакет и направилась к выходу. Там она оглянулась, улыбнулась Николаю и исчезла за дверью.

Николай, перед которым стояло еще человек шесть, тронул за рукав полную женщину, которая показалась ему самой доброй:

– Товарищи! Пожалуйста, пропустите. У меня там… у меня собака на улице привязана.

– Люди! Пропустите его, – понимающе кивнула женщина, – он ведь пострадавший. Может, стукнулся. Пусть идет. Да у него и всего-то один кефир да хлеб.

– Спасибо! – Не дожидаясь согласия очереди, Николай бесцеремонно пробрался к кассе, чего ранее никогда себе не позволил бы, ни при каких обстоятельствах.

Выскочив на улицу, он огляделся. Неужели успела уйти? Нет, вон она. Перекладывает продукты из пакета в сумку на колесиках. Увидев Николая, женщина засмеялась и замахала руками.

– Ой, извините еще раз! Лучше уж и не подходите, вдруг я опять свалюсь. Видно, день у меня такой. – Ну что вы! Подумаешь, небольшое приключение. Это конструкция такая у тележек. Должно быть четыре штанги, а у этих две. Все экономят. Наверное, кто-нибудь премию за это отхватил. Разрешите представиться? Николай.

– А я Анна. Мы, вроде, уже близко познакомились. Там, на полу. – Анна улыбнулась. – Нет, ну надо же! Ваш кефир хоть не разбился?

– Нет, целехонек. – Николай приподнял свой пакет. – Хорошие бутылки у нас делают, прочные. Ваш-то тоже цел.

– Ага. А вы знаете, я в этом магазине никогда раньше не была. Тут недалеко моя подруга живет. Я у нее в гостях была. Иду мимо, дай, думаю, зайду. – А я каждый день захожу. После работы. Но сегодня первый раз поход получился такой веселый. Обычно все довольно скучно проходит.

Анна опять засмеялась.

– Ой, а со мной наоборот, то и дело что-нибудь случается. Но чтоб так свалиться при всем честном народе – тоже впервой. А вы заметили, какая кассирша тут мрачная?

– Да она за день такого насмотрится, что ей уже не до смеха.

– А что, вас тоже без очереди пропустили? Я хотела вас подождать, чтоб еще раз извиниться, но не ожидала, что вы так быстро выйдете.

– А я сказал, что у меня на улице собака привязана.

– Собака? – Анна захохотала, достала свой белый платочек и приложила к глазам. – Не к добру я столько смеюсь.

– Вам далеко идти? Могу вас довезти. У меня машина здесь, во дворе. Я в этом доме живу.

– Да вообще-то у меня сумка на колесиках. – Анна показала на сумку. – Надеюсь, эта не перевернется. Мне за бульвар. Но если у вас свободный вечер…

– Вот именно, свободный. Давайте ее сюда. – Николай подхватил сумку.

Во дворе не горел ни один фонарь.

– Вон мой мерседес, зеленый. – Николай показал на небольшую стоянку. – Фирмы «Москвич-407». – Нет, серьезно? – Анна всплеснула руками. – У моего папы был 407-й. Только серый.

– Вот так-так! – Николай присвистнул. – А мне от моего достался. Но я его немного освежил. В смысле двигателя и еще кое-каких улучшений в салоне.

– Сам? – удивилась Анна.

– Ну, да, я инженер-автомеханик. Так что знаю толк в этом деле.

Они подошли к машине.

– Я мигом. – Николай поставил сумку Анны возле «москвича». – А вы посидите тут, на лавочке. Я за ключами схожу, заодно кефир оставлю.

Через несколько минут Николай пришел с ключами и маленьким цветочным горшочком.

– Небольшой утешительный приз, – он протянул ей горшочек. – Это лимон. Просто он еще маленький. Но обязательно даст плоды.

– Какой симпатичный! Спасибо. Как только он даст плоды, я приглашу вас на чай, – засмеялась Анна. – Вообще-то утешительный приз должна вам я.

– Вот этот чай и будет призом. – Николай уложил Анину тележку в багажник и галантно открыл переднюю дверцу:

– Прошу.

Анна приподняла полу воображаемого кринолина и нырнула в «москвич».

– Будто в детство попала. Нас с сестрой родители каждое лето на машине на юг возили.

Выехав из двора, Николай кивнул в сторону бульвара:

– Туда? А может быть, и у вас вечер свободный? Можем по вечерней Москве прокатиться.

Анна задумчиво наклонила голову.

– А вы знаете, и у меня как раз свободный. Я с удовольствием покатаюсь.

Какое-то время ехали молча. Анна вздохнула:

– Когда родители возили нас на юг, мы с сестрой сидели на заднем сиденье и пели. Эх, дороги, пыль да туман, холода-тревоги, да степной бурьян. – Она тихонько напела. – Еще арии из опер и очень много романсов.

– Вы любите музыку?

– Музыку? – Анна погладила нежный росток лимонного дерева. – Конечно. Вообще, я помрежем работаю в оперной студии при консерватории.

– Вот это да! И у вас в студии оперы ставят? Или только учатся отдельные арии исполнять?

– Конечно, ставят. В нашей студии сам Лемешев преподавал, ставил «Евгения Онегина».

– А я вот прошу сына со мной на оперу сходить, у меня сыну двадцать, так он не соглашается. Пока жена была жива, с ней часто ходили.

– Так вы оперу любите? – Анна с интересом посмотрела на Николая. – Теперь можете хоть весь репертуар прослушать. Нет ничего проще. Я вас проведу.

– Вот и договорились. Спасибо.

– А что это у вас? – Анна потрогала круглые ручки на панели. – Похоже на магнитолу. Она ведь здесь не предусмотрена.

– Не предусмотрена. – Николай весело кивнул. – Но я же инженер! Встроил магнитолу. Так что можем послушать. У меня кассет много. Посмотрите в коробке, на заднем сиденье. Но любимые здесь, в бардачке.

Анна открыла дверцу бардачка и достала две кассеты. Прочитала надписи и, расширив глаза, уставилась на Николая.

– Что-то не так? – Николай мельком взглянул на Анну.

– В том-то и дело, что так! Это же Вертинский. Нет, так не бывает! И «Любэ». Вы не поверите, но я обожаю их! А у Вертинского что ваше любимое?

– «Наши встречи». – Николай в волнении провел рукой по волосам.

– Наши встречи – минуты, наши встречи случайны, но я жду их, люблю их, а ты? – пропела Анна.

– Я другим не скажу нашей маленькой тайны, нашей тайны про встречи-мечты, – слегка охрипшим голосом закончил Николай.

В этот момент «москвич» как-то странно кашлянул, задергался и встал. Улица была пустынна и темна.

Со злостью стукнув по рулю, Николай цокнул языком.

– Опять! Что же это я, расслабился, не посмотрел, когда садились.

– А что? Что случилось?

Вышли из машины.

– Неужели срезали? – Николай приподнял люк бензобака. Крышки не было. – Вот черти! Повадились во дворе бензин у всех подряд сливать. Я сделал крышку с секретом, так они срезали. И канистра пустая. Только залил из нее.

– Опять приключение! – Анна развела руками.

– Ну, теперь как-то нужно добраться до заправки. И если повезет, и будет бензин… И, как нарочно, я в переулок этот заехал. Здесь вовеки не дождешься никого. Хотел путь сократить.

– А далеко до заправки? – осторожно спросила Анна.

– Да километра полтора, на набережной есть. Аня, вы садитесь за руль, а я толкать буду.

– Ну уж нет! – Анна решительно обошла «москвич» и уперлась руками в багажник. – Поехали, будем толкать вместе.

– Аня! Не выдумывайте!

В этот момент раздался гул моторов, в конце улицы показались три мотоцикла. Подъехав со страшным грохотом, остановились. Мотоциклисты были одеты в черные куртки и шлемы с нарисованными черепами. Ничего хорошего такая встреча не сулила.

– Что, ребята, хотите помочь? – Николай закрыл собой Анну.

– Ага! – Один из парней заржал. – Вам от кошельков не тяжело? А то мы поможем.

Анна выступила вперед.

– Мальчики! Возьмите нас на буксир. А то у нас бензин закончился. Только до набережной довезите, а там мы уж как-нибудь сами.

Мотоциклисты захохотали.

– Ну да! – продолжал первый. – Именно за этим мы и приехали. Открывай багажник, папаша! А ты, тетя, лучше отойди.

Николай сжал кулаки.

– Я тебе сейчас покажу «тетю».

– У нас в багажнике картошка. – Анна говорила со злостью. – Будете брать?

– Ладно, Серый, посмотри, что у них там в салоне.

Николай дернулся за ними, но Анна удержала его за рукав.

Тот, кого назвали Серым, открыл дверцу.

– Ничего себе! Мячик, ты глянь! В таком барахле, и такая магнитола. Давай нож, выковыряю ее.

Второй достал из-за голенища сапога складной нож, щелкнул, лезвие выпрыгнуло.

– Держи, а я с пенсионерами тут побеседую.

Серый поймал нож и залез на сиденье. Слышно было, как он ковыряет панель.

Мячик с дурной ухмылкой приблизился к машине.

– Открывайте вашу картошку. Быстро!

Николай отступил назад, продолжая загораживать собой Анну. Открыл багажник.

Мячик нагло подошел и сунулся к сумке. Ловко подцепив бандита сзади за штаны, Николай с силой втолкнул его в багажник и зажал торчащие наружу ноги крышкой.

Прием был таким молниеносным, что Мячик не проявил никакого сопротивления и даже не успел выругаться.

И тут неожиданно взвыла милицейская сирена.

Серый выскочил из «москвича», чуть не упал, бросился к мотоциклу.

– Валим! Менты!

Не дожидаясь подельников, третий, безымянный бандит рванул с места.

Серый врубил мотор на всю мощь и полетел следом. Мячик, вывалившись из багажника, похромал к своему железному коню и принялся его заводить. Наконец ему это удалось, и со страшным ревом он помчался вслед за друганами.

Когда от них остался только сизый дым, Анна начала озираться.

– А где милиция-то? – Она пыталась перекричать сирену.

Николай приобнял ее за плечи.

– Сейчас покажу. – Он подошел к водительской двери и залез рукой под сиденье.

Через несколько секунд сирена смолкла.

– Э-вуаля! Простая сигнализация!

Анна восхищенно покачала головой.

– Ну ты гений!

Николай заулыбался.

– Посмотрим, что он тут успел напортить. – Он сел на сиденье и склонился к магнитоле. – Ничего страшного. Несколько царапин. Ну что? Под «Любэ»? – Давай!

– Подожди, сейчас руль закреплю. И зажигание. – Николай вставил кассету. – Ну, раз-два, взяли?

Упершись в багажник «москвича», Анна и Николай покатили вперед…

10/09/90 16:47

– К молодому тренеру?! – У него взлетели седые брови. – Ладно, сгоняйте в соседний зал, второй тренер там.

Залы спорткомплекса ереванского университета располагались напротив друг друга, так что и пяти минут не прошло, как мы вернулись.

– Ну как, я помоложе буду? – рассмеялся мужчина.

– Да, тот совсем… – Я прикусил язык, чтобы чего не ляпнуть.

Он встал, опираясь на шведскую стенку позади скамьи. Хотя и сутулился, но все равно горой возвышался над нами.

– Вы точно в секцию баскетбола? Какой у вас рост, первоклашки?

Нам бы, первокурсникам, обидеться, но вместо этого я доложил:

– Сто семьдесят один сантиметр! А Аро – сто шестьдесят. Я на прикладную поступил, а он – на мехмат. Мы из физматшколы. Там все играют в баскетбол.

– С чего вдруг?

– Нет футбольного поля. А в подвале повесили кольца и сделали разметку, правда, пол совсем рассохся. А тут паркет отличный! – И я носком кеда провел по гладкому покрытию.

– Гномы подземелья, – расхохотался Тренер. – Армяне, конечно, не самые высокие, но даже армян в баскетбол берут от метр восемьдесят.

– Почему это? Вон в НБА один из лучших игроков, Макси Богз, аккурат сто шестьдесят. Третий сезон за «Шарлотт» выступает. А Спад Уэбб из «Атланта Хокс» со своими ста семьюдесятью был победителем конкурса по броскам сверху.

– Ишь, подкованный, – усмехнулся Тренер. – Смотришь Гомельского?

– Ага, ни одной его передачи не пропустил.

– Ну так иди в комментаторы.

– Мы пришли заниматься баскетболом, – заявил я. – Оба.

– Коротышки Винтик и Шпунтик, – хихикнул кто-то из ребят позади Тренера.

– Чип и Дейл, – назвал нас непонятными именами дылда с копной кудрей на голове, похожих на стружку.

Тренер минуту смотрел на нас, потом скомандовал:

– Марш в раздевалку! Еще раз увижу в уличной обуви на паркете – ноги переломаю.

– Мам, включи новости, хватит эту ерунду смотреть! – устало крикнула Светка с порога и накинула цепочку на дверь.

Сняв шубу, на которой таял снег, встряхнула мех, скинула унты и прошла к окну в кухне. Не включая свет, осторожно отодвинула занавеску. Метель усилилась. Напугавший ее нетрезвый мужик, кутаясь в пуховик, теперь брел к соседнему подъезду. А во дворе ей показалось, что он хотел войти следом за ней.

– Между прочим, это не ерунда, – отозвалась мать из гостиной и прибавила звук. – Вот сейчас они правильно ответят на вопросы и отправятся в романтическое путешествие.

– Любви с первого взгляда не бывает, – привычно ответила Светка.

«Может, ты и не бандит? Заходи уже куда-нибудь, замерзнешь же», – мысленно посоветовала она мужику.

– Наташка, а ткань-то какая красивая! – Сергей рассматривал разноцветные рулоны, брошенные на пол в коридоре. – Вон, какие бабочки-цветочки, можно и тебе платье шить, и Анечке сарафан.

– …и бабушкам халаты, и тебе на рубаху останется, – обреченно добавила Наташа и стала разуваться, – а жить-то на что? Раньше хоть одна зарплата в доме была. А теперь и ее рулонами выдают. Мне что, хлеб и молоко на погонные метры покупать?

– Не переживай, придумаем что-нибудь. – Сергей нежно положил руку на плечо жены.

– Придумаем?! – Наташа резко скинула руку мужа. – Уже три месяца прошло, как твой НИИ закрыли, а ты все думаешь! Твои бывшие подчиненные все при деле: Колька куриными яйцами с машины торгует, Женька ларек открыл. Лучший друг Мишка, и тот работу нашел, даже иномарку подержанную купил. А ты! Ты… – запнулась Наташа, и тут же, словно испуганный ребенок, прильнула к груди мужа и тихонечко заскулила: – Прости, Сереженька, прости! Что я говорю…

– Хорошая моя, не плачь. – Сергей крепко прижал к себе жену. – Все образуется, все обязательно будет хорошо.

Сергей вышел на улицу и закурил. Тяжелый сигаретный дым успокаивал и притуплял колющие мысли об институте, о безработице, о деньгах. «Все будет хорошо», – задумчиво повторил Сергей и направился в старый отцовский гараж, куда часто сбегал от Наташкиных слез и упреков.

1996 год

Серафима почувствовала, как что-то больно уперлось в правую руку чуть ниже плеча. Вдох-выдох. В носу и в горле свербело от пыли, а в желудке бултыхалась стремящаяся наверх вязкая тошнота. Вдох-выдох. Веки не хотели подниматься, опухшие и тяжелые, словно напитанные водой подушки. Вдох, усилие. Серафима открыла глаза и сквозь марево увидела что-то яркое и очень знакомое. Женский образ в алом одеянии, венец на голове, на руках ребенок. Взгляд наконец сфокусировался и прояснился. Ну да, точно: икона! Здоровенная еще такая – размером почти с дверь холодильника. Новенькая, ишь как блестит. Интересно, сколько бабок за такую отстегнули? Впрочем, Серафима предпочла бы антикварную – такие дороже и круче.

На деревянной стене небольшого, похожего на кладовку, помещения, освещаемого лишь тусклой лампочкой, Богородицу окружали разудалым и разномастным хороводом не лики, но лица: Мадонна в роли невинной монашки, Буланова, всем своим плачущим видом призывающая не плакать, звездный состав «Миража» и вечная Пугачева. И все это украшали, словно новогоднюю елку, гирлянды крупного чеснока.

Серафима фыркнула и попыталась пошевелиться, но не смогла: она оказалась крепко примотана толстой серой веревкой за талию и ноги к деревянному стулу, руки были связаны за спиной. Серафима скосила взгляд вправо: в руку упиралось огромное металлическое распятие. Серафима слегка, насколько было возможно, наклонилась всем корпусом влево, чуть отодвинулась от креста, и руке стало полегче.

Как же она здесь оказалась? На этот вопрос память выдавала пустоту. Но до пустоты был «концерт». Вернее, то, что она называет концертом, а на афишах именуется как «Экстрасенсорный чудодейственный сеанс великолепной Серафимы».

Пять лет в разных городах и весях примерно по одному сценарию, как и сейчас в подмосковном Талдоме, где она в детстве несколько раз гостила летом у своей тетки по маминой линии. Вот и в этот раз всё прошло четко и предсказуемо: сцена местного Дома культуры, в центре восседает Серафима на массивном черном стуле, больше похожем на трон из-за высокой спинки и изогнутых в форме запятой ножек. У Серафимы накрученные и высоко начесанные белокурые волосы до плеч, покрытые изрядным слоем лака. Серебристое летящее платье, подпоясанное алым кожаным ремнем, открывает нежные руки с тонкими запястьями и длинную шею, обхваченную и увитую десятком разнокалиберных золотых цепочек и сияющих кулонов. Уже через полчаса зрители, наполнившие зал до отказа, от ее голоса и «чудодейственных» слов стали закатывать глаза и непроизвольно дергаться и колыхаться в экстазе, словно море, – из стороны в сторону, а кое-кто даже выкрикивать нечто на непонятном языке. Дурдом на выезде. А для нее – родная стихия. И в финале обязательные «вишенки на торте»: запойный алкоголик проблевался прямо на сцене от запаха поднесенной ему рюмки самогона, а гулящий муж раскаялся во всех грехах перед женой, стоя на коленях и наматывая на кулак слезы и сопли. За что был прощен утопающей в собственных слезах супругой, вслед за этим сообщившей о любовнике, за которого собирается замуж после развода. Вот где настоящая «Санта-Барбара», а не на экранах телевизоров!

После «концерта», уже рядом с гримеркой, ее подкараулила маленькая, угловатая и трясущаяся, как болонка, пожилая женщина в вязаной черной кепке. С опасливым восхищением и почтением в легком поклоне перед Серафимой прошелестела:

– Пожалуйста… Мне бы сыну помочь. У него рак. Врачи не берутся, разводят руками, даже направление в Москву не дают. – И протянула Серафиме серый конверт.

Сумма в конверте Серафиму не впечатлила. Да и устала она уже, скорей бы выпить. При мысли о бокале тягучего и ароматного кубинского рома рот наполнился слюной и потеплело в груди. Так, все в сад! Убрала конверт в сумочку, велела «кепке» приходить завтра и принести еще столько же, и тогда она, возможно, подумает, чем сможет помочь. От лепета «где же мне еще взять денег» Серафима отмахнулась. Если так надо – найдешь.

Серафима шагнула в прохладный сумрак гримерки, и тут же на нее налетела волна запахов скисшего овощного салата, пудры и тошнотворно-резкой мужской туалетной воды. Видимо, кто-то из охранников заходил… Серафима щелкнула выключателем на стене, и свет ярко вспыхнул, чтобы через мгновение погаснуть вместе с ее сознанием.

Серафима набрала в легкие воздуха и крикнула глухо и сипло:

– Эххей! – прокашлялась и повторила громче и звонче: – Ээээй! Есть тут кто, кроме коня в пальто?

За стеной послышались тяжелые шаги, а затем скрежет ключа в замочной скважине. Дверь резко распахнулась, и в помещение, пригнув абсолютно лысую голову, зашел мрачный мужчина в черных адидасовских штанах и такого же цвета кожаной куртке. Он глянул на Серафиму исподлобья, разогнулся… и неловко и быстро перекрестил ее здоровенной щепотью, которой можно было бы запросто ухватить сахара на самогон для целой свадьбы. И тут же потянулся в карман штанов, выудил пачку Pall Mall, прикурил от газовой зажигалки, затянулся разом почти на половину сигареты и шумно и протяжно выдохнул, глядя на Серафиму сквозь дым прищуренным глазом.

Серафима, насколько могла, выпрямила спину, вскинула подбородок и криво улыбнулась:

– А чего же осиновый кол не подготовил? Вдруг все остальное не сработает?

Мужчина скривился, ухмыльнулся и нервно и громко сглотнул, отчего кадык на его жилистой шее прошелся вверх-вниз, что звучало бы как: «вот же, стерва, догадалась!», но вслух сказал:

– А надо было?

– А я не знаю, тебе виднее, ты же меня похитил, а не я тебя. Так ведь?

– Походу так, – подтвердил мужчина. – Меня Марат зовут. – Он потянулся было к Серафиме для рукопожатия, но затем сообразил, что смысла в этом нет, отдернул руку и спрятал в кармане штанов.

– Мне бы бокал рома, Марат, у тебя есть? – Сил терпеть больше не было, выпить хотелось до потери пульса. – Понимаешь, у меня традиция: я пью ром после выступления. А тут ты со своим похищением. А я традиций не нарушаю ни при каких раскладах. – И Серафима посмотрела на Марата так прямо и без всякого намека на испуг, что он поежился.

Абсолютно молча Марат притащил бутыль кубинского золотого рома, граненый стакан и криво накромсанные куски маринованных огурцов и вареной колбасы на тонком фарфоровом блюдечке и водрузил все на колченогий щербатый табурет, извлеченный им откуда-то из темного угла.

– Если обещаешь не дергаться и не колдовать, я тебя развяжу, – буркнул Марат и снова шумно и дымно закурил.

– Колдовать? – захохотала Серафима, запрокинув голову и обнажив ровные белые зубы. – За кого ты меня принимаешь, святая ты инквизиция?

– За кого надо, – оскалился Марат, плюнул на сигаретный окурок и отбросил в сторону. – Так чё, развязывать?

Серафима кивнула. И только когда руки ее, почувствовав свободу, дотянулись до вожделенного наполненного стакана, она жадно и торопливо глотнула ром, обжегший горло, утерла рот тыльной стороной ладони и бросила, словно мимоходом, Марату:

– А что тебе от меня надо, малыш?

Марат присел на корточки перед Серафимой, посмотрел на нее, поиграв желваками, и стукнул по своей огромной ладони крепко сжатым кулаком:

– Понимаешь, у меня тут браток один двинул кони, напарник мой. Шкет. А мне бы кой-чего узнать у него, важную информацию кой-какую.

Серафима налила в стакан еще рома:

– Так он же умер, царствие ему небесное, – запрокинула голову и выпила до дна тремя большими глотками, – или какое там… царствие ему уготовано. – Закусила куском огурца и чуть заметно поморщилась.

– Так я об этом и толкую. – Марат вскочил на ноги, огладил рукой свой лысый затылок и повторил по слогам, словно для глупого ребенка: – Он по-мер. И дальше уже твоя работа. Воскресить его и как-то с ним поговорить. Узнать информацию, короче. Я и труп его в холодном подвале сохранил, чтобы… Ну, чтобы ты могла его оживить. Ненадолго, всего один вопрос – один ответ.

Серафима хмыкнула и развела руками:

– Малыш, я повторю свой вопрос: за кого ты меня принимаешь? Я что, по-твоему, колдунья из сказки? Смерть невозможно отыграть назад, это навсегда. – Серафима почувствовала, как в ней вдруг начала подниматься паника и ярость, надо успокоиться, иначе можно допустить ошибку, а цена ее может быть слишком велика. Вдох-выдох. Лицо спокойное и высокомерное. Да, вот так, отлично.

Марат дернул головой на бычьей шее:

– Колдунья, не колдунья – мне по барабану, а только мне до зарезу надо у Шкета кое-что узнать, поняла? Ты не думай, я тебе бабла до фига отвалю, если ты мне поможешь. Но и не отпущу, пока не… – Марат задумчиво похлопал ладонью распятие. – Сейчас, погоди айн момент. – И скрылся за дверью, защелкнув с другой стороны замком.

Острожный, гад… Конечно, он заплатит ей. При любом раскладе. Щемящая боль вдруг скрутила ей легкие, и стало трудно дышать. Густая тьма встала перед глазами плотной стеной, когда Серафима попыталась рассмотреть эту боль. Серафима сглотнула и мотнула головой. Этого еще только не хватало…

Марат вкатил в комнатенку кресло-каталку на истошно вопящих колесах, накрытую линялой, ржавого цвета, простыней, словно готовил сюрприз для новомодной презентации. Одно из визжащих колес запало в какую-то выбоину на полу, кресло дернулось, и из-под простыни на свет божий показалась, вернее выпала, бледно-синюшная мужская рука с изгрызенными ногтями. Серафима посмотрела на руку, глубоко втянула носом воздух и шумно выдохнула через сжатые губы. То, что произойдет дальше, неизбежно. Поэтому чего тянуть. Молча посмотрела на Марата и кивнула в сторону кресла.

Марат быстрым движением фокусника сдернул простыню. Серафима сначала ничего не поняла, только сердце заколотилось одновременно в груди, желудке и горле, и стало невозможно дышать. А потом она поняла, узнала, и волна холодного пота прошла от затылка к крестцу, мгновенно напитав серебристое летящее платье, и оно прилипло к позвоночнику. Сережа. Ее верный и славный Сережа. Совсем взрослый, возмужавший, хотя и сильно осунувшийся, но все равно сильный и красивый. И абсолютно мертвый. В животе Серафимы заворочалась мутная тошнота. Дыши, не выдавай себя! Ты же умеешь!

Баба Тома держала в руке нож и целилась острием.

– Сейчас вскроем, – сказала она Соне.

– Баб, а что там?

Баба Тома молча полоснула по клейкой ленте и поддела ножом хрустящую крышку.

– Консервы какие-то. Тут по-нерусскому написано. – Она пошарила рукой в коробке с гуманитарной помощью, раздвинула банки и… случайно ткнула пальцем во что-то маленькое, пружинное.

Посылка запищала!

– Ох! – Баба Тома отпрянула, а ее внучка напротив – чуть ли не нырнула в коробку.

– Обалдеть! – Соня выудила какой-то серый прибор с желтыми кнопками.

Он хрипло выпискивал мелодию, напоминающую «Калинку-малинку».

– Баб, это же тетрис! Электронная игрушка. Я такие по телевизору видела.

На ее лице появилось совсем детское, шкодное выражение, и баба Тома поняла: не к добру находка. Хотя что у Соньки может быть к добру? С тех пор как переехала сюда три месяца назад, сладу с ней не было. Взять хотя бы ту кастрюлю…

– Почему борщ синий? – строго спрашивает баба Тома.

Она держит прихваткой крышку и старается не наклоняться к кастрюле – уксусный дух впивается в ноздри и песчанит глаза.

– Потому что это не борщ! – говорит Соня, забирает у бабушки половник и зачерпывает голубую жижу – пытается ухватить что-то скользкое, медузовое, зажимает нос пальцами… и выплюхивает из кастрюли штанину.

– Двенадцать лет, а ума нет! – всплескивает руками баба Тома.

– Джинсы! – объявляет Соня. – Сварятся и будут как фирменные.

Баба Тома садится на табурет, машинально вытирает со стола крошки и пристально глядит на внучку: «Какая она была… Белая сладкая булочка, кудряшка… Пела про двух веселых гусей, а теперь сама как гусь – длинная и щипкая». Брови бабы Томы от этих мыслей сдвигаются, и между ними появляется резкая морщина-черта, похожая на стрелку. Стрелка указывает на бабы-Томин нос – острый и уверенный.

– Это те штаны, что мать тебе купила?

– Да, баб, ничего с ними не будет, я же по рецепту!

Как-то поздно вечером, укладываясь спать, я слушал монолог жены на тему «как Тая (младшая дочка) так умудряется где-то лазить по школе, что посадила на новые джинсы пятно непонятного цвета, которое невозможно ничем отстирать. И вообще, почему она сама это пятно не отстирывает? Но тебе же по фигу, ты спать собрался. Иди вот сам это пятно и отсти…».

Одно из основных правил сожительства с инопланетными существами гласит, что для избегания конфликта важно много говорить. Неважно что. И я вступил в диалог заплетающимся сонным языком:

– Слушай, ну это же ерунда, а не пятно. Завтра купим самый крутой пятновыводитель, и всё. Вот когда я в школе с братом двоюродным муку мешками продавал, на моих штанах были пятна так пятна.

– Муку?

– Ага. Мешками по пятьдесят килограмм. И представляешь, мне никто не сказал, что водой нельзя оттирать. На штанах следы от муки оставались после того, как мы натаскаемся. Думал, сейчас муку на штанах водичкой смою. У меня реально в штанах тесто было. Потом застыло, я как робот…

– Ты школьником таскал мешки с мукой по пятьдесят килограмм?!

– Ну да. Хороший способ заработать на школьных каникулах. У брата мельница была…

– Начало фэнтези какое-то. Брат мельник… Так… Мы живем с тобой двадцать с лишним лет… Что я еще про тебя не знаю?!

– Да то были девяностые! Давай спать.

– Ну уж нет. Рассказывай про муку и мукомолов… Это была победа. Тайкино пятно было забыто. А история действительно интересная. И поучительная.

90-е… Большую часть летних каникул я проводил у бабушки в небольшом городке Юрга в Кемеровской области. Формально жил в квартире у бабушки и дедушки… Первые несколько часов моего пребывания. Потом мне становилось ужасно скучно от историй про огород, машиностроительный завод и родственников, и я шел проведать двоюродного брата в соседний подъезд. Он на два года старше меня, и, как только я попадал в его квартиру, мы начинали смеяться, тусоваться, бегать, играть и… (Подставьте любой глагол.) Короче, там я проводил остаток лета. К бабушке изредка забегал на обед. Она, видя мои счастливые глаза, была не против наших с братом приключений.

Так проходили почти все мои летние каникулы. Мы становились старше, как и наши мысли. Наступили девяностые. Одна идеология ушла, а на ее место ничего хорошего не пришло… Еще вчера мы с братом соревновались, у кого ровнее узел на пионерском галстуке, а на следующий год – кого машинка для стрижки волос короче подстригает. Школьные формы с белыми сорочками заменили спортивные костюмы и короткие кожаные куртки. Во дворе стали появляться первые авторитеты и наркоманы. Детские игры в «короля и банку» сменила игра «кто с одного удара вырубит пьяного мужика, который случайно шел через наш двор».

Помимо машзавода, градообразующим предприятием всегда была зона. Тезисы новой идеологии там сформировались быстрее всего:

* кто сильнее, тот и прав;

* украденные деньги – заработанные деньги.

Дух авантюризма и легких денег витал в воздухе. С большим желанием заработать много и сразу я и приехал на очередные летние каникулы. С порога бабушка огорошила новостями. Я ел ее самые вкусные в мире щи, заедая самыми вкусными пирожками с луком и яйцом, и от удивления ел еще больше. Оказывается, моему брату родители купили «восьмерку»! Нет, это не айфон. Это МАШИНА!!! Мечта всего моего поколения в то время. Почти «девятка», но без задних дверей. А у второго брата, помимо магазинов электроники, была мельница! Он скупал зерно в деревнях и делал муку.

Скажу честно, новость про мельницу меня почти не впечатлила, но вот про «восьмерку»… Я мигом выбежал из бабушкиного подъезда, на ходу доедая пирожок, а во дворе меня ждал брат на нереально крутой зеленой «восьмерке». Какой же он был счастливый! Ладно он – я был счастливый! Мы взрослые! У нас есть настоящая машина! Крутая. И впереди целое лето!

Мы сразу поехали на речку, мыть машину. Нет, она не была грязная. Это был целый ритуал, мы могли мыть машину несколько раз в день. Только представьте: жара, яркий солнечный день, берег речки, из динамиков машины на полную играет «Кар-Мэн», двери машины и багажник открыты, резиновые коврики сохнут рядом, двое по пояс голых подростков с тряпками до блеска натирают крыло «восьмерки» и орут:

– «Чао, бамбино, плачет синьорина…»

Вот оно – счастье.

– Мечтатель, давай ближе к муке! – проговорила гуманоид с Венеры.

– Действительно, что-то я отвлекся. Как-то раз наш старший брат, который владел мельницей, видя наш нереализованный потенциал, предложил бизнес-идею:

– Короче, вешайте объявления по городу: «Мука высшего сорта с доставкой», а у меня будете брать и продавать муку первого сорта. Ее не отличить от высшего – ну разве что по цвету, – она у нас хорошего качества. Высший сорт дороже на тридцать процентов.

Мы согласились сразу. Не судите строго. Еще раз: дух авантюризма кружил головы. Мы договорились с другом брата: тот сидел дома на телефоне и принимал заказы. Мы распечатали объявления и развесили их по всему городу.

Риски мы тоже продумали, поэтому делали доставку только в вечернее время, чтобы клиенты не могли по цвету определить сорт муки. Заказы пошли. В день было от пяти до десяти доставок.

После первого дня работы у меня болело все. После недели мы с братом мастерски могли вдвоем вытащить из багажника «восьмерки» и донести до квартиры клиента мешок весом в пятьдесят килограмм. Пятьдесят!!! Я сам-то тогда весил немногим больше.

То, что зарабатывали, мы тут же тратили на всякую фигню: сникерсы, картриджи для Денди, пепси. (Но тогда для нас это была не фигня.) Впервые я наелся сникерсами, съев их штук пять. До сих пор их не хочу.

Но главное было не это – главное было то, что мы делали что-то незаконное и преступное. У нас была банда. Не могу объяснить почему, но именно это пьянило больше всего.

Через пару недель мы были похожи на бомжей, которые упали в ковш с белой краской. Вся моя одежда была как литые доспехи. Джинсы можно было поставить в углу, как нижнюю часть манекена. Вся машина внутри была в муке. Нас перестали пускать в магазины и кафе. Мы стали задумываться, а такое ли лето мы хотели?! Но, как это бывает, вмешался случай, после которого мы навсегда завязали с преступным миром.

Как-то пришел заказ в панельную девятиэтажку – один мешок муки. Мы забрали его на мельнице в машину, из машины затащили в подъезд к лифту. Лифт не работал. Квартира оказалась на девятом этаже. Мы потащили. Уже на третьем этаже я подумал, что надо бы поступить в институт. На пятом – доказывал брату важность высшего образования. На седьмом уже брат доказывал мне превосходство умственного труда над физическим. На девятом этаже нам открыла дверь милая бабушка.

– Заносите в коридор, – сказала она. – Устали?

– Не то слово! – резко ответил брат. – С вас…

– Погоди, милок, я должна еще товар принять.

– А что его принимать-то?! Вы заказывали один мешок? Мы его вам привезли. Вернее, затащили, – ответил я.

– А вдруг там не мука? – сомневалась она.

– А что еще? На мешке же бирка есть. Бабуля, заплатите деньги, и мы уйдем, – решительно продолжил брат.

– Сейчас, подождите. – Она ушла вглубь квартиры.

Мы победно ожидали денег. Бабуся вернулась в коридор с большим фонарем и ножницами:

– Ты держи фонарь, а ты режь мешок.

– Зачем?! Вы нарушаете целостность упаковки! – начал я…

– Заплатите, а потом делайте что хотите! – добавил брат.

– Оба рты закрыли! Кому сказала – режь! – Милая бабушка на наших глазах превратилась в злую ведьму, и мы молча повиновались.

Я держал фонарь над мешком, брат чуть надрезал мешок так, что была видна мука.

– Вот. Довольны?! – спросил брат.

– Мальчики, вы зачем людей обманываете? – Проговорив такое трогательное «мальчики», она опять стала милой старушкой.

– В смысле?! – пробормотал я, почуяв приближающееся разоблачение.

– Это мука первого сорта! По цвету же сразу видно! – тихо ответила она.

– Это высший сорт! – прокричал брат.

– Хорошо. Давайте вызовем экспертизу, а заодно сразу милицию. Это мошенничество в чистом виде. Вы уже скольких людей обманули?!

Мы с братом побелели от страха. Брат пытался сохранить лицо.

– Вы с ума не сходите. Пугать нас не надо! Не хотите брать, так и скажите. Понесли обратно! – приказал он мне.

Мы взяли мешок и понесли вниз. Бабушка нас окликнула:

– Молодые люди, остановитесь, пожалуйста, и послушайте меня.

Мы встали в пролете между этажами.

– Я понимаю, сейчас совсем другое время, человек человеку волк. Я почти всю жизнь отработала в столовой детского дома. Если бы вы в то время привезли такую муку мне в столовую, вас бы, скорее всего, сильно побили и посадили. Но вы бы так не сделали. Время было тяжелое, сложное, но люди никогда, запомните, никогда не обманывали друг друга куском хлеба. Всего вам доброго!

Мы молча спустились к машине и отвезли этот мешок обратно на мельницу. Следующим летом я поступил в университет. Брат, закончив техникум, через два года тоже поступил в вуз. Видимо, тем летом мы повзрослели.

В 1991 году, вместо того чтобы, как все школьники, сидеть на даче и ждать путча, я был отправлен в детский исправительный лагерь в Израиль. В смысле я поехал к папе на каникулы. Это была моя первая поездка за рубеж. Мечтаний было много, а денег мало, как у всех с серпастомолоткастым паспортом.

Увидев на первой же израильской бензоколонке жвачку Juicy Fruit и банки Coca Cola в неограниченном количестве, я впал в экзальтацию и тут же потратил почти все выданные мне в России 20 или 30 долларов. Многим не понять, но я хранил подаренную мне за пару лет до этого банку кока-колы, наливал туда пепси и катался по Ленинграду на трамвае, собирая завистливые взгляды окружающих. В конце концов группа невского пролетариата отобрала у меня и банку, и имевшиеся с собой деньги. Я страдал и ностальгировал по куску крашеной жести целый год, а тут их сотни.

В общем, деньги кончились, а жизнь только началась. Папа, осознав мое психическое расстройство, давал деньги только на музеи, и скоро я стал ощущать себя героем известного анекдота про еврейского мальчика: «Первый день русский, а уже вас, жидов, ненавижу».

Я потребовал с отца «репараций и контрибуций».

Папа поступил по шедевральной парадигме: «дадим обездоленным не рыбу, а удочку». Евгений Михайлович, даром что врач, решил приобщить меня к коммерции, а заодно выгнать из дому, в котором я почти круглосуточно ел и смотрел телевизор. Он купил сумку-холодильник на колесиках, двадцать бутылочек кока-колы (особый цинизм, зная о моей страсти к этому бренду) и послал меня продавать ее на улицы Иерусалима.

В Израиле чуть ли не ежедневно теракты. Мне 14 лет. Отцу 33. Вот ведь воля у человека!

Первый день прошел успешно. Я вышел во двор, сел на скамеечку и начал «грозить» Веселому Поселку (мой родной район в Питере), попивая кока-колу у себя в квартале. Так сказать, пошла амортизация основных средств. Раз в час я лениво булькал прохожим: «Кока-кола кара» (холодная кока-кола).

К концу дня я выпил десять бутылок, а продал две. Уставший, но довольный пионер прибыл домой. Папа произвел расчет и сказал, что теперь я должен ему 18 шекелей.

Антисемитизм начал пускать корни в моей неокрепшей душе. Я решил, что потомок благородной русской фамилии не будет барыжить на этих кровососов, и сказал, что у меня недомогание.

И тут папа, что называется, ударил в пах:

– Кстати, хочу тебя с дочкой наших друзей познакомить, вот фотография. Пригласи ее в кино.

Девочка была не такой симпатичной, как модели в каталоге Quelle, страницы с женским бельем которого составляли основу моей жизнерадостности. Но гораздо лучше большинства моих одноклассниц, которые обращали внимание на тощего и локально прыщавого интеллигента.

– Она ждет приглашения в пятницу, и у тебя есть три дня, чтобы вернуть мне долг и заработать на билет. Или я скажу ей, чтобы она тебе билет купила.

«Ничего… попроси у меня в старости воды», – подумалось мне. Папа внимательно посмотрел в мои глаза и решил на всякий случай родить еще двоих детей. Теперь у меня сестры. Очень рассчитываю на них в вопросах воды для папы и себя.

В девять утра следующего дня, надев кепку, очки и взяв для себя воду, я вышел на охоту. Я был неудержим. Вокзал и музеи, синагоги и кладбища. Одинокие полицейские и бабушки. Группа военных и хасидов.

Я продавал сладкий лимонад всем и везде. Меня любили и прогоняли. Я понял, что вода идет лучше, и продал собственную. Домой шел пешком, чтобы сэкономить на автобусе. Алчность обуяла меня, но я помнил: «Не заходи в Восточный Иерусалим».

В школе я вел политинформацию и знал, что израильтяне аннексировали Крым – тьфу, Палестину: вежливо туда зашли, но референдум не сложился.

В общем, в Восточном Иерусалиме жили палестинцы, евреев они не очень ценили. Попасть туда было легко. Более того, часть еврейских районов находилась за палестинскими, автобус пролетал их особенно быстро.

Периодически в автобус кидали камнями. Иногда случались трагедии. Маму папиного друга зарезали прямо на улице. Уехала из беспокойной России…

Судьба.

Но в подростковом возрасте опасность воспринимается по-другому, биологически организм знает, что жить еще долго, и поэтому не боится смерти.

Я был из довольно робкого десятка, но иногда терял всякую осторожность.

В итоге я оказался со своим холодильником в Восточном Иерусалиме. Случайно. Я правда не хотел. Просто заблудился. Народу резко поубавилось, прохожие были одеты странно и еще более странно на меня смотрели. Мне стало страшно. А выхода особо не было.

Я носился с долбаным холодильником, как Миронов по Стамбулу в «Бриллиантовой руке».

Смеркалось. «Евреи, где вы?! Вернитесь, я все прощу. Господи, помоги мне». Господь помог.

Два араба с мрачными лицами шли по переулку мне навстречу. Я уже тогда понимал, что стану гуру пиара, потому что придумывать отмазы умел как никто.

Тем не менее врать о национальности своего отца не собирался. Я вам не Павлик Морозов. Но ведь не нужно сразу кричать, что у меня папа еврей. Можно просто увести дискуссию в иное русло. Врут бездарности. Таланты находят нужную правду.

Арабы ожидаемо меня остановили: на улице никого, в стране как-никак война. Это вам не про мобильные скорости на ТВ сказку за сказкой рассказывать.

Что-то спросили на иврите – было понятно, что я с другой стороны.

– Языками не владею, ваше благородие, – смысл фразы был чуть иной, но лицо сияло, как у Якина.

– Ты кто? – Террористы сносно говорили по-английски.

– Александр, – имя не еврейское, плюс 1 балл. – А вы?

Пауза. Не ожидали. Представились. Я долго и крепко жал каждому руку. Переглянулись.

– Ты что здесь делаешь, придурок?

– Кока-колой торгую, хотите, вам продам со скидкой? – глупо хихикнул я.

Торговое предложение отклика не нашло.

– Ты хоть знаешь, где находишься?

– В оккупированном Израилем Восточном Иерусалиме.

100 % правда, смотри резолюцию ООН.

Арабы подвисли, но их взгляды смягчились.

– А ты сам-то откуда?

– Я приехал из Советского Союза на заработки во время каникул. – 100 % правда.

Нахмурились. Тот, что моложе, встал слева.

«Бежать теперь некуда. Черт, надо было раньше делать ноги, но тогда бы точно спалился».

– А деньги тебе зачем? – Именно так обычно начинала разговор ленинградская шпана.

– Сводить девушку в кино и купить маме цветной телевизор. – 100 % правда, мы жили бедно, и дома был черно-белый квадрат.

– А мама в России живет?

«Уфф, клюнули! Ща должны спросить, кто она по национальности, уже проще будет».

– Да, у меня родители врачи, а врачам в СССР мало платят, хочу маму на старости лет порадовать. – Кроме старости (маме 33), все остальное – чистая правда, плюс я в одной фразе упомянул маму и отца. Таким образом, складывается впечатление, что отец у меня тоже бедный врач в СССР, обычный «пиарный» прием.

– А мама русская? – Развязка близка.

– Конечно! – с искренним возмущением сказал я.

Ждать, пока они спросят про отца, я не стал.

– Она, конечно, переживает, что я здесь, но знает, что я работаю на честных и порядочных евреев (100 % правда), и уверена, что мне заплатят. А вы как думаете? Заплатят?

Араб проникся:

– Как повезет, но я бы взял вперед. Я сам на стройке пахал месяц – и ни хрена. А на кого ты рабо… – А вы не могли бы меня с Ясиром Арафатом познакомить? – нанес я упреждающий удар по выдвинувшимся к Курской дуге немецким войскам.

Мозг арабов застыл, они напомнили мне роботов с планеты Шелезяка. Даже моргать перестали. «Надо добивать».

– Это же герой палестинского сопротивления, я про него в школе рассказывал на уроках (100 % правда). Если не возьму автограф, учитель расстроится. – 100 % правда.

Учитель военного дела так и сказал.

Я смахнул слезу. Роботы начали приходить в себя:

– Да, это наш герой, и мы рады, что есть в мире люди, которые понимают нашу борьбу. Расскажи всем в своей школе, что мы будем бороться и дальше! Пойдем. – Один из арабов крепко взял меня за плечо, и мы пошли.

«Если мы идем к Ясиру Арафату, мне конец. Переиграл…»

Через пару кварталов, когда холод в моем животе превратился в вакуум, они вывели меня на относительно многолюдную улицу, ткнули пальцем в сторону израильских полицейских и сказали на прощание:

– Не заходи сюда больше, наш советский друг.

Только тут я обратил внимание, что они худы, бедно одеты, а во взгляде какая-то простая усталая теплота. Обычные люди, как мой отец и его друзья в то время. Не врачи, не так образованны. Не там родились, не вовремя. Надеюсь, им не пришлось никого убивать и их самих не убили.

P. S. Девушка мне не дала. Телевизор я маме купил.

Тая шагнула из лифта в полутьму площадки бывшего общежития и задержала дыхание от кислого духа мусоропровода. Желание знакомиться с пассией отца, а тем более у нее работать, пропало. Лифт уехал. Тая нащупала в полутьме кругляш ручки и, повернув его, открыла железную дверь с тускло подсвеченной табличкой «Аэро».

Безлюдный, ярко освещенный холл щеголял модным евроремонтом. Удивили двери с круглыми окошками-иллюминаторами. За матовыми стеклами с наклеенными буквами просматривались силуэты людей. На пустынном секретарском столе, стараясь выплюнуть бумагу, скрежетал факс. Длинный хвост рулона свисал до пола.

Контраст белых стен и черной мебели смягчали цветные календари и сувениры, расставленные на стеллаже. Тая сняла с полки краснобокую чашку и провела пальцем по золоченой надписи: «ЗАО Рафаэль». Заглянула внутрь и улыбнулась – на дне лежало белое перышко со слипшимися пушинками, словно вылетевшее из пуховика. Тая дунула, перышко крутанулось и вылетело.

– Кинь ее.

– Что?!

Тая отстранилась от возникшего совсем рядом невысокого мужчины лет сорока с тонкими светлыми волосами до плеч и недельной щетиной. Взгляд песочных глаз показался бы сердитым, если б не пушистые белые ресницы с загнутыми, как у куклы, кончиками.

– Чашку, – пояснил незнакомец, – кинь ее в стену.

– Зачем?

– Мне показалось, тебе хочется это сделать. – Он оправил серый вытянутый свитер и представился: – Богданов, шелкограф.

Тая не успела ответить, зазвонил телефон, и Богданов бросился по коридору вглубь офиса. Тут же распахнулась дверь с надписью «Директор» и появилась высокая статная женщина. Модная прическа под Клеопатру, черные, в тон волосам, сапоги-ботфорты и белоснежный кожаный костюм с мини-юбкой. Рядом с такими эффектными дамами Тая чувствовала себя нескладехой. Женщина прошагала к столу походкой гренадера и, сняв с базы беспроводную трубку, пророкотала:

– Рекламное агентство «Аэро». Дарья.

Это и есть ведьма, поняла Тая. На том конце забубнил низкий голос. Дарья постучала в дверь с иллюминатором, на котором было написано: «Наружная реклама», сунула трубку в приоткрывшуюся щель. Дверь захлопнулась. Факс затих. Ведьма повернулась к Тае, но спросить ничего не успела. Из директорского кабинета вышел седеющий очкарик в сером костюме-тройке, и Тая бросилась к нему.

– Папа!

Кабинет оказался просторным, но темным. Черная, дороже, чем в холле, массивная мебель, тяжелые шторы цвета крови. «Не хватало только сушеных лягушек, развешанных по углам, да котла, чтобы варить зелья», – подумала Тая и тут же заметила в дальнем углу на подвесной полке черные толстые витые свечки.

Отца, похоже, не смущали ни мрачная обстановка комнаты, ни ведьмовские атрибуты. Он устроил Таю на мягком диване и предложил всем чаю. По-хозяйски подогрел воду в электрическом чайнике, положил в кружки пакетики «липтона», кинул один кусок сахара Тае, а себе – три.

Они не виделись целое лето. И теперь Тая жадно разглядывала отца, сдерживая желание подойти и крепко-крепко его обнять. Загорелый, слегка покруглевший, он выглядел отдохнувшим и бодрым. На Таю смотрел мало, больше на Дарью. Словно все время спрашивал, одобряет ли она его действия. Ведьма одобряла. Кивала, улыбалась и приглушала свой рокочущий голос до кошачьего урчания.

– Девочки, я так рад, что вы будете вместе работать, – говорил отец, протягивая кружку сперва Дарье, а затем Тае, – и у меня сегодня выходной! Все думал, как вас познакомить, и так прекрасно сложилось. Ну, вернее, плохо, что Таечка не поступила в вуз и что здесь уволилась секретарша. Зато теперь все очень хорошо, правда?

– Я очень рада, – растягивая гласные, подтвердила Дарья, – долго искала помощницу. Работа не сложная, но нужен надежный, ответственный человек. Особенно сейчас.

– Таисья Алексеевна – очень ответственная, – заверил отец, устраиваясь в пухлом кожаном кресле и поправляя очки, – можешь доверять ей больше, чем мне.

Тая напряглась, вжавшись в спинку дивана. Самое важное, чтобы ведьма поверила. Может быть, тогда удастся спасти от нее родителей.

Отец вскоре уехал, а Дарья показала Тае офис, познакомила с коллегами, провела инструктаж. Возле стеллажа напротив двери с надписью «Мастерская» остановилась и пояснила:

– Шелкограф Богданов работает по ночам. Менеджер по полиграфии кладет задание на нижнюю полку, а с верхней забирает готовую продукцию. Визитки, открытки, наклейки, папки и все такое. Но ты здесь ничего не трогай, только если попросят, поняла?

Как только Дарья закончила инструктаж и уехала к заказчикам, Тая вернулась и постучалась в мастерскую. За дверью обнаружились две пахнувшие краской и табаком комнаты. В дальней Богданов с сигаретой в зубах собирал картонные прямоугольники, разложенные на длинном столе. Значит, он работает не только ночью? Тая заглянула в визитку.

– Ахмедов Руслан Фархадович, ген. директор, – прочла она вслух и неудачно пошутила: – а ген – это гениальный?

Богданов медленно затянулся и выдохнул:

– Если «дочкой» Уральских авиалиний руководит, то не иначе. Вон, три коробки собираются.

Тая провела пальчиком по картону, ощущая приятную текстуру льна.

– Бумага дизайнерская, – пояснил Богданов.

– Красивая.

– Дрянная. На нее краска плохо ложится, подтекает. Второй раз Ахмедова переделываю. А Дашка злится, что долго.

Богданов положил в надтреснутое блюдце сигарету. Подровнял пачку визиток, постучав о столешницу. Закрепил на железной конструкции, похожей на гильотину.

– Нет никого злее списанных бортпроводниц, – произнес он авторитетно и нажал на кнопку.

Нож гильотины опустился, отрезал тонкие полоски картона и вернулся на место.

– Почему? – опешила Тая.

Мастер смахнул мусор на пол и закрепил пачку другим боком.

– Если не проходят медкомиссию, остаются в порту, чтоб на пенсию раньше выйти. В малярши идут, в обойщицы, в уборщицы салонов. Когда меня дежурным по стоянке ставили, ругался с ними вдрызг. У нас, техников, обед начинался в двенадцать, а у них – на полчаса позже. Прихожу закрыть самолет, а они орут матом, что еще посидят. Ничего не делают, просто в креслах валяются.

– Приходилось ждать?

– Не. Я просто отогнал один раз трап и ушел. Шелковыми стали… А Дашка в уборщицы не пошла. Плюнула на пенсию, завела свою фирму. Потом меня перетащила. В шелкографы.

– Дарья была стюардессой?!

Гильотина сделала еще один срез. В дверь мастерской постучали, и Тая побежала открывать. На пороге стоял кудрявоголовый Лева, менеджер по «наружке».

– Вот ты где! Директор тебе денег за аренду не оставляла? Ясненько. – Он развернулся и побежал по коридору. Тая – за ним.

Посреди холла, уперев руки в боки, стояла черноволосая круглобедрая женщина в спортивной куртке и фиолетовых лосинах. Известие об отсутствии директора и денег ее огорчило.

– Ну, пусть позванит, когда прыедэт, – кивнула она, сверкнув золотым клыком, – падожду. Но в послэдний раз. Жэлающий есть на помэщения. Дороже платить будэт. И вовремя.

– И как тебе… ведьма?

Мама сидела, выпрямив спину, и теребила бахрому скатерти кухонного стола. Тае не хотелось отвечать, особенно рассказывать, что там был папа. Сломав две спички, она от третьей зажгла конфорку и поставила чайник. Выбрасывая обгорелую палочку, заметила в ведре белые кругляши таблеток. Один подняла – блестящий, как конфетка в глазури.

– Это ж твое лекарство!

– Ой, я случайно смахнула, – всполошилась мама, – помню, что приготовила принять, но не смогла найти.

– Выдавила сразу несколько штук? Пожалуйста, будь внимательнее, они такие дорогие, – попросила Тая, с сожалением выбрасывая таблетку. – У нас шашлыком пахнет, не чувствуешь?

– Может, от соседей, – поморщилась мама и положила ладонь на верх живота, – меня весь день тошнит.

Тая нахмурилась. Приступы поджелудочной мучали маму уже год. Первую скорую вызвали как раз в день, когда папа собирал свои вещи.

– А я рулетик принесла, вишневый.

Мама покачала головой:

– Химический. Я буду кашу.

После чая и свежесваренной овсянки разговор вернулся к Дарье. Пришлось рассказать про черную, словно выстриженную по линейке челку, про военную походку и командный голос.

– Понятно, – мама всхлипнула и сжалась, обняв себя руками, – совсем не в его вкусе. Приворожила, гадина.

Ночью вызывали неотложку. Врач предложила ехать в больницу, но мама, как всегда, отказалась.

Тая смотрела, как иголка входит в ее руку, тоненькую, с темными жгутиками вен, и беззвучно шептала: «Ведьма».

Работа оказалась несложной, но нервной. Таю дергали все, кроме Богданова: менеджеры, курьеры, заказчики, дизайнеры и сама Дарья. Факс почти не смолкал, часто печатал многостраничную рекламу. Тая поначалу побаивалась ее выбрасывать. Потом поняла, что о приходе важных документов менеджеры сообщали заранее. Стационарные телефоны стояли в каждом кабинете, но лучшую связь давала беспроводная трубка, и Тая бегала с ней то в один отдел, то в другой.

Пришлось быстро освоить таблицы и основы графических программ на компьютере, разобраться, как работают ксерокс и даже ризограф. «Это такой копировальный аппарат, только делает много копий подряд», – пыталась объяснить она дома. Но мама только вздыхала и смотрела с упреком. «Вот поступила бы в институт, не бегала бы с чужими бумажками», – читалось в ее глазах.

Удивляло, что сама Дарья работала довольно много. Раньше думалось, что она бездельничает, живет в свое удовольствие. Однако директор вела множество переговоров, контролировала крупные заказы, читала деловые журналы, ездила на семинары и часами разбирала вопросы с приходящим бухгалтером.

Слышать папин голос в офисном телефоне было непривычно, но радостно. Впрочем, разговор обычно ограничивался несколькими фразами.

– Как справляешься, Таечка?

– Стараюсь.

– Как мама?

– Болеет. Тебе Дарью?

Когда Тая, передав трубку, выходила из кабинета, обычно слышала: «Ты покушал, Зайчик? А шарфик надел?» Мама всегда называла сюсюканье противным, и теперь Тая поняла почему.

Сегодня, поговорив с «Зайчиком», Дарья позвала ее к себе и закрыла дверь на задвижку.

– Ты хорошо работаешь, – неожиданно похвалила она, – очень быстро освоилась, и менеджеры тебя хвалят.

Тая почувствовала на щеках жар и, глядя в пол, поблагодарила.

– Хочу показать тебе, где держу деньги на аренду. Платим первого числа. Мало ли, меня не будет на месте, когда придет Ваан Абиговна. Третий ящик стола. Ключ здесь.

Затем она задумалась немного и, словно решившись, объявила:

– Мы подали заявление с Алешей. На восьмое ноября. Хотим устроить небольшой праздник и приглашаем тебя.

– Не знаю, удобно ли, – растерялась Тая.

А Дарья вдруг мягко и трогательно призналась:

– Я в первый раз выхожу замуж. Так волнуюсь. Впервые по-настоящему влюбилась.

«Мама тоже его любит!» – хотела выкрикнуть Тая, но не смогла, рот словно слипся.

– Мне не с кем посоветоваться, – продолжила Дарья, – посмотри, пожалуйста, какое я купила платье. Она достала из встроенного шкафа белый чехол и расстегнула длинную молнию. Не стесняясь, начала расстегивать блузку. Тая замерла от неожиданности, но, когда над левой грудью ведьмы мелькнула зловещая пчелка-родинка, отвернулась. Через пару минут Дарья вышла на середину комнаты.

Пришлось признаться, что такого изысканного платья Тая не видела никогда, даже в кино. Вместо надоевшего кринолина – облегающая форма до середины бедра с расклешенной юбкой в пол. Вместо кричащего декольте – вырез лодочкой, закрывающий ключицы. Вместо «оконного» тюля – благородный атлас цвета слоновой кости.

Дарья медленно закружилась, и подол юбки пошел мягкими шуршащими волнами, завораживая и притягивая взгляд.

– Не хотелось покупать платье, – выдохнула Дарья, остановившись, – думала, что неловко в моем возрасте. Но не брюки же надевать. А короткие юбки носить с туфлями не могу. У меня лодыжки некрасивые, слишком массивные.

– Я видела похожую ткань, – выдавила Тая, – мама хранит прабабушкино бальное платье.

– Ты уже месяц работаешь, но ничего ей не сделала.

Несколько последних дней мама почти не вставала и отказывалась от каши.

– Ну, что я сделаю, мамочка. Ты сама учила – не убий, не укради.

Тая понимала, что пора было действовать, но не решалась. Да и что она могла? Раскрыть глаза отца на черную душу Дарьи? А как, если Тая не поймала ее ни на каких колдовских делах? Даже свечи стояли без подтеков, их ни разу не жгли. Будущая мачеха смотрела на Таю всегда ласково. В делах помогала. Премию выписала. Доверила ключ от ящика с деньгами. Показала платье…

– Мало ли, чему я учила, – ворчала мать. – Тут враг появился, вражина. А ты будешь равнодушно смотреть, как меня убивают?!

Голос ее сорвался на тоненькой ноте. И Тая поспешила подать стакан воды.

– Может, ляжешь на обследование в больницу? Мама приподнялась, сделала глоток и, повалившись на подушки, прошептала:

– Умирать, так дома.

В конце следующего дня Тая дождалась, когда все ушли домой, взяла в отделе «наружки» большие ножницы и вошла в директорский кабинет. Свадебное платье, вытащенное из чехла, она повесила на дверцу шкафа. Отошла, примеряясь, на пару шагов назад. И тут над ухом раздался голос Богданова:

– Красивое платье. Дашкино?

Тая вздрогнула и выронила ножницы. Не знала, что Богданов сегодня в мастерской.

– О, как раз их ищу, – воскликнул шелкограф и поднял инструмент, – возьму?

Тая кивнула и после его ухода еще долго стояла неподвижно. Кровь стучала в ушах, и громко-громко колотилось сердце. Может, стоило отказаться от затеи? Но раз уж решилась…

На столе у Дарьи нашлись длинные канцелярские ножницы. Тая прикрыла дверь, примерилась к платью и отрезала от подола полосу шириною с ладонь.

– Она не сразу заметит, – пояснила маме, протягивая отрезанный кусок, – только перед самой свадьбой.

Мама разорвала ткань на несколько кусков. А утром, макая кусочек хлеба в вязкий желток глазуньи, вздохнула:

– Платье, такая ерунда. Она работу свою ценит.

Устроившись за столом в мастерской, Тая собирала из прозрачных пластиковых заготовок коробочки для визиток и ощущала себя первоклашкой на уроке труда. Богданов сидел в потертом кресле и вертел в пальцах зажженную сигарету.

– Завтра суббота, а мне придется на работу выйти. Пришлют курьера, чтобы забрать заказ, – Тая кивнула в сторону блюдца с окурками, стоявшего на одной из коробок с надписью: «Ахмедов», – перенесете их в холл?

– Ну, если там безопасно, – согласился Богданов, посмотрев Тае в глаза, и неожиданно спросил: – Завтра первое ноября?

– Да, а что?

Он пожал плечами и отвернулся.

– Ощущение, что забыл нечто важное. Что-то должен был сделать. Или, наоборот, сделал то, чего не следовало. У тебя такое бывает?

В дверь постучали, и Тая побежала открывать. На пороге стоял менеджер Лева и озадаченно чесал затылок.

– Ты чего здесь? Прячешься?

Тая показала пластиковую заготовку.

– Коробки собираю.

– Ясненько. А чего не за своим столом? Там Абиговна заходила. Очень ругалась, что Дарьи нет.

Тая поспешила в директорский кабинет, вытащила конверт с деньгами и выбежала на лестницу. По характерным выкрикам было понятно, что хозяйка заходит в офис этажом ниже. Тая бросилась к лестнице, но остановилась. Подумала и вернулась назад.

– Рекламное агентство «Аэро», – привычной скороговоркой произнесла Тая.

Записывая информацию от заказчика, она прислушивалась к шуму в директорском кабинете. Стучали каблуки, кричала Дарья, падали предметы. Вдруг дверь с грохотом распахнулась, выбежал менеджер по полиграфии и скрылся в своем кабинете. Затем вышел всклокоченный Лева.

– Ты не знаешь, как вода попала в одну из коробок вашего Ахмедова?

– Вода? – переспросила Тая.

– Ну да, там все слиплось. Они не сразу заметили. Позвонили сейчас, вернут брак. Дарья в ярости.

Звякнул местный телефон, Тая взяла трубку.

– Подойди! – велела директор.

Дарья сидела в директорском кресле, положив руки на низ живота, и жалобно смотрела на Таю.

– Может, они сами пролили воду, а свалили на нас?

Тая выдохнула. Никто не заподозрил, что бутылку боржоми залила в щель коробки именно она.

– У них выставка скоро, – продолжила Дарья, – но Богданов взял отпуск и к телефону не подходит. Перезаказать мы не успеем, партнеры отказались брать в такие сроки.

Тая с трудом, но сдержала довольную улыбку. Хотя не смогла не подколоть:

– Так надо заставить партнеров. Поворожить.

– Что? – непонимающе посмотрела на нее Дарья.

– Да, свечи зажечь! – Тая показала на ненавистную полку. – Провести сеанс, зарезать пару голубей. Для вас все сделают как миленькие.

Казалось, что Дарья из всех слов поняла только про свечи. Она пояснила:

– Это образцы. С браком. На них название фирмы не пропечаталось. У нас ресторан «Готика» заказывал черные свечи и скатерти. Стильно, но жутковато, правда?

Тая опустилась в кресло. Реклама? Не ведьмовство?

– Я тоже хотела взять мини-отпуск. Перед свадьбой, – Дарья кивнула на чехол с платьем, вытащенный из шкафа и приготовленный к перевозке, – два дня осталось, а у меня ничего не готово.

Зазвонил телефон. Дарья сняла трубку. Женский голос напирал, директор пыталась оправдываться, но произносила только: «Как?», «Но…», «Я не…» и так далее. Тая догадалась, о чем речь, еще до того, как Дарья, положив трубку, отперла третий ящик стола. – Почему ты не оплатила аренду?!

– Забыла, – попыталась соврать Тая, – суббота была.

Дарья простонала:

– Нам поднимают аренду или предлагают съехать!

Тая думала, под каким бы предлогом сбежать, но ее оглушила неестественно тихая просьба Дарьи:

– Врача.

Через час после того как Дарью увезли в больницу, перепуганная Тая вернулась домой, к маме. Открыла входную дверь и замерла на пороге. В гостиной кто-то играл на трубе. Сквозь неровный ритм и какофонию фальшивых звуков прорывался страстный «Неаполитанский танец» Чайковского. Тая осторожно заглянула в зал.

Незнакомый толстячок, стоя у окна, наяривал на трубе последние такты. Мама подпевала и кружилась посередине комнаты, размахивая подолом широкой пестрой юбки. На последней ноте мама заметила Таю, взвизгнула и метнулась в дальний угол. Трубач дал петуха и затих.

– Приветствую, – поклонился он, прижав трубу к животику.

Тая медленно вошла и опустилась на ближайший стул.

– Это Валерий Силантьич из областного оркестра, – представила мама и стала торопливо рассказывать, как и когда они познакомились.

Тая не слушала. Отстраненно разглядывала водку на березовых бруньках, шпроты и обветренные кусочки сыра с дырочками. Поразила шкурка банана, свисавшая из пакета с отходами, прислоненного к стенке. На склизкой кожуре лежал целенький блистер с таблетками. Мама выбрасывала лекарство?

И вдруг все-все стало ясно. Про вкусные запахи, которые мерещились вечерами. Про мамины «недомогания», оказавшиеся ложью. Про мнимые голодовки. Про папу, который сбежал от такой…

– Мама, скажи, – задала она единственный вопрос, – а ты знала, что Даша беременна?

По тому, как поспешно, без малейшей паузы мама начала отнекиваться, стало понятно, что знала.

Она стояла, прижавшись спиной к пыльному светофорному столбу, и смотрела то на людей, переходящих проспект, то на машины, проезжавшие мимо. Тридцать секунд – торопливое топанье, шестьдесят – шарканье шин и рев двигателей. Все подчинялись дорожному закону, разумному и спасительному. Откуда-то всплыло: «Незнание закона не освобождает от ответственности». А незнание лжи?

Какая разница, была она или нет, если Тая осознанно несла зло… Ради отца? Мамы? «Не освобождает!»

Тая дождалась очередного «красного» для пешеходов. И стала присматривать подходящую машину. На пару секунд отвлекла белая копейка, с визгом притормозившая и остановившаяся сразу за пешеходным переходом. Наконец, показался идущий на скорости камаз. Три. Он немного приблизился. Два. Стали видны комки грязи на кузове и тельняшка водителя за бликующим стеклом. Один. Тая подалась вперед, чтобы сделать шаг, но крепкие пальцы ухватили ее за локоть, дернули назад и развернули.

– Привет! – Богданов поднял руки вверх, словно извиняясь, и опустил с вопросом: – Что у вас там случилось?

Тая потерла занывший локоть и глубоко вдохнула, выбирая слова, чтобы начать. «Трубач»? «Мама»? «Больница» или «моя вина»?

– Мне передали, что с работы звонили, но у меня отпуск.

Тая вдруг сама вцепилась в руку шелкографа.

– Богданов, пожалуйста, выручай!

– Давай перестанем мешать пешеходам, – предложил он и кивнул в сторону копейки, – садись в машину. Объяснишь.

Они заехали сперва домой к Тае за швейной машинкой и прабабушкиным платьем, потом в больницу. В справочном участливая сестричка развела руками – данные о Широковой пока не поступили.

– У Дашки с суставами плохо и по женской части. Это профессиональное, – сказал уже в машине Богданов, – хорошо, что смогла забеременеть.

Таю трясло.

– Не прощу себе. Если что-то случится, не прощу. В офисе она передала шелкографу перечень испорченной полиграфии и материалы, а на директорском столе установила ручную швейную машинку.

Ночью Богданов разбудил Таю, заснувшую на стуле.

– Ты хоть на диван перейди, белошвейка! – И добавил серьезным тоном: – Угроза миновала, с Дашкой все хорошо.

– Там разве справочная круглосуточная?

Богданов не ответил.

Рано утром Тая подмела куски атласа и убрала в чехол Дашино свадебное платье с аккуратным воланом, пущенным по низу юбки. Затем собралась с духом и позвонила отцу.

– С Дашей все хорошо! – поделился он радостью. – Она звонила. Полна каких-то планов насчет покупки помещений под офис.

Тая попробовала объяснить, что это ее вина с арендой, но папа перебил:

– Не говори глупостей, общежитие все равно было временным вариантом. А где ты бродишь? Мама всю ночь звонила. Вы поссорились?

– Нормально все. У меня были дела, в офисе. Пап, я хочу институт в Новосибирске подыскать, чтобы дали общежитие, или в Москве.

Отец удивился.

– Вот это поворот. Ну, обсудим после свадьбы. Мы перенесем ее на недельку. Ты придешь?

Тая помолчала.

– Поговорю сначала с Дашей. Если простит, приду.

Положив трубку, Тая побежала в мастерскую. В первой комнате, пахнувшей красками и картоном, она остановилась и прислушалась. За дверью нож гильотины резал бумагу. «Вжик». Звяканье, шуршание, покашливание. Потом все замерло на мгновенье, и снова: «Вжик».

Тая вошла и увидела молодого высокого парня с черными, коротко стрижеными волосами. Он равнодушно посмотрел на нее и спросил:

– Вам кого?

– Шелкографа Богданова.

– Это я, – ответил парень, – вы по какому вопросу?

Тая переступила с ноги на ногу.

– А мне второй Богданов нужен, не вы.

Парень хмыкнул и развел руками:

– Я один здесь работаю. В основном по ночам. А вы новая секретарша? Если по поводу заказа Ахмедова, то я до понедельника постараюсь успеть.

Зеленый

Августовское полуденное солнце палило так, словно ему приплачивали за усердие. Причем в у.е.

«Плюнуть бы на все и махнуть на озера», – но Зеленый сразу поморщился: ага, размечтался. На работу пора. Он чиркнул спичкой, прикуривая, и зашагал дальше – в сторону морга.

Проблемы начались буквально через десять минут: возле служебного входа копошились худощавые личности. Два обладателя длинных сальных волос в черных футболках, украшенных оскаленными мордами. Один потягивал «Жигулевское» и ржал, показывая лошадиные желтые зубы, а второй малевал на двери красной краской перевернутую пентаграмму. – Совсем охренели, – пробормотал себе под нос Зеленый, щелчком отбросив недокуренную сигарету и наклоняясь за куском ржавой арматуры. Он не любил ввязываться в истории, да и какое вообще ему дело до разрисованной служебной двери? Но пройти мимо просто так не мог.

«Их всего двое. Ничё. Терпимо».

Он старался шагать неслышно, переступая через битое бутылочное стекло и валяющийся на асфальте мусор, и как мог оттягивал неизбежный конфликт. Парни оказались совсем молодыми, непугаными, и внимания на Зеленого не обращали. Он остановился, покачивая прут в руке.

– Чё, художник? – поинтересовался спокойно. – А пальцы тебе не переломать?

Тот, что с баллончиком, подскочил на месте, как застуканный за кражей сметаны кот. Он дикими глазами уставился на подошедшего санитара. Желтозубый соображал быстрее – кинул в Зеленого недопитую бутылку, отвлекая внимание, и та, упав на асфальт, со звоном разлетелась на осколки. В ответ вслед идиотам полетел кусок арматуры и, что характерно, попал. Точно в бок «художнику». Тот вскрикнул, схватился за поясницу и уже куда медленнее поковылял в кусты по тропинке, ведущей через палисадник к парку. Желтозубый оглянулся напоследок и проорал:

– Ну всё! Трындец тебе, сука! Ты попал! Ave Satan!

Очень хороший день Зеленого тут же превратился в крайне посредственный. Он рассматривал расползающиеся на голубых «вареных» джинсах отвратительные пятна от пива из разбившейся бутылки – ну вот, стирать теперь!

«Да чтоб их! Какой только нечисти не развелось за эти шесть лет, а! Шизики, нарики, сектанты хреновы… А ведь этим годков по двадцать, недавно еще красные галстучки на шею повязывали. Тьфу!»

Зеленый с отвращением глянул на пентаграмму – недорисованная, скособоченная. Он еще раз покачал головой, открыл служебную дверь и пошел по темному, грязному коридору. Выкрашенные в казенно-зеленый цвет глухие стены тут же навалились и принялись с энтузиазмом давить со всех сторон. Чуть подрагивал холодный свет единственной работающей лампы. Санитар невольно ссутулился, пока добрел до кабинета шефа:

– Тук-тук. Есть кто дома?

– Прошу, коллега.

Кок обнаружился у себя. Он успел принять смену, переодеться в халат и теперь мрачно таращился в окно.

– Здорово, шеф.

– Откровенно говоря, могло быть гораздо здоровее, – отозвался тот, оборачиваясь, – идем, продемонстрирую один свежий «экспонат».

Зеленый глянул на него и присвистнул: под глазом у начальника наливался иссиня-черный, как спелая слива, фингал.

– Что? Жене шубу не купил? – растянул губы в лягушачьей усмешке санитар.

Усы Кока печально опустились, сделав того похожим на грустного моржа, которому смеха ради нацепили интеллигентские очочки в тонкой оправе.

– Твое чувство юмора меня удручает. Второе августа, если на календарь не смотрел. Десантники с утра гуляют. И не всегда, заметь, мирно.

– А-а-а… Сегодня ж день ВДВ, то-очно, – машинально кивнул Зеленый, подстраиваясь под мелкий шаг невысокого и пухленького шефа, – и за что прицепились?

– А что, причина нужна? «Что в очках? Умный, что ли?» – продолжать?

– Ты поэтому дерганый?

Шеф покачал головой, сразу же растеряв всю патетику, но в коридоре пояснять ничего не стал. Они пришли в «холодную» и остановились возле каталки, накрытой грязно-серой простыней.

– Вот! – Шеф почти театрально откинул покрывало, и Зеленый в изумлении уставился на лежащее тело.

Весь правый бок покойного – сплошь месиво и переломанные кости. А вот на лице ни царапины, только навсегда застывшее изумленное выражение. На вид ему за сорок, седина в аккуратно постриженных волосах, да и вообще – весь ухоженный. Но не тело заинтересовало санитара: к запястью трупа оказался пристегнут небольшой металлический кейс.

– Чё, прям так и привезли? – искренне изумился Зеленый. – С дипломатом? Кто это?

– Знакомься! А. А. Головин. Сбит машиной в два ночи при попытке убежать от ребят Слона. От полученных повреждений скончался на месте. А мимо милиция проезжала. Сначала постреляли в бандитов и только потом уже осознали, что происходит и чей кейс. И знаешь что? Связываться не захотели. И ведь могли же просто на обочину скинуть. Нет! Привезли. А чемоданчик вот этот вообще нигде не указали. Видимо, попытались открыть, да не смогли – и теперь свалили проблему на нас. Ты рад?

Зеленый нахмурился.

– А бандюки, которые за ним гнались, они чего?

– А ничего. В холодильнике вон лежат. Не они проблема – кейс этот …

– Погоди, в два? Так их же в ночную должны были привезти, не? Чего Андреич-то?

– А он как кейс увидал, тоже не захотел подписываться и оставил все на нас.

– Я ему зуб выбью, – мрачно пообещал Зеленый, – передний.

Оба молча смотрели на тело.

– Абсурд какой-то, – пробормотал санитар, – ключа не было?

– Мы в полном абсурде уже шесть лет живем, – пожал плечами Кок, – нет, не было.

– И ты открыть не пытался?

Кок не ответил. Впрочем, горка из погнутых скрепок на подоконнике говорила сама за себя. Любопытство всегда было слабой стороной шефа.

– И чё? Явится за ним кто?

– Не знаю, все так от нашего клиента открещивались, что парни Слона день с этой неразберихой провозятся, а завтра и ментов серьезных вызвать можно.

– Завтра?

Кок скривился так, словно кусок лимона откусил.

– Сегодня день ВДВ, коллега, включай уже голову! Все главные – в десантном училище, на банкете. Одна плотва в отделении чаи гоняет. Ну не хочу я серьезных людей из-за стола вызванивать, понимаешь? Завтра всё решим.

– Толково, – кивнул Зеленый, – заодно и смена будет не наша, да?

Такое решение его более чем устраивало, санитар вообще придерживался по жизни принципа: хата с краю – сгорит последней.

В морге полдня было необыкновенно тихо. Люди, возможно, передумали помирать в такой славный денек, а ментам было не до работы. Кто знает.

– Пошли перекурим? – предложил санитар шефу после обеда.

Кок кивнул, и они вышли через служебную дверь в палисадник. Было там хорошо. Воздух тек густой, как мед, и пах липовым цветом – не сравнить с казенным холодом морга.

Дверь за эти четверть часа успела претерпеть новые метаморфозы: под кривобокой пентаграммой появилась корявая надпись: «Жди ответочку, сука!»

Кок посмотрел на надпись, и короткие толстые бровки его изогнулись скорбным домиком.

– Это что еще за наскальная живопись?

– А-а-а… Это сатанюги, – индифферентно пожал плечами Зеленый, закуривая.

Шеф обернулся с таким видом, будто приятель ему гусеницу в бутерброд сунул. Из хулиганских побуждений.

– Скажи мне, что это было еще вчера, Андреич вызывал милицию, и с этими сумасшедшими уже разобрались?

Санитар только головой покачал.

– Сегодня.

– Главная дверь хоть – в приличном виде?

– Ага, только тут успели.

– И еще я про «ответочку» что-то не очень понял?

– Да-а… Я одного из них арматурой слегка… того…

Теперь во взгляде Кока сквозила грусть еврейского учителя, разглядывающего самого тупоголового ученика в классе.

– Да ты с ума сошел. Не слышал, как такие же спалили морг в Песочне месяц назад? Это ж отморозки! У них вместо мозгов – «Дирол» без сахара. Словом, звони в милицию и решай на счет них как знаешь. Я не хочу, чтоб сегодня мне в окно «молотов» самопальный прилетел. Ты меня понял?

– Чё ж не понять, – философски пожал плечами Зеленый, жалея только о том, что с самого утра не сказался больным.

Махнул бы реально купаться. Обидно до трясучки, когда рядом – целый мир, в котором есть солнце, озеро, лес и возможность дышать полной грудью, а ты можешь только одним глазом посмотреть на него во время вот таких перекуров.

С одной стороны, дверь была не его делом – проблемы такие решать он не нанимался. Но и на Кока было грех злиться. Когда Зеленый с треском вылетел из мединститута, а в армию его не взяли из-за худобы и плохо сросшихся ребер, он совсем растерялся. Мир вокруг напоминал пьяную лошадь – несся куда-то, не разбирая дороги, да еще и вовсю лягался. Открыл было маленький магазинчик с рок-атрибутикой и прогорел. С тех времен осталась только привычка носить короткий зеленый ирокез. Попробовал заниматься мелким криминалом, но окружающий контингент вызывал тошноту. Тогда-то его, как бездомного кота, и подобрал Кок, просто так, безо всяких. И Зеленый в глубине души был благодарен. Непостижимым образом новая работа дала ему ощущение некой стабильности. Люди всегда умирали и всегда будут умирать, как говаривал Кок. И этого хватило, чтоб перестать метаться по жизни. Даже пил он теперь исключительно в меру.

Зеленый вздохнул и полез за мобильником.

«Стало быть, у нас сейчас по плану “звонок другу”».

Здоровенная моторолка висела на поясе, как кирпич, и ужасно оттягивала ремень. Он набрал номер и подождал, пока на той стороне раздастся жизнерадостный голос.

– Здорово, Цемент, – чуть иронично буркнул Зеленый, – за ВДВ! Празднуете?

– Брата-а-ан! – радостно проревела трубка голосом бывшего одноклассника и вообще друга детства. – За ВДВ! Ты че – свободен? Подтянешься к фонтану? Мы тут будем еще часа три!

– Слушай, – аккуратно начал Зеленый, – а может лучше вы сюда? Нам тут новую бутыль спиртяги привезли. А я не жадный.

На той стороне определенно заинтересовались, прикрыли трубку ладонью, и послышались приглушенные голоса.

– Чистый? – уже ровным голосом уточнил друг. – Не бодяга техническая?

– Чистейший.

– А чё! Потусить возле морга – норм. Мементом море, как грицца. Костерок пожжем?

– Ясен-красен. Мы ж к парку присоседились. Отошел за кусты и жги себе.

– Ну тада жди! Ха! Отплаваем обязательную программу и к тебе. Да, мужики?

Зеленый убрал трубу в чехол и еще немного постоял на крыльце. Нормально. Цемент с пацанами тут пробудут до ночи – гарантировано, и если патлатые сатанюги явятся, ну что ж: станут развлекательной программой для культурного вечера. Вот и ладушки.

Зеленый вернулся в морг, и день пошел своим че редом.

Впрочем, через три часа Цемент не объявился и через четыре – тоже. Зеленый выходил к главной двери, курил на ступеньках, смотрел на дорогу к гаражам и помаленьку погружался в раздражение. А еще его никак не отпускало ощущение «взгляда в спину». Такое зудящее мельтешение между лопатками. Он огляделся по сторонам, сплюнул и юркнул за дверь, только там испытав некоторое облегчение.

Иногда интуиция страшно смахивает на паранойю.

Раскаленный за день вечерний июльский воздух заполнил салон белого «Мицубиси Галант» сквозь распахнутые окна. Словно сошедший с рекламного плаката седан, подобные которому наводнили Дальний Восток, оказался зажат в пробке перед очередным блокпостом.

– Напомни, почему мы делаем это? – спросила Света, засыпая лимонно-малиновый «Юпи» в бутылку с газированной «Ласточкой».

– Чтобы главврач нас не уволила, – ответила Елена, глядя, как стремительно уменьшается авто-очередь. – Тебе следовало молчать.

– Ну, извини, что рассказала коллегам о наших планах. ― Света взболтала содержимое бутылки. ― Я же не знала, что нам навяжут это… поручение. ― Она сделала глоток и поморщилась. ― Зато главврач отпустила нас на неделю раньше.

Опасаясь проверки автомобиля, Елена внимательно осмотрела пассажирские сиденья сзади, где под пледом скрывались ящики с импортными антигипоксантами, которые не поместились в багажник:

– Как объяснить, откуда у нас лекарства без документов, если их нельзя купить в аптеке? В стране даже допотопная зеленка и бинты ― дефицит. ― Елена ощутила прилив злости на главврача, по воле которой пациенты отделения лишились жизненно важных препаратов.

– Думаешь, если нас сейчас поймают, то уволят? ― Света стала нервно теребить край сарафана.

Елена пожала плечами:

– Если нас поймают и сообщат в милицию, увольнение станет меньшей из наших проблем. ― «Мицубиси» почти вплотную подъехал к зданию пропускного пункта.

– Скажем правду? ― Света натянуто улыбнулась. ― Что везем их в Хабаровск для сына тамошнего чиновника.

– Какой депутат признается в том, что пользуется служебным положением? Главврач сказала, что повесит все на нас, если мы провалимся. Как нам объяснить, почему у списанных антигипоксантов еще не прошел срок годности?

– Блин, осталось меньше половины пути! Может, все-таки есть способ объехать город, кроме как по закрытой на ремонт объездной? ― Света потянулась за дорожной картой, но резко отпрянула. ― Я могу притвориться беременной, ― воскликнула она и, схватив с заднего сиденья куртку, поспешно засунула ее себе под сарафан.

– Ты серьезно?

Света кивнула:

– Притворимся, что у меня отошли воды. ― Она нашарила полиэтиленовый пакет в бардачке и стала переливать в него смесь «Ласточки» и «Юпи».

– Желто-розовые? ― Елена отстегнула ремень, видя, что к их седану приближается инспектор ГИБДД.

Света усмехнулась:

– Ой, думаешь, мужики разбираются в этом?

Когда инспектор поравнялся с седаном, Елена опустила стекло и протянула ему документы на машину. Спустя полминуты уставший мужчина монотонным голосом произнес:

– Покиньте, пожалуйста, автомобиль и откройте багажник.

Елена замерла в нерешительности, но не успела она выполнить требование, как Света заохала и вышла из салона. Она держалась за живот и что-то невнятно бормотала, чем вызвала недоумение на лице инспектора.

– Что у вас стряслось? ― подозрительно спро сил он.

– Моя подруга… Она беременна, ― запинаясь ответила Елена. ― У нее схватки.

Инспектор что-то невнятно промычал, а затем добавил:

– Вы тоже покиньте салон и откройте багажник.

Нажав кнопку, Елена увидела в зеркало заднего вида, что Света стоит рядом с инспектором, а из-под подола ее сарафана на асфальт льется желто-розовая жидкость. На лице Светы застыла болезненная гримаса. Продолжая обхватывать живот руками, она содрогнулась, а затем громко крикнула:

– Кажется, у меня отошли воды!

Инспектор едва устоял, когда Света ухватилась за его плечо, изображая, что на нее нахлынула очередная волна схваток. Он застыл, глядя на Свету широко распахнутыми глазами.

Елена бросилась к Свете:

– Простите, но нам срочно нужно добраться до роддома, иначе она родит прямо здесь.

– Да-да, ― лишь ответил мужчина и помог Свете дойти до автомобиля, пока по ее ногам стекал газированный «Юпи». ― Наверное, вам лучше сесть назад, ― предложил он.

– Нет-нет, ― воспротивилась она, ― меня укачивает, ― а затем снова стала громко охать и ахать.

Воспользовавшись моментом, пока инспектор помогал Свете застегнуть ремень безопасности, Елена захлопнула приоткрытый багажник. Когда она запрыгнула на водительское сиденье, шлагбаум поднялся, и «Мицубиси» сорвался с места.

– Ну ты и актриса! ― радостно воскликнула Елена, чувствуя, как отступает тревога.

Посмотрев на приборную панель, она добавила:

– Нужно заправиться.

Однако за час подруги безуспешно объехали несколько автозаправок в поисках девяносто пятого.

Плотные сумерки воцарились за окном. Небо затянуло свинцовыми тучами. Елена припарковалась на выезде из поселка Переяславка рядом с круглосуточным магазинчиком и придорожной забегаловкой, опасаясь, что топливо закончится раньше, чем они доберутся до Хабаровска.

– Я уточню у местных, как долго нам ехать до следующей заправки и возьму что-нибудь попить, а ты купи в магазине что-нибудь перекусить, – попросила Елена.

Минут через пятнадцать, возвращаясь к машине с бутылками «Тархуна» и «Ласточки», она заметила, что у седана крутится невысокий мужчина. Было понятно, что незнакомец пытается вскрыть замок водительской двери. Елена замешкалась, а затем быстрым шагом направилась к машине, стараясь не шуметь. Она не могла допустить, чтобы кто-то угнал машину ее отца. «Мицубиси» с таким скромным пробегом ушлые торгаши обычно перегоняют на запад России и продают втридорога. Отцу же знакомые отдали подержанное японское авто за тысячу двести долларов, что почти вполовину меньше рыночной цены. Единственным недостатком приобретения стала провисающая дверь, которая и заинтересовала злоумышленника.

Увлеченный взломом замка, он не заметил, как к нему вплотную подошла Елена. Увидев, что перед ней подросток, она смело выкрикнула:

– Что ты делаешь? Я сейчас вызову милицию! ― но осеклась, заметив нож в его руках, и попятилась назад, с надеждой скользя взглядом по пустой парковке.

Вдруг что-то прилетело парню в голову, а затем шлепнулось на асфальт плотным коричневым комом. Света уличных фонарей хватило, чтобы Елена признала в «снарядах» пирожные «картошка». Воришка отвлекся, ища глазами нападавшего. Воспользовавшись моментом, Елена с размаху ударила парня по руке бутылкой лимонада. Подросток невольно распахнул ладонь, и нож со звоном упал на асфальт. Елена пнула по рукоятке, и нож скрылся под автомобилем.

Обезоруженный и застигнутый врасплох подросток застыл на месте, бросил короткий взгляд на седан и кинулся наутек, потеряв всякий интерес к недавнему делу. Через секунду рядом с машиной возникла Света, отряхивая руки от крошек пирожного.

– Прости, но всю «картошку» я извела на него. ― Она кивком указала в сторону, где скрылся взломщик.

– Спасибо, – испытывая облегчение, ответила Елена, дрожащими руками открыла дверь и забралась в салон.

Света последовала ее примеру.

Когда «Мицубиси» оказался на дороге и набрал скорость, водительская дверь внезапно распахнулась. Елена успела ухватить ее за ручку и захлопнуть, однако ситуация повторилась, стоило машине снова набрать скорость.

– Кажется, он окончательно сломал замок! – заключила Елена, разворачивая автомобиль обратно в поселок Переяславка. – Вернемся назад. Чем-нибудь заклеим дверь и заодно все-таки перекусим.

Заморосил дождь, когда седан остановился недалеко от уже знакомой забегаловки. Среди инструментов в багажнике Елена нашла изоленту, которой наскоро «отремонтировала» дверь, а затем вместе со Светой они вошли в закусочную. В помещении из динамиков лилась песня «Группа крови» в исполнении Цоя. Редкие посетители заведения даже не обратили внимания на новоприбывших. Света ушла делать заказ, а Елена занимать место.

Она выбрала один из столиков недалеко от симпатичного брюнета, которого заметила, едва вошла в закусочную. Он посмотрел на нее, ощутив на себе ее пристальный взгляд, и улыбнулся. Елена неловко улыбнулась в ответ и перевела внимание на Свету, которая несла в руках чебуреки, чай и газету подмышкой.

Когда в забегаловку вошел новый посетитель, Елена невольно проследила за ним. Незнакомец нахально ударил официантку по ягодицам и расплылся в широкой улыбке.

– Миха, не будь отморозком, ― обратился к гостю брюнет, которого Елена заприметила ранее. ― Я тебя уже заждался. Чего так долго?

– Не наезжай на меня, Дэн. ― Пришедший процедил имя сквозь зубы, садясь рядом с брюнетом. ― Сам девок не клеишь и мне не даешь?!

Света развернула местную газету, не обращая внимания на перепалку, и стала просматривать заголовки:

– «Сын депутата Владимира Буриковского стал жертвой бандитских разборок…» – вслух прочитала она.

Елена проигнорировала новость и встала из-за столика:

– Я в туалет. – Ей пришлось пройти мимо парней, которые вели себя слишком вольготно, словно были хозяевами этой забегаловки. – «Крыша», – подумала она.

Они перешли на шепот, чем привлекли ее внимание.

– Чем ты там занимался на стоянке? – вкрадчиво произнес Дэн.

– Машинку разглядывал. Это пушка. Японская. Седан, и почти новехонький. С дверцей есть небольшая проблемка, но решаемая. – Миха наклонился к собеседнику. – Надо брать! Боссу понравится!

– Видел, чья она?

– Смотри-ка, как идейка тебя зарядила. – Он осмотрелся. – Берем тачку да меняем точку, чтоб не зашиться.

Елена замерла, но больше не смогла расслышать речь собеседников, которые стали говорить тише. Приведя себя в туалете наспех в порядок, она вернулась в зал и заметила, что Миха покинул заведение. Дэн, оставшись в одиночестве, бросился ей наперерез.

– Раньше я вас здесь не видел, но, кажется, у нас один и тот же любимый фильм, – начал он, и Елена оглядела свой топик с постером «Титаника». Может, как-нибудь сходим в кино? – Дэн широко улыбнулся, нервно переступая с ноги на ногу.

Его уверенность словно улетучилась, когда он оказался рядом с ней.

Не желая искушать судьбу, Елена быстро пробормотала:

– Спасибо за предложение, но я спешу, – и рванула с места к подруге, которой одними губами прошептала:

– Нам пора!

Встревоженная Света схватила газету и молча последовала за подругой на улицу, где усилился моросящий дождь. Елена наспех залила в бак бензин из полупустой десятилитровой канистры, которую берегла в запасе, проверила шины и скотч на водительской двери, а затем забралась в салон через пассажирское сиденье.

Когда седан стал выезжать со стоянки, она услышала автомобильный гудок, который словно подавал знак. Волна страха окатила ее. Она посмотрела в зеркала заднего вида, но «хвоста» не обнаружила.

Рассказывая Свете об услышанном в закусочной, Елена стала разгонять автомобиль, надеясь, что топлива хватит доехать до автозаправки в поселке Корфовский. Безлюдную дорогу обступил безмолвный лес. Дождь разошелся.

Как только «Мицубиси» заехал на сопку, двигатель заглох, а из-под капота повалили клубы белого дыма. Седан по инерции скатился вниз. Елена прижала его к обочине и, нажав на тормоза, снова повернула ключ. Машина издала рык, но секунду спустя смолка. – Что случилось? – встревоженно спросила Света. – Кончился бензин?

Елена посмотрела на приборную панель:

– Нет, с ним все в порядке.

– Может, индикатор сломался? – паниковала подруга.

Елена попробовала еще несколько раз завести двигатель, но автомобиль не реагировал. В голову полезли самые скверные мысли. Оказавшись снаружи, она подняла крышку капота и передала подруге фонарик:

– Посвети мне.

– Что ты ищешь?

– Сама не знаю. – Рассматривая внутренности машины, она испытала смятение. – Дым идет отсюда. – Елена указала на радиатор и прищурилась. – Странно, перед поездкой отец все проверил. – Она снова бегло осмотрела механизмы, но внезапно отшатнулась от машины.

– Что такое? – вскрикнула Света, увидев испуганное лицо подруги. – Мы тут застряли?

– Я надеюсь, ты не смешала снова «Ласточку» с «Юпи»?

– Нет.

– Тогда тащи ее сюда. Зальем в радиатор.

– Я не понимаю, – ответила Света.

– С радиатора пропала крышка. Кто-то слил почти весь тосол.

Света ощутила, как ее ноги становятся ватными и непослушными, когда она пошла за бутылкой воды:

– Думаю, тот нахальный блондин сделал это, – буркнула она себе под нос.

– Сколько километров нам осталось до Хабаровска?

– Пятьдесят-шестьдесят.

– Значит, осталось около часа с копейками. – Елена бросила взгляд туда, откуда они приехали, но сопка закрывала обзор. – Если повезет, бензина хватит, но только до города.

– Уверена, что газировка подойдет? – спросила Света, передавая «Ласточку» Елене.

Та пожала плечами. Залив жидкость, она опустила крышку капота и застыла в ужасе. За сопкой блеснул свет фар, а вскоре показался черный джип.

– Кажется, я видела его на стоянке. Живо залезай в машину и достань шокер! – выкрикнула она, закрывая двери изнутри.

– Поехали! Поехали!

Елена снова и снова поворачивала ключ в замке зажигания, но двигатель не поддавался. Джип остановился впереди седана, подпирая его.

– Что будем делать? – встревоженно произнесла Света.

Елена пожала плечами:

– Я постараюсь завести двигатель, а ты ищи шокер. – Она зажгла свет в салоне.

Когда из джипа вышел блондин, Елена узнала в нем Миху. Он вальяжно подошел к седану и постучал в окно. Она приспустила стекло, игнорируя громкий рокот пульса в ушах:

– Да?

– Девчата, мы заметили, что у вас какие-то проблемы.

– Уже все в порядке, спасибо за интерес, – ответила Елена, но прежде откашлялась, чтобы скрыть хрипоту в голосе из-за тревоги.

– Давайте мы проверим вашу тачку. – Он кивнул напарнику, который приближался к «Мицубиси». – Загляни, что там под капотом!

Елена посмотрела в лобовое стекло и встретилась глазами с Дэном. Его рот раскрылся, а брови взмыли вверх, однако он быстро скрыл удивление короткой улыбкой, как в закусочной.

– Не, давай ты. ― Дэн подошел к напарнику. ― Ты у нас Торпеда, да и в «начинке» разбираешься лучше.

– Тебе лишь бы предъявами кидаться, ― недовольно буркнул Миха, но открыл капот.

Дэн проигнорировал слова напарника и обратился к Елене:

– Я смотрю, вы не местные, судя по номерам?

Она кивнула и увидела, как из-под его джинсовки выглянул край оружейной кобуры. Не заметив этого, собеседник продолжил:

– Куда едете?

– В Хабаровск. ― Света замерла в оцепенении и крепко сжала в руках найденный электрошокер.

Елена, не выдержав зрительного контакта с Дэном, осмотрела салон, и ее взгляд уперся в газету, которая в суматохе скатилась с приборной панели на пол. Она вспомнила о словах подруги и прочитала: «Сын депутата Владимира Буриковского стал жертвой бандитских разборок. Станислав Буриковский находится в реанимации в критическом состоянии». Елена старалась бегло ухватить суть статьи и придумать, как использовать информацию.

– Миха, ну как там?

– До Хабаровска не доедут. Нужно загнать тачку на эстакаду и лукнуть в нашей мастерской.

Елена почувствовала, как ее живот скрутило, а в глазах стало темнеть. Она сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Едва Миха опустил капот, она провернула ключ в замке, но двигатель не отреагировал, словно разрядился аккумулятор. Она повторила попытку, но безрезультатно.

– Все очень серьезно, – победоносно заявил Миха. – Отбуксируем вас в нашу автомастерскую и всё поправим. – И он ушел к джипу за тросом.

– Вы можете забрать машину, а нас высадить на ближайшей остановке, – ответила Елена, понимая, что седан окончательно выведен из строя. – Мы очень спешим.

– Вас кто-то ждет? – заинтересованно спросил Дэн.

– Вам что-нибудь говорит фамилия Буриковский?

– Депутат, что ли? – Дэн нахмурился, а Елена опустила окно, стараясь внешне показаться более уверенной.

– Да, его сын, мой двоюродный брат, – лгала она. – Так мы к нему.

В этот момент к ним подошел Миха с тросом в руках.

– Плохой ты лоцман, – осуждающе произнес Дэн.

– Почему же?

– Девчонки к нашему боссу в гости едут.

– К Бурику? – ухмыльнулся Миха. – Да они разводят тебя, интеллигент!

– Тогда откуда, по-вашему, у молодой девушки может появиться японский седан? – В ее голосе звучал вызов. – Машина девяносто первого года. Почти без пробега. Она стоит огромных денег… – В этот момент Елена осеклась, подумав, что ее слова могут лишь раззадорить бандитов.

– Может, ты с каким-нибудь хряком встречаешься, – настаивал он.

– Бурик не обрадуется, если узнает, что вы нас задержали.

– И почему же? – Миха ударил ладонью по крыше.

– Мы везем лекарства для Стаса. Вы должны знать, что он в реанимации. – Елена обернулась к Свете. – Покажи им!

Подруга скинула покрывало с ящиков с антигипоксантами и протянула один из пакетов с раствором Елене, а та передала препарат Дэну.

– Бурда какая-то, – выругался Миха и стал переминаться с ноги на ногу.

– Надо потрещать. – Дэн поманил напарника за собой в сторонку.

Елена смогла расслышать лишь обрывки фраз:

– Не забывай, что волына у меня. – Дэн постучал по поясу, где у него находился пистолет.

С каждой секундой лицо Михи становилось все краснее от злости.

– Проверь «кишки» тачки еще раз, – настаивал его напарник. – Но чтобы в этот раз все было космос.

– В пень. – Миха пнул лежащий на обочине камень, залез в джип и уехал.

Дэн снова подошел к седану:

– Он сейчас сгоняет за тосолом, глянет вашу машину, и вы сможете ехать. – Он замялся. – Только просьба, не говорите Бурику, что мы задержали вас. Есть бумага с ручкой?

Елена достала из бардачка записную книжку и передала ее собеседнику. Он что-то написал и вернул назад:

– Мой номер. Может, все-таки сходим в кино?

– Может. – Она фальшиво улыбнулась.

Спустя четверть часа Миха вернулся и сделал все, о чем его попросил Дэн. Двигатель «Мицубиси» завелся, и бандиты сопроводили седан вплоть до больничных ворот.

Когда их джип скрылся из виду, Елена и Света вошли в здание нейрохирургического отделения. Они наскоро объяснили дежурному врачу цель своего визита и в несколько подходов передали ему все ящики с антигипоксантами. Получив в ответ скупые слова благодарности, они вышли на улицу, где уже утих дождь.

Седан словно подмигнул им, когда от его фар отразился свет луны, выглянувшей из-за туч. Елена и Света переглянулись и обессиленно рухнули в объятия друг друга. Они плакали от счастья, что путешествие осталось позади, позабыв о том, что через пару недель им предстоит обратная дорога домой.

Герпетический энцефалит… Оксана еще раз повторила диагноз. Незнакомые слова перекатывались по языку. Колючими ледяными ежиками продирались по горлу, резали внутренности. Врач отошла к окну, давая Оксане возможность осознать свои слова и смириться с услышанным. С чем она должна смириться? С тем, что ребенок никогда ее не узнает? Никогда не встанет на ноги?

Тусклые солнечные лучи проникали сквозь светлые шторы. Желтый резиновый утенок на столе был единственным ярким пятном в бело-сером интерьере больничной палаты. Недавно в кроватке еще стояли маленькие иконки, но Василий Григорьевич отругал ее и заставил убрать. «Ты еще черный платок принеси и лягушачью лапку. И молитвы читай три раза в день». В тот момент Оксана испуганно подняла глаза. Откуда он знает? Хотя если бы знал, то сказал бы не «три раза в день», а… перед утренним обходом, после обхода, перед процедурами, после, перед едой, после… Раз двадцать в день получается.

Панцирная кровать жалобно скрипнула. Накрыв голову подушкой, Оксана легла и поджала ноги к груди. Никого не видеть, ничего не слышать, ни на что не реагировать. Просто лежать и умирать.

Как пережить еще раз потерю любимого человека? Всего пять месяцев прошло с того дня, когда Игоря привезли из Грозного в цинковом гробу. В тот день Генка, друг Игоря, не отходил от нее. Боялся, что Оксана что-нибудь с собой сделает. Она бы и сделала, если бы не Сереженька. Малыш тогда так сильно стукал ножкой в живот, будто хотел сказать, что она не одна. Разве она могла причинить ему боль? Ведь пока Сереженька с ней, Игорь не умер.

Она даже не кричала, не плакала. Стиснула зубы и внушала себе, что она не одна. Пока Сереженька с ней, Игорь не умер. Просто он теперь живет внутри нее.

Перед уходом Генка протянул ей листок с номером телефона. «Звони, если будут совсем кранты. Ну или проблемы какие перетереть». Оксана засунула листок в кошелек и так ни разу и не позвонила. С тех пор как родился Сережа, в ее жизни снова появился смысл. А про Генку соседки поговаривали, что стал он бандитом.

– Оксана, – голос Раисы Захаровны вернул ее в реальность, – ты слушаешь, что я говорю?

Нет. Оксана ни слова не услышала. Помотав головой, она постаралась сосредоточиться. У нее будут еще дети? Это врач о чем? Написать отказ от ребенка? Оставить сына в доме инвалидов? Там спе циалисты?

В голове зашумело. Горло сдавила судорога. Резко открыв глаза, Оксана глухо втянула носом воздух. Только не сдаваться. Всего месяц назад ее малыш был самым красивым, самым здоровым на свете ребенком. Глазки цвета густого карамельного соуса, губки бантиком. И все рухнуло в одну ночь.

Саня

Дышу часто, будто только пробежал с полной выкладкой марш-бросок. Рубашка мокрая от пота. Привожу себя наспех в порядок. Застегиваю верхние пуговицы и затягиваю узел галстука.

– Как думаешь, гости еще не разошлись? – Марина отпивает шампанское из зеленого горлышка. В глазах безумие и отвага. Шелковый лоскут разорванного рукава черной рубашки полощется по ветру, обнажая синяки на смуглой коже. Фата на растрепанных волосах съехала набок.

– Думаю, еще ждут. – Смотрю на подол черной мини-юбки Марины. – Эти ублюдки точно не тронули тебя?

– Нет. Уроды, конечно. Тридцать кусков! Цена моей жизни – пятнадцать твоих зарплат. – Марина достает из-за широкого пояса смятую красную пачку сигарет.

– Ты как, вообще, к ним попала? – Достаю зажигалку и щелкаю колесиком. – До свадьбы невеста дома сидеть должна. Не показываться никому.

– Ты в Ветхом Завете это вычитал? – Марина пускает дым кольцами. – С девичника возвращалась. Скрутили и затолкали в «девятку» красную, с черным крылом…

– Что же со страной сделали, пока я по горам бегал?

В подъезде царил утренний полумрак, за окном птицы уже начинали подавать голоса, предвещая жаркий день.

Давид Ионович, тяжело дыша, с трудом открыл входную дверь, из последних сил ввалился в темную прихожую. Состояние ухудшалось стремительно. Появился озноб, голова болела невыносимо, сердце выпрыгивало из груди. Мужчина оперся на подзеркальный столик, приложил руку к груди.

– Доченька… Стас, – жалобно позвал он.

В конце коридора появилась высокая девушка в белой ночной сорочке.

– Папа? – сонно сказала она. – Ты так рано. Что случилось? – выкрикнула она, разглядев наконец спросонья сгорбленную фигуру отца. – Стас! – позвала она в сторону спальни. – Сюда! Папе плохо!

Она бросилась к отцу, помогая ему сесть на стул, и дрожащими пальцами расстегнула воротник его рубашки.

– Ничего, ничего, – бормотал Давид Ионович. – Это давление. Нужно таблетки.

– Какие таблетки? – в слезах выкрикнула девушка, метнулась в ванную и раскрыла шкафчик с аптечкой.

– Нитроглицерин дай, – услышала она голос мужа. – И тонометр неси, в темпе давай. Давление нужно измерить.

– Давид Ионович, как вы? – Стас подошел к свекру и внимательно посмотрел на него. Повернулся к телефону и набрал 03.

– Алло, скорая? Мужчине плохо, шестьдесят пять лет, да. Одышка, боль в сердце, что еще? Озноб. Дали нитроглицерин. Давление? Сейчас меряем. Адрес Ленинский проспект…

Марина подбежала к отцу и засунула ему в рот крошечную прозрачную таблетку.

– Под язык! – скомандовала она и начала натягивать на руку манжет тонометра.

– Стас, доченька, магазин ограбили… бандиты в масках, всё вынесли, а сам ларек подожгли, – пробормотал, задыхаясь Давид Ионович.

– Били? – повернулся к нему Стас.

– Целый я, переволновался сильно… вот и давление прихватило. – Отец глубоко вздохнул и снова положил руку на сердце.

– Ну папа! Успокойся, ну пожалуйста, – сказала со слезами в голосе Марина, продолжая надувать манжет.

Послышался звук спускаемого воздуха.

– Хрен с ним, с магазином! – рявкнул Стас. – Давление какое?

Давид Ионович всхлипнул.

– Высокое, очень! – сказала Марина. Где-то двести на сто пятьдесят.

– Что значит где-то… – прошипел Стас.

Он отодвинул Марину, воткнул в уши стетоскоп, присел перед Давидом Ионовичем и снова начал надувать манжет тонометра.

Бригада скорой приехала на удивление быстро. Жилистый усталый врач с впалыми небритыми щеками в бело-сером халате и совсем юная медсестра с большими испуганными глазами. Врач и Стас перенесли мужчину на диван в гостиную. Врач быстрым движением хрустнул ампулами и сделал пару уколов. Медсестричка еще раз измерила давление.

Марина сидела на корточках возле отца и то хватала его за руку, то пыталась погладить по волосам.

– У него гипертонический криз, нужно наблюдение, на месте решат, нужно ли в реанимацию, – сказал врач Стасу. – Мы доставим его в приемное отделение, там решат. Иди в машину, зови Иваныча с носилками, – повернулся он к медсестре.

Та кивнула и вышла.

– Папочка! – заплакала Марина.

– Марина, все будет хорошо, – еле слышно отозвался Давид Ионович.

– Я еду с ним! – Марина вскочила, выбежала из комнаты и вернулась с джинсами в руках.

– Может вам успокоительного дать, девушка? – повернулся к ней врач.

Она отрицательно замотала головой.

– Марина, успокойся, – приобнял ее Стас. – Я сам поеду и все устрою, оставайся дома, тебе еще в институт сегодня ехать.

Гремя носилками, в комнату ввалился мужчина в грязном синем халате. Резко запахло табаком.

– Куды покласть? – спросил он у врача.

– Вот так, Иваныч, ставь. Нет. Разверни, – командовал тот.

Врач и Иваныч ловко переложили отца на носилки.

– Отойди, дочь, не путайся под ногами, – прикрикнул на Марину Иваныч.

Он поплевал себе на ладони и ухватился за ручки носилок.

– Дайте я. – Стас вежливо отстранил усталого врача и ухватил носилки с другой стороны. – Давай, Иваныч, вперед, – скомандовал он водителю скорой.

Врач пожал плечами, достал из нагрудного кармана сигарету без фильтра.

– Аккуратней – углы, – сказал он.

Марина, всхлипывая и икая, смотрела, как Стас и водитель скорой аккуратно спускают по лестнице носилки с отцом. Потом девушка захлопнула дверь, бросилась на кухню, пододвинула табуретку к шкафчику, влезла и, балансируя на цыпочках, зацепила с самой верхней полки красную в белый горошек жестяную банку с надписью «Сахар». Цепляясь ногтями за крышку, открыла, запустила пальцы в горох и вытащила пачку сигарет «Мальборо» и зажигалку. Не слезая с табуретки, прикурила и глубоко затянулась.

Через полчаса после отъезда скорой Марина все еще сидела на кухне. Дымился кофе на столе и сигарета в пепельнице из-под банки Nescafe. Перед девушкой стоял большой красный телефон с белым диском.

– Бедный папа! – всхлипывала девушка в трубку, нос и глаза у нее были красными, длинные черные вьющиеся волосы растрепались. Она уже успела надеть белую футболку с Микки Маусом и короткие шорты.

– А ведь мы ему со Стасом все время говорили, не нужно лезть в бизнесмены! Он же ученый, занимался бы своими разработками. Но нет, блин, полез в коммерцию… – Стуча зубами Марина отпила кофе, затянулась сигаретой и продолжила: – Он всегда говорил, хочу, чтобы у Мариночки все было самое лучшее… и когда работал в НИИ радиоэлектроники всегда покупал мне платья импортные, игрушки… да-да и жвачки, видишь, ты помнишь… – Девушка кивнула. – Ну вот, а с папой в больницу поехал Стас, сказал, что все уладит там. Развод отменяется? Да нет… не отменяется! – Марина вспыхнула. – А ты сама как считаешь? Как я могу жить с человеком, который врет? Так, Свет, не умничай, ты моя подруга, а не его! – Марина покрутила сигарету между пальцев и еще раз затянулась. – Помнишь, – продолжила она, – я нашла у него в сумке вещи… дорогие… черный костюм и водолазку, да… Сказал, что это с работы… да вещдоки, блин, или что, так вот, вчера он пришел поздно, разит дорогим парфюмом… мужским, Свет, а в кармане… да, я лазила по его карманам… нашла пачку долларов и очки… в очень дорогой оправе…

В этот момент в дверь позвонили.

– Ой, кто-то пришел, – быстро сказала Марина и бросила трубку.

Трясущимися руками она затушила сигарету, отставила пепельницу на подоконник, задвинув ее за цветочный горшок, и выпорхнула из кухни.

На пороге стоял, тяжело дыша, грузный мужчина с седой всклокоченной бородой в больших очках и бейсболке USA. Клетчатая рубашка с короткими рукавами под мышками была мокрой, в руках он вертел засаленную коричневую борсетку.

– Здравствуйте, дядя Натан.

– Здравствуй, здравствуй, Мариночка! Отец где? – спросил он.

– Пройдите на кухню, – ответила Марина.

Дядя Натан прошаркал на кухню и без приглашения приземлил свой объемный зад на табуретку, достал из борсетки огромный носовой платок, вытер лицо, им же протер и очки.

Марина открыла пошире окно. Натан ядрено вонял своими подмышками.

– Папу отвезли сейчас в больницу, – сказала девушка и всхлипнула. – Стас поехал с ним.

– Ай-ай-ай! – закудахкал мужчина, качая го ловой. – Водички налей мне, Мариночка, – попросил он.

Марина взяла стакан и налила воду из-под крана. – У него вообще-то давление повышалось иногда, а здесь вот криз гипертонический… – Марина протянула стакан Натану.

Одним глотком мужчина выпил воду и вернул стакан Марине.

– Это потому… что магазин этот чертов ограбили! – Слезы опять навернулись девушке на глаза. – Да, Мариночка, ограбили, – закивал мужчина. – Забрали и товар, и деньги. Будку, саму будку подожгли, сволочи, ни черта от нее не осталось… на смене Давида, он один там был, бедолага.

– У вас же крыша есть, дядя Натан, как так могло получиться? – спросила Марина и поставила чайник на плиту.

– Крыша да, крыша есть, – сказал Натан. – И я с ними уже связался, они отвечают, что это залетные какие-то ребята и они их не знают. – Он заерзал на табуретке. – Не знаю, как и быть… я-то сейчас только оттуда, крыша наша расстроилась шибко. Мы же с Давидом у них в долг брали, под магазин-то. А они теперь занервничали и долг прямо сейчас просят вернуть. Ну как просят, сама понимаешь… бандота, – шепотом добавил он.

– Папа сейчас, может, вообще в реанимации! – выкрикнула Марина. – Подождите, а какие деньги в долг? Он нам по поводу долга ничего не го ворил… – Десять тысяч долларов, – выпалил Натан. – По десять тысяч… свою-то часть я как-то наскребу, а вы уж думайте, как за отца отдавать.

– Да вы что? – тихо сказала Марина, усаживаясь на стул. – Дядя Натан, дорогой, да откуда у нас такая сумма? У меня ставка в институте триста пятнадцать рублей в месяц, у Стаса в конторе чуть больше с премиями. – Ну, у папы что-то отложено, где-то долларов пятьсот.

– Ай-ай-ай, ну вот так-то, – качал головой Натан. Нависшую в кухне тишину прорезал свист чайника.

Марина встала, машинально приготовила чай и поставила чашку перед Нататом.

Он положил в чашку четыре ложки сахара с горкой, помешал и громко отпил глоток.

– У вас же квартира эта приватизированная? – спросил он, разглядывая настенный календарь с девушками в розовых лосинах.

– Ну да, папа приватизировал на мое имя… – ответила Марина.

– Ну так, Мариночка, что ж тогда переживать! Можно же квартиру продать! – воскликнул Натан, подпрыгивая на табуретке.

– Как это продать квартиру? – опешила Марина. – А где же мы будем жить?

Мужчина, кряхтя, поднялся.

– Купите себе другую, сейчас рыночная экономика – все покупается и продается. – Он вышел из кухни, Марина пошла за ним.

Переваливаясь и отдуваясь на каждом шагу, мужчина по-хозяйски зашагал по длинному коридору. Заглядывал в комнаты и что-то бормотал под нос.

– Комнаты квадратные, раздельные, стена несущая…. – Он похлопал по стене коридора. – Замечательно!

Марина как тень следовала за ним.

– А здесь?

– Здесь папин кабинет, он же всю жизнь радиоэлектронике посвятил…

– А там что? – Натан стукнул костяшками пальцев по двери.

– Там? Кладовка.

– Ну и отлично, потолки три метра?

– Три с половиной…

Мужчина еще покряхтел, поохал, осматривая санузлы.

– Ну-у-у-у старенькое уже, менять все, конечно, нужно, – бормотал он.

Вернулся обратно на кухню и снова приземлился на табурет.

– Вот что, Мариночка! – Мужчина, отдуваясь, отпил чай.

Марина с трудом сдержала приступ тошноты.

Натан порылся в борсетке и достал узкий блокнотик и пузатую авторучку.

– Кхм, кхм, какой здесь у вас общий метраж? – деловито спросил дядя Натан и щелкнул ручкой.

– А… – начала Марина, но потом осеклась, глядя на ручку.

Щеки ее резко покраснели, она встала, достала из-за горшка пепельницу, взяла сигарету и закурила.

– Где-то сто двадцать метров… – сказала она, выпуская дым.

– Кхм, славненько! – Натан повернулся к девушке, провожая взглядом сигаретный дым. – Не знал, что ты уже куришь… – добавил он, отворачиваясь.

– Ваша правда, дядя Натан, день – полный сюрпризов, – ответила девушка.

– Мариночка, смотри, квартиру вашу можно быстро подать за… эээ… ну тридцать тысяч долларов, да, можно и дороже, квартира хорошая у вас, но это дольше. А так! У меня и покупатель, кажется, найдется. Думаю, этот… из нашей крыши и выкупил бы. А что? Смотри, он даст как раз залог десять тысяч, вы подпишете договор – и в расчете, а потом и остаточек отдаст… И все чики-пики, как говорится!

– Ой… нужно же подумать, – сказала Марина, затушив сигарету. – Давайте я запишу ваш номер телефона. Можно вашу ручечку?

Мужчина протянул ей ручку. Марина ухватила ее и заметалась по кухне.

– Ну где же, где?

– Что ты мельтешишь? – Натан покосился на Марину.

– Блокнот мой.

– Возьми вот… листик, – сказал мужчина и начал было вырывать лист из своего блокнота.

Но Марина уже выскочила из кухни. Вернулась, держа в руках маленький красный блокнотик. Она села за стол и записала номер.

– Дядя Натан, а как зовут эту вашу крышу, ну… чтобы знать, как обращаться…

– Лёша Мазур, – почтительно продекламировал мужчина.

– Мазур. Понятно, вот. – Девушка протянула Натану ручку.

– Значит так, Мариночка, я вот сейчас поеду и переговорю с ним, с Мазуром, – ответил мужчина, встал с табуретки и вышел в коридор.

– Дядя Натан, я же не могу такие решения принимать сама, я должна это обсудить с папой и со Стасом… – сказала Марина ему вслед.

– Обсуждайте, конечно, только помни, что сроки, сроки горят. Там люди серьезные, а Стаса своего, следователя, ты особо не вплетай, бандиты их не уважают и не боятся, у них вход свободный в самые верхние кабинеты в его конторе, – сказал Натан, указывая пальцем в потолок. – Всё, ушел. – И мужчина громко хлопнул входной дверью.

Марина встала у зеркала и обхватила голову руками. Мысли лихорадочно кружились в голове и никак не хотели выстраиваться в логическую последовательность. Нужно было что-то делать и как можно быстрее, поймать для начала хоть какую-то внятную идею.

В этот момент на подзеркальном столике резко зазвонил телефон. Марина вздрогнула, отсчитала три звонка и сняла трубку.

– Мариш, – раздался тихий голос Стаса. – Я уже уехал из больницы, папа в стационаре, палата хорошая, я договорился, не волнуйся.

Марина всхлипнула и выпалила:

– Приходил сейчас дядя Натан, ну, папин партнер, на них бандиты долг повесили по десять тысяч долларов!

– Какой еще долг, отец ничего не говорил про долги, – сказал Стас.

– Ну вот, сюрприз, Натан предлагает, что некто Мазур, их крыша, купит нашу квартиру за тридцать тысяч и из них погасит долг… и от папы отстанут…

Марина услышала, как Стас глубоко вздохнул.

– Что делать-то будем? – со слезами в голосе спросила она.

Стас молчал.

– Стас?

– Да. Я сегодня буду на задержании, вернусь очень поздно, – ответил наконец муж. – Так что ты спать ложись, не жди меня. – Он еще помолчал, потом добавил: – С Натаном позже решим.

Она в ответ всхлипнула:

– Стас, Натан сказал, что у этого Мазура выход на самый верх… у вас там…

– На какой верх, Марин? – Стас громко засмеялся.

Марина в слезах бросила трубку и спрятала лицо в ладонях.

«Смешно ему…» – подумала она.

Марина расчесала волосы и прямо в тапочках выскочила на лестничную площадку. Позвонила в дверь напротив. Звонить пришлось несколько раз, прежде чем дверь наконец открылась – и выглянула девушка с белой маской на лице, в чалме из полотенца и шелковом красном халатике, во рту у нее дымилась тоненькая сигарета.

– Заходи, – хрипло скомандовала она, пропуская Марину внутрь.

Квартира вкусно пахла сигаретами и духами. С тех пор как Света отправила своих родителей на место постоянного проживания на дачу в Переделкино, она сделала в квартире современный ремонт. Вместо дверных проемов – арки, а по бокам от них бронзовые бра. На стене прихожей красовались фотообои с пальмами на песчаном острове и океаном, сливающимся на горизонте с голубым небом.

На кухне кривлялся клипами MTV маленький японский телевизор.

– Ну и кто там приходил? – спросила девушка, затягиваясь и выпуская дым прямо на Марину.

– Дядя Натан приходил, папин вонючий партнер, – со злостью выпалила девушка, глаза ее снова наполнились слезами, а щеки ярко вспыхнули.

Марина приземлилась на угловой диванчик возле холодильника.

Света внимательно посмотрела на подругу, стряхнула пепел в тяжелую бронзовую пепельницу в виде голой девушки.

– Давай-ка по рюмахе амаретто? – предложила хозяйка, доставая из шкафчика темную бутылку и две пузатые рюмки.

Марина кивнула. Девушки чокнулись и отпили по глоточку сладкий тягучий напиток со вкусом миндаля.

Света облизала губы:

– Ну и чего он хотел?

Глаза Марины опять заволокли слезы, она помахала перед собой рукой, как будто это из-за дыма, и допила разом всю рюмку.

– Сказать, что папа и мы влетели на десять кусков зеленых.

Света присвистнула и подлила подруге еще.

Марина снова выпила и достала сигарету.

– Короче, магаз папин сегодня ограбили, даже будку сожгли… ну ты в курсе, а их крыша… там есть некий Лёша Мазур. Так вот выяснилось, что папа и дядя Натан, ну партнер папы, должны теперь отдать этому Мазуру по десять штук.

Света задумчиво почесала подбородок, она так и сидела с маской на лице, похожая на мумию.

– А я, по ходу, знаю этого Мазура… Причем очень даже хорошо. Они нас вызывали в баню… Ну через Сёму. Заплатили, кстати, хорошо, по двести до утра. И я с ним и общаюсь теперь… ну, время от времени.

Света посмотрела на свои пальцы, перепачканные белой маской.

– Тьфу блин, сек, – сказала она и выбежала из кухни.

Марина налила себе еще полрюмки ликера, не торопясь выпила. Она выкурила всю сигарету, когда вернулась Светка с розовым свежим личиком, взбивая руками влажные рыжие волосы.

– Десять кусков бакинских – приличная сумма, – сказала Света. – Я бы могла тебе занять, ну-у-у-у-у полторы где-то…

– У меня другая идея есть, – выдохнула Марина. – Ты можешь меня с ним… ну с Мазуром свести?

– Натурой, что ль, хочешь отдать? – Света усмехнулась, хитро щуря глаза.

– Посмотрим, – ответила Марина.

– Вечером они всегда ужинают в гриль-баре «Мечта», а потом как пойдет.

– Это на углу, возле гастронома? – спросила Марина.

Света кивнула. Девушки какое-то время молча смотрели на экран телевизора, где Мадонна в черной маске на глазах съезжала с шеста на пьедестале.

– Слушай, а зачем тебе Мазур… – сказала наконец Света, – он же так… мелкая на районе сошка… будет включать важность, а по ходу не решит ничего.

– Какие предложения? – спросила, не глядя на подругу, Марина.

– Может, тебе к смотрящему вообще подкатить?

– Свет, ты сама прекрасно знаешь, что я в этом районе вообще не тусуюсь, – ответила Марина. – Здесь, блин, Стас работает. Палево…

– А что здесь палевского? Правда, смотрящий этот какой-то странный. Я его на районе не встречала. И вообще про него мало что известно, женат, не женат – темная лошадка. Может, вообще голубой…

– Что он решит, Свет? Долг спишет, что ли?

Света пожала плечами.

– Вот то-то, давай Мазура попробуем пробить, – решила Марина.

Света, на ходу запахивая поглубже халатик, выпорхнула из кухни и вернулась, держа в руках трубку сотового телефона. Она присела и протерла краем рукава желтый дисплей. Потыкала в кнопки. – Але, Лёшик, дорогой, перезвони, пожалуйста, очень нужно! – быстро выпалила она в трубку и отключилась. Потом закинула ногу на ногу и важно закурила.

Через полминуты ее трубка запиликала.

– Да-а-а, привет, котик! – замурлыкала Света. – Здесь с тобой девушка одна хочет познакомиться, красивая. Ты как?

Вдруг улыбка соскочила с ее лица.

– А зачем это ты ему так срочно понадобился? Ну да. А где ты будешь? А-а-а-а, ну ладно, звони… – задумчиво сказала Света.

– Ну? – нетерпеливо спросила Марина.

– Короче, Мазура вечером на беседу вызвал смотрящий… говорит, что как-то странно это… перезвонит мне, как освободится… – Света снова взлохматила себе волосы. – Что делать будем, подруга?

– А где встречаются? – спросила Марина.

– В «Найт Флайт».

Марина засмеялась.

– Вот так сюрприз, Свет. Ну что ж, съездим в «Найт Флайт».

Марина вернулась домой, позвонила в институт и отпросилась на сегодня, рассказав о том, что случилось с отцом. Потом приняла душ, включила музыку и металась по квартире, пытаясь себя как-то настроить на предстоящий вечер. Она несколько раз порывалась написать записку для Стаса, но формулировка: «Стас, не волнуйся, я со Светой» выглядела крайне подозрительно. Девушка скомкала записку. Зазвонил телефон.

– Мариночка! – бодро начал Натан. – Я поговорил с Лёшей Мазуром, он согласен купить вашу квартиру за тридцать тысяч, из них сразу списать долг. Документики мы набросали, расписочку напишем с тобой, ну и ладушки.

– Дядя Натан, я поговорила со Стасом, он, вроде как, согласен, а папу тревожить не будем. Сами как-нибудь решим.

– И правильно, Мариночка, не нужно его сейчас беспокоить… пусть себе выздоравливает…

– Вы завезите мне документы, я посмотрю, а потом встретимся и подпишем, хорошо?

– Привезу, конечно, минуток через двадцать буду!

Ровно через двадцать минут пунктуальный Натан, благоухая на весь подъезд, стоял на пороге и протягивал Марине стопку бумаг.

– Та-а-ак… – Марина, не приглашая Натана войти, просмотрела бумаги. – Так… а вот здесь… – Она тыкнула пальцем. – Дядя Натан, у вас ручечка с собой?

– Конечно! – Натан открыл борсетку, запустил туда пятерню и протянул Марине уже знакомую пузатую ручку, влажную от потных рук.

– Спасибо, секундочку, – процедила девушка и скрылась в квартире.

Вскоре она показалась в дверях:

– Вот ваша ручка, дядя Натан. Вечером позвоню вам.

– Звони, Мариночка, звони, – сказал Натан, вытирая лицо платком.

Марина захлопнула входную дверь, схватила с подзеркального столика пузатую ручку и щелкнула кнопкой.

В половине пятого Марина сидела в спальне у Светы (в красных ажурных трусиках и бюстгальтере) на огромной не застеленной кровати с черным шелковым постельным бельем. Эта кровать была у Светиных родителей, еще когда они с Мариной были школьницами. Правда, постельное белье тогда было попроще.

Света потрошила свой шкаф и скидывала на кровать платья, чулки, полупрозрачные блузки, широкие лакированные пояса и миниатюрные юбки размером с пояса.

– Давай, Марго, ну не тупи, время же.

Марина аккуратно подняла кончиками пальцев кожаные шортики.

– И правда, – сказала она, встала и подошла к шкафу, к своему отделению Светиного шкафа.

Подвигала наряды на плечиках и наконец выбрала серебристое тонкое стрейчевое платье. На плечиках оно казалось узким и маленьким, как платье для большой куклы.

– Звезда! – прокомментировала Света, натягивая на ногу чулок.

Марина еще порылась в ящике и выудила тончайшие колготки телесного цвета.

– Лакированные или бархатные? – спросила она подругу, выставляя из шкафа две пары туфелек. – Мне вот эти нравятся, с бантиком, – сказала Света, указывая пальцами с сигаретой на лакированные лодочки, пепел с сигареты отвалился и упал на ковер.

– Ладно, – ответила Марина и выбрала бархатные с тонким каблуком. – Свет, ты здесь своими сигаретами вещи испортишь, а то еще и пожар устроишь.

– Ой, – отмахнулась в ответ подруга, но затушила сигарету в пепельнице.

Марина грациозно и аккуратно натянула колготы, извиваясь влезла в обтягивающее платье и, откидывая назад волосы, покрутилась у зеркала.

– Шикарная цаца! – одобрительно воскликнула Света.

Она натянула коротенькую черную юбку и схватила прозрачную белую блузку.

Девушки переместились к трюмо, где были разложены тени, румяна, тушь, помады, тональники. Марина выбрала тени цвета металлик и красную помаду, подчесала немного и без того пышные волосы и сбрызнула лаком.

Потом на кухне они выпили еще по парочке рюмок амаретто для настроения, закусили шоколадными конфетами.

В начале девятого Света и Марина, благоухая «Шанелью» и сверкая блестками на кожаных коротеньких куртках, выпорхнули из такси у входа со светящейся круглой желтой вывеской Night Flight. Девушки подошли к суровым охранникам в форме и фуражках. Один из них в этот момент бесцеремонно отодвинул компанию шумных подвыпивших мужчин.

– По какой причине, уважаемый, вы нас не запускаете?! – визжал один из мужчин.

– По причине того, что вы не прошли фейсконтроль! – рявкнул охранник, но вдруг увидел Марину, и лицо его расплылось в улыбке.

– Марго, приветствую! – уважительно сказал он, отдавая честь. – Не ожидал сегодня тебя увидеть.

– Привет, Паша! – Марина приобняла охранника. – Паш, сегодня ко мне подъедет один дядечка, стремный вонючка Натан, он по бизнес-вопросу, так что ты уж запусти его, пожалуйста, и ко мне подведи, чтоб не потерялся. – Она ловко засунула свернутую зеленую купюру в нагрудный карман охраннику.

– Сделаем! – ответил охранник, хлопнул по своему карману и распахнул перед девушками дверь.

В полутемном зале было немноголюдно. Тусовка начиналась здесь гораздо позже. Сейчас же музыка играла приглушенно. Слышался смех, звон посуды, какой-то финн в белой рубашке со сдвинутым набекрень галстуком громко распинался перед своими друзьями, еще несколько компаний тихо сидели за столами. Энергично сновали официанты. Несколько из них приветливо кивнули Марине.

Девушки присели у барной стойки. Бармен в белой рубашке и черной бабочке сразу подскочил к ним.

– Как всегда, Миш, – сказала Марина, выкладывая на стойку пачку сигарет.

– А подруге? – спросил бармен, поджигая Свете сигарету.

– Как и мне, – ответила девушка.

Бармен кивнул и достал из холодильника бутылку шампанского, разлил в высокие бокалы, кинул туда пару ягод клубники и поставил перед девушками.

– За нас! – сказала Света, девушки чокнулись и отпили шампанского.

Смуглый невысокий мужчина, похожий на итальянца, в очках с затемненными стеклами перехватил взгляд Марины и приветственно поднял свой бокал с пивом. Марина повернулась к подруге.

– Есть здесь этот Мазур? – тихо спросила она.

Света огляделась, игнорируя подмигивания «итальянца».

– Вон там, за самым дальним столиком, – прошептала она в ответ и прыснула. – Сидит, как школьник перед экзаменом, никогда еще не видела его таким, никого вообще не замечает.

Марина быстро взглянула на столик, достала из сумочки блокнот и сотовый телефон.

– Дядя Натан, я готова все ваши документики подписать, сможете сейчас подъехать? Да. Пишите адрес. Тверская семнадцать, бар «Найт Флайт». Жду. – Она нажала отбой и достала из пачки сигарету. Бармен моментально поднес ей зажигалку. Девушка кивнула и залпом допила шампанское.

В этот момент в зал зашли четверо коротко стриженных парней, они оглядели помещение, двое остались у входа, а двое встали возле столика, за которым сидел Мазур. Затем в бар быстро вошел мужчина в черном костюме и сел за столик, спиной к девушкам.

– Смотри, это, наверное, смотрящий подкатил, – прошептала Света.

Марина глубоко затянулась.

– Подождем, – сказала она.

К столику смотрящего и Мазура подошел официант.

Девушки выпили еще по бокалу шампанского. Бар потихоньку наполнялся. Рядом с «итальянцем» уже громко смеялись, сверкая зубами, две кудлатые девицы, бармен поставил перед ними два замысловатых многоцветных коктейля с треугольниками ананаса на стенках бокалов. Марина глянула на часики.

– Пора, – сказала она Свете, спрыгнула с барного стула и, закидывая сумочку на плечо, пошла к столику, где сидели Мазур и смотрящий.

– Привет, мальчики! Не помешаем? – улыбаясь спросила Марина, приобняв Свету.

– Девушки, мы сейчас немного заняты… – ответил мужчина в черном костюме.

Марина взглянула на его лицо и похолодела. Света хотела что-то сказать, но, увидев смотрящего, так и осталась с открытым ртом. Мужчина молча указал им на свободные стулья.

Это был Стас.

Марина и Света аккуратно присели за столик. Мазур усмехнулся.

Подскочил официант.

– Марго, что будете заказывать? – обратился он к Марине. Бледная девушка неопределенно мотнула головой.

– Понятно, – ответил официант и быстро отошел.

– Ну рассказывайте, девушки, как дела? – спросил Стас, сверля Марину глазами.

Света дрожащими руками зажгла сигарету.

Официант поставил перед девушками бокалы и налил шампанского. В этот момент охранник Паша подвел к столику Натана, им перекрыли дорогу охранники смотрящего.

– Марго, передаю дядечку, как и просила! – выкрикнул Паша и подтолкнул смущенного Натана к столику.

Стас кивнул, и охрана подвела и усадила Натана за стол. Тот огляделся, кивнул Стасу и Мазуру, потом достал из борсетки скомканный платок и вытер лицо и очки.

– Ну вот, все в сборе, – сказала Марина и повернулась к Стасу. – Вы же смотрящий, правильно?

Стас не мигая молча смотрел на нее.

– Тогда я очень прошу вас выслушать меня. – Она отпила шампанского и облизала губы.

– Мы все тебя внимательно слушаем, – ответил Стас.

– Сегодня ночью какие-то отморозки ограбили и подожгли магазин моего отца, он теперь в больнице. – Марина всхлипнула и продолжила более уверенно: – Вот этот парень, Мазур, был у папы и его партнера, дяди Натана, крышей. И оказался такой херовой крышей, что вообще не в курсе, что кто-то налетел на магазин, более того – выяснилось, что папа и дядя Натан занимали у него деньги на магазин, и должок свой, десять тысяч долларов, он требует прямо сейчас. – Марина достала сигарету и закурила. – Но нас выручил дядя Натан! Он предложил такую идею: мы продаем нашу квартиру Мазуру за тридцать тысяч долларов, а он погашает долг и потом возвращает еще двадцать тысяч. Правильно?

– Да-да, всё так! Хорошая сделка, я считаю, мы всё как раз обсудили сегодня. Вот и документики Мариночке передал, расписочку, конечно, напишем, всё по правилам, – закивал дядя Натан.

Мазур ничего не ответил. Он сидел, откинувшись на стуле, скрестив на груди руки.

Стас, подняв бровь, стучал пальцами по столу.

Марина вытащила из сумочки пузатую ручку и щелкнула ею.

«Ты, Леха, вот что, – послышался из ручки голос Натана. – Забираешь тридцатку зелени – это тебе, и парням там своим отдашь за нападение, мне квартиру переписываем, как мы и договаривались».

«Хорошо», – ответил голос Мазура.

– Это какая-то хрень! – подскочил Мазур. – Я такого не говорил, ничего не знаю, подделка какая-то!

Стас жестом усадил его обратно.

– Это не хрень, это папина разработка еще времен его работы в НИИ. Ручка-диктофон! Срабатывает на запись только на речь. Сутки без подзарядки. И ты, Леша, там много чего наговорил. Тебе хватит.

Стас усмехнулся.

– Когда сегодня к нам пришел дядя Натан и достал точно такую же ручку, я сразу поняла, что это он заказал ограбление магазина. Папа сам никогда никому бы не дал ее, всегда носил только при себе.

– Что делать теперь будем? – наконец подал голос Стас, глядя на Мазура.

За столом воцарилось молчание. Подбежал официант, молниеносно сменил пепельницу и, окинув всех испуганным взглядом, удалился.

– Значит так, – сказал Стас. – Мазур и Натан завтра заносите мне тридцатку зелени за беспокойство. Все понятно? – гаркнул он так, что девушки подпрыгнули.

– Понятно, сделаем, – быстро ответил Мазур, сощурив зло глаза на сдувшегося дядю Натана.

Стас махнул им рукой. Натан и Мазур встали и пятясь вышли из бара. За ними сомкнулись плечами ожидающие охранники.

– А ты… Марго… – Стас повернулся к Марине, и в его глазах она прочитала такой интерес и желание, каких не видела у мужа к ней уже давно.

– А ты? – ответила ему в тон девушка.

Они помолчали, сверля друг друга глазами.

У Стаса зазвонил телефон, он взял трубку.

– Вот это попадос, – прошептала ей на ухо Света. – Теперь точно развод!

– Теперь точно никакого развода! – шепотом ответила ей Марина.

Девушки чокнулись бокалами.

Апрель 1986

– Мама, знаешь, я решила, что все-таки буду чабаном. – Катя шмыгнула носом и снизу вверх посмотрела на маму, которая забрала ее из интерната на выходные. Сейчас они вместе шли к трамвайной остановке.

– Почему чабаном? – Мама даже остановилась и внимательно посмотрела на дочь.

– Ну, помнишь, ты говорила, что если не буду учиться, то смогу стать только чабаном. Вот я подумала и решила, что чабаном быть тоже нормально…

Мама засмеялась. Она присела, обняла дочь и сказала:

– Тебе там очень плохо? Ты же знаешь, что сейчас у нас очень сложные времена, и ты там, потому что так нам всем будет легче. Ты уже второклассница, совсем большая.

– Знаю, мама. – Катя зажмурилась, чтобы подступающие слезы не брызнули на вкусно пахнущий мамин платок. – Просто я скучаю без тебя.

– Катюша, скоро каникулы, ты приедешь домой, а потом мы вместе поедем в деревню к бабушке. Ты же боишься оставаться дома одна по ночам, а я в ночь работаю. – Мама снова быстро застучала каблучками по тротуару, потянув Катю за собой.

Катя вздохнула и поспешила за мамой, пытаясь решить, что страшнее: монстры из темноты или толстый Бато, достающий Катю больше всех. Большие плиты тротуара сменились серым асфальтом, и, стараясь не наступать на черные трещинки, Катя вспомнила подружку Лену, почти единственное светлое пятно в интернатской жизни. Именно она сказала Кате, что если часто наступать на трещинки, мама умрет. Катя рассказала про это в деревне, а соседка Мидика засмеялась: «Брат мне сказал, что все это суеверия и чепуха. А он учится в институте и все на свете знает». Катя подумала, что если бы у нее был такой же брат, который учится в институте, он бы уж наверняка побил противного Бато и других задир. А еще с ним совсем не страшно было бы оставаться дома, подкроватные и шкафные монстры сами бы боялись.

Антон оглянулся. Бежать назад им с Егором поздно. Там еще двое, один из них крутил нунчаки. То, что Егорша знает пацанов и встреча не сулит ничего хорошего – видно по его бегающему взгляду. Он потирал белесые ресницы, закусывал верхнюю губу, пытался сплевывать сквозь щербину в зубах.

– Гони долг, Горе! – сказал Егору патлатый, поигрывая ножичком.

– Нет денег. Пока, – ответил тот.

Антон не ожидал, что брат может так сипеть.

– Когда «Денди» брал, чё, были? – вылез вперед чернявый и мелкий.

Кроме как «Шавка» другую кличку для него трудно было подобрать.

– Нишкни! – отодвинул его патлатый.

– У тебя нет – у брательника есть. Один сидюк чего стоит.

Он сдернул Антонову бейсболку и приподнял кончиком ножа футболку там, где на поясе прилип плеер.

– Прикид – не дешевка, и кепочка штатовская.

Антон дернулся, вскинув кулак. Нож опередил его намерение заехать в ухмыляющуюся морду. Скользящее движение лезвия вдоль незагорелой кожи живота – и по ней поползли кровавые капли, а кишки прижались к позвоночнику.

– Эй, брата не трожь! – Голос Егора набрал силу. – Он ни при чем. Я отдам. Послезавтра.

– Ништяк. Верю. Только счетчик теперь по двойному тарифу, раз вас теперь двое. И в следующий раз порежу точно.

Антон поднял брошенную к ногам бейсболку. На душе противно, будто он кланялся бандюганам. «Хорошо, что Настя не видит».

Ватага, от которой шарахались встречные, направилась прочь.

– Зря отпустил, – не унимался мелкий. – Надо было почистить их.

– Никуда не денутся. Будем доить понемногу, но долго.

Когда они скрылись из виду, Егора, наконец, прорвало. Он стал ругаться, вывалил на Антона все, что сжало его в пружину при виде грозной четверки. И стала понятна озлобленность, которую ощущал Антон с первого дня приезда. Да. В Кап-Яре то же самое, что в Москве. Всегда все начинается с пустяка. – Так все из-за «Денди»? – Антон в ответ ограничился вопросом, хотя мог посмеяться. Этих игровых приставок он и сам бы наделал. Не зря в УПК ходит. – У вас там, может, и пустяк, – в голосе брата сквозила обида, – а я напрокат ее брал. Потом потерял. Или украли. Теперь бабки возвращать, как за новую приставку, да плюс пятерка баксов за день просрочки.

Были б деньги, Антон не задумываясь помог бы выплатить. Вот именно, если были бы. Ну да, его отец, бывший подполковник, открыл точку на Лианозовском толчке, а мать моталась в Турцию за куртками и обувью. Но все пошло прахом, весной «комок» сожгли вместе с товаром.

Поэтому Антон спросил:

– Чем помочь?

Егорша словно ждал вопроса.

– Ночью на дело идем. К рассвету надо быть на месте.

Велосипед Егора вильнул так, что оба повалились. К носу Антона с тявканьем подкатился клубок шерсти, еле различимый в темноте.

– Яшка, хорош!

Дедок с погромыхивающей тележкой цыкнул на мелюзговую собачонку и спросил:

– Шо, матка вытурила?

– Не, мы рыбалить.

Услышав ответ брата, Антон уставился на Егора.

– На перекаты? – Дед подошел ближе.

– Тебе, Гордеич, еще и место скажи. Чё не спится?

– Яшку выгуливаю.

«Ага. А тележка – чтобы собаку домой отвезти, когда устанет». Антон не успел высказаться, так как дед кивнул в его сторону:

– Спроси у городских, волкодавам надобно гулять перед сном.

Потом пригляделся к Антону.

– Никак глухой?

– Не, – смутился тот, – музон слушаю.

– Эт как?

Антон протянул наушники. Старик недоверчиво вставил затычки в заросшие седым мхом уши, до того огромные, что мочки тянулись к самой шее. Потом удивленно крякнул:

– Про церкву. Кого там отпевали в громадине храма?

– Шевчук про жену. Молоденькой еще ушла.

– Москва-а, – уважительно протянул дедок. – А нашим обалдуям лишь бы дергаться. Ну-ка, с самого начала.

Антон щелкнул кнопкой и пояснил:

– Новый диск. ДДТ.

– Знаю, дуст такой есть, – влез Егор.

– Сам ты дуст, – обиделся Гордеич. – Добре выводит. На небе, грит, вороны, а под небом монахи шастают.

Дослушал, потер глаза драным рукавом. Одни ремки, а не рукав.

– Старуху свою вспомнил.

И протянул наушники.

– Что отец? Говорят, в генералах?

– Нормально.

– Ну, дай бог. А у нас вон как… Американцам пообещали разоружиться, год на полигоне грохотало, повзрывали все ракеты к едрене фене. Скоро и военный городок опустеет.

У Егора словно мухи заерзали под футболкой: Гордеич будет лясы точить до рассвета. Поскреб грудь и прервал:

– Ладно, дед. Некогда.

И порулил велик прочь.

– Чертов балабол, – раздражение у Егора не проходило. – Хоть вертайся.

– Что так? – не понял Антон.

«Нет, эти городские точно живут под куполом. Хороший парень, Тоха, но дитя дитем». Такие мысли лезли на ум каждый день после приезда двоюродного брата. Егор кротко пояснил:

– Если навстречу идет кто-то с пустым ведром – дороги не будет. А у него и тележка пустая в придачу. Мусор отволок ночью на свалку. Хрыч старый!

Колеса резво спешили по еле заметной тропинке.

Потом долго возились с колючей проволокой, что тянулась вдоль границы полигона. Из полосы мрака выполз красный диск, и Егор недовольно сплюнул.

– Сучье вымя! Тебя только не хватало.

– Солнце-то при чем?

– Устал удивляться с тебя. – Егорша опять сплюнул. – Похоже, Москва всасывает всех дундуков страны, и ты один из них. Видишь, – он ткнул в сторону багрового светила, – красное на чистом фоне. Жди ветра дикого. А если ветер с севера – то и дождь будет следом.

К видневшейся вдалеке рощице из чахлых топольков добрались без приключений. Небольшой пригорок оказался бункером.

– Здесь велики сховаем, – распорядился Егор, налегая на недовольно заскрипевшую тяжелую дверь.

Он толканул внутрь своего коня, потом Антохиного. Те повалились, жалобно звякнув звонками. Покурить бы! Или хотя бы передохнуть, горло смочить. Но азарт жег куда сильнее. Скорее к шахте! Пацаны удавятся, когда увидят улов. Никакой он не Горе. «Вот вам!» – рука с кулаком сжалась в привычном жесте. Он Егор! Даже Егорий!

– Видишь, во-он бетонный блин распластан? Под ним заброшенная шахта с сокровищами. Как ты пел? Мы охотники за цветметом!

– За удачей, – поправил Антоха.

Блин был пришлепнут массивной крышкой. Зеленая краска на ней облупилась. Антон представил, как когда-то от одной кнопки открывался люк и вылетала грозная ракета. Но сейчас-то кто откроет? Он разочарованно присвистнул.

Егор наоборот оживился – так собака вздергивается, когда берет след. Затем закрутил ворот с тросом. Скрипучий визг понесся по степи. Крышка приподнялась. Егор заглянул и распорядился:

– Там они. Закрепи, чтоб не навернулась.

Затем поправил рюкзак и нырнул в люк. Из вороха веревок Антон выбрал покороче, привязал к рукоятке, с сомнением окинул взглядом крепление. «Ничего, здесь посижу, присмотрю».

Но Егор не дал:

– Сюда!

В бетонном стволе шахты каждые полметра – скоба. Хватаясь за ржавые мокрые железяки, Антон вспомнил о перчатках. Не помешали бы. Сердце ухало и падало чуть ли не на дно шахты. Черная неизвестность, лишь вверху маленькое светлое пятнышко.

– …ля! – донеслось снизу, и гулкое эхо отозвалось насмешкой:

– Ля-ля-ля!

Затем пошли обращения к матерям и папертям и, наконец, членораздельное:

– Антоха, я звезданулся! Скобы отлетели к чертовой матери. Встать не могу. Веревка с собой? По ней спускайся. Смотри сам не полети в звезду.

Антон поморщился. Знала б маменька, какими литературными познаниями щеголяет кап-ярский родственник! Обычно матерные изыски брата он заглушал громкостью плеера. Сейчас не до того.

На дне лежал скукоженный Егор. Воистину Горе, не зря пацаны наградили этой кличкой. Хорошо еще, что упал на свернутые кольцами мотки кабелей.

– Тут не только медного кабеля завались, – похвастался Горе.

Под мотками – россыпь раскуроченных приборов. И ради этого хлама они сюда рвались?

– Все советское, на одних контактах золота и серебра… – Горе мечтательно потер губы. – На мильёны!

Но Антон уставился не на миллионы. И губы брата, и морда – в крови. Егор успокоил:

– Не скули. Зубы целы. Пальцы поразбивал на… И нога… Ладно, если просто подвернул. Не подняться мне.

Антон посмотрел на светлое пятно. Наверху и вороны, и жизнь, а они как монахи в келье. Не хватало, чтоб замуровали вдобавок. Он вылезет. А дальше?

– Выбираемся вместе. – Горе словно прочитал его мысли. – Нечего трезвонить кому-то про мое место. Поднимешься с проводами. Меня сможешь вытянуть?

Антоха кивнул, хотя губы прошептали: «Если жив останусь». Потом с натугой приподнял толстый, толщиной в руку, конец кабеля.

– Смеешься? Я не Геракл, такую тонну тащить.

Егорша указал на рюкзак с инструментами:

– Доставай. Оплетку распотрошишь, чтоб отдельные жилы вынуть.

Увидев, как братуха держит ножовку, Егор готов был убить. Костерил и его, и его мать, и умников, которые убрали из школ столярку и слесарку, и школы, которые плодят ни к чему не приспособленных оболтусов.

Чтобы добраться до проводов, пришлось оплетку надрезать ножовкой и кусачками снимать куски толстого слоя пластмассы.

– Передохни, Тоха, – подбадривал Егорша, когда тот опускал потяжелевшее полотно, – надо передохну́ть, чтоб не передо́хнуть.

Антон прикладывался к армейской фляжке, поил Егора. А дать закурить наотрез отказался. Он брезговал даже касаться сигаретины, не то что совать ее в братов рот.

Горе в ответ громоздил междометия, злился, махал обмотанными разодранной футболкой пальцами, отчего был похож на боксера в перчатках, показывал на часы. Уже обед, а он так и не посмолил.

– Иди на хутор!

Антон сам испугался впервые вылетевшей у него брани. Довел уже! Лезть в чужой карман за пачкой было куда противней, чем выслушивать ругань.

Когда с гибким тросиком из жил он поднялся на метр – на него упала тень. Над люком кто-то наклонился. От испуга, что замуруют, рот среагировал раньше, чем мозги.

– Помогите!

Тень исчезла, будто никого и не было. Затем послышался скрежет. Крышка захлопнулась.

Орали они долго. А толку?

– Всё, Тоха! Хана! Теперь веришь в приметы?

«Не верю. Не верю. Выберемся», – твердил Антон. – Это сокровища Офсеева, прапорщика. Я давно выслеживал, как он пусковые шахты потрошил и сюда стаскивал. А вчера узнал: в госпиталь его положили. Я и решил. Хапнуть.

Они долго сопели в темноте, прежде чем Антон услышал:

– Твоя машинка звук записывает? Нет? Плохо. Лучше б маг с собой таскал. – Горе говорил с паузами. – Сейчас бы послание оставили. Девахе. Так мол и так, погиб в бою. У тебя чё? И бабы не было?

Слова Егора напомнили Антохе о далекой теперь девушке, чье письмо лежало в кармане джинсов. В этих джинсах он и был, когда их классная затащила на культпоход в Театр Эстрады. Только больше смотрел не на Хазанова, а на незнакомку справа. Такого чистого заразительного смеха ни у кого прежде он не слышал. У одноклассниц голоса прокуренные, огрубевшие. И вдруг рядом – чудо чудное. И когда упал ее номерок, полез за ним, неловко скользнув рукой от колена до верха коротеньких сапожек. Поднял номерок, забыв отдать. Зато была причина познакомиться, вместе стоять в гардеробе за ее легонькой шубкой и напроситься проводить. – Мне здесь рядом. Пять минут, – сказала Настя.

Когда вышли на Берсеневскую набережную, Антон терялся в догадках: «Где ее дом?» За пять минут можно дойти только до кинотеатра «Ударник», до Кремля и то дальше. Но они свернули к кондитерской фабрике. Мрачные корпуса «Красного Октября» внушали опасения своей древностью.

– Вот и всё. Мы с мамой здесь живем, в общежитии.

Она указала на такое же красное здание, как остальные здания фабрики. Дальше длинного темного коридора Настя не пустила. И поцелуя, даже в щечку, не получилось.

С той встречи Антоха потерял покой. Перезванивались. Писал ей стихи. Мечтал пригласить в кафе или «Макдональдс». Не успел. А теперь и вовсе…

Антон представил, как на последние деньги (скорее всего, займут) в Кап-Яр примчатся родители, будут смотреть на его безжизненное лицо и жалеть, что отправили сына на лето к тетке. Дикость! В конце двадцатого века умереть, не успев закончить школу! Вот тебе и «меня отпевали…» – накаркал Шевчук. С досады он отшвырнул бесполезный плеер. Тот обиженно и звонко отозвался, ударившись о стенку. Звонко?

Антон ощупал стенку перед ним. Гладкая. Значит, не бетон. Заслонка! Пошарил рукой и наткнулся на выступы.

– Егорша! Ключ есть?

– Какой, к чертям собачьим, ключ? От дверцы, где деньги? На кой они теперь. Пока силы есть – пиши кровью на стенке. Прощай, любимая! Ключ ему…

– Примерно на семнадцать. Тут гайки.

– Ты не мог, охламон, раньше предупредить? Я б захватил.

Гайки кусачкам не поддались. Только пилить.

С первой Антон возился не меньше часа. Горе помогал. Советами.

– Плавней. Не вздумай вбок дергануть. Полотно переломишь – сам полетишь за запасным. У меня в сарае есть, на верхней полке.

У Антона пальцы тоже впору забинтовывать, до того сбиты костяшки. Горе приказал снять с него майку, обвязать окровавленные руки. Руки от однообразных движений стали бетонными. Он раскачивался всем телом, заставляя их двигаться. «Раз-два, раз-два». Хоть чем-то голова занята, пока ножовка шоркает туда-сюда. До бесконечности. Теперь хорошо представлялась эта бесконечность, где пересекутся параллельные прямые.

За дверцей ждало разочарование. Слабеющий луч фонарика высветил узкий, приподнимающийся тоннель, нашпигованный кабелями для некогда многочисленных датчиков. Антон примерился. Он-то протиснется.

– Сможешь ползти?

Горе даже не задумался:

– Не то что поползу, полечу на волю.

Слова «знать бы, что там воля» Антон приглушил. А если и на выходе заслонка? Вслух сказал:

– Ныряй. Я следом. Буду подталкивать твою вонючую задницу.

– Не…

В который раз Горе добавил привычные многоэтажные обороты. Но Антон теперь пожелал, чтобы этот раз не оказался последним.

– Ты, Тоха, впереди. Не то застряну или силы кончатся, так и затухнем оба. Давай жилами обвяжемся. Если выберешься, то и меня следом вытянешь.

Антон полз и представлял, что сказала бы Настя, увидев сейчас его, самого громадного из всех червяков. Думал о том, как быстро меняется человек. Еще недавно он сдувал пылинки с джинсов, а сейчас они рваное тряпье и – плевать. Когда-то боялся темноты в спальне. Только что его страшила черная шахта, а теперь она кажется родной. Судя по тому, что успел обдумать, обдирая локти и коленки о выступы – прошло не меньше года. В передышках прислушивался: жив ли Горе? Когда доносился его хрип – радовался. Ползет!

Внезапно голова уперлась. И запах, смердящий. Антон вытянул руку. Что-то мягкое. Комок шерсти? Пошурудил. Твердые предметы чередовались с вязким студнем. Недовольно зажужжали мухи, по коже поползли невесть откуда взявшиеся насе комые, спускаясь от кисти к подмышке.

– Ёкарный бабай!

Антоха дернулся назад, заехав кроссовкой в голову не отстающему от него Горе. Тот отозвался, пристроив к Тохиному приветствию второй этаж выражений.

– …Что у тебя?

Антон вгляделся. Сверху пробивался блеклый свет. Подавив брезгливость, ощупал груду шерсти и костей перед ним.

– Куча дерьма. Или кишок.

– Ехали мы, ехали и, наконец, приехали, – «утешил» Горе. – Ждешь, когда и нас черви съедят?

Антон промолчал. Обтереть бы руку, но узкий лаз не позволил опустить ее к джинсам. Дотянулся до головы, обернул кулак расползающейся кепкой и – вперед. Рука по локоть вошла в ожидаемо мерзкую мякоть туши, уперлась в грудную клетку собаки. Теперь не останавливаться, толкать! Лицо елозило по смрадной слизи. «Спокойно! – уговаривал он себя. – Ты ползешь по песку. Который омывают волны моря. А впереди тебя ждет Настенька».

Когда выбрался наружу, радости не было. Ничего не было. Только тупая усталость.

Оба замерли у входа. Длинный день вилял хвостом в виде падающего остатка солнца. Плывущие по-над горизонтом облака создавали иллюзию шевеления красного зверя. А прямо над ними повисла туча и дарила живительные струи. Не обманул Егорша! Надо глотать капли!

Велосипеды исчезли.

– Дойдем!

Егор попробовал шагнуть. И едва стреляющая болью нога коснулась земли – рухнул в лужу. Вставать не хотелось. И без того потная одежда пропиталась липкой жижей. Стало жалко так и не выкуренной пачки. Теперь точно промокла. У Антохи вместо аккуратной прически, обычно скрываемой пижонской кепкой, теперь прилипшие к чумазому лбу лоскуты прядей. Его руки, тонкие, как у нарисованного снеговика, с растопырками-пальчиками, помогли подняться.

Перекинув руку брата через плечо, Антон обнял его.

– Сможешь?

Егор подпрыгнул на одной ноге.

– Еще как!

Но уже второй шаг не задался. Донесшийся вой заставил насторожиться. Из сумерек вырос силуэт. Волк? В степи их немало. Стоило развернуться к бункеру, как зверь взвыл и бросился к ним. Не дожидаясь, когда Егор допрыгает, Антон закинул его на спину. На четвереньках доковылял до незакрытой двери, сбросил тело и повернулся. Егор увидел, как тощий зверь приготовился к прыжку. Молодец, Антоха! Успел захлопнуть створку. А промедли чуток – наверняка разнес бы голову с раскрытой пастью.

Бетонные ступеньки неприятно холодили. Долго не просидишь. Егору вспомнился поселковый детсад, как их заманивали под белые простыни и заставляли спать. Эх, отмотать бы время! Поспать на раскладушке, навернуть кашу с тремя добавками и вернуться. Хотя если б не нога, не пальцы, не зверюга… В остальном – окей. И Антоха не подвел.

Антон ходил вдоль стен, шурша ладонью.

– Держи.

И подсунул ему кусок ДСП с наклеенной тканью.

Погружаясь в сон, он видел, как Антоха подкрался к двери и приоткрыл.

– А-а!

Сразу захлопнул.

– Сидит, сучий хвост! Под навесом. И не думает под дождь выходить.

Сутки без сна сделали свое дело. Егор заснул.

Разбудило его протяжное «у-у». Так цепной пес подвывает, если его не кормили на ночь. Сквозь узкую щелку пробился утренний луч. Судя по его горизонтальному направлению – скоро пять. Егор осмотрел скрюченную ногу. Чтобы убедиться, что она разбухла и почернела до самой пятки, не надо и трико закатывать. А пальцы? Как разваренные сардельки. Братуха скорчился на другом стенде с надписью «Наши отлич…».

– У нас два варианта, – заговорил Егорша, не дожидаясь, когда Антон откроет глаза и рот со своим «Доброе утро!». Не любил Егор эти дамские штучки.

– Первый. Тварюга сдохнет. Второй. Мы сдохнем. Прежде чем догадаются, где мы.

Про свою ногу он умолчал. Антон посмотрел на дверь, сказал:

– Кое-что придумал. Поможешь?

Егор изобразил боксерскую стойку. Всегда готов! Проследил, как мечется Антон по бункеру. Ага, нашел арматурину. Привязал веревку к ручке двери. Когда объяснил план, Егор аж взмок. Успех зависит именно от него. Подгадать момент. Не позже и не раньше. Обмотанный веревкой, он приготовился падать.

– Раз, два, три!

Антоха распахнул дверь. В проем рванулась громадная псина. Егор дернулся назад, прихлопывая дверь, которая защемила шею зверюге. Антон занес арматуру и…

Застыл.

Егор чувствовал, как его обвязанное тело тянет к открываемой двери, а зверь втискивается вовнутрь. Показались передние лапы. Мощная грудь продолжала раздвигать проем. И тут Антон очнулся. Бросив арматурину, кинулся к затерянному ночью полукольцу копченой колбасы.

– Тузик, на!

Пес заурчал. Расправился с лакомством, двинулся к отползшим в угол мальчишкам. Обнюхал, повиливая хвостом, прилег рядом.

Из дальнейшего Антон помнил отдельные куски. Вот он тащит Егора на закорках. Вот лежит в луже и пьет, фыркая носом. Пилит ножовкой колючку, впивающуюся в руки.

Очнулся от знакомого голоса.

– …не сразу, но докумекал. Не у реки надо искать, а около полигона.

Антон прошептал пересохшими губами:

– Гордеич, родной!

Тот усадил Егора в запыленный «запорожец» и подал флягу Антохе.

– Живы! А я невесть что подумал. Не слышали? Прапорщика ищут. Эт мужики базарили. Принес он для пробы свои сокровища, обещал приемщикам машину такого добра пригнать. Да только пустышка вышла, ни капли ни злата, ни серебра там не оказалось. Вот он и тронулся умом. В госпиталь его, а он вчерась сбежал. Милок! Постой! Ты куда?

Дед дернулся за повернувшимся Антоном, хотел задержать.

– Оставь! – Егор остановил Гордеича. – Раз задумал – пусть доводит до конца. Я бы мог – тоже пошел.

Егорша видел, как братуха удаляется, еле передвигая ноги. Наверное, кроссовки его превратились в неподъемные каменные колодки.

А Антону казалось, что он несется, обгоняя сусликов и мышей, бегущих зачем-то вместе с ним. Успеть! Знакомый пес выскочил навстречу, гавкнул, обнюхал и проводил до бункера. Антон спрятался в углу убежища, прикрылся стендом «Наши отлич…». Ждать! В книгах преступник всегда возвращается на место преступления. Тело билось в трясучке, и он боялся, что Офсеев заметит дрожание стенда. Или закроет снаружи дверь бункера.

Как Офсеев прокрался к шахте, Антон не слышал. Но когда послышался крик о помощи – встрепенулся. Заглянул в люк и убедился: прапорщик повторил судьбу Егора. Молча захлопнул люк и посмотрел наверх. Оторвавшийся кусок тучи прилип к полуденному солнцу, отчего оно состроило радостную рожицу. Хороший день!

Домой! Надо. Вернуться! Надо. Сообщить! В. Комендатуру. Комендатуру! Каждое слово помогало поднять ногу и приблизиться к дому.

Спустя месяц после этих событий Гордеича трудно было узнать. Он щеголял в спортивном костюме с заморской надписью на спине – подарок Насти, молоденькой квартирантки. При ней стало неудобно ходить в лохмотьях. Сбрил бороду и усы, которые так старили его. Новой была не только тележка на резиновом ходу. Изменилась вся его жизнь. Он уже подумывал обложить кирпичом свой старый домишко. Преобразился его любимый гараж, что притулился к глухой стене дома. В нем брательники и московская гостья устроили мастерскую. Поначалу он не хотел никого пускать. Но как только услышал ее имя, вспомнилась жена Настена, их совместная жизнь. Решился и не пожалел.

И вот сейчас он сидел у ворот гаража, где Егор, Антон и Настя мастерили непонятные ему штуки. Какие-то приставки, которые он продавал. Родители детворы эти игрушки раскупали, как говорится, с пылу с жару. Вон целая очередь за ними выстроилась, ждут, когда вынесут новую партию.

– Да, Яшка, – беседовал Гордеич с лежащей рядом собачонкой. – Люди не собаки, то и дело ошибаются. Я вон думал про тебя: чмо лохматое, а ты породистый оказался, ядрена вошь. Или возьми Офсеева. Ошибся человек и – готово, шизанулся. Антон молодец, помог его словить. И Антоху не сразу я просек. Неженка неженкой, а головастый да хваткий, не в пример нашим. Настоящую фирму открыл. Уже мильон загребли.

Рассуждения Гордеича прервали возмущенные крики. Явился нахал, который забузил. Рвался напролом. Хорошо, что Егор вышел.

– А, Шавка. Чего тебе?

– Приставки! Четыре штуки.

– Очередь занимай.

– Какая очередь? Долг гони! Ты обещал.

– Не тебе. Кому обещал, тот пусть и приходит. Я не отказываюсь. Одну новую приставку заместо пропавшей, другую даю за проценты. Остальные две по двойной цене, раз без очереди хотите.

Он закрыл разинутую челюсть Шавки. Тот сгорбился и под смех ребятни побрел вон.

Вечером Гордеич возвращался со свалки, вспоминал об этом случае и довольно хехекал. Когда увидел свет в мастерской, удивился:

– Досе валандаются.

Но дед опять ошибся. Мастера сидели, прислонив спины к разогретой за день металлической стенке. Над ними в темнеющем небе вызревали звезды.

– Удивляюсь я с тебя, Тоха.

Егор потер ноющие пальцы и отвернулся. Впервые он видел такую стеснительную парочку.

– Надо ж додуматься! Из того, что прапорщик насобирал – делать игровые приставки. Круто!

– А то! – отозвался Антон. – Наш УПК это тебе не халам-балам. Каждую среду на ЛЭМЗ ездили к… – Не выражаться при даме! – дурачась, закричал Егор. Он завидовал, что не его рука легла на девичью коленку.

– А что я сказал? Ездили? Или ЛЭМЗ? Так это наш Лианозовский электро-механический завод. Компьютеры выпускает. Там я и насобачился. Думаю, пора нам компы собирать. Только клавиатуру заменить на пленочную, и интерфейс, чтоб подсоединить к телеку. Но если б не Настя – фиг бы мы что смогли. Без программиста, пока не всунешь двоичный код в мозги бездушной твари, железо остается железом.

При этих словах Антоха притворно зевнул, потянулся. Рука замерла, опасаясь опуститься на плечо девушки так, чтобы обвить грудь. «Настенька, сокровище мое! Вовремя скрыл, что в программировании я далеко не дундук».

Настя же вздохнула. Какой он нерешительный! И это тот парень, ради которого она примчалась в астраханскую пыльную степь. Пришлось соврать маме, что летнюю практику она пройдет здесь. Девушка прижалась к Антону, заставив его руку опуститься. Пусть услышит, как бьется ее сердце!

Маргоша уже привыкла, что морковного цвета волосы и яркая помада не вызывают одобрения у таких, как этот врач, в кабинете которого она теперь сидела.

Он окинул ее суровым взглядом с головы до пят, не успела она войти.

– Кем вы приходитесь Елизавете Андреевне Ентальцевой? – официальным тоном спросил он, хмурясь.

– Внучкой, – не моргнув глазом соврала Маргоша.

Она сразу поняла, что если скажет правду, что подрабатывала уборщицей в школе, где до пенсии преподавала Елизавета Андреевна, то врач не захочет с ней даже разговаривать.

– Она упоминала сына, то есть, наверное, вашего отца, он сможет подъехать в больницу?

– Никого из близких сейчас нет в России, кроме меня. – На этот раз Маргоша не кривила душой, она действительно не знала никого из родственников Елизаветы Андреевны, а сын, по слухам, уже год как укатил в Америку.

– Что ж, – задумчиво протянул врач, заглядывая в бумажки, разложенные перед ним на столе. – У меня неприятные новости. Елизавета Андреевна, судя по всему, перенесла тяжелый стресс. Сейчас состояние стабильное, и физически она вполне здорова. Но есть тревожные симптомы. Некоторые вещи она никак не может вспомнить. В ее возрасте это может быть началом старческой деменции. Например, она не может вспомнить телефон сына и, что совсем уж странно, свой собственный адрес. Уверяет, что она нигде не живет.

– Дак мы же с ней в одном подъезде живем, она на седьмом, я на первом этаже, – скороговоркой, глотая звуки, произнесла Маргоша, обеспокоенно глядя на доктора. – А память у ней, дай бог каждому, она ж учительница русского и литературы с опытом лет сто как. И ученики к ней до сих пор ходят. – Это хорошо. – Врач кивнул и взглянул на нее уже более благожелательно. – Но вашей бабушке потребуется уход. Придется следить, чтобы она своевременно и в нужной дозировке принимала назначенные препараты, медсестра вам все объяснит. Не стоит оставлять ее дома одну и отпускать на улицу без сопровождения, такие пациенты неожиданно теряют ориентиры и забывают самые очевидные вещи.

Маргоша растерянно кивнула. Она вдруг поняла, что из-за своего вранья попала в ловушку, и теперь у нее на руках оказался больной человек, который потребует заботы и внимания.

Следующий вопрос врача окончательно выбил ее из колеи.

– Кстати, при ней был чемодан, вы не знаете, случайно, куда собиралась ваша бабушка? Этого она тоже вспомнить не может.

Маргоша с усилием втолкнула чемодан в открывшийся лифт.

– Ну как, вспоминаете, Лизавета Андревна? Вам на седьмой.

Елизавета Андреевна виновато взглянула на нее и отрицательно покачала головой.

– Спасибо вам, Маргоша, но я там больше не живу.

Маргоша уставилась на бывшую учительницу, что-то соображая про себя.

– Так, ладно, – сказала она, наконец, прерывая затянувшуюся паузу. – Пойдемте-ка ко мне, выпьем чайку, и вы все мне расскажете.

И, подхватив чемодан, направилась налево от лифта. Там, вечно заставленная колясками и велосипедами, виднелась коричневая железная дверь в бывшую дворницкую, которую Маргоша снимала.

Елизавета Андреевна обрадовалась, когда на объявление, которое она дала в газету «Из рук в руки», прямо на следующий день откликнулся молодой человек с приятным бархатистым тембром голоса. При встрече она и вовсе успокоилась: приятный парень, предприниматель, как он представился, готов оплатить комнату на полгода вперед и в долларах. Именно такое условие выставила Елизавета Андреевна.

Деньги, которые передал ей квартирант, она сразу же отправила сыну, как и обещала.

Но потом, так же приятно улыбаясь, молодой человек говорил ей слова, от которых где-то в области сердца она ощущала тяжесть и холод, будто туда поместили айсберг.

– Вы же внимательно прочли договор, Елизавета Андреевна, и заверили своей подписью. Теперь на основании права собственника я прошу вас съехать. Вот видите, ко мне переехал жить друг.

Друг в спортивном костюме «Адидас» стоял тут же, похрустывая костяшками толстых пальцев с какими-то синими наколками на каждом.

– Но ведь это моя квартира! – попыталась вразумить собеседника Елизавета Андреевна.

Ее бывший постоялец театрально развел руками. – Я вот уже и чемоданчик ваш вытащил, – участливо проворковал он. – Берите, что вам нужно, я подожду. Квартиру вы отписали мне с мебелью, так что…

– Если вы не покинете квартиру прямо сейчас, мы вызовем ментов, – угрожающе склонился над ней тот, что в спортивном костюме. Массивная золотая цепь скользнула по ее щеке, напоминая о реальности происходящего.

Елизавета Андреевна отстранилась.

Липкое чувство стыда, не страха, заставило спрятать лицо в ладони.

На ее глазах творилось что-то недопустимое, а она чувствовала себя бессильной и… глупой.

Как же она могла допустить такую непоправимую глупость! Подписала, даже не вчитываясь в договор.

Это же ее квартира, здесь с пятьдесят третьего года жила ее семья, когда вернулась, наконец, в Москву после амнистии отца. Теперь осталась только она, сын вот уже год, как уехал в Америку, родители и муж умерли. Конечно, все это известно мошенникам, иначе они не вели бы себя так нагло.

В лифте ей стало плохо.

– Дак чё ж, сын-то вас в Америку забирает, или как? – без обиняков спросила Маргоша, скрипнув шатким табуретом.

Елизавета Андреевна не ответила, глотнула остывшего чая. Ей не хотелось признаться даже себе самой в том, что сын ни разу не обмолвился словом, что в будущем она могла бы переехать к нему. И позвонил-то только тогда, когда деньги понадобились.

Елизавете Андреевне стало как будто зябко, она невольно передернула плечами и, чтобы унять дрожь, обхватила себя худыми руками. Тонкий свитер не грел. Видно, синтетика, а она и не посмотрела на этикетку, обрадовавшись скидке на ценнике. И тут промахнулась. И в большом, и в малом, всюду в дураках осталась.

– Как бы мне хотелось не сталкиваться со всей той гадостью, что творится вокруг, Маргоша, вот честное слово, хоть из дома не выходи. Я ведь и телевизор не отдавала в починку с тех пор, как перестал показывать. Так нет же, и дома достали, и без дома оставили.

– И чё? Всю квартиру отписали за так? – выпучила глаза Маргоша.

– Представьте себе. Деньги в договоре были прописаны за полгода аренды. Вот их я и получила за свою квартиру. Такое дело не выиграть в суде, я же сама все подписала.

– А деньги, что за квартиру получили, где же?

– Сыну отправила, – просто сказала Елизавета Андреевна. – Я обещала ему.

Маргоша молча дожевала бутерброд, переваривая услышанное.

– Сын – это, конечно, святое. Только удивляюсь я вам, право дело. Сын-то ваш уже взрослый мужик и не инвалид, а туда же, на мамкину шею.

Она вздохнула:

– Мой-то малой еще, вот мне и приходится на трех работах вертеться. А как вырастет, так скатертью дорожка.

И добавила, вставая:

– Ну, на бандитов этих мы найдем управу, эдак ведь жить не захочется, если такую несправедливость терпеть. А вы пока у меня поселитесь, – и, заметив порыв Елизаветы Андреевны что-то возразить, скороговоркой добавила:

– А взамен поможете мне в работе, идет? Работа хоть и физическая, да не больно уж тяжелая. Через пять минут нам выходить.

– И куда же мы пойдем? – приободрившись, спросила Елизавета Андреевна.

– Не пойдем, а поедем, – поправила Маргоша. – На Красную площадь.

Пока они шли от Площади Революции к Спасской башне, на улице сгустились сумерки.

Елизавета Андреевна уже хотела спросить, далеко ли еще идти, как Маргоша нырнула в тень кремлевской стены и тут же как будто провалилась по пояс.

– Лизавета Андревна, ну чё вы там канителитесь, холод же собачий! – крикнула она учительнице и исчезла совсем.

Елизавета Андреевна увидела лестницу, ведущую вниз, и знак с нарисованными силуэтами мужчины и женщины.

– Надо же, всю жизнь в Москве прожила, и не знала, что здесь туалет есть, – сказала она, когда нагнала Маргошу внизу.

– Не просто туалет, а бесплатный общественный круглосуточный, роскошь по нынешним-то временам. Сюда больше иностранцы заглядывают, для них этот туалет на карте Москвы недавно пометили. А нам работы сразу поприбавилось. Вишь, как наследили!

Маргоша открыла дверь крохотной кладовки, достала два рабочих халата. Вытащила швабру и ведро. Затем, порывшись в сумке, извлекла на свет рулон серой туалетной бумаги и пластиковый стаканчик.

– Вот, за этим смотрите в оба, – наставительно сказала она и потрясла рулоном перед лицом Елизаветы Андреевны. – Здесь бумагу не выдают, туалет хоть и кремлевский, да общественный. Бумагу я в Белом доме беру, для персонала ее дают пока что без ограничений.

Елизавета Андреевна кивнула и невольно улыбнулась.

– А стаканчик зачем?

– Затем, чтоб денежки было удобнее собирать за туалетную бумагу. Отматывайте только сами, в руки рулон не давайте, понятно?

– Нет, Маргоша, – покачала головой Елизавета Андреевна. – Этим я заниматься не буду, не обессудьте.

Маргоша мрачно взглянула на учительницу, хотела было что-то сказать, но махнула рукой и убрала рулон в сумку.

– Ну чё ж, вот вам фронт работ, а я соседний туалет намывать пошла. Будет страшно, заходите.

Елизавета Андреевна огляделась, словно очнувшись ото сна.

Перед ней полукругом стояли люди и аплодировали.

Две совсем молоденькие девушки восторженно улыбались. Необычно для московской слякотной осени одетые во все светлое дамы и мужчина в дорогом кашемировом пальто и шляпе «пирожком» смотрели на нее с воодушевлением, как будто она только что обратилась к ним с мотивационной речью.

В нос вдруг остро ударило дезинфекцией. Так, что на глаза навернулись слезы.

На Елизавету Андреевну неожиданно накатил смех, и она, едва сдерживаясь, хмыкнула в кулак, притворившись, что запершило в горле.

Особенно смешно ей было смотреть на мужчину в шляпе. Он, видно, не осознавал, что находился в женском туалете.

И не знал, как нелепо сейчас выглядело его расчувствованное лицо на фоне потрясенной физиономии и морковной шевелюры появившейся за его спиной Маргоши.

– Таааак! Это чё за сборище в общественном туалете? – зычным голосом гаркнула Маргоша, привлекая к себе всеобщее внимание. – Вы вот, товарищ, как вооще здесь оказались? – обратилась она к мужчине.

– I am a tourist. I am an American tourist, – быстро залопотал «товарищ», смутившись.

Маргоша закатила глаза и обернулась к Ентальцевой.

– Лизавета Андревна, да вас на минуту одну оставить нельзя! Вот нагрянет начальство с проверкой, а у нас тут митинг с демонстрацией. И чё вы здесь вооще делали такое, объясните мне, пожалста? – затараторила она, коверкая слова.

– Стихи читала, – откликнулась за Елизавету Андреевну ухоженная дама в короткой песцовой шубке. – И замечательно читала! Вы, наверное, бывшая актриса? – обратилась она к Елизавете Андреевне.

Елизавета Андреевна замотала головой, но ее ответ невозможно было расслышать за громогласным обращением Маргоши.

– Расходитесь, пожалуйста, господа, концерт окончен, – командным тоном проговорила она.

Дама в песце что-то сказала по-английски, обращаясь к иностранцам, и пошла к выходу. Остальные потянулись следом за ней.

Маргоша оглядела придирчивым взглядом опустевший туалет в поисках еще каких-нибудь странностей и беспорядков, допущенных учительницей.

Вдруг лицо ее дрогнуло, она ринулась к стене. Там на узкой полочке стоял забытый ею пластиковый стаканчик.

Маргоша заглянула в него и торжествующе воскликнула:

– Да это ж доллары! Лизавета Андревна, вы чё ж это, туалетной бумагой за валюту торговали, что ли? – потрясенно спросила она.

Елизавета Андреевна вдруг прыснула.

Смеялась она громко, сотрясаясь всем телом, до слез.

– Это не за бумагу, – запинаясь от смеха, прохрипела она. – Это, наверное, за стихи. Стихи в туалете на Красной площади…

Суровое лицо Маргоши тоже расплылось, наконец, в улыбке.

– Ладно, пора удочки сматывать, а то, и правда, с проверкой могут прийти.

Она переложила в карман своего пальто все деньги из стаканчика. Убрала ведро и швабру в кладовку. Еще раз оглядела туалет.

– А вы неплохо тут убрались, Лизавета Андревна, не стыдно за такую работу деньги получать.

– Кто бы мог подумать! Это ведь неплохой бизнес можно сделать, – размышляла сама с собой Мар гоша.

Дома она выгребла из кармана и тщательно пересчитала деньги из стаканчика. Получилось сто семьдесят пять долларов.

– Про бизнес я ничего не понимаю, – сказала Елизавета Андреевна, забираясь под плед. Усталое тело ныло, просило устроиться поудобнее на жестком диванчике. – Людям стихи отозвались, вот это чудесно!

– Где деньги, там бизнес. – Маргоша, возбужденно подпрыгнула на скрипучей кровати. – Я, кстати, в стаканчике визитку нашла. – И Маргоша протянула Елизавете Андреевне бумажный прямоугольник, на котором золотыми буквами было напечатано «Ямахина Наталья, экскурсионное бюро „Московские звезды“».

– Это, наверное, та дама в песцовой шубке, – предположила Ентальцева. – Она, кажется, экскурсовод.

– Дак вот. Созвонюсь я с экскурсоводшей. Предложу ей приводить к нам своих туристов на экскурсию, они же экскурсии платные делают. Пусть она и другим в своем бюро расскажет. Вот и потечет к нам ручеек. И им хорошо, иностранцы довольны, и нам процентик капает.

– Ну не в туалете же их собирать, – сонно возразила Ентальцева. – Вот в шестидесятом мы ходили на площадь Маяковского читать стихи и слушать поэтов. Это было логично и правильно, у подножия памятника великому поэту читать стихи. Так и говорили: собираемся на «Маяке».

– А чё, мне нравится! Напечатаю флаерсы, у меня есть знакомая, она в типографии подрабатывает, договорится подешевле. Первую встречу клуба назначим на субботу.

– Командовать парадом буду я, – завершила ее тираду Елизавета Андреевна.

– Ну, это как получится, – не поняв ее, откликнулась Маргоша. – У меня, кстати, новости для вас. – И она протянула Елизавете Андреевне толстую небрежно свернутую газету. – Я там обвела объявленьице. Вашу квартиру хотят поскорее с рук сбыть, гады!

– И телефон мой, – растерянно проговорила Елизавета Андреевна. – Значит, живут там, в моей квартире, на звонки отвечают. Стыд-то какой.

– Чай-чай, онли фо ю, тёплы, выпывать! – Веселый иностранец в ярко-красной короткой курточке и бейсболке козырьком назад протянул ей большой бумажный стакан с желтой буквой М на боку.

– Надо же, из Макдональдса, с самой Пушкинской тащил, – заметила Маргоша, не забыв потрясти жестяной коробкой перед носом иностранца.

Елизавета Андреевна смущенно поблагодарила, приняла стакан и сделала глоток, не особо ощутив вкуса. Это была их вторая поэтическая встреча около памятника Маяковскому. И в этот раз людей пришло значительно больше.

– Откуда только они все наползли? – прошептала Маргоша, оглядывая толпу. – Специально же договорилась с экскурсоводами, чтобы не больше трех групп в час, чтоб не толпились. И флаерсы в этот раз не раздавала.

– Не приползли, а прилетели, – стараясь, чтобы голос звучал беспечно, ответила Елизавета Андреевна. – На спине Пегаса. Может, сарафанное радио работает?

– На радио «Ностальжи» про вас рассказывали, – сообщил кто-то из первых рядов. – А «Москва-Товарная» прочтете?

Елизавета Андреевна поправила свой «счастливый» шарф, распрямилась и, отмечая рифму вдохновенно поднятой правой рукой, выкрикивая слова на выдохе немного нараспев, как когда-то сам автор, прочла «Москву-Товарную». Когда закончила, даже запыхалась. Вздохнула под аплодисменты, чувствуя, как ее переполняет пьянящая радость, возбуждая желание отдавать еще и еще.

– В шестидесятом здесь, на площади поэтов, свои стихи читал Булат Окуджава. Я сама его слушала, стоя там же, где стоите вы:

– И читал, прошу заметить, среди сограждан и не за деньги, – послышался совсем рядом властный мужской голос. – А вы, дамочки, чем здесь занимаетесь?

Елизавета Андреевна развернулась в сторону голоса всем телом, но слишком резко, так что не удержалась и соскользнула с узкой приступочки на постаменте. Подниматься ей пришлось самой. Старшина милиции, судя по лычкам на пагонах, стоял перед ней, выпятив грудь, оглядывая внимательным прощупывающим взглядом, и даже не подумал подать руку.

– Всем разойтись немедленно! – крикнул его товарищ. Их было трое, и двое ринулись в толпу, грубо поторапливая тех, кто медлил.

– А вы-то куда, дамочка с коробочкой? Нет уж, постойте! – Старшина мгновенно переключил внимание на Маргошу и ринулся к ней, не давая смешаться с толпой.

Он настиг ее в два больших шага и дернул за плечо так, что женщину развернуло к нему лицом. С треском отлетела пуговица на Маргошином пальто.

Коробку она прижимала к животу двумя руками, и глаза ее сверкали готовностью защищать свое кровное.

Елизавета Андреевна увидела выражение ее лица и крикнула: «Не надо, Маргоша!». Но в тот же миг уборщица лягнула старшину промеж широко расставленных ног.

Тот крякнул. Однако Маргошино плечо не выпустил.

– А за это ты мне отдельно ответишь, сука! – прошипел он, замахнулся, но не ударил, а только вышиб из рук Маргоши жестяную коробку. Вокруг разлетелись монеты и купюры. – Заведем на тебя дело, отправишься в правильное место, посидишь годок-другой, авось, расхочется ногами размахивать.

Елизавета Андреевна заметила в глазах Маргоши ужас.

«Мой-то малой еще, вот мне и приходится на трех работах вертеться», – пронеслось у нее в голове.

Она вдруг остро ощутила, что вот сейчас на ее глазах снова происходит что-то, чего нельзя допускать! Потому что потом будет стыдно за свое бессилие и трусость.

– Товарищ старшина, – в ее голосе прозвучали те самые учительские нотки, которые когда-то останавливали и заставляли краснеть школьных хулиганов. – Вы, кажется, не представились. А это нарушение закона. Вы нарушили закон. А вот мы его не нарушали. У нас есть право, закрепленное Конституцией, и, как сознательные граждане, мы будем его отстаивать, и не только мы, обратите внимание! – Она огляделась, вынуждая милиционера тоже оглянуться.

По периметру площади группками скапливались прохожие, примыкая к тем, кто еще недавно слушал ее выступление. Движение машин по улице Горького со стороны площади явно замедлилось, водители притормаживали, чтобы разглядеть происходящее. Она знала, что старшина тоже чувствует эти взгляды.

Выглядел он смущенно.

– Люди нас поддерживают, – вставила Маргоша, почувствовав его замешательство. – А вы вот все раскидали! Стыдно должно быть! Помогите собрать, чё стоять-то.

И потянулась за свой жестянкой.

Все изменилось в секунду.

Из-за пазухи у нее выскользнул конверт и упал прямо под ноги старшине.

Маргоша ринулась к конверту, но один из милиционеров, видно, неверно истолковав ее движение, встретил ее хлестким ударом кулака в лицо, опрокинув на спину.

Маргоша со стоном закрыла лицо руками. Сквозь пальцы тонкими струйками просочилась кровь.

Старшина зыркнул в сторону наблюдающих.

– В РОВД обеих, – сухо приказал он. – Там разберемся.

В кабинете, куда привели Елизавету Андреевну, царил полумрак. Горела только настольная лампа на заваленном бумагами столе. Мужчина в штатском кивком указал Елизавете Андреевне на стул, продолжая просматривать какой-то документ.

– Ну что ж, Елизавета Андреевна, теперь мне хотелось бы выслушать вашу версию случившегося. – Следователь взглянул на нее усталым сонным взглядом и снова отвлекся на бумагу. Похоже, содержание документа интересовало его значительно больше, чем разговор с задержанной патрульными.

– Трое мужчин в милицейской форме напали на двух женщин из-за денег, которые те получили, читая стихи на площади, – тихо, но твердо ответила Елизавета Андреевна.

По приезде в РОВД их с Маргошей разделили. Но, как ни странно, именно это заставляло Елизавету Андреевну сопротивляться, не поддаваться отчаянию, чтобы не подвести напарницу.

– Значит, получили, читая стихи, – со вздохом повторил следователь. – В иностранной валюте. С каких это пор у нас за чтение стихов на площади долларами расплачиваются? А главное, кто это такой щедрый?

– Послушайте, вы отлично понимаете, что произошло, – в тон ему с иронией ответила Елизавета Андреевна. – Милиционер не сдержался и ударил задержанную, причем задержание прошло с нарушением закона. Были свидетели нападения.

– Это мы проверим. Пока есть рапорт наряда патрульной службы, и в нем сказано, что нападение произошло как раз со стороны вашей знакомой или коллеги. Кем, кстати, вам приходится Маргарита Ивановна?

Елизавета Андреевна вдруг почувствовала неимоверную усталость. Вернулось ощущение бессилия и абсурдности ситуации, как тогда, когда ее выселяли из собственной квартиры. «Моя милиция меня бережет», – пришли на ум слова, которые теперь звучали саркастически.

– Это моя соседка с первого этажа, которая приютила меня, когда мошенники отняли у меня квартиру, – сказала она. – Вот, возможно, вас заинтересует. Это объявление о продаже моей квартиры. Вы, как я вижу, больше читать любите.

Она вытащила из кармана пальто сложенный в несколько раз газетный клочок.

– Уверена, что я не одна такая, так что здесь речь идет о миллионах, да что там о миллионах, о жизнях людей. Ведь эти бандиты одиноких стариков обманывают. Их, конечно, посложнее поймать, они на площади стихов не читают.

Взгляд следователя оживился, и он тщательно изучил объявление.

– Значит, мошенники? Не слишком ли много приключений на вашу голову, а, Елизавета Андреевна? Похлеще Индианы Джонса будет. Подождите-ка, позову своего коллегу, кажется, вы нам будете чрезвычайно полезны!

И он схватился за телефонную трубку.

Маргоша в огромных солнцезащитных очках и короткой песцовой шубке, которую одолжила у экскурсовода Натальи, выглядела сногсшибательно.

Приятный молодой человек в дверях широко улыбнулся.

– Вы пришли посмотреть квартиру? Очень рад, Маргарита Ивановна.

Но, заметив за спиной Маргоши Елизавету Андреевну, он тут же потушил улыбку.

– Так, я что-то не понял…

– Да все вы поняли! – Маргоша, игнорируя хозяина, просочилась в квартиру. – Это моя бабушка, знакомьтесь. Она подписала с вами договор, но вот беда, вы ее так расстроили, что она тут же попала в больницу. Вот заключение врача, подтверждающее тяжелейший стресс. – Она выхватила из сумочки бумажки и потрясла ими перед носом парня: – Вы вынудили ее подписать договор!

Мошенник изобразил удивление.

– Неужели? Думаю, вы, Елизавета Андреевна, не сможете этого подтвердить, вы же честный человек. И, потом, нет у вас никакой внучки!

– Откуда вы знаете? – быстро отреагировала Елизавета Андреевна. – Проверяли, как и других своих жертв?

– О чем это вы?

Парень хотел казаться невозмутимым, но голос и лицо выдали тревогу.

– Мы вычислили вас по вашим же объявлениям в газете «Из рук в руки», глупо было оставлять один и тот же номер телефона, – вмешалась Маргоша. – Те, кого вы обманули, конечно, узнают вас по фото!

Она торжествующе распахнула шубку, открыла крышку объектива старенького «Зенита», висевшего у нее где-то в районе живота, и успела сделать несколько снимков.

Парень метнулся к шкафу, и через мгновение у него в руках блеснул миниатюрный пистолет.

Маргоша в ужасе замерла в дверях.

Елизавета Андреевна действовала по какому-то наитию. Еще до того как парень обернулся к ней, она прыгнула к нему, обеими руками ухватилась за пистолет и что было сил толкнула его в сторону, только бы он не был направлен на Маргошу.

Парень с размаху ударил ее в висок. Елизавета Андреевна упала, уже не слыша ни выстрела, от которого зазвенели стекла ее любимого серванта, ни истошного маргошиного крика «помогите».

И не видела, как отлетела, сбив Маргошу с ног, входная дверь, и в квартиру ввалились милиционеры.

Уже в скорой, распахнув пальто на груди Елизаветы Андреевны, медсестра неуверенно потрогала черный провод, уходящий за спину, и маленький микрофон, пришпиленный к кофте.

– А это что? – удивленно спросила она, обернувшись к Маргоше.

– То, что спасло нас! Снимайте, уже не нужно, – откликнулась та.

– Ну, чё, Лизавета Андревна, поздравьте нас!

Маргоша влетела в палату без стука, едва удерживая накинутый на плечи белый халат. – Теперь мы ООО, все официально! И уставной капитал есть, денежки-то наши нам вернули, пусть попробовали бы не вернуть! Мы ж теперь с вами герои!

– Лиха беда начало, – улыбнулась Елизавета Андреевна.

– Ох, и не вспоминайте! Ну, чё за время, а? Ведь чуть по пуле не схлопотали! Вас-то уже второй раз без сознания в больницу доставляют. Доктор ваш подозревает, что я решила убить свою бабку, не иначе! Шутка ли, висок проломили!

В дверь робко постучали.

– А я, кстати, не одна к вам сегодня. Только не волнуйтесь, хорошо?

Она выглянула за дверь.

И в палату вошел молодой мужчина с огромным букетом.

Елизавета Андреевна ахнула и зачем-то зажмурилась. Сквозь сомкнутые веки просочилась слеза.

А вошедший, увидев перебинтованную голову Елизаветы Андреевны, побледнел и, забыв про цветы, застыл в дверях.

– Вы его видеть, чё ли, не хотите, Лизавета Андревна? – не выдержала паузы Маргоша. – Хорошо хоть этих мошенников арестовали, а то бы ваш сыночек на них нарвался!

– Я и нарвался, только по телефону. – Мужчина, наконец, смог улыбнуться. – Я сначала ничего плохого не заподозрил, думал, это жилец, вежливо так отвечает, что тебя нет дома. Потом я попросил его передать, чтобы ты перезвонила. Но звонка так и не дождался. И решил, что на тебя это не похоже. Как ты, ма?

– Теперь хорошо, – улыбнулась сквозь слезы Елизавета Андреевна. – Теперь я просто счастлива. Иди сюда, родной! Ты и представить не можешь, что тут со мной, то есть, с нами приключилось!

Сын присел на краешек кровати и накрыл рукой руку матери.

– Всё, не оставлю тебя здесь больше одну! Решено, в этот раз уедем вместе!

Рука Елизаветы Андреевны выскользнула из-под руки сына и заботливо поправила ворот его рубашки.

– Ну, за меня-то решение нечего принимать, я и сама еще в своем уме, слава богу!

Она энергично тряхнула головой и тут же охнула, поморщившись.

– Пусть голова еще немного кружится, но это ерунда, пройдет! Спасибо, что навестил, сынок, а только я никуда не собираюсь. У меня тут новая жизнь начинается.

– И бизнес! – вставила Маргоша, прижимая к груди бумаги.

Ярко-оранжевые губы расплылись в улыбке.

Санкт-Петербург, 1995 год

На узкую ладонь Алисы медленно опустилась снежинка. Хрустальные грани тонко искрились, отражая льющийся из редких окон свет.

Поднеся руку к лицу, Алиса внимательно вглядывалась в переливающиеся искорки, словно пытаясь выведать скрытую в них загадку. Получить ответ на незаданный еще вопрос.

Хмыкнув, Макс тоже вытянул руку. Сразу же две или три невесомые снежинки робко коснулись его кожи, чтобы через пару секунд превратиться в холодные капельки.

– Спасибо тебе, Макс, – проговорила Алиса, по-прежнему глядя на свою ладонь. – Если бы не ты, затоптали бы меня.

Вообще-то Макс не из героев. Сам от себя такого не ожидал. Он просто разглядывал разложенные по прилавку дискеты, когда на рынок налетели скинхеды. Переворачивали лотки с выставленным товаром, мощными гриндерсами втаптывали в снежную жижу сбитые с прилавков шарфы и шапки, наборы косметики, детские игрушки.

Сначала Макс попятился в сторону. Подумалось: его-то не тронут, нужно лишь подождать. Скоро все закончится.

Беспомощно взмахнув руками, мимо него пролетела и рухнула спиной на землю худенькая девушка, одетая в кожаную косуху с блестящими заклепками. Нижнюю часть ее бледного лица закрывал широкий красный шарф. Густые иссиня-черные волосы разметались по истоптанному снегу. Совсем рядом с ногами мечущихся в панике посетителей рынка.

От удара у девушки выбило дыхание, и она смогла лишь молча взглянуть на Макса. И столько незаслуженной обиды было в этом взгляде выразительных карих глаз, столько робкой надежды на помощь, что Макса словно током прошибло.

Подскочив к ней, он резко оттолкнул несущегося напролом скинхеда, на мгновение ощутив твердость мышц под короткой черной курткой. И, ухватив девушку под локоть, оттащил в сторону, помог встать.

Бритоголовый, опешив от такой наглости, занес мощный кулак с разбитыми костяшками:

– Ты чё, с-с-сука?

Гортанные крики, раздавшиеся сбоку, заставили его резко обернуться. Целая толпа крепких кавказцев, вооруженных палками и цепями, вывернула из-за угла и помчалась на них.

– Валим! Живо! – придя в себя, звонко выкрикнула девушка и толкнула Макса в сторону.

И они помчались, огибая прилавки и испуганных прохожих. Выскочили за ворота рынка, пробежали несколько дворов. И остановились отдышаться только здесь, в маленьком темном сквере.

Поудобнее устроившись на спинке полуразломанной скамейки, Макс пошевелил задубевшими пальцами на ногах и с тоской взглянул на свои кеды. Не разваливаются еще? Всю зиму в них отходил. Кажется, вот тут слева подошва отходит. Надо не забыть подклеить.

Вынырнув наконец из своего шарфа, Алиса посмотрела на небо. Макс впервые увидел ее лицо целиком. Заостренный подбородок, точеные скулы, бледный рот уголком. В нижнюю губу вставлено серебряное колечко. Чистое и живое лицо, на котором иногда мелькает неуловимое трогательно-детское выражение.

В прямоугольнике неба, стиснутого хрущевками, из бездонной черноты прямо на них опускались хрупкие снежинки, безмолвно кружась в беспорядочном танце.

– Красиво как… – выдохнул Макс облачко пара.

– Ага. Как заставка в Norton Commander, – повела точеной бровью Алиса. – Ну, синяя такая программа, чтобы файлы копировать. Ты в теме?

– В теме. Я вообще-то на программиста учусь, – вздохнув, ответил Макс. – Пока еще учусь, хоть и задолбался.

– Отчего?

– От нищеты. Мой сосед два года назад бросил институт и пошел на овощебазу работать. И теперь вот уже тачку прикупил. Ремонт в квартире затеял. Что-то они там мутят-крутят, конечно, но бабки-то он рубит.

– А ты?

– А у меня стипендия – десять баксов! Едва на проездной хватает. Думаю тоже бросить все к черту. Программеры только в Америке нужны, а нищебродом мне быть надоело.

– Хаос. Так я это называю. А тех, кто сдался, я называю жертвами хаоса. И твоего соседа в том числе. Ты тоже такой?

– Я не жертва! У меня полно идей, но кому они нужны? – закипел Макс. – Быть жертвой – это делать то, что никому не нужно, и жить при этом в нищете!

– Да? И что за идеи?

– Не думаю, что ты поймешь.

– А давай попробую!

– Начнем с того, что для нормального программирования нужен мощный компьютер, в идеале – Пентиум. А у меня дома – тормозной 286-й с черно-белым экраном.

– «Ах, я жертва хаоса. Ах, у меня черно-белый комп. Ах, мои идеи никто не понимает», – ехидно пропела Алиса, а затем подытожила: – Если не можешь ясно сформулировать свою мысль, то ты не программист. Иди на овощебазу.

– Да сама ты иди! – разозлился Макс, вскакивая со скамейки.

– Разубеди меня, если я не права.

– Я читал, что в Америке бывают фестивали, где проходят соревнования программистов. Если бы у нас такое замутили, то я бы развернулся! Вот, например, идея номер один! Когда скачиваешь по модему фотку какую-то, то, бывает, связь обрывается. И тогда картинка битая получается. Из нее целые квадраты или полосы выпадают. И ничего не видно.

– И что за фотки такие ты скачиваешь? – невинным голоском поинтересовалась Алиса, а затем посерьезнела: – Так в чем идея-то?

– Понимаешь, целую мелодию можно описать с помощью всего нескольких нот. Вот и с картинками так же должно быть. Нужно только общую закономерность найти. Найти ноты, которые объясняют то, что мы видим.

Легонько дунув на ладонь, Алиса позволила снежинке закончить свой полет, спрятала руки в карманах косухи и задумчиво произнесла:

– Я могла бы сказать, что это невозможно. Но не скажу. Бывает, что и параллельные грани пересекаются. Все зависит от приложенных усилий. А про американские фестивали я раньше не слышала. Если у нас будет такой, я обязательно загляну. А ты… А ты – иди на овощебазу, Макс!

С этими словами Алиса вскочила, сгребла со скамейки пригоршню снега и запустила им в Макса. Со звонким смехом отбежала на безопасное расстояние, выкрикнула:

– Или ты опять ничего не понял?

– Вот дура! Да что у тебя в башке-то? – отплевываясь, закричал Макс ей вслед.

– Порядок! В башке у меня баланс и порядок! Так я это называю!

Часы Montana тихонько тренькнули, начиная выводить звенящую мелодию будильника.

Отработанным движением Макс мгновенно вытянул руку, вдавил кнопочку. Часы смолкли. Все спокойно. В квартире тихо. Мама в соседней комнате спит.

Загудел вентилятор в системном блоке. Зашуршал, разгоняясь, жесткий диск. Раньше при каждом включении еще громко пищал встроенный спикер, но Макс его отыскал и выкрутил.

Шесть утра – оптимальное время, чтобы подключиться к FidoNet. В остальные часы дозвониться на узел, к которому подключен Макс, практически невозможно. Так что приходится вставать пораньше.

Застучал номеронабиратель. Занято. Застучал снова. Ага, есть! Модем, ответивший на той стороне, тихонько свистнул, указывая опорную частоту, и сразу же телефонная линия заполнилась верещанием цифровых приветствий, втиснутых в звуковые сигналы.

Установив подключение, компьютер скачал пакеты с сообщениями, предназначенными для Макса, и отсоединился. Теперь до узла может дозвониться другой юзер, чтобы получить и отправить свою порцию данных.

Макс пробежался по списку конференций. Пытался вникнуть в текст, но вскоре осознал, что не понимает прочитанного. Все мысли крутились вокруг Алисы. Этот странный разговор с глупым окончанием. И девчонка странная. Все странное.

И взгляд ее в душу запал.

«А не влюбился ли ты часом, балбес? – спросил себя Макс. – Хотя с чего бы? Разве что совсем немножко. Просто с ней интересно болтать. Увидеться с ней хочу. И в глаза взглянуть тоже очень хочу».

Черт, все-таки зачитался! В сети не утихают баталии по поводу скорого выхода Windows’95. Одни ожидают революции в индустрии, другие предрекают полный провал по сравнению с надежной OS/2. А остальные просто спорят, лишь бы поспорить.

Бросив взгляд на часы, Макс понял, что уже катастрофически опаздывает на первую пару. Щелкнул тумблером компа, схватил сумку с учебниками и помчался.

Между третьим и вторым этажом левый кед все-таки не выдержал. С едва слышным треском подошва отслоилась почти целиком, удерживаясь лишь на пятке. Макс, несущийся вниз огромными прыжками, даже не сразу понял, что произошло.

Нога запнулась, будто кто-то с силой дернул ее в сторону. И Макс полетел вниз. Вниз, прямо на кучу строительного мусора. Это сосед, затеявший ремонт с перепланировкой, выволок хлам из квартиры, да так и не убрал.

Вниз, прямо на ощерившиеся острыми углами пыльные кирпичи.

В кабинете было холодно. Пахло хлоркой и чем-то кислым. А еще – спиртом.

– Палец видишь? Сколько? Шея болит? А спина? Ноги можешь согнуть? За пальцем следи! Глаза не закрывай! Сильно тошнит?

Над Максом склонился широкоплечий мужчина лет пятидесяти с короткой стрижкой и густыми седыми усами. Сильными руками что-то пощупал, аккуратно повернул голову в одну сторону, в другую.

– Похоже, дружок, ты в рубашке родился. Небольшое поверхностное рассечение. Я даже зашивать не стал, просто края обработал и пластырем стянул. Хотя прическу тебе пришлось попортить. Но лучше так, чем в белые тапочки, верно?

– Что случилось? – слабым голосом спросил Макс, борясь с тошнотой.

– Чудо случилось, – совершенно серьезно ответил врач, по-прежнему внимательно вглядываясь в глаза Макса. – Сосед твой, который тебя нашел и привез, рассказывал, что рухнул ты прямо на груду битого кирпича. Аккурат виском приложился. Да только под головой у тебя перья оказались.

– Перья? Как это?

– Понятия не имею. Может, ты голубя придавить умудрился. Или там подушку кто-то вытряхнул. Мне откуда знать?

Сев за стол, врач углубился в заполнение каких-то бумажек, изредка задавая короткие вопросы:

– Студент? Где учишься? Ого, а у меня сын ваш институт закончил! На каком факультете? На программиста, что ли? И как учеба? А я на компьютере только играть умею. Мне сын отдал свой старый 286-й с игрой внутри. Слышал про Wolfenstein?

Очень мне нравится. Это ж надо как по-настоящему все сделали! Меня, кстати, Андрей Иванович зовут.

Лежа на кушетке и глядя в потолок, Макс тихо отвечал. И постепенно приходил в себя.

– Вот только, – помрачнел врач, – зависает часто. Вырубать приходится.

– Это память забита. Надо загрузочные файлы настроить. Убрать ненужное.

– Ты знаешь, студент, это из человека я могу что-то убрать – нужное и не очень. А вот из компьютера – едва ли. На вот, держи пластырь. Лапоть свой обмотаешь.

– Можно я полистаю? – спросил Макс, заметив на стуле неподалеку знакомый логотип Gaudeamus – городской студенческой газеты. По пятницам ее свежие номера бесплатно раздают на выходе из института. Но на всех желающих, конечно же, не хватает.

– Не можно! – буркнул врач. – Лежи пока ровно. Через часик отпущу тебя, тогда и газету возьмешь. Мне она без надобности. Забыл кто-то, наверное.

Когда студент наконец попрощался и уковылял, врач еще какое-то время заполнял бумаги. Затем с хрустом потянулся и покрутил головой, разминая затекшие мышцы. Заметил, как что-то блеснуло под кушеткой. Подошел, поправил сбитую простынь, наклонился. И поднял с пола электронные часы Montana. Похоже, от удара замочек на браслете разошелся, и часы соскользнули с руки студента.

«Значит, скоро еще увидимся», – усмехнулся Андрей Иванович. И заметил перо, забившееся в щель между кушеткой и стеной. Снежно-белое, мягкое и упругое.

– Нет, студент, таких голубей не бывает, – пробормотал врач и аккуратно спрятал перо в карман халата.

Чтобы не маячить перед мамой с пластырем на виске, Макс сослался на огромное количество учебы и заперся в своей комнате. Быстренько просмотрев газету и не найдя ничего интересного, разложил ее на полу. Сверху поставил порванную кеду и принялся за ремонт подошвы.

Протер, зачистил, затем густо намазал «Моментом», щурясь от едкого запаха. По инструкции нужно подождать пять минут, а потом крепко прижать. Для этой цели у Макса есть пудовая гиря, так что за ночь подошва схватится накрепко.

Пока руки работали, взгляд то и дело выхватывал абзацы из газетного разворота:

«…посетит группа „Агата Кристи”. Концерт состоится во Дворце спорта „Юбилейный” уже в июле…»,

«…золотой ангел скоро вернется на шпиль Петропавловского собора. О том, почему работы по реставрации фигуры хранителя города затянулись на целых четыре года…»

И вдруг заметил в углу объявление, набранное нарочито грубым пиксельным шрифтом, стилизованным под терминал командной строки:

«Приходи на DemoFEST: первый российский фестиваль цифрового искусства! Прими участие в битве алгоритмов! Выиграй цветной монитор! Адрес в реале: ул. Плеханова, 36. Адрес в FIDO: 2:5098/4.48. Время: 20 мая, 15:00»

Макс ворочался в кровати, тщетно пытаясь заснуть. И мечтал.

Алиса ведь говорила, что если такой фестиваль состоится, то она придет. А значит, он ее там отыщет. И на этот раз сразу возьмет номер телефона.

А еще Макс обязательно выиграет. Выиграет, чтобы все доказать этой девчонке. И чтобы получить приз. Такой монитор можно продать за 400 баксов, не меньше. Половину маме отдаст. А на оставшиеся купит себе новые кроссовки. И Алису в кино пригласит.

А потом они пойдут гулять по набережной. Она будет говорить какие-нибудь колкости, а Макс – шутить в ответ. И ловить ее взгляд.

Отбивая пальцы о тугую клавиатуру, вглядываясь в дрожащее монохромное изображение, Макс писал программу. Алгоритм, который он давно обдумывал, строчка за строчкой превращался в код.

Строчка за строчкой. И ошибка за ошибкой. OutOfMemory. StackOverflow.

Что за черт! В ярости вскакивая, Макс раздраженно мерил шагами комнату. В ушах звучал ехидный голосок: «Иди на овощебазу».

Прижавшись к окну, смотрел на улицу. Свет, люди, объекты. Изометрия, перемещение. Как все это описать единой системой? Да еще на древнем компе?

Рухнув на кровать, глядел в поток. На ум пришли слова врача про Wolfenstein. Сложная трехмерная игра, которая работает даже на самом простом компьютере. Смог бы он такое сделать? Или у него не хватает мозгов? Или силы воли?

Вновь усаживался на скрипучий стул. Вновь вглядывался в мерцающий экран.

За день до фестиваля Макс осознал, что уперся в тупик. Видимо, это действительно невозможно. Иначе кто-нибудь другой уже давно сделал бы нечто подобное.

Снова и снова вспоминая разговор с Алисой, Макс прокручивал в голове ее странные слова. Вспоминал, как пытался рассмотреть снежинку, но та сразу таяла, превращаясь в холодную капельку. Капельку без структуры. Без структуры…

А структура снежинки описывается типичным… фракталом!

Макс бросился к стопке учебников, приготовленных к сдаче в библиотеку. Вот пухлый том «Математического анализа». Что тут написано? «Фрактал – это геометрическая фигура, каждый фрагмент которой повторяется при изменении масштаба». При изменении масштаба!

Метнувшись к компьютеру, Макс заколотил по клавиатуре, периодически отрываясь, чтобы прильнуть к учебнику.

За окном уже стояли сумерки питерской ночи, когда работа была завершена.

Готовая программа запустилась мгновенно. Прочитала с дискеты и вывела на экран фото смеющейся девушки в косухе (ох и долго же пришлось искать в сети этот файл). А затем закодировала это изображение по-новому. Разложила по ноткам. И собрала вновь.

И по всему выходило, что алгоритм работает даже в несколько раз лучше и быстрее, чем можно было ожидать.

«Не-а, не пойду на овощебазу!» – проваливаясь в сон, расплылся Макс в улыбке.

Это было такое утро, когда просыпаешься и понимаешь, что сегодня ты победишь. Что сегодня все получится как надо.

До фестиваля оставалось еще несколько часов. Помаявшись в ожидании, Макс решил сделать дело, которое давно откладывал – съездить в больницу и поискать часы. Наверняка ведь там потерял.

Аккуратно убрал дискету в карман куртки. Пригладил волосы. Протер кеды от пыли. Готов!

В больнице его встретили неласково.

– Часы? Не знаю. Андрей Иванович сейчас занят на осмотре. Подожди тут, – буркнула медсестра и удалилась.

Присев на обитую дерматином скамейку, Макс принялся ждать. Его наполняло ощущение спокойной уверенности: «Даже врач на дежурстве тот же самый, что и в прошлый раз. Мне сегодня точно везет».

Ждать пришлось долго. Каждый раз, когда распахивалась обшарпанная дверь, Макс поднимал голову. Но все время это была лишь хмурая медсестра – то выбегала, вынося пробирки, то забегала обратно с какими-то бумажками.

– Признаки анемии я и так вижу, – доносился из смотровой раздраженный голос врача. – Я другого понять не могу – что с эритроцитами? Почему агрегация прыгает? Давай-ка еще раз на УЗИ.

Дверь снова распахнулась. На каталке, которую толкала медсестра, лежала светловолосая девочка лет пяти в застиранной пижаме. На мгновение показалось, будто мелькнуло что-то знакомое на ее чистом бледном личике.

Проезжая мимо Макса, девочка растерянно взглянула на него и слегка улыбнулась. И даже сделала движение, чтобы ручкой помахать.

– Какими судьбами, студент? – Перед Максом стоял знакомый усатый врач. – А я как раз тебя вспоминал. Девочку к нам привезли. – Врач кивнул в сторону удалившейся медсестры: – Из окна выпала, с третьего этажа. Бабочку поймать пыталась.

Врач запнулся слегка, а затем продолжил:

– Так вот, под ней тоже перья были. Нормально, да? Но ударилась крепко, конечно. Хотя кости целы. Ты за часами? Пошли. Они в кабинете.

Пока врач копался в ящиках стола, Макс стоял в коридоре и вертел головой по сторонам. Протертый серый линолеум. Зеленые стены с растрескавшейся штукатуркой. Захватанные двери с намотанными на ручки полотенцами, чтобы плотнее закрывались.

А врач продолжал:

– Детдомовская она. Забрать некому будет. Так что на нашей скорой придется обратно везти. Хоть это и не по правилам. Такая жизнь, студент. Я, знаешь, много всякого повидал. И у меня свое правило есть. Я всегда должен знать: я сделал все что мог. Потому и сплю спокойно. А иначе никак.

Наконец врач вышел к Максу. Вручил часы. Хлопнул широченной ладонью по спине.

– Бывай, студент! А мне работать еще.

Присев на знакомую скамеечку рядом с выходом, Макс пытался подогнуть растянутую защелку браслета и невольно прислушивался к разговорам в смотровой.

– Андрей Иванович, девочку куда теперь? Вот с УЗИ новые результаты.

– Ни черта не видно. Давление померяй снова. Скажи, малышка, у тебя что-то болит?

– Нет. Мне спать хочется, – еле слышно ответила девочка.

– Давление 65 на 100. А пульс растет, уже 90, – раздался голос медсестры.

– Плохо. Анализ крови где новый?

– Давление продолжает падать!

– Похоже на ушиб мозга и развитие гематомы. Вызывай бригаду, срочно в Раухфуса ее передаем. Готовь бумаги.

Застучал дисковый номеронабиратель телефона. Вновь голос врача:

– Семен, что у нас с КТ? Когда заработает? Я знаю, что оборудование меняли. Вот у меня сейчас как раз случай, что я не вижу ни черта! Что значит «в конце месяца»? Там компьютер не работает! Нафиг тогда томограф нужен?

Выслушал ответ, потом рявкнул:

– Как я могу решать? Если у нее кровотечение в брюшной, то нужно оперировать прямо сейчас. А если гематома мозга – это к нейрохирургам.

Браслет не поддавался. Макс взглянул на циферблат. Пора ехать, как раз тогда успеет. Ехать? Сейчас? Просто так взять и уехать? Встал. Подошел к двери смотровой. Постучал.

– Чего тебе?

– Я услышал про проблемы с компом. Давайте гляну.

Врач уже открыл рот для возражения, но вдруг передумал. И коротко распорядился:

– Маша, вези на КТ. Студент, у нас пятнадцать минут, не больше. За мной!

Девочку положили на узкую белую лежанку, которая медленно заехала внутрь огромной железной махины томографа.

– Ты только не шевелись. И ничего не бойся. Просто лежи, – напоследок сказала ей медсестра.

– Хорошо, – тихо ответила девочка. – Я умею.

Взглянув на нее через толстое стекло, Макс уселся на место оператора. Щелкнул тумблер. Басовито загудел вентиляторами компьютер.

– Сам аппарат точно работает и снимки делает со всех ракурсов, – произнес врач за спиной. – Там все автоматически. А дальше программа должна быть специальная, которая эти снимки обрабатывает и единую модель формирует. Вот эту модель я должен увидеть. Причем срочно.

Макс быстро набирал команды. Вызвал список каталогов. Пробежался по файлам. Кажется, вот что-то похожее. Запустил. Ошибка – нет нужных компонентов. Не то, не то!

– Если у нее повреждение внутренних органов, то перевозить никак нельзя. Не тормози, студент! Я должен знать!

Макс и не тормозил. Он уже понял, что нужной программы здесь просто нет. Но также понял и другое: он сделал еще не все, что может. Потому что в компьютере оказался установлен модем. Решение пришло молниеносно.

– Андрей Иванович, а томографы везде одинаковые? И компьютеры тоже?

– Не везде. Но во многих наших больницах – да.

– Звоните туда, где такой же. Пусть включают у себя компьютер и переведут в режим ожидания дозвона. Номер мне только продиктуйте.

Прошло еще десять минут. Застучал модем, дозваниваясь до компьютера в 24-й городской больнице. Рядом врач по телефону объяснял:

– Верочка, это я. Тут компьютерщик сейчас подключится к твоему рабочему месту. Есть? Отлично.

Мы будем у себя делать промежуточные снимки и передавать их к тебе, а ты смотри в своей программе. Нужно убедиться, что пациент транспортабелен.

Установка в соседнем кабинете загудела. Лежанка с девочкой медленно заехала внутрь. В компьютер один за другим посыпались файлы. Сотни файлов несжатых данных. Для передачи каждого из них по модему потребуется часа два. Это еще если линия связи не оборвется.

– Чего замер, студент? Там ничего не видят.

У Макса вспотели подмышки. Так всегда бывает, когда он усиленно думает. Нет, такие огромные изображения передать по модему просто невозможно… Невозможно?

Выхватив из куртки дискету, вставил в дисковод. Поколебавшись долю секунды, удалил изображение девушки в косухе. Оставшийся файл-кодировщик загрузил на удаленный компьютер.

И запустил процесс передачи снимков.

– Скажите ей, что я отправляю данные сначала в грубом качестве, но зато сразу, – отрывисто бросил Макс, быстро набирая команды. – Пусть просматривает как есть. Если требуется уточнение, то я буду кодировать с большой детализацией и отправлять повторно.

– Вера, ты слышала? Работаем! Хорошо. Дальше… Дальше…

Вдруг врач резко повернулся к Максу, зажимая под ухом тяжелую телефонную трубку:

– Стоп, студент! Она просит предыдущую серию уточнить.

– Сделал. Теперь ждем. Загрузка пошла.

Потянулись секунды, затем минуты.

– Андрей Иванович, машина из Раухфуса приехала. Там все готово уже, – заглянула медсестра. – Если гематома, то медлить…

– Студент, долго еще?

Макс напряженно сглотнул. Проценты загрузки сменялись непростительно медленно. Сквозь толстое стекло взглянул на девочку, неподвижно лежащую внутри огромной установки. Одни только ножки в старой пижаме видны. Лишь бы только связь не оборвалась. Лишь бы только его программа смогла справиться с обработкой таких огромных файлов.

– Еще немножко. Есть!

Рубашка на спине и под мышками пропотела насквозь.

– Верочка, смотри внимательно. Всё у тебя. Да. Понял. Действуем.

Андрей Иванович резко встал:

– Маша, вызывай анестезиолога и готовь операционную. У нее разрыв селезенки. Двухмоментный, поэтому на УЗИ не видно было. И срочно кровь для переливания!

На исцарапанной дискете, выработавшей весь ресурс за какие-то полчаса, еще остались файлы. Размытые снимки, сделанные тонкими рентгеновскими лучами. Наверное, эти файлы еще можно прочитать, хотя кому они нужны.

В любом случае, они точно никому не нужны на фестивале. И сам фестиваль уже давно закончился.

Когда девочку увезли на операцию, некоторое время Макс обессилено сидел, уставившись в выключенный монитор. Адреналин схлынул, оставив после себя головную боль и опустошенность.

Вышел на улицу, но понял, что не может просто так уехать. Что судьба этой незнакомой девочки сейчас для него стала почему-то важнее, чем все остальные дела. И Макс ждал, сидя на скамейке перед больницей.

Медсестра, вышедшая покурить, взглянула на него, но ничего не сказала. Мимо проходили новые пациенты. У кого-то сломан палец. Кого-то покусала собака. Легкие облачка постепенно сбивались в тучи. А Макс просто ждал.

И только когда уставший врач по-дружески крепко пожал руку, к чувству опустошения добавилось еще одно. Новое, неизведанное ранее ощущение тихой и глубокой радости. Радости от того, что он смог. Он сделал все как надо.

– Ну что, студент, день прожит не зря?

Дождь хлынул, когда Макс уже подходил к дому. В кедах сразу захлюпало. Устало переставляя ноги, он понял, что предчувствие обмануло его во всем. И призрачный шанс встретиться с Алисой исчез безвозвратно.

С того дня прошло больше трех недель. Макс целиком погрузился в подготовку к экзаменам, наверстывая упущенное. И строго запретил себе думать о девушке в косухе.

Длинный телефонный звонок заставил отвлечься от учебника. Длинный, то есть междугородний.

– Ваш номер мне дал Андрей Иванович, наш общий знакомый, – произнес в трубке уверенный мужской голос. – Меня зовут Вадим. Я являюсь учредителем одного, скажем так, проекта. Мы с коллегами создаем систему индексирования и поиска информации в Интернете.

– Кхм… Да, и что?

– Меня заинтересовала ваша программа, Максим. Можете в двух словах объяснить суть алго ритма? – Там все просто, в общем-то. Я понял, что любое изображение состоит из деталей разной степени значимости. Силуэт или фон – это всегда основа.

Грубая и низкочастотная. А на нее сверху слой за слоем накладываются подробности – чем дальше, тем точнее.

– То есть вы классифицировали, а затем ранжировали информацию с учетом значимости?

– Можно и так сказать. Это матричный анализ из теории фракталов. В результате из разрозненного набора данных формируется точный порядок.

– Хм, так называемый принцип «хаос констракшн». И что вам это дает, Максим?

– Получается, что даже при медленной связи картинка почти сразу появляется на экране. А затем, по мере загрузки данных, изображение продолжает уточняться.

– Звучит любопытно. Как насчет поработать вместе? Наш офис находится в Москве, но вы могли бы к нам присоединиться по сети. Что скажете? Зарплатой не обидим.

– Я бы с радостью! Но только у меня комп совсем старый. И Интернет не подключен.

– Это как раз наименьшая проблема. Завтра я буду в Петербурге. Давайте встретимся и обо всем договоримся.

– Конечно. Спасибо, – только и смог вымолвить пораженный таким поворотом дел Макс.

– Нет, это вам! – помолчав, с чувством произнес Вадим. – Вам спасибо за Алису!

– Алису?!

– Да, так зовут девочку, которую мы хотим удочерить. Которую удалось спасти благодаря вовремя поставленному диагнозу.

По пустынной узкой улочке не спеша идет стройная девушка в косухе. Город, умытый ночным ливнем, медленно просыпается.

Майское солнце освещает жестяные крыши и мокрые скамейки. Пробегает по дорожкам скверов и детских площадок. Теплыми бликами гладит одинокий шпиль Петропавловского собора.

Девушка улыбается, подставив небу чистое открытое лицо. Бледные губы шепчут еле слышно:

– Ты обязательно встретишь ее – ту самую, чей взгляд не сможешь забыть. Все поймешь, когда по коже побегут мурашки. И неважно, какое у нее будет имя.

Яркий солнечный свет заливает все вокруг, стократно отражаясь от мокрого асфальта и умытых окон. Хрупкая фигурка почти теряется в этой ослепительной яркости.

В едва различимых контурах кажется, будто за спиной у девушки расправлены мощные белоснежные крылья. Мощные, но надломленные. Потерявшие почти половину перьев.

Жара на хуторе Веселый стояла с раннего утра. Неистово орали кубанские петухи. В воздухе пахло сеном. Зинаида Михайловна Орешкина – для своих просто Михална, – пила холодный квас на веранде у соседки Верки.

– Ой, Вер, ну и задание вчера было на финале! – Она потянулась за пирожком. – Скажите мне, говорит Якубович, как называется маленький лохматый чертенок, помощник домового.

– А ты поди, как всегда, знала? – Верка поставила на стол подоспевшую партию горячих ватрушек. – Чего там знать? – выразительно заявила Михална. – Хохлик это. Я, как услышала, тут же и ответила.

– А игроки?

– Оййй… – обреченно закачала головой Михална. – Рот разинули, глазами хлопают так, что даже неприлично. Тянули. По буквам отгадывали. Думала, до Нового года решения не дождусь. Лексеича уж хотела за елкой посылать.

– В конце концов-то отгадали?

– Ну не дружба ж победила? Женщина какая-то, я имя не запомнила. Якубович тут и давай ее супер-игрой искушать. А она знаешь чё?

– Чё?

– Не горю, говорит, желанием и забрала сервиз. Эх! – Михайловна всплеснула руками. – Я горю. Меня зовите. Вон какое письмо накатала Якубовичу этому на тему «Почему мне надобно на Поле чудес». В стихах.

– Батюшки мои… Прямо в стихах?

– Прямо. Теперь ответ жду. Деньги коплю. Если через год пригласят, как раз смогу поехать.

– А если раньше пригласят?

– Та ну, Вер. Там таких как я пруд пруди. Хоть бы вообще письмо прочитали, а то в мусор бросят – и ку-ку. Но я так решила, ежели через год не ответят, я новое напишу.

С тех пор как двадцать шестого октября девяностого года пенсионерка Орешкина увидела первый эфир передачи «Поле чудес», вечер пятницы стал священным. Михайловна не пропустила ни одной передачи. Грезила попасть в студию, выиграть супер-игру и получить в награду не только призы, но и объятия знаменитого ведущего.

– Не тем желанием ты горишь, Михална. – Верка шлепнула ее прихваткой. – Лексеич твой загадки уже устал поди гадать. Сидит с тобой кажну пятницу, Якубовича этого терпит изо всех сил, лишь бы тебе угодить, а ты и ухом не ведешь.

– Ты все одно, – отмахнулась Михайловна. – Раньше надо было с Лексеичем гореть. Щас-то чего уже? Мне еще куда ни шло – шестьдесят четыре, а ему – без трех семьдесят!

– Да? А Надька вот так не думает.

– Надька? Это портниха, что ль?

– Она самая. Давеча в халат новый нарядилась и давай хвостом крутить. Но Лексеич молодец, и глазом не повел. Калитку ей справил – и к тебе на твое это «Поле чудес».

Подруга Верка была всего на шесть лет старше Михалны, но считала себя мудрее в житейских делах раз в сто. А после многочасового просмотра бразильских сериалов, обрушившихся на нее в то же самое время, что и «Поле чудес» на Михалну, она полностью уверовала в любовь, пронесенную через всю жизнь, и хеппи-энд, увенчанный свадьбой, сколь долго ни пришлось бы ее ждать.

– Ты смотри, мужика потеряешь.

– Да мне и одной хорошо.

– Одной никому не хорошо. Я вон за Митькой своим скучаю, а делать нечего. Так всего-то год прошел, а ты уж сколько лет одна? Когда Борьку-то током убило?

– Двадцать лет как.

– Оййй… и замуж больше не пошла, – всплеснула руками Верка. – Точно Лексеича ждала. Первая любовь не вянет, так?

Владимир Алексеевич Савин, хуторской сварщик на пенсии, был влюблен в Михалну со школьных лет. Поговаривали, что в свое время у них даже к свадьбе дело шло. Но что-то не заладилось, и Михална вышла замуж за местного тракториста, а Лексеич уехал и женился где-то в городе. Спустя сорок лет вернулся вдовцом, и дремавшая любовь вспыхнула на седьмом десятке с новой силой.

– Глянь-ка. – Михална отвлекла Верку от разговоров про Лексеича. – Это Люська? Почту развозит? – Тю! Суббота же.

Люська была местной потомственной почтальонкой. Работала с шестнадцати. За двадцать лет приобрела свою собственную славу местного новостного канала на колесах.

– Теть Зин! – крикнула Люська, спрыгивая на ходу с велосипеда. – Телеграмма вам! Вчера уже поздно забрала из района. Вот с утра несу. Танцуйте!

– Заходи! – замахала рукой Михална.

Люська оставила велосипед у калитки и поднялась на веранду.

– Вот! – Она протянула бланк.

Михална пробежала глазами по сообщению, нахмурилась, прочитала еще раз и уставилась на Люську дурным взглядом:

– Чего это?

– Телеграмма.

– Где взяла?

– На телеграфе.

– Ну? – не стерпела Верка.

– Тут это… – Михална еще раз пробежалась глазами по сообщению. – На «Поле чудес» меня зовут… в следующем месяце.

– Дай сюда. – Верка выхватила бланк с текстом. – Мать честна! Так это чего ж, стихи твои дошли? Глянь, на передачу зовут. Люська, ты слыхала, чего говорю? – Верка двинула Люське в плечо. – Михалну-то нашу по телевизору будем смотреть! Эх, Михална! – Она обняла соседку. – Всех победишь там и суперигру выиграешь. Ура, што ли?!

– Ура! – присоединилась к ней Люська.

Михална вдруг закрыла лицо руками и завыла во весь голос.

Алексеевич с самого утра искал Михалну. Не дождавшись дома, отправился к Верке, где и обнаружил ее, бессвязно мычащую и заливающуюся слезами.

– Так, давай все по порядку. – Он сел рядом.

Верка накапала валерьянки и протянула подруге чашку. Михална выпила. Тяжело вздохнула и показала Лексеичу телеграмму. Он пробежался глазами по короткому тексту:

– Во дела. А чего рыдаешь-то?

– На передачу хочу.

– Так тебя же пригласили.

– Пригласи-и-и-ли-и-и, – снова заголосила Михална.

– Денег у нее нет, Лексеич, – вмешалась Верка. – Она письмо написала, а ответ через год ждала. Деньги только собирать начала на дорогу и на подарки Якубовичу. Вот теперь и рыдает. Мечта-то, как рыбка золотая, прямо из рук выскальзывает.

– Так, слушай мою команду! – Лексеич встал с дивана. – Михална, тебе – не реветь! Верке – не причитать! И валерьянку свою забери. А тебе, Люська, особое задание. Мотнись по хутору и всем расскажи, ну, что Михалну на «Поле чудес» позвали, и теперь мы ее туда собираем. Подарки Якубовичу готовим. Кто хочет поучаствовать, милости просим. А ежели кто могеть, то пусть и на билеты помогеть. Поняла?

Люська кивнула и мигом кинулась к калитке.

– Так, погоди! – ткнула его в бок Верка. – С подарками вопросов не будет. Наберем полны сумки. А вот с деньгами… Тут может и прокол случиться. Хуторяне получки по три месяца ждут. Пенсии тоже. У меня есть немного, на черный день берегу. Все отдать не могу, но чуток подсоблю.

– Я могу, – Лексеич опять сел рядом с Михалной. – Есть у меня сбережения кой-какие.

– Так ты ж вроде тоже на какую-то мечту копил? – все еще всхлипывая, спросила Михална.

– Ну, знаешь, Михална, мечтаний, их много, а денег мало. Так что отдам тебе. Езжай на свое «Поле чудес».

– Ну, Лексеич, ты даешь, – рухнула на стул Верка.

Люська отработала по полной. Начался сбор подарков Якубовичу и денег «на билеты Михалне». Дверь ее дома больше не закрывалась ни днем ни ночью. В сумках Михалны вскоре оказались кубанские разносолы, мед, шаль с подсолнухами. Верка пообещала напечь к отъезду пирогов по рецепту «ее бабуни».

– Якубович язык проглотит, – обещала она.

Но больше всего хуторяне оценили вклад Митрохи – лучшего хуторского самогонщика. Во времена сухого закона сконструировал он самогонный аппарат, на котором мог выгнать напиток из всего на свете, будь то овощи, фрукты, зерно или ботва. Дегустацию проводил лично. Оценивал. А как продавал мужикам, так заливался соловьем.

– Сначала, признаться, думал медовуху передать, – покуривая махорку, поведал Лексеичу о трудном выборе Митроха. – Но нет. Медовуха – это ж чего? Рюмашку выпил – и с ног упал, ежели с непривычки. Не дай бог на передаче продегустирует! Потом думал смородянку. Не, – скривился он, – бабий напиток. Первак еще бродит, перцовка – дело зимнее, свекольник – тоже не оно. В общем, кумекал-кумекал, как ни крути – грушовка!

– Твоя фирменная!

– Семьдесят градусов! – Митроха поднял указательный палец вверх. – Прямо как мне годков. Как думаешь, семилитровую бутыль Михална дотащит?

– Лей не жалей. Ежели чего, я подсоблю.

– Лады! Как Варвара зарядит, так и принесу.

Варвара, жена Митрохи, верила в экстрасенсов. Особенно в Чумака. Еще в начале 90-х записала его сеансы на единственную в доме видеокассету и с тех пор заряжала все, что попадалось под руку. А Митроха на этом делал бизнес.

– У меня, вишь, в доме все продукты теперича с энергетикой. Особливо самогон, – говорил он мужикам. – Полезен для здоровья. Все чакры чистит. Так своим бабам и передайте.

Больше всех готовилась сама Михална. Сначала ей пришлось разбирать гардероб в поисках подходящего платья и вспоминать, где прячется чемодан, с которым последний раз она ездила на море еще с покойным мужем. Ничего подходящего для Москвы в шкафу, пропахшем нафталином, не обнаружилось, пришлось заказывать новое платье у проклятой Надьки-вертихвостки, а дорогу к чемодану прорубать топором: тропинка к сараю заросла крапивой ростом с саму Михалну и стеблями в руку толщиной.

Главное же, каждый вечер перед сном она без устали штудировала энциклопедии и словари. Экзаменовал ее Лексеич.

Через несколько дней пришла новость. Михайловну вызывали на переговоры с Москвой.

В этот день она, обычно любившая послеобеденный сон, спать не смогла. Еле дождалась вечера и отправилась на переговоры, как утверждала, с самим Якубовичем. Сопровождали ее Лексеич и Верка.

Автостанция встретила процессию забитыми фанерой окнами и скрипучей дверью. Здание, в котором до 90-х продавали билеты и ожидали прибытия рейсовых автобусов, превратилось теперь в так называемый «Комок», внутри которого с минимальным комфортом разместились аптека, кабинет фельдшера и точка «Союзпечати». По выходным сюда втискивались несколько раскладушек с хозтоварами и продуктами. Здесь же, на небольшой площадке, наверху никуда не ведущей шестиступенчатой лестницы, находился местный переговорный пункт. Телефон стоял прямо на табуретке, а на стене висела табличка: «Переговорный пункт хутора Веселый».

– Але! Москва? – Михална схватила трубку, как только раздался продолжительный звонок.

– Здравствуйте! Это Зинаида Михайловна Орешкина? – услышала она в трубке юный голосок, похожий на птичий беззаботный щебет.

– Да, я это. А вы с «Поля чудес»?

– Нет. С московского телеграфа. Меня Лариса зовут.

– Так это вы мне телеграмму прислали? – Михална растеклась в благодарной улыбке.

– Хорошо, что я вас нашла, – снова залепетала Лариса, – а то уже не знала, что и делать. Я новенькая, понимаете? Только к работе приступила. Еще не все знаю, а тут еще Толик отвлекает… Вот я и перепутала адреса.

Да и немудрено! В вашем Краснодарском крае целых четырнадцать хуторов Веселых и еще два поселка. А еще, представляете, та женщина, ну, для которой телеграмма, вашей тезкой оказалась, почти полной. Вы – Зинаида Михайловна Орешкина, а она – Зинаида Михайловна Орешникова. Чудеса какие-то!

Но вы не переживайте. Я все исправила. Телеграмма уже по нужному адресу ушла. Так что все хорошо. Вам ехать никуда не нужно. До свидания.

Короткие гудки в трубке показались Михалне далекими и глухими. В горле внезапно пересохло. Голову охватил жар, в глазах потемнело, ноги подкосились. Михална рухнула без сознания и скатилась по ступенькам к ногам Лексеича и Верки.

Колька был владельцем единственной в хуторе машины и местным мастеровым с золотыми руками. Когда не пил. А пил только в получку, но три дня. Самогон брал у Митрохи и, как все хуторские мужики, втирал жене про Чумака и чакры. Но Колькина жена Маруся сама была еще тем экстрасенсом. На исходе третьего дня так кодировала и Кольку, и Митроху, что те друг о друге забывали на целый месяц и до следующей получки не встречались даже случайно.

– Марусь, Кольку зови! Пущай «копейку» выгоняет. В район срочно надобно, – запыхавшись, Лексеич ввалился в калитку.

– Не, дядь Вов, – крикнула Маруся из распахнутого окна кухни. – Получку выдали. Мертвый уже вон вторые сутки.

– Ох, ёк-макарёк! – в сердцах крикнул Лексеич. – Что ж делать? Михална упала и, кажись, ногу сломала. Кричит не своим голосом. В больницу надобно, без промедления!

– Так Ваську-фельдшера зовите!

– Нет его! На дискотеку уехал.

– В скорую звонили, в район?

– Звонили! Две машины на вызовах, а третья стоит сухая, без бензину. Вот и хотели на Колькиной везти. Другой-то на хуторе нету.

– Да и Колькиной нету, дядь Вов! Разве ж это машина? Развалюха с одной фарой, и заводится с толкача. А как едешь, так и боишься, что днище вывалится.

Ласточку свою Колька выменял в соседнем хуторе лет пять назад на приданое жены – пианино. Машина не завелась уже на следующий день. Днище оказалось насквозь прогнившим. Ко всему прочему, садясь на пассажирское сиденье, Маруся внезапно и со всеми вытекающими последствиями обнаружила своей пятой точкой осиное гнездо. С тех пор она кипела в отношении железного агрегата лютой ненавистью.

– Дядь Во-о-ов! – Из сарая вывалился Колька.

Его штормило. Налицо было 48-часовое пребывание в организме Митрохиной грушовки. Не сделав и пары шагов, Колька споткнулся, рухнул в кусты хрена и – каким-то чудом – тут же вынырнул прямо перед Лексеичем.

– О как! – Он выдохнул в лицо Лексеичу смесь грушовки, сала и лука и, не устояв на ногах, камнем повис на шее.

Слова Кольке давались тяжело. Еще тяжелее было глазам. Они то и дело разбегались в разные стороны, резкость не наводилась, веки замирали в положении «сон».

– Ща, ключи от машины возьму, и домчим Михалну с ветерком. Серенька! Неси папке ключи!

– Я тебе дам Серенька! – Подбежавшая Маруся стегнула Кольку мухобойкой. Тот отцепился от Лексеича и тут же рухнул обратно в хрен. – Дядь Вов, ты не стой, – крикнула Маруся Лексеичу, – беги к Митрохе. На бричке тетю Зину довезете. До района недалеко. И передай ему, если завтра продаст Кольке свое пойло, спалю его подпольный цех вместе с аппаратом и бутылями!

Шлепки по голым Колькиным плечам раздавались до тех пор, пока Маруська не загнала мужа обратно в сарай. Лексеич со всех ног пустился к Митрохе.

– Как – жеребится? – остолбенел Лексеич.

– Обычно, – пожал плечами Митроха. – Да ты заходи, чего стоишь?

– Некогда мне, Митроха. Михална ногу сломала, надобно в район везти, а не на чем. Я на твою Белку надеялся, а тут такое.

– Чего тебе Белка? Беги к Кольке. Он на «копейке» враз домчит.

– У Кольки получка.

– Ох ты, мать честна! – Митроха почесал затылок. – Точно. Он вчера за грушовкой приходил. На три дня купил. Раньше понедельника в себя не придет.

– Ну чего? – крикнула Верка, как только Лексеич показался в дверях автостанции.

– Белка жеребится, Кольке получку выдали.

– Ой-ой-ой! – в голос запричитала та, перекрикивая даже стоны Михалны.

– Митроха предложил мою тачку к Люськиному велосипеду привязать да на ней Михалну везти. Дело дурное. Я не сдюжу, да и Михална в тачке не удержится. Может, Люську в район послать? Пусть Ваську найдет, да и привезет.

– Да кто ж молодую бабу на ночь глядя на велосипеде по трассе погонит? – обозлилась Верка. – А Ваську этого до утра теперь не найдешь. У кого он там после танцев завис?

– Тогда сам поеду! – от отчаяния сжав кулаки, прокричал Лексеич.

Знакомый рев, визг и хлопки, растревожившие всех местных собак, раздались неожиданно. Лексеич и Верка переглянулись и кинулись к двери. Михална на секунду перестала охать.

Из-за поворота, скрипя подвеской и прыгая на каждой кочке, со скоростью километров двадцать в час выехала Колькина «копейка». Освещая себе дорогу одинокой фарой, танцующая машина медленно подползла к автостанции и остановилась у входа. За рулем сидел Колькин пятнадцатилетний сын – Серенька.

– Мамке ни слова, – предупредил водитель.

Не проползли они и двух километров, как их остановил, говоря словами Митрохи, блуждающий пункт ДПС. Младший лейтенант Федорчук выпрыгнул из кустов в свет единственного на дороге фонаря и этим напугал всех, кто ехал в «копейке».

Серенька со страху перепутал педали и надавил вместо тормоза на газ. Мотор закудахтал, но скорость не увеличилась. Машина подскочила на очередной кочке, заглохла, прокатилась метров сорок и остановилась.

– Куда это мы крадемся ночкой темной?

В окно машины со стороны водительского места просунулась огромная голова. Не скрывающий радости от такой удачи, сотрудник ДПС представился и, потирая ладони, приступил к делу:

– Документики на неопознанный летающий объект имеются?

Серенька трясущейся рукой отдал отцовские права и уже попрощался с жизнью, но тут в дело вступила тяжелая артиллерия в лице Лексеича:

– Так, Серень, сиди не двигайся. Михална, причитай посильнее, а лучше кричи, будто тебя режут.

Он вышел из машины и кинулся к Федорчуку:

– Наконец-то, сынок! Мне в районе сказали выезжайте. Сопровождение навстречу будет. Как же хорошо наша милиция работает. Трех километров не проехали, а ты туточки.

– Какое сопровождение? – Федорчук готов был растеряться.

– Как какое? Для Михалны. С «Поля чудес».

– А ну дыхни. – У Федорчука мелькнула мысль, что ему повезло еще больше, чем показалось сначала.

– Да не пил я, сынок. Говорю ж, нас в районной больнице ждут. В машине, слышишь, Михална. Ей в Москву, к Якубовичу на «Поле чудес» ехать, честь района защищать, а она ногу сломала. В районе сказали, быстро починят и за победой отправят. Так что давай сопровождай. За это она тебе привет прямо в эфире передаст, и не только. Грушовку уважаешь? – Уважаю. – Федорчук все-таки растерялся.

– Семь литров возьмешь? Чумаком заряжена. Здоровье попрет, как почки весной.

– Ну, только если заряжена.

Выскакивая из кустов, Федорчук рассчитывал на другое. Но в свете страданий бабки в машине, ее важности для всего района и безвыходности ситуации готов был уже и на жидкую валюту.

– Заряжена, зуб даю. У нас в Веселом все это знают. Первака еще литру налью, как ко мне приедешь, и перцовки две по семьсот. Лады?

– Лады, – согласился Федорчук.

У Михайловны оказался вывих первой степени. Врачи вправили голеностоп, наложили тугую повязку и отправили с тем же эскортом домой, под неусыпный надзор Лексеича и местного фельдшера Васьки.

Через три дня повязку благополучно сняли, оставив для лечения только теплые компрессы. Нога Михалны быстро шла на поправку, чего нельзя было сказать о ней самой. Михална стала молчаливой и раздражительной. Дальше своего двора не ходила. Больше не завтракала у Верки и не приглашала подругу к себе. Лексеича игнорировала. Но самым опасным симптомом, по мнению Митрохи, стал отказ от «Поля чудес». С того самого дня, как Михална побывала на переговорах с Москвой, она больше не посмотрела ни одной передачи.

– Михална, ходь сюды, – как-то вечером в очередную пятницу позвал ее Лексеич. – Глянь-ка, я телевизор на веранду поставил. Будем здесь чай пить да твое «Поле чудес» смотреть. Под сверчков – само то.

Михална сделала вид, что ничего не слышала, но Лексеич не сдавался:

– Верка скоро придет. Обещала пирогов принести. Люська, Митроха с Варюхой, Колька с Маруськой и герой наш – Серенька – тоже будут. А чего? Давно уж так не сидели… все вместе.

Через полчаса шум на веранде сообщил о гостях. Запахло травяным чаем и шишками из самовара. Заиграла музыкальная заставка некогда любимой передачи. Послышался голос ведущего.

– Михална! – Верка фурией влетела в хату: – Скорее! Там Якубович про тебя говорит.

– Ой, Верка, не стыдно тебе? – с укором проскрипела Михална. – На какое вранье уже пошла, чтоб меня выманить.

– Да какое вранье! – разозлилась Верка. – Историю твою на весь мир рассказывает. Про подготовку, про переговоры и про ногу твою – все как было. Идешь?

– Ну, коли врешь, Верка… – пригрозила Михална и с вызывающим видом вышла на веранду.

«Такая история получилась, Леонид Аркадьевич, – услышала она голос Якубовича. – Кто виноват здесь, кто прав, не знаю. То ли телеграфистка, которая перепутала адреса, то ли те незнакомые мне люди, что назвали четырнадцать хуторов на Кубани одним названием, а может, сама Михална. Уж слишком она хотела на вашу передачу попасть. Все мечты на эту одну поменяла. У меня тоже была мечта. Хотел жениться я на Михалне и отвезти ее в Санкт-Петербург, чтобы вместе увидеть белые ночи и разводные мосты. Но раз уж она хочет на ваше „Поле чудес“ то так тому и быть. Люблю ее с юности и до сего дня, и если теперь это ее мечта, то пусть она и сбудется.

Прошу вас, позовите ее на игру. Но только обязательно прямо в эфире, чтобы она от вас самого это услышала. По-другому теперь не поверит.

Заранее благодарю за всё. Владимир Алексеевич Савин».

– Вот такое письмо я получил из хутора Веселый, что в Краснодарском крае. – Якубович свернул листок, с которого читал все это время. – Но вот что для меня здесь самое важное. Никогда бы мы не узнали эту захватывающую историю, если бы не любовь Владимира Алексеевича Савина. Ведь, согласитесь, только любовь способна подвигнуть на такие поступки. Можно ли не выполнить эту просьбу? – Он потряс письмом. – Я вот не смогу! Поэтому – уважаемая Зинаида Михайловна Орешкина из хутора Веселый, – Якубович улыбнулся и посмотрел прямо в камеру: – Того самого, где живет Владимир Алексеевич Савин! Приглашаю вас приехать к нам в студию и сыграть в «Поле чудес». Сейчас на экране вы видите номер телефона. Позвоните нам. Приезжайте. И обязательно привезите мне грушовку Митрохи, шаль с подсолнухами и пироги вашей соседки Веры.

Михайловна остолбенела. Губы затряслись.

– Ты чего, – обнял ее Лексеич. – Ногу дочиним и поедем на «Поле» твое – за сервизом.

– За холодильником, – всхлипнула она, оглядывая собравшихся на веранде односельчан.

Все улыбались и ждали ответа.

Михална прижалась к плечу Лексеича и залилась счастливыми слезами.

Свадьбу Лексеич и Михална сыграли осенью. Гулял весь хутор. В район расписываться ездили на Колькиной машине с куклой на капоте.

– Что примечательно, ни разу не заглохли! – рассказывала всем Верка.