Для современного русского человека Сицилия – это экстремальная итальянская земля, со всеми полагающимися атрибутами, тут доведенными до крайности: преданность традициям, семейственность, горячий темперамент, примат гастрономии, церковные кортежи, пышная природа, пляжи (и кто – то добавит: мафия).

Однако пытливому взгляду здесь предстанут разные культурные пласты, антропологические коды, особая духовность.

Этот остров своей географией предопределен к плодородному разнообразию, и один из ликов Сицилии, это, вне сомнения, – греко – византийский.

Античная Эллада пустила тут корни более могучие, чем в Афинах и на Пелопоннесе – достаточно посетить археологические зоны Агриджента, Селинунта, Сегесты. Остров, имевший исконное италийское население – сикулов – очень быстро и охотно эллинизировался, особенно его восточная часть.

Христианство проникло сюда в апостольские времена – именно с Востока. На Сицилии (кратко) останавливался апостол Павел, а другой первоверховный апостол – Петр – послал сюда своих первых миссионеров.

При разделении Римской империи на Западную и Восточную остров сохранял свое промежуточное состояние и номинальную юрисдикцию Рима Первого, тяготея при этом к Риму Второму. Юстиниан I в 535 г. посчитал нужным это узаконить, объявив остров византийской провинцией. Край сохранял свою восточную ипостась, уберегшись от варварского нашествия лангобардов (боровшихся с Византией). Об этом сейчас мало вспоминают, но в Сиракузах, при императоре Константе II, в течении пять лет (663–668 гг.) находилась столица Византийской империи.

С середины VII в. ориентализм острова еще более усилился, так как он принял ряд беженских волн от мусульманской экспансии – из Сирии, Египта, Палестины. Сюда же позднее бежали православные монахи и миряне, которых преследовали в родной Византии иконоборцы. В VIII–IX вв. тут наступил расцвет византийской культуры, в том числе церковной, о чем свидетельствуют и многочисленные греческие имена святителей и преподобных той поры. Тогда же Сицилийская Церковь была выведена из – под юрисдикции Римских пап и переведена под омофор Патриархов Цареградских.

Увы, этот христианский край пал жертвой алчности агарян – отсчет их ига идет с 827 г., когда тут успешно высадился первый мусульманский десант. Через полвека пали столичные Сиракузы…

Много лиха претерпело тогда местное население… После начального периода кровавых репрессий завоеватели стали применять экономические рычаги – налоги и поборы. Часть сицилийцев бежала – в Калабрию (где византийский губернатор сохранял даже сан «стратега Сицилии») или еще далее. Но некоторые остались…

Когда в конце XI в. арабов с Сицилии выбили норманны, их сначала встречали как освободителей – единоверцев. Во многом, именно так и происходило, однако постепенно новые владыки «сдали» местное православное население Риму с последующей латинизацией: епископ Палермо, триумфально встречавший варягов, был греком, однако это был и последний грек в истории палермитанской кафедры.

Во втором тысячелетии остров постепенно утрачивал свое богатое восточное наследие, но за первое тысячелетие его накопилось так много, что оно не могло полностью сгинуть.

…Император Николай I, прибывший на Сицилию в 1845 г. и посетивший собор в Монреале (украшенный византийцами уже при норманнах), воскликнул, что «только ради этого стоит приехать из Петербурга».

И восточные знаки сицилийской души – христианки тут остались не только внешние, материальные, в церковных апсидах и мозаиках, но и духовные: это почитание священных образов и мощей, это предания об аскезе монахов – калогеров и о чудесах мучеников и святителей[1].

Ватикан ныне крепко ассоциируется с западной традицией и с недалеким прошлым, когда он искоренял греко – византийское наследие в Южной Италии.

Но в стародавние времена, когда католики были православными (и наоборот) бывало, что римскую кафедру занимали византийцы.

Так, пятеро сицилийцев, по своей культуре – византийцы, достигли вершин западной иерархии, став римскими папами. Они сохраняли и развивали связи с византийскими императорами, тогда – единственными императорами в Европе.

Их имена: Агафон, Лев, Конон, Сергий, Стефан.

Институт папства – один из самых изученных в истории человечества. И о пяти сицилийцах, правивших на Петровом престоле, написано немало.

Первый из них, Агафон родился в Палермо в греческой семье, вероятно, в самом конце VI в. Называют даже точную дату его рождения – 575 г., которую отсчитывают от обратного – от года его преставления в Риме (681 г.) и согласно данным о его возрасте – он прожил 106 лет!

Рано осиротев, Агафон раздал имущество родителей и ушел в монастырь в своем родном городе. Эта палермитанская обитель – в честь Пророка Иоанна Крестителя – уцелела до наших времен. Впрочем, о его сицилийском детстве и юношестве, известно немного. Став понтификом, он много заботился об укреплении связей с Константинополем. В 680 г. Агафон снарядил внушительную римскую делегацию на Вселенский Собор, против монофелитской ереси. Православный папа проявил необыкновенную твердость и даже предал посмертной анафеме одного из своих предшественников – папу Гонория I, сторонника монофелитов. С помощью византийского императора Агафон снарядил ряд христианских миссий к язычникам – в лангобардские зоны Италии, и даже в Англию.

Следующим после Агафона папой стал также сицилиец – грек – Лев, которому присвоили порядковый номер Второго: в Риме всем был памятен Лев Первый, спасший Вечный Город от гуннов и получивший прозвание «Великий». О точном месте рождения Льва II неизвестно, чаще всего называют Мессину. И Лев также был тесно связан с Византией, продолжая линию Агафона. Этот папа провел на троне Петра всего год, с 682 по 683 г. Он твердо поддержал решения Вселенского Собора, осудив папу Гонория I, пытаясь, впрочем, несколько смягчить формулировки в отношении понтифика. Этим он собственно и стяжал посмертную известность в Римской Церкви, так как наличие папы – еретика, преданного анафеме, выбивается из догматической концепции о непогрешимости римских пап: католическим богословам казус Гонория принес немало трудностей, которые они пытаются преодолеть, исходя из текстов Льва II.

Через три года после кончины Льва II римским первосвященником был избран другой византиец – Конон, уроженец Фракии (или Сирии), но выросший на Сицилии. Его фигура типична для так называемых «пап переходного периода»: соперничающие фракции соглашаются на одном кандидате, обычно почтенного возраста, дабы потянуть время и подобрать силы для новых маневров. И в самом деле, папа Конон возглавлял Римскую Церковь всего лишь год, с октября 686 по сентябрь 687 г.

А вот его преемник, святитель Сергий, правил немало – с 687 по 701 г. Родом из Палермо, он юношей прибыл в Рим, где ему покровительствовали, возможно, по законам землячества, будущие папы Лев II и Конон. Греческое образование Сергия позволило урегулировать сложные отношения Рима с Константинополем: в самом деле, властолюбивый и жестокий император Юстиниан II всячески пытался подчинить себе и Римскую кафедру – Сергию пришлось отстаивать независимость Рима, чему способствовало свержение в 695 г. Юстиниана с византийского трона.

Замыкает плеяду сицилийских пап Стефан III, правивший в 768–772 гг. Уроженец Сиракуз, с византийским образованием, он молодым человеком появился в Риме, где постепенно прошел все ступени церковной карьеры, став особенно близким к папе Павлу I: он и назначил его своим преемником. Одним из первых деяний нового понтифика стало твердое подтверждение иконопочитания, которое было в те годы оставалось еще отвергнутым и преследуемым в Константинополе. В момент, когда в Византии царствовала иконоборческая власть, в политическом смысле Стефану III приходилось лавировать между двумя западными государственными силами – лангобардами и франками, не рассчитывая на помощь из Царьграда.

Пройдет три десятилетия, и в 800 г. в римском соборе св. Петра другой папа – Лев III, уже коренной римлянин родом, – возложил императорскую корону на главу короля франков Карла, объявив его императором Римской империи и возродив тем самым с новой силой древнее противостояние Востока и Запада. Сицилия, вероятно, как слишком подверженная восточным влияниям, навсегда перестала порождать римских понтификов.

На современной Сицилии гордятся тем, что их земляк Мефодий возглавил, в первой половине IX cтолетия, Восточную Церковь и так славно потрудился на христовой ниве, претерпевая преследования (в первую очередь, из – за обличения иконоборцев), что после преставления быстро стяжал славу Святого, да еще с эпитетом «Великий».

О святителе Мефодии подробно написал св. Димитрий Ростовский, и его имя все православные вспоминают на празднике Торжества православия – при императрице Феодоре было восстановлено иконопочитание, и во славу этого великого события св. Мефодий написал чинопоследование, оставшееся в обиходе православной Церкви и поныне.

Мефодий родился в Сиракузах, и, будучи греком, рос в двуязычной среде – знание латыни позднее ему пригодилось в борьбе за почитание икон. Его церковное служение началось на Востоке: после нескольких лет жизни в одном монастыре на острове Хиос, он был призван потрудиться в Константинополе. Он прибыл на берега Босфора в тот драматический момент, когда к власти пришел император – иконоборец Лев Армянин. Именно тогда и сыграло добрую службу сицилийское происхождение Мефодия и владение латинским языком: патриарх Никифор благословил его отправиться в Рим за поддержкой к понтификам, отстаивавшим святость икон.

В Вечном Городе Мефодий остался несколько лет, получив священнический сан из рук папы Пасхалия I. Шел парадоксальный момент в истории Церкви: Первый, латинский, Рим боролся за православие, в то время Второй, византийский, Рим погряз в ереси. Укрепленный поддержкой понтифика, Мефодий вернулся в Царьград, но был брошен в тюрьму. Однако его исповедничество не осталось напрасным…

Слава святителя Мефодия донеслась до Сицилии с Востока совсем недавно – в прошлом веке. Однако она возымела такой эффект, что в его родном городе возвели особый храм в его честь (единственный с таким посвящением во всем христианском мире). Возникла тут и площадь – пьяцца Сан Методио. Местное «Училище религиозных наук для мирян», учрежденное в 1977 г., тоже посвятили патриарху. Называют Мефодия тут, естественно, не Константинопольским, а Сицилийским: San Metodio Siculo.

Трудно воссоздать земной путь сицилийского аскета Илии, отмеченный постоянными перемещениями – из – за натиска агарян на остров.

Уроженец городка Энна (родился в 820 – е гг.), Илия уже подростком был похищен разбойничавшими арабами. Отрока Иоанна, как его назвали при крещении, повезли на невольничьи рынки, но его выкупили христиане – сиракузцы.

Недолго однако ему было суждено оставаться на свободе: новое пленение произошло при нападении на Сиракузы. Наступило новое рабство, теперь уже многолетнее – в Северной Африке. Каким – то чудом юноше удается освободится (житие сообщает, что его хозяином был христианин, который проникся уважением к благочестивому юноше и дал ему волю).

Побывав рабом людей, он возмечтал стать рабом Божиим, и с этим помыслом отправляется на Святую Землю, где получает постриг от самого Патриарха Иерусалимского и новое имя – в честь великого Пророка, а также в память о постриге от патриарха Илии (Третьего). По традиции, в монашеском имени ему оставили первую букву от имени мирского.

Начинаются его добровольные скитания по Востоку в поисках истинного пути. Сначала Илия отправляется в Фиваиду, где учится крайней аскезе. Затем он решает совершить паломничество в Персию – к мощам трех отроков, бывших в пещи огненной.

Однако исламская угроза его останавливает и он возвращается в Африку, успев привести ко Христу несколько мусульман (жития называют традиционную цифру – двенадцать).

Его мечта – вернуться на родную Сицилию, однако сарацины уже захватили многие ее части, и он, побывав однако в захваченном уже Палермо (тайком, ради матери), уходит в Таормину – в последний оплот христиан, павший в 902 г. Здесь преподобный живет при храме священномученика Панкратия. К нему присоединяется ученик, который получает монашеское имя Даниил – в честь другого великого Пророка.

Отныне Илия и Даниил становятся неразлучными. Однако мусульмане приближаются к Таормине, и они бегут с Сицилии – теперь уже навсегда.

Илию влечет Эллада, и он устраивает свою скромную обитель в Спарте. Византийцы, однако, принимают его за арабского шпиона и бросают в тюрьму. Чудесным образом спасшись от подозрительных эллинов, Илия возвращается в Италию – но уже не на родной остров, почти полностью покоренный арабами, а в Калабрию, остававшуюся византийской.

В 880 г. он предрекает победу христианского флота над мусульманским, а в следующем году – поражение на Сицилии сухопутного византийского войска: арабское нашествие уже не остановить.

Его слава как аскета и пророка достигает столицы – император Лев VI зовет Илию ко своему двору ради духовного окормления. По пути преподобный, которому уже за 80 лет, теряет силы и преставляется в Салониках. Согласно завещанию, его останки увезли обратно в Италию, в Калабрию, где с веками они, увы, теряются…

В житии вечного скитальца необычны его связи с арабским миром, и не всегда – конфликтные. Похоже, что и некоторые мусульмане его уважали за праведность и аскезу. Так, согласно одному житийному эпизоду, будучи монахом в Калабрии и повстречав одного крестьянина, он неожиданно попросил его передать поклон сарацинскому князю. Вскоре крестьянина увели в рабство, где он, в самом деле, передал поклон князю. Тот, в знак уважения к славе Илии, повелел отпустить калабрийца домой…

Память об анахорете не угасала не только на Юге Италии, но и в Греции, где его почитают как преподобного Илию Сикелиота (т. е. Сицилийского).

В Калабрии же, где прошло несколько спокойных лет вечного беженца, в 2005 г. возникла небольшая православная обитель, ему – и его ученику преподобному Филарету – посвященная.

Один из великих сицилийских отцов – преподобный Василий, в миру Виталий, оставивший после себя долгую и благодарную память.

Будущий святой родился на рубеже IX–X столетий в скромном местечке Кастроново. Сицилией тогда уже правили мусульмане: после первых погромов, они дали христианам определенную автономию, обложив их при этом тяжелыми налогами.

Виталий вырос в благочестивой семье византийцев. С детства он зачитывался подвигами отцов – пустынников, решив при первой возможности встать на эту узкую стезю.

В то время по всему острову славилась обитель в честь св. Филиппа в Аджире, недалеко от вулкана Этна. Ее Виталий и избрал для начала своего монашеского послушания. Отцы благосклонно приняли ревностного послушника, после пострига получившего имя Василий, в честь Отца Церкви, преподобного Василия Великого (и с сохранением первой буквы мирского имени). После пятилетнего срока его отправили, как это было принято у сицилийских иноков, в паломничество к гробницам первоверховных апостолов в Риме.

После жизни в Риме Василий (однако многие его продолжали звать Виталий) не стал возвращаться на Сицилию под иго мусульман, но все – таки обосновался на Итальянском Юге, поселившись в калабрийских землях.

Сицилийские насельники настойчиво призывали его вернуться в родную обитель, и на краткое время он вновь оказался у подножья вулкана Этна, но, вероятно ему стали слишком очевидными унижения от агарян, и он вновь покинул родной остров.

Виталий в течении последующих лет обошел все главные монастыри Калабрии и Лукании, возлюбив особенно Меркурион, который справедливо называли итальянским Афоном.

Во многие обители его звали ради наставлений как опытного христианина, жившего под мусульманами, – как от них уберечься, избежать преследований и набегов. Инок всегда призывал к спасительной силе молитвы и ради этого основывал, где мог, новые церкви и обители, посвящая их св. Василию Великому. Как и другие греческие насельники в Италии, он ревностно следовал киновийному уставу св. Василия – поэтому спустя века латиняне неточно стали всех греческих монахов прозывать «василианами», а когда Римско – Католическая Церковь устроила и свой собственный Орден св. Василия и заимела василиан – католиков, путаница эта еще усилилась…

Узнав, что арабы разрушили в Лукании древний монастырь святых Адриана и Наталии, преподобный решил его возродить, хотя собратья его отговаривали: место было слишком открыто для нападений. В самом деле сарацины, прослышав о возродившейся обители, устроили на нее набег и пленили игумена. Перед набегом многие насельники ушли в горы, но монах решил положиться на волю Божию. В плену он особенно молился своему покровителю – св. Василию Великому – и чудесным образом получил свободу. Существует и особый рассказ: как будто бы агарянин, схвативший игумена, был сражен молнией, но затем воскрешен самим иноком – после этого благодарный араб не стал брать его в плен.

Василий – Виталий провел остаток жизни в Лукании. Местным жителям было известно, что он умел своими молитвами предотвращать не только набеги сарацин, но даже землетрясения и цунами (их итальянцы называют maremoto – «моретрясения»). Преподобный преставился близ селения Арменто в Лукании, где сохранились его святые мощи.

В Кастроново же ничего не знали о подвигах их земляка, пока и туда не дошла его слава. Уже в самые новейшия время луканское Арменто и сицилийское Кастроново объявили себя городами – побратимами – во славу преподобного Василия – Виталия.

Симеон родился в византийском семье, в Сиракузах, около 970 г., когда славный город уже давно пребывал под арабским игом (пал в 878 г.). Христиане, если могли, покидали родные края, – так и родители Симеона бежали из Сицилии.

Их приняли в самой столице Империи, где Симеон получил прекрасное богословское и светское образование. Особенно он выказал способности к языкам: зная, как все культурные сицилийцы той поры, греческий и латынь, он с успехом освоил несколько восточных языков. Отправившись с берегов Босфора паломником на Святую Землю, он получил впечатления такой силы, что решил там остаться монахом, приняв постриг в Вифлееме.

Новопостриженный инок чаял уединения и посему ушел затем на Синай, где вознамерился провести остаток жизни. Однако игумен Синайской обители рассудил иначе и послал Симеона в Западную Европу, за сбором милостыни. Главной целью стал город Руан, местопребывание нормандского герцога Ричарда II, покровителя христианского Синая. Трудным оказался путь Симеона, который ему преграждали и морские бури, и пиратские набеги, и междоусобица в Европе. Когда же Симеон наконец объявился в Руане, жертвователь уже лежал в гробу… Монах думал было вернуться в обитель, но колебался, так как не выполнил задание синайского игумена. Встреченный им еще ранее игумен из германского города Трира упросил монаха – полиглота сопроводить его в паломничество в Иерусалим. Вернувшись после совместного похода на Святую Землю, Симеон принял предложение трирского игумена поселиться в затворе в одной из городских башен.

Монаха торжественно замуровали, оставив ему лишь одно малое окошко. В этой башне он и провел последние годы.

Спустя уже несколько лет после его преставления, папа Бенедикт IX причислил Симеона к лику святых. Внутри башни устроили церковь, и долгое время берегли в ней богослужебные книги преподобного Симеона – с одной из них в 1540 г. ученые монахи перевели литургию Иоанна Златоустого с греческого на латынь. В настоящее время сохранилась лишь одна книга из библиотеки затворника и его камилавка.

Столетиями к мощам преподобного Симеона тянулось паломничество, иссякшее в новые времена. Сейчас эта традиция возрождается православными, проживающими в немецких землях, которые особенно ценят восточное наследие, сохранившееся на Западе.

Отрывочные сведения о сицилийских святых – таких великих, как Лев Катанский и девы – мученицы Агафия и Лукия, проникали на Русь через Византию.

Отторжение острова от Константинопольского Патриарха при норманнах и последующая его латинизация надолго преградило путь к святым неразделенной Сицилийской Церкви первого тысячелетия.

Когда же россияне стали открывать для себя местные культурные богатства (начиная с 1820 – х гг.), они с изумлением обнаружили тут великолепные памятники не только античной Эллады, но и православной Византии – в первую очередь, грандиозные мозаичные циклы в Палермо, Монреале, Чефалу. Появились первые описания византийского наследия на Сицилии, потянулись первые паломники.

В 1845 г. на остров приехала зимовать русская императрица Александра Феодоровна (ее сопроводил августейший супруг Николай I). Первым делом она устроила домовую церковь – так спустя многие века на Сицилии впервые возродился, пусть весьма скромный, православный очаг. С удивлением императрица и ее придворные обнаружили в Палермо не только византийские памятники, но и живой «восточный обряд», который Римско – Католическая Церковь разрешила сохранить для балканских христиан, беженцев от турок, в первую очередь, албанцев. Ее дочь Ольга, оставившая мемуары о сицилийской курортном сезоне, с юмором сообщает, как к Александре Феодоровне обратились семинаристы «восточного обряда» с просьбой принять их в Православие и дать им российское подданство (от всего этого императрица дипломатично уклонилась).

Расскажем подробнее об устроенной императрицей церкви. Она стала своеобразным свидетелем апогея российско – неаполитанских отношений, пришедшегося на 1845–1846 гг., во время визита царской семьи на Апеннинский полуостров[2].

К тому моменту отношения между двумя нациями претерпели серьезные изменения: из защитницы, пусть и заинтересованной, чаяний итальянцев николаевское правительство превратилось в проводника проавстрийских интересов (царь рассматривал Австрию как надежный кордон от революции, а также надеялся, что занятость ею итальянскими делами развяжет России руки на Востоке). При этом Николай I и неаполитанский король Фердинанд II испытывали истинную симпатию к друг другу, результатом которой позднее стал отказ королевства Обеих Сицилий вступить в Крымскую войну против России, несмотря на сильное давление Англии и Франции.

В Европе визит Николая Павловича официально преподносился как некое частное путешествие, предпринятое ради поправки здоровья Александры Феодоровны (в Рим, например, царь прибыл в качестве дворянина Романова). В действительности Николай I преследовал ряд внешнеполитических задач, например, сближение России с Бурбонами и с Папами Римскими.

Николай и Александра прибыли в Палермо из Генуи на пароходе «Камчатка» 23 октября 1845 г. Царь прожил на пригородной вилле Оливуцца, принадлежавшей княгине Бутера, до 5 декабря, и отбыл в Рим; Александра осталась там на всю зиму. Из Неаполя в Палермо командировали о. Петра Сперанского, настоятеля посольской церкви. Ученый священник, бакалавр Священного Писания при С. – Петербургской Духовной академии, он оставался там во время всего пребывания на Сицилии императрицы, а в 1846 г. отбыл в Петербург ради более блестящего положения придворного иерея.

Церковь, также как и временная резиденция императорской четы, размещалась на вилле Оливуцца, ныне вошедшей в черту современного города. Роскошная вилла обычно именуется местными историками как Villa Wilding, по имени одного из ее владельцев, англичанина Джорджа Уилдинга. Загородный особняк, перестроенный в начале XIX в. в классическом вкусе, принадлежал одно время княгине Катерине Бранчифорти – Бутера, вышедшей во втором браке за Уилдинга. Последний, став вдовцом, с титулом «князь Бутера», и будучи неаполитанским посланником в Петербурге, женился там на вдовой графине Варваре Петровне Шуваловой – Полье, урождённой княжне Шаховской (1797–1870) – так палермитанская вилла перешла в «русские руки» и подверглась русификации – ее перестраивал Г.Э. Боссе, много строивший для Шуваловых. Домовая церковь была освящена во имя св. Варвары Великомученицы, небесной покровительницы хозяйки виллы. Ее иконостас соорудили по эскизам придворного архитектора Р.И. Кузьмина, а образа написал в Петербурге академик Михаил Скотти.

Вместе с императрицей в Палермо, как упоминалось выше, отдыхала ее дочь, Ольга Николаевна, оставившая воспоминания и о церкви: «Наше посольство в Неаполе делало всё для того, чтобы Мамá [Александра Феодоровна] чувствовала себя в Палермо как дома. Из России выписали печи и печников, которые их ставили, русские пекари выпекали наш хлеб, ничто не должно было напоминать Мамá, что она вдалеке от России. У нас были православная часовня и священник [о. Петр Сперанский], дьякон и певчие с Родины. Если бы не солнце и то неописуемое чувство счастья, которое охватывает нас, людей севера, при виде моря, света и синевы, можно было бы думать, что мы дома»[3].

Однако с отъездом императрицы и ее дочери на Родину их домовый храм был упразднен. Иконостас и утварь палермитанской церкви в итоге попали в Веве (Швейцария). Путь следования был таков: перед своей кончиной княгиня Варвара Бутера уехала с Сицилии в Париж, увезя туда всё храмовое убранство. Ее сын – наследник, граф П.П. Шувалов, после ранней смерти в Веве дочери Варвары, в замужестве графини Орловой, решил увековечить память дочери храмом – во имя св. Варвары. Так в 1873–1878 гг. в Швейцарии появилась церковь с «палермитанским» иконостасом и даже с прежним «палермитанским» посвящением.

Пройдет столетие и в Палермо в новые времена, в 1980 – е гг., большая группа коренных сицилийцев, чувствуя тягу к восточным корням, образовала православную общину, принятую в лоно Московского Патриархата, с символичным посвящением святителю Марку Эфесскому, антилатинскому полемисту (сейчас община – в лоне Константинопольского Патриархата).

С годами, после распада советского государства и с началом массовой миграции, которую стали называть «трудовой», на Сицилии стала быстро расти православная среда. Именно она вызвала к жизни новые очаги православия – в двух самых крупных городах острова, в Палермо и в Катании.

Прихожанам этих церквей и их настоятелям предстоит «на месте» открывать новые, или же хорошо забытые старые, святыни неразделенной Церкви, особенно нам близкие из – за их византийского характера. Несмотря на эту «близость», святыни эти остаются географически далекими от православных россиян: мы надеемся, что наши cказания из первой части книги поспособствуют преодолеть подобную географию. Да поможет этому агиография.

Туристы, паломники и мигранты из бывш. СССР массово появились на Сицилии в XXI веке. Однако наши соотечественники, конечно, бывали тут и раньше, влекомые историко – культурным богатством острова, его природными красотами, климатом. Островом интересовались также и из – за его стратегического положения перекрестка Средиземноморья, имея ввиду политические и коммерческие цели.

Русские посетители острова описывали его в разной манере. Среди их текстов выделяется книга Авраама Сергеевича Норова, необыкновенно внимательно и подробно изучившего в далеком 1822 году самые разные места Сицилии, известные и неизвестные (его книга вышла в Петербурге в 1828 году[5]). Страстное стремление Норова познать и описать древний край и его памятники не может не поражать, но более всего удивительно, что этот неутомимый путешественник был лишен одной ноги!

Среди визитов XIX столетия ярко выделяется визит в Палермо царской семьи в 1845–1846 годах. Проживание в сицилийской столице Николая I, Александры Федоровны и их детей Ольги и Константина подобно некой древней легенде, в обработке какого – нибудь опытного романиста. Прекрасная северная государыня с пышной свитой, которая передвигалась по палермским улочкам в изысканных каретах, вызывая восхищенное удивление у южного люда… Такая сказочная фантазия была, тем не менее, истинной историей, вошедшей в местную хронику, причем весьма подробным образом – журналисты описывали жизнь двора Романовых в Палермо день за днем, стараясь обрести всё новые и новые подробности.

Пребыванию царицы и ее дочери на Сицилии посвятили свои исследования, не без романтической ауры, многие авторы[6]. Выражения искренней симпатии к северным монархам и эмоции от достопримечательностей настолько запомнились венценосным посетителям острова, что, вернувшись в Россию, они пожелали воссоздать в собственной петергофской летней резиденции полюбившиеся им уголки – так на берегах Балтики возникли чудесные павильоны Ренелла и Оливуцца.

Другой важнейший момент русско– сицилийских отношений – самоотверженная помощь российских моряков после ужасного землетрясения 1908 года, унесшего жизни тысяч жителей Мессины (и соседнего города Реджо – Калабрия) [7]. Эта помощь стала особенно важной, так как пострадавшие оказались предоставленными самим себе: итальянские флот и армия сами в первые дни практически бездействовали. Смелый акт солидарности и гуманности, когда русские моряки с риском для жизни старались вызволить из беды максимально возможно число людей, уже тогда вызвал широкий резонанс в Европе. Спустя век он лег в основу прочных дружественных отношений между Сицилией и Россией, особенно в сфере культурного обмена.

Визиты россиян в сицилийские города и веси ниже представлены нами в хронологической последовательности – с тем, чтобы читатель мог видеть того или иного персонажа в исторически точном контексте.

Самые ранние свидетельства о посещениях острова русскими относятся к концу XVII века: это почти одновременные визиты сподвижников Петра I, Б.П. Шереметева и П.А. Толстого. Первым на остров, в апреле 1698 г., прибыл Борис Петрович Шереметев (1652–1719). Посетив Катанию и Сиракузы, путешественник осмотрел ряд храмов, отметив их реликвии, а затем поплыл далее – на Мальту, с важной дипломатической миссией. Всё это время он, вероятно, диктовал наблюдения собственным секретарям, излагавшим о Шереметеве в третьем лице. Этот текст был опубликован в Москве в 1773 г., почти век спустя, с названием «Записка путешествия графа Шереметева»[8].

При подходе к Сицилии Шереметева поразил остров Стромболи (Стромболий) с действующим вулканом: «Апреля 21 дня побежали парусом далеко от берега, и в Мессину на остров Сицилианский прибежали часов за шесть до вечера. <…> В море миль за 50 стоит гора, которая зовется Стромболий: кругом ее 15 миль, а наверху той горы непрестанно горит мили на две кругом, и говорят, что тут жилище дьяволов, и так они в том уверены, что и нам так сказывали, и многие де были такие причины, что многие фелюки с людьми дьяволами утаскиваемы были к той горе, и потопляемы в море, а ныне кто едет мимо той горы, ставят круг фелюк многие кресты, и тем де спасаются: а пешие де люди к той горе, выходя из фелюк знаменовавшееся крестным знамением ходят, только за превеликим от огня шумом близко придти невозможно»[9]. Из достопримечательностей Мессины посланник Петра особо отмечает cобор, посвященный Деве Марии: «Тут в Мессине в церкве Образ Пресвятые Богородицы зело чудотворный…»[10]. Поплыв далее к Катании вельможный путешественник пишет: «Катания город есть тот, в котором мощи Святого Льва Епископа Катанского, они лежат в церкве в олтаре под престолом, которая церковь от трясения земли распалася вся. Тот город острова Сицилийского строен по Потопе Симом Ноевым Сыном, и посвящение Божие над ним было такое: прежде тому лет с пятьсот от трясения земли город распался весь, а иные домы пошли под землю, и людей погибло премножество; потом, от иных людей опять построился, а <…> трясение было в том городе три дни, и в те дни все жители исповедовали грехи своя и причащалися: и того третьего дня от того трясения в том городе всякое здание кроме цитадели всё упало. Оная церковь Святого Льва Епископа Катанского упала же, только остался олтарь, в котором мощи его, и людей тут 15 000 погибло в церкве, только остался один священник, который ухватился и держал Тело Христово; а во всем городе погибло людей 25 000, и в нынешнем году <…> было в том городе трясение же, только тем трясением городу и людям никакого вреда не учинило»[11]. После осмотра Сиракуз делегация уплыла на Мальту.

Через короткое время на Сицилии объявился и стольник, позднее граф, Петр Андреевич Толстой (1645[12]– 1729)[13]. Его основной целью было знакомство с военно – морским делом, но любознательный россиянин неутомимо посещал не только замки и разные фортификации, но также и храмы, дворцы, парки. Его впечатления о Мессине, куда он приплыл 13 июля 1698 г., были весьма благожелательными: «Город болшой, каменной, зделан новою модою з бастионами, изрядною крепостью, одна сторона к морю, а другая к горам <…> При море построен дом, которой называется арсинал; на том дворе делают всякие морские суды. По берегу морскому на многих саженях построены предивным мастерством изрядные великие полаты в четыре жилья вверх, также и во всем городе Мисине домы и палаты изрядного строения <…>. Та Мисина и все городы, которые есть на Цицилийском острову, под властью гишпанскаго короля, и народ в Мисине гишпанской, и говорят все италиянским языком. В Мисине живет вицерой, то есть наказной король от гишпанскаго короля присылается подобно тому, как и в Неаполи, и управление в Мисине всё гишпанское. Народ гишпанской в Мисине гордой и к приезжим фарестиерам, то есть к иноземцам, неприветлив. Дом вицереев в Мисине великой, построен на морском берегу, и караул у вицереева двора стоит, как и в Неаполе»[14]. Как мы видим, особенно Толстого впечатлила береговые «палаты» (т. н. Палаццата) – «морской фасад» города с его атмосферой благоденствия, несмотря на тяжелую налоговую политику испанских владык, наказавших мессинцев за бунт 1674 г. (Палаццата затем сильно пострадала от землетрясения 1783 г., затем была отстроена, чтобы вновь оказаться разрушенной в 1908 г.). Как и в других итальянских городах, Толстого интересовала местная религиозная жизнь: «Город Мисина на Цицилийском острову – первое место и зело велико; также много костелов и монастырей изрядных, в которых живут законники и законницы разных законов, а все одной римской веры.

В Мисине ж церковь греческая во имя святые великомученицы Екатерины, другая церковь греческая ж во имя святые Марины.

В тех двух церквах самая греческая ж вера, а третья церковь униятская во имя святителя Николая. В той церкве олтарь зделан подобием как в греческих церквах, а престол в олтаре зделан подобием римской церкви; иконы писем греческих, и над престолом поставлен образ чудотворца Николая писма греческо ж»[15]. И он, как и Шереметев, далее поплыл к мальтийским рыцарям[16].

После эпохи Петра I и этих самых первых контактов с Россией, приходится ждать правления Екатерины II, считавшей себя продолжательницей петровых дел. Именно при этой царице учредились дипломатические отношения с Неаполитанским королевством, уже в 1777 г. – таким образом, южное королевство стало первым итальянским государством, завязавшим официальные связи с северной империей[17].

Екатерину интересовал Юг Италии и в качестве базы в период военно – морской конфронтации с Турцией. Известно, что в период 1776–1778 гг. на Сицилии на борту военного корабля юным моряком побывал Александр Семенович Шишков (1754–1841). Позднее – видный флотоводец и адмирал, он упомянул о визите в Мессину в своих «Записках адмирала» (СПб., 1868). Шишков хорошо знал и любил итальянскую культуру, не пожалев времени и сил на сложнейшую работу – перевод классической поэмы Торквато Тассо «Освобожденный Иерусалим». Вообще его влекло более к гуманитарным, нежели военным, сферам: в 1813 г. он возглавил Академию наук, в 1824 (и по 1828) – Министерство народного просвещения.

Можно предполагать, что самый первый екатерининский посол, граф Андрей Кириллович Разумовский за семь лет своей работы в Неаполе (1778–1784) бывал на Сицилии. Однако первый постоянный дипломат в Палермо – посол России граф Василий Валентинович Мусин – Пушкин – Брюс. Именно ему в 1799 г. довелось следовать за королем в изгнание и помогать из Палермо реставрации легитимного правления. Ему содействовал «полномочный министр России по военным делам при Неаполитанском королевстве» в Палермо Андрей Яковлевич Италинский, позднее посол в Риме. После изгнания из итальянских земель Наполеона и его ставленников, в 1813 г. в Палермо появился постоянный вице – консул, прежде работавший на Сардинии, титулярный советник Иосиф (Жозеф) Болоньи; следующим, с 1826 г. стал вице – консул Константин Ласкари.

В 1799 г. на Сицилии – в Палермо и Мессине – пребывает флот адмирала Федора Федоровича Ушакова (1745–1817), который, в единении с сухопутными войсками А.В. Суворова на севере Италии, очищает страну от французских оккупантов и местных якобинцев. В Палермо Ушаков впервые встречается с адмиралом Нельсоном[18]. После причисления Ушакова к лику праведных воинов в 2001 г., его иконный образ появился в православных храмах в Палермо и Катании.

В екатерининскую эпоху на острове впервые появился русский художник – им стал Федор Михайлович Матвеев (1758–1826). Воспитанник петербургской Академии художеств Ф. Матвеев побывал тут дважды: впервые, весной 1781 г., когда отправился в путешествие по Южной Италии «для рисования древностей и видов», вторично, – в 1788 г. В одном из рапортов в Совет Академии «пенсионер» подробно отчитывался: «Я сколько возможно старался употребить свое время в пользу и для того приискал случаю как возможно больше воежировать, <…> нынешнего 1788 г. я ездил почитай по всем городам в Сицилию и до самого Малту, где я рисовал всё то, что возможно было, касающееся до моего художества»[19].

Еще в 1784 г. неаполитанский король Фердинанд IV издал указ о привилегиях для мессинского порта, в том числе о неограниченной возможности селиться в нем «представителям всех религий и сект, существующих и практикуемых в Европе, не исключая магометан и иудеев». Подобная веротерпимость привела к быстрому возникновению тут колоний иностранцев, среди которых было и несколько подданных Российской империи[20]. В начале XIX столетия в Мессине обосновался Арсений Юлинец (1770–1849), дворянин и статский советник, ставший на Сицилии консулом России. Женатый на уроженке Корфу Кьяре Одуль [Hodoul], дипломат, как и многие другие его коллеги, получил разрешение иметь резиденцию не в столичном Палермо, а в торговой Мессине. Встречу с консулом в 1822 г. на Торре – Фаро, местности близ Мессины, описывает в своей знаменитой книге А.С. Норов. Сын дипломата, Георгий Арсеньевич Юлинец (1808–1884), ставший преемником отца на дипломатическом посту, получил известность как талантливый пианист и композитор: среди его сочинений – «Обрученные», одна из первых музыкальных интерпретаций классического романа Алессандро Манцони и «Франческа да Римини». Женатый на мессинке Марии Прокопио, он имел сына, родившегося в Мессине в 1834 г. и названного в честь деда Арсением. Члены семейства Юлинец упокоились в родовом склепе, монументальных пирамидальных форм, на так называемом Английском кладбище в Мессине[21].

В 1803 г. в Мессине, в приорате Мальтийского ордена, по согласованию с двумя российскими приоратами, католическим и православным, был избран преемник императора Павла I в качестве гроссмейстера ордена. Им стал уроженец тосканского города Кортона, фра Джованни Баттиста Томмази. Император Александр I после этого избрания выслал из Петербурга на Сицилию регалии гроссмейстера, принадлежавшие его отцу, Павлу I [22].

В 1804 г. как необыкновенное событие в Палермо было зарегистрировано прибытие «московитского» корабля. Во время наполеоновских войн, когда Сицилия служила убежищем для неаполитанского Бурбонского двора, здесь позднее не раз останавливались русские военные корабли, которые в союзе с британскими стремились к контролю этой части Средиземноморья.

14 октября 1806 г. к сиракузскому порту причалило потрепанное от бури другое российское судно. С него на берег сошел моряк императорского флота и начинавший литератор Владимир Богданович Броневский (1784–1835). Воспользовавшись непредвиденной стоянкой, он внимательно осмотрел городские достопримечательности – каменоломни Латомии и «Дионисиево ухо»[23]. Заинтересовался Броневский и современным городом, «довольно красивым», с его фортификациями, высокими особняками, достаточно широкими улицами с тротуарами из лавы, главной площадью с питьевым фонтаном. На следующий день, воспользовавшись любезностью английских моряков, ехавших в экипаже в Катанию, моряк поехал в Мелилли с тем, чтобы осмотреть поближе Этну. В последующие годы Броневский не раз побывал в сицилийской столице, описав позднее такие достопримечательности, как Китайский дворец на Вилле Фаворита, грот св. Розалии на Монте – Пеллигрино, кафедральный собор в Монреале и аббатство Сан Мартино делле Скале[24]. В 1807 г. экипаж его фрегата «Венус», которым командовал знаменитый флотоводец Дмитрий Сенявин, в течении всего двух месяцев устроил замечательный сад на вилле герцога Бельмонте, приятно удивив такой скоростью хозяина – об этом эпизоде позднее рассказал и А.С. Норов. Броневский в своих «Записках морского офицера, в продолжении кампании на Средиземном море под начальством вице – адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина» (СПб., 1819–1820) уделил внимание не только достопримечательностям, но и управлению краем, экономической ситуации, занятиям населения, гражданским и религиозным обычаям[25].

К этим первым визитам российских моряков относится следующая легенда. В местности у селения Мардзамеми рассказывают, что один русский капитан, а то и адмирал, по фамилии Николаев, потерпев кораблекрушение у берега Рада – делле – Торторе, был настолько пленен красотой края, прозрачной водой и буйной растительностью, что решил остаться тут навсегда. Итальянизировав собственную фамилию в Николачи [Nicolaci], он выстроил тут себе жилище и стал родоначальником княжеского семейства Николачи ди Вилладората (впрочем, достоверно известно, что в действительности князь Николачи ди Вилладората уже в конце XVII в. являлся владельцем промысла тунца в Мардзамеми, поставив тут новые строения).

В 1806 г. на Сицилии также побывал Павел Петрович Свиньин (1787–1839), в качестве молодого сотрудника Коллегии иностранных дел. Позднее, в 1811–1813 гг. он служил секретарем русского генерального консула в Филадельфии. Свиньин много путешествовал по Европе, а обосновавшись в Петербурге, стал издателем знаменитого впоследствии литературного журнала «Отечественные записки».

Наполеоновские войны рубежа XVIII–XIX вв. прервали связь России и Сицилии – но недолго.

1822 – й год отмечен важнейшим событием в области русско – сицилийских контактов – знаменитым путешествием по Сицилии Авраама Сергеевича Норова (1795–1869) [26]. Юный участник Бородинского сражения, Норов потерял тогда ногу и был взят в плен французами. Посвятив себя после войны образованию и путешествиям, он достиг больших карьерных высот: был избран членом Российской Академии наук, а в 1854–1859 гг. стал министром народного просвещения. Поклонник итальянской культуры, Норов переводил на русский язык Данте, Петрарку, Ариосто. Пожалуй, он первым из россиян объехал всю Сицилию и скрупулезно описал путешествие. Свои впечатления он выразил так: «Сицилия есть одно из тех мест земного шара, которые сильно действуют на воображение»[27]. В иллюстрациях он использовал готовые работы Ф.М. Матвеева, что породило ошибочное мнение о том, что они якобы путешествовали вместе.

Другой русский исследователь Сицилии тех лет – Александр Дмитриевич Чертков (1789–1858), председатель Московского Общества истории и древностей российских, выдающийся археолог[28]. Он прибыл на остров спустя несколько лет после Норова, в компании неизвестного художника, который позднее проиллюстрировал его двухтомную книгу «Воспоминания о Сицилии» (М., 1835–1836) [29]. В этой книге, ставшей новым этапом культурного освоения острова, Чертков организовал свои заметки в форме писем к воображаемому римскому другу – известный литературный прием. В живой литературной форме автор дал весьма точные описания археологических зон, городов, пейзажей, традиций и быта. Его путешествие началось в Палермо, где Чертков внимательно осмотрел главные достопримечательности – дворцы, церкви, монастыри, научные учреждения, виллы и особняки, городские сады. Он посетил катакомбы капуцинов, кафедральный собор в Монреале, аббатство Сан Мартино делле Скале, пещерный санктуарий св. Розалии. Наряду с восхищением от увиденного, в описании присутствует и критика отсталости Палермо в области промышленности и образования, а также избыточной суеверности горожан. Его впечатлила традиционная ловля тунца, «одно из главных развлечений палермитанцев». Из сицилийской столицы Чертков совершил ряд экскурсии – в Солунто[30], в Багерию, где он осмотрел как виллу Палагония, так и виллу Бутера, приспособленную под картезианский монастырь[31]. Его дальнейший путь лежал к Джирдженти (Агридженто, античный Агригент), через Партинико и Алькамо, к храму Седжесты, затем к Эриче и соляным копям Трапани, вплоть до Мадзары и Кастельветрано, с его дворцом герцога Бельмонте. Джирдженти и его античным монументам археолог, естественно, уделил большое внимание. Осмотрев Маккалубе, он отправился в Ликату, Джелу, Акате, Палаццоло – Акреиде и, наконец, в Сиракузы, которые подробно описал (катакомбы Сан – Джованни, Латомии, источник Аретуза). Путешественнику особо пришлась по душе Катания, ставшая для него «одним из самых красивых городов Сицилии и всей Италии». Совершив восхождение на Этну и осмотрев Таормину и Мессину, Чертков завершил свой сицилийский Grand Tour экскурсией на Эоловы острова[32].

В 1824 г. художник и архитектор Александр Павлович Брюллов (1798–1877), брат знаменитого Карла, дважды побывал на острове. Впервые – в мае – июне 1824 г., вторично – осенью того же года, вернувшись в Неаполь в ноябре месяце. Вместе с ним в поездке были знакомые братьев Брюлловых, в первой – полковник А.Н. Львов[33], а во второй – В.А. Перовский, флигель – адъютант великого князя Николая Павловича. Путешественники, также как Норов и Чертков, особенно подробно изучали античность – в Сегесте, Селинунте, Агригенте, Сиракузах, Катании, Таормине. Но Александра Брюллова интересовала не только древность: его альбомы заполнены набросками видов городов, соборов и древностей, уличными сценками. Самое известной его картиной из того путешествия стала «Сиракузы. Дионисово ухо».

В 1827 г. порты Палермо и Мессины послужили стоянками для императорского флота, который в союзе с английским и французским флотом шел в Эгейское море ради победоносной битвы, получившей название Наваринской (20 октября 1827 г.). Среди русских моряков был и лейтенант Александр Петрович Рыкачев (1803–1870), оставивший записки «Год Наваринской кампании» (Кронштадт, 1877). В них предложены живые заметки о Палермо, о его садах (восхитивших автора), в том числе о саде кардинала Руффо, с которым он встретился, и о катакомбах капуцинов[34] (неприятно поразивших Рыкачева). Во время стоянки флота произошла трагедия описанная Рыкачевым: «Домашенко увидал из кают – компании упавшего в воду матроса и тотчас же кинулся в воду… Едва успел он подать ему руку, как оба они пошли ко дну…». В память об этом в Летнем саду Кронштадта был сооружен, по инициативе адмиралов М.П. Лазарева и П.С. Нахимова, на средства офицеров корабля «Азов», памятник, с надписью: «В память человеколюбивого подвига А. Домашенко 9 – го сентября 1827 года при берегах Сицилии».

В 1828 г. бурбонское правительство снижает ради коммерции с Россией на 10 % налоги на товары, уходящие в Санкт – Петербург на кораблях под флагом королевства Обеих Сицилий.

В 1830 – е гг. Джованни Филети, директор Мореходного училища в Палермо, посещает Россию и ее порты, с целью изучения морского и торгового дел.

В 1837 г. на Сицилии, в рамках длительного путешествия, побывал выдающийся географ и издатель Николай Сергеевич Всеволожский (1772–1857), автор фундаментального «Историко – географического словаря Российской империи» (М., 1813) и популярного справочника «Хронологический указатель внешних событий русской истории, от пришествия варягов до вступления на престол ныне царствующего императора Николая I» (М., 1845). Его заметки о восточном побережье острова, от Мессины до Катании, включая описания Этны и Таормины, вошли в итоговую книгу «Путешествие через Южную Россию, Крым и Одессу в Константинополь, Малую Азию, Северную Африку, Мальту, Сицилию, Италию, Южную Францию и Париж в 1836 и 1837 годах»[35].

Королевство Обеих Сицилий продолжает свою политику поощрения торговли с Россией – в 1837 г. подать на товары, отправляющиеся в Петербург, снижается с 20 % до 10 %. Сначала такая льгота устанавливалась на трехлетний срок, а с 1839 г. – бессрочно.

В 1842 г. на сцене палермитанского оперного театра «Каролино» (ныне имени Винченцо Беллини) впервые, и с огромном успехом, предстает знаменитый тенор Николай Кузьмич Иванов (1810–1880). Одаренный юноша, после обучения в петербургской консерватории, по ходатайству директора императорской капеллы Ф.П. Львова вместе с Михаилом Глинкой уехал совершенствоваться в вокальном искусстве в Италию. Начальный этап его образования пришелся на Милан, где Иванов брал уроки пения у маэстро Бианки, уроки мимики – у танцовщика Кватрини. В начале 1830 – х гг. тенор стал выступать в столице королевства Обеих Сицилий и познакомился с ведущими композиторами – Россини, Доницетти, Верди.

Дарование Иванова получило широкое признание и в Европе, и в России: его имя упомянул даже Лермонтов, в повести «Княгиня Лиговская»[36]. Умер и похоронен в Болонье. В Палермо Иванов блестяще выступил в следующих оперных спектаклях: «Знаменитые соперники» Саверио Меркаданте, «Мария дельи Альбицци» Плачидо Манданичи, «Мария, королева Англии» Элиодоро Пачини.

В 1845 г., после длительного путешествия по Европе, Азии и Африке, на острове появился российский юрист профессор Константин Павлович Паулович (1781–1860 – е гг.), серб по происхождению. В 70 – летнем возрасте он предпринял длительное путешествие за границу, которое описал в нескольких томах. Несколько сицилианских недель Паулович посвятил, в первую очередь, Палермо и его достопримечательностям (катакомбы капуцинов, виллы в Багерии), затем Мессине, Катании (кафедральный собор, бенедиктинское аббатство, собрания князя Бискари), наконец, Сиракузам, откуда отплыл на Мальту. Собранные сицилийские и другие материалы Паулович опубликовал в книге «Замечания об Италии» (Харьков, 1856).

Объезжая Итальянский Юг, в том же 1845 г., Сицилию посетил педагог Федор Дмитриевич Студицкий (1815–1893). Своей новаторской азбукой Студитский первый в России ввел более легкий способ обучения грамоте с помощью подвижных букв. Как свидетельствует его «Путешествие вокруг света. Южная Европа» (СПб., 1846), автора интересовали этнографические наблюдения: Студицкий описал церковный праздник Вознесения Девы Марии, добычу коралла, экскурсию на Этну с местным чичероне. Любопытны его заметки о феноменах Мессинского пролива («Сцилла и Харибда» и «Фея Моргана»[37]).

Пребывание на Сицилии императора Николая I (1796–1855), его супруги императрицы Александры Феодоровны (1798–1860) и их дочери великой княжны Ольги (1822–1892) в зимний сезон 1845–1846 гг. – одна из самых интересных и богатых в культурном смысле страниц сикуло – российских отношений. Этот яркий эпизод внимательно изучен многими исследователями[38].

Во время пребывания двора Романовых на Сицилии великий князь Константин Николаевич (1827–1892), второй сын Николая и Александры, приплыл в столицу острова 25 декабря 1845 г. на борту военного корабля «Ингерманланд» под командованием вице – адмирала Ф.П. Литке. Трогательная встреча матери и сына произошла в шлюпках, выплывших навстречу друг другу в палермской бухте Кала. Императрица вместе со своими сыном и дочерью празднично встретила Новый год и Рождество по «старому календарю». Великий князь отправился в дальнейший путь 29 января 1846 г. – на Мальту, через Мессину, Катанию, Таормину и Сиракузы. На обратном пути он вновь остановился в Палермо с 7 по 24 февраля 1846 г., подробно рассказав матери о других местностях Сицилии, которые она, к своему сожалению, не могла посетить из – за плохого самочувствия.

В свите царицы зиму 1845–1846 гг. провел в Палермо граф Григорий Петрович Шувалов (1804–1858) [39]. На то у него были особые причины – хозяйка виллы Оливуцца, княгиня Бутера, урожденная Шувалова, была его родной тетей, и поэтому Григорий Петрович бывал тут часто, в том числе и после отъезда Александры Феодоровны с Сицилии. Сам Шувалов – одна из интереснейших фигур «русской Италии». Отпрыск блестящего рода, он получил прекрасное образование, и после службы в гусарском полку по выходе в отставку уехал в Италию, где начал литературную деятельность, воспевая (на французском) пейзажи, города, произведения искусства: именно в Италии, по собственному признанию, он ощутил в себе поэтический дар. Семейная трагедия вызвала глубокий религиозный кризис: в Венеции скончался один из его сыновей; там же умерла (в 1841 г.) его молодая жена, София, урожденная графиня Салтыкова. В те же годы Шувалов знакомится со многими деятелями Рисорджименто, пишет обращенный к итальянской нации манифест «I popoli italiani ed i loro governi» (Cesena, 1848) с призывом сбросить австрийское иго, а также принимает католичество[40]. В начале 1850 – х гг. Шувалов сближается с Орденом барнабитов (варнавитов), в ту эпоху – одним из наиболее социально активных и либеральных братств, и в 1856 г. в Милане принимает монашество и два новых имени – Мария, в честь Богородицы, и Августин, в честь почитаемого им автора «Исповеди». Через год, в Монце, его облекают в священнический сан.

В 1859 г. в Париже выходит его автобиография «Ma conversion et ma vocation» [Мое обращение и мое призвание]; в том же году он скончался во французской столице[41]. Об имении своей тети – «Оливуцце» – Шувалов написал стихотворение по – французски[42], которое мы даем в переводе: «Есть ласкающий глаз уголок, / Который я предпочитаю / Любому месту. / Нет, ничего на свете привлекательнее. // Украшенная пустынность / С элегантными пальмами, / Коих ленивые руки / Затеняют луг. // Теплый апельсиновый лес, / Пьянящий запах которого / В ясную ночь / Полнит фруктовые сады. // Прелестная розовая роща / Несет в виде гирлянд / Тысячу бутонов / Всегда распущенных цветов. // Розы по стене / Заволакивая свет, / Плывут на небе. // Богатое коралловое ожерелье / Которым украшенный стебель / Передает свой алый цвет / Фрукту бананового дерева. // На пологом спуске / Алоэ, кактус, / Худенький папирус / Вдоль змеевидного ручья. // А когда теплый ветерок / Веет самые нежные звуки / Сквозь бамбуки, / У которых вьется кора, // Это звучит подобно / Музыке Эоловых арф, / Или церковного органа / Или Вздыханиям в ночи. // Это как молитва, / Как порыв к Богу, / Как волнующие прощание / В последние мгновение. // Оазис, нежное пребывание, / О котором я мечтаю всегда, / У тебя сердце возвышается, / От любви трепещет. // Да, были тихие дни / В твоей свежей тени. / А я нашел мир / В тени твоих пальмовых ветвей»[43].

В 1846 г. некоторое время при императрице работал замечательный художник Пимен Никитич Орлов (1812–1865), исполнивший ряд портретов российских венценосных особ. Живописец обосновался в Италии, в Риме, с 1841 г., быстро выдвинувшись в художественной колонии иностранцев. В марте 1843 г. он участвовал в выставке русских мастеров, приуроченной к приезду в Рим великой княгини Марии Николаевны и ее супруга герцога Максимилиана Лейхтенбергского. На Сицилии Орлов написал портрет Ольги Николаевны, а также ряд картин, относящихся к так называемому «итальянскому жанру»: таковы его «Мальчик – пиффераро» и «Девушка с бубном», запечатлевшие миловидных юношей и девушек. После работы в Палермо художник продолжал жить в Италии, где и скончался (погребен на римском кладбище Тестаччо[44]).

Всё в том же в 1845 г. в Палермо побывали два замечательных художника, отец и сын – Максим Никифорович Воробьев (1787–1855) и Сократ Максимович Воробьев (1817–1888). Максим Никифорович, замечательный пейзажист, профессор петербургской Академии Художеств, известен видами России, Турции, Палестины, Италии. Его сын, живший в Италии как пенсионер Академии, оставил множество пейзажей Южной Италии, в том числе Сицилии. Поездка М.Н. Воробьева на Сицилию, в частности, дала мощный толчок для дальнейшего творчества живописца: Н. Рамазанов писал, что «в мастерской старого телом, но молодого душой художника заплескали волны Средиземного моря, выросли камни прибрежий Сицилии, поднялись горы Пеллегрино, Этна, Везувий»[45]. Уже по возвращению в Россию, в Петербурге им было исполнено живописное полотно «Прибытие императрицы Александры Федоровны в Палермо в 1845 году» (1847). Другим результатом сицилийской поездки М. Воробьева стала картина «Итальянский вид ночью. Маяк в Палермо» (1847). Картина его сына, Сократа, «Вид Палермо» (1845), находящаяся в Государственном Русском музее, стала классическим образом сицилийской столицы[46].

В 1853 г. в Петербурге выходит повесть «Сентиментальное путешествие на гору Этну» из цикла популярнейших «Фантастических путешествий Барона Брамбеуса». Автор, Осип (Юлиан) Иванович Сенковский (1800–1858), обрусевший поляк, сам не был на Сицилии, но дал увлекательное ее описание. Впрочем, как видно из названия книги, о путешествии рассказывает не сам писатель, а его литературный герой. Одна из новелл в книге называется «Сентиментальное путешествие на гору Этну»: ее герой из Неаполя через Катанию добирается до Николози, а оттуда – к жерлу огнедышащего вулкана, куда его сталкивает ревнивый соперник. Барон Брамбеус оказывается в другом мире, где жители ходят вниз головой, ступая ногами по внутренней поверхности огромной горы. Он проводит там два года, вполне приспособившись к подземной жизни. В конце концов некая сила выбрасывает его наружу, и он вылетает из жерла Везувия около Неаполя.

Крымская война не повлияла на русско – сицилийские отношения, так как королевство Обеих Сицилий не присоединилось к антирусской коалиции.

Во второй половине XIX в. в Мессине обосновался Андрей Иванович Барановский, сын помещика Могилевской губернии, женившийся на мессинке Розалии – Софии – Терезе. Он стал представлять на Сицилии интересы российского «Общества пароходства и торговли». В Мессине у супругов родились дети: в 1872 г. – София – Антонина; в 1875 г. Юлия – Агриппина; затем супруги переехали в Москву. Вместе с ним на Сицилии работал, также в качестве представителя Общества, его брат Егор Иванович Барановский: с его дочерью познакомился в Мессине и женился на ней немецкий зоолог Антон Дорн, основатель знаменитой Неаполитанской зоостанции[47].

В тот же период в Мессине проживал еще один петербуржец, Александр Михайлов (1823–1858), окончивший свою жизнь на Сицилии.

Середина XIX столетия отмечена пребыванием в Палермо целой плеяды русских путешественников – преимущественно представителей аристократии. Изучение гостевых книг одной из лучших европейских гостиниц той поры – отеля «Trinacria» на виа Бутера, позволило выявить многие блестящие имена, среди которых, в хронологическом порядке, – генерал Ермолов (янв. 1829), фрейлина София Ржевская (авг. 1841), граф Петр Шувалов (март 1842), граф и графиня Завадовские (март 1844), статский советник Николай Хмельницкий (апр. 1844), князь Голицын (дек. 1844), камергер Павел фон Миллер (окт. 1846), генерал Карл Постельс (апр. 1847), князь и княгиня Мещерские (сент. 1852), барон Герсдорф (янв. 1855), графиня Разумовская (янв. 1855), графиня Бенкендорф с дочерью (ноябрь 1856), княгиня Наталья Шаховская (сент. 1858), княгиня Оболенская с дочерью (окт. 1865), адъютант Е.И.В. граф Павел Урусов (окт. 1868), князь Николай Багратион – Мухранский с семьей (янв. 1878), граф Бенкендорф (апр. 1878), князь Прозоровский с семьей (март 1880), полковник Воротмеев (янв. 1883).

В марте 1855 г. в Палермо прибыла графиня Ольга Александровна Орлова, урожд. Жеребцова, супруга государственного деятеля и военачальника Алексея Федоровича Орлова, вместе с их сыном Николаем (1827–1885). Последний отличился во время Крымской войны: при осаде Силистрии в 1854 г. он потерял глаз. Тяжелые раны заставили его взять отпуск и он пробыл около полутора лет в Италии. В Палермо Орловы провели зимний сезон – ради поправки здоровья Николая. Они остановились в гостинице «Trinacria», на нынешней виа Бутера. По возвращении с Сицилии в 1856 г. граф был произведен в генерал – майоры с назначением в свиту императора. Позднее он служил по дипломатической линии – посланником в Бельгии, Великобритании, Австрии, Пруссии.

Тогда же Сицилию посетила целая группа русских художников, в числе которых был бывший морской офицер Алексей Петрович Боголюбов (1824–1896), так описавший свое пребывание там летом 1855 г.: «Я, Чернышев[48], Баскаков и Клагес[49] решили ехать в Палермо <…>. Мы переехали почти на край города, в место более покойное и чистое, и начали свои поделки, но не бойко. Жара стояла такая убийственная, что только с 5 часов утра до 10 можно было работать или от 5 до 7 вечера. Я более всего ездил на Монте Пел[л]егрино – это чудный утес, похожий на каравай по форме, с которого вид на Палермо очарователен. Сделал этюд грота св. Розалии[50] с прорывом через арку на город, работал также в порту, тогда как товарищи мои ездили в Монреале и писали с этой дивной греческой базилики, едва ли не самой искусной и богатой во всей Европе»[51]. Cохранились небольшие живописные этюды, выполненные на картоне, кисти А. Боголюбова[52] – «Придорожный крест по дороге в монастырь S. Maria di Jesu [del Gesù]»[53] и «Грот Святой Розалии в Палермо» (оба – 1855).

Прожив в Палермо около трех недель, Боголюбов и Чернышев отправились в Мессину морем, а затем в Таормину и Катанию. Боголюбов восхищенно описал тамошние красоты: «поражен величием этой природы. Развалины храма Таурмино [sic] тоже замечательны. Мы здесь прожили четыре дня и, побывав в Катании и повидав Дионисово ухо в Сиракузах, вернулись в Мессину, где, поработав две недели, отплыли в Неаполь и Сорренто. По дороге кратер Стромболи сильно бушевал, да, впрочем, как говорят, он всегда задорен, даже когда Везувий и Этна покойны»[54].

В конце 1858 г. Сицилия увидела особый (уже второй) визит брата царя, – великого князя Константина Николаевича, вместе с супругой Александрой Иосифовной (1830–1911) и их сыном Николаем (1850–1918)[55]. Они остановились в Палермо на Вилле Серрадифалько. Русская эскадра в составе фрегата «Громобой», корабля «Ретвизан», корвета «Баян», к которым позднее присоединился пароход «Рюрик», появилась в порту Палермо 22 декабря 1858 г. Приближаясь к знакомым берегам, Константин Николаевич отметил: «Я встал в 6 часов и в сумерках первый увидел Monte Pellegrino, Capo di Gallo, и Monte Zaffarano. Все знакомые места. Радость их помаленьку узнавать. Жаль, что погода серая и впечатление не то, что я бы желал»[56]. В дневнике великого князя сохранились упоминания о посещении многих монастырей и храмов в городе и окрестностях. 16 января они осматривали монастырь Св. Екатерины: «очень богато и чисто, но не по – монастырски»[57]. 21 января они были в другом монастыре Canceliere, в котором 13 лет назад Константин Николаевич присутствовал на пострижении молодой монахини[58]: «Монастырь гораздо беднее, чем Екатерининский, но монахини веселые и ужасные болтуньи»[59]. Биограф Головнин сообщил, что пользуясь разрешением римского понтифика, Константин Николаевич осмотрел в Палермо три женских монастыря: «Эти посещения были праздником для затворниц, которые приготовили для гостей разное угощение: мороженое, конфеты, варенье и т. п.; как дети обступили их и весело разговаривали… В Палермо на главной улице (Толедской) было несколько женских монастырей, которые занимали обыкновенно один этаж дома, где помещались в других этажах лавки, жили актеры, актрисы и пр. Говорят, что в помещение монастыря вели особые лестницы и что не могло быть сообщения с другими обитателями того же дома. Когда по Толедской улице проходили войска с музыкой, бедные монахини выбегали на балкон и из – за решетки любовались ими»[60]. В рамках визита августейшие гости отправились на Этну и в Таормину, где великий князь уже побывал в 1846 г.

Во время эпохальной высадки Тысячи, предпринятой Гарибальди в три разных этапа, 30 августа 1860 г., на сицилийскую землю ступил и русский гарибальдиец Лев Ильич Мечников (1838–1888), талантливый ученый и литератор. Его «десантом» руководил полковник Джованни Никотера. В своих «Записках гарибальдийца», опубликованных в «Русском вестнике» уже в 1861 г.[61], Мечников рассказывает, как выплыв из Ливорно, он прибыл ночью в Палермо и в качестве офицера был размещен в частном доме (солдаты ночевали в казарме «у Четырех Ветров»). Сицилийская столица пребывала в тот момент в смятении от неожиданного десанта Гарибальди и смены власти; несмотря на царящий сумбур Мечников успел заметить красоту палермских женщин, которые показались ему «античными богинями, сошедшими с мраморных пьедесталов». Следующую ночь Мечников провел в гостинице «Trinacria», а затем покинул остров на борту корабля «Vittoria» c тем, чтобы примкнуть к войску Гарибальди уже на континенте, в Сапри.

С Сицилией познакомился, и намного более основательно, и младший брат «русского гарибальдийца», прославленный биолог Илья Ильич Мечников (1845–1916). Свою Нобелевскую премию (1908 г.) он получил преимущественно за результаты опытов, начатых в 1882 г. в Мессине. Однако первое его знакомство с Сицилией относится еще к апрелю 1868 г., когда там уже около месяца работал его приятель Ковалевский. В своих воспоминаниях Илья Ильич так описывал свое появление на Сицилии: «В первый раз меня увлек туда мой незабвенный товарищ и друг А.О. Ковалевский, который поехал туда весной 1868 г. В своих письмах он так восторженно описывал мне богатство мессинской морской фауны и так усиленно меня звал к себе, что я недолго думая, покинул Неаполь и поплыл в Мессину <…>. В общем, город Мессина не представлял ничего сколько – нибудь выдающегося по красоте, но зато в высшей степени живописны его окрестности. Стоило подняться на некоторую высоту, чтобы увидеть чудный вид на море и на Калабрию, или же пройтись, или проехать вдоль берега моря, по направлению к деревне Фаро, чтобы насладиться дивной природой»[62]. Сразу после ужасного землетрясения, 31 декабря 1908 г., газета «Русские ведомости» (Париж) опубликовала проникновенный очерк Ильи Мечникова. В 1988 г. в Мессине была водружена мемориальная доска: «В этом квартале „Ринго“ Илья Ильич Мечников (1845–1916), русский ученый, лауреат Нобелевской премии 1908 г., открыл фагоцитоз в Рождественский период 1882 г.» (перевод с итал.).

Его друг Александр Онуфриевич Ковалевский (1840–1901) жил в Мессине с женой с новорожденной дочкой Ольгой, которая была крещена местным греческим священником[63]. Крестным отцом ребенка стал Мечников: «Я держал дитя в качестве крестного отца. Ковалевский же был особенно озабочен тем, как бы остатки восковых свечей, употребляемые во время церемонии, не были затеряны, а послужили бы материалом для заливания препаратов, которые в то время заключались в смесь воска и оливкового масла»[64].

В 1865 г. в Петербурге выходит монография (диссертация) Федора Федоровича Соколова (1841–1909) «Критические исследования, относящиеся к древнейшему периоду истории Сицилии», положившая начало отечественной традиции научного исследования истории края[65].

В 1867–1868 гг. над реставрацией фасада античного театра в Таормине работают два молодых архитектора из Петербурга: Виктор Александрович Коссов (1840–1917) и Максимилиан Егорович Месмахер (1842–1906).

В 1868–1869 гг. зимний сезон в Мессине провел знаменитый этнограф Николай Николаевич Миклухо – Маклай (1846–1888), который, как и его приятель и коллега немец Антон Дорн, основатель Неаполитанской зоостанции, предполагал сделать Итальянский Юг научной базой для европейских ученых[66].

В августе 1871 г. из Неаполя в Палермо приплыл рейсовый пароход с двумя русскими путешественниками на борту. Ими были профессор филолог Измаил Иванович Срезневский (1812–1880) и его дочь литератор Ольга Измайловна Срезневская (1845–1930), с 1896 г. – член – корреспондент Российской Академии наук. Если профессор решил побыть на Сицилии для поправки здоровья, то его дочь воспользовалась случаем для знакомства с островом, впечатления от которого легли в основу ее статей «Три дня в Таормине, с описанием развалин древнегреческого театра» («Русский вестник», 1876) и «Из путевых заметок по Италии. Палермо и Монреаль» («Русский вестник», 1880).

В том же 1871 году, в самом его конце, в Палермо побывал на отдыхе светлейший князь Александр Михайлович Горчаков (1798–1883), возвращавшийся в Россию после дипломатических баталий в Европе (ему удалось смягчить тяжелое бремя, возложенное на Россию согласно Парижскому мирному договору, заключенному по окончанию Крымской войны).

Профессор из Москвы Карл Карлович Гёрц (1820–1883) посетил Сицилию в 1872 г., опубликовав затем книгу «Письма из Италии и Сицилии».

Елизавета Николаевна Мукина (Elisabetta de Moukine), дочь российского консула на Сицилии, в 1873 г. передала Городской библиотеке Палермо свое собрание из полусотни восточных рукописей – греческих, турецких, персидских, доставшихся ей в наследство от отца. Особенно ценными оказались две рукописи XVI–XVII вв. Ее фонд[67] и поныне входит в состав рукописного отдела Городской библиотеки.

В 1874 г. в Мессине работает профессор – зоолог из Казани Николай Петрович Вагнер (1829–1907)[68].

Летом 1875 г. в Палермо прибыл знаменитый историк и искусствовед Иван Владимирович Цветаев (1847–1913), отец гениальной поэтессы. Знаток античности и поклонник итальянского Ренессанса, в начале XX в. Цветаев устраивает в Москве Музей изобразительного искусств (ныне им. А.С. Пушкина). В Палермо он участвовал в 12 – м конгрессе итальянских ученых – филологов, по окончании которого (7 сентября) вместе со своими коллегами отправился на экскурсию по острову, осмотрев Седжесту, Эриче, Трапани, Селинунте, Агридженто, Сиракузы, Катанию, Таормину. 16 сентября Цветаев рейсовым паромом отправился из Мессины в Неаполь. Его заметки (особенно любопытна та, что сообщает о палермском престольном празднике св. Розалии) вошли в книгу «Путешествие по Италии в 1875 и 1880 году» (1883)[69].

В 1881 г. в Палермо на гастроли Рихарда Вагнера прибывает пианист и композитор Иосиф Рубинштейн (1847–1884). Горячий поклонник вагнеровской музыки и ее популяризатор в России, еще в 1872 г. он посетил Вагнера в Трибшене и Байрейте и стал одним из его близких друзей. В Палермо, помимо композиций Вагнера, пианист исполнил в новаторской манере обработки Бетховена.

В 1882 г. в Палермо остановилась великая княжна Анастасия Михайловна (1860–1922), дочь великого князя Михаила Николаевича и Ольги Феодоровны, урожд. Цецилии – Августы, принцессы и маркграфини Баденской. Она прибыла на Сицилию вместе со своим супругом великим герцогом Мекленбург – Шверинским Фридрихом Францем III, ради родов сына – будущего Фридриха – Франца IV (Палермо, 1882 – Фленсбург, 1945; отрекся от престола в 1918 г.). Известно, что Анастасия находила Шверинский двор слишком строгим и старомодным: слабое здоровье ее мужа служило прекрасным оправданием для того, чтобы проводить как можно больше времени вне Германии, в том числе и на Сицилии.

В следующем 1886 году на острове оказался литератор Владимир Людвигович Кигн (1856–1908), публиковавшийся под псевдонимом В. Дедлов. Он высадился в Мессине, а затем посетил Палермо и Катанию. Сицилийские наблюдения, наряду с другими, легли в основу его книги «Приключения и впечатления в Италии и Египте. Заметки о Турции» (1888).

В 1891 г. в Палермо впервые прибыла русская нефть – морским транспортом из Петербурга от российского «Товарищества нефтяного производства братьев Нобель».

Поэт Вячеслав Иванович Иванов (1866–1949), вместе со своей первой женой Дарьей Михайловной Дмитриевской (†1933) и детьми, в 1892 г. путешествует по Сицилии[70]. Результаты его впечатлений отразились в следующих стихотворениях:

«Прежде чем парус направить в лазурную Парфенопею, / Шлем из Панорма тебе добрую, странники, весть. // Путеводимы везде благосклонными явно богами, / Остров Тринакрии мы, тихо дивясь, обошли. // Дружные волны несли наш корабль меж Харибдой и Скиллой / В горном жилище своем нам не грозил Полифем. // Этною неизмеримой подавленный, зыбля темницу, / Снова с Зевесом ведет древнюю распрю Тифон. // Мы ж невредимы не раз приближалися к безднам, откуда / Пламенем дышит Гигант, пламя лиет и гремит… / Но что великого мы, но что прекрасного зрели, – / Эта ль табличка вместит? Будь же здоров – и прости!» (С пути)

«За мглой Авзонии восток небес алей; / Янтарный всходит дым над снеговерхой Этной; / Снег рдеет и горит, и пурпур огнецветный / Течет с ее главы, как царственный елей, // На склоны тихие дубрав, на мир полей / И рощей масличных, и берег предрассветный, / Где скоро смутный понт голубизной просветной / Сверкнет в развалинах священных пропилей. // В обломках спит театр, орхестра онемела; / Но вечно курится в снегах твоя Фимела, / Грядый в востоке дня и торжестве святынь! / И с твоего кремля, как древле, Мельпомена / Зрит, Эвий, скорбная, волшебный круг пустынь / И Тартар, дышащий под вертоградом плена!» (Таормина)[71]

Сохранился дневник литератора, писавшего так о мессинском соборе: «…Посредине города, на просторной площади, пред широколиственными пальмами сквера и легким скульптурным фонтаном белого мрамора возвышается живописное здание собора. Его полосатый фасад сложен из широких пластов белого и узких – темно – красного мрамора. Местами каймы состоят или из узорных инкрустаций, или из сохранившихся еще кое – где поясов наивных рельефных изображений средневекового быта. Эта широкая пестрая поверхность прерывается тремя богатыми готическими порталами и неожиданно завершается колоссальным фронтоном, развивающимся, во вкусе Возрождения, из двух больших боковых завитков. <…> Внутри собор, неисправимо искаженный XVII – м столетием, привлекает любопытство посетителя своими грандиозными столпами, гранитными монолитами, некогда подпиравшими кровлю какого – то языческого капища, и своим темным деревянным потолком, с которого спускаются многочисленные подвесы лампад»[72].

Его жена Дарья Михайловна тоже вела на Сицилии дневник: «Сиракузы видны задолго до приближения к ним. Весь город стоит, как бы выступая в море на крайнем конце берега, по которому мы ехали. Весь он светлый или даже белый на вид. <…> Пасседжата в Сиракузах прелестна. Аллея тянется вдоль берега, хотя не у самого берега, везде мраморные скамейки для отдыха гуляющих, аллея эта из олеандров и азалий и все деревья в цвету, преимущественно цветы алые, розовые и красноватые. В два ряда электрические фонари – широкая дорога для экипажей, впрочем, без экипажей, несколько купален и море – тихое, спокойное, южное море. Это пасседжо удивительно симпатично, всё хочется гулять по берегу и смотреть на море, ночь была теплая как день. <…> Есть города, которые сразу нравятся, и другие, из которых скоро хочется уехать»[73].

В 1894 г. остров посетила русская писательница Елизавета Николаевна Водовозова (1848–1916). Ее интересовали в первую очередь экономические и институциональные условия жизни простого народа; в Палермо она ознакомилась с организацией местных рабочих артелей, «фасций» (Fasci dei Lavoratori). Материалы этого и других исследований отражены в ее главной работе «Жизнь европейских народов. Географические рассказы», где рассказывается о населении различных стран, обычаях, увеселениях, занятиях, характере политической жизни. Переработанный и сокращенный вариант ее книги вышел под названием «Как люди на белом свете живут»[74].

В 1895 г. на Сицилию прибыл экономист и общественный деятель академик Максим Максимович Ковалевский (1851–1916)[75]. В своих трудах он ратовал за прогресс, которому противоречит «противопоставление бедности и богатства, рознь между имущими и неимущими». Для преодоления этого противоречия Ковалевский полагал необходимым вмешательство государства в распоряжение собственностью в интересах земледельцев и рабочих, юридическое закрепление права на труд, свободную деятельность профсоюзов, их борьбу за социальные права. В очерке «Месяц в Сицилии» («Вестник Европы», 1896) он, не оставляя в стороне антропологию и этнографию, внимательно рассмотрел социально – экономическую проблематику края. В Мессине он уделил особое внимание порту, в Катании подчеркнул культурное развитие города, связанное с университетом, в Сиракузах не смог устоять от противоположения античного величия и современной нищеты.

В том же 1895 году, 4 ноября, в порт Палермо прибыл корабль с великой княжной Верой Константиновной (1854–1912), в замужестве королевой Вюртембергской (тогда уже вдовой), вместе с дочерями Эльзой и Ольгой и свитой в 16 человек. Заняв два этажа в гостинице «Trinacria» на виа Бутера, «малый двор» Веры Константиновны на следующее утро совершил небольшую экскурсию по бухте Палермо на военном пароходе Королевского флота. В 3 часа пополудни Веру Константиновну принимал на борту немецкого корабля консул Германии барон Саутьер де Лоэтцан и экипаж. 6 ноября Вера Константиновна посетила ряд достопримечательностей: Палатинскую капеллу в Королевском дворце, монастырь капуцинов, собор в Монреале, а также Виллу Флорио в Оливуцце, где ее предшественница по вюртембергскому престолу великая княжна Ольга Николаевна познакомилась в 1846 г. со своим будущем мужем крон – принцем Карлом. 8 ноября Вера Константиновна и ее свита покинули остров.

В конце 1890 – х гг. во время средиземноморского круиза Таормину и Сиракузы посетил композитор Сергей Владимирович Югорский (1865 —?). В Таормине он оказался свидетелем празднования св. Панкратия. Автор опер, симфонических, фортепианных и вокальных сочинений, он публиковал их, также как и свои литературные тексты под псевдонимом Юферов, под которым вышли и его записки «По берегам Средиземного моря. Путевые впечатления» (1898).

30 апреля 1897 г. на борту «Зарницы» в Палермо из Алжира прибыл великий князь Георгий Александрович (1871–1899), третий сын Александра III и Марии Федоровны, в тот момент цесаревич (так как у Николая II тогда еще не было наследника). Смертельно больной туберкулезом, он отказался от каких – либо официальных встреч и приемов: даже газета «Giornale di Sicilia» поместила краткую новость о его визите лишь на второй странице, без каких – либо комментариев. Спустя век, печальной судьбе Георгия посвятил свой роман Роберто Пацци – «La principessa e il drago» (1986).

В сентябре 1897 г. в Палермо жил социолог и экономист Яков Александрович Новиков (1849–1912), приехавший сюда ради переговоров с издателем Ремо Сандроном [Sandron]. Последователь Спенсера, Новиков примыкал к социально – психологической школе. Его волновала судьба Европы, которую он трактовал в духе пацифизма[76]. В Палермо в итоге вышла книга Новикова [G. Nowicow], в авторизированном переводе c французского Дж. Каппони – Тренка, «Coscienza e volontà sociali» (1898) [77]. Знакомство с местной реальностью позднее помогло ему написать квалифицированное предисловие к монографии сицилийского ученого Наполеоне Колаянни [Colajanni] «Низшие и высшие расы» [ «Razze superiori e razze inferiori», Napoli – Roma, 1906].

В 1898 г. в Таормине на Вилле Гвардиола почти месяц прожили Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865–1941) и его жена Зинаида Николаевна Гиппиус (1869–1945). Впечатления от Таормины сказались в прозе Гиппиус (см., например, главку «Смех» в рассказе «Небесные слова», 1902) и в ее поэзии: «О, берегитесь, убегайте / От жизни легкой пустоты. / И прах земной не принимайте / За апельсинные цветы. // Под серым небом Таормины / Среди глубин некрасоты / На миг припомнились единый / Мне апельсинные цветы…». Существуют тексты Гиппиуса и в жанре травелога – например, про Этну: «Она поднималась так медленно, линия была такая отлогая, что в первую минуту гора не показалась даже высокой; и только со второго взгляда стало понятно, какая она громадная, строгая и властная. Вся белая, почти до линии, видной из Таормины, но не снежная, а льдистая; льды, как стекло, отражали солнце. На самой вершине плотно, точно небольшой кусок ваты, лежал неподвижный, беловато – розовый дым; на правом откосе было неосвященное пятно – это тень от последнего, проходящего низко, тучного, матового облака. <…> Но Этна не любит долго быть на виду… К полудню, хотя погода не испортилась, она завернулась в свои белые одежды и показалась только на закате. На закате она была другая. Облака сходили с нее слоями, и за самым тонким слоем она была неясная, вся аметистовая и нежная, как сквозь тончайшую ткань, пронизанную отлогими лучами. Потом золотые края стали огненными – а потом всё сразу потухло, небо затмилось, вышли на него странные, непривычные звезды, с изломанной большой Медведицей у края неба и высокий, непонятно – высокий месяц, совсем лежачий, с рогами вверх»[78].

В 1902 г. Сицилию осмотрел князь Феликс Феликсович Юсупов, граф Сумароков – Эльстон (1887–1967), вместе со своим приятелем, художником и искусствоведом Адрианом Викторовичем Праховым (1846–1916). Визит на остров проходил в рамках Грантура, начавшегося в Венеции – об этом князь рассказывает в автобиографической книге: «В 1902 году отец с матерью отправили меня в путешествие по Италии со старым преподавателем искусства Адрианом Праховым. Шутовской вид старика учителя тотчас бросался в глаза. Коротенький и большеголовый, с шапкой волос и рыжей бородой, он походил на клоуна. Мы решили звать друг друга „дон Адриано“ и „дон Феличе“. Начали вояж мы в Венеции, кончили Сицилией»[79]. Особенно подробно автор рассказал о подъеме на Этну: «Жара была нестерпимой. А на макушке Этны лежал снег. Я, мечтая о прохладе, предложил учителю подняться к вершине. „Дону Адриано“ [Прахову] не хотелось, но я уговорил его, и мы отправились, взяв ослов и проводников. Поднимались долго. Когда добрались до кратера, старик[80] валился с ног от усталости. Только мы спешились, чтобы насладиться видами, как земля стала накаляться и местами выпускать пар. Мы перепугались, вскочили на ослов и пустились вниз. Но проводники наши засмеялись, позвали нас назад и сказали, что явленье это обычное и бояться нечего. Ночь мы провели в укрытии и от холода не могли сомкнуть глаз. Наутро мы поняли, что всё же пар костей не ломит, и решили немедленно вернуться в Катанию. На обратном пути чуть было не вышло трагедии. На тропинке вдоль кратера учителев осел оступился и скинул всадника. Тот полетел в пропасть. К счастью, он успел уцепиться за скалу, пока проводники бежали на выручку»[81].

Согласно книге посетителей гостиницы «Сан Доменико» в Таормине, Феликс Феликсович вместе со своей супругой Ириной Александровной, урожд. княжной императорской крови Романовой, вновь оказался на Сицилии в 1917 г. После нескольких дней проживания в гостинице пара воспользовалась гостеприимством барона Карла фон Штемпеля, а затем отправилась во Францию, где и окончательно обосновалась.

Во время своего итальянского путешествия в июне 1902 г. Валерий Яковлевич Брюсов (1873–1924) пишет в Венеции стихотворение с такими строками: «От Альп крепковыйных до ясной Капреи / И далее, / До пустынь когда – то богатой Сицилии, / Где сирокко, устав и слабея, / Губит высокие лилии, / Цветы святого Антония, – / Ты прекрасна, Италия, / Как знакомая сердцу гармония! / Я пришел к тебе усталый, / Путь недавний потеряв, / Беспокойный, запоздалый, / Напрямик по влаге трав. / И случайные скитальцы / Мир нашли в твоем дворце… / О, как нежно эти пальцы / На моем легли лице! / Как прижавшееся тело / Ароматно и свежо! / Пусть притворство, что за дело! / Пусть обман, мне хорошо! / В этой нежности мгновенной, / Может, тайно, разлита, / Непритворна и чиста, / Ласка матери вселенной <…>».

В 1903 г. Таормину осматривает и описывает в своих заметках просвещенная путешественница графиня Прасковья Сергеевна Уварова (1840–1924).

В 1907 г. в Мессине обосновался вместе со своей семьей Сергей Степанович Чахотин (1883–1973), выдающийся биолог и общественный деятель: «Вот я вышел в залитый солнцем смеющийся порт, нанял лодку, и выехал на его середину Море как зеркало. Хотя снаружи, в проливе, между Сциллой и Харибдой[82] бурлят мощные течения, гроза рыбаков, однако в порту, закрытом со всех сторон, кроме небольшого северного входа, абсолютная гладь <…>. Тут и медузы с причудливыми щупальцами, и удивительные, прозрачные как хрусталь, сифонофоры, и бьющие своими плавниками, точно крыльями, так называемые морские бабочки, и бесчисленные цепи маленьких боченочников, сальп, и резвые, прозрачные киленогие моллюски <…>. Мирно протекала моя жизнь между наукой и семьей: я жил в Мессине с женой и двухлетним ребенком. Весь день поглощен работой в лаборатории, среди всё новых и новых опытов, новых и новых мыслей». Оказавшись в городе во время чудовищного землетрясения и погребенный под руинами дома, Чахотин позднее описал пережитое в мемуарах: «Под развалинами Мессины. Рассказ заживо погребенного в землетрясении 1908 года»[83].

В 5 часов 22 минуты 28 декабря 1908 г. мощные толчки земли разрушили многие населенные пункты восточной Сицилии и западной Калабрии, в первую очередь Мессину и Реджо. Силою в 7,1 балла по шкале Рихтера, землетрясение длилось 25 секунд. Первыми на помощь пострадавшим жителям Мессины пришли моряки русского флота, находившиеся в Средиземноморье в учебном плавании[84].

Сразу же по прибытии, в 7 час. утра, крейсеру «Адмирал Макаров» удалось с большим трудом пришвартоваться у размытой набережной, корабли «Цесаревич» и «Слава» стали на рейде[85]. Скупой телеграммой Литвинов уведомил морского министра о положении дел[86]: «Прибыл с кораблями Цесаревич и Слава и крейсером Адмирал Макаров в Мессину. Размеры бедствия громадны. Город сильно поврежден. Отправил докторов и команду для оказания помощи»[87]. После дня напряженной работы последовала вторая телеграмма: «Мессина и многие города на побережье Сицилии и на Калабрийском берегу совершенно разрушены. Население в панике. Засыпанных и раненых насчитывают тысячи. Команды русских судов заняты откапыванием людей. Оказываем помощь пострадавшим. Сегодня послал крейсер Адмирал Макаров для отвоза в Неаполь 400 раненых»[88].

Римский корреспондент Михаил Первухин передавал в своих репортажах настроения итальянцев: «Другие, конечно, [тоже] помогали. Но русские не только помогали, они отдавали беглецам всё, до собственной запасной рубашки включительно. В Палермо и в Неаполе женщины и дети из погибших городов и сейчас щеголяют в матросских фуфайках, в матросских куртках, в офицерских тужурках. Немецких или английских вещей на беглецах нет. Русские есть. "Мы знали русских. Мы знали, что они хорошие люди, – говорил мне сегодня один из неаполитанцев, каким – то чудом вырвавшийся из ада – из самой Мессины – привезенный на русском судне в Неаполь, накормленный русскими, одетый в разнокалиберный костюм с русских плеч, – мы знали, что русские хорошие люди. Но теперь мы знаем, что они – братья, что они лучшие в мире люди, что они отнеслись к нашему несчастью, как к их собственному. Я никогда не забуду, что меня спасли только русские"»[89].

Одними из первых на призывы о помощи пострадавшим откликнулись русские обитатели Капри[90]: «На крошечном острове Капри, где приютилась миниатюрная колония русских, в огромном большинстве почти сплошь людей неимущих, перебивающихся с хлеба на воду, иногда голодающих, я слышал от итальянцев, собиравших пожертвования в пользу пострадавших от землетрясения, такой отзыв: „Спасибо, все иностранцы отнеслись хорошо. Никто почти не отказывал. Но другие давали лишнее, от избытка. А у русских – мы видели это – у русских нам отдавали необходимое самим себе, быть может, последнее. Да, последнее. И этого мы не ожидали“»[91].

Большой очерк написал писатель – италофил Василий Иванович Данченко[92]: «…каждый удар по Италии отзывается мучительно как в Москве, так и в Берлине, Париже, Лондоне, Нью – Йорке. Эта красавица [Италия] принадлежит не кому – нибудь одному, – она хоругвь всего человечества. Не потому ли и сейчас от катаклизма, в несколько минут стершего с лица земли Мессину и разрушившего чудесные северо – восточные берега Сицилии и юго – западное поморье Калабрии, вздрогнул весь мир. Точно эта громадная волна взбудораженного моря поднялась и покатилась к нам и смыла прочь наши собственные очаги и святыни. <…> слепой и глупый рок не переставал заставлять Мессину дорого платиться за свою подкупающую прелесть. <…> природа стирала Мессину не раз, точно ей было досадно, что в сказочном уголке этом вырос такой людный город, смевший улыбаться и радоваться под вечно поднятыми над ним мечами Этны и Стромболи.

Когда я оглядываюсь назад, – как живы в моей памяти эти месяцы, которые несколько лет назад я провел в Катании, Ачи – Реале, Таормине и Мессине! Синие воздушные берега над прозрачными ласковыми водами Ионического моря. Безоблачное небо и стройные аметистовые горы со снежною вершиною Этны – колыбель вечных мифов, которым будет поклоняться человечество во всю бесконечную оставшуюся ему жизнь. Ведь на этой священной земле побратались и одна другой приобщились две красоты: красота старой Греции и еще рождавшейся тогда – молодой и мощной Италии. <…>

Благоуханные рощи, стены алоэ, выбрасывающих, как ракеты, свои тонкие стволы, чудовищные кактусы и стройные пальмы с несравненными венцами, – всю прелесть которых на чистых небесах не передаст никакая кисть, потому что ей будет недоступна глубина и прозрачность далей, блеск этого воздуха и скромная нежность красок. Особенно хорош был этот берег, когда сирокко, бывало, отбудет свою повинность, и всё кругом так и загорится и засияет обновленною радостною жизнью. Слаще пахнут апельсинные цветы, даже со старых колоколен в тихий вечерний час благоговейнее говорят склонившейся земле медлительные бронзовые языки. От волшебного марева Таормины, с которой взгляд обнимает осуществленную сказку, где прошлое со своими руинами так нежно сплетается с пышным настоящим, – быстро уносишься к Джиардини и Джиарре с их розовыми склонами гор, поросших невиданными сплошными цветами. Призраком, – вот – вот повеет ветром, и от этой фата – морганы не остается ничего, – надвигается на вас старая колония Великой Греции – Мессина с ее Харибдою и взобравшеюся на прозрачные утесы чуть намеченной белою Сциллой»[93].

В 1909 г. в Мессину прибыл журналист и литератор П.П. Семенюта, рассказавший об увиденном в большом репортаже «В стране смерти и разрушения» (СПб., 1909). Тогда же в Петербурге вышла другая книга, написанная (вместе с В. Мейером) жившим в то время на Капри Максимом Горьким – «Землетрясение в Калабрии и Сицилии», доходы от продажи которой пошли в помощь пострадавшим. Однако сам писатель в Мессине не был – в отличие от возникшего на Сицилии предания.

3 марта 1911 г. в порт Мессины вошел крейсер «Аврора» для получения Золотой медали российскому флоту от муниципалитета, в память о героической акции в декабре 1908 г.[94]

Cреди спасателей сицилийцев находился молодой офицер Иван Георгиевич Стеблин – Каменский (1887–1930), выпускник Морского корпуса, назначенный на крейсер «Богатырь». Участник Первой мировой войны, в 1919–1921 гг. он был помощником директора маяков Балтийского флота, одновременно начав свое церковное служение: с 1920 г. как диакон, с 1923 г. как иерей. В 1920 – е гг. его не раз арестовывали, сослали на Соловки, а в 1930 г. казнили (в окрестностях Воронежа). Юбилейный Архиерейский Собор 2000 г. причислил протоиерея Иоанна к лику Новомучеников и Исповедников Российских. В греческой церкви св. Николая Чудотворца в Мессине существует икона св. Иоанна (Стеблин – Каменского) как одного из Небесных покровителей местной православной общины.

Будущий нобелевский лауреат Иван Алексеевич Бунин (1870–1953) прибыл 20 марта (ст. ст.) в 1909 г. в Палермо из Неаполя – в тот самый день, когда на Сицилию прибыл и Гёте, в 1767 г.: «Мы [с женой, В.Н. Муромцевой – Буниной] там [на Капри] провели дней восемь, почти не разлучаясь с милым домом Горького, но захотелось побольше солнца, зноя – и вот очутились мы в Сицилии. Зноя не оказалось и в Палермо – вчера, напр., было совсем лето, а нынче теплый весенний дождь – но городом я все – таки доволен вполне. Весь он крыт старой черепицей, капелла Палатина выше похвал, а про горы и море и говорить нечего. Знаменательно, наконец, и то, что прибыл я сюда в тот же день, что и Гёте в позапрошлом столетии»[95].

Литератора сопровождает жена Вера Николаевна Муромцева (1881–1961), писавшая: «Несколько дней мы осматривали столицу Сицилии, смотрящую на север, в бухте которой никогда не отражаются ни солнце, ни месяц. <…> Из Палермо мы отправились в Сиракузы. <…> Оттуда поехали в Мессину, где испытали настоящий ужас от того, что сделало землетрясение. Особенно поразила меня уцелевшая стена с портретами, – какой – то домашний уют среди щебня»[96].

В Мессине 15 апреля 1909 г. Бунин сочинил стихотворение «После мессинского землетрясения». Второй раз Бунины оказались на Сицилии около 20 апреля 1910 г., когда они возвращались из Туниса на небольшом итальянском пароходе после путешествия по Африке[97].

Другое впечатление Бунина – от монастыря, «забытого» в сицилийских горах – стало основой его сонета – притчи «Кадильница». Стихотворение написано в разгар Первой мировой войны и заключало сильно звучавшие тогда акценты: «В горах Сицилии, / в монастыре забытом, / По храму темному, по выщербленным плитам, / В разрушенный алтарь пастух меня привел, / И увидал я там: стоит нагой престол, / А перед ним, в пыли, могильно – золотая, / Давно потухшая, давным – давно пустая, / Лежит кадильница – вся черная внутри / От угля и смолы, пылавших в ней когда – то… // Ты, сердце, полное огня и аромата, / Не забывай о ней. До черноты сгори».

В 1909 году остров посетил и затем блестяще описал литератор и искусствовед Павел Павлович Муратов (1881–1951). Его сицилийские главы, опубликованные в составе монографии «Образы Италии» (1911), вошли в золотой фонд российской итальянистики.

Вдовствующая императрица Мария Феодоровна (1847–1928), урождённая датская принцесса Фредерика – Дагмара, супруга Александра III, приплыла в 6 часов вечера 19 апреля 1909 г. в порт Эмпедокле, близ Агридженто, на борту британской королевской яхты «Victoria and Albert», вместе с ее владельцами – королем Эдуардом VII и его супругой Александрой, которая приходилась родной сестрой русской царице. На следующее утро венценосные особы посетили Долину храмов, отобедав у храма Согласия, затем город Агридженто и порт Эмпедокле. Рано утром 20 апреля, яхта отбыла от Сицилии на Мальту.

Вернувшись в Италию 25 апреля, высокая делегация причалила в порт Катании, где в 16.15 ее приветствовал маркиз Сан Джулиано, итальянский посол в Лондоне. На следующий день, в 11 утра, гости отправились на специальном поезде на склоны Этны, доехав до станции Джарре, где их встретили представители местной администрации. По возвращении в Катанию, посетив дворец Сан Джулиано, они вернулись на яхту. В 20.30 на ее борту начался банкет, на котором присутствовал маркиз Сан Джулиано и маркизы Капицци. Отплыв из порта Катании 27 числа в 8 утра, яхта отправилась – по желанию Марии Феодоровны – в Палермо, где ее встретили крейсер «Baccante» и два британских торпедоносца. В 18.35 яхта пришвартовалась у северного мола. Визит носил приватный характер, поэтому городские власти не приветствовали гостей официальным образом. На следующее утро, гости, воспользовавшись 5 – ю автомобилями, предоставленными семьями Уайтекер и Флорио[98], в 11 утра отправились в городской собор Палермо, где посетили гробницу императора Фридриха II, а также в Палатинскую церковь Королевского дворца, в собор Монреале и катакомбы капуцинов. Обед, устроенный с 13.15 до 14.30 на Вилле Иджеа[99], завершился экскурсией на Виллу Фаворита и в Монделло. В 22.45 британская королевская чета и их российская родственница отплыли в Неаполь, где их ждала встреча с королем Виктором – Эммануилом III.

На рубеже 1900–1910 – х гг. об острове часто сообщал в своих репортажах писатель – италофил Михаил Андреевич Осоргин (187 8 – 19 4 3)[100].

Замечательный художник Алексей Ильич Кравченко (1889–1940), после учебы в Москве и Мюнхене, в 1910 г. совершает большое путешествие по Италии, изучая монументальную живопись. Его итальянские, в том числе сицилианские, работы получили высокое общественное признание на выставках в 1911 г. Несколько работ того периода были куплены для Третьяковской галереи, в том числе прекрасный портрет молодой сицилианки с апельсином. Кравченко возвращается в Италию в 1925 г., работая в Венеции, Флоренции, Сан – Джиминьяно, Пизе, Риме, после чего окончательно селится в Москве, специализируясь преимущественно на книжной графике.

17 декабря 1910 г. в Палермо приплывает из Неаполя один из самых видных представителей русского символизма Андрей Белый (Борис Николаевич Бугаев, 1880–1934) вместе со своей женой Асей Тургеневой: «Я безумно обрадовался морю, долго стоял у носа парохода, около которого разбивались волны… Утром приплыли в Палермо: место изумительное, море бирюзовое, тихое, нежное». Молодая пара остановилась в исторической гостинице «Des Palmes» в Палермо, но посчитав сицилийскую столицу слишком дорогой, через неделю перебралась в отель «Савойя» в Монреале. На Сицилии пара пробыла в общей сложности около 20 дней и затем, 5 января 1911 г. отплыла в Тунис. Исследователь Г.В. Нефедьев пишет: «Белый и Ася довольно долго прожили в Палермо, <…> их привлекал „Отель Пальм“, где они остановились. <…> Книга Мопассана „Бродячая жизнь“, обнаруженная и прочитанная в „Отель Пальм“, явилась для них (вместе с „Путешествием в Италию“ Гёте) настольной книгой <…>. Образ же и творчество Вагнера (его драмы – мистерии, идеи всенародного театра, синтеза искусств и т. д.), еще до итальянского путешествия, имели для Белого и, шире – всего русского символизма, определяющее значение. Поэтому становится понятным желание Андрея Белого задержаться в Палермо, тем более, что именно в „Отель Пальм“ Вагнер завершил работу над своей последней музыкальной оперой „Парсифаль“, а хозяин отеля помнил своих постояльцев и много рассказывал о них (об этом Белый постоянно пишет своим корреспондентам). В Монреале Белый и А.А. Тургенева задержались на еще больший срок <…>. Причиной тому являлся, в определенном смысле,

Монреальский собор. Корреспонденция Белого этого периода и страницы его "Путевых заметок" насыщены многочисленными и восторженными описаниями "византийской" мозаики собора. Но, не в меньшей мере, монреальский собор привлекал его тем, что последний послужил для Вагнера прообразом замка Грааля в "Парсифале" (Монсальвата)»[101].

Когда Андрей Белый отправлялся на Сицилию, «Итальянское путешествие» Гёте было его настольной книгой. В «Путевых заметках» он открыто указывает на то, что поехал в Сицилию, чтобы увидеть своими глазами то, что некогда видел Гёте, ведь великий немец писал, что: «Италия без Сицилии оставляет в душе лишь расплывчатый образ: только здесь ключ к целому»[102], а философские искания Белого были теснейшим образом связаны с поиском такого ключа. Он также интересовался фигурой древнегреческого мыслителя Эмпедокла и его учением. По легенде, перед смертью Эмпедокл бросился в кратер вулкана Этна, чтобы его почитали, как бога. В «Путевых заметках» Белый указывает также и на то, что отправился на Сицилию, чтобы пройти путями Эмпедокла[103].

Весной 1912 г. в свадебном путешествии на Сицилии побывали Марина Цветаева и Сергей Эфрон[104]. Гёте всегда был культовой фигурой также и для поэтессы. Фраза Гёте о том, что, только побывав в Сицилии, можно понять Италию, не могла пройти мимо ее внимания. Однако немецкий классик на фоне увлечения Асей Тургеневой отходил на второй план, и если Андрей Белый четко обозначал цели своих итальянских исканий, то в случае Цветаевой можно утверждать, что Италия как «кладезь сокровищ цивилизации» и Сицилия как «остров Эмпедокла» ее не интересовали. Путешествие Цветаевой на Сицилию носило сугубо частный характер. Приведем одно ее послание (к А.М. Кожебаткину): «Христос Воскресе, милый Александр Мелетьевич! Мы встречаем Пасху в Palermo, где колокола и в постные дни пугают силой звона. Самое лучшее в мире, пожалуй – огромная крыша, с к<отор>ой виден весь мир. Мы это имеем. Кроме того, на всех улицах запах апельсиновых цветов. Здесь много старинных зданий. Во дворе нашего отеля старинный фонтан с амуром. С нашей крыши виден двор монастырской школы. Сегодня мы наблюдали, как ученики приносили аббату подарки на Пасху и целовали ему руки. <…> Мой адр<ес>: Italie, Palermo, Via Allora, Hotel Patria, № 48. M – me Marina Efron[105]».

Свадебное путешествие Эфронов состоялось в 1912 г., но двадцать лет спустя для Цветаевой началась поэтизация Сицилии: «Думаю, что из всего, что на свете видела и не видела, я больше всего люблю Сицилию потому, что воздух в ней – из сна. Странно: Сицилию я помню тускло – радужной, <…> знаю (памятью), что в ней всё криком кричит, вижу (когда захочу) бок скалы, ощеренный кактусами, беспощадное небо, того гиганта без имени под которым снималась: крайность природы, природу в непрерывном состоянии фабулы, сплошной исключительный случай, а скажут при мне Сицилия – душевное состояние, тусклота, чайный налет, сонный налет, сон. Запомнила, очевидно, ее случайный день и час, совпавший с моим вечным <…>»[106].

В 1913 г. Сицилию подробно осмотрела княжна Мария Михайловна Волконская (1863–1843), выдающаяся писательница, жившая преимущественно заграницей – в Швейцарии, Франции, Италии, и писавшая по – французски. Она приняла католичество в 1901 г. в Швейцарии, а обосновавшись в конце 1920 – х гг. в Риме (где и окончила жизнь), стала деятельной прихожанкой русской католической церкви св. Лаврентия на Горах. Занималась переводами творений католических духовных писателей на русский язык. Ее травелог «Impression de Sicilie» («Сицилийские впечатления») вышел в Париже в 1913 г. Княжна посетила несчастную Мессину: «от очарования и грации веселого города не осталось ничего». Отправившись в соседнюю Таормину, путешественница была удивлена показным богатством одежды местных жителей – ей даже показалась, что легендарная бедность сицилийцев – есть лишь миф, так как остров «как будто бы благоденствует». Катания ей тоже представилась благоденствующим городом, «хотя нечистым и грустным». Остановившись в Сиракузах в гостинице Вилла Полити, с окнами, выходящими к Латомиям капуцинов, и посетив достопримечательности (катакомбы, античный театр, собор, порт Ортиджа), княжна почувствовала себя как в «восточной сказке». Другой лик Сицилии – воистину бедной и суровой – писательница увидела в окрестностях Агридженто (тогда Джирдженти), хотя ее не могли не впечатлить античные руины в Долине храмов, а также в Седжесте. Волконская завершила свой полный объезд «Тринакрии» в столице острова, которая поначалу ее разочаровала. Однако внимательно осмотрев местные музеи и храмы, она признала Палермо «очаровательным городом». Особенно восхитил княжну монастырский дворик церкви Сан Джованни дельи Эремити, буйно заросший экзотическими растениями. Смесь мавританского и византийского стиля ряда памятников, поначалу ее насторожившая как некое «парвеню» – в сопоставлении с чистотой древнегреческой архитектуры – позднее, особенно после посещения Палатинской капеллы Королевского дворца, в итоге покорила Волконскую. В мрачных катакомбах капуцинов ее поразило «стремительное и ужасающее видение смерти». По северному берегу острова княжна вернулась в Мессину, где произнесла «последнее прощай прекрасной Сицилии».

Накануне Первой мировой войны в Палермо побывал литератор Николай Альбертович Кун (1877–1940), блестящий историк, автор популярной книги «Легенды и мифы Древней Греции» (1922), выдержавшей множество изданий на разных языках. В 1911–1913 гг. он руководил экскурсиями («караванами») российских учителей в Италии, читал лекции в римских музеях по истории античного искусства. В своей книге «Италия» (1914), он уделил много внимания как древностям Сицилии, так и специфическим проблемам ее общества и экономики.

Особое место в русско – сицилийской панораме рубежа XIX–XX вв. занимает барон Карл Фридрихович фон Штемпель (1862–1951). Сын известного генерала, героя Туркестанских походов, он на середине жизненного пути поселился в Таормине, где выстроил себе большую виллу с конюшенным корпусом и «казино», со вкусом оборудовав свое жилище и собрав рафинированную библиотеку[107]. Потеряв свои капиталы после Русской революции, барон был вынужден оставить Таормину, переселившись в более скромный пенсион Страццери на дороге из Таормины в Кастельмолу. Похоронен на некатолическом кладбище в Таормине[108].

Первая Мировая война, Русская революция и обособившийся советский строй надолго прервала связи России и Сицилии. Эмиграция «первой волны» присутствовала на острове минимально.

В конце 1930 – х гг. в Катании (а также в Риме) обосновывается сценограф и художник Борис Константинович Билинский (1900–1948), последний период творчества которого связан с Сицилией. После его кончины в Катании, он был погребен на местном кладбище, на Аллее именитых людей[109].

В самом конце Второй мировой войны в Палермо поселилась русская аристократка Александра Борисовна фон Вольф, жена писателя Джузеппе Томази ди Лампедуза, автора классического романа «Леопард»[110]. Баронесса А.Б. фон Вольф (Ницца, 13 ноября 1894 – Палермо, 22 июня 1982) происходила из русских немцев, владельцев большой мызы Стомерзее Лифляндской губернии Российской империи (ныне Стамериена, Гулбенский район, Латвия), приблизительно в 200 км от Риги. Она выросла в Петербурге, но в 1920 г. покинула Советскую Россию и поселилась в Латвии. В 1925 г. Александра (для родных и близких – Лиси) познакомилась в Лондоне с Джузеппе Томази, и в 1932 г. пара венчалась в русской церкви в Риге. Первоначально это был «гостевой» брак: супруги ездили по очереди к другу другу, но с 1944 г., когда Латвия стала советской, Александра поселилась на Сицилии. В итальянской культуре она известна как пионер психоанализа, которым она увлеклась еще в 1920 – е годы[111].

В 1948 г., по окончанию Второй мировой войны, на Сицилии возобновились знаменитые международные автомобильные гонки Targa Florio (1.080 км). Для участия в них в Черду, близ Палермо прибыла новенькая Ferrari 166 Sport Allemano Spider. Ее экипаж – Клементе Бьондетти и князь Игорь Николаевич Трубецкой (1912–2008) в итоге выиграл престижные гонки. «Князь Игорь», как полушутливо звали автогонщика, известного также в качестве горнолыжника, велосипедиста и коллекционера живописи, в том же году женился на одной из самых богатых женщин той эпохи – американке Барбаре Хаттон.

В декабре 1948 г. в палермской художественной галерее «Garden» прошла персональная выставка Ивана Кураха (1909–1968). Уроженец Львова, Курах учился в академических школах Львова, Вены, Варшавы. Обосновавшись в Италии, где он в 1936 г. получил подданство, художник быстро завоевал признание. В 1941 г. как итальянский гражданин он был призван в армию и отправлен в составе дивизии «Torino» на русский фронт, где служил переводчиком. В 1940–1950 – е гг. по всей Италии прошли его выставки – в Палермо, Риме, Тренто, Брешии, Милане. В 1953–1962 маэстро живет в США, затем возвращается в Европу[112].

В 1950–1960 – х гг. остров несколько раз посетил великий композитор ХХ века Игорь Федорович Стравинский (1882–1971). Так, 21 ноября 1963 г. в палермитанском театре Бьондо маэстро открыл цикл вечерних концертов Сицилийского симфонического оркестра – своей вариацией Рождественских кантат Баха. Известно, что в качестве дирижера он выступал также в театре Мессины. В Палермо его принимала в гостях соотечественница Александра Борисовна фон Вольф.

В августе 1953 г. на Сицилию прибыл, после долгого автопробега по всей Италии, Николай Владимирович Шталь (Никола де Сталь) (1914–1955). Уроженец Петербурга, из семьи балтийских баронов и сын последнего коменданта Петропавловской крепости, он состоялся как художник уже в эмиграции. Шталь жил в Варшаве, затем Брюсселе, а после женитьбы на французской художнице Жаннин Гийю обосновался в Ницце. Участник многих выставок, среди коллег он выделялся аристократическими манерами. Сицилия впечатлила его своими необычными цветами и ярким южным светом. Известно, что, приехав на остров без намерения заниматься живописью, художник принялся за большой сицилийский цикл, посвященный преимущественно Агридженто и Долине храмов, завершив этот цикл уже во Франции. В 2005 г. Министерство связи Франции избрало картину «Сицилия» Николая Шталя для очередной почтовой марки.

В 1959 г. в палермитанском театре «Массимо» Фабиан Адольфович Севицкий (Кусевицкий) (1893–1967) поставил оперу Н. Римского – Корсакого «Псковитянка». Выдающийся музыкант, дирижер, композитор, закончил в 1911 г. петербургскую Консерваторию. Имея фамилию Кусевицкий, он принял ее усеченный вид ради отличия от своих именитых родственников и однофамильцев. Эмигрировав после революции, первоначально в Польшу, он выступал сначала как контрабасист. В 1928 г. Севицкий, получив американское гражданство, обосновался в США, но часто гастролировал в Европе.

1964 год отметился одним из ярких русско – сицилийских эпизодов – визитом Анны Андреевны Ахматовой (1889–1966), получившей специальную литературную премию «Этна – Таормина». Для получения премии Ахматова вместе с коллегами по перу из Москвы Константином Симоновым, Александром

Твардовским и украинским поэтом Миколой Бажаном в начале декабря отправилась в Италию. Анну Ахматову сопровождала ее компаньонка Ирина Пунина. После недельного пребывания в Риме они поехали на Сицилию, а перед церемонией вручения премии в Катании остановились в Таормине, в престижном отеле «San Domenico». Вот что писала Ахматова о своих первых впечатлениях поэту А.Г. Найману: «Я – почти в Африке. Всё кругом цветет, светится, благоухает»[113]. Затем она «ездила смотреть древний греко – римский театр на вершине горы», уточнив при этом: «Вечером в отеле стихотворный концерт. Все читают на своих языках. Я решила прочесть по тексту „Нового мира“ три куска из „Пролога“»[114]. О поездке Ахматовой существует рассказ И. Пуниной: «В декабре во всей Италии и на Сицилии готовятся к рождественским праздникам. В витринах магазинов, на балконах домов устраиваются евангельские сцены: пастухи, идущие за Вифлеемской звездой, скачущие по склонам гор волхвы, младенец Иисус в яслях и склонившаяся над ним Мария. Всё это искусно освещено гирляндами или свечками. В тот субботний вечер город казался особенно нарядным.

Машина притормозила на перекрестке. Акума [прозвание Ахматовой] обернулась ко мне:

– Слышишь, какой роскошный колокольный звон? Как в моем детстве!

Звон разносился со всех сторон из многочисленных церквей, где заканчивалась вечерняя служба.

Автомобиль поехал тише, всем казалось, что Катанья приветствует Анну Ахматову колокольным звоном»[115].

В 1964 г. на Сицилию впервые прибыл замечательный музыкант Никита Дмитриевич Магалов (1912–1992), дав концерты 2 и 30 августа в рамках фестиваля «Музыкальное лето Таормины». Получив образование в Париже, маэстро стяжал славу одного из замечательных пианистов. Преданный исполнитель Шопена, он впервые в истории осуществил запись всех его фортепианных произведений. У Магалова установились прочные связи с Сицилийским симфоническим оркестром, с которым он неоднократно выступал в 1980 – е гг.

20 ноября 1987 г. в рамках побратимства между Палермо и Тбилиси была торжественно открыта мемориальная доска у Театинской церкви во имя св. Иосифа (San Giuseppe dei Teatini) на виа дель Университá, посвященная двум палермитанским монахам, дону Франческо – Мария Маджо (Maggio) и дону Кристофоро Кастелли (Castelli), смелым и увлеченным исследователям Кавказа. Надпись – на итальянском и грузинском языках – гласит: «В память монахов / театинцев / Франческо Мария Маджо / и / Кристофоро Кастелли, / посланников дружбы и культуры / в XVII веке / из Палермо в землю / Грузии»[116].

В 2002 г. в Палермо, в родовом склепе супруги, был похоронен, после кремирования, прах Александра Никитича Романова (1929–2002), правнука Александра III и внучатого племянника Николая II. Он родился в Париже, жил преимущественно в США и Англии, работал переводчиком. В 1961 г. стал первым потомком Императорской семьи, вернувшимся в Россию (туристом) после того, как ее члены отправились в изгнание или были убиты во время революции. Александр Никитич был женат (с 1971 г.) на сицилийке Марии – Иммаколате Вальгуарнера ди Нишеми и часто посещал «ее» Палермо.

Императрица Александра Федоровна[119], супруга Николая I, как и большая часть просвещенных европейцев того времени, всегда мечтала совершить путешествие в «страну счастья». Увлечение Италией, ее историей и настоящим, ее культурой и природой, было общеевропейской традицией XVIII–XIX вв. Как и для многих современников, это путешествие должно было бы стать главным в ее жизни. Родные и друзья императрицы уже бывали на Аппенинском полуострове. Она же только мечтала… Мечтала, читая Гёте, Шиллера, Жан – Поля, Шатобриана, де Сталь, Байрона, Шелли и Китса, Бульвер – Литтона, многие из произведений которых были своеобразными путеводителями по Италии, мечтала, знакомясь с трудами Б.Г. Нибура, выдающегося немецкого историка античности. Но с годами стало казаться, что страстная мечта о путешествии на Аппенинский полуостров так и останется мечтой.

Поездка в Италию оказалась связанной с крайне печальным событием в жизни императорской семьи. В 1844 г. скоропостижно скончалась от туберкулеза младшая дочь супругов – Александра. Из – за тяжелейших переживаний здоровье императрицы резко ухудшилось. На поездке Александры Федоровны на Сицилию решительно и единолично настоял доктор Маркус

Мандт, которого не поддерживали ни русские, ни берлинские врачи. Однако мнение Мандта было, как всегда, законом для государя.

Солнце, море, тепло, зелень парков, садов, лесов, рощи цветущих цитрусовых, миртовых, оливковых деревьев, замечательные виды, памятники древней истории – всё это должно было оказать, по мнению доктора, благотворное действие на здоровье и душевное состояние Александры Федоровны.

Подготовка к этой поездке длилась более полугода. Было решено, что вместе с Александрой Федоровной отправиться дочь Ольга, а на Сицилии к императрице присоединятся брат – прусский принц Альбрехт, сестра – герцогиня Мекленбург – Шверинская Александрина и, на некоторое время, сын – великий князь Константин. Путь был дальним, путешественникам пришлось пересекать границы многих государств. Большую часть дороги они провели в карете, только в некоторых местах Германии воспользовались новым видом транспорта – железной дорогой, а из Генуи в Палермо добрались морем.

Путь пролегал через Кёнигсберг, Берлин, где императрица сделала остановку для свидания с родственниками и отдыха. Далее дорога шла на юг, через Нюрнберг, Аугсбург, Инсбрук. Неделю Александра Федоровна с дочерью и свитой провели на вилле Карлотта на озере Комо. В Милане путешественниц догнал император Николай, который решил сопровождать супругу до Палермо. Уже маршрут по северу Италии от перевала Бреннер до Генуи улучшил состояние путешественницы[120]. Биограф императрицы А.Т. Гримм отметил: «Даже самое начало этого предприятия было увенчано заметным успехом: императрица ожила, как только Альпы остались позади, а в Генуе император примирился с повелительным доктором. Вечно занятый монарх обрел здесь другое настроение, его нахмуренный лоб разгладился на итальянском воздухе». Он же писал: «Государыня давно ознакомилась со страною усердным чтением, но всё же то, что представилось, превзошло все ее ожидания».

10 (22) октября путешественники прибыли в Палермо. Биограф записал, что государь поблагодарил Мандта за совет. Путешествие было окончено благополучно, и он не мог не сознаться, что в Сицилии небо яснее и воздух мягче в октябре, чем в Петергофе посреди лета[121].

Из – за того, что императрица плохо перенесла путь морем, император отменил все церемонии и поэтому о прибытии высоких гостей, к которому готовились палермские власти, не было извещено, как предполагалось, пушечными выстрелами и колокольным звоном[122].

Через несколько часов после прибытия, простившись с представителями власти, которые поднялись на борт судна, чтобы приветствовать гостей от имени короля, императорская семья сошла на берег. Гости были встречены российским гимном, исполненным ротой королевской гвардии. Затем, поднявшись в открытую карету, запряженную четырьмя лошадьми, следуя за шедшими впереди барабанщиками и пятнадцатью экипажами позади, они направились прямо в Оливуццу[123].

Свою виллу для пребывания императрицы предоставила княгиня Варвара Шаховская, вдова князя Бутера. Вилла не относилась ни к самым большим, ни к самым красивым, но всё же внутри была оборудована удобно, на северный манер[124]. Она была построена французским архитектором Монтье для Катерины Бранчифорте, княгини Бутера[125]. После кончины владелицы вилла перешла в собственность ее супруга, саксонца Георга Вильдинга[126]. Его второй женой в 1835 г. стала Шаховская, именно ей и принадлежала вилла после смерти мужа в 1841 г. Незадолго до приезда императорской семьи в Палермо княгиня обустраивала виллу для сына, перед приездом высоких гостей здесь были проведены дополнительные работы по проекту петербургского зодчего Г. Боссе.

Один из путешественников, побывавший в Палермо в то время, так писал о вилле Бутера: «Кто хочет наслаждаться совершенством всех красот природы, высотами садового искусства, квинтэссенцией всей грацией цветов, так же как и роскошным изобилием наиболее счастливой из стран, какая может быть предложена человеку, должен посетить виллу Бутера в Оливуцце в полном роскоши мае»[127]. Другой путешественник отмечал, что дом с садом отличается вкусом и элегантностью, он – радость страстного ботаника князя Бутера[128].

Газеты сообщали, что из – за плохой погоды в тот день Александра Федоровна «не смогла осмотреть очаровательный дворец и не менее восхитительный примыкающий к нему парк, однако она выходила на террасу перед ее комнатой»[129]. «Апартаменты императрицы были украшены необыкновенными украшениями из цветов; вокруг дома – сад средних размеров, цветущий даже в зимние месяцы. Ни одно дерево не сбросило своего украшения, все они были детьми юга и казалось, что вечная весна вышла навстречу высокой гостье с севера»[130]. Император осмотрел этот сад и «неоднократно выражал самым лестным образом свое удовольствие за старательное устройство дворца княгини Бутера и за распоряжения, сделанные для приема»[131].

На вилле рядом с членами семьи жили только несколько фрейлин. Остальные сопровождающие поселились на любезно предоставленных виллах герцогов Серрадифалько и Монтелеоне, а также в гостинице «Trinacria» на Форо Борбонико у берега моря. Вместе с императором в Палермо прибыл канцлер граф Карл Васильевич Нессельроде, начальник Третьего отделения и шеф жандармов генерал – адъютант граф Алексей Федорович Орлов, начальник Главного Морского штаба князь Александр Сергеевич Меншиков, генерал от инфантерии Владимир Федорович Адлерберг и другие сопровождающие[132]. Николай Павлович продолжал напряженно работать и дважды в неделю курьеры доставляли из Петербурга те дела, которые требовали личной резолюции императора[133].

В свите императрицы состояли статс – дама княгиня Е.В. Салтыкова, фрейлины графиня Е.Ф. Тизенгаузен, В.А. Нелидова, В. Столыпина, А.А. Окулова, граф Апраксин и гоф – маршал, вице – президент придворной конторы граф Андрей Петрович Шувалов. Царскую семью сопровождали и другие члены свиты, секретари, прислуга, песенники, казаки, пекари, священник. В сопровождающие к императрице был также назначен чрезвычайный посланник и полномочный посол в Пруссии барон П.К. Мейендорф. В Палермо прибыл российский дипломат при неаполитанском дворе граф М.И. Хрептович с женой, дочерью канцлера Нессельроде. В Палермо из Неаполя приезжал и чрезвычайный посланник и полномочный министр России при дворе короля Обеих Сицилий граф Л.С. Потоцкий.

Герцог Доменико Ло Фасо Пьетрасанта Серрадифалько (иначе Серра ди Фалько) – государственный деятель, историк и археолог, автор фундаментальных работ о древних памятниках Сицилии, по поручению короля Обеих Сицилий, в связи с тем, что монарх не мог постоянно находиться в Палермо, исполнял роль хозяина для высоких гостей. Он любезно предоставил гостям не только свою виллу, но и сад, примыкавший к небольшому саду виллы Бутера, который герцог с любовью и тщанием создавал несколько десятков лет. Все его уголки были наполнены образами и смыслами, понятным образованным путешественникам. Описание сада герцога было включено в путеводители того времени наряду со знаменитыми древними памятниками Палермо. Один из авторов указывал, что в саду есть лабиринт, водные затеи и «превосходные восковые фигуры трех обезьян в маленьком Эрмитаже», выглядевших как живые. Другой также писал о небольших сюрпризах, в частности, о фигурах, движимых силой воды, о фонтанах, выполняющих роль ванн.

Автор немецкого путеводителя описывает виллу герцога в Оливуцце, перестроенную им в арабо – норманнском стиле, и пейзажный парк в самых восторженных выражениях. В книге упоминается о богатой библиотеке виллы, редчайших южных растениях, прудах, фонтанах. Автор пишет, что сад был устроен таким образом, что точно расположенные объекты и «неожиданности» создавали мелодию своеобразного садового скерцо. Два эти рядом расположенных сада доставляли подлинное наслаждение путешественникам. В саду у виллы Бyтера по просьбе княгини Шаховской они посадили деревья на память об их пребывании в Палермо: Николай Павлович – «оранжевое», Александра Федоровна – «коралловое»[134], а Ольга Николаевна – пальму. Позже, уже готовясь к отъезду, императрица захотела взять с собой в Петербург несколько апельсиновых деревьев из этого сада, чтобы они напоминали ей об этом чудном месте. Деревца были доставлены в Россию морем и позже зимовали в петергофских оранжереях; летом их выставляли на открытом воздухе близ Коттеджа в Александрии[135].

Ольга Николаевна писала, что «у нас была православная часовня[136] и священник, дьякон и певчие с Родины. Если бы не солнце и то неописуемое чувство счастья, которое охватывает нас, людей севера, при виде моря, света и синевы, можно было бы думать, что мы дома»[137].

Николай Павлович и Ольга начали свое знакомство с городом уже на следующий день после прибытия. Одним из первых официальных мероприятий было приглашение к императорскому столу «здешнего начальства». Как писали газеты, «всё происходило без пышности» и приглашенные были во фраках[138] – отказом от церемониальности и особо подчеркнутой скромностью первого приема император определил почти частный, насколько это было возможно, характер пребывания в Палермо.

Соблюдать такой «формат» было непросто, совсем обойтись без официальных церемоний было невозможно. В Палермо на сардинском королевском пакетботе «Ichusa» прибыли, отправившиеся с императорской семьей в качестве сопровождавших из Генуи, сыновья короля Сардинии Карла – Альберта – герцог Савойя – Кариньянский, будущий король объединенной Италии Виктор – Эммануил II, и его младший брат Фердинанд Савойский герцог Генуэзский[139]. Несколькими днями позже для встречи с императорской четой в Палермо прибыл неаполитанский король Фердинанд II с принцами Луиджи – Карло Аквила и Франческо – Луиджи – Эмануэле Трапани[140].

В газетах сообщалось, что когда Николай Павлович узнал о прибытии короля Обеих Сицилий Фердинанда II, он отправился в Королевский дворец. Король был извещен, что император находится во дворце и именно там произошла их первая встреча.

Король Фердинанд II устроил для гостей завтрак на вилле Фаворита. В знак уважения к гостям, он вместе с принцами отправился в Оливуццу за императорской фамилией. После завтрака состоялась прогулка «по очаровательному саду и парку виллы». На следующий день, по сообщению прессы, император занимался делами на вилле Оливуцца, а Александра Федоровна с Ольгой Николаевной и дамами своей свиты в сопровождении герцога Серрадифалько осматривали замечательные церкви Палермо[141].

Для короля устраивались завтраки на вилле Бутера и на борту «Камчатки», российского судна, на котором императорская семья прибыла в Палермо. Вместе с королем император и Ольга Николаевна посетили Багерию, где был приготовлен завтрак в доме маркиза ди Форчелла, на вилле князя ди Каттолика[142].

В честь пребывания высокого гостя были устроены большие маневры у подножия Пеллегрино, в которых принял участие весь палермский гарнизон – четыре пехотных полка, три эскадрона драгун и четыре артиллерийских батареи[143].

Первые несколько дней по прибытии императорской четы в городе шли дожди. Но когда они закончились и в Палермо установилась прекрасная погода, «всё народонаселение, удерживаемое до этого в домах дождливою погодою, отправилось в Оливуццу. Почти недоставало места для экипажей, а перед дворцом, занимаемым императорскою фамилией, толпилась бесчисленная толпа народа. Николай Павлович, Александра Федоровна, Ольга Николаевна и прибывший в Палермо младший брат императрицы прусский принц Альбрехт вышли на балкон и милостиво приветствовали собравшихся жителей»[144].

Прибывшая в Палермо императрица была всё еще очень слаба. Поначалу она редко покидала виллу, проводя почти целый день на террасе или в саду. Позже она стала совершать прогулки по городу и ближайшим окрестностям. Она осмотрела королевский замок, собор в Монреале, храмы и монастыри города, виллу Фаворита с ее великолепным парком. Александра Федоровна побывала в саду виллы Джулии, прежде восторженно описанном И. – В. Гёте: «В общественном саду, как раз около рейда, я провел в тишине самые приятные часы. Это удивительнейшее место в мире. Правильно расположенный, сад этот тем не менее представляется нам чем – то волшебным; незадолго здесь посаженный, он переносит нас к древним временам. <…> Вид этого чудного сада произвел на меня глубокое впечатление; темные волны на северном горизонте, их волнение на извилинах залива, даже этот особенный запах морских испарений – всё это привело мне на память остров покойного Феака. Я тотчас поспешил купить экземпляр Гомера, прочел эту песнь с большою пользою…».

«Итальянское путешествие» Гёте с этим описанием было с императрицей во время ее пребывания на Сицилии. Не могла путешественница миновать и примыкавший к вилле Джулия Ботанический сад. Устроенный в конце XVIII в. на основе всех последних достижений науки, он почитался одним из лучших в Европе. Особо сильное впечатление на путешественников произвел собор в Монреале, поездки туда они совершали не один раз. Когда император увидел знаменитый собор в первый раз, он воскликнул, что только ради этого стоило приехать из Петербурга[145].

В окрестностях Палермо путешественники совершали также поездки в Санта Мария ди Джезу, древний монастырь у подножия горы Грифоне, где отшельником закончил свои дни в конце XVI в. св. Бенедикт «Мавр» (Манассери), откуда открывается замечательный панорамный вид на Палермо, в старинный монастырь францисканцев Санта Мария дельи Аньели, в королевскую резиденцию Боккадифалько, которую устроил в начале XIX в. будущий король Обеих Сицилий Франциск I в горах Байды. Там располагался ботанический сад, и вводились новые методы ведения сельского хозяйства и животноводства. Побывали путешественники и на вилле Бельмоне в Аквасанта. Последняя столь понравилась императрице, что возник план, что весной она переедет для жизни у моря именно сюда.

Петербургские газеты отмечали, что «государыня императрица, проводящая большую часть времени в саду или на террасе, находящейся перед ее окнами, по – видимому, не нуждается во врачебном пособии, теплый климат имеет самое благоприятное влияние на здоровье ее величества»[146].

Биограф императрицы отмечал: «Таким образом, осуществилась для нее мечта, во всю жизнь не покидавшая ее. Она по часам засматривалась на Пеллегрино, красующийся всеми отливами перламутра, на темный бархат лугов, на золотой румянец померанцев, и, казалось, жила только воздухом и на воздухе. Когда наступали короткие южные сумерки и доктора принуждали ее возвращаться в комнаты, она повиновалась им с ропотом, как непослушное дитя, торгуясь из – за лишней четверти часа. <…> Кто видел ее при отъезде из России и теперь, в декабре, должен был сознаться, что она поздоровела и помолодела на десять лет»[147]. В честь визита высоких гостей устраивались приемы, обеды, балы, но императрицу от частого посещения такого рода мероприятий освобождало состояние ее здоровья. Сопровождавшие императрицу и члены свиты принимали участие в праздниках, которые проходили в городе. Когда в ноябре праздновались именины королевы матери, в честь этого события публика собралась в театре Каролина, а улица Толедо[148] и площадь Претории были иллюминированы. По приказу императора была празднично освещена и улица у виллы Бутера[149].

В одно из декабрьских воскресений в Оливуццу были приглашены управляющий провинцией маркиз Форчелло и претор Палермо дон Винченцо, барон ди Спедалотто, а также герцоги Серадифальско и Монтелеоне. Прием, сопровождавшийся весельем, продолжался по поздней ночи[150].

Как отмечал Гримм: «Удивительные силуэты гор, жаркий колорит, разлитый по всему ландшафту, рдеющие золотом апельсины и померанцы – всё невольно пленяло императора, и он искренне сожалел о краткости времени, которое ему можно было провести в этом раю»[151]. В газетах сообщалось, что императору чрезвычайно нравится в Палермо и время его отъезда несколько раз переносилось на более поздние сроки[152].

Он покинул Сицилию в начале декабря. Перед отъездом, по традиции, он пожаловал российские ордена и награды высшим должностным лицам Палермо – маркизам Форчелла и Спедалотто, а также государственному министру принцу Комитини за сопровождение работы по подписанию торгового договора с Россией. Награды были вручены и тем, кто предоставлял свои дома и оказывал помощь путешественникам – герцогам Серрадифалько и Монтелеоне и военным, принимавшим участие в смотре – герцогу Лаурино, генералам Провио, Кардамоне и Росси, полковнику Альданезе, Бусака, Салерни и другим, а также жандармам, организовавшим охрану порядка в Оливуцце. Был также награжден доктор Лонго, врач гражданского госпиталя Палермо, за ассистирование докторам императрицы, и Гаэтано Фиаминго, по поручению княгини Бутера оказывавший всяческую помощь высоким гостям[153]. Палермскому врачу Дарио Батталья был пожалован перстень с бриллиантом за его труды по ранней диагностике туберкулеза[154] и за исправление им «цилиндра Леннака»[155].

Император отправился в Петербург через Неаполь, Рим, Флоренцию, Болонью, Вену.

Незадолго до его отъезда, в конце ноября в Палермо из Генуи, на пароходе «Бессарабия» прибыла великая герцогиня Мекленбург – Стрелицкая, младшая сестра Александры Федоровны со своей дочерью[156]. Здесь же находился и принц Георг Прусский, племянник императрицы[157]. Родные императрицы также расположились в Оливуцце, рядом с виллой Бутера, и большую часть времени сестры проводили вместе. Принц Георг стал спутником великого князя Константина Николаевича, когда тот в канун нового года прибыл в Палермо в составе российской эскадры.

После отъезда императора общий характер жизни путешественников стал совсем домашним и размеренным. Это отвечало желанию императрицы и требованиям докторов. Гримм пишет, что императрица вставала в восемь часов утра, совершала маленькую прогулку по саду, завтракала на воздухе. Здесь с ней были только родственники и дети. После завтрака она занималась своей корреспонденцией, а позже барон Мейендорф читал ей газеты, знакомя с важнейшими политическими новостями.

Затем велись беседы. Она с интересом занималась историей Сицилии и Италии, регулярно слушала доклады о Риме, который страстно желала увидеть. Эти часы проходили в семейном кругу. После этого вся «русская Оливуцца» собиралась в саду императрицы. Звучала музыка, итальянские, русские, немецкие мелодии, сицилийские народные песни. Обсуждалась цель предстоящей поездки. По требованию докторов они были короткими, только по ближайшим окрестностям. Но, как отмечает биограф, она всё равно была счастлива тем, что прогуливалась на свежем воздухе и видела вокруг себя пылающие горы и темную зелень в том месяце, который в Петербурге должна была проводить в комнате. Вечером все опять собирались у нее в саду.

В конце декабря в Палермо пришли суда российской эскадры под командованием адмирала Ф.П. Литке, в составе экипажа которого служил второй сын императрицы Константин Николаевич. В своей записной книжке великий князь Константин очень кратко фиксировал события каждого дня своего пребывания на Сицилии. Он пишет о поездках по окрестностям Палермо, которые он совершал с императрицей, с Ольгой, с принцем Карлом Вюртембергским, с Георгом Прусским, с Гриммом, один – в гроты (пещеры) в Ринелла, на виллу Фаворита, в Монреале, Багерию, на руины древнего Солунта, в Монделло, Монте Пеллегрино, в Байду, Санта Мария ди Джезу. После участия в карнавале, как отмечает великий князь, ходили пешком по городу, и были в Оспидале Гранде, в церквях Каза Професса, Марторана и Санта Катерина. Одним из развлечений для путешественников были прогулки на катерах с русскими песенниками вдоль побережья. Гости посещали театр и несколько раз были на представлениях «Севильского цирюльника» Дж. Россини, «Линды ди Шамуни» Г. Доницетти и чрезвычайно им понравившейся «Корсиканской невесты» Дж. Пачини[158].

Ольга Николаевна в своих воспоминаниях, написанных, судя по их точности, на основе дневников, писала о дальних прогулках по окрестностям на осликах с Верой Столыпиной, которая присоединилась к путешественникам в Италии: «Мы были совершенно одинаково одеты, в платья из козьей шерсти и в круглых шляпах из итальянской соломки». Она вспоминает об уроках итальянского языка, и посещение униатской церкви и о появлении семинаристов в саду виллы с просьбой о русском подданстве и отправке их в Россию. Подробно она рассказывает о поездке на Монте Пеллегрино, которую она описывает как одну из самых прекрасных. Путешественники взбирались туда на маленьких осликах. «Вид, который открывается при подъеме, заставляет чаще биться сердце. Красные скалы вблизи, вдали синева моря, между ними апельсиновые рощи и темные кипарисы, выделяющиеся на фоне серых маслин, – я всё еще вижу это сегодня, так же как и грот, к которому мы попали через темную пещеру. <…> Статуя святой стояла в гроте, вокруг нее приношения паломников, на ее шее был надет Мальтийский крест на черной ленте». Сильное впечатление на Ольгу Николаевну произвело посвящение в монахини в бенедектинском монастыре Санта Мария де Латинис: «Вся в белом, как невеста, она вошла в церковь с родителями, которые подвели ее к алтарю. Священник снял с нее белый венок, приблизилась игуменья с ножницами и после того, как ее прекрасные локоны усыпали пол, набросила ей на голову черное покрывало. Затем ее вывели через решетчатые ворота. Мы пошли через другие ворота внутрь монастыря и увидела там эту молодую монахиню лежащей на полу под надгробным покрывалом. Вокруг нее читали надгробные молитвы все остальные монахини»[159].

Константин Николаевич отмечает в своей записной книжке дни говения, причастия, получение известия о смерти «маленького Фрица Голландского», племянника Александры Федоровны, сына ее любимой сестры Луизы, серьезный разговор, когда императрица сообщила ему и Ольге о сложной ситуации в семье старшей дочери – Марии и принца Максимилиана Лейхтенбергского, где между супругами начался разлад. Особо отмечает он дни, когда ухудшалось здоровье императрицы, у нее учащалось сердцебиение.

Как и дома, императрица каждый день посвящала писанию писем и ведению дневника. За последним она проводила больше времени, чем обычно в Петербурге. Она тщательно фиксировала впечатления и события для того, чтобы позже иметь возможность вызвать в памяти эти особенные дни прошлого[160].

В петербургских газетах писали, что в Палермо «погода стоит прекрасная: всю зиму лимонные и апельсиновые деревья красовались в цветах и плодах и теперь пятого марта, персиковые, миндальные и абрикосовые деревья уже в полном цвету. Такой зимы здесь давно никто не помнит»[161]. Газета «Северная пчела» сообщала в марте своим читателям о новостях из Палермо: «Мысли здешней публики всё еще заняты высокими гостями. Каждый день местные жители и приезжие из других частей города отправляются в Оливуццу, чтобы удостоиться взглянуть на императрицу или на великую княжну. <…> народ приписывает необычайно теплую и редкую погоду особому небесному покровительству, дарованному императрице для скорейшего ее исцеления. Поэтому, при многочисленные благотворениях ее величества не удивительно, если народ благотворит государыню императрицу и встречает везде восторженными и при том почтительными криками ура. Это особенно можно было видеть в последнее воскресенье после карнавала, когда императрица прогуливалась по городу в экипаже»[162]. Благотворения, о которых идет речь в этой заметке – значительные пожертвования, которые делала императрица в Палермо. «Северная пчела» сообщала петербургским читателям, что императрица сразу по приезду назначила ежемесячно 1800 червонцев на раздачу бедным жителям Палермо и 600 червонцев на выдачу приданного молодым девушкам неимущего состояния[163].

Гости из России приняли участие в карнавале. Гримм описывает этот праздник как торжество чествования императрицы. Он отмечает, что последовало праздничное приглашение города – появиться хотя бы в одно воскресенье на карнавале и на сей раз несгибаемо – строгие врачи отступили.

Выдался чудесный весенний день и «цветочный аромат веял по городу и окрестностям, а синева небес отражалась в покое синего моря. <…> Обе главные улицы Палермо – Толедо и Македо, сходящиеся под прямым углом, были сценой крана-вала, и четыре угла улиц, которые образовывают прекрасные дворцы, были переполенны людьми и образовывали магазины, даже целые склады с цветами, особенно – фиалок, которыми намеревались удивить императрицу». Описывая праздничный город, Гримм отмечает, что по всей длине главных улиц балконы были были запружены людьми с раннего утра, но всё оставалось спокойным, несмотря на живейшее ожидание. Подчеркивая атмосферу начала торжества, биограф замечает, что нетерпение пульсировало как в Палермо – увидеть императрицу! – так и в сердцах северных гостей.

Он пишет, что ровно в три часа как будто море начало волноваться: в большой парадной карете, запряженной четверкой лошадей, из Оливуццы к центру городу ехала императрица с сестрой, дочерью и племянницей. За ней двигалась открытая коляска, в которой находился Константин с сопровождавшими его особами, далее – карета, нагруженная конфетами и цветами. Императрица была оглушена ликованием… На площади – перекрестке Кватро Канти карета на несколько минут остановилась, чтобы Александра Федоровна могла взглянуть на две главные улицы города. Затем императрица и сопровождавшие ее лица поднялись во дворец герцога Серрадифалько, который обращен одним фасадом на улицу Толедо, и вышли на балкон. Скоро, как повествует биограф, весь балкон был засыпан цветами – аромат их был слишком силен для нее. Она поднялась на балкон выше, чтобы быть менее достижимой. С балкона вниз бросали конфеты и цветы. За них боролись крестьяне и дворяне, дамы и господа. Тут на улице появился корабль с двумя мачтами и парусами, на восьми колесах, который везли к площади 16 лошадей. На корабле находились восемь пестро одетых матросов и капитан, они были выбраны из самых знатных семей Палермо; перед домом, где находилась императрица, корабль остановился. После того, как за 10–12 минут с корабля был «расстрелян» весь запас конфетти, на палубе открылся ящик, из него поднялась гора прекраснейших цветов, которые цветут в середине февраля по всему острову. Здесь были фиалки и розы, цветы миндаля и апельсинов, мирта и лавра. Затем появился второй корабль, оснащенный также, как и первый – с него раздался русский национальный гимн. Это был сюрприз моряков русской эскадры.

Гримм писал: «Этот день остался незабываемым в ее жизни, т. к. он не только перенес на два часа в раннюю юность, но и осуществил ее самые несбыточные мечты. Она видела свободный воздух и радость целого города, даже целой страны, она пережила весенний день, который нагромоздил к ее ногам прекраснейшие цветы, ее любимцев; она разговаривала с тысячами других, она была счастлива вместе со всеми»[164]. В своей записной книжке великий князь Константин Николаевич отметил участие в карнавале в течение двух воскресных дней 3 февраля и 10 февраля. В записной книжке за 3 февраля написано «В ½ 4 часа на Cassaro[165] к Serra di Falco[166]. Carrozzata[167] и сравнение Konfetattu. Мы против Monte Leone[168]». 10 февраля – «Опять Carrozata». Здесь же опять отметка «Monte Leone (Pignatelli)»[169].

Биограф отмечал, что у императрицы была привычка после радостных праздников в Петербурге посещать богадельни, госпитали, приюты, находившиеся в ее ведении, внося своим появлением утешение, помощь, надежду туда, где двор и город никогда не транжирили деньги. В Палермо на следующий день Александра Федоровна послала 10 тыс. франков, которые она ежемесячно раздавала беднякам, и еще 10 тыс., чтобы веселый дух народа оставался таким же живым на протяжении всей недели[170].

Ощущение праздника, которое пережила императрица в Палермо, усиливалось тем, что к этому времени уже был решен вопрос о замужестве Ольги Николаевны, который давно занимал и волновал императора и императрицу. Именно в Палермо решился вопрос о ее дальнейшей судьбе.

Еще в ноябре 1845 г., будучи в Палермо Николай I получил запрос из Штутгарта о возможности для наследного принца Карла Вюртембергского быть представленным Ольге Николаевне. Визит принца решено было назначить на январь, поскольку к этому времени уже должны были состояться переговоры императора в Риме и Вене о взаимоотношениях Вены и Петербурга, Католической и Православной Церквей и возможности брака Ольги Николаевны и эрцгерцога Стефана. Переговоры, которые император провел на обратном пути в Петербург, окончательно показали, что союз с представителем дома Габсбургов невозможен.

Принц Карл представился императору в Венеции. Николай написал дочери: «Благородство его выдержки и манер мне нравится. Когда я ему сказал, что решение зависит не от меня, а от тебя одной, по лицу его пробежала радостная надежда». В первый день нового 1846 г. принц Карл прибыл в Палермо. Фрейлина великой княжны А.А. Окулова сообщала в одном из своих писем в Петербург: «Он приехал сюда с опасением не быть принятым, что придавало ему очень смущенный вид и увеличивало природную застенчивость, которая характерна для него». Ольга Николаевна испытывала очень сложные чувства: ей необходимо было понять незнакомого человека, разобраться в своих переживаниях, решиться на большие перемены в жизни. Окулова приводит ее слова: «Как бы вы хотели, чтобы я сменила свое нынешнее счастье на неизвестное будущее?». Ольга Николаевна была столь грустна и взволнована, что Анна Алексеевна сочла необходимым рассказать императрице о состоянии своей подопечной и чуть позже записала: «Императрица страдает сама…»[171].

Ольга Николаевна вспоминала много лет спустя, что они не нашли случая для разговора с глазу на глаз – общество было слишком мало, чтобы уединиться. В сияющий солнечный день

Александра Федоровна предложила прогулку в Монреале. «Мы шли пешком по горной дороге вверх, я опиралась на руку Кости. Он с Мама позади нас. Солнце было близко к закату, и окружающие горы ясно обрисовывались на вечернем небе: темно – синие, в розовом освещении, которое, казалось, заливало весь край, лежавший у наших ног. Простыми, сердечными словами он говорил Мама о том, как счастлив видеть такую красоту. Когда я слушала его голос, во мне разливалось и углублялось чувство доверия, которое я испытала к нему в момент первой встречи».

На следующий день, после завтрака императрица не пригласила, как обычно, свиту на прогулку. Оставшись с дочерью и принцем Карлом, она, по словам Окуловой, «рассказала им свой образ мысли и облегчила им способ объясниться. С этой минуты всё переменилось…». Молодые люди вышли на прогулку в сад. «Не помню, как долго мы бродили по отдаленным дорожкам и о чем говорили. Когда снова мы приблизились к дому, подошла молодая крестьянка и с лукавой улыбкой предложила Карлу букетик фиалок «per la Donna». Он подал мне букет, наши руки встретились. Он пожал мою, я задержала свою в его руке, нежной и горячей», – вспоминала Ольга Николаевна[172].

Когда молодые люди вернулись в дом, принц Карл попросил у императрицы разрешения писать императору: Ольга Николаевна приняла его предложение. Великий князь Константин Николаевич сразу стал шутливо сравнивать сестру с Пенелопой, дождавшейся своего Улисса…

Константин отметил в своей записной книжке: «Счастие Оли, она стала совсем другой и Карл тоже». В честь молодых людей состоялся бал на корабле «Ингерманландия»: «Палуба была украшена шатрами из флагов всех стран, играл военный оркестр, и первый танец я танцевала с Карлом. По его просьбе я надела платье, которое было на мне в день помолвки: фиолетовое с жакеткой и жемчужными пуговицами». Спустя много лет, когда она писала свои воспоминания, она заметила: «Я упоминаю эти мелочи, оттого, что когда любишь, каждой мелочи придаешь значение». Из – за болезни отца Карлу пришлось покинуть

Палермо в середине января. Молодые люди даже не могли писать друг другу, пока не получили ответа императора на свои письма ему. В то время требовалось две недели, чтобы письмо дошло до Петербурга и столько же обратно[173].

Великий князь во время пребывания на Сицилии совершил путешествие по острову и, как пишет А.Т. Гримм, «увидел места действия древнегреческой истории, которая в детстве вызывала у него слезы восторга». В гостиной Александры Федоровны звучали его рассказы о Мессине, Катанье, Этне, Сиракузах, Джирдженте. Александра Федоровна страстно желала увидеть хотя бы часть острова, но запреты врачей не позволили ей совершить такие дальние поездки.

Несколько раз за время пребывания в Палермо путешественники побывали в местечке Аренелла у подножия Монте Пеллегрино. Тоннару – комплекс построек, находившихся на мысу, выдающемся здесь в море, приобрел в 1830 г. Винченцо Флорио. В 1842–1844 гг. по его заказу архитектор Карло Джачери построил здание в неоготическом стиле, с четырьмя башенками по углам. Двухэтажный павильон с большим залом на втором этаже, из окон которого открываются прекрасные виды на море, на палермскую бухту и Монте Пеллегрино, видимо, понравился путешественникам. Императрицу очень интересовала современная ей архитектура, возрождавшая формы готики. Именно поэтому родилось желание повторить палермскую постройку в любимом Петергофе. Видимо, для осуществления этого желания архитектору Штакеншнейдеру были посланы какие – то рисунки этого здания. В это же время император присылает из Петербурга на одобрение императрицы рисунки «итальянского домика», который решено соорудить в Петергофе к предстоящей свадьбе Ольги Николаевны и Карла Вюртембергского. Два новых петергофских павильона позднее станут архитектурным воплощением воспоминаний об этом путешествии в Италию.

Памятью об этом путешествии стал и изданный Палермо в честь высоких гостей из России сборник «L’Olivuzza – Ricordo del soggiorno della Corte Imperialе Russa in Palermo nell’inverno 1845–1846». Он был собран и напечатан под руководством

Дж. Бастианелло, Дж. Ди Джованни, А. Фраскона, Л. Триподо. Джузеппе Бастианелло, литератор, критик и поэт, написал вступительную статью. Пьетро Ланца Бранчифорте, князь Скордиа, политик, государственный деятель, автор трудов по истории и экономике, либерал – англоман поместил в сборнике статью «Российский двор в Оливуцце». В нем были опубликованы две работы герцога Серрадифалько – «Замок Циза» и «Толкование древней греко – сицилийской вазы». Агостино Галло, сицилийский писатель, ученый и художественный критик, страстный коллекционер картин, книг, памятных вещей, относящихся к истории, культуре и искусства Сицилии, стал автором статьи «Первая искра музыкального гения маэстро Винценцо Беллини», посвященной публикации в этом сборнике песни, написанной будущим композитором в 20 – летнем возрасте. Он же являлся автором опубликованных в сборнике стихов к этой песне. Здесь же были помещены ноты этого произведения, а также ноты произведений других авторов – романс «Вновь обретенное здоровье» Клелии Монрой, вальс для военного оркестра «Ольга», переложенный для фортепьяно Эмануэле Раймонди. В поэтическом разделе были напечатаны стихотворение молодой талантливой палермской поэтессы Джузеппины Туризи Колонна, посвященное Ольге Николаевне, гимн в честь св. Розалии философа, писателя, политика графа Теренцио Мамиами делла Ровере. Сонет Доменико Авелла был посвящен императору Николаю I. Уго Карло Папа принадлежат «Гимн здоровью» и «Сицилианский голос». Гаэтано Солито – автор стихов к музыке романса «Вновь обретенное здоровье». Историк и литератор Помпео Индзенья написал посвященное великой княжне стихотворение «Ольга, цветок Севера».

Джузеппе Ди Джованни – палермским гравером, живописцем и портретистом – исполнены для этого издания портреты Николая I, Александры Федоровны и Ольги Николаевны; Сальваторе Ди Джованни выполнил изображение виллы Бутера в Оливуцце, где жила императорская семья и грота св. Розалии. Изображение внутреннего вида Цизы и греко – сицилийской вазы принадлежало Франческо Паоло Приоло. Издание было отпечатано в палермской типографии Пьетро Морвилло.

Специальный переплет был выполнен для подносного экземпляра, который ныне хранится в Музее книги Российской Государственной библиотеки, другие экземпляры были также изыскано оформлены переплетчиком Л. Плераллини. Один из них в советское время был передан из Эрмитажной библиотеки в Российскую Национальную библиотеку, где хранится в настоящее время в Отделе редких книг. Издание это является библиографической редкостью.

Еще большей редкостью стала другая книга, поднесенная высоким гостям в Палермо. Это альбом сонетов Р. Скадутти, посвященных членам императорской семьи с оригинальным акварельным портретом Александры Федоровны, Николая Павловича и Ольги Николаевны, который был подарен императрице в марте 1846 г. В этом издании – шесть сонетов; каждый открывается акварелью с видом окрестностей Палермо[174]. Памятью о Палермо был и план города и его окрестностей, исполненный архитектором Н. Рейнире для императрицы, который хранился в библиотеке Коттеджа в Александрии[175].

Перед отъездом Александра Федоровна еще несколько раз съездила в город, где осмотрела древний норманнский замок, еще раз посетила могилу Фридриха II Гогенштауфена в кафедральном соборе, пересекла город во всех направлениях, попрощалась с каждой площадью, где она любила бывать[176].

Об отъезде из Палермо Ольга Николаевна вспоминала: «Весенним днем, – розы и апельсиновые деревья стояли в полном цвету, – мы распрощались с Палермо. Утром я в последний раз стояла у открытого окна, долго смотрела на море, на Монте Пеллегрино, а затем закрыла глаза, чтобы запомнить эту картину. Улица, ведущая к гавани, была покрыта народом, когда мы по ней спускались. Люди махали с крыш и балконов и показывали таким образом, как они любили Мама, у которой всегда была "широкая рука" для бедных; она была ласкова с детьми и исполнена приветливости к каждому. Со всех сторон слышались прощальные приветствия: "Адио, ностра Императриче!". Тысячи маленьких лодок, шлюпок и пароходиков крутились в гавани, и люди с них долго кричали нам вслед благодарные пожелания. Мы были глубоко тронуты таким сердечным участием чужого нам народа»[177].

В Неаполе путешественники провели Пасху. Через Флоренцию, Венецию, Инсбрук, Зальцбург и Варшаву они вернулись в Петербург в самом начале лета. Подготовка к их возвращению началась в Петергофе еще ранней весной. Многое устраивалось так, чтобы напоминать Александре Федоровне о счастливом времени на солнечном острове.

В Петергофе спешно возводился павильон на острове Большого пруда. В хозяйственных документах он именовался «Итальянский домик», в семье эту постройку называли Оливуццей, а сам остров носил имя Палермо. Современное название «Ольгин павильон» закрепилось за ним чуть позже.

К возвращению императрицы спешили возвести еще один приморский павильон в Знаменке, усадьбе рядом с Александрией, которую еще в 1835 г. приобрел Николай I для супруги. Здесь гуляли, полдничали, принимали гостей, устраивали балы и разнообразные праздники, вели образцовое хозяйство. В Нижнем парке Знаменки, в его западной части в залив выдается мыс. Построенный здесь новый павильон, видимый из окон Коттеджа, вызывал в памяти воспоминания о путешествии на зачарованный остров посреди голубого моря.

Александра Федоровна и Ольга Николаевна вернулись в Петергоф в начале июня. Менее чем через месяц, 1 (13) июля 1846 г., в день рождения Александры Федоровны и день свадьбы императорской четы состоялось венчание великой княжны и наследного принца Вюртембергского. Это лето в Петергофе было насыщено праздниками в честь молодоженов, и воспоминания об Италии наполняли многие события этих дней. Гостем императорской четы был в Петергофе герцог Серрадифалько. Его присутствие на обедах в Большом дворце, на немноголюдных вечерних собраниях в Коттедже отмечено в камер – фурьерских журналах. Герцог принимал участие в поездках на морские маневры. Именно во время одного из них двадцатипушечный корвет российского флота «Менелай» самим Николаем I, находящимся на его борту, был переименован и стал носить название «Оливуцца».

«Итальянский» характер носил и первый устроенный в том году праздник на Ольгином пруду. Гости, приглашенные императрицей, собрались на полдник на Царицыном острове. Острова и берега пруда были иллюминированы, на Ольгином острове пели певцы Императорских театров, а по глади пруда скользили иллюминированные лодки. В одной из них находились итальянские певцы, и в вечернем воздухе звучало прекрасное пение бельканто. Европейская знаменитость, обладатель прекрасного баритона Антонио Тамбурини исполнял для гостей праздника арии из итальянских опер. В этот вечер здесь звучали и арии из оперы «Корсиканская невеста» Дж. Пачини[178].