© Давыдова Л., 2022

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2022

Удар был сильный. Потеряв равновесие, она схватилась за край стола, но скатерть предательски соскользнула, и женщина рухнула на спину. Голова стукнулась о мраморный пол, внутри загудело. Она замычала, попыталась подняться, но тут же получила ещё один сильный удар в живот.

– Мамочка-а-а.

Дочка подбежала, протянула руку, но была мгновенно отброшена в сторону. Она вписалась в стену и упруго, как мячик, отскочила. Раздался пронзительный детский крик.

Женщина, несмотря на дикую боль в животе, медленно приподнялась. По губе дочки стекала струйка крови. Женщина издала звериный вопль, кинулась к окну и истошно заорала: «Aiuto!»

Через пять минут в дверь стучали соседи. Они колотили так сильно, что, казалось, дверь вот-вот сорвётся с петель.

– Не высовывайся, – пригрозил он кулаком и направился к выходу.

Как только дверь распахнулась, женщина с дочкой на руках, в пижаме, стремительно бросилась наружу.

Колокол терракотовой церкви пропел шесть раз и слился с глухим «оммммм». Худая жилистая йогиня сидела в позе лотоса, сложив ладони на уровне груди.

– Оммммм, – повторила Анита и сделала глубокий вдох. Она открыла глаза и медленно выпустила струйку воздуха наружу.

– Дорогие, – йогиня откинула назад свои чёрные блестящие волосы и улыбнулась женщинам, сидевшим в кругу, – начинаем делать то, чему я учила вас в прошлый раз.

Она дотронулась до низа своего живота и громко произнесла:

– Представляем, как ваша матка дышит, наполняем её кислородом. – Йогиня встала и ритмично задышала. – Давайте, давайте! – воскликнула она и подняла руки.

Йогиня поочерёдно останавливалась перед каждой участницей, чтобы помочь своим ритмичным дыханием. Кругленькая миловидная женщина с тёмным каре дышала тихо и как бы стесняясь.

Йогиня присела рядом и накрыла своей ладонью низ её живота.

– Дыши, Анита, дыши глубже, дорогая, вот так, умница, выдыхай! Тебе это упражнение особенно полезно. – Она наклонилась к уху женщины и прошептала: – Вот увидишь, с мужем всё наладится.

Всю ночь в стену стучали. Негромко, но заснуть это мешало. Дочка под боком тихо сопела. Галя накрылась одеялом с головой, но всё равно продолжала прислушиваться к стуку. Интересно, что это? Вроде не молоток. И не что-то тяжелое. Слегка позвякивает и шуршит. Погремушка? Скорее всего. У соседки было двое детей – четырёхлетний мальчик и годовалая девочка. Соседка была тихая и осторожная, дети, наоборот, шумные.

В двухэтажном доме жили четыре мамы с детьми. Все семьи размещались на первом этаже. На втором ночевали воспитатели и хозяйка Моника.

У Гали и Зины было по одному ребёнку. У африканки Саиды трое детей, у итальянки Федерики, той, что по соседству, двое.

Дочка спала на удивление крепко при любом шуме, а вот Галя не могла. К тому же Галю мучили кошмары. Каждый день, с того первого дня «в структуре», с той первой фразы «здесь вашим детям ищут нормальные семьи» ей снилось, что дочку уводят. Раньше она не понимала, что значит «просыпаться в холодном поту». Теперь это происходило с ней каждую ночь. По утрам ноги не держали, словно она опору под ними теряла. Хотелось упасть и лежать так долго-долго. Не падала только ради дочки.

Беатриче.

На телефоне заиграла нежная музыка. Галя мгновенно нажала на кнопку, чтобы не разбудить дочку, и встала.

Беатриче засопела и с удовольствием растянулась на всю ширину кровати. В комнате были две односпальные кровати, Галя хотела их сдвинуть, но воспитатели не разрешили, а одна Беатриче спать отказывалась.

Пять утра. Галя набросила фланелевый халат, старый, потрёпанный, но очень любимый ею, – подарок мамы на день рождения: «чтобы не мёрзла, а то ваши итальянские дома холодные даже летом». Женщина скрипнула дверью и вышла в коридор. В доме стояла непривычная тишина. Галя прокралась мимо закрытых дверей соседок, нырнула в тесную ванную комнату, плеснула на лицо тонкой струйкой воды и, чуть поскрипывая паркетом, зашла на кухню. Аккуратно закрыла за собой дверь и села у окна. На стене тикали часы, холодильник привычно урчал. За окном тёмное небо размывалось чуть заметно подступавшим рассветом.

Каждое утро Галя просыпалась раньше остальных: раньше воспитателей-надзирателей, и детей-непосед, и задёрганных мам, – чтобы посидеть в тишине. Она поставила на плиту кастрюльку с водой. Когда выйдет отсюда, первым делом купит электрический чайник. Чая в её семье пили много, отец пил и утром, и в обед, и за ужином, запивал им еду. Конечно, не чай из пакетиков. Отец ходил на рынок, долго искал, нюхал, даже жевал и покупал рассыпной чай на развес.

Привычка запивать еду чаем осталась и у Гали, но здесь пришлось от неё отказаться. Нельзя казаться странной. Воспитатели записывают каждый шаг в свои толстые тетради. И что пьёшь, и что говоришь, и как одеваешься, и как ведёшь себя с ребёнком.

Еду запивают водой.

С ребёнком говорят по-итальянски.

В пижаме к завтраку не выходят.

Больше всех записывала воспитательница с родинкой на губе. Ребекка.

Ладно сложенная, с виду милая, а на самом деле заносчивая и вредная, Ребекка была маленького роста, что мешало ей смотреть на всех свысока, и это дополнительно нервировало её так, что женщинам, попавшим под её присмотр, хотелось пригнуться, чтобы лишний раз её не злить. Ребекка носила чётко остриженную чёлку до бровей, что усложняло её собеседнику понимание того, какие эмоции она испытывает прямо сейчас, и чёрную одежду, которую разбавляла время от времени яркими брошками и разноцветными балетками. Галя сбилась со счета, сколько у неё в коллекции цветной обуви. Сама Галя яркого избегала, да и в принципе она не отдавала себе отчёт, как именно выглядит и что хочет носить. Может, это и к лучшему, всё равно прямо сейчас она не могла бы покупать себе что-то из одежды.

Через полчаса зашаркала тапками соседка. Галя тяжело вздохнула, предвидя очередной непростой день, открыла холодильник, достала сыр и масло, взяла поднос, поставила на него тарелку, сварганила по-быстрому бутерброды и шмыгнула обратно в свою тесную комнатушку. Поставила поднос на пол, раздвинула тёмные шторы, приоткрыла окно, впустив бодрящий воздух.

Беатриче открыла глаза:

– Мама-а-а, так не хочется в школу, ты не представляешь. Иди ко мне валяться, а?

Галя присела и погладила дочку по кучерявым волосам, но в кровать не легла. Беатриче поднялась и накрыла их обеих одеялом:

– Ну на минуточку, мама.

Галя сбросила тапки, забралась в кровать, обняла дочку крепко-крепко и с наслаждением вдохнула запах её волос. Если бы ей закрыли глаза и поставили перед шеренгой детей, она бы нашла свою дочку по запаху макушки.

Беатриче обхватила мать двумя руками и уткнулась лицом в её грудь. Галя почувствовала горячее дыхание.

– Мамочка, я тебя люблю сильно-сильно, как отсюда до Луны и так миллион раз, – подняла лицо Беатриче.

Галя покрыла поцелуями лоб и щёки дочки. Беатриче начала водить пальчиком по лицу Гали:

– Мама, почему у тебя бровки тоненькие, как ниточки, а у меня широкие?

Галя улыбнулась и стала объяснять про генетику и про то, что Беатриче наполовину итальянка, а у итальянцев черты лица заметней. И что светлые волосы и тонкие губы у неё от мамы, а тёмные широкие брови, длинные ресницы и кудрявость – от папы.

– Да, мама, мы с тобой, как его… бьонде, – выдала Беатриче.

– Блондинки, – поправила Галя. – Всё, котик, а теперь точно пора вставать, – резко откинула она одеяло.

Беатриче нехотя поднялась, засунула ноги в тапки-единороги, скукожившись от холода, подбежала к двери, открыла и закрыла обратно:

– Мама, туалет опять занят, я сейчас описаюсь.

Галя вздохнула, подошла к ванной, прислушалась к громкому пению и легонько постучала:

– Извини, тут дочка в туалет хочет.

– Я ещё голову мыть буду, – раздался бас молдаванки Зины.

Галя подошла ко второй ванной, но из-за двери доносились голоса итальянки Федерики и её детей.

Беатриче переминалась с ноги на ногу:

– Всё, мама, я больше не могу.

Галя забежала в комнату, выдвинула из-под кровати горшок:

– Давай сюда.

Беатриче скривила недовольную мину:

– Я же не маленькая… но писать очень хочется, – она плюхнулась на горшок с облегчением.

Галя взяла горшок и понесла его в ванную, но соседки ещё мылись. Оставила горшок в комнате и поморщилась: когда вернутся, комната провоняет мочой.

Звенели трамваи, сигналили машины, урчали мотороллеры, гремели фургоны, развозившие по магазинам товар. Милан жил своей привычной рабочей жизнью. Он, конечно, совсем не напоминал ту итальянскую деревню, где жила Галя последние годы. Да и на родной российский городок, где она родилась, похож не был.

Стремительный и многолюдный, он вызывал у Гали восхищение и зависть. Она завидовала всем этим людям, спешившим на оплачиваемую работу, и этим родителям, обладавшим возможностью покупать своим детям свежие круассаны на завтрак и красивые яркие рюкзаки в первый класс.

К школе Беатриче подъезжали машины. Хлопая дверцами, из них выбирались мамы и папы, бабушки и дедушки, которые вели детей на школьный двор. После занятий бабушки заберут детей и сделают с ними уроки, вернутся с работы родители, дети будут играть в своих комнатах. А потом они семьями будут ужинать – не на общей кухне, а на своих личных, светлых и уютных.

Беатриче подпрыгнула, вместе с ней подпрыгнул серый простенький рюкзак, и она скрылась в толпе таких же первоклашек в синих халатиках. Галя мысленно послала дочке воздушный поцелуй и вернулась на шумную дорогу. Вынула из сумки смятую бумажку с адресом и растерянно огляделась вокруг в поисках метро.

Анита уселась на любимое место у окна. Кафе, как обычно в обеденное время, было переполнено, играла тихая музыка, по залу неслись громкие разговоры и звон тарелок.

Анита не успела попросить у официанта воды, как дверь в кафе распахнулась. Официант с горой бутербродов на подносе запнулся, хозяин помахал в сторону двери рукой, бариста поправил и без того ровно уложенные волосы и улыбнулся.

В кафе вошла женщина, которая, где бы ни появлялась, притягивала к себе все взгляды. И дело было не в белоснежных локонах и не в высоком росте, а, скорее, в её королевской осанке и умении держать себя, будто так и должно – «смотрите на меня, явилась я». Женщина подошла к Аните:

– Здравствуй, дорогая.

Снежана развязала поясок идеального белого плаща, но не успела повесить его на вешалку рядом, как дверь кафе вновь отворилась.

В помещение уверенно влетела Кристина, эффектная девушка невысокого роста, что, впрочем, было незаметно, так как она предпочитала носить исключительно высокие каблуки. У неё была великолепная укладка в виде идеальных локонов двух оттенков, благородного шоколадного и песочного, туфли «Гуччи», плащ «Барберри» и сумка «Луи Виттон». Кристина больше походила на модель, сошедшую с рекламы в глянце, нежели на юриста, которым являлась.

Приятельницы радостно приветствовали друг друга поцелуем в каждую щёку. Двойной, а не тройной поцелуй давно стал естественной, привычной для Италии традицией.

Пока Снежана аккуратно развешивала плащ на вешалке, Кристина, небрежно кинув пальто на спинку стула, вытащила из сумки красный свёрток и протянула Аните:

– С днём рождения, дорогая! Это от нас обеих.

Внутри оказались духи. Анита не удержалась, вынула красивый флакон из коробки, сбрызнула шею и волосы, и девушек накрыла цветочная волна.

Анита закрыла от удовольствия глаза. Последний раз она покупала себе парфюм ещё до свадьбы, потом перестала: не было такого аромата, который бы не вызывал головную боль у её мужа.

– Спасибо большое, вы меня балуете, – обрадовалась Анита.

– Мы подумали, что нишевая парфюмерия Бруно понравится больше: там внутри всё натуральное, без всяких раздражающих примесей, – усмехнулась Кристина.

– Кстати, о раздражителях, а муж как тебя баловать собирается? – промурлыкала Снежана.

– Не знаю, может, в пиццерию сходим, – сказала Анита быстро, избегая взгляда подруги.

Снежана подняла свои пудровые, идеальной формы брови.

У Кристины зазвонил телефон.

– Да, да, хорошо, Франческо, я поняла, – громко ответила она.

– Как твоё дыхание маткой? – Снежана решила промолчать по поводу этого «в пиццерию сходим». Микеле подарил ей на день рождения поездку в Париж.

Анита начала взахлёб рассказывать о маточном дыхании.

– Девочки, давайте вместе ходить, а? Первая лекция бесплатно. Я себя чувствую та-а-акой вдохновлённой, – она блаженно улыбнулась.

Кристина закончила разговор и бросила телефон на стол.

– Простите, девочки, у меня бесконечные разговоры с Франческо. Он всё твердит «побудь в декрете, побудь в декрете», – Кристина закатила глаза, – а у меня там такие интриги, как оставить? – Телефон завибрировал. Она глянула, но не взяла. – Раз-два – и всё, проморгал место. А вы сами знаете, как сложно найти работу, чтобы и коллектив, и бессрочный контракт, и платили хорошо.

– Сколько сейчас Софии? – поинтересовалась Анита.

Кристина прекрасно поняла, почему она задала этот вопрос.

– Софии полгода, – деловито побарабанила она пальцами по столу, – в ясли отдавать рановато. Мама предлагает за ней присмотреть.

– Они переедут в Милан? – спросила Анита.

– Нет, заберут Софию на неделю, а я буду приезжать на выходных. Пока не пойдёт в детский сад.

Анита опустила глаза – не хотела, чтобы подруга прочла вспышку осуждения. Она вспомнила их разговор через неделю после Кристининых родов – ничего не поменялось, как она надеялась.

«Постарайся насладиться материнством, – говорила Анита Кристине, – это же уникальный для женщины момент. Постарайся замедлиться. Посвяти это время себе и ей».

«Что значит наслаждаться материнством? Сидеть целый день и любоваться ребёнком? Я не могу так», – ответила тогда Кристина.

– Ой, там шикарно! – Кристина отпила глоток вина. – На озере чистый воздух, просторная вилла с огромным садом и кучей игрушек, там ей точно будет лучше, чем в душной миланской квартире.

– Душная квартира с двумя ванными, гардеробной, террасой на крыше и видом на весь Милан, ну-ну, – улыбнулась Снежана.

– Я не представляю, как это – не видеть собственного ребёнка целую неделю, для меня это непонятно, – сказала Анита.

Она подумала о своих и на мгновение задумалась: нормально ли, что она целыми днями скучает по детям, которых через пару часов сможет забрать из школы и садика?

Кристина замолчала. Она тоже много чего себе не представляла. Например, как можно жить с человеком, мнение которого по любому, самому незначительному поводу отличается от твоего.

– Ну, знаешь, мне тоже многое непонятно, но не будем об этом… и вообще, я пока ничего не решила.

Кристина сделала ещё один глоток вина – это был уже второй бокал.

«Разве она не кормит грудью?» – пронеслось в голове у Аниты.

– Девочки, главное, чтобы каждая из нас была счастлива, – философски заявила Снежана. – Если Кристине комфортно, чтобы за дочкой присматривала мама, то на здоровье. Если Анита уверена, что дыхание маткой поможет отношениям с мужем… – Снежана осеклась.

Анита миролюбиво улыбнулась:

– Да, уверена! Ты бы сама попробовала. Мне кажется, тебе тоже… – Анита резко замолчала. – Ну, сама понимаешь.

Обычно молочное лицо Снежаны пошло красными пятнами.

– Мне ни к чему, – фыркнула она.

Кристина тайных намёков Аниты не уловила: у неё в очередной раз зазвонил телефон.

– Девочки, простите, мне надо бежать, приехал важный клиент.

Одной рукой Кристина держала телефон, второй надевала пальто. Подскочивший официант помог ей натянуть рукав.

– Совсем забыла! – Кристина огляделась и тихо заговорила: – Я вам не рассказала, какой скандал разворачивается с Наташей, ну той, что на виа Моцарт живёт. – Кристина зашептала ещё тише: – Муж узнал, что она ему изменяет, и грозится детей забрать. Не знаю, чем там всё закончится. Ладно, теперь я точно побежала.

Кристина помахала рукой хозяину Риккардо и выпорхнула из кафе.

Снежана замерла, уставившись в точку на стене. Анита дотронулась до её руки:

– Не переживай, Кристина просто ляпнула, не думаю, что она догадывается.

Официант, направляющийся с блюдом лазаньи к соседнему столику, повернул голову в сторону Снежаны и улыбнулся самой доброй и искренней улыбкой из всех, что были в его арсенале.

Снежана сделала вид, что не заметила улыбку, и раздражённо вздохнула:

– И сколько можно улыбаться? Это утомительно, в конце концов.

– Ну нравишься ты ему, – засмеялась Анита. – Снежана, а ты не думала, что есть связь между тем, что ты постоянно ищешь мужчин старше себя, и тем, что росла без отца? На последнем занятии йогиня сказала, что тот, кого мы выбираем для отношений, является отражением наших отношений с родителями в детстве.

– Бо, как говорят итальянцы, – не думала об этом.

Анита возвращалась домой, и в голове крутились слова йогини:

«Ты не думаешь, что есть связь между твоим детством и отношениями с Бруно?»

Она помотала головой, мысленно отвечая йогине. То, что случилось с мамой, здесь совсем ни при чём.

В девять утра Галя стояла перед стеклянной витриной с надписью Casa immobiliare («Агентство недвижимости»). Из витрины на неё смотрела уставшая сутулая фигура. Синяки под глазами, помятое лицо. Когда она успела так постареть?

Тучный мужчина с запотевшими очками предложил стакан воды и кофе. Галя с благодарностью приняла.

– Наша работа – чистое везение, зарабатываем исключительно на процентах. Не продал дом – не получил денег, – выдал толстяк, прикончив свой кофе в один глоток.

Галя мяла изношенные, словно кем-то погрызенные, ручки кожаной сумки.

– То есть нет какого-то фиссо, гарантированной ставки?

Мужчина хмыкнул:

– Я же говорю: не продал дом – денег не получил.

Галя виновато пожала плечами. Такое ей точно не подходит.

Она вышла, села на трамвай и покатилась по широкой, заполненной платанами аллее. Сквозь кроны деревьев виднелись фасады величественных зданий. В центре города не было простых многоэтажек, вроде тех на окраине, где жила Галя. Росписи, лепнина, прелестные завитушки украшали каждый фасад, выдавая домам абсолютное право называться палаццо. Она всматривалась в ускользающие детали, представляя жителей этих роскошных домов. Интересно, как они выглядят, что едят на ужин, на какую работу ходят и работают ли они в принципе.

Аллея закончилась, а вместе с ней и вереница нарядных зданий. Трамвай пересёк шумный проспект, нырнул под мост и остановился в начале современного квартала. Галя вышла и направилась к торчавшим вдалеке верхушкам небоскрёбов.

Светлый офис находился на десятом этаже одного из них. Галя забрала из тесной комнатушки со швабрами, вёдрами и тряпками тележку для уборки и тихо закатила в пустой офис. Убираться в офисах было намного проще, чем мыть унитазы в больницах.

Она вытерла пыль, прошлась по полу пылесосом. Помешаны эти итальянцы на пылесосах, у себя на родине она просто мыла полы, а здесь всегда пылесосом сначала пользуются. Галя принялась за окна. Посмотрела вниз, и голова слегка закружилась. Наверное, потому что не позавтракала.

Здесь хоть туалеты мыть не просили. Уже легче. По сравнению с тем, что ей пришлось делать в больнице, такая уборка казалась раем.

Галя вспомнила тот первый день больничной уборки. В первые пять секунд её затошнило от дикой вони и брезгливости. Она, бывший врач-стоматолог, драит туалеты. А что было делать, другого места работы она там не нашла бы.

– Перчатки бери потолще и с ароматом, есть такие специальные, сама купи. Здесь перчатки не выдают, – посоветовала коллега, вроде румынка. – И когда идёшь мыть туалеты, представляй, что ты где-то в лесу. Ну или на море. Я ещё наушники надеваю и слушаю музыку. У меня специальный плейлист есть «Когда я драю туалеты», – заржала она и провела в воздухе по невидимому пульту, изображая из себя диджея.

Те две недели ежедневного натирания унитазов в больнице аукнулись не только болями в спине, но и аллергией на чистящие средства. Не девочка, поди: меньше чем через год ей исполнится сорок.

Если считать, что за один час уборки платят 8 евро, то надо сделать уборку 550 раз. Тогда она покажет Ребекке, что смогла выполнить её условие. 550 уборок – это почти два года, каждый день, без выходных. Внутри заколотилось сердце, Галя остановилась.

Два года.

Как там учил психолог?.. «Считайте до десяти…» Галя размеренно вдохнула и выдохнула. Вроде успокоилась.

К социальному психологу, симпатичной женщине лет пятидесяти, Галю обязали ходить с первого дня. Психолог был частью системы, его выдавали вроде как всем. Она разговаривала спокойным ровным голосом, даже слишком спокойным, так, что иногда Галю клонило в сон.

Нет, два года она точно там не останется. Они выйдут оттуда гораздо раньше. Она, Галя, и её дочка, Беатриче.

Галя посмотрела на часы телефона. Надо успеть заскочить ещё в одно место и потом бегом в школу, сегодня Беатриче выходит раньше.

В магазине одежды долговязая чернокожая красавица смерила Галю оценивающим взглядом. Не женщина, а изящная статуэтка, вырезанная из редкого камня. Такие продавали в этнических лавках. Идеальная.

– Prego, – сказала чёрная статуэтка.

Галя старательно улыбнулась, ей очень хотелось понравиться.

– Я пришла по объявлению.

Статуэтка предложила пройти за кассу и присесть.

Через пять минут к Гале вышла директор, дорого пахнущая под стать дорогому платью.

Галя расстегнула плащ, обнажив край спортивного костюма, но, вспомнив, в каком она виде, тотчас же застегнула.

– Мы работаем с 10 утра до 19.30 вечера и в выходные тоже. Какой у вас опыт? – Директор скользнула взглядом по Галиным несвежим волосам, рукам без маникюра, заношенным колготкам и ботинкам со стёртыми носами.

– Я работала в магазине когда-то, раньше, когда была моложе. – Галя заискивающе улыбнулась, но на директора магазина её слова впечатления не произвели.

Директор наматывала свой каштановый локон на выкрашенный в бордовый цвет ноготок и смотрела на Галю беспристрастным профессиональным взглядом.

– Я… хотела спросить, – робко продолжила Галя. – Дело в том… – она поёрзала на стуле, – дело в том, что я не могу работать так поздно и в выходные тоже не могу… может, у вас есть что-то на полставки?

Директор натянуто улыбнулась:

– К сожалению, нет. Только фул-тайм, выходные обязательно. – Она говорила и продолжала улыбаться, словно получала удовольствие от того, что её собеседница не сможет работать в этом шикарном магазине.

Галя вышла на улицу и посмотрела на городские часы. Стрелки доползли до 12.00. Галя засуетилась: где тут метро? Вроде в той стороне. Она почти бежала. Нечаянно толкнув какую-то девушку, буркнула «scusi», прошла турникет, понеслась по коридору. Какой же он длинный! Эскалатор тянулся слишком медленно, и Галя, запыхавшись, бежала по нему вниз.

Со станции вот-вот отойдёт поезд! Галя стремительно втиснулась в двери. Фух, успела. Стёрла пот, облизала сухие губы. Попить бы.

Села на красное сиденье и принялась листать газетку Offerte di lavoro («Предложения о работе»). Взгляд остановился на знакомом слове pulizie. Неужели для неё не найдётся ничего, кроме уборок? В голове пронеслись слова воспитательницы Ребекки:

«У тебя должен быть прогресс. Надо искать другую работу».

Но как? Кто заберёт Беатриче из школы? Где искать работу, чтобы не до вечера и на полдня? Если бы у неё была с собой швейная машинка…

Веранда усыпана лоскутками, маленькая Галя возится между обрывками шёлка и фланели, обматывается люрексом и вдыхает запах сырости и тканей.

Поезд остановился, голос объявил «Cascina Gobba», Галя подскочила и пулей вылетела из метро, кинулась на остановку и заскочила в автобус. Отдышавшись, она встала на любимое место, к заднему окну, чтобы рассматривать дома и людей. Билет не купила: думала, так проскочит, на следующей остановке всё равно выходить. Проскочить не удалось. В передние двери зашли двое в синих формах. У одного из них, казалось, вот-вот упадут сидевшие низко, под нависающим животом, штаны.

У Гали вспотели ладони и заколотилось сердце, она сжала ручки сумки, рискуя окончательно отковырять остатки изрядно облупившейся кожи.

– Ваш билетик, – равнодушно бросил один из контролёров.

– Mi scusi, у меня ребёнок выходит из школы через десять минут. Сегодня короткий день, первая неделя, – от волнения Галя коверкала итальянский. – Она в первый класс пошла, – добавила она, пытаясь вызвать сочувствие.

– Синьора, билетик, – игнорируя её объяснение, попросил контролёр.

Галя покачала головой.

– Ясно, – сказал контролёр с падающими штанами и достал из сумки стопку с листками. – Будем выписывать штраф.

Галя посмотрела в телефон. Беатриче вот-вот выйдет.

– Я вас очень прошу!

Контролёр спросил её имя, фамилию и продолжил не спеша выписывать штраф. Галя схватила его за руку:

– Через пять минут она выходит из школы, её некому забрать, она будет там одна.

Контролёр отбросил её руку:

– Не трогайте меня.

– Что же вы за звери такие! – К горлу подкатил комок, Галя обхватила голову руками. – Господи, как же я устала! – взвыла она на русском.

Люди вокруг оглянулись. Парень с пирсингом в носу робко вмешался:

– Братан, давай я пробью за неё билетик, а?

Контролёр был непоколебим. Он выдал Гале бумажку:

– Оплатите на почте, это боллетино.

Галя выдернула листок и выскочила из трамвая. Она бежала, задыхаясь. Дом, второй, третий. Во рту всё окончательно иссохло.

Издалека виднелись школьные ворота, а за ними, внутри жёлтого здания, мелькала кудрявая голова Беатриче – дочка стояла, прижав нос к стеклянным дверям. Увидев маму, она замахала и улыбнулась полубеззубой улыбкой. Биделла, няня, с укоризной покачала головой, открыла дверь и выпустила ребёнка наружу.

Кудряшка бросилась к маме:

– Мамочка, мамочка, я уже начала волноваться.

Галя подхватила Беатриче и закружила, целуя в нежную шею. Беатриче смеялась и визжала, что ей щекотно. Галя поставила дочку на землю, достала из её рюкзака алюминиевую с розовыми узорами бутылку с водой, заглянула внутрь: на дне осталась пара капель.

– Ты не хочешь пить, солнышко?

Дочка помотала головой.

Галя жадно глотнула остатки воды, повесила школьный рюкзак себе на плечо, и они медленно поплелись в сторону приютившего их жилья.

– Мама, а можно я Аврору приглашу к нам в гости?

– Нет, малыш, вот будет у нас свой дом, тогда обязательно.

– Мама, а мы долго ещё будем в том месте? Мальчик в соседней комнате дразнится, а ещё у нас нет телевизора.

Галя легонько сжала её крохотную ручку:

– Всё у нас будет, милая, я тебе обещаю.

Недалеко от дома их неожиданно настиг дождь. Галя раскрыла сломанный зонт; с одного конца капало, и они шли, тесно прижавшись друг к другу. Один её ботинок промок и хлюпал, она уже как-то пробовала заткнуть дырку жвачкой, но не помогло. Надо бы занести к обувному мастеру, но его сначала надо найти, да и не до этого сейчас.

Они подошли близко к дому, но идти в тесную комнатушку не хотелось. Галя мученически вздохнула, словно запасаясь свежим воздухом впрок.

– Солнышко, давай ещё подышим. – Галя остановилась, прижала дочку к себе и погладила её свободной рукой по спине, укрывая зонтом.

– Мамочка, мне холодно, пойдём, а? – Беатриче дёрнула её за рукав плаща.

– Пойдём, моя хорошая. – Галя вытерла лицо рукавом.

Когда дочка уснула, Галя заперлась в ванной, включила воду, села на унитаз и тихо заплакала. Она всхлипывала, закрывая ладонью рот. Ей так хотелось закричать, громко и безудержно. Так хотелось выплеснуть наружу боль, стыд, беспомощность и чувство вины, но от того, что сделать это было невозможно, становилось ещё невыносимей. Она закрыла руками лицо и сидела, покачиваясь из стороны в сторону. Если бы не Беатриче, она вышла бы на балкон и сиганула вниз. Жаль, что здесь всего второй этаж, зато такая мысль не раз приходила в тех офисах-небоскрёбах. Там результат был бы однозначный.

Но мысль о том, что дочка останется одна или, куда хуже, станет жить с НИМ, приводила в чувство. Этого точно нельзя допустить.

Галя вернулась в комнату, стараясь не шуметь, отодвинула нижний ящик шкафа и достала коробку. То была старая коробка из-под пуговиц, которая досталась ей от бабушки. Бабушка же и научила её шить. Галя могла бы нормально заработать сейчас на шитье, но швейная машинка осталась там. В доме, откуда пришлось сбежать.

Коробка из-под пуговиц служила ей копилкой. Сейчас в ней было отложено 400 евро.

– Ты должна работать, чтобы поскорее выйти из этого проекта, – бросила воспитательница Ребекка в один из первых дней. – Будет у тебя в копилке 5000 и бессрочный контракт – выйдешь.

Восемь евро в час, пятьсот пятьдесят уборок – выходит 5000 евро.

Полная копилка и бессрочный контракт. Вот цена их с Беатриче свободы.

Колокола церкви отбивали привычный утренний ритм. Девять утра. Дети в школе, муж на работе, можно заняться собой. Снежана улыбнулась солнцу, встала на фоне разноцветного клёна и пронзительно яркого неба, проглядывающего сквозь ветви, сделала селфи в «Инстаграм»[1] с надписью «Жизнь прекрасна, la vita è bella».

Строители, копавшие ямы во дворе, восхищённо присвистнули и прокричали вслед:

– Ma che bella sei!

Снежана, привыкшая за десять лет жизни в Италии к постоянным комплиментам итальянских мужчин, закатила глаза, но внутренне усмехнулась. Она знала, что на местных её внешность производила гипнотическое действие.

На телефон пришло сообщение: «Когда увидимся? Я скучаю».

Снежана не ответила. Пусть пострадает.

Любовник у Снежаны появился не сразу, лишь когда дети отправились в детский сад и времени стало больше. Сначала это был не любовник, а ухажёр. Он осыпал её комплиментами, всячески нахваливал. То, чего Микеле больше не делал. Микеле изменился, начал требовать готовить, причём не просто готовить, а, как он выражался, «оптимизировать расходы». Приводил в пример свою маму. Она, мол, всегда готовит из остатков. Что за старческие привычки? – удивлялась Снежана. Вроде состоятельная семья, а оптимизируют. Снежана, выросшая в бедности, наоборот, экономить не хотела. Покупала самые дорогие продукты, часто в кулинарии (здесь это называлось gastronomia) уже готовое, стряпать не любила. Ещё чего, будет она тратить время на готовку, когда вокруг столько интересного.

Снежана миновала кружевную белоснежность собора Дуомо и свернула на Корсо Витторио Эмануэле. Из кондитерских доносились соблазнительные ароматы свежих круассанов, работники магазинов протирали витрины и готовились к очередному рабочему дню, туристы пили неоправданно дорогой кофе за столиками.

Снежана зашла в магазин детской одежды присмотреть мальчишкам школьную форму.

Оба сына пойдут в частную школу – так решил муж.

Лучшую школу в Милане, стоимость года обучения в которой обойдётся в несказанную сумму – годовую зарплату среднего миланского клерка. Зачем такие траты и почему дети не могут пойти в обычную школу, ведь это всего лишь начальная школа, первый и второй класс, Снежана не понимала. Но и не спорила. В конце концов, платит он.

Она пробежала глазами ряды костюмчиков. Надо купить синие штаны, белые рубашки и синие пиджачки, сверху нашить эмблемы школы. Муж подарил ей швейную машинку. Снежана всегда хотела научиться шить и даже метила в престижный Институт Марангони, чтобы стать модельером. Но сейчас, когда детям надо платить столько за обучение, она, пожалуй, перебьётся, да и желание поутихло.

На телефон пришло новое сообщение:

«Аморе, почему не отвечаешь?»

Сколько раз она просила не писать ей на телефон! Снежана кокетливо накрутила локон на палец и ответила, назначив свидание через два часа, пусть сводит её на обед в отель Bulgari. И тотчас стёрла сообщение.

Анита проснулась раньше всех, тихо вышла из комнаты, прикрыла за собой дверь в спальню и на цыпочках спустилась на первый этаж. Главное – не разбудить Бруно, у него такой чуткий сон. Она приняла душ, быстро высушила ровное каре феном и довольно разглядела своё отражение в зеркале. Как удачно её подстригли. Волосы Анита носила всегда длинные, но вдруг перед днём рождения захотелось каких-то перемен. Йогиня, она же гуру, она же астролог, решение Аниты не одобрила. По её мнению, женщина, остригая волосы, лишает себя силы. Ну а как по ней, так короткие волосы намного удобней. Анита помотала головой вправо-влево.

Она зашла в детскую и нежно прошептала:

– Котики, пора вставать.

Анита пощекотала розовую пяточку младшего, сын спрятал ножку под одеяло и что-то недовольно промычал. Анита подошла к старшей и поцеловала дочку в тёплую щёку.

Через десять минут уговоров Аните удалось отправить детей в ванную.

Пока те мылись, она накрыла на стол. Сварила кашу, подогрела молоко. Она не признавала сладкого итальянского завтрака, всех этих булочек с печеньями, и старалась готовить как дома.

Угрюмый Бруно зашёл на кухню, промычал «буонджорно» и поставил вариться кофе. Это единственное из домашних дел, которое он делал с удовольствием и регулярно.

– Гугл, включи телевизор, канал уно! – выкрикнул он.

Умный помощник выполнил команду, на экране появились ведущие новостей. Телевизор был включен в доме почти всегда, за завтраком, обедом и ужином. Анита терпеть не могла эти говорящие головы, а для мужа телевизор был такой же частью повседневности, как для многих музыка.

Дети есть не хотели, просили шоколад и ссорились из-за игрушек.

Миша ударил Катю роботом лего, та заплакала. Бруно схватил робота, откинул его и прикрикнул на обоих. Миша показал папе язык, тот приблизил свой указательный палец к раскрасневшемуся лицу Миши и сказал, что в следующий раз язык оторвёт.

Миша заплакал и кинулся к маме жаловаться. Анита пожурила сына, объясняя, что бить сестру нехорошо, стрельнула глазами в сторону удалившегося в ванную мужа – неужели нельзя обойтись без этого «оторву язык»? – но разбираться не стала: детям пора в школу-сад, ей – на работу.

Она помогла детям одеться, сама быстро натянула узкие джинсы и свитер. Ни одна из беременностей не доставила проблем в виде лишних килограммов. Лишь грудь, и без того немаленькая, увеличилась на размер. Не обвисла, всё так же упруго держалась. Бруно всегда говорил Аните, что влюбился в неё из-за «фасада», и дико ревновал, когда она носила слишком глубокое декольте.

Катя всё ещё дулась, Миша хныкал. Анита сунула обоим шоколадное печенье. Помогло.

Анита и дети вышли на улицу. Шёл дождь. Она открыла детский зонтик для Кати, большой для себя, укрыла коляску Миши от дождя, и они медленно двинулись в сторону школы и детского сада. Хорошо, что оба здания находились рядом.

– Мамочка, Люсе тоже нужен зонтик. – Дочка прижимала к груди белого игрушечного кролика с длинными ушами. Кролика звали Люся, так Анита хотела назвать дочку. Но имя Люся на итальянском звучало как Лучия, совершенно не то. Узнав об имени, которое не случилось, дочка назвала любимую игрушку Люсей. Она таскала кролика повсюду, но в школу не разрешали приносить игрушки. Поэтому она отдавала кролика маме, та несла Люсю на работу и приносила вечером домой. А вечером Катя усаживала кролика за игрушечный столик, наливала чай из кукольного чайника и расспрашивала Люсю, как прошёл её день.

Анита оставила Мишу в саду, Катю в школе и дошла до небольшого вокзала. Вот плетётся, как всегда с опозданием, поезд treno nord, упакованный сверху донизу pendolare – так называются те, кто ездит на работу в Милан из пригородов.

Анита вошла в поезд и села у окна. Мелькали кирпичные крыши и нарядный багрянец здешней осени. Пожухлые жёлтые листья не наводили тоску, в них Анита находила поэзию и хрупкую красоту. Ещё большей трогательности добавляли высаженные у изголовья виноградников кусты белых роз. По температуре здешняя осень больше походила на раннее лето в родных широтах. Хотя какие они уже родные. Восемь лет в Италии…

Анита включила музыку и закивала ей в такт. Главное, не оставаться наедине со своими мыслями, иначе придёт она.

Пустота.

Как будто внутри Аниты была дырка, через которую сквозил холодный ветер. Иногда пустота с ней говорила. Анита не всегда этого хотела. Вернее, никогда не хотела. Пустота задавала неудобные вопросы.

Сегодня, например, она не переставала спрашивать, насколько это нормально – не помнить день рождения своей жены. Анита смотрела в окно и вспоминала, как отметила свои предыдущие восемь дней рождения. В первый год Бруно дарил ей подарки. Когда появилась Катя, подарков и внимания поубавилось. Ну, хотя бы цветы покупал. Правда, она напоминала ему заранее и вообще отметила все их дни рождения в семейном календаре. Купила бумажный красочный и повесила на кухонной стене. Не помогло. Вчера он просто забыл. Работал Бруно в компании, которая продавала разную технику, и не то чтобы сильно уставал. Хотя и говорил о постоянном стрессе.

Внутри опять заныло. Анита чувствовала пустоту с самого детства, с того момента, когда не стало мамы. На тот момент Анита была возраста Кати. Шесть лет. Она поёжилась и достала из сумки Катиного зайчика. Провела игрушечными ушами по своей щеке. Какая всё-таки Катя ещё маленькая. Какой же всё-таки маленькой была она…

Полчаса, и поезд прибыл на станцию Гарибальди. Там несколько остановок на метро и сразу офис, возле метро Sant Agostino. Конечно, если по-честному, она не против поселиться где-то здесь неподалёку. Выросшая в городе, Анита оставалась горожанкой, и пусть у неё не было времени на театры и прочие культурные мероприятия, но ей нравилось знать, что они где-то там, на расстоянии вытянутой руки. Это давало ощущение знакомого. Всю жизнь она подшучивала над людьми из провинции и вот сама там оказалась.

Тортона, так назывался квартал, где работала Анита, был и дизайнерским, и модным одновременно. Там находились многочисленные студии и креативные агентства. Весной проходила Неделя дизайна, а осенью и зимой, когда Милан погружался в Неделю моды, здешние улицы наполнялись стильными моделями и продюсерами.

Зато воздух в Милане не ахти какой, а в Брианце у них дом с садом. В Милане они квартиру с садом точно не могли бы себе позволить. Деткам в Брианце раздолье: зелено, много открытого пространства, леса, не то что этот несчастный клочок зелени Parco Solare. Да и дешевле у них там. Коллега снимает квартиру за 1000 евро, они за свою в Брианце отдают 600 евро по ипотеке. Есть же разница.

Внутри кафе «Да Риккардо», куда Анита забегала выпить кофе почти каждое утро, стояло звяканье чашек и пахло свежими круассанами.

Круассаны пекли в соседней кондитерской, на высоких подставках ароматно пахли булочки и пирожные: с абрикосовым, малиновым и апельсиновым джемом, миндальным кремом, пустые, засахаренные. Круглые, рогаликами, квадратиками и треугольниками.

За барной стойкой ловко орудовали двое высоких мужчин, оба в белоснежных, идеально выглаженных рубашках. Первый – хозяин, худощавый загорелый итальянец с едва проступавшей среди чёрных густых кудрей сединой, второй – проворный симпатичный бармен помоложе, отправлявший одну за одной белые чашки гостям:

– Tre capuccino, due macchiati, uno normale.

Посетители выпивали кофе у бара залпом, быстро дожёвывали свои круассаны и убегали на работу. Кое-кто предпочитал спокойно завтракать за столиком, но таких было немного. В основном студенты и пожилые миланцы, случайно попавшие в этот утренний офисный поток.

Анита попросила свой макиато, выпила его в один глоток, положила на барную стойку евро и пятьдесят центов.

– Сдачи не надо. – Она помахала рукой бармену и толкнула дверь, впустив запыхавшуюся блондинку.

– Mi scusi, – произнесла та, нечаянно наступив на ногу Аните.

– Figurati, – ответила она, улыбнувшись, и вышла в дождливый Милан.

Около девяти утра толпа схлынула, начался офисный день.

Пятидесятилетний Риккардо, хозяин бара, выдохнул и сделал себе кофе. Уселся за стол и раскрыл La Repubblica. Капли барабанили по окну, стекая быстрыми ручейками.

Блондинка рассеянно огляделась, поставила сломанный зонт в специальный контейнер.

Серый плащ топорщился от неправильно застёгнутых пуговиц. Покрасневшее лицо блестело от дождя, блондинка тяжело дышала. Она подошла к барной стойке и попросила кофе. Достала из кармана мелочь, отсчитала и положила на стойку десять монет по десять центов.

– Кофе стоит евро и двадцать центов, – улыбнулся бармен.

Женщина суетливо полезла в карманы, вывернула их наизнанку, но нашла там лишь пуговицу. Она покраснела, достала кошелёк, но и там монет не нашлось. Женщина поджала губы, вынула из сумки скомканную бумажку и положила на стойку, расправляя и поглаживая.

– Простите, – обратилась она к бармену, – тут объявление… – Она достала из кармана намокший кусок газеты. – А двадцать центов, mi scusi… я не рассчитала… – Она шмыгнула носом.

Бармен поставил перед ней кофе и кивнул в сторону высокого хозяина:

– Он – босс, по работе – к нему, а насчёт центов, – бармен взял сдачу Аниты, – вот тут есть, – и улыбнулся.

Женщина поблагодарила, залпом выпила кофе, подошла к столу и робко произнесла:

– Извините…

Мужчина поднял глаза. Блондинка протянула объявление и смущённо улыбнулась.

– Ах, вы насчёт работы? Присаживайтесь, – он указал на стул. – Вы уже выпили кофе?

Блондинка молча кивнула и расстегнула плащ, из-под которого виднелась полосатая мятая рубашка.

– Какой у вас опыт?

Блондинка откашлялась.

– У меня нет опыта… именно в баре… – Она втянула голову в плечи. – Но… я быстро обучаюсь…

Вид у неё был жалостный. Хозяин осторожно произнёс:

– Конечно, лучше, если у вас есть опыт… Утром у нас большой наплыв, нужна скорость. Вы в какое время готовы начать?

Блондинка держала руки в замке и тёрла друг о друга большие пальцы.

– Вот в девять и могу.

Хозяин хмыкнул:

– Мы открываемся в шесть.

Женщина начала отковыривать с больших пальцев остатки лака, глаза бегали из стороны в сторону. Взгляд остановился в одной точке, и она тихо сказала:

– Мне очень нужна работа… Именно утром, да. – Она пробормотала это всё быстро и тихо. – Я вам всё объясню. – Голос дрожал, в глазах заблестели слёзы.

Риккардо нахмурился:

– И до скольки вы можете работать?

– До половины четвёртого.

Риккардо внимательно разглядывал женщину. Было в ней что-то пронзительное, вызывающее сочувствие, что-то, мимо чего такой сильный эмпат, как Риккардо, просто не мог пройти. Он почувствовал не жалость, нет. Скорее, обычное человеческое желание помочь.

– Ладно, – сказал он и нахмурился ещё сильней: – Приходите завтра, но в девять уже не имеет смысла. Приходите в одиннадцать, будете обслуживать обед. Как вас зовут?

Блондинка растянула губы в улыбке и протянула руку:

– Галя.

– Зина только и делает, что жалуется, – фыркнула Ребекка и уселась на диван в кабинете хозяйки.

Моника, тучная итальянка с волнистыми рыжеватыми волосами, стояла у окна.

– Да, сложная она. С одной стороны, чем дольше они здесь, тем нам выгодней…

Ребекка понимающе закивала. На каждую женщину таким учреждениям, как их, государство выдавало содержание. Чем дольше «беглянка» здесь находилась, тем дольше они получали на неё деньги.

– Но, с другой стороны, – Моника села за свой деревянный стол, такой же рыжий, как её волосы, – не стоит забывать о показателях. Если мы женщин не интегрируем и проекты не завершаются успешно, это плохо для нашей репутации. Кстати, – она посмотрела кое-какие записи, – Зинаида остановила меня вчера и сказала, что вы купили просроченные йогурты. Сколько раз говорила, – Моника раздражённо сделала ударение на последнем слове, – если придёт инспекция, у нас будут серьёзные проблемы.

Ребекка закатила глаза:

– Да нормальный йогурт был, мы покупали хорошие. Если их не едят вовремя, то, конечно, они портятся.

Ребекка уставилась на лаковые носки своих розовых балеток. Как же её достала эта работа. Вечно орущие дети и мамаши-эмигрантки с их психологическими проблемами. Близкая подруга, с которой они закончили вместе университет, прошла стажировку в таком же месте, плюнула и сказала, что это совсем не её. Что надо по-настоящему любить и детей, и женщин, а она не может себя заставить. Вроде продажами занялась сейчас, переквалифицировалась.

Ребекка так не думала. Почему надо обязательно любить? Можно просто выполнять работу сносно. Платят стабильно, работа несложная, ну и как-никак она здесь главная. От неё хоть что-то здесь зависит. Всю жизнь за неё принимали решения другие. Отец решал, куда она поступит, где ей работать.

– А как тебе эта, со смешным именем?

Ребекка задумалась.

– Спокойная. Вроде на работу устроилась, комнату в порядке оставляет, отвечает вежливо. Наблюдаю.

Это «отвечает вежливо» для Ребекки имело большое значение. Например, Зина ей грубит. И африканка тоже. Они не поняли, с кем имеют дело и от кого здесь всё зависит. Отчёты для социальных работников пишет она. Она, Ребекка, а не кто-то другой.

Мысль о том, что она здесь главная, что она может влиять на жизни этих заблудших овечек, наполняла Ребекку гордостью. Но было ещё кое-что. За время работы здесь она поняла, что испытывает какое-то животное удовольствие, когда женщины получают свой урок.

Пусть знают, как это – приезжать в чужую страну и занимать здесь чужое место. Это наши мужчины, наша страна, катитесь к чёрту вообще.

«Ненавижу их всех…»

На кухне было не протолкнуться, все семьи встали рано. Вокруг толстой африканки Саиды крутилось три ребёнка; один, совсем маленький, просился на ручки, девочка с тугими косичками, топорщащимися в разные стороны, сосала палец и хныкала, что хочет есть. Старший возил по маме крохотную машинку: вжих – вверх, фух – вниз. Мама была до того толстая, что машинка сына не доставляла ей существенного неудобства. Она крикнула им что-то на своём языке, и все трое спрятались под стол.

Вторая соседка, молдаванка Зина со всклоченными серыми волосами, достала из холодильника молоко и недовольно поморщилась:

– Опять не то, что я люблю. Я же просила купить Intero. – И она захлопнула со всей мощи холодильник, так что банки и бутылки внутри задрожали.

– Хоть какао купили. – Она налила в кастрюльку молоко и добавила две столовые ложки с горочкой.

Увидев шоколадную пудру, Беатриче, всё это время прятавшаяся за мамой, дёрнула легонько за подол халата и прошептала:

– Мама, я тоже хочу какао.

Зина протянула пачку:

– Бери.

Галя поблагодарила и сказала, что сделает обязательно, но в другой раз. Как можно варить какао в такой спешке и тесноте! Она вспомнила, как делала какао бабушка. Медленно и с удовольствием.

– Чем так воняет, – сморщилась Зина, – а, Саида?

Африканка стояла рядом с молдаванкой и мешала что-то в своей огромной кастрюле. Кухня, волосы и одежда женщин пропитались пряно-острым ароматом.

– Куркума, – ответила африканка важно.

– Куркума, х-й-те-а, – заржала Зина. – Будем теперь все вонять этим говном.

Африканка, не понимавшая Зининых шуток, продолжала помешивать еду.

– Опять они рылись в моих вещах, – пробасила она.

– И что нашли? – спросила Зина.

– Вино нашли, знакомая принесла.

Молдаванка покачала головой:

– Ты же знаешь, что это опасно, ну выйди, выпей в баре бокальчик, но зачем здесь? Сейчас эти… – Она посмотрела в сторону дверей и добавила тише: – Напишут, что ты алкоголичка.

– Суки, – процедила африканка еле слышно сквозь зубы. – Жалко, я так и не научилась чёрной магии у моей мамы – навела бы на них порчу.

Галя достала из холодильника йогурт, посмотрела срок годности, дала Беатриче и велела идти в комнату. Хорошо, что непросроченный. Недавно Галя съела просроченный, купленный воспитателями йогурт и потом сидела на унитазе несколько часов подряд, пока соседки колотили в дверь, потому что им тоже срочно надо. Стоит вообще перестать есть «казённую еду».

Зина продолжала мешать какао и смотреть в одну точку, казалось, она не слышит того, что происходит вокруг.

– Какой аромат, – прервала её раздумья Галя.

Молдаванка улыбнулась:

– Ага, – вылила какао в чашку и что есть мочи крикнула: – Маша! Иди сюда.

За чашкой прискакала худенькая девчушка, совершенная противоположность матери. Смущённо улыбнулась, схватила чашку, но тут же завизжала «ай, горячо!» и плюхнула её на стол. Какао вылилось, оставляя на чашке шоколадные разводы.

– Безру… – начала было молдаванка, потом осеклась, посмотрела на Галю, молча вытерла разводы, долила какао из кастрюльки и отдала дочке.

– АккурАтнЕнькА, бери за ручку, вот так, – терпеливо добавила она, но было видно, что спокойный тон дался ей с трудом. – Неси в комнату.

Затем она вздохнула и села за стол, подпёрла голову:

– Не видно этому всему ни конца, ни края…

– Ты сколько в этой… ну… – спросила тихо Галя.

– В этом концлагере? – хмыкнула Зина. – Да уже полтора года. – Она покачала головой: – Сначала была там, в своём городе, в Пьемонте, потом перекинули сюда. – Зина налила себе остатки какао. – Тут хоть на улицу выйти можно, а там мы вообще жили взаперти, меня никуда не выпускали, так как «каза фамилья» находилась близко от дома. Ну то есть нормально, да? Бывший муж продолжал жить в нашей квартире, гулять, развлекаться со своими путанами, а мы с дочкой оказались в бомжатнике с наркоманами и психами.

Галя хотела подбодрить Зину, сказать, что здесь, возможно, не так уж плохо, ведь тут нет ни психов, ни наркоманов, ни тараканов. И что, может быть, не стоит тогда называть это место концлагерем.

– Саида, расскажи Зине, какие тараканы были в твоём первом месте, – попросила Галя африканку.

Та оторвалась от готовки, повернулась к Зине и широко раскрыла большой и указательный пальцы.

– Ну прямо, ага, десять сантиметров, что ли? – заржала Зина.

– А пару раз тараканы падали на нас с потолка, когда мы спали. – Саиду передёрнуло от брезгливости.

Она выключила газ и вышла, трое детей ринулись за ней.

– Зина, а ты работу искать не пробовала? – робко спросила Галя.

Молдаванка усмехнулась:

– Разве только уборщицей. Куда я без языка? Да и документы я всё ещё жду, эти, – она посмотрела на дверь, – всё никак в квестуру не отвезут. А без документов кто меня на работу возьмёт?

Галя поджала губы и потёрла свои заскорузлые руки. Всё же крем для рук стоит купить. В последний раз она видела в супермаркете какой-то меньше чем за евро.

Документов, то есть вида на жительство, не было и у Гали: оказывается, бывший забыл продлить. Она всё ещё думала, что Адольфо сделал это специально, чтобы она никуда «не могла рыпнуться». Учреждение обещало помочь, но в прошлый раз воспитательница Ребекка забыла про её встречу в квестуре. И как без документов она получит бессрочный контракт? Риккардо сжалился над ней и взял по «квиточку» о назначенной встрече. Сказал, что платить будет вчёрную, и на том спасибо.

– А что ты у себя там делала? – спросила Галя у Зины.

– На заводе работала. Не то чтобы нравилось, но точно получше, чем в этом… – Зина помолчала и добавила: – Да уж, реально ГУЛАГ. – Она тяжело вздохнула: – Вот дочку в школу отведу и опять сюда возвращаюсь. А в обед здесь вообще дурдом. Ну ладно, главное – она со мной… Вроде ж дети больше не наши, когда ты сюда попадаешь. А вроде как под опекой государства. – Она зашаркала к двери, приговаривая: – Жизнь не удалась, всё криво, косо…

Галя мыла посуду и перебирала в голове всё то, что она поняла об этой «системе». Когда есть заявление о насилии в семье и женщина не в состоянии обеспечить себя и ребёнка жильём, социальные службы берут семью под опеку и определяют маму с ребёнком в приют. Родители перестают быть единственными опекунами, ребёнок становится на учёт у социальных служб. Галя жутко боялась этого «на учёт», а ещё она боялась того, что говорила ей Ребекка. Что ребёнка могут забрать в приёмную семью, если мама не сможет его содержать или снова будет насилие в семье. За насилие она не волновалась, а это «могут забрать» вновь и вновь приходило к ней во сне.

Галя закончила мыть посуду, подошла к пробковой доске возле кухни посмотреть, чья очередь готовить. Сегодня африканка. Значит, будет рис с тем пряным ароматом, заполнившим всю квартиру. Но это точно лучше, чем если бы готовили воспитатели. Однажды они сделали пасту. Голая паста, рядом вывалили консервы. Никаких тебе итальянских пасташутта с домашними соусами.

На пробковой доске висели правила структуры:

• Возвращаться не поздно

• Держать в порядке комнаты

• Уважать имущество

• Держать в тайне адрес места

Каждую женщину, попадавшую сюда, обязывали им следовать. Кажется, она даже что-то там подписала.

В комнате Беатриче рисовала розовый дом и собаку.

Стола в комнате не было. Галя подкладывала под тетрадки твёрдую папку, и дочка занималась на кровати. Когда было солнечно, они делали уроки во дворе, там стояла скамейка.

Ну ничего, скоро они отсюда выберутся.

– Мама, похожа на Стешу? – Беатриче раскрашивала собаке хвост.

Стешей звали премилую дворнягу, помесь бордер-колли с бог знает кем, бело-серого цвета. У Стеши были смешные уши и разные глаза. Правый – карий, левый – зелёно-голубой. «Чисто Воланд», – шутила Галя. Надо было так и назвать. Кто такой Воланд, конечно, знала только она. Адольфо, бывший, не то что зарубежных авторов, он и итальянских никогда не читал.

– Не знаю, как там Стеша, надеюсь, её кормят, – ответила Галя невпопад, думая о том, что, скорее всего, собаки больше нет. Адольфо угрожал убить её, если Галя уйдёт.

Беатриче дорисовала Стеше будку, хотя собака обычно спала в доме. Она заходила, шмякалась у входа и растягивалась на прохладном полу, так что вся её лохматая туша занимала половину прихожей. Беатриче нарисовала будку возле большого дерева.

– Грушевое, как дома, – объяснила она.

Вот листики, вот одна груша, вторая. Галя наблюдала за Беатриче, пытаясь забраться в её воспоминания, понять, что именно помнит дочка о доме. Наверное, не забыла то, как бегала по двору, как играла в мяч, резвилась с собакой, как Адольфо повесил качели на грушевое дерево и поставил рядом бассейн.

Беатриче высунула язык и ловко дополнила рисунок большим кругом под деревом и девочкой с кучерявыми волосами, довольно посмотрела на рисунок, быстро дорисовала девочке корону и протянула маме:

– Вот. Это принцесса в бассейне, а рядом Стеша, её собака.

Галя поцеловала Беатриче в затылок:

– Очень красиво.

– Мама, я скучаю по дому. У меня там столько игрушек… и Стеша, – заныла Беатриче. – Почему она не с нами?

Галя погладила Беатриче по голове.

Как она может объяснить, что в тот вечер успела спасти только их с дочкой? А когда потом спросила, можно ли забрать и собаку, ей сказали, что с животными «в структуру» нельзя. Галя думала про Стешу каждый день и обещала Беатриче купить собаку, когда они выйдут на свободу.

– А давай сходим погулять в парк, а? Суббота же, – предложила Галя. – Я только уберу ванную, сегодня моя очередь, и пойдём, ладно? А ты пока уроки сделай.

– И на мороженое давай сходим, ну мамочка, – и Беатриче посмотрела на неё своими большими карими глазами, обрамлёнными длиннющими ресницами. – А?

Галя встала, полезла в кошелёк. Два евро – столько стоит маленький рожок мороженого. Всего в кошельке лежало двадцать евро. Риккардо дал аванс. Она даже не просила, он просто вынул из кармана сто евро и сказал:

– Бери, в счёт первой зарплаты.

Галя сразу же отложила в копилку восемьдесят евро, оставив в кошельке двадцать. На эти деньги надо было ещё купить тетрадки в школу, набор фломастеров, карандаши и носки. Все носки постоянно сползали: совсем стали маленькими. Конечно, по-хорошему надо купить новые ботинки. Но это минимум евро двадцать, а то и все тридцать. Себе бельё тоже надо было купить, но она точно потерпит. В конце концов, можно и заштопать несколько прохудившихся трусов.

– Не знаю, любимая…

– Ну мамочка, – на глаза Беатриче наворачивались слёзы, – я мороженое не ела уже сто лет.

Каждый день Галя старалась не чувствовать вину, но удавалось так себе. Она, и только она виновата в том, где они сейчас. Если бы она ушла раньше или, ещё лучше, вообще не вышла за него замуж, не поторопилась так, уступив его спешке, если бы она не позволяла обращаться с собой как с прислугой, не закрыла глаза на тот самый первый подзатыльник, не надеялась, как идиотка, что раз сегодня он её похвалил, то завтра всё поменяется, уверенная, что он больше никогда не скажет ей обидного слова, не унизит и тем более не ударит. А потом, увидев, что это была очередная морковка (Галя постоянно вспоминала пословицу про кнут и пряник, только в итальянской версии она звучала как «палка и морковка»), она всё равно не ушла, потому что привыкла к этим эмоциональным качелям. Ей было страшно признать, что, приняв такой ненормальный уклад жизни, она подвергла опасности собственного ребёнка. Она была противна самой себе за слабость, за то, что позволила себе жить в пузыре, за то, что превратилась в какую-то покорную амёбу. О чём она думала? Что вот наконец-то пришёл настоящий мужик, который решит все её проблемы. Что наконец-то после развода и пьяных ухажёров появился кто-то приличный. Что родилась долгожданная дочка, появился свой дом, сад, огород и собака и что всё это не хочется потерять из-за какого-то там подзатыльника или пары-тройки обидных слов.

И теперь она спасла себя и дочку, но лишила Беатриче нормального детства. Своей комнаты, мороженого, нормальной обуви и… собаки.

– Солнышко, я обещаю, в конце месяца мне дадут зарплату, и я куплю тебе два мороженых сразу!

Беатриче перестала дуться и расплылась в улыбке:

– Чур, мне со вкусом шоколада и фисташки!

Галя пошла тереть ванную. Зина всё бубнила, что их не имеют права заставлять убирать общие пространства, что для этого должна быть уборщица, о чём то и дело сообщала воспитателям. Но Галя боялась спорить. В первый же день на робкую претензию, что у неё сырые простыни, Ребекка улыбнулась и ответила:

– А ты можешь быть свободна. – Сделала паузу и добавила: – Но ребёнок останется с нами.

Галя помнит, как сидела, боясь шелохнуться, словно её засунули в очень узкий проём.

Именно так она чувствовала себя все семь лет жизни с Адольфо. Страх. Он вернулся и сдавил привычными тисками диафрагму. Нет, она просто уберёт и не будет спорить.

На улице стоял солнечный октябрьский день, сухой и тёплый. Беатриче остановилась возле детской площадки:

– Мама, тут карабкалки, можно?

Галя села на скамейку. Как хорошо, что дочка говорит по-русски. Болтала сносно, правда, смешивала русские слова с итальянскими, так что выходили потешные сочетания. Вроде «сгабельчик» – от слов «стульчик» и sgabello, или «сакетик» – «пакетик» и sacchetto, «кросточка» – «корочка» и crosta.

К Беатриче подошла девочка, они стали играть вместе. Через десять минут Беатриче вернулась к маме:

– Они на мороженое идут, зовут нас, – и она жалобно посмотрела на маму.

На другой стороне площадки сидела итальянская мама. В опрятном бежевом пальто, больших очках от солнца, чёрных туфлях-лодочках. Итальянская мама помахала рукой.

Галя вздохнула. Придётся отказаться от покупки фломастеров и опять услышать от учителя, что ребёнку «нечем работать». Она распустила куцый хвост и сделала его заново. Посмотрела на свои красные шершавые руки, спрятала их в карманы.

Подбежала девочка-итальянка, вылитая мать уменьшенного размера. Бежевое пальто, туфли-лодочки.

– Ну что, идём? – спросила она у Беатриче.

Итальянская мама доброжелательно улыбнулась и протянула руку:

– Пьячере, Франческа.

Беатриче дёрнула мать за рукав. Галя, стесняясь, произнесла своё имя тихо.

Услышав, что её зовут Галина, девочка прыснула от смеха:

– Мама, мама, синьору зовут Курица.

Итальянка шикнула на дочку.

Галя виновато улыбнулась:

– Да… такое вот имя, кто ж знал, что я буду жить в стране, где Галина – это птица, а не имя.

Беатриче схватила за руку девочку, и они побежали в лавку с мороженым за углом соседнего дома.

– В какую школу вы ходите? – спросила Франческа.

Галя назвала.

– А вы?

Новую подружку Беатриче звали Анастасия, она ходила в частную английскую школу. Вообще-то жили они в квартале Боско Вертикале, а сюда приехали только чтобы навестить бабушку.

– А вы где живёте? – спросила Франческа.

Беатриче только собралась назвать их полный адрес, как Галя опередила её:

– Мы здесь, неподалёку.

– Вон в том доме, – указала Беатриче вдаль.

Мамы купили девочкам мороженое и уселись на скамейку рядом.

– У тебя сколько кукол Барби? – спросила Анастасия и, не дождавшись ответа, сообщила, что в её комнате стоит самый настоящий огромный Барбин дом, а ещё Барбин велосипед и Барбина машина.

– Зато я говорю по-русски и по-итальянски, – сказала Беатриче, надувшись.

– А в лего ты играешь? – не успокаивалась Анастасия. – У меня целых четыре коробки, и мой папа умеет строить рестораны и целые отели.

По дороге домой Галя отчитывала Беатриче:

– Ты не должна говорить, где мы живём, сколько раз объясняла. Это секрет.

Беатриче шла хмурая.

– Целый дом Барби. И машина. И папа, который строит отель из лего.

Она вырвала руку и пошла впереди Гали.

Поздним вечером, когда дочка уснула и все соседки помылись, Галя прокралась в ванную, включила воду, встала под душ и стояла, позволяя тёплой воде стекать по волосам, по лицу, по плечам. Она делала так каждый день. Другого способа успокоиться она пока не придумала.

Нельзя быть слишком эмоциональной.

Нельзя показывать, что тебе плохо.

Нельзя грубить воспитателям.

Нельзя кричать на ребёнка.

На Беатриче ей злиться не хотелось, а вот на воспитателей – да. Но ни в коем случае нельзя.

Галя стояла под водой, постепенно уходило напряжение, словно внутренняя пружина разжималась. Надо ещё что-то придумать. Что-то такое, что поможет вытащить наружу этот невыносимый сгусток нехорошего, этот бесформенный клубок. С каждым днём он становился всё больше, длинней и длинней. Надо сделать что-то, чтобы окончательно распутать его и искромсать.

Кристина стояла в гардеробной и задумчиво выбирала наряд. Сегодня важный день, ей наконец-то доверили значительный контракт. Она будет вести все легальные аспекты слияния двух крупных энергетических корпораций.

Во время учёбы в Университете Боккони на юридическом факультете Кристина мечтала именно об этом: стать высококлассным международным юристом. Любимыми сериалами и фильмами Кристины всегда были те, что про адвокатов.

Кристина выбрала белоснежную блузку со строгим воротником, синий костюм Max Mara и синие туфли. Достала из ящика, наполненного десятком коробочек с бижутерией, яркую брошь, купленную в Нью-Йорке во время последней поездки с Франческо.

Понятно, что Милан – лучший город в Италии для карьеры и нет другого такого по возможностям, но это, конечно, не Нью-Йорк. Совершенно не тот масштаб. Глубоко в душе Кристина мечтала жить в Нью-Йорке, конечно, на Манхэттене, чтобы и офис, и квартира обязательно с видом на Центральный парк.

– Ты просто не умеешь ценить то, что есть, – твердил муж.

Почему она не ценит? Очень даже ценит – и роскошные апартаменты с видом на миланские крыши, и работу с бессрочным контрактом и годовым бонусом, и мужа, снисходительного и нетребовательного.

Но это не мешает Кристине метить выше и брать от жизни всё. Может, когда-нибудь ей удастся уговорить Франческо переехать. Но он так привязан к Италии, что идея казалась ей сложно осуществимой. Пока.

Кристина прикрепила брошь на лацкан пиджака и окинула взглядом гардеробную. В помещении размером в полноценную комнату небрежно висели перекинутые через планки пиджаки и блузки, грустно валялись на полу вечерние платья, а куча обуви была скинута в угол. Вещи Франческо занимали меньше трети помещения. Рубашки и пиджаки, пара курток и пальто скромно висели в углу.

Да уж, не так она себе представляла гардеробную своей мечты. Здесь всё должно быть развешено по цветам, а обувь – ровненько стоять. Тогда гардеробная имеет смысл. Надо подумать, как здесь всё организовать.

Выйдя из гардеробной, Кристина остановилась возле детской и открыла дверь в пустую комнату.

Пахло детским кремом и молоком. Пахло Софией.

Кристина присела на розовый стульчик возле такого же столика с крохотным фарфоровым сервизом. Красный в белые крапинки чайник, чашечки и сахарница. На стульях рядом сидели панда и кукла Барби-невеста.

Через месяц Софии исполнится восемь месяцев. Мама говорит, что она вовсю ползает и даже пытается вставать.

Почему Кристина так боится? Все же справляются, у Аниты и Снежаны вон аж по два ребёнка. Почему ей так страшно? Можно же взять няню, да и родители Франческо живут недалеко. Отчего так страшно при одной мысли, что она станет мамой двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю? Почему она такая эгоистка и ей так сложно не думать лишь о себе? Почему так сложно поставить интересы этого маленького создания, которое полностью зависит от неё, выше своих собственных?

Нет, она не хочет быть такой задёрганной, как Анита. Никакой личной жизни, не говоря уже о массаже, театре и прочем таком, что, по мнению Кристины, у Аниты напрочь отсутствовало.

Кристина всё очень ловко делегировала, она была в этом мастер. И ребёнка она тоже делегировала. Вот уже месяц София жила с её мамой в загородном доме.

Правда в том, что Кристина не готова была до конца признаться себе, что детей она не хотела. Эта правда лежала так глубоко, что Кристина сама про неё часто забывала.

Любила ли она Софию? Конечно, любила, но если бы малышки не было в её жизни, она, Кристина, совсем бы не расстроилась.

Ей было хорошо и без детей.

Господи, неужели она child free?

Кристина вспомнила, как её мама осуждала таких женщин.

«Наша главная роль на этой земле – продлевать человеческий род».

А что, если она не хочет? Что, если она не любит детей?

Кристина закрыла лицо руками. Ужас какой! Она child free, и у неё ребёнок.

Кристина сидела так пять минут, пока не раздался телефонный звонок. Она бросила взгляд на свои золотые «Ролекс», торопливо поднялась и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

Утро началось не лучшим образом. У Миши заболели уши, у Кати появились сопли.

Анита измерила температуру обоим, проверила горло, взяла Мишу на руки.

– Иди ко мне, мой медвежонок. – Она прижала его так, чтобы больное ушко прикасалось к груди, и начала покачивать.

– Всё равно болит, – Миша хныкал ещё сильней.

Анита встала с Мишей на руках, зашла в ванную, достала из шкафчика коробку, усадила сына на край умывальника.

Вынула из коробки розовую пластмассовую колбочку.

– Высунь язык. – Миша послушно открыл рот, и Анита всыпала под язык несколько белых горошин.

Миша причмокнул:

– Вкусно, мои любимые волшебные шарики.

– Ты только не глотай, а соси, помнишь? – Она выключила свет и отнесла Мишу на кухню.

Подогрела молоко, усадила завтракать. Миша отказывался есть, Катя просила шоколадную пасту, «намазанную на хрустяшку». Анита уговорила Мишу выпить хотя бы молоко с печеньем, вытерла сопли Кате и сделала её любимый хлебец.

В кухню пришаркал сонный Бруно.

– Новости, – хлопнул он в ладоши.

– Ты мне? – отозвалась Анита.

– Нет, Гуглу, – буркнул муж. – Вот кто меня реально слушается. – Он брякнул кофеварку на плиту, сел за стол и взял одно печенье.

– Не хочу в школу-у-у, – заныла Катя, – мамочка…

Анита взяла на руки Катю, усадила на колени.

– Доешь, я тебе шарики дам потом.

– И мне, и мне шарики… – жалобно протянул Миша.

– Тебе я уже дала. Как твои ушки?

– Болят, – улыбнулся Миша хитро.

Уши у Миши болели всё чаще, знакомый натуропат сказал, что это психосоматика. Мол, когда дети часто слышат крики, их организм реагирует отитом. Но они вроде не так часто повышают голос. Или часто?..

Анита вздохнула и глянула на мужа, который смотрел новости:

– Может, пусть дома побудут? Только я сегодня не могу остаться, у нас конференция, я главный переводчик.

– Дома? – Бруно оторвался от экрана. – Я точно не могу. А температура есть?

Анита покачала головой. Хорошо, что температуры нет, они с Бруно страшно из-за неё ругались. Анита обычно температуру не сбивала, а Бруно запихивал жаропонижающие. Анита увлекалась натуропатией, гомеопатией и всем тем, что Бруно казалось ересью.

– Они болеют постоянно, потому что ты их лечишь неправильно, – заметил Бруно.

Анита закатила глаза:

– И как, по-твоему, правильно?

– Правильно то, что говорит педиатр, ты не врач. Если он говорит антибиотики, надо давать антибиотики, а не совать им эту твою хрень разную, как в прошлый раз. Отит лечить каплями. Ты вообще? – и он покрутил пальцем у виска.

Анита не стала в сотый раз объяснять, что она сделала анализы, инфекции не обнаружили, поэтому в антибиотиках нужды не было, и что в итоге она оказалась права: отит прошёл за три дня.

– Ты бы книжку про здоровье прочитал, ту, что я тебе давала. Про то, что важно давать возможность организму самому справиться с проблемой.

«Мока Биалетти» выплюнула кофе наружу с привычным хлюпающим звуком. Бруно поднялся, налил кофе в маленькую чашку. Встал у деревянной столешницы. Сделал глоток, вздохнул, сделал второй.

– Анита, с такими вещами не шутят. Педиатр лучше знает. Если с ребёнком что-то случится, то ответственность наша. Вернее, твоя. За такое, знаешь ли, и наказать могут, если лечишь неправильно. – Он допил кофе в один глоток.

Анита не стала выяснять, кто именно её должен наказать и за что. Она научилась пропускать мимо ушей его безобидные колкости.

– Ну, раз температуры нет, пусть идут, нечего. – Бруно налил себе ещё кофе.

Миша потянул носом: теперь и у него сопли. Анита взяла его за руку.

– Помоги Кате собраться в школу, я Мише нос промою, – попросила она.

Бруно вальяжно направился в детскую, Катя поплелась за ним.

– Ну давай, что у тебя тут, – зевнул Бруно и открыл шкаф. – Ого, какой бардак!

Катя вытащила колготки и уселась на кровать одеваться.

Миша ворвался в комнату, схватил конец Катиных колготок и начал тянуть. Сестра злилась и тянула обратно.

– Перестань! – строго крикнул Бруно.

– Не перестану! – капризно выкрикнул Миша.

Бруно слегка хлопнул Мишу по голой попе, тот заревел, Анита кинулась в детскую. Муж пытался натянуть на Мишу штаны, но Миша выворачивался. Тогда Бруно хлопнул по попе ещё раз. В этот раз получилось звонко.

Миша завизжал.

– Ты что, с ума сошёл?! Не смей бить детей! – выкрикнула Анита и подскочила к Мише.

– Да кто их бьёт! Шлёпать – не бить. Это воспитание. Меня в детстве постоянно шлёпали.

– Оно и видно, – огрызнулась Анита. – Иди, я сама, – она отмахнулась от Бруно.

Анита собрала детей, надела на Катю и Мишу тёплые шапки и выскочила на улицу. Как всегда опаздывает.

В поезде Анита не включила музыку, не открыла книгу. Она погрузилась в мысли, пытаясь вспомнить, когда Бруно просыпался в хорошем настроении. С утра муж разговаривал только после кофе. И то не после первого глотка, а как минимум после второго. Тогда он откидывался на спинку стула, довольно почмокивал, и лицо его принимало обычный вид.

Анита думала, что это пройдёт. Она была уверена, что дети его смягчат.

Несколько лет назад она с детьми решила сделать ему сюрприз. В тот день все в Италии праздновали День отца, 19 марта. Втихаря от Бруно они с детьми испекли ему пирог, поставили в кладовку, чтобы он не нашёл. Дети нарисовали ему самодельную книгу «Наш папа». Там было шесть страниц, на каждой нарисован Бруно. Вот он возится в саду, вот строит, вот играет с ними, и на каждой странице написано: «Наш папа – самый лучший».

То была суббота. Анита и дети встали пораньше, надули пять разноцветных шаров, взяли книжку-поделку в одну руку, поднос с кофе и пирогом в другую и торжественно отправились будить папу, тем более часы показывали десять, утро было не раннее.

Бруно, как обычно, спал с нахлобученным на ухо одеялом, укутавшись, словно на дворе стояла суровая зима.

– Папочка, поздравляем! – закричал Миша и плюхнулся на кровать, как мягкий снег на шапку.

– Buona festa di Papa! – закричала Катя радостно.

Бруно сбросил одеяло, посмотрел туманным взглядом и грубо просипел:

– Сегодня суббота! Отстаньте, а!

Махнул на них рукой, как машут на надоедливых котят, мол, вон отсюда.

И повернулся на другой бок.

Он явно не разобрал слов поздравления, по крайней мере, Анита хотела на это надеяться. Бруно просто не понял, что они пришли его поздравлять. Потому что, если бы он расслышал слова, он, конечно же, отреагировал бы по-другому. Дети же так старались.

Миша кинул самодельную книжку, Катя отпустила шарики, один из них лопнул, уткнувшись в гвоздь на потолке.

Они тихо сидели на кухне, молча завтракали. Пирог не тронули. Бруно проснулся через час, встал и, как всегда, начал громыхать кофемашиной.

– Сегодня День папы, – сказала Анита тихо. – Мы тебя поздравить хотели, дети подарки смастерили.

Бруно почесал затылок. Дети обиженно ковыряли что-то в тарелках.

Он почувствовал себя виноватым (чему Анита очень обрадовалась), подсел к детям и начал рассматривать их подарок. Смеялся и гладил их по головам. Дети, довольные, сидели у него на коленях, и Анита радостно суетилась, ставила кофе и улыбалась. Потом они вместе ели пирог.

Почти идеальное утро. Почти идеальная семья.

На обед Анита любила выходить в кафе, благо в квартале не было недостатка в заведениях. Чаще всего она ходила к Риккардо. С 12.00 до 13.00 там обедали рабочие со строек неподалёку, после часа публика менялась. На обед прибегали офисные клерки, в том числе Анита.

Риккардо получил этот бар в наследство от отца. Маленьким он крутился в семейном «Табакки» и наблюдал за тем, как завсегдатаи брали кофе или апероль и вели долгие беседы за столиками. Иногда клиенты просто забегали за сигаретами (название «Табакки» предполагало продажу табачных изделий) или за лотерейным билетиком.

За время жизни в Италии Анита не переставала удивляться тому, как настойчиво верили в свою удачу итальянцы. Чуть ли не каждый второй мечтал выиграть в лотерейный билетик, чтобы больше никогда не работать.

Риккардо, получив наследство, всё здесь переделал: сигареты оставил, лотерейные билеты убрал, сделал ремонт и превратил бар в приличное кафе с обедами и аперитивами. Риккардо умел очаровывать клиентов, кофе здесь делали отменный, готовили вкусно – а что ещё надо? У каждого итальянца есть свой любимый бар для утреннего кофе. У каждого офисного работника есть своё любимое место для обедов и аперитивов. Да, «Риккардо» мог и первое, и второе, и третье, поэтому заведение пользовалось успехом.

Анита уселась на своё обычное место у окна, глянула бумажное меню: сегодня хотелось чего-то сытного.

К столику подошла новенькая, Анита видела её пару раз и успела познакомиться. Официантку звали Галиной.

– Сегодня очень вкусная котлета. Как её… – Галя наморщила лоб, – котлета миланезе. – Она достала из кармана фартука блокнот, ручку и приготовилась записывать.

Анита улыбнулась. Кого-то ей Галя напоминала.

– Ты освоилась? – спросила Анита доброжелательно. – Как тебе здесь?

– Риккардо добрый, все здесь добрые, время удобное. Хотела бы ещё работу найти… подработку какую, – Галя неловко улыбнулась.

– Белла, как дела? – Риккардо подошёл к Аните, распахнув объятия. – Как детки? Покажи, как выросли.

Анита достала телефон и начала рассказывать, кто на фото. Риккардо всё время забывал имена, даже если она называла их раз десять.

– Большие какие, ты подумай.

Галя принесла Аните обед, заметила фотографии детей.

– Какие милые ангелочки, – улыбнулась она.

– У тебя есть дети? – спросила Анита.

Галя вытерла руки о фартук, достала из кармана телефон:

– Вот. Беатриче. Шесть лет.

– Какая кудряшка очаровательная. У меня тоже дочке шесть лет. Твоя говорит по-русски?

– Ага.

Вспомнила! Галина напоминала ей тётю Машу. Те же добрые серые глаза. Мамина сестра забрала их с братом к себе, когда мамы не стало. Сердце защемило.

– Слушай, а приходите с дочкой к нам в гости на этих выходных. Ты водишь? Даже если не водишь, можешь приехать на поезде со станции Гарибальди. Я тебя встречу.

Галя пожала плечами. Поезд. Это во сколько денег обойдётся билет туда и обратно.

– Не знаю, посмотрим.

– Давай сделаем так: я за тобой приеду. Точно! – Мысль о том, что она сможет ещё долго смотреть в тёти-Машины глаза, мгновенно подняла Аните настроение.

– Я заеду и привезу вас. Ты где живёшь?

– Лучше встретимся на станции Гарибальди, так удобней, – смущённо ответила Галя: ещё не хватало, чтобы Анита узнала адрес.

К двум тридцати миланези схлынули потоком серых и чёрных пиджаков. Сегодня быстрей обычного. Галя привела в порядок столы, сняла фартук и положила в сумку две бумажки по 10 евро, сегодняшние чаевые. И это пойдёт в копилку.

Анита выбежала из офиса на час раньше и стремглав кинулась к метро. Сегодня они с девочками собрались на шопинг. Ничего особенного, каких-то два часа, но сколько они не ходили по магазинам? Целую вечность! Кристина обещала выйти из офиса на час раньше, ей это несложно, она сама себе хозяйка. Снежана заберёт детей из школы и оставит с мужем.

Анита торопливо выскочила из поезда и через ступеньку побежала по лестнице вверх. Впереди мелькнул белоснежный краешек Дуомо, она подняла голову и, мысленно поприветствовав «Мадоннину» (так называли золотую верхушку собора), нырнула в галерею вдоль торгового центра Rinascente.

Ровно в 17.30 Анита стояла у дверей магазина & Other Stories. Ну где же они? Раздался телефонный звонок.

– Да, аморе, детей забрал? Молодец. Когда буду? Я только к магазину подошла. Ну, походим немного в центре, и поеду обратно. Нет, без ужина. Да, хорошо.

Кристина подошла незаметно сзади и прошептала на ухо:

– Ты ещё ничего не купила, а тебя уже просят вернуться на базу? – Она улыбнулась.

Подруги расцеловались. Анита попыталась объяснить Кристине, что Бруно трудно сидеть одновременно с двумя детьми, всё же он мужчина, и это нормально, когда мужчина не справляется, на то есть она, Анита, но не успела. Нежной кошачьей поступью приблизилась Снежана.

Подруги зашли в свой любимый магазин. Зимние скидки радовали невероятными предложениями.

– Так, девочки, только давайте все вместе ходить в примерочную и выбирать друг другу наряды, ладно?

Снежана взяла кораллового цвета пальто из новой коллекции, приложила его к себе и взглянула в зеркало.

– О, какой цвет невероятный, тебе очень идёт, – одобрила Анита, просматривая серые и чёрные свитера с высоким горлом.

– Не-е-ет, дорогая, – Кристина взяла Аниту под локоть и развернула к более фривольным моделям, – я больше не могу видеть твои наглухо застёгнутые кофты. – Скажи? – Кристина попросила поддержки у Снежаны.

– Однозначно, мне бы твои сиськи, – хихикнула та, расстегнув плащ Аниты.

Четвёртый размер груди Аниты едва прорисовывался под широкой балахонистой кофтой. Снежана не понимала, зачем скрывать такое богатство, у неё самой был чуть ли не нулевой размер, ну ладно, второй, который казался нулевым. Ей хотя бы треть Анитиного размера, и она бы гордо распахивала первые три пуговицы рубашек. Она и сейчас их распахивала, но толку-то.

Анита взяла элегантное облегающее платье василькового цвета с 70 %-ной скидкой. Кажется, здесь слишком глубокое декольте, надо посмотреть, как сядет. Подруги вместе направились в примерочную, Кристина взяла себе чёрную юбку-карандаш и пиджак, Снежана подобрала к пальто брючный костюм благородного серого цвета.

Они зашли в соседние примерочные, громко переговариваясь и обмениваясь шутками.

Первой к зеркалу вышла Анита. Платье тесно обхватывало, не слишком глубокое, но заметное декольте намекало на внушительных размеров грудь.

– Ты божественна! – всплеснула руками Снежана. – Кри, глянь.

Кристина подскочила к Аните и обняла её за талию, впившись глазами в декольте.

– Дорогая, ты такая соблазнительная, что я сама тебя хочу! – Она попыталась потрогать грудь Аниты, но та со смехом вырвалась:

– Перестань, глупая. Не-е, дорогие, оно слишком откровенное, – промямлила Анита. – Всё-таки я не девочка.

– Ага, ты не девочка, а мальчик, – закатила глаза Кристина. – Ну что ты несёшь, ты красавица, как ты этого не видишь?

Анита вертелась перед зеркалом, размышляя про себя, что скажет Бруно, когда увидит это платье. Он наверняка заметит, что на талии есть пара складок и что грудь слишком выделяется. Зачем провоцировать, в конце концов, свет клином не сошёлся на этом платье. Анита зашла в примерочную и переоделась. Они втроём подошли к кассе, Анита незаметно повесила платье на место и взяла ту серую кофту, что высмотрела вначале. Подруги расплатились за свои покупки, Анита протянула кассирше кофту.

– Так, а где платье? – Кристина остановила кассиршу жестом, сказав ей, что они кое-что забыли.

Сама галопом ринулась к вешалке, схватила оставленное Анитой платье и вернулась обратно. Кристина слегка отодвинула Аниту, протянула платье и дала кассирше свою карту:

– Я оплачу.

Анита попыталась возразить, но Кристина была непоколебима:

– Ты плати за свой мышиный прикид, а я куплю тебе роскошное платье, в котором ты богиня, и ни слова больше.

Спорить с Кристиной было совершенно бесполезно: если она вобьёт себе что-то в голову – пиши пропало. Анита покорно дала расплатиться за платье и молча приняла пакет.

– И не смей класть его в шкаф, хотя бы раз в две недели я хочу тебя в нём видеть.

Подруги вышли наружу. На улице стемнело, играли уличные музыканты, шныряли продавцы, подкидывающие в воздух светящиеся шары и разные неоновые штуки, совершенно бесполезные, но очень эффектные.

– Девочки, ну что, давайте на аперитивчик куда-то или даже на ужин? Что скажете? – предложила Кристина.

Телефон Аниты завибрировал, она прочитала сообщение и вздохнула:

– Девочки, наверное, без меня в этот раз, мне ещё на поезде до Брианцы добираться.

Кристина закатила глаза:

– Блин, ну сколько раз мы выходим, скажи? Неужели он не может дать тебе спокойно потусить, что за человек? – Она цокнула и нервно дёрнула плечами.

Никогда она не поймёт, как муж может решать за взрослую женщину, когда ей возвращаться домой.

Анита промолчала. А что ей было сказать? В конце концов, большую часть времени дочка Кристины жила за городом у мамы, а когда и приезжала сюда, то с ней возилась свекровь. К тому же Франческо совершенно всё равно, во сколько она приходит домой. Совершенно не ревнивый, не то что Бруно.

– Неужели даже на один бокальчик спритца не останешься? – промурлыкала Снежана.

Телефон Аниты вновь завибрировала, она прочитала сообщение и помотала головой:

– Нет, девочки, я пойду.

Подруги попрощались. Кристина и Снежана отправились есть пиццу, Анита торопливо вбежала в метро, доехала до станции Гарибальди и села на поезд.

Она уселась на свободное кресло, поставила на колени пакет с покупками и вытащила наружу платье, трогая нежную ткань.

…Примерочная местного ГУМа, тётя Маша стоит рядом, и они вместе выбирают наряд на школьный выпускной.

«Возьми вот это», – тётя Маша протягивает алое шифоновое платье с открытой спиной.

Анита примеряет, видит в зеркало юную красавицу, не верит глазам, что это она.

«Ты прекрасна», – улыбается тётя Маша.

Это «ты прекрасна», «ты красавица» она услышит ещё много-много раз. Услышит от тёти Маши, от подруг, от самого первого парня, в которого влюбилась на первом курсе и с которым рассталась на втором. Ей часто говорили это разные люди. Все, кроме того, от кого она хотела бы слышать эти слова больше всего.

– Мне кажется, что она просто не верит в то, что может быть по-другому, она словно не видит, насколько увязла в этом всём…

Итальянский психолог, лысоватый мужчина лет шестидесяти, с абсолютно круглым лицом, принимал Кристину раз в неделю. Из большого окна просторной студии виднелись элегантные палаццо Корсо Венеция.

Психолог покрутил в пальцах карандаш и начал рисовать на бумаге круги. Круглые формы – самые гармоничные. И хоть он и был психологом, даже ему время от времени недоставало дополнительной гармонии.

– Не было подходящей ролевой модели, – резюмировал психолог.

– В смысле?

– Ну, мы все живём сейчас так, как нас научили тогда, в детстве. Всё оттуда. Известный факт.

Кристина нетерпеливо фыркнула. От этой теории о том, что если ты был несчастлив вчера, то сегодня сложней жить, наступала такая непередаваемая тоска, что хотелось выкинуться из окна. Конечно, образно говоря. Кристина всегда себя контролировала и не позволила бы себе никаких суицидальных мыслей. Это просто фигура речи.

– Что ж теперь, крест на себе поставить?

Психолог терпеливо улыбнулся, он явно слышал этот вопрос много раз подряд.

– Нет, конечно, главное – признать. Если она не признаёт, отказывается смотреть внутрь проблемы, закрывает глаза, то никто другой ей не поможет. А почему, Кристина, тебя это так волнует?

Как почему, ведь Анита её подруга! Кристина не могла видеть, как та отказывает себе в лучшей жизни. Как же надо себя не любить, чтобы в упор не видеть очевидного? Иногда, когда она смотрела на Аниту, ей хотелось взять, потрясти её хорошенько и заорать ей на ухо:

«Эй, когда ты наконец проснёшься! Неужели ты не видишь, как бесполезно проживаешь свою жизнь?»

– И всё же почему тебя это так волнует? Попробуй прочувствовать это внутри.

Вот уж эти психологи, какие же они дотошные.

Кристина закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. Перед ней возник давно забытый образ. Первый мамин муж, её отец, приходил домой в угаре, кричал и буянил, и потом мама тряслась от рыданий в тесной ванной. Кристина не выносила этого. И была так счастлива, когда он от них ушёл, а потом мать встретила профессора, итальянца, который заменил Кристине отца. Потом мама и Кристина переедут в Италию, Кристина пойдёт в первый класс в Италии, итальянский сделается её родным языком. Отчим не пил, был щедрым, вежливым, покупал маме на день рождения цветы, дарил подарки, и мама вроде бы была с ним счастливой. Вроде бы. Потому что иногда Кристина почему-то находила маму плачущей в роскошной ванной с мраморными полами и большими окнами. Почему Кристину так волнует жизнь Аниты? Да потому что женщина, чёрт побери, должна быть счастлива независимо от мужчины! Почему этот козёл Бруно должен портить ей, Аните, жизнь? Почему Анита не понимает, что живёт с козлом?!

Кристина чувствовала в этот момент, что мир жутко несправедлив.

– В конце концов, вы не можете заставить её сделать тот выбор, который, на ваш взгляд, верен. Вполне возможно, она не чувствует себя несчастливой, – сказал терпеливо психолог, выслушав монолог Кристины.

Именно это Кристина в упор отказывалась понимать. Как можно не чувствовать себя несчастной, если тебе не дарят подарки, не говорят комплименты, забывают про твой день рождения и двигают в тебя стол? Да, Кристина помнит тот случай. Но как она, Анита, может это забыть?! Нет, она никогда этого не поймёт.

Жаль, что нельзя сделать «шэринг», ну, взять и поделиться с человеком своими чувствами, опытом или мировоззрением. Например, недостаёт у подруги любви к себе – и ты берёшь и добавляешь ей свою. Не хватает мозгов – добавляешь ей свои. И так далее. Но Кристина не стала делиться этой мыслью с психологом, он точно не поймёт её «ненаучных фантазий».

Брианца оказалась красивым местом. Галя не ожидала от Ломбардии мягких изгибов холмов и живописного золота осени. Не хватало только любимых кипарисов и пиний.

Анита жила в трети большого жёлтого дома. В Италии такие назывались вилетта. Каждая семья владела и домом, и крохотным садиком к нему.

Навстречу выбежали мальчик и девочка, оба в разноцветных резиновых сапогах.

Девочка деловито подошла к Беатриче, взяла её за руку и сказала:

– Меня зовут Катя, я тебе всё здесь покажу.

Они зашли в дом. Галя огляделась. Вдоль стен просторной кухни-гостиной тянулись икеевские комоды с вереницей фотографий. Галя обратила внимание на одну. Статный мужчина опирался на стену, а рядом с ним стояла Анита. Она прижималась к нему, счастливая, всем телом, – казалось, вот-вот станет одним целым с ним. Мужчина стоял отстранённо, не обнимая её.

– Красивый дом, – улыбнулась Галя.

На первом этаже разместились общая с кухней гостиная и ванная комната для гостей, на втором этаже находились их с Бруно спальня, детская и ещё одна ванная.

«Две ванные комнаты! Мне бы хоть одну, но свою… Как же хочется своё гнездо, пусть маленькое, но своё», – крутилось в голове у Гали.

Всё в доме было обставлено со вкусом. Аппетитно пахло едой. В животе у Гали заурчало.

Анита порхала по кухне, рассказывала, как они всё обустроили, как она уговорила мужа поставить в одной из ванных комнат не душ, а ванну, как ей здесь нравится и какой в Брианце чистый воздух.

За окнами кухни зеленел уютный садик. Вечнозелёный жасмин, вспомнив, что нынче осень, выкрасил в бордовый пару листочков.

Дети остались на застеклённой веранде и начали дружно строить кукольный город: девочки командовали, а Миша подвозил на грузовике кубики.

Анита заварила чай, открыла шоколадку, поставила на стол клубничное варенье. Потом вспомнила, как тётя Маша накладывала варенье в нарядные вазочки, взяла мисочку, расписанную сицилийскими узорами, и выложила туда варенье.

– Давно ты здесь? – Анита добавила Гале сахар. – Ты ведь сладкий пьёшь?

– Да-да. – Галя смотрела на коричневый сахар, больше похожий на пудру. Странный какой.

В кухне повисла тишина.

– Ты где работаешь? – спросила наконец Галя.

– Я переводчик и типа офис-менеджер в одной компании. Ты давно в Италии?

– Лет семь… – Галя поджала губы и смущённо посмотрела на Аниту, по привычке убрала волосы со лба, хотя их там не было.

Анита молча разглядывала Галю. Семь лет. Тогда почему так плохо говорит по-итальянски?

– Мой муж родом с Сицилии. – Анита пристально посмотрела на Галю. Та ещё больше поджала губы.

Галя взяла печенье и обмакнула его в чай. Смущённо посмотрела на Аниту:

– С детства так люблю… Я в Милане недавно. Сейчас живу в одном месте, это не моя квартира, мы там временно.

Анита не стала расспрашивать дальше, она чувствовала, что Гале нужно время.

К столу прискакала Беатриче:

– Мамочка, а можно мне пИчИнюшкА?

– Конечно, малышка, но ешь здесь, над столом, не кроши на веранде, – погладила Галя Беатриче по голове.

Анита поманила Беатриче, протянула ей целый пакет с печеньем:

– Вот, бери, покорми компанию.

Беатриче охнула:

– О, это всё нам?

Пропищала «спасибо» и убежала играть.

Анита достала из верхнего шкафчика коробку зефира, открыла крышку и поставила на стол.

Галя с удовольствием откусила кусочек зефира, наслаждаясь тем, как треснула шоколадная поверхность. Зубы утонули в любимой с детства розовой мякоти.

– Как вкусно! – Галя запила чаем.

– Скучаешь по дому? – Анита разломала зефир, шоколадные крошки упали на стол, она собрала их указательным пальцем.

Галя держала чашку двумя руками, словно хотела согреться. Вздохнула. Пожала плечами:

– Когда-то моя знакомая вышла замуж за американца. Помню, я ещё подумала тогда, что в жизни не выйду за того, кто не знает, кто такой Чебурашка, – засмеялась Анита.

Галя пропела детским голосом:

– Я был когда-то странной игрушкой безымянной…

Галя смущённо откашлялась и поджала губы. Зачем она поёт? Сейчас Анита подумает, что она полная идиотка.

– Жалеешь? – вырвалось у Аниты.

Галя поджала губы ещё сильней.

– А ты? – перебросила она вопрос обратно, словно мячик.

Анита встала, подлила себе чаю и посмотрела на играющих детей.

– Скорее нет, всё-таки у меня здесь семья, детишки любимые… да и работа хорошая, просто иногда…

Галя приклеивала свои зефирные крошки к пальцу.

– …тоска накрывает, да? – закончила фразу Галя и посмотрела на Аниту своими добрыми серыми глазами.

Аниту этот ласковый, знакомый с детства взгляд погружал в медитативное состояние… Тётя Маша. Они с братом сидят на диване, облепили тётю Машу с двух сторон, оба дрожат, оба испуганы, и она, знакомая с детства, как островок спокойствия.

Десять лет. Столько Анита прожила у тёти Маши, пока в семнадцать не выпорхнула в институтское общежитие. Внутри что-то больно заныло. Как давно Анита не ездила в свой город? Как переехала в Италию, так и перестала. Летом у Бруно всегда в программе Сицилия. И ни о каком другом месте он слышать не хочет.

Анита очнулась:

– Да, бывает грустно. А тебе?

– Беатриче, – Галя выдавила грустную улыбку, – единственное, что радует, а так… там врачом-стоматологом работала, а здесь что… – Галя мученически вздохнула: – Здесь ничего. – Она протянула руку к коробке с зефиром: – Можно?

– Да, конечно, ешь на здоровье, я и на дорожку тебе дам, Беатриче будет рада… Ой, – вскрикнула Анита, – как ты там оказалась?

В пиале с вареньем сидела муха. Опираясь передними лапками на стенку посуды, она пыталась выбраться из затянувшего её липкого моря.

– Не выползет, если кто-то ей не поможет, – грустно произнесла Галя. – Только не убивай её – жалко.

Анита быстро схватила ложку, достала муху и открыла окно, вытряхнув наружу.

– Полетела! – радостно заявила Анита и вернулась за стол.

– Слушай, – прокашлялась она, – а ты говорила, что тебе работа ещё нужна. Помнишь моих подружек, ну, мы в кафе встречаемся, где ты работаешь?

Галя кивнула.

– Кристине надо точно по дому помогать, Снежана пошла на курсы какие-то и раз в неделю ей надо помочь детей из школы забирать. Я спрошу. Контракты они тебе вряд ли сделают, но хоть подработка.

Аните было неловко предлагать ей уборку: с чего она вообще взяла, что Галя захочет приходить убираться у Кристины?

– Спасибо тебе, – прошептала Галя.

Анита равнодушно пожала плечами, словно ничего особого не сделала. На самом деле ей было приятно думать, что она может хоть как-то Гале помочь. Дело было не только в том, что Галя напоминала тётю Машу. Галя напоминала ей себя. Анита тоже нашла работу не сразу, несмотря на свободное владение итальянским. И если бы не случайное знакомство с Кристиной, которая и помогла Аните устроиться, кто знает, на какую работу она могла бы претендовать.

– Гугл, включи свет!

Галя чуть не поперхнулась от неожиданности. На кухню вплыл Бруно:

– Чё это вы в темноте сидите?

По велению Бруно зажглись торшеры и лампочки, свисавшие на толстых верёвках с балочных потолков.

– Аморе, – пропела Анита мелодичным голосом, – познакомься, это Галя, она работает в моём любимом баре.

Муж кивнул и пробасил: «Буонасера».

– Бруно наладил нам умный дом, – улыбнулась Анита, обратившись к Гале.

– А мы есть когда будем? – Бруно окинул взглядом кухню.

Галя тихо сказала Аните на русском:

– Я, наверное, поеду, ладно?

– Да ну, перестань, – успокоила её Анита.

– А по-итальянски можно? – поинтересовался Бруно.

Галя замерла, положила печенье обратно в вазочку, стряхнула с поверхности стола крошки.

– Аморе, сейчас шесть, когда это мы ужинали так рано? Мы же раньше восьми не садимся. Я скоро отвезу Галю домой, потом приеду и приготовлю, – весело ответила Анита.

– Ты детей с собой возьмёшь? – спросил он.

– Нет, конечно. – Анита повернулась к Гале: – Хочешь ещё чаю? – спросила она на русском.

Галя замахала рукой и ответила на итальянском, чтобы Бруно точно понял:

– Спасибо, мы уже поедем.

К Бруно подбежал Миша и со всего размаху врезался ему в живот:

– Папино-о-о!

– Сколько раз говорил, не врезайся так в меня, – шикнул Бруно.

Миша показал ему язык и хлопнул отца по ягодицам. Бруно выставил вперёд указательный палец:

– Оу, допрыгаешься у меня!

Домой ехали молча, только Беатриче время от времени вела диалоги со своими куколками на русском языке.

– Мой бывший тоже не хотел, чтобы я говорила с дочкой на русском. Боялся, что мы говорим о нём плохо, – прервала молчание Галя.

– Почему ты от него ушла? – не сдержалась Анита.

В машине повисла неловкая тишина.

– Мой папа побил маму. И нас поселили в чужой дом, где мы играем с мамой в разведчиков. В комнате мы говорим по-русски, а при тёте – на итальянском, чтобы она не поняла, что мы шпионы.

Галя тяжело вздохнула.

– Но всё равно я скучаю по нашему дому, – продолжила Беатриче, – там осталась Стеша, наша собака, я её очень люблю. А ещё у меня там дом Барби.

Всю оставшуюся дорогу они ехали молча.

Бруно ввалился на кухню, наступив на розовую свинку, та жалобно присвистнула.

– Папа, папа, ты придушил мою Пинки. – Катя подобрала свинку и прижала её к груди. – Бедненькая, я сейчас буду тебя жалеть, иди ко мне.

– Нефиг игрушки разбрасывать где попало, у вас полно места в детской. Я вообще всё на хер выброшу, – буркнул Бруно и шмякнулся на диван.

Анита нарезала цукини к ризотто.

– Ты мог бы помягче выражаться, всё-таки здесь дети, – сказала Анита как можно более нежным голосом. Хотя в этот раз нежный голос дался ей с трудом.

Миша подлетел к папе с игрушечной саблей и со всего разбегу бросился к нему на живот:

– Папино-о-о!

Бруно вскрикнул от боли: сын попал саблей ниже пояса.

– Так, все ушли к себе в комнату! – рявкнул Бруно.

– Дорогой, всё хорошо?

Бруно вздохнул:

– Да, всё хорошо, папа устал.

Анита хотела сказать, что он просто достал своим плохим настроением каждый день и что он только и делает, что отдыхает, благодаря тому, что вся домашняя работа на ней помимо основной занятости, но решила не усугублять.

Все уселись ужинать и ели в тишине. Анита всё порывалась спросить, как дела на работе у Бруно, но понимала, что её вопрос может ещё больше его разозлить. Миша ковырнул пару ложек ризотто и выкрикнул:

– Всё, я закончил! – и выпрыгнул из-за стола.

– А ну сядь обратно! – зарычал Бруно.

Миша уселся, взял ложку и ляпнул по ризотто так, что брызги попали в Бруно и на стены кухни:

– Плохое ризотто, плохое, вот тебе, вот тебе!

– Не играй с едой, ешь, я сказал! – прорычал Бруно.

Сын заныл:

– Мама, я не хочу это.

Анита погладила сына по руке:

– Ну и не надо, оставь.

Радостный сын выскочил из-за стола во второй раз.

– А ну марш сюда! – выкрикнул Бруно так громко, что Катя закрыла уши и испуганно посмотрела на отца.

– Папа, ты злой, – прошептала она.

Бруно стукнул по столу кулаком, тарелки подскочили, из стаканов вылилась вода.

– Так, всё, хватит! Вы меня достали все, я сказал, быстро за стол!

Миша подошёл к отцу и закричал:

– Я не хочу это есть!

Бруно схватил сына за руку, взял ложку с ризотто и грубо сунул ему в рот. Зажал Мишин рот обеими руками так, что Миша оказался словно в наморднике.

– А ну ешь, я сказал!

Миша начал вырываться. Анита выскочила из-за стола, выхватила сына из рук Бруно и закричала:

– Ты что, с ума сошёл? Ты хочешь, чтобы ему плохо стало?!

Миша выплюнул всё, что было во рту, весь красный прижался к матери, его душили слёзы, он икал. Анита взяла сына на руки.

– Нельзя заставлять детей есть! – не унималась она.

Рассвирепевший Бруно толкнул стул ногой и громко заорал:

– В моём детстве все всё ели, ты их избаловала! Они должны делать то, что я им говорю!

Аните казалось, что в ней вот-вот взорвётся бомба, которая снесёт не только дом, но и все дома по соседству. И обязательно покалечит Бруно. Только его.

«Дыши, Анита, дыши… ты слишком эмоциональна…»

Она закрыла глаза и сделала пару глубоких вдохов.

Жалобный скулёж Кати вернул в сознание:

– Мамочка… – Она сидела сгорбившись, на тарелку падали слёзы.

Анита с Мишей на руках подскочила к дочке:

– Что, солнышко?

Катя смотрела в пол:

– Я описалась…

Анита дотронулась до совершенно мокрых штанишек.

– Я не знаю, как это получилось, – пробормотала Катя, – я не мале-е-енькая…

– Ты видишь?! – прошипела Анита.

Бруно что-то прорычал и вышел в сад, хлопнув дверью с такой силой, что задребезжали окна.

Катя зажмурилась. Анита стиснула челюсти, отвела детей в комнату, помогла Кате переодеться в сухое. Посадила Мишу перед мультиком, Кате вручила свой телефон, смотреть видео «когда она была маленькая».

– Побудьте пока здесь, ладно? Маме с папой надо поговорить, и я скоро приду вас укладывать, хорошо?

Анита вернулась на кухню. Бруно стоял у холодильника и откупоривал пиво. Убедившись, что детей рядом нет, Анита подошла ближе и тихо отчеканила:

– Только попробуй ещё раз так пихать еду в рот МОИМ детям.

– Это и мои дети. И я их воспитываю так, как считаю нужным, а будешь мне угрожать, для тебя это плохо закончится. – Он поднёс к её лицу палец и процедил сквозь зубы: – Не забывай, что это не твоя страна. – Он сделал глоток пива и направился к дивану.

Сколько раз она слышала от него эти «ты не отсюда», «ты не знаешь законов». Обычно он говорил это тогда, когда злился, и со временем Анита привыкла пропускать его слова мимо ушей.

– Ты видел, что Катя описалась? Она боится тебя! – выкрикнула Анита и подскочила к дивану.

– Пусть боится. Я тоже своего отца боялся. Бояться – значит уважать, – равнодушно произнёс Бруно и сел на диван.

…Она, маленькая, сидит и плачет. Рядом брат. Страх, ледяной и дикий, сковывает каждую часть тела.

Анита поёжилась. Внутренняя пустота заныла.

– Ты не знаешь, что значит бояться. Страх в детстве – это плохо, у детей хрупкая психика. Я помню, как это – бояться, – дрожащим голосом произнесла Анита.

Бруно включил телевизор.

– А как дети в войну жили? Боялись, но выросли как-то. Всё, аморе, начался матч.

Анита глубоко вздохнула и шумно выдохнула, успокаиваясь. Молча вышла из комнаты. Дети не дождались и уснули. Катя прижимала зайку Люсю, Миша лежал, раскинув широко руки и открыв рот. Катя помогла ему надеть пижаму – наизнанку. Анита поцеловала обоих и вышла, погасив ночник.

Сквозь окно мансарды, расположенное на потолке, струился лунный свет, оставляя белый круг на одеяле. Анита любила их мансарду именно за это окно, за исключением ночей, когда лунный свет мешал уснуть.

В такие ночи ей казалось, что она спит в лесу, как в детстве. Далёкие воспоминания были совершенно размыты, но она помнила тёмное-тёмное небо, звёзды, яркую луну и мамино дыхание. Тётя Маша рассказывала про лесные походы и как они с мамой спали в одном спальном мешке. Брат хотел спать самостоятельно, а она, наоборот, только с мамой.

В груди привычно засвербело.

Анита встала. На небе светила ярко-белая луна, похожая на огромный шар.

«Умывайтесь лунной энергией», – звучал в голове голос йогини.

Анита закрыла окно специальной шторкой, легла в кровать, повернулась на бок и заснула.

Ей снились трамваи, просторная комната и чашка в ромашках с отколотым краем, из которой пила чай мама. Где-то вдалеке звучал родной с детства голос тёти Маши:

«Девочка моя, я рядом…»

– Они решили нас голодом морить? – Зина захлопнула створки пустого шкафчика.

На кухню зашла Ребекка. Голубые балетки, на платье розовая брошка-фламинго. Она брякнула на стол пакет с надписью Lidl.

– Разложите сами? Надеюсь, – сказала Ребекка.

Она окинула тяжёлым взглядом Зину, всё ещё сидевшую в пижаме, и добавила:

– Если бы кое-кто начал работать, то покупал бы печенье сам. – Она повернула голову к Гале: – Правда?

Галя закусила нижнюю губу и слегка поёжилась, втянула голову в шею.

«А ты можешь быть свободна, но ребёнок останется с нами…» – отзывались эхом слова Ребекки.

«Катись к себе в страну, а Беатриче останется со мной», – вторили обрывки слов Адольфо.

Она падает, кровь из губы Беатриче.

Там её били, здесь спасали. Галя и Беатриче – жертвы насилия. Они сбежали от опасности. Что бы ни говорила Ребекка, хуже не будет. Если понадобится, Галя вымоет все унитазы Милана, но они выйдут отсюда как можно скорей.

Галя сжала чашку с молоком так сильно, что казалось, она вот-вот треснет.

Ребекка вышла, а Зина открыла пакет. Две пачки сока, два банана, помидоры, салат, гель-душ.

– Они явно на нас экономят. Этот, как его, Lidl, самый дешёвый супермаркет. У Маши аллергия от этого дурацкого дешёвого гель-душа, – Зина швырнула флакон на стол.

– Хочешь – возьми мой, – прошептала Галя.

Зина помотала головой:

– Они обещали Машу к педиатру отвезти, дерматит показать, третью неделю прошу, всё не допрошусь. Ну не дряни?!

Галя молча вздохнула. Она вспомнила, как попросила у Ребекки пачку прокладок, ей выдали пять. Пять штук.

«Этого мне вряд ли хватит». – Как же она тогда покраснела!

Неужели надо объяснять таким же, как она, женщинам, сколько прокладок уходит за одни месячные?

Когда те пять штук она использовала, новые ей так и не привезли, пришлось сворачивать туалетную бумагу в несколько слоёв и подкладывать в трусы. В итоге всё бельё испачкалось, и у неё осталось только две пары трусов. Она стирала их поочерёдно и сушила феном.

– Молокососки, – прошипела Зина. – Им едва по тридцать лет, а контролируют нас, сорокалетних и пятидесятилетних женщин, указывают, что делать. Как разговаривать с детьми, что есть на обед. Да что они, бездетные, незамужние, знают о жизни, ненавижу сук! – Зина сжала кулаки.

Галя достала из своей части шкафчика купленное недавно любимое печенье Беатриче. «Пан ди Стелле». На коричневом фоне упаковки белели звёздочки, на самих печеньях тоже.

– Хотя бы здесь покупают всё вместе и кладут в буфет. В первом месте выдавали по печенью в день, – попыталась успокоить Зину Галя.

Тогда она отдавала Беатриче своё печенье, а соседка, у которой было трое детей, тайком засовывала печенье в лифчик, в трусы и уносила в комнату. Одно печенье в день на ребёнка. Смешно.

Галя поставила пачку с «Пан ди Стелле» на стол, чтобы Зина могла взять себе.

– Как думаешь, – робко спросила Галя, – если я попрошу забрать Беатриче из школы, они согласятся? Хочу ещё по вечерам подработку найти.

Зина помотала головой:

– Ага, счас, они тебе нанялись, что ли? Хотя чё им стоит? Забрать из школы и завести домой, но не-е-ет, блин. Знаешь, сколько стоит час их работы? Ну точно не меньше 40 евро. Будут они на тебя своё время тратить, ты же им не можешь заплатить.

Зина обмакнула Галино печенье в молоко.

– Вчера ко мне Анджела приходила.

Анджела была социальной работницей. Воспитатели отдавали социальным работникам свои еженедельные отчёты, те анализировали, как продвигается процесс адаптации женщин структуры, и вызывали подопечных на беседы.

– О чём говорили? – поинтересовалась Галя.

– Ой, я жаловалась на воспитателей. Что продукты покупают с истёкшим сроком годности и вообще. Достали, – фыркнула Зина. – И что с ребёнком не разрешают по-русски говорить. Какого хрена вообще?

На кухню вбежала дочка Зины, худышка с полубеззубым ртом, протянула руку к пачке «Пан ди Стелле», но тут же получила по рукам от мамы. Девочка отдёрнула руку, захныкала и убежала обратно.

В двери опять зашла Ребекка.

– Сегодня завезём твоего ребёнка к педиатру, будь готова. И пижаму сними, – шикнула она.

Галя встала, одёрнула рубашку, смела со стола крошки.

– Мне пора на работу.

Ребекка снисходительно улыбнулась:

– Браво, Галина! Бери пример, Зинаида, Галя вон тоже молдаванка, но вы такие разные.

Галя хотела сказать Ребекке, что вообще-то она не из Молдавии, но промолчала. Она подумала, что Ребекке совершенно всё равно. «Молдаванка» было для Ребекки метафорой, удобным определением восточноевропейского происхождения.

Все они были для Ребекки молдаванками.

– Сейчас она ещё будет говорить мне, что делать, малолетка сраная, – пробасила Зина.

– Зина… может, ты… – попыталась в который раз Галя.

– Я не буду под них прогибаться, – шикнула Зина. – Они зарплату получают, потому что мы здесь. На нас государство им деньги выделяет, поэтому главные не они, а мы.

Галя только молча поджала губы. В конце концов, Зина взрослая, пусть сама решает.

Ребекка зашла в свою комнату. Здесь она оставалась ночевать, когда была её очередь дежурить.

Аккуратную комнату Ребекка запирала на ключ и не позволяла заходить сюда «этим». Она привезла из дома плюшевый розовый плед, удобную подушку, чёрно-белое постельное бельё и неоновую дизайнерскую лампу – светящиеся буквы яркого синего цвета dream merda.

По вечерам Ребекка укутывалась в плед, заваривала травяной чай и читала комиксы «Марвел».

«Ты – мой супергерой», – говорила она бывшему.

Ребекка уселась за белый стол и раскрыла свою тетрадь цвета хаки, куда записывала подробно всё то, что случилось сегодня в «каза фамилья». Она знала, как они боятся её записей, как трепещут. Ну, во-первых, такие правила. Она должна фиксировать прогресс каждой женщины. У каждой мамочки свой проект, своё досье. Любая проверка могла потребовать показать, как происходит ежедневная «интеграция в нормальную жизнь».

Главная цель каждого, кто входил в систему, а значит, попадал под внимание социальных служб, – выйти в нормальную жизнь и стать независимым; главная цель социальных работников и всех тех, кто принадлежит системе, включая такие вот «каза фамилья», – проследить за тем, что мама делает всё возможное, чтобы обеспечить своего ребёнка нормальными условиями. Самое важное, о чём заботились социальные службы и волновался суд по несовершеннолетним, – это дети.

Ребекка тщательно выводила каждую букву: у неё был ровный разборчивый почерк, и она писала лучшие отчёты. Ей это и хозяйка Моника говорила, мол, её записями все зачитываются – и сама хозяйка, и социальные работники. Это не просто отчёты, а произведения искусства. Когда-то она и книгу мечтала написать. Она много о чём мечтала. Ребекка достала из нижнего ящика маленькую коробочку, вынула оттуда кольцо с крохотным бриллиантом, надела его и покрутила вправо-влево.

Смелости выбросить так и не хватило.

Рядом с кольцом лежала фотография. Она и он на яхте. Сардиния, северное побережье.

Всё было бы у них хорошо, если бы не та русская…

Дописав отчёт, Ребекка довольно отложила тетрадь, сняла розовые балетки, устроилась поудобней на кровати, подложив под изголовье подушку, взяла с тумбочки рядом с кроватью комиксы и села листать журнальчик, хрустя чипсами.

Воздух наполняли благовония, на полу и подоконниках мерцали свечи.

– Намасте, – произнесла йогиня, сложив руки на уровне груди.

Анита сидела на пёстрых мягких подушках и благоговейно смотрела, как йогиня раскладывает перед собой карты Таро.

– Что же, давай посмотрим, – она нежно дотронулась до карт.

Пальцы йогини были унизаны кольцами с какими-то символами. Серебро колец блестело в мерцании свечей.

– У тебя вот что, – она взяла одну из карт. – Эта карта означает войну. В тебе слишком много мужской энергии. Ты продолжаешь дышать маткой?

Анита кивнула.

– Да, но я не думаю, что это как-то может повлиять, – Анита постаралась говорить самым своим женственным голосом. – Позавчера он запихнул ризотто сыну! – Она поёрзала на подушке взад-вперёд, изо всех сил пытаясь не нарушить гармонию этого наполненного светлой энергией места своими сомнениями.

Йогиня глубоко вдохнула и выдохнула, одарив Аниту умиротворённой улыбкой:

– Помни, дорогая, любой ситуации можно избежать, если не провоцировать. Огонь можно погасить задолго до того, как он возник. Я пропишу тебе одну сильную медитацию. Она будет наполнять тебя ещё большей женственностью и спокойствием. Ведь именно женщина ответственна за атмосферу в доме.

Йогиня уселась в позу лотоса.

– Омммммм, – произнесла она.

Анита попыталась наладить дыхание.

– Омммммм, – повторила она за ней.

Звук завибрировал внутри.

Анита дышала и представляла те образы, которые описывала йогиня.

Она пыталась следить за дыханием, но в голове прыгали мысли.

В ней правда слишком много мужской энергии, а у Бруно на работе проблемы. Поменялся начальник. Старый, тот, что взял Бруно ещё стажёром, ушёл на пенсию. Новый тип оказался совершенно больным на голову. Устраивает проверки каждую неделю, просит строчить бесконечные отчёты. Даже контроль входов и выходов наладил. Теперь, чтобы зайти и выйти, надо было пользоваться специальной карточкой. Бесконечным кофе-паузам пришёл конец. Бруно уже сделали два замечания, ещё одно – и его могут уволить. Остаться без работы, когда у тебя ипотека, кредит на машину и семья, категорически нельзя.

Возможно, она и правда его провоцирует. У него такой сложный период. Она постарается быть ещё мягче, чтобы её женская сила наполнила дом светлой энергией.

Они справятся.

Постепенно Аните удалось отмахнуться от бубнящего голоса и погрузиться в медитацию. И вот уже она поднималась над землёй и устремлялась в поток золотого сияния.

Галя отвела Беатриче в школу и отправилась в центр.

Первые месяцы жизни в Милане она не могла поверить, что вот так спокойно передвигается по городу.

Может выйти сама за продуктами.

Может сама отвести и забрать дочку из школы.

Может говорить с незнакомыми прежде людьми.

Галя привыкла, что без Адольфо шагу ступить не может. Он отвозил её в супермаркет, потому что Галя не умела водить, а пешком до магазинов в их деревне было не добраться. Она хотела научиться водить машину, но нужно было учить правила в местной школе вождения, конечно, по-итальянски. Галя на нём кое-как говорила, но не настолько, чтобы всё понимать в автошколе.

Адольфо ходил с Галей почти во все места, где надо было улаживать бытовые вопросы. Разве что к семейному доктору или педиатру Галя выбиралась сама, потому что оба находились в десяти минутах ходьбы.

«Он так о тебе заботится», – говорила ей мама.

Галя тоже так думала. Она была уверена в этом в первый год жизни Беатриче. Но когда дочка начала ходить и Галя стала чаще бывать на детской площадке и общаться с местными мамочками, когда кто-то из них начал звать её в гости, она увидела, что у Адольфо постоянно находились какие-то дела именно в тот вечер, когда она хотела пройтись или выпить кофе с новыми знакомыми. То его родители внезапно звали их на ужин, то к ним вот-вот придёт друг Адольфо и Галя должна готовить, то именно в этот вечер он страсть как соскучился и не хочет её отпускать. Не говоря уже о том разе, когда Галя, познакомившись с владелицей маленького магазина, получила внезапное предложение подрабатывать по утрам. (Как удачно! Ведь Беатриче как раз пошла в детский сад.) Но где там! Адольфо так разозлился: «А кто будет готовить мне обеды?», что Галя решила не усугублять. Деньги ей особо были не нужны, она просто хотела начать с кем-то дружить и втянуться в эту новую итальянскую жизнь, которая успела сузиться до их дома и дороги в детский сад.

Постепенно знакомые перестали звать её в гости, а одна русскоговорящая подруга перестала приходить сама, ведь Адольфо терпеть не мог, когда кто-то говорил на языке, который он не понимал.

Когда Галя впервые спустилась в миланское метро, она испытала детский восторг. Как будто ей, маленькой, доверили сходить за продуктами самостоятельно, дали при этом много денег и сказали, что она может оставить сдачу себе.

Да, в «каза» ей надо было сообщать воспитателям, где она. Приходить домой вовремя, уважать правила, но это всё не могло сравниться с той тотальной изоляцией и состоянием страха, в котором Галя жила последние шесть лет.

Она вышла из трамвая и остановилась перед нарядным зданием. Здесь, в Италии, она привыкла, что здания называют палаццо. Чудно как. Галя робко прошла сквозь широкую арку распахнутой деревянной двери. Из окошка слева выглянула пожилая женщина с аккуратными седыми локонами:

– Синьора, вы кого-то ищете?

Услышав имя, женщина, оказавшаяся консьержкой, указала на лифт. Лифт был старинным, с металлической сеткой и плюшевым красным диванчиком внутри. Не хватало только человека в белых перчатках, который нажимает на кнопки.

Кристина в чёрном пиджаке, алой блузе с пышным бантом, юбке-карандаше и с голыми загорелыми, на редкость стройными и худыми ногами (интересно, неужели она пойдёт в офис без колгот?) пыталась вдеть в ухо серёжку.

Из дверей вышел молодой мужчина с залысинами. Он улыбнулся, протянул Гале руку и представился:

– Франческо, piacere, – чмокнул в щёку Кристину, попрощался, взял пальто и вышел.

– Я вам всё покажу. Давай на «ты»? – предложила Кристина.

Она провела Галю по длинному коридору в детскую.

– Ох, у вас детишки? – спросила Галя.

Кристина улыбнулась:

– Да, София. Мы забираем её на выходные, а вообще она за городом живёт, так лучше, здесь такой воздух, – и она сморщила свой красивый носик.

Кристина показала спальню, студию мужа, две ванные комнаты и главное своё богатство – отдельную гардеробную.

– Вот здесь мне нужна сегодня помощь…

Гардеробную размером с бар, в котором работала Галя, заполняли ряды обуви, пиджаков, платьев, курток, шуб. Такие комнаты она видела только в фильмах.

– Это всё ваше? – робко спросила Галя.

– Ну, тут затесалась пара вещей мужа, но в целом здесь только моя одежда. Мы, собственно, из-за этой гардеробной и купили квартиру. – Она засмеялась, но потом осеклась и быстро заговорила:

– Мне нужен человек для… – Кристина потёрла переносицу, пытаясь подобрать слова, – порядка, вот! – улыбнулась она. – Каждое утро, пока мы на работе, было бы идеально. Ну, там… вешать бельё, гладить, влажная уборка, всякое такое. Анита сказала, что у тебя есть пара часов перед баром, так? А если иногда у тебя получится что-нибудь на вечер приготовить – вообще хорошо. Ты умеешь готовить?

Галя перечислила всё, что умела. Каждый день Адольфо требовал новое блюдо, и она научилась всем его любимым домашним рецептам.

Услышав слово «борщ», Кристина закатила глаза.

– Не, вот борщ мой муж точно не поймёт. – Кристина посмотрела на свои «Ролекс». – Ключи можешь приносить потом в бар, я всё равно там обедаю сегодня. И у меня есть ещё запасные. Всё, мне пора.

Галя осталась одна и принялась за уборку. Подняла разбросанные вещи и аккуратно сложила. Грязную одежду отнесла в специальную комнату. Пространство со стиральной машиной и сушилкой было размером с их комнатушку, там пахло свежестью. Какие-то вещи сушились на металлической штуке, какие-то крутились в ещё одной стиральной машине, или нет, это не стиральная машина, а сушилка, точно. Как здорово, целая отдельная комната для белья!

Галя зашла в ванную комнату, вытерла зеркала, прошлась по мебели из благородного розового камня. По краю ванны стояли баночки, шампуни, груды твёрдого разноцветного мыла, ароматные свечи в стеклянных держателях. Убирать такую роскошную ванную было одно удовольствие. Это тебе не больница.

Итальянские дети, включая дочку Кристины, живут в красоте, а Беатриче вынуждена ютиться в убогой коммуналке, по-другому и не скажешь. О коммуналке Галя знала не понаслышке. Она до двенадцати лет в такой жила. Сиденье на унитаз у них было личное, съёмное. В ванной они с семьей не мылись: ездили к бабушке. Только душ.

В абсолютно белоснежной спальне Кристины белой оказалась не только мебель, но и постельное бельё, ковёр, занавески и люстра.

Галя застелила кровать и принялась вытирать огромное зеркало белого шкафа. Она отошла на пару шагов назад и мельком глянула на свои ноги. Сегодня Галя надела свою единственную юбку, вообще она юбки не любила.

«Ноги у тебя немного кривоватые, но ничего, это редко, когда у женщины и правда стройные красивые ноги», – говорила мама, подшивая Гале очередное платье, прикрывающее коленки.

Галя не обижалась на маму за «кривоватые ноги», особенно когда поцеловалась раньше своей длинноногой подруги. Раз у неё есть парень, значит, она имеет ценность, значит, кому-то нужна, даже с кривыми ногами.

Она смела пыль с комода, аккуратно протёрла стекло свадебной фотографии Кристины и Франческо. Такой приятный муж. Он казался Гале очень вежливым, улыбался. Порой она слышала в баре, что Кристина была им недовольна, но почему, понять не могла. Франческо уважал Кристину, разговаривал спокойно. А вот сама Кристина – нет. Закатывала глаза, говорила, что он ничего не понимает, а когда секретничала с подружками, жаловалась, что он скучный.

По мнению Гали, скучный – это самое то. Значит, ты точно знаешь, чего от него ожидать. Он явно Кристину не бил, скорее всего не изменял, по крайней мере, на его рубашках следов от помады Галя не обнаружила. У Адольфо такие случались. Пару раз она смолчала, но когда следы появились в третий раз, она не выдержала и сказала ему об этом.

Галя закрыла глаза. Дикая боль в животе. Беатриче скулит. Они выбегают из дома…

Сушилка запищала, Галя вытащила ароматные вещи и начала гладить. Закончив уборку, она прошлась ещё раз по квартире, поправила вазу на столе, взбила подушки на диване, усадила мишек и слонов на детской кроватке. Вроде всё, уложилась в два часа.

За два часа каждое утро Кристина обещала платить 30 евро. Если учесть, что приходить надо пять раз в неделю, в конце месяца приличная сумма получалась. 600 евро.

Галя шла на работу в кафе и пыталась вспомнить свои подсчёты. Сколько именно не хватало до заветных пяти тысяч.

Кристина, как всегда, ворвалась, Снежана вплыла, Анита спокойно зашла. Девушки устроились у окна. Галя заметила и кивнула. Сегодня её поставили на бар учиться делать кофе, а заодно резать фрукты для мачедонии, так назывался фруктовый салат. С самого первого дня в Италии Галя благоговела перед кофемашинами – стильными мощными конструкциями и перед бариста, которые ими управляли.

Её завораживало то, с какой скоростью они вынимали стальные штуковины под названием «рожки», затем стряхивали ненужный кофе, утрамбовывали свежий и вставляли обратно. Нравилось наблюдать, как в белые чашечки капает тоненькая струйка орехового цвета. Хотелось понять, от чего зависит вкус кофе: от воды, качества зерна или ещё чего. В общем, Галя хотела научиться всем кофейным премудростям. Раз в медицину она вряд ли вернётся, может, ей стать барменом?

Подруг обслуживал тот самый «влюблённый в Снежану» официант. Заметив Снежану, он изменился в лице, поправил волосы, выпрямился и нарочито сексуальным голосом рассказал, что сегодня в меню. Снежана смотрела в окно и делала вид, что не слышит. После слов «а на десерт…» она прервала его:

– Десерт потом. Мне салат. Обычный. И огурцы положите. Спасибо.

– Девочки, вы не поверите, – зашептала Кристина, – помните, я говорила про Наташу, ну ту, с виа Моцарт? Там же случилась катастрофа, муж всё-таки отобрал у неё детей. Её лишили родительских прав.

Анита неловко задела вилкой бокал:

– Как это отобрал детей? А разве так можно? В Италии же закон на стороне женщины. Вроде бы, – добавила она уже менее уверенно.

Кристина принялась красочно обрисовывать ситуацию, словно выступала в суде перед присяжными. Муж узнал, что она изменила, разозлился, собрал доказательства, что она никудышная мать.

– Общая знакомая рассказала, что на суде он даже её фото из «Фейсбук» показывал: то она позирует с коктейлем, то на фоне клуба.

– И что? При чём здесь фото из клуба? – вырвалось у Снежаны.

– При том, что он обвинил её в алкоголизме, ну и добавил, что она не очень хорошо себя вела – гуляла, дебоширила, о детях не заботилась, изменяла. Короче, видимо, судья посчитал её… – Кристина наклонилась и прошептала: – ПУТАНОЙ, – и она со звуком потянула любимый коктейль, придерживая розовую соломинку пальчиками с маникюром цвета «Феррари».

– С ума сойти, – покачала головой Снежана.

Обычно бледное лицо Снежаны вспыхнуло нежно-розовым румянцем. Мысль о том, что измены могут так сильно испортить красивую жизнь, никогда не приходила в её прекрасную голову.

– Какой же он стронцо, – покачала головой Анита. – И неужели никто не мог доказать обратное?

– В том-то и дело! – воскликнула Кристина. – Она работала на фрилансе на русском языке, итальянский язык не знала, с мужем говорила по-английски, ни с кем из итальянцев не дружила, в школьном чате детей не состояла, жила в каком-то своём мире. Никто не может доказать её социальную адекватность и состоятельность как матери.

– Ну так о любой из нас можно сказать – «несовершенная мать», – пожала плечами Снежана.

– Да, девочки, – затараторила Кристина, – меня бы точно посчитали никудышной, если бы узнали, что я Софию по выходным только вижу.

Анита зажевала нижнюю губу. Сколько раз Бруно кидал ей: «Какая из тебя мать». Сколько раз она пыталась сказать ему, что эти слова разрушают их семью.

Снежана смотрела в одну точку. Она увлекалась то живописью, то фотографией, вопрос «пойти на работу» у неё никогда не стоял. Она тоже живёт в пузыре. Снежана выпрямила спину. Нет, за Микеле она совсем не волновалась. С самого первого дня он был обходительным, жутко галантным, с элегантными манерами. Обращался к ней исключительно «принцесса», возил на несусветно пышные приёмы.

«Тогда зачем ты ему изменяешь?» – внутри что-то болезненно задрожало.

– В общем, надо быть всё время на стрёме, – сказала Кристина, подёргивая плечами. – Я всегда говорила, надо в ежовых рукавицах мужиков держать. И быть независимой, что бы там ни было. Всё-таки хорошо я сделала, что на работу вышла. Никогда не знаешь, как жизнь повернётся.

Она постучала пальчиками по своему новому ежедневнику в крокодиловой обложке.

– Ой, да ладно, Франческо мухи не обидит, – подбодрила её Анита.

– Так я его воспитывала все эти годы, – засмеялась Кристина.

– И правильно. Мужчин надо воспитывать, – вторила эхом Снежана, – и сразу замечать стронцо. Вы помните Надю, красивенькую такую, модель? Представляете, её новый бойфренд начал говорить, что она набрала пару килограммов. А она, чтобы вы понимали, иде-аль-ная. И что? Она, бывшая мисс чего-то там, начала сомневаться в своей внешности, в том, что она вообще на что-то способна. Антидепрессанты даже начала пить, ну ты подумай.

Анита сделала глоток воды, но тот встал в горле комом.

«Аморе, не пора ли тебе на диету сесть, смотри, брошу тебя ради модели какой». Бруно так шутил. Иногда ей казалось, что Бруно совсем не думает, что говорит, слишком импульсивный. Сицилиец, наверное, поэтому. Если бы он правда задумался, он, конечно, понял бы, что Аниту эти слова обижают.

Кристина продолжала тараторить:

– У Франческо куча недостатков, но он никогда не позволил себе меня унизить. Я вообще считаю, что самодостаточный мужик никогда не будет самоутверждаться за счёт женщины.

– Получается, мужчинам надо обязательно нами восхищаться, – улыбнулась Анита. – А если не говорит комплименты, то он стронцо?

– Комплименты может и не говорить, но он не должен тебя обесценивать, – деловито заявила Кристина.

Пусть бы только Франческо попробовал её обесценить.

К столику подошла Галя. Она принесла подругам кофе.

– Вот ты, Галя, как считаешь, каким должен быть муж? – спросила Кристина и подмигнула.

– Оставь её, – зашипела Анита.

Галя промолчала, собралась было уходить, но обернулась и тихо произнесла:

– Не знаю… Но… – она помедлила, – муж не должен тебя обижать… и если это происходит, нельзя молчать. Особенно если он… – Галя закусила нижнюю губу и произнесла ещё тише: – …бьёт тебя или детей…

Над столом повисла тишина. Плотная, её можно было нарезать кусками.

– Девочки, а где живёт Галя? Что за квартира? Так всё загадочно… – спросила шёпотом Снежана, когда Галина ушла к другим клиентам.

– Я знаю только, что её побил муж и после этого она, видимо, оказалась в каком-то месте для таких женщин… ну, вроде жертв домашнего насилия. – Анита проговорила это всё быстро, стараясь не развивать дальше тему.

– Как можно дойти до такой степени, чтобы прямо из дома бежать, не понимаю. Неужели раньше уйти нельзя было? Как можно терпеть абьюз? – возмущённо потрясла головой Кристина.

Слово «абьюз» вводило Аниту в задумчивое состояние. Она прочитала недавно статью, что насилие бывает не только физическое, но и психологическое. Считается ли насилием то, что Бруно не разрешал ей говорить с дочкой на русском языке? Или то, что он запретил ей в самом начале носить каблуки и декольте? Или то, как он кидает ей фразочки вроде «не забывай, что ты эмигрантка»? Считается ли насилием, когда толкают? И должна ли она рассказать кому-то про то, как он двинул в неё, беременную, стол?

– Не суди, да не судим будешь, – назидательно произнесла Снежана, скользнула взглядом по Кристининому ежедневнику, стараясь не смотреть ей в глаза.

Так же как Кристину возмущали сценарии обесценивания, временами Снежану бесила Кристинина самодостаточность: она выросла здесь, получила европейское образование, родители Франческо помогли найти престижную работу в крутой миланской компании. Кристине не надо было устраиваться, всё ей преподнесли на золотом блюде.

– Я так и поняла, что Гале очень работа нужна, и чем больше, тем лучше. Хорошо, что мы ей помогаем, – сказала Кристина быстро, поняв, что, возможно, повела себя недостаточно эмпатично. Наличие эмпатии было для Кристины важным качеством и признаком европейской культуры, ей не хотелось, чтобы кто-то думал, что она повела себя не «по-европейски».

Снежана кивнула:

– А я попросила её забирать мальчиков из школы по средам, когда у меня уроки акварели.

– Девочки, кстати, о мужьях. – Кристина подняла бокал. – Вы все приглашены ко мне домой праздновать сорокалетие Франческо. Подарков не надо. Я делаю вечеринку-сюрприз. Позвала Галю в помощь. Приходите с мужьями, естественно.

В тот вечер на ужин в «каза фамилья» остались и Ребекка, и сама хозяйка Моника.

Моника давно упрашивала Галю сделать борщ.

«Обожаю этот ваш красный суп».

– Ты что, будешь готовить суп для этих… – фыркнула Зина, не закончив фразу.

Но Галя поняла, что должно было быть в конце фразы. Зина ненавидела хозяйку, воспитателей, она ненавидела всю эту «прогнившую», как она выражалась, систему и каждый день при первой же возможности ярко демонстрировала своё отношение.

Галя не видела ничего плохого в том, чтобы приготовить суп и вместе поужинать. В конце концов, это место так и называется: communità, вроде общины. Тем более по борщу она и сама соскучилась. Конечно, возни с ним невпроворот, поэтому свёклу она взяла готовую. Вместо сметаны купила греческий йогурт; разумеется, он не сравнится с настоящей сметаной, но всё равно неплохо.

Деньги на продукты дала ей Моника.

– И не думай на свои покупать, это же я тебя попросила.

Галя нарезала свёклу, морковку, картошку и вспоминала, как Адольфо просил добавить в борщ красного перчика. Он любил везде его добавлять и громко хохотал потом, что ночью ей мало не покажется. Она почувствовала, каким горячим становится её лицо. Перед глазами пронеслись их с Адольфо ночные сцены. Несмотря на всё, что он сделал с ней, несмотря на все мучения, которые она испытывала последний год, скитаясь по этим местам, иногда она всё ещё чувствовала возбуждение, когда думала об этом.

Хотеть своего же мучителя? Абьюзера? Насколько это нормально?

Галя испытала свой первый оргазм, уже разведясь. Первый оргазм с мужчиной. Так-то она приноровилась. Первый оргазм случился совершенно случайно, с соседом по дому. Галя развелась тогда, жила одна, сосед пришёл починить кран и… починил не только его. Галя думала, что с ней что-то не так, а оказалось, бывший просто не умел.

Скоро сосед уехал насовсем в другой город, и ещё год Галя жила, как раньше. Пока не познакомилась с Адольфо.

Она тряхнула головой и почувствовала себя ужасной падшей женщиной. Галя презирала себя за то, что должна ненавидеть его, но ненавидеть не могла, словно физическая сторона их отношений стирала для неё несовершенство повседневности. Ведь Адольфо умел доставить ей гарантированное регулярное наслаждение, как никто в её жизни.

Галя резала свёклу и вспоминала, как часто, пока Беатриче играла в гостиной, а они заканчивали ужин, он начинал трогать Галину шею сзади, слегка сжимая, забирался под лифчик и мял её грудь. Галя смущённо шептала перестать, ведь ребёнок мог увидеть, а Адольфо трогал Галин пах и показывал глазами в сторону ванной комнаты.

Галя вставала, шла в ванную, Адольфо подходил к телевизору, трепал дочку по волосам и включал мультики. Беатриче радостно садилась на диван глазеть. Адольфо заходил в ванную, закрывал за собой дверь, грубовато поворачивал Галю задом к себе, поднимал халат, одной рукой брал её за волосы, другой хлопал по голой ягодице, шептал на ухо непристойности, от которых Галя ещё больше заводилась, хлопал по заду ещё сильней. Галя вскрикивала, Адольфо зажимал ей рукой рот и начинал делать с ней то, что перечёркивало страх и чувство несвободы.

Галя закрыла глаза… Казалось, что Адольфо стоит сейчас сзади неё, она чувствовала, как низ живота наливается теплом, а где-то на уровне сердца расползается привычный стыд…

Всё это казалось Гале настолько гнусным, мерзким, что она не скажет об этом совершенно никому. Она не скажет об этом воспитателям, не скажет социальным работникам, не скажет никому, даже дневнику.

На первом же приёме социальный психолог объяснила, что у них с Адольфо созависимые отношения. Галя перевела это потом, сразу не поняла. Ей вообще были сложны новые итальянские слова: violenza («насилие»), maltrattamento («жестокое обращение»).

А ещё психолог произнесла тогда слово vittima. Жертва. Она, Галя, вроде как добыча, а Адольфо вроде как охотник.

Разве могла она предположить, что этот здоровяк, который явился к ней из Италии в её родной город так быстро, всего через два месяца переписок онлайн, с подарками, вином и сыром, такой чуткий и нежный, знающий, как там всё у неё устроено, в отличие от первого мужа, обзывающего фригидной, что он окажется охотником. Не только в этой их, физической, стороне жизни. Что он в принципе окажется охотником, а она жертвой, слабой и беззащитной.

– Почему вы не обратились сразу? Почему вы не искали помощи? – спросили её в тот день, когда она попала в больницу со сломанными рёбрами.

Тогда Галя не знала ответа на этот вопрос. Она пожала плечами и тихо произнесла:

– Каждый раз я думала, что это последний раз…

Маме она рассказать такое не могла, никому не могла. Это была неудобная ситуация. Да и зачем? Мама тоже никогда не думала, что живёт со злым человеком. Да он и не был злым, просто мог иногда накричать на мать, дать ей, Гале, подзатыльник. Несильно, нечасто. Иногда. Когда Галя рассказала матери, что попала в больницу, та спросила, не преувеличивает ли она.

Нет, она не преувеличила и прислала снимок двух сломанных рёбер.

Скучала ли Галя по Адольфо? Нет. Она скучала по тому физическому состоянию, которого он умел добиваться от её тела, и ненавидела себя за это. Но когда думала о дочке, об их жизни здесь, сразу же в голове что-то переключалось, словно там появлялись человечки в красной форме, как в какой-то странной видеоигре, и начинали махать флажками, предупреждая об угрозе. И большая машина с мигалками катилась внутри, сирена гудела. Она не могла подвергать опасности Беатриче.

Материнский инстинкт был сильнее животного инстинкта самки.

Зачем она думает об этом сейчас?

– Вкусно как, – Моника с удовольствием уплетала борщ с чёрным хлебом.

Зина к ужину не вышла, сослалась на головную боль. На самом деле она просто не хотела.

– Буду я ещё с ними есть вместе, много чести, – сказала она, пока Галя резала капусту. Взяла из холодильника йогурт и удалилась к себе.

– А дочка Зины не хочет разве есть?

– Она йогурт ей дала, – сказала Ребекка и как-то странно посмотрела на хозяйку.

Ребекка отправила в рот ложку супа и кисло улыбнулась:

– Неплохо.

Борщ. Что за странный вкус? Вот и Он теперь наверняка борщ ест или что она там ему готовит. Ребекка перекрутила большим пальцем тоненькое кольцо на правой руке.

Иногда она всё ещё носила его кольцо.

Когда Ребекка вернулась в родительский дом и хорошенько прорыдалась, то взяла телефон, чтобы позвонить ему и спросить: «Почему ты предпочёл её? Чем она лучше?»

Ребекка позвонила, но он не ответил.

Она встретила их вместе пару месяцев спустя в галерее Витторио Эмануэле. У той русской сверкал на безымянном пальце гораздо больший по размеру бриллиант. Раз в пять крупней, чем её. Ребеккин бриллиант был размером с песчинку, бриллиант той русской – с горошину. Не мелкую, а крупную.

Запершись в тот вечер в комнате, Ребекка в сердцах швырнула подаренное им кольцо с балкона во внутренний двор. Поревела, а потом целый час искала кольцо в розовых кустах. Исколола все руки, но нашла. Она не хотела признавать, что новая пассия бывшего и правда хороша. Ей, Ребекке, никогда не стать такой изящной… Тонкие запястья, локоны… У Ребекки даже промелькнула мысль, что, если бы она была мужчиной, она бы тоже предпочла её, а не себя. Признать это было неловко и странно, и позже Ребекка отмахивалась от этой мысли, как могла. Но она очень хорошо запомнила своё состояние, когда смотрела на ту русскую. У Ребекки не было шансов. Не было шансов и у бывшего. Как он мог устоять? Это было совершенно невозможно.

Но ведь у них было столько общего!.. Ребекка даже познакомила его отца со своим, она вырезала из каталога любимое платье и сделала свадебный коллаж. Она присмотрела церковь и выбрала имя для их дочки.

После ужина, когда все разошлись по комнатам, Ребекка достала кастрюлю с борщом из холодильника – там хватило бы на добрые три порции, – зашла в туалет и спустила весь этот «русский деликатес» в унитаз.

Какое же она получила удовольствие. Она представляла, что держит внутри унитаза голову той русской. Пусть бы она захлебнулась в этой воде, как захлёбывалась в слезах она, Ребекка.

– Можно мне добавку? – Беатриче пришла на кухню и протянула свою тарелку.

Ребекка как раз ставила кастрюлю в умывальник. Она поправила волосы и натянуто улыбнулась.

– А нет больше твоего борсчааа, – Ребекка с трудом выговорила это их дурацкое «щ». Что за идиотский язык!

Беатриче растерянно посмотрела на пустую кастрюлю и вернулась в комнату.

– Она твой суп в унитаз вылила, я голодная… – заныла Беатриче.

Галя молча вздохнула и полезла в шкаф, достала оттуда коробку с зефиром. Анита отдала в прошлый раз нетронутую упаковку.

– Вот, держи.

Беатриче, не веря своему счастью – всё-таки зефир она любила больше, чем борщ, – жадно впилась в мягкую розовую поверхность и слопала аж три штуки.

Домой Анита возвращалась через центр, маленький и обычный для итальянской провинции. Главная площадь, церковь и несколько кафе.

В шесть вечера центр заполняли любители аперитива и жаждущие общения местные жители. Прямоугольная площадь, выложенная мраморными плитами терракотового и серого цветов, делилась на две части. Слева, у кафе с чёрной вывеской, улюлюкала молодежь, справа, у бара с надписью «Табакки», беседовали и тихо играли в картишки почтенные взрослые жители. В основном «синьори», то есть мужчины.

Анита быстро пересекла площадь, успев помахать рукой соседке и её мужу, забежала в булочную за последним багетом, захватила молоко и яйца, грустно бросила взгляд на городское веселье и заторопилась домой.

Когда они куда-то выходили? Лет семь назад. Сходить на свидание проблем не было: те почтенные супруги, которым Анита помахала рукой, жили одни, своих детей не имели. Соседи только и ждали повода, чтобы понянчить её малышей.

Но Бруно терпеть не мог «выбрасывать деньги» на эти cazzate. Предпочитал есть дома: «Неясно, что именно кладут в блюда, какие продукты и какого качества». А ведь дело совершенно не в еде, а в самом ритуале. Выйти куда-то без детей, посмотреть друг другу в глаза и поговорить. Этого «поговорить» Аните катастрофически не хватало.

Дома её ждали немытые тарелки, засыпанный крошками и лего кухонный стол.

– Я их покормил, не выдержали. Где ты ходишь? – Бруно возлежал на диване.

– Ты забыл? У меня по средам йога.

Анита не объясняла, на какую именно йогу ходит, что она дышит маткой и пытается стать ещё более женственной, чтобы спасти их семейные отношения. Анита положила тарелки в посудомоечную машину, вытерла стол, разложила игрушки.

Миша начал бегать перед телевизором и кричать, что он футболист, загораживая Бруно экран. Отец недовольно шикнул. Тогда младший подбежал к папе и кинул в него плюшевого мишку. «Го-ол!» – закричал он.

Бруно схватил сына за руку и грубо отодвинул в сторону. Сын яростно завизжал, что руке больно. Старшая бросилась к Мише оказывать медицинскую помощь, наклеивать ему пластырь. Анита раздражённо шикнула:

– Зачем так грубо?

Муж плюхнулся обратно на диван и продолжил смотреть матч. Анита вымыла детей, отвела их в комнату. Уставшие малыши отрубились мгновенно.

Она подсела к Бруно на диван. Интересно, футбол разве не сезонная игра? Каждый месяц какой-нибудь матч. То отбор в чемпионат, то лига, то национальная, то европейская.

– Что за матч? – Анита выдала самый нежный голос и очаровательную улыбку из своего арсенала.

– Хороший матч. Ты мне пивка не принесёшь, а? – Бруно почесал её пальцем ноги.

– Что, Гугл твой не принесёт? – подмигнула Анита.

– Аморе, когда Гугл сможет приносить мне пиво, я тебя уволю, – загоготал Бруно.

Анита хмыкнула, поднялась, взяла из холодильника пиво, открыла, достала из шкафчика чипсы, высыпала их в пиалу, взяла полотенце, чтобы не крошить на диван, и отнесла мужу.

– Грация, аморе, – Бруно послал ей воздушный поцелуй и принялся хрустеть чипсами.

Анита уселась на другой конец дивана и принялась терпеливо листать журнал.

– Бруно, – начала она аккуратно, – ты не думаешь, что мы с тобой мало разговариваем?

– Аморе, как это мало? Нормально мы разговариваем, – сказал он, одним глазом отслеживая, как игрок любимой команды забросил гол во вражеские ворота. В этот момент Бруно подорвался, закричал «Гол!» и начал подскакивать на одном месте.

Анита не помнила, чтобы он выражал по отношению к ней чувства так же восторженно.

Её муж, здоровый такой, стоял посреди комнаты с вытянутыми вверх руками, так что майка обнажала его «пивной» живот, и громко, как на стадионе, скандировал:

– Брави, брави! Бра-ви-сси-ми!!

Анита улыбалась, старательно изображая радость. Она привыкла к тому, что её радовали другие вещи. Первая улыбка их детей, первый выпавший зуб, первые шаги.

Или хотя бы природная красота. То, как робко подступает итальянская осень; то, как окрашивается в красный их вечнозелёный жасмин; то, как иногда – очень редко, но случается – выпадает в Брианце первый снег: он больше похож на порошок и тает мгновенно, но Анита любит такие моменты, потому что они напоминают ей о доме и о «зимушке-зиме». Ещё её трогала музыка, литература. Красота метафор и оборотов. Свежие книги, особенно на русском языке, которые она заказывала пару раз в год на немецком сайте и радовалась, как ребёнок, когда приходили томики Маяковского, сказки Чуковского и всё то, что когда-то обожала её мама, а потом она и тётя Маша.

Со временем Анита смирилась с тем, что им с Бруно нравились разные вещи. Она приняла, что они были совершенно разными, ведь это нормально: не так-то просто найти мужчину, который будет умиляться тому же, чему умиляешься ты. Главное, что он хороший муж и отец.

Как только начался перерыв в игре, Анита робко продолжила:

– Бруно, может, нам к психологу опять сходить?

Муж оторвался от экрана и удивлённо нахмурился:

– Зачем нам психолог?

Анита вздохнула и отложила журнал:

– Затем, что у нас проблемы.

Бруно наклонился к Аните и положил ей руку на грудь.

– Это всё потому, что мы любовью редко занимаемся, давай, пока перерыв, м-м? – Он быстро поднял брови несколько раз и дотронулся пальцем ноги до её бедра.

Анита отодвинулась:

– Ты считаешь, что у нас нет проблем? Иногда ты говоришь, что оставишь меня ради модели, орёшь на детей. Мы не выходим никуда, мало общаемся.

Бруно пожал плечами:

– Не, ну я шучу насчёт модели, ты что, аморе, я же тебя люблю. – Он переместился на её часть дивана, притянул к себе и поцеловал в губы. – Аморе, – он потрепал её короткие волосы, – у нас всё хорошо, это называется семейная жизнь. Проблемы бывают у всех. И кстати, ты мне больше нравилась с длинными волосами. – Он вернулся на свою половину дивана и глотнул остатки пива.

– У Франческо с Кристиной нет проблем, – сказала тихо Анита.

– Аморе, ну ты даёшь. Думай головой, – Бруно стукнул себя по лбу. – У них что ни день, то медовый месяц. Живут в центре, ребёнок у мамы, денег куры не клюют. Живи не хочу. Конечно, у них нет проблем. Что ты хотела?

– Я хотела, чтобы мы уважали друг друга, – вздохнула Анита.

– Так я тебя очень уважаю, а ты не спорь со мной и увидишь, что у нас всё наладится. Всё, давай, начинается, – и Бруно вновь принял горизонтальное положение.

Анита поднялась в комнату, наполнила ванну тёплой водой, добавила соль, накапала туда эфирного масла лаванды для расслабления. И масло жасмина добавила, йогиня советовала для усиления женственности. Она лежала в ванне и чувствовала, как тёплая вода ласкает тело.

Анита открыла книгу «Пять языков любви». Интересно, какой язык любви у Бруно.

Сначала она думала, что он любит поступками. Бруно позвал её замуж на третьем свидании, и Анита ошалела от такой романтики. Она закончила тогда лингвистический университет, и её попросили переводить встречу одной строительной компании из Италии. Там она встретила Бруно.

Они с тётей Машей обожали итальянские фильмы, именно она, милая тётя, впервые стала называть свою маленькую племянницу Анечку Анитой, в честь актрисы Аниты Экберг из фильма «Сладкая жизнь» Феллини.

Бруно показался Аните воплощением образа «того самого итальянца». Да ещё и замуж сразу позвал.

Разумеется, Бруно её любит. Иначе разве был бы рядом, разве решился бы на второго ребёнка? А тот случай, тот вечер, после которого он просил прощения на коленях, ничего не значит. Где-то она прочитала: «Решать не из неудачного прошлого, а из своего хорошего будущего». Она будет думать из «будущего» и верить, что у них всё наладится.

В ту ночь Анита ещё раз убедилась, что Бруно любит её поступками. Не словами, не подарками, а именно действиями. Он действовал так же страстно, как в первые месяцы их знакомства, и Анита только и успевала, что закрывать свой рот подушкой, чтобы не разбудить детей.

К встрече с социальными работниками Галя готовилась заранее. Встречи проходили один раз в неделю, иногда раз в две. Галя составляла план и репетировала. Ей важно было показать, что она делает всё возможное, чтобы стать «нормальной» и выйти из структуры.

Социальная работница, седоволосая дама с крупными серёжками и красной оправой, по имени Анджела, внушала Гале спокойствие. Рядом с ней Галя по-настоящему начинала верить, что всё будет хорошо. Возможно, из-за того, что на обычный её вопрос «Галина, расскажи, как у тебя дела?» она начинала заранее отрепетированное повествование на тему «Как прошла моя неделя». Для того чтобы структурировать разговор, Галя записывала во вторую тетрадочку всё хорошее, что происходило с ней каждый день. Писала по вечерам. Она называла эти записи «дневником благодарности».

И этот «дневник благодарности» вкупе с проговариванием планов на будущее вселял в Галю ощущение спокойствия.

Галя рассказала с улыбкой, как ей повезло, и как она довольна своей новой работой, и как Беатриче довольна школой. Что у неё есть новая подработка по утрам. Потом Галя перешла к планам. Рассказала, что собирается искать ещё подработки, но не стала жаловаться, что с ребёнком некому будет сидеть. Она рассказала, что хочет научиться делать кофе, а потом, возможно, пойти учиться в медицинское училище, чтобы вернуться к медицине. Рассказала, что надеется получить контракт.

Анджела всё это время что-то записывала, покачивая головой.

– Отлично. Как воспитатели? Как место? Ты довольна?

Галя ответила, что очень довольна. Это правда было так. Да, ей поставили, казалось бы, невыполнимое условие – копилка в 5000 евро, но про это Галя промолчала.

По сравнению с первым местом в чистом поле здесь оказалось вполне сносно. Первое место находилось в том же регионе, где они с Адольфо жили, но в другой провинции, в крохотной деревушке. Жили в том месте по расписанию. Подъём в 7 утра, завтрак в 8, обед в 13, ужин в 19. Отбой в 22. Единственная работа, которая нашлась, – уборка в больнице.

Галя гуляла вместе с Беатриче до остановки, потом они ехали до больницы на автобусе. Платили копейки, хотя предложили дежурить медсестрой по ночам. Но с кем оставить Беатриче? Никто из воспитательниц не нанимался в няньки, так ей сказали. Если бы поблизости был большой город, она бы нашла больше возможностей. Там бы Беатриче пошла в школу, а в том селе школа была у чёрта на куличках, и надо было ехать на автобусе час, терять полдня. А когда работать?

Помог случай. Или Бог. Наверное, Бог.

Их выследил бывший.

Вообще такое, как потом оказалось, случалось очень редко. Место проживания женщины, которая подверглась домашнему насилию, всегда засекречено.

В тот день Галя мыла полы в больнице и оставила дочке телефон поиграться. По глупости не стёрла номер с именем Адольфо, там почему-то сохранилась его фотография. Дочка увидела картинку и нажала. Дальше было дело техники. Папа спросил, где они. Беатриче рассказала про больницу и что они здесь каждый день.

В следующий раз, когда Галя вышла из больницы, там стоял он. Галя быстро кинулась обратно, позвонила воспитателям. За ней приехали, а через пару дней их перекинули в другой регион. К счастью, Ломбардия. К счастью, Милан. Большой город, о котором она просила Бога. Им просто повезло.

Адольфо мог её убить. Она жива. Беатриче с ней. Есть где жить.

Поэтому она довольна. И благодарна.

– Мама, а почему мы должны забирать чужих детей?

Галя погладила Беатриче по волосам, поправила резиночки на косичках.

– Потому что маме дают за это денежку, и мы можем с тобой что-то купить.

– Например, айпад? – Глаза Беатриче загорелись.

– Дался тебе этот айпад, – покачала головой Галя.

Айпад нужен был не только для мультиков, но и для занятий. Учительница по английскому просила выполнять задания в специальном приложении. Беатриче получала заметки в дневнике о невыполненной работе.

– У нас нет айпада, – объясняла Галя изумлённой учительнице. Та долго стояла, разводя руками, не понимая, как можно нынче жить без айпада, и обещала распечатать задания.

Они миновали витрину роскошной пастичерии, кондитерской, на Корсо Маджента.

– Мама-а-а-а, – Беатриче дёрнула Галю за рукав, – смотри…

В богато украшенной витрине лежали разноцветные печенья, ягодные торты, изящные пирожные и… ряды эклеров.

– Шоколадные. – Беатриче поскребла пальчиком по стеклу, будто хотела проделать в нём дырочку.

Эклер стоил целых два евро. Им ещё домой ехать на метро, а это как раз два евро.

– Беа, не до эклеров сейчас, к тому же это дорогущая кондитерская, а ещё мы опаздываем, дети вот-вот выйдут, – проговорила Галя нетерпеливо.

Дочка вздохнула и грустно засеменила за матерью.

Галя остановилась перед зданием школы, всматриваясь в толпу школьников, чтобы не пропустить детей Снежаны. Уже одно то, что можно забрать их вместе с Беатриче, хорошо. Вечером её оставить точно не с кем. Она пыталась поговорить с Ребеккой – бесполезно.

«Это твоя проблема, дорогая».

Могла бы не добавлять это своё лицемерное «дорогая». Зачем?

А вообще Гале очень повезло. Грех жаловаться. Она нашла одну работу днём, вторую в обед, обе, когда Беатриче училась. И повезло, что школа до 16.30. В Италии часто занятия оканчивались в 13.30. Сегодня Гале пришлось уйти из бара раньше обычного, сломя голову нестись за Беатриче на другой конец города (хорошо, что транспорт не подвёл), быстро забрать её и приехать сюда.

Дети высыпали сине-красной стайкой из престижной миланской школы. Снежанины погодки, один учился в первом классе, другой во втором, оба с матовой белоснежной кожей, как у Снежаны, подскочили к Гале. Она видела их всего один раз.

– Мы запомнили вас по серому плащу. Чао! – сказали они по-итальянски и улыбнулись.

Беатриче смущённо прижалась к матери.

Квартира Снежаны находилась рядом с Дуомо. Галя и подумать не могла, что кто-то может вот так просто жить рядом с этим сказочным собором. Каждый раз, минуя Дуомо, она останавливалась и замирала перед ним минут на десять. Внутрь собора Галя никогда не заходила, она молилась снаружи. Разглядывала фантастические кружева и благодарила, что оказалась в этом городе.

– Мамочка, какой красивый домик и что-то сияет на верхушке. – Беатриче остановилась и задрала голову кверху.

– Это не дом, котик, это собор такой, церковь, Дуомо называется.

– Дуомо, как дома. Может, сюда жить переедем? – Беатриче улыбнулась.

Галя нервно хихикнула:

– Переехать вряд ли, но однажды мы обязательно заберёмся с тобой на крышу, и ты увидишь всю эту красоту вблизи.

Оказавшись в квартире, мальчишки кинули рюкзаки и позвали Беатриче с собой.

Гале надо было покормить детей полдником и дождаться шести, когда Снежана вернется после уроков акварели. В гостиной стояли картины, размытые и нежные, еле уловимые, как сама Снежана.

Гостиная была уставлена старинной мебелью. Вдоль самой длинной стены тянулся книжный шкаф, сверху донизу уставленный книгами. Рядом стояло фортепьяно орехового цвета, на окнах висели тяжёлые портьеры похожего оттенка. В целом интерьер показался Гале довольно мрачным и несовременным, явно квартиру обставляли какое-то время назад. Скорее всего, она досталась мужу Снежаны в наследство, как это часто бывает в Италии.

– Как, у тебя нет айпада?! – удивились мальчики. – У нас у каждого по айпаду, и у мамы один, и у папы свой.

Мальчики притащили свои айпады и начали показывать гостье любимые игры и мультики. Каждый хвастался тем, как ловко умеет обращаться с этой штукой, а Беатриче сидела как заворожённая, радуясь, как ей сегодня повезло.

На полдник Галя решила сделать сырники. Она нашла в холодильнике рикотту и мягкий сыр, отдалённо напоминающий творог, хотя это, конечно, был не он.

– А ты посиди пока, – сказала она Беатриче и показала на диванчик в прихожей.

Мальчишки запротестовали и попросили Беатриче есть сырники вместе с ними.

– Будешь нашей принцессой, а мы твоими рыцарями.

Около пяти вернулся муж, он оказался тихим, приятным мужчиной. Галя сразу заметила разницу в возрасте: на вид Микеле было лет пятьдесят, а Снежане вроде бы тридцать шесть.

На Микеле был клетчатый пиджак и бархатные штаны, что выглядело довольно старомодным, таким же старомодным, как вся обстановка квартиры. Микеле поцеловал детей, слегка поклонился Гале, поводил носом, распахнул окно гостиной и виновато улыбнулся.

– Вкусно пахнет, просто непривычно, – произнёс он, оправдываясь, и удалился в свой кабинет.

Оказывается, средняя часть книжного шкафа открывалась и за ней находилась другая комната.

– У папы есть тайное убежище, – гордо объяснили мальчишки. – Мы тоже туда иногда пробираемся.

Через полчаса вернулась Снежана. Она аккуратно повесила пальто на плечики, поправила волосы.

– Сырники! – она всплеснула руками.

На обычно надменном Снежанином лице появился детский восторг. Она обняла детей, присела рядом и ткнула сырник вилкой. Съела кусочек, закрыла глаза от удовольствия:

– Как мамины…

Из кабинета вышел муж. Они поздоровались весьма холодно и отстранённо для супружеской пары.

– Будете чай? – спросила Снежана Галю.

– Да, да, идея супер, мама! – закричали мальчики. – Мы как раз поиграем с Беатриче, мы уже поели, – и они сорвались из-за стола, потащив с собой Беатриче.

Галя пожала плечами:

– Мне неудобно как-то.

Больше всего ей было неловко перед мужем Снежаны: может, это его побеспокоит. Чай в шесть вечера.

– Всё нормально. – Снежана достала из кухонного шкафа фарфоровые чашки в цветочек. – Мы ужинаем не раньше девяти, и у меня готовая еда из кулинарии, только разогреть.

Они пили чай, но разговор не клеился. Снежане было интересно, где живёт Галя, но она чувствовала определённое расстояние. Не то чтобы она ощущала себя лучше, чем Галя. Да, она жила в этой квартире возле Дуомо, у неё был состоятельный муж, и наверняка её проблемы по сравнению с Галиными кажутся пустяковыми.

Снежане очень хотелось подбодрить Галю и рассказать ей что-то про себя, но не может же она взять и просто всё выложить. Прямо всё-всё.

Например, то, что она росла без отца. Вернее, так: отец был лет до трёх, а потом ушёл к другой женщине. Она его не помнила вовсе.

Или рассказать, что мать работала на двух работах, чтобы у Снежаны было всё самое лучшее. И красивые одёжки, и вкусная еда, и съездить на море продышаться и улучшить вечно бледный и вялый цвет лица.

Или о том, что однажды, накопив достаточную сумму, не покупая себе ничего, кроме нижнего белья – и то когда предыдущее износится до дыр, мама Снежаны насобирала на поездку в Италию. Снежане было тогда восемнадцать. И хоть денег хватило только на автобусный тур, дешёвый отель и не самый лучший курорт в Римини, Снежана влюбилась в Италию до беспамятства. Во-первых, здесь на неё смотрели. Смотрели все. Дома она, тощая блондинка, была обычной, здесь – особенной. Даже красивой. Они ходили с матерью по улицам, Снежана ловила на себе взгляды и слышала причмокивания итальянских мужчин – и тех, что постарше, и тех, что помладше. А ещё, несмотря на их стеснённые условия, дешёвый обшарпанный отель, Снежане удалось разглядеть то, что в её реальности напрочь отсутствовало.

Роскошь.

Она увидела грациозные машины, красивые дома, которые называли здесь палаццо. Она смотрела на витрины и ловила своё отражение на фоне брендовой одежды, пирожных, тонких лаковых босоножек. Там, под пальмой, под ослепительной лазурью итальянского неба, глядя на море и гремевшую мотором красную спортивную машину с сияющим в лучах солнца металлическим конём на капоте, она пообещала себе, что обязательно станет в Италии жить. Не просто жить, а жить обязательно роскошно. Чего бы ей это ни стоило.

Стоило ей это не так уж много. В ту поездку в Италию она поняла одно, самое важное. Итальянские мужики к ней липнут. Вернувшись домой, она продолжила учиться в своём университете и подрабатывать в компании, которая отправляла студентов за границу, но теперь мечтала уехать не в Америку, а туда. В солнечный край подтянутых мачо.

Дальше всё произошло стремительно. Поездка по туристической визе, которую чудом удалось получить незамужней девушке: на работе подрисовали справку о заработке в пять раз больше, чем надо было, а мама отдала все сбережения на ваучеры, чтобы показать, что средства есть и Снежана точно вернётся.

Снежана не могла рассказать Гале, что в итоге не вернулась. Ваучеры продала и занялась поиском главного – того, кто возьмёт срочно замуж. Кандидат, робкий ботаник с кучерявыми волосами и грязными ушами, встретился на аперитиве Internazionale, куда приходили экспаты. Он стоял в углу и потягивал коктейль. Когда к нему подплыло это прекрасное создание, ботаник не смог и слова произнести. Всё это было похоже на сон.

На сон было похоже и всё остальное: и то, что Снежана отдалась на второй день, и то, что она его любила, по крайней мере, ему так казалось. И то, что через месяц она сказала, что беременна; и то, что они быстро поженились; и то, что она потеряла ребёнка сразу же после свадьбы; и то, что сказала, что больше детей иметь не может, а раз так, зачем она ему такая, и совсем скоро попросила развод, хотя он убеждал её, что может быть бездетным до конца жизни, лишь бы быть рядом с ней; и то, что она решила вернуться домой в Россию, а он рыдал; и то, что намного позже, через три года, он встретит её, такую же прекрасную, даже больше, в центре с милым малышом и кольцом на левом безымянном пальце. А рядом муж. Итальянский. Похоже, она опять вернулась. А может, никогда не уезжала?

Маме она те ваучеры, конечно же, вернула с дивидендами. И наконец-то смогла присылать ей нормальные деньги. И наконец-то мама купила себе новое платье. Впервые за много лет. И наконец-то мама приезжала в Италию столько, сколько хотела, и доживала свою жизнь между раздолбанной, но такой любимой дачей (там же розы, крыжовник и яблоневое дерево!) и поездками в Италию, где счастливо возилась с внуками. Отец потом, узнав, что дочка устроилась, и очень даже неплохо, объявился и в один из Снежаниных приездов домой захотел встретиться. Снежана так и не простила ему их с мамой бедности и своего одиночества, тоски по той самой мужской авторитетной фигуре, которую она пыталась заткнуть всю свою жизнь. Поэтому видеться с ним не стала.

Этого всего Снежана рассказать не могла. Хотя и очень хотела. Поэтому она просто рассказала о своём увлечении акварелью.

– У тебя дырочка вот здесь, – Галя виновато улыбнулась, указав на подол кружевного платья Снежаны.

– Ой, обидно как, я так люблю его, – Снежана грустно погладила кружево.

– Я могу заштопать. Есть нитки?

– Заштопать? Это кружево, высокая мода, – нахмурилась Снежана.

Галя объяснила, что умеет штопать, причём совсем неплохо. Через пятнадцать минут дырочка и правда была залатана идеально.

– Ого, ты что, и шить умеешь? У меня есть машинка, кстати.

Галины глаза загорелись. Они прошли в комнату Снежаны, где стояла новенькая швейная машинка «Зингер».

– Я хотела научиться, но поняла, что это не моё. Даже ткань купила, надеялась сарафан себе сшить. Вот.

Она открыла ящик и вытянула струящийся шёлк нежного бирюзового цвета.

– Красота какая, – прошептала Галя. – Я могу сшить, если хочешь.

Снежана недоверчиво посмотрела на Галю. Вдруг она испортит этот дивный шёлк, купленный по невероятному везению в аутлете брендовых тканей?

– Не испорчу. Есть сантиметр? Сниму мерки. – Галя, дорвавшись до любимой швейной работы, не могла сдержаться. – Сметаю дома, могу дошить у тебя, там у меня нет машинки.

– И сколько возьмёшь за пошив сарафана?

Галя пожала плечами. Да она вообще бесплатно была готова, шитьё – это же сплошное удовольствие.

– 100 евро подойдёт?

Галя быстро закивала.

Зайдя в дом, Галя сразу поняла – что-то произошло. В коридоре стояли Ребекка и здоровая баба, загораживающая своими плечами дверной проём. На полу сидела молдаванка Зина. Галя не сразу её узнала – растрёпанную, с красными глазами и застывшим ужасом на лице. Рядом стояла её дочка. Одной рукой она крепко держалась за маму, а та за неё, вторую девочкину руку держала Ребекка. Незнакомая женщина пыталась разжать руку молдаванки и освободить девочку, которая беспрестанно хлюпала носом и причитала на русском: «Мамочка, я никуда не уйду».

– Ну же, – приговаривала здоровая баба, – это временно, ты оправишься, найдёшь работу, и дело пересмотрят. А сейчас так будет лучше.

Руку наконец удалось освободить, Ребекка быстро встала между мамой и дочкой, а незнакомка так же быстро увела девочку. Девочка пронзительно завизжала, но её быстро вывели из дома. Зина ринулась за ней, но её удержали Ребекка и хозяйка Моника.

Зина рухнула на пол, закрыла руками лицо и начала качаться из стороны в сторону. Раздался тихий жалобный вой.

Всё это время Галя стояла в коридоре и смотрела на эту сцену полными ужаса глазами. Вот он, её сон наяву.

Ребёнка уводят. Мать остаётся одна.

Галя почувствовала привычное оцепенение. Словно ты мышка или белка какая и тебя гипнотизирует огромный удав. Он нагоняет на тебя страх, и ты не можешь двигаться. В голове кто-то шепчет: «опасность», но ноги не идут. Кажется, что, если сдвинешься с места, тебя сразу же проглотят. Ты исчезнешь.

Прямо сейчас она чувствовала себя, как тогда.

Жертва.

Это слово для неё не просто слово, это то состояние, в котором она жила последние семь лет.

Галя так крепко обнимала Беатриче, что та еле слышно произнесла: «Мамочка, отпусти».

Ночью Галя не спала ни секунды. Плакать не могла, казалось, все слёзы давно выплаканы. В груди засел и не отпускал дикий животный страх. Он сжимал и разжимал щупальца, растягиваясь по всему телу. Перед глазами мелькало застывшее от ужаса лицо Зины.

Галя встала с кровати, отодвинула занавеску и села на колени у окна. Она шептала знакомые ей молитвы, и этот шёпот постепенно убаюкивал, погружал в медитативное состояние. Постепенно Галя полностью потеряла физическое ощущение себя как части этой комнаты. Она стояла в каком-то тёмном месте, вокруг доносились обрывки слов, раздавалось многоголосие незнакомых ей молитв. Она произносила всё то, что шептали Они.

Слова казались ей новыми, но, произнося каждое из них по нескольку раз, она вспомнила, что уже слышала их когда-то, давным-давно.

Бабушка стоит под иконой Святой Богородицы, рядом висят лики святых. Бабушка произносит свои молитвы. Поворачивается к внучке и шепчет: «пережагнайся», что значит по-польски «перекрестись».

Те же бабушкины молитвы шептала прямо сейчас Галя.

Стены комнаты перестали существовать, они словно раздвинулись. Полупрозрачные тени протягивали руки, гладили по плечам, смахивали Галины слезы и нашёптывали новые слова. Галя вторила этому странному хору и ощущала поддержку не просто бабушки, а этих сил, стоявших за её плечами.

Она повторяла молитвы и видела себя и Беатриче в чистой новой квартире, вот откуда-то возникла Стеша. Они сидели на балконе, пили кофе. Беатриче смеялась, Стеша лизала ей ноги. Галя подливала себе кофе и жмурилась от солнца.

Продолжали доноситься молитвы, и Галя снова и снова их повторяла.

С каждым шёпотом Галя чувствовала, как дикий, животный страх убирает свои щупальца и уползает, а на его место бережно опускается что-то мягкое и родное.

Когда Галя очнулась, небо стало светлей. Рассвет стёр звёзды, накинул на небо полупрозрачную розовую шаль.

Галя легла в кровать, прижалась к дочке. Вдвоём спать неудобно, к утру ломило спину и плечи, но Галя обожала чувствовать тёплые коленки у себя на животе, слышать лёгкое сопение.

Физически ощущать своего ребёнка рядом.

Зина на завтрак не вышла. А когда Галя вернулась с работы, её уже не было.

Вечером Ребекка сидела в общей гостиной и что-то писала в тетрадь.

Галя прокашлялась:

– Я… хотела спросить. Зина…

– Что? – Ребекка оторвалась от тетради.

Галя промямлила:

– Ну то, что вчера…

Ребекка нетерпеливо побарабанила пальцами по столу:

– Зина? Ну что твоя Зина? Она уже полтора года «в системе», дочка её запуганная, дёрганая какая-то, я сама видела, как она её по губам бьёт. Она не подтвердила свою дееспособность: ни работы, ни перспективы.

– И не вернут? – тихо спросила Галя.

Ребекка пожала плечами:

– Дочку? Не знаю. Пока суд решил так. Что будет дальше, не знаю.

Она поднялась, взяла свою тетрадь и направилась к выходу. Остановилась около Гали и чётко, почти по слогам, произнесла:

– У хороших матерей детей не забирают. Но ты должна доказать, что ты хорошая…

Ребекка ухмыльнулась и вышла.

Раздался звонок. Катя выбежала из школьного здания и сразу же объявила маме, что маэстра (учительница) хочет с ней поговорить.

– Мама, я пока в саду поиграю, ладно?

Учительница, пятидесятилетняя синьора с добрыми карими глазами, просила Аниту остаться впервые.

Маэстра Эрика отошла за угол здания, так чтобы никто её не слышал.

– Я обеспокоена тем, что Катя сегодня… – Она подняла брови, пытаясь подобрать слова, – Она описалась.

Анита замерла.

– Простите, что я интересуюсь, но я должна это спросить. – Учительница откашлялась: – У вас всё хорошо? Имею в виду в семье.

Анита сглотнула.

– Да, вроде всё как обычно, – сказала она неуверенно.

А что она могла сказать? Что она провоцирует мужа своей мужской энергией? И что её муж пихает в сына ризотто, а Катя очень чувствительный ребёнок и испугалась?

Маэстра поджала губы:

– Хорошо, вам виднее, я просто никогда такого не замечала… И в последнее время бамбина какая-то подавленная. Я даже разрешила завтра взять её игрушечного кролика. Мне показалось, что ей это важно.

– Спасибо. – Анита смущённо посмотрела в сторону Кати, та усаживала Люсю на дерево. – Я буду наблюдать за ней, спасибо вам…

Анита собиралась было уходить, но учительница легонько дотронулась до её руки:

– И ещё: я обычно в семейные дела не влезаю, но… – Она откашлялась, было видно, что ей сложно это произносить. – Иногда так бывает, что школа сообщает в социальные службы о проблемах… Ну, в сложных ситуациях, если у ребёнка постоянно какие-то трудности… но я надеюсь, что этого не случится и у вас всё наладится.

Анита возвращалась домой как во сне.

«Муж не должен обижать ни тебя, ни детей, и если это происходит, то нельзя молчать».

Надо ещё раз обратиться к психологу, но сколько раз она пробовала… Они уже были: Бруно настоял на итальянском психологе, и, несмотря на свободное владение языком, Анита чувствовала, что этот умудрённый опытом мужчина, профессор, доктор психологических наук, совсем не понимал, в чём дело. Они начинали ссориться прямо там, в кабинете, и бывало, что Анита забывала от волнения итальянские слова.

Её охватило совершенное бессилие. И ещё страх. Он вибрировал где-то между сердцем и животом. В голове крутилось – «социальные службы».

Внутренняя пустота стала огромной, она затягивала, засасывала воронкой, накрывала чёрным. Ей не хватало воздуха. Только не это, пожалуйста.

…Весь класс пришёл на похороны, она стоит и не понимает, почему мама лежит и не двигается. Почему мама не приготовила завтрак на следующий день.

Злая тётка с короткой стрижкой и большими ногами-столбами. Неужели у неё и правда были такие ноги или она, маленькая Анита, их так видела?.. Тётя ведёт их куда-то, они с братом прижимаются друг к другу, как два маленьких котёнка. Там, куда их привели, пахнет совсем не так, как дома… Капуста? Подгоревшая каша? Злая тётка говорит, что теперь это их дом. Хочется исчезнуть, испариться, чтобы никто никогда их не нашёл… А потом слёзы, боль и… тётя Маша… Тепло, запах сырников, шум трамваев. Они с братом льнут к тёте Маше, маминой сестре, она гладит их по головам…

«Тётя Маша, нас же не отдадут?» Добрые глаза и улыбка: «Конечно, нет, моя девочка, я с вами, никто не заберёт вас у меня».

Анита вынырнула и жадно заглотнула воздух. Пустота сплющилась.

После ужина она включила детям мультик. Обычно перед сном она старалась этого не делать, но сегодня ей надо было поговорить с Бруно. Анита делала глубокие вдохи, стараясь внутренне успокоиться.

– Поговорить надо, – сказала она тихо Бруно и кивнула наверх, в сторону спальни.

Муж неоднозначно поднял брови несколько раз вверх.

– Классная идея, – и аккуратно, чтобы дети не заметили, хлопнул её по заду.

Они поднялись наверх и зашли в ванную. Анита включила воду.

Бруно дотронулся до её груди. Анита резко убрала его руку:

– Перестань! Не до этого сейчас, важный разговор.

Бруно нахмурился:

– Ну, что у тебя? – скрестил он руки на груди.

– Катя описалась в школе, я говорила с учителем. – Голос Аниты дрожал. – Учительница говорит, что, если это повторится, она обратится в социальные службы.

– Зачем в социальные службы?

– Затем, что это ненормально. – Анита повысила голос: – И затем, что мы должны перестать орать на детей и ты должен перестать шлёпать Мишу и пихать ему ризотто. Катя начала писаться после того случая, ты её напугал.

Бруно закатил глаза:

– Ma va («да ладно»), не устраивай трагедию.

– Вот тебе и ма ва, Бруно. – Она осеклась и посмотрела на него пристально. – Если дело дойдёт до социальных служб, я скажу правду. Скажу, что ты шлёпаешь детей.

Она выпалила это залпом, и в её голове промелькнуло, что прямо сейчас её мужская воинственная энергия может его спровоцировать.

Челюсть Бруно задвигалась вправо-влево, так двигают боксёры на ринге. Анита внутренне сжалась.

– А ты? – прорычал он. – Ты лечишь детей чем попало, может, поэтому у неё недержание, кормишь детей всякой натуральной хернёй!

Анита громко зашептала:

– Ты что, совсем с ума сошёл? Что за бред ты несёшь?

Ей не хватало воздуха. И слов. Поэтому она быстро отрезала:

– Я тебя предупредила. Не смей трогать МОИХ детей. Не смей пихать им еду и тем более шлёпать.

Бруно сжал кулаки и зашипел:

– Это и МОИ дети. И не смей мне угрожать!

– А то что? – выпалила Анита.

Бруно поднял кулак, поднёс его ко рту, словно хотел впиться в него зубами, но, издав звериный рёв, со всего размаха ударил кулаком в шкафчик рядом с Анитой. Она зажмурилась, ей показалось что прямо сейчас этот кулак обрушится на неё.

Зеркало треснуло, осколки посыпались в ванну.

– А то мало не покажется, – процедил он сквозь зубы. – Stai attentat («будь внимательна»), – и выскочил из ванной, хлопнув за собой дверью.

Анита вздрогнула. Она посмотрела в оставшуюся половину зеркала. Красное лицо, испуганные глаза, сухие губы.

«Дыши, Анитa, дыши…»

Она замедлила дыхание, попыталась закрыть глаза и помедитировать, наполнить себя светом. Но единственное, чего хотелось прямо сейчас, – это раздолбать хоть что-нибудь. Она схватила осколок со дна ванны и швырнула его со всей силы об стену. Стекло рассыпалось на маленькие кусочки. Анита села на край ванны и закрыла лицо руками. Из пальца капала кровь: осколок оказался слишком острым. Боли Анита совсем не чувствовала. Она подставила палец под струю и сидела так молча, пока вода смывала кровь.

Будильник зазвенел, как всегда, в пять утра. Галя надела халат, сполоснула лицо, открыла дверь. На кухне сидела незнакомая ей женщина с длинной косой.

– Надо же, появился кто-то, кто встаёт раньше, чем я, – улыбнулась Галя.

– Оля, – протянула руку новенькая. – Я вчера прибыла, наверно, ты уже спала. У меня дочка.

Галя посмотрела на Олин большой живот:

– Будет девочка?

Оля улыбнулась, откинула косу назад:

– Будет мальчик, а в комнате спит девочка. Ксюша, ей три года.

У Оли были пухлые губы, аккуратный носик, широкие брови и густые ресницы. Красивая.

– На каком ты месяце?

– Седьмой.

Галя смущённо уставилась в окно. По пустынному двору ходили кошки, на скамейках, укрывшись грязной одеждой, спали бомжи.

– Интересно, в какой больнице мне придётся рожать. Ты не знаешь, какая в Милане лучше? – спросила Оля.

Галя покачала головой. Её распирало любопытство: как Оля попала сюда, что с ней произошло? – но она не знала, как начать разговор.

– Я сбежала, – словно услышав Галины мысли, произнесла Оля.

Она расплела конец косы, а потом опять заплела.

– Мы в Коста-Рике познакомились, я жила там с Ксюшей, ну, старшей, с бывшим не сложилось. Я там йогу преподавала. Этот, ну, новый, нормальный вроде мужик казался. Переехали в Италию, он сам итальянец, у него дом в горах. Вроде всё хорошо было. А потом…

На её лице не было ни следа тревоги. Гладкая кожа лица, ни единой морщины, ровный идеальный лоб, расслабленные губы.

– Ты не боишься? – вырвалось у Гали.

– Чего?

– Что ребёнка отберут, не знаю…

Оля зевнула:

– Не-а. Детей у меня не отберут, прав лишат его, а не меня. Я же сама сюда пришла, сама попросила помощи.

Оказалось, что муж не пускал дочку в школу. Интернета в доме не было. Телефон дал ей кнопочный, чтобы осталась без связи. Так они жили полгода.

– Я всё думала, что наладится. Но тут он начал говорить, что я дома рожать буду. Заставлял нас молиться, нес какую-то ахинею. Я порывалась сходить в сельскую поликлинику, но он находил сто причин, чтобы меня туда не отвезти. Представь, я у врача вообще не была за всю беременность, ни разу! Я вообще не знала, в порядке ли ребёнок, в порядке ли я. Не, ну я чувствовала, что он шевелится, но хотя бы одно УЗИ, хотя бы одна проверка. – Она потрогала живот. – Я же по-итальянски совсем не говорю. Машины нет. Начала спрашивать в деревенском баре, какие автобусы ходят до большого города. Это всё на английском, еле-еле. – Она вздохнула: – И холода пришли, он экономил на отоплении, мы спали под шубой. А однажды он начал орать как бешеный, толкнул меня, я заперлась с дочкой в комнате и позвонила в полицию. Номер телефона мне сказали в сельском баре.

– И что полиция?

– Приехали. Все такие улыбаются, друг друга по плечу хлопают: оказывается, они вместе с моим бывшим в школе учились. Деревня маленькая, все друг друга знают.

Галя вспомнила, как Анджела рассказывала про важность «кодиче россо». Когда в полицию поступает жалоба о домашнем насилии, они должны мгновенно реагировать и защищать женщину.

– Они должны были тебе помочь.

– Ага, что-то не заметила я, чтобы они сильно помогать хотели.

Оля встала и поставила на плиту кастрюлю с водой, чтобы сделать чай.

– В общем, – продолжила Оля, – поняла я, что дело плохо, и решила сбежать. Через неделю взяла рюкзак, дочку, ему сказала, что мы в парк идём гулять. Добралась на автобусе до города, пошла в полицию и написала жалобу о «психологическом насилии». Они меня сразу взяли под опеку. И вот я здесь.

На кухню зашла Ребекка, сегодня она ночевала в структуре. Воспитательница выглядела свежо, с идеально причёсанными волосами, будто она и не ложилась вовсе, а так и спала сидя. Она подошла и протянула руку Оле:

– Ребекка, очень приятно.

Потом повернулась к Гале, натянуто улыбнулась:

– Спорим, Оля выйдет отсюда быстрей вас всех? Как, кстати, у тебя дела, Галя, тебе контракт сделали?

Воспитательница бросила фразу, как кость бездомной собаке, торопливо и небрежно.

Галя тихо произнесла:

– Так у меня же документов нет, мы в квестуру должны пойти вместе. Вы же обещали помочь… – добавила она совсем неслышно.

Ребекка вскинула свои тоненькие бровки и поправила брошку:

– А сама никак? Ты же у нас самостоятельная стала, работаешь, продукты покупаешь… Чего же ты? Смотри, чтобы не было как с Зиной. Она тоже ждала, что мы всё за неё делать будем. Всё время, пока здесь была.

Галя сжала кулаки и выскочила из кухни. Ворвалась в туалет, схватила губку, добавила туда полупрозрачный гель и начала драить унитаз. Яростно, неистово, словно дырку протереть в нём хотела.

Она тёрла сильно и настойчиво.

Если бы не крик Беатриче в тот вечер, если бы не струйка крови, не ошалевшие от страха детские глаза, возможно, она жила бы так и раньше. Но замельтешили в голове красные человечки, загудела в голове сирена, а вместе с ней голоса.

Спасай дочь!

Как же она ненавидит эту дрянь. Не дождёшься, она выйдет отсюда очень скоро. Землю рыть будет, но выйдет. Она, Галя, и её дочка, Беатриче. Унитаз, верх, низ, вот так, чисто-чисто, избавимся от налёта, и ванну заодно, и душ, и в душе, и под душем.

Рука заныла. Сердце перестало колотиться. Обессилев, Галя опустилась на пол и сидела так молча, пока в дверь не постучали:

– Мамочка, ты там? Я сейчас описаюсь, не хочу в горшок, пусти меня, а?

Миланская квестура наводила на Галю ужас. Сколько людей! В их деревню желающих «понаехать» было гораздо меньше. Галя посещала миланскую квестуру всего один раз, с Ребеккой и Анджелой. Встречу тогда назначили быстро, потому что Ребекка заранее кого-то здесь предупредила. Про встречу Ребекка благополучно забыла, и даже когда Галя напомнила о ней ровно за день, та сделала вид, что жутко занята.

– А почему ты сама не поехала? – спросила потом Ребекка. – Вроде не маленькая.

Галя не знает, почему не поехала. Они же договорились, вот она и ждала Ребекку.

В ту ночь Галя спала плохо, в голове то и дело появлялось лицо Зины. Такое, каким она видела его в тот вечер. Беспомощное выражение отчаяния и горя. Где она сейчас, неужели ей и правда не вернут дочку?

Галя отвезла в школу Беатриче и кинулась в центр. Перед зданием квестуры стояла приличная очередь, впускали по несколько человек. У дверей бдил здоровый полицейский.

Галя робко подошла к нему и хотела было задать вопрос, но полицейский позвал следующих по очереди и проследовал в здание. Она огляделась по сторонам. Чернокожий высокий тип в пуховике и сандалиях на голую ногу разговаривал с таким же чернокожим в шароварах и пальто. Второй был обут в рваные тряпичные тапки. Галя уставилась на свои поношенные ботинки.

Рядом болтали на украинском две женщины с короткими волосами и золотыми серёжками. Одна крупней, вторая тоньше.

– Ты тоже баданте («сиделка»)? – спросила Галю та, что крупней.

Галя помотала головой.

– А сама откуда?

Галя собиралась ответить, но полицейский вернулся.

– Простите, у меня была назначена встреча, но я её пропустила, – она виновато улыбнулась.

– Ну и всё теперь, – хмыкнул полицейский и назвал ещё два имени.

Женщины с золотыми серёжками рванули в здание.

Галя посмотрела на часы: скоро надо быть в баре. Она подошла к входу в здание, но хмурый полицейский жестом остановил её.

– Mi scusi, – она жалобно улыбнулась, – мне очень нужны документы, вы могли бы назначить мне новое… appuntamento?

Полицейский молча ткнул в объявление на стекле. Галя подошла и прочитала, что забронировать встречу можно на сайте. Она достала из сумки телефон, но вспомнила, что интернет у неё закончился на первой серии «Смешариков». Вчера Беатриче умоляла посмотреть «хотя бы один мультик». Своего интернета в структуре не было. Галя тяжело вздохнула, ещё раз подошла к двери:

– Простите…

– Ну что опять?

– Я просто подумала, – она прокашлялась, – если у меня была назначена встреча, но я не пришла… не по своей вине, нельзя ли меня всё равно принять?

Она говорила сбивчиво, на путаном итальянском.

Полицейский опять молча ткнул в объявление на стекле.

– Сайт, – отрезал он и назвал имена следующих счастливых обладателей желанного appuntamento.

Галя развернулась и заторопилась в метро.

– О, наконец-то! – крикнул Риккардо с порога. – Заждались тебя, – и он указал на подсобку. – У нас форма новая, иди глянь, как тебе. Я ещё рубашку купил, ну только тебе, не знаю, есть ли у тебя такая. – Он поправил воротник своей. – Я тут стиль решил всем поменять.

Риккардо заказал всем чёрные стильные фартуки с надписью Da Riccardo и такую же чёрную рубашку для Гали.

Она быстро переоделась и посмотрела в телефон. Хорошо, что в баре есть вай-фай. Согласно расписанию, следующую встречу в квестуре могли назначить через два месяца. Сердце заколотилось.

Ты должна подтвердить свою дееспособность.

Когда бар опустел, миланези схлынули, Галя подошла к Риккардо. Тот наконец-то присел за стол и листал Gazzetta dello Sport.

– Послушай… м-м-м… хотела с тобой поговорить. – Она глянула на часы. У неё есть пятнадцать минут, скоро ехать за Беатриче.

Риккардо поднял глаза, закрыл газету и указал глазами на стул. Галя присела и откашлялась.

– Энрико, сделай нам кофе, а? И воды Гале налей, per favore! – крикнул Риккардо молодому бариста.

– Я, – робко начала Галя, – хотела спросить, ну, во-первых, доволен ли ты моей работой?

– В общем и целом да, доволен… Tutto sommato si, – ответил Риккардо смущённо.

Галя улыбнулась, собралась и наконец-то выдала:

– Я хотела спросить, можешь ли ты сделать мне контракт, – и она внутренне зажмурилась.

Риккардо нахмурился:

– А тебе он нужен?

Галя кивнула:

– Очень.

– Так у тебя же вида на жительство нет.

– Он есть, просто он… истек. Обновить надо.

Энрико принес кофе, Риккардо выпил его залпом: он пил кофе без сахара.

– Так как же я тебе контракт без пермессо-то сделаю? – Риккардо пожал плечами.

Галя смотрела в одну точку. Она поджала губы и обхватила маленькую чашечку кофе двумя руками, глубоко вздохнула, привычно полагая, что прямо сейчас потихонечку выдохнет и ей станет полегче. Но вместо выдоха получился тихий стон. Галя закрыла руками лицо и тихо заплакала. Она честно пыталась запихнуть слёзы обратно, но они всё капали и капали. Галя быстро вытерла глаза руками.

– Сейчас, сейчас, это момент, – тихо проговорила она, но глупые слёзы совершенно не хотели останавливаться.

Галя плакала всё сильней, она еле сдерживалась, чтобы не громко и не навзрыд, чтобы не казаться больной на голову: не хватало ей потерять из-за этой слабости работу. Тряслись её плечи, наружу выходило всё то, что Галя сдерживала внутри: и боль, и страх, и отчаяние, и злость – оно выплёскивалось этими глупыми слезами, которые никак не хотели останавливаться.

Риккардо подскочил, достал из кармана тканевый платок и протянул Гале:

– Ну, ну, что ты!

Она с благодарностью взяла платок и зарылась лицом в его ароматную поверхность. Пахло мужским одеколоном и чистотой. Неужели кто-то ещё носит тканевые платки? Это мысль на секунду залетела и смогла отвлечь глупые слёзы. Они перестали литься. Галя оторвала платок от лица и тяжело выдохнула.

– Простите, – она аккуратно сложила платок, – я дома постираю и верну.

Риккардо покачал головой, забрал из рук Гали платок:

– Да перестань ты.

Он сел напротив и похлопал её по плечу.

– Я поговорю с коммерчиалиста. – Риккардо задумался. – И с приятелем своим поговорю, адвокатом, у него в квестуре связи. Что-нибудь придумаем.

– Спасибо, – Галя шмыгнула носом.

Риккардо опять достал из кармана платок.

– Забирай его, – он улыбнулся, – только пусть он больше тебе не понадобится.

Фрагмент из отчёта социального психолога:

Сегодня на приёме новая поступившая, Ольга, объявила о том, что думает вернуться к своему мужу. В моей практике такое случалось не раз. У женщин с симптомом жертвы происходят изменения на уровне психики, они привыкают к ситуации боли, проживают насилие как рядовую ситуацию.

Мелькала в окне весенняя Брианца, холмы и поля оделись в сочные яркие цвета. Всё цвело и благоухало. Когда успела зацвести вишня? А магнолии? Когда успели покрыться нежно-розовым цветом?

Весна в Италии приходила всегда незаметно. Можно даже сказать, что весна здесь никогда не заканчивалась. Осень плавно становилась весной, обходя стороной странную итальянскую зиму, совершенно не похожую на «ту, что у нас».

Ещё пара месяцев, и в Милане начнётся невыносимая духота. Можно начинать планировать летние каникулы.

Анита грустно смотрела в окно поезда. Как планировать отпуск с таким настроением? Бруно с того вечера с ней не разговаривал, да она и не пыталась. Анита подпёрла ладонью подбородок. Хотя нет, она, конечно, пыталась, опять была на приёме у йогини, и та посоветовала новую медитацию, но что-то не получалось у Аниты войти в благостное состояние.

Летние каникулы… А что, если она просто не поедет никуда? Пусть катится на свою Сицилию, а она наконец-то покажет детей тёте Маше. Внутри заскулила тоска. Прямо сейчас она чувствовала себя настолько одиноко, что к горлу подступил ком, и на секунду ей показалась, что она близка к тому, чтобы расплакаться.

Лето… Сицилия… Она возненавидела её с самого первого семейного отпуска.

В тесном доме, где когда-то жил Бруно, была всегда открыта входная дверь. Любой родственник, кум, сват, брат мог зайти в любой момент. Вот она сидит полуголая, кормит ребёнка, а каждые полчаса кто-то приходит, садится напротив и начинает её расспрашивать.

– Молока, говоришь, мало? Надо тебе нашу рыбу-меч поесть, там знаешь сколько полезного!

Это советовал дядя Бруно, знающий толк в рыбе. На местном рынке он держал рыбный прилавок и время от времени ходил рыбачить.

Катя плакала, не могла присосаться, грудь болела, Анита пыталась приложить по-другому. Тут дверь хлопнула, зашла сестра Бруно, высокая и здоровая, короткие сиреневые шорты зажевала широкая рыхлая задница. Она кинулась к племяннице:

– Аморе!

Анита накрыла грудь и Катю пелёнкой, мол, простите, но она ест. Сестра-кобылица обиженно надулась: специально же зашла, чтобы взглянуть на племяшку.

Малышка закряхтела, больно сжала сосок. Анита вскрикнула и дёрнулась, пелёнка упала на пол.

– Ты неправильно кормишь, надо по-другому держать.

Анита покраснела и вспотела. Дядя начал делиться с сестрой-кобылицей рецептом рыбы-меча:

– Мяту обязательно надо добавить, ты бы, Анита, записала тоже рецепт.

Анита приложила Катю к другой груди, отлепила потные волосы со лба. Жара стояла такая, что казалось, будто оконные рамы вот-вот расплавятся.

Дочка, причмокивая и посасывая, уснула. Анита ушла в спальню, аккуратно убрала пелёнку и потихоньку опустила малышку в люльку. Дверь спальни тихо скрипнула. Сестра-кобылица. Анита посмотрела на неё круглыми, как две полные луны, глазами, в надежде, что выражение её глаз поможет сестре понять, что не стоит идти сюда прямо сейчас.

– Ой, можно мне на ручки её? – кобылица потянула к Кате руки.

Анита встала перед кроваткой, сжала челюсти:

– Она спит.

Кобылица обиженно вышла, Анита прикрыла за ней дверь и легла на кровать. Вентилятор на потолке ритмично разгонял воздух и создавал видимость свежести.

Анита погрузилась в приятную дрёму. Через полчаса дверь спальни опять скрипнула. Брат мужа пришёл. Громко, не понимая, что ребёнок заснул, он пробасил:

– А где моя племяшечка?

Катя захныкала. Анита рванула к дочке, взяла её на руки и начала укачивать. На крик прибежали сестра, тот родственник и ещё одна тётя.

– Тезоро-о, мы проснулись…

Анита очень хотела спать, изнывала от жары, а ещё ей просто хотелось побыть одной. Никого не слышать.

Родственники ушли только через час.

– Я хочу, чтобы ты закрыл дверь на ключ, и пусть они приходят только по приглашению. – Анита пыталась успокоить Катю, которая весь день разрывалась от плача.

Бруно полулежал на балконе с бутылкой пива. Он громко рыгнул.

– Ты не понимаешь, они видят меня раз в год. Я не могу их прогнать. А ты будь с ними повежливей, сестра на тебя обиделась.

«В последний раз мы здесь», – подумала Анита.

Но они продолжали возвращаться туда каждое лето. Несмотря на то что сердце Аниты всё так же рвалось домой. К тёте Маше.

Анита зашла в кафе, не поздоровавшись ни с Риккардо, ни с Галей. Она села на обычное место и уставилась в окно.

Галя приняла заказ и села напротив.

– Тебе разве можно сидеть с клиентами? – грустно улыбнулась Анита.

– Нет, – улыбнулась Галя, – я просто хотела сказать тебе спасибо: работа у Кристины очень помогает, ещё за детьми Снежаны хожу. Шью.

Впервые за месяцы знакомства в Галиных глазах Анита заметила искорки радости. Она по-дружески похлопала Галю по руке:

– Ты молодец! Очень рада за тебя.

– Дай бог скоро я буду свободна… – Галя произнесла эти слова быстро и тихо, словно опасаясь, что сглазит.

– Я бы тоже хотела… быть свободной, – грустно вздохнула Анита.

Галя поняла этот вздох, ей ничего не надо было объяснять. Она поднялась и быстро произнесла:

– Всё можно сделать, главное – не молчать, если у тебя проблемы. Об этом надо говорить.

Анита подняла глаза:

– Кому?

Галя огляделась по сторонам:

– Всем. Все должны знать, что у тебя проблемы.

Галя увидела, что зашёл новый клиент, и шёпотом добавила:

– Давай поговорим после обеда? Только не здесь.

Анита выбежала из офиса под предлогом «на почту», и они встретились в соседнем кафе через час.

– Чего ты боишься? – спросила Галя в лоб.

Анита задумалась. Почему сразу «боится»? Разве она чего-то боится?

Ну же, Анита, скажи правду, признайся, что с того разговора в школе ты не находишь себе места. Стараешься понять, кто именно так пронзительно скулит внутри тебя и не даёт покоя.

Ты не хочешь, чтобы с твоими детьми произошло то же, что случилось с тобой. Ты не хочешь, чтобы дети остались без тебя, а ты без них.

– Я боюсь потерять детей, – произнесла Анита еле слышно.

Вот, она это сказала. Вынула наружу скулящую тревогу и посмотрела ей в лицо.

Галя ласково посмотрела на Аниту и покачала головой:

– Ты не можешь потерять детей. У тебя же в семье нет ситуации насилия. – Она посмотрела на Аниту, как будто ожидая подтверждения своих слов.

Анита нахмурилась. То, что случилось позавчера, – просто вспышка гнева, единичный случай. Ну, ещё тогда, когда в животе была Катя. Всего два раза, это много или мало?

– Ну, например, – продолжила Галя, – если бы твой муж детей бил постоянно, а ты бы, например, их не защищала. И если бы социальные работники об этом узнали, то выходило бы, что ты подвергаешь риску своего ребёнка.

Не то чтобы Бруно бил детей. Он их шлёпал. Кричал. Это не то чтобы агрессия. Или всё же да? Или всё же она подвергает своих детей опасности?

– Важно не терпеть насилие. Если потом они поймут, что ты терпела, то это сыграет не в твою пользу. Ты, получается, жертва.

Анита затрясла головой:

– У всех проблемы, нам надо поработать над отношениями, – пробубнила она.

Анита чувствовала себя опутанной какой-то невидимой сетью. Она вроде двигается, но движения её стеснены. Она вроде свободна, но вместе с тем – нет.

Прямо сейчас больше всего ей хотелось вернуться домой, собрать детей и просто уехать. Вот куда только? Да и разве может она взять и уехать? Нет. Её дети это и его дети.

Эта страна теперь и её страна.

Что было бы, если бы она осталась там, не уехала бы в Италию? У неё тоже были бы дети, была бы такая же работа, если не лучше. Был бы дом, муж и, самое главное – у неё был бы план «Б». Она всегда могла бы уйти куда-то, переночевать у тёти Маши, например. У подруги детства. Здесь она была совершенно одна.

В эмиграции в норку не спрячешься.

Анита стояла у огромной пропасти, дул холодный ветер, он трепал её волосы, пронизывал насквозь. Пропасть была тёмной, переплыть невозможно, назад идти страшно. И от этого ощущения совершенной беспомощности сердце Аниты заныло ещё сильней.

– Но мне некуда идти, мы вместе купили этот дом…

Она тоскливо посмотрела в окно.

– Детям нужна семья… отец… – произнесла Анита еле слышно.

Слова выходили наружу, просто вылетали, она не чувствовала, как они рождаются внутри, словно это не она их произнесла.

– А тебе и не надо уходить, – тихо сказала Галя. – Просто нельзя молчать, если он бьёт тебя или детей. Если есть реальная опасность, надо написать заявление, чтобы его отдалили от семьи, а не тебя. Если ты хорошая мать, ничего не случится. Ты работаешь, знаешь язык. У тебя итальянское окружение.

Анита пожала плечами:

– Может, всё и наладится, период такой. Не было ничего такого, чтобы я заявление писала…

Галя промолчала. Ей так хотелось взять Аниту, потрясти её как следует, крикнуть: «Не наладится, неужели ты не понимаешь!»

– Конечно, смотри сама, – произнесла тихо Галя.

«Смотри сама». Что за бред она несёт? А с другой стороны, что Гале было сказать? Если бы она, Галя, услышала от кого-то пять лет назад «твой муж – абьюзер», она бы не поняла. Разве считала она тогда, пять лет назад, что живёт с агрессором?

– А как называется место, где ты живёшь? И как ты туда попала? – сменила тему Анита.

Галя поджала губы:

– Casa famiglia.

– Расскажи…

Галя посмотрела на часы. Есть ещё двадцать минут.

После раннего аборта, брака, выкидыша и развода в России Галя твёрдо решила, что местные мужчины не для неё. Лучшая подруга вышла замуж за итальянца и стала заманивать Галю видами на море и перспективами жизни в тёплой стране.

Адольфо выделился среди остальных ухажёров сайта знакомств не только неудачным именем, но и долгими сообщениями. Он писал много и часто, а когда Галя не отвечала, начинал забрасывать её ревнивыми вопросами: где она и как себе позволяет так надолго исчезать? Первые звоночки, которые Галя проигнорировала, но всё же согласилась встретиться. Он сам всё организовал: визу, отель, самолёт. Итальянский жених оказался упитанным и разговорчивым. Лепетал что-то на своём итальянском. В принципе, Гале было совершенно всё равно, что он говорит, ухо, не привыкшее к этой дивной мелодичности, просто слушало.

Жених приехал с подарками, вином и сыром. Слияние произошло быстро, на следующий день. Гале было хорошо, давно так хорошо не было. Она поняла, что за время аборта, брака, выкидыша, развода ни разу не почувствовала того, что случилось у неё с Адольфо. Галя впервые ощутила себя желанной женщиной, ощутила, насколько живое и отзывчивое у неё тело, почувствовала, каково это – быть в такой степени близости к мужчине, и не сразу поняла, что эти яркие ощущения подменили ей иную подлинную близость.

С Адольфо ей было хорошо не только один раз, а каждый раз, когда у них был секс. Если учесть, что гостил он две недели, столько же раз Гале было хорошо. Четырнадцать. И это минимум: иногда случалось и утром, и вечером. То есть скорее двадцать. Двадцать прекрасных волнующих «хорошо». И ещё как.

В общем, Галя влюбилась.

Дальше всё произошло очень быстро. Туристическая виза, переезд, центр Италии. Чуть ниже Тосканы. Маленький городок, скорее деревня. Бар, почта, церковь и муниципалитет. Всё остальное в городе побольше.

Зато красота невероятная. Виноградники, оливковые рощи и затянутые всегда разной дымкой холмы. Смотрела бы и смотрела.

Адольфо работал на местной фабрике, в десяти минутах езды от дома. На обед всегда приезжал домой. Галя прилежно готовила: сначала супы варила, но потом перестроилась и освоила разные виды макарон, здесь называющихся пасташутта. Язык Галя особо не учила, Адольфо сказал, чтобы она не волновалась, он будет её всем необходимым обеспечивать. Зачем ей работать? Кормил вкусно, покупал, что просила.

Скоро они поженились, а через два месяца Галя забеременела. Она не верила своему счастью, ведь гинеколог в России поставил неутешительный диагноз. Сказал, что после аборта и выкидыша шансы забеременеть были невелики.

Роды оказались тяжёлыми, её заштопали вдоль и поперёк, какие тут слияния. Адольфо бесился. Бывало, она лежит кормит дочку, он сзади пристраивается. Нет, говорит Галя, не надо, не зажило ещё. Приходилось всё равно его порадовать, но по-другому.

Дочка отнимала всё Галино внимание, она и сама поесть не успевала, не говоря уже о том, чтобы ему обед готовить.

Однажды он приехал, а она дочь кормит.

– Ты что? Ничего не приготовила?

– Прости, у Беатриче колики, всю ночь не спала, я прикорнула, вот только встала, – оправдывалась Галя.

Адольфо нервно бахнул кастрюлю на огонь, хлопнул шкафом, достал спагетти. Вынул из холодильника соус. Когда поел, то рыгнул, подошёл к ней, взял за подбородок и сказал:

– Чтобы это было в последний раз. Обед готовить – твоя обязанность.

Первый раз Адольфо ударил Галю просто потому, что та сказала: «Пора мне на работу». Беатриче было два года. Они обедали, и он вдруг дал ей подзатыльник. Подзатыльники не были для неё в новинку, в детстве прилетало от отца.

От итальянца она, правда, не ожидала. И судимости его не ожидала. В его интернет-анкете про судимость написано не было.

Сестра Адольфо разболтала. Оказывается, он сидел пару раз, первый – за кражу, второй – за побои.

Поэтому, когда он выкрикивал иногда «я тебя убью», она верила. Верила, что он мог и правда её убить.

А ещё он произнёс тогда ту фразу, которая время от времени всплывала в её памяти: comandare meglio di trombare. «Командовать лучше, чем трахаться». Хотя последнее продолжал делать исправно, всегда доставляя то самое наслаждение, о котором Галя стеснялась вспоминать.

После подзатыльника больше не бил. Унижал. Говорил, что Галя тупая, ничего не понимает.

Угрожал, что отнимет у неё ребёнка. Она боялась. Она поверила. Она полностью от него зависела. Не работала, языка особо не знала. Знакомые были, но он запрещал ей с ними общаться. Или разрешал, но в его присутствии. Он запрещал говорить с Беатриче на русском. Но она всё равно продолжала, когда тот был на работе.

Галя хотела уйти, даже повод нашёлся. Однажды Адольфо вернулся поздно, на рубашке след от губной помады, сам весь в аромате духов.

Тогда она набралась смелости и выпалила, что раз у него другая женщина, то лучше, если они с Беатриче уедут домой. Он толкнул её со всей силы, а когда она упала, двинул ногой в живот, подбежавшую дочку откинул, как котёнка, та ударилась о стену и заплакала.

Именно тогда, когда Беатриче завыла, когда Галя увидела, как потекла струйка крови по маленькой губе, она ринулась со всей мочи к окну, открыла и начала орать «помогите», «aiuto» – одно из немногих слов, которые всё же выучила. Она кричала так, что следующие три дня не разговаривала, голос пропал. Она кричала так сильно, что через пять минут в дверь стучали соседи. Когда Адольфо открыл, она выбежала из дома в чём была с Беатриче на руках. Адольфо пытался её остановить, но дорогу перегородил здоровый сосед. Гале просто повезло. В больнице оказалось, что у неё переломаны рёбра, медсестра удивилась, как она могла бежать и не чувствовать боли. Галя не чувствовала.

Она очень хотела выжить. И спасти дочь.

В больнице к ней подошла тихая женщина и спросила на русском, бьёт ли её муж. Галя рассказала всё как есть. Тогда женщина сказала, что она работает в ассоциации, каких в Италии было много по всей стране, и помогает таким, как Галя. Надо было заявить в полицию, а дальше она попадёт к ним в опеку.

Тихую женщину звали Марией, она жила в Италии давным-давно, говорила без акцента и была социальным работником.

– Мою мать забил до полусмерти отец. И нас бил. Я из России.

Она же рассказала тогда про «кодиче россо», что как только полицейские получают сигнал о домашнем насилии, они обязаны реагировать и опекать жертв. Случалось это и с итальянками.

Домашнее насилие не имеет национальности.

Галя и Беатриче попали в Casa rifugio, самое первое убежище, куда определяли женщин. Их поселили в маленькой, но опрятной комнате. Телефон забрали, чтобы муж не дай бог не нашёл. Каждая из них должна была подписать бумагу о неразглашении тайны. Никто не должен был знать, кто здесь живёт, не должен был раскрывать адрес. Персонал в том месте был очень милым, приветливым. Они пробыли там несколько дней. Пока их не отправили в то первое место в чистом поле, а потом по счастливой случайности не перекинули в Милан.

– То есть там, где ты сейчас, третье по счёту место, да? – уточнила Анита.

– Да, третье место… и надеюсь, что последнее…

Анита сидела в метро, уткнувшись лбом в стекло. Поезд проносился сквозь туннели, а в голове крутились мысли. Социальные работники, casa famiglia. Катина школа. Надо что-то делать с этим всем… И Катя… больше она не писалась, но это могло повториться.

Нет, нет, никто не может отобрать у неё детей. Это совершенно исключено.

От одной мысли у неё холодело всё внутри, руки потели, а к горлу подбиралась тошнота. Она вспомнила тотальное одиночество, в котором прожила всё детство. Если бы это случилось, она, наверно, просто подошла бы к краю платформы и кинулась под поезд.

Дома Анита крепко прижала Катю, вдохнула аромат её нежной кожи и не отпускала её до тех пор, пока та сама не попросила, не чмокнула маму в щёку и не побежала играть. Миша нежности не любил и не давался, а вот Катя постоянно просила «обнимашки».

В конце концов, у них есть всё, чтобы они были счастливы. И у неё не так, как у Гали. Анита интегрирована, говорит на языке, у неё есть работа.

Он же её не бил.

Всё наладится.

Дети заснули, Бруно остался внизу смотреть свой футбол. Анита уселась на коврик для йоги и приступила к привычной медитации. Глубоко вдохнула, глубоко выдохнула. Она визуализировала себя в светящемся шаре, вот она поднимается над землёй, проходит сквозь разноцветные слои, достигает бело-жемчужного слоя. Как объясняла йогиня, это то место, где можно обращаться к Творцу. Анита мысленно начала просить то, чего искренне хотела. Сделать Бруно добрей и сделать так, чтобы он любил её так же сильно, как она его. Ведь она его семья, а он её. И они просто обязаны быть счастливы.

Ночью, когда Анита уже спала, Бруно лёг в кровать и попросил прощения. Нет, он не сказал прямо буквально «извини», но то, что он сделал, оказавшись рядом, Анита восприняла как извинения. Надо сказать, что именно так Бруно любил раскаиваться больше всего. Особенно когда его любимая футбольная команда одерживала победу.

Снежана вернулась домой и потянула носом. В этот раз пахло не сырниками, но всё равно чем-то с детства знакомым.

– Мамочка, ты не представляешь, как это вкусно, – промычал с набитым ртом старший.

– Это блинчики, – причмокнул младший, – с чем-то вкусным внутри.

Галя улыбнулась и показала на место рядом:

– Будешь? Я блинчики состряпала на кефире, но тонкие, с яблочным припёком. Так моя бабушка делала.

– Только если ты составишь мне компанию, – улыбнулась в ответ Снежана и пошла на кухню за тарелками.

– А где Беатриче? – спросила она, усаживаясь за стол.

– Я тут, – пискнула девочка, выглядывая из-за айпада.

Она сидела на диване и делала упражнения по английскому.

– Мы дали ей свой, – объяснил младший.

Из кабинета вышел Микеле. Он держал в руках серый пиджак. Микеле подошел к Снежане, поцеловал её в макушку, дотронулся до её плеча, собрался было уходить, но Снежана задержала его руку, вернула на своё плечо, а потом прижалась своей щекой к его руке.

Муж остановился, взял руку Снежаны и нежно поцеловал. Всё это длилось несколько секунд, но Гале показалось, что в комнате застыло время. Даже мальчики, беспрерывно тарахтевшие, перестали есть блинчики и переглянулись.

– Галина, – муж Снежаны смущённо протянул ей пиджак, – у меня тут случилось вот, может, вы поможете?

Галя торопливо дожевала блинчик, встала из-за стола, вытерла руки о фартук и взяла в руки пиджак. На локте зияла огромная дырка.

– Я могу заплатку сделать, будет красиво смотреться. – Она глянула второй рукав, тот был изрядно потёрт. – И сюда тоже, – добавила она.

– Замечательно, потом скажите, сколько мы вам должны.

Микеле слегка поклонился и удалился к себе в кабинет.

Снежана не знала, как это объяснить, но с тех пор, как Галина начала к ним приходить, что-то в ней поменялось. Быть может, её проблемы в сравнении с Галиными показались Снежане пустяковыми. Галя не то чтобы со Снежаной откровенничала, но было понятно, как много она пережила и как ей, Снежане, повезло. У неё был спокойный тихий муж, он любил её. Да, он был редким занудой, и вроде как Снежана вышла замуж по расчёту. Но, возможно, в этом расчёте была и любовь.

Снежана даже начала готовить, чем вызвала в нём искреннюю радость. Такую, что Микеле даже подарил ей новое ожерелье и пригласил в новый мишленовский ресторан. Снежана решила, что готовить надо чаще, и, кроме уроков акварели, решила записаться на курс современной итальянской кухни от именитого шеф-повара. В конце концов, если Микеле так важно, чтобы она готовила, можно и порадовать его.

За эти перемены Снежана испытывала к Гале искреннюю благодарность. Она рассказала всем своим подругам о том, что Галя здорово шьёт, и те забросали её заказами. Снежана понятия не имела, когда Галя всё успевает. Вроде бы по ночам Галя смётывала, а раз в неделю оставалась у Снежаны и сшивала на машинке.

Снежана предлагала Гале дать машинку в пользование, но та отказывалась. Говорила, что будет шуметь по ночам.

Галя не стала объяснять Снежане, что с машинкой могло случиться что угодно. Что двери её комнаты на ключ не закрывались, вещи постоянно проверяли.

Любовнику Снежана дала отбой, всё равно он ей уже надоел, да и времени на него со всеми этими заботами совсем не осталось.

Длинные столы просторной гостиной ломились от закусок. Брускетты, хлеб с кусочками помидоров, груды осколков пармезана, жирные оливки и вяленые перцы, а ещё изящные канапе с лососем и мягким сыром, ломти прошутто. Официанты разносили просекко и белое фалангина, к первому – жёлтому ризотто с оссобуко, самому миланскому из всех блюд, подавали красное примитиво, а ко второму – мясу, вымоченному шесть часов в вине, предлагали тосканское болгери.

Праздники Кристина организовывала всегда на высшем уровне. Ещё в университете она делала сногсшибательные вечеринки. Кристина обладала редким эстетическим вкусом и, как уже упоминалось, способностью делегировать: придумывала и мгновенно находила людей, которые воплощали идеи.

Главной по банкету назначили Галю. Кристина не доверила ей ни сервировать, ни украшать, но поручила общий менеджмент. Галя предложила испечь «Наполеон», но Кристина, которая переехала в Италию совсем маленькой, не испытывала к нему советской ностальгии и предпочла крем-брюле и тирамису от свекрови.

– Ты моя правая рука, – выдавала инструкции Кристина. – Следи, чтобы на столе было достаточно вина, еды, гости были сыты и довольны. Да, и чтобы пустая грязная посуда не скапливалась, убирай её сразу же.

Галя такой работой была довольна. Во-первых, Беатриче могла играть на кухне в айпад, во-вторых, ей платили целых 250 евро за вечер, а это несказанное богатство. С Ребеккой она договорилась, сегодня ей можно вернуться позже обычного.

– Не волнуйся, я нигде записывать не буду, что ты опоздаешь на час, – пообещала воспитательница.

Кристина купила нежно-бирюзовые салфетки в тон тарелкам и хрустальным бокалам. Своеобразное решение для мужского дня рождения. На самом деле Франческо было всё равно. Галя, ходившая к ним вот уже месяц, удивлялась невозмутимости и спокойствию мужа Кристины. Франческо жил в своём инженерно-математическом мире, и мир Кристины с её пышными ритуалами и глянцевыми сюжетами добавлял в его скучную реальность искру.

Кристина хохотала, а Франческо стоял рядом и спокойно улыбался.

– Мне очень повезло с женой, – чмокнул он её в висок.

– Аморе, а знаешь, почему я выбрала цвет тиффани для твоего дня рождения?

И, не дождавшись ответа, заявила:

– Ну как же, на помолвку ты подарил мне кольцо «Тиффани».

– Кристина, тебе очень повезло с мужем, – улыбнулась Анита, – он всегда такой обходительный и внимательный. Браво, Франческо.

Она проговорила комплимент нарочито торжественно и громко, чтобы Бруно точно услышал. Хотя это совершенно бесполезно. Чего она добивается? Она правда думает, что Бруно станет более внимательным, сравнив себя с Франческо? Смешно, ей-богу.

После того случая в ванной прошло три дня. Они вроде как помирились, по крайней мере, Аните так казалось, ведь в ту ночь Бруно был с ней особо ласков, но случившееся не обсуждали. Бруно не объяснил, почему он врезал кулаком по стеклянному шкафчику и понял ли он серьёзность ситуации и того разговора с учительницей. Анита привыкла, что Бруно не любил углубляться в разговорах.

В кои-то веки она нарядилась, как хотелось ей, а не ему. Обычно он давал рекомендации, указывал Аните, что надевать, но сегодня они собирались молча, и очень хорошо.

Она надела глубокое декольте. По крайней мере, глубже, чем обычно. Анита выбрала не наглухо застёгнутую рубашку, а платье, то самое, которое заставили купить девочки. Ещё Анита накрасила ярким цветом губы и… надела каблуки. Невысокие, но сразу же стала на полголовы выше Бруно. Собственно, поэтому он когда-то и забрал у неё все каблуки.

Он не мог быть ниже её.

Бруно, в отличие от Аниты, решил остаться верным своим обычным майке и джинсам и значительно отличался от остальных мужей в рубашках и галстуках. Адвокаты, предприниматели, менеджеры и инженеры. Гостей было около пятнадцати, не так уж много.

– Какая ты шикарная сегодня, – отвесил комплимент Франческо и похлопал по плечу Бруно: – Красивая у тебя жена, приятель. Говори ей об этом почаще.

Бруно улыбнулся, но его напряжённые скулы выдали оскал. Сказать Бруно особо ничего не мог: компания Франческо была клиентом компании Бруно. Но Анита знала, что Бруно ненавидит, когда кто-то советует ему, как вести себя со своей женой.

Ужин проходил в виде фуршета. Снежана и её муж ворковали у окна. Галя подошла с подносом и предложила канапе.

Микеле слегка поклонился, взял одно и поблагодарил.

– Галина, может, вы тоже хотели бы перекусить? – спросил он.

– Что вы, я на работе, – улыбнулась Галя.

Расставив на столе десерты, Галя заметила, как Анита и Бруно что-то оживлённо обсуждают. Бруно пытался подтянуть платье жены, чтобы скрыть декольте… Получилось так себе. Анита надела это платье специально, последний раз она надевала похожее декольте на первое свидание с Бруно.

В глазах Бруно сверкал нехороший огонь. Анита вышла в коридор, Бруно двинулся за ней. Галя сделала вид, что ей надо отнести грязные тарелки, и последовала на кухню.

Квартира у Кристины была просторной, а коридор достаточно длинным.

Анита стояла возле самой дальней двери и что-то громко шептала. До Гали доносились обрывки разговора. Она поняла только «Катя», «социальные службы», «в суд подам». Вдруг Бруно резко толкнул Аниту, схватил за шею, прижал к стене и начал неразборчиво и быстро говорить. Анита махала руками и пыталась вырваться.

Галя рванула к ним, выкрикивая:

– Cosa fai? («Что ты делаешь?»)

Бруно быстро отдёрнул руку. Анита растерянно тёрла шею. Бруно злобно глянул на Галю и отошёл. Она заботливо дотронулась до плеча Аниты:

– Всё хорошо?

Анита продолжала тереть шею.

– Да, всё нормально, пойду воды попью.

Весь оставшийся вечер Бруно и Анита не разговаривали. Но по отдельности они продолжали вести светские беседы, словно ничего не произошло.

Бруно в компании преображался и абсолютно не был похож на того угрюмого изгоя, которым предстал перед Галей в первый вечер. В этом он напоминал Гале бывшего.

И тот на людях казался идеальным.

«Что происходит там, за стенами их дома?» – не переставала думать Галя, пытаясь заснуть в ту ночь. Она была уверена, что Аните нужна помощь.

«Худшее, что может сделать мать, – позволить своим детям день изо дня жить в насилии. Чем дольше она молчит, тем больше она проведёт времени здесь», – раздавались в голове слова социальной работницы Анджелы.

Галя вспомнила лицо Аниты, когда задала ей тот неловкий вопрос в конце их недавней встречи.

«Если бы точно знала, что детям ничего не грозит, что у тебя никто их не заберёт, скажи, ты бы… ушла?»

И эти глаза. В них промелькнуло облегчение, надежда. Галя была уверена, что она ушла бы. Точно ушла бы.

Галя не выдержала и встала. Раз не спит, хоть работу какую сделает. Подруга Снежаны заказала дорогое платье. Шить было очень неудобно, лампа светила тускло, Галя включала дополнительно фонарик телефона. Просить лампу ярче не решилась.

Она обмётывала рукав нового платья из невообразимо красивой золотистой, но жутко неудобной в работе ткани.

Взяв пять заказов и последовав совету Снежаны оценить свою работу подороже, к своему удивлению, Галя обнаружила в копилке заветные 5000 евро.

Галя шила до двух ночи, а оказавшись в постели и чуть отодвинув занявшую всю ширину кровати Беатриче, провалилась мгновенно в глубокий сон. Впервые за много месяцев ей снилась не она, не дочка. Там была Анита, которая звала на помощь.

– Мне кажется, что он её бьёт. – Кристина положила в тарелку кусок лазаньи и подала её Франческо. – В день твоего рождения я увидела след на её шее. Они, кажется, поссорились.

Муж нахмурился, он был из интеллигентной семьи, где самым грубым ругательством было «Cavolo!». Вроде «блин», хотя дословно переводилось как «капуста».

Кристина положила себе кусок поменьше и налила красного вина. Они сидели на своей просторной террасе с видом на миланские крыши.

– Вкусно, прямо как у мамы, – Франческо подмигнул.

Кристина сделала лазанью под руководством свекрови, иногда ей хотелось «быть хозяюшкой». La casalinga italiana. Это случалось редко, но бывало.

– Я не думаю, что он её бьёт. – Франческо подлил себе вина. – Если бы это произошло, она бы вам рассказала.

Кристина кивнула и дотронулась до руки Франческо:

– Иногда я думаю, что мне очень повезло. – Она засунула пальцы ног под его штанину. – Может, потом… м-м…

Франческо поцеловал жену в шею.

– Кри, может, всё-таки заберем Софию, а? Видеть ребёнка раз в неделю совсем ненормально, ты не думаешь?

Кристина тотчас убрала ногу и фыркнула:

– Вы мне душу с этим ребёнком вынули. Я вообще хотела позже рожать.

«А на самом деле никогда не хотела», – добавила бы Кристина. Но рассказывать собственному мужу, что она child free, было жестоко даже для неё.

Франческо пожал плечами. Когда позже? Они знакомы с колледжа, учились вместе в университете, пятнадцать лет вместе. Сколько можно ждать?

На улице, во внутреннем дворе, куда выходили окна, раздавались детские голоса.

– Я хочу, чтобы мы ужинали вместе, а потом шли гулять, ели мороженое, катались на велосипеде.

Франческо представил, как сажает Софию на свой мотоцикл и они вместе катаются по кварталу. Он скучает. Так дальше продолжаться не может. Пока она маленькая, но потом начнёт произносить слово «папа». Если начнёт. Она же видит его раз в неделю.

– Я не хочу пропустить её детство. – Он нахмурился: – Моя мама всегда работала. Я постоянно был с нянькой. Поверь мне, это невесело.

Кристина молчала. Она боялась. Как София впишется в её идеальную жизнь?

– Посмотрим, – буркнула она.

Франческо обнял жену и поцеловал в щёку.

– А я поговорю с Бруно. Разведаю. Может, ты и права. Может, Аните и правда нужна помощь.

Сегодня Милан, несмотря на обычное серое небо, казался Гале ярче. Трамваи желтей, улицы чище, а люди приветливей.

Она ехала забирать Беатриче и прокручивала в голове сегодняшнюю сцену.

– Галя, присядь, – сказал Риккардо после того, как схлынула первая партия рабочих, а вторая, миланских клерков, ещё не пришла на обед.

Он положил перед ней бумагу.

– Тебе надо расписаться здесь, – указал он в нижней части.

– Конечно, если ты согласна, – добавил он.

Галя быстро пробежала глазами.

– Бессрочный? – Она удивлённо посмотрела на Риккардо: – А как же документы, я ведь…

Риккардо гордо улыбнулся:

– Мы сделаем тебе вид на жительство по мотивам работы. Если контракт бессрочный, то, оказывается, всё проще.

Галя ликовала, она хотела подскочить, крепко обнять его и хорошенько расцеловать, но просто сказала:

– Риккардо, ты очень хороший человек, спасибо тебе.

– Конечно, возможно, потом, когда документы уже будут, я могу изменить сумму, ну, ту, что «в белую», ниже сделать… там такие налоги дикие… – Он почесал затылок и быстро добавил: – Но это потом, ты не волнуйся, главное, чтобы сейчас всё уладили.

– Да, конечно. – Галя улыбнулась, еле сдерживая слёзы. – Спасибо, – пробормотала она.

Риккардо похлопал её по плечу:

– Всё будет хорошо.

После школы Галя с Беатриче возвращались домой мимо кондитерской. Обычно дочка грустно поглядывала на ряды пирожных и шоколадок и изо всех сил старалась понять такие слова, как «дорого» и «в другой раз», и, кажется, наконец-то поняла. Поняла, что не видать ей этих красивеньких эклеров и аппетитных пирожных. За пару метров до кондитерской Беатриче уставилась на асфальт. Рассматривала полосы, дорогу, свои ноги, мамины ноги, только бы не попалась на глаза она, кондитерская.

– Давай зайдём? – Галя остановилась.

Беатриче подняла глаза: они стояли ровнёхонько напротив кондитерской. Не веря своему счастью, она осторожно переспросила:

– Зайдём сюда? В эту… пастиччерия? – От волнения Беатриче забыла русское название.

Галя обняла её, поцеловала в макушку.

– Да, сюда, в эту кондитерскую. Ну же, – и она легонько подтолкнула дочку вперёд.

Беатриче встала перед стеклянной витриной, и глаза её забегали вправо-влево. Она растерялась при виде груды засахаренных карамелек, печений в разноцветной глазури и пирожных с яркими ягодами.

– Чего ты хочешь, котик? – Галя смотрела на лицо Беатриче и улыбалась.

Как же мало надо ребёнку для счастья. Как же она хочет баловать дочку чаще.

– Сколько вкусняшек! – Беатриче смешно облизнулась. – Мама, а можно что-то одно или две штуки?

Галя рассмеялась. Беатриче, пока мама не передумала, быстро проговорила:

– Одно маленькое, а одно побольше…

Беатриче ткнула в эклер с шоколадом. Длинный, покрытый кремом снаружи. Как же давно она его хотела!

– И ещё маленькую, малюсенькую карамельку, – она показала на бежевые кусочки. – Это же «му»?

«Му» были чем-то вроде «коровок» из Галиного детства.

Галя взяла два эклера и купила целых шесть «му». На сейчас и на потом. Они уселись за столиком пить чай. Чай в итальянских кафе стоил неслыханных денег. Чашка – целых три евро. В супермаркете за три евро можно было купить пачку чая.

– Повезло нам сегодня, – Беатриче впилась в эклер и закатила глаза. – Вкушна-а-ата какая, – проговорила она с полным ртом.

Домой вернулись в приподнятом настроении. Беатриче отправилась делать уроки, после сладостей учиться – совсем другое дело.

На кухне сидела Ребекка. Она что-то писала в свою обычную тетрадь. Увидев Галю, тетрадь закрыла, поздоровалась и собиралась было уходить.

– Ребекка, – Галя держала в руках контракт, – я хотела сказать… Вот, – она протянула бумажку.

Воспитательница пробежала глазами.

– Контракт? Молодец, а что с документами? – произнесла Ребекка сухо.

Галя быстро добавила:

– Всё уладят, мне дадут вид на жительство по мотивам работы. И ещё, я сейчас! – Галя метнулась в комнату, быстро открыла шкаф, схватила из коробки конверт, успев выкрикнуть Беатриче не идти за ней, а ждать в комнате, торопливо побежала обратно.

– Вот, – Галя вытащила наружу деньги. Она разложила купюры на столе. Пять тысяч, выстраданные месяцами труда.

Ребекка нахмурилась и замельтешила руками:

– Мы не в банке, спрячь эти деньги.

Галя сгребла купюры и засунула обратно в конверт.

– Я всё сделала, вот, теперь у меня есть и деньги, и контракт. Как и договаривались…

Ребекка передёрнула плечами:

– Да, я говорила тебе про 5000, чтобы они были у тебя в копилке, но я не говорила, что это гарантия того, что ты наверняка выйдешь.

Галя почувствовала укол в сердце, будто она вампир, нечисть какая и в её грудь только что всадили кол. Она сжала челюсти и процедила:

– То есть как не гарантия, вы же говорили…

Ребекка фыркнула:

– Ну да, говорила, но знаешь, это же не правило какое-то. Я сама его придумала, я тебя мотивировала, вот ты и молодец, будем теперь анализировать.

На Галю словно вылили ушат холодной воды. Анализировать? Она еле сдерживалась, чтобы не начать кричать.

– Что анализировать? – В горле запершило и стало сухо.

– Способна ли ты прокормить своего ребёнка. Будем надеяться, что суд примет к сведению твои усилия. И что тебе оставят дочку. А то помнишь, что с Зиной стало? – Ребекка развела руками.

Ярость закрутилась внутри, как торнадо, вырываясь наружу. Вот же сука!

– Никто не заберёт у меня ребёнка, – произнесла Галя твёрдо.

Ребекка хмыкнула.

– Посмотрим, – отрезала она.

Галя сжала кулаки.

«Учитесь трансформировать вашу злость… это мощная энергия…» Да все эти месяцы она её трансформировала. Она училась направлять её в полезное для себя русло. Она боролась с обстоятельствами, сжимала зубы, плевала на свою гордость и шла работать. Копила деньги, чтобы выйти. Поэтому эта сука не может говорить ей «будем теперь анализировать».

– Интересно, если в суде или где-то там узнают, – Галя медлила, словно набирая скорость, – что мы здесь туалеты драим… По-моему, это против правил. И продукты часто с истёкшим сроком годности.

Ребекка подскочила:

– Не смей мне угрожать! – выпалила она. – Иначе я в отчёте допишу, что ты вчера нарушила правила и пришла поздно. Ты здесь навечно останешься, ты слышишь? А может, и без ребёнка уйдёшь.

Галю охватила дрожь. Она представила, как берёт Ребекку за волосы и таскает по комнате. Та орёт, вырывается, потом Галя сжимает её волосы в кулак и бьёт головой о стол.

Пусть бы эта дрянь пожила в таком же месте. Пусть бы по вечерам она возвращалась не к мамочке с папочкой в свои уютные апартаменты есть свои грёбаные спагетти с домашним соусом, а сюда. Спала бы на сырых простынях, сама бы готовила и пусть бы батрачила как проклятая с утра до вечера, драила туалеты, мыла полы, разносила блюда. Стоит она, вся такая миниатюрная, с разноцветной брошкой. Аккуратная куколка. Как же она её ненавидит! Галя сжала кулаки. Никогда ещё она не была так близка к рукоприкладству. Даже с Адольфо. Но её, эту указывающую все месяцы, что делать, воспиталку, прямо сейчас она хотела уничтожить, растереть, растоптать.

Ещё чуть-чуть, и она бы реально это сделала. И это был бы конец. Для неё и дочки.

Вдруг в голове зашептали. Икона, лес, бабушка, многоголосие. Кто-то гладил её по голове, по плечам.

Галя выдохнула, выпрямила спину. Постепенно торнадо вылетело наружу. Она распрямила плечи и тихо произнесла:

– Sei una vera stronza («Ну ты и сволочь»), – взяла конверт и вышла из кухни.

У дверей стояла новенькая Оля и смотрела на Галю круглыми, как две пуговицы, глазами. В её взгляде промелькнуло не просто удивление, а искреннее восхищение.

Ребекка влетела в свою комнату и с грохотом треснула дверью. «Она у меня попляшет. Курица облезлая. Это же надо, такое имя, – Ребекка хмыкнула и раскрыла тетрадь. – Ты у меня пожалеешь». Она села и, высунув язык, начала писать. Они не знают, эти овечки, что именно её, Ребеккин отчёт, повлиял на то, что у Зины ребёнка отобрали. А нечего было грубить ей, нечего так смотреть на неё свысока.

Она-то думала, что эта Галина спокойная, послушная, а тут на тебе. Ну ничего, она подпортит ей жизнь. И она продолжила строчить.

«Недееспособная», «нестабильная», «не готова к адаптации», «кормит плохо ребёнка» – плясали по бумаге буквы.

Ребекка довольно посмотрела на записи, открыла ящик, достала оттуда фотографию. Он, она, яхта… Она посмотрела так несколько секунд и принялась разрывать фотографию на мелкие клочки.

Она рвала свои надежды, разрывала своё свадебное платье, своё венчание в церкви, свою квартиру с двумя детишками, отпуск на Сардинию каждый год, вот так, хватит уже думать о нём. Баста!

Когда от фотографии осталась горка клочков, Ребекка смела мусор в корзину, сорвала с пальца кольцо и отправила его туда же.

Потом встала, надела пальто, закрыла комнату на ключ и вышла.

Анита с детьми вернулись с прогулки.

– Дети, мойте руки. – Она помогла снять младшему куртку. Катя взяла Мишу за руку и повела в ванную.

На плите булькала вода, Бруно в полосатом фартуке хлопотал на кухне. Может, он пытается завоевать её прощение? По-настоящему, как хотела Анита. Она окинула кухню быстрым взглядом, но следов букета не наблюдалось.

Последнюю неделю они еле разговаривали. Сначала тот случай с ванной, после которого он вроде как пришёл к ней ночью, и она думала, что всё хорошо, но потом опять этот срыв на празднике.

Каждый день Бруно молча вставал, молча готовил кофе, потом молча уходил на работу. Анита терпеть не могла эти игры в молчанку.

– Что готовишь? – заглянула она в маленькую кастрюльку. Внутри пыхтел красный соус.

– Il sugo, – сказал Бруно деловито, – но добавил перцы.

В свой фирменный томатный соус Бруно добавлял перцы. Он вообще любил перцы во всех видах. Бруно любил и умел готовить, просто делал это крайне редко. С первого дня в их семье сложилось так, что готовила в основном Анита.

Это был один из тех редких вечеров, когда всё шло ровно: дети спокойно поели и пошли играть, Бруно с Анитой спокойно разговаривали и даже шутили, а когда Анита, уложив детей, вернулась на кухню, Бруно даже загрузил посудомоечную машину.

Он стоял спиной к холодильнику и задумчиво смотрел в телевизор.

– Ты знаешь, что мне позвонил муж Кристины, Франческо? Спросил: может, у нас проблемы? – Он повернулся к Аните и впился в неё тяжёлым взглядом.

Анита пожала плечами:

– И что, разве у нас нет проблем?

– Он не просто спросил, он пригрозил мне. Сказал, что если, мол, я позволю себе чего-то лишнего, то они тебя защитят. И сообщат, куда следует.

На скулах Бруно заиграли желваки.

– Я ненавижу, когда мне указывают, что делать, – прохрипел он.

Внутри Аниты зашевелилось плохое предчувствие. За семь лет совместной жизни она научилась понимать, когда разговор закончится ссорой. Похоже, это один из таких вечеров. Нарочитое спокойствие, готовка, странные вопросы.

– Ты знаешь, почему я на тебе женился? – Бруно достал из холодильника салями и начал медленно нарезать.

– Потому что влюбился? – пошутила Анита, нервно улыбнувшись.

Бруно отправил в рот кусок колбасы и ухмыльнулся:

– Мне стало тебя жалко.

В Анитиной груди похолодело.

– Это почему же? – нахмурилась она.

Бруно ковырнул пальцем во рту, достал застрявший кусок салями и посмотрел на неё.

– Жалко стало, понял, что никому ты не нужна. Вот и решил тебя подобрать.

Анита прищурилась: она не понимала, шутит он или говорит серьёзно.

Огонь можно погасить до того, как он вспыхнет.

В голове звучали слова йогини.

– Ты чего сегодня такой? День не удался? Опять проблемы с начальником?

Вот. Молодец, Анита. Покажи, что ты заботливая жена.

Бруно нервно дёрнул плечами:

– Да всё нормально, решил наконец-то тебе правду рассказать. Вот как ты думаешь, за что тебя можно любить?

Анита, всё это время сидевшая за столом, встала, подперев спинку стула. Внутри болезненно заныло.

– Любят не за что-то, а просто так, – сказала она тихо.

Бруно хмыкнул:

– О, какая ты у нас учёная, высшее образование, а такую ахинею несешь. А я вот думаю, что любят за что-то.

– Хотя бы за то, что я подарила тебе двух детей? – нехотя процедила Анита.

Бруно поднял обе руки к потолку и громко выпалил:

– Так в том-то и дело, какая из тебя мать! На прошлой неделе у Миши температура была, а ты что делала? Прикладывала какие-то компрессы… Температуру не сбивала, ребёнок мучился.

Анита засунула руки в карманы и сжала кулаки:

– Какой же сердобольный! А ничего не болит, когда ты Мишу по попе хлопаешь?

Бруно скрестил руки на груди:

– Я их воспитываю, чего не скажешь о тебе. Знаешь, Анита, когда я на тебе женился, думал, хоть матерью будешь хорошей. Но не получилось. Ни женой, ни матерью.

– Так зачем ты со мной живёшь? Давай разводиться, – прошипела она.

Бруно придвинулся к ней ближе, посмотрел на неё и тихо произнёс:

– Вот и я думаю, на что ты мне такая сдалась?

Анита отскочила назад и выкрикнула:

– Ну так вали, убирайся к чёрту! – Она толкнула стул.

Бруно придвинулся ещё ближе и чётко произнёс:

– Я у себя в доме, убирайся ты. А дети останутся со мной.

«У себя в доме?» «Дети останутся со мной?»

Внутри клокотала злость, она еле сдерживалась, ей хотелось вцепиться хоть во что-то, чтобы не разнести здесь всё к чёрту, она закусила нижнюю губу и ухватилась за край скатерти, как за якорь.

– Детям нужна мать, – отчеканила она.

– Нужна, если мать хорошая. – Бруно посмотрел на неё самым презрительным своим взглядом. – Я многое могу рассказать, например, что ты им антибиотики не даёшь, когда врач прописывает, а пичкаешь какой-то натуральной хернёй или что кормишь их плохо.

Бруно отрезал ещё один кусок салями и отправил его в рот.

– Понятно, откуда тебе пример брать? Ты же у нас сирота.

Анита замерла. Привычный с детства внутренний плач «мама, мамочка» отозвался резкой, невыносимой болью. Анита сжала край скатерти ещё сильней. Да что он себе позволяет! Злость просилась наружу, выливаясь горячей лавой. Она замычала на русском «ненавижу-у-у-у», дёрнула скатерть, пошарила по столу, чтобы взять хоть что-то, запустить этим в стену. Под рукой оказался нож, она схватила его и заорала:

– Только попробуй забрать у меня детей, я убью тебя, слышишь? – Её всю трясло. Руки Аниты дрожали, лицо пылало.

Бруно сделал несколько шагов назад, выставил ладони:

– Оу-у-у, успокойся, положи нож. Ты рехнулась совсем?

– Мама, – раздался Мишин голос, – я не могу заснуть.

Очнувшись, Анита отбросила нож в сторону.

Бруно подскочил к сыну:

– Идём, папа расскажет тебе сказку.

Он взял Мишу на руки и понёс в комнату.

Дрожащими руками Анита открыла шкафчик и достала оттуда бутылку вина, налила себе полстакана и выпила залпом. Со всей силы брякнула дверцу шкафчика, хлопнула по нему кулаком, опять открыла и выпила второй бокал.

Внутренняя дрожь постепенно унималась, дыхание стало прежним.

Она вышла на крыльцо, достала из тайника, отвалившегося кирпича возле двери, пачку с сигаретами, спички, зажгла сигарету дрожащей рукой и затянулась.

Сегодня на социальной работнице, обычно одетой в чёрное или серое, была яркая оранжевая блуза и яркие серёжки. Услышав про контракт, Анджела смерила Галю внимательным взглядом:

– Sei molto brava.

Галя расплылась в улыбке.

– Но, – Анджела поджала нижнюю губу, – я получила последний отчёт от структуры. Мне сказали, что ты обозвала воспитателя… – Выглядела она довольно растерянно. – Я была готова назначить тебе финальную экспертизу с психологом, но сейчас… даже не знаю, похоже, твоё состояние всё ещё не… – Анджела пыталась подобрать слова, – не совсем стабильно.

Галя хотела заорать матом, громко проскандировать, что эта сука Ребекка просто издевается, что она заставила её собирать копилку, а сейчас отказывается это признавать, что она, Галя, дико устала, она хочет нормальный дом, что Беатриче нужен стол, чтобы делать уроки, что им нужна собака… но вместо этого Галя, выдержав паузу, посчитала до десяти, вдохнула, выдохнула и спокойно, без эмоций, рассказала всё, как есть. И про копилку, и про то, как Ребекка вылила борщ, и про то, как их заставляют мыть туалеты, и про йогурты с просроченным сроком.

Анджела задумчиво качала головой и молчала. Галя смотрела на свои руки. Надо смыть лак и вообще перестать красить ногти. Совершенно бессмысленное занятие, а на этот модный нынче перманентный, тот, что держится три недели, у неё нет ни времени, ни денег.

Галя подняла глаза и тихо произнесла:

– Я не выдержала, понимаете? – В её голосе прозвучала мольба. – Я не могу больше позволять унижать себя… – Галя замолчала и тихо добавила: – Никому.

Анджела встала и подошла к Гале. Она села напротив и дотронулась своей тёплой ладонью до её руки:

– Знаешь, когда мы видим, что женщина готова идти дальше без нашей помощи?

Галя вопросительно посмотрела на Анджелу.

– Она готова, когда выходит из состояния жертвы.

Анджела встала и начала ходить по комнате.

Галя принялась соскребать лак с больших пальцев. Она сидела, втянув голову в плечи. Ей хотелось стать черепахой и медленно уползти. Она обозвала Ребекку, она всё испортила. Месяцы труда насмарку. День ото дня она складывала в копилку деньги. Но ведь права она, Галя. Ребекка не может просто так говорить ей: «Надеюсь, суд примет к сведению твои усилия и тебе оставят дочку».

– Оля только что была у меня. Она рассказала мне, что слышала ваш разговор с Ребеккой.

Внутри Гали всё встрепенулось, она посмотрела на Анджелу с надеждой.

– Выйти из состояния жертвы непросто, но если это удаётся, если женщина берёт ответственность за свою жизнь, то она готова.

Анджела дружески похлопала Галю по руке:

– Я думаю, совсем скоро ты сможешь обходиться без нас, – объявила она почти торжественно и искренне улыбнулась.

В субботу Анита устроила уборку, дети ушли в парк с Бруно. У подруг помощницы, а ей нравилось заботиться о доме самой.

Дом…

С 17 лет Анита жила в общежитии, потом, когда начала работать, снимала квартиру с подругой. Когда зарплату повысили, начала арендовать свою. К тёте Маше Анита приезжала каждые выходные, но жить не оставалась, не хотела нарушать тёти-Машин размеренный быт.

Своё собственное купленное жильё, родное гнездо, появилось у неё лишь с Бруно. Как она гордилась его покупкой! Дом записали на них двоих, и каждый месяц Анита исправно отдавала из зарплаты половину за ипотеку.

Она пересмотрела десятки журналов интерьера, ездила по магазинам и салонам, искала гармоничные сочетания, заказывала у швеи льняные занавески, а теперь, когда познакомилась с Галей, решила сшить новые и поменять все портьеры.

Я у себя в доме, убирайся ты. А дети останутся со мной.

Анита гремела кастрюлями, складывала их в посудомоечную машину, готовила обед.

Бедная Галя… Как она справляется? И ребёнок. Анита заметила, что Беатриче ходит в совершенно прохудившихся кроссовках. Надо будет ей помочь. Просто взять и купить новую обувь, надо только узнать размер.

У её детей есть дом, они живут в достатке, не шикуют, но и не бедствуют. И она, и Бруно работают, а жизнь такая дорогая сейчас… Где же ты выживешь совсем одна?

А ещё она и правда любит свой дом.

Из открытого окна веранды лился утренний свет, в саду щебетали птицы. Анита уселась за белый стол, налила кофе в белую чашку и сидела так, любуясь своей идеальной кухней.

Пахло свежестью и супом.

– Анджела пишет, что Галина готова, а ты говоришь мне, что она нестабильная. Как это понимать?

Моника открыла окно и зажгла сигарету. Вообще-то в структуре нельзя было курить, но сегодня очень хотелось. Моника выдохнула и замахала рукой, перенаправив дым в окно.

– Она и правда нестабильна, угрожала мне. Надо назначить экспертизу, пусть её проверят хорошенько. – Ребекка шмыгнула носом.

У неё началась сезонная аллергия. Хотя, возможно, у неё просто аллергия на этих женщин и это место.

Моника выпустила дым и посмотрела на свои ногти.

– Там была Оля, она слышала про копилку какую-то. – Моника нахмурилась: – Что это за история?

Ребекка поджала губы, подобрала ноги под стул и стала похожа на смешную чёрную птичку.

– Я мотивацию такую придумала, что, типа, она выйдет, только если накопит 5000 евро, – произнесла Ребекка, ссутулившись ещё больше.

– Ты охренела?! – Моника замерла с сигаретой, и пепел упал на стол.

– А что? Отличная идея, и она сработала: смотрите, Галя одна из лучших наших кейсов. Быстро накопила, быстро получила контракт, – попыталась оправдаться Ребекка.

– Так если она молодец, зачем ты написала этот отчёт? – Моника взяла в руки папку и бросила её на стол. – Ребекка, – она затушила сигарету и уселась в кресло, – давай закончим Галино дело. Закроем этот проект.

– Но… – попыталась возразить Ребекка.

– Я сказала, за-кро-ем! – рявкнула Моника. – Ты что, не понимаешь? – Она резко поднялась с кресла и встала напротив Ребекки. – Нам не нужна огласка. Копилка, просроченные продукты, вы заставляли их убирать помещение… Ты хочешь, чтобы нас закрыли? – Последнее предложение Моника выкрикнула, в глазах сверкнула ярость. – Всё! И не смей меня ослушаться, иначе вылетишь отсюда, и рекомендательных писем не напишу, папа твой будет ой как недоволен. – Моника подошла к двери и распахнула её, показав тем самым, что разговор завершён.

Галя улыбалась. Внутри будто прыгал мячик, и от этого было щекотно и приятно одновременно. Хотелось прыгать ему в такт, что Галя и сделала. Взяла и подпрыгнула. Потом ещё раз и ещё. Люди вокруг смотрели и улыбались ей в ответ. Вот она, взрослая женщина, прыгает, как маленькая девочка. Галя остановилась перед витриной. На неё смотрела молодая приятная женщина. Синяки под глазами исчезли, спина выпрямилась.

Суд прошел незаметно и на расстоянии. Было вынесено постановление, что ребёнок остаётся жить с Галей. Адольфо имел право видеть дочь раз в месяц под присмотром. Анджела обмолвилась, что Галя может настоять и лишить бывшего родительских прав. Галя решила, что подумает об этом потом, сейчас все её мысли занимало обустройство новой жизни. Её, Гали, и дочки, Беатриче.

Вприпрыжку она добралась до дома, зашла в чистый подъезд и нажала на кнопку. Открыла седовласая, интеллигентного вида женщина.

Двухкомнатная квартира располагалась на шестом этаже. Комната для неё, комната для Беатриче, кухня, соединённая с гостиной. Сантехника была новой. Повезло.

В квартире был даже балкон, невиданная роскошь. Она поставит сюда столик, чтобы пить с Беатриче чай или кофе и любоваться… Хотя любоваться особо нечем: напротив возвышался другой жилой дом, серый и неприметный, но всё это было совершенно неважно.

Галя ходила по квартире, и мячик продолжал прыгать, она еле сдерживалась, чтобы не схватить под руки эту чинную даму и не станцевать с ней польку.

– У вас есть кошки или собаки? Это хорошо, что нет, мы только сделали ремонт, а у меня аллергия на шерсть.

Галя аккуратно закинула:

– А есть такие собаки, от которых совсем нет аллергии…

– У вас такая? – нахмурилась хозяйка квартиры и сжала в руке ключ.

– Нет-нет, – быстро сказала Галя, – я просто слышала о таких… – Она грустно посмотрела в пол. – Я дочке обещала собаку, – и вздохнула.

Хозяйка понимающе кивнула:

– Знаю, у самой трое детей и две внучки, ладно, посмотрим. В конце концов, я же здесь не живу… но если только небольшая, и чтобы не лаяла, а то соседи будут жаловаться. Идём, я тебе всё здесь ещё раз покажу.

Квартира оказалась меблированной, что было Гале на руку. Готовая кухня, кровать в спальне, огромный шкаф. Вот только Беатриче надо кровать купить и стол письменный.

Адольфо должен выплачивать им каждый месяц небольшую сумму. Плюс работа. Квартира в месяц стоила 700 евро, зарабатывала она теперь 1200 плюс чаевые, плюс шитьё. Хозяйка вошла в положение и не потребовала, как обычно, гарантию в виде трёх квартплат. А ещё у Гали было целых 5000 евро, чтобы купить всё для начала новой жизни.

Хозяйка отдала ключи, Галя трогала брелок-звёздочку, и ей хотелось плакать от счастья, целовать пол этой квартиры, встать на колени напротив окна и молиться. Так она и сделала, когда хозяйка сказала напоследок «добро пожаловать» и закрыла за собой дверь.

Галя встала на колени напротив окна и зарыдала.

Она шептала «спасибо, Господи», и тёплые слёзы текли по щекам. Икона, бабушка, многоголосье ласкало слух и нашёптывало что-то, от чего слёзы лились ещё сильней. Она подумала, что если приходит счастье, то словно к небу взлетаешь на горе из подарков судьбы, а несчастье давит к земле так, что порой дышать невозможно.

Галя встала с колен, обошла ещё раз квартиру. Пол был затянут плёнкой, чтобы не выпачкать паркет, пока шёл ремонт и красили стены. Пахло побелкой.

В окно лился золотой свет.

Она прижала к груди ключи и поцеловала брелок.

Снежана вызвалась помочь завезти вещи, только что Гале было перевозить? Так, несколько сумок. Снежана с Микеле предложили сначала отвезти Галю и Беатриче к себе домой. Снежана подготовила целый чемодан одежды и хотела, чтобы Галя выбрала себе то, что понравится. К тому же мальчишки умоляли увидеть Беатриче, «их любимую принцессу».

Галя собрала вещи, оглядела тесную комнатушку в каза… самую настоящую темницу, наполненную её слезами и отчаянием. Она вышла и прикрыла дверь в это прошлое, дотащила чемодан и сумку до прихожей и стала прощаться со всеми обитателями. Обняла беременную Олю и погладила её живот, замедлилась возле Ребекки.

– До свидания, – сказала она быстро, толкнув дверь.

– Что же это мы, даже не обнимемся? – воскликнула Ребекка. – Я буду по тебе скучать, Галина, – она протянула руки.

Скучать? По ней? Галя внутренне хмыкнула, но решила, что поучаствует в этом прощальном спектакле. К тому же в ближайшее время Галю всё равно будут навещать социальные работники. Проверять, как они с Беатриче окончательно интегрировались. Зачем портить отношения? Мало ли. За время в структуре Галя полностью осознала смысл поговорки fare buon viso e cattivo gioco («играть в плохие игры с хорошим лицом»).

Галя дала себя обнять и даже ответила на два классических итальянских поцелуя.

– Я тоже буду по тебе скучать, – сказала Галя.

– Да ладно, не ври, – сказала Оля на русском и прыснула от смеха.

Ребекка метнула в Олю взгляд-молнию.

– Мы с Анджелой поможем тебе донести вещи, Галина, – сказала Ребекка и отодвинула Олю в сторону тем же взглядом. Беременная Оля прижалась к стене, дав Ребекке пройти.

Посторонние не могли знать точный адрес casa famiglia, поэтому прогулка до парковки заняла около пяти минут. Ребекка взяла в руки сумку, Анджела помогла нести чемодан.

Увидев Снежану, Галя радостно помахала рукой. Они приблизились к серому джипу, из машины вышел Микеле.

– Ну вот, – улыбнулась Галя, – я на месте.

Галя повернулась к Ребекке, чтобы забрать у неё сумку, но та неподвижно стояла и смешно моргала, то и дело выкатывая глаза. Казалось, она делает какую-то оздоровительную гимнастику от морщин.

– Ребекка? – Микеле удивлённо нахмурился.

Снежана выпрямила свою и без того идеально прямую спину и посмотрела на Ребекку с лёгким презрением. Галя привыкла к этому её оценивающему взгляду: Снежана смотрела так буквально на всех, но сегодня в нём было что-то особенное. Она не просто смотрела свысока, что было не трудно: она была на две головы выше Ребекки. На губах Снежаны промелькнула улыбка.

Она грациозно подплыла к Микеле, взяла его под руку, поцеловала в щёку и мурлыкнула:

– Аморе, вы знакомы?

Обычно смуглое лицо Ребекки стало бледным, в тон молочной идеальной коже Снежаны.

Микеле растерянно пробормотал:

– Да, это Ребекка, она… – Микеле прокашлялся.

– Его бывшая, – помогла ему Ребекка и впилась взглядом в пальцы Снежаны. С той встречи в галерее Витторио Эмануэле к первому кольцу прибавилось ещё одно. Похоже на сапфир.

Беатриче потянула маму за рукав:

– Мама-а, когда мы уже поедем?

Ребекка, поджав губы, тихо проговорила:

– Что же, всего хорошего…

Галя расцеловала Анджелу.

– Ты же будешь мне иногда писать, правда? – Гале показалось, что глаза Анджелы слегка увлажнились.

– Конечно, буду.

Галя и Беатриче уселись в машину.

– Надо же, какое совпадение… Ты же не ревнуешь, аморе? – Микеле дотронулся до руки Снежаны.

– Не смеши меня, – фыркнула Снежана.

Галя и Беатриче смотрели в окна и молчали. Они еле сдерживались, но когда подъехали к дому и вышли наружу, Галя тихо сказала:

– Вы идите, мы сейчас.

Оставшись вдвоём с дочерью, Галя встала посреди двора, задрала голову вверх и закричала:

– А-а-а!

Беатриче встала рядом, тоже задрала голову и вторила ей:

– А-а-а!

Потом Галя прокричала:

– Е-е-е!

– Е-е-е! – кричала Беатриче.

Так они и стояли, выкрикивая гласные, пока в окно не выглянул Микеле:

– Галина, у вас всё хорошо?

Она широко улыбнулась и закричала на русском:

– У нас всё просто замечательно-о! – И добавила: – Va tutto benissimo!

Первые дни Беатриче спала с Галей, а потом они поехали за кроватью в «Икеа». Поехали на автобусе: магазин находился под Миланом, в городке Каругате. На месте Беатриче ахнула:

– Мамочка, это рай!

Ни Галя, ни Беатриче никогда до этого в «Икее» не были. Галя не знала, за что хвататься. То ли покупать разноцветные салфетки, то ли кастрюли, то ли кухонные полотенца, то ли прищепки. Галя видела, что Беатриче разрывали похожие чувства. Дочка носилась от стенда к стенду, лавировала между икеевскими спальнями и детскими комнатами, трогая мягкие игрушки, кукольные кроватки и кухоньки, умиляясь постельному белью в сердечки, милым дракончикам и принцессам.

Галя разрешила положить в тележку всё, что Беатриче захочется. Дочка засунула туда смешную сову, которую можно надеть на руку, доску для рисования, краски, бумагу, фломастеры, ножницы, тряпичную куклу. Беатриче складывала вещи и каждый раз смотрела на Галю, мол, всё или ещё можно. Только когда Беатриче притащила огромного, размером с неё саму, медведя, Галя засмеялась и сказала «стоп».

Они купили тарелки, стаканы, чашки и вообще всё для кухни, а ещё всякие штучки для ванной, коврики, мыльницы и ароматные свечи. И заказали кровать и стол. Это привезут потом.

Галя потратила кучу денег, но впервые за всю свою жизнь ей было не жалко ни цента.

Домой ехали на такси. Невиданная роскошь. А как ещё дотащить всё это добро?

Таксист помог донести вещи до квартиры. Распаковали, Галя принялась мыть тарелки, стаканы, Беатриче украшала ванную и детскую, а потом они пили чай с икеевскими булочками с корицей.

– Мама, когда у нас будет собака, давай назовём её Икеа.

Галя засмеялась:

– Почему Икеа?

– Потому что там радостно, а собака тоже будет нас радовать.

Галя притянула Беатриче к себе, крепко обняла, втянула любимый запах её волос.

Собака. Она обещала. Чтобы маленькая и гипоаллергенная.

– А давай посмотрим собак в интернете.

– Я принесу айпад! – выкрикнула Беа и бросилась в комнату.

Айпад отдала Снежана. Муж купил новую модель, эта устарела и была менее мощная. Галя хотела заплатить, но муж Снежаны, который был в этот момент в комнате, сморщился.

– Что вы, забирайте так, – сказал он тихо. – Тут ещё футляр был, – и вынес из своего кабинета подзарядку и серый чехол.

По дому радостно плавал запах булочек с корицей и ароматных свечей. Они сидели с Беатриче на диване и искали собак.

Бруно смотрел телевизор, дети играли. В дверь позвонили. Анита вытерла испачканные после чистки овощей руки, чтобы ответить в домофон, но Бруно резко подорвался. Не похоже на него.

– Да-да, – ответил он, нажал, чтобы открыть дверь, и как-то странно на неё посмотрел.

Через минуту на пороге стояли двое полицейских: один высокий и кучерявый, второй низкий и даже красивый. С ними была женщина. Бесформенная, как дождливая туча, в неприметном сером платье.

Бруно засуетился, пригласил войти. Анита стояла и молча теребила край своего кухонного фартука.

Подбежал Миша, попросился на ручки. Добравшись до ароматной шеи мамы, он уткнулся в неё носом и спрятался от чужаков. Он никого не видит, значит, и его не видят.

– Нам поступило заявление, – начал кучерявый полицейский. – Вы синьора Сми… – он слегка запнулся.

– Смирнова, – привычно отчеканила Анита.

Ладони вспотели, биение сердца участилось. Анита мягко обратилась к Кате:

– Малышка, пожалуйста, поиграйте в комнате, – и опустила Мишу на пол.

Услышав незнакомый язык, полицейские переглянулись. Анита тотчас добавила на итальянском:

– Маме и папе надо поговорить на взрослые темы, пожалуйста, – произнесла она.

Катя послушно взяла Мишу за руку и отвела в комнату.

Сама Анита подошла к столу.

– Может, хотите воды? – предложила она.

Полицейские синхронно замотали головами. Тот, который «даже красивый», откашлялся:

– Нам поступило заявление, что вы угрожали мужу ножом, ну и что… – он ещё раз откашлялся, – обещали его убить.

Последнюю фразу он произнёс как-то скомканно, улыбнувшись краем губ, и на секунду Аните даже показалось, что сейчас он рассмеётся. Какая-то глупая шутка. Точно! Бруно решил её разыграть. Анита бросила взгляд на календарь, висевший на холодильнике, чтобы убедиться, что сегодня не первое апреля. Нет, пятое.

– Мы поссорились, с кем не бывает… – сказала Анита тихо и посмотрела на Бруно.

Муж стоял в обычной позе, скрестив руки на груди.

– Синьора, будем выяснять. С заявлением поступила видеозапись. Там ребёнок, маленький, я так понимаю, ваш сын, – полицейский одёрнул форму. – Так что дело передано в суд по делам несовершеннолетних, – резюмировал он.

Анита машинально отвечала на какие-то вопросы, а вокруг всё плыло, как в тумане. Видеонаблюдение? Бруно поставил видеокамеру, чтобы за ней следить? Когда? И зачем? Суд по делам несовершеннолетних. Социальные службы.

Они будут выяснять, на камере ещё вино – может быть, она злоупотребляет? Будут встречи с психологом, экспертиза, расследование, чтобы понять, в чём дело. А потом суд… Слова отдавались болезненным эхом внутри. Какой-то страшный сон.

Сердце билось так сильно, что ей хотелось вытащить его наружу и опустить в холодную воду. Она глубоко вдохнула.

«Анита, дыши. Дыши глубже. Это всё не по-настоящему…»

Когда полицейские ушли, Бруно подошёл к Аните и процедил:

– Ну что, доигралась, вот тебе. Я поставил камеры. И твоя эта sfuriata просто так тебе с рук не сойдёт. Теперь у тебя точно родительские права отберут, но если прямо сейчас ты свалишь, может быть, я заберу назад заявление.

– «Свалишь»? – Анита всё ещё ждала, что он скажет, что пошутил.

Она замолчала, подождала секунду. Бруно стоял, скрестив руки на груди.

Нет, ну не может быть, чтобы он написал на неё заявление. Сейчас он включит телевизор, она уйдёт к себе в комнату, примет ванну, ляжет в кровать, почитает на ночь книгу. Позже в кровать вернётся он, возможно, чтобы завоевать её прощение, начнёт к ней приставать, а она скажет, что не в настроении. Совсем скоро они помирятся.

Бруно стоял, нахмурившись, и смотрел в пол.

– Это и мой дом, я не хочу никуда уходить… – произнесла Анита осторожно.

– Ты слышала? Они будут выяснять, потом расследование, потом суд. У тебя заберут детей, ты не поняла?

Анита замотала головой.

– У матери не могут забрать детей, только если она не больная какая-то или не наркоманка… – повторяла Анита заученную фразу, услышанную много раз.

Бруно посмотрел на неё брезгливо:

– Если не больная, да, ты права. Но ведь только больная кидается на мужа с ножом, ты больная точно… и я это докажу… лучше уходи прямо сейчас. – Он подошёл к ней совсем близко, так, что на мгновение Анита подумала, что вот, вот этот момент розыгрыша, вот сейчас всё решится, он просто её поцелует, но вместо этого он процедил сквозь зубы:

– Будь проклят день, когда я женился на такой никчёмной и больной на голову бабе, – и, смачно плюнув ей в лицо, он вышел из комнаты.

Анита стояла с плевком на лице несколько секунд, резко схватила кухонное полотенце, тёрла сильно и быстро, пока лицо не начало жечь. Она схватила плащ, сумку и выбежала на улицу. Смеркалось. Улицы пустовали, кто-то ужинал, кто-то готовился ко сну.

Она шла. Внутри всё горело. Пекло. Она чувствовала себя вулканом, который каждый раз попадался им на Сицилии. Анита дымилась, как Этна. Плакать не хотелось, хотелось орать, вместо этого она зарычала, как дикий зверь.

Увидев скамейку, женщина села и закрыла ладонями глаза. Постепенно внутреннее пламя утихало, осталось лишь выжженное чёрное поле и безобразные кратеры. Она открыла сумку, чтобы достать сигареты, и увидела зайку Кати. Дочка не успела выложить игрушку после работы.

Анита обняла мягкие заячьи уши и тихо заплакала.

Она проснулась по привычке в шесть утра. Потянулась, встала, чтобы пойти будить детей, и тут же села обратно на диван-кровать. Острая боль, которая ночью спала вместе с ней, проснулась и дала о себе знать. Заскулила грустным воем так, что хотелось достать это плачущее создание наружу, обнять и завыть ещё сильней. Анита подобрала ноги, сжала кролика Люсю, обняла колени и заплакала… Слёзы падали на длинные пушистые уши игрушки, мочили тряпичные вставки с маками. Анита качалась из стороны в сторону. Как они там сейчас? Чем позавтракают, утрут ли сопли Мише, как он оденет Катю, чем покормит на ужин?

Анита продолжала качаться, как если бы убаюкивала ребёнка. Она качала белого кролика Люсю, а на самом деле качала себя, маленькую Аниту, гладила кролика и прижимала его к груди.

«Я с тобой, моя девочка, я рядом…»

Прямо сейчас Анита хотела оказаться в объятьях тёти Маши, она бы зарылась в знакомый с детства запах и сидела бы рядом на диване. Они укрылись бы пледом, и тётя Маша гладила бы Аниту своей мягкой рукой.

– Будешь кофе? – Галин голос вывел из состояния транса. – Тебе надо поесть. Я сделаю яичницу.

Меньше всего Анита ожидала помощи от Гали. В тот вечер на звонки не ответили ни Кристина, ни Снежана. Галя ответила сразу.

– Конечно, приезжай, – сказала она.

Галя присела на край дивана, погладила Аниту по голове. Тогда её приютила тётя Маша. Сейчас её приютила Галя. У Гали те же добрые глаза.

– Анита, одна ночь – ничего страшного, но тебе надо вернуться домой… так будет лучше. Иначе они расценят это как abbandono del tetto coniugale, что ты вроде как покинула общий дом, а тебе нельзя…

Анита продолжала качаться из стороны в сторону. Галя села ближе и раскрыла объятия. Анита рухнула на её плечо и заплакала. Галя гладила её по спине и нежно шептала:

– Всё будет хорошо, вот увидишь… твои дети останутся с тобой, я уверена… ничего не бойся. Ты не одна.

– Он хочет отобрать у меня детей! – выпалила Анита. Слова врезались в сердце и больно надавили. Стало тяжело дышать.

Снежана подняла свои идеальные пудровые брови. Кристина оторвалась от телефона:

– То есть как забрать?

– Я так восхищалась тем, что он рукастый, умный дом делает. «Гугл, включи свет, гугл сделай то, гугл сделай сё», – кривлялась Анита, передразнивая Бруно.

Подруги переглянулись.

– Он поставил камеры…

Глаза Аниты блестели от слёз. Она принялась рассказывать, что произошло.

– Ну и дрянь, – выпалила Кристина.

– К нам приходили полицейские, говорят, начнётся расследование, потом суд, он сказал, что я больная на голову, ну и теперь это легко доказать, когда на записи я угрожаю ему ножом, – хлюпнула носом Анита. Её голос дрожал.

Кристина выкатила глаза:

– Ну и стронцо-о!..

– Кто бы мог подумать, – прошептала Снежана, наморщив свой идеально гладкий лоб.

– Так, спокойно. – Кристина деловито выпрямила спину и взяла в руки телефон. – Я поговорю с боссом, его брат – лучший адвокат города, не переживай. – Она почувствовала себя героиней любимых сериалов про адвокатов. Конечно, она была всего лишь корпоративным юристом, но, как любой влюблённый в своё дело адвокат, мечтала бороться с грубым нарушением справедливости. – Но, Анита, – Кристина накрыла своей рукой руку подруги, – тебе надо вернуться в дом. Поверь мне, чтобы у матери забрали детей, она должна быть совершенно больной на голову, алкоголичкой и прочее. И это не твой случай.

Кристина покачала головой:

– Мне твой Бруно никогда не нравился, ещё когда забрал у тебя все каблуки, запретил носить декольте… но это… Да он просто козёл! Не удивлюсь, если он и руку поднимал на детей. То, что он в тебя стол двинул, я помню…

Анита тяжело вздохнула.

Кристина нервно потопала носком своих лаковых Prada:

– Поднимал?

Анита втянула голову в плечи и закрыла лицо ладонями.

Кристина потрясла головой. Зачем она его выгораживала? Бесполезно читать мораль. У неё чуйка на уродов. Да это было видно ещё тогда, когда Анита рассказывала об их свадебном путешествии на Сицилию с кучей придурочных родственников.

– Так, – сказала Кристина, – возвращайся домой и будь максимально спокойной. Если он тебя провоцирует, звони кому-то из нас. Девочки, – скомандовала она, – все держим телефоны включёнными. И днём, и ночью.

Галя поставила на стол поднос с блюдами.

– Анита, – произнесла она тихо, – помню, социальная работница сказала фразу, которая очень мне запомнилась: «Потерять детей – это значит, что ты вообще перестаёшь за них бороться».

Анита вытерла салфеткой глаза:

– Не перестану, не дождётся.

– Tu devi stare tranquilla, это будет медленно, больно, но всё получится, главное – сохранять спокойствие.

Адвокат по имени Дарио, спортивного телосложения, на вид лет сорока, обладал бархатным голосом и роскошным офисом в центре Милана.

«Во сколько мне эта защита обойдётся…» – Анита разглядывала коллекцию винтажных моделей «фиат чинквеченто» на полке рядом. В жёлтой машинке сидел Винни-Пух.

– Моя мама русская, ты знала? – Дарио встал и нажал кнопку кофемашины. – Отец выставил её из дома без ничего. Со мной на руках. – Он протянул Аните кофе. – Мне было восемь.

Анита хотела спросить, говорит ли он по-русски. Дарио, словно прочитав её мысли, уселся в кресло со своим кофе и продолжил:

– К сожалению, я не говорю по-русски. – Он размешал сахар палочкой, облизал её и отправил в мусорную корзину. – Но зато помогаю русским женщинам, ну, русскоговорящим, скажем так. – Он улыбнулся и выпил кофе в один глоток.

Анита прокашлялась:

– Я как раз хотела спросить, сколько…

– Ты ничего мне не должна, – перебил он. – Считай, что я – Робин Гуд. – Он засмеялся. – Веду дела богатых, чтобы помогать бедным. Не то чтобы я думал, что ты мало зарабатываешь, – Дарио выставил ладони вперёд.

Он встал из-за стола и застегнул все пуговицы на пиджаке.

– В Италии есть возможность нанять бесплатного государственного адвоката, если у тебя низкий доход. Надо подать заявление, показать уровень дохода, подождать ответа. Я состою в такой гильдии. То есть адвокаты там вполне себе достойные.

Он дружески похлопал Аниту по плечу:

– Ипотеку ты платишь?

Анита кивнула.

– Вот, плюс дети на иждивении. – Он замолчал. – О тебе мне рассказала Кристина, мы с ней хорошие знакомые, поэтому эту часть, ну, заявление на бесплатного адвоката и прочее, мы пропустим. Но чтобы ты знала, Анита, – он поднял указательный палец вверх, – это право любого человека, любой женщины, попавшей в затруднительную ситуацию.

– Спасибо вам. – Анита потёрла красные, опухшие от слёз глаза.

– Ладно, давай выкладывай, что там у тебя, – нахмурился Дарио.

Анита начала рассказ, глаза её мгновенно увлажнились, и вот уже большая капля смочила документы на столе. Анита потянула носом. Дарио достал бумажную салфетку из специальной коробки. На столе стояло три таких коробки. Видимо, клиенты пользовались салфетками частенько. Анита промокнула глаза.

– У меня не было ещё ни одного случая, чтобы у матери отобрали ребёнка. В принципе, такие случаи известны, но там было просто ужасное стечение обстоятельств, судья – идиот, да, от судьи многое зависит, но родители, правда, были немного того, – он постучал себя по голове. – Но! – воскликнул он. – На любую мать или отца можно повесить ярлык «никудышный». Суд по делам несовершеннолетних, скажу я тебе, неприятная вещь, лучше его избегать. – Он брезгливо поморщился, словно открыл холодильник и обнаружил там испорченные продукты.

Анита сидела поникшая и кивала.

– Ты спросишь, как ты могла этого избежать?

Она закивала ещё сильней.

– Communicazione! – Дарио начал расхаживать по офису, размахивая кистями рук туда и обратно. – Только в диалоге со своим партнёром. Если диалога нет, то начинается вот это всё: слежки, обвинения, прочее. Но, Анита, – он произнёс её имя особенно строго, – твой муж подал заявление, не ты. Понимаешь, что это означает?

Что, что… Что она полная дура – вот что. Анита помотала головой.

– Это значит, что у него есть проблема, а у тебя её нет. У тебя всё было хорошо. Нет заявления – нет прецедента.

Анита так хотела бы взять огромный пульт и переключить канал. Нет, этот фильм ей совсем не нравится, можно она не будет его смотреть? К сожалению, пульта рядом не оказалось. В кино находилась сама Анита.

– Tutto andrà bene, – Дарио похлопал Аниту по плечу, – ну и судья, надеюсь, попадётся нормальный, но, повторяю, ты должна быть максимально спокойна. Пей травяные чаи, делай йогу, ходи к психологу, делай что хочешь, но ты должна быть дзен, Будда, сама нирвана, cazzo («блин»). Он обвиняет тебя в том, что ты агрессивна, а нам надо доказать обратное. Анита, он будет тебя провоцировать. Тебе есть куда уехать?

Анита смущённо пробормотала:

– Так, а как же это, как его abbandono del tetto congiugale, – ну, что не могу съехать, это будет расценено как побег.

Адвокат одёрнул пиджак:

– Это несколько устарело. Все понимают, что идёт расследование. Надо просто написать ему официальное письмо: мол, так и так, я временно там-то, можешь видеть своих детей, когда хочешь, до суда я здесь.

Слёзы на Анитином лице окончательно высохли.

– Но если ты в доме, то держи наготове телефон: как только он тебя провоцирует, записывай. Главное, тебе нельзя срываться. Сейчас точно нет.

Анита закивала. Тогда она сорвалась, но она докажет, что никогда пальцем не тронула своих детей, в отличие от него.

– Почему вы не подали на развод, если всё было так невыносимо? – спросила психолог социальных служб, которую назначили Аните.

К психологу отправили и детей. Катя рассказала, что Миша нарисовал папу с кривым ртом и сказал, что у него «всегда плохое настроение».

«Видели ли дети, как вы ссоритесь? Как давно вы ругаетесь? Бил ли муж детей?» Вереница вопросов. Анита старалась отвечать спокойно, уверенная в своей правоте. В ту ночь, когда она кинулась на него, она думала, что дети уже спали. Она уверена, что Миша ничего не понял и что это не оказало на него травмирующего эффекта.

– Я допустила ошибку, – говорила Анита, сжимая кролика, которого дала ей дочка со словами: «Мамочка, Люся тебе поможет», – и я пошла на терапию к психологу.

Гештальт-терапевт из Минска (параллельно социальному обязательному психологу Анита всё же решила найти личного) принимала по zoom и задавала непривычные вопросы. Например, она спрашивала, что Анита чувствовала в теле, когда Бруно на неё кричал. Или орал на детей. Аните было сложно понять это «чувствует в теле» или «обратите внимание на тело», но после третьей сессии у неё получилось.

Что она чувствовала, когда он не поздравил её с днём рождения и оставил с холодной пиццей? Разочарование. Внутри что-то развалилось. Наверное, рассыпался тот воздушный замок, который она тщательно строила все эти годы.

Что она чувствовала, когда он двинул столом в её большой живот в первую беременность? Горе. Внутри всё плакало, а потом, закрывшись в ванной, она плакала по-настоящему, так же сильно она плакала только раз, когда не стало её мамы. Теперь она, сама вот-вот мама, с огромным животом, сидела на краю ванны и рыдала, потому что понимала, что сделала ошибку. Ведь она понимала это уже тогда, верно?

С одной стороны, всё, что происходило вокруг сейчас: встречи с государственным психологом, адвокатом, социальными работниками, – было как во сне. С другой стороны, с каждым днём она чувствовала, что просыпается.

Личные границы, ощущение безопасности, «что ты чувствуешь сейчас», – эти слова она слышала и произносила всё чаще.

Впервые за много лет у Аниты улетучились ожидания. Исчезла надежда. Она перестала себя терзать. Докапываться до причин и следствий.

Почему он так сделал? Могла ли она это предотвратить?

Она перестала себя винить.

Дело не в ней и не в её мужской энергии.

Ей не надо было работать над отношениями, ей надо было просто из них выйти.

По выходным Анита гостила у Гали. Дети играли вместе, Анита рассказывала, как продвигается процесс, что спрашивали социальные работники. Иногда Галя звонила Анджеле и просила совета. Анджела рекомендовала быть честной и показать, что Анита не допустит того, что произошло, снова.

Адвокат, рекомендации социальной работницы, поддержка подруг и встречи с психологом. Её жизнь была наполнена поддержкой.

Работу свою Анита полюбила ещё сильней. Она боялась подумать, что было бы, если бы она не работала. Начальник всегда ценил её за трудолюбие и обязательность. Узнав о произошедшем, он долго качал головой:

– Ну ты подумай! Я готов выступать в качестве свидетеля, подтвердить, что ты адекватная мать и ответственный сотрудник.

С каждым днём Анита боялась всё меньше. Постепенно в ней росла уверенность, что всё и правда закончится благополучно. Она подала на развод, но съехать пока не решалась, ей было жалко детей: они так любили свои игрушки и детскую комнату.

В Милане стояла дивная весна, временами напоминающая полноценное лето. В квартале Тортона, где работала Анита, началась Неделя дизайна. Улицы наводнили разноцветные креативщики со всего мира, лавки и магазинчики превратились в музеи и выставки.

Риккардо оборудовал дополнительное место на улице, так что подруги встречались теперь исключительно снаружи.

– Мне назначали дату слушанья через месяц, – заявила Анита, встретившись с подругами на обеде.

– Волнуешься? – спросила Снежана.

– Да, но с адвокатом как-то спокойней.

– А кто у тебя судья, кстати, знаешь? – спросила Кристина, отправив оливку из бокала с мартини в рот.

Анита поморщилась, достала из сумки записи.

– Ливорнези… вроде как. – Она порылась в сумке и вытащила блокнот. – Ну и почерк – сама написала, сама не понимаю. – Анита, разглядывая записи, прищурилась.

Кристина перестала жевать оливку. Она взяла салфетку и выплюнула её обратно, что было для Кристины очень странно: она обожала оливки, особенно вымоченные в мартини.

– Что? – нетерпеливо спросила Анита.

Кристина подняла брови, зажевала край губы и прокашлялась.

– Просто… как сказать, – Кристина мяла салфетку.

Снежана цокнула:

– Ну же?

– Это тот же судья, который лишил Наташу с виа Моцарт родительских прав, – выпалила она и жалостливо посмотрела на Аниту, как будто это она, Кристина, виновата в выборе судьи.

Всё внутри Аниты резко сжалось, казалось, что внутренности собрались в огромный узел. Она залпом выпила мартини Кристины, пробормотала что-то невнятное, подскочила, ринулась в кусты за углом заведения, согнулась пополам и зашлась в приступе тошноты.

Когда Анита вернулась за столик, её подруги сидели в том же положении, неподвижно, с широко раскрытыми глазами и не моргая, как большие фарфоровые куклы. Обе растерянно смотрели на Аниту.

– Ну, это ещё ничего не значит… – начала Кристина, но Анита остановила её жестом.

Она помотала головой.

– Это конец, – сказала Анита тихо и закрыла лицо руками.

Как она будет жить?.. Как это происходит обычно? У мамы забирают детей, и что потом? Она сможет их видеть хотя бы иногда? С кем они будут жить? С Бруно? А если он женится, что будет тогда? У них будет новая мама?

Анита стояла на краю бездонной черноты, беспросветной ямы, вот-вот она прыгнет туда, и её забудут. Она станет никем для своих детей, исчезнет, испарится.

– Девочки, я пойду, ладно? – Анита натянула плащ.

Кристина подскочила:

– Я с тобой.

Анита замотала головой.

– Не надо, я хочу пройтись пешком.

Снежана тоже встала и дотронулась до плеча Аниты:

– Я не знаю, что сказать…

Анита молча кивнула и вышла.

Она шла, сама не понимая куда. Ноги просто двигались. Она так беспокоилась о том, что скажут люди, а сейчас у неё могут отобрать родительские права за то, чего она не совершала.

Её подозревают в том, что скрывала она сама.

«У таких, как ты, забирают детей», – сколько раз он угрожал ей. Она не верила…

Маленькая Анита сжимает игрушку, мамы нет, папа в беспробудном пьянстве, её и брата хотят увести. В голове всё перемешалось. Катя, Миша, родные!.. Анита присела на край тротуара и зарыдала. Она обхватила голову и впилась ногтями в кожу. Она дёргала себя за волосы вверх-вниз. Какая же она дура! Какой несправедливый поворот!

Анита мотала головой, словно отрицая реальность происходящего. Неужели она опоздала? Прямо сейчас ей хотелось оказаться перед гигантскими волшебными часами и перевести стрелки назад. В тот момент, когда она решила выйти за него замуж. Или хотя бы в тот день, когда он впервые её толкнул.

Галя оттягивала этот момент до последнего, но теперь, когда у них была своя квартира, решилась.

– Мне бы съездить туда, в дом, вещи забрать… – сказала она Анджеле, когда та пришла проведать, как они с Беатриче устроились.

– Отправлю с тобой полицейский патруль и сама поеду.

Они пили чай на Галиной кухне и уплетали булочки с яблоками. Наконец-то Гале удалось сделать любимое дрожжевое тесто. Там, в «каза» не было ни времени, ни возможности с ним возиться.

– Хорошая квартира, уютная. – Анджела жмурилась от яркого света, просачивающегося сквозь большое окно кухни. Её крупные серёжки со стёклышками отбрасывали на стены десятки солнечных зайчиков.

– О, я же тебе кое-что принесла, совсем забыла! – Анджела засуетилась, пошла в прихожую и вернулась с коробкой.

– Вот, – довольно улыбнулась она.

В коробке оказался электрический чайник.

– Как вы догадались, что я его хотела? – просияла в улыбке Галя.

Анджела пожала плечами, хитро улыбнулась, но секрет не выдала.

В бывший Галин дом ехали на следующий день. Пересекли границу Лигурии с Тосканой, въехали в регион Умбрия. Приближаясь к своему городу, Галя чувствовала, как бешено колотится её сердце.

Машина остановилась возле изгороди дома. В это время обычно вся изгородь покрывалась сиреневым облаком глицинии, они посадили её вместе. Сейчас там было пусто. Неужели срубил?

Двое полицейских, Анджела, Галя и Беатриче вышли из машины и направились к воротам. Галя открыла калитку. Неожиданно из дома вышел… Адольфо.

– Адвокат уверил меня, что его не будет, он просто оставит ключи… – пробормотала Анджела.

Галя остановилась. Нет, пожалуйста, только не это, она ни в коем случае не хотела его видеть. Анджела дотронулась до Галиной руки и слегка погладила:

– Не волнуйся, я здесь, но если тебе некомфортно, мы попросим его сейчас же уехать, он не должен здесь быть.

Галя набрала побольше воздуха и выдохнула, сделала так несколько раз, пока от притока кислорода не закружилась голова.

– Всё хорошо, – произнесла она тихо.

Галя двинулась вперёд. Рядом шёл полицейский, между ними топала Беатриче.

Адольфо как-то осунулся, иссушился, был небрит, с синяками под глазами. Вдвое тоньше. Он кинулся было к Беатриче, но полицейский показал рукой «стоп».

Мужчина остановился. Галя старалась не смотреть на него, она боялась, что его чёрный пронзительный взгляд возымеет над ней свой обычный эффект. Что она затрясётся, что в животе появится горячая лава, сердце забьётся, ладони вспотеют… Но ничего этого не произошло.

Он поднял глаза на Галю, въелся в неё тяжёлым взглядом. Галя в ответ чуть прищурилась и приподняла подбородок. Они смотрели друг на друга несколько секунд, но Адольфо быстро опустил глаза, ему стало не по себе от этого нового смелого Галиного взгляда.

Она встряхнула головой, выпрямила спину и направилась к дому.

Беатриче сжимала мамину руку.

– Чао, – произнесла она тихо.

– Чао, аморе, – пробасил Адольфо. – Как же ты выросла! – Его глаза заблестели.

Вдруг раздался странный сип, похожий на лай. Полицейские насторожённо обернулись. Адольфо смущённо посмотрел в сторону заднего двора.

Галя вместе с Беатриче кинулись в сад. За ними побежали полицейские:

– Синьоре, подождите!

Возле дерева груши, где по-прежнему висели детские качели, сидела она. Лохматая, привязанная к дереву толстой бечёвкой. Когда-то белые пятна стали абсолютно серыми, почти чёрными, по бокам, в нескольких местах, клоки шерсти были вырваны. Рядом валялась грязная тарелка.

Собака перестала лаять, наклонила морду и вдруг начала быстро-быстро вилять хвостом. Беатриче кинулась было к ней с криком:

– Стеша-а!

Но Галя остановила дочку:

– Давай потихоньку.

Подошла сама, протянула руку, собака принюхалась, встала на задние лапы и начала пытаться подпрыгивать и лаять. Громко, насколько позволяли бедные связки. Голос её был совершенно охрипшим. Галя подошла ещё ближе, псина лизнула её руки, одну, вторую, ногу, потом кинулась на спину и начала ёрзать по траве, свесив язык набок.

Беатриче со слезами на глазах кинулась к ней, Стеша встала в полный рост Беа, аккуратно положила ей на плечи лапы и бережно лизнула Беатриче в нос. Потом в рот, потом в щёки. И вот уже всё лицо Беатриче было излизано шершавым собачьим языком.

– Стешечка, милая, какая же ты грязнуля. Изо рта у тебя воняет, мы почистим тебе зубки.

На задний двор вплыл Адольфо. Увидев его, собака бодро завиляла хвостом, прижимая уши и вытягивая заискивающе морду.

Бил, а она всё равно его любит.

Полицейский хмуро посмотрел на Адольфо:

– На тебя в суд по правам животных надо заявить.

Он подошёл к дереву, долго возился с верёвкой, потом плюнул, достал из кармана перочинный ножик и перерезал узел. Собака сначала не поняла, что она свободна, так и сидела возле дерева, а когда Беатриче отпрыгнула на несколько шагов, Стеша бросилась за ней, подпрыгивала и снова пыталась встать на задние лапы, чтобы обнять девочку.

Один полицейский остался с дочкой Гали и собакой, второй – с Адольфо, а Галя и Анджела вошли в дом.

Никогда ещё Галя не видела его в таком состоянии. Грязь, немытая посуда, разбросанные вещи, запах чего-то испорченного. Анджела поморщилась:

– Можно я тебя на улице подожду? Не волнуйся, его в дом не пустим.

Галя зашла в их спальню. Здесь царил такой же бардак. На комоде всё ещё стояла шкатулка с её безделушками, рядом пылилась швейная машинка. Галя открыла шкаф. Какие-то платья были исполосованы, включая свадебное. Видимо, ножом. Галя вернулась к машине за коробками и быстро запихала туда свои вещи, шкатулку и швейную машинку. Зашла в детскую. Здесь, в отличие от остального дома, был порядок. Похоже, всё здесь осталось именно так, как в тот вечер. Дом Барби, к счастью, складывался, и это единственное, что Галя хотела забрать. Из старой одежды Беатриче всё равно за год выросла. Все сборы заняли у Гали не больше получаса.

Она вышла на улицу и жадно глотнула свежий воздух. Ну и вонь, как он там живёт? Хотя на самом деле ей было совершенно всё равно.

– Я заберу Стешу, – сказала Галя Адольфо, но не тихо, как обычно, а уверенно и чётко. – Где её документы?

– Собака моя, – буркнул Адольфо.

Тот полицейский, что отрезал верёвку, возмущённо сложил пальцы вместе и подошёл к Адольфо совсем близко:

– Оу Белло, ты лучше отдай все документы, потому что тебе грозит огромный штраф за maltrattamento di animali. Я состою в одной такой ассоциации. Если бы решал я, то давно бы собаку у тебя забрал.

– Как она поместится в машину? У нас нет ни сетки специальной, ни клетки, это запрещено, у нас машина под это не приспособлена, – сказал тихо другой полицейский.

– Я беру ответственность полностью на себя, лучше, если мы эту собаку заберём, иначе ей кранты, – так же тихо ответил ему первый полицейский, отвернувшись от Адольфо.

Документы Адольфо всё же отдал. Стеша забралась в багажник без особых уговоров. Сначала, правда, когда полицейский открыл его, Стеша испугалась, что её забирает этот незнакомый дядька, и попятилась назад. Тогда к машине подскочила Беатриче:

– Стешечка, поедем домой, иди сюда, – и она похлопала по дну багажника.

Собака послушно запрыгнула, легла, смирно положила морду на лапы и зевнула.

Машина тронулась, Адольфо так и остался стоять во дворе. На долю секунды Галя почувствовала даже жалость. Но не такую, что она испытывала, например, к женщинам в системе или к себе, когда она попала туда, или к Беатриче из-за того, что у неё нет нормальной обуви. Нет. Это было другое чувство. Так она жалела когда-то своих пациентов, когда они корчились от боли в стоматологическом кресле. Простое человеческое сострадание. Ей было жаль, что он так глупо и впустую прожил свою жизнь.

Галя отвернулась и обняла Беатриче. Дочка сидела вполоборота и разговаривала со Стешей:

– Не волнуйся, Стешечка, мы тебя сейчас привезём домой, искупаем, и я буду тебя лечить. Мама, мама, я решила, кем буду, – ветераном! – звонко выкрикнула Беа.

– Ветеринаром? Хорошая профессия, – и она перевела полицейским, кем собирается стать дочка.

Полицейский угрюмо переключил скорость.

– Кто так относится к животным, для меня – сам не лучше животного. Хорошо сделала, синьора, что ушла от этого изверга, ничего путного из этих отношений не вышло бы.

В машине Галя позвонила хозяйке и попросила зайти. Та, увидев собаку, задрожала.

– Вы же говорили, что хотите взять гипоаллергенную. О боже, что за монстр! – хозяйка брезгливо разглядывала Стешу.

– Синьора, – вмешался полицейский, – здесь вопрос жизни и смерти, мы спасли собаку от гибели. Они её вымоют, и будет хорошая чистая псина. Ну и вы можете обращаться ко мне по любому вопросу, – он подмигнул, – мало ли вас будет кто-то беспокоить. Можете на меня всегда рассчитывать.

Хозяйка старалась улыбаться, но получилось так себе.

– Ладно, только, пожалуйста, пусть не грызёт стены и мебель.

Стеша, видимо, понимая, что сейчас важный момент, села, наклонила морду в сторону и подняла лапу.

– Она с вами здоровается, – засмеялась Беатриче.

Потом Стеша наклонила морду в другую сторону и подняла другую лапу.

– Да уж, эта собака умеет понравиться, – рассмеялась хозяйка.

Тогда Стеша вообще встала на задние лапы и начала перебирать передними в воздухе.

– Ну и артистка, – засмеялась хозяйка. – Но прошу вас, стены новые, только окрашенные, она же не писает на пол? – Хозяйка ещё долго что-то бормотала и наконец удалилась.

В ту ночь Стеша спала у кровати Гали. Иногда она просыпалась и завывала, Галя опускала руку на её вырванные клоки шести и шептала:

– Тш-ш-ш, всё хорошо, милая, всё хорошо, мы дома…

Собака успокаивалась и мирно посапывала.

Галя засыпала с улыбкой на губах.

Дочка. Свобода. Работа. Свой дом и собака. Абсолютно полное счастье.

Анита проснулась, постаралась «ощутить своё тело», но ничего не почувствовала. Ни боли, ни пустоты. Адвокат пытался её успокоить, говорил, что у этого судьи были и другие, более счастливые дела, но Анита особо не вникала в его слова. С одной стороны, она понимала, что надеяться на чудо бесполезно, с другой стороны, она именно на него и надеялась.

Она молилась каждый день. Просыпалась и просила оставить детей с ней. Засыпала и просила о том же.

– Я подала на развод, – произнесла Анита, уложив детей.

Она стояла рядом с диваном, Бруно смотрел телевизор.

– Вот и хорошо, скоро у тебя заберут родительские права, и у твоих детей будет другая мама, – пробасил Бруно, даже не посмотрев в её сторону.

«Только не поддавайся на провокации», – звучали в голове слова адвоката.

Она постояла так ещё пару секунд, уставившись в экран. Как она могла так жить? Каждый вечер, каждый месяц, каждый год.

– Я не думаю, что у меня отберут права, я детей пальцем не тронула в отличие от тебя, – сказала она спокойно. – Ты уже рассказал, как запихивал Мише ризотто в рот и что его потом вытошнило? И как шлёпал его?

– Уйди отсюда, бесишь меня, – рыкнул Бруно.

Анита легла спать в детской, она спала теперь там, а на следующий день, как всегда, собрала детей и вышла из дома. С собой взяла небольшой рюкзак. Позже отправит письмо Бруно, где она и почему, в копию поставила адвоката.

– Мы ушли! – Анита, запыхавшись, влетела в кафе и поставила рюкзак на пол. – Пока в гостиницу на пару дней, а потом квартиру буду искать, уже есть варианты. – Она плюхнулась на стул и расстегнула куртку.

– Если честно, я удивляюсь, что ты не сделала этого раньше, – покачала головой Кристина.

– Детей было жалко, они так любят свой дом… Хотя кто знает, может, они там в итоге и останутся жить… без меня, – сказала Анита, и в её голосе было столько боли и страдания, что Снежана, сидевшая рядом, обняла её и поцеловала в макушку.

Анита изо всех сил старалась думать позитивно и не позволять страху рисовать в голове все те картинки, от которых холодело внутри.

Катя и Миша без неё в доме. Рядом какая-то совершенно другая женщина.

– Я бы предложила пожить у нас, но у меня как раз мама приехала, – Снежана виновато вздохнула.

– Анита, а давай ко мне. Квартира небольшая, конечно, но ничего, поместимся, – предложила Галя, поставив на стол тарелки с заказанной пастой.

Кристина покачала головой:

– Галя, если придурок придёт к тебе, ну, разборки захочет устроить, ты ничего сделать не сможешь, а у меня в коридоре стоят каме… – Кристина открыла рот, посмотрела на подруг.

– Камеры! – выкрикнула она и вдруг завизжала: – А-а-а, вы что, не поняли?

Камеры!

У меня!

В коридоре!

Стоят!!

Камеры!!!

Она выскочила из-за стола и начала танцевать что-то вроде буги-вуги.

Подруги смотрели на неё, как на городскую сумасшедшую. Кристина остановилась и нетерпеливо фыркнула:

– В тот вечер, помните? Бруно тебя… – она пыталась подобрать подходящее слово, – придушил. – Она попыталась показать на своей шее, как Бруно пытался это сделать.

Кристина отпила глоток воды, она захлёбывалась от возбуждения.

– У меня в квартире стоит видеонаблюдение! Франческо год назад поставил от воров. Есть запись. У нас есть запись, как он тебя придушил. Он ещё у нас попляшет. Прищучим этого гада, – и она сжала в руках салфетку, представляя, что салфетка и есть Бруно.

Анита улыбалась, но радоваться не могла. Если во время медитаций её учили расслаблять каждую мышцу, то сейчас Анита делала всё с точностью до наоборот. Она напрягала каждую мышцу до предела. И будет напрягать до суда. Не стоит расслабляться ни на секунду. Она хочет контролировать всё вокруг и каждую свою частичку. Она не потеряет бдительность ни на секунду. Не в этот раз.

Жить у Кристины оказалось проще, чем она ожидала.

– Только пусть дети в гардеробную не ходят, ладно? – попросила Кристина в первый же день и смущённо улыбнулась.

Анита поселилась с детьми в большой комнате для гостей с отдельной ванной, так что им не приходилось сталкиваться по утрам и вечерам.

– Мама, а мы папу больше не увидим? – спросил Миша за завтраком.

За неделю, пока они жили у Кристины, Бруно так и не появился, чтобы увидеть детей.

– Увидим, конечно, но пока поживём отдельно.

Анита вставала раньше и готовила завтрак для всех, но Франческо обычно убегал, не поев. То ли смущался присутствия детей в своём доме, то ли и правда завтракал в баре, как многие итальянцы.

В то утро Кристина стояла в гардеробной и выбирала между бордовым и чёрным платьями.

– Мне нравится бордовое, – услышала она детский голос позади себя.

Кристина обернулась. Перед ней стояла дочка Аниты, Катя.

– Думаешь? – улыбнулась Кристина.

Девочка кивнула.

– Сколько платьев! – Катя восхищённо смотрела на гардеробную Кристины. – И туфелек. Это круче, чем дом Барби! – воскликнула она.

Кристина рассмеялась. В гардеробную зашла Анита.

– Прости, я говорила ей не ходить к тебе в комнату. Катя! – Она попыталась посмотреть строго на дочку, но у неё не получилось.

Анита нежно взяла Катю за руку.

– Всё хорошо, твоя дочка просто давала мне советы. Так что, – обратилась Кристина к дочке Аниты, – какие туфли и сумочку подберём?

Катя с радостью кинулась выбирать и показала на серые высокие сапоги и сумку цвета tortora (цвет птицы горлицы).

– Ничего себе, вот это вкус! – воскликнула Кристина и восхищённо посмотрела на Аниту: – Я тебе серьёзно говорю, у неё чутьё!

Кристина взяла в руки маленькую блестящую сумочку, вышитую бисером, и протянула её Кате:

– Вот, дарю.

Счастливая Катя прижала сумочку к груди.

– Ты уверена? – покосилась Анита на сумочку.

– Да! Надо развивать в детях стиль с детства, – улыбнулась Кристина и дотронулась до носика Кати.

Внутри Кристины что-то больно укололо. Они вышли из гардеробной, минуя детскую Софии. Кристина остановилась.

– Вы идите завтракать, я сейчас. – Она закрыла за собой дверь.

Кристина села на кроватку Софии и вспомнила лицо Аниты после того, как она узнала про судью. И сегодня вот маленькая Катя. Развивать в детях стиль. Тоже мне, сказала, кого она хочет обмануть. Для того чтобы развивать что-то в детях, для начала надо иметь этих самых детей рядом.

В груди Кристины свербело и ныло и не давало покоя.

Ведь София однажды станет такой же большой, как Катя. С ней будет намного интересней, чем сейчас, они даже смогут ходить на шопинг. Выбирать вместе наряды, ходить на показы мод. Такое материнство нравилось ей намного больше. Но она никому об этом не расскажет. Ведь правильная мать, конечно же, любит в своих детях всё и с самого детства. Не то что она.

Кристина поправила игрушечную панду на кроватке Софии и закрыла за собой дверь.

Суд, которого Анита так боялась, состоялся в один из тех редких миланских дней, когда вдалеке, на горизонте, виднеются верхушки гор. Сильный ветер накануне разогнал привычную серую дымку, явив миру пронзительное голубое небо и верхушки Альп.

Дарио в то утро не шутил, не улыбался, словно боялся, что лишние слова могут нарушить внутренний и внешний баланс.

В суд напросилась и Кристина, сказав, что ей надо для практики.

– Всё будет хорошо, – приободрил адвокат Аниту, когда они зашли в строгое здание суда в центре Милана.

Та не ответила. Всю ночь она молилась и продолжала молиться и сейчас. А что ей было ещё делать?

Судья оказался сутулым шестидесятилетним мужчиной в очках с толстыми стёклами и старомодной оправой.

Бруно, как всегда угрюмый, явился со своим адвокатом, помятым и невысоким.

Судья уселся на свой трон, полистал бумаги и спросил хрипловатым голосом:

– О чём вы договорились?

Дарио разъяснил, что договориться невозможно, потому что муж настаивает на том, чтобы у матери отняли права.

На фразе «у матери отняли права» судья поднял свои лохматые седые брови. Пристально посмотрел на Аниту, на Бруно, потом в бумаги.

– Вы откуда сами вообще? Где родились? – обратился он к Аните.

Анита назвала свой город.

Судья опустил очки и уставился на Аниту:

– Хм, как интересно. Одно время ко мне дети оттуда приезжали на лето, из-за Чернобыля. – Он задумчиво посмотрел вдаль. – Петя и Гриша, я называл их Пьетро и Грегорио.

Судья вернулся к бумагам.

– Видеозапись я во внимание не принимаю, ни одну, – он посмотрел на Бруно, – ни вторую, – он перевёл взгляд на Аниту. – Но насколько я вижу по отчётам экспертизы, а также свидетелей… – Судья громко чихнул, достал из кармана большой тканевый платок и громко высморкался. – Простите.

Он убрал платок обратно в карман и продолжил:

– Так вот. Кажется, что синьора Смирнова подтвердила свою адекватность и способность заботиться о детях в полной мере.

Сначала Анита подумала, что ослышалась. Она изо всех сил старалась не радоваться, но на лице промелькнула довольная победная улыбка, которую Анита тотчас спрятала, выпрямив губы в унылую полоску.

Адвокат Бруно начал громко рассказывать о видеозаписи, о том, что Анита представляет угрозу. О том, что сын в тот вечер находился рядом. Тут судья снял очки, вздохнул и устало произнёс:

– Я же сказал, записи во внимание я не принимаю, хотя на одной из них вы душите свою жену, – он посмотрел на Бруно.

Тот уставился в пол.

– К тому же, – продолжил судья, – похоже, ваш подзащитный не особо рвался увидеть своих детей всё это время. Поэтому в ваших общих интересах договориться. Отбирать права у матери я не вижу никаких оснований.

Судья встал и стукнул молоточком:

– Назначаем следующее слушание. Если не договоритесь, я решу за вас.

Когда они вышли из зала суда, Дарио вытер лоб, расстегнул верхнюю пуговицу, улыбнулся и выпалил:

– Вот теперь, когда мы фактически выиграли, я могу тебе признаться, что у этого судьи был один случай, причём сравнительно недавно, когда он отобрал права у одной, кстати, русскоговорящей. И, – он громко выдохнул, – если честно, я немного волновался.

У Аниты кружилась голова. Она оперлась о стену и спросила:

– Я её знаю… Наташа с виа Моцарт. Как ты думаешь, она правда была плохой матерью?

Дарио снял пиджак и ослабил галстук.

– Понимаешь, такие дела всегда неоднозначны, очень много факторов. И даже если женщину посчитали виноватой, это не означает, что так и есть. Слишком многое влияет…

– Значит, нам просто повезло? – осторожно спросила Анита, всё ещё опасаясь радоваться.

– И да, и нет. Всё-таки ты объективно адекватный человек, нет оснований, чтобы лишать тебя права заботиться о детях.

Анита всё ещё не верила в то, что это закончилось.

– Что будет теперь? – спросила она.

– Сейчас будут переговоры с адвокатом твоего мужа, мы будем настаивать на том, чтобы тебе остался дом и дети жили с тобой. С ним, предполагаю, они смогут видеться только под присмотром, потому что были замечены элементы насилия.

– А где же он будет жить? – вырвалось у Аниты. – Со мной?

– Ну нет, конечно, он съедет.

Анита покачала головой:

– Нет, лучше дом продать.

– Детали можно решить потом. Сейчас важно, чтобы ты вернулась в привычное для детей место, потому что главное – интересы детей. И ваша безопасность.

Анита вышла из здания суда. Кристина предложила выпить вместе кофе, но Анита хотела побыть одна. За детьми ехать через два часа. Есть немного времени.

Она прошла вдоль шумного проспекта, свернула в небольшой парк, села в кафе и взяла себе капучино. Что она чувствовала в теле…

Вот в груди тревога. Но не страх, а именно волнение. Она чувствовала, что страх ушёл. Она больше не боится за детей. Теперь она уверена, что они останутся с ней, и это самое главное. Что ещё? Возбуждение. Она не знает, что её ждёт. Приятное чувство, как перед путешествием в новое место.

Мелькали трамваи, витрины, серые и белые палаццо. Анита шла и чувствовала свою пустоту. Когда-то она нашла Бруно, чтобы заполнить её.

«Не унывай. Главное – ты есть у себя», – звучали в голове слова тёти Маши.

Анита улыбалась. Скоро лето. В этот раз впервые за восемь лет она поедет не на Сицилию.

Пустота больше не скулила. Одиночество не пугало.

У неё, у Аниты, есть она сама. И это самое главное.

Анита открыла глаза. Родной с детства запах. Она встала, прошлёпала босыми ногами на кухню. Тётя Маша жарила сырники. Анита подошла к ней сзади и крепко обняла, втянув знакомый аромат старинных духов.

Тётя Маша приобняла Аниту и погладила её по волосам:

– Какая ты уже большая, девочка моя.

В проёме двери показалась Катя, за ней выглядывал Миша.

– Мамочка, как я рада, что у нас теперь есть бабушка, – пискнула Катя.

Тётя Маша засмеялась и раскрыла объятия шире, чтобы обнять всех троих.

Они завтракали за круглым столом в гостиной. Размеренно тикали большие часы, улица гудела троллейбусами и звенела трамваями.

Дети с удовольствием лопали сырники, а Анита смотрела, как тётя Маша гладит её руку.

– Дождалась… сама не верю…

Анита взяла её ладонь и прижала к своим губам:

– Тётя Маша, ты совсем не постарела, всё такая же молодая…

Дети уплели сырники за пять минут и кинулись обратно в комнату. Тётя Маша достала с антресолей все старые игрушки, и они с удовольствием взялись изучать ящик «когда мама была маленькой».

Когда Бруно узнал, что Анита собирается ехать летом домой, написал сообщение:

«Не дам разрешение».

Анита ничего не ответила, она просто переслала сообщение адвокату. Дарио позвонил адвокату Бруно, и бывший муж послушно подписал документы перед сдачей паспорта. По итальянским законам это означало, что он даёт разрешение на их путешествие.

Анита решила остаться у тёти Маши на месяц. В просторной квартире места хватало. Дни пролетали между поездками на дачу к брату и городской летней жизнью.

Дети, ошалевшие от счастья, удивлялись тому, что вдруг за одно лето у них появились не только бабушка, не только дядя, но и двое кузенов. Слово «кузены» выговорить было легче, чем «двоюродные братья». Дети брата были чуть старше и научили Катю и Мишу делать рогатки и прочим штукам, о которых те и не подозревали.

Они рвали с грядок клубнику, ели её немытую, ходили на речку, бегали в поле воровать кукурузу и даже доили коров.

В городе ходили на открытые концерты, детские дискотеки, в планетарий, ели эскимо и кучу незнакомых им булочек, вроде ватрушек и кренделей.

Родной летний город, казавшийся Аните провинциальным восемь лет назад, стал вполне себе европейским. Рогатые троллейбусы плыли через широкий проспект, на каждом углу стояли аккуратные клумбы и опрятные скамейки. Скамеек в итальянских городах Аните катастрофически не хватало. Как, впрочем, и мусорок.

Анита любила высокие здания, построенные ещё в Советском Союзе, обожала местные дворы и парки, где прыгали белки. Совершенно ручные, они щекотно обнюхивали руки, требуя вкусненького.

Они гуляли вместе с тётей Машей по магазинам и покупали пижамы с русскими словами, шерстяные колготки, льняные скатерти, пачки зефира и книги.

Останавливались на кофе в Центральном универмаге – сколько булочек было съедено здесь Анитой в студенчестве, не счесть, – ели сочники и пили чёрный кофе вроде американо, бросая туда кусковой сахар.

– Не хочешь вернуться? – спросила тихо тётя Маша.

Анита помотала головой:

– Вряд ли. Дети мои совсем уже итальянцы. Да и Италию я люблю. Работой довольна. Подруги у меня там. Я буду приезжать чаще. Теперь точно. И ты приезжай. – Она обняла тётю Машу и чмокнула её в щёку.

Внутри прыгала пронзительная радость и чистый восторг свободы.

В кафе на углу шумной миланской улицы было не протолкнуться. Клерки-миланези и креативные работники высыпали из офисов и современных опен-спейсов поживиться обедом.

Кристина в чёрном костюме, чёрных прозрачных колготках, чёрных лодочках курила. К ней подошла Снежана, через пять минут – Анита. Вместе они зашли на обед.

– Привет, – помахала рукой Галя и указала на свободный столик.

– Девочки, вы знаете, что я заметила? – зашептала Кристина. – Как Риккардо смотрит на Галю. Мне кажется, он на неё глаз положил.

– А она? – улыбнулась Снежана.

Кристина развела руками:

– Даже не знаю, надо будет у неё спросить.

– Я пошла к психологу, – внезапно сказала Снежана. – Хочу разобраться с… – она слегка нахмурила лоб, – со многими вещами. – Она сделала паузу. – И ещё нашла работу, – продолжила Снежана. – С утра, пока дети в школе, буду работать в своём любимом магазине Luisa Beccaria, там такие наряды… Мне сделают контракт, даже если парт-тайм, не помешает.

– А я, девочки, забрала Софию. Всё, хватит быть воскресной мамой, с этими всеми событиями, в общем, не знаю, посмотрим, пока так.

Кристина сказала всё это быстро, стараясь не смотреть в сторону Аниты и не объясняя все подробности своего решения. Анита улыбнулась, но очень постаралась, чтобы её улыбка не выглядела как «а я же тебе говорила».

У Аниты зазвонил телефон.

– Да, да… понятно, спасибо!

Она закончила разговор, подняла руку и попросила официанта принести им вина. Галя сегодня была за барной стойкой, у неё получалось ловко и быстро делать кофе, капучино и всё то, что просили клиенты: сто пятьдесят оттенков макиато.

– Девочки, – подняла Анита бокал, – я нашла премилую квартиру здесь неподалёку, в квартале Сант-Агостино, я так рада. Звонили сейчас подтвердить.

– О, так ты переезжаешь из своей деревни к нам поближе! Замечательная новость! – подняла бокал Кристина. – За это надо выпить!

– После всего, что произошло, нет никакого смысла жить за городом. Здесь я ближе к работе, нашла школу новую для Кати, отличный сад для Миши. И вы неподалёку. Конечно, всё не так просто…

Снежана обняла Аниту:

– Мы рядом, ты не одна.

Подошла Галя и спросила, надо ли им что-то ещё.

– Надо! Тебя, – поставила Кристина стул рядом.

Галя замотала головой. На самом деле она сделала это специально, чтобы почувствовать свою новую стрижку. Снежана настояла на том, чтобы Галя сходила к её парикмахеру на корсо Маджента и остригла наконец свой куцый хвост. Когда Галя узнала, сколько стоит стрижка, то чуть не упала в обморок, хоть и заплатила Снежана.

– Это подарок, – настояла она. Подумаешь, каких-то семьдесят евро, одна модная окраска Снежаны стоила двести.

Кристина усадила Галю за стол и налила ей белого вина.

– Только посмотрите на неё! – воскликнула Кристина. – Какая красавица!

Галя и правда чувствовала себя по-другому. То ли дело в стрижке, то ли в свежем маникюре – наконец сделала тот самый перманентный, – то ли ещё в чём.

– Девочки, мне кажется, Гале надо написать книгу, – улыбнулась Анита и приобняла её. – Она – настоящий герой.

– Тоже мне, скажешь, – Галя смущённо пожала плечами. – Зачем книгу?

– Чтобы женщины знали о том, что может случиться. Заранее. И не попадали в такие ситуации, не попадали в беду.

– Бесполезно. Всё равно попадали и будут попадать. Каждая думает: ну что ты, конечно, со мной этого не случится. У меня всё будет по-другому. Я обязательно буду счастлива. Обязательно. Буду… – произнесла Галя задумчиво.

– А я бы написала просто инструкцию – «Вопросы, которые надо обязательно задать перед тем, как выйти замуж», – предложила Анита.

– И какие бы ты задала? – улыбнулась Кристина.

– Про отношение к здоровью, например. Как мы будем лечить детей.

– Про судимость, – добавила Галя, – хотя кто тебе скажет.

– Я думаю, что если бы я по-настоящему любила себя, то не допустила бы всего этого… – Анита вздохнула.

Галя нахмурилась:

– Любовь к себе… Модное словосочетание.

– Знаешь, мой психолог говорит, что любовь к себе – это когда ты способна найти в себе опору… это компас. Навигатор. Ты точно знаешь, что тебе делать… я поняла только сейчас. Мне даже дышится легче. – Анита глубоко вдохнула и так же глубоко выдохнула. – И матка здесь совершенно ни при чём, – засмеялась она.

В голове Гали всплыли слова Анджелы:

«Главное, чтобы из состояния жертвы ты перешла в состояние выжившей, а из состояния выжившей – в состояние помогающей».

Она вспоминала тот первый день, когда зашла в этот бар. Прошло всего лишь чуть меньше года, а кажется, что лет пять. Состояние выжившего. Она пришла сюда именно в этом состоянии. А теперь? Похоже, она перешла в состояние помогающего.

– Да, – прервала молчание Галя, – я много думала об этом, когда жила там, в структуре, думала о том, а произошло бы это с той, кто… ну, как ты говоришь. Слышит себя и всё такое.

– Наверное, это самое «быть в контакте с собой» и есть твой компас. Уходить, как только чувствуешь: что-то идёт не так… не закрывать глаза…

– Предлагаю выпить за нас, девочки, я вас люблю! – Анита внезапно подскочила, чмокнула в щёку каждую и крепко обняла.

Проходивший мимо Риккардо заулюлюкал.

– О, это что, день бесплатных обнимашек? Можно и мне? – и он присел рядом, чтобы обняли и его.

Потом крикнул:

– Энрико, принеси ещё фалангины, я угощаю!

Все дружно выкрикнули: «Чин-чин!»

– Девочки, за любовь к Милану! – выкрикнула Кристина.

– За любовь к себе! – добавила Анита громко.

Одновременно со звоном бокалов за окном раздалось звяканье старого жёлтого трамвая.

– Мамочка, с днём рождения! – Беатриче протянула рисунок: розовый дом, Галя с улыбкой и жёлтыми серёжками, цифра 40, Беатриче держит за поводок собаку с подписью «Стеша-Икеа».

– Как красиво, малышка, спасибо, – Галя крепко обняла дочку и поцеловала её в затылок.

– Сегодня приготовлю борщ. – Галя налила себе и Беатриче кофе. Себе капнула пару капель молока, дочке – налила целую чашку, чтобы получилось кофе латте.

– Борща только побольше сделай, це-е-елую кастрюлю.

– И сходим на крышу Дуомо! – широко улыбнулась Галя.

– А потом на мороженое, – добавила Беатриче, обмакивая печенье в кофе латте.

– И куплю тебе сколько захочешь эклеров, – добавила Галя.

Они пили кофе, жмурились от солнца, которое заливало их новый балкон. Рядом лежала Стеша, чистая и счастливая.

Шумел быстрый Милан. Город, подаривший надежду и новую жизнь.

Спустя год.

Галя живёт в Милане, в той же квартире с Беатриче и Стешей. Она ходит на вечерние курсы итальянского и дополнительно записалась в медицинское училище. Работает в том же баре. Риккардо попросил её пойти с ним на свидание. Галя думает. Продолжает вести дневник и пишет автобиографическую книгу.

Анита живёт с детьми в Милане, ей дали повышение по работе. Ни с кем не встречается, к йогине не ходит, но регулярно посещает психолога. Тётя Маша приезжает к ним каждый год и живёт подолгу.

Снежана стала мамой в третий раз.

Кристина переехала жить в Нью-Йорк вместе с мужем и дочкой.

Зине пока не вернули дочь. Она уехала в Молдавию, но продолжает за неё бороться.

Ребекка уволилась и стала директором магазина обуви.

Оля решила вернуться к мужу: он умолял её на коленях, чтобы она не лишала ребёнка отца. Оля согласилась. В одну из ссор он толкнул её так, что она упала и попала в больницу. Ребёнка спасти не удалось. От мужа она всё же ушла.

Эта книга не появилась бы, если бы за моими плечами не стояли сотни женщин.

Я благодарю каждую из них.

В первую очередь я благодарна некоммерческой Ассоциации VitaWorld за бесценную помощь контактами, информацией и всем тем, что помогло мне собрать материал. Ассоциация оказывает помощь жертвам насилия в Италии и по всему миру.

Я благодарна женщинам, которые доверили мне свои истории.

Знайте, что каждый раз, когда мне хотелось забросить идею, я думала о том, сколько вам пришлось пережить. Ваши сила и упорство были моей главной мотивацией. Ваши слова о том, что «мир должен узнать», двигали меня вперёд, когда мне казалось, что ничего не выйдет.

Я благодарна своей подруге Наталье Кочетковой за её безусловную веру и поддержку. Наташка, я тебя очень сильно люблю.

Спасибо психологу Елене Гедзь, которая терпеливо проясняла для меня терминологию «жертва», «созависимость» и всего того, что помогло психологической стороне истории.

Я также благодарна своим бета-ридерам: Кристине Сташкевич, Анне Васильевой, Надежде Навроцкой, Ире Зиновьевой, Яне Давыдовой, Елене Гедзь – вы мне очень помогли!

Я благодарна независимому редактору Анне Гутиевой за её профессионализм, зоркий взгляд и абсолютную уверенность в том, что книгу захотят издать.

Благодарю редактора «Эксмо» Екатерину за веру в книгу.

Огромное спасибо моим подписчикам и читателям, женщинам, которые ждали эту книгу и поддерживали меня, как могли.

И традиционно спасибо моему мужу, который терпел все мои кризисы творческого процесса.

Напоследок я хочу поблагодарить Вселенную. Я не уверена, как правильно тебя назвать, но знай, я чувствовала твою поддержку как никогда. Спасибо.