Так как боговидец и пророк Моисей не хотел слушаться того, кто посылал его к израильтянам, ссылаясь на свое косноязычие, ему, слабому, даны были знамения, предсказывавшие будущее (Исх. III). Дерзну ли я, неспособный говорить о возвышенных вещах, [приступить к своему делу], если даже он, передававший слова [выслушанные им] из огня, превращением жезла в змею и изменением цвета рук не надеялся убедить в правоте своих слов? (Исх. IV). Подобно изрекавшему мудрые притчи Соломону, который восхвалял Суламиту (Песнь песн. VII, 1), буду вещать по трубе “похвалу похвал” той, которая произошла от семени Соломона, той, для воспевания которой и передачи олимпийского ее величия не хватит [усилий] Соломона. Имею в виду Тамару, знаменитую из государей и славу первого Давида [пророка], восхищавшегося творением рук первозиждителя всякой твари — бога, который видимым образом проявляет в душе и сердце одного человека[6] единоначалие и единовластие свое, ту Тамару, которая через истинного бога и совершенного человека [Христа] явилась и возсияла совершеннейшею среди людей. Ибо она слила источник разумения своей души с первоисточником — Христом, светом [бога] отца, сотворившего пять чувств: зрение, слух, обоняние, осязание и вкус. Она, отказавшись от своей воли и превратив в приятный сад ум свой, подчинила его скале той — Христу[7].

Тамара была дочерью родителей, имевших далеко разошедшиеся корни и ветви. Как дерево узнается от плода, плод же от дерева [так точно и здесь]: она вполне соответствовала своим предкам, — Давидидам, Хосровидам и Панкратидам[8], — которые известны были больше чем солнце и песок. Она происходила от того, кто силою Нимрода (Быт. X, 8—9) приобрел владения сынов Хайка[9] и кого воспевать пристало только Гомеру. Сколь умножил слово свое об Александре Плутарх, преувеличивавший в истории восхваление царей![10]. От времени до времени, по изволению свыше, появляются, как свет, миродержатели, из коих одни воспринимают похвалу, сообразную с делами своими, другие же злыми своими деяниями воздвигают себе достойный порицания памятник. Я же ныне передал Истории и Василографии[11], что значит “Повествование о царях”, только то, что или сам видел, или слышал от мудрых и разумных людей. Подобно тому, как [евангелист] Лука строит свое повествование по восходящей линии — от Сифа до Адама, от Адама до бога (Лк. III, 38) — я тоже начну с Тамары преблаженной, вместе со святой троицей образующей четверицу, эфирной среди государей, образ и имя которой показаны будут в своем месте.

Отцом Тамары был Георгий, царь царей, сын царя Димитрия Давидовича[12], воздвигшего крепости и проведшего границы [царства своего] на востоке и севере, обладателя земель от моря до моря, имевшего еще другого сына — Давида. Славную, мужественную и отменную жизнь этого Димитрия показывает похвальное слово философа Иоанна Чимчимели[13]. У Димитрия, мужественного в нападках и победителя в схватках, были два сына, которые назывались Давидом и Георгием. Отдавая предпочтение младшему сыну, подобно Исааку в его отношениях к Якову (Быт. XXVII), Димитрий хулил и поносил старшего. Бог, внимавший его мольбам, сокращением дней его, отозвал к себе Давида раньше отца. (Бог же) отец, вместе со своим сыном [Христом], возвысил до себя сына сладкого, подобного отцу, сделал его сопрестольником отца своего и показал его таким, каким [является] солнце среди светил, Александр[14] и Кайхосро[15] среди владык, Ахиллес[16], Самсон[17] и Нимрод[18] среди героев, Спандиат, Тахамтан и Сияош[19] среди Голиафов[20], Соломон[21], Сократ и Платон[22] среди мудрецов.

Будучи царем, отец привел Георгию в жены дочь царя Худдана[23], по имени Бурдухану, сообразную с солнцеликим и льву подобным мужем. Сама она была солнцем над солнцами по красоте и, как сказано, (Мтф. V, 45) по сиянию над грешными и праведными, ибо любила праведных и миловала виновных. Имея в виду ее преданность Христу, я боюсь и стесняюсь искать для нее образ среди женщин, бывших предметом любовного преклонения в этом мире. Она похожа на Екатерину и на Пенелопию[24], ставшую Ириною, равным образом, если исключить, что у нее был муж, благостью, мудростью, умением ходатайствовать и оказывать помощь напоминала просветительницу неба и земли Марию[25].

Боюсь, как бы чрезмерным напряжением не ослаб глаз разума и, в поисках за образами, не вырыл я во вред себе яму, и как бы ходящие не направо и налево [а по среднему пути], не обвинили меня в том, что я свернул с пути. Поэтому начну теперь хвалить, по мере сил и возможности, отца дочери светоносной, Георгия Горгаслида[26], подобного блаженному Вахтангу. На нем исполнилось обещание, данное богоотцу Давиду, о “восстановлении из семени его” (2 Цар. VII, 12) обладателя Востока и Запада, подобного Вахтангу. Посему стихотворец некий, сплетая стихи, говорит:

Восприняв царский венец, осенявший семь царств[27], он, украшенный свыше порфирой и короной, вооружил длани свои, чтобы истреблять и сокрушать врагов веры Христовой: агарян, исмаильтян и магометан[28]. Осыпав милостями амеров и имеров[29], жителей верхней и нижней [Картли][30], вельмож и азнауров[31], военачальников и полководцев[32], своих — домашних, и чужих — внешних[33], он собрал их и направился на город Кагзеван[34], причем пленил все скалистые ущелья и города Ашорнии, принадлежавшей Шах-Армену, прозванному царем армян[35].

После итого, собрав опять свои войска, направился против великого и славного города Двина[36], находившегося у подножья Арарата и являвшегося границей между Арменией и Азербайджаном, (того самого Двина), который был наследием великана Трдата, некогда из за Григория Парфянского превращенного в кабана[37]. Готовый к сражению и ожидавший его, он, будучи впереди всех, первый ринулся на тех, которые остались вне города. Потом воззвал к войскам своим, взял и пленил город, причем обилие пленных и сокровищ покрыло равнины и горы, ими наполнился город Тбилиси до того, что выкупатели или покупатели за одного пленного платили одну драхму и деревянный ковш. После этого, отправившись на охоту, он обходил горы и доли, подобно Иоанафану Луконосцу (2 Цар. 1, 22) и метко в цель попадавшему стрелку Чубину[38], сразу поражавшему врагов и зверей, и подобно Артемиде, названной именем бога охоты “Мтафоло”[39].

Он снова пожелал предпринять поход, потому собрал войска свои и направился на великий город Аниси[40], который некогда был достоянием и резиденцией греческих царей; в этом городе до сего дня имеется тысяча и одна церковь. Он остерегался греков, потому, выждав удобную минуту, сразу набросился на высокородного некоего Шададиана[41], бывшего правителем города; в продолжение трех дней он предпринимал вылазку и напускал конницу. В конце концов словами и действием он сломил крепость его. После бегства Шададиана, он, выкорчевывавший терновник и среди молний низвергавший громы, забрал город и исполнил желание свое. Город ему понравился и потому, не думая возвращать его назад, сделал его местом стоянки престола своего. Для охранения и укрепления его он оставил Ивана Орбели, протомандатора[42] и военного министра[43], дав ему в помощники Саргиса Мхаргрдзели и великих азнауров разных областей, сам же, беззаботный, вернулся к местам своих игр, развлечений и охоты.

Вспыхнул гнев раздосадованных от всего этого высокомерных агарян и исмаильтян. Шах-Армен[44], называвший себя Султаном, призвал [на помощь] всю Шами[45], Джазиру[46] и Диарбекир[47] вместе с чужеземными турками, равно как сына Ардоха, который через деда своего был отпрыском высокородного Ортока[48], — этот Ардох, прославленный в боях полководец, обратил в бегство знаменитого Ивана Абулетисдзе, — и сородича султанов, сельджукида Салдуха[49], и, со многими властителями и падышахами персидскими, скрежеща зубами, подобно зверям, явился с громадными, неисчислимыми и необозримыми силами и полчищами и осадил г. Аниси. Бряцая оружием и вздымая коней на дыбы, он каждый день завязывал бой у городских ворот.

Об этом узнал в Начармагеви, в месте развлечений своих, царъ царей, муж сильный, храбрый и несравнимый противоборец. Он призвал полки за полками и объединил их, конные и пехотные. Пренебрегая яиным преимуществом [врагов своих] с севера и востока, он, как говорится, “герой, рвущийся в путь свой, опоясался, поспешил и возобладал” (Псал. 44, 4—5). Он не обращал внимания на малочисленность своего войска и не стал дожидаться именитых своих витязей ни с той, ни с этой стороны Лихских гор[50].

Уповая на милость всемогущего, как говорит история Искандера Македонского[51], он призывал силу сил, которая царствует на небе-небес, и считал множество обступивших врагов. Не скрываясь от блеска вражьих мечей, перейдя горы, он спустился в Ширак[52] в сопровождении везиров: премьер-министра[53] Иоана и Сумбата, в монашестве Симеона, который будучи вооружен, вместе с другим оружьем, делами [опыта], советовал ему не подходить близко [к врагам] ввиду малочисленности войска своего. Не послушался мужественный из мужественных и голиаф из голиафов, воистину восприявший подвиги и венец первомученика [Георгия]: если он победил одного дракона, этот непобедимый воин, тезка Георгия [не только по имени], но и по правдивости ума, поразил многое множество аспидов и ехидны. Видя войска сарацын, он направился против них, в молитве и воздыхании возведши очи к небу. Сам принял оружие, а Иоанну передал спасительное древо [крест] для ношения впереди. Пылая сердцем и ободряя друг друга, они сели на коней и, рожденные для жизни, не щадили себя для смерти. Царь же, сидя на коне, твердо, голосом Хосроидским[54] возгласил и обратился с наставлением к сердцу воинов, рассвирепевших, как звери: “люди, братья, единодушные и единоверные!” Вы знаете, как хорошо умереть за божью веру и за Евангелие Христа; мы вечно ублажаем тех, которые, следуя по стопам Христа, умерли за него бренным телом. Видите ли, насколько славнее умереть мужественно, чем изматываться от изнуряющей болезни, ибо хороший пример и доброе имя вечно будут следовать за нами. Мы слышали от древних повествователей, сколько напастей претерпевало за божий закон племя евреев при Артаксерксе, равно как — эллины, предводимые испытанным полководцем Фемистоклом, при миродержце-победителе Ксерксе, который, без войны покорив море своим войском, вынужден был одним лишь городом Афинян отступить[55]. Теперь, крылатые мои львы! Возьмите в руки, ради пробожденного за нас, копья и пики и вонзите их в неверующих в божество его!” Произнесши заключительную молитву, он подозвал к себе обер-шталмейстера своего Липарита Сумбатовича, Беку Сурамели, Абулетисдзе Киркиша. Повелитель военных сил с улыбкой и смехом шутил: “Рыцари! наилучшим среди нас окажется тот, кто моментально ударит в знаменосца, чтобы поражением его поразить стан Навала в Амоне и пришедших из стран Кидарских” (1 Цар. XXV). Хвалясь так и уповая [на бога], он обошел [отдельные] полки и целые войска, отточил пику подобно Фридону[56], твердо державшему войска. И когда [враги] увидели поверженное рукой Ахиллесовой[57] знамя свое и вертящиеся в руках и метко разящие мечи, обратились в бегство, насколько позволяла им сила их лошадей. И исполнилось слово: “и один обратит в бегство тысячи”. Военный министр[58], вельможи[59] и рыцари[60], одни с одной стороны, другие с другой, пролили потоки крови [врагов]. Сам царь, овеянный счастьем Александра[61] и славой Сияоша[62], преследовал их, многократно меняя отряды, бил и убивал, рубил и сражал, причем великаны его помогали ему. Они видели, подобно народу израильскому, что солнце, остановившееся, как при Иисусе Навине (гл. X, 12 — 14) на небе, не удерживает больше колесниц течения своего и начинает клониться к закату в то время, как они еще продолжали преследовать, поэтому вернулись назад. Они нашли множество сраженных и пораженных властителей и высоковельможных лиц, азнауров, витязей и рыцарей, неисчислимое количество палаток и царских стоянок, обилие драгоценных камней, жемчуга, золота в слитках и изделиях, множество верблюдов, коней и мулов, всяческих сокровищ и благ мира сего, добычу, неподдающуюся подсчету. Оказывая помощь бесчисленному множеству живых, они позаботились также о четырех покойниках; но получен был приказ делать тоже самое и по отношению к тысяче тысяч находившихся в таком положении, которых поэтому стали собирать около ям. Царь “Константин” увидел любимых своих везиров, военачальников, управителей, первейших лиц[63], вельмож, азнауров, рабов и витязей; все войско воззвало к нему, раненные и потерпевшие сказали ему “мир [с тобою]”. Можно ли изобразить словами, как радовались и благодарили бога и патрона своего, явленного в образе его? Веселились все: отец, обретший сына, сын отца, брат брата и сородичей своих, патрон своего подчиненного и подчиненный патрона[64]. И победители, исполненные всяких благ, овладевшие множеством коней, развлекались и целовали друг друга.

Царствуя в веселии и радости, государь с войсками своими преклонился пред высшим промыслом. Он хвалил не крепость рук и не силу мужских ног, но вышнюю судьбу и святое провидение. Смиренно пал он пред господом богом, Саваофом сил и, успокоенный слезами, сел отдохнуть, причем взял себе кое что из премногого множества добычи. После трехдневного пребывания у ворот города Аниси, сделав необходимые распоряжения по городу и назначив в нем амира[65], он снял войска свои и, забрав с собою, вместе с оружием и казной, властителей, вельмож, азнауров и рабов, с радостью отправил вестников пред философами и патриархом, молитвы которого сопутствовали ему. Сам он, светлоликий, явился сперва к воспитательнице своей, царице цариц Тамаре[66], которая омыла лицо свое слезами, а потом в радости превеликой, он не осрамленный и мужественный, встретился с супругой своею.

Пребывая в такой славе, превознесенный и преуспевающий во всем, он обошел рубежи [владений] дедов и отцов своих. И пронеслась весть об истреблении войска, властителей[67] и вельмож Шами, Джазиры, Армении и Эрзерума. Когда об этом узнал султан Хварасана и Ирака, халиф, обладатель великого Вавилона и опора лжерелигии сарацын, равно как атабаг Персии Элдигуз, они созвали измаильтян, при этом вспомнили и собрали опаленные в огне кости Заратустры[68], который был первый царь и звездочет среди персов; об этих костях персы говорили: “пока они у нас, не оскудеет царство персидское”!

Они собрались в Аране и, направившись к южным областям Грузии, в страну Сомхити[69], обложили крепость Гаги, взяли ее и опустошили все пограничные земли. Узнал об этом препрославленный, непобедимый воин, бесподобный рыцарь, царь Георгий; он сразу собрал [войска] из семи царств[70] своих, из Имерии и Америи[71], вывел оссов[72] и [жителей] многих других земель и направился против султана, имевшего в своем распоряжении бесчисленное множество избранного и славного войска. Они вышли и заняли военное поприще. Когда об этом узнали султан, атабаг и все богатыри и вельможи их, сказали: “сегодня нет на земле человека, который в состоянии был бы состязаться лицом к лицу с Георгием и его войсками, поэтому отойдем прочь и скроемся”. Они бросили всю свою амуницию, в особенности, бывшие в Гаги, и перешли через реку Елекеци[73]; но здесь им пришлось задержаться вследствие поспешного бегства и сплочения. Поэтому их настигли передовые части [грузинского] войска и стали поражать. Когда это увидел царь, этот Ахиллес с пресчастливой рукой, обладавший магнитным сердцем, бросился на них, как зверь. Но приготовление к победе прошло даром: некоторые вельможи, среди них в особенности Вардан Колонкелисдзс, тогдашний эристав Ерети[74], человек обремененный днями, сильный и опытный в боях, стали перечить ему и дошли до того, что удерживали его за поводья; и все это — вследствие взаимной вражды и зависти. Ибо сделанное хорошо и совершенно может быть расстроено или вследствие ущербления силы, или вследствие зависти. Но бог, создатель всех сил и причина всех деяний, сильнее всех и превыше всех; поэтому ничто не в состоянии противостать и обессилить избранного им среди всех рожденных, он его поставил силой своею превысокой. Может быть, ему грозит зависть? Но он, избраннейший из всех владык, является по природе добрым, добро же не знает зависти, как это подтверждают и другие. Царя не пускали, ему говорили: “так как султан бежал со всем войском своим, не следует превозноситься наследию бога”. Это — причина неосновательная, слово безрассудное, дело праздное. Так как премудрый царь в то же время был и уступчив, послушался их и, распустив войска, предался веселью, развлечениям и охоте.

После этого султан и атабаг со всеми силами и войсками своими прибыли в Гелакуни[75]. Увеличив силы свои, к воротам Аниси подступил вышеназванный Шах-Армен, властитель всей Аравии. В это время Аниси укреплял Торели, славный и именитый вояка. Он, разоритель и опустошитель окрестных земель, приготовил машины. Весть об этом дошла до нашей страны и до царя, который с небольшим отрядом стоял весело среди гор Лори и Дманиси[76] и охотился. Перед ним явился посланник султана, человек хитрый и коварный, знаток своего дела, с целью разведать расположение войск. Подобно басне о сове и вороне из индийской книги Калила и Димна[77], он, разузнав все, как ворон, расправил крылья свои, взлетел высоко и, явившись пред султаном и атабагом, сказал им: “вот час возмездия нашего, если теперь не воспользуемся им, другого случая мы не найдем”. Видя, что веселый, отважный, могущественный и судьбой превознесенный царь стоит с незначительным отрядом, передвигаясь всю ночь, к рассвету они напали на спящих [так неожиданно], что царь едва успел надеть доспехи и сесть на коня. Военный министр Иван и прочие вельможи, выхватили его, как бы пленника, и сказали ему: “Царь! Некогда даже Александр[78] был побежден женщиной, равно как Самсон Далилой и Соломон Сибиллой[79]; привели и другие примеры побежденных властителей. “Неужели мы разгневали чем ни будь того, который, поддерживая твое царствование, по отечески наказал тебя, вознесенного, подобно сыну своему, сына Давида? Ведь и он (Давид), царь и пророк, предназначенный быть отцом Сына Божья[80], был преследуем Саулом. Теперь восприимем [это наказание] и повернем назад в надежде, что имеющий силу побеждать опять вознаградит нас, по обыкновению, победой”! Хотя царь и был выхвачен насильственно, но его, с ним и рыцарей его, не раз видали в строю, обращающими в бегство и истребляющими неприятельские войска. Они показали такое мужество и уменье, что ни одного вельможи, ни одного азнаура, ни одного подчиненного ему человека, годного и известного чем нибудь, не потеряли в бою, разве только одного малополезного азнаура и Крестоносца[81], но крест вынесли благополучно. О, поразительное мужество, храбрость, о, рука господня! В каком сражении, старого или нового времени, слыхано, чтобы подвергшиеся неожиданному нападению вышли из боя такими невредимыми? После этого вырвавшиеся из их рук последователи ислама рассуждали и говорили так: “если, нападая на неожидавшего, мы не сумели захватить его, можем ли напасть на ожидающего? Это было бы ничто иное, как преследование тени и погоня за ветром. Поэтому вернемся назад в свое отечество и будем благодарить бога за то, что он нам даровал”.

Всякий, кто читает это и стремится уразуметь, пусть помнит: “ты положил предел, которого не перейдут” (псал. 103,9). Солнце среди толкователей Библии, Великий Василий, светило Кесарии, в книге естествознания, известной под именем “Шестоднев”, говорит: “птица алкун кладет яйца на берегу моря; как это бури и волны морские не преступают повеления бога и охраняют семя алкуна”? Если-бы всевышний промысл попустил царю и если бы ему позволили преследовать обращенного в бегство султана, низвержены были бы высоты сарацынские; и если бы страх пред царем и храбрость его и войска его не обратили их вспять, были бы пленены роскошные места и окрестности наши. После этого царь отдал г. Аниси родичу бывших его владетелей, которого он сделал своим вассалом. Атабаг Элдигуз стал посредником между султаном и грузинами и попросил мир. С другой стороны выступила сестра царя, бывшая супруга султана, царица Русудана; и водворилось спокойствие и мир на некоторое время.

Царь предался отдыху, развлечениям и охоте. В зимнее время он иногда переходил в Залихскую Имерию[82] и доходил до моря Понтийского, при этом охотился по всей Аланской земле, то есть, в Абхазии, иногда же [доходил] до моря Гурганского[83]. Он царствовал таким образом в олимпийском величии.

Так как вельможи и рыцари его пребывали без дела, они осмелились сказать ему: “нет сил оставаться без походов и набегов”. Царь, заручившись от своих заверением в мире и клятвою в верности ему, стал готовиться к походу. Находясь в Залихской стране[84], он решил начать войну и, назначив определенный день, приказал опустошить: таойцам, кларджам и шавшам Олтиси и Бани; месхам и торельцам[85] — Кари[86] и Ашорнию[87]; военному министру и сомхитарам[88] — побережье Куры до Ганджи; избранным имерам и картлийцам — ниже Ганджи[89] по сию и по ту сторону Куры до Хлата[90]; ерам и кахам[91] — от устья Алазани до Ширвана[92]. И был поход, какого никто никогда не видел.

А что сказать относительно мужественного и быстрого его передвижения? Он как будто не уступал (в этом отношении) Аввакуму, Даниилу (XIV, 33—39) и Илье, который на Синае[93] источил дождь из одного [маленького] облака (3 пар. XVIII, 44—45, XIX, 7-8) и в огненной колеснице вознесся на небо; ногами быстротечными он воистину походил на превознесенного Даниила.

Поразив неприятелей, он, захвативший неисчислимое и невообразимое сокровище, подобно крылатому тигру, в одно мгновение перелетел в Гегути[94], так что находившиеся там с трудом могли поверить этому. Если какой-нибудь язык или ум вздумает рассказывать отдельно о всех подобных вещах, это будет скучно вследствие продолжительности повествования. Так как помазанник божий вел свой род от Давида и Соломона[95], ему, подобно Соломону, служили все цари земли.

Некогда к нему пожаловал с красивой, светлоликой женой и детьми Андроник Комнен, сын сестры его отца и сын брата великого кесаря Мануила, царя всего Запада и Греции[96]. Возблагодарив бога, он принял его [как подобало] и оказал честь сообразно родственной с ним связи: одарил его городами и крепостями в достаточной мере, поставил ему престол поблизости к своему престолу, напротив Ахсартана, приходившегося отцу его племянником по сестре, царя Шарвана и Приморья от Дербента до Халхала[97]; последнего царь считал сыном своим и одним из вельмож своих. Этот Шарванша, стесненный некогда дербентскими хазарами, обратился к нему с просьбой о помощи. Царь собрал войска из Имерии и Амсрии[98], взял с собою и Андроника, племянника греческого царя, и подступил к воротам Дербента. Опустошил он землю маскутов и шарабамскую, взял город Шабурани[99]. Мужество Андроника у ворот этого города понравилось царю, наблюдавшему схватку, и войскам его. Город он отдал племяннику отца своего Шарванше. После победоносного возвращения домой он веселился и развлекался в своих владениях. Он посылал войска и военачальников своих и доходил то до ворот Нахчевани[100], то до Масиса[101] и Гагвы, то до Бардава[102] и Балкуна. Среди побед и преуспеяний он увеличил казну. То, что было приобретено им самим, или что досталось ему в качестве военной добычи, он положил в Уджармской крепости[103], построенной Вахтангом Горгасалом, который, будучи львом из львов и голиафом из голиафов[104], скончался в ней. Столько красивых и нарядных охотничьих ястребов и собак, как у него, не было никогда ни у кого, не будет и в будущем.

Среди благоустроенного таким образом царства и вожделенного течения жизни возмужал племянник царя, сын Давида, старшего его брата, красивый на вид и обученный на все лады, как подобало родовитости его. Но то, что омрачает все доброе и разумное, красивое и искусное, именно — отсутствие страха божья и преступление веры и заповедей христовых, это врожденное свойство некоторых людей царства сего, — огорчило дни его жизни. Ибо и отец его Давид, изменивший отцу своему Димитрию и отступивший от него, извел вельмож царства сего, одних ссылкой в заточение, других смертной казнью, иных разного рода взысканием. Подобно этому вошел дьявол в сердце и душу его. Через него бог разгневался на Орбелов[105] и на потомков их и преданных им самцхийцев[106], еров, кахов[107], на всех послушных им родичей и на все порождение их. И пошли измена, столкновения, убийства, кровопролитие и разорение. Бог, творящий правое, не попустил Авесалому возобладать над Давидом (2 цар. XIII-XIX), ибо во святом Евангелии сказано: “смертью да помрет тот, кто скажет родителям: “корван”, то есть, дар богу то, чем бы ты от меня пользовался” (Мр. VII, 10—11). Сообразно с этим он даровал победу Георгию, победителю побеждающих. Царь собрал войска и направился из города Тбилиси против врагов, расположившихся в горах Сомхити[108]. Победив их и обратив в бегство, он загнал их в крепость Лори[109] и отобрал у них крепости и замки. От Димитрия отступил брат и любимец Орбелов Саргис Мхаргрдзели с сыном и племянником своим. Царь принял его любезно и ласково и оказал доверие, сообразно родовитости его. Полонив Ташири и Лорис-Кари[110], царь расположился станом в Агаре[111]. Тогда он послал оставшиеся ему верными отряды, а также избранных от месхов, торельцев[112], картлийцев[113], сомхитаров[114] и самого Чиабера, шталмейстера[115], воспитанного им. Они прибыли в Ерети[116]. Их там встретили эристав[117] Ерети и все еры вместе с лезгинами и обитателями Кавказских гор. Завязался жестокий и тяжкий бой, ибо сражались опытные и льву подобные рыцари. Бог, творящий суд и расправу, победил, и обратили в бегство еров, захватили в плен именитых азнауров и лезгин. Раненный в бою Григол, сын Асата, под которым убили коня, пропал в бою. Схватили Ивана Варданисдзе, про которого говорили, что он с самого начала копал яму царю, и вместе с ним Шоту Артавачосдзе. Их, как захваченных в плен сознательных изменников, привели к победоносному царю; возрадовались все радостью великой. Взирая на бога, дарующего победу, царь без замедления обложил Лори. Оттуда бежали в Персию Эристав Картлийский Липарит, сын Сумбата, шталмейстер Кавтар, сын Ивана, в свое время получившие эти должности от Георгия, а также Анания Двинели, одни к сыновьям Шах-Армена, другие — Элдигуза. Хотя последние и выступили на помощь им, но правосудие Христа вернуло их назад ни с чем. За это время оскудела сила у сидевших в Лори; поэтому Димитрий, спустившись по веревке из крепости, пешком, сойдя с коня, явился к дяде своему, оставшихся же в крепости военного министра и других вывели оттуда [и поступили с ними] сообразно с их долею и участью. Царь взял Лори и оставил его за собою. Потом, довольный и превознесенный, пошел против врагов и ослушников своих и воздал им сообразно делам их. Прибыв в Начармагеви[118], он, наводящий ужас на супостатов своих, предался радости и веселью.

На втором году после этого, вернувшись из Гануки в Начармагеви[119], он привел в движение все царство свое. Собрав [представителей] из семи царств своих, он пригласил царицу цариц, счастливую супругу свою Бурдухану, а также дочь Тамару, свет и сияние очей своих, это драгоценное ожерелье всех царей и венец всех властителей.

По обсуждении [вопроса] и заключении по нему, промыслом и призрением того, волею которого определяется высокая доля царей, он с согласия патриархов[120] и всех епископов, вельмож из Америи и Имерии[121], везиров, военачальников и полководцев, объявил Тамару царицей и посадил ее одесную себе. Она была разукрашена разноцветной золотой бахромой и одета в виссон и драгоценные ткани. Взирая на нее, как на “гору божью” (пс. 67, 17), гору тучную и претучную, он возложил на голову ей венец из чистого золота, украшенный яхонтами, смирной и смарагдом. Богатые из народа ликовали пред нею. Сам царь, присягнувши ей в верности и преданности, проливая слезы и молясь богу, благословил ее благословением, которое подобно благословению, идущему от Авраама к Исааку, от Исаака к Якову, от Якова к Иосифу; оно, как переходящее на безоблачном небе солнце, до настоящего дня переходит от предков на их милое, нежное, тихое, от семени Давида происходящее потомство[122]. Это потомство, подобно камню, оторвавшемуся от горы, виденной Даниилом, крепло все более и более, пока оно не сделалось горой великой, камнем краеугольным, а не преткновения, и сокрушило все изображения и всех идолов золотых и серебряных, железных и медных и глиняных, все истуканы и статуи невидимых сил, равно как видимых врагов и противоборцев (Дан. II, 31 — 35).

После этого, среди благоденствия и всеобщего счастья, наступило время уплаты долга миру сему, наступило не только неожиданно, но и безвременно, не сообразуясь даже с быстротечностью жизни: скончалась мать Тамары, равная матери сына божья. Какой язык в состоянии выразить, сколько горести и воздыханий было вызвано этим событием? Из благоговения пред случившимся и в подтверждение его скажем только следующее. Царю, пребывавшему в Гегути[123], сообщили о столь ужасном происшествии. Вырывая волосы и бороду, он, похожий на Авесалома златокудрого (2 цар. III, 3), проливая потоки слез, тысячу и десять тысяч раз ударял себя в грудь и изводил себя. С выбритой головой и подавленным сердцем встретил он дочь свою, светозарный вид которой уже успел омрачиться. Когда они держали друг друга в объятиях, из четырех их глаз источались потоки слез, как бы из райской реки Геона (Быт. II. 13); да и в самом деле земля грузинская стала раем. Царь утешил и обласкал дочь свою любезную и сверх меры красивую, успокоил ее проявлением обоюдосторонней любви и прекращением горя; покинув Картли, он спустился вниз. После горестного сего происшествия, когда миновало время печали, он снова предался развлечениям, охотился, как было принято, по горам и долам и держал в повиновении восток и север. Ему приносили дары и братались с ним цари греческие, алеманские в Иерусалиме[124], римские, индийские и китайские, султаны же хварасанскне, вавилонские, шамские, египетские и иконийские служили ему, а за ними — скифы, хазары, аланы, хорезмийцы с хорезм-шахом, бейрутцы[125], абиссинцы, арабы, мидяне, эламиты, жители Междуречья и “всяк язык и род” от востока до запада.

Среди такой славы и мирского обилия благ приспело время, определенное, в силу согрешения Адама и проклятия Евы, всем исповедникам правды от Авеля праведного до Захарии и сына его Иоанна (Мф. XXIII, 35); они, праведники, порабощены были в аду убийце нашему и самоубийце Самаелу, который, будучи низвергнут с высоты неба в преисподнюю, светлое ангельское состояние переменил на мрачное и превратился в дьявола, державшего в руках любящих бога и любимых им.

Желая спасти от него грешных людей, бог принял образ человека, только свободно, без принуждения; в течение 33 лет он творил знамения и чудеса и обитал на земле, владыка и творец неба и земли. После этого, вместе с грехами и прегрешениями преходящего и тленного сего мира, он принял на себя смерть по плоти, воспринятой от нашего естества, для нашего избавления. Поелику бессмертный бог и предвечный сын не сделал бессмертной носимую им плоть, что воображу я, слыша это, и что представлю в утешение, что тело наше, из четырех стихий состоящее, не всегда удерживает в себе душу? Он, солнце над всеми солнцами и сияние царской власти, новый Нимрод, Александр и Ахиллес, возвышенный в начале от земли до неба, умер в ту же самую седмицу страстей [как и Христос]. Сказано; “как на небесах, так и на земле”! Тот [Христос] прожил 33 года в плоти убогой и уничиженной, этот же [царь Георгий] правда, не во всем так, но все же по образу бога.

Когда весть об этом ужасном и плачевном происшествии, способном сокрушить скалы и выломать двери жилищ, [по неожиданности напоминавшем] падение с неба манны и звезд, дошла до трисиятельной, от царя царей царицей поставленной Тамары, в Тбилиси, в крепостном ее дворце Исани[126], обиталище ее, во всем подобное раю, превратилось в ад. Вместо радости и развлечений стали там раздаваться голоса плача и воздыханий, вместо света незатененного воцарился мрак, сокрушались как [действительные] существа, так и мысленно сущие. Тамара же, это солнце, лицо эфирное, воздух чистейший, свет без тени, села во мраке и рвала на себе волосы, при этом поток ее крови опереживал поток слез у нее. Патриарх и чтимые вельможи отправились в Самшвилде[127] к сестре царя, царице Русудане, и, рассказав ей слова страшные, ужасные и трудно представимые, взяли ее оттуда вместе с ее воспитанником[128], их, конечно, встретили. Обнимая друг друга и обливаясь слезами, смешанными с кровью, они вошли в царский дворец. Подняв глаза вверх, они увидели, что до небес вознесенный престол, это седалище светлее солнца гаваонского и лучей аелонских (Ис. Нав. X, 12), — волею судеб пуст и свободен. Озираясь кругом, увидели патриарха Михаила, стоявшего вместе с другими епископами, везира Антония, военного министра Кубасара и прочих должностных лиц: министра финансов Кутлу-Арслана, чухчарха[129], Вардана Дадиани, шталмейстера Чиабера, министра двора[130] Афридона, премьер-министра Ивана [Кобулисдзе], вельмож, азнауров, рыцарей, рабов, а также порфиру, венец, скипетр и оружье, счастливо им употреблявшееся. Они еще раз обвели глазами кругом, и представились им: полный дворец, отряды бойцов, войска, опустошенные и разоренные города и крепости. С другой стороны, вспоминали человека, ростом как бы Горгасала[131], силою Ахиллеса, светилам подобного, непобедимого. Каким языком выразить или как изобразить день этот невоспроизводимый. Какая печаль, какой плач, какие воздыхания, какие потоки слез, смешанных с кровью, какие причитания и воспоминания от времен Адама до праведного Авеля, от Якова до Иосифа, от Давида до Ионафана?[132]. О, безутешность [положения], о, отказ от телесных доспехов, облечение в власяницу и воздержание от всего съестного! Это до сих пор.

С этих пор, привлекая, подобно адаманту, разум, начну я сражаться и воевать. Ударяя о камень железом, исторгну огонь любви, похвалы и пожеланий; раскалю печь и вознесу ее до неба. В ней найду эфир огненный, а около нее землю, в огне уничтожающую непослушных, в тоже время, подобно огню, помогающую друзьям и любителям и полезную для них.

Если некогда Навуходоносор среди трех отроков четвертым видел одного из троицы (Дан. III, 92), здесь теперь, вместе с несравненной и превознесенной Тамарой, троица видна четверицей.

Собрались представители семи частей этого царства и дерзнули доложить царице Русудане[133]: “Сегодня ты заменяешь Тамаре родителей. Она, будучи юной, по уму выглядит не юной, а сознательной, разумной и знающей; она слушается и почитает тебя, принимая за незримых теперь родителей. Предложи ей и посоветуй прекратить безмерную скорбь; пусть воссядет на трон, на который возвел ее превысокий и мужественный брат ваш и отец ее, и покажет сияние и могущество венценосного рода и дома вашего. Если бы она, — это ожерелье и венец государства, — не была совершенной и способной управлять царством и, говоря высокопарно, по олимпийски держать его, ей не были бы вверены престол Давида и печать Соломона[134]. Пусть она теперь начнет царствовать и, совершив обряд коронации, в преднесении животворящего креста, сопутствуемая благословением Мелхиседека, благословившего Авраама (Быт. XIV, 18—19), взойдет и сядет на престол отцов своих; пусть держит концы земли и царствует от моря до моря”. Русудана, одобрившая и подтвердившая это предложение, доложила об этом царице и владычице Тамаре. Та, выслушав просьбу вельмож семи царств[135] и вняв совету, ими предложенному, подчинилась им, правда, не совсем охотно.

Возвели на отцовский престол и седалище солнце над солнцами и свет, пресветлее света, Тамару, подобно молнии и солнцу, освещающую других. Принесли венец, певцы, возвысив голоса [воспели песни] победного венчания и могущественного царствования, при этом вспомнили также явление креста царю Константину на горе Масличной[136]. Среди подобного славословия и величании пригласили достойного из подвижников и исполненного благости Антония Сагирисдзе, архиепископа Кутаисского, и предложили ему взять в руки венец, так как, по чину, возложение короны при венчании на царство было предоставлено Залихской Имерии[137]. С другой стороны стал Кахабери, эристав[138] Рачи и Таквери[139]. Счастливые и именитые чины — Варданисдзе, Сагирисдзе и Аманелисдзе — взяли и надели на нее меч. В это время ударили в барабан, литавру, кимвал и трубу; и было в городе восклицание и ликование, веселье и радость, воскресла надежда безнадежных. Войска всех семи царств поклонились ей, благословили н прославили ее. Каждый своевременно занял свое место. Семисветлая Тамара была прославлена тем, который в течение шести дней призвал к бытию, все сущее, в седьмой же день отдохнул.

Относительно Тамары сказано: “почию в душе кроткой и чистой”. Всевидящий увидел, что свет, больший первозданного света, хорош, и назвал свет днем” (Быт. I. 4— 5), он назвал ее светом среди счастливейших олимпийцев. Тамара же, уготовав семь столбов мудрости (Прит. IX, 1), воздвигла на них храм и дворец семи добродетелей для просвещения семи царств [Грузии]. “Прославляя бога семь раз в день (Пс. 115 164), семикратно очищала она себя, подобно мудрецу и царю, словами Исайи и Давида. По словам Соломона (Екл. XI, 2), “милующий семь, дает часть и восьмому”. Освещая все семь царств [Грузии], она каждый день семидневия (недели) прощала виновных семь и седмижды семьдесят раз (Мтф. XVIII, 21 — 22). Семи поясам неба и светилам небесных сфер, — Кроносу, Зевсу, Афродите, Ермию, Апполону и Арею, — уподобила она сферу земную, пять чувств познания обратив в семь присоединением к ним души и разума. Подражало ли когда-нибудь небесному светилу светило земное несравнимой и бесподобной красотой, или мудростью, или щедрым, подобно солнцу, излиянием лучей на праведников и грешников, или победой, которую оно одерживало в нужных случаях? Если кто исследует светила и зодиак, тот все более и более возрождает свойства ума и возраст свой. Та, которая, производя себя от Августа Кесаря[140], ниспослана была вышнею судьбой, превратила себя в рай, насажденный рукой бога и благоуханием своим оживляющий обоняющих. В этом саду собирают дары разума и духа, внешних чувств и растительной способности. Живя в нем, не искушаемая сатаной и сердцем своим, она уподобила ум свой уму божественному и душой созерцала того, кто видит все твари. Она познается как труба через изливающуюся из нее воду, как Пифодор и Критий[141] через сооруженные ими изваяния. И стала государыня, подобная Кайхосрову[142], миловать и жаловать, раздавать и одарять. Открыв глаза, открыла она казну, сбереженную отцами и дедами ее. Одну часть этой казны она отложила для неба, для того высокого и непорочного существа, заповеди которого она соблюдала, — эту часть она положила в месте, недоступном для тления; другую же часть она отложила для этого мира. И столько она роздала сокровищ, нерасходуемых ни до ее родителей, ни до этого дня, что это не поддается подсчету и исчислению. Она освободила должников от долга, подкрепила сирот и дала вдовицам право выходить замуж[143], сделала сильными неимущих и богатыми сильных. Царица Русудана была уравнена [с нею] и, за себя и за воспитанника своего, получила города, урочища, селения и дворцы.

В то время, как она одаривала жителей всех семи областей [своего царства], имерских и амерских[144], верхних и нижних[145], некоторые начали дело, свойственное человеческому непостоянству. Некоторые из высших должностных лиц под клятвой сговорились так: “не можем больше оставаться под фирманом старых чиновников и управителей, так как, благодаря им, мы ущемлены и остаемся без [прерогативы] сидения на сафьяновой подушке, родовитые и служилые дома оттеснены без чести и имени безродными и неважными”.

Кубасар, воспитанный патронами, преданный и добрый витязь и рыцарь, состоявший в должности военного министра и протомандатора, вследствие болезни, известной под именем паралича, лишился языка, руки и ноги. Царице Тамаре предложили лишить его всего его достоинства и отобрать имущество и богатство. Но намерение их осталось тщетным, так как Тамара, будучи благой, вспоминала любовь, службу и воспитание его и потому, кроме должности и Лори[146], ничего у него не отобрала, напротив, до дня смерти держала его в любви великой и почете. По воле и желанию рыцарей низложен был также и Афридон, который из азнаурской челяди, милостью богоподобного, сделался человеком и, достигши должности министра царского двора, стал владетелем Тмогви и других крепостей и земель. Заговорщики, из за власти и влияния, стали препираться между собою. Страшно даже вспомнить: Кутлу-Арслан, это мулоподобное существо, происходившее из нисших слоев и одаренное коварным умом, сочинил какой то проект на персидский лад и потребовал поставить палатку на Исанском поле в окрестностях “Плача”, при этом говорил: “сидя в этой палатке, будем выслушивать, отвечать и ведать делами помилования и наказания; свои решения будем докладывать царице Тамаре, которая будет приводить их в исполнение”. План этот означал конец царствования Тамары; последняя — сокровищница ума и мудрости, — поняла это, удивилась и обиделась. Она решила захватить главу действующих и, посоветовавшись с верными и преданными ей, задержала министра финансов Кутлу-Арслана, теперь называвшего себя военным министром и готового сесть в Сомхити, в Лори, на место армянского царя. Когда об этом узнали военные, присягнувшие ему и готовые выступить на поддержку его козней, они собрались и, отложивши [свой план], постановили крепко стоять за освобождение Кутлу-Арслана и не допустить, чтобы ему нанесен был какой-нибудь вред; в этих целях они приготовились даже к осаде Исани. Так как рука господня и десница высокая, помогавшая ей против врагов и поднявшая за нее оружье и щит, встретила ее противников, расстроилось намерение их, как некогда намерение Авиафара, священника и военачальника Иоава, которые соединились с Адониею, братом Соломона (2 Цар. II). Тамара выслала к ним двух наипочтеннейших женщин — Хуашаку Цокали, мать Картлийского эристава-эриставов Рати, и Краву, мать Джакелей, нынешних Самдзиваров, — и предложила им сдаться ей под клятву, что она другого никого не накажет. Они подчинились приказу Тамары, явились пред нею и, пав на колени, поклонились ей. Не чувствуя за собою силы, они взяли от Тамары клятву [в невредимости] и сами поклялись ей в верности и повиновении ее воле.

Помазаница божья села на престол, до неба вознесенный, красивая как Афродита, щедрая как солнечный Апполон, приятная для созерцания, своим чарующим, бесподобным и богозданным видом доводящая всех способных любить, кому приходилось видеть ее, до исступления, одержимости и удаления [от людского общества][147]. Она была проникнута заботой о всех, нуждавшихся в чужой заботливости. Прежде всего она озабочена была избранием [достойных лиц] на должности везиров и военачальников. С согласия и одобрения [вельможных бояр семи царств] приказала утвердить в должности Чкондиделя[148], премьер-министра и везира-везиров Антония, воспитанного ее отцом, мудрого и разумного, верного своим патронам и испытанного в делах управления. Военным министром назначила Саргиса Мхаргрдзели, человека родовитого и доблестного, воспитанного в боях; ему она пожаловала Лори, удел князей и управителей Сомхити, одарила [старшего] сына его Захарию, младшего же Ивана вчинила в состав служащих в Дарбази[149]. Протомандатором назначила Чиабера, она вручила ему золотой жезл и облекла его в драгоценное одеяние из скамаранга; и посадили на златокованных скамьях, одних по правую его руку, других по левую. На должность министра финансов она назначила мужа великого и родовитого Кахабера Вардаписдзе. Должность министра двора предоставила Вардану Дадиани, должность же чурчаха[150] Марушиани, сыну чурчаха же; так как отцы двух последних состарились, она должностью отцов почтила сыновей их, которым предоставила право сидеть на подушках. На должность шталмейстера определила Гамрекели-Торели, который после Саргиса Мхаргрдзели сделался военным министром.

Эриставами[151] в то время были: в Имерии, за Лихскими горами: Барам Варданисдзе — в Сванетии, Кахабери в Раче и Таквори, Дотагод Шарвашидзе в Цхуми, Аманелисдзе в Аргвети, Бедиани в Одиши[152]. В Америи, по эту сторону Лихских гор: Рати Сурамели в Картли, Бакур юный, сын Дзагама, в Кахети, в Ерети[153] — сын Григола Асат, который силою отнял должность у Сагира Колонкелисдзе; спустя немного времени,, он ее передал сыну своему Григолу, так как выпросил себе место Аришиани и право сидения на подушке[154]. Эриставом и военачальником в Самцхе[155] определили Боцо Джакели. Другие должностные лица, имевшие право стояния во дворце пред троном, назначены были сообразно с их происхождением.

За это время Тамара обеспечила епископов и престолы их пожертвованиями, освободив церкви от оброков и податей. В ее царствование земледельцы сделались азнаурами, азнауры — вельможами, последние же стали властителями[156]; это видно и теперь, когда пишется все это. В течение 31 года преблаженная Тамара, мудростью Соломона, мужеством и повседневной заботливостью Александра[157], держала царство свое от моря Понтийского до моря Гурганского, от Спери[158] до Дербента, а также все земли как по сию сторону Кавказских гор, так и по ту сторону Хазарии и Скифии. При этом она сделалась наследницей того, что обещано в девяти заповедях блаженства (Мф. V, 3 — 11). Она обладала такою мудростью и возвышенным умом, что за 31 год своего правления по ее распоряжению никто не был наказан плетью. Чуждая крови и таких мер наказания, как ослепление и изувечение, полновластная, наводящая страх и ужас, кроткая для кротких и миротворящая, она веселится и царствует в государстве и владениях своих. Никто никогда не видел, чтобы кто-нибудь, кроме нее, так свободно покорял человека, помимо воли его, и смирял человеческую строптивость и сопротивляемость. Что касается других сторон, каковы: победы, объезд рубежей, храбрость поданных и соплеменников ее, или рыцарские, воистину героические деяния пехотных и конных воинов, или приятное, кроткое и мирное собеседование, — об этом слушающие узнают из предлежащего рассказа.

Чтобы милость и благосклонность патронессы, благой и сладкой, к рыцарям и воинам была полной, собрались озабоченные [вопросом] и сговорились подыскать подходящего для нее жениха и привести его в качестве мужа ей. Он должен был напоминать времена богатырей-голиафов, или кровопролития [из-за женщин] среди эллинов-язычников, или удаление [в пустыню][159] влюбленных, потерявших разум из-за женщин, как например, потерял разум Тахамтан из-за Тумиан[160], Амигран — Хорошаны[161], шанша Хосров — Бануи[162], Мзечабук — хазарской солнце-красавицы[163], Яков — Рахили, Иосиф — Асенефы, Давид — Вирсавии и Ависак[164], мужественный ратоборец Пелоп — Гипподамии[165], дочери Эномая, Плутон — Персефоны[166], Рамин — Висы[167], Фридон — Шаринозы и Ариавазы[168], Шатбер — Айнлиеты[169], Надлежало, чтобы явились герои из героев, или мужи, добрые и прекрасные вояки, проливавшие кровь подобно язычникам из-за возлюбленных, или подобные льву и солнцу влюбленные, удалившиеся, как звери, [в пустыню][170] из-за этого превышнего солнца, более светлого и блистательного, чем те, которых изображали и представляли солнцем и светилами. Но трудно было думать об этом, ибо среди рожденных не было равной ей, думаю, что и не родится никогда. Тогда выступило одно из главных влиятельных лиц Тбилиси, взысканный царями эмир Картлийский и Тбилисский, по имени Абуласан, который сказал: “Я знаю царевича, сына великого князя русского Андрея[171]; он остался малолетним после отца и, преследуемый дядею своим Савалатом[172], удалился в чужую страну, теперь находится в городе Кипчакского[173] царя Севенджа”. Выслушав это, позвали одного из влиятельных лиц великого купца Занкана Зоровавеля [и отправили туда]. Меняя в пути лошадей, он не замедлил явиться туда, забрал с собою и доставил раньше условленного времени, юношу доблестного, совершенного по телосложению и приятного для созерцания. Видя все это, патриарх, вельможи, везири и рыцари доложили об этом Тамаре и, не получив ее согласия, стали готовиться к свадьбе. В то время там находился Алексей, который был по отцу племянник греческого царя, близкий ее родственник[174]. Некоторые, правда, с горечью в душе, предлагали выдать Тамару за него. Она же, твердая в вере истинной, чтобы этого не случилось в самом деле, совершенно отказывалась от брака и просила освободить ее вообще от необходимости выйти замуж. Но царица Русудана и военные настояли на своем, вынудили у нее согласие и устроили свадьбу, сообразную с ее олимпийским величием и царственностью, беспримерную и трудно представимую: многочисленные зрелища, подношение драгоценных камней, жемчугов, золота кованного и в слитках, дорогих тканей, сшитых и в отрезах; веселье, развлеченье, подношение и одарение продолжались целую неделю. Я возвещу вам и о печальном и грустном происшествии. Пред тем к ней приехали осетинские царевичи, прекрасные на вид юноши. Надеясь на свое молодечество, они просили и молили бога дать им возможность совершить нечто такое, чем можно было бы обратить на себя внимание царицы и добиться высочайшего счастья. Так как намерение их осталось тщетным, они отправились в свое отечество, причем одного из них обуяла столь сильная любовная страсть к Тамаре, что, не выдержав ее, он в падучке слег в постель и умер к Никози[175], у храма Раждена, где и похоронили его.

После этого стали готовиться к походу; царь руссов и абхазов[176] выступил из Тбилиси. Подняли счастливое походное знамя и, в преднесении животворящего креста, защитника и хранителя царского скипетра, прежде всего направились в страну Кари[177] и Карнифори, которую разорили до самого Басиани[178]. Оттуда они вернулись победоносно, обремененные [добычею], и, исполненные радости и любви, явились пред богопросвешенной патронессою.

Раньше этого войска аранских и гелакуиских[179] турок наводнили страны, известные под именем Палакацио и Дзагинское ущелье[180]. Против них выступил Гамрекели Кахайсдзе; овеянные счастьем Тамары, малочисленные победили многочисленных: они обратили в бегство и истребили их и привезли самодержице в подарок [богатую добычу]. В то же самое время страны шавшетские и кларджетские[181] были наводнены войсками из города Карина[182], шамийцами и чужеземными турками, пехотными и конными. С этой стороны выступил с поисками своими Гузан Абуласанисдзе из Тао[183], также Боцо и сопровождавшие его, подоспели и месхи; они сразились также с бродягами-грабителями. Счастье Тамары одержало верх: их обратили в бегство и уничтожили. Оттуда тоже доставили боговенчанной, превознесенной и изо дня в день преуспевающей царице бесчисленное множество людей и коней. Ввиду всего этого радовались, веселились, охотились и торжествовали все.

После этого сыновья Саргиса и Варама Мхаргрдзели, юноши отменные, старейшие Захария и Захария, официально принятые [во дворце], Иван и Саргис, еще непринятые[184], предприняли поход в страну Двинскую. После того, как они, одержав победу, с захваченной добычей возвращались назад, их догнали двинские войска. После жестокой схватки, напоминавшей схватку львов, войска эти обращены были в бегство. Победоносные и прославленные, они с богатой добычей явились перед царями, которые милостиво отблагодарили их.

После этого, спустя некоторое время, начали войну: в нижней части нижние, в верхней верхние, в средней же средние[185], воевали везде победоносно и удачно. Царь, собравши войска, по приказу Тамары, направился и опустошил страну Парфян. Овладев городом этой страны и захватив с собою сокровища и пленных, он вернулся назад к совершеннейшей и блистательной Тамаре, представлявшей собою око, не омраченное ночной тьмою, день без тени, вожделение и отраду души и тела. По временам они отдыхали от военных походов и, веселые, направлялись, по принятому обычаю, в Имерские страны; иногда же доходили до границ Шарвани, причем шарванша являлся к ним с богатыми дарами. После совместной охоты, радостные, расставались с ним и, одарив его всякого рода подарками, по братски отправляли его [домой]. Тот слушался их и служил им, как подобало вассалу.

После этого с многочисленными войсками направились против Гелакуни[186], с которым трудно было справиться вследствие множества, на подобие морского песка, туркменов. Тем не менее овладели им, истребили жителей и захватили много добычи и пленных. Когда они возвращались назад, догнали их гелакунские туркмены под предводительством шамийских[187] князей Ростома и Ялгуз-Алфеза, которых держал при себе атабаг Кизил-Арслан[188]. Когда обе стороны построились в ряды и завязался бой, витязи Тамары показали себя по обычному: старики опережали молодых, молодые стариков, патрон своего подчиненного, подчиненный патрона. Обратив противников в бегство, истребляли и уничтожали их. Затем они вернулись в свое государство пред царицей всего востока и запада, севера и юга.

После этого, по приглашению Асата, сына Григола, предприняли великий и славный поход в страны ниже Ганджи до Белакони[189], а затем — выше Аракса до Масиса. И здесь, против многочисленного неприятельского войска, богатыри этого царства прославили себя. Вардан Дадиани, министр царского двора, четверо Мхаргрдзели и другие вельможные азнауры, в присутствии царя, выдержали великую и трудную войну; обратив неприятеля в бегство, они вернулись оттуда домой.

Во время такой мирной и возвышенной, полной побед, жизни проявилось некое странное и несуразное дело, не имеющее себе подобного и невероятное для человеческого разума. Сатана, войдя в сердце русского [князя], именуемого скифом, возбуждал его досаждать словами Тамаре, этому солнцу государей и блистательной молнии...... Кроткая и приятная, разумная и сметливая Тамара целых два года, а то и больше, терпела ниспосланное ей испытание. Когда это узнали везиры и бояре, удивились и согласились в том, что это — дело того самого древнего врага, который подвинул брата на убийство брата, отца — сына и который изгнал первого человека из рая; он и теперь подготовил изгнание князя из видимого сего рая и пресветлого Едема. Подобно древнему хакану скифскому, враг этот и тут предпринял осаду; если хакан обложил царицу городов[190], здесь дьявол подступил к царице цариц и царю царей, чтобы в конец разрушить ее. Не питая доверия к сделавшемуся органом дьявольского служения князю, доселе милостивая и не гневавшаяся Тамара, проливая слезы, отправила его в изгнание, причем снабдила его несметным богатством и драгоценностями. Хотя он и заслужил это, она не предала его смерти, равно как, будучи щедрою, подобно солнцу, не ограбила его. Посаженный в корабль, он прибыл в Константинополь и жил там некоторое время.

После этого она господствовала и владычествовала более удачно и успешно и очищала себя от всякой скверны. Помощницей себе и поборницей в боях она считала руку господню и десницу вышнюю, а не рок или судьбу дедов и отцов своих, тем более не судьбу надеющихся на нее язычников. Ей доставляли дары все цари от востока до запада, из за нее сходили с ума все, кому доводилось слышать о светлом ее облике. Старший сын греческого царя Мануила[191], витязь Поликарп, одержимый любовью к ней, с ума сходил из за нее, но Андроник, царствовавший в то время[192] и истреблявший греков, схватил его и наказал. Подобное случилось с сыном Ассирийского, Месопотамского и Антиохийского царя: если бы он мог пробраться через страны многочисленных варваров, в одну минуту очутился бы здесь. Равно и один из сыновей султана Кизил-Арслана[193], взбесившийся из за нее, с трудом был удержан отцом, боявшимся, что он из-за нее изменит вере своей. Стоявшие близко к ней, питали к ней такую любовь, что недостойные не стеснялись своего недостоинства, равно как родственники не обращали внимания на родство. Если лучи солнца с неба стелются на землю для взирающих на него, лучи царственной Тамары с земли стелются на арену неба. Услышав о ней, внук Салдуха, по имени Мутафрадин[194], не взирая на противодействие родных, отказался от ложной веры Магомета, привлекшего к себе людей своеобразным учением о мире; побежденный ее красотой и любовью к ней, он явился из своего отечества пред высочайшей из царей, самодержавной Тамарой, с большим войском, многочисленными князьями, евнухами, телохранителями, рабами и рабынями. Он привез с собою много богатых царственных подарков, драгоценных камней, жемчугов, охотничьей своры и коней. Его встретили по чину царского двора и с честью и любовью доставили во дворец. Дед царицы, великий и прославленный Димитрий[195], витязь, подобный Горгасалу[196], некогда силою и с большим трудом схватил и привел к себе деда его Салдух-Ездина[197]; она же словом, даже не удостоив слова, привела его к себе, как раба и данника. Он гостил у нее тихо и спокойно продолжительное время, причем с первого же взгляда на нее стал проливать, как Рамин[198], обильные потоки слез. Она его посадила с честью около своего трона на стул. И было веселье несказанное, какое подобает щедрому пиршеству вельмож и рыцарей царского двора. Что касается разнообразных зрелищ, певцов, игроков, подарков, подношений и одеяний, всему этому не было числа. Среди почестей и подношений, окруженный любовью, зиму он провел в Сомхити и Тбилиси. Ему очень нравились места охоты и витязи, доволен был и патронессой, совершеннейшей, как божество. Весной его взяли и показали ему места стоянок, поля охоты, площади, а равно страны Кахети и Рани[199]. Князья, витязи и воины патронессы, одобряя и восхваляя все это, радовались, веселились и славили бессмертную свою патронессу, ожидая часа ее решения. Но так как Тамара, гордая и надменная, высь направлявшая крылья своего ума, не находила его подходящим для себя, низложили высокомерие влюбленного после возвращения его в столицу. Сельджукид оказался в положении противоположном положению Саула: тот (Саул), ища ослиц отца своего, обрел царствование, этот же искатель царства, превознесенного над всеми царствами, нашел долю, которая приличествовала тому, что было потеряно Саулом (цар. IX, X).

Была одна [девица], рожденная от наложницы, которую называли дочерью царя. Расстроившие брак [с царицей], не желая свести ни к чему приезд гостя, выдали за него эту девицу и устроили славную свадьбу. Ему подарили множество одеяний, коней со всякой сбрусю, вместе с богатыми сокровищами и отправили в собственное его местопребывание, в Эрзерум, только в таких слезах и в столь удрученном состоянии, что языком высказать нельзя.

После этого явился, как бы с визитом, шарванша Ахсартан[200], одержимый любовью к ней. Согласно с законом исмаильтян прошлого и настоящего времени, он не обращал внимания на происхождение и родство и, готовый отказаться от своей веры, умолял всех имущих власть [помочь ему, чтобы Тамара вышла замуж за него], причем предлагал громадные взятки, даже духовнику ее и католикосу. Но козни дьявола остались тщетными. Великодушная Тамара, будучи предана высшей силе, возвела разум, рождающий слово, к высочайшему разуму и седмижды освященный храм слова божья[201] сохранила по царски. Она пристыдила побежденных мамоной и преданных ей, послушных козням сатаны. Отправив домой шарваншу с честью и любовью и с многочисленными подарками, она приказала, чтобы никто больше не осмеливался говорить ей что либо подобное.

Воевали витязи счастливой владычицы Тамары, которой все больше страшились [враги ее]. Среди непрерывных побед радовались, веселились и охотились по горам и долам. Но вместе с тем тревожились из-за отсутствия наследника [престола]. Когда все семь царств [Грузии][202] поглощены были заботой об этом, промыслом божьим, возвышающим униженных и низлагающим гордых, указан был путь, о котором сказано во Святом Евангелии: “не тех, которые меня избрали, но которых избрал я” (Ион. XV, 16), или в словах Давида, которые нужно вспомнить здесь: “я был меньший между братьями моими и юнейший в доме отца моего, но сам господь взял меня и помазал меня елеем помазания своего” (Пс. 151, 1, 4) и прочее. Во дворце царицы Русуданы[203] был витязь из сынов Ефрема, то-есть, оссов, мужей могущественных и сильных в боях[204]. Так как он доводился Русудане родственником по линии ее тетки, дочери отца ее Давида, выданной замуж в Осетию, она, Русудана, привезла его на воспитание в собственном своем дворце. Приезжавшие туда или оттуда видели, что юноша этот, — по отцу и матери царского происхождения, — был сложен хорошо, плечист, на вид красив, ростом умеренный. Жители царства нашего дерзнули просить Русудану быть помощницей везирам и боярам и доложить Тамаре: “видит царское твое величество, что в жизни твоей проявляется промышление божье; в самом деле, сколько витязей, — сынов властителей греческих, римских, султанских, скифских, персидских и осских, — добивалось [счастья быть супругом твоим], но они, по справедливости, отвергнуты были все, потому что не было на это повеления божья”. Тогда Тамара, преданная, как родителям, тетке своей, а также войскам и воеводам, к которым она была милостива, изволила сказать: “свидетель мне бог, что никогда я не желала выходить замуж, ни раньше, ни теперь, поэтому я просила бы [освободить меня от этой необходимости], если бы не престол, врученный мне прежде всего богом, а потом родителями моими”. Те все больше просили ее. Вельможи имерские и амерские отправились и доставили в Дидубийский дворец, в окрестностях Тбилиси, царицу Русудану и ее воспитанника. Там справили свадьбу, соответствующую и сообразную с величием царя.

Исполненная всякой мудрости, Русудана распоряжалась во дворце, с одной стороны, по Багратионовски, так как происходила из фамилии Багратионов, с другой стороны, как бывшая невестка султанов Иракских и Хварасанских, действовала сообразно с тамошними обычаями, которым она была научена. Радовались и веселились все, нищие сделались богатыми. И было состязание певцов, смотр действа акробатов, мужество красиво наряженных воинских частей. Невозможно поведать, в каком счастии и благоденствии пребывала Тамара вместе с Давидом, витязем, подобным происходящему из семени Давида [пророка][205], об этом узнаете постепенно из предлежащего повествования. Этот Давид в течение одного года превзошел всех в умении метать стрелы, наездничать, упражняться на арене, плавать, в книжном учении и, как это видно и сегодня, во всем, что исходит из рук человека. Во всем этом он превзошел всех отечественных, своих учителей и соучеников, что касается чужеземцев, среди них не являлся подобный ему.

После этого дошло до слуха царицы, пребывавшей в мире и побеждающей врагов, что несчастный русский князь отбыл из Константинополя и явился в страну Эзинкан, в город Карин[206]. В то время заместитель министра финансов, по вере варвар, по поведению же [достойный попасть в] тартар, осчастливленный добрыми и ласковыми патронами, прибыл туда, к нему явился русский князь. К ним пристали желавшие возвращения русского князя в царский дворец и стали просить в его пользу прибывшего туда посла. Об этом узнали некоторые из нашего царства, главным образом, дьявол, который вечно противоборствует.

[Пророк] Давид в иступлении сказал: “всякий человек ложь” (Пс. 115, 2). Действительно, даже те, которые согласны были призвать на царство Давида и щедро и обильно были осыпаны милостью, совершили поступок более злой, чем зло древнего и нового времени. Волею или неволею сделавшиеся в нашем царстве предателями своих патронов никогда от создания мира не имели успеха и преуспеяния. Причиною настоящего предательства явились свои же, сыны и братья царства нашего. Но откуда и каким образом? Первым пристал к русскому князю Гузан, владетель Кларджети и Шавшети[207], которого патрон некогда назначил на место древних царей Тао. С этой стороны присоединился к нему Боцо, сверх меры пожалованный военачальник самцхийский, вместе с другими боярами и азнаурами из месхов, за исключением Ивана Цихис-Джварели, иначе называвшегося именем Кваркваре; этот, помня верность своего предка Сулы, который остался преданным Баграту при Багуаше[208], укрепился в своем владении. Далее — Вардан Дадиани, министр царского двора, которому принадлежали по сию сторону Лихских гор Орбети и Казни, по ту же сторону — земли до самой Никопсии[209], пребывавший в сильной и недоступной для врагов крепости Квеши. Этот по какому то незначительному делу, как будто с согласия царицы, отправился в Гегути. Он собрал всю Сванетию, Абхазию, Эгерию[210] с Гуриею, Самокалако[211], Рачу-Таквери и Аргвети[212] и, присоединив Санигов и Кашагов[213], заставил бояр и военных этих земель присягнуть русскому князю в старании возвести его на трон. Вардан направил войска из этих стран к Гузану. Русский князь отправился вместе со своими сторонниками в Самцхе; их встретили Боцо и его единомышленники. Перевалив через горы, они спустились в Гегути. О, ужас великий и чудо, превышающее разум человека! Кто захотел сесть на престол потомков [пророка] Давида? Тамара, пораженная таким несуразным и бессмысленным делом, вернулась в город [Тбилиси]. Взывая, по обыкновению, к помощи вышнего, она приказала всем, оставшимся ей верными, правителям собрать вельмож и начальников из Ерети, Кахети, Картли, Сомхити и Самцхе[214]. Огорченные происшедшим, они клятвой уверили ее, что все это произошло без их согласия и ведома, при этом твердо решили быть ей верными до положения головы. Сама Тамара голосом тихим и словом нектароподобным распрашивала влиятельных лиц о причине происшедшего. Она посылала узнать эту причину даже патриарха Феодора и Антония Кутатели[215], который, не без пролития своей крови, сумел остаться верным ей по ту сторону Лихских гор, и других епископов, иногда и придворного церемониймейстера. Но через них она не могла узнать ничего. Тем временем собралось сборище богопротивное, которое, взявшись за мечи и копья, направилось против богоносной царицы. Половина этого сборища со своим царем перешла через Лихские горы и, опустошая и разоряя Картли, дошла до Гори и Начармагеви. Другая половина, под предводительством Дадиани, перешла через “Железный Крест” и, спустившись в Цихис-Джвари, сожгла город Одзрхе[216]. Там собрались Боцо и его приспешники из месхов. Затеявшие это дело, не спросясь бога, во имя благоденствия своих потомков, решили взять сперва Джавахети и Ахалкалаки, а потом Триалети и Сомхити. Ибо, начиная с Курд-Вачари, отложилась вся Сомхити: Иван, сын Вардана, владетель Гаги Мака, владетель Каецони, — Каэни принадлежал самому Вардану, — и прочие азнауры и азнаурские дети, кроме Захарии, сына Варама; последний, опытный витязь, остался верным ей. Они решили соединиться в Агаре, а оттуда, вместе с верхнекартлийцами, должны были дойти до ворот города, где в это время находилась Тамара, это — солнце над солнцами, свет пресветлый, агнец непорочный, подобный сыну божью — Христу, с кротким, как у [пророка] Давида, разумом, надеющаяся на небесный промысел, возлагавшая все надежды на милость бога. Тогда она приказала военному министру Гамрекели и четырем Мхаргрдзелам, равно и торельцам, верхним и нижним, отправиться и встретиться с ними в стране Джавахетской, чтобы узнать силу их, в особенности же силу божественного правосудия. Они приблизились к реке Куре, где находились и неприятели; там с ними соединились оставшиеся верными месхи. Противные стороны, подойдя к реке с той и с этой стороны, встретились на мосту, где завязался бой и началось метание стрел. В тот день они были разъединены наступлением сумерек и рекой посереди них. С наступлением ночи неприятели собрались и сказали: “видим храбрость их войска; так как у нас нет силы и мощи сражаться с ними, отойдем к крепости и оттуда будем предпринимать вылазки, чтобы одолеть их”. Бог, дарующий храбрость, вразумил войска Тамары без замедления сразиться с ними и преследовать их. Неприятели перешли мост и направились к горе, называемой Торнадзия, предполагая там найти укрепление. Так как они там не нашли убежища, удалились оттуда и пришли в долину Ниальскую у реки Хенгри. Между Тмогви и Ерушети завязалось сражение, достойное избранных витязей имерских и амерских, напоминавшее бои древних голиафов и богатырей. Пехотинцы пустили в ход острые и отточенные стрелы, неустающис мечи и поражающие копья. Успех стал клониться на сторону богатырей и витязей Тамары. Обратив неприятелей в бегство, их убивали, ловили и забирали в плен. Среди них не было урона ни убитыми, нни ранеными, разве только ранили Ивана, сына Саргиса. После этого они возвратились веселые и радостные: пленным не причинили никакого вреда, напротив, дали им волю, вследствие их просьбы и обещания не наносить ущерба патронессе.

Победители предстали пред лицо боговенчаной царицы. Воздав благодарение богу, Тамара устроила смотр своим войскам с сияющим лицом, полными любви глазами и спокойным сердцем.

Еще до того, как узнали об этой победе, до прибытия вестника, Саргиса, сына Варама, находившиеся там устроили совет. Чиабер протомандатор, еры и кахи, вельможи и азнауры, вместе с кипчаками, и соединения картлийских эриставов и вельмож под предводительством счастливейшего царя Давида, напали на бывших в Картли неприятелей, к которым присоединились некоторые из картлийцев и множество кавказских горцев. Когда они узнали о поражении и бегстве войск неприятеля, находящихся в Верхней Картли, сейчас же явились пред царицей Тамарой и попросили у нее разрешения выступить из Сомхити и направиться против мятежников и отступников от нее. Христоносная государыня, привыкшая к милостям божьим, дала согласие на это. Знайте, что вразумление божье слишком широко; добрых и послушных бог вразумляет через знамения и дарованием успеха в деле. Доброй душе свойственно любить бога, как говорит свет мудрых философских созерцаний Платон: “добро есть добро для добрых, для злых же оно является злом”. Нужно размышлять об этом и помнить это, не забывать вышнюю милость, дабы не иссяк источник через продолжительное излияние милости. Когда предатели уразумели тяготевший над ними гнев божий, некоторые из них покинули крепости и укрепления свои, также, как раньше, позволив себе по отношению к Тамаре такое некрасивое дело, они покинули веру свою. Некоторые явились с повязанною шеею, другие пришли после того, как перебили дядей своих. Тут мы видим проявление обычного успеха. Вернувшись после победы, они остановились в долине Агарской, охотились, пировали, веселились и ликовали вместе с верными и преданными. Они изыскали Захарию, сына Варама, и пожаловали ему Гаги и Курд-Вачари до самой Ганджи, со многими городами, крепостями и поселениями или в полную собственность, или в половинную. Взыскали и Ивана, сына Саргиса, и пожаловали ему почетную должность министра царского двора, а также Казни и Каецони вместе с Гелакуни, и много других крепостей и городов, плативших налоги. Пожаловали и одарили много других вельмож, а потом вернулись в собственный дворец в Начармагеви. Вельможи Залихской Грузии раскаялись в преступлении и умоляли о прощения. Они просили посредничества святых икон, самой царицы Русуданы, католикоса, протомандатора и прочих епископов с придворными чинами. Явились вельможи и должностные лица и доставили бывшего царя, — русского князя. Царица заверила их, что русского она отпустит без вреда и не будет вспоминать о бывшем преступлении. Они предстали пред нею в Начармагеви. Русский князь в сопровождении Ивана [Вардановича], которому он доверял, отправился в несчастный свой путь. Наступило спокойствие, веселие, единомыслие, подобного которым никто не видал. “Вместе паслись лев и вол, барс играл с ягнятами, волк с овцами”. (Ис. XI, 6 — 7, XV, 25). Имя Тамары возвеличилось по всей земле, Давид предпринимал походы по повелению и указанию Тамары, которой сопутствовало счастье Александра [Македонского], и помощью свыше одерживал победы.

В это время умер военный министр Гамрекели, вследствие чего наследники его лишились только Тмогви. Должность военного министра была предоставлена сыну бывшего военного министра Соргиса Захарии Мхаргрдзели, сидевшему на месте армянских царей[217], владетелю Лори; ему, витязю-воеводе, прибавили еще город Рустави. Протомандатору Чиабери прибавили город и крепость Жинвани со многими угодьями в горах. Милостиво взыскали Саргиса, сына Варама, и пожаловали ему Тмогви. Нижнецирквальцев, сыновей Зартиба, Григола, Чиабера, Махатела, равно как первых людей Кахетии — сыновей Торги, взыскали каждого по достоинству, одних милостиво пожаловали впервые, другим — прибавили: также и картлийцев, сомхитаров, торельцев, месхов и таойцев.

Гузан, погубивший себя с самого начала, захватил Таос-Кари[218], Вашловани и много других крепостей и отправился к Шах-Армену[219]. С ним отправились также Самдзивари и другие азнаурские сыновья, среди которых находился и кравчий, считавший себя за наследника Кларджети и Шавшети. Отправившиеся дошли до гор Колы[220]. Там их встретили Захария Фанаскертский, дзимийцы и калмахцы, славные, некогда милостиво взысканные поданные. Собравшиеся узнали, что к ним прибыл сын Гузана с войсками Шах-Армена, чтобы вывести оттуда семью Гузана и ввести турок в тамошние крепости. Хотя у них было много войска, стоявшего под 12 знаменами, но незначительные силы Тамары, преданные вере Христовой и правде своей патронессы, все же решились сразиться с ними. Трудно было им воевать вследствие многочисленности и выдержанности неприятеля. Но под конец они обратили их в бегство и избили, причем захватили в плен семью Гузана. Победители взяли обратно все крепости и укрепления и вернули их родной стране. Когда они явились к Тамаре, она излила на них потоки своей милости и поблагодарила за труды. Таким образом витязи обрели имя, патроны же пользу.

Мне остается, среди других благодеяний божьих, поведать еще о двух благополучных происшествиях. Вспоминая ранее бывшие примеры проявления божественной силы, молились богу и святым иконам. Бог показывает свое милосердие: “стучащим отворяет, просящим дает, ищущим помогает найти” (Мф. VII, 7 — 8), как это имело место в отношении к Сарре или Рахили, или Елизавете, главным же образом Анне и, осмелюсь сказать, Марии[221]. Тамара забеременела и, чистым, к храму божью прилепившимся умом, святостью своего тела, теплым сердцем и просвещенной душою превратив Табахмелу[222] в Вифлеем[223], родила там сына, равного сыну божью и названного ею именем мужественного своего отца; в лице его для нас распустился цветок бессмертия. В виду такого призрения божественной троицы, благополучного исхода родов и рождения сына, подобного Горгасалу, могли ли не радоваться и не высказывать благодарности богу? В радости, веселии и ликовании освобождали пленных, одаривали церкви, священослужителей и монахов, миловали нищих, прославляли бога, жаловали епископов и рыцарей всех семи царств [Грузии]. Сама царица Русудана и воспитанный ею царь Давид, сестра Тамары и все жители этого царства, на подобие волхвов[224], стали приносить дары и подношения. Узнав об этом, прислали богатые дары и сокровища цари греческие, султаны, атабаги и эмиры персидские. И так появился отрок, отпрыск [пророка] Давида, от века предназначенный быть сыном царя и царем, сыном помазанным. Появившийся на свет отрок, украшенный природной красотой, носил в себе образ и подобие своих родителей. Светила охраняли его, воспламенились сферы небесные, к счастью прибавилось счастие, к благополучию благополучие, вдвойне умножались успехи царей.

По этому поводу предпринят был такой поход, какого не предпринимал ни один Багратион[225]. Собравшись на счастие Лаши, что значит “Просветитель вселенной”[226], сперва направились на великий и древний город Барда. Опустошив Аран[227], в многочисленных боях, подобных боям древнего Нимрода, завоевали владения брата Хайка[228] Бардоса[229], при этом завоевателям попали в руки бесчисленные сокровища и множество пленных, из коих они освободили 30000 человек во здравие Тамары и ее сына. После возвращения из этого похода, не передохнув и одного месяца, стали воевать в окрестностях Эрзерума, у ворот города Карина. Тут произошли большие бои, во время которых кони поднимались на дыбы, разрывались панцыри. Неприятелям помогали Сурманели[230], Карели[231], сын Салдуха Наср — Эддин[232] с двумя своими сыновьями и бесчисленным множеством пехотных и конных войск. Сражение, начавшееся на рассвете, прекратилось с наступлением ночи. Наступившей ночью войска захватили богатую без счета добычу. Находившиеся внутри города скрежетали зубами, наподобие зверей, и рвали себе бороду, видя пленение жен, детей, стада животных и табуна лошадей. Они плакали и говорили: “откуда на нас такое несчастье, никогда мы не видали христиан в местах нашего обитания?”. Когда стало светать, ударили в барабаны, затрубили в трубы, в городе началось сильное смятение, возвещавшее кровопролитие. Неприятели выступили из городских ворот, построили отряды пехоты и конных воинов, на кровлях и улицах появились метатели стрел и камней. Когда Давид и его войска убедились в твердости решения неприятеля, потребовали оружье и сели на коней, взяв в руки копья. С первого же появления они обрушились на них, как гром, и ударили. Неприятельские войска, загнанные, как кошки, в город, давили друг друга. Пристыженные своими женами, оплеванные и осмеянные почтенными, благородными дамами и евнухами, они ругали и поносили свою собственную магометанскую веру. Царь и его войска веселые вернулись в свои края, неся с собою победу, здесь они созерцали звезду, подобную звезде Якова (Числ, XXIV, 17), воссиявшу из чрева Тамары и предвещавшую счастье, победы и свет.

Боюсь надоесть продолжительностью [рассказа], тем не менее я не могу не поведать о трудах и победах, превосходящих ранее бывшие, ибо требование сердца возбуждает орган ума, каким является язык, составить и изложить подобные рассказы. Некогда собравшись, вышли к Гелакунам[233], пройдя Хачиани[234], достигли Каркрисской страны и, добравшись до Балкуна, разорили окрестности Арези, а потом поднялись до ворот Ганджи[235]. Здесь завязался сильный бой, неприятели; обращенные в бегство, загнаны были в город. От Каркри[236] до Шамхора наши войска шли шесть дней, причем не проходило дня, чтобы, догнав неприятеля, не столкнулись с ним. Одерживя везде победу, они вернулись назад и явились к радости всего света [Тамаре].

Затем два брата, сыновья Саргиса, военный министр Захария и министр двора Иван, выступили из Лори, чтобы напасть на берега Аракса. Как оказалось, оттуда вышли войска двинские, бичненские и амбердские разбойничать и выслеживать караваны. Наши не знали об этом, поэтому, встретившись с ними на полпути, набросились на них. Захватывавшая душу доблесть их была похвальнее самого боя и сражения. Завладев множеством добычи, они со славой вернулись к пресчастливому Давиду и богом утвержденной Тамаре.

После этого владетель Каэна[237], министр двора Иван, пригласил Давида начать большое и славное дело: напасть на великие Гелакуни[238], Спарси-Базари и Горалауки[239]. Витязь, изо дня в день преуспевавший, споспешествуемый в боях, последовал за ним. В результате нападения они захватили много, как песок морской, пленных, стада овец, рогатого скота и верблюдов. Если им попадались войска неприятеля и оказывавшие помощь домочадцам его, обращали их в бегство, истребляли и умерщвляли. Овладев Спарси-Базари, они завели на площади султана игры и упражнения, что никому никогда не удавалось делать раньше.

Так как русский князь, изгнанный из нашего рая, убийца, как Каин, только не брата, а самого себя, не оказался достойным пребывания в другом раю — Константинополе, он, потерявший не врагов, а паруса, явился к атабагу и попросил у него в Аране места для пребывания, сообразно с его долею. Оттуда с ганджийскими и аранскими войсками он явился в страну Камбечовани[240] и, опустошив внутри страны поля, взял много пленных и награбленного добра. Владетель Хорнабуджи[241], Сагир Махателисдзе, узнал об этом и, собрав небольшое войско, нагнал его с твердым решением положить голову свою и трех своих сыновей. Несмотря на то, что одному приходилось иметь дело не с двумя, а с десятью, двум же с двадцатью, счастье и правда Тамары навели ужас на противников и, как при Гедеоне (Суд. VII), незначительные ее силы, обратив в бегство врагов, нагнали их, сбили и истребили. Русскому князю едва удалось бежать.

Слушатели, знайте и это! Хотя Тамара показывала лютую ярость к тем, которые из-за нее приходили в бешенство, как звери, но вместе с тем она притягивала, как магнит, сердца даже зверей. Некогда Шарванша прислал ей в подарок львенка; она его выростила, и он сделался столь большим и стройным, что подобного ему, ни среди прирученных, ни среди диких, не видал и не слыхал никто. Когда его приводили во дворец, он показывал к богопросвещенной Тамаре такую любовь, нежность и повиновение, что, не удерживаемый ни двойными цепями, ни приставленными к нему людьми, [подходил к ней], клал морду на ее лоно и лизал ее, как это повествуется в мученических Житиях. Когда же его, придерживая, отводили, он источал из глаз, как из источника, слезы, которые орошали землю. Имя Тамары, которая наводила страх и трепет, побеждала врагов и усмиряла зверей, низлагала непокорных и непослушных внутри государства и вовне, разнеслось повсюду, как имя ангела четырех стран света, с востока на запад, с севера на юг.

В это время был убит молидами[242] только что ставший султаном атабаг Кизил-Арслан[243]. [После него] обладателями всей Персии остались три сына Пахлаваниды[244], которым от отца и дяди поделена была страна таким образом: старшему Хутлу-Инанчу, от Ирака до Хварасана и Вавилона, следующему, Амир-Бубкару, Азербайджан до Армении[245], младшему же, Амир-Мирману, от моря Гурганского до моря Гелакунского.

Как свойственно многоначалию, [между ними], начались зависть и борьба. Амир-Бубкар, победив и обратив в бегство старшего брата, сделался первым и стал атабагом. Младший брат Амир-Мирман сделался зятем Шарванши; Амир-Бубкар напал на него и Шарваншу у ворот Балукана[246] и прогнал их из Арана, сам же, возвысившись на время, сделался высокомерным. Шарванша и Амир-Мирман очутились в беспомощном состоянии, ибо к тому времени владение Ширванское постиг гнев божий: тот, который “преклоняет небеса, касается гор и в дым превращает их” (Пс. 143, 5), от сотрясения [земли] поколебал и разрушил стены и твердыни города Шемахии[247], исчезли все, бывшие в нем, погибли, между прочим, жена и дети Шарванши. Узнав об этом, они с плачем посыпали голову пеплом, осмотрелись кругом, но не нашли никакого помощника и спасителя, кроме одного бога и им обожествленных Тамары и Давида. Они отправили к ним послов с неисчислимыми дарами, драгоценными камнями, бесценными жемчугами и просили: “Так как могущество наше и мудрая предусмотрительность, равно как счастье Тамары, напоминающее счастье Александра [Македонского], храбрость и мужество Давида и бесподобные ваши войска в состоянии овладеть всей Персией, посадите дочь вашу[248], свет и плод мудрости вашей и сияние лучей, исходящих от вас, патронессой всей Персии”.

Не удостоив их чести стать зятем своим, Тамара тем не менее подала им надежду на помощь и поддержку. Она издала приказ и отправила курьеров и скороходов собирать войска из Имерии и Америи. В то время там же находился по делам службы брат Кипчакского царя Севинджа Салават. Собралось большое войско, которое расположилось отрядами[249]; сильные и многочисленные, они заняли берега четырех рек: Куры, Алгети, Кции и Курд-Вачари[250], от Тбилиси до Карагаджи[251].

Тогда прибыли Амир-Мирман Пахлаванд и Шарванша Ахсартан со своими вельможами и улемами. Пресчастливые и от бога воссиявшие государи остановились на Агарской равнине. Исполнители их воли с великим почетом и благоговением пригласили сюда и царицу Русудану.

Кто из людей, чей разум и язык в состоянии высказать хвалу величия и славы, хвалу шатров и украшенных коврами палаток, башен и охотничьих парков, снаряжений и украшений наподобие Беселииловых и Соломоновых (Исх. 36, 3 цар. 7, 8), храма божья, в котором пребывала богом обожествленная, среди богов по божьему распоряжавшаяся Тамара, которая представляла собою благоухание и утехи рая, распустившуюся розу [вожделенную для] пчелы, цветистость и ароматность растений Елисейских полей?![252] Или кто удостаивался похвалы Давида Ефремида[253], подобного Багатару и Тархану[254], славным, как Ростом и Гиви[255], исполинам и героям? Собрались с величием, поражающим разум, начался прием. Сели на златокованном троне Тамара, Давид и Георгий, прославившие и высоко поднявшие величие и венценосность своего рода, виновники многих великих деяний. Сказано: “пожалею я людей сих”. Сверхмерное человеколюбие подвинуло всеблагих [Тамару и Давида], подражавших изначальному божьему изволению спасти людей через вочеловечение, помощью и силою высшей десницы избавить от смерти и изгнания обращающихся к ним с просьбой и припадавших к их ногам. Сперва, когда они выступили из города Тбилиси, направили на встречу им ослов и новых кипчаков[256], после них — еров и кахов, затем — картлийцев, месхов и торельцев, шавшов, кларджов, таойцев, за ними — сомхитаров, напоследок абхазов, сванов, мегрелов, гурийцев, вместе с рачинцами, такверцами и маргуетцами[257]. У дверей царской палатки встретили их чиновники и придворные. Так как Шарванша принадлежал к числу родственников и придворных, он вошел первым и поклонился, его посадили по чину на свое место. Затем вошел Амир-Мирман, племянник султана и Пахлаванд; мать его, дочь Инанча, владетеля хварасанского, теперь была женой султана Тогрила. Его подвели с почетом и достоинством и, после приветствия, посадили с честью. Он был принят как сын и как витязь добрый, приятный на вид. Привели и вельмож, частью Элдигуза, частью сыновей его; их удостоили чести поклониться ей, а потом приветствовали с подобающей честью. Они (гости) возрадовались несказанно и, удивленные, с клятвой утверждали: “Глаза человеческие не видали такой, как Тамара, ни подобной ей по поведению и образу жизни; ничего подобного не читали мы ни в древних, ни в новых книгах. Им понравился также и Давид с его вельможами и витязями. Они с радостью и надеждой говорили: “укрепим сердца наши и удалим с глаз обилие горьких слез; они могут спасти нас и вернуть нас в свою отчизну”! Тогда предложен был обед, после же обеда начались развлечения. Водворилось веселье, радость, услада неизреченная, начались действа певцов и акробатов. Тамара одела их обоих и витязей их в дорогие одежды. В течение недели каждый день ознаменовывался чем-нибудь радостным: от них (гостей) подношениями, от этих (хозяев) вознаграждением, охотой, игрою в мяч. От Амир-Мирмана, вельмож и улемов его слышна была такая похвала: “Не сыскать в Ираке, Азербайджане и Иране таких игроков в мяч”. Царица приказала своему военному министру Захарии и министру двора Ивану, эриставу Ерети Григолу и другим рыцарям спуститься на арену. Туда же спустился Амир-Мирман с вельможами и рабами своими; спустилась и сама царица Тамара, чтобы лицом сияющим, источающим свет, созерцать игру. Последователи ислама, уверенные в своем искусстве и успехе, сразу же были побеждены Давидом и его витязями, так что, смущенные и опечаленные, они вернулись назад.

В то время, как здесь предавались веселью и ликованию, те, которые решили воевать, готовились к этому и вооружались. Атабагу, собравшему, начиная от Нахчевани, все силы Персии и явившемуся в Аран, дали знать, что халиф[258] отправил к нему на помощь войска и свое знамя, также тысячу халифских золотых монет. Тогда пред царицей Тамарой собрались все ее министры и полководцы, явился и Шарванша. Они решили встретить врага, поэтому разослали [приказ] собрать по всем областям войска. Шарванша и Амир-Мирман по этому поводу первыми попросили слово у смиренной, победоносной и преуспевающей в счастьи царицы. Давид отправился [в поход] в преднесении животворящего креста и овеянного счастьем знамени Багратидов или, лучше, Горгаслидов. Войска его расположились станом на реке Элекеци[259]. Потом, снявшись оттуда, они вступили в область Шамхорскую 1 июня, с четверга на пятницу, в тот именно день, когда Христос бог наш сокрушил силу врага и попрал двуглавого дракона. Царь [Давид] и его полководцы, равно Шарванша и Амир-Мирман с войсками своими, радостные, благодарили бога за то, что обнаружили врага поблизости. Только они очень удивились, когда узнали, что неприятели, покинув Ганджу и равнины Арана и лишив себя защиты со стороны гор, поспешно направились против них. Но враги сознательно и нарочно сделали это, надеясь, во-первых, на свою многочисленность, а затем — на защищенные ущелья и крепости. Тогда вооружился царь Давид, надел на себя доспехи и сел на буланного коня, которого, как своего рода знаменитость, он приобрел у Васака Хаченского[260], отдав ему за это крепость и селение, известное под именем Гардмани[261]. Витязь Амир-Мирман, взяв копья, опоясался мечом и колчаном подобно Мосимаху, меткому стрелку, которого воспитал Кентавр[262]. В это время там же находился и премьер-министр Антоний, настоящий витязь по виду и происхождению. Ему приказали нести впереди животворящий крест, который является скипетром и панцырем царей. Ободряя друг друга и вспоминая претерпенные за них страдания Христа, они возвели очи к богу и прилежно молились, вверяя ему душу и тело свое. Они напоминали друг другу мужество свое и военные успехи отцов и дедов их. Вспоминали также и то, как некогда 37 героев Давида [Строителя], или же войска Вахтанга [Горгасала] воевали пред глазами их и побеждали иноплеменников, и как в прошлом отряды нового Давида [Строителя] объединились в Иерусалиме с отрядами Давида [пророка], теперь же [с последними объединяются] отряды его отпрыска — Тамары, которая после Давида пророка является по числу восемьдесят первой помазанницей из его рода. Полководцы говорили: “если тогда были искатели славы, готовые положить голову, и любители похвал со стороны истории, поспешим теперь и мы, отнимем у них похвалу, предадим их забвению и затмим память об их боях; вспомним тех, кои за веру Христову и преданность ей претерпевали раскаленную плиту, сковороду и разные другие орудия мучений. И если когда-то были исполины-голиафы, из-за имени пренебрегавшие смертью, или влюбленные, которые, вспоминая свои светила, безжалостно терзали тело и душу свою, — давайте-ка и мы прострем руки к мечам, души же отдадим богу!” Тогда затрубили в трубы, водворилось смятение, построили войска по порядку, концы отрядов сомкнулись справа и слева. Они отправились отсюда и, приблизившись к Шамхору, окружили его, причем близость города и наступления военных действий разделили отряды. Сам царь, оставив справа с отрядами своими Шамхор, поспешил переправиться через реку со стороны Шамхора и с незначительными силами завязал бой у ворот города, около моста. Другие мужественно шли по трудной и неудобной дороге и вышли против авангарда исмаилитского войска, вой которого был страшен для слуха, количество же необъятно для глаз. Начались бои и сражения, только не всего войска, а передовых лишь частей, котрые по кипчакски назывались “чалаш” и “дасначтда”. Бой затянули, ибо царь и его полки запаздывали вследствие загороженных и каменистых дорог. Под Захариею, сыном Варама, убили коня, а у множества других вельмож ранили. Узнав об этом, сыновья Саргиса Мхаргрдзели, военный министр Захария и министр двора Иван, как крылатые барсы, поспешили на помощь и подошли тогда, когда находившиеся в затруднении части чуть было не отступили. Всматриваясь вдаль, увидели, что приближается царь со своими полками и знаменем Горгасала, которое было прославлено со времени вступления [Горгасала] в Синд[263] и всячески покровительствуемо небесным провидением. Те, которые прибыли раньше царя, разгромили половину [неприятельских] полков. Пока царь подоспел, отряды атабага успели подкрепиться. Когда они увидели царя, на них обрушился гнев божий, равно как мечи и копья царя, которые истребляли их отряды. Неприятеля обратили в бегство, причем стрелы пьянели от крови, мечи же пожирали мясо врагов. Царь действовал, как Ахиллес. Преследовавшие достигли, с одной стороны, до середины Ганджийских гор, с другой — до Гелакунских. И видно было: один обращал в бегство тысячу, двое же — 10000, а также — один пригонял тысячу, другой же захватывал в плен 10000 властителей, вельмож и дворян. Удалось спастись только атабагу с одним рабом. И разгромили три города так, как грабят сарацынские войска города с их богатствами: один, принадлежавший атабагу, другой — сыну атабага Бешкену Храброму, а третий — Сатмазу, сыну Эздина[264]; имя отца последнего, по причине его щедрости, называлось так: “Хатэм Тайский!. Отняли также и знамя, прославленное халифом, как символ непобедимости. Победители радовались благоприятному исходу дела. После продолжительного преследования царь вернулся назад; его встретил министр Антоний, и распростертыми руками прославлявший бога и обремененный сокровищами и казной атабага. Будучи монахом, он не обнажил меча, но двумя своими витязями отбил у неприятеля 300 мулов и верблюдов. Подошли другие вельможи, военачальники и полководцы, сам Шарванша и Амир-Мирман. Радостные, они сошли с коней, поклонились богатырям царей и восхвалили их. Они расположились на ночлег в лагерях неприятеля, которых сегодня не могли узнать видевшие их накануне. Вместо мечетей воздвигли церкви, вместо муэззинов стали звонить, вместо моллы слышен был возглас священника, направленный к Адонаи, господу сил саваофу. Утром явились шамхорцы и поднесли ключи от города. Взяв Шамхор и окрестные города и крепости, царь передал их Амир-Мирману, который “поклонился” ему. Сам Давид отправился в Ганджу; когда он приблизился к городу, к нему навстречу вышли знатные горожане и “главные купцы”, кадии и законоучители. Преклонив колена, они поклонились Давиду и воздали ему хвалу, со слезами на глазах они просили его и вверяли ему себя и детей своих. Перед царем открыли городские ворота и до самых дверей султанского двора растилали ему драгоценные ткани и осыпали его золотом и серебром, драхмой и динарием. Войдя во дворец, он сел на трон султана.

Начался прием. Амир-Мирман и Шарванша сели на свои места, также и протомандатор и военный министр, других же разместили по существовавшему чину “сидения” и “стояния”. Чей язык в состоянии описать тогдашние торжества и ликование, или какой разум может понять объединение в лице одного человека[265] чести царя и султана, подчинение себе, в качестве вассала, сына атабага и Шарванши, пленение всего мусульманства, за исключением тех, которые сами явились и до земли кланялись? Начались угощения и пиры, сообразные с важностью того дня. В качестве вестника отправили протомандатора Чиабера, который, явившись в Табахмела к Тамаре, доложил ей о невыразимо радостном событии. Душой скромной и кроткой и сердцем смиренным вознесли все богу должную хвалу. По возвращении [из Табахмела] в город, собрались все во дворце, туда прибыла и царица; пред нею предстали военные, полные милости божьей, с именем недосягаемым и богатством несказанным. Доставили дары и сокровища неисчислимые: людей, — от властителей и дворян до рабов, — 12000, охотничьих животных 40, лошадей 20000, мулов 7000, верблюдов 15000. Кто мог исчислить обилие дорогой утвари, золота и ткани разноцветной? Начались пожертвования со стороны Тамары: знамя халифа, доставленное Шалвой Ахалцихским, она отослала в великий [Гелатский] монастырь иконе Хахульской божьей матери, подобно тому, как отправил туда прадед ее [Давид Строитель] снятое с шеи Дорбеза, сына Садака, во время Дидгорского его бегства[266], золотое ожерелье, украшенное драгоценными камнями. В качестве жертвоприношения и молитвословия она сочинила настоящий пятистрофный, в двадцать пять строк, ямбический стих:

Так как Тамара, щедрая как солнце, в будущем имела наследовать нетленные дары, она ограничилась только этим и, обладая сушею и морями, взялась за управление своими владениями. С чувством благодарности к богу, она распустила войска, но не переставала зорко охранять то, что пленила и покорила. Они оба, Тамара и Давид, радовались, веселились, охотились и жили по олимпийски, красиво и счастливо, вместе с двумя своими светоносными и блистательными детьми.

Пусть теперь слово поведает нам дело тягостное и достойное сожаления. У агарян мудростью и знанием считается волхвование и чародейство, изученное ими от Юнитана, которого Нимрод видел на берегу моря при Кире и Дарие[269]. Они и и дальнейшем остаются колдунами, отравителями и богопротивниками. И вот бывший атабаг Бубкар, удалившись в Нахчевань и обещав кому то много золота, внушает ему умертвить брата своего Амир-Мирмана[270]. Последнему подложили смертоносный яд и он занемог. Послали вестника (в его владения), оттуда, объятые великим страхом и ужасом, с отточенными, как у аспида, зубами, с трудом добрались до Капских гор, в окрестностях Ганджи, и удостоверились, что он умер. В Ганджу явился и Бубкар; с ними сразились воины Амир-Мирмана, но они частью были истреблены, частью обращены в бегство. Бубкар, заставив гандзийцсв присягнуть себе, укрепился в Гандже; впрочем, боясь долго оставаться там, он скоро покинул город. Давид еще не знал о смерти Амир-Мирмана, он, не взирая на малочисленность своего войска, отправился и дошел до Шамхора. Тут его встретили вельможи Амир-Мирмана, которые, посыпав голову пеплом, с плачем доложили ему: “его уже нет, крепости забраны, нет на земле возможности противостать Бубкару”.

Тогда вернулся царь с вельможами и явился пред царицей Тамарой. Подобно Александру [Македонскому], почтившему Пора [Индийского] сидением и гробнице его[271], она, превосходящая светлостью первозданный тот свет, облеклась в черное и оплакала его обильными слезами. Вельмож, царедворцев и рабов Амир-Мирмана окружали большим почетом и любовью.

Мужественный Иван Мхаргрдзели был непобедим на войне и в походах; он с незначительными силами выступил в Гелакуни и засел в засаду, как лев, высматривающий когти врага, и как щенок льва, или как сыновья Израиля против сыновей Вениамина (Суд. гл. XX). Он не взял с собою ни одного проворного витязя. Сидя в засаде, Иван увидел вдали войска, в десять раз больше своих собственных; они шли из Ганджи и направлялись в Сурман, в страну двинскую, у прохода Масиса[272] и Шуры. То были: сам Бальшан, воспитанный Элдигузом атабагом, льву подобный витязь, владелец Двина и Армении, брат Сурманели с сурманскими войсками, Али-Шур Шам великий, муж победоносный, владевший знаменами. Так как Иван обладал неустрашимым сердцем, он, не обратив внимания на малочисленность своего войска и превосходство врага, выскочил сразу; он рассеял и разогнал их, как сокол журавлей и как лев стада онагров. Он истребил, уничтожил их и обрушил на их головы гнев божий, захватил в плен Бальшана, рыцарей и знамена его и четырех, оставшихся в живых, войнов. Самодержцы, разумеется, очень обрадовались и вознесли богу должную благодарность.

Царь с войсками имерскими и амерскими направился в страну Ганджийскую, Тамара же доехала до Двина[273]; пред нею явился для службы Шарванша. Отправив войска, она вернулась назад и расположилась в Агаре со славой и величием. Войска подступили к воротам Ганджи. Истребляя и уничтожая [врагов], как диких овец, они оставались у городских ворот 25 дней. Министр двора Иван, отправив во внутрь страны много венных и добычи, доставил царице Тамаре знатных лиц из Хачена; победители Арана, наложив подати на Ганджу и другие города, победоносно вернулись в свое царство и привели с собою Шарваншу. Его почтили обильными дарами, одели нарядно и с честью отправили домой. [Самодержцы] отправились в Залихскую Имерию; прибыв туда, они, в заботах о припонтийских землях, вооружились хорошо, ибо страна Артанская и Дзагинского ущелья, равно и Палакацио[274], были в руках турок. Тамара, будучи мудрой и разумной, не забывала наставлений Кекаоса Кавусу[275]. Опустошая все на пути, войска прошли до Басиани[276] и Курабеби и расположились лагерем в месте, называемом “Сисхлис-муцели” (Чрево крови). Местопребывание их и теперь выглядело на подобие “Сисхлис муцели”, как это говорилось и на самом деле было в древности.

В таких победах и успехах проявлялась помощь божья царю царей [Тамаре], которая не оставалась неблагодарной к своему помощнику. Великая по природе и знаменитая среди скиптроносцев, она взялась за великие дела. Собираясь говорить о них, я, неразумный и непонятливый, не способен подыскать соответствующие этим делам слова. Но, ввиду того, что, благодаря молчанию, великие и добрые дела предаются забвению, я не нашел себя в праве молчать и взялся описывать то, что выше не только моих сил, но, думаю, и древних мастеров слова.

Уста неложные говорят: “ищите прежде всего царства божья и правды его, и это все приложится” (Мф. VI, 33). Помня эти слова и по должному их понимая, Тамара подняла очи свои ко всевышнему и возвела в высь мудрый ум свой, хорошо познающий и во всем сообразующийся с превысшим тем и все призирающим существом. Она упражняла глаза свои, правильно созерцающие, дабы сделать их способными видеть только его одного. Ее не могли соблазнить ни утехи мира сего, ни царский венец и скипетр, ни обилие дорогих камней, ни многочисленность войска и храбрость его, о чем сказано будет ясно ниже. Ее не могло завлечь и склонить богатство, как в древности многих царей, более же всего отца сей блаженной — премудрого Соломона; она оказалась мудрее Соломона, возлюбила бога и стала чуждаться всех соблазнов мира. Внимая неложному голосу, до того полюбила бога, что, на удивление всех, проводила всю ночь в стоянии на ногах, бодрствовании, молитве, поклонах и слезных мольбах к господу, равно как в рукоделии, чтобы помогать нищим. Упомянем один лишь случай.

Утомленная от молитв и рукоделия, она по закону естества, немного вздремнула. Во сне видит красивое и благолепное место, обилующее цветами, зеленью и растениями и желанное для созерцания; невозможно было описать красоту и добротность его. В этом месте стояли престолы, отделанные золотом и серебром, а также многоразлично украшенные седалища для отдельных лиц, сообразно с достоинством содеянных им дел. С верхней стороны стоял престол, почтеннейший из всех престолов, украшенный золотом, драгоценными камнями и жемчугами. В это райское место ввели Тамару, во истину достойную пребывания в нем. Увидев этот престол, она подумала: “Я державный царь, по-видимому этот высокий и почтенный престол предназначен мне”, и немедленно направилась к нему, чтобы сесть. Но выступил некий светоносный муж, взял ее за руку и сказал; “не твое это седалище, не тебе принадлежит оно!” Царица ответила: “Кто же достойнее меня, чтобы занять это почетное седалище?” Тот ответил: “Это седалище принадлежит твоей домработнице, так как 12 священников, когда они предстоят страшному и трепетному престолу божью и приносят бескровную и святейшую жертву, одеты в облачения, сотканные ее рукой; она выше тебя. Правда, ты царица, и твое место тоже здесь, но с тебя достаточно и этой славы”, при этом указал ей на менее достойное седалище. Когда Тамара проснулась, велела позвать ту домработницу, которая созналась, что она соткала в подарок священникам 12 полных, из стихаря и фелони, облачений. С тех пор Тамара начала прясть доставленную купцами из Александрии шерсть и шить облачение для 12 священнослужителей. Передают и словами возвещают, что она оценивала ежедневную свою пишу и стоимость ее раздавала нищим, не из государственных доходов, а из того, что она выручала от продажи изготовленных ею рукодельных вещей. При ней чин церковной службы выполнялся без всякого ущерба, сполна, по предписанию Типикона и по Уставу палестинских монастырей[277]. И то говорят, что пребывавшие во дворце не могли пропустить ни одной службы: ни литургии, ни вечерни, ни утрени, ни часов[278]. А что сказать о суде ее? В ее время не было насилуемого, ни хищника, ни разбойника, ни вора. Она обычно говорила: “Я отец сирот и судья вдовых!” А сколь она была милостива? Достаточно вспомнить Дадиани Вардана, Гузана, которого ослепили только, Боцо, сына Боцо, и единомышленных с ними вельмож и дворян, которые остаются помилованными. Предстоит поведать еще о более важных делах. Сказано. “Кто даст мне крылья голубя?” (Пс. 54, 7): кто из историков поможет мне поведать о том, какое совершил бог пред Тамарой чудо, поразительное и не только грузин, но и всех православных чрезмерной радостью возбуждающее?

Перед царицею по делам службы явились два брата, сыновья [бывшего] военного министра Саргиса, которые в это время были очень ею возвеличены: военный министр Захария и министр двора Иван. Там же были и все влиятельные лица: сподвижник ангелов, боговдохновенный католикос Иоанн, несколько епископов и другие знатные лица. Когда католикос Иоанн вознес бескровную жертву и совершил литургию, все достойные приступили вкушать просфору. Военный министр Захария тоже захотел получить просфору, но священники не дали, так как он по вере был армянин. Смущенный; Захария дерзнул стащить просфору и съесть. Католикос, воспламенившись, как огонь, сильно обличил его за это и сказал: “ни один из православных не позволит себе во время священнослужения добровольно дать вам, армянам, просфору, похитить же ее — неужели найдется [способная на это] собака?”.

Пристыженный Захария отправился в свою палату. Во время обеда во дворце он говорил нечестные слова и хулил нашу веру. Когда боговдохновенный католикос ему отвечал и разъяснял, Захария, не будучи в силах противостать ему, сказал: “Я — военный человек, не могу препираться с тобою; я позову учителей нашей веры, которые вместо меня посрамят тебя!” Католикос Иоанн ответил: “да будет воля Христа и Приснодевы богоматери, которые постыдят отвергающих их”. Выслушав это, Захария послал человека к католикосу своему, епископам, вардапетам и ученым. Иван же [брат его] запрещал ему это, говоря: “перестань делать это, мы знаем, что вера грузин — истинная вера!” Но Захария не послушался его. Явились католикос Ванский[279] и все вардапеты[280]. Поставили стол для суда и сели, с одной стороны, царица Тамара, уповающая на царицу [небесную], царь Давид и знатнейшие из грузин, с другой же стороны — Захария и Иван Мхаргрдзели. Пригласили католикоса Иоанна, который, входя, говорил следующий псалом: “восстань, боже, суди суд твой, вспомни поношение твое от безумных” (Пс. 73, 22). Когда он вошел, цари поднялись и с честью посадили его рядом с собою; почтили его по чину и ученые и вардапеты армянские. Когда настало время, все смолкли, главенствующие из армян начали излагать велеречиво и пространно веру свою. Католикос [Иоанн], исполненный небесного дара, разумно объяснял и мудро отвечал, ниспровергая их слова и утверждая свои. Прения затянулись до вечера.

Боясь продления рассказа, ограничусь [несколькими] словами. Вам известны словесные чары армян, они подняли сильный вопль, но над ними была одержана победа, равная важности прения. Соименник Богослова, католикос Иоанн, будучи исполнен свыше духа святого или надеющийся на правую веру, — не знаю этого, — внимал всему; он открыл уста свои, изрекавшие мудрые и неопровержимые слова: “видели вы некогда великого Илью, который молился богу, когда огонь ниспал свыше на жертву; насколько выше бескровная жертва тела и крови вочеловечившегося бога жертвы животной, бывшей сенью и прообразом, настолько светлее и превознесенное происшедшее теперь и сказанное, думаю — духом святым, устами служителя его католикоса, который произнес: “дом Таргамоса, собравшийся в качестве врага и притеснителя правой веры! Знаете ли вы, что дьявол овладел человеческим родом? Омрачив глаза его разума, он его покорил ворожеям; отступившие от бога и не знавшие его стали приносить жертвы идолам, луку, чесноку, крапиве. Но бог, не забывающий творение свое, беседовал с Авраамом и потомством его. Затем Моисею дал закон и суд; напоследок, движимый милостью к нему, снизошел с неба [к человеку] один от святой троицы, — сын и слово божье, от девы Марии плоть восприял и сделался подобным человеку, ибо он восприял плоть человеческую от девичьей крови и душу разумную, вращался среди людей и исполнил все определенное ему. Когда ему предстояли страшные страдания на кресте, он устроил вечерю с 12 учениками и совершил Пасху, причем положил начало новому, обобществляющему таинству. “Взял хлеб, переломил его, дал ученикам и сказал: “примите[281], ядите, это — тело мое во оставление грехов”; также и чашу: “пейте из нее все, это — кровь моя” (Мф. XXVI, 26 — 27). Раньше он говорил: “если не будете есть плоть сына человеческого, не будете иметь части со мною” (Ин. VI, 53), и еще: “плоть моя истинно есть пища и кровь моя истинно есть питье” (Иоан. VI, 53), и много еще таких слов. Теперь отвечайте мне: верите ли вы этим евангельским словам?”. Те ему ответили: “это не подлежит спору, он дал нам тело свое и кровь, чтобы есть и пить их для бессмертия. Это великий дар от бога нам: исповедуя Христа богом, есть тело его и пить кровь его”. Католикос произнес торжественно: “хорошо, дети мои! Раз вы это признаете, веруйте и в то, что вечеря та была новым заветом и новой Пасхой, и все, признающие Христа богом и человеком, священнодействуем, вспоминая страсти его; едим тело его и пьем кровь его, это — закон наш и заповедь новая!” Армяне ответили: “Это так, нет никого, кто бы этого не знал”. Католикос сказал: “теперь знайте, если ваша вера лучше, через вас хлеб превратится в тело Господа, если же лучше наша вера, через наше священнодействие превратится он в тело господа”. Те сказали: “пусть будет так!” Католикос произнес страшное для слуха слово: “покажем веру делами, а не словами!” Они ответили: “делай, что хочешь!” Католикос сказал: “Я дам вам одну собаку, буду ждать три дня, в течение которых по ночам вы будете совершать литании и молиться; эти три дня держите собаку без пищи. Одну собаку дайте мне, буду ее три дня держать без пищи, по ночам буду совершать литании и молиться. Проявится правая вера. На третий день я совершу бескровную жертву, вынесу собственными руками просфору и, хотя это не подобает, положу ее пред вашей собакой. С своей стороны вы тоже возьмите просфору и положите ее пред моей собакой. Чья просфора будет съедена, вера той стороны не правая. Если будет съедена ваша, стыдитесь вы, если же наша, будем пристыжены мы!”.

Когда цари и народ выслушали это, они удивились и ими овладело бессилие. Прийдя в себя, они сказали католикосу: “то, что ты сказал, страшно даже выслушать!” Католикос еще сильнее настаивал на своем. Хотя армяне этого и не хотели, но все же обменялись собаками и разошлись по своим палатам. Царь, сильно волнуясь, говорит католикосу: “кто в состоянии сделать то, что ты сказал? Все это до того поразительно, что не только сделать, но даже представить себе и выслушать трудно!” Католикос спокойно ответил: “За это дело я взялся, надеясь не на себя самого, но на Христа бога, чтобы он показал верующим — у кого правая вера и кто православен, из чьих рук он приемлет бескровную жертву, в чьи руки предает себя на заклание агнец божий, или кто вкушает его тело и пьет его кровь. Преданные православию, мы покажем истину. Царь и грузины, помогите мне!”. Царь и народ, выслушав сказанное католикосом, удивились и разошлись. Была пятница, преступили к литании, с одной стороны, царь, католикос и все священное собрание, — епископов было мало, ибо царь созвал не церковный собор, — с другой стороны — армяне и Мхаргрдзели Захария и Иван. Обе стороны бодрствовали всю ночь. В субботу снова начались литании, равно бодрствовали всю ночь, на рассвете же все направились в церковь, молясь богу со слезами. Обе стороны приготовили святую трапезу и плакали. Когда католикос закончил возношение святой жертвы, он поднял на дискосе страшное тело за нас вочеловечившегося Христа бога и направился к своим, говоря: “свят, свят господь Саваоф, полны небо и земля славы его!” (Ис. VI, 3). Он обратился к армянским епископам и братьям Мхаргрдзели, ко всем последователям их веры и сказал: “слушай, дом Таргамоса. Вы знаете, что вочеловечившийся за нас бог дал нам есть тело свое, сказав: “если не будете есть плоть мою, не будете иметь жизнь, сие творите в мое воспоминание” (Ин. VI, 53, Лк. XXII, 19). Апостол тоже говорит: “Хлеб этот, который мы преломляем, разве не приобщение плоти Христовой?” Если богу угодна ваша вера, этот хлеб станет телом Христовым, если же ему угодна наша вера, он нами будет преложен в плоть господа. Да не будет, чтобы кто-нибудь стал отрицать это! Приведите собаку, которую я дал вам; хотя это и не подобает, но я положу пред нею этот святой хлеб. Если она осмелится дотронуться до него, тщетна наша вера. Разрешим привести и вашу собаку, предложим ей хлеб, вами освященный, наблюдайте, что будет, на нем будет показано, чья вера угодна Христу!” Армяне не хотели отвечать, но нельзя было, они были вынуждены сказать ему: “тебе подобает делать то, что ты определил!” Собралось множество народа видеть, что будет. Католикос, выслушав армян, сказал: “Я сделаю!” Он приказал собравшимся отступить и стать кругом, чтобы все видели славу божью. Народ отступил. Католикос выступил вперед в облачении, держа в руках страшную ту и освященную жертву.

Царь и весь народ с удивлением наблюдали. Католикос стоял твердо, как красиво воздвигнутая башня, с лицом украшенным. Он приказал привести собаку, которая три дня ничего не ела; привели собаку, изможденную от голода. Католикос торжественно возгласил: “Христос царь, вочеловечившийся для спасения людей, распятый за нас, погребенный, воскресший и вознесшийся на небо к Отцу, давший нам плоть свою, чтобы творить твое воспоминание! Тебе, владыко, угодна вера наша грузинская, сохрани неприкосновенно страшную, нами освященную плоть твою и не допусти приблизиться к ней. Приими ее в жертву неподвижную и покажи народу этому путь истинный, призри на жертву сию и посрами противников наших!” Закончив молитву, он положил пред собакой частицу страшной бескровной жертвы. Увидев хлеб, собака сорвалась с места и приблизилась к нему, но она сильно закричала и не могла дотронуться до святыни. Видя поразительное чудо, царь и народ пришли в недоумение. Католикос и все собравшиеся громким голосом завопили: “велик ты, господи, и чудны дела твои” (Откр. XV, 3). И раздался голос радости, смешанный со слезами, во славу божью. Армяне, чувствуя бессилие, стояли в оцепенении. Католикос попросил царя успокоить народ. Когда смолкли голоса, он обратился с осиянным лицом и грозным голосом к священникам армянским и к братьям Мхаргрдзели: “внимайте и знайте, что бог, невидимый, неосязаемый и недоступный для какого бы то ни было зла, незлобен; он сам соизволил превратить хлеб этот в плоть свою. Не удивляйтесь, ибо он сам сказал: “да будет свет, и появился свет; суша — и явилась она (Быт., 3, 9), слово его из ничего создало сушу. Хлеб этот является плотью его не иносказательно, а на самом деле; и что могло к нему прикоснуться? Тело его и хлеб одно и тоже, или же одно из них лучше другого?”.

Армяне, хотя и не желали этого, но невольно должны были сделать. Священники их стояли, привели собаку, бывшую у их католикоса, и подбросили ей “жертву” свою, которую она сразу подхватила. Грузины стали благодарить бога радостным голосом и, как бы танцуя, говорили: “велик ты, господи, и чудны дела твои!”. Католикоса (Иоанна) посадили на собственного коня в облачении, причем он держал в руках на блюдце просфору, его сопровождали все знатные. Проходя среди войска, они говорили 128 псалом: “много теснили меня от юности моей враги, но не одолели меня. Меня били по хребту грешники и продолжали беззакония свои. Господь сокрушит хребет грешных. Да постыдятся и обратятся назад все ненавидящие Сион! Пойте господу, ибо он славой прославился, господь сокрушил брани, господу принадлежит имя его” (1 — 5)! Радуясь, они обошли весь лагерь. Армяне стояли молча, как лягушки без болота, у них были притупленные взоры, как у священников Астарты некогда[282]. А радость, надежду и благодарность к богу, какую чувствовали грузины, невозможно пересказать. Вернувшись домом, царь и католикос устроили большую вечерю. Смущенные армяне отправились в палату братьев Мхаргрдзели. Министр двора Иван говорит брату своему, военному министру Захарии: “Я не хотел прения с ними, грузины держатся высокой веры; что же нам мешает принять правую веру и креститься от католикоса Грузии?” Он ответил: “знаю, брат, что вера грузинская правая вера, но пусть взыщется с того, кого будут судить в день [страшного] суда, я не воссоединюсь с грузинами!”. Выслушав это, Иван сказал: “удивляюсь мудрости твоей, ты не хочешь того, что лучше; я не могу согласиться с тобою, принимаю [крещение и обращаюсь] в грузинскую веру!” И к чему много говорить? Пришел он и крестился в нашу веру рукой католикоса Иоанна. С ним вместе крестилось многое множество армян, которые радовались, Захария же остался в вере своей.

Такими дарами и честью почтил Тамару возлюбленный ею бог; та в свою очередь не ленилась творить угодные богу дела. Поэтому, заменив верхнюю Вардзию[283] нижнею, она взялась строить местопребывание для помогавшей ей в походах преблагословенной Вардзийской богоматери — церковь и кельи для монахов, причем все это было высечено в скале и превращено в недоступное и непреоборимое для врагов место. Эту Вардзию начал строить еще отец ее Георгий, но он оставил ее незаконченной; великая же Тамара, завершив ее, украсила ее всячески и пожертвовала много больших угодий, обеспечив в ней трапезу крупными и честными доходами. Рассказать все нет возможности, если кто желает знать, пусть повидает Вардзию, высеченные в ней пещеры и все, что в ней сделано. Так как царица Тамара взялась служить непорочной и страшной чудотворной Вардзийской богоматери, царствование ее прославилось больше прежнего. Выслушайте о других ее предприятиях, строительной деятельности и пожертвованиях на монастыри! Она строила монастыри не только в Грузии, но также и в Палестине и Иерусалиме, на Кипре и Галье[284]; она для них покупала имения и украшала их чином честных монастырей; помогала вместе с ними и Константинополю. Слишком продлится повествование, если я буду рассказывать, коль изобильно она одаривала монастыри в Грузии и Элладе и как в Грузии осыпала щедротами не только монастыри, но и [простые] церкви и кафедралы. Она возвела ум свой к вечному, за что дарующий блага споспешествовал ей в делах, направленных к благоденствию. Все окрестные цари, города и эмиры дарами и податями умилостивляли ее храбрые войска, непокорные же были разоряемы.

До сих пор город Кари находился в руках турок. Тамара отправила войска [и велела] осадить город. Турки, узнав об этом, оставили город и бежали. Город был вынужден сдаться. Охранителем его оставлен был Иван Ахалцихский, его же назначили церемониймейстером и эмиром над эмирами, Это очень обеспокоило турок, так как он нанес им большой ущерб: отнял у них окрестные земли и присоединил [к грузинским владениям]. За это, когда он донес об этом, благодарили его, ему предоставили имение, и земли Карсского эмира. И преуспевало царство Тамары и прирасталось оно изо дня и день. Она наводила страх и ужас на всех султанов.

Теперь мне предстоит поведать о величайших делах, под давлением которых ум мой начинает изнемогать; ибо рассказывать о них пристало не мне, а великим мастерам слова древних времен.

Об этом узнал великий султан сельджукид, по имени Нукрадин[285]; он был выше и больше всех прочих султанов, которые властвовали в Греции, Асии и Каппадокии, до самого Понтийского моря. Нукрадин призвал все множество своего войска, причем собралось 40 раз 10000, т. е. 400000 человек. Он отправил посла к царице Тамаре с письмом, в котором написано было следующее:

“От обладателя всех стран, нижайшего раба божья! Каждая женщина глупа; ты, оказывается, приказала грузинам взять меч для истребления мусульман. Это есть меч, который дарован богом великому пророку Мохаммеду, главе своего народа. Теперь я посылаю все мое войско, чтобы истребить всех мужчин в вашей стране; в живых останется только тот, кто выйдет навстречу мне, поклонится чадре моей, растопчет предо мною крест, который является вашей надеждой, и исповедует Мохаммеда!”.

Ответ царицы к Нукрадину:

“Я, надеющаяся на силу вседержителя бога и уповающая на приснодеву Марию, молящаяся честному кресту, получила достойное гнева божья письмо твое, Нукрадин, и, узнав ложь твою, требую, чтобы судьею между нами был бог. Ты надеешься на множество золота и погонщиков осла, я же — ни на богатство, ни на силу войска моего, а на силу вседержителя бога и святого креста, который ты хулишь. Ныне я посылаю все войско мое встретить тебя; да будет надо мною воля бога, но не твоя, правда его, но не твоя!”

Когда посланный явился пред царицей Тамарой, он, выступив вперед, отдал письмо и начал говорить дерзкие слова: “если царица ваша оставит веру свою, султан возьмет ее в жены, если же не оставит, будет наложницею султана!”. Так как он надменно говорил эти слова, выступил военный министр Захария и ударил его по лицу так сильно, что тот упал и лежал [без чувств]. Когда его подняли и он пришел в себя, Захария ему сказал: “Если бы ты не был послом, следовало сперва вырезать язык, а потом отрубить голову за твою дерзость. Теперь нечего больше говорить с тобою, это письмо отдай Нукрадину и скажи ему: “Мы готовы встретить тебя и сразиться с тобою, да совершится суд божий!” Потом его одели, дали подарки и отправили с резким ответом. Тогда призвали войска имерские и амерские, от Никопсии до Дербента, и собрались в Джавахети[286]. Тамара прибыла в Вардзию, пред иконою богоматери Вардзийской, и со слезами на глазах вручила ей Давида Сослани и войска его, знамя же его счастливое, дарующее удачу, отправила из Вардзии. Войска выступили в поход, предводителями были: военный министр Захария Мхаргрдзели и два брата из Ахалциха — Шалва и Иван, а также и Чиабер, который был протомандатором, и прочие торельцы: они направились в Басиани. Царица Тамара прибыла в Одзрхе[287]; ее сопровождали: Шавтели — философ, ритор, сочинитель стихов и известный подвижничеством своим, а также Евлогий, прозванный юродивым и удостоенный дара предвидения. Тамара пребывала с ними днем и ночью в молитве, псалмопении, неусыпном бодрствовании. Она не переставала совершать литании днем и ночью, приказала делать тоже самое и молиться богу, монастырям и обителям. Царь Давид хотел направиться выше, где стоял лагерем султан, в место Басианское, известное под именем Болокерти. Приблизившись к стану султана, он увидел бесчисленное множество коней, мулов и верблюдов, палаток и украшенных коврами царских стоянок. Поле не вмешало палаток и живших в них воинов, превосходящих числом грузин. Султан пребывал спокойно и безбоязненно. Давид и грузины приблизились к нему, выстроили отряды, предводимые военным министром Захариею Мхаргрдзели, Шалвой и Иваном Ахалцихским и торельцами, — с одной стороны абхазы и имеры, с другой амеры, — они шли тихо. У султана не было стражи, но один из его людей увидел, что явилось бесчисленное войско безбожных. Султан впал в отчаяние, перепугались все, пригнали животных, вооружились, вскочили на коней и оставили багаж и палатки. Выйдя из палаток, построились в ряды. Авангарды обоих войск приблизились друг к другу. Завязался жестокий и сильный бой, подобный которому имел место разве в древности. Он продолжался долго, падали с обеих сторон, но больше погибало среди султанского войска. Бой затягивался. Убили коней под министром двора Иваном, Захариею Гагели, Шалвою и Иваном Ахалцихскими, Такаидином Тмогвели, мужем отважным, и многими другими начальными людьми. Была опасность обращения в бегство, но мужественные грузины выдержали и остались в строю пешими. Рыцари, видя своих патронов пешими, пошли на верную смерть: они слезли с коней и стали рядом со своими патронами; пешие с пешими. Бой усиливался. Когда это увидел храбрейший Давид, из предосторожности, чтобы кони не растоптали пеших грузин, с одной стороны отошел от них он, с другой — правой — Захария Мхаргрдзели. Они ринулись в сторону персов и, подобно охотнику, наступающему на зверя, устремились на них, с одной стороны Давид Сослан, с другой — Захария, бывшие же поближе явились раньше. В ту же минуту подоспел Давид со своим войском, и, как волк среди овец, так он ворвался в бесчисленное войско султана. С первого же столкновения и удара мечом многомилостивый бог призрел на поклоняющихся кресту и Вардзийская богоматерь приумножила славу Давида и Тамары. Такое громадное множество войска было сразу разбито, побеждено и рассеяно. Похоже было на то, будто сорвалось и обрушилось вместе с землею необозримое, лесом покрытое, место. Да, достойное сравнение! Везде, куда только можно было глазами достать, видны были обращенные в бегство лесоподобные войска. Доблестные грузины, которые, как выше упомянуто, оставались пешими, сели на коней и, преследуя их до самой ночи, истребляли, сбивали с коней и забирали в плен. Да и сами они, неприятели, теснили и сокрушали друг друга.

Окончив настоящий рассказ, я хотел бы молчать. Удивляюсь, сколь милостиво призрел бог на наследие свое, равно как и Вардзийская богоматерь, сколь безвредно сохранил он преданный ему грузинский народ, безмерное войско которого не потеряло ни одного достойного, царем отмеченного, человека, как бежало такое множество неприятельского войска, в то время, как войска Тамары не понесли никакого урона?! Наши захватили много золота, серебра и драгоценных сосудов, а табуны лошадей и множество верблюдов, оставленных ими, кто в состоянии исчислить? Лагерь их полон был ковров, одеяний и драгоценных тканей в связках. Они бежали в такой панике, что, спеша, не обращали внимания на богатство палаток и ковров, забирали с собою только по одному коню, запасную же лошадь отпускали на волю. Грузины вернулись победоносно, славя бога, и расположились в неприятельских шалашах. В них поражало множество валявшихся, как булыжник, шлемов и обилие сахара. На том месте было много источников; наши подходили к этим источникам, срывали с шлема подкладку, наполняли его сахаром и водою и пили. Славный Давид отправился к своему солнцу — Тамаре. Говорят и то, что, когда царица Тамара пребывала в Одзрхе, с нею вместе были там Иоанн Шавтели и Евлогий; тут все время проводили в бдении и неусыпных молитвах о даровании победы нашему воинству. В один день Шавтели и Евлогий сидели пред Тамарою. Вдруг с Евлогием случилось что то необыкновенное: он поднял глаза вверх и, с горестным видом, созерцая что то, сразу три раза упал на землю, но сейчас же вскочил на ноги и возгласил: “вот милость божья приспела на дом Тамары!” Он убежал и поднялся на гору, называемую Арагани. Тогда Шавтели сказал Тамаре: “знай, царица, что юродивому было видение, думаю — благоприятное для нас!”. Записали тот день, ночь и час. Милостивый бог созданием вещей предсказал некогда наше избавление, в тот же самый день он предуказал наше спасение через свое воскресение. Прославленные грузины с радостными лицами прибыли в Вардзию, туда же явилась и Тамара, и все вместе вознесли [богу] должное благодарение. Тамара, светлейшая из всех скиптроносцев, преуспевала во всем и пребывала в славе. Она еще больше стала служить богу, строить и украшать церкви и монастыри, миловать вдов и сирот и оказывать им праведный суд. Она радовалась и веселилась в царстве своем. То переходила в Абхазию, распоряжаясь тамошними делами и предаваясь охоте в приятных местах — Гегути и Аджамети[288], то возвращаясь в Картли и Армению и останавливалась в Двине. Туда ей доставляли подати гандзийцы и жители верхних городов. Весною, возвратившись из Армении, принимала подати от нахчеванцев и направлялась к Колу, — в верхний Артаани, — и там принимала подати из города Карина и Эзинки и других окрестных городов. Но... за радостью следует печаль.

Нагрянуло горе, умер Давид Сослан, человек исполненный всякого добра, божеского и человеческого, прекрасный на вид, в сражениях и на войне храбрый и мужественный, щедрый, смиренный и превознесенный в добродетелях. Он оставил двух детей: сына Георгия[289] и дочь Русудану[290]. Плакали, рыдали и повергли в печаль всю вселенную.

После этого на продолжительное время водворился повсюду мир. Так как шел святой пост, царица пребывала в Гегути, пред нею находились два брата Мхаргрдзели. Когда об этом узнал Ардебильский[291] султан, он, снедаемый враждой против христиан, призвал свои войска и направил их на разорение города Аниси[292], ибо знал, что Мхаргрдзели отсутствовали. Выступив, он направился по берегу Аракса и, не нанося дорогой никому вреда, в великую субботу под вечер незаметно подошел к городу. На рассвете, когда стали звонить [к заутрене] и открыли городские ворота, они сразу бросились к ним и, так как не успели закрыть их, ворвались в город на конях и начали умерщвлять, избивать и забирать в плен. Большинство горожан, сообразно с христианской верой, находилось в церквах; некоторые бежали и укрепились в домах своих, другие — в пещерах, известных под именем “каменных домов”. Те, которые спаслись, скрылись или в крепостях, или в пещерах, ибо кругом с трех сторон возвышались скалистые и пещерные утесы. Таким образом, захватили город, причем 12000 человек зарезали, как овец, в церквах, и это сверх того, что было избито на улицах и площадях города. После разорения города, они, обремененные добычей и пленными, вернулись назад. О разграблении Аниси царица и братья Мхаргрдзели узнали в Гегути в Новую (Фомину) неделю. Выслушав неприятную весть, они очень огорчились и опечалились, сердца их пылали огнем, они не знали, что делать. Царица и ее войска, одержимые горем и гневом, стали готовиться к воине с персами. Тогда братья Мхаргрдзели сказали ей: “за нарушение заповедей божьих нас постигло такое несчастие, за грехи наши жестоко пострадало от рук безбожных сарацын столько христианских душ. Но мы надеемся на милость божью и на честный его крест, что уповающие на него не будут отданы на всецелое истребление от сарацын; будем готовиться к мести и возмездию и обрушим коварство их на их головы. Ты, царица, прикажи войскам своим, чтобы готовы были против Ардебильского султана, поедем в Аниси и будем охотиться на персов. Только отправимся туда не в большом количестве, а в незначительном, ибо, если мы отправимся в большом количестве, они узнают и успеют скрыться в крепостях. Дай мне, царица, войско и распорядись, чтобы все, что я сказал, было готово к наступлению мерзкого их поста!”. Царице понравились эти слова, и она приказала войскам готовиться.

Братья Мхаргрдзели выступили в Аниси и стали в свою очередь готовить все необходимое. Приближался мерзкий пост магометанской веры. Мхаргрдзели отправили к царице человека с просьбой выслать войска. Она отдала приказание месхам, торельцам, тмогвцам[293], еро-кахам[294] и сомхитарам[295], картлийцев не взяли, чтобы находившиеся в Ардебиле не узнали об этом. Собравшись в Аниси, оттуда они наметили путь в Ардебиль: прошли Гелакуни, спустились в Испиани, перешли через Хуапридский мост и направились к Ардебилю. Ночью, накануне “Аиди”, то есть Пасхи их, окружили Ардебиль. Когда раздался голос вестника их мерзкой веры и участились призывы муэдзинов, братья Мхаргрдзели со всех сторон пустили коней, ворвались в город и без боя овладели им, им в плен достался сам султан, жена его и дети. Они завладели неисчислимым богатством его города, жемчугами и драгоценными камнями, золотом, серебряными и золотыми сосудами, одеждой, коврами и всяким добром столь богатого города в таком изобилии, что даже рассказать трудно. Отбили у них много коней, мулов, верблюдов, которых навьючили забранным добром, и повернули назад. Султана ардебильского убили, жену и детей забрали в плен; 12000 знатных людей перебили в мечетях, подобно тому, как те поступили в церквах Аниси, других во множестве истребили или стеснили. Тем же самым путем они, утешенные, победоносно вернулись в Аниси и предстали пред лицо царя-царей и царицы-цариц, солнца над всеми солнцами. Достали подарки и подношения, осыпали ими первейших лиц, саму царицу и всех, бывших пред нею. Царица перебралась в Колу[296]. Вся страна разбогатела, она наполнилась золотом, серебром, драгоценными камнями, жемчугами; все это было доставлено Захариею и Иваном Мхаргрдзели. За это благодарная царица пожаловала им много крепостей, городов и земель. Прославляя бога, веселились все; царица же, живя по своей воле, получала извне подати и бесчисленные дары.

Но уже нашлись другие большие дела. К ней явились братья Мхаргрдзели, военный министр Захария и министр двора Иван, а также Захария Варамисдзе, Гагели, и сказали: “Могущественная Государыня и среди венценосцев пресветлая! Взгляни на царство твое, оцени мужество и храбрость войска твоего, уразумей, что в нем много отважных и доблестных мужей, нет никого, кто воспротивился бы им! Чтобы не предались забвению подвиги этого войска, пусть прикажет величие твое и вооружимся против Ирака, Ром-Гури, то есть, Хварасана[297]; пусть все войска Востока узнают силу и мощь нашу. Прикажи воинству приготовиться против Хварасана: Хотя никто из грузин не ходил до Хварасана и Ирака, [но это ничего], повели вооружиться и приготовиться всем от Никопсии до Дербента!”[298]. Когда царица выслушала слова Мхаргрдзели, созвала всех известнейших мужей нашего царства, имеров и амеров, и поставила их в известность. Когда они узнали, что Мхаргрдзели ведет в поход, это им понравилось и стали готовиться на войну. Наступила осень, собрались в Тбилиси пред царицей. Она устроила смотр войскам и нашла их хорошо вооруженными, ей понравилась добротность доспехов и коней их, многочисленность и мужество их и дух ненависти против персов, которым они были проникнуты. Она взяла счастливейшее знамя Горгасала и Давида, призвала на него благословение Вардзийской богоматери и, вручив его военному министру Захарии, отправила его вместе с войском в Персию. Они прошли около Нахчевани, вышли в Джульфу и на Аракс и, вступив в узкое ущелье Дарадузское, поднялись в Маранду[299]. Жители Маранды, узнав об этом, скрылись в скалах. Когда наши вошли в Маранду, не нашли там ни одного человека, они подумали, что азербайджанские войска находятся, на Марандийской горе. Поэтому они отобрали 500 отважных и знатнейших человек, поставили над ними военачальником Такаидина Тмогвели и отправили их на вершину Марандийской горы. Посланные взяли подъем Маранды, поднялись на ровную ее вершину и расположились там. Им было приказано Захариею не вступать в столкновение ни с кем, пока не явится на вершину он с войском; если же им встретится большое ополчение, пусть дадут об этом знать Захарии и поступят так, как он укажет. Пятьсот отборных человек стали на своем месте. Их видели марандийцы, скрывавшиеся в глубоких пропастях и расселинах, бывших наверху Марандийской горы, которая выше других гор и покрыта сплошь камнями и скалами, марандийцы, видя незначительное ополчение и не боясь его, вооружились и напали на него. Наши же встретили их храбро и обратили в бегство; мало кто из неприятелей уцелел, большинство было истреблено, оставшихся в живых долго преследовали. Когда [грузинские] войска поднялись на гору, увидели место сражения, покрытое трупами людей и лошадей; там не нашлось ни одного грузина. Бог даровал нашим такую победу, что пятьсот человек с пятьюстами копьями прибили пятьсот неприятелей к пятистам лошадям. Увидев это, они поражались, особенно удивляло их отсутствие грузин; недоумевающий и опечаленный Захария не знал, что делать. Но в таком положении оставались они недолго, показались вернувшиеся с погони войска. Когда Захария увидел это, обрадовался и благодарил бога за то, что не погиб ни один из грузин, которые одержали такую победу, что, как сказано, 500 человек вонзили 500 копий 500 неприятелям и их лошадям, копья так и торчали на них. Хотя была одержана такая победа, но Такаидина крепко обвиняли, в особенности журил его Захария за то, что он вступил и бой, не дав об этом знать.

Радуясь и благодаря бога за одержанную победу, грузины повернули назад и направились на Тавриз[300]. Они перевалили через горы, известные под именем “Девсопн”. Когда жители Тавриза узнали о появлении грузинского войска, они были поражены, ужас напал на них. Евнухи и все знатные Тавриза, равно и единомышленники их, решили податью и подарками, покорностью и клятвой умиротворить главенствующих среди грузин и войска их. Они прислали послов и просили мира и пощады для города, причем обещали подарки: золото, серебро, жемчуга и много других драгоценных камней. Все знатнейшие грузины, в том числе Захария и Иван, удивились. Они обещали им мир и безвредное прохождение через их земли и свои слова скрепили клятвой. Затем явились кадии, евнухи, дервиши и все главнейшие лица Тавриза, доставили золото, серебро, дорогие ткани, коней, мулов и стадо верблюдов, жемчуга, драгоценные камни, одеяния и необходимый для войска провиант. Разбогатели все, великие и малые. Грузины дали городу охрану и, покинув Азербайджан, направились в Миану[301]. Мианский мелик, узнав о появлении грузин и о том, что они сделали с жителями Тавриза, тоже попросил у них мира и обещал им бесчисленные подарки. Грузины исполнили его просьбу и пригласили его для установления мира; тот доставил золото, серебро и драгоценные камни. Набравши всякого богатства, грузины дали городу охрану и ушли с миром, покинув Миану.

Они подошли к маленькому городу Зангану, обнесенному глинобитной стеной. Жители укрепили его и затеяли бой. Так как бой затягивался, представители отдельных грузинских областей поделили между собою стены города, чтобы подкопать их. Стали рыть. Раньше всех подкопали стену с правой стороны месхи, которые, вступив в город, стали истреблять и умерщвлять всех бойцов, при этом захватили много добра. Стены были подкопаны и с других сторон, войска вошли в город, пленили его и забрали много всякого добра. Тут они отановились отдохнуть немного. Потом направились в сторону Хварасана и под вечер подошли к незначительному мусульманскому городу-деревне, разорили его и немного отдохнули и здесь.

Отсюда они продолжали путь в сторону Хварасана[302] и приблизились к Казмину[303] и Ахвару[304]. Так как они не могли оказать сопротивление, города эти подверглись разгрому, причем грузины захватили много добра, которое было навьючено на животных побежденной страны. Людям не вредили, только забирали в плен мужчин и мальчиков. Отправившись дальше, они нагнали беженцев и тут захватили много золота, серебра и женских украшений. Взяли путь на внутреннюю Ром-Гури, то-есть, на Хварасан. К чему растягивать рассказ? Они дошли до страны гурганской[305] и опустошили ее. Так как они оказались не в состоянии продолжить путь далее от обилия военной добычи, победоносно повернули назад. Никто из грузин не ходил походом до этих мест, ни царь, ни князь. Оказать им противодействие не мог в Персии ни один султан: ни хварасанский, ни иракский, ни какой-нибудь другой. С безмерным и бесчисленным богатством они вернулись в Ирак. Так как никто не знал, что сделали грузины в гурганской стране, не было равно известно о поражении иракского султана, какой то человек, прибывший к мианскому султану, солгал ему следующим образом: “Явились гиланцы и сам великий султан, со всех сторон отрезали путь грузинам и до того разгромили их, что не осталось в живых ни одной души из такого множества, чтобы доставить известие в Грузию”. Когда мианцы и их мелик услышали это, обрадовались, перебили и распяли на Кресте оставленную у них грузинами охрану. Только один человек из этой охраны успел спастись и спрятаться в городе. Когда победоносные грузины вернулись в Миану, мианский султан встретил их с подарками, думая скрыть содеянное им. Захария осмотрелся и спросил об охране. Ему доложили: “Они отправились в Тавриз к оставленной там охране”. Появился скрывавшийся в городе грузин и в присутствии султана рассказал все, что он сделал с грузинами — об истреблении охраны и распятии пленных: мианцы стояли безгласно. Когда это выслушали Захария и Иван, очень огорчились и озлобились. Они задержали мелика, детей его и близких его и осудили их на смерть. Убили мелика и детей его, содрали с них кожу и вывесили на минарете; вместе с этим разорили, сожгли и пленили город. Богатство же, которое они оттуда вывезли, невозможно исчислить. Они направились путем, идущим через Азербайджан; здесь их встретили сперва уженцы[306], затем тавризцы с бесчетными подарками, которыми наполнилось все наше царство. Для солнца над царями и над солнцами (царицы Тамары), прислали многоценные и редкие камни и отборные сосуды. Оставив мир жителям и городам Азербайджана, они прошли Аракс, окрестности Нахчевани и явились в Тбилиси пред царицей. Царица-цариц, благодарившая бога, очень обрадовалась; она встретила их веселая, с большой помпой и славой. Слышны были звуки труб и цевниц, ибо такой победы не одерживали даже в древности ни цари, ни князья. Перешли в Исани[307], царица воссела на трон; военный министр ввел знатнейших лиц, которые сели по чину. Принесли бесчисленное множество подарков и разложили их перед царицей. Она удивилась — никто из грузин не видел никогда столько богатства, такого множества жемчугов и драгоценных камней.

Тамара не осталась неблагодарной богу, она совершала литании, всенощные бдения, щедро одаривала вдов и нищих, военным раздавала много казны, богатых сделала еще богаче. Все благодарили бога за такую победу.

Приспело время скорби, умер военный министр Захария, сын военного же министра Саргиса, человек очень богатый, исполненный всякой добродетели, во всем преуспевавший, отважный и сильный вояка, глава области Лори. Его оплакала царица, с нею вместе и все жители Грузии, ибо в те времена не появлялось столь доблестного князя. Как будто и происхождение способствовало этому: он был потомок Артаксеркса Долгорукого[308]. Будучи по вере армянином, он обладал всеми добродетелями, божескими и человеческими. Похоронили славного отца, оставившего одного сына, по имени Шанша. Тогда царица призвала брата Захарии, министра двора Ивана, и соизволила возвести его в должность военного министра, которую занимал Захария. Иван же, удивленный этим, сказал ей: “должность, которою ты меня почтила, превеликая должность, я недостоин ее; ты меня награди так, что бы со мною не связывали имени моего брата и чтобы я не стеснялся занимать его место. Почти меня должностью атабага[309], такой должности нет и не было в Грузии у грузинских царей. И так, умножь милость твою надо мною и удостой меня новой большей чести, даруй мне должность атабага. Должность атабага — султанская должность, она подразумевает отца и воспитателя царей и султанов. Этим ты приумножишь надо мною, сравнительно с предками моими, милость твою”. Царица исполнила его просьбу и произвела его в должность атабага, которая раньше не была известна грузинским царям, и никому не жаловалась. Министром двора она сделала Варама, сына Захарии Гагели, мужа достойного и победоносного в походах. В таком виде они пребывали пред нею. Царица же Тамара зимою жила в Двине, летом в Коле и Цедис-Тба[310], иногда же переходила в Абхазию, — в Гегути и Цхуми[311].

В то время отторглись жители [Кавказских] гор — пховельцы и дидойцы. Дидойцы едят удавленину и неваренную пищу, несколько братьев женятся на одной и той же женщине; они поклоняются какому то невидимому чорту, а некоторые — черной, без метки, собаке. Пховельцы же поклоняются кресту и называют себя христианами. Они стали явно и ночью грабить, убивать и похищать в плен. Царица позвала атабага и жителей гор: двалов, цхразмелов, мохевов, хадов, цхаватов, чарталов, эрцо-тианов[312]; она вручила их атабагу Ивану и отправила против восставших. Иван поступил разумно: поднялся на гору Хади[313], перебрался через ее вершину и перешел даже на гору пховельцев и дидойцев, чего никто не совершал, ни раньше, ни впоследствии. С одной стороны у него оказалась страна Дзурзукети, с другой — Дидоети и Пхоети[314]. Когда дзурдзукетские цари узнали о прибытии атабага, явились к нему с подарками, выставили воинов и стали рядом с ним. Начали нападать сверху, убивать, опустошать и забирать в плен; выжгли безжалостно все, избили бесчисленное множество дидойцев и пховельцев. Наступавшие оставались там три месяца: июнь, июль и август. Стесненные атабагом, мятежники выдали заложников и твердо обещали служить и платить подати. Заключив мир, заложников забрали с собою. После этой победы Иван явился пред царицей и сказал: “могущественная государыня! Повеление твое выполнено, я разорил нежелающих покориться тебе дидойцев и пховельцев”. Царица отблагодарила его и удостоила его большой чести. И водворился везде мир, заметно было преуспеяние и приращение богохранимой державы царицы Тамары. Военные пребывали в покое, охотились и предавались игре в мяч, начальствующие и знатнейшие лица находились всегда с царицей, отдыхали и обогащались подарками от нее.

Когда умер племянник Константина Великого[315] император Иовиан[316], один из монахов, оплакивая смерть его, говорил: “Зачем бог лишил христиан такого царя, которому сам ангел, в виду всех, возложил на голову венец?”. Этому монаху ангел сказал: “Что ты, монах, исследуешь суд божий? Я тебе повелеваю, удались от зла, перестань! Разве ты не знаешь, что если бы весь мир, с Востока до Запада, был исповедником Христа, то и он, не то что одна Греция, был бы недостоин Иовиана? Тоже самое случилось и теперь: не то что одна Грузия, но и весь мир был недостоин царствования Тамары. Поэтому милостивый бог с гневом призрел на свое наследие: скончалась Тамара в бытность ее в Табахмела. Жителей Грузии постигло невыразимо великое горе; страшно огорченные они рыдали и сыпали на голову пепел и прах, атабаг и все прочие. Слышен был вопль, напоминавший вопли Атада (Быт. L, 10, 11), и плач, похожий на плач Иеремии по поводу разорения Иерусалима. И следовало всему этому быть! От плача и рыданий измождены были жители государства везде, во всех местах. Все свидетельствовали о несказанных ее добродетелях, милости, правосудии, щедрости и смирении. И отправили ее в наследие их — Гелати и похоронили в честной усыпальнице. И оставила она царство сыну своему Лаше.