— Не, ну вы наглые ребята, комендачи, — злясь, в сердцах выпалил Алексей, позабыв от досады, что перед ним сидит целый полковник. Да и Томич тоже, вообще-то, старше по званию. Но было действительно уж через край досадно. — Я вам такую рыбку словил, на живца фактически. Рыбка адрес шпиона укровского дала. И вы же меня на задержание не берёте!

Сокол с Томичем переглянулись. Наглец капитан! Но где-то прав: сам оказавшись в роли живца, сам же и обеспечил поимку крупной рыбы — настоящего, не для пропаганды выбранного, всамделишного агента украинской разведки. А тот, желая, как каждый, наверное, задержанный в его роли облегчить свою участь, сдал данные на резидента. С адресами и явками, как говорится.

И теперь был поднят в ружьё дежурный наряд, в МГБ ускакал посыльный с донесением об обнаруженном доблестной комендатурой шпионе — телефону такие сведения доверять было, естественно, нельзя. Тем более рации, а ЗАСом комендатура не располагала.

Со связью в республике вообще было не очень — сам глава общался по мобильнику, хотя и защищённому.

Время, время — его не хватало рождающемуся государству катастрофически! Время было сейчас строительным ресурсом — как цемент или бетон. Строить надо сразу всё, но «бетона» сразу на всё не хватает. И на что-то одно пустить его тоже нельзя — не домов идёт строительство или развлекательных центров. А полевых укреплений. Этакой «Линии Сталина». Когда нельзя возводить доты и дзоты по очереди — надо всё вместе. А также капониры, эскарпы, отсечки и всё прочее. И возвести надо, главное, было вчера.

Поэтому время сейчас было самым что ни на есть боевым ресурсом. И когда бегловцы здесь и пузатые патриоты в России кричали о предательском минском перемирии, отнятой победе и катастрофически теряемом времени для победы, люди знающие с ними соглашались. Частично. И часть эта была не сказать, чтобы большая. Процента два. А другие 98 процентов отводили на совершенно трезвые расчёты: не договорись политики в Минске, не нарисовалось бы паузы в боевых действиях, не появилось бы времени, чтобы начать хоть что-то строить кроме укрытий и капониров.

А что до якобы отнятой победы… Да ерунда! Любому трезвому военному ясно было: дальнейшее наступление всё равно захлебнулось бы, а то б и вовсе обратилось в свою противоположность. Да, до слёз обидно за Станицу и Счастье, которые сдали буквально за неделю до перемирия, не успев отбить обратно. Так потому и сдали, что «северный ветер» свернулся, а сами ополчения тупо выдохлись.

Да, теперь из-за потери той же Станицы нет железнодорожного сообщения с Москвой. А из-за потери Счастья большие трудности с энергетикой.

С последним ладно, помогла Россия-мать, бросила запитку со своей территории. А железка? Вот она, Станица-то, рядом — а не укусишь. И нет поездов…

Обидно, что не взяли уже окружённый и оставленный противником Мариуполь. Был бы хороший порт для обеих республик. Но тут уж политика: пришлось пойти на компромисс, когда американцы пригрозили в случае взятия Мариуполя поставить свою полноценную базу в Одессе. Так по крайней мере говорили…

Обидно, что Дебальцево осталось за украми. Теперь, чтобы съездить из провинциального Луганска развлечься в практически столичный Донецк, сохранивший, несмотря на войну, очень многое из своего прежнего блеска, надо восемь часов в автобусе шкондыбать по вовсе не хайвеям донбасским. А раньше — через Дебальцево на электричке за час! Ну, за два…

Обидно, что аэропорт Донецкий не освободили…

Всё это обидно, конечно. Но для тех, кто в теме, понятно: когда украинская армия всерьёз навалилась на ополченцев, то при всех их тактических и даже оперативных успехах армия их всё равно дожимала. Ей, армии, и ещё три Иловайска было по фигу. Ибо машина. Их, котлов, было даже больше трёх — а Изварино? а аэропорт? а фактическая «дорога смерти» мимо Саур-Могилы? Но машина военная армейская и после этого функционировала. И двигалась бы дальше. Потому как государству может противостоять только государство.

Так что как сначала в ножки поклониться надо «отпускникам», которые совершили «бросок кобры» в августе, спасши тем самым республики в военном отношении. А затем не менее низко поклониться русскому президенту, остановившему войну на вершине успеха Донбасса.

На вершине, а не на взлёте — вот что принципиально важно! Взлёт ещё даёт путь наверх. А вот с вершины, куда ни пойди, одно направление — вниз…

Вот благодаря президенту и Минску и удалось разжиться таким необходимым строительным ресурсом, как время. Теперь появилась возможность не только отбиваться на фронтах, но и строить государство. Чтобы было что противопоставить нацистскому государству, возникшему на Украине. Тяжело, с кровью, с конфликтами — но идёт дело, создаются и государство, и армия!

Но всего разом не охватишь. Связь, например. Вот и мчался сейчас к коллегам-гэбистам посыльный с докладом о последних событиях и настоятельной просьбой выслать специалистов и бойцов своих на указанный адрес. Оттуда, соединившись, обе группы должны были двинуться по указанному Мышаком адресу, чтобы задержать укровского резидента. А этот везунчик — дважды за два дня в последнюю секунду не убили! — Кравченко подскакивает тут на стуле и ярится, что его не берут на операцию! А как его взять? На этой операции он — посторонний!

— Ты, Лёха, не волнуйся и не ори, — спокойно посоветовал ему Томич. — Славу у тебя никто не отберёт. На орден ты себе уже всяко наработал, и об этом мы обязательно позаботимся, верно, командир?

Насупившийся при последних словах Бурана Соколов кивнул.

— Вот видишь? Это тебе не кто-то с горы пообещал, а сам командир отдельного комендантского полка, понял? — веско проговорил Томич. — А ты…

— Да пойми ты, — с досадой прервал его Алексей. — Орден — штука хорошая. Но не за него я тут… Мне ж поквитаться надо!

— Вот! — поднял палец вверх Томич. — Ты и поквитаешься — как там у вас, архаровцев, принято. Чпок — и злодей отчёт чертям в аду даёт. А нам надо, чтобы он прежде отчёт нам дал, понимаешь? А для этого он нам живой нужен, и не иначе. Ты вон одного сегодня завалил уже. Хорошо, если выживет. И бабу напугал до смерти. Как зомби на табурете сидела. И всё выкладывала, как мышка перед котом, едва ты на неё глянешь. Так что ты истерику мне тут не мастери, как в том фильме говорится, а трезво содрогнись. Тебе ж ещё с бандитами разбираться за то, что одного ихнего едва не убил, а второго так жёстко примял. Тоже, что ли, один собираешься от них отмазываться?

В последней фразе звучала, конечно, довольно прозрачная угроза оставить Бурана без такой хорошей крыши, как комендатура, а то и ГБ. Но Томич вынужден был пойти на это, чтобы охолонул Кравченко, всерьёз, видно, решивший, что он тут один и закон, и правоохранительные органы. Разумеется, по «Тетрису» настоящие органы так и так пройдутся: зафиксированная сегодня связь между ними и украинской стороной требовала как изучения, так и пресечения. Но участие в этой тонкой работе такого персонажа, как прущий напролом медведь в образе пехотного спецназовца, на фиг никому не нужно было. Ни в каких конфигурациях.

И это было правильное рассуждение. Если бы не вмешался ещё один фактор.

Лысый.

Лысый, в миру Виталий Чупрына, 35 лет от роду, уроженец города Стаханов, судимый, уже некоторое время назад понял, что что-то пошло не так с этим злосчастным капитаном. Он вообще обладал тонким нюхом и чутьём на опасности, Чупрына, к настоящему времени закрепившийся в роли лидера группировки «Тетрис».

Названная так по имени спортивного клуба, в котором и зародилась задолго до войны, группировка не была слишком сильной и влиятельной. В том смысле, что куда влиятельнее были ребята с Юбилейного, предводительствуемые неким Мартыном. Серьёзные парни сидели на наркоте, совсем серьёзные — на угле.

Особой привязки по местности из-за этого не было, но чересполосица не мешала «бригадам» жить относительно мирно. Расселись по делам, распределились — не без стрельбы, конечно, но, в общем, довольно быстро разобрались с интересами. Донбасс — край сильных мужиков, со здоровой долей беспредельности. Но потому они умеют надёжно договариваться. Плюс нашли общий язык с деньгами.

Разумеется, перед олигархами с их денежными мешками пришлось подвинуться — а куда денешься против государства, хорошо подмазанного бабками? Но в целом все остались при своих. И даже такая относительно мелкая группа, как «Тетрис», имела свой кусок хлеба с маслом, и в её хозяйство давно никто не лез.

Всё сильно поменялось с началом войны. Пошли непонятные подвижки, перелаты. Эти долбаные ополченцы выставили блок-посты, вооружились, стали наводить свои порядки. Потому многим ребятам пришлось свернуться. Те же, что сидели на каналах дури, схлопотали несколько объёмных плюх и оказались вынужденными поделиться кое с кем из представителей новой силы. Кто-то ушёл на ту сторону, забрав деньги. Кто-то затаился.

Ему же, Лысому, деваться некуда. Его хлеб — жилищный бизнес, жилая да и корпоративная недвижимость. Он, можно сказать, на земле. Если нарколыги смылись туда, где не стреляют и где осталась старая добрая милиция, с которой можно договориться, а за ними потянулись и сидящие на накротрафике группы, то жильё никуда не денешь.

Тем более что на этом рынке сейчас движуха идёт разная и не всегда благоприятная.

Во-первых, много народу уехало. Потребность в жилье упала. Соответственно, упал рынок и доходы. Во-вторых, много недвижимости перешло в новые руки. И руки эти, как правило, цепко сжимают приклад автомата. Значит, договариваться приходится снова. В-третьих, сильно поредела прежняя милиция. Там, где раньше действовала чёткая схема от участкового до мэра, теперь не знаешь, с кем контачить. А иной раз и найдёшь кого — так или фраером окажется беспонтовым, или, наоборот, смахивающим на фраера близким другом важного человека.

В общем, вращение пошло, и далеко не всегда понятное. Ухо надо держать востро, а палец — близко от спускового крючка. Ну и, конечно, поддерживать отношения с новыми властями, не забывая и о старых. Ещё точнее — не забывая старым властям сливать то, что узнаёшь полезного про новых. Бизнес — это такая штука, где надо крутиться одновременно по всем направлениям.

И тут вот эта хрень с капитаном-беспредельщиком. Вот ведь не хотел трогать его Лысый! Как знал, что неприятностей будет много, а толку… Вот чё ему, Лысому, лично от того, что задержал бы он этого мужика? Или вовсе прибил бы его Босой в больничке? Ничего! Моральное удовлетворение от Мирона. Благодарность. Ибо деньги, что он посулил, — вообще ни о чём! Ну, то есть деньги есть деньги, но на общем фоне эти несчастные несколько тыщ — ни о чём вообще! Тем более что сейчас вокруг этого капитана такая жара пошла! Вынь да положь Мирону этого военного!

А тот, похоже, парень не простой. И в теме. Вон как грамотно из квартиры ушёл! Будто знал, что Фагот на него охотится! Или вот сейчас. По-любому Босой должен был уже отзвониться, если всё в порядке. Типа: везём. Либо — завалили. А тут — ни то ни то. На телефон не отвечает ни сам, ни Дутик, что с ним в паре пошёл, ни водила.

А это значит, что опять что-то вышло криво. И опять перед Мироном непонятно, как ответ держать. А перед ним косого слепить нельзя. Во-первых, СБУ за ним. Во-вторых, сам он дядька из тех, из прежних. Мазу держит чётко. Ежели с ним вот так на делах скорешиться, то после окончания всего этого бардака можно будет здорово подняться. Ну что в принципе ожидать от ополченцев? Так, ежели размыслить, — просто новая банда пришла на готовый кошт. Объявила его отчуждённым и забрала себе. Но своих сил закрепить его не имеет. Позвала Россию. Та впряглась…

Но вот тут и есть разрыв! И зацеп для людей грамотных. Россия туда-сюда, но государство. То есть дела с ополченцами и строит как государство. Президенты там, главы, министры-шминистры… А реально-то речь идёт о куске бизнеса. Вернее — многих бизнесов. Тут тёрки намечаются по понятиям, а не по законам. И новые эти власти никуда не денутся: Москва там, а здесь придётся им делить тему с теми, кто её уже и так делит. За автоматы и прочие «Грады» мы тут промолчим — дурных нема с вооружёнными силами бодаться. Но реально дела всё равно решать придётся не вооружением, а договорённостями. И лишь когда понятия совсем разойдутся, дойдёт дело и до огнестрельных аргументов.

А тут капитан этот. И на хрен он не нужен был! Но уж больно серьёзных людей он, видать, обидел, раз такие, как Мирон, по нему задачи ставят! А как их выполнить? Не прост оказался военный, явно не прост!

Лысый вздохнул. А затем набрал номер одного из своих доверенных бойцов, бригадира, можно сказать.

— Слышь, Лом, дело одно есть, — бросил он в трубку. — Пошли-ка какого-нибудь шныря в областную больницу. Пусть выяснит, чего там ребята наши застряли… Просто пусть понюхает, узнает. А мы потом решим, что дальше делать…

Известия, принесённые из больницы, Чупрыну встревожили. И разозлили. При своём, в общем, не самом великом ранге в воровской иерархии он тем не менее был вполне себе в авторитете. А чтобы стать авторитетом в этом обществе, надо было изначально жить, имея привычку добиваться своего. Пусть даже по факту получается, что выполняет он заказ украинских националистов на сепаровского офицера.

Националисты, конечно, Чупрыне были по фигу. Криминал вообще интернационален, а уж на Донбассе особенно. Поэтому как это — удавливаться ради тризуба, он не понимал. Удавить другого ради бабок с использованием тризуба как инструмента — вот это было правильно. Потому Лысый уважал «Правый сектор», немало бойцов которого — он знал — пошли в это движение не из идейных националистов, но из криминала и полукриминала. И в основном из русских областей юго-востока.

И бойцы эти, и вся их организация, хоть и не совсем уж близки Лысому, но были понятны. Дружить с ними — это перспективно. А главное — полезно на будущее. То, что работают пээсовцы под управлением СБУ — это к бабке не ходи. А СБУ однажды вернётся. И спросит за всё, кто что делал при сепарах. А «Правый сектор» будет при СБУ своей силовой структурой в воровском мире. Это если по простоте рассуждать. На деле же, понятно — как и прежде, свои структуры будут у каждого олигарха. Но СБУ будет над ними всеми.

А это — важно.

Лысый прошёл через девяностые сначала пацаном шнырявым — по-хорошему, конечно, без козлиности. Просто на подхвате. Затем побывал простым бойцом, стал во главе пятёрки, потом дорос до бригадира. По всей лестнице, в общем. Пока не поднялся достаточно, чтобы и самому вложиться в бизнес. С согласия старших, конечно. А там потихоньку дело и пошло.

И главное, что он понял за эти годы, заключалось именно в том, что надо очень чётко следить за всеми силами и тонко улавливать их взаимные движения. Но в то же время не просто лавировать среди всех этих акул, но и самому не показывать слабости. Быть тоже акулой, да зубастой. Чтобы даже сильным лишний раз не хотелось покуситься на твой бизнес.

Поэтому контакт с Мироном был очень перспективным. После того как сепаров прогонят… А Чупрына был в этом уверен, так как прекрасно знал, что регулярных российских войск на Донбассе нет. А без армейской силы за плечами никакие российские кураторы долго не выдержат негласной, но жёсткой битвы со здешними олигархами…

Так вот, после того, как всё снова вернётся в прежнее состояние, поддержка СБУ, которой он, Лысый, окажет большую услугу, будет крайне важной картой в его личной колоде. Разумеется, на место Беса он не претендует, но подняться можно будет хорошо. А там уж как получится.

Чупрына, правда, не до конца понимал, на кой чёрт СБУ сдался какой-то капитан. Ну да, тёрки у него с «Айдаром», как Мирон сказал. Это понятно. И что? Снайпера бы хорошего нашли, да привалили его на фронте, раз уж в городе не получается.

Но, видно, были свои соображения у безопасников, коли они так поступать решили. И у него, Лысого, теперь одна задача — каким-то образом капитанишку этого завалить. Хотя бы. Если не удастся взять живым. А судя по тому, что произошло в больничке, этого добиться будет трудно.

Как поведал Лом со слов своего бойца, в больнице что-то пошло наперекосяк. Как рассказали тамошние медички, до поры всё было нормально. С полудня пошли посетители. Среди них — гражданский к этой бабе, что была контужена вчера на квартире. Затем сестрички ничего не видели, только услышали выстрел и звуки борьбы. Когда подбежали, то обнаружили, что один человек в военной форме лежит с огнестрельной раной в животе, другой — недвижим с разбитой головой, а посетитель той девки крутит руки женщине тоже в военной форме. Сам в гражданском был, да. Этот гражданский закричал, что работает в МГБ ЛНР. Потому к нему никто приближаться не стал, как не стали никуда и звонить — мужчина сказал, что патруль уже подъезжает. Потом действительно появились бойцы, представились, что из комендантского полка, задержали всех и увели. Кроме раненного в живот, который остался в больнице и сейчас то ли дожидается операции, то ли уже на операции. Ещё в больнице задержались двое комендантских, которые оформили акты, сняли показания, провели какие там необходимо следственные действия. Затем они тоже уехали.

Лысый задумался.

Очень хотелось назвать всё это беспределом со стороны этого проклятого капитана. Но по понятиям надо было признать, что это не так: он защищал себя и свою бабу. Как умел. Надо было Босому просто больше бойцов взять на операцию. Если медики говорят, что видели всего двоих, то где был в это время третий? Почему не в больничке? Женщина в военном — это наверняка та Лиса, о которой говорил Мышак. Она тоже, получается, загремела? Это плохо для Мышака.

Да вообще плохо всё, что произошло.

Лысый не привык сдаваться. Не то было воспитание. Не та биография. Да сейчас и сдаваться-то нельзя было. Что он скажет Мирону? Опять не вышло с капитаном? Какое после этого будет доверие к нему, Лысому, к его авторитету? И хоть одновременно он по-прежнему задним фоном ругал себя, что связался с этой темой, но понимал и её пользу. И цену провала: если тему не закрыть, как то нужно Мирону, тогда с надеждами подняться с помощью СБУ надо будет распрощаться.

Значит, с капитаном дело надо завершать, как обещано. Даже и Мирону пока ничего не говорить. Потому как это будет в его глазах вторая неудача подряд после той, что совершил Фагот. Сегодня утром исчезнувший в промзоне за станцией Луганск-Северный…

И, кстати, эта потеря — тоже на совести гада-офицера. Фагот был парень полезный. Жаль, что приказ в отношении него от Мирона прозвучал так однозначно. А теперь что же — получается, Босого тоже надо списать? Тот, правда, ничего особенного не знал, кроме того, что офицерика нужно задержать. Но хорошо бы и его с кичи вытащить побыстрее, пока он не запел про разные другие дела, известные ему в силу приближённости к вожаку «Тетриса».

И Лысый принял решение.

— Слышь, военный… Ты чего трубу не берёшь? — раздалось в телефоне Алексея.

— Не понял, — ответил он.

Он и вправду в первые мгновения ничего не понял. Этот номер не был известен ещё никому — он только утром купил чистую симку. Про него знал один Томич — но этот был рядом. Правда, уже фактически на бегу, когда ему доложили, что группа готова и препятствий для скорейшего выезда на Камброд нет. Мышак, справедливо решивший сотрудничать со следствием во избежание применения к себе настоятельной методики допроса и дальнейшей почти неизбежной ликвидации, поведал очень подробно про адрес, подходы и систему защиты логова укровского резидента.

А кроме Томича этот номер успела узнать только Ирка — Лёшка сам забил ей в контакты нужные цифры. А это значит…

Он посмотрел на обратный номер, высветившийся на дисплее.

Рухнуло вниз сердце. Не от страха, нет. От бесконечной тоски, которую вызвало то, чего он ещё не знает, но узнает вот-вот. Узнает от этого чужого голоса в трубке Иркиного телефона…

— Звоню тебе, понимаешь, звоню, — почти доброжелательно пояснил голос. — Темка у нас с тобой возникла. Перетереть бы надо. А ты вне доступа. Не с девки же твоей начинать, как думаешь?

— Что с ней? — спросил Алексей, чувствуя, как к горлу подступает быстро сменяющая тоску холодная ярость. Упрямые, блин, бандюки пошли! Пора прореживать всерьёз!

— Пока ничего, — с усмешкой ответили в трубке. — Больно квёлая, ребятам даже неинтересно. Но они могут преодолеть себя… Ей, кстати, уже страшно, — добавил похититель. — Вот она сама тебе хочет сказать…

В трубке возник голос Ирины:

— Лёша, пожалуйста, не отдавай меня… Я не знаю, кто они, но они всерьёз…

— Не отдам, милая! — успел крикнуть Алексей прежде чем в трубке снова раздался мужской голос.

— Ну, всосал тему? — лениво, с превосходством осведомился он.

— Если с ней что случится, тебе не жить, — прорычал Алексей.

— Не пугай, — отмахнулся невидимый собеседник. — Мне ты ничего не сделаешь. Руки коротки. Но из милосердия и снисхождения могу пока придержать ребят. Мне она не нужна. Мне ты нужен.

— На хрена?

— Ребят моих ты обидел. Ранил уважаемого человека. Не знаем, выживет ли. Схватил другого хорошего человека. Водила наш, полагаю, у тебя тоже. Надо бы вернуть ребят. И за беспредел ответить. А то жалуются на тебя люди. Так что надо постараться всё уладить. Вот, хочу тебя в гости позвать. С моими ребятами. Не то девке твоей кирдык. И непростой, сам понимаешь.

— Ребята твои не у меня. Они в комендатуре. Комендатура в деле, понял?

— Ты их туда сдал, ты их и вытаскивай, — безразлично ответил голос. — И особо не тяни, а то у нас тут не подвал, а пристроечка. А в ней холодно — зима. А девка твоя в одной рубашонке больничной. Так что как только замерзать начнёт, придётся нам её оттуда забирать и самим разогревать. Ну, дальше догадываешься?

Алексей собрался. Сейчас нельзя показать слабину, иначе конец им обоим.

— Ты бы обозвался, — порекомендовал он. — А то не знаю, как и обращаться.

— Имя моё тебе без надобности, — холодно сказал трубка. — А кликуха моя Лысый, и меня в городе все знают. А потом, общаться нам с тобою тоже без надобности. Перетрём эту тему, вернёшь ребят — получишь девку. На том и разбежимся.

Ха, «разбежимся»! Втирай кому другому, а вы за мной слишком упорно гоняетесь, подумал про себя Кравченко. Но плана, как вывернуться из ситуации, у него всё ещё не было.

— Со временем не получается, — сказал он между тем вслух. — Даже если я сейчас откажусь от показаний, раньше чем часа через три твоих людей не выпустят. Порядок такой. Так что давай иначе договариваться. Ты отправляешь девушку в тепло, а я привожу твоих бойцов. Мне они тоже не нужны. Но в комендатуре я не приказываю, так что процедура потребует времени.

В трубке задумались.

— Хорошо. Но если через три часа я тебя не вижу одного и без оружия, мы начнём вырезать на твоей девке узоры…

— Не пугай, — заставил себя усмехнуться Алексей. — Девушка моя, потому я за неё вписываюсь. Но если ты её обидишь, то обидишь, главное, меня. А я очень обидчивый, предупреждаю. И ежели что, сниму свою роту с позиций и не успокоюсь, пока не покрошу тебя и всю твою банду на салат оливье. Ты понял меня, Лысый? Друзьями нам с тобой не быть, но и врагом становиться не советую. Мои враги долго не живут. Зато умирают в мучениях. Впитал?

Сейчас только ответная наглость может дать шанс Ирине. Самому-то ему понятно что уготовано…

— Ты не ори давай, — ответил голос. — Ишь ты, пригрозил. У меня самого бойцов побольше твоей роты будет. Короче, как я сказал. Через три часа жду тебя одного и без оружия, но с моими ребятами у себя на базе. В квартале Дружба, они тебе покажут…

Итак, он выговорил себе три часа на подготовку. Два часа до атаки, как говорится. А там — то же самое, что под танки. Как в песне. Потому как сдаваться нельзя, ясен пень. Ребятишки-бандитики работают явно по заказу той стороны, а та сторона, судя по всему, конкретно решила удавить капитана Кравченко тем или иным способом.

И что мы в таком случае имеем?

Имеем мы свою роту. Которую, конечно, никто на самом деле с позиций снять не позволит. Но несколько проверенных бойцов — да в выходной, да в перемирие… Вполне. Даже и разрешения не нужно, достаточно его, ротного командира, слова. Во всяком случае, Злого, Куба, Еланчика, Шрека, Студента. Может быть, Балкана позвать? Он, правда, сам по себе, но вдруг согласится? А это уже сила!

Что мы имеем ещё? Из оружия — два, а то и три гранатомёта. Хватит, чтобы посеять панику среди бандитов или нет? Попросить бэтр у комендачей? Нельзя, если и дадут, — тут скрытность нужна, иначе замочат Иринку. Именно спецоперация, а не боевое. Так они, разведчики, — не СОБР и не спецназ ФСБ! Они незаметно и быстро убивать не умеют. И газ пустить, как на «Норд-Осте», тоже не получится…

Да и нет тут его…

Мысли эти ломанулись через мозг, как тот же СОБР, — быстро и решительно. Но тут же остановились, застигнутые в рывке окриком остановившегося на звонок телефона Томича:

— Эй, ты о чём задумался, Лёха? Штурм планируешь?

Надо же, догадался! Тяжело, наверное, сообразить было?

— А что? — процедил Кравченко. — Запретишь?

На всякий случай бросил беглый взгляд на Сокола. Тот выглядел озабоченным, взгляд Алексея встретил хмуро. Но промолчал.

— Так, давай сперва изложи, что тебе было по телефону сказано, — распорядился деловитый Томич. — Мы правильно поняли, что бандиты Лысого твою девушку взяли?

Алексей кивнул.

— Да. И за освобождение потребовали отдать им их парней, что я задержал.

Томич переглянулся с командиром, потом сказал:

— Ну, это можно. Теперь, когда мы знаем резидента, они нам уже не нужны. Кстати, командир, я рванул? Надо его брать, пока время не вышло.

Соколов кивнул:

— Давай, поторопись. Мы пока с капитаном сами помозгуем, что дальше делать.

Ах, Сокол, золотой ты человек! Неужто предложишь что?

Томич откозырял. Уже в дверях его нагнал голос командира:

— Да, и как возьмёте его, размотай гада на предмет, кто дал команду на Кравченко. Если он — сделай всё, чтобы он велел этому Лысому открутить всё назад с девушкой.

Томич сказал «есть» и исчез за дверью.

— А ты пока не нервничай, Алексей, — обернулся рассудительно Сокол. — Три часа ты себе выговорил и правильно. Сейчас нам надо всё продумать. Иначе и даму твою не спасём, и тебя потеряем. Это, хочу напомнить, не передовая, а город. Про такой орган, как прокуратура слыхал? Вот то-то. Рауф, открою тебе тайну, покамест дело Бледнова крутит. Но и без него найдётся кому тобою заняться. Особенно в свете дела твоего бывшего командира. Прикинь, как вкусно тебя было бы привязать к нему! Командира убили, а его бывший доверенный офицер стал творить беспредел по Луганску. Это сейчас бандиты чуток растерялись, за свои связи не дёрнули. Но дёрнут, не волнуйся. А тогда…

— А тогда мне уж всё равно будет, — пожал плечами Алексей. — Мне сейчас женщину свою выручить надо. И что-то мне в душе говорит, что — любой ценой. А значит, либо некому будет за связи дёргать, либо незачем. Если меня не будет.

— Ты погоди, не ершись, — умиротворяюще проговорил Сокол. — Пока что всё за тебя. Твои действия в больнице помогли нам выйти на «крота», который сдал нам украинского агента. Если Томич его сейчас возьмёт нормально, то по этой линии вопросов быть не должно. Просто напишешь мне сейчас заяву, которую мы проведём утренним временем. А я наложу резолюцию с требованием провести, обеспечить, помочь и так далее. Тогда пальба твоя в больнице станет вроде как при проведении оперативного мероприятия. С вопросами не слезут, но отбиваться будет уже интереснее. Тем более если ты отправишься к себе в роту и нос оттуда высунешь только на награждение за взятого агента противника. Как тебе такая комбинация?

Алексей вынужден был согласиться, что да, красиво. В полицейских делах он разбирался слабо — постольку-поскольку, в рамках тех пересечений, которые служба войсковой разведки изредка имеет со службой полицейской. То есть почти никаких пересечений. Но как оперативник «Антея» он имел представление о том, как можно отбиваться от прокурорских. Так что пока у Сокола всё чётко.

За исключением одного момента: получится, что комендатура поручает терпиле работать по собственному делу?

— Нет, зачем, — отверг такое предположение Сокол. — Мы приняли твоё заявление, признали тебя в опасности, разрешили — со своей стороны — использовать при опасности табельное оружие и взяли расписку в том, что ты всё осознаёшь и добровольно соглашаешься на сотрудничество в целях помочь ОКП в обезвреживании преступников. Доброволец ты у нас оказываешься, понял?

Алексей только крякнул, покачав головой.

— Жаль, урод этот, Мышак, укровским «кротом» оказался, — развёл руками Соколов. — Он как раз мастер такие бумаги составлять, надо отдать ему должное. Но это ничего. С тебя же объяснения по поводу взрыва на квартире взяли?

Кравченко кивнул.

— Ну, вот и ладушки. Теперь пиши заявление номер раз: «В связи с нападением на меня и тэ дэ прошу рассмотреть и положительно отнестись к моему желанию помочь отдельному комендантскому полку найти и обезвредить преступников в рамках соответствующего уголовного дела. Готов добровольно оказывать ОКП необходимые в этом деле услуги».

Алексей длинно посмотрел на Сокола.

Тот ухмыльнулся:

— Да, ты правильно подумал. При желании можно считать вербовочным заявлением. Более того, скажу: будет на то твоё желание — возьму к себе. На хорошую должность. Побольше командира роты. Ты, Лёша, — можно так? — с удачей дружишь. Два раза подряд из-под реальной смерти вывернулся, да попутно нас на такой цветник укровской агентуры вывел, что любо-дорого по нему потоптаться теперь. Что тебе в корпусе делать? Там перемирие. А эти вылазки ДРГ, в том числе и с твоим участием, сам знаешь, в реальности дают мало. Зато жизни забирают регулярно. Про охоту твою я знаю, даже уважаю. Но если когда надумаешь не укров бешеных отстреливать, а государство строить, правопорядок в нём наводя по-настоящему, — то придёшь, можно сказать, к своим. Так что подписывай, не беспокойся. Давить не буду, а ежели надумаешь — дверь открыта. А у меня — больше оснований тебе помогать. В том числе и вот сейчас, с твоей девушкой.

Нет, положительно! — в последние дни вербуют его все просто бешено! И главное, логика при этом у всех необоримая. Вроде как не к себе вербуют, а ему, Лёшке Кравченко, помочь хотят!

— И второе заявление пиши, — продолжил Сокол. — «С целью наилучшего выполнения задач и поручений ОКП прошу разрешить мне пользоваться собственным табельным оружием, внесённым в служебное удостоверение». А также, скажем, оружием, выданным в воинской части…

Алексей быстро начеркал то, что требовал Сокол. Вздохнул, вспомнив, что время не ждёт:

— А дальше что? Я хочу своих позвать…

— А вот дальше как раз прокуратура и начнётся, — отрезал Сокол. — Ежели мы сейчас с тобою по-умному всё не изобразим. Никакой группы. Нет у неё права на задержание ходить. Пойдёшь с нашими.

— Я их не знаю, — заупрямился Алексей. — Как взаимодействие наладить?

— А ты что, на штурм, что ли, собрался? — удивился комендач. — Так это тебе не фронт, повторяю. Тут — наши граждане. Ты ж работал в правоохранительной системе, мне говорили…

Буран хмыкнул. Ну, если «Антей» занимался правоохраной… Хотя, если вдуматься, он ею и занимался. Только своими методами, чуток эластично закон трактуя. Хотя тем самым его же защищали, никакому криминалу пути не давая. Жизнь слишком велика даже для десятка кодексов, говаривал, бывало, шеф.

Ну, так сейчас-то разве не тот же случай, когда нужно несколько отступить от кодексов мирного времени?

— Не тот, — весомо уронил Сокол. — Штурмовать их мы, конечно, готовиться будем. На случай оказания сопротивления. Но для этого нужно законную базу создать. Ты занят был, что ли, когда я приказывал ребятам Мышака прежде всего на связи резидента с бандитами крутить? Внимательнее надо быть, товарищ Кравченко. Вот сейчас получим протоколы за подписью подозреваемого, будут у нас правовые основания выдвигаться на задержание других подозреваемых. Может, даже и вовсе без тебя, заметь. Мы на них как бы независимо выйдем. Ну а по ходу дела и о девушке твоей вспомним. Предложим им участь свою не усугублять.

— Не годится, — решительно ответил Алексей. — Я там должен быть. На всякий случай. Думаю, я лучше ваших вчерашних механизаторов и шахтёров умею действовать в таких ситуациях. И боец мой мне нужен будет. Если что, можно не документировать наше участие. Типа, ваши задержали, а мы не при делах. И «винт» мой привезёт…

Полковник пожал плечами. Он твёрдо надеялся ни до какого «особого случая» дела не доводить. Бандиты — не враги. Нет, не друзья, конечно, но всё же граждане. Нельзя их мочить так же, как врагов на поле боя. То есть иногда хотелось бы, но — нельзя. По закону. А значит, комендатура может позволить это себе только в определённых законом случаях. Но осмелятся ли «тетрисы» оказывать вооружённое сопротивление, как какие-нибудь дагестанские ваххабиты, давая спецназу вожделенное право стрелять на поражение?

Не факт, ой не факт! Да и слава Богу, наверное.

— Капитан Кравченко, — строго, подпустив командирского металла в голосе, сказал полковник Соколов. — Если вы не хотите, чтобы я вас отстранил от участия в операции, то извольте слушать приказ. На данный момент вы вместе с капитаном Холодовым, он же Лёд, формируете штурмовую группу. При этом вы оказываете консультационные и прочие вспомогательные услуги. Для обеспечения огневой поддержки штурмовой группы разрешаю вам пригласить одного свободного от службы бойца, который случайно оказался в городе…

— Двух, — быстро вставил Алексей, у которого в мозгу высверкнула идея предварительного плана. — Двух нужно. Больше не прошу, но двух обязательно. Зато без стрелковки, только с пистолетами.

Сокол посмотрел на него, вздохнул и сказал:

— Хорошо, двух. Уровень ответственности за них сам понимаешь. Далее. В ходе переговоров с подозреваемыми никаких самостоятельных действий не предпринимать, на глаза им не показываться. На какие-либо силовые акции выступите только по моему приказу. Приказ ясен, товарищ капитан?

— Так точно, — мрачно ответил Кравченко.

Обошли, как говорится, со всех сторон. Самостоятельно даже Ирку выручить не получается…

— А ты чего хотел? — Сокол, глядя на его мрачное настроение, решил расставить все точки над «ё». — Мне ли тебя учить законности? Пусть у нас тут своя специфика создающейся государственности — но создаём-то мы её по российскому образцу! А в нём мы кто? Комендатура, я имею в виду. Часть вооружённых сил. Находимся в оперативном подчинении Министерства обороны ЛНР. Разумеется, при и на постоянной связи с Главой. Потому занимаемся широким кругом задач — от непосредственно боевых до обеспечения правопорядка. А какого? Отметь себе: комендатура — это пограничная полоса между военной службой и гражданской жизнью. То есть: если случаются происшествия с участием военных и гражданских лиц, мы эти ситуации урегулируем. Если вдруг какие-то люди в военной форме или с оружием заходят в магазины, дома и что-то там отбирают, неадекватно себя ведут или просто находятся в пьяном состоянии — нам звонят, докладывают. И наша работа — эти безобразия пресечь.

Потому, к примеру, к тебе в больницу наряд комендатуры вполне законно зашёл. Напали на военнослужащего. Попытались подвергнуть незаконному задержанию. И, по-хорошему если получится, то конфликт разрулил именно комендантский патруль. И оформил в законном порядке, подчеркну ещё раз, а ты запомни!

Алексей пожал плечами. Ясное дело! И?..

— А Томич, тоже отметь, не один поскакал резидента брать, а вызвал ещё наряд МГБ, хотя сам гэбэшник. Почему? Потому как это дело уже не только военной контрразведки как таковой — это ещё хорошо, что ты тут затесался как военнослужащий, — а контрразведки государственной, — наставительно продолжил начальник комендатуры. — Мы, конечно, тоже не пятое колесо в телеге, напрямую на Главу выходим, но и то — в одиночку нам такие дела кусать не по рту будет. Понятно?

Алексей развёл руками. Он-то при чём? Он свою женщину из рук бандитов вырвать хочет, не более.

— А теперь представь, что мы тут трюх-трюх и полезли с бандитами твоими воевать. А они-то — гражданские! А гражданские находятся, чтобы ты знал, в ведении самой крутой правоохранительной конторы — прокуратуры. С нею только ГБ бодаться может — и то в основном из-за соображений секретности. Но ежели обнаружится, что гэбэшники в чём-то прокололись с точки зрения закона — то даже их участь будет… скажем, беспокойной. Понятно, что Бортника, главу ихнего, даже не на уровне Главы утверждали, и на данный момент генпрокурору он не по зубам. Так же, как и командующий корпусом. Но дерьмеца прокуратура — на полном законном основании, кстати, — подпустить может много. А в нашем политическом положении ни Главе, ни Москве этого вовсе не нужно.

— Вот так и выстраивается в республике система сдержек и противовесов, — ядовито хмыкнул Кравченко, которого начала несколько угнетать эта лекция, в то время как с Иркой делается неизвестно что. Впрочем, всё равно ждать Злого и, возможно, Балкана, которого тот обещал вызвонить. Оперативная пауза, так сказать…

— И то, — согласился Сокол, блеснув очками. — Но мы, комендатура, вообще за рамки этой системы не выглядываем. Мы — полностью внутри республики, усекаешь? Вместе с МВД и прокуратурой. И теперь прикинь, что будет, если твои бандиты — гражданские, повторюсь, люди! — обнаружат, что на них напал военный. Даже один и без оружия. МВД будет обязано защитить их, а не тебя с друзьями, какими бы заслуженными вы ни были. И прокуратура станет на сторону кого, как думаешь? А приказа командования у тебя на эти действия нет, потому как и для армии это — не её сфера деятельности. И я скажу тебе, кем вы сразу оказываетесь.

Он строго посмотрел на ссутулившегося, уже всё понявшего Кравченко:

— А оказываетесь вы незаконным вооружённым формированием. Бандой, иначе говоря. И как это будет выглядеть в глазах всех — вообще всех, подумай! — когда обнаружится, что незаконным вооружённым формированием командует кто? — один из бывших ведущих боевиков Бэтмена! Прикинул? Что сделали с Бэтменом, ты, уверен, в курсе. Ответственность за его устранение — только пока не для передачи! — уже берёт на себя генпрокуратура. Рауф в ней работает с 2000 года. И связей у него из прежней жизни осталось, сам понимаешь, немало. Представляешь, какую радость ты для него доставишь, коли ринешься на невинный спортивный клуб, некогда входивший — и до сих пор входящий — в систему олигарха Коваленко? Который, чтоб ты знал, чалится сейчас в Северске и оттуда управляет здешней собственностью. И который, чтоб ты знал, тесно связан с Евграфовым, тоже олигархом и прежним политическим хозяином Луганщины. Который был важной шишкой в Партии регионов, а она в том или ином виде обязательно воскреснет. Потому что никто больше не способен хоть как-то контролировать Донбасс. А значит, и Киев рано или поздно к ней обратится, пусть и под другим названием, и… Догадываешься?

— Москва?

— Именно. У неё тут тоже больше легальных политических рычагов нет. Во всяком случае — пока что, покуда она ЛНР не признает. А она её не признает ещё ой как долго… Вот теперь добавь в мозг картинку того, что именно мои ребята сейчас продолжают бодаться с набычившимися парнями из «Бэтмена». Потому как одна из задач комендатуры, важнейшая на сегодня, — разоружение вооружённых подразделений, не подчинённых Народной милиции ЛНР! Или иным официальным силовым структурам. То есть ты автоматически вылетаешь ещё и из корпуса, а я при всём моём нежелании буду обязан твои действия пресечь. А при сопротивлении — что?

— Уничтожить… — глухо завершил Алексей.

— Ну вот, не прошло и года! — изобразил ироничную радость Сокол. — И даже у меня в голове ворочается мысль нарисовать такую красивую комбинацию с Бэтменом, тобою и бунтующими военными, готовыми подрывать власть республики ради… ну, там придумаем.

Алексей воззрился на него, испытывая что-то вроде нарастающего «буха» в голове. Наружу оттуда вылетали, как осколки, матерные слова. Одно из них он в себе не удержал.

— Вот-вот, Алексей. Потому, не скрою, вчера первые мысли были, когда узнали про взрыв у тебя в доме, что это — одна линия с Бэтменом. Хорошо, там сразу несоответствия начались, да и гэбэшнники за тебя вступились. Иначе быть тебе сейчас на подвале. На очень коротком поводке ты сейчас находишься, товарищ капитан Кравченко. Любой дёрнет за него — и ты в проблемах. Крупных… И пока лучше не отсвечивай, а то окажешься вне закона. Оно тебе надо? Оставайся на светлой стороне, джедай! В смысле, за нас. В больнице ты отбился — это ненаказуемо. Но больше чтобы ни одного самостоятельного действия! По крайней мере на территории Луганска.

Еще имей в виду, что и казакам недолго в самостийность играть. Гибель твоего бывшего командира они восприняли сугубо озабоченно — дают сигналы, что с ними так не надо делать, они, дескать, готовы подчиняться республиканской администрации.

— Ладно, — заключил Сокол. — На часы я смотрю, не переживай. Время ещё есть. Иди, планируй операцию со Льдом. Он мой зам по боевой, очень грамотный человек. Но ты — на вторых ролях, учти. Ради себя же.

Алексей припомнил эпизод легендарного фильма: «А теперь, Штирлиц, идите и отдайте себе отчёт, как я вас перевербовал за пять минут и без всяких фокусов!» Захотелось даже смерить Сокола тяжёлым, как Штирлиц Мюллера, взглядом.

Но он только ответил:

— Есть!

Получив план помещений «Тетриса» у затравленного Босого, Алексей и Лёд, в миру, оказывается, звавшийся Олегом Викторовичем Холодовым, приступили к разработке операции.

План поддавался трудно. Мало исходных данных. Плюс — наличие заложницы без внятного понятия о месте её содержания. Ну и плюс плюсов — то, о чём с таким предостережением говорил Сокол: до объявления кого-либо террористом или преступником он по умолчанию является гражданским человеком. И для его задержания потребна милиция. Или в лучшем случае — госбезопасность.

Конечно, комендатура, да в подвоенном Луганске, да с её всеми принятым к сведению участием в боевых действиях — особая статья. Но принципиально правового положения именно сейчас это не меняет. Боевая операция против гражданских — это громадная самоподстава. По нынешним временам.

Об этом напомнил Лёд, добавив заодно, что дело о нападении на квартиру Бурана передано для расследования в МГБ. И его, Олега, зама по боевой командира комендатуры, напрягает как раз это — что за скоро уже сутки гэбэшники вокруг дела не нарисовались. И Бурана пока даже не опросили.

На что Алексей, покумекав над этой загадкой, высказал предположение, что вчера около квартиры какой-то паренёк с него показания снял в присутствии Томича, а дальше потому ничего не было, что всё покатилось, как снежный ком, и следаку гэбэшному его просто некогда было бы и выцепить. К тому же у него и номер в аппарате телефоническом сменился. К тому же — с тем же Томичем он, Буран, в контакте. И вчера последним контактом его был опять-таки представитель ГБ.

Более опытный в местных правоохранительных раскладах Лёд как-то неопределённо хмыкнул. Но согласился, что МГБ на данный момент действительно занято делами поважнее взрыва в пятиэтажке — ещё неясно, как обернётся дело с Бэтменом и его остервеневшими бойцами. А потому, лично он, Лёд, полагает, что Буран прав. Следак свои бумажки потихоньку кропает, а покамест историю с Бураном тамошние ребята с удовольствием сбросили на Томича. И пока тот в курсе, что делает Буран и что делается вокруг него, особо не напрягаются.

К тому же — праздник, народ вон вокруг ёлки перед театром тусуется, деток прогуливает, пивком оттягивается — а ну-ка укры рвануть что задумают? Все, кто можно, в усилке, и ушки на макушке. И так вон без света в новогоднюю ночь сидели…

Впрочем, завершил он свою размеренную речь, можно быть уверенным, что как только Томич заарестует гада-шпиона, группу приданную уже не распустит, а прибежит с нею сюда. А на ней верхом прилетит гэбэшный майор, а то и подполковник, чтобы взять операцию под себя. Потому что когда местная бандота ходит в прямых агентах у СБУ — это уже не шутки, а ситуация, блин, критическая. А ежели там, в «Тетрисе» этом — вообще тайники для ДРГ противника? Очень удобно: заходишь в город под видом мирняка, а там раз — и ты уже вооружённый диверсант. Нет, эту ситуацию надо пресекать непременно. И дело уже не в одной уважаемой даме сердца уважаемого Бурана. А значит, ГБ нарисуется вот-вот…

Тем не менее план начали составлять сами. Время поджимало. Минут пятнадцать надо ещё оставить на дорогу, на подъезд. А известен ведь военный закон: чем больше бойцов, тем дольше их собрать, перебросить и развернуть.

Развернуть их незаметно не удастся: город вокруг. Появление же комендантских на виду сразу ставит под угрозу жизнь заложницы. Ультиматум выдвинуть? В расчёте на то, что не все бандюки там, а кто бандюки — не все вовлечены в украинскую шпионско-диверсионную сеть? Так тоже бабка надвое сказала: те, кто вовлечены, поймут, что примут их по полной. А те, кто не вовлечены, окажутся вовлечены, потому как защищать своих обязаны, иначе западло. И опять же — заложница…

Осложнялось всё положением спортивного клуба. Сам он размещался на третьем этаже торгового центра. А на первом — универсам. Значит, постоянная толпа гражданских. На втором этаже — ресторан, тоже, естественно, бандитский. Там Лысый обедал-ужинал, отмечал заключение сделок. И там у него свой кабинет. А в обычном зале — опять же гражданские сидят. Тем более — не утро уже, да к тому же праздник. Подтягивается народ.

Третий этаж — спортзал с коврами-рингами и силовыми железками. Раздевалка, душ, тренерская — как положено. Где-нибудь там, в замаскированном под подсобку помещении, складируется наверняка и оружие.

В другом крыле, отделённом от этого лестницей — что-то вроде офисного центра. На первом этаже — публичные конторки, типа нотариальной и юридической. На втором — офисы фирм, риэлтерских и прочих. Принадлежащих Лысому или в которых он в доле. Здесь же отираются боевики, изображающие охранное предприятие. На третьем — помещения собственно Лысого: его личная фирма-прикрытие под претенциозным названием «Геракл», помещения для отдыха и так называемого релакса, включая сауну и прочее по мелочи.

Внизу — подвал, с парой блоков под камеры и допросной.

Кудряво, в общем, разместился Лысый. Всё что нужно и что любит. Государство в государстве. Но в то же время под вполне легальным прикрытием офисно-торгового центра.

И что в этих условиях предпринимать, было непонятно.

Часы между тем тикали, время сжималось неумолимо. И Алексей принял решение, которое вызревало все эти минуты, пока они обсуждали диспозицию.

— Вот что, — сказал он. — Прямо тут действовать нельзя. Можно — на живца. На меня, значит.

— Ну-ка? — заинтересовался Лёд.

— Лысый меня в лицо не знает, — проговорил Алексей. — Иначе не устроили бы эти ребята опознавание в больнице. Значит, я минут за пять — десять до момента «Х» захожу в их ресторан, один, как и обещал. И без оружия.

— М-м? — поднял брови Олег.

— Оружие будет у группы прикрытия, — ухмыльнулся Кравченко. — Минут за пять до меня туда должны зайти мои и ваши ребята под видом обычных гражданских. Злой вот-вот приедет. Лучше было бы, конечно, пару девчонок с ними, для отвода глаз. Но это опционально.

— Да брось, найдём, — заверил заинтригованный Лёд. — Есть у нас девушки. Даже и с подготовкой. Но дальше-то что?

— А дальше так. Я звоню Лысому, говорю, что приехал. Как обещал, один и без оружия. И жду его в его же ресторане. Он неизбежно заинтересуется таким раскладом. Валить он меня сразу не будет — люди вокруг, да и мужики его не при мне, а на улице в машине сидят. Кстати упоминаю, что они под охраной пока что комендантских. Это чтобы он боевиков не послал освобождать их без меня. А заодно и мне защита-оборона: он впитывает, что это здесь я один, — а там меня вооружённые бойцы пасут и моей команды ждут.

Я требую подвести ко мне девушку. Тогда, мол, освобожу твоих. Если он ту игру ведёт, которую показывает, то он мне её отдаст. Но из зала выпустить не позволит. А я, типа, даю команду на привод моих как бы заложников. Для вас она означает команду на захват. Мы вяжем Лысого с его бандосами в зале, а вы с бойцами врываетесь снизу на лесенку и берёте под контроль его офисы и зал.

— Ничего, — подумав, кивнул Олег. — При нашем недостатке во времени — сойдёт. Но если он другую игру ведёт? Смотри: стреляли ведь уже в тебя. Потому не пойдёт он к тебе в ресторан, а братков своих пришлёт, чтобы к нему в офис тебя привели. А по пути вальнут тебя.

— Не думаю. Что-то ему ещё нужно. Он же быков своих в больницу прислал, чтобы забрать меня, а не валить. То им было бы проще. Я так полагаю: если он связан — а мы теперь знаем, что связан, — с СБУ, то от них, поди, и команда пришла. А для гэбэшников, сам знаешь, нет слаще радости, нежели врага живым заполучить и на месте его обрабатывать.

— Э, стой-стой! А выстрел из гранатомёта по окнам? Это не вписывается.

— Не вписывается, согласен. Не знаю ответа. Возможно, эксцесс исполнителя. А скорее всего, потому и гранату кидали, чтобы не убить, а… нет, отставить! Граната в замкнутом помещении… Ирке повезло, что в ванной находилась. Да, снимается, — с сожалением покачал он головой. — Но иного варианта сейчас всё равно не вижу. Или штурм. Но тут уже теряется внезапность. И подтягиваются прокурорские, менты, пойдут согласования, переговоры… А злодей за это время уйдёт, а Ирину убьёт. А так у нас — обычное оперативное задержание в рамках выявления укровской агентуры. Самая ваша сфера ответственности.

— Да, это ты верно, — согласился Лёд. — Ладно, за неимением гербовой пишем на туалетной. Пошли к Соколу, утверждать план.

Но к Соколу они не успели.

В помещение, где они совещались, ворвался Томич. И не деловитый, как обычно. А что называется — излучающий.

— Ну что, товарищи командиры, совещаетесь? Разрешите присутствовать?

— Ты чего такой довольный? — осведомился Холодов. — Чуть с ног не сбил. Негде тебе присутствовать, мы к командиру идём.

— А-а… Пока не идёте. Свои результаты я ему доложил, он велел прямо к вам идти, план откорректировать, если потребуется. В соответствии с новой информацией.

— Ну-ка, ну-ка… — нетерпеливо потребовал Лёд. — Задержали? Допросили? Что сказал?

— Задержали, допросили, — по-кошачьи сыто ответил Томич. — Дал показания. Вкусные-е! А ты, Буран, чего молчишь?

— Да что буду вмешиваться в чужие разговоры? — картинно развёл руками Алексей, заражаясь потихоньку излучаемой Томичем радостью. Хотя лично у него оснований радоваться пока что не было. — Я, господа комендатура, у вас гость. Что не так скажу, так и на подвал кинете…

— Не, ты глянь, скромник! — повернулся к сослуживцу Томич. — Гость он! Вот верно: на подвал бы тебя, чтобы не выделывался тут!

— Инстинкты комендача? — ядовито поддел его Алексей.

— Вот злодей! — восхитился тот. — Такую кашу заварил, на нас же её опрокинул и ещё невинность корчит! А я вот и не знал, что за тобой, оказывается, Москва присматривает. Прикинь, Олег? Митридат, коллега мой там, — он махнул головой в неопределённом направлении, — звонит, он в Москве сейчас, волнуется, что Бурана достать не может…

Лёшка чуть не хлопнул себя по лбу. Ну да, симку поменял, а Мишке с нового номера отзвониться забыл! Ох и врежет тот, когда вернётся!

— …Ну и говорит, что в Москве, мол, интересуются случаем с Кравченко и просят, чтобы мы тут повнимательнее к делу подходили, побыстрее злодеев обезвредили. Прикинь! Москва о нём волнуется! Прямо хочется спросить, на кого работает капитан Кравченко. Но боязно как-то: приедут его кураторы, надают нам тут по шапке…

Алексей насупился. Просто не знал, что ответить. Слыть «московским человеком» не хотелось. Это как быть любимчиком учительницы в классе — все вокруг полузавидуют-полупрезирают, и друзей у тебя нет.

— Ну, ладно, мужики, время не ждёт, — поменял Томич тон. — Слушайте основную информацию и давайте быстро приводить ваш план в соответствие.

Значит, так. Фигурант наш оказался, к сожалению, резидентом не СБУ. Так что орденов нам не светит. А оказался это простой дядечка по фамилии Мироненко и по кличке Мирон. Но стал он однажды убеждённым украинским националистом. И на этой почве омайданился в корягу и сошёлся уже с чистыми нацистами из батальона «Айдар». И стал у них тут связью. Ну, постепенно оброс агентуркой, сошёлся с криминалом — там не один «Тетрис», ещё банды помельче и разные бандосы россыпью. Сошёлся с ними не на политике, а чисто по жлобству: надувал щёки, изображал «смотрящего» от СБУ и на этом обогащался, отжимая даже у бандюганов дань на, типа, борьбу.

— Это пока по косвенным, вдумчиво побеседовать времени просто не было, — оговорился Томич. — Но раскрутим. А с «Айдара» ломил бабки якобы на подкуп агентуры. Ну, подкупал, конечно, но немало и себе оставлял. Они ж нацики, им как Буратинам: на нацика не нужен нож, ему с три короба наврёшь и делай с ним, что хошь. Вот он им тут и лепил про выстроенное и выложенное подполье, только и ждущее возвращения в ридну нэньку…

Да, а тут «айдаровцы» наконец связали падёж в их рядах не только с собственной глупостью и военной тупостью, но и вот с ним, — он мотнул головой на Лёшку. — Дошли до них слухи, что некий Буран прореживает их целенаправленно, из мести за отца. Очко у них и сыграло. Но как пресечь его дикую охоту? Так у них же выдающийся резидент сидит в Луганске, чуть ли не самого Главу с рук кормит! Вот и поставили перед ним задачу мстителя нашего неуловимого выловить, изъять и доставить к ним. На худой конец — завалить.

Дальше — понятно. Реальной агентуры у него тут не было, а тут ведь боевики нужны, чтобы такого лося, как Буран наш, изъять. Даже целая боёвка, если учесть его подготовку. Следаки для начала нужны — они ж про него только позывной знали, да что у Бэтмена начинал. Затем наружка. Ещё силовиков минимум трое, снайпер. Или киллер, на худой конец. Где взять? А бандосы под рукою! Вот и связался он с «Тетрисом», который контролирует квартирную и риэлторскую мафию, чтобы выявили, где живёт такой-то военный. А те уже подтянули нашего гниду Мышака, который со своей стороны с «тетрисами» якшался, на интересах отжимов квартир. Он-то и нашёл Бурана нашего по спискам награждённых. Там ещё такой вкусный фруктик нарисовался в аппарате Народного совета, я вам поведаю!

Короче, нашли. А исполнить как? Бандиты же! Вот и придумали что попроще — гранату в окно. И агент наш, глубокого залегания, согласен был: чё, мол, возиться и подставляться с изъятием — стрельнули, завалили — и порядок! А бабки, что ему «Айдар» на акцию выделил, попилить.

Ну, дальше вы знаете. Бурана на месте не оказалось, но бабки уже получены и зажаты, да и спросить могут боевые товарищи бандеровцы за неисполнение. Но тут Мышак докладывает, что хоть Бурана и не достали, но ранили его даму. Резко принимается другой план — брать его в больнице во время посещения.

И, кстати, как я понимаю теперь, могли тебя, Лёша, завалить там. В принципе грамотно обложили: следящая от комендатуры под видом охраны, да два бойца. Никто б и не дёрнулся, если бы тебя на месте завалили. Но тут уже Лысому, пахану их, захотелось выслужиться перед, как он полагал, СБУ. То есть взять тебя живым и передать на ту сторону. Связи у них есть, чтобы мимо блок-постов такой груз вывезти. Ну а ты оказался орешком не по зубам и сам изъял исполнителей.

Но этого фигурант наш уже не знал, как и про взятие заложницы. Тут, наверное, Лысый то ли сюрприз хотел ему сделать, то ли, что скорее, обойти на повороте. Но и это оказалось к доброму: шпион наш проникся, что ему грозит в совокупности, коли он паровозиком пойдёт. Он-то, видишь, рассчитывал тихо сидеть, а если что — валить именно на бандосов, потому что улики были бы против них как исполнителей, а против него — лишь слова. Оно и щас так, — ухмыльнулся Томич. — Но уже на подготовке к военно-полевой форме допроса сломался и запел. Даже очной ставки с Мышаком не пришлось проводить. То есть проведём ещё, но время уж больно поджимает. Так что давайте свой план, будем смотреть…

План был скорректирован не то чтобы кардинально, но с известным изяществом, присущим «конторе». Чувствовалась то ли школа, то ли рука Москвы. А скорее всего, и то, и другое — в МГБ, поди, сидело немало грамотных мужиков ещё советского разлива, да и консультантов из России наверняка хватало. Что бы там ни вопила эта непонятная личность Беглов, но даже по этому и по многим другим признакам было отчётливо понятно, что никакого слива Донбасса Кремлём нет и не предвидится. «Россия-мать с тобой!», — как в песне поётся. Иное дело, что не подменяет она собою два новых государства. А выращивает их под своим крылом, как наседка. Чтобы когда-то отпустить в свободное плавание. Ну, или в не менее свободный, ибо суверенный, выбор, присоединяться ли к кому — и к кому.

В целом разработку Кравченко и Холодова Томич одобрил. Только добавил два элемента от своей истинной конторы.

— Значит, вот что, — резюмировал он. — При нашем дефиците времени это хоть и рискованно, но единственно возможно. Только к скрытой охране со стороны комендатуры я добавлю своих людей. Поскольку дело ведёт МГБ, то у нас здесь всё оборачивается простым задержанием. А не войсковой операцией. — Томич со значением посмотрел на Алексея.

— Потому, Лёша, прости, не будем мы делать звонок от Мирона Лысому с требованием отдать девушку, — продолжил он. — Чтобы не спугнуть. А именно задержать, поймав на деликте. Так что придётся тебе, брат, живцом всё же поработать. А позвонит он потом сам. Тогда и команду получит не дёргаться.

Томич посмотрел на Льда и обратился уже к нему:

— И когда Бурана поведут к Лысому или сразу на подвал, вы бандюков не валите, как собирались, а просто плотно следите за их действиями. На случай, если у ребят из ГБ что-то не сработает. У тех же будет задача в тот момент, когда Лёху примут и поведут, подойти к нему, предъявить удостоверения и объявить о его аресте.

Что делают бандиты? Бандиты теряются. Не готовы они будут воевать с ГБ, чтобы отбить задержанного Кравченко. Значит — звонят Лысому. Лысый что делает, узнав о таком неожиданном раскладе? Идёт разбираться сам? Верно: вряд ли. Скорее он будет в атасе звонить своему шпионскому боссу Мирону и спрашивать инструкций. А тот сидит у нас на подвале. И очень злой на Лысого, который хотел его обойти, а в итоге подставил по полной. Ибо теперь всё, что бандюки натворили, повисает на нём.

Кстати, мне он только обозначил тему, но сейчас из него активно тащат информацию по схронам оружия, сделанным «Тетрисом». По его, вернее, «Айдара», команде — но мы ему обещаем за чистосердечное признание оставить схроны на чисто бандитской инициативе.

Короче, он готов на сотрудничество. А потому на звонок он отвечает командой всё остановить и открутить назад. А потом трубку беру я, который буду рядом, и поясняю Лысому расклад. Что он уже под контролем, и катит на него за его действия не только терроризм по отношению к военнослужащему ЛНР, но и прямая измена родине. То есть вышка при любом варианте. Но там я его утешу: дескать, мы знаем, что по факту работает он не на СБУ, а на тербат укровский. А это уже не измена родине, а так, недостаточная политическая разборчивость. И при готовности к сотрудничеству можно изобразить как добросовестное заблуждение. Особенно если он отпустит заложницу или заложников, если у него там на подвале ещё люди сидят. А гранатометание и прочие бяки, что он организовал, могут быть сочтены эксцессами со стороны отдельных недисциплинированных граждан. Тогда тоже, конечно, без подвала не обойтись, но, во-первых, без конфискации, а во-вторых, при его деньгах и связях его в обозримой перспективе освободят или выкупят. Передадут, например, по подведомственности прокуратуре. В общем, наплету.

Вы же в это время либо винтите его на месте, если он придёт сам сдаваться, либо винтите тех бандитов. И вместе с ними продвигаетесь к норе Лысого. Всё остальное — захват лестницы снизу и прочее — хорошо, так и оставляем. Риск есть, но я думаю, что Лысого мы таким нестандартом поставим в тупик. А ежели он не дурак полный, то, повторюсь, вообще предпочтёт сдаться. И даже хвостиком поюлит. Надеюсь на это.

Всё, теперь бегом к Соколу утверждать. А ты, Лёш, давай принимай своих, забирай пленных бандюков и готовь их к выдвижению. С тобой — Среда и Сыч, тот боец, ты с ними работал уже, так что взаимопонимание наработали. Наша группа с девчонками за тобой через две минуты. МГБ — за ними. Когда они будут на месте, маякнут тебе тремя точками по смс. Остальные все с рациями, кроме тебя, так что телефон держи под рукой. Всё, побежали…

— Постой, — не двинулся с места Кравченко. — Ты всё здорово расплановал. Но один момент меня… э-э, смущает. А ну как Лысый этот в главном тебе обратку кинет? Ты ему — измена родине, а он тебе — моя родина Украина? И, соответственно, на сотрудничество не идёт? То есть — убьёт Ирку?

Томич посмотрел на него с усмешкой:

— Да ладно, Лёш! Он же бандит! У него родина — его карман. На Украине, я тебе скажу, родины вообще ни у кого нет. Её людям всучили в 91-м году. Как кусок объеденного пирога. Ну, люди и взяли — не пропадать же добру. Да только родина оказалась какой-то нелепой — кургузой и злой. Вот и пошло сразу: у кого родина — всё ещё Советский Союз, а у кого-то свой дом или район. Вот их и любили. А всё остальное разворовывали, яро и с удовольствием. Всё равно чужое. И даже у этих, у нацистов, у идейных — то же самое. Они ж не за Украину на самом деле стоят! На кой им Украина? Они за идеи свои стоят. За Бандеру. И за своё право под свои идеи людей верстать. Для них Украина — тот же чужой дом, где живут чужие люди. Полигон для внедрения своих идей, которого не жалко.

Родина здесь только у нас, Лёша. У донбасских. Родная земля, за которую мы вставали не раз, встали и теперь. За родину встали — а уж только потом за идеи или за политические партии. И не за собственно — вообще.

А все остальные на Украине, Лёша, кроме бессловесных обывателей, — бандиты. Только одни простые, как Лысый, а другие идейные. Но хотят все только одного — урвать с чужой для них страны побольше в личный карман.

Не волнуйся. Не тронет он твою девочку. Собственное жлобство не позволит…

Народу в ресторане было не очень много, но и не мало. Ещё не вечер, но зато — пока что праздник. Так что Алексей нашёл столик без труда. А вот Злому и Еланцу, что ввалились в помещение через минуту после него, пришлось покрутиться. Нет, столики были, но надо же было бойцам расположиться поближе к командиру.

Еланца Злой прихватил потому, что до Балкана не дозвонился — так пояснил Юрка во время короткой пересечки возле комендатуры. То ли на выходе Балкан, то ли ещё что. Мёртвый телефон и всё. Но Еланчик тоже хорош для таких дел, потому как по нему вовсе не скажешь, что боевик.

Оба в гражданке выглядели прикольно. Непривычно. Ну, с Юркой Семёновым ладно, в Москве пересекались, понятное дело. Хоть и не дружили близко, но вместе работали. А вот тут, в Луганске, Буран видел его без формы впервые. Даже с Настей он на Новый год обжимался в военном.

Да, Настя… Вот чёрт, ещё и Юрка в ситуации с нею приплюсовался! Отбил, получается, командир девушку у боевого соратника… Как всё запуталось-то! И вроде он, Алексей, не прикладывал к этому ни малейших усилий, чтобы всё запутать. Просто по течению поплыл…

Да, а вот что касается Витьки Максимова, уральского казака с некоего Сарафанова, что лежит в Челябинской области возле озера Большой Еланчик (откуда и позывной), то его Алексей вообще в гражданке никогда не видел. А лучше не видел бы и сейчас. Витька, с его простецким, немного неправильным лицом и носом картошкой одет был явно с чужого плеча. А потому представлял собою нечто среднее между клоуном Олегом Поповым и солдатом Швейком на рисунках в книжке. Только в гражданском.

Он вообще производил ложное впечатление, этот основательный сельский казачок, небольшого роста и ухватками плюшевого мишки. Первая мысль у всех без исключения, кто его видел впервые, возникала о его недотёпистости. Нет, не увалень, но такой… будто Винни-Пух из мультика.

И только те, кто видел его в бою, в деле, получали представление, что у Винни-Пуха этого реакция настоящего медведя — быстрая и сильная. Увалень куда-то вмиг исчезает в реальной схватке, а вместо него появляется неизвестно откуда взявшийся сгусток силы, энергии и скорости. Винни-Пух со стальными когтями. И зубастой пастью под плюшевой мордой…

В общем, при взгляде на него в деле сразу начинаешь понимать, каковы были те легендарные пластуны, которых набирали из таких же, как Витька, уральских казаков. Пластуном его и хотели было назвать, но как раз в отряде у Бэтмена уже был один Пластун — довольно известный и успешный воин почему-то с отчаянно свёрнутым на сторону носом.

Они, собственно, и познакомились с Еланцем (так видоизменился его позывной от уменьшительно-ласкательного Еланчик уже в разведке, когда увидели парня в деле) из-за его тяги уже здесь, на Луганске, приклеиться к казакам…

Дело было совсем недавно, в декабре, двенадцатого, кажется, числа. В Красном Луче вручали боевое знамя 4-й бригаде Народной милиции ЛНР, в которую влилась в конечном итоге ГБР «Бэтмен». Сам же Сан Саныч стал в ней начальником штаба и пригласил Бурана поприсутствовать на торжественном событии. Алексей с подразделением своим оказался тогда не на передовой, свободен, да и отказывать Бэтмену, естественно, не хотел.

Поехали с Юркой Злым: тому тоже хотелось повидать-обнять недавних сослуживцев. Позвали Митридата — не без задней мысли, конечно, воспользоваться его гэбэшной машиной с халявным бензином.

Погода была, что называется, нелётная: мелкая водяная дрянь в воздухе вместо дождя, туман. И типовой такой декабрьский мокрый холод. Тем не менее прошло всё на уровне: выступления премьера, командира корпуса, представителей общественности. С десяток бойцов наградили медалями, одного — орденом. Состоялось вручение знамени, затем торжественный марш.

С точки зрения настоящей армии выглядел он, конечно, не ахти — разномастая униформа на бойцах, строевой шаг нетвёрдый, кое-где и в ногу не попадали. Но при этом смотреть на них было приятно — чувствовалось, как веяло от этого нескладного парада настоящим боевым духом. И Алексей, который на службе сам был не большим сторонником шагистики, хотя и понимал необходимость и вящую пользу строевой подготовки, был более чем далёк от критического отношения к этим бойцам. Вычитанную в одной книжке фразу: «Воюют они лучше, чем маршируют», которой будто бы в раздражении на своих солдат оправдывался царь Александр Первый перед союзниками на параде в только что взятом на штык Париже, он понимал в противоположном ключе. То есть: неважно, как они маршируют, — лишь бы воевали отлично.

Когда всё кончилось и зрители направились осматривать образцы боевой техники, что были выставлены через квартал тоже в видах военно-патриотических, Буран со Злым обнялись с Сан Санычем, с ребятами, потрепались о том о сём.

А когда возвращались к машине, к Алексею подошёл и обратился незнакомый ополченец небольшого роста, курносый, в казацкой папахе с синим верхом:

— Товарищ капитан, я тут эта… Видел, вы с нашими командирами, ну, общались. Как друзья. Вот. А не могли бы вы, ну, поговорить с ними. Чтобы меня перевели к казакам. А то папаха-то есть у меня, а носить не разрешают. Меня ж записали в химики. А до этого командовал «Ноной». А какой с меня химик, я же казак уральский, с-под Челябинска…

— Хм, — с иронией посмотрел на кургузого дядьку Кравченко. — Что-то ты не похож на сурового челябинского мужика…

К Сан Санычу, конечно, подойти с этим нетрудно. Но надо хоть понять, что это за мужичок.

Боец улыбнулся этак смущённо. Но сказал довольно жёстко:

— Так я и не мужик. Мы, казаки, мужиками никогда и не были.

Ух ты! Алексею понравилась этакая упрямая решительность в ситуации, когда просящему выгоднее было бы пропустить подколку.

— Всяко разное я могу делать по-нашему, по-уральски, — рассудительно закончил фразу казачок. — Атаман, ну, наш, на районе, сказал, что из меня пластун хороший получился.

На фоне его маленького роста и простецкой физиономии, излучавшей, казалось, только добро, это звучало забавно. Но интересно. Ишь ты, пластун! Спецназовец казачий!

— А чё ты про казаков заикался? Что папаху, мол, снимать не хочешь?

— Про каку папаху? А! Щаз же формируют вооруж… это, армию. Видишь, как нас всех одели. Мы уже не разно… это, не разнопёрстые.

— Так с папахой-то что за история?

— Ну, эта… Тут был щас парад. Смотрю — казаки идут. Ёлки-палки, думаю, надо же к своим попасть! Вот. И… Вот и подошли мы к комбригу. Так он лично разрешил папаху носить. Можно и в своём подразделении носить. А к казакам не отпустил, нет. А мне-то к своим-от лучше же. Я ж казачьему-то умению обучен. А шо за химик из меня?..

Так и разговорились. Пообещал Лёшка перемолвиться с тем же Бэтменом. Но уже в процессе разговора с муж… э-э, с казаком постепенно сдвигал своё мнение к тому, что тот вполне подошёл бы и ему самому.

Как следовало из рассказа, подвигли уральского не мужика, но казачка на донецкую войну два обстоятельства — трагедия в Одессе и ревность по отношению к своему родному войску:

— Душа-то болит, всё по телевизору-то видать! Во-от. А тут в Одессе-то людей-то пожгли, помните? Ну, я… Я обротился к своёму атаману, говорю: «Как это так? Донские казаки есть, кубанские казаки есть, они там, а мы-от, оренбургские, тута, на диване». А он говорит: «Ну, вот, Витька, понимашь, у нас приказа-то нету! От президента».

— А ты, что ли, реестровый? — тут же спросил казак Митридат.

— Да. Ну вот. Я и грю: «Ну как же тогда нам быть?» А он грит: «Ну, как будет приказ, так-то и двинем».

А потом дальше-то что? Не даёт приказа президент! А в Москве есть такой общественный деятель, помните? Орлов. Тоже казак. Он в Москве и везде. Я говорю: «Костя, надо так и так как-то, чтобы мы тоже принимали участие, казаки-то». А он говорит: «Ну ладно, Витька, решим вопрос».

А есть же общественные организации всяки. И вот через общественные организации, это, с Магнитогорска, им повезли гуманитарный груз. Шестого июня. Ну, в Ростов. Ну, казаки. Ну и я с ними. Костя-то им сказал.

Вот. Приехали. А потом мы — в лагерь. Ну, для подготовки, учебный. А из лагеря уж сюда. Воевать.

— Это ты добровольно остался? Как бы из конвоя сбежал, что ли? Или было предусмотрено, что вы остаётесь?

— Да-а, да-да. Хотя я-то об этом поначалу не знал. Хоть и просился. Я по ходу движения только узнал, что разрешение дали. Всё же оно как-то… не разглашатся.

«Не разглашатся»! Алексей обожал это уральское глотание гласных на конце слов!

— Ну, не сбежал я, значит, а хоть и не президент, а начальство моё, казацкое, разрешило. Уйти, значит, в ополчение-то.

Потом приехали. Там нас собрали — и в лагерь, на тренировку. Ну, там, стрелять и всё такое прочее. Попал я на БТР, вот, пулемётчиком.

Во-от, и потом в Дмитревку, под Снежном, может быть, знаете, — Дмитревка?

Ну, кто же не знает Дмитревку под Снежным?! Хотя Мишка-то, наверное, знал, вон, кивает вдумчиво…

— Вот. Ну, там начинал воевать или как-от сказать. Начали воевать. Ну а это, вот так началась жизнь-то какая интересная…

— И как первый бой?

— Да какой там бой! Как начали нас бомбить, эти, нацики! И «градами», и миномётами, и ещё там чем! Мы как тока мыши — в разные стороны! Жить-то всем охота!

Ну вот… Вот так они начали нас тренировать к военной жизни. А потом был бой, это, за Кожевну. Кожевну знаете? Там очень тяжёлая была обстановка. Вот…

Ну, вот месяц мы отвоевали там, в Дмитревке, и я поехал домой. Нас вызвали опять домой. В Челябинской области село наше.

— А семья-то у тебя большая?

— Семья-то у меня большая. Ну, это… У меня… сколько ребятишек? Ну, в паспорте-то трое записано. А ещё у Аньки двое и у Наташки один. Но это всё мои дети, да жёны мои… ну, были. Я от них не отказывался и не отказываюсь. Ну, жисть такая…

Нет, это было нельзя слушать без улыбки! Даже Злой всё как-то от фразы к фразе шире в улыбке расплывался. Хоть и пытался её прятать.

А казачок между тем продолжал вести речь на полном серьёзе, разве что забавно растягивая и одновременно глотая гласные:

— Так я что хотел те рассказать-от? Когда в Дмитревке-то воевали, там сбивали самолёты, эти, «сушки». И вот сбил самолёт… Ну, я, из ПЗРК. «Игла», есть такая штуковина.

Оп-па, а вот это уже серьёзно! Не каждый владеет подобным оружием! Алексей переглянулся со Злым. Дядька-то непростой! А главное — перспективный!

— И вот висит этот парашютист, а мы, значит, вычислям, где его ловить, — между тем продолжал «дядька». — Вот… Поймали, да.

И вот домой приехал — и снится мне сон, что он ко мне на озеро приземлятся, этот парашютист. Ну, возле дома мово. Что такое, х-хе! А в обед эсэмэска приходит от комбата: «Витька, срочно выезжай!».

Н-ну-у…Комбат всё же, дядька серьёзный. Я хоп сразу: пойду, думаю, займу денег. Пошёл, занял денег на дорогу и опять в Ростов.

— А как семья на твои военные дела смотрела? Что так вот — взял и поехал, от деток, от женщин своих, — подавляя улыбку, спросил Алексей. — Земляки как?

— Земляки? Ну, если вот честно… Честно если, то когда я туда поехал в июне, то со мною никто не поехал. Они говорят: «Ты что, Витька, дурак, чё ли, тут сено надо косить, а ты на коку-то войну собрался». Вот… Жёны как кинулись на меня!

— Что за жёны? Твои?

— Ну чё за жёны. Вот, допустим, я к вам прихожу, зову: «Ну чё, Иван, пойдём повоевать?» Так ваша жена же накинется на меня: «Ты куда мово мужика тянешь, тут своих хлопот хватат, шоб на коку-то Укроину ехать…»

В общем, один я поехал. Вот… Правда, взял я одного с собой, Серёжку. Он пьяный на берегу лежал, я ему: «Серёжк, поедешь? На войну-то?» А он: «Да я! Ух! Поехали!»

В Ростове-то он протрезвел, правда. Но до войны зашёл всё же, так, немножко. Вот только во второй раз уж не поехал. Второй раз я уже один поехал. Из нашего села. Вот.

Да. А там нас комбат собрал и мы уже в августе, первого или второго, у нас, это, батальон собрался, и мы сюда в Ровеньки попали. Вот. Сопровождали этот, гуманитарный. Груз. Не, не белые эти, как их, КАМАЗы. От кого-то ещё. От ростовских, что ли…

Так там и остались. А потом уж дали нам пушки, «Нонки». Я стал командир расчёта «Ноны-К», есть такая пушка. Танки дали нам. Хорошо снарядили.

Так я лейтенантом стал, да. А был рядовым.

Ого! Но, между прочим, сейчас на плечах казачка были погончики с тремя латунными птичками — сержант. Или урядник, если по-казачьи.

— Ну-ка, ну-ка… Это как так у тебя получилось — из рядовых в офицеры, из офицеров — в урядники? — поинтересовался Мишка.

— Ну, это, здесь нет таких названий. Здесь я это, сержант. Ну, это, здесь военные звания.

— Так здесь получил или в войске своём?

— Ну, здесь присвоили, да, но тут не казачьи звания, а армейские. Дело-то было как? Когда формировали этот… Это, батальон. И там начали, это, штаты сбивать. Меня — командиром взвода. Я ж с опытом. А командир взвода — значит старший лейтенант.

— А почему не просто лейтенант? Как командир взвода-то?

— Чё написали, то я вам рассказываю. Написали бы генералом, я бы сказал, что генерал. Я хоть и казак, но самозванцем быть неохота.

Ну а люди-то тоже немножко завистливые, и всё такое прочее. Ну и немножко меня съели, разжаловали, через пять званий. И стал я сержант.

Да шут с ним, не в этом дело. Я сказал: «Ну и хрен с вами, сержант так сержант».

И мы сначала начали. Хрящеватое, помнишь, бомбили? Это в конце августа было. А последний бой у нас был — Луганский аэропорт. Это было третьего сентября.

— А там разве бой тогда был? Раньше было, а тогда, помню, вроде их просто покрошили… — заметил Алексей.

— Кого? Там били мы их етими, пушкими, по им.

— И эрэсами там всё накрыли… — подтвердил Злой.

— Ну, так и я про то! Вот наша батарея, наша батарея, лично по аэропорту выпустила, как нам командир сказал, тридцать тонн снарядов, в тот день.

Ну а потом всё. Вся моя боевая деятельность закончилась, потом я домой съездил, опять потом сюда приехал, это уже в октябре. Вот. В сентябре уехал, в октябре приехал, а тут уже никаких боевых действий нет. Идёт формирование армии, вот.

— То есть был ты на бэтээре, на «Ноне», а сейчас кто?

— «Нонкой» я, это, управлял, когда мы били Луганский аэропорт. Щас я уже в третий раз зашёл. В третий раз зашёл… И щас я в РХБЗ. Ну, в общем, пока нас формируют, тренируют.

— А как так получается — то артиллерист, то пулемётчик, то вот «химик»?

— Понимаете, я же всё в добровольном порядке. Куда меня пошлют, туда я и иду. Вот как у нас было в лагере? Ты кем на грожданке был? Трокторист. На танк! Ты кем был? Водитель. На БТР. Кем был? Никем не был. Иди в пехоту. Вот и всё распределение было раньше.

И второй раз было так же. Но во второй раз меня тут уже знали. Что я не сильно плохой человек. Меня хоп — командиром расчёта поставили.

Ну чё ещё рассказать? Вроде больше нечего рассказать. Вот на Новый год хочу домой съездить, к детишкам.

А третий раз, опять же чё хочу рассказать. Когда я сюда приехал, это, в первый раз, там это, жена говорит, чё надо сделать, когда вернёшься. А мне комбат дал телефон поговорить. «Ладно, — говорит, — доуспокой ты свою жену. Вам ещё деньги будут плотить». Я: «Каки деньги?». — «Какие-какие… Жалованье положенное. Мы ж теперь армия!» Да ничё себе! Х-хе!

Ну, я этой сферы, конечно, не знаю… Это другие люди, там, из Чечни или афганцы… Они всю эту кухню-то знают. Это я ничего не знаю! Вот и удивился: так тут ещё и деньги плотят? О-о, да шо ты! Х-ха! Мы там уже… Ну а теперь контракт подписал. Щас вот нам, щас же армия, да?

Алексей переглянулся с Юркой. Похоже, у них были одинаковые мысли. Хороший, трудящий дядька, исполнительный и умелый. Вот бы его как-то к себе перекинуть, в роту. Да и понравился, что уж там. Непосредственностью этой своей, что ли… Или простым, ровным отношением к войне, в глубине которого ровно ясно тлеет уголёк справедливости, сочувствия, желания биться со злом. Воплощённом в данном случае в зверином украинском нацизме, сжигающем людей заживо…

«Вот он, воин империи, — подумал тогда Алексей. — Без рисовки, без глянца. Просто душой, просто за справедливость, просто против неволи под маской интересов якобы нации…»

— Деньги плотят. И то хорошо. Я уже отослал домой-то, так Оксанка за свет заплотила и пацану ботинки купила, — рассказывал между тем казак, словно бы подтверждая, что высокое и бытовое вполне уживаются в нынешней борьбе за империю — о которой, правда, мужичок этот уральский наверняка и не думал. — Во-от… Значит, отослал деньги Оксанке. Так она, жена, там уже — окошки пластиковые встовлять, рада, вот… Ну, это нормально же.

Как дальше будет, я не знаю. Щас же кождый раз новый контракт. Но опять же гляди ещё. Если бы, там, был контракт, как в российской армии… Я, там, с одним разговаривал, он говорит: «Я вот, допустим, если отслужу, уже знаю, где мне дадут квартиру. Или, допустим, меня убьют — я знаю, что мою семью не бросят. Льготы будут. А здесь что?».

— Но деньги ведь платят?

— Ну, знаешь, чё тебе скажу — пускай там пятнадцать, двадцать тыщ, но если сравнивать с человеческой жизнью, это копейки. Человеческую жизнь во скоко, там, оценишь? Она неоцениваемая! В общем, деньги против жизни — ничо вообще! Ради них, что ли? Да тьфу!

Но российское государство, оно же заинтересовано. Оно заинтересовано, чтобы не было фашистов. И тоже я, когда сюда ехал, то с той целью, чтобы здесь людей не жгли. Это была первая цель. А то, что тут финансовая, там, — это уже на втором плане. А то что ж получатся: наши деды с ними, с фашистами, воевали-воевали, а прошло семьдесят лет — опять с ними воевать! Опять началась эта заваруха с этой гнилой Европы! И если сейчас глубоко уткнуться в историю, наши деды смеялись над Гитлером — дескать, какой-то там алкоголик. А он показал вон всем, до Москвы дошёл. Если мы сейчас вот опять будем, как говорится, на это рукой махать, то они и до России доберутся, эти фашисты! Так что тут надо наводить порядок, чтобы не было здесь фашизма. Или я не прав?..

Да, вот это наш человек, решил тогда Кравченко. Прав ты, дядька, на все сто прав! Не за деньги мы тут — они просто подспорье, чтобы было на что жить! Мы тут вот за этим — чтобы не пришли фашисты в наш дом и не стали нас жечь заживо только потому, что мы не разделяем их гнилых убеждений! Не нужна нам Украина, даже Донбасс нам не нужен. Россия и без них большая. Но нацизм, фашизм, этот вонючий западный либерализм, порождающий вечно и нацизм, и фашизм, — они тянут лапы свои к людям поверх всякой географии!

Вот сегодня загадили мозги многим украинцам, которые нашли себе убежище от всех проблем в лозунге «Украина понад усе!». И пошли они убивать других людей, которые отказались жить под этим лозунгом. Не на Украине отказались жить те люди, нет! Под фашистскими порядками, даже под лозунгами не захотели существовать.

А завтра где эта гадость всплывёт?

И вот они, такие вот казачки, от сохи да от детей своих пришли сюда защитить этих людей, защитить их от фашизма. Который, как и всегда, вновь показывает, что он — прежде всего, смерть. Смерть несогласным, тотальная промывка мозгов оставляемым в живых. И закабаление в результате целого народа в угоду и пользу олигархам. Чтобы те под лозунгами нацизма для народа могли счастливо грабить этот народ, а тот пел бы ещё и осанну своему фашистскому поработителю…

В общем, Кравченко сделал всё возможное, чтобы забрать к себе казачка Еланца. Вымолил содействия у Сан Саныча, пил коньяк с командованием, поднимался до самого штаба корпуса — выцарапал. И ни разу не пожалел о том.

И вот теперь Еланец сидел вместе со Злым за столиком через проход и усиленно делал вид, что он совершенно гражданский мужик. По мнению Алексея, никто в том и не сомневался. Вот Юрка Семёнов — тот да, тот даже в гражданке внушал впечатление. Женщинам прежде всего. Но сейчас он несколько сжался, расплылся на стуле, изображая если и ополченца, то напившегося в увольнении уже с утра. Ну, то есть гуляющего, следовательно, со вчерашнего дня, как минимум.

Ещё через столик от них расположилась компания из двух пар — на вкус Кравченко, несколько хлыщеватого вида. То ли в конфискате комендатуры были специфические предметы одежды из новых коллекций, то ли среди бойцов присутствовали бывшие мажоры. Впрочем, Алексей мог и ошибаться: для юношеского мажорства он был староват уже и за модами не следил. Но по службе своей в «Антее» он подобных ребят занёс бы именно в эту категорию.

Гэбэшников определить было невозможно. Или они опаздывали.

За минуту до назначенного срока Кравченко набрал номер Ирки. Он был уверен, что Лысый оставил её телефон себе. Для связи, естественно, ибо вряд ли его могла заинтересовать достаточно простенькая модель.

— Пришёл? — хмуро осведомились на том конце связи. — Где стоишь?

— Не стою, а сижу, — неприязненно буркнул Алексей. — В ресторане, в комплексе твоём.

Пауза. Сюрпри-из! Осмысливает.

— Парни где?

— Где девушка?

— На подвале, где ей ещё быть. В тепле, как и обещал. А где парни?

— В машине, где им ещё быть, — передразнил собеседника Алексей. Наглость сейчас — точно второе счастье. — Как только вижу рядом с собой девушку, даю команду, и они у тебя перед входом в офис.

Пауза. Лысый что-то прикидывал. Ясно, что: ему нужен был сам Алексей, а не бандиты. Те — так. В придаток.

Сейчас скажет основное.

— Не пойдёт, — веско сказал Лысый. — Девушку мои парни сейчас приведут. Но только не в главный зал, а в виповский. Через коридор. Ты проходишь туда, тогда отпускаю девчонку в наружный зал. Пусть идёт, куда хочет. А с тобой мне побазарить надо. Заодно и ребят моих дождёмся, убедимся, что ты их честно отдал.

Алексей подумал. Пожалуй, это даже хорошо. С одной поправкой, впрочем.

— Годится, — сказал он. — Но не совсем. Девушку — сразу в общий зал. И твои провожают её до дверей наружу. Потом парень мой, водитель, забирает её, отвозит за территорию, там выпускает твоих и уезжает. Только они будут в наручниках. Ключи — у меня. Я остаюсь с твоими парнями. Потом мы с тобой разговариваем.

Тем же дрыном, да по другому месту. Ирку он должен от себя подальше отправить, чтобы гарантировать ей безопасность при любом развитии событий с ним. Так что никаких вип-залов!

— Ну, ты накрутил! — вскипел Лысый. — Что мне мешает доставить девку к тебе частями?

Нервничает, тварь! Не деловой разговор.

— Во-первых, помешает то, что я тебе уже говорил, — сдержанно, но с явственно показываемой силой ответил Алексей. — Я очень обидчивый. И обиду свою держать на сердце не привык. Такой вот я несдержанный парень. Во-вторых, я тебе тут устрою такой тарарам, если не увижу девушку живой и здоровой, что через пять минут тут будет вся милиция и комендатура. Как думаешь, что они сделают, когда увидят у тебя на руках покоцаную заложницу, фактическую жену действующего офицера армии? Терроризм в условиях военных действий чем пахнет, догадываешься? «В-третьих» надо — или достаточно?

Пауза. Задумался Лысый. Алексей знал, что играет точно. Бандиту «тарарам», разумеется, не нужен, если ему нужен сам Кравченко. Речь идёт, в общем, о рокировке — вместо сторонней женщины у него в руках окажется сама желанная жертва. А то, что «жертва» колюча сверх всякого его представления, — про то Лысый ещё не ведает.

— Ладно, хрен с тобой, — проговорил бандитский лидер. — Только так сделаем. Ни моё, ни твоё. Женщину твою отдаю тебе в зале. Водила или кто там у тебя её забирает и увозит. Одну, без моих ребят. Выпустят твоих за территорию, обещаю. Отзвонятся тебе. Ты в это время сидишь в зале. И без фокусов. На этот случай моих будет трое и все с пушками. Учти.

— Учёл, — ответил Алексей. — Согласен. Всё, время пошло!

Две вещи не увидел бандюган. То, что Алексей может быть не один. Это раз. И то, что происходить передача будет в общем зале. То есть на глазах у потенциальных свидетелей. А значит, Лысый сам будет заинтересован в тишине и спокойствии во время акта передачи заложницы. Это два.

Насчёт первого пункта — тут Кравченко, впрочем, поторопился. Сам это понял, когда из двери, уводящей в коридор к вип-залу, появились два довольно развитых «шкафчика», цепко оглядели зал, буквально до каждого лица (Алексей сделал своё кирпичом), затем прошествовали к двери выхода и встали там по её бокам на манер лейб-гвардейской стражи. Тем самым выход они закрыли. А главное — обеспечили резервом тех, кто будет действовать в центре игры. Кстати, интересно, что на Алексее они взгляд не задержали — не узнали? Ну да, сообразил он, его же в лицо из бандитов знают только те двое, что сидят сейчас в «бобике» под охраной комендачей! Ха, у Лысого одной карты в колоде нет! Вернее, в нужный момент ему надо будет ещё отыскать её! Вот смеху было бы, если б под видом Бурана в дело ввязался обманчиво недотёпистый Еланец, нос картошкой!

Хотя нет, не поверят бандосы…

Да, параллельно сообразил он, не может быть, чтобы в ресторане не было системы видеонаблюдения. Всё же личный, можно сказать, пункт общественного питания криминальной группировки. Может, даже и столики оборудованы системой звукозаписи…

Ему принесли пиво с орешками. Играть так играть — теперь его не вычислят даже по странности пустого стола у ресторанного посетителя. Пить Алексей, конечно, не будет, но это — обеспечение простого, но действенного приёма, которому его обучили в «Антее»: когда обступают с двух сторон, то левому оппоненту в лицо выплёскивается жидкость, а правому на противоходе достаётся массивной кружкой в висок. Как раз всё на реакциях человеческих построено: левый неизбежно, инстинктивно будет закрывать глаза и отшатываться, а правый — отвлекаться на коллегу. Секунду-две свободы действий это даёт. А их обычно хватает…

Ещё двое бандюганов вышли из первой двери и тоже прошлись по залу, внимательно вглядываясь в посетителей. Алексей в принципе понимал причину их появления: Лысый сейчас позвонит, и они вычислят его контрагента. И когда телефон действительно завибрировал, Буран из мелкого хулиганства не стал отвечать сразу, но поднёс кружку ко рту, с удовольствием наблюдая, как безрезультатно сканируют зал «тетрисы».

Хотя, в общем, переигрывать тоже ни к чему: пока Лысый не определит оппонента, Ирку он отдавать не будет. И Алексей поставил кружку на стол, поднёс трубку к уху и спросил:

— Проблемы?

Нет, проблем у Лысого не было. Кроме одной, но такой, о которой он ещё не подозревал: сам того не замечая, он стал подчиняться инициативе Алексея. Хотя полагал, что вся она — всецело в его руках.

— Здесь твоя девка. Где мои ребята?

— Сначала покажи её. Твои-то в машине сидят, на виду и целые. А девушку я сперва должен увидеть.

Лысый выматерился.

— Не дальше дверей, понял? — закончил он. — И сам покажись, а то мои люди тебя не знают.

Ага, подтвердил тем самым, что наблюдение ведётся. И что «люди его» — ребятки не острые, раз требуется им ещё и подтверждение, что разговаривающий в данный момент по телефону мужик — тот, кто им нужен.

Ладно, не козырная это была карта. Так, семёрочка. Для морального удовлетворения. И понимания, кто ведёт игру на самом деле.

Алексей, не чинясь, поднял руку с кружкой вверх. Тоже жест с нагрузкой: даёт оппоненту ощущение, что противник легкомыслен, уверен в себе и, как ни парадоксально, — лоялен. То есть разуму понятно, что он — противник, но вот эмоциональное впечатление этому противоречит. А это — лишний блочок из-под фундамента психологического состояния Лысого. Мелочь, но пренебрегать в данной ситуации нельзя ничем.

Ага, срисовал Кравченко краем глаза, нашли бандюганы цель. Двинулись к нему, шифруясь. Вот только столиков свободных рядом нет. И что будете делать?

Не нашли ничего лучшего, как свершить маленькое забавное чудо, — подойти к лошаристому Еланчику с пьяненьким его приятелем и спросить: «У вас свободно, мужики?» Да нет вопросов, конечно! Теперь при любом обострении ситуации этих двоих можно смело списывать со счетов! Ну, так и деваться им было некуда — не силой же кого-то выбрасывать из-за столика, провоцируя незапланированный скандал!

Вообще-то были б поумнее, — у него, у Алексея, местечко попросили бы. А так — ну прямо расписались, за кем они тут следят!

Но он не успел насладиться торжеством над этими недотёпами. Раскрылась дверь, на которую всё время краем глаза косил Кравченко, и в проёме показалась фигурка Иришки. Настолько жалкенькая на первый взгляд, что у Алексея чуть слёзы не выступили на глазах. В больничном халатике, худенькая, болезненная до измождённости… Господи, да всего-то три часа прошло, как её взяли бандиты! Ну, твари, если выяснится, что вы с ней что-то делали, лично вырежу каждого, кто к ней прикоснулся! А Лысый, если и хотел показать тем свою силу, добился лишь одного: если до сих пор Буран относился к нему брезгливо, с опаской, но без личной ненависти, то сейчас в нём вскипела именно она. Личная. Ненависть.

Алексей бросился к подруге, обнял её. Дрожит. Он так глянул на ближнего бандита из тех троих, которые привели Ирку, что тот даже отшатнулся.

— Ирка, милая, родная! — он сейчас действительно испытывал чувство бешеного родства с нею. — Ты в порядке? Эти суки с тобой ничего не сделали?

— Э, ты полегче, фраер… — брякнул было один из сопровождавших девушку бандитов.

Алексей обернул к нему яростное лицо:

— Засохни, тварь, а то убью на месте!

В нём действительно заклокотало так, что вот-вот могло снести голову.

Бандюган ощутил, видно, ту бездну гнева, которая вот-вот готова была разверзнуться перед ним. Поплыл немного лицом, молча отступил на шаг назад.

Третий, порывавшийся было что-то сказать, тоже скис и промолчал.

А что, эту волну сладкого бешенства, что поднимала сейчас Бурана, они не могли не чувствовать, эти бандюганы. По роду деятельности им наверняка и самим приходилось оказываться в крайних ситуациях. Когда вскипала в жилах и нервах такая вот боевая ярость, и удесятеряла силы, и обостряла сознание. И если ты сам не находишься в том же состоянии, — как, например, сейчас, когда просто подводил бессильную девку к фраератому лоху, — то при всём своём боевом опыте отшатнёшься от этой яростной, ищущей жертву злобной силы.

Потом-то, конечно, придёшь в себя. Тем быстрее, чем больше у тебя опыта таких вот противостояний. Но если бы Алексей сейчас на них прыгнул, то все трое легли на месте. И они это почувствовали…

Но тут Ирина прошелестела:

— Нет, Лёша… Словами только грозились. Просто очень страшно было… Без тебя…

Он захотел взять её на руки, прижать к себе, приголубить. Но нельзя: как раз руки сейчас должны быть свободны.

Видимо, заметив этот порыв, один из бандитов предостерёг:

— Босс сказал, тут стоять, пока ты наших не приведёшь.

Контролируя себя, Алексей ответил спокойно — только голос был глухим, словно он одновременно поднимал тяжесть:

— Сам — нет. Позвоню — приведут…

Достал трубку (бандиты напряглись), набрал номер, бросил три слова:

— Можно… Двери — двое…

— Принял, — прошелестело в ответ.

По этой команде к главному входу в офисную часть здания должны были проследовать двое комендачей, ведя закованных в наручники пленных. Которых, естественно, отпускать никто не собирался. По плану, однако, охрана должна была открыть вторую дверь входного тамбура, после чего она блокировалась на несколько секунд, пока из неприметного микроавтобуса до входа не долетит боевая группа. После этого должна была следовать зачистка офисного крыла.

К главному же входу в ресторан выдвигались из универсама внизу четверо бойцов ГБ, которые должны были, выключив двоих качков на охране, взять под контроль двери и до поры из зала никого не выпускать. Томич не исключал, что Лысый мог хитрить и сидеть в ресторане, чтобы управлять процессом, видя всё своими глазами. И позволить ему уйти под шумок было никак нельзя.

По этой же команде Бурана к основной группе фигурантов направлялись трое гэбэшников для фальшивого задержания капитана Кравченко. Для них условия складывались даже лучше, нежели ожидалось: Ирка была уже под защитой Алексея. И основная цель — проникнуть в сердце «куреня» криминального атамана Чупрыны — значительно облегчалась, лишаясь не главной, побочной, но такой необходимой задачи, как освобождение заложницы.

И всё завертелось очень быстро.

Гэбэшники, вынырнув словно ниоткуда, тускло поинтересовались, профессионально быстро тыкая удостоверениями в глаза так, что прочитать ничего не успеваешь:

— Капитан Кравченко? МГБ. Предлагаем проследовать с нами.

— Э-э… — только и успел произнести капитан Кравченко, делая — отчего-то! — шаг назад. Словно под защиту бандитов.

Те были в растерянности и роль защиты сыграли замечательно. Но вот с точки зрения оперативников они немедленно стали нарушителями закона. Тем более что один из них рефлекторно попытался ухватить Ирку за руку, возвращая себе контроль над заложницей.

— В чём дело, граждане? — удивился один из гэбэшников, перехватывая, в свою очередь, руку бандита. — Вы почему мешаете органам?

Алексей сделал большие глаза Ирке, подмигнул ей и подтолкнул в общий зал. Оттуда, как он отметил, уже направилась в их сторону одна из пар прикидывавшихся весёлой компанией комендачей. Ещё одна девушка оставалась на месте, а четвёртый боец направился как бы в туалет, смещаясь к тем ребятишкам Лысого, что держали выход.

— Мы… это… — трудно проговорил старший из бандитов. — У нас разговор.

— Знакомые, что ль? — хищно спросил второй оперативник.

— Ну… не…

— Вот и хорошо, — покладисто сказал гэбэшник. — Понятыми будете при досмотре задержанного.

Какие понятые, когда ему предложили «пройти»? Но в сложившихся условиях бандитам было не до того, чтобы искать нестыковки. Да и времени на то им не дали, потому что последовало безапелляционное предложение:

— Пройдёмте вон в помещение за двери, чтобы не мешать тут гражданам отдыхать.

Краем глаза Алексей отметил, что за столиком Злого и Еланца возникло шевеление. Это двое резервных бандитов попытались переместиться к центру событий, где возникла, с их ракурса, какая-то непонятка.

Попытка оказалась, мягко говоря, смазанной.

— Ты что сказал, падла? — донёсся страдающий вопль Злого, после чего его оппонент впечатался носом в дерево стола.

В эту же самую секунду его приятель, уже поднявшийся со стула, отчего-то шумно упал.

В зале взвизгнули.

Вот отчего это так происходит всегда — когда что-то случается в общественном месте, находится баба, которая начинает визжать?

Что было дальше, Алексей уже не фиксировал, занятый происходящим вокруг него. Да, собственно, его уже оттеснили за дверь. Причём каким-то совершенно спонтанным движением всей их маленькой группы, хотя никто вроде как никого никуда конкретно не выдавливал. Он ещё успел лишь снова подмигнуть Ирке, отметить, как к ней приникла девушка из комендатуры, принимая словно с рук на руки, — и успокоился за эту тему. Дальше действовать будем мы, опять всплыла в мозгу строчка из Виктора Цоя.

Не совсем. Точнее говоря, совсем не. Дальше действовать стал не он. Ну, почти.

— Проходим, проходим, граждане, — едва ощутив в бандитах точку сборки, совсем по-милицейски приговаривали гэбэшники. И ещё что-то такое вещали, едва ли не завораживающее. Потому собраться качки смоли лишь тогда, как у главного из них заверещал мобильник.

Все остановились, будто эмгэбэшники тоже ждали этого звонка.

— Да… Тут, это… Да. Это, Лысый, тут МГБ нарисовалось. Да нет, этого пришли… Кравченко. Да. Арестовывают. Да, передаю…

Он неловко протянул трубку главному из оперативников:

— Тут, это, хозяин хочет перетереть…

Тот взял трубку с некоторой показной брезгливостью — мол, путаются тут всякие под ногами.

— Слушаю… Да, задерживаем… По подозрению… Ну, это не ваше дело… Переговорить? Подходите. Но в нашем присутствии.

Левой рукой опер протянул трубку обратно, процедил медленно:

— Идёт ваш босс, — и резким, но с выкрутом ударом поддел бандита под дых. Или, вернее, как выхватил глазом Алексей, обозначил такой удар. Основной был понизу — где ребро рифлёной подошвы зимнего ботинка врезалось в голень качка. Ибо качок, как и следовало ожидать, мышцы живота напрячь на рефлексе успел. А вот голень убрать от удара, которому учат в основном в спецназе («Не бейте по яйцам — всё равно не попадёте, — внушал, бывало, инструктор по рукопашке. — Бейте в голень — боль та же, но попадание стопроцентно!»), — этого бандит уже не смог. И закономерно оказался выключен из дальнейших событий.

А те, как всегда в таких случаях, не замедлили.

— На месте стоять! — заорал один из гэбэшников, отпрыгивая назад и выхватывая пистолет. — Работает МГБ! Кто дёрнется, стреляю без предупреждения!

Ну, о тех двоих можно не волноваться, подумал Алексей, подскакивая к двери, через которую их сюда вжали гэбэшники. Приоткрыл — так и есть: его бойцы уже споро пеленают каждый своего противника. Все его разведчики были снабжены пластиковыми ремешками, которыми компьютерщики фиксируют провода, — Алексей специально просил друзей в Москве, чтобы приобрели и передали сюда с оказией. Сильно удобнее, чем наручники. Компактнее, по крайней мере.

— Давайте их сюда, — скомандовал он.

Одновременно выхватил глазом ещё две важные картины. На дальнем, основном, выходе бандитов уже не было, а один из «парных» комендачей контролировал выход. Значит, бойцы ГБ бандюков уже повязали и утащили.

И Ирка. Она, вместе с приобнимающей её сотрудницей комендатуры дотопала уже до бойца в дверях. На помощь им спешила девушка из второй пары, а её спутник активно проявлял солидарность со Злым и Еланцем, держа зал и прикрывая их тыл. Правая рука явно была готова нырнуть за пазуху в любое мгновение, чтобы вынырнуть уже с пистолетом. Пока в этом, похоже, нужды не было. Лишь за ближними столиками народ напрягся, наблюдая за событиями. Но сидел смирно, участия в чужой полемике принимать не собираясь. И это правильно.

Через пару секунд Юрка с Витькой споро поволокли своих оппонентов в коридор, где находился Алексей с гэбэшниками и, уже всё поняв, смирно лежали трое бандитов из первоначальной «группы захвата».

Оперативники между тем уже быстро распределяли роли:

— Слышь, капитан, ты со своими никуда не лезь. Нельзя вам. Но вы держите боевое прикрытие на случай чего. Мы — на захвате. Комендачи — охрана задержанных и тыловое прикрытие. Пошли в вип-зал!

Оставалось дождаться Лысого. Впрочем, Алексей сильно сомневался, что тот появится. Исполнить его при эмгэбэшниках бандит никак не сможет, тем более — захватить. А светиться перед чекистами без особой нужды… Нет, это вряд ли. Даже при условии, что он не позвонит своему партнёру-резиденту и не нарвётся при этом на отеческое увещевание Томича.

Алексей был прав в своём прогнозе.

Первой реакцией Лысого при новости о том, что МГБ забралось в его берлогу, чтобы арестовать этого задолбавшего капитана, была ярость, смешанная со страхом. Ярость происходила от того, что уже фактически проглоченную добычу кто-то взялся вытащить из его пасти. Страх — что этими «кем-то» были уже серьёзно зарекомендовавшие себя эмгэбисты ЛНР.

Разумеется, не собирался он выпускать ни этого Кравченко, ни его бабу. Сразу после того как тот оказывался бы коридоре к вип-залу, капитана просто скрутили бы и отправляли на подвал, а затем туда, куда укажет Мирон. А он, Лысый, принимал бы вполне заслуженные бонусы.

Даже когда офицерик несколько подсбил этот план, неожиданно нарисовавшись в ресторане, — Лысый не мог не оценить предусмотрительность врага, установившего для обмена такое, общественное, место, — на своей территории переиначить всё ему было не очень сложно. Всего-то — перекрываются двери на выход, а якобы обмен планируется в коридоре между главным и вип-залом. Как только капитан оказывается в этой точке вместе со своей девкой, его вяжут. Просто и красиво! На всякий случай для контроля и блокировки возможных неожиданностей он отправил в зал ещё двоих своих бойцов, вполне обоснованно предположив, что ежели Кравченко пришёл в ресторан сам, то точно так же мог привести с собою и своих дружков. Но не семерых же! Так что Лысый был уверен, что семеро его парней подавят пару-тройку подстраховщиков, что пришли с капитаном.

Кстати, двоих сразу и вычислили: вид людей, явно отвыкших от гражданской одежды. Вояки, что с них взять! Шифроваться в обычных гражданских условиях не умеют.

К ним и подсели двое опытных боевиков Лысого.

Всё было в ажуре! И вот — эти долбаные гэбэшники! Не нашли другого места, где брать этого Кравченко!

Или?

А что за ним? Зачем он им нужен?

Ребята докладывали из города о каком-то шухере среди элэнэровцев. Комендачи носятся взад-вперёд, у Машинститута, по слухам, тухес какой-то… Замешан ли в том этот капитан? Этого Лысый не знал. Но с комендатурой у него какая-то связь есть. То есть если двух бойцов с его подачи завели на подвал, то офицерик, как минимум, дал показания на них. А те — к бабке не ходи! — рассказали, что в больничку их отправил он, Лысый. Зачем? А по душу капитана Кравченко. А это зачем? А вот этого Босому он не говорил…

Значит, должны были рассуждать комендачи, где-то капитан перешёл дорогу «Тетрису»…

Ой, ма-ать! Лысого, словно током, пронзило острое сожаление, что время нельзя отмотать назад. Лоханулся он с этим капитаном, точно! Гнев с досадой под руку подтолкнули. Как же он сразу не рассчитал-то, что не один капитан сюда явится, а с комендантскими! Понадеялся на Джерри, м-мать! Мол, под контролем комендатура! И один, значит, остаётся Кравченко этот долбаный!

А тот за эти два часа то ли успел с ГБ законтачить, то ли, что вернее, с комендатурой скорешиться. И под видом гэбэшников сейчас комендачи тут распоряжаются.

Да хрен редьки не слаще! Это означает, что Джерри либо не столь силён, как изображал себя, либо сам подпалился. Второе вернее, коли его девка в больничке вместе с ребятами влипла. А значит, не исключено, что Овинник уже поёт об истинных причинах охоты на капитана и, значит, сдаёт сейчас Мирона как агента СБУ и его, Лысого, работающего на агента СБУ!

Что делать-то теперь?

Рвать когти, что! Есть у него проходик один тут неподалёку на случай, ежели на блок-посты команда на задержание пойдёт. А то вообще просто: четверть часа, — и он уже в Станице.

И, конечно, никаких предупреждений Мирону, что всё, крантец его охоте на капитана. Во-первых, это — его охота. А он, Лысый, дурак, что в неё включился. А во-вторых, когда Мирона заметут, что неизбежно, то он, Лысый, может откреститься от главной засады — от связи с СБУ.

А что до тёрок с капитаном — это отдельно, это, мол, тёрки свои. Хотелось, может, по квартире что отрегулировать — после того, как неизвестно кто её обстрелял. Точно!

А ежели скажут что про то совещание ночное — то лжа всё и лажа!

В общем, отобьёмся. Только не сейчас. Сейчас это дело пересидеть надо где подальше…

Все эти мысли пролетели в голове Виталия Чупрыны за секунду — таким вот объёмистым шквалом пролетели. Как будто на «стрелке» неожиданность случилась, и надо за мгновение сообразить, что делать — уже нажимать спусковой крючок или погодить. Но вывод ясен, и он единственный: если не подогнать сейчас всех своих бойцов, чтобы помесить этих комендантских-гэбэшников — что при любом исходе закончится крахом всего бизнеса, — то остаётся только быстро смываться на ту сторону. Оттуда вполне можно держать свою территорию здесь, как делают многие, не ставшие жить под сепарами, но бизнес у них сохранившие.

Всё верно рассчитал Лысый. Не успел лишь одного: выслать отряд своих бойцов, чтобы не дрались, конечно, но хоть заблокировали гэбэшников и капитана в коридоре.

И не мог он успеть: только взялся за трубку, как в коридоре раздался длинный звонок, а в дверь забухали чем-то железным, как будто прикладами.

А на отнятом у капитанской девки телефоне высветился контакт «Лёша».

— Что ж ты, Лысый, девушку отпустил, а трубочку-то зажал? — услышал он голос уже ненавистного Кравченко, когда машинально нажал кнопочку с зелёным кружочком. — Жадный, что ли? Давай, открывай! Отдать бы надо…

Лысый сопротивлялся недолго. Да и не сопротивлялся — так, пытался тянуть время, вызванивая тем, на чью помощь надеялся. Но далеко не все эту помощь собирались предоставлять. Время военное, время колючее и стрелючее. А прав и полномочий у силовиков республики более чем достаточно. Ну, например, для того, чтобы эвакуировать всех гражданских из здания, занимаемого «Тетрисом», а потом сунуть Лысому в окошко гранату — наподобие той, что он распорядился пульнуть в окно Бурана. Или вовсе зачистить здание, что называется, жёстко: все выходят и сдаются, а кто не выйдет — сам себе злой буратино.

В итоге Лысый размышлял недолго — аккурат до той самой угрозы Томича сделать Лысому дырку в окне боеприпасом ВОГ-25, причём поручить это именно капитану Кравченко. Для восстановления паритета.

Не собирался этого делать майор Антонов, да и не имел, строго говоря, права, но — пало уж так на ум Томичу. Развлекался он так зло, после того как отпустило основное напряжение дня. И не любил аккуратист Антонов, когда что-то развивалось не по плану, им выработанному. А тут — вот он, готовый на сотрудничество и заглаживание вины Мироненко, сидит и ждёт звонка от подельника. Звонок должен был того окончательно деморализовать; а подельник что-то сообразил и не звонит!

Значит, Мироненко сам позвонит подельнику, предложит ему не усугублять, потому как не стоит какой-то «Айдар» его, Лысого, жизни. А потом трубочку возьмёт уже сам Томич, пояснит, что состав ломится серьёзный, но что несколько вагончиков можно отцепить за добровольную явку с повинной, за исчерпывающие показания, за добросовестное сотрудничество со следствием, — а с остатком вполне можно рассчитывать на обмен с украми. Причём МГБ ЛНР будет молчать о том, что и на кого покажет гражданин Чупрына. И гражданин Мироненко вам то же посоветует, ибо уже активно сотрудничает со следствием, облегчая себе состав прямо на глазах…

И что ведь интересно, так же любезно информировал Лысого комендач-гэбэшник: интересовались тут товарищи из аппарата Народного совета судьбою гражданина Чупрыны. Так вот: гражданину Гиренко с погонялом Бес было через оных товарищей пояснено, что вписываться за Лысого никоим образом не стоит. Ибо база на означенного Лысого велика и хорошо запротоколирована. А в настоящий момент и вовсе проводится опрос захваченной сегодня заложницы, показания которой, несомненно, утяжелят состав гражданина Чупрыны.

А уж что поведают трое других граждан, только что освобождённых из подвала на «Тетрисе», то Лысый наверняка сам догадывается. Так что не советовал бы он, майор Антонов, гражданину Чупрыне рассчитывать на помощь гражданина Гиренко или на помощь граждан из администрации и МВД. Буквально уже сейчас у означенных граждан возникает очень большая забота насчёт помочь себе самим…

Лысый был кто угодно, только не дурак. Он и так клял себя уже последними словами, что позволил сегодня ретивому овладеть собою и распорядился захватить эту несчастную девку в больничке. И слава богу, что ничего с нею не сделал! Ну, хоть тут присущая любому поднявшемуся бандиту опаска не дала сбоя!

Надо было смываться, как только узнал о задержании своих людей. Но… подвело это вот презрение к ополченцам, к этому вот сепарскому быдлу, которое захватило власть, вмешавшись во вполне налаженную жизнь и бизнес.

Это ж даже не шахтёры — те в большинстве своём и не собирались идти воевать, защищать якобы свою якобы республику! Так, всякий возлешахтный элемент в это самое ополчение попёр — милиционеры, бывшие военные, транспортники, чиновники, торговцы… Ничтожные слизняки, которых вон за малым не расклеили по гусеницам украинских танков, и если бы не россияне…

Презрение подвело Лысого, заставило переоценить свои возможности. Да и то сказать, речь-то шла о нейтрализации всего лишь одного военного, одного паршивого ополченца! А он вон каким оказался — скользким, как угорь, но и цепким, падла! Змей, мать! И со связями — аж до ГБ!

Далее Лысый играть с судьбою в «очко» не собирался. Бес действительно больше не перезвонил. И никто не перезвонил, кто раньше поддержал бы Виталия Чупрыну. Да и не одного его — а эти, внизу, риэлторы хреновы? Лысому ли, совладельцу их бизнеса, не знать, как они завязаны с ментовкой? И ведь наверняка звонили покровителям, когда их зачищали, как издевательски проинформировал всё тот же комендантский майор. И ничего! Не та ментовка стала…

Лысый вышел на лестничную площадку, как приказали: без оружия, держа в левой руке раскрытый паспорт, а правую руку подняв над головой. И к стеночке затем встал смирно, широко положив на неё руки и широко расставив ноги. И только скашивал глаза, пытаясь вычислить, где из толпящихся вокруг ополченцев этот неуловимый капитан Кравченко.

И только корчась уже от нестерпимой боли в паху и сквозь собственный вой услышав укоризненное: «Ты, Буран, совсем охренел, подследственного тут избивать?» — он догадался, кто тут был Кравченко. Вернее, узнал наконец того, кого только что видел в мониторе.

Но теперь ему было слишком больно и потому всё равно…

Вечер был никакой.

После задержания Лысого и его бандитов, кому не повезло в это время оказаться в этом месте, все как-то быстро оказались в делах.

Иришку отвезли опять в больницу, где положили в отдельную палату и на сей раз приставили уже настоящую охрану из комендачей. Покуда ждали «скорую», она почти ничего не говорила, лишь смотрела на Алексея лучащимися глазами и шептала время от времени: «Алёша… Ты такой, Алёша…»

Алексей глаза не отводил, старательно изображая радость и уверенность. Но в душе тяготился — и этими словами, и её сухими горячими ладошками, которыми она держала его руку, и необходимостью что-то изображать, чего не чувствовал.

Не чувствовал он привязанности к этой женщине. Вот как-то вдруг. Словно сдулось что-то в душе. Словно пусть и не яркий, детский, чудесный, но всё же цветной и пузатый шарик превратился в сморщенную квёлую тряпочку. И не осталось даже прежнего цвета.

Алексей всё пытался вновь и вновь надуть его, обнимая Ирку и гладя её по плечу, — но не получалось ничего. Только росло напряжение и… даже раздражение. Это было несправедливо, даже подло по отношению к женщине, из-за него пережившей столько боли и страха, — но он ничего не мог с этим поделать. Он мог только изображать живейшую заботу и внимание, на самом же деле лишь ожидая с нетерпением, когда подъедет «скорая». И подло радуясь, что хоть в больницу не надо ехать, поскольку и комендачи, и гэбэшники намеревались как можно оперативнее снять с него показания: все хотели побыстрее загородиться бумагами от прокурорского сурового ока. Рауф был тёмной лошадкой, и какие его интересы могли оказаться затронутыми всеми нынешними задержаниями, можно было только гадать.

Впрочем, хорошо, что он был весь занят делом Бэтмена, и покамест ему было не до событий вокруг капитана Кравченко, как вполне прозрачно намекнул Томич.

Получается, что Сан Саныч и после гибели своей страшной прикрыл друга.

В общем, Алексей с облегчением встретил медиков, приехавших за Иркой, с облегчением проводил её до машины, держа за руку и ласково перебирая её горячие пальчики. Нет, ласка не была механической — просто в нём действительно каким-то образом уживались и облегчение от близящегося расставания, и нежная признательность к женщине, и частица чего-то такого, что, наверное, можно было назвать любовью. И досада, что приходится играть роль нежного любовника, а не быть им, и нежелание оказаться в этой роли, и опасение, что как бы не прилипла теперь Ирка к нему окончательно. И раздражение от этой тотальной двусмысленности, в которую он как-то нежданно-негаданно угодил.

Вот чего не было — это мыслей о Насте. Вернее, была одна — промелькнула где-то быстрой тенью по тылу сознания. Но то ли сама эта мысль ощутила, явилась не к месту и не время и сама смылась по-быстрому, то ли просто мозг пометил соответствующее направление, как сапёр необезвреженную мину, — только больше не вспоминал Алексей об Анастасии.

А как проводил Ирину, так и вовсе не до того стало. Надо было отвечать на вопросы следаков, внимательно следя за извивами границы между правдой и умолчанием, чтобы никому не навредить из тех, кто так помог ему в эти часы. Школа Ященко помогала, конечно. «Зачем вы поменяли сим-карту в телефоне?», «Где вы ночевали сегодня?», «Почему в больнице вы представились сотрудником МГБ?» — кажется, всё естественно делал, по обстоятельствам, но сколько же зацепок потенциально кроется за этими вопросами!

Надоело! Надоело всё! Уже как гражданский шпак стал ощущать и, главное, вести себя капитан Кравченко, несгибаемый когда-то Буран! И это при том, что опрашивали, можно сказать, свои!

Всего-то чуть больше суток прошло с их с Мишкой посиделок в «Бочке», с которых всё и началось! Сбежать бы отсюда поскорее. К себе, на фронт!

«На войну бы мне, да нет войны…» — вспомнил Алексей вдруг слова из песенки Высоцкого. Вот уж точно!

Но сбежать не получилось.

Надо было забрать сперва свои вещи у Насти. И — тут же уйти. То, что было вчера, — случайность. Этого не должно быть — и, значит, никакого продолжения не будет. Вот только уйти надо сразу. С подрывом, как говорится. Иначе надо опасаться за собственное душевное состояние.

А — за её?

Алексей прикинул мысленно, как он мечется по городу между разными женщинами, волоча за собою нарастающий груз проблем.

Причём это — женщины. А для них природою отведён в жизни с мужчиной только один принцип: или я, или никто. Вернее, не так: я — и никого кроме!

Конечно, на стадии любовницы они этот принцип напоказ не выставляют. Но ведь страдают! И страдания свои так или иначе проявляют. Или специально демонстрируют. Не потому, что такие собственницы, а потому, что природой так заповедано. Вбито в спинной мозг: девять месяцев беременности и десять лет выхаживания ребёнка кто-то должен кормить её и семью. А кто? Да только свой мужчина! Свой! От кого ребёнок. На чужого в этом деле положиться нельзя. Вот и ищет женщина такого мужчину — чтобы и любовник, и защитник, и кормилец. И никакие эмансипации этого перебить не могут. Все эти феминистки — просто недолюбленные бабы. У которых любви не случилось, и они её заменяют общественной активностью и беспорядочным сексом.

Всплыла в мозгу история, рассказанная Тихоном со ссылкой на его карабахское пребывание. Как раз про феминисток.

Тогда был самый конец советской эпохи, что важно, рассказывал Тихон. Ибо советские воинские части на территории независимого в будущем Азербайджана, в том числе и в воюющем за будущую независимость Карабахе ещё стояли — а вот со свободами и правами человеков была уже полная горбачёвская перестройка.

А в Советском Союзе чего было много? Людей и автоматов Калашникова. А чего мало? А всего! Особенно всяких женских вещичек, чтобы нежные были, кружевные и красивые. Гэдээровские бюстгальтеры за роскошь считались. И косметики, само собой, западной, от Шанель или, как там, Ив Сен-Лоран. А на Западе всего этого навалом. По пфеннигу сбросятся — им ничего, а нам гора трусиков и радости.

А что тогда мог предложить за трусики западному человеку советский человек, если не считать автомата Калашникова и ракеты «Сатана»? А душу свою заблудшую! Которая ныне открывается западным ценностям и ищет соответствующих друзей.

И вот женсовет одного из полков решил сделать ход конём.

В общем, тётки эти, офицерские жёны, нашли гениальный, как им казалось, ход: прикинуться феминистками, объявив, что тут, у них, первый в Советском Союзе клуб феминисток в воинской части открылся. Написали что-то в духе бессодержательных, но трогательных речей генсека Горбачёва и отправили в Америку, по адресу, указанному в глянцевом журнале, каким-то чудом оказавшемся в войсковой части в Гадрутском районе.

Пока письмо достигло адресата, пока американские феминистки переживали радость от появления у них соратниц в глубинах русского Кавказа, пока обменивались первыми письмами, пока получали приглашение и выправляли визы, — Советский Союз возьми и скончайся. И советские части были из Нагорного Карабаха эвакуированы. В смысле — люди. А имущество и оружие приватизировали азербайджанцы — где смогли, или армяне — где дотянулись.

Ященко описывал со вкусом, будто там был. Несмотря на развал СССР, на совсем уж распоясавшуюся карабахскую войну, упорные американки всё-таки добрались сначала до Еревана. Потом на нанятом за доллары микроавтобусе поехали до места дислокации русских подруг-«феминисток» через пробитый уже тогда Лачинский коридор. Почему их никто не сумел убедить, что никаких феминисток из русских воинских частей в Карабахе не осталось, как и самих частей, — о том история умалчивает. Вероятно, американки не верили «мужским шовинистским свиньям», если вообще спрашивали их мнение.

На каком-то из блок-постов на горном серпантине то ли у Берддзора, то ли у Шуши, то ли вовсе уже на дороге в Гадрут американок остановили наконец бойцы сил местной самообороны. В просторечии федаины, они же фидаи — заросшие бородами по самые глаза, шерстистые на груди и животе, несколько дней не мывшиеся, в разномастной униформе карабахские вооружённые ополченцы.

А карабахские армяне, в общем, горцы и имеют мало общего с рафинированными армянами городов даже самой Армении, не говоря уже об армянах российских. Землепашцы и воины, не уделяющие своего драгоценного внимания различным фантазиям и перверсиям. И появление перед ними группы американских феминисток — иные в шортиках, иные в маечках без лифчиков, многие без презренной косметики на лицах — повергло фидаев в настоящий культурный шок. Когнитивный диссонанс. Хотя тогда так и не говорили.

От того, чтобы быть прикопанными тут же, у дороги, американок спасли лишь выправленные в Степанакерте по настоянию переводчика бумаги, не выветрившееся ещё преклонение советских людей перед иностранцами, да наличие сопровождающего от КГБ Нагорного Карабаха. Который, кстати, эту историю Тихону и рассказал.

Ну а когда первые шоки прошли, все успокоились и закурили подаренные американками сигареты, главный из федаинов — самый бородатый — и спросил: что, мол, ищут американские женщины так далеко от своего дома.

Ответ о том, что здесь должна быть войсковая часть, где исповедуется феминизм, вызвал новый шок. Молчание было им ответом, что называется. Правда, этакое, постепенно наливавшееся гневной горской кровью. Затем оно взорвалось бурной дискуссией. На непонятном, естественно, для американок языке, но с вполне внятным потрясанием автоматами и одним гранатомётом.

Наконец бородатый командир справился с эмоциями своими и своих фидаинов. И, ещё раз взвесив взглядом выпирающие сквозь маечки соски феминисток, ответил как мог вежливее: «Нет, женщины, мы феминизмом не занимаемся». Потом подумал и добавил: «Это вон у тех феминизма полно…», — и мотнул головой на восток, в сторону азербайджанских позиций…

Алексей не опасался того, что вдруг в его женщинах вспыхнет феминизм. Он трезво и ясно знал: всем им он не сможет уделять достаточно внимания. Не сможет по определению. И, главное, не захочет. Иметь двух любовниц он полагал моральным перебором. Ведь ты всё равно даёшь этим женщинам какие-то надежды — даже если наружно они ни на какие более глубокие отношения и не претендуешь.

Да и что он — султан, что ли, турецкий, гарем себе собирать? Нет, это и нечестно, и, если покопаться в душе, то даже противно. Непорядочно. Да, конечно: организм мужчины тянется ко многим женщинам. Но волю ему давать нельзя, ибо не один ты участвуешь в этом процессе, и не кукла резиновая с тобой, а человек. Который тоже хочет звучать — и имеет на это право! — гордо. И потому иметь несколько женщин в параллель — это унижать и их, и себя. Тем более, известно, что в головах их — совсем другие тараканы, нежели у мужчин.

Но в этом-то было всё и дело! Жена и в её отсутствие — любовница, это, в общем, нормально. Ну, относительно. Так биологией человеческой задано, что бы там ни говорили церковь и моралисты. Мужик биологически такой: ему надо разбросать семя по как можно большему количеству самок. Чтобы продолжился род. Это такой же инстинкт, как семейный инстинкт — у женщин. Один из столпов, на котором человеческая культура стоит. И, поди, ещё со времён каменных веков. Как только женщина когда-то обозначила свои исключительные права на мужчину, — тут же нашлась вторая, которая выразила ту же заинтересованность. А мужчине что — намекни самка человеческая на желание размножиться именно с ним, тут же пульт управления поведением перехватывает нижний «мозг», и поехало…

Оттого и начало человечество изобретать разные способы примирить женщин вокруг одного мужчины: групповые семьи, главные и вторые жёны, гаремы и всё такое прочее. Зря говорят, что проституция — самая древняя профессия. Ничего подобного: пока там, где религия не ограничивала права женщин на доступ к избранному мужчине, а права мужчин — на многих женщин, там проституции просто не было места. Как не было её, скажем, у американских индейцев. Она появилась именно с принятием религиозных доктрин, обязывающих всю жизнь проводить исключительно в браке один на один. Наверняка это родилось в пользу женского собственничества, но и привело к тому во многом лицемерному состоянию морали, что превалирует ныне в обществе. По крайней мере той его части, что базируется на христианстве.

Это не хорошо и не плохо, это — данность. В которой каждый решает эти вопросы сам. В соответствии с собственной и только собственной моралью.

И вот тут и крылось главное, чего боялся Алексей. Он боялся полюбить.

До сих пор Кравченко в этом отношении чувствовал себя достаточно уютно. Он любил жену — не так ярко уже, конечно, как в первые годы, тем более что она довольно заметно ожлобилась после переезда в Москву. Но неизбежные в семье размолвки и разномнения ни разу ещё не доходили до той стадии, чтобы задуматься о жизни по раздельности.

Да, здесь, на войне, как-то само вышло, что появилась другая женщина. Но даже не любовница — если от слова «любовь». Так, подружка… Никаких противоречий с любовью к своей родной жене.

После всего, что произошло вчера и сегодня, они с Иркой оказались связаны чем-то неизмеримо большим, нежели простой секс.

Как бы и не жизнью оказались они связаны.

И более того: когда он увидел её, больную, контуженную, жалкую в этой её рубашонке больничной, в душе заворочалось что-то близкое к любви. А уж её лучистые глаза тогда — они как раз иного понимания и не допускали: девчонка точно ушла на «ту» сторону. Где любовь.

И ведь он сам это спровоцировал! Всего-то лишь хотел утешить её своей немудрёной лаской, показать, что он с нею, что она может рассчитывать на его плечо и руку, — но тем самым подал ей мысль, что она может рассчитывать на его сердце!

Но в это же самое время, в этом же самом мозгу сидело раздражение и пустота — и тоже по отношению к Ирке! Вот так как-то умещалось оно всё в одном разуме — и угасший огонёк, что освещал и освящал их отношения, и прилив нежности, готовый перерасти в любовь, и подленькая усталость от этой связи…

И в параллель со всем этим — ещё и Анастасия!

Да, он почти не думал о ней днём — просто некогда было! Но сейчас, когда всё схлынуло, когда его проблемы перешли в руки кого положено… Сейчас он снова один на один со своим мозгом. А в нём — Настя.

Влюбился?

Да нет — ведь он уже не тот юноша, который готов переворачивать всю свою жизнь после жаркой ночи любви. И не тот курсант, который готов свернуть себе шею, залезая ночью в окно общежития НГПУ. Хотя не близкий свет: добежать полтора километра до станции Сеятель, а там электричкой до разъезда Иня и потом автобусом. Но — бешеному кобелю двадцать вёрст не крюк. Зато вот тебе жаркое тело и сладкая нега в подарок.

Но ведь на том и всё! Так, приключение. Славное, доброе приключение, и девушку ту вспоминаешь с тёплой благодарностью. Но и не более.

А с Настей, кажется, и он заглянул на ту сторону, где «более».

Что, не ревновал он её к Злому? Ревновал, это надо признать. И к Митридату ревновал. Пока не узнал, как у них на самом деле отношения устроены. И к этому паршивому Русланчику из Народного Совета, которым она было увлеклась, — ещё до Юрки Злого. А Русланчик, дурачок, оказывается, просто хотел побольше разузнать о Митридате. Чудак, конечно, ибо после этого попал на жёсткую «галочку» у Мишки, а это вывело на не совсем прозрачные отношения Русланчика с «той стороной».

Но не в том дело. А в том, что всё это время она, оказывается, вполне себе ждала, когда он, Лёшка, всё же передумает про свои с нею отношения. Вот он и передумал…

Конечно, он ясно понимал, что вчера вечером Настя напрямую его спровоцировала на всё, что потом произошло. Что может быть прозрачней символики, когда женщина, раздевшись, заходит в ванную к мужчине? Мог он среагировать уже отработанным способом? Семья, мол, не имею права… Не захотел. И перед Юркой совесть не колыхнулась. Алкоголь сказался? Конечно! Но давай, Лёша, честно признаем, что сам ты желал эту девушку. Хм, возжелал… Ты хотел её давно, и просто воспользовался случаем и тем же алкоголем, чтобы дать самоконтролю потеряться где-то в глубинах…

И вот что теперь? А теперь он подходит к Настиному подъезду, и его благие намерения открутить всё назад постепенно растворяются, как сахар в чае.

Нет, ну вещи-то всё равно нужно забрать, — успокаивающе похлопала его по плечу новая мысль. А там — как получится. Всё равно у тебя ещё одна ночь праздничного отпуска…

Ну да, змей-искуситель проявляет снисходительное благородство. Хотя нет, эти политесы — это не его. Он просто надёжнее запирает совесть на замок…

— Мишка звонил, — хмуро встретила его Настя. — Волнуется, что у тебя и почему на связь не выходишь.

Чёрт! Он же опять забыл позвонить Митридату с новой симки!

Впрочем, и слава богу! Эта информация сгладила первый, самый трудный момент встречи. Момент, когда он должен был — он всё же решил, несмотря на змея-искусителя! — сказать, что больше им видеться не следует. Потому как — Ирка. Потому как, хоть в нём и борются нежность к ней и усталость от этой нежности, хоть сдулся тот шарик, но есть кроме всего ещё и долг, и совесть. И простая порядочность, человеческая…

И потому он решил не поддаваться давлению «нижнего хозяина». У него всё же есть разум. И разум должен быть сильнее. А разум знает, с кем Алексей Кравченко должен остаться. Разум знает, что есть долг. И этот долг должен победить.

Вот так он шёл к ней и мучился. А Настя… встретила его деловито, как всегда. Напомнила о Мишке.

И дала тем самым мгновение взглянуть на происходящее её глазами. Не эгоистическими глазами Кравченко.

И Алексей понял, что не имеет права так жестоко и злобно обидеть её, если бухнет с порога, что им надо расстаться.

Да, это было бы разумно — он восстановит статус-кво с Иркой, Настя — с Юркой; между ними самими восстановится прежняя дружеская симпатия… Или не восстановится — после такой-то обиды. Но это будет лучше того мучительного омута, куда их всех так неотвратимо засасывает…

И в то же время он не мог повиноваться разуму, как решил две минуты назад. Он не мог, он не хотел её обидеть! Не заслужила она этого! Да и само такое расставание в дополнение к обиде было бы ещё и оскорблением. За что?

Надо ли это плечеразрубание? Вот наведёт он со всеми своими женщинами мораль и порядок, по пути оскорбив их и обидев, со всеми разругавшись ради морального удовлетворения. А назавтра он на выходе ляжет — все под Богом ходим. И что? Получится, что в последние дни свои он будет сеять вокруг себя страдание и обиду! Хорошо?

Вспомнилась карикатурка, встреченная всё в том же отцовом альбоме. Изображена могилка, возле обелиска — погнутый автомобильный руль, а на обелиске — надпись: «Ты был прав, Пол»…

Ты будешь прав в своей принципиальности, Буран. Но обидишь ею всех. Ни в чём не повинных девчонок. И всё ради того, чтобы предстать перед самим собою в белых одеждах? Да какие они, на хрен, белые будут в этом случае? Ты мог бы оставить девочек в иллюзиях, ежели — тьфу-тьфу! — однажды не вернёшься с выхода. И они этого заслуживают! Но ты хочешь, по сути, нагадить им в души…

Нет, так не годится. Что будет, то будет, но поступать надо порядочно не по отношению к себе, а по отношению к людям. В данном случае — к двум девчонкам, которых в конце концов впутал во всё ты сам… И хватит!

— Ща позвоню ему, — постукал себя ладонью по лбу Алексей. — День был сегодня… суетливый какой-то. У тебя на сегодня какие планы?

Настя скептически хмыкнула:

— Хотела тут сходить в «Ла-Скалу», да вот, видишь, припоздала, тебя дожидаясь…

Алексей глянул на часы. Ну да, поздновато уже. Засиделись с ребятами, отмечая удачную операцию…

— Это… — выронил он. — «Ла-Скала» — это же не здесь…

Да уж, остроумнее некуда! А с другой стороны…

Начал зарождаться гнев. Ну да, посидели с ребятами в «Бочке»! Ещё бы — после того, как «Тетрис» уделали! И кто-то будет выговор за то лепить?

Особенно после того, что с Юркой Злым было очень тяжело говорено…

— Слушай, — сказал Настя. — Мне некогда. Я тебе не «Яндекс». Ты давай «Ла-Скалу» там ищи. А мне тут вваливающийся нетрезвый капитан — незачем!

Лёшка уставился на неё в тягостном изумлении. Не понял! Ваще не понял!

Только что в край разругался с Юркой — из-за неё. И незачем?

Юрка поначалу был весел и немножко разочарован: в «Тетрисе» ему не удалось подраться всласть. Он такой, да ещё в «Антее» на силовые всегда напрашивался. А потом любил делиться воспоминаниями.

Рассказывал, как с шефом задерживали известного банкира, который организовал похищение жены у Тихоновского друга-бизнесмена. Давно, правда, дело было, семь, что ли, лет назад, ещё до Пятидневной войны с грузинами.

Это был один из любимейших в «Антее» жанров устного народного творчества — рассказывать, сколь остроумен и оригинален бывает шеф, организуя силовые.

Тогда жену друга-бизнесмена тоже похитили. Как потом выяснилось, бандосы — по заказу жены того банкира. Но поначалу и друг шефа, и сам шеф подозревали самого олигарха, потому что были у них какие-то крупные тёрки по бизнесу.

И Ященко придумал гениальную схему, как и заложницу отбить, и олигарха подставить так, чтобы тот больше на друга его не наезжал.

Сам Злой в той операции участвовал плотно, но на подхвате. И потому не всё видел. Но что-то всё же наблюдал сам, что-то пояснил затем шеф, что-то поведалось позже на банкете, который закатил тот бизнесмен в благодарность за решение проблем и на котором присутствовала практически вся команда их ЧОПа.

Одно время даже поговаривали, что посиделки те должны были стать и отвальной для Ященко — он сам немало бабок срубил на том деле, поучаствовал в разделе богатств неудачливого банкира и принял ещё от него же толику некую за небольшое изменение показаний. Якобы хотел Тихон отойти от дел, пожить на дачке, пописать какую-то книжку…

И вот, веря поначалу в ключевую роль банкира во всех событиях, шеф решил сделать натуральный налёт на его главный офис и на него самого. А с собою взял того терпилу-бизнеса — с версией, что тот якобы готов был сдаваться на волю олигарха. А Тихон при нём вроде финансового директора. Это естественно — о деньгах дело было.

Но шеф есть шеф. Он сперва навёл самые подробные справки о делах банкира, косяках, укрывательстве налогов. А также о его близких, семейных и сотрудниках. И среди прочих нашёл в ближайших помощниках у олигарха дядечку, увлекавшегося мерзкими сексуальными деяниями с несовершеннолетками. И даже поимевшего через то неприятности, но сумевшего замять уголовное дело. Через бабки, естественно.

Злодей тоже был введён в планы шефа — лично о том не подозревая.

Юрку и ещё одного парня, позднее уволившегося из «Антея», шеф взял на операцию в качестве якобы охранников бизнесмена — с задачей гасить охрану банкира. Не всю, конечно, что было невозможно, но ближайшую, которая окажется в центре событий.

И вот поехали. Юрка сам передал Тихону пакет, в котором были очки и накладные усики с бородкой. Шеф сразу преобразился неузнаваемо! Был шеф, а стал серьёзный интеллигент высшей пробы, с намёком на хилость и робость.

С дороги позвонили банкиру, договорились, что переговоры будут вести двое на двое, а охранники с обеих сторон будут ждать внизу. Без оружия. Правда, хитрый пёс-олигарх устроил так, что начальник его охраны тоже ушёл наверх и стал присутствовать на переговорах.

Тогда Тихон изменил план операции на ходу. Олигарх встретил их как родных, угостил кофеём. Когда приступили к переговорам, Тихон, доставая телефон, якобы отключить, будто бы случайно задел чашку и уронил её со стола. Бросился за ней, не успел. Поскользнулся на осколках в пролитой жидкости. И сам упал. А пока все смотрели за его кульбитами, сам шеф подкатился поближе к начальнику охраны, уронил и затем вырубил ударом по голове.

После этого эпизода события пошли развиваться по плану Тихона. Второй человек банкира — со странной, запомнившейся Злому фамилией Загалатий — начал было дёргаться, но тут шеф его тоже пригрел кулаком. А банкира в это время прижал бизнесмен — то ли бывший сослуживец Ященко, то ли ещё откуда дядька, но — с подготовкою. Шею оппоненту зажал, а к глазу ножик приставил.

В общем, пяти минут не прошло, а шеф уже маякнул Злому с товарищем, чтобы были наготове. А им-то что — выбрать позицию поближе к лестнице, чтобы ломануться наверх при первом же шухере: как выразился Тихон, — мол, «поймёте сразу». Да ремешок ослабить, приготовиться сорвать его и превратить в довольно неприятную штуку — гибкую, но с металлическими жилами под кожей нагайку. Ну, типа нагайки. Жестокое оружие в умелых руках.

Кравченко был с ним знаком: в «Антее» обращение с казачьим вооружением — прежде всего именно с подобным, адаптированным под требования городского махалова, — входило в систему рукопашной подготовки. Все умели вращать железные прутья в обеих руках, как шашки, работать пикой — в общем, похоже на китайский гунь, а то и чжан, — хлёстко стегать нагайкой или волкобоем. Ничего, неплохое дополнение к обычным техникам. Особенно нагайка, которая практически всегда становится сюрпризом даже для подготовленного оппонента — ибо как против неё действовать? Не летальна, но вызывает такой болевой шок, что нейтрализация противника практически обеспечена.

А шеф между тем развивал свой план. Взяв Загалатия под полный контроль — не только причинением очень острой боли, но и напоминанием об истории его половых извращений и притоптанном уголовном деле, которое усилиями Тихона оказалось поднято.

Сначала принудил того достать оружие шефа из сейфа, оставив пальчики. После чего отнял пистолет и, держа под прицелом, продиктовал ему будущие показания. Мол, Серебряков, как звали бизнесмена, со своим помощником пришли, чтобы спросить, не имеет ли отношения хозяин к похищению жены Серебрякова. Но банкир, мол, всё захотел спихнуть на начальника службы безопасности. Тогда между ними возникла ссора. Дошло до рукоприкладства, и начальник охраны ударил босса по лицу…

Юрка с восхищением рассказал, как это было сделано: рукой находившегося по-прежнему в бессознательном состоянии охранника был нанесён скользящий удар по зубам банкира, после чего на костяшках пальцев возникла однозначно трактуемая экспертами ссадина.

После этого Тихон переместился к банкиру, поднял его на ноги, всунул в вялую руку пистолет, поднял её, положил палец своей жертвы на спусковой крючок. Затем основанием ладони плавно, но с импульсом пнул олигарха по затылку. А тот на автомате выстрелил — в голову своему начальнику охраны!

Выстрел услышали охранники, что оставались внизу. Но готовые к «сами-поймёте-шухеру» Злой с напарником оказались первыми, когда все ринулись к кабинету банкира разбираться, что произошло.

«А там — картина маслом, — едва ли не ворковал восхищавшийся той операцией и через годы Юрка. — Крик шефа: “Ложись, он сейчас тут всех перестреляет!” Визг секретутки. На полу — труп начальника охраны с размозжённым черепом в кровянке. Над ним — банкир с пистолетом в руке, морда охреневшая. И наш шеф, интеллигент в очёчках, — извивается там, отползает, голову прикрывает и жалобно так кричит: “Помогите! Здесь стрельба, убийство…”»

Короче, продолжал Злой свой рассказ, влетаем мы в помещение, и тут олигарх этот сразу — второй выстрел делает, прямо в нас, а вернее — в никуда. Ну, в шоке человек. Но выстрела не получается — как потом шеф сам рассказал, он злодею только один патрон и оставил. Я сразу — на нейтрализацию олигарха, выбиваю у него оружие, кладу мордой в пол. Напарник мой бросается клиента прикрывать, бизнеса этого. Охрана тоже в шоке, чуть ли не помогает мне скрутить собственного шефа. Ну, понятно: школа-то одна — сначала нейтрализуй того, кто с оружием, а затем уж разбирайся, кто прав, кто — нет…

Ну а там уж понабежали — милиция, прокурорские, фээсбэшники. Оказалось, многим нужен был олигарх тот на пожевать, многих он обидел. Сняли со всех показания. А мне шеф, убывая освобождать заложницу, — жена друга его где-то в другом месте содержалась, — велел за этим Загалатием приглядывать, чтобы, мол, нужные показания дал. Вот тогда мне его фамилия врезалась.

Ну, допрашивали его отдельно, конечно, но я успел ему до того шепнуть привет от шефа с советом вести себя предусмотрительно. Шеф так и велел: скажи, мол, именно это слово — «предусмотрительно». Ну, тот не полный дурак — сказал всё, что надо. Тем более что если умолчать о предыстории с перевербовкой, то и запутаться особенно негде было. Да, босс сам обвинил начальника охраны в похищении. Да, тот его ударил. Да, этот выстрелил. Всё.

Главное, пояснил Юрка, очень многие хотели порвать того олигарха. И государство, и «коллеги» его. Многих обидел, гадёныш. Да и на активы его лапу наложить многим интересно было. Так что на мелких нестыковках правоохранители внимания не заостряли, а позже и такие настоящие документы всплыли по делам его разным, что убийство охранника эпизодом прошло.

Адвокаты, конечно, к нестыковкам придирались, но только для того лишь, чтобы задвинуть этот эпизод за край картины. Мол, мы вполне можем развалить это дело, но если вынесете его за скобки, то на том и договоримся. А поскольку шеф уже тогда под крышей ЦК работал, то и его из картины изъяли. Все довольны, все смеются.

Олигарх от нар отмазался таким образом, но по остальным делам прижали его плотненько, так что пришлось ему бизнесом своим расплатиться с обиженными. И с государством, конечно. А потом он в Англию слинял.

— Во! — закругляя историю, рассказанную прежде всего для Еланчика, ибо Алексей её знал, наставительно поднял палец вверх Злой. — Вот как шеф наш заложниц освобождать умеет. Нет, вы тоже, не спорю, неплохо спланировали операцию. Чувствуется школа Ященко. Но жаль, что бандосов покрошить не удалось. Миролюбивые слишком оказались. А тогда одному тот терпила-безнес хребет вынес ногами — говорю же, явно из подготовленных дядька был. Помер бандюган едва не на месте. Остальных троих СОБР побил сильно, одного вообще на инвалидность отправил.

— Ладно, — вступился за командира Еланчик, — Буран-то наш-от тоже одному пулю в брюхо вогнал. Да и мы с тобою наших неплохо помяли. Мой-от точно месяц даже ширинку себе одной рукою тока расстегать сможет. Так што ты командира нашего не замай тут!

— Да я что, я ничего, — белозубо, довольно рассмеялся Злой. — Я его разве ж могу замать? Да ни в жисть! Я за него горой!

Вот тут Юрка, хороший парень и надёжный боец Юрка ошибался. Просто не знал ещё, в чём ему признается любимый командир через несколько минут и один тост…

А командир что… командир не знал, как сказать про их отношения с Настей. И говорить ли вообще. В конце концов это было её решение. И, может быть, пусть она и разбирается со своими любовниками?

Алексею такая мысль показалась гнусненькой. Трусливой. В конце концов это его косяк. И надо разрулить его самому.

И он бухнул:

— Давай, Юрик, накатим ещё по одной. А то я тебе сказать должен кое-что, после чего ты… в общем, может, уже и не захочешь со мной выпить…

Глупо сказал. Но уж как получилось.

Злой подобрался:

— Чё-та с трудом представляю, командир… Что случилось?

В общем, рассказал Лёшка. Как получил то ли совет, то ли команду переночевать у Насти, что выпили с нею, что потом само как-то вышло, что… В общем, вышло. Сам понимаешь…

Юрка слушал мрачно. Помрачнел и Еланец.

Вокруг веселился народ, нагоняя пропущенное вчера. На стене в телевизоре о чём-то стонала певичка, сопровождаемая бегущими титрами с призывами к знакомствам разной степени лёгкости. В проёме между залами стояла официантка Юлия, оглядывая свою жующую паству. Всё было хорошо, правильно.

Всё было плохо.

— Знаешь, Буран, — наконец, сказал Злой. — Не то огорчает, что вот так вот ты переспал с нею. Что мы, Настю не знаем? Она сама выбирает. И оно понятно было сразу, что меня она так, на время выбрала. На посмотреть, можно сказать. И чтобы тебе досадить. Но…

Он замолчал.

Еланец длинно вздохнул — видать, вспомнил своих трёх жён, бывших и нынешних.

Алексей молчал. Он не знал, что говорить.

— Ну, то есть сразу видно было, что на тебя она запала. Но ты с Ириной, вот она и… — проговорил Злой, вертя рюмку в пальцах. — Но не в том дело…

Наследие Ященко определённо заразительно для всех членов его команды!

— А в том дело, — продолжал Юрка, — что рассказал ты мне о том.

Алексей поднял бровь.

— Так-то оно ладно — перепихнулись и всё. Не жена, чай, мне Настя. — Злой прокашлялся. — В том дело, что важно это для тебя оказалось. Ты ж не просто извинился, ты же сейчас тему закрыл. Ты так сказал, что, получается… Получается, что забираешь ты её у меня.

Кравченко попытался сделать отрицательное движение, но был остановлен резким жестом товарища.

— Если бы она сама мне сказала, — продолжил глухо Злой, — дала от ворот поворот, то был бы один расклад. Ну, понравился, потом разонравился, другой понравился. Не жена, говорю же. Но сказал ты. И так сказал, что понятно всё, в общем. Нет, ну, не удержался — понятно. С такою в одной комнате переночевать и удержаться невозможно. Но ты, получается, не разок не удержался, а вот так вот взял и окончательно решил забрать её. А у тебя ведь и так девушка есть…

Юрка посмотрел на Алексея пусто. Отстранённо, как будто издалека. Как будто с дороги, по которой уезжает далеко и навсегда.

— И получается, Лёша, так, что забрал ты у меня подругу, у боевого товарища. Когда у самого есть. И получается, не от голода на бабу переспал ты с ней, а от любви. Да оно и заметно было, хотя бы даже по новогодней ночи позавчера. Совсем забрал, получается…

Еланчик, добряк Еланчик тоже сокрушённо вздохнул. По его лицу было видно, что он переживает за обоих.

— Слышь, Анатольич, — он чаще всего звал Юрку по отчеству, как и большинство других друзей и сослуживцев. — Ты не заводись тока. Мои-то бабы три знашь скока крови с меня попили! И всё через любовь ту. Я как от Ноташки-от ушёл? Ток всё то Анька створила-то. В голову вбила себе, что любит меня, да и пошло оно так-от. То в могазине прижмётся, то кудой пригласит, да бутылочку поставит. То я в ройон, ну, на автобусе, — так и она, это, дела там у неё находятся. А Ноташка-то злится, это, лютует прямо — да на меня всё. Ну, я так-то походил-походил, с казачками нашими бутылочку распили — да и ушёл от неё. Той, Аньке-то, и говорю: «Хочешь, чё ли?». А она: «Ребёночка хочу, да». А Ноташка моя биться к ней приходила, потом уже, когда разошлись. Да тока поздно было… Это я, Юрко, чё сказать-то хотел. Это ты на комондира-то камня не держи. В этих делах завсегда те бабы сами всё решают. Мы, мужчины, то есть слабы перед ними-то, ежели им в башку втемяшится выбрать которого. Не волен он был, думаю, Буран-от.

Немудрящим своим рассуждением Еланчик несколько разрядил обстановку.

По правде, так оно и было вчера — её была инициатива во вчерашнем, Настина. Но прятаться за девушку Алексей не хотел. Что говорить — сам был только «за». А уж после…

Юрка всё так же вертел рюмку. Потом скомандовал:

— Наливай по одной.

Всё же чокнулись, не стал Злой командиру своему бойкот устраивать. Но сказал, не поворачиваясь к Еланчику, а всё так же пристально-отстранённо смотря на Алексея:

— Да знаю, Витька, что бабы нас выбирают. Я об том же и говорил. Нет у меня зла ни на Настю, ни на командира. Но я, Лёша, не пойду с тобой теперь в ОРБ. Потому как… Всё понимаю. Но по факту ты у меня девчонку отнял. Уже одну за собой имея. Бабу-то я себе найду ещё. Но одного боюсь. Боюсь я, Лёша, что на выходе, в острой какой ситуации, влетит в голову мысль лишняя, — и пропущу я момент, когда тебя подстраховать нужно будет. Не потому, что нарочно, а замешкаться она меня заставит, мысль та. А я того не хочу, чтобы тебя из-за меня завалили…

И вот сейчас Алексей — всё ещё ощущая тот холодок, который прополз по спине, когда Юрка вот так, отстранённо, как по чужому или мёртвому, сказал те слова, — смотрел на Настю, не врубаясь до конца в смысл ею произнесённого.

— В смысле? — это он и озвучил.

Настя пожала плечами:

— В том и смысле. Ты там гулял где-то, пил, ни разу даже позвонить не удосужился… А теперь пришёл — «Здрассьте, какие планы на вечер?». А кто тебе вообще сказал, что мои планы с тобой должны быть связаны?

Кравченко продолжал глядеть на неё в тяжком непонимании.

— Настя, ты чего? — наконец спросил он. — Не звонил потому, что некогда было. Вчерашние мои злодеи снова проявились, отбиваться пришлось. Потом заказчика их нагибали. Потом организатора. Бился, как рыба об колесо…

Шутка не прозвучала.

— Ага, дай-ка догадаюсь. А потом отмечали победу с дружками, ага? — хмыкнула пренебрежительно девушка.

Алексей прокашлялся.

— Слушай, ты это… Ты прикинь, что у нас за разговор такой! Ты мне как сварливая жена выговор делаешь. Может, сковородкой ещё по лбу?

Эта шутка тоже не задалась.

Настя прищурилась.

— Нет, сковородкой — нет. Я же тебе не жена. Я для тебя так — вроде консьержки в гостинице, где ты на ночь остановился. Полный пансион, да между делом её трахнуть можно. А наутро забыть. Чего уж там прислуге какой-то звонить…

Блин, ошизеть! От кого-кого, а от такого во всех обстоятельствах самостоятельного котёнка Алексей никак не ожидал таких претензий! Ну точно — Светка, жена, когда он вот так же забывал позвонить, когда задерживался! Был за ним такой грех, каялся в нём Кравченко не раз, в том числе и перед самим собой. Но потом всё возвращалось в прежнюю колею. Но то Светка! Домохозяйка классическая провинциально-московская. Со всеми достоинствами и печальками. А эта-то! Боевой Кот женского рода!

— Что, в точку попала, раз молчишь? — принялась вонзать в него когти «боевой кот женского рода». — Давай, оправдывайся!

В Алексее начала подниматься злая тёмная волна. Но он ещё попытался — фигурально — примирительно поднять руки ладонями вперёд.

— Оправдываться не могу: не в чем, — проговорил он, пытаясь улыбнуться. — Сама же заешь: никому не звонил. Было некогда. Там Ирку в заложницы взяли, надо было освобождать… Потому и спросил про вечер, что хочу… это, загладить…

— Ах, И-ирку… — протянула Анастасия. — Ну, если Ирку — тогда ладно.

Должна же она спросить: что и как? Как это случилось? Что с Иркой?

— Ну, так на вечер у меня планов никаких, — почти беззаботно пропела Настя. И добавила резко: — С тобой!

Стало больно. Спиртной ли дух в голове подействовал, уютно плававший ещё в голове, общая ли усталость от длинного и тяжёлого дня, вместившего кучу событий и эмоций, нежданная ли эта агрессия со стороны Анастасии, — но возникло ощущение, будто его сдавило внутри в огромном кулаке и одновременно затрясло. Алексей смотрел на её лицо, успевшее, оказывается, стать дорогим, и чувствовал, будто его трясёт током…

И не отпускает.

Он со всей силы сжал кулаки.

Стало легче. Будто тяжёлая сумка с плеча упала.

Он сделал шаг вперёд. На лице Насти что-то промелькнуло.

Он мягко, как мог бережно, отодвинул её рукой и сделал другой шаг — в коридор.

Второй шаг дался легче. Третий — ещё легче. Далее всё пошло само.

Он вытащил из угла свою сумку, которую вчера там оставил. Собственно, собирать в неё было нечего. Так, туалетные принадлежности, разве что…

Тем не менее он зашёл в ванную, забрал зубную щётку, бритву. Полотенце своё кургузое.

Больше ничего его в этом доме не было.

Настя…

Насти — тоже.

Не было.

Получается так.

Она стояла в дверях, неотрывно глядя, как он собирается. Лицо со странным выражением — будто хотела что-то сказать, но остановилась. Глаза были сухи и темны.

Больше ничего его тут не было…

Он прошёл мимо неё, молясь внутренне, чтобы она его остановила.

Но она молчала.

Он остановился на пороге, спиной к ней, наполовину повернув голову назад, к плечу.

Молчание.

Он задержал дыхание и шагнул на лестничную площадку.

За спиною клацнул дверной замок.

Всё…

— Ты знаешь, что сегодня боец комендатуры погиб? — огорошил первым же вопросом Мишка.

— Нет, — ответил Алексей. — Откуда? Кто?

— Олег Коротков, — хмуро сказал Митридат. — Из тех, что тебя на «Тетрисе» прикрывали…

В горле вдруг пересохло. Он задал главный для себя в эту минуту вопрос:

— Из-за меня?

Мишка скривился:

— Частично…

У Кравченко мигом потяжелело сердце.

— Да нет, — успокоительно сказал Митридат, поняв состояние друга. — Не бери на себя. Это наши. Решили до конца отыграть этого Мирона. Ну и организовали, — он выделил это слово интонацией, — чтобы резидент вызвал на связь своих кураторов. Дескать, удалось тебя взять, пусть высылают группу для транспортировки пленного через линию фронта.

Пусть группа сама из «Айдара», но мы-то знаем, что «Айдар» на коротком поводе у СБУ ходит. И кураторы их оттуда. Наши предполагали, что простых бойцов на такую операцию не отрядят, и возьмём мы минимум одного, кто знает за кураторов. А то и куратор забалует в прифронтовой вольнице и сам пожалует…

— Да ладно, — всё ещё ёжась душою от поселившегося в ней холодка, буркнул Алексей. — Дураки они там, что ль? А планировать в расчёте на дурака… — он махнул рукой. Мелькнула надежда, что его вины в потере комендача не так и много. Или вообще нет. Подленькая, конечно, надежда, но лучше она, нежели ледяное осознание, что из-за тебя погиб человек.

Они опять сидели с Мишкой в «Бочке», и при небольшом напряжении воображения можно было ощутить себя три дня назад, в том несчастном посленовогоднем 1 января. Из-за перехода в ОРБ у Алексея внезапно нарисовались ещё свободных полдня и вечер. И ночь. Которую, впрочем, он проведёт в располаге. Чтобы утром отбыть к новому месту службы.

Правда, сейчас был вечер, и в отличие от того полупустынного пейзажа ныне подвальчик был прилично наполнен. Со стены из телевизора всё так же верещали певички, на их фоне всё так же плыли строчки телетекста, призывающие особей противоположного пола к процессу размножения.

За соседним столиком сидели ждущие знакомств девушки, как когда-то сидела Ирка. К ним с энтузиазмом клеились какие-то ополченцы, и из этого угла просто веяло молодым оптимизмом. Дальний угол, напротив, представлял собою пример развития былого оптимизма до драмы привычного быта. Неимоверно пьяный, но ещё не буйный гражданский всё никак не желал отправляться домой, куда его с неизобретательным матом тащила полная и неопрятная то ли жена, то ли подруга в ополченской униформе и с кобурой под мышкой. Ей помогала подруга, весело подхихикивая и предлагая не принимать поведение мужчины близко к сердцу.

Наблюдать за всем этим было бы забавно, если бы… Если бы не тема разговора, поднятая Мишкой.

— Ну, на дурака и не планировали, — продолжал между тем Митридат. — Практически стандартный ход — ловить заказчика на живца.

Он помолчал.

— В общем, лажанулись, — сказал Мишка, переждав очередную вспышку мата в противоположном углу, когда уже уведённый было прочь гражданский вырвался из рук вооружённой бабы и вернулся за столик. — Не так и сильно лажанулись, двоих всё же задержали. Беда, что командира их завалили. Именно он парня нашего свалил, так что по нему и врезали от души… Маршрут выявили, по которому они просочились. Относительно свежий — не через весь этот бардак возле Первомайска, а через «зелёнку» между Раевкой и Славяносербском. Даром что через реку. А в Жёлтом у них агентурка, там даже машина для них была. Хорошую связь вскрыли…

Алексей же для себя отметил: нащупали укры, что ли, те маршруты, по которым, бывало, он выдвигался? Или прежде ими пользовались, а он не знал? А почему не знал? Должен был. Не доводили. Если ходили не обычные ДРГ, а подобные агентурные группки, то тогда это дела ГБ. А раз так, то кто же будет доводить такую информацию до полевого разведчика? А ему это очень важно. Ведь параллельным маршрутом, только в противоположном направлении, он сам заводил перед Новым годом группу. Кстати, гэбэшную же. Попалились ребята, что ли? Нет, «укропы», конечно, не по тому маршруту прошли, но…

Митридат успокоил: всё нормально, прошли ребята и сегодня ночью вернулись.

— Но подробностей я пока не знаю, сам только что с Москвы приехал. На службе нет никого, только дежурная смена, — что-то Мишка раньше подобных подробностей не доводил…

— Кое-что рассказали. По словам задержанных, операцию разрабатывал некий Валентин Кудилов, он же Сергей Молодченко. Засветился ещё летом, когда вступил в «Айдар» добровольцем после отсидки десятки за убийство. Наш, луганский, бывший журналист. В том числе и в «XX веке» работал, прикинь!

Алексей газетами не интересовался, но про эту, конечно, не знать было нельзя — главное ныне издание республики. А то и единственное уцелевшее. Да, любопытно гражданская война судьбы людей перетасовывает — прав Шолохов и велик!

— В принципе, — Митридат усмехнулся, — ты его, по идее, можешь даже знать. Нет, в убийстве отца твоего он не участвовал, позже на «Айдар» зашёл, но воевал тоже в Лутугино, Хрящеватом и Новосветловке. Как жив остался, неизвестно, — сам знаешь, как их там «северным ветром» подмело. Нет точных данных. Может, загодя куда перешёл, а может, среди этих, помнишь, крыс смылся, которые своих подыхать бросили и под видом гражданских на Болотенное ушли.

Алексей задумался. Кажется, он что-то об этом человеке слышал, когда через пленных устанавливал имена убийц отца. Всплывала фамилия, да, точно, в Новосветловке! Но один раз и как-то косвенно. Точно было, когда устанавливали имена личного состава противника. А дальше списки ушли в Особый отдел «Бэтмена», после чего до Кравченко никакой связанной с этим персонажем информации уже не доходило.

— В общем, дядя странный, хотя ведёт себя как типичный нацик, — проговорил Митридат. — Зачем-то похитил в сентябре нашего бывшего замминистра здравоохранения, очень мутную личность, предельно связанную с Киевом. За это попал под суд, но был выкуплен под залог. Вопрос, кем. Нет данных, когда именно, но точно известно, что завербован СБУ. Самый тот объект для вербовки! Журналист, значит, землю знает. Работал в газетках разных, значит, контакты интересные. Настроен националистически, антироссийски. Но из ЛНР ушёл только в июне, то есть расклады новые тоже уловить успел. Я бы такого вербовал без раздумий.

В общем, рассуждаю, это СБУ его то ли отмазала после косяка с этим замминистра, то ли за попыткой похищения и стояла. Хотя второе — вряд ли. Тут — типичный почерк укропского нацика. Захотелось бабок — выцелил богатенького — начал отжимать. А похищение в этом деле да для этих целей, сам знаешь, — лишь один из инструментов.

Алексей кивнул. Не только знал, испытал теперь.

— Короче, с этим замом, по фамилии Голыш, у него лажа вышла, — после минутной паузы, посвящённой наблюдению за очередной попыткой ополченки выцепить пьяного мужичка, продолжил Мишка. — Тот тоже, по типажу и вкусности биографии судя, самый кадр для вербовки. А раз так, то по нынешним временам, сам понимаешь, — точно завербованный. Квартира и жена в Киеве — даже говорить не о чем. Похоже, там у них разиня растяпе пальцем в рот заехал. И возвратили тогда Кудилова этого обратно на фронт. Отработка за косяк, типа. А дальше…

Давай ещё по пивку, а то я уже задолбался болтать. А сказать нужно кое-что важное. Для тебя, — подмигнул Митридат, подзывая вместе со всеми наблюдавшую за бесплатным спектаклем официантку.

— Да с пельмешками, — поддержал, маскируя замерцавшую в душе тревогу, Алексей.

— Ладно, не буду тебя томить, — со значением произнёс Митридат, когда они получили свои кружки. — В общем, формально заказал тебя именно этот Кудилов. Почему формально — потому что задержанные боевики знают только о том, какое задание они от него получали. А вот кто ему задачу ставил, они, естественно, не в курсе. Но там, в общем, всё ясно. Одно из двух: либо СБУ, на которое работает зверёк, либо командование «Айдара», у которого ты в ходе своей охоты под шумок слишком много бойцов заземлил. А поскольку твои оставшиеся — как ты говорил, двое? — кровники как раз к руководству и принадлежат, то они заодно и за себя, родных, радеют.

Полагаю, несложно додуматься до того, что СБУ в курсе замысла. Через этого Кудилова. И дала добро на твоё похищение и вывоз. Им, сам понимаешь, в Киеве такая вкусная поющая птичка была бы в самую масть! Россиянин, военный, «бэтменовец». Тридцать второй пост с кем тогда брали, с Хулиганом? Ну, вот, ещё, значит, и его в тот же букетик. Тот вообще красава — россиянин, офицер, ракетчик. А уж к Главе относится как… И был бы у укров замечательный набор материала для пропаганды. Класс! — выбравший свободу россиянин, возмущённый казнью своего командира, говорит, почему решил не воевать больше за террористов-сепаратистов и рассказывает, как даже российские наёмники ненавидят бандитскую власть в так называемой «ЛНР»! Ты ж, надеюсь, не тешишь себя иллюзиями, что сумеешь не запеть? Фармакология-то ныне чудеса творит…

Алексей угрюмо кивнул. Да оно и без фармакологии — вполне себе. Особенно в полевых условиях. Правда, «птичка» после этого товарный вид теряет. Так что в интересах информационной войны шприц или что там они применяют — перспектива непременная. И неизвестно ещё, что хуже…

— Потому они, вишь, запутались немного в двух желаниях — завалить тебя или пленить, — цинично рассуждал далее Мишка. — Завалить, видно, для простоты, требовали кровники твои. Что и попробовали изначально проделать. А когда ты везунчиком оказался и в квартире не лёг, то тут, видно, Кудилов этот свой вариант продавил, чтобы перед кураторами в Киеве выслужиться. Он такую команду здешнему своему связнику и спроецировал, а тот уж бандюков в соответствующем духе нагнул.

Так что когда встретишь журналюгу того лихого, не забудь в ножки поклониться: он тебе своим распоряжением жизнь сберёг. Иначе вальнули бы тебя бандюки прямо в больничке, танцев с бубнами не устраивая…

Кравченко мрачно усмехнулся. Да уж… Надо будет паренька отблагодарить за доброту. Будем надеяться, Перс не запретит дополнительных выходов помимо боевого плана…

Нет, ну это становится точно невыносимым! Скандал между ополченкой и пьяным снова взвился под потолок. А с другой стороны — жалко мужичка. Вызовет сейчас персонал наряд, и будет дядьке на орехи…

Алексей выбросил себя из-за стола, в секунду скользнув от стены, у которой сидел, сразу в проход. Сделал несколько шагов к разоравшейся троице скандалистов и припечатал мужичка к сиденью, придавив ладонью плечо.

— Давай, помогу его вывести, — обратился он к ополченке довольно жёстко, так, что прозвучало не предложением, а приказом. Та, которая только что демонстрировала сцену окончательного покидания помещения, но вернулась, потому что мужик вступил едва не в драку с её подружкой, — то ли не рискнула возразить офицеру… хотя на лице её в первое мгновение было выражено явное желание послать подальше незнакомого доброхота… то ли, напротив, решила, что такая помощь будет не лишней. Как бы то ни было, она явственно расслабилась, задавила в себе матерную фразу и ответила немного невпопад, но по-уставному:

— Так точно, тарищ капитан…

Алексей приподнял притихшего мужичка за шкирман потёртой кожаной куртки, поставил его, встряхнув, на ноги, и погнал к выходу. Выпихнув же по ступенькам наверх, к остановке, где традиционно держал вахту всегдашний здешний бомж, прорычал яро:

— Слышь, гражданский, вот тебе приказ старшего по званию. Шагом марш отсюда домой и проспаться! Пока кто-нибудь милицию не вызвал. Понятно? Повтори приказ!

Мужичок пролепетал что-то. Невнятное, но не злое. Он вообще-то по виду был не злой, просто семейную проблему за него разрешала нынче водка. В бутылку не полез — видно, шуганулся военного. И когда ополченка с подругой взяли его под руки, помогая отбивать коварные атаки льда, покрывавшего тротуар, Алексей испытал что-то даже вроде сожаления. В конце концов дядька был безобиден, а спектакль скандальной семейки развлекал весь зал. Но — задолбал!

Алексей постоял, подставляя лицо зимней прохладе и отходя душою. Не жизнь, не служба в крайние дни, а просто фестиваль с каруселями! Последний спокойный миг был, когда с выхода того, что 28 декабря, отходили. И Новый год ещё.

Хотя нет, уже тогда не та была психологическая атмосфера. На квартире у Мишки. Настя не просто так к Юрке лепилась, а демонстрацию закатывала, спектакль. Ему, Алексею. А он, если быть честным, от этого чуток бесился. Хотя и контролировал себя настолько, что сам этого не понимал. Зато Ирка, чуткая душа, просекала ситуацию более чем. И потому сама начала ластиться в негласном противостоянии двух самок человеческих. А потом фактически всё так сделала, чтобы увести своего мужчину в собственную норку. Пусть физически она, норка, и была в квартире Кравченко.

И там всё и рухнуло: сама квартира, упорядоченная жизнь, прежние отношения. Даже само время — оно тоже куда-то обрушилось. И теперь всё как-то разнесено, будто тем же взрывом. Перепутано, поломано.

И ворочается это «всё» внизу, на земле, выпрастываясь из-под обломков и собирая себя наново…

Он вытащил телефон, набрал Иркин номер. Как ни смешно, но телефонную трубку её Лысый ему вернул. Правда, после ещё одного болезненного напоминания, но показал, где лежит. А что? Он, Алексей, вовсе не подряжался разбрасываться телефонами за 800 гривен в пользу каких-то недобитков 90-х годов!

Ирка ответила сразу: видно, ждала. Алексея кольнуло жало стыда — опять он забыл про неё! Нет, вчера-то звонил, даже дважды. А вот сегодня как-то с утра закрутился…

— Прости, Ирёнок, — покаянно начал он. — Вот только теперь вырвался на минутку, сразу звоню. С утра, понимаешь, в службу входил. А потом Митридат приехал, вот с ним сейчас перетираем, тоже по работе. Как ты?

Ирка отвечала тихо, но, чувствовалось, улыбалась. У неё, дескать, всё гораздо лучше, после всего случившегося её все жалеют, вниманием окружают, лечат хорошо. Физиотерапию назначили, витамины дают…

Что это означало в разорённой войной республике, Алексей понимал очень хорошо. Видел, да и разговаривал пару раз на тему, чего стоило Сан Санычу свой госпиталь в норме держать. Да ещё лекарства собирать. Причём в количествах, которые позволяли делиться ими с окрестными аптеками. Это же не патроны, не оружие, которое у укров побитых прихватить можно. Это ж логистика особая, на особые отношения завязанная.

Надо будет заехать в больницу, врачей-сестёр отблагодарить, список необходимых средств у них забрать. Может, удастся чего через ребят своих в Москве заказать.

Тем временем он слушал радостно журчащий сквозь плохую связь голосок Ирины, отвечал ей положенными фразами.

— В общем, Ирёнок, я к тебе постараюсь завтра заехать, — проговорил он затем, услышав её главный вопрос: «Когда?». — Ты на всякий случай не жди, потому как служба у меня новая, ещё не устоявшаяся. Сам не знаю, что будет завтра. Но если освобожусь, то вечерком непременно загляну. Ну, пока, выздоравливай, а то тут Мишка ждёт…

Митридат и впрямь вышел на воздух посмотреть, отчего друг его так задержался — не курит ведь. Алексей ему кивнул, указал глазами на трубку возле уха. Мишка тоже кивнул, понимающе прикрыл глаза — в полуподвальчике «Бочки» связь и впрямь была никуда.

Дождался окончания разговора, помолчал. Потом сказал:

— Война будет…

Кравченко удивился:

— А сейчас что?

Митридат хмыкнул:

— Минский процесс, не знал, что ли?

Оба, впрочем, понимали, что имеется в виду. Понятие «война», по крайней мере в Луганске, означало сейчас две вещи. Глобальную — так сказать, общий процесс вооружённого противостояния с Украиной. И конкретную — фактические боевые действия.

И одно от другого отличалось. Война шла, но вот конкретно сейчас её как бы и не было. А противостояние с вечными поисками друг против друга и обстрелами вдоль линии соприкосновения — так, фон жизни. Такая война тоже присутствовали, но локально, на заднем, так сказать, дворе — обстрелы, действия ДРГ, стычки на отдельных участках. Ну, там, что-то кому-то показалось или кто-то решил обосноваться на высотке на нейтральной полосе. В сводках такие боевые действия фигурировали, но и не более того — мирняк же жил именно почти что в мире. Если не считать глухих отголосков взрывов даже в центре Луганска. И, конечно, приграничных населённых пунктов, которых укры не жалели от слова «никак». Взять вон, к примеру, Сокольники или те же Славяносербск и Первомайск.

Алексей вспомнил, как осенью в Первомайске пробирался под минами по жилому сектору. Хуже не придумаешь! Мина и когда в окопе сидишь — не подарок. А уж вот тут, среди домов… В подвале ничего, безопасно. Но пробираться по улицам, не зная, что заденет вражеский боеприпас в полёте и куда в следующий момент осколки брызнут… Её, мину-то, иной раз видно, как летит. Но куда попадёт — большой вопрос — среди развалин-то…

— Это тебе в ЦК, что ли, сказали? — усмехнулся он.

— Да нет, — поморщился Мишка. — Сам видел. Чуть ли не от самой Самсоновки здоровенную колонну наливняков обгоняли. Так только в Луганске и обошли, уже на Оборонной. Так что два и два сложить нетрудно. Не дураки сидят, разведка работает. Вот и готовятся заранее.

Помолчал, затем предложил:

— Ладно, пойдём, что ли, обратно, а то прохладно…

Внутри Митридат посмотрел на Лёшку с хитринкой.

— Ты смотри теперь, тебя, скорее всего, повыдёргивать попробуют, — сказал он. — Наши, в основном. Больно серьёзную кучу дерьма тут разворошили. Из-за тебя, отметь. И это ещё не ясно, что день грядущий нам готовит. Прокуратура тут тоже копытом бьёт…

Алексей вновь ощутил холодок. Вины за ним никакой не было, он это знал. Но не хуже знал и то, что в руки, скажем, прокурорских только попади. Через несколько часов сам попросишь себя закрыть да ещё и ключик выбросить…

К слову вспомнился рассказ Ященко. У того был знакомый журналист, в «Огоньке» работал. Попал на путч в октябре 93-го года, по профессии. Был задержан президентскими силами, побит, передан милиции, побит, отправлен в «Матросскую тишину», побит. Наутро выпущен вместе в другими журналистами. А потом по факту избиения — а случай попал даже в «Нью-Йорк Таймс» — завели дело. И стали его вызывать в прокуратуру. Так, по словам Тихона, знакомый его настолько завяз в показаниях разных сторон, что если бы не защищающая от правоохранительных органов профессия и не политический шум, его вполне можно было бы закрывать за нападение на милиционеров…

— С чего бы меня-то… — набычился Кравченко, вспомнив эту историю.

— Да с того, родной, — скривил рожу Мишка. — Знаешь, что задержанные, эти, от Кудилова засланные, показали? Окончательное решение по тебе ты сам и спровоцировал.

Алексей поперхнулся пельмениной.

— Это как? — в сильном недоумении проговорил он затем.

— А вот так! — с удовольствием провозгласил Мишка. И, понизив голос, продолжил: — Ты же тогда ходил «за речку» со своими, восемнадцатого числа? Когда засаду устроили и машину их постреляли?

Алексей кивнул. Было дело. Неплохое дело.

Места там хорошие. Балочки, пригорочки, затончики, лесочки. Не та, конечно, зимой зелёночка, что летом. Зато темно, и народ зря не шастает. Три пруда больших, от ТЭЦ. Частный сектор сильно перепутанный, с заборами, дровнями, дорожками и тропинками. А главное — изобилия растяжек можно опасаться только умеренно — всё ж и нацики в жилом секторе их ставить опасаются. Хорошее место для грамотной засады.

Вот её ночью и устроили. Сначала вскрыли секрет, где четверо гоблинов курили и, похоже, пили. Грелись и долю свою тяжкую обсуждали. Не так чтобы громко, но всё равно: слышно хорошо внимательному уху. Шрек тогда предложил им гранатой отдых украсить, но Алексей идею отверг — не исключено, что где-то ещё парочка наблюдателей шкерилась. Могли забеспокоиться и ответку кинуть. А срываться назад без всего не хотелось: должны были они командованию языка скрасть.

Поэтому придумали ход покрасивее. Ту самую гранату Шрека приспособили на растяжечке на пути выхода секрета. А сами тихонько выдвинулись к дороге, метров за пятьсот, чтобы перехватить там машину со сменой караула.

Не будь у Алексея личных счётов с «айдаровцами», он бы придумал что потише. В сам посёлок Счастье за языком не полезешь — слишком людно там, и карателей много шляется, по сторонам глазами водят. Приучены уже. А тащить из караула какого-нибудь рядового Тараску — да что он знает? Всё равно надо мудрить, чтобы хоть сержанта какого прибрать. Должен же у них караульный начальник быть или разводящий, на худой конец?

Погодка была вот как сейчас — около нуля, с лёгким ночным минусом. Полежали, послушали. Чудес со связью укры не творили, так что на волну их настроились быстро. Дождались радиообмена, узнали, что на смену высылают бусик с восемью рылами (тут Алексей удивился: не многовато ли для такого секрета? — скорее всего, где-то ещё один, туда тоже смену везут), распределились по дороге. Излюбленной Кравченко буквой «Г». Чтобы и другая обочина была охвачена, но не крестить огнём друг друга.

Дальше было несложно. Отрабатывали с бойцами. Алексей снимал водителя с почти прямой проекции, Юрка дырявил правую дверь по низам, чтобы не убить старшего машины, но и не дать возникнуть у него вредным поползновениям по поводу ответного огня. На этой войне обе стороны автоматы свои обычно возили лежащими на полу, возле коробки передач. Удобнее так, нежели примащиваться с пуляющей игрушкой на сиденье, а затем подпрыгивать с нею на местных дорогах. Но когда по низам салона быстро возникают дырочки, не слишком тянет наклоняться и искать оружие. Был, конечно, немалый риск задеть пассажира по ногам, а потом тащить на себе, но с этим приходилось мириться. Остальные двое бойцов — у Алексея на выходы уходили парами, как истребители в воздухе, — без затей покрестили очередями кузов.

После того как бусик остановился у обочины, его экипажу было велено не дёргаться и не сопротивляться. Во избежание дальнейших проблем для здоровья.

Никто и не сопротивлялся. Только в полукилометре позади хлопнуло. Любопытство секрета получило наказание.

Да, это была славная охота. Троих задвухсотили, двое трёхсотых — тяжёлые. Смело можно было бы добить, но в подразделении у Кравченко на это был наложен жесточайший запрет. Исключение — натуральные каратели, что участвовали в расстрелах мирняка и ликвидациях бойцов ополчения вне боя.

Но в любом случае сначала надо было пленных опознать. Чем быстренько и занялись.

Ещё трое отрёхсотились легко. Среди них — старший машины. Который, как и опасался Кравченко, получил две пули в ногу. Одна — плохая, в коленку.

Этого перевязали, ногу перетянули, у остальных забрали документы и пригодное оружие. Прихватили телефоны и всё что было электронного. На подобного рода носителях попадалась подчас весьма важная информация. В том числе и для следственных органов. Летом их, бывало, забирали себе, но с внедрением армейской дисциплины был налажен и порядок сдачи трофейных цифровых носителей. Там где дисциплина внедрялась…

Что было на секрете, так и не узнали. Алексей не стал нарываться — кто там лёг, а кто уцелел, неизвестно, но если кто живой, то сейчас к обороне уже приготовился. А вести ночной бой фактически под задницей у врага, да не ради чего, — ну его в баню, есть способы поразвлечься и менее рискованные.

Вездесущий же Мишка был в курсе этой истории потому, что на следующий день от укров поползли крики, будто «российско-террористические» войска захватили машину «скорой помощи» и на ней напали на счастьинскую больницу, где убили несколько врачей. Глупость очевидная и несусветная, но на шум надо было реагировать. Так что пришлось писать отдельный рапорт особистам. А уж от них объяснения дошли до Митридата.

— Так что, — продолжал Мишка, — «айдаровцев» твоя наглость сильно опечалила. Типа, уже и дома покоя нет. Они, конечно, не знали, что это ты в засаде участвовал, но решили оборзевшим сепарам дать по рукам. Поскольку на передке это у них получается не очень, то обратились к своим привычным, карательно-террористическим методам. А тут на тебя им и информация подвалила. Вернее, кто-то там свёл всё по тебе в одну картину… А дальше ты знаешь. Стали шерстить по базам, где такого вредоносного сепарюгу можно уловить. Обратились к резиденту, тот — к бандитам, что рынок недвижимости держат, — и вот мы имеем, что имеем!

— А что мы имеем, кроме раненой девчонки? — зло проговорил Алексей. — Эх, правильно казачки делают, что нациков сразу карают, в плен не берут. А мы…

— Ну-у… — протянул Мишка, лукаво усмехаясь. — Ты ж у нас солдат империи. Тебе не пристало конвенции нарушать.

Митридат позволял себе иногда подтрунить — впрочем, несильно — над Бурановскими убеждениями, складывающимися на этой войне. Шутил так Мишенька.

Алексей знал это, как и то, что друг его — ещё и потому друг, что единомышленник. В основном. В базе. По частностям спорили.

Служба Мишкина располагала к некоему политическому цинизму. Он просто знал больше, нежели полевой офицер. И потому заслужил только лёгкого тычка кулаком в плечо. Пришлось даже привстать для этого, вызвав вопросительный взгляд официантки. Что она, заподозрила, будто от давешнего мужичка заразились?

— Ладно, — переключился Мишка, стерев улыбку. — Теперь по тебе.

Он задумчиво посмотрел на Алексея. Потом повернулся к официантке и махнул ей рукой, подзывая.

— Давай, Юлечка, посчитаемся. А то пора нам. Дела у нас…

Что-то было в его тоне неприятное. О чём ещё зайдёт речь?

Речь Мишка повёл уже на улице:

— Значит, смотри сюда, Лёха. Разговор у нас с тобой совсем не для чужих ушей. Пойдём с тобой пройдёмся потихоньку, к театру, до универсама. Да по задам, по Демёхина. Незачем перед администрацией светиться.

Собственно, до универсама, что сбоку от театра имени Павла Луспекаева, было одинаково идти что так, что так. Прямоугольная планировка. На одном маршруте действительно надо пройти мимо здания ОГА, в эту вечернюю пору уже тихого и скучного. Чего или кого не хотел там повстречать Мишка, было не очень ясно, но раз тот так решил, то причины были.

Улица Демёхина была воистину черна в это время суток. Темна, пряма и практически пуста. Лишь по бокам немногочисленные подсветки из окон домов. Прорезь в теле города, а не улица. Даром что самый центр, зады правительственного квартала…

Этой зимой в Луганске вообще было как-то… безвременно, что ли. Как стемнеет, так кажется, будто не шесть часов ещё, а полночь. Темно и пусто. После шести вечера переставали ходить маршрутки. А другого общественного транспорта в городе на данный момент не было. Вот и торопился народ пораньше до дома добраться.

Город по вечерам замирал, словно накрывался одеялом и затаивался. Распластывался чёрной кляксой под непроглядным небом ночи, застывая, будто в секрете. И только воспалёнными глазами окон осторожно всматривался в темноту.

Город войны. Военный город.

Впрочем, Алексей другого зимнего Луганска почти не знал. Тот, что был в его детстве, в детстве же и остался, и даже воспоминания о нём потускнели. Но тот был прежде всего летним. Может быть, потому, что уехал Лёшка отсюда маленьким, и воспоминания заслонил Брянск — почему-то как раз больше зимний. Или потому что в нечастые наезды сюда из дома к бабушке с дедушкой жил он в основном в Алчевске. Да и приезжал к ним на летние каникулы, и когда выбирался в Луганск — это был опять летний Луганск, светлый, живой, словно искристый…

А этот, тёмный, замёрзший и замерший город — это было болезненно. Темнота его ледяных улиц невольно навеивала строки из любимого в школе Блока. «Чёрный вечер, белый снег…» — и как там? — «Поздний вечер. Пустеет улица. Один бродяга сутулится»…

Разве что нету того знакомого бродяги на остановке. Смылся бомжик домой. Рабочий день кончился…

Все революции, что ли, у нас в России одинаковые? Чёрный вечер, белый снег. Ветер, ветер на всём белом свете… Патрули. Правда, не двенадцать с винтовками. Четверо на джипе. Но суть та же — ночью любой прохожий полностью в их власти.

Хорошо, что с Мишкиными документами патрули не страшны. И у него, Алексея, всё оформлено, как надо. Но это — на кого нарвёшься ещё. А то вон в августе… Да и в сентябре бывало — где патруль, а где тот же патруль уже на промысел вышел, зажим-отжим. Это тоже, что ли, закон революции? — всякую жмуть наверх поднимать…

Бабушкино слово. Что оно означало и откуда взялось, она не объясняла. Говорят, мол, так и всё. Она вообще как-то особенно говорила, бабушка. Не «перевернёшься», а «перемекнёсси». Не «давеча», а «дайче». В таком роде.

Метнулась в мозгу картинка-воспоминание, какой она выглядела, когда вывозил он её в Россию, когда везли тело отца. Замкнувшаяся, деревянная. Враз помутневшая. Не от мира сего. Словно уже отказавшаяся жить…

Ну, гниды, вы мне и за это заплатите! Заплатили уже, и ещё заплатите. Фигня, что всего двое вас осталось, убийц. Это если у обычных солдат просто мозги промыты, и карательная реальность АТО быстро ставит их на место, то нацисты из добровольческих батальонов все упоротые. Эти точно пришли убивать просто за разномыслие. За невосторженность мыслей по отношению к Бандере и к древним украм, что выкопали Чёрное море.

Валить вас не перевалить. Поэтому не буду я торопиться в поисках ваших, Кирилл Вызуб и Валентин Безверхий. Клички Гром и Лихой. Ещё сведёт нас с вами дорожка узкая, гражданской войной проложенная… А до тех пор проредим вас, нациков. Чтобы не пёрлись к нормальным людям дурью своей их насиловать. Чтобы закаялись даже пытаться превращать русских людей в свидомую подпиндосовскую нечисть. Чтобы гадились под себя от страха поднимать руку на Донбасс, на Россию, на Империю!

Впрочем, не до рефлексий. Вид у Мишки был задумчиво-тихий, что никак не было похоже на этого холерика. Похоже, действительно что-то важное держит в рукаве.

Когда со скупо, но освещённой Советской свернули за угол, огороженный лентой в полосочку, чтобы не ходили люди под опасно накренившимся после попадания снаряда карнизом, и попали во мрак Демёхина, Мишка заговорил. Негромко, так что приходилось напрягать слух.

— Значит, смотри, Лёха. Положение довольно серьёзное. Для тебя, имею в виду. Людей Бэтмена, близких к нему, забрали на подвал. Которых смогли. Особый отдел ГБР и всё такое. Полевиков вроде тебя не трогают. Пока. Пока бойцы нужны.

Но это может быть ненадолго. Многих бойцов из прежних уже тягают и у нас, и у донецких. У тех вообще задница. Заходят, к примеру, люди из Донецка на какое-нибудь Енакиево. Или Снежное. Неважно. Главное, что начинают там щемить полевиков, которые за время обороны ни под кого не пошли. В смысле — под признанные батальоны. Которые осенью основой армии стали. Нормально так берут ребят. Работают по типу особых отделов в войну. Где был такого-то? Что делал там-то? Ну а дальше опрашивают, кто, кого, когда, и почему не. Кого потом по результатам допроса берут к себе. А кому и лоб зелёнкой мажут.

Алексей удивился. Здесь, в Луганске, он про такое не слышал. Хотя нет, слухи ходили тоже. Но если бы было так массово, слухами бы дело не ограничилось?

— Сам знаешь, какой там выводок единомышленников… — пояснил Мишка. — Хотя и говорили, что там у них анархии поменьше, чем у нас, фигня всё это. У нас как казачки свои земли отхватили, так остальным вроде и делить нечего сталось. Пошли под власть.

А у них там — сперва определялись, кто этой властью будет. Это у нас — фактически одна «Заря» была, а остальные группы либо с нею сблокировались, либо сильно помельче. Либо и то, и другое. Ну, Головной наособицу, да казаки. Но сам Луганск, а значит, и ЛНР, — под контролем у Сотницкого. Вот он властью и стал. А остальные — вроде территориальных автономий. Хотя, скажу тебе по секрету, та задача — никаких отдельных формирований, а кто не с нами, тот незаконное вооружённое формирование, — выполняться будет жёстко. Есть такое распоряжение. Негласное, но кому надо, про него знают…

«Так Бэтмен?..» — хотел спросить Лёшка, но осёкся. Нормально было всё у Сан Саныча, вошёл в состав четвёртой бригады, сами же его среди командования на параде видели, общались…

— На Донецке, — продолжал Мишка, — сложнее, потому как даже без шаткой этой автономии не было одного безусловного лидера. Под которого все пошли бы. И люди шли под полевых командиров. Под Ходака, Прохора, Чёрта, Вахтанга… Ну и так далее. Потому как Вахтанга или того же Мицубиси с отрядами их к ногтю не особо прижмёшь, а какого-нибудь малого Бавара — тока в путь. Вот и стал каждый по возможности под себя подгребать мелкие подразделения. А те, кто в Донецке обосновался, стали такому усилению крупных отрядов противиться. Уйму народа положили, скажу тебе по секрету. Заслуженного.

И это я ещё не говорю о тех трупняках, которые легли из-за разборок между Бегловым, Весёлым, Молодаем, Старым… Вообще из-за всего этого дела. Беглов, можно сказать, сам вышел, а своих не взял, и всех их пошли распределять по батальонам. Якобы. А там разговоры уже короткие были: идёшь под меня. Ах, есть вопросы? — Этого выводите на хрен!

Да, на Луганске такого, пожалуй, действительно не было. Мишка, конечно, преувеличить любит, это у него не отнять. Не вранья ради, а ради драматичности рассказа. Но слухом земля полнится, так что и на Луганске народ, хоть и не в деталях, но в целом о борьбе за власть в Донецке знал. А вот о борьбе за власть в ЛНР ничего подобного не говорили. Максимум — что задрались охранники Главы с охранниками премьера из-за не по рангу занятого места на автостоянке перед администрацией…

Алексей был плохим судьёй в этих делах. Что о донецких, что о луганских он имел довольно смутное понятие. Он кто? Простой солдат. К властным разборкам не приближен, как ГБ или комендатура. Да и не до того было, чтобы подобную информацию собирать. Сразу, как пришёл к Сан Санычу, был капитан Кравченко занят боевыми делами. То есть главным — заботился о том, чтобы одновременно и башку свою уберечь, и задачу выполнить, и нациков по возможности нащёлкать побольше, пока самому кирдык не придёт.

А что в те дни кирдык этот буквально нависал над загривком, — это ощущалось. Причём, что характерно, не на все задачи ГБР «Бэтмен» выдвигалась. Были, как говорится, вариации. Алексей тогда, преодолевая всем известный мутный страх, как раз больше на боевые напрашивался, чем на патрулирование Луганска. И часто даже в отрыве от самого «Бэтмена».

Оттого потом и не сошёлся с «особистами» Сан Саныча. Зато тогда в основном и сколотил свою группу. Отличную группу! Ни одного двухсотого!

Эх, блин, Злой, блин! С тобой ведь тогда весь тот тяжёлый август прошли! Эх, Юрка! И сам…

Мишка между тем продолжал:

— Во-от. Москва-то основных заводил, типа Беглова, изъяла оперативно. Иначе, мол, «северного ветра» не будет. Но основные репрессии как раз пошли после начала Минского перемирия. Как корпуса начали формировать — тут всю махновщину и пошли в рамки брать. Кто-то в рамки сам пошёл, кого не взяли, а кому и крестик на лбу нарисовали… Кому по делу, а кому… Вон, как Сан Санычу…

Алексей дёрнулся. Снова? Даже возвысил голос, что для разведчика, в общем, прокол:

— Ты намекаешь, что его — наши?

— Не ори, во-первых, — отрезал Михаил. — Не дома. И дома… Сам знаешь.

Несколько шагов прошли молча.

Тишина улеглась на город. Не было сегодня даже привычных погромыхиваний от укровских орудий. И ни один звук разрыва не нарушает больше эту густую, тёмную, тягучую и сладкую тишь…

— Ладно, прости, — буркнул Алексей. — Не томи.

— В общем, смотри, — медленно, словно тоже зачарованный тишиной, проговорил Митридат. — Я тебе про донецкие дела за то напомнил, чтобы ты видел, как оно подспудно происходит. У нас — казачкам благодарность — всё поделилось сразу, а потому мирнее. Ну, внешне все вроде как на ножах, и своя власть у всех, — но это же делает все эти разборки между собой… Блин, захотелось даже сказать — дипломатическими. В общем, так и есть. У Сонного в Стаханове разные дела творятся, и нехорошие тоже. Лозицынские казачки в октябре переворот устроили в Красном Луче. Но до времени это всё были — их дела. Как бы…

С казаками Сонного Алексей не раз контачил на Бахмутке. Хорошие ребята, хотя… казаки. А вот командир их был, на его взгляд, мелковат для своего места. Когда Беглов приказал зачем-то сдать район треугольника Рубежное — Северодонецк — Лисичанск, носивший тогда позывной «Паша-Локатор» казак закрепился в Стаханове — Первомайске. Там он назвал свой отряд «Первым казачьим полком имени Матвея Платова», а себе присвоил титулы «командующего центральным фронтом Казачьей Национальной Гвардии ВВД» и «генерал-майора Всевеликого войска Донского».

С главой республики отношения держал на ножах, на митингах крыл его матом и требовал отставки. По слухам, даже отжал имущество у семьи первого главы ЛНР Волокова. В общем, странный человек, хотя в личной храбрости ни ему, ни его казакам не откажешь.

— А с месяц назад это всё начало пересматриваться, — продолжил Митридат. — Помнишь, Антрацит, 28 ноября?

Алексей подумал:

— Ну да, помню. Ты ещё говорил, что была какая-то провокация, в ходе которой в разборке с казаками оказался замешан спецназ, но неясно чей. И жертвы были.

— Да, — подтвердил Михаил. — Завалили там коменданта города. И зама его. Сложные были ребята. Тогда и началось.

— Если так, как ты говоришь, то чего там неясного, чей спецназ? — покачал головой Лёшка. — Знаем мы все наши спецназы. Луганские. Если это был не ваш, гэбэшный, то лично я вопросов больше не имею… Но Сан Саныч-то при чём? Всё же — реальный герой. Сколько диверсантов укровских отловили на Луганске в августе! Да и человек хороший…

— Там сложнее всё, Лёшка, — досадливо пробурчал Митридат. — Там уже цели такие замешаны, что выше отдельных личностей. Я это, кстати, тебе, главное, и хотел донести. Чтобы ты понял, во что замешан оказался.

— С хрена ли я-то замешан? — проорал шёпотом Алексей. — Я, блин, с октября уже, с после боёв у Смелого, не при Бэтмене! Я в корпусе уже больше месяца! Меня вообще хохлы подорвали! При чём здесь я?

— А при том, брат, что у нас дела любят комплексно крутить. Вот замешан в чём-то Бледнов — надо побольше народа вокруг него в дело вкрутить, так оно солиднее получается. Это же Рауф дело ведёт, у нас с ним… — Мишка осёкся — видимо, какая-то служебная тайна едва не сорвалась с его губ.

— Да в чём замешан-то Бледнов? — всё тем же шёпотом, но окончательно взорвался Алексей. — Ходишь вокруг и около, а на что намекаешь? На предательство? Так не было его! А уж я-то, из Москвы приехавший, — вообще смешно!

— Да ни в чём он не замешан! — тихо рявкнул Михаил. — В политике только! В политике он замешан! Сильный слишком, конкурентом неизбежно становился бы! Вот и нашли за ним…

— Чего-чего-чего? — быстро переспросил Кравченко.

— Были грешки, — нехотя протянул Митридат.

Помолчал, потом продолжил:

— В общем, по Сан Санычу так. Смотри, только тебе говорю, больше не передавать никому.

— Бледнов в середине ноября ездил в Москву. До ЦК его не допустили, но через кураторов донесли недовольство тем, что, мол, он политически неуправляем, подрывает единство республики своими контрами с Главой и так далее. Это отсюда на него нажаловались, — уточнил Митридат. — От первого пошло, а куратор в целом подтвердил…

Он помолчал. Они вышли на Коцюбинского, которая была относительно освещена. Спасибо перемирию. Хотя, если честно, полной светомаскировки Луганск никогда не придерживался. Даже в страшные дни летних бомбёжек.

Справа вдали светящимся конусом высилась новогодняя ёлка на площади перед театром. Идиллия! Мирная…

Пошли туда.

— В общем, если убрать подробности, которых тебе не нужно, доводили до него примерно то же, что мы с тобой у тебя на квартире… — проговорил через несколько шагов Митридат.

— Ты намекаешь на?.. То есть всё же — наши? — шёпотом, но настоятельно спросил Алексей.

— Не-не, — замотал Мишка головой. — Как мне сказали, он в целом отбился. И отвечал, что характерно, примерно то же, что и нам тогда. Ну, там, что он за республику душой и телом, что нет большего государственника, чем он, ни в какие сепаратные игры не играет, и постом в 4-й бригаде доволен. Вообще, как мне сказали, довольно связно и убедительно отвечал. С Сотницким никаких тёрок больше не устраивает и не собирается — не по рангу, мол, и он это понимает. Но…

Он помолчал, затем продолжил:

— В общем, в Москве пожали плечами и сказали: «Коли так, проблем нет, воюй». Но другие вопросы вокруг него всплыли…

— В Москве? — уточнил Алексей.

— Да везде! — отмахнулся Мишка. — Москва ж не напрямую в наших делах участвует! Тут своих полно, которые посредничают, — и советники, и кураторы… Особенно один, я тебе не буду про него говорить. Двух маток посасывает…

Снова помолчал. Будто думал, говорить дальше или нет.

— Ну. Что за вопросы? — подтолкнул его Алексей.

— Ну-у… В общем, так. Сам знаешь, у укров вокруг обмена пленными целый бизнес возник. Ужас, что, суки, творят. Даже за двухсотых деньги требуют. Причём и с наших, и со своих. Собственный прайс-лист создали! Столько-то — за внесение в список обмена, столько-то — за доставку тела родным, столько-то — за идентификацию, ежели тело… ну, попорчено.

С нашей же стороны по-разному было. Кто-то одно, кто-то другое делал. По-разному обменивали. «Афганцы» наши хорошо работали, на «минус» заезжали, договаривались. Казаки до сих пор самостийно этим процессом рулят. Ну и по Сан Санычу возникли вопросы. Что будто игнорирует он приказ об обмене пленных. Причём по причине коммерческой.

Мишка наклонился к уху Алексея и ещё сильнее понизил голос:

— В общем, донесли до ЦК, что командир твой бывший пленными приторговывал. Прикинь подставу?

Это, конечно, была гнусность. Война — не детские бирюльки, быстро приучает решать вопросы кардинально. А политикам только дай в руки такой инструмент, как война. Донос и подстава покажутся ещё меньшими из зол…

Нет, это торговля с врагом была гнусностью. А торговля пленными — вдвойне.

Но был ли Сан Саныч тем человеком, который мог подобным заниматься? Алексей в это не верил. Он, конечно, не был романтиком, человеческую природу изучил достаточно хорошо. И знал, что война людей меняет, подчас очень сильно. И всё равно не верил, что Бледнов был способен на такое.

— И что? — спросил он глухо. — Подтверждались данные?

— А данные подтверждаются вообще на всех, — качнул плечами Митридат. — Нет у нас пока такого следственного аппарата здесь, чтобы чётко отделить праведные сигналы от злобных наветов. Да и не в том дело. Дело в том, что давно была дана команда обменять всех на всех. Озвучил Глава, но сам понимаешь, кто ему посоветовал это сделать. Как к нему ни относись, но, грубо говоря, верховный главнокомандующий отдал приказ своим подчинённым командирам сделать так и так. А среди них нашёлся кто-то, кто его послал и продолжил бизнес!

— Бледнов? Точно?

— Да хрен его знает, сегодня-то! — вспылил Мишка. — Расследование покажет! Но я тебе почему про политику-то толкую? Потому, что командир твой был на такой политической позиции, что любым сколько-то обоснованным доносом на него могли, а главное — хотели воспользоваться. Чтобы снять угрозу на будущее! С его стороны!

— Значит, Первый дал команду? — подытожил Кравченко.

— От же, чёрт, упрямый!.. — прорычал Митридат. — Команды вообще могло не быть на этих уровнях! Есть политические условия! И они давят! И когда появляется возможность это давление снять, его снимают! Под любым предлогом и любой ценой! Сан Саныч мог быть чист, как ангел! Но он представлял угрозу политическому процессу строительства республики. И дальше кому-то в глубинах аппарата подали материалы. А там резолюцию высказали, даже не наложили: «Разобраться и наказать». Помнишь, как у Высоцкого? «Мой командир меня почти что спас, но кто-то на расстреле настоял…» Это ж война, мне ли тебе говорить! Тут всё упрощается. А прежде всего такие вопросы, как цена приказа и цена жизни.

Он с шипением втянул в себя холодный воздух через уголки рта.

Потом сказал совсем тихо, хотя тише, казалось, было уже и некогда:

— Потому я тебе всё это и рассказываю, чтобы ты понял: если понадобится для примера засунуть в дело Бледнова тебя, то этих людей не затормозят ни твои заслуги, ни твой уход от Бэтмена по принципиальным мотивам. А потому тебе надо спрятаться у себя в подразделении и не отсвечивать. А главное — молись, чтобы хохлы поскорее войну начали. Война, она всё списывает…

Война и началась, как Мишка предсказывал, а вроде нет. Как-то вползала она, а не врывалась.

Как раз утром 5-го числа у Сокольников укры обстреляли позиции луганского ополчения из АГСов и стрелковки. Там в основном стояли казаки из отряда Колдуна. И били по ним с трёх сторон — от Трёхизбенки, Кряковки и от 37-го блокпоста, от Крымского. Казаки, естественно, отвечали из своих миномётов. Но это как бы не очень при чём — они стоят не в самом селе, дураков нет, а нарыли себе окопы и блиндажи в окрестностях. А ведь нацбатовцы бьют не столько по этим позициям, сколько именно по селу! Типичная тактика фашистов — убивать мирное население, чтобы лишить противника его поддержки.

Что ж, тут задача, надо признать, решена — село пустое. Не мёртвое, а… Словно тот раненый конь на нейтральной полосе между нами и немцами из рассказа, кажется, Астафьева, что довелось услышать как-то по радио «Звезда». Всю жизнь служила лошадка, но попала под обстрел и стоит, раненая, между позициями, из последних сил, чувствуя, что если только опустится на землю, то не встанет уже никогда…

Алексей в Сокольниках был не раз — присматривал местность перед выходами. И всегда поражался, с какой жестокостью действовали украинские нацисты. Они с той стороны и стояли, прежде всего — «Айдар».

Посёлок этот если не превратился в Сталинград, то только потому, что домики были маленькие, деревенские. Были украинские — с четырёхскатной крышей, будто пирамидка, были русские — с двускатной, были и смешанного типа — вроде и четырёхскатные, но с неким треугольным скворечником наверху как продолжение боковых скатов. Или, вернее, их начало.

Но домики именно что — были. Каких типов больше, определить уже затруднительно — уж очень сильно разрушено всё. Иные без крыш, а иные и без стен. Постарались укры одинаково по всем. Программа украинизации Донбасса не делала различий между национальной принадлежностью местных жителей.

Конечно, Кравченко, русский с украинской фамилией, вполне себе понимал, что в «украинском» доме могли жить русские, а в «русском» — наоборот. Если не вообще какие-нибудь греки. Условно. У греков вроде в Донецкой области своё село есть, место компактного проживания. Алексей не знал ни имени его, ни местонахождения. Так, слышал краем уха. А здесь поначалу вообще-то сербы жили. Их князь Потёмкин сюда пригласил. Отсюда и название районного центра — Славяносербск.

В общем, была бы здесь, на Донбассе, сборная солянка из национальностей, если б не империя, которая всех объединила под одним знаменем и одной властью, не заботясь о национальной принадлежности своих граждан. Живёшь в общей стране, законов не нарушаешь — вот и молодец, так и живи дальше. А если ещё и на империю хорошо работаешь — то и карьеру в ней сделаешь. Вплоть до места в самой высокой элите. Особенно в советские времена, когда отменили сословное деление.

Сложился здесь, на Донбассе, за столетия тот самый имперский народ. Народ, который ощущает себя русским не по национальности, а по принадлежности к общей стране. А имперцы все, в общем, мыслят схоже: «Жила бы страна родная — и нету других забот!»… И понимают друг друга, даже если между их империями рознь. Потому мы давно простили немцев, но не простили их фашизма. И не забыли. Потому и Победа — наша, хотя сами тогдашние победители почти все вымерли. Потому что эта победа не над немцами, а над фашизмом.

А вот для нациста все чужие. Включая и своих, когда они не хотят принимать людоедскую, по сути, идеологию «Нация — превыше всего». Оттого нацист и готов уничтожить хоть весь народ, если тот с ним не согласен. Что и демонстрируют сегодня нацисты из «Айдара» и прочих нацформирований, здесь, на Донбассе. Вот в этих самых Сокольниках. Можно было бы сказать — с блеском демонстрируют, если бы от этого не исходило такой замогильной, дьявольской черноты…

Вот они, могилы. Одна прямо у дороги, перед разнесённым двором, — крест. Без надписи. Безымянная жертва нацизма… Как в сорок первом, ей-богу!

Сейчас здесь тихо, зато в Донецке что-то творилось. По новостям передавали: в аэропорту бои идут, но без нетбука Алексей был отрезан от Интернета, и подробностей не знал. Начальник штаба довёл до них, офицеров, как положено, сводку — но та была вполне обычная. Обстрелы, перестрелки, действия ДРГ.

Так что этот день пришлось посвятить своим новым прямым служебным обязанностям — боевой подготовке. Ну, если так можно назвать то, чем пришлось заниматься на самом деле, — какая уж тут учёба для матёрых мужиков, прошедших хорошую школу реальной войны, да под началом толкового командира? Каковым и был Перс, всё больше нравившийся Алексею.

Поэтому он больше приглядывался, присматривался к людям, определяя, кто как двигается, кто как смотрит, кто как ведёт себя. С ними ему ещё ходить на боевые, и он хотел заранее определить перспективных бойцов в свою группу. Перспективных для своей именно группы.

Эх, сюда бы своих хоть пару расчётов! Нет, лучше четыре! Тогда бы у него сразу была бы полноценная группа, в которой всё уже отработано, где — главное — взаимодействие чуть ли не на уровне рефлексов получается!

Алексей знал за собой это качество и даже несколько нескромно им гордился, — он действительно умел хорошо сколачивать группы из недавно ещё незнакомых бойцов. Вот кто скажет, что Еланчик у него в роте только с 14 декабря? Две недели вместе, три выхода — и вот вам спец! Не всё ещё умеет, конечно, но как скрадывается! А как охранение отрабатывает! Не хуже Злого — а Юрка ведь профессионал. А Ведьмак, Дядя Боря, Доба, Шрек! Да, ребята, вас бы сюда…

Не спецназ ВДВ, конечно, кирпичи об голову не ломают. Но именно в разведке, в искусстве скрадываться на местности, незаметно оказаться позади врага, в искусстве таиться в засаде и устраивать оппоненту зловредные взрывоопасные сюрпризы — тут действительно удалось добиться впечатляющих результатов. В последнее время бригадное начальство стало серьёзно подхваливать его подразделение, но, самое главное, по слухам, начало им подхваливаться перед своим руководством.

Ну что ж… По тем же слухам, в ОРБ тоже собрались бойцы не слабые. Но их ещё надо узнать. Среди них ещё надо найти не только лучших, но — «своих». А эти два понятия далеко не совпадают в реальной жизни: лучших и так командиры знают, а потому кто их тебе отдаст! «Свои» — они у каждого свои. Хоть война, конечно, такая штука, которая всё равно заставляет всё перетасовывать…

Словом, второй день новой службы был больше посвящён не боевой подготовке, а скорее выяснению, в каком тут состоянии само представление о «разведывательно-боевых задачах».

Нет, то, что действия разведгрупп в современных войнах превратились из вида боевого обеспечения в способ вооружённой борьбы, тут понимали все. Испытали на собственной шкуре, можно сказать. Да и более того: собственно, вся война на Донбассе состояла именно из такого вида боевых действий. Чисто позиционные дела летом были редкостью и начались, по сути, только с начала перемирия. Но это уже не бои — а позиционное сидение. С перестрелками.

И только диверсионно-разведывательные группы работают вдоль всей линии боевого соприкосновения. Причём часто это не какая-то плановая деятельность, хотя бы тактической нацеленности, а просто… Ну, такое военное состояние. Состояние, когда война сама себя поддерживает: ДРГ выходят в поиск, чтобы не дать возможности просочиться ДРГ противника, не дать им возможности нагадить. Но, конечно, постараться по возможности самим нагадить врагу…

То есть весь конфликт здесь — это сплошные действия ДРГ. Более или менее численных, более или менее вооружённых, более или менее поддержанных техникой и артой. Даже «укропы», при всей их замшелой тактике, действуют в основном тоже не составом батальонных тактических групп, а сколачивают группы поменьше. Их, конечно, всё тянет на опыт Второй мировой войны, поскольку, видимо, ему больше всего обучались в их незалежных училищах, — чтобы позиции окопанные, артиллерийская поддержка, бросок танковых клиньев, атака пехоты… Ну, типа как их 30-я бригада под Металлистом в августе, которая в день в лобовых атаках по 20–30 человек теряла. Или эти бесконечные атаки на родной Александровск…

С одной стороны, да, успех был. Как они лихо — когда это было? — а, точно, 14 августа, чёрный день! — колонной прошли через Юбилейный, Лутугино и аж до Хрящеватого! А с другой стороны, и пожгли ведь мы их немало возле Георгиевки! Потому как нельзя бронегруппу такого размера гнать по дорогам, когда марш ни флангово не обеспечен, ни, главное, соответствующей организацией пехоты.

Чуток Афганистан для них получился. Подавляющая броневая мощь — она, конечно, подавляет стрелковые группы повстанцев. Но зато бронегруппа и очень неповоротлива, а потому не защищена против действий мелких мобильных тактических групп, действующих по принципу «укусил-убежал».

Вообще эта война — в какой-то мере афганская, как представлял её Алексей по училищу. А ещё больше — чеченская. Опыта которой у украинских военных как раз и нет. А в его училище её уже давали. А потом и на собственной шкуре испытал…

Вспомнилось некстати, как Настя шептала, как её завораживает овальный зрачок на раненом глазу. Чертовщинка, мол…

Эх, Настя… Как она, интересно…

В общем, протоукры эти долбаные тоже вынужденно перешли к тактике малых групп. ДРГ их, надо признать, действуют умело. А против них — оборона, использующая, по сути, те же методы ДРГ. Ей нужна разведка. И вот какой она должна быть, эта «разведка для разведки»?

Алексей сам это осмысливал, проверяя-напоминая бойцам тактику разведдействий. Раньше-то вроде тоже лохом не был, но особо и не задумывался. Идёшь на выход — вот и шевели мозгами, продумывай, как там что делать будешь в случае таком или таком.

Конечно, база нужна. Для него это была база училища. А для этих вот, таких разных и по большей части ещё незнакомых мужиков из ОРБ?

Ну что такое поиск и чем он отличается от рейда или налёта, знали все. Владели — другого, собственно, Алексей и не ожидал — тоже всем: от засады до диверсии.

Взаимодействие с артиллерией было отработано хуже — это уже штабная работа. И не то чтобы Куга был плохой начштаба — похоже, хороший, — но само положение ОРБ в военной структуре ЛНР осложняло эту задачу. Одно дело, когда ты из своей бригады выдвигаешься, там всё проще. Другое — когда ты в структуре корпуса, то есть фактически всех вооружённых сил республики. Тут уже не один штаб, а система, причём фактически штабов автономных.

А штабы ещё — и Тарас у Мишки на Новый год фыркал, да и сам Куга вчера кривился и намекал более чем прозрачно — рыхлые, несколоченные, со слабым взаимодействием и долгим сроком прохождения решений. Что они ещё покажут, когда, как Мишка сказал, война начнётся, — чёрт его знает. А много ли времени до «войны»? Судя по общему ощущению атмосферы — нет. Вот каникулы новогодние отгуляет народ гражданский — и покатится дело. А может, и раньше…

Так что тут, в ОРБ, больше полагались на «параллельные связи». С кем на участке — того и арта. И свои миномёты. Вот толк и получается.

С вооружением здесь дело вообще обстояло неплохо. Алексей «арсенал» батальона проверил ещё в первый день. На обычную группу из двенадцати человек имелось стрелялок фактически, что называется, «по уставу». Даже больше. По 4–5 единиц бесшумного оружия, причём и винторез, как у Лёшки, не был здесь совсем уж экзотикой. Хотя снайпера, конечно, в основном работали с СВД[1]. «Костры»[2] с «Обувками»[3] для АК, были и новые ГП-34[4]. Вообще никаких проблем с пулемётами, комплект по «Агленям»[5], а также «Таволгам»[6], были и «Шмели»[7] (Алексей опять тогда внутренне вздохнул: «Эх, Сан Саныч…»). «МОНки»[8], «ПОМки»[9], «ОЗМки»[10] — в количествах. «Ночники», рации, аппаратура GPS-ГЛОНАСС и прочая нужная «не-мелочь» тоже присутствовали.

Да уж, возле больших штабов и «Военторг» работает лучше…

Хотя, судя по поношенности и, так сказать, «разноформатности», кое-что из этого имущества было трофейным или приобретено частным образом.

С условными жестами и сленгом — а этот подчас бывает с о-очень разными вариациями у разных подразделений — тоже разобрались. А вот с вариантами по выбору боевого порядка при выдвижении оказались трудности — не все в этом понимали, не все и хотели понимать. Особенно местные. У нас, мол, тут своя специфика, особая местность, тут для каждой балочки свой порядок.

Частично Алексей с ними соглашался — сколько раз и самому приходилось вот так изобретать что-то отдельное. Но соглашался именно что лишь частично. Основа-то всё равно должна быть! База, общая на всё.

У ребят было отношение к боевой работе… нет, не поверхностное… и тем более не шапкозакидательское. Но — с предустановленным ощущением своего превосходства. С убеждённостью, что всё решает скорость и плотность огня. Это, конечно, так, но уж понимали товарищи эту задачу несколько бесхитростно. Встретил — убил. Как у викингов. А вот выманить и убить или подманить и убить — эти сложности считались избыточными. Как и другие тактические приёмы.

Что ж, вполне понятное наследие ещё вчера партизанской армии.

Ну, ничего, мы постараемся научиться захватывать противника за пояс! При необходимости, конечно.

— А у меня Настя была, — сообщила Ирка после завершения традиционных вопросов-ответов про состояние, самочувствие, про что врачи говорят. — С Мишкой твоим приезжала. Вон, конфет привезла. Хорошая она всё-таки девка!

— Из-за конфет, что ли? — попытался пошутить Лёшка.

В ходе тех пары-тройки встреч, на которых Ирка с Настей присутствовали, между женщинами установился вполне дружелюбный контакт.

Насколько женщины вообще умеют дружить, Алексей не знал. Вернее, сомневался в наличии у них такой опции. Не мужская дружба, в любом случае. Не до жизни-смерти, а до первого понравившегося обеим мужика.

Но приятельствовать и симпатизировать друг другу — это у них есть. Умеют. И лучше, чем мужчины. В этом смысле Ирка с Настей проявляли себя вполне хорошими приятельницами.

Пока он не порушил всю картину той ночью…

Слава богу, Ирка ничего не знает. Или знает? Или догадывается? Вообще-то второй намёк уже…

Действительно, Ирка шутку не приняла. Посмотрела на Алексея очень внимательно, как-то очень глубоко. И сказала:

— Я даже подумала: хорошо бы ты с нею сошёлся, если я умру…

Алексей похолодел. Хрена се, разговорчик обернулся! Знает! Или та ей нашептала?

Э! Стоп! О чём она?

— Ирка, ты о чём? Какое «умру»?! Давай без глупостей. Что за разговоры такие? Простая контузия, через пару дней тебя выпишут. Устроим гигантский бенц, обещаю!

Под «бенцем» он подразумевал хорошую весёлую гулянку, но краем сознания уловил и невольный намёк на гигантский секс. Что ж, сексом нас не запугаешь!

Ирина легонько повела головой из стороны в сторону:

— Нет, Лёшенька, не выпишут. Гематома мозга у меня…

Что-то внутри Алексея оборвалось и повалилось вниз. Гематома мозга! Это же… Это же кирдык! Или нет? Чёрт! По обрывкам военно-полевых медицинских познаний, что давались в училище практически факультативно, припоминалось, что отёк мозга без адекватного лечения может закончиться летальным исходом.

Но здесь-то лечение должно быть! Областная больница как-никак! Пусть и война. Операция со вскрытием черепа? Трепанация!

— Это точно? — протолкнул он через вмиг пересохшее горло.

Ирина смотрела на него немного чуже — будто действительно уже тронулась в тот путь, из которого нет возврата. Видел такие глаза Алексей, здесь видел, у ребят, сильно раненных.

Однако если не дать такому раненому уйти сразу, в минуту вот этого «отчаливания», то вполне можно было вытащить. И вытаскивали! Местная же медицина и вытаскивала. А здесь всё же областная…

— Томографию сделали, — проговорила Ирка. — Потом рассказали, что там увидели…

Лёшка изобразил облегчение, ухмыльнулся как можно беззаботнее:

— Ну, тогда всё в порядке! Было бы что серьёзное, тем более — летальное, — фиг бы они тебе что сказали! А раз сказали, значит, вылечат!

Стоп, так ведь томография здесь за деньги? И немалые, должно быть…

— Я у них прохожу как раненная при обстреле, — пояснила Ирка. — Ну и… После того как МГБ тут побывал, особенное внимание…

Да уж, это Алексей лицезрел лично. Пришлось выдержать чуть ли не допрос у дежурной сестрички, прежде чем допустили в палату. Да и ополченец в охранении по-прежнему стоит. И — комендач, что возьмёшь! — даже документы проверил!

Что-то тут как-то… Не слишком ли большое внимание? А уж то, что эмгэбэшники тут побывали, — особенно интересно! Опять какие-то телодвижения вокруг него, капитана Кравченко?

— В общем, ты подожди-подожди пока печалиться, — сказал он.

«Подожди-подожди» как-то случайно стало их общей присказкой. Так говорил сынка Иркин, и так забавно говорил, что не перенять этого выражения было невозможно.

— Гематома — это ещё не приговор. Ты вообще о чём? Это ж просто синяк! Рассосётся через недельку!

Изо всех сил старался не выглядеть фальшиво. Потому что в глубине души сам ощущал холодок страха. Себя-то убедить сложнее. Нет, он не врач, конечно, но про черепно-мозговые травмы наслышан.

— В общем, ты пока не волнуйся, — он положил Ирке руку на грудь. — Я переговорю с шефом своим прежним в Москве. Ежели что — мы тебя вывезем, там в лучший госпиталь положим. Там знаешь каких ребят вытаскивали!

Ирина слабо улыбнулась. Тихонько убрала его руку. Но оставила в своей, слабо сжимая кисть своей сухой ладошкой.

— Ты хороший, Лёшенька, — прошептала она. — Ты очень-очень хороший! Прости, что подвела тебя, не сразу из квартиры выскочила…

— Да ерунда это тоже, — отмахнулся он. — Здорово, что ты за стенкой оказалась. А здесь уже всё в порядке. Вылечим! Только ты должна бросить эти дурацкие мысли… — хотел сказать «о смерти», но решил не произносить даже этого слова. — Ишь, придумала, девицу мне чужую завещать! У меня вообще-то… — опять чуть не вырвалось: «жена есть», но это говорить было вообще ни к чему, глупо. — Ничего у меня к ней, кроме простой дружеской симпатии… — ай, молодчик, здорово вывернулся!

Ирка улыбнулась как тень:

— Дурачок ты у меня. Я же вижу, как она на тебя смотрит. Просто она, ну, честная… Из-за меня останавливается. А если я уйду…

Хорошая машинка — «Глок»! По всем параметрам! Спасибо Балкану, что притаранил её в тир — даже здесь, на Донбассе, в условиях почти свободного огнестрела, «Глок» остаётся завидной редкостью. А уж пострелять из него на спор с самим Балканом, да с вывертами, да с двух рук — это прикольно. По-хорошему прикольно. Особенно, когда во второй руке — «Стечкин».

Это куда более привычное оружие. Но прикалывает сам контраст — по весу и по параметрам. Так-то с «Глока» стреляй не хочу: совместил три белых точки — которые к тому же, кажется, сами совмещаться рады — и выстреливай «звезду» на поясной мишени. А вот когда одновременно с этим тягаешь чуть ли не в полтора раза более тяжёлый АПС с его вполне обычной «мушкой между двух ушков», — тут моторика забавная, да…

Рядом жёг патроны своего штатного «Макарова» Мишка, который, собственно, и помог сегодня выпроситься у Перса «на переговоры». Сзади ждали ребята: тир узкий, больше троих в линии тесно.

В переговорах и была основная цель нынешней встречи. Кравченко забил сначала Куге и потом с его помощью и командиру в голову мысль о том, что очень хорошо было бы вытащить в ОРБ если не две тройки, то хотя бы две пары ребят из прежнего Бурановского подразделения. Грубо говоря, украсть их у бригады. В чём, по плану Алексея, должен был помочь ещё и Тарас из штаба корпуса. А это значит — нужен Мишка. Потому как если с Кравченко Тарас только выпил пару стаканчиков, то с Митридатом у того личная дружба.

Блин, с кем только у Митридата нет личной дружбы? Прямо заревнуешь, ей-богу!

А ещё нужно было для достижения этой цели договориться с самими ребятами. И если с Еланцем или там с Шреком трудностей не намечалось, то Юрка, собака, реально Злой, умеет быть таким. Злым то есть. Если уж сказал, что не пойдёт, — то хрен ты его вытащишь! А надо! Злой — реально классный боец! И практически самый опытный в его, Алексея, команде. Фактически с самого начала на этой войне. На боевых всех почти, на выходах был не один десяток раз — и ни одного даже ранения!

Вот и придумалось — Мишке придумалось, конечно: вытащить всех в тир, настреляться всласть, сбросить адреналин. А после — за пивком и поговорить уже, как люди. Не вживую же, в конце концов, Алексей у Юрки Настю отбивал! Без умысла. Само вышло.

Да и потом — все же знают, кто у человечества реально сильный пол! Выбирает в конечном итоге человеческая самка — а самцы могут только самолюбие своё тешить в драке за неё. Причём без всякой гарантии, что по итогам боя она не выберет слабейшего. Если тот, понятное дело, живой останется. Но и тогда не факт, что женщина достанется победителю. Уйдёт к третьему — и всё…

Да, в Средневековье с этим было попроще, как сказал Митридат, выслушав историю с этой проблемой меж Алексеем и Юркой. Соперника убил, женщину его пленил — и радуйся её законной покорности. Правда, не лишним будет и умеренно опасаться того, что она тебя ножичком во сне отблагодарит… Говорят, вот так самого Аттилу гуннского его наложница приветила.

Алексей остро пожалел, что вчера рассказал ему про недавние события. Но как не расскажешь, когда он, заледеневший от известия, что поведала о своём здоровье Ирка, от того, что сказал дежурный врач, сам ввалился к Митридату и попросил у него оперативных данных на того зверька из «Айдара», который стоял за всей новогодней историей.

— Кудилов? — спросил тот.

— Точно!

— Зачем тебе?

— Визит хочу ему нанести. Вежливости. За Ирку.

— А что с Иркой? — удивился Митридат. — Я её только утром видел.

— Всё хуже, чем мы думали, — голос оказался каким-то скрипучим. Алексей прокашлялся. — В общем, гематома мозга у неё, и врачи ничего не гарантируют…

Мишка посмотрел на него секунду, сокрушённо покачал головой. Потом спросил:

— Может, в Москву её? Позволят доктора?

Алексей пожал плечами:

— Сами пока не знают. Надеются, что симптоматика вроде не совсем тяжёлая. Там эта, суб… блин! субдуральная гематома небольших размеров. Может, сама рассосаться. А может — и нет. Если на увеличение пойдет — амба. Тогда только трепанация черепа и прочие радости…

— И что? Будут наблюдать?

— Пока да. День-два, а там решат. Видишь, если б её бандюганы тогда не дёргали, то, может, вообще бы ничего не было. То есть было б ясно, когда это началось. Если при взрыве приложило — одно дело. А так… Там же сосуды… Там, может, фигня и была поначалу, а от этих рывков да грубого обращения… Короче, ещё наблюдения да анализы, и тогда главврач скажет…

Он со свистом втянул в себя воздух.

— Но покарать я их должен в любом случае!

Михаил посмотрел на него внимательно:

— Ты чё, в партизаны подался?

— В смысле?

— Ты же вроде как в армии служишь. В ОРБ.

Алексей усмехнулся зло.

— Это я без тебя знаю. Фигня вопрос на самом деле. Так и так со дня на день выходы будут. С Персом всё согласовано. Да и группы в деле посмотреть-обкатать надо. Его мысль. Вот и соединим полезное с приятным? По Бахмутке поныкаемся. Станица да Счастье — очевидный театр боевых действий. Заодно и по тылам «Айдара» пошаримся. Мне только поточнее бы информацию получить по гадёнышу этому.

Митридат задумался.

— Не так много мы про него и знаем, — наконец произнёс он. — Про его луганский период известно. Кое-что с той стороны получаем, но ребята наши не всесильны… Те, кто работает в Киеве, сам понимаешь, мелочами вроде Кудилова не занимаются. Да если бы и занимались, — не моего уровня вопрос. Даже не уровня Луганска. У нас — то, что вокруг нас. Вот тут что-то знаем, чего-то — нет. Хотелось бы больше.

Он помолчал, подбирая слова. Потом признался:

— Подполье наше в Счастье, Станице, Трёхизбенке и других близких к интересующему тебя району населённых пунктах зачищено. Тот же «Айдар» поучаствовал. Поэтому информация оттуда отрывочная. Это если по нашему сектору смотреть. Что там у военных, ты лучше должен знать, вы их разведка, им и носите. С нами они практически не делятся… Из Северодонецка… Опять же ничего тебе не скажу: не мой сектор. Да и права не имею. Но и там по «Айдару» вряд ли работают. Есть более важные цели, чем сборище фашиков, ввинтившихся в дороги и собирающих мзду на блок-постах. В общем, сам понимаешь…

По мере того как Мишка говорил, разочарование, смешанное с гневом, постепенно заполняло Алексея. Когда оно поднялось, казалось, до ноздрей, он длинно выдохнул. Через нос, будто выпуская пар.

Мишка замолчал.

Но пар действительно удалось выпустить.

— Ну что ж, — ровно произнёс Кравченко. — Я тебя понимаю. Тайна и всё такое прочее. Ладно, сам я его разыщу…

— Ты давай не кипятись, — оборвал его Митридат. — А ты как думал? Конечно, тайна. Люди там ежеминутно жизнью рискуют. И на любом этапе может палево случиться. Вот вышел ты, к примеру, к пионерлагерю «Маяк», а на той стороне сразу вопросы: откуда сепарская ДРГ узнала, что там ППД «Айдара» находится?

— Это все знают, — мрачно буркнул Алексей. — И пункт постоянной дислокации, и маршруты их давно срисовали…

— Да это я к примеру, — едва ли не ласково возразил Мишка. — Но где в данный момент их командование и штаб размещается, ты же с такой же уверенностью не скажешь? В Половинкино? Или, может, они на ТЭЦ сейчас сидят? Или на техстанции? А скажи я тебе — к примеру, к примеру, потому как я и сам не знаю, правда, не злись на меня!.. Скажи я тебе, где засел твой враг… Так у них там сразу лампочка красная в мозгах замигает — откуда знает грязный колорад Буран такие данные? Кто слил? И вычислят! В смысле информаторов наших. Оно нам надо? И это я ещё не исхожу из того, что ты или кто-то из твоих в плен попадёт. А я из этого исходить обязан, понимаешь?..

Да понимал Алексей, понимал, конечно! Но всё равно досадно было!

Оба помолчали.

— А что, правда, есть информатор в «Айдаре»? — спросил Алексей. Без надежды, впрочем, зная, что не имеет права Мишка рассказать об этом.

Тот действительно остро взглянул на друга.

— Нет, нету, — сказал он после паузы. — Был бы, до тебя уже довели, куда ты лезть не должен и на кого охотиться не будешь ни при каких обстоятельствах.

Снова помолчали. Да, наверное, Лёшка переоценивал возможности луганской контрразведки. И разведки. Жалко… Придётся добывать информацию самому.

— А можешь помочь хотя бы ребят несколько из моих перетащить в ОРБ? — спросил он после паузы. — Я имею в виду — через Тараса твоего в штабе? А то сколько времени пройдёт, пока я тут группу сколочу и натаскаю. Ребята сильные есть, уже видел, но не тебе же рассказывать, сколько времени наработка взаимодействия требует…

Мишка искоса взглянул на него. Алексей понял невысказанное и продолжил:

— В принципе Перс — за. Но только сам же и сказал, что официальный запрос будет ходить по штабам неведомо как долго. А мне хотя бы четверых выцарапать. Помнишь, как с Еланчиком гладко вышло?

— Потому что тогда ещё не злоупотребляли, — буркнул в ответ Митридат. — Попросили впервые и вежливо. Да Бэтмен слово замолвил. А тут уже… Обнаглели, скажут, в третий раз им людишек нужных отдавай! Просто из вредности отказать могут…

— Если надо, Перс запрос напишет… — заикнулся было Кравченко.

— Разумеется, напишет, — бросил Михаил. — Без его запроса ничего и не двинется. Даже в проекте. Я ж тебе говорю — прошли времена. Нынче вон даже Головной опять по штабу взмыленный бегал, всё пытался своих стариков отстоять…

Алексей был в курсе этой истории. Бригаду Головного усиленно затаскивали в Луганский корпус Народной милиции. В полном соответствии с текущей политикой строительства вооружённых сил ЛНР. Головной соглашался войти в состав корпуса, соглашался по всем пунктам, кроме одного. Он никак не хотел увольнять из своих рядов ветеранов — реально пожилых бойцов, которые вошли когда-то добровольцами в его отряд. И воевали в целом достойно, смело и надёжно. Из них получились лучшие командиры. Что было неудивительно — они в основном и были отставными офицерами. Даже вон сам начальник артиллерии в бригаде Головного был дядька за шестьдесят, но при этом совершеннейший виртуоз своего дела.

Проблема была в том, что армия республики формировалась так, как положено по, фигурально говоря, уставам. А в них про 60-летних майоров ничего не говорится. Есть раскладка того, в каком возрасте и с какой выслугой офицеры должны увольняться в запас. Пенсионерам в армии делать нечего.

У Головного в его «Призраке» не только среди офицеров были пожилые дядьки. Среди рядового состава — тоже. При этом дядьки очень полезные, составляющие костяк иных подразделений. Можно сказать — «отцы» их. Головной этого костяка лишаться не хотел. Отчего вливание его в состав корпуса всё откладывалось, а сам он получал всё больше косых взглядов и в штабе корпуса, и в, условно говоря, кабинете главнокомандующего на третьем этаже здания бывшей областной администрации…

— А кого ты хочешь взять с собой? — спросил Михаил.

— Всех, — быстро ответил Алексей. И добавил, увидев закономерную гримасу на Мишкином лице: — Понимаю, что невозможно. Но хотя бы на группу. Хотя бы четыре расчёта…

Митридат поднял руки:

— Ты только меня не уговаривай! Я не из вашего ведомства. Ничего не решаю. Мне просто знать нужно, о чём с Тарасом договариваться. Я примерно прикидываю: создать в рамках ОРБ особую элитную разведгруппу для особо важных заданий. Разведывательно-диверсионную. Типа спецназа ГРУ. Это может прокатить. А может — и нет. Это уже как твои начальники будут решать, не мои…

По ходу разговора всплыла история с ссорой Алексея сначала с Настей, а затем с Юркой. Митридат удивился, отчего в списке «хотя бы минимально необходимых» бойцов Кравченко не указал Семёнова.

— Не пойдёт он, — хмуро бросил Алексей — Уже сказал.

— С чего бы? — удивился Михаил. — Поругались, что ль? Так вы ж мужики, помиритесь…

Алексей пожал плечами:

— Да я-то только за. Сам он мне намекнул, что боится не захотеть прикрыть при каком-нибудь атасе.

— Тю! — хоть и крымский по происхождению и русский по крови, Митридат впитал за время жизни в украинском Крыму немало «хохлицизмов». Или «казачизмов». — Это с чего так? Он часом не приохренел, такие вещи обещать?

— На «измену», что ли, его подсадить хочешь? — чего бы не подколоть гэбэшника лишний разок? — Не в том дело. Настю я у него, вишь, увёл…

Митридат пожал плечами:

— Знаю. Ну и что с того? Анастасия Батьковна девушка свободная, выбирает кого сама хочет…

Алексей воззрился на него:

— Откуда ты… — И понимая уже: — Блин!

— Ну да, — твёрдо глядя на друга, сказал Михаил. — Естественно, она мне доложила. Она же на службе. И не в бирюльки играем…

Кравченко ощутил, что впадает в ступор. «Там шпионки с крепким телом»… Всё-таки медовая ловушка? Поди, и видеозапись есть? Лицо, похожее на генпрокурора…

— Погоди, Лёша, не ярись, не начинай, — Митридат мягко положил руку на плечо. — То, что было меж вами, — дело частное. Не в том смысле служба, что по службе она… Любит она тебя, знаю. Не поверишь, даже «вонючки» наши в твою пользу редактировать пыталась!

Кравченко точно знал, что и его имя там иной раз фигурировало. Не могло, как говорится, не. На это он не мог даже обижаться — работа есть работа. Тем более что он лично ничего предосудительного не делал.

— Да не в том дело… — начал было Алексей. — Она же ведь меня выгнала на следующий вечер…

Митридат снова тяжело посмотрел на него.

— И правильно сделала, — раздельно произнёс он затем. — Это я ей приказал…

Алексей воззрился на него. Ощущения его были… Затруднительными были его ощущения. Удивление, недоумение, непонимание… Сквозь которые медленно начала просовывать свою крокодилью голову злость.

Это вообще как? Он себе весь мозг выел в попытках объяснить поведение женщины, всю печень себе изгрыз, отыскивая реальную свою провинность перед нею. А ларчик просто открывался! Товарищ Митридат у нас не просто в курсе сердечных дел своей сотрудницы, но ещё и имеет право запрещать или разрешать ей какие-то отношения! И с кем! С собственным другом, почти братом, с которым под пулями породнились!

Он молча отмерял шаги. Молчал и Митридат. Только лицо его постепенно словно остывало и превращалось в каменную маску.

— Зачем? — протолкнул сквозь сухое горло Алексей.

— Она сама попросила, — пожав плечами, но раздельно и веско ответил Михаил.

Удивляться, казалось, было уже некуда, однако местечко нашлось.

— Это как? — только мерно колыхалась в мозгу одна-единственная мысль.

— Понимаешь, — начал Мишка проникновенно, но без той фальшивинки, что обычно сопровождает подобный тон. — Не могла Настя не доложить о том, что между вами произошло. Обязана была. Сказано: не в бирюльки играем. К тому же ты мне друг, ты нам обоим друг. Так что позвонила она мне в Москву и рассказала. И попросила запретить ей встречаться с тобой. А то ей самой трудно было сделать это…

— Но зачем? — снова через наждак горла выпихнул всё тот же вопрос Кравченко.

— Я ж давно знаю Настю, — с нехарактерной для себя нежностью проговорил Митридат. — Она хоть девушка энергичная и деловая, а часто, как сам знаешь, и колючая… Но на самом деле — добрая и с сердцем на месте. Не могла себе простить, что перехватила тебя из рук Ирины, к тому же раненой. Грызть начала себя, Настя твоя, а потом жевать и выплёвывать, понятно?

Он сделал паузу, потом продолжил спокойнее:

— Уж не знаю, чем ты её приворожил так, но… Она, как сам небось понимаешь, девушка опытная, к мужчинам без особых иллюзий относится… Потому и с замужеством никак не получается. А тут ты. Но с девушкой. И вообще женатый. И с глазом своим. Косым.

Алексей вскинулся.

— Не суть, — надавил Мишка. — Как она однажды сказала, зрачок этот овальный, да под длинными ресницами, — он её ослабляет. Ну, в шутку сказала, но я запомнил. И тут просит: мол, не имею права, но сама слаба, дай приказ, которого не имею права ослушаться. Ну а я что… Если Настя просит помочь… Да к тому же и права она. У тебя Ирка, у неё вон — Юрка, — он хмыкнул. — Слишком сложные треугольники получаются. Прямо даже перекрёстки какие-то. Теперь вот, сам говоришь, Злой обиделся. Ирка, как я понял вчера, тоже что-то подозревает. И дай вы себе с Настькой волю, всё так запутается, что до смерти не распутаешь. А при таких делах она примчаться не замедлит, поверь. Видел я уже… — он осёкся.

Алексей только молча пожал плечами. Нет, он, конечно, мог бы побороться за свою любовь. Если бы было ему лет восемнадцать… Но когда тебе уже тридцать шесть… Христос уже три года как на небеса взошёл. На многие вещи смотришь более трезво. Более мозгом, так сказать…

И в этом смысле все они были правы — все, кто его окружал. И Мишка, и Настя, и Ирка. И тем более Юрка Семёнов. Не прав во всём был только он, Лёшка Кравченко. Сам запутался, всех запутал, всё завернул действительно в какие-то треугольники перекрёстные…

И всех подставил, когда все вынуждены не делами заниматься, а им. И разгребанием всего им навороченного…

— Да, Мишк, — тихо, покаянно произнёс он. — Ты прав. Ты правильно сделал. И Настя… Она просто — золото! Я ужасно рад, что судьба столкнула меня с вами. Что вы мои друзья. Я…

Он замолчал. Было трудно.

— Я постараюсь ответить вам добром за добро…

И снова умолк. Пафосно, блин, получалось! И от этого искренность мысли самому казалась фальшивой. Как-то с мыслями вообще было трудно. Их одновременно было и много — но это множество крутилось где-то на задворках сознания, то ли не решаясь, то ли не в силах прорваться в мозг, — и мало. Точнее, вообще всего одна. Но такая, которую никак не удавалось поймать и сформулировать.

— Ладно, — поняв друга, подытожил Мишка. — Проехали. Как говорится, то, что случилось уже, нельзя не случившимся сделать. Давай, что ты там говорил о составе группы?

Вот после этого разговора они и оказались в тире неизвестной — во всяком случае, Алексею — ведомственной принадлежности. Это была идея Митридата — собрать прежних друзей и сослуживцев в тире, где после первой по значимости мужской забавы и «обкашлять» все взаимные претензии и счёты. Чтобы выйти отсюда именно что прежними друзьями.

По сути, это была попытка втянуть в процесс примирения одного лишь Злого. Потому что Еланец, пожалуй, и так с готовностью вернулся бы под командование Бурана. Пусть и в другом подразделении.

Злой обманул ожидания в самом хорошем смысле.

Когда после стрельб свернули всё, убрали за собой гильзы, рваные картонки из-под патронов, расселись за столом в одной из прилегающих комнаток и приступили было ко второй мужской забаве, Юрка отозвал Алексея в сторону.

— Слышь, Лёш, командир, — он назвал его командиром, как прежде. — Ты это… То, что я сказал тогда, — наплевать и забыть.

Помолчал.

— Обижен я тогда был слишком. И неправ. Прости.

У Кравченко словно камень с души свалился.

— Да никакой не вопрос, Юрка! — сказал он. — Я тебя вполне понимаю. Сам был не прав. Не удержался. И говорил ты всё правильно.

Злой смутно улыбнулся:

— Никто бы не удержался. Такая уж девушка Настя.

И без перехода:

— Я говорил с ней.

Алексей напрягся.

— Она мне сказала, что ты не сам к ней пришёл, — продолжил Семёнов. — А это Митридат тебя к ней отправил, чтобы от возможного ареста уберечь. Типа, в ППД у нас тебя вполне принять могли, под горячую-то руку. А там, она сказала: сама, мол, тебя… Имеет, мол, право как свободная женщина…

Юрка хмыкнул. Не зло. И добавил:

— И потом сказала, что сделала это потому, что любит тебя. А со мной — дескать, потому только, что я твой друг…

Тут уже хмыкнул Алексей. Да, женская логика… Непостижима в принципе…

— Да там и было-то — два разика, — неправильно, видно, поняв его усмешку, попытался успокоить его Юрка. — Я, конечно, надеялся на дальнейшее, но, знаешь…

Он помолчал.

— То есть я умом понимал, что она на тебя запала… Ну, это я тебе говорил тогда… То есть всё как бы понимал. Но другое дело, когда она сама всё это сказала. Тут уж, как говорится, врач велел: «В морг!».

Юрка ухмыльнулся вдруг широко и открыто.

— Знаешь, как это говорят: ежели находишься в затруднительной ситуации и не знаешь, что выбрать, остановись и подумай. Потом подними правую руку вверх, выжди пять секунд. А после этого резко брось руку вниз и скажи: «Да и хрен с ним!»… Я тут за эти дни подумал, поглядел и понял: всё равно Настя — не моего уровня девушка. В смысле, так… мне с ней всё равно — без будущего. При всех её вольных замашках, она — женщина для любви. Или женщина любви. В смысле…

Он затруднился сформулировать мысль точнее, но Алексей его понял. Юрка при всей своей кажущейся простоте и, так сказать, «боевикатости» был парнем с высшим образованием и с вполне организованным умом. Затруднение его объяснялось примерно теми же причинами, что и Лёшкины мучения при мыслях о Насте. Попросту говоря, она была явлением, которое простого определения не находило.

Сложного, впрочем, — тоже.

Она каждый раз оказывалась разной, Настя. А потому и для того, чтобы понять её и объяснить её поступки, надо было бы искать целый комплекс определений. И не факт, что найдёшь. И не факт, что правильно поймёшь, даже если найдёшь. Ибо могут эти определения оказаться совсем даже противоположного подчас смысла.

В общем, точным формулировкам Настя не поддавалась. Но понять, что имел в виду Юрка, было можно.

— В смысле… — тот всё хватался за это выражение как за якорь. — Я же не жертвенный козлик, сам знаешь. Но ежели в смысле любви, то я сам вижу: тут вы подходите друг к другу. А я не для неё. И она — не для меня. И особенно, когда сама про то сказала…

Ещё пауза. Потом Юрка махнул рукой:

— Короче, командир, считай, что не было тех слов моих. В запальчивости сказал, виноват. Давай забудем про них, и всё открутим назад. Всё опять по-старому. И спину твою буду прикрывать, как свою. И даже сильнее… Во искупление, так сказать…

Алексей сглотнул комок в горле. Услышать от самолюбивого и, бывало, грешившего гордыней Злого такие слова — это реально за душу брало.

Он протянул Юрке руку, тот пожал её. Лёшка притянул его к себе и крепко обнял. Семёнов облапил его в ответ.

Тут, словно специально дождавшись конца разговора, в коридор выглянул Витька Еланчик.

— Ну, вы, там! Вы пиво пить будете или без вас начинать?

И добавил, осклабившись с гнусной многозначительностью:

— …голубки, ити их…

На его курносой круглой роже многозначительность, да ещё с намёком на гнусность, выглядела настолько мультяшной, что нельзя было смотреть без смеха.

— Спасибо, брат, — успел сказать тихо Алексей Юрке и рявкнул грозно Еланцу: — Скройся с глаз, идолище!

Хлопоты по перетягиванию ребят на новое место службы заняли два дня.

Естественно, командование второй бригады упиралось. Она, почитай, в одночасье лишалась не только удачливого командира разведроты, но и лучших её бойцов. Тем более, как поведал начштаба, были мысли того же Юрку Семёнова назначить её командиром.

По мнению Алексея, да и самого Юрки, это было не совсем правдой. А точнее — практически неправдой. Этакой лёгкой местью за демарш Кравченко. А привирал начальник штаба, как сошлись во мнении разведчики, потому, что при строительстве собственных вооружённых сил республики вполне явственно обозначилась тенденция на командные посты назначать своих, выходцев из Донбасса. Пришлым из России, добровольцам, даже вполне заслуженным, путь наверх становился в известной мере не то что закрыт… но, в общем, затруднён. По крайней мере на уровнях ниже командира батальона.

С чем была связана эта политика, причём именно на уровне полевиков, типа Алексея с Юркой, никто не понимал. Да и Митридат только пожимал плечами. По его словам, по своей линии он о такой команде ЦК ничего не знает. А что решается в армейских кругах, до него, естественно, не доводится. К тому же он сомневался в наличии самой такой тенденции, указывая на многочисленных российских добровольцев в армии ЛНР.

Тем не менее, по слухам, ходящим в армейской среде, — а известно, как здесь трепетно следят за карьерными движениями сослуживцев, — всё обстояло именно так. При прочих равных в командиры предпочитали верстать местных, а не россиян-добровольцев. И, скорее всего, руководствовались простыми прагматичными соображениями. Добровольцы рано или поздно уедут — хотя бы к собственным семьям. А местные останутся. И будут защищать не те или иные благородные и не очень политические принципы, а собственную родину.

Да и не очень хотелось уже Юрке оставаться в бригаде, признался он. Он всё же бывший опер, а не профессиональный военный. Его дело — злодея отловить и обездвижить. На крайняк — завалить качественно, в том числе без помощи огнестрельного оружия. Допросить и расколоть быстро — о, это тоже своих знаний требует, и немалых, хотя и формулируются они малоаппетитно.

Семёнов и этими знаниями обладает. А вот командовать… То есть спланировать выход, разместить, как надо, силы и средства, обернуть засаду противника против него самого — тут Злой, как он сказал, «плавает, как носорог». В том смысле, что носорог подслеповат, а потому предпочитает силу, а не осмотрительность. Но если носорогу при его габаритах его неосторожность проблем не доставляет, то разведчик подобен комарику: не увернулся — прихлопнули. Ну, пусть не комар, а оса — результат тот же.

С Лёшкой Бураном как командиром надёжнее, резюмировал Юрка Семёнов. И с ним согласны были и Витька Максимов, который Еланец, и Вовка Селиванов, который Шрек, любимец всей роты и гордость едва ли не всей бригады. Ещё бы — с его внешностью! Мощный, даже могучий парень, при этом ловкий, как кот, но только кот, похожий на медведя. А главное — лицо! Поменяй эту его красноту на зелень — и будет натуральный Шрек! Из мультика. Сходство было настолько поразительным, что казалось, будто американские художники срисовали своего героя с этого русского парня…

С радостью пошли за Бураном ещё одессит Борька с не одесской фамилией Сидоров и позывным Дядя Боря. И лутугинский весельчак Серёжка Платонов по позывному Ведьмак, бывший «чёрный археолог» и трепетный любитель всевозможного холодного оружия. Он в августе как-то стихийно приклеился к группе Алексея, самодеятельно выйдя на защиту родного посёлка от «укропов». Воевал хорошо. Потом их как-то разбросало, и Кравченко встретился с ним нежданно уже в бригадной разведке, когда сам перешёл туда от Бэтмена. Парень вырос за это время значительно.

Остальные ребята тоже просились — Ветер, Доба, Колька Михайленко… Но больше никого Алексею не отдали. Всё бригадное начальство упёрлось пыром, не позволяя, по их выражению, раздеть себя. Дескать, пусть Буран забирает любимчиков, но костяк роты должен сохраниться.

Так что даже двух троек ему вышибить из начальства не удалось. Что ж, и на том спасибо. Один расчёт из своих лучше, чем два из чужих. Но и эти два сформируем из здешних, из бойцов ОРБ. Тем более что всё равно этим надо будет заниматься. Как заму комбата. Вернее, не формированием заниматься, а доводкой. Ибо своя структура со своими командирами в разведбате, естественно, имелась.

Проблемы присутствовали. На одной из первых отработок на полигоне Алесей чуть не обалдел, когда увидел, как сразу пятеро бойцов столпились за одним деревом. Как удалось узнать из их пояснений, они были железно убеждены в том, что пригорок, на котором оно росло, будет для них вполне надёжной защитой. Ага, особенно от миномётов!

За эти дни Алексей не виделся ни с Мишкой, ни с Настей, хоть служба и проходила пока в основном расположении, в Луганске. Только и оставалось времени, чтобы вечером забежать к Иришке в больницу.

Доктора ничего положительного не говорили, как, впрочем, и отрицательного. Это внушало определённые надежды. Получалось по крайней мере, что гематома не росла, то есть кровотечение не возобновлялось. А значит, можно было надеяться на постепенное рассасывание этого проклятого синяка на мозге! При соблюдении постельного режима и режима вообще, конечно. Поэтому ни о каком переезде хотя бы и в Москву пока не может идти и речи, твёрдо заявили медики.

Так, во всяком случае, понял Алексей профессиональные пояснения лечащего врача. И отреагировал на них конструктивно: залез в свой неприкосновенный — впрочем, всё же заметно исхудавший — долларовый запас и поблагодарил за прошлое, и «подогрел» на будущее врачебный и сестринский коллектив. А также составил по их просьбам список того, что хотелось бы им получить при благоприятном стечении обстоятельств. Потому как не хватало тут всего. Но для таких, как Ирка, конкретно, каких-то очень нужных антифибринолитиков, маннитолов, кортикостероидных и ноотропных препаратов.

Всё это Алексей старательно записал и пообещал медикам какие-то возможности отыскать. Например, у «укропов», мысленно добавил он. Но и приобрести в Москве — в любом случае, и соответствующий запрос друзьям он по телефону передал.

Несмотря на осторожно-благоприятные оценки врачей, ещё больше укрепился в намерении найти и покарать тех, кто устроил всю эту беду его девушке…

Отдельный разведбат принял Алексея не очень приязненно. Несмотря даже на наличие знакомых ребят.

Алексей стоял перед командиром, изучавшим приказ о переводе капитана Кравченко в отдельный разведывательный батальон корпуса Народной милиции. Суровый, плотно сбитый, словно излучающий мощь, вполне себе комбат.

Да и новое место службы вполне на внятном армейском уровне. Бывший военный городок. Стандартно-добротная советская казарма в три этажа, отдельное штабное здание, плац с разметкой для строевой. И даже спортгородок. Хорошо устроился товарищ Перс, и порядок явно поддерживает.

Рядом высилось пятиэтажное строение, то ли недостроенное, то ли растащенное — без окон, без дверей, что называется. Надо будет узнать, нельзя ли здесь устраивать боевые тренировки при захвате зданий.

Первый вопрос Перса удивил:

— Стрелять из чего умеешь?

— Из всего, — удержался, чтобы не пожать плечами Алексей. В армии у вышестоящего начальника по определению больше прав, нежели у подчинённого. А у кого больше прав — больше и ума. Тоже по определению. Не согласных с этим отсеивают ещё в училище.

Перс бросил взгляд исподлобья:

— Из австралийской F-90, пожалуй, вряд ли…

— Так её ещё только на выставке показали, — сделал лицо кирпичом Алексей. Судя по вопросу, командир следит за оружейными новостями. Поскольку Кравченко следил тоже, — впрочем, теперь уже нет, потому как нетбук его приказал долго жить после взрыва в квартире, — сейчас должен был изобразиться небольшой момент истины для будущего взаимопонимания с начальником.

Взаимопонимание наступило.

— Ладно, — усмехнулся Перс. — Будем считать, что в теме. Ты из штатного, имею в виду, чем владеешь? Про «винторез» твой знаю, слушок дошёл…

«Ещё бы!» — усмехнулся про себя Алексей.

Такое оружие ценилось здесь никак не меньше маузера во времена Гражданской — той, почти столетней давности. Царский подарок сделал Ященко при увольнении из «Антея», что уж говорить. Кравченко тогда, летом, в очередной раз аж обалдел от осознания подлинных возможностей своего шефа, когда раскрыл переданный им бокс и обнаружил у себя в руках подлинную мечту — винтовку специальную снайперскую 6П29.

В своё время, на пятидневной войне Алексей так и не удостоился получить её во владение. Как-то даже до его разведроты не дошла эта прелесть. У осетин, видно, осела. Но в руках это оружие разведчик Кравченко держал, конечно. Круг его общения включал ребят, которые «винторезом» ещё с первой чеченской пользовались. Пострелять тоже удалось. Ощущения остались… Незабываемые. Будто и не целишься вовсе. А жалишь. Навёл — и вроде само в цель попало. Гиперболоид инженера Гарина. Ощущение, что ты щелчком сбиваешь цель на расстоянии в 300 метров.

Растроганный Алексей не знал, что сказать шефу. Но взгляд его, видно, был столь красноречив, что тот ухмыльнулся и шлёпнул его по плечу: «Владей, доброволец!»

Вторым важным подарком было выходное пособие. Даже привыкший к сытной зарплате Алексей приятно удивился его размеру. «Это включая премию», — пояснил Ященко. И намекнул: «И чтобы твоим было на что жить». Ну да. По величине выданная сумма как раз приближалась к его полугодовому жалованью. С горкой. Которую тот же Ященко порекомендовал потратить на всякие полезные штучки. Начиная от качественного камуфляжа и заканчивая некоторыми полезными «обвесами».

С его пораненной ногой берцы со специальными вставками — вещь крайне полезная. Как и набор линз и защитных очков — с его порезанным глазом. Офтальмологи, конечно, сделали, что могли, включая лазерную коррекцию, но неровное глазное яблоко и лазером не обстругаешь до идеально круглого. Хорошо, что левым глазом целиться не надо…

Наконец, третьим подарком были необходимые бумаги и документы. Разрешения на оружие. Удостоверение сотрудника постороннего ЧОПа. Легенда биографическая на страничку. Оную рекомендовалось выучить и далее творчески развивать. «Не будем облегчать оппонентам жизнь, — пояснил такую, излишнюю на взгляд Кравченко, секретность Тихон. — Ты там засветишься всяко, а лишнее внимание к нашему доблестному охранному заведению нам ни к чему. Не говоря о большем…»

Алексей подтянулся: понял. Но шеф улыбнулся дополнительно: «В плен ты, рассчитываю, не попадёшь…»

Кравченко ещё прежде и сам для себя это решил. Но холодком по позвоночнику протянуло…

Ященко снова значительно поглядел на своего уже бывшего подчинённого. Помолчал.

«Но дело не в этом, — ага, любимая присказка пошла! — Я куратору пояснил твои мотивы. Он в целом согласен. Месть за отца и всё такое. Но пока, сам понимаешь, помогать тебе будут минимально. Поглядят для начала…»

Алексей прокашлялся, сказал: «Я и не претендую. Тем более — мне покамест свои задачи решить надо…»

«Это все понимают, — оборвал Тихон. — Никаких задач тебе сверху никто не нарезает. Покамест, — передразнил. — Но ежели с хорошими людьми работать будешь, они же тебе и помогут».

«Да я и не отказываюсь, — откинулся в кресле Алексей. — Только как я узнаю, кто из людей — хороший?»

Ященко ухмыльнулся: «Не волнуйся. Они сами к тебе подойдут. Привет от меня передадут. Скажут: мол, кланяться велел».

Хм, ясно. Судя по нехарактерному для шефа обороту речи, это будет служить паролем.

Ну и последним подарком от фирмы была переброска его на границу с ЛНР. На машине. Причём сидели в ней трое ребят абсолютно бандюганного вида. Просто родом из девяностых! Один колоритен донельзя. Ростом чуть пониже Алексея, но поквадратнее и помассивнее, с плавными ухватками самца гориллы.

За всю дорогу от Москвы до границы не обмолвились они и тремя десятками фраз. И те — чисто по делу. Говор ростовский. Повадки… Ну, это не опишешь. Высокомерная лихость «крутых» в сочетании с профессиональной предусмотрительной опаской опытных боевиков. И поразительной незаметностью для представителей государственных правоохранительных органов.

При всём своём опыте примерно в такой же мимикрии Алексей не уставал восхищаться этими парнями. Впрочем, нельзя было совершенно исключать, что предусмотрительный Ященко действительно мог для переброски своего бывшего сотрудника призанять боевиков у какой-нибудь бандитской структуры.

На переходе всё оказалось проще, чем Алексей ожидал. «Бандюганы», не забывшие перед поворотом на границу свернуть на какую-то рембазу и сменить там номера на украинские, протопали к строению, где сидели погранцы. Что-то там, судя по всему, перетёрли. Потом вернулись к машине, ещё минут десять покурили. А дальше просто проехали через открытый на «нуле» шлагбаум.

За переходом его уже ждал Юрка Семёнов. Дочерна загорелый, живописно обряженный в максимум военно-ценного для современного бойца, светлозубо улыбающийся. И сказавший заветное: «Тихон Иваныч кланяться велел…»

«На одного человечка выйдешь, — вспомнились сразу слова шефа. — Юру Семёнова помнишь, десятника?»

Странный вопрос: Семёнов как раз два месяца назад уволился. Ещё бы не помнить! Потому как со скандалом ушёл. Но ведь Ященко бесполезных вопросов никогда не задаёт. Значит, со значением это — «помнишь»…

«Он сейчас у Бледнова, который Бэтмен. Позывной у него там — Злой, — заговорил снова шеф. — Не смотри, что он вроде бы с криком уволился. Это так надо было».

И вот — Юрка. Рядом с ним стояли ещё двое. Тоже ладных, тоже «упакованных» по самое не могу, высоких и даже… ну, грациозных, что ли. Вот как гепард или тигр — совершенной грацией совершенного хищника.

Они-то, державшиеся поначалу, в отличие от Юрки, с холодком, позднее разъяснили, что по нынешним временам у них «на республиках» после нескольких весьма досадных случаев в подразделениях вооружённых сил Новороссии уже нет прежнего доверия к «добровольцам» и «волонтёрам». Если тех, понятное дело, не знает кто-то из доверенных своих. «Тех, которые самоходом, — рассказал один из парней, — тех поперву на подвал на недельку. Там допросят. Иной раз и с членовредительством — ежели доверия человечек особого не вызывает».

«Потом выпустят, — добавил Юрка, — но часто оружие сразу не дают, а дозволят пока окопчики покопать. И тоже смотрят». «За тебя Злой поручился, — резюмировал третий из встречавших, кивнув головой на Семёнова. — А так бы тебя в оборот взяли. Особенно казачки здешние, — ухмыльнулся он. — У атамана Лозицына порядочки суровые. А по тебе вон видно: в “гражданке”, а матёрый. Подозрительный».

Все засмеялись, будто это звучало смешно.

Через час Алексей Кравченко стоял перед Бэтменом, который осматривал его своими светлыми, немного навыкате, холодными глазами. Чем-то схожими с глазами Тихона Ященко…

«С Бэтменом можешь работать вполне, — вспомнились слова шефа. — Сан Саныч правильный человек. Людей, конечно, на подвале держит — да у кого там их нет, подвалов-то… Ребята есть там у него сложные. Реально злые ребята есть. Но сам Сан Саныч парень нормальный. И, в общем, наш. Ну, тёрки у ЦК с ним некоторые происходят, но в целом он ситуацию понимает, в государственность готов впрягаться. Иное дело, что в ЦК тоже разные векторы имеются…»

А в Новый год Сан Саныча убили…

А его бывшему бойцу и соратнику Бурану велели спрятаться на войне, перейдя в ОРБ к Персу, сидеть пригнувшись и «не отсвечивать», пока всё не уляжется. А он пошёл всё же попрощаться с боевым другом. Вот и засветился. Да там ещё чего и наплели — эти, прежние захребетники Бледнова…

— Итак, кроме винтореза каким оружием владеешь? — продолжал расспрашивать Перс.

Алексей ответил, снова подавив желание пожать плечами:

— Знаю АК — всех модификаций…

— Да со стрелковкой и так ясно! Из станкового что, из крупняка, тяжёлого, мины?

— Виноват! Прошёл весь учебно-тренировочный комплекс огневой подготовки. Ну и в войсках попользовался, чем успел. КПВ[11] знаю, «Корд»[12], «Утёс»[13], «Печенег»[14], ну, «калашниковы», конечно. Стрельбу из РПГ[15] знаю всю, ДП-64[16] пробовал, СПГ-9Д[17] и ДН. «Пламя»[18] нормально знаю, «Козлика»[19] пробовал. Стрельбу с БМП освоил, БТР — само собой…

— Слыхал, у вас там и водолазная подготовка была? В Новосибирском твоём…

— Была, — кивнул Кравченко. — Но мне не досталось. Больше пришлось на вододроме купаться — учились преодолевать водные преграды.

Командир уловил его растущее недоумение.

— Небось, думаешь, для чего все эти вопросы? Вижу, думаешь. Просто хотел уточнить базовую подготовку. О ваших делах с Бледновым наслышан. Были сведения, что ты у него несколько операций планировал.

Алексей пожал плечами — всё же не выдержал.

— Знаю про особый статус, что ты себе выпросил, — усмехнулся Перс. — Но не особо тебя слушали. Неважно. Знаю, что ты и в бригаде, по сути, сам планировал работу разведки. И потому хочу сказать тебе, капитан, одну важную вещь. У меня ты этим заниматься не будешь.

Он изучающе ощупал взглядом глаза Алексея.

— Ты только не обижайся, — добавил примирительно. — Просто у меня штаба, положенного по штатам ВС РФ, нет. Ну, по сути. А есть у меня хороший начальник штаба. По должности — заместитель по оперчасти. Планирует операции, выходы и так далее. И делает своё дело хорошо. А тебе хочу предложить должность зама по боевой. Вместо зама по вооружению. Или, вернее, — вместе. Проще говоря, натаскивать бойцов на правильную войну. Сказали, что ты это умеешь. И мне важно, чтобы вы дополняли друг друга, а не гасили. Понял меня?

— Так точно, — ответил Кравченко.

— Поясню ещё, — добавил командир. — Не тебе рассказывать, как и из чего вырастало наше ополчение. И как воевало. И до сих пор у нас, сам знаешь, — кто в лес, кто по дрова. Первый батальон прямо, остальные… кто направо, кто налево, кто назад. А кто вовсе решил в расположении остаться, ибо дела. То же и в штабах. И даже кураторы ситуацию улучшить — не так, чтобы… Ну, в общем, пока получается медленно и вообще не очень. Понятное дело: если даже дюжину батек Махно собрать в одном корпусе, они от этого вольницей страдать не перестанут.

Алексей невольно вспомнил инцидент с Сан Санычем. А слушайте: тот ли самый пресловутый Штраус его завалил по приказу ли то ли Главы, то ли Москвы? Ни тому, ни другой гибель начштаба 4-й бригады — ни для чего. А вот собранные в одну военную структуру «батьки Махно» неизбежно обязаны начать выявлять крутизну одного относительно другого. Бэтмен был — или, вернее, обещал стать — крут. И его вполне могли захотеть превентивно вывести из борьбы. Из уже начавшейся борьбы…

Н-да… А ведь — вариант…

— Так вот я такого не хочу хотя бы на уровне своего батальона, — между тем продолжил Перс. — Про твою самостийность и отдельную войну всем известно. Но Куга, Игорь Кудасов, начштаба, тоже себя не на помойке нашёл. Он вообще из казаков. Не из этих, кстати, местных милиционеров да сантехников, которым Лозицын кубанки на головы надел и «новым казацтвом» объявил. А из настоящих, из донских. Так что хоть тебя и уважаемые люди рекомендовали, но я разорвать вам батальон не дам! Понял, Буран?

Алексей кивнул:

— Я про Кугу слышал. Лично не знаком, но уважаю. А по убеждениям своим — вообще под каждым твоим словом подпишусь! Должность любую готов исполнять со всем своим старанием. И поверь, говорю не для того, чтобы, типа, заранее прогнуться. А по факту. Меня как раз боёвка тянет больше, чем оперативка. У Бэтмена просто деваться было некуда, когда видел, как эти, как ты говоришь, «милиционеры и сантехники» операции боевые планируют. Как офицеру — больно было!..

— Ладно, — ещё раз внимательно рассмотрев его глаза, помягчел Перс. — Познакомлю ещё вас. Посмотрю. А пока — проехали. Будем считать главный вопрос решённым. Поздравляю, товарищ капитан, с началом службы в отдельном разведывательном батальоне корпуса Народной милиции Луганской Народной Республики!

Дальше как обычно: постановка на довольствие, место в казарме, знакомство с каптёркой, оружейкой. Обычная армейская упорядоченность, пусть и с непременным налётом привычной партизанщины. Или нет, скорее семейности, что ли. Да и понятно оно: ещё два месяца назад вся луганская армия представляла собою набор отдельных самостийных отрядов, сплочённых не столько дисциплиной, сколько чем-то вроде «понятий» и ощущением общего дела и общего риска. Ещё недавно сам Алексей жил и воевал в подобном отряде. Да и давно ли у них по располаге народ слонялся чуть ли не в трусах, но с автоматом. Ну, не в трусах, потому как поварихой у них была тётка Ганна, которая иной раз и тряпкой могла наладить меж лопатками за, так сказать, «неуставной вид»…

Эх, времена были… Чистый военный коммунизм! А вспомнить, как такие же добро-строгие «тётки Анны» кормили бойцов прямо в подвале обладминистрации! Конечно, своих, в основном, кто в охране-карауле, но и пришлым солдатикам в миске макарон по-флотски не отказывали. Алексей тогда несколько раз оказывался по делам в администрации — там же тогда, считай, вся государственно-социальная жизнь бурлила, как в Смольном. Вот его пару раз в ту «столовую» и затаскивали. Которая, кстати, для всех действовала, по талонам каким-то…

В общем, у Перса была ещё не российская армия, но уже армия. Вот только сферы компетенции своих офицеров командир вынужден был разводить вручную. Отсюда и возник тот странный разговор о том, каким оружием владеет Буран, чтобы сразу нарезать ему кусок службы, где он не пересекался бы с другим замкомбатом. Что ж, тем лучше. На новичков во всех армиях всегда поглядывают со здоровым недоверием. А уж начинать с конфликта — последнее дело. Да и не по нраву это было самому Кравченко.

Первый полноценный день службы в новом подразделении проскочил, словно заяц перед трамвайным контролёром, — вот он вроде весь перед тобой, а вот его уже и след простыл. Знакомство с личным составом, приём дел, приём оружия, бумаги одни и бумаги другие… И разговоры, постоянные разговоры с постоянным прощупыванием. Да что тут такое, в этом ОРБ, реинкарнация НКВД, что ли?

Нет, этот интерес не назвать было враждебным. Но вот изначально критическим — вполне. От этого Кравченко несколько терялся. Пожалуй, такой приём он ощущал впервые в жизни.

И только под вечер Алексей догадался о причинах того холодка, с которым его приняли, — когда начштаба, Куга, после разговора о ближайших планах боевой подготовки, спросил как бы вскользь:

— На тебя вообще надолго рассчитывать? Или покуда с Бэтменом не утихнет?

Кравченко воззрился на него поражённо. Армия, конечно, — большая деревня, а уж особенно такая маленькая армия, как луганская. Но чтобы вот так понять его перевод в ОРБ!..

Нет, вообще Игорь Кудасов оказался нормальным парнем. Когда Алексей выдал в ответ идиоматическую фразу, выражающую, как обозначают в цензурной литературе, крайнюю степень удивления, тот предложил «нацедить коньячку», обосновав это туманным «раз уж всё равно вместе служить», и попросил пояснений.

Как выяснилось в ходе разговора, против Алексея сыграли два обстоятельства. Что команда насчёт него пришла из штаба корпуса — это так-сяк, хотя ни в какой армии не любят блатных офицеров, приходящих по командам из вышестоящих штабов. То, что отдельный разведывательный батальон никак нельзя было назвать тихой тыловой синекурой, и перевод сюда означал перевод на остриё боевых действий, самих разведчиков, естественно, ни в чём не убеждало. Своё подразделение всегда кажется центром мира, и появление в нём чужака «по блату» всегда встречается с насторожённостью.

Но гораздо больше негатива вызвало то, что до комбата в штабе корпуса дошло, будто Бурана в его батальон требовала засунуть ГБ. Дальше офицеры, до которых, конечно, дошли слухи о чьей-то расправе с Бледновым, прикинули, как сказал Куга, хрен к носу и вывели цепочку: Буран был с Бэтменом — Бэтмена убивают — Бурана ГБ прячет под Персом в ОРБ. Кто в чём виноват, не ясно, но подстава для Перса очевидная.

Так вот почему сам Перс разговаривал с ним так колюче!

Да и Куга после ещё одной соточки подтвердил, что слух прошёл нехороший. Будто Буран как-то связан с ГБ, и то ли подставил Бэтмена, то ли бегает от тех, кто его подставил. Или вообще шашни имел с его замшей Лариокой, отчего и свалил из ГБР «Бэтмен». За Перса тут любому горло порвут и не почешутся, а у него — такая вот проекция на бывшего командира…

Н-да, вот так попал, сокрушённо подумал Алексей, зажмурившись от такого известия. Слухи вообще липкая вещь, а в армии — особенно. До конца не отмоешься никогда. Старый лейтенантский залёт могут вспомнить и через двадцать лет — как раз когда в академию нацелишься. А уж слухи…

Нет дыма без огня: Мишка ведь действительно договорился с Тарасом, чтобы спрятать Бурана в ОРБ. И спрятать именно из-за дела Бэтмена! И с Лариокой были проблемы и тёрки — когда поднакопилось за ней разных звоночков по поводу слишком уж вольного — или, точнее сказать, тёмного — обращения её, фактически зампотылу Сан Саныча, с жалованьем ополченцев и гуманитарной помощью. Усугублялись проблемы и тёрки тем, что сама Лариска инициативно делала телодвижения навстречу Алексею — то ли с женским интересом, то ли подставить хотела по мужской линии перед Сан Санычем…

Вообще подобного рода бабы возникали возле популярных командиров ополчения с какой-то угрюмой закономерностью, особенно на первом этапе. Начиная с Беглова и заканчивая Головным, о начальнице информотряда которого Жанне Мишка вообще отзывался как об агенте СБУ… Ну, видимо, имел основания: и так многие знали, что её муж, журналист из родного Кравченко Алчевска Юрий Буков добровольцем вступил в тот самый «Айдар». Митридат сказал, что информацию тому сливала наводчица из Луганска, некая Нартоломова — и очень похоже на то, что сливает информацию и жена.

Майор, видя подавленное состояние Алексея, набулькал ещё по одной.

— Не, ты, Лёша, не думай, что тут все тебя за гэбэшника блатного считают, — раздумчиво сказал он. — Есть ребята, которые тебя при Лутугино видели, в Хрящеватом. Про Цветные Пески слыхали, грамотно засаду устроили. Рассказывали, что у Смелого ты крови «укропам» тоже немало выпустил. Просто на каждый роток не накинешь платок. Ты же от Бэтмена почему-то ушёл сразу после боёв под Смелым. А теперь вообще непонятно что вокруг Бэтмена происходит. И вот и есть некое сомнение: что, мол, хвост за тобой именно от него и тянется. И занесли его сюда ребята из МГБ. Опять же никто не против — и там есть свои парни. Да только что думать остаётся людям? Что ты в каких-то операциях госбезопасности работаешь? Тогда с чем, с какой операцией к нам пришёл?

Алексей слушал эту спутанную — какими, видимо, и сами слухи были, — речь Куги и несколько ошалевал. Он никогда не рассматривал свою биографию здесь, в Луганске, с такого угла. Для него-то всё было личное. Практически случайное. С Сан Санычем расстались по-дружески. Разошлись, но не расплевались же. И Лариока навредить не успела. В бригаду попал — так она как раз заканчивала формирование, офицеры класса Бурана там всяко нужны были. А что она, бригада вторая, политически, типа, из-под Сотницкого выросла, а Бледнов с ним со времени выборов в контрах был, — так и что? Бледнов и с Головным в контрах был, аж с мая, по разговорам, отношения были разорваны. Политика — одно, а война — выше неё. Вот с Фильчаковым у Алексея дело до горячей войны едва не дошло, но это же не мешало ту же засаду у Цветных Песков вместе спланировать.

Хотя… Да, помешало — именно командир русских националистов настоял на том, кривом, варианте, из-за которого не весь «Айдар» удалось завалить.

Ну, неважно. Короче, какие у него могли быть умыслы-замыслы во всех этих переходах? То, что ему «айдары» квартиру размолотили, — это, что ли, его умысел? Или в том, что кому-то он, капитан Кравченко, может быть нужен в видах отработки связей Сан Саныча?

В общем, только руками развести.

Алексей и развёл:

— Понимаешь, Игорь, я-то сам хренею с такой трактовки. Хотя, да, наружно так и получается. И что такое слух в армии, знаю прекрасно. Потому бегать и рассказывать, что хвостик за мной не гэбэшный, а «айдаровский», не стану. Пусть будет, как будет. На боевых само всё проявится…

Но начштаба уже впился в него глазами:

— Ну-ка, ну-ка? Это что за хвост «айдаровский»? Не секретный, надеюсь?

Алексей не знал, какие подробности ему позволено раскрывать из того, что произошло за последние три дня, а какие — нет. Никаких ограничений в этом смысле на него никто не накладывал. Может, забыли просто, но тем не менее…

Так что в ответ на живой интерес начштаба к «айдаровскому» «хвосту» Кравченко всё же достаточно скупо, но поведал свою историю. Как приехал из благополучной Москвы, уйдя с благополучной работы, чтобы тут отомстить за убийство отца. Как в меру сил прореживал ряды нацистов. Как в итоге дождался обратки — как обычно для нациков, подлой и неизбирательной, без внимания на гражданское население. Как в больнице, куда угодила контуженная при взрыве в квартире подруга, пришлось отбиваться от бандитов. Как те, получив по сопатке, взяли в заложницы раненую женщину. Как Алексей вкупе с комендантскими и гэбэшными парнями её освобождали. Как попутно растрясли банду «Тетриса».

Про комендантского «крота», как и про «укропского» резидента, Алексей не сказал. Это были не его личные дела, не его тайны. Но хватило и того, что было рассказано. Куга стал смотреть на него с куда большей симпатией, чем в начале разговора. А после замечания Кравченко: «Вот так и завязался я с ГБ…» — Игорь, чуть ли не оправдываясь, заговорил: мол, никто тут против ГБ ничего не имеет. А что Бортник раньше на СБУ работал — так раньше все на Украину работали. Просто, думали, чужака к нам заслали, вот и насторожились ребята. А Куляб так и приборзел немного на волнишке-то. А он, Буран, оказывается, свой, боевой офицер, да к тому же утёрший нос и ГБ, и комендатуре. Так что всё путём, Алексей Саныч, ребята таких уважают. А на боевых себя покажешь — так и весь свой будешь!

Вот ведь, подумал тогда Кравченко. Всей республике без году неделя, а ревность между силовыми ведомствами уже тут как тут. Раньше он этого как-то не замечал. Летом все отбивались по мере сил, и особой разницы ещё не было, кто там воюет от комендатуры, а кто, условно, от прокуратуры. Которой, правда, тогда не видно и не слышно было.

Да, собственно, та же родная ГБР «Бэтмен», когда Луганск патрулировала, одновременно ведя бои по периметру — уже по периметру, да! — она в себе тогда все функции объединяла: и армии, и комендатуры, и ГБ, и прокуратуры. Последнее, как оказалось, — к сожалению…

Итак, авторитет в личном составе батальона надо было завоёвывать. Неформальный, человеческий. Личный. Началось такое завоевание на первом же занятии по рукопашке.

Алексей начал тренировки с того, что двумя пальцами взял газетный лист за уголок, вытянул руку. Потом отпустил газету и тут же ударил по ней кулаком правой. Кулак пробил в газете дыру и вышел на другую сторону.

Не так проста, оказывается, эта единственно выжившая в прифронтовом Луганске газетка под забавным названием «XX век». Бумага мягкая, норовит облепить кулак, а не сопротивляться ему. Впрочем, Алексей заранее к этому примеривался, соответственно усилив резкость удара. Хотя пока это было — ерунда. Пробить лист формата А3 кулаком сможет и мальчишка.

— Это упражнение первое, — оглядел он внимательно наблюдавших за его манипуляциями бойцов. — Упражнение второе — разделить этот лист пополам и так же прорвать его ударом кулака.

Продемонстрировал половинку прежнего листа — стало быть, теперь формат А4. Как обычный машинописный. Точно так же подвесил его перед собою в воздухе и резко пробил.

Физическая форма не подвела, несмотря на ставшие более редкими возможности потренироваться в упражнении, которое им давал в училище преподаватель по физо.

— Упражнение третье — ещё раз пополам и опять бить, — проговорил Алексей. — Честно скажу, мужики, не уверен, что сейчас у меня получится. Давненько не упражнялся. Но попробую.

Сосредоточился, пару раз мысленно прогнал удар перед сознанием, намечая ту точку за листом, в которую надо пробить. Чтобы энергетика удара воспринимала преграду не как конец работы, а просто как незначительную помеху.

Так же их учили и кирпичи голой рукой пробивать — бьёшь не в него, а в точку за ним. На деле — для девушек, конечно, упражненьице. В том смысле, что производит на них неотразимое впечатление. Практической надобности в таком ударе нет — не стенки же пробивать. Для этого есть другие инструменты. Да и на кирпич ещё посмотреть. Силикатный, белый, к примеру — так его не проломишь, только руку повредишь.

А вот этот вроде бы детский, невинный удар в лист бумаги как раз здорово оттачивает остроту удара. Что разведчику куда как полезно в его службе. Пусть и говорил их препод в училище, что все эти боевые единоборства в современной армии — так, для развлечения, ибо судьбы нынешних боёв решает хорошее наведение с помощью электроники и правильно применяемая огневая мощь, — но для полевой фронтовой разведки рукопашка была и оставалась одним из ключевых звеньев подготовки хорошего бойца.

Подготовка в отдельном разведбате в этом смысле как раз несколько хромала. Естественно: подразделения здесь собирались не из «волков» спецназа ГРУ ГШ ВС РФ и не из десанта или морской пехоты. А многие явно пришли вообще с гражданки. Выглядят и ведут себя соответственно. Панибратством не назовёшь, но, как и во всей новосотворённой армии ЛНР, отношения здесь больше напоминают партизанские. В обоих смыслах: в том числе и в том, когда в армию на сборы запасники призываются, которые «партизаны» в кавычках. С тем отличием, что здесь всё же так не пьют.

Разумеется, совсем уж механизаторов тут было мало, но… и они тоже были. И всего остального — сборная солянка. То есть и десантники, конечно, и морпехи, и бывшие войсковые разведчики тут присутствовали, но в целом «боёвка» в ОРБ несла на себе те же родовые пятна, что и вся ещё только сколачиваемая Народная милиция. Да батальон и создан был пару месяцев назад, 5 ноября!

Понятно, отчего Перс сразу бросил нежданно переведённый к нему офицерский кадр на подтягивание боевой подготовки у батальона. Проверку огневой, естественно, Кравченко за первый день в части устроить не мог, но по физике основу просмотрел внимательно. В целом остался доволен. А потом отобрал командиров взводов и отделений и решил с ними прокачать несколько начальных уровней, чтобы те потом стали работать по теме с бойцами. Упражнение с газеткой — баловство, конечно, но как раз очень полезное на начальном этапе. Тем более что им можно заниматься вне графика самой физподготовки, который ещё предстояло изучить и откорректировать…

За секунду до удара Алексей выгнал из организма зацепившуюся за спинной мозг опаску, что не выйдет пробить этот вшивый листочек. Мыслишка такая — сродни паникёру в бою, немедленно лишает тело уверенности в победе, хотя бы и победы над четвертушкой бумаги с оборванной подписью: «Учредитель и главный редактор — Юрий Юр…» Хороший, наверное, дядька, раз продержался сам и сохранил газету свою в это тяжкое для Луганска лето. Прости, что придётся тебя стукнуть от души…

Подготовка — а сколько раз с ребятами на спор вот так дрались с газетками, обрывая их на четвертушки и восьмушки — не подвела. Чутку смухлевал, правда: ударил не кулаком, а костяшками пальцев — для меньшей начальной площади соприкосновения с объектом, — и пробития добился.

В группе офицеров и сержантов послышался рокоток одобрения. Но кто-то с наглецой произнёс:

— Это любой может. Это ж газетка!

Алексей живо обернулся:

— Кто сказал?

Выдвинулся один, молодой. Крепкий.

— Лейтенант Охрименко, позывной Куляб.

Да и морда с наглецой, да. Вчера не видел парня, не было его на «поляне», накрытой по случаю прибытия к новому месту службы.

— Попробуйте, товарищ лейтенант, — по-уставному продемонстрировал дистанцию Кравченко, желая с самого начала окоротить наглеца. — Попробуете сразу с третьего упражнения или с начала пойдёте?

— С третьего, — не стал отступать лейтенант. — Мы из десанта, смогём.

Десантура тут, как заметил Алексей, себя держала «первой среди равных». Щеголяла в своих голубых беретах — неважно, из каких времён и стран. В смысле — кто с российским триколором на левом ракурсе, кто в «чистом» — это явно украинский флажок на помойку пошёл. А один, пожилой уже, седатый дядька вовсе с советским флагом берет носил, вполне лихо заломленный. На фоне ушанок у прочих бойцов десантники смотрелись отдельной корпорацией.

Один в ОРБ, правда, чёрным беретом морпеха себя этой корпорации противопоставлял. Алексей с ним ещё не знаком, но заранее симпатизировал. Противостоять десанту, хоть и на таком уровне, — характер нужен.

Майор Куга, начальник штаба, задержавшийся, чтобы посмотреть на первые шаги нового замкомбата, хмыкнул с подзадором, пригладив щегольские, «дудаевские» усики:

— Давай, давай, Петька, только не опозорься…

Кстати, сам Куга тоже в десантском берете тут стоял.

Куляб взял листок газеты небрежно, снисходительно. Ударил хорошо. Подготовленный парень, видно сразу. Ударил — и удивился. Непорванный газетный лист спланировал на пол.

Пара человек захихикали. Алексей промолчал. Не хотелось сразу заводить какие-то трещинки в отношениях с новыми сослуживцами.

— Ещё разок, — с несколько искусственной широтой ухмыльнулся лейтенант.

Но не удалась и эта попытка.

Охрименко с вызовом взглянул на Алексея:

— Ладно, капитан, сдаюсь. Покажи, в чём секрет.

Вызов в его глазах, однако, не погас и совершенно контрастировал со словами Куляба. Непростой, похоже, парень.

— Да секрета особого нет, — тем не менее миролюбиво ответил Буран. — Это, в общем, не физо, а так, для отладки техники удара. Надо только не с силой бить, а резко. Как змея бросается. Мы в училище тоже поначалу фокусом посчитали бесполезным, а потом мне пару раз на выходах это дело пригодилось…

Но про себя думал: «Не хлебнуть бы с этим парнем лиха. Эх, ребят бы моих сюда…»

Действительно, мощный командир Перс свой батальон — хотя какой там батальон, по сути, усиленная мотострелковая рота — держал в руках. Но не больше. В том смысле не больше, что армией ОРБ становился… ну, через давление. Бойцы командира уважали, слушались, да и дисциплина была на уровне. Но — как бы на личном уровне. Лично командира слушаем. Лично его приказы исполняем. Лично его дисциплину поддерживаем.

Не стали они той машиной, которая и выделяет армию из всех других человеческих институтов. Бойцам вполне искренне казалось, что раз на выходах и боевых у них в порядке, потерь нет, — то служба идёт как надо. А на деле это являлось не службой, нет — а… Неким вооружённым бытованием, что ли. Пусть и во имя защиты родины.

И так было, собственно, по всей луганской армии.

Только проблема заключалась в том, что бытование — оно и есть бытование. Вооружённость и участие в боях лишь придаёт ему неповторимый аромат мужественности. Мужественности в изначальном смысле слова — жизни настоящих мужчин. Ибо если ты вооружён и охотишься — кто ты ещё? Не шпак же городской? — а такие тут тоже были. Понятно, уже бывшие, — если сами захотели уйти в жизнь вооружённых мужчин.

Но, как говорится, можно девушку забрать из деревни, а вот деревню из девушки… Вот так из иного очкарика — и такие тут были, несмотря на принадлежность к разведке, — не уходил никак и город. В смысле его суетливости и необязательности — он ведь приучает, город, к определённой расслабленности. Ибо громаден. А потому снисходителен.

В итоге всех этих не убираемых в один миг обстоятельств жизнь в луганской армии во многом была сродни казацкой — настоящая дисциплина только в строю и в бою. В остальное время — пионерлагерь. И Кравченко, который сумел поставить подобие армейской дисциплины в своём бывшем подразделении, с некоторой критичностью оценивал то, что видел покамест в ОРБ.

Но не это беспокоило Бурана. Его волновал вопрос, как бы не перегнуть палку в самом начале новой службы, не восстановить против себя ветеранов. Он сам сейчас под десятками придирчивых глаз, и каждый его перегиб будет неприятно отзываться на его отношениях с сослуживцами. А ему с ними ещё ходить на выходы.

Но и тютей показаться нельзя. Это армия. Иначе сядут и не слезут. Свесят ножки, да ещё и за уши дёргать будут. Мужское общество — тут всегда идёт гласная или негласная битва за лидерство.

Поэтому услышав от уверенного в себе Куляба — «детские игрушки, у нас в десанте такой ерундой не занимались», — Алексей спросил:

— А ты кем был в десанте, лейтенант?

Охрименко смерил его взглядом едва ли не свысока:

— Командиром отделения спецназа.

Ага, значит, лейтенанта уже здесь получил. Вроде как Еланец при своей «Ноне».

— А сам откуда?

— Из туркестанских русских, слыхал про таких? Из Ташкента с родителями выехали в Россию. А там Воронеж, хрен догонишь. А зачем тебе это?

Алексей помолчал, внимательно изучая его лицо.

— Да просто думаю я, лейтенант, что полагаешь ты себя круче яиц. А главное — круче меня, — медленно, с нажимом произнёс он, глядя парню прямо в глаза. Оно ведь так — чтобы не плодить конфликтов, надо сразу поставить себя. На подобающее место. И если это место будет… хм, на подобающем месте, то и другие согласятся не только с тобой, но и с твоей расстановкой уже их по соответствующим местам. Если перегибать палку в службе с первых шагов действительно не стоило, то перегнуть её с одним и в чисто мужском разговоре — это даже необходимо.

— Но я тебе берусь доказать, что это не так, — продолжил Кравченко. — И что ерунда в моей сфере ответственности, а что — нет, буду решать я, а не ты. И одобрения моих решений я буду ждать только от командира, а не от тебя. Что, готов принять мои доказательства этой мысли?

Лейтенант побледнел. Не от страха, конечно, — от охватившего его гнева.

Ответил тем не менее сдержанно:

— Вы начальник, товарищ капитан, вам виднее.

И добавил, приметно усмехнувшись:

— Конечно.

— Не понял, — протянул Кравченко. — Ты что, струсил, лейтенант? Мы же здесь не в строю. У нас вроде как физо. И я тебе предлагаю честно побороться и проверить, чьи приёмы — детские игрушки, а кому ещё надо им поучиться. Ну? Вот, в присутствии начальника штаба заявляю тебе, что на данный момент я тебе не начальник, а спарринг-партнёр. Победишь меня — делай, что хочешь, я больше в твою подготовку не лезу.

— А если нет? — дерзко поинтересовался Охрименко. Дерзость напускная, явно: то, что он поинтересовался, что будет в случае его проигрыша, уже говорит о том, что он этот проигрыш допускает. В отличие от того же Бурана.

— А если я — ты мой с потрохами, — отрубил Алексей. — И бойцам своим пояснишь, что в боевой подготовке «ерунды» не бывает. По крайней мере у меня. Принял?

И стал демонстративно расшнуровывать берцы.

— Принял, — после паузы ответил Куляб.

Вообще, если честно, в глубине души Алексей тоже давил сомнение, то ли он делает. Парень незнакомый, подготовка его неизвестна. Спецназ десантуры, пусть и на уровне сержанта-срочника, — это серьёзно. Конечно, с приёмчиками, отработанными в «Антее», одолеть такого противника есть все основания, — но это если биться по-настоящему. Недолгая мясорубка на блоках, во встречном движении прорываясь через удары начавшего наступление оппонента, — и ценой некоторой боли ты его вырубаешь. Особенно полезно при битве на ножах, которую никогда лучше не затягивать, — во избежание ненужных случайностей.

Но сейчас-то этого всего не будет. Надо отмахаться от десантника на кулачках, что называется. Причём быстро, эффектно, но без тяжких телесных. Это надо думать. А как, не зная манеры противника?

Ладно, бой покажет…

Бой показал. На деле вышло не очень серьёзно.

У парня была вполне надёжная, но кондовая подготовка. Ну да, из той серии, что дают солдатам. Что он сам своим давал: «Делай — раз! Делай — два!». Правда, сверху у Охрименко было наложено нечто более качественное. Что, видно, и помогало парню поддерживать свой авторитет в стычках. И в собственных глазах.

Так что Алексей уже через десяток секунд приноровился угадывать следующий выпад оппонента. Начал его довольно эффективно встречать, добавив в свою оборону элементы из той квазивосточной смеси, что они отрабатывали ещё в училище. И чуть-чуть из казачьего, из того, что сам ли Ященко или кто до него переложил из сабельного боя на ручной. Изобретение на самом деле гениальное, ибо в «ручных» единоборствах привычка к холодному оружию как раз больше мешает: привыкает рука к инструменту, а мозг — к дистанции. Но если уж отработал такое переключение-подключение, то вот эта манера не отбивать чужую руку, как и чужой клинок, а отжимать — она даёт определённое преимущество.

Поэтому схватка их со стороны, должно быть, выглядела забавно. Лейтенант старался достать и забить Алексея ногами и руками, напирая буквально пыром. Но каждый раз промахивался, не понимая, отчего. Бедняге Охрименко не хватало прежде всего комплексности: он не очень умел переводить одно движение в другое без пауз и слома общего рисунка. У него получалось, как в кино про каратистов — серия разных ударов. Но именно серия, — а не один многоэлементный удар, как надо.

Так что Алексей вскоре нащупал манеру Куляба, а затем определил и свою для данного боя. Он уклонялся, плавно, но быстро отжимая руки-ноги оппонента в неудобных для него направлениях, отчего тот терял равновесие, вызывая усмешки и покачивания головой у зрителей. Какому-нибудь гражданскому вообще должно было казаться, что лейтенант сам пролетает мимо Кравченко. Алексей тоже проводил удары — только обозначая их, конечно, звонким хлопком, в основном, по спине.

Нет, парень был хорош, чего уж там. Просто с другим уровнем. И, прежде всего, с другим уровнем натренированности. Реакция его явно была слишком размягчённой для, скажем, ежедневно проводимых отработок. Оно, конечно, и сам Алексей здесь, на войне, тоже не каждый день уделял время подобным тренировкам. Но всё же у него был Злой, с которым они спарринговали если не каждый вечер, то раза четыре в неделю точно.

Надо отдать должное Кулябу ещё в одном отношении. Он не стал бычить, как только понял, что проигрывает. Он остановился, тяжело дыша, — что ж, и чемпионы мира по боксу нуждаются в отдыхе через три минуты поединка, — потом наклонил голову и произнёс, делая паузы на вдохах:

— Всё… убедили… тащ капитан… Прошу прощения… был неправ…

Алексей протянул ему руку:

— Да ладно, проехали… Работаем?

— Работаем! — улыбнулся Охрименко.

Это было важно — заполучить доброжелательный контакт с подобного вот рода энергичными, пусть с наглинкой, бойцами батальона. Потому что уставов в луганской армии пока ещё не было — ходили лишь неопределённые слухи об их разработке, — а потому организационную структуру своих частей и подразделений каждый командир определял едва ли не самостоятельно. Ну и делалось это, естественно, с опорой на уставы вооружённых сил прежде всего России. А там командиру батальона никакого зама по боевой подготовке не полагалось. Там вообще два офицера в управлении — начштаба и зам по вооружению. А поскольку Перс сам был офицером родом из российской армии, то и оргструктура у него была похожа на ту.

И в ней Буран оказывался фигурой… ну, несколько левой. Едва ли не дополнительной. А потому рассчитывать на одно лишь формальное положение в структуре ОРБ не стоило.

Когда дежурный по подразделению передал вызов к командиру, Алексей отправился к Персу, ни о чём особенно не волнуясь. Ну, то есть как всякий офицер, вызываемый к начальству, он обозрел задним числом прожитые после крайнего общения дни и часы — в поисках возможных залётов, своих и в особенности подчинённых. Однако во всех делах последнего времени ничего сильно косого он не вспомнил. А раз так, то о причинах сегодняшнего вызова размышлял конструктивно. Может, задумало командование, наконец, некую генеральную разведку укровских намерений, для которой сил обычной войсковой разведки недостаточно и нужны уже спецы отдельного разведбата корпуса?

Он себя почти убедил в этом, пока шёл к штабу. Начал даже прикидывать, кого в каких расчётах отправит, а с какой группой пойдёт сам. Однако на пороге кабинета комбата пришлось сделать усилие, чтобы не выдать крайнего своего удивления. Ибо был тут не только сам командир батальона Перс и вполне уместный для предполагаемого разговора начальник штаба Куга. Кроме них в командирском кабинете находился Тарас — друг его собственного друга Мишки-Митридата из штаба корпуса. Рядом с ним излучал начальственный вид какой-то седоватый, армянистого вида военный, без знаков различия, но явно привыкший к погонам с двумя просветами и разместившийся не более и не менее, как на месте Перса. Ещё был здесь дядька вида столь ни о чём, что его ведомственная принадлежность не вызывала никаких сомнений.

Ни хрена себе депутация! Это ж по какому такому поводу явно корпусного уровня начальство посетило сей скромный уголок? И с чего понадобилось вызывать пред светлы очи скромного капитана? Что-то явно произошло нештатное, раз такая делегация собралась в штабе! Штабной высокого ранга, контрразведчик Тарас, дядька из ГБ. Но — один. Без Митридата, про дружбу которого с Бураном все знали.

Кравченко подобрался. Ведь гэбэшник! И без Митридата! И Тарас. Его какая нужда сюда пригнала?

А Митридат — не только его друг в ГБ. Мишка в ГБ работает эмиссаром от ЦК. И наблюдателем, соответственно. Если его тут нет, а… Значит… Значит?

Стоп-стоп-стоп! А не по его ли, Алексея Кравченко, душу они все пришли?

А что! Всё сходится: командование, политуправление и особый отдел! И МГБ! Как раз для объявления решения, предъявления ордера и…

Значит, продолжение новогодних событий. Как началось с убийства Бэтмена и продолжилось выстрелом из гранатомёта в его, Алексея, окно квартиры, так и продолжается, что ли? Хотя больше недели уже прошло. И казалось, та череда происшествий — взрыв в квартире, захват его девушки в заложницы бандитами из «Тетриса», ответный рейд на «Тетрис» и арест их главаря по кличке Лысый — завершилась к всеобщему удовлетворению. ГБ — с его, Алексея Кравченко помощью — раскрыла шпионскую сеть в республике, комендатура вычистила «крота» из своего состава, по ходу обезглавлена риэлторская мафия — ну ладно, пусть не мафия, но крышующая её банда, но тоже неплохо.

За что арестовывать?

Может, это они награждать его пришли?

Нет, для этого морды какие-то у всех чересчур сосредоточенные. А у Перса на лице вообще нешуточная озабоченность написана.

Тогда повод для визита вырисовывается чётко. Всё же — арест…

Потому что, несмотря на предупреждения Митридата, побывал Алексей намедни на похоронах Сан Саныча Бледнова! И не один, а с Юркой Семёновым. Хоть заранее и не сговаривались, а не могли они не попрощаться в последний раз с бывшим командиром!

Задание Александр Молчанов получил непосредственно от главного редактора Российского информационного агентства Филимонова — редкая честь, чтобы вот так, лично! Съездить в разрушенный Первомайск, поговорить с мэром этого самого обстреливаемого города ЛНР и сделать репортаж. А потом добраться до сровнённого с землёй села Сокольники и посмотреть, как воюют казаки Сонного. И тоже репортаж, хотя это, в общем, нехарактерно для новостного агентства. Но есть заказ такой, намекнул Филимонов.

Интересно, что за заказ, раз на таком уровне задания передаются? Хватило бы и его непосредственного начальника, Андрюшки Колесова.

И как раз вчера случилось неординарное для юной республики событие — с официальным визитом приехала целая делегация из Союза писателей России. С представителями самого высшего уровня, во главе с секретарём.

И принимали их тут на уровне. Официально — только что созданный в республике свой союз писателей. Во главе с Глебом Добровым, человеком, которого Александр заочно уважал… После того как прочёл он его книгу о непредставимой, казалось, тогда гражданской войне на Украине. Из текста шёл настолько густой реализм, что казалось, не фантастику в жанре альтернативной истории читаешь, а впитываешь саму действительность.

То, что он ещё слышал о Доброве, заставляло уважать не только за пронзительный дар предвидения, но и как человека. Воевал в Афгане, получил там контузию. Здесь, в ЛНР, сразу на правильной стороне остался, не бежал, не прыснул беженцем в какие-нибудь русские глубины…

Буквально пару недель назад Александр имел удовольствие познакомиться с этим провидцем, когда Сашка Корзун затащил его в Луганское информбюро — агентство, где сам стал недавно работать. Хотя — что значит затащил? Молчанов и сам с нетерпением считал лестничные пролёты, поднимаясь на пятый этаж бывшего Дома Советов. Хотя то ещё было удовольствие — в сталинском присутственном монументальном строении топать вверх, да пешочком, когда лифт отключён.

В общем, познакомиться лично с таким писателем Александру было очень интересно. Тем более что общие темы образовались быстро — от существа работы в информационном агентстве до Афганистана. Особенно после того как выяснилось, что оба оказались связаны через Ахмад Шаха Масуда. Только Глеб воевал против этого знаменитого афганского командира, а Александр — за…

Афганистан вообще врезается в сознание, как осколок в сердце. Эта совершенная, законченная отстранённость природы — как на Луне… Эти розовые клыки гор, когда с них каплей крови скатывается вечером солнце… Этот перепляс лучей света там, где тоннель Саланга превращается как бы в галерею по ту сторону перевала… Эти невероятного цвета скалы за Ташкурганом…

И люди там… Они тоже — лунатики. Не из нашего мира. Очень душевные — и очень жестокие. Наивные, как дети, — и хитрые, как дьяволы. До изумления неграмотные — и в то же время знающие что-то такое, что нам никогда не будет доступно. Очень бедные — и очень гордые…

Их можно уважать — они с одними мотыгами обиходили и обжили эти бесчеловечные горы и пустыни. И их остаётся жалеть, потому что те же пустыни и горы еще долго, если не никогда, не позволят им вырваться из замкнутого круга их натурального хозяйства. У них нет ресурсов. Поэтому у них нет промышленности. Поэтому у них нет заработка. Поэтому практически нет платёжеспособного спроса. И поэтому не на что развить производство, даже если бы его имело смысл здесь размещать…

А тут ещё война, война, что называется, две тысячи лет. И Масуд — один из её ярчайших порождений, сумевший завоевать неподдельное уважение даже советских военных, хоть они и были врагами…

Раз в резиденции Дустума в Мазари-Шарифе, где в 1996 году командированный от «Огонька» русский журналист Молчанов, вкушая настоящий восточный виноград (ох и скрутило потом кишки с непривычки!), расспрашивал генерала о перспективах борьбы с талибами. Беседу их прервал звонок от Масуда с приглашением посмотреть на штурм Кабула. Александр не мог тогда не напроситься в компанию к дустумовскому наблюдателю.

Дело в том, что узбек Дустум и таджик Масуд был тогда временными союзниками в борьбе против талибов, как раз незадолго перед тем захвативших Кабул и продвинувшихся до самого Саланга. Каковое прискорбное событие, собственно, и было причиной для командировки Молчанова в Афганистан. И теперь Ахмад Шах приглашал, естественно, не московского журналиста, а самого Дустума поучаствовать в отборе столицы обратно.

Дустум то ли вообще не хотел в этом участвовать, то ли желал сперва присмотреться, как пойдут дела у союзника, с которым ранее успел повоевать — Восток дело тонкое! — и решил ограничиться посылкой к Масуду наблюдателя. На рекогносцировку, как было официально сформулировано. Наблюдатель — тоже генерал, аж с четырьмя звёздочками (и четырьмя жёнами, как потом выяснилось в ходе разговоров во время длинной дороги), по имени Хизбулла — был выпускником Минского военного училища и неплохо говорил по-русски.

…Когда на КПП в стороне от Чарикара было объявлено, что русский журналист хочет встретиться с Ахмад Шахом Масудом, изучающие взгляды его боевиков разом обратились на этакое диво. Причина внимания была проста: Молчанов оказался первым русским в самом логове «Панджшерского льва» после вывода советских войск. Не считая тех пленных, кто принял ислам и остался жить здесь. И воевать в рядах моджахедов Масуда. С одним Александр даже познакомился потом. Здоровый рыжий мужик. И он ничего не хотел передать домой…

Да, масудовское логово производило впечатление! Когда тебя просят подождать, пока вождь проведёт совещание со своими командирами, и в саду его особняка рядом с тобой собираются прокалённые боями бородатые «духи», с явственно источаемым запахом убийств за душой, и искоса поглядывают на тебя, и чему-то усмехаются, — ты испытываешь запоминающиеся ощущения… Словно сидишь в клетке со львами — когти у этих зверей покуда убраны, но от мягких лап явственно тянет ароматом крови…

Рядом суетится обычный афганский городишко, но «масуды» живут вне его — своим «куренем». За забором, кучно, хотя и в обычных домах, а не, скажем, в палатках. Женщин нет, нет быта. Женщины, хозяйство, скотина, мотыга — всё по ту сторону военного бытия. Зато вооружены все. И все — словно на боевом дежурстве. Подтянутые, ладные, бородатые, уверенные в себе воины. Почти нет той разношёрстности в одежде, которой отличались воины других афганских армий — основная масса не в национальных нарядах, а в хорошо пригнанном камуфляже. Как ни забавно — гэдээровского производства. То есть антикоммунистические моджахеды Масуда были одеты в форму Национальной народной армии исчезнувшей ГДР! Мать история, как же ты прыгаешь!

Или ещё один афганский сюр перед глазами Молчанова: в масудовском лагере встречаются и целуются два выпускника советского военного училища. Один — тот самый Хизбулла — служит у Дустума, другой у Масуда… Э-эх, родился ли в Афганистане свой Шолохов?

Дисциплина у «масудов» железная. Никакого, разумеется, спиртного. Даже курить Ахмад Шах не рекомендует. Всего лишь — но, как сказал один из командиров, к «рекомендации» этой лучше относиться, как к приказу. И то — когда увидишь, как вскакивают эти много чего повидавшие рубаки, едва в комнату входит Вахит, начальник секретной полиции Масуда, понимаешь, куда делись недисциплинированные…

Зато сам Масуд — воплощённая тишина и корректность. Та самая корректность, когда сила, угроза и власть в твоих руках настолько велики, что можно позволить себе полное спокойствие по отношению к человечкам. Но говорил он вещи сенсационные по тем временам.

«Хорошо, вот что я скажу частным образом, — после паузы тихо проговаривает он, поднимая глаза. — Мы воевали не против русских! Мы боролись против созданного советскими манипуляциями антинародного режима НДПА. Это же террористы были! Они нарушали наши обычаи, совершали убийства, насилия. Над целым народом насилие! Особенно против интеллигенции НДПА свирепствовала. А советские пришли их поддерживать, по сути, покрывали этот преступный режим. Ваши слепые коммунистические вожди за своими идеями реальности не видели. Они просто не на тех поставили! Если бы они поддержали не НДПА, а её противников, то и сегодня, возможно, оставались бы в Афганистане в качестве советников, строителей, разработчиков ресурсов»…

«Но сегодня НДПА уже нет, — возразил Александр. — Значит ли это, что в случае вашей победы отношения между нами и вами могут стать хорошими? Может быть, даже союзными?»

«Почему бы и нет? Понимаете, мы же тогда боролись с советскими. Но их больше нет, нет больше того государства, которое пришло нас покорять. На его месте возникла новая страна — Россия. А с Россией у нас никогда не было плохих отношений — ни до её революции, ни после нашей. Наш союз вполне возможен».

«И военный?»

«И военный тоже. А что такого?»

Как, должно быть, ему хотелось сказать эти слова не простому журналисту, а кому-нибудь из серьёзных, ответственных лиц России. Но не было их рядом. Ответственные вовсю ту самую Россию делили…

Вот после этого Молчанову и довелось «повоевать» за Масуда. Поучаствовал, можно сказать, вместе с ним в штурме Кабула. Полежал под бомбами и даже лично пострелял из «зушки» по талибскому МиГ-21, заменив раненого афганского бойца.

По дури, конечно. Просто проснулась старая армейская память. Залезать под танк, куда его настойчиво подпихивали растерявшиеся моджахеды Масуда, не хотелось категорически — из МиГа не бог весть какой бомбардировщик, но попади его ракета в эту раскорячившуюся возле дувала безвестного селеньица железяку, то будет гарантированный закрытый гроб. А если учесть, что он тут один русский, то и в закрытом гробу до родных берёзок не довезут. Тут и закопают. До захода солнца, по мусульманскому обычаю.

В общем, почти по поговорке: жить захочешь — не только за «зушку» ухватишься…

С другой стороны, и забавно там было, под Кабулом…

Ахмед, командир подразделения на этом блок-посту — по рангу ближе к нашему взводному, кажется, — на сложном английском объявил, что левее масудовские бойцы хорошо продвинулись к Кабулу. Вроде бы даже аэродром в Баграме взяли.

«А мы-то почему стоим?»

Ахмед посмотрел, как на дурака.

«У басмачей, — ей-Аллах, так и сказал: “басмачей”! — там же блок-пост. Нас эти скалы разделяют и мы друг друга не видим. Поэтому мы по ним не стреляем, а они — по нам. А если мы выдвинемся, они ж нас увидят, начнут стрелять…»

И тут из-за скал, с талибской стороны, выплывает автобус, набитый людьми. Гражданский, рейсовый! Кабул — Пули-Хумри — Ташкурган — Мазари-Шариф. Пассажиры выглядят вполне спокойно. Шофёр останавливаться не собирается — какие там досмотры, шпионы, диверсанты, вы о чём? Зрелище сюрреалистическое: тут дымятся домики, всё же задетые ракетами талибского самолёта, один из воинов почему-то радостно демонстрирует громадный осколок. Вокруг — поломанные квадраты разрушенных домов и пропылённый глиняный лом дувалов покинутого посёлка. Танк нервно пушкой дёргает. Сзади «Луна» рокотнула, куда-то в сторону Кабула отправила ракету… А мимо всего этого степенно рассекает рейсовый автобус, словно взрослый дядька проходит во дворе через ватагу играющих в войну детишек!

Представить только: немцы в Снегирях окопались, наши напротив, а рейсовик «Истра — Тушино» знай себе спокойно по расписанию дефилирует…

Не смог Масуд тогда взять Кабул. А если взял бы? Он был врагом, но он был редким для Востока врагом — благородным. А лично Александру стал другом. По крайней мере так обозначил генерал Хизбулла смысл церемонии, когда Ахмад Шах подарил Александру свою «масудовку» — традиционную афганскую ермолку с закручивающимися кверху в валик краями…

Вспомнили с Глебом эпизоды каждый своего Афганистана — несравнимые, конечно, но всё равно остро памятные. Как сама эта страна. Договорились встречаться. Как и с главным редактором Луганскинформбюро — сильнейшим, чувствуется, дядькой, несмотря на подчёркнуто скромные манеры. Забавным показалось совпадение его фамилии с девичьей фамилией матери Александра. Может, ещё и родственники какие дальние?..

И вот вчера та встреча получила продолжение — не только по работе, но и по личному предложению Доброва Александр стал участником разговора луганских и российских писателей. В банкетном зале ресторана, организованном лично помощником главы республики. Тосты, блестящие глаза, всё большая раскованность в мыслях. Там и проговорился Александр про завтрашнее задание посетить фактически линию фронта.

Конечно, писатели тоже захотели побывать на этой линии, ощутить её горячее дыхание! Кто бы этого не захотел на их месте? Тем более — большинство среди них молодые ребята. Нет, глава российского писательского союза, пожилой уже мужик, из возраста поиска приключений уже вышел. Ему больше было интересно на верхах работать. Ведь как он профессионально, несколькими вопросами разговорил замкнутого и довольно косноязычного премьера! А молодые сразу вскинулись, когда Александр объявил, что получил от своего начальства приказ слетать на «передок».

В конце концов отобрались двое. Вроде бы сами. Но по факту именно он, Александр, втянул их в историю, которая уже обернулась к ним своими клыками! И кто снимет с него ту вину?

Провожатым взяли Сашку Корзуна. С ним на его машине они всю республику объехали. Изначально контакт передал предшественник в Луганске — оказывается, ещё раньше была договорённость, что Корзун предоставляет корпункту агентства свои водительские услуги, за что получает некие деньги. Только самому ему такая работа не одними лишь дополнительными деньгами была выгодна: ушлый Сашка репортёрил ещё и на «Инфо Ньюс». И на выездах соединял приятное с полезным: подрабатывал и водителем-гидом, глубоко знающим здешние реалии и расклады, и корреспондентом, оказывавшимся в нужное время в нужных местах в рамках чужих редакционных заданий.

Конечно, и в этот раз поехали «на Сашке». Он договорился с командиром казаков Сонным, которого хорошо знал, чтобы тот выделил сопровождение и охрану.

И всё, казалось, шло нормально. Не в первый раз мотались они подобным образом к линии соприкосновения. Не первый раз и в приключения попадали.

Да вон хоть как в тот же Первомайск по приглашению главы города Лещенко ездили. Под совершенно яростный обстрел угодили! Молчанов там в первый раз в жизни узнал, что летящий снаряд, оказывается, можно увидеть собственными глазами! Не в подробностях, конечно, — скорее тень, размазанную по небу. Но тем не менее… Воткнулся тот снаряд в соседний дом, перелетев развалины, где они пересиживали обстрел. Иначе, поди, там бы и остались. Как остались местные старушка и женщина лет тридцати пяти…

Как их блокировали, Молчанов не понял. Просто вдруг раздались характерные хлопки выстрелов из автомата, крики, последовал резкий удар по тормозам, так что он едва не выбил головой лобовое стекло. Маловат «Матиз» у Сашки, а пристёгиваться здесь не принято. Занос, визг резины, но машина устояла на колёсах.

Может быть, надо было, наоборот, ускориться во весь газ и проскочить место нападения? Да что уж рассуждать, когда инстинкт действует…

Он как мог быстрее вывалился из машины, увидел, что задняя дверь с его стороны, где сидел Сергей Зайцев, закрыта. Крутанулся к ней, открыл, рванул на себя этого гостя-писателя, ещё не сообразившего, что это в них, именно в них стреляют. Бросил взгляд на другого. Этот в порядке, видать, опытный: лежит у колеса, не отсвечивает. Сашка Корзун залёг рядом. А вот казачки горят. Куда-то им попало так, что автомобиль вспыхнул сразу. Двое успели выскочить, но один лежит неподвижно, а второй всё никак не справится с собственным автоматом. Видно, ранило парня…

Двое других так и остались в машине. И только и остаётся пожелать, чтобы сразу их убило пулями: сгореть заживо — жуткая смерть…

Сразу ясно стало: это не случайный инцидент, это нападение всерьёз, со стрельбой и жертвами. Как это, не понятно — на нашей территории? Типа — как на беднягу Бледнова?

Вот влипли!

Кому же это надо — вот так напасть на журналистов? Ошибка?

Нет. Очень уж споро и ловко действовали вынырнувшие в зимнем камуфляже из снега. Быстро осмотрели место, убедились, что казаки мертвы. Не криминал. Укры? А кому ещё быть? Если кто и выдвинулся, услышав перестрелку, от блок-поста, не успеет.

Оп-па, а того, раненого-то казака и нет! Смылся под шумок? Вот молодец! Что он мог тут сделать один? А так хоть информацию о похищении до наших донесёт…

Другие диверсанты — Александр перестал в этом сомневаться — жёстко, едва не пинками, подняли не сопротивлявшихся гражданских. Скрутили им руки пластиковыми стяжками и поволокли в «зелёнку». Точнее, к лесозащитной полосе справа от поля.

Там ждала «буханка», одно зеркало которой было украшено георгиевской лентой. За рулём сидел гражданский. Из местных, что ли? Интересные дела!

В салон их впихивали тоже быстро и безжалостно, невзирая на состояние, — а поди-ка, не запыхайся, пробежав метров триста со связанными руками, да ещё через балочку перекарабкайся!

Сумки писателей тоже забросили в салон. Хорошо, нетбук дома оставил — вся работа там. А значит, и люди, с которыми разговаривал, брал интервью, которых фотографировал. Хоть тут повезло — никого не подставил! А то хорошая добыча для разведки была бы, какая бы из них ни стояла за напавшими военными.

До слёз жалко было ребят — весёлых, чубатых, с этим прелестным казачьим говорком! Десять минут назад разговаривали, шутками обменивались — и вот! Лежат, кто убитый, кто в машине обугливается горящей.

Никто до сих пор не сказал ни слова. То есть Сергей что-то пытался вякнуть протестующее, но получил затыльником автомата болезненный удар по рёбрам, вкупе с очень угрожающим шипением диверсанта, и предпочёл замолчать.

Визжа и качаясь, «буханка» выбралась на неровную дорогу, прибавила скорости. Потом свернула на совсем убитую дорожку. По правую сторону проволоклись домики заброшенного вида — похоже на дачный посёлок. Александр старался запоминать всё: мало ли, как жизнь обернётся, может, придётся по этому пути к своим выбираться…

Дальше была высадка из машины, снова бег по пересечёнке. Открылась река. К ней их и погнали. Совсем плохо. Судя по расстоянию, которое проделали, доставляют в расположение «укропов». Значит, украинская разведгруппа. Точнее, разведывательно-диверсионная, раз людей на дорогах выкрадывает, а потом на свою сторону волочёт… Значит, вся эта провокация — продуманная операция с некоей сверхзадачей.

Два журналиста, два писателя. Аж из самой Москвы! Хороший пропагандистский, а затем и обменный материал! На ту же Мавченко, к примеру. Хотя, ту, пожалуй, не отдадут — слишком большая ставка на неё. Да и следствие официальное идёт. А вот обменять их на кого-нибудь ценного из тех, кто в руках ополченцев, — вполне возможно!

Поможет ли аккредитация журналистская? Всё же — собкор РИА. Душу, конечно, потерзают, но в конце концов передадут России. Оружия у них нет, все — в гражданском, к тому же взяты группой захвата не на украинской стороне, а на своей, пусть она и не признана…

И кто же мог их сдать укровской ДРГ, чтобы она вот так точно знала маршрут? И каков вес разработчика этого плана, коли диверсанты не побоялись напасть на группу гостей вот так, почти на глазах у ополченцев, в близком их тылу?

А может, свои слышали перестрелку и уже мчатся сюда на выручку? Сколько там до Первомайска осталось — он даже виден был уже. Перемирие же, по идее, — обстрелы должны привлекать внимание…

Но дальше стало совсем плохо. Скорость движения не уменьшилась, зато с боевиков на их стороне словно спало какое-то самоограничение. Ну да, прежде они торопились молча и деловито, чтобы с чужой территории уйти. А теперь они уже на своей. То есть добычу взяли, к себе домой принесли, и отныне любое её, добычи, сопротивление — злостная диверсия против таких удачливых захватчиков.

Чуть охолонули только через километр, а то и больше, — когда добежали до места, где за деревьями пряталась ещё машина. На сей раз — медицинская, «скорой помощи». Да, ничего себе организация! Как в кино про лихие 90-е…

Поскольку шестеро бандитов и четверо заложников в машину не помещались, то пленников просто покидали на пол, а похитители уселись на них сверху.

Это было тяжело и унизительно. А вот диверсанты ощутимо расслабились.

— Смирно лежите, москалики, — издевательски произнёс один из них. — А не то прирежем вас здесь, и фамилий не спросим…

И довольно захохотал. Ему вторили другие.

— Ничего, небось недалёко, — проговорил другой, причём на совершенно чистом, даже «московском», русском языке. — Дальше ещё машина ждёт. Помните нашу доброту. Могли бы вас дотуда пешком гнать, пока не сдохли бы…

При этом край его берца болезненно впился в позвонок Молчанова. Нарочно ведь давит, гад!

Плюс дорога тут… Подбрасывало так, будто ехали по воронкам. А может, по воронкам и ехали? Ведь передний край. Впрочем, тут, на Донбассе, и без всякой войны трассы республиканского уровня так разбиты, будто их бомбили. Похоже, все годы незалежности никто их не ремонтировал.

Было больно, тяжело и унизительно. И ничего не сделаешь! Уже и кисти рук начали затекать…

Но всё когда-нибудь заканчивается.

Машина затормозила. Похитители выбрались наружу, не преминув напоследок вальяжно пройтись ребристыми подошвами берцев по пленникам.

Корзун не выдержал, прошипел зло: «С-суки»…

— Ну-ну, — лениво, вроде бы даже одобряя, проговорил последний из покидающих салон бандитов. — Скоро ты иначе запоёшь. А я тебя отмечу, чтобы запомнить!

И прицельно пробил ему прикладом по лицу. Что-то рассёк, потому что сразу показалась кровь. Но силу удара, видно, умерял — Александр представлял себе вполне отчётливо, как выглядит настоящий удар прикладом по голове…

Их выволокли наружу. Невдалеке виднелась какая-то деревенька. Рядом стояла новая машина — милицейский уазик. Точнее, даже «бобик» с зарешёченной конуркой сзади для перевозки задержанных.

Тоже грамотно стояло авто — за деревьями, надёжно укрытое от взглядов с «той стороны».

Возле него кучковались четверо военных — сплошь в цветах украинского флага. С шевронами с изображением хищной совы, нацелившей когти на добычу, и с надписью «З нами Бог» над нею.

А, понятно… У Александра непроизвольно заходили желваки. Под ложечкой коротко засосало. Батальон «Айдар». Бешеные твари, нацисты настоящие. И шеврон этот с совою. Ну да, по тем сообщениям судя, что появляются даже в украинских СМИ, о лютой страсти контингента батальона «Айдар» грабить, мародёрничать, воровать у своих же, — самый тот бог для них хищная сова. В точку.

Надпись «Айдар» на шевронах тоже, естественно, присутствовала. И Александр окончательно убедился, что они вместе с московскими писателями стали целью какой-то тщательно разработанной провокации. Да и то сказать: по первому же сказанному диверсантом слову «москалики» сразу можно было понять, что похитители знали, по кому работают. И ждали именно их.

Интересно, где же это такая голосистая «птичка» засела в ЛНР, если только утром и только с казаками окончательно согласовали маршрут, а тут о нём уже знали?

Между тем старший из нападавших начал доклад:

— Пане сотнику, в ходе проведения дозора нашей группой обнаружены четверо неизвестных, тайно пробиравшихся в глубь наших позиций. Было проведено задержание неизвестных с целью дальнейшего выяснения их личностей и намерений. При них обнаружены оптические и электронные приборы слежения, фотоаппараты и видеокамеры. Передаём задержанных в ваше распоряжение для проведения дальнейших следственных действий…

Ага, ну точно, провокация, значит. Началось. Да, вон и на камеру телефона съёмки ведутся…

— Мы протестуем! — быстро, но, кажется, зря вмешался Фёдор Прибылов, второй писатель из их группы. — Мы были похищены этими людьми с территории ЛНР! Мы…

Короткий удар прикладом прилетел ему в загривок, и Фёдор упал на колени.

— Ах, ЛНР? — протянул тот, кого назвали паном сотником, с подчёркнутым презрением. — Протестуете? Похитили?! А ну-ка, документы мне, быстро!

Синхронно клацнули затворы автоматов. Демонстрация, конечно, но на психику действует.

Один из похитителей полез по карманам задержанных.

— Та-ак, — радостно осклабился «айдаровец», даже не раскрыв ещё бордовые книжечки. — Россияне, значит? Значит, фиксируем: российские граждане обнаружены в зоне проведения антитеррористической операции, и со шпионской аппаратурой!

Тут он взял в руки украинский паспорт Сашки:

— А это что за красавец такой? Корзун, Олександр Мыколайович, громадянин Украины. Та-ак… Москалям продался, собака? Вместе с ними шпионил?

Сашка гордо поднял подбородок:

— Я не шпионил. Я журналист! Выполнял редакционное задание на своей территории!

— Тут всё — территория Украины! — рявкнул «сотник». — Временная оккупация части Украины бандитско-москальскими войсками ничего не меняет. И не отменяет её международно-признанных границ! И статуса!

Ишь ты, да он, кажется, интеллигент! Вон как грамотно выражается…

А «сотник» уже вошёл в раж. Он велел обыскать Сашку на предмет журналистского удостоверения и аккредитации.

Вместо второй нашли только заверенную штампиком комендатуры карточку-пропуск на время комендантского часа. А от первого документа командир бандитов пришёл в ещё более неистовую ярость. Даже, кажется, не поддельную, настоящую.

Это была редакционная карточка с надписью «аккредитационное удостоверение прессы» и за подписью руководителя пресс-службы главы правительства ЛНР. Но с печатью почему-то «Штаба армии Юго-Востока».

— Да ты, падла, точно сепарский шпион! — заорал «сотник», потрясая документами. — Ваша пресса — это пропагандистская бомба под Украину! Это сурковская пропаганда! Это российско-бандитская армия её создала! И даже печати свои приложила! Да то, что ты в Луганске остался, когда его сепары с москалями захватили, — уже преступление! А ты ещё на них и работаешь!

— Самый борзый из них, — поддакнул один из похитителей, тот самый, что «пометил» Сашку ударом автомата. — Орал на нас, обзывался…

Корзун ещё выше поднял голову и усмехнулся презрительно. Чёрт, он пронзительно стал похож на молодогвардейца, какими их изображали в том старом фильме! Со связанными сзади руками, избитый, в крови, но не сломленный, с гордо поднятым подбородком.

Хотя всё же и боялся Сашка — опытный Александр это чувствовал, — но держался абсолютно мужественно.

— В Луганске всем такие дают, — решил он выручить коллегу. — У них других печатей просто нет, потому что армия только свои печати у корреспондентов признаёт. У меня такая же аккредитация…

— А ты кто такой? — взвился «айдаровец». — Тоже шпион сепарский?

— Нет, — спокойно пожал плечами Александр. Вот теперь было ощущение, что смерть близка и реальна. Но промолчать, не попытавшись защитить Корзуна, он не мог. — Я корреспондент РИА…

И поймал очень внимательный взгляд «сотника»…

Не помогло его вмешательство Сашке Корзуну, не спас он этого талантливого, старательного, доброго парня. По команде «сотника» того отвели в сторону и приказали петь украинский гимн. Глумливо добавив: «Перед смертью».

Сашка отказался. Сплюнул кровь под ноги окружившим укропам: «С чего бы? После того, что вы у нас натворили? Да у нас все теперь ненавидят этот ваш гимн и вашу тряпку сине-жёлтую…»

Его начали бить, приговаривая: «Ты же украинец, сука!..» Сашка только матерился и выкрикивал: «Нацисты! Шваль вы фашистская, а не украинцы!..»

Когда Сашку поставили наконец на ноги, стало ясно, что сейчас произойдёт.

Корзун — видно было — сам это тоже понимал.

Но сплюнул на размочаленный снег кровавую слюну, усмехнулся и прохрипел — с физически ощущаемым презрением:

— Если такие, как вы — украинцы, то я…

— Стойте! — выкрикнул Молчанов, хотя понимал, что ничего не изменит. На лице Корзуна уже стояла «печать ангела», которая каким-то образом всегда предвещает смерть. Черты лица обостряются, глаза словно поворачиваются вовнутрь, щёки западают…

— Я — русский! — выдохнул Саша перед тем, как раздались выстрелы…

На душе потяжелело, стало нехорошо. Так бывало в детстве, когда тащил из школы двойку. Однако капитан Кравченко не подал намёка. Он молодцевато отдал честь, доложился, получил ответное короткое: «Присаживайся».

Даже в этом одном слове звучало напряжение. Все сидели смурные, задумчивые, словно у гроба родственника. Неохота им отправлять на подвал не самого плохого офицера?

— Значит, так, товарищ капитан, — ого, как официально начал командир! — Недавно вы сформировали разведывательно-диверсионную группу, включив в неё некоторых из лучших разведчиков Народной милиции. Не только из нашего особого батальона, — не преминул он подпустить небольшую саморекламку, — но и из других подразделений и соединений — из второй и четвёртой бригад. Группа боеготова, взаимодействие отработано хорошо.

Ага, это же он больше для гостей говорит! Полноценных тренировок было только дня два, между которыми Рождество. Да сегодня вот с утра. И то оторвали. Перс прекрасно знает, что взаимодействие как раз пока не очень. Особенно между тройками. Буран добивался предупреждающего понимания друг друга, на уровне инстинкта! Чтобы мыслили одинаково, а не как на вчерашней тренировке спонтанной засады. Куляб за Злым попросту не успевал сообразить и среагировать.

— На данный момент появилась срочная работа, очень важная, — продолжал командир. — Доложите, готова ли ваша группа к выполнению ответственного задания в тылу врага? Очень важного задания?

Алексей ещё раз бросил быстрый взгляд на присутствующих. В тылу? Обычно разведка шебуршала на ЛБС, на нейтралке, подгаживая по мере возможностей опорным пунктам «укропов» и выявляя их систему обороны. В тылы противника ходили редко и по особым поводам. Сопровождая, например, какую-то группу дальнего замаха, как вон перед Новым годом…

Что это может быть за задание такое, «ответственное» на «минусе»? Подорвать чего? Генерала «укропского» схитить? У него ребята всё же не спецназёры, а разведчики, хоть и с подготовкой повыше средней. Да и не группа это, а два звена всего. Сразу бросать её глубоко за «ноль» — это не слишком… осторожно, скажем так. Так что как бы тут не сглупить. Отказаться не имеешь права, но сказать «готовы», а потом мямлить что-то тягучее, понимая, что не по плечу задача, — еще хуже.

— Группа готова исполнить любое задание, товарищ подполковник! — со всем уставным рвением отрубил Кравченко. И поддержал немудрящую рекламку со стороны командира: — Как зам по боевой подготовке могу доложить, что во всём батальоне любая группа готова исполнить любое задание!

Отрапортовав как положено и заметив одобрение в глазах командира, Алексей продолжал прокручивать в голове варианты.

Перс и Куга — свои. Они бы не сказали: «Очень важное задание». Формулировка явно не от них. И что касается его группы, то они отчётливо знают её состояние. Значит, это инициатива гостей. Откуда они знают его? Да так, чтобы верстать задачу сразу на него, пренебрегая другими, куда более сколоченными группами батальона?

Тарас на него навёл? Но он знает Бурана со слов Мишки, вместе на выходах они не были. Но Тарас завязан на пропаганду и пиар. Значит, полковник — Алексей мысленно наделил второго штабного этим званием — получил установочную информацию на Кравченко от него, от Тараса. Получается, этот полковник либо что-то по замполитной части, либо бери выше — куратор.

Теперь эмгэбэшник. Этот так просто не просчитывается. На опера не смотрится. Сидячий. Штабной. На фоне военных гостей должен представлять какой-нибудь политический отдел в их конторе.

Бэтмен, которому сегодня как раз девять дней, и душа его уже принесена на поклонение к Господу, здесь ни при чем. «Айдаровское» покушение на Новый год? Надо забить что-то «айдаровцам» по их раскрытой сети? Но тогда было бы больше контрразведчиков и комендачей, тот же Томич. Значит? Значит, что-то нацики наделали. Причём политически враждебного, раз тут замполиты в основном.

Замполитами они, конечно, не были, но Кравченко привык называть так офицеров этой специальности по рассказам отца и, так сказать, старших товарищей. Армия — штука консервативная…

— Во, орёл, — проворчал «армянин», впрочем, невредно. — Любая — любое. Прямо мечта…

И неожиданно кинул прямо в лоб:

— Слыхал, у тебя, капитан, были какие-то проблемы с батальоном «Айдар»?

Ну, точно! «Айдар»!

За эти последние дни он не раз задумывался, не перешёл ли всё же известных границ в своей мести убийцам отца?

Не потому задумывался, что от нацистов прилетела ответка в виде гранаты в окно и похищения Ирины. Само как-то получилось, спонтанно. Нет, кара тем, кто казнил его отца за верность родине и убеждениям, должна постигнуть каждого, кто участвовал в том грязном убийстве. Он, Алексей Кравченко, обещал это душе Александра Кравченко, и слово своё, сына отцу, сдержать обязан. Это не обсуждается.

Сомнения вызывало другое — не слишком ли он лютовал в этом походе воздаяния? Он всё же солдат, а не «зорро недорезанный», как Мишка Митридат сказал. И всё же уже не лето и осень, когда по донбасским степям гонялись друг за другом идейные отряды — майданутых украинских нацистов в одной стороны и местных ополченцев вкупе с добровольцами за «Русский мир» с другой. При всей жестокости того противостояния это ещё не была настоящая гражданская война. По совести если, это была война идейных энтузиастов с обеих сторон. И, значит, охота была взаимной.

Очень скоро выяснилось, что всё — по-серьёзному. Это поначалу ребята на велосипедах могли отжать у солдатиков «Нону» голыми руками. И воинские части тут, на Луганске, могли захватывать, просто пригласив матерей забрать своих сыновей, а остальных — на автобусах отправив на их Западенщину.

Всё кончилось, когда энтузиасты-нацисты осознали по-настоящему, что вместе с Киевом сумели получить в свои грязные клешни целое государство. И на базе уже его, государства, аппарата погнали воевать простых мобилизованных мужичков. Воевать уже как следует…

А сами взяли на себя не опасную военную работу, а труд по зачистке захватываемых территорий от «врагов нации». Пошли аресты, пытки, расстрелы, просто издевательства…

В ответ и с другой стороны места первых, «политических» энтузиастов заняли боевые работники. Точнее, становились рядом или под их команду — первые энтузиасты закономерно вырастали, как вон тот же командир «Зари», ставший главой республики, или как его тогдашние комвзводы, доросшие до командиров бригад. Нет, их не призывали, этих работников войны, не мобилизовали, как украинцев. Они вставали в строй сами. Чтобы защищать свою землю и мстить за убитых родных. Им просто ничего другого и не оставалось, когда нацисты — по дури ли своей, по убеждениям — начали терроризировать города и сёла артобстрелами и карательными акциями против «сепаратистов».

Другие сидели по домам, а кто и по ресторанам. Для них ничего не поменялось — и не хотели они в чём-то участвовать. Если однажды обстоятельства не заставляли…

Алексею как-то рассказывали историю одного ополченца, которому позвонили по мобиле с той стороны и предложили послушать, что происходит с его семьёй. И он слушал по громкой связи, постепенно седея, как кричат под муками его отец и мать, как воет жена, которую насилуют на глазах у шестилетнего сына, а затем режут сына у неё на глазах, а потом убивают её саму…

После такого… Не просто воевать пойдёшь. Ты пойдёшь люто и страшно убивать всех подряд, кого только увидишь во вражеской военной форме. И скоро погибнешь сам. Потому что не будешь ты, не захочешь ты беречься — ибо не так важна тебе своя жизнь, как важна ещё одна смерть на той стороне…

Подчас возникало ощущение, что киевские нацисты специально устраивали дикие карательные акции, чтобы бывшие сограждане уже никогда не смогли жить вместе. Чтобы рассечь, развалить народ на две ненавидящие друг друга части. Чтобы одна была у людей жажда — убивать друг друга…

Кажется, нацисты добились своего. Друг против друга стоят уже не энтузиасты-добровольцы. Стоят два разных народа в лице своих регулярных армий. И война между нами уже не гражданская, а полноформатная. Когда убиваешь любого на той стороне, не глядя на то, нацист это упоротый или мальчишка, мобилизованный прямо на вокзале. И уверен, что прав ты. Потому что по ту сторону уже не соотечественник, а враг.

И ненавидишь ты уже не только его, но и всё, что он несёт с собою. Как уже было это в Великую Отечественную, когда ненавидели не только всё фашистское, но и всё немецкое. А тем более когда тут, на интернациональном, вернее, наднациональном Донбассе пытаются внедрить «украинскую», нацистскую по сути идею. Они пришли сюда, в эти места, отвоёванные когда-то Россией у степняков и турок, где всё построено русскими, имперскими руками ещё тогда, когда самого понятия «украинец» в природе не было. На горбу России взращённые, милостью России признанные, великодушием её оделённые землями, производствами, армией — да всем! — они пришли теперь сюда со своими убогими селюкскими представлениями, как тут всё должно быть! На историческую, культурную, а главное — ментальную территорию России! На Донбасс, который именно за это всегда так высокомерно презирали! Когда Укрия всю свою недолгую историю сидела на донбасском сырье, труде и деньгах, только проедая и продавая советский задел! Не дав, как говорится, миру ни мысли ценной, ни как там? — гением начатого труда. И дальше… это…

Эх, любил же Лермонтова в восьмом классе, зачитывался! А! — «насмешка горькая обманутого сына над промотавшимся отцом!» Точно! Промоталась Украина, спустила своё наследство дерьмом в унитаз истории. И сама туда же смылась после самоубийственного последнего майдана! Или предпоследнего? Чтобы последний вообще точку поставил?

Неважно! Главное, что заявился этот вечно чужой промотавшийся «папаша» на Донбасс, который его, бездельника и гуляку, фактически и содержал всю жизнь. И решил втащить в свои фашистские разгулы. Чтобы было кому их финансировать. Ведь сами-то хохлы — не украинцы, а хохлы профессиональные! — что они сделали за двадцать три года незалэжности? Родили идею древней Укрии от самых от питекантропов? Украли общерусскую историю и назвали её своею? Избрали всю гниль предательскую из истории и назвали её своими национальными героями?

Ну так давайте! Только не лезьте с этим к нам. В нашей, общерусской, истории все эти мазепы-бандеры — враги наши. И значит, земля ваша не здесь, где мы их победили. Ищите себе свою землю, где предательство и измена в чести. Можете к шведам отправляться. Как Мазепа. Или вон рядом с фашистами в землю лечь, которым Бандера с Шухевичем прислуживали. А к нам не ходите. Приходили уже, мы помним. Полицаями на Донбасс приходили, карателями! Мальчишек и девчонок живьём в шахты бросали за десяток рукописных листовок!

Да и вообще! Как это так? Отделившаяся от Союза Украина — это хорошо и здорово, это свобода и всяческое благо. А отделившийся от Украины Донбасс — это сепаратизм и зло. Логика где? Где конец освобождения и начало сепаратизма? Отчего бы нам таким порядком и каждую деревню незалежной территорией не объявить?

И опять убеждался Алексей, размышляя над смыслом своего участия в этой войне: не мститель он уже. Здесь, на родине своего детства, на первой своей родине, он воюет ради защиты своего народа. Где-нибудь в Москве, может быть, это кажется пафосным. Наверное, и ему самому казалось бы, не случись того что случилось и останься он в ЧОПе «Антей-М», где, несмотря на некоторые задания в интересах государства, не чувствовал он себя воином за народ. А здесь… Здесь всё иначе. Когда увидишь девушку с оторванными ногами, которая ещё не понимает, что умирает, и всё беспокоится, куда отлетел во время взрыва её пакет с только что купленным хлебом для семьи. Когда увидишь не зарытую до конца могилу, куда те же каратели из «Айдара» наспех стаскивали тела забитых ими людей, мужчин и женщин. Когда увидишь фотографию той девчонки в Горловке, «Донецкой мадонны», убитой вместе с маленькой дочкой на руках…

Вот тогда ощущение пафоса куда-то уходит. И остаётся твёрдое, до кристаллической резкости понимание: ты действительно должен их защитить от этого чёрного, адского зла фашизма.

Не мститель уже больше ты, Лёша, а защитник. Не мстить тебе надо дальше, а — защищать…

И вот какие на этом фоне у капитана Кравченко проблемы с «Айдаром»?

— Никак нет, — твёрдо доложил Алексей. — Проблемы у них со мной!

— Какого же рода? — полюбопытствовал штабной.

Буран перевёл взгляд на Перса, затем вновь посмотрел на собеседника:

— Прошу простить! Информация об этом носит служебно-оперативный характер. Не имея чести знать ваши полномочия и допуск, не имею права раскрывать её.

Аж самому понравилось, как сказал. Прямо как «его благородие» в старой императорской армии!

«Армянин» хмыкнул.

— Они все у тебя такие уставники? — обернулся он к комбату.

— Капитан Кравченко — кадровый армейский разведчик, — туманно выдал тот полную правду.

Ну, правильно: далеко не все в ОРБ были «уставниками». Как и вообще в разведке. Разведка во всех, наверное, армиях мира отличается известной вольностью в «уставособлюдении». Что, конечно, не касается порядка исполнения боевого приказа.

Сашка… Сашка… Сашка…

Не уберег Александр Молчанов соратника своего и друга. Сам в жизни дважды уберёгся — точнее, Бог уберёг, когда на расстрел его водили.

Раз — в Афганистане. Какой это был год? Девяносто седьмой, что ли? Да, точно! А перед тем — в Чечне. В девяносто шестом. Когда они, группа журналистов, чин чином, в сопровождении пресс-офицера, оказались возле комендатуры Гудермеса. Или Шатоя? Нет, Гудермеса, Шатой был позже. А тогда была весна, грязь непролазная, всё вокруг какое-то серое и тоже грязное. Серое небо, серые горы, серые лица. Уже тогда — это уж задним числом понятно стало — серость лиц солдат и офицеров предвещала нелепый и позорный результат всей той нелепой и позорной войны.

Он, кстати, и сейчас считал ту войну нелепой и позорной. Нет, к армии претензий не было — она делала всё, что могла сделать в том своём состоянии. Претензии были к политикам, которые загнали ситуацию в тупик сначала в Москве, а затем и там, в Чечне. И сами себя загнали. А осознав это, начали, как и положено политикам, судорожно изворачиваться и предавать, пытаясь вывернуться из тупика хоть по трупам, хоть по дерьму.

И все это чувствовали — и армия, тяжко убеждённая, что её предали, воевавшая только потому, что надо было отбиваться и мстить, и чеченцы, поймавшие кураж и убеждённые в своей правоте.

Вспомнился тот охранник Дудаева, с которым разговорился в кулуарах очередных переговоров в Москве. Тот желал, конечно, покрасоваться перед мальчишкой-репортёром ловил кураж, но притом говорил вполне адекватные вещи:

— Вы, русские, странные люди! Вы набросились на Чечню, словно звери. За что? Зачем? У нас же, если откровенно, никто по-настоящему не представлял себе Ичкерию вне России. Ну, там, чтобы закрытые границы, в Москву не поехать, деньги разные… Нам это не надо было. Независимость от Кремля — это да. Наша земля — мы решаем, как на ней жить. Это же правильно? А нам за это — по морде.

— Рассуди сам, — продолжал охранник Дудаева. — Вот захватили какое-то село — что надо делать? Собрать сход, поклониться старейшинам, объяснить, зачем, что и чего… Люди покричат, но смирятся. А что происходит? Русские входят, тут же начинаются избиения, расстрелы, грабежи. Мужчины уходят мстить.

Передёргивал он, конечно. С мирным населением поначалу пытались обращаться только по-хорошему. А потом выходило, что слово старейшин ничего не значило, и доверившееся им подразделение федералов получало жестокий урок. За ним, уносившим кровавые сопли, приходили внутренние войска. Которые действовали, мягко говоря, не всегда гуманно.

Это и есть Молох войны. Тот чеченец утверждал, что русские чуть ли не нарочно загнали мужчин в отряды Джохара. А что здесь, на Донбассе? Александр, хоть и недолго тут в командировке — в октябре сменил Витальку Голощёкина, — но поездить по республике успел. И по Донецкой — тоже. Наслушался от людей, что творили украинские солдаты. Или нацбатовцы — народ не особо вникал.

А что с другой стороны? Осенью заезжали они с тем же Сашкой Корзуном в Новосветловку. С людьми пообщались, больницу разрушенную посмотрели, в церковь заглянули. Люди в августе здесь попали между молотом и наковальней, и основной урон нанесли им не укропы, а «отпускники». И хоть знали все, что «свои» снаряды попадали в церковь, куда загнали население деревни «айдаровцы», — всё равно с благодарностью вспоминали освободителей. Разве что батюшка, очень интересный, очень христианин, очень с душою проповедовавший, — пару раз смиренно высказался в том смысле, что стратегия возвращения к России хороша, но тактика хромает, коли людей оставляет без жилья…

Эх, научиться бы нам «мягкой силе»… Не на той стороне она. И никогда не ограничиваются ею те, кто так ладно научился пользоваться. Тот же батюшка с содроганием вспоминал две недели торжества карателей в их селении. И сам он, и прихожане категорически — категорически! — отказывали Украине в малейшем праве управлять их жизнью.

То же, что в Новосветловке, говорили в Лутугино, в Красном Луче, в Брянке, в Луганске, наконец! Никогда больше эти люди, населяющие эту красивую землю, не вернутся в состав Украины после всего, что укры здесь с ними сотворили. Это было мнение общее. Даже если не вспоминать о частностях — импульсивных, но очень показательных. Когда, например, по вечной журналистской привычке заострять разговор — для точности — брякнул глупость на блок-посту за Миусинском. В ответ на вопрос: «Пресса? Откуда?» — возьми да и скажи: «А если из Киева?» Надо было видеть реакцию ополченцев, мгновенно напрягшихся, мгновенно разрезавших его ножами тут же остальневших глаз, мгновенно бросивших руки на оружие…

«Не шути больше так, — посоветовал тогда сопровождавший офицер из военной полиции ДНР, быстрой шуткой примявший эту бестактность. — Тут люди нервные, у них столько счетов к “укропам” накопилось, что такие подколки давно понимать разучились…»

А потом оказалось — вполне лёгкие ребята. Вон Ленину, что перед шахтой на постаменте стоит, каску на голову водрузили и тубус гранатомёта прямо в протянутую ладошку вложили. «Главный наш, — говорили. — Вместе с нами тут стоит!» Да, но свежий венок у постамента показывал: это не непочтение и не глумление. Тем более что на груди Ильича закреплена была такая же гвардейская лента, как и на ополченцах. Это были шутки и подначки между своими. Между теми, для кого каменный памятник — тоже боец, и «Муху» он в руке держит — по делу…

Он повернулся. Чёрт, руки за спиной совсем затекли. Не мальчик, сорок пятый годок уже на исходе. Сосуды не те, кровь до кистей с трудом доходит. Суставы плечевые не зудят, а стонут, выворачиваясь вслед за притянутыми чуть ли не локоть к локтю руками. Хорошо, твари фашистские, постарались, с дополнительным садизмом…

И всё равно не хотелось унижаться перед ними, просить ослабить путы, перевязать руки вперёд. Гордость мешала. Прогибаться перед эсэсовцами этими новоявленными? Да ни в жизнь! Перед этими даже не крысами, а… блевотиной, исторгнутой отравленным на майдане народом…

Такая же брезгливая гордость и тогда, в Чечне, не дала ему согнуть голову перед пьянющим в хлам прапором, который начал что-то орать про журналистов-предателей, когда пресс-офицер завяз в недрах комендатуры, и группа гражданских в неположенном месте в неположенное время слишком долго оставалась одна. Вот и прицепился красномордый толстощёкий герой с выкаченными то ли в спиртовом амоке, то ли от общей дури глазами.

Что уж он там орал, сейчас и не вспомнить. Собственно, и вспоминать нечего. Пресса тогда олицетворялась в сознании масс строго в образах «обезьян из ящика» — в телевизионщиках, всех этих Свалидзе, Матюк, Максимовецких и прочей либеральной братии. По поводу которой, кстати, и у самого Александра, далеко не любителя коммунистов, возникал общий для множества россиян вопрос, не является ли либерализм синонимом национального предательства.

Но… Это были 90-е, и журналистов тогда всех ассоциировали с обитателями телевизора и нескольких громких газеток. Доказывать перешедшему на визг прапору, что он — вполне честный репортёр вполне честного «АиФ», к тому же меньше года как вообще в профессии, Александр считал ниже своего достоинства. Тем более что свои законных два года он армии тоже отдал, и не его вина, что не попал на войну. Не было ее в его годы службы. Вывод войск из Афганистана начался как раз в том самом мае, когда его призвали.

Потому, когда прапор, поощряемый развлекающимися зрелищем приятелями, скомандовал «журналюгам» лечь — прямо в чмокающую чеченскую грязь, — молодой репортёр «АиФа» и не вздумал подчиниться. Он спокойно стоял, засунув руки в карманы, и внимательно смотрел на красную прапорскую рожу. Мотыляющийся в руках у того автомат на него впечатления не производил.

Потом-то, став поопытнее, немало поговорив с военными, он понял, что творил глупость. И, в общем, действительно поставил на кон свою жизнь ни за понюх табака. Впавший в пьяную шизуху прапор мог запросто выстрелить в непокорного журналиста. И ему за это, скорее всего, ничего особенного не было бы. Армия умеет заматывать «залётные» дела и прятать своих залётчиков. Особенно, когда сама в этом заинтересована и над нею не стоит какой-нибудь важный политикан со своим внезапным политическим интересом.

Тем более — на войне. Тем более — при Грачёве-министре.

Как раз в «АиФе» уже стажировался пятикурсник Александр Молчанов, когда подорвали Дмитрия Холодова прямо в редакции «Московского комсомольца». Шум был громадный, на много лет, и суды вполне внятно указали на исполнителей-военных и заказчика — министра обороны. Но чем всё закончилось? Замотали даже такое политически громкое дело…

В общем, не раз военные в ходе совместных посиделок, когда стадия доходила до обмена байками, крутили пальцами у виска и говорили «братишке Саньке», что он был полный дурак. Прапор? комендантский? да на войне? да пьяный? Да однозначно мог он выстрелить!

Он и выстрелил. Задержав взгляд на Александре и бешено повращав глазами на манер того артиста, что играл Петра Первого в классическом советском фильме, он проорал снова: «А ну, ложись, команда была!» — пустил очередь прямо у него над головой.

Кое-кто из журналистов, оставшихся сидеть на корточках, видя, что их коллега продолжает стоять, быстро попадали в грязь. Александр же остался на ногах. Честно говоря, не от какой-то особенной храбрости. Он просто не понял, точнее — не поверил в то, что сейчас произошло. Потому стоял, всё так же холодно глядя на беснующегося прапора. А потом, когда сообразил, падать стало уже поздно. Да и не готов он был это сделать. По-прежнему не готов.

Наверное, следующая очередь могла стать для него действительно последней. Но тут кто-то из зрителей в погонах ощутил, видно, что шутки кончились. Сразу двое кинулись на прапорщика, отжали ему ствол вниз, а потом и вовсе отобрали автомат. Ещё кто-то начал яростно материться на Александра, будто бы наглостью своей спровоцировавшего стрельбу, а потом и на всех журналюг мира.

Чем это всё могло закончиться, неизвестно — ибо прапор всё рвался посчитаться с «журнализдью», хоть бы и кулаками. Одни его держали, другая группа военных орала на всех, на журналистов и друг на друга. И таким манером настроение хоть и малой, но толпы быстро распалялось. Шло, так сказать, к общему замесу. Но тут на крыльцо вывалилось начальство, в том числе и пресс-офицер, и конфликт был быстро погашен парой приказных окриков, в которых, впрочем, не матерного содержимого было на два слова: «Отставить!» и «Убрать!»

Их убрали. Пресс-офицер потом всё извинялся и переживал за свою судьбу: поездка и была-то организована во исполнение новой директивы по налаживанию работы с прессой. К тому времени, в первую очередь из-за закрытости армии от гражданской прессы и, более того, высокомерного презрения к ней, информационную войну полностью выиграли чеченские боевики, как раз очень эффективно контактировавшие с российскими журналистами.

Конечно, контактировали они прежде всего с теми, кто работал в холдинге Гусинского. Но Гусинский ещё платил чеченцам деньги, и его Елена Матюк ещё не была похищена, не пропущена по кругу боевиками и не заснята во время сей групповухи, — и потому к ним за информацией тянулась уже не только вся либеральная, но и подчас нормальная пресса. А что? — природа не любит пустоты, особенно природа информации.

Военные же поняли это поздно, а поняв, начали действовать традиционно топорно. Работать с прессой не умели, армию на работу с ней не мотивировали… То есть результаты и так были плохие, а тут ещё и прапорская пьянь чуть не убила журналиста крупнейшей газеты страны…

Через какое-то время тот случай стал восприниматься с изрядным розовым флёром. Ну, где-то в глубине души жило приятное ощущение, что он не склонил головы, не упал в грязь — фигурально и физически. Не струсил. Но чего взять от мальчишки, коим он тогда и был? Мужчинство повышало самоуважение, да…

Так что если убрать из рассмотрения реальные выстрелы пьяного прапора, то всё же забавный инцидент, что ни говори. Наподобие того как коллега его бывший по «АиФу», Сашка Каноткин, по пьяной же лавочке угнал БТР в Ханкале. Сел покататься. Надо полагать, с согласия собутыльников-военных, с которыми бухал тогда. А может, и нет. В смысле — может, и не было согласия, сам он не помнил. Просто, слегка протрезвев, обнаружил себя за рулём боевой машины, совершенно в одиночку, и гоняющим её по кругу с завёрнутыми в край колёсами. И, как рассказывал, всё никак не мог довернуть баранку, чтобы сделать полицейский разворот. Кажется, поспорил, что сможет. Но тоже не помнил. Вытаскивали его чуть ли не в ходе боевой операции, с вызовом едва ли не спецназа — потому что как на ходу забраться в мечущуюся по плацу боевую машину?

Скандал вышел знатный, потому как всё это видел какой-то большой начальник. Зато и веселья от пересказа этой истории, обраставшей каждый раз всё новыми и новыми деталями, было море.

Н-да, нынешняя история, похоже, не кончится весёлыми рассказами… Собственно, весёлых не будет по любому: оставшееся в снегу тело Сашки Корзуна — достаточно мрачная тень на то, что произошло или произойдёт…

Второй раз его тащили на расстрел в Афганистане. И произошло это по пути от генерала Хизбуллы. Да, глупо было отказываться от сопровождения. Но уж больно торопился тот в Мазари-Шариф к своему начальнику с последними новостями и каким-то важным посланием от Ахмад Шаха. Да и что, казалось, могло произойти здесь, в глубине Дустумовских владений, когда большой человек лично сажает русского журналиста в остановленный на блок-посту МАЗ, чтобы подбросили до Хайратона?

Допотопный грузовик двигался с одышкой и кряхтением. Пустыня живая, она вновь откусила часть шоссейного полотна, вывалив на него языки серо-жёлтого песка. Где-то там, сзади, сюда ковыляют два доходяги-бульдозера, а пока нашему древнему ископаемому приходится обиженно реветь, объезжая бархан по целине. Как только он нащупывает колёсами наждак асфальта, внутри его изношенного организма что-то всхлипывает, рычаг передачи со скрежетом встаёт на место, и пустыня начинает уходить назад чуть быстрее.

Александр всё больше раскаивался, что решился на эту авантюру — добираться самостоятельно. Напряжение в кабине было столь плотным, что казалось, будто всё здесь запаяно в стекло. Старик водитель изредка бросал на попутчика оценивающие взгляды. В них было все что угодно, кроме дружелюбия. Его молодой помощник — то ли сын? — не отрывал глаз от дороги. Но в его безразличии было столько нарочитого, что прямо воочию представлялся направленный на русского автомат. Сзади, на лежанке для сменного водителя молча сидели еще двое молодых парней и таджик средних лет. Самая удобная позиция, чтобы беспроблемно придушить. Или по голове монтировкой… И вокруг пустыня — на десятки километров…

Что такое человек один среди афганцев и среди пустыни, без защиты и без документов, до омерзения грязный после трёхдневного ползания по блок-постам с налётами и обстрелами и вооружённый лишь старой видеокамерой с коцаным кассетодержателем на резиночке?.. К тому же Александр видел, как напряглись лица тех, кто был в машине, как бритвой резанули по нему глаза старика водителя, когда на блок-посту прозвучало слово «шурави»…

Когда старик водитель зачем-то остановил своего простреленного железного динозавра, секундный страх по-настоящему заставил забиться сердце. Но остановка была вовсе не для того, чтобы прикопать русского в пустыне. Старик достал какую-то коробочку с маленькими зелёными шариками и бросил часть из них себе в рот. Наркотик, что ли? А потом сказал:

— Москава — карош. Русия карош. Дустум карош. Ахмад Шах карош. Талиба — палох.

После чего снова пришпорил своего «бронтозавра». И тем самым словно разрешил напряжению раствориться в воздухе. Как оказалось, за рулём — беженец от своей гражданской войны, что разразилась в Таджикистане после распада СССР. Беженец был не «вовчиком», не был он и «юрчиком» — не принадлежал, в общем, ни к одной из противоборствующих сторон. Был он — чужая жертва в чужой войне. И теперь вот застрял в Афганистане. Но из слов его лилась такая тоска по родине, причём именно по советской родине, что буквально сжималось сердце! От осознания невозможности хоть чем-то помочь ему…

Рухнула империя. Вот ещё один её след — эта пробоина в ветровом стекле, прямо против лица… Здоровая, миллиметров двадцать, от зенитного, должно быть, пулемёта. Странно связывала она, эта пробоина, его с тем лейтенантом или прапором, что ехал здесь старшим машины, вглядываясь в горы, с которых и хлестнула ему в лицо последняя очередь…

И крутился в голове куплет из старой солдатской песни, тех ещё, афганской войны, лет:

Вообще говоря, Афганистан 1997 года уже не был в целом враждебен «шурави». Если в каких-нибудь горах под Джелалабадом к кочевым пуштунам в руки попадёшься — тогда пиши пропало. Но тут, на севере, где узбекский властитель генерал Дустум в Ташкенте дом имел, да и с Россией был вась-вась, — тут всё было внешне мирно. Никто не смотрел враждебно. Как на чужака, — да. Но без вражды. Время лечит действительно. Южнее Саланга, в царстве Ахмад Шаха, было наверняка более опасно. Но и там — даже эти самые «львы» «льва Панджшера», эти масудовские головорезы, враждебности не проявляли. Как забыть эти слова: «Ну, руси, будем душман добит»? А этого маленького танкиста на блок-посту, что всё угощал гроздью роскошного винограда? А когда Александр, боясь, что потом пронесёт, отказывался под предлогом, что грязный, мол, виноград, — танкистик с готовностью обмакнул кисть ягод в ведро с не пойми какой водой и радостно протянул её снова?

Чисто человеческое движение души. После того как Александр поучаствовал минутно в бою, отогнав талибский истребитель от блок-поста. Вроде даже боевое товарищество у него с этими «духами» сложилось. Винограда оторвал пару ягодок — не обижать же человека. Повезло, живот остался на месте. Видать, и впрямь помыл ягоды танкист…

Ещё одним образом мирного, хоть и воюющего Афганистана в сознании Александра стал тогда продавец под навесом на рыночке в каком-то селении под Чарикаром, пытающийся продать скрученный в бывшем общежитии советских специалистов водопроводный кран. Все остальное, чем торгуют многочисленные дуканщики, — по сути, продукция натурального хозяйства: рис-изюм-кишмиш, ножи-мотыги, ткани ручной выделки. В каждом кишлаке всё это производится, так что вынос этого добра на рынок, где все такие же, как ты, производители риса-кишмиша, товарообмена, по сути, не обеспечивает. И значит, нет прибыли.

Золотые времена торговли, сказал тогда дуканщик, у которого Александр смеха ради сторговал паранджу для московской жены, ушли вместе с советскими. Солдаты покупали аппаратуру, джинсы, а люди везли это из Кабула и Пакистана. А потом советские ушли. А свои покупать это всё не хотят.

Точнее, не могут. Люди, для которых галоши — кстати, русские — служат зимней обувью, а одеяла на плечах — зимней одеждой, вряд ли способны очаровываться качеством звучания «Сони». Да им просто нечем и платить. Денег грубо нет. Единственный шанс их экономики — прилепиться к сильному и не сильно озабоченному прибылью донору. Каким когда-то был Советский Союз. Дороги, газопроводы, электростанции. Туннель тот же на Саланге. Ткацкая фабрика в Пули-Хумри, уже, впрочем, разрушенная. Всё — практически за бесплатно. Точнее — за политическую выгоду, за право считать Афганистан в своей политической орбите.

И, собственно, Афганистан был с этим согласен. Афганцы в большинстве своем считали «руси» если не друзьями, то, скажем, старшими товарищами. Но вот затем кто-то решил поторопиться и подхлестнуть «клячу истории». У нас были самые добрые намерения — помочь «демократической революции», раздать крестьянам землю и воду, дать людям образование, выстроить промышленность. Сколько в этом было холодного стратегического расчёта, сколько старческого маразма последних романтиков мировой революции в Политбюро, — неизвестно.

Факта два.

Русские действительно поначалу считали, что выполняют интернациональный долг и помогают афганцам начать жить чуть получше.

Афганцы действительно поначалу встречали русских цветами.

Но очень скоро и те, и другие избавились от иллюзий. Место иллюзий заняла кровь…

Гибель первых военных советников была недобрым знаком. «Демократический» режим Тараки, а затем Амина своими действиями уже начал настраивать против себя собственный народ. И советские «кураторы» начали в сознании людей также связываться с арестами людей и расстрелами непокорных крестьян, с террором правительственных комиссаров и подрывом базовых устоев исламского общества. Большевизм вызывал сопротивление в Афганистане, как когда-то вызывал сопротивление в России — и «советских» всё больше ассоциировали именно с ним.

Но «советские» упорно держались здесь той политической силы, которая отличалась от любой банальной восточной деспотии только хлёсткими фразами про строительство социализма. Фразами, которые раздражали людей ещё больше.

Не один человек говорил Александру, что ввод русских войск многие афганцы восприняли поначалу как вмешательство справедливой и защищающей руки «Белого Царя». Который восстановит прежнюю жизнь и даст по мозгам распоясавшимся «хальковцам» и «парчамовцам». И разочарование в этом было неприятным. А каков ответ со стороны застрявшего на родоплеменной стадии исторического развития пуштуна на доставленные чужаками неприятности?..

Когда проедешь по этой ведущей от Саланга вниз, к Кабулу, «дороге смерти», когда насмотришься на кажущийся бесконечным ряд подбитых советских танков, когда окажешься на передовой вместе с моджахедами, съешь с ними пополам кисть винограда и услышишь весёлое: «А, руси, душман будем долбит?» — и когда от самого Масуда услышишь как бы полуизвинение-полусожаление, что «воевали мы не с русскими, а с советскими, помогавшими антинародному режиму», а с Россией он готов на дружбу и даже на военный союз, — тогда задумаешься: ради чего была та война? Ради чего мы полезли с кулаками в страну, и без всяких «апрельских революций» дружественно настроенную?

Их машину остановили в Хайратоне — на пороге, можно сказать, своей страны. Через речку. Правда, это был девяносто седьмой год, и Узбекистан, что лежал по ту сторону железного моста, давно уже был не своей страной, но все же…

Солдатику на посту не понравилось, что чужой «франк» повязал голову чалмой. Да к тому же по-пуштунски. А что такого? Когда по афганским дорогам едешь, нет лучшего амортизирующего средства для защиты головы при встрече с крышей кабины, чем такой валик вокруг черепа.

Но худшее было впереди. Из всех документов у «руси» на руках — оказалось только удостоверение «Огонька». Паспорт оставался у министра иностранных дел Дустума — был и такой у «генерала Севера». Уж больно быстро тогда сорвались в Джабаль-ус-Сирадж на приглашение Масуда поучаствовать в штурме Кабула. Генерала в сопровождение Дустум выделил, а вот паспорт, отданный для проставления визы, так и остался лежать в Мазари-Шарифе. И теперь постовой совершенно взбеленился, увидев вместо понятного документа книжечку служебного удостоверения.

Александра вытащили из кабины, один солдат вцепился в воротник, а двое ухватили за руки. Пока его волокли к глиняной стенке дувала, таджик, яростно жестикулируя, что-то доказывал. Имя «Дустум» звучало с частотой пулемёта — Александр успел во время поездки рассказать, по чьему приглашению он здесь. А под конец старик, видно, почувствовал, что не хватает последнего аргумента. Забежал вперёд и встал у солдат на пути. Если по совести, жизнью своей он вписался за бывшего соотечественника.

Как много на свете хороших людей! Какие фашисты их одолеют?

Ехали долго.

Писатели подавленно молчали. Не издавали ни звука, даже когда наваливались друг на друга в тесной зарешеченной будке милицейской машины при особенно сильных прыжках её на избитой дороге. Александр со всей силы сжимал и разжимал веки. Нет, не слёзы текли, но глаза щипало почему-то так, будто в них натекал пот, как при тяжёлой работе. Откуда пот? Холодно…

Бандиты по ту сторону решётки переговаривались редко и негромко.

А он всё время возвращался к одной и той же мысли. Ведь после убийства Сашки Корзуна их уже не должны оставить в живых. Они же расскажут, как только окажутся на свободе, про то, как и что произошло! Как был убит журналист Александр Корзун. Убит при выполнении своей работы. Они расскажут про то, как подло это было сделано. Каким героем проявил себя этот простой, пусть и с хитринкой на уме, но смелый и верный луганский парень…

Или? Или они уже не смогут ничего рассказать? Сорок пять скоро исполнится. Если. Если исполнится. Пожил, повидал. Что-то сделал, чего-то не успел, но уже и не важно. Жена есть, у неё хорошая работа, не пропадёт. Сын взрослый. Дом на даче построил. Долгов нет. Поездил по миру, повидал. Побывал на разных концах истории — в Европе и в Афганистане, на Крайнем Севере и в жаре Индии. Обмакнулся во все океаны — была такая фишка. Неплохие делал материалы, иные даже громко прозвучали. Пара книжек написана, а если ещё одной не будет — то и чёрт с ней! Всё равно народ сейчас книг не читает, в Интернете сидит.

Если честно, не особенно жалко было и попавших в эту переделку писателей. Сдружиться он с ними не успел, книг их ранее не читал. Свои ребята, конечно, поэтому переживается за них. Но не больше. Ведут себя достойно, перед карателями не ползают, о жизни не молят. Хорошие ребята, что уж там. Если выживут, опишут, как оно бывает на войне. Как, оказывается, близок фашизм даже внутри нашей цивилизации — казалось бы, навсегда, насмерть привитой от него в ту войну. Чуть промедлили, дали повод, показали безнаказанность, и вот они, фашисты. Вчерашние обычные парни. Заронили в головы им национализм, дали оружие в руки — и пошло месилово из-за кретинской химеры «нация по-над усе»!

Но это всё философия. Мозговая деятельность вокруг реальности. Интереснее было другое. Что же это за цели такие у того действа, что произошло, у того, что производится сейчас над ними, тремя пленниками? На что организаторы провокации всё равно хотят их вытащить, раз жить оставили и куда-то везут? Чего сделать-то планируют?

Ну, шпионаж пришьют. Это ладно, это фигня. Как пришьют, так и отошьют: статус журналиста, а тем более писателя подобные обвинения в перспективе всё равно рушит. Шпионы под прикрытием писателей? Тоже глупо: есть книги, работы, статьи, вся предыдущая жизнь. Все поймут, что не шпионы они. Шпионаж от имени информационного агентства… Нет, тоже нелепо. Журналист делал свою работу — и только. Овчинка выделки не стоит.

Скорее ради какого-то идеологического плюса. Ради пропаганды. Очередная операция в информационной войне. Собкор РИА, выполняя задание агентства, влез на украинскую территорию АТО и там собирал сведения о доблестных бойцах-освободителях… Чтобы потом написать лживый пасквиль? Пожалуй, теплее. Но мелко как-то, мелкотравчато.

Провокация от имени РИА? Ага, это уже перспективнее… Информационное агентство России впрямую вмешалось в события на Донбассе.

А как? Какая именно задумана провокация?

Переход линии фронта? Нет, мало. Участие в боевых действиях? Нет, смешно. Это доказать надо, а ребята только вчера приехали. И приезд их в прессе освещался.

Так, но берут их на линии соприкосновения. Нет, даже за ней — это-то они смоделировали, бандиты эти. Участие русских писателей в нападении на украинских солдат? А вот это может быть… Как тогда взъелись на актёра Переченкова, когда он за пулемётом попозировал! Небось страстно хотелось «укропам» тогда же и взять его! Вот красота была бы для их пропаганды! Но ничего: актёра не взяли — взяли журналиста. Даже лучше. Корреспондент РИА вместе с российскими писателями патриотического толка участвует в нападении на блок-пост сил АТО! В составе группы боевиков из так называемой «ЛНР»!

И казачки тут в тему!

Хм… Но трупы казачков с собой не забрали — что предъявлять? А почему не забрали? Это же самый цимес был бы! Возле той деревеньки вместе с беднягой Корзуном и засняли бы тела нападавших «боевиков». А там уж что ни блей писатели с оставшимся живым журналистом, никто уже ничему не поверит. Ни одному их слову!

Значит, что-то пошло не так? А что? А мало их было, диверсантов, вот что! Четверых тащить-подгонять — четверо и нужно. Плюс передний дозор, так сказать, пусть и в составе одного человека. И задний. Вот и шесть бойцов! А кому трупы тащить? Некому!

Тогда почему мало бойцов? А потому что логистика! Больше диверсантов — больше машин. Если одна «скорая» ещё как-то проскочит на глазах у наблюдателей от ополчения, что на той стороне стоят и смотрят, то две машины в одну деревеньку — уже перебор. Даже если машины гражданские. А так — «скорая» и милиция, комплект!

Выходит, не их мало, а нас много… Да, получается так. А почему? Почему они просчитались с количеством похищаемых? А потому, друг мой, что задание ехать сюда ты получил один! Ты писателей только вечером зацепил, только утром с собою взял! А без них была бы одна машина, два человека! Но тут оказалось две машины и восемь человек. Растерялись диверсанты! Менять рисунок операции вынуждены были на ходу. Может, даже и Сашку застрелили, что не вписывался он в этот рисунок! Да и казачки под писателей сопровождение усилили, себе на беду…

Тогда что же выходит? А выходит, что про поездку бандиты знали не от казачков и не от кого-то хитрого тайного шпиона из здешних! Тот бы знал о договорённости прихватить писателей прямо на встрече с ними! А если он у казаков — тоже знал бы, что у них попросили сопровождения с утра! И он о настоящем количестве группы своим передал бы.

А значит, информация об их поездке ушла сильно заранее. И была она неполная.

О поездке писателей никто не знал, не рассчитывали на них. Знали о поездке одного журналиста. И она была не вчера придумана. На неё было получено редакционное задание. А кто её заказал? Очевидно: тот же, кто дал редакционное задание. А кто его дал?

Да ладно!.. Не может быть! Ты охренел, Сашка?

Да ну, чушь какая-то… Зачем главному редактору РИА подставлять украм собственного журналиста?

Чёрт, как руки болят! Кисти, кажется, скоро отвалятся! И у ребят, видно, то же должно быть ощущение от собственных рук…

Нет, Филимонов не мог. Нет мотива. Хотя, с другой стороны… С чего вдруг понадобилось ему непосредственно направлять его в Первомайск? Для этого есть, как минимум, зав региональной сетью. Плюс зам генерального, курирующий направление. А главный редактор должен быть стратегом. Обозревать ситуацию орлиным оком, так сказать…Обычно такие вопросы решались на уровне непосредственного начальства. Максимум на уровне Саши Колосова — сколько, блин, Сашек в этой истории собралось! Этот да, этот с нюхом и духом, умеет замутить тему и промыслить её повороты. Но чтобы Филимонов, этот достаточно бездарный клон журналистского чиновника, через его голову корреспонденту команды отдавал…

Предположим, понравился ему прежний репортаж из Новосветловки. Предположим. Хотя ничего экстракачественного в нём не было. Пара разве что хороших мыслей о войне, высказанных впослед Глебом Добровым.

И всё равно странно это всё. Особенно ощущение, будто «укропские» диверсанты их ждали… Именно их две машины и ждали… Или не две?

Непоняток действительно много — тех, что исподволь напрягали что-то на задах сознания. Например, что указание о мелкой, в общем, вполне местной поездке отдаётся с такого верха… Да вообще не должен главный редактор в такое конкретное планирование работы собкора вмешиваться! Это дело заведующего корреспондентской сетью. А главный на летучке сидит и только говорит завкорсетью: «А что это у нас давно луганский собкор вкусного репортажа не передавал? Давай-ка подстегни его там…» И всё! Вон даже когда Бледнова убили, на своём уровне тему перетёрли, с непосредственным начальством! Не звонил даже тогда Филимонов и непосредственно не вмешивался. А уж на что событие было, не чета рядовой и без информационного повода, в общем-то, поездке в Первомайск…

И тут вдруг лично главный редактор целого информационного агентства, без всякой острой ситуации посылает корреспондента в определённую точку… Зачем?

Или — точка была определённой заранее? Потому и ждали их укры в нужном месте?

Да не, ну чушь, чушь, чушь! Не может он этого сделать!

Руки, блин, руки!!!

А почему не может? Он же у нас кто? Он же у нас из белоленточников. Начинал в английской газете, то есть на английские деньги у нас учреждённой. Потом работал главой представительства агентства Ройтерс в России. Потом заведовал информационной службой ИАН — аккурат до того, как аж сам президент это агентство разогнал за антигосударственную пропаганду! И после того тамошние ребята хором привалили в РИА.

Да он вообще, Филимонов, по слухам, эстонский гражданин! Домишка у него там, в Таллине!

Блин! А ведь выстраивается непротиворечивая картина!

Вот только страшна картина-то! Невозможно поверить! Главный редактор главного государственного информационного агентства России в сговоре с украинскими нацистами? Да быть того не может!

Или — может?

Мало ли их, что ли, деятелей, кто из ненависти к президенту или из-за идеологической своей линии фашистский Киев поддерживает! Вон хоть Макаревича взять…

Ой, мама! Ой, беда…

Александр ещё некоторое время покатал эти мысли в мозгу. Потом наклонился к писателям и тихо, чтобы бандиты не слышали, быстро проговорил:

— Ребята, вы, главное, не бойтесь. Понял я картину, кто и зачем это организовал. Это я им был нужен. Убивать они нас не будут. И даже бить — не особенно. Мы им нужны живыми и здоровыми. Только стойте на своём — были на своей территории, ехали в Первомайск. Тогда ничего не смогут пришить и выдадут обратно. И…

Он заметил через решётку, как оборачивается один из похитителей и отпрянул к своей стенке. Только глаза прикрыл в знаке ободрения своим спутникам.

Ах, как щиплет глаза!

«Армянин» хмыкнул вторично.

— Разрешите пояснить капитану Кравченко состав вашей… э-э, комиссии? — понял его Перс.

— Поясните.

— Это полковник Саркисов, — объявил командир. Ага, не ошибся, значит, Алексей ни со званием, ни с национальностью. — Заместитель начальника штаба корпуса. Так что все права и допуски имеет. Как и другие присутствующие: майор Безуглый, заместитель начальника политотдела корпуса, и подполковник Мешков из МГБ.

Алексей подобрался. Серьёзная компания, правильно подумал вначале.

— Лёш, ты не напрягайся так, — подал голос Тарас. Это он, оказывается, Безуглый. А то как-то ни разу по фамилии он не представлялся. — Тут все свои, и дело очень важное. Это я предложил послушать тебя как специалиста по «Айдару». Знаем мы про твою вендетту. И товарищ полковник в курсе. Всё же сколько ты их там, десятка два заземлил?

Алексей развёл руками, но промолчал. Понимайте, мол, как больше нравится. Дело щекотливое. Да и не снайпер он, чтобы зарубки на прикладе делать или дневник учёта убитых вести. Главное, чтобы не ушли те двое, что ещё за отца кару не понесли. Нет, уже трое — ещё один теперь за Ирку должен ответить.

Ирине за крайние дни становилось не то что хуже — но как-то не становилось лучше. Врачи не говорили ничего определённого, но и от оптимистичных прогнозов уворачивались. «Надо наблюдать», — вот и весь ответ. Физическое состояние, мол, подтянули, спасибо лекарствам и витаминам… Это Мишка с Лысого вытряс — тот даже посылал своих бандитов на укровскую сторону по своим каналам, чтобы те там добыли всё необходимое.

Сильна всё же организация у бандюков — босс на подвале сидит, а мафией своей по-прежнему управляет!

В общем, нужно время — вот к чему сводили разговоры врачи. Да и было тех разговоров… Два всего — не мог себе позволить Алексей каждый день из располаги выходить. И то хорошо, что ОРБ напрямую на линии не сидел, как бригадные батальоны, — там и офицеры по неделям не могли расположение покинуть, пока по ротации не сменятся. Служба есть служба — то дежурство, то дела незавершённые, то за личным составом пригляд нужен. Да два раза на передок ездил — рекогносцировка да личный состав формируемых групп обмять, пусть и без выхода пока на ту сторону…

— Мы все в курсе, что ты — автор нескольких красивых рейдов за «ноль», — продолжил Тарас. — И хотим попросить тебя о выполнении одной действительно важной миссии. Как раз против «Айдара»…

— Кхм, — как-то даже выразительно откашлялся Перс. — Я по-прежнему полагаю, что капитана Кравченко надо усилить как минимум ещё одной группой, а также теми средствами, о которых говорил мой начальник штаба.

Тарас поморщился. Впрочем, не слишком выразительно:

— Это понятно, вы специалисты, вам и решать. Думаю, штаб корпуса готов будет максимально пойти навстречу, так, Ашот Генрихович?

Саркисов кивнул солидно:

— Главное — быстрота. Поэтому так важен командир с опытом. А усилить его — чем сможем…

Алексей был в затруднении. Разговор шёл так, будто его тут и не было. Его уже отправили на ту сторону и теперь без него решали, что ему на этот выход придать. А он не знает главного — цели выхода! Они знают, а он — нет! Поэтому очень захотелось сказать всем этим начальствующим дядькам стоп и задать вопрос: что, собственно, случилось?

Но прояснилось это через несколько минут. Как рассказал Тарас, со вчерашнего дня в республике гостят делегации писателей из России и ДНР. Уровень — весьма высокий: первый секретарь и просто секретарь Союза писателей России, председатель Союза писателей ДНР, десяток «простых» писателей. В Луганске их принимал глава местного писательского союза Глеб Добров.

Программа мероприятий утверждалась на уровне советника главы республики по внутренним делам. То есть, по сути, самого Главы. Были делегации и у председателя правительства ЛНР. То есть всё официально, всё на уровне. Сам понимаешь, Лёша, как нужно признание нашей молодой республике.

Да, общение с прессой действует даже на таких, как Тарас! Пафосно заговорил…

Вечером была общая встреча, банкет, продолжил тот свой рассказ.

Точно, Мишка что-то такое говорил по телефону, он туда ходил!

А наутро как-то так вышло, что двоих из гостей повезли на линию соприкосновения. Показать разрушения Первомайска и как туда доходит гуманитарная помощь. Как раз вчера же очередной конвой из России пришёл, прикатил 700 тонн гуманитарки и подарки детям к Рождеству.

И кто повёз! — местный спецкор здешнего информационного агентства с корреспондентом информационного агентства Российского. Это от главного редактора Луганскинформбюро стало известно, у которого этот его местный репортёр, Александр Корзун, отпрашивался. Причём сослался на необходимость отвезти этого самого корреспондента РИА. Подрабатывал на сопровождении внешних журналистов этот наш Корзун-то.

Вот там, видно, на банкете, журналисты и с писателями договорились. Одна же шатия-братия, шпана писучая!

Естественно, в известность о своих планах эта «творческая бригада» шальная никого не поставила — имеется в виду, соответствующие органы в штабе корпуса и МГБ. Договорились только с казачками Сонного, которые на том участке линию держат. Те их, во всяком случае, сопровождали.

И всё бы, может, нормально было… Конечно, журналюги тут бегают, как попало и с кем попало, надо бы с ними порядок жёстко навести, — но до сих пор Бог миловал. А тут как раз с утра укры отчего-то встрепенулись. После ночного отлупа, видно. Обстреляли 31-й блок-пост и посёлок Донецкий, а затем атаковали. Довольно бойко: силами до роты на каждый пункт с усилением аж в 5 танков и 7 бронемашин. Атака странная — у нас только на 31-м блок-посту 9 танков оборону держат. Значит, устроили просто разведку боем. В данном пункте.

Саркисов уточнил, что днём «укропы» из «Айдара» и «Торнадо» пытались форсировать Северской Донец через мост у Станицы. Пока что части 2-й бригады там отбиваются. Активизировались боевые действия вокруг 29-го, 31-го и 37-го блок-постов, обстрелы по всей линии соприкосновения: бьют по Вергунке, Сокольникам, Пришибу, Смелому, базе «Десюлия».

И вот где-то в это время в лесопосадках у Первомайска пропала та самая группа писателей и журналистов! Сопровождавших их казачков расстреляли прямо в машине. Один успел вывалиться и затихарился где-то неподалёку, раненый. Он и доложил о происшествии, когда до своих добрался.

— Разрешите уточнить, — вклинился в паузу Кравченко. — А откуда взялось, что диверсанты именно из «Айдара»? В тех местах-то кто только не топчется.

— Из показаний уцелевшего казака. Как он это определил, непонятно. Но косвенно его слова подтверждаются средствами объективного контроля.

В ответ на дёрнувшиеся брови Алексея Тарас пояснил:

— Ну… Есть аппаратурка. «Военторг» поставил. Для РЭБ. Я тут не спец, но, в общем, позволяет отслеживать активность по диапазонам, определять сигнатуры, локализацию. Дальше там как-то по телефонам прослеживание идёт, я в этом не секу. Короче, в этом электронщики разбираются, мы их уже засадили за анализ. Несколько радиообменов удалось засечь и дешифровать… Те не таились особо, и аппаратура у них не самая передовая. Так что доклад диверсантов мы засекли, а потом по усилившемуся радиообмену локализовали получателей. В Трёхизбенке и Счастье. Сам знаешь, чьи это пункты дислокации…

— По обстоятельствам судя, — добавил гэбэшник, — нацики прекрасно знали, кого ждут, и спланировали операцию хоть и без фантазии, но результативно.

Да уж, результаты вполне ясные, резюмировал Тарас. Ежели журналистов с писателями быстро не найти и не отбить, то сегодня, край — завтра «айдаровцы» передадут их в Киев. Для полного раздробления в укропской пропагандистской машине. Корреспондент РИА аккредитован только у Володи Новоземельцева, в пресс-службе республики. Значит, с точки зрения официального Киева, — вообще не аккредитован. То есть незаконное пребывание на территории Украины пришьют. Местному журналисту — если только почки отобьют, обмен могут устроить.

Корзун — тот ещё жук, он ещё на какой-то российский «Ньюс» работает. Тоже антизаконная информационная деятельность. С писателями — вообще простор необычайный! Нет за ними такой конторы, как РИА. И литераторы пить крепки, а на излом слабы. После парочки болезненных воздействий вполне могут признать и подписать что угодно. Хоть шпионаж в пользу России! Особенно если укры изобразят, что взяли их на подконтрольной территории. Вот радости-то у всех будет…

Попали, в общем, журналисты, как кур в ощип. И вытаскивать их надо, пока шум не поднялся. То есть — быстро и надёжно. Пока «айдарики» с Киевом договариваться будут о сумме вознаграждения…

Но и лезть за ними — всё равно, что голому на пасеке мёд воровать. Вот и посоветуй, авторитетный капитан Кравченко, как лучше организовать такое дело. Тебе ведь исполнить прикажем…

Хрена себе цветочки! Какими же будут ягодки?

А время-то, время!

Уже полдень на дворе! Через четыре часа станет темнеть! А в темноте — какие поиски людей? В темноте хорошо растяжки ставить. Да и то нехорошо: имеется ненулевой риск самому на такой же вражеский подарок нарваться. Причём как раз там, куда ты намерен войти: на ночь «укропы» окружают свои блиндажи, блок-посты и вообще места ночлега сплошными минными заграждениями из ПМНок и ПФМок. И теми же растяжками. А наутро снимают.

Встречались уже с этой их манерой. И потом испытывали злобу по отношению к украм и грусть по погибшим товарищам. Как вон по Сухому с Волком — в октябре пошли с казаками в поиск на Крымское мимо «укроповских» ОП, да там на фугасе и подорвались…

Да, несмотря на хитрые «военторговские» штучки, исходной информации не хватало. Куда отправили журналистов, неизвестно. Прячут ли их где в расположении или на подвал кинули где-нибудь, — тоже. Одна сплошная неизвестность. Кроме примерного исполнителя — карателей из «Айдара». А те такую ценную добычу будут держать только при себе. Но опять же — где именно? В пионерлагере? В Половинкино, где они вообще пленных держат? В Счастье, на станции? На техцентре? А ну как в Север увезут? Или в Лисичанск? Или в Краматорск?

Нет, вряд ли. Прав Тарас — такую ценную добычу ушлёпки из «Айдара» будут при себе держать. Значит, что остаётся делать? Подбираться поближе к их кублу и действовать по обстановке. Пленного взять у них и вдумчиво опросить. Из штабных, конечно, что взять с простого боевика?

А штабного прихватить — та ещё работёнка…

Подберёмся мы к «кровничкам». А то зажились, приборзели немножко. Решили, что могут «ответки» ему, Алексею Кравченко, выстраивать. Ну так будет вам «ответка» на «ответку»…

Словом, в отсутствие внятной информации действовать надо сперва по стандарту, затем — по обстановке. То есть зайти — а там видно будет, спланируем по месту. А для стандартного выхода понятно, что нужно.

Алексей начал говорить собранно и напористо.

Под такое дело, да от такого начальства сразу же затребовал прикомандировать к себе ещё две тройки из своих бывших бойцов — пока прикомандируем, а там и не отдадим. Одну бэху пусть выделят, опричь батальонных. Миномёты, как обычно, — само собой: «Подносы», 2Б11 или сразу «Сани». Туда же «Васильки». С невинным видом всунул в заявку, которую тут же формировал Куга, и 2Б25. Хрен его знает, конечно, завозил ли их сюда «военторг», но чем чёрт не шутит. Дело-то политическое! Под такое могут не то что бесшумный миномёт, но и «Тюльпан» дать и не поморщиться. Ежели они у луганской армии вообще есть, — до рядового капитана такую информацию, естественно, не доводили.

Саркисов уже и при упоминании 2Б25 как-то хитро поморщился и пробормотал нечто вроде «губа не дура». На что Алексей сразу же наступил пяткой себе на язык. Он-то думал, что эти двое из штаба — замполитского пошиба офицеры, и при всём уважении к тому же Тарасу можно было бы навесить им совсем уж готическую заявку на вооружение. Развести их на дополнительные ресурсы. Заодно и для батальона расстараться. То-то вон Перс не шевелится и делает каменное лицо — понял замысел своего зама.

Но уж полдюжины «Валов»[20] выделит штаб на такую задачу? И радиостанции, от прослушки защищённые? Это ж — по минимуму!

Когда же дошло до желательности артподдержки, Саркисов не выдержал:

— Ты что же, капитан, войсковую операцию задумал? Твоя же работа — в тыл противника просочиться. Это же скрытно делается, а ты что предлагаешь? С боем прорываться? Танчиков тебе не подбросить?

Алексей выпрямился на стуле:

— Никак нет! Запрашиваемые средства только для входа, а главное — для выхода. Ведь, как я понимаю, заходить придётся прямо сейчас, днём?

Саркисов кивнул:

— Чем скорее, тем лучше…

— Значит, по светлоте, — заключил Кравченко. — Всё видно. Значит, надо огнём отвлечь противника. Пока он огнём отсекается в своих укрытиях от переходящей ЛБС группы, можно просочиться. Есть такой опыт. И выходить скрытно, можно сразу сказать, не получится — с гражданскими-то на плечах! Поэтому и нужно, чтобы арта поработала. На прикрытие. В том числе дымзавесой. А ещё нужны средства РЭП. Желательно «укропам» связь погасить. И приборы. То есть — не желательно, а необходимо. Нужен хотя бы «Мандат»[21].

— Да, губа у тебя не дура, капитан, — теперь уже явственно усмехнулся полковник. Но особого раздражения в тоне его не чувствовалось.

Вмешался Перс:

— Так или иначе, пусть не войсковая операция, но что-то похожее должно быть предусмотрено, хоть бы и в резервном варианте. Буран — не новобранец в разведке. Если даже он сомневается, что удастся пройти скрытно, то прикрытие надо обеспечить…

Саркисов потёр лоб кончиками пальцев:

— Что ж, это всё разумно, хотя… Сами понимаете, мы не всесильны и не бездонны. Силы и средства сможем выделять по возможности. Но нужен план операции. Сколько вам нужно времени, чтобы составить его?

Куга переглянулся с комбатом, с Алексеем, потом сказал решительно:

— Полчаса…

— Игорь, слушай, — обратился к начштаба Алексей, дотоле ограничивавшийся лишь скупыми репликами при планировании операции и то в ответ на вопросы Куги. Потому что ему в голову пришла мысль и всё больше там прихорашивалась, стараясь понравиться. Хотя в корне противоречила всему, ради чего Буран выдавливал из корпуса так много средств усиления. — Я обещал командиру не лезть в твои дела…

Куга зримо напрягся.

— …и абсолютно буду держаться этого слова. Ну, ты сам видишь. Молчу и не встреваю. Повода не даёшь, — подпустил он чуток лести. — Всё здорово спланировал. Но у меня есть одно предложение… Родилось только что. Выслушаешь?

Куга пожал плечами. Они почти стали друзьями — насколько можно об этом говорить за неделю общения на службе. Единомышленниками? Приятелями? Словом, такими, которые завтра вместе при необходимости выйдут под пули, доверят друг другу жизнь. Нормальный дядька начштаба ОРБ Игорь Кудасов! Недели хватило, чтобы понять: с таким в разведку — можно. И кому как не разведчикам судить об этом.

Одна занозинка в их отношениях всё же была — те самые слова-предупреждение Перса, чтобы Буран не смел встревать и конкурировать с начальником штаба в деле планирования операций. Куга наверняка об этом предупреждении знал, но ничем до сих пор этого знания не выдавал.

Алексей со своей стороны тоже старательно избегал темы. Тем более что за эти дни ничего и не планировалось такого, что впрямую затрагивало бы Бурана. А что планировалось — в том его мнения и не спрашивали. Возможно, пока. Но тем не менее.

И вот теперь та самая, сначала совершенно неожиданная, а теперь уже вольготно расположившаяся в голове мысль заставила Алексея решиться отойти от гласно-негласных договорённостей.

Сам по себе план Куги был вполне хорош. Особенно в условиях крайнего недостатка информации и времени. И даже чуть-чуть нестандартен. Видно, что Игорь тщательно работает с разведданными, владеет обстановкой у противника и материалом здесь. И умело расставляет цели и силы.

Сначала, по его плану, намечалась демонстрация просачивания разведгрупп сразу в четырёх местах. Везде — «по твоей, Буран, методике» (польстил?): то есть с предварительным обстрелом из миномётов, загоняющим противника в укрытия. Затем назначено подержать «укропов» некоторое время под гранатомётами и стрелковым огнём, варьируя позиции. «Вреда большого не нанесём, конечно, но пусть понервничают». Поэтому на линии активно обустраиваемой обороны укров Старый Айдар — Передельское — Геевка — Горшовка — Райгородка будет именно и только демонстрация: «Линия сплошная, обросли бункерами, падлы, поэтому наваливаться ребята будут в основном трескотнёй с места и работой снайперов, а потом отойдут, и пусть героические укры радуются, что отогнали их ответным огнём».

А вот между опорными пунктами где-то в другом месте просочиться можно: «По балочкам и зелёнке, да в “кикиморах” (кстати, вот чего ты не попросил их у начальства вместе с накидочками изолирующими? — ну да ничего, я их сам в список включил)…»

Группе Алексея предстояло перебраться на «минус» в десятке километров восточнее — в зелёнке в районе платформы Огородной. Кислый вариант, конечно, по согласному мнению обоих, но по знакомому маршруту в районе Старого Айдара теперь ловить вовсе нечего. Там отвлекающий бенц будет.

С другой стороны, «возле Огородной и зелёнка напротив, и дачки пустые, и схорониться есть где, и переправа неширокая. Выступление сразу по темноте, точка сбора — вот здесь, хорошая, прикрытая хоть и зимним, но всё же лесом. Правда, в лесу растяжки наверняка, да железная дорога там рядом, зажать могут качественно, но ты сам не юный пионер, на месте посмотришь. Местность сложная, скрадываться придётся предельно качественно. Сумеешь. До пионерлагеря этого только доберись, а там скумекаешь». — «Частоты для связи вот, частоты и сигналы для связи с артиллеристами согласуем, когда они подойдут». — «Основные трудности те же: переправа через реку и железная дорога. Значит, лодку резиновую и жёлтые повязки нарукавные в комплект, чтобы если гражданский кто увидит, за укров принял».

Это было всё, что можно было выжать за такое время из имеющейся обстановки и условий. Куга-Кудасов действительно молодец, но, боже, как всё зыбко!

Именно при этой мысли та самая идея буквально ворвалась в голову Алексея. И заставила его рискнуть вызвать ревнивую отповедь со стороны начштаба по поводу нарушения уже согласованных границ компетенций.

Однако мысль того стоила.

— Вот что мне, Игорь, подумалось, — продолжил он. — Как бы в дополнение к этому плану. Тут всё верно для обычной ДРГ — никто бы лучше и не придумал. Но смотри: реально всю эту арту и технику нам быстро не подтянуть. Это тебе не группу собрать. То есть время уходит — раз. Дальше: у нас, вишь, задача больше для спецназа — найти и освободить заложников. Тут надо не арту срисовать или снайпера упокоить, а в самом логове злодеев найти пленных и освободить без шума-гама. Значит, тишина нужна. То есть так зайти, чтобы они даже не заподозрили, что у них кто-то шарится по тылам. А тут день, светло. Насторожатся, когда их начнут атаковать. Увезут пленных куда подальше от фронта, в Северск, например. Придётся, блин, тогда штурм дворца Амина изобразить. А мы ведь ни разу не «Альфа»…

Куга поморщился:

— Может, они уже в Половинкино сидят, заложники. Пленный нужен, который знает. Не Мыкола с блок-поста, а какой-нибудь их сотник-живоглотник. А где его взять? Только по месту. Ну, то есть тем же макаром заходить и там уже офицера какого скрасть и спросить…

— Не совсем, — помотал головой Кравченко. — Есть у меня одна идейка, как туда тихо зайти и под прикрытием всё на месте разузнать…

Лысый выглядел угнетённо. Алексей вполне это понимал. Посиди на подвале у гэбэшников, походи каждый день на допросы, потрясись под прессом психологического давления! Тем более, когда сам понимаешь, что тебе вовсе не угрожают. А всего лишь описывают перспективу. Да ты и сам явственно осознаёшь, что тебя ждёт, когда в военное время не уголовку какую-нибудь шьют, а предъявляют покушение на убийство действующего офицера, работу на врага и измену родине.

А особенно, когда ты оказался в перекрестье разных воль и интересов…

Мишка, которого после утверждения нового плана Кравченко снова призвали его курировать, об этом Алексею кратко, но ёмко рассказал.

Во-первых, комендатура записала себе раскрытие и задержание главарей раведывательно-диверсионной сети Украины в ЛНР. Благодаря этому она не только замела веником под диван свой прокол с тем, что не разглядела «крота» в своих рядах, но и весьма подняла свой авторитет. И приобрела важные очки в своём вообще-то бесперспективном, но таком захватывающем в нынешней конкретной политической ситуации соревновании с МВД.

Во-вторых, свой профит закассировало и Министерство госбезопасности. Ибо те же шпионы-диверсанты сидели на его подвале и давали крайне интересные показания. Так что буквально за неделю контрразведка ЛНР довольно густо наполнила свою сеть ценным уловом. Большая часть его, впрочем, о своём новом статусе и не подозревает, потому что осталась на свободе, чтобы работать под контролем. В руководстве МГБ люди профессиональные, да и советники его далеко не с пальмы спустились… С их-то опытом работы в Чечне вербовочные заходы в непуганом нацистском планктоне ограничиваются лишь брезгливостью профессионалов.

Но профессионалы обычно хорошо преодолевают чувство брезгливости…

В этом смысле Михаил был не вполне откровенен, когда говорил своему другу, что подсаженных на крючок рыбёшек у МГБ в «Айдаре» не было. Ну, то есть прямо висящих на кукане действительно не было. Но как минимум три удочки уверенно в руках держатся. Не считая Мирона, которого, к сожалению, попалили от восторга и торопливости в той операции, когда выманивали на него «укропских» кураторов.

В-третьих, же и главных, этот успех был весьма изящно подан в засекреченных рапортах и докладных — а также в Мишкиных «вонючках». Это помогло существенно нарастить реноме МГБ — как в глазах Главы, который, по некоторым данным, тихонько разворачивал прокуратуру в свою личную спецслужбу, так и, прежде всего, в глазах ЦК. Точнее, того сектора, что курировал дела Донбасса, — для более высоких кругов это всё-таки была мелочь.

Но поднять свой рейтинг хотя бы и на этих уровнях — означало получить довольно зримые преимущества в условиях очень калейдоскопичной политической борьбы в республике. Москва есть Москва.

То, что калейдоскоп этот менял свои рисунки в подковёрной темноте, то есть для обычного глаза всё равно невидимо, не делало его вращения менее увлекательными для участников процесса. Потому как те, кто в нём участвовал, в этой темноте видели лучше кошек. И предельно точно вымеряли, насколько близко чьи-то когти подобрались, скажем, к министру образования, и вполне уверенно определяли, чьи это когти. Рассчитывали, захочет ли наступить на эту растопыренную лапу ногою Глава. Или побережёт ресурсы на тот случай, если чьи-то клыки нарисуются в непосредственной близости к горлу, например, министра здравоохранения. Или, что гораздо слаще, к министру топлива и энергетики…

В данный момент, впрочем, о подобных перспективах речь не шла. В данный момент клыки госбезопасности медленно и сладострастно погружались в плоть не столько уже украинской агентуры (это само собой), сколько местного бизнеса. Ходы к которому информация от взнузданной опытной рукой агентуры открыла самые что ни на есть прямые. Ибо какая служба безопасности не мечтает контролировать бизнес? Даже не столько ради дани, сколько ради самого по себе наращения размеров этих вот клыков. Ведь они тоже усиленно растут как раз тогда, когда вволю питаются деньгами…

Одним из ключиков к схеме причудливого лабиринта донецко-луганско-украинского бизнеса и оказался невезучий Лысый, столь самонадеянно и безоглядно включившийся в чужую игру. Причём игру, где жизни были даже не ставками, а так — косточками домино…

И теперь он вынужден был в этой игре постепенно, одного за одним, сдавать прежних партнёров с известными ему их комбинациями.

Завибрируешь тут…

Разумеется, посвящённый Мишкой в психологические расклады бандита Алексей не испытывал к тому никакого сочувствия. Наоборот, он с удовольствием и каким-то наслаждением — хотя почему «каким-то»? вполне нормальным, которое появляется, когда есть возможность от души отдуплиться по врагу, — сыграл свою роль в наскоро придуманном спектакле…

Лысого неурочно вызвали из камеры и повели на очную ставку. Выполняя подзабытые уже было команды: «Руки за спину!», «Лицом к стене, не оборачиваться!», «Проходи вперёд!» — он напряжённо размышлял, с кем его сейчас сведёт жёсткая рука гэбэшников. Кое с кем видеться в настоящих условиях не хотелось бы категорически.

Нет, Чупрына совершенно не жалел о том, что сдал кое-какие связи и людей. Во-первых, не всех и не главных, а только тех, схемы с которыми чекисты или знали, или же эти схемы было не скрыть. А во-вторых, запеть на вилах у чекистов — не впадлу. Хотя, конечно, при ответе это не проканает, но тут уж как кость легла: умри ты сегодня, а я завтра. Повернуться лицом к стенке или поделиться тем, что знаешь, с чекистами — выбор прост.

Потому-то Лысый с неприятно подсасывающим напряжением ждал, с кем сведёт его ближайшая судьба. Очень не хотелось бы, чтобы его показали кому-то, с кем он работал. Ему здесь ещё жить — он надеялся на это после всего, чем поделился со следователями. И бизнесом заниматься. Конечно, прежнего доверия поначалу всё равно не будет. Люди видели, как его брали, и все знают, что его кинули на подвал. Потому будут внимательно смотреть и считать, когда он отсюда поднимется, не ссучился ли Лысый на вагонке у чекистов.

Но и тем не в мазу палить его перед своими. И это уже обозначил сам здешний старший «кум». Их интерес, мол, — чтобы всё было под контролем, а для этого им не нужны лишние «бучи и коловращения».

Не то чтобы Лысый сильно верил чекистам — он вообще никому не верил, — но в данном случае соглашался, что шухер в и без того взбаламученном войной бизнесе им на хрен не нужен. И когда он отсюда поднимется, можно понимать, что хвост за ним чекисты спрячут в их собственных интересах.

Тем неприятнее была для Виталия Чупрыны встреча за железной дверью допросной.

Очную ставку ему устроили с тем проклятым военным беспредельщиком, из-за которого он оказался в нынешнем положении…

А Кравченко развлекался.

Едва он увидел в допросной Лысого, как кинулся на него буквально с медвежьим рыком. Что-то из кино. Типа: «Попался, падла! Замочу! Ответишь, на…!»

«На…» — это от Гюрзы в Чечне. Тот как-то пытался в очередной раз воспитать из себя интеллигента, потому присказку свою матерную проглатывал. И получалось чудесно: «Для того, чтобы будущее обеспечивать, на… надо людей воспитывать, на…»

У Кравченко так не выходило — не выходило столь же естественно, имеется в виду. Но подчас, когда пребывал в соответствующем самонастрое, он эти «на…» вставлял в речь не без определённой красоты.

Следователь МГБ, которому Митридат расписал выгоды задуманного плана, вполне сочувственно слушал рыки Бурана, делая вид, будто изо всех сил не пускает разъярённого свидетеля к подследственному. Даже прохрипел своим:

— Да держите его, он бешеный!

Очень натурально ринулся ему на помощь Митридат. За ним повис на Алексее боец, что привёл Лысого. В общем, в медведя, на котором повисли собаки, Бурану поиграть не удалось — зажали его качественно, как не своего. Понятно, на рефлексах все сработали. Видел он однажды, как гражданский очкастый дядька лет за пятьдесят молодого злодея на болевой взял и на землю уложил. А потом сам удивлялся, как получилось: «Надо же, я уж думал, что армейские навыки давно забыл!» Служил во внутренних войсках, оказывается, ещё тридцать лет назад…

Впрочем, Алексей всё же не без удовольствия исполнил свою роль. Даже пожалел мимолётно, что не дали ему дотянуться до Лысого. Грех был бы, конечно, но желанный. После того, что тот сделал с Иркой, — вообще убил бы эту тварь! И потому он вполне натурально хрипел, очень натурально вырываясь из рук оттаскивавших его от Лысого сотрудников:

— Ты, падла, девочку мою убил! Не жить тебе, сучара! Я тебя…! Я лично! Я роту подниму! Всех твоих замочу! И хозяев! Я тебе, петух ты конченый, приговор вынес, сука! На высшую меру!

Нет, испуганным Лысый не выглядел. Достаточно опытный бандос. Много чего повидал. И разборок — тоже.

Но озадаченным он был, да.

— Э-э, — морщась, как от боли, обратился он к гэбэшникам. — Чё за тема?

Тему ему разъяснили скоро. Сразу после того как провели процедуру опознания и сверки показаний и отправили злобно катавшего желваки военного восвояси.

В разъяснениях в очередной раз фигурировали статьи УК, составы, имена и санкции. Лысый прекрасно отдавал себе отчёт, что именно ему шьют. Ещё более серьёзно было то, что он волей-неволей немало наговорил про свои дела, а главное — про дела своих партнёров. Хитрые подходцы у чекистов, ничего не скажешь!

Да не очень-то и промолчишь, когда тебе каждую минуту предъявляют новое тянущее на «вышку» обвинение: диверсионную деятельность в интересах СБУ, терроризм — это когда девку скрал, — покушение на убийство опять-таки из террористических побуждений. Уголовное производство по части 3 статьи 258 УК Украины. То есть террористический акт. Надо ли просвещать о санкциях за такое деяние?

А Лысый террористом не был. Он был обычным вором, главарём относительно мирной банды, даже не банды, а бизнес-сообщества. Так, с силовой составляющей в виде охраны. С Мироном он связался из-за Мышака, а с тем — ради бабок. Нужен бизнесу на войне крючок в армии! Война — это много бесхозного имущества, оружия и насилия. А следовательно, лёгких бабок. Но только поднять их можно вместе с армией, а не вопреки ей.

И всё шло хорошо, покуда он, Лысый, не ввязался в эти делишки с Мироном. Которые в итоге привели его как раз к совершенно не нужной ему ссоре с силовиками. И ладно бы — ради политики. Ну, там, был бы он националистом. За едину Вкрайну или как там. Но этническому украинцу Виталию Чупрыне было совершенно наплевать на Украину и её жалкие потуги восстановить территориальную целостность. У него был здесь бизнес, у него был здесь рынок для этого бизнеса, у него были прикормленные менты, у него были связи среди депутатов и власти, и он сам уже подумывал о депутатстве. Ибо бизнес — это деньги. Но власть — это очень большие деньги. Даже большие, чем при войне.

Только это всё здесь, на месте. А вот придут злые киевляне, да с жадными и тупыми «западэньцями» в качестве ударной силы? И тю-тю! Всё достанется им. Причём буквально: повидал уж Виталий, приезжая по делам на «ту» сторону, как дочиста обирают доблестные украинские вояки всё, до чего могут дотянуться. Вплоть до использованного постельного белья… И это не говоря уже о том, с какой жадностью — и на настоящие активы, промышленные и бизнесовые — накинутся здесь киевские победители из властных структур. А что им, донбасским бизнесменам, останется?

И ещё, главное: все эти майданы, перевороты, антимайданы и контрперевороты потрясли налаженную жизнь и бизнес. А потому Лысый был скорее противником, нежели сторонником первопричины всех этих пертурбаций — майдана в Киеве, этого тупого бунта нищей гопоты за миллионеров против миллиардеров.

Сам он был луганским. И ему не улыбалась перспектива того, что сюда придут оголтелые нацбатовцы и по праву силы и национальной идеи начнут тут всё разваливать и устанавливать свои порядки. Отожмут бизнес. Здесь, на Донбассе, для них все — москали и ватники, — так что объясниться с ними по-хорошему вряд ли удастся.

А еще до тех времён дожить надо. Пока что по всему выходило ему, Виталию Чупрыне, лоб зелёнкой намазать. Чтобы пуля инфекцию в мозг не занесла. Либо…

Вот о «либо» и поговорили. Как позже рассказал Мишка, Лысый понимал свои невесёлые перспективы прекрасно. И жить хотел, что естественно. Причём больше всего его возмущало осознание того, что вот ему лоб зелёнкой мазать намереваются, а его друзья по бизнесу будут дальше процветать. И банду его подберут под себя. А за него, Виталика, выпьют, разве что, рюмочку и кто-нибудь из воров поопытнее произнесёт наставительно: «Теперь понимаете, ребята, почему воровской закон требует не лезть в политику?»…

Потому когда Чупрыне даже не предложили — скорее согласились поторговаться за его жизнь, тот был готов к сотрудничеству в очень широких пределах. Разве что заявления не написал с просьбой принять на работу младшим опером, как довольно хихикал Митридат. Но вербовочные бумаги с обещанием сотрудничать с ГБ подписал без особой дрожи пальцами рук.

Мишку можно было понять — при всём объёме чисто профессиональной работы, что провели с бандитом опытные сотрудники, окончательный дожим Лысого осуществил именно он. Правда, на базе идеи, поданной Бураном.

Идея была проста, хоть и рискованна: пробраться в тыл украм по каналам, которые наверняка есть у Лысого, ибо не может их не быть. Мафия, как известно, границ не соблюдает. А уж банда Лысого, завязанная на Беса, который вообще большую часть времени проводил в Севере, — и вовсе все дорожки, можно сказать, протоптала. Осталось только Лысого приопустить, — что и было проделано на подвале ГБ через разыгранную истерику. И перевести его в режим сотрудничества. После чего и воспользоваться его ходами.

И его деньгами. Виталик Чупрына был не из тех, кто излишне прост. В байку, что он должен дать выход, машину и сопровождающих, чтобы бешеный капитан съездил в Лисик купить своей бабе лекарства, он бы не поверил ни разу. И вполне мог уйти в отказ. Ибо и первокласснику было бы ясно, что обиженный капитан воспользуется его услугами только для того, чтобы устроить неприятности своим врагам в тылу у украинцев. Чем не только попалит проходы Лысого на ту сторону, но и его самого. И тогда ему останется до конца жизни умолять ГБ подержать его на своём подвале, где до него не доберутся рассвирепевшие «укропы».

Нет, Виталику просто предложили подумать, что он хочет предложить за свою жизнь и свободу. То, что он оплатит операцию и все лекарства капитановой подруге, — это само собой! И лично подберёт ему квартиру взамен разрушенной — тоже. Тут, веско заявил ему Мишка, лично он блюдёт не только интересы друга, который пострадал по его, Лысого, вине, но и интересы самого Чупрыны. Мол, ты сам видел, что гневается капитан на тебя. А он такой человек, что в пылу дискуссии иногда бывает не сдержан. И если он тебя убьёт — а он это сделает, если с его женщиной всё пойдёт нехорошо, — то пострадают интересы дела. Мы же с тобой ведь продолжим взаимовыгодное сотрудничество, не так ли?..

Алексей — были поводы — несколько раз уже подмечал за Митридатом эту особенность: при простецких, даже порой панибратских манерах в нём словно сидел, за этими манерами прячась, некий древний ящер. И в иных ситуациях он не то чтобы показывался… Но будто приоткрывал немигающий змеиный глаз. А при том — улыбка. Только не обычная Мишкина, на которую непременно хотелось улыбнуться в ответ. А такая, будто к глазу ящера добавляются его зубки. И это производило впечатление. Становилось не по себе даже тем, кто был с Митридатом в одном окопе. А уж какой эффект проглянувшие ящеровы зубы должны были произвести на побитого и надломленного Лысого — Алексей мог только представить…

В итоге Виталик согласился на всё. И на сотрудничество, и на квартиру («и чтобы не дай боже, сам понимаешь»), и на деньги на лечение пострадавшей. А также на сто тысяч долларов за жизнь и свободу («и зацени, насколько я добр, — ты ведь своим бандитам столько в месяц платишь», — что было не совсем верно, но в данном случае неважно).

На этом фоне практически незаметным и проскочило предложение переправить по своим каналам неких ребят от контрабандистов, у которых подлючие майданутые активисты с Киева пережали канал. Ну, типа, общественное расследование, как это товары с Украины попадают к сепарам в обход перекрытых законных путей. И теперь у мужиков остался выкрученным товар на той стороне, а сумму на договориться, сам знаешь, через блокпосты просто так не перевезёшь. А у тебя, Виталя, каналы как раз для перевозки есть, ты же сам про них рассказал. Вот и помоги добрым людям, дай команду своим ребятам. А там можешь намекнуть, чтобы подобрали адвоката и сумму, после передачи которой он тебя отсюда и выведет.

И все разойдёмся довольными. Ты — на свободе с почти чистой совестью. «Контрабасики» — ну, ты не дурак, сам понимаешь, что мы с ними вместе играем, — так прямо не отблагодарят, но дальше относиться будут с симпатией. Может, что и замутишь с ними — с нашим участием, конечно. Капитана, врага твоего, мы предупредим, чтобы тебя не трогал. А ты его ублаговолишь, когда твои ребятишки привезут лучших лекарств с той стороны. Причём совет им добрый поторопиться с этим. Ну а мы — ты сам большой мальчик, всё сам осознаёшь…

Нет, в бандиты хлюпиков и неженок не берут. Точнее, они там не выживают. Виталик Чупрына выжил и даже поднялся. И неплохо. Поэтому всё Лысый прекрасно осознавал. Что его вербанули на раз. И что теперь он будет ходить под гэбнёю. Как вон те же «контрабасы» ходят, которых тоже, поди, на чём-то вот так же прихватили и заставили работать теперь в долю ГБ.

С другой стороны, оно ведь и не так плохо — под ГБ работать. Всё же сила. Да, крыша теперь у него будет красная — но зато с большой буквы. В конце концов при нынешнем беспределе в этом будет большой плюс. И этот плюс — к свободе. Которую он получит, ежели нормально проведут его ребята этих «контрабасов» гэбэшных. А там, глядишь, и в депутаты с помощью чекистов пройти удастся. Вон они какие — вполне продажные чмыри. Ещё и подняться помогут…

Не знал Лысый одну из любимых фраз Митридата, которая и была реализована в дело в сговоре с Бураном: «Нужно уметь проигрывать. К этой мысли следует постепенно приучать всех своих противников»…

И ещё одного он не знал: что «продажность» была заложена в сценарий сыгранного с ним спектакля. И когда адвокат действительно занёс деньги следаку, тот честно сдал их под роспись в соответствующую кассу.

Прикрутить к операции контрабандистов предложил именно Мишка, когда его быстро вызвонили и приказали явиться в небольшое здание на Карла Маркса, где был организован штаб операции и где стояла та самая «военторговская» аппаратурка.

Дело в том, что лидер контрабандистов «Сто первый», в гражданской жизни Артём Марташов, был приятелем Митридата. Причём — это соображение Алексей не выказывал, но в голове держал, — похоже, по линии ЦК, а не ГБ. И был этот «Сто первый» личностью в некоторых кругах известной, даже легендарной. Алексей тоже про него слышал — как, наверное, и каждый, кто заходил в республику через Изварино.

Там «Сто первый» начинал — в первые же дни после начала «Русской весны». Под его началом поставили блокпост на входе. Вскоре наладили трансграничный обмен. Шла как гуманитарная помощь, так и оружие. Как рассказал Мишка, тот первым через Краснодон, через территорию Российской Федерации, через свои ходы наладил снабжение оружием из Южной Осетии — «для тех ребят, которые воевали». Тут имелся в виду Беглов, который тогда оборонял Славянск. Беглов в благодарность назначил его комендантом Изварино, после чего «Сто первый» на вполне законных основаниях стал набирать и вооружать своих людей.

А когда до Изварина летом добрались украинские каратели, он, опять же по словам Митридата — Алексей этого не знал, — «свой дом отдал под огневую точку». В отряде у него было уже больше трёхсот человек.

«Укропы» тогда на какое-то время всё же смогли оттеснить их. Заняли погранпереход, отрезали границу, дорогу на Луганск блокировали полностью. Но ребята Марташова через границу ходили уже два десятилетия, с самой незалежности, и знали каждую складочку на местности. И трафик пошёл, что называется, степями-полями. А реально — через укромные уголки вдоль границы, которых, в конкретных географических условиях Северного — Изварина — Нижней Гарасимовки и российского Донецка, было более чем достаточно для вдумчивой, хотя и ночной работы. Добровольцев тоже тайно от властей переправляли.

В общем, когда у ребят «Сто первого» появились даже миномёты, «укропам» у Изварино резко поплохело. А там и общая обстановка поменялась, киевскую группировку у Изварино, из 72-й, 24-й мехбригад и 79-й аэромобильной бригады состоявшую, окружили и стали интенсивно множить на ноль.

Так парни «Сто первого» выстояли, а сам он был назначен начальником военной полиции Краснодона и Краснодонского района. Это было понятно: к тому времени под ним ходило уже полторы тысячи бойцов.

Правда, в октябре его сняли, но, как сказал Мишка, «не по злобе», а из высших соображений: «Он ведь у них как папа, у контрабандистов, сам понимаешь. А тут всё-таки государственный пост».

Под руководством «Сто первого» мясо по ночам везут с Украины, поделился Митридат оперативными данными. Договариваются с военными: «Мужики, вы стрелять не будете?» Те: «Нет». Приходит паром, мясо везут, сигареты, всё такое. Всушники и комендачи тоже договариваются между собой — жрать-то надо…

В какой-то мере контрабандисты оказались нужны и выгодны всем — и гражданам по обе стороны линии соприкосновения, и военным, и даже более высоким представителям конфликтующих сторон. Ну и самим себе, разумеется. И даже нацики из нацбатов имели с этого свой гешефт.

Разве что всякая упоротая шелупонь из Киева время от времени вскидывалась, кричала о недопустимости подкармливания «сепаратистов» и наезжала всякими волонтёрскими и журналистскими группами на переправы через Северской Донец и на КПП у Станицы или шахты «Родина». Иной раз подбирались к месту действия, показывали потом по телевизору, как из грузовика вытаскивают мясо и лодками и плотами переправляют его на противоположный берег. А потом эти активисты тупые ещё и жаловались, что «куда ни обращались — реакции никакой». Ещё бы! — тут у всех глухой договорняк, в котором вы ни хрена не понимаете. А ваши киевские расклады тут всем по фигу. Дураку понятно, что и ваши наезды — тоже договорняк, только киевский. Так на фига нам ради ваших киевских тараканов налаженный бизнес рушить?

Определённая польза тоже есть — чем больше наездов и жёстче запреты, тем дороже обходы и привлекательнее бизнес. Но вламываться в него с дубинкой — это уже перебор. Потому слишком борзые «разбиральщики» иной раз внезапно попадали под огонь — как всегда, «сепаратистов».

А ещё, поскольку «Сто первый» был «наш», как сформулировал Митридат, то «трансграничники» — так, по его словам, они себя называли — благосклонно отзывались на отдельные деликатные просьбы молодой республики. В особенности, когда со взаимным интересом. А кто обеспечивал эту взаимность со стороны ЛНР?

Вот именно!

Мишка и предложил использовать возможности — а главное, лояльность — контрабандистов в операции в «укропском» тылу. Во-первых, оперативно помочь техникой и информацией. Во-вторых, они помогут обеспечить отход. Вместе с мясом, на паромах этих самопальных, возле Станицы.

«Ну а как иначе писателей этих вывозить? — спросил он риторически. — Через шахту “Родина” переться — та ещё лотерея: вдруг всё же досмотрят, несмотря на “грев”. Бывают срывы у “укропов”, они же там к концу смены все наполовину бухие стоят. Через промзону и лесопосадки — можно, наверное. Но там ведь секреты расположение своё каждый день меняют. Не укры подстрелят, так свои казачки могут. Они теперь злые, недавно вон в такси стреляли, что с той стороны по лесопосадке пёрлось. А оно надо? А так среди мяса писак спрячете — и ладушки! Хрен кто догадается! Разве что намокнут немного».

Мишка предложил схему связи через Настю. «Укропы» мобилы слушают, значит, надо всего лишь изобразить общение семейной пары, где муж поехал затариться на подконтрольные украм территории. Соответственно, её вопросы-указания, типа: «Фёдоровна, соседка матери, говорила, что в Новоайдаре цены кусаются, лучше в Старобельске на рынок загляни», — означало, что следы похитителей ведут через первый пункт во второй.

Следы же отсматривала группа, которой управлял тот, первый гэбэшник, что в штаб к Персу приезжал и остался сопровождать операцию. Это под его командованием была та хитрая отслеживающая аппаратура, о которой говорил Тарас. Наименования которой подполковник Мешков не раскрыл, естественно, но заверил, что всё работает отлично, и уже определённые в местах повышенного радиообмена трубки ведут по IMEI и другим параметрам.

— По этим данным, — уже перед самым отъездом инструктировал Алексея гэбэшник, — после захвата необычная активность электронного обмена возникла возле Тошковки. Потом в Трёхизбенке. Так что, судя по всему, их повезли через Тошковку в Трёхизбенку. Там база у них, сам знаешь. Оттуда пошли по двум направлениям. Одни поехали в Счастье, а другие дёрнулись почему-то в Северодонецк, но город проехали, углубились в лесной массив в направлении Боровеньки. Предположительно, то есть скорее всего, Щедрищево. Что там, мы не знаем. Точнее, до войны был элитный дачный посёлок. Может быть, размещается командование. Или тюрьма для таких вот важных пленников, не то, что подвалы в Половинкино. Это, кстати, будет наша просьба вам, ребята, — разведать, что там и кто.

В Половинкино он посоветовал не лезть. «Да, операцию тогда надо будет признать провальной, — тяжело вздохнул Мешков. — Но там у них штаб, всё сильно очень укреплено. Попалитесь вы там только, а дела не сделаете. Целая операция нужна, да это не один день нужен на планирование и подготовку…»

В Половинкино пленных, похоже, не повезли. Не та активность в диапазонах. А вот куда всё же отправили, было неясно. Сами пленники на связь с момента захвата, естественно, не выходили, так что мобилы их по сигнатурам было не вычислить. А из укропских подозреваемых одни переместились из Счастья в Станицу. А вот другие как раз отправились не в Старобельск, рядом с которым штаб «Айдара», а в Новоайдар. Как и куда они поедут — и поедут ли — оттуда, пока вопрос. Но для дальнейшей передачи информации — товарищ Савина, как и предложил старший лейтенант Коренев.

Настя?

Старший лейтенант Коренев выглядел серьёзно и по-боевому жёстко.

— Значит, так, ребятки, — сказал Митридат сухо. — Ваши тёрки на данный момент — наплевать и забыть. Потом разберётесь между собой. Сейчас вы — любящие супруги. Садитесь и воркуйте, как зашифруете сообщения. Где у вас рынок, где магазин, как будете обозначать команду на отход и так далее. Настя мне потом доложит. И побыстрее — время цигель ай-лю-лю!

И улыбнулся. Не по-мишкински, но и не по-ящерски. По-новому. С теплом, что ли…

Настя была отстранённа и деловита. На работе самостоятельный котёнок, понятное дело. Достала новые чистые симки, разделила на него с ребятами, на себя с Мишкой и на командира с Кугой. Но это — на крайняк, как решили. Основной трёп — только между ними.

Телефоны тоже, кстати, новые привезла. Нулёвые.

И ни словом, ни взглядом не дала понять, будто помнит, что между ними что-то есть. Впрочем, и без того всё должно быть так и не иначе. Все друг другу понаприказывали всякой ограничивающей дряни, колючей проволокой друг от друга отгородились, ощетинились. А то, что так сильно, до дрожи в руках, хочется её прижать к себе… Потому что как ни отгоняй от себя мысль о возможном крайнем случае — или тут уж точно последнем? — всё же в глубокий тыл к врагу идём…

Да хоть отгоняй, хоть нет — перед каждым боем она фоном всё равно в голову садится, эта мысль… И хочется ей вопреки прижать к себе это ставшее родным тельце, растеплить душу в нём своей нежностью, перетащить частичку её к себе, уложить в сердце к самому дорогому… — чтобы там тепло было при воспоминании о том, что здесь осталось…

Но… нельзя и этого. Какое право он имеет снова будоражить этой девчонке душу, отщипывать от неё кусок для собственного обогрева? И если мыслишка эта, фоновая, тыловая, вдруг явью станет, — кто он такой и какое право имеет понуждать её к горю и страданию по нему? И так есть кому страдать, в случае чего, зачем ещё этого дорогого котёнка в это втягивать?

И он тоже был сух и деловит. Только в качестве пароля на «норм» предложил: «Давай, целую». И при штатном возвращении: «Ну, всё, крупой затарился. Готовь нашу постель». Ну, вот захотелось немножко схулиганничать. Что, разве не естественный разговор для супругов?

Настя посмотрела на него внимательно, отвела глаза, наклонила голову, почесала бровь алой виноградинкой ноготка. Потом глянула из-под бровей — показалось, что хмуро, даже зло — и произнесла медленно:

— Чтобы только это я от тебя и услышала, понял? И никак иначе…

«А постель?» — хотел схохмить он. И вдруг понял…

Проехались по улице Ленина. Правильнее сказать — по улочке. Домики двухэтажные, перед ними деревья, вдоль проезжей части газончики. Идиллия, должно быть, тут была перед войною. Особенно летом, когда всё зеленело вокруг. Жить бы и жить в таком домике! Бегать на пруды вон, или на реку — всё рядом! На стадион. А по вечерам гулять до ДК вдоль этих газончиков по тротуарам. Смотреть кино, причём с последнего ряда, и не столько смотреть, сколько целоваться с девчонкой в темноте, как бы случайно кладя ей руку на грудь и с удовольствием ощущая, как замирает подружка…

А совсем вечером сидеть на колченогой самодельной скамеечке в заросшем травою дворе и смотреть на лохматое от звёзд небо. И представлять, как там кто-то сидит точно так же и смотрит на тебя… И снова целоваться, и снова давать волю рукам, и успеть добраться куда-то, покуда её рука не остановит твою уже твёрдо — на пороге самого сокровенного…

Счастье! Брянск, Счастье — какая разница! Одна русская земля, одни русские люди. Одно счастье! И в этих здешних домиках у здешних парней и девчонок всё было то же самое, и та же судьба…

Да вот только не та… Не та оказалась судьба у них, у всех, кто остался жить — и умирать — на осколках разорванной по живому страны. Растащенной по углам теми, кто не хотел быть равным. Кто хотел быть особым. Кто понимал, что в большой империи ему пробиться наверх тяжело будет. А значит, всего проще — выдумать себе особую нацию, где сразу все вершины открыты! Хочешь — стань идеологом незалежности своей! В учебники войдёшь! Хочешь — усвой хуторской диалект, объяви его подлинным национальным языком, добавь десяток собственных словесных уродцев — и наяривай на нём стишата, оповидання, басни. Сразу классиком станешь — нет ведь конкурентов тебе!

Всё понятно: один едет в город пробиваться, другой предпочитает в своём селе председателем сельсовета стать. Потому как справедливо опасается, что в городе ему наверх не подняться.

Непонятно другое — как тысячи таких же мальчишек, парней, мужиков, как он сам, как Витька, Вовка, Юрка, позволили себя увлечь скаканием и сказками про то, что станут жить «найкрайше», как только расплюются с «москалём»? Как только порвут с ним, убьют его…

А многим ведь пришлось действительно убить его. И часто — в самом себе…

Потому что тысячу лет империя на том и строилась, что в ней по-христиански и по-русски не делали различия между эллином и иудеем, между нациями и народами. Живёшь в России, служишь России? — значит, наш ты. И мы — твои. Невзирая на принадлежность — хоть русский, хоть украинец, хоть армянин, хоть нганасан. Потому что это — Империя, где не делятся на украинцев, русских, белорусов, чукчей и так далее. Кем себя считать — личное дело каждого. Но все вместе — один народ. Который никого не оккупирует, а всей своей многонациональной мощью вместе строит свой общий дом на равных правах и обязанностях. И ни у кого нет больших прав или меньших по признаку национальности. А только — по тому, как хорошо служишь народу и государству.

Но как только решил, что имеешь отдельные права только потому, что русский, украинец, армянин или нганасан, — всё, не наш ты. И в нашей империи тебе не место! На хуторе у себя нацией своей гордись.

К сожалению, многие такой выбор и сделали. Стали профессиональными украинцами. Общую страну, где вместе над строительством могучей империи трудились, объявили оккупантом. Установили почитание фашистских мразей, прихвостней, только и умевших, что карать мирное население. Да, ещё этот, голодомора культ ввели. Воспитали в этом духе молодёжь…

И вот одних судьба увела из этих домиков, этих двориков на майдан. Где убивали они своих сверстников, земляков, а то и соседей в «Беркуте». А потом погнала их судьба сюда, убивать и усмирять тех, кто с ними не согласен. Кто не согласен убить в себе самого себя…

А других судьба расколотой империи увела на другую сторону. Где они защищают своё право оставаться собою. Не делиться на нации и нациёночки, не выдумывать себе великого прошлого. Потому что оно и так с ними — великое прошлое великого народа. К которому они хотят принадлежать и будут принадлежать!

За что и идут в бой, не желая покоряться вырвавшимся на волю хуторским гоблинам. Желающим навязать им собственные угрюмые фантазии и заставить принадлежать к выдуманному народу.

Потому здесь именно они — оккупанты. Потому их надо выгонять. А кто не уходит — наказывать. Брать с них виру, как принято было у русичей.

Вот только не знал пока Алексей Кравченко, как он будет брать с врагов виру. Знал только, что — непременно возьмёт.

Не знал ещё также, чем заплатит за это сам…