AGATHA CHRISTIE

«THE MYSTERIOUS AFFAIR AT STYLES», 1916

© перевод с английского Е. Калявина

© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

Небывалый ажиотаж, который вызвало в свое время знаменитое «Убийство в Стайлзе», нынче уже немного схлынул. Но поскольку дело это прогремело на весь мир, мой друг Пуаро и семейство, члены которого стали участниками драмы, поручили мне написать правдивый отчет об этих событиях. Пора положить конец скандальным слухам, которые все еще витают вокруг этого происшествия.

Для начала изложу вкратце обстоятельства, благодаря которым я оказался вовлечен в эту историю.

На фронте я был ранен и, промаявшись пару месяцев в довольно унылой обстановке военного санатория, получил месячный отпуск для восстановления сил. Не имея ни родных, ни близких, я терялся в догадках, куда же мне теперь деваться. Случай свел меня с Джоном Ка́вендишем. В последние годы мы очень редко виделись, да и раньше, по правде сказать, не были закадычными друзьями. Главной причиной тому была разница в возрасте – Джон старше меня лет на пятнадцать, хотя, признаться, я ни за что не дал бы ему его сорока пяти. Однако в детстве я часто гостил в Стайлзе, эссекском поместье его матери.

Так что мы славно поболтали о былых деньках и дело кончилось тем, что он пригласил меня в Стайлз на все время моего отпуска.

– Почтенный матриарх будет счастлива вновь принять вас под крыло.

– Надеюсь, ваша матушка в добром здравии?

– Не то слово. Разве вы не слышали, что она снова вышла замуж?

Боюсь, я не сумел скрыть изумление. Ведь когда отец Джона, оставшись вдовцом с двумя сыновьями на руках, решил сочетаться повторным браком, его выбор пал на женщину, хоть и очень красивую, но уже не первой молодости. Так что сейчас миссис Кавендиш никак не могло быть меньше семидесяти. Мне она запомнилась как энергичная, властная особа, питавшая несколько чрезмерную склонность к общественной деятельности и жажду признания своих заслуг в свете – она обожала устраивать благотворительные базары и выступать в роли леди Ба́унтифул [Леди Баунтифул – нарицательное обозначение назойливой благодетельницы, дамы-патронессы; персонаж комедии «Уловки кавалеров» ирландского драматурга Джона Фаркера (1678–1707). (Здесь и далее – прим. перев.)]. Надо признать, женщина она была очень щедрая, к тому же обладала собственным, весьма значительным состоянием.

Загородное имение Стайлз-Корт мистер Кавендиш приобрел вскоре после свадьбы. Угодив под каблук жены с первых же дней супружества, в завещании он отписал ей в пожизненное владение не только это поместье, но и бо́льшую часть дохода, что было явным ущемлением прав обоих сыновей. Впрочем, мачеха всегда относилась к ним с беспримерной добротой. К тому же, попав под опеку второй жены отца еще малышами, они, в сущности, считали ее родной матерью.

Младший сын, Ло́уренс, с детства отличался хрупким здоровьем и чувствительной натурой. Он получил диплом врача, но вскоре отказался от медицинской карьеры и поселился в поместье, лелея литературные амбиции. Впрочем, стихи его не снискали ни малейшего признания у публики.

Джон какое-то время занимался адвокатской практикой, но в глубине души всегда мечтал заделаться сельским сквайром. Два года назад он женился и тоже обосновался в Стайлзе. Подозреваю, впрочем, что если бы мачеха увеличила ему содержание, он предпочел бы обзавестись собственным семейным гнездышком. Однако миссис Кавендиш обожала строить планы не только для себя, но и для своих близких, и рассчитывала на их безоговорочное подчинение. Ведь в руках она держала самые надежные поводья – шнурки семейной мошны.

Заметив, как я поражен известием о повторном замужестве его приемной матери, Джон довольно мрачно усмехнулся.

– Тот еще гнусный пройдоха, – с отвращением сообщил он. – Сами понимаете, Гастингс, до чего веселые деньки настали для нас. Что уж говорить о бедняжке Эви… Вы помните Эви?

– Нет.

– Ну да, вы и не можете ее помнить, она тогда у нас еще не жила. А сейчас она компаньонка матери, ее доверенное лицо и, можно сказать, домоправительница. Наша Эви – просто молодчина. Все поместье держится только на ней. Она уже немолода да и красотой не блещет, зато мастерица на все руки.

– Но вы хотели рассказать мне о…

– Да, о муженьке нашего матриарха! В один прекрасный день он свалился на нас как снег на голову, представившись дальним родичем Эви – троюродный кузен или вроде того – хотя Эви, надо сказать, отнюдь не спешила заключить его в родственные объятия. Да и любой на ее месте постарался бы отречься от подобного субъекта, сами поймете, когда его увидите! У него, знаете, эдакая черная бородища, и в любую погоду он щеголяет в лакированных штиблетах! Но маменька сходу прониклась к нему симпатией и предложила место секретаря. Помните, она заправляла в доброй сотне всяких благотворительных комитетов и обществ?

Я кивнул.

– Ну вот, а за годы войны сотня, как нетрудно догадаться, разрослась до тысячи. Так что этот А́льфред, конечно, оказался весьма ей полезен. Но вообразите себе наши чувства, когда маменька вдруг заявила, что выходит за него замуж! Этот тип по меньшей мере лет на двадцать ее моложе! Самый что ни на есть бесстыдный, наглый охотник за наследством! Но что поделаешь – маменька никого не желала слушать, так что свадьба все-таки состоялась.

– Должно быть, это поставило вас в очень затруднительное положение.

– Ничего себе «затруднительное»! Просто чудовищное! Это сущий кошмар!

Вот так и получилось, что три дня спустя я сошел с поезда на остановке Стайлз-Сент-Мэри – крошечном до нелепости полустанке, затерявшемся среди изумрудных полей и проселочных дорог, и не имевшем никаких видимых причин для существования. Джон Кавендиш встретил меня на платформе и усадил в автомобиль.

– Как видите, мы по-прежнему ухитряемся раздобыть пару капель бензина – в основном, стараниями нашего матриарха.

Деревушка Стайлз-Сент-Мэри располагалась в двух милях от полустанка, которому подарила название, а от нее до поместья Стайлз-Корт оставалась еще примерно миля. Стоял тихий теплый день начала июля.

Э́ссекские равнины безмятежно зеленели по обе стороны дороги под ласковым послеполуденным солнцем, и невозможно было поверить, что где-то, не так уж далеко отсюда, грохочут пушки. Казалось, я внезапно очутился совсем в ином мире.

– Боюсь, Гастингс, вы решите, что у нас тут глушь несусветная, – сказал Джон, когда мы свернули на дорогу, ведущую к усадьбе.

– Дружище, да я ведь только и мечтаю пожить в тишине и покое!

– Что ж, если вы стремитесь к деревенской идиллии, то явились по адресу. Я дважды в неделю обучаю добровольцев сельскохозяйственной программы и помогаю на окрестных фермах. Да и жена трудится «на земле», как говорится. Встает в пять утра и до второго завтрака доит коров. И как же славно нам жилось, пока не заявился этот чертов Альфред И́нглторп!

Внезапно Джон притормозил и взглянул на часы.

– Может, успеем заехать за Синтией? Нет, она, должно быть, уже отчалила из госпиталя.

– Разве вашу жену зовут Синтия?

– Нет, Синтия – маменькина протеже, дочь ее старой школьной подруги. Та неудачно вышла замуж за стряпчего, который занимался какими-то темными делишками, на чем и погорел. А вскоре их дочурка осталась сиротой – и без гроша в кармане. Матриарх пришла на выручку, и вот уже почти два года Синтия живет с нами. Работает в госпитале Красного Креста. Его устроили в местечке Тэдминстер, это в семи милях отсюда.

Пока Джон рассказывал все это, мы подкатили к прекрасной старинной постройке господского дома. Какая-то дама в добротной твидовой юбке возилась с цветочными клумбами, но при нашем приближении стремительно выпрямилась.

– Привет, Эви! Прошу любить и жаловать – наш раненый герой! Мистер Гастингс – мисс Говард.

Рукопожатие мисс Говард было до боли крепким. Взгляд ярких голубых глаз на загорелом лице, казалось, проникал в самую душу. Это была симпатичная женщина лет сорока, крепкая, коренастая, с большими ступнями обутыми в практичные ботинки на толстой подошве. Она обладала низким, почти мужским тембром голоса и, как я вскоре узнал, предпочитала изъясняться в рубленном телеграфном стиле.

– Сорняки совсем обнаглели. Я и вас припрягу. Так что берегитесь.

– Буду счастлив принести какую-то пользу, – отозвался я.

– Уж лучше не обещайте. Никогда. Сами потом пожалеете.

– Ну и циник же вы, Эви, – засмеялся Джон. – Где мы нынче пьем чай – в доме или на лужайке?

– На лужайке. День слишком хорош, чтобы сидеть взаперти.

– Тогда пойдемте. Хватит возиться в саду. Сами знаете: «трудящийся достоин награды за труды свои» [Лк.10:7]. Пора и отдохнуть.

– Что ж, пожалуй, я с вами соглашусь, – сказала мисс Говард, стягивая садовые перчатки. Она повела нас вокруг дома к большой лужайке, где в тени раскидистого платана был накрыт стол к чаю.

С одного из плетеных кресел поднялась женщина и сделала несколько шагов нам навстречу.

– Познакомьтесь с моей женой, Гастингс, – сказал Джон.

Никогда не забуду первую встречу с Мэри Кавендиш.

Стройная, высокая фигура, четким силуэтом проступившая на фоне яркого неба. Отблеск скрытого, но неукротимого пламени, мерцающий в изумительных янтарно-карих глазах – подобных я не встречал ни у одной женщины. Поразительная, присущая лишь ей одной, сдержанность в каждом слове и жесте, и в то же время ощущение, что в этом изящном, донельзя цивилизованном теле затаился необузданный первобытный дух. Это впечатление и поныне пылает тавром на моей памяти.

Ясным, глубоким голосом она произнесла несколько слов сердечного приветствия и я опустился в ротанговое кресло, пребывая на седьмом небе от счастья, что принял приглашение Джона. А потом миссис Кавендиш угощала меня чаем и беседовала со мной все с той же спокойной гармонией в манерах и тоне, и я уже твердо знал, что нахожусь в обществе самой обворожительной женщины на свете. Поскольку внимательный слушатель всегда раскрепощает рассказчика, за столом я не ударил в грязь лицом, в юмористической манере обрисовал кое-какие случаи из жизни нашего санатория и, льщу себя надеждой, здорово позабавил хозяйку. Джон, конечно, отличный парень, но его едва ли можно назвать блестящим собеседником.

Из окна веранды, рядом с которой мы сидели, донесся с детства памятный мне голос:

– После чая не забудь написать княгине, Альфред. А второй день праздника пусть откроет леди Тэдминстер, я лично отправлю приглашение. Или стоит дождаться ответа от княгини? Тогда, в случае ее отказа, леди Тэдминстер могла бы открыть первый день базара, а миссис Кро́сби – второй. Ах да, еще надо договориться с герцогиней насчет школьного утренника…

Мужской голос что-то неразборчиво ответил и снова заговорила миссис Инглторп:

– Да-да, разумеется, с письмами успеем разобраться и после чая. Ты так заботлив, Альфред, душка!

Окна веранды доходили до пола. Створки одного из них распахнулись и нашим глазам предстала убеленная сединами старая леди с красивым, но несколько надменным лицом. За ней следовал мужчина, всем своим видом воплощавший крайнюю почтительность.

Миссис Инглторп приветствовала меня с неподдельной радостью.

– Как же замечательно, мистер Гастингс, увидеть вас снова спустя столько лет! Альфред, душка, это мистер Гастингс. Мистер Гастингс, это мой муж.

Каюсь, я уставился на «душку Альфреда» с бесцеремонным любопытством. Он определенно казался здесь фигурой инородной и чуждой. И я вполне понимал и разделял предубеждение Джона насчет его бороды – самой черной и самой длинной из всех, что мне доводилось встречать. Помимо бороды, лицо Инглторпа – бесстрастное до такой степени, что это выглядело неестественно – украшало пенсне в золотой оправе. Мне вдруг пришло в голову, что этому персонажу место на сцене, но никак не в реальной жизни. Вложив вялую руку в мою ладонь, он сказал довольно низким, но каким-то елейным голосом:

– Счастлив познакомиться, мистер Гастингс.

Затем повернулся к жене.

– Дражайшая Эмили, сдается мне, эта ду́мочка немного сыровата.

Он заменил подушку на другую и на сию демонстрацию супружеской заботы миссис Инглторп ответила нежнейшей улыбкой. И до чего же нелепо выглядело такое восторженное выражение на лице здравомыслящей во всей прочих отношениях женщины.

С появлением мистера Инглторпа манеры обитателей Стайлза стали принужденными и скованными. Над чайным столом витала атмосфера завуалированной враждебности. А мисс Говард и вовсе не скрывала своих чувств. Миссис Инглторп, однако, ничего не замечала – или не желала замечать. С годами она нисколько не утратила своей словоохотливости и щедро изливала на сотрапезников поток замечаний и восклицаний. В основном они касались ее очередного филантропического проекта – а именно, благотворительного базара, который должен был состояться на днях. Порой старая леди обращалась к супругу, чтобы уточнить какую-нибудь дату или пункт программы, и тот отвечал с неизменной предупредительностью. Казалось, он постоянно пребывает настороже. С самого начала я проникся к нему стойкой неприязнью – а мое первое впечатление о человеке, скажу без ложной скромности, редко бывает ошибочным.

Вскоре, однако, миссис Инглторп отвлеклась, давая Эвелин Говард указания по поводу каких-то писем, и ее супруг обратился ко мне все в той же учтивой и предупредительной манере:

– Насколько я понял, мистер Гастингс, солдатское ремесло – не ваша основная профессия?

– Нет, до войны я служил в «Ллойде» [«Ллойд» – крупнейший рынок страхования, расположен в Лондонском Сити; английская корпорация частных страховщиков, каждый из которых принимает страхование на свой риск. Первоначально занималась преимущественно морскими перевозками. Первое упоминание о «Ллойде» относится к 1688 г., предположительная дата основания – 1734 г.].

– И после победы вы намерены вернуться туда?

– Может, вернусь, а может и нет. Хорошо бы начать все с чистого листа.

Мэри Кавендиш заинтересованно повернулась ко мне.

– А если бы вы получили возможность дать волю своим склонностям, какую карьеру вы бы избрали?

– Ну… так сразу и не скажешь…

– Что, неужели у вас нет склонности ни к чему? Ведь у каждого есть какое-нибудь тайное увлечение, пусть даже самое нелепое!

– Боюсь, как бы вы не подняли меня на смех.

Она улыбнулась.

– Расскажите, и мы это проверим.

– Что ж, в глубине души я всегда лелеял мечту стать детективом!

– То есть, настоящим, как бравые парни из Скотленд-Ярда? Или как Шерлок Холмс?

– Да здравствует старина Холмс! Но, если серьезно, эта профессия меня и впрямь ужасно привлекает. В свою бытность в Бельгии я встретил одного тамошнего сыщика, очень известного. Его рассказы и зажгли во мне страсть к расследованиям запутанных дел. Замечательный малый! Он часто повторял, что успешная детективная работа – это всего лишь вопрос метода. Моя система основана на его теории, хотя, конечно, я всячески ее развил и усовершенствовал. Забавный он человечек, такой, знаете, франтоватый и напыщенный, но при этом большая умница.

– Люблю хорошие детективы, – вступила в беседу мисс Говард. – Но сколько же в них чепухи! Виновный обнаруживается в самой последней главе. Собравшиеся поражены до глубины души. Немая сцена. Да случись подобное в реальной жизни, все давно бы сообразили, кто преступник.

– Множество преступлений так и остаются нераскрытыми, – возразил я.

– Я не полицейских имею в виду, а людей, которые напрямую в этом замешаны. Членов семьи. Их-то не обманешь. Они с самого начала все знают.

Меня позабавила ее уверенность.

– Хотите сказать, если бы вы оказались причастны к преступлению, скажем, к убийству, то сразу смогли бы вычислить виновника?

– Вне всяких сомнений. Конечно, было бы трудно доказать это кучке юристов. Но я бы нутром почувствовала убийцу, окажись он рядом со мной.

– Почему обязательно «он»? А вдруг это будет «она»? – подзадорил я мисс Говард.

– Подобное не исключено. Но убийство обычно ассоциируется с насилием, а стало быть – с мужчинами.

– Если только речь идет не об отравлении. – Я вздрогнул, услышав что эти слова произносит чарующий голос миссис Кавендиш. – Только вчера доктор Бауэрштейн говорил мне, что из-за невежества медиков, большинство которых не способны распознать мало-мальски необычный яд, отравителям сошло с рук не одно убийство.

– Полно, Мэри! Что за ужасы ты рассказываешь? – возмутилась миссис Инглторп. – У меня прямо мурашки по коже, могильным холодом повеяло! А, вот и Синтия наконец-то!

По лужайке легко бежала девушка в форме добровольческого отряда общества Красного Креста.

– Право же, Синтия, сегодня ты чересчур припозднилась! Знакомьтесь, мистер Гастингс – мисс Мёрдок.

Синтия Мёрдок была цветущим юным созданием, полным жизни и задора. Она скинула форменную шапочку и я залюбовался золотисто-каштановыми локонами, тяжелой волной упавшими ей на спину и восхитился белизной маленькой ручки, протянутой за чашкой чая. Будь ее глаза и ресницы чуть темнее, Синтия по праву могла бы считаться красавицей.

Она плюхнулась на траву у ног Джона и с улыбкой приняла от меня тарелку с бутербродами.

– И вы садитесь вот сюда, рядом со мной. Здесь намного приятнее.

Я послушно сполз на землю со своего кресла.

– Слышал, вы трудитесь в Тэдминстере, мисс Мёрдок?

– Точнее, вкалываю как проклятая, – кивнула она.

– Уж не хотите ли сказать, что вами там помыкают?

– Пусть только попробуют! Я бы на это посмотрела! – гордо выпрямилась она.

– Одна моя кузина устроилась сиделкой в госпиталь, так вот она панически боится профессиональных медсестер.

– Ничуть не удивлена, мистер Гастингс. Вы и понятия не имеете, каковы эти медсестры на самом деле! Кошмар и скрежет зубовный! Слава богу, я им не подчиняюсь. Я работаю в больничной аптеке.

– И многих вы уже отравили? – поддразнил я. Синтия ответила улыбкой:

– О, счет идет на сотни!

Но тут ее подозвала миссис Инглторп.

– Синтия, не могла бы ты написать для меня пару строк под диктовку?

– Сию минуту, тетя Эмили!

Что-то в голосе Синтии и той готовности, с которой она сорвалась с места, напомнило мне о ее зависимом положении. С какой бы добротой миссис Инглторп ни относилась к девушке, она явно не позволяла ей забыть о своем статусе в этом доме.

Хозяйка вновь обратила на меня благосклонный взор.

– Джон покажет вам вашу комнату. Скромный ужин подают в половине седьмого. Мы давно уже отказались от вечерних застолий. Леди Тэдминстер, супруга нашего члена парламента – она, знаете ли, дочь покойного лорда Э́бботсбери – установила в своем поместье такой же порядок. Мы с ней решили подавать массам пример строжайшей экономии. У нас образцовое хозяйство военного времени: ничего не выбрасываем, каждый клочок использованной бумаги идет в дело. Мы всё собираем в мешки и отправляем на переработку.

В нескольких словах я выразил надлежащее восхищение, и Джон препроводил меня в дом. Мы поднялись по широкой лестнице, которая после первого пролета разветвлялась и далее вела направо и налево, в разные части здания. Моя спальня была в левом крыле и выходила окнами в парк.

Джон покинул меня, и спустя несколько минут я увидел его в одно из этих окон: он медленно брел по траве рука об руку с Синтией Мёрдок. Но тут раздался резкий оклик миссис Инглторп, нетерпеливо подзывавшей девушку. Она вздрогнула и побежала назад к дому. В тот же момент из тени дерева выступил человек и поплелся в том же направлении. На вид ему было около сорока, на смуглом, безукоризненно выбритом лице лежал отпечаток меланхолии. Казалось, его гложет какая-то тайная скорбь. Проходя под моим окном, он взглянул вверх, и я тут же узнал его, хотя с нашей последней встречи прошло пятнадцать лет и он сильно изменился. Это был младший брат Джона, Лоуренс Кавендиш. Я терялся в догадках: что же могло вызвать на его лице такое мрачное выражение?

Но мне пришлось выбросить Лоуренса Кавендиша из головы и вернуться к собственным заботам.

Вечер прошел как нельзя более приятно, и всю ночь напролет мне снилась пленительная, окутанная тайной Мэри Кавендиш.

Следующее утро выдалось ясным и солнечным, и я с восторгом предвкушал новую восхитительную встречу. И пусть утром мне и не удалось повидать миссис Кавендиш, зато после обеда мы вдвоем совершили упоительную прогулку по окрестному лесу и вернулись домой только к вечернему чаю.

Джон поджидал нас в холле и сразу же увлек за собой в курительную. По его лицу я понял: что-то стряслось. Когда мы вошли, он плотно закрыл дверь.

– Слушай, Мэри, произошла чертовски неприятная история. Эви повздорила с Альфредом Инглторпом и отказалась от места.

– Наша Эви? Уходит?

Джон угрюмо кивнул:

– Вот именно. Видишь ли, она пошла к маменьке и… Да вот и она, пусть сама расскажет.

В комнату, неся в руке небольшой чемодан, вошла мисс Говард. Губы ее были крепко сжаты, она была взволнована, но преисполнена бойцовского духа и словно бы ощетинилась.

– Во всяком случае, я высказала ей в глаза все, что думаю! – выпалила она.

– Эвелин, дорогая, не может этого быть! – воскликнула миссис Кавендиш.

Мисс Говард кивнула с видом мрачного удовлетворения.

– Еще как может! Боюсь, Эмили пришлось выслушать от меня кое-что неприятное. Такое она не скоро сможет забыть и простить. Пускай, лишь бы только она дала себе труд задуматься над моими словами. А пока что с нее как с гуся вода. Я так прямо и выложила: «Эмили, вы старая женщина, а в народе говорят, что нет хуже дурака, чем старый дурень. Этот проходимец моложе вас на двадцать лет, и не обольщайтесь: он женился на ваших деньгах. Что ж, постарайтесь по крайней мере держать его в ежовых рукавицах. Молоденькая жена фермера Райкса – лакомый кусочек. Поинтересуйтесь у своего драгоценного Альфреда, почему он безвылазно торчит у них на ферме». Ух, как же она разозлилась! Ну, другого я и не ожидала. Поэтому и решила высказать все как на духу: «Мой долг – предупредить вас, пусть вам и горько это слушать. У этого типа один интерес: нельзя ли вас укокошить в вашей же постели и выйти сухим из воды. Он опасен, и вам меня не разубедить. Говорите, что хотите, но запомните мои слова: он коварный мерзавец!»

– И что же она ответила?

Мисс Говард скорчила в высшей степени выразительную гримасу.

– Милый Альфред… Душка Альфред… Злые языки… Злая женщина… Оклеветать ее дорогого мужа! Чем скорее я покину этот дом, тем лучше. Что ж, вот я его и покидаю!

– Но не так же сразу! Неужели вы уедете прямо сейчас?

– Сию минуту!

Мы могли лишь сидеть и молча смотреть на нее во все глаза. Убедившись, что уговоры бесполезны, Джон Кавендиш отправился на поиски расписания поездов. Жена последовала за ним, обронив напоследок, что миссис Инглторп следовало бы прислушаться к мнению Эви.

Стоило ей выйти из комнаты, как выражение лица мисс Говард изменилось. Она стремительно наклонилась ко мне.

– Мистер Гастингс, вы кажетесь порядочным человеком. Могу я вам довериться?

Признаться, я был ошеломлен. Она положила руку мне на плечо и понизила голос до шепота.

– Присмотрите за ней, мистер Гастингс. За моей бедной Эмили. Они все здесь хищники. Все, как один. О, я знаю, о чем говорю. Все они в затруднительном положении. Каждый пытается вытянуть из нее деньги. Я защищала ее как могла, а теперь, когда я не в силах им помешать, они ее облапошат.

– Полно, мисс Говард, – пробормотал я. – Разумеется, обещаю сделать все, что в моих силах, но право же, я уверен, что сейчас за вас говорят обида и усталость.

Она прервала меня, зловеще помахивая указательным пальцем.

– Молодой человек, уж поверьте моим словам. Я ведь прожила на свете куда больше, чем вы. Все, о чем я прошу: держите ухо востро. Вскоре вы поймете, что я имела в виду.

Из окна доносилось тарахтение мотора. Услышав голос Джона, мисс Говард встала и направилась к двери. Уже взявшись за ручку, она обернулась и со значением кивнула мне.

– И прежде всего, мистер Гастингс, не спускайте глаз с этого дьявола – ее муженька!

На дальнейшие объяснения времени уже не оставалось. Мисс Говард окружили домочадцы, слова прощания перемежались протестующими возгласами.

Инглторпы так и не появились.

Когда автомобиль уехал, миссис Кавендиш внезапно отделилась от группы провожающих и побежала через подъездную аллею к лужайке, навстречу высокому бородатому человеку, направлявшемуся к дому. Я заметил, что когда она протянула ему руку, ее щеки порозовели.

– Кто это? – резко спросил я в приступе инстинктивного недоверия к незнакомцу.

– Доктор Бауэрштейн, – коротко ответил Джон.

– И кто же он такой, этот доктор Бауэрштейн?

– Он поселился в нашей деревне, когда врачи прописали ему полный покой после какого-то тяжелого нервного расстройства. Сам он из Лондона. Башковитый парень. Говорят, он один из крупнейших мировых экспертов по редким ядам.

– И большой поклонник нашей Мэри, – невинно ввернула резвушка Синтия.

Джон нахмурился и поспешил сменить тему разговора.

– Пройдемся и потолкуем, Гастингс. Все это чертовски неприятно. У Эви под языком всегда полно колючек, но в целой Англии не сыскать более преданного друга.

Мы зашагали в сторону деревни, сперва по парковой аллее, а дальше через рощу, служившую границей поместья.

Уже на обратном пути, минуя очередную калитку в живой изгороди, мы повстречали молодую женщину. Проходя мимо, она с улыбкой кивнула нам и я не смог сдержать восхищения ее броской цыганской красотой.

– Ну до чего же хороша!

Лицо Джона окаменело.

– Это миссис Райкс.

– Та самая, о которой мисс Говард…

– Та самая! – довольно грубо оборвал меня он.

Я подумал о седовласой старухе, самодержавно правившей в огромном доме, вспомнил смазливое личико, одарившее нас призывной улыбкой, и смутное предчувствие несчастья коснулось меня. Но тогда я от него отмахнулся.

– Все-таки Стайлз – замечательное старинное поместье, – заговорил я с Джоном.

Он кивнул, но вид у него был угрюмый.

– И это прекрасное имение когда-нибудь будет моим. Мне не пришлось бы дожидаться столько лет, если бы отец поступил достойно и составил надлежащее завещание. Не пришлось бы сейчас выгадывать каждый грош.

– Разве вы стеснены в средствах?

– Дорогой Гастингс, вам-то я могу признаться, что я в одном шаге от полного разорения.

– Почему не попросите помощи у брата?

– У кого – у Лоуренса? Он истратил все до последнего пенни на издание своих никчемных стишков в роскошных переплетах. Нет, мы с ним оба нищие. Сказать по правде, мать всегда проявляла исключительную щедрость. Но так было раньше. А с тех пор, как она вышла замуж, конечно… – Он умолк и нахмурился.

В первый раз я почувствовал, что с уходом Эвелин Говард обстановка в Стайлз-Корте неуловимо изменилась.

Ее присутствие создавало ощущение надежности и неуязвимости. Теперь эта броня была разрушена, и сам воздух, казалось, наполнился подозрением. В памяти вдруг всплыло лицо доктора Бауэрштейна, вызвавшее у меня такую антипатию. Безотчетное недоверие ко всем и ко всему заполнило мой разум. И на краткий миг его коснулась тень грядущего зла.

Я прибыл в Стайлз пятого июля. Теперь пришла пора поведать о том, что произошло шестнадцатого и семнадцатого числа того же месяца. Для удобства читателя перескажу события тех дней во всех подробностях. Они были выявлены впоследствии на судебном процессе, в ходе долгих и утомительных перекрестных допросов.

Спустя пару дней после своего отъезда Эвелин Говард написала мне и сообщила, что устроилась сиделкой в большом госпитале в Ми́ддлингеме. Этот фабричный городок находился примерно в пятнадцати милях от Стайлза. Мисс Говард умоляла немедленно сообщить ей, если мне покажется, что миссис Инглторп склонна помириться.

Я очень приятно проводил время и единственным обстоятельством, омрачавшим эти безоблачные дни, было неизменное и, на мой взгляд, совершенно необъяснимое предпочтение, которое миссис Кавендиш отдавала обществу доктора Бауэрштейна. Чем приворожил ее этот тип, сущая загадка, но она постоянно приглашала его в Стайлз и частенько они совершали весьма продолжительные совместные прогулки.

Шестнадцатое июля пришлось на понедельник. Денек выдался суматошный. В субботу открылся долгожданный благотворительный базар, а торжественный концерт вечером шестнадцатого завершал это мероприятие. Гвоздем программы должна была стать патриотическая декламация миссис Инглторп, которая собиралась прочесть стихотворение о войне. С самого утра мы занимались обустройством и украшением зала в деревенском клубе, где ожидалось представление. Обедали поздно, а потом посидели в саду. Я обратил внимание на странное поведение Джона: он будто места себе не находил, метался туда-сюда.

После чая миссис Инглторп прилегла отдохнуть и набраться сил перед вечерними трудами, а я пригласил Мэри Кавендиш на партию в теннис.

Незадолго до семи миссис Инглторп позвала нас в дом, чтобы мы успели поужинать – ужин подавали раньше обычного. Мы торопливо переоделись, и еще до окончания трапезы автомобиль призывно гудел под окнами.

И вот уж все позади. Концерт имел большой успех, а выступление миссис Кавендиш снискало бурные овации. Синтию, которая принимала участие в живых картинах, партнеры по сцене пригласили на вечеринку после представления. Так что в Стайлз с нами она не вернулась, заночевав у одной из подруг.

Семнадцатого июля миссис Инглторп, немного переутомившись накануне, завтракала в постели, но уже половине первого сошла вниз в самом бодром расположении духа и утащила нас с Лоуренсом на званый обед.

– Весьма любезно со стороны миссис Роллстон пригласить нас. Это, знаете ли, сестра леди Тэдминстер. Роллстоны – одно из старейших английских семейств, они высадились вместе с Вильгельмом Завоевателем [Речь идет о норманнском вторжении в Англию в 1066. Возглавивший его герцог Вильгельм Нормандский (1028–1087), носил прозвище «Завоеватель» и стал английским королем Вильгельмом I].

Мэри в гости не поехала, сославшись на более раннюю договоренность с доктором Бауэрштейном.

Отобедали мы на славу, а когда отправились в обратный путь, Лоуренс предложил сделать крюк в Тэдминстер, до которого было меньше мили, и навестить Синтию в ее аптеке. Миссис Инглторп заявила, что это отличная идея, но поскольку ей предстоит написать несколько писем, она подбросит нас до госпиталя и уедет, а мы сможем вернуться вместе с Синтией на двуколке.

Бдительный привратник отказывался нас впустить, пока Синтия лично не поручилась за нас. В длинном белом халате вид у нее был еще более свежий и очаровательный, чем всегда. Она проводила нас в свое святилище и познакомила с коллегой-фармацевтом. Эту особу, внушившую нам благоговейный трепет, Синтия непочтительно величала «Крутышкой».

– До чего же много здесь всяких склянок! – воскликнул я, переступив порог комнаты. – Неужели вы точно знаете, что в какой находится?

– Каждый раз одно и то же! – простонала Синтия. – Мы уже подумываем учредить специальный приз для первого посетителя, который придумает что-нибудь новенькое. Я даже знаю вашу следующую реплику: «И сколько человек вы уже отравили?»

Посмеявшись, я признался, что собирался сказать именно это.

– Народ, если бы вы знали, как чертовски легко совершить роковую ошибку и случайно отравить пациента, вы бы не шутили на эту тему. Давайте-ка лучше выпьем чаю. Вон в том шкафу у нас припрятаны всякие лакомства. Нет, Лоуренс, не в этом – здесь мы как раз держим яды. Я имела в виду тот, здоровенный.

Мы премило поболтали за чаем, а потом помогли Синтии вымыть посуду. Едва успели убрать последнюю ложку, как в дверь постучали. Улыбки мигом исчезли с лиц хозяек, сменившись суровым и неприступным выражением.

– Войдите, – произнесла Синтия сухим официальным тоном.

Вошла молоденькая, явно запуганная до последней степени санитарка и протянула Крутышке какую-то бутылочку. Та жестом переадресовала ее Синтии, отпустив при этом довольно загадочное замечание: «На самом деле сегодня меня здесь нет».

Синтия осмотрела склянку с видом непреклонного судьи.

– Это следовало принести еще утром.

– Сестра передает свои глубочайшие извинения. Она забыла.

– Сестре следует ознакомиться с правилами, вывешенными на дверях.

По лицу бедной санитарочки было ясно, что она ни за какие коврижки не станет передавать подобный ответ своей грозной начальнице.

– Стало быть, лекарство будет готово только завтра, – заключила Синтия.

– Очень вас прошу! Нельзя ли все-таки этим вечером?

– Что ж, – милостиво снизошла Синтия, – сейчас мы, конечно, очень заняты, но если удастся выкроить минутку, я этим займусь.

Как только за маленькой санитаркой закрылась дверь, Синтия живенько достала с полки какую-то банку и одним махом наполнив склянку до краев, поставила ее на выдвижной столик окошка выдачи препаратов.

Я расхохотался.

– Не даете им спуску?

– Вот именно. А теперь прошу на балкон, оттуда наш госпиталь как на ладони.

Я последовал за Синтией и ее подругой и добросовестно обозрел все корпуса. Лоуренс замешкался в провизорской на пару минут, но Синтия окликнула его с балкона, и вскоре он к нам присоединился. Наконец девушка взглянула на часы.

– На сегодня все, Крутышка?

– Да, как будто бы.

– Чудненько. Тогда закрываем лавочку.

В тот день мне довелось увидеть Лоуренса совсем в ином свете. Сойтись с ним поближе было куда труднее, нежели с Джоном. Он был полной противоположностью своего брата практически во всем и отличался невероятной замкнутостью и застенчивостью. Тем не менее, было в его манерах своеобразное обаяние. Без сомнений, человек, которому он позволит по-настоящему себя узнать, не сможет не проникнуться к нему глубокой привязанностью. Мне всегда казалось, что с Синтией он ведет себя довольно скованно, а она, со своей стороны, его как будто стесняется. Однако сегодня оба веселились и непринужденно болтали друг с другом, как парочка детишек.

Когда мы ехали через деревню, я вспомнил, что мне нужны марки, так что мы подкатили к почте.

Выходя из отделения, в дверях я столкнулся с каким-то коротышкой. Посторонившись, я начал было извиняться, как вдруг с восторженным возгласом он сжал меня в объятиях и пылко расцеловал в обе щеки.

– Мон ами, Гастингс! – он чуть не плакал от счастья. – Неужели передо мной мой милый друг Гастингс?

– Пуаро! – воскликнул я и увлек его за собой к двуколке. – Вот удача, мисс Синтия! Это же мой давний приятель Пуаро, с которым мы не виделись много лет!

– А мы знакомы с мсье Пуаро, хоть я и понятия не имела, что он ваш старый друг, – весело отвечала Синтия.

– О, я действительно имел честь быть представленным мадемуазель Синтии, – чопорно заметил Пуаро. – Я здесь пользуюсь благодетельным гостеприимством доброй миссис Инглторп. – И в ответ на мой озадаченный взгляд пояснил: – Да, друг мой, она любезно приютила семерых бельгийцев, которые – увы, не по своей воле – покинули родную землю. Мы, несчастные изгнанники, всегда будем вспоминать нашу покровительницу добрым словом.

Пуаро был человек в высшей степени примечательный. В нем было едва ли больше пяти футовов и четырех дюймов, но держался он с исключительным достоинством. Голову, формой своей поразительно напоминавшую яйцо, он неизменно склонял чуть-чуть набок. Напомаженные усы были закручены вверх на армейский манер. Он отличался невероятной аккуратностью в одежде: уверен, пылинка на сюртуке причинила бы ему больше страданий, нежели пулевое ранение.

А между тем этот чудаковатый щеголь – ныне, как я с болью в сердце подметил, припадавший на одну ногу – в свое время был одним из самых прославленных сотрудников бельгийской полиции. Его фантастическое детективное чутье помогло ему с блеском раскрыть несколько весьма громких и запутанных преступлений.

Пуаро показал мне домик на краю деревни, в котором обитали бельгийские беженцы, и взял с меня обещание навестить его как можно скорее. Со шляпой в руках он галантно поклонился Синтии, и мы укатили.

– Какой же он лапочка! – воскликнула Синтия. – Подумать только, оказывается, вы давно знакомы.

– Сами того не зная, вы общались со знаменитостью! – заявил я.

И до самого дома развлекал их рассказами о различных подвигах и триумфах Эркюля Пуаро, так что вернулись мы в превосходном настроении.

Когда мы вошли в холл, из своего будуара выглянула миссис Инглторп. Она явно была чем-то раздосадована, лицо налилось гневным румянцем.

– А, это вы, – уронила она неприветливо.

– Что-то случилось, тетя Эмили? – робко спросила Синтия.

– Не говори глупостей. Что, по-твоему, могло случиться? – набросилась на девушку миссис Инглторп, но тут ей на глаза попалась горничная До́ркас, которая направлялась в столовую. Хозяйка велела ей занести в будуар несколько почтовых марок.

– Слушаюсь, мэм. – Помедлив, пожилая служанка добавила: – Может быть, вам стоит прилечь, мэм? Очень уж у вас утомленный вид.

– Пожалуй, ты права, Доркас… впрочем нет, не сейчас. Нужно написать несколько писем до отправки вечерней почты. В моей спальне разожгли камин, как я просила?

– Да, мэм.

– В таком случае, я отправлюсь спать сразу после ужина.

Она снова скрылась в будуаре. Синтия проводила ее взглядом.

– Ну и ну! И что это, по-твоему, значит? – обратилась она к Лоуренсу.

Тот словно бы и не слышал вопроса – круто развернулся и вышел из дома.

Я предложил Синтии сыграть до ужина партию в теннис. Она согласилась и я помчался наверх за ракеткой. Навстречу по лестнице спускалась миссис Кавендиш. Возможно, воображение у меня разыгралось, но и она показалась мне необычайно взволнованной.

– Как ваша прогулка с доктором Бауэрштейном? Хорошо провели время? – осведомился я, так безразлично, как только мог.

– Я никуда не ходила, – резко сказала она. – Вы не видели миссис Инглторп?

– Она у себя в будуаре.

Ее рука нервно стиснула перила, казалось, Мэри набирается решимости для какого-то отчаянного поступка. Затем она быстрым шагом проследовала мимо меня, пересекла холл и вошла в будуар, тщательно закрыв за собой дверь.

Спустя несколько минут я уже спешил на теннисный корт. Мой путь пролегал мимо распахнутых настежь окон будуара, и я невольно подслушал обрывок разговора. Мэри Кавендиш спросила тоном человека, который из последних сил сдерживается, чтобы не закричать:

– Значит, вы не покажете его мне?

На что миссис Инглторп ответила:

– Мэри, дорогая, оно не имеет никакого отношения к тому делу.

– В таком случае можете смело показать мне его.

– Повторяю, это вовсе не то, что ты думаешь. Это вообще никак тебя не касается.

– Ну, кто бы сомневался, – сказала Мэри с растущим ожесточением в голосе. – Мне следовало знать, что вы приметесь его выгораживать.

Синтия, поджидавшая на корте, встретила меня возбужденным восклицанием:

– Слушайте! Тут, оказывается, был жуткий скандал! Я насела на Доркас и та проболталась!

– Кто с кем поскандалил?

– Тетя Эмили с этим типом! От души надеюсь, что она наконец прозрела!

– Значит, Доркас присутствовала при ссоре?

– Конечно нет! Она как бы случайно оказалась у дверей, за которыми разразилась супружеская сцена в лучших традициях жанра. Хотела бы я знать, в чем там дело!

Я вспомнил цыганистую красоту миссис Райкс и предостережения Эвелин Говард, но благоразумно помалкивал, пока Синтия перебирала все возможные гипотезы, радостно приговаривая: «Теперь-то она прогонит его взашей и пикнуть не даст!»

Мне не терпелось обсудить новости с Джоном, но тот как сквозь землю провалился. Очевидно, возникло какое-то неотложное дело. Я честно пытался забыть подслушанный диалог, но горькие слова Мэри Кавендиш не шли у меня из головы. Что же могло так ее расстроить?

Спустившись к ужину, я застал в гостиной мистера Инглторпа. Лицо его было таким же непроницаемым, как и всегда, и вновь меня поразила фантасмагорическая чужеродность этого субъекта.

Миссис Инглторп присоединилась к обществу последней. Она по-прежнему выглядела взбудораженной, и на протяжении всей трапезы за столом царило неловкое молчание. В особенности тихим был Инглторп: сегодня он не окружал жену знаками внимания, не подкладывал ей за спину подушечки – словом, изменил обычной роли преданного супруга. Сразу после ужина миссис Инглторп снова удалилась в будуар.

– Пришли мой кофе туда, Мэри, – распорядилась она. – У меня осталось всего несколько минут до вечерней почты.

Мы с Синтией уселись у открытого окна гостиной. Мэри Кавендиш принесла нам кофе. Она явно нервничала.

– Зажечь вам свет, молодежь, или хотите посумерничать? – спросила она. – Синтия, отнесешь кофе миссис Инглторп? Я сейчас налью.

– Не беспокойтесь, Мэри, я сам все сделаю – вмешался Инглторп. Он налил кофе и вышел из комнаты, бережно неся чашку перед собой.

Лоуренс удалился следом, а миссис Кавендиш присоединилась к нам в нашем уютном уголке.

Какое-то время мы хранили молчание. Была чудесная ночь, теплая и безветренная. Миссис Кавендиш вяло обмахивалась пальмовым веером.

– Слишком уж жарко, – пробормотала она. – Не миновать нам грозы.

Увы, подобные мгновения, исполненные гармонии и неги, не могут длиться долго. Мой рай был грубо разрушен звуками голоса, раздавшегося в холле. Я слишком хорошо знал, кому принадлежит этот ненавистный голос!

– Доктор Бауэрштейн! – воскликнула Синтия. – Ну и чудно́е же время он выбрал для визита!

Я ревниво покосился на Мэри Кавендиш, но та и бровью не повела, нежная бледность ее лица ничуть не изменилась.

Спустя несколько мгновений Альфред Инглторп провел доктора в гостиную – вопреки шутливым возражениям, что такому бродяге, как он, в приличном обществе не место. Бауэрштейн и впрямь представлял собой жалкое зрелище, будучи с головы до ног заляпан грязью.

– Чем это вы занимались, доктор? – воскликнула миссис Кавендиш.

– Примите мои извинения. Я вовсе не собирался вторгаться к вам, но мистер Инглторп настоял.

– Да уж, Бауэрштейн, видок у вас плачевный, – произнес Джон, появляясь в гостиной следом. – Пейте кофе и рассказывайте, что с вами приключилось.

– Благодарю, с удовольствием.

Удрученно посмеиваясь над собой, доктор поведал, как обнаружил в каком-то труднодоступном месте редкий вид папоротника, пытаясь добыть его, поскользнулся и постыднейшим образом шлепнулся в грязный пруд.

– Я успел немного обсохнуть на солнце, но, конечно, выгляжу совершенным чучелом, – заключил он.

В этот момент из холла донесся голос миссис Инглторп, которой зачем-то понадобилась Синтия. Девушка поспешила на ее зов.

– Возьми-ка мой бювар, дорогая. Я иду спать.

Двери в холл были открыты настежь. Когда Синтия поднялась с места, я встал, а Джон стоял совсем рядом. Таким образом, сразу трое свидетелей могли поклясться, что миссис Инглторп в этот момент держала в руках чашку с еще не тронутым кофе.

Для меня приятный вечер был безнадежно испорчен присутствием доктора Бауэрштейна. Казалось, этот человек никогда не уйдет. Наконец он поднялся, и я вздохнул с облегчением.

– Прогуляюсь с вами до деревни, – сказал мистер Инглторп. – Нужно обсудить счета с земельным агентом. – Он повернулся к Джону. – Пусть никто меня не дожидается. Я возьму ключ от входной двери.

Чтобы прояснить эту часть моего повествования, прилагаю план второго этажа поместья Стайлз-Корт. Обращаю внимание читателя, что в комнаты прислуги из левой части здания ведет отдельная дверь. Эти служебные помещения не имеют сообщения с правым крылом, где расположены комнаты Инглторпов.

Посреди ночи меня разбудил Лоуренс Кавендиш – крайне встревоженный, со свечой в руке. Я сразу понял, что стряслось нечто из ряда вон выходящее.

– В чем дело? – спросил я, садясь в постели и пытаясь собраться с мыслями.

– Мы боимся, что с мамой случилась беда. Похоже, у нее что-то вроде припадка. А она, как назло, заперлась изнутри.

– Иду сейчас же.

Спрыгнув с кровати и на ходу натягивая халат, я поспешил за Лоуренсом через коридор и галерею в правое крыло дома. У двери в спальню миссис Инглторп к нам присоединились Джон и пара насмерть перепуганных служанок.

– Что же нам делать, как по-твоему? – обратился к брату Лоуренс, и я подумал, что никогда еще присущая его характеру нерешительность не проявлялась так заметно.

Джон яростно подергал ручку двери, но это не возымело никакого эффекта. Очевидно, дверь была заперта изнутри на замок, или даже на задвижку. Тем временем все домочадцы были уже на ногах. Из спальни доносились душераздирающие стоны. Нельзя было терять ни минуты.

– Сэр, попробуйте попасть к ней через комнату мистера Инглторпа!– вскричала Доркас. – Ах, бедняжка, как же она там мучается!

Внезапно я понял, что из всех обитателей дома не видно и не слышно одного лишь Альфреда Инглторпа. Джон отворил дверь его спальни. Там царила кромешная тьма, но Лоуренс осветил все углы свечой. Ни малейшего следа присутствия хозяина, постель даже не смята.

Мы кинулись к смежной двери, но и она оказалась заперта со стороны спальни миссис Инглторп. Положение было отчаянным.

– Господи, как же нам быть, сэр? – причитала Доркас.

– Попытаемся выломать двери, что же нам еще остается. Но это дело нелегкое, – вздохнул Джон. – Вот что: пошлите кого-то из горничных вниз разбудить Бэйли, и пусть он немедленно отправляется за доктором Уилкинсом. А мы тем временем займемся дверями. Погодите-ка, я вспомнил: ведь из комнаты Синтии тоже можно попасть к матери?

– Да, сэр, но эта дверь всегда заперта на задвижку, ее никогда не открывали.

– Надо все-таки проверить.

Джон помчался по коридору к спальне Синтии.

Мэри Кавендиш уже находилась там, тщетно пытаясь разбудить девушку. Но у Синтии, видимо, сон был на редкость крепкий. Спустя пару мгновений Джон вернулся.

– Бесполезно. Там тоже заперто. Что ж, будем ломать внутреннюю дверь: она выглядит податливее, чем та, коридорная.

Мы дружно налегли на дверь и попытались ее высадить. Дверная коробка была сработана на совесть и долго сопротивлялась нашим усилиям. Наконец она затрещала под натиском и дверь с оглушительным грохотом распахнулась.

Всей гурьбой мы ввалились в спальню, причем Лоуренс по-прежнему сжимал в руке свечу. Миссис Инглторп содрогалась на постели в сильнейших конвульсиях. Рядом с кроватью валялся ночной столик, должно быть, опрокинутый во время припадка. Но когда мы вошли, судороги прекратились и бедная женщина обессиленно откинулась на подушки.

Джон бросился через всю комнату к газовому рожку и зажег свет. Снарядив горничную Энни в столовую за бренди, он склонился над матерью. Тем временем я отпер дверь в коридор.

Члены семейства больше явно не нуждались в моих услугах. Я повернулся к Лоуренсу, чтобы спросить, не пора ли мне незаметно исчезнуть, но слова застыли у меня на губах. Никогда прежде мне не доводилось видеть человека, объятого таким неописуемым ужасом. Лицо было белым как мел, рука со свечой дрожала так, что воск то и дело с треском проливался на ковер. В глазах застыла паника, или какое-то сходное чувство, они неподвижно смотрели в одну точку поверх моей головы. Я невольно проследил за его взглядом, но не увидел ничего, что могло бы вызвать такую ошеломительную реакцию. В камине дотлевали угольки, а на каминной полке выстроились в ряд разные безделушки. Все выглядело абсолютно невинно.

В жестоких мучениях миссис Инглторп, видимо, наступило затишье. Она даже смогла заговорить – отрывистыми короткими фразами, то и дело хватая ртом воздух.

– Мне уже лучше… как глупо было… запирать двери…

На кровать упала тень, и я поднял глаза. У двери стояла Мэри Кавендиш, обхватившая за плечи Синтию. Казалось, она поддерживает девушку, чтобы та не упала. Синтия явно была не в себе и мало что соображала. Ее лицо пылало, она несколько раз зевнула.

– Бедняжка Синтия, она так напугана, – тихонько сказала миссис Кавендиш.

На Мэри был белый халат, в котором она работала на ферме, и я понял что сейчас гораздо позднее, чем я воображал. Только теперь я заметил, что за оконными шторами пробивается рассвет и что часы на каминной полке показывают без чего-то пять.

От жуткого сдавленного вопля со стороны постели у меня кровь застыла в жилах. Передышка кончилась и несчастная старуха корчилась в новом приступе конвульсий. Эти спазмы, видимо, были еще мучительнее предыдущих. Не зная, как их облегчить, мы беспомощно толпились вокруг кровати. Последняя судорога изогнула тело страдалицы так, что какое-то время она опиралась только на пятки и затылок. Тщетно Джон и Мэри пытались влить в нее еще немного бренди. Минуты шли… Очередной пароксизм – и тело снова выгнулось дикой дугой.

В комнату решительным шагом вторгся доктор Бауэрштейн и застыл рядом с нами. В тот же миг, впившись взглядом в доктора, миссис Инглторп прохрипела:

– Альфред… Альфред… – и вытянулась на постели без малейших признаков жизни.

Бауэрштейн бросился к ней, схватил за руки и принялся энергично сгибать их и разгибать – я сообразил, что это приемы искусственного дыхания. Не прекращая своих манипуляций, он отдал слугам несколько отрывистых приказов. Повинуясь властном жесту доктора, мы попятились к дверям и уже оттуда зачарованно следили за его попытками спасти умирающую. Кажется, уже тогда все мы в глубине души осознавали их безнадежность. А по лицу Бауэрштейна я понял, что он и сам не питает на этот счет никаких иллюзий.

Наконец он распрямился и удрученно покачал головой. В этот момент в коридоре раздался топот и в спальню вбежал суетливый низенький толстячок – личный врач миссис Инглторп, доктор Уилкинс.

В нескольких словах Бауэрштейн пояснил, что проходил мимо парковых ворот, когда оттуда выехала машина, посланная за доктором Уилкинсом, и, узнав, в чем дело, со всех ног побежал в дом. Потом обреченно махнул рукой в сторону тела, распростертого на постели.

– Оч-чень грустно. Весь-ма прискорбно, – пробормотал доктор Уилкинс. – Бедняжка! Вечно так утруждала себя, так перенапрягалась – вопреки моим рекомендациям! Я предупреждал ее! Сердце было далеко не в порядке! «Поберегите себя»! – да, именно так я ей и говорил! – «Поберегите себя!» Но куда там! Ее стремление к добрым делам было неукротимым! Вот организм и не выдержал. Организм взбун-то-вался!

На протяжении этого монолога, я заметил, как доктор Бауэрштейн сверлит местного эскулапа взглядом. Настойчиво и веско Бауэрштейн произнес:

– Конвульсии были необычайно сильны, доктор Уилкинс. Жаль, что вы не успели засвидетельствовать это лично. Подобные спазмы не соответствуют признакам инфаркта – скорее, они похожи на столбняк или эклампсию.

– А-а! – протянул доктор Уилкинс с умным видом.

– Нам лучше переговорить с глазу на глаз, – Бауэрштейн обратился к Джону. – Вы не возражаете?

– Конечно, как скажете.

Все вышли в коридор, оставив докторов наедине. Дверь закрылась и я отчетливо услышал, как в замке повернулся ключ.

Медленно мы спускались по лестнице. Я чувствовал необыкновенное возбуждение. Без хвастовства скажу, что обладаю незаурядным дедуктивным талантом, и поведение доктора Бауэрштейна породило в моем мозгу целый вихрь самых диких и невероятных гипотез. Мэри Кавендиш коснулась моей руки.

– В чем дело? Почему доктор Бауэрштейн ведет себя так странно?

Я пристально посмотрел на нее.

– Сказать вам, что я думаю?

– Конечно!

Я огляделся, но нас вроде бы никто не мог подслушать, остальные находились слишком далеко. Понизив голос до шепота, я продолжал: – Должно быть, ее отравили! Уверен, доктор Бауэрштейн подозревает именно это.

– Отравили?!

Мэри отшатнулась к стене, зрачки ее расширились от ужаса. И вдруг она закричала так пронзительно, что я вздрогнул:

– Нет! Нет! Этого не может быть!

Отвернувшись, она стремглав бросилась вверх по лестнице. Опасаясь, как бы ей не стало дурно, я побежал за ней, но догнал только в галерее. Смертельно бледная, она привалилась спиной к перилам, но от моей помощи отмахнулась почти раздраженно.

– Не надо, не трогайте меня. Я хочу побыть одна. Дайте мне пару минут. Я должна немного успокоиться. Пожалуйста, ступайте к остальным.

Я нехотя повиновался. Джон и Лоуренс сидели внизу в столовой. Мне пришлось разделить с ними несколько минут совместного молчания. Я прервал его вопросом, который, уверен, интересовал нас всех:

– А где же мистер Инглторп?

Джон медленно покачал головой.

– Где бы он ни был, в доме его нет.

Наши взгляды встретились. Где же, в самом деле, Альфред Инглторп? Его отсутствие было странным и необъяснимым. Мне вспомнились предсмертные слова миссис Инглторп. Что они значили? Что еще она могла бы нам сказать, если бы успела?

Наконец мы услышали, что наши доктора спускаются вниз. На бородатом лице Бауэрштейна нельзя было прочесть ни единой эмоции. Он явно решил держаться на заднем плане, уступив главную роль Уилкинсу. А того прямо-таки распирало от радостного возбуждения и чувства собственной значимости, хоть он и пытался сохранить подобающую случаю личину сдержанного профессионализма.

– Мистер Кавендиш, мне нужно ваше разрешение на вскрытие.

Лицо Джона передернулось.

– Разве это так уж необходимо? – мрачно спросил он.

– Абсолютно необходимо, – подал голос доктор Бауэрштейн.

– То есть, вы хотите сказать…

– То есть, я хочу сказать, что ни я, ни доктор Уилкинс в данных обстоятельствах не вправе подписать свидетельство о смерти.

Джон опустил голову.

– Что ж, полагаю, мне остается только дать свое согласие.

– Благодарю вас, – бодро сказал доктор Уилкинс. – Мы предполагаем провести аутопсию завтра вечером. – Он посмотрел в окно, откуда лился утренний свет и поправился: – Точнее, уже сегодня вечером. И, вы уж не взыщите, в такой ситуации никак не обойтись без процедуры дознания. Но не стоит переживать! Как правило, это простая формальность.

Наступила пауза, а затем доктор Бауэрштейн вытащил из кармана два ключа и протянул их Джону.

– Вот ключи от смежных спален. Я запер обе, и, по моему мнению, лучше им пока оставаться запертыми.

И на этом доктора откланялись.

В голове моей вертелась одна идея, и я чувствовал, что настал момент ее обсудить. Но только с предельной осторожностью. Я знал, что Джон испытывает ужас перед оглаской. Он был беспечным оптимистом, предпочитающим прятать голову в песок, лишь бы не замечать грядущих осложнений. Его будет нелегко убедить в преимуществах моего плана. Лоуренс, в свою очередь, был менее консервативен и обладал куда более развитым воображением. Я надеялся обрести в его лице союзника. В любом случае, мешкать нельзя. Пора брать штурвал в свои руки.

– Джон, выслушайте, что я хочу предложить.

– Я весь внимание.

– Помните, я рассказывал вам о своем друге Пуаро? Бельгийце, который поселился здесь у вас? Я еще говорил, что он бывший сыщик, и весьма знаменитый.

– Да, припоминаю.

– Прошу, позвольте пригласить его для расследования этого дела.

– Сейчас? Еще до вскрытия?

– Да, следует действовать как можно скорее, если… если дело нечисто.

– Чушь собачья! – взорвался Лоуренс. – Уверен, это проделки Бауэрштейна! Уилкинс и не думал ни о чем подобном, покуда Бауэрштейн не вбил это ему в башку. У всех гениев есть пунктик, и у Бауэрштейна это яды. Неудивительно, что ему повсюду мерещатся отравители.

Признаться, бурная реакция Лоуренса меня удивила. Он так редко проявлял сильные эмоции.

Джон явно колебался.

– Не могу с тобой согласиться Лоуренс, – наконец сказал он. – Мы должны последовать плану Гастингса, хоть я и предпочел бы выждать какое-то время. Может, еще удастся избежать публичного скандала.

– Нет-нет, вам незачем бояться огласки! – с жаром заверил я. – Пуаро – это воплощенная осмотрительность и деликатность!

– Что ж, будь по-вашему. Даю вам карт-бланш. Хотя если мы правы в своих подозрениях, расследование будет недолгим. Да простит мне Бог, если я возвожу напраслину на невиновного!

Я взглянул на часы. Было шесть утра. Медлить нельзя.

И все же я позволил себе пятиминутную задержку. Драгоценное время я потратил в библиотеке, разыскивая медицинский справочник и статью, в которой описывались симптомы отравления стрихнином.

Деревенский коттедж, в котором разместили бельгийцев, стоял чуть ли не у самых ворот парка. Можно срезать путь, пройдя напрямик по тропинке через некошеную лужайку в излучине подъездной аллеи. Я решил пойти этой дорогой и уже почти добрался до сторожки привратника, как вдруг мое внимание привлекла фигура человека, спешившего к дому. Я узнал мистера Инглторпа. Но где же он был все это время? И как намерен объяснить свое отсутствие?

Увидев меня, он тут же воскликнул:

– Боже мой, какая трагедия! Бедная моя жена! Я только что узнал!

– Но где же вы были? – повторил я вслух вопрос, который занимал меня все это время.

– Де́нби задержал меня допоздна. Когда мы покончили с делами, было уже около часа ночи. Вдобавок оказалось, что я все-таки забыл захватить ключ от входной двери. Мне не хотелось никого будить, так что Денби устроил меня на ночлег у себя.

– А как вы узнали о случившемся?

– Уилкинс позвонил Денби и все ему рассказал. Бедняжечка моя Эмили! Она была такой великодушной… такой самоотверженной! Совсем себя не щадила! И вот результат!

Меня захлестнула волна отвращения. Каким непревзойденным лицемером был этот субъект!

Извинившись, я сказал, что очень спешу, и порадовался, не услышав вопроса, куда я направляюсь.

Вскоре я уже стучал в дверь коттеджа «Околица». Не получив ответа, забарабанил с удвоенной энергией. Окно над моей головой осторожно приоткрылось и оттуда выглянул Пуаро собственной персоной. Увидев меня, он издал удивленное восклицание. В нескольких словах я поведал ему о случившейся трагедии и о том, что требуется его помощь.

– Погодите, мой друг, сейчас я вас впущу и вы сообщите подробности, пока я одеваюсь.

Спустя пару минут он открыл дверь и отвел меня в свою комнату. Там он усадил меня в кресло, и я изложил всю историю, ничего не утаивая и не упуская ни одного обстоятельства, каким бы незначительным оно ни казалось. Тем временем Пуаро с величайшей тщательностью совершал свой туалет, подолгу обдумывая каждое действие и каждую деталь гардероба.

Я рассказал, что случилось ночью после того, как меня разбудили, о предсмертных словах миссис Инглторп, о странной отлучке ее мужа, о подслушанном мною накануне обрывке разговора между Мэри и ее свекровью, о ссоре между миссис Инглторп и Эвелин Говард, а также о подозрениях, которыми поделилась со мной бывшая компаньонка.

Увы, изложить все это четко и последовательно, как подобает истинному детективу, мне не удалось. Я то и дело повторялся, забывал и путал детали, возвращался к событиям, о которых уже рассказывал. Пуаро слушал меня терпеливо, с ласковой улыбкой.

– Сумбур в мыслях, не так ли, мон ами? Не спешите. Вы пережили шок, душа в смятении… вполне естественно. Теперь давайте успокоимся и разложим все факты по полочкам, каждый – на отведенное ему место. Будем анализировать и взвешивать, важное – запоминать, ненужное – отсеивать, вот так (он комично надул гладко выбритые щеки): – Пуфф! Сдуйте прочь всякий вздор!

– Звучит прекрасно, но как же вы определите, что важно, а что нет? По-моему, принять такое решение невозможно, – усомнился я.

Пуаро энергично покачал головой и тут же принялся благоговейно подправлять свои усы.

– Все не так уж страшно. Сами посудите! Один факт влечет за собой другой. Что ж, продолжим. Можем ли мы увязать следующий факт с предыдущим? Шарман! А вот этот маленький фактик? О, как любопытно! Он не подходит! Чего-то не хватает – какого-то пустяка, одного звена в цепи. Мы проверяем. Мы ищем. И эту недостающую деталь, эту, на первый взгляд, ничтожную мелочь, мы помещаем на отведенное ей место! – Пуаро сделал экстравагантный жест рукой. – И вдруг оказывается, что она очень важна! Это потрясающе!

– Ну, раз вы так говорите…

– Ах! – Пуаро с таким свирепым видом погрозил мне пальцем, что я невольно поежился. – Берегитесь! Настоящий детектив никогда не должен говорить: «Ерунда, это не имеет значения. Раз этот факт ни с чем не вяжется, лучше выкинуть его из головы». Этот порочный путь ведет в тупик! Любая мелочь имеет значение!

– Помню, вы всегда это повторяли. Вот почему я перечислил все детали этого дела независимо от того, кажутся они мне важными или нет.

– И я весьма вами доволен. У вас отличная память, вы добросовестно изложили все факты. О порядке, в котором вы их привели, я распространяться не стану – право, это весьма прискорбно! Но сделаю скидку на ваше состояние – вы взволнованы, вы расстроены. Так что прощаю вам и то, что вы упустили один факт первостепенной важности.

– И о чем же я забыл рассказать? – заинтересовался я.

– Вы не сообщили, хорошо ли миссис Инглторп отужинала накануне.

Я изумленно воззрился на него. Видимо, проклятая война погубила мозг гениального сыщика. Но он сосредоточенно счищал невидимые пылинки со своего летнего пальто и не обращал внимания на мой оторопелый вид.

– Не помню, – признался я наконец. – И вообще, не вижу, какое это может иметь…

– А! Вы не видите! Но это имеет принципиальное значение! От этого зависит очень многое!

– Не понимаю, с чего бы это. – Я понемногу начинал раздражаться. – Насколько я помню, она мало ела за ужином. Она была расстроена, и это лишило ее аппетита. Что, в общем-то, выглядело естественно.

– Да, – задумчиво сказал Пуаро. – Это и было вполне естественно.

Он извлек из бюро небольшой чемоданчик, затем повернулся ко мне.

– Что ж, теперь я готов. Теперь мы проследуем в шато́ и изучим все детали на месте. Простите, мон ами, вы, очевидно, одевались второпях, и галстук у вас набок. Позвольте мне…

Быстро и ловко он придал упомянутому предмету гардероба идеальный вид.

– Вуаля! Ну что ж, тронемся в путь!

Мы в резвом темпе покинули деревенскую улочку и свернули на подъездную аллею усадьбы. Здесь Пуаро остановился на мгновение и окинул печальным взором живописные просторы парка, еще переливавшегося капельками утренней росы.

– Ах, красота! Какая красота! И все же, увы, живущая здесь семья пребывает в пучине скорби и отчаяния.

С этими словами он пристально посмотрел на меня, и я ощутил, что невольно краснею от смущения под этим долгим изучающим взглядом.

А была ли семья и впрямь охвачена горем? Так ли уж искренне домочадцы миссис Инглторп оплакивают ее кончину? Я понял, чего не хватает атмосфере Стайлз-Корта – неподдельного душевного тепла. Умершая не владела даром вселять любовь в сердца ближних. Ее смерть могла вызвать у них ужас, потрясение, но никак не глубокую скорбь.

Пуаро, казалось, прочел мои мысли. Он грустно покачал головой.

– Что ж, вы правы, ведь, в конце концов, их не связывали кровные узы. Она была добра и великодушна к этим Кавендишам, но не стала им родной матерью. Голос крови нельзя недооценивать, голос крови никогда не удастся заглушить!

– Пуаро, – не вытерпел я, – признайтесь, бога ради, с чего это вам приспичило узнать, хорошо ли миссис Инглторп поела прошлым вечером? Я все это время ломал голову над вашими словами, но так и не смог сообразить, какое отношение это имеет к расследованию?

Пару минут он хранил молчание, вышагивая рядом со мной. И наконец заговорил:

– Я не против дать объяснения, хоть, как вы знаете, и не люблю раскрывать карты до завершения расследования. На данный момент существует подозрение, что миссис Инглторп умерла от отравления стрихнином, предположительно подмешанным в ее кофе.

– И что из этого?

– Так-так, а в котором часу вам подавали кофе?

– Примерно в восемь.

– Стало быть, выпить его она должна была не позже половины девятого. Ну, или, ненамного позже. Что ж, стрихнин – довольно быстрый яд. Его действие ощущается очень скоро, приблизительно через час после приема. Однако в случае миссис Инглторп симптомы не дают о себе знать до пяти утра: девять часов проходит с момента, когда она сделала последний глоток кофе! С другой стороны, сытная тяжелая пища, принятая в то же время, что и яд, может замедлить его действие, хотя и не на такой срок. Тем не менее, этот фактор нельзя сбрасывать со счетов. Но, по вашим словам, жертва почти ничего не съела за ужином, и все же признаки отравления не проявились до следующего утра! Любопытное обстоятельство, друг мой. Разумеется, кое-что на этот счет мы выясним после вскрытия. А пока просто сделаем заметку на память.

Когда мы приблизились к дому, нам навстречу вышел Джон. Лицо его было осунувшимся и усталым.

– Чертовски неприятная история, мсье Пуаро, – сказал он. – Гастингс объяснил вам, что мы не желаем огласки?

– Всецело вас понимаю.

– Видите ли, пока что это сплошные подозрения. Никаких доказательств.

– Вот именно. Следует соблюдать величайшую осторожность.

Джон достал портсигар и, закурив, взглянул на меня.

– Уже знаете, что этот проходимец Инглторп вернулся?

– Да, я столкнулся с ним у ворот.

Джон швырнул спичку на ближайшую клумбу. Педантичная натура Пуаро была не в силах вынести подобное святотатство, он тут же подобрал ее и аккуратнейшим образом закопал.

– Ума не приложу, как теперь с ним обращаться, – продолжал Джон.

– Едва ли ваше общение продлится слишком долго, – тихонько заметил Пуаро.

Эта загадочная реплика явно поставила Джона в тупик. Все еще размышляя над ее значением, он вытащил из кармана два ключа – те самые, которые передал ему утром доктор Бауэрштейн.

– Покажите мсье Пуаро все, что он захочет увидеть.

– Так эти комнаты заперты? – спросил Пуаро.

– Да, по распоряжению доктора Бауэрштейна.

Пуаро задумчиво кивнул.

– Видимо, он был уверен в своем заключении. Что ж, это весьма облегчает нашу задачу.

Мы вместе поднялись в комнату, где произошла трагедия. Для удобства читателя прилагаю план комнаты с ключевыми предметами меблировки.

Пуаро запер дверь изнутри и приступил к тщательному осмотру комнаты, прыгая от одного предмета обстановки к другому с проворством кузнечика.

Я же остался у двери, опасаясь случайно повредить какую-нибудь улику. Пуаро, однако и не подумал оценить мою предусмотрительность.

– Что это с вами, друг мой? – с удивлением вскричал он. – Чего вы там застыли, как э… как у вас там говорится? Как баран перед новой калиткой?

Я объяснил, что боюсь уничтожить доказательства преступления, к примеру, затереть следы на полу.

– Следы? О чем это вы? Здесь как будто полк солдат протопал. Смело ступайте сюда и помогите мне. А свой чемоданчик я положу вот тут, пока он мне не понадобится.

Он так и сделал, но оказалось, что крышка круглого столика у окна была плохо закреплена, она накренилась и чемоданчик соскользнул на пол.

– Вот так стол! Ах, мой друг, можно жить в большом доме и не иметь комфорта!

Изрекши эту сентенцию, маленький сыщик возобновил свои поиски. Особое внимание он уделил лиловому бювару для бумаг на письменном столе. Из замочка торчал ключ. Пуаро извлек его и вручил мне для осмотра. Однако ничего особенного я в нем не увидел. Это был обычный ключ от йельского замкá [Йельские замки – популярные автоматические замки, придуманные в конце XIX века американскими изобретателями и механиками отцом и сыном Лайнусом Йелем Старшим и Лайнусом Йелем Младшим] на простом проволочном кольце.

Затем Пуаро обследовал косяк взломанной нами накануне двери и убедился, что перед этим она действительно была заперта на задвижку. С той же дотошностью он обозрел дверь, ведущую в спальню Синтии. Как я уже говорил, она тоже была закрыта на засов. Тем не менее Пуаро решил проверить какую-то свою догадку и несколько раз отпер и снова запер дверь. Делал он это с величайшими предосторожностями, стараясь не шуметь. Внезапно что-то в самом механизме задвижки привлекло его внимание. Он скрупулезно ее осмотрел, выхватил из своего чемоданчика пинцет, извлек из механизма какие-то волокна и бережно запечатал их в конвертик из пергаментной бумаги.

На комоде стоял поднос со спиртовкой и маленькой кастрюлькой, на дне которой еще оставалось немного какой-то субстанции темного цвета. Рядом – чашка с блюдцем. Из чашки несомненно что-то пили. Я просто диву давался, как же мне не хватило наблюдательности обратить внимание на этот поднос раньше. Ведь это же настоящая улика!

Пуаро осторожно обмакнул кончик пальца в жидкость, лизнул и скривился.

– Какао… с ромом, если не ошибаюсь.

Затем он опустился на колени перед опрокинутым ночным столиком. На полу у изголовья кровати валялись несколько книг, разбитая настольная лампа, спички, связки ключей и осколки кофейной чашки.

– О, это весьма любопытно! – протянул Пуаро.

– Должен признаться, что не заметил ничего особенно любопытного.

– Правда, не заметили? А вы приглядитесь-ка к лампе: абажур раскололся на две части, они лежат так, как упали. Зато кофейная чашка не просто разбита вдребезги – осколки буквально превратились в пыль!

Я пожал плечами.

– Что ж, должно быть, на них кто-то наступил.

– Совершенно верно, – произнес Пуаро очень странным тоном. – Кто-то наступил на них.

Он поднялся с колен и медленно отошел к каминной полке. Здесь он остановился и принялся рассеянно передвигать безделушки и сувениры, прикасаясь к ним лишь кончиками пальцев и выстраивая в прямую линию. Эта хорошо знакомая мне привычка означала, что Пуаро весьма взволнован.

– Да, мон ами, – наконец заговорил он. – Кто-то наступил на эту чашку и растер осколки в порошок, и сделал он это, потому что в чашке был стрихнин, или, что гораздо серьезнее, потому что стрихнина в ней не было!

У меня не нашлось слов для ответа. Я был абсолютно сбит с толку, но знал, что требовать объяснений сейчас бесполезно.

Через пару минут Пуаро очнулся от своих раздумий и продолжил осмотр комнаты. Он подобрал с пола связку ключей, повертел их, выбрал один, самый новенький и блестящий и сунул в замок лилового бювара. Ключ подошел, Пуаро открыл портфельчик с бумагами и, поколебавшись пару секунд, снова его захлопнул, щелкнул замком, а связку ключей положил в карман вместе с тем ключом, который ранее извлек из замочной скважины бювара.

– У меня нет полномочий просматривать эти бумаги. Но это должно быть сделано как можно скорее!

Затем Пуаро проверил содержимое шкафчика над умывальником. Под окном в левой части комнаты его заинтересовало пятно, еле различимое на темно-коричневом ковре. Пуаро опустился на четвереньки, внимательно его рассмотрел и даже понюхал. Закончил он свои исследования тем, что отлил немного какао из кастрюльки в пробирку и тщательно ее закупорил. И наконец достал из кармана записную книжечку.

– Мы сделали в этой комнате шесть интересных находок, – деловито сказал он. – Мне их перечислить, или вы предпочтете сделать это сами?

– Нет-нет, лучше вы, – поспешно отозвался я.

– Что ж, очень хорошо. Прежде всего, у нас имеется кофейная чашка, растертая в пыль. Во-вторых, бювар с ключом в замке. Пятно на полу – это три.

– Пятно, возможно, появилось раньше, – перебил я.

– Нет, ведь оно все еще слегка влажное и пахнет кофе. Четвертая улика: обрывок какой-то темно-зеленой ткани, всего пара ниточек, но этого вполне достаточно, чтобы установить цвет.

– А! – вскричал я. – Так вот что вы запечатали в конвертик!

– Именно так. Может выясниться, что это нитки были случайно выдернуты из платья миссис Инглторп, в таком случае они не имеют никакого значения. Вскоре мы это узнаем. Ну и, наконец, пятая находка! – Театральным жестом он указал на большое пятно свечного сала на полу у письменного стола. – Это пятно появилось только вчера, в противном случае расторопная горничная немедленно убрала бы его с помощью промокательной бумаги и раскаленного утюга. Однажды с одной из лучших моих шляп случилась такая трагедия… впрочем, не будем отвлекаться.

– Скорее всего, ковер закапали стеарином прошлой ночью. Все были так взволнованы. А может, свечу уронила сама миссис Инглторп.

– Вы принесли в комнату только одну свечу?

– Да, ее держал Лоуренс Кавендиш. Он был очень напуган и все время смотрел сюда, – я кивнул на каминную полку. – Казалось что-то, увиденное на этой полке, буквально парализовало его.

– Любопытно, – уронил Пуаро и быстрым профессиональным взглядом обшарил указанную часть комнаты. – Да, такое поведение и впрямь наводит на размышления, но не его свеча оставила на ковре это большое пятно стеарина, потому что оно белого цвета, а свеча мсье Лоуренса, которую он, как мы видим, позабыл на туалетном столике – розовая. Кроме того, в спальне миссис Инглторп имеется настольная лампа, но не обнаружено ни одного подсвечника.

– И какой же вывод отсюда следует?

Вместо ответа мой друг посоветовал воспользоваться собственными извилинами – весьма раздражающая манера!

– Ну хорошо, а шестая находка? – не отставал я. – Полагаю, это образец из остатков какао?

– Нет, – задумчиво сказал Пуаро. – Я мог бы включить его в список шести находок, но я этого не сделал. Нет, о номере шесть я, пожалуй, пока ничего не скажу.

Он в последний раз окинул взглядом комнату.

– Полагаю, здесь нам уже делать нечего, разве что… – Он пристально уставился на пепел за каминной решеткой. – Огонь горит – и все сжигает дотла. Но если повезет – возможно – посмотрим!

Ловко передвигаясь на четвереньках по каминному коврику, маленький бельгиец с величайшей тщательностью и осторожностью просеял золу в очаге. Внезапно он издал тихий возглас торжества.

– Гастингс, пинцет!

Я тут же передал требуемый инструмент и он бережно извлек из кучки пепла обгоревший клочок бумаги.

– Что вы скажете об этом, мон ами? – воскликнул Пуаро.

Я внимательно осмотрел улику. Бумага была очень плотная, совсем не похожая на почтовую. Вот точное воспроизведение этого обрывка:

– Пуаро! – вскричал я. – Это же фрагмент завещания! [Гастингс узнал неизменную юридическую формулу: «Это есть моя последняя воля и завещание»]

– Ну, разумеется.

Я взглянул на него с подозрением.

– Вижу, вы не удивлены?

– Нисколько. Это я и ожидал найти.

Я молча наблюдал, как он с методичностью, присущей всем его поступкам, прячет свою находку в чемоданчик. А в голове моей крутился целый вихрь мыслей. Что еще за таинственное завещание? И кто его уничтожил? Вероятно, это он оставил пятно стеарина на полу? Допустим. Но как он вообще смог попасть в комнату? Ведь двери были заперты изнутри!

– А теперь, друг мой, нам пора, – бодро прервал мои размышления Пуаро. – Я хочу задать несколько вопросов горничной по имени… Доркас, если я не ошибаюсь.

Мы прошли через комнату Альфреда Инглторпа, и Пуаро задержался здесь для непродолжительного, но весьма основательного осмотра. Выйдя в коридор, мы заперли дверь, как и двери спальни миссис Инглторп чуть ранее.

Пуаро изъявил желание осмотреть будуар, и я проводил его туда, а сам отправился на поиски Доркас.

Однако когда я нашел и привел ее, будуар был пуст.

– Пуаро, где вы? – окликнул я.

– Я здесь, мой друг.

Оказалось, он вышел через французское окно на лужайку и застыл, очарованный яркими куртинами в форме разнообразных геометрических фигур и символов.

– Восхитительно, – бормотал он. – Восхитительно! Какая симметрия! Обратите внимание на этот полумесяц. А эти ромбы! Какая аккуратность! Как идеально выверено расстояние между растениями! Должно быть, эти клумбы разбиты недавно?

– Да, кажется этим занимались еще вчера. Может, вы все же вернетесь? Я привел Доркас.

– Э бьен, э бьен! Ладно. Но, Гастингс, никогда не жалейте лишней минутки для того, что услаждает взор.

– Да, но это дело важнее!

– А почему вы решили, что эти дивные бегонии не важны?

В ответ я лишь пожал плечами. С ним и впрямь было бесполезно спорить, если на него накатывал такой стих.

– Вы не согласны? Но никто не знает, как обернется дело. Ладно, давайте побеседуем с нашей славной Доркас.

Доркас чинно поджидала нас в будуаре, скрестив руки поверх передника. Аккуратно уложенные в прическу седые волосы покрывал белоснежный чепец. Словом, Доркас была воплощением идеально вышколенной преданной служанки, которую редко встретишь в наши дни. Разумеется, к иностранцу Пуаро она испытывала величайшую подозрительность, но ему быстро удалось завоевать ее расположение. Для начала он предупредительно подвинул к ней стул.

– Садитесь, мадемуазель.

– Благодарю, сэр.

– Вы служите у своей хозяйки уже много лет, не так ли?

– Десять лет, сэр.

– Долгий срок! Долгая верная служба. Вы были очень к ней привязаны?

– Она была мне доброй и щедрой госпожой, сэр.

– Что ж, тогда вы не откажетесь ответить на несколько моих вопросов. Я задаю их с ведома и полного одобрения мистера Кавендиша.

– Я к вашим услугам, сэр.

– В таком случае, припомним, что произошло вчера после обеда. Ваша хозяйка поссорилась с мужем?

– Да, сэр. Но не знаю, подобает ли мне… – замялась Доркас. Пуаро заглянул ей в глаза.

– Добрейшая моя Доркас, мне нужны мельчайшие подробности этой ссоры. И не бойтесь, что поступаете скверно, выдавая хозяйские секреты. Ваша госпожа мертва, и если мы хотим за нее отомстить, нам необходимо знать все. Ничто не может вернуть ее к жизни, но если дело нечисто, убийца должен понести наказание.

– Воистину так, аминь! – пылко откликнулась Доркас. – Не будем называть имен, но есть в этом доме один обитатель, которого никто на дух не переносит! В недобрый час переступил он наш порог!

Пуаро подождал, пока схлынет ее праведный гнев, а потом вновь перешел на деловой тон.

– Ну, так что насчет этой ссоры? С чего она началась?

– Видите ли, сэр, вчера я случайно проходила по коридору в этой части дома…

– В котором часу?

– Точно сказать не могу, сэр, но задолго до чаепития. Может, часа в четыре, а может, чуть позже. Так вот, сэр, как я уже и сказала, я случайно проходила мимо, и услышала, как господа разговаривают – очень громко и сердито. Я вовсе не собиралась подслушивать… но… словом, так уж вышло, что я остановилась. Двери были закрыты, однако хозяйка говорила очень четко и ясно, я слышала каждое слово. «Ты солгал мне и предал мое доверие», – сказала она. Что сказал на это мистер Инглторп, я не разобрала, он говорил немного тише, но вот ее ответ: «Как ты смеешь? Я содержу тебя, кормлю и одеваю! Ты обязан мне всем! И вот как ты меня отблагодарил – навлек позор на нашу семью!» Что он сказал на это, я опять-таки не расслышала, а хозяйка продолжала: «Как бы ты сейчас не оправдывался, это ничего не изменит. Я ясно вижу, в чем состоит мой долг. Я приняла твердое решение. И даже угроза публичного скандала меня не устрашит». – Тут мне показалось, что они собираются выйти в коридор, и поспешила убраться.

– Вы уверены, что слышали голос мистера Инглторпа?

– Но, сэр, а с кем же еще она могла так разговаривать? В пять миссис Инглторп позвонила и велела принести в будуар чашку чая – и ничегошеньки из еды. Ужасно она выглядела – такая бледная и расстроенная. «Доркас, – говорит, – я испытала настоящее потрясение». – «Очень жаль это слышать, мэм, – говорю я на это. – Выпейте горячего чайку и сразу почувствуете себя лучше». Она что-то держала в руке – не то письмо, не то просто записку, она глаз не сводила с этого листка бумаги, будто не могла поверить в то, что прочитала там. И хотя я еще не ушла, она не смогла сдержаться, знай бормочет: «Всего несколько слов – и все изменилось!». А потом возьми да и скажи мне: «Никогда не доверяй мужчинам, Доркас, они того не стоят». Я поспешила вниз и принесла ей чашку отличного крепкого чая, она поблагодарила меня и сказала, что как только выпьет его, ей, несомненно, полегчает. «Ума не приложу, что мне делать, Доркас, – говорит. – Скандал между мужем и женой – это ужасно. Я предпочла бы все замять, если бы только могла». Тут вошла миссис Кавендиш, так что хозяйка ничего больше не сказала.

– А эту бумагу, чем бы она ни была, она при этом держала в руке?

– Да, сэр.

– А что она сделала с ней потом, как по-вашему?

– Не могу сказать точно сэр, но, вероятно, заперла в своем лиловом портфеле.

– Это там она хранила самые важные бумаги?

– Да, сэр. Каждое утро она приносила его с собой в будуар и забирала в спальню каждый вечер.

– А когда она потеряла ключ от его замочка?

– Обнаружилось это вечером во время ужина, сэр. Хозяйка очень расстроилась и велела мне поискать его как следует повсюду.

– Но у нее же был дубликат?

– О да, сэр.

Отвечая, Доркас с любопытством взглянула на маленького детектива. Признаться, я и сам был заинтригован.

Пуаро улыбнулся.

– Не удивляйтесь, Доркас, моя работа – все знать. Это тот самый потерянный ключ? – Он продемонстрировал служанке ключ, который вытащил из замка бювара, когда мы с ним были наверху.

Доркас вылупила на него глаза.

– Так и есть, сэр, это он. Но где же вы его нашли? Я каждый уголок обыскала.

– Ах, уверяю вас, вчера он был совсем не там, где сегодня. Но поговорим о другом. Имеется ли в гардеробе вашей госпожи темно-зеленое платье?

И снова Доркас изумилась до глубины души.

– Нет, сэр!

– Вы совершенно в этом уверены?

– Совершенно, сэр.

– А еще у кого-нибудь в доме есть наряд зеленого цвета?

Доркас призадумалась.

– У мисс Синтии есть зеленое вечернее платье.

– Оно светло– или темно-зеленое?

– Этакая салатовая воздушная ткань, сэр, ее вроде бы называют шифон.

– Ах нет, это нам не подходит. И больше ни у кого нет никакого зеленого предмета гардероба?

– Я ничего такого не видела, сэр.

Если ответ и разочаровал Пуаро, понять это по его лицу было нельзя. Он только сказал:

– Хорошо, оставим это и двинемся дальше. Есть ли у вас основания полагать, что прошлой ночью ваша госпожа могла принять снотворное?

– Только не прошлой ночью, сэр. Я точно знаю, что она этого не делала.

– Откуда такая уверенность?

– Потому что коробочка из-под порошков была пуста. Она приняла последний два дня назад, а новое лекарство еще не прислали.

– Вы точно это знаете?

– Абсолютно точно, сэр.

– Что ж, тогда все ясно. Кстати, хозяйка не просила вас вчера подписать какой-нибудь документ?

– Подписать документ? Нет, сэр!

– Когда мистер Гастингс и мистер Лоуренс вчера вечером вернулись домой, ваша хозяйка сказала им, что занята перепиской. Полагаю, вы не имеете ни малейшего представления, кому были адресованы эти письма?

– Боюсь, что не имею, сэр. У меня был свободный вечер. Скорее всего, письма отправляла Энни, спросите у нее. Впрочем, она такая растяпа! Даже посуду из-под кофе до утра не удосужилась прибрать. Вот что здесь происходит, когда меня нет и некому присматривать за порядком.

Пуаро воздел руку:

– Доркас, раз уж эти чашки не убрали до сих пор – умоляю, оставьте все как есть, совсем ненадолго. Я хотел бы на них взглянуть.

– Как вам будет угодно, сэр.

– Когда, говорите, вы ушли из дома вчера вечером?

– Около шести, сэр.

– Спасибо, Доркас, это все, что я хотел узнать. – Он встал и подошел к окну. – Не могу налюбоваться этими клумбами. Кстати, сколько садовников работает в усадьбе?

– Всего трое, сэр. До войны, когда Стайлз-Корт содержали, как подобает господскому дому, их было пятеро. Хотела бы я, чтобы вы увидели наш парк тогда, сэр, воистину было на что заглядеться! А сейчас у нас только старый Мэннинг, и молодой Уильям, да еще эта выскочка-агрономша, из современных. Разгуливает в бриджах и все такое прочее. Господи помилуй, ну и времена настали!

– Хорошие времена еще вернутся, Доркас. По крайней мере, мы на это надеемся. А сейчас не могли бы вы прислать ко мне Энни?

– Сию минуту, сэр. Благодарю вас, сэр.

– Почему вы заподозрили, что миссис Инглторп принимала снотворное? – с живейшим любопытством осведомился я, едва дождавшись ухода Доркас. – И что еще за история с ключом и дубликатом?

– Не спешите, мой друг, один вопрос – один ответ. Что касается снотворного – я просто это знал. – Жестом фокусника Пуаро выхватил из кармана коробочку – фармацевты упаковывают в такие свои порошки.

– Где вы ее нашли?

– В ящике умывальника в спальне миссис Инглторп. Это и был номер шесть в моем списке

– Но раз последний порошок был принят два дня назад, эта находка, полагаю, не может быть уликой?

– Поживем-увидим, а пока скажите: не замечаете ли вы что-нибудь необычное в этой коробке?

Я добросовестно ее изучил.

– Вроде бы все в порядке.

– Взгляните на ярлык.

Я внимательно прочитал этикетку: «Миссис Инглторп. По одному порошку на ночь перед сном в случае необходимости».

– Не вижу ничего странного.

– Вас не смущает даже отсутствие подписи фармацевта?

Я так и ахнул.

– Конечно, это в высшей степени подозрительно!

– Вы когда-нибудь видели подобную коробочку без четких сведений о том, кто именно изготовил лекарство?

– Нет, это просто невозможно!

Я был страшно взволнован, но Пуаро охладил мой пыл, заметив:

– Тем не менее, объяснение довольно простое. Так что не мучайте себя догадками, мой друг.

За дверями послышалась грузная поступь Энни, так что ответить я не успел.

Энни была рослой, пышущей здоровьем красоткой. Хотя она явно была напугана, это не помешало ей с каким-то омерзительным злорадным наслаждением упиваться случившейся трагедией.

Пуаро тотчас приступил к делу.

– Энни, я послал за вами, поскольку надеюсь с вашей помощью разузнать кое-что о письмах, которые миссис Инглторп писала прошлым вечером. Сколько их было? И не могли бы вы припомнить какие-то фамилии или адреса?

Энни задумалась.

– Всего было четыре письма, сэр. Одно на имя мисс Говард, другое для мистера Уэллса, адвоката, а вот насчет двух других не припоминаю, сэр. Ах да, еще она писа́ла Ро́ссам, это наши поставщики провизии из Тэдминстера. А вот кому было последнее письмо – у меня и впрямь из головы вылетело.

– Подумайте! – настаивал Пуаро, но Энни напрасно скрипела мозгами.

– Прошу прощения, сэр, но я начисто забыла. Должно быть, я и вовсе не обратила внимания на этот конверт.

– Что ж, ничего страшного, – Пуаро не выказал ни малейших признаков разочарования. – Поговорим о другом. В комнате миссис Инглторп находится кастрюлька с какао. Она пила его каждый вечер?

– Да, сэр, так было заведено: сразу после ужина принесут ей в спальню кастрюльку, а уж ночью она сама разогреет его на спиртовке, коли придет охота.

– А что добавляли в этот напиток?

– Это было обычное какао на молоке, сэр, с чайной ложкой сахара и двумя ложками рома.

– И чья была обязанность приносить миссис Инглторп какао?

– Моя, сэр.

– Всегда?

– Да, сэр.

– И в котором часу вы это делали?

– Когда приходила в хозяйкину спальню опускать шторы.

– Стало быть, вы приносили кастрюльку прямиком из кухни?

– Нет, сэр. Видите ли, у нас на газовой плите мало конфорок, так что кухарка варила какао заранее, перед тем, как поставить овощное рагу. До ужина я оставляла напиток на маленьком столике у распашной двери, а уж потом относила в хозяйкину спальню.

– Вы имеете в виду двустворчатую дверь, которая ведет в левое крыло спального этажа?

– Ее самую, сэр.

– А сам столик находится на территории служебного крыла?

– Нет, сэр, он на господской половине.

– И в котором часу вы поставили на него кастрюльку с какао вчера вечером?

– С вашего позволения, было около четверти восьмого, сэр.

– А когда вы отнесли напиток в комнату миссис Инглторп?

– Сразу, как пошла готовить спальни – часов в восемь. Миссис Инглторп улеглась в постель прежде, чем я закончила.

– Стало быть, начиная с четверти восьмого и до восьми вечера кастрюлька с какао стояла на столике в левом крыле?

– Да, сэр!

На протяжении этого разговора лицо Энни все явственней наливалось краской, и внезапно она выпалила:

– А если в него попала соль – я тут не причем, так и знайте! Я нипочем не оставила бы солонку рядом с напитками.

– С чего вы взяли, что в какао была соль? – опешил Пуаро.

– Видела ее на подносе, сэр. Кто-то ее там рассы́пал.

– Кто-то рассы́пал соль на подносе с какао? – медленно переспросил Пуаро.

– Да, сэр. Там была кучка крупной поваренной соли. Когда я доставила поднос наверх я ее как-то проглядела, а заметила только уже когда несла какао в хозяйкину спальню. Надо бы, думаю, тотчас спуститься, сказать кухарке, чтобы сварила свежее, да, по правде говоря, Доркас дома не было, я крутилась как белка в колесе и рассудила так: само какао, скорее всего, в порядке, а соль случайно попала на поднос. Так что я наскоро вытерла поднос передником и отнесла все как было.

Я с трудом сдерживал свое возбуждение. Сама того не подозревая, Энни предоставила нам важнейшую улику. Как бы она вытаращила глаза, если бы узнала, что ее «крупная поваренная соль» – это кристаллы стрихнина, одного их самых опасных ядов, известных человечеству. Меня поразило самообладание Пуаро – он воспринял эту информацию совершенно хладнокровно. Я с нетерпением ждал следующего вопроса, но он, признаться, меня разочаровал.

– Когда вы вошли в комнату миссис Инглторп, дверь, ведущая в комнату мисс Синтии, была заперта?

– Сэр, так ведь она всегда заперта. Ее сроду не открывали.

– А вы не обратили внимание, дверь в комнату мистера Инглторпа тоже была на задвижке?

Энни заметно колебалась.

– Боюсь, что не обратила, сэр. Она была закрыта, а заперта ли? Боюсь, не могу вам сказать.

– Когда вы уже уходили из спальни миссис Инглторп, она заперла за вами дверь?

– Нет, сэр, но полагаю, она сделала это позже. Она всегда запиралась на ночь – я про дверь, которая ведет в коридор, конечно.

– А прибираясь на ночь в спальне, вы не заметили на полу пятно стеарина?

– Да откуда бы там взяться стеарину, сэр? Миссис Инглторп не держала в спальне свечей, у нее была только настольная лампа.

– Стало быть, если бы на ковре появилось большое пятно свечного сала, вы бы сразу обратили на него внимание?

– Конечно, сэр. И моментально свела бы его промокашкой и горячим утюгом.

Затем Пуаро повторил вопрос, который уже задавал Доркас:

– У вашей хозяйки когда-нибудь было темно-зеленое платье?

– Нет, сэр.

– А может быть, накидка, или капот, или – как вы это называете? – кардиган?

– Только они не зеленые, сэр.

– А у кого в доме есть одежда такого цвета?

Энни призадумалась.

– Ни у кого, сэр.

– Вы в этом уверены?

– Совершенно уверена, сэр.

– Бьен! Не буду больше вас задерживать. Примите мою сердечную благодарность.

Хихикая как дурочка, Энни вывалилась за дверь, все так же скрипя половицами. Я уже не мог сдерживаться и завопил:

– Пуаро, поздравляю вас! Это сногсшибательный поворот в деле!

– Что именно вы называете сногсшибательным поворотом?

– Да ведь мы только что выяснили, что отравили вовсе не кофе, а какао! Это же меняет все дело! Теперь понятно, почему яд подействовал только под утро – потому что его приняли среди ночи!

– Стало быть, вы уже не сомневаетесь, что именно какао – хорошенько запомните мои слова, именно какао – содержало стрихнин?

– Ну, разумеется! Чем же еще могла быть эта самая соль, случайно рассыпанная на подносе?

– Это могло оказаться обычной поваренной солью, – невозмутимо ответствовал Пуаро.

Я пожал плечами. Когда Пуаро угодно вести себя подобным образом, протестовать бесполезно. Мне не в первый раз пришла в голову мысль, что бедняга Пуаро стареет. И про себя я не преминул мысленно поздравить его, что ему достался в напарники человек с куда более восприимчивым и быстрым умом.

Пуаро взглянул на меня не без лукавства:

– Вы недовольны мной, мон ами?

– Пуаро, дорогой, не мне учить вас, как вести расследование, – холодно обронил я. – У вас есть право на собственное мнение, как и у меня есть право делать свои выводы.

– Как вы великодушны, – похвалил меня Пуаро и стремительно поднялся с места. – Что ж, и с этой комнатой мы наконец-то покончили. Кстати, кому принадлежит бюро, которое стоит в углу?

– Мистеру Инглторпу.

– Ну, разумеется! – Пуаро подошел к бюро и попытался поднять крышку. – Заперто. Но, думаю, один из ключей миссис Инглторп должен подойти к замку.

Быстрыми движениями, выдававшими немалую сноровку, он пробовал ключи, крутя их один за другим на связке, и наконец издал победный возглас.

– Вуаля! Этот не то чтобы идеально подходит, но отпереть можно и им.

Замок и впрямь поддался, однако, откинув крышку бюро, Пуаро ограничился тем, что просто полюбовался на аккуратно сложенные пачки писем и бумаг.

Снова запирая письменный стол, он одобрительно заметил:

– А он человек метода, этот мистер Инглторп.

Я знал, что в устах Пуаро – это высшая степень похвалы, которую он способен воздать ближнему. Однако признаки угасания некогда могучего интеллекта вновь проявились в поведении моего бедного друга. Он забормотал под нос какую-то бессмыслицу:

– В его столе не оказалось марок, мон ами, а ведь они должны там быть? Не так ли? Увы… – его глаза блуждали по комнате. – Этому будуару больше нечего нам рассказать. Не слишком-то солидная добыча поджидала нас здесь. Разве что вот это!

Он вытащил из кармана какое-то скомканное письмо и эффектным жестом ткнул мне его под нос. Оказалось, это весьма любопытный документ. Довольно замызганный старый конверт, внутри которого ничего не было, зато снаружи кто-то вкривь и вкось нацарапал несколько строчек. На судебном разбирательстве демонстрировалась копия этой письменной улики. Впрочем, кое-как прочесть можно было лишь сообщение, что кто-то чем-то владеет или сам находится в чьей-то власти.

– Где вы это обнаружили? – с жадным любопытством налетел я на Пуаро.

– В корзине для бумаг. Вам знаком этот почерк?

– Написано рукой миссис Инглторп. Но что это значит?

Пуаро пожал плечами.

– Пока не могу сказать, однако эта находка наводит на определенную мысль.

У меня мелькнула дикая, фантастическая догадка. А что, если миссис Инглторп страдала скрытым душевным расстройством? К примеру, считала, что одержима темными силами и находится во власти дьявола? И не могла ли она покончить с собой в приступе помутнения рассудка?

Я уже собирался изложить эту теорию Пуаро, но тут он снова заговорил:

– Что ж, а теперь давайте-ка осмотрим кофейные чашки.

– Да полно вам, Пуаро! Какой в этом прок теперь, когда мы знаем, что яд был в какао?

– О-ля-ля! Ах, это пресловутое какао! – с насмешкой воскликнул Пуаро и передразнил мою гримасу разочарования, в притворном отчаянии воздев руки к небу – что лично я счел фиглярством самого дурного тона.

– Как бы то ни было, – ледяным тоном продолжал я, – поскольку нам известно, что миссис Инглторп сама отнесла свой кофе наверх, не вижу никакого смысла в исследовании этих чашек. Если, конечно, вы не надеетесь обнаружить на кофейном подносе пакетик со стрихнином.

Пуаро мигом перестал кривляться.

– Ну полно, полно, мой друг, – он примирительно взял меня за манжету. – Не сердитесь! Уважьте мои кофейные чашечки, и я не оскорблю вашу кастрюльку с какао ни единым непочтительным намеком. Ну что, по рукам?

Он был так комичен в эту минуту, что я поневоле рассмеялся, и мы в полном согласии проследовали в гостиную, где посуда так и осталась неубранной.

Пуаро уговорил меня во всех подробностях воспроизвести события вчерашнего вечера. Он слушал очень внимательно и проверял положение каждой чашки в соответствии с тем или иным пунктом моего рассказа.

– Стало быть, миссис Кавендиш стояла у подноса и разливала напиток. Так. Потом она подошла к окну, где сидели вы с мадемуазель Синтией. Понятно. Вот ваши три чашки. Эта, на каминной полке, видимо, принадлежит мистеру Лоуренсу Кавендишу – кстати, он не допил свой кофе. А чья же тогда стоит на подносе?

– Джона Кавендиша. Я сам видел, как он поставил ее туда.

– Отлично. Раз, два, три, четыре, пять – а где чашка мистера Инглторпа?

– Он не пьет кофе.

– Тогда все сходится. Еще минутку, мой друг! – И Пуаро с величайшей осторожностью разлил образцы кофейной гущи из всех чашек по пробиркам. Прежде чем запечатать очередную стеклянную трубочку, он пробовал каплю напитка на вкус. Забавно было наблюдать, как меняется при этом его лицо. Под конец эксперимента физиономия Пуаро приобрела любопытнейшее выражение, которое можно описать как смесь облегчения и озадаченности.

– Бьен! – сказал он наконец. – Теперь это очевидно. Была у меня одна маленькая идея, но я, видимо, ошибся. Да-да, все так и происходило. И все же это странно. Впрочем, неважно!

И он снова передернул плечами в своей неподражаемой манере, словно желая выбросить из головы докучавшие ему мысли. Я с самого начала мог сказать, что эта его навязчивая идея насчет кофейных чашек ни к чему толковому не приведет, но сдержался. В конце концов, пусть Пуаро постарел и утратил хватку, в свое время он был великим человеком.

– Завтрак на столе, – сказал Джон Кавендиш, заглянув к нам из холла. – Разде́лите с нами трапезу, мсье Пуаро?

Пуаро кивнул. Я пристально посмотрел на Джона.

Он уже обрел привычное состояние флегматичной уравновешенности. От шока и возбуждения, вызванного событиями минувшей ночи, практически не осталось следа. Завидное самообладание компенсировало ему явную нехватку воображения – в этом он был полной противоположностью своего брата. У Лоуренса странных фантазий хватало на двоих.

С раннего утра Джон трудился, не покладая рук: рассылал телеграммы (одна из первых улетела к Эвелин Говард), составлял объявления для газет и занимался прочими печальными обязанностями, неизбежными для тех, чей дом посетила смерть.

– Не расскажете, как продвигается расследование? – спросил он. – Есть свидетельства того, что матушка умерла естественной смертью, или… или же нам надо приготовиться к худшему?

– По моему мнению, мистер Кавендиш, вам не стоит обольщаться ложными надеждами, – серьезно сказал ему Пуаро. – А можно узнать, что думают прочие члены вашей семьи?

– Мой брат Лоуренс убежден, что мы устроили бурю в стакане воды. По его словам, все указывает на обычный сердечный приступ.

– Вот как? Любопытно, весьма любопытно, – пробормотал себе под нос Пуаро. – А какова точка зрения миссис Кавендиш?

Словно тень пробежала по лицу Джона.

– Моя жена не делилась со мной своим мнением на этот счет.

Последовала неловкая пауза. Джон взял себя в руки, и чтобы разрядить обстановку, заговорил о другом.

– Я уже говорил вам, что мистер Инглторп вернулся?

Пуаро наклонил голову.

– Это поставило нас в крайне затруднительное положение, – продолжал Джон. – С одной стороны, нужно вроде бы вести себя с ним как обычно, но черт возьми, нельзя же требовать от людей, чтобы они любезничали за столом с предполагаемым убийцей! От этого мороз по коже пробирает!

Пуаро сочувственно кивнул.

– Да, мистер Кавендиш, ситуация и впрямь щекотливая. Хотел бы задать еще один вопрос: насколько я понял, мистер Инглторп накануне не вернулся домой, поскольку забыл ключ от входной двери. Причина ведь была в этом?

– Так он сказал.

– А вы совершенно уверены, что он и в самом деле не брал этот ключ – что никто его не брал?

– Нет, не уверен. Мне и в голову не пришло проверять. Мы держим этот ключ в ящичке комода, который стоит в холле. Я сию минуту сбегаю вниз и посмотрю, там ли он.

Пуаро с легкой улыбкой сдержал его порыв успокоительным жестом.

– Нет-нет, мистер Кавендиш, сейчас уже слишком поздно. Не сомневаюсь, что ключ лежит на своем законном месте. Даже если мистер Инглторп и забирал его, у него было достаточно времени, чтобы подбросить ключ обратно в ящик.

– Значит, вы думаете…

– Ничего я не думаю. Просто если бы кто-нибудь случайно заглянул в этот комод сегодня утром, еще до возвращения мистера Инглторпа и увидел там ключ от входной двери, это стало бы свидетельством в его пользу. Вот и все.

Джон был совершенно сбит с толку.

– Не беспокойтесь, – мягко сказал Пуаро. – Не стоит забивать голову всякими пустяками. И давайте, наконец, позавтракаем, раз уж вы были так добры пригласить меня к столу.

Все собрались в столовой. Учитывая обстоятельства, наше общество, конечно, нельзя было назвать веселой компанией. Люди, как правило, нелегко оправляются от подобного шока, и мы не стали исключением. Разумеется, правила хорошего тона требовали, чтобы за столом мы вели себя как ни в чем не бывало, однако я невольно спрашивал себя, так ли уж тяжело дается это самообладание обитателям Стайлз-Корта. Что-то не наблюдается ни следов слез на лицах, ни других признаков безудержной скорби. Очевидно, я не ошибся в первоначальном диагнозе и смерть миссис Инглторп глубоко потрясла одну лишь Доркас.

Поведение Альфреда Инглторпа, старательно игравшего роль убитого горем вдовца, я, конечно, в расчет не принимал – его отвратительная лицемерная фальшь никого не могла обмануть. Знает ли этот человек, что все считают его убийцей? – думал я. Не может он не догадываться, просто хорошо скрывает свои чувства, как и все мы. Терзает ли его страх разоблачения, или он уверен, что его злодеяние останется безнаказанным? Во всяком случае, атмосфера подозрительности и враждебности, буквально пропитавшая весь дом, должна его насторожить.

Впрочем, все ли здесь его подозревали? К примеру, что насчет миссис Кавендиш? Исподтишка я наблюдал за ней, пока она сидела во главе стола, как всегда сдержанная, грациозная и загадочная. В пепельно-сером платье с белоснежными кружевными манжетами, обрамлявшими изящные руки, она выглядела прелестно. Но лицо было непроницаемым, точно у сфинкса – Мэри при желании умела становиться такой. Она едва проронила несколько слов, и все же я чувствовал, как сила ее незаурядной личности непостижимым образом властвует над всеми собравшимися.

А юная Синтия? До подозрений ли ей? По-моему она выглядит усталой, даже больной. Она такая вялая и заторможенная, что это просто бросается в глаза. Я спросил, хорошо ли она себя чувствует, и она откровенно призналась:

– У меня самая адская головная боль, которую вы только можете себе представить.

– Еще чашечку кофе, мадемуазель? – заботливо предложил Пуаро. – Это вас взбодрит. Отличное средство, чтобы унять мигрень. – И, подскочив к Синтии, он схватил ее чашку.

– Только без сахара, – предупредила девушка, увидев, что он взялся за щипцы для рафинада.

– Без сахара, вот как? Решили поддержать режим военной экономии?

– Нет, я всегда пью кофе только так.

– Проклятье! – пробормотал Пуаро себе под нос, возвращая наполненную чашку.

Я один расслышал этот возглас досады и с любопытством взглянул на маленького бельгийца. Он как мог старался сдержать охватившее его волнение, но глаза его позеленели и стали точь-в-точь как у кошки – мне были знакомы эти симптомы, означавшие, что Пуаро услышал или увидел нечто крайне важное. Но что же случилось на этот раз? Как правило, мне трудно отказать в сообразительности, но сейчас, признаться, я не мог углядеть в случившемся ничего экстраординарного.

В это мгновение открылась дверь и вошла Доркас.

– Сэр, к вам мистер Уэллс, – сообщила она Джону.

Я вспомнил, что так зовут адвоката, которому миссис Инглторп написала прошлым вечером.

Джон вскочил.

– Проводи его в мой кабинет. – Затем он повернулся, чтобы пояснить для нас с Пуаро: – Это поверенный матушки. А еще он, – тут Джон понизил голос, – исполняет обязанности местного коронера. Ну, сами понимаете. Не желаете присутствовать при нашей беседе?

Мы согласились и следом за ним покинули столовую. Джон шел немного впереди, и я, воспользовавшись этим, шепнул Пуаро:

– Значит, будет дознание?

Пуаро кивнул с отсутствующим видом. Он был настолько поглощен какими-то своими размышлениями, что я уже я не мог сдерживать любопытство.

– Что с вами? Похоже, вы не слушаете, что я говорю.

– Ваша правда, мой друг. Я крайне обеспокоен.

– И чем же?

– Тем, что мадемуазель Синтия пьет кофе без сахара.

– Что? Вы же это не всерьез?

– Я абсолютно серьезен. Все же что-то здесь не так. Мой нюх не мог меня подвести.

– Какой еще нюх?

– Тот самый, из-за которого я настоял на исследовании этих кофейных чашек. Но чшш! Ни слова более!

Мы последовали за Джоном в его кабинет, и он закрыл за нами дверь.

Мистер Уэллс обладал довольно располагающей внешностью – и довольно типичной для юриста. Это был мужчина средних лет, с проницательным взглядом и непреклонными складками вокруг рта. Джон представил меня и моего друга и объяснил, почему нам необходимо присутствовать при встрече.

– Вы, конечно, понимаете, Уэллс – нельзя допустить огласки, – добавил он. – Мы все еще надеемся, что официального расследования удастся избежать.

– Вы вполне можете на меня положиться, – успокаивающим тоном произнес мистер Уэллс. – Постараюсь оградить вас от неприятностей и шумихи, связанной с дознанием, но, разумеется, оно необходимо, ведь никто из врачей не подписал свидетельство о смерти.

– Что ж, тогда и в самом деле…

– Этот Бауэрштейн – настоящее научное светило. Говорят, он крупнейший авторитет в области токсикологии.

– Неужели! – сказал Джон немного натянуто. И, поколебавшись, спросил: – А нас будут опрашивать как свидетелей – я имею в виду, должны ли мы явиться на дознание все как один?

– Ну, без сомнений, вызовут родственников и… э… э… мистера… эээ… Инглторпа.

Последовала выразительная пауза, и адвокат добавил в своей успокаивающей манере.

– Показания остальных свидетелей будут формальностью, их опросят лишь для протокола.

– А-а, ясно.

Слабый проблеск облегчения мелькнул на лице Джона. Меня это озадачило – я не усматривал в сказанном ни малейшего повода для радости.

– Если вы не против, проведем дознание в пятницу, – продолжал мистер Уэллс. – К этому времени мы уже будем знать результаты вскрытия – ведь оно состоится сегодня вечером?

– Да.

– Так, значит, пятница вас устроит?

– Вполне.

– Мой дорогой Кавендиш, нет нужды говорить, как меня огорчило это трагическое происшествие.

– В таком случае, мсье, не поможете ли нам с его разгадкой? – вступил в разговор Пуаро. Он подал голос впервые с тех пор, как мы переступили порог кабинета.

– Я?

– Да, ведь нам стало известно, что вечером накануне своей кончины миссис Инглторп писала вам. Это письмо должно было прийти с утренней почтой.

– Я получил его, но там нет никакой важной информации. Это просто записка с просьбой наведаться в Стайлз-Корт сегодня утром, поскольку миссис Инглторп требуется мой профессиональный совет в одном крайне важном деле.

– А она не намекнула, что это за дело?

– К сожалению, нет.

– Жаль, – вздохнул Джон.

– Очень жаль, – мрачно согласился Пуаро.

Наступила тишина. Какое-то время Пуаро, казалось, был полностью погружен в свои мысли. Наконец он встрепенулся и вновь обратился к адвокату:

– Мистер Уэллс, я хотел бы кое-что узнать у вас… конечно, если профессиональная этика позволит вам ответить. Кто наследует деньги миссис Инглторп в случае ее кончины?

Адвокат колебался не слишком долго:

– Очень скоро эта информация станет достоянием общественности, так что, с позволения мистера Кавендиша…

– Я не возражаю, – поспешно сказал Джон.

– … не вижу причин скрывать ее от вас. Согласно последнему завещанию, датированному августом прошлого года, после различных сравнительно небольших выплат, подарков слугам и так далее, и тому подобное, все ее состояние переходит пасынку, мистеру Джону Кавендишу.

– Но разве это… вы уж меня простите, мистер Кавендиш… не выглядит ли это ущемлением прав другого пасынка, мистера Лоуренса Кавендиша?

– Нет, вы не правы. Видите ли, по условиям завещания их отца, после смерти мачехи Джон наследует поместье, а Лоуренс получает весьма значительную сумму. Зная, что старшему пасынку придется содержать Стайлз, свои́ деньги миссис Инглторп оставила ему. На мой взгляд, весьма справедливое и мудрое решение.

Пуаро задумчиво кивнул.

– Я с вами согласен. Но, насколько я понимаю, по вашим английским законам, когда миссис Кавендиш повторно вышла замуж и сделалась миссис Инглторп, это завещание было автоматически аннулировано?

Мистер Уэллс утвердительно наклонил голову.

– Да, я как раз собирался сказать, что теперь этот документ утратил всякую силу.

– Ах, вот как! – Пуаро немного поразмышлял. – А самой миссис Инглторп об этом было известно?

– Не могу вам сказать. Вполне возможно.

– Она знала, – вмешался Джон. – Только вчера мы говорили с ней о том, что новый брак отменяет прежние юридические распоряжения.

– А! Тогда вот такой еще вопрос, мистер Уэллс. Вы сказали «последнее завещание». Значит, миссис Инглторп уже доводилось менять решение?

– В среднем не реже одного раза в год, – невозмутимо сказал Уэллс. – Она то и дело лишала наследства то одного, то другого члена семьи и писала очередное волеизъявление, такая вот у нее была причуда.

– Предположим, она без вашего ведома решила составить новое завещание в пользу кого-то, кто вообще не является членом семьи – ну, к примеру, в пользу мисс Говард. Вас бы это удивило?

– Нисколько.

– Ага. – Пуаро, казалось, исчерпал свои вопросы.

– Вы думаете, миссис Инглторп оставила все свои деньги мисс Говард? – с любопытством шепнул я ему.

В ответ Пуаро улыбнулся:

– Нет, не думаю.

– Тогда почему вы спросили…

– Чшш!

В это время к Пуаро обратился Джон Кавендиш.

– Хотите просмотреть бумаги моей матери вместе с нами, мсье Пуаро? Мистер Инглторп по собственной инициативе предоставил это нам с мистером Уэллсом.

– Что весьма упрощает дело, – пробормотал поверенный. – Поскольку формально он, разумеется, имеет полное право… – Мистер Уэллс не закончил фразу.

– Сперва займемся столом в будуаре, а потом поднимемся в ее спальню, – решил Джон. – Самые важные бумаги она хранила в лиловом портфеле, его содержимое нужно просмотреть очень внимательно.

– Да, – сказал адвокат. – Вполне возможно, там обнаружится завещание, датированное более поздним сроком, нежели то, что лежит у меня в конторе.

– Более позднее завещание существует, – подал голос Пуаро.

– Что?

Джон и адвокат испуганно воззрились на маленького сыщика.

– Вернее сказать, – невозмутимо продолжал мой друг, – оно существовало.

– Что вы имеете в виду, говоря в прошедшем времени? А что же с ним случилось?

– Оно сгорело!

– Сгорело?

– Вот именно. Посмотрите-ка на это. – Пуаро передал адвокату обугленный клочок из камина спальни миссис Инглторп и кратко пояснил, как и когда к нам попала эта улика.

– Но это мог быть и какой-то старый вариант завещания?

– Не думаю. По правде говоря, я практически убежден, что документ был написан не позднее, чем вчера днем.

– Что вы сказали? Это невозможно! – наперебой заговорили Джон и мистер Уэллс.

Пуаро повернулся к Джону.

– Соблаговолите послать за вашим садовником, и я это докажу.

– Если хотите… но я не понимаю…

Пуаро поднял руку.

– Исполните мою просьбу, а затем я отвечу на все ваши вопросы.

– Что ж, ладно, – Джон позвонил и вскоре явилась Доркас.

– Доркас, скажите Мэннингу, чтобы пришел сюда – я хочу с ним поговорить.

– Слушаюсь, сэр.

Служанка удалилась.

Мы ждали в напряженном молчании. Один только Пуаро, казалось, чувствовал себя совершенно непринужденно. Обнаружив пыль в уголке книжной полки, он заботливо вытер ее носовым платком.

Скрежет гравия под подошвами башмаков, подбитых гвоздями, возвестил о приближении Мэннинга. Джон вопросительно посмотрел на Пуаро. Бельгиец кивнул.

– Входите, Мэннинг, – окликнул Джон. – Надо побеседовать.

Помешкав, Мэннинг медленно прошел через французское окно и остановился как можно ближе к порогу. Картуз он держал в руках, тихонько покручивая туда-сюда. Несмотря на согбенную спину и шаркающую походку, он определенно был далеко не таким дряхлым, каким желал казаться, а проницательный острый взгляд никак не соответствовал дребезжащему старческому голосу и нарочито запутанной манере выражаться.

– Мэннинг, – сказал Джон, – этот джентльмен сейчас задаст вам несколько вопросов, и я хочу, чтобы вы на них ответили.

– Да, сэр, – пробормотал Мэннинг.

Пуаро стремительно вышел вперед. Мэннинг смерил его взглядом в котором явственно сквозило пренебрежение.

– Вчера днем вы сажали бегонии с южной стороны дома, не так ли, Мэннинг?

– Да, сэр, мы их посадили – я и Ви́ллам.

– А миссис Инглторп подошла к окну и окликнула вас, верно?

– Да, сэр, так и было.

– Расскажите своими словами, о чем вы и Уильям с ней беседовали.

– Да ничего такого. Она просто наказала Вилламу поехать на велосипеде в деревню и привезти бланк для завещания или как там его, я чойта запамятовал – она специально записала для него, как эта штука называется.

– И что же?

– А чо ж, он взял да и съездил, сэр.

– Но что было дальше?

– Мы продолжили с бегониями, сэр.

– А разве миссис Инглторп не позвала вас еще раз?

– Да, сэр, меня и Виллама – она нас кликнула к себе.

– А потом?

– Она велела нам войти и заставила расписаться внизу длиннющего бумажного листа – под тем местом, где она сама расписалась.

– А что-то вы успели прочитать – что-нибудь, написанное выше ее подписи? – резко спросил Пуаро.

– Нет, сэр, там промокашка лежала.

– И вы расписались там, где было велено?

– Да, сэр, сначала я, а опосля Виллам.

– А что она сделала с этой бумагой потом?

– Ну, значится, вложила в такой длинный конверт и заперла в какую-то лиловую коробку, которая стояла на столе.

– В котором часу она подозвала вас в первый раз?

– Я бы сказал, около четырех, сэр.

– А не раньше? Не могло ли это произойти, скажем, около половины третьего?

– Нет, сэр, чего-чего, а этого быть не могло. Уж скорее чутка позже четырех это случилось, чем наоборот.

– Спасибо, Мэннинг, больше у меня нет вопросов, – вежливо сказал Пуаро.

Старик покосился на хозяина, тот кивнул, и тогда Мэннинг, что-то пробурчав, коснулся пальцем лба в знак почтения и попятился обратно в сад.

Мы все уставились друг на друга

– Бог мой, какое невероятное совпадение! – пробормотал Джон.

– Что вы называете… совпадением?

– Ну, то, что моя мать составила новое завещание как раз в день своей смерти!

Мистер Уэллс откашлялся и сухо осведомился:

– А почему вы думаете, что это совпадение, Кавендиш?

– А вы… вы так не думаете?

– Вы же сами сказали, что вчера днем ваша матушка с кем-то не на шутку повздорила.

– Что вы имеете в виду? – голос Джона дрожал, он был бледен как полотно.

– В результате этой ссоры ваша матушка внезапно и очень поспешно составляет новое завещание. Его содержание навсегда останется тайной. Она не сообщила никому ни единого пункта. Без сомнений, она собиралась обсудить их со мной сегодня утром, но, увы, этому не суждено было случиться. Документ с последним волеизъявлением исчезает, а его тайну она уносит с собой в могилу. Кавендиш, я очень боюсь, что это не совпадение. Думаю, мсье Пуаро согласится со мной, что факты наводят на очень серьезные размышления.

– На что бы они ни наводили, мы должны поблагодарить Пуаро, что эти факты вообще стали известны, – перебил его Джон. – Возможно, мсье, я не вправе спрашивать, но все-таки – что именно заставило вас заподозрить, что матушка написала новое завещание?

Пуаро ответил с тонкой улыбкой:

– Старый конверт с каракулями и грядка свежевысаженных бегоний.

Не думаю, что Джон удовлетворился бы этим объяснением, но в этот момент раздался рев мотора, и, повернувшись к окну, мы увидели автомобиль, на полном ходу промчавшийся по подъездной аллее в направлении парадного крыльца.

– Эви приехала! Простите меня, Уэллс! – воскликнул Джон и поспешно вышел в холл.

Пуаро вопросительно посмотрел на меня.

– Мисс Говард, – объяснил я.

– О, как я рад, что она вернулась! У этой женщины есть голова и есть сердце, Гастингс, пусть бог и не дал ей красоты!

Я последовал за Джоном в холл, где мисс Говард старалась выпутаться из многочисленных слоев вуали, обмотанных вокруг ее шляпы для защиты от пыли. Когда наши глаза встретились, меня пронзило острое чувство вины. Эта женщина убежденно и настойчиво предупреждала меня о грозившей беде, а я, увы, не внял ее словам. Как легкомысленно, с каким пренебрежением я выбросил из головы ее пламенные просьбы позаботиться о миссис Инглторп! И как же я раскаивался теперь, когда опасения мисс Говард подтвердились столь роковым образом! Она-то хорошо знала, что представляет из себя Альфред Инглторп. Останься она в Стайлзе – и, как знать, негодяй мог бы устрашиться ее зорких глаз и трагедии удалось бы избежать.

Я испытал огромное облегчение, ощутив хорошо запомнившееся, крепкое до боли рукопожатие. В ее глазах была скорбь, но не укор. Покрасневшие веки свидетельствовали, что она долго и горько плакала, но манеры ее ничуть не изменились – выражалась она по-прежнему грубовато и отрывисто.

– Выехала сразу, как получила телеграмму. Как раз вернулась с ночного дежурства. Арендовала машину. Самый быстрый способ добраться сюда.

– И, конечно, у вас за все это время маковой росинки во рту не было? – спросил Джон.

– Не было.

– Я так и думал. Пойдемте в столовую, завтрак еще не убрали со стола, и я распоряжусь, чтобы для вас заварили свежего чаю. – Он повернулся ко мне. – Гастингс, позаботьтесь о ней, ладно? А меня ждет Уэллс. А, вот и мсье Пуаро. Вы знаете, Эви, он помогает нам в этом деле.

Мисс Говард обменялась рукопожатием с Пуаро, но при этом с подозрением оглянулась на Джона.

– Что вы имели в виду под словом «помогает»?

– Помогает с расследованием.

– Нечего тут расследовать! Его уже арестовали?

– Кого арестовали?

– Как это «кого»? Альфреда Инглторпа, разумеется!

– Эви, дорогая, будьте осторожны в своих высказываниях. Лоуренс считает, что матушка скончалась от сердечного приступа.

– Нашли кого слушать! Лоуренса! – фыркнула мисс Говард. – Бедняжку Эмили убил Альфред Инглторп, я давно говорила, что этим дело кончится.

– Эви, дорогая, не кричите. Что бы мы ни думали и кого бы ни подозревали, лучше нам пока помалкивать. Дознание состоится не раньше пятницы.

– Чепуха! Еще чего вздумали, ждать до пятницы! Нет, вы тут просто рехнулись! – Мисс Говард была поистине великолепна в своем взрыве негодования. – Да он до пятницы триста раз успеет смыться за границу! Если у него есть хоть капля мозгов, он не станет смирненько сидеть и ждать, пока его повесят.

Джон Кавендиш беспомощно смотрел на нее.

– Понимаю, в чем дело – вы наслушались лекаришек! – продолжала бушевать Эви. – Да разве можно им доверять? Что они вообще понимают? Или совсем ничего, или так много, что становятся опасны. Уж мне ли не знать, мой собственный отец был врачом. Наш малютка Уилкинс – величайший олух, которого я когда-либо встречала. Сердечный приступ! Да, это на него похоже – ляпнуть такую несуразность! Когда любой здравомыслящий человек в момент сообразил бы, что ее отравил муж. Я предупреждала бедняжку, что он прикончит ее в ее же собственной постели и вот, нате вам, он так и сделал. А все, на что вы способны – бубнить всякий вздор о «сердечном приступе» и «дознании в пятницу». Постыдились бы, Джон Кавендиш!

– Что же, по-вашему, я должен предпринять? – спросил тот с вымученной улыбкой. – Черт побери, Эви, не могу же я за шиворот отволочь его в местный полицейский участок.

– Но хоть что-нибудь сделать вы можете! Узнайте, как он это подстроил. Он хитрая бестия. Не удивлюсь, если он соскреб яд с липучки от мух. Спросите кухарку, не пропало ли чего из ее хозяйства.

В эту минуту мне стало совершенно ясно, что сохранить мир в доме, где под одной крышей обитают мисс Говард и Альфред Инглторп – задача, сравнимая с подвигами Геракла. Да, Джону не позавидуешь. По его лицу я видел, что он и сам полностью осознает сложность собственного положения. Пока что Джон решил спастись бегством и поспешно нас покинул.

Доркас принесла свежий чай. Пуаро, дожидавшийся ее ухода на пороге французского окна, вошел и уселся напротив мисс Говард.

– Мадемуазель, хочу вас кое о чем попросить, – серьезно сказал он.

– Проси́те, – буркнула она, взирая на него с неодобрением.

– Мне необходима ваша помощь в этом деле.

– С удовольствием помогу вам вздернуть Альфреда, – без обиняков заявила бывшая компаньонка. – Впрочем, повешение – слишком гуманное наказание для мерзавца. Его следует колесовать и четвертовать, как в старину.

– Что ж, значит, мы с вами единомышленники, – умасливал ее Пуаро. – Ведь я тоже хочу вздернуть злодея.

– Альфреда Инглторпа?

– Его… или кого-то другого.

– Нет никаких «других»! Пока он не переступил порог этого дома, бедняжка Эмили была в безопасности! Конечно, вокруг всегда сновали акулы. Но они не покушались на ее жизнь – только на кошелек. Однако стоило заявиться мистеру Альфреду Инглторпу, как через два месяца – але-гоп! Извольте!

– Поверьте, мисс Говард, если убийца – мистер Инглторп, ему не удастся от меня ускользнуть, – твердо сказал Пуаро. – Клянусь честью, я обеспечу ему виселицу – высокую, как у Амана! [В Книге Эсфири советник Аман покушался на своего владыку, персидского царя Артаксеркса. Заговор был разоблачен, а царедворец повешен на виселице высотой в пятьдесят локтей, воздвигнутой самим Аманом для оклеветанного им же придворного]

– Так-то лучше, – сменила гнев на милость мисс Говард.

– Но мне необходимо ваше полное доверие. Сейчас ваша помощь может оказаться бесценной. Объясню почему. Потому, что из всех обитателей этого дома, погруженного в траур, лишь у вас глаза покраснели от пролитых слез.

Мисс Говард мигнула несколько раз, и в грубоватые интонации ее голоса вкралась новая нотка.

– Если вы имели в виду, что я ее любила, то вы не ошиблись. Понимаете, филантропка Эмили была той еще старой эгоисткой. Ей непременно требовалось признание и признательность. При всей ее щедрости, она никому не позволяла забыть об оказанных ею благодеяниях. Неудивительно, что люди ее недолюбливали. Однако сама она вряд ли была способна это почувствовать – по крайней мере, я на это надеюсь. Со мной – дело другое. Я с самого начала заняла твердую позицию. «Я вам буду стоить столько-то фунтов в год, и ни пенсом больше. Никаких подачек или подарков – ни пары перчаток, ни билета в театр». Она не могла этого понять – порой жутко обижалась. Называла меня глупой гордячкой. Дело было вовсе не в спеси – но я не могла ей это объяснить. Во всяком случае, я сохранила самоуважение. Я единственная в этом доме могла себе позволить полюбить ее. Остальные – просто стая гиен. День и ночь я охраняла Эмили от них, но появляется этот сладкоречивый прохвост и – пуф! Все мои многолетние старания пошли прахом.

Пуаро сочувственно кивнул.

– Я прекрасно понимаю вас, мадемуазель, и разделяю ваше справедливое негодование. Но напрасно вы думаете, что мы топчемся на месте и ничего не предпринимаем. Уверяю вас, это не так.

В этот момент Джон заглянул к нам и сообщил, что они с мистером Уэллсом закончили просматривать бумаги из будуара и теперь приглашают нас с Пуаро подняться в спальню миссис Инглторп.

Когда мы шли по лестнице, Джон оглянулся на дверь столовой и доверительно понизил голос:

– Слушайте, что же будет, когда эти двое столкнутся нос к носу?

Я беспомощно покачал головой.

– Я сказал Мэри, пусть старается держать их подальше друг от друга, – вздохнул Джон.

– А у нее получится?

– Одному Богу известно. Единственное утешение: Инглторп и сам-то не горит желанием попадаться Эви на глаза.

– Ключи все еще у вас, Пуаро? – спросил я, когда мы подошли к запертой двери спальни.

Забрав ключи у сыщика, Джон отпер замок, и мы все зашли внутрь. Адвокат сразу устремился к туалетному столику у окна, Джон последовал за ним.

– Кажется, именно в этом бюваре мама хранила самые важные документы, – сказал он.

Пуаро извлек из кармана небольшую связку ключей.

– Позвольте мне. Утром я из предосторожности его запер.

– Но сейчас он открыт!

– Не может быть!

– Сами взгляните, – и Джон откинул крышку портфеля для бумаг.

– Тысяча чертей! – вскричал ошеломленный Пуаро. – А ведь оба ключа от дверей все время были у меня! – он схватил бювар и внезапно оцепенел. – Ну и дела! Замок-то взломан!

– Что?!

Пуаро положил портфель на место.

– Но кто мог его взломать? Зачем? И когда? Ведь двери были заперты? – беспорядочно восклицали мы, перебивая друг друга.

Пуаро, явно думая о чем-то своем, отвечал решительно и резко:

– Кто? Это отличный вопрос. Зачем? Хотел бы я знать! Когда? Я покинул эту комнату час назад, стало быть, не раньше. Что до запертых дверей – в них обычные замки. Возможно, к любому из них может подойти ключ от какой-то другой спальни на этом этаже.

Мы ошарашенно переглядывались. Пуаро отошел к камину. Внешне он был абсолютно спокоен, но когда он из свойственной ему любви к порядку и симметрии опять принялся переставлять безделушки и вазочки на каминной полке, я заметил, как сильно трясутся его руки.

– Значит, дело было так, – сказал он наконец. – В этом бюваре хранилась какая-то бумага – возможно, абсолютно пустякового содержания, но эта улика способна связать убийцу с совершенным им преступлением. Вопрос жизни и смерти – успеть уничтожить документ до того, как он будет обнаружен и его значение будет оценено по достоинству. Поэтому убийца идет на риск – на огромный риск – и прокрадывается сюда. Обнаружив, что бювар заперт, он вынужден взломать его, хотя тем самым сразу дает нам понять, что здесь кто-то побывал. Так отчаянно рисковать можно только ради чего-то чрезвычайно важного.

– Но что же это такое?

– А-а! – вскричал Пуаро, потрясая кулаками. – То-то и оно, что я понятия не имею! Какой-то клочок бумаги – возможно, та самая записка, которую Доркас видела в руках хозяйки прошлым вечером. А я, – тут его гнев, наконец, вырвался наружу, – я жалкий кретин! Не предусмотреть такой возможности! Трижды остолоп! Какая идиотская безмозглая щепетильность – оставить бювар здесь! Я должен был забрать его с собой! А теперь этого письма нет, оно уничтожено – но… уничтожено ли? Может быть, еще есть шанс? Надо перевернуть вверх дном все в этом доме!

Охваченный безумием, он пулей вылетел из спальни, а я был так ошеломлен, что не сразу смог прийти в себя. Когда я выбежал следом за Пуаро, он уже скрылся из виду.

Мэри Кавендиш стояла на площадке, откуда лестница расходилась в двух направлениях и смотрела вниз, в сторону холла, где скрылся детектив.

– Что стряслось с вашим эксцентричным маленьким другом, мистер Гастингс? Он только что пронесся по лестнице как смерч.

– Кое-что его сильно расстроило, – уклончиво промямлил я. Я ведь не знал, хочет ли Пуаро, чтобы я хоть что-то рассказывал. Заметив тонкую улыбку, скользнувшую по выразительным губам миссис Кавендиш, я поспешил перевести разговор на другую тему:

– Они ведь еще не встретились, правда?

– О ком вы говорите? Кто не встретился?

– Мистер Инглторп и мисс Говард.

Она как-то странно на меня посмотрела.

– По-вашему, если они встретятся, произойдет нечто ужасное?

– А вы так не думаете? – Признаться, я несколько опешил.

– Нет. – Она улыбалась своей непостижимой улыбкой. – Я не против послушать добротную, основательную свару. Это разрядило бы атмосферу. А то мы все так много думаем и так мало говорим нынче.

– Джон считает иначе, – заметил я. – Он стремится во что бы то ни стало не допустить их столкновения.

– Ах, Джон!

Что-то в ее тоне меня задело за живое, и я выпалил:

– Старина Джон ужасно славный парень.

Она с любопытством изучала меня минуту или около того, а затем, к моему великому удивлению, сказала:

– Вы верны своему другу. За это вы мне нравитесь.

– А разве вы мне не друг?

– Я не умею дружить.

– Зачем вы такое говорите?

– Потому что это правда. Сегодня я мила со своими друзьями, а завтра я ими пренебрегаю.

Не знаю, что на меня нашло, но я почему-то разозлился и довольно бестактно ляпнул:

– И все же с доктором Бауэрштейном вы милы постоянно!

Я тут же горько пожалел о своих словах. Ее лицо застыло, точно стальное забрало опустилось, скрыв от меня живые женские черты. Она молча повернулась и быстро пошла наверх, а я стоял, как идиот, пялясь ей вслед.

Я пришел в себя, лишь заслышав внизу страшный шум. Пуаро бегал из комнаты в комнату, объясняя всем и каждому, что именно он разыскивает. Меня охватила досада, что все мои дипломатические усилия пошли насмарку. Маленький бельгиец, похоже, решил посвятить в тайну всех обитателей дома, что лично я счел крайне неразумным. В который раз меня охватило сожаление, что мой друг так легко теряет голову в минуты волнения.

Я быстро сбежал по ступенькам, и завидев меня, Пуаро мгновенно успокоился. Я отвел его в сторонку.

– Дорогой мой, где же ваш здравый смысл? Неужели вы не понимаете, что, сообщая всем и каждому о краже, вы играете на руку преступнику?

– Вы так думаете, Гастингс?

– Я в этом уверен.

– Что ж, мой друг, впредь буду слушаться ваших советов.

– Хорошо бы, да только, боюсь, уже поздно.

– Увы.

Пуаро выглядел таким удрученным и пристыженным, что мне стало его жаль, пусть он и заслужил мой благоразумный упрек.

– Что ж, – вздохнул он. – Делать нечего, мон ами.

– Вы уже все осмотрели?

– На данный момент да. Пойдете со мной в деревню?

– Охотно.

Пуаро взял свой чемоданчик, и мы направились к открытому окну гостиной. Синтия Мёрдок как раз входила в дом, и Пуаро посторонился, галантно уступая ей дорогу.

– Мадемуазель, задержитесь на минутку.

– Да? – Заинтригованная Синтия повернулась.

– Доводилось ли вам когда-нибудь готовить лекарства для миссис Инглторп?

Легкий румянец вспыхнул на лице девушки и ответ прозвучал довольно скованно:

– Нет.

– Значит, вы делали только порошки?

Теперь Синтия покраснела до ушей:

– Ах да, как-то раз я приготовила для нее снотворное.

– Вот это?

Пуаро продемонстрировал коробочку из-под лекарства.

Она кивнула.

– А не могли бы вы сказать, что входило в его состав? Сульфонал? Веронал?

– Нет, это был обычный порошок бромида.

– Ах вот как! Что ж, мадемуазель, спасибо и хорошего вам дня.

Пока мы быстро шагали в сторону деревни, я то и дело поглядывал на Пуаро. Я уже говорил, что в минуты возбуждения его глаза по-кошачьи вспыхивали и зеленели. И вот сейчас они сияли, словно два изумруда.

– Друг мой! – прервал он затянувшееся молчание. – У меня появилась одна версия. Она прозвучит странно, может быть, даже неправдоподобно. И тем не менее, лишь она объясняет все факты.

Я пожал плечами, думая про себя, что Пуаро слишком уж увлечен своими фантастическими гипотезами, в то время, как истина находится у него буквально под носом.

– Так вот почему на этикетке не было фамилии фармацевта! – вернулся я к их недавнему разговору с Синтией. – Все очень просто и очевидно, как вы и говорили. Удивляюсь, как я сам до этого не додумался.

Пуаро, казалось, меня даже не слышал.

– Они еще кое-что нашли. Там! – он ткнул большим пальцем через плечо в сторону Стайлз-Корта. – Мистер Уэллс рассказал мне, пока мы поднимались в спальню.

– И что же?

– В запертом письменном столе в будуаре обнаружилось завещание миссис Инглторп, написанное еще до ее замужества, по которому все ее состояние отходит Альфреду Инглторпу. Должно быть, оно было составлено сразу после помолвки. И Уэллса, и Кавендиша это как громом поразило. Завещание написано на специальном бланке, и засвидетельствовали его две служанки, причем, Доркас среди них не было.

– А мистер Инглторп знал о его существовании?

– Он утверждает, что не знал.

– Говорить-то можно что угодно, – скептически заметил я. – И вообще, не слишком ли много завещаний? Сплошная путаница. Скажите, а как слова, нацарапанные на конверте, помогли вам узнать, что завещание было составлено вчера днем?

Пуаро улыбнулся.

– Скажите, мон ами, не бывало ли с вами такого: совершенно вылетело из головы, как правильно пишется то или иное слово?

– И даже очень часто. Такое с каждым может случиться.

– Вот именно. И разве не пробуете вы в таком случае написать это слово несколько раз на промокашке или на каком-то ненужном клочке бумаги, чтобы убедиться, что оно выглядит как надо? Именно так и поступила миссис Инглторп. Обратите внимание, слово «собственность» она написала сперва с одной «н», а второй раз – правильно, с двумя, а после в сочетании другими словами. Увидев слова «собственность», «я владею», я сразу вспомнил обрывок бланка, найденный в камине, и вмиг сообразил, какой документ почти наверняка содержит подобные формулировки – завещание! А то, что оно было написано накануне трагедии, подтверждалось еще одним обстоятельством: из-за поднявшейся суматохи утром в будуаре не подметали пол. Возле стола я обнаружил мужские следы, а также комочки рыхлой земли и крупицы перегноя. Не будем забывать, что вот уже несколько дней как не было дождя и никто в обычной обуви просто не смог бы так напачкать в доме. Я подошел к окну и сразу понял, что бегонии на куртинах высажены совсем недавно. Земля выглядела точь-в-точь, как на ковре в будуаре. От вас я узнал, что эти клумбы были разбиты вчера пополудни. Так что я с уверенностью сделал вывод, что один, а может быть даже оба садовника – ведь на клумбах остались следы от двух пар обуви – заходили в эту комнату. Если бы миссис Инглторп просто хотела поговорить с ними, она подошла бы к окну, и им не пришлось бы топтаться в будуаре в своих башмачищах. Теперь у меня не было сомнений – она составила новое завещание и позвала садовников, чтобы те засвидетельствовали ее подпись. Дальнейшие события показали, что я был прав в своем предположении.

– Это очень остроумная логическая цепочка! – Я не мог не восхититься. – Признаться, сам я, увидев эти каракули, сделал совершенно ложные выводы.

Пуаро усмехнулся.

– Вы попали в плен собственной фантазии. Воображение – отличный слуга, но скверный господин. Самое простое объяснение всегда наиболее вероятно.

– А скажите вот что, Пуаро: как вы узнали, что у миссис Инглторп пропал ключ от бювара с документами?

– Я этого не знал. Я просто предположил – и не ошибся. Вы заметили, что он висел на куске обычной проволоки, скрученной кольцом? Это сразу же навело меня на мысль, что это разомкнутое звено общей связки – этот ключ оторвался от нее, или же его сорвали. Если бы его потеряли, а потом нашли, миссис Инглторп немедленно вернула бы его на место. Однако на ее связке болтался новехонький блестящий ключик. Я понял, что это дубликат, и что кто-то воспользовался пропавшим ключом, чтобы открыть замочек бювара. Там-то он и остался.

– Да, – подхватил я. – И этот «кто-то» – без сомнения, Альфред Инглторп.

Пуаро с любопытством уставился на меня.

– Вы до такой степени убеждены в его виновности?

– Ну, разумеется. По-моему, каждое новое обстоятельство лишь подтверждает это.

– Напротив, – тихонько сказал Пуаро, – многие факты свидетельствуют в его пользу.

– Да ладно вам! Я вижу лишь один-единственный факт.

– И какой же?

– Тот, что его не было дома прошлой ночью.

– Попали пальцем в небо, как говорите вы, англичане! Как раз это и подрывает его позиции!

– Это еще почему?

– Да потому, что если мистер Инглторп знал, что его жена будет отравлена, то непременно постарался бы оказаться как можно дальше от дома в ночь ее смерти. Его оправдание явно сфабриковано, и этому есть только два объяснения: либо он знал, что должно случиться, либо имел какую-то иную причину для своего отсутствия.

– Иную причину? – переспросил я.

Пуаро пожал плечами.

– Не слишком благовидную, разумеется. Я сказал бы, что мистер Инглторп – большая каналья, но это не обязательно делает его убийцей.

Я недоверчиво покачал головой.

– Вижу, вы не согласны. Что ж, поживем-увидим. Обратимся к другим аспектам дела. Как вы объясните, что все двери спальни были заперты изнутри?

– Ну-у, – начал я, – если рассуждать логически…

– Сделайте одолжение.

– Вот что я думаю. Двери, несомненно, были заперты – мы должны верить собственным глазам. Однако пятно стеарина на полу и тот факт, что завещание было уничтожено, доказывают, что ночью в комнату кто-то проник. Пока что нет возражений?

– Блестяще! Ваша логика безупречна. Продолжайте.

– Что ж, будем рассуждать далее, – продолжал я, воодушевленный этой похвалой. – Поскольку человек этот явно не впорхнул через окно и не отодвинул засов снаружи с помощью какого-то фокуса, следует предположить, что дверь ему открыла сама миссис Инглторп. Это очередное звено в цепочке доказательств против ее мужа. Конечно, ему она открыла бы дверь в первую очередь.

Пуаро отрицательно замотал головой.

– В первую? А может быть, в последнюю? Не забывайте, она заперла дверь, ведущую в его спальню – весьма необычный поступок с ее стороны. А накануне имела место бурная ссора. Нет, не думаю, что она хотела видеть своего супруга.

– Но вы же согласны, что миссис Инглторп сама отперла дверь?

– Есть и другое объяснение. Ложась спать, она просто-напросто забыла закрыть на задвижку дверь, ведущую в коридор. А под утро проснулась и заперла ее только тогда.

– Пуаро, вы и в самом деле так думаете?

– Я не утверждаю, что произошло именно это – но так вполне могло случиться. Ну что ж, оставим пока и это под вопросом. Вернемся к беседе между миссис Кавендиш и ее свекровью, которую вам удалось частично подслушать.

– Я о ней совсем забыл, – задумчиво сказал я. – Для меня это вообще непостижимо – неужели миссис Кавендиш, воплощение гордости и хладнокровия, позволила себе вмешаться в дело, которое совершенно ее не касалось?

– Вот именно. Невероятный поступок для такой респектабельной особы.

– Загадочная история, – согласился я. – Тем не менее, она не имеет отношения к делу и не стоит нашего внимания.

Пуаро издал страдальческий стон.

– Сколько раз вам повторять! Все, абсолютно все следует принимать во внимание! Если факт не соответствует вашей гипотезе – к дьяволу эту гипотезу.

– Ладно, посмотрим, кто прав, – сказал я раздраженно.

– Вот именно, посмотрим.

Мы уже дошли до коттеджа «Околица», и Пуаро повел меня наверх в свою комнату. Там он угостил меня русской папироской, из тех, что порой покуривал сам. Забавно было наблюдать, как методично он складывает использованные спички в маленькую фарфоровую пепельницу. Мое недавнее раздражение схлынуло, как не бывало.

Пуаро поставил два кресла перед открытым окном, мы сидели и курили, любуясь видом на деревенскую улицу. В воздухе веяло теплом и негой. День обещал быть жарким.

Внезапно мое внимание привлек худосочный молодой человек, который что было духу несся по улице. Сразу бросалось в глаза необычное выражение его лица – смесь возбуждения и ужаса.

– Поглядите-ка, Пуаро! – кивнул я.

Он наклонился вперед.

– Вот это да! Это же мистер Мейс из аптеки. Он идет сюда.

Молодой человек остановился перед коттеджем «Околица» и, поколебавшись всего мгновение, забарабанил в дверь.

– Минуточку! – крикнул Пуаро из окна. – Я уже спускаюсь.

Жестом велев мне следовать за ним, он сбежал по лестнице и открыл входную дверь. Мистер Мейс начал свою речь с порога.

– Мистер Пуаро, умоляю, простите, что я вас побеспокоил, говорят, вы только что вернулись из усадьбы?

– Так и есть.

Молодой человек облизал губы, пересохшие не то от волнения, не то от любопытства. Лицо его подергивалось.

– По всей деревне судачат о внезапной смерти старой миссис Инглторп. Ходят слухи, – он благоговейно понизил голос, – будто ее отравили. Это правда?

Пуаро даже глазом не моргнул.

– Только врачи вправе делать подобные заявления, мистер Мейс.

– Да-да, разумеется…. Конечно… – Казалось, молодой человек уже не в силах сдерживаться. Он схватил Пуаро за руку и лихорадочно зашептал:

– Вы только скажите, мистер Пуаро, это же не стрихнин?

Пуаро уклончиво пробормотал что-то, но вряд ли юный мистер Мейс почерпнул из этого ответа необходимые сведения.

Закрыв за ним дверь, Пуаро повернулся и, встретившись со мной взглядом, мрачно кивнул.

– Да, вот именно. Ему будет что рассказать на дознании.

Мы снова медленно поднялись в его комнату. Я уже открыл рот, чтобы начать задавать вопросы, но Пуаро упреждающим жестом остановил меня.

– Не сейчас, не сейчас, мон ами. Мне требуется время на размышление. Мой разум в каком-то беспорядке, что довольно нехорошо.

Он просидел минут десять молча и совершенно неподвижно, если не считать нескольких выразительных движений бровями, а глаза его тем временем становились все зеленее.

Наконец маленький сыщик встрепенулся и глубоко вздохнул.

– Что ж, тяжелый момент позади. Теперь все обдумано, систематизировано и классифицировано. Никогда нельзя допускать путаницы. Конечно, это дело пока далеко от завершения. Ибо оно – одно из самых сложных. Оно поставило меня в тупик. Меня! Эркюля Пуаро! Но главное, что мы располагаем двумя чрезвычайно важными фактами.

– И что же это за факты?

– Во-первых, вчерашняя погода. Это очень важно.

– Но вчера день выдался отличный, – запротестовал я. – Пуаро, вы просто морочите мне голову!

– Ни в малейшей степени. Термометр показывал плюс двадцать семь градусов в тени. Не забывайте об этом, мой друг. Это ключ к разгадке!

– Хорошо, а второй факт?

– То, что мсье Инглторп весьма странно одевается, что у него черная борода и он носит пенсне.

– Пуаро, вы же это не серьезно?

– Абсолютно серьезно, мой друг.

– Но это же не факты, а какая-то чепуха!

– Напротив, это очень важно.

– А если присяжные на дознании предъявят Альфреду Инглторпу обвинение в умышленном убийстве, что будет с вашими теориями?

– Они не станут менее верными от того, что двенадцать ослов совершили ошибку. Но ничего подобного не произойдет. Во-первых, вряд ли сельские присяжные рискнут взять на себя ответственность за подобное обвинение, тем более, мистер Инглторп фактически находится в положении местного сквайра. А кроме того, – с безмятежным видом добавил он, – я этого не допущу.

– Вы не допустите?

– Вот именно.

Я смотрел на этого удивительного человека со смешанным чувством раздражения и восхищения. Он выглядел чертовски самоуверенно. Словно прочитав мои мысли, маленький бельгиец ласково кивнул.

– О да, мон ами, я не позволю им вынести такой вердикт. – Он встал и положил руку мне на плечо. Выражение его лица резко изменилось, на глазах выступили слезы. – Видите ли, я не могу забыть о бедной, погибшей миссис Инглторп. Она была неспособна вызвать к себе любовь – о нет! Но она проявила большую доброту к нам, бельгийцам, и я в долгу перед ней. – Я сделал попытку запротестовать, но Пуаро еще не закончил. – Нет-нет, Гастингс, позвольте мне договорить. Я хочу сказать вам вот что. Тень миссис Инглторп явится ко мне для возмездия, если я допущу, чтобы ее супруга Альфреда Инглторпа арестовали сейчас, когда одно мое слово может его спасти!

Накануне дознания Пуаро развил невероятную деятельность. Он дважды посетил мистера Уэллса для доверительного разговора и исходил пешком всю округу. Мне было немного обидно, что все эти прогулки он предпринимает без меня, в особенности потому, что я понятия не имел, в каком направлении движется его расследование.

Я решил, что оно непременно должно привести маленького детектива на ферму Райкса. Наведавшись в коттедж «Околица» вечером в среду и не застав Пуаро дома, я отправился прямиком туда через поля. По пути мне встретился старый поселянин, который глянул на меня с плутоватым прищуром:

– Вы, видать, из усадьбы, а?

– Верно. Я ищу своего приятеля, который мог пройти этой дорогой.

– Потешный такой коротышка, да? Трещит, руками машет, что твоя мельница? Он, кажись, из бельгийцев, которых поселили в деревне?

– Да-да, это он. Значит, вы его видели?

– Бывать-то он здесь бывал. И не раз. Приятель ваш, вон как! Да, разлетались вокруг господинчики из усадьбы, чисто у нас тут медом намазано!

И он двусмысленно ухмыльнулся.

– Значит, джентльмены из усадьбы часто бывают на ферме? – небрежным тоном уточнил я.

Старикашка подмигнул мне еще более многозначительно.

– Уж один-то отсюда прям не вылезает, мистер. Но имен называть мы не будем. Уж больно он щедрый господин, если вы меня понимаете. Ох, премного благодарен, сэр, дай вам бог здоровья!

Я решительно зашагал дальше. Так, значит, Эвелин Говард была права! При мысли о щедрости Альфреда Инглторпа за счет жены, которую он бессовестно обманывал, меня передернуло от омерзения. Что же толкнуло его к преступлению – пикантное личико миссис Райкс или жажда денег? Вероятно, похоть и алчность в равной степени стали мотивами убийства.

Примечательно, что Пуаро в последнее время был одержим установлением точного времени ссоры Инглторпа с женой. Он неоднократно утверждал, что Доркас ошибается, называя четыре часа пополудни, и всячески пытался заставить ее признать, что ссора могла произойти и в четыре тридцать.

Но Доркас была непоколебима, как скала. Между временем, когда она услышала голоса, и пятью часами, когда она отнесла чай своей хозяйке, прошло никак не меньше часа – и ничто не могло ее в этом разубедить.

Дознание проходило в пятницу в деревне, в «Руках Столпника». Ни меня, ни Пуаро не было в списке лиц, вызванных для дачи показаний, так что мы довольствовались ролью зрителей, сидя рядышком.

Предварительные процедуры уже закончились. Присяжным было предъявлено тело, и Джон Кавендиш официально опознал в нем свою покойную мачеху. Коронеру и жюри он рассказал об обстоятельствах ее смерти – как он проснулся среди ночи и в каком состоянии нашел несчастную миссис Инглторп.

Настал черед огласить медицинское заключение. Все в зале затаили дыхание, глядя во все глаза и навострив уши, в ожидании, что поведает знаменитый лондонский эксперт, мировое светило в области токсикологии.

В нескольких фразах Бауэрштейн изложил результаты вскрытия. Если опустить маловразумительные медицинские термины и технические подробности, отчет сводился к следующему. Причиной смерти миссис Инглторп стало отравление стрихнином. Из ее желудка извлекли не менее трех четвертей грана этого вещества, вероятнее всего, она приняла целый гран или даже чуть больше.

– Могла ли она проглотить яд случайно? – спросил коронер.

– Крайне маловероятно. В отличие от многих других ядов, стрихнин никогда не используется в бытовых целях, и его продажа без специального разрешения запрещена.

– Позволяют ли результаты вашего обследования установить, как именно яд попал в организм?

– Нет.

– Насколько мне известно, вы прибыли в Стайлз раньше доктора Уилкинса?

– Верно. Я повстречал посланный за ним автомобиль у ворот усадьбы и поспешил в дом.

– Расскажите, что вы обнаружили по прибытии.

– Я вошел в спальню миссис Инглторп. Она была в тяжелом состоянии, ее терзали сильнейшие спазматические судороги. Когда я наклонился к ней, она прошептала: «Альфред… Альфред…»

– Мог ли стрихнин содержаться в кофе, который миссис Инглторп принес ее муж?

– Это не исключено, но стрихнин – довольно быстродействующее вещество. Признаки отравления наблюдаются уже через час или два после попадания яда в организм. Оно может замедлиться при определенных условиях, ни одно из которых в данном случае соблюдено не было. Как я понял, кофе миссис Инглторп выпила после ужина, не позже восьми часов вечера. А первые симптомы проявились лишь под утро. Это доказывает, что яд был употреблен гораздо позже времени последней трапезы.

– У миссис Инглторп была привычка пить какао посреди ночи. Мог ли стрихнин содержаться в этом напитке?

– Нет. Я собственноручно взял пробу какао, оставшегося на дне кастрюльки, и отдал на анализ. Ни малейших следов стрихнина.

Пуаро рядом со мной издал тихий самодовольный смешок.

– Откуда вы знали, что так будет? – прошептал я.

– Слушайте дальше!

– Должен сказать, – продолжал доктор, – что иной результат анализа меня бы весьма удивил.

– Почему?

– Да потому, что у стрихнина необычайно горький вкус. Его можно обнаружить даже в растворе один к семидесяти тысячам, и замаскировать эту горечь можно только сильнейшими вкусовыми добавками. Какао, содержащее гран стрихнина, было бы совершенно невозможно пить.

Один из присяжных осведомился, относится ли сказанное также и к кофе.

– Отнюдь. Кофе сам по себе очень горький напиток и вполне способен перебить вкус стрихнина.

– Значит, куда более вероятно, что яд был добавлен в кофе, но каким-то неизвестным способом его действие было отсрочено.

– Да, но поскольку кофейную чашку раздавили каблуком, у нас не было возможности проанализировать ее содержимое.

На этом доктор Бауэрштейн закончил давать показания. Следом за ним выступил доктор Уилкинс. Он поддержал коллегу по всем пунктам и решительно отверг гипотезу о возможности самоубийства. Хотя у покойной миссис Инглторп и были проблемы с сердцем, в остальном, по словам лечащего врача, она обладала завидным здоровьем и энергичным, уравновешенным темпераментом. Такой человек не станет сводить счеты с жизнью.

Далее перед жюри присяжных выступил Лоуренс Кавендиш. Его показания не имели особого значения, поскольку младший брат лишь повторил то, что уже рассказал старший. Уже покидая свидетельское место, Лоуренс замешкался и нерешительно спросил:

– Могу ли я высказать собственное мнение по этому вопросу?

Коронер незамедлительно ответил:

– Разумеется, мистер Кавендиш. Мы собрались здесь, чтобы установить истину, и приветствуем любое заявление, которое может этому поспособствовать.

– Это всего лишь мое предположение, – уточнил Лоуренс. – Конечно, я могу ошибаться, и все же мне кажется, что смерть моей матери могла быть вызвана естественными причинами.

– Объясните, что вы имеете в виду, мистер Кавендиш.

– В день своей смерти и какое-то время до этого моя мать принимала тонизирующее средство, содержащее стрихнин.

– А-а! – со значением воскликнул коронер. Присяжных это заявление тоже явно заинтересовало.

– Насколько я знаю, – продолжал Лоуренс, – многие сильнодействующие препараты имеют накопительный эффект, и бывали случаи, когда длительный прием заканчивался смертью пациента. А кроме того, вдруг она по ошибке приняла слишком большую дозу лекарства?

– Мы вообще впервые услышали, что покойная миссис Инглторп принимала стрихнин задолго до своей смерти. Эти сведения очень важны и мы весьма вам обязаны, мистер Кавендиш.

Вызванный повторно доктор Уилкинс высмеял идею, выдвинутую Лоуренсом.

– То, о чем говорил мистер Кавендиш, совершенно невозможно. Это подтвердит любой врач. Стрихнин действительно в определенном смысле является кумулятивным ядом, но, будучи ингредиентом лекарственного препарата, ни в коем случае не способен привести к подобной внезапной кончине. Ей должен был предшествовать длительный период хронических симптомов, которые я сразу распознал бы. Это предположение просто абсурдно.

– А вторая версия? О случайной передозировке?

– Три или даже четыре дозы все равно не привели бы к летальному исходу. Этот тоник для миссис Инглторп готовили в тэдминстерской аптеке Ку́та внушительными порциями. Ей пришлось бы осушить разом всю бутылку, чтобы в организм попало то количество стрихнина, которое было обнаружено при вскрытии.

– Стало быть, это лекарство никоим образом не могло способствовать ее смерти?

– Разумеется. Смешно даже предполагать подобное.

Тот же пытливый присяжный высказал мнение, что провизор, готовивший препарат, мог совершить ошибку.

– Это, конечно, не исключено, – уступил врач.

Но показания Доркас, которая выступала следом, исключали такую возможность. По ее словам, лекарство из этой бутылки миссис Инглторп принимала уже давно и в день своей смерти как раз употребила последнюю дозу.

Таким образом, вопрос о тонике был окончательно решен, и коронер сосредоточился на дальнейшем разбирательстве. Расспросив Доркас о том, когда именно ее разбудил отчаянный трезвон колокольчика из хозяйкиной спальни и в каком порядке она поднимала прочих домочадцев, он перешел к выяснению обстоятельств ссоры накануне днем.

Поскольку рассказ Доркас в основном совпадал с тем, что мы с Пуаро уже слышали, я не буду приводить здесь ее слова.

Следующей вызвали Мэри Кавендиш. Она держалась необыкновенно прямо, говорила отчетливо, очень спокойным тоном. По просьбе коронера она рассказала, что будильник как обычно разбудил ее в 4:30. Уже одеваясь, она услышала грохот от падения какого-то тяжелого предмета и испугалась.

– Вероятно, это был ночной столик?– предположил коронер.

– Я открыла дверь и стала прислушиваться, – продолжала Мэри. – Прибежала Доркас и разбудила моего мужа. Мы втроем бросились в комнату свекрови, но дверь была заперта…

Коронер прервал ее.

– Думаю, мы не должны заставлять вас вновь переживать эти ужасные события. Мы уже знаем о них все, что только можно знать. Но нам нужна подробная информация о вчерашней ссоре в будуаре миссис Инглторп. Что вы можете рассказать по этому поводу?

– Я?! – в голосе Мэри прозвучали нотки высокомерного недоумения, она слегка отвернулась и принялась поправлять кружевной воротничок своего платья. Меня пронзила внезапная догадка: «Она же просто пытается выиграть время!»

– Да-да, именно вы, – невозмутимо продолжал коронер. – Насколько мне известно, в момент, когда произошла ссора, вы читали книгу на скамейке прямо под окнами будуара. Это так?

Поколебавшись несколько секунд, Мэри ответила:

– Да, так оно и было.

– И эти окна были распахнуты настежь, верно?

Лицо Мэри явственно побледнело, она тихо сказала:

– Да.

– В таком случае вы не могли не расслышать голоса людей, находившихся внутри, тем более, что эти люди говорили на повышенных тонах, почти кричали. Как я понимаю, из сада их было слышно даже лучше, чем из холла.

– Возможно.

– Не повторите ли нам слова, которые вам удалось услышать?

– Я в самом деле не помню, что именно я слышала.

– Хотите сказать, что не слышали голоса споривших?

– О, голоса я, конечно, слышала, но не разобрала, что именно они говорили. – Слабый намек на румянец появился на ее щеках. – Я не имею привычки подслушивать чужие беседы на личные темы.

Коронер был неумолим.

– И вы в самом деле ничего не можете припомнить, миссис Кавендиш? Ровным счетом ничего? Какое-то слово, какой-нибудь обрывок фразы, позволивший вам понять, что это был разговор на личную тему?

Ей потребовалась пауза, чтобы собраться с мыслями. Но по внешнему виду нельзя было угадать, что она взволнована – она выглядела такой же спокойной и собранной, как и всегда.

– Да, я действительно кое-что припоминаю. Кажется, миссис Инглторп говорила что-то… не помню точно, что именно… о скандале между мужем и женой.

– А-а! – коронер удовлетворенно откинулся на спинку скамьи. – То же самое слышала и Доркас. Но, простите, миссис Кавендиш, отчего же, когда вы поняли, что это личный разговор, вы все-таки не удалились и остались сидеть на том же месте?

Я увидел, как сверкнули янтарно-карие глаза, когда она подняла их на мистера Уэллса, позволившего себе такие вольности. Уверен, в эту минуту она охотно разорвала бы жалкого адвокатишку на куски. Однако она взяла себя в руки и спокойно ответила:

– Нет, я не ушла. Мне было очень удобно сидеть там, где я устроилась. Я просто постаралась сосредоточиться на своей книге.

– И это все, что вы можете нам сказать?

– Это все.

Допрос был окончен, хотя коронер едва ли остался доволен итогами. Кажется, он считал, что Мэри Кавендиш при желании была способна поведать куда больше.

Далее перед присяжными предстала продавщица писчебумажной лавочки Эми Хилл, чистосердечно признавшаяся, что 17 июля продала стандартный бланк для завещания Уильяму Эрлу, помощнику садовника в Стайлзе.

Сам Уильям Эрл, а также Мэннинг показали, что подписались под документом, когда он уже был составлен. Мэннинг утверждал, что это произошло в 4:30 пополудни, Уильям допускал, что немного раньше.

Следующей была Синтия Мёрдок. Впрочем, рассказать ей было нечего. Она ровным счетом ничего не знала о случившейся трагедии, пока ее не разбудила миссис Кавендиш.

– Вы не слышали, как упал столик?

– Нет. Я спала очень крепко.

– Как говорится, «чистая совесть – крепкий сон», – улыбнулся коронер. – Спасибо, мисс Мердок, у нас больше нет вопросов.

Вызванная для дачи показаний мисс Говард предъявила письмо от миссис Инглторп, написанное ей вечером 17 июля. Пуаро и я, разумеется, уже видели его, но приведу точный текст.

Стайлз-Корт

Эссекс

17 июля

Моя дорогая Эвелин.

Не пора ли нам закопать топор войны? Нелегко простить обвинения, брошенные Вами в адрес моего дорогого мужа. Но я уже очень стара и слишком к Вам привязана.

Любящая Вас,

Эмили Инглторп

Документ передали присяжным, которые внимательнейшим образом его изучили.

– Боюсь, это письмо не проясняет дело, – вздохнул коронер. – Здесь нет никаких упоминаний о событиях того дня.

– Для меня здесь все предельно ясно, – отрывисто сказала мисс Говард. – Моя бедная старая подруга только что осознала, как бессовестно ее морочили.

– В письме ничего подобного не сказано, – возразил коронер.

– Разумеется! Не могла же Эмили написать, что ошиблась, да у нее скорее рука бы отсохла! Но я-то знала ее как облупленную. Она хотела, чтобы я вернулась, но не собиралась говорить, что я была права, поэтому выражалась обиняками. Так поступает большинство людей. Идиотская манера, как по мне.

По губам мистера Уэллса скользнула улыбка, и как я заметил, кое-кто из присяжных тоже хихикнул украдкой. Несомненно, мисс Говард пользовалась в округе большой популярностью.

– И вообще, ваше дурацкое разбирательство – пустая трата времени, – продолжала мятежная особа, окидывая жюри пренебрежительным взглядом. – Переливаете из пустого в порожнее! А между тем, всем и каждому понятно, кто именно…

– Спасибо, мисс Говард, вы свободны, – торопливо прервал ее коронер, видимо опасаясь лавины яростных, но бездоказательных обвинений. И явно вздохнул с облегчением, когда мисс Говард нехотя покинула свидетельское место.

Настал черед главной сенсации этого дня. Коронер вызвал Альберта Мейса, нашего знакомого помощника аптекаря. Молодой человек все так же заикался от волнения и был бледен как мел.

На первый вопрос коронера он ответил, что является дипломированным фармацевтом, но в местную аптеку устроился недавно, когда его предшественника призвали в армию.

Покончив с формальностями, коронер спросил:

– Мистер Мейс, доводилось ли вам за последнее время продавать стрихнин какому-то лицу, не предъявившему специального разрешения?

– Да, сэр.

– Когда именно это было?

– В прошлый понедельник вечером.

– В понедельник? А не во вторник?

– Нет, сэр. Это был понедельник, 16-е июля.

– Можете сообщить, кто именно приобрел у вас стрихнин?

Наступила такая тишина, что муху можно было услышать.

– Да, сэр. Мистер Инглторп.

Взоры всех присутствовавших в зале одновременно обратились к месту, где сидел Альфред Инглторп, бесстрастный и невозмутимый. Когда обличающие слова сорвались с губ молодого фармацевта, мне показалось, что Инглторп вздрогнул и хотел было подняться, но сдержался и усидел на стуле, ограничившись выражением мастерски разыгранного изумления на лице.

– Уверены ли вы в своих показания? – строго спросил коронер.

– Абсолютно уверен, сэр.

– Для вас что же, в порядке вещей приторговывать стрихнином из-под прилавка?

Под грозным взглядом коронера несчастный молодой человек совсем съежился.

– Нет, сэр, конечно нет. Но, понимаете, это же был мистер Инглторп из усадьбы и я подумал, что в этом нет ничего страшного. Он сказал, ему нужен стрихнин, чтобы отравить собаку.

Я всем сердцем сочувствовал юному мистеру Мейсу. Ведь это так естественно для деревенского приказчика – стараться всячески угодить господам из усадьбы, в особенности если это сулит надежду в будущем перехватить у тэдминстерской аптеки выгодные заказы.

– А разве у вас не принято регистрировать продажу ядов в специальной книге?

– Да, сэр, и мистер Инглторп в ней расписался.

– Вы принесли эту книгу с собой?

– Да, сэр.

Книга была передана жюри, и после надлежащего выговора – краткого, но сурового, коронер наконец-то отпустил несчастного мистера Мейса восвояси.

Воцарилось напряженное молчание, затем вызвали Альфреда Инглторпа. Осознает ли он, думал я, как туго затянулась петля вокруг его шеи?

Коронер сразу взял быка за рога.

– Вы покупали стрихнин, чтобы отравить собаку?

Инглторп отвечал, сохраняя полное присутствие духа:

– Нет. В Стайлзе нет собак, не считая овчарки привратника, но она совершенно здорова.

– То есть, вы отрицаете, что приобрели у Альберта Мейса стрихнин в прошлый понедельник?

– Категорически.

– Разве это не ваша подпись?

Коронер протянул ему регистрационную книгу.

– Конечно же нет. Почерк абсолютно не похож на мой. Сейчас я это докажу.

Он вынул из кармана конверт или что-то вроде того, несколько раз быстро расписался на нем и вручил присяжным. Было установлено, что подпись не имеет ничего общего с автографом в книге аптекаря.

– В таком случае, как вы объясните показания мистера Мейса?

– Совершенно очевидно, что мистер Мейс ошибся, – невозмутимо ответил Инглторп.

После недолгого размышления, коронер спросил:

– Мистер Инглторп, не могли бы вы сообщить для протокола, где находились вечером в понедельник, 16 июля?

– Право же… не припоминаю.

– Это абсурд, мистер Инглторп, – резко сказал коронер. – Советую подумать хорошенько.

Инглторп решительно покачал головой.

– Я ничего не могу вам сказать по этому поводу. У меня имеется лишь смутное воспоминание, что я прогуливался.

– И в каком же направлении?

– Я действительно не могу вспомнить.

Коронер нахмурился.

– Кто-нибудь составил вам компанию в тот вечер?

– Нет.

– Вы не встречали никого по пути во время своей прогулки?

– Нет, никого.

– Очень жаль, – сухо сказал коронер. – Насколько я понимаю, вы отказываетесь сообщить, где находились в то время, когда, согласно безоговорочному утверждению мистера Мейса, вы покупали стрихнин в его аптеке?

– Если вам угодно формулировать это таким образом, то – да, отказываюсь.

– Берегитесь, мистер Инглторп, вы играете с огнем.

Пуаро нервно заерзал на месте.

– Проклятье! – выдохнул он. – Этот безумец хочет чтобы его арестовали?

Инглторп и впрямь произвел на присяжных и публику скверное впечатление. Его жалкие отпирательства не убедили бы даже ребенка. Пуаро вздохнул с облегчением, когда коронер перешел к следующему пункту в перечне вопросов:

– О чем вы спорили с женой во вторник пополудни?

– Прошу прощения, – резко сказал Альфред Инглторп. – Вас дезинформировали. Вся эта история абсолютно не соответствует действительности. Никакой ссоры между мной и моей дорогой женой во вторник не происходило. Меня вообще не было дома вплоть до позднего вечера.

– Кто-нибудь может это подтвердить?

– А разве моего слова недостаточно? – надменно осведомился Инглторп.

Коронер не удостоил его ответом.

– Есть два свидетеля, слышавшие вашу ссору с миссис Инглторп.

– Ваши свидетели ошиблись.

Я не мог поверить своим ушам. Этот тип держится с такой непоколебимой уверенностью, что просто оторопь берет. Покосившись на Пуаро, я увидел на его лице выражение непостижимого для меня ликования. Означает ли это, что он наконец убедился в виновности Альфреда Инглторпа?

– Мистер Инглторп, вы слышали, как здесь повторили предсмертные слова вашей жены, – сказал коронер. – Вы можете как-то их объяснить?

– Разумеется, могу.

– Сделайте одолжение.

– По-моему, все очевидно. В спальне царил полумрак. Доктор Бауэрштейн почти моего роста и телосложения. Как и я, он носит бороду. Из-за тусклого освещения и невыносимых мук моя бедная жена, чье сознание уж заволокло пеленой, приняла доктора за меня.

– Неглупо, совсем неглупо, – пробормотал Пуаро. – Очень правдоподобно!

– Думаете, все так и было? – прошептал я.

– Я этого не сказал. Но версия и в самом деле гениальная.

– Вы решили, будто предсмертные слова моей жены – это обвинение, – продолжал Инглторп. – Но нет, несчастный мой дружочек призывала меня в свой последний час.

Коронер немного подумал и спросил:

– Верно ли, мистер Инглторп, что вы в тот вечер собственноручно налили кофе для вашей жены и сами отнесли его наверх?

– Я действительно налил кофе, но отнести не получилось. Я собирался это сделать, однако мне сообщили, что пришел друг семьи, и спеша его встретить, я поставил кофе на столик в холле. Когда несколько минут спустя я снова прошел через холл, чашки уже не было.

Это утверждение могло быть, а могло и не быть правдой, но мне показалось, что позиции Инглторпа оно не укрепило. Ведь у него в любом случае было достаточно времени, чтобы отравить напиток.

Но тут Пуаро мягко подтолкнул меня и указал на двух мужчин, сидевших рядом у двери. Один был высокий блондин, другой – маленький, темноволосый, смахивающий на хорька. Я вопросительно уставился на Пуаро и он прошептал мне на ухо:

– Тот, что пониже ростом, знаете, кто?

Я отрицательно покачал головой.

– Детектив-инспектор Джеймс Джепп из Скотленд-Ярда, знаменитый Джимми Джепп. Тот, другой, разумеется, тоже из уголовной полиции. События развиваются стремительно, друг мой.

Я окинул чужаков оценивающим взглядом. Определенно, они ничуть не походили на полицейских. Лично я ни за что не заподозрил бы в них представителей власти.

Я так на них засмотрелся, что вздрогнул от неожиданности, услышав вердикт:

– Преднамеренное убийство, совершенное неустановленным лицом или группой лиц.

Когда публика высыпала из «Рук Столпника» на улицу, Пуаро поманил меня в сторонку. Я понял, что он хочет дождаться людей из Скотленд-Ярда.

Спустя несколько мгновений они появились. Пуаро тут же шагнул вперед и обратился к тому, что был ниже ростом.

– Боюсь, вы меня не помните, инспектор Джепп.

– Ба, да это же мистер Пуаро! – воскликнул инспектор и повернулся к своему спутнику. – Помните, я рассказывал вам о мистере Пуаро? Нам довелось работать вместе в девятьсот четвертом году. в Брюсселе, по делу о подлоге. Тогда мы вышли на след мошенника Аберкромби и схватили его. Славные были деньки, не правда ли, мусью? А помните Альта́ра по кличке «Барон»? Тот еще был пройдоха! Облапошил пол-Европы и полиция всего континента годами тщетно гонялась за ним. А мы сцапали голубчика в Антверпене – и все благодаря мистеру Пуаро.

Слушая эти сентиментальные воспоминания, я подошел ближе и был представлен детективу-инспектору Джеппу, который, в свою очередь, познакомил нас обоих со своим коллегой, суперинтендантом Са́ммерхеем.

– Едва ли есть смысл спрашивать, что привело вас сюда, джентльмены, – заметил Пуаро.

Джепп выразительно подмигнул.

– Да чего тут хитрить. Дело-то не стоит выеденного яйца.

Однако Пуаро ответил очень серьеезно.

– На вашем месте я не стал бы делать поспешных выводов.

– Да по́лноте! – удосужился наконец открыть рот Саммерхей. – Разумеется, здесь все ясно как божий день. Считайте, муженек пойман с поличным. Удивляюсь, как можно было свалять такого дурака!

Но Джепп озабоченно уставился на Пуаро.

– Полегче на поворотах, Саммерхей, – протянул он. – Мы с этим мусью не один пуд соли вместе съели, и если кто и заставит меня изменить сложившееся мнение, так это он. Как я понимаю, у вас в рукаве припрятан козырный туз, а, мусью?

Пуаро улыбнулся уголком рта.

– Скажем так: я пришел к определенному заключению.

Саммерхей воспринял это заявление с явным пренебрежением, но Джепп не разделял его скептицизма.

– Пока что мы это дело изучили весьма поверхностно, – медленно сказал он. – В подобных случаях Скотленд-Ярд всегда поначалу оказывается в невыгодном положении: ведь мы приступаем к расследованию убийства только после вынесения вердикта, вот как сегодня. А ведь многое зависит от того, чтобы оказаться на месте преступления вовремя и идти по горячим следам. Здесь у мистера Пуаро преимущество. Черт возьми, да мы даже на сегодняшнее дознание не поспели бы, если бы этот толковый лондонский доктор не надавил на коронера, чтобы нас привлекли. А вы были тут с самого начала и, конечно, знаете куда больше. Исходя из того, что мы сегодня слышали на дознании, я бы смело сказал, что этот мистер Инглторп прикончил свою благоверную. И если бы кто-то, кроме вас, стал заверять в обратном, я бы расхохотался ему в лицо. Удивительно, как это присяжные с места в карьер не предъявили ему обвинение в предумышленном убийстве. Должно быть, тут коронер постарался: мне показалось, он их всячески сдерживал.

– А вы уже запаслись ордером на арест? – заинтересовался Пуаро. —Не удивлюсь, если он сейчас лежит у вас в кармане.

Выразительная, подвижная физиономия Джеппа вмиг застыла, приняв строгое официальное выражение.

– Может, лежит, а может и нет, – сдержанно сказал он.

Пуаро задумчиво посмотрел на инспектора.

– Я очень беспокоюсь, господа, как бы вы его не арестовали.

– Да, мы так и подумали, – язвительно заметил Саммерхей.

Забавно было наблюдать, как Джепп недоуменно топчется вокруг бельгийского детектива.

– А не могли бы вы нам дать чуточку больше информации, мистер Пуаро? От вас даже намека будет достаточно. Вы, как-никак, с самого начала в деле, а мы, сами понимаете, не хотели бы сесть в лужу.

– Не сомневаюсь. Что ж, воспользуйтесь своим ордером, арестуйте мистера Инглторпа, и вы окажетесь именно там! Дело сразу же закроют! В два счета! – И Пуаро весьма выразительно щелкнул пальцами.

Саммерхей недоверчиво фыркнул, но по лицу Джеппа было видно, что он воспринял это предупреждение всерьез. Что до меня – я буквально оцепенел от удивления и решил, что Пуаро, должно быть, спятил.

Джепп вытащил носовой платок и старательно промокнул лоб.

– Мистер Пуаро, у меня связаны руки. Лично я готов поверить вам на слово, но у меня есть начальство, и наверху спросят, что я, черт возьми, себе позволяю. Дайте хоть какую-то зацепку.

Пуаро призадумался.

– Что ж, кое-чем я могу с вами поделиться, – сказал он наконец. – Хотя, признаюсь, делаю это без особого желания. Не люблю раньше времени светить козырями, но ваше возражение справедливо: кто поверит слову отставного бельгийского полицейского, чьи лучшие дни давно миновали! Но Альфред Инглторп не должен быть арестован – мой друг Гастингс знает, что я поклялся этого не допустить. Что ж, мой славный Джепп, как я понимаю, вы собрались наведаться в Стайлз-Корт?

– Да, мы отправимся туда примерно через полчаса – сначала надо потолковать с коронером и врачом.

– Отлично. Загляните ко мне по дороге – я обитаю в коттедже на краю деревни, прямо перед воротами усадьбы. Туда я отправлюсь с вами, и там мистер Инглторп даст такие показания, что вы оставите всякую мысль о его аресте. А если он откажется – что, кстати, весьма вероятно – я сделаю это за него. Ну, как, по рукам?

– По рукам! – пылко вскричал Джепп. – Скотленд-Ярд весьма вам обязан! Я, призна́юсь, не вижу ни малейшего изъяна в имеющихся против него уликах, но вы всегда были настоящим фокусником! Так что до скорого, мусью.

И детективы удалились, причем Саммерхей унес собой скептически-насмешливое выражение лица.

– Ну, друг мой, что вы на это скажете? – бодро воскликнул Пуаро, забавляясь моей растерянностью. – Мон Дьё! Честно говоря, во время этого дознания мне довелось попотеть! Я даже представить себе не мог, что этот упрямец решит отмалчиваться до последнего! Право же, ну кто в здравом уме выберет подобную линию защиты!

– Может быть, тот, кто и в самом деле виновен? – предположил я. – Ведь если Инглторп совершил убийство, то что ему остается в такой ситуации?

– Тысяча способов улизнуть от правосудия, один хитроумней другого! – воскликнул Пуаро. – Будь я убийцей, я с ходу сочинил бы семь историй, одна правдоподобней другой! И все они были бы куда убедительнее, чем твердолобые запирательства мистера Инглторпа.

Я не удержался от смеха.

– Дорогой мой Пуаро, уверен, что вы способны придумать не семь, а семьдесят семь подобных историй! Но что бы вы ни наплели этим детективам, мне-то сознайтесь – вы больше не верите в невиновность Альфреда Инглторпа?

– Почему? Что случилось такого, чтобы я изменил свое мнение?

– Но ведь доказательства против него были такими убедительными!

– Я бы сказал, даже слишком убедительными.

Мы свернули к калитке коттеджа «Околица» и поднялись по уже знакомой лестнице.

– Да-да, все это чересчур убедительно, – бормотал Пуаро, будто разговаривал сам с собой. – Подлинные доказательства обычно расплывчаты и спорны. Их нужно тщательно изучить, прежде чем все сомнения будут отброшены. А здесь все улики на блюдечке. Нет, мой друг, дело против Инглторпа сфабриковано, причем очень искусно – до того искусно, что, как это зачастую бывает, хитрец перехитрил самого себя.

– Что вы имеете в виду?

– Потому что смутные и небесспорные свидетельства было бы очень трудно опровергнуть. Но преступник перестарался и сплел вокруг Инглторпа сеть до того затейливую, что теперь достаточно потянуть за одну ниточку, чтобы тот оказался на свободе.

Я не знал, что на это сказать. Помолчав пару минут, Пуаро продолжил:

– Давайте рассуждать здраво. Вот человек, который собрался отравить свою жену. До того, как жениться на деньгах, он промышлял, как говорится, своим умом, так что вроде бы нет оснований отказывать ему в здравомыслии. И тем не менее этот человек действует как полный идиот. Он заявляется в деревенскую аптеку, рассказывает откровенно лживую историю о собаке и приобретает стрихнин, собственноручно расписываясь за покупку в регистрационной книге. В эту ночь он не прибегает к яду. Нет, он ждет до следующего дня и ссорится с женой так бурно, что это слышит весь дом. Он не может не понимать, что эта ссора неизбежно навлечет на него подозрения после смерти миссис Инглторп. Он твердо знает, что помощник аптекаря непременно даст против него показания, и тем не менее не подготовил никаких путей защиты, никакого алиби. Ба! Ну, кто станет в здравом уме так настойчиво совать голову в петлю? На такое способен лишь маньяк, одержимый жаждой смерти!

– И все же, я не понимаю… – начал я.

– Я и сам многого не понимаю в этом деле, мон ами. Это-то меня и обескураживает. Я, Эркюль Пуаро, загнан в тупик!

– Но если он невиновен, зачем, по-вашему, ему покупать стрихнин?

– Все очень просто. Он его не покупал.

– Но Мейс же узнал его!

– Нет уж, давайте разберемся. Перед Мейсом предстал человек с черной бородой, как у мистера Инглторпа, в пенсне, как у мистера Инглторпа, и одетый, как обычно одевается мистер Инглторп – то есть, весьма приметно. Самого мистера Ингторпа юный Мейс ранее видел разве что издалека, ведь он живет в нашей деревне только две недели, да и к тому же миссис Инглторп предпочитала иметь дело с аптекой Кута в Тэдминстере.

– Значит, вы думаете…

– Мон ами, припомните, что я просил вас зафиксировать два факта, имеющих первостепенное значение. Оставим пока первый в стороне, а какой я назвал второй?

– «Что Инглторп весьма странно одевается, что у него черная борода и он носит пенсне», – процитировал я.

– Вот именно. Теперь предположим, что некто вознамерился выдать себя за Джона или Лоуренса Кавендиша. Это будет легко?

– Нет, – сказал я, подумав. – Хотя, конечно, хороший актер…

Но Пуаро резко оборвал меня.

– А в чем, собственно, сложность? Я скажу вам, мой друг: дело в том, что оба они гладко выбриты. Чтобы успешно изобразить среди бела дня кого-то из братьев Кавендишей, потребуется не просто хороший, а гениальный актер, причем обладающий определенным внешним сходством с тем, в кого перевоплощается. Но в случае с Альфредом Инглторпом все иначе. Одежда, борода, пенсне, скрывающее глаза, – вот каковы его особые приметы. Итак, что прежде всего требуется преступнику? Остаться вне подозрений, не правда ли? И как же лучше всего это сделать? Бросив подозрение на кого-то другого. И вот человек, который как нельзя лучше подходит для этих целей. Все и без того предубеждены против мистера Инглторпа и станут подозревать его в первую очередь, но нужны веские доказательства. Что может быть лучше доказанной покупки яда, а сфабриковать таковую, учитывая особенности внешнего облика мистера Инглторпа, совсем нетрудно. Не забывайте, молодой Мейс никогда раньше лично не встречался и не общался с Альфредом Инглторпом – с чего же ему думать, что человек в его одежде, с его бородой и в его пенсне, им не является?

– Звучит правдоподобно, – признал я, сраженный красноречием Пуаро. – Но почему же, в таком случае, Инглторп не сознаётся, где был в шесть часов вечера в понедельник?

– Да, и в самом деле – почему? – подхватил Пуаро, понемногу успокаиваясь. – Если бы его арестовали, он наверняка заговорил бы, но я не хочу, чтобы до этого дошло. Я должен заставить его увидеть всю тяжесть своего положения. Разумеется, за этим молчанием кроется нечто неблаговидное. Пусть он и не убивал свою жену, но он остается подлецом со своими грязными тайнами.

– Что же это может быть? – вслух размышлял я, признавая доводы Пуаро, но все цепляясь за слабую надежду, что самая очевидная версия в конце концов окажется единственно верной.

– А сами вы не догадываетесь? – спросил Пуаро, улыбаясь.

– А вы, конечно, уже догадались?

– О да, у меня была одна маленькая идея, и в конце концов она подтвердилась.

– Вы об этом и словом не обмолвились! – упрекнул я.

Пуаро виновато развел руками.

– Простите, мой друг, вы тогда были настроены не вполне симпати́к. – Он в упор взглянул на меня. – Но теперь-то вы понимаете, что его нельзя арестовывать?

– Ну, допустим, – сказал я с изрядной долей сомнения, поскольку судьба Альфреда Инглторпа была мне совершенно безразлична и, более того, я считал, что этого типа не мешало бы хорошенько прижать.

Пуаро, пристально наблюдавший за моей реакцией, вздохнул и решил сменить тему.

– Скажите, мой друг, помимо удивительного поведения мистера Инглторпа, что еще поразило вас во время дознания?

– Да вроде бы ничего эдакого мы не услышали.

– Неужели вам ничего не показалось странным?

Я поневоле подумал о Мэри Кавендиш и уклонился от ответа.

– Смотря, что вы называете странным.

– Ну, к примеру, показания Лоуренса Кавендиша?

Я вздохнул с облегчением.

– Ах, Лоуренс. Ну, знаете ли, он всегда был довольно нервным малым с причудами.

– Версия, что его мачеха могла по ошибке отравиться тонизирующим средством, которое принимала регулярно, вас не удивила, а?

– Да нет, не особо. Хотя специалисты и высмеяли Лоуренса, но это было вполне естественное предположение для дилетанта.

– Но ведь мсье Лоуренс вовсе не дилетант. Вы же сами мне рассказывали, что он изучал медицину и даже получил диплом!

– Да, это правда. Как же я мог об этом забыть? Тогда это действительно странно.

– Все его поведение кажется весьма странным, с самого начала этой истории. Из всех членов семьи он единственный способен сразу же распознать симптомы отравления стрихнином, и все же именно он – единственный, кто безоговорочно голосует за смерть от естественных причин. Будь на его месте

мсье Джон, я бы понял. У него нет необходимых познаний, и по своей природе он лишен воображения. Но мсье Лоуренс – это совсем другое дело! И вот сегодня, во время дознания, он выдвигает версию, которая, как он и сам прекрасно понимает, абсолютно нелепа и смехотворна. Тут есть над чем поразмыслить, мон ами!

– Да, все довольно запутанно, – согласился я.

– А миссис Кавендиш? Она ведь тоже поведала нам далеко не все, что ей известно! – продолжал Пуаро.

– Я не знаю, что и думать по этому поводу. Не может же она выгораживать Альфреда Инглторпа. Однако другого объяснения у меня нет.

Пуаро задумчиво кивнул.

– Это действительно выглядит странно. Одно можно сказать наверняка: миссис Кавендиш подслушала гораздо больше из пресловутой «беседы на личные темы», чем хотела признать.

– И все-таки трудно предположить, что она вообще способна подслушивать чужие разговоры!

– Вот именно. Однако ее показания помогли мне признать свою ошибку. Доркас была абсолютно права. Скандал действительно разразился около четырех часов пополудни, как она всегда и утверждала.

Я с удивлением воззрился на Пуаро – похоже, у него уже пунктик на установлении точного времени этой злосчастной ссоры.

– Сегодня прозвучало очень много странных заявлений, – продолжал Пуаро. – Возьмем доктора Бауэрштейна – ну что, скажите на милость, он делал у ворот Стайлз-Корта в такой ранний час и при полном параде? Это что же, никого кроме меня не удивляет?

– А может, у него бессонница? – неуверенно предположил я.

– Это или очень хорошее или очень плохое объяснение, – заметил Пуаро. – Очень расплывчатое и удобное. Словом, я буду присматривать за нашим толковым доктором Бауэрштейном.

– Какие же еще изъяны вы обнаружили в сегодняшних показаниях? – саркастически спросил я, но Пуаро был серьезен как никогда.

– Мон ами, как только вы понимаете, что свидетель лукавит, держите ухо востро. И готов поручиться своей репутацией, что на сегодняшнем слушании лишь один-два человека, не более, говорили чистую правду без оговорок и уловок.

– Да будет вам, Пуаро. Я согласен насчет Лоуренса и миссис Кавендиш. Но Джон… или мисс Говард – они-то говорили правду?

– Оба, мой друг? Один из них – возможно, но оба…

Его уверенность неприятно поразила меня.

Показания мисс Говард, пусть они и не представляли интереса для следствия, были изложены так прямолинейно, что мне и в голову не пришло усомниться в ее искренности. Впрочем, я всецело доверял профессиональному чутью Пуаро – за исключением тех случаев, когда он настаивал на откровенных нелепостях из-за, как мне казалось, ослиного упрямства. И я спросил:

– Вы действительно так думаете? По-моему мисс Говард отличается болезненной честностью – это зачастую даже ставит окружающих в неловкое положение.

Пуаро бросил на меня загадочный изучающий взгляд. Казалось, он хотел заговорить, но затем передумал.

– Или возьмем мисс Мёрдок, – продолжал я. – Ей-то о чем лгать?

– Однако, согласитесь, весьма странно, что она и ухом не шевельнула, пребывая через стенку от миссис Инглторп, в то время как миссис Кавендиш прекрасно слышала падение ночного столика, находясь в другом крыле.

– Но ведь Синтия спала. Она молода, и сон у нее крепкий.

– Ну, в таком случае она просто медицинский феномен!

Мне не слишком пришелся по душе сарказм, прозвучавший в его голосе, но тут внизу требовательно постучали в дверь. Выглянув в окно, мы увидели, что нас поджидают наши лондонские сыщики.

Пуаро схватил шляпу, воинственно подкрутил усы и, придирчиво стряхнув с рукава воображаемую пылинку, жестом пропустил меня перед собой на лестницу. Внизу мы присоединились к детективам и отправились в Стайлз.

Кажется, появление гостей из Скотленд-Ярда ошеломило обитателей усадьбы, во всяком случае, для Джона оно стало шоком. Хотя после вердикта это, разумеется, был лишь вопрос времени. И все же именно визит представителей уголовной полиции безжалостно и откровенно обрисовал истинное положение вещей.

По дороге в Стайлз Пуаро о чем-то вполголоса посовещался с Джеппом и тот, будучи лицом официальным, потребовал, чтобы все домочадцы, за исключением слуг, собрались в гостиной. Я сразу понял важность этого распоряжения: Пуаро намеревался блеснуть перед публикой.

Честно говоря, я был настроен скептически: у Пуаро могли быть причины верить в невиновность Инглторпа, но человеку вроде Саммерхея потребуются веские доказательства, а я сомневался, что Пуаро способен их предоставить.

Вскоре все мы собрались в гостиной, двери которой Джепп тщательно закрыл. Пуаро сам позаботился о том, чтобы каждый зритель занял отведенное ему место, а детективы из Скотленд-Ярда оказались в центре внимания. Думаю, именно в этот момент мы наконец осознали, что все происходящее – не дурной сон и не плод нашего воображения. Раньше мы зачитывались репортажами о расследовании подобных преступлений. Теперь мы сами стали участниками криминальной драмы. Сенсация разойдется по всей Англии. Завтра читатели утренних газет будут смаковать кричащие заголовки: «ЗАГАДОЧНАЯ ТРАГЕДИЯ В ЭССЕКСЕ!», «БОГАТАЯ ДАМА ОТРАВЛЕНА!», а ниже будут фотографии Стайлз-Корта и снимки с подписью «Семья покидает дознание» – уж конечно, деревенский фотограф сегодня не сидел сложа руки! Словом, напечатают то, о чем мы читали сотни раз – но ведь это должно происходить с другими людьми, а не с нами!

А теперь в этом доме, под этой крышей совершено убийство. И перед нами «опытные детективы», «незамедлительно приступившие к расследованию». Избитые клише из газетных заметок промелькнули у меня в голове, прежде чем Пуаро начал свою речь.

Полагаю, то, что именно ему сыщики из Скотленд-Ярда уступили эту прерогативу, озадачило собравшихся.

– Дамы и господа! – произнес Пуаро, кланяясь, словно знаменитость, приглашенная прочесть публичную лекцию. – Я собрал всех вас здесь с определенной целью. Она касается мистера Альфреда Инглторпа.

Инглторп оказался в некоторой изоляции – рассаживаясь, все неосознанно постарались отодвинуть свои кресла от него. Мне показалось, что он вздрогнул, услышав свое имя.

– Мистер Инглторп, – обратился Пуаро прямо к нему. – На этот дом пала мрачная тень – тень убийства.

Инглторп скорбно покачал головой.

– Бедная моя жена, – пробормотал он. – Бедный мой дружок Эмили! Как же это ужасно.

– Не думаю, мсье, что вы отдаете себе отчет, как ужасно это может оказаться… для вас, – многозначительно сказал Пуаро. – И поскольку Инглторп вроде бы не понял, о чем речь, добавил: – Мистер Инглторп, вам угрожает нешуточная опасность.

Оба сыщика заерзали. Я видел, что Саммерхея так и подмывает произнести заветное «Всё, что вы скажете, будет использовано против вас».

Пуаро невозмутимо продолжал:

– Теперь вы понимаете, мсье?

– Нет. Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что вас подозревают в отравлении вашей жены, – отчетливо произнес Пуаро.

Собравшиеся встретили это прямолинейное утверждение единодушным вздохом.

– Господи! – воскликнул Инглторп, вскакивая. – Что за бредовая, чудовищная идея! Чтобы я… отравил мою дражайшую Эмили?

– Не думаю, – Пуаро пристально посмотрел на него, – что вы вполне осознаете, до какой степени неблагоприятное впечатление произвели ваши показания. Теперь, услышав мое предупреждение, мистер Инглторп, отказываетесь ли вы по-прежнему сообщить, где вы были в шесть часов вечера в понедельник?

Альфред Инглторп со сдавленным стоном снова опустился в кресло и закрыл лицо руками. Пуаро подошел к нему вплотную.

– Говорите! – грозно прикрикнул он.

Инглторп с усилием оторвал руки от лица. Затем медленно и выразительно покачал головой из стороны в сторону.

– Вы отказываетесь говорить?

– Отказываюсь. Не верю, что найдется порочная душа, способная обвинить меня в подобном злодеянии.

Пуаро задумчиво кивнул, как человек, который принял решение.

– Вот, значит, как! – сказал он. – Что ж, придется рассказать все за вас.

Альфред Инглторп снова вскочил.

– Рассказать? Но вы же ничего не знаете… – внезапно он осекся.

Пуаро повернулся к нам.

– Мадам и мсье! Прошу внимания! Говорить буду я, Эркюль Пуаро! Я утверждаю, что человек, вошедший в аптеку и купивший стрихнин в шесть часов пополудни в прошлый понедельник, не был мистером Инглторпом, поскольку в указанный день и время мистер Инглторп сопровождал миссис Райкс, возвращавшуюся домой с фермы по соседству. Готов предоставить не менее пяти свидетелей, которые присягнут в том, что видели их вместе как в шесть вечера, так и немного позже. Как вы, должно быть, знаете, от Эбби-Фарм, где живет миссис Райкс, до деревни не меньше двух с половиной миль. Дамы и господа, алиби мистера Инглторпа абсолютно неоспоримо!

На мгновение воцарилась ошеломленная тишина. Джепп, который удивился меньше остальных, заговорил первым.

– Ей-богу, вы молодчина! – воскликнул он. – Вы ведь отвечаете за свои слова, мистер Пуаро? Ваши свидетели вполне надежны?

– Вуаля! Я подготовил для вас список – все имена и адреса. Разумеется, вы должны сами допросить их. Но вот увидите – они подтвердят то, что я сказал.

– Не сомневаюсь. – Джепп понизил голос. – Весьма вам обязан. Хороши бы мы были, если бы с места в карьер арестовали невиновного! – Он повернулся к Инглторпу. – Но вы-то сэр, извиняюсь, чем думали? Почему не рассказали все на дознании?

– Я объясню почему, – перебил инспектора Пуаро. – Ходили слухи…

– В высшей степени злонамеренные и совершенно лживые, – возбужденно вставил Альфред Инглторп.

– … и мистер Инглторп не захотел раздувать скандал в это скорбное для семьи время. Я ведь прав?

– Абсолютно, – кивнул Инглторп. – Моя бедная Эмили еще не упокоилась в земле, стоит ли удивляться, что я во что бы то ни стало стремился предотвратить дальнейшее распространение этих гадких инсинуаций.

– Откровенно говоря, сэр, я предпочел бы любые инсинуации угрозе ареста по обвинению в убийстве, – заметил Джепп. – Не сомневаюсь, что ваша несчастная супруга сказала бы вам то же самое. Если бы не мистер Пуаро, вы, как пить дать, сегодня же угодили бы за решетку.

– Без сомнения, я вел себя глупо, – пробормотал Инглторп. – Но вы не знаете, инспектор, до какой степени я был затравлен и оклеветан. – И он бросил злобный взгляд на Эвелин Говард.

– А теперь, сэр, – Джепп стремительно повернулся к Джону, – с вашего разрешения мы осмотрим спальню покойной леди, а после немного потолкуем со слугами. Не извольте беспокоиться, вам не надо подниматься – мистер Пуаро покажет нам дорогу.

Когда они уже вышли из гостиной, маленький бельгиец замешкался в дверях, обернулся и сделал мне знак следовать за ним. На площадке лестницы он схватил меня за руку и отвел в сторонку.

– Немедленно ступайте в другое крыло! Встаньте у той, обитой сукном двери, и не сходите с места, пока я за вами не приду.

И прошептав это, Пуаро юркнул назад, спеша присоединиться к детективам.

Следуя его указаниям, я занял пост у двери, сгорая от любопытства: что, черт возьми, скрывается за этой просьбой? Зачем ему понадобилось, чтобы я стоял на страже именно в этом месте? Я задумчиво осмотрел тянувшийся передо мной коридор, и меня осенило. За исключением Синтии Мердок, все обитатели дома спали сейчас в этом, левом крыле. Может быть, я должен проследить, кто входит в комнаты и выходит из них? Я добросовестно стоял на своем посту. Время шло, а я бдительно нес свою вахту. Минуты текли мучительно медленно. Никто не приходил. Ничего не случилось.

Прошло, должно быть, минут двадцать. Наконец появился Пуаро.

– Вы никуда не отлучались?

– Нет, я торчал здесь, как столб. Но так ничего и не дождался.

– А! – Был это возглас удовлетворения или разочарования? – Вы что же, вообще ничего не видели?

– Ровным счетом ничего.

– А может быть, вы что-то слышали? К примеру, большой «бум», а, мон ами?

– Нет, ничего такого

– Возможно ли это? Я был так неловок! Обычно я не столь неуклюж, но один случайный жест (я отлично знал, что Пуаро ничего не делает случайно) – и я, увы, опрокинул прикроватный столик!

Он был так огорчен и по-детски разочарован, что я поспешил его утешить.

– Ничего страшного, старина. Просто триумф в гостиной вас немного взбудоражил. Да и все мы, призна́юсь, были ошарашены. Должно быть, у Инглторпа и миссис Райкс не просто интрижка, раз он так упорно держал язык за зубами. А что вы сейчас намерены предпринять? Где парни из Скотленд-Ярда?

– Спустились, чтобы опросить слуг. Я показал им все добытые нами улики. Но должен сказать, я разочаровался в Джеппе. У него совершенно нет метода!

– Смотрите, кто пришел! – воскликнул я, глядя в окно. – Доктор Бауэрштейн. Пожалуй, Пуаро, вы были правы, подозревая этого типа во лжи. Мне он не нравится.

– Он умен, – задумчиво проронил Пуаро.

– Он хитер, как сам дьявол! Призна́юсь, я испытал недостойную радость, когда во вторник он попал в дурацкое положение. Вряд ли вам доводилось видеть такое нелепое зрелище! – И я описал моему другу приключение доктора. – Он выглядел, как самое настоящее пугало! По уши в грязи!

– Так, значит, вы его видели?

– Да. Он, конечно, не хотел входить в таком виде в гостиную – это было как раз после ужина – но мистер Инглторп настоял…

– Что?! – Пуаро в ярости схватил меня за плечи. – Доктор Бауэрштейн был здесь сегодня вечером? Здесь, в доме? И вы сообщаете об этом только сейчас? Почему вы не сказали мне раньше? Почему? Почему?!

Казалось, он пришел в отчаяние.

– Пуаро, дорогой, да разве я мог подумать, что вас это заинтересует? – оправдывался я. – Я же не знал, что это имеет какое-то значение.

– Какое-то?! Это имеет важнейшее, первостепенное значение! Итак, доктор Бауэрштейн был здесь во вторник вечером, накануне убийства. Гастингс, разве вы не понимаете? Это же меняет все – абсолютно все!

Я никогда не видел его таким расстроенным. Выпустив меня, он отвернулся, машинально переставил пару канделябров, продолжая бормотать себе под нос: – Да, это все меняет, все.

Внезапно он, видимо, принял какое-то решение.

– Пойдемте! Нельзя терять ни минуты. Где мистер Кавендиш?

Узнав, что Джон в курительной, Пуаро незамедлительно направился туда.

– Мистер Кавендиш, мне необходимо срочно попасть в Тэдминстер. В деле новый поворот. Можно воспользоваться вашим автомобилем?

– Конечно, он к вашим услугам. Вы что же, едете прямо сейчас?

– Да, если позволите.

Джон позвонил и приказал подать машину. Спустя десять минут мы уже выехали из парка и во весь опор мчались в Тэдминстер.

– А теперь, Пуаро, может быть, все-таки объясните мне, в чем дело? – смиренно попросил я.

– Что ж, мон ами, о многом вы могли бы догадаться и сами. Вы, конечно, понимаете, что теперь, когда с мистера Инглторпа сняты все подозрения, следствие пойдет совсем иным путем. Перед нами новая проблема. Мы выяснили, что муж убитой не покупал яд. Мы отбросили сфабрикованные улики. Теперь займемся настоящими. Мною установлено, что любой обитатель Стайлза мог в понедельник вечером притвориться мистером Инглторпом – за исключением миссис Кавендиш, игравшей в это время с вами в теннис. Кроме того, у нас имеются показания самого Инглторпа, что чашку с кофе, предназначавшуюся его жене, он оставил в холле. В ходе дознания на это заявление никто не обратил особого внимания, но теперь его следует рассматривать в совершенно ином свете. Необходимо выяснить, кто же в конце концов принес кофе миссис Инглторп, или кто проходил через холл в то время, пока этот напиток там стоял. Опираясь на ваш отчет, мы можем с уверенностью сказать, что только двое не имели никакого доступа к чашке – миссис Кавендиш и мадемуазель Синтия.

– Верно! – Услышав, что с Мэри Кавендиш снято всякое подозрение, я испытал невыразимое облегчение.

– Чтобы оправдать Альфреда Инглторпа, мне пришлось раскрыть карты раньше, чем я собирался, – продолжал Пуаро. – Полагая, что я охочусь за Инглторпом, преступник мог проявить небрежность. Теперь он будет вдвойне осторожен. Да, вот именно – вдвойне осторожен! – Он резко повернулся ко мне. – Скажите, Гастингс, а сами-то вы кого подозреваете? Есть какие-то мысли по этому поводу?

Я мешкал с ответом. По правде говоря, одна идея, сама по себе дикая и нелепая, пару раз за это утро промелькнула в моем мозгу. Я отверг эту версию, сочтя ее полнейшим вздором, но не смог о ней забыть.

– Это даже нельзя назвать подозрением, – пробормотал я. – Все это так глупо.

– Ну же, не бойтесь говорить откровенно, – подбодрил меня Пуаро. – Всегда следует доверять своим инстинктам.

– Хорошо, раз вы настаиваете. Пусть это покажется абсурдом, но я уверен, что мисс Говард рассказала нам далеко не все, что знает, – выпалил я.

– Мисс Говард?

– Конечно, вы будете смеяться…

– С чего бы это вдруг?

– Не могу отделаться от мысли, что мы зря исключили ее из числа подозреваемых, – зачастил я. – И почему? Лишь потому, что она покинула дом задолго до происшествия. Но в конце концов, она была в каких-то пятнадцати милях отсюда, автомобиль обернется за полчаса! Можем ли мы с уверенностью утверждать, что ее не было в Стайлзе в ночь убийства?

– Да, друг мой, можем, – неожиданно сказал Пуаро. – Приступив к расследованию, я первым делом позвонил в госпиталь, где работает мисс Говард.

– И что же вы узнали?

– А вот что: мисс Говард заступила во вторую смену во вторник, а когда неожиданно прибыла новая партия раненых, самоотверженно осталась на ночное дежурство. Так что она чиста.

– Ох! – Я был пристыжен. – Видимо, виной всему чрезмерная ярость мисс Говард по отношению к Инглторпу. Потому-то я ее и заподозрил. Не могу отделаться от ощущения, что она хочет подстроить ему какую-то пакость. К примеру, не может ли она быть причастна к уничтожению завещания? Она могла сжечь последний вариант по ошибке. Решила, что это предыдущее завещание, составленное миссис Инглторп в пользу мужа, и сожгла его просто из ненависти.

– Вы считаете эту антипатию неестественной?

– Да. Слишком уж она беснуется при виде Инглторпа. Одно время я даже думал, что она просто помешалась на этой почве.

Пуаро энергично замотал головой.

– Нет-нет, тут вы ошибаетесь. У мисс Говард на редкость крепкий рассудок. Она – превосходный образец английского здравомыслия, вскормленного холодной говядиной и студнем.

– И все же ее ненависть к Инглторпу кажется почти маниакальной. Моя версия, какой бы нелепой она ни казалась, состоит в том, что мисс Говард намеревалась отравить именно Инглторпа, а его жена умерла в результате какой-то ошибки. Но я, разумеется, не имею ни малейшего представления, как бы ей удалось все это провернуть. Так что не обращайте внимание на мои бредни.

– И все же в одном вы правы. Очень благоразумно подозревать всех и каждого до тех пор, пока вы не сможете логически доказать их невиновность – к собственному удовлетворению. Итак, какие есть аргументы против версии, что мисс Говард умышленно отравила миссис Инглторп?

– Да ведь она была так предана ей! – воскликнул я.

– Чушь! Что за детский лепет! – раздраженно отозвался Пуаро. – Если мисс Говард была способна хладнокровно отравить старушку, неужели ей не хватило бы терпения и мозгов изображать искреннюю преданность? Нет, нам надо искать другие доказательства в ее пользу. Вы были совершенно правы, предположив, что ее ненависть к Альфреду Инглторпу слишком бурная, чтобы быть естественной, но ваши наблюдения привели к абсолютно ложным выводам. Я сделал другие заключения и не сомневаюсь, что они верны, но об этом в свое время. – Он помолчал, а затем продолжил. – Однако есть обстоятельство, которое, на мой взгляд, неоспоримо доказывает, что мисс Говард не может быть убийцей.

– И что же это за обстоятельство?

– Смерть миссис Инглторп никоим образом не может принести пользу мисс Говард. А в наше время никто не совершает убийство без причины.

Я задумался.

– Разве миссис Инглторп не могла назначить ее наследницей?

Пуаро покачал головой.

– Но вы же сами в разговоре с мистером Уэллсом предположили, что такое возможно?

Пуаро улыбнулся.

– Это был просто ловкий маневр. Я не хотел упоминать имя человека, которого на самом деле имел в виду, думая о наследниках. Мисс Говард занимала примерно такое же положение в доме, что и этот человек, поэтому я назвал ее.

– И все же миссис Инглторп на самом деле могла оставить все ей. Ведь в день смерти она написала новое завещание, и возможно…

Но Пуаро так энергично замотал головой, что я остановился.

– Нет-нет, мой друг. У меня есть кое-какие собственные идеи относительно этого завещания. В одном могу вас заверить: оно было не в пользу мисс Говард.

Мне оставалось только положиться на его заверения, хотя, по правде сказать, я не понимал, как он может быть настолько в этом убежден.

– Что ж, – сказал я со вздохом, – мисс Говард оправдана. Кстати, именно вы отчасти виноваты в том, что я ее подозревал. Меня насторожило, как вы восприняли ее показания.

Пуаро выглядел озадаченным.

– А что же такого я сказал?

– Разве не помните? Когда я заметил, что только она и Джон Кавендиш находятся вне подозрений?

– А-а! Да-да. – Казалось, он немного смутился, но быстро пришел в себя. – Гастингс, окажите мне одну услугу.

– Конечно. Что я должен сделать?

– Я хочу, чтобы вы, улучив момент, остались наедине с Лоуренсом Кавендишем и сказали ему следующее: «У меня для вас сообщение от Пуаро. Он советует: найдите лишнюю кофейную чашку и можете спать спокойно». И больше не говорите ему ни слова.

– «Найдите лишнюю кофейную чашку и можете спать спокойно»? – озадаченно повторил я.

– Именно.

– Но что это означает?

– Ах, не буду портить вам удовольствие. Вы вполне можете догадаться сами, все факты у вас на руках. Просто передайте ему эти слова и проследите за его реакцией.

– Ладно, но все это, право слово, слишком уж таинственно.

Мы уже подъезжали к Тэдминстеру, и Пуаро попросил шофера притормозить у двери с табличкой «Химическая лаборатория». Он проворно выскочил из машины, вошел в здание и вернулся через несколько минут.

– Теперь мы все узнаем, – сказал он, вновь усаживаясь рядом со мной.

– Что вам здесь понадобилось? – Я сгорал от любопытства.

– Я оставил кое-что для анализа.

– Это я понял, но что именно?

– Образец какао, который я взял из кастрюльки в спальне миссис Инглторп.

Я буквально прикипел к своему месту.

– Но ведь какао уже проверяли! – завопил я. – Доктор Бауэрштейн лично сделал тест! Кроме того, вы же сами высмеяли мое предположение, что в нем может быть стрихнин!

– Я знаю, что доктор Бауэрштейн лично его проверял, – примирительно сказал Пуаро.

– Тогда зачем же вы…

– Мне просто понадобилось сделать дополнительный анализ, вот и все.

И больше я не смог из него ни слова вытянуть на эту тему.

Эта выходка с какао поставила меня в тупик. Я не видел в ней ни пользы, ни смысла. Однако решил полностью довериться Пуаро – после того, как он столь триумфально доказал невиновность Альфреда Инглторпа, я уже не смел критиковать поступки своего друга, какими бы странными они мне ни казались.

На следующий день состоялись похороны миссис Инглторп, а в понедельник, когда я спустился к позднему завтраку, Джон отвел меня в сторону и сообщил, что мистер Инглторп переселяется в деревенскую гостиницу «Руки Столпника» и останется там, пока не покончит со всеми делами.

– Гастингс, когда я услышал, что он уезжает, у меня словно гора свалилась с плеч, – сознался мой прямодушный приятель. – Пока мы считали его убийцей, нам было довольно неуютно в его обществе, но будь я проклят, если сейчас нам не стало в тысячу раз хуже. Теперь все мы чувствуем себя мерзавцами из-за того, что на него ополчились. Что уж греха таить – обращались мы с ним безобразно. Но ведь все факты были против него, нас едва ли можно упрекнуть в предвзятом отношении. А теперь, когда этот тип полностью оправдан, надо как-то заглаживать вину, а ведь никто не стал любить его больше, вот ничуточки. Дьявольски неловкая ситуация! К счастью, у него хватило такта переехать. И слава богу, что маменька не имела права отказать ему Стайлз. Я бы не вынес мысли, что он здесь хозяйничает. Хватит с него и ее денег.

– А вы сможете теперь содержать усадьбу?

– Да, разумеется. Придется, конечно, заплатить налог на наследство, но вместе с усадьбой я получу половину отцовских денег, а пока Лоуренс остается с нами, его доля тоже пойдет в дело. Само собой, поначалу нам придется туго – я ведь рассказывал вам, что кредиторы уже буквально держали меня за горло. Но теперь эти пираты согласны подождать.

Весть о скором отъезде Инглторпа осчастливила обитателей Стайлза, и мы впервые со дня трагедии искренне наслаждались завтраком. Синтия, жизнерадостная от природы, уже совсем оправилась и вновь блистала юной красотой, да и все мы, не считая мизантропа Лоуренса, пребывали в отличном настроении и с оптимизмом смотрели в будущее.

Газеты, конечно, смаковали и обсасывали трагедию на все лады. Визгливые заголовки, краткие биографии всех членов семьи, завуалированные намеки, избитые клише, включая неизменное «у полиции появилась зацепка». Пресса явно вознамерилась выжать из нас все, что возможно. На фронте было временное затишье, и газетчики жадно набросились на преступление в светском обществе. «Загадочное происшествие в Стайлзе» стало настоящей сенсацией.

Разумеется, Кавендишей все это очень раздражало. Поместье осаждали репортеры. В дом их не пускали, так что они слонялись по парку и деревне с фотокамерами наперевес, подстерегая зазевавшихся домочадцев. Вся наша жизнь стала достоянием общественности. Детективы из Скотленд-Ярда рыскали повсюду, осматривали, проверяли и задавали вопросы, а сами отмалчивались. Появилась ли у полиции какая-то версия, или же делу суждено угодить в категорию нераскрытых преступлений? Мы ровным счетом ничего не знали о ходе расследования.

После завтрака ко мне подошла Доркас и с довольно таинственным видом попросила уделить ей пару минут для разговора.

– Слушаю вас, Доркас.

– Вот что, сэр, я тут подумала… Вы сегодня увидитесь с этим бельгийским джентльменом? – Я кивнул. – Помните, сэр, он интересовался, было ли, мол, у хозяйки или у кого еще, зеленое платье?

Я встрепенулся.

– Да-да, конечно. И что же? Вы его нашли?

– Не совсем так, сэр. Просто я вспомнила про сундук, который молодые джентльмены (Джон с Лоуренсом для Доркас все еще оставались «молодыми джентльменами») называют «ящик для переодеваний». Он стоит на чердаке, сэр. Огромный сундук, набитый старыми нарядами, маскарадными костюмами – чего там только нет. Вот мне и пришло в голову, не сыщется ли там и зеленое платье. Так вы уж передайте бельгийскому джентльмену…

– Я непременно ему скажу, Доркас, – пообещал я.

– Большое спасибо, сэр. Очень он приятный джентльмен, сэр – и ведет себя куда приличнее, чем эти лондонские сыщики, которые тут все вынюхивают да выспрашивают. Вообще-то я не особо доверяю всяким иностранцам, но в газетах пишут, что эти храбрые бельгийцы – совсем другое дело, а он такой любезный джентльмен!

Милая старушка Доркас! Любуясь ее честным открытым лицом, я думал: вот вам образец преданности и расторопности – и как жаль, что эта порода верных слуг безвозвратно уходит в прошлое вместе со старой доброй Англией!

Я решил немедленно отправиться в деревню и разыскать Пуаро, но наткнулся на него еще на полпути – мой друг как раз шел в усадьбу. Я передал ему слова Доркас.

– Ах, славная Доркас! Что ж, поглядим на этот сундук, хотя… Нет, все же мы непременно его осмотрим.

Мы вошли в дом через одно из французских окон. В холле нам никто не встретился и мы поднялись прямо на чердак.

Там действительно стоял сундук прекрасной старинной работы, усеянный медными шляпками гвоздей и доверху набитый всевозможными предметами гардероба. Пуаро без особых церемоний выхватывал их один за другим и швырял на пол. Пару раз мелькнули ткани различных оттенков зеленого, но маленький сыщик лишь отрицательно качал головой. Поиски он вел как-то без энтузиазма, словно не ожидал обнаружить ничего значительного. Но внезапно он воскликнул:

– А это что такое? Взгляните!

На дне опустевшего сундука покоилась роскошная черная борода.

– Ого! Ого! – приговаривал Пуаро и вертел ее в руках, внимательно изучая. – Новая. Да-да, совсем новая.

Поколебавшись несколько секунд, он вернул бороду в сундук, навалил сверху остальные вещи примерно в том же порядке, как они и лежали, и поспешил вниз. Он направился прямо в кладовую, где Доркас старательно начищала столовое серебро.

С истинно галльской учтивостью Пуаро пожелал ей доброго утра и приступил к расспросам.

– Мы осмотрели этот сундук, Доркас. Чрезвычайно вам признателен за то, что вы о нем вспомнили. Отличная коллекция костюмов. Могу я спросить – часто ли в Стайлзе устраивают маскарады?

– Что ж, сэр, по нынешним временам можно сказать, что и нечасто. Правда, иногда молодые джентльмены затевают «вечера с переодеваниями», так они это называют. И знали бы вы, сэр, какая порой идет потеха! Мистер Лоуренс у нас настоящий артист, ему просто равных нет. Может так рассмешить! Никогда не забуду, как однажды он переоделся в персидского шаха – это такой восточный король, сэр. Подскочил ко мне со здоровенным картонным мечом, да как закричит: «Склонись передо мной в страхе, неверная Доркас, не то мой острый ятаган снесет твою голову с плеч!» А мисс Синтия тогда нарядилась, как они это назвали, апа́шем – по-французски что-то вроде разбойника. Вот было зрелище! Кто бы мог поверить, что хорошенькая юная леди может заделаться эдаким головорезом! Никто бы ее не признал.

– Должно быть, веселые это были вечера, – добродушно сказал Пуаро. – Мы нашли в том сундуке превосходную черную бороду. Полагаю, мистер Лоуренс надевал ее, когда наряжался персидским шахом?

– Да, у него была борода, сэр,– Доркас улыбнулась своим воспоминаниям. – Мне ли не знать – он же выклянчил у меня два мотка черной шерсти, чтобы ее соорудить. И с двух шагов вы нипочем не отличили бы ее от настоящей. А ту бороду, что вы нашли, сэр, должно быть, заказали совсем недавно. Знаю, что там должен быть рыжий парик, а про бороду в первый раз слышу. Они обычно разрисовывают лица жженой пробкой, хотя отмыть все это – дело непростое. Мисс Синтия как-то заделалась негритянкой, ох и намучилась же она потом.

– Значит, Доркас ничего не знала об этой бороде, – задумчиво сказал

Пуаро, когда мы снова вышли в холл.

– Думаете, это та самая? – возбужденно прошептал я.

Пуаро кивнул.

– Я в этом уверен. Вы заметили, что ее подстригали? Я даже нашел несколько остриженных волосков. Несомненно, кто-то копировал форму бороды мистера Инглторпа. Гастингс, это дело очень непростое.

– Интересно, кто спрятал бороду в сундук?

– Кто-то, кто очень неглуп, – сухо заметил Пуаро. – Понимаете, что он выбрал единственное место в доме, где подобная находка не вызовет ни малейших подозрений? Да, он хитер. Но мы обязаны его перехитрить. Нам надо быть до того хитроумными, чтобы он вообще не заподозрил у нас наличие каких-то мозгов.

Я молча кивнул.

– И тут, мон ами, мне без вас никак не обойтись.

Я расцвел от неожиданного комплимента. Порой я прихожу в отчаяние, осознавая, что Пуаро не ценит меня по достоинству.

– Да, – продолжал мой друг, задумчиво глядя на меня. – Вас никто не смог бы заменить.

Не спорю, было приятно это слышать, но следующие слова подействовали на меня как холодный душ.

– А мне потребуется союзник в доме.

Я возмутился.

– У вас же есть я!

– Да, но вас недостаточно.

Я не смог скрыть обиду, и Пуаро поспешил меня утешить:

– Вы неверно истолковали мои слова. Ведь всем и каждому известно, что вы работаете со мной. А здесь нужен кто-то, кто с нами никак не связан.

– Ага, понятно. Может, привлечь Джона?

– Едва ли это разумно.

– Да, вы правы. Джон отличный малый, но не слишком сообразителен, – согласился я.

– Я подумываю обратиться к мисс Говард. Она – именно то, что нам надо, – неожиданно заявил Пуаро. – Правда, я у нее в немилости с тех пор, как обелил мистера Инглторпа, но попытаться стоит.

На почтительную просьбу Пуаро уделить ему пару минут для разговора, мисс Говард ответила кивком, который едва ли можно было счесть любезным.

Мы зашли в утреннюю гостиную, и Пуаро закрыл двери.

– Ну, мсье Пуаро, выкладывайте, что случилось, да поживее – я очень занята, – бесцеремонно выпалила мисс Говард.

– Помните, мадемуазель, я как-то просил вашей помощи?

– Да, и я ответила, что с удовольствием помогу вам вздернуть Альфреда Инглторпа.

– Что ж, мисс Говард, задам вам очень серьезный вопрос и прошу чистосердечно и со всей прямотой ответить на него.

– Еще никто не обвинял меня в лицемерии.

– А вопрос вот какой. Вы все еще верите, что миссис Инглторп отравил ее муж?

– Что вы имеете в виду? – резко спросила мисс Говард. – Не думайте, что ваш забавный спектакль хоть в малейшей степени на меня повлиял. Согласна, что это не он купил стрихнин в аптеке. И что с того? Я с самого начала говорила, что он, должно быть, размочил в воде липучку для мух.

– Она пропитана мышьяком, а не стрихнином, – мягко заметил Пуаро.

– Какое это имеет значение? Мышьяк помог бы ему расправиться с Эмили не хуже стрихнина. Если я убеждена в том, что он убийца, мне наплевать, какое орудие он избрал.

– В этом-то все и дело. Если вы в этом убеждены, – подхватил Пуаро. – Я переформулирую свой вопрос. Вы когда-нибудь на самом деле верили, что миссис Инглторп отравил ее супруг?

– Боже правый! – вскричала мисс Говард. – Не я ли твердила, что этот человек – преступник? Не я ли говорила, что он прикончит Эмили в ее же постели? Я всегда считала его врагом и ненавидела всем сердцем!

– Вот именно. Это полностью подтверждает мою маленькую идею.

– Что еще за маленькая идея? – с подозрением буркнула мисс Говард.

– Помните разговор между вами и моим другом в день его приезда сюда? Гастингс пересказал мне беседу, и одна фраза глубоко меня поразила. Вы заявили, что случись преступление в кругу близких вам людей, вы инстинктивно ощутите, кто убийца, даже если будете не в состоянии это доказать.

– Да, я помню эти свои слова и готова их повторить. Полагаю, вы считаете интуицию чепухой?

– Ни в коем случае.

– Но моим предчувствиям в отношении Альфреда Инглторпа вы не доверяете.

– Нет, – отрезал Пуаро. – Потому что ваши предчувствия касаются вовсе не Альфреда Инглторпа.

– Вы это серьезно?

– Абсолютно. Вам очень хочется верить, что именно он совершил преступление. Вы убеждены, что он способен его совершить. И все же интуиция подсказывает вам, что он этого не делал. Она говорит вам нечто иное… мне продолжать?

Зачаровано глядя на маленького сыщика, мисс Говард слабо шевельнула рукой в знак подтверждения.

– Хотите знать, почему вы так яростно выступали против мистера Инглторпа? Да потому, что пытались укрепить свою веру в желаемое. И сейчас вы пытаетесь заглушить и задушить свой инстинкт, который подсказывает вам совсем другое имя…

– Нет, нет, нет! – неистово закричала мисс Говард, заламывая руки. – Молчите, не произносите это имя! Это неправда! Это не может быть правдой. Не знаю, откуда в моей голове возникла такая дикая, такая ужасная мысль!

– Значит, я прав? – спросил Пуаро.

– Да, да! Должно быть, вы колдун, раз обо всем догадались. Но это неправда – это слишком чудовищно, слишком невозможно. Убийцей должен оказаться Альфред Инглторп.

Пуаро мрачно покачал головой.

– Я ничего вам не скажу, и больше ни о чем меня не спрашивайте, – продолжала мисс Говард. – Я даже себе не могу в этом признаться. Должно быть, я свихнулась, если заподозрила… такое.

Казалось, Пуаро это удовлетворило.

– Не буду терзать вас дальнейшими расспросами. Мне достаточно подтверждения моих догадок. У меня тоже есть чутье, мадемуазель. И мы должны объединить усилия для достижения нашей общей цели.

– Даже не просите. Нет у нас никакой общей цели. Я и пальцем не пошевелю, чтобы… чтобы… – мисс Говард запнулась и замолчала.

– И все же вы поможете мне, несмотря ни на что. Я ни к чему не стану вас принуждать – и все-таки вы будете моим союзником. Вам себя не изменить – вы будете делать именно то, чего я от вас ожидаю!

– Что же именно?

– Вы будете наблюдать!

Эвелин Говард понурилась.

– Да, я только этим и занимаюсь. Наблюдаю, сопоставляю… и надеюсь, что обнаружу свою ошибку!

– Я тоже буду рад, если выяснится, что мы ошибались, – сказал Пуаро. – Но если мы правы? Если мы правы, мисс Говард, то на чьей вы будете стороне?

– Не знаю, не знаю…

– Вы обязаны определиться.

– Если бы можно было замять дело…

– Мы не сможем уклониться от выполнения своего долга.

– Но Эмили сама хотела бы… – Она осеклась.

– Мисс Говард, – строго сказал Пуаро, – это недостойно вас.

Внезапно она отняла руки от лица.

– Да, это говорила не Эвелин Говард, – произнесла она тихо, но твердо. И горделиво вскинула голову. – А вот сейчас перед вами Эвелин Говард! И она на стороне справедливости! Чего бы это ни стоило.

И она решительно вышла из комнаты.

– Вот, – сказал Пуаро, глядя ей вслед. – Вот поэтому она такой ценный союзник. У этой женщины, Гастингс, есть не только сердце, но и рассудок.

Я промолчал.

– Интуиция – удивительная вещь, – вслух размышлял Пуаро. – Ее нельзя ни объяснить, ни игнорировать.

– Похоже, вы с мисс Говард говорите на одном языке, – холодно заметил я. – Жаль, вы не обратили внимания, что я совершенно не понял, о чем шла речь.

– А вы действительно не поняли, мон ами?

– Нет. Может, соблаговолите меня просветить?

Несколько секунд Пуаро изучающе смотрел на меня, затем, к моему изумлению, решительно покачал головой.

– Не сейчас, мой друг.

– Но почему?

– Для того, чтобы хранить тайну, двое – это уже слишком много.

– По-моему, это очень несправедливо – утаивать от меня факты.

– Я ничего не утаиваю. Все факты по этому делу, известные мне, находятся в вашем полном распоряжении. И вы вольны сделать из них какие угодно выводы. Выработайте собственный метод.

– И все же я хотел бы знать, кого вы подозреваете.

Пуаро с грустью посмотрел на меня и снова покачал головой.

– Видите ли, мой друг, вы лишены интуиции.

– Только что вы взывали к моей сообразительности! – возмутился я.

– Эти два качества часто идут рука об руку, – туманно произнес Пуаро. Замечание показалось мне до того оскорбительным, что я даже не удостоил его ответа. Но про себя решил, что если мне повезет сделать какие-то интересные и важные открытия – а я не сомневался, что так и случится – я сохраню их при себе, чтобы потом сразить Пуаро наповал.

Должен же я хоть как-то с ним расквитаться, чтобы вернуть самоуважение.

У меня пока что не было возможности встретиться с Лоуренсом наедине и передать ему послание от Пуаро. И вот сейчас, прогуливаясь по парку и все еще лелея обиду на моего скрытного друга, я увидел младшего из братьев Кавендишей на крокетной лужайке. Он вяло и совершенно бесцельно гонял пару старинных шаров еще более древним молотком.

Вот и представилась возможность выполнить поручение Пуаро. Не то, чего доброго, он сам решит переговорить с Лоуренсом. Правда, смысл сообщения я совершенно не уловил, но льстил себя надеждой, что сумею так провести допрос младшего Кавендиша, что сам догадаюсь обо всем по его реакции. Итак, я обратился к Лоуренсу и начал с откровенной лжи.

– А я как раз вас искал.

– В самом деле? И зачем же я вам понадобился?

– По правде сказать, Пуаро поручил мне сообщить вам кое-что.

– Да что вы говорите?

– И настаивал, чтобы при нашем разговоре не присутствовал никто посторонний, – я многозначительно понизил голос. Сказать по правде, в умении создать доверительную атмосферу мне нет равных.

Меланхоличное выражение смуглого лица Лоуренса совершенно не изменилось. Интересно, подозревает ли он, какую бомбу я собираюсь взорвать?

– Ну что ж, я вас слушаю.

– Вот что он сказал, слово в слово, – я заговорил драматическим шепотом. – «Найдите лишнюю кофейную чашку и можете спать спокойно».

– Ух ты. И что же это значит? – Лоренс воззрился на меня в неподдельном изумлении.

– Вы что же, ничего не поняли?

– Ничегошеньки. А вы?

Я был вынужден сознаться, что и сам ничего не понимаю.

– Что еще за лишняя чашка, Гастингс? Что он имел в виду?

– Он не сказал.

– Насчет чашек и всякого такого ему бы лучше расспросить Доркас и остальную прислугу. Я в посуде не разбираюсь, если, конечно, речь не идет о тех чашках, из которых никто никогда не пьет. Знаете, Гастингс, у нас есть такие экземпляры, просто загляденье! Настоящий «Вустер»! [«Вустер» – знаменитая марка английского фарфора, производился на фабрике в городе Вустер, основанной в конце ХVIII в.] Вы случайно не интересуетесь старинным фарфором?

Я покачал головой.

– Вы многое потеряли. Держать в руках образчик такого искусства, даже просто смотреть на него – подлинное наслаждение!

– А что же мне передать Пуаро?

– Скажите, что я ни слова не понял в этой галиматье. Пусть даст ключ к шифровке.

– Хорошо.

Я уже шагал по направлению к дому, когда Лоуренс вдруг окликнул меня.

– Пожалуйста, повторите все еще раз – что там было насчет сна?

– «Найдите лишнюю кофейную чашку и можете спать спокойно». Вы совершенно уверены, что это вам ни о чем не говорит? – настойчиво спросил я.

Он задумчиво покачал головой.

– Нет, я ничего не понимаю… Но, признаться, очень хотел бы понять, очень.

Из дома донесся удар гонга, и мы вместе вошли в столовую. Джон пригласил Пуаро остаться на обед, и маленький бельгиец уже сидел за столом.

По негласному уговору, на любое упоминание недавней трагедии во время трапезы было наложено табу. Мы беседовали о войне и на разные отвлеченные темы. Но когда Доркас, обнеся нас печеньем и сыром, вышла из столовой, Пуаро вдруг наклонился к миссис Кавендиш.

– Простите, что воскрешаю неприятные воспоминания, мадам, но у меня появилась маленькая идея. – Эти «маленькие идеи» Пуаро уже стали притчей во языцех. – И желательно, чтобы вы ответили на парочку вопросов.

– Я? Ну, разумеется, если нужно!

– О, как вы любезны, мадам. Вот что я хочу знать: была ли заперта дверь, ведущая из спальни миссис Инглторп в комнату мадемуазель Синтии?

Мэри выглядела озадаченной.

– Конечно, она была заперта. Я так и сказала на дознании.

– Я имею в виду, заперта на задвижку, а не просто закрыта на ключ?

– А, теперь я поняла, о чем вы. Этого я не знаю. Я сказала «заперта», имея в виду, что мы не могли ее открыть, все двери в комнате моей свекрови были заперты изнутри.

– А вы не знаете, был ли задвинут засов на двери, о которой мы говорим?

– Думаю… что был.

– Но вы не уверены?

– Я… не обратила внимания.

– Я обратил, – внезапно вмешался Лоуренс. – Совершенно случайно я заметил, что дверь была заперта на задвижку.

– Что ж, тогда мы все выяснили.

Вид у Пуаро был удрученный, и я испытал мстительное удовлетворение от того, что его очередная «маленькая идея» кончилась пшиком.

После обеда Пуаро упросил меня проводить его домой. Я согласился, хотя и довольно неохотно.

– Кажется, вы злитесь на меня? – встревоженно спросил он, пока мы шагали по парковой аллее.

– Вовсе нет, – процедил я сквозь зубы.

– Вот и славно. Вы сняли огромный груз с моей души.

Признаться, я вовсе не собирался снимать с его души этот груз. Я испытывал справедливое негодование и намеревался подольше помучить его сдержанностью своего обращения. Но его манеры были так пылки и дружелюбны, что я поневоле оттаял.

– Я передал Лоуренсу ваше послание, – сказал я.

– Надо полагать, он был очень удивлен?

– Именно. Я абсолютно уверен, что он понятия не имеет, что вы имели в виду.

Я ожидал, что Пуаро будет разочарован; но, к моему удивлению, он ответил, что так и думал, и что он очень рад. Гордость не позволила мне задавать какие-либо вопросы.

Пуаро сменил тему разговора.

– А почему мадемуазель Синтия отсутствовала за обедом?

– Она занята в госпитале. С сегодняшнего дня она снова вышла на работу.

– Ах, какая трудолюбивая маленькая барышня. А до чего очаровательна! Словно сошла с полотна одного из старых итальянских мастеров. Хотелось бы мне побывать в ее аптеке. Как думаете, можно мне будет навестить ее там?

– Уверен, она с восторгом продемонстрирует вам свое святилище.

– Она проводит там все дни напролет?

– Фактически так и есть. В среду у нее выходной, а по субботам она освобождается после обеда.

– Постараюсь запомнить это расписание. На плечи женщин в наши дни легло нелегкое бремя, но мадемуазель Синтия – о да, у нее есть мозги, у этой малышки.

– Еще бы, раз она смогла выдержать довольно жесткий экзамен на эту должность.

– Так и должно быть, ведь эта работа такая ответственная! – заметил Пуаро. – Ведь там у них, насколько я понимаю, хранятся весьма опасные яды?

– Да, они держат их под замком в специальном шкафчике. Они так над ним трясутся, ни на минуту не оставляют без присмотра, а когда уходят, забирают ключ с собой.

– Вот как? А шкафчик стоит у окна?

– Наоборот, он находится в противоположном углу, а что?

– Да так, просто интересуюсь. Вот мы и пришли. Заглянете в гости?

Мы уже стояли на пороге коттеджа «Околица».

– Нет, пойду назад. Сделаю крюк через лес, хочу немного размяться.

Стайлз-Корт окружают великолепные леса. Приятно было свернуть с открытых солнцу парковых дорожек в тенистую чащу. День был жаркий и безветренный, даже птицы чирикали вяло и как бы через силу. Прогулка быстро меня утомила, и я прилег у подножья огромного старого бука. Я был исполнен благожелательности ко всему сущему и даже простил Пуаро его нелепую скрытность. Окончательно примирившись с миром и благословив его, я зевнул.

Недавняя трагедия в Стайлзе показалась мне очень далекой и какой-то нереальной. Я снова зевнул. Должно быть, этого вообще никогда не случалось, подумал я. На самом деле это был просто дурной сон. А случилась сущая ерунда – Лоуренс проломил Альфреду Инглторпу голову крокетным молотком. Какой абсурд, что Джон поднял из-за этого такой шум, да еще раскричался: «Я не потерплю этого, я этого не потерплю!»

Я вздрогнул и проснулся.

И сразу понял, что нахожусь в очень неловком положении. Ибо примерно в двенадцати футах от меня Джон и Мэри Кавендиш стояли лицом друг к другу и, по-видимому, спорили. Я сразу понял – они понятия не имеют о том, что я лежу совсем рядом, ведь прежде чем я успел пошевелиться или заговорить, Джон повторил слова, которые и пробудили меня ото сна.

– Говорю тебе, Мэри, я этого не потерплю.

Раздался голос Мэри, холодный и сдержанный:

– Какое ты имеешь право критиковать мои поступки?

– Об этом будет судачить вся деревня! Мою мать только в субботу похоронили, а ты уже разгуливаешь под ручку с этим типом.

Мэри высокомерно повела плечами.

– Не знала, что ты так чувствителен к деревенским сплетням.

– Дело даже не в сплетнях. Я по горло сыт его обществом. Кстати, тебе известно, что он польский еврей?

– О, примесь еврейской крови – это даже пикантно. Так приятно контрастирует с флегматичной тупостью заурядного англичанина, – она выразительно посмотрела на мужа.

В глазах ее полыхало пламя, а в голосе звенел лед. Неудивительно, что Джон побагровел.

– Мэри!

– Я тебя слушаю, – все тем же ледяным тоном. И Джон окончательно взбеленился.

– Верно ли я тебя понял – ты будешь встречаться с Бауэрштейном вопреки моему ясно высказанному желанию?

– Буду, если захочу.

– Ты что же, дразнишь меня?

– Нет, я просто отказываюсь обсуждать с тобой свои поступки. Разве ты не заводишь отношения, которые я не одобряю?

Джон отступил на шаг. Кровь отхлынула от его лица.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он дрожащим голосом.

– Ты сам знаешь! – торжествующе сказала Мэри. – И у тебя нет никакого права выбирать мне друзей.

Было видно, что Джон потрясен. Он умоляюще протянул к ней руки.

– Никакого, Мэри? Совсем никакого? Мэри!

На мгновение мне показалось, что она колеблется и готова смягчиться. Вдруг она отвернулась и с какой-то скрытой яростью выпалила:

– Никакого!

Она собралась уходить, но Джон одним прыжком подскочил к ней и схватил за руку.

– Мэри, – он говорил очень тихо. – Ты влюблена в этого Бауэрштейна?

Она не отвечала. На ее лице вдруг проявилось непостижимо странное выражение – древнее, как сама земля, и в то же время вечно юное. Так мог бы улыбаться какой-нибудь египетский сфинкс.

Высвободив руку из его руки, она бросила через плечо:

– Возможно!

И быстро зашагала через поляну, а Джон глядел ей вслед и, казалось, не мог сдвинуться с места, точно превратился в каменное изваяние.

Я направился к нему, стараясь производить как можно шума – похрустывал сухими ветками, нарочито громко топал. Моя уловка удалась – Джон явно не заподозрил, что я был свидетелем их супружеской сцены.

– Хэлло, Гастингс. Ну что, проводили своего маленького приятеля? Забавный коротышка! Неужели он действительно на что-то способен?

– В свое время он считался одним из лучших детективов в мире.

– Ну, поверю вам на слово. Хотя мир с тех пор изрядно подгнил!

– Вас что-то расстроило?

– Расстроило? Да я скоро свихнусь! Дом кишит полицейскими! Куда ни повернись – выскакивает очередной проклятый шпик, точно чертик из табакерки. Газеты склоняют нашу фамилию на все лады – чтоб им провалиться, мерзким писакам! Нынче утром у ворот парка бродила целая толпа – точно здесь открылась передвижная выставка музея мадам Тюссо «Знаменитые убийцы нашего времени». Нашли себе развлечение, да к тому же бесплатное!

Я, как мог, пытался его успокоить:

– Не унывайте, Джон! Не может же это продолжаться вечно.

– Но может продлиться достаточно долго, чтобы все мы успели окончательно потерять свое доброе имя!

– Вы слишком сгущаете краски.

– Что вы хотите от человека, которого на каждом шагу преследуют полицейские, осаждают репортеры, а проклятые зеваки пялятся на него, куда бы он ни пошел. А знаете, что самое ужасное?

– Что?

Джон доверительно понизил голос.

– Гастингс, вы уже задумывались, кто на самом деле это сделал? Для меня это настоящий кошмар! Порой я не могу отделаться от дурацкой надежды, что это всего лишь несчастный случай. Потому что кто, ну кто, скажите на милость, мог это сделать? Теперь, когда Инглторп оправдан, не осталось никого – то есть, я хочу сказать, это должен быть один из нас!

Да, от подобных мыслей и впрямь можно сойти с ума. Выходит, что мы живем под одной крышей с убийцей, если только это не…

В моей голове ослепительной молнией пронеслась новая мысль. Я ухватился за нее, быстренько все обдумал. Свет засиял еще ярче. Таинственные розыски Пуаро, его намеки… да, в эту версию укладывалось все. Какой же я дурак, что не додумался до нее раньше, и какое же это облегчение для всех нас.

– Нет, Джон, – сказал я. – Это не один из нас. Как вы могли даже заподозрить такое.

– Но кто же еще мог это сделать?

– А вы не догадываетесь?

– Ни сном, ни духом.

Я осторожно огляделся и произнес шепотом:

– Доктор Бауэрштейн!

– Вы шутите!

– Нисколько.

– Но какую выгоду могла ему принести матушкина смерть?

– Это мне неизвестно, – признался я, – но скажу вам вот что: так думает Пуаро.

– Пуаро? Неужели? Откуда вы знаете?

Я рассказал ему, в какое волнение пришел Пуаро, узнав, что доктор Бауэрштейн побывал в Стайлзе в ту роковую ночь, и добавил под конец:

– Он воскликнул: «Это все меняет!», и повторил это дважды. И тогда я вот о чем подумал. Помните, Инглторп сообщил, что оставил чашку с кофе на столике в холле? А Бауэрштейн явился примерно в это время. Предположим, доктор, проходя через холл, опустил кое-что в кофе…

– Это было бы очень рискованно, – хмыкнул Джон.

– Да, но вполне осуществимо.

– Но откуда он мог узнать, кому именно предназначался этот кофе? Нет, старина, думаю, вы что-то перемудрили.

И в этот момент я вспомнил еще об одном обстоятельстве.

– Вы правы! Все было совсем не так! Слушайте!

И я поведал ему об образце какао, который Пуаро отдал на анализ.

Джон прервал меня, удивившись точь-в-точь, как я ранее:

– Но о чем вы говорите? Бауэрштейн ведь уже исследовал какао?

– В этом-то все и дело! Я тоже не сразу понял! Бауэрштейн лично занимался проверкой напитка – и он мог запросто сварить обычное какао и отправить на исследование. Конечно, никакого стрихнина в нем не найдут! Но никому и в голову не пришло заподозрить Бауэрштейна – или взять еще одну пробу для контрольного теста. Никому, кроме Пуаро, – добавил я в запоздалом приступе раскаяния.

– Да, но что насчет горечи, которую какао не способно замаскировать?

– Мы, опять-таки, поверили на слово Бауэрштейну. Но даже если это правда – не странно ли, что мы разыскиваем таинственного отравителя, а буквально под рукой находится величайший в мире токсиколог.

– Токси… кто?

– Специалист по ядам и отравляющим веществам. Кто как не он способен сделать яд безвкусным? Или же это мог быть вовсе не стрихнин, а какой-нибудь малоизвестный наркотик, о котором никто никогда не слышал и который вызывает почти такие же симптомы.

– Гм, возможно вы и правы, – заколебался Джон. – Но, слушайте, как же он смог добраться до какао? Оно же не стояло на столике в холле?

– Нет, не стояло, – нехотя признал я.

И вдруг в моей голове возникло чудовищное предположение. Я молился и надеялся, что эта же мысль не придет в голову и Джону. Но, видя, что мой друг продолжает недоуменно морщить лоб, я вздохнул с облегчением. Ибо в какой-то момент я сообразил, что у доктора Бауэрштейна мог быть сообщник. Но разве можно себе представить, чтобы такая очаровательная женщина, как Мэри, могла быть замешана в убийстве? И всё же среди отравительниц не так уж редко встречались женщины небывалого очарования. В памяти моей всплыл разговор за чаем в день моего приезда, именно тогда Мэри вдруг сказала, что яд – женское оружие, и как же засверкали при этом ее прекрасные глаза! И в каком волнении пребывала она в тот роковой вечер вторника! Неужели миссис Инглторп обнаружила запретную связь между Мэри и Бауэрштейном и пригрозила рассказать об этом Джону? Может быть, хозяйку Стайлза убили, чтобы заставить замолчать?

Затем я вспомнил сегодняшний загадочный разговор между Пуаро и Эвелин Говард. Об этом ли шла речь? Это ли та самая чудовищная возможность, в которую Эвелин всеми силами пыталась не поверить?

Да, теперь все сходится.

Неудивительно, что мисс Говард предложила «замять дело». Теперь я понял ее незаконченную фразу: «Сама Эмили предпочла бы…»

И в глубине души я с ней согласился. Разве не предпочла бы миссис Инглторп, чтобы ее смерть осталась неотмщенной, если на другой чаше весов лежало ужасное бесчестье, которому предстояло навеки запятнать имя Кавендишей?

– А все-таки я не могу поверить в вашу версию, – внезапно подал голос Джон. – И знаете, почему?

– Расскажите, – попросил я, радуясь что мы прекратили выяснять, как яд мог попасть в какао.

– Да потому что Бауэрштейн сам настоял на вскрытии. Зачем ему это понадобилось? Ведь малютка Уилкинс был вполне готов подмахнуть заключение о сердечном приступе.

– Да, действительно, – я задумался. – Возможно он хотел перестраховаться. Ведь обстоятельства смерти были таковы, что впоследствии министерство внутренних дел могло потребовать эксгумации. Тогда он оказался бы в очень неприглядном положении – кто поверит, что специалист с его квалификацией не смог распознать симптомы отравления.

– Ну, может быть, вы и правы. И все же вы убедите меня лишь тогда, когда назовете мне мотив.

Я вздрогнул.

– Послушайте, – торопливо сказал я. – Ведь я могу и ошибаться. И помните: все, о чем мы говорили, должно остаться между нами.

– Это само собой.

За беседой мы и не заметили, как дошли до калитки, ведущей в парк. Уже можно было расслышать голоса – сегодня, как и в день моего приезда, стол для чаепития накрыли под большим платаном.

Синтия уже вернулась из госпиталя. Я придвинул свой стул поближе к ней и поведал о страстном желании Пуаро посетить ее аптеку.

– Конечно, он должен ее увидеть! Надо как-нибудь пригласить его на чай. Договорюсь с ним лично. Какой же он лапочка! И до того забавный! Представляете, на днях он заставил меня отстегнуть брошку от воротничка и приколоть заново, потому что она висела не очень ровно.

– Это вполне в его духе. Он буквально помешан на симметрии, – засмеялся я.

– А, значит с вами он тоже проделывает такие штуки?

Мы помолчали пару минут. Затем Синтия покосилась на Мэри Кавендиш и, понизив голос, сказала:

– Мистер Гастингс, после чая я хотела бы поговорить с вами кое о чем.

Этот взгляд, брошенный на Мэри, меня насторожил. Внезапно я понял, что никогда не наблюдал особой теплоты и доверия между этими двумя молодыми женщинами. И впервые я задумался о будущем Синтии. Миссис Инглторп не отдавала на этот счет никаких распоряжений, но мне казалось, что Джон и Мэри не захотят, чтобы девушка покинула Стайлз, по крайней мере, до конца войны. Я знал, что Джон с большой симпатией относится к Синтии и не сможет оставить ее без крыши над головой.

Джон, ненадолго уходивший в дом, снова появился на пороге. Его лицо, обычно такое добродушное, искажала гримаса гнева.

– Черт бы побрал этих детективов! Какого дьявола им нужно, не могу понять! Они перевернули вверх дном буквально все. Ничего невозможно найти, все разбросано как попало! А сегодня они воспользовались тем, что никого не было дома, и опять обыскали каждую комнату. И, главное ведь, все безрезультатно! Ну, я задам этому Джеппу, попадись он мне!

– Да, многовато последователей Пола Прая [Герой комедии «Пол Прай» английского драматурга Дж. Пула (1786–1872) стал нарицательным обозначением излишне любопытного человека, постоянно сующего свой нос в чужие дела] для одной усадьбы, – согласилась мисс Говард. Лоуренс предположил, что они отрабатывают хлеб насущный, имитируя лихорадочную деятельность.

Мэри Кавендиш промолчала.

После чая я пригласил Синтию прогуляться, и мы отправились в лес.

– О чем вы хотели поговорить? – спросил я, как только завеса зеленой листвы надежно скрыла нас от любопытных глаз.

Синтия со вздохом опустилась на траву и сбросила шляпу. Солнечный свет, пробившийся сквозь ветки, превратил ее рыжевато-каштановые волосы в живое, зыбкое золото.

– Мистер Гастингс, вы всегда так добры и так много знаете!

Почему я раньше никогда не понимал, до чего очаровательна эта девушка? Она даже милее, чем Мэри, которая, между прочим, никогда не говорила мне ничего подобного.

– Продолжайте, – мягко поощрил я, видя, что она колеблется.

– Мне нужен ваш совет. Что мне делать?

– В каком смысле?

– В прямом. Понимаете, тетя Эмили всегда говорила, что обеспечит мое будущее. Полагаю, она забыла это сделать – или не ожидала, что умрет так скоро – во всяком случае, с моим будущим полная неопределенность! И теперь я не знаю, что делать. Как вы считаете, не стоит ли мне как можно скорее уехать отсюда?

– Господи, нет, конечно! Уверен, они не захотят с вами расстаться!

Какое-то время Синтия словно бы боролась сама с собой, нервно выщипывая траву изящными пальчиками. Потом вскинула голову.

– Миссис Кавендиш захочет. Она меня ненавидит.

– Что вы такое говорите! – Я был поражен до глубины души.

– Говорю чистую правду. Не знаю, чем я ей насолила, но только она терпеть меня не может, и он – он тоже не может…

– Уверяю, вы ошибаетесь, – я пытался ласково ее вразумить. – Я точно знаю, что Джон вас очень любит.

– Ах, Джон! Джон-то да… Но я говорила о Лоуренсе. Не то, чтобы меня особенно заботило, как относится ко мне Лоуренс. Но ведь так ужасно, когда тебя никто не любит, ни единая душа!

– Ну как же «ни единая»! Смотрите сами, глупенькая: и Джон, и мисс Говард в вас души не чают…

Синтия кивнула с довольно мрачным видом.

– Да, Джону я нравлюсь и Эви, конечно, только с виду такая грозная, а на деле и мухи не обидит. Но Лоуренс никогда и слова мне не скажет по доброй воле, а Мэри, кажется, просто через силу заставляет себя обходиться со мной вежливо. Вот Эви она буквально умоляет остаться, не уезжать, а я ей не нужна, и… и… я не понимаю, что делать.

Внезапно бедная крошка разрыдалась.

Не знаю, что на меня нашло. Должно быть, всему виной была ослепившая меня красота, когда солнечный свет вдруг заиграл в ее волосах. Вероятно также, что в обществе Синтии я испытывал неподдельное счастье от того, что рядом со мной существо, совершенно точно не замешанное в гнусном убийстве. А может быть, я просто искренне сочувствовал ее молодости и одиночеству. Так или иначе, но я наклонился к девушке, взял ее ручку и пробормотал:

– Синтия, выходите за меня замуж.

Сам того не желая, я применил мощное средство против ее слез. Синтия мгновенно перестала всхлипывать, выпрямилась, отдернула руку и выпалила:

– Ну и шуточки!

Я опешил.

– Я вовсе не шучу. Я прошу вас оказать мне честь стать моей женой.

Каково же было мое удивление, когда Синтия от души расхохоталась и назвала меня «милым чудаком».

– Это очень благородно с вашей стороны, мистер Гастингс, но вы и сами знаете, что вовсе этого не хотите.

– Это не так. Я чувствую к вам…

– Неважно, что вы там чувствуете – вам это вовсе не нужно, да и мне, тоже.

– Что ж, это, разумеется, решает дело, – сухо сказал я. – Не понимаю только, что смешного вы нашли в моем предложении.

– Право же, ничего! И я от души надеюсь, что в следующий раз вы сделаете его куда более достойной девушке! Прощайте, мистер Гастингс, вы очень-очень меня утешили!

Тщетно пытаясь справиться с новым приступом веселья, она скрылась за деревьями.

Размышляя о нашем разговоре, я понял, что вел себя в высшей степени глупо. От этого неприятного чувства нужно было избавиться, и я решил прогуляться в деревню и поискать Бауэрштейна. Кто-то должен присматривать за этим типом. И в то же время надо изловчиться и рассеять любые подозрения, которые у него могут возникнуть относительно нас с Пуаро. Да, придется ходить по лезвию ножа. Я вспомнил слова Пуаро о том, что он полагается на мои дипломатические способности, и решил, что не ударю в грязь лицом. Преисполненный благих намерений, я подошел к домику, в окне которого красовалось объявление о сдаче комнат. Здесь, как мне было известно, и поселился наш ученый приятель.

Дверь мне открыла пожилая особа.

– Добрый день, – любезно раскланялся я. – Доктор Бауэрштейн дома?

Старушка уставилась на меня во все глаза.

– А вы что ж, не слыхали про него?

– А что с ним?

– Да покончено с ним.

– «Покончено»? В каком смысле? Он умер?

– Да нет, взяли его энти… дютюктивы.

У меня перехватило дыхание.

– Хотите сказать, его арестовали?

– А то как же, и вот что я вам…

Но я не стал слушать и опрометью бросился на поиски Пуаро.

К моему крайнему неудовольствию, маленького детектива не оказалось дома. По мнению старика бельгийца, открывшего на мой стук, Пуаро уехал в Лондон.

Я был обескуражен этим известием. Что ему делать в Лондоне? Укатил ли он по велению внезапного импульса, или расставаясь со мной несколькими часами ранее он уже принял решение отправиться туда?

Испытывая вполне объяснимое раздражение, я вернулся в Стайлз. Теперь, в отсутствие Пуаро, я не знал, как же мне быть. Предвидел ли мой друг арест доктора Бауэрштейна? А может быть, он даже ему способствовал? Не зная ответов на эти вопросы, я не мог решить, следует ли рассказывать обитателям Стайлза о том, что узнал в деревне. Даже самому себе я боялся признаться, что больше всего страшусь реакции Мэри Кавендиш. А вдруг это станет для нее ударом? Подозрение, что она – сообщница доктора, я к этому времени уже отбросил. Не могла она быть замешана в преступлении и никак себя не выдать – уж меня-то ей было не провести. Конечно, долго скрывать от нее арест Бауэрштейна не удастся – завтра газеты обо всем растрезвонят. И все же мне не хотелось быть гонцом, несущим горькую весть. Если бы только я мог посоветоваться с Пуаро! Ну, в самом деле – с чего он так неожиданно сорвался в Лондон? Но даже вопреки своей воле я безмерно восхищался проницательностью моего друга. Да разве пришло бы мне в голову подозревать доктора, если бы Пуаро не навел меня на эту мысль? Нет, бельгийскому гению сыска определенно еще рано уходить на покой.

Немного подумав, я решил доверить свою тайну Джону. И пусть он сам делает выбор, сообщать ли обо всем домочадцам.

Услышав новости, Джон изумленно присвистнул.

– Вот это номер! Ну, ваша взяла – а я, сказать по правде, не очень-то поверил вашей версии.

– Что ж, она и впрямь выглядела дико – пока не поразмыслишь и не поймешь, что только так можно объяснить все факты. Давайте решать, что мы скажем остальным. Завтра об этом уже будут судачить на каждом углу.

Джон задумался.

– Нет, – сказал он наконец. – Пока что мы ничего никому не будем рассказывать. Да и зачем? Вы верно говорите – завтра они сами обо всем узнают.

Велико же было мое изумление, когда, встав спозаранку, чтобы первым добраться до утренних газет, на их страницах я не обнаружил ни единого слова об аресте! Ставшая уже традиционной колонка «Дело об отравлении в Стайлзе» не сообщала, в сущности, ничего нового. Это было довольно загадочно, но я быстро нашел объяснение. Видимо, Джепп по каким-то своим соображениям наложил вето на публикацию сенсационной информации о поимке преступника. Я огорчился, ведь это означало возможность новых арестов.

Я решил после завтрака прогуляться до деревни и проверить, не вернулся ли Пуаро, но стоило мне об этом подумать, как знакомое лицо возникло в проеме французского окна и знакомый голос произнес:

– Бонжур, мон ами!

– Пуаро! – Я с облегчением схватил его в охапку и потащил в комнату. – Никогда я так никому не радовался! Слушайте, я пока рассказал только Джону. Я правильно поступил?

Пуаро озадаченно уставился на меня.

– Друг мой, я не понимаю, о чем вы говорите.

– Об аресте Бауэрштейна, конечно! – нетерпеливо воскликнул я.

– Так его арестовали?

– А вы что же, не знали об этом?

– Не имел ни малейшего понятия.

Подумав немного, Пуаро добавил:

– Впрочем, я не удивлен. В конце концов от нас до побережья всего какие-то четыре мили.

– До побережья? Но какое это имеет отношение к делу?

Пуаро пожал плечами.

– Разве это не очевидно?

– Только не мне. Послушайте, может быть, я и полный тупица, но мне невдомек – какая связь между нашей близостью к морю и убийством миссис Инглторп?

– Разумеется, тут нет никакой связи, – улыбаясь, ответил Пуаро.

– Но если Бауэрштейна арестовали за убийство миссис Инглторп…

– Что?! – изумленно вскричал Пуаро. – Доктора Бауэрштейна арестовали за убийство миссис Инглторп?

– А я вам о чем говорю?

– Не верю! Такого дурака они свалять не могли! Друг мой, кто вам сказал, что доктора Бауэрштейна подозревают в убийстве?

– Никто, – сознался я. – Но тем не менее, он же арестован!

– Конечно, его рано или поздно должны были задержать. Но за шпионаж, мон ами.

– За шпионаж? – У меня перехватило дыхание.

– Вот именно.

– Не за то, что он отравил миссис Инглторп?

– Нет, если только наш друг Джепп не сошел с ума, – невозмутимо ответил Пуаро.

– Но… я думал, что вы тоже его подозреваете?

Взгляд Пуаро выражал безграничную жалость к человеку, способному на такие абсурдные предположения.

– То есть вы хотите сказать, – я все еще пытался свыкнуться с этой мыслью, – что доктор Бауэрштейн – шпион?

– Неужели вам самому это никогда не приходило в голову, мой друг?

– Ничего подобного я и представить себе не мог!

– Вам не показалось странным, что знаменитый лондонский врач похоронил себя в такой глухой деревушке, где завел привычку ходить туда-сюда по ночам?

Я был вынужден признаться, что никогда об этом не думал.

– Он же все-таки немец, – задумчиво сказал Пуаро. – Хотя так долго практиковал в этой стране, что все привыкли считать его англичанином. Он натурализовался лет пятнадцать назад, или даже раньше. Очень умный человек – видимо, сказывается примесь еврейской крови.

– Какой подлец! – вознегодовал я.

– Ну почему же? Напротив, искренний патриот своей родины. Подумайте, на какой риск он шел! Нет, таким человеком нельзя не восхищаться.

Но я не мог разделить философскую позицию Пуаро.

– И миссис Кавендиш разгуливала по окрестностям с подобным типом! Вся деревня видела ее в его обществе!

– Думаю, он извлекал немалую выгоду из этой дружбы, – заметил Пуаро. – Пока сплетники вовсю склоняли их имена, другие странные выходки доктора оставались незамеченными.

– Значит, вы считаете, что он не испытывал к ней настоящих чувств? – спросил я чуть более заинтересованно, чем это было уместно в данных обстоятельствах.

– Этого я, конечно, утверждать не могу, но… хотите, скажу кое-что по секрету, Гастингс?

– Сделайте одолжение.

– Так знайте: миссис Кавендиш нет дела и никогда не было дела до доктора Бауэрштейна!

– Вы действительно так думаете? – Я не мог скрыть своей радости.

– Абсолютно в этом уверен. И скажу вам, почему.

– Я слушаю.

– Да потому, мон ами, что Мэри Кавендиш испытывает подлинное, глубокое чувство совсем к другому человеку.

Я охнул. Что он имел в виду? Неожиданно я испытал безотчетный прилив приятной теплоты. Я человек не тщеславный в отношении женщин, но невольно припомнил некоторые косвенные признаки – должно быть, в свое время я отнесся к ним слишком легкомысленно, а ведь они определенно указывали…

Эти сладостные размышления были прерваны внезапным появлением мисс Говард. Она торопливо огляделась, чтобы убедиться, что в комнате больше никого нет, выхватила из кармана измятый лист оберточной бумаги и сунула его Пуаро, пробормотав при этом загадочные слова: «Со шкафа». Затем она поспешно вышла из комнаты.

Пуаро нетерпеливо развернул лист бумаги и издав удовлетворенное восклицание, расстелил его на столе.

– Гастингс, взгляните и скажите. По-вашему, что это за буква – «Дж.» или «Л.»?

Лист был довольно пыльным, как будто валялся где-то некоторое время. Но Пуаро указывал на наклейку. Вверху стоял штамп фирмы «Парксон и компаньоны», известных лондонских торговцев театральным реквизитом. Ниже – адрес получателя: «Стайлз-Корт, Стайлз-Сент-Мэри, Эссекс. (Далее следовал тот самый неразборчивый инициал)… Кавендишу, эсквайру».

– Это может быть «Т.», а может быть и «Л.», – сказал я, изучив наклейку. – Но уж точно не «Дж.»

– Согласен с вами, – сказал Пуаро, снова аккуратно складывая лист бумаги. – Более того, могу с уверенностью утверждать, что это именно «Л.».

– Это что, важная улика?

– Более или менее. Она подтверждает мою гипотезу. Я предположил существование этой обертки, отправил мисс Говард на поиски, и, как видите, они увенчались успехом.

– А что она имела в виду под словами «со шкафа»?

– Она имела в виду, что нашла ее на шкафу, – живо ответил Пуаро.

– Странное место для оберточной бумаги, – вслух размышлял я.

– Отнюдь. Очень удобно и практично складывать коробки и разного рода предметы упаковки наверху шкафа, где они никому не мешают и не бросаются в глаза. Лично я всегда так поступаю.

Мои мысли обратились к более серьезным предметам.

– Скажите, Пуаро, вы уже пришли к каким-то заключениям по поводу этого убийства?

– Да. Во всяком случае, я, кажется, знаю, как именно его совершили.

– Ух ты!

– К сожалению, у этой моей гипотезы пока что нет никаких доказательств. Если только… – Внезапно он вцепился в мою руку и с неожиданной силой поволок по коридору, возбужденно выкрикивая по-французски:

– Мадемуазель Доркас, мадемуазель Доркас, сильвупле! Ан моман!

На шум из кладовой выскочила перепуганная Доркас.

– Моя славная Доркас, у меня есть идея – маленькая идея – о, какая удача, если она подтвердится! Скажите мне – в понедельник, не во вторник, Доркас, а в понедельник, за день до трагедии, не случилось ли чего со звонком в спальне миссис Инглторп?

Доркас выглядела очень удивленной.

– Да, сэр, теперь, когда вы спросили, я вспомнила, что он не работал, хотя ума не приложу, как вы об этом прознали. Кажется, мышь перегрызла провод, который ведет в крыло прислуги, или что другое приключилось. Во вторник утром пришел человек и все наладил.

Пуаро издал вопль восторга и мы вернулись в утреннюю гостиную.

– Вот видите, не обязательно иметь неопровержимые доказательства – достаточно простой сообразительности! Но слаб человек – ах, как приятно сознавать, что ты на верном пути! Друг мой, я словно заново родился! Я скачу! Я лечу!

Словно в подтверждение своих слов, он и в самом деле выскочил на лужайку перед окнами и побежал по ней вприпрыжку.

– Что это нашло на нашего маленького друга? – раздался позади меня голос. Я повернулся и увидел, что Мэри Кавендиш стоит рядом со мной. Она одарила меня теплой улыбкой и я невольно улыбнулся в ответ. – Почему он так странно себя ведет? – продолжала Мэри.

– Что тут сказать? Он расспрашивал Доркас о звонке в спальне миссис Инглторп, а когда узнал, что хотел, на радостях совсем потерял голову! Вот, сами видите, что вытворяет!

Мэри рассмеялась.

– Какой забавный! Смотрите, он выходит из ворот. Значит, он уже не вернется?

– Понятия не имею. Я давно оставил попытки предугадать его поведение.

– А вам не кажется, мистер Гастингс, что ваш гениальный друг немного помешался?

– Скажу честно – я не знаю ответа на этот вопрос. Порой я уверен, что он безумен, как шляпник, но когда мне уже кажется, что тут поможет только смирительная рубашка, выясняется, что это сумасбродство было просто частью его метода.

– Вот оно что!

Хотя Мэри улыбалась и посмеивалась, я не мог не заметить, что в это утро она немного рассеяна и выглядит так, точно все время думает о чем-то своем. Мне пришло в голову, что сейчас самый подходящий момент обсудить с ней судьбу Синтии. Очень осторожно, и, как мне показалось, с большим тактом, я приступил к выполнению своего замысла, но Мэри прервала меня буквально на первых словах.

– Мистер Гастингс, не сомневаюсь, что вы превосходный адвокат, но не расточайте свои таланты понапрасну. У Синтии нет никаких оснований опасаться недоброжелательного отношения с моей стороны.

Я залепетал, что и не собирался вмешиваться и пусть она, ради бога, не думает, будто между мной и Синтией… Но она снова перебила меня и сказала нечто такое, от чего Синтия и ее проблемы мигом вылетели у меня из головы.

– Мистер Гастингс, как по-вашему – мы с моим мужем счастливы вместе?

Я был порядком сконфужен и пробормотал что-то – мол, будучи посторонним человеком, не вправе рассуждать на подобные деликатные темы, и вообще не мое это дело.

– Что ж, – тихо сказала она. – Ваше это дело, или нет, а я скажу вам, что мы несчастливы.

Я воздержался от ответа, поскольку понял, что она еще не закончила.

Слегка наклонив голову, она медленно прошлась туда-сюда по комнате, слегка наклонив голову. Я любовался ее стройной, гибкой фигурой и плавной походкой. Внезапно она остановилась и посмотрела на меня в упор.

– Вы ведь ничего обо мне не знаете? – спросила она. – Откуда я родом, кем я была до того, как вышла замуж за Джона – вообще ничего? Что ж, я вам расскажу. Будете моим духовником. Думаю, вы добрый человек – да, я уверена, что вы добры.

Признаться, я отнюдь не был польщен оказанным мне доверием. Почему-то я вспомнил, что Синтия начала свои откровения почти таким же образом. Кроме того, роль духовника больше подходит почтенному, пожилому человеку, а я считал, что еще слишком молод для этого.

– Мой отец был англичанином, – начала миссис Кавендиш, – но мама по происхождению русская.

– А-а, – протянул я. – Теперь понятно.

– Что вам понятно?

– Откуда взялся ореол нездешней тайны, который всегда вас окружал.

– Моя мать слыла красавицей. Я-то ее совсем не помню, она умерла, когда я была еще младенцем. Кажется, она погибла из-за трагической случайности – по ошибке приняла слишком большую дозу снотворного. Так это или нет на самом деле – неизвестно, но отец безмерно горевал по ней. Вскоре он поступил на консульскую службу. И куда бы он ни ехал, он всюду брал меня с собой. К двадцати трем годам я уже объездила весь мир. Это была великолепная жизнь, и она мне нравилась.

На Мэри лице расцвела улыбка, запрокинув голову, она, казалось, грезила о тех былых счастливых днях.

– Потом отец умер. Он оставил меня практически без гроша. Мне пришлось уехать в Англию и поселиться у старых тетушек в Йоркшире. – Она содрогнулась от воспоминаний. – Поймите, для девушки, которая росла и воспитывалась так, как я, подобная жизнь была невыносима. Узость их интересов, смертельная скука, томительное однообразие – от всего этого впору было сойти с ума. – Она помолчала минуту и добавила другим тоном: – И тут я встретила Джона Кавендиша.

– И что же дальше?

– Сами понимаете, с точки зрения моих теток, для меня это была отличная партия. Но вовсе не корыстные соображения повлияли на мой выбор. Замужество просто было способом сбежать от невыносимой монотонности моей жизни.

Я ничего на это не сказал, и спустя мгновение она продолжила:

– Не поймите меня превратно. Я была с ним предельно честна. Я сказала чистую правду – что он мне очень нравится, что я надеюсь со временем его полюбить, но отнюдь не испытываю к нему пылкой страсти. Он заявил, что это его устраивает, и вот мы поженились.

Она устремила взгляд в пространство, на ее переносице залегла небольшая морщинка. Казалось, мыслями она перенеслась назад, в те минувшие дни.

– Думаю, поначалу он меня любил. Я даже уверена в этом. Но наверное мы не были удачной парой. Почти сразу же мы отдалились друг от друга. Я довольно быстро наскучила своему мужу и он стал искать утешения на стороне. Подобные признания не слишком-то приятны для женского самолюбия.

Я забормотал что-то, не соглашаясь, но Мэри решительно меня оборвала.

– Шила в мешке не утаишь, да и какое это имеет значение теперь, когда наши пути окончательно разошлись.

– Что вы имеете в виду?

Голос ее был тихим, но твердым.

– То, что я не собираюсь оставаться в Стайлзе.

– Разве вы с Джоном не будете здесь жить?

– Джон может жить здесь сколько угодно, но я не стану.

– Вы намерены от него уйти?

– Да.

– Но почему?

Она долго молчала и наконец сказала:

– Возможно, потому что хочу наконец обрести свободу!

И когда она произнесла эти слова, предо мной внезапно предстали вольные просторы, нехоженые лесные чащи, неизведанные земли. Я осознал, что такое свобода для натуры, подобной Мэри. На мгновение я увидел ее подлинную сущность – гордое, неукротимое создание, для которого оковы цивилизации – точно клетка для птицы, рожденной в горах. Вероятно, она угадала мои мысли, потому что горький крик вдруг сорвался с ее губ:

– Вы не знаете, вам не понять, какой ненавистной тюрьмой был для меня этот дом!

– Я вам сочувствую, – сказал я. – Просто… не надо сейчас совершать опрометчивых поступков.

– О, английская осмотрительность! – В ее голосе слышалась насмешка. И тут у меня вырвались слова, за которые я уже мгновение спустя был готов откусить себе язык.

– А вы знаете, что доктор Бауэрштейн арестован?

С лица Мэри точно губкой стерли всякое живое чувство, оно мгновенно стало надменным и непроницаемым.

– Джон был так любезен, что сообщил мне об этом сегодня утром.

– А вам известно, за что его арестовали?

– Ну, очевидно, за то, что он немецкий шпион. Наш садовник давно его подозревал, так он и говорил Джону.

Ее лицо, голос, выражали лишь холодное безразличие. Значит, она не была влюблена в доктора?

Мэри отошла на пару шагов, склонилась над одной из цветочных ваз.

– Они совсем завяли. Нужно поставить сюда свежий букет. Пропустите меня, пожалуйста. Спасибо, мистер Гастингс.

И едва заметно кивнув мне на прощание, она вышла в сад.

Нет, разумеется, ей нет никакого дела до Бауэрштейна. Ни одна женщина не способна так притворяться, когда речь идет о судьбе ее возлюбленного.

Настал новый день. Пуаро больше не появлялся в поместье. Бесследно исчезли и агенты Скотленд-Ярда. Однако с дневной почтой объявилась новая улика – точнее сказать, улика, на которую мы возлагали надежды, перестала быть таковой. Пришел ответ на таинственное четвертое письмо, которое миссис Инглторп написала накануне своей смерти. Хотя все наши усилия по выяснению его адресата были напрасны, и мы отказались от дальнейших попыток, это обстоятельство выяснилось само собой. Оказалось, миссис Инглторп переписывалась с французским нотным издательством – эти господа сообщили с благодарностью, что получили чек, и с сожалением – что пока не смогли отыскать для заказчицы нужные ей записи русских народных песен. Таким образом рухнула последняя надежда на то, что переписка миссис Инглторп в тот роковой вечер прольет какой-то свет на тайну ее гибели.

Перед чаем я решил прогуляться до деревни и рассказать Пуаро о постигшем нас разочаровании. И возмутился, обнаружив, что он опять куда-то исчез.

– Он что же, снова уехал в Лондон? – спросил я у старого бельгийца.

– О нет, мсье, он спешил на поезд до Тэдминстера, хотел навестить молодую леди, которая работает в госпитале.

– Вот же болван! – взорвался я. – Я ведь ясно ему сказал, что среда – единственный день, когда ее нельзя там застать! Не могли бы вы передать ему просьбу наведаться к нам завтра с утра пораньше?

– Конечно, мсье, непременно передам.

Но и на следующий день Пуаро не дал о себе знать. Тут уж я по-настоящему разозлился. С какой стати он решил, что нас можно так бесцеремонно игнорировать?

После обеда Лоуренс отвел меня в сторонку и спросил, не пойду ли я в деревню навестить своего друга.

– Даже не собирался. Если у него возникнет желание нас повидать, пусть сам приходит.

– Вот как. – Лоуренс, казалось, колеблется, говорить ли дальше. Его странное поведение и взволнованный вид возбудили мое любопытство.

– Если у вас есть сообщение для Пуаро, я, пожалуй, все же наведаюсь в деревню.

– Ничего особо важного, но… если вы все равно туда идете, то передайте ему… – он понизил голос до шепота, – передайте, что я, кажется, нашел лишнюю кофейную чашку!

По правде сказать, я уже забыл об этом загадочном поручении Пуаро, но сейчас вновь был заинтригован. Поскольку Лоуренс больше ничего не сказал, я решил сменить гнев на милость и снова отправился в коттедж «Околица».

На сей раз старик бельгиец встретил меня с улыбкой – Пуаро был дома. Не соблаговолю ли я подняться наверх? Я соблаговолил.

Пуаро сидел за столом, уронив голову на руки. При моем появлении он вскочил.

– Что с вами? – забеспокоился я. – Надеюсь, вы не больны?

– Нет-нет, я здоров. Просто пытаюсь принять нелегкое решение.

– Разоблачать преступника или нет? – пошел я ва-банк и, к моему удивлению, Пуаро кивнул.

– Как сказал ваш великий Шекспир, «Говорить или не говорить – вот в чем вопрос».

Я не стал придираться к цитате.

– Пуаро, вы это всерьез?

– Я серьезен как никогда. Ибо на кону лежит то, что требует величайшей в мире деликатности.

– И что же это?

– Женское счастье, мон ами, – торжественно сказал Пуаро.

Я опешил, не зная, что на это ответить.

– Великий момент настал, а я совсем не решил, что делать, – вздохнул маленький детектив. – Ибо, видите ли, я играю в игру, где ставки слишком велики. Никто, кроме меня, Эркюля Пуаро, не способен так рисковать! – И он с гордостью ударил себя в грудь.

Я почтительно выждал пару минут, чтобы не умалять эффект его выступления, а решившись наконец заговорить, передал Пуаро сообщение от Лоуренса.

– Ага! – вскричал он. – Значит, он нашел лишнюю кофейную чашку. Это хорошо. Он умнее, чем может показаться, этот ваш длиннолицый мсье Лоуренс!

Сам я не слишком высоко ценил сообразительность Лоуренса, но не стал возражать Пуаро. Вместо этого я дружески попенял ему за то, что он забыл мои указания относительно графика работы Синтии.

– Ваша правда. У меня решето в голове. Но другая юная леди была ко мне очень добра. Она посочувствовала, что я приехал напрасно, и любезно устроила мне очень милую экскурсию по госпиталю.

– Значит, все в порядке. Выпьете чаю с Синтией как-нибудь в другой раз.

Я рассказал Пуаро о письме из музыкального издательства.

– Ах, какая жалость! Я так многого ждал от этого таинственного письма! Но нет, нам не следует уповать на помощь свыше. Все, что нужно для раскрытия преступления, находится здесь! – он постучал себя по лбу. – Серые клеточки – мы должны полагаться только на них! – Затем он неожиданно спросил: – Вы разбираетесь в отпечатках пальцев, мой друг?

Вопрос застал меня врасплох.

– Да не особо. Все, что я знаю – двух одинаковых не существует.

– Что ж, этого достаточно.

Он открыл ящик стола, вынул несколько фотоснимков и разложил передо мной.

– Я пронумеровал их: один, два, три. Что вы можете о них сказать?

Я внимательно изучил представленные доказательства.

– Вижу, тут все сильно увеличено. Можно с уверенностью сказать, что номер один – это большой и указательный палец, они принадлежат мужчине, а номер два – женские отпечатки, они намного меньше и вообще совершенно другие. Что же касается номера три, – я задумался, – тут какая-то мешанина из разных следов, но очень отчетливо видны отпечатки пальцев номер один.

– Поверх остальных?

– Именно.

– Вы сразу их узнали?

– Конечно, они идентичны отпечаткам с первого снимка.

Пуаро кивнул, осторожно собрал фотографии и снова запер их в ящике.

– Вы, конечно, ничего мне не объясните по своему обыкновению? – саркастически сказал я.

– Напротив, я сейчас же все расскажу. Номер один – это отпечатки пальцев мсье Лоуренса. Номер два принадлежат мадемуазель Синтии. Они не являются уликой. Я просто взял их для сравнения. С номером три дело обстоит сложнее. Как вы сами заметили, изображение увеличено до предела – даже немного размыто. Не стану описывать специальный аппарат и химикаты, которыми я пользовался, полиция давно взяла на вооружение этот метод, с его помощью можно в кратчайшие сроки сделать фотографию отпечатков пальцев с поверхности какого угодно предмета. Что ж, теперь расскажу, на каком именно предмете остались эти следы.

– Продолжайте, аудитория у ваших ног.

– Бьен! На фото номер три сильно увеличенное изображение поверхности крошечной бутылочки, которая хранится на верхней полке шкафчика для опасных и ядовитых веществ, который находится в аптеке госпиталя Красного Креста, который расположен в местечке Тэдминстер. Не правда ли, очень похоже на детский стишок про дом, который построил Джек?

Я так и ахнул.

– Боже правый! Но каким образом отпечатки пальцев Лоуренса Кавендиша могли оказаться на этом пузырьке? Он даже близко не подходил к шкафчику с ядами в тот день, когда мы там были!

– Еще как подходил!

– Нет, вы ошибаетесь! Мы все время были вместе.

Пуаро покачал головой.

– Нет, мой друг, был момент, когда вы не были все вместе. Был момент, когда вы просто не могли быть все вместе, иначе не возникла бы необходимость звать мсье Лоуренса, чтобы тот вышел из провизорской и присоединился к вашей компании на балконе.

– Я и забыл об этом, – признался я. – Но он пробыл там в одиночестве каких-то несколько секунд!

– Этого было достаточно.

– Достаточно для чего?

На лице Пуаро заиграла загадочная улыбка.

– Достаточно долго, чтобы джентльмен, некогда-то изучавший медицину, успел удовлетворить свой научный интерес и естественное любопытство.

Наши взгляды встретились. Пуаро был преисполнен самодовольства. Он принялся расхаживать по комнате и мурлыкать какую-то мелодию. Я уставился на него с подозрением.

– Пуаро! Что именно было в этой маленькой бутылочке?

Пуаро сделал вид, что любуется видом из окна.

– Гидрохлорид стрихнина, – небрежно бросил он через плечо и вновь принялся напевать себе под нос.

– Не может быть! – Но я сказал это машинально, ведь на самом деле я совсем не удивился. В глубине души я ожидал такого ответа.

– В чистом виде гидрохлорид стрихнина используется крайне редко – лишь для некоторых пилюль. Для большинства препаратов используют раствор. Вот почему отпечатки на крышке пузырька сохранились со времени вашего визита.

– Как же вам удалось сделать эту фотографию?

– Я уронил шляпу с балкона, – невозмутимо объяснил Пуаро. – Посетителям в этот час запрещено находиться во внутреннем дворе, поэтому, вопреки моим возражениям, коллеге мадемуазель Синтии пришлось спуститься за ней, оставив меня одного в аптеке.

– Значит, вы уже знали что искать?

– Отнюдь. Просто, исходя из вашего рассказа, я понял, что у мсье Лоуренса был доступ к шкафчику с ядовитыми веществами. Предположение, что он что-то там трогал, следовало подтвердить или опровергнуть.

– Пуаро, вы не обманете меня своим легкомысленным тоном. Вы сделали крайне важное открытие.

– Посмотрим. Во всяком случае, одно обстоятельство меня поразило. Несомненно, оно поразило и вас.

– И что же именно?

– Да то, что в этом деле явный переизбыток стрихнина. Мы сталкиваемся с ним уже в третий раз. В тонике миссис Инглторп был стрихнин. Мистер Мейс из аптеки в Стайлз-Сент-Мэри продал кому-то стрихнин, что называется, из-под прилавка. И вот теперь у нас пузырек со стрихнином, которым интересовался один из домочадцев. Это сбивает с толку, а я, как вам отлично известно, не выношу путаницы.

Прежде чем я успел ответить, один из земляков Пуаро постучался и просунул голову в дверь.

– Какая-то дама внизу спрашивает мистера Гастингса.

– Дама?

Я вскочил. На узкой лестнице Пуаро не отставал от меня. В дверях стояла Мэри Кавендиш.

– Я навещала одну старушку в деревне, а поскольку Лоуренс сказал мне, что вы отправились к мсье Пуаро, мне пришло в голову зайти за вами на обратном пути, – пояснила она.

– Какая жалость, мадам! Так значит, это не меня вы решили удостоить своим визитом! – сокрушенно воскликнул Пуаро.

– Как-нибудь в другой раз, если вы меня пригласите, – улыбнулась Мэри.

– Очень хорошо. В любой момент, мадам, если вам нужно, как бы это сказать… исповедаться. – Она слегка вздрогнула. – Помните, что папа Пуаро всегда к вашим услугам.

Какое-то время Мэри пристально смотрела на него, словно пытаясь уловить в его словах более глубокий смысл. Потом она резко отвернулась.

– Что ж, мсье Пуаро, не хотите ли пойти в усадьбу с нами?

– Почту за величайшее удовольствие, мадам.

Всю дорогу до Стайлз-Корта Мэри пыталась казаться оживленной, что-то без умолку рассказывала, но довольно бессвязно. Я заметил, что присутствие Пуаро явно заставляет ее нервничать, и это меня поразило. Погода внезапно испортилась, задул неприятный, почти осенний ветер. Мэри зябко передернула плечами и плотнее запахнула свой черный жакет. Ветви деревьев жалобно зашелестели, точно великан вздохнул.

Мы ступили на крыльцо парадного подъезда и сразу поняли, что случилось неладное.

Нам навстречу выбежала Доркас. Она рыдала и заламывала руки. На заднем плане сбились в кучку остальные слуги – навострив уши, они пытались ничего не пропустить из нового акта семейной драмы.

– Что случилось, Доркас? Да отвечайте же, хватит плакать! – нетерпеливо сказал я.

– Его арестовали! Эти ужасные сыщики – они арестовали мистера Кавендиша!

– Лоуренса арестовали? – У меня перехватило дыхание.

– Нет, сэр. Не мистера Лоуренса. Мистера Джона!

Позади раздался страшный крик. Мэри Кавендиш тяжело повалилась прямо на меня. Я повернулся, чтобы подхватить ее и успел уловить выражение торжества, промелькнувшее в глазах Пуаро.

Спустя два месяца состоялся суд над Джоном Кавендишем, которого обвиняли в убийстве мачехи. Не буду подробно распространяться, какими были для нас эти недели. Но должен сказать, поведение Мэри Кавендиш вызвало у меня самую горячую симпатию. Она начала яростную кампанию по защите своего мужа, с негодованием отвергая саму мысль о его возможной виновности. Она не сдавала своих позиций и была намерена бороться до конца.

Я признался Пуаро, как восхищаюсь этой женщиной, и он сочувственно закивал.

– Да, она из тех жен, которые познаются в невзгодах. Когда приходит беда, она выявляет в их натуре все самое благородное и самое истинное. Ее гордость и ревность отступили…

– Ревность? – переспросил я в изумлении.

– А разве вы не поняли, что она необыкновенно страстная и ревнивая женщина? Но сейчас, как я уже говорил, ее самолюбие и ревность отошли на задний план. Она не думает ни о чем, кроме своего мужа и страшной участи, которая ему грозит.

Пуаро говорил очень проникновенно, и я невольно вспомнил тот день, когда он колебался, нужно ли предавать огласке разгадку тайны Стайлз-Корта. Сейчас я был рад, что все решилось без его вмешательства – учитывая его трепетное отношение к «женскому счастью».

– Да, мне до сих пор с трудом верится, – вздохнул я. – Ведь до последней секунды я был уверен, что это Лоуренс.

Пуаро усмехнулся.

– Я знал, что вы подозреваете его.

– Но чтобы Джон! Мой старый приятель Джон!

– Каждый убийца наверняка в свое время с кем-то да дружил, – философски заметил Пуаро. – Нельзя смешивать чувства и разум.

– По правде говоря, я считаю, вам следовало хотя бы намекнуть мне.

– По правде говоря, мон ами, я этого не сделал именно потому, что он был вашим старинным приятелем.

Я с невольным смущением вспомнил, как ошибочно решил, что Пуаро подозревает Бауэрштейна, и с каким самодовольством хвастался Джону, что якобы проник в замысел маленького сыщика. Кстати сказать, Бауэрштейну удалось отвертеться от предъявленного ему обвинения в шпионаже. Для наших властей он оказался слишком умен. И все же, пусть он и вышел на свободу, крылья ему основательно подрезали.

На вопрос, считает ли Пуаро, что Джон будет осужден, он, к моему изумлению, ответил, что уверен в обратном.

– Да полно вам, Пуаро, неужели вы считаете, что его оправдают?

– Друг мой, я ведь все время вам твердил, что не располагаю никакими вескими уликами. Одно дело знать, что человек виновен, и совсем другое – суметь это доказать. В этом деле все доказательства лишь косвенные, вот в чем беда. Мне, Эркюлю Пуаро, известна правда, но в этой цепи не хватает последнего звена. И если я не найду это недостающее звено… – Он в унынии покачал головой.

– Когда вы впервые заподозрили Джона Кавендиша? – немного помолчав, спросил я.

– А вы что же, совсем его не подозревали?

– Ни в малейшей степени, клянусь вам.

– Даже учитывая содержание беседы между миссис Кавендиш и ее свекровью, обрывок которой вам удалось подслушать? Даже после дознания, на котором супруга мсье Джона запиралась так откровенно и неумело?

– Не понимаю, о чем вы говорите!

– Ну как же вы не сложили два и два и не сообразили, что если Альфред Инглторп не ссорился с женой – а вы же помните, как упорно он отрицал это – это значит, что вторым участником конфликта был либо Лоуренс, либо Джон. Но если с миссис Инглторп повздорил младший пасынок, у Мэри Кавендиш не было повода держаться так странно сначала со свекровью, а потом на суде. И напротив, если это был Джон, ее поведение вполне естественно.

Внезапно меня осенило.

– Так значит, это Джон в тот день ссорился с миссис Инглторп? – вскричал я.

– Вот именно.

– И вы все это время об этом знали?

– Ну, разумеется! Ведь только так можно было объяснить загадочное поведение миссис Кавендиш.

– И все же вы утверждаете, что Джон может быть оправдан?

– Не «может быть», а обязательно будет. Впрочем, на предварительном слушании мы узнаем лишь версию обвинения, адвокаты, по всей вероятности, посоветуют своему клиенту воздержаться от дачи показаний до суда. Кстати, мой друг, должен вас предупредить. Я не буду выступать на этом предварительном слушании.

– Что вы такое говорите?

– Официально я не имею к этому делу никакого отношения. И пока я не отыщу последнее звено в своей цепи, я должен оставаться за кулисами. А миссис Кавендиш пусть думает, что я работаю на ее мужа.

– По-моему, это низость! – вознегодовал я.

– Отнюдь. Мы имеем дело с исключительно умным и беспринципным противником, и должны использовать все средства, которые в наших силах, иначе он ускользнет из рук правосудия. Вот почему я старался держаться в тени. Расследование вел Джепп, и все лавры принадлежат ему. Ну, а если меня все-таки вызовут для дачи показаний, – он широко улыбнулся, – то, вероятно, в качестве свидетеля защиты.

Я не мог поверить своим ушам.

– Это вполне распространенная практика, – продолжал Пуаро. – Как ни странно, я могу дать показания, которые опровергнут одно утверждение обвинителей.

– Которое из них?

– То, что касается уничтоженного завещания. Джон Кавендиш здесь ни при чем.

Пуаро оказался сущим пророком. Не стану вдаваться в подробности утомительной процедуры предварительного разбирательства в полиции – слишком уж это скучно. Скажу лишь, что Джон Кавендиш воспользовался своим правом хранить молчание и его дело было должным образом передано в Центральный уголовный суд.

Сентябрь все мы провели в Лондоне. Мэри арендовала особняк в Кенсингтоне, фешенебельном районе на юго-западе. Пуаро был частым гостем в ее доме. Сам я получил работу в министерстве обороны, так что виделся с ними постоянно.

Неделя пролетала за неделей и Пуаро уже явно начал нервничать. Ему никак не удавалось отыскать пресловутое «последнее звено». В глубине души я надеялся, что оно и не найдется. Ведь о каком счастье для Мэри можно говорить, если Джона осудят?

Пятнадцатого сентября Джон Кавендиш оказался на скамье подсудимых в Олд-Бейли [Олд-Бейли – Центральный уголовный суд Англии и Уэльса, обычно называемый Олд-Бейли в честь улицы, на которой он расположен]. Он был обвинен в преднамеренном убийстве Эмили Агнес Инглторп и провозгласил свое: «Не виновен!»

Его защиту взял на себя знаменитый королевский адвокат сэр Эрнест Хэвиуэзер.

Государственный обвинитель мистер Филипс выступал первым. Он заявил, что совершенное убийство было не просто преднамеренным, но и в высшей степени хладнокровным. Это ни что иное, как умышленное злодейское отравление любящей и доверчивой женщины пасынком, для которого она была больше, чем матерью.

С самого детства она содержала и неустанно опекала Джона Кавендиша. Он и его жена проживали в Стайлз-Корте в роскошной обстановке, окруженные ее заботой и вниманием. Она была щедрой и великодушной благодетельницей для обоих.

Обвинение располагает доказательствами, продолжал прокурор, что подсудимый растранжирил все деньги и находился на грани банкротства. Помимо этого он вступил в предосудительную связь с некой миссис Райкс, женой соседа-фермера.

Наконец, слухи дошли до миссис Инглторп. Накануне своей смерти она вызвала пасынка на откровенный разговор и завязалась ссора, часть которой была подслушана. Незадолго до этого подсудимый купил стрихнин в деревенской аптеке, замаскировавшись под человека, на которого надеялся переложить вину за преступление и к которому испытывал откровенную неприязнь. Речь идет о муже миссис Инглторп. К счастью для мистера Инглторпа, он смог предоставить неопровержимое алиби.

Днем 17 июля, сразу же после ссоры с сыном, миссис Инглторп написала новое завещание. Это завещание было уничтожено в камине ее спальни на следующее утро после убийства, уцелел обрывок. Однако обнаружились свидетельства того, что оно было составлено в пользу ее мужа. Убитая уже отдавала подобное письменное распоряжение еще до замужества, но – тут мистер Филипс выразительно поднял указательный палец – подсудимый этого не знал. Что побудило миссис Инглторп составить новое завещание при том, что имелось старое, он затрудняется сказать. Эта леди была уже в годах и могла кое-что забыть. А возможно – это казалось прокурору более вероятным, ведь миссис Инглторп ранее беседовала на эту тему с пасынком – она решила что заключенный брак отменяет последнее волеизъявление. Дамы не всегда сведущи в юридических вопросах. Известно также, что примерно за год до смерти миссис Инглторп составила завещание, в котором наследником назначался подсудимый.

Обвинение располагает уликами, которые неоспоримо свидетельствуют: именно подсудимый отнес своей мачехе чашку кофе в ту роковую ночь. Позже он проник в ее спальню и уничтожил документ с последним волеизъявлением покойной. Несомненно, он воображал, что теперь в силу вступает предыдущее завещание, по которому все состояние миссис Инглторп переходит к нему.

Подсудимый был арестован после того, как инспектор Джепп – блестящий и заслуженный детектив нашей уголовной полиции – обнаружил в его спальне тот самый пузырек со стрихнином, который за день до убийства был продан в деревенской аптеке человеку, выдававшему себя за мистера Инглторпа. Присяжным предстоит решить, являются ли эти изобличающие факты убедительным доказательством вины подсудимого.

И, тонко намекнув, что любое иное решение было бы просто немыслимым для людей, претендующих на звание разумных существ, мистер Филипс вернулся на свое место и промокнул лоб платком.

Первыми свидетелями обвинения в основном были те, кто уже выступал на дознании. Прежде всего заслушали показания медиков.

Сэр Эрнест Хэвиуэзер, прославившийся на всю Англию своей беспардонной манерой запугивания свидетелей, задал лишь два вопроса.

– Правильно ли я понимаю, доктор Бауэрштейн, что стрихнин, примененный в качестве отравляющего вещества, действует крайне быстро?

– Да.

– И вы не можете объяснить задержку симптомов в данном конкретном случае?

– Нет.

– Благодарю вас.

Мистер Мейс опознал предъявленный ему пузырек. Он действительно продал его мистеру Инглторпу. Однако под нажимом прокурора был вынужден признать, что прежде видел мистера Инглторпа только издали и никогда с ним не разговаривал. Перекрестному допросу свидетель подвергнут не был.

Вызванный следом Альфред Инглторп покупку яда категорически отрицал. Не признавал он и того, что поссорился с женой. Его заявления подтверждались показаниями целого ряда свидетелей.

Садовники из Стайлз-Корта рассказали, как их просили заверить завещание хозяйки. Настал черед Доркас.

Верная домоправительница, бесконечно преданная своим «молодым джентльменам», категорически отрицала, что могла слышать голос Джона, и упорно настаивала на том, что именно мистер Инглторп был в будуаре с ее хозяйкой. На лице подсудимого при этих словах промелькнула тень улыбки. Он слишком хорошо понимал бесполезность этих самоотверженных заявлений, ведь защита не собиралась оспаривать факт ссоры Джона и его мачехи. Миссис Кавендиш, разумеется, нельзя было принудить к даче показаний против мужа.

Задав еще несколько вопросов на другие темы, мистер Филипс поинтересовался:

– Вы помните посылку от фирмы Парксон, которую доставили в июне для Лоуренса Кавендиша?

Доркас замотала головой.

– Не помню, сэр. Может статься, так и было, да только мистера Лоуренса не было дома почитай весь июнь.

– А если посылка пришла в его отсутствие, как бы с ней поступили?

– Положили бы в его комнате, или переслали бы в Уэльс, где он гостил.

– Это входит в ваши обязанности?

– Нет, сэр. Я просто кладу почту на столик в холле, а подобными делами у нас ведает мисс Говард.

Вызванная на свидетельское место Эвелин Говард после дачи показаний по другим вопросам, ответила и на этот.

– Нам доставляют много почты. Конкретно эту посылку я не помню.

– А не могли бы вы сказать, была ли эта бандероль отправлена мистеру Лоуренсу Кавендишу в Уэльс, или ее просто оставили в его комнате?

– Не думаю, что ему посылали что-то подобное. Я бы непременно запомнила.

– Допустим, в Стайлз была доставлена посылка на имя мистера Лоуренса Кавендиша, а затем она исчезла – вы бы заметили ее отсутствие?

– Не обязательно. Я просто решила бы, что ею кто-то занялся.

– Полагаю, мисс Говард, именно вы нашли этот лист оберточной бумаги? – Прокурор продемонстрировал тот самый пыльный листок, который мы с Пуаро рассматривали в утренней гостиной Стайлз-Корта.

– Да, я.

– А почему вы вообще озаботились его поисками?

– Бельгийский детектив, который занимался этим делом, попросил меня найти его.

– И где же именно вы обнаружили его в конце концов?

– Наверху…. шкафа.

– Это был шкаф в спальне подсудимого?

– Кажется… кажется, да.

– Вы же лично занимались поисками, как же вы можете не знать точно?

– Он лежал на платяном шкафу подсудимого.

– Вот это другое дело.

Приказчик из магазина театрального реквизита сообщил, что 29 июня они выслали мистеру Л. Кавендишу согласно предварительной договоренности черную бороду. Ее заказали письмом, к которому прилагался оплаченный почтовый перевод. Нет, письмо они не сохранили, но подобные операции фиксируются в приходно-расходных книгах. В соответствии с распоряжениями заказчика, борода была отправлена на имя Л. Кавендиша, эсквайра, в имение Стайлз-Корт.

Сэр Эрнест Хэвиуэзер, устрашающе посапывая, поднялся со своего места.

– Откуда пришло письмо?

– Из Стайлз-Корта.

– Это тот самый адрес, по которому вы отправили посылку?

– Да.

– И письмо пришло оттуда?

– Да.

Хэвиуэзер налетел на него, как коршун на добычу.

– С чего вы так решили?

– Не… не понимаю…

– Откуда вы знаете, что письмо пришло из Стайлза? Вы что же, видели почтовый штемпель?

– Нет, но…

– Ах, стало быть, вы не видели почтового штемпеля! И тем не менее, с уверенностью заявляете, что письмо пришло из Стайлза. А ведь там мог стоять и какой-то другой штемпель, а?

– Д-да…

– А на самом деле письмо, пусть даже с пометкой «Стайлз-Корт» на почтовой бумаге, могло быть отправлено откуда угодно? Из Уэльса, к примеру?

Несчастный свидетель признал, что такое вполне возможно, и сэр Эрнест неохотно выпустил его из своих когтей.

Элизабет Уэллс, младшая горничная из Стайлз-Корта, рассказала следующее. В тот роковой вечер, уже отправившись спать, она вдруг вспомнила, что заложила засов на входной двери, в то время, как мистер Инглторп просил закрыть ее только на ключ. Чтобы исправить свою оплошность, она направилась в холл, но услышала какой-то шум на господской половине. Заглянув в коридор западного крыла, она увидела, как мистер Джон Кавендиш стучится в двери спальни миссис Инглторп.

С нею сэр Эрнест Хэвиуэзер расправился в два счета. Под его свирепым напором она безнадежно запуталась, начала противоречить сама себе и сэр Эрнест снова сел, сыто ухмыляясь.

Энни, дававшая показания последней, сообщила, что не видела пятна свечного сала на полу в спальне. Зато она видела как подсудимый нес кофе в будуар. На этом в судебном разбирательстве был объявлен перерыв до завтрашнего утра.

По дороге Мэри Кавендиш честила обвинителя на все лады.

– Вот же мерзавец! Какую паутину он сплел вокруг бедного Джона! Он искажает любой, самый незначительный факт так, чтобы тот представал в неверном свете!

– Что ж, завтра у нас будет возможность отыграться, – попробовал я ее утешить.

Мэри рассеянно поддакнула. Казалось, она о чем-то задумалась. Затем вдруг понизила голос до шепота.

– Мистер Гастингс… вы же не думаете… это же не может быть… нет, только не Лоуренс, он на такое не способен!

Я и сам был озадачен, и как только мы с Пуаро остались вдвоем, я спросил его, что он думает о стратегии, избранной защитой и о поведении сэра Эрнеста.

– Ах! Этот сэр Эрнест – умная голова! – одобрительно отозвался Пуаро.

– По-вашему, он убежден в виновности Джона?

– По-моему у него вообще нет никаких убеждений. Нет, он просто пытается создать путаницу, посеять сомнения среди присяжных, чтобы они уже не могли с уверенностью сказать, кто из братьев виновен в преступлении. Он пытается доказать, что улик против Лоуренса не меньше, чем против Джона, и скорее всего, у него это получится.

На следующий день процесс возобновился, и первым вызвали инспектора Джеппа. Показания он давал четко и профессионально. Вкратце поведав о своих действиях в Стайлз-Корте, под конец он сообщил:

– На основании полученной нами информации, я и суперинтендант Саммерхей обыскали спальню подсудимого, воспользовавшись его отлучкой. В одном из ящиков комода, под стопкой нижнего белья мы нашли следующие улики. Во-первых, пенсне в золотой оправе, очень похожее на то, которое носит мистер Инглторп, – упомянутый предмет был продемонстрирован присяжным. – Во-вторых, вот этот флакон.

Флакон ранее уже был опознан помощником аптекаря – он подтвердил, что это тот самый пузырек. Крошечная бутылочка синего стекла содержала несколько белых кристаллов, а поверх горлышка был ярлычок: «Стрихнина гидрохлорид. Осторожно, яд!»

Последнюю улику, представленную инспектором, обнаружили уже после предварительного слушания в полицейском суде. Длинный, почти новый лист промокательной бумаги был найден в чековой книжке миссис Инглторп. Когда полицейские поднесли его к зеркалу, то смогли прочитать отпечаток слов: “Всю собственность и все деньги, которыми я владею, после смерти оставляю своему любимому мужу Альфреду Ингл..» Это развеяло всякие сомнения в том, что в уничтоженном завещании наследником был назван супруг покойной леди. Затем Джепп достал обугленный клочок бумаги, извлеченный из каминной решетки, и это, вкупе с обнаруженной на чердаке бородой, завершило перечень вещественных доказательств.

Однако инспектору предстояло выдержать перекрестный допрос, и сэр Эрнест уже потирал руки.

– Назовите дату обыска в спальне подсудимого.

– Двадцать четвертое июля, вторник.

– Это было ровно через неделю после трагедии?

– Да.

– Первые два предмета, по вашему утверждению, были найдены в комоде. Ящик не был заперт?

– Нет.

– Не кажется ли вам странным, что преступник хранит улики против себя в незапертом ящике комода, где на них может наткнуться кто угодно?

– Он мог спрятать их там в спешке.

– Но вы же только что сказали, что с момента убийства прошла целая неделя! Разве этого времени недостаточно, чтобы забрать и уничтожить свидетельства своего преступления?

– Вероятно.

– Инспектор, здесь не то место, где можно сомневаться или колебаться. Была у обвиняемого возможность забрать и уничтожить улики – да или нет?

– Да, была.

– Стопка белья, о которой вы упомянули, была тяжелой или легкой?

– Очень тяжелой.

– Другими словами, это было теплое зимнее белье. Очевидно, у подсудимого не было нужды открывать именно этот ящик?

– Может, и не было.

– Попрошу отвечать без уверток. Была у подсудимого необходимость в разгар лета, да еще и в самую жаркую неделю, открывать ящик с зимним бельем? Да или нет?

– Нет, не было.

– В таком случае, существует ли вероятность, что упомянутые предметы были подброшены в этот ящик неустановленным лицом, а подсудимый понятия не имел о том, что они лежат в комоде?

– Я так не думаю.

– Но такая возможность существует?

– Да, существует.

– У меня все, свидетель свободен.

Посыпались другие свидетельства против Джона. Доказательства финансовых трудностей, которые он переживал в июле. Подробности его интрижки с миссис Райкс. Бедняжка Мэри! Как должна была страдать ее женская гордость! Чутье не подвело Эвелин Говард, хотя предубеждение и заставило ее выставить прелюбодеем Альфреда Инглторпа.

Затем на свидетельской скамье оказался Лоуренс Кавендиш. На вопросы мистер Филипса он отвечал еле слышно. Нет, он ничего не заказывал у Парксона в июне. А 29 июня он вообще находился в Уэльсе.

В ту же секунду сэр Эрнест воинственно выпятил нижнюю челюсть.

– Вы отрицаете покупку черной бороды у Парксона?

– Да, отрицаю.

– Ах так! А скажите-ка нам, кто станет хозяином Стайлз-Корта в случае несчастья с вашим братом?

От этого бестактного вопроса на бледном лице Лоуренса запылали яркие пятна. Судья пробурчал что-то неодобрительное, а подсудимый гневно привстал на своей скамье. Но Хэвиуэзер чихать хотел на недовольство своего клиента.

– Прошу вас ответить на вопрос.

– Полагаю, это буду я, – тихо сказал Лоуренс.

– В каком смысле «полагаете»? У вашего брата нет детей, значит, его наследник – вы?

– Да.

– То-то же, – сказал Хэвиуэзер с добродушием людоеда. – А вдобавок вы бы отхватили приличную сумму деньжат, не так ли?

Тут судья решил вмешаться.

– Ну, знаете, сэр Эрнест, это уже слишком! Какое отношение этот вопрос имеет к делу?

Сэр Эрнест поклонился и двинулся дальше с видом охотника, в колчане которого еще полно стрел.

– Доводилось ли вам посещать аптеку госпиталя Красного Креста в Тэдминстере в компании одного из гостей вашей усадьбы? Скажем, во вторник, 17 июля?

– Да, я был там.

– Не случилось ли вам, оставшись там в одиночестве на несколько секунд, открыть шкафчик с ядами и исследовать его содержимое?

– Я… да, возможно, я это сделал.

– Возможно?

– Я открывал этот шкафчик.

Сэр Эрнест пошел напролом.

– Ваш интерес вызвала какая-то конкретная бутылочка? Какой-то определенный яд?

– Н-не думаю.

– Осторожней, мистер Кавендиш, не забывайте, что вы под присягой. Я имею в виду пузырек, содержащий гидрохлорид стрихнина.

Лицо Лоуренса приобрело болезненно-зеленоватый оттенок.

– Н-нет, я уверен, что нет.

– Тогда как вы объясните тот факт, что на нем обнаружены отпечатки ваших пальцев?

На впечатлительных нервных особ хэвиуэзеровская манера допроса действовала особенно эффективно.

– Думаю… думаю, я дотрагивался до этой бутылочки.

– Я тоже так думаю! Вы отсыпали часть содержимого из этого пузырька?

– Разумеется, нет!

– Тогда зачем вы вообще брали его в руки?

– Когда-то я учился на врача. Естественно, что меня интересуют подобные вещи.

– Ах! Так значит, вы считаете свой интерес к ядовитым веществам вполне естественным? Зачем же вы дожидались, пока все выйдут из комнаты, прежде чем смогли удовлетворить свое невинное любопытство?

– Это просто совпадение. Если бы там кто-то остался, я сделал бы то же самое.

– И все же когда это случилось, остальных в комнате не было, верно?

– Да, но…

– Ну не странно ли это? За такой длительный промежуток времени вы пробыли там в одиночестве каких-то пару минут. И благодаря удивительному совпадению именно в эти две минуты решили проявить свой «естественный интерес» к гидрохлориду стрихнина?

Лоуренс заикался и мямлил, на него было жалко смотреть.

– Я… я…

– У меня к вам больше нет вопросов, мистер Кавендиш, – заявил сэр Эрнест, чуть не лопаясь от самодовольства.

Этот перекрестный допрос вызвал большое волнение, особенно среди разнаряженных в пух и прах зрительниц. Модно причесанные головки сдвинулись, а возбужденный шепот перерос в громкий гул. Судья рассвирепел и пригрозил очистить зал, если сию же минуту не установится полная тишина.

Список свидетелей обвинения был почти исчерпан. Экспертов-графологов попросили сличить подпись в регистрационной книге деревенской аптеки с почерком Инглторпа. Все специалисты сошлись на том, что между представленными образцами нет ничего общего. А вот в подписи подсудимого они определенно нашли некоторое сходство с автографом, оставленным покупателем стрихнина. Впрочем, в ходе перекрестного допроса, они вынуждены были признать, что с таким же успехом этот человек мог попытаться подделать почерк Джона Кавендиша.

Вступительная речь сэра Эрнеста Хэвиуэзера была столь же яркой, сколь и недолгой. Наконец-то зрители смогли оценить мощь и выразительность его манеры держаться в зале суда. Никогда, за всю свою долгую карьеру, заявил он, ему не приходилось сталкиваться с делом, в котором обвинение в убийстве имело бы столь ничтожные основания. Мало того, что все представленные улики косвенные – они, по большей части, даже не могут считаться доказательствами! Он предлагает господам присяжным рассмотреть каждое свидетельство и беспристрастно взвесить, очистив от эмоций и словесного мусора.

Итак, в ящике комода в спальне подсудимого был обнаружен стрихнин. Известно, что ящик этот никогда не запирался, и нет абсолютно никаких оснований считать, что яд спрятал именно хозяин комнаты. На самом деле это, разумеется, была злокозненная попытка свалить вину за преступление на подзащитного сэра Эрнеста. Далее: обвинители не сподобились предоставить никаких доказательств в поддержку своего утверждения, что именно подсудимый заказал черную бороду в магазине Парксона. У защиты нет намерения оспаривать факт размолвки между Джоном Кавендишем и его мачехой, однако серьезность этого семейного конфликта, равно как и значительность вызвавших его временных финансовых затруднений, были сильно преувеличены.

Его высокоученый коллега – на этих словах сэр Эрнест отвесил небрежный поклон в сторону мистера Филипса – считает, что невиновный человек на месте подсудимого не преминул бы еще в ходе дознания заявить, что именно он, а не мистер Инглторп был вторым участником ссоры. Однако налицо обычное недоразумение, и вот как обстояло дело. Когда Джон Кавендиш вернулся домой в тот злополучный вечер вторника, все наперебой бросились ему рассказывать, что хозяйка дома устроила супругу сцену. Его подзащитному и в голову не пришло, что кто-либо мог принять его голос за голос мистера Инглторпа. Джон Кавендиш пришел к единственно возможному заключению – что после размолвки с пасынком, миссис Инглторп поссорилась еще и с мужем.

Обвинение утверждает, что в понедельник, 16 июля, подсудимый посетил аптеку в Стайлз-Сент-Мэри, замаскировавшись под Альфреда Инглторпа. Но в указанное время его подзащитный находился в захолустном местечке под названием Марстонс-Спинни, куда был вызван анонимной запиской. Написавший ее шантажист требовал личной встречи, в противном случае угрожал открыть глаза миссис Кавендиш на некоторые обстоятельства семейного характера. Разумеется, подсудимый отправился на место рандеву, и, тщетно прождав там полчаса, вернулся домой. И хотя во время путешествия туда и обратно он не встретил никого, кто мог бы поручиться за правдивость его рассказа, к счастью, записку он сохранил, и она будет предъявлена в качестве улики.

Что же касается смехотворной версии об уничтожении завещания, сэр Эрнест вынужден напомнить суду, что его подзащитный не один год подвизался на ниве юриспруденции и был прекрасно осведомлен, что второй брак его приемной матери автоматически аннулирует завещание, составленное годом ранее в его пользу. Но кто же уничтожил упомянутый документ? Защита предоставит собственные улики, и вполне вероятно, в деле появится новый неожиданный поворот.

Наконец он хотел бы обратить особое внимание присяжных, что на скамье подсудимых в ходе этого процесса могли оказаться и другие лица. К примеру, улики против Лоуренса Кавендиша столь же веские, как и против его брата, а возможно, даже весомей.

И в качестве первого свидетеля он вызывает своего подзащитного.

На свидетельском месте Джон держался отлично – правда, не без умелой помощи сэра Эрнеста. Его показания звучали гладко и правдоподобно. Полученная им анонимная записка была предъявлена суду и передана присяжным для осмотра. А искренность, с которой он признался в денежных неурядицах и разногласиях с мачехой, придала убедительности его заверениям о непричастности к ее убийству.

В заключение Джон сделал небольшую паузу, а затем сказал:

– Мне хотелось бы прояснить одну вещь. Инсинуации сэра Эрнеста Хэвиуэзера в адрес моего брата прозвучали здесь без моего ведома и одобрения. Я категорически с этим не согласен. Уверен, Лоуренс так же неповинен в этом преступлении, как и я.

Сэр Эрнест лишь снисходительно усмехнулся. От его многоопытного взгляда не укрылось, какое благоприятное впечатление это прямодушное заявление произвело на присяжных и публику.

Затем начался перекрестный допрос.

– Здесь говорилось, что в ходе дознания вы даже не заподозрили, что кто-то из свидетелей мог принять ваш голос за голос мистера Инглторпа. Разве это не странно?

– Ничуть. Мне сообщили, что между моей матерью и мистером Инглторпом произошла ссора, и мне никогда не приходило в голову, что на самом деле этого не было.

– Даже когда ваша служанка Доркас повторила кое-какие фразы, прозвучавшие в ходе разговора, у вас не появилось и тени подозрения?

– Я просто забыл, в каких выражениях мы ссорились.

– Должно быть, у вас слишком короткая память!

– Нет, просто мы оба были очень рассержены и, как всегда бывает в таких случаях, наговорили лишнего. На самом деле я тогда едва ли прислушивался к словам матери и постарался поскорее выкинуть их из головы.

Недоверчивое хмыканье – вот и все, что мог противопоставить этому достопочтенный прокурор. Он решил поскорее перейти к другому вопросу.

– Эта анонимная записка появилась весьма своевременно. Почерк вам, конечно, незнаком?

– Вроде бы нет.

– А не кажется ли вам, что налицо определенное сходство с вашим собственным почерком – разумеется, слегка видоизмененным?

– Не вижу никакого сходства.

– А я утверждаю, что эта записка написана вашей рукой!

– Это не так.

– Я утверждаю, что вы, нуждаясь в алиби, назначили самому себе свидание и состряпали эту анонимную записку, чтобы предъявить в суде в качестве доказательства!

– Я этого не делал.

– В то время когда вы якобы ждали кого-то в уединенном и безлюдном месте, на самом деле вы покупали яд в аптеке в Стайлз-Сент-Мэри под видом Альфреда Инглторпа, не правда ли?

– Нет, это ложь.

– Я утверждаю, что вы были там – одетый в костюм мистера Инглторпа, с черной бородой, подстриженной так, чтобы напоминать его бороду. Вы были там – и расписались в регистрационной книге от его имени!

– Какая чепуха!

– Что ж, посмотрим, что скажут присяжные об удивительном сходстве почерка, которым написана записка, подписи в регистрационной книге, и писем, написанных вашей собственной рукой!

И мистер Филипс уселся на свое место с видом человека, с честью исполнившего свой долг, но бесконечно шокированного таким отъявленным лжесвидетельством.

Время было уже позднее, и разбирательство отложили до понедельника.

Пуаро пребывал в полнейшей растерянности. Между бровями залегла хорошо знакомая мне беспокойная морщинка.

– Что с вами, Пуаро? – спросил я.

– Плохо дело, мон ами! Ах, до чего плохо!

Я принял сочувственный вид, но, по правде сказать, у меня отлегло от сердца. Значит, для Джона Кавендиша еще не все потеряно!

Мы подошли к дому Мэри, и она предложила выпить чаю, но Пуаро лишь махнул рукой.

– Вы очень добры, мадам. Но лучше я сразу поднимусь в свою комнату.

Я последовал за ним. Все еще хмурясь, он подошел к столу и достал колоду карт для пасьянса. Потом уселся и, к моему крайнему изумлению, принялся строить карточный домик!

Признаться, я так и разинул рот.

– Нет, мон ами, я еще не впал в детство, – поспешил он меня заверить. – Я просто успокаиваю нервы, вот и все. Это занятие требует точных движений пальцев. А за точностью пальцев следует сосредоточенность мозга. И, видит бог, я никогда не нуждался в этом так, как сейчас!

– Но что же вас гложет?

Пуаро треснул кулаком по столу, обрушив свое тщательно выстроенное здание.

– Вот это, мон ами! Что я умею возводить семиэтажные карточные домики, но не способен (снова удар по столу!) найти то последнее звено, о котором столько говорил!

Мои чувства по этому поводу были столь противоречивы, что я решил помалкивать. А Пуаро снова зашелестел картами, бормоча при этом:

– Это делается так! Кладем одну карту на другую – осторожно, с математической точностью!

Я завороженный наблюдал, как домик, ярус за ярусом, вздымается ввысь под его ловкими руками. Ни одна карта не шелохнулась, не упала. Это было похоже на фокус.

– До чего же у вас точные движения! – восхитился я. – Кажется, лишь один-единственный раз мне довелось увидеть, как у вас трясутся руки.

– Без сомнения, меня что-то крайне взволновало, – прокомментировал Пуаро, в этот момент – воплощенное хладнокровие.

– Взволновало? Да вы были вне себя от ярости! Вспомните, как мы обнаружили, что замо́к на бюваре миссис Инглторп взломан! Вы подошли к каминной полке, принялись по своему обыкновению переставлять безделушки на ней, а ваши руки дрожали, как листья на ветру. Должен сказать, я даже…

Но я вынужден был замолчать. Ибо Пуаро, испустив хриплый и нечленораздельный вопль, снова одним движением разрушил свой карточный шедевр и, закрыв глаза руками, принялся раскачиваться из стороны в сторону, словно припадочный.

– Боже мой, Пуаро, что с вами? – закричал я. – Вы плохо себя чувствуете?

– Нет-нет… У меня… у меня возникла идея.

– А-а! – с облегчением выдохнул я. – Очередная «маленькая идея»?

– Ах, нон! – Пуаро сиял от радости. – На этот раз это огромная, гигантская идеища! Просто великолепная! И ею я обязан вам, мой бесценный друг!

Он кинулся ко мне, сжал в объятиях, горячо расцеловал и, прежде чем я вышел из столбняка, стремглав выбежал из комнаты.

Тут вошла Мэри Кавендиш.

– Что опять стряслось с мсье Пуаро? Он промчался мимо меня с воплем: «Гараж! Гараж! Во имя всего святого, мадам, скажите, где найти машину?!» И, не дождавшись ответа, выскочил на улицу.

Я кинулся к окну. Действительно, мой друг несся по мостовой без шляпы, отчаянно жестикулируя на бегу.

Я повернулся к Мэри и развел руками.

– Он уже свернул за угол, наверное, там его задержит постовой.

Наши взгляды встретились, но мы только и могли, что беспомощно смотреть друг на друга.

– Но что же все-таки случилось?

Я покачал головой.

– Меня не спрашивайте. Он строил карточные домики, потом завопил, что у него появилась идея, и выскочил из комнаты, а что было дальше, вы сами видели.

– Ладно, – сказала Мэри, – надеюсь, к ужину он вернется.

Наступила ночь, но Пуаро так и не вернулся.

Внезапное исчезновение Пуаро всех нас очень заинтриговало. Утро воскресенья наступило и прошло, а я так и не дождался своего друга. Было уже почти три, когда на улице послышались пронзительные и длинные завывания автомобильного гудка. Мы бросились к окнам. Из машины вышли трое – Пуаро, Джепп и Саммерхей.

Маленький детектив уже не унывал. Он был до смешного напыщен и доволен собой. С преувеличенной галантностью он поклонился Мэри Кавендиш.

– Мадам, не позволите ли устроить в вашей гостиной небольшую ассамблею? Необходимо всеобщее присутствие!

Мэри грустно улыбнулась.

– Вы же помните, мсье Пуаро, мы предоставили вам полную свободу действий.

– Вы невероятно любезны, мадам!

Пуаро, по-прежнему излучая самодовольство, согнал всех нас в гостиную и собственноручно расставил стулья и кресла.

– Мисс Говард, прошу. Мадемуазель Синтия. Мсье Лоуренс. Наша славная Доркас. И Энни. Бьен! Мы должны дождаться прибытия мистера Инглторпа, я послал ему записку.

Мисс Говард немедленно поднялась со стула.

– Если этот человек переступит порог нашего дома, я тут же уйду.

– Нет-нет!

Пуаро метнулся к ней и принялся тихо о чем-то упрашивать.

Наконец мисс Говард нехотя вернулась на свое место, а спустя пару минут в комнату вошел Альфред Инглторп.

Все были в сборе. Пуаро, с видом заправского лектора, торжественно поклонился своей аудитории.

– Дамы и господа! Как всем вам хорошо известно, мсье Джон Кавендиш поручил мне расследовать это убийство. Первым делом я осмотрел спальню покойной леди – по рекомендации медиков она была заперта и, стало быть, там все оставалось в точности, как в ночь трагедии. Мною были обнаружены: во-первых, кусочек зеленой ткани; во-вторых, пятно на ковре у окна, еще влажное; в-третьих, пустая коробка из-под порошков бромида.

Упомянутый фрагмент материи был извлечен из засова на двери, которая соединяла спальню жертвы и комнату мадемуазель Синтии. Я передал свою находку полиции, но ее значение не оценили. Таким образом, полицейские не узнали, что этот кусочек был оторван от зеленого нарукавника, из тех, что носят работники приусадебной фермы.

Послышался шепот, кто-то тихо охнул.

– Идем дальше. Лишь один человек из обитателей Стайлз-Корта работал на ферме – миссис Кавендиш. Следовательно, именно она входила в комнату покойной из комнаты мадемуазель Синтии.

– Но эта дверь была заперта изнутри! – воскликнул я.

– Когда мы осматривали комнату – да. Но о том, что она была заперта ранее, мы знали только со слов самой миссис Кавендиш. Несомненно, в суматохе, которая царила той ночью, у нее была возможность закрыть задвижку. Мое заявление я могу подкрепить доказательствами. Начнем с того, что прореха на нарукавнике миссис Кавендиш совпала с найденным фрагментом материи. Далее: миссис Кавендиш сказала, что слышала падение прикроватного столика из своей комнаты. Я воспользовался первой же возможностью проверить это утверждение. Оставил своего друга, мсье Гастингса в левом крыле здания, непосредственно у двери комнаты миссис Кавендиш, а сам в сопровождении агента полиции отправился в спальню покойной и там, якобы случайно, опрокинул этот самый столик. Как я и ожидал, мсье Гастингс не услышал ни звука, и я убедился, что миссис Кавендиш говорила неправду, заявляя, что, когда поднялся шум и крик, одевалась в своей спальне. Я уверен, что на самом деле в этот момент миссис Кавендиш находилась вовсе не там, а в опочивальне покойной миссис Инглторп.

Я метнул взгляд в сторону Мэри. Она была очень бледна, но улыбалась.

– Что ж, я начал мыслить в этом направлении, – продолжал Пуаро. Итак, миссис Кавендиш ночью в комнате свекрови. Рискну предположить, что она что-то ищет, но пока не нашла. Внезапно миссис Инглторп просыпается, и у нее начинается первый мучительный припадок. В пароксизме она выбрасывает руку, опрокидывая ночной столик, а затем отчаянно дергает за шнурок звонка.

Потрясенная миссис Кавендиш роняет свечу, стеарин при этом брызжет на ковер. Поспешно подобрав свечу, она ретируется в комнату мадемуазель Синтии и закрывает за собой дверь. Она выбегает в коридор, потому что слуги не должны обнаружить ее там, где она сейчас находится. Но увы, слишком поздно! В галерее, соединяющей два крыла, уже раздаются шаги. Что же делать? Внезапно ее осеняет и, вернувшись в комнату девушки, она принимается ее будить. В коридоре столпились всполошенные домочадцы. Всех заботит одно: как попасть в спальню миссис Инглторп. Никто не обратил внимания, что Мэри не прибежала на шум вместе с остальными, однако – и это очень важно! – я не нашел никого, кто видел бы ее выходящей из другого крыла. – Пуаро посмотрел на Мэри Кавендиш. – Пока все верно, мадам?

Она кивнула.

– Совершенно верно, мсье. Сами понимаете, я непременно рассказала бы обо всем, если бы знала, что принесу своему мужу какую-то пользу. Но как это могло ему помочь?

– В каком-то смысле вы правы, мадам. Зато вы избавили бы меня от необходимости ломать голову над фактами, которые никак не находили истолкования.

– Мэри! Так это ты уничтожила завещание! – вдруг закричал Лоуренс.

Она отрицательно качнула головой. Покачал головой и Пуаро.

– Нет. Лишь один человек мог уничтожить завещание – и это сама миссис Инглторп!

– Невозможно! – воскликнул я. – Она же написала его в тот же день!

– И тем не менее, мон ами, это была миссис Инглторп. Иначе никак не объяснить то обстоятельство, что в один из самых знойных дней в году, она велела растопить камин в своей спальне.

Я так и ахнул. Какими же мы были дураками, что до сих пор не обратили внимание на эту вопиющую несообразность! Пуаро тем временем продолжал:

– В тот день, господа, было почти двадцать семь градусов в тени. И все же миссис Инглторп приказывает разжечь огонь. Зачем? Затем что ей нужно что-то уничтожить, а никакой другой возможности сделать это не представляется. Вспомним, что в Стайлзе царит режим военной экономии, и каждый клочок идет на переработку. А завещание написано на плотной гербовой бумаге и разорвать его, или сжечь в пепельнице никак не получится. В тот момент, когда я услышал, что в спальне хозяйки поместья топили камин, я понял, что она намеревалась уничтожить какой-то важный документ, вероятнее всего, завещание. Поэтому, обнаружив в решетке обгорелый обрывок, я ничуть не удивился. В то время я еще не знал, что завещание было написано непосредственно в этот день, и дал серьезную промашку. Я предположил, что миссис Инглторп решила уничтожить документ после ссоры, о которой столько говорилось, и не принял во внимание, что ссора произошла до, а не после написания завещания. Поняв свою ошибку, я был вынужден рассматривать события под другим углом.

Итак, в четыре часа дня Доркас слышит, как разгневанная хозяйка провозглашает: «Я приняла твердое решение. И даже угроза публичного скандала меня не устрашит». Я догадался, что эти ее слова обращены вовсе не к мужу, а к мистеру Джону Кавендишу. В пять часов она в разговоре с Доркас произносит очень похожие слова, вот только уже по другому поводу: «Скандал между мужем и женой – это ужасно. Я предпочла бы все замять, если бы только могла».

Обратите внимание: в четыре часа миссис Инглторп очень рассержена, но владеет собой и преисполнена решимости. В пять она совершенно раздавлена, признается, что испытала сильное потрясение и не знает, что делать. Учитывая психологию индивидуума, я делаю вывод, и уверен, что он единственно верный: во втором случае речь идет совсем о другом супружеском скандале, и на этот раз дело касается самой миссис Инглторп.

Теперь попробуем воссоздать картину событий. В четыре часа миссис Инглторп ссорится с сыном и угрожает ему разоблачением перед женой, которая, кстати сказать, подслушала бо́льшую часть этого разговора. В половине пятого, услышав слова о недействительности документа, составленного до брака, миссис Инглторп пишет новое завещание, в котором отказывает всё мужу. Свидетелями стали два садовника.

В пять часов Доркас застает свою хозяйку в полном унынии, с листком бумаги в руке – письмом, или запиской. Тогда-то миссис Инглторп и приказывает разжечь камин в своей спальне. Видимо, именно за эти полчаса произошло нечто, вызвавшее переворот в ее чувствах. Теперь она так же упорно стремится отменить свое волеизъявление, как перед этим старалась его зафиксировать. Что же случилось?

Насколько нам известно, в эти полчаса она оставалась в полном одиночестве. Никто не входил в будуар, никто не выходил. В таком случае, что же вызвало эту внезапную перемену настроения? Можно только догадываться, но я считаю, что моя догадка верна. В бюро миссис Инглторп не оставалось марок. Мы знаем это, поскольку позже она обращалась за ними к Доркас. Тем временем в противоположном углу комнаты стоит бюро ее мужа, но увы, оно заперто.

Марки требовались ей срочно. Согласно моей теории, она попробовала отпереть крышку собственными ключами. Один из них подходит – я знаю это, поскольку проверял. В поисках марок она на что-то наткнулась – это был тот самый листок, который она, по словам Доркас, позже держала в руке. И он, несомненно, ни в коем случае! не предназначался для глаз миссис Инглторп. Миссис Кавендиш сочла этот клочок бумаги, за который так упорно цеплялась ее свекровь, письменным доказательством неверности мистера Джона Кавендиша. Она потребовала у миссис Инглторп показать ей листок. И хотя та абсолютно чистосердечно убеждала невестку, что письмо не имеет к ней ни малейшего отношения, миссис Кавендиш не поверила, решив, что миссис Инглторп попросту выгораживает пасынка. Надо иметь в виду, миссис Кавендиш – женщина весьма решительная, а под ее безупречной маской сдержанности и холодности бушуют нешуточные страсти. Она отчаянно ревнует своего мужа и твердо намерена во что бы то ни стало заполучить эту бумагу. Ей на помощь приходит случай. Она подбирает с пола отцепившийся от связки ключ, и это ключ от бювара, в котором миссис Инглторп всегда хранит все самые важные бумаги. Несомненно, заветное письмо лежит именно там. И миссис Кавендиш решается на поступок, на который способна лишь женщина, доведенная до предела муками ревности. Вечером, улучив момент, она пробирается в комнату Синтии и отпирает дверь, которая ведет в спальню миссис Инглторп. Вероятно, она смазала петли, позже я обратил внимание, что дверь открывается совершенно бесшумно. Она решила отложить реализацию своего замысла до рассвета, ведь тогда слуги не удивятся, услышав шум и шаги в ее комнате. Миссис Кавендиш облачается в рабочую одежду и тихонько проскальзывает в опочивальню свекрови через комнату мадемуазель Синтии.

Пуаро остановился перевести дух, и тут запротестовала Синтия.

– Я бы непременно проснулась, если бы кто-то ходил по моей спальне!

– Нет, мадемуазель, ведь вы были под действием наркотика.

– Наркотика?!

Вместо ответа Пуаро снова поклонился аудитории.

– Все вы, без сомнения, помните, что несмотря на всю эту суматоху, топот, грохот и тарарам, мадемуазель Синтия продолжала мирно почивать. Такой неестественно крепкий сон предполагает две возможности – либо он притворный, а я отказываю мадемуазель в таких гениальных актерских способностях, либо беспамятство было вызвано искусственным путем. Остановившись на второй версии, я самым тщательным образом осмотрел все кофейные приборы – ведь я уже знал, что именно миссис Кавендиш накануне наливала кофе нашей мадемуазель. Я взял образец из каждой чашки и провел анализ – безрезультатно. Я тщательно пересчитал чашки на случай, если одну из них убрали. Шесть человек выпили кофе, и шесть чашек были обнаружены на должных местах. Неужели я мог ошибиться? Конечно, я ошибся, да еще как! Кофе подавали семерым, а не шестерым, ведь неожиданно заявился доктор Бауэрштейн. Это решительно меняло все дело, ведь теперь одной чашки не хватало. Слуги ничего не заметили. Энни, горничная, принесла семь чашек, не зная, что мистер Инглторп вообще не пьет кофе, тогда как Доркас, убиравшая гостиную на следующее утро, обнаружила положенные шесть, точнее говоря, в гостиной-то она нашла пять, ведь шестая была найдена раздавленной на полу спальни миссис Инглторп.

Я не сомневался – пропавший кофейный прибор принадлежал мадемуазель Синтии. Дополнительной причиной для такой уверенности служило то, что во всех обнаруженных чашках был сахар, который мадемуазель Синтия никогда не кладет в кофе. Я вспомнил рассказ Энни о «соли» на подносе с какао, который она каждый вечер приносила в комнату миссис Инглторп. Соответственно, я взял образец этого какао и отправил его на анализ.

– Но ведь это уже сделал доктор Бауэрштейн, – быстро сказал

Лоуренс.

– Да, но это был совсем другой анализ. В лаборатории проверяли напиток на наличие стрихнина. Никто не просил их искать наркотик, пока этого не сделал я.

– Наркотик?

– Вот именно. У меня есть лабораторное заключение. Миссис Кавендиш добавила безопасное, но очень эффективное снотворное в какао миссис Инглторп и кофе мадемуазель Синтии. Подозреваю, из-за этого ей довелось пережить весьма скверные четверть часа.

Вообразите чувства миссис Кавендиш, когда свекровь внезапно умирает в страшных мучениях, а у ее смертного одра произносят слово «яд»! Миссис Кавендиш уверена, что добавленное ею снотворное абсолютно безвредно, но на одно бесконечно ужасное мгновение она испугалась, что смерть миссис Инглторп – дело ее рук. Под влиянием паники она спешит вниз и прячет кофейный прибор мадемуазель Синтии в большую медную вазу. Позже там его обнаружит мсье Лоуренс, которому передали мой совет. К остаткам какао миссис Кавендиш не смеет прикасаться, слишком уж много народу в спальне. Услышав об отравлении стрихнином, она испытывает огромное облегчение. Значит, в случившейся трагедии нет ее вины! Теперь мы наконец-то можем понять, почему симптомы отравления стрихнином не проявлялись так долго. Наркотическое вещество, принятое вместе со стрихнином, отсрочило действие яда на несколько часов.

Пуаро замолчал. Мэри посмотрела на него и медленно залилась краской.

– Все, что вы рассказали, чистая правда, мсье Пуаро. Это был самый ужасный час в моей жизни, и мне его никогда не забыть. Но вы просто великолепны! Теперь-то я понимаю…

– Понимаете, что я имел в виду, когда сказал, что вы можете смело признаться папе Пуаро, а? Но тогда вы мне не поверили.

– Теперь всё ясно, – сказал Лоуренс. – Какао с наркотиком, выпитое после отравленного кофе, вполне объясняет задержку симптомов.

– Вот именно, – кивнул Пуаро. – Но был ли отравлен кофе? Это мы не узнаем, поскольку миссис Инглторп его не пила.

– Как? Что вы такое говорите? – посыпались возгласы изумления.

– Помните, я говорил о пятне на ковре в комнате миссис Инглторп? Было в нем нечто примечательное. Оно еще оставалось влажным, от него сильно пахло кофе, а в ворсинках ковра я нашел несколько осколков фарфора. Я словно бы увидел воочию, что произошло. Ведь пару минут тому назад я положил свой чемоданчик на столик у окна, а столешница опрокинулась и чемоданчик полетел на ковер – и приземлился аккурат на пятно. Значит, миссис Инглторп, добравшись до спальни накануне вечером, поставила сюда чашку с кофе и коварный столик сыграл с ней ту же шутку.

То, что происходило дальше, лежит в области чистых догадок. Должно быть, миссис Инглторп подняла разбитую чашку и поставила ее на столик у кровати. Чувствуя потребность в каком-нибудь стимулирующем напитке, она подогрела свое какао и тут же выпила его. Итак, перед нами новая проблема. Мы знаем, что в какао стрихнина не было. Кофе остался невыпитым. Тем не менее яд был принят между семью и девятью часами того же вечера. Где же он содержался? Что это за третий напиток, до того подходящий для маскировки горечи стрихнина, что просто удивительно, как это никто не додумался до такого простого ответа? – Пуаро оглядел комнату, убедившись, что все затаили дыхание, а затем торжественно провозгласил: – Ее лекарство!

– Хотите сказать, убийца добавил стрихнин в ее тоник? – вскричал я.

– Не было нужды его добавлять. Он уже был в самой микстуре. Стрихнин, убивший миссис Инглторп, был тем же стрихнином, который прописал доктор Джонс Уилкинс.

Чтобы все стало ясно, зачитаю отрывок из фармакологического справочника, который я нашел в аптеке тэдминстерского госпиталя Красного Креста:

«Нижеприведенный состав является хрестоматийным:

1 гран сульфата стрихнина

6 драхм порошка бромида

8 унций воды

Смешать до полного растворения.

Этот раствор через несколько часов осаждает большую часть солей стрихнина в виде прозрачных кристаллов. Известны случаи, когда прием последней порции такой лекарственной смеси приводил к летальному исходу».

Конечно же, дамы и господа, в тонизирующей микстуре, составленной по рецепту доктора Уилкинса, никакого бромида не было. Но вспомните пустую коробку из-под снотворных порошков! Один или два таких порошка, добавленные в бутылочку с тоником, смогли бы сконцентрировать стрихнин на дне так же эффективно, как это описано в справочнике! И в последней дозе лекарства содержалось бы смертельное количество ядовитого вещества. Человек, задумавший этот план, и, как правило, помогавший миссис Инглторп с приемом лекарств, был всегда чрезвычайно осторожен, старался ни в коем случае не тряхнуть бутылочку, чтобы не потревожить осадок. Рассчитав обычное количество снадобья и его расход, можно прийти к выводу, что смерть миссис Инглторп была запланирована на вечер понедельника. Именно в этот день был аккуратно перерезан проводок от звонка миссис Инглторп в людскую. Именно в ночь с понедельника на вторник мадемуазель Синтия ночевала у друзей. Иными словами, миссис Инглторп должна была остаться в правом крыле спального этажа совершенно одна, отрезанная ото всех и, по всей вероятности, умереть до того, как ей могли бы оказать медицинскую помощь. Но случилось так, что миссис Инглторп, торопясь на деревенский праздник, забыла принять свое лекарство, а весь следующий день провела в гостях. Таким образом, последняя – и смертельная – доза была принята на двадцать четыре часа позже, чем задумал убийца. И благодаря этой задержке решающее доказательство – последнее звено цепи – теперь в моих руках.

Все затаили дыхание. Торжествующим жестом Пуаро продемонстрировал нам три узких полоски бумаги.

– Друзья мои! Вот письмо, написанное рукой убийцы! И если бы он успел его дописать, миссис Инглторп, возможно, осознала бы не только угрозу, но и задуманный способ убийства, и сумела бы избежать гибели!

В гробовой тишине Пуаро соединил бумажные полоски, откашлялся и начал читать.

«Дорогая Эвелин!

Не тревожься из-за отсутствия хороших новостей. Все идет согласно нашему плану, просто то, что должно было произойти вчера, случится сегодня. Ты понимаешь, о чем я. Скоро мы заживем на славу. Старуха наконец-то окочурится, и мы вздохнем свободно. Меня никто не заподозрит. Твоя идея с бромидом гениальна! Но надо соблюдать величайшую осторожность. Один неверный шаг…»

– Здесь, друзья мои, письмо обрывается. Вероятно, автора что-то отвлекло, но не может быть никаких сомнений относительно его личности, ведь он сам любезно предоставил следствию образцы своего почерка…

Тишину разорвал отчаянный вопль:

– Ты дьявол! Как ты его заполучил?!

Стул с грохотом опрокинулся, Пуаро ловко увернулся, поставил подножку, и нападавший растянулся на полу.

– Дамы и господа! – торжественно простер руку Пуаро. – Позвольте представить вам убийцу. Мистер Альфред Инглторп!

– Пуаро, вы просто старый мошенник. Меня так и подмывает вас придушить! – негодовал я. – Зачем вам понадобилось столько времени морочить мне голову?

Мы сидели в библиотеке. Минуло несколько дней, полных суматохи и хлопот. Внизу, в гостиной, ворковали воссоединившиеся Джон и Мэри, а Альфред Инглторп и мисс Говард ожидали суда за решеткой. Теперь Пуаро был полностью в моем распоряжении, и я наконец мог удовлетворить все еще жгучее любопытство.

Пуаро смущенно помолчал пару минут.

– Я вас не обманывал, мон ами. В худшем случае, вы можете обвинить меня в том, что я позволил вам обманываться самому.

– Но зачем вам это понадобилось?

– Так сразу и не объяснишь. Понимаете, друг мой, у вас такой искренний характер и до того честное лицо, что каждый может читать вас, как открытую книгу. Если бы я поделился с вами своей версией, то уже при следующей вашей встрече с Альфредом Инглторпом этот ушлый господин сразу бы почуял, что дело, как вы выражаетесь, пахнет керосином. И бонжур тогда всем нашим шансам прижать его к стенке!

– По-вашему, я наивный простачок и не в состоянии скрывать свои чувства?

– Друг мой, не сердитесь вы так! – взмолился Пуаро. – На самом деле вы оказали мне просто неоценимую помощь. Только ваша великолепная натура, которой противна всякая ложь и увертки, помешала мне быть до конца откровенным.

– Во всяком случае, вы могли хотя бы намекнуть, – проворчал я, понемногу остывая.

– Но, друг мой, я ведь так и сделал! Я оставил для вас сразу несколько подсказок. Вы сами виноваты, что неверно их истолковали. Вспомните, говорил ли я когда-нибудь, что считаю Джона Кавендиша виновным? Напротив, я утверждал, что его почти наверняка оправдают.

– Да… но…

– И разве сразу после этого я не пожаловался, что убийцу будет трудно призвать к ответу? Разве не ясно было, что речь идет о двух совершенно разных людях!

– Представьте себе, мне это было невдомек!

– А разве не заметили вы, с какой настойчивостью я твердил, что не могу допустить ареста Альфреда Инглторпа? Неужели вы и тогда ничего не заподозрили?

– А вы что же, подозревали его с самого начала?

– Конечно, как и все. Во-первых было понятно, что смерть миссис Инглторп выгодна прежде всего ее мужу. А такой мотив нельзя сбрасывать со счетов. Впервые отправившись в Стайлз в вашем обществе, я еще понятия не имел, как именно было совершено преступление. Но из того, что мне уже было известно о мистере Инглторпе, я мог сообразить: если убийца он, уличить его будет нелегко. Оказавшись на месте преступления, я сразу понял, что завещание сожгла именно миссис Инглторп, и тут, мой друг, вам не в чем меня упрекнуть – я старательно намекал, как нелепо было топить камин в столь жаркий день.

– Да-да, – нетерпеливо махнул я рукой. – Продолжайте!

– Что ж, мон ами, как я уже и говорил, тогда-то я и начал сомневаться в виновности мистера Инглторпа. Понимаете, против него было так много улик, что я даже стал склоняться к мысли, что убийство совершил кто-то другой!

– И когда же вы отказались от этой мысли?

– Когда увидел, что чем больше усилий прилагаю я, чтобы оправдать Инглторпа, тем больше усилий прилагает он, чтобы угодить за решетку. А когда я обнаружил, что его абсолютно ничего не связывает с миссис Райкс, и что на самом деле на этот лакомый кусочек облизывается Джон Кавендиш, мне стало ясно: убийца миссис Инглторп – ее супруг.

– Но почему вы сделали такой вывод?

– Да потому что он из кожи вон лез, чтобы казаться виновным. Видите ли, если бы у Инглторпа на самом деле был роман с миссис Райкс, молчание и запирательства были бы объяснимы. Но поскольку стало известно, что хорошенькой фермерской женушкой интересуется именно Джон, поведение Инглторпа имело лишь одно толкование: он хочет, чтобы его арестовали и обвинили. Бьен! С этой минуты я был преисполнен решимости не допустить этого.

– Пуаро, у меня уже голова идет кругом. Зачем Инглторпу нужно было попасть за решетку?

– Да потому, мон ами, что по законам вашей страны человека, оправданного в суде, нельзя судить повторно за то же преступление. А! Это была гениальная идея! Он, безусловно, человек метода. Видите ли, он понимал, что его неизбежно станут подозревать, придется жить под дамокловым мечом. И потому заранее сфабриковал против себя множество убедительных улик. Он хотел довести дело до суда. Затем он предоставит свое неопровержимое алиби – и вуаля, он в безопасности до конца своих дней.

– Я все равно что-то не пойму, как бы ему удалось доказать свое алиби, если на самом деле в это время он покупал в аптеке стрихнин?

Пуаро воззрился на меня с изумлением и жалостью.

– Я ушам своим не верю! Мой бедный друг! Неужели вы до сих пор не поняли, что в аптеку ходила мисс Говард?

– Мисс Говард?!

– Ну, а кто же еще? У нее подходящий рост, низкий, почти мужской голос, к тому же она кузина Инглторпа и между ними есть определенное сходство, особенно в осанке и походке. Ах, какой хитрый, и в то же время простой план задумала эта парочка негодяев!

– Мне по-прежнему невдомек, как они провернули этот трюк с порошком бромида, – признался я.

– Бон! Разложу вам все по полочкам. Я склонен предполагать, что мозгом этой операции была мисс Говард. Помните, она как-то упомянула, что ее отец был врачом? Возможно, она помогала ему с некоторыми лекарствами, а может быть, почерпнула идею из многочисленных книг по фармакологии, которые были разбросаны по всему дому, пока мадемуазель Синтия готовилась к экзамену. Во всяком случае, ей было известно, что добавление бромида к целебной смеси, содержащей стрихнин, вызывает выпадение ядовитого вещества в смертельно опасный осадок. В один прекрасный день ее осенило – можно совершить убийство и уйти от наказания. У миссис Инглторп была коробка с порошками бромида, который она иногда принимала на ночь. Что может быть проще, чем незаметно растворить парочку таких порошков в большой бутыли с лекарством, когда ее доставят из аптеки Кута? Риск практически нулевой. Трагедия произойдет только через две недели. Если кто-нибудь и увидит, как муж или компаньонка прикасаются к лекарству, к моменту смерти миссис Инглторп все давно забудется. Мисс Говард подстраивает ссору с хозяйкой и уезжает. Время сделает свое дело, а ее отсутствие в момент трагедии развеет все возможные подозрения.

Ничего не скажешь, придумано ловко! И если бы они ограничились только этим, скорее всего, убийство так и осталось бы нераскрытым. Но им было мало убить свою жертву – они захотели очернить невиновного. Это их и погубило.

Пуаро уставился в потолок, попыхивая крошечной папироской.

– Они разработали план, как бросить подозрение на Джона Кавендиша.

В понедельник миссис Инглторп примет последнюю дозу своей тонизирующей микстуры. Поэтому именно в шесть вечера в понедельник Альфред Инглторп оказывается в месте, весьма отдаленном от деревни, где его видит множество людей. В свое время мисс Говард измыслила и распространила басню о нем и миссис Райкс, и эта небылица позволила ему впоследствии хранить молчание, изображая джентльмена. И в шесть вечера мисс Говард, переодетая Альфредом Инглторпом, заходит в деревенскую аптеку, рассказывает историю о несуществующей собаке и ставит в регистрационной книге подпись Альфреда Инглторпа почерком Джона, который предварительно хорошо изучила. Но поскольку главное в этом спектакле – чтобы Джон нипочем не смог доказать свое алиби на время покупки стрихнина, мисс Говард пишет ему анонимную записку, опять же, старательно подражая его же почерку. В записке неизвестный шантажист требует свидания – в таком глухом и безлюдном месте, где Джон гарантировано не встретит знакомых.

Пока что все идет хорошо. Мисс Говард возвращается в свой Миддлингем. Альфред Инглторп возвращается в Стайлз-Корт. Если даже его обыщут, то ничего не найдут, ведь стрихнин остался у мисс Говард, да и нужен он был лишь для того, чтобы бросить подозрение на Джона Кавендиша. Но тут-то и случается заминка. В тот вечер миссис Инглторп не принимает свое лекарство. Испорченный звонок, отсутствие Синтии, подстроенное Инглторпом через ничего не подозревавшую жену – все впустую. И потому он совершает промах. Пока миссис Инглторп гостит у друзей, он спешит написать своей сообщнице, опасаясь, как бы та не запаниковала из-за внезапного краха их плана. Но жена возвращается раньше, чем он ожидал. Застигнутый врасплох и, к тому же, порядком взвинченный, Инглторп поспешно запирает свое бюро. Если он останется в будуаре, ему, возможно, потребуется открыть стол снова и тогда жена может заинтересоваться незаконченным письмом. И он выходит в парк, где гуляет допоздна, терзаемый страхом, что миссис Инглторп сможет отпереть его бюро и обнаружить обличающий документ. Как мы знаем, именно это и произошло. Миссис Инглторп читает письмо и узнает, как вероломно поступили с ней ее муж и Эвелин Говард. К сожалению, упоминание бромида не вызывает у нее никаких подозрительных ассоциаций. Она понимает, что ей грозит опасность, но не знает, в чем именно она состоит. Пока что она не хочет выяснять отношения с мужем, но немедленно пишет своему поверенному и просит прийти завтра. Кроме того она желает сейчас же уничтожить завещание, которое только что составила. Роковое письмо она решила сохранить как улику.

– Значит, именно для того, чтобы найти это письмо, Инглторп вскрыл замочек бювара?

– Да, и поскольку при этом он страшно рисковал, ясно, до какой степени этот документ был для него важен. Ведь за исключением этого письма совершенно ничего не связывало его с преступлением.

– Но почему же он сразу не уничтожил его?

– Да потому, что перед этим пришлось хотя бы какое-то время держать это письмо при себе – а он не мог себе этого позволить. А как бы вы поступили в его случае? У него была всего пара минут до нашего прибытия на место происшествия – я знаю это, поскольку к тому времени Энни начала чистить лестницу и увидела бы любого, кто направляется в правое крыло. И вот как все было. Инглторп входит в спальню – ключ удалось подобрать с легкостью, замки́ всех спален на этом этаже более или менее похожи. Он устремляется к бювару, но тот заперт, а ключей нигде не видно. Это страшный удар, ведь теперь его надежда скрыть свой визит в комнату пошла прахом. Но делать нечего, ради проклятого письма придется рискнуть. Он быстро взламывает замок перочинным ножом и перебирает бумаги, пока не находит то, что ищет. Однако теперь возникает новая дилемма: он не смеет держать при себе этот листок бумаги. В любой момент его могут увидеть выходящим из спальни… его могут обыскать. Если у него найдут бумагу, это верная гибель. Вероятно, он слышит шум – это мистер Уэллс и Джон выходят из будуара.

Мешкать нельзя. Где же спрятать этот роковой листок? Содержимое корзины для бумаг обязательно проверят. При себе его хранить нельзя – и уничтожить нельзя. В отчаянии он вертит головой, и, как вы думаете, что он видит, мон ами?

Я пожал плечами.

– В одно мгновение Инглторп разрывает письмо на длинные тонкие полоски и, скатав их в жгутики, торопливо засовывает в вазу на каминной полке среди точно таких же жгутиков, предназначенных для растопки.

Я так и ахнул.

– Никому и в голову не придет туда заглянуть, – продолжал Пуаро. – А позже, улучив момент, он сможет вернуться и уничтожить эту единственную улику против него.

– Значит, все это время письмо находилось в той вазочке? – вскричал я и Пуаро с улыбкой кивнул.

– Да, мой друг. Именно там я обнаружил свое «последнее звено» и этим потрясающим открытием я всецело обязан вам.

– Мне?

– Конечно. Помните, вы сказали, что у меня дрожали руки, когда я симметрично расставлял безделушки на каминной полке в спальне миссис Инглторп?

– Да, но я не вижу, как это связано…

– Зато я вижу. Друг мой, услышав это от вас, я вспомнил, что утром, когда мы были в этой спальне вдвоем, я уже поправлял эти предметы. И раз мне пришлось приниматься за дело снова, раз они опять стояли в беспорядке, значит кто-то их трогал за этот короткий промежуток времени.

– Бог мой, так вот почему вы вели себя так странно! – сообразил я. – Вы помчались в Стайлз и отыскали там письмо?

– Да, и это была гонка на время.

– Но ведь у Инглторпа имелась масса возможностей его уничтожить, как же можно было свалять такого дурака…

– О нет, никаких таких возможностей у него не было. Об этом я позаботился. Помните, вы упрекали меня, когда я всем и каждому рассказывал, что из портфеля покойной похищен документ? Я сделал это, чтобы помешать его уничтожить. Тогда я еще не был абсолютно уверен в виновности Инглторпа, но знал, что если это он выкрал что-то из бювара жены, значит сейчас эта бумага где-то спрятана. Оповестив всех домочадцев, я заручился поддержкой доброго десятка сыщиков-добровольцев. С тех пор они по пятам ходили за Инглторпом и он не посмел снова соваться в спальню жены. Да что там – ему вообще пришлось поскорее убраться из дома.

– Но ведь письмо могла уничтожить и мисс Говард!

– Да поймите, она и понятия не имела о его существовании! Они еще заранее условились, что до самой казни Джона Каведиша не встретятся и не скажут друг другу ни слова, изображая смертельных врагов. Конечно, я следил за мистером Инглторпом, надеясь, что рано или поздно он приведет меня к тайнику. Но он был слишком умен, чтобы так рисковать. Там, где письмо находилось, оно было в полной безопасности – раз никто не заглянул в вазу во время обыска, маловероятно, что это сделают потом. Если бы не ваше в высшей степени удачное замечание, нам бы ни за что не удалось уличить Альфреда Инглторпа.

– А когда вы впервые начали подозревать мисс Говард?

– Когда я обнаружил, что на дознании она солгала о письме, полученном от миссис Инглторп.

– В чем же она солгала?

– Видели это письмо? Помните, как оно выглядело?

– Ну, более или менее.

– Тогда вы должны помнить, что у миссис Инглторп был очень своеобразный почерк – она оставляла большие пробелы между словами. И если вы посмотрите на дату вверху письма, то заметите, что «семнадцатое июля» написано совсем по-другому. Понимаете, что я имею в виду?

– Нет, – признался я, – не понимаю.

– Разве вы не видите, что это письмо было написано не семнадцатого, а седьмого – на следующий день после отъезда мисс Говард. Потом перед семеркой приписали единицу, чтобы превратить дату в «семнадцатое».

– А зачем это вообще понадобилось?

– Отличный вопрос! Именно его я задал себе. Почему мисс Говард скрывает письмо, написанное семнадцатого числа, и предъявляет это, поддельное? Да потому что она не хотела показывать письмо от семнадцатого числа. Что же такого там могло быть написано? И сразу у меня зародилось подозрение. Вы помните, как я сказал, что надо остерегаться людей, скрывающих правду?

– Да, но не вы ли сразу после этого назвали мне причины, по которым мисс Говард якобы не могла совершить преступление? – с негодованием воскликнул я.

– И это очень веские причины. Долгое время они мешали мне увидеть истинную картину преступления, пока я не вспомнил важный факт: Эвелин Говард в родстве с Альфредом Инглторпом. Она и вправду не могла совершить преступление в одиночку, зато вполне могла стать соучастницей. А эта бурная, преувеличенная ненависть! За ней скрывались совершенно иные эмоции. Несомненно, эти двое были любовниками задолго до того, как Альфред Инглторп появился в Стайлзе. Они состряпали гнусный заговор – Альфред женится на этой богатой, но довольно глупой старухе, убедит ее завещать ему все свои деньги, а затем они очень хитроумным образом отправят ее на тот свет. Если бы их план удался, они, вероятно, покинули бы Англию и жили бы вместе припеваючи на деньги своей несчастной жертвы.

Экая парочка хитрых и беспринципных авантюристов! В то время, как Альфред усиленно навлекает на себя подозрения, Эвелин тщательно подготавливает совсем иной кульминасьон. Она прибывает из Миддлингема со всеми уликами. Она вне подозрений. Ее багаж никто не обыскивает. На ее передвижения по дому и вне его не обращают внимания. Она подбрасывает стрихнин и пенсне в комнату Джона. Она прячет бороду в сундук на чердаке. Благодаря ее стараниям, рано или поздно они будут обнаружены.

– Ума не приложу, зачем им понадобилось сваливать вину на Джона, – заметил я. – Против Лоуренса было куда больше доказательств!

– Да, но все они возникли по чистой случайности. Представляю, как это невероятно раздражало участников нашего преступного дуэта.

– Лоуренс к тому же очень странно себя вел, – задумчиво продолжал я.

– Ну, еще бы. Вы, конечно, догадались, что скрывалось за этим странным поведением?

– Нет!

– Разве вы не поняли, что он считал убийцей мадемуазель Синтию?

У меня даже дыхание перехватило.

– Да быть такого не может!

– Отчего же, я и сам поначалу ее подозревал. Именно ее я имел в виду, когда расспрашивал мистера Уэллса о завещании в пользу посторонних лиц. Плюс ко всему приготовленные ею порошки бромида, актерские способности и искусное перевоплощение в мужчину – помните рассказ Доркас? На самом деле, против нее улик было больше, чем против кого бы то ни было еще.

– Пуаро, вы ведь шутите?

– Нисколько. Сказать вам, отчего мсье Лоуренс так побледнел, когда вошел в комнату матери в ту роковую ночь? Да потому, что он сразу понял: старую леди отравили, а через ваше плечо увидел – дверь в комнату мадемуазель Синтии не заперта на засов.

– Он ведь поклялся, что она была заперта! – запротестовал я.

– Вот именно, – с желчным смешком сказал Пуаро. – Тогда-то я и понял, что он выгораживает мадемуазель Синтию.

– Но зачем ему ее защищать?

– Да потому что он по уши в нее влюблен!

Я от души расхохотался.

– Ну, Пуаро, тут вы попали пальцем в небо. Мне доподлинно известно, что он не только не влюблен в нее – но и определенно ее недолюбливает!

– И кто же это вам сообщил, мон ами?

– Да сама же Синтия!

– А-а, милая крошка Синтия! И что же, она сильно переживала из-за этого обстоятельства?

– Она сказала, что ей наплевать.

– Ну, значит, она очень переживала. Таковы уж они, ле фамм!

– Ваш рассказ о поведении Лоуренса стал для меня большой неожиданностью, – хмуро сказал я.

– Но друг мой, разве же вы ослепли? Разве вы не видели, что на лице мсье Лоуренса возникала кислая мина каждый раз, когда Синтия веселилась и кокетничала с Джоном? Он вообразил, что старший брат вскружил голову юной барышне. Войдя в спальню мачехи и безошибочно определив симптомы отравления стрихнином, он сделал поспешный вывод, что мадемуазель как-то к этому причастна, и страх начал действовать за него. Сначала Лоуренс наступил на кофейную чашку и раздавил ее в порошок, решив, что таким образом уничтожит возможность проверить остатки содержимого. И с тех пор он столь же упорно, сколь и безуспешно отстаивал версию «смерти от естественных причин».

– А что это за шифрованные послания насчет лишней кофейной чашки?

– Я был почти уверен, что ее спрятала миссис Кавендиш, но должен был убедиться. Мсье Лоуренс сперва совсем меня не понял, но, поразмыслив, пришел к выводу, что если ему удастся разыскать лишнюю кофейную чашку, с его возлюбленной будут сняты всякие подозрения. Так оно и вышло.

– А что означали предсмертные слова миссис Инглторп?

– Ну, разумеется, она обвиняла в своей смерти мужа!

– Бог мой, Пуаро, да вы просто кудесник. У вас есть ответы на все вопросы, – вздохнул я. – Какое счастье, что все так благополучно закончилось. Даже Джон с женой помирились.

– Благодаря мне.

– Как это?

– Мэри вышла замуж без любви. Джон знал это. Он человек по-своему чувствительный, и не стал навязываться женщине, которая его не хочет. А когда он устранился, ее любовь проснулась. Но они оба страшно самолюбивы и эта гордыня неумолимо их разделяла. Джон закрутил роман с миссис Райкс, а Мэри в отместку выставляла напоказ отношения с доктором Бауэрштейном, которые на деле вовсе не были такими уж дружескими. Помните день ареста Джона Кавендиша, когда вы подловили меня за обдумыванием важного решения?

– Да, я вполне понял, почему вы так расстроены.

– Простите, мон ами, но вы ровным счетом ничего поняли. Я пытался решить, выступать ли мне сейчас в защиту Джона Кавендиша. Я мог бы в два счета доказать его невиновность, пусть даже это помешало бы схватить настоящих убийц. А ведь они должны были оставаться в полном неведении до последнего момента, до моего триумфального разоблачения!

– Хотите сказать, вы могли оправдать Джона до того, как он предстал перед судом?!

– Да, мой друг. Но в конце концов я сделал выбор в пользу «женского счастья». Только страшная опасность могла снова сблизить эту чету гордецов!

Я онемел от такого невероятного апломба. Кто, кроме моего удивительного маленького друга, решился бы позволить судить человека по обвинению в убийстве, чтобы помирить его с женой?

– Понимаю, о чем вы думаете, мон ами, – Пуаро расплылся в снисходительной улыбке. – Никто, кроме Эркюля Пуаро, не пошел бы на такой риск. Но не спешите осуждать мой поступок. Супружеское счастье – величайшая ценность на всем белом свете.

И тут я вспомнил, что произошло несколько дней тому назад. Вспомнил, как Мэри, бледная, изможденная, лежала, уткнувшись в диванные подушки и вслушивалась, вслушивалась… Вдруг прозвенел колокольчик у входа. Она встрепенулась. Пуаро распахнул дверь и, встретив ее взгляд, исполненный муки и надежды, кивнул: «Да, мадам. Я вернул его вам». Он отступил, и никогда мне не забыть выражения лица Мэри, когда Джон Кавендиш ворвался в комнату и заключил жену в свои объятия.

– Возможно вы правы, Пуаро. Ничего важнее этого нет.

Кто-то постучал в дверь, в проеме появилась головка Синтии.

– Я… Я только хотела…

– Входите же! – Я вскочил с кресла.

Она вошла, но не стала садиться.

– Я лишь хотела сказать вам кое-что.

– И что же?

Синтия потеребила поясок на платье, потом вдруг вскричала:

– Какие же вы лапочки! – Поцеловала сначала меня, потом Пуаро, и выскочила из комнаты.

– Что, черт меня побери, это значит? – опешил я. Конечно, очень приятно получить поцелуй от такой девушки, как Синтия, но я предпочел бы обойтись при этом без свидетелей.

– Это значит, что мадемуазель Синтия обнаружила, что неприязнь, которую к ней испытывает мсье Лоуренс, не так уж непреодолима, – напустив на себя философский вид, ответил Пуаро.

– Но…

– А вот и он сам!

В это время мимо распахнутой двери прошел Лоуренс.

– Алло, мсье Лоуренс! Кажется, вас можно поздравить? – окликнул его Пуаро.

Лоуренс покраснел как рак, а потом нелепо заухмылялся. Поистине, влюбленный мужчина – жалкое зрелище, как бы очаровательно ни выглядела его избранница.

Я вздохнул.

– Что с вами, мон ами?

– Ничего, – печально отозвался я. – Они обе – просто восхитительные женщины.

– А вы герой не их романа? Утешьтесь, мой друг. Мы снова отправимся на поиски приключений, и – кто знает, чем это закончится?

КОНЕЦ