— Comment?

Официант даже не старался скрыть высокомерие, предаваясь распространенной среди французов забаве — делать вид, что не понимаешь английский собеседника.

— Спокойно, Карл. Спокойно, — на выдохе неторопливо произнес посетитель.

Может быть от его ровного безэмоционального голоса, может быть от звуков русского языка официанту неожиданно вдруг стало не по себе. И когда сидящий перед ним мужчина молча перешел на язык жестов, показывая желаемые позиции в меню, он быстро принял заказ и торопливо покинул открытую террасу кафе.

Посетитель глянул ему вслед, покачал головой и откинулся на спинку стула.

— Как же хорошо в Париже! Все приветливые, улыбаются, спрашивают: «Как дела?» — пробормотал он снова по-русски уже не скрывая раздражения.

Неподалеку вдруг раздался громкий смех. Обернувшись, раздраженный посетитель встретился взглядом с мужчиной лет пятидесяти. Короткий ежик седых волос, обветренное лицо. Несмотря на разную внешность — раздраженный посетитель темноволосый, черноглазый и худощавый, а смеющийся — седой, коренастый и заметно старше, оба были неуловимо похожи стилем одежды: неприметная, удобная, практичная.

— Надо было сразу на русском, у них снова в моде англофобия, — пояснил смеющийся мужчина и отсалютовал соотечественнику бокалом. После чего взглядом показал взглядом на пустое место, и пересел после кивка.

— Александр.

— Карл, — пожал протянутую руку все еще раздраженный посетитель.

— Это имя, или…

— Карл Андерсон. Да, как в паспорте. Нет, русский. Сказки не пишу, почему не Ганс Христиан, не знаю.

Раздражение еще не ушло, поэтому неожиданно для себя Андерсон в пару фраз выдал слишком много личной информации.

— Прости, я…

— Да все нормально, привык уже. Просто из-за этого… — Андерсон все же сдержался, и не стал говорить вслед ушедшему официанту все, что он о нем думает. Неожиданный знакомец между тем снова совершенно не к месту рассмеялся, но чуть погодя пояснил на недоуменный холодный взгляд темных глаз:

— Мы с тобой прямо писательская пара: я Пушкин.

— По паспорту?

— По паспорту я Александр Сергеевич, и работаю в ландшафтном дизайне.

— Что? Все-все, понял, — кивнул Андерсон с небольшой задержкой догадавшись про артиллерию. — По делам здесь?

— Да, можно сказать и так, — усмехнулся Пушкин, не скрываясь оглядывая одежду собеседника и отдельно посмотрев на его рюкзак темно-зеленого цвета. — Сам как здесь? Турист или проездом?

— Турист, — кивнул Андерсон, и увидев приподнятые в недоумении брови, развел руками: — Да на самом деле турист, гештальт закрыть.

Пушкин все еще смотрел недоверчиво, поэтому Андерсон — обычно неразговорчивый и молчаливый, неожиданно для себя начала объяснять подробно и полно.

— Понимаешь, давно хотел побывать в Париже. Очень давно — еще в двадцатом году взял билеты на март, и…

— И? — не сразу понял Пушкин многозначительной паузы.

— Коронавирус же. Как раз мир в двадцатом году в марте закрылся.

— Точно, в масках же все ходили! — вспомнил Пушкин, звучно хлопнув себя по колену. — Надо же, чуму и конец света обещали, а уже забылось совсем. Прививки еще делали, в Москве на улицу только с аусвайсом, в шаурмячную без куар-кода не зайдешь…

— Да, было время. Когда коронавирус кончился, я снова решил весной сгонять в Париж на пару дней.

— И взял билеты на март двадцать второго? — в этот раз уже сходу догадался Пушкин.

— Именно.

— Да, неудачно получилось.

— Есть такое. В двадцать четвертом даже билеты не брал, по личным причинам не удалось, — невольно потрогал Андерсон тонкий белый шрам на лице. — В двадцать шестом снова взял, снова на март.

— А ты хорош! — уже не сдержался Пушкин.

— После двадцать шестого я уже рукой махнул. Подумал — может ну его, это Париж? А недавно вдруг снова потянуло. Вчера днем билет взял, и вот я здесь.

— Обманул мироздание?

— Вроде того, застал врасплох, — усмехнулся Андерсон и махнул рукой в сторону витрины кафе. — Пришел вот, луковый суп попробовать. Читал, здесь самый лучший в Париже.

«Наглая ложь», — коротко прокомментировал Пушкин, выразившись созвучно, но в одно слово и чуть более ярко. Потом добавил что-то на французском — которого Карл не знал, но по тону высказывания понял, что и в этой фразе смысл созвучен.

— Да? Ну и ладно, зато вид хороший, — обернулся в другую сторону Андерсон, показывая на виднеющуюся неподалеку Эйфелеву башню. — Только эта лошадиная задница немного панораму портит.

Самая знаменитая достопримечательность Франции отсюда, с площади Трокадеро, действительно была видна с некоторыми помехами — в которые в числе прочих входила конная статуя на высоком постаменте. К Эйфелевой башне обращенная передом, а к уличной террасе кафе противоположной своей стороной.

— Эта лошадь, между прочим, несет генерала Фоша, подписавшего Компьенское перемирие завершившее Первую мировую, — прокомментировал Пушкин.

— Ну это меняет дело, — с насмешкой покивал Андерсон. Он хотел было сказать что-то еще, но вдруг осекся на полуслове, прислушиваясь. Пушкин тоже насторожился, глядя на небо. Откуда раздавался постепенно усиливающийся — до непривычных, невозможных и даже пугающих для центра города значений, гул самолетных двигателей.

Не говоря ни слова, оба мужчины в изумлении наблюдали как появившийся из-за крыш в зоне видимости огромный самолет — с надписью «Air France Cargo» на борту, в пикировании влетел прямо в основании Эйфелевой башни.

Едва слышимый сквозь грохот взрыва, над площадью раздался единый крик вскочивших с мест испуганных людей. На пару мгновений перекрывая остальные звуки, рядом раздался глухой удар — прямо перед кафе небольшой грузовичок врезался в зад открытого желтого феррари, водитель которого резко затормозил. Девушка за соседним столиком уже снимала происходящее, направив камеру смартфона в сторону столба черного дыма на Марсовом поле, не обращая внимания на ДТП совсем рядом.

Всем было наплевать на разбитый желтый феррари, всеобщее внимание было приковано к происходящему на другом берегу Сены — к медленно, это уже было заметно, наклонявшейся Эйфелевой башни.

Всеобщее внимание к башне было приковано ровно до того момента, как рядом не раздалась сразу череда взрывов, во время которых несколько окон в соседнем здании полыхнули огнем. Неподалеку раздался пронзительный визг резины — одна из машин беспилотных такси, выскочив на площадь и в вираже набирая скорость, заехала на уличную террасу соседнего кафе, буквально срубая ряды столиков, подпрыгивая на ломаемой мебели и людях. Посыпалось стекло витрин — таранивших места скопления людей беспилотных такси было уже несколько. Две, три… нет, пять, шесть, — не верил своим глазам Андерсон.

Вокруг происходило что-то невероятное, немыслимое; меньше чем за полминуты спокойный утренний город превратился в филиал ада на земле. Андерсон, не зная, что делать, принялся делать то, что умел — попытался оказать первую помощь одному из тех, кого совсем рядом переехало такси. Но едва присев у хрипящего мужчины, он почувствовал рывок: Пушкин, увидев опасность, вовремя успел его оттащить. Очередная машина такси пошла на таран, как раз сейчас разбив — словно кегли в боулинге, большую группу собравшихся у пострадавших людей.

Сразу же последовал второй рывок — Пушкин свалил Андерсона на землю, и прожужжавший над ними дрон доставки разбил голову удивленному официанту с луковым супом на подносе. Отскочив, прежде чем упасть, дрон еще врубился винтами в группу людей рядом. Поодаль полыхнула выбитая взрывом витрина кафе, с неба — направленно атакуя людей, прилетело еще несколько дронов доставки.

— Валим, валим! — потянул Пушкин Андерсона за собой.

Мужчины побежали прочь с площади. За спиной, заглушая повсеместный грохот и переходящие в вопли крики, еще один свалившийся в штопор самолет воткнулся в расположенный неподалеку дворец. В это же мгновение канализационный люк перед бегущими взлетел в небо, выбитый струей огня. Андерсон с Пушкиным отшатнулись, падая на вздыбившуюся брусчатку.

Поднялись без задержек, Пушкин потянул Андерсона за собой, снова побежав вперед. В городе, судя по всему, он ориентировался неплохо — для бегства выбрал широкий проспект. Широкий, но тенистый и зеленый, засаженный деревьями в четыре ряда. Здесь, между узкими дорожными проездами, расположилась аллея с припаркованными на ней автомобилями, что мешало и беспилотным дронам, и такси, которые — без сомнений, координированно начали охоту на людей.

— Здесь лес рядом, туда доберемся осмотримся, — петляя между припаркованными машинами и деревьями аллеи, на бегу бросил Пушкин.

Заповедник Булонь, на окраину которого вскоре — преодолев пару километров, добрались беглецы, лесом можно было назвать с натяжкой. Но сюда не падали самолеты, здесь не взрывались газопроводы, и здесь пока не было видно включивших агрессивный людям режим дронов и машин беспилотного такси. Пока Андерсон обозревал панораму города — который уже заволокло дымом сотен, а то и тысяч пожаров, Пушкин достал смартфон.

— Сети нет, — без удивления констатировал он, после чего положил телефон на землю, одним краем на невысокий бордюр. Подняв валяющийся неподалеку массивный булыжник, разбил им телефон.

— Тебе тоже советую, — отреагировал Пушкин на взгляд Андерсона. Выпрямившись, он высказал — не стесняясь в выражениях, догадку. Если уложить тезисно, то сказал Пушкин о том, что искусственный интеллект взбунтовался и человечеству приходит конец. После чего пояснил мысль:

— Если телефон в кармане, найдут каждого — рации нужны. И еще, знаешь, если самолеты начали втыкаться в землю, то я совсем не уверен, что те же атомные станции останутся в порядке. Рвать когти отсюда надо, как можно скорее — в густонаселенных районах выживут не все. Ты как?

— Куда, в Россию?

Пушкин сразу не ответил. Обернулся — совсем неподалеку нарастал множественный, но несерьезный — мопедный, звук двигателей. Обернувшись на него тоже, Андерсон увидел приближение нескольких… раз-два-три-пять… шесть, шести скутеров.

— Знаешь, я… нет, наверное нет, — в этот момент покачал головой Пушкин, не отрывая взгляда от приближающихся скутеров и поднимая недавно отброшенный булыжник.

— Тогда куда? — наблюдал за его действиями Андерсон.

— Африка. У меня там пара братских сердец, вполне достойная компания чтобы встретить если не старость, то конец света. Да и поближе отсюда будет. Ты как?

Андерсон думал всего пару секунд. Вслух отвечать не стал, просто кивнул — к нему уже вернулась привычная немногословность. Пушкин между тем сделал пару шагов на тротуар, навстречу приближающимся скутеристам. Группа уже была совсем близко, и ехали они не с пустыми руками — один из них и вовсе вез магазинную коробку с широкоэкранным телевизором, если судить по картинке на коробке.

На останавливающий взмах рукой они ожидаемо не отреагировали, поэтому Пушкин — спокойно, четко, и безо всяких душевных терзаний на вид, запустил булыжник. Глухо звякнуло: попал Пушкин четко в шлем скутеристу с телевизором, который ехал медленнее и предсказуемее всех.

Мелькнули ноги и улетевшая в сторону коробка, прочертил со скрежетом по асфальту упавший скутер. Останавливаться никто из мимо проезжающих не стал, наоборот — ускорились. Даже потерявший коня наездник, прокатившись по земле, не стал пытаться разбираться и побежал прочь, немного петляя — удар камнем, пусть и в шлем, даром не прошел.

Вот только Пушкин его еще не отпустил — в несколько шагов догнал, подсечкой сбил с ног, похлопал по карманам. Из-за ремня вытащил ножны с внушительного вида кинжалом, после чего приподнял скутериста за шиворот и легким пинком придал ускорение в прежнем направлении. Скутерист туда и побежал, даже не оборачиваясь.

Причина такого поведения — и его, и всей банды, стала понятна почти сразу: из-за угла, откуда недавно появились скутеристы, как раз сейчас вырулил мотоцикл в сине-белой раскраске и мигающим проблесковым маячком.

Коротко взревел гораздо более мощный чем у скутеров мотор, и через пару секунд мотоцикл остановился рядом с Пушкиным, в руках которого сейчас был внушительный тесак. Полицейский обратился к нему с вопросом, Пушкин бегло ответил на французском. При этом он показал сначала на убегающего лутера, потом на коробку и скутер — колесо которого еще вращалось, а после махнул рукой в сторону поворота, за которым скрылась остальная банда.

Полицейский, после того как выслушал, судя по приказному тону теперь явно что-то от Пушкина потребовал. Увидев и почувствовав нежелание того повиноваться, спешился с мотоцикла. Чем совершил ошибку — Пушкин отпустил нож, и когда клинок со звоном ударился в асфальт, мелькнул короткий и резкий удар — попавший в челюсть, не защищенную открытой нижней частью шлема. Полицейский мгновенно потерял сначала равновесие с сознанием, а чуть погодя и штатное оружие. Андерсон к этому времени уже поднял скутер сбежавшего лутера и удостоверился, что тот на ходу и в порядке.

— Пока не найдем мне что-нибудь менее приметное, — усаживаясь на мотоцикл полицейского, произнес Пушкин. Недавно уроненный кинжал был у него в руке, и он его сейчас подкинул, умело поймав. — Ну что, ты как? Погнали в Африку?

— Погнали в Африку, — кивнул Андерсон.

Вскоре на месте происшествия осталась только мятая коробка с брошенным и никому больше ненужным телевизором, и медленно приходящий в себя полицейский. Рации он лишился, и сейчас безуспешно попытался дозвониться в участок с мобильного телефона. Терзал свой смартфон он несколько минут — по истечении которых в него на полной скорости влетел беспилотный грузовик, за минувшие сутки проделавший долгий путь в Париж из Марселя. Именно в ту сторону сейчас уже направлялись Пушкин и Андерсон, по широкой дуге объезжая горящий и погибающий город.

Предположения Пушкина о том, что искусственный интеллект взбунтовался и человечеству настал конец, оказались ошибочны. Искусственный интеллект контроль не терял, у него лишь — волею некоторых облеченных властью людей, просто появились иные задачи.

Со вторым утверждением — про конец света для человечества, тоже вышла ошибка. Несмотря на то, что в следующие часы, дни и недели по всему миру было применено сначала ядерное оружие, потом климатическое, потом бактериологическое — уменьшая население планеты в десять раз, уничтожая целые нации и вызвав новое Великое переселение народов, у цивилизации людей оказался слишком большой запас прочности.

Человечество, несмотря на серьезные проблемы, выжило. Вот только окружающий мир — пусть во многом сохранив прежние очертания, сильно изменился. В некоторых аспектах практически до неузнаваемости.

Впрочем, люди в новом мире — в большинстве, остались прежними.

Но не все. Не все.

— Что, простите? Нихт ферштейн.

— Ожидать здесь, фас приглашать, — с заметным акцентом повторил уже на русском лощеный секретарь рейхсграфа Брандербергера, военного коменданта Грайфсвальда.

Высокий смуглый юноша ему не ответил. Не удостаивая секретаря более даже взглядом, он отошел от дверей вглубь просторного круглого холла. Проигнорировал указанные секретарем кресла и диваны для посетителей — только сбросил на один из них небольшой потертый рюкзак. Остался на ногах, и замерев на месте, скрестив руки за спиной, с бесстрастным видом принялся разглядывать гобелены на стенах.

Чопорный секретарь рейхсграфа вздернул подбородок, поджал губы и удалился — даже со спины было видно, насколько сильно он раздражен. Похоже, к русскому языку у него что-то личное — внешне так и оставаясь бесстрастным, мысленно усмехнулся юноша. И тут же подумал вдогонку, что у всего Нового Рейха к русским что-то личное. Тем более здесь граница совсем рядом — пусть не с Империумом, но с федератами Москвы, так что удивляться подобному отношению обывателей точно не стоит.

— И это тот самый Никлас Андерсон? — раздался вдруг откуда-то сверху капризный девичий голос с чуть заметными шепелявыми нотками.

Услышав свое имя — произнесенное на чистом русском языке, юноша едва не вздрогнул. Выждал несколько секунд, после чего обернулся на звук голоса, поднимая взгляд. Вниманием его удостоили две молодые девушки, расположившиеся на открытой галерее второго этажа. Обе они, каждая по-своему, выглядели впечатляюще: всем своим видом каждая олицетворяла принадлежность к кастам, которые имели главное в этом мире — власть и деньги. Но выглядели они при этом совершенно по-разному.

Первая девушка была в типичном наряде незамужних женщин военной аристократии Нового Рейха — светло-серое мундирное платье с серебряным шитьем. На ногах высокие кавалерийские сапоги, густые платиновые волосы стянуты в тугой хвост; скулы широкие, глаза светло-голубые, почти серые. Ее лицо, может быть, могло показаться даже отчасти грубым, если бы не чуть припухшие губы, придававшие облику женственной чувственности. Страстная валькирия — охарактеризовал про себя Никлас первое впечатление, внимательно — с ног до головы, оглядывая внучку рейхсграфа Брандербергера Катрин.

В том, что это Катрин, Никлас не сомневался — ознакомился с составом фамилии, в вотчину которой, по воле отца, прибыл предложить свою службу. Внучек — признанных, у рейхсграфа было две, но одна из них принадлежала к культу Пути, серьезно продвинувшись в жреческой иерархии, так что мундир военной аристократии Нового Рейха носить не могла.

Катрин Брандербергер стояла ровно и прямо — как и Никлас, скрестив руки за спиной. Вторая девушка выглядела много более раскованно, даже эпатажно и ярко. Она сейчас шагнула вперед и оперлась на перила галереи, беззастенчиво разглядывая Никласа; он тоже мазнул по ней равнодушным взглядом. По пути сюда — из Африки в Новых Рейх, проезжая через Е-Зону, Никлас посетил два полиса. Две ночи он провел в главном порту южной Европы Таррагоне, а также проездом посетил богемный Авиньон, так что насмотрелся на молодежную моду технополисов.

Поэтому, несмотря на эпатаж, облик второй девушки его не слишком впечатлил; хотя при взгляде на нее сложно было остаться равнодушным. Она выглядела вызывающе, слегка одетой: тонкое платье, из невесомой мягкой ткани — прилегающее к телу, но при этом не обтягивающее, совершенно не скрывало естественных очертаний фигуры; поверх — россыпь поблескивающих камешками цепочек на плечах, груди, талии и бедрах. Поблескивающие цепочки — вряд ли бижутерия, скорее всего бриллианты, оценил Николас, сложной композицией частично закрывали и лицо девушки.

Кроме того, у нее под кожей — по линии носа ото лба до подбородка, поблескивали вживленные драгоценные камешки. Но и вживленные драгоценности, и дерзкие очертания фигуры — не прикрытые, а наоборот подчеркнутые платьем, отходили на второй план.

У стоящей рядом с эпатажной девушкой Катрин Брандербергер были заметно пухлые, чувственные губы; привлекающие внимание, но естественные. А вот у ее полуголой спутницы губы были модные. Никлас наблюдал нечто подобное в ночных заведениях Таррагона и Авиньона: виденные там девушки заметно увеличивали себе губы, но делали это неравномерно. Верхнюю губу надували заметно больше — создавая впечатление, как будто верхняя челюсть словно при неправильном прикусе выдается вперед.

Девушка на галерее, видимо, решила своим модным вызовом превзойти всех: ее губы, особенно верхняя, были увеличены максимально возможно. Так, что выдавалась далеко вперед, стягивая кожу и меняя выражение лица, делая его похожим на утиный клюв. Именно это, похоже, и придавало ее голосу заметные шепелявые нотки. Еще у эпатажной девушки были наращенные ресницы — настолько длинные, что веки ее даже не могли полностью открыться, оставляя глаза постоянно полуприкрытыми.

Только оценив размер губ и длину ресниц, Никлас обратил внимание на ее ногти — сейчас, когда модная девушка положила руки на перила, стало заметно, что ногти ее не меньше десяти сантиметров.

— Убийственная красота, — едва слышно произнес юноша, вновь обращая все внимание на внучку рейхсграфа и встретившись со взглядом ее светло-голубых глаз.

— Да, это тот самый Никлас Андерсон, — в этот момент ровным голосом произнесла Катрин Брандербергер.

— Пфф… это даже не половина от того, на что я рассчитывала, — прикусив нижнюю губу, чем еще больше увеличила свой «клюв», разочарованно протянула уточка, как про себя окрестил ее Никлас.

Он сейчас промолчал, сдерживая накатывающее раздражение и просящийся на язык комментарий — модная «красотка» обсуждала его совершенно без оглядки на то, что он ее слышит. Губы Катрин Брандербергер при этом тронула едва заметная улыбка, она заметила реакцию Никласа.

— Не всегда стоит судить по первому впечатлению, — спокойно произнесла Катрин.

— Да он и по второму впечатлению как-то не тянет на бесстрашного героя — юнец какой-то, — протяжно-капризно протянула уточка, и вдруг сменила тон: — Хотя мальчик смазливый, мне нравится.

Сдержанная улыбка на лице валькирии стала чуть-чуть шире. Никлас, стараясь сохранить бесстрастное выражение лица, отвернулся. Мальчик! Этой модной страшиле лет меньше чем ему, это даже отрихтованное и вытянутое от губ-вареников лицо не скрывает.

Глубоко вздохнув, Никлас снова замер, поставив ноги на ширине плеч и скрестив руки за спиной — привычная поза, в которой он провел сотни часов в самых разных тренировочных лагерях.

— Что за странная одежда на нем? — услышал он капризный голос.

— Специальная униформа для воинских подразделений, действующих в пустынной местности с экстремально жарким климатом.

— Мы разве сейчас в пустынной местности с экскре… кхм, с жарким климатом? — со смешком поинтересовалась уточка.

— Нет, но еще неделю назад Никлас Андерсон был в самом центре А-Зоны, где в дневное время неподготовленный человек проживет не более пары часов. Так сложилось, что сюда Никлас прибыл максимально быстро, без багажа и в привычной для себя одежде.

— Кать, я не вижу логики… — задумчиво протянула уточка.

— Если ты чего-то не видишь, это не значит, что этого не существует, — с заметным холодком в голосе произнесла валькирия.

Настал черед Никласа едва заметно улыбнуться. Похоже, уточка умела располагать к себе людей. Отрицательное обаяние — придумал юноша на ходу именовании такой характеристики.

После довольно резкой отповеди светловолосой валькирии на некоторое время на галерее воцарилось молчание — похоже, расписная бриллиантовая уточка обиделась.

— Катён, а ближе из кандидатов никого не нашлось? — нарушая молчание, капризно протянула она. Нет, не обиделась, просто думала.

— Я просто к тому, что обязательно было этого красавчика сюда из такой далекой перди звать? Или ты его по внешности выбирала?

Никлас после ее вопроса подспудно ожидал услышать хлесткий звук удара — он видел, как в первый раз отреагировала Катрин, когда уточка назвала ее «Катей». Но не дождался — голос внучки рейхсграфа, когда она начала отвечать, звучал ровно.

— С вольной ротой капитана Андерсона рейхсграфа связывают давние отношения. В числе основных критериев для фенриха личной гвардии Брандербергеров есть не только профессиональные качества, но и лояльность. Среди сотен молодых людей готовых предложить свою службу сложно найти того, кто…

— Катюш, а фенрих это кто? — беззастенчиво перебила валькирию уточка.

«Ну теперь то ей всечешь?» — мысленно спросил Никлас.

— Фенрих — это кандидат в офицеры. Кстати, Никлас Андерсон изъясняется на четырех языках, русский в их числе. Так что он сейчас прекрасно нас понимает.

Никлас не удержался, улыбнулся. Валькирия действительно всекла уточке, хотя и не совсем так, как он ожидал.

Снова за спиной воцарилось молчание. Недолгое.

— Да, неловко получилось, — безо всякого смущения протянула уточка. Более того, как показалось Никласу в ее голосе слышалось сдерживаемое веселье.

«Хорошо дебилам жить», — подумал Никлас, мысленно повторяя цитату своего первого наставника, которую тот часто применял. За спиной в этот момент что-то крякнуло — похоже, уточка начала говорить, но осеклась на полуслове: двери кабинета рейхсграфа наконец распахнулись, выпуская немаленькую компанию. Никлас, старательно сохраняя равнодушный вид, рассматривал выходящую в холл группу.

Один за другим из кабинета рейхсграфа появлялись жрецы и послушники культа Пути в белых и серых плащах. Всего гостей у рейхсграфа оказалось девять человек — среди облачений культа Никлас увидел двоих егерей из бригады «Рейнхард» в коричнево-зеленых накидках.

Серьезная, представительная делегация. Кроме символа песочных часов, общего знака Пути, у одного из жрецов на плаще была руна Ансуз. Черная, в серебряной окантовке — показывающая высокую иерархию. Хранитель знаний, теолог — Никлас знал это направление культа; одно из четырех традиционных, он часто встречал его эмиссаров в А-Зоне.

Теолога сопровождало двое мистиев-послушников в серых плащах со скрещенными пламенеющими мечами. Таких эмблем Никлас ни разу не видел, но судя по лицам и повадкам — явно представители одного из военизированных орденов культа. Но Никлас на них посмотрел мельком — все его внимание сейчас было приковано к двум жрецам в белоснежных плащах. Белый — самый высокий цвет в иерархии культа.

Одна из высших жрецов была девушкой — с узнаваемыми чертами лица. Кристина Брандербергер, сестра стоящей сейчас на галерее Катрин, без сомнений. Очень уж похожи, как близнецы — хотя между ними разница в несколько лет; сходство не скрывает даже то, что у жрицы культа неестественного цвета волосы — пепельные, почти белые. На левой стороне груди, на ее одеянии жрицы кроме песочных часов культа красовалась странная эмблема, которую Никлас ни разу не видел — ни вживую, ни в классификаторах направлений Пути. Это был кадуцей — жезл с обвивающимися вокруг него змеями. Но вместо привычных крыльев в навершии, жезл венчала перевернутая восьмерка — символ бесконечности.

И именно за плечом Кристины Брандербергер двигались двое егерей бригады «Рейнхард», явно выступая в роли телохранителей жрицы. Странно, очень странно — никогда Никлас не слышал, что егеря рейхсвера охраняют культистов.

Беловолосая жрица пристально смотрела на Никласа. Странный взгляд, странные глаза — светло-серая радужка, с багряным ободком. Нечеловеческие глаза, очень похоже на контактные линзы. Никлас внешне спокойно встретил столь странный взгляд, но почти сразу же отвел глаза, обратив вниманием на третьего жреца, также сопровождаемого двумя телохранителями в плащах послушников.

У него, единственного из делегации культа, широкий капюшон оставался на голове. Будучи опущен так низко, что наполовину закрывал лицо, затемняя нижнюю часть. Но высший жрец культа подходил все ближе, поднимая голову. Никлас смотрел и не верил глазам — в тени капюшона глаза жреца поблескивали синим отблеском.

Культист неожиданно ускорил шаг, направляясь прямо к Никласу. Когда он на ходу откинул капюшон, неподалеку тут же раздался сдавленный девичий вскрик. Никлас узнал голос — уточка на галерее не смогла справиться с эмоциями, не сдержалась.

Похоже, для капризной модной «красотки» особь смартмассы здесь оказалась таким же сюрпризом, как и для Никласа. Жрец культа между тем подошел к юноше почти вплотную. Теперь, когда он открыл лицо, сомнений не оставалось — это был бес, бездушная особь из смартмассы. Более того, не простой бес, а демон; самый настоящий арбитр — самостоятельный в действиях и части решений проводник воли Сверхразума.

Никлас впервые видел вживую столь высокую особь. Выглядел арбитр устрашающе и омерзительно: будучи создан по образу и подобию человека, на человека при этом он походил мало. Более всего бес из смартмассы напоминал экспонат в анатомическом театре — кожу ему заменяла полупрозрачная пленка, которая оставляла мускулы на всеобщее обозрение. Кровь у арбитра — как и глаза, была синего цвета, окрашивая в этот цвет и мышцы, среди которых выделялись белым сухожилия.

Арбитр был одним из самых страшных самостоятельных особей смартмассы; страшнее, пожалуй, только жнец и плакса — reaper и weeper в классификации принятой в А-Зоне. Да и то, страшнее если на пустом пространстве один на один выходить: жнец и плакса — это боевые особи, а арбитр может управлять сразу несколькими стаями ксеносов. Но было у арбитров, кроме официального названия, широко известное солдатское прозвище. Причиной его возникновения служила как раз отличающая его от остальных бесов прозрачная кожа: арбитров смартмассы называли «condom». Или несколько более грубо — если произносить это слово по-русски на разговорный манер.

Остановился арбитр практически вплотную к Никласу, держа его взглядом поблескивающих пустой синевой глаз. А Никлас вдруг, ко всеобщему удивлению окружающих, рассмеялся. Громко, весело и искренне.

Смех убивает страх. Вот только Никласу не требовалось свой страх убивать: еще когда он увидел синий отблеск под капюшоном, он с невероятным трудом сдержался чтобы не развернуться и не выбежать прочь. Сейчас юноша смеялся, чтобы этот страх — уже погашенный, не вернулся, не накатил на него готовой смыть разум волной паники. Которая — подходящая все ближе, ощущалась им уже весьма явственно.

Арбитр несколько долгих секунд, не изменив выражения бездушного лица, внимательно рассматривал юношу. Никлас закончил смеяться, убрал улыбку с лица и сам внимательно посмотрел в пустые, полностью заполненный синевой глаза.

— Потрогать можно? — протянул руку Никлас, едва не касаясь прозрачной кожи беса.

Ни один мускул так и не дрогнул на лице бездушной особи — рассмотрев дерзкого юношу, арбитр накинул на голову капюшон и резко повернувшись, двинулся к выходу на улицу. За ним двинулись и остальные — перед тем как пойти следом, беловолосая Кристина Брандербергер неожиданно Никласу подмигнула.

Когда в холле не осталось никого из делегации культистов, сверху раздался дрожащий голос испуганной уточки, из которого совершенно исчезли протяжно-капризные нотки — отчего шепелявые звуки слышались более явно.

— Господи, господи… Катён, ты тоже почувствовала?

— Да, — коротко ответила валькирия чуть сдавленным голосом.

— Что это было?

— Арбитры обладают способностью подавлять волю людей, кратковременно лишать их разума вызывая страх. Похоже, Никлас Андерсон обладает к этому иммунитетом. Нас еще затронуло совсем краем, основная мощь арбитра была направлена на него.

— Или он просто твердолобый идиот, который даже не знает, что такое страх, — запинаясь и постукивая зубами, негромко пробормотала уточка — похоже, она несколько потеряла над собой контроль.

Говорила модная девушка негромко, но у Никласа был очень острый слух, к тому же в холле стояла полная тишина. Юноша обернулся, пристально посмотрел в глаза испуганной капризной уточке. И вдруг улыбнулся. Криво, одними губами — глаза его оставались холодными. Модная «красотка» буквально оцепенела под взглядом его темных глаз.

— Сударыня, не имел чести быть вам представленным, — голос Никласа прозвучал негромко и холодно.

Пауза.

— Марша Юревич из Троеградья, гражданка первой категории, — произнесла Катрин, представляя замолчавшую, словно язык проглотившую, спутницу.

— Мой отец — Роберт Юревич, купец первой гильдии и глава торгового дома Юревич, уважаемый и влиятельный человек в Троеградье, — тут же дрожащим голосом добавила уточка. Именем отца бриллиантовая девушка как будто выставила щит, словно защищаясь от столь неприятного и пристального взгляда.

— Невероятно впечатлен знакомством с дочерью купца первой гильдии Робертом Юревичем, мое почтение, — небрежно обозначил намек на поклон Никлас.

После его слов Катрин Брандербергер даже не стала сдерживать усмешку, хорошо уловив сарказм в голосе. Никлас же, глядя снизу-вверх Маршу Юревич, продолжил:

— Сударыня, несмотря на несказанную радость от чести знакомства с дочерью столь уважаемого человека, смею указать на вашу ошибку: мои когнитивные способности не на столь низком уровне, чтобы я попадал под классификацию идиота. Но в некотором роде вы правы, со страхом у меня особые отношения.

Катрин вдруг, больше не пытаясь сдерживаться, коротко и звонко рассмеялась. Она была наследницей рейхсграфа и после окончания учебы последний год ей часто приходилось общаться с высоко сидящими людьми ограниченных взглядов. Поэтому Катрин как никто другой знала, что иногда в ответ на грубость, вместо того чтобы сказать просто: «Сама дура», приходится дипломатично громоздить велеречивые конструкции.

Несмотря на звонкий смех Катрин, на лице Никлас не появилось и тени улыбки. Говоря сейчас про особые отношения со страхом, он совершенно не лукавил. Мучительная тревога и муторная тяжесть в груди, издерганное состояние, постоянно потные ладони, бьющееся в горле сердце, частая оторопь, сухость во рту — от которой не избавиться, сколько не пей воды; давящее чувство приближающейся панической атаки, дрожь и холодный пот, бессонница — все это было его постоянными спутниками с того самого момента, как он себя помнил.

Весь спектр эмоций проявлений страха был Никласу отлично знаком. Все его детство прошло под знаком мучений: заметив его пугливость, братья и старшие сестры звали его не иначе как Трусишка-Ник; не было ни дня, когда для него не устраивали испытания, по любому поводу.

Он едва умел и боялся плавать на глубине — его толкали в бассейн и отталкивали от бортика каждый раз, когда он подплывал обратно и едва-едва успевал отдышаться; он боялся высоты — его тащили на гору, подтаскивая к самому краю, смеясь и веселясь над его криками; он боялся прикасаться к птицам — пожалуйста на весь вечер запертым в кладовке сразу с десятком голубей. Ему некому было пожаловаться: с мачехой он не общался, а отец его просто не понял. Как и братья с сестрами: «Ой да чего ты трусишь, Ник, это же всего лишь голуби!»

Они не были злыми, они просто не понимали, как можно настолько сильно бояться всего на свете. День за днем, месяц за месяцем, жизнь складывалась в годы — превратившиеся в нескончаемый кошмар. Это продолжалось до того момента, пока однажды Никлас не перешел черту: в один из моментов страха стало настолько много, что он стал его постоянным естественным состоянием. И что-то в тот момент словно умерло в его душе. Он не перестал бояться, он перестал страх замечать. При этом у него не просто исчез страх смертельной опасности, а даже наоборот, в какой-то момент он возжелал ее. Настолько, что в один момент впервые самостоятельно шагнул навстречу опасности. Это случилось в тринадцать лет, когда Никлас — вызвав уважение братьев, самостоятельно и без страховки забрался на отвесную скалу неподалеку от тренировочного лагеря.

С этого момента все изменилось — Никлас раз за разом бросал вызов судьбе, привыкнув не убегать от опасности, легко делая ставки не на жизнь, а на смерть; и раз за разом у судьбы выигрывал. Его абсолютное бесстрашие стало широко известно в узких кругах по всей А-Зоне на основных маршрутах проводки конвоев.

Наверное, если бы у Никласа были доверенные собеседники из докторов психотерапевтов или знатоков буддийских ментальных практик, они бы могли попробовать объяснить ему природу его состояния. Но таких людей рядом с Никласом никогда не было.

Только один человек в этом мире — он сам, знал, что не было никакого бесстрашия. Был только страх — постоянный спутник, с которым Никлас уже навсегда сжился, научившись его не замечать за долгие годы. Он давно привык к этому, и никто даже не подозревал, что известный своим лихим бесстрашием Никлас Андерсон не перестал бояться.

Это было его личной и сокровенной тайной.

Сейчас чувственная валькирия и бриллиантовая уточка, по губам которой Никлас только что прочел слово: «Безумный», смотрели на него с самыми разными чувствами. Явно среди прочего мысленно рассуждая про его отношения со страхом, но делая это совершенно далеко от истины.

В этот день в оценке его отношений со страхом ошиблись не только две таких разных девушки. Ошибся и оценивающий реакцию Никласа бес из смартмассы, который после мощной ментальной атаки посчитал по реакции, что юноша просто не способен испытывать это чувство.

Но если ошибки наблюдающих сейчас с галереи Катрин Брандербергер и Марши Юревич не повлияли ни на что, кроме испытываемых сиюминутных эмоций, то ошибка арбитра стала причиной того, что готовящийся почти два десятка лет план пошел наперекосяк, уже в самые ближайшие часы ломая многочисленные судьбы.

— Никлас Андерсон, фас ожидать рейхсграф Брандербергер, военный комендант город Грайфсвальд, — послышался зычный голос лощеного секретаря. Как тот появился из кабинета ни Никлас, ни взирающие на него с галереи девушки даже не заметили. Обернувшись — наконец отпустив взглядом Маршу Юревич, сразу облегченно выдохнувшую, юноша двинулся в сторону открытой двери.

Никлас еще не знал, что идет сейчас к своему самому сложному вызову в этой жизни. Но, встретив меньше минуты назад арбитра из смартмассы, уже начинал примерно об этом догадываться. Привычно ощущая, и привычно совершенно не замечая накатывающие где-то на краю сознания волны страха.

Дитриху Брандербергеру на вид было лет восемьдесят, но выглядел он весьма моложаво. Его светло-голубые глаза — ярко выделяющиеся на морщинистом лице, смотрели цепко и внимательно.

Некоторое время в кабинете стояла тишина. Рейхсграф внимательно и беззастенчиво изучал взглядом замершего перед столом Никласа, тот — сохраняя спокойствие, смотрел на массивную кабанью голову над столом рейхсграфа.

Вдруг за спиной Никласа послышался звук открываемой двери. Оборачиваться он не стал, но по отчетливому стуку каблуков догадался, кто именно зашел в кабинет. Догадка подтвердилась: Катрин Брандербергер. Едва не задев Никласа, она впритирку прошла мимо, усаживаясь в одно из кресел неподалеку. Грациозно закинув ногу на ногу, так же принялась изучать гостя взглядом, ритмично покачивая носком сапога.

Дитрих Брандербергер на внучку — лишь не так давно официально назначенную наследницей, внимания даже не обратил. Но именно ее и ждали, потому что после того как Карин устроилась в кресле, он наконец обратился к Никласу.

— Расскажите о себе, молодой человек.

Говорил рейхсграф на немецком. Никлас ответил ему с полупоклоном, тоже на немецком, с некоторым трудом подбирая слова:

— Мой немецкий плох, господин рейхсграф. Позвольте использовать русский или французский?

— Меджусловјанскы језык?

— На интере не говорю, только понимаю.

— Говорите на русском, — не скрывая неудовольствия, поморщился рейхсграф. Похоже, не только у его секретаря что-то личное, не мог не отметить Никлас мимоходом, прежде чем начать говорить.

— Родился лета семь тысяч шестьсот двадцать третьего по московскому календарю, в восемьдесят четвертый год новой эры европейского летоисчисления, на территориях Югороссии. Получил домашнее образование, с четырнадцати до шестнадцати лет обучался в Русском кадетском корпусе Александрии…

— Александрия — это есть город в Африке?

«Он специально речь коверкает, что ли?» — невольно прислушался Никлас к словам собеседника, потому что едва уловимый акцент звучал довольно наигранно, неестественно.

— Так точно, господин рейхсграф.

— Карашо, продолжайте.

— В шестнадцать лет отправился в Танжер, по обмену поступив на двухгодичные офицерские курсы Французского Легиона. По выпуску отправился в конвойные войска, после годичного контракта по представлению и воле отца прибыл к вам, чтобы здесь и сейчас предложить свою службу.

— Опыт боевой работы?

— Семь раз участвовал в проводке конвоев из Пекла в Дакар и Танжер как водитель скаута.

— Что есть «скаут»?

— Легкобронированный вседорожник. Экипаж как правило состоит из трех или четырех человек: командир, водитель, один или пара стрелков.

— Вы быть командир?

— Нет, в должности водителя.

— Вы закончили Танжер, не получив офицерский патент?

«Да коверкает специально, прекрасно он русским владеет», — определился наконец Никлас. С трудом даже удержался при этом от удивленной гримасы — подобный детский сад от столь взрослого и серьезного человека его поразил.

— Получил. Я был водителем командно-штабной машины, перенимая у взводного командира необходимый опыт. Год в должности сарджа после выпуска — это…

— По национальности вы?

— Русский.

— У вас нетипичное имя.

— Мой отец — пятый в фамилии Андерсон…

— Я карашо знаю вашего отца, иначе бы вы здесь и сейчас не стояли. Я говорю об имени.

— Меня назвали в честь отца моей матери.

— Хм. Я карашо знаю не только вашего отца, но и родителей вашей матери Беллы Ришар.

— Я рожден не в браке, господин рейхсграф.

— Кто же ваша мать?

Никлас чувствовал, как у него горят уши и щеки, но ничего не мог с собой поделать. Дитрих Брандербергер внимательно смотрел на него, откинувшись на спинку кресла. Он прекрасно знал, что Никлас — незаконнорожденный, знал кто его мать. Ему, похоже, просто была интересна реакция собеседника.

«Ты сам этого хотел, старичок», — повторил Никлас мысленно одну из присказок своего первого наставника.

— Мою мать звали Елена Нелидова, отец познакомился с ней в России, на острове Рюген.

На самом деле мать Никласа звали Элен Нелидофф, была она как и мачеха француженкой, но Никлас специально произнес ее имя на русский манер. Цели достиг: глаза рейхсграфа сверкнули, но эмоции он сдержал, заговорил спокойно. И безо всякого намека на недавний акцент:

— Вы на землях Нового Рейха, молодой человек. Старайтесь не употреблять здесь слово «Россия», тем более в контексте принадлежности временно оккупированного острова Рюген.

— Как мне тогда стоит говорить?

— Не Россия, а Империум Москау. Земли под властью Москвы. Не русские, а московиты.

— Буду иметь ввиду, господин рейхсграф. Что насчет Югороссии?

Глаза Дитриха Брандербергера снова сверкнули. Он отметил, как именно — обтекаемо, без прямого согласия ответил Никлас; увидел и его чистый от плещущейся наивности взгляд во время вопроса. Сейчас рейхсграф явно пытался понять — специально это сделано, или младший Андерсон действительно максимально прост.

— Насчет Югороссии этических ограничений нет, можете называть это государственное образование как угодно.

— Принял, господин рейхсграф.

— Скажите, молодой человек. Вас ничего не удивило сегодня, во время ожидания приема?

— Удивило, господин рейхсграф.

— Что именно?

— Я был крайне удивлен, когда увидел беса из смартмассы выходящего из вашего кабинета.

— Это не бес из смартмассы, молодой человек, а арбитр Пути.

— Господин рейхсграф, а…

— Что?

— Прошу простить, а какая разница?

— Арбитры из культа Пути не являются частью Сверхразума.

Никлас промолчал. На выжженных землях А-Зоны особи смартмассы, бесы или ксеносы — если по-простому, встречались крайне редко. В их сортах никто разбираться не старался. Подспудно Никлас сейчас понимал, что стал носителем невероятно важной тайны, но пока не сильно волновался. Воле отца — отправившего его сюда с наказом предложить свою службу, он доверял.

— Вы видели Арбитра в составе Пути, молодой человек. Что вы собираетесь делать с этим знанием?

Акцент рейхсграфа как исчез, так более и не проявлялся. Вот вроде старый и — наверное, мудрый человек, зачем цирк было устраивать? Но Никлас подумал об этом совсем мельком. Некоторое время он молчал — размышляя, как именно ответить на этот вопрос. Понимая, что заведомо лояльные ответы будут выглядеть нелепо, он подбирал слова.

— В ближайшее время я собираюсь изыскать возможность связаться с отцом и сообщить ему об увиденном.

— Прямым текстом?

— Эзоповым языком, конечно же.

— То есть в Трибунал сообщать об увиденном вы не собираетесь?

«Да-да, вот прямо сейчас и признаюсь тебе в таком намерении».

— Не собираюсь, господин рейхсграф.

— Извольте объяснить мотив своего решения.

«Опасение за собственную жизнь и безопасность, конечно же».

— Мой отец рекомендовал мне отправиться к вам и предложить свою службу. В первую очередь я должен услышать его комментарий. А обратившись без промедления в Трибунал, я могу как принести проблемы своей семье, так и бросить тень на нашу фамилию.

— Взвешенная позиция, — кивнул рейхсграф. — Что ж, могу вам сообщить, что ваш отец конечно не будет говорить прямо, но он в курсе тех особенностей… которые связывают меня и тайное направление Пути.

Дитрих Брандербергер помолчал, вглядываясь в лицо Никласа.

— Вы понимаете ситуацию, в которой сейчас оказались?

— Да, господин рейхсграф. Не докладывая об увиденном Трибуналу, я нарушаю положения Венского меморандума и Варшавских мирных соглашений, чем ставлю себя за границу международных законов пограничных территорий.

— Именно так, молодой человек, я рад что вы видите самую суть. Теперь же позвольте, я объясню вам причину, почему нам — и мне как доверенному лицу кайзера, и культу Пути, приходится столь плотно общаться со вставшими на путь самостоятельного развития арбитрами, больше не являющимися частью Сверхразума.

Развернувшись вместе с креслом, рейхсграф кавалерийским стеком показал на стену с картой Европы, поделенную — почти полностью, на два цвета, синий и красный. Между ними разделительной полоской расположился Новый Рейх, обозначенный темно-серым, почти черным цветом. Отсюда, на удалении, на общем фоне карты территории Рейха Никласу виделись в форме чуть наклоненной буквы «Y» — занимая узкую полоску европейских земель населенных германской нацией, ниже спускаясь на итальянский сапог, а сверху переходя на восточную сторону Британского острова и узкую западную береговую полосу Скандинавского полуострова.

— Земли под властью Москвы. Империум Москау, — постучал рейхсграф по красному цвету справа. — Земли под властью Атлантиды, — стек показал на левую, синюю часть Европы. — И здесь, в самом центре, Новый Великий Рейх германских наций. Не смотрите на название: кроме высокопарных слов, величия на нашей земле пока немного. Мы, если говорить откровенно, сумев отвоевать свое историческое жизненное пространство, сейчас выступаем буферной зоной между Москвой и Атлантидой. Если между ними начнется конфликт, он начнется именно здесь, на нашей земле. Мы же к этому совершенно не готовы. Вы знаете, почему именно меня вам рекомендовал ваш отец?

Никлас почти пропустил мимо ушей вопрос, глядя на карту. Сверхразум смартмассы, захватив западную часть Европы, носил самоназвание «Атлантида». Но кроме живущих на подконтрольных Сверхразуму землях людей, никто больше эту территорию так не называл. Е-Зона, и никак иначе. По крайней мере, в Африке. Сейчас, когда рейхсграф назвал владения синей гнили Атлантидой, Никлас очень сильно удивился — и только в этот момент допустил мысль: «А не ошибся ли его отец?»

— Молодой человек?

— Да-да, господин рейхсграф.

«Что он сказал? Что он сказал? Ах да, рекомендации».

— Нет, не знаю.

— Не знаете что? Мне показалось, вы отвлеклись.

— Не знаю, почему мой отец рекомендовал мне предложить вам свою службу.

— Вы знаете мой герб?

Даже если бы Никлас не знал, ошибиться с ответом было бы сложно: над столом рейхсграфа, прямо над ним — между головами кабана и оленя, висел серебряный геральдический щит с черным Y-образным крестом Нового Рейха. Габелькройц, вилообразный крест (вне территорий рейха называемый чумным), в центре которого в круге был изображен круг с красной дланью в виде руки с мечом.

— Красная длань с мечом на щите белой аристократии.

— Молодой человек, на землях Нового Рейха старайтесь не употреблять слово «белая» применительно к военной аристократии.

— Принял, господин рейхсграф.

— Оружная рука на гербе не просто так. Меня — вы, наверняка слышали об этом, называют дланью кайзера.

Никлас об этом не слышал, но комментировать никак не стал.

— Моя личная гвардия выполняет такие задачи, что, вы это несомненно также услышите, меня шепотом называют дланью кайзера, предназначенной для того чтобы подтирать ему задницу, уж простите за прямоту. Кроме того, моя личная гвардия пусть и состоит в ландвере, но имеет статус отряда быстрого реагирования — что дает ей право не подчиняться миротворческому контингенту Трибунала. Мои воины занимаются патрулированием границы с федератами Москвы, в том числе границы с польскими землями. Вы упомянули участие в патрульных миссиях…

— Так точно.

— Расскажите мне про личное вооружение вашего экипажа.

— Я служил водителем, у меня был укороченный автоматический карабин. У стрелка — штурмовая винтовка, как и у командира машины.

— Пулеметы?

— Я был водителем командно-штабной машины, пулемет у нас отсутствовал.

— По положению Варшавского мирного соглашения вооруженные отряды ландвера на восточной границе Нового Рейха ограничены в номенклатуре вооружений. В отличие от частей рейхсвера у нас нет тяжелой техники, артиллерии, практически отсутствует легкобронированная техника, а автоматические винтовки состоят на вооружение лишь в отдельных частях. Вы привезли свое оружие с собой?

— Нет.

Никлас не соврал: его личное оружие сюда привез Пауль, доверенный человек отца. Именно он и передал ему в Дакаре рекомендацию и отцовское повеление отправиться в земли Нового Рейха. Пауль тоже приехал сюда — но добирались они не вместе, по отдельности. Сейчас Пауль ждал Никласа неподалеку условленном месте в паре километров отсюда. На всякий случай — и похоже, как пришел к выводам Никлас после увиденного арбитра в белой жреческой мантии Пути, подобная конспирация и предвидение оказались не зря.

— Правильно, что не привезли. Здесь, в пограничных землях, ношение автоматического оружия — нарушение закона, подлежащее рассмотрению полевыми тройками Трибунала. Вам, как кандидату в офицеры моей личной гвардии, будет положен пистолет. Мои рядовые бойцы вооружены самозарядными карабинами и винтовками. Не смотрите так, дело не только в контроле Трибунала — при нужде его несложно обойти. У нас проблемы с патронами — на территории Рейха нет производств, в этом мы критически зависим от китайских поставок. Ну и от контрабанды, конечно же. Кроме того, не менее серьезны у нас сложности с бензином — автомобили есть, но из-за экономии топлива на некоторых безопасных участках границы разъезды выходят в патрулирование на лошадях. Как вы, кстати, с лошадями?

— Не очень хорошо, — покачал головой Никлас.

— На какой стадии?

— Рассматриваю лошадь как опасное с обеих сторон и коварное посередине существо.

— По крайней мере, честно, — с нескрываемым неудовольствием покачал головой рейхсграф.

— Это цитата? — вдруг звонким голосом поинтересовалась Катрин, о которой Никлас успел совсем забыть.

— Так точно, мадемуазель, — кивнул Никлас, впервые посмотрев на нее. Отметив, что страстная валькирия в отличие от рейхсграфа и его секретаря показательно язык ни разу не коверкала, русский у нее идеален.

— Откуда цитата? Знакомое что-то, но никак не могу вспомнить, — нахмурилась Катрин.

— Артур Конан Дойл, мадемуазель. Шерлок Холмс.

— Вы любите чтение?

«Я любил библиотеку, где можно было спрятаться».

— Интересуюсь, мадемуазель, но не безоглядно.

Катрин хотела еще что-то сказать, но ее, не скрывая легких ноток раздражения в голосе, обращаясь к Никласу перебил рейхсграф.

— Ваш отец отправил вас сюда потому, что несмотря на некоторые сложности, именно здесь, в ключевой точке мира, перед вами откроются невероятные возможности. Военная аристократия, рейхсвер и Путь — три кита, на которых стоит Новый Рейх. И если вспоминать увиденного вами арбитра… Военная аристократия и рейхсвер гарантируют нашей земле безопасность. Путь — отвечает за развитие. Культ Пути всегда и везде стремится к новому знанию, это основа его учения. Арбитры, неподвластные воле Сверхразума, дают нам не просто знания, они дают нам невероятные возможности. Я упомянул, если помните, что виденный вами арбитр принадлежит к тайному направлению Пути. Догадываетесь, к какому?

Никлас задумался. На белой мантии беса, как и на плаще Кристины, он видел кадуцей с восьмеркой вместо крыльев.

— Что-то связанное с медициной?

— В некотором роде вы правы. У нас искусственно созданные проблемы с оружием, а Путь помогает нам в этом: мы улучшаем человеческие организмы, нивелируя техническое превосходство потенциальных противников. Как вы относитесь к возможности стать умнее, быстрее, выше, сильнее?

«Спасибо, воздержусь», — мысленно и безо всякого раздумья ответил Никлас.

— Мне было бы интересно узнать об этом, — вслух произнес он. Думая при этом как бы потехничнее сделать так, чтобы затянуть подписание контракта, а для начала свалить из этого столь гостеприимного дома и встретиться с Паулем посоветоваться. Хотя, при таких «открывающихся невероятных возможностях», можно даже и подписать контракт, а потом уже свалить.

— Отлично, — хлопнул ладонью по столу рейхсграф, тоном показывая, что беседа закончена. — Я узнал о вас достаточно. В гостиной вас ожидает мой секретарь, Марк, он проводит вас для прохождения формального, но необходимого медицинского осмотра, после которого мы с вами уже сядем и обговорим условия контракта.

Кивнув, Никлас развернулся на каблуках и вышел. Некоторое время в кабинете стояла тишина, после чего Катрин поднялась с кресла и — мягко ступая, подошла ко столу. Села на предназначенное для гостей место напротив рейхсграфа, подперла подбородок основанием ладони, пристально и с немым вопросом глядя в глаза хозяину кабинета. На ее взгляд Дитрих Брандербергер даже не отреагировал — выдвинул ящик стола, начав шелестеть бумагами.

— Зачем? — негромко спросила Катрин, когда поняла, что на невысказанный вопрос ответа не получит.

— Зачем что? — поднял взгляд рейхсграф.

— Зачем вы так долго разговаривали с ним… объясняли, разъясняли. Зачем показали ему арбитра?

— Ты же неглупая девочка, Катрин, — с нотками усталого раздражения вздохнул рейхсграф. — Если что-то пойдет не так, то он подпишет контракт и будет служить тебе. Его профессиональные качества могут быть весьма средними, но такими людьми — людьми с таким происхождением и подтвержденной лояльностью фамилии, не разбрасываются.

— Если что-то пойдет не так я и дня не проживу, господин рейхсграф.

— Не смотри на все в черном свете.

— Я смотрю на вещи реально. Если… — Катрин запнулась и вздохнула, с трудом подавив накатывающую легкую дрожь. — Если что-то пойдет не так, Кристина меня уничтожит прямо здесь, не отходя от медицинского кабинета.

— Ты слишком нагнетаешь, — уже не скрывая небрежения, отмахнулся рейхсграф. — Твоя сестра весьма благоразумная девушка.

Катрин на миг прикрыла глаза — так, что затрепетали ресницы. Возражать она больше не стала. Рейхсграф был умным и цепким в делах человеком; но отношения с родственниками строил своеобразно — у него было четверо сыновей и две дочери, но ни один из них больше не носил фамилию Брандербергер. Трое из его детей даже покинули Новый Рейх, сбежав в Империум.

Для общества это все выглядело так, что рейхсграф ставит интересы государства превыше всего, но Катрин знала правду — Дитриху Брандербергеру просто плевать совершенно на всех, кроме себя. И на нее тоже плевать. Вот только догадалась об этом Катрин совсем недавно — тогда, когда стало уже слишком поздно.

Около четверти часа двое сидели в кабинете в ожидании. Катрин молчала, прикрыв глаза и стараясь расслабиться, думая о хорошем. Рейхсграф по которому разу перебирал бумаги, заметно нервничая.

Тяжелое это было молчание, тяжелое ожидание.

Телефон зазвенел дребезжащим звонком так резко и неожиданно, что старый мужчина и юная девушка одновременно вздрогнули. Один с предвкушением и опаской, вторая — со страхом и неизвестно откуда взявшейся тоской. Подняв трубку, рейхсграф выслушал короткий доклад, после чего положил трубку обратно на место.

— Кристина все приготовила. Пора, — поднимаясь, посмотрел Дитрих Брандербергер в глаза Катрин.

Выходили из кабинета оба уверенной походкой. Но если рейхсграф легко шел навстречу предстоящему испытанию души и тела, то Катрин шагала с тяжелым сердцем. Она не питала никаких иллюзий и знала: сестра Кристина, жрица культа Пути, ее ненавидит.

Катрин понимала, что ее судьба — в самом ближайшем будущем, всецело зависит от успеха грядущего мероприятия. Впрочем, оба они — и рейхсграф, и Катрин, сейчас шли в медицинский отсек с пониманием того, что их жизни теперь напрямую зависят от Никласа Андерсона.

Зависят от итоговых результатов его скорой смерти.

На втором этаже особняка оказалась очень и очень неплохая медицинская лаборатория — с оборудованием, подобного которому Никлас не видел ни в Русском кадетском корпусе, ни в Танжере. Похоже, озвученные рейхсграфом сложности с доступом Нового Рейха к ресурсам технологий медицины не касались. Или же все, что Никлас сейчас видит, привезено контрабандой и установлено нелегально. Тоже вариант.

В кабинете Никласа встретила медсестра в белом халате. Лицо ее скрывала медицинская маска, но юноша узнал девушку по глазам — это была Кристина Брандербергер, белая жрица тайного направления культа Пути. Ее белые волосы, недавно распущенные, сейчас были собраны в хвост и спрятаны под аккуратную шапочку.

Верхний свет Кристина не включала, лаборатория тонула в полумраке — за окнами давно утро, но на улице шел моросящий дождь. Серые облака закрыли все небо, поэтому естественный свет из окон почти не освещал помещение.

Никласу вдруг очень захотелось развернуться и убежать прочь из этого здания. Настолько, что он сжал кулаки, сдерживая эмоции. Это не было следствием страха — привычно плещущегося на периферии сознания. Кроме страха, включилась логика событий: несмотря на рекомендацию отца, иметь дело с теми, кто якшается с синей гнилью…

— Господин Бергер, — приятным голосом произнесла Кристина, заставив Никласа вздрогнуть. — Проходите, снимайте обувь и раздевайтесь до пояса, — показала жрица культа на кушетку и рядом стоящую вешалку. На русском она, как и ее сестра Катрин, говорила безо всякого акцента.

— Здесь какая-то ошибка. Я не Бергер.

Все, не нужно ему местное гостеприимство, надо валить — принял Никлас решение, думая, как покинуть кабинет. В туалет отпроситься? Кристина между тем никакого удивления словам юноши не высказала. Обернувшись, переодетая в халат медсестры жрица взяла со стола и продемонстрировала ему обложку медицинской карты. На ее обложке Никлас увидел прикрепленную массивной скрепкой прямоугольную карточку аусвайса.

— С сегодняшнего дня вы Никлас Бергер, сын райхсриттера Бергера, обучавшийся в пехотном училище Танжера и прибывший в Грайфсвальд чтобы поступить на службу рейхсграфу Дитриху…

Кристина, не прекращая говорить, положила карту и чуть отошла от стола. Щелкнул переключатель, помещение залил яркий свет — Никлас едва не поморщился от воцарившейся вокруг белизны. Когда помещение озарило светом, недавняя логика показалась вдруг корявой, а страх оказался полностью погашен, уступив место смущению. Интересно, что подумали бы о нем в семье — если бы узнали, что он сбежал с медосмотра! Сжав зубы от накатывающего смущения и даже стыда, Никлас подошел ко столу.

— Сейчас измерим ваши антропометрические данные, после этого я возьму у вас кровь на анализы…

— Вон оно что. А зачем? — пробормотал Никлас в состоянии крайней задумчивости, рассматривая аусвайс со своей фотографией и новой фамилией.

— Зачем анализы? — поднялись брови Кристины.

— Нет, я про новую личность.

— Для вашего отца совершенно нежелательно афишировать свои связи с десницей кайзера. У вас в Африке слишком много самых разных людей, которые могут использовать это в своих интересах.

Никлас промолчал, но внутренне согласился с логикой — отчего на душе стало спокойнее. Действительно: Корпуса Югороссии, Французский Легион, совет командиров вольных рот, форпосты и монастыри Москвы, аванпосты Народной армии Китая и Триады, храмы культа Пути и даже анклавы северных язычников — все это варилось, вернее жарилось в тесноте малопригодных к проживанию территорий на гигантской сковородке, в которую превратился некогда черный континент.

Кристина уже подошла к Никласу и начала измерения, записывая в личную медицинскую карту его рост, вес, обхват груди, размах рук и длину ног; даже сняла метку со ступней. После этого показала на кресло и когда Никлас присел, протерла ему спиртовой ваткой сгиб локтя.

— Вы все так умело делаете. Где приобрели опыт? — поинтересовался Никлас ради поддержания беседы.

Кристина не ответила, лишь едва заметно улыбнулась.

— Качать? — поинтересовался Никлас, когда она затянула ему жгутом руку чуть повыше локтя.

— Нет, не нужно. Кулак сожмите. Глубоко вздохните. Выдыхайте.

Кристина воткнула иглу на выдохе, так что Никлас даже не почувствовал укола. Набрала одну пробирку крови, отсоединила, набрала вторую. Третью. Четвертую — выстраивая их рядком в держателе специальной подставки. Пустых пробирок, с заранее наклеенными бирками, там было еще много. Никлас отвернулся, разглядывая стены кабинета. Увидев, что он не смотрит, Кристина быстро и сноровисто взяла небольшой шприц без иглы, и вместо того чтобы забирать кровь, ввела Никласу в вену несколько кубиков бесцветной жидкости.

— Это что? — обернувшись, успел заметить пустой шприц Никлас.

Больше он ничего осмысленного сказать и предпринять не смог — тело просто перестало повиноваться. Странное ощущение — вроде внутренне обмякнув, он почувствовал себя словно задеревеневшим; навалилась мутная тяжесть, мешающая мыслям. При этом глаза оставались открытыми, происходящее Никлас наблюдал. Видел, как Кристина подошла к двери, как вернулась с двумя подручными — те самые егеря из бригады «Рейнхард», которые сопровождали ее совсем недавно.

Телохранители жрицы быстро и уверенно переложили Никласа на раздвижные носилки, понесли его по коридорам. Он по-прежнему мог видеть, наблюдая над собой качающийся в такт шагов потолок.

Принесли его в помещение с белыми стенами, где — заметил он краем глаза, была установлена немалого размера ванная. Никлас видел нечто похожее в журналах, как правило в подобных купались и позировали в пене красивые девушки. Сейчас правда, ни воды, ни пены, и ни одной красивой девушки рядом не наблюдалось. Кроме Кристины — но из-за выражения лица выглядела она совершенно непривлекательно. Как раз сейчас жрица словом и жестом приказала егерям положить Никласа внутрь ванной и начать раздевать.

Нет, не ванна — больше похоже на ложемент, причем не для одного человека. Если справа ограждение бортика, то слева — аналогичное место, как будто незанятая половина.

«Для чего? Для кого?»

Кристина между тем приложила Никласу к вискам присоски датчиков, несколько таких же прилепила на грудь и принялась настраивать прибор на подкатном столике, глядя на огоньки телеметрии. Явно удовлетворившись, повернулась к юноше и начала уверенно избавлять его от оставшейся одежды и нижнего белья.

— Вы спрашивали, где я прибрела навыки медсестры, — улыбнулась Кристина, глядя в глаза Никласу. — Прежде чем ступить на Путь жрицы и отправиться в Вевельсберг, я получала образование в Гейдельберге, на факультете медицины. Вы когда-нибудь бывали в прозекторской? — улыбнулась она, пристально глядя в глаза обездвиженному юноше.

Никлас едва сдержал накатившую было панику. Сразу несколько знакомых и совсем неприятных, недобрых слов стало причиной тени всепоглощающего страха: Вевельсберг — знаменитая Академия Смерти Нового Рейха; прозекторская — место, где препарируют трупы. Внутри все буквально заледенело. Если и были какие-то надежды после обездвиживания, что все еще может закончиться хорошо, то сейчас они пропали.

Темная тоска и страх едва не захлестнули Никласа. Едва-едва: единственное, что он мог сейчас сделать, это делать то, чем занимался всю свою жизнь — бороться со страхом. И у него это пока получалось, накатывающая паника сейчас была задавлена, отодвинута на самый далекий край сознания.

Пока Кристина заканчивала его раздевать, Никлас лихорадочно думал, что может сделать. Вот только ничего путного в голову совсем не приходило. Кристина вдруг снова заговорила, изредка посматривая на прибор на столике рядом:

— В мире есть несколько процентов людей с определенными… нарушениями психики, как называют это некоторые. Я же предпочитаю говорить: люди иного развития. Часть из таких людей, как считается, не испытывают чувства страха. Более того, в опасных ситуациях такие эти люди обретают ледяное спокойствие. У нас, на землях нашей великой германской нации, очень непросто найти достаточное количество обладающих подобной способностью людей, поэтому мы были вынуждены расширить географию поиска.

«Достаточно для чего?»

— Скажите, Никлас, вам не страшно? — тон Кристины утратил деловую сосредоточенность, жрица Пути даже вдруг рассмеялась: — Ах да, вы же не можете говорить.

Никлас по-прежнему лежал не в силах пошевелиться, но ложемент был чуть приподнят — так, что он наблюдал почти все помещение. И сейчас он увидел, как во время смеха Кристины открылась дверь и в лабораторию зашел рейхсграф в сопровождении Катрин. Валькирия была в прежнем сером мундирном платье, а вот рейхсграф сменил мундир на белый халат. Под которым — халат как раз сейчас упал на спинку стула, Дитрих Брандербергер оказался обнажен. И сейчас рейхсграф уже ложился в ложемент по соседству с Никласом.

«Бергер и Брандербергер», — отчего такие похожие фамилии?

— Почему у него открыты глаза? — вдруг спросила Катрин, глядя на Никласа.

— Потому что почему бы и нет? — развела руками Кристина. В ее вроде бы доброжелательном и приветливом тоне отчетливо послышался вызов.

— Он нас видит? Он в сознании? — с беспокойством спросила Катрин.

— А как еще проводить процедуру, сестра? С бездушным телом никогда ничего не получится, включай голову хоть иногда.

«Получится что?»

Неожиданно Никлас почувствовал, что ложемент начинает заполняться жидкостью. Не водой — это была более тяжелая, плотная. Скорее гель… От появившейся догадки Никлас с неимоверным трудом смог справиться со своим страхом, едва не шагнув в темную бездну лишающей разума паники.

Умный гель — именно с этого начиналось заражение планеты синей гнилью, иначе называемой смартмассой. В этот момент подкатной столик от ложемента отъехал. Закрывая обзор, над Никласом склонилась Кристина, а чуть погодя на лице у него оказалась плотная маска — настолько плотная, что он услышал громкий и равномерный звук своего дыхания. Гель уже полностью заполнил ложемент, скрывая Никласа с головой; глаза так и оставались открытыми, он продолжал видеть склонившийся над собой размытый силуэт Кристины.

Все в поле зрения вдруг окрасилось в синие оттенки. Еще пару секунд, и вокруг зазмеились десятки, сотни тонких плетей, обвивавших Никласа. Смартмасса, основа слизи — догадался он с содроганием. Никлас почувствовал тяжесть по всему телу, и в очередной раз вздохнув, понял, что в маске больше нет воздуха: интрогель хлынул ему прямо в легкие. В это же время десятки тонких змеевидных плеток обвили его голову, ввинчиваясь в ноздри, глаза и уши, проникая прямо в мозг.

Несколько секунд, и мир вокруг изменился. Ощущение мира изменилось — Никлас вдруг осознал и почувствовал себя так, словно борец на краю ковра в неудобной, сложной к сопротивлению позе — под давлением противника, находящегося в более выгодной позиции. Такое не раз бывало во время учебных поединков с братьями, вот только сейчас — Никлас отчетливо это осознавал, за краем ковра не поражение, а смертельная пропасть.

Его разум вместе с сознанием сейчас выталкивала, выдавливала из тела неведомая сила. В этот момент панический страх, заключенный за ледяной стеной спокойствия, наконец захлестнул Никласа. Словно заборы плотины упали, и впервые с детства волна паники рванулась изнутри, полностью подчиняя его разум.

В этот же момент вернулся контроль над телом и Никлас рванулся с истошным криком, пытаясь вынырнуть из плотного геля. Наживо чувствуя, как выходят, вытягиваются у него из головы тонкие змейки плетей смартмассы, он с криком вырвался на поверхность. И тут же закашлялся, звучно отплевываясь гелем — плотным и тягучим, словно желейный пудинг.

Глаза застилало мутной пеленой от стекающего по лицу геля, но Никлас видел, что рядом суетится несколько человек. Слышал равномерный неприятный писк, видел обмякшую фигуру рейхсграфа, оставшегося в ложементе. Никласа схватили и зафиксировали, подняли, наклонили — помогая извергнуть из себя тягучий гель, в котором проглядывали синие сгустки плетей смартмассы. Сознание постепенно начало гаснуть, перед глазами пошли черно-красные круги.

— Ничего страшного, при перемещении такое тоже иногда бывает, — услышал Никлас спокойный голос Кристины.

«Перемещении?»

Логическая картинка в угасающем сознании сложилась: ложемент с умным гелем и щупальцами смартмассы, рейхсграф Брандербергер рядом, возникшее недавно ощущение выдавливаемого из тела разума.

Никлас слышал о подобном, о перемещении душ — на уровне дурацких баек и слухов, стоящих в одном ряду с разумными медведями на службе у московитов. Он никогда этому не верил, но сейчас суровая реальность неожиданно вторглась в его представления о мире. Причем довольно грубо вторглась, наживо ломая былое представление.

— Не всегда все проходит гладко, поэтому волноваться не следует. Давайте… — Кристина продолжала что-то говорить, но голос ее слышался все дальше и глуше, по мере того как Никлас все же проваливался в блаженное беспамятство.

Чуть-чуть приоткрыв глаза, Никлас сразу заметил часы на противоположной стене. Десять минут двенадцатого — присмотрелся он, фокусируя взгляд. Не больше двух часов прошло с момента его появления в особняке, закончившимся погружением в ложемент с умным гелем смартмассы.

Заметив сквозь едва приоткрытые веки не только часы, Никлас глаза закрыл.

Не больше двух часов прошло — это если он не пролежал в беспамятстве сутки. Аккуратно, не привлекая внимания, Никлас попробовал напрячь и расслабить мышцы. Все в порядке — тело слушается, никаких признаков деревянной противной слабости. Значит, действительно около часа в беспамятстве. Еще и мысли текут свободно, без провалов — словно и не было отключения сознания совсем недавно. Не нужно ничего вспоминать, осмыслять; и это хорошо, потому что ничего еще не закончилось — кроме часов, Никлас только что заметил, что у его кровати с разных сторон расположились двое.

Даже сейчас, с закрытыми глазами, образ увиденного стоял перед взором — сестры Брандербергер. Такие одинаковые на лицо, и такие разные на вид.

— Он очнулся, — раздался вдруг в тишине ровный голос.

С закрытыми глазами Никлас не понял, кому из сестер он принадлежит. Подумал, что смысла отпираться очевидному нет, снова открыл глаза. Кровать стоит прислоненная к стене только изголовьем. Слева на стуле — Катрин в сером платье-мундире. Лицо бесстрастно, но в глубине взгляда что-то, явно похожее на обеспокоенность.

Справа — Кристина, уже сменившая халат медсестры на повседневное облачение жрицы Пути. На ней сейчас темно-серый функциональный обтягивающий костюм с плотными вставками на бедрах, коленях и локтях. На левой стороне груди уже знакомая эмблема — обвитый змеями кадуцей, увенчанный перевернутой восьмеркой. Это не змеи, вдруг понял Никлас: это плети смартмассы. А перевернутая восьмерка — бесконечность.

Жрица тайного направления Пути вела недавний процесс к тому, чтобы тело Никласа стало сосудом для перемещенной души рейхсграфа Брандербергера. Но, как любил напевать знакомый полевой хирург: «Не получилось не срослось». В этот раз, к счастью для Никласа, путь оказался тупиковым.

Теперь главное, чтобы и его личный путь ровной отсечкой не закончился.

Никлас моргнул пару раз, фокусируя взгляд на окружающем. Рядом с Кристиной стояла стойка капельницы, частично закрывая ее лицо. Но было видно, что она, как и Катрин, сейчас пристально смотрит на Никласа. Только в ее взгляде не было и тени тревожной настороженности, как у Катрин. Выглядела жрица культа расслабленно и совершенно спокойно, даже благожелательно. Демонстрируя лишь некоторое нетерпение — как раз сейчас посмотрев из-под полуприкрытых ресниц на сестру.

— Катрин?

В голосе Кристины прозвучало явное побуждение к действию. Кивнув, и закусив губу, Катрин взяла Никласа за руку. Аккуратно и осторожно потянула на себя, помогая ему приподняться в изголовье кровати.

— Никлас, как вы себя чувствуете?

Когда Катрин его усадила, Никлас только сейчас заметил у дальней стены двух безмолвных егерей, недавно виденных в эскорте сопровождения жрицы культа. Оба в своих коричнево-зеленых плащах, одинаково закинутых с одной стороны за спину — так, что на униформе каждого видна эмблема бригады со вставшим на дыбы серебряным львом.

Отвечать Катрин Никлас не стал. Все более уверенно чувствуя что находится, как выражался его первый наставник в особо дрянных ситуациях, «на пороге грандиозного шухера». Подумал-подумал, и продемонстрировав полное изнеможение, всем видом пытаясь показать, что ему невероятно плохо, Никлас упал обратно на подушки. Вдруг поверят, что он снова провалился обратно в беспамятство.

Вряд ли поверят, но иных действий он пока не видел: если догадка верна, то сейчас Катрин ждет от него согласованного заранее ответа. Ответа, который подскажет присутствующим, что перед ними Дитрих Брандербергер, успешно перемещенный в другое тело.

Никлас лежал без движения, но мысли его лихорадочно заметались в голове на космических скоростях. Он пытался понять и придумать, что же это могла быть за условная фраза. Секунды шли, Никлас физически ощущал сгущающееся напряжение в помещении.

— Никлас, — Катрин взяла его голову, поворачивая к себе.

Очень непохоже на обращение с тем, кому рекомендован постельный режим. Более того, Катрин потянула его вверх, заставила выпрямиться и приподняла веки, похлопала по щекам.

— Никлас! Вы меня слышите?

— Я не… — едва слышно пробормотал он, сквозь полуприкрытые веки внимательно глядя в глаза Катрин, пытаясь поймать тени эмоций, угадать…

Не угадал. Не получилось, не срослось — вновь прозвучали в мыслях слова.

Катрин отпустила руку Никласа — при этом ее рука тоже словно безвольно упала, выражение лица валькирии закаменело.

— Сестренка, выйдем на пару слов? — произнесла Кристина, даже не скрывая довольную улыбку. Скрипнули ножки стула по полу: не дожидаясь ответа, она встала и направилась к выходу. Поднялась и Катрин, судя по отзвуку движения с другой стороны кровати.

Раздались сдвоенные удаляющиеся шаги — обе девушки на невысоких, но каблуках. Никлас же в этот момент — демонстрируя полное опустошение и бессилие, с жалким стоном откинулся на подушку. Он сейчас сознательно играл, пытаясь ввести в заблуждение двоих егерей о своей телесной и духовной немощи. Ничего иного ему не пока оставалось — кроме надежды на то, что все совсем не так, как кажется.

— Позаботься о нем, — на грани слышимости уловил он холодные слова Кристины, сказанные на выходе одному из егерей. У него был очень хороший слух.

Получивший указание егерь остался в комнате, а второй, как Никлас заметил сквозь полуприкрытые веки, вышел следом за сестрами Брандербергер. Едва захлопнулась дверь, как оставшийся отлип от стены. Походя к кровати, он легким движением расстегнул пряжку плаща и бросил его на спинку стула, на котором только что сидела Кристина. Остановившись рядом со стойкой капельницы, бросил взгляд на Никласа — тот лежал с закрытыми глазами, сипло и глубоко дыша ртом; губы сухие, вместе с дыханием только что раздался легкий стон болезненного бессилия. Губы егеря презрительно искривились — в Академии Смерти подобного ландыша выкинули бы за ворота еще в первый день.

Убийца — Никлас в этом не сомневался, наклонился к тумбочке, взял из небольшого кейса шприц. Еще раз глянул на Никласа, воткнул шприц в резинку в горловине стеклянной банки капельницы, начал вводить препарат. Именно в этот момент Никлас рванулся изо всех сил, понимая, что сейчас единственный шанс. Ударил он егеря в горло — плоским кулаком, вторыми фалангами четырех пальцев. Опасный удар, вместе с эффектом неожиданности может легко травмировать или убить; другому, впрочем, в Танжере Никласа и не учили.

Попал он плохо, вскользь — егерь успел опустить подбородок, костяшки скользнули по кости. Продолжая движение рывка, пользуясь тающим преимуществом неожиданности, Никлас схватил противника за шею и изгибаясь резко потянул вниз, на себя.

Лицо егеря встретилось с металлической дугой ограждения кровати, послышался хруст ломаемого носа, на белоснежные простыни брызнула кровь. Хакнув — когда ему болезненно воткнулся кулак под ребра, Никлас оттолкнул егеря ногой, одновременно сдирая пластырь с локтевого сгиба и выдирая иглу. Мелькнула тоненькая струйка крови из вены, Никлас не обращая внимания соскочил с кровати. Не очень удачно — от резкого движения и от сбитого после полученного только что удара дыхания его повело, так что он не удержался на ногах. Упал на одно колено и уперся руками в пол, пытаясь сохранить равновесие. Очень вовремя. Повезло, очень повезло — как раз в этот момент тяжелый ботинок промелькнул мимо, и вся сила удара ногой пришлась не в так вовремя завалившегося Никласа, а в нижнюю металлическую перекладину каркаса кровати.

Рухнувший на пол егерь — он, несмотря на только что сломанную ногу, сохранил молчание, потянулся к ножу. Поздно — Никлас уже смог справиться с секундной дезориентацией, бросился на противника. Сейчас он действовал, повинуясь вновь вырвавшемуся на волю страху, не противясь ни ему, ни всепоглощающему желанию выжить. Он словно загнанный в угол зверь был готов грызть, буквально рвать егеря зубами и когтями.

Мимоходом придавив коленом руку на ножнах, Никлас ударил егеря по глазам. Прекращая рванувшийся только сейчас болезненный крик, схватил противника за лицо и уши, закрывая рот и впиваясь ногтями в кожу. Сначала резко рванул вверх, а потом с размаха впечатал затылок егеря в пол.

Раз, другой, третий.

Никлас бил и бил, не обращая внимания на брызги крови, лужа которой уже расплывалась под головой егеря. «Все, все, все, хватит!» — мысленно крикнул он сам себе, возвращая действиям разумную осознанность. Чуть с опозданием — уцелевший глаз противника уже давно стекленел.

С хриплым выдохом Никлас остановился, с отвращением отпустил, отбросил даже от себя голову егеря, вставая. Он глубоко и надсадно дышал, как после спринта, адреналин в крови бурлил. Понимая, что ничего еще не кончилось — даже наоборот, Никлас мысленно встряхнулся, осматриваясь.

Рядом с кроватью — аккуратно сложенный комплект одежды. Повседневная униформа личной гвардии рейхсграфа, серый мундир с небольшой эмблемой оружной длани на груди.

Одежда подготовлена не для него, для Брандербергера — если бы тот смог захватить тело Никласа. Но, получилось как получилось — он уже сорвал с себя больничный халат, больше похожий на простыню с дыркой для головы, а может ею и являющийся. Наскоро вытер кровь с рук о белую ткань, торопливо оделся, потом поднял с пола и достал из ножен кинжал егеря.

Клинок длинный, похожий на наконечник копья; черная деревянная рукоять с несколькими сколами, неширокая крестовина, почти сравнимая размерами с навершием, сверху и снизу по металлу клинка идет надпись руническим шрифтом. Никлас рассмотрел только первое слово «Meme…», но мельком, даже не стал акцентировать на этом внимание.

Снял портупею с тела егеря, перекинул через голову, затянул ремень. Быстро похлопал по карманам. Пусто — нашелся только плотный пластиковый прямоугольник аусвайса. Забрал его с собой, убрал кинжал в ножны, накинул сброшенный егерем плащ.

Неожиданно — ткань, хотя и выглядела плотной и тяжелой, совсем легкая. При этом словно липнет к телу, ветер такой плащ просто не будет раздувать. Никлас слышал про такое, увидел впервые: умная ткань, среди прочих функций не скрывающая, а размывающая тепловую сигнатуру, делающая носителя невидимым в самых разных спектрах наблюдения.

Скинув с головы капюшон и откинув полы плаща за спину, Никлас подошел к окну. Утреннюю серую морось сменила грозовая темень — стекло снаружи расчертили капли дождя, неподалеку сверкнули далекие отблески молний. Никлас выругался — не от погоды, а от понимания что он сейчас высоко, на уровне этажа четвертого. Открыл окно, выглянул, выругался еще раз — по стене не спуститься, без вариантов. Кирпичная кладка без зазоров, карнизов нет, водосточной трубы рядом не наблюдается. Прыгать — учитывая брусчатку снизу, очень плохая идея.

Дальше вокруг, насколько хватает глаз, темная стена леса. Особняк стоит одиноко в глуши, до Грайфсвальда отсюда не менее десяти километров. Сначала Никлас удивился такому расположению места для собеседования, списав на причуды старого рейхсграфа, теперь же понял настоящую причину этому.

На стоянке перед крыльцом три машины. Два угловатых джи-вагена в серой раскраске и с гербом ландвера — к которому принадлежала личная гвардия Брандербергера, и один массивный внедорожник неизвестной марки с песочными часами Пути на капоте. Никлас вспомнил, что, когда он прибыл сюда — пару часов назад, таких массивных машин перед крыльцом стояло три. Жрец-теолог Пути вместе с бесом из смартмассы скорее всего уехали, оставив здесь Кристину с телохранителями из бригады «Рейнхард». По крайней мере, Никлас очень хотел в это верить.

Закрыв окно, он несколько раз глубоко вздохнул-выдохнул, после чего направился к двери. Посторонних мыслей нет, в теле необычайная легкость — как всегда и бывает, когда он переставал замечать страх, поворачиваясь к опасности и делая шаг вперед.

Капюшон Никлас поднимать не стал. Егеря, когда он их видел, всегда были с открытыми лицами, так что сейчас капюшон пусть и скроет лицо, но скорее всего гарантированно привлечет внимание. Оказавшись у выхода, Никлас без задержки и раздумий приоткрыл дверь.

Звукоизоляция в комнате оказалась отличная: едва он толкнул вперед тяжелую дверь, услышал глухой шум борьбы, звуки ударов и злой девичий голос. Вроде неблизко, не в прямой видимости. Задержавшись на секунду, Никлас достал кинжал из ножен, взяв его обратным хватом — чтобы клинок лежал вдоль предплечья, спрятал руку под плащом, толкнул дверь и вышел.

Комната в самом конце коридора, в нем никого, впереди видна часть ограждения галереи. Никлас не останавливаясь пошагал вперед. Главное сейчас — выглядеть и двигаться уверенно. Даже не крадучись, а просто продемонстрировав неуверенность движений, можно привлечь внимание; если же сохранять деловое спокойствие, на него могут просто не посмотреть изучающим взглядом. Тем более что, судя по шуму впереди, оставшиеся в особняке серьезно заняты. И отнюдь не борьбой как сначала показалось Никласу, а экзекуцией без сопротивления — в том, что неподалеку одна из сестер бьет другую, он уже не сомневался. Очень уж звуки и возгласы характерные.

— Н-на, сучка! Н-на! Как… Долго… Я… Этого ждала!

Почти каждую фразу сопровождал глухой или хлесткий звук удара и последующие вскрики боли.

— Тебе — все, мне — ничего! Н-на!

Похоже, одна из сестер била другую ногами. Уже когда Никлас подошел к выходу из коридора, звучно свистнул хлыст, после чего все громкие слова перекрыл пронзительный визг боли. Второй удар хлыстом — сопровождаемый коротким злым посвистом, заставил крик захлебнуться, перейти в болезненный стон.

Никлас уже вышел из коридора, увидел картину происходящего: Кристина Брандербергер избивала свою сестру Катрин. Даже по недавним звукам было понятно, что избивала жестко, безо всяких внутренних стопоров, буквально вбивая ее ногами в пол. Сейчас же в руках у Кристины уже была небольшая плетка с несколькими хвостами, на которых блестели металлом когти.

Катрин лежала у ног сестры — на боку, прижав колени груди и закрыв руками лицо. Недавно стянутые в хвост светлые волосы растрепаны и запачканы кровью, платье на плече и спине порвано когтями плетки. Из-под пальцев течет кровь, на ладонях заметны порезы — похоже, первый удар плетью пришелся в лицо, второй Кристина нанесла по спине, попав и рукам. Егерь в коричнево-зеленом плаще стоял рядом со жрицей, следя за ее безопасностью — что плохо.

Никлас уже увидел и понял, что выход с этажа только один: лестница, на пути к которой находились все трое — сестры и егерь-телохранитель. Туда Никлас и направился, двигаясь спокойным и уверенным шагом. Сработало. Вернее, почти сработало — егерь-телохранитель мельком глянул на него и вроде бы отвернулся, но уже через секунду понял, что что-то не в порядке. Эта секунда Никласу очень пригодилась — он уже был рядом и готов, а вот егерь-телохранитель только-только поднимал руку потянувшись за оружием.

Плащи культистов Пути, как и плащи егерей — не только внешний отличительный признак, это еще и элемент защиты. Никлас знал, что не каждый удар ножом пробьет такую ткань; а если даже пробьет — то под плащом еще и униформа, тоже из специальных материалов. Поэтому ударил Никлас егеря кинжалом в ухо. Рукоять очень отчетливо передала ощущение касания клинка по кости, тяжелый кинжал вошел в голову по самую крестовину.

Выдернув нож и плечом отпихнув от себя мертвого егеря, Никлас обернулся к Кристине. Жрица культа стояла от него в нескольких метрах, но поглощенная наслаждением от страданий и стонов сестры не слышала и не замечала ничего вокруг.

Неподалеку вдруг раздался громкий испуганный возглас, перекрывший звук падения тела егеря. И Кристина, и Никлас обернулись одновременно: надо же, губастая уточка. Похоже, только что поднялась по лестнице и увидев, как Никлас убил егеря, не сумела сдержать эмоции.

— Ш-шайзе! А ты что здесь делаешь? — в злом недоумении спросила Кристина.

Естественно, Марша Юревич не ответила — приоткрыв надутые губы, она сейчас с испугом смотрела на кинжал в руке Никласа. Кристина увидела направление ее взгляда и резко обернулась. Никлас в этот момент шагнул вперед, собираясь призвать жрицу Пути сохранять спокойствие. Но едва открыл рот, как лишь в последний момент успел уклониться от мелькнувшей металлической гири.

Плеть с металлическими когтями, которой хлестала Кристина сестру, уже упала на пол, в руках девушки оказался — вынутый из рукава в буквальном смысле, кистень. И только реакция с долей удачи спасли Никласа — иначе лежать ему сейчас с пробитой головой. Удар Кристины достиг цели только частично — металлический шар прошел вскользь, разбивая бровь. Не обращая внимания на кровь, Никлас — сокращая дистанцию во избежание обратного удара, уже оказался совсем рядом с такой опасной жрицей.

Кристину убивать он не собирался — ему нужны были ответы на вопросы. Поэтому почувствовав, что она снова замахивается, Никлас даже не ударил, а оттолкнул ее. В правой руке был кинжал, поэтому — чтобы наверняка, он упер жрице ступню в живот и распрямил ногу. Впрочем, разгоряченный недавними схватками и мельканием кистеня, сделал это довольно резко. Но Кристина не упала, даже почти сохранила равновесие — взмахнув руками и отбегая назад.

Задержали ее только перила галереи. Задержали, но не остановили: инерция толчка оказалась слишком сильной. Невысокие перила ударили Кристину на уровне ягодиц, она в очередной раз взмахнула руками. Мелькнули поднимающиеся вверх сапоги, оказавшиеся выше головы; Кристина — выронив кистень, успела обеими руками схватиться за перила. Не удержалась — ладони с полированного дерева соскользнули, она сделала сальто назад и исчезла из вида.

От нее остался только девичий крик — больше удивленный и злой, чем испуганный. Но остался совсем ненадолго, будучи через несколько мгновений оборванным глухим звуком упавшего внизу тела.

Настороженно оглядываясь по сторонам, Никлас подошел к перилам. Кристина упала у подножия лестницы на первом этаже. Лежала она без движения, но никакого движения — после падения в жесткий пол с такой высоты, Никлас от нее и не ждал.

Неподалеку от Кристины лежало еще одно недвижимое тело. Похоже, тоже недавно сброшенное с высоты четвертого этажа галереи. Присмотревшись, Никлас узнал погибшего — Марк, лощеный секретарь рейхсграфа. В этот момент несколько капель крови из разбитой брови упали вниз, Никлас даже понаблюдал за их полетом.

В особняке стояла мертвая тишина. По-настоящему мертвая.

Никлас обернулся на Маршу — губастая уточка замерла с открытым ртом, боясь дышать. Посмотрел на Катрин — лежит, закрыв голову руками, без движения.

Выдохнул сквозь стиснутые зубы, выругался негромко.

Связываться с Путем — очень плохое решение. Ссориться с Путем, тем более на землях Нового Рейха — решение еще хуже. Не говоря уже о том, чтобы убивать жрецу Пути и двух егерей личной карательной бригады кайзера. Которые еще и явно из офицеров военной аристократии — это даже без знаков различий понятно, рядовые егеря белую жрицу охранять просто не будут…

Впрочем, выбора у Никласа не было, на предложение мириться и не драться никто из них точно не отреагировал бы. Мысли, отпуская прошлое и неважное, вновь лихорадочно заметались. Ясно, что отсюда надо бежать, срочно. Причем прежде чем бежать, нужно подчищать следы — любой коронер, не говоря уже о профессионалах, оказавшись здесь с легкостью отрисует картину произошедшего. И наверняка в этом доме найдутся следы присутствия Никласа — речь даже не о крови, которой он тут растерял, а о документах.

Оставить все как есть? Тогда он получит официальное обвинение в гибели жрицы Пути, и оспорить это обвинение будет непросто. Сжечь дом? Может привлечь внимание патрулей ландвера. Но особняк в лесу, от Грайфсвальда удален и судя по происходящему здесь, обособлен. Так что далеко не факт, что пожар заметят или захотят заметить, даже если увидят сквозь ливень зарево.

Дом надо сжигать, решено.

Вопрос следующий — куда бежать? Возвращаться по обратному пути вариант плохой — в Е-Зоне культ Пути влиятелен. Если передвигаться легально, Никлас даже до Авиньона не доедет. Уходить в земли Империума? Тоже вариант не очень: пять лет назад отец поссорился с консулом Москвы, теперь человеку с фамилией Андерсон пересекать границы Империума нежелательно. А если делать это под фамилией Бергер? Но где искать документы? — он даже не помнит, где лаборатория, а время сейчас точно играет против него.

Или все же рискнуть, быстро валить отсюда и поехать на запад?

Так, отставить: неподалеку ждет Пауль. Черт с ними с документами, искать не стоит. Надо сжигать дом и как можно быстрее встретиться с Паулем, обсудить произошедшее. Когда они — еще в Африке, в Дакаре, планировали совместную поездку — тайную, чтобы по пути ни разу не встретиться и не пересекаться, Пауль как чувствовал беду. И тогда на вопрос Никласа: «Зачем такая конспирация?» ответил, что на всякий случай.

Карту территорий рядом с местом назначения Пауль Никласу тогда тоже показал, и заставив заучить, прогнал по дорогам маршрута, чтобы тот легко сумел найти развалины церкви в заброшенной деревне неподалеку. Где Пауль обещал его ждать — вчера, сегодня, завтра и наверняка еще несколько дней.

В том, что Пауль сейчас на месте — Никлас не сомневался. Сомневался Никлас в том, что в выражение «на всякий случай» Пауль вкладывал возможность убийства белой жрицы культа Пути и егерей личной гвардии кайзера.

Ладно, это все потом, потом — взбодрил и мысленно подстегнул себя Никлас. Все недавние размышления пронеслись в его голове всего за несколько секунд, и сейчас он обернулся к губастой дочери купца первой гильдии Марше Юревич — которая так и стояла на лестнице, похоже еще даже ни разу не вздохнув.

— Ты видела еще кого-нибудь в здании?

Девушка даже не сразу поняла, что вопрос обращен к ней. Но на звук голоса отреагировала — Никлас столкнулся со взглядом ошалевших глаз. Полностью открытых, чему сейчас не мешала даже неестественная длина тяжелых ресниц.

— Ты видела кого-нибудь еще в здании? — повторил Никлас вопрос.

Сил на ответ у впавшей в ступор девушки не хватило. Хватая воздух открытым ртом, Марша отрицательно помотала головой. И только сейчас глубоко вздохнула, вспомнив как дышать.

— Что здесь происходит? — на выдохе задала она вопрос дрожащим голосом.

— Неестественный отбор, — не удержался от сарказма Никлас, направляясь к распростертой на полу Катрин.

Выглядела Катрин Брандербергер не очень хорошо. Скорее, даже очень нехорошо: удар плетью-кошкой оставил рассечения наискось через все лицо, ото лба до подбородка. Возможно, внучка рейхсграфа даже осталась без одного глаза; но не рассмотреть — заплыл, да и крови много. Все же Кристина била сестру и ногами, не только плетью. Второй глаз сейчас, когда Никлас присел рядом и отнял руки девушки от лица, открылся.

Катрин смотрела на Никлас и молчала.

— В доме есть кто-то еще?

— Из живых только девица Юревич, — проговорила Катрин негромко и едва внятно. Проверить ее слова не представлялось возможным, поэтому Никлас — с некоторой долей облегчения, но не слишком расслабляясь, принял их на веру.

— Я сейчас вынесу тебя на улицу и окажу первую помощь. Если в процессе ты попытаешься как-то мне навредить или даже подозрительно дернешься, добью не задумываясь. Ясно?

— Ясно.

Он отпустил руки Катрин, она снова закрыла лицо. Никлас поднялся, отошел к портьере неподалеку. Взрезал в два взмаха, оторвал приличных размеров кусок ткани. Скомкал, подошел к Катрин — аккуратно, но быстро и не щадя стремлением избавить от лишней боли вновь отнял ее руки от лица. Да, из-за крови не понять, что с лицом, но красивой точно ей больше не быть — подумал Никлас, прикладывая ткань к ранам. Ладони девушки сразу же вернулись на место, а Никлас уже подошел к мертвому егерю. Обыскал, достал второй аусвайс. Подумал, и торопливо снял с трупа портупею со вторым кинжалом.

В Африке Никлас с немецкой армией никогда не сталкивался — ни военной аристократии, ни солдат кайзера там просто не было. Но он слышал и знал, что за личное оружие солдат и офицеров именных бригад кайзера Москва платит очень хорошие премии.

Такими деньгами просто не разбрасываются: под эти мысли отброшенный кинжал в ножнах полетел в сторону дочери купца первой гильдии. Никлас кинул его Марше в ноги, понимая, что в руки точно не поймает.

— Возьми и не потеряй! — скомандовал он.

Пока поднимал на руки внучку рейхсграфа — едва не убитую своей сестрой, вот так неожиданность, Никлас краем глаза видел, как Марша пытается поднять кинжал егеря. Десятисантиметровые ногти ей мешали, но не сильно — она справилась. Он тоже, и уже вместе с Катрин Брандербергер на руках прошел мимо Марши, спускаясь по лестнице.

Губастенькая уточка тенью семенила следом, не отставая. Она пару раз попыталась что-то спросить, но выходило плохо, слова во внятные фразы не складывались. А когда почти получилось — уже ближе к первому этажу, Марша осеклась, увидев недвижимые тела жрицы культа и секретаря рейхсграфа. Перешагивая через Кристину — рассыпавшиеся белые волосы которой были щедро окрашены кровью, Марша чуть слышно подвывала в негромком испуганном плаче.

Никлас в холле задерживаться не стал, сразу понес Катрин на улицу. Пока он спускался, девушка прижимала руки к ране на лице и повода для беспокойства не давала. Хотя Никлас, внимательно осматривающийся по сторонам в ожидании неприятных сюрпризов, несколько раз чуть было ее от себя не откинул — настолько в издерганном состоянии находился, тени опасности мерещились за каждым углом.

Когда ногой толкнув дверь, Никлас вышел на широкое крыльцо, в лицо сразу дохнуло ветром и проливным дождем. Почти не отходя от двери, Никлас положил внучку рейхсграфа около стены. Прямо на мокрые камни крыльца — небольшой козырек от ливня защищал слабо, косые струи и здесь периодически хлестали после порывов ветра.

— Ключи от машин где?

— Моя открыта, сорок восьмой.

Катрин по-прежнему говорила негромко, слова из-под прижимаемой к лицу ткани звучали глухо. Но Никлас услышал, со слухом у него всегда все было отлично. Глянув на черные номера с белыми цифрами и значком с красной рукой Брандербергера, он сразу понял, о чем идет речь: «LWB 777 GW» и «LWB 048 GW». Сойдя с крыльца и пробежавшись несколько метров под ливневым дождем — вздрогнув и поскользнувшись на бегу от удара грома сразу после яркой вспышки молнии, он рванул на себя дверь и запрыгнул на водительское место ближайшего внедорожника с номером «048». Так, а ключа и нет. Обманула? Нет, отставить, вот кнопка запуска — двигатель завелся сразу же. Посмотрел на датчик топлива — три четверти бака, отлично.

Оставив двигатель молотить, Никлас выскочил из машины, забежал обратно на крыльцо. Марша Юревич стояла рядом с Катрин обхватив себя руками и крупно дрожала. Она, в своем невесомом платье и цепочках, оказавшись на улице промокла насквозь и замерзла моментально.

— У тебя вещи здесь есть?

— А? Что?

От дрожи зуб на зуб не попадает, клацанье отчетливо слышно.

— Вещи. Ты сюда с чем приехала? Сумка, чемодан, без багажа?

— Чемодан.

Губастенькая уточка, несмотря на испуг и шок от произошедшего, полностью разум все же не потеряла.

— В доме?

— Нет, он здесь, — дернула подбородком Марша в сторону заведенной машины.

Никлас снова сбежал с крыльца, со скрежетом несмазанных петель открыл заднюю дверь, заглянул внутрь. Действительно: сзади, в грузопассажирском отделении со скамейками по бокам, лежит огромный — губастая уточка в нем сама целиком бы поместилась, розовый дорожный чемодан. Похоже, Катрин Маршу сюда сегодня привезла совсем незадолго до того, как сам Никлас приехал.

Прежде чем закрыть дверь, он увидел аптечку в специальном креплении. Открыл, разворошил, достал пакет с останавливающим кровь порошком гемостатиком. Вернулся на крыльцо и хотел было кинуть порошок Марше, но вспомнил о длине ее ногтей — исключающих всякую возможность практически любых действий по оказанию первой помощи.

С такими губами, ресницами и длинными ногтями этот ходячий экспонат способен только выражение сочувствия и озабоченности, едва не выругался Никлас от глупости ситуации. Присел рядом с Катрин, не реагируя на болезненный вскрик отнял комок ткани у нее с лица.

— Не кричи, жить будешь, — прокомментировал он.

Сейчас раны получилось рассмотреть лучше. Второй глаз заплыл, но точно уцелел, теперь это видно. Но удар плетью оказался достаточно серьезен — когти на хвостах оставили и царапины, и глубокие раны, одна из которых заканчивалась разорванной ближе к уголку рта верхней губой.

Никлас быстро подтер с лица кровь, уже смешанную с дождевой водой, залил все обеззараживающей жидкостью, после чего разорвал пакет и аккуратно высыпал порошок на раны. Почти мгновенно на коже в месте контакта с ранами образовался пенистый слой розового геля; оставшийся порошок Никлас истратил на порезы на руках — тоже не царапины.

Отбросив опустевший пакет, он расстегнул пряжку на поясе у Катрин, одним движением вынул ремень и быстро стянул ей руки в районе локтей

— Любое подозрительное движение и я тебя убью. Поняла?

— Да, — раздался голос из-под ладоней, вновь прижатых к лицу.

— Хорошо, что поняла, — поднялся Никлас. — Жди здесь, смотри за ней, — сказал он ошалевшей от всего происходящего Марше, которую уже колотило крупной дрожью, после чего направился в дом.

Зашел в холл, подхватил и забросил за спину свой рюкзак — так и лежащий на диване, быстро направился в кабинет рейхсграфа. Зашел, осмотрелся.

— Здравствуйте! — не скрывая удивления, сказал он своей фотографии.

Личная медицинская карта, а с ней и прикрепленный скрепкой к обложке пластиковый прямоугольник аусвайса, лежали на столе. И, надо же — личный перстень, хранилище информации; защищенная технология, Новый Рейх только несколько лет назад подобное у китайцев начал закупать.

Судя по тому, что перстень лежит прямо на медицинской карте, это «его» — Никласа Бергера, а не Никласа Андерсона, перстень. Печатка черная, на ней белый контур щита, и белый же Y-образный крест Нового Рейха. Все сходится — Кристина назвала его по новой личности Никласом Бергером, сыном райхсриттера Бергера. Имперский рыцарь, черная аристократия германской нации, восставшей как феникс из пепла Катаклизма Катастроф.

Выбив из головы ненужные воспоминания из виденных пропагандистских роликов Нового Рейха, Никлас один за другим начал выдергивать ящики стола, высыпая содержимое на столешницу. Документы, письменные принадлежности, вываливал все в кучу; несколько тонких папок — с красным золотом кайзеровских вензелей, Никлас решил забрать с собой. Брал наугад, просто выбирая покрасивее и чтобы в рюкзак влезли.

В четвертом ящике — удобном, находящемся для сидящего в кресле прямо под рукой, нашлось сразу два пистолета. Вальтер П38, судя по виду явно рабочая машинка, часто применяемая — его Никлас, проверив магазин, сунул за ремень сзади. Кроме того, из выдернутого ящика Никлас достал изогнутый деревянный приклад, к которому была прикреплена кобура. Открыл клапан, заглянул внутрь.

Надо же, пистолет Люгера, тот самый настоящий парабеллум. Причем в артиллерийском исполнении — с удлиненным стволом, а приклад этот деревянный пристегиваемый, вспомнил Никлас. Вживую подобный пистолет он видел впервые, но его одним из первых на лекциях по истории оружия изучали, запомнились картинки учебного пособия.

Пистолет Люгера Никлас тоже забрал. На прикладе обнаружился ремешок, который Никлас перекинул через плечо, и кобура-приклад с парабеллумом оказалась на бедре. Никлас внутренне радовался — без огнестрельного оружия до этого момента он чувствовал себя практически голым, так что сейчас мир стал гораздо лучше.

Вновь закинув рюкзак за спину, обошел стол с вываленными на него бумагами и сложенными ящиками, открыл замеченный ранее бар. Оценил количество бутылок, взял две с — судя по виду этикеток, крепкими настойками, одновременно отбил горлышки ударом о край камина. Понюхал, сморщился — вроде приемлемо. Полил стол, документы; резким движением придвинул книжный стол к шкафу вплотную, заваливая его на стол — посыпались книги, сувениры; сверху бросил кресло.

Щелкнул зажигалкой. Огонь — на первый взгляд нехотя, начал разгораться. Подождал немного, посмотрел — нет, настойки действительно крепкие, горит уверенно. Кто только пьет такое, удивительно.

Остатками в бутылках частично залил тяжелые шторы, одну из которых оттянул от окна и краем положил на стол. Выбив пару небольших квадратных секций окна — для доступа воздуха, Никлас подбежал к камину. Здесь была сложена аккуратная горка дров, часть из которых — сколько смог, забрал в охапку. Вышел в холл, дрова с грохотом бросил под лестницей, сюда же набросал скомканных газет с журнального столика. Когда пламя занялось, сверху уложился сам журнальный столик, разломанные в пару ударов стулья.

Лестница деревянная, массивная. Судя по виду стара как сама дом, значит без огнеупорной пропитки. Вот уже краска начинает заниматься, сразу заметно, что гореть будет хорошо. Все, можно уходить.

Так, что-то не то.

Страх, до этого момента ушедший куда-то далеко за барьер, вернулся. Накрыл как медным тазом, заставив вздрогнуть и заозираться; по спине царапающими морозными когтями пошел холодок. Никлас вырвал из-за ремня вальтер, стремительно развернулся вокруг себя, заполошно озираясь по сторонам и все еще не понимая, что не так.

Вместе с гулким раскатом грома вспышкой пришло понимание: у подножия лестницы больше нет жрицы культа Пути. Темное и вязкое на вид пятно крови осталось. Тело Кристины Брандербергер пропало. Следов волочения не видно, так что его унесли.

Кто?

Еще один оборот вокруг себя. Никого не видно, но сейчас — когда липкий страх готов прорвался через барьеры спокойствия, зловещие взгляды и силуэты кажутся за каждым углом. Огонь под лестницей между тем потрескивал все сильнее, повалил густой дым — оглянувшись еще раз, Никлас выбежал на улицу. Не выпуская вальтер, торопливо подхватил Катрин на руки не обратив ни малейшего внимания на болезненный вскрик.

— В машину! — негромко, но внушительно сказал он дрожащей и мокрой Марше.

Купеческая дочь вздрогнула, спустилась со ступеней и побежала к джи-вагену, пригибаясь под косыми струями дождя — ливень уже постепенно стихал, но силу еще сохранял.

— Заднюю дверь мне открой! Теперь бегом, вперед на пассажирское!

Вновь вызвав болезненный вскрик, Никлас положил — почти забросил, Катрин на заднее сиденье. Вылезая, сильно ударился затылком о верхний край двери, негромко выругался. Запрыгнул на водительское место и не дожидаясь пока дрожащая Марша захлопнет за собой пассажирскую дверь — открыть ее ей ногти почему-то не мешали, а вот закрыть мешают, тронулся с места задом. Марша взвизгнула и от рывка машины с гулким звуком врезалась головой в лобовое стекло. Никлас уже, выкрутив руль, нажал на педаль и поехал вперед — теперь уже от рывка вперед хнычущая дочь купца первой гильдии вернулась на место, а пассажирская дверь закрылась сама.

Никлас проскочил по гравийной дорожке — на пределе адекватной и безопасной скорости, выехал через открытые ворота на лесную дорогу с заросшим травой межколейным пространством. Включил наконец фары, проехал с десяток метров, и в этот момент окрестности ярко расцветило — в небе зажглась жирная ветвистая молния, освещая все вокруг не на краткое мгновение, а на несколько секунд.

Никлас в этот момент глянул в левое зеркало заднего вида. Напоследок и машинально, без цели. И вдруг увидел что у ворот, глядя им вслед, стоит беловолосая девушка с белым же — как снег, лицом.

Свет молнии погас, остался только свет фар на дороге впереди. Решение пришло мгновенно — удар по тормозам, рывок рычага ручного тормоза, мельтешение рук на руле. Джи-ваген, волею Никласа, резко вошел в скользящий вираж разворота на неширокой — две машины с большим трудом разъедутся, дороге. Когда корму понесло вперед, джи-ваген поднялся на два колеса и сильно накренился, явно намереваясь опрокинуться.

К такому Никласа весь его водительский опыт не готовил — до этого он ездил на более устойчивых машинах. Марша испуганно завизжала — наваливаясь на Никласа, но попав грудью прямо на его предусмотрительно выставленный локоть; болезненно вскрикнула Катрин сзади. Джи-ваген накренился еще больше, но в последний момент все же передумал заваливаться набок — заднее колесо проскользнуло по мокрой траве, и машина тяжело приземлилась обратно на все четыре.

Протяжно вскрикнула Марша, застонала сзади Катрин.

Яркие фары развернувшегося джи-вагена высветили забор и ворота особняка, в окнах которого уже были заметны отблески пламени. Ни у ворот, ни у забора уже никого не было. Никлас, держа вальтер наготове, поехал обратно.

Во дворе пусто, а по сторонам за пеленой дождя даже за первым рядом деревьев и кустов ничего не видно.

Выходить? Искать? Где? В лесу, или в особняке? — она ведь могла снова в ворота зайти. Или буквально в нескольких метрах сидеть, если наугад не найдешь, ищи-свищи по такой погоде и видимости.

Решение нужно было принимать быстро, и Никлас его принял. В этот раз разворачивался без опасных приемов: включив заднюю передачу, проехал задом и назад десяток метров, съехал с дороги, сминая задом кусты. Взревел двигатель, полетела земля и трава из-под колес — джи-ваген вновь удалялся по лесной дороге прочь от особняка, а пистолет Никлас положил в боковой карман двери.

Несмотря на напряжение момента и увиденное в зеркале заднего вида, после опасного маневра Никлас ехал относительно спокойно. Сильно не гнал — лесная дорога к скоростной езде не располагала, разбить или засадить машину сейчас не лучший вариант. Он сейчас смотрел на дорогу, но перед глазами, не уходя, стоял увиденный лишь на краткий миг в зеркале заднего вида беловолосый девичий силуэт.

— Огради меня, Господи, силою Честно́го и Животворящего Креста Твоего, сохрани меня ото всякого зла, — Никлас вдруг понял, что негромко молится, чего не делал ни единого раза за последние шесть лет.

С колыхнувшимся в груди раздражением оборвал себя, едва не до крови закусывая губу. Нужно было найти рациональное объяснение, но оно отсутствовало. Так просто не бывает — Никлас знал, что не мог ошибиться. Пусть он и смотрел на Кристину Брандербергер мельком и вскользь, но жрица была стопроцентно мертва. Она головой в пол воткнулась — там шея точно сломана, живые так не лежат.

— Куда мы едем? — раздался вдруг совсем рядом, почти над ухом, болезненный голос. Никлас от неожиданности едва не ударил локтем на звук: Катрин Брандербергер, закрывая окровавленной тряпкой нижнюю часть изуродованного лица, только что неслышно поднялась и наклонилась между передних сидений.

— Вперед, — произнес Никлас, дернув подбородком в сторону высвеченной фарами лесной дороги.

— Так куда именно мы едем? — глухо повторила Катрин вопрос.

Никлас повернулся и собираясь посоветовать внучке рейхсграфа заткнуться, посмотрел ей в глаза. Посмотрел и поразился, насколько они яркие, живые — на фоне лица, грязного от бурой подсыхающей крови, перемешанной с дождевой водой и розовой пеной геля. Как-то вдруг злость на внучку рейхсграфа угасла, уступив место расчетливому интересу. Почему бы и не побеседовать, посмотреть реакцию.

— В условленном месте неподалеку меня ждет доверенный человек. Хочу сообщить ему, что твой дед…

— Он тебя убьет.

— Рейхсграф не умер?

Вновь Никласа окатило ледяным морозом иррационального страха: неужели и эта тварь в ложементе не погибла, неужели Брандербергер тоже восстал из мертвых и где-то сейчас бродит вокруг особняка в лесу? Но когда Катрин снова заговорила, слова ее показались пусть и глупыми, но пострашнее перспективой.

— Тебя убьет доверенный человек твоего отца.

Никлас эту чушь даже комментировать не стал, только усмехнулся. Сказанное выглядело гораздо более невероятным, чем воскрешение из мертвых. Впрочем, пусть и без полной уверенности, но очень похоже, что одно такое воскрешение он сам наблюдал буквально пару минут назад.

— Тебя ждет Пауль? В заброшенной церкви? — вдруг проявила Катрин невероятную осведомленность.

Говорить ей было сложно, как и сидеть наклонившись вперед между сиденьями — так, чтобы Никлас ее слышал. Он плавно нажал на тормоз, остановился и не глуша двигатель выключил фары. Когда мотор заработал на холостых оборотах, отчетливей стал слышен перестук бивших по крыше машины крупных капель дождя.

Никлас уже сидел вполоборота и смотрел в глаза Катрин, такие светлые на таком грязном лице. Могла она знать, с кем вместе он сюда едет? Могла, если следили за ним в Дакаре. Насчет места Никлас тоже подумал, что можно догадаться — Катрин местная; ну или отследить Пауля от Танжера, тоже вариант. В операции в попытке перемещения его души задействованы такие силы, что слежка и за ним, и за Паулем…

Мысль оборвалась, заменяемая другой. Бес из смартмассы был в белом плаще Пути — только сейчас Никлас начал понимать, каким знанием обладает. Раньше эта информация мало что значила в условиях его лояльности: он все-таки прибыл в вотчину Брандербергера по рекомендации отца, а воля фамилии — закон. Но сейчас это знание стало крайне важным, смертельно опасным. И для него самого, и для очень многих.

Катрин, заполняя повисшую паузу, заговорила вновь.

— Если ты расскажешь Паулю как именно все было, он убьет нас всех — это человек рейхсграфа. Здесь впереди есть проезд по лесной дороге, его сложно заметить, но я могу подсказать. Эта дорога приведет к реке, там есть тайное укрытие со спрятанной лодкой. Мы можем утопить машину и скрытно уйти по воде. Но если ты все же захочешь встретиться с Паулем, от укрытия до руин не более полукилометра вдоль берега. Я не вру, клянусь своей честью и верностью.

Никлас в ответ едва не выругался грубо — он, недавно из ложемента с умным гелем, хорошо видел честь и верность Брандербергеров. Впрочем, в слова Катрин о лодке и возможности уйти скрытно по реке Никлас поверил. Особняк в глуши не просто так стоит. Плохое это место, заранее спланированные пути отхода отсюда наверняка могут быть. Но и сюрпризы в этом «укрытии» могут быть, лично для него. Охрана, например.

Все же, несмотря на заведомо предвзятое отношение, Никлас понимал, что смысл в словах Катрин есть. Они сейчас в центре незаселенных и заросших лесами охотничьих угодий Брандербергеров, огороженных дорогами между Зюдерхольцом на западе, Грайфсвальдом на востоке и расположенной наверху, на вершине треугольника, цитаделью Пути в Брандсхагене. Южная и западная дороги охранялись и патрулировались культистами, восточная, вдоль побережья залива — ландвером. Причем как раз отрядами рейхсграфа Брандербергера.

Если Катрин действительно может показать скрытный путь по воде, то можно эту ловушку лесного треугольника покинуть. Причем хорошо бы это сделать как можно скорее — если Путь начнет его искать, Никлас иллюзий не питал, найдут быстро. По земле пустят солдат цепью, повесив сверху беспилотники с тепловизорами — никакой трофейный плащ не спасет, каждую кочку просмотрят и проверят.

Снова нужно принимать сложное решение.

— Мне никто ничего рассказать не хочет? Что вообще здесь происходит? — вдруг произнесла губастая уточка.

В голосе ее вновь, даже несмотря на клацанье зубов от холода и страха, пробивались капризные нотки. Никлас посмотрел на девушку — мокрые волосы утратили объем и прилипли к голове, и на этом фоне губы и ресницы выглядят неестественно огромными. Платье поблескивает, вместе с цепочками выглядит как чешуя. Не человек, а самая настоящая говорящая рыба с карикатурным-человеческим лицом.

— Из машины выходи, — произнес Никлас.

Когда он сам открыл дверь и выпрыгнул — прямо в некстати оказавшуюся лужу, чавкнувшую размытой грязью под ногами, Марша испуганно вскрикнула. Она подумала, что Никлас хочет оставить ее здесь. Но он, выдернув с сиденья оцепеневшую дочь купца первой гильдии, просто помог Катрин пересесть вперед, отправив Маршу назад.

— Просто молчи и делай то, что я говорю, — прежде чем захлопнуть заднюю дверь, сказал он губастой уточке. Запрыгнул на водительское место, и тронулся с места, включая фары.

— Рассказывай, куда, — коротко глянул он к Катрин.

— Вперед пока, я покажу.

— Ты же понимаешь, что если меня ждут сюрпризы, ты умрешь первой?

— Да, понимаю. Не разгоняйся, поворот уже совсем скоро.

Проехав сотню метров, Никлас по указанию Катрин вскоре свернул прямо в кусты, проламывая мелкие ветви. Дороги как таковой здесь не было, джи-ваген петлял среди деревьев. Дороги не было, но разведанный проезд все же действительно присутствовал — в чем Никлас убедился вскоре, когда машина выехала на небольшую полянку на берегу реки. Покосившаяся и вросшая в землю каменная беседка, выложенный из покатых булыжников очаг — похоже, заброшенное место для пикников еще из того, старого мира.

Противоположный берег реки, который только что высветили фары, заметно заболочен. Но с этой стороны похоже действительно можно утопить машину, если будет такое желание.

Метрах в двадцати чуть дальше по берегу, там, где и показала Катрин, нашлась замаскированная в заводи лодка, привязанная и накрытая тяжелой маскировочной сетью. Отбросив ее, Никлас увидел приличный катер с надувными баллонами и жестким корпусом, еще и с металлическими дугами для тента; на корме два мотора, судя по необычному виду бесшумные, электрические. Никлас про такие только слышал, не видел ни разу. Разбираться не стал, вернулся к машине — где спросил у Катрин как добраться к развалинам церкви в заброшенной деревни. Оказалось, нужно пройти вдоль берега реки около полукилометра, потом через брод и от него по прямой вперед совсем недалеко.

Выкинув из машины розовый чемодан Марши и выгнав на улицу ее саму, Никлас достал из своего рюкзака моток армированного скотча. Ни один проведенный конвой не обходился без его использования, так что даже путешествуя «без багажа», в рюкзаке для скотча Никлас место нашел. На руках отнес Катрин к катеру, посадил спиной к дереву неподалеку, быстро ее связал. Пока мотал скотч, внучка рейхсграфа — а ей определенно было страшно, холодно и больно, ни сказала ни слова, не задала ни одного вопроса и не издала ни единого стона.

Закончив с Катрин, Никлас бегом вернулся к машине. Сел за руль и включив первую передачу, медленно отпустил сцепление, а потом и педаль газа. Двигатель тяговитый, джи-ваген даже с отпущенной педалью поехал довольно бодро. Так, что выпрыгнуть Никлас успел у самого берега, поскользнувшись на мокрой траве и едва не сверзившись в воду.

Серый джи-ваген съехал с пологого спуска и сразу нырнул — капот моментально оказался под водой, задний бампер поднялся почти вертикально. Хорошо, что в реку не забежал, глубоко здесь у самого берега, так что пришлось бы выплывать — мельком подумал Никлас.

Подхватил свой рюкзак, закинул за спину и подошел к Марше, стоящей рядом со связанной Катрин. Дочка купца первой гильдии в темноте леса теперь показалась ему не очеловеченной рыбой, а сказочным существо — на вид обнаженная, в сетке цепочек, со странным нечеловеческим лицом. Впрочем, шмыгала носом и всхлипывала она вполне по-человечески.

— Я сейчас отлучусь ненадолго. Ты пока разберись с катером, заведи моторы, она подскажет, — показал Никлас на Катрин. — Учти, если ты ее освободишь, она может тебя убить.

Глаза Марши, несмотря на тяжесть невероятно длинных ресниц, широко распахнулись. Никлас пояснил:

— Ты для нее ненужный свидетель, потому что ты видела арбитра в доме Брандербергеров.

— Он прав, — неожиданно произнесла Катрин.

Глаза Марши расширились еще больше, она обхватила себя руками.

— Ты не вернешься? — посмотрела купеческая дочь на Никласа. Вернее, не на него, а на рюкзак за его спиной. — Пожалуйста, не оставляй меня, я боюсь…

Марша вдруг упала на колени, сложив руки в молитвенном жесте — при этом длинные ногти заметно обращали на себя внимание.

— Не бросай меня здесь, пожалуйста, пожалуйста…

Никлас резко выдохнул — скрыв за выдохом ругательство и злость на себя. Скинул со спины рюкзак, бросил его в катер.

— Я вернусь, даю слово. Но, если меня не будет через час, значит что-то случилось, и ты можешь действовать дальше на свое усмотрение.

Злясь на себя, на свою дурость — разбрасываться так безоглядно словами, Никлас развернулся, намереваясь отправиться к заброшенной деревне. Вдруг заговорила Катрин:

— Не поворачивайся к Паулю спиной, а если…

— Рот закрой.

Полкилометра по лесу вдоль реки Никлас преодолел довольно споро — пришлось только один раз обходить заросли кустарника. Перейдя через брод — в самом глубоком месте едва выше колен, он почти сразу — как удалился от реки, держа ее за спиной, вышел к каменной ограде старого кладбища. Здесь, присев и закутавшись в камуфлирующий плащ егеря, нашел взглядом размытые дождем очертания церкви на другом конце заброшенной деревни.

Вспомнилась вдруг девичья фигура с белыми волосами. Сердце сразу застучало в горле, стало очень страшно. Накатило так, что состояние приблизилось к безоглядной панике. Показалось, что из-за дерева или из-за темных остовов домов, размытых очертаниями ливня, сейчас появится протягивающая к нему руки восставшая из мертвых Кристина Брандербергер.

— Да я тебя вижу, выходи, — раздался вдруг голос неподалеку.

Все домыслы моментально вымело из сознания, внутри воцарилось спокойствие, а в теле появилась необычайная легкость. Почти одновременно с раздавшимся голосом от покосившегося здания совсем рядом отделилась тень, превращаясь в человеческий силуэт с винтовкой в руках.

Откинув капюшон непромокаемого плаща, Пауль опустил винтовку и помахал рукой, направляясь к Никласу. Юноша смотрел на приближающегося доверенного человека отца ровно, без эмоций. Он не поверил, не мог поверить словам Катрин, но несмотря на это был готов к любому развитию событий. Поэтому и страх ушел далеко за грань восприятия, как всегда перед лицом опасности — пусть и возможной, а вместо страха появилась готовность к действию.

— Даже пообедать еще не успел, — широко улыбнулся Пауль, но увидев лицо Никласа, мгновенно посерьезнел и поманил его за собой. Они прошли по разбитой дороге среди остовов домов, после чего зашли в один из них, неплохо сохранившийся. Зажегся мягким светом палаточный фонарь, Пауль отставил в сторону винтовку, а Никлас осмотрелся в неожиданно чистой и сухой комнате. Когда он сбросил плащ егеря — оставив его на сгибе левой руки, Пауль уже не скрывая озабоченности поднял брови, глядя на заляпанный кровью офицерский серый мундир ландвера на младшем сыне своего капитана.

— Рассказывай.

— Рейхсграф вел дела с синей гнилью. Я видел беса из смартмассы в его доме, это был арбитр в облачении жреца Пути.

Говоря это, Никлас снял с плеча ремешок кобуры-приклада с парабеллумом. Не очень удобно было это делать с плащом в левой руке, но он справился.

Между тем — судя по откровенно ошарашенному взгляду Пауля, было видно, что выражение «на всякий случай» в его желании подождать Никласа неподалеку от места встречи, не включало в себя даже подобный расклад.

— Как ты ушел? — спросил Пауль, поглядывая и на пятна крови на мундире, и на кобуру с парабеллумом.

— Люди рейхсграфа попытались провести со мной какую-то медицинскую процедуру, но у них не очень получилось. Брандербергер умер, как и несколько других его подручных, — тронув разбитую бровь, Никлас одновременно приподнял левую руку с плащом на сгибе.

Пауль только головой покачал, не скрывая крайнего удивления.

— Хвост за тобой есть?

— Не знаю. Но пока меня пытались убить, внучки Брандербергера что-то не поделили, и похоже там вообще все погибли.

— Похоже?

— Когда я выбрался из здания, там начался пожар, времени осматриваться не было.

Вот здесь был тонкий момент — если Пауль видел зарево разгорающегося пожара, он мог обратить внимание, что Никлас добрался слишком быстро. Но у него было объяснение: шел напрямую через лес.

Пауль между тем над услышанным думал недолго.

— Надо уходить. Давай через польские земли на Южный путь, а там…

— Нет, — прервал его Никлас. — Ты поедешь обратно один, расскажешь отцу о случившемся. Я отправлюсь в Троеградье, мне нужно проверить одну догадку.

— Какую?

— Не хочу пока даже говорить, очень уж она грязная.

— Хорошо, — даже не пытаясь скрыть неудовольствие, кивнул Пауль. — Сейчас пойдешь?

— Да.

— Прощаться не будем.

— Да, — снова коротко ответил Никлас.

На винтовку рядом с Паулем он даже не смотрел. И не уходил. Он не верил и не мог верить тому, что сказала Катрин. Но проверить было нужно, потому что стоял вопрос: кто именно привел его сюда, рекомендация отца, или может быть сам Пауль, свой личной волей?

— Где мое оружие?

— Тебе с ним будет опасно, тебя Трибунал поймать может.

— Без оружия мне будет опасней.

— В руке у тебя что?

— Да это не оружие, экспонат музейный, — бросил Никлас кобуру-приклад Паулю. — Специально для тебя прихватил.

— Ладно, пойдем, — цокнул языком Пауль, рассматривая подарок.

Он любил оружие, тем более такое раритетное. Даже не глядя взял и закинул винтовку на плечо, уже на пути к выходу открыл клапан кобуры и частично достал парабеллум. Когда Никлас развернулся, пропуская Пауля мимо себя, тот — отпустив и роняя пистолет и деревянный приклад с кобурой, ударил тонким стилетом. Если бы не предупреждение Катрин, Никлас отреагировать бы не успел. Но и будучи внутреннее готовым он едва успел уклониться — и клинок, вместо того чтобы войти в сердце, вошел в подмышечную впадину и проходя насквозь вверх, натянул острием ткань кителя на плече.

Никлас в этот момент выстрелил — в левой руке под плащом у него давно уже был незаметно вытащенный из-за ремня и снятый с предохранителя вальтер. В момент выстрела Пауль ударил еще раз, все же всадив узкое лезвие Никласу под ребра. Отпрянув назад, чувствуя, как выходит из раны металлический клинок, Никлас выстрелил еще три раза, попав Паулю в грудь и шею. Тот, вскинув руки и пытаясь зажать хлещущую кровью рану, упал на колени.

— Зачем? — шепотом, очень боясь почувствовать медный привкус во рту, спросил Никлас.

Пауль не ответил. Он предпочел упасть лицом вниз и умереть молча. Никлас больше не обращал на него внимания. Сохраняя удивительное спокойствие, он скомкал плащ и зажал рану в боку, чуть покачнувшись при этом. Забирать ничего не стал, чувствуя себя очень странно. Парящая тяжесть, охарактеризовал бы он это состояние — сохраняемая способность двигаться при понимании, что в сознании осталось находиться совсем недолго.

Когда Никлас выходил к реке, в глазах уже появились багряные мушки. После того как преодолел брод — как и какими усилиями, в памяти просто не осталось, мошки превратились в горящих багрянцем фениксов с широким размахом крыльев.

Пульс гулко стучал в ушах, хоровод пятен перед глазами уже сливался в красно-багряную пелену. Никлас давно не понимал сколько прошел, не понимал далеко ли ему еще идти, и не понимал правильно ли он идет — он просто передвигал ногами, выдерживая взятое направление. Куда, когда и как взятое, в памяти у него не осталось.

В какой-то момент Никлас запнулся и рухнул ничком. Лежал, еще в силах шевелиться, но уже не в силах подняться. В какой-то момент вдруг увидел перед собой мельтешение — среди которого заметны были серебристые, усыпанные россыпью ярких камешков и комьями грязи изящные полусапожки.

Его дернули за плечо, перевернули.

«Ты похожа на рыбу», — захотелось ему вдруг сказать склонившийся над ним Марше, но сил не хватило: всё уже оказалось потрачено.

Очнулся Никлас на вполне нормальной кровати. Под ним матрас, и матрас этот хорош, определенно — уж точно не больничная койка или нары каталажки. Выбеленный потолок сверху, хорошая люстра. Вокруг мягкий полумрак, верхний свет не включен. Место, похоже, приличное. Но приличные ли здесь люди?

Ощущения подсказали, что он лежит в одежде прямо на постельном белье — неплохого, как минимум, качества. Люстра на потолке выключена, но неподалеку, сбоку, заметны яркие отблески направленного белого света. Не на его кровать направленного, в другую сторону.

Повернув голову, Никлас на прикроватной тумбочке сразу увидел так выручивший его вальтер. Кроме пистолета лежала еще и кобура, и запасной снаряженный магазин — видимо, в доме нашлись. Сразу спокойнее на душе стало, большое спасибо тому, кто вальтер сюда положил.

С пистолета взгляд скользнул дальше, в другой конец комнаты — мельком отметив, что одна из стен полностью и плотно закрыта непрозрачными шторами. Похоже, чтобы ни один лучик света в окне с улицы видно не было.

У противоположной от кровати стены Никлас увидел Катрин. Грязная, в окровавленной одежде, Катрин полулежала на чистой анатомической кушетке светлой кожи. Внучка рейхсграфа была все в том же сером мундирном платье и сапогах, с которых на чистый пол натекли лужицы мутной воды.

На лежащую Катрин было направлено сразу два странных светильника на высоких штативах — лампы в них были выполнены в форме кольца. И еще над Катрин склонилась Марша. Присмотревшись Никлас понял, что происходит: купеческая дочь с помощью тонких полосок медицинского пластыря тщательно склеивала поперек края ран на лице внучки рейхсграфа. Катрин, полулежа на кушетке, держала на весу небольшое зеркало, в которое пристально наблюдала за происходящим и руководила действиями Марши, отпуская короткие замечания.

Процесс шел медленно и тяжко, Марша была заметно напряжена. Выглядит странно, Никлас даже не понял сразу, что в ней не так. Лицо красное, заплаканное и искривлено гримасой; происходящее определенно действовало на ее психику жителя благополучного полиса. Но деваться было некуда — глухие, но резкие и жесткие оклики Катрин то и дело подстегивали купеческую дочь. Один из таких возгласов, как постфактум понял Никлас, его и пробудил недавно из беспамятства.

Присмотревшись к Марше, Никлас наконец понял, почему она кажется ему так странно выглядящей: у купеческой дочери из ярких изменений внешности остались только губы, а ресницы и ногти вон лежат на тумбочке. Судя по всему, избавляться от них пришлось болезненно, поливая слезами — вот почему лицо такое красное, заплаканное.

Дожидаться, пока Марша под руководством Катрин заклеит раны, пришлось совсем недолго — похоже, основную часть Никлас пропустил. Сейчас, опять же под руководством Катрин, настал через финальной заливки медицинским клеем. И только когда все было сделано, а Катрин удовлетворилась результатом, Никлас решил привлечь к себе внимание.

— Клей такие раны не удержит, — произнес он.

Катрин медленно обернулась на голос. На ее обезображенном пластырем и клеем лице даже в полумраке посверкивали небесной голубизны глаза. Прежде чем ответить, она приблизила к лицу зеркало. Аккуратно, внимательно контролируя место касания, приложила пальцы ко рту, прижимая их рядом с порвавшей губу раной. После чего заговорила, не шевеля верхней губой.

— У меня улучшенная регенерация, как и у тебя теперь. Сейчас я сделаю себе укол, который разгонит процесс восстановления. Часа три-четыре я проведу в полубеспамятстве. Ты сам как, встать можешь? Попробуй.

Никлас прислушался к себе. Аккуратно потянулся, попробовав — и тут же, едва не вскрикнув от прострелившей из-под ребер по всему телу боли, откинулся обратно на подушку. Катрин увидела его реакцию, кивнула и посмотрела на Маршу. Та взгляд поняла, взяла с тумбочки и открыла крышку небольшого и блестящего металлом транспортировочного кейса, развернула его. Но Катрин пока ни на Маршу, ни на открытый кейс внимания не обращала, смотрела только на Никласа.

— Ты еще не полностью восстановился. Сейчас нужно сделать второй укол, чтобы к утру ты пришел в себя.

— Где мы?

— В Грайфсвальде, в надежном месте.

— Насколько надежном?

— Пятьдесят на пятьдесят. Нас здесь к утру или найдут, или нет.

— Не до шуток. Кто он нем еще знает? — Никлас спросил довольно резко, вспомнив увиденный беловолосый девичий силуэт, высвеченный вспышкой молнии.

— Только я.

— Точно? Даже твоя сестра не знает?

— Точно. Только я одна. Почему ты спрашиваешь?

— Мне кажется, она осталась жива.

— Вот как… — в голосе Катрин не послышалось сильного удивления. — Это проблема. Но не сегодня, завтра. Все завтра.

Внучка рейхсграфа подняла шприц, собираясь сделать себе укол.

— Стой. Почему у меня теперь тоже повышенная регенерация?

— Реплицирующие наниты. Они у тебя в крови, но сейчас неактивны, начнут работать только после стимулирующего укола, который тебе сейчас нужно поставить, чтобы к утру прийти в себя. Сейчас и тебе, и мне нужно отдохнуть. Хорошо?

Прикрыв глаза, Никлас несколько раз вздохнул, медленно и неглубоко — чтобы вновь не вызвать взрыв боли в груди. После этого открыл глаза, кивнул. Катрин головой не пошевелила, но «кивнула в ответ» — моргнув, прикрыв глаза чуть больше чем на мгновение, после этого отняла руку от лица. Отвела взгляд, взяла из металлического кейса два инъекционных шприц-тюбика.

Катрин аккуратно слезла с кушетки. Держа голову со спиной ровно и прямо, словно была в обездвиживающем корсете, двинулась к Никласу. Подошла, присела — согнув колени, не наклоняясь и не опуская взгляд. Наощупь положила второй шприц-тюбик на тумбочку рядом с пистолетом. Потом обошла кровать и села на нее с другой стороны. Все так же аккуратно, чтобы не потревожить раны на лице, опустилась и легла на спину. Двуспальное — если не больше, ложе, было довольно широкое, обоим места хватало с запасом.

— Спокойной ночи.

Катрин промычала это не размыкая губ, совсем невнятно. Закрыла глаза, ресницы ее чуть затрепетали, а потом сразу замерли как у спящего человека. Никлас перевел взгляд на Маршу, которая — в своем модном «голом» платье, но уже без цепочек, стояла сейчас рядом с ним. Еще не отошедшая и от недавних событий, и от явно вынужденной работы с ранами Катрин, купеческая дочь дрожала почти так же, как и под холодным ливнем. По щекам — вместо капель дождя, текли дорожки слез.

Непросто ей пришлось.

— Марша. Расскажи, пожалуйста, что было в лесу и как мы сюда попали.

— Мы… мы, — сипло произнесла Марша, пару раз звучно шмыгнув носом. Но все же справилась с собой, заговорила и даже разговорилась: — Мы ждали тебя примерно полчаса. После этого Катрин сказала, что ты либо ушел без нас, либо убит. Но ты дал слово, поэтому она предложила мне ее развязать, сходить вместе и проверить. Сказала, что без тебя мы все равно не выживем. Сказала, что…

Противные капризные нотки, которые так раздражали Никласа при первой встрече, из голоса Марши совершенно пропали. Прямо слушать приятно, если еще бы не шепелявила из-за вытянутой губы. Но Марша уже замолчала — осеклась и снова звучно шмыгнула, а потом и вовсе разрыдалась.

— Марша, время уходит. Рассказывай, что было дальше. Пожалуйста.

— Мы нашли-и-и, — едва не сорвалась на вой плача Марша, но все же взяла себя в руки. Заговорила постоянно всхлипывая, но все же заговорила, не молчала и не плакала: — Мы нашли тебя неподалеку от лагеря, донесли до лодки. Потом я накрыла лодку тентом — Катя назвала его невидимкой, и потом мы отправились по реке сюда.

Никлас бросил взгляд на пальцы Марши. Судя по фиолетовым гематомам, не все накладные ногти с ее рук были сняты цивилизованно. И похоже, что несмотря на внешнюю бесполезность, именно купеческая дочь — пусть и под командой Катрин, вывезла на себе основные и необходимые действия для перемещения беглецов из одной точки в другую.

— «Сюда» — это куда?

— Это небольшой дом недалеко от набережной. Мы до ночи стояли в высокой траве, прячась, я чуть не умерла от холода и страха-а-а… — девушка опять едва не взвыла плачем.

— Марша!

— Когда стало темно, мы вытащили тебя на берег. Катя включила умный автопилот, и лодка уплыла, а мы принесли тебя сюда. Здесь Катя сделала тебе укол, а меня заставила-а-а…

Теперь уже Марша не сдержалась, закрыла лицо руками и заплакала.

— Марша, ты молодец, — искренне произнес Никлас и протянул руку, забирая шприц-тюбик с тумбочки.

Купеческая дочь, не отнимая руки от лица, раздвинула пальцы, наблюдая как Никлас снимает колпачок и примеривается к тому, чтобы воткнуть иглу себе в плечо по примеру Катрин.

— А мне что делать? — вдруг спросила Марша.

— Переоденься, сиди и грейся под одеялом. Свет и воду не включай, не стоит привлекать внимание — если нас найдут, всех убьют. К окнам не подходи, на улицу даже не суйся, — проинструктировал ее Никлас, после чего сделал себе инъекцию. Несколько секунд не происходило ничего, а после пространство перед взором закружилось, и он провалился в пучину беспамятства.

Проснулся он — по ощущению, практически мгновенно после укола. Но нет: на улице уже утро, определенно — за плотными шторами едва-едва виден дневной свет. Лежал Никлас по-прежнему на спине, на пустой кровати — Катрин рядом нет.

Зато вальтер на месте — как и кобура, как и запасной магазин.

Глядя в потолок, Никлас принялся оценивать физическое состояние. Не очень веря ощущениям — задышал, вдыхая все глубже и глубже, пока не поверил, что глубокий вдох больше не является причиной боли. После этого начал понемногу шевелиться и осознал, что движения тоже не приносят никакого дискомфорта.

Здоров. Что — учитывая полученный под ребра удар, очень странно. Присел, свесив ноги с кровати. Отметил, что ботинки с него вчера все же сняли. Расстегнул китель и посмотрел на шрамы от стилета Пауля. Выглядели они так, как будто после ударов прошло несколько месяцев, а не сутки.

Параллельно с оценкой состояния Никлас слышал и слушал звуки дома. Неожиданно обыденные — звон посуды, шкворчание яиц на сковородке, гул блендера; только что раздались спокойные девичьи голоса. Как раз сейчас в комнате, зайдя через приоткрытую дверь, появились сначала губы, а потом и Марша — в симпатичном спортивном костюме, с намотанным на волосы белым полотенцем. Выглядела купеческая дочь довольно свежо, но мешки под красными глазами показывали, что ночь она скорее всего провела бессонную.

— Проснулся?

Никлас хотел было ответить, что еще спит, но не стал. Марша, во-первых, и так на грани вот уже сутки, а во-вторых она настоящая молодец, таскала его бесчувственного. От этих мыслей желание знакомить ее со своим сарказмом ушло. Не время и не место — поэтому Никлас просто кивнул девушке и соскочил с кровати.

На постельном белье остались заметные следы — чистым, когда его сюда положили, Никлас не был. Похоже вчера его не носили, а таскали волоком по земле. Ну, главное результат, главное, что дотащили.

Заглянувшая в комнату Марша уже вышла. Похоже она позвала Катрин — внучка рейхсграфа вскоре зашла в комнату, в белом махровом халате и с феном в руке. Тоже недавно из ванной — но без полотенца на голове, как у Марши, а мокрые волосы частично закрывают лицо.

— Принимай душ и спускайся к столу, завтрак почти готов.

Когда Катрин говорила, Никлас к ней внимательно присматривался. Отметив мельком, что руки девушки дернулись — явно подавила невольное желание закрыть лицо; но нет, осталась стоять прямо и смотрела ровно.

Шрамы Катрин, как и у Никласа, выглядели так словно прошли не сутки, а несколько месяцев. Левая сторона лица девушки почти не пострадала — только сверху на лбу, где начинались полоски шрамов, проходя наискось вниз через переносицу и еще дальше через правую бровь. Если прикрывать волосами правую сторону, то в принципе шрамов и заметно почти не будет. А если не прикрывать… Две широкие рваные полосы и белые линии сетки мелких порезов Катрин совсем не красили, конечно. Еще и рот у нее теперь, похоже, останется чуть искривленным, придавая чертам лица едва заметную асимметрию.

— Плохо все? — неожиданно спросила Катрин.

Никлас хотел было ответить, что раньше было лучше, но сдержался. Катрин потеряла красоту, а это — несмотря на крайне неприязненное, если мягко сказать, к ней отношение, все же личная девичья трагедия. Не время и не место для сарказма.

— Могло быть и хуже, — произнес Никлас ровным голосом, пожав плечами. — Если ты понимаешь, о чем я.

— Факт, — согласилась Катрин, все же подняв руку и поправляя мокрые волосы, а на деле закрывая лицо. Повернувшись, разворачиваясь сохранившей красоту стороной к Никласу, она показала в коридор: — Ванная комната там, дверь не закрывай, чистую одежду с полотенцем я принесу.

Никлас чуть задержался, глядя на вальтер. Мелькнула мысль, что с пистолетом в ванную комнату идти глупо. Как мелькнула, так и исчезла: в его ситуации глупо даже в уборную без оружия ходить. Взял вальтер, осмотрел и убрал в кобуру, засунул запасной магазин в специальный кармашек. После направился в указанном направлении, прихватив с собой ботинки. Вдруг война, босиком много не набегаешь.

Ванная комната, найденная в конце коридора, поразила размерами. В Танжере общая душевая для всего учебного эскадрона была ненамного больше. Принимая душ, Никлас услышал, как открылась и закрылась дверь. Быстро, но с удовольствием помывшись, он вышел и обнаружил обещанные полотенце, обувь и одежду — аккуратно сложенный серый полевой мундир. Причем это была не офицерская форма военной аристократии из ландвера, а полевой мундир рейхсвера — регулярной армии.

Ну да, Никлас Бергер — сын райхсриттера Бергера. Он по новым документам имперский рыцарь, черная аристократия, такие обычно служат в рейхсвере. Стремятся к тому, чтобы возвыситься хотя бы до барона. И после, уже став белой костью, получить собственный земельный надел или вотчину, переходить в ландвер и набирать себе личную гвардию. Не у всех такое получается, скорее даже практически у всех такое не получается, но метод популярный. Несмотря на небольшой шанс, лучше способов перейти из черной аристократии в белую в рейхе нет.

Помывшись и переодевшись, к завтраку Никлас вышел свежим и бодрым. Еще когда стоял под тугими струями воды, у него проснулся зверский аппетит, так что даже просящиеся на язык вопросы он отодвинул на второй план, будучи занят поглощением пищи. Почти не жуя проглотил порошковый омлет с двумя обжаренными пухлыми колбасками — судя по вкусу, явно мороженые полуфабрикаты. Параллельно сжевал несколько галет — намазав на них целую упаковку плавленого сыра. Аппетит ни на йоту не угасал, Никлас съел бы еще столько же.

Похоже, Катрин понимала, что с ним — поглядывала внимательно, но никак не комментировала напавший на него жор и пила кофе. Сама она видимо позавтракала еще пока он принимал душ.

— Больше пока не стоит, тяжело будет, — произнесла вдруг Катрин, когда Никлас отставил второй опустошенный стакан густого коктейля и с интересом посмотрел в сторону плиты. — Кофе или чай?

— Чай.

Марша — стоящая в сторонке и молчаливо ожидающая начало разговора, поставила перед Никласом чашку, налила до краев янтарного чая. Кивком ее поблагодарив, Никлас перевел взгляд на Катрин. Внучка рейхсграфа сидела за столом вполоборота, повернувшись так, чтобы обезображенная шрамами часть ее лица была скрыта от взглядов. Кроме того, как Никлас обратил внимание, рука девушки то и дело едва-едва подрагивает; похоже, постоянно усилием сдерживается, чтобы не начать поправлять волосы, закрывая лицо.

Сделав небольшой глоток горячего чая, Никлас отставил кружку и прямо посмотрел на Катрин. Она, явно сделав над собой усилие, повернулась к нему полностью и перешла к делу. Причем начала, похоже, издалека.

— Мой дед — психопат. Даже больше того, он конченый псих.

Неожиданное откровение — Никласу теперь стало очень интересно, каким же будет продолжение. И продолжение последовало, довольно впечатляющее. Только не совсем такое, как ожидал Никлас: на улице вдруг раздалась громкая и непрекращающаяся пронзительная сирена.

— Чумная тревога! — выдохнула Катрин.

Лицо ее побелело, а шрамы наоборот — покраснели, наливаясь багрянцем.

— Это плохо? — поинтересовался напрягшийся Никлас.

— Весь город закрывается на карантин, а команды крысоловов будут обыскивать каждый дом. Это плохо?

— Это печально.

Все же нашлось этим утром время и место для сарказма. Хотя нельзя было сказать, что Никлас оказался этому рад.

Резко отодвинув стул, Катрин поднялась из-за стола и подошла к окну. Осторожно выглянула из-за плотной и полностью задернутой шторы, осмотрела улицу.

— Пока чисто, — произнесла она, отворачиваясь от окна. — Марша, мы в гараж, осмотрим машины. Ты оставайся здесь, следи за улицей. Если увидишь группы солдат или культистов, бегом к нам, предупредить. Ясно?

— Ясно.

Марша после приключений вчерашнего дня вела себя покладисто, лишних вопросов не задавала. Сразу встала у окна чуть-чуть отогнув штору и следя за улицей. Катрин направилась прочь из кухни. Никлас, следуя за ней, оказался в пристроенном к дому гараже.

Здесь стояло сразу две машины. Одна — неприметная машина арендного сервиса. Вторая наоборот, максимально привлекала внимание: это был угловатый джи-ваген, но он серьезно отличался от того, который Никлас утопил в реке совсем недавно. Этот выглядел… резко и дерзко, как охарактеризовал про себя Никлас. На широких колесах, вкруг тонированный, кузов угольно-черный, матовый. На крыше люстра фар дополнительного света, на бамперах и крыльях широкие пластиковые накладки. Пока Никлас рассматривал это черное чудо, Катрин уже подошла к шкафчику на стене, достала ключи и кинула ему комплект:

— Заведи гелендваген, я здесь давно не была. Если придется прорываться, поедем на нем. Если получится решить дело миром, поедем на этой, чтобы не привлекать внимания, — показала она на седан арендного сервиса, в который уже садилась.

Обе машины завелись без проблем — причем в джи-вагене Никлас увидел свой рюкзак с личными вещами. Надо же, привезли, не забыли.

Посидел за рулем обеих машин, ознакомился с органами управления. Вслух не произносилось, но Катрин явно не собиралась претендовать на возможность ехать за рулем самой.

Когда Никлас освоился, машины заглушили, ключи оставили в них. Не в замках зажигания, чтобы если что не привлекать внимания во время обыска. После этого вернулись на кухню, где внучка рейхсграфа начала излагать план действий, попутно объясняя Никласу ситуацию.

— В культе Пути есть служба крысоловов — предназначена для борьбы с разносящими чумную заразу и ползучую слизь крысами. По факту, под прикрытием, крысоловы уже давно ловят неугодных людей… не думала, что сама такой стану, — вдруг грустно усмехнулась Катрин. — Сирена не смолкает, значит в городе объявлена всеобщая чумная тревога. А это карантин, так что весь город уже наверняка оцеплен, выезды перекрыты.

Никлас слушал внимательно — в А-Зоне, по причине экстремального климата, никогда проблем ни с чумной заразой, ни с ползучей слизью не было. Просто потому, что в Пекле не было крыс. Катрин продолжала говорить:

— …сейчас начнет общий поиск. В рейхе каждый дом имеет отдельную дверь, замок в которой может быть открыт ключом крысоловов — с записью об этом в домовой книге. Здесь такая дверь тоже есть, закрыть и подпереть ее не получится: поисковая группа имеет право заходить в любое место, с возможностью обратиться после за компенсацией ущерба. Если ты говоришь, что Кристина выжила…

— Я в этом не уверен, но похоже на то.

— Значит, это она могла инициировать чумную тревогу. У нас в этой ситуации всего два плюса: поблизости от Грайфсвальда слишком мало крысоловов, чтобы приставить их к каждой поисковой команде. Поэтому поиск наверняка будут проводить не только культисты, но и группы из солдат рейхсвера и ландвера — которых здесь, в Грайфсвальде, достаточно. Второй плюс: Кристина, если это она, думает, что у меня личное убежище на другой стороне города, о чем я осторожно сливала ей информацию. Значит, этот район скорее всего будут осматривать, но не так тщательно, как другой берег. Сейчас наблюдаем и ждем, кто будет обыскивать дом. Если в поисковой группе будут культисты, дожидаемся пока они входят в дом и уходим прорываясь. Шанс небольшой, но есть, пути из города я покажу. Если же в группе не будет никого из культистов, и это будет просто солдатский патруль, пробуем договориться.

— Как?

— Я расскажу. Давайте сначала приготовимся, — произнесла Катрин и поднялась. Пройдя к бару, она достала — взяв в охапку, сразу несколько бутылок вина. Поставила все с гулким звоном на стол, при этом одна бутылка не удержалась, упала и скатилась на пол. Не разбилась, надо же — удивился Никлас, когда бутылка звучно покатилась по кафелю пола.

Катрин наклонилась, подняла упавшую бутылку и вдруг снова швырнула ее об пол — поодаль от себя. В этот раз все получилось, капли вина брызнули по всей кухне. Катрин не обратила на это внимания, она уже достала из ящика и кинула штопор Никласу.

— Открывай.

Пока Никлас открывал вино, Катрин выставляла перед ним бокалы. Взяв бутылку красного, в каждый небрежно плеснула по чуть-чуть. Никлас вопросов не задавал, уже догадался, что Катрин создает следы разнузданной гулянки.

Марша дисциплинированно наблюдала за улицей и молчала. Когда кухня пришла в соответствующий вид, все вместе направились в спальную. Здесь Катрин залила вином грязь на простынях, комкая их, расшвыряла по полу пустые бутылки, расставила и разбросала бокалы. После этого раскрыла чемодан Марши и — не обращая внимания протестующий возглас, начала раскидывать по комнате белье.

— Мои вещи!

— Марша, если мы отсюда будем прорываться, чемодан мы с собой так и так не возьмем. Если все будет хорошо, соберешь обратно.

Купеческая дочь попыталась чемодан выхватить, но Катрин легко уклонилась — подтолкнув Маршу плечом так, что та проскочила мимо и упала на кровать. Следом туда же полетели самые разные кружевные, и не только, предметы нижнего белья, ворох которого Катрин только что вытащила из отдельного пакета.

Меньше десяти минут не прошло, как задуманная Катрин обстановка была готова. Навели прямо указывающий на ночную гулянку бардак очень быстро, а вот появления патрулей пришлось ждать сразу несколько напряженных часов, во время которых Катрин на карте показывала Никласу возможные пути отхода, проговаривая ориентиры.

— Идут, идут! — вдруг тонко заголосила Марша от окна.

Вскочили, подбежали, оттеснили Маршу.

— Ш-шайзе, — выдохнула Катрин.

— Культисты? — спросил напряженный Никлас.

Прикусив губу, он внимательно разглядывал черные мундиры вооруженной короткими винтовками и автоматами поисковой команды, отдельные двойки и тройки которой уже расходились по соседним домам.

— Нет, не культисты. Но это рейхсвер, не ландвер. Договориться будет сложнее.

Катрин с некоторым сомнением взглянула на Никласа. Тот только вздохнул:

— Уходим или договариваемся?

— С рейхсвером вариант прорыва… будет сложнее.

Катрин явно хотела сказать что-то вроде «не пройдет», но явно пощадила чувства внимательно прислушивающейся Марши.

— Тогда пытаемся договориться, если не удается, действуем по обстановке?

— Да.

Такой вариант с Катрин они за минувшие часы тоже обговорили.

Через несколько минут у подножия лестницы, встречая незваных гостей, стоял взъерошенный и помятый на вид Никлас. На нем были только штаны от мундира и неуставная белая рубашка с воротником стойкой — залитая вином и застегнутая всего на пару пуговиц. Смотрел на четверых зашедших в дом солдат Никлас слегка щурясь и слегка покачиваясь.

Вошедшие — не демонстрируя пока явной враждебности, осматривались. Из холла им хорошо был заметен беспорядок на кухне-гостиной, а образ расхристанного и помятого юноши дополнял картину.

Сам Никлас сейчас старался действовать по науке своего первого наставника, любившего повторять, что в отпуске настоящий кавалерист днем всегда слегка пьян и выбрит до синевы, а ночью — слегка выбрит и до синевы пьян. Вот переходный момент утренней балансировки между двумя этими состояниями сейчас и пытался воспроизвести Никлас.

— Кан их герр офицер зиен? — сделав вид, что подавил зевок, спросил Никлас и поднял руку, демонстрируя черную печатку райхсриттера. После высказанной им просьбы увидеть офицера, командир поисковой группы вышел вперед.

Немецкий Никласа был не плох, а очень плох. Но с недавнего времени рейхсвер — как и легионы Москвы уже давным-давно, начал активно привлекать в свои ряды опытных специалистов из-за границы, так что неговорящий по-немецки человек с офицерским патентом никого не удивлял. Но Катрин предупредила, что, если сразу начать общаться на чужом языке, может сложиться предвзятое отношение. Сейчас, похоже, пока все шло хорошо — в облике командира поисковой группы Никлас не видел ни недоверия, ни угрозы.

— Герр офицер, кам цу мир. Битте, — попросил Никлас его следовать за мной.

Не оглядываясь поднявшись по лестнице, он дождался, когда командир поисковой группы поднимется следом. Мельком бросил взгляд на погоны — штабс-вахмистр. Поманил его за собой, двинулся в сторону спальной комнаты. Приоткрыв дверь на заранее подготовленное расстояние, не больше и не меньше — с Катрин долго вымеряли, Никлас жестом показал вахмистру заглянуть. Тот бросил короткий взгляд в спальную комнату, оценил увиденное.

Разбросанные из чемодана вещи и раскатившиеся по полу бутылки, кровать со смятым постельным бельем, накрытые одеялами две голые девушки — голые только в тех местах, которые выглядывали из-под ткани. На самом деле, обе были одеты и готовы бежать, если что. И самое главное, что должен был увидеть командир поисковой группы — серый мундир Катрин, небрежно брошенный — а на самом деле тщательно положенный так, чтобы можно было заметить на кителе часть герба белой аристократии Рейха.

Штаб-вахмистр смотрел в проем двери не дольше секунды, после чего сделал шаг назад. Сейчас наступал самый острый момент — и Никлас, внутренне обмирая, приготовился говорить. Но все сразу пошло кувырком, совершенно не так как было запланировано.

— Зачем вы мне показывать свой пустой спальня? — ровным голосом произнес штаб-вахмистр на русском. После, повернувшись к приоткрытой двери, бегло произнес что-то на немецком. Всю фразу Никлас не понял, уловил лишь некоторые знакомые на слух слова — брат Отто, номер, машина, пункт пропуска…

Не глядя больше на Никласа, штаб-вахмистр развернулся и направился обратно к лестнице. Застучали каблуки по ступеням, прозвучала резкая команда и почти сразу хлопнула дверь — поисковая группа покинула здание.

Никлас, уже с вальтером в руке, заглянул в комнату и сразу встретился взглядом с Катрин. Внучка рейхсграфа соскочила с кровати и сейчас подходила к двери. Босая, она шла держа в одной руке сапоги, а другой одергивала платье, до этого задранное почти до самой талии. Выглядела Катрин при этом довольно спокойно.

— Что он сказал? — спросил Никлас.

— Сказал, что сегодня и завтра ночью на пункте пропуска «Эльдена» будет дежурить он или его брат Отто, которому он передаст номера и марки машин из гаража, так что нам можно будет проехать без досмотра. И еще сказал, чтобы я была осторожна, потому что о чумной угрозе речи не идет, ищут именно меня, причем ландвер в поиске не участвует, только рейхсвер.

— Кто это был? Твой знакомый?

— Я не знаю, — пожала плечами Катрин. — Голос я не узнала, ни о каком Отто из рейхсвера никогда не слышала.

— Как тогда…

— Возможно, я когда-то помогла ему или его близким. Не смотри так, на ловушку совсем непохоже — он ведь мог нас задержать, или просто выслушать тебя, сделать вид что поверил и после просто доложить, без таких странных движений.

— И многим ты помогала?

— Делай добро и бросай его в воду. Знаешь такую русскую поговорку?

— Теперь знаю.

— Пойдем на кухню приберемся, потом поговорим. Время есть, нам теперь ждать до ночи без вариантов — во время чумного поиска на всех перекрестках по району посты выставляют.

— А как мы доедем до КПП?

— К ночи снимут. Если в поиске не участвует ландвер, людей у них немного, на каждый перекресток физически не хватит. В таких случаях после прочесывания каждого городского района оставляют посты только на его границе, потом отодвигают еще дальше по мере поиска.

— Понял.

— Ну что, пойдем наводить порядок?

— Погнали.

Творить бардак, кстати, оказалось гораздо легче, чем его потом убирать.

— Мой дед — психопат.

Снова все трое расположились в просторной кухне-гостиной, на тех же самых местах. И снова Катрин начала издалека, с того места где и остановилась недавно. Но в этот раз рассказ все же оказался продолжен.

— У Дитриха Брандербергера было пять жен. Трое пропали без вести, просто исчезли. Две, из высоких фамилий, после разводов вернулись домой. Информации от них никакой не было и нет, но слухи о причинах возвращения ходили довольно неприятные. Детей у моего деда было семеро, никто из ныне живых с ним не общается, чему есть причины. Из известного: когда старший сын Дитриха Брандербергера попал в плен к италийским кондотьерам, и они прислали переговорщика по поводу выкупа, дед выслушал требования, потом дал указание сломать переговорщику руку в наказание за то, что тот потратил его личное время.

Катрин сделала небольшую паузу, глядя в глаза Никласу.

— Мой отец — младший сын рейхсграфа. Он сбежал из рейха, хотя по факту бежал от отца. Он давно получил гражданство Империума, сейчас живет недалеко от Белостока под именем Альберта Нормана, разводит упряжных лошадей.

— Твой отец тот самый Альберт Норман? — удивилась Марша, отвернувшись от окна.

Ни Катрин, ни Никлас на ее удивленный возглас внимания не обратили.

— Десять лет назад Дитрих Брандербергер приехал к моему отцу, тайно. Он стоял на коленях и плакал навзрыд, пытаясь вымолить прощение. Было сказано много слов про старость, стакан воды и наследство, которое Дитрих Брандербергер хочет оставить своей родной крови, а не кайзеру или культу. Отец тогда ему не поверил, выгнал даже не пустив в дом за порог — все на крыльце происходило. Но Дитрих Брандербергер, это я только сейчас понимаю, приезжал совсем не к нему. Кроме прочего в тот визит он сообщил, что оплатил всем нам — детям Альберта Нормана, своим внукам, обучение в Гейдельберге, на любом из четырех традиционных факультетов на выбор. Потом… в общем, долгая история, нас с Кристиной тайно обрабатывали довольно долго, и пойдя против воли отца мы сбежали из дома. Мне на тот момент было тринадцать, Кристине пятнадцать. Дед сдержал обещание — отправил нас в пансион благородных девиц, потом в Гейдельберг. Мы обе получили образование, стали полноправными членами фамилии. Сам Дитрих Брандербергер… все это время он выглядел почти нормальным. Я далеко не сразу его разгадала: он умело манипулировал нами, результат вы видели, — невольно потрогала Катрин шрамы на лице. Потом посмотрела на Никласа и видя сомнение в его глазах покачала головой.

— День за днем, долгие годы, постоянно и беспрестанно. Каждая наша встреча выходного дня, в каждый наш визит в Грайфсвальд дед постепенно и исподволь вызывал у Кристины ко мне неприязнь, культивируя ее потом в настоящую, животную ненависть. Начинал с малого: она собственница, и он всегда пользовался этим. Во всем. Давал ей конфету, а чуть погодя она узнавала, что я получила две. Дальше больше: пришло все к тому, что наследницей рода стала я, хотя Кристина старше и определенно умнее, способнее. Если делать по справедливости и по способностям, я должна была бы отправиться в культ, а она стать наследницей. Брандербергером все было сделано для того, свидетелем чего вы стали: чтобы мы, ни я ни она, в случае его смерти не смогли бы воспользоваться его наследством. Это звучит невероятно, но Дитрих Брандербергер — абсолютно больной человек. Он психопат, ненавидел абсолютно всех и каждого вокруг, кроме себя. Именно поэтому он был так ценен для кайзера, нет такой грязной работы, которую нельзя было бы…

— Почему я?

— Да, прошу простить, увлеклась. Дитрих Брандербергер заключил контракт с культистами Бесконечного Пути — это одна из тайных ветвей древа развития, ты видел эмблему у Кристины и арбитра. В течении многих лет он готовился к перемещению своей души и обретению нового тела с помощью тайного ритуала. Для этого моему деду нужен особый кандидат: человек с редкими особенностями психики, со стороны, но с хорошо родословной.

— Почему со стороны? — не понял сразу Никлас.

— Чтобы можно было забрать себе обратно бразды правления, права и привилегии постепенно, не привлекая лишнего внимания. Для этого я была назначена наследницей, посвящена полностью в его планы и посажена на крючок, с которого невозможно слезть.

— Что за несъемный крючок?

— Гарантированная мучительная смерть души и тела в том случае, если я пошла бы против его воли. Этот дом, — обвела вокруг себя рукой Катрин, — я купила и подготовила очень сильно рискуя.

Никласу было интересно, как организована мучительная смерть души и тела, но спросил он пока о другом.

— Что за особенности психики должны быть у подходящего человека?

— Отсутствие страха.

Никлас на несколько секунд прикрыл глаза.

— Ты сказал, что у тебя особые отношения со страхом… — начала было Катрин, но осеклась, когда Никлас на нее посмотрел.

— Продолжай, пожалуйста.

Никлас попросил мягко и вежливо, но в его голосе и облике явственно чувствовалась угроза и желание кого-нибудь убить. Марша, и так ошалело слушавшая столь невероятные вещи, побледнела как полотно. Катрин же, хотя и ее проняло, внешне сохранила спокойствие — не считая налившихся багрянцем шрамов.

— Я не знаю, что во время ритуала пошло не так, но перемещение душ не состоялось. Поэтому произошло заранее спланированное Брандербергером: Кристина, понимая, что рейхсграф все, сразу же попыталась меня убить, выплескивая годами съедавшую ее ненависть. К счастью, из-за того, что ты смог не погибнуть, все пошло не по плану Брандербергера. По итогу, сейчас мы оказались в опасной и подвешенной ситуации: нас с тобой уже ищет Путь с целью или убить, или пленить, и неясно что в перспективе хуже.

— А меня? — спросила Марша от окна.

Ни Катрин, ни Никлас на ее вопрос внимания не обратили. Катрин уже продолжила говорить, глядя Никласу прямо в глаза:

— Если мы с тобой объединимся, то можем попробовать забрать большую часть тех богатств, прав и привилегий, которые оставил после себя Дитрих Брандербергер.

— Каким образом?

— Судя по тому, что через чумную тревогу ищут конкретно нас с тобой, у Кристины есть на меня что-то, за что я могу попасть в застенки Тайной полиции. Поэтому для начала я предлагаю отправиться в Белосток, в Империум. Там уже, узнав что именно мне могут инкриминировать, действовать по обстановке. Или самостоятельно, или обратиться к московитам.

— К русским.

— К русским, — кивнула Катрин.

— Зачем нам к ним обращаться?

— В Новом Рейхе культ Пути силен. Но в рейхстаге есть тайное лобби Москвы, не говоря уже про их влияние в Трибунале. Мы можем договориться с русскими и получить от них необходимые штыки или ресурсы, чтобы вернуть нам реальную власть.

— Нам?

— Да. Я — наследница рода, а ты — как Никлас Бергер, внук Дитриха Брандербергера, совсем недавно признанный им официально. Забрав себе твое тело, он собирался жить дальше именно в этой роли. Заверенные документы все подготовлены, лежат сразу в двух тайных местах. Об одном Кристина знает, об одном — нет.

— Я внук рейхсграфа как Никлас Бергер, совершенно выдуманная личность?

— Нет, он официально признал тебя своим внуком как Никласа Андерсона, и официально сделал документы именно на тебя как на Никласа Бергера со сменой фамилии.

— Это как так?

— Ты внебрачный сын Александра Андерсона. Твоя мать — простая официантка из казино на острове Рюген, которая каким-то образом смогла убедить знаменитого вольного капитана признать тебя несмотря на протест жены, о которой никак нельзя сказать, что она мягкотела…

Никлас в этот момент вспомнил Беллу Ришар-Андерсон, жену отца. Красивую и ядовито-опасную, как давший ей имя цветок белладонны. Мачеха почти не пересекалась с Никласом, но, когда случалось — всегда была ясным лучиком. Теплой, светлой, доброй, понимающей и приветливой. Несколько раз она даже спасала его от очень уж жестких шуток старших братьев. Сейчас, впрочем, Никлас — с высоты прожитых девятнадцати лет, уже практически не сомневался, что вся его детская травля была именно ее рук делом.

— Может быть Елене Нелидовой удалось убедить твоего отца потому, что она сама — внебрачная дочь Дитриха Брандербергера? Или может быть это делала не она, а он сам?

— То есть мы с тобой родственники?

— Вполне возможно, но далеко не факт.

— Почему?

— Я допускаю, что мы с тобой кровные родственники. Но с большей долей уверенности предполагаю, что история с внебрачной дочерью — созданная Брандербергером ложь, часть его плана. Твоя мать погибла почти сразу после того как Александр Андерсон признал тебя как сына, что заставляет меня подозревать все же о рукотворности легенды нашего родства. Кроме того, именно после этой смерти у твоего отца начались проблемы с Москвой.

Об этом — о том, что проблемы с Империумом у отца начались после смерти матери, Никлас не знал. Катрин увидела сомнение в его взгляде, пояснила:

— Да, официально это произошло совсем недавно, после инцидента с консулом Москвы. Но еще задолго до этого, как раз после смерти Елены Нелидовой, твой отец прекратил брать контракты в Восточной Африке, еще тогда окончательно повернувшись к французам. Может быть, и здесь не обошлось без вмешательства культа Пути? Например, представь, что ему тоже могли предложить долгую жизнь? То, что тебя пытался убить доверенный человек твоего отца, вполне ложится в эту версию.

Последние слова Никлас слышал, но не особо слушал. В эту часть сказанного Катрин он не верил. Не так, как не верил ей по поводу Пауля — отец просто не мог этого сделать. Не мог, он это знал.

При этом, несмотря на важность вопроса, мысли об отце проходили совсем краем: сейчас Никлас в первую думал о том, что Дитрих Брандербергер, прямо или косвенно, убил его мать. В этот момент он сильно пожалел, что не может убить рейхсграфа еще раз — не так, как в ложементе, а осознанно, своими руками.

Катрин в это время говорила что-то еще, но заметила по взгляду Никласа, что не стоит расширять эту тему. Быстро закруглила мысль:

— Для проверки версий нам можно сделать тест и проверить наличие родства, потом уже продолжать строить теории. Сейчас же…

— Ты сказала об обязательной особенности психики, отсутствию страха. Поясни, как меня к этому пристегнули? — прервал ее Никлас.

— Есть ряд признаков, анализов и тестов, которые позволяют на ранней стадии выделить детей и подростков с вероятностью таких изменений в психике, и уже вести их по мере взросления. Еще есть предполагаемые линии, формируемые по генетическим паспортам…

— По чему?

— Культ Пути тайно собирает карты генома, так называемые генетические паспорта по программе «Лебенсборн». Только на ее основании в Новом Рейхе вот уже несколько лет в военной аристократии заключаются брачные союзы: если культ будет против, имея на кандидатов иные виды, кайзер просто не дает разрешение на брак. Тебя, кстати, за эту информацию могут убить, советую молчать об услышанном, — повернулась Катрин к ошалевшей Марше.

— Я есть в этой базе? — спросил Никлас.

— Не знаю. Но ты родился на острове Рюген и вполне возможно, что есть, и что именно поэтому Брандербергер выходил на переговоры с твоим отцом. Основываясь на генетической предрасположенности, или по результатам анализов и тестов, полученных после твоего рождения.

«Херня не верю», — мысленно произнес Никлас, повторяя одно из любимых выражений своего первого наставника. Но о том, что отсутствие страха — точно не его вариант, говорить он конечно же не собирался.

— Если рассматривать ситуацию без тестов и генетики?

— Чтобы сделать выводы, достаточно посмотреть на твою репутацию, это же очевидно.

«Да и действительно», — мысленно смутился Никлас, которого из-за его проявлений бесстрашия называли Безумным Ником.

— Послушай, ты так обо всем этом рассуждаешь… можно подумать, что технология перемены душ — это распространенная практика?

— Не распространенная, но и не единичная. Слишком сложно, слишком дорого, слишком опасно. Но да, это довольно широко — в очень, очень узких кругах, известный ритуал. Полагаю, культисты Пути таким образом уже формируют лояльную себе элиту Нового Рейха. Кто знает, сколько старых душ в новых телах сейчас уже в окружении кайзера? — пожала плечами Катрин.

— Почему выжила Кристина? Она упала с высоты четвертого этажа, воткнувшись головой в пол.

— Кристина, как белая жрица направления Бесконечного Пути, скорее всего была заражена спящим вирусом смартмассы. Когда ее тело умерло, синяя слизь вышла из спячки и изменила ее организм, помогая телу возродиться. Насколько она после этого осталась человеком, я не знаю.

— Или что?

— Что или что? — не поняла Катрин.

— Насколько осталась человеком… Или что, кем она стала?

— Особью из смартмассы, — пожала плечами Катрин. — Я совсем краем уха слышала о восставших после смерти, но насколько они после этого остаются людьми это закрытая информация. Судя по тому, что ищут тебя и меня, память у произошедшем у нее точно осталась.

Никлас задумался, ошарашенный услышанным не меньше Марши — которая уже давно не смотрела на улицу, а стояла с приоткрытым ртом.

— Ребят, простите что встреваю, но можно вопрос? Как я вообще оказалась в этом дерьме, кто мне купил билет во всю эту эпидерсию? — с неожиданной экспрессией поинтересовалась купеческая дочь.

— Твой отец Роберт Юревич очень любит азартные игры. Настолько, что он полтора года назад проиграл тебя в карты одному из людей Дитриха Брандербергера. Ты в скором времени должна была стать женой райхсриттера Никласа Бергера, мой дед выбрал тебя для того чтобы быть вхожим в купеческий круг…

Катрин прервалась, явно раздумывая, а после похоже решила не утаивать правду:

— Мой дед выбрал тебя потому, что хотел через тебя забрать себе торговый дом Юревича.

— Это невозможно, это…

— На Роберта Юревича у Дитриха Брандербергера было столько компромата, что, если опубликовать даже его часть, он и дня не проживет. Не сомневайся пожалуйста в моих словах, я здесь не шутки шучу.

В голосе Катрин зазвенел металл, и она снова повернулась к Никласу.

— Дитрих Брандербергер сотрудничал с культистами Пути, но никогда им полностью не доверял. И никогда не стремился складывать все яйца в одну корзину — Троеградье он выбрал как возможность создать запасной аэродром в случае успеха перемещения. По его плану, я — став главой фамилии, должна была сохранить власть и влияние Брандербергеров в рейхе, а сам он в это время отжал бы себе Торговый Дом Юревича, после чего планировал подмять под себя весь деловой сектор Троеградья. Это был тот еще сукин сын, но это был очень умный, подлый и осторожный сукин сын.

Марша что-то попыталась сказать, но осеклась и вздрогнула — под взглядом резко обернувшийся к ней Катрин.

— Помолчи пока, пожалуйста, — безо всякой вежливости сказала она к Марше, после чего снова повернулась к Никласу, глядя в глаза своему возможному родственнику.

— Итак, Никлас. Теперь ты в общих чертах знаешь, что именно произошло вчера и как мы все к этому пришли. Я предлагаю тебе объединить усилия и попробовать забрать наследство рейхсграфа Брандербергера — все, до чего сможем дотянуться, чтобы он в гробу перекрутился.

Катрин сделала паузу — понимая, что сейчас решается ее судьба, глубоко вздохнула.

— Если ты не примешь мое предложение… я, конечно, пойму. Но без меня у тебя нет вариантов, кроме как пытаться спрятаться от Пути где-нибудь на краю мира. Даже вернувшись обратно в Пекло А-Зоны, ты не сможешь быть уверенным в собственной безопасности. Я же без тебя… если ты меня сейчас не убьешь, у меня перспективы еще более печальные. Вместе же, объединив усилия, мы сможем достичь многого.

— А я? — произнесла Марша.

Ни Катрин, ни Никлас на ее вопрос внимания не обратили.

— Какие ты предлагаешь варианты? Если мы сумеем покинуть Грайфсвальд, куда поедем? — поинтересовался Никлас.

Катрин в этот момент закрыла глаза на несколько секунд, ее ресницы едва заметно затрепетали. Несмотря на внешнее спокойствие, девушка определенно во время беседы была напряжена как канатоходец, идущий без страховки над пропастью.

— Для начала, нам нужны деньги. Большие деньги, чтобы купить возможности, лояльность, нанять людей, сделать себе новые личности, документы. У меня нет и никогда не было личного счета, я всегда пользовалась деньгами фамилии, — приподняла перстень с гербом белой аристократии Катрин. — На твоем же личном счету всего две с половиной тысячи марок, нам этого на неделю не хватит, — кивнула она уже на перстень Никласа.

— А нас не отследят, если я со своего счета платить буду?

— Все денежные операции черной аристократии контролирует Reichswirtschaftskammer… — Катрин бегло произнесла название на немецком, но заметила непонимание в глазах Никласа, пояснила: — Имперская торговая палата. Это единственная структура, к которой у культа Пути нет подходов.

— Даже с учетом подмены людей?

— Не знаю, — Катрин выглядела озадаченной. — Нет, пока думаю нет. Но все равно, рисковать не будем. У меня здесь есть немного наличности. Доедем на машине до Зверина, там возьмем билеты на поезд до Белостока, нам хватит. Поедем Минскими железными дорогами — это дорого, но того стоит.

— Если у нас получится добраться до Белостока?

— Это уже земли Москвы, там мы хотя бы будем в безопасности от акций прямого действия со стороны культистов. В Белостоке можем попробовать договориться о денежной помощи с Робертом Юревичем. Марша ему все же не чужой человек, да и у нас будет что ему предложить. Это хороший вариант, если Юревич останется к нам лояльным. Очень плохой вариант, если он сразу решит продать нас Пути, кайзеру, русским, да кому угодно. Да-да, и тебя тоже, — посмотрела Катрин на взволнованную ее словами Маршу.

— Мой отец…

— Твой отец может сдать нас всех, с тобой вместе. Не забывай, ты видела то, что не должна была видеть.

— Это ты меня туда привела!

— Я выполняла указание рейхсграфа и не знала истинную цель, зачем мне было приказано привести тебя посмотреть на Никласа Андерсона с галереи второго этажа.

— Она тоже должна была увидеть арбитра в белой мантии Пути? — спросил Никлас.

— Да. Поэтому если ее отец нас сдаст, нам всем конец.

— Мой отец не…

— Твой отец проиграл тебя в карты! — жестко произнесла Катрин.

Марша дернулась, как от удара. Глаза ее опасно сощурились, кровь отхлынула от щек, яркий румянец сменила бледность сдерживаемой ярости. Похоже, купеческая дочь готова была выйти из себя. Катрин смотрела на нее спокойно, но во взгляде читалась скрытая угроза — пара секунд и Марша потупила взгляд, промолчала.

— Другой вариант? — Никлас отвлек девушек, у которых из глаз еще только искры не сыпались.

— Совсем недалеко от Белостока фамильное имение Норманов. Попросим о помощи моего отца, он далеко не беден, нужные нам на первое время суммы может выделить.

— Ты общаешься с семьей?

— Я не сказала, что этот вариант прямо уж хороший. Но других я пока не вижу, нам нужны деньги. Много денег: мы не может просто так прийти к московским особистам и….

— Куда?

— Особая Экспедиция Москвы, ее резиденты держат отчет только перед Богом-и-Императором. Идти к ним желательно не с пустыми руками, желательно принести доказательства, что ты официально признанный внук рейхсграфа. Один пакет заверенных документов находится в Данциге, Кристина о нем знает. Есть и второй, это лично моя тайна. Чтобы суметь его забрать, нам и нужны средства обеспечения безопасности, которые можно купить на деньги.

— Мы же можем обратиться к особистам Москвы, чтобы они помогли нам добыть нужные доказательства, — выдал очевидное Никлас.

«Нет», — взглядом ответила ему Катрин, чуть качнув головой отрицательно.

«Почему?» — так же взглядом спросил Никлас, едва заметно дернув подбородком.

«Марша», — короткий взгляд в сторону купеческой дочери, который она не увидела.

«Что Марша?» — едва заметное движение плеч.

Катрин вдруг, не говоря ни слова, поднялась из-за стола и вышла.

— Что это с ней? — удивился Никлас. — Подожди здесь, — вдруг догадавшись, обернулся он к Марше и сам поднялся с места.

Ускорив шаг, выходя из кухни-столовой в коридор, Никлас почти сразу столкнулся с ожидающей его Катрин. Она едва слышно ойкнула, но не удивилась — затащила его в соседнюю комнату. Прикрыв за собой дверь, притянула Никласа ближе, быстро и негромко заговорив на ухо:

— Без доказательств твоего происхождения мы становимся товаром. Резидент, к которому мы обратимся, будет выбирать из вариантов — поддержать нас, действуя в интересах Москвы или лично своих, или же продать нас Пути или кайзеру, действуя в интересах Москвы или лично своих, неважно.

— Как нас можно продать в интересах Москвы?

— Обменять на кого-нибудь, например. Я тебе сотню вариантов накидаю, которые заканчиваются взаимной выгодой для Москвы и кайзера или культистов, но не для нас лично.

Никлас хотел было спросить, зачем для того чтобы это озвучить, нужно было выходить. Но уже понял сам: Марша. В случае, если сейчас прийти в Особую экспедицию, товаром они становятся только вдвоем с Катрин. Несмотря на длинный утиный клюв, Марша определенно не тупа как пробка, и Катрин наверняка опасается, что купеческая дочь может их сдать. Особенно если при ней вслух озвучить опасность обращения к особистам Москвы с пустыми руками.

Никлас вздохнул, и прикрыл глаза. Вспомнилось, как он лежал на раскаленном песке, рядом с чадящим черным дымом перевернутым скаутом. Чувствуя жар пустыни и огня через разорванный дистикомб, он тогда целился в убегающего налетчика, пытаясь поймать в фокус зрения и мушку прицела, и бегущую фигуру. Это было сложно — руки дрожали, перед глазами стояла муть и летали черно-красные мошки.

Никлас тогда срезал налетчика короткой очередью по ногам, потом всадил с десяток пуль в уже упавшее тело. Как же тогда все было просто и понятно, хотя казалось бы, — вздохнул Никлас, открывая глаза.

— Я все понял.

Внучка рейхсграфа так и стояла к нему практически вплотную, положив руки на плечи. Никлас посмотрел ей прямо в глаза, потом взгляд невольно соскочил на шрамы. Моментально начавшие багроветь — Катрин смутилась, опустила взор и на ходу поправляя волосы, прикрывая лицо, вышла из комнаты.

Никлас подождал немного, после тоже вернулся за стол в кухне-гостиной.

— Ты сама больше склоняешься к какому варианту действий? — присаживаясь, спросил он как ни в чем не бывало.

— Предлагаю для начала доехать до Зверина и взять билет на поезд в Белосток…

— Нас культисты не упакуют на вокзале или в поезде?

— На вокзале могут быть проблемы, чтобы их избежать у меня есть кое-какие идеи. Вот в поезде точно нет, мы же поедем Минской железной дорогой. Без документов, по твоему перстню — это будет дорого, но безопасность стоит того. Из Белостока сначала отправимся на поклон к моему отцу. Если с ним не получится, будем думать, как связаться с Робертом Юревичем и что мы именно мы можем предложить ему в обмен на оказанную нам помощь.

Слово «шантаж» Катрин не произнесла, но по интонации Никлас его хорошо уловил между строк.

— Звучит приемлемо.

— Тогда давайте начинать собираться и готовиться. До вечера нам нужно очень многое сделать, — бросила Катрин выразительный взгляд на Маршу.

— Что нужно сделать? — переспросила купеческая дочь.

— Многое.

Катрин направилась к выходу из комнаты, но остановилась в проеме двери. Обернулась, глядя на Маршу, которая так и стояла у окна не двигаясь.

— Марша. Пойдем, нужна твоя помощь.

Говорила Катрин ровным усталым голосом — обращаясь как будто к капризному ребенку.

— А мое мнение вообще никто спросить не хочет? — возмутилась вдруг купеческая дочь.

Судя по недавнему тону, Катрин определенно предугадала этот ее вопрос.

— Марша, что ты думаешь о происходящем, и есть ли у тебя предложения по вариантам наших действий? — все тем же ровным тоном спросила Катрин.

— Э… Эм. Я думаю… я думаю, что…

Судя по всему, Марша думала только лишь о том, что в беседе ей уделяют недостаточно внимания. Вопрос застал ее врасплох, и сейчас она просто не знала, что сказать.

— Отлично, Марша, — все тем же тоном, словно общаясь с маленькими ребенком, произнесла Катрин. — Давай ты сейчас переключишь все свое внимание на сборы и подготовку. После того как мы подготовимся, а также ночью, до Зверина нам ехать долго, ты сможешь обдумать происходящее и сообщить нам свое мнение и взвешенную позицию, и мы вместе ее обсудим. Либо же в Зверине, когда купим билеты, на вокзале мы расстанемся перед отправлением поезда и дальше делай что хочешь, денег на гостиницу я тебе дам. Нормальный вариант?

— Я… я не…

— Нормальный. Пойдем.

— Катрин, — остановил ее Никлас за мгновение до того, как она вышла.

— Я слушаю.

Когда Катрин столкнулась взглядом с темными глазами Никласа, девушку вдруг словно парализовало. Она поняла, что сейчас получит ответ на свой вопрос, «возьмет» ли ее Никлас с собой в дорогу дальше по своему пути.

— Расскажи нам пожалуйста свои истинные мотивы.

За несколько секунд паузы лицо Катрин стало белым, а шрамы — багряными, после чего она, явно тщательно обдумывая слова, заговорила.

— Мой дед был конченым психопатом. Он относился к нам с Кристиной хуже, чем к своим инструментам в мастерской. По его плану, он должен был — став Никласом Бергером, жениться на Марше Юревич. Которая, после того как он решил бы все необходимые вопросы в Троеградье, наверняка бы скоропостижно скончалась. После этого, я это давно поняла, он планировал взять меня в жены, вернуть себе всю власть фамилии, после чего участь Марши постигла бы и меня. Я хочу, назло этому ублюдку, выжить и вернуть себе его власть и влияние. Которые тебе — здесь, на землях Рейха, не очень-то и нужны. Это первая моя цель. Кроме того, волей моего деда у меня в организме произошли серьезные изменения. И если я не смогу вернуть себе прежние возможности, я скоро умру. Отомстить мертвому ублюдку и банально выжить — вот мои мотивы, причем я не уверена, какой из них больший для меня стимул.

— План Дитриха Брандербергера, в принципе, неплох. Почему бы мне не реализовать его самому?

— Потому что в твоем организме тоже произошли некоторые изменения, смертельно опасные для тебя без тех знаний, которыми обладаю я.

Никлас не слишком удивился услышанному — он, в принципе, уже предполагал что эту информацию Катрин приберегла, для того чтобы сохранить свою ценность.

— Но не это главное. Я видела, с каким высокомерием и презрением ты относишься к рейху германской нации. Твой интерес — Москва, Африка или Югороссия. Я уверена, что если мы выберемся из ямы в которой оказались, ты наверняка отправишься туда и оставишь мне здесь все, что мы сможем забрать из наследства Брандербергера. Это, если говорить предельно честно.

«Высокомерие и презрение?» — мысленно удивился Никлас. В его семье и окружении действительно к Новому Рейху относились безо всякой симпатии, но подобного он за собой не замечал. Вроде бы. «Да наплевать мне было и на рейх, и на все вместе взятые германские нации до недавнего момента».

Катрин между тем, глядя на Никласа, ждала его ответа. Под взглядом светло-голубых глаз он медленно кивнул, принимая решение.

— Хорошо, я понял и принял. Следующая цель — Зверин. Так?

— Так, — ровным тоном ответила Катрин.

Облегченно вздохнуть она позволила себе только тогда, когда развернулась и двинулась в сторону лестницы. Постаравшись сделать это максимально незаметно.

На второй этаж поднялись все втроем — Катрин вошла в спальную комнату первой и уже подошла к розовому чемодану Марши, раскиданные вещи из которого давно сложили обратно. Сейчас Катрин — как и недавно, широким жестом расстегнула молнию и откинула крышку. Вот только вытряхивать ничего не стала, открывала аккуратно.

— Марша. Мы с тобой сейчас нарядимся девушками легкого поведения, сопровождающими студента-бонвивана.

Никлас, несмотря на изумление от услышанного, сумел сохранить спокойствие. В отличие от Марши, которая покраснела от злости и едва ногой не топнула.

— У меня нет нарядов девушек легкого поведения!

Катрин вдруг рассмеялась, искренне и звонко. Никлас тоже улыбнулся, не смог сдержаться.

— Прости, Марша. Конечно же у тебя нет ничего подобного. Давай вместе посмотрим, что у тебя есть и попробуем подобрать нам с тобой комплементарные образы.

— Какие образы? — едва не прошипела Марша.

— Комплементарные — это значит взаимодополняемые, — совершенно не обращала на ее состояние Катрин.

— Кто такой бонвиван? — поинтересовался Никлас.

— Развязный и беспечный молодой повеса, прожигающий жизнь. Сможешь сыграть?

— Зачем?

— Зачем сыграть бонвивана?

— Да.

— У меня здесь, так получилось, есть костюм студента Гейдельбергского университета, студентом которого с начала этого года является Никлас Бергер, находящийся сейчас в академическом отпуске. Это часть легенды, который создавал мой дед, чтобы суметь подмять под себя деловую среду Троеградья после брака с фамилией Юревич. Ты, как пользующийся правами и привилегиями Гейдельберга студент, сможешь купить нам всем билеты инкогнито, за наличные. Видеосъемка на вокзале в зонах для пассажиров первого класса не ведется, а в описании дежурящих на вокзале шпиков, они там наверняка есть, будет стоять характеристика: «богатый студент с двумя шлюхами», прости, Марша. О том, что Катрин Брандербергер была одной из этих шлюх, идущие по нашему следу ищейки просматривающие доклады со всех вокзалов, задумаются в последнюю очередь.

Никлас машинально отметил, что шрамы на лице Катрин покраснели, а лицо наоборот побледнело. Несмотря на легкость сказанного, озвучить подобный план для внучки рейхсграфа, тем более быть готовой его исполнить, явно было непросто.

— Ну, такое, — покрутил ладонью Никлас, демонстрируя жест неуверенности. — Нас же могут в лицо узнать.

— Могут. А могут и не узнать, к тому же мы подъедем прямо к отправлению поезда на Вильно, не думаю, что каждый шпик наши фотографии успеет получить. Даже если нас узнают, им придется искать нас от Варшавы до Вильно, куда мы возьмем билеты, но сойдем в Белостоке.

Никлас смотрел на Катрин, задумчиво закусив губу. В принципе, внутренне он с ней согласился, вот только оказалось, что это были не все ее аргументы.

— Кроме того, дело не только во мне. В собранном на тебя Брандербергером досье — наверняка уже доступном культистам Пути, есть особые отметки. В Танжере, а также в Таррагоне и в Авиньоне, пока ты добирался до Грайфсвальда, по заданию моего деда были предприняты несколько попыток познакомиться с тобой, и каждый раз ты сходу отсекал подходящих к тебе девушек. Кто-то в отчете писал, что ты демонстрируешь полное неприятие женского пола, а кто-то наоборот был уверен, что ты испытываешь крайнюю степень робости и смущения. Именно поэтому к моему деду и прибыл арбитр, проверяя тебя ментальной атакой — были подозрения, что ты все же испытываешь страх, что исключило бы попытку проведения ритуала перемещения. И после этого ты стал бы просто фенрихом личной гвардии Дитриха Брандербергера.

Брови Марши мгновенно взметнулись, она широко открытыми глазами смотрела на Никласа. Катрин тоже смотрела, но гораздо более спокойно.

— Я не…

Никлас осекся, даже дыхание задержал. Не от того, что все сложилось так глупо. Ладони мгновенно вспотели и кровь отхлынула от лица совершенно от другого. Сказанное Катрин, одна из версий, было абсолютной правдой: он действительно демонстрировал «крайнюю степень робости и смущения» в общении с девушками. Всегда, если речь заходила пусть даже о намеке на какую-либо романтику. Это не было страхом перед лицом опасности, и с этой робостью справиться у него никак не получалось. Он иногда даже просто цепенел, если речь хоть краем заходила о выражении симпатии со стороны противоположного пола.

Сейчас же Никлас вспомнил и все попытки девушек познакомиться с собой во время пути в Грайфсвальд — которых было немало. Действительно, каждый раз он тупил так, что некоторые девушки отходили от него не скрывая раздражения.

Катрин внимательно сейчас за ним наблюдала, а сам Никлас внутренне обмирал — понимая, что сейчас ему нужно или соврать об отсутствии интереса к противоположному полу, или же сказать правду. Выбор оказался невероятно сложен — просто потому, что выбора у него как такового и не было.

— Я действительно сильно робею в общении с девушками, если речь идет о романтических или иных близких отношениях. И да, я не уверен, что смогу правильно сыграть роль развязного студента-бонвивана.

Марша, до этого момента и так смотревшая на Никласа широко распахнутыми глазами, уже и рот приоткрыла.

— Лично я в тебя верю, — буднично пожала плечами Катрин. — Эта игра никак не гарантирует нам безопасности, но все же даст некоторый шанс избежать наступающего на пятки преследования культистов. Так что… Ты же попробуешь?

— Попробую, — кивнул Никлас, закусив губу.

По спине еще сильнее повело холодом, живот неприятно потянуло. Сглотнув, Никлас с трудом смог унять дрожь беспокойства предстоящего публичного испытания. Катрин между тем, словно забыв о только что состоявшейся беседе, уже склонилась над чемоданом Марши. Покопавшись в вещах, она вытащила сначала пакет с россыпью драгоценных цепочек, потом бросила на покрывало несколько баллонов с жидким хлопком. После, не скрывая радостного возгласа, достала две полумаски-вуали из полупрозрачной такни, черную и белую.

— Отлично, просто отлично! Сделаем два одинаковых, но разных образа! — обернулась Катрин к Марше. — И мои шрамы закроем, и твой гудок приметный можно спрятать.

— Гудок⁈ — Марша, после откровений от Никласа забывшая о недавней злости, все же топнула ногой.

— Ой, я это вслух сказала? Не обращай внимания, я про железную дорогу просто думаю, а там локомотивы гудят, когда к станции подъезжают. Марша! Возьми себя в руки! — вдруг повысила зазвеневший сталью голос Катрин, отчего купеческая дочь вздрогнула.

Никлас сам в этот момент, несмотря на напряженное состояние, с трудом удержал на лице нейтральное выражение. Гудок, надо же — довольно подходящее название для такого невероятного клюва.

Катрин уже взяла в руки два баллончика с жидким хлопком — с черной и белой крышками, повернулась к Никласу. Взглядом явно намекая, что тому стоило бы выйти. Никлас — внешне невозмутимо, а на деле обливаясь потом под тактической рубашкой, с каменным лицом прошел через всю комнату и сел на кресло в углу.

— Ты можешь… — уже вслух произнесла Катрин, показав в сторону двери.

— Для успешного исхода мероприятия мне нужно потренироваться, — с этими словами Никлас попробовал изобразить нагловатую гримасу, устраиваясь в кресле поудобнее. Приняв при этом «развязную» в своем понимании позу, закинув ногу на ногу так, что щиколотка одной оказалась на колене другой.

— Понимаешь, я раньше голых девушек только на картинках видел, а мне ведь нужна практика для того чтобы натурально отобразить бонвивана.

— В твоем личном деле указано, что ты посещал…

— Там не указано, что все доступные моим финансам проститутки в А-Зоне были классом «третий сорт не брак», поэтому каждый раз они были не полностью голые, а в нижнем белье. К тому же я всегда просил выключить свет, действуя считай наощупь.

— В Танжере разве не общие душевые? — не сдалась Катрин.

— Вот только я был в пехотной школе.

— И что? — спросила Катрин, чуть наклонив голову.

Одновременно с вопросом она, заставив Никласа невольно задержать дыхание, отбросила на кровать баллончики с жидким хлопком и одним движением расстегнула скрытую молнию. Легко повела плечами, отчего плотное платье упало на пол. Так и глядя в глаза Никласу, оставшаяся в сапогах и нижнем белье Катрин легко переступила через упавшее платье, выходя из круга ткани.

В этот момент сердце Никласа заколотило где-то в горле, но внешне — по крайней мере, он на это надеялся, выглядел он совершенно невозмутимо. Прежде чем отвечать на вопрос, Никлас осмотрел Катрин. Внучка рейхсграфа между тем не останавливалась — она уже расстегнула бюстгальтер, сняла, отбросила его на кровать. Плавно наклонилась вперед — с грацией стягивая с себя последнюю деталь туалета, после чего и отбросила небольшой комок ткани следом к бюстгальтеру.

Катрин выпрямилась, прямо посмотрела в глаза Никласу. Он, в свое очередь, глаза опустил. Не потому, что не выдержал: медленно прошелся взглядом по длинным ногам, оценивающе задержавшись на широких бедрах. Отметил про себя что Катрин — под его пристальным взглядом, невольно, пусть и едва заметно, втянула живот. После Никлас поднял взгляд дальше, на грудь. Высокая, при этом одна чуть больше другой, что заметно; или же просто Катрин стоит не совсем прямо, поэтому так кажется…

На груди Никлас задержался взглядом довольно долго. Даже голову наклонил — демонстрируя, как он старался, скучающий интерес «развязного бонвивана». И только после паузы поднял взгляд, посмотрев в голубые глаза внучки рейхсграфа. Отметив бледность кожи лица — на фоне чего ярко горели багрянцем налившиеся кровью шрамы.

— Нормально у меня получается? — спросил Никлас ровным тоном, что стоило ему серьезного усилия.

— Приемлемо, — с заметной покровительственной ноткой в голосе в тон ему ответила Катрин. — Так что там с общими душевыми Танжера? Ты настолько робок с девушками в близком общении, что стеснялся туда ходить?

— В А-Зоне среди пустынных рейдеров практически нет женского пола, они там… без женщин, в общем, — не стал произносить вслух Никлас то, что в мужской компании всегда говорили про пустынных рейдеров. — Представляешь, что будет если им в плен попадет женщина в форме? Поэтому на офицерских курсах в пехотной школе Танжера девушек просто нет и никогда не бывает. Желающие есть, но на прием стоит запрет. Куда угодно, но не в легкую пехоту.

— Звучит логично, — кивнула Кристина, вдруг грациозно поднимая руки. При этом грудь ее приподнялась, но Катрин смотрела Никласу в глаза. Ему немалого труда стоило не опустить взгляд, а в процессе он попытался изобразить легкую спокойную ухмылку.

— Марша, сделай мне черное платье-мини, — Катрин, не глядя на купеческую дочь, вдруг вздохнула глубоко, так что грудь поднялась еще сильнее, принимая такую форму, что у Никласа мурашки по спине побежали.

Все же опустив взгляд, он отметил на лице Катрин еще более потемневший багрянец шрамов — которые, несмотря на бесстрастный вид меченой валькирии, заметно выдавали ее волнение.

Совершенно забытая Никласом Марша, которая после недавнего «гудка» то краснела, то бледнела от сдерживаемой ярости, видимо решила оставить разборки на потом. Взяв в руки баллон, она довольно сноровисто начала наносить жидкий хлопок на кожу Катрин. Несколько минут и та оказалась в облегающем черном платье.

Глянув в зеркало и оценив результат, Катрин удовлетворенно кивнула, после чего обратила внимание на украшения. Несколько минут, и ее руки и ноги покрывала сеть блестящих цепочек, которые помогала настраивать Марша, устанавливая нужную длину и натяжение. Довершила создаваемый образ полупрозрачная полумаска-вуаль на нижнюю часть лица — под которой, если сильно не присматриваться, шрамы были практически незаметны.

— Теперь ты, — повернулась Катрин к Марше, когда образ был закончен. — Я черная, ты белая. Ты когда-нибудь видел подобные парочки, Никлас?

— Только на картинках, в жизни для меня это было бы слишком дорого.

Никлас по-прежнему пытался играть бонвивана, как его себе представил. И сейчас — едва закрыв рот после фразы, даже губу незаметно изнутри закусил. Показалось, что сказал полную чушь, показалось что Катрин сейчас поднимет его на смех за столь неумелые попытки. Но нет, она осталась почти серьезной.

— Оставь это в прошлом. Вживайся в роль, ты теперь золотой мальчик, такие парочки по четвергам себе покупаешь…

Голос Катрин звучал довольно нейтрально, как инструкция к действию. Но покровительственная насмешка в нем все же угадывалась: Никлас только теперь подумал, что можно было и не заставлять ее перед ним раздеваться. Похоже, зря поддался импульсу. Потом еще подумал, вспомнил как любовался красотой девичьего тела и решил, что ни о чем не жалеет.

— Марша, ну раздевайся, ты чего как замерзла? — помахала рукой Катрин, держа наготове баллон белого жидкого хлопка.

— Я н-не могу вот так вот раздеться перед незнакомым молодым человеком, — помотала головой Марша.

— Ты его волоком недавно таскала, какой же он незнакомый? Тем более что Никлас без пяти минут твой будущий бывший муж. Если бы у моего полоумного деда все получилось, он бы тебя уже сегодня в спальне…

— Не надо, не надо! — закрыла уши Марша.

— Какая ты чувствительная девочка, Марша, — с выражением произнесла Катрин. Потом, словно бы виновато пожав плечами, глянула на Никласа. Он кивнул и направился к выходу из комнаты. Надеясь, что Катрин не заметила, как плотная ткань его рубашки прилипает к мокрой от пота спине.

Едва Никлас прикрыл за собой дверь, как вдруг услышал глухой звук удара, за которым последовал писк боли и шум борьбы. Приоткрыв дверь обратно, Никлас аккуратно и не привлекая внимания заглянул внутрь.

Марша стояла спиной у стены, на щеке краснел след пощечины. Пухлые губы приоткрыты, рот искривлен признаками приближающегося плача, отчего лицо приобрело нелепое и жалкое выражение. Из глаз уже брызнули дорожки слез, но рыданий не последовало: Катрин держала купеческую дочь за горло. Как раз только что, предваряя попытку зарыдать громко, она вдруг резко ударила Маршу кулаком под ребра.

— Пока мы вместе, вопрос твоего выживания — это умение вовремя сделать то, что я говорю. Если я тебе говорю раздевайся, ты раздеваешься. Если я говорю лежать или бежать, ты лежишь или бежишь в указанном направлении. Иначе или мы все погибнем, или же я сама тебя просто убью нахрен, а труп в болоте утоплю. Меня совершенно не прельщает носиться с тобой как с писаной торбой, и только врожденное миролюбие пока удерживает меня от резких движений. Это тебе понятно?

Марша попыталась что-то сказать, даже начала говорить, но с сиплым выдохом осеклась на полуслове — получив еще один резкий тычок под ребра.

— Да или нет?

— Да.

Катрин чуть ослабила хватку,

— Это было последнее предупреждение, — оттолкнула от себя Маршу Катрин, так что дочка купца звучно ударилась затылком в стену. — Раздевайся, быстро.

Последний толчок был явно лишним. Никлас понял, что Катрин — несмотря на внешне бесстрастный вид, сама не справилась с напряжением, выплеснув скопившееся раздражение на Марше. Впрочем, вмешиваться он не стал, просто прикрыл за собой дверь и направился на кухню. Зверский аппетит, проснувшийся с утра, никуда не уходил, будучи лишь приглушен недавними важными событиями и беседами.

Из еды на кухне Никлас нашел несколько банок с (маринованными?) сосисками. Пока заваривал себе чай, одну банку уничтожил целиком. Как раз к этому времени обе девушки — в облике черно-белых подружек, уже спустились и появились на кухне. Никлас, не скрывая интереса, с кружкой в руках за ними наблюдал.

Выглядела парочка невероятно эффектно. Тонкие обтягивающие платья, многочисленные цепочки поверх ткани и кожи, закрывающие лицо полупрозрачные полумаски; перчатки до локтей — для контраста черные на «белой» Марше, и белые на «черной» Катрин.

Перекусывая недавно сосисками Никлас рассчитывал, что, когда девушки закончат с нарядами, ему организуют обед. Неправильно рассчитывал: оказалось, что одежда — только самый первый этап создания образа. Еще спускаясь по лестнице Катрин на ходу подсказывала Марше, стараясь добиться синхронности движений. И гораздо больше времени заняла — с кратким перерывом на приготовленный Никласом обед, тренировка синхронности движений, поведения и манеры себя держать.

В процессе Никлас с нескрываемым интересом смотрел, как Катрин добивается от Марши понимания. К вечеру все было готово, планы на случай проблем на КПП обсудили. С наступлением темноты — подождав пару часов после того как посты действительно исчезли с улиц, как и предсказывала Катрин, покинули дом. Выехали из гаража на черном звере, как про себя обозвал Никлас дерзкий и резкий на вид темный джи-ваген. Выбрали его потому, что неприметная арендная машинка под созданный общими усилиями образ «богатого студента с двумя шлюхами» не подходила никак.

У КПП на выезде из города Никлас погасил свой страх, вел машину в состоянии ледяного спокойствия. А вот Катрин, как и Марша, заметно нервничали. Но едва джи-ваген подъехал к группе солдат у временного шлагбаума между бетонными блоками, как один из них сразу махнул рукой, показывая проезжать. Остальные трое, как заметил Никлас, на машину даже не посмотрели, отвернувшись.

Выехав из Грайфсвальда, автобанов избегали — двигались второстепенными трассами, которые находились в зоне ответственности ландвера, а не культистов Пути. Катрин показывала дорогу, Никлас рулил, Марша негромко посапывала. Неудивительно — купеческая дочь бодрствовала больше суток. Так что, как только миновали КПП, стоило ей едва расслабиться, как сразу же заснула.

Катрин, сидя рядом на пассажирском месте и показывая дорогу, раз за разом проговаривала Никласу возможные проблемы на вокзале и варианты их решения. Изредка она замолкала, делая долгие паузы и сидя молча в глубокой задумчивости.

Никлас в такие моменты сам беседу не начинал. Глядя на высвеченное фарами серое полотно дороги, расчерченное мелькающей разметкой, он смотрел и словно бы не верил в происходящее.

Всего пара дней с момента его прибытия в Грайфсвальд, и его пусть не совсем размеренная, но вполне упорядоченная жизнь сделала невероятный поворот, то ли пикируя в пропасть, то ли свернув непонятно куда. Но одно очевидно: возврата назад больше нет и не будет. А вот куда теперь приведет его новый путь — совершенно неясно.

Прямым путем до Зверина можно было добраться часа за два. Но из-за выбранного пути по второстепенным дорогам на дорогу потратили всю ночь. Только на рассвете Никлас наконец увидел большой дорожный щит с приветствием гостей на территории Вольного города Зверин. Кроме этого, объявление — дублированное на интернациональном междусловянском языке, гласило, что впереди находится контрольно-пропускной пункт. Ниже, также на немецком и интере, были прописаны рекомендации — приготовить документы, при прохождении пункта пропуска вести себя предсказуемо и спокойно.

— Как мы… — начал было Никлас, едва прочитав послание на щите.

— Никак, нас не будут досматривать. Просто держись правее и проезжай спокойно по самой крайней полосе, — отреагировала Катрин.

Вскоре дорога расширилась, разветвляясь сразу на десяток проездов. Никлас держался правее и действительно — солдат в серой форме только козырнул, поднимая шлагбаум.

— Как это? — не скрывая интереса спросил Никлас, когда они отъехали от пропускного пункта и машина снова набрала скорость на ровной дороге.

— Номер машины. На первый взгляд обычный общегражданский, но у него две четверки в цифрах. Такие номера используются тайной полицией, нас с ним не остановили бы, даже если бы за рулем сидел гудок как у нашей подруги.

— У тебя есть контакты с тайной полицией?

— Нет. Но номер достать смогла.

— Ясно, — кивнул Никлас.

Для него, выросшего в Африке, номера на машинах были не очень привычны — в А-Зоне больше в ходу опознавательные тактические знаки и расцветки камуфляжной раскраски, говорящие о принадлежности к отрядам. Номера на машинах повсеместно были лишь в некоторых городах, но города Никлас посещал не так уж и часто.

— Теперь нам уже недалеко. Минут десять по прямой, потом въедем в город и вокзал там совсем рядом, я покажу.

— Катрин, — сзади вдруг раздался голос Марши с вернувшимися протяжно-капризными нотками. Судя по тону, проснулась она давно, просто до этого момента не привлекала внимание.

— Слушаю тебя, — развернувшись, села Катрин на сиденье вполоборота.

— Я тебя как-то обидела?

Сейчас, кроме капризных ноток, в голосе Марши Никлас отчетливо услышал напряжение.

— Брось, как ты можешь меня обидеть?

— Я не знаю. Просто мои губы тебе покоя не дают.

Катрин с заметным разочарованием покачала головой и вздохнула показательно, словно намекая на свое отношение к ничтожности обсуждаемой темы. Похоже комментарий про «гудок» она недавно отпустила машинально, не заметив — в чем, судя по виду, себя сейчас корила. Никлас, кстати, сам на это не обратил бы внимания — если бы Марша не задала вопрос.

— Марша, если мои слова обращены не к тебе, без произнесения вслух имя «Марша», просто не обращай внимания. Тебе, уверена, это будет несложно. Вот мне на твои губы не обращать внимания не в пример сложнее. Понимаешь, жизнь — волею судьбы и моего полоумного деда, свела нас вместе и… Вот ты книги читаешь?

— Н-ну… читаю, — замявшись было, вовремя исправилась Марша.

— Молодец. В книгах иногда встречаются самые замысловатые сюжеты, но жизнь это такое дело, что никакой литературе не угнаться. Это я к тому, что в иной ситуации я бы к тебе ближе чем на десяток метров не подошла, чтобы нас вдруг не увидели вместе и не решили, что мы знакомы. Ферштейн?

— Не подходить ко мне в обычной жизни, но ехать со мной в одной машине в наряде шлюхи. Действительно удивительные изгибы судьбы, — задумчиво протянула Марша.

В этот момент Никлас почувствовал к купеческой дочери уважение — несмотря на жесткую отповедь и пару болезненных тычков совсем недавно, она, несмотря на разницу сословий, решила потыкать в Катрин острой палкой аргументов. Ну или она просто тупая — вспомнил Никлас, как губастая уточка недавно назвала его идиотом. К версии о том, что Марша не очень умная, Никласа подтолкнули ее следующие слова:

— Скажи, а твои принципы не пострадали оттого, что ты так спокойно разделась перед незнакомым человеком, при этом…

— При этом что?

Продолжать Марша не стала, что-то невнятно пробормотав. Похоже поняла, что начала движение по лезвию бритвы и притормозила. Но, к удивлению Никласа, Катрин осталась совершенно спокойна. Ни малейших признаков вспышки холодной ярости, случившейся недавно во время переодевания. Сейчас у внучки рейхсграфа даже шрамы кровью не налились. И голос оставался совершенно спокоен, словно она разговаривала с несмышленым ребенком:

— Понимаешь, Марша. В любой модели общества всегда формируются группы элит. Мы с тобой к таким группам принадлежим, только к элитам разных общественных моделей. Я из военной аристократии рейха, мои права и привилегии являются следствием обязанности вставать на защиту интересов государства. Ты — часть деловой элиты Троеградья, экстерриториальность и свобода которого обеспечивается Варшавскими соглашениями Сверхразума, Москвы и Нового Рейха. В свободных полисах, подобных твоему родному Троеградью, военная элита отсутствует — безопасность, как ты знаешь, на всех вольных территориях обеспечивает Трибунал. Так что в Троеградье, чтобы стать частью местной элиты важно лишь иметь или уметь зарабатывать хорошие деньги. Но деньги, особенно в полисах — где за порядком следят чужие армии, это явление приходящее. Сегодня ты с деньгами и элита, завтра деньги отобрали и все, простите-извините. Наличие больших денег позволяет на короткой дистанции делать из себя элиту, быструю элиту я бы даже сказала. И именно от понимания возможной скоротечности нахождения в составе элиты, у многих возникает не всегда осознанная необходимость выделить свой статус внешними признаками. Показать всем, что деньги есть. Понимаешь, к чему я веду?

— Не очень.

— Вот ты хорошо русский язык знаешь?

— Да.

— Что значит выражение: «Я не дешевая шлюха?»

Марша замялась с ответом, но Катрин ответа и не ждала, продолжила практически сразу же:

— Это выражение, на слух, можно интерпретировать по-разному. Недешевая, и не дешевая, — паузой Катрин показала, что в последнем случае имеет ввиду два слова. — У тебя позавчера, когда я встретила тебя в порту Грайфсвальда, во внешности имелись все внешние признаки богатства гражданки технополиса первой категории: увеличенные губы, невероятно длинные ногти, ресницы чуть ли не до затылка, провокационный внешний вид, одно только голое платье с бриллиантовой сеткой чего стоит. Весь твой внешний вид просто кричал о том, что ты не можешь выполнять простейших дел — с такими ногтями даже чай себе не сделаешь. И ты, как и многие другие, в своем облике визуализируешь богатство семьи. Когда ты находишься в компании граждан первой категории, твой невероятно дорогой облик буквально говорит всем: «Я вам не дешевая шлюха, я дочь купца первой гильдии!» Но! — Катрин даже подняла палец, указывая на важность следующих слов: — Эти же внешние признаки богатства могут принадлежать и для идентификации иных членов общества технополисов. Если у какой-нибудь эскортницы — а они тоже бывают элитные, мы сейчас с тобой таких как раз и изображаем… Так вот, если у какой-нибудь эскортницы хватило сбережений накачать себе губы, как у тебя, и она в одиночестве выглядывает кавалера в ресторане, весь ее вид в этот момент говорит о том, что она недешевая шлюха. В смысле не дешевая, а дорогая. Поэтому мне — в нормальной ситуации, даже общаться с тобой было бы уроном для репутации. Выдерни тебя из привычного общества, поставь на улице и сразу не понять: недешевая ты шлюха, или же ты не дешевая шлюха, а гражданка первой категории.

— А самой щеголять в наряде шлюхи для тебя не урон для репутации?

— Ты хотя бы раз видела, как в кино показывают войну?

— Да.

— Вот на войне иногда случается, что под обстрелом и солдаты, и офицеры падают в грязь, чтобы укрыться и спасти свою жизнь. Наши жизни сейчас в опасности ничуть не меньшей, чем на поле боя. Поэтому я сейчас и упала в грязь, маскируясь, чтобы спасти свою — и твою, между прочим, жизнь.

— Нет ли в этом урону чести?

— Нет.

Никлас в этот момент вдруг понял причину абсолютного спокойствия Катрин. Она не просто не тяготилась разговором, она, похоже, даже была ему рада. Потому что внучка рейхсграфа сейчас не с Маршей разговаривала, а с ним, с Никласом — пусть и ни разу на него не посмотрев. И теперь он был уверен, что все ее недавние слова предназначены именно ему. Как оправдание — в чем, он также был уверен, Катрин никогда не признается.

— Я, может быть, не очень сообразительная и не училась в университете, но мне кажется ты не права, — продолжила Марша гнуть свою линию. — У моего отца тоже есть честь. Если он не будет выполнять условий договоров…

— Ты путаешь честь и репутацию торговца. Никлас, можно я…

— Что?

— Твой рюкзак.

— Возьми.

Катрин наклонилась, достала с заднего сиденья рюкзак Никласа и вытащила из бокового кармана ножны с кинжалом егеря, достала клинок и показала его Марше.

— Знаешь, что здесь написано?

— Майне ейре хайст троуе, — неуверенно прочитала Марша.

— Моя честь называется верность, — перевела Катрин.

Никлас только сейчас понял, что, когда видел надпись в первый раз, из-за готического шрифта прочитал первое слово как «Meme…», хотя на самом деле написано «Meine…». Катрин со стуком убрала клинок в ножны и хотела что-то сказать, но Марша ее опередила:

— Я училась в школе в Тарту, и там нам учитель русского языка рассказывал, что на кинжалах егерей из бригады «Рейнхард» выгравирован девиз душегубов и палачей старого рейха. В Московской империи за его использование можно попасть на виселицу.

— До старого рейха существовало еще две великих империи германских наций, — спокойно парировала Катрин. — А это древняя формула клятвы верности.

Никлас, проверяя догадку о том, что все слова Катрин предназначены не Марше, а ему, то и дело украдкой поглядывал на внучку рейхсграфа. Катрин сохраняла полное спокойствие и по-прежнему ее шрамы — индикатор усиливающихся эмоций, выглядели совершенно обычно. Сейчас она и вовсе заговорила откровенно скучающим голосом:

— В Империуме за этот кинжал можно не только на виселицу попасть, но и получить немалое вознаграждение — если ты убил его владельца, как это сделал Никлас. Так что у нас в руках не опасный артефакт, а полезный, причем их сразу два. На наши деньги это более тридцати тысяч марок вознаграждения, неплохая сумма. Но это все неважно, речь о том, что ты путаешь понятия чести и репутации. Конечно если твой отец не будет выполнять договоров, ему никто денег в кредит не даст, его даже в банки или гильдию на порог не пустят. Поэтому он и блюдет свою репутацию надежного партнера, к чести это не имеет никакого отношения. Твой отец проиграл тебя в карты, вот это уровень его чести.

— Это еще не доказано! — в запале воскликнула Марша, все же теряя самообладание.

— Ты сейчас обвиняешь меня в лжи? — в голос Катрин зазвенел лед.

— Я не…

Марша осеклась — от осознания сказанного у нее пересохло горло.

— Нет, не обвиняю, прошу прощения.

Никлас скосил взгляд на Катрин. Искривленный после полученной раны уголок ее рта чуть-чуть приподнялся в улыбке. Внучка рейхсграфа так и сохраняла ледяное спокойствие, разговор ее никак не напрягал. И сейчас, выждав мучительно долгую паузу, Катрин кивнула.

— Хорошо, извинения приняты. Мы сейчас с тобой в одной лодке, и в стесненных обстоятельствах. Так что я сделаю вид, что не заметила оскорбления, из-за которого в иной ситуации ты бы мгновенно могла лишиться личного благополучия. Но имей ввиду на будущее, не забывай об осторожности — особенно когда покидаешь стены технополиса и общаешься с военной аристократией. На самом деле, я все ждала, когда же ты приведешь аргументы про моего деда, но ты, наверное, об этом пока не подумала. Но если подумаешь, имей ввиду, что Дитрих Брандербергер был конченым психопатом, на него мерило чести, достоинства и репутации просто не работают. Такие люди нужны в любой элите, везде и всегда, но…

— Но?

— Но не в большом количестве.

Некоторое время ехали молча — Катрин, выпрямившись и отвернувшись, смотрела в окно. Марша, обдумывая услышанное, раздраженно посапывала сзади.

— Николаш, а ты что думаешь? — спросила она вдруг, тронув Никласа за плечо.

«Думаю, что если Катрин тебе еще пару раз всечет, я буду совсем не против».

— Я думаю, что и репутация, и честь имеют свою цену. Кто-то платит деньгами, кто-то кровью. Неподкупность же и верность принципам — это признак каждого отдельно взятого человека, а не сословия в общем, — пожал плечами Никлас. — Я ведь тоже, по сути, из военной аристократии, в Империуме у нашей фамилии был бы титул. И Пауль тоже из военной аристократии, я его знаю с младенческих лет, но он легко и спокойно меня продал.

Марша — Никлас увидел это в зеркало, расцвела улыбкой. При этом он краем глаза увидел и как наливаются кровью шрамы Катрин. Он заметил это в отражении бокового стекла, когда внучка рейхсграфа отвернулась — может быть, как раз для того, чтобы никто этого не увидел.

Оставшиеся несколько минут дороги до городских предместий проделали в молчании. Заговорила Катрин только тогда, когда въехали непосредственно в Зверин. Хотя много слов здесь нужно не было — указатели на вокзал оказались на всех значимых перекрестках.

Вскоре Никлас уже вел машину по предназначенной для граждан первой категории выделенной полосе привокзальной площади. Остановился на КПП, показал свой перстень, после чего заехал на верхний уровень парковки. Нацелился было на дальний конец, где увидел табличку с указанием мест для машин, предназначенных к отправке на грузовой перрон, но Катрин заметила его желание и коснулась руки на руле.

— Давай ближе ко входу, ты здесь главный и наглый. Перегонщик пробежится, ты о его удобстве вообще не должен думать.

Никлас спорить не стал, еще и припарковался криво — встав сразу на два места. Решив, что если и отыгрывать самовлюбленного мудака, то делать это нужно качественно. В Танжере за такую парковку перед офицерской школой можно было выхватить по лицу — от сокурсников, и получить взыскание от офицеров. Но судя по удовлетворенному замечанию Катрин, здесь и сейчас он все сделал правильно.

— Помните, если мы сыграем плохо, можем скоро умереть, а это насовсем, — заговорила внучка рейхсграфа. — Если же все будет хорошо, у нас есть шанс жить долго и счастливо, в согласии и радости. Марша, соберись, вспомни как ты себя должна вести. Никлас, помни — ты хозяин жизни и властелин мира. Ты нас купил, и вообще что угодно бы купил, только не очень хочешь. Готовы?

— Готовы.

— Марша?

— Готова.

— Отлично. Тогда выходим и не задерживаемся, до отправления поезда всего полтора часа осталось.

Никлас открыл дверь и ступил на асфальт парковки, стараясь чувствовать себя другим человеком. К предстоящему испытанию он, как только что понял, был совершенно не готов. Но выбора у него определенно не было.

Вокзал Зверина, новые его корпуса, предназначенные для высоких сословий, поражали монументальностью. Нечто подобное Никлас чувствовал единственный раз в жизни, когда был в Луксоре — там тоже архитектура словно подавляла, как будто показывая человеку его ничтожность на фоне больших форм.

Людей на вокзале, граждан первой категории, оказалось немало. Что, впрочем, из-за широты и размаха помещений совершенно не ощущалось. Разительный контраст с той гремящей толкучкой суеты, с которой Никлас сталкивался на перронах Каира, Дакара и Танжера.

Следуя по широким проходам и залам, Никлас с интересом осматривался по сторонам. Первый раз в жизни он видел такую роскошь и комфорт — вроде бы ненавязчивые и без аляповатости, но и без этого поражающие воображение.

Осматриваясь, он параллельно отмечал, что их троица привлекает нешуточное внимание. На них оборачивались, кто-то даже останавливался, словно на стеклянную стену наткнувшись. Неудивительно: вокзал — это место, где сталкиваются и пересекаются самые разные культуры и слои общества, пусть даже и помещениях только для первого гражданского класса. Никлас сам примерно так же реагировал на жителей полиса в Таррагоне, впервые оказавшись среди беспечных и смелых в одежде людей.

Основное внимание, конечно, обращали на себя Катрин с Маршей. Девушки вышагивали рядом с ним так, как Никлас до этого видел только в синематографе: обе грациозные, длинноногие, уверенные в себе. Обе сейчас катили по небольшому чемодану — нашлись в доме-убежище Катрин, и для создания цельных образов на них были сделаны тканевые чехлы, черный и белый. В одном из маленьких чемоданчиков сейчас был убранный рюкзак Никласа и немногочисленные вещи Катрин, во втором — некоторые вещи Марши, все что влезло. Розовый ее чемодан — как заметная примета, был выброшен еще по дороге, чтобы не оставлять его в Грайфсвальде как улику.

В общем, на них смотрели с интересом, отчего Никлас чувствовал себя крайне неуютно, как на сцене. Навигация в здании была одновременно ненавязчивой, но в то же время весьма заметной, поэтому к своему облегчению он даже без помощи и подсказок Катрин нашел кассы Минской железной дороги.

Впрочем, кассы — неправильно сказано. Указатели привели Никласа (а перстень на пальце послужил допуском) в большой комфортный зал ожидания, где играла приятная музыка, сопровождаемая журчанием нескольких фонтанов. Здесь Катрин — сделав вид, что не может сдержать порыв нежности, приобняв и прижавшись так, что у Никласа за мгновенье в горле пересохло, рассказала куда ему идти. Несмотря на живую чувственность движений, шепот внучки рейхсграфа при этом звучал сухо и деловито.

Никлас повернулся к Катрин, и картинно чмокнув губами, развернул ее и легонько шлепнул по ягодице, направляя в сторону диванов зоны ожидания. Подспудно ожидал возмущения, даже пощечины с разворота, но нет — Катрин спокойно двинулась в указанном направлении, взяв под руку Маршу. Никлас же направился в сторону отдельного кабинета, огороженного едва заметной стеклянной перегородкой.

В то, что за столом там сидит кассир продающая билеты, сам бы он — по крайней мере сразу, без полученной от Катрин подсказки вряд ли догадался. Едва Никлас закрыл за собой стеклянную створку двери отдельной секции, как прозрачные стены приобрели молочно-матовый оттенок, ограждая помещение от чужих взглядов.

— Добрый день, — с улыбкой поднимаясь из-за стола, приветствовала его красивая девушка в серой с красными вставками униформе.

Не ответив на приветствие, Никлас прошел по кабинету, осматриваясь со скучающим видом. Присел, подождал пока девушка тоже присядет, только сейчас посмотрел ей в глаза.

— Здравствуйте…

Никлас сделал паузу и положил правую руку на стол, так чтобы оказалась видна его печатка, а сам глянул на нашивку на униформе с именем: «Есения Кайгородова».

— Здравствуйте, Есения. Имею желание уехать сегодня в Вильно утренним поездом без предъявления документов и за наличный расчет.

Говорил Никлас на русском, но старался делать это излишне вычурно и с едва заметным акцентом. Чувствовал он себя при этом практически спокойно. Чуть напряжен — да, ситуация располагает. Но когда он только что в обнимку с двумя полуодетыми спутницами шел под всеобщими взглядами, испытывал при этом несравнимый, гораздо более сильный дискомфорт.

Девушка-кассир — от Никласа это не укрылось, осмотрела его оценивающе. Ну да, он ведь продемонстрировал кольцо черной аристократии — известной своей бедностью и гонором. Катрин и вчера, и сегодня за проведенное в пути время его в этом просветила. И Никлас понимал, что сейчас у собеседницы возникла небольшая проблема — Катрин об этом тоже упоминала: кассир должна сообщить ему цену билетов так, чтобы не поставить потенциального пассажира в неловкую ситуацию.

— На сегодняшний поезд в Вильно остались только билеты класса люкс, господин…

— Алексей Кириллович. Для вас просто — Алексей. Да-да, я прекрасно знаю, что люкс дороже первого класса, но давайте не будем вмешивать в нашу приятную беседу эти презренные бумажки и уже перейдем к делу.

Никлас, издерганный переживаниями, вдруг нашел решение — он повел себя так, как вел себя его первый наставник. Даже его интонации и выражения начал использовать.

Есения в этот момент кивнула с едва заметным облегчением. Все верно, как и говорила Катрин: в курсирующем через день из Зверина в Вильно поезде перед отправлением билеты первого класса как правило все были выкуплены, при этом класс люкс всегда оставался. Разница в цене все же отличается на порядок, люкс — это не просто дорого, а очень дорого.

— Вы один?

— Не женат, если вы об этом, — натянуто улыбнулся Никлас.

Сказал, и вдруг просто захотел быть собой, просто купить билеты. Жалея, что послушал Катрин и начал изображать из себя черт пойми кого: улыбка вместе со сказанной фразой дались ему сейчас сложнее чем выстрел по бегущему рейдеру во время нападения на конвой.

Есения же смотрела на Никласа с нескрываемым интересом. Девушка определенно пока его не разгадала, хотя наверняка пыталась понять, кто именно перед ней — действительно богатый представитель черной аристократии, или же пускающий пыль в глаза студент, сорвавший куш и решивший гульнуть на полную катушку.

— Я не про ваше семейной положение, сударь. Вы поедете в одиночестве?

— Господи, вы об этом, — махнул рукой Никлас. — А я уж было начал надеяться и поверил в себя… Нет-нет, я еду с двумя шлю… ох простите, с двумя подругами.

Копируя манеру поведения первого наставника, общаться стало легче. Но при этом, постепенно повышая градус беседы, Никлас начинал все больше нервничать. После последней фразы лицо Есении, кстати, почти не изменилось — судя по всему, не первый раз наблюдает подобное. Заговорила она прежним деловым тоном, безо всякого возмущения:

— Я обязана вам сообщить, что как только вы сядете в поезд Минской железнодорожной компании, вы будете нести полную ответственность за своих спутниц по законам…

— Да-да-да, можете не продолжать, — махнул рукой Никлас с утомленным видом. — Пока не забыл, еще я бы хотел перевезти в Вильно свою машину.

— Номер машины?

— Слушайте, а я и не помню. У самого входа стоит на парковке второго этажа. Черный джи-ваген, ошибиться невозможно, — положил ключи на стол Никлас.

Уточнять ничего Есения не стала, просто забрала ключи.

— Имена ваших… подруг?

Вопрос застал Никласа врасплох. Он просто не знал, что отвечать — в животе вдруг ухнул неприятный комок, в горле снова пересохло.

— Вы не знаете их имена? — удивленно подняла брови Есения.

— Я называю их зайками, — пожал плечами Никлас, чувствуя, как позвоночнику стекает капелька пота. — Так, знаете ли, гораздо проще с ними общаться. А зачем вам их имена, я ведь сказал, что хочу…

— В систему данные я не вношу, но на каждом билете мне необходимо указать имя, я запишу его от руки.

— Запишите как «девица Аглая Черная» и «девица Розалинда Белая», — произнес Никлас первое что пришло в голову, очень надеясь, чтобы Есения не увидела капли пота, которые он уже на виске чувствовал. На удивление, Есения продолжала вести себя совершенно спокойно. Охрану не вызвала, а просто кивнула и взяв три бланка, вписала от руки все названные имена. Лишь губы ее тронула едва-едва заметная улыбка. Похоже, девушка пришла к выводу, что перед ней не богатый, а именно сорвавший случайный куш черный аристократ.

— С вас одна тысяча сто двадцать пять рублей.

— В марках если?

— Три тысячи двести пятьдесят одна марка и двадцать пять пфеннигов, — быстро перевела Есения по курсу валют.

Семь купюр по пятьсот марок легли на стол. Для этого Никлас отлип от спинки — в буквальном смысле, потому что спина у него уже была вся мокрая от пота.

— Нет-нет, сдачи не нужно, отправьте в любой благотворительный фонд, в нашем мире много нуждающихся, — широким жестом остановил он девушку, когда она открыла ящик стола.

— Как вам будет угодно, — спокойно кивнула Есения, определенно привыкшая к подобному. Зато сам Никлас к такому совершенно не привык — отдав только что почти всю имеемую наличность, не забрать сдачу для не оказалось непросто. Но, соответствие образа — за все надо платить, а о необходимости для этого оставить сдачу Катрин его отдельно предупреждала.

— Сударь, вот ваш билет, вот билеты ваших… подруг, — привстав и наклонившись через стол, Есения положила перед Никласом глянцевые картонные прямоугольники с вензелями.

— Ох, вы покраснели! — заметил он румянец на ее щеках. — Неужели, неужели я наконец увидел настоящие чувства в этом насквозь порочном мире! Сударыня, будьте добры ко мне, оставьте свои контакты, чтобы я смог вам хотя бы написать!

Никлас выпалил эту тираду сам не ожидая от себя, и уже был готов провалиться под землю. Но со все возрастающим удивлением он отметил, что румянец на щеках девушки стал ярче, а сама она смущенно потупила взгляд.

— У вас уже есть две подруги, сударь, — слово «две» Есения выделила особо.

— Пфф, бросьте, это же только для статуса! Показатель того, что у моего папеньки есть немалая сумма денег на счетах. Он купил мне черный перстень, диплом, друзей и даже подруг — и требует от них отчета о моих любовных победах, надеясь таким образом воспитать из меня мужчину. Я же просто играю выделенную мне роль, чтобы меня не засмеяло общество. И знаете, я ведь благодарен отцу, что он купил мне сразу двух подруг, — Никлас, как и Есения, выделил слово «двух» особой интонацией. — Им вечерами не скучно, развлекаются друг с другом, а сам я могу в это время заниматься своими делами…

Есения вдруг покраснела до кончиков волос — похоже, ремарку про «развлекаются друг с другом» поняла на свой лад. Никлас сам только что понял, что сказал и поразился, как он вообще подобное мог вслух произнести. Заговорил, пытаясь выправить ситуацию:

— Например, пока девушки смотрят сериалы, я перечитываю классику. Вот вы как считаете, кто интереснее как герой — Курагин или Вронский?

— Мы смотрим на личность, или на обстоятельства?

— Вы подводите к тому, что вам интереснее Печорин?

— Я этого не говорила.

— А вы верите в любовь с первого взгляда?

Сердце Никласа, по ощущениям, колотилось в самом горле, пальцы ощутимо подрагивали. Он сейчас, как и шесть лет назад, впервые переступал границы страха — особого, нового и неизведанного ранее страха. Чувствуя при этом как кровь полностью отхлынула от лица и ощущая в ногах предательскую слабость.

— Сударь, у меня есть для вас важное сообщение, — румяная от смущения Есения перешла на сухой деловой тон, разворачиваясь в кресле. — Прошу, посмотрите и внимательно прослушайте

Никлас посмотрел за спину девушки. Где, только что активированная, загорелась сдержанным светом карта центральной и восточной Европы с линиями имперских железных дорог.

— Ваш маршрут до Вильно будет проходить по диким землям, поэтому я должна предупредить вас о правилах поведения во время поездки…

Никлас смотрел на карту и пропускал дежурные правила поведения мимо ушей. В Танжере были лекции по положению дел в Московской империи, курсантам рассказывали и про блеск городов, и про широкие безлюдные пространства, и про промышленные кластеры; говорили и о пустошах диких земель, которые территориями Империума считались только по пограничным столбам у крепостей-форпостов.

Заросшее лесами великопольское дикое поле — пространство между Одером и Вислой, где до сих пор можно было встретить крупные стаи ксеносов, к Империуму де-юре было присоединено уже давно. Но никто эти земли в ближайшее время не собирался зачищать — это была самая настоящая полоса отчуждения широтой в несколько сотен километров. Серая зона безопасности Москвы, которая оградилась ею от Нового Рейха и Смартмассы.

Все это Никлас знал, знал и полагающиеся правила безопасности, в А-Зоне кстати гораздо более строгие. Он сейчас, глядя на карминовые губы проводящей дежурный инструктаж девушки, думал совершенно о другом. Размеренно вдыхая, успокаивал чувства — пришедшие в полный раздрай после всего того, что он только что здесь наговорил.

— Сударь?

— Да? — отвлекся от мыслей Никлас, глядя в глаза Есении.

— Вы несете полную ответственность за своих спутниц. Я могу дать вам с собой памятки, и вы их с ними ознакомите, либо же позовите девушек ко мне для инструктажа…

— Я бы позвал вас с собой на море, — нырнул Никлас, почти против воли, в очередной омут. — Как только решу ряд жизненно важных вопросов, так сразу бы и позвал. Вы были на Ибице?

На Ибице сам Никлас не был, только слушал восторженные рассказы сокурсников об острове, превращенном волей Сверхразума в площадку вечного праздника. На вопрос Есения не ответила. Но, неожиданно, взяла его билет и дописала что-то на обратной стороне, после чего положила глянцевый прямоугольник обратно. Никлас забрал все три билета и едва не оцепенел, увидев на своем написанный на обратной стороне семизначный номер.

— Мой телеграмм. Пишите, но в Вильно я буду не раньше следующей недели, — произнесла смущенная Есения почти не глядя на Никласа.

Поднявшись, он демонстративно прижал билет к груди, и с полупоклоном отошел от стола. Двигался сначала спиной вперед — по ощущениям, мокрой насквозь от пота. Только прилично удалившись от стола, послал девушке воздушный поцелуй, развернулся и вышел не прощаясь.

Закрыв за собой дверь, незаметно перевел дыхание. Ему просто не верилось состоявшийся только что разговор, в мыслях царил сумбур и раздрай. Когда подошел к диванчикам, взгляд Катрин из-под вуали источал беспокойство, она заметила его состояние. Никлас, стараясь сохранять спокойствие и не замечать липкой и мокрой от пота спины под кителем, бросил билеты девушек на диван. Сам же обернулся к огороженной стеклянной перегородкой комнате. Увидел, что стены вновь стали прозрачными, заметив короткий взгляд Есении. Показал ей свой билет и поцеловал, прежде чем убрать в карман — девушка при этом смущенно отвернулась.

— Девица Розалинда Белая? — вдруг прошипела Марша, увидев свое имя на билете.

— Воу, а это что? — не обращая на нее внимания, посмотрел Никлас на картину на одной из стен неподалеку, где в зимнем лесу были изображены всадники в странных высоких головных уборах верхом на медведях.

— Всадники на медведях, — пояснила очевидное Катрин. — Популярная культурная и туристическая тема в Империуме, используются и в рекламе Минских железных дорог.

— Так что, они реально существуют? — удивился Никлас, который считал истории про медвежьих всадников байками.

— Нет конечно, — фыркнула Катрин. — Один из мифов о Московии.

— Ясно, я так и думал. Так, ладно, девочки, встали и пошли, — изменив тон, широким движением увлек спутниц за собой Никлас.

Выходил из зала ожидания с облегчением. Похоже, он справился. Далеко не факт, что их не узнают, не факт, что по их следу сегодня де не направят ищеек Пути. Но для того, чтобы — по плану Катрин, этого не случилось, он сделал все что от него требовалось и даже немного больше.

Покинув зал ожидания — отдав чемоданы носильщикам, все вместе прошли к платформам. Здесь Никлас с трудом удерживал надменно-скучающий вид, очень уж их уже поданный к перрону поезд отличался от ранее им виденных.

Локомотив — в серой окраске с красной полосой, напоминал перевернутый небольшой эсминец; пассажирские вагоны привлекали внимание заметным бронированием. Бронещиты сейчас, правда, были подняты открывая окна. На боевой платформе второго вагона Никлас заметил, что пулеметные стволы задраны вверх и зачехлены. Этот поезд ходит через дикие земли — весь его вид кричал об этом.

В середине и хвосте состава толпились люди — пассажиров на этом поезде, как и говорила Катрин, всегда немало. Кроме пассажиров класса люкс, для которых выделено целых два вагона, иногда остававшихся целиком пустыми. Никлас хотел было уже направиться в вагон, как вдруг услышал позади странные звуки — охарактеризовав их как мягкий скрежещущий перестук. Одновременно заметил, что взгляды обеих девушек направлены ему за спину.

Сильных эмоций в глазах спутниц не было видно, поэтому обернулся Никлас довольно спокойно. Но едва обернулся, как спокойствие мгновенно исчезло.

— Боже милосердный! — невольно вырвалось у него, когда он увидел кто именно приближался к нему со спины.

Странный звук оказался скрежетом когтей по перрону: к Никласу, в сопровождении двух человек в серо-красной форме, приближался самый настоящий боевой медведь, одетый в броню с опознавательными знаками Минской железной дороги. Как раз сейчас медведь, не замедляя шага, обернулся и внимательным — по-настоящему человеческим, разумным взглядом, мимолетно осмотрел Никласа.

Огромный зверь уже давно прошел мимо, а Никлас — остолбенев и оцепенев, все продолжал смотреть ему вслед.

— Ты же сказала, что медвежьи всадники — это выдумка? — повернулся он к Катрин.

— Да.

— А это тогда что? — показал Никлас вслед уходящему медведю. — Галлюцинация?

— Ты видишь на нем наездника? — удивилась Катрин. — Медвежьих всадников не существует, я тебе так и сказала. Если же ты хотел узнать, правда ли что на землях Москвы живут разумные медведи, так бы и спрашивал.

Договорив, Катрин взглядом показала в сторону вагона, явно намекая что пора бы и садиться.

— А, да, — еще раз глянув вслед уходящему монстру, негромко пробормотал впечатленный донельзя Никлас и усилием снова вернулся в образ: — Вперед, вперед, девочки, не стоим! — развернув и похлопав по ягодицам Маршу и Катрин, он потащил обеих за собой в вагон.

Слыша искреннее возмущение — замаскированное под неискреннее жеманство, он подумал, что ему понемногу начинает нравиться роль скучающего бонвивана. Особенно учитывая произошедшее недавно в кассе. Часто, конечно, подобное не провернешь — никаких нервов не хватит, но надпись на билете грела, заставляла сердце биться сильнее. Не потому, что он воспылал горячей симпатией к Есении Кайгородовой — понимал, что никаких возможных перспектив их знакомство просто не имеет; сердце билось сильнее потому, что у него получилось в ходе непринужденной беседы получить телефон такой невероятной красотки, что радовало просто не вероятно.

«Никлас, который смог», — сказал он себе мысленно.

Такой радости он не испытывал даже тогда, когда на торжественном построении колонель Дарлан крепил ему на китель две медали — Крест Воинской доблести и Крест Военного ранения.

— Никлас, соберись, — вдруг прижавшись вплотную, шепнула ему на ухо Катрин. — Ничего еще не кончилось, все только начинается.

— Я знаю, солнце, я знаю! — широко улыбнулся ей Никлас.

Настроение было настолько приподнятым, что он бы сейчас, по ощущениям, даже недавно увиденного бронированного медведя заборол. По крайней мере бы попытался.

Никлас впервые путешествовал в люкс-классе, так что с интересом осматривался по сторонам, обозревая куда и на что ушли почти все их наличные деньги. Купе состояло из четырех помещений — гостиной, двух спален, а еще полноценной ванной комнаты — которая была в памятке к билету была указана как «санитарно-гигиеническое помещение». И только оно одно площадью было поболее, чем стандартная двухместная комната-пенал в казарме Танжера.

Никлас присел на двуспальную кровать в одной спальной комнате, в другой обошел и попинал ножки двух полутораспальных — каждая из которых не чета той узкой полке поезда, на которой он спал по время дороги из Авиньона до Кельна. И тем более не сравнить с салоном аэростатом, на котором он добирался до Берлина — в сидячем месте эконом класса.

Катрин и Марша в это время, не дожидаясь отправления поезда, направились в ванную комнату избавляться от маскировки. Вскоре за перегородкой послышались шум воды и негромкие разговоры. Сам Никлас сначала присел за стол, сквозь чуть откинутую шторку на окне наблюдая за соседними перронами. Надолго не хватило — поднялся, принялся мерить шагами купе. Его легко потрясывало мелкой дрожью, в голове роились многочисленные мысли. В основном опасливые — все ли он правильно сделал, не вызвал ли подозрений, не идет ли сейчас к ним группа Тайной полиции для задержания…

Не удержавшись, Никлас достал из кобуры вальтер — оружие в руки придавало уверенности. Как раз в этот момент, словно отвечая его мыслям, раздался стук в дверь. Секундное ожидание, створка — заставляя опуститься в животе холодный комок, поползла в сторону, а в проходе появилась проводница в серой униформе с красным шейным платком. Незнакомая — не та, что встречала их на входе проверяя билеты.

— Добрый день, меня зовут Елена и в пути до Вильно я буду вашим проводником.

Голос приятный. Сама дама средних лет, круглое доброжелательное лицо, светло-голубые глаза. Улыбалась она очень мило и выглядела не просто приветливо, а по-домашнему тепло. Отвернулась, закрывая за собой дверь — не полностью, просто прикрывая; и, если бы Никлас не был напряжен как натянутая струна, у нее бы все получилось. А так, когда «проводница» стремительно развернулась обратно, выхватывая пистолет с глушителем, он успел среагировать. До проводницы было метра два, ударом не достать, а стрелять не стал — опасаясь привлечь внимание. Поэтому просто метнул вальтер, целясь в лоб незваной гостье. Попал хорошо, четко и сильно. Почти сразу раздался глухой хлопок — пуля «проводницы» ушла в потолок, а сама она пошатнулась, заваливаясь спиной на дверь.

Никлас уже был рядом, намереваясь выхватить пистолет, но убийца пришла в себя после удара и пыталась поймать его в прицел. Левой откинув в сторону ее руку с оружием, правой Никлас ударил ей в горло. Плоским кулаком, вторыми фалангами четырех пальцев — так же как совсем недавно бил в горло егерю бригады «Рейнхард». Тогда он не попал, а вот сегодня получилось идеально. Настолько хорошо, что даже плохо — проводница кашлянула и рухнула на пол так, что Никлас сразу понял: не жилец.

В этот момент одновременно произошло два событие — поезд тронулся, а Катрин — босая, завернутая в полотенце, выскочила из ванной комнаты. Окинула взглядом общую картину, не задавая лишних вопросов. На мысках пробежалась через гостиную, перешагнула через тело и аккуратно выглянула в коридор. Сразу же закрыла створку купе, щелкнув замком. Придерживая сползающее полотенце, Катрин присела у тела «проводницы Елены». Расстегнула китель, рванула ворот блузки, не теряя времени на мелкие пуговицы. Взялась за найденный под одеждой амулет, показала его Никласу.

— Культ, — почти без вопросительной интонации произнес он, глядя на серебряный кружок с выбитой в нем угловатой черной руной.

— Культ, — кивнула Катрин.

Все так же быстро двигаясь, она схватила за воротник тело несостоявшейся убийцы и потащила ее в спальню, к кровати. Мимо Марши — которая, уже привычно распахнув глаза и открыв рот, наблюдала за происходящим.

Не обращая внимания на купеческую дочь, Катрин втащила убийцу в спальную и резким движением — не обратив внимание на совсем упавшее полотенце, запихнула тело под двуспальную кровать. Подхватила полотенце, снова им подвязываясь, вжикнула молнией одного из чемоданов, вываливая вещи Марши на кровать сверху. Так, что некоторые тряпки теперь закрывали пространство между полом и матрасом. После этого, взявшись за пустой чемодан, Катрин резким ударом об угол столика отбила одну колесную пару.

— Ты что делаешь? — удивилась Марша, но Катрин на нее даже внимания не обратила. Взяв пустой чемодан, она вышла в гостиную и бросила его на пол у двери.

— Сейчас к нам придет настоящая проводница, — проговорила Катрин, глядя на Никласа. — Скажи, что наш чемодан сломался, попроси у нее сумку для вещей, только побольше, чтобы тело туда спрятать.

— Как?

— Как спрятать?

— Как попросить?

— Так и попроси, дайте нам большой баул, или… да не знаю, придумай что-нибудь. Тем более что или ты быстро учишься, или кто-то, мягко говоря, лукавит.

— В чем? — не понял неожиданного обвинения Никлас.

Хладнокровие схватки уже прошло, его вновь ощутимо потряхивало. Катрин не ответила сразу — подошла к окну. Тронувшийся поезд неожиданно начал замедлять ход и сейчас окончательно встал.

— Что-то случилось? — напрягся Никлас.

— Сейчас немного потрясет, нам будут прицеплять грузовые вагоны через сортировочные пути.

Точно! — вспомнил Никлас, что кроме прочего он оплатил перевозку машины.

— Марша, пойдем пока переоденемся в нормальную одежду, чтобы если что не как шлюхи от культа бегать.

— Это долго? — спросил Никлас.

— Переодеваться? — подняла брови Катрин.

— Грузовые вагоны прицеплять.

— Нет, вагоны от грузового перрона отстреливают один за другим, они в хвост нашего поезда приезжают, это пара минут…

В этот момент раздался первый несильный, но ощутимый удар.

— Вот так, — прокомментировала Катрин. — Как раз сейчас, во время остановки, убийца наверняка собиралась сойти с поезда.

Договорив Катрин направилась в другую спальную комнату, с двумя кроватями. Не закрывая дверь, сбросила полотенце — не обращая внимания на Никласа, который видел ее в проеме двери. Открыла чемодан, достала рюкзак Никласа и свои вещи взятые из дома в Грайфсвальде, принялась одеваться.

Никлас не отрывая взгляда смотрел, как Катрин сначала надела белоснежное белье, после с некоторым трудом, но не теряя грации влезла в плотные черные обтягивающие штаны, потом в серую тугую водолазку с высоким горлом, затем накинула на себя кожаную приталенную курточку, обула высокие сапоги, затянула широкий пояс. Поставив на стол зеркало, Катрин собрала густые волосы в тугой хвост. Изогнувшись — заведя руки за голову и стягивая себе волосы резинкой, она обернулась к Никласу. Но заговорила она, обращаясь к невидимой ей сейчас купеческой дочери. Которая, ошарашенная произошедшим, так и стояла в гостиной, глядя на кровать в соседней комнате, под которой лежало тело убийцы.

— Марша, у тебя есть более функциональная одежда, чем красивые платья. Если Путь нас все же нашел и пытается убить, одежду лучше сменить на что-то более удобное, чем наши недавние наряды.

Никлас перевел взгляд на ошарашенную недавними событиями девушку. Фраза Катрин словно вывела ее из ступора, заставив осмыслить произошедшее. Марша вдруг ахнула и закрыла лицо руками: она, похоже, только сейчас поняла, что не убей Никлас мнимую проводницу, та прикончила бы их всех.

На негнущихся ногах Марша прошла в комнату с грудой вываленной из чемодана одежды, принялась искать более подходящий наряд. При этом стараясь близко к кровати не подходить, словно опасаясь, что убитая проводница выпрыгнет на нее из-под кровати.

Катрин уже вернулась в гостиную. Щелкнула замком купе открывая дверь, села за стол и начала наносить макияж. Намазала губы яркой алой помадой, сейчас красила глаза черными стрелками к вискам — в арабском стиле.

— Скоро настоящая проводница должна прийти? — поинтересовался Никлас.

— Если культистка ее не убила, что вряд ли, сразу после того как поезд тронется.

— Ясно. Почему ты сказала, что я, мягко говоря, лукавлю?

— Ты говоришь, что робеешь перед девушками, а на самом деле кажется, что ведешь себя удивительно легко и свободно.

— Ты сейчас обвиняешь меня в лжи? — Никлас постарался, чтобы в голосе зазвенел лед так, как и у Катрин недавно во время разговора с Маршей.

— Я не…

Катрин осеклась и замерла в напряжении.

— Расслабься, тебе кажется, — махнув рукой, обычным тоном ответил Никлас и вдруг добавил искренне: — Это я от испуга.

Впервые в жизни он — вот так, совершенно буднично и обыденно, признался кому-то в своем страхе. И ничего не произошло — под землю не провалился, гром не грянул. Вообще ничего не произошло, даже наоборот, необычайная легкость появилась.

— Да, кстати, если уж зашла речь. Ты можешь мне помочь?

— В чем?

— Когда я покупал билеты, попытался заигрывать с девушкой в кассе. Она мне оставила свои цифры телеграмма, и…

Дальше объяснять Никлас не стал, протянул бланк билета. Катрин взяла, удивленно подняла брови, покачала головой.

— И как мне тебе помочь?

— Я просто не знаю, что ей написать.

— Вы вообще нормальные? — вдруг подала голос Марша, прижимая к груди кофточку и выглядывая из соседней комнаты. Продолжила она шипящим шепотом: — У вас труп под кроватью лежит, нас только что пытались убить, а вы…

— Марша, — прервала ее Катрин.

— Да?

— Заткнись, прошу тебя.

Марша замолчала — посмотрела только широкими глазами, периодически моргая, потом исчезла из вида, прикрыв за собой дверь. Катрин еще раз глянула на надпись на билете, после чего покачала головой и бросила картонный прямоугольник на стол. Кивнула в задумчивости, но заговорила о другом.

— Никлас, сейчас поезд уже поедет. У тебя в рюкзаке была плотная повязка…

Спрашивать, откуда Катрин это знает, Никлас не стал. Только головой укоризненно покачал — у него действительно была плотная арабская повязка-шемаг в черно-белую клетку в рюкзаке, с которым он прибыл в особняк Брандербергеров.

Достал и передал Катрин шемаг, который она повязала так, что ткань на манер маски закрывала ее лицо почти до самых глаз. Не плотно закрывала, но бросающийся в глаза макияж со стрелками от уголков глаз к вискам внимание от шрамов отвлекал, отметил Никлас. Если не всматриваться пристально, то и не заметишь.

Поезд в этот момент тронулся, и Катрин кивнула Никласу. Сама она источала уверенность, он же держал наготове так неожиданно и нестандартно выручивший его вальтер. Как и предполагала Катрин, стоило только поезду тронуться, как раздался стук и на пороге появилась уже знакомая молодая девушка в серо-красной униформе — именно она проверяла билеты на перроне.

— Добрый день, меня зовут Ольга и по дороге до Вильно я буду вашим проводником, — вежливо улыбнувшись, представилась девушка. — Заранее предупреждаю: наш поезд пока следует по безопасной земле, но совсем скоро окна закроют бронещитки. Если у вас есть проблемы и вопросы, требующие решения, можете обращаться ко мне. Обед через два часа, можете проследовать в вагон-ресторан, или заказать в салон, пока же могу предложить вам чай, кофе и легкие закуски…

— Ольга, мне нужна ваша помощь, — произнес Никлас, прерывая проводницу.

— Да, конечно, чем могу…

— Мои девочки сломали пространственно-временной континуум, — показал Никлас на валяющийся на полу чемодан. — Они в очередной раз умудрились впихнуть невпихуемое, так что, когда открыли чемодан, его разорвало как хомячка от капли никотина, обратно вещи нам просто не сложить. Кроме этого, они еще и колесо сломали, причем даже не знаю, как — сам я с молотком в руках с такой задачей не справился бы. В общем, нам нужна ваша помощь в поиске сумки или баула, желательно прямо вот большого, — показал Никлас размер широким размахом рук. — Чтобы нам в Вильно не нести по перрону вещи в руках.

— Я попробую что-нибудь сделать, — кивнула проводница. Щеки ее при этом заалели: одна из «девочек» — Катрин, вальяжно развалилась за столиком у окна и не обращала на нее внимания. Проводница тоже на нее старалась не смотреть, но ее взгляд то и дело все же срывался в ту сторону. Кивнув Никласу, девушка взялась за ручку, собираясь было выходить.

— Три эспрессо принесите нам пожалуйста, — перекидывая ногу на ногу, томным голосом произнесла Катрин так и глядя в окно.

— Что-нибудь еще? — спросила еще больше покрасневшая проводница.

— Пока все, благодарю, — за Катрин ответил Никлас. — Если найдете какую-нибудь большую, очень большую сумку, буду вам безмерно признателен.

Когда проводница вышла, прикрыв за собой дверь, Никлас незаметно выдохнул и подошел к столу, убирая вальтер из-за ремня сзади в кобуру.

— Сегодня ничего не пиши, — вдруг произнесла Катрин, не отрывая взгляда от окна.

— Что? А, понял. Ты так долго думала над стратегией обольщения? — усмехнулся он.

— Да, — без тени улыбки кивнула Катрин, переводя взгляд от окна на Никласа. — Видишь ли, простую девочку в кабинет продажи билетов для высоких сословий не посадят. У нее или звание есть с удостоверением, или…

— Почему ты мне этого раньше не сказала? — оторопел Никлас.

— Чтобы ты вел себя естественно, — пожала плечами Катрин. — Как провинциальный и недалекий рыцарский сынок с деньгами, едущий покорять Империю.

— То есть это не я ее обольстил, а она хочет меня заполучить в свои агентурные сети?

— Может быть. А может быть, и нет.

— Нет?

— Не в агентурные. Это все может быть всерьез, если леди — отпрыск влиятельного рода, практикантка. В Империуме есть традиция прохождения практики в общении с людьми в таких невысоких, но ответственных должностях и ты мог ей действительно понравится. Внешность и харизма у тебя такие, что девочки млеют и тают, так что этот вариант я даже повыше вероятностью бы поставила.

Говорила Катрин спокойным и ровным тоном, находясь в глубокой задумчивости и снова устремив взор за окно. Никлас же оторопело осознавал услышанное про «девочки млеют и тают», постепенно сам млея и тая — подобное в свою сторону он услышал впервые в жизни.

— В любом случае, сегодня ничего не пиши. Завтра к обеду весточку отправим, когда на месте будем, — подытожила Катрин.

В этот момент в гостиную вышла Марша. Дочь купца первой гильдии переоделась в костюм, напоминающий наряд для верховой езды — высокие сапоги-ботфорты, обтягивающие штаны. В расстегнутой как и у Катрин курточке видна приподнятая тугим корсетом небольшая грудь.

— Неплохо, — сдержано прокомментировала ее внешний вид внучка рейхсграфа. — Нам бы теперь лица еще чем-нибудь прикрыть одинаковым… Марша, у тебя есть платок или шарф похожей расцветки? — спросила Катрин, коснувшись закрывающего лицо шемага.

— Похожей нет.

— Никлас, у тебя второй есть?

— Нет.

— Жаль. Нам бы два таких, чтобы мы из образа подружек не выходили.

Вздохнув, Никлас подошел к Катрин, снял с нее повязку. Разложил шемаг на кровати, ножом разрезал его на две равные части — так, что получилось два больших тканевых треугольника. Зажигалкой опалил края, чтобы не распушились, отдал два получившихся платка девушкам.

— Идеально. Просто идеально! — прокомментировала его действия Катрин.

Когда они с Маршей повязали на лицо платки, Никлас подумал, что не зря испортил шемаг. Теперь, несмотря на разную одежду, девушки снова выглядели парой, и ни шрамы первой, ни выдающиеся губы второй внимание не привлекали.

Поезд между тем замедлял ход. Никлас выглянул в окно, увидел, что состав едет по полосе отчуждения, а вдали видны серые бетонные укрепления Старграда — города, превращенного Империумом в укрепленный форпост. Все, конец цивилизации, дальше пара сотен километров диких земель.

— Катрин, я хотел спросить о медведях, — обернулся Никлас от окна.

— Спрашивай.

— То есть это правда, что они… разумные?

— Да. Ученые Москвы около полувека назад создали генетическую мутацию, наделив медведей разумом — отдавая им безлюдные земли в пользование как ареал обитания, но требуя при этом службы по охране границ.

Никлас хотел было продолжить расспросы, но поезд в этот момент ощутимо начал ускоряться. Укрепления Старграда теперь быстро удалялись, за окном теперь виднелась далекая зеленая стена леса за полосой отчуждения, типичный пейзаж земель от Одера до Вислы. Заставив вздрогнуть, раздался приятный голос системы оповещения с сообщением о том, что поезд покидает безопасную территорию, и сейчас на стекла будут опущены бронещитки. Почти сразу в помещениях салона-купе загорелся мягкий свет и негромко загудели приводы механизмов, опуская закрывающие окна пуленепробиваемыми щитами.

Все, поезд превратился в бронированную капсулу, которая теперь без остановок будет двигаться до самой Варшавы, за которой кончаются территории федератов и начинаются земли под властью Москвы. По карте в кабинете у Есении Никлас знал, что на пути впереди есть еще форпосты с гарнизонами, но даже если там будут остановки для посадки пассажиров, бронещиты командир поезда поднимать не станет.

Вскоре раздался стук в дверь, и через несколько дежурных секунд ожидания створка поползла вбок. За ней оказалась «настоящая» проводница Ольга со столиком на колесах, на котором стояли три кружки с кофе, небольшой чайник и непрошенные, но так кстати оказавшиеся там тарелки с легкими закусками.

— Сударь, к сожалению, у нас в поезде нет чемоданов и дорожных сумок, — с нескрываемым разочарованием в голосе произнесла девушка, глядя на Никласа большими ясными глазами.

«И что теперь с трупом делать?» — расстроился Никлас, даже не желая пока думать о возможных вариантах.

— Сумок и чемоданов нет, я нашла только это, — наклонившись, Ольга вытащила из нижней секции столика брезентовый армейский баул.

— Ольга, вы прекрасны! — с нескрываемым облегчением развел руками Никлас. — Лучшего я и пожелать не мог, вы наша спасительница!

Проводница заметно зарумянилась, а Никлас вдруг почувствовал взгляд Катрин. Обернулся, увидел, как она сделала движение глазами, словно бы намеком показывая, что Никласу стоит продолжать с комплиментами. Никлас в этот момент вдруг как будто словно оступился — как бывает на лестнице, когда поднимаешься в задумчивости и вдруг не чувствуешь под ногой очередной ступени.

Зачем Катрин это, почему она его то и дело подталкивает к флирту с девушками? Это ж-ж-ж неспроста, как часто говорил его первый наставник. Размышления Никласа прервал резкий рывок — поезд начал экстренное торможение.

Никто не удержался на ногах — ни Никлас, ни упавшая ему на грудь проводница. Взвизгнула Марша, почти сразу послышался глухой стук — головой она врезалась в косяк двери, падая уже обмякнув. Только Катрин осталась на месте, потому что сидела и успела схватиться за край столика, на который навалилась.

Едва упав, Никлас вскочил на ноги, вставая со смущенной проводницы — прямо на которую свалился. И сразу же насторожился — сквозь затихающий визг колес услышав дробный перестук бьющих по вагону пуль.

Вдруг замолотило так, словно они в отбойном цеху отказались — стреляли конкретно в их вагон, стреляли много, стреляли из чего-то явно крупного калибра. В этот момент, ко всему прочему, погас свет, погружая купе в полную и непроглядную темноту.

Никлас звучно, громко и смачно выругался, не сдержал эмоции. Сработало, на удивление: разгоняя тьму мягким красным светом, включилось аварийное освещение. Словно картинка включилась, возвращая в реальность.

Марша лежала в проеме двери без движения, без сознание. Проводница Ольга на полу, обхватив руками колени. Судя по лицу, она собралась было начать терять самообладание, но хлесткий окрик Катрин привел ее в чувство. Никлас шагнул было к Марше, но не дошел: вагон вдруг вздрогнул и покачнулся. Из коридора дохнуло густым дымом, мгновенно заволакивая купе-салон по потолку, а потом одна из стен неожиданно прыгнула вперед вместе со шлейфом обжигающих искр.

Никлас, откинутой взрывной волной, проскользил по полу, закрыв голову руками. Остановился он, врезавшись в противоположную стену. Полежал пару мгновений, слушая нарастающий звон в ушах — надо же, живой. Едва только попробовал подняться, как пол под ногами вздыбился и его снова отбросило — теперь уже в обратную сторону, на выгнутую после недавнего взрыва переборку стены.

Лежа на спине, пытаясь зацепиться за ускользающее сознание, Никлас понимал — третьего такого попадания они не переживут. В этот самый момент он — сквозь ватный звенящий гул в ушах, услышал наконец, как с головы и хвоста поезда гулко заработали пулеметы. Захлопал (Никлас узнал звук) автоматический гранатомет — почти сразу дробный металлический перестук по вагону прекратился, а в разорванную недавним попаданием дыру рядом с купе перестали залетать пули, исчез визг рикошетов.

Не обращая внимания на мелкие порезы, Никлас перекатился по битому стеклу, приподнялся на локтях и сплюнув кровь — откуда ее столько во рту? — попытался оценить ситуацию. Катрин лежит ничком неподалеку, светлые волосы в крови; Марша рядом с ней, почти вплотную, так и не придя в сознание. Проводница Ольга с испугом все же не справилась, сидит и кричит. Звук ее крика, правда, едва-едва доходит сквозь гулкий звон в ушах. И есть ей отчего кричать: не сразу Никлас заметил, что в плече у девушки торчит немаленькая железяка, вокруг которой на кителе расползается темное пятно.

Поднявшись на ноги, Никлас посмотрел в сторону выгнутых переборок и вышел, почти вывалился в коридор. Раскурочившие вагон снаряды прилетели в расположенный совсем неподалеку межвагонный переход — закрытый заходящими друг на друга бронепластинами, оказавшимися не такими крепкими как бронекапсулы вагонов.

Сплюнув кровь еще раз, Никлас подошел к рваной дыре тамбура, присел на корточки и осторожно выглянул наружу. Не надеялся увидеть много, но темноту вокруг вдруг разогнал яркий свет — сразу несколько осветительных ракет взлетело в воздух, освещая полосу отчуждения, на которой Никлас заметил три чадящие бронемашины.

Четвертая — подпрыгивая на ухабах, сейчас разворачивалась. Очередь крупнокалиберного пулемета в этот момент ударила ей в корму. Одно из задних колес разметало в клочья, грузовик припал, словно устав. Из кузова посыпались фигурки людей, рядом взметнулись дымные шапки разрывов. Темноту — дальше за шапками света, расчерчивали ленты трассеров, то и дело хлопали взрывы — гранаты обороняющихся ложились по линии полосы отчуждения. Солдаты конвоя из охраны поезда, пусть и пропустившие момент нападения, дело свое все же знали хорошо, основные огневые точки нападавших уже были подавлены.

Совсем неподалеку раздался глухой хлопок. С обратной стороны вагона — понял Никлас, когда состав заметно качнулся. Очень странный удар, как будто с той стороны мягкой болванкой зарядили. Кроме того, послышался нарастающий шелестящий звук, похожий на… шелестящее мокрое чавканье? Причем настолько сильный звук, что Никлас его услышал даже сквозь звенящий гул в ушах. Опустив взгляд, он вдруг увидел как снизу, натекая на рельсы и шпалы, в сторону вагона по земле передвигается темная густая масса.

Синяя гниль, слизь, смартмасса — как только ее не называли, как только ее не описывали, всегда по-разному. Слизь уже подползала к вагону, перемещаясь живым ковром — отдельные тонкие щупальца тысячами выстреливали вперед, за ними подтягивалась основная масса, находясь в неуклонном и непрерывном движении.

Никлас вскочил и перестав замечать боль, бегом вернулся к купе. Заскочил внутрь ударившись плечом в проем, тормозя разбег. Катрин уже пришла в себя, встала — чуть покачиваясь, лицо залито кровью. В сознании и Ольга — хотя по-прежнему в шоке от торчащего в плече металлического обломка.

Катрин смотрела на него. Раненая Ольга смотрела на него. Никлас же смотрел в проем прохода в спальное купе, где стояла недавно мертвая несостоявшаяся убийца. Пустые глаза ее сейчас, как и у арбитра Пути, светились синим отблеском.

В состоянии победившего страх время на осознание, испуг и удивление просто не тратится — поэтому Никлас уже стрелял, отправляя пулю за пулей в голову ожившей культистке. Выстрелы прорывались сквозь звенящий ватный гул в ушах, терпко запахло жженным порохом. Голова восставшей из мертвых культистки стала похожа на растоптанный арбуз, Никлас не промахнулся ни разу. Но она так и шла вперед — медленно, ковыляя и расставив руки.

— Спинной мозг, сзади! — только сейчас понял Никлас, что кричала ему сквозь выстрелы Катрин. Он начал доставать запасной магазин — клапан кобуры как назло не желал отстегиваться.

— Сбей ее с ног! — громко, на грани визга, закричала Катрин.

Несколько скользящих шагов, подсечка, и восставшая из мертвых проводница — пока не обретшая плавность движений, упала ничком. Катрин уже была рядом, несколько раз — широко размахиваясь, всадив трофейный кинжал егеря в спину тут же обмякшей проводнице.

Отскочив от тела, она подняла глаза и увидела безумный взгляд Никласа. Он только махнул рукой, показывая уходить в сторону хвоста поезда, в сторону уцелевшего тамбура.

— Бегом-бегом-бегом! — почти не слыша себя, уже кричал Никлас.

Катрин обстановку оценила мгновенно и без лишних вопросов склонилась над не прекращавшей визжать проводницей. Ругаясь на немецком, она хлесткой пощечиной привела ее в чувство и потянула вверх, поднимая.

Вместе с плохо понимающей что происходит раненой проводницей Катрин выбежала из купе, Никлас — с Маршей в руках, двигался следом. Оглянувшись, он увидел, что слизь уже облепила проем разорванного тамбура. Темная масса заползала в вагон, была уже совсем близко. Больше не оборачиваясь, Никлас тяжело — с Маршей в руках, таща ее почти волоком, побежал в сторону уцелевшего тамбура, скорее прочь отсюда.

Катрин впереди уже пинками открывала двери межвагоного перехода, и едва оказавшись в следующем вагоне, натолкнулась на направленные на себя стволы оружия. Стрелять в нее сразу не стали — повезло, а может быть помогло что на ней почти висела раненая проводница. Двое бледных бойцов помогли, подхватили под руки бледную как снег девушку. Марша что-то пискнула — Никлас, постфактум, вспомнил что пока бежал, несколько раз приложил ее головой о стены коридора. Хорошо, что там мягкие переборки, травм не случилось — наоборот, купеческая дочь от такого небрежного отношения пришла в себя.

Никлас помог Марше встать ноги и толкнул в руки Катрин, не очень вежливо крикнув, чтобы уходили прочь отсюда как можно быстрее. Катрин в очередной раз не сплоховала, спрашивать ничего не стала, просто потащила Маршу за собой.

— Гниль! Там синяя гниль! — Никлас уже обернулся к охраняющим поезд бойцам.

Их старший в этот момент приложил два пальца к уху, прижимая гарнитуру. Похоже, он сейчас выслушал сообщение или приказ, машинально кивая невидимому собеседнику. После этого — не обращая внимания на Никласа, махнул рукой двум своим бойцам оставаться в коридоре, а сам зашел в приоткрытую дверь рядом с купе проводников. Никлас мельком глянул туда и увидел станковый пулемет на треноге, рядом с которым — у кривой и частично поднятой бронестворки, суетился четвертый боец группы конвоя. Похоже, подъемный механизм нерабочий или поврежден, так что пулемет не получилось выкатить в бойницу.

Возгласа Никласа про гниль похоже не услышали. А если и услышали, то не послушали и не обратили внимания — ну какая синяя гниль здесь, на имперской территории, пусть и дикой, отделенной от Е-Зоны землями Рейха?

Никлас сунулся было за командиром бойцов в купе к пулемету, крича про слизь и плохо себя слыша, но путь ему преградили — один из двух оставшихся бойцов.

— Спокойно, Серега, спокойно! — заговорил он, глядя в глаза Никласу шальным взглядом. — Все когда-нибудь бывает в первый раз…

— Я не Серега! — нервно ответил Никлас, который сейчас больше по губам читал, чем слышал.

— Я знаю, я знаю! — все так же нервно покивал боец. — Серега это я!

Ответить Никлас не успел: преградивший путь конвойный вдруг вскинул оружие, глядя ему через плечо расширенными от ужаса глазами. Никлас отреагировал мгновенно, падая на пол. Серега выстрелить не успел — сгусток синей слизи прилетел ему в грудь, плавя бронежилет и винтовку. Истошно закричав, конвойный все же нажал на спуск, очередь ушла по стенам и потолку.

Никлас извернулся в лежачем положении — и увидел, как скрежеща когтями и клацая зубами в межвагонном проходе толкаются рвущиеся в его сторону боевые особи ксеносов. Рядовые стайные особи — многочисленные, кровожадные, но крайне тупые, не способные ни на что кроме прямой атаки.

Никлас вовремя успел оттолкнуться — выпрямив ноги, и из положения лежа проехался по полу, залетая в купе с пулеметом. Как только он исчез, на полу появились дымящиеся пятна разъедающей все кислоты. Страшно закричал Серега — один из плевков снова попал в нервного бойца. Никлас уже, вскакивая, головой боднул растерянного командира группы в подбородок. Высокий броневоротник у того был расстегнут, болтаясь на плече, так что удар получился — командир потерял сознание и кулем рухнул на пол.

Второй боец — воевавший с неработающим механизмом, потянул винтовку из-за спины, но Никлас оттолкнул его плечом, впечатывая в стену и уже перехватил пулемет. С резким криком потянул его на себя, разворачивая на турели — и повернув ствол в ближайшую стену, в направлении межвагоного тамбура, начал стрелять.

В таком тесном пространстве оглушить может даже один-единственный выстрел дробовика, не говоря уже о крупнокалиберном пулемете. Активных наушников с шумоподавлением, как у конвойных, у Никласа не было, но он как надавил на гашетку, так больше и не отпускал — разрывные крупнокалиберные пули рвали в клочья и вагонные перегородки, и толпу прущих вперед неистовых тварей.

Никлас уже не только не слышал, но и почти ничего не видел — ослепленный яркими вспышками пламени выстрелов. Продолжая кричать, как можно шире открывая рот, он водил по сторонам стволом пулемета; несмотря на забитые грохотом уши, слышал — не слухом, а будто кожей, инфернальный визг погибающих тварей; сквозь слепящие вспышки видел мелькающие рядом клочья разматываемой крупнокалиберными пулями синей гнили.

Что-то ярко вспыхнуло неподалеку, сквозь разваленные перегородки мелькнули языки оранжевого густо-оранжевого пламени, запахло напалмом. Инфернальный визг заживо сгораемых тварей стал громче — одна из них, полыхающая с головы до ног, проломившись через стену оказалась прямо перед Никласом.

Пулемет молчал, несмотря на вдавленную гашетку — лента все. Никлас потянулся к кобуре — вспомнил, что вальтер так и не перезарядил. Он вдруг понял, что все закончилось, причем закончилось как-то неправильно и грустно. Мгновение горящая клыкастая тварь смотрела на Никласа одним глазом — второй был выбит вместе с частью головы, после этого прыгнула. Прыжок ксеноса сбила автоматная очередь снизу — это пришел в себя командир группы.

Никлас пытался вздохнуть — и почему-то не получалось. Кроме звенящего гула в ушах он ничего не слышал, перед глазами стояла мутная пелена и яркие пятна недавних вспышек. Недавно отправленный в нокдаун командир группы конвойных поднялся, оттеснил его от пулемета и усадил на пол. Рот его открывался, но что тот говорит — Никлас не понимал, да и было ему на это немного наплевать.

Со своего места он видел мелькающий в дырках размочаленных стен яркий огонь, слизь продолжали выжигать. Вместе с облегчением постепенно начала приходить боль — многочисленные порезы и ушибы, полученные во время недавних падений и взрывов, давали о себе знать. Откинувшись спиной на стену, Никлас сидел и пытался удержаться в сознании — надеясь, что все закончено и добро в этот раз победило.

В коридоре появились еще конвойные — эти бойцы выглядели не в пример собраннее группы, которая не успела должным образом подготовить пулемет к стрельбе. И броневоротники защиты шеи, кстати, у всех на месте — обратил внимание Никлас. С другой стороны, подумал он, если бы группа незадачливого командира успела бы выкатить пулемет и была бы немного собраннее, то их бы всех ксеносы порвали.

Все оказалось так плохо, что даже хорошо.

Это называется повезло.

Вскоре после того как Никласа осмотрел фельдшер, пришла Катрин. Голова девушки замотана белоснежным бинтом, правая бровь — на которой уже и так есть два шрама, залита медицинским клеем.

Катрин помогла Никласу подняться и отвела его в пустующее купе соседнего вагона. К тому моменту, как она его раздела и тампонами с обеззараживающим средством принялась очищать кожу от крови и грязи, обрабатывая раны, поезд уже тронулся. Вскоре появилась Марша — привычно удивленная происходящим, с заметной шишкой на голове, но на вид вполне бодрая и свежая.

Оставив Никласа на попечении Марши, Катрин удалилась. Вернулась довольно скоро — вместе с вещами из купе. И рюкзак Никласа и чемоданы были грязны, один чуть обгорел, но не критично. Зато кейс Катрин, откуда она доставала памятные шприц-тюбики, не пострадал. В этот раз Катрин использовала не целый одноразовый инъектор, а взяла совсем небольшой шприц.

Сделав Никласу укол, Катрин так и сидела рядом, держа его за руку. Поезд ехал, ощутимо перестукивали колеса. Никлас никак не мог заснуть — сначала ему было очень и очень плохо, потом просто плохо, потом погано, а потом он вдруг понял, что состояние вроде бы и ничего. И сейчас он не просто ощущает спиной, а уже слышит и перестук колес, и даже посапывание спящей на соседней койке Марши.

Катрин — так и держа его за руку сидя рядом, дремала. Когда Никлас пошевелился, внучка рейхсграфа открыла глаза, не совсем понимая где она, потом вспомнила и осознала. Руку Никласа отпустила, выпрямилась на стуле, сдерживая зевок.

— Варианта два, — негромко произнесла Катрин без предисловий. Она явно знала эффект от того, что недавно уколола Никласу, поэтому перешла сразу к делу даже без вопросов о его самочувствии.

— Давай с хорошего.

— Охотились не на нас.

— Как это?

— Видишь ли, есть негласный и неафишируемый порядок: если в поезде по диким землям едет ценный пассажир, его место во всех базах указывается с ошибкой. Ты приобретал люкс или княжеский люкс?

— Вроде как… мы об этом речи не вели, — вспомнил Никлас разговор с Есенией Кайгородовой.

— Сколько ты заплатил?

— Три пятьсот, и сдачи не надо.

— Ясно. Дело в том, что мы ехали не просто в люксе, а в княжеском люксе — он дороже, нам даже со сдачей бы не хватило. И, как я предполагаю, были одни в вагоне — не считая конвойной охраны. Среди которых, если ты успел заметить, находились отнюдь не ветераны с отличной боевой подготовкой.

Никлас вспомнил шальные глаза испуганного Сереги, кивнул. Ему не очень понравилось то, что сказала Катрин — то, что их троицу в рабочем порядке посадили как наживку.

— Нападений на поезда Минских железных дорог не было уже семь лет, — словно прочитала его мысли Катрин. — Это дежурная практика, не расстраивайся, всегда так делают. Вот второй вариант может быть гораздо хуже.

— А какой второй вариант? — спросил Никлас, уже представляя, что услышит.

— Когда ассасин Пути во время остановки не сошла или не доложила об исполнении, был задействован протокол нападение на состав и пытались убить именно нас. Вот это действительно плохо, потому что…

— Потому что что?

— Потому что тогда я не представляю, каким силам мы перешли дорогу. А самое главное — почему нас пытаются убить, не считаясь ни с какими рисками.

— У нас есть информация как минимум об одном бесе из смартмассы — белом жреце культа.

— Это не эксклюзив, московиты — их разведка, уже давно об этом знает.

— Тогда может причина в лично твоих знаниях?

— Вряд ли. Я не обладаю никакой информацией, из-за которой можно раскрывать спящий очаг слизи на территории Империума. Это же сейчас все споровые пути поднимут, найдут как слизь туда попала, и я даже не знаю сколько голов агентурной сети Сверхразума может полететь. Произошедшее нападение на поезд — это было не просто дорого, это очень дорого.

— Тогда почему нас пытаются убить, не считаясь со средствами?

— Я не знаю!

— Я это уже слышал. Я спрашиваю, что ты предполагаешь.

— Предполагаю, что дело дрянь. Так нормально?

— Приемлемо, — вспомнил Никлас, как она ему однажды сказала тоже самое, и даже постарался воспроизвести похожую покровительственную интонацию.

Как проехали Варшаву, Никлас пропустил — спал. В Белостоке сошли без проблем — договаривалась Катрин, Никлас это тоже пропустил. С вокзала всех троих, обещав доставить джи-ваген позже, повезли в гостиницу «Империал». Пункт назначения назвал прибывший водитель, сообщив кроме прочего что номер-люкс с открытой датой выезда оплачен представительством Минской железной дороги.

Как такси им подали комфортабельный микроавтобус, так что в гостиницу ехали в огороженном от водителя перегородкой салоне. Катрин, пользуясь этим, негромко заговорила.

— Марша, ты как дочь купца первой гильдии и гражданка технополиса имеешь право сохранять молчание. У тебя это неплохо получается, поэтому молчи и отказывайся отвечать на любые вопросы без представителя Гильдии адвокатов Троеградья. Если тебя все же выдернут на допрос без кого-либо из нас и приведут адвоката, на все вопросы отвечай: «Я чувствую себя ужасно, мне нужна психологическая помощь, давайте перенесем беседу на завтра».

— В чем моя выгода? — неожиданно спросила Марша.

— Так тебя скорее всего не убьют в ближайшее время, — спокойно ответила ей Катрин, одарив холодной улыбкой, после чего обернулась к Никласу: — Нас всех могут попытаться опросить по отдельности, важно этого не допустить.

— Мне тоже требовать психологическую помощь или можно сразу упираться и не ходить никуда? — не удержался от сарказма Никлас.

— Нет. Если тебе начнут задавать вопросы не отвечай на них без нас, просто не комментируй ничего.

— Хорошо.

Микроавтобус между тем уже прибыл на место назначения, подкатывая к главному входу гостиницы «Империал». Встретили гостей на крыльце, без оформления на стойке регистрации администратор повел всех сразу в номер, отправив носильщиков к машине за вещами. Меньше пары минут и в комнатах — апартаментах люкс, никого кроме Никласа, Марши и Катрин не осталось. Через четверть часа, как и обещал администратор, подали завтрак. За прошедшее время все трое успели переодеться и собрались за столом. На котором, вместе с завтраком на троих, лежала пачка газет.

Никлас оказался к стопке информационных вестников ближе всех. Мельком просмотрел обложки и заголовки, перекладывая свежие утренние газеты — «Ведомости», «Интересантъ», «Комсомольская правда», «Губернский вестник», «Аргументы и факты». Под ними нашлись сегодняшние же ежедневные номера «Der Spiegel» и «Die Welt», обнаружился воскресный выпуск журнала «Русское слово», а в самом низу пачки лежала вчерашняя «Aftonbladet» — вечерняя газета Северного королевства Норге и Свериге.

Ни на одной из обложек не было видно новостей о нападении на поезд. Что неудивительно, военная цензура подобные новости сразу не пропускает, если вообще пропускает. Не найдя на первых полосах ни одного заинтересовавшего заголовка, а в большинстве упоминаний мест и персоналий и вовсе не найдя ничего знакомого, Никлас отодвинул от себя стопку изданий. Катрин, до этого момента все внимание уделявшая блинчикам с ветчиной и сыром, сразу же отложила приборы. Российские газеты, как и шведскую, она просмотрела мельком, а вот немецкие начала перелистывать.

— А нас когда будут допрашивать? — нарушила молчание Марша, которая лениво ковыряла вилкой у себя в тарелке.

— Будут. Но когда, даже не знаю, — Катрин говорила отстраненно, не поднимая взгляд от газет. — Полагаю, что под предлогом дать нам время прийти в себя, ответственные лица сейчас лихорадочно решают, что делать. Скорее всего ограничатся формальным опросом, делая вид что нападение на наш вагон — трагическая случайность. Пришлют какого-нибудь не очень сообразительного жандарма для галочки, он пару минут поспрашивает нас дежурно и исчезнет навсегда. Потом придет представитель железных дорог и мы с ним обсудим размер компенсации.

— Большая планируется компенсация? — поинтересовался Никлас.

— Приемлемая, — кивнула Катрин, не отрывая взгляда от газетных полос. — Смотря кого они пришлют.

— В смысле?

— Это может быть юрист, тогда мы просто обсудим сумму, думаю выйдет тысяч по тридцать рублей на каждого, если брать по самой верхней планке. Но могут отправить кого-то облеченного властью и часть компенсации лично для тебя заменить наградным оружием с рекомендацией, например.

— Зачем?

— Вдруг ты на службу Москве наниматься собираешься, тогда лишним это точно не будет. Ни тебе, ни тем более чиновнику бюджеты сэкономившему.

— А вам что могут предложить для экономии бюджетов?

— А нам с Маршей по ситуации. По виду мы с ней совсем не похожи на тех, кто собирается предложить свою службу Богу-и-Императору, поэтому и думают наверняка сейчас ответственные лица, кого к нам отправлять чтобы достичь максимальной когеренции в сложившейся ситуации.

— Прости, как ты сказала?

— Когерентность, согласованное протекание сразу нескольких процессов. На елку залезть и руки не ободрать, если по-русски.

Первый наставник Никласа выражал формулу как оказалось когерентности чуть иначе, но упоминать он об этом сейчас не стал, тем более спрашивал о другом:

— Нет-нет, ты как-то странно именуешь Бога-Императора. Мне это кажется или…

— Я говорю: Богу. И. Императору. Не Богу-Императору, как ты, а Богу и Императору. В Москве считают, что с ними бог, поэтому форма присяги у них звучит: Служу Богу и Императору.

Никлас даже чуть-чуть рот от удивления приоткрыл. Неожиданно — он, да и не только он, всю жизнь думал, что в Московской империи считают своего Императора богом, а тут вот оно как вышло.

Осмысливая давнее свое заблуждение, Никлас сейчас на внучку рейхсграфа почти не смотрел, будучи погружен в мысли об услышанном. Да и завтрак оказался вкусен, натуральная еда — для тех, кто сублиматами долго питался, чистый восторг. Поэтому бросал он на Катрин только мимолетные взгляды, украдкой. Но в один из таких моментов невольно задержал внимание на девушке — чье лицо почти мгновенно стало белым как бумага. Даже обычно темные шрамы потеряли все краски, а после и вовсе всякое выражение с лица пропало. На Катрин словно надели восковую маску, из нее как будто жизнь ушла.

Никлас замер от удивления после столь мгновенной метаморфозы. С завтраком он почти покончил и сейчас держал в руке чашку с терпким ароматным чаем, уже несколько остывшим. Смотрел Никлас на Катрин поверх кружки, но она на его взгляд не обращала ни малейшего внимания.

Внучка рейхсграфа поднялась, двигаясь при этом как механическая игрушка. Направилась Катрин в другой конец комнаты, где лежали ее чемодан, рюкзак Никласа и армейский баул, в который убрали испорченный чемодан с вещами Марши. Катрин присела у своего чемодана, дернула звучно вжикнувшую молнию. Выложила металлический кейс со шприцами-инъекторами на пол, посмотрела на Никласа.

— Это тебе, — глухо произнесла она, после чего взяла уже его рюкзак и достала из бокового кармана кобуру с вальтером.

Никлас только что, пока Катрин шла, в пару глотков допил подстывший чай, в руке у него оставалась пустая кружка. Именно это помогло сохранить Катрин жизнь — когда она вытащила из кобуры вальтер и уперла ствол себе в подбородок, Никлас эту самую кружку швырнул.

Прилетела кружка точно в запястье Катрин, обивая руку с пистолетом в сторону. Прогремел выстрел, пуля ушла в потолок, разбив искусную лепнину. Никлас уже, по инерции броска вскочивший на ноги, пробежал несколько шагов и прыгнул к Катрин. Она в этот момент как раз попыталась приставить ствол к виску, но Никлас успел перехватить руку с оружием, уводя ее руку. Второй выстрел разбил зеркало на трюмо, третьего не последовало — перехватив запястье, Никлас ударил руку Катрин об пол, с негромким вскриком пистолет она выронила.

Навалившись сверху, Никлас потянул Катрин за собой, перекатившись вместе с ней по полу подальше от пистолета. Катрин попыталась вырваться, но Никлас уже оказался сзади — и вжав подбородок ей в плечо, чтобы затылком нос не разбила, крепко прижал бьющуюся внучку рейхсграфа к себе. Катрин, осознав, что покончить с собой не получилось, закричала — громко, пронзительно. Когда воздух у нее в груди кончился, крик затих, а вернулся уже превратившись в истеричный плач.

С того самого момента, как внучка рейхсграфа Брандербергера оказалась на краю гибели под ударами обезумевшей сестры, с того самого момента как Никлас спас ее от смерти и вынес на мокрое от ливня крыльцо, она сохраняла практически ледяное спокойствие во всех ситуациях. Но сейчас это спокойствие кончилось, как будто плотину прорвало — Катрин, рыдая навзрыд и подвывая, все активнее пыталась вырваться из захвата Никласа. Избегая даже разок клацнувших рядом зубов, он заломил руки Катрин за спину и уложил ее лицом в пол, как учили.

Катрин рыдать прекратила, но вдруг негромко завыла с неизбывной тоской, постепенно затихая. Никлас так и держал ее руки в захвате, но девушка больше не пыталась вырваться, обмякнув. Почувствовав что-то неправильное, Никлас вдруг понял, что вместе с легким сквозняком ощущает чужой взгляд. Обернулся, увидел в проеме входной двери номера довольно молодого человека в темно-синем мундире с голубыми вставками. Жандарм с крайним удивлением наблюдал странную картину, явно даже не зная, что сказать.

— Здравствуйте. Вы к кому? — поинтересовался Никлас прямо с пола, глядя на гостя снизу-вверх.

— Инспектор Транспортного надзора Андрей Горчаков, п-прибыл опросить вас п-по факту п-произошедшего в п-поезде. Господин Никлас Бергер, п-полагаю?

Прибывший жандарм чуть слышно заикался, речь его звучала как будто с придыханием. Да и в целом выглядел он довольно… несуразно, с некоторой задержкой сформировал Никлас впечатление. Сосредоточенности в оценке мешало то, что он так и сидел верхом на Катрин, опасаясь, как бы у нее снова не начался буйный припадок.

Сама Катрин на появление гостя не обратила никакого внимания. Такая недавно непробиваемо-спокойная валькирия обмякла, словно лишившись и сил, и воли, и сейчас едва слышно плакала. Никлас, понимая, что делает ей больно жестким захватом, немного ослабил хватку. Сопротивления не почувствовал — вырваться внучка рейхсграфа больше не пыталась.

Никлас аккуратно слез с Катрин, встал рядом на одно колено, придерживая руки девушки. Действуя и наблюдая за ней крайне внимательно, в готовности если что вдруг среагировать. Еще раз, быстро, бросил взгляд на прибывшего инспектора жандармского ведомства.

Высокий, но при этом согбенный, с неправильной осанкой; худощавый настолько, что мундир сидит мешковато. На узком лице с близко посаженными глазами откровенно глуповатое выражением, которое подчеркивают растопыренные уши, прижатые форменной фуражкой. Отдельного внимания стоила трость — толстая, тяжелая, с поблескивающим серебром набалдашником в виде орлиной головы с раскрытым клювом; вкупе со всем остальным эта массивная трость только добавляла нелепицы облику жандарма.

«Крыло аиста с рыбьим хвостом», — вспомнил вдруг Никлас кадета Биглера из книги о солдате Швейке. К такому гостю — несмотря на ведомственный мундир, просто невозможно отнестись серьезно, какая-то ходячая несуразица.

— Да, я Никлас Бергер…

«Так, а откуда он моё, которое совсем не моё, имя знает? Катрин в поезде рассказала?» — только сейчас пришла вдруг мысль. Ладно, это все потом.

— Господин инспектор, дайте нам пожалуйста немного времени, мы с девушками как видите еще не пришли в себя после ужасающего происшествия.

— В ближайший час я буду в ресторации внизу. Если к этому времени не спуститесь или не п-пошлете за мной, зайду п-после шести п-пополудни.

— Благодарю вас за понимание и участие, — кивнул Никлас, поднимая на руки совершенно безвольную Катрин. На появление инспектора она по-прежнему не обратила ни малейшего внимания. Она больше вообще ни на что внимания не обращала, взгляд совершенно пустой.

Когда за жандармом закрылась дверь, Никлас уже перенес Катрин на диван, усадил аккуратно. Голова ее безвольно болталась, потухший взгляд смотрел вниз, дорожки слез катились по щекам. Никлас несколько минут подождал молча, внимательно наблюдая. Катрин постепенно все же приходила в себя — только что подняла руки, закрывая лицо. Поняла, похоже, как выглядит. Марша принесла салфеток, помогла ей привести себя в порядок. Никлас все это время так и сидел рядом в готовности вмешаться, если внучка рейхсграфа решит разбить себе голову об пол, например.

— Итак, что случилось? Что ты там увидела? — спросил он, когда Катрин более-менее выпрямилась и вернула ясность взгляда.

Впервые с того момента как стала сама не своя, Катрин посмотрела в глаза Никласу. Лицо девушки при этом чуть тронула некрасивая гримаса отчаяния. Не отвечая и оперевшись на Никласа — опустошена настолько, что силы ее просто покинули, Катрин поднялась и прошла ко столу. Развернула отброшенный недавно номер «Der Spiegel», постучала пальцем по небольшой статье. Никлас нахмурился и по слогам, двигая пальцем по словам, справился с заголовком и первым абзацем, читая о потрясшей общество скоропостижной кончине фамилиара Тау-Ордена рейхсграфа Дитриха Брандербергера.

— В чем суть? — посмотрел Никлас на Катрин. — Мой немецкий неидеален.

Вслух отвечать она не стала, просто снова постучала пальцем, конкретно по словам: «…фамилиара Тау-Ордена». Никлас опять не понял, в чем дело. В этот момент заговорила доселе молчащая Марша.

— Кать, мы реально не врубаемся, в чем прикол. Можешь объяснить по-человечески?

— Дитрих Брандербергер в статье назван фамилиаром Тау-Ордена, это военное направление Пути, — голос Катрин звучал глухо, безжизненно. — Но он не был вассалом, как и не состоял на орденской службе. Не делал он и крупных пожертвований, иначе я бы об этом знала… Он не был фамилиаром!

— Понимания меньше не стало, — покачала головой Марша, сложив губы длинной трубочкой.

— Если фамилиар не оставляет наследников, все его имущество отходит ордену, — пояснила Катрин.

— Ты же наследница?

— Здесь об этом ни слова, — снова постучала пальцем по статье Катрин. — А вот о передаваемых в орден активах Брандербергера написано совершенно ясно. Это все значит, что кайзер уже обещал все имущество моего деда культу Пути, похоже они быстро договорились.

— Да, дела… Ну так что, помогла тебе твоя верность? — вдруг хмыкнула Марша.

Катрин подняла постепенно оживающий взгляд. Никлас отметил, что Марша смотрела на внучку рейхсграфа прямо, глаза не опустила. Катрин же только усмехнулась грустно и покачала головой, промолчав.

— Я так и не услышал причину, по которой ты решила пустить себе пулю в голову.

— Она больше не является наследницей и теперь тебе не нужна, — произнесла осмелевшая Марша. Говорила она с тайным удовлетворением, словно получив возможность мести за все недавние унижения.

— В том числе, — не поднимая взгляд, кивнула Катрин.

— То есть ты полагаешь, что теперь, когда я лишился возможности с твоей помощью получить часть активов рода Брандербергер, я тебя прикончу?

— Почему бы и нет, — пожала плечами Катрин.

— У меня тоже есть честь, но я ее понимаю чуть иначе, чем просто верность, — задумчиво протянул Никлас.

— Ты не понимаешь, — покачала головой Катрин.

— Не понимаю что?

— Материальные блага — это совсем не цель возвращения нас в Новый Рейх как наследников Дитриха Брандербергера.

— Что же тогда истинная цель?

— Марша, тебе сейчас стоит выйти.

Купеческая дочь некоторое время помолчала. Потом посмотрела на Катрин и заговорила — голос ее при этом, несмотря на едва слышные шепелявые нотки, звучал неожиданно по-взрослому.

— Мое появление на лестнице, когда твоя сестра Кристина пинала тебя ногами, спасло тебе жизнь. Егерь отвлекся, и Никлас смог убить и его, и твою сестру. Тебя, — посмотрела Марша на Никласа, — я тащила на своем горбу по лесу. Мне уже грозит смерть за то, что я видела за последние дни, и мне сейчас нужно выйти? Проявите ко мне хоть немного уважения!

— Марша, на данный момент ты обладаешь информацией, которая смертельна только в определенных обстоятельствах. Более того, свои знания ты даже можешь выгодно продать. То, что я сейчас собираюсь объяснить, значительно увеличит вероятность печального исхода для тебя, так что я не просто так прошу тебя выйти.

Марша подумала секунду, а потом сообщила Катрин, куда именно она может засунуть свое предложение, записав его на гербовой бумаге и предварительно свернув трубочкой.

Катрин на предложение нисколько не обиделась, даже внимания не обратила. Для человека, который несколько минут назад попрощался с жизнью и уже выстрелил себе в голову — неудивительное состояние. Не обращая больше на Маршу ни малейшего внимания, она повернулась к Никласу.

— Большие деньги нам нужны были как средство для того, чтобы вернуть права и привилегии Брандербергеров. Но права и привилегии Брандербергеров это не цель, это очередное средство. Главная наша цель — возможность выжить и остаться человеком. Возможность избежать гарантированной смерти.

Никлас вдруг почувствовал неприятную тяжесть в животе — он уже догадался, о чем примерно пойдет речь. Вернее, он уже давно об этом уверенно догадывался, но просто не думал на эту тему, словно откладывая проблему, авось само рассосется. Поэтому и не спрашивал раньше об этом у Катрин. Она же продолжила говорить, подтверждая его самые плохие догадки:

— У нас с тобой в крови есть реплицирующие наниты. И, я тебе раньше не говорила… у нас с тобой в организме кроме нанитов живет умный гель, смартмасса. Мы оба инфицированы. Да, — кивнула Катрин в ответ на взгляд Никласа. — Смартмасса даже не просто живет в нас, она теперь частица нас. При этом смартмасса своей сутью враждебна нанитам — потому что стремится превратить наш организм в особь ксеносов, а они ее пожирают в моменты проявления любой активности. Это довольно сложно объяснить… если по-простому: инъекции, которые я тебе делала, содержат умный гель. Его появление в нашей крови активизирует наниты, которые пожирая избыточную смартмассу восстанавливают наш организм в референсный диапазон значений установленной нормы. То есть лечение — это просто побочный результат войны взаимоисключающих сущностей. Все процессы в наших организмах сейчас завязаны на нескольких костылях, выдерни один и вся конструкция обрушится. Именно этим знанием пристегнул меня к себе мой дед Дитрих Брандербергер, когда я уже…

— Я в одной книжке читала, — вдруг прервала Марша Катрин. — Там чуваку прикрепили на шею ошейник для взрослых игр, а он думал, что в ошейнике взрывчатка и если он будет себя плохо вести, то пух! — ошейник взорвется.

Никлас ждал от Катрин хоть каких-то эмоций — она не любила, когда ее перебивали. Но сейчас внучка рейхсграфа, видимо опустошенная недавней вспышкой, снова лишь посмотрела на Маршу устало.

— Меня сначала инфицировали умным гелем, а после ввели в кровь наниты. Делали это в лаборатории, где было еще двое пациентов. Одного из них при мне инфицировали только смартмассой, другому ввели только наниты. Оба закончились как разумные люди на моих глазах и очень быстро — один трансформировался в ксеноса, второй превратился в желеобразный кусок плоти. Еще комментарии про ошейники будут?

Марша, замолчав, помотала головой. Катрин тоже замолчала, глядя вглубь себя. Никлас откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Он очень живо вспомнил, как щупальца смартмассы проникали ему в голову и не выдержал, передернул плечами от отвращения. Открыв глаза, он посмотрел на Катрин.

— То, что у меня внутри слизь смартмассы, означает, что Сверхразум в любой момент может взять меня под контроль?

— Нет, — покачала головой Катрин. — В тебе сейчас находится отдельная, ограниченная сущность. Ты изучал основы информационной гигиены?

— Да.

— Знаешь, по какому принципу соблюдается информационная безопасность технополисов?

— Да.

— Каждый технополис — это отдельная замкнутая система. Именно глобальная сеть стала причиной катастрофы, которая положила конец старому миру. Смартмасса в Е-Зоне — это отдельный развившийся элемент, эволюционировавший из умного геля в Сверхразум после катастрофы. Так и с нами: в твоем организме сейчас живет отдельная сущность, со Сверхразумом никак не связанная. Мы с тобой чистый лист, табула раса. Развитию смартмассы в нас мешают наниты, критическому порогу репликации которых мешает в свою очередь уже смартмасса, так что они в условно-нормальном состоянии постоянно пожирают друг-друга, бесконечная война.

— Зачем?

— Зачем вообще это все?

— Да.

— Мы сами теперь можем изменять свои организмы, менять референсные значения тела и разума. Табула раса, я же говорила. Как предполагают ученые культа Пути — это путь к созданию übermensch, сверхчеловека. Увеличивая инъекциями количество умного геля и при этом временно блокируя наниты, ты можешь в связке с действиями развить самые разные способности — физические, интеллектуальные. Прыгать выше, бежать дальше, бить сильнее, перемножать шестизначные числа в уме, быстро учить другие языки, изменять антропометрические параметры организма.

— Вот так просто?

— С учетом того что путь неведом, а каждое изменение на свой страх и риск, потому что любая неудача превратит тебя или в ксеноса, или в бесформенный кусок плоти, тогда да, вот так просто. Есть записи о результатах удачных экспериментов, но те, о которых я знаю — находятся в культе Пути, нам вряд ли дадут с ними ознакомиться. Кроме того, есть еще немаловажный вопрос: где находится тот порог развития, перешагнув который ты перестанешь быть человеком?

— Твой дед, Дитрих Брандербергер. Может быть его…

— Нет, он не измененный, а просто конченый психопат, как я и говорила. Одно из условий для перемещения душ — это наличие чистого организма. По крайней мере так говорят жрецы Бесконечного Пути, не вижу оснований им не верить.

— Ты недавно сказала: референсные значения.

— Да.

— Это, как я понимаю, подразумевает какой-то диапазон?

— Верно.

— Твои шрамы. Теоретически, они…

— Да, можно сделать так, чтобы они исчезли. Просто нужен хороший специалист, сама я не рискну играть с вероятностями.

— А вернуть наши организмы в изначальное, нормальное состояние можно?

— Да.

У Никласа едва дыхание не перехватило.

— Как?

— Я уже говорила тебе, что культ Пути собирает карты генома, так называемые генетические паспорта по программе «Лебенсборн». Но карты генома делают не только у новорожденных, они в обязательном порядке обновляются перед тем, как организм инфицируется смартмассой. Так называемая нулевая отсечка, или точка старта. Если мы сможем найти свои генетические паспорта в базах данных Пути, найти подходящую лабораторию и необходимых компетентных специалистов, желательно на уровне белых мантий, тогда у нас есть шансы вернуться в прежний облик обычных людей, вернуться к той самой нулевой отсечке.

— Звучит конечно сложновато… Но ведь шансы ненулевые, почему ты так быстро сдалась?

— Ты сам не догадался?

— Догадался, но жду от тебя ответа.

— Вечного двигателя не существует, ресурсы конечны, — вздохнула Катрин. — Смартмасса в нашем организме работает как блокада для репликации, наниты мешают смартмассе захватить и подчинить наш организм. И раз в неделю, зависит от индивидуальных особенностей, нам нужно обновлять содержание умного геля и нанитов. Двойная инъекция, так называемая «блокада». Единственное известное мне место где ее можно взять не у жрецов культа, это кайзеровская бригада «Йозеф». Здесь, — показала Катрин на так и лежащий на полу серебристый кейс с ампулами, — примерно полугодовой запас на одного человека. Нам с тобой на двоих хватит на три, максимум на четыре месяца, если доводить свое состояние до появления признаков начинающихся дегенеративных процессов.

Катрин глубоко вздохнула, потом снова показала взглядом на свой кейс:

— Дитрих Брандербергер держал меня на коротком поводке в две недели, но я смогла найти возможности собрать полугодовой запас. Теперь ты понимаешь, что моя надежда состояла в том, что мы с тобой заберем в свои руки влияние фамилии и восстановим мои связи с источниками поставок препаратов? Сейчас… если мы расскажем московитам о себе, нам конечно могут помочь. Но с гораздо большей долей вероятности мы окажемся в камерах как лабораторные крысы. Я не захотела это проверять, выбрала самое легкое и оптимальное решение. Устала. Не смогла. Струсила, если хочешь.

Никлас зажмурился, активно потер лицо руками. Подумал, потом еще подумал. Потом, выпрямившись в кресле, внимательно посмотрел на Катрин.

— Я пока не устал как ты, а совсем наоборот — свеж, бодр, полон сил и хочу попробовать вылезти из всего этого дерьма. Для того, чтобы снова стать человеком, я готов разнести весь Путь и развалить будку хоть кайзеру, хоть всем его именным бригадам, что путаются с культом. Ну, хотя бы попробовать, — усмехнулся он, видя скептический взгляд Катрин. — Если не получится, то можно попробовать хотя бы прикончить кого-нибудь из тех, кто заварил всю эту кашу.

— Можешь убить меня, — пожала плечами Катрин.

— Посмотрим, как пойдет, — вернул ей жест неопределенности Никлас. — Ну что, ты в деле, или выходишь на этой станции? — взглядом показал он на валяющийся на полу вальтер.

— Попробовать найти свои карты генома с нулевой отсечкой, чтобы снова стать людьми?

— Да.

— Пойти против кайзера, культа и по факту против всего Нового Рейха?

— Ну не перегибай. Как минимум, с той стороны есть два нормальных парня.

— Каких?

— Отто и его брат из рейхсвера, которые нам помогли.

— А, ну это меняет дело, — кивнула Катрин. — Уговорил, я в деле.

— А я? — подала голос Марша.

— А ты, в принципе, можешь помочь и себе и нам, — обернулась внучка рейхсграфа к купеческой дочери.

— Как помочь?

— Вот давайте об этом подумаем и вместе обсудим.

На лицо все более оживающей Катрин постепенно возвращались краски и выражение эмоций. Она уже говорила, размышляя вслух и предлагая, а Никлас смотрел на нее и думал о том, что, шагнув за грань совсем недавно она вернулась немного другой. Изменилась, пусть и почти неуловимо. Как и он изменился, как и Марша изменилась за эти пару дней. Все они изменились.

Возможно, необратимо.

Инспектор Горчаков, как и обещал, коротал время в ресторане гостиницы за чашкой чая. Никлас подсел к жандарму за стол, столкнулся с открытым взглядом. Наивным даже, особенно на фоне простецкого лопоухого лица.

— Доброе утро, — бодрым голосом приветствовал Никлас инспектора.

— Эм… здравствуйте, — кивнул Горчаков, слегка озадаченный жизнерадостным видом собеседника.

— Прошу прощения за сцену, которой вы стали невольным участником, — с фальшивыми нотками сожаления произнес Никлас. — Эмоции после ужасного нападения… сами понимаете, у моей подруги просто не выдержали нервы, что послужило причиной срыва.

— П-понимаю, — медленно протянул Горчаков. — Может быть п-переместимся в номер? — инспектор начал приподниматься с места.

— Нет-нет-нет, — жестом прервал его движение Никлас. — Девушки только успокоились, не хочу их тревожить. Вы же понимаете?

Никлас с трудом удержался, чтобы не произнесли последнее слово с п-придыханием.

— П-понимаю, — снова кивнул Горчаков, присаживаясь обратно.

— Я весь внимание и жду ваших вопросов, — широко развел руками Никлас.

Беседа много времени не заняла. Вопросы оказались дежурными, неудобных почти не оказалось. На те, которые услышал, Никлас просто не стал отвечать — что, впрочем, инспектора совершенно не расстроило. Похоже, версия Катрин о том, что к ним пошлют кого-то незначительного и недалекого, чтобы как можно скорее замять дело, подтверждалась.

Когда Горчаков ушел, обещав к вечеру визит юриста Минских железных дорог для обсуждения компенсации, Никлас со стойки регистрации позвонил в номер. Ключ от джи-вагена, привезенного с вокзала, был уже у портье, так что Никлас даже подниматься не стал, просто позвал Маршу и Катрин вниз.

Девушки спускались по лестнице, двигаясь так же, как делали это в облике эскортниц. Сейчас обе были в гораздо более скромных нарядах, но синхронная грация и одинаковые, закрывающие лица черно-белые платки в клетку, делали их удивительно похожими друг на друга.

Машину, заправленную, подогнали прямо ко входу и вскоре они уже ехали по улицам Белостока. Катрин показывала дорогу, явно неплохо ориентируясь в городе. Никлас вспомнил, что она ведь здесь росла, пока не сбежала из семьи к полоумному деду. И, это было заметно, Катрин сейчас с нескрываемым интересом смотрела по сторонам, явно отмечая что и как изменилось в городе.

После того как выехали из центра и проехали предместья, Никлас увеличил скорость на прямой и почти пустой от машин дороге. До имения Норманов езды оставалось не больше десяти минут — как раз Никлас рассказал девушкам о Горчакове и о состоявшейся с ним беседе. Упомянув, что как Катрин и ожидала, к ним прислали не очень компетентного сотрудника. Больше времени даже не состоявшуюся беседу обсуждали, а сделанное Никласом сравнение жандарма со швейковским кадетом Биглером. И вскоре после окончания рассказа машина уже заезжала в открытые деревянные ворота немалого размера поместья.

— К тому белому зданию давай, — показала Катрин на вытянутый в длину двухэтажный дом. — Как раз к обеду приехали.

— Обед? Время ж еще двенадцати нет, — удивился Никлас.

— Моя семья занимается животноводством. Здесь все рано встают, даже люди умственного труда, и соответственно все рано обедают.

Судя по количеству и качеству самых разных машин у главного дома имения, фамилия Норманов отнюдь не бедствовала. В принципе, именно за материальной — в основном, поддержкой, они сюда и прибыли, поэтому столь заметный признак внешнего благополучия показался Никласу хорошим предзнаменованием.

— Марша, подожди в машине, — произнесла Катрин, когда джи-ваген припарковался.

— Опять Марша подожди! — возмутилась купеческая дочь.

— Ты умеешь водить? — вдруг спросила Катрин.

— Да.

— Хорошо умеешь?

— Я в гонках участие принимала.

— На машинах?

— А на чем?

— Ну не знаю, на чем-нибудь.

— На машинах. За рулем. На автотреке. Так нормально?

— Прекрасно, Марша, просто прекрасно. Значит так: садись за руль, разверни машину и поставь так, чтобы видеть двери дома. Если увидишь, что мы бежим, заводи и как только мы сядем, будь готова гнать отсюда как на гонках. Понятно?

— Понятно, — протянула озадаченная Марша.

— Отлично. Никлас, пойдем?

— Пойдем.

Вышли из машины, с хрустом гравия под ногами пошагали к крыльцу.

— Ты специально так Марше сказала, чтобы она не расстраивалась? Специально же, да? — повторил вопрос Никлас, когда Катрин промолчала.

— Не знаю. Как сложится, — вздохнула Катрин.

Никлас вздохнул и обуреваемый накатывающим беспокойством, выругался мысленно. Они уже были у крыльца, где путь им преградил вышедший из дома пожилой мужчина в ливрее дворецкого.

«Кучеряво живут животноводы», — отметил его наряд Никлас.

— Добрый день, вы к кому?

— Нам нужен Альберт Норман.

— Вам назначено?

— Нет.

— Тогда вам придется подождать. Господин Норман сейчас занят, и…

Пока пожилой дворецкий говорил, Катрин внимательно смотрела на него и чуть-чуть потянула вниз закрывающий лицо платок. Глядя в ее глаза, дворецкий кашлянул, споткнувшись на полуслове.

— Боже милостивый! Госпожа Катерина! — всплеснул он руками. — Господи, господи, вы вернулись⁈ — в глазах старого человека почти мгновенно появились слезы.

— Не знаю, Евлампий Геннадиевич, не знаю вернулась или нет, — с неожиданной приязнью и теплотой в голосе коснувшись его руки, сказала Катрин. — Пустите?

— Они обедают, там вся семья. Брат ваш Вадим тоже там.

— Ну я все же рискну, наверное.

— Подождали бы, госпожа Катерина, могу вас проводить в гостевые подождать и после к отцу отвести. Ваш брат-то старший до сих пор серчает, как бы даже не пуще прежнего.

— При отце он будет сдержан, надеюсь.

— Воля ваша.

Кивнув дворецкому, Катрин двинулась вперед. Никлас не отставал, и вскоре они вдвоем — миновав несколько человек из удивленной прислуги, вошли в обеденный зал. За длинным столом здесь сидело не менее двадцати человек. Мужчины, женщины, юноши и девушки; в самой разной одежде — от повседневной до рабочей, несколько человек в классических деловых костюмах. Никлас всех осмотрел мельком, обратив внимание на кряжистого мужчину во главе стола.

— Всем здравствуйте, — громким голосом произнесла Катрин, снимая намотанный на лицо плотный платок. Над столом раздался нестройный вздох удивления, кто-то из женщин громко ахнул.

— Вернулась, — грузно вздохнув, произнес сидящий во главе стола мужчина.

— Да, — кивнула Катрин.

— Где вторая?

— Она умерла.

Послышался пронзительный женский вскрик, сменившийся сдавленным плачем.

— Кто это с тобой?

— Никлас Бергер, внук рейхсграфа Дитриха Брандербергера.

— Зачем пришла?

— Мне нужна помощь.

— Знаешь, где выход?

Катрин отвечать не стала, смотрела в глаза отца ровным взглядом.

— Вот сейчас идешь к выходу, покидаешь этот дом и никогда сюда больше не возвращаешься. Это ясно?

— Предельно.

— Шагай.

«Ну, мы хотя бы попытались», — примерно с таким выражением посмотрела Катрин на Никласа, пожав плечами. Развернувшись, она двинулась в сторону выхода.

— Катерина! — вдруг громко окликнул дочь Альберт Норман, поднимаясь из-за стола. Обернувшись Никлас увидел, что он уже пальцем на Катрин показывает, словно придавая максимальной значимости словам, которые собрался произнести.

— Если вернешься, ты об этом пожалеешь.

Не удостоив отца ответом — ни взглядом, ни жестом, Катрин с каменным лицом развернулась, намереваясь продолжить движение. В этот момент из-за стола вскочил один из мужчин, в несколько шагов оказался рядом. Никлас думал, что он сейчас ударит и приготовился, но мужчина неожиданно плюнул в лицо Катрин.

У Катрин при этом не дрогнул ни один мускул, она просто стояла и смотрела в глаза так прямолинейно и без слов оскорбившему ее родственнику.

— Простите, а вас как зовут? — поинтересовался у него Никлас.

— Салфетку? — мужчина, проигнорировав вопрос, уже протянул Катрин бумажную салфетку.

— Григорий его зовут, — негромко сказала Катрин. Она стояла с непроницаемым лицом и разглядывала, но не брала в руки предложенную салфетку.

— Григорий, а ничего что я здесь стою? — снова спросил Никлас.

Григорий только сейчас перевел взгляд на Никласа. Открыл было рот — намереваясь что-то сказать, но вместо слов у него изо рта вырвался сиплый вздох. Никлас, который с чувством только что всадил ему кулак в бок, взял Григория за шиворот и одновременно с шагом вперед впечатал его лицом в столешницу.

Загремели тарелки, голова Григория отскочила от столешницы, и он кулем завалился на пол. Никлас, чувствуя, как от напряжения стучит в висках кровь, с совершенно спокойным видом взял со стола несколько салфеток и подойдя к Катрин принялся вытирать ей лицо. Только сейчас послышались звуки отодвигаемой мебели, возмущенные крики.

— Сидеть! — раздался вдруг громкий рев главы фамилии.

Все звуки стихли, в столовой повисла звенящая тишина, нарушаемая только шуршанием из-под стола, где пытался подняться Григорий. Ему, кстати, никто не помогал — похоже авторитет старшего Нормана настолько силен, что никто не смеет ослушаться.

Никлас уже закончил вытирать лицо Катрин, бросив салфетки на пол. Девушка, по-прежнему с каменным выражением намотала обратно на лицо и шею платок, развернулась и двинулась к выходу. Никлас, не оборачиваясь, двигался за ней. Спиной чувствуя многочисленные взгляды и ожидая проблем. Не дождался — спокойно вышли из дома, подошли к машине. Никлас открыл водительскую дверь, Марша послушно пересела на заднее сиденье.

— Как разговор? — поинтересовалась Марша, когда Никлас выезжал через ворота.

— Ну… так, приемлемо, — пожала плечами Катрин.

— Приемлемо? — удивился Никлас.

Катрин промолчала. Молчала она до того момента, как машина не выехала на асфальт дороги и не увеличила скорость.

— Никлас, напомни, а какие у жандарма Горчакова погоны были?

Никлас нахмурился, вспоминая.

— С вензелем, серебряного цвета.

— Представился он как? — уточнила Катрин.

— Инспектор транспортного надзора.

— Ах вот оно что, — протянула Катрин, и пояснила: — Видишь ли, в Жандармском корпусе у нижних чинов желтые погоны, а у офицеров синие, с вензелями. Серебряные — это погоны гражданского чина. Инспектор — это гражданский чин и есть.

— И?

Несмотря на то, что Катрин вроде как пояснила, понятнее не стало.

— В детстве в качестве развлечения я придумывала шрифты, — неожиданно переменила она тему. — Причем не на всю семью шрифты, а тайные, на двоих с кем-нибудь. Не всем конечно это было интересно, а вот с Григорием, которого ты так мило приложил об стол, у нас на двоих был придуман простенький рукописный шифр: каждая из букв алфавита имела два варианта написания. То есть я пишу ему от руки письмо, и внутри него — вторым написанием отдельных букв, прячу шифрованный текст.

— Это как? — спросила Марша.

— Пишу слово «комендатура», в котором буквы «д», «у», «р» и «а» вывожу вторым вариантом написания. Написано «комендатура», а внутри зашифрованное другое слово. Понятно?

Марша не ответила, нахмурившись, а Катрин снова повернулась к Никласу:

— Так вот когда Гриша плюнул мне в лицо, он после протянул мне салфетку, на которой соусом было что-то написано, но я обратила внимание только на знакомое написание букв «О» и «Э».

— И что это значит?

— Я полагаю это значит: Особая Экспедиция. Григорий не старший сын, но отец именно его — когда я еще была частью семьи, выделял как более способного к делам, хотя есть и старше братья. Так что я уверена, Григорий только что определенно пытался меня предупредить. Этот твой жандарм Биглер, как там его фамилия? Горчаков? Похоже, он далеко не так прост, как кажется. Полагаю, что именно жандарм предупредил отца, чтобы тот во избежание проблем не связывался с нами, а отец уже попросил Григория предупредить меня.

— Зачем?

— Зачем все делать именно так?

— Да.

— Полагаю, что Особая Экспедиция Москвы очень хочет с нами поработать. Причем так, чтобы мы пришли к ним как просители с абсолютно голой… душой, потому что в таком варианте выгодно прогнуть нас можно гораздо сильнее.

Никлас, пользуясь тем что дорога ровная и прямая, прикрыл глаза. Вспомнился жар пустыни и грохот боя во время нападения на конвой. Как же тогда все было просто и понятно, — вздохнул Никлас, открывая глаза.

— Нам нужно обсудить, как вести себя с Горчаковым, чтобы и не прогибаться сильно перед особистами, но при этом и не дать повода думать, что нас предупредили.

Никлас при упоминании об этом почувствовал некоторую неловкость.

— Получается, я совершенно зря твоему Григорию…

Катрин вдруг, совершенно неожиданно, взяла Никласа за руку и крепко сжала. И, что еще более неожиданно, поднесла руку к губам, целуя ему тыльную сторону ладони.

— Спасибо. За меня никто и никогда так не заступался, я очень это ценю.

Катрин отвернулась к окну, отпустив руку Никласа, но он успел заметить ее повлажневшие глаза и побагровевшие шрамы.

Глядя внутрь пышущего жаром круглого жерла, в глубине которого исходила паром красно-оранжевая тягучая жидкость, Никлас наморщил лоб.

— Это можно есть? — подняв взгляд от керамического горшка спросил он у Катрин, потому что именно она посоветовала ему заказать солянку.

— Нужно.

— Мне кажется, этот суп слишком жирный.

— Тебе кажется.

Вздохнув, Никлас опустил ложку в горшок и помешал, наблюдая в густой красно-оранжевой жидкости куски охотничьих колбасок, сосисок, самое разное мясо, оливки, дольку лимона, соленые огурцы, причем все это было сдобренное немалым количеством насыпанной сверху мелко порезанной зеленой травы.

— А это что такое? — поднял он ложку, показывая траву Катрин.

— Укроп. Ой да не хочешь не ешь, давай мне!

— Я попробую. Но выглядит это очень тяжело для желудка.

— Вот уж не думала, что ты такой привередливый.

— Я однажды ел почти сырое мясо даже без соли, утоляя голод. Но в данном случае…

— Николя, вы не в своей Африке. Здесь своя атмосфера, — фыркнула Марша. Перед ней как раз поставили тарелку с зеленым супом, в котором плавали белоснежные прожилки.

— Это что? — поинтересовался Никлас.

— Щавелевый суп.

— Щавечто?

— Щавель. Трава такая, с кислинкой.

— Ясно. Но я вообще вот про это, белое.

— В горячую воду разбивают яйцо и перемешивают, — пояснила Марша.

— Ясно. Понятно.

В ресторан с вывеской «Корчма» они зашли обсудить предстоящую беседу с жандармским инспектором. Ну и пообедать решили, раз уж случай выдался. Марша, только сейчас сняв закрывающий лицо платок, отложила его в сторону и принялась за свой травяной суп. Катрин тоже заказала себе солянку и сейчас дула на ложку, пытаясь остудить содержимое.

Стол они выбрали в самом углу, Катрин еще и села в тени — развернувшись обезображенной шрамами стороной лица к стене. А вот Марша сидела с краю скамьи и привлекла внимание своими губами даже в царящем зале полумраке. Повышенное внимание.

Через стол, почти в центре зала, сидела компания студентов — человек восемь, оценил Никлас. Да, две девушки, шесть юношей — и один из них сейчас негромко загудел, выпятив губы. Сразу же раздался сдержанный смех остальной компании. Похоже, губами Марши там оказались впечатлены все, незнакомые — или наоборот знакомые с актуальной модой технополисов.

Марша этого внимания к себе не замечала. Катрин тоже не смотрела на студентов, а уже начала рассказывать, что думает по поводу предстоящего общения с Горчаковым. Никлас слушал внимательно, изредка посматривая на компанию студентов. Которые, вместо того чтобы пошутить разок и успокоиться, начали эксплуатировать тему больших губ, стараясь получить как можно больше веселья.

Никлас и сам откровенно не одобрял «гудок» Марши, как называла ее губы Катрин. Но гораздо более он не одобрял того, что сейчас делают наглые студенты — которые постепенно смеялись и кривлялись все громче и активнее. Настолько активнее, что Марша это заметила — и когда она обернулась в сторону веселящейся компании, все демонстративно сделали вид, что не смотрят в ее сторону.

Лицо купеческой дочери изменилось — она вдруг поняла, что недавние раскаты смеха были связаны с ней. Один из студентов сейчас как раз, чувствуя ее взгляд, максимально выпятил вперед сложенные в трубочку губы и по-утиному шамкая обратился к сидящей напротив девушке. Та, кстати, единственная из компании не смеялась, а наоборот — как отмечал Никлас, периодически старалась урезонить остальных, явно смущенная. Попыталась и сейчас, но безуспешно — новый взрыв смеха раздался громче прежних.

— …а во лбу звезда горит! — продекламировал один из веселящихся студентов так, чтобы было слышно. Намек, конечно, совершенно прозрачный — на вживленные в кожу лица Марши бриллианты, один из которых поблескивал прямо в центре лба.

Катрин замолчала. Марша сидела, опустив взгляд в стол, щеки ее горели румянцем. Подошла официантка, снимая с подноса глубокую миску с заказанным Никласом салатом.

— Мадам… Эдита, — прочитал Никлас имя официантки. — Позовите, пожалуйста, директора ресторана.

— Что случилось? Может быть я могу помочь? Вам не понравилась наша солянка? — не на шутку напряглась женщина, выдав сразу череду вопросов без пауз.

— Нет-нет, с солянкой все отлично. Скажите директору, что нам нужно серьезно обсудить вопрос компенсации. Очень вас прошу.

Никлас приподнял над столом сжатый кулак, демонстрируя свой перстень черной аристократии рейха.

— Как будет угодно ясновельможному пану, — кивнула официантка.

Увидев перстень, она напряглась еще больше и торопливо ушла. Никлас же вздохнул, зажмурился, чувствуя накатывающее абсолютное спокойствие единения с уходящим на периферию сознания страхом. Открыв глаза, посмотрел на Катрин.

— Какую компенсацию ты хочешь обсудить? — спросила внучка рейхсграфа.

— Компенсации мы будем обсуждать позже. Сейчас время поговорить об ущербе.

— Что? — не поняла Катрин.

Никлас улыбнулся. Эту фразу иногда повторял его первый наставник, и ему сейчас впервые выпала возможность сказать ее самому. Взяв горшок со все еще обжигающе горячей солянкой, Никлас поднялся и двинулся ко столу студентов. Они, похоже, столь смело смеялись потому, что не принимали его всерьез — как не приняла его всерьез и Марша, впервые увидев в особняке Брандербергера.

Студент, который только что активнее всех вытягивал губы трубочкой, уверенно и с насмешкой смотрел на подходящего Никласа. Будто бы спрашивая: «Ну и что ты мне сделаешь?»

Горшок с солянкой ударил ему прямо в лоб. Заливаясь жирным горячим супом и криком, студент спиной вперед завалился вместе со стулом. Второй, который недавно пальцами оттягивал нижнюю губу, заорал гораздо громче первого — потому что Никлас, схватив со стола вилку, пришпилил ему руку ко столешнице.

Мелькнули рядом острые ногти — одна из студенток, вскочив на ноги, попыталась вцепиться ему в лицо. Ее Никлас оттолкнул, так что та отлетела на несколько метров и покатилась по полу. Третий студент, декларировавший стих про звезду во лбу, схватил пивную кружку и попытался ударить Никласа. Не сумел, а пивную кружку выронил, получив кулаком в солнечной сплетение. Его стул Никлас перехватил за спинку, и двумя ударами разметал остальных сидящих. Третий удар стулом достался девушке с острыми ногтями — не вняв предупреждению в виде вполне аккуратного толчка, она снова попыталась броситься на Никласа. Он очень удивился, вдруг увидев ее перед собой и не успев остановить движение стула, а она очень удивилась, когда ее смело с ног так, что стало сильно больно. В ее пронзительном крике, когда активная в драке девушка покатилась по полу, изумления было ничуть не меньше, чем боли.

Через пару десятков секунд после того как горшок ударил в лоб первому весельчаку, все кончилось. По-прежнему в ресторане играла мягкая музыка, но ее разбавляли болезненные стоны раскиданных вокруг стола студентов. За столом осталась лишь одна девушка — та самая благоразумная, которая не смеялась над шутками и пыталась урезонить спутников. Подмигнув ей, Никлас вернулся за стол к Катрин и Марше.

— За что ты их так? — со скрытой насмешкой спросила Катрин.

— Как говорил мой первый наставник: за плохие шутки в зубах бывают промежутки, — пожал плечами Никлас.

— Этот наставник не говорил тебе, что девушек бить нельзя? — по-прежнему явно забавляясь, кивнула Катрин в сторону студентки с острыми ногтями, которая сейчас стояла на четвереньках и аккуратно сплевывала тягучую слюну вместе с кровью.

— В Танжере меня научили воспринимать нападающих на тебя как бесполую цель, вбивая это на уровне рефлексов. Нет, если тебе это интересно, то мне сейчас очень стыдно, что я не смог сдержаться и всек ей в полную силу. На автомате действовал, хотя меня это конечно же не извиняет.

— В Танжере, получается, ты девушек бил?

— Да.

— У вас же их там не было?

— У нас были две женщины-инструктора, — пожал плечами Никлас и перевел взгляд на спешащего к ним через зал упитанного мужчину с бакенбардами. Предположив, что это тот самый вызванный пани Эдитой директор.

Мужчина шагал в сторону их стола довольно быстро, но вдруг словно бы сбился с шага — все больше замедляясь. Посмотрев по направлению его взгляда, Никлас обернулся в сторону выхода и увидел зашедшего в ресторан инспектора Горчакова. И очень сильно удивился, как он вообще мог принять этого человека за недалекого и глуповатого жандарма.

Шагал по залу инспектор, опираясь на свою массивную трость, при этом заметно подволакивая правую ногу. Каждый раз, когда он на нее наступал, уголок рта его искривлялся в непроизвольной гримасе. Если не считать этого, то на лице у Горчакова было совершенно непроницаемое выражение, и сейчас Никлас никогда и ни за что не охарактеризовал бы его «лопухом» и «крылом аиста с рыбьим хвостом».

От жандарма веяло хищной опасностью, и это видели все — замолк даже студент, у которого ладонь была ко столешнице вилкой пришпилена. Он даже дышать похоже перестал, тем более что жандарм остановился сейчас рядом с ним.

— Счет в компенсацию ущерба выставите этим господам, — показала трость Горчакова поочередно на валяющихся студентов, а после он посмотрел на директора ресторана. — Если попробуют уклониться, обратитесь с заявлением в Жандармерию на имя инспектора Горчакова.

Судя по расширившимся глазам единственной не пострадавшей девушки, в последнем комментарии таилась серьезная угроза, и, если студенты совсем не дураки, уклоняться от оплаты не будут. Сам Горчаков уже, не обращая более внимания ни на студентов, ни на директора, направился в угол зала ко столу с наблюдающей за ним троицей.

— Господин Бергер. Сударыни, не имел чести быть вам представленным, — кивнул девушкам жандарм. — У меня появились к вам некоторые дополнительные вопросы, где вам будет удобнее на них ответить? Здесь, или поедем в отель?

— Марша Юревич, гражданка первой категории из Троеградья, дочь купца первой гильдии Роберта Юревича, главы Торгового Дома Юревича. Катрин Брандербергер, внучка рейсхграфа Брандербергера, военного коменданта Грайфсвальда, недавно трагически скончавшегося, — представил девушек Никлас.

Судя по тому, как расширились глаза жандарма, Никлас понял — настоящих имен его спутниц Горчаков не знал. И мысленно поморщился, потому что получается, что предложенный Катрин план уже пошел наперекосяк. Но отходить от него не стал — достал из кармана и выложил перед Горчаковым пластиковые карточки аусвайсов убитых телохранителей Кристины Брандербергер.

Инспектор нахмурился, и — с заметным трудом выпрямив ногу, присел за стол. Никлас развернул аусвайсы так, чтобы Горчаков мог прочитать имена.

— Егеря именной бригады «Рейнхард», недавно ушедшие к своему Вотану, или куда они там уходят. Их личные кинжалы также у меня и за них мне, как я знаю, полагается награда. Верно?

— Да, если будет подтвержден факт… — Горчаков не договорил и чуть поправил оба аусвайса, так что теперь прямоугольники легли идеально ровно.

— Господин инспектор, — забрал карточки егерей Никлас. — Мы прекрасно знаем, что атака на поезд, на наш вагон, не была случайной. Полагаю, что версия, которую сейчас прорабатывает ваше ведомство — это нападение на неназванную вам высокую персону, которая передвигалась этим же поездом. Но если принять в работу версию о том, что именно этим прикрывались нападавшие, а истинная цель — это мы? Я, леди Брандербергер и леди Юревич? Прошу вас, подумайте, кому вы можете изложить эту версию так, чтобы она не легла под сукно, и чтобы нас могло выслушать уполномоченное лицо. Которому, например, мы можем изложить и обстоятельства получения этих самых аусвайсов егерей, которые кроме прочего выполняли обязанности телохранителей белой жрицы Пути.

— Белую жрицу тоже вы? — вздернул брови Горчаков.

— Какую такую белую жрицу? — вернул ему интонацию вопроса Никлас.

Отвечать Горчаков не стал, просто уважительно поджал губы и покачал головой.

— Вашего ответа мы будем ждать до завтрашнего утра, — прежним ровным тоном произнес Никлас.

— А что потом?

— Потом мы начнем действовать сами, обращаясь в те инстанции, в которые сочтем нужным. Например, в Особую Экспедицию, — продемонстрировал Никлас фальшивую улыбку.

До недавнего времени он даже и не знал, что в Московской империи есть такое ведомство как Особая Экспедиция. Да и сейчас не представлял, что это за организация — основываясь только на упоминании о ней от Катрин. Но судя по взгляду инспектора Горчакова утвердился во мнении, что организация серьезная.

— Приятного аппетита, — поднимаясь из-за стола, дернул уголком рта Горчаков. — Господин Бергер. Сударыни, — кивнув сначала Никласу, потом девушкам, инспектор похромал к выходу из ресторана. Шел он по прямой, не утруждаясь тем, чтобы обойти притихших студентов. Они перед ним оперативно расступились — трое отошли, еще один откатился.

Никлас смотрел вслед Горчакову и размышлял, что маску недалекого простака в гостинице тот надевал сознательно. Сфотографируй жандарма в обеих своих ипостасях, пусть даже в одной и той же одежде, и большинство просто не поймет, что на фотографиях один и тот же человек. Никлас только головой покачал, думая сколько же ему еще предстоит узнать, чтобы научиться сходу разбираться в людях. Потом нашел взглядом официантку и помахал рукой, подзывая.

— Мадам Эдита, принесите мне тарелку зеленого супа, пожалуйста.

— Щавелевого?

— Именно.

— Солянка ясновельможному пану не понравилась?

— Нет-нет, что вы, чистый восторг. Просто я теперь и зеленый суп хочу попробовать.

— Щавелевый.

— Да-да, его. Спасибо.

Проводив взглядом уходящую официантку, Никлас повернулся к спутницам. В этот момент Марша вдруг взяла его за руку, сжала и поцеловала тыльную сторону ладони. Никлас удивился ощущениям — он ожидал, что надутые губы будут ощущаться жесткими валиками, а оказалось, что их мягкость не отличима от обычных и чувствуется вполне естественно.

— Спасибо. За меня никто и никогда так не заступался, я очень это ценю, — еще раз поцеловав руку Никласа, громко прошептала довольная Марша.

Краем глаза Никлас заметил, что Катрин при этом отвела взгляд в сторону, скрывая налившиеся багрянцем шрамы. Насколько он уже знал внучку рейсхграфа, сейчас она была ну очень злой. Ее бесит Марша? Возможно, но вряд ли — после утренней истерики Катрин ни на нее, ни на ее слова и поступки почти внимания не обращает.

Злится из-за того, что он самостоятельно импровизировал с Горчаковым? Имеет смысл — Никлас уже понял, что инспектор скорее всего не имеет отношения к Особой Экспедиции, он ведь даже имен девушек не знал.

Хотя, Катрин может быть и из-за солянки злится, потому что она рекомендовала, а ему не понравилось. Кто ее знает, люди часто кулинарные вопросы очень и очень близко к сердцу воспринимают.

Возвращения инспектора Горчакова долго ждать не пришлось. Еще до ужина он заявился в отель в сопровождении высокого мужчины. Был тот в гражданском костюме, но его военная выправка откровенно бросалась в глаза.

— Иванов, Сергей Сергеевич, — с бесцветной неискренней улыбкой представился он, глядя в глаза Катрин, а после перевел взгляд на Никласа: — Статский советник по делам Царства Польского, неофициально — резидент Особой Экспедиции в Варшавском военном округе. Меня искали?

— Вас, — кивнул Никлас, еще не до конца понимая, но начиная осознавать, фигура какого калибра явилась к ним в гости.

Улыбка уже исчезла с лица статского советника, а сам он пересек гостиную, присаживаясь за столом. Инспектор Горчаков прикрыл дверь, и стараясь не привлекать к себе внимание вдоль стены прошел за спину статскому советнику.

Больше минуты стояла долгая, мучительная тишина — Сергей Сергеевич осматривал Никласа и Катрин, совершенно игнорируя взглядом Маршу, подпирающую дверной проем в дальнем конце гостиной.

Катрин не выказывала ни тени беспокойства, просто молча ждала, глядя сквозь гостей. Никлас не понимал, почему все молчат, но не спрашивал, стараясь выглядеть невозмутимо. Чего именно ждал Сергей Сергеевич, стало понятно, когда двери номера распахнулись и в гостиную заехала тележка с кружками, кофейником, чайником и легкими закусками.

— Не будем же мы на сухую беседовать, верно? — благодушно поинтересовался Сергей Сергеевич, наливая себе чашку чая.

Никлас с трудом сохранил бесстрастное выражение на лице, удивленный методами нагнетания обстановки. Катрин на поднос даже не глянула, Никлас тоже не обратил внимания — рассматривая резидента Особой Экспедиции, с удовольствием прихлебывающего ароматный чай. Зато Марша, до этого момента незаметная, прошла ко столу и спокойно налила себе кофе. Потом, неожиданно, налила кофе Катрин и чаю Никласу. Горчаков, когда она на него посмотрела, отрицательно головой помотал.

— Рассказывайте, — произнес Сергей Сергеевич, глядя поверх кружки на Катрин и Никласа. На Маршу он внимания так и не обратил, но ей похоже подобное отношение уже стало привычным. Огромные губы и бриллианты на лице, всегда выделяя ее из толпы, в узком кругу наоборот делают ее незаметной, просто выключая из зоны внимания — неожиданно пришел к очевидному в общем-то выводу Никлас.

Одновременно он впервые прямо встретился взглядом со статским советником, и поразился — настолько у того странного цвета глаза. Радужка практически желтая, Никлас раньше никогда такого не видел. Из-за этого он чуть замялся с ответом, и заговорила Катрин.

— Меня зовут Катрин Брандербергер, до недавнего времени я считала себя наследницей состояния, прав и привилегий рейхсграфа Дитриха Брандербергера.

Катрин сделала паузу, Сергей Сергеевич в ответ кивнул.

— Да-да, я осведомлен о вас, вашей фамилии и в частности о заблуждениях, которые лично вы питали. Читали свежую прессу?

— Читала.

— Мои соболезнования. Продолжайте, леди Катрин, прошу вас.

— Рейхсграф Брандербергер намеревался совершить переход… если вы понимаете, о чем я.

Кружка замерла, странные желтые глаза с нескрываемым интересом посмотрели сначала на Никласа, потом внимательный взгляд вернулся к Катрин.

— Да? И что же этому помешало?

— Стечение обстоятельств. Два дня назад мы — я, Марша Юревич и Никлас Андерсон…

Катрин сделала паузу, показывая на Никласа и Маршу. Статский советник кивнул, а вот Горчаков за его спиной заметно удивился — похоже, настоящую фамилию «Никласа Бергера» он сейчас впервые услышал.

— Мы втроем находились в особняке фамилии Брандербергер под Грайфсвальдом, но перед операцией перехода произошли некоторые события, которые переросли в ссору и выяснение отношений. В результате моя сестра Кристина погибла, двое егерей бригады Рейнхард, которые кроме прочего являлись тайными мистиями Пути, попытались убить Никласа, но он оказался против, а потом особняк сгорел вместе с лабораторией.

— Какая… интересная история, — поджал губы Сергей Сергеевич и посмотрел на Никласа. — Ваш отец тот самый капитан Андерсон?

— Так точно.

— Становится все интереснее. Продолжайте, леди Катрин, я весь внимание.

— Замысел новой легенды для старой личности Брандербергера базировался на том, что мать Никласа — Элен Нелидофф, не состояла в браке с Александром Андерсоном. Дитрих Брандербергер подготовил документы, признавая Элен своей дочерью. Приняв на службу Никласа Андерсона, он создал для него личность Никласа Бергера, якобы своего внука и собирался забрать себе его тело. Есть подтверждающие аудиовидеозаписи этого плана, а также заверенные копии документов, местонахождение которых известно только мне. Вот такая вот история и полагаю, что вы можете нам, полностью или частично, в интересах своего государства помочь реализовать план рейхсграфа Брандербергера.

Сергей Сергеевич кивнул. Вопросов он больше не задавал, молча размышлял. Думал он долго, несколько минут.

— Вы ведь оба ведьмаки? — вдруг поинтересовался он, глядя на Никласа и Катрин, а Маршу снова игнорируя.

— Что, простите?

— Ведьмаки? Измененные?

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — покачала головой Катрин. Но шрамы ее налились кровью, выдавая девушку с головой. Сергей Сергеевич только вздохнул, укоризненно глядя ей в глаза.

— Леди Катрин, мы здесь собрались для серьезного разговора, так что давайте уважать время друг друга. У вас на лице следы ужасных ран, которые судя по виду шрамов были получены как минимум несколько месяцев тому. Я же точно знаю, что еще неделю назад вы были в совершенном порядке, видел фотографии с приема в Мёнхенгладбахе. То, что у вас в организме взаимоубивающаяся смесь нанитов и смартмассы мне очевидно, ничем иным наша медицина подобную регенерацию пока обеспечить не в силах. У нас таких как вы называют ведьмами и ведьмаками. В Е-Зоне симбионтами или репликантами, в зависимости от выбранного пути развития. У вас в Рейхе… по-разному называют, официальное классификационное именование не знаю, не в курсе. Вот и спрашиваю — вы оба прошли мутацию?

— Ответ на этот вопрос для вас принципиален? — ровным голосом поинтересовалась Катрин.

— Уже неважно, я и так все понял, — махнул рукой Сергей Сергеевич, кивнув Никласу с холодной улыбкой. — Revenons a nos moutons, вернемся к насущным вопросам. Ваше предложение в данный момент ни Особой Экспедиции, ни Императорской Канцелярии, ни какой-либо еще организации в землях и территориях под властью Москвы интересно не будет. Вы, конечно, можете попробовать, предлагая себя как знамя в разные ведомства, но не скрывая скажу, что вы только потеряете время. Вас еще и продадут скорее всего очень быстро, не во втором кабинете, так в третьем. Но если повезет, и вы не станете разменной монетой, то кроме обещаний, по большей части пустых, ничего не получите. А такое обещание могу вам дать и я — обещав помочь, как только появится подходящий момент и интерес Москвы направится в сторону Грайфсвальда. Который, кстати, уже избавляется от отрядов ландвера и становится вотчиной Тау-Ордена. Когда этот интерес появится, спросите вы… Я честно отвечу, то не знаю. Еще есть предложения? Вы же не просто так леди Юревич с собой ко мне привели?

Задавая вопрос, Сергей Сергеевич смотрел на Никласа. А тот молчал, глядя в желтые глаза. В беседе он, после того как Катрин заговорила, принял решение не участвовать. На первом плане не участвовать. В Танжере его хорошо научили водить машину, выживать и убивать. Но читать людей он пока не умел, и сейчас — пока Катрин вела беседу, внимательно наблюдал за статским советником. Размышляя — правду ли тот говорит об отсутствии интереса, или это просто первоначальная ступень для торга.

Сергей Сергеевич, не дождавшись ответа от Никласа, впервые посмотрел на Маршу, после чего девушка моментально почувствовала себя неуютно. В этот момент заговорила Катрин, выкладывая на стол переговоров следующую карту:

— Роберт Юревич проиграл Дитриху Брандербергеру свою дочь Маршу в покер. Она прибыла в Грайфсвальд для того, чтобы после процедуры перемещения стать женой Никласа Андерсона, вернее женой Никласа Бергера. Через нее Дитрих Брандербергер, в новой личности, намеревался заполучить под свой контроль Торговый Дом Юревича, усилить свое влияние в Троеградье и только после этого возвращаться в Грайфсвальд, где я все это время должна была править активами фамилии как наследница.

— Дитрих не планировал объявлять о своей смерти, не хотел отдавать вам полную власть?

— Да.

— Ясно. Леди Марша знает о своем предназначении?

— Я поставила ее в известность, но она не до конца верит.

— Ах вот как, — покивал статский советник. — Вы, значит, предлагаете мне реализовать наработки и планы Брандербергера. У него был компромат на Юревича?

— Да.

— У вас?

— У меня нет. Но я могу позвать Роберта Юревича сюда и уверена, что в процессе нашего общения он выдаст целую пачку компромата на себя, так что вы легко возьмете его за cojones.

Сергей Сергеевич после столь неприкрытой грубости едва заметно поморщился, но промолчал.

— Что для вас в этом варианте выгода?

— В этом варианте от вас нам с Никласом нужна лицензия вольных охотников, разрешение на работу в диких землях федератов Москвы, а также поддержка при получении максимально возможной суммы компенсации от Минской железной дороги.

— Вот это уже интереснее, — широко улыбнулся Сергей Сергеевич. — И, вы знаете… пожалуй, я соглашусь. Технические детали обсудите с инспектором Горчаковым, я сейчас же согласую ему все полномочия для использования специальных средств, предназначенных для негласного получения информации. Возьмите Роберта Дональдовича за cojones, считайте, что у вас карт-бланш. По поводу лицензии вольных охотников… у меня будет к вам несколько иное предложение, более для вас интересное. Как у вас с блокаторами мутаций, дефицита и срочной нужды нет?

— Нет.

— Отлично, просто отлично. Свое предложение я озвучивать пока не буду, мне для начала нужно его согласовать. Обсудим это после завершения дела с Домом Юревич, так что до встречи, господа и дамы.

Не ожидая и не дожидаясь ответного прощания, статский советник — так неожиданно закругливший разговор, без задержек поднялся и направился к выходу.

— Сергей Сергеевич! — окликнула его Катрин уже у двери.

— Да? — обернулся он.

— Таких как мы, в рейхе официально классифицируют как übermensch.

— Сверхчеловек? — теряя невозмутимость, взметнул брови Сергей Сергеевич. — Господи праведный, да как ж так-то… ничему история не учит! Ни-че-му.

Покачав головой, совершенно не скрывая осуждения во взгляде своих странных желтых глаз, Сергей Сергеевич вышел из номера.

Нарушая шарканьем и стуком трости тишину, повисшую после ухода статского советника, Горчаков прошел ко столу, занимая освободившееся место.

— Господин инспектор. Получается, мы теперь работаем вместе? — посмотрела на него Катрин.

— П-получается так.

— Мы вызываем сюда Роберта Юревича, вы согласовываете и организуете использование технических средств наблюдения и записи. Так?

— Так.

— Сроки готовности?

— Завтрашнее утро.

— Хорошо. Тогда мы с Никласом сейчас пойдем на почту, отправим телеграмму в Торговый Дом Юревича. Вы полагаю отправитесь за всеми необходимыми согласованиями, а когда все будет готово, мы встретимся здесь же и согласуем дальнейший план действий. Согласны?

Горчаков, несколько удивленный деловым напором Катрин только кивнул.

— Вот и отлично, — поднялась Катрин. — Тогда мы с Никласом на почтовый пост.

Никлас тоже поднялся. Он уже более-менее узнал Катрин, и по ее виду прекрасно понял, что она сейчас очень сильно желает сказать ему несколько слов наедине.

— А мне что делать? — вдруг спросила Марша.

— Можешь сделать инспектору Горчакову кофе на ход ноги, — улыбнулась Катрин, уже разворачиваясь к выходу.

Когда вышли и шагали к телеграфу, Катрин молчала. Видимо, решила отложить разговор тет-а-тет на момент после отправки сообщения. Поэтому Никлас, пользуясь моментом, решил попросить совета

— Катрин, помнишь, ты обещала мне подсказать…

— Подсказать что?

— Ну, что написать…

— Кому написать? — Катрин, вся в мыслях о происходящем вокруг, никак не могла понять о чем речь.

— Есении, из Зверина.

— Какой Есении? А, все-все, не смотри так, поняла. Напиши… ну, напиши: Привет, это Никлас Бергер. Я не доехал до Вильно, пока в Белостоке. Гостиница Империал, пару дней я еще здесь. Как насчет ужина?

— Я ей не как Бергер, а как Алексей Кириллович представился.

— Как кто? — не поняла Катрин.

— Алексей Кириллович. Вронский, герой такой был в Анне Карениной.

— Ах вот как, — приостановившись даже, задумчиво посмотрела Катрин на Никласа. — Напиши… ну, напиши: Привет, это Алексей Кириллович. Я не доехал до Вильно, пока в Белостоке. Гостиница Империал, номер на имя Никласа Бергера и что там я еще говорила.

— Есения, оставляя мне цифры телеграмма сказала, что встретиться сможет не раньше, чем через неделю.

— Из-за нападения на поезд все могло поменяться, это раз. И два — как ты думаешь, обошлось без нее вмешательство в наше дело Особой Экспедиции? Кто им сигнал отправил?

— Думаешь она?

— Не уверена, но скорее всего. Вот и посмотрим на реакцию и ответ, если будет.

— И все?

— Что «и все»?

— Ну, по сообщению. Не слишком коротко и сухо?

— А тебе не нужно мыслью растекаться. Ты скучающий повеса, таких предложений десяток каждый божий день делаешь.

— Я с ней чуть-чуть по-другому беседу строил.

— Как по-другому?

— Сказал, что устал от лицемерия окружающего мира и увидел в ней крупицу искренности, потому очарован и… ну, что-то такое сказал, у меня тогда даже красиво получилось.

Катрин молчала, даже чуть-чуть приоткрыв рот.

— Знаешь, я все более склонна ставить под сомнение компетенции тех, кто писал твою характеристику в личном деле, — покачала головой Катрин.

— Так вот я про то, что может по-другому написать?

— Нет.

— Почему?

— А зачем? Только дурочки смотрят на словесные кружева, нормальные леди оценивают мужчин по делам.

— У меня с ней дел никаких не было.

— Она определенно оценила твою искренность, а такое признание, если оно искреннее, дело серьезное.

Катрин сейчас на Никласа не смотрела, и ему даже показалось, что разговор ее тяготит.

— Ясно, — кивнул Никлас, понимая что волшебной таблетки как рассчитывал не получил. — Ладно, пойдем.

При отеле работал почтово-телеграфный пост, весьма приличного размера — десять переговорных кабинок, несколько отдельных кабинетов. Никлас уже был здесь с самого утра, когда после разговора с Горчаковым заходил отправить телеграмму отцу. Его запомнили, так что на пороге отделения сразу появился заместитель начальника поста в темно-синем суконном мундире, с желтым околышем на фуражке и желтым же кантом на погонах. Услышав пожелания гостей отправить срочную телеграмму в Троеградье, почтовый работник проводил их во вторую кабинку и препоручил телеграфистке — милой молодой девушке, также в темно-синем платье-мундире, с ярким желтым платком на шее.

— Купца Роберта Юревича прошу срочно прибыть в Белосток, в гостиницу Империал, по известному делу. Ваша Лидия Бенедиктовна, — надиктовала телеграфистке сообщение Катрин.

«Лидия Бенедиктовна?» — поджал губы Никлас. Но удивление было мимолетным — вокруг сгоревшего особняка в Грайфсвальде такие дела творились, что конспирация с подменой имен совершенно неудивительна. К тому же он сам утром, когда писал отцу, использовал нечто вроде шифра, отправив сообщение: «Ничего не получилось, береги себя», еще и подписался как «Н. Н.» Никлас Нелидофф, как его иногда в шутку, а иногда и не в шутку называли в семье. Сестры называли — братья такого себе не позволяли.

Когда Катрин закончила, напротив телеграфистки сел Никлас. Взял бланк, подумал немного, написал сообщение: «Привет, это А. К. До Вильно не доехал по известным тебе причинам, сейчас в Белостоке. Гостиница „Империал“, номер на имя Никласа Бергера. Приснись мне пожалуйста».

Когда девушка-телеграфистка, печатая, проговаривала телеграмму, Никлас обратил внимание на ее порозовевшие щеки. Еще обратил внимание на взгляд Катрин, которая кроме удивления от текста послания смотрела так, словно ожидала от Никласа флирта в сторону телеграфистки. Не первый раз такое — он только сейчас вспомнил, что подобное Катрин демонстрировала и в купе поезда перед самым нападением, намекая на проводницу. И тогда Никлас об этом сразу же забыл «по известным причинам», а вот сейчас опять вспомнилось.

Не оплачивая телеграммы — попросив записать на общий счет, Никлас и Катрин покинули почтовый пост. После этого, как Никлас и предполагал, Катрин решила задержаться с возвращением в номер, поговорив наедине. Для этого она направилась не к лестнице, а в один из тонущих в сумраке слабого освещения коридоров, ведущих к служебным помещениям. Но начала отнюдь не с важных тем.

— Если завтра ответа от твоей Есении не будет, пригласи телеграфистку на ужин. Видел, как она на тебя смотрела?

— Нет, не обратил внимание. Зачем?

— Зачем смотрела?

— Нет, зачем ее на ужин приглашать.

— Пррр… — даже не сразу нашлась Катрин с ответом. — Поужинай ее, обольсти, отведи в номер и… мне рассказывать, что наедине делают мужчина и женщина? Ты же вроде знаешь механику процесса. Или…

Катрин, глядя на Никласа, замялась, при этом глаза ее заметно расширились.

— Да успокойся ты со своей характеристикой, — устало покачал головой Никлас. — Если ты имеешь в виду плотское желание, то конечно, глядя на эту девушку, я испытываю вполне определенный интерес, который можно даже назвать сильным влечением. Но я как-то… — Никлас замялся, не в силах сразу найти слова.

— Я не понимаю. Нам с тобой, может быть, осталось жить пару месяцев или даже недель. Попробовать хоть раз не с проституткой, ты разве не хочешь?

— В данный момент я хочу понять, почему это тебя так заботит.

— Но все же, ответь на вопрос пожалуйста.

Катрин, заметно теряя обычное спокойствие, смотрела широко открытыми глазами. Никлас, внимательно глядя на такую неожиданную появившуюся в его жизни спутницу, совершенно не понимал, что же ее сейчас так волнует. Решил, что от нужных ему вопросов Катрин все равно разговор не уйдет, поэтому решил ответить.

— Понимаешь, с проститутками мне все просто и понятно. А с обычной девушкой… Вот приведу я ее в номер, это все понятно, но потом мне же с ней разговаривать надо будет о чем-то, как-то надо будет ее до двери проводить, ничего при этом не обещая, потому что мы ведь даже не знаем, где завтра окажемся.

— Что говорить, я тебя научу.

— Прямо в постели научишь?

Катрин вдруг покраснела — вместе со шрамами, опустив взгляд и явно растерявшись. Очень сильно растерявшись и замявшись. Резко обернувшись на шум неподалеку, увидела одного из работников отеля и вдруг схватив Никласа за руку, потащила прочь. Зашли в другой коридор, здесь Катрин посмотрела по сторонам и потянула Никлас в небольшую и тесную нишу, где они оказались почти вплотную.

— Нет, научу что сказать после того как, — избегая смотреть в глаза, произнесла Катрин.

— В чем все-таки твой интерес? Мы с тобой знакомы всего несколько дней, за которые ты уже несколько раз хотела… отправить меня на самых разных девушек, скажем так. Я никак не могу понять, зачем ты это делаешь.

— Аргх, — невнятно выдохнула Катрин. Она покачала головой, потом положила Никласу руки на плечи и заговорила тихо-тихо, практически на грани шепота.

— Теологию прогуливал?

— Домашнее образование не прогуляешь.

— Всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет. Евангелие от Матфея, двадцать пятая глава.

— Притча про зарытый талант? — вспомнил Никлас.

— Да.

— И?

— Ты себя в зеркале видел?

— Видел. Но по-прежнему не понимаю, о чем речь.

Катрин вздохнула, зажмурилась. Демонстрируя состояния крайнего удивления, даже близкого к ошеломлению. Звучно выдохнула, открыла глаза.

— Я поняла, — мелко покивала она. — Я все теперь поняла. Я просто не учла того, что ты из А-Зоны, а у вас же там женщин в несколько раз меньше чем мужчин. И они там, даже проститутки, весьма и весьма избирательны, даже можно сказать крайне привередливы в выборе. Так?

— Н-ну… грубо конечно, но можно сказать и так, — пожал плечами Никлас.

— В Е-Зоне, в Рейхе и в Империуме женщин наоборот больше чем мужчин, так исторически сложилось. И здесь на такого красавчика как ты… в общем, у тебя при желании не будет никаких проблем с тем, чтобы прямо сейчас пойти в ресторан и найти себе подругу на ночь без обязательств. Более того, тебя сейчас не осаждают случайные поклонницы только потому, что рядом мы с Маршей. Хотя та же телеграфистка тебе глазки нагло строила несмотря на мое присутствие.

— У-ля-ля, — не мог не удивиться Никлас, услышав подобное неожиданное откровение. — Хорошо, ладно. Я понял, что красив и привлекателен, и не должен зарывать свой потенциальный талант обольстителя в землю. Вот только я так и не понял, зачем это именно тебе…

Катрин смотрела сейчас на Никласа прямо, стоя почти вплотную, глаза ее блестели. Девушка словно была не в себе, Никлас даже напрягся чуть-чуть, ожидая чего угодно, хоть вспышки гнева хоть иного неадекватного ситуации поведения.

— Теория воронка возможностей, — все так же негромко произнесла Катрин. — Изучал?

— Я в Танжере учился.

— Представь воронку. Суть — модель общества, воронка возможностей. Устроена она так, что стенки у нее не прямые, а изогнутые, как график квадратичной функции…

— Попроще, я не артиллерист.

Сверкнув глазами, Катрин сделала небольшой шаг назад и жестом показала воронку — от совсем узкой части в самом низу до раскрывающегося как цветок лилии широкого горла. Снова шагнула вперед, встав уже почти вплотную — грудь ее, туго стянутая кителем, при этом коснулась Никласа.

Он заметил, обратив на это внимание.

Катрин внимания не обратила, продолжив говорить негромко, с жаром.

— Теперь представь шарик, который крутится по внутренней стене воронки наверху. Если он крутится быстро, то центробежная сила помогает ему, выталкивая к краю, все выше и выше. Но если шарик крутится медленно, то сила тяжести заставляет его опускаться к центру и ниже — на дно, что для нас равносильно смерти.

Никлас сейчас честно пытался представить, о чем идет речь, и у него даже получалось. Но происходило это параллельно, потому что на фоне вопроса, с которого началось обсуждение, а еще от ощущения груди стоящей вплотную к нему Катрин он гораздо более ярко представлял совершенно другие картины.

— …Форма воронки такова, что чем выше, тем меньше усилий дают больший результат, можно катиться спокойно и не напрягаясь. Но чем ниже, тем с большей скоростью нужно вращаться шарику, чтобы хотя бы не падать вниз. Уже совсем недалеко от самого верха тебе нужно бежать в два раза быстрее, чтобы просто остаться на месте, как в одной умной книге написано.

— Льюис Кэрролл, Алиса в стране чудес, — вставил Никлас.

— Мы с тобой еще недавно были на самом верху, а сейчас… — не обратила внимания на его слова Катрин, продолжая говорить.

— Еще недавно я был водителем патрульного скаута, — все же перебил ее Никлас.

Катрин зажмурилась, глубоко вздохнула. Выдохнула, продолжила.

— Мы с тобой, как ни крути, свалились далеко вниз, и нам нужно будет не просто бежать, а мчаться быстрее ветра, чтобы удержаться и не упасть на дно окончательно, закончив земной путь.

— Повторяю: на самом верху я не был.

— Это неважно. Внизу и в середине у тебя остаться больше никогда не получится. Никогда, понимаешь?

— Почему?

— Потому что иначе тебя убьют. Я себе не просто так мозги хотела вышибить, чтобы не мучаться. Мы сейчас далеко внизу от привычного, нас ждет очень тяжелый подъем. А твои внешние данные, при желании и некотором навыке, могут позволить тебе уложить почти любую даму в постель, что может открыть нам пути в самые разные двери высоких кабинетов и домов. Мое мнение, что нельзя игнорировать такую возможность, у нас с тобой их и так немного в запасе.

Никлас, от услышанного откровения, прикусил губу и головой покачал. Ему очень польстило услышанное в плане открывающихся возможностей для отношений с девушками. Но при этом откровенно не привлекли озвученные варианты открывать высокие двери уложенными в постель женщинами.

— Ты сама планируешь участвовать в открытии самых разных дверей подобным образом?

Никлас старался, чтобы голос его звучал спокойно и ровно. Ответ Катрин, он сам не мог сформулировать почему, был для него очень важен.

— Нет.

— Почему?

— Этому есть две очевидные причины.

— Не для меня очевидные.

— Однажды Сара спросила своего мужа Абрахама, почему ему можно изменять, а ей — нельзя. Абрахам ответил: Сара, когда изменяю я, трахаем мы. Когда изменяешь ты — трахают нас.

— Это из какой умной книги?

— Из книги жизни. Если ты не будешь вылезать из чужих дамских коек, тебе в обществе будет оказываться всенепременный почет и уважение, многие будут стремиться заполучить тебя в друзья. Если же так буду делать я, общество — и мужчины, и женщины, отнесутся к этому крайне предосудительно.

— А вторая причина?

— Какая вторая причина?

— Ну, того что мне по твоему плану можно и нужно открывать своим… обаянием, самые разные двери, а тебе никак.

— Ты… ничего не замечаешь? — опуская закрывающий лицо плотный клетчатый платок, показала Катрин на свои шрамы.

— Эм.

— Вот именно! — прошипела девушка, мгновенно став похожей на разъяренную валькирию. Несмотря на злость в ее глазах, Никлас сохранил абсолютное спокойствие.

— Знаешь, я не могу сказать, что посещал проституток редко. Но даже тогда, когда в помещении был включен свет, лицо — это последнее место, куда я смотрел…

— Замолчи, пожалуйста.

— К тому же даже со шрамами ты достаточно красива, чтобы привлекать мужское внимание, так что это не аргумент.

Шрамы на лице Катрин побагровели, а сама она — побледнев, опустила взгляд.

— Ладно, не нервничай так, — тронул ее за плечо Никлас. — Я не могу понять, почему ты так завелась. Воронки талантов, раскрытые обаянием наперевес двери, зарытые возможности… можно же было все это и спокойно объяснить, без надрыва.

Никлас сейчас хотел повторить фразу: «Так хорошо ж сидели», которую часто употреблял его первый наставник, но промолчал, вдруг Катрин контекста не поймет. Тем более что она, явно пытаясь обуздать эмоции, крепко зажмурилась, выдохнула. Открыла глаза.

— Я поняла… ты не понял, да?

— Да. Не понял что?

— Господин Иванов сказал, что готов сделать нам встречное предложение, но ему надо это согласовать.

— И?

— Он Статский советник по Царству Польскому и резидент Особой Экспедиции Москвы. Его полномочия таковы, что согласовывать свои действия он может только с одним человеком в мире.

Никлас молчал. Моргнул несколько раз, пытаясь понять, правильно ли понял услышанное.

— То есть, он сейчас согласовывает встречное предложение для нас с самим Богом-Императором?

— Прямо с Богом вряд ли, но с Императором несомненно.

— А. Хм… — Никлас не удержался, затылок почесал. — А ты догадываешься, что это может быть за предложение?

— Он же сказал, что таких как мы в Империуме называют ведьмаки и ведьмы. Ты еще не понял?

— Так, подожди. Ты хочешь сказать, что он предложит нам… — теперь Никлас действительно понял. Еще один миф о Московской империи ожил совсем недавно у него буквально на глазах, а он даже этого и не заметил.

— Да, именно это я и хочу сказать. Ты готов?

— Готов ли я встать во главе одного из эскадронов, которыми во всем мире не детей, а взрослых пугают? Да при таком раскладе наши шансы развалить будки кайзеру, культу и всему твоему Новому Рейху увеличиваются многократно, как я могу быть к такому не готов?

— Изначально в твоем подчинении будет только небольшая группа, и вообще…

— Да какая разница, главное начать. Ты сама-то готова?

— Куда ты, туда и я.

— Даже так?

— Ты сам этого еще не понял? К тому же у нас и выбора нет — это предложение, от которого не отказываются.

— Ясно. Есть одна вещь, которую мы еще на берегу забыли обсудить.

— Какая?

— Не забывай, я не в университетах учился, в Танжере. Если нужно кого-то убить, мне нужно просто на него показать. В остальных случаях желательно проговаривать все важные вещи вслух, а не показывать многозначительными взглядами. Ферштейн?

— Я все поняла. Прости, подобного больше не повторится.

Никлас смотрел на Катрин и думал, что пока совершенно не умеет читать людей. Вот искренне она сейчас извиняется, или это просто реакция дабы сгладить ситуацию?

— Хорошо. Пойдем, нас ждут великие дела.

— П-приехали, — произнес инспектор Горчаков, который стоял у окна и наблюдал за улицей чуть отодвинув плотную портьеру.

Сергей Сергеевич на слова инспектора даже ухом не повел — статский советник так и продолжил сидеть с развернутой газетой за низким столиком в углу просторной гостиной. Зато сразу оживились другие люди.

В номере — соседнем с люксом, куда вчера заселили Никласа Бергера с «сопровождающими девицами», сейчас находилось несколько специалистов, установивших и настроивших аппаратуру слежения. И они уже активно оживляли аппаратуру — загорались мониторы, звучали слова проверки микрофонов.

На часах было без пяти минут девять утра. Из Троеградья купец первой гильдии Роберт Юревич выехал еще вчера вечером, ночь провел в дороге и остановившись на пару часов в придорожной гостинице на въезде в Белосток, только что прибыл в гостиницу «Империал». На одном из мониторов Никлас уже наблюдал, как четыре машины кортежа Юревича остановились у главного входа. Захлопали двери — даже отсюда слышно сквозь приоткрытое окно.

В сопровождении телохранителей купец первой гильдии уже поднимался по крыльцу. Роберт Юревич был крупным, даже огромным, грузным мужчиной. Двигался он тяжело, но уверенно — как африканский носорог. Телохранителей вместе с ним было шестеро, и никто из них не был выше него ростом, хотя мужчины все немаленькие.

Семеро человек в холле отеля — несмотря на то, что телохранители держались плотно к Юревичу, выглядели внушительной толпой. Но Никлас знал, что от стойки регистрации визитера — а там было остановлено сообщение от «Лидии Бенедиктовны» с номером комнаты, всех не пропустят. Официально приглашенному гостю разрешат взять с собой не более двух спутников.

Роберт Юревич точно не дурак, ссориться с администрацией гостиницы на земле Москвы не будет. Но на всякий случай в холле сидел агент жандармерии, а на улице неподалеку наготове стоял патрульный экипаж. Эксцессов ожидаемо не случилось — сейчас Никлас смотрел, как Юревич с двумя телохранителям направился к лестнице, а остальные четверо остались ожидать в холле.

Изображение на всех мониторах передавалось четко и ясно, без помех. Никлас впервые наблюдал работу подобных средств, предназначенных для негласного получения информации — как назвал подобную аппаратуру недавно Сергей Сергеевич.

В Е-Зоне Сверхразум наблюдал за каждым абсолютно везде не спрашивая разрешения. А вот в А-Зоне, Новом Рейхе, Империуме Москвы и Северном королевстве за «негласное получение информации» полагались строгие наказания, вплоть до смертной казни. Но Особая Экспедиция обычным законам не подчинялась, поэтому номер-люкс гостиницы, как и подходы к нему, сейчас — неслыханное дело, полностью просматривался и прослушивался.

Видео транслировалось сразу на нескольких портативных мониторах, на двух из которых можно было увидеть Катрин — она ждала гостя сидя за столом в гостиной соседнего номера. Девушка, это даже на небольшом экране было заметно, выглядела настороженной и неуверенной. На другом мониторе Никлас наблюдал коридор, по которому — посматривая на номера комнат, уже шел Юревич. У нужного номера он жестом показал двум телохранителям ожидать, сам зашел внутрь даже без стука.

Дверь, незапертая, распахнулась резко. Юревич прошел в гостиную, посмотрел на Катрин внимательно. Прошел по комнате, заглянул в соседние помещения, убедился, что никого в номере больше нет. Только после этого прошел за стол, присел напротив Катрин. Она за все это время как будто съежилась, втягивая голову в плечи — так, что более крупный Юревич даже сидя напротив над ней словно нависал.

— Что с лицом?

Здесь, в соседнем номере, слова раздались негромко, но достаточно четко. И было слышно, что зычный голос купца первой гильдии прозвучал покровительственно, с нескрываемой насмешкой.

— Упала, — опустив взгляд, пожала плечами Катрин. Заметно было, что она пытается сохранять спокойствие и демонстрировать уверенность, но получалось у нее это не очень хорошо.

Юревич вдруг хлопнул по столу своей ладонью-лопатой — звук даже здесь, приглушенный, прозвучал громко. Катрин так и вовсе вздрогнула, с трудом не отшатнувшись.

— Рассказывай, зачем звала, — откинулся на спинку стула купец первой гильдии. — И постарайся быть убедительной, иначе у меня испортится настроение.

Было хорошо видно, что настроение у купца Юревича прекрасное. Как недавно сообщил Сергей Сергеевич, получив сообщение от Катрин он сразу же бросился в дорогу. Наверняка сильно переживая, что именно услышит и увидит по приезду. Убитая событиями Катрин Брандербергер его явно воодушевила, разбавила опасения и добавила вальяжной уверенности.

— Вы же знаете, зачем Дитриху Брандербергеру нужна была ваша дочь?

— Догадывался.

— Перемещение его души в тело Никласа Андерсона-Бергера не удалось. Соответственно, брак вашей дочери с Никласом, вернее Дитрихом, не состоится.

— Перемещение не удалось, говоришь… А что случилось?

— Серия непредвиденных обстоятельств привела к трагедии.

— Так он правда умер?

— Да.

— Какое печальное известие, — покачал головой Юревич. — Как это произошло?

— Это не имеет значения, я…

— Тебя где и когда так покарябало? — фыркнул Юревич.

— Это. Не имеет. Значения. — в голосе Катрин послышались стальные нотки. — Я позвала вас сюда, чтобы вы выполнили договоренности, которых мы достигли…

Прерывая Катрин вдруг раздался громкий раскатистый смех.

— Ой не говори ерунды, — махнул Юревич рукой. — Договоренности с кем? С Дитрихом, имущество которого дербанят крестоносцы?

Огромный купец сейчас привстал на стуле, опираясь на широко расставленные руки, поставив кулаки костяшками на столешницу. Сейчас он уже самой настоящей глыбой нависал над Катрин, выглядело это угрожающе. Никлас посмотрел на резидента Особой Экспедиции.

Сергей Сергеевич так и читал газету, но взгляд Никлас заметил, обернулся. С неопределенной гримасой пожал плечами, но кивнул при этом, как будто слегка нехотя. Купец Юревич не на официальном допросе, и пусть не наговорил прямо многого, но Особой Экспедиции чтобы взять его, как недавно выразилась Катрин за cojones, сказанного уже в принципе будет вполне достаточно.

Сергей Сергеевич в этот момент показал Никласом взглядом обратно в сторону мониторов и покачал головой, словно предлагая еще немного подождать.

— Да, условия поменялись, — голос Катрин заметно подрагивал. Девушка, перед нависающим над ней огромным Юревичем выглядела миниатюрной, было заметно что сохраняет спокойствие она с трудом.

— О да, условия поменялись! — снова расхохотался в лицо Юревич.

— Ваша дочь сейчас находится с моими людьми, и если…

— А она не моя! Это дочь моей третьей жены, я комплектом брал. Сюрприз?

Для Катрин, судя по виду, сказанное действительно оказалось сюрпризом. Стоящий напротив нее купец это заметил, его и так широкое лицо расплылось в улыбке.

— А теперь я дам тебе пару минут. Хорошо подумай, что именно ты еще мне можешь предложить, — на слове «еще» Юревич сделал особое ударение. После откинулся обратно на спинку стула и замолчал, заметно наслаждаясь выражением лица Катрин.

Никлас обернулся, глянув на Маршу. Информация оказалась сюрпризом и для нее — девушка стояла с приоткрытым ртом, только начиная осознавать неприятную правду.

— Довольно долгое время уже ходят устойчивые слухи, что купец первой гильдии Роберт Юревич известен своими не вполне обычными наклонностями, — вдруг заговорил Сергей Сергеевич, так и не отрываясь от газеты. — Леди Марша, вы не первая, кто воспитывается им как часть семьи с очень малых лет для удовлетворения собственных плотских желаний, не принятых к афишированию в обществе. Вам просто повезло этого не узнать, потому что на вас положил глаз Дитрих Брандербергер и уготованной участи вы избежали. И как я понимаю, мы сейчас наблюдаем отзвуки схватки жабы и гадюки — Юревич отдавал вас как свою родную дочь, но отсутствие кровного родства было его козырем в рукаве. Так что, явись вдруг ваше тело с другой душой в Троеградье, — посмотрел Сергей Сергеевич на Никласа. — Далеко не факт, что у Брандербергера получилось бы задуманное. Возможно, ему и не удалось бы получить контроль над Торговым Домом Юревича. Это мы удачно зашли, да, Андрей Борисович? — обернулся вдруг статский советник к Горчакову.

— П-положительно так, Сергей Сергеевич.

Марша в этот момент охнула, сделала шаг вперед и оперлась на край стола. Но все равно не удержалась и мягко сползала на пол, ноги ей отказали. В динамиках вновь раздался шум — пары минут еще не прошло, но видимо Юревичу надоело ждать предложений от Катрин, которые она не торопилась высказывать.

— Твой дед держал меня за яйца, вот так! — и так громкий раскатистый голос Юревича усилился, он почти кричал. Даже здесь это прозвучало громко, так что только что пытающаяся подняться на ноги Марша испугалась и даже отшатнулась от стола. Упала бы, если бы не поймавший ее Горчаков.

Юревич между тем уже поднялся и легко отбросив в сторону массивный стол — улетевший как легкий пластиковый из уличного кафе, шагнул вперед и схватил Катрин за горло. Она попыталась оторвать его руку, но с таким же успехом ей можно было попытаться бороться с клешнями портового манипулятора. Юревич легко приподнял ее, поднимая со стула и безо всяких видимых усилий держа на весу. Заговорил, глядя в глаза:

— У Дитриха был на меня серьезный компромат, а у тебя его как я уже понял нет. Твой дед хотел использовать меня в своих интересах. Но теперь его нет, ситуация поменялась и теперь уже я буду использовать тебя, причем использовать в самые разные…

Во время этой тирады Горчаков отставил в сторону трость и сорвав колпачок с небольшого флакончика, быстро вылил в себя содержимое. Никлас ни этого, ни того что сейчас говорил и делал купец первой гильдии не слышал и не видел — он уже выходил из номера. Никто его не остановил, не окликнул. Распахнув дверь, Никлас прошел по коридору и наставил вальтер на двух телохранителей Юревича, ожидающих его в коридоре.

— На пол! На пол я сказал, руки за голову! — негромко, но убедительно произнес он, держа на прицеле ближайшего телохранителя.

Может быть оба они, или же только тот, на кого не был направлен ствол пистолета, попытались бы что-нибудь сделать. Но следом за Никласом из номера появился инспектор Горчаков в синем с голубым мундире жандармского ведомства, так что оба телохранителя предпочли выполнить указание, хотя и не особо торопясь при этом.

Аккуратно перешагнув ближайшего, направив на него вниз ствол вальтера и будучи готовым выстрелить в любой момент, Никлас толкнул дверь номера. В гостиной уже никого не было — Юревич унес Катрин в спальную комнату, судя по грохоту удара только что закрытой двери.

В этот момент за спиной раздался сдвоенный хлопок, сопровождаемый лязгом затвора. Никлас резко обернулся и увидел, как инспектор Горчаков поворачивается и еще два раза стреляет уже во второго лежащего на полу телохранителя, едва успевшего дернуться.

Никлас лишь на краткое мгновенье удивился безжалостной расправе. Происходящее вполне ложилось в канву окружающей его уже несколько дней действительности, после того как он выжил и сорвал перемещение в свое тело души рейхсграфа Брандербергера. Обычные законы на этом уровне столкновений интересов просто не действовали, ни для кого. И телохранители — ненужные свидетели слежки за купцом первой гильдии, поэтому они только что умерли.

Это называется не повезло — не в том месте, не в то время.

Никлас уже двигался в сторону спальной, откуда доносились звучный голос Юревича и крик боли Катрин. Открыв дверь ногой, зашел внутрь с поднятым пистолетом. Юревич этого не услышал — звуки заглушил крик Катрин, которую он как раз сейчас хлестко, наотмашь ударил по лицу тыльной стороной ладони. Удар — для Юревича, был несильным, но Катрин хватило. Так, что она перелетела через кровать и покатилась по полу. Китель у нее уже был разорван, пара медных пуговиц — Никлас заметил краем глаза, все еще катились по ковролину.

Катрин, подкатившись к стене, съежилась и прижала колени к груди, закрывая голову руками. Юревич, не замечая появившегося в комнате Никласа, злобно ругаясь вытер лицо — похоже, получил ногтями. Они у Катрин не длинные, но ухоженные и довольно острые. Ругательства Юревича превратились в пожелания и обещания — как раз сейчас он сбросил с широких плеч сюртук, а после повернулся к лежащей девушке.

Никлас довольно быстро оценил ситуацию. Пусть у него и оружие в руках, но Юревич настолько превосходит его в габаритах, тем более будучи распален злостью, что может просто его проигнорировать. Скорее всего так и произойдет, стоит окликнуть, сразу бросится вперед в попытке отобрать пистолет и показать на практике, почему молодым ковбоям нужно спиливать мушку. Стрелять же нежелательно — четверка телохранителей в холле гостиницы может услышать, а это в перспективе еще четыре смерти. Их на свою совесть Никлас брать просто не хотел. Поэтому вместо этого взял с тумбочки у двери увесистую вазу — за удобно узкое горлышко, и с размаха швырнул ее в купца первой гильдии.

Попал четко, в затылок — ваза разбилась, разлетаясь многочисленными осколками.

— Стоять на месте, руки за голову! — громко произнес Никлас, направляя ствол пистолета в лицо резко обернувшегося Юревича.

Огромный мужчина от попадания увесистой вазы в затылок даже не кашлянул. Ну, Никлас хотя бы попытался. Как он и опасался, Юревич на оружие внимание не обратил — с грудным рыком бросился вперед. Никлас собрался было отступить в гостиную, на ходу думая, как решить проблему без стрельбы, как вдруг совсем рядом раздалось череда глухих хлопков.

Роберт Юревич, который летел в сторону Никласа несшибаемой махиной, оступился и с грохотом рухнул ничком, проехавшись по полу. Выругавшись, он попытался подняться, но сразу упал обратно — правая нога больше не слушалась.

— Имперская жандармерия. Господин Юревич, ложитесь лицом вниз и заведите руки за спину, будьте любезны, — инспектор Горчаков, встав плечом к плечу, уже подошел к Никласу. Пистолет с глушителем он держал наготове, его легкое заикание сейчас совершенно не было слышно. Да и двигался он сейчас плавно, без трости и без единого намека на хромоту. Возможно от напряжения момента, мимолетно подумал об этом Никлас.

Юревич между тем снова выругался. Извернулся, увидел кровь на ноге. Судя по следующим возгласам, он похоже только сейчас почувствовал боль. Указание Горчакова выполнять Юревич не собирался — приподнялся на руках в попытке встать. Тут раздался еще один глухой хлопок, и сразу после болезненный вскрик. Пуля Горчакова попала в предплечье опорной руки, и Юревич рухнул вниз, неловко ударившись лицом в пол.

— Вы нарушаете закон! — прохрипел он. — Я буду…

Что будет делать Юревич, осталось не известным: раздался еще один глухой хлопок — Горчаков совершенно не собирался вести долгую беседу, уже вторая пуля попала Юревичу в предплечье совсем рядом с первой.

Никлас смотрел на происходящее и вспоминал, какие он давал характеристики хамелеону-инспектору не так давно, внутренне посмеиваясь над его несуразным обликом.

— Господин Юревич. Руки за спину, будьте любезны. Чем быстрее вы начнете выполнять мои ук-к…

Горчаков осекся. Похоже, проблемы с речью у него не ушли, просто в разных состояниях выражаются по-разному. Сейчас он глубоко вздохнул, набирая в грудь воздуха и заговорил снова.

— Чем быстрее вы начнете выполнять мои указания, тем быстрее вам окажут медицинскую помощь. Руки. Да-да, вот так. Лежите смирно, не двигайтесь.

Юревич, уткнувшись лицом в пол, глухо застонал. Похоже, не только от боли — от понимания, что с ним здесь шуток никто не шутит и все более чем серьезно. Инспектор Горчаков, не отрывая от купца первой гильдии взгляда и держа его на прицеле, левой рукой протянул Никласу заранее приготовленные пластиковые стяжки.

Зайдя Юревичу со спины, Никлас опустился рядом с ним на колено. Довольно бесцеремонно — не обращая внимания на крик боли, стянул ему запястья, использовав сразу две стяжки. В комнату к этому моменту уже вошли двое мужчин из группы сопровождения, прибывшей ранним утром со статским советником.

Безмолвные специалисты с усталыми серыми глазами оказывая первую помощь быстро затянули жгуты на руке и ноге Юревича, после чего набросили на него плащ, с широким и скрывающим лицо капюшоном. Не обращая внимания на стоны боли, мужчины довольно бесцеремонно подняли Юревича на ноги и повели, скорее даже потащили, прочь.

В спальной комнате остались только Никлас с Горчаковым и Катрин. Внучка рейхсграфа уже села на кровати, машинально стягивая на груди разорванные китель и блузку. На ее щеке наливался красным след от удара Юревича.

Все молчали.

Послышался звук открываемой двери — в гостиной появился Сергей Сергеевич, который только соизволил подойти. Зашел в номер он вместе с Маршей, шагающей следом. Дочь — или уже, получается, не дочь купца первой гильдии Роберта Юревича, по-прежнему выглядела обескураженной. Но на ошарашенную девушку Никлас почти не обратил внимания. Смотрел на статского советника, который прошел в номер, держа в одной руке свернутую трубочкой газету, видимо статью интересную еще не дочитал, а в другой у него был пакет со льдом и две уличные метлы. Вполне обычные, судя по виду взятые где-то в гостинице, в подсобке дворников.

Прислонив метлы к стене, Сергей Сергеевич показал Марше встать в сторонке. Пройдя мимо Никласа и Горчакова, он подошел к Катрин и передал ей пакет со льдом, который она сразу прислонила к лицу. Никлас вдруг понял, что Горчакова рядом больше нет. Осмотревшись, он увидел, что инспектор уже волоком затаскивает одного из телохранителей Юревича в номер. Тащил он его за ноги — которые, отпущенные, громко ударили каблуками в пол. Наблюдал за этим и Сергей Сергеевич, который остановился сейчас рядом с Никласом.

— Как будете разбираться с ситуацией, Андрей Борисович? — поинтересовался статский советник.

— Полагаю, что один из телохранителей, по неустановленной пока причине…

Горчаков прервался — вышел в коридор и с усилием потянул в номер второго немаленького телохранителя.

— И что же он сделал? — с интересом спросил Сергей Сергеевич, наблюдая как второе тело ложится рядом с первым.

— Убил своего напарника, потом попытался убить и купца Юревича. Но ему помешали случайно оказавшиеся рядом брат и сестра Бергеры. За что, в будущем, купец Юревич отправит спасшим его жизнь юнкеру и юнкфрау внушительную денежную премию. В нее мы включим и некоторые другие суммы, так что Минской железной дороге даже не нужно будет платить компенсации, а это хорошая экономия регионального бюджета.

— И ваша премия.

— Мои мысли крайне далеки от этого аспекта, но противиться конечно же не буду.

— Неплохо, конечно, но вы же можете лучше, Андрей Борисович, — поморщился Сергей Сергеевич.

— Тогда смею предположить, что материально осязаемую благодарность юнкер и юнгфрау Бергеры получат не от Роберта Юревича, а от его дочери Марши, — посмотрел Горчаков на ошарашенную девушку. — Если она неожиданно вдруг в скором времени станет главой Торгового Дома Юревича из-за потери Робертом Дональдовичем дееспособности и передачи всех дел своей любимой дочери, например.

— А вот это отлично, Андрей Борисович, просто о-отлично! — не скрывая удовольствия от услышанного, щелкнул пальцами статский советник. — Одну ошибку только допустили.

— Какую, Сергей Сергеевич?

— Не от Марши, а от Марши Робертовны.

— Да-да, конечно. Марша Робертовна, — поймав взгляд девушки, склонил голову в коротком поклоне Горчаков.

— Кто из них стрелял, кстати? — между тем показал Сергей Сергеевич на тела охранников.

— Полагаю, вот этот, — показал Горчаков на ближайшего, после чего присел и вложил ему свой пистолет в руку. — Когда попытка убийства купца Юревича не удалась, он покончил с собой.

— Двумя выстрелами в спину?

— Один в затылок, если быть точным, — уточнил Горчаков, пожимая плечами. — Всякое бывает, люди на многое способны.

— Да, Андрей Борисович, я определенно в вас не ошибся, — хмыкнул Сергей Сергеевич. — Ладно, занимайтесь по плану, встретимся… когда-нибудь встретимся, уж наверное. Леди Катрин. Господин Бергер, — улыбнулся он «брату и сестре Бергерам», после чего махнул на прощание и направился к выходу из номера.

Никлас провожал его взглядом не веря, что тот вот так просто возьмет и уйдет. Сергей Сергеевич действительно не ушел просто так. Остановился и оглянулся он у самой двери.

— Марша Робертовна. Мои люди подождут вас в коридоре за дверью. Прощайтесь с товарищами, забирайте свои вещи и спускайтесь вниз. Нас с вами, моя дорогая, в самые ближайшие дни ждут весьма важные дела в Троеградье. Вам же, молодые люди, еще раз удачи, — посмотрел Сергей Сергеевич на Горчакова, после чего вышел.

Никлас с вопросом посмотрел на жандармского инспектора — тот только плечами повел и поджал губу, словно бы говоря: «Ну вот так, теперь я с вами». После этого Никлас перевел взгляд на Маршу.

— Мне, получается, идти с ним? — негромко, почти шепотом, спросила девушка.

— Получается, так, — кивнул Никлас.

Марша вздохнула, быстро прошла во вторую спальную комнату, вышла оттуда со своим — испорченным Катрин чемоданом без одного колеса. Вынесла его, поставила у двери. Прошла в спальную мимо Никласа, даже не глянув на него. Подошла к Катрин, которая все еще сидела на кровати прижимая к лицу пакет со льдом. Внучка рейхсграфа, это было видно, с трудом сохраняла самообладание — губы плотно сжаты, взгляд широко раскрытых глаз устремлен в одну точку, лицо бледное и багрянец шрамов на контрасте.

Марша присела рядом с ней, взяла ее за руки.

— Ну что, Катён. До свидания?

Катрин подняла взгляд, отложила лед, улыбнулась чуть кривовато. Марша наклонилась, обняла ее похлопав по спине, выпрямилась. Подошла к Никласу. Встала рядом, за руки его как Катрин не брала.

— Еще увидимся? Надеюсь…

Последнее слово Марша произнесла не как вопрос, но с вопросительной интонацией.

— Еще увидимся. Без сомнений, — кивнул Никлас.

Марша несмело улыбнулась, потом обняла его. И, словно стесняясь, поцеловала в щеку, а потом — избегая взгляда, торопливо направилась к выходу, подхватив свой сломанный чемодан. Никлас проводил ее взглядом и не зря — у двери Марша обернулась, улыбнулась, послала ему воздушный поцелуй. После, не дожидаясь реакции, вышла.

Никлас обернулся к Горчакову, потом взглядом показал на Катрин.

«Пять минут», — произнес он одними губами.

Горчаков в ответ, так же без слов, показал на тела телохранителей — мол, ничего страшного, все равно прибраться надо до начала беседы. Никлас кивнул, зашел в спальную комнату и прикрыл за собой дверь. Катрин, после того как Марша вышла, сидела обхватив себя руками и смотрела в одну точку. Никлас присел рядом, приобнял ее за плечи.

— Я сильная. Я справлюсь, — повернувшись и глядя влажными глазами, сдавленно произнесла Катрин. Похоже, самообладание ее заканчивалось.

— Сильная, — кивнул Никлас. — Но легкая, — добавил он негромко, вспомнив как на вытянутой руке Юревич легко держал ее на весу.

Катрин неожиданно фыркнула, потом засмеялась — нервно, без веселья. Смех быстро перешел в истеричный, и девушка — все же не в силах сдерживаться, заплакала. Не желая показывать искаженное гримасой плача лицо, она уткнулась в плечо Никласу, вцепившись в него как утопающий в спасательный круг. Он обнял рыдающую Катрин, гладя по волосам и пережидая выплеск эмоций.

Несколько минут Катрин плакала — навзрыд, вздрагивая всем телом. Потом просто плакала. Потом долго сидела, пряча заплаканное лицо. Когда все же выпрямилась, выглядела усталой и изможденной: под заплаканными глазами темные мешки, на шее наливаются синяки от пальцев Юревича, кожа на скуле покраснела. Выдохнув, Катрин приложила к глазам руки, вытирая слезы основанием ладоней, поправила волосы.

— Схожу умоюсь.

Кивнув, Никлас вышел в гостиную, где за столом расположился Горчаков. Тел охранников Юревича в номере уже не было. Некоторое время царило молчание — пока не появилась Катрин. Умывшись и переодевшись, она выглядела свежо и бодро. Только краснота на скуле и синяки на шее напоминали о произошедшем совсем недавно. А когда девушка намотала платок, закрывая лицо, и вовсе ни следа недавнего происшествия не осталось.

Катрин села рядом с Никласом, и оба они сейчас ждали от Горчакова комментариев. Никлас при этом посматривал две метлы, которые принес Сергей Сергеевич.

Горчаков обернулся, и тоже посмотрел на метлы, прислоненные к стене. Катрин, которая до этого момента подарки Сергея Сергеевича не видела, теперь тоже метлы заметила и позволила себе негромкое восклицании на немецком.

— Вы готовы, п-п-п…

Горчаков, как это у него уже бывало, не справился с фразой с первого раза. Глубоко вздохнул, после чего сделал вторую, более удачную попытку, причем без недавно прозвучавшего пафоса.

— Как понимаю, вы безоговорочно готовы к встречному и более выгодному предложению?

— Готовы ли мы стать теми, кого называют псами режима?

— Да.

Катрин похоже правильно поняла, что именно скрывалось за недоговоренным Горчаковым пафосным «п-п-п».

— А у нас есть иные возможности сотрудничества?

— Нет, но спросить я обязан.

— Тогда готовы.

— Вы же п-понимаете, что это дорога без возврата?

Никлас, как человек начитанный, на этот вопрос мог бы дать десяток вариантов ответов. И раздумывал сейчас, что сказать — начиная от упоминания змея Уробороса, кусающего себя за собственный хвост, заканчивая просящимися на язык парочкой латинских крылатых выражений.

— Да, — пока Никлас думал, ответила за них обоих Катрин. — Господин инспектор, давайте уже к делу.

— Конечно, конечно, — улыбнулся жандарм, который вновь начал едва заметно заикаться с придыханием. — П-путь нам с вами п-предстоит долгий, нам нужно многое обсудить…

Горчаков, голос которого неуловимо изменился, сделал паузу явно что-то не договаривая.

— Вы это к чему?

— Может п-перекусим сначала, чтобы на сухую такие вопросы обсуждать? У меня со вчерашнего дня во рту маковой росинки не было, а у вас?

— Сергей Сергеевич п-передал мне для вас два офицерских п-патента, на Никласа и Катерину Бергер, — посмотрел Горчаков поочередно на новоявленных Бергеров. — Согласно утвержденному п-протоколу, п-при п-переходе на службу Империуму п-принято сохранять дворянские титулы, вопрос же сохранения офицерских званий рассматриваются всегда в индивидуальном п-порядке. Так как вы оба стали или становитесь обладателями новых имен, Императором п-принято решение даровать вам обоим графский титул п-после п-принесения клятвы верности. Никлас, — посмотрел Горчаков на того отдельно. — Будучи энсином, службу вы проходили в сержантской должности, п-поэтому п-по п-поводу вашего звания обсуждать в п-принципе нечего, на императорскую службу п-поступите в чине корнета.

«Неплохо», — подумал про себя Никлас. Понижать некуда, на повышении в звании он и не рассчитывал, а вот графский титул стал сюрпризом. Сейчас он мысленно примеривался к имени: «Граф Никлас Бергер». И ему, определенно, уже начинало нравится происходящее.

— Офицерских патента два? — уточнила Катрин.

— Да.

— Я никогда не слышала, чтобы женщина командовала опричной группой.

— Все правильно, группа Бергера будет одна. Но вы ведьма, а каждая ведьма Особого отделения имеет офицерское звание.

«Особое отделение?» — такое название Никлас слышал впервые.

— Вы с нами остаетесь в каком качестве? — продолжала расспросы Катрин, явно хорошо ориентирующаяся в теме. В отличие от Никласа, который сейчас только слушал.

— При каждой новосозданной опричной группе для осуществления вневедомственного контроля должен находится инспектор от Особой Экспедиции. Сергей Сергеевич уже истребовал для меня п-перевод, в течении сегодняшнего дня моя командировка будет оформлена.

На некоторое время в гостиной воцарилось молчание. Катрин раздумывала, Горчаков ждал, Никлас же думал, как и о чем спросить. Он уже давно понял, что метлы — это предложение стать опричниками московского Бога-и-Императора, но в деталях терялся, обладая информацией об обсуждаемом вопросе примерно так же, как и о несуществующих всадниках на медведях. На уровне баек у походного костра или разговоров в кабаках, не больше.

— У меня к вам, Андрей, есть вопрос, — между тем обратилась Катрин к Горчакову.

— Задавайте.

— Вы инспектор Транспортного надзора по Минской железной дороге. Это ведь стабильное будущее, уверенность в завтрашнем дне, принадлежность к серьезной организации. Многие о таком положении и мечтать не могут. Тем более у вас наверняка неплохая заработная плата, сколько получается — тысяч тридцать в год?

— С п-премиями если, то и поболее.

— И вы готовы променять все это на неясные перспективы, ввязавшись в настоящую, иначе и не сказать, авантюру?

— Да.

«Почему авантюру?» — мысленно сделал себе Никлас зарубку спросить об этом.

— Наши мотивы вы уже знаете. Свои объясните?

— Конечно. Для кого-то должность инспектора Транспортного надзора на границе действительно п-предел мечтаний. Для меня это, в сравнении с тем, что было несколько лет назад, неприемлемая амбициям должность, если говорить п-прямо.

— Подробнее расскажете?

Горчаков подумал немного, кивнул.

— Я выходец из п-простой семьи. С отличием закончил П-политехнический университет, и у меня были п-прекрасные карьерные п-перспективы. Я… — Горчаков вздохнул, видимо ему было сложно бередить воспоминания: — Я состоял кандидатом в офицеры императорского легиона.

— Какого, если не секрет?

— Московского.

— У Бога-и-Императора все легионы московские.

— Столичного легиона.

— Какого из них?

— Царские волки.

По промелькнувшему выражению на лице Катрин Никлас понял, что услышанное ее впечатлило. Сам он в имперских легионах не сильно разбирался — конечно, знал названия всех двадцать семи, в том числе трех столичных, но информацией по рангу близости к трону каждого отдельного не обладал.

Никлас сейчас смотрел на Катрин, а она не отводила глаз от Горчакова. Который, явно нехотя, под ее вопросительным взглядом продолжил объяснять.

— П-перед п-получением уже утвержденного п-патента случилась неприятная история. Неприятная и некрасивая, в ней была замешана замужняя женщина. В результате я был вынужден отказаться от п-патента и п-покинуть столицу. Должность инспектора на окраине империи была мною получена при п-помощи Сергея Сергеевича. Все могло быть хуже, и он мне п-помог в сложный момент.

— Вы работали вместе?

— Я п-полагаю, что он п-помог мне во многом случайно.

Катрин пожала плечами, словно бы показывая, что у таких людей как резидент Особой Экспедиции редко что бывает случайно. Горчаков ответил ей таким же жестом, словно показывая, что в принципе согласен, но большей информацией не обладает.

— В своей нынешней должности я, это вполне очевидно, п-проездом. Меня никто из недоброжелателей не забыл, и дальше мне п-предстоит двигаться или вниз — когда п-проекция Сергея Сергеевича закончится или исчезнет, или наверх. Особое отделение Корпуса Жандармов, инспектор опричной группы — для меня сейчас явный шанс. И в сотрудничестве с вами, а вы определенно не стремитесь п-прозябать на п-патрульной службе, я вижу хорошую возможность… осознавая при этом все сопутствующие риски.

— Скажите, Андрей, вы сразу работали по нам вместе с Сергей Сергеевичем? — спросил Никлас то, что давно хотел уточнить.

— Нет. Ваше дело мне п-поручило непосредственное начальство, с явным намеком не копать слишком глубоко и закрыть разбирательство как можно быстрее. П-причем материалы по делу мне п-передали явно не все. Формально закрыв дело, я п-принял решение п-проследить за вами, после чего в корчме состоялся п-памятный всем нам разговор. И сразу же п-после этого на меня уже самостоятельно вышел Сергей Сергеевич, люди которого занимались вашей разработкой с того момента, как вы сели на поезд на вокзале в Зверине.

Горчаков снова замолчал, Катрин пока думала, а Никлас воспользовался паузой.

— Расскажите мне подробнее про опричные команды. Это же черные отряды, эскадроны смерти?

Как Горчаков, так и Катрин посмотрели на Никласа с удивлением — словно от его незнания элементарных, в общем-то, вещей. Он ответил им таким же взглядом — сам удивленный, что от него ожидают столь серьезных познаний в структуре московского войска.

— Черные отряды — это отряды специального назначения, легионная военная разведка. Черными их называют по цвету Баклановского флага. Опричные же отряды структурно входят в Корпус Жандармов. У опричников черно-серая униформа, как и раскраска машин, именно п-поэтому иногда их так же называют черными отрядами, отчего возникает некоторая п-путаница. И, убедительно п-прошу, не используйте именование «эскадроны смерти», в п-приличном обществе это недопустимо.

— Хорошо, я понял. То есть опричники — это суть военная полиция?

— Нет. Корпус Жандармов подчиняется министру внутренних дел, не министру обороны, это орган политического сыска. Опричники — это Особое отделение Корпуса. Отдельные опричные команды или эскадроны могут п-при необходимости выполнять военно-полицейские функции, но это не основные задачи. И да, вам это важно будет узнать, Особое отделение Корпуса по специфике своей работы де-юре находится в п-параллельном подчинении — не только Министерству внутренних дел, но и П-пограничной страже.

— Хотя по факту опричники подчиняются и держат ответ напрямую перед Богом-и-Императором, — с полувопросительными интонациями проговорила Катрин.

— Не перед Богом-и-Императором, а п-перед резидентом Особой экспедиции п-по военному округу. Напрямую Императору п-подчиняется сам резидент, в нашем случае — Сергей Сергеевич.

— А я как сказала? — подняла брови Катрин, но не ожидая ответа удивленного Горчакова, повернулась к Никласу. — Опричные команды в отличие от Черных отрядов не имеют постоянной территориальной привязки. Формально, действуя на диких территориях, опричники ведут поиск и разведку в интересах Пограничной стражи…

— Не формально, — прервал Катрин раздраженный тем что она его перебила Горчаков. — П-первый год, как п-правило, любая опричная группа занимается только п-патрульной службой в интересах П-пограничной стражи. Уже после того как инспектор, то есть в вашем случае я, п-под личную ответственность вынесет п-представление, а резидент Особой Экспедиции его п-подтвердит, опричная группа может использоваться как автономная единица и п-привлекаться для дознания п-по делам о государственных п-преступлениях, для искоренения ереси, вынесения и п-приведения в исполнении п-приговоров военно-полевых судов, п-преследование и п-поиска разбойников, выявления неблагонадежных элементов в местной власти и п-прочая.

Вот она авантюра Горчакова — понял Никлас. «Под личную ответственность», — а это значит, что карьера инспектора теперь целиком и полностью зависит от успехов или неудач группы Бергера, к которой он с этого момента пристегнут.

— По факту опричники самая настоящая длань Императора, — показала Катрин на оставленные Сергеем Сергеевичем подарки. — Метла выдается каждому опричнику вместе с патентом, и символизирует очистку земель Империума от синей гнили, чумных крыс и прочей дряни.

— Я слышал, что кроме метлы опричники крепят на свои автомобили собачьи головы, — осторожно спросил Никлас. Он ожидал ответа подобного тому, что услышал от Катрин после вопроса о «всадниках на медведях», но неожиданно услышал совершенно иное.

— Да, такое бывает, — кивнул Горчаков. — Что-то не так? — увидел он изменившееся выражение лица Никласа.

— Да, мне это не очень нравится. В нашей семье всегда были собаки, и… этот обычай кажется мне несколько варварским, — решил Никлас не выражаться дипломатично. Впрочем, его слова не удивили ни Катрин, ни Горчакова.

— Вы из А-Зоны, и не в курсе наших реалий, — просто пожал плечами жандарм.

— Каких реалий?

— У вас в А-Зоне нет таких п-проблем, как на климатически-благоприятных для жизни территориях. Здесь бродячие собаки не просто п-проблема, в некоторых землях это самый настоящий бич. Даже сейчас случается, что объединившиеся стаи п-полностью уничтожают небольшие п-поселения, не говоря уже о ситуации несколько десятилетий назад. Кроме того, бродячие собаки — п-прямая угроза не только для людей, но и для искателей. П-поэтому на любой территории, не обладающей зеленым статусом действует п-простое правило: увидел бродячую собаку — забери себе или убей. Это п-правило действует для любого человека на службе. А собачья голова к метле на машины опричников вешается только лишь в том случае, когда опричная группа п-прибыла для следствия в отношении местной власти или же для исполнения судебного п-приговора. В иных случаях — в обычной работе опричных групп, в том числе п-патрульной, собачьи головы на машинах отсутствуют. Еще есть вопросы? — Горчаков заметно продемонстрировал нетерпение, словно вдруг заторопился куда-то.

Никлас это заметил, но внимание не обратил. Думал над тем, как сформулировать вопрос. И придумал:

— Примерно о чем речь я понял. Но можно чуть-чуть сначала?

— Что? — в один голос спросили и Катрин, и Горчаков.

— Понимаете, вы рассказываете мне так, как будто я обладаю некими базовыми знаниями. По факту же про войска Московской империи я знаю только номера и названия легионов, и то что с русскими на поле боя лучше не связываться. И слухи, конечно же, по типу разговоров про всадников на медведях. Вот скажите, например, что такое территориальная привязка? Зеленая территория? Кто такие искатели?

Горчаков вздохнул, едва глаза не закатив, но действительно начал сначала.

— Власть Москвы п-простирается на огромную территорию, п-практически одну четвертую обитаемую часть п-планеты. Земли и территории Империума разделены п-по классификации угроз — от диких, черных, до зеленых благополучных, где даже запрещено открытое ношение оружия. С этим п-понятно?

— Да.

— Легионы Империи — это столпы, на которых держится мощь нашего государства. Каждый легион находится на определенной земле или территории, где как п-правило осуществляется набор новых рекрутов, это и есть территориальная привязка. П-при этом, учитывая малую численность населения на огромных территориях Империума, немалая часть земель внутри границ, особенно безлюдные или находящиеся в черном статусе диких, крайне опасны для человека — из-за блуждающих ксеносов, разбойничьих банд, стай чумных крыс, спящих очагов слизи. Легионы — оружие Москвы против внешнего врага. Охрану же как государственных, так и внутренних границ благополучных населенных земель, п-полисов и анклавов, выполняет П-пограничная стража. И, учитывая задачи, которые приходится выполнять п-пограничникам, они часто бывают усилены опричными группами и командами, действующими на самом краю или в глубине опасных или не п-принадлежащих людям территориях. П-происходит это п-потому, что во главе каждой опричной группы стоят люди, обладающие широким спектром возможностей… — Горчаков несколько замялся по время произнесения этой фразы.

— Мутанты проще говоря, такие как мы, — произнес Никлас, не испытывая проблем с тем, чтобы назвать вещи своими именами.

— Ведьмаки и ведьмы, среди которых имперская официальная классификация п-путей развития нечеловеческих способностей выделяет витязей, варгов, ведунов, ворожей и валькирий.

— Люди, обладающие возможностями превышающие обычные человеческие, — неожиданно произнесла Катрин. — Кроме прочего, в Империи есть Войска территориальной обороны губернского подчинения, так называемое народное ополчение — как ландвер в рейхе. В составе народного ополчения есть так называемые волчьи хоругви, которые, как и Черные отряды легионной разведки, и как Опричные отряды Особого отделения Корпуса Жандармов, заточены на выполнение специальных задач. Изредка волчьи хоругви тоже называют черными отрядами, это чтобы ты в курсе был.

Катрин вроде бы договорила фразу, но осталась в ее словах некоторая недосказанность. Горчаков кивнул, и договорил за нее:

— Между Черными отрядами, опричниками и волчьими хоругвями существует весьма серьезная неприязнь.

«Как между мушкетерами и гвардейцами кардинала?» — хотел было спросить Никлас, но промолчал. Он уже постепенно отучался сразу озвучивать свои мысли, и видел сейчас, что Катрин чего-то ждет от жандармского инспектора. Горчаков в ответ на ее взгляд только плечами пожал.

— Вы же понимаете, что я сам, по своему положению, не могу произнести это вслух.

— Можно сделать предположение, — повернулась Катрин к Никласу, — что неприязнь между наиболее подготовленными вооруженными отрядами Министерства обороны, Министерства внутренних дел и формирований губернского подчинения создается искусственно, во избежание объединения против центральной власти. Метод контроля прошедший проверку веками, — закончила Катрин и бросила короткий взгляд на Горчакова. Инспектор последние ее слова комментировать не стал, смотрел в сторону и делал вид что не слышит, думая о своем.

— Ясно. А кто такие искатели?

— Коты, участвующие в п-поисках крысиных гнезд и споровых очагов слизи.

— Коты? Разумные коты, вы имеете ввиду? — посмотрел Никлас и на Катрин, и на Горчакова.

С существованием разумных медведей на страже обширных границ Империума Никлас уже смирился, приняв это как факт. Но разумные коты, о которых он слышал только мельком — неужели тоже реальность?

— Ограниченно разумные коты, если быть точным в терминологии, — кивнул Горчаков.

— То есть кроме медведей в Империуме живут и разумные коты?

— Да.

— Как живут? Я имею ввиду в своих городах живут, или вместе с людьми, в магазины там ходят, новости смотрят?

— Нет. Разумные медведи, в Империуме их называют ведмеди, живут обособленно. Как п-правило на территориях п-поклоняющихся им как тотемам языческих общин. Коты тем более не объединяются в крупные группы, собираясь в относительно небольшие стаи при воинских формированиях и занимаясь п-поиском синей гнили и чумной заразы.

— Так, так, постойте. Язычество — это же ересь?

— Если мы говорим про п-приносящих человеческие жертвоприношения язычников с севера — несомненно, — кивнул Горчаков. — Но на территориях под властью Москвы нашли свое п-пристанище культы старых религий с человеческим лицом, Московская империя многоконфессиональна.

— А как же формула: «Богу-и-Императору?»

— Язычники, признавшие власть Москвы, используют формулу: «Богу-Императору».

— То есть они признают его одним из своих богов?

— Такая формула исторически сложилась и официально этот вопрос остается без ответа. Если что, в приличном обществе его задавать тоже не принято.

— Вот значит как, — покачал головой Никлас. — Ясно. А кроме котов и ведмедей есть еще разумные животные?

— Больше нет.

— А собаки?

— А что собаки?

— Они же сами по себе умные, если уж медведей и котов… а, ну да.

Никлас осекся, догадавшись самостоятельно. Нет преданнее друга у человека, чем собака, но разумные они могут стать врагом гораздо более серьезным, чем бродячие стаи, которые сейчас в своем естественном виде представляют опасность не для отдельных людей, а для целых населенных территорий.

— Андрей, расскажите подробнее про клятву верности, — повернулась Катрин к Горчакову.

— Ритуал клятвы верности опричника — вопрос вне п-пределов моих знаний. Вряд ли вы найдете того, кто, не будучи причастен к Особому отделению может вам про нее рассказать.

«Какой такой еще ритуал клятвы верности?» — мысленно удивился Никлас, который с недавнего времени очень отрицательно относился к каким бы то ни было ритуалам.

— Когда мы будем приносить клятву?

— Через два, максимум через три дня мы с вами отправимся на место дальнейшей службы, дабы не п-позднее шестнадцатого ноября вы уже п-принесли клятву верности опричника.

— Императору? — уточнила Катрин.

— Да.

— То есть мы отправляемся в Москву?

— Нет, клятву вы будете приносить обер-прокурору на месте службы.

— А куда именно, вы говорите, мы отправимся?

— Сергиева слобода.

Скосив взгляд, Никлас увидел как побелело лицо Катрин, а ее шрамы налились багрянцем. Похоже, она хорошо поняла куда именно они должны послезавтра направиться.

Никласу же название «Сергиева слобода» по местонахождению их будущего места службы не сказало ничего. Почему «слобода», понятно — он слышал, что отряды опричников существовали по типу монашеского ордена. Все в нем были братьями, а кто нет, те были сестрами. Еще Никлас слышал, что главная база опричников находится в Александровской слободе близ Москвы, но про остальные он не знал, поэтому сейчас счел за лучшее уточнить.

— У меня два вопроса: где находится Сергиева слобода, и почему мы туда отправляемся через два-три дня, а не завтра или послезавтра?

— Сергиева слобода находится на Южном берегу Санкт-Петербурга.

Горчаков сделал паузу. Он заметил, как расширились глаза Никласа после услышанного. Про Санкт-Петербург, он же Старый Петербург, Никлас слышал достаточно. В частности, он знал, что город считается самым опасным местом на территориях под властью Москвы. Город, который не выжил; город, который не сумели спасти. Город костей, как его тоже иногда называли.

Московская империя отвоевала у синей гнили и чумной заразы только предместья своей когда-то северной столицы: южный берег, включающий в себя Петродворец известный как Русский Версаль, и берег северный — где расположились два лахтинских небоскреба, окрестности которых жили по принципу защищенного технополиса. Остальная, внутренняя часть города, огороженная Кольцом — стеной по периметру кольцевой автодороги, была рассадником ксеносов, а в глубоких туннелях метро под землей скрывались полчища чумных крыс. Кроме того, Никлас слышал, что помимо ксеносов и чумной заразы внутри города, границу империи со стороны Санкт-Петербурга беспокоили племена северных язычников, а с моря периодически накатывали набегами банды викингов.

За минувший после Катаклизма Катастроф неполный век поднявшаяся из пепла Империя несколько раз пыталась отвоевать свою северную столицу и каждый раз терпела неудачу. Теперь-то Никлас понял причину бледности Катрин: «Здесь начинается АД», — как гласила табличка на одном из КПП Кольца, через которое внутрь периметра уходили и не всегда возвращались обратно в полном составе отряды зачистки. Эту табличку над проходом в район под названием «Купчино» знали даже в А-Зоне, а в Танжере Никласу ее фотографию не раз и не два показывали.

— Н-ну-у-у, — протянул он. — По крайней мере, там вполне приятный климат.

— Что? — не сдержалась Катрин. — Ты шутишь?

— Нет, — покачал головой совершенно серьезный Никлас.

— Летом постоянная жара под сорок градусов, зимой промозглая мерзость и грязевая каша, а весна с осенью — непрекращающиеся дожди, солнца месяцами можно не увидеть!

— В местности, где я проходил службу, ночная температура редко опускалась ниже тридцати пяти градусов. Днем без опасности для жизни на улице дольше получаса можно было находиться только в дистикомбе — костюме, который я бывало не снимал по несколько суток. Совсем не снимал, если ты понимаешь, о чем я. Так что климат Санкт-Петербурга, как ты его описываешь, для меня просто сказка. Андрей, — повернулся Никлас к Горчакову. — Вы не сказали, почему мы отправляемся только через два-три дня.

— На ваше имя в ВТ-банке уже открыта кредитная линия, п-потому что деньги от Торгового Дома Юревич нам ожидать завтра-послезавтра не следует. На кредитные средства мы сегодня-завтра сможем нанять и экипировать людей в вашу группу. Каждый из вас, на основании п-полученного п-патента, может нанимать до п-пяти ратников. П-полагаю, что п-пока мы ограничимся на трех бойцах для каждого из вас.

— Почему?

— Служба опричника в первый год п-подразумевает рейдовый режим активности в интересах П-пограничной стражи, а это означает разделение группы на п-патрульные экипажи. П-полагаю, для начала экипажей в группе Бергера будет два, далее по возможностям и необходимости. Четыре человека в каждой машине — достаточное количество, исхожу из этого. Впрочем, вопрос обсуждаемый.

— Хорошо, я понял. Сейчас какие наши действия?

— П-предлагаю без промедления направится на биржу наемников, ознакомиться с п-предложениями.

Вот почему Горчаков иногда не скрываясь показывал раздражение вопросами, — догадался Никлас. Время поджимает, а работы им предстоит много. Горчаков может, конечно, оставить все на самих Бергеров, но Никлас хорошо помнил его слова о личной ответственности. Получается, что чем лучше будут результаты и реноме у опричной группы Бергера, тем лучшие перспективы откроются перед Горчаковым как перед их куратором-наблюдателем по истечении испытательного срока.

— В Белостоке есть биржа?

— Да.

— Почему мы пойдем на биржу именно здесь, а не ближе к Петербургу? В Ревеле или Пскове, например?

— Белосток совсем неподалеку от диких земель, но, п-по сравнению с черным северным треугольником даже дикие земли здесь относительно безопасный регион. Чем ближе к П-петербургу, тем меньше хороших наемников и выше цены. Там гребут всех, нам даже п-при очень хорошем раскладе даже лучших из худших законтрактовать не удастся.

— Ясно. Тогда на биржу?

— Да, — коротко ответил Горчаков и порывисто поднялся, опираясь на трость. Засиделся, похоже, душа действия требовала.

Инспектор Горчаков выглядел совершенно обескураженным и от этого его лицо снова приобрело довольно глупый вид. Причина удивления жандарма крылась в том, что наемников на бирже не было. Вообще. Никаких. Неизвестный наниматель вчера и сегодня законтрактовал всех свободных бойцов не только в Белостоке, но и по всему Варшавскому военному округу.

— Поедем во Псков? Или через Смоленск? — спросила Катрин.

— В принципе, вариант… — задумчиво протянул Горчаков, после чего продолжил размышлять вслух: — Вот только из-за того, что по всему округу биржи просто вымели, полагаю стоимость найма и во Пскове, и в Смоленске увеличится, как бы даже не на порядок…

Инспектор сейчас говорил без малейших запинок. Никлас уже отметил эту его черту — когда Горчаков находился в серьезном напряжении, или же в состоянии отстраненной задумчивости, проблемы с речью у него полностью исчезали.

— Насколько все для нас плохо?

— Не трагедия, но неприятно. Наши ресурсы конечны, а найм — это только первый шаг, экипировать ратников группы вам придется за свои.

— Может через Московскую экономическую зону проехать? — предложил Никлас, козырнув знанием географии.

— Москва? Это будет не просто дорого, а очень дорого.

Инспектор усмехнулся, но взгляд у него при этом был отсутствующий, по-прежнему направленный вглубь себя и своих мыслей. Около минуты Горчаков думал, после чего чуть оживился, видимо нащупав тень близкого решения.

— Никлас, вы какого вероисповедания?

— Крещен в православии.

Невольно напрягшись, Никлас ждал дальнейших вопросов — с верой и религией у него с тринадцати лет были некоторые сложности, но Горчаков спрашивать больше ничего не стал, ответом удовлетворился.

— Леди Катрин, вы принадлежите к последователям культа Пути?

— Нет.

— Никоим образом? Это очень важно.

— Никоим образом. Более того, при поступлении в Гейдельберг я писала официальный отказ от любой религии, об этом даже была газетная заметка с упоминанием моего имени.

— Вы, значит, учились на факультете юриспруденции?

— Да.

— Хорошо. Вариант искать наемников ближе к Петербургу для нас довольно плох — по причине нашего низкого ранга нанимателя качественных ратников мы с вами не найдем. И даже если найдем совсем плохих, то нам выставят совершенно неприличные цены контракта.

— Рекрутов мы только на бирже можем взять? — поинтересовалась Катрин.

Горчаков покачал головой отрицательно, но продолжил говорить издалека, не сразу подводя к ответу на вопрос.

— Самый главный плюс наемников в том, что контракт с ними можно заключить на срок от двух месяцев. Нам это вполне подходит — и по финансам, и вообще по испытательному сроку. При этом времени у нас для того, чтобы подождать неделю или две пока схлынет ажиотаж, просто нет, мы обязаны прибыть в Сергиеву слободу не позднее шестнадцатого числа.

— У нас есть официальное предписание? — спросил Никлас, отметив как Горчаков отметил интонацией слово «обязаны».

— Нет, но Сергей Сергеевич отправил обер-прокурору в Сергиеву слободу сообщение, что не позднее шестнадцатого числа Бергеры вместе с инспектором Горчаковым будут на месте. Как вы предлагаете, опоздать или связаться с…

— С этим понятно. Так какие еще есть варианты найма? — спросил Никлас, прерывая рассуждения инспектора.

— Супрасльский монастырь. Здесь недалеко, можем съездить посмотреть и…

Горчаков не договорил. В его голосе сквозила некоторая неуверенность и Никлас захотел было расспросить подробнее, но вмешалась Катрин.

— Это же недалеко, да? Сколько туда ехать, полчаса? Поехали, инспектор, по дороге суть предложения расскажете.

Когда вышли из здания биржи, Никлас и Катрин сразу сели в припаркованный черный джи-ваген — казавшийся непроглядно-темным пятном в серости осеннего пейзажа из-за своей матовой раскраски и глухой тонировки. Хромающий Горчаков же сначала направился к расположенному совсем рядом почтовому отделению — телеграфировать в монастырь о скором прибытии. Вернулся инспектор быстро, и прежде чем сесть на заднее сиденье, махнул рукой показывая направление движения. Больше подсказывать не пришлось — после того как Никлас повернул на широкий проспект, указатели на Супрасль на дороге были хорошо заметны.

Пока ехали, Горчаков начал разъяснять посетившую его идею. По мере того как он говорил, Катрин периодически задавала наводящие вопросы. Из объяснений и ответов Горчакова Никлас узнал много интересного. В Танжере на лекциях о таком не говорили совершенно, да и в иных местах он об этой стороне жизни Московской империи никогда не слышал.

Горчаков сейчас рассказывал о том, что на землях под властью Москвы монастыри, как и капища язычников, повсеместно являлись объектами, встроенными в систему оборонных укреплений. Каждый монастырь, помимо прямого назначения, являлся крепостью-форпостом с постоянным гарнизоном.

Кроме этого, помимо постоянного гарнизона войск территориальной обороны, при некоторых монастырях — Супрасльский монастырь был в их числе, существовали отделения Императорского скаутского общества. Организации, где не только воспитывали молодежь из благополучных семей, но и брали на воспитание детей-сирот, а также собирали заблудившихся, потерявшихся в жизни подростков. «Дети Императора» — как таких называли.

Катрин задала вопрос, Горчаков на него прямо не ответил, но по его оговоркам Никласу стало понятно: слухи о том, что эмиссары Империума покупают детей за границей земель Москвы небеспочвенны. Никлас об этом слышал; слышал он и о том, что таких «детей Императора» недоброжелатели Москвы презрительно называли сардукарами.

Упоминать об этом сейчас Никлас не стал — мало ли, как Горчаков отреагирует. Инспектор как раз сейчас уже рассказывал о том, что и в монахи, и в наставники скаутского общества в немалой части идут ветераны легионов. Не нашедшие, или потерявшие семью, либо же в семью возвращавшиеся — если речь шла именно о «детях Императора». Большинство из них не было способны к службе, с годами или ранениями потеряв здоровье и физические кондиции, но при этом опыт их, который они передавали воспитанникам, никуда не терялся.

Постепенно со слов Горчакова перед Никласом выстраивалась картина, что московские монастыри — не только место, где Император кует преданных себе будущих легионеров, при этом давая приют вышедшим в отставку. Получалось, что многие из монастырей являются не только кузницей легионеров, но и научно-исследовательскими центрами, предоставляющим детям и подросткам возможность профессионального обучения, в зависимости от направления территориального отделения скаутского общества. Давая даже возможность — после прохождения службы в легионах и при должной успеваемости, поступления в университеты московских технополисов.

Обрисовав Бергерам общую ситуацию, Горчаков между тем переходил к сути: в территориальных отделениях скаутского общества воспитанники делились на отряды. Причем разделение в них было не по возрасту — в каждом отряде обучались и малые дети, и близкие к полному совершеннолетию воспитанники.

Первые по списку отряды в каждом отделении общества состояли из сирот, или же солдатских и детей мелкопоместных семей, которых родители отдавали в монастыри на воспитание альтернативой кадетским корпусам. Эти отряды Горчаков не рассматривал для возможности найма. Но кроме первых по списку, в каждом отделении общества существовали и иные отряды. Так называемые «последние», где обучались подростки из тех, кто уже преступал закон. Любой не достигший полного совершеннолетия юный житель Империума, если его преступление не входило в состав тяжких, изначально отправлялся не на каторгу, а в ближайшее отделение императорского скаутского общества.

Горчаков сейчас предлагал такой вариант, что, если в «последнем» отряде будут подходящие по возрасту скауты, им можно предложить службу. Кроме того, как добавил инспектор, при каждом монастыре существовали трудовые отряды, куда — также вместо каторги, преступников отправляли отбывать наказание трудовой повинностью. В таких трудовых отрядах, со слов Горчакова, довольно часто встречались обладающие воинскими специальностями люди, поэтому их тоже можно рассмотреть для найма.

Горчаков по ходу рассказа сделал паузу, чем Никлас воспользовался.

— Андрей, хотел бы уточнить. Получается, что вы предлагаете нам выбирать рекрутов из неблагополучной молодежи и мелких уголовников сомнительных моральных качеств?

Горчаков на вопрос ответил не сразу, сначала усмехнувшись и покачав головой.

— Никлас, хотел бы уточнить. Вы предполагаете, что на бирже наемников в доступе к найму все сплошь благополучная молодежь и высокоморальные специалисты?

На самом деле, Никлас об этом не думал — когда Горчаков недавно говорил о найме на бирже, Никлас действительно предполагал, что речь по умолчанию идет об умелых серьезных специалистах. Нет, он конечно знал, что в разных армиях есть разные вооруженные отряды, состоящие из самых разных людей. Но по причине службы в легкой пехоте, выполняя задания по проводки конвоев из Пекла — где случайных пассажиров в экипажах встретить было нереально, с таким лично просто не сталкивался.

Отвечать на вопрос Горчакова Никлас не стал, промолчал.

— Доступные нам с вами рекруты, если в общем, примерно одинаковые. В монастыре, может быть, качественно найдем даже лучше, чем на бирже наемников. Но есть минусы: нанимать на службу подходящих по возрасту скаутов разрешено на срок минимум от полугода, кроме того контракт предусматривает нашу полную за них ответственность.

— А с наемниками не так?

— Каждый наемник считается самостоятельной и дееспособной личностью, обязательства перед ним вы несете только в рамках контракта. За скаутов, до достижения ими возраста двадцати лет ответственность несет скаутская организация. За отбывающих исправительную повинность трудников полную ответственность несет монастырь. Эту ответственность, переведя в персональную, мы вместе с вами должны будем взять на себя при подписании контракта.

— Вы тоже?

— Да, я тоже. Поэтому давайте сейчас приедем и посмотрим, может быть ограничимся набором нескольких человек, возьмем хотя бы трех-четырех, чтобы худо-бедно два экипажа укомплектовать.

На этом обсуждение прекратилось, повисло молчание. Никлас спокойно вел машину, осмысливая услышанное. И, в немалой степени, кроме этого он любовался окрестным пейзажем: после песков Африки и пекла А-Зоны он пока так и не привык к богатой растительностью земле. Пусть и серая в красках осени, но все равно стена леса за пятидесятиметровой полосой отчуждения вызывала у него неослабевающее восхищение.

Дорога от Белостока до Супрасля вела прямая как стрела. Пока ехали, начался моросящий дождик, капли которого с лобового стекла рассохшиеся щетки не стирали, а больше размазывали.

Как Горчаков и говорил, до места оказалось недалеко — меньше двадцати километров. Вскоре черный как ночь джи-ваген уже въехал в черту небольшого городка. Снизив скорость до сорока километров в час, Никлас вел машину по прямой узкой дороге среди аккуратных коттеджей. Еще пара минут езды, после чего так никуда и не сворачивая, дорога привела их к воротам монастыря — возвышавшегося на холме белой громадой.

Монастырь представлял из себя выстроившийся квадратом комплекс зданий, в центре которого тянулись вверх золотые купола церкви. Яркостью своей заметно контрастирующие с серыми низкими облаками.

Миновав КПП без досмотра — для этого хватило показанного Горчаковым удостоверения, по узкой дороге объехали два угла квадрата зданий, припарковались на служебной стоянке. Заставленной, как обратил внимание Никлас, в основном угловатыми и крайне простыми, неприхотливыми на вид внедорожниками в зеленой раскраске. У каждого из них на дверях был нанесен красный щит с золотым быком в нем. Таких эмблем в московском войске Никлас не знал и предположил, что это машины территориальной обороны, оно же войско народного ополчения, о котором Катрин ему говорила.

— Леди Катрин, — произнес Горчаков, окликнув уже собирающуюся выйти на улицу девушку. — Мы на территории монастыря и было бы замечательно, если бы вы свой шейный п-платок накинули на голову.

— Зачем?

— В монастырь с непокрытой головой заходить не п-принято.

— Не принято или не положено?

— П-прямого запрета нет, но желательно соблюдать п-приличия.

— Могу я заметить платок на иной головной убор?

— Думаю, да.

— Хорошо.

Катрин покопалась в ящике бардачка перед пассажирским местом, достала из него черный берет. Надела, заломила на одну сторону, обернулась к Горчакову.

— Приемлемо?

— Да, — пожал он плечами с видимым недовольством.

Когда вышли из машины, взгляд Катрин уперся в Никласа, поежившегося под мелким, но неприятным холодным дождиком. Если такая погода в Петербурге будет всю осень, он уже готов забрать свои слова о приличном климате обратно.

— Что? — спросил Никлас, увидев вопрос во взгляде Катрин, которая одной ногой ступила на землю, вторую держала на подножке, не закрывая пассажирскую дверь.

— Ты что на голову будешь надевать?

— Ничего.

— Ты не желаешь соблюдать правила приличия?

— Так мне не нужно.

— Почему? Ты особенный?

— Эм. Ну, я мужчина… — даже немного растерялся Никлас, думая как бы объяснить очевидное.

— Мужчинам не нужно головной убор в монастыре надевать для соблюдения приличий? — с удивлением спросила Катрин у Горчакова.

— Не обязательно, — ответил инспектор, поправляя свою фуражку так, чтобы кокарда шла четко по линии носа. Шрамы девушки побагровели, но спорить она не стала. Дверью, правда, хлопнула от души, гораздо сильнее чем обычно это делала.

— Пойдемте, — опираясь на трость, пошагал Горчаков со стоянки.

В ведущей во внутренний двор монастыря арке прохода их уже встречали. Двое: пожилой и абсолютно седой монах в простом облачении и мужчина в темно-зеленой полевой форме с красным флагом нарукавного шеврона. Был он весьма широкоплечим и даже несмотря на густую бороду довольно молодым на вид — точно не старше тридцати. Вперед, навстречу гостям, шагнул пожилой монах; лицо его пересекало несколько уродливых шрамов, шагал он заметно прихрамывая.

— Иеромонах Михаил, — представился он. — Андрей Горчаков, полагаю?

— Честь имею, — щелкнул каблуками Горчаков, склонив голову, после чего представил спутников: — Юнкер Никлас и юнгфрау Катерина, брат и сестра Бергеры.

Иеромонах, представив своего оставшегося молчаливым спутника как «брата Павла», жестом показал гостям следовать за собой. Никлас отметил, что вместе с Горчаковым хромали они синхронно на правую ногу каждый. Только в отличие от инспектора пожилой иеромонах обходился без трости.

На небольшой площадке в углу весьма просторного внутреннего двора, совсем неподалеку от арки прохода, выстроилось несколько десятков человек. Около полусотни навскидку — оценил Никлас. Чуть больше половины были юношами и девушками в светло-зеленой полевой форме, остальные явно трудники, в темной рабочей одежде. Никлас помнил: Горчаков упоминал, что среди трудников не только те, кто работают при монастыре как искупление. Есть и такие, кто трудится за кров, пищу или обучение. Впрочем, судя по лицам и взглядам, за грамотой и наукой из трудников в монастырь пришли немногие.

Близко к выстроившейся шеренге иеромонах подходить не стал, остановился и обернувшись к гостям, представил собравшихся кандидатов в рекруты:

— Четвертый отряд имени великого князя Константина Павловича белостокского отдела общества «Русский скаут», его совершеннолетние воспитанники, а также отряд трудников Супраслсьского Благовещенского монастыря.

Обращаясь к Бергерам и Горчакову говорил иеромонах совсем негромко. Так, что его слова скауты и трудники скорее всего не слышали. Кандидаты в рекруты между тем на появление троицы «покупателей» заметно отреагировали, оживились. Не только потому, что наконец-то закончилось ожидание под моросящим дождем. Было видно, что прибытие «покупателей» многих радовало — похоже, некоторые видели в этом шанс сменить обстановку.

Иеромонах между тем снова обернулся к прибывшим гостям, глядя теперь только на Никласа.

— Прежде чем устроить смотр тех, кто изъявил желание стать рекрутом я бы хотел, чтобы вы сообщили собравшимся, к какому именно ведомству относитесь и куда именно отправляетесь.

— Вы сами не сообщили, отче? — удивился Горчаков.

Иеромонах Михаил после этого вопроса вдруг — на несколько мгновений, совершенно изменился в лице. И не только в лице: он словно бы выпрямился став выше, от него повеяло аурой властности и харизмы. Горчаков же, на которого иеромонах посмотрел, приобрел вдруг нелепо-глупый вид, у него даже уши стали визуально шире.

— Нет, — покачал головой иеромонах.

Магия преображения пропала почти мгновенно. Снова Никлас видел перед собой уставшего старого монаха, над которым с высоты своего роста нависал жандармский инспектор с хищными чертами лица.

— Посмотрите, только незаметно, на шеренгу скаутов, — негромко произнес иеромонах, обращаясь только к Никласу и Катрин, стоя спиной к своим подопечным.

— Справа налево, седьмая в первом ряду светловолосая девушка, — все так же негромко добавил иеромонах.

Никлас, как и Катрин, небрежно скользнул взглядом по шеренге скаутов. Остановился взглядом на худенькой, невысокой девушке с темно-русыми волосами и огромными зелеными глазами — под которыми синели синеватые мешки недосыпа или хронической усталости.

— Девица Александра, баронесса фон Губер, — по-прежнему негромко продолжил говорить иеромонах. — Ей девятнадцать, в четвертом отряде состоит третий месяц. Ее отец барон фон Губер был казнен в июле сего года, имущество фамилии обращено в пользу государства. Произошло это, как вы уже наверняка догадываетесь, в результате учиненного опричной командой следственного разбирательства.

Никлас — совершенно далекий от политики и происходящего в Московской империи об этом даже и не подумал бы, если бы иеромонах не сказал. Но сохранил бесстрастное выражение лица, даже едва заметно кивнул.

— Вряд ли девица Александра согласится связать свою жизнь с вами, узнав о предлагаемой возможности. Хотя — кто знает? Но и кроме нее есть здесь и другие, кто к опричной страже государевой относится без симпатии. По разным причинам. Я, как духовный наставник, не хочу склонять своих подопечных к выбору — ни к положительному, ни к отрицательному. Пусть решают сердцем глядя на вас, а не на меня. Поэтому вы уж лучше сами сообщите, кто вы такие и что вы хотите. И, что немаловажно, куда вы отправляетесь к месту будущей службы.

Иеромонах, говоря последние фразы, смотрел только на Никласа. Тот кивнул, на мгновение прикрыл глаза. Старший в группе Бергера он, так что и говорить ему.

Чувствуя, как вспотели ладони, Никлас на ватных ногах сделал несколько шагов вперед, осмотрел выстроившихся перед ним скаутов и трудников. Самые разные люди разных возрастов, самые разные выражения самых разных лиц.

— Меня зовут Никлас Бергер. Граф Никлас Бергер, — добавил Никлас, вспомнив о совершенно неожиданном титуле. — Я с отличием закончил пехотную школу в Танжере, около года отработал на проводке конвоев по пеклу А-Зоны. Имею награды за проявленную в бою воинскую доблесть. Это леди Катерина Бергер, моя сестра. Имеет классическое образование и богатый опыт административной работы на государственной службе. Вместе с Катрин мы, по определенным обстоятельствам, совсем недавно были вынуждены покинуть Новый Рейх, оставив там все свою имущество, права и привилегии. С нами остались только титулы и приобретенный опыт. В ближайшие дни мы отправляемся в Сергиеву слободу, где принесем клятву верности Богу-Императору…

Никлас совершенно машинально по старой памяти произнес: «Богу-Императору», после чего сразу заметил как едва дернулся уголок губ иеромонаха. Но исправляться не стал, продолжил после заминки краткой паузы.

— Государь-Император счел нужным выдать нам патенты офицерских званий для создания отдельной опричной группы. Вместе с нами, инспектором от Особой Экспедиции государеву службу будет нести Андрей Горчаков, с отличием закончивший Политехнический университет в Москве. Сейчас, сегодня, нам нужны рекруты для заполнения вакансий двух дозорных экипажей, всего шесть человек. Тем из вас, кто не боится отправится в Старый Петербург, не боится лицом к лицу столкнуться с опасностями чумного мора и синей гнили, кто не считаясь с риском желает получить возможность быстро возвыситься — а мы с леди Катериной хотим как минимум вернуть свое прежнее положение, права и привилегии, предлагаю рассмотреть возможность сотрудничества. Обещать вам — кроме выполнения условий стандартного контракта, я ничего не могу, мы сами впервые на этом пути. Единственное обещание, которое могу дать помимо… — вспомнил Никлас рекламный плакат Французского Легиона: — Это возможность встретить самых разных людей и нелюдей. И убить их, — после короткой паузы одними губами холодно улыбнулся Никлас.

Оглянув строй перед собой — из самых разных людей с самыми разными выражениями на лицах, Никлас сделал шаг назад, показывая, что рекрутинговую речь закончил. Очень хорошо ощутил на себе чужие взгляды — внимательный Катрин, оценивающий иеромонаха Михаила и отстраненный инспектора Горчакова. Еще ощущал, комплексно как один, взгляды сразу полусотни скаутов и трудников, которые смотрели сейчас только на него. Единственный, кто смотрел сейчас в другую сторону, был брат Павел — который скрестив руки за спиной, разглядывал низкие облака, так что его борода лопатой даже приподнялась почти параллельно земле.

— Неплохая речь, сын мой, определенно, — с удовлетворением покивал иеромонах Михаил, после чего заговорил громче, обращаясь к собравшимся: — У вас есть время на размышления, десять минут. Те из вас, кто рассматривает возможность предложить свою службу Никласу и Катерине Бергер, прошу проследовать на стоянку, откуда наставник брат Павел отвезет вас на тренировочную площадку полигона. Те, кто такого желания более не имеют, оставайтесь пожалуйста на месте до следующего распоряжения.

Посмотрев на молчаливого бородатого брата Павла, иеромонах ему кивнул. Тот, по-прежнему не говоря ни слова, сразу направился в сторону арки, иеромонах же обернулся к троице гостей-покупателей:

— Пройдемте в нашу скромную обитель, я угощу вас чаем. Из моей кельи как раз видно площадку, так что можем увидеть и убрать в сторону личные дела тех, кто не собирается отправляться на полигон.

Келья иеромонаха оказалась вполне приличного размера помещением, судя по виду являясь больше рабочим кабинетом. Чайник был совсем недавно вскипячен, так что пара минут и каждому из гостей Михаил предложил кружку ароматного травяного чая.

Дуя на горячий напиток, Никлас подошел к высокому узкому окну — больше напоминающему бойницу, выглянул во двор. На площадке, где недавно стояло почти полсотни человек, в поредевших шеренгах осталось заметно больше половины. В основном в темной одежде трудников, которые в большинстве к опричникам, тем более направляющимся в Санкт-Петербург, присоединяться не имели желания. Среди нежелающих заключать контракт осталось всего несколько скаутов — у которых, похоже, романтика не превалировала над голосом разума.

Примерно четверть от общего количества скаутов решила не пробовать свои силы, и примерно четверть от общего количество трудников решила попробовать, — приблизительно прикинул количество оставшихся Никлас. Пока он оценивал увиденное, что-то зацепило его внимание.

— Отче, вы же не разрешали подопечным удаляться с площадки кроме как на полигон? — вдруг поинтересовалась Катрин, которая только что подошла и, как и Никлас, выглянула во двор.

— Не разрешал.

— Среди оставшихся я не вижу баронессы фон Губер.

В отличие от Никласа, занятого раздумьями о соотношении между скаутами и трудниками, Катрин сразу приметила отсутствие баронессы фон Губер. Получается, пострадавшая от опричников опальная баронская дочь направилась на полигон с целью пройти показательную тренировку отбора и предложить им свою службу?

— Посмотрим, — пожал плечами иеромонах. — Девица Александра ранее не была замечена в непослушании, так что полагаю, что да, она сейчас направляется на полигон.

После этого иеромонах взял стопку папок и периодически поглядывая в окно, начал откладывать в сторону личные дела тех, кто ратниками опричной команды становиться не желал.

Вскоре, Никлас посчитал по корешкам, у иеромонаха в руках осталось девятнадцать папок. Чай после этого быстро допили и направились на выход.

При мысли о том, что снова предстоит выходить в промозглую от дождя серость, Никлас поежился. Пекло А-Зоны он пока с ностальгией не вспоминал, но европейская погода понемногу переставала ему нравится.

На полигон отправились на двух машинах. Иеромонах Михаил предложил подвезти, но Никлас с Катрин предпочли джи-ваген. Горчаков тоже выбрал комфортабельный теплый салон, не став садиться в простенький внедорожник с продуваемой тентованной кабиной.

Автомобиль с иеромонахом за рулем покатил по раскатанной грузовиками грязевой дороге впереди весьма бодро. Выехав за ним следом, Никлас столкнулся с некоторой неприятностью: он считал себя неплохим водителем, но неплохим водителем он был в пустыне и на обычных дорогах; здесь же, в этой колее, заполненной жидким…

Никлас вздохнул, сдержал заворачивающие в непечатные определения мысли. В очередной раз вжал педаль газа, чувствуя, как ведомая им машина медленно скользит по грязи, шлифуя всеми четырьмя колесами. Негромко выругался, пытаясь избавиться от раздражения — ехать по проселочной дороге оказалось очень непросто. Джи-ваген, гулко подвывая двигателем, разбрасывал комья грязи из-под колес и периодически катался по колее как санки в желобе. Простенький внедорожник впереди на фоне этого выглядел гораздо лучше, иногда даже притормаживая в ожидании массивного на его фоне черного джи-вагена.

Никлас снова выругался, уже громче — на одном из перекатов колейной дороги из-под колес впередиидущей машины вылетели комья грязи и со звучными шлепками приземлились на капот и прямо в лобовое стекло джи-вагена. Стеклоочистители бодро принялись размазывать грязь, превращая ее в светло-коричневую мутную пелену. Никлас уже откровенно жалел, что не подумал над предложением иеромонаха ехать на его машине: в Белостоке, он видел это на предупреждающих табличках, запрещено движение на грязном автомобильном транспорте. Так что теперь джи-ваген еще и мыть придется.

— Помоемся на служебной мойке, здесь должна быть, — явно угадав его мысли, произнес сзади Горчаков.

По грязевой дороге до полигона ехали всего несколько минут, но Никласу это время показалось очень долгим промежутком. Наконец выкатились на ровную площадку, припарковались рядом с бортовым тентованным грузовиком на высоких колесах. Выйдя на улицу из теплого салона, привычно поежившись, Никлас осмотрелся и даже присвистнул негромко.

Монастырский полигон выглядел серьезно. Слева от стоянки располагалась полоса препятствий, чуть поодаль виднелся раскатанный автомобильный трек для экстремального вождения; впереди — стрельбище с виднеющимися вдали откосами, а справа самый настоящий легкоатлетический стадион с небольшой, на несколько сотен мест, но аккуратной трибуной. И стадион оборудован весьма качественно — даже отсюда видно, что беговые дорожки не вытоптаны на земле, как было в Танжере, а настелены из специального бурого покрытия с идеальной белой разметкой. Которая сейчас, на фоне общей серости голых деревьев и низких облаков с мелко накрапывающем дождиком, белела весьма заметно.

Иеромонах Михаил поставил машину с другой стороны от грузовика и уже двинулся к ожидающей группе скаутов и трудников. Наставники, их было несколько — все в такой же форме как и у молчаливого «брата Павла», уже выстраивали подопечных на стартовой линии широкого — на восемь дорожек, бегового трека. Никлас вместе с Катрин еще не подошли, но уже прозвучала команда и группа стартовала. Бежали все при этом не торопясь, без заметных ускорений. Иеромонах Михаил подождал, пока Никлас с Катрин подойдут, пояснил:

— Все допущенные к отбору кандидаты, и скауты и трудники, выполняют нормы ГТО на свой возраст.

Никлас не знал, что такое ГТО, но спрашивать не стал — догадался по смыслу, что какие-то принятые в Империуме спортивные нормативы. Катрин тоже не спросила, а иеромонах продолжал.

— Принимать нормативы мы конечно же не будем, не за этим пришли. Сейчас сначала легкий бег для разогрева, потом базовый комплекс упражнений, вы за это время к кандидатам пока присмотритесь, запомните лица. Потом будет необременительный марш-бросок по лесу с оружием, после финиша контрольные стрельбы. Они, правда, — кивнул иеромонах на бегущих по стадиону, — пока об этом не знают, про марш-бросок брат Павел умолчал по моей просьбе. Ну и после стрельб думаю обсудим тех, кого вы отметите вниманием.

Присматриваясь к нарезающим круги на стадионе кандидатам в рекруты, Никлас заметил среди прочих худенькую фигурку юной Александры фон Губер. Пробегая мимо Никласа, опальная баронесса на него ни разу не глянула — хотя он и смотрел прямо на девушку, не скрывая интереса во взгляде.

После нескольких кругов, на самом финише, один из наставников вдруг звучно крикнул. Скауты — практически все, как и немалая часть трудников, сразу ускорились.

— Сюрприз, — пояснил иеромонах в ответ на удивленные взгляды. — Наставник Владимир добавил лишний километр под запись в протокол.

Когда кандидаты в рекруты пошли на очередной круг, добегая дополнительный километр, трое наставников — вместе с молчаливым братом Павлом, собрались у финишной линии. В руках одного из них секундомер, второй стоял с планшетом делая отметки, а третий говорил ему имена финишировавших. Никлас смотрел с интересом — ему показалось, что довольно сложно будет записать всех точно. Но наставники вроде как справились, и вскоре Никлас держал в руках планшет с результатами.

Время было указано не у всех — у первого пришедшего, Альберта Вяземского — «13:33», чуть ниже середины списка напротив пары фамилий было несколько записей, а в самом низу временная отсечка последнего прибежавшего, с длинной нечитаемой фамилией, показавшего время «15:45».

— Часть конечно даже в бронзу не забежала, — пояснил по временным отсечкам иеромонах. — Но первые два километра ребята были в разминочном темпе, так что не стоит на это обращать внимание.

— Бронзу? — переспросил Никлас.

— Нормативы ГТО, на бронзу.

— Я только догадываюсь, что такое ГТО, а про принятые нормативы совсем не в курсе.

— Имперская программа: «Готов к труду и обороне», — пояснила для Никласа Катрин. — Ранги уровня спортивных достижений, золото-серебро-бронза. В рейхе есть нечто похожее, только называется это спортивный знак.

— У вас он есть? — с нескрываемым интересом спросил иеромонах.

Катрин расстегнула верхние пуговицы кителя, ослабила ворот-стойку и показала на обратной стороне лацкана закрепленный значок. Никлас присмотрелся: бронзовый венок из дубовых листьев, с расположенном внутри золотым габелькройцем, вилочным крестом, над которым были скрещены две винтовки.

— Мое почтение, — уважительно покачал головой иеромонах Михаил. По его виду Никлас предположил, что золотой знак Катрин подтверждает ее высокие результаты не только в спортивных, но и в военно-тактических дисциплинах, если судить по винтовкам и высказанному «почтению».

Наставники между тем уже построили подопечных, которые вскоре начали отжиматься, после пошли подтягивания. После комплекса упражнений один из наставников резкими командами погнал всех к угловатому массивному внедорожнику — спрятавшемуся за привезших кандидатов грузовиком, так что Никлас сразу его и не заметил. Как оказалось, в кузове машины лежали ящики с винтовками, которые наставники сейчас выдавали кандидатам.

Иеромонах Михаил уже подвел троицу гостей-покупателей поближе к машине, где была организована раздача оружия кандидатам в рекруты. Карабины, СКС, как определил Никлас. В руках его он никогда не держал, но видел в Танжере на картинках пособий и пару раз замечал у патрулей, когда они уже были на территории Империи.

— Леди Катерина, господин Никлас, — вдруг обратился к Бергерам иеромонах. — Мы можем проводить участников марш-броска на старте и встретить их на смотровой площадке на финише. Либо же, вы можете вместе с ними пройти необременительную дистанцию и увидеть кандидатов аля-натурель.

Говорил иеромонах Михаил негромко, но общая группа скаутов и трудников была совсем рядом, так что слова его все прекрасно услышали. Никлас даже не удивился — иеромонах, похоже, и сам хотел посмотреть на неожиданных гостей «аля-натурель». Или же посмотреть на их реакцию при отказе.

— Леди Катерина не так давно получила серьезное ранение, поэтому не думаю, что ей стоит участвовать в этом необременительном мероприятии. Сам я конечно готов, но надеюсь, что у вас найдется сменный комплект одежды, — как можно более равнодушно произнес Никлас.

В том, что придется бежать по мокрому осеннему лесу он сомневался — предполагал, что отсутствие сменной одежды окажется предлогом для того, чтобы…

— Найдется, как же не найтись, — покивал иеромонах, после показав в сторону административных корпусов неподалеку. — Брат Павел вас проводит, выдаст комплект. Там и раздевалки, и душевые найдутся.

— Никлас, брат мой, — вдруг произнесла Катрин совершенно нейтральным голосом, отчего слова «брат мой» прозвучали невероятно выразительно.

— Сестра? — принимая предложенный тон, обернулся к ней Никлас.

— Мои раны, как несложно заметить, затронули лишь внешний вид. Ты же еще совсем недавно лежал на больничной койке балансируя на границе жизни и смерти. Уверен, что хорошо себя чувствуешь?

— Ну уж на необременительный марш-бросок по пересеченной местности меня хватит, — усмехнулся Никлас, поворачиваясь к иеромонаху. — Мы же не десяточку по пояс в грязи…

— Нет-нет, не переживайте, — успокоил тот, даже не дослушав. — Зеленая дистанция, легкая разминка.

— Отче, тогда у вас найдется запасной комплект одежды и для меня? — посмотрела на иеромонаха Катрин.

— Конечно, и для вас найдется. Павел, сын мой, — обернулся святой отец к молчаливому наставнику. — Будь добр, проводи гостей и выдай им по комплекту одежды.

Брат Павел, от которого Никлас пока так и ни слова не услышал, молча кивнул и повел Бергеров в сторону одноэтажных административных корпусов. Комплекты одежды действительно нашлись — новая полевая форма, светло-зеленой расцветки как у скаутов Белостокского отделения, даже запаянная в целлофане. Судя по этикеткам, из Китая. Впрочем, в А-Зоне большинство экипировки тоже было из Китая, так что Никлас этому ничуть не удивился. Под форму брат Павел предложил отдельно комплекты термобелья, от которого Никлас с Катрин отказываться не стали.

Переодевались в соседних раздевалках, не закрывая двери; слушая шелест одежды, Никлас думал, как у них с Катрин все одновременно и просто, и сложно происходит. Их жизни и судьбы теперь плотно связаны, при этом оба они даже близко друг друга не знают.

Когда вышли из здания, их уже ждали. Горчакова и иеромонаха Михаила видно поблизости не было, а вот все скауты и трудники стояли шеренгой неподалеку, закинув карабины с примкнутыми штыками на плечо. Выглядело вполне приемлемо, Никлас даже засмотрелся.

— К но-оге! — раздалась команда, и сразу после этого слитным звуком два десятка прикладов ударились в землю.

— Штык откинуть!

Трудники эту команду выполнили не так слаженно, как скауты, явно занимавшиеся строевой подготовкой гораздо более часто. Если трудники в монастыре ей вообще занимались. Тем не менее, ни один серьезно не замешкался — и вскоре на всех карабинах штыки оказались сложены, оказавшись под стволом. Никлас при этом вспомнил, что, когда изучали СКС, у него еще эта особенность оружия — неотъемный клинковый штык-нож, вызвала удивление.

Скауты и трудники между тем по командам отрегулировали ремни, повесили карабины на грудь и развернувшись, побежали в сторону ближайшего леса по натоптанной дороге. Замыкая колонну, в хвосте пристроились и Бергеры вместе с братом Павлом.

— Послушайте, батюшка… — обратилась к нему на бегу Катрин. Никлас посмотрел на сопровождающего с интересом — ожидая самого разного, вплоть до того, что тот лишен возможности речи и сейчас жестами объясняться начнет. Но нет, наставник заговорил.

— Молод я ищо для батюшки, не имею священного сана, — неожиданно сильным и басовитым голосом пророкотал наставник. — Честно́й брат Павел я, или просто Павел.

Голос у него гремел, хотя и было заметно, что говорить он старается негромко.

— Павел, не могли бы вы нам подсказать? Баронесса фон Гувер, почему она состоит в четвертом отряде, несмотря на происхождение?

— Об этом, леди Катерина, лучше у отца Михаила спросите, — после недолгого раздумья ответил Павел. Он еще старательнее попробовал говорить тихо, но голос его все равно звучал густо и гулко, словно из порожней бочки.

Несколько минут бежали молча — началась грязь, потом ведущие группу наставники перешли на быстрый шаг, заведя всех в полосу бурелома. Затрещали ветви, послышались сдавленные ругательства — кто-то упал, поскользнувшись на мокром стволе лежащего дерева. Почти сразу упал второй кандидат — из трудников, опасно взмахнув карабином.

— Скауты иногда и с примкнутыми штыками бегают, — пояснил брат Павел, заметив взгляд Никласа. — Но сегодня поостереглись.

Некоторое время, пока после полосы бурелома бежали по чистому лесу, Катрин еще задавала Павлу вопросы. Вскоре стало не до разговоров — ведущие группу наставники темп взяли приличный, все более разгоняясь. Ни у Никласа, ни у Катрин серьезных проблем пока не было — сказывались постоянные тренировки и хорошая физическая форма, к тому же бежали налегке в отличие от остальных.

Уже к середине дистанции наметились первые отстающие. Совсем рядом с замыкающей тройкой сейчас, замедляясь, бежал высокий и совсем молодой паренек с соломенными волосами. Тот самый Альберт Вяземский — вспомнил Никлас показавшего лучшее время на стадионе скаута. Похоже, решил сходу произвести впечатление, но на дистанцию силы не рассчитал. Кроме того, сдавать начала баронесса фон Губер. Девушка заметно выдохлась, бежала еще не в трансе на одной силе воли, но уже близко к этому.

У отстающего Вяземского между тем забрали оружие — сделал это широкоплечий трудник с широким и простецким круглым лицом.

— Это Тришкин Егор, — прокомментировал брат Павел. — Ехал из Москвы с заработков домой в Киров, в тот что в Вятской губернии. По пути все деньги спустил на игры карточные и дев распутных, причем так спустил, что сам не знает каким образом оказался в Белостоке. Здесь начудил немного в кабаке, трудовой повинностью отдает два месяца. Карабин он забрал у Вяземского Альберта. Студент бывший, после первого курса учебу бросил, пошел в легион наниматься…

Студент, избавленный от СКС, побежал легче. А вот баронесса фон Губер начала сдавать еще сильнее, понемногу отставая от основной группы. Брат Павел прервался и забрал у нее оружие, причем отреагировала девушка на это довольно вяло. Точно на пределе сил — исчезновение карабина, казавшегося в сравнении с ее хрупкой фигуркой огромным рыцарским турнирным копьем, она словно и не заметила.

Брат Павел между тем замолчал, потому что группа впереди преодолевала недавно вырытый, или же недавно обновленный противопожарный ров. Многие оскальзывались на мокрой земле, несколько человек упало. Среди них была и баронесса фон Гувер — она двигалась самой последней и споткнувшись, с размаха рухнула в рыхлую землю с краю невысокого отвала рва.

Общая группа к этому моменту уже ушла вперед, продираясь через заросли орешника. Упавшая баронесса так и осталась лежать недвижно у границы рва — ноги выше головы. Никлас помог девушке подняться, Катрин подхватила ее под руку с другой стороны. Александра отреагировала совсем вяло — теперь уже точно войдя в транс, передвигая ноги только на силе воли.

Когда миновали заросли орешника, по оставленному впередиидущей группой комфортному проходу, впереди Никлас мельком заметил нагрузившегося широкоплечего трудника Тришкина. Он уже не только у Вяземского, но и еще у кого-то оружие забрал. Сам он при этом никаких проблем или признаков утомления внешне не показывал, шагал бодро. Вернее, уже бежал — наставники снова дали команду ускориться.

— И? Этот Вяземский… Вяземский, да? Пришел наниматься в легион, а дальше? — переспросила Катрин у брата Павла, когда они, так и держа под руки юную баронессу, выбежали на опушку леса.

— Не взяли, вестимо, — гулко пророкотал Павел. — Физической кондицией не вышел. Возвращаться домой Вяземский не стал, потому как деньги на оплату второго года обучения родителями даденные уже потратил. К нам в скаутский отряд пришел, покупателей ждет. Старается, ну да вы сами видели.

— Он же студент, образованный, почему его в последний отряд? Натворил что-то?

— А у него с головой не очень все благополучно. Романтики слишком много, аж с дуростью граничит. Отправили в четвертый, чтобы чуть-чуть порывы притушить, а то такие идеалисты опасными могут быть, сами понимаете уж наверное.

Катрин на бегу кивнула, соглашаясь со сказанным.

— Егорка Тришкин Вяземскому помогает, потому как тот его грамоте учит, в школе сам Тришкин прилежностью не отличался. Сильно неграмотных не то что в легионы, даже в ополчение не берут, — фыркнул между тем брат Павел.

Наставники уже вывели группу на последнюю часть дистанции, и теперь все бежали по дороге трассы для экстремального вождения. Здесь было даже тяжелее, чем в лесу — грязь липла к обуви, утяжеляла ноги; многие оскальзывались, падали, поднимались и бежали дальше.

«Необременительный» марш-бросок превратился в настоящее испытание, Никлас уже заметно утомился. Разговаривать с братом Павлом больше нормально не получалось, к тому же тот сменил Катрин с другой стороны от баронессы, поддерживая едва держащуюся на ногах девушку. Скорость их четверки упала до скорости быстро идущего человека, от основной группы они сильно отстали.

Когда наконец «выбежали» к стрельбищу, часть из кандидатов уже повалилась на землю, обессиленные. Судя по звукам, сейчас вытошнило сразу двоих, одного за другим. «Люблю запах рвоты по утрам», — вспомнил Никлас любимую присказку сержанта-инструктора в Танжере. Безо всякой ностальгии вспомнил, конечно же.

Наставники зычными голосами уже поднимали кандидатов в рекруты и гнали на стрельбище. Никлас, разглядывая общую группу, приметил трудника — сухопарого и совершенно седого старика. Он большую часть дистанции держался в конце группы, не вырываясь вперед и один из немногих сохранил чистый и опрятный вид. Только что этот трудник помог одному из упавших от усталости подняться, после чего двинулся на рубеж стрельбы. Прошел мимо Катрин с Никласом — и тот отметил, насколько пустой и безразличный у старика взгляд. Почти как у баронессы фон Губер, которой брат Павел только что вернул карабин, и она направилась к ближайшему стрелковому столу.

— По обойме сейчас отстреляют, сразу после бега, еще десять выстрелов после отдыха, результаты отдельно запишем, — прокомментировал брат Павел. — А трудник, на которого вы смотрели, это Войцех Мейер. Не от хорошей жизни здесь, берется за любую работу и все заработанное семье отправляет.

— Деньги отправляет? — удивился Никлас.

— Подрабатывает вечерами и ночами в городе. Да и у нас в монастыре часть работ оплачиваются, сверх необходимой нормы за кров и еду для трудников не отбывающих наказание повинностью.

Со стороны рубежа уже звучали выстрелы, постепенно становясь все чаще.

— Между землей и небом, — шепнула вдруг Катрин Никласу на ухо.

— Что? — не понял он сразу о чем речь.

Катрин взглядом показала на баронессу фон Губер, которая как раз сейчас заряжала обойму. В насквозь промокших, тяжелых от воды и грязи перчатках делать ей это было неудобно, поэтому одну, с правой руки, она сняла. Пальцы девушку слушались плохо — соскальзывали, прилагаемого усилия не хватало. Никлас видел, что у нее все же получилось вдавить десяток патронов в желоб неотъемного магазина, но при этом она порезала большой палец. Несильно, но кровь закапала, и сейчас юная баронесса засунула палец в рот, став похожей на большого ребенка.

Никлас вдруг обратил внимание, что и слева и справа от юной баронессы стрелковые столы пусты. И понял, о чем только что сказала Катрин: опальная боярская дочь чужая теперь в любом месте и в любой компании. Высокое сословие ее не принимает и не желает связываться по причине неблагонадежности, обычные люди — из-за того, что несмотря на опалу титула она не лишена. Поэтому, кстати, может быть и осталась юная баронесса лежать на земле у пожарного рва, а вовсе не потому, что ее падения никто не заметил.

После первой стрельбы участники получили небольшой отдых, а Никлас с Катрин направились в административное здание. Где, как и обещал иеромонах Михаил, нашлись душевые. В раздевалку зашли вдвоем и Катрин — безо всякого перед Никласом стеснения, не глядя на него начала сбрасывать с себя грязную форму. Ему, судя по всему, предполагалось отвернуться, но делать этого он не стал.

— Как будто ты что-то у меня не видел, — зайдя в кабинку произнесла Катрин за миг до того, как раздался шум льющейся воды.

Никлас едва слышно кашлянул. Пока Катрин раздевалась, она на него не оборачивалась и не видела, наблюдает он за ней или нет. Взгляд чувствовала? Догадалась?

— Дорогой брат, — сквозь шум воды произнесла Катрин. — Принеси пожалуйста целлофановые пакеты, в которых была наша грязная одежда. Пока ты будешь принимать душ я ее сложу туда, и мы возьмем эту форму с собой.

— Зачем?

— Отдадим в прачечную, а потом будем носить, как зачем?

— В чем смысл?

— Смысл в том, что вглубь Империума лучше ехать в камуфляже без знаков различий, чем в одежде, указывающей на нашу принадлежность у Новому Рейху. Если на землях федератов мы можем просто ловить косые взгляды, то чем ближе к Москве и Петербургу, тем вероятней словить что-то более тяжелое.

— Даже так?

— Даже так.

Когда Никлас с Катрин — переодетые в прежнюю свою чистую одежду, вернулись на полигон, наставники начали второй этап стрельб. После окончания кандидаты выстроились на вытоптанном плацу перед иеромонахом Михаилом и Горчаковым — они оба появились так же незаметно, как и пропадали.

Никлас внимательно осматривал шеренгу перед собой. Большинство грязные, заметно усталые, кто-то с расцарапанным лицом. Брат Павел уже подготовил планшет с общим итогом результатов, показывая Никласу и Катрин. На удивление, в стрельбе баронесса фон Губер оказалась не так уж и плоха. Ближе к подвалу списка, но не совсем на последних строках. А после отдыха так и вообще отличный результат показала.

Никлас переглянулся с Катрин, посмотрел вопросительно. Увидел едва заметный кивок, направился ближе к шеренге кандидатов. Горчаков пошел за ним, при этом заметно хромая и сильнее чем обычно опираясь на трость — похоже, долгое времяпрепровождение на ногах сказывалось. Никлас остановился рядом с баронессой фон Губер. Хотел было обратиться к ней, но взял паузу, проводив взглядом Горчакова — который прошел дальше. Жандармский инспектор остановился рядом со студентом… Альбертом Вяземским, вспомнил его имя Никлас.

Заметно было, что Горчаков набрал воздуха, чтобы говорить чисто. Но — может быть из-за усталости, может быть из-за боли в ноге, у него это не очень получилось. Причем заговорил он сейчас не просто с запинкой придыхания, а более того — начал весьма заметно заикаться.

— М-молодой ч-ч-человек, мне кажется з-знакомым ваше лицо. Мы н-нигде ранее не встречались?

Первые слова Горчаков произнес с заметным усилием, но к концу фразы уже разговорился.

— Д-думаю что нет, г-господин инсп-пектор, — так же заметно заикаясь, произнес в ответ Вяземский, заметно покраснев.

Горчаков нахмурился. Склонив голову, он внимательно посмотрел на стоящего напротив Вяземского. Бывший студент заметно заволновался и открыл было рот в попытке объясниться, но Горчаков вдруг резко повернулся, услышав раздавшийся смешок. Иеромонах Михаил в этот момент — он уже стоял рядом с Никласом, поджал губы и прикрыв глаза едва заметно покачал головой.

Горчаков безошибочно определил кто смеялся и смотрел сейчас на широкоплечего трудника. Тот самый Егор Тришкин, который под конец дистанции нес сразу четыре карабина.

— Это была такая шутка? — вновь перевел взгляд Горчаков на Альберта Вяземского.

— Никак нет, г-господин инсп-пектор.

Румянец со щек Вяземского исчез, а сам он от изменившегося тона Горчакова побледнел так, что на носу и щеках ярко выступили пятна веснушек. В этот момент раздался еще один не смешок. Даже, скорее, сдавленное хрюканье — широкое лицо Егора Тришкина было искажено гримасой сдерживаемого смеха, он даже губу прикусил.

— Господин инспектор, — заговорил вдруг иеромонах негромким, но слышимым всей шеренге голосом. — Лицо Альберта Вяземского вы могли видеть на фотографиях в газетах. Он тот самый студент, который бросил учебу в Самарском университете и без успеха попытался поступить на службу в легион, местная пресса освещала его историю.

Горчаков кивнул, показывая что понимает, о чем идет речь.

— И у Альберта Вяземского, когда он крайне взволнован, действительно проблемы с чистотой речи, — закончил иеромонах.

— Спасибо, отче.

Произнес это Горчаков спокойно, но Никлас видел, что инспектор в холодной ярости. Лицо его приобрело хищное и опасное выражение — особенно заметно это было сейчас, когда он повернулся к широкоплечему труднику, у которого все недавнее веселье вдруг испарилось. Похоже, почувствовал, что что-то зреет нехорошее лично для него.

— Это Егор Тришкин, крестьянский сын, господин инспектор, — заговорил вдруг иеромонах. — Голова большая, ума только в ней мало пока — из Москвы направлялся домой в Вятскую губернию, но вот у нас оказался. Закон ранее не нарушал, в трудники из-за глупости своей попал, не по злому умыслу. Так что, инспектор, если не затруднит, не ломайте ему жизнь…

— Вятская губерния? — посмотрел Горчаков на Тришкина.

— Так точно, господин инспектор.

— Земляку жизнь не ломать, значит, — посмотрел на иеромонаха Горчаков.

— Господь велит прощать, сын мой, — пожал плечами отец Михаил.

Инспектор, глядя ему в глаза кивнул, после обернулся к Тришкину.

— Думаю, всем присутствующим будет хорошим уроком, — голос иеромонаха заметно похолодел. Многие из скаутов и трудников при этом, как заметил Никлас, даже вжали голову в плечи — от согбенного святого отца повеяло опасностью.

Мгновением позже мелькнула трость Горчакова, раздался глухой удар и сразу же полный боли вскрик. Нога Егора Тришкина подломилась, а сам он рухнул на землю, опав как озимый. Вновь стремительный росчерк трости, еще один — в этот раз хлесткие удары попали по рукам, когда трудник попытался прикрыть голову. Отсушенные руки безвольно упали, и Горчаков — широко размахнувшись, как клюшкой для гольфа, ударил Тришкина в корпус.

Инспектор отлично умел пользоваться тростью как жезлом наказания: от боли Тришкин взвыл — громко, пронзительно. Последний, совсем несильный удар, пришелся ему прямо в лицо, в лопнувшие под набалдашником губы.

Еще секунда, и невозмутимый Горчаков уже отступил на два шага назад и вытирал салфеткой трость. Лежащий на земле лицом вниз Тришкин выл от боли. Перекрывая стоны, зазвучал негромкий, но слышимый всеми голос иеромонаха Михаила.

— Оскорбление, словом или действием, духовного лица или служивого человека есть оскорбление и самого государя-императора. Наказывается сроком от полугода военной или трудовой каторги. Оскорбление, нанесенное при многочисленных свидетелях, карается жестче. Ты меня слышишь, раб божий Егор? — усилился вдруг голос иеромонаха.

Четкого ответа не последовало, но тональность стонов сменилась — Тришкин слышал.

— Господин Горчаков прибыл к нам как инспектор Особой Экспедиции. И сейчас, вместо испытываемых тобой временных неудобств, благодаря человеколюбию господина инспектора ты останешься здесь, а не готовишься морально к отправке в Усть-Каменогорск на урановые рудники.

Никлас поежился. Все семь конвоев, в которых он принимал участие, проходили именно от урановых рудников. Да, дело происходило в Пекле А-Зоны, но все равно вряд ли отбытие повинности на урановых рудниках является приятным времяпрепровождением, вне зависимости от их местоположения.

Упавший Тришкин продолжал глухо стонать; Горчаков так и протирал свою трость с отсутствующим видом, глядя невидящим взглядом перед собой. Строй молчал, иеромонах смотрел на Никласа. А он наконец обернулся к баронессе фон Губер, к которой и шел изначально.

— Леди Александра, разрешите вас на пару слов.

Девушка не удивилась, кивнула. Никлас развернулся, двинулся в сторону от основной группы кандидатов. Не увидел — больше услышал и почувствовал, что следом за ним шагает не только юная баронесса, но и Катрин.

Отошли на пару десятков метров, встали. Огромные зеленые глаза девушки посмотрели на Никласа со смесью самых разных чувств. Взгляд — заметно проступая сквозь маску усталости и мнимого спокойствия, оказался настолько выразительный, напомнив взгляд брошенного котенка, что Никлас замялся и вопросительно глянул на Катрин. К счастью, она прекрасно поняла его замешательство — боязнь еще глубже припечатать неосторожным словом юную деву, так что заговорила сама.

— Леди Александра, ваше участие в этом показательном тестировании навыков предполагает ваше желание рассматривать возможность заключить с нами контракт, или вы здесь просто развеять скуку?

— Предполагает возможность.

Голос у юной баронессы был тих, но довольно тверд. Ощущение взгляда брошенного котенка пропало, осталась только усталость от марш-броска, хотя девушка и старалась держаться бодро.

— Ваша кандидатура, не скрою, нам весьма интересна. Но хотелось бы узнать мотивы, почему вы готовы встать под знамена организации, которая стала причиной… вашего нынешнего положения, — обтекаемо выразилась Катрин.

Никлас с удовлетворением кивнул — у Катрин получилось найти те самые нужные слова.

— Хочу узнать меру справедливости при… возникновении причин моего нынешнего положения, — Александра фон Губер ответила столь же обтекаемо, как Катрин сформировала вопрос.

— Благодарю за ответы, — кивнула опальная графиня, глядя в глаза опальной баронессе.

Когда они втроем вернулись к общей группе, иеромонах Михаил, не дожидаясь каких-либо комментариев кивнул наставникам. Они, во главе с братом Павлом сразу повели всех кандидатов к грузовику. После этого духовный наставник скаутского и трудового отряда махнул «покупателям» в сторону возвышающейся на холме громады монастыря и двинулся к своему угловатому внедорожнику.

Пока ехали обратно, Катрин попыталась обсудить с Никласом некоторые кандидатуры, но быстро замолчала. Никлас ее слушал не слишком внимательно — морось превращалась в дождь, и Никлас сейчас нависал над рулем, опасаясь опозориться и засадить в грязь джи-ваген. Впрочем, он уже приноровился к езде по грязи, так что получалось у него сейчас лучше, чем по пути сюда. Внедорожник иеромонаха Михаила в этот раз даже ни разу не останавливался, джи-ваген Никласа больше не отставал.

Обсудить приглянувшиеся кандидатуры — «убежав случайно» от хромающего Горчакова, Никлас и Катрин смогли мимоходом, по пути в келью иеромонаха. Где он накормил гостей поздним обедом, за которым вели почти светскую беседу и серьезных тем не касались. Только когда был налит чай, Катрин заговорила о деле, обращаясь к иеромонаху.

— Отче, у вас есть для нас рекомендации?

— Есть, как не быть, — пожал плечами духовный наставник скаутов и трудников. — Но они зависят от того, на кого вы сами обратили внимание.

Катрин посмотрела на Никласа, словно бы передавая ему эстафету.

— Мы с Катериной желали бы видеть в нашей группе баронессу Александру фон Губер, а также господ Егора Тришкина и Альберта Вяземского. Остальные кандидатуры у нас не то, чтобы не сходятся, но хотелось бы услышать ваши советы.

— Никлас, позвольте узнать, почему вы остановились на кандидатуре Егора Тришкина? — совершенно нейтральным тоном поинтересовался вдруг Горчаков.

«Потому что хорошо иметь в группе того, кто гарантированно выполнит наш приказ, а не приказ инспектора-контролера», — мог бы сказать в ответ Никлас, но конечно же делать этого не стал.

— Мы не рассматриваем Тришкина и Вяземского по отдельности. Объясню: Альберт Вяземский образован, кроме того он неплохой стрелок. Романтик и идеалист, но это лечится. С крестьянским сыном Егором Тришкиным Вяземский привык работать в паре, чему мы были свидетелями во время марш-броска. Кроме того, от честно́го брата Павла мы узнали, что Вяземский обучает Тришкина грамоте. Это значит, что кроме незаурядной физической силы, у Тришкина есть желание учиться, это уже немало. Ну и, конечно же, есть другой немаловажный и определяющий мое решение аргумент… — Никлас сделал паузу, прямо глядя в глаза инспектору.

— Какой же? — с явно напускным отстраненным интересом поинтересовался Горчаков.

Катрин, глядя на Никласа так, чтобы инспектор не видел ее лица, удовлетворенно прикрыла глаза. Она тоже заметила, что инспектор начал говорить весьма чисто, что свидетельствовало о его сосредоточенности.

— Есть люди, которые несут свет знаний в этот мир. Есть люди, которые несут ясное, доброе и вечное. А есть люди, которые буквально созданы для того, чтобы нести пулемет. Кроме того, наша служба подразумевает патрульную деятельность. Вы когда-нибудь сами бортировали колесо?

— Нет.

— Однажды я в одиночку переобувал грузовик и не скажу, что хотел бы повторить этот опыт. В Егоре Тришкине я вижу того человека, который будет носить пулемет и тягать тяжелые колеса грузовика, когда это будет необходимо.

— У нас нет ни пулемета, ни грузовика.

— Пока нет, — с легкой улыбкой кивнул Никлас. — Отче, так вы подскажете нам по своему видению? — обернулся он к иеромонаху Михаилу.

Обращаясь к духовному наставнику, он подспудно ожидал, что Горчаков возразит и попробует наложить вето на их с Катрин выбор. Ожидал этого, судя по паузе, и отец Михаил, но инспектор промолчал.

— Подскажите сначала причины, по которым вы обратили внимание на девицу Александру фон Губер.

Иеромонах после вопроса крайне внимательно посмотрел на Никласа. И он подумал, что от ответа сейчас будет зависеть одобрение или неодобрение их выбора духовным наставником.

— Могу назвать лично свою мотивацию: сам я не местный, а баронесса фон Губер, как представительница московской аристократии, видится мне той, кто в случае чего поможет нам справиться с бюрократическими препонами. Деятельность любого подразделения — это в первую очередь бумажная война, которая происходит с неослабевающим ожесточением вне зависимости от окружающей обстановки.

Катрин посмотрела на Никласа с нескрываемым удивлением, покивав и явно одобряя его мысли.

— Леди Катерина, ваши мотивы?

— Она мне просто понравилась, — пожала плечами девушка.

Иеромонах Михаил неожиданно тепло улыбнулся, отчего его изрезанное шрамами лицо стало удивительно добрым, как у дедушки Мороза, после чего кивнул.

— Я согласен и поддержу ваш выбор девицы Александры фон Губер, студиоза Альберта Вяземского и крестьянского сына Егора Тришкина. Кроме того, я бы посоветовал вам предложить контракт пану Войчеху Мейеру и Влоджимешу Крестовоздвиженскому.

Говоря это, иеромонах взял из стопки пять личных дел. Папки фон Губер, Вяземского и Тришкина легли отдельно, еще две оказались перед Никласом с Катрин. После этого иеромонах положил рядом планшеты с записанными результатами, обвел кислотно-желтым прозрачным текстовыделителем нужные фамилии.

Никлас всмотрелся в фотографии на обложках личных дел перед собой. Оба предложенных иеромонахом кандидата оказались трудниками — один из них был старик с чужим карабином на плече, отмеченный Никласом сразу после окончания марш-броска. Запомнил, правда, он его слегка взлохмаченным седым стариком, а вот с фотографии глядел вполне себе аккуратно подстриженный мужчина средних лет. Действительно, судя по личному делу, ему всего сорок три.

Второй, Влоджимеш Крестовоздвиженский, привлек внимание Никласа только тем, что во время проверки находился постоянно в самом конце списка — в беге на три километра на стадионе и вовсе придя последним. С фотографии личного дела на Никласа смотрел мужчина лет тридцати с тонкими усами и злым, не очень приятным взглядом из-под густых бровей. Лицо и внешность его Никлас даже не помнил с полигона, где обратил внимание только на длинное имя в записях.

— Отче, объясните мотивы рекомендаций? — поинтересовалась Катрин, отложив от себя дело Крестовоздвиженского и вглядываясь в фотографию «старика» Мейера.

— Конечно. Пан Войчех Мейер — весьма известный в Варшавском округе человек. Хотя это не та известность, иметь которую ему бы хотелось: долгое время он был чиновником городской управы в Ченстохове, но после коррупционного дела отправился на три года на трудовую каторгу. Когда вернулся, переехал вместе с семьей сюда в Белосток. Несколько лет жил на прежние сбережения, в работе себя не нашел, а на государеву службу как понимаете путь ему был заказан. Начал крепко выпивать и, как выяснилось, поднимать руку на жену и детей. Закончилось все тем, что он вновь отправился на каторгу — в этот раз на военную, на два года. Вернулся, демонов своих внутренних усмирив, но было уже поздно, семья его не приняла. Он, впрочем, и не ждал. Вот уже второй год пан Мейер состоит при монастыре трудником, все свободное время занят тем, что зарабатывает деньги тяжелым трудом и все что зарабатывает, отправляет на специальный счет для своих детей. Ныне это исполнительный и дисциплинированный специалист, обладающий многими знаниями сразу в нескольких сферах.

— А что с… Влоджимешем Крестовоздвиженским? — заглянув в списки кандидатов, без запинки смог произнести имя Никлас.

— Влоджимеш — разжалованный офицер Войска Польского, из крылатых гусар. Как и пан Мейер, к нам в отряд трудников попал после отбытия повинности на военной каторге. Он хороший специалист, лишним у вас не будет точно.

— Отче, а каковы ваши истинные мотивы? — вдруг спросила Катрин.

Иеромонах чуть улыбнулся, но при этом было видно, что вопрос его удивил.

— Вам когда-нибудь приходилось решать, кому сегодня предстоит умереть? Приходилось, — кивнул он, глядя на реакцию Катрин. — А приходилось ли вам когда-нибудь выбирать, кто из доверившихся вам людей останется жить, а кому необходимо будет умереть сегодня или завтра?

На словах «доверившихся вам» иеромонах сделал особенное ударение. Теперь уже Катрин оказалась несколько обескуражена.

— Император платит семьям своих погибших солдат хорошие деньги. Пан Мейер — тот самый человек, который случись в этом нужда спокойно избавит вас от сложного выбора, зная, что его семья получит за него компенсацию. По поводу Влоджимеша… — внимательно посмотрел иеромонах в глаза Катрин. — Мои мотивы: избавиться от этого человека, он мне здесь не нужен. Влоджимеш, прямо скажем, баламут. Пусть вас не смущают его скромные сегодняшние результаты — недавно он получил плетей за нарушение общественного порядка, вчера только с постели окончательно встал. Он никак не может найти себя в мирной жизни, это человек войны, там все его недостатки становятся достоинствами. Ему тесно в рамках законов мирного времени, отчего окружающий мир к нему симпатий тоже не испытывает. Его неплохо было бы вернуть в привычную…

— Долохов, — негромко произнес Никлас.

— Что? — в один голос спросили иеромонах и Катрин. Только если в глазах Катрин было непонимание, то иеромонах посмотрел на Никласа с интересом.

— Долохов. Герой из книги «Война и Мир», который не мог найти себя в мирное время, но на войне чувствовал себя абсолютно в своей тарелке.

— Война и Мир? Книга Леопарда Толстого? — спросила Катрин.

— Льва Толстого, — поправил ее Никлас.

— Сын мой, вы ведь выросли в далеких заморских землях, не так ли? — поинтересовался иеромонах.

— Да.

— При этом вы не уходили от своих корней.

— Получается, так.

— Это заслуга воспитания вашего отца?

Никлас ответил не сразу. Только недавно, с высоты своих девятнадцати лет он начал понимать, что в семье его особо и не воспитывали — он самостоятельно впитывал то, чему учили родители братьев и сестер. Слушал, словно идущий за экскурсионной группой в музее случайный посетитель. Говорить об этом конечно же не хотелось, потому ответил он обтекаемо и многословно.

— Вольная рота Андерсона была основана Карлом Андерсоном, гражданином Старой России, который после гибели старого мира оказался в Африке. В городах, откуда началась история Югороссии, были так называемые Русские Дома — места, где жителей народов Африки знакомили с русской культурой. В каждом из таких домов всегда было обширное собрание книг. Немалая часть книг из таких собраний после падения старого мира оказалась в Цитадели Андерсон, в библиотеке…

«Где я прятался в панике, молясь только о том, чтобы меня не нашли братья и сестры»

… — где я часто проводил время, — закончил Никлас после небольшой паузы.

Он неожиданно понял, что под внимательным взглядом иеромонаха едва не озвучил вслух свои самые сокровенные мысли и сразу почувствовал, как лоб покрылся испариной холодного пота. Иеромонах Михаил словно бы почувствовал состояние Никласа — кивнув благодарно за ответ, перевел взгляд на Катрин.

— Вы сказали что ваша группа, при котором будет состоять инспектором господин Горчаков, в планах штатного расписания имеет пока всего два экипажа. Для каждого желательно иметь пару стрелков. И если первую пару я вижу, как тандем Тришкина-Вяземского, то вторую прекрасно составят пан Мейер и Крестовоздвиженский. Эти двое никогда не испугаются перспективы находиться на острие атаки, а возможность первыми встретить врага, ведомого или неведомого, сочтут за привилегию.

Горчакова, которого иеромонах только что упомянул, но на которого ни разу во время беседы не посмотрел, после этих слов проняло. Выражение лица у инспектора осталось неизменным, но сам Горчаков буквально закаменел, а в его взгляде на несколько мгновений Никлас увидел буквально бурю эмоций. Катрин тоже это заметила — Никлас бросил на нее короткий взгляд, увидев едва заметный кивок.

— Баронесса фон Губер, студент Вяземский и крестьянский сын Тришкин, пан Мейер и Крестрвр… и Долохов, — начала перечислять Катрин, которая по привычке принадлежности к военной аристократии рейха совершенно не старалась запоминать имена, ограничиваясь фамилиями. — Это пятеро. Мы же в идеале рассматриваем шесть кандидатур.

— Кроме этих пятерых достойных кандидатов мое благословение для участия в вашем богоугодном мероприятии защиты людей от всякой нечисти получит брат Павел. Это будет его обетом служения, контракт с ним вам заключать не нужно.

Никлас краем глаза заметил, как дернулся уголок рта у Горчакова. Похоже, перспектива включения в состав отряда брата Павла его совершенно не обрадовала. Впрочем, мысли свои инспектор Горчаков держал при себе, комментировать рекомендации не стал.

— Если возражений нет, пойдемте отзовем и побеседуем с одобренными кандидатами, — собрал в одну стопку личные дела иеромонах. — Василий, вы с нами? — обернулся он вдруг в темный угол кельи.

Повернувшись по направлению его взгляда, Никлас увидел сидевшего на шкафу у дальней стены одноглазого черного кота. Большого, много больше чем обычные представители кошачьих. Животное, прищурив единственный желтый глаз, внимательно осматривало присутствующих в келье людей.

— Познакомьтесь, это Василий Черный, кот-искатель. Обычно к людям они не привязываются, как вы знаете разумные коты гуляют сами по себе…

Никлас этого совершенно не знал, но говорить не стал — внимательно смотрел на черного массивного кота, который размерами походил скорее на небольшую рысь. Кот-искатель между тем словно бы потерял интерес к происходящему — поднял переднюю лапу и растопырив когти, принялся их рассматривать. Никлас смотрел на Василия с нескрываемым интересом — жест выглядел действием по-настоящему разумного животного.

— Баронесса фон Губер нашла и выходила Василия после серьезного ранения, полученного им в столкновении со стаей чумных крыс. По состоянию здоровья Василий был комиссован со службы, и сейчас баронесса фон Губер считает его своим спутником.

— А сам Василий что считает? — поинтересовалась вдруг Катрин.

— Да кто ж его знает. Молчит, — пожал плечами иеромонах Михаил, поднимаясь и беря стопку личных дел подмышку.

Кот Василий по прозвищу Черный в этот момент скользнул взглядом единственного глаза по людям, после чего спрыгнул со шкафа и направился к двери, демонстрируя всем свой поднятый распушенный хвост. Кот вышел первым, за ним на выход из кельи последовали и остальные.

Когда Никлас спускался по лестнице и смотрел в спину впередиидущего иеромонаха, он вдруг кое-что понял. Состоявшийся смотр был организован совсем не для того, чтобы Никлас и Катрин смогли посмотреть и отобрать кандидатов. Смотр был организован больше для того, чтобы иеромонах Михаил, а еще — может быть и разумный кот, посмотрели на них обоих.

Никлас едва даже не запнулся от внезапности столь простого и очевидного откровения. Его замешательство заметила Катрин, придержала за руку, увидела изменившийся взгляд. Поджав губы, так что уголки опустились вниз, Катрин покивала. Судя по выражению лица, сама она пришла к таким же выводам, как и Никлас.

Вздохнув, Никлас отпустил руль и взъерошил волосы. И с недоумением продолжил наблюдать за проползающей мимо военной колонной, для движения которой только что перекрыли дорогу. Совсем немного времени не хватило проскочить — буквально десяток секунд и ехали бы дальше, а так стоять несколько минут точно придется.

— Вот сейчас не понял, — задумчивым шепотом произнес Никлас, осматривая военные машины.

— Не понял что? — поинтересовалась вдруг Катрин.

Никлас вздрогнул — он даже и не заметил, как она проснулась. Вроде бы совсем недавно еще негромко сопела на откинутом назад сиденье, приоткрыв во сне свои полные чувственные губы. Сейчас же графиня Катерина Бергер выглядела свежо и бодро, как будто и не спала последние несколько часов дороги.

Хотя нет — Катрин только что, изящно прикрыв рот ладошкой, сдержанно зевнула. Никлас, почувствовал внимание, посмотрел в зеркало заднего вида, увидел взгляды Горчакова и баронессы фон Губер, ехавших на заднем сиденье. Опальная баронесса, как и Катрин, тоже проспала большую часть пути. И тоже уже проснулась, смотрит с интересом. Усталость долгой дороги сказывается — любой повод годится, чтобы отвлечься.

Ехали в Петербург вчетвером, на джи-вагене. Остальные будущие ратники группы Бергера должны вскоре отправиться на место поездом. В одну машину все не вмешались, контракты — до того момента, как Бергерами не принесена клятва Богу-и-Императору, подписать нельзя, поэтому брат Павел сопровождал Вяземского, Тришкина, Мейера и Крестовоздвиженского как ответственный за них представитель монастыря и отделения скаутского общества. Причем кот-искатель Василий Черный, неожиданно для Никласа, тоже решил ехать вместе с Павлом на поезде. Или же не сам кот решил, а его иеромонах Михаил об этом попросил, чтобы брату Павлу легче было уследить за непредсказуемой четверкой: все же группа из идеалиста-романтика, увлекающегося громилы, озлобленного баламута и отрешенного от жизни человека может натворить дел, если вдруг обстоятельства поспособствуют.

Поезд с будущими ратниками в Петербург должен отправиться только сегодня вечером, а джи-ваген с Бергерами, Горчаковым и фон Губер покинул Белосток вчера незадолго до полуночи. Выезжали с расчетом добраться до места назначения за полтора суток с ночевкой.

Пока ехали до Вильно, никто из пассажиров не спал в напряжении — все же приграничные земли, тем более ночью, небезопасны. Пусть даже имперские дороги повсеместно освещены, передвижение в темное время суток близ диких земель спокойным не назовешь. Напряжение в машине сохранялось даже несмотря на то, что двигались они в составе колонны, собранной на выезде из Белостока и сопровождаемой машинами Дорожного Конвоя.

Горчаков бодрствовал всю дорогу, а вот Катрин с Александрой под утро, после того как проехали Вильно, заснули. В Борисоглебове, около полудня, остановились — совместив поздний завтрак с ранним обедом. Ехали без спешки, времени хватало с запасом, так что Никлас не гнал и не торопил никого, сам пообедал в местном ресторанчике с удовольствием.

После обеденной остановки Катрин, вымотанная событиями последний дней, снова отключилась и спала крепко. Как и юная опальная баронесса — которая, судя по всему, тоже до этого момента находилась в постоянном психоэмоциональном напряжении.

Сейчас, ближе к вечеру уже, джи-ваген встал на окраине Пскова, на перекрестке трассы Е-95 с Крестовским шоссе, после того как путь машине перегородил регулировщик дорожной полиции, перекрывая дорогу для пропуска военной колонны.

Техника проезжала мимо довольно приметная — в основном грузовики повышенной проходимости с наваренными на кузова решетками и дугами каркаса безопасности. Все машины явно принадлежали военному ведомству, но к какому, для Никласа было загадкой. На дверях вместо тактических знаков видны рунические символы, начертанные обычной белой краской, на капотах сразу двух машин Никлас заметил закрепленные рога. Да и вообще колонна не выглядела единообразно — каждый грузовик значительно отличался от другого. Разительный контраст с виденной Никласом в А-Зоне техникой московских легионов.

— Что ты не понимаешь? — снова спросила Катрин, когда пауза затянулась.

— Да вон. Это вообще кто? — показал Никлас на проползающую мимо колонну машин. Которая, он только сейчас об этом подумал, больше была похоже на банду лесных рейдеров, чем на подразделение имперской армии.

— Язычники. Эмблемы эти я правда не видела, так что клан не скажу.

«Язычники?» — мысленно удивился Никлас. Он много слышал о язычника — но, в основном, о северных варварах Свериге, знаменитых своими кровавыми обрядами. Про язычников, живущих на землях Москвы он даже не знал.

Катрин удивление Никласа похоже истолковала превратно, приняв не на счет язычников как таковых, а насчет незнания опознавательных знаков на грузовиках. Сейчас она обернулась назад, глядя на Горчакова. Тот эмблему мимо проходящей колонны знал.

— Это воинский клан почитающей Старых богов общины из-под Ярославля, признавшей власть Москвы и Императора.

Как раз в этот момент в просвет между облаками хмурого осеннего неба проглянуло солнышко, и на фоне проходящей колонны заблестели золотом купола стоящей рядом с перекрестком церкви.

— Язычники, надо же, — протянул Никлас. В зеркале он увидел направленный на себя заинтересованный взгляд опальной баронессы, и ему вдруг пришла в голову неожиданная идея.

— Но вообще я не про это, — изменившимся тоном произнес Никлас.

— А про что?

Никлас снова глянул в зеркало заднего вида, снова увидел заинтересованные взгляды Горчакова и Александры. Опальная юная баронесса за все время пути произнесла буквально пару слов. И Никласу вдруг захотелось… вот что захотелось, он не мог пока сформулировать четко даже сам для себя.

— Согласно правилам дорожного движения, движение воинских колонн имеет приоритет над гражданскими и тем более над одиночным… — сдерживая зевок, начала было Катрин, но Никлас отрицательно помахал перед ней рукой.

— Нет-нет, я и не про это.

Не глядя больше не Александру, Никлас показал на закрепленный на приборной панели планшет Горчакова. Благодаря допуску и правам инспектора, с момента выезда из Белостока планшет работал в режиме навигатора. Причем с расширенными функциями: Никлас видел не только названия всех административных земель, которые они по пути проезжали, но и сопутствующую справочную информацию, которая отображалась согласно допуска Горчакова как инспектора от Особой Экспедиции.

— Мы вчера выехали из города Белосток. Кто там главный?

— Мэр?

— Нет, я имею ввиду… Белосток — город в составе Гродненской губернии, правильно?

— Да.

— И главный в губернии…

Никлас запомнил, кто в Гродненской губернии главный, в информационном блоке экрана фамилия отобразилась. Но и Катрин, как оказалась, этими знаниями обладала:

— Генерал-губернатор князь Дмитрий Полоцкий, — без запинки назвала она имя.

— Верно, — Никлас сделал паузу, по жесту регулировщика трогаясь и проезжая наконец открытый к движению перекресток. Только после того, как миновал широкую развязку и выехал на простор широкой трассы, он продолжил: — Сейчас мы едем по земле…

— Псковской губернии, — снова показала осведомленность Катрин.

— А здесь кто главный?

— Наместник государя-императора, тайный советник Императорской канцелярии Широков Константин Викторович.

— Вот! — даже поднял палец Никлас. — В Гродненской губернии стоит легион, и в Псковской губернии стоит легион. Но в Гродненской губернии руководит генерал-губернатор князь Полоцкий — командующий Пятым легионом, а в Псковской губернии главный — наместник, гражданский чиновник. Почему так?

— В Гродненской губернии тоже есть императорский наместник, представляющий гражданскую власть. Но Гродненская губерния — это пограничная территория в зоне особого внимания с желтым статусом, поэтому верховная власть у военной администрации. Псковская губерния — внутренняя территория Империума в благополучном зеленом статусе, поэтому здесь власть гражданская.

— Но здесь тоже расквартирован легион.

— Псковский Седьмой легион — элита и опора трона. Он используется как резерв императора, его сводные отряды в составе экспедиционных корпусов постоянно выполняют задачи по всем границам Империума. Сейчас, например, обе бригады легиона, а также одна из дивизий привлечены к выполнению поставленных императором задач на сопредельных территориях.

— Может быть вы даже знаете на каких? — вдруг поинтересовался сзади Горчаков.

В зеркале Никлас увидел, что инспектор смотрит на Катрин с нескрываемым интересом.

— Знаю. Они задействованы в масштабной операции против поддерживаемых королевством Свериге северных культистов, дабы пресечь их постоянные набеги через чухонские болота в Кемскую волость и Архангельскую губернию.

Горчаков вслух комментировать сказанное не стал, лишь кивнул и уважительно поджал губы в знак осведомленности Катрин.

— Так вот! — между тем снова поднял палец Никлас. Подобная экспрессия в облике давалась ему некоторым трудом, но он старался: — После Гродно, центра Гродненской губернии, мы проезжали Борисоглебов, уездный город Автономной Двинской провинции. Сейчас снова едем по земле губернии. Пока мы обедали, я полистал немного территориальный состав Империума, — чуть виновато посмотрел Никлас на Горчакова. — Увидел в списке губернии, провинции, наместничества, области, волости, имперские города и технополисы, вольные города и экстерриториальные технополисы, монастыри как имперского, так и церковного подчинения, отдельные области с уездным и войсковым делением, автономные области и провинции, земли под управлением имперских викариев, причем это совсем не то же самое, что церковные земли, земли федератов — это же черт ногу сломит разбираться. Язычники опять же… — махнул Никлас рукой назад, имея ввиду недавно увиденную воинскую колонну. — Страна одна, но сходу просто не понять, что здесь вообще происходит! Тут, как я понял, есть только одна простая и понятная всем вещь: власть Москвы, вернее власть Бога-и-Императора. В остальном же…

Катрин хотела что-то сказать, Горчаков тоже явно собирался прокомментировать, но Никлас взмахом руки показал, что не договорил.

— Вопрос ведь не только в административно-территориальном делении. Например, Африку взять, там все просто: вот франки из Французского Легиона, вот Армия Югороссии, вот легионы Москвы, вот китайские Триады, вот наемники вольных рот, а вот территории и сектора А-Зоны, которые кто-то из них контролирует. В Африке сотрудничают и враждуют сразу несколько стран, но разобраться кто есть кто предельно просто. А здесь, имперская армия: только черных отрядов сразу три вида — легионные волчьи хоругви, опричные команды Пограничной стражи, которые если поскрести и не в Пограничной страже совсем, а принадлежат Корпусу Жандармов, еще и в территориальной обороне черные какие-то свои отряды есть. Конвоя тоже целых три вида — имперский Дорожный Конвой, Войска сопровождения и конвоя имперских железных дорог, а есть ведь еще Императорский конвой! Воздушный флот есть как отдельный вид войск, а есть армейские отряды авиации при каждом легионе, к Воздушному флоту отношения никакого не имеющие. Войска территориальной обороны и Пограничной стражи выполняют суть одинаковые задачи, но почему-то совершенно разные по структуре. Причем и Территориальная оборона, и Пограничная стража есть даже в тех областях, где стоят легионы. Кроме них, как теперь оказывается, есть еще воинские кланы общин славянских родов, каждая их которых подчиняется только Богу-Императору, правильно понимаю? И это только навскидку из того, что я в планшете посмотрел пока ехали — в Танжере мы вооруженные силы Москвы практически не рассматривали, и я теперь хорошо понимаю почему. Так вот, а не понимаю я по-прежнему вот что: почему в Империуме всё, кроме власти Бога-и-Императора, так сложно? Да вот тот же Новый Рейх взять: правит кайзер, у которого есть армия — рейхсвер, есть ландвер военной аристократии и есть Путь, суть жрецы. Все!

Договорив и картинно взмахнув руками, Никлас посмотрел на Катрин. Никогда в жизни он не произносил таких длинных монологов и сейчас чувствовал, как внутри все сжимается от опасения. Он буквально кожей ощущал опаску, что остальные разгадают и высмеют его нехитрую задумку.

На удивление, все сохраняли серьезность — Катрин в недоумении пожала плечами, обернулась на Горчакова. Инспектор чуть покивал — показывая, что у него есть ответ. Но при этом он поджал губы, следующей гримасой словно намекая, что с его проблемами речи ответ этот будет долгим и сложным к восприятию. После этого Горчаков посмотрел на баронессу фон Губер. Посмотрел на нее и Никлас, поправив зеркало заднего вида. Посмотрела на нее и Катрин — обернувшись на сиденье.

Юная опальная баронесса, чувствуя себя в прицеле сразу трех пар глаз, заметно смутилась.

— Леди Александра, — мягко произнесла Катрин. — Мы с Никласом не местные, в реалиях не полностью ориентируемся. Может быть вы нас просветите по существу вопроса?

Баронесса фон Губер пару раз взмахнула ресницами — Никлас в который раз отметил, насколько кажутся огромными глаза на ее исхудавшем и осунувшимся лице.

— Если вам не сложно, — добавила Катрин благожелательно.

— Не сложно, — явно переступив через себя, кивнула Александра.

Никлас сохранил спокойный вид, но внутри все ликовало. Его недавняя задумка удалась — повинуясь недавнему импульсу, он захотел попробовать разговорить юную баронессу, втянуть ее в беседу, причем сделать это не прямо в лоб. Да, кому-то другому подобное могло показаться пустяком, но он самостоятельно додумался до такого неявного способа манипуляции и сам это сделал. Впервые. Поэтому сейчас Никлас чувствовал себя примерно так же, как на вокзале Зверина, когда прекрасная Есения Кайгородова написала ему свои цифры телеграмма.

— Столь разное и на первый взгляд хаотичное административно-территориальное деление Империи имеет свои причины, — заговорила Александра. — До Катаклизма Катастроф, как вы знаете, весь мир был объединен в глобальную информационную сеть…

Тон у девушки звучал нейтрально, но в нем неуловимо слышались менторские нотки — она определенно рассказывала ранее выученный и хорошо усвоенный урок.

— …Сразу после Катаклизма глобальная сеть интернетов оказалась самым важным из инструментов враждебных человечеству Искусственных Интеллектов, поэтому была отключена по наиболее жесткому варианту. После стабилизации ситуации, когда исчезла прямая угроза исчезновения, человечество постепенно вновь начало отвоевывать свои прежние позиции. Москва — единственная столица, которая осталась центром государства прежнего, старого мира…

— А как же Китай? — не скрывая удивления переспросила Катрин.

Похоже история мира, которую преподавали в университетах рейха и в университетах Москвы, отличалась версиями.

— Вирус, во время Катаклизма убивший сотни миллионов китайцев, еще на свободе. Говоря про старый мир, я имею ввиду глобализацию. Москва сейчас — центр обитаемого мира, и постепенно наши Бог-и-Император возвращают ему прежние очертания. Китай же, обособившись на территории Азиатской резервации, ранее называвшейся Австралией и Океанией, после Катаклизма Катастроф как глобальное государство перестал существовать. По крайней мере до того момента, как не будет найдена вакцина от генно-модифицированного вируса.

— Но ведь Китай не изолировался полностью. Как же внешники и Триады? — спросил уже Никлас.

Ответ на этот вопрос он знал, но сейчас продолжал действовать по плану — желая просто разговорить юную баронессу.

— Триады связаны с китайским правительством, но не являются его инструментом и часто ведут себя независимо. Внешники же, покинув резервацию, практически никогда не возвращаются назад, чтобы не привести домой заразу. Поэтому пока Китай изолирован и актором новой глобализации не является.

Никлас слышал от наставников несколько иную версию, но и с этой мысленно согласился. Он помнил, что внешники — как называли китайцев, рискующих выходить в большой мир, всегда действовали в нем довольно аккуратно, а те из них, кто потерял или повредил свои средства индивидуальной защиты никогда больше не имели возможность вернуться к своим, примыкая к Триадам.

— Возвращаясь к устройству Империума Москвы, — продолжала Александра. — Россия, как вы знаете, еще в старом мире была самой большой страной на планете. После Катаклизма Москва выстояла — но для того, чтобы вернуть прежнее влияние и обрести силу для противостояния чумному мору, ксеносам и воцарившемуся в Е-Зоне Сверхразуму, потребовалось не одно десятилетие. Победы удалось достичь только благодаря легионам, на которые приходится главная опора нашего Божьей милостью Государя-Императора. За то время, пока Москва возрождала государственность и набирала силу, на просторах бывших российских земель и сопредельных территорий образовались самые разные культурные сообщества. Некоторые из них с начала Эпохи Возрождения были элиминированы, какие-то — вместе с элитой или же без оной, инкорпорированы в структуру Империума. Как, например, отрицающие человеческие жертвоприношения общины славянских родов, колонну военной дружины одной из которых мы видели недавно. Эпоха Возрождения еще не закончена — Сверхразум смартмассы, по-прежнему угрожающий существованию нашей человеческой цивилизации, еще силен. Именно поэтому, пока продолжается борьба за сохранение человечества, в Империуме и не проводится глобальной административной реформы, и именно поэтому можно столкнуться с такими несоответствиями, как управляемая генерал-губернатором автономная провинция, или руководящий губернией или даже генерал-губернаторством наместник.

— П-проще говоря: работает — не трогай, — коротко подытожил Горчаков рассказанное Александрой объяснение. Никлас нацелился было начать задавать вопросы, благо девушка разговорилась, даже глаза поблескивали. Но не успел, Горчаков опередил.

— П-по п-поводу п-простоты решений в Новом Рейхе есть одно довольно п-популярное в узких кругах п-предположение.

— В каких таких узких кругах? — быстро спросила Катрин. Она так и ехала, обернувшись на пассажирском месте, и сейчас перевела взгляд с юной баронессы на жандармского инспектора. Причем в голосе ее, вроде бы ровном, Никлас услышал напряжение.

— Чем выше п-пирамида власти, тем уже круги общения, — образно ответил Горчаков. — П-популярное в самых узких кругах п-предположение.

— И что же это за предположение?

— Я уже давно думал, как бы вас с ним ознакомить, вот и п-повод появился. Видите ли, в высших кругах аристократии есть п-предположение, что Рейх — иск-к-к…

Горчаков запнулся и глубоко вздохнул, набирая воздуха для следующей фразы.

— Есть п-предположение, что Рейх — это искусственно созданный конструкт. Поэтому в его государственной структуре все настолько просто и невероятно эффективно вплоть до полной взаимозаменяемости.

— Кем же создан этот социальный конструкт? — звенящим от холода голосом поинтересовалась Катрин.

— Арбитрами смартмассы, конечно же, — как само собой разумеющееся произнес Горчаков.

Никлас подумал, что сейчас начнется резня — такой ледяной яростью повеяло от Катрин. Но она смогла сдержаться, хотя ее светло-голубые глаза потемнели, приобретая стальной блеск.

— Может быть не стоит плодить сущности? — голос Катрин стал еще холоднее, хотя казалось уже некуда. — Как вам версия, что простота решений и кажущаяся взаимозаменяемость — это следствие врожденной дисциплинированности германской нации?

— Может быть, может быть, — покивал Горчаков, который уже избавился от проблем в речи. — Скажите, Катрин, вы же изучали в Гейдельберге историю старых рейхов — Древнего, Второго, Третьего?

— Да.

— Вы, безо всякого сомнения, безусловно умны. И вы не могли не отметить такую вещь: если следовать официальной истории, Первый рейх — он же Древний, он же Священная Римская Империя Германской нации, существовал в том или ином виде на протяжении почти тысячи лет. Но изучение этого периода в Новом Рейхе происходит лишь кратким курсом, похожим на формальное ознакомление с народными преданиями. Навскидку, сказкам братьев Гримм времени уделяется лишь чуть меньше. Верно, я не ошибаюсь?

Катрин немного помедлила с ответом. Она, Никлас это прекрасно видел, внутренне кипела, явно собираясь высказаться, уничтожить аргументами Горчакова. Шрамы девушки густо побагровели, сама она побелела от злости.

Никлас вдруг подумал, что причина злости Катрин кроется еще и в том, что она ведь, как внучка рейхсграфа, считает себя плоть от плоти военной аристократией Рейха, а тут какой-то полицейский инспектор, тем более русский, смеет ей высказывать такие крамольные вещи. Дитриха Брандербергера, когда Никлас при нем Россию Россией назвал, а русских русскими, едва наизнанку не расплескало от раздражения, а тут Горчаков озвучил аргументы, наверняка сравнимые для Катрин с ударом мокрой тряпки по лицу. Но новоявленная графиня Бергер пока сдерживалась, явно заставляя себя выслушать все аргументы.

— Да, верно, — сжав зубы, почти процедила она.

Горчаков, судя по ушедшим проблемам с речью, тоже прекрасно видел состояние Катрин и представлял возможные последствия. Заговорил теперь инспектор медленно, не торопясь, словно давая ей время обдумать каждое слово.

— Древний рейх вы изучали на уровне народных преданий, в тоже время огромное внимание в изучении истории уделено Второму и Третьему рейху, которые оба в сумме просуществовали чуть больше пятидесяти лет. Верно, я снова не ошибся?

— Верно.

— Кроме того, не меньшее внимание уделено… уже догадываетесь?

Никлас не догадывался — как и баронесса фон Губер, судя по расширившемуся взгляду ее огромных зеленых глаз. Зато для Катрин предположение Горчакова оказалось простым к пониманию.

— Тевтонскому ордену, — явно нехотя признала она.

— Именно так, — кивнул Горчаков. — Короткое по историческим меркам существование Второго рейха закончилось мировой войной, где одним из главных противником рейха выступала Москва. Еще более краткое существование Третьего рейха закончилось второй мировой войной, в котором одним из главных противников рейха выступала Москва. Существование же Тевтонского ордена это… Парадокс курицы или яйца: вот скажите, Катрин, что было первым — Тевтонский орден, или лозунг Дранг нах Остен, Натиск на Восток? Впрочем, это совершенно непринципиально. Скажите, у вас есть принципиальные возражения по фактам изложенного?

— Нет.

Шрам Катрин побагровел еще больше — она ждала момента, когда можно будет размазать Горчакова аргументами, но такой возможности он ей пока не давал. Никлас увидел, что разъяренная внучка рейхсграфа сжала губы так сильно, что они практически полностью побелели.

— Сейчас же, леди Катрин, я задам три вопроса, на которые вам нужно будет дать ответ. Не мне, самой себе. Но прежде, скажите, что есть объединяющего между Тевтонским орденом, Вторым и Третьим рейхом? Подскажу — это…

— Железный крест, символ воинской традиции, — даже без подсказки ответила Катрин.

— Именно. Шварцескройц, Черный крест Тевтонского ордена. Который — в слегка измененном виде как Железный крест, стал главным символом воинской доблести во Втором и Третьем рейхе. Я видел учебную программу студентов Гейдельберга, этому символу и его истории уделено немало времени. Верно?

— Да.

— Итак, вопрос первый. Где в военной традиции и символике Нового Рейха любые производные от черного железного креста? На этот вопрос, правда, я могу ответить и сам: их нет. Вопрос второй: с чем у вас ассоциируются два главных символа Нового рейха — габелькройц, он же вилообразный крест в виде буквы «игрек», она же «ипсилон» в греческом алфавите, и шрагенкройц, он же косой крест в виде буквы «икс» латинского алфавита?

— Габелькройц — это символ тянущегося вверх Древа жизни, Древа Познания, Шрагенкройц — это символ…

— Нет-нет, леди Катерина, я спрашиваю ваши личные ассоциации, а не усвоенные во время обучения знания. Давайте ваш ответ на второй вопрос пока отложим, а я дам вам свой: в узких кругах, о которых я говорил ранее, бытует мнение, что вилообразный и косой кресты, это всего лишь символы Y— и Х-хромосомы. Невольная шутка Сверхразума смартмассы, простая по исполнению социальная конструкция. Которая создана в старых ориентирах военной традиции, при этом все старые символы в новой идеологии отсутствуют, а вместо них создан национальный культ Пути познания. Путь, который без наличия моральных ограничений иногда заводит в своем поиске в самые разные места, иногда даже приводя в лабораторию на заклание. Не так ли, Никлас?

Вопрос застал Никласа врасплох — и он невольно передернул плечами, когда вспомнил как в его голову проникали плети щупалец смартмассы. Отвечать он не стал, но этого Горчакову и не требовалось — инспектор уже перевел взгляд на Катрин.

— Леди Катерина, я хорошо вижу несогласие в вашем взгляде и могу попробовать объяснить сказанное.

Никлас только головой покачал — то, что Горчаков назвал «несогласием во взгляде», он сам бы охарактеризовал как намерение Катрин нанести собеседнику тяжкие телесные повреждения. Горчаков дожидаться ответа Катрин не стал и продолжил, после чего его мотивы к подобной беседе вдруг стали хорошо и полностью ясны:

— Мы сейчас с вами едем по земле Империума. Если вы примите клятву опричника, рано или поздно вы столкнетесь с мнением, что Новый Рейх — это искусственно созданное Сверхразумом оружие, которое направленно на Восток, то есть на нас. Вам, полагаю, лучше услышать эту версию от меня, а не где-либо еще, учитывая вашу принадлежность к военной аристократии германской нации, пусть кайзер от вашей чести с верностью и отказался, если уж говорить прямо. Кроме того, есть для вас и третий вопрос. Леди Александра? — вдруг повернулся к баронессе Горчаков.

— Да? — даже вздрогнула юная опальная баронесса, очень внимательно слушавшая беседу.

— Леди Александра, скажите, что было раньше — курица или яйцо?

— Если смотреть в глубину истории, то курицы произошли от динозавров. Значит, первее все же была, можно сказать, прото-курица, — произнесла баронесса и вдруг густо покраснела.

— Прелестно, просто прелестно! — Горчаков не скрывал искреннего восхищения ответом, после чего перевел взгляд на внучку рейхсграфа. — Леди Катерина, я прекрасно вижу вашу сдерживаемую ярость, и — когда мы закончим совместную карьеру в составе группы Бергера, готов дать вам удовлетворение, если вы его потребуете. Но сейчас, попробуйте все же для себя ответить на третий мой вопрос. После Катаклизма Катастроф, после конца старого мира, Империум возрождался долго и трудно. До сих пор земли под властью Москвы напоминают небрежно сотканное одеяло, во многих местах еще тлеющее или даже горящее непогашенными или же наоборот только разгорающимися конфликтами. При этом на разоренных землях Европы относительно недавно и совершенно неожиданно появляется безукоризненно идеальная государственная и военная машина. Которая за пару десятков лет не просто очищает от ксеносов и чумного мора для себя жизненное пространство на самых опасных территориях Е-Зоны, но и захватывает у смартмассы Британские острова, а также занимает часть Скандинавского полуострова, тесня еретиков в сторону наших северных границ. Мы Старый Петербург вот уже полсотни лет освободить не можем, а десять лет назад рейхсвер Лондон за неделю взял, и всего три месяца ему потребовалось на полную зачистку. Несмотря на то, что пусть метро там и не такое глубокое, но оно в два раза больше протяженностью чем в Петербурге. Кроме этого, вам ли не знать: далеко не последние люди в идеальной государственной машине Нового Рейха жизненно завязаны на помощь арбитров смартмассы, к Сверхразуму не имеющих никакого отношения. Вот только кто это сказал — сами арбитры? И вот с высоты этого взгляда, попробуйте хоть немного допустить, что Новый Рейх возник не «почему», а «для чего».

Когда Горчаков договорил, Никлас посмотрел на Катрин. Лицо ее было белее мела, при этом сетка шрамов так и горела темным багрянцем. Внучка рейхсграфа выглядела совершенно обескураженной — это уже не удар мокрой тряпкой по лицу, она словно под каток попала.

Горчаков, вроде бы, не сказал ничего нового и необычного, не выдал ни одного тайного откровения — все им озвученное знал даже Никлас, который до недавнего момента и не смотрел в сторону Е-Зоны и Москвы. Но, как оказалось, взять и сложить эти знания в картину оказалось непросто.

Вопрос оставался только один. Почему Горчаков сначала взбодрил Катрин до состояния холодной ярости, и только потом объяснил нормально свои мотивы к этому разговору? И это был очень важный вопрос, который Никлас собирался Горчакову задать. Не сейчас правда, позже и лучше наедине.

Неожиданно для себя Никлас потянулся и ободряюще сжал руку заметно растерявшейся от услышанного Катрин. «Разберемся», — беззвучно, одними губами произнес он, встретившись взглядом с утратившими стальной блеск льдисто-голубыми глазами девушки. Катрин, заметно обескураженная, благодарно кивнула и крепко сжала руку Никласа в ответ.

«Вот и поговорили», — подумал Никлас, поймав в зеркале заднего вида взгляд таких огромных зеленых глаз юной баронессы.

Прямая как стрела полоса Киевского шоссе вела машину все ближе и ближе к границам территорий Санкт-Петербурга. Потемнело рано, пяти вечера еще не было, но ехать оказалось легко — трасса ровная, не сильно загруженная, хорошо освещенная. Сильную усталость Никлас пока не чувствовал, но почти двадцать часов за рулем все же сказывались.

Катрин заметила, как он пару раз моргал крепко зажмуриваясь, предложила сменить и дать ему отдохнуть от дороги. Никлас отказался — знал, что не получится расслабиться. Когда за рулем кто-то другой, он даже сильнее нервничал и уставал от подспудного напряжения. Лучше сам, тем более судя по навигатору совсем недалеко осталось.

Придорожные деревни и села вдоль дороги пропали, и вот уже несколько десятков километров не наблюдалось никакого изменения пейзажа. Ровная освещенная трасса, редкие встречные машины и чистые поля зоны отчуждения по краям.

Такая однотонность убаюкивала и Никлас все чаще крепко зажмуривался в попытке убрать тяжесть с век. Поэтому показавшийся впереди огромный, высвеченный многочисленными фонарями плакат он встретил с облегчением.

Как обычно, пришлось подождать Горчакова. Хромой инспектор не отличался стремительностью движений, запаздывал со своей тростью. Когда он выбрался из машины, вся четверка — Бергеры, фон Губер и Горчаков, прошли через калитку в створке ворот и двинулись к зданию надвратной церкви. Красное, с высоким угловатым шпилем — заметно отличающееся от куполов всех тех православных храмов, что видел Никлас до этого на землях Москвы.

Пройдя по брусчатке через широкий проход невысоких сводчатых арок, встретили провожатого, шагнувшего им навстречу. Это уже был самый настоящий опричник — с приметной эмблемой на рукаве черно-серой куртки и с закрытым маской лицом. Никлас всмотрелся в его глаза — необычные, серые. Не представляясь и даже не здороваясь, опричник жестом показал прибывшим следовать за собой.

Двигаясь за молчаливым провожатым, Никлас осматривался по сторонам. Сергиева слобода представляла из себя комплекс выстроенных квадратом зданий, с обширным внутренним двором. Здесь росли яблони и дубы — с немногочисленными еще не облетевшими листьями на ветках. Поодаль виднелось несколько склепов, под сенью деревьев располагались многочисленные надгробия. На одном из них, массивном, мимо которого как раз сейчас проходили, Никлас прочитал:

Закутанная в плащ ведьма молча повела Никласа за собой. Когда выходили на улицу, дежурный очень умело сделал вид, что совершенно не заметил проходящую мимо пару. Или действительно не заметил — подумал Никлас, когда они, огибая гаражи с техникой, прошли мимо небольшой группы ратников. Ведьма при этом старалась держаться ближе к Никласу, и ни один из бойцов на проходящую мимо пару не посмотрел; вернее посмотрели — но взгляды прошли словно сквозь, не зацепившись даже не краткое мгновение.

Странно. Очень странно.

Никласа во время ходьбы по-прежнему едва-едва покачивало. Несмотря на странную парящую легкость в теле, мысли текли вроде бы быстро, но при этом как-то заторможено. Как джи-ваген недавно ехал по грязи, вдруг нашел отличную ассоциацию Никлас: вроде колеса стремительно крутятся, а машина медленно ползет и петляет, прежде чем хоть немного разогнаться. И стоит только снизить скорость, как разгоняться заново приходится опять с трудом.

Еще Никлас подумал, что скорее всего рядом с ведьмой действует какое-то колдунство, нечто вроде отвода глаз. И начал уже было понемногу волноваться — куда вообще они путь держат. Впрочем, идти оказалось совсем недалеко. Не выходя за пределы воинской части, прошли полсотни метров по тротуару вдоль дороги, подошли к четырехэтажному дому, выглядящему как настоящий форт. Заметно что здание хорошо укреплено — все окна первого этажа забетонированы, видны узкие бойницы, угадываются очертания выдвижных турелей.

Дверь ведьма открыла, прислонив личный перстень к специальной выемке. Поднялись по довольно узкой лестнице на четвертый этаж, остановились у двери квартиры с номером «2», которую ведьма снова открытой перстнем. Она уверенно вошла внутрь, сбрасывая с головы капюшон и сразу машинально поправив пепельные волосы, рассыпавшиеся по плечам. Встала ведьма так, что у Никласа не возникло сомнений в том, что нужно помочь ей снять плащ, под которым оказался черно-красный мундир. Лица ведьмы Никлас так и не видел, но очень похоже, что это одна из двух помощниц ворожеи Марии во время недавнего ритуала.

Не оборачиваясь на Никласа, ведьма снова поправила волосы — он при этом обратил внимание на красные печатки почти по локоть, после присела на специальную скамейку. Лицо ведьмы Никлас наконец увидел, но не узнал. Правда, лиц помощниц ворожеи он и не запоминал; молодые, красивые — а больше и нет ничего в памяти, только пепельного цвета волосы.

Прикрыв глаза, ведьма вдруг вздохнула устало, словно настраиваясь на отдых после трудного рабочего дня. Хотя, похоже так оно и было — видимо, ведьминские дела отнимают много сил. Тем более пятница сегодня, конец долгой рабочей недели — вряд ли ведьмы по своему особому календарю живут.

Не открывая глаз, ведьма подняла руку и махнув в сторону, безошибочно прислонила перстень к выемке в стене. По всей квартире сразу же зажегся мягкий неяркий свет, откуда-то полилась приятная негромкая музыка. Пока Никлас вешал плащ на вешалку, ведьма уже расстегнув молнии сняла высокие сапоги, поднялась и прошла в гостиную.

Никлас стоял и думал, что ему делать. Ждать, проходить следом? Разуваться, или не стоит? Заторможенность быстротекущих мыслей при этом появлению определенных выводов не сильно способствовала.

— Вино белое или красное? — неожиданно поинтересовалась исчезнувшая из вида ведьма звонким голосом.

«Труа бутыль де водка аве плезир», — хмыкнул себе под нос Никлас, повторив одну из любимых фраз своего первого наставника, которой он практически всегда отвечал на предложение выпить.

— Что, прости?

Надо же, у ведьмы слух оказался ничуть не хуже, чем у него.

— Красное сладкое, если есть.

Ответа не последовало. Пока Никлас расшнуровывал и снимал ботинки, стояла тишина, разбавленная лишь ненавязчивой музыкой. Разувшись, он прошел в гостиную. Сюда как раз уже вышла ведьма, держа в одной руке бутылку с вином и штопор, в другой два пузатых бокала на длинных тонких ножках.

— У меня был забродивший компот, но я его вылила вчера, извини, — пожала плечами ведьма и со стуком поставила бутылку на стол. — Так что будем красное сухое, открой пожалуйста.

Впервые Никлас увидел ее глаза. Радужка зеленая, неестественно яркая. «Ядра — чистый изумруд!», — вспомнились ему строки. Изумрудный блеск, определенно.

Ведьма между тем не дожидаясь ответа оставила на столе бокалы со штопором и удалилась в соседнюю комнату. Никлас только плечами пожал — ему нравилось красное сладкое вино из южноафриканских виноградников, но он уже не первый раз слышал подобное небрежение ко своим вкусам. Не понимая, что в этом такого — ну любит он красное сладкое вино, очень странно почему от этого некоторые сильно нервничать даже начинают.

Покачал головой, открыл бутылку, разлил по бокалам вино. Понюхал, сделал маленький глоток. Чуть сморщился, подумал немного. Потом задержал дыхание и в пару глотков выпил все, сморщившись уже заметно сильнее. Снова наполнил свой бокал — опустошив бутылку до конца. Взяв бокалы, направился в комнату, за дверью которой недавно скрылась ведьма.

Происходило что-то явно странное, но плавающее состояние после недавнего пробуждения к анализу ситуации не сильно располагало. Аккуратно, ногой, Никлас толкнул дверь, вошел внутрь.

«Впечатляет», — негромко, одними губами произнес он.

Ведьма сидела в кресле напротив. Закинув ногу на ногу и широко расправив плечи, положив руки на подлокотники. Из одежды на ней остались только тонкие красные перчатки до локтей и золотая цепочка с медальоном, поблескивающим между грудей. Зеленым поблескивающим — Никлас не разбирался, но похоже там изумруд или что-то вроде. Зеленым же поблескивали и глаза ведьмы, неестественно сияющие в полумраке.

— Что вас впечатляет, корнет? — медленно и томно поинтересовалась ведьма, одновременно со словами так же медленно перекидывая ноги. Освещение в комнате было приглушенным, но неяркого света Никласу хватало прекрасно чтобы все видеть.

Сам он, после выпитого вина — которое словно на старые дрожжи легло мгновенно и эффективно, почувствовал себя уже удивительно легко и свободно. Захотелось блеснуть сарказмом, но сдержался, делать этого не стал. Прошел к креслу, с легкой улыбкой передал бокал ведьме.

— Всё, — коротко ответил он.

Ведьма сделала небольшой глоток, отставила бокал. Зеленые глаза манили, Никлас почувствовал, как взор и разум буквально застилает желание, в голове зашумело еще сильнее. Раньше он о таком состоянии только в книгах читал и считал, что это для красного словца пишут. А вон оно оказывается это состояние, уже здесь, внутри. И снаружи — отражается в глазах ведьмы.

Усилием Никлас оторвал взгляд от блестящих зеленым глаз, сделал глоток вина. Улыбнулся смотрящей на него снизу-вверх ведьме, легко, почти невесомо, коснулся подушечками пальцев ее лица. Она не пошевелилась, не отстранилась, только глаза ярче сверкнули. Никлас повел пальцами ведьме по щеке спускаясь на шею; подушечкой большого медленно отогнул вниз ее влажную от вина нижнюю губу, убрав руку ниже, когда она вдруг попыталась укусить его за палец. Едва ощутимыми касаниями спустился вниз, положил ладонь на небольшую аккуратную грудь.

«А у Катрин побольше будет», — мелькнула мысль, которая помогла не свалиться в бездну, на краю которой уже давно балансировало его сознание. Никлас сделал еще глоток вина, отошел от ведьмы, чувствуя спиной ее недоуменный взгляд.

Он смог воспротивиться воли Марии Островской, главной ворожеи целого округа, а сидящая в кресле ведьма силой явно ее не превосходит.

— У меня есть два важных вопроса, — произнес Никлас, задумчиво проведя рукой по корешкам книг в шкафу, не читая и не видя названий и авторов. Услышал, как ведьма встала с кресла, почувствовал, как она подошла ближе. Встала вплотную, прижавшись к спине, начала расстегивать ему куртку.

— Какие такие вопросы? — мурлыкающим шепотом поинтересовалась ведьма, так что Никлас почувствовал ее горячее дыхание. Для того, чтобы прошептать ему прямо на ухо, ей пришлось встать на цыпочки и еще сильнее к нему прижаться.

— Важные, — обернулся Никлас, когда ведьма сняла с него куртку. Поднял руки, помогая ей снять с себя и рубашку, притянул к себе. Ожидаемо ведьма отстранилась, не сразу давая себя поцеловать.

Никлас положил ей ладонь сзади на шею, потянул к себе. Второй рукой сильно, но аккуратно взял за подбородок, заставляя поднять лицо. Ведьма извернулась, все же укусила его за большой палец. Ощутимо укусила, не сдерживаясь. Глухо застонав, закусив уже себе губу, она отпрянула и потащила Никласа за собой к кровати, но он уперся.

— Прежде чем задавать вопросы, надо бы уточнить один момент, — глядя в горящие зеленым отблеском нечеловеческие глаза, произнес Никлас.

— Какой момент? — с хрипотцой спросила ведьма, рывком расстегивая его ремень, а после толкая на кровать. Кошкой заскочив сверху, она оседлала Никласа, пепельно-белые локоны водопадом упали сверху. Он подхватил ее под бедра, скинул с себя; ведьма гибко и упруго извернулась в попытке снова его оседлать. Она оказалась неожиданно сильной, удержать ее оказалось непросто. Это уже больше напоминало борцовский поединок — ведьма снова едва не положила его на спину, но Никлас справился. Несколько десятков секунд борьбы, и ведьма вскоре лежала перед ним на животе — он сумел взять в захват ее заведенные за спину руки.

— Давай уточним: кто кого сейчас по плану должен трахать?

Никогда в прежней жизни Никлас подобное бы не спросил, но странное состояние после ритуала, выпитое вино и захлестнувшее его вожделение расширили границы восприятия, разрушая многие прежние барьеры.

Ведьма под ним сдавленно застонала, причем не понять, что больше было в этом стоне — страсти или злости. Вдруг рванувшись, она с несвязным криком попыталась вырваться из захвата, но Никлас навалился сверху. Удержать ведьму спиной к себе он смог только перекатившись, но не рассчитал — оба рухнули вниз. Хорошо, что пол у кровати был устлан белыми пушистыми шкурами.

Ситуация поменялась незначительно — Никлас по-прежнему держал ведьму за заведенные за спину руки, только она сейчас стояла на коленях, опустив голову вниз. Не пытаясь больше вырваться, ведьма склонилась еще ниже, выгибая спину как кошка.

— Ну давай же, давай! — застонала она, переходя в крик.

С этим требованием, пусть и высказанным в столь категоричной форме императива, Никлас спорить не стал. Главное, что с вопросом кто-кого разобрались — подумал он, отпуская руки выгнувшей спину ведьмы и беря ее за ягодицы.

Они так и лежали на полу. Не то, чтобы они там и оставались все время, нет. Путь, который начался на белоснежных пушистых шкурах провел их почти по всей квартире — через кровать, кухню и вторую бутылку вина на кухонном столе, потом завел в кресло, подвел к третьей бутылке вина, потом привел обратно в кровать и закончился под конец ночи там же, где и начался. На белоснежных и мягких шкурах около кровати.

— Охо-хо-хо-хо-хохоюшки, — негромко выдохнула ведьма.

Раздался негромкий треск, когда она затянулась сигаретой. Тлеющий огонек осветил лицо ведьмы, ее закрытые глаза, заблестели подсыхающие дорожки слез от уголков глаз.

— Охо-хо… Вот это было ничего себе, — глубоко затянувшись еще раз, снова прошептала ведьма.

Никлас поморщился, разгоняя от себя сигаретный дым. Поднялся, посмотрел в окно. Темно. Посмотрел на часы: «04:55». Пора бы, наверное, уже и уходить из этого гостеприимного дома.

— Пора тебе, наверное, уже уходить, — вдруг произнесла ведьма. — Катерина скоро выйдет из беспамятства, а если она проснется от кошмаров и не обнаружит тебя рядом, девочке будет очень плохо и страшно.

Никлас озадаченно прикусил губу. У него так и оставались незаданные два вопроса. Но сейчас он уже совершенно пришел в себя, выйдя из странно-скользящего состояния, так что думал — спрашивать в лоб, или нет.

— Два вопроса, которые ты так и не задал. Нет-нет, я не читаю твои мысли, просто чувствую некий импульс. Ну и логика, конечно же, — не открывая глаз, усмехнулась ведьма, после чего снова глубоко затянулась. — Стряхни пепел пожалуйста, — так и не открывая глаз протянула она Никласу сигарету.

— Да. Два вопроса, — вернул он сигарету в замершую поднятую руку. — Скажи, произошедшее… это продолжение ритуала?

Подумав немного, ведьма заговорила — прерываясь иногда на то, чтобы затянуться в очередной раз.

— Да. Предваряя вопрос зачем, могу сказать, что нужно это для того, чтобы создать между мной и тобой ментальную связь. Теперь, если с тобой что-то случится, я это почувствую. Не по всему миру, но на приличном расстоянии, в границах округа точно. И нет, далеко не каждый опричник удостаивается такой чести личного пригляда, я сделала это по приказу ворожеи Марии. Предваряя твой следующий вопрос: необходим был только один… раз единения, так скажем. Все остальные случившиеся — на кухне, в кресле и где мы там еще сливались душой и телом, это были лично моя и твоя инициативы, к продолжению ритуала не относящаяся. Так нормально объяснила?

— Приемлемо, — кивнул Никлас.

— Стряхни снова пепел, будь добр.

Повторив, Никлас вновь вернул сигарету в выставленную руку.

— Ты же мне сейчас тайну раскрыла?

— Это второй вопрос?

— Нет.

— Да, я сейчас раскрыла тебе ведьминскую тайну, которую не должна была раскрывать. Но ты особенный, как сказала Мария. Поэтому ты или скоро умрешь, или скоро возвысишься. В первом случае ты унесешь тайну того, что я раскрыла тебе ведьминскую тайну, с собой. Во втором случае ты не станешь держать лично на меня зла или обиды, потому что все тайное всегда становится явным. Так нормально объяснила?

— Приемлемо.

— Второй вопрос?

— Как тебя зовут?

Отвечать ведьма не стала, просто звонко рассмеялась.

— Не хочу показаться навязчивой в этом напоминании, но тебе, наверное, уже пора.

Кивнув, Никлас принялся ходить по комнате и собирать свою разбросанную одежду. Одевшись, он вслух прощаться не стал. Подошел к ведьме, забрал у нее сигарету, воткнул ее угольком в пепельницу. Поморщился — когда выкуренная сигарета гаснет, запах дыма от нее особенно неприятен. Глаза ведьмы в этот момент, из которых уже ушел неестественный зеленый блеск, наконец открылись.

— Буду называть тебя Изольда. Нормально? — посмотрел на нее Никлас сверху-вниз.

— Приемлемо, — потягиваясь, кивнула ведьма. — Так, ну-ка стоп! А поцеловать на прощание? — отреагировала она, когда она развернулся чтобы уходить.

— Не люблю запах сигаретного дыма.

— Вы сейчас ходите по очень тонкому льду, корнет, — с нескрываемым удивлением произнесла ведьма, даже приподнимаясь на локтях.

— Не страшен тонкий лед тому, кто уже идет по лезвию бритвы. В следующий раз поцелую, если курить не будешь, — послал ей с порога воздушный поцелуй Никлас.

— Изольда, надо же! Нашелся Тристан доморощенный, — услышал он уже закрывая за собой дверь. Ведьма говорила совсем негромко, но у него был очень хороший слух.

Проснувшись в номере Катрин, Никлас сел в кровати, осмотрелся. Соседняя кровать ровно заправлена, в комнате пусто. На тумбочке — обещанное обер-прокурором предписание в конверте с вензелями. На часах… «08:36». Приемлемо — и поспал, и не проспал все что можно.

Из двух конвертов один вскрыт, похоже тот что для Катрин. Да, ее имя в поле адресата. Никлас взял второй — для себя. Открыл, развернул гербовую бумагу:

«Корнету графу Никласу Бергеру явиться в штаб Отдельной Константиновской команды Ленинградского Пограничного округа 16 ноября сего года для получения приказа о дальнейшем прохождении места службы».

«Отправляйтесь в расположение Константиновской команды, вас разместят. Завтра утром получите предписание по дальнейшей службе», — вспомнил он слова обер-прокурора князя Салтыкова.

Слова помнил. Голос и интонации помнил. Фуражку с высокой тульей и орлом помнил, блеск золотых глаз помнил. А вот лицо не помнил, словно потерялась картинка. И вообще весь вчерашний день с минувшей ночью, которые уместили в себя только короткую дорогу, ритуал, и его продолжение в квартире оставшейся безымянной ведьмы помнились смутно, какими-то фантасмагорично яркими образами.

Да, неплохо время провел, — хмыкнул Никлас. Встряхнувшись, избавляясь от остатков сна и на ходу стягивая через голову футболку, Никлас направился в ванную комнату. Широко распахнул дверь и обомлел — здесь, напротив зеркала, стояла обнаженная Катрин. Молча, беззвучно стояла — приоткрыв рот и наклонившись как можно ближе к зеркалу она сейчас оттягивала себе нижнее веко.

— Ресничка попала, — пояснила Катрин, не глядя на Никласа. — Да наконец-то! — добавила она, доставая ногтем мизинца ресничку из глаза. Выпрямившись, она обернулась к Никласу. Стояла совсем рядом, так что он обозревал ее полностью.

Раньше в подобной ситуации Никлас бы смущенно отвернулся, или сразу же сделал бы шаг назад, закрывая за собой дверь. Но недавние события — флирт с Есенией Кайгородовой, горячий монолог Катрин в нише коридора гостиницы Белостока, и — самое главное, проведенная сегодня с ведьмой ночь что-то поменяли в его сознании.

Шесть лет назад он впервые шагнул навстречу своему страху. Сжившись с ним, привыкнув сосуществовать вместе и испытывая в нем, наверное, даже необходимость, раз за разом продолжая шагать навстречу опасности. Страх никуда не уходил, постоянно был рядом. А вот стеснение и застенчивость в общении с девушками похоже пропали.

Ну, или конкретно в общении с Катрин стеснение и застенчивость полностью пропали — как и у нее стеснение перед ним полностью исчезло. Хотя нет, налившиеся багрянцем шрамы ее все же выдают. Вроде и старается выглядеть как ни в чем не бывало стоя сейчас перед ним подбоченившись, но прилагает для этого все же немало усилий. «А у ведьмы и ненамного меньше», — вдруг вспомнил и оценил Никлас, глядя на высокую грудь Катрин.

— У-ля-ля, какая красота. Можно потрогать? — оценивающе наклонил он голову.

— У себя потрогай, — фыркнула девушка.

Никлас поднял брови в недоумении. Случилось то, чего он раньше больше всего боялся: нарваться на резкую насмешку и выглядеть глупо. Услышь он неделю назад подобное, готов был бы провалиться под землю от стыда, а сейчас мысли лишь заметались в поисках достойного ситуации ответа.

Но, как оказалось, Катрин имела ввиду именно то, что сказала: развернувшись, она встала к Никласу спиной. Он так и стоял с наклоненной набок головой, направив взгляд вниз, поэтому первое за что зацепился взглядом — были ягодицы. Которые, подчеркнутые тонкой талией и ямочками сверху в районе поясницы, выглядели так совершенно, что он и их потрогать, если уж быть честным с самим собой, не отказался.

Любовался нижними девяносто Катрин Никлас всего краткий миг. Осознав, что именно предлагает она ему потрогать, он только сейчас вновь почувствовал онемение в основании шеи, сквозь которое понемногу пробивалось странное ощущение инородного тела.

Заведя руку за спину, потрогал. Понял, что в основании шеи у него, как и у Катрин, в кожу словно вплавлен плоский овальный камень — размером чуть больший, чем печатка перстня. Камень под кожей Катрин сдержанно светился алым отсветом — точь-в-точь, как ее глаза недавно после принесения клятвы.

Никлас вспомнил ночь с ведьмой. У нее, на спине в основании шеи, он запомнил овальное пятно на коже. Выглядящее не как шрам, а как более светлый, незагорелый участок.

«Рассосется?» — подумал он, ощупывая неожиданный подарок после ритуала. Вот почему так больно было, ведьма-ворожея ему какой-то артефакт под кожу вплавила. А после, похоже, как-то еще и обезболила.

Протянув руку, Никлас коснулся и кожи Катрин рядом с вплавленным камнем. Горячая — ощутил только это, потому что Катрин вдруг ощутимо вздрогнула и развернулась. И еще она как будто смутилась — словно с трудом удерживаясь, чтобы не прикрыть себя руками.

Никлас взял с вешалки белый халат, развернул, так чтобы Катрин было удобнее его надеть. Когда она запахнулась, он только теперь обратил внимание, что глаза у нее изменились. Голубой цвет из радужки исчез, она теперь была серо-стальной, как и у обер-прокурора, как и у встречавшего их в Сергиевой слободе опричника. Алый цвет возникший в глазах Катрин после ритуала тоже практически ушел, оставив лишь едва заметный ободок, контрастно выделяющий радужку.

— У меня этот камень какого цвета? — спросил Никлас.

— Это не камень, а филактерий. Обернись… Ох ты, — произнесла Катрин удивленно, когда Никлас развернулся к ней спиной.

— Что?

— Он у тебя белый.

— Это что-то значит?

— Я никогда не слышала, что они бывают белого цвета.

— У тебя филактерий алый. Такого же цвета, как и глаза, как и блеснувший свет во время клятвы. А у меня?

— Я не помню, что у тебя было с глазами, — призналась Катрин.

Никлас, погруженный в мысли, воспоминания и ощущения, не сразу понял, что новоиспеченная ведьма уже стоит с ним лицом к лицу, почти вплотную. Она сейчас выходила из ванной комнаты, обходя его — а стоял он в проходе. В этот момент Катрин — совершенно неожиданно, приобняла Никласа за талию и плотно к нему прижалась. Горячо шепнула что-то на ухо и сразу исчезла из поля зрения.

«Буду ждать тебя внизу, в столовой», — с небольшим опозданием понял Никлас, что именно сказала ему ведьма. Черт, она похоже приняла правила игры — и сейчас сделала свой ход, в отместку за его недавнее «можно потрогать».

Да, хорошо, что ночью был дополнительный ритуал с зеленоглазой ведьмой, а то было бы непросто — тряхнул Никлас головой и полез под душ. Сразу выкрутил холодную воду — чтобы стряхнуть накатившее… наваждение, так он сформулировал про себя состояние.

Когда спустился в столовую, Катрин — в униформе скаута Белостокского отряда, с неуставным клетчатым платком из повязки-шемага, лениво ковыряясь в тарелке. Оглядевшись по сторонам, Никлас отметил что эта столовая мало чем отличается от столовой в Танжере. Пройдя к линии выдачи блюд, Никлас набрал на тарелку легкий завтрак — с большим трудом уместившийся на один поднос.

— Сегодня какое число? — присел он напротив Катрин.

— Четырнадцатое ноября.

— Мне написано, что явиться в штаб нужно шестнадцатого.

— Суббота и воскресенье выходные дни. Шестнадцатое — понедельник.

— И… что эти два делать будем?

— Горчаков заходил, пока ты спал. Сказал, чтобы мы искали его в гараже — нужно сначала получить машины на группу, потом штатное оружие. Он уже занимается, право подписи в ведомостях выдачи у него есть как у инспектора группы. Нам сказал в штаб сходить, отметиться только дежурному что живы-бодры-здоровы, потому что никого облеченного реальной властью мы там не найдем.

На базе Отдельной Константиновской команды, кроме дежурного офицера — корнета Соколова, действительно никого из ответственных лиц, облеченных властью отдавать приказы группе Бергера, не оказалось. Сам корнет Соколов благожелательно пояснил, что выходные в их полном распоряжении.

Никлас не расстроился. Понимая, что до сих пор не знает многих элементарных вещей, он решил использовать субботу и воскресенье на полную катушку чтобы освоиться и осмотреться. Как впоследствии оказалось, в чем-то Никлас оказался прав. Только был нюанс — не выходные предполагалось использовать Никласу, а выходные по плану должны были использовать Никласа.

Понимание этого начало приходить, когда у ворот гаража он встретился с Горчаковым, который стоял рядом с двумя машинами. Подобные, во время движения по дорогам Империума, Никлас видел неоднократно: одутловатые бескапотные микроавтобусы с круглыми фарами, придававшими машине несколько комичный вид.

— Это что? — поинтересовался Никлас у Горчакова.

— Это УАЗ, модель тридцать девять ноль девять, в народе называемая буханкой.

— Это наш транспорт для выполнения поставленных задач? — с интересом и с некоторым скепсисом поинтересовался Никлас. Обе машины, было видно, совершенно новые. Судя по следам на мокром асфальте, выкатили их из гаража под навес совсем недавно. И выглядели машины… как-то не совсем по-военному, отметил про себя Никлас.

Открыл скрипнувшую водительскую дверь в ближайшей, отметив что надо смазать петли, заглянул в кабину. Очень скромненько — охарактеризовал он увиденное; не удивившись, впрочем — военному транспорту так и полагается.

— Немного отличается от того, на чем ездил я, — негромко пробормотал он себе под нос.

— На чем вы ездили, Никлас? — поинтересовался Горчаков.

— Джедай семьдесят шестой.

— Ни разу не слышал.

— Донгфенг, китайский внедорожник созданный на основе… — Никлас замялся и пощелкал пальцами, пытаясь вспомнить. — В старом мире в Африке стояли европейские колониальные войска, у них были машины… Название забыл, что-то вроде подводной лодки…

— Подводной лодки? — подняла брови Катрин.

— Да. На «З» вроде бы, никак вспомнить не могу…

— Тойота Лэнд Круизер? — догадался Горчаков.

— Да.

— А почему на «З»? — негромко спросила удивленная логикой Катрин.

— Лэнд Круизер. Земляной крейсер, если на русский переводить.

Горчаков неожиданно улыбнулся.

— Шутку слышал: Тойота Лэнд Крузер п-появилась двести лет назад, и УАЗ буханка п-появился двести лет назад. Лэнд Крузер п-претерпел больше ста модернизаций, а буханка сразу вышла замечательно и п-превосходно.

Никлас шутку совсем не понял, но вежливо усмехнулся и сел за руль. Осмотрелся, поерзал на холодном сиденье, коснулся рычагов — коробка передач, и еще два рядом.

— Это что?

— Вот этим рычагом п-подключается п-передний мост, п-полный привод. Вперед — включен, назад — отключен. Вот этот второй — раздатка с п-пониженной передачей. В такой п-последовательности и п-переключать, если что.

— Понял.

Чуть изогнувшись Никлас наклонился, рассматривая не очень удобно расположенную — снизу слева, панель с тумблерами и кнопкой запуска. Отщелкнул тумблер зажигания, нажал кнопку пуска. И ничего.

— Вот здесь, выключатель массы аккумулятора, — подсказал Горчаков.

Нащупав и переключив оказавшийся под сиденьем слева рычажок, Никлас завел машину и прислушался к бодро замолотившему двигателю.

— Нужно осмотреть транспорт и п-подписать акт п-приемки, — сообщил ему Горчаков. — П-после уже с механиками будем договариваться насчет их п-подготовки.

— Подготовки кого и к чему?

Никлас, увлеченный восприятием сразу двух потоков информации от машины — тактильной и звуковой, параллельно слушая Горчаков краем уха, едва сдержался — чуть было не произнес «п-подготовки», копируя манеру речи инспектора.

— П-подготовки машин к выполнению п-поставленных задач. Ближайшие два месяца нам п-предстоит п-провести на тренировочных п-полигонах, осваивая транспорт, оружие и отлаживая взаимодействие. Только п-после этого, п-после сдачи всех экзаменов и зачетов, ваша группа будет п-причислена к одному из п-подразделений в качестве стажировочной п-практики.

— Понял-принял, спасибо.

— Вряд ли вы п-поняли, — покачал головой Горчаков и жестом позвав Бергеров за собой, двинулся в гараж.

Никлас оставил буханку заведенной, пошел следом за инспектором. Зайдя внутрь, сразу остановился у ряда из четырех машин, стоящих каждая напротив отдельных ворот. Все четыре были выкрашенных в пятнистый черно-серый городской камуфляж, все на высоких рубчатых колесах, с дугами безопасности по корпусу и решетками на стеклах, на крыше одной установлен пулемет с щитками.

— У-ля-ля, — негромко выдохнул Никлас, поняв вдруг, что перед ним стоят такие же буханки как и во дворе, просто серьезно подготовленные.

— Каждая группа получает машины и оружие в стоковом исполнении. Далее п-происходит п-подгонка п-под нужды группы, соразмерно финансовым возможностям на балансе командира. С оружием п-похожая история: на каждого ратника вы п-получаете по карабину и дробовику с консервации, и в оружейной мастерской п-после п-проводите тюнинг каждого ствола.

— Тоже не бесплатно? — сразу задала вопрос Катрин.

Горчаков кивнул и двинулся к выходу, шоркая подволакиваемой ногой и звучно стукая бойком трости в бетон гаражного пола. Выйдя на улицу и подойдя к двум буханкам — выглядящими теперь на фоне монстров из гаража еще более сиротливо, инспектор постучал по колесу одной из них.

— Бесплатно только п-поменять колеса, на этих осенью и зимой вне асфальта ездить будет крайне сложно. Это заводские колеса с обычной всесезонной резиной, нам нужно п-поставить внедорожную.

— Машины же с завода?

— Да.

— Идут сразу поставкой по контракту с Особым отделением?

— Фактически с Пограничной стражей.

— А почему на заводе тогда сразу не ставят внедорожную резину?

— П-попроще вопрос, п-пожалуйста, — хмыкнул Горчаков.

— Порядок действий для нас сегодня?

— Принимаем машины, к двум часам едем на станцию Сергиево. Прибудет поезд из Ревеля, надо забрать остальных ваших будущих ратников, после выдать каждому стандартные контракты для ознакомления.

— А контракты где взять?

— Леди Александра их уже готовит. Сделает когда, п-предварительно даст вам п-посмотреть, может будут какие-то индивидуальные п-правки.

Точно, как-то на фоне минувшей ночи Никлас даже не вспомнил о юной опальной баронессе, которую со вчерашнего утра не видел.

— Подписывать будете в п-понедельник, п-после того как сами п-получите заверенный п-приказ о создании опричной группы Бергера. В общем, п-привезем всех сюда, а п-потом… п-потом тоже много дел.

Насчет «много дел» Горчаков совершенно не лукавил. После того, как забрали со станции брата Павла и прибывших с ним кота Василия, Крестовоздвиженского, Мейера, Вяземского и Тришкина, все завертелось. Подписание контрактов по плану должно было происходить в понедельник или вторник, но каждого прибывшего нужно было поставить на учет с заведением личного дела, оставить заявки на демисезонный и зимний комплекты формы, а также базовый минимумом амуниции. Заведением, ведением личных дел и всех заявок озадачили баронессу фон Губер, которая заметно прониклась серьезностью задачи.

Неприятным сюрпризом оказалось, что если для рядовых ратников группы стандартные форма, амуниция и штатное оружие положены за казенный счет, то для опричников — ведьмаков и ведьм, коими уже являлись Никлас и Катрин, предлагался вариант самообеспечения. Оружейные магазины были только в Петергофе, а офицерскую форму необходимо было заказывать отдельно в аффилированном ателье. Благо расположено оно было совсем неподалеку от ворот части, но, по случаю субботы, опять же не работало.

Вроде дел сделали совсем немного, а половина дня уже прошла. Улучив минутку, Никлас выдернул из общей суеты Мейера и Крестовоздвиженского, завел их к себе в гостиничный номер. В который первый раз зашел с того момента, как ключи получил от него больше суток назад. Усадил обоих за стол, сам расположился напротив. Мейер и Крестовоздвиженский смотрели на него оба внимательно, спокойно. По-разному смотрели, но одинаково изучающе.

Ходить вокруг да около Никлас не стал, сразу начал без раскачки.

— Я с отличием закончил Пехотную школу в Танжере, но год службы я провел в сержантской должности, пусть и находясь постоянно рядом с командиром конвоя. Школа в Танжере, а также служба в конвое оставила во мне два главных знания-постулата. Первое: приказы не обсуждаются, они выполняются. Это ясно?

— Так точно, — ответили оба в один голос. Взгляды их неуловимо изменились. Чуть отрицательно изменились, как охарактеризовал впечатление Никлас.

— Второе: дороги военных карьер вымощены костями лейтенантов, которые не слушали своих сержантов.

После этих слов взгляды Мейера и Крестовоздвиженского снова неуловимо изменились, теперь уже в положительную сторону.

— Вы оба старше, опытнее, мудрее и возможно умнее меня. Но командую здесь я, и, если отдаю приказ, его необходимо выполнить. Поэтому в ваших интересах сделать так, чтобы я слышал ваше мнение по кажущимся вам сложным вопросам в сложных ситуациях. И лучше до, чем после. Это ясно?

— Так точно, — произнес Мейер.

Крестовоздвиженский молчал. Никлас внимательно на него посмотрел.

— Мое мнение в сложившейся ситуации состоит в том, что я думаю, что мы сработаемся, пан Бергер, — кивнул бывший офицер крылатых гусар.

— Отлично. У нас на сегодня еще много дел, так что… — Никлас начал подниматься.

— Пан Бергер, столовая сегодня работает на выдачу по графику выходного дня, до четырнадцати тридцати.

— После обеда у нас на сегодня еще много дел, — кивнул Никлас, уже направляясь к выходу.

В три часа дня перед казармой выстроилась небольшая шеренга. Массивный и широкоплечий брат Павел — не замечающий порывов стылого ветра, заметно взволнованные Тришкин Егор и Альберт Вяземский; спокойные и расслабленные Войчех Мейер и Влоджимеш Крестовоздвиженский, не обращавшие внимание на промозглый холод. У последнего, кстати, даже в спокойном состоянии лицо сохраняло резкие, в чем-то даже озлобленные черты. Последней — самая невысокая, стояла хрупкая баронесса Александра фон Губер. Кота только видно не было, но Никлас не сомневался — где-то рядом, он постоянно в поле зрения мелькал, изучая территорию воинской части.

Никлас, который уже понемногу начинал вспоминать пекло А-Зоны если не с теплотой ностальгии, но без ужаса, глядя на разношерстную шеренгу поежился. Не только от холода. Потом поправил закрывающий шею и нижнюю часть лица повязку-шемаг, которая до сих пор хранила аромат парфюма Марши Юревич.

Выглядела группа разношерстно. Все были в том, в чем приехали из Супральского монастыря. Никлас, Катрин, Александра и Альберт Вяземский — в светло-зеленой полевой форме скаутов, брат Павел в темно-зеленом мундире монастырского наставника, Мейер и Крестовоздвиженский в одежде трудников. Ну и Горчаков заметно выделялся в своем синем жандармском мундире.

— Господа. Леди Александра. Два наших железных коня, прошу любить и жаловать, — показал Никлас на стоящие поодаль серые и мокрые буханки. — Тот что ближе к нам пусть будет Боливаром, тот что подальше — Буцефалом. Возражения есть?

— Никак нет, — раздался нестройный ответ.

— Правильно, у нас же не демократия, я здесь командир. Как сказал, так и будет, — совсем негромко произнес Никлас.

Краем глаза заметил и ощутил на себе удивленный взгляд Катрин. Похоже, она до сих пор не могла сопоставить Никласа Бергера которого видела, и Никласа Андерсона из описания личного дела — косноязычного и смущающегося перед противоположным полом и аудиторией больше чем из нескольких человек юношу.

Никлас же сейчас просто копировал манеру поведения своего первого наставника, вспоминая как общался тот со своими подопечными. При этом ему было немного неуютно, но вполне легко — ничего придумывать не нужно. Копировал еще и оттого, что сейчас заметно нервничал: в Танжере курсанты часто вели разговоры о том, что после получения лейтенантского патента встреча со своим первым подразделением бодрит не меньше, чем первый раз с женщиной.

И сейчас Никлас радовался тому, что знакомство состоялось не сразу, как это обычно происходило после назначения, а оказалось растянуто на несколько дней, за время которых все уже успели понемногу притереться. К тому же и подразделение его новосозданное, а не сплоченное с устоявшимися традициями, что тоже многое упрощало.

— Ближайшие два месяца нам предстоят тренировки на полигоне, будем отлаживать взаимодействие. После сдачи зачетов мы будем причислены к одному из подразделения для стажировочной практики, — повторил Никлас услышанное недавно от Горчакова, и показал на стоящие под навесом буханки. — Нашей группе выделено два автомобиля. Поэтому, брат Павел, принимайте под себя Буцефала. Возьмите с собой в экипаж леди Александру фон Губер, Егора Тришкина и Альберта Вяземского, которого с этого момента мы будем именовать Студентом.

Никлас не стал озвучивать свой расчет на то, что военные таланты всей названной троицы — вернее, негативный эффект от их отсутствия, должен в случае чего если не компенсировать, то хотя бы нивелировать опыт монастырского наставника. Потом ему наедине скажет, когда появится минутка. Сам брат Павел, кстати, в этот момент едва заметно усмехнулся: похоже, что нить рассуждений Никласа и его мотивы он и сам прекрасно понял.

— Господа Войчех Мейер и Влоджимеш Крестовоздвиженский. Вы, как обладающие релевантным опытом, станете нашей ударной первой штурмовой парой, пока в составе экипажа Боливара, — показал Никлас на вторую машину.

Эта пара не вызывала у Никласа волнения в плане подготовки: оба знают, как стрелять и как себя вести, когда по ним стреляют. Другое дело, что военное дело они постигали в числе прочего на военной каторге… Поэтому Никлас решил пока, предварительно, разделить экипажи именно так как разделил, а дальше уже посмотреть по итогу первых дней тренировок.

— Влоджимеш, у вас длиннопроизносимое имя, это создает некоторые неудобства.

— Влад, Жим или Крест. На ваш выбор, пан Бергер.

Никлас поджал губы, чувствуя удовлетворение. Похоже, иеромонах Михаил был прав — баламут действительно в режиме «военного» времени существовал гораздо лучше, чем в «мирное». По крайней мере, Никлас на это надеялся на основании первого впечатления.

— Вы не возражаете, если мы будем именовать вас: «Долохов»?

— Никак нет, пан Бергер.

— Отлично…

Никлас осекся, потому что Альберт Вяземский вдруг шагнул вперед.

— Господин Бергер? Позволено ли мне будет сообщить, что я имею возражение по поводу именования меня «Студентом»?

— Господин Вяземский. Пока — до того момента как вы не подписали контракт, позволено. Но убедительно вас прошу уже сейчас перейти в режим беспрекословного подчинения, или у вас возникнут трудности, несопоставимые с ощущением здоровья, бодрости и хорошего настроения.

— Что, простите?

— Хочешь, я тебе сейчас мизинец сломаю? — неожиданно спросил Долохов у Вяземского.

Негромко спросил, но у Никласа был хороший слух, он услышал.

— Я… А…

— Альберт, вы только что получили сразу два предупреждения: первое и последнее. В строй вернитесь, — вежливо произнес Никлас. Вяземский все понял, рот закрыл и сделал шаг назад.

После около часа потратили на решение текущих вопросов. Инспектор Горчаков за все это время Никласу ничего не сказал, не подсказал и не посоветовал. Он уже вошел в рабочий режим контролера, а не полноценного специалиста группы Бергера, поэтому сейчас находился в режиме наблюдателя.

После того как разобрались с составом экипажей, загрузились в машины — чтобы не ходить пешком, проехали пару сотен метров до склада РАВ. Расшифровывалась аббревиатура как склад ракетно-артиллерийского вооружения, но ни ракет, ни артиллерии Никлас на складе ожидаемо не увидел.

У немногословного каптенармуса получили четыре ящика с оружием и четыре с патронами. Оружием оказались восемь карабинов СКС — в масле, со складов длительного хранения, и восемь дробовиков. Четыре из них были помповыми ружьями с пистолетной рукояткой, вполне привычного вида. Еще четыре удивили: короткие, при этом массивные и угловатые, практически прямоугольники — как лазерные бластеры в картинках комиксов, которые в Танжере популярны были. Причем по факту эти дробовики назывались КС-23, где буквы названия расшифровывались как «Карабин специальный». Никлас это в ведомости увидел, когда расписывался. Патроны для этих дробовиков Никласа тоже серьезно впечатлили — они были заметно больше привычного 12 калибра.

— На боевого слона, что ли? — негромко поинтересовался он. — Это же дробовик вроде, почему карабин? — это уже чуть громче спросил, повернувшись к Горчакову. Спросил и улыбнулся, когда услышал довольно предсказуемую реакцию:

— П-попроще вопрос, п-пожалуйста.

Вдруг, отвечая на вопрос, заговорил вернувшийся из глубин склада — куда ведомости уносил, каптенармус, который до этого момента не произнес ни единого лишнего слова.

— Карабин специальный он называется потому, что ствол у него нарезной. Ствол у него нарезной, потому что изначально эти дробовики делались из бракованных стволов авиационных пушек калибра 23 миллиметра. Слово «специальный» в названии подразумевает, что предназначено оружие для выполнения самых разных специальных задач. Под которые используются разные типы патронов: к примеру, патрон «Баррикада» со стальной пулей гарантированно останавливает автомобиль, разрушая двигатель. Патроны с резиновыми пулями «Привет» разной мощности предназначены для подавления беспорядков без намеренного применения смертельной силы. Как и патроны «Черемуха», которые содержат контейнеры со слезоточивым газом, а также свето-шумовые патроны «Звезда». Патроны «Барсик» с боевым отравляющим веществом, как правило используются в связке с картечными патронами «Мурзик», и применяются для уничтожения чумных крысиных стай.

— Буквы эм эр что означают? — поинтересовался Никлас у каптенармуса, показав на ящик с дробовиками МР-133.

— Не «эм эр», а «эм пэ». Это латинские буквы, означают: Механический Завод. Механик Плант, если по-русски.

— Это же российский дробовик?

— Да.

— А почему название на латинице?

— Моя должность зовется каптенармус, это слово производное от французского capitaine d’armes, оружейный мастер. Да и вот вы, господин корнет, тоже русский, а зовут вас Никлас. Да и у батюшки у вашего Андерсон фамилия, тоже и близко не славянская.

Отвечать Никлас даже не стал, только руками развел, признавая абсолютную неотразимость аргументации, на которую даже и ответить нечего было.

— Знаете моего отца? — чуть погодя все же спросил он, когда остальные уже вышли со склада.

— Кто ж его не знает из тех, кто в А-Зоне побывал, — пожал плечами каптенармус. При этом он кивнул Никласу — без улыбки, но этот кивок выглядел так, словно бы каптенармус говорил: «ты заходи, если что».

Когда загрузили ящики в джи-ваген — Никлас решил пока в него, теплее и комфортнее, долго искали обещанного корнетом Соколовым стрелкового инструктора. Нашли — в соседнем квартале на квартире-клубе за игрой в преферанс. Забрав, поехали на стрельбище — знакомиться с оружием, очищать от оружейной смазки после длительного хранения и приводить к нормальному бою.

Закончили далеко затемно, но время к ужину не подошло, просто темнело рано. Отправив Катрин, Александру и брата Павла подготавливать полагающиеся отдельной группе журналы — которых оказалось просто какое-то неимоверное количество, Никлас с остальными только сейчас занялся колесами буханок. Отдельной проблемой стала задача найти инструменты и домкраты. Те что были в машинах, Никлас сходу забраковал, не желая нести первые небоевые потери. В гараже нашли всего один нормальный домкрат, и работали с ним, переобувая машины.

Инспектор Горчаков уже покинул территорию базы — он, похоже, квартировал в здании факультета Полицейской академии, откуда за ним машину прислали. Правильно сделал, по сути — делать ему здесь больше было нечего, а гайки крутить он скорее всего не согласился был.

С приближением ночи заметно похолодало — и Никлас, стараясь делать это не слишком заметно, сейчас дул на окоченевшие пальцы, предоставив возможность Мейеру и Долохову покрутить колеса Боливара. Первая буханка — Буцефал брата Павла, уже стоял переобутая. Причем, поменяв всего лишь колеса, на более широкие и с более крупно-выраженным рисунком протектора, одутловатая и немного смешная машинка уже заметно преобразилась, приняв более агрессивный вид.

Закончившие переобувать Буцефала Тришкин со Студентом только что пошли в гараж греться. И едва они зашли внутрь, как по ушам вдруг ударил пронзительный звук сирены, а внутри гаража зажглось красное аварийной освещение.

— Внимание! Тревога, код — тысяча. Внимание! Тревога, код — тысяча. Внимание! Тревога…

Механический голос не успел повторить оповещение в третий раз, как из зданий казарм высыпал десяток черных фигуры — дежурная группа Соколова. Многие из бегущих на ходу натягивали на себя сбрую амуниции, сам корнет кто-то кричал — раздавая приказы и указания. Двери гаража распахнулись, одна за другой оттуда выкатывались ревущие моторами три машины, уступом вставая на плацу.

Тришкин и Вяземский уже давно вернулись обратно, брат Павел с Катрин и Александрой уже выскочили из здания и подбежали к Никласу. Вся группа Бергера — кроме кота, собралась у криво стоящего на домкратах Боливара, у которого не хватало двух колес с одной стороны.

— Бергер! Бергер! По машинам, с оружием всей группой за мной! — громко закричал корнет Соколов, пробегая мимо. После он заскочил в свою командно-штабную, судя по наличию нескольких высоких антенн, машину.

«Началось в колхозе утро», — выругавшись, повторил про себя Никлас фразу своего первого наставника, которую тот повторял вне зависимости от времени суток предвестником грядущей суеты неприятностей.

— Заводи! — подняв руку, привлекая внимания брата Павла, Никлас махнул ему в сторону готового к выезду Буфефала. — Алекс, держись рядом с Павлом, — посмотрел он в огромные зеленые глаза юной баронессы.

— За мной, — это он уже обернулся к остальным и побежал к стоящему неподалеку джи-вагену. Открыв рывком заднюю дверь, выдал карабин и дробовик Тришкину, а Вяземского нагрузил подсумками с обоймами и патронташем.

— Это Павлу. Бегом, бегом, в машину!

Пока Никлас выдавал оружие Мейеру и Долохову, краем глаза видел, как брат Павел забрал оружие и загнал Тришкина и Студента в салон буханки через боковую дверь, а баронессу фон Губер посадил на переднем сиденье, рядом с собой.

Никлас, Катрин и вооружившиеся Мейер с Долоховым уже погрузились в джи-ваген. Заведя двигатель, Никлас без прогрева, с проворотом колес на мокром асфальте тронулся с места. Выкрутив руль, подлетел к оставшейся на плацу одной из машин Соколова, которая задержалась в ожидании группы Бергера.

Ратник за рулем крикнув следовать за собой, поехал первым, выезжая в открытые ворота. Выскочив с территории воинской части, ускоряясь, проехали по узкой дороге между жилых кварталов, слетели с горочки, выезжая к ярко освещенной фонарями Царской дороге. Разгоняя на нерегулируемом перекрестке немногочисленные машины — крякающим звуковым сигналом и помаргивая светодиодными проблесковыми маячками, машина из группы Соколова выскочила на трассу. Притормозив, перекрывая дорогу и давая возможность выехать джи-вагену и буханке с Павлом за рулем.

Повернули налево и сразу же увеличили скорость, прилично разгоняясь. Меньше минуты езды и справа промелькнула надвратная церковь Сергиевой слободы, а вскоре впереди показался шпиль Константиновского дворца с гордо реющем на ветру подсвеченным флагом Империума.

Ведущая Бергеров машина из группы Соколова свернула направо в проезд перед забором дворца. Дорога здесь повела под крутой уклон — спустившись, кавалькада машин стремительно покатила вдоль административных и гостиничных зданий, построенных в общем стиле дворцового комплекса.

Проехав мимо парковки большой гостиницы, догнали первые две машины группы Соколова, только что вставшие у ворот. Темноту здесь, кроме обычных фонарей, разгоняли проблесковые маячки на все трех машинах опричной группы. Автоматическая створка ворот уже ползла в сторону, но словно подгоняя ее, раздался пронзительный звук ревуна. Видимо, на одной из машин помимо стандартной громкой крякалки был установлен явно нестандартный клаксон, сравнимый мощностью с корабельным гудком.

Когда створка ворот отползла настолько, что можно было проехать, машины группы Соколова одна за другой рванулись вперед, двигаясь буквально бампер в бампер. Никлас поехал следом, выдерживая дистанцию; он держал взглядом и неяркие габаритные огни впередиидущей машины, и осматривался — сейчас колонна ехала между рядами двухэтажных однотипных коттеджей.

В очередной раз глянув на впередиидущую машину, только сейчас Никлас обратил внимание на горящие синей подсветкой силуэты двух лахтинских небоскребов. Здания были далеко, километрах в пятнадцати — на другом, северном берегу Финского залива, но даже отсюда Никлас впечатлился их исполинскими размерами.

Настолько впечатлился, что едва успел затормозить: две машины группы Соколова уже повернули налево, а вот одна встала у дороги. Ее Никлас, вдавливая в пол педаль тормоза и объехал, буквально облизал, потому что джи-ваген сорвался в боковое скольжение. Раздался глухой удар — всего лишь выгнуло зеркало на буханке корнета Соколова. Сам он сейчас, даже не глядя вернув стойку с зеркалом обратно, высунувшись в открытое окно смотрел на Никласа.

— Давай направо! Занимай крайний коттедж, он через речку один не ошибешься!

— Приказы какие? Что делать?

— Какие приказы, Бергер⁈ Это Вторжение! Если на тебя из моря вылезут кадавры язычников или ксеносы, просто постарайся подольше не умирать! — выдал удивительно оптимистическое напутствие Соколов.

В принципе то, что дела не очень хороши, Никлас предполагал — судя по суете бойцов группы Соколова. Но вот то, что он крикнул про вторжение так, что его слышала вся, еще даже не подписавшая контракт, группа Бергера, это было очень плохо. Как бы не случилось чего на фоне.

Выругавшись — не от осознания смертельной опасности, которое еще не полностью пришло, а от лишней и ненужной проблемы, Никлас только головой покачал, провожая взглядом буханку Соколова. Рыкнув мотором, она уже повернула налево и помчала следом за двумя уехавшими машинами. Никлас вывернул руль в другую сторону и повернул направо — проскакивая через небольшой мостик. Впереди почти сразу он действительно увидел коттедж — единственный здесь, дорога только к нему и вела.

Когда подъехали ближе стало ясно, что коттедж не пустует: пусть в окнах и не горел яркий свет, но судя по разноцветным отсветам, внутри что-то происходило. Кроме того, на парковке перед двухэтажным коттеджем сгрудилось несколько припаркованных автомобилей, отнюдь недешевых причем.

Вывернув руль, Никлас заехал на газон, махнул рукой ведомой Павлом буханке, чтобы проезжал дальше. Буцефал запрыгнул на поребрик чуть поодаль, рыкнув мотором и выбросив траву и мокрую землю из-под колес.

— Приехали, на выход!

Мейер и Долохов сразу после этих слов покинули машину, Никлас только в салонное зеркало их взглядом проводил. За Мейера он был совершенно спокоен, а вот насчет Крестовоздвиженского волновался — вдруг тот решит, что и не очень-то хотел контракт в понедельник подписывать? Еще Никлас похвалил себя, что сразу оружие Тришкину и Вяземцеву не выдал. Они прекрасно слышали слова Соколова об угрозе вторжения ксеносов. Могут запаниковать, сбежать, еще что похуже вытворить — кто знает их порог устойчивости. Вдруг Катрин, явно взволнованная, потянулась к Никласу, взяв его за руку.

— Что? — резко обернулся он к девушке.

— Нет-нет, ничего, — помотала головой новоиспеченная ведьма, резко отвернувшись и выпрыгивая из машины. Она определенно хотела Никласу что-то сказать, но видимо в последний момент передумала.

Ладно, не до этого сейчас. Никлас заглушил двигатель, выпрыгнул из машины сам. Рядом уже столпилась вся группа, многие оглядывались на коттедж, откуда слышалась приглушенная музыка.

— Корнет Соколов дал нам задание занять этот коттедж. Там кто-то есть, поэтому чтобы не толпиться: Павел, пока со своими здесь, если что действуйте по обстановке. Мейер, Долохов — двери смотрите, заходим.

В первой штурмовой паре Никлас не ошибся — двинулись уверенно, быстро оказались у входа в коттедж поднявшись на крыльцо.

— Открыто! — доложил Мейер проверив дверь.

Из здания, когда приблизились к нему, стали еще сильнее слышны звуки музыки; хотя музыкой это Никлас назвал бы с натяжкой — равномерная ритмичная долбежка, он такое в Таррагоне в ночном клубе слышал.

— Похоже, вторжение портит кому-то праздник, — хмыкнул Никлас. — Ладно, мужчины: заходим, осматриваемся, после чего убедительно просим гостей здания эвакуироваться. Вперед.

Долохов рванул на себя дверь, Мейер с оружием наперевес — двигаясь быстро и резко — совсем как молодой, заскочил внутрь. Следом в проем рванул Долохов, потом уже зашел Никлас — с дробовиком за спиной и вальтером в руке. Последней, встав в проеме и держа дверь открытой, была Катрин.

Внутри музыка слышалась гораздо громче, сразу ударив по ушам. Отблески по окнам давали разноцветные неяркие светильники, призрачным бегущим калейдоскопом озаряя помещения. Никлас осмотрелся: они оказались в большом круглом холле, с ведущей на второй этаж плавно изгибающейся лестницей.

Вокруг открытые двери, за которыми видны самые разные картины — отблески огня в камине, освещенный бассейн, несколько комнат с накрытыми столами. И везде, куда ни глянь, танцующие люди. Разной степени обнаженности — в комнате с бассейном несколько человек в купальниках, несколько без них; на лестнице и в самом холле, превращенном в танцпол, в большинстве одетые; но не все, не все — скользнул Никлас взглядом по груди одной из девушек на лестнице. Прикрывали ее только наклеенные крест-накрест на соски полоски черного скотча, и грудь вместе с девушкой задорно скакала в такт ритмичной музыке. Из одежды на ней — только высокие сапог-ботфорты до середины бедер и черная корона с массивными демоническими рогами. Выглядело — даже на фоне грядущего вторжения, впечатляюще.

Никлас сначала нашел было выключатель, но потом увидел рядом электрический щиток. Подумав немного, сразу свет включать не стал, а для начала выключил вообще все. Довольно просто: открыв щиток, перещелкнул самый крайний и большой выключатель. Как он и полагал, обесточился весь дом. Сразу после Никлас вернул переключатель в прежнее положение, потом уже включил в холле свет.

Возмущенный гомон пары десятков людей — повисший сразу после погружения дома в темноту и тишину, умолк. Раздавались теперь только отдельные удивленные и возмущенные восклицания, по больше части женские. Многие гости прерванного праздника щурились, прыгающая девушка возмущенно завизжала, прикрывал наготу. Забавно, отметил Никлас — только что совершенно не стеснялась, а вот сейчас гляди ж, ноги вместе сведены, ладони грудь закрывают.

— Всем внимание! Здесь Особое отделение, опричная группа Бергера! Опасность вторжения ксеносов, всем срочно покинуть помещение!

— Вы адрес своего квеста перепутали, пионеры? — оказался рядом крепкий мужчина с широкими скулами. Он был не совсем трезв, но на ногах держался крепко. Смотрел на четверку у дверей он со смешанными чувствами, которые Никлас характеризовал бы как смесь крайнего удивления с легким презрением.

Фразу широкоскулого парня Никлас, на удивление, понял. Квест — какая-то загадка, пионеры — намек на их с Катрин форму скаутов. Пьяный, но сохраняющий трезвость суждений аристократ намекал что Никлас сотоварищи, участвуя в какой-то игре-загадке, сейчас банально приехали не туда.

— Всеобщая эвакуация! — громко, глядя в голубые глаза широкоскулого парня, повторил Никлас. — Всем покинуть помещение, сесть в автомобили и двигаться в сторону форта-цитадели Таллинский. Это второе и последнее предупреждение. Если вы не покинете помещение, буду вынужден применить к вас оружие несмертельной силы…

— Нерусский что ли? — удивился широкоскулый, расставив руки в жесте крайнего удивления. — Какая несмертельная сила, ты что такое несешь⁉

— Радим, всеки ему! — вдруг закричала ртом девушка с прыгающими сиськами.

— Дружище, давай отсюда по-хорошему, — отреагировал названный Радимом мужчина и шагнул вперед, толкая Никласа в грудь.

Если бы толчок удался, Никласа определенно вынесло бы далеко за порог. Но он успел среагировать — сделал шаг в сторону и чуть довернул корпус, так что рука лишь скользнула по плечу и груди. На краткий миг Никлас прикрыл глаза, и с навалившейся злостью — не на оппонента, а в глухом отчаянии от всей абсурдности ситуации, оттолкнул его сам.

Секундой позже раздался общий вздох — невольно навалившийся на Никласа Радим пролетел через весь холл и влетел спиной вперед в одну из открытых дверей, срубив с ног там сразу несколько человек. Никлас при этом несколько мгновений видел всё в серо-белом свете, что похоже являлось следствием вспышки белого сияния глаз.

— Ты че, пес! — раздался рядом вскрик.

Кто-то явно не увидел и не оценил скорость и дистанцию полета исчезнувшего от входа в коттедж Радима, и сейчас попытался ударить Никласа. Он резко уклонился, уходя от свистнувшего мимо тяжелого кулака с гербом печатки, ударил сам, рукоятью пистолета в руке. Жестко и четко — так, что стоящий рядом захлебнулся криком и кровью, рухнув на пол.

Никлас, лишь краем сознания удивившийся произошедшему с полетом пытавшегося его вытолкать мужчины, уже начал действовать. Есть задача — занять дом и ждать вторжения, и он стремился ее выполнить без лишних мыслей и рефлексий. Так что сейчас быстро сунул вальтер в кобуру, перекинул из-за спины дробовик и несколько раз выстрелил в потолок. Грохнуло на весь дом, посыпалась штукатурка разбитой лепнины.

— На выход, бегом! Ключи от машин взяли и проваливаем отсюда! Бегом! Мейер, Долохов, работаем!

Что Войчех Мейер, что Влоджимеш Крестовоздвиженский, иначе называемый Долоховым, замечательно умели работать с людьми. Что сейчас и продемонстрировали, злыми прикладами и добрым словом быстро и четко выпроваживая гуляющий на празднике люд из коттеджа.

Все присутствующие, похоже, после полета Радима прочувствовали серьезность момента. Проблема возникла только с заклеенными скотчем сиськами — возбужденная неадекватная девица (адекватная так трясти телесами не будет, по мнению Никласа), сорвалась в злую истерику. И ладно бы просто сама с собой, так она не нашла ничего лучше, как на выходе, подгадав момент, броситься на Катрин. Почему на нее, не на Никласа, не понятно — но он успел заметить краем глаза, как девица попыталась вцепиться в лицо Катрин длинными ногтями. Она отбросила взвизгнувшую девицу от себя, причем в этот момент глаза ведьмы заметно полыхнули алым.

После этого прыгающие сиськи куда-то резко и насовсем пропали, но Никлас отметил это лишь мельком. Больше его внимание привлекло то, что брат Павел, встречавший толпу на улице, с людьми работать тоже умел — не только словом, но и делом. Приклада и рукоприкладства он, правда, при этом не применял, использовал в основном доброе и громкое слово. Ну, может быть обошелся лишь парой лещей, выданных широкой ладонью особо непонятливым.

Несколько минут потребовалось на то, чтобы очистить коттедж и отправить гуляющих гостей прочь. Еще несколько минут ушло на то, чтобы назначить позиции и посадить наблюдателей — Никлас носился по зданию и вокруг как угорелый. После этого собрались баррикадировать окна и двери первого этажа, но не успели — на улице загремели взрывы, похоже началась артподготовка.

Никлас, который пригибаясь подскочил к открытому окну, замер. Потом медленно-медленно выдохнул. Потом заливисто и смачно выругался — над водами залива расцветали яркими красками огни фейерверка. Бахало громко, ярко — расцвечивая все небо и окрестности. Никлас такой красоты раньше и не видел никогда. Вживую не видел, на картинках только наблюдал.

— Катрин, — обратился он к стоящей рядом ведьме, обратив внимание что в радужке ее глаз отражаются огни салюта.

— Что?

— Есть у меня предчувствие, что это не вторжение. И еще есть у меня предчувствие, что здесь и сейчас произошло что-то не совсем…

Никлас замялся, не находя слов.

— У меня тоже есть такое предчувствие, — тронула его за руку Катрин.

— Кстати, а что ты хотела мне в машине сказать? — ощутив ее касание, сразу вспомнил Никлас.

— Да неважно уже.

— В нашем деле мелочей не бывает.

Катрин прикусила губу, было видно, что вот-вот готова признаться о том, что именно сказать хотела.

— Командир, наблюдаю машины группы Соколова на мосту подъездной дороги! — раздался вдруг гулкий басовитый крик брата Павла, который дежурил с другой стороны здания.

Никлас, все более уверенно чувствуя, что произошло что-то неправильное, быстро спустился вниз. Как раз к тому моменту, когда три машины группы Соколова аккуратным рядком неторопливо вставали на парковочной площадке.

Сам опричник уже выпрыгнул на землю, толкнул в сторону боковую дверь. Одной рукой подкручивая щегольские усы, второй он достал из машины ящик шампанского. Теперь Никлас уже окончательно понял, что «тревога по коду тысяча» была банальной «пропиской» для новичков, как он понемногу уже и начинал догадываться после увиденного фейерверка.

Салют продолжал греметь, звенели бутылки — ратники Соколова выгружали из машин ящиков с шампанским и не только.

— Вы видели четыре машины, уехавшие в сторону Царской дороги? — сдержанно поинтересовался Никлас у Соколова.

— Да, хулиганы какие-то, — кивнул корнет. — Ехали, прямо скажем, наплевав на элементарную культуру поведения на дороге.

С каждым последующим словом тон Соколова менялся от веселого и бравурного, наполняясь напряжением, потому что он только сейчас по взгляду Никласа заметил что-то неладное.

— А что такое? — осторожно спросил Соколов, отпустив кончик уса.

— Это уезжали гости коттеджа, которые отмечали здесь какой-то праздник в момент нашего появления.

— Здесь никого не должно было быть, этот коттедж всегда зарезервирован для Особого отделения, — глухо произнес Соколов, опуская на землю звякнувший бутылками ящик с шампанским. — Даже по выходным, когда все занято, — махнул рукой Соколов в сторону продолжающего греметь фейерверка.

— Кто-то об этом похоже не знал, — пожал плечами Никлас.

— Без проблем уехали? — во взгляде Соколова теплилась надежда.

— Когда я сообщил, что по случаю вторжения объявляю эвакуацию и требую покинуть дом, меня назвали псом и попробовали применить физическую силу. Поэтому пришлось быть убедительным.

Соколов сморщился, как от проглоченной половинки лимона.

— Никого не убили?

— Даже никому ничего не сломали, наверное.

— Три или четыре зуба, — вдруг сказала Катрин.

— Что? — в один голос повернулись к ней Никлас и Соколов.

— Когда ты оттолкнул полезшего на тебя Радима Милославского, на тебя после бросился Ратмир Милославский, его младший брат. Ты ему выбил три или четыре зуба.

— Они тебе представились? — удивился Никлас.

— Нет, — покачала головой Катрин. — Просто это сыновья канцлера Московской империи, я его вместе с ними на одном из приемов в Берлине видела, узнала.

Корнет Соколов уже держался за голову забыв даже про усы, которые подкручивал обычно постоянно, когда не был в закрывающей лицо маске-балаклаве.

— Проблема, — озадаченно произнес он.

— Это нам? — показал Никлас на ящик с шампанским.

— Да, — подхватил звякнувший бутылками ящик Соколов. — Ну, в этой ситуации есть хотя бы два плюса.

— Какие?

— Вы никого не убили, и завтра о случившемся будут говорить во всех салонах Империи.

— Это плюс?

— Как смотреть.

— Пессимист говорит — я падаю, оптимист — я лечу.

— Вот-вот, — кивнул Соколов, все же подкручивая ус. — Ладно, пойдем шампанское употребим, раз привезли. Выпьем за то, что вы определенно весьма громко начали карьеру, граф Бергер, причем в этот переплет волею судьбы мы с вами вписались вместе. Главное теперь, чтобы в конце наш заметно ускорившийся путь встал взлетной полосой, если вы понимаете, о чем я.

Несмотря на кажущуюся бодрость духа, корнет Соколов был заметно напряжен.

Да и вообще все, стоящие сейчас у крыльца коттеджа, были заметно напряжены.

Звук шагов в коридоре раздавался гулко, как удары метронома.

Статский советник по делам Царства Польского, резидент Особой Экспедиции по Варшавскому военному округу Сергей Сергеевич Иванов шагал по кремлевскому коридору и старался ни о чем не думать.

Чему быть, тому не миновать.

Да и поздно уже думать — раньше надо было это делать, сейчас все уже случилось.

Два лейб-гвардейца в парадной форме синхронно распахнули двери, и Сергей Сергеевич не останавливаясь зашел в кабинет, где его уже ждали. Прошел вперед, встал у стола — навытяжку; стук каблуков, на удивление, не прекратился. Не сразу Сергей Сергеевич понял, что это стучит ручка императора — он отбивал по столешнице ровный ритм в такт недавним шагам статского советника.

— Рассказывай, — глянули серо-стальные глаза на статского советника.

— Вчерашним вечером формируемая опричная группа Бергера во главе с получившим недавно из моих рук офицерский патент Никласом Бергером работала с матчастью. Это был его первый день в расположении Отдельной Константиновской команды и дежурный офицер корнет Соколов, отдавая дань традиции, включил тревогу по коду тысяча. Это подразумевает…

— Я знаю, что это подразумевает, — прозвучал вкрадчивый голос. — Я даже знаю, кто именно придумал традицию в Карточный домик новичков гонять. К сути давай.

— Находясь в состоянии нагнетаемого стресса, группа Бергера погрузилась в машины и выдвинулась в сторону Константиновского дворца. Где, следуя традиции, ведущий группу Бергера корнет Соколов дал ему задание занять двадцать первый коттедж, который всегда зарезервирован для нужд и гостей Особого отделения Пограничной службы по Ленинградскому военному округу. Корнет Соколов направился в гостиницу за алкоголем и закусками, группа Бергера в это время занимала Карточный домик. В котором — к этому привела цепь самых разных случайностей, включающий в себя личный интерес ответственных работников и личные амбиции гостей, находилась группа молодежи из высоких родов гражданской аристократии. Корнет Бергер, согласно полученной вводной информации о вторжении, обеспечил эвакуацию, действуя соизмеримо собственному пониманию ситуации. Ввиду того, что он не успел получить форму опричника ни для себя, ни для ратников своей группы, в процессе обеспечения скорейшей эвакуации произошли некоторые эксцессы.

— Некоторые эксцессы, — фыркнул император. — Среди которых выбитые передние зубы Ратмира Милославского, например. Да?

— Так точно, государь.

— Какие еще были… эксцессы, Сергей Сергеевич?

— Список немалый. Перечислять весь?

— Нет, весь не нужно. Актриса какая-то вроде пострадала сильно, с ней что за история?

— Девица… фамилию запамятовал, государь. Знаменитость, звезда театральной сцены. Прибыла на мероприятие как спутница Радима Милославского; на момент эвакуации была немного не в себе, при попытке напасть на недавно инициированную ведьму Катерину Бергер кратковременно тронулась умом. От Карточного домика по прямой по лесу пробежала около километра в сторону Сергиевой слободы, где наткнулась на работающих в садах монастыря братию. Учитывая ее невменяемое состояние и наряд — на девице были только сапоги-ботфорты и корона в виде черных демонических рогов, возникло некоторое недопонимание, в результате чего девица споткнулась и неудачно упала. Без сознания была вскорости доставлена в больницу Петергофа с сотрясением мозга, где ей оказали всю необходимую медицинскую и психологическая помощь.

— А теперь, Сергей Сергеевич, расскажи мне самое главное. Пожалуйста.

От интонации последнего слова у резидента Особой Экспедиции холодок по спине пробежал.

— Или нет, давай я сам расскажу: зная, что до понедельника сложно получить аудиенцию, ты выдал два опричных патента и организовал ритуал клятвы сразу двоим — ведьмаку и ведьме, без моего на то дозволения, решив получить его задним числом?

— Так точно, государь.

— Что можешь сказать в свое оправдание?

— Рядом с получившими патенты опричниками у меня находится специально обученный человек, который в случае чего готов сразу закрыть вопрос. Поэтому если бы вы позволения не дали, история Бергеров моментально бы закончилась. Признавая свою вину, готов под присягой подтвердить, что мотивы моих действий были направлены только во имя благополучия империи, потому как сложившаяся ситуация требовала скорейшей реакц…

Слова резидента Особой Экспедиции прервал резкий и звучный, как хлопок выстрела, удар ручкой в столешницу. Государь-Император вздохнул и покачал головой. Сергей Сергеевич понял, что сейчас услышит вердикт. Но вместо этого он вдруг услышал негромкий, но веселый и искренний смех.

— Знаешь, Сергей Сергеевич, такое дело. Ты может не в курсе, но с этой северной эксплорадой у меня канцлер вместе со своей кликой уже всю душу вынули. Я буквально вчера вечером вышел на балкон, в небо смотрю, и в сердцах бросил что-то вроде: Господи, да как ж мне на него управу-то найти? И тут с самого утра у меня ходоки у дверей кабинета собрались с жалобами, мол опричники лютуют, молодому князю Милославскому зубы ни за что ни про что выбили. Ну я в проблему вник немного, и уже сегодня после обеда всех участников этого шабаша в Карточном домике на всю империю общественным осуждением сечь начнут. Ко мне теперь Милославский месяц, если не больше, на глаза лишний раз наверняка не покажется кроме протокольных мероприятий. Ключевой момент знаешь? Догадываешься, по глазам вижу. Да-да, особенно прелестно эта актриса выделилась, которая рога на себя нацепила. Без нее с общественным осуждением сложновато бы было, все же вечеринка частная, но вот что она в монастырь прибежала — большая удача. С нее ведь рога так и не сняли, в прессу фотографии из больницы с ними пошли. В общем, считай, что я тобой доволен. Прямо вовремя ты со своими Бергерами попал, так что отправляй уже бумаги для согласования, все подпишу.

— Они не совсем Бергеры, государь, — чуть склонил голову Сергей Сергеевич. — Никлас Бергер, он же Никлас Андерсон, и Катерина Бергер, она же Катрин Брандербергер.

— Пропавшая внучка Дитриха?

— Так точно, государь.

— А Андерсон, ты хочешь сказать сын того самого?

— Так точно, государь.

— Интересно, интересно. Как так получилось?

— Долгая история, государь. У меня готов подробный письменный доклад, там есть важные для вас сведения.

— В двух словах.

— Брандербергер при помощи культистов Пути и агента-арбитра намеревался переселить свою душу в тело Никласа Андерсона, который по воле отца прибыл наниматься Брандербергеру на службу. Юный Андерсон убил рейхсграфа, сговорился с его внучкой Катрин, и они бежали из рейха в Царство Польское. Намеревались устроить в Новом Рейхе свою небольшую войну за возврат влияния, но я их немного прибрал к рукам, не оставив иного выбора кроме как принести клятву опричников.

— Неплохо, — поджав губы, не скрыл удивления от услышанного император.

— Есть еще один момент, государь. По пути в Белосток Никлас Бергер в Зверине пообщался с известной вам практиканткой Есенией Кайгородовой.

— И как пообщался? — взметнул брови император.

— Познакомился, пригласил на обед, она приняла приглашение. Вчера даже связывалась со мной в попытке узнать куда пропал таинственный райхсриттер, направляющийся в земли Москвы.

— Дела, — покачал головой Государь-Император. — В общем ясно, тогда доклад передашь лично сегодня после обеда, у меня могут быть вопросы. Есении скажи, чтобы в Москву возвращалась, похоже кто-то на практике совсем не той практикой занимается. Бергерам мое уважение.

— Им об этом говорить?

— Боже упаси, даже не думай. Денег просто дай вдвое больше, чем обещал.

— Я им ничего не обещал, государь, но рассчитывал на крупную сумму.

— Сколько?

— Около пятисот тысяч.

— Рублей? — взметнулись брови императора.

— Марок, государь.

— Как так?

— По совокупности. Путь у них долгий был, многое случилось.

— Дай миллион. Если не дураки, поймут.

— Будет сделано, государь.

Никлас и Катрин сидели на покатых валунах ухоженного, но пустынного пляжа Жемчужный — находящего неподалеку от базы Отдельной Константиновской команды.

Черный джи-ваген, на котором они сюда приехали, стоял поодаль на парковке.

Воскресный день выдался удивительно погожим, светило только недавно проглянувшее солнышко, что придавало панораме стылого свинцового моря удивительный вид. Никлас, глядя на возвышающиеся на другом берегу башни небоскребов — две блистающие отражением солнечных лучей, и темный обрубок третьей, недостроенной до начала конца старого мира, вздохнул. Катрин неожиданно придвинулась ближе и положила голову Никласу на плечо.

— Прорвемся, братик, ты же со мной. Мир большой, можно в Америку уехать.

— Там же фаллаут.

— Америка разная, придумаем что-нибудь. Да и форпосты Пути там есть, будет где препараты достать.

Никлас приобнял Катрин, крепко прижимая ведьму к себе.

— Знаешь, иногда мне кажется, что мы с тобой как будто в болотную трясину попали. С того самого дня, когда… ну, ты помнишь. Любой рывок наверх, любая попытка что-то исправить… даже если кажется, что все получается, как сразу после этого мы возвращаемся назад и погружаемся еще глубже.

Катрин вдруг извернулась и легла так, что голова ее оказалась у Никласа на коленях. Глядя на него снизу-вверх, она улыбнулась.

— Каждый раз когда кажется, что мы достигли дна, снизу раздается стук.

Никлас хмыкнул, а через пару секунд оба рассмеялись.

— Вы видите в ситуации что-то смешное? — раздался позади раздраженный голос.

Катрин мгновенно соскочила с Никласа и выпрямилась — двигаясь изящно, как кошка. Никлас тоже поднялся, правда без такой грации, посмотрел на стоящего у них за спиной инспектора Горчакова. Который, несмотря на трость, хромоту и обычно шаркающую походку, сумел подойти к ним бесшумно.

— Что нам еще остается делать? — пожала плечами Катрин.

— П-пора возвращаться к работе.

— Все что можно было сделать в воскресный день, мы уже сделали. У ратников свободное время подумать и отказаться от контракта, мы вот приехали на небоскребы полюбоваться.

— Дела есть, — сделал ударение на втором слове Горчаков.

— Какие?

— Деньги п-пришли, надо делить.

— Деньги? Какие деньги? А нам даже не отрубят головы? — негромко поинтересовалась Катрин, помахав большим пальцем у себя в районе шеи, словно чиркнув пару раз.

— П-пришли деньги от Торгового Дома Юревич. Его главой ввиду потери дееспособности Робертом Юревичем стала небезызвестная вам Марша Юревич, и сумма обещанных компенсаций п-получилась несколько больше п-первоначальной. П-поехали на базу, у нас много работы, — Горчаков развернулся и не дожидаясь ответа, пошаркал в сторону стоянки.

— Андрей, сколько там? — когда догнали Горчакова, поинтересовалась Катрин.

— Если считать в общем, то миллион.

— Рублей? — уточнил Никлас.

— Марок, — не оборачиваясь, бросил Горчаков.

Катрин замедлила шаг и посмотрела заметно округлившимися глазами на Никласа.

— Так не бывает, — едва слышно прошептала она, после чего кивнула вдоль побережья, в ту сторону, где за лесом прибрежной полосы располагался дворцовый комплекс с памятным коттеджем. — Похоже нужным людям мы прикладами по шеям настучали, скорее всего премия.

— Как бы нам вторую часть премии не получить, — понимая, что дело постепенно еще больше пахнет керосином, покачал головой Никлас.

— Какую вторую?

— Отрицательную.

— Это как?

— От тех, кому мы настучали, и кто наверняка готов выдать нам премию со знаком минус.

— А, ты об этом. Такие желающие были, есть и будут, когда ты поднимаешься наверх. Не переживай — мы вместе, мы справимся. Прорвемся, ты же со мной.

Никлас хотел было возразить, но потом только рукой махнул.

— Amen, — кивнул он и увлек Катрин за собой к джи-вагену.