У дяди Листара своей избы не было, он ее давно промотал и жил теперь у вдовы Феклисты, которой помогал управляться с хозяйством. В кабаке Безпалаго иногда лукаво подмигивали насчет отношений Листара к Феклисте, хотя всем было хорошо известно, что Феклиста баба строгая и содержит себя "матерней вдовой" крепко-накрепко. Это была видная, высокая женщина лет под сорок, с загорелым лицом и плоской грудью, какая бывает вообще у деревенских баб, истомившихся на тяжелой крестьянской работе. Ходила Феклиста в темных ситцевых сарафанах или попросту в изгребном синем дубасе, а голову по-вдовьи прикрывала темным платочком с белыми горошинами.

Феклиста держала за собой мирскую землю и потому вытягивалась на работе, как лошадь, чтобы управляться и с домом, и с пашней, и с покосом. В доме не было мужика, и Феклиста прихватила дядю Листара, который хотя и пьянствовал большую половину года, но все-таки помогал в такую пору, как деревенская страда.

-- Погоди, вот Пимка подрастет, тогда не пойду в люди кланяться,-- грозилась Феклиста, когда дядя Листар очень уж надоедал ей своим пьянством.-- Чтой-то и за мужик: либо лодарничает, либо в кабаке губу мочит... Одно божеское наказанье, а не работник.

-- Ну, ну, размыргалась...-- ворчал дядя Листар, стараясь куда-нибудь уйти с глаз от Феклисты.-- На свои пьем... а работа от нас не уйдет, еще почище другого трезваго-то сробим.

С работой Феклиста кое-как справлялась, хотя колотилась, как рыба об лед; но ее сокрушало то, что ея вдовьи руки никак не доходили до дома -- изба и двор, все начинало медленно разрушаться, как это бывает в захудавших сиротских домах. Некому было поправить валившуюся верею, приколотить отставшую "досточку", наладить расползавшияся на крыше драницы, починить прясло в огороде, а тут еще амбарушка покосилась, на сеновале обвалились стрехи и т. д. Мало ли в крестьянском хозяйстве таких мелочей, за которыми нужен хороший хозяйский глаз, а где же одной бабе управиться? Постоянно болело Феклистипо сердце от этих хозяйственных прорех по дому, и все надежды возлагались ею на девятилетняго Пимку -- "вот Пимка подрастет, тогда все выправим".

У Феклисты после мужа осталось пять человек детей; но трое умерли: Господь сжалился и прибрал сирот, как говорила Феклиста. Оставалось всего двое, мальчик и девочка, "красныя детки", как говорят крестьяне. Маленькую Соньку мы уже знаем, брат Пимка был старше сестры всего года на два, но он, как все деревенские сироты, глядел гораздо старше своих девяти лет и держался настоящим мужиком. С деревенской детворой он почти не связывался совсем, а больше промышлял около дома, помогая матери своими детскими руками. Нужно было видеть, с каким сердитым видом он ходил у себя по двору, когда обряжал лошадь, задавал скотине корму и вообще хозяйничал, как настоящий большой мужик. Детские серые глаза смотрели серьезно, говорил Пимка мало, с тем мужицким тактом, чтобы не сказать слова зря, и очень редко улыбался. Сонька, по глупости, еще бегала но улице с другими деревенскими ребятишками, а Пимка только по праздникам выходил за ворота и то больше смотрел, как играют другие.

-- Работника себе растишь, Феклистушка,-- говорили тебеньковакие мужики, и эта мужицкая похвала заставляла ее краснеть.-- Славный у тебя парнишка выравнивается, не чета нашим-то сорванцам.

Всего интереснее было, как Пимка держал себя с дядей Листаром. Когда старик приходил домой пьяный, мальчик делал такой вид, что совсем не замечает Листара, хотя тот изо всех сил старался перед ним выслужиться.

-- Ишь, опять шары-то (глаза) как налил,-- говорил Пимка, смягченный пьяной угодливостью старика.-- Добрых людей не совестно, так хоть бы стен постыдился, пропащая башка.

-- А я, думашь, рад этому самому вину?-- обяснялся дядя Листар коснеющим языком.-- Да я не знаю, что от себя отдал бы, чтобы не видать его, вина-то... отрава это нашему брату... Да...

-- Никто не неволит отраву-то лопать...

-- А-ах! Ббожже мой!.. Да я... да мне плевать... Трекнусь (отрекусь) от водки -- и конец делу!.. Вот какой дядя-то Листар, вот ты и гляди.

-- Как же, сказывай, трекнулся... такой и человек,-- с невыразимым презрением говорил Пимка.

Феклиста часто посмеивалась про себя, слушая откуда-нибудь из-за косяка, как Пимка доезжает пьянаго Листара, точно комар, который жужжит над одуревшей от летняго жара скотиной. Но это была одна видимость, а в сущности Пимка и Листар были большие друзья, и Пимка больше льнул к пьяному мужику, чем к матери, перенимая от него всякую мужицкую ухватку. Дядя Листар по-своему очень любил "мальца" Пимку и учил его всякому мужицкому делу, как по дому, так и в поле. За это пьянице Листару спускалось Феклистой очень многое, хотя она не одну сотню раз клялась выгнать его из избы.

Известие о лётных, засевших на Татарском острове, в избу Феклисты принесла белоголовая Сонька, а потом дядя Листар. Феклиста отнеслась к этому событию совершенно равнодушно, потому что мало ли лётных бредет по Исети каждое лето.

-- Поживут да и уйдут...-- говорила Феклиста с соседками, забегавшими поделиться деревенской новостью.

-- Двое-то были в кабаке у Безпалова,-- тараторили бабенки перед Феклистой.-- А третий, бают, хворый лежит; Гущины пирога с морковью послали, молодайка-то, которая за Митреем.

Но потом к Феклисте зашла Степанида Обросимовна, жена богатаго мужика Кондрата, и засиделась дольше обыкновеннаго. Правда, старуха закинула какое-то заделье, но Феклиста сердцем почуяла, что Степанида Обросимовна не спроста раздабаривает с ней о разных пустяках. Да и какая у них компания: семья Кондрата богатая, а Феклиста -- бедная. Конечно, и раньше Степанида Обросимовна не брезгала Феклистиной беднотой, потому как еще со стариками дружила сильно, ну, а все-таки недаром накинула она на себя простоту. Только когда "вежеватая" и степенная старуха заговорила о лётных, Феклиста поняла сразу, куда гнула она, и ее точно что укололо в самое сердце.

-- Это ты насчет нашего-то Ивана речь закидываешь?-- предупредила Феклиста вопрос.

-- Нет, я так, к слову молвила. Может, и ваш-то Иван тоже с лётными где-нибудь бродяжит.

Этот же разговор повторился с Аксиньей, женой кузнеца Мирона; потом с соседкой Фролихой, у которой двое сыновей было в солдатах, со стряпкой попа Ампадиста, Егоровной, с полюбовницей волостного писаря Калинина, известной в Тебеньковой под именем Лысанки, потому что она зачесывала свои рыжие волосы назад, по-городскому.

"Да что оне, в самом деле, пристали ко мне, верченыя?-- раздумалась Феклиста не на шутку и даже всплакнула про себя.-- Дался им этот Иван... Может, и бродяжит, я почем знаю!.."

Но, как ни старалась Феклиста отогнать безпокоившия ее мысли,-- оне лезли ей в голову, как летний овод.

Разыгравшаяся в семье Корневых тяжелая драма была очень несложнаго характера, как все крестьянския драмы.

Феклиста выросла в сиротстве и была единственной дочерью Никитичны, больной старухи, изморившейся на работе по чужим людям. Эта Никитична всегда на что-нибудь жаловалась, и не проходило дня, чтобы не попрекнула свою дочь, что вот другим Бог посылает же парней, а у нея всех-на-всех одна девка. Ну, куда девку повернешь? Корми и воспитывай, а потом, глядишь, девка и улетела. Чужой товар эти девки, и больше ничего.

-- Вон у Корневых двух сыновей растят, замена будет старикам-то,-- жаловалась Никитична и тяжело вздыхала.

Корневы были соседи. Семья у них была небольшая, но достаточная,-- муж с женой, старик, дедушка АФоня (по деревенскому прозвищу: Корень) и двое ребятишек: Егор да Иван. Дети маленькими выросли вместе, на одной деревенской улице, и Феклиста часто бывала у Корневых. Когда она сделалась подростком, меньшак Иван был уже шестнадцати лет. Детское знакомство перешло в привязанность, а затем в более сильное чувство. Часто им приходилось вместе и работать, и хороводы водить, и на супрядках сидеть. Феклиста была смирная и работящая девка, а к шестнадцати годам она расцвела тем трудовым здоровьем, какое Бог посылает иногда сиротам. Красива она не была, но деревенские парни не обегали ея своим вниманием, и Феклиста износила много синяков от деревенских кавалеров, как и они от нея. Иван Корнев был все-таки на особом счету, и деревенския свахи в один голос повторяли, что быть Феклисте за Иваном Корневым. То же думали и сама Феклиста и старая Никитична, хотя последняя и любила поговорить, что Корневы найдут невесту побогаче Феклисты.

Корневы, действительно, заслали к Никитичне сватов, только присватались за большака Егора, а не за Ивана. Взвыла и забунтовала Феклиста на первых порах, не хотелось итти за немилаго, но ничего не поделаешь -- старики столковались между собой, и Феклисту никто не спрашивал: хочет она итти за Егора или нет. Корневым нужна была в дом хорошая работница, потому что сама старуха начала сильно прихварывать и не успевала справляться с хозяйством. Так и вошла Феклиста в новый дом, и сейчас же была завалена такой кучей новой работы, что ей даже дохнуть некогда было, не то, что раздумывать о своем милом. Одних мужиков в доме было четверо, да еще свои дети пошли, тут приходилось вертеться колесом целые дни напролет, как работают одне деревенския бабы. Муж у Феклисты был хороший, работящий мужик, хотя и крутенек, особенно под пьяную руку.

Иван молчал и, видимо, старался избегать Феклисты, хотя сделать это было и трудно, особенно по зимам, когда вся семья скучивалась в одной избе. На счастье или на несчастие, подвернулась рекрутчина, и Корневым приходилось выставлять солдата, а на очереди был Егор. Вся семья взвыла; у Феклисты уже было двое ребятишек, и она ходила по дому с опухшими от слез глазами. Крепко задумался Иван над нежданной страшной бедой и порешил итти в солдаты за Егора -- все равно, только бы дальше от Феклисты. Когда он обявил свое решение семье,-- первая, с воем и причитаньем, повалилась ему в ноги Феклиста вместе с ребятишками.

-- Не для вас иду, а для себя...-- ответил Иван и даже отвернулся.

Крепкий был парень этот Иван, какой-то совсем особенный против других деревенских парней, но, видно, уж такая судьба задалась, чтобы быть ему под красной шапкой. Так он и ушел на тяжелую солдатскую службу и целых пятнадцать лет тянул свою лямку где-то в уездном городишке. Даже на побывку он не ходил в Тебеньково, чтобы напрасно не тревожить себя и Феклисту, а через пятнадцать лет вышел в чистую, да еще фельдфебелем. Дед Корнев и старики успели к этому времени умереть, а всем хозяйством "руководствовал" Егор с Феклистой. Жили они исправно, и Иван поселился на первое время у них, потому что куда же солдату деваться в деревне. Дело было как раз зимой, работы никакой не было, и Иван отдыхал после солдатчины, да, сказать правду, он и отвык за время службы от тяжелой крестьянской работы. Сначала все шло хорошо, Егор был рад благополучно вернувшемуся брату, пока кто-то не намекнул ему на преления отношения Ивана к Феклисте. Одним словом, между братьями пробежала черная кошка, хотя оба молчали и старались не подать виду.

Как теперь Феклиста помнит тот роковой день, когда корневский дом пошатнулся до основания и она осталась вдовой с пятью ребятишками на руках. Это было в воскресенье, сейчас после зимняго Николы. Братья, оба, только-что пришли от обедни, и Феклиста подала им горячий пирог с соленым максуном. Егор что-то был не в духе и все косился на брата.

-- Ты что это на меня так глядишь?-- спросил наконец Иван.

-- А то и гляжу, что мастер ты, Иван, чужой хлеб есть,-- отрезал Егор, да еще прибавил:-- работы пока от тебя не видали, а за стол садишься первый...

Это несправедливое слово обожгло Ивана, как огнем, но он сдержался и промолчал. Егор не унимался и начал прямо ругаться. Между братьями завязалась тяжелая мужицкая ссора. Слово за слово, а потом ссора перешла с драку. Феклиста бросилась-было разнимать братьев, но Иван успел схватить лежавший под лавкой топор и раскроил им череп брательнику.

Дальше все было в каком-то тумане: следствие, суд, потом каторга. Корневский дом одним ударом точно раскололся на-двое: большак Егор убит, меньшак Иван ушел в Сибирь, а Феклиста опять осталась сиротой, и не одна, а с целой оравой ребят.

-- Прости меня, ради Христа, Феклиста...-- повалился Иван в ноги снохе, когда его с партией отправляли по этапу.-- Бес попутал...

-- Бог простит, Иванушка... глотая слезы, ответила Феклиста. Она не жаловалась, не плакала, а точно вся застыла.

С тех пор об Иване не было ни слуху ни духу.