Европа на рубеже двух столетий – XVIII и XIX – погрязла в антифранцузских войнах, которые плавно прератились в войны антинаполеоновские. Одна за другой создавались коалиции монархий континента против революционной, затем республиканской, а затем наполеоновской Франции. Коалиции как быстро оформлялись, столь же быстро разрушались французским оружием. Но не все, кроме двух последних.

Всего же их с 1792 по 1815 год, то есть за двадцать три года, было аж семь! В шести из антифранцузских коалиций участвовала Российская империя, а в одной из них она находилась на стороне наполеоновской Франции.

1‑я коалиция 1792–1796 годов. Состав: Великобритания, Пруссия, Сардиния, Неаполь, Тоскана, Австрия, Испания, Голландия и Россия. Кончина императрицы Екатерины II Великой помешала русским войскам принять участие в военных действиях.

2‑я коалиция 1798–1802 годов. Состав: Великобритания, Австрия, Россия, Турция. Отмечена Итальянским и Швейцарским походами А.В. Суворова-Рымникского в 1799 году. Коалиция фактически прекратила свое существование после выхода из нее России по решению императора Павла I.

3‑я коалиция 1805 года. Ее основой стал заключенный в Санкт-Петербурге союзный договор между Россией и Великобританией, к которому присоединились Австрия, Турция, Швеция, Дания и Неаполь, Пруссия. Коалиция распалась после поражения союзной русско-австрийской армии в сражении при Аустерлице.

5‑я коалиция (апрель – октябрь 1809 года). Состав: Великобритания и Австрия. В этой войне Россия ввынужденно выступила на стороне наполеоновской Франции: ее войска совершили поход в Галицию, но до больших сражений дело не дошло. Победительница одарила свою союзницу – империю Романовых частью восточных австрийских земель.

6‑я коалиция 1812–1814 годов. Состав: Россия, Великобритания, Швеция, Испания. В 1813 году на ее сторону перешли Пруссия, Австрия, большинство германских государств. Победа союзных держав в кампании 1814 года завершилась отречением императора Наполеона I от престола и подписания в том же году Парижского мира.

7‑я коалиция образована в марте 1815 года в связи с возвращением (бегством с острова Эльба) Наполеона во Францию. Состав: Великобритания, Россия, Австрия, Пруссия, другие государства. Русская армия выступила в поход, но к решающему сражению под Ватерлоо, где победу одержала англо-голландская армия, не подоспела.

После поражения 3‑й коалиции в сражении при Аустерлице в 1805 году, Париж в лице императора Наполеона I сам стал создавать свои коалиции, чтобы господствовать над Европой, пока континентальной. И чтобы подчинить себе Россию – камень преткновения на пути имперской Франции.

«Маленький корсиканец» Бонапарт, ставший волей судьбы императором французов Наполеоном I, создавший из французской, революционной армии первоклассную императорскую армию, пока не знал поражений на поле брани. Его солдаты были преисполнены высокого воинского духа, а созвездию полководцев в маршальских эполетах мог позавидовать любой великий завоеватель прошлого.

В начале XIX столетия Наполеон Бонапарт обладал такой военной машиной, которая сокрушала всех на своем победном марше по полям европейского континента. Ему оставалось «самое малое» на своем пути одного из самых ярких завоевателей мировой истории – поставить перед собой на колени Российскую империю и победить Англию, «владычицу морей», обладательницу бесчисленных колоний.

Но для исполнения этих сверхзадач требовалось «прийти» на необозримые просторы России и десантировать свою армию в Британии. Как смотрелось императору французов, в первом случае надо было победно промаршировать по европейскому континенту на восход солнца, ворваться в Россию и сокрушить русскую армию в генеральной баталии. А остальное он решит сам с дипломатами из Парижа, «корректно» продиктовав императору Александру I свои условия мира.

«Солнце Аустрлица» стало путеводным для самого великого в истории Франции правителя и полководца. Война 1805 года против Австрии и России им была выиграна убедительно. Затем последовала война 1806–1807 годов против новой коалиции – Пруссии и все той же России.

Русский главнокомандующий, ганноверец на царской службе Л.Л. Беннигсен (вошедший в историю России как человек, на удивление нелюбимый в ее армии) бездарно, как полководец, проигрывает два сражения – при Гейльсберге и под Фридландом. События происходят на земле Восточной Пруссии, у российских границ. После этого очередная антифранцузская коалиция распалась.

У тех событий на поле брани много исторических «толкований». Но, думается, уместно вспомнить слова великого князя Константина Павловича, высказанные венценосному брату императору Александру I после Гейльсберга и перед Фридландом:

«Государь, если вы не хотите мира, тогда дайте лучше каждому русскому солдату заряженный пистолет и прикажите им всем застрелиться. Вы получите тот же результат, какой вам даст новая (и последняя!) битва, которая откроет неминуемо ворота в вашу империю французским войскам».

Император Александр I был против заключения мира с Наполеоном. Российский император до последнего дня существования на карте Европы наполеоновской Франции оставался откровенным противником человека и государства, осуществлявших на континенте политику завоеваний. Но известие о Фридландском сражении, в котором стойко и героически погибла треть русской гвардии, заставила государя России, союзник которого король Пруссии Фридрих-Вильгельм был уже наголову разбит, пойти на мирные переговоры.

Французская армия в 1807 году стояла на берегах Немана, за который с боями отступила русская армия. Это словно была репетиция событий Русского похода Наполеона в 1812 году. На душевное состояние императора Александра I, его твердость духа не могло не повлиять ближайшее, «штабное» окружение, о котором «гусарский» поэт Денис Давыдов отозвался так:

«Я прискакал 18 июня в главную квартиру, которую составляла толпа людей различного рода. Тут были англичане, шведы, пруссаки, французы-роялисты, русские военные и гражданские чиновники, разночинцы, чуждые службе и военной и гражданской, тунеядцы, интриганы, – словом, это был рынок политических и военных спекулянтов, обанкротившихся в своих надеждах, планах и замыслах…

Все были в полной тревоге, как будто через полчаса должно было наступить светопреставление».

Наполеон был реалистом, чтобы не видеть мощь Российской империи, чтобы не понимать разницу между русской армией и армиями разбитых им Австрии и Пруссии. Поэтому он и не собирался диктовать Александру I каких-либо условий и грозить продолжением войны. Советский историк Е.В. Тарле писал:

«Получив русское предложение (о перемирии. – А.Ш.), Наполеон… тотчас же согласился. Воевать с Россией дальше не имело для него никакого смысла: для подобного предприятия требовалась иная подготовка. Пруссия была разгромлена вконец, а Россия могла согласиться принять континентальную блокаду и войти тем самым в континентальную систему, которую возглавлял Наполеон. Больше ему пока от Александра ничего не было нужно».

Когда к императору французов от российского государя прибыл посланец, князь Д.И. Лобанов-Ростовский (за Тильзитский мир получит чин генерала от инфантерии), Наполеон подвел его к карте Европы и, показав на реку Вислу, сказал:

«Вот граница обеих империй; по одну должен царствовать ваш государь, а по другую – я».

Первое тильзитское свидание, на середине Немана, на плоту с двумя «великолепными павильонами», двух монархов, олицетворявших Европу тех лет, состоялось 25 июня 1807 года во втором часу дня. Что являл собой образ Наполеона Бонапарта для россиян в те годы? Думается, что ответ следует искать у современников, а не в словах суждений последующих писателей и историков. Денис Давыдов, очевидец той встречи, с несомненным душевным переживанием высказался так:

«Дело шло о свидании с величайшим полководцем, политиком, законодателем, администратором и завоевателем, поразившим… войска всей Европы и уже два раза нашу армию и ныне стоявшим на рубеже России. Дело шло о свидании с человеком, обладавшим даром неограниченно господствовать над всеми, с коими он имел дело, и замечательным по своей чудесной проницательности…

…Мы прибежали на берег Немана и увидели Наполеона, скачущего во всю прыть между двумя рядами своей старой гвардии. Гул восторженных приветствий и восклицаний гремел вокруг него и оглушал нас, стоявших на противоположном берегу; конвой и свита его состояли по крайней мере из четырехсот всадников…

В эту минуту огромность зрелища восторжествовала над всеми чувствами…

Все глаза обратились и устремились на противоположный берег реки, к барке, несущей этого чудесного человека, этого невиданного и неслыханного полководца со времен Александра Великого (Македонского) и Юлия Цезаря, коих он так много превосходит разнообразием дарований и славою покорения народов просвещенных и образованных».

Первая личная встреча двух императоров (13 июня) состоялась на плоту, специально сооруженном за ночь французскими инженерами посреди Немана напротив города Тильзита, решала многое. Последующие их встречи проходили в самом Тильзите, который на время переговоров государей был объявлен нейтральным городом.

Хотя встреча на Немане носила характер личной беседы, но небольшая ее часть, определившая Тильзитский мирный трактат, велась при свидетелях. И стала известна современникам.

Император Наполеон I спросил императора Александра I:

«– Из-за чего мы воюем?

Тот ответил:

– Я ненавижу англичан настолько же, насколько вы их ненавидите, и буду вашим помощником во всем, что вы будете делать против них.

Наполеон ответил на сказанное:

– В таком случае все может устроиться, и мир заключен…»

В самом начале завязавшихся переговоров император Наполеон I отказался от любых территориальных и иных претензий к России, иначе император Александр I вряд ли бы продолжил в Тильзите переговорный процесс.

Российский император, в свою очередь, смог убедить императора французов сохранить на карте Европы, как суверенное государство, Прусское королевство. Тем не менее по условиям Тильзитского мира Пруссия все же потеряла около половины своей территории по левому берегу Эльбы, которая отошла к Вестфальскому королевству.

Тильзитский мирный договор был подписан 25 июля 1807 года. Он был заключен в результате личной встречи двух монархов. С российской стороны его подписал князь А.Б. Куракин и князь Д.И. Лобанов-Ростовский. С французской стороны – Шарль Морис Талейран (Талейран-Перигор), глава наполеоновского МИДа, князь Беневентский.

Наполеону Бонапарту удалось добиться следующих обязательств со стороны самодержца России:

1) принять участие в континентальной (торговой) блокаде против Англии;

2) объявить войну Англии и

3) признать все изменения, которые уже произвел или произведет в будущем Наполеон в Западной Европе (то есть все территориальные завоевания Франции).

Это были обязательства российской стороны перед Парижем. Важнейшими же статьями (всего их 30) Тильзитского мирного трактата являлись следующие:

1) Образование королевства Вестфальского из владений Пруссии на левом берегу Эльбы (Наполеон стремился добиться максимального ослабления Пруссии на германской земле);

2) образование герцогства Варшавского из польских земель, которые достались Пруссии во время разделов Польши (России выделялась из прусских владений небольшая Белостокская область, которую императору Александру I пришлось принять в состав России);

3) обязательство России и Франции помогать друг другу в случае войны сухопутными и морскими силами (речь по сути дела шла о создании военной антианглийской коалиции);

4) воздействие на Австрию, Швецию, Данию и Португалию с тем, чтобы заставить эти государства закрыть для Англии свои порты и объявить ей войну (то есть замышлявшаяся Наполеоном континентальная блокада Британии логически должна была вылиться в коалиционную войну против нее).

Среди прочих решений было: на Балтике портовому Данцигу предоставлялся статус свободного города;

Россия брала на себя обзательство заключить перемирие с Турцией и вывести свои войска из Дунайских княжеств – Валахии и Молдавии;

Франция, в свою очередь, обязывалась восстановить герцогства Ольденбург, Мекленбург-Шверин и Саксен-Кобург. С этими аристократическими немецкими фамилиями Романовы имели без малого два столетия, пусть и сложные, династические связи.

В Тильзитском договоре были и секретные статьи. По ним Россия обязывалась передать в водах Средиземноморья Ионические острова и бухту Каттаро.

По Тильзитскому договору о мире между двумя европейскими державами Россия признавала за Наполеоном Бонапартом все его титулы, равно как и титулы его родни (то есть семьи), шагнувшей из простого, пусть и старинного, корсиканского дворянства в высший слой аристократии Европы. Однако, как покажут дальнейшие события, большую часть своих приобретенных таким способом титулов Бонапарты лишатся. Узкий круг монархов континента «признательно» так и не примет их в свой круг. «Выскочек» они не любили, но терпели.

Императоры Наполеон I и Александр I «дружественно» обменялись высшими орденскими наградами своих государств. Первый получил орден Святого Андрея Первозванного, второй – орден Почетного легиона. К слову говоря, эти красивые и дорогостоящие ордена они стали носить на своих парадных мундирах без промедления, чтобы не обижать один другого.

Последним актом Тильзитских переговоров стало подписание франко-прусского мирного договора. По нему воинственная во все времена Пруссия, помимо значительных территориальных уступок, обязывалась сократить свою армию аж до 40 (!) тысяч человек и уплатить победительнице Франции огромную контрибуцию в размере 100 миллионов франков. Часть этой суммы в скором будущем пойдет на создание наполеоновской Великой армии.

К этому следует добавить, что Тильзитский мир между двумя державами утратит силу в первый день вторжения наполеоновской Великой армии в пределы России. То есть он прекратит свое во многом формальное действие в первый день Отечественной войны 1812 года.

…Известно, что в самых широких кругах генералитета и армейского офицерства Тильзитский мир был воспринят как серьезное военное поражение России, армия которой себя побежденной в войне с Францией не считала и морально была готова снова пойти в бой. Эту готовность она подтвердит на полях сражений в «грозу 12‑го года».

Аристократия и широкие круги дворянства воспримут мир, подписанный в Тильзите, как национальное унижение России. Русское купечество, издавно связанное торговыми делами с Англией, тоже выражало неудовольствие. Оно затронуло даже императорскую фамилию Романовых.

Отзвуком тех настроений стало стихотворение А.С. Пушкина, написанное в 1824 году, о том, как императору Александру I является видение Наполеона:

Таков он был, когда в равнинах Австерлица,

Дружины севера гнала его десница,

И русский в первый раз пред гибелью бежал,

Таков он был, когда с победным договором

И с миром и с позором

Пред юным он царем в Тильзите предстоял.

Многие государственные деятели России считали, что заключенный в Тильзите мир не может быть долговечным. За это говорили реалии взаимоотношений двух держав. Такого мнения единодушно придерживалось и окружение императора Александра I. Так, М.М. Сперанский писал:

«Россия не могла бы выдержать его последствий, но потому, что она никогда не смогла бы предоставить Франции достаточных гарантий его выполнения».

В той внешнеполитической ситуации была важна, как определяющая, позиция всероссийского самодержца. Как относился сам Александр I к Тильзитскому миру, по которому он считался не более и не менее как союзником Наполеона? Пожалуй, свою позицию он во всех реалиях достаточно полно высказал в одном из писем своей матери, вдовствующей императрице Марии Федоровне:

«Никакого подлинного союза с Францией нет и в помине: есть только временное и показное примыкание к интересам Наполеона. Борьба с ним не прекратилась – она лишь изменила форму…»

Союз с Францией был нужен России, по словам Александра I, лишь для того, чтобы «иметь возможность некоторое время дышать свободно и увеличивать в течение этого столь драгоценного времени наши средства и силы…

А для этого мы должны работать в глубочайшей тайне и не кричать о наших вооружениях и приготовлениях публично, не высказываться открыто против того, к кому мы питаем недоверие».

…Тильзитский мирный договор между двумя европейскими державами быстро утратил свою силу. Впрочем, это не стало в дипломатических кругах и при европейских дворах какой-то большой неожиданностью. Внешнеполитические и экономические интересы двух империй неотвратимо приближали новое их военное столкновение. К этим противоречиям добавились еще и личные неприязненные отношения двух императоров.

И было от чего. Александр I Павлович принадлежал к династии Романовых, которой от роду было уже почти 200 лет, и за это время она породнилась со многими монархиями Западной Европы. Наполеон же I Бонапарт был «выскочкой» их семьи небогатого и незнатного корсиканского дворянина, хотя тот мог гордиться своей древностью. Император французов пользовался в узком кругу европейских монархий «уважением» только благодаря своей военной силе и завоеваниям.

Соотношение сил на континенте к 1812 году ясность имело необыкновенную. Наполеон, не без оснований на то, считал, что на пути к господству в Европе и в мире самым серьезным препятствием для него оставалась Россия. Без победы над ней нельзя было поставить на колени Англию, защищенную от материка морским проливом. К тому же император-полководец хорошо понимал, что только новые блестящие и большие победы могут поддержать его могущество.

К Наполеону Бонапарту, к его образу во время расцвета славы, обращались многие большие мастера пера и кисти. Великий русский писатель Лев Николаевич Толстой в эпохальном романе «Война и мир» писал:

«В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименование событию, которое, так же как ярлыки, меньше всего имеют связи с самим событием. Каждое действие их, кажущее им произвольным для самих себя, в историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно».

Колесо истории с его непрекращающимися войнами, уносившими жизни тысяч и тысяч французов, делало наполеоновскую империю все более сильной. Государство, жившее войной, переживало хозяйственный взлет: росла ее военная экономика, развивалась промышленность, работавшая, прежде всего, на национальную армию. Она требовала многого: ружей и пушек, пистолетов и сабель, обмундирования и сапог, пороха, ядер и свинца, конской сбруи и лошадей, обозных повозок, провианта, подков и ранцев…

Деньги у Франции в начале XIX столетия были немалые, как в имперской казне, так и в сейфах частных банков. В государственную казну регулярно поступали золотой и серебряной монетой огромные суммы военных контрибуций. Тратились же эти деньги в первую очередь на армию и на новые военные походы.

Вестфальское королевство ежегодно уплачивало Парижу 40 миллионов франков золотом. Завоеванная Италия, числившаяся на карте Европы «самостоятельным» от Франции королевством, платила Франции ежегодно 36 миллионов франков золотом. Эту сумму щедрый «король Италии» Наполеон Бонапарт великодушно дарил ежегодно императору французов Наполеону I.

Расходы же на административное управление Италией и на содержание французской армии, стоявшей на итальянской земле, покрывались исключительно из местных источников. Различные поборы налагались не только на завоеванные страны, но и на отдельные города и корпорации.

Подобные «взносы» в казну империи и на содержание наполеоновской армии на своей территории делала все европейские страны, где прямо или косвенно владычествовал Наполеон.

Доходы государственного бюджета Франции намного превышали расходы, что способствовало накоплению большой денежной массы. То есть, у императора Наполеона I Бонапарта деньги на новую большую войну и на создание невиданной в истории Европы армии в казне были. Ему не требовалось по такому случаю обращаться к кредиторам.

Парижские банкиры готовы были вложить в завоевательные «программы» корсиканца с императорской короной на голове свои капиталы, как в совершенно беспроигрышное дело. Вот лишь протокол одной из первых встреч Наполеона с банкирами своей столицы. На ней присутствовали такие денежные магнаты того времени, как Жермэн, Давиллье, Перрье, Делессер, Сабаттье, Фульширон, Рекамье, Малле, Перрего, Дуаен и другие.

«Наполеон Бонапарт (тогда еще первый консул):

Я обращаюсь к тем людям, которые благодаря своему состоянию и кредиту, плодам промышленной деятельности, соединенной с добропорядочностью, могут способствовать торжеству революции, которая, наконец, даст французам правительство, пользующееся уважением как со стороны друзей, так и со стороны врагов республики…

Все должно воодушевлять вас к тому, чтобы сделать наиболее благоприятные усилия. Необходимо в настоящий момент держать наши армии на достаточно высоком уровне и придать нашим переговорам тот внушительный характер, который они никогда не должны были терять. Объединимся же и сплотимся…

Малле (банкир):

Мы все подпишемся. Есть ли такой парижский банкир или торговец, который в столь ответственный момент, среди столь прекрасных надежд, не пожалел бы горько о том, что он не поспешил засвидетельствовать свое исключительное доверие правительству, которое на это имеет столько права!»

Положение Российского государства после неудачных для него антинаполеоновских войн 1805–1807 годов, когда его союзниками были сперва Австрия, а затем Пруссия, оказалось тяжелым. Континентальная блокада Наполеона, к которой Россия была вынуждена присоединиться по Тильзитскому миру, душила не только английскую, но и российскую торговлю. Причина крылась в том, что основным покупателем русских товаров традиционно являлась Великобритания.

Разрыв традиционных и взаимоотношений торговых (хозяйственных) связей с Британией неотвратимо вел к расстройству российской экономики и финансов. Причем, это стало ощущаться очень быстро. Уже в 1809 году бюджетный дефицит России вырос по сравнению с 1801 годом с 12,2 миллиона до 157,5 миллиона рублей, то есть в 13 раз. Как указывают исследователи, «дело шло к финансовому краху.

В Англию в начале XIX столетия вывозилось: льна – 91 %, пеньки – 73 %, сала – 73 %, железа – 71 % отечественного экспорта. Ежегодно из почти тысячи иностранных торговых судов, выходивших из столичного и Кронштадтского портов, больше половины были британскими: более 88,5 % торгового оборота России шло через Балтийское море.

Резкое падение внешней торговли больно ударило по финансовой системе России, по ее государственному бюджету. Русская валюта стала падать в цене. Рубль обесценивался: в 1807 году он стоил 67 копеек, а в 1810‑м оценивался только в 25 копеек. Стоимость ассигнационного рубля в том же 1810 году упала до 20 копеек серебром.

Падение рубля, соответственно, обесценивало налоги, поступавшие в казну империи, и ослабляло государственный бюджет. Казна беднела, отчего уменьшались расходы на содержание армии. Время же для России опять было предвоенным.

Нельзя сказать, что Министерство финансов России во главе с Д.А. Гурьевым не старалось стабилизировать финансовое положение государства. Только в одном 1810 году был увеличен прибавочный процентный сбор с купеческих (торговых) капиталов, введены сборы с торгующих крестьян и ремесленников-иностранцев, подушная подать была распространена на черкесов и поселян-евреев. Одновременно увеличивается пошлина с выплавляющейся меди на три рубля с пуда металла, вводится полупроцентный сбор с домов в столицах – Санкт-Петербурге и Москве. Повышается цена на соль, увеличиваются гербовый, вексельный, паспортный и питейный сборы, а также сбор с заемных писем.

Император Александр I был крайне озабочен состоянием финансовой системы, поскольку содержание армии требовало огромных расходов. Принимается ряд чрезвычайных мер, в том числе создание в марте 1812 года Секретного комитета финансов. Однако стабилизировать государственный бюджет комитету не удалось. По ряду данных, сумма военных расходов в 1812 году составила не менее 230 миллионов рублей.

Накануне Отечественной войны 1812 года Россия оказалась в сложном финансовом положении. Общая сумма долгов по внутренним и внешним займам составила около 408 миллионов рублей, что почти в четыре раза превышало общий годовой доход, который после Тильзитского договора о мире заметно упал.

Наполеон был удивительно настойчив в преследовании собственных имперских целей. Известный отечественный военный историк начала ХХ столетия генерал-лейтенант В.В. Харкевич писал о том, как велась континентальная блокада:

«С лихорадочным нетерпением следил Наполеон за результатами применения континентальной блокады. И может быть ни в одно из дел рук своих этот человек не вложил столько страстности, сколько в дело своей борьбы с ненавистной Англией.

Наконец явились желанные плоды! Осенью 1810 года в Англии обнаруживаются признаки финансового кризиса. Самые солидные дома Сити объявляют себя банкротами.

В это время Наполеон узнает, что целый флот – до 600 судов, под коммерческим флагом разных наций, тщетно пытавшийся ввезти свой груз на континент через гавани, над которыми тяготела рука Наполеона, направился в Балтийское море. Наполеон обратился тогда к Русскому правительству с настойчивым требованием, чтобы Россия заперла свои порты этим судам или конфисковала бы ввезенные товары».

Император Александр I на выполнение этого наполеоновского требования не пошел. Он прекрасно знал, что британские торговые суда, прибывшие в Санкт-Петербург, Ригу и Ревель под самыми различными, нейтральными флагами, уйдут обратно в английские порты груженные русскими товарами: льном и хлебом, пенькой и железом, салом и мачтовым лесом.

Перекрыть же торговые пути по Балтике Франция силами своего военного флота не могла: он сильно уступал по мощи британскому флоту, сильнейшему тогда в мире. Шагнуть же на Британские острова французская армия при всей своей силе без флотской защиты тоже не могла: их отделяло от европейского континета море, точнее – морские проливы.

Официальному Санкт-Петербургу все же пришлось дать ответ на категоричное «указание» из Парижа. В ответе говорилось, что Россия соблюдает статьи Тильзитского трактата, и что ее порты будут закрыты для английских кораблей. Что же касается судов нейтральных стран, то применение к ним континентальной блокады возможно только в том случае, если будет доказано, что ввезенные ими товары произведены на Британских островах.

Императору Наполеону пришлось скрыть свое негодование. Из категоричного и твердого ответа российской стороны он понял, что ему не встретить в Александре I содействия в том, чтобы окончательно «покончить» с ненавистной Англией.

…Внешнеполитические противоречия между Парижем и Санкт-Петербургом резко обострились после Тильзитского мира прежде всего по двум основным причинам.

Во-первых, в ходе длительной Русско-турецкой войны 1806–1812 годов Франция занимала открыто враждебную позицию по отношению к России. Оттоманская Порта нашла в тех военных событиях в Европе могущественного покровителя. А тот искал себе новых союзников для осуществления действительно «наполеоновских» планов на будущее.

Наполеон в предстоящей новой войне с Россией очень рассчитывал на султанскую армию, которая могла нанести удар по общему противнику со стороны Дуная, на Кавказе, высадиться в Крыму. Однако полководец М.И. Голенищев-Кутузов поставил турок на грань истребления их армии на левом берегу Дуная, и тем пришлось сдаться не в плен, а на «содержание русской армии». При таком положении великий визирь Ахмед-паша, как главнокомандующий Блестящей Порты, имел законное право подписать мирный договор как сторона, понесшая поражение.

В Стамбуле оказались перед выбором: или мир с Россией, или лишиться армии, которая являлась столпом султанской власти. То есть выбирать особо не приходилось: лучше было лишиться ряда территорий в Северном Причерноморье, чем военной силы, воссозданию которой требовалось долгое время и уйма денег. Полководец с талантом диломата Кутузов за этот мир получил титул «светлейшего князя».

Именной высочайший указ Правительствующему Сенату о пожаловании графу М.И. Голенищеву-Кутузову княжеского достоинсва от 29 июля 1812 года гласил:

«В изъявление особенного нашего благоволения к усердной службе и ревностным трудам нашего генерала от инфантерии графа Голенищева-Кутузова, способствовавшего к окончанию с Оттоманскою Портою войны и к заключению полезного мира, пределы нашей империи распространившего, возводим Мы его с потомством его в княжеское Всероссийской империи достоинство, присвояя к оному титул светлости. Повелеваем Сенату заготовить на Княжеское достоинство диплом и поднесть к нашему подписанию.

Александр».

Окончание Русско-турецкой войны подписанием Бухарестского договора означало, что у России для борьбы с ожидавшимся французским нашествием освобождалась 57‑тысячная Дунайская армия, только-только победно вышедшая из боев. Ее оставалось только перебросить на новый театр войны. Когда Наполеон Бонапарт узнал о подписании мира между Стамбулом и Санкт-Петербургом, то он, как говорится, в сердцах воскликнул:

«Турки дорого заплатят за свою ошибку! Она так велика, что я и предвидеть ее не могу!»

Наполеону было от чего печалиться: в войне против России он лишился потенциального союзника, который мог действовать на самостоятельном направлении. У Парижа не было особых сомнений в «дружественных намерениях» Оттоманской Порты к своему северному соседу, проиграв ему очередную Русско-турецкую войну.

Но как бы то ни было, Турция воевала на стороне Франции (тогда новоявленной империи во главе с еще одним Наполеоном) только в ходе Восточной (или Крымской) войны 1853–1856 годов. Россией тогда правил младший брат Александра I, тоже Павлович, Николай I.

Есть еще одна значимость подписанного 16 мая 1812 года мирного договора с Турцией в Бухаресте. В это же самое время России удалось урегулировать свои отношения со Швецией: теперь было ясно, что ее на стороне Франции не будет. Теперь руки императора Александра I на европейской арене оказались свободны: в грядущих событиях он мог не опасаться удара ни с юга, ни с севера Европы.

В результате решения этих двух проблем – турецкой и шведской угроз – психологическое давление на него дало обратный эффект, противоположный тому, на который рассчитывал Наполеон Бонапарт: русский император принял его вызов.

К слову сказать, Бухарестский мирный договор был ратифицирован императором Александром I в Вильно за день до вторжения наполеоновской армии в Россию. Французская сторона о том могла сразу и не знать.

И, во-вторых, император французов вознамерился нанести сильный удар по устройству Российской империи. Он отказался ратифицировать конвенцию, гарантировавшую невосстановление Польского королевства. Из части земель Речи Посполитой Наполеон создал вассальное ему Варшавское герцогство. Теперь Французская империя продвинулась в восточном направлении на 400 километров и ее армия могла начать сосредоточение для последующего вторжения прямо на российской границе. Польская армия стала составной частью наполеоновской армии.

Великий завоеватель, чтобы привлечь на свою сторону многочисленную, патриотически настроенную польскую шляхту (дворянство) и эмигрантов, обещал Польше государственную независимость в границах 1772 года. При этом Парижем не «замечалось» то немаловажное обстоятельство, что Царство Польское являлось составной частью Российской империи, своим гербом украшая императорский герб.

Что хотел видеть в поляках император французов? Ответ для истории достаточно банален и прост: прежде всего, часть своей армии. Но не просто армии, а ее действующей части, неважно, где будут сражаться за Наполеона благодарные ему поляки – в Испании или России. То есть там, где всего опаснее и где война приносит (или будет приносить) больше всего людских потерь

Пожалуй, в этом отношении «наводит» ясность встреча императора Наполеона со шляхетством Познаньского воеводства во главе с местным епископом Горжевским 28 мая 1812 года, то есть перед самым Русским походом. Венценосный полководец обратился к панству со следующей краткой, но выразительной речью:

«Господа, я предпочел бы видеть вас в сапогах со шпорами, с саблей на боку, по образцу ваших предков при приближении татар и казаков; мы живем в такое время, когда следует быть вооруженными с ног до головы и держать руку на рукоятке шпаги».

…Не менее серьезно смотрелось и обострение личных счетов двух императоров. В январе 1811 года Наполеон Бонапарт отобрал фамильные владения у дяди Александра I герцога Ольденбургского. Это было прямое и грубое насилие над маленькой германской монархией. На самые энергичные протесты всероссийского государя, высказанные через посла (тогда полковника) князя А.И. Чернышева, будущего военногно министра Николая I, император французов ответил:

«Я заставлю вас раскаяться. Россия может потерять не только свои польские провинции, но и Крым».

Эти слова прозвучали плохо скрытой военной угрозой. В 1811 году Наполеон сменил своего посла в Санкт-Петербурге дивизионного генерала Армана-Огюста-Луи Коленкура, герцога Виченцы. Тот был обвинен своим монархом ни много ни мало как в симпатиях к России. Однако в Русский поход император французов его возьмет как близкого ему человека: он не чурался способных генералов, да еще из числа своих приверженцев.

Официально прощаясь с отзываемым в Париж французским послом 11 мая 1811 года, император Александр I доверительно заявил (для, естественно, передачи лично императору французов) маркизу Коленкуру на аудиенции следующее:

«Я сам не такой полководец и администратор, как Наполеон, но у меня хорошие солдаты, преданный народ, и мы скорее умрем с оружием в руках, нежели позволим поступать с нами, как с голландцами и гамбургцами. Но уверяю вас честью, я не сделаю первого выстрела. Я допущу вас перейти Неман, а сам его не перейду; будьте уверены, что я не объявлю вам войны, мой народ, хотя и оскорблен отношениями ко мне вашего императора, но так же, как и я, не желает войны, потому что знаком с ее опасностями. Но если на него нападут, то он сумеет постоять за себя».

Есть и другой вариант слов всероссийского императора, сказанных во время прощального визита к нему отзываемого в Париж герцога Виченцы:

«Если император Наполеон начнет против меня войну, возможно и даже вероятно, что он нас победит, если мы примем бой, но эта победа не принесет ему мира. Испанцев нередко разбивали в бою, но они не были ни побеждены, ни покорены. Однако они находятся от Парижа не так далеко как мы; у них нет ни нашего климата, ни наших ресурсов. Мы постоим за себя. У нас болшие пространства, и мы сохраняем хорошо организованную армию…

Даже победителя можно заставить согласиться на мир…

Если военная судьба мне не улыбнется, я скорее отступлю на Камчатку, чем уступлю свою территорию и подпишу в своей столице соглашение, которое все равно будет только временной передышкой…»

Известно, что когда бывший посол в России прибыл в Париж, то у него состоялась в течение шести часов личная беседа с императором. Коленкур в своем докладе Наполеону пытался объяснить ему, что на российской земле французам придется сражаться не только с армией, но и с народом. Близкий к императору французов человек в дипломатической тоге делал своему кумиру серьезнейшее предупреждение.

Наполеон уже знал, что такое народная война по примеру Испании, и потому рассказ герцога Коленкура произвел на него сильное впечатление. Однако «маховик» подготовки к Русскому походу остановить было уже просто нельзя. Уповать, рассчитывать на такое немыслимое дело могли только дилетанты из дипломатических и военных кругов. Бонапарт в своей поразительной биографии старался быть реалистом, хотя такое у него не всегда получалось.

Создаваемая коалиционная, общеевропейская Великая армия, доселе невиданная на континенте, частями уже подтягивалась к российской границе. Для чего она создавалась, в том секрета за семю печатями для конфликтущих сторон не существовало. Другое дело, что кому-то в Санкт-Петербурге и Париже, других столицах Европы в такое особо не верилось.

Что касается взаимоотношений двух императоров, то Наполеон в личной переписке с Александром I с плохо прикрытыми угрозами вел дипломатическую игру. Он с изъявлением «полного бескорыстия и с искренней дружбой к Вашему Величеству» продолжал подготовку к будущему Русскому походу создаваемой общеевропейской армии.

Примером такой дипломатической игры может служить письмо императора французов венценосному Романову, датированное 28 февраля 1811 года:

«…Я остаюсь все таким же в отношении Вашего Величества, но поражаюсь очевидностью изложенных фактов и расположенностью Вашего Величества тотчас, как того потребует обстановка, прийти к соглашению с Англией, что равноценно разжиганию войны между двумя нашими Империями. Если Ваше Величество отойдет от нашего союза и сожжет Тильзитскую конвенцию, последует война несколькими месцами раньше или позже…

Вы находитесь под угрозой, сказав Герцогу Виченскому, что намерены начать войну на границах своей Империи, а откровенность является первой ценностью в отношениях двух великих государств.

Я прошу Ваше Величество прочитать мое письмо со всей рассудительностью, не усматривать в нем ничего, кроме того, что согласуется и соответствует устранению с обеих сторон всякого рода недоверия и восстановлению наших двух стран по всем направлениям в рамках тесного союза, который счастливо существовал в течение почти 4 лет.

На сем прошу Господа, Господин мой Брат, хранить Ваше Императорское Величество под своим святым покроительством.

Вашего Императорского Величества

добрый брат

Подписано: Наполеон».

В августе того же 1811 года император французов на официальном приеме дипломатического корпуса в день своих именин заявил российскому послу князю А.Б. Куракину буквально следующее:

«Обе стороны вооружаются и готовы перерезать друг другу горло, ни разу не сказавши за что. Кто поверит, что Ольденбург действительно причина ссоры? Я не настолько глуп, чтобы думать, что вас занимает Ольденбург. Вижу ясно, что дело идет о Польше. Вы меня подозреваете в проектах в пользу Польши, а я начинаю думать, что вы хотите ею завладеть. Вы не получите ни одной деревни, ни одной мельницы в Герцогстве Варшавском.

Восстанавливать Польшу я не думаю – интересы моего народа не связаны с этой страной. Если кризис не кончится, я буду вооружаться и, когда найду, что такая система обременительнее войны, объявлю вам войну. Вы потеряете все ваши польские провинции.

Вы рассчитываете на союзников, где они? Ни Австрия ли, у которой вы отторгнули 300 000 человек в Галиции? Пруссия? – Она вспомнит, что император Александр, ее добрый союзник, отнял у нее Белостокскую область. Швеция? – Вы на половину уничтожили ее, отняв Финляндию.

Подобные обиды не забываются и требуют возмездия. Континент будет против вас!»

Такие слова Наполеона имели под собой «твердое основание». К тому времени пол-Европы уже лежала у его ног. Их войска входили в состав французской императорской армии, а экономика – работала на страну-завоевателя, уже не говоря о выплатах огромных военных контрибуций.

Но взаимная враждебность двух великих государей имела более глубокие по времени корни. В 1804 году император Александр I посылал Наполеону Бонапарту ноту протеста в связи с расстрелом в Венском замке последнего представителя дома Конде герцога Энгиенского, похищенного самым разбойным способом отрядом французских драгун из германского Бадена. Там, как считалось, герцог находился в полной безопасности. Этот «вопиющий» случай вызвал глубокое возмущение всех европейских дворов и аристократии.

В ответ на ноту протеста российский самодержец получил из Парижа открыто оскорбительный ответ с намеками на его причастность к убийству отца, императора Павла I Петровича. Этого публичного оскорбления самолюбивый Александр I Павлович никогда не мог простить Наполеону.

В свою очередь гораздо большее самолюбие французского императора было уязвлено отказом в январе 1910 года русского царя в руке его сестры, четырнадцатилетней великой княжны Анны Павловны. Это было сделано из-за того, что самозваный венценосец, дворянин-корсиканец, совсем не отличавшийся знатностью рода и потому пожелавший породниться с родом императорским. Такое желание появилось у него, прежде всего, по политическим соображениям, а не только по династическим.

Тогда, во время сватовства, император Александр I Павлович ответил достаточно холодно, но вежливо. Наполеону через его доверенного посланца маркиза Армана де Коленкура было сказано, что в связи с несовершеннолетием его сестры брак возможен только через два года. Такой ответ был равносилен официальному отказу. К слову говоря, такому браку изо всех сил противилась вдовствующая императрица Мария Федоровна, поддержанная подавляющей частью двора.

Сильно уязвленный Бонапарт тогда «извернулся», чтобы не быть до конца публично оскорбленным. Предварительно извещенный об ответе российского двора и не желая подвергаться унизительному отказу на официальном уровне, еще до возвращения посла Армана де Коленкура в Париж, он сделал такое же, но спешное предложение австрийскому двору. Наполеон просил руки 18‑летней эрцгерцогини Марии-Луизы.

В той ситуации она «представляла собой» побежденную объявившимся женихом на поле брани имперскую Австрию. Причем сватовство больше напоминало грозный (и торопливый) ультиматум: венскому двору давалось из Парижа всего 24 часа на то, чтобы не поразмышлять, а ответить «да» или «нет».

В феврале 1811 года от имени императора Наполеона I в Вене в брачной церемонии от его имени участвовал его начальник Главного штаба маршал Франции Луи Александр Бертье, обладатель двух герцогских титула – Невшательского и Ваграмского. Такое «венчание» в высшем свете случалось и до, и после. То есть Бонапарт оригинальным здесь, как его иногда рисуют, не был: все правила приличия были соблюдены.

В следующем месяце в Париже состоялась свадьба Наполеона и Марии-Луизы. Так корсиканский дворянин – «баловень судьбы» породнился с одной из крупнейших европейских династий. Венский двор, император Франц I своему победителю отказать просто не мог. Во дворце в Шенбрунне не переставали повторять: «Австрия спасена». Потомственный Габсбург стал тестем дворянина с острова Корсика, которая французским владением стала не столь давно.

Успешно завершенная «операция» по поиску достойной невесты для самозваного императора французов вызвала много толков в дипломатических кругах. Уж очень мало смотрелось в ней дипломатического такта. Общим мнением было таково:

«Он, то есть Наполеон, будет воевать через несколько лет с той из двух держав – Российской и Австрийской империями, где ему не дадут сразу невесты».

Теперь между Францией и Россией пролегла зримая черта враждебной отчужденности, имевшая нечто личное. Мировая история знает массу убедительных примеров, когда личная неприязнь монархов друг к другу становилась прямым поводом к самым кровавым и длительным войнам.

Исследователи утверждают, что в европейских столицах, прежде всего в Париже и Вене, и в самом Санкт-Петербурге действовали силы, то есть конкретные лица, которые подталкивали двух императоров к новому военному конфликту. Так, В.П. Шейнов в своей интересной по содержанию книге «Психология знаменитых личостей: Великие полководцы» о росте враждебности друг к другу дворов Наполеона и Романова пишет следующее:

«…В авторитарных государствах, коими и являются обе империи, к этому (эскалации недоверия и напряженности) примешивается личностный фактор, поскольку решение принимает один человек. А человеку не чуждо ничто человеческое. И здесь большую роль могут сыграть (и сыграли) интриги.

Ярый противник России австрийский министр иностранных дел Меттерних после брака Наполеона с австрийской принцессой стал частым гостем при дворе Наполеона. Как говорил про него с восхищением Талейран, сам знавший толк в искусстве интриги и тонкой мести, Меттерних «умел гладить льва по гриве».

Свое психологическое мастерство Меттерних и направил на то, чтобы поссорить двух могущественных императоров. Что ему в итоге и удалось.

Да и сам Талейран, выдающийся дипломат, много лет бывший министром иностранных дел Франции (и при Директории, и при первом консуле, а затем императоре Наполеоне, и при Людовике XVIII) помогал Меттерниху. И до того много лет передовал ему (в обмен на золото) политические и военные секреты Франции. Эти интриганы приложили руку к столкновению двух наиболее авторитетных монархов Европы.

С другой стороны, для Петербургского двора, который был полон французов, убежавших от революции, Наполеон был якобинцем, революционером. Такую репутацию они и создавали Бонапарту».

То, что при парижском дворе много интриговали против императора Александра I и России, история свидетельствует. Все это и накладывалось на личностную позицию Наполеона с его желанием офранцузить Европу и подмять под себя непокорного Романова с его империей. Речь шла о стремлении к гегемонии Франции на континенте. Россия на этом пути к 1812 году оставалась едва ли не главной помехой. Все говорило «за» Русский поход и создание перед этим общеевропейской коалиционной Великой армии.

Личность Наполеона «подавляла» его противников и на поле бранном, и на политической арене. Ему, как талантливому полководцу с императорской короной на главе, удавалось то, что не удавалось прочим монархам Европейского континента. И тогда, и в будущем современники и исследователи самого разного рода пытались выяснить, к чему же стремился сперва боевой генерал, потом первый консул-узурпатор, затем самодержавный император французов в свою звездную эпоху.

Пожалуй, одна из самых проницательных характеристик венценосного Наполеона Бонапарта принадлежит Меттерниху, австрийскому канцлеру, великому мастеру политических интриг, верному слуге династии Габсбургов и по многим причинам не любивший таинственную для «цивилизованной» Европы Россию. Ее образом и по сей день остается непредсказуемый в мышлении и поступках медведь, вышедший из лесной чащи и далекий от цивилизационных процессов.

Аристократ и дипломат Меттерних хорошо лично знал Наполеона, уже ставшего обладателем императорского престола. Он был частым гостем его дворца и парижского света. Именно Меттерних, как способный психолог, дал новоявленному императору французов характеристику властителя-завоевателя, стремящегося к господству пока только на Европейском континенте:

«…Система завоеваний Наполеона была совершенно особого характера.

Всемирное господство, к которому он стремился, не имело целью сконцентрировать в своих руках непосредственное управление огромной массой стран, но установить в центре верховную власть над европейскими государствами по образцу, извращенному и преувеличенному, империи Карла Великого.

Если соображения момента заставляли его отступить от этой системы, если они увлекали его к захвату и к присоединению к французской территории стран, на которые он при правильном понимании своего же интереса не должен был бы посягать, то эти действия, существенно повредившие укрепленю его власти, не только не содействовали развитию великого плана, лежавшего в основе его мысли, но лишь повели к его крушению и гибели.

Этот план должен был бы распространиться также и на церковь. Он хотел основать в Париже престол католицизма и оторвать Папу от всяких светских интересов, обеспечив ему власть духовную под эгидой французской империи».

С Меттернихом можно и спорить, можно и в чем-то согласиться. Не факт остается фактом: антифранцузские войны следовали одна за другой. И все они в итоге оказывались завоевательными, добавлявшими еще власти на континенте Наполеону. В истории с ним на этом поприще могут сравниться только Чингисхан и Александр Македонский. Другие великие завоеватели мировой летописи в сравнение с ним не идут.

На европейском континенте вновь запахло большой войной, которая должна была разрешить непростой вопрос истории: будет ли властвовать над Европой император французов Наполеон Бонапарт или нет? Сумееет ли он поставить перед собой на колени Россию? Ведь та со своими союзниками – Австрией и Пруссией – всего несколько лет тому назад приграла Наполеону Бонапарту две войны. Дойдет ли очередь до Британии, прикрывшейся водами Атлантики и флотом?

…Уже в 1810 году император французов приказал доставить ему книги, в которых содержалась бы информация о России, ее истории и особенностях, народе и боевом пути русской армии (традициях, выучке, основах формирования, взаимоотношениях, отношении к воинству населения, снабжении). Он знакомился с лучшими трудами по топографии России и даже с войнами, которые вели Иван IV Грозный и Петр I Великий. Наполеон прочитал о всех военных операциях, проводившихся на территории Польши и России, которые имелись на французском языке.

Известно, что наиболее внимательно он изучал Московский поход шведского короля Карла XII и о Полтавской баталии знал многое. Как и то, что под Полтавой и на переправе через Днепр у Переволочны в 1709 году до этого победоносная королевская армия «природных свеев» перестала существовать как таковая. Тогда в такое известие в Париже столетие назад не хотели верить.

Из топографии его больше всего интересовали описания местности Литвы и Остезейских провинций всей российской Прибалтики. А из Эстляндии, как говорится, было, как говорится, рукой подать до берегов Невы, на которых стоял Санкт-Петербург. Уже одно это наводило на определенные мысли, касательно наполеоновских «задумок» и стратегических планов.

К этому можно добавить еще и такую любопытную деталь. Полученная в Париже из России (вернее – добытая там) так называемая «столистовая карта» была специально для императора перепечатана французским шрифтом.

Наполеон читал книги, переведенные специально для него с немецкого языка на французский язык. В частности, это были труды Плото и Вильсона о русской армии. Таким делом одно время занимался польский дивизионный генерал Мишель (Михаил) Сокольницкий, ведавший при Главном штабе Франции разведывательным бюро, которое занималось организацией службы шпионов, допросом пленных и местных жителей на театрах войны, перехватыванием и чтением писем и донесений.

Сокольницкий руководил вербовкой и засылкой агентов в российские прибалтийские губернии, на Украину, на дороги Центральной России. Участвовал в Русском походе 1812 года как представитель польской армии при Наполеоне. Был ранен в Бородинском сражении. После сражения допрашивал русских пленных. В 1813 году после гибели маршала империи Юзефа Понятовского (утонул в реке Эльба) принял командование 8‑м (польским) армейским корпусом. В марте 1814 года участвовал в обороне Парижа.

После отречения императора французов по приглашению Александра I переехал из Парижа в Царство Польское, получил чин русского генерал-майора и участвовал в создании новой польской армии, которая являлась частью армии Российской империи. Лично для «просвещения» Наполеона в русских делах он сделал много.

Однако думается, что организация военной разведки в наполеоновской Франции не есть только единоличная заслуга Мишеля Сокольницки. Такой авторитетный исследователь Отечественной войны 1812 года в старой России, как В.В. Харкевич, пишет:

«Сведения о приготовлениях России к войне сосредотачивались, главным образом, в двух пунктах – Варшаве и Данциге. Отсюда они направлялись в Гамбург и с прежде имевшимися данными представлялись (маршалу) Даву в обработанном виде Наполеону. К последнему, кроме того, поступали донесения от Коленкура из Петербурга, от французского посла при Стокгольмском дворе Алькъэ, и от особого агента из Бухареста».

Разновременно в 1811 году через посредство командовавшего польской армией Понятовского и коменданта Данцига французского дивизионного генерала Ж. Раппа Наполеону сделалось известно о производстве работ по укреплению Риги и Динабурга, о вооружении этих крепостей, а также Бобруйска. О расположении и передвижениях русских войск, об усилении полевых войск за счет гарнизонных батальонов, о производстве набора, о передвижении нескольких дивизий (?) с Дунайского театра на Литву, об исправлении дорог в Литве и Волыни, об устройстве продовольственных магазинов в Литве. И даже о намерении императора Александра вторгнуться в герцогство Варшавское и провозгласить независимость Польши.

Поток подобных, хорошо оплачиваемых разведдонесений в штаб-квартиру Наполеона, как главнокомандующего Великой армии, все нарастал. Но все чаще в них не удавалось отделить действительное от желаемого. И что самое главное – в образе России, ее государя и армии в сознании императора французов и его генералитета вырисовывался образ врага, даже не помышлявшего о политическом компромиссе.

Сведения собирались особыми агентами, жившими в незначительном удалении от границы и поддерживавшими сношения с поляками, приверженцами Наполеона в Литве и на Волыни. Опрашивались путешественники, прибывшие из России, пользовались услугами иезуитов в Полоцке и подрядчиков-евреев. Прислушивались к разговорам среди офицерства. Нескромность не только офицеров, но даже генералов, приносила свои плоды.

Когда виленский военный губернатор генерал М.И. Голенищев-Кутузов, будущий главнокомандующий русской армией в «грозу 12‑го года», получил назначение в Турцию, Наполеону тотчас же сделалось известно, что перед отъездом он говорил интимным друзьям о полученном им приказании заключить мир с турками.

Сведения, получавшиеся из герцогства Варшавского, по отношению к силам русских были, однако, сильно преувеличены. Пылкий, увлекающийся характер поляков нередко заставлял их рисовать картины, при недостатке сведений часто пополняемые воображением. «Мы видим лес там, где в действительности одни деревья», – сознавался один из польских генералов французскому резиденту в Варшаве.

Поэтому в конце 1811 года Наполеон, сохранив прежний порядок получения сведений, наряду с ним дал новую, более строгую организацию делу ведения разведки против России. Она виделась ему уже не просто вероятным противником.

Французскому резиденту в Варшаве, барону Биньону, было предложено избрать из числа способных и достойных доверия поляков, служивших в военной службе и участвовавших в походах, трех старших агентов, которые знали бы хорошо: один – Литву, другой – Волынь, а третий – Лифляндию и Курляндию. Агенты эти должны были получать определенное содержание и сосредотачивать все сведения по топографии и статистике порученных им театров, по расположению, силе и передвижениям русских войск, по постройке и вооружению крепостей. Старшие агенты должны были избрать до 12 низших агентов и держать их на важнейших путях и в назначенных пунктах.

Вознаграждение низшим агентам определялось в зависимости от ценности сообщенных ими сведений. Биньону разрешено было расходовать до 12 000 франков ежемесячно на порученное ему дело. То была немалая денежная сумма. Но в окружении императора считали, что задуманная им игра в разведку стоит немалых свеч. Иллюзий на сей счет в высшем французском командовании не строилось.

Наконец, еще одним источником для получения сведений являлись Австрия и Пруссия, недавние союзники России в войнах против Франции. Так, в марте 1812 года Наполеон получил от прусского правительства «расписание» русской армии. Теперь ему во всей полноте стал известен ее состав.

В результате несомненно, что к началу Русского похода венценосный полководец Наполеон I обладал немалыми сведениями, более или менее близкими к истине, относительно силы и группировок русской армии.

Примечательно то, как Наполеон лично готовился к своим беспрерывным войнам. Его интересовали, прежде всего, два вопроса, относящихся к противной стороне. Во-первых, личность неприятельского полководца и вообще профессиональная подготовка вражеского генералитета к войне в поле. Во-вторых, организация неприятельского командования и силен ли сам главнокомандующий, с которым ему предстояло скрестить оружие.

Пожалуй, перед самым вторжением в Россию Наполеон мог дать себе по этим двум важным для него вопросам самый удовлетворительный ответ. Из старших генералов русской армии настоящим, боевым военачальником он считал одного князя Багратиона, ученика самого Суворова. Но тот находился на вторых ролях, и стать главнокомандующим реально не мог. В этом Наполеон не ошибся.

Военный министр Барклай де Толли был фактически лишен возможности принимать самостоятельные, волевые решения, поскольку при армии находился сам государь. А Голенищев-Кутузов, которого Наполеон считал хитрым и осторожным полководцем, состоял в то время не у дел, да и был он уже человеком преклонных лет. Беннигсен относился Бонапартом к числу «неспособных», что и соответствовало действительности. Но знать только лицо начальствующих лиц – это было еще далеко не всё.

Великий завоеватель, раздвигавший пределы созданной им на европейском континенте Французской империи, хотел познать «душу» России, прежде чем выступить в Русский поход 1812 года. Он вознамерился узнать о ней возможно максимально всё. Но, думается, так и не понял ее до конца.

…Что хотел получить Наполеон от этой стратегической операции на европейском Востоке? Что он жаждал решить в собственной судьбе, вступив на землю Московского Кремля? Рассуждений на это счет действительно много. Пожалуй, достаточно точно (но, разумеется, не бесспорно) по этому поводу высказался советский историк академик Е.В. Тарле:

«Великая армия в Москве – это значит покорность Александра, это – полное, безобманное осуществление континентальной блокады, следовательно, победа над Англией, конец войнам, конец кризисам, конец безработице, упрочение мировой империи, как внутреннее, так и внешнее. Кризис 1811 г. окончательно направил мысли императора в эту сторону.

Впоследствии в Витебске, уже во время похода на Москву, граф Дарю откровенно заявил Наполеону, что ни армия, ни даже многие в окружении императора не понимают, зачем ведется эта трудная война с Россией, потому что из-за торговли английскими товарами во владениях Александра воевать не стоило.

Но для Наполеона такое рассуждение было неприемлемо. Он усматривал в последовательно проведенном экономическом удушении Англии единственное средство окончательно обеспечить прочность существования великой, созданной им монархии.

И вместе с тем он ясно видел, что союз с Россией подламывается не только вследствие разногласий из-за Польши и не только из-за беспокоящей и раздражающей Александра оккупации части прусских владений и захватов на севере Германии. Но, прежде всего, потому, что Россия возлагает очень большие надежды на Англию в будущем, как и Англия возлагает свои надежды на Россию.

Существенный удар нанести по Англии он не может. Значит, нужно ударить по России».

То есть для венценосного стратега Наполеона Бонапарта Русский поход был делом осознанно решенным не в 1812 году, а гораздо раньше. То есть вскоре после заключенного в 1807 году Тильзитского мирного договора между Францией и Россией. Заключенного между двумя великими державами, которым по многим веским причинам стало тесно на европейском континенте.

Хотел ли император Наполеон войны с Россией? Большая часть отечественных и зарубежных исследователей отвечает только утвердительно: «Да, хотел и тщательно готовился к ней». Действительно, факты говорят только за это. А факты, как говорится, вещь достаточно упрямая и вполне убедительная.

Все известные наполеоновские слова о противном стремлении реалиям ситуации не отвечали. Хотя такие высказывания часто цитировались и цитируются в наше время. В умении вести политическую игру Бонапарту отказать трудно.

Поэтому трудно воспринимаются, к примеру, рассуждения Горация Вернета в его известной книге «История Наполеона». Он, среди прочего, пишет и такое, со ссылкой на слова императора французов, сказанные в посланиях императору Александру I:

«…Разрыв начался в 1811 году. Оба императора не могли уже согласиться в главнейших статьях политики: стало быть, рано или поздно война должна была непременно возгореться. Однако ж Наполеон, всегда старавшийся возложить на неприятеля всю ответственность за бедствия войны, не хотел и на этот раз поднять знамя брани на союзника, не испытав последних средств к примирению, от которого зависело спокойствие Европы.

Он писал несколько раз императору Александру с этой целью. «Ныне, – говорил он в одном из своих писем, – повторяется то же, что я видел в Пруссии в 1806 году и в Вене в 1809.

Я остаюсь другом Вашего Величества, если даже роковая судьба, увлекающая Европу, вооружит наши народы друг против друга. Буду соображаться с поступками Вашего Величества; никогда не подниму оружия первый; войска мои двинутся вперед, когда вы уничтожите Тильзитский трактат.

Я первый прекращу вооружения, если вы покажете такую же доверенность. Раскаивались ли Вы когда-нибудь в доверии, мне оказанном?»

Русский император был тверд и, чувствуя справедливость своих требований и желаний, повторял их, не соглашаясь ни на какие уступки…»

Есть и отечественные историки, которые утверждают, что Бонапарт нового противостояния с Российской империей не хотел, но был вынужден пойти на начало такой войны. Так, Н.А. Троицкий в одной из своих работ пишет следующее:

«Наполеон не хотел этой войны. С момента своего прихода к власти он стремился к миру и союзу с Россией. Ни в 1805‑м, ни в 1806–1807 гг. он не поднимал меч против нее первым. Теперь же воевать с Россией было для него еще труднее и опаснее. С 1808 г. он мог вести новую войну как бы одной рукой; другая была занята в Испании, отвлекавшей на себя до 400 тыс. его солдат. Учитывал он и пространства России, равные почти 50 Испаниям, тяготы ее климата, бездорожья, социальной отсталости (крепостных крестьян он прямо называл «рабами»)».

В подтверждение этого Троицкий ссылается на известное признание Наполеона своему министру полиции дивизионному генералу Рене Савари, герцога де Ровиго, который был ему беззаветно предан. Перед отъездом в Великую армию император сказал главе полицейского ведомства Франции слова, которые вписались в историю:

«Тот, кто освободил бы меня от этой войны, оказал бы мне большую услугу».

Но это только слова, сказанные доверительно близкому человеку. Других подобных свидетельств почти нет. Далее Н.А. Троицкий пишет:

«Что же заставило его идти на такую войну (оказавшуюся для него роковой) против собственного желания? Сила обстоятельств, столкновение интересов французской буржуазии и российского поместного дворянства. У Наполеона была «идея фикс» – континентальная блокада. Только она могла обеспечить ему победу над Англией и, следовательно, европейскую гегемонию.

Препятствовала же осуществлению блокады только Россия, нарушавшая при этом подписанный ею Тильзитский договор. Переговоры с ней (даже на высшем уровне) ничего не дают. Значит, по логике Наполеона, надо принудить Россию к соблюдению блокады силой».

То есть, как ни крути, как ни верти сложившейся внешнеполитической ситуацией, война Франции против России была неизбежной реальностью. И дело крылось даже не в том, что Наполеон Бонапарт ее не хотел. Ведь в истории человеческой цивилизации он известен не как Великий миротворец, а как Великий завоеватель. Другим не был, и быть не мог.

…Наполеон, собирая общеевропейскую Великую армию в атакующий кулак, старался любыми путями выиграть время для ее дислокации на берегах Вислы. С этой целью он послал к российскому государю своего посла в ранге генерал-адъютанта – дивизионного генерала графа де Нарбон-Лару (Нарбонна). Император Александр I принял его 6 мая в Вильно, где находилась его штаб-квартира, еще раз высказав принципиальные стороны позиции России в европейских делах.

В разговоре с наполеоновским посланником Александр I вновь заявил, что он не обнажит орудия первым, не желая взять на себя ответственность за пролитую кровь. И это было сказано в дни, когда две армии уже стояли друг перед другом, их разделял только Неман, к слову говоря, форсируемая без особых усилий водная преграда:

«Но я не сделаю ничего, посягающего на честь управляемого мною народа, – с достаточной твердостью и откровенностью прибавил российский монарх. – Русский народ не принадлежит к числу тех, которые отступают перед опасностью».

После этого Александр I развернул перед графом Нарбон-Ларой (внебрачный сын короля Людовика XV и военный министр короля Людовика XVI) карту Российской империи. Император указал собеседнику на северо-восточную окраину Азиатского материка, упиравшуюся в Берингов пролив – на самую восточную оконечность Чукотки, и сказал твердо:

«Если император Наполеон решится на войну, и счастье будет не на стороне правого дела, ему придется дойти до сих пор, чтобы заключить мир».

…Как в самой России относились к не просто новому столкновению с наполеоновской Францией, а с вторжением ее Великой армии в Россию? Есть письменные свидетельства того, что россияне «просчитали» ход такой войны еще до ее начала. Удивительной прозорливостью, к примеру, обладал талантливый дипломат русский посол в Лондоне граф С.Р. Воронцов. За три недели до перехода императора французов через Неман он писал своему сыну генерал-майору М.С. Воронцову, служившему в действующей армии:

«Вся Европа ждет с раскрытыми глазами событий, которые должны разыграться между Двиной, Днепром и Вислой. Я боюсь только дипломатических и политических событий, потому что военных событий я нисколько не боюсь.

Даже если начало операций было бы для нас неблагоприятным, то мы все можем выиграть, упорствуя в оборонительной войне и продолжая войну отступая.

Если враг будет нас преследовать, он погиб, ибо чем больше он будет удаляться от своих продовольственных магазинов и складов оружия и чем больше он будет внедряться в страну без проходимых дорог, без припасов, которые можно будет у него отнять, окружая его армией казаков, тем больше он будет доведен до самого жалкого положения, и он кончит тем, что будет истреблен нашей зимой, которая всегда была нашей верной союзницей».

Это пророчество, высказанное человеком, знавшим российское Отечество, любившим его, сбылось как историческая явь. Эти слова были написаны еще до того, как император французов Наполеон I прибыл к Великой армии.

Сам император французов словами историка Горация Вернета о своем окончательном решении начать Русский поход, пойти войной на Россию высказался так:

«…Я думал, что война (уже) объявлена… я не имел привычки опаздывать. Я мог идти против России во главе всей остальной Европы; предприятие было народное, дело – европейское; в этом заключалось последнее усилие Франции; ее судьба и судьба новой европейской системы зависела от конца это борьбы».

Пути Провидения ведут Наполеона в Москву… «Наполеон идет на Россию во главе всей остальной Европы!..» В Кремле назначены границы его победам; туда влечет его мысль о всемирном преобладании Франции!..»

Русский поход коалиционной Великой армии Наполеона на Россию был делом не спонтанным, а давно решенным. Вопрос был только во времени. Это было «дело европейское», от которого зависела «судьба новой европейской системы», созданной в условиях «всемирного преобладания Франции». Как тут сегодня не вспомнить о современном однополярном миросоздании!

Открыто готовиться к войне с Россией Франция стала с осени 1811 года. Предусмотрительный Наполеон еще в декабре 1810 года призвал в стране через сенат под ружье 80 тысяч человек. Затем последовали новые мобилизации военнообязанных граждан Франции. Опасаясь, что уход регулярных войск на войну с Россией оставит границы Французской империи незащищенными, Наполеон 5 марта 1812 года объявил о созыве ополчения Национальной гвардии. Перед этим в стране прошло несколько рекрутских наборов. Села и города «вычищались» от лиц призывного возраста.

Свою армию, которой предстояло совершить победоносный поход против России, император Наполеон I назвал Великой армией. Общеевропейской. Коалиционной. То, что она в действительности являлась Великой, полностью соответствовало ее составу, численности и числу орудийных стволов ней.

Шутка ли, в поход собиралсь почти вся Европа, подвластная имперской Франции. Такой армии Западная Европа не знала влоть до Первой мировой войны!

Энциклопедически термин «Великая армия» определяется так: это «название объединения части сухопутных сил Французской империи и ее союзников, созданного для решения определенной стратегической задачи и находившегося под личным командованиеим императора Наполеона I». (Отечественная война 1812 года. Энциклопедия).

Следует заметить, что в истории наполеоновской Франции армия под названием Великая уже была однажды. Впервые этот термин император Наполеон употребил в письме к началнику своего штаба маршалу империи Луи Александру Бертье, датированном 29 августа 1805 года, то есть накануне Русско-австро-французской войны того же года. Писалось следующее:

«Великая армия будет состоять из 7 корпусов».

После завершения кампании 1805 года и Русско-прусско-французской войны 1806–1807 годов первозданная Великая армия, как таковая, была распущена декретом Сената Франции от 12 октября 1808 года. Нужда в ней тогда отпала.

То есть она, стратегическое объединение, прошла обкатку в двух больших европейских войнах, проходивших на суше, и в которых противником Франции сперва выступала коалиция России и Австрии, а затем – России и Пруссии. И эти два испытания наполеоновское детище в лице Великой армии выдержало более чем успешно: войны для французского оружия были победными.

В Русско-австро-французской войне 1805 года наполеновская первая Великая армия блеснула в шести сажениях. Это: при Ульме (17 октября), при Энсе (22 октября), при Амштеттине (24 октября), при Кремсе (30 октября), при Шенграбене (4 ноября) и, наконец, при Аустерлице (20 ноября).

О последнем сражении, которое состоялось в Моравии, в одной из исторических частей Чехии, следует сказать особо. Битву при Аустерлице еще называют Битвой трех императоров, что вполне соответствует действительности. Во главе сразившихся армий стояло три императора – французский Наполеон I Бонапарт, российский Александр I Романов и австрийский Франц I Габсбург.

Аустерлиц стал одним из самых жестоких поражений армии России в XIX веке. Здесь русской армии было нанесено первое за сто лет решительное поражение в генеральном сражении. В 1700 году молодая петровская регулярная армия потерпела такое поражение от шведов короля Карла XII под крепостью Нарва в самом начале длительной Северной войны 1700–1721 годов.

Виктория Великой армии при Аустерлице стала самой большой в созвездии побед в полководческой биографии Наполеона Бонапарта. Он с полным правом на то гордился ею до последних дней жизни. Звезда Аустерлица не меркла даже в ссылке низвергнутого императора французов на острове Святой Елены. Один из классиков марксизма, Фридрих Энгельс писал: «Аустерлиц представляет чудо стратегии, он не будет забыт до тех пор, пока существуют войны».

Оценивая сражение при Аустерлице в ряду других выигранных им бталий, Наполеон говорил, что «шансы успеха были наименее сомнительны». Что касается побежденных им и его Великой армией, то это сражение в исполнении союзников было названо в трудах ряда исследователей «странным событием».

В последующей Русско-австро-прусской войне 1806–1807 годов наполеоновской Великой армии пришлось, чтобы победить союзников, сразиться в десяти баталиях. Это: в первый год войны при Заальфельде (10 октября), при Йене (14 октября), при Ауэрштедте (14 октября), при Чарнова (11 декабря), при Пултуске (14 декабря) и Голымини (тоже 14 декабря).

Во второй год войны Великая армия, ведомая имератором Наполеоном и его маршалами, сразилась с союзниками при Прейсиш-Эйлау (26–27 января), при Гутштадте (24–25 мая), Гейльсберге (29 мая) и при Фридланде (2 июня). Прусская армия была разбита, а непобежденная русская армия, понесшая большие потери, отступила за реку Неман в российские пределы.

Вторая наполеоновская Великая армия, гораздо более мощная, общеевропейская, начала формироваться по декрету от 15 февраля 1811 года. Цель ее создания определялась сразу: для войны против России. До самого вторжения в империю Александра I император Наполеон I продолжал на словах в письмах и выступлениях где-либо заботиться о полноте выполнения статей Тильзитского мирного договора.

Новая Великая армия вобрала в себя войска собственно Французской армии, а также воинские контингенты союзников Наполеона по Русскому походу – Итальянского королевства, государств Рейнского союза (Баварии, Саксонии, Вюртемберга, Гессена и других более мелких германских государств), герцогства Варшавского, Неаполитанского королевства, Австрийской империи и Прусского королевства.

В собственно Французской армии состояли воинские контингенты из Голландии, Испании, Швейцарии, Португалии и других завоеванных Наполеоном европейских стран.

О сборе воинских сил союзников наполеоновской армии можно показать на примере Рейнского союза, созданного Наполеоном под его протекторатом в 1806 году в Париже из 36 (!) германских государств, вышедших из состава Священной Римской империи со столицей в австрийской Вене. Этот союз просуществовал всего семь лет, до 1813 года.

Рейнский союз состоял из 4 королевств (Бавария, Вестфалия, Вюртемберг и Саксония), 5 великих герцогств (Баден, Берг, Вюрцбург, Гессен и Франкфурт), 13 герцогств, 17 княжеств, 4 независимых (вольных) ганзейских городов (Гамбург, Любек и Бремен). Последним из них в Рейнский союз вступил князь Ангальт-Дессау и получил за это титул герцога.

Главой Рейнского союза (протектором), как новообразованного государства, стал император французов Наполеон I. Повседневное правление делами союза осуществлял его примас – князь Карл Теодор фон Дальберг.

Каждая из немецких монархий, входившая в Рейнский союз, имела собственную династию, столицу, флаг и прочие атрибуты государственной власти и армию, которая по своей численности и организации соответствовала размерам и населенности этого кусочка германской земли. Но обязательно со своей военной формой и прочими армейскими отличиями. И со своим знаменем. Разнилось военное законодательство и воинские уставы.

У совсем маленьких княжеств армия могла состоять из одной-единственной пехотной роты или батальона, одного кавалерийского эскадрона (он мог быть неполного состава) и артиллерийской батареи, в которой могло быть всего несколько орудий. Но главнокомандующий такой импровизированной армии всегда носил генеральские эполеты, хотя были и исключения из такого правила. Им обычно являлся или сам монарх, или его наследник, или другие члены его семьи.

Создаваяемая Великая армия по известным причинам организационно не могла состоять из, как минимум, самостоятельных 36 армий, которые резко разнились по численности пехоты, кавалерии и по орудийным стволам. Поэтому протектор Рейнского союза с императорским титулом поступил иначе и вполне разумно: он стал создавать из них смешанные полки, бригады, дивизии и корпуса. В такие дивизии и особенно корпуса для их «укрепления» вводились французские части.

Таких смешанных полков Наполеоном было создано семь. Все они являлись номерными, без именований. Большинство из них еще до 1812 года волей императора французов отправили воевать в Испанию. Там они, постоянно пополняемые из граждан своих государств, несли большие потери в людях и не отзывались в пределах своих государств.

Были в этих пехотных полках батальоны, четыре роты которых являли собой армии одного княжества, одетые в свою отличительную форму и обладавшие собственным знаменем. Но в таких смешанных полках (а также в полках кавалерийских и батареях) нижние чины и офицеры говорили на одном языке, немецком. Это их объединяло и сплачивало.

Перед Русским походом император, он же протектор, Наполеон I якобы собрал своих верноподданных монархов Рейнского союза в столице Саксонского королевства городе Дрездене. Там он обратился к ним с таким призывом:

«Венценосные друзья Франции!

Дела в Европе взяли другой оборот. Повелеваю, как глава Рейнского союза, для общей пользы удвоить свои ополчения, приведя их в готовность пожинать лавры под моим начальством на поле чести.

Вам объявляю свои намерения: желаю восстановления Польши. Хочу исторгнуть ее из неполитического существования на степень могущественного королевства. Хочу наказать варваров, презирающих мою дружбу. Уже берега Прегеля и Вислы покрыты орлами Франции.

Мои народы! Мои союзники! Мои друзья!

Думайте со мной одинаково. Я хочу и поражу древних тиранов Европы. Я держал свое слово, и теперь говорю: прежде шести месяцев северные столицы Европы будут видеть в стенах своих победителей Европы».

В той речи, произнесенной во дворце саксонского короля в столичном городе Дрездене, император французов, как говорится, хватил через край. Что, что, а Россия, Русское царство, Великое княжество Московское «древним тираном» никогда не смотрелось ни для Европы, ни для Азии.

И 36 германских монархов Рейнского союза, после такой речи протектора, достаточно послушно провели дополнительную мобилизацию в свои армии, которые, потеряв «лицо», стали частью общеевропейской Великой армии. Ко всему прочему, содержание своих резко увеличенных войск, уходивших на восток, германские короли, великие герцоги, просто герцоги и князья брали на себя.

При этом германскими монархами не терялась надежда на военную добычу и трофеи и почести от императора. То есть князь мог получить титул герцога, герцог – великого герцога, великий герцог мог стать королем. Такое возвеличивание при императоре Наполеоне уже бывало. Сам он при этом был спокоен: из германских монархов никто на императорский титул не зарился. Даже король сильно урезанной Пруссии.

Судьба этой составляющей наполеоновской Великой армии – армий государств Рейнского союза, как известно, была трагична. Созданная в 1811–1812 годах, она была почти полностью уничтожена в ходе Русского похода императора французов на земле России. Оттуда в родные пределы возвратились удручающе немногие. Такое, прежде всего, касалось говорящих на немецком языке «французских германцев».

Другой такой «дерзостью» Наполеона Бонапарта по отношению к России в ходе подготовки к общеевропейскому Русскому походу можно назвать якобы его «мобилизующее» письмо к королю Пруссии:

«Ваше Величество!

Краткость времени не позволила мне известить Вас о последовавшем занятии Ваших областей. Я для соблюдения порядка определил в них моего принца. Будьте уверены, Ваше Величество, в моих к Вам искренних чувствованиях дружбы. Очень радуясь, что Вы, как курфюрст Бранденбургский, заглаживаете недостойный Вас союз с потомками Чингисхана желанием присоединиться к огромной массе Рейнской монархии. Мой статс-секретарь пространно объявит Вам мою волю и желание, которое, надеюсь, Вы с великим рвением исполните. Дела моих ополчений зовут теперь меня в мой воинский стан. Пребываю Вам благосклонный.

Наполеон».

История же появления на свет этих двух довольно правдоподобных документов такова. Они появились в рукописном издании на площадях Москвы в первые июльские дни 1812 года. После их чтения в людных местах среди разночинных москвичей началось «брожение умов». Властям в те дни, когда наполеоновская Великая армия шла на Первопрестольную столицу России, было от чего сильно тревожиться.

Граф Ф.В. Растопчин (Ростопчин), исполнявший в 1812 году должности военного губернатора Москвы, затем московского главнокомандующего и с июля – командующего 1‑м округом ополчения и получивший от благоволившего к нему императора Александра I чин генерал-фельдмаршала, в таком деле усмотрел «опасность». И он приказал расследовать его и найти виновных в появлении «вредного» рода рукописных «документов».

Дальше события развивались так, как их описал надворный советник Вотчинного департамента А.Д. Бестужев-Рюмин в своем «Кратком описании происшествиям в Москве в 1812 году»:

«Выдано в Москве следующее печатное объявление: «Московский военный губернатор граф Растопчин сим извещает, что в Москве показалась дерзкая бумага, где между прочим вздором сказано, что французский император Наполеон обещается чрез шесть месяцев быть в обоих российских столицах.

В 14 часов полиция отыскала сочинителя, и от кого вышла бумага. Он есть сын московского второй гильдии купца Верещагина, воспитанный иностранным и развращенный трактирною беседою.

Граф Растопчин признает нужным обнародовать о сем, полагая возможным, что списки с сего мерзкого сочинения могли дойти до сведения и легковерных, и наклонных верить невозможному.

Верещагин же, сочинитель, и губернский секретарь Мешков, переписчик, по признанию их, преданы суду и получат должное наказание за их преступление».

Купеческого сына Михаила Верещагина, обвиненного в сочинительстве двух «дерзких» прокламаций, посадили в тюрьму. В день оставления Москвы он был отдан графом Ф.В. Растопчиным возбужденной толпе для «смертной» расправы.

…Русский поход закончился для коалиционной армии к концу 1812 года более чем плачевно. Весной 1813 года Наполеон попытался воссоздать свое детище – Великую армию, но по численности личного состава, кавалерии и артиллерии она стала бледной копией своей предшественницы, общеевропейской Великой армии. К концу кампании 1813 года войск монархий Рейнского союза в ней уже не значилось.

Великая армия окончательно, то есть официально, прекратила свое недолгое историческое существование по декрету Сената Франции от 2 апреля 1814 года об отстранении императора Наполеона от власти. И больше Великая армия не воссоздавалась.

Сегодня мы можем увидеть на российской земле след-напоминание о наполеоновской общеевропейской Великой армии. В 1913 году на Бородинском поле, близ Шевардинского редута, был открыт памятник «Павшим Великой армии». Его автором стал архитектор П.Л. Бесвильвальд. Памятник такого рода в России – единственный.

Пожалуй, самым большим достижением Наполеона и его дипломатии стала приобщение к созданию Великой армии для похода в Россию бывших ее союзников – Австрийской империи и Прусского королевства. Они, несмотря на неудачи и потери в антифранцузских войнах, обладали немалыми воинскими силами: обученными, вооруженными и с большим боевым опытом.

Собственно говоря, такая задача стояла перед Парижем с самого начала общеевропейской, коалиционной армии. Тогда и начали действовать, и весьма успешно, наполеоновские дипломаты. Заключается военный союз против России с королевской Пруссией и имперской Австрией. А ведь всего несколько лет тому назад австрийская и прусская армии сражались вместе с русской армией против французов. И Европе обманчиво казалось, что такое воинское братство Санкт-Петербурга, Вены и Берлина (с Кенигсбергом) нерушимо.

Австро-французский договор о союзе был подписан в Париже 14 марта 1812 года. Со стороны Франции его подписал министр иностранных дел Ю.Б. Маре, со стороны Австрии – посол в Париже князь К.Ф. Шварценберг, будущий герцог фон Крумау, ставший в конце того же года фельдмаршалом. Шварценберг пользовался особым доверием и своего имератора, и Наполеона I. Тот был благодарен ему за успешные переговоры о браке Бонапарта с эрцгерцогиней Марией Луизой и устройства по такому поводу в Париже большого праздника.

В ходе переговорного процесса Наполеон смог убедить своего тестя императора Франца I заключить с ним военный союз против России. В том же марте месяце договор был ратифицирован сперва в Париже, а затем в Вене.

Австрийская империя по договору с Парижем обязывалась выставить против России в течение двух месяцев вспомогательный 30‑тысячный корпус с 60 орудиями под командованием австрийского военачальника. Его структура оставалась австрийской. Официального номера в составе Великой армии он не имел. Корпус поступал в непосредственное подчинение императору Наполеону.

По настоянию Наполеона корпусным командиром стал генерал от кавалерии К.Ф. Шварценберг, а начальником штаба – генерал-майор Й. Штуттергейм. Корпус состоял из 4 дивизий (правого фланга, центра, левого фланга и кавалерийской), резервной артилерии и инженерного парка. На конец июля в корпусе значилось 27 батальонов, 44 эскадрона, 60 орудий. Всего 30,9 тысяч человек. Местом сбора корпусных войск стала австрийская Галиция, окрестности города Лемберга (ныне Львов).

Военный союз Франции и Австрии нес большую опасность России. Благодаря действиям русской агентуры в Париже в Санкт-Петербург уже в начале апреля 1812 года была доставлена копия этого договора. Данные военной разведки подтвердил российский посланник в Вене.

Граница России с Австрией проходила намного южнее направления ожидавшегося главного удара Великой армии. Поэтому император Александр I озадачил обеспечением ее безопасности военного министра генерала от инфантерии М.Б. Барклая де Толли. В силу такой угрозы началось формирование 3‑й Обсервационной (Наблюдательной) армии, командование которой вручалось генералу от квалерии А.П. Тормасову. Ей предстояло противодействовать австрийским войскам.

Особенностью создания Обсервационной армии являлось то, что ее основу составили войска 2‑й Западной армии генерала от инфантерии князя П.И. Багратиона, что значительно ослабило ее силы. Это и показало начало Отечественной войны 1812 года.

Появление в составе наполеоновской Великой армии значительных австрийских войск обеспокоило императора Александра I. Желая сохранить в предстоящей войне нейтралитет бывшей союзной Австрии, российский монарх сделал заявление послу Вены в Санкт-Петербурге графу И.Ф. Сен-Жюльену, что если войска его императора начнут боевые действия, то он направит против Австрии войска Дунайской армии адмирала П.В. Чичагова.

В самой Австрии, долго и много раз воевавшей с Франций, в ее высших кругах нашлось много противников военного союза с Наполеоном против России, которая не раз выступала военной союзницей империи Габсбургов и против турок, и против тех же французов, и против пруссаков.

Канцлер К. Меттерних в июне 1812 года направил в Ставку Александра I, которая находилась в Вильно, свое доверенное лицо. Тот заверил российского государя, что австрийские войска не будут вести в предстоящей войне активных действий, если Россия, в свою очередь, «не будет смотреть на нее (Австрию) как на врага».

Действительно, в ходе наполеоновского Русского похода австрийский вспомогательный корпус Шварценберга действовал крайне пассивно. Это вызывало раздражение императора французов. После гибели Великой армии союзный договор между Веной и Парижем фактически утратил силу. И Австрия снова стала врагом Франции.

Прусско-французский договор о наступательном и оборонительном союзе был подписан в Париже 24 февраля 1812 года. Свои подписи под ним поставили французский министр иностранных дел Ю.Б. Маре и королевский посланник в Париже Ф. Круземарк.

Король Фридрих Вильгельм III вел секретные переговоры о союзе с Санкт-Петебургом и Парижем. Однако император Александр I отказался от идеи ведения наступательной войны в защиту Пруссии, а Наполеон угрожал Берлину уничтожить Пруссию при любом враждебном акте против его империи. В такой опасной лично для него ситуации король Фридрих Вильгельм III был вынужден подписать союзный договор с Францией.

По заключенному союзу Прусское королевство обязывалось выставить для похода на Восток 20‑тысячный вспомогательный корпус с 60 орудиями и 20‑дневным запасом провианта. В действительности в Русском походе пруссаков участвовало больше. Корпусом командовал генерал от инфантерии Ю. фон Граверт, затем его сменил генерал-лейтенант Г. фон Йорк.

Остальные войска королевства должны были быть сконцентрированы в трех крепостях (Глац, Грауденц и Кольберг) без права передвижения. Таким союзникам, как пруссаки, французы откровенно не доверяли, помня прошедшую с ними войну.

Кроме того, Пруссия обязывалась поставить для Великой армии продовольствие и снаряжение в счет не выплаченной ею части контрибуции (в размере 43 миллионов франков). Контрибуция была наложена на нее после разгромного поражения в Русско-прусско-французской войне 1806–1807 годов.

Король Фридрих Вильгельм III дал понять, что в случае войны с Россией будет причинять зло российскому императору «только в силу крайней необходимости». Договор был разорван Берлином после полного поражения Великой армии на земле России. С ней был заключен Калишский союзный договор: Пруссия вновь вступала в войну против Франции.

Одновременно с появлением под знаменами Наполеона вспомогательных корпусов от Австрии и Пруссии шла мобилизация больших и малых армий германских государств Рейнского союза. Его протектор был строг в своих указах местным монархам.

Войска Варшавского герцогства, творения наполеоновской мысли, тоже привлекаются на сторону наполеоновских сил. Герцогство поставило под ружье в состав Великой армии 74,7 тысяч человек. Всего же под знаменами Наполеона в Русском походе участвовало 83,5 тысячи польских военных. 37 тысяч из них составили Пятый армейский корпус Великой армии, которым командовал дивизионный генерал Ю. Понятовский (будущий маршал империи).

Всего в 1812 году в Великую армию было мобилизовано 118,6 тысяч поляков, в том числе 19 тысяч в литовских губерниях России. По польским источникам, 60 тысяч из них нашли свою гибель на полях России, а свыше 11 тысяч отбывали плен в Сибири.

Французская армия, вбирая в себя по пути войска многочисленных германских государств, притягивая к себе войска португальцев и испанцев, швейцарцев, итальянцев, голландцев и прочие, выдвигается к реке Одеру. Император Наполеон отдает приказ, чтобы все подвластные ему государства на немецкой земле в срок провели мобилизацию своих армий.

Смотрелось вполне естественно, что для Русского похода привлекаются многочисленные войска Варшавского герцогства. Поляки с известной наивностью верят, что именно Франция подняла на войну с Россией за их государственную независимость пол-Европы. Такая историческая иллюзорность присуща им и по сей день. Но великий завоеватель имел собственные планы, отвечавшие только его личным имперским желаниям и амбициям.

По своим организаторским и полководческим дарованиям Наполеон Бонапарт производил сильное впечатление. Так, генерал Г.А. Леер, бывший одно время начальником российской Академии Генерального штаба, дал в «Энциклопедии военных и морских наук» такую характеристику:

«Как полководец, Наполеон I является величайшим из великих, не сколько потому, что в этом отношении он был щедрее других одарен от природы, сколько потому, что жил позже них и, следовательно, мог воспользоваться их богатым опытом, да и обстоятельства покровительствовали ему в больших размерах, чем им, способствуя, таким образом, полному развитию его таланта (Цезарь убит в начале своего владычества, Александр Македонский умер в молодости, Ганнибалу же приходилось действовать при крайне стесненных обстоятельствах)».

Знали ли в России, со всей достоверностью, о подготовке французской армии к походу на Восток? Да, безусловно, знали о готовящейся большой войне. Император Александр I имел в Париже одного из самых блестящих разведчиков-дипломатов той эпохи – полковника Александра Чернышева, близкого ему человека и советчика. Чернышев неоднократно приезжал с письмами своего государя к Наполеону. Помимо этого на него постоянно возлагались дипломатические поручения, «требовавшие особого такта». Такой характер (разведывательной) деятельности требовал периодического, более или менее продолжительного пребывания в Париже.

У Чернышева были прекрасные данные для такого рода дипломатической деятельности. Красивый, ловкий, прекрасно воспитанный и отлично владевший французским языком, молодой полковник по наружности вел самую рассеянную жизнь и пользовался большим успехом в парижском обществе. Находясь с января 1811 года в Париже, когда начались приготовления к войне, он успел организовать «шпионство» через посредство одного чиновника в военном министерстве, некоего Мишеля.

Наполеону два раза в месяц в строго установленные дни представлялось подробное расписание французской армии. В нем точно указывалась ее численность и расположение, вплоть до самых мелких воинских частей как внутри страны, так и за ее пределами. Подробные расписания эти посылались из соответствующего отделения Военного министерства с особым агентом для брошюровки перед представлением императору.

Вот такого особого агента и удалось подкупить Мишелю, труды которого оплачивались хорошо. На пути к брошюровщику и обратно «Расписание императорской армии» попадало на некоторое время в руки Мишеля, достаточное, впрочем, для снятия с него копии. Таким образом, полковник Чернышев за несколько часов до самого Наполеона получал самые полные и точные сведения об успехах в деле формирования Великой армии. Такое можно назвать в разведделах одним словом: «Фантастика!»

Безусловно, за российским дипломатом велась слежка. Поэтому спрятать ему концы в воду было очень трудно. Деятельность Чернышева не могла не привлечь внимание французской полиции. В квартире, в его отсутствие, был произведен тайный обыск, который привел французское правительство к убеждению, что русский полковник располагает самыми секретными сведениями, имея в Париже ценных осведомителей.

Однако дело до «шпионского» скандала не дошло и не получило немедленной огласки только потому, что случилось это в феврале 1812 года. Тогда для Наполеона важнее всего было оттянуть свой разрыв с Россией. Французские власти, вероятно, и не узнали бы источника, откуда черпались сведения об императорской армии, если бы не осторожность самого Чернышева. Покидая Париж, он оставил в своей квартире компрометирующее письмо Мишеля, которое при сожжении бумаг завалилось под ковер и было найдено французской полицией.

О деле полковника Чернышева было доложено Наполеону. Тот решил, пока его Великая армия не сосредоточилась на берегах Вислы, не осложнять отношений с Россией. Тем более ему известно, что лично ему известный русский офицер является доверенным лицом императора Александра I. В том же феврале месяце Наполеон предложил ему отправиться из Парижа в Санкт-Петербург с письмом к российскому государю. Так из столицы Франции был удален «точно установленный» разведчик, наделенный талантом тонкого наблюдателя за ходом неприятельских военных приготовлений.

…Полководец Наполеон Бонапарт, избирая целью своего Русского похода 1812 года Москву, четко понимал ее значение в предстоящей большой войне. Широко известны слова, сказанные им относительно направления главного удара:

«Если я займу Киев – я возьму Россию за ноги; если я овладею Петербургом – я возьму ее за голову: заняв Москву, я поражу ее в сердце».

Завоеватель не скрывал своих планов на новую военную кампанию. Он намеревался за два месяца дойти до города-крепости Смоленска в верховьях Днепра и заставить императора Александра I запросить мира. Естественно, он должен был подписан на выгодных только Парижу условиях. В противном случае Наполеон грозил дойти до самого центра России, то есть до Москвы.

Как усиленно готовилась наполеоновская Франция к войне с Россией, лучше всего говорят расходные цифры ее военного бюджета. Он рос следующим образом: 1810 год – 389 миллионов франков, 1811 год – 506 миллионов, 1812 год – 556 миллионов франков. Знали ли об этом в далеком от Парижа городе на Неве? Разумеется, знали и принимали ответные меры такого же характера.

Император Наполеон для дальнейших завоеваний (и для Русского похода) располагал миллионной военной силой, разбросанной по всей Европе. Но большую часть ее он все же решил собрать в единый кулак под названием Великой армии. Резкое увеличение военного бюджета империи позволило ему к концу 1811 года довести численность своих войск до 986,5 тысяч человек, которые продолжали расти и в следующем году.

Великая армия начала формироваться по императорскому декрету от 15 февраля 1811 года и включала в себя собственно французскую армию и иностранные воинские контингенты. Термин «Великая армия» император Наполеон I употребил в 1805 году в письме к маршалу Луи Александру Бертье, который служил у него начальником штаба долгих 16 (!) лет, получив в своем кругу прозвище «жена императора», а от монарха – титулы князя Невшательского и князя Ваграмского.

Та первая Великая армия была распущена императорским декретом в октябре 1808 года после успешных для французского оружия кампаний 1805 и 1806–1807 годов. Можно сказать, что свое название она тогда вполне оправдала.

К началу Русского похода императора Наполеона I на Европейском континенте сложилась небывалая до селе в истории военно-политическая ситуация, ярко описанная английским исследователем наполеоновской эпохи Дональдом Ф. Белдерфилдом в книге «Наполеон. Изгнание из Москвы»:

«Гигантские армии, состоявшие из варваров или полуцивилизованные, маршировали по европейскому континету со времен падения Римской империи. Но еще никогда под единовластныым командованием одного человека никто не видел таких военных сил: военные резервы Франции, низменной Европы, Италии, Германии, многонациональной Габсбургской империи, части Польши, части Испании и сфер влияния далеко за пределами открытых границ.

Это был лидер, имперский символ которого, бронзового орла, водрузили над Кадисом, в Померании, в Литве, и даже так далеко на юге, как в Калабрии, в конце итальянского «сапога».

Короли, принцы, герцоги, графы, местные царьки и чиновники высокого и низкого ранга, подкупленные, запуганные или изгнанные со своих территорий, стояли перед выбором: вернуться обратно второстепенными сатрапами либо поискать себе постоянного убежища за Ла-Маншем или по ту сторону Атлантики.

Италия была покорена, Испания и Португалия опустошены французскими армиями. Положение Голландии и Саксонии понизилось до статуса территории, поставлявшей рекрутов для Великой армии. Пруссию с ее военным наследием Фридриха Великого разгромили в течение одной короткой кампании. Громоздкая империя Габсбургов, просуществовавшая более шести столетий, была побеждена в 100 небольших и полудюжине более крупных сражений и предлагала мир ценой династического альянса.

Французские войска держали свои гарнизоны и на восточном берегу Андриатики, и на границах наполовину несуществующей Оттоманской империи. И только на Пиренейском полуострове французские орлы встретили сопротивление.

Но это было не все. Объединение завоеванных земель шло с опасной быстротой. Двое из братьев Наполеона заняли опустевшие троны, третий имел созданное для него королевство. Три сестры Наполеона заправляли в другом месте, одна делила трон с маршалом Франции, мужья двух других были шутами. Территория, ныне известная как Западная Германия, стала Рейнской конфедерацией, а ее номинальные правители получали указания из Парижа…

За 16 лет военная империя настолько разрослась, а количество завоеванных народов так увеличилось, что трудно даже представить всю дьявольскую пестроту армии, ввязавшуюся в русскую авантюру жарким июльским днем 1812 года…

Но настоящее ядро армии составляли французы…»

Россия по самым веским причинам не могла стать частью империи Наполеона Бонапарта. Равно как Русская Императорская армия тоже не могла быть частью общеевропейской коалиционной армии.

…Наполеон отправлялся в новый поход во главе действительно Великой (не по своему названию) армии. С учетом вооруженных сил всех вассальных и зависимых государств императору-полководцу удалось подготовить для похода против России 642‑тысячную при 1372 орудиях Великую армию. Есть сведения, что наполеоновская армия имела на вооружении артиллерии несколько больше – 1420 орудий. Артиллерия же Великой армии, вторгшейся в июне 1812 года в пределы России, насчитывала 1066 орудий.

Из этого числа войск в боевых действиях на российской территории участвовало 608 тысяч человек (с учетом резервов, которые подходили на театр военных действий из Европы). То есть почти полный состав Великой армии. Только датчане не успели подойти, неспешно маршируя вдоль южного берега Балтики, да часть сил, задержавшихся в западных крепостях.

Организационно Великая армия состояла из гвардии, 12 пехотных и 4 кавалерийских корпусов, осадных артиллерийских и инженерных полков, фурштата (армейского тыла) и маршевых (запасных) полков.

Готовясь к Русскому походу, император Наполеон сформировал 35 пехотных дивизий, 11 дивизий кавалерийского резерва, а также 27 кавалерийских бригад при армейских корпусах.

Подготовку к войне со стороны Наполеона можно считать для того времени образцовой. Была создана и отлажена надежная коммуникационная линия с подготовленными тыловыми базами и подвижными магазинами (складами) продовольствия и фуража. Самая крупная база с предполагаемым годовым запасом провианта на 500‑тысячную армию и местный гарнизон – крепость Данциг (ныне Гданьск, Польша) – создавалась в течение двух лет. Она была объектом постоянной заботы французского императора.

В Данциге находилось 50 тысяч лошадей, которые могли быть использованы как для кавалерии и артиллерии, так и для обозов. В одной Германии для различных нужд военного времени было закуплено 200 тысяч лошадей.

Огромные запасы провианта были сосредоточены на линии реки Вислы – в крепости Торн, в Варшаве, Модлине, Грауденце, Мариенбурге, а также в столице Восточной Пруссии городе Кенигсберге. Там были устроены продовольственные склады и депо разного рода армейского снабжения.

В крепости Торн была налажена выпечка сухарей. Здесь ежедневно выпекалось 600 тысяч рационов хлеба.

Артиллерия обеспечивалась значительными запасами различных снарядов и пушечного пороха. Артиллерийские склады Великой армии находились на польской территории в Вышгороде (близ Варшавы), Плоцке и Влоцлавске.

Не забывалось и о медицинском обслуживании армии. С этой целью главные военные госпитали были развернуты в Польше и Восточной Пруссии.

Планировалось создание промежуточных баз для снабжения войск и на российской территории. Для этой цели французское командование создало 17 фурштатских батальонов, насчитывавших 5–6 тысяч повозок, 18–20 тысяч лошадей и 8—10 тысяч погонщиков. Они могли везти («поднять») 20‑дневный запас продовольствия для всей армии. Кроме того, из местных средств (мобилизованных повозок с возчиками) в Восточной Пруссии были сформированы вспомогательные транспорты.

Перед началом вторжения в Россию Наполеон отдал распоряжение, чтобы войска были обеспечены четырехдневным запасом хлеба и двадцатидневным запасом муки. В дальнейшем Великая армия должна была снабжаться путем насильственных реквизиций у местного населения.

Сама Франция, естественно, не могла обеспечить императорскую армию нужным количеством провианта и прочих видов довольствия. Основная «нагрузка» выпала на долю подвластных императору Наполеону стран. Только одна Пруссия обязывалась доставить на армейские склады 400 тысяч квинталов (квинтал равен одному центнеру) пшеницы, 200 тысяч квинталов ржи, огромное количество овса и сена, бутылок вина, 44 тысячи быков, десятки тысяч лошадей.

Чтобы облегчить доставку всех этих грузов, были сформированы специальные плавучие транспорты для Балтийского моря, рекам и каналам. Эти транспорты составлялись из мобилизованных для целей войны вместе с экипажами морских и речных судов.

Такая мера для подготовки армейских тылов оказалась весьма эффективной. Плавучие транспорты водными путями по Фриш-Гафу, Варте-Деймскому каналу, Куриш-Гафу и Неману доставили из Данцига в Тильзит в течение одного июня 1812 года (а немного позже и в Ковно): четыре понтонных и два осадных парка, две тысячи тонн муки, 200 тонн риса, 100 тысяч рационов сухарей.

Наполеон готовил тылы Великой армии перед Русским походом в течение 18 месяцев. То есть полтора года к российской западной границе завозились и складировались огромные запасы провианта, фуража, армейского имущества, огневых припасов.

По ряду подсчетов, Наполеон имел на территории Германии и Польши 678 тысяч войск с 1420 орудиями и 156 тысяч строевых и обозных лошадей. Эти войска состояли из почти 356 тысяч французов и 322 тысяч союзников.

Из этих 678 тысяч по родам войск было: пехоты – 480 тысяч человек, кавалерии – 100 тысяч, артиллерии – 30 тысяч, остальные входили в состав шести понтонных парков и обслуживали армейские обозы.

На 1812 год во Франции оставалось 150 тысяч войск, в Испании, где шла трудная для завоевателей война, – свыше 300 тысяч, в Италии – более 50 тысяч человек. При определенных обстоятельствах часть этих сил могла стать дальним резервом для Великой армии. Проблема виделась только в сроках их переброски и снабжении на новом месте.

Французская военная машина отличалась большой отлаженностью благодаря организаторскому таланту самого Наполеона и тем войнам, которые Франция беспрерывно вела два последних десятилетия. Опыт был огромен. Общеевропейская Великая армия перед выступлением в Русский поход имела следующую организацию.

Пехота состояла из полков и отдельных батальонов. Французские полки имели от 3 до 5 батальонов (не считая запасного – депо полка), австрийские и германские полки имели преимущественно 2‑батальонный состав, прусские – 3 батальона. Численность пехотных батальонов колебалась от 700 до 900 человек. В Русском походе приняло участие полностью или частично французских 65 линейных и 18 легких полков. Линейная пехота называлась также тяжелой.

Пехота, несмотря на свое разделение на линейную и легкую и различные наименования была по существу одна. Существенно отличались от, скажем, гренадеров и егерей только вольтижеры. Они были обучены совместным действиям с кавалерией, и потому имели отличное от другой пехоты вооружение и снаряжение.

Основным оружием всей французской пехоты являлось гладкоствольное ружье образца 1777 года. Оно было модернизировано и оснащено 3‑гранным штыком.

Кавалерия делилась на тяжелую (кирасиры, карабинеры и драгуны) и легкую (конные егеря, уланы, гусары и шеволежеры-пикинеры). Кавалерийские полки Великой армии, как правило, состояли из 4 эскадронов. Австрийские имели по 6–8 эскадронов. В некоторых польских уланских полках было по 3 эскадрона. Сила эскадрона равнялась 150–250 коням, то есть всадникам.

В Русском походе участвовало полков французской кавалерии: два карабинерских, 13 – кирасирских (всего их было 14), 12 – драгунских, 17 – конных егерей, 6 – гусарских и 9 – шеволежер-пикинер.

Основным оружием кавалеристов императорской армии являлись палаши и сабли последней модификации, пистолеты (как правило, пары) и карабины. Пики, как холодное оружие, широко не использовались.

В рядах наполеоновской армии кавалерия составляла около одной шестой части ее численного состава.

Перед Русским походом император французов постарался увеличить огневую мощь свой многочисленной кавалерии. Он приказал вооружить ружьями те полки конницы, которые их до того не имели. Так, уланы и шеволежеры получили по 30 карабинов на эскадрон (роту) взамен пик. В полках тяжелой кавалерии все люди были вооружены мушкетонами.

Вооружив всю кавалерию огнестрельным оружием (ружьями), Наполеон старался приучить своих конников, даже кирасир, к действиям в пешем строю. Ранее этакое было частью выучки драгун (конных солдат). То есть уметь вести с противником и огневой бой. Если того, разумеется, потребует обстановка. Об этом Наполеон стал заботиться перед Русским походом. Император французов говорил:

«Несомненно, что кавалеристу в кирасе трудно пользоваться карабином, но, с другой стороны, нелепо, чтобы 3–4.000 храбрецов могли быть захвачены во время расположения на квартирах или остановлены во время движения двумя ротами вальтижер (то есть стрелков из ружей. – А.Ш.)».

Готовясь к вторжению в Россию, император-полководец прежде всего озаботился «употреблением» кавалерии на необъятных, в его понятии, русских просторах. О пехоте и артиллерии такой речи он не вел. Были приняты следующие меры.

Дивизиям тяжелой кавалерии, одетой в стальные кирасы, были приданы по одному легкоконному полку улан или шеволежер-пикинеров. По замыслу Наполеона они предназначались для несения службы ординарцев и конвоя, летучей почты, а также для ведения огневого боя верхом в рассыпном строю. То есть делать на войне то, что было несподручно исполнять тяжелой кавалерии.

Легкие конники на поле битвы, когда тяжелая кавалерия проводила массированную атаку на вражескую пехоту, располагались на флангах или сзади кирасир. Если неприятельская пехота или кавалерия оказывалась разбитой ударом кирасирской кавалерии, то легкоконным полкам предписывалось сквозь интервалы полков всадников в стальных кирасах идти вперед и преследованием довершать поражение врага.

Наполеон, хорошо лично знакомый с русской армией с 1805 года, перед самым началом Русского похода был озабочен ее «богатством» легкой конницей. Речь шла не сколько об уланах и гусарах, башкирских и калмыцких всадниках, сколько о многочисленной казачьей коннице, на удивление мобильной, неприхотливой к тяготам походной жизни, бесстрашной и удалой, способной на самые дерзкие действия. То есть французской кавалерии, окажись она без поддержки пехоты и артиллерии, было кого бояться и на поле брани, и в походе, и в тылах.

Императору французов на поле брани приходилось не раз «знакомиться» с действиями легкоконных казачьих полков, этих профессиональных воинов-землепашцев России. А в 1812 году, во время отступления из Москвы, превратившегося в полное бегство, Наполеону придется лицезреть казаков невооруженным подзорной трубой глазом многократно.

Поэтому не стала большой случайностью и какой-то необычностью инструкция Наполеона о разведывательной деятельности кавалерии Великой армии на российской территории. Она была отправлена в войска из императорской штаб-квартиры тотчас после переправы Великой армии через пограничный Неман. Суть инструкции сводилась к двум требованиям:

1) воспрещалась посылка отдельных кавалерийских разъездов и небольших отрядов от главных сил, ибо они могли стать легкой добычей легкой русской конницы, и

2) указывалось на обязательность поддержки кавалерии пехотой на пересеченной и закрытой (прежде всего в лесах) местности в случае нападения на нее легкой конницы противника.

Инструкция рекомендовала высылку от главных сил на открытой местности кавалерии силой не менее бригады, «так как только часть сил в 1.500 коней освещает (разведает. – А.Ш.) значительное пространство и, при соответствующем эшелонировании, не подвергается опасности».

Высылка небольших партий (отрядов) на пересеченной местности признавалась невыгодной. Действия их при наличии у русских многочисленной легкой конницы успешными быть не могли, и это вело лишь к неоправданной потере людей и коней. К тому же у мелких отрядов кавалеристов, находившихся вне главных сил, «развивались наклонности к грабежу местного населения». То есть император Наполеон и таким способом пытался бороться с мародерством в рядах своей армии, укрепляя тем самым в ней дисциплину.

Пехотные и кавалерийские полки сводились в бригады, по 2–3 полка в бригаде. Часто в пехоте полки заменялись отдельными батальонами. Бригады сводились в дивизии, по 2–3 в каждой. Впрочем, в наполеоновских войсках понятие бригада не имело строго определенного значения. Обычным явлением были бригады, имевшие в своем составе один-единственный полк. В таком случае бригадный генерал являлся и полковым командиром.

Артиллерия разделялась на полковую, линейную и резервную. Полковая артиллерия (артиллерийские команды) имела на вооружении 3‑фунтовые пушки и была придана по 2–4 орудия пехотным полкам. Гвардейская полковая артиллерия имела пушки более крупного калибра – 4‑фунтовые.

Линейная артиллерия была оснащена 6‑фунтовыми пушками и соответствующего калибра гаубицами. Организационно она сводилась в пешие 8‑орудийные и конные 6‑орудийные батареи (роты), которые составляли дивизионную артиллерию. Такие батареи входили в состав корпусной артиллерии и армейского артиллерийского резерва.

Артиллерийские роты входили в 9 пеших и 6 конных артиллерийских полков. Каждой роте придавалась рота артиллерийского обоза для транспортировки орудий, снарядов и зарядов, различного снаряжения.

В итоге на каждую тысячу человек пехоты и кавалерии Великой армии приходилось до 3 полевых орудий. Это было примерно на одно орудие меньше, чем в русской армии.

Высшим тактическим соединением в наполеоновской армии являлись пехотные и кавалерийские дивизии, а уже затем корпуса. Здесь было сходство с русской армией.

Пехотные дивизии имели в своем составе от 2 до 7 полков. В состав соединения могли входить еще и отдельные батальоны пехоты, по два батальона дивизионной артиллерии (один пеший и один конный) и отдельная рота саперов. Всего в дивизии могло быть от 6 до 23 батальонов, одна саперная рота и 14 орудий (не считая полковых).

Неоднородность пехотных дивизий Великой армии определялась еще одним организационно-штатным обстоятельством. В состав ряда дивизий (прежде всего 5‑го Польского пехотного корпуса) организационно входили кавалерийские части.

Такая же ситуация сохранялась и в наполеоновской кавалерии. Нормальный состав легкой кавалерийской дивизии определялся в шесть полков при одной конной батарее. Это составляло 24 эскадрона и 6 орудий. Тяжелая кавалерийская дивизия состояла из четырех полков и уже двух конных батарей. Это было 16 эскадронов и 12 орудий.

Однако на деле отклонения от таких штатов были значительными. В своем большинстве тяжелые кавалерийские дивизии имели три полка тяжелой и один полк легкой кавалерии. Причем обычным явлением становились бригады силой в один конный полк, чаще всего кирасирский.

Корпуса не имели даже приблизительного штатного состава. Они состояли из 2–5 пехотных дивизий, 1–2 кавалерийских бригад, 2 батарей резервной артиллерии и 1 понтонной роты, которая имела средства для наводки и исправления мостов по пути следования корпусных войск.

Что касается кавалерии, не вошедшей в состав армейских пехотных корпусов, то она организационно сводилась в резервные кавалерийские корпуса по 2–3 дивизии в каждой. Их в составе Великой армии насчитывалось четыре под общим начальством маршала империи Иоахима Мюрата, короля неаполитанского.

В войнах, которые вел Наполеон на европейском континенте, значение мобильной конницы было исключительно велико. Резервные кавалерийские корпуса предназначались для «стратегической службы» и для массированных атак неприятеля на полях больших сражений. Так было, например, на Бородинском поле при массированных, яростных атаках на Семеновские (Багратионовы) флеши и Курганную высоту (батарею Раевского).

…В главных силах Великой армии, которая шла на Москву, осадной, крупнокалиберной артиллерии не имелось. Но все же в ее состав были назначены два крупных осадных артиллерийских парка. Магдебурский имел 100 орудий, Данцигский – 130 орудий самых крупных калибров. Совокупная огневая их мощь была огромной.

Относительно использования осадных артиллерийских парков в Русском похода Наполеон имел определенные планы. Они предназначались для осады сильных российских крепостей на санкт-петербургском направлении – Риги и Динабурга. Осадные орудия из Магдебурга должны были сокрушить укрепления Динабурга, а осадные орудия из города-крепости Данцига – Рижскую крепость. То есть свои задачи они знали заранее.

Однако события в Русском походе 1812 года развивались так стремительно, что на территорию России успел прибыть только один Данцигский осадный артиллерийский парк. Тяжелые орудия из Магдебурга на театр военных действий доставлены не были: данный парк просто «опоздал» на войну.

Великая армия имела хорошо организованные понтонные и инженерные войска, которые являлись особой заботой полководца Наполеона. Они распределялись по армейским корпусам. Всего насчитывалось 9 понтонных рот, 2 батальона моряков для организации форсирования водных преград, 9 саперных и 6 минерных рот. Все они были отдельными воинскими частями французской армии и отличались мобильностью.

Материальная часть этих подразделений состояла из трех понтонных и одного инженерного парков. Каждый понтонный парк имел по 100 понтонов, что позволяло одновременно навести через большую реку, как, например, Висла или Неман, два моста. Третий понтонный парк имел все необходимые принадлежности для наводки такого же большого моста из местных судов, как правило, не закупленных, а реквизированных.

Полководец Наполеон был известен как хороший организатор маршевых движений своих войск, прежде всего главных сил французской армии. Он требовал от понтонных парков подвижности и быстроты при наводке мостов через встававшие перед ним водные преграды, особенно в условиях России:

«Весь мой план войны основывается на наличии понтонного парка, обладающего хорошей запряжкой и столько же подвижного, как орудие».

…Успех наступательных операций во многом зависел от тылового обеспечения. Наполеон, как великий практик войны, всегда стремился к обеспечению армии всем необходимым. Он, в частности, заблаговременно распорядился выработать и испытать в походных условиях несколько типов обозных повозок.

К 1812 году обозные батальоны французской армии состояли из трех типов. Нормальные обозные батальоны имели 252 парных повозок; каждая такая повозка поднимала груз в 30 центнеров. Воловьи – по 308 повозок, несших по 27 центнеров груза. Третий тип обозных батальонов (самый распространенный) имел по 606 повозок: это были практичные двуколки с грузоподъемностью в 10 центнеров каждая.

Походная жизнь на войне показала, что тяжеловозные повозки, особенно с воловьей упряжкой, оказались непрактичными. Было принято решение заменять их более легкими местными, то есть реквизированными, повозками. Зачастую отбирать лошадей и повозки у местного населения приходилось силой.

Такова была штатная структура Великой армии, ее артиллерийская, понтонная и инженерная вооруженность. Какой-то устоявшейся организационной стройности она не имела. Но в руках полководца Наполеона Бонапарта такая огромная сила обычно оказывалась хорошо управляемым воинским организмом. О нем и пойдет во всех имеющихся разночтениях речь ниже.

…Первоначальные наполеоновские силы вторжения в Россию, то есть войска первого эшелона, состояли из следующих войск (данные приводятся Клаузевицем, будучи взяты им из книги де Шамбре «История экспедиции в Россию»):

«1. Левое крыло под начальством Макдональда в составе 10‑го корпуса силою до 30 тысяч человек перешло через Неман близ Тильзита и предназначалось для действия против Риги – 30 000 человек.

2. Центр под начальством самого Наполеона состоял из:

1‑го корпуса Даву 72 000 человек.

2‑го корпуса Удино 37 000 человек.

3‑го корпуса Нея 39 000 человек.

4‑го корпуса Евгения Богарнэ 45 000 человек.

6‑го корпуса Сен-Сира 25 000 человек.

Гвардия Мортье 47 000 человек.

Три резервных кавалерийских корпуса

под командою Мюрата 32 000 человек

Всего 297 000 человек.

Эти массы переправились через Неман в двух пунктах: у Ковно 230 000 человек и у Пилоны, в 3 милях выше Ковно, 67 000 человек; они были предназначены действовать против Барклая.

3. К центру надо еще причислить под командой Жерома Бонапарта:

5‑й корпус Понятовского 36 000 человек.

7‑й корпус Ренье 17 000 человек.

8‑й корпус Вандамма 17 000 человек.

Кавалерийский корпус Латур-Мобура 8000 человек.

Всего 78 000 человек.

Эта армия переправилась у Гродно и предназначена была против Багратиона.

4. Правое крыло – 34 000 человек, под начальством Шварценберга, у Дрогочина через Буг и, по-видимому, назначалось против Тормасова – 34 000 человек.

Итого 439 000 человек.

Когда остатки французской армии собрались в течение января месяца за Вислой, оказалось, что они насчитывают 23 000 человек. Австрийские и прусские войска, вернувшиеся из похода, насчитывали приблизительно 35 000 человек, следовательно, все вместе составляли 58 000 человек.

В течение кампании подошли еще с маршалом Виктором 33 000 человек, с дивизиями Дюретта и Лаузона – 27 000 и других пополнений 80 000 человек, следовательно, около 140 000 человек. Прочее составляют обозные части».

Однако этот, прежде всего численный, состав наполеоновской Великой армии несколько разнится с другими данными достаточно авторитетных исследователей. Так, В. Штейнгель в свой книге «Записки касательно составления и самого похода Санктпетербургского ополчения против врагов отечества в 1812 и 1813 годах» приводит несколько иные цифры:

«1. Маршала Даву 80 000

2. Маршала Удино 45 000

3. Маршала Нея 45 000

4. Вице-короля итальянского:

итальянской гвардии из итальянских войск 15 000

французских войск и двух далматских полков 20 000

всего 35 000

5. Короля Вестфальского Иеронима

из вестфальцев и немецких войск 30 000

6. Князя Понятовского из поляков 60 000

7. Генерала Ренье из саксонцев 80 000

8. Маршала Макдональда:

из французов 15 000

пруссаков 35 000

Рейнский союз 10 000

всего 60 000

9. Маршала Виктора:

из французов 30 000

Рейнский союз 15 000

всего 45 000

10. Под командой Монсея, Бессьера и Мортье:

старой французской гвардии 20 000

новой гвардии 15 000

и прежней конной гвардии 5000

всего 45 000

11. Маршала Ожеро:

из французов 15 000

датчан 10 000

неаполитанцев 12 000

швейцарцев 4000

всего 41 000

12. Австрийский у князя Шварценберга 30 000

В 12 корпусах было пехоты 561 000; у короля Неаполитанского Мюрата вся кавалерия с 10 000 легкой пехоты, 3000 при парке легкой артиллерии из 160 орудий с 8000 зарядными ящиками и при них 4000 человек. Оба сии парка были под начальством артиллерии инспектора графа Эбле.

Понтонный батальон из 900

Два батальона пионер 1800

Команда минеров 300

18 рот больничных сторожей 1800

Батальон саперов и морских офицеров 900

Три батальона погонщиков 2500

Команда каменщиков для постройки печей 300

Четыре батальона пекарей 3000

У провианта около 2000

Всего находилось во французской армии со свитами императора, маршалов и генералов, короля Неаполитанского и вице-короля Итальянского с лекарями, аптекарями, служителями и прислужниками 591 500 человек».

Какой же была Великая армия ко дню ее вторжения в пределы России по последним исследованиям, уточнениям и дополнениям?

При Главной квартире главнокомандующего императора Наполеона I числилось около 4 тысяч человек.

Начальник Генерального штаба – маршал Луи Александр Бертье («мозг французской армии»), принц Невшатель, князь Ваграм.

Командующий кавалерией – маршал Иоахим Мюрат, король неаполитанский.

1‑й генерал при императоре – дивизионный генерал Авдош Жюно, герцог д’Абрантес.

При императоре состояли дивизионные генералы, графы Лербен, Мутон, Дуросне, Гогендорф и Нарбон-Лара.

Начальник артиллерии – дивизионный генерал граф де Ларибуасьер.

Начальник инженеров – дивизионный генерал граф Шасслу-Лоба.

Начальник понтонов – дивизионный генерал граф Эбле.

Директор топографического бюро – дивизионный генерал граф Сансон.

Генерал-интендант – дивизионный генерал граф Дюма.

Генерал-квартирмейстер – бригадный генерал граф де Монтион.

Генерал-аудитор, командующий жандармерией, – дивизионный генерал граф Лауер.

Для поручений – бригадные генералы граф Жирардин, барон Джулимино и Тарай.

Начальник историографов – бригадный генерал барон Жомини.

Комендант Главной Императорской квартиры – дивизионный генерал граф О.Ж.Г. де Коленкур.

Наполеона Бонапарта в Русском походе сопровождали следующие члены французского правительства и должностные лица императорского двора:

Министр иностранных дел – Юг Бернар Маре, герцог Боссано.

Министр (без портфеля) – граф Пьер Антуан Дарю.

Обер-шталмейстер – дивизионный генерал А.О.Л. де Коленкур, герцог де Винченца.

Великий маршал Двора – дивизионный генерал Дюрок, герцог Фриули.

Секратарь императора – барон Меневаль…

Ниже приведенный состав наполеоновской Великой армии, которая собиралась с пол-Европы и создавалась специально для Русского похода 1812 года, может рассказать о многом. И, прежде всего, о «величии военных планов» императора французов по отношению к неприязненной ему России. Перед переходом через Неман полководец Наполеон Бонапарт действительно смог поставить под ружье воинские силы большей части европейского континента. Поставить их в ряды французской армии и повести в поход, который стал началом заката созданной им Французской империи.

Знали ли в России о том, что против Отечества собирается в поход «много европейская» армейская рать? Безусловно, знали. И иллюзий на этот счет не строили.

Ведь не случайно же малоизвестный мемуарист армейский артиллерийский офицер Г.П. Мешетич назвал свои воспоминания «Историческими записками войны россиян с французами и двадцатью племенами». Их автор в звании подпоручика 11‑й артиллерийской бригады 4‑го пехотного корпуса участвовал в 1812 году в Бородинском сражении, в делах при Островно, Малоярославце и Красном

Общеевропейская Великая армия создавалась Наполеоном только для того, чтобы поставить Россию перед ним на колени. Ни до 1812 года, ни после разгромного для Франции Русского похода наполеоновская армия ни в документах, ни на словах ее героев никогда не называлась Великой. И величие русской армии в грозу 1812 года было в том, что она фактически истребила в своем отечестве такую огромную неприятельскую военную силу.

Наполеоновская Великая армия перед вступлением в пределы России, на 24 апреля 1812 года, состояла из следующих составных частей, то есть корпусов и дивизий:

Императорская гвардия насчитывала в своих рядах 72 тысячи человек. Ее командующим был маршал Эдуард Адольф Мортье, герцог Тревизский. В его прямом подчинении находился Невшательский (пехотный) батальон.

1‑й гвардейской дивизией (две бригады: 9 полков) командовал дивизионный генерал граф Делаборд. 2‑я бригада была смешанного состава и состояла из французов и германцев.

2‑й гвардейской дивизией Молодой гвардии (две бригады: 5 полков) командовал дивизионный генерал граф Роге.

Вислинским легионом (две бригады: 4 полка пехоты, полк и эскадрон кавалерии, 3 отдельных батальона) командовал дивизионный генерал граф Клаперед. Основу легиона составляли поляки, меньшую часть – итальянцы и испанцы.

Старой наполеоновской гвардией командовал маршал Франсуа Жозеф Лефевр, герцог Данцигский.

3‑й гвардейской дивизией (две бригады: 3 гренадерских и 2 егерских полка) командовал дивизионный генерал барон Кюриаль.

Гвардейской кавалерией командовал маршал Жан Батист Бесъер, герцог Истрийский.

Кавалерийской дивизией гвардии командовал дивизионный генерал граф Вальтер. Дивизия состояла из пяти бригад в составе 6 полков (в том числе Португальский конно-егерский), эскадрона (роты) египетских мамелюков и двух эскадронов конных жандармов.

Резервной артиллерией гвардии командовал дивизионный генерал граф Жан Бартелемо Сорбье.

Гвардия являлась в наполеоновской армии, как и во всякой другой армии, ее элитной частью. Быть таковой французские гвардейцы заслужили доблестью и мужеством в войнах сперва революционной Франции, а затем Французской империи. Но, пожалуй, европейская история еще не знала такой многочисленности гвардии в одном государстве. Как и не знала такого обилия в национальной гвардии иностранцев – многих тысяч поляков, германцев, испанцев, итальянцев, португальцев, иллирийцев, швейцарцев, голландцев, кроатов (хорватов), египетских мамелюков.

Что же касается армейских корпусов, и даже дивизий, то здесь сразу же обращает на себя внимание несоразмерность их людской численности, равно как и числа дивизий, бригад, полков и соответственно этому полевой артиллерии. Так, 1‑й пехотный корпус маршала Даву насчитывал 72 000 человек, тогда как 7‑й пехотный корпус дивизионного генерала Ренье имел в своих рядах всего 17 000 человек.

Объяснение такому организационному построению Великой армии дает сам ее главнокомандующий в лице императора Наполеона I. Как действительно великий полководец, он к тому же был еще редким военным психологом. Он знал не только сердце и тайные пружины французского солдата «его» армии, но и возможности и талант собственных полководцев, кому доверял водить армейские корпуса. Тем, в кого он верил больше всего, Наполеон доверял и большее количество войск. Такими талантами были для него маршалы Даву, Мортье, Ней, Ожеро и еще не один человек.

Великая армия имела следующие пехотные и резервные кавалерийские корпуса:

1‑м пехотным корпусом (72 тысячи человек; самый большой по численности в Великой армии) командовал маршал Луи Николя Даву, князь Экмюль, герцог Ауэрштедт. Корпус состоял из:

1‑я пехотная дивизия дивизионного генерала графа Морана: две бригады по 2 полка (французы, один полк из Бадена).

2‑я пехотная дивизия дивизионного генерала графа Фриана: три бригады – 4 полка, в том числе один испанский.

3‑я пехотная дивизия дивизионного генерала графа Гюдена де ла Саблонье: две бригады – 4 полка и отдельный германский батальон из Мекленбурга.

4‑я пехотная дивизия дивизионного генерала графа Дессе: две бригады – 4 полка, в том числе один германский из Гессена.

5‑я пехотная дивизия дивизионного генерала графа Компана: три бригады – 4 полка.

Корпусной кавалерией командовал дивизионный генерал граф де Жирарден. Две бригады состояли из 3 конно-егерских и одного польского уланского полков.

2‑м пехотным корпусом (37 тысяч человек) командовал маршал Шарль Николя Удино, герцог Реджио. Корпус состоял из:

6‑я пехотная дивизия дивизионного генерала графа Леграна: три бригады – 5 полков, в том числе один португальский.

8‑я пехотная дивизия дивизионного генерала графа Вердье: две бригады – 4 полка.

9‑пехотная дивизия дивизионного генерала графа Мерля: три бригады – 6 полков, в том числе 1 французский, 4 швейцарских и 1 хорватский.

Корпусная кавалерия состояла из двух бригад: 5 конно-егерских и один польский уланский полк.

3‑м пехотным корпусом (40 тысяч человек) командовал маршал Мишель Ней, герцог Эхлинген. Корпус состоял из:

10‑я пехотная дивизия дивизионного генерала барона Ледрю: три бригады – 5 полков, в том числе один португальский.

11‑я пехотная дивизия дивизионного генерала графа Разу: три бригады – 5 полков, в том числе один португальский и один из Иллирии.

25‑я пехотная дивизия кронпринца Вюртембергского Вильгельма (дивизионного генерала графа Маршана): три бригады – германских 5 полков и 4 отдельных батальона из Вюртемберга.

Корпусная кавалерия состояла из двух бригад: 4 полка французов и 3 полка из Вюртемберга.

4‑м пехотным корпусом (45 тысяч человек) командовал Эжен Роз де Богарне, принц Империи, князь Венеции, вице-король Италии. Корпус состоял из:

Итальянская Королевская гвардия дивизионного генерала Леки: 2 полка и 3 отдельных батальона пехоты, 2 полка кавалерии.

13‑я пехотная дивизия дивизионного генерала барона Дельзона: три бригады – 5 полков, в том числе один хорватский.

14‑я пехотная дивизия дивизионного генерала графа Брусье: две бригады – 4 полка, в том числе один испанский.

15‑я пехотная дивизия дивизионного генерала графа Пино: три бригады – 5 полков, в том числе два итальянских и один из Далмации.

Корпусная кавалерия состояла из двух бригад – 4 конно-егерских полка: два французских и два итальянских.

5‑м пехотным (Польским) корпусом (36 тысяч человек) командовал дивизионный генерал (будущий маршал) князь Иосиф Антон Понятовский. Корпус состоял из:

16‑я пехотная дивизия дивизионного генерала Зайончека: две бригады – 4 полка.

17‑я пехотная дивизия дивизионного генерала Домбровского: две бригады – 4 полка.

18‑я пехотная дивизия дивизионного генерала Княжевича: две бригады – 3 полка.

Корпусной кавалерией командовал дивизионный генерал Каминский. Она состояла из трех бригад в составе 5 полков.

6‑м Баварским пехотным корпусом (25 тысяч человек) командовал дивизионный генерал маркиз Лоран Гувийон Сен-Сир. Корпус состоял из:

19‑я пехотная дивизия дивизионного генерала графа Деруа: три бригады – 5 полков и 3 отдельных батальона.

20‑я пехотная дивизия дивизионного генерала графа Вреде: три бригады – 6 полков и 3 отдельных батальона.

Корпусная кавалерия состояла из двух бригад по два легкоконных полка в каждой.

7‑м Саксонским пехотным корпусом (17 тысяч человек) командовал дивизионный генерал граф Жан Луи Ренье. Корпус состоял из:

21‑я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Лекока: две бригады – 4 полка и один отдельный батальон.

22‑я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Гутшмида: две бригады – 3 полка и 3 отдельных батальона.

Корпусная кавалерия состояла из одной бригады в составе 3 полков.

8‑м Вестфальским пехотным корпусом (33,5 тысячи человек) командовал брат императора Жером Бонапарт, король вестфальский (фактически дивизионный генерал граф Жозеф Доменик Вандам, которого вскоре сменил дивизионный генерал Андош Жюно, герцог д’Абрантес). Корпус состоял из:

23‑я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Тарро: две бригады – 4 полка и два отдельных батальона.

24‑я пехотная дивизия дивизионного генерала фон Окса: две бригады – один полк и 4 отдельных батальона.

Корпусная кавалерия состояла из двух бригад (одна – гвардейская) – 2 гусарских полка и гвардия: один полк и один отдельный эскадрон.

9‑м пехотным корпусом (33 тысячи человек) командовал маршал Виктор, герцог Беллуно. Корпус состоял из:

12‑я пехотная дивизия дивизионного генерала Партуно: три бригады – 6 полков, в том числе один германский из Бремена.

26‑я пехотная дивизия дивизионного генерала графа Дандельса: две бригады – 6 германских полков и один отдельный батальон; все из Берга и Бадена.

28‑я пехотная дивизия дивизионного генерала барона Жирара: две бригады – 6 полков, в том числе 3 польских, один саксонский, один вестфальский и один гессен-дармштадтский.

Корпусная кавалерия состояла из двух бригад – 4 полка: саксонский, баденский, бергский и гессен-дармштадтский.

10‑м пехотным корпусом (32,5 тысячи человек) командовал маршал Жак Стефан Жозеф Макдональд, герцог Тарентский. Корпус состоял из:

7‑я пехотная дивизия дивизионного генерала барона Гранжена: две бригады – 5 полков, в том числе 3 польских, баварский и вестфальский.

27‑я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Граверта: три бригады – прусских 5 пехотных полков, 3 отдельных батальона и лейб-регимент, состоявший из трех батальонов.

Корпусная кавалерия, которой командовал генерал-майор фон Массенбах, состояла из двух бригад – 4 прусских полка.

11‑м резервным корпусом (60 тысяч человек) командовал маршал Пьер Франсуа Шарль Ожеро, герцог Кастильоне. Корпус состоял из пяти пехотных и одной кавалерийской дивизий, личный состав которых состоял из французов, германцев и неаполитанцев. В Русском походе участвовало только две дивизии:

31‑я пехотная дивизия дивизионного генерала графа Луазона: две бригады – 4 полка.

32‑я пехотная дивизия дивизионного генерала барона Дюретта: три бригады – 6 полков и один отдельный батальон, из которых 4 полка и батальон были германскими.

Австрийским корпусом (33 тысячи человек) командовал фельдмаршал князь Карл Филипп Шварценберг. Корпус состоял из:

Дивизия фельдмаршала-лейтенанта барона Бианки: три бригады – 4 полка и два отдельных батальона (немецкий и венгерский).

Дивизия генерала барона Зигенгаля: три бригады – 5 полков и один отдельный батальон.

Дивизия генерала барона Траутенберга: две бригады – 4 полка (в том числе один хорватский пограничный полк) и один отдельный батальон.

Кавалерийская дивизия генерала Фримона: три бригады – 7 полков.

1‑м резервным кавалерийским корпусом (12 тысяч человек) командовал дивизионный генерал Этьен Антуан Мари Нансути. Корпус состоял из:

1‑я легкая кавалерийская дивизия дивизионного генерала барона Брюйера: три бригады – 9 полков, в том числе два польских и один прусский.

1‑я кирасирская дивизия дивизионного генерала барона Декре де Сен-Жермена: три бригады – 4 полка.

5‑я кирасирская дивизия дивизионного генерала графа Валансе де Тимброна: три бригады – 4 полка.

2‑м резервным кавалерийским корпусом (10 тысяч человек) командовал дивизионный генерал Людовик Пьер Момбрен. Корпус состоял из:

2‑я легкая кавалерийская дивизия дивизионного генерала графа Себастиани де ла Порта (его сменил дивизионный генерал граф Пажоль): три бригады – 7 полков, в том числе один польский, один вюртембергский и один прусский.

2‑я кирасирская дивизия дивизионного генерала графа Ватье: три бригады – 4 полка.

4‑я кирасирская дивизия дивизионного генерала графа Дефранса: три бригады – 4 полка.

3‑м резервным кавалерийским корпусом (10 тысяч человек) командовал дивизионный генерал граф Эммануэль Груши. Корпус состоял из:

3‑я легкая кавалерийская дивизия дивизионного генерала барона Шастеля: три бригады – 7 полков, в том числе два баварских и один саксонский.

3‑я кирасирская дивизия дивизионного генерала барона Думерка: три бригады – 4 полка.

4‑я дивизия тяжелой кавалерии дивизионного генерала барона Уссайе: две бригады – 4 полка.

4‑м резервным кавалерийским корпусом (8 тысяч человек) командовал дивизионный генерал Виктор Николя Латур-Мобур. Корпус состоял из:

1‑я легкая (польская) кавалерийская дивизия дивизионного генерала Рожнецкого: две бригады – 6 полков.

7‑я кирасирская дивизия дивизионного генерала барона Лоржа: две бригады – 5 полков (два саксонских, один польский, два вестфальских).

Приведенный выше списочный состав воинских сил Наполеона, которые он в 1812 году вел за собой в Русский поход, говорит о многом. Прежде всего бесспорно доказывает, что на Россию шли войска, собранные императором французов с пол-Европы. Это были не просто войска, традиционно мобилизуемые по случаю большой войны, а кадровые полки и батальоны, бригады и дивизии, на обучение и вооружение которых уже было затрачено много времени и немало средств. То есть наиболее подготовленные для серьезного дела кадровые части регулярных армий более чем половины государств европейского континента.

Любую армию дней вчерашних и сегодняшних украшает элитная гвардия. В состав Великой армии была собрана гвардия Франции и всех подвластных императору Наполеону I стран Европы – итальянская и неаполитанская, тосканская и польская, дармштадтская и вестфальская, баварская и саксонская, вывезенные из Египта мамелюки…

То есть государства раздробленных еще на долгое время Италии и Германии, герцогство Варшавское безропотно повиновались своему завоевателю. Они отдали ему на «истребление» элиту собственной военной силы, отборные гвардейские части, которые украшали собой любые парады и составляли дворцовую охрану любых монархов. Другими словами характеризовать ту ситуацию, пожалуй, нельзя.

Всего же в Великой армии на июнь 1812 года под ружьем находилось свыше 83 тысяч поляков, из которых почти 75 тысяч представляли армию герцогства Варшавского. Около 37 тысяч из них составляли 5‑й армейский корпус Ю. Понятовского.

Когда Наполеон занял Литву, то он начал формировать в литовских губерниях Российской империи преимущественно из поляков так называемые литовские войска Великой армии. Численность их определялась императором французов в 17 тысяч человек, но достичь ее так и не удалось. Основу их составляли шляхтичи-добровольцы, рекруты, военнопленные и дезертиры из русской армии, уроженцы этих губерний.

Почти всему этому «созвездию» разноязычной европейской гвардии суждено будет сгинуть на полях брани и дорогах Российской империи всего лишь за один 1812 год. Это коснется, прежде всего, прославленной в войнах и походах наполеоновской Старой и Молодой гвардии, которую император французов в ходе Бородинского сражения так и не рискнул бросить в кровавые атаки на позиции русской армии ни у Семеновских (Багратионовых) флешей, ни у Курганной высоты (батареи Раевского).

Великая армия была не только многоязычная, но и «цветастая», если взяться за словарь военных терминов. Чего стоит только одна расшифровка полков империи, созданной завоевательными трудами императора французов. Пехотные полки были: гвардейские, вольтижерские, стрелковые, фузилерные, гренадерские, егерские, легкой пехоты, линейные, временные, линейные легкие, пограничные и просто пехотные.

То же самое относится и к наполеоновской кавалерии, основу которой составляли четыре резервных кавалерийских корпуса (40 тысяч всадников), не считая конницы императорской гвардии и пехотных корпусов.

Полки регулярной кавалерии Великой армии были: гвардейские, кирасирские, конно-егерские, уланские, гусарские, драгунские, шевалежерские, легкоконные, карабинерные.

Такого созвездия названий пехотных и кавалерийских полков единовременно русская армия никогда не знала. Да и за всю свою многовековую историю старая Россия не знала такого числа союзников по принуждению (или по собственной воле?), какое имел великий император-полководец Наполеон Бонапарт в 1812 году.

По данным историка А.И. Попова, в Русском походе в рядах Великой армии участвовало около 72 тысяч поляков, свыше 36 тысяч пруссаков, около 31 тысячи (по другим данным – свыше 36,5 тысячи) австрийцев, около 29 тысяч баварцев, около 28 тысяч вестфальцев, около 27 тысяч саксонцев, около 20 тысяч подданных Итальянского королевства, 13,5 тысячи (по другим данным – 15,8 тысячи) вюртембержцев, 10 тысяч датчан (датские войска границ России не переходили), около 8 тысяч неаполитанцев, свыше 6,7 тысячи швейцарцев, свыше 6,5 тысячи баденцев, около 6 тысяч (по другим данным – около 4,4 тысячи) жителей Берга, свыше 5,1 тысячи (по другим данным – свыше 6,8 тысячи) гессенцев, 3,9 тысячи португальцев, около 3,7 тысячи испанцев, около 3,4 тысячи хорватов, 3 тысячи (по другим данным – 2,6 тысячи) вюрцбуржцев, около 2,9 тысячи иллирийцев, 2,1 тысячи франкфурцев, около 2,1 тысячи мекленбуржцев, около 2 тысяч далматинцев и других.

К этому красноречивому для той и нынешней эпох списку следует добавить, что здесь не учтены военнослужащие Австрийской империи венгры. По данным 1812 года и гораздо более поздних лет, они входили в число австрийцев и составляли заметную часть армии Вены.

Обращает на себя внимание и состав высшего командного состава на уровне командиров корпусов и дивизий. За нечастым исключением это были представители французского генералитета, в подчинении которых большинство людей составляли союзники. То есть император Наполеон хотел на высших командных постах видеть прежде всего своих людей. Преданных ему лично и хорошо знакомых по профессиональным достоинствам.

Любопытен и сам состав французского генералитета по… своей титулованности. Наполеон Бонапарт, став по своей воле императором, щедро раздавал своим военачальникам, прежде всего созвездию маршалов Франции, титулы королей и герцогов, графов и баронов. Причем высшие аристократические титулы у него могли получить за свои командирские заслуги выходцы из самых народных низов.

…Исследователи наполеоновской эпохи отмечают в рядах Великой армии такой существенный недостаток, как отсутствие твердой воинской дисциплины. Французская армия, как показали войны в Европе и на Ближнем Востоке, даже в ходе блистательных кампаний, не отличалась дисциплинированностью, особенно в небоевой обстановке. Когда начинал испытываться недостаток в провианте, мародерство становилось обычным явлением, и командный состав смотрел на это явление сквозь пальцы.

Но когда армия Франция воевала в Западной Европе, то относительное богатство, скажем, германских земель, на которых протекали военные действия, непродолжительность войн и отсутствие их народного характера не давали мародерству, как большому злу, достигать устрашающих размеров. Зловещие признаки мародерства в частях Великой армии стали появляться еще до того, как она перешла пограничный Неман. Известны соответствующие приказы Наполеона, датированные маем и июнем 1812 года, в которых приводились примеры грабежа и насилий над местным населением, прежде всего в польских областях.

Можно утверждать, что не голод во время бегства Великой армии из России вел к разгулу мародерства в ее рядах. Она вышла на Смоленскую дорогу (до Москвы и обратно) уже со славой грабителей людей гражданских. Тот же император Наполеон, когда отдавал приказы войскам кормиться за счет местных продовольственных ресурсов и создавать обозные батальоны из реквизированных лошадей и повозок, подавал своим солдатам подобный пример, как вести себя в чужой – завоеванной хотя бы на день стране.

С другой стороны, походная жизнь наполеоновской армии на полях Европы, и особенно в ходе Русского похода, показала, что не французы были самыми отъявленными мародерствующими элементами. В российских пределах, например, грабежами и насилиями особенно отличались их союзники из числа вестфальцев и вюртембергцев. Вероятнее всего, что здесь им примером служили немецкие ландскнехты из не столь уж забытого Средневековья.

…В составе наполеоновской Великой армии, вторгнувшейся в российские пределы, обращает на себя внимание следующее. Наполеон, формируя свои пехотные и резервные кавалерийские корпуса, далеко не всегда разрешал существование, скажем, чисто вестфальских или саксонских дивизий и бригад. Исключение составляют только Польский, Австрийский, Вестфальский и Баварский пехотные корпуса.

Иностранные контингенты в составе Великой армии не являются по численности корпусных войск в первых рядах. С другой стороны видно, сколько польских, баварских, вестфальских, прусских и иных пехотных и кавалерийских полков оказались отдельно «вкраплены» в казалось бы монолитные, чисто французские корпуса, дивизии и бригады.

Ведь в таком случае соблюдалось языковое непонимание друг друга, когда в одном воинском соединении говорили на французском и немецком, польском и голландском, итальянском и португальском, испанском и хорватском, иных языках. Известно, что в тогдашней Европе французский язык был языком межгосударственного общения только для аристократии и немалой части дворянства, в том числе и в России.

Известно, что, не говоря о пруссаках и австрийцах, итальянцы и баварцы, солдаты из германских земель шли в Русский поход без увлечения, равнодушно. И такое наблюдалось со стороны, несмотря на то, что им уже приходилось сражаться рядом с французами в предыдущих войнах. Однако боевого товарищества между ними не наблюдалось. Французы, «баловни военного счастья», относились презрительно к своим союзникам и в повседневной жизни во всем требовали себе первого места.

Как такое можно называть в военно-национальной политике Наполеона Бонапарта? Доверием к своим подневольным союзникам? Или недоверием к ним? Желанием держать, скажем, португальский конно-егерский полк под «железным» присмотром Молодой гвардии.

Или намерение видеть в многотысячных войсках союзников прозаичное «пушечное мясо» при осуществлении своих широких завоевательных планов, которые в мировой истории были сродни разве только что Чингисхану, Александру Македонскому и Адольфу Гитлеру. В этой «разночтимой» компании Наполеон Бонапарт занимает вполне достойное место.

В этой связи хочется провести одну историческую параллель, которая почему-то не встречается в трудах историков и писателей, исследующих и пишущих о событиях Отечественной войны 1812 года. В истории Древней Руси, Русского царства и Российской империи никогда не было такой многочисленной армии вторжения, которую привел в наше Отечество император французов Наполеон I Бонапарт. Воинственный внук Чингисхана основатель Золотой Орды хан Батый в 1237 году привел на Русь конные степные полчища численностью почти вдвое меньше.

При сравнении нашествия Наполеона на Россию и Батыева нашествия на Русь следует заметить и другое обстоятельство. Первая мировая война 1914–1918 годов в сравнение с этими историческими бедствиями для земли Русской никак не идет. То была эпоха разделения мира на два враждующих империалистических лагеря и Великая война, как мировой пожар, была иным явлением в ратной летописи тогдашней Российской державы.

В российской столице, в Военном ведомстве, Министерстве иностранных дел и при дворе знали со всей достоверностью о намерениях Наполеона и мобилизации его военных сил. Причем такая информация поступала в Санкт-Петербург не только из Парижа, но и из многих европейских стран. Обильную информацию поставляли не только разведчики и дипломаты, но и простые обыватели сопредельных стран, эмигранты из Франции. В поступавших сведениях сомневаться не приходилось, поскольку они дублировались разными источниками.

В такой международной ситуации России приходилось стремиться не отстать от Франции в военных приготовлениях, чтобы суметь отразить вражеское вторжение на свою территорию. Император Александр I принял немало важных оборонных решений. В феврале 1812 года он заменил на посту военного министра своего временщика генерала от артиллерии А.А. Аракчеева более компетентным и опытным генералом от инфантерии Михаилом Богдановичем Барклаем де Толли.

Будущий генерал-фельдмаршал и князь Барклай де Толли происходил из старинного шотландского рода, известного с XI столетия, переселившегося в XVI столетии в Лифляндию. Службу начал 19‑летним вахмистром Псковского карабинерского полка, в 1776 году. Через два года получил производство в первый офицерский чин, в корнеты. В 1786 году переведен поручиком в 1‑й батальон Финляндского егерского корпуса. Во «Второй екатерининской турецкой войне» участвовал в Очаковском штурме, сражении под Каушанами, взятии крепостей Аккерман и Бендеры.

В 1790 году, как адъютант принца В.А. Ангальт-Бранденбургского, участвовал в войне со шведами на территории Финляндии. Как командир батальона Санкт-Петербургского гренадерского полка принял участие в подавлении Польского восстания 1794 года, будучи награжден орденом Святого Георгия 4‑й степени за взятие города Вильно. В 1798 году произведен в полковники, в 1799 году – в генерал-майоры.

Восхождение М.Б. Барклая де Толли в ранг военачальника началось с антинаполеоновских войн. В 1805 году он командовал бригадой. В 1806 году в сражении под Пултуском начальствовал арьергардным отрядом на правом фланге русской армии. За это дело был награжден орденом Святого Георгия 3‑й степени. При Прейсиш-Эйлау получил тяжелое ранение в правую руку и вскоре получил звание генерал-лейтенанта.

Во время лечения в Мемеле георгиевского кавалера в генеральских эполетах навестил сам император Александр I, который имел с ним продолжительную беседу. После этого государь стал отличать Баоклая-де-Толли среди остального генералитета и тот сделал головокружительную карьеру, обойдя многих старших генералов. Это, естественно, вызвало недовольство в армейских верхах. В апреле 1807 года он принял в командование дивизию.

В начале новой Русско-шведской войны 1808–1809 годов занял Саволакскую область, а затем защитил город Куопио. Из-за разногласий с главнокомандующим русской армией Ф.Ф Буксгевденом был вынужден покинуть Финляндию. В 1809 году вернулся на театр войны и во главе отдельного отряда совершил переход по льду через Кваркен и на территории самой Швеции захватил город Умео, получив в награду чин генерала от инфантерии. Эта операция во многом побудила Стокгольм заключить мир с Россией.

Барклай де Толли производится в генералы от инфантерии и назначается финляндским генерал-губернатором и командующим Финляндской армии. Спустя меньше года император назначает его главой Военного министерства. Этот пост он занимает с 18 января 1810 года по 24 августа 1812 года, войдя в историю России как военный реформатор.

Военные реформы 1810–1812 годов (незавершенные) начались с подачи новым главой Военного ведомства докладной записке на имя государя «О защите западных пределов России». Она была утверждена императором Александром I и явилась стратегической программой подготовки государства к новой войне с наполеоновской Францией.

На посту военного министра М.Б. Барклай де Толли развивает энергичную деятельность по всесторонней подготовке русской армии к войне с Францией, в чем сомневаться ему не приходилось. Под его руководством составляется «Учреждение для управления Большой действующей армией», которое разрабатывается Комиссией составления воинских уставов под председательством известного математика статс-секретаря М.Л. Магницкого. «Учреждение» стало первым для русской армии положением о полевом руководстве войск.

Затем высочайше утверждаются такие важные уставные документы, как «Учреждение Военного министерства», изменявшее его структуру и функции, «Воинский устав о пехотной службе», «О егерском учении», «О строевой кавалерийской службе». На основании трех последних документов велась боевая подготовка полевых войск к Отечественной войне 1812 года.

В ходе реформ Барклая де Толли улучшается деятельность военной администрации, почти в два раза увеличивается численность русской армии, сооружаются новые крепости (Бобруйская и Динабургская), реконструируются старые крепости (Рижская, Киевская, Динамюндская), создаются провиантские магазины и снарядные парки.

Военный министр составляет собственный план по обороне государства на случай войны с Францией. Его автор считал необходимым уклониться от генерального сражения, отступать в глубь страны и ослаблять неприятеля постоянными атаками (внезапными нападениями) легких частей, прежде всего казачьих сил.

Среди прочего в плане говорилось, что война будет «ужаснейшая по намерениям, единственная по роду своему и важнейшая по последствиям». Документ главы Военного ведомства получил высочайшее одобрение.

Это позволило генералу от инфантерии М.Б. Барклаю де Толли осуществить ряд важных военно-организационных мероприятий не только по увеличению численности полевой армии. Он создал армейские пехотные и кавалерийские корпуса, штабы трех – 1‑й, 2‑й и 3‑й Западных армий, поставленных на прикрытие государственной границы. При этом он находил полное взаимопонимание с императором Александром I, что обеспечивало на высочайшем уровне финансовое решение армейских проблем.

В преддверии наполеоновского нашествия казна империи решала, прежде всего, финансовые проблемы сухопутной армии. За два предвоенных года военные расходы Российского государства составили 205,7 миллионов рублей, что превысило аналогичные расходы за 1807–1809 годы в 1,3 раза. Основная часть военного бюджета шла на содержание армии, ее вооружение, подготовку резервов, создание различных запасов – провианта и фуража, боеприпасов, военного снаряжения.

К началу Отечественной войны 1812 года численность русской армии, благодаря усилиям военного министра М.Б. Барклая де Толли, была доведена до 480 тысяч человек при 1600 орудиях. Она превосходила по числу людей собственно французскую армию, но значительно уступала числом «интернациональной» Великой армии. В русской армии вводится корпусная система. Восемь номерных корпусов составили главные силы 1‑й и 2‑й Западных армий.

Организация русской армии на тот период была более единообразной, чем организационно-штатная структура наполеоновской Великой армии. Это объяснялось в первую очередь тем, что под знаменами Наполеона Бонапарта были собраны войска самых различных по организации европейских армий.

Пехота была гренадерская, пехотная и егерская, состояла из полков и отдельных батальонов. Полк имел два батальона (третий был запасным и его личный состав шел на доукомплектование первых двух). Гвардейский пехотный полк состоял из трех батальонов. Батальон состоял из четырех рот. Численность пехотного батальона определялась в 500–600 человек. Полки соединялись в бригады, по 2 полка в каждой.

Имелись отдельные сводно-гренадерские батальоны. Они формировались из гренадерских рот запасных батальонов и имели по штату 400–500 человек. Сводно-гренадерские и запасные батальоны имели по три роты.

Из части гренадерских батальонов были сформированы две сводные гренадерские дивизии, в составе 7—12 батальонов, и сводная гренадерская бригада – 6 батальонов.

Вместе с гренадерскими дивизиями к 1812 году были сформированы 25 пехотных дивизий преимущественно однотипного состава (три бригады – 6 полков, в том числе 2 егерских, и полевая артиллерийская бригада).

В предвоенные годы увеличилось число полков русской гвардии. Ранее это были лейб-гвардии Преображенский, Семеновский, Измайловский и Егерский полки. К ним добавились лейб-гвардии Литовский и лейб-гвардии Финляндский полки.

Впоследствии на усиление действующей армии поступали резервные батальоны, формировавшиеся в рекрутских депо в составе трех рот. Их численность была определена в 550 человек.

Кавалерия разделялась на регулярную и иррегулярную. Регулярная кавалерия по характеру вооружения делилась на тяжелую (кирасиры и драгуны) и легкую (уланы и гусары). Иррегулярную конницу составляли казаки и национальные конные формирования, носившие характер ополчения с началом военных действий.

Кирасирские и драгунские полки состояли из 4 эскадронов, уланские и гусарские – из 8 эскадронов. Сила эскадрона состояла из 130–150 коней, то есть всадников. Сила казачьего полка определялась в 400–500 коней.

Часть кавалерийских полков была сведена в бригады, по 2–3 полка в бригаде. Тяжелые кирасирские полки были сведены в две кирасирские дивизии. Каждая из них состояла из двух бригад или 5 полков. В ходе военных реформ на основе кавалерийских дивизий в 1‑й и 2‑й Западных армиях были образованы резервные кавалерийские корпуса.

В состав действующей армии вводились запасные эскадроны и резервные эскадроны, которые формировались из рекрутских депо. Первые из них ранее предназначались для доукомплектования людьми и лошадьми действующих эскадронов.

В Отечественной войне 1812 года участвовали полки пяти Казачьих войск – Донского (основного по числу полков), Уральского, Черноморского, Бугского и Оренбургского. Иррегулярную конницу дополняли полки ряда степных народностей Российской империи – калмыков, башкир, мещеряков, тептярей, крымских татар.

Кавалерия численно составляла в русской армии свыше одной шестой ее части. А вместе с казаками – более одной пятой части.

Армейская артиллерия также имела четкую организацию и состояла из батарейных, легких и конных рот 12‑орудийного состава. Батарейные роты имели 12‑фунтовые пушки и полупудовые единороги. Легкие и конные роты были вооружены 6‑фунтовыми пушками и 12‑фунтовыми единорогами. Гвардейская конная артиллерия имела в своем составе две 8‑орудийные батареи.

Легкие роты распределялись по пехотным (исключая егерские), полкам, по 6 орудий на полк. Таким образом, создавалась полковая артиллерия. Часть батарейных рот составляла дивизионную артиллерию, а незначительная часть батарейных и конных рот составляли принадлежность корпусов и армий. То есть являлись корпусным или армейским артиллерийским резервом.

Русская армия полевой артиллерией была обеспечена достаточно хорошо. На одну тысячу пехотинцев приходилось более 4 артиллерийских орудий, на тысячу кавалеристов – до 5. То есть пехота и кавалерия имели сильную огневую поддержку, что не раз решало исход дела.

Высшим тактическим соединением русской армии являлись пехотные дивизии, пехотные и кавалерийские корпуса.

Нормальный состав пехотной дивизии состоял из трех пехотных бригад и трех артиллерийских рот (одна батарейная и две легкие), или 12 батальонов и 36 орудий.

Нормальный состав пехотного корпуса состоял из двух пехотных дивизий, одного полка легкой кавалерии и одной конной артиллерийской роты. Всего: 24 батальона, 8 эскадронов и 88 орудий. Некоторые армейские пехотные корпуса имели в своем составе кирасирские дивизии, батарейные роты, казачьи полки и пионерные роты.

Инженерные войска состояли из 4 понтонных и 5 пионерских рот. Понтонные роты имели каждая по 50 понтонов и составляли принадлежность армии. Пионерные роты придавались отдельным армиям и некоторым корпусам.

Каждая отдельная воинская часть имела собственные обозы. Особых обозных батальонов не имелось. Для перевозки и подвоза провианта и фуража использовались средства понтонных рот. По мере надобности формировались подвижные магазины из обывательских повозок, которые или нанимались казной вместе с возчиками, или предоставлялись местными губернскими и уездными властями как повинность.

При военном министре генерале от инфантерии М.Б. Барклае де Толли произошла серьезная инженерная подготовка будущего театра военных действий. Речь шла о приграничных крепостях, находившихся в своем большинстве в запустении. В первую очередь речь о санкт-петербургском направлении, при этом исходили из того, что Наполеон главный удар будет наносить по северной столице России.

Кратчайший путь от границ Восточной Пруссии, где сосредотачивались главные силы коалиционной армии, шел через Ригу, у которой предстояло форсировать Западную Двину, полноводную и труднодоступную в своем нижнем течении. К началу войны обветшавшие укрепления Рижской крепости и находящейся вблизи цитадели обновили. На реке был укреплен Заячий остров, а на западном (левом) берегу возвели сильные предмостные укрепления.

В оборонительное состояние были приведены обветшавшие стены находившейся в 13 верстах от Риги крепости Динамид, стоявшей на балтийском побережье в самом устье Западной Двины. Здесь был насыпан вал в рост человека, построены два бастиона, два полубастиона и три люнета между ними, а также предмостные укреплени.

В силу этого было принято решение не оборонять курляндские крепости Либава и Виндава. Оттуда в Ригу вывезли все запасы и всю артиллерию в числе 52 орудий. Сюда же свезли орудия из ликвидированных по ненадобности крепостей Шлиссельбург и Пернов.

В Рижской крепости был составлен сильный гарнизон в количестве 33 тысяч человек. В него направляли рекрут из прибалтийских губерний. Они составили основу нижних чинов рижских запасных батальонов. Из добровольцев-горожан составили милицию: 2 конные роты и 8 пеших рот.

В порту Риги стояла сильная флотилия в составе 73 канонерских лодок с экипажами общей численностью более 4 тысяч военных моряков. Канонерские лодки могли действовать вдоль морского побережья и на реке. Их артиллерия была хотя и малого калибра, но значительна числом орудийных стволов.

В случае войны все эти силы должны были преградить путь противнику и не дать ему захватить важную по местоположению Ригу и переправиться через Западную Двину. Общее командование возлагалось на генерал-губернатора Лифляндии генерала И.Н. Эссена.

Московское направление с двумя водными преградами – реками Березина и Днепр прикрывала самая мощная крепость старой России – Смоленская, построенная еще царем Борисом Годуновым. В дополнение к ней была построена Бобруйская крепость. Предмостные укрепления возвели у Борисова.

На киевском направлении модернизировали крепость в Киеве – Печерскую, а на Зверинецкой горе соорудили новую крепость. Был укреплен город Житомир. Из-за ненадобности были ликвидированы крепости Кексгольмская, Черноярская и Азовская, которые со временем оказались в глубинке страны. Их артиллерию и гарнизонное имущество вместе с гарнизонными служителями перебросили в приграничные западные крепости.

Следует заметить, что в ходе Отечественной войны 1812 года ожесточенная двухдневная борьба велась, по сути дела, только за Смоленскую крепость, и частые бои проходили под Рижской крепостью за речные переправы. Но «шагнуть» французам здесь через Западную Двину не удалось. Да и к тому же главные силы Великой армии шли на Москву, а не на Санкт-Петербург.

Заблаговременная подготовка будущего театра военных действий для русской армии носила многоплановый характер. Достаточно остро встала проблема наличия карт местности, где виделась возможность ведения боевых действий и передвижения войск. То есть речь шла о топографическом обеспечении командования всех уровней. Эта проблемя стояла перед государством на протяжении всего XVIII столетия.

Решение топографической проблемы стало возможно лишь в царствование Павла I. При нем было создано Собственное Его Императорского Величества (Е.И.В.) Депо карт, руководство которым было возложено на вице-адмиала Г.Г. Кушелева. Так были заложены основы военной топогеодезической и картографической службы России.

Подготовка к Отечественной войне 1812 года выразилась в создании самостоятельной централизованной военной топографической, геодезической и картографической службы. Руководителем таких работ стал генерал К.И. Опперман. Топографические съемки местности велись не только в приграничных губерниях, но и в обширных внутренних областях страны.

Результатом такой обширной и трудозатратной топографической работы Депо карт стал выпуск в 1805 году уникальной по своей информационной нагрузке 100‑листовой карты Российской империи. Она вышла по тому времени удивительным массовым тиражом – свыше 1500 экземпляров.

О ее значимости для будущего наполеоновского Русского похода свидетельствует то, что французские штабные службы (то есть разведка) приложили по дипломатическим каналам максимум усилий, чтобы заполучить такую 100‑листовую карту. В Париже ее перевели на французский язык и привели к масштабу 1: 500 000. Она сразу легла на рабочий стол самого императора Наполеона и начальника его штаба маршала Бертье. Такая «офранцуженная» карта значительной части европейской территории России с успехом использовалась командованием и штабами Великой армии, равно как и в русской армии.

В ходе подготовке к новой войне с наполеоновской Францией военному министру М.Б. Барклаю де Толли удалось с успехом решить вопрос организации «высшей военной полиции» (военной контрразведки) для борьбы с французским шпионажем, а также для сбора сведений о неприятеле.

О борьбе с французским шпионажем на должном документальном основании хорошо рассказано в книге отечественного историка нашего времени В.Н. Хабибуллина «Сердце полководца. Книга о М.Б. Барклае де Толли», переизданной в Калиниградском РГУ имени Иммануила Канта в 2008 году. Автор пишет:

«…27 января 1812 года император подписал документ с тремя секретными приложениями, в соответствии с которым в марте стали формировать органы высшей военной полиции. Ее директором Александр I назначил Я.И. де Санглена (начальника особой канцелярии министра полиции А.Д. Балашова), одновременно возглавившего высшую военную полицию 1‑й Западной армии. Во 2‑ю армию был направлен подполковник М.Л. Лезер, один из самых активных сотрудников тактической разведки, а в 3‑ю прибыл И. Бароцци, хорошо зарекомендовавший себя в ходе войны с Турцией.

Русская контрразведка успела осуществить ряд блестящих операций в борьбе с разведкой врага. Так, она перевербовала французского агента Давида Савона, который из Вильно стал передавать в Варшаву дезинформацию, разработанную русской контрразведкой, в частности сообщение о том, что русское командование даст сражение в Литве. С его помощью были арестованы четыре французских агента, разоблачена группа французских банкиров во главе с Менцельманом, снабжавшая Наполеона деньгами, взят под наблюдение в Варшаве резидент секретной службы Наполеона А. Беллефруа.

Когда в Вильно прибыл посланник Наполеона граф Л. Нарбон, Савон тайно встретился с ним и передал ему очередную порцию дезинформации. Камердинером к Нарбону контрразведчики устроили своего агента Станкевича, который не только следил за действиями графа, но и скопировал переданную Наполеоном инструкцию, текст которой позволил русской контрразведке выявить уровень информированности французского императора о русской армии. А всего русские контрразведчики обезвредили 39 агентов спецслужб Франции и соседних с ней стран из 65, работавших тогда в России».

…Перед самым началом Отечественной войны 1812 года русская армия, увеличенная численно почти вдвое, представляла собой достаточно слаженный военный организм. Большая часть войск стояла на прикрытии западной государственной границы. Меньшая часть находилась в тыловых губерниях, на театрах войны с Турцией и Персией, составляла гарнизонные войска, в том числе на Оренбургской укрепленной линии и в Сибири.

Вступив в войну, русская армия оказалась без единого главнокомандующего, который назначался «приказом Его Императорского Величества». Главнокомандующими были стоявшие во главе отдельных армий генерал от инфантерии М.Б. Барклай де Толли (1‑я Западная), генерал от инфантерии князь П.И. Багратион (2‑я Западная), генерал от кавалерии А.П. Тормасов (3‑я Резервная Обсервационная, которую чаще называют 3‑й Западной) и адмирал П.В. Чичагов (Дунайская).

То, что в русской действующей армии отсутствовал единый главнокомандующий, естественно, сказалось на ходе военных действий в начальный период войны. Все же формально главнокомандующий был в лице императора Александра I, прибывшего 14 апреля 1812 года в Вильно, в штаб-квартиру 1‑й Западной армии. Только стоит вопрос, был ли государь таковым лицом? В «Учреждении для управления Большой действующей армии», в параграфе 18 говорилось:

«…Присутствие императора слагает с Главнокомандующего начальство над армиею, разве бы отдано было в приказе, что Главнокомандующий оставляется в полном его действии».

Однако Александр I приказа о принятии на себя общего командования не отдавал. Более того, при нем не были учреждены ни отдельный Главный штаб, ни отдельная Главная императорская квартира, ни другие рабочие органы, которые полагались при главнокомандующем.

Вопрос о едином главном командовании в начале войны стоял остро, особенно в силу разногласий между Барклаем де Толли и Багратионом. Первый из них, хотя и оставался военным министром, все же не мог считаться единым главнокомандующим. И вот почему: как глава Военного министерства он получал отчеты о состоянии всех военно-сухопутных сил Российской империи и мог распоряжаться только их снабжением всем необходимым в мирное и военное время.

И государь, и в его окружении, и в русской армии хорошо понимали, что единым главнокомандующим в «грозу 12‑го года» могло быть только «лицо», которое пользовалось бы доверием народа, армии и императора. К слову сказать, круг кандидатур на этот пост оказался крайне узок, и все разговоры сводились только к одной полководческой личности: известной, авторитетной, опытной и по-полководчески мудрой, обладавшей стратегическим мышлением.

Главнокомандующим действующей русской Главной армии 8 августа (за восемь месяцев до своей смерти!) был назначен генерал-фельдмаршал светлейший князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов, будущий князь Смоленский. О том, как состоялось это назначение, разговор пойдет дальше.

Великий русский полководец родился в 1745 году в семье генерал-поручика и сенатора, став продолжателем древнего дворянского рода. Образование получил в Инженерном и Артиллерийском кадетском корпусе. Первый офицерский чин прапорщика получил в 16 лет, будучи назначен в Астраханский пехотный полк, которым командовал А.В. Суворов. Участвовал в боевых действиях в Польше в 1764–1765 и 1768–1769 годах, где командовал небольшим воинским отрядом.

Участник Русско-турецкой войны 1769–1774 годов. В бою у крымской деревни Шумы (ныне Кутузовка) получил тяжелое ранение и потерял правый глаз. Был награжден орденом Святого Георгия 4‑й степени. Служил в Мариупольском легкоконном полку, участвовал в присоединении Крыма к России. В 1784 году произведен в генерал-майоры, формировал Бугский егерский корпус, во главе которого начал участие в Русско-турецкой войне 1787–1791 годов. Участвовал в осаде и штурме крепости Очаков, в сражениях при Каушанах и Бендерах.

Генерал М.И. Голенищев-Кутузов прославился при взятии в декабре 1790 года крепости Измаил, командуя 6‑й (левофланговой) штурмовой колонной. Был назначен комендантом крепости. За измаильскую викторию он был произведен в генерал-поручики и награжден орденом Святого Георгия 3‑й степени.

За победу в Мачинском сражении, где командовал корпусом, удостоился ордена Святого Георгия полководческой 2‑й степени. В Польской кампании командовал частью войск русской Юго-Западной армии. В июне 1793 года назначен послом в Константинополе (Стамбуле), показав себя талантливым дипломатом. С 1794 года – казанский и вятский генерал-губернатор. С 1795 года – главнокомандующий сухопутными войсками, флотилией и крепостями в Финляндии. Затем стал главным директором Сухопутного шляхетского корпуса.

Во время царствования Павла I был чрезвычайным и полномочным министром в Берлине, инспектором войск Финляндской инспекции. В 1798 году произведен в генералы от инфантерии, то есть в полные генералы. В 1799 году получил назначение главнокомандующим русскими войсками в Голландии, но вступить в должность не успел. С декабря 1799 года – литовский генерал-губернатор. В 1800 году получил в командование Украинскую, Брестскую и Днестровскую инспекции. С декабря этого года – главнокомандующий формируемой близ Владимира-Волынского 75‑тысячной армии.

После воцарения Александра I стал с начала 1801 года санкт-петербургским генерал-губернатором и инспектором войск в Финляндии. С 1802 года попал в опалу за неудовлетворительное состояние столичной полиции. С началом Русско-австро-французской войны 1805 года – главнокомандующий армией России. Формально командовал ею в сражении при Аустерлице, не смея перечить бывшему при армии императору Александру I. С октября 1806 года – киевский военный губернатор.

Во время Русско-турецкой войны 1806–1812 годов управлял квартирмейстерской частью армии, отличился при взятии крепости Браилов. В 1809 году – виленский военный губернатор. С апреля 1811 года – главнокомандующий русской армии на Дунае, нанес туркам поражения при Рущуке и Силистрии. За победу удостоился графского титула и был назначен членом Государственного совета.

В 1812 году 16 июля был избран московским дворянством начальником Московского ополчения. 17 июля столичное дворянство избрало генерала от инфантерии М.И. Голенищева-Кутузова начальником Санкт-Петербургского ополчения. Это было ничто иное, как «вотум доверия общественности» прославленному полководцу. Он и стал с 8 августа единым главнокомандующим русской действующей армии, получившей название Главной армии.

Штаб ее (штаб соединенных 1‑й и 2‑й Западных армий) состоял при М.И. Голенищеве-Кутузове из следующих лиц:

Начальник штаба – генерал от кавалерии Л.Л. Беннигсен.

Начальник артиллерии – генерал-майор граф А.И. Кутайсов, погибший в Бородинском сражении. Его заменил генерал-майор В.Г. Костенецкий.

Генерал-квартирмейстер – генерал-майор М.С. Вистицкий (одновременно генерал-квартирмейстер 2‑й Западной армии).

2‑й генерал-квартирмейстер – полковник К.Ф. Толь (одновременно генерал-квартирмейстер 1‑й Западной армии).

Дежурный генерал – генерал-майор П.С. Кайсаров, которого затем сменил генерал-лейтенант П.П. Коновницын.

…Главнокомандующим 1‑й Западной армией (около 120 тысяч человек) был генерал от инфантерии М.Б. Барклай де Толли, еще некоторое время остававшийся военным министром России.

Начальниками армейского штаба являлись (сменяя друг друга) – генерал-лейтенант Н.И. Лавров, генерал-майор А.П. Ермолов и генерал-майор маркиз Ф.О. Паулуччи. Генерал-квартирмейстерами – генерал-майор С.А. Мухин и полковник К.Ф. Толь. Начальниками артиллерии – генерал-майор граф А.И. Кутайсов и генерал-майор В.Г. Костенецкий.

В подчинении армейского штаба находились: 5 пионерских рот, 2 понтонные роты, 4 подвижные инвалидные команды, 6 подвижных артиллерийских парков, 2 батарейные артиллерийские роты.

В состав 1‑й Западной армии входили:

1‑й пехотный корпус (23 тысячи человек) генерал-лейтенанта графа П.Х. Витгенштейна. Корпус состоял из:

5‑й пехотной дивизии генерал-майора Г.М. Берга: три бригады – 6 полков, в том числе 2 егерских, 2 сводно-гренадерских батальона и полевая артиллерийская бригада (1 батарейная и 2 легкие роты).

14‑я пехотная дивизия генерал-майора И.Т. Сазонова: три бригады – 6 полков, в том числе 2 егерских, и полевая артиллерийская бригада (1 батарейная и 2 легкие роты).

1‑я кавалерийская дивизия генерал-майора П.Д. Каховского: две бригады – 3 полка (два драгунских и один гусарский).

1‑я резервная артиллерийская бригада: 2 батарейные и 2 конные роты.

При штабе корпуса находились 2 понтонерские роты и 3 Донских казачьих полка.

2‑й пехотный корпус (17 тысяч человек) генерал-лейтенанта К.Ф. Багговута, которого затем сменил генерал-лейтенант З.Д. Олсуфьев. Корпус состоял из:

4‑я пехотная дивизия генерал-майора принца Евгения Вюртембергского, которого сменил генерал-майор Д.И. Пышницкий: три бригады – 6 полков, в том числе 2 егерских, и полевая артиллерийская бригада (1 батарейная и 2 легкие роты).

17‑я пехотная дивизия генерал-лейтенанта З.Д. Олсуфьева: три бригады – 6 полков, в том числе 2 егерских, и полевая артиллерийская бригада (1 батарейная и 2 легкие роты).

При корпусном штабе находились Елисаветградский гусарский полк и половина конно-артиллерийской роты.

3‑й пехотный корпус (18,5 тысяч человек) генерал-лейтенанта Н.А. Тучкова 1‑го, которого после гибели при Бородино сменил генерал-лейтенант граф П.А. Строганов, а того – генерал-лейтенант П.П. Коновницын. Корпус состоял из:

1‑я гренадерская дивизия генерал-майора графа П.А. Строганова: три бригады – 6 полков, два сводно-гренадерских батальона и полевая артиллерийская бригада (1 батарейная и 2 легкие роты).

3‑я пехотная дивизия генерал-лейтенанта П.П. Коновницына: три бригады – 6 полков, в том числе 2 егерских, и полевая артиллерийская бригада (1 батарейная и 2 легкие роты).

При корпусном штабе находились: лейб-гвардии Казачий полк, гвардейская Черноморская сотня и одна конно-артиллерийская рота.

4‑й пехотный корпус (15,5 тысяч человек) генерал-лейтенанта графа П.А. Шувалова, которого сменил генерал-лейтенант граф А.И. Остерман-Толстой. Корпус состоял из:

11‑я пехотная дивизия генерал-майора Н.Н. Бахметева 2‑го, затем генерал-майора П.Н. Чоглокова: три бригады – 6 полков, в том числе 2 егерских, и полевая артиллерийская бригада (1 батарейная и 2 легкие роты).

23‑я пехотная дивизия генерал-майора А.Н. Бахметева 1‑го, затем генерал-майора князя И.С. Гурьелова: две бригады – 4 полка, три сводных гренадерских батальона и полевая артиллерийская бригада (1 батарейная и 2 легкие роты).

При корпусном штабе находились: Изюмский гусарский полк и половина конно-артиллерийской роты.

5‑й (резервный) пехотный корпус (20 тысяч человек) генерал-адъютанта цесаревича и великого князя Константина Павловича, которого сменил генерал-лейтенант граф П.А. Шувалов, а его – генерал-лейтенант Н.И. Лавров. Корпус состоял из:

Гвардейская пехотная дивизия генерал-лейтенанта Н.И. Лаврова: три бригады – 6 полков (лейб-гвардии: Преображенский и Семеновский, Измайловский и Литовский, Финляндский и Егерский с Гвардейским флотским экипажем) и лейб-гвардии артиллерийская бригада (2 батарейные и 2 легкие роты).

1‑я сводно-гренадерская бригада генерал-майора князя Н.Е. Кантакузена в составе 7 сводно-гренадерских батальонов.

Корпусная артиллерия состояла из: 2 конных батарей, 2 батарейных рот, 2 легких рот.

При корпусе находились:

Один пионерный полк.

1‑я кирасирская дивизия генерал-майора Н.И. Депрерадовича в составе двух бригад. 1‑я (гвардейская) бригада состояла из Кавалергардского и лейб-гвардии Конного полка. 2‑я бригада – из 3 кирасирских полков, в том числе двух лейб-гвардии.

6‑й пехотный корпус (20 тысяч человек) генерала от инфантерии И.С. Дохтурова, которого сменил генерал-лейтенант П.М. Капцевич. Корпус состоял из:

7‑я пехотная дивизия генерал-лейтенанта П.М. Капцевича: три бригады – 6 полков, в том числе 2 егерских, два сводно-гренадерских батальона и полевая артиллерийская бригада (1 батарейная и 2 легкие роты).

24‑я пехотная дивизия генерал-майора П.Г. Лихачева, после которого в ходе войны должность дивизионного командира последовательно занимали генерал-майор П.Д. Цыбульский, полковник Н.В. Вуич, генерал-майор Б.Б. Фок: три бригады – 6 полков, в том числе 2 егерских, и полевая артиллерийская бригада (1 батарейная и 2 легких роты).

При корпусном штабе состояли: Сумской гусарский полк и конно-артиллерийская рота.

1‑й резервный кавалерийский корпус (3600 человек) генерал-лейтенанта Ф.П. Уварова, которого сменил генерал-майор барон Е.И. Меллер-Закомельский. Корпус состоял из:

1‑я (гвардейская) бригада – 3 полка лейб-гвардии: гусарский, уланский и драгунский.

2‑я бригада – 2 драгунских полка и конно-артиллерийская рота.

2‑й резервный кавалерийский корпус (4000 человек) генерал-майора барона Ф.К. Корфа. Корпус состоял из:

1‑я бригада – 2 драгунских полка.

2‑я бригада – 3 полка: два драгунских и один уланский; конно-артиллерийская рота.

3‑й резервный кавалерийский корпус генерал-майора графа П.П. Палена, которого меняли генерал-майоры барон Ф.К. Корф и граф К.А. Крейц. Корпус состоял из:

1‑я бригада – 2 драгунских полка.

2‑я бригада – 3 полка: два драгунских и один гусарский; конно-артиллерийская рота.

Казачий корпус (7000 человек) генерала от кавалерии атамана М.И. Платова. Корпус состоял из 13 полков иррегулярной конницы:

7 Донских казачьих полков.

1 Башкирский полк.

2 Бугских казачьих полка.

Симферопольский и Перекопский конно-татарские полки.

Ставропольский калмыцкий полк.

…Главнокомандующим 2‑й Западной армии (почти 49,5 тысяч человек) был генерал от инфантерии Петр Иванович Багратион, один из лучших и любимых учеников русского военного гения генералиссимуса А.В. Суворова-Рымникского, князя Италийского.

Происходил из древнего княжеского грузинского рода Багратионов, родился в 1765 году в крепости Кизляр на Кавказской укрепленной линии. В 17 лет начал службу сержантом в Кавказском полевом батальоне. Через год стал офицером – прапорщиком. В 1783–1790 годах участвовал в боях с чеченцами, получил тяжелое ранение, был в плену.

Во «Второй екатерининской турецкой войне» отличился при взятии крепости Очаков. В 1792 и 1794 годах воевал с польскими конфедератами, при штурме Праги был замечен Суворовым. В 1799 году стал генерал-майором. Участник суворовских Итальянского и Швейцарского походов. В последнем походе командовал авангардом русской армии.

В 1805 году командовал авангардом Кутузовской армии, затем – ее арьергардом. В сражении при Амштеттене нанес поражение маршалу Франции Мюрату. За Шенграбен получил чин генерал-лейтенанта и был награжден орденом Святого Георгия полководческой 2‑й степени. В Аустерлицком сражении командовал правым крылом русской армии. В 1807 году в битвах при Прейсиш-Эйлау и Фридланде прикрывал отход армии.

В русско-шведской войне 1808–1809 годов, командуя 2‑й пехотной дивизией, прославился занятием Аландских островов и знаменитым переходом по льду Ботнического залива к берегам Швеции. Эта операция во многом повлияла на победный исход войны за Финляндию.

В Русско-турецкой войне 1806–1812 годов был главнокомандующим Молдавской армии (с июля 1809 года по март 1810 года). Нанес туркам два тяжелых поражения в сражениях при Рассавете и Татарицах. После неудачи под крепостью Силистрией отвел армию зимовать за Дунай, за что в столице его обвинили в робости и нерешительности, сняв с должности главнокомандующего. Пользовался огромной популярности в обществе и армии. Поэт Г.Р. Державин так «уточнил» его фамилию: «Бог рати он».

В августе 1811 года генерал от инфантерии П.И. Багратион был назначен главнокомандующим Подольской армии. С марта 1812 года она стала называться 2‑й Западной армией, стоявшей на прикрытии государственной границы. После смертельного ранения Багратиона на Бородинском поле его сменил генерал от инфантерии Дмитрий Сергеевич Дохтуров, которого в сентябре 1812 года заменил генерал от кавалерии Александр Петрович Тормасов.

Штаб багратионовской армии: начальник штаба – генерал-майор граф Э.Ф. Сен-При, генерал-квартирмейстер – генерал-майор М.С. Вистицкий 2‑й, начальник артиллерии – генерал-майор барон К.Ф. Левенштерн.

При армейском штабе состояли: 2 пионерные роты, 1 минная рота, 1 понтонная рота, 3 подвижные инвалидные роты, 6 подвижных артиллерийских парков.

В состав 2‑й Западной армии входили:

Отдельная 27‑я пехотная дивизия генерал-майора Д.П. Неверовского: три бригады – 6 полков, в том числе 2 егерских.

7‑й пехотный корпус (16 тысяч человек) генерал-лейтенанта Н.Н. Раевского. Корпус состоял из:

26‑я пехотная дивизия генерал-майора И.Ф. Паскевича: три бригады – 6 полков, в том числе 2 егерских и полевая артиллерийская бригада (1 батарейная и 2 легкие роты).

12‑я пехотная дивизия генерал-майора П.М. Колюбакина, которого сменил генерал-лейтенант И.В. Васильчиков: три бригады – 6 полков, в том числе 2 егерских, и полевая артиллерийская бригада (1 батарейная и 2 легкие роты).

При корпусном штабе состояли Ахтырский гусарский полк и конно-артиллерийская рота.

8‑й пехотный корпус генерал-лейтенанта М.М. Бороздина 1‑го. Корпус состоял из:

2‑я гренадерская дивизия генерал-майора принца К.А.Х. Мекленбург-Шверинского: три бригады – 6 полков и полевая артиллерийская бригада (1 батарейная и 2 легкие роты).

2‑я сводно-гренадерская дивизия генерал-майора графа М.С. Воронцова: 10 сводно-гренадерских батальонов и резервная артиллерийская бригада (2 легкие роты).

2‑я кирасирская дивизия генерал-майора О.Ф. Кнорринга, которого сменил генерал-майор И.М. Дука: две бригады – 5 полков.

При корпусном штабе состояли 1 пионерная рота и 1 понтонная рота.

4‑й кавалерийский корпус (3500 человек) генерал-майора графа К.К. Сиверса: две бригады – 4 драгунских и 1 уланский полка, конно-артиллерийская рота.

Казачьи войска армии (4000 человек) под общим командованием генерал-майора И.К. Краснова, которого сменил генерал-майор А.А. Карпов 2‑й в составе 8 Донских и 1 Бугского казачьих полков.

З-я Западная армия (правильно Резервная Обсервационная, около 44 тысяч человек), которая в сентябре 1812 года была объединена с Дунайской армией. Главнокомандующий генерал от кавалерии Александр Петрович Тормасов, которого сменил адмирал Павел Васильевич Чичагов.

Армейский штаб состоял из: начальник штаба – генерал-майор И.Н. Инзов, начальник артиллерии – генерал-майор И.Х. Сиверс, начальник кавалерии – генерал-лейтенант А.П. Засс.

3‑я Западная армия состояла из:

Украинская казачья бригада полковника графа И.О. де Витта: 4 Украинских казачьих полка

Корпус генерала от инфантерии графа С.М. Каменского. Корпус состоял из:

18‑я пехотная дивизия генерал-майора князя А.Г. Шербатова: три бригады – 6 полков, в том числе 2 егерских, шесть сводно-гренадерских батальонов и полевая артиллерийская бригада (1 батарейная и 2 легкие роты).

При корпусном штабе состояли Павлоградский гусарский полк и конно-артиллерийская рота.

Корпус генерал-лейтенанта Е.И. Маркова. Корпус состоял из:

15‑я пехотная дивизия генерал-майора Ф.В. Назимова: три бригады – 6 полков, в том числе 2 егерских, и полевая артиллерийская бригада (1 батарейная и 2 легкие роты)

9‑я пехотная дивизия генерал-майора Е.Е. Удома 2‑го: три бригады – 6 полков, в том числе 2 егерских, и легкая артиллерийская бригада (1 батарейная и 2 легкие роты).

При корпусном штабе состояли Александрийский гусарский полк и конно-артиллерийская рота.

Корпус генерал-лейтенанта Ф.В. фон дер Остен-Сакена. Корпус состоял из:

Три пехотные бригады по 6 запасных батальонов каждая.

11‑я кавалерийская дивизия генерал-майора А.А. Ласкина: 1 гусарский полк, 3 сводных полка кавалерии и 12 запасных кавалерийских эскадронов.

Кавалерийский корпус генерал-майора графа К.О. де Ламберта. Корпус состоял из:

5‑я кавалерийская дивизия, которой командовал корпусной командир: две бригады – 4 драгунский и 2 уланский полк.

8‑я кавалерийская дивизия генерал-майора Е.И. Чаплица: две бригады – 3 драгунских полка, резервная артиллерийская бригада (1 батарейная и 1 понтонная роты).

Казачий армейский отряд, состоявший из 10 полков: 5 Донских казачьих, 1 Башкирский, Евпаторийский конно-татарский и 2 Калмыцких.

Дунайская армия: главнокомандующий адмирал П.В. Чичагов. Начальник штаба – генерал-лейтенант М.В. Сабанеев. Генерал-квартирмейстер – генерал-майор Б.М. Берг. Начальник артиллерии – генерал-майор Д.П. Резвой.

Дунайская армия (около 57,5 тысячи человек) до своего объединения с 3‑й Западной армией состояла из:

1‑й корпус генерала от инфантерии А.Ф. Ланжерона состоял из:

22‑я пехотная дивизия генерал-майора С.А. Тучкова 2‑го: три бригады – 6 полков, в том числе 2 егерских, и полевая артиллерийская бригада (1 батарейная и 2 легкие роты).

Кавалерийская бригада: пять полков – 2 драгунских, 2 Донских казачьих, 1 Уральский казачий и конно-артиллерийская рота.

2‑й корпус генерал-лейтенанта П.К. Эссена 3‑го состоял из:

8‑я пехотная дивизия под командованием корпусного командира: три бригады – 6 полков, в том числе 2 егерских, и полевая артиллерийская бригада (1 батарейная и 2 легкие роты).

Корпусная кавалерия: 2 драгунских, 1 Донской казачий, 1 Уральский казачий полки, конно-артиллерийская рота.

1 понтонная рота.

3‑й корпус генерал-лейтенанта А.Л. Воинова состоял из:

10‑я пехотная дивизия генерал-майора князя И.А. Ливена 3‑го: три бригады – 6 полков, в том числе 2 егерских, и полевая артиллерийская бригада (1 батарейная и 2 легкие роты).

Корпусная кавалерия: 1 драгунский, 1 гусарский, 1 Донской казачий и 2 Уральских казачьих полка.

Резервная артиллерийская бригада (1 батарейная и 2 легкие роты).

4‑й корпус генерал-лейтенанта А.П. Засса состоял из:

16‑я пехотная дивизия генерал-майора М.Л. Булатова: две бригады – 3 полка и полевая артиллерийская бригада (1 батарейная и 2 легкие роты).

7‑я кавалерийская дивизия под командованием корпусного командира: три бригады – 6 полков: 3 драгунских, 1 уланский и 2 Донских казачьих.

Резервная артиллерийская бригада (1 батарейная и 1 конная роты).

Резерв Дунайской армии под командованием генерал-лейтенанта И.В. Сабанеева состоял из:

Полки: 2 пехотных и 1 егерский, 1 гусарский и 1 Донской казачий.

Конно-артиллерийская рота.

2 пионерные и 1 минерная роты.

Отдельный Рижский корпус (около 38 тысяч человек) генерал-лейтенанта Н.Н. Эссена 1‑го состоял из:

Холмское рекрутское депо (резервные батальоны 5‑й пехотной дивизии).

1 минерная и 1 понтонная роты.

30‑я пехотная дивизия: две бригады, состоявшие из запасных батальонов 4‑й и 14‑й пехотных дивизий.

31‑я пехотная дивизия: две бригады, состоявшие из запасных батальонов 5‑й и 17‑й пехотных дивизий.

39‑я пехотная дивизия: Подгощинское рекрутское депо (резервные батальоны 25‑й пехотной дивизии) и Старорусское рекрутское депо (резервные батальоны 14‑й пехотной дивизии)

Отдельный Финляндский корпус (около 19 тысяч человек) генерал-лейтенанта Ф.Ф. Штейнгеля состоял из:

6‑я пехотная дивизия генерал-майора В.С. Рахманова: две бригады – 4 полка, в том числе один егерский, и полевая артиллерийская бригада (1 батарейная и 1 легкая роты).

21‑я пехотная дивизия генерал-майора Н.И. Демидова: три бригады – 6 полков, в том числе 2 егерских, и полевая артиллерийская бригада (1 батарейная и 1 легкая роты).

25‑я пехотная дивизия генерал-майора П.Я. Башуцкого: три бригады – 6 полков (три морских, пехотный и два егерских) и полевая артиллерийская бригада (1 батарейная рота и 3 морских артиллерийских полуроты).

Кавалерийская бригада: 2 драгунских и 3 Донских казачьих полка.

Помимо этих войск в состоянии формирования находились у Торопца 1‑й резервный корпус генерал-адъютанта Е.И. Меллер-Закомельского, и у Мозыря 2‑й резервный корпус генерал-лейтенанта Ф.Ф. Эртеля. Они состояли из запасных и гарнизонных батальонов, запасных эскадронов, крепостных гарнизонов, казачьих полков, различных воинских команд. С началом войны эти резервные корпуса оказались фактически расформированными, передав свои войска в состав действующей армии.

Из списочного состава сухопутных армейских сил России (1‑я, 2‑я, 3‑я и Дунайская армии, Рижский и Финляндский корпуса) обращает на себя внимание то, что Военное министерство Барклая де Толли приложило немало организаторских усилий, чтобы наиболее полноценные корпуса и дивизии находились у границ с Восточной Пруссией и герцогством Варшавским. То есть в составе 1‑й и 2‑й Западных армий – там, где ожидался главный удар наполеоновской Великой армии.

В этих двух Западных армиях пехотные дивизии имели по три бригады, одна из которых была егерской. Полевые артиллерийские бригады состояли из трех рот – одной батарейной и двух легких. Кавалерийские дивизии состояли преимущественно из кирасирских и драгунских полков. Почти вся российская гвардия находилась в составе полевых войск, расквартированных близ западной границы. Корпусные штабы имели части усиления.

Дислокация армий Барклая де Толли и Багратиона свидетельствовала о том, что начальное наступательное движение Великой армии императора французов на берегах Невы было достаточно точно просчитано. Начальный период войны показал, что никакого прорыва государственной границы в неожиданном месте не случилось: враг ожидался там, где он и должен был появиться – с сопредельной стороны севернее Полесья.

Все же на главном направлении соотношение сил складывалось далеко не в пользу русской армии. Барклай де Толли имел под своим командованием войска общей численностью в 120 тысяч человек, Багратион – гораздо меньше. Южнее их на Волыни со штабом в Луцке находилась 3‑я (обсервационная, то есть наблюдательная) Западная армия генерала от кавалерии Тормасова. Вместе три Западные армии насчитывали чуть более 210 тысяч человек при 906 орудиях.

Главные действующие силы русской армии имели большой опыт ведения боевых действий, полученный в последние годы в ходе двух неудачных для России войн с Францией и только-только завершившейся длительной войны с Турцией. Кампании 1805 и 1807 годов не поколебали нравственного духа нижних чинов и офицерства. Большим достоинством многих военачальников являлось то, что они сражались под знаменами А.В. Суворова.

1812 год вносил свои коррективы в состояние боевого духа русской армии. Она теперь призывалась не для борьбы с завоевателем Бонапартом на полях Европы, а для защиты родных очагов. Это умножало силу русских войск, заметно уступавших неприятелю в численности.

Подготовка к отражению французского нашествия велась последние два года под общим руководством военного министра генерала от инфантерии М.Б. Барклая де Толли. Он оказался, как говорится, «в нужное время на своем месте». В среде историков старой России ему давалась чаще всего такие характеристики:

«…Барклай не отличался выдающимися способностями, но обладал многими из драгоценнейших качеств полководца. Простой, ясный и практичный ум, полное самообладание и спокойствие в самые тяжелые, решительные минуты, самостоятельность, непоколебимая настойчивость в преследовании поставленной цели, презрение к опасности и, наконец, истинное благородство характера – составляли отличительные черты Барклая. Он пользовался доверием и расположением императора Александра и вполне оправдал их.

К сожалению, его иностранная фамилия, сухой, замкнутый характер и неумение говорить с войсками делали его мало популярным в армии».

Именно М.Б. Барклай де Толли, оказавшись во главе Военного ведомства, много сделал для переучивания полевых войск. Последние войны на европейском континенте заставляли по-иному взглянуть прежде всего на тактику использования пехоты. К тому же надлежало обобщить в едином уставном документе суворовское тактическое наследие, чтобы по-новому строить обучение солдат и их командиров.

Перед Отечественной войной 1812 года в русской армии была усилена профессиональная воинская подготовка. Так, в войска поступило «Наставление гг. пехотным офицерам в день сражения». Особенностью этого уставного документа было то, что оно во многом отвечало духу суворовской «Науки побеждать». Вот некоторые пункты «Наставления»:

«Офицер должен заботиться о здоровье и пище солдата, потому что от последнего можно требовать много тогда, когда он видит заботливость начальника».

«Перед боем напоминать обязанности долга и присяги и разъяснять солдату, что от него требуется».

«Никто и никогда не мог устоять против русского штыка, и потому неприятель, как бы ни был силен, быстр и смел, – не страшен».

«Офицеру и солдату воспрещается говорить то, что может устрашить товарищей».

«Офицер, сказавший громко «нас отрезывают», должен быть в тот же день выгнан из общества офицеров, а солдат прогнан сквозь строй».

«Храбрый никогда не может быть отрезан. Откуда бы ни зашел неприятель, повернуться к нему грудью, идти на него и разбить».

«Стоя под огнем противника, применяться к местности, но отнюдь не отводить для сего часть назад».

«Упрямство и неустрашимость больше выиграли сражений, нежели все таланты и все искусство…»

«Наставление гг. пехотным офицерам в день сражения» по своей сути было обращено к инфантерии, то есть к пехоте. Оно учило ее, как надо действовать в современном бою против современной армии. Она не могла быть восточной «по содержанию» – турецкой или персидской. «Наставление» было направлено против потенциального противника в лице наполеоновской армии, которая стала общеевропейской. Пехоте в действиях давались такие наставления:

«Штыку отдается решительное предпочтение перед огнем. Атака должна производиться без перестрелки движением в штыки, и даже при обороне указывается пользоваться всяким благоприятным случаем для удара в штыки».

«После успешной атаки прежде всего привести в порядок атаковавшую часть, выслав для преследования опрокинутого противника часть третьей шеренги».

«Стоя под огнем противника, применяться к местности, но отнюдь не отводить для сего часть назад».

«Цепь должна поддерживать тесную связь с своими сомкнутыми частями и двигаться вперед только по приказанию старшего начальника. При действии в рассыпном строю в лесу рекомендуется оставлять часть резерва уступами за флангами, чтобы, когда неприятель начнет подаваться вперед за нашею цепью, неожиданно встретить его огнем во фланг».

«Атаку кавалерии цепь встречает огнем, подпустив ее на 150 шагов. Затем люди строют кучки и отражают противника огнем и штыком, пока не выручат сомкнутые части. Последние встречают атаку кавалерии в каре и огонь открывают по команде с 150 шагов…»

Нашествие Великой армии Наполеона, вобравшей в себя военную силу с доброй половины европейского континента, Россия встретила во всеоружии. Она имела многочисленную боеспособную армию, сильную духом, с хорошей организацией войск, профессионально подготовленным начальствующим составом, отлаженными тылами. И хотя начальный период войны по многим причинам складывался не в пользу русской армии, она не понесла серьезного урона и оставалась до дня Бородина во всей своей силе.

Официальным объявлением войны России принято считать наполеоновский приказ по Великой армии от 22 июня 1812 года, подписанный Бонапартом в Литве, в Вильковышках. Он был достаточно краток и понятен для его воинства. Приказ, больше походящий на воззвание великого полководца, гласил:

«Солдаты, вторая польская война начата. Первая кончилась во Фридланде и Тильзите. В Тильзите Россия поклялась в вечном союзе с Францией и клялась вести войну с Англией. Она теперь нарушает свою клятву. Она не хочет дать никакого объяснения своего странного поведения, пока французские орлы не перейдут обратно через Рейн, оставляя на ее волю наших союзников.

Рок влечет за собой Россию: ее судьбы должны совершиться. Считает ли она нас уже выродившимися? Разве мы уже не аустерлицкие солдаты? Она нас ставит перед выбором: бесчестье или война. Выбор не может вызвать сомнений. Итак, пойдем вперед, перейдем через Неман, внесем войну на ее территорию.

Вторая польская война будет славной для французского оружия, как первая. Но мир, который мы заключим, будет обеспечен и положит конец гибельному влиянию, которое Россия уже пятьдесят лет оказывает на дела Европы».

Из этого приказа, увидевшего свет и шагнувшего в историю в Вильковышках, предельно ясной стала политическая «программа» Русского похода Наполеона. Собственно говоря, она заключалась в последней фразе: «положить конец гибельному влиянию, которое Россия уже пятьдесят лет оказывает на дела Европы».

На следующий день после подписания этого приказа по Великой армии, 23 июня, император-полководец уже находился в палатке на берегу Немана. Его войска стояли в полной готовности к форсированию пограничной реки.

Наполеон Бонапарт, в императорской короне и эполетах пока еще непобедимого полководца, жаждал самолично, ни с кем не делясь, оказывать влияние на континентальные дела. А дальше грезились запредельные для Европы страны. Французскую армию уже видели пирамиды Египта и приморские крепости Палестины.

…Перед самым началом Русского похода полководец Наполеон разбил Великую армию на три ударные группировки, действовавшие по единому плану:

Под личным командованием императора находилось 218 тысяч человек: гвардия, 1, 2 и 3‑й армейские корпуса маршалов Даву, Удино и Нея, 1‑й и 2‑й резервные кавалерийские корпуса дивизионных генералов Нансути и Монбрэна. Этим силам предстояло наступать на левом фланге через Литву, то есть наносить главный удар по русской 1‑й Западной армии.

Жером (Иероним) Бонапарт, король Вестфальский, командовал силами правого крыла Великой армии. Он имел 78 тысяч человек: 5, 7 и 8‑й армейские корпуса Понятовского, Ренье и Вандамма, 4‑й резервный кавалерийский корпус Латур-Мобура. Он выполнял «двойственную» задачу: прикрывал тыловые базы наполеоновской армии и ее правый фланг наступательного фронта. Войскам брата императора французов предстояло путем демонстраций обеспечить выполнение задач главным силам Наполеона.

Вице-король Евгений Богарне имел 79 тысяч войск, которые составляли центр наступательного фронта. Им ставилась опять же задача обеспечения атакующего удара главных сил Великой армии и, в случае надобности, оказания помощи королю вестфальскому.

На самом крайнем левом фланге на Ригу наступал 10‑й корпус маршала Макдональда. На самом южном фланге – австрийский корпус фельдмаршала Шварценберга.

К началу войны еще не все корпуса Великой армии успели подтянуться к границе России. 9‑й армейский корпус маршала Виктора только подходил к реке Висла. А 11‑й корпус маршала Ожеро расположился в Берлине, став дальним по месту расположения резервом сил вторжения.

…Войну 1812 года начала Франция. 10 июня ее посол в Санкт-Петербурге граф Лористон Александр Жак Бернал, товарищ Бонапарта по Парижской артиллерийской школе в звании дивизионного генерала, вручил противной стороне ноту. Вручать ее ему пришлось на имя управляющего Министерством иностранных дел князя А.И. Салтыкова, поскольку министр Н.П. Румянцев был болен.

Одновременно Лористон затребовал у российского правительства паспорта для себя и всего посольства для выезда из страны. То же самое сделал несколько дней раньше, 29 апреля, посол России в Париже действительный тайный советник князь А.Б. Куракин.

Из ноты следовало, что с этого времени император Наполеон I «считает себя в состоянии войны с Россией». Время и место вручения ноты было рассчитано французской стороной «верно»: император Александр I находился не в столице, а в Вильно, и нота была ему доставлена через три дня. То есть для истории формальности в объявлении войны Наполеоном Бонапартом были соблюдены, и последующим поколениям о том оставалось только спорить.

А днем раньше, в ночь на 12 июня, наполеоновская Великая армия в составе гвардии, 10 пехотных и 4 кавалерийских корпусов первоначальной численностью около 450 тысяч человек начала переправу через пограничную реку Неман и другие водные преграды. Два пехотных корпуса – Виктора и Ожеро – оставались для охраны коммуникаций и приняли участие в войне позже.

11 июня Наполеон, переодевшись в мундир польского уланского офицера, в сопровождении своего начальника штаба маршала Бертье и начальника инженеров 1‑го корпуса Гаксо лично осмотрел место намеченной переправы в окрестностях Ковно, у деревни Понемунь. После рекогносцировки император вернулся в свою штаб-квартиру в селе Ногаришки и там продиктовал приказ о переправе через реку Неман.

В тот же день, в 10 часов вечера, началось наведение четырех мостов через Неман. Спуск понтонов проходил при полной тишине. Одновременно со спуском понтонов на воду три роты вольтижер 13‑го линейного полка из дивизии генерала Морана и рота сапер, имея лишние пачки патронов и шанцевый инструмент, на лодках переправились на противоположный, российский берег реки. Высадившись на берег, французские пехотинцы пальбой отогнали от реки разъезды 1‑го Бугского казачьего полка.

Первым должен был перейти Неман 1‑й корпус маршала Даву. С началом войны он выступал главной ударной силой Великой армии, для чего обладал достаточной мощью. Корпус маршала Макдональда переправлялся через Неман у города Тильзита.

Бригадный генерал барон Антоний Дедем де Гельдер так описывал в своих мемуарах начало перехода Великой армии через Неман. Он увидел Наполеона, стоявшего на высоком прибрежном холме:

«…И с этой высоты мог обнять взглядом всю свою армию и Неман с перекинутыми через него мостами. Я случайно мог полюбоваться этой картиной. Дивизия Фриана, в которую входила моя бригада, должна была составить авангард, но она ночью заблудилась и пришла на берег, когда вся армия была уже выстроена. Увидев наше появление, император подозвал к себе Фриана и дал приказание.

Пока дивизия ждала своего начальника, я приблизился к группе генералов, принадлежавших к главной квартире императора. Среди них царило мертвое молчание, походившее на мрачное отчаяние. Я позволил себе сказать какую-то шутку, но генерал Коленкур, брат обершталмейстера и впоследствии убитый при Бородино, сказал мне жестом:

«Здесь не смеются, это великий день».

Вместе с тем он указал на противоположный берег, как бы желая прибавить:

«Там наша могила…»

Но все же эмоциональный настрой, воодушевление многоликой наполеоновской Великой армии при переходе через Неман, по свидетельству участников Русского похода, было огромно. Такое ощущение в те первые дни войны не покидало ни генералов императора французов, ни рядовых солдат регулярной армии, по многолюдности своей еще не виданной на полях Европы. Так, фузилер императорской гвардии перед вторжением восторженно писал родителям:

«Сперва мы вступим в Россию, где нам придется немножко подраться, чтобы проложить себе путь дальше. Император, должно быть, уже приехал в Россию, чтобы объявить ему – тамошнему маленькому императору – войну. О! Мы живо разделаем его под белый соус! Если бы мы были одни, и то было бы достаточно. А! Отец, и как же здорово готовятся к войне. Наши старые солдаты говорят, что никогда не видели ничего подобного. И это правда, ибо ведут сильное и огромное войско, но мы не знаем, для России ли оно. Кто говорит, что пойдем в Ост-Индию, кто в Египет; не знаешь, кому верить. Мне лично все равно. Я хотел бы, чтобы мы пошли на край света».

Так император полководец Наполеон Бонапарт начинал свою самую кровопролитную и неудачную войну. Полковник французской армии Жолли в своих мемуарах писал о состоянии Наполеона, когда он «по доскам» понтонного моста перешел Неман и оказался на российской территории:

«Им овладело беспокойство и удивление: он понял, что безмолвие русских зловещее их присутствия и сопротивления. В этот момент раздались раскаты, и он стал прислушиваться, думая, что раздался грохот пушек, но это был гром. Внезапно наступила темнота; надвинулись тучи… Буря разразилась с неудержимой силой… Армия продолжала переходить Неман. Наполеона все более и более тревожило молчание русских».

Авангард Великой армии вступил в Ковно в шестом часу утра. Всю ночь и последующие трое суток наполеоновская армия переходила на российский берег по четырем мостам. Император Наполеон в первый же день, оказавшись на земле России, послал супруге-императрице первое письмо с войны:

«Мой друг, я перешел Неман… в два часа утра. Вечером я перешел через Вилию. Я овладел городом Ковно. Никакого серьезного дела не завязалось. Мое здоровье хорошо, но жара стоит ужасная».

…Известие о начале Францией войны против России стало в Европе давно ожидаемой сенсационной новостью. Но не больше и не меньше. Об этом говорилось при дворах, в аристократических салонах и офицерских собраниях, в европейских столицах, писалось на страницах газет и в частных письмах. Все это тоже стало достоянием истории двух воюющих держав.

Только несколько примеров о тех суждениях на злобу дня. Принц Евгений Вюртембергский, брат супруги императора Павла I – Марии Федоровны, генерал от кавалерии австрийской и русской армий, перед началом войны послал письмо своей сестре. Оно было написано в приграничном Вилькомире, и интересно тем, что как-то предсказывало результат похода Великой армии, который был готов вот-вот начаться:

«Наполеон, склонный постоянно подражать римлянам, на этот раз последует примеру Красса в войне против парфян…»

Московский главнокомандующий генерал от инфантерии граф Ф.В. Растопчин в тот день, когда наполеоновские войска переходили Неман, направил императору Александру I такое письмо:

«Ваша империя имеет двух могучих защитников – пространство и климат. Император русский будет опасен в Москве, грозен в Казани и непобедим в Тобольске».

Не осталась равнодушной к подготовке наполеоновского вторжения на русскую землю завоеванная французами Италия. Так, в городе Милане перед самым началом войны появились «Письма из России и о России», принадлежавшие перу итальянца графа Фаньяни. По поводу ожидавшейся большой войны на европейском континенте в письмах говорилось следующее:

«Русские полагают, и такое мнение очень распространено, что, пока они ограничатся оборонительною войною, им нечего особенно опасаться за свою страну».

Граф Фаньяни, находившийся в России, был человеком любознательным и интересовался умонастроением россиян самых разных сословий, а не только людей из аристократических кругов. Так, в одном из писем он приводит замечательные слова одного из своих собеседников:

«Вынужденные к отступлению, мы будем опустошать оставляемую нами страну, обращая ее в пустыню, в которой неприятель не будет находить средств для продовольствия своей армии. Между тем быстро пройдет время, благоприятное для ведения войны, тем более, что в России оно весьма кратковременно. Осенние дожди превратят дороги в вязкие болота. Наши привычные к холоду солдаты и кони не потеряют сил и огня в то время, как враг не в состоянии будет перенести, ни сурового климата, ни лишений, и, 8 месяцев спустя, их армия, полная немощи и нужды, будет не в силах что-либо предпринять»

…Так начиналась для России Отечественная война 1812 года, а для наполеоновской Франции – Русский поход 1812 года. Русская армия, естественно, на такой случай имела план военных действий, принятый императором Александром I, реализовывать который предстояло Барклаю де Толли, как военному министру и главнокомандующему самой большой из трех русских Западных армий – 1‑й армии.

Автором этого плана был генерал-лейтенант барон Карл Фуль (Пфуль). Страстный поклонник короля-полководца Фридриха Великого и идей прусского стратега-теоретика Д.Г. Бюлова служил в Главном штабе армии Пруссии. Это был эрудированный догматик, представлявший из себя, по словам одного из современников, помесь «рака с зайцем». В 1806 году перешел из армии Пруссии на службу в русскую армию, несколько лет регулярно читая российскому государю лекции по истории военного искусства. За шесть лет он так и не выучил ни одного русского слова.

Пруссаку Фулю принадлежал план действий русской армии в случае вторжения Наполеона в России. Проектов такого плана было несколько, но выбор императора пал именно на фулевский план. В основе его лежала идея создания укрепленного Дрисского лагеря, лежащего между основными дорогами, которые вели от границы на Санкт-Петербург и Москву. Лагерь должна была занять 1‑я Западная армия. Обороняя его, она должна была принять на себя главный удар Наполеона и прикрыть оба стратегических направления. В это время 2‑й Западной армии надлежало действовать во фланг и тыл неприятелю.

То есть речь шла об оборонительной войне со стороны России. Смысл плана Фуля заключался в уклонении от генерального сражения (на котором строил план Русского похода император Наполеон), в ведении так называемой фланговой войны против французов, нарушения их коммуникационных линий, постепенного уничтожения живой силы неприятеля. Одновременно предполагался численный рост русской армии, что давало ей по истечении некоторого времени возможность перейти в наступление.

Фуль считал императора Наполеона «прирожденным полководцем». Поэтому он предлагал не вступать с ним большое полевое сражение. И указывал в своем плане, что быстроте маневра наполеоновских войск следует противопоставить «настойчивость и осторожность».

Дрисский укрепленный лагерь на 120 тысяч войск, который начал создаваться весной 1812 года, находился на удалении от границы на 300 верст. Дрисса располагалась между дорогами на Санкт-Петербург и Москву в излучине реки Западная Двина, будучи частью прикрыта болотами.

Основная идея разворачивания с началом войны главной борьбы вокруг Дриссы исходила из предположения прусского генерала, что Наполеон по условиям театра военных действий будет не в состоянии ввести в Россию значительных сил. И что численное превосходство в таком случае будет на стороне русской армии. Такая идея совсем не соответствовала реалиям зарождавшейся войны.

Разрабатывая план ведения войны против Наполеона на российской территории, Фуль сделал в стратегическом отношении два грубейших просчета. Во-первых, он недооценил силы неприятеля, ведомые в поход талантливым полководцем. И, во-вторых, не взял в расчет пространственные масштабы будущей большой войны. То есть это было доказательством того, что прусский военный советник императора Александра I стратегическим мышлением не обладал.

С началом войны стало совершенно ясно, что план Фуля полностью несостоятелен и исполнение его грозит русской армии катастрофой. В то время, как, скажем, план военного министра М.Б. Барклая де Толли предусматривал преимущественно активные действия и начало войны предусматривало занятие Восточной Пруссии и герцогства Варшавского.

План Барклая де Толли в истории называется еще и план «ведения скифской войны». Суть его состояла в следующем. Как только главные силы французской армии перейдут реку Эльбу, предлагалось двинуть русскую армию через государственную границу для занятия важнейших пунктов на прусской и польской территории.

Легкие войска (прежде всего казаки) сразу же приступали к опустошению занятой территории, увозя или уничтожая военные и продовольственные запасы, портя мосты и дороги, сжигая селения (где могли остановиться на постой французы) и уводя в Россию местных жителей, рабочий и убойный скот. Короче говоря, Барклай де Толли предлагал всю сопредельную пограничную полосу обратить в пустыню, лишив там неприятеля всяких средств существования.

Собственно говоря, такой «скифский план» для военной истории России был не нов. Так, в 1708 году, в ходе Северной войны 1700–1721 годов, царь Петр I думал остановить московский поход шведской армии под командованием короля Карла XII. Схожие действия велись и на Украине, куда шведы, не пробившиеся на Смоленское направление, повернули по приглашению гетмана-изменника Ивана Мазепы на Гетманщину.

…Император Александр I прибыл в Вильно, в штаб-квартиру 1‑й Западной армии, 14 апреля. Монарх-самодержец не объявлял себя единым, Верховным главнокомандующим русской армией. Но с этого дня фактически все распоряжения по войскам, сосредоточенным на западной границе, исходили только от него или с его высочайшего дозволения. До начала войны оставалось два месяца, и государю было представлено немало самых различных планов действий, но он продолжал придерживаться идей плана прусского генерала Карла Фуля.

К началу событий силы 1‑й Западной армии оказались сильно растянутыми на фронте от Кейдан на севере и Лиды на юге почти в 170 верст. Фронт 2‑й Западной армии был растянут на 100 верст, при этом генерал от инфантерии Багратион имел свой штаб в городе Волковыске. Собственно на государственной границе, в том числе и по берегу Немана, находились только казачьи полки, которые «наблюдали» ее небольшими конными пикетами.

С началом войны события развивались следующим образом. К вечеру 12 июня на правом берегу Немана, перейдя его по четырем наведенным мостам, оказались 1‑й и 2‑й пехотные и 1‑й и 2‑й резервные кавалерийские корпуса. На следующий день Неман перешли гвардия и 3‑й пехотный корпус.

Наполеон, следует заметить, в первые дни действовал с предельной осторожностью, поскольку обстановка на театре военных действий для него во многом оставалась неясной. Так, отдавая приказ маршалам Удино и Нею двинуться вдоль берега реки Вилии к Янову и при обнаружении там противника дать ему бой, император замечал следующее:

«Результат этой операции должен выяснить несколько обстановку. Нельзя слишком торопиться и вести наступление против неразбитой армии так, как будто бы она потерпела поражение».

Известие о начале переправы Великой армии через Неман пришло в Вильно поздно вечером 12 июня. Император Александр I сразу же объявил по армиям о вторжении Наполеона и начале военных действий. В рескрипте графу А.Н. Салтыкову, управляющему Министерством иностранных дел, государь выразил свое твердое намерение вести вооруженную борьбу до последней крайности:

«Я не положу оружия, доколе не единого неприятельского воина не останется в царстве Моем».

Объявляя о начале войны, всероссийский император призвал все слои российского общества к защите веры, Отечества и свободы. Этот призыв был услышан народом и русской армией.

Ставка императора Александра I покинула Вильно: государь убыл в расположение главных сил 1‑й Западной армии. Авангард Великой армии вступил в столицу Литвы, немалую часть населения которой составляли поляки. Они восторженно встретили Великую армию, как армию общеевропейскую, пришедшую на их землю для «восстановления Польского королевства».

Местная газета «Курьер Литовски» писала, что этот день «составит эпоху в летописях нашего города. В этот день мы удостоились счастья видеть в стенах нашей столицы императра французов и короля Итальянского великого Наполеона во главе его непобедимой армии, в рядах которой мы узнали своих единоплеменников, жителей Варшавского герцогства. Как только русские отступили за Антоколь и Зеленый мост и обыватели заняли караулы на гауптвахте, как немедленно вошли в город польские и французские разъезды. Магистрат, знатнейшие жители и большая часть народа с городскими ключами вышли навстречу непобедимой армии…»

…Император Александр I не оставлял мысли погасить начавшийся вооруженный конфликт путем мирных переговоров. 13 июня в 10 часов вечера он вызвал к себе находившегося в его свите министра полиции генерал-адъютанта А.Д. Балашова и приказал ему готовиться к поездке с письмом к Наполеону.

В два часа ночи Балашов выехал и на рассвете 14 июня прибыл на французские аванпосты в местечке Россиены. Сперва он был принят маршалом И. Мюратом, затем маршалом Л. Даву. К императору Наполеону, в Вильно, российского министра полиции доставили только 18 июня. Император французов принял посланника в том самом кабинете, где тот четыре дня назад беседовал со своим государем. Письмо содержало предложение:

«Если Вы согласны вывести свои войска с русской территории, я буду считать, что все происшедшее не имело места, и достижение договоренности между нами будет еще возможно».

Наполеон в ответном, столь же коротком письме (написанном 22 июня) предложил монарху России следующее:

«Будем договариваться сейчас же, здесь, в самом Вильно… Поставим свои подписи, и я вернусь за Неман».

Подобное предложение, тон ответного письма звучали откровенно унизительно. Поэтому Александр I предложение о таком разрешении конфликта отклонил.

В состоявшемся между Балашовым и Наполеоном разговоре император задал своему гостю вопрос:

– Какая ближайшая дорога на Москву?

Тот ответил вежливо, твердо и кратко:

– Карл XII шел через Полтаву…

Балашов имел два свидания с Наполеоном. Император французов говорил много, зная, что министр полиции постарается передать его слова Александру I во всей полноте:

– Я знаю, что война Франции с Россией не пустяк ни для Франции, ни для России. Я сделал большие приготовления, и у меня в три раза больше сил, чем у вас…

– Я не знаю Барклая де Толли, но, судя по началу кампании, я должен думать, что у него военного таланта немного. Никогда ни одна из ваших войн не начиналась при таком беспорядке…

– Сколько складов сожжено, а почему? Не следовало их устраивать или следовало их употребить согласно их назначению…

– Неужели у вас предполагали, что я пришел посмотреть на Неман, но не перейду через него?

– И вам не стыдно? Со времени Петра I, с того времени, как Россия – европейская держава, никогда враг не проникал в ваши пределы, а вот я в Вильне, я завоевал целую провинцию без боя…

– Чем вы хотите воодушевить ваши армии, или, скорее, каков уже теперь их дух? Я знаю, о чем они думали, идя на Аустерлицкую кампанию, они считали себя непобедимыми. Но теперь они наперед уверены, что они будут побеждены моими войсками.

Балашов возражал:

– Так как ваше величество разрешает мне говорить об этом предмете, я осмеливаюсь решительно предсказать, что страшную войну предпринимаете вы, государь! Это будет война всей нации, которая является грозной массой. Русский солдат храбр, и народ привязан к своему отечеству…

Император Наполеон прервал его:

– Я знаю, что ваши войска храбры, но мои не менее храбры, а у меня их бесконечно больше, чем у вас…

Миссия генерал-адъютанта А.Д. Балашова была, думается, заранее обречена на неудачу: остановить запущенную военную машину в лице общеевропейской Великой армии было уже невозможно. После этого император Александр I прекратил все контакты с императором Наполеоном I. И на все последующие попытки императора французов вступить с ним в переговоры отвечал молчанием.

…Как великий стратег, Наполеон верно рассчитал направление главного удара в начальный период войны. Его силы превосходили здесь силы русской армии почти в три раза. Севернее Полесья у императора французов оказалось 412 тысяч человек, у русских – 166 тысяч, или в 2,5 раза меньше. Причем на виленском направлении Наполеон наступал ударной группировкой в 300 тысяч человек, тогда как русские имели здесь вместе с иррегулярной казачьей конницей всего 127 тысяч человек.

Начало военных действий складывалось для России неудачно. Уступающие по силе неприятелю три русские Западные армии были разобщены между собой по фронту, растянувшемуся на 500 километров. Первоначально штаб-квартира М.Б. Барклая де Толли находилась в Вильно, П.И. Багратиона – в Волковыске, А.П. Тормасова – в Луцке.

Император Александр I взял было высшее военное командование на себя. Он приказал корпусам 1‑й Западной армии отойти одновременно на новую линию фронта. Багратиону предписывалось отойти к Новогрудку и там ожидать дальнейших распоряжений. Атаману Платову с его казачьими полками летучего корпуса ставилась задача действий против переправ на Немане и во вражеском тылу. Главнокомандующий 2‑й Западной армии должен был поддержать платовских казаков.

Отдав такие первые распоряжения, Александр I вознамерился «дать широкое развитие» скифскому плану войны против французов на российской территории. Он решил подвергнуть неприятеля самым тяжким лишениям походной жизни. Из императорской штаб-квартиры в войска было отправлен высочайший приказ следующего содержания.

Воинские начальники получили распоряжение с началом отступления от государственной границы принять все меры, чтобы затруднить французам движение и пользование средствами пока только Литовского края. Предписывалось портить дороги, гати и мосты, разрушать мельницы, уничтожать казенные и частные магазины с продовольствием, забирать с собой повозки и лошадей и угонять скот, увозить из местных архивов описи и инвентари, разного рода статистические сведения о крае.

Наконец, указывалось на важность «удалять» вместе с войсками тех местных должностных лиц, которые могли бы дать неприятелю сведения о средствах края и облегчить производство реквизиций. То есть речь шла и о такой возможности лишения французов возможности добывать провиант.

Подобные распоряжения императора Александра I исполнить не удалось (или почти не удалось): события в начавшейся войне разворачивались слишком быстро, и ему приходилось принимать более ответственные решения.

Генерал-лейтенант Карл Фуль стал настаивать перед императором и главнокомандующим 1‑й Западной армии о немедленном и безоговорочном отступлении на Свенцяны, чтобы поскорее оказаться в Дрисском лагере, фортификационные укрепления которого были недостроены, а к возведению части из них еще даже и не приступали. Генерал от инфантерии М.Б. Барклай де Толли был против такого предложения.

Он признавал необходимым установить соприкосновение с неприятелем и отступать вглубь страны только под его давлением, замедляя и задерживая французов настолько, насколько это было возможно. Барклай де Толли справедливо опасался, что отступление в той форме, которая ему предлагалась Фулем, могла оказать вредное моральное воздействие на войска.

Кроме того, прусский советник государя, настаивая на немедленном отступлении от Вильно, подвергал большой опасности левофланговый корпус 1‑й армии генерала от инфантерии Д.С. Дохтурова. Тот едва успел достигнуть Лиды и мог оказаться отрезанным от главных армейских сил.

Однако от мысли дать бой наполеоновским войскам у границы пришлось отказаться. Явное превосходство Великой армии в силах, а также неудачное стратегическое развертывание своих армий и отсутствие у них единого руководства вынуждало Александра I, его окружение и Барклая де Толли искать выход из создавшегося положения. Причем ситуация не давала времени на какие-то размышления: французская Великая армия пришла в наступательное движение.

Выход виделся в скорейшем соединении двух Западных армий – 1‑й и 2‑й. Но это можно было осуществить только путем отхода войск Барклая де Толли и Багратиона по сходящимся направлениям. Иного Наполеон Бонапарт просто не позволил бы. В своих «Записках» А.П. Ермолов говорил:

«Неприятель ступил шаг на наш берег Немана, и единственным к соединению войск наших средством было отступление».

Барклай де Толли на военном совете у государя сумел «пересилить» Фуля в его доводах и убедить Александра I принять единственно верное решение. В своей записке, отправленной 18 июня в столицу, военный министр так сообщал о принятом решении:

«Неприятель, вопреки нравам народным, без всякого объявления войны, вторгся в границы наши и, переправясь через Неман, обратил главнейшие силы свои на литовские провинции. Командующему 2‑й армией, князю Багратиону, и графу Платову предписано было отступить через Минск к Борисову для соединения с 1‑й Западной армией».

Войска Барклая де Толли походным маршем отходили по направлению к Дриссе. Наполеон, развернув свои корпуса и кавалерию по нескольким дорогам, стремился войти в соприкосновение с отступающим противником, чтобы понять его намерения. Французская конная разведка на первых порах смогла установить наличие русских войск только на юго-восточном и южном направлении от Вильно. Это были части 6‑го корпуса Дохтурова, 3‑го резервного кавалерийского корпуса Палена и передового отряда 4‑го корпуса под начальством генерал-майора Дорохова.

17 июня произошел кавалерийский бой у Ошмян между бригадой легкой кавалерии генерала Пажоля (авангардом корпуса маршала Даву) и боковым авангардом 3‑го резервного кавалерийского корпуса в составе Сибирского драгунского полка и двух эскадронов мариупольских гусар. Русские беспрепятственно вышли из боя и присоединились к своим главным силам в Сморгони.

Отряд генерал-майора И.С. Дорохова в первые дни оказался в сложной ситуации: приказ об отступлении частей 1‑й Западной армии по случайности до него не дошел. Поэтому отряд (два егерских полка, Изюмский гусарский и два Донских казачьих полка, рота легкой артиллерии) 13 и 14 июня простоял на прежнем месте. Только узнав об отступлении авангарда 3‑го корпуса, Дорохов стал отходить на восток.

Вскоре русский отряд оказался отрезанным от своего корпуса. Тогда Дорохов, после столкновения с неприятельской кавалерией генерала Бордесуля, принимает решение отходить на юг, на соединение со 2‑й Западной армией князя Багратиона, которая в это время располагалась в городе Слониме.

Когда Наполеону доложили об обнаруженных русских войсках, он ошибочно принимает их за армию Багратиона и решает нанести ей фланговый удар. Формируются три колонны под командованием Груши, Даву и Нансути (всего 53 тысячи человек). Император французов рассчитывал, что наступление с трех сторон приведет к одновременной атаке головы, центра и хвоста «русской 2‑й армии, которая от Гродно совершала обход Вильно для последующего соединения с 1‑й армией Баркла-де-Толли».

Тем временем 1‑я Западная армия отступала, сумев 19 июня сократить свой фронт до 100 верст. Но она двигалась к Дриссе, все больше удаляясь от 2‑й Западной армии. Если перед началом войны расстояние между ними составляло 100 верст, то через неделю – уже 250 верст. Причем на прямом пути их соединения уже стояли главные силы Наполеона.

Заблуждения императора французов относительно «армии Багратиона» оказались недолгими. Донесения, полученные им от Груши, Даву и Нансути, позволили ему сделать заключение, что это не русская 2‑я армия, а только один корпус генерала Дорохова, который успел своевременно уйти от грозившей ему опасности. Уже 20 июня Наполеон в письме маршалу Даву требует:

«В донесениях о Дохтурове я не вижу пока известий о Багратионе».

В тот день 6‑й пехотный корпус генерала от инфантерии Д.С. Дохтурова в Кобыльниках присоединился к главным силам 1‑й Западной армии. Для неприятеля это стало крайне неприятным известием: теперь армия Барклая де Толли собралась воедино почти в полной своей силе.

Корпуса Великой армии продвигались вперед медленно, поскольку приходилось действовать на чужой, плохо разведанной территории, устраивать свои обозы и решать продовольственный вопрос. Интендантство Великой армии еще находилось частью на противоположном берегу Немана. Казалось бы, заранее отлаженное дело тылового обеспечения наполеоновских войск стало давать серьезные сбои.

Великая армия вынужденно стала «кормить сама себя». Император, недолго думая, разрешил проведение реквизиций продовольствия и фуража у местного населения, пока только в Литве. Один из участников похода Наполеона в Россию вспоминал о первых днях пребывания на чужой земле:

«Во всех отношениях мы перебивались кое-как: уже мало было хлеба, а мука, молоко, вино и водка сделались большой редкостью. Купить ничего нельзя было. Офицеры должны были довольствоваться тем, что добывала воровством и грабежом их прислуга. В первые же дни за Неманом общая нужда вызвала крупнейшие беспорядки».

Пока пехотные корпуса выдвигались вперед, конница маршала Мюрата заняла Свенцяны. Но когда французская кавалерия двинулась дальше, то на правом берегу реки Десны она столкнулась с конным арьергардом 1‑й Западной армии. 23 июня у Кочергишек (Довгелишек) состоялось «оживленное кавалерийское дело». Русские, выдержав несколько атак, перешли на противоположный берег Десны и уничтожили за собой мосты.

После этого боя дальнейшее отступление 1‑й Западной армии к Дриссе (ныне город Верхнедвинск, Республика Белорусь) шло совершенно беспрепятственно. Армия отходила тремя колоннами, совершая небольшие переходы, двигаясь, во избежание жары, большей частью ночью. 27 июня ее авангард вступил в Дрисский лагерь.

В Дрисском лагере армию Барклая де Толли ожидало подкрепление численностью около 10 тысяч человек: 19 запасных батальонов пехоты и 20 запасных эскадронов кавалерии. «Подкрепления эти, однако, могли лишь пополнить убыль, происшедшую со времени открытия военных действий, главным образом вследствие дезертирства солдат, набранных в Литовских провинциях».

…Отступление к Дриссе, по сути дела, явилось выполнением первой части плана Карла Фуля. Прусский генерал, не занимая должности в армии, продолжал влиять на ее действия, будучи военным советником императора. Руководящие указания Александра I составлялись на основании письменных докладов с «соображениями» Фуля. Однако ко времени прибытия в Дрисский лагерь государь уже смог разувериться в своем советнике и учителе по военному искусству.

По следам 1‑й армии шли корпуса Нея, Удино и кавалерия Мюрата. Последний после боя с русской конницей на берегу Десны потерял противника, не соприкасаясь с ним, на целых два дня. Наполеон, видя несогласованность в действиях своих трех военачальников, войска которых подходили к реке Западная Двина, объединил их под командованием маршала Иоахима Мюрата.

Император Александр I прибыл в Дриссу 25 июня, опередив головную армейскую колонну. Вид крепости его не обнадеживал. Тем временем войска 1‑й Западной армии стали ее занимать. 27 июня, в день Полтавской битвы, государь отдал праздничный приказ, чтобы поднять боевой дух войск, и предвещавший скорую схватку с врагом.

Неудовлетворительность состояния укреплений Дрисского лагеря вызывала опасения у многих военных людей, находившихся в окружении императора. Эти сомнения государю, помимо Барклая де Толли, высказали еще два человека. Это был адъютант генерала Фуля подполковник Клаузевиц и военный инженер полковник Мишо, который перешел на русскую службу из сардинской армии.

Что из себя представлял Дрисский укрепленный лагерь? Он имел общую площадь около 13 квадратных километров, однако для размещения войск отводилось меньше половины этой территории. Фортификационные сооружения состояли из трех линий. Первая линия состояла из десяти 200‑метровых ложементов, расположенных в 400–600 метрах друг от друга. Ложементы (окопы) предназначались для занятия стрелками-егерями.

Основная линия укреплений располагалась за линией стрелковых ложементов, примерно в 200 метрах. Она состояла из десяти батальонных редутов и десяти батарейных люнетов, которые чередовались между собой. На южном участке, напротив леса, был сооружен редут.

Третья оборонительная линия по своему назначению являлась «резервной», располагаясь в 500–600 метрах от основной линии лагерных укреплений. Это было пять редутов, способных вместить в себя более чем по батальону пехоты, окруженных волчьими ямами. «Резервную» линию усиливал мощный центральный редут, который волчьи ямы опоясывали в несколько рядов.

Через реку Западная Двина, которая находилась в тылу Дрисского лагеря, было устроено четыре переправы, защищенные предмостными укреплениями. К началу войны еще три переправы устроить не успели.

27 июня император Александр I лично объехал линию Дрисских укреплений. Сопровождавший его Фуль старался подробно объяснять значение и выгоды каждого устроенного фортификационного сооружения. Однако недостатки в крепостной ограде лагеря, рассчитанного на целую армию, оказались настольно явны, что это вызвало открытое возмущение в государевой свите.

Дело дошло до того, что только что прибывший из Грузии командир стоявшего там Отдельного корпуса генерал-лейтенант маркиз Ф.О. Паулуччи, назначенный по случаю войны начальником штаба 3‑й Западной армии, сказал в глаза Фулю:

«Этот Дрисский лагерь мог создать только или сумасшедший, или изменник».

Адмирал А.С. Шишков, государственный секретарь, сопровождавший императора, в своих «Дрисских записках» отзывался о фортификационных сооружения лагеря так:

«Каково было мое удивление, когда я от некоторых искусных и благомыслящих людей услышал, что местоположение сие, при построенной на берегу реки ничтожной бойнице, скорее может послужить в пользу неприятеля, нежели нашу; даже говорили, что это западня, в которую все без изъятия могут быть загнаны и пойманы.

Хотя, служа на флоте, был я несведущ о выгодных или невыгодных местоположениях для битвы сухопутных войск, однако ж, по рассказам их, находил сие опасение их весьма основательным и справедливым».

Вид дрисских укреплений действительно производил удручающее впечатление не только на людей чисто армейских. Дело было даже не в слабости фортификационного пояса этой полевой крепости, а в его местоположении. Дорога Вильно – Санкт-Петербург проходила в 30 километрах севернее Дриссы, а дорога Вильно – Москва – в 180 километрах южнее. То есть неприятель, имевший превосходство в силах, мог без излишних маневров обойти Дрисский лагерь с двух сторон и с большой степенью надежности блокировать его.

Во-первых, укрепленный армейский лагерь был очень тесен для тех войск, которые должны были его оборонять. Их ожидали в Дриссе с первых дней осадной жизни большие тяготы. К тому же вражеская артиллерия имела хорошую возможность обстреливать собранные здесь русские войска.

Во-вторых, фортификационные сооружения мощностью не блистали и имели недостаточную поддержку друг друга огнем. Так, редюиты, прикрывавшие мосты через Западную Двину, были тесны, а спуски к мостам настолько круты (обрывистые берега имели высоту до 15 метров), что артиллерию приходилось свозить к переправам на руках.

И, наконец, в-третьих, перед левым фронтом лагеря находился большой лес, который скрывал приближение и передвижение многотысячного неприятеля. Он мог здесь скрытно подойти к русским укреплениям, защитники которого были лишены фронтального обзора, и внезапно атаковать их большими силами. Положение не спасало огромная засека длиной в 1600 метров и шириной в 50 метров.

«Последнюю каплю» в сомнения Александра I в том, защищать или не защищать 1‑й Западной армии Дрисский укрепленный лагерь, внес адъютант Барклая де Толли, ранее посланный с приказаниями к атаману Платову. Он сообщил, что корпус маршала Даву преградил путь багратионовской армии к Минску, и та была вынуждена повернуть еще южнее, к Бобруйску. То есть теперь 2‑я Западная армия оказалась полностью отрезанной от Дриссы главными силами неприятеля.

Это известие резко меняло общую картину расположения сил России на театре военных действий. Если раньше 1‑я и 2‑я Западные армии отстояли друг от друга на 100 километров, то теперь разрыв составлял уже 200 километров.

Теперь непригодность Дрисского лагеря (и, соответственно, всего плана Фуля на войну) виделась всему генералитету и императорскому окружению. Более того, дальнейшее пребывание в нем было сопряжено с несомненной опасностью для русских войск.

Последний удар по плану на войну прусского генерала Фуля нанес главнокомандующий 1‑й Западной армией. Он высказал обоснованные предположения, что Наполеон будет наступать между Дриссой и Днепром, оставив укрепленный лагерь в стороне. В действительности так оно и случилось. Французы, не предпринимая атак на укрепленный лагерь, могли довольно удачно удерживать в нем неподвижно стоявшую главную армию противника.

Государь собрал военный совет, на который генерал Фуль приглашен не был. Собравшиеся пришли к выводу, что Дрисский лагерь надо оставлять немедленно. Было принято предложение Барклая де Толли об отходе к Витебску и дожидаться там подхода армии Багратиона. Провиантский магазин в Велиже позволял решить вопросы обеспечения войск продуктами питания.

Что ожидали французы, подступив к Дрисскому укрепленному лагерю 18 июля, еще не зная, что русские оставили его? Один из участников наполеоновского Русского похода вспоминал о том в мемуарах:

«При непрерывном приближении к главным окопам, необычайно высоким и снабженным большим количеством бойниц, у многих, вероятно, сердце забилось удвоенным или утроенным темпом. Чем ближе мы подходим, тем тише становилось все; не слышно было ни звякания оружия, ни покашливания, ни одна лошадь ни заржала. В любое мгновение мы ждали громового приветствия из этих окопов и их жерл.

Вдруг туман, застилавший нам глаза, рассеялся. Тишина сменилась шопотом, а потом хохотом: за огромными окопами не было ни одной пушки, ни одного солдата. Наверху бродил мужичок, которого раньше приняли за солдата, а посланные патрули скоро принесли известие, что русские на заре покинули свой лагерь и эти окопы».

…Решения военного совета в Дриссе имели исключительное значение для дальнейшего хода Отечественной войны 1812 года. Именно там окончательно было покончено с планом Фуля. Дальнейшие события в войне развивались по полководческому замыслу генерала от инфантерии М.Б. Барклая де Толли. Их суть состояла в том, чтобы как можно скорее соединить 1‑ю и 2‑ю западные армии в единую силу и «предупредить» неприятеля на московском направлении.

По настоянию главнокомандующего 1‑й армии в ее управлении были сделаны серьезные изменения. Лишились своих должностей начальник армейского штаба генерал-лейтенант Н.И. Лавров и генерал-квартирмейстер генерал-майор С.А. Мухин. Они откровенно не справлялись со своими должностными обязанностями: это показали первые дни войны.

Их посты (соответственно) заняли энергичные, перспективные генерал-майор А.П. Ермолов, будущий «проконсул Кавказа», и полковник К.Ф. Толь, штабные способности которого были замечены еще в суворовском Итальянском походе 1799 года. И тот и другой станут одними из главных действующих лиц в начавшейся войне и на военном поприще достигнут больших высот и почестей.

Алексей Петрович Ермолов, герой Бородина, станет в 1813 году командиром гвардейской дивизии и армейского корпуса, в 1814 году – командующим Обсервационной армией на австрийской границе, в 1815 году – командиром гвардейского, а затем пехотного корпусов. С 1816‑го по 1826 год – командующий Отдельным Грузинским (с 1820 года – Кавказским) корпусом, управляющий гражданской частью в Грузии, Астраханской и Кавказской губерниях, чрезвычайный посол в Персии.

Кавказская война, которая свой официальный отчет берет с 1817 года, началась во время ермоловского царского наместничества в Тифлисе. Во время Крымской (или Восточной) войны А.П. Ермолов был избран начальником государственного ополчения семи (!) губерний России. Имел звания генерала от инфантерии и генерала от артиллерии.

Карл Федорович Толь закончит свой жизненный путь генералом от инфантерии и генерал-адъютантом. За Бородино станет георгиевским кавалером. Пройдет с русской армией весь путь от границы России до Парижа. До 1825 года побывает на постах генерал-квартирмейстера Главного штаба, начальника корпуса колонновожатых и топографов, начальника Главного штаба 1‑й армии. Один из самых активных участников подавления восстания декабристов.

В Русско-турецкой войне 1828–1829 годов К.Ф. Толь назначается начальником Главного штаба 2‑й армии и за боевые отличия награждается орденом Святого Георгия полководческой 2‑й степени. В 1830 году становится членом Государственного совета Российской империи. Во время подавления Польского восстания возглавит Главный штаб русской действующей армии. Последней должностью эстляндского дворянина с голландскими корнями станет назначение главноуправляющим путями сообщения и публичными зданиями.

Генералы А.П. Ермолов и К.Ф. Толь оставят в истории Отечественной войны 1812 года заметный свой след, будучи надежными сподвижниками полководцев М.Б. Барклая де Толли и М.И. Голенищева-Кутузова-Смоленского. С их именами будут связаны многие события заграничных походов русской армии в 1813 и 1814 годах. Не случайно ермоловский портрет по сей день украшает Военную галерею Зимнего дворца.

События начального периода войны для русской 2‑й Западной армии разворачивались, по сравнению с 1‑й Западной армией, совсем иначе. И как пишут многие историки – трагично. Виной тому было стратегическое мышление и видение театра действий полководцем Наполеоном Бонапартом. Но виновником того, что 2‑я армия все же не была разгромлена и не истреблена, в том, что она избежала вражеской западни и вырвалась из нее, стал главнокомандующий генерал от инфантерии князь П.И. Багратион, считавший себя суворовцем.

Брат императора Наполеона король вестфальский Жером (Иероним) Бонапарт получил приказ 12 июня открыть военные действия форсированием Немана у города Гродны (ныне Гродно, Республика Белорусь). Но приказ имел одну оговорку: переходить реку разрешалось только в том случае, если назначенный пункт будет «слабо занят русскими».

Жером Бонапарт командовал правым крылом Великой армии в составе 5‑го, 7‑го и своего 8‑го Вестфальского пехотных и 4‑го кавалерийского корпусов и обладал артиллерией числом в 159 орудий. По численности людей (около 78 тысяч человек) неприятель почти вдвое превосходил силу багратионовской 2‑й Западной армии.

В Гродно стоял летучий корпус атамана М.И. Платова, непосредственно прикрывавший полками легкой конницы линию государственной границы. Приказ об отходе пришел к Платову в ночь на 17 июня. Уничтожив – «спалив» мост через Неман, летучий корпус выступил на город Лиду. На следующий день польский авангард короля Вестфальского навел через реку два моста (понтонный и на плотах) и вступил в Гродно.

С первых дней Жером Бонапарт показал себя бесталанным полководцем, слабой тенью своего брата, украшенного императорской короной. Все началось с того, что он не смог демонстрацией активности удержать на месте русскую 2‑ю Западную армию. Эти несколько дней позволили бы главным силам императора французов взять ее в надежное полукольцо и навязать Багратиону проигрышную для него баталию.

Оказавшись на правом берегу Немана, войска короля вестфальского до 22 июня находились в «неподвижном состоянии». Даже кавалерийский корпус, которому следовало бы незамедлительно пойти искать противника, занялся установлением контроля над ближними дорогами. Все сведения о русских войсках черпались из допросов местных жителей и данных лазутчиков из числа поляков здешних мест. Все же французам удалось достоверно установить, что казачий корпус Платова пошел на соединение с войсками Багратиона.

Сам Жером Бонапарт прибыл в город 18 июня, приветствуемый польской частью местного населения как освободитель. Через два дня брат императора устроил в Гродно парад войск 8‑го армейского корпуса. Местные шляхтичи проинформировали его о состоянии багратионовской 2‑й Западной армии, а некто помещик Рефинович привез свыше 300 ружей, отбитых у русских у села Вишневка. Король Вестфальский приказал своим войскам остановиться здесь на «заслуженный» отдых; они покидали Гродно в течение трех дней – с 22 по 24 июня.

В последующем король Жером Бонапарт оправдывался перед братом за свое бездействие у Гродно. Что, мол, ему требовалось сосредоточить войска, эшелонировать их на три перехода, дать отдых людям и лошадям, подтянуть отставшие обозы и устроить продовольственную часть. Но все эти объяснения признать состоятельными было нельзя, поскольку отступающая сторона уходила от границы без боя.

Только получив неудовольствие императора, Жером Бонапарт пошел форсированным маршем по следам армии Багратиона. С севера, от Вильно ему шел навстречу корпус маршала Даву (примерно 50 тысяч человек), чтобы взять отступающую русскую 2‑ю армию в клещи.

Установить местонахождение этих двух вражеских сил атаману М.И. Платову позволили показания пленных, захваченных в ходе нескольких конных сшибок с французами. Получив такие сведения, Багратион снесся с Платовым и уведомил его в том, что им следует соединиться у местечка Бакшты и совместно неожиданно атаковать корпус Даву с тыла во время его походного движения к Минску.

Однако приближение значительных по численности войск короля вестфальского заставило главнокомандующего 2‑й Западной армии отказаться от такого дерзкого решения. Считается, что в иной ситуации маршалу Даву пришлось бы ввязаться в большой бой. Положение русских сил, находившихся в районе Кареличей, становилось явно невыгодным: то есть развитие событий грозило западней.

Багратион не зря считался мастером ведения авангардных и арьергардных действий. Он понял, что выход из сложившейся ситуации лежит только в маневренных действиях армии, соединении с отрядом генерала Дорохова и умелым прикрытием и сокрытием своих маршей платовскими легкоконными полками.

2‑я армия незамедлительно переправляется обратно на левый берег Немана. Сведения об этом немало удивляют неприятеля. 23 июня Багратион прибывает в Кареличи. В это время атаман Платов занимается привлечением внимания маршала Даву к ложному направлению движения русских. После этого летучий корпус должен был спешить на соединение с отрядом Дорохова, после чего ему предписывалось идти на соединение с силами Багратиона.

В Кареличах главнокомандующий 2‑й Западной армии в приказе от 25 июня объявил войскам о необходимости как можно быстрее достигнуть Минска и «предупредить» там французов. Багратион требовал походного движения «распашным» шагом. Он сказал о первых выигранных атаманом Платовым боях и предупредил о скорой встрече армии с неприятелем. Багратионовский приказ был выдержан в «суворовских тонах»:

«…гг. начальникам войск вселить в солдат, что все войски неприятельские не иначе что, как сволочь со всего света, мы же русские и единоверные. Они храбро драться не могут, особливо же боятся нашего штыка. Наступай на него. Пуля мимо. Подойди к нему – он побежит. Пехота коли, кавалерия руби и топчи!..

Тридцать лет моей службы и тридцать лет, как я врагов побеждаю через вашу храбрость. Я всегда с вами и вы со мной!..

В Голлабрюне храбрые полки – Киевский гренадерский, 6‑й егерский и Черниговский драгунский, были свидетелями, как мы, быв окружены 100.000‑ною армиею, в числе 4.000 и без провианта, пробились сквозь и взяли в плен французов. Теперь нас 50.000, у нас кроме провианта есть вино и мясо, есть и того более – доброй воли служить Государю Императору верно».

25 июня 2‑я Западная армия достигла селения Мира. Полученные донесения от Дорохова омрачили главнокомандующего: войска маршала Даву оказались к Минску ближе и должны были раньше русских войти в город. С другой стороны, у Новогрудка, появилась польская кавалерия из состава войск короля Вестфальского.

Наполеон Бонапарт подталкивал брата действовать более энергично и, что самое главное, – результативно. Из главной штаб-квартиры Великой армии Жерому Бонапарту отправляется целый ряд указаний, как следует действовать. Но тот толковым исполнителем даже самых гениальных целеуказаний не являлся.

Император французов же продолжал владеть стратегической ситуацией. Он видел по штабной карте и по донесениям, что отрезанный от главной 1‑й Западной армии Багратион не имеет времени для маневрирования и боя, и теперь только стремиться уйти, оторваться от преследующего его неприятеля. Наполеон писал брату:

«Хотя Даву и находится уже с частью сил у Воложина, но он слишком слаб, чтобы остановить Багратиона. Все плоды моих маневров и прекраснейший случай, когда либо представлявшийся на войне, потеряны вследствие такого странного забвения основных понятий военного дела».

…Багратион все же решил побороться за Минск. Он отправил приказание следовавшей на усиление его армии из Москвы 27‑й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Д.П. Неверовского остаться в Минске. Дивизия усиливалась 2‑й кирасирской дивизией, находившейся в тылах 2‑й Западной армии и 12 запасными батальонами, которые должны были выступить из крепости Бобруйск.

Но тем же приказом начальнику 27‑й пехотной дивизии Неверовскому в крайнем случае разрешалось оставить Минск и отступить на Борисов. Так оно и произошло, поскольку не приходилось рассчитывать выиграть силами четырех полков пехоты битву за Минск с корпусом маршала Даву, самым сильным в составе Великой армии.

В Мире главнокомандующий П.И. Багратион принимает важное для последующих событий решение: отказ от борьбы с французами за Минск и поворот походного движения 2‑й Западной армии на Бобруйск. Минскому губернатору посылается приказ сжечь все провиантские и иные магазины, которые не удастся вывезти из города. Коменданту гарнизона Борисова – заклепать и затопить орудия в случае появления неприятеля ближе 30 верст.

Поздно вечером 25 июня дороховский отряд присоединился к армии Багратиона. Люди были до такой степени измучены безостановочным движением, что несколько пехотинцев скончалось во время перехода. Дорохов приказал командирам егерских полков для облегчения нижних чинов бросить ранцы и шанцевый инструмент, но егеря не захотели оставить казенные вещи. От изнурения у многих под мышками выступала, вместо пота, кровь. Некоторые офицеры несли по два и по три солдатских ружья, и все верховые лошади были навьючены солдатскими ранцами.

Днем 26 июня авангард корпуса Даву занимает Минск, в котором русских войск не оказалось. Местный губернатор «не озаботился» уничтожением провиантских магазинов, и французы оказались обладателями 15‑дневных запасов продовольствия на целый армейский корпус. Теперь маршал Луи Николя Даву мог считать, что задача, поставленная перед ним Наполеоном, выполнена: русская 2‑я армия оказалась отсеченной от 1‑й Западной армии, находившейся в Дриссе.

Войска Багратиона, сосредоточившись в Нежине, начинают походное движение на Бобруйск. Генерал-лейтенанту М.И. Платову ставится задача прикрыть отходящую армию со стороны Мира от подходившей вражеской кавалерии. Это был авангард войск группировки короля вестфальского Жерома Бонапарта, спешившего наверстать упущенное во время отдыха в Гродно.

Отряд русской конницы, находившийся под непосредственным командованием войскового атамана Донского казачьего войска, стоявший у Мира, составлял лишь часть летучего корпуса. Это были пять с половиной полка иррегулярной конницы: половина Атаманского (три сотни), Донских казачьих Иловайского 5‑го и Сысоева, Башкирского казачьего, Ставропольского калмыкского, Перекопского татарского и роты Донской артиллерии. Всего около 2600 всадников и 12 конных орудий.

Остальные корпусные полки находились на дорогах, ведущих от Мира, или находились при главных силах армии Багратиона. Из числа последних три Донских казачьих полка – Краснова 1‑го, Иловайского 10‑го и Иловайского 11‑го присоединились к войсковому атаману, совершив ночной переход.

Атаман Платов был непревзойденным мастером действий легкой казачьей конницы. Кавалерийский бой у местечка Мира 27 июня стал первой серьезной победой русского оружия в начавшейся Отечественной войне 1812 года. Дело происходило так.

По дороге к Кореличам, перед Миром, была выдвинута казачья застава из сотни казаков. По сторонам дороги в засаде было укрыто по сотне «отборных» казаков. С приближением неприятеля по Кореличской дороге застава должна была на виду у врага поспешно отходить назад, увлекая за собой преследователей. То есть атаман Платов решил применить древний способ действий казачьей конницы – заманить недруга «в вентерь» с последующим его окружением и истреблением.

Когда преследователи проскочат засадные сотни, застава должна была неожиданно развернуться кругом и, поддержанная Донским казачьим полком Сысоева, занимавшим местечко Мир, атаковать врага. Одновременно в бой входили засадные сотни, которые теперь оказывались в неприятельском тылу.

От Кореличей к Миру двигалась 4‑я легкая польская кавалерийская дивизия дивизионного генерала Александра Рожнецкого (3,6 тысячи человек, 3 конных орудия). В ее выдвинувшемся довольно далеко вперед авангарде спешила 29‑я легкая бригада бригадного генерала Казимира Турно в составе трех уланских полков (3‑го, 15‑го и 16‑го), каждый из которых состоял из трех эскадронов (всего около двух тысяч коней).

Турно выслал вперед 3‑й уланский полк полковника А. Радзиминского. Шедший головным 1‑й эскадрон подполковника Саминского утром 27 июня встретил казачью заставу в сотню всадников. Поляки лихо атаковали ее, и донские казаки, развернув коней, кучно понеслись по дороге к Миру. Уланы стали «с увлечением» преследовать бежавшего от них противника.

Польский кавалерийский эскадрон проскочил через Мир и за его окраиной настиг-таки конную заставу русских. Но сотня казаков уже не уходила от преследования, а, развернувшись, сама пошла атакой на улан, встретив их «твердой ногой». Застава «усилилась» Донским полком Сысоева.

Эскадрон поляков оказался окруженным со всех сторон не один. В засаду попали еще два эскадрона 3‑го уланского полка, спешившие через местечко к месту событий. Казаки появились не только с фронта, но и с флангов и тыла. Теперь уланам полка полковника Радзиминского приходилось не отступать, а пробиваться назад, к своим. Прорваться с боем им все же удалось, но отступление сразу же превратилось в беспорядочное бегство с неотступным преследованием по дороге.

Когда генерал Турно получил известие о неудачном столкновении своих авангардных эскадронов с русскими у Мира, два полка его бригады находились у речки Уша с широкой болотистой долиной, которую мостом пересекала длинная плотина. На противоположном берегу, вне видимости, раздавались звуки идущего у местечка кавалерийского боя.

Командир бригады, стремясь спасти свой авангард от полного разгрома, принимает смелое решение. Он оставляет три эскадрона для защиты речной переправы через реку, а с тремя другими спешит на выручку 3‑му полку. Появление на поле боя неприятельского подкрепления на какое-то самое малое время остановило казаков, однако уже вскоре они решительно атаковали свежие эскадроны польской кавалерии, для которой жаркая сшибка закончилась полным поражением. При этом донцы продемонстрировало умение сражаться дротиками.

Уланов опрокинули, но они большей частью успели проскочить по плотине на противоположный берег речки Уши. Меньшая часть оказалась прижатой к болоту, причем много лошадей в нем завязло. Всадников их казаки частью перебили, а большей частью взяли в плен. Прорываться по плотине под огнем поляков на противоположный берег смысла не было, и атаман Платов приказал прекратить победный бой.

Бригадный генерал Турно, оставив 15‑й уланский полк, менее всего пострадавший в бою, для защиты переправ через Ушу, отвел расстроенные эскадроны двух других полков в Турцу. Туда же подошла вторая бригада бригадного генерала Дзевановского вместе с командиром дивизии. На повторную атаку под Миром поляки не решились.

Бригада Турно в тот день понесла серьезный урон: шесть ее эскадронов (около 1300 всадников) потеряли в кавалерийском бою 8 офицеров и более 300 нижних чинов. Среди них пленных оказалось 6 офицеров (в том числе два эскадронных командира) и 250 рядовых улан, среди которых оказалось много «перераненных».

Потери платовских казаков в деле под Миром оказались малы: не более 25 человек убитыми и ранеными.

Польские уланы, хотя дрались мужественно, «обнаружили» много запальчивости и неосторожности, что и стало главными причинами поражения бригады Турно. Сам Платов действовал энергично и решительно, не оставив неприятелю никаких шансов на успех, даже не вводя в бой свою конную артиллерию. В рапорте генералу от инфантерии П.И. Багратиону он писал:

«…Перестрелки с неприятелем не вели, а бросились дружно в дротики и тех скоро опрокинули, не дав им подержаться стрельбою».

Главнокомандующий 2‑й Западной армии из донесения войскового атамана донского казачества понял, что поляки теперь двинут на Мир более значительные силы резервного кавалерийского корпуса Латур-Мобура. Тот действительно стал концентрировать свои силы. За дивизией Рожнецкого (около 3300 улан), находившейся на левом берегу Уши в семи верстах от Мира, встала дивизия Каминского (2700 конников при шести орудиях). Бригада вестфальской кавалерии генерала Гаммерштейна почти в тысячу всадников расположилась южнее Новогрудка. В сам Новогрудок прибыла кирасирская дивизия Лоржа (2500 кирасир при 18 конных орудиях).

Багратион в тот же день 27 июня отправил на усиление платовских сил отряд генерал-адъютанта И.В. Васильчикова 1‑го в составе Киевского драгунского, Ахтырского гусарского, Литовского уланского и пяти егерских полков. Одновременно атаман Платов приказал генерал-майору Кутейникову с его казачьей бригадой прибыть к нему. Главные силы летучего корпуса стали сосредотачиваться на Несвижской дороге. Под Миром оставалось только три полка конницы.

С прибытием отряда Васильчикова 1‑го армейский арьергард атамана Платова становился серьезной силой. Теперь он состоял из тысячи егерей, 4400 всадников иррегулярной конницы и 2500 человек регулярной кавалерии при 12 конных орудиях.

Дивизия Рожнецкого ночь простояла под прикрытием болотистых берегов Уши. Поляки опасались ночного нападения казаков, и потому полки бригады Дзевановского, не участвовавших в бою, встали на прикрытие речных переправ вверх и вниз от плотины. Три уланских полка провели тревожную ночь на конях и без сна.

На 28‑е число командир 4‑го резервного кавалерийского корпуса дивизионный генерал Латур-Мобур предписал Рожнецкому взять Мир и наступать от него на Несвиж, Каминскому следовать за ним, вестфальской бригаде тоже идти на Мир, а кирасирской дивизии Лоржа передвинуться к недалеким Кареличам.

Дивизионный генерал Александр Рожнецкий горел желанием взять реванш у русских. Выступив с рассветом, он во главе уланской бригады Турно, за которой следовали полки Дзевановского, со всеми предосторожностями приблизился к Миру. Местечко оказалось пустым: казачьи полки ушли от него по Несвижской дороге. Местный ксендз сообщил, что русские от Мира далеко не ушли и находятся в засаде не далее полумили от него.

Предупреждение ксендза не остановило Рожнецкого. Собрав с жителей местечка продовольствие и фураж для своей дивизии, дав людям пообедать и накормить лошадей, он двинулся по Несвижской дороге, имея впереди все ту же бригаду Турно. Рожнецкий не хотел, чтобы «дышавшая» ему в спину бригада генерала Тышкевича из дивизии Каминского опередила его.

Когда была пройдена деревня Симакова, шедший в авангарде 15‑й уланский полк увидел перед собой казачьи пикеты на опушке небольшого леса, через который вела дорога. При первых выстрелах из леса появилось сотни две казаков, которые затем вместе с дозорными исчезли за лесом.

Обеспокоенный Рожнецкий остановил дивизию. Полки перестроились в линию эскадронных колонн, ожидая нападения противника. 7‑му уланскому полку полковника Завадского было приказано занять позицию на лесной опушке и прикрыть расположение дивизии.

Местность была холмистая со многими перелесками. Высланные вперед от полка дозоры встретили казачьи партии, которые своими действиями старались заманить поляков еще дальше. Полковник Завадский построил было полк для атаки, но был остановлен приказом прибывшего к нему начальника дивизионного штаба.

Вскоре возвратились уланы-разведчики: они обнаружили впереди за густым дубняком массу русской конницы числом до пяти тысяч всадников. Та, будучи обнаружена противником в засаде, тотчас отступила за возвышенность.

Успокоенный Рожнецкий приказал бригаде Дзевановского спешиться и держать коней на поводу, бригаде Турно кормить коней, а уланам варить себе пищу. Едва это приказание стало выполняться, как из авангардного 7‑го полка прискакал офицер с вестью о том, что русские наступают с трех сторон. В эти минуты казачья артиллерия начала обстрел позиции полка Завадского.

Атаман Платов, поняв, что вовлечь «в вентерь» второй раз под Миром польскую кавалерию не удастся, и разведав, что дивизия Рожнецкого не имеет близкой поддержки сзади, пошел в атаку. Вся равнина перед деревней Симаково покрылась скачущей казачьей конницей. Она атаковала 7‑й уланский полк и бригаду Турно.

Полк Завадского отразил две казачьи атаки, но в третью на него пошли два эскадрона ахтырских гусар во главе с майором Давыдовым. Польские уланы были сбиты с позиции и стали в беспорядке отступать через лес к главным силам своей дивизии.

Первую атаку казаков бригада Турно отразила. В это время к дивизионному генералу Рожнецкому поступил приказ держаться до подхода бригады Тышкевича с конной батареей, которая находилась в версте от Мира и теперь спешила в бой «на крупных рысях». Рожнецкий стал перестраивать свои полки для продолжения боя, отправив дивизионные тылы к местечку.

Кавалерийский бой принял самый упорный характер. Платов ввел в дело, помимо ахтырских гусар, еще и киевских драгун. К полю боя стали подходить егеря. Положение дивизии польской легкой конницы становилось все тяжелее: по трем сигнальным пушечным выстрелам русские начали новую атаку. В девятом часу вечера на левый фланг позиции Рожнецкого с ходу, вся в облаках дорожной пыли, обрушилась казачья бригада Кутейникова, спешившая к месту боя.

Несколько уланских эскадронов с места попытались контрударом парировать эту атаку, но эта попытка закончилась для бригады Дзевановского катастрофой. Казаки Кутейникова выбили 11‑й уланский полк, а затем обрушились на 2‑й уланский полк, прорвали его строй и отбросили к Миру. В это время Платов вновь атаковал бригаду Турно и привел ее в беспорядок.

Поле битвы покрыла пыль. Уланы, перемешавшись с казаками, в «диком беспорядке» неслись к местечку. В относительном порядке отступить удалось только части бригады Турно под личным начальством дивизионного командира.

От полного разгрома дивизию Рожнецкого спасло появление бригады Тышкевича. Он с высот сумел понять всю картину боя, укрепил окраину Мира двумя эскадронами конных егерей, а атакующих казаков встретил картечными выстрелами подоспевшей полубатареи. Преследователи, в предвечерних сумерках развернувшись в обратную сторону, укрылись от беглого пушечного огня за ближайшим лесом. Быстро наступившая ночь прекратила кавалерийский бой под Миром.

В этом деле со стороны русских участвовало 11 казачьих, Ахтырский гусарский и Киевский драгунский полки, всего 6500 конников и 12‑орудийная рота Донской конной артиллерии. Со стороны поляков – легкая кавалерийская дивизия Рожнецкого (6 уланских полков), два эскадрона конных егерей и 3‑орудийная полубатарея, всего 3600 конников.

Потери сторон в кавалерийском бою 28 июня под Миром неизвестны. Корпусной командир Латур-Мобур определял потери дивизии Рожнецкого в тот день по крайней мере в 500–600 человек. Потери русской стороны были несомненно меньше. Известно лишь, что ахтырские гусары и киевские драгуны (вместе около 1500 всадников) потеряли 44 человека. Поляков в том бою попало в плен 12 офицеров и 163 нижних чина.

В донесении о победном кавалерийском бое под Миром 28 июня атаман М.И. Платов писал генералу от инфантерии князю П.И. Багратиону:

«Поздравляю ваше сиятельство с победою редкою над кавалериею. Что донес вам князь Меньшиков, то было только началом. После того сильное сражение продолжалось часа четыре. Грудь на грудь; так что я приказал придвинуть гусар, драгун и егерей. Генерал-майор Кутейников подоспел с бригадою его и ударил с правого фланга моего на неприятеля, так что из шести полков неприятельских едва ли останется одна душа, или, быть может, несколько спасется, а вашему сиятельству описать всего не могу – устал и лежачий пишу на песке. Донесу, соображаясь, засим, но уверяю, будьте о моем корпусе покойны.

У нас урон не велик по сему ретивому делу, так что грудью в грудь. Генерал-майор Иловайский получил две раны: сабельную в плечо легко и в правую ногу пулею, но он докончил свое дело. Генерал-майор и генерал-лейтенант Императорский Васильчиков отлично в моем виде и с первыми эскадронами ударил в лицо неприятелю и во все время удивительно храбро сражался. О коем, как пред Богом, так и пред начальством, должно отдать справедливость. Генерал Краснов способствовал много в сей победе…»

…День 29 июня атаман Платов оставался под Миром, издали наблюдая за тем, как в местечке сосредотачивается вся кавалерия короля Вестфальского Жерома Наполеона. Поле боя сторожили казачьи дозоры. Прибыл в Мир и батальон вольтижер. Вечером Платов отступил от Мира и арьергардным отрядом последовал за 2‑й Западной армией, отступавшей к Бобруйску, и 1 июля достиг Романова.

Наполеоновский 4‑й резервный кавалерийский корпус последовал следом. Латур-Мобур получил приказ от короля Вестфальского идти вперед и прорвать казачью завесу, скрывавшую расположение, силы и маршрутное движение армии Багратиона.

Рано утром 1 июня корпус Латур-Мобура, имея в голове дивизию Рожнецкого, подошел к Несвижу. Корпусной командир имел неосторожность со своим конвоем и передовым уланским эскадроном двинуться дальше по Бобруйской дороге. Оставленный Платовым в арьергарде Карпов 2‑й со своим Донским полком и полком Денисова 6‑го дал полякам отойти от города на три-четыре версты, стремительно атаковал их.

Только прибытие к месту боя галопом 2‑го уланского полка и появление на дороге всей дивизии Рожнецкого заставило донцов прекратить бой, и это спасло Латур-Мобура от печальной участи быть сраженным казачьей пикой или попасть в плен.

На этом беды кавалерии короля Вестфальского Жерома Бонапарта не кончились. Шедший в голове корпусной колонны 1‑й конно-егерский полк полковника Пшепендовского попытался у Романова настичь отряд Карпова 2‑го. Густая цепь конных егерей завязала перестрелку с казачьими дозорами и стала их теснить к Романову, стоявшему на левом берегу болотистой, с медленным течением реки Меречи. Переправа через нее состояла из моста и узкой, недлинной плотины.

Карпов 2‑й донес атаману Платову о том, что к Романову подходит один единственный кавалерийский полк неприятеля, пока не имеющий поддержки сзади. Платов немедленно перевел на правый берег Меречи четыре Донских казачьих полка (Атаманский, Иловайского 4‑го, Иловайского 12‑го и Мельникова 3‑го). Густой кустарник на берегу частично скрывал расположение и передвижение русской конницы.

Часть казаков спешилась и завязала с конными егерями оживленную перестрелку. Полковник Пшепендовский, поняв, что перед ними значительные силы противника, решил отступить. Тут на поляков и обрушились одна за другой несколько казачьих лав. 1‑й конно-егерский полк оказался наголову разгромленным, потеряв из 800 человек только пленными 17 офицеров и более 350 рядовых.

Когда 4‑й резервный кавалерийский корпус Латур-Мобура главными силами приблизился к Романову, с противоположного берега Меречи он был встречен огнем казачьих орудий и ружейным огнем. Платовский арьергард, простояв на месте боя весь день 3 апреля, ночью отступил на Слуцк. Неприятель не решился пойти в преследование.

Кавалерийские дела под Миром и Романовом, победно закончившиеся во многом благодаря военному таланту М.И. Платова, известному в отечественной истории как «атаман-вихрь», имели в начальный период Отечественной войны 1812 года большое звучание. А.П. Ермолов в своих «Записках» отмечал:

«Генерал Платов наказал польскую кавалерию при местечке Мире и при местечке Романове, дерзнувшую сразиться. Судьба сохранила нам врожденное превосходство над поляками; казакам первым предоставила честь возобновить в сердцах их сие чувство».

…Пока 2‑я Западная армия отступала, надежно прикрывшись арьергардом – летучим корпусом атамана Платова, продвижение вперед главных сил Великой армии приостановилось. Прежде всего, стали сказываться российские дороги, размытые дождями. Отступавшие русские войска разрушали за собой речные переправы и гати через болотистые места. Это стало настоящим бедствием для французской артиллерии и армейских обозов.

В ходе отступления сжигались провиантские магазины, портились мельницы, угонялся скот и лошади. Оставшихся лошадей местное население прятало по лесам. Вся переписка наполеоновских генералов летом 1812 года была наполнена неподдельной заботой о поисках продовольствия для подчиненных и жалобами на его недостаток. Все больше воинских команд отряжалось на фуражировку. Процветало мародерство.

Наполеона и его военачальников поражало то, что им все чаще приходилось занимать города и селения, из которых от завоевателей бежала на восток или в леса немалая часть гражданского населения. Преподаватель физики, математики и русского языка в Борисовском училище И.И. Сухецкий оставил потомству «Воспоминания о 1812 годе». В них рассказывается о том, как жители покидали города вместе с отступающей русской армией:

«Борисовский лицей, видя, сколько граждан удаляется из Гродно, Минска, Белостока вовнутрь России, спрашивал совета у генерал-майора Грессера, главнокомандуюего всеми около Борисова местами – как ему надлежит поступать, удалиться ли ему тоже вовнутрь России или остаться на месте?

На что упомянутый генерал отвечал, что поелику учителя не принадлежат к военному сословию и что вообще ученое сословие пользуется уважением всех образованных народов, и посему чиновники Борисовского лицея могут спокойно оставаться на своем месте и исполнять возложенную на них обязанность. Однако же, несмотря на то, когда неприятельское войско приблизилось к Борисову, большая часть поспешно оставила город».

…Во время пребывания в Вильно император французов стремился административно закрепить за собой завоеванные литовские провинции Российской империи. Это свидетельствовало о том, что в случае победного завершения Русского похода он не собирался возвращать их императору Александру I. Создавалась новая администрация, полиция и литовские войска из местных шляхтичей. В Вильно, Ковно и Гродно поставили гарнизоны. Так, виленский гарнизон состоял из 8 батальонов пехоты, 2 рот артиллерии и 2 рот сапер.

Было создано Литовское генерал-губернаторство. Оно делилось на четыре губернаторства – Виленское, Гродненское, Белостокское и Минское. Ими были поставлены управлять так называемые губернские комиссии под председательством французских… интендантов.

Зная бедственное положение Великой армии с провиантом, Наполеон постарался из Литвы решить эту проблему, от которой зависела дееспособность собранных им для Русского похода воинских сил. В Вильно устроили пять больших полевых хлебопекарен. К хлебопечению за плату привлекли немало обывательских семей. В итоге ежедневно выпекалось до 100 тысяч рационов хлеба. Но этого было мало, и половинные рационы хлеба стала получать даже императорская гвардия.

Наполеоновская армия стала нести ощутимые санитарные потери. Холодная и дождливая погода сменила жаркие дни. На человеческий организм стали действовать недостаток в питании и изнурительные марши по плохим дорогам. В войсках развился кровавый понос, и полковые врачи оказались бессильны в борьбе с ним.

Уже через десять дней после перехода через Неман маршал Удино обратился к императору за разрешением оставить в тылу свой понтонный парк под прикрытием… португальской бригады. Такую просьбу он объяснил тем, что солдаты-португальцы предаются такому бродяжничеству, что в походе от них нет никакой пользы.

Общеевропейская Великая армия расстраивалась. Император Наполеон был вынужден отдать распоряжение об остановке на отдых 2‑го и 3‑го корпусов, части сил Мюрата. Сам он задержался в Вильно на 18 дней. Но за это время его главные силы, прежде всего 1‑й корпус маршала Даву, вошли клином в коммуникации армий Багратиона и Барклая де Толли и еще более разъединили их после занятия Минска.

Когда стало известно, что русская 2‑я армия отвернула в своем отступлении на Бобруйск, полководец Наполеон Бонапарт изменил свой план на войну, решив перенести основные усилия на армию Барклая де Толли. Но та 5 июля оставила Дрисский укрепленный лагерь и продолжила отступление в юго-восточном направлении. При этом со стороны французов не виделось никакой опасности, которая могла бы заставить ускорить походное движение.

К тому времени неприятель попытался выйти на дальние подступы к Дрисскому лагерю. Это было сделано маршалом Мюратом, на крайнем левом фланге фронта его кавалерии шла 2‑я легкая кавалерийская дивизия дивизионного генерала графа Себастиани из 2‑го резервного корпуса Монбрэна. Сильный бой конницы произошел у местечка Друя, на левом берегу Западной Двины, в месте, где в нее впадает речка Друйка.

Обстоятельства этого дела были таковы. Здесь стоял авангард 1‑го пехотного корпуса генерал-лейтенанта П.Х. Витгенштейна под командованием генерал-майора Я.П. Кульнева. Он имел приказ «не входить в серьезное дело на левом берегу» Западной Двины. Однако стало ясно, что неприятель ведет себя на войне беспечно, сторожа берег реки только конными разъездами и постами. Это привело Витгенштейна к мысли, что неожиданная атака французов может иметь успех.

Кульневу с его отрядом приказывается перейти на левобережье. В ночь на 3 июля русские навели мост через реку у местечка Придруйск и к пяти часам утра оказались на противоположном берегу. Кульнев, оставив пехоту для прикрытия моста, а сам двинулся с двумя полками – Донским казачьим подполковника Платова 4‑го и Гродненским гусарским, которому суждено будет впоследствии стать в ряды российской лейб-гвардии.

Дело под Друей началось с того, что донцы сбили посты 11‑го польского гусарского полка и пошли в преследование. У местечка Оникшты казаки совместно с гродненскими гусарами подполковника Ф.В. Ридигера атаковали бригаду дивизии Себастиани, состоявшую из полка польских гусар и полка конных егерей.

Преследование разбитой неприятельской кавалерийской бригады велось на протяжении 10 верст. Всего в том бою поляки и конные егеря потеряли до 200 человек, в том числе в плен попало три офицера и 139 нижних чинов (больше половины из них были ранены). Среди них оказался и бригадный командир генерал Сен-Женьес, который был пленен корнетом Глебовым. Потери победителей составили 12 человек убитыми и 63 – ранеными.

После боя Кульнев отвел свой отряд на противоположный берег Западной Двины, оставив на левобережье «для наблюдения» за французами казачий полк. Бой при Друе получил широкую известность: это была первая удача российских войск в войне, в плен попал первый наполеоновский генерал. Имя георгиевского кавалера генерал-майора Я.П. Кульнева стало популярным в русской армии…

События Отечественной войны 1812 года продолжали развиваться своим ходом. От 1‑й Западной армии отделяется сильный по составу 1‑й пехотный корпус генерал-лейтенанта П.Х. Витгенштейна, которому ставится задача прикрытия санкт-петербургского направления.

6 июля император Александр I обратился к народу с воззванием о сборе внутри государства. На следующий день он под уговорами своего окружения (представление сделали три государственных сановника – генерал от артиллерии граф А.А. Аракчеев, министр полиции А.Д. Балашов и государственный секретарь адмирал А.С. Шишков) оставил действующую армию и отправился в Москву, а оттуда отбыл в северную столицу на берегах Невы.

Интересны доводы трех этих государственных мужей, которые желали удалить своего самодержавного монарха с театра войны. Здесь он подвергался и личной опасности, и опасности оказаться в неприглядной роли проигравшего. Составляя верноподданнейшее письмо, Аракчеев, Балашов и Шишков приводили и такой довод тому, чтобы император оставил действующую армию:

«Примеры государей, предводительствовавших войсками своими, не могут служить образцами для царствующего ныне государя императора, ибо на то будут побудительные причины.

Петр Великий, Фридрих Второй и нынешний наш неприятель Наполеон должны были делать то: первый – потому, что заводил регулярные войска; второй – потому, что все его королевство было, так сказать, обращено в воинские силы; третий – потому, что не рождением, но случаем и счастием взошел на престол.

Все сии причины не существуют для Александра Первого».

На отъезде императора из действующей армии настаивала и его любимая сестра Екатерина Павловна, немало влиявшая в ряде случаев на государственные дела. Она писала ему впоследствии о той ситуации с «великой долей правды»:

«Если я хотела выгнать вас из армии, как вы говорите, то вот почему: конечно, я считаю вас таким же способным, как ваши генералы, но вам нужно играть роль не только полководца, но и правителя.

Если кто-нибудь из них дурно будет делать свое дело, его ждут наказание и порицание, а если вы сделаете ошибку, все обрушится на вас, будет уничтожена вера в того, кто, являясь единственным распорядителем судеб империи, должен быть опорой…»

Александр I из действующей армии уехал не в северную столицу, а в Первопрестольную Москву. Там он встретился с губернским дворянством и городским купечеством; речь шла о сборе добровольного ополчения и денежных пожертвованиях. Московский губернатор и главнокомандующий граф Ф.В. Ростопчин в своих мемуарах «Ох, французы!» так описывал эти события;

«Государь, по прибытии в Слободской дворец, оставался несколько минут в своих апартаментах, куда и я пришел, чтобы доложить ему обо всем, что происходило. Мы говорили об ополчении; но между тем, как он рассчитывал только на 10 000 чел., я был вполне уверен, что наберется больше.

После этого государь вошел в дворцовую церковь, где служили молебствие, а по выходе оттуда отправился в залу дворянства. При входе туда он имел вид озабоченный, так как шаг, который ему приходилось делать, должен быть тяжел для всякого властителя. Он милостиво поклонился присутствующим; а затем, собравшись с духом, с лицом воодушевленным, произнес прекрасную речь, полную благородства, величия и откровенности.

Действие, ею произведенное, было подобно действию электричества и расположило всех к пожертвованию части своего имущества, чтобы спасти все.

Фельдмаршал Гудович, как старейший по своему званию, заговорил первый и тоном старого, верного слуги отвечал, что государь отнюдь не должен отчаиваться в успехе своего дела, священного для всей России; что все они, дворяне, готовы пожертвовать всем имуществом, пролить последнюю каплю крови. И в конце предложил государю одного человека с 25‑ти, снабженного одеждой и месячным продовольствием.

Только что успел фельдмаршал окончить свою речь, как несколько голосов закричало:

«Нет, не с 25‑ти, а с 10‑ти по одному человеку, одетому и снабженному провиантом на три месяца».

Крик этот был подхвачен большей частью собрания, которое государь благодарил в весьма лестных выражениях, восхваляя щедрость дворянства, а затем, обратясь ко мне, приказал прочесть положение об организации ополчения…

Государь… раскланялся с собравшимися дворянами и, пройдя в залу, где находились купцы, сказал им несколько слов, сообщив им о предложении дворянства и, приказав мне прочесть им правила… сел в карету, и уехал в Кремль.

Я не дал времени купечеству остыть. Бумага, чернила, перья были на столе, подписка началась и, менее чем в полчаса времени, дала 2 400 000 руб. Городской голова, имевший всего 100 000 капитала, первый подписался на 50 000 руб., причем перекрестился и сказал:

«Получил я их от Бога, а отдаю родине».

Я возвратился в Кремль с известием о сборе 2 400 000 р(ублей) …»

Единый главнокомандующий русскими армиями в войне продолжал отсутствовать. Барклай де Толли, Багратион и Тормасов «обратились» после отъезда государя с театра военных действий в совершенно самостоятельных главнокомандующих отдельными армиями. Единство действий их в войне теперь основывалось на их доброй воле, взаимном уважении друг к другу и общих указаниях монарха, приходивших, порой с опозданием, с далеких берегов Невы.

Думается, что полководец Наполеон «прочувствовал» такую ситуацию в стане противника, что и придавало ему определенную уверенность в продолжении Русского похода. Особенно тогда, когда решался вопрос: идти или не идти на Москву?

6 июля войска генерала от инфантерии князь П.И. Багратиона собрались в Бобруйской крепости, которую оставили через два дня отдыха. Из Бобруйска главнокомандующий 2‑й Западной армии отправил императору Александру I рапорт о порядке своего дальнейшего следования. В рапорте сквозило желание драться, а не отступать:

«Всемилостивейший государь!

Долговременное бездействие первой армии дало повод неприятелю совокупить несколько свои силы противу оной и усугубило его дерзость…

Не имея счастия получить высочайшего вашего императорского величества повеления, какое направление принять я должен от Бобруйска, но при взгляде на здешние местоположения, неудобные к действиям, при внимании к изъявленному вашим императорским величеством опасению, чтобы неприятель не сделал вторжения к Смоленску, чтобы не подпасть и паки окружению со всех сторон несравненных превосходством неприятельских сил, и чтобы наконец не отступить от единственной моей цели соединиться с первою армиею или открыть действия на неприятеля, противу оной состоящего по соображению с ее движениями, я решился следовать к Могилеву. И оттоль далее по обстоятельствам, о коих в свое время буду доносить вашему императорскому величеству…

Прибытие к Могилеву покажет мне новый путь, на который равно иметь буду в виду поражение неприятеля, впадающего во внутрь России, и соединение с первою армиею…

Марши мои были бы гораздо быстрее, и я бы ускорил соединение и в предстоящем пространстве, но лошади кавалерийские изнуряются, а под артиллериею и обозами того более, что, останавливая меня, не делает удовлетворения тому желанию, с которым желал бы повергнуть себя к стопам вашего императорского величества.

Генерал от инфантерии князь Багратион».

Покидая Бобруйск, имевший статус крепости 1‑го класса, главнокомандующий 2‑й Западной армии присоединил к себе из состава гарнизона, которым командовал генерал-майор Г.А. Игнатьев, 6 пехотных батальонов. В крепости, имевшей на вооружении 344 различных орудий, оставались 13 батальонов пехоты, казачья сотня и 600 оставленных на излечение раненых.

Наполеон так и не сделал попытки овладеть Бобруйской крепостью. Сперва за ней «присматривал» 4‑й резервный кавалерийский корпус Латур-Мобура, а затем его сменила польская пехотная дивизия дивизионного генерала Я.Х. Домбровского, усиленная 12 кавалерийскими эскадронами. Крепость на белорусской земле просуществовала до 1897 года, когда была упразднена.

…8‑го июля продолжавший действовать активно маршал Даву занял город Могилев. В тот же день 1‑я Западная армия выступила из города Полоцка к Витебску.

О том, что дивизии корпуса маршала Даву заняли Могилев, Багратион узнал на марше. Силы его войск, как казалось, были на исходе. Главнокомандующий 2‑й Западной армии писал в донесении императору Александру I:

Долгожданное соединение русских 1‑й и 2‑й Западных армий наконец-то состоялось вопреки полководческой воле Наполеона Бонапарта и его таланту стратега. Генерал от инфантерии М.Б. Барклай де Толли, все еще оставаясь военным министром России, отметил это значительное, во многом определяющее событие в войне 1812 года в своих «Записках» короткими строками:

«Соединились обе армии под Смоленском, и весь операционный план Наполеона был расстроен. Ему разбить меня не удалось, а равным образом и соединению обеих армий помешать не мог».

Барклай де Толли был прав: то, что силы двух русских армий слились под Смоленском воедино, стало стратегическим поражением императора французов. Более того, неожиданным.

Путь к Смоленску в 38 дней оказался труден для обеих армий. 1‑я Западная проделала путь в 500 километров, 2‑я Западная, вырвавшаяся из гродненской западни, – 750 километров. Обе армии потеряли за это время убитыми около 10 тысяч человек и примерно 25 тысяч ранеными и больными. Потери же Великой армии убитыми, ранеными и больными, дезертирами выразились в 106 тысяч человек. Но она продолжала сохранять значительное превосходство в силах над своим противником.

Соединение, по всей видимости – успешное, двух русских армий вызвало бурное ликование и энтузиазм среди солдат и офицеров, среди генералитета. Все ожидали теперь одного – битвы с завоевателями и еще раз битвы. Всегда сдержанный в собственноручных записях А.П. Ермолов так высказался о том дне в своих мемуарных «Записках»:

«Совершено соединение!

Шум неумолкавшей музыки, крики неперестававших песен оживляли бодрость воинов. По духу второй армии можно было думать, что оное пространство между Неманом и Днепром, не отступая оставила, но прошла торжествуя. Какие другие ополчения могут уподобиться нам, несравненные российские воины! Не покупается храбрость ваша мерою золота…

Как стал бы Суворов перед рядами вашими, как бы изумилась вселенная!..»

Это были слова опытного, авторитетного для русского воинства генерала. С ними словно перекликаются воспоминания поручика артиллериста Н.Е. Митаревского, автора книги «Воспоминаний о войне 1812 года»:

«…К Смоленску пришли поздно вечером и расположились на возвышенности, не доходя предместья. Вскоре узнали, что пришел давно ожидаемый князь Багратион, и обе армии соединились. Это обстоятельство чрезвычайно всех обрадовало. Думали: больше не будем отступать, и война примет другой оборот».

…Много пишется и говорится о крайней натянутости отношений между Барклаем де Толли и Багратионом до самого назначения единым главнокомандующим М.И. Голенищева-Кутузова. Но действительно ли так было в дни смертельной опасности для Отечества? Давайте обратимся к их переписке.

Известно, что еще до смоленского соединения 1‑й и 2‑й Западных армий военный министр прекратил свои упреки в адрес Багратиона. Он послал ему письмо следующего содержания:

«…Перед мыслью, что нам вверена защита отечества, должны умолкнуть в это решительное время все остальные соображения – все, что могло бы влиять известным способом на наши действия при обыкновенных условиях. Голос отечества требует от нас единодушия, этого вернейшего ручательства наших побед и их победных последствий, ибо при отсутствии единодушия даже знаменитейшие герои не могли предохранить себя от поражений. Соединимся же и будем бороться против врагов России. Отечество будет благословлять наше согласие».

Суворовский ученик князь П.И. Багратион, одно из самых светлых имен в истории русской армии, отвечал М.Б. Барклаю де Толли со всей ясностью:

Почему Бородинское сражение состоялось именно на поле у села Бородино? Чем оно приглянулось полководцу Михаилу Илларионовичу Голенищеву-Кутузову, будущему «спасителю России» и светлейшему князю Смоленскому? О том, почему он отказался от генеральной баталии у Царева-Займища, сказано выше. Выступив оттуда, главнокомандующий приказал своим штабистам найти более удобную позицию по дороге перед городом Можайском, старинным центром русского православия.

Эта задача была поставлена полковнику К.Ф. Толю, исполнявшему обязанности генерал-квартирмейстера 1‑й Западной армии, при едином главнокомандующем фактически исполнявшему те же обязанности в штабе Главной армии. Первоначально позиция для битвы была намечена у Колоцкого монастыря, но при детальном ее осмотре признали в итоге неудачной. Лесов на предполагаемом поле брани оказалось многовато, они мешали и маневру войсками, и видимости действий сторон. То есть управлять армией с началом сражения в таком месте становилось делом крайне затруднительным.

Была еще одна причина, которая побуждала отказаться от колоцкой позиции. Великая армия в своих авангардных силах приблизилась настолько близко, что русской армии почти не оставалось времени на устройство полевых укреплений. Генеральное сражение для нее виделось только оборонительным.

Офицеры штабной службы вновь занялись поисками поля битвы впереди отходивших войск. И оно нашлось не столь далеко от Колоцкого монастыря. По приезде в село Горки главнокомандующий утром 22 августа сразу же поехал осматривать понравившуюся ему во многих отношениях позицию для армии, лично отдавая распоряжения по возведению полевых укреплений.

На следующий день, 23 августа, генерал от инфантерии М.И. Голенищев-Кутузов отправил императору Александру I памятное для отечественной истории первое донесение с Бородинского поля:

«Доношу вашему императорскому величеству, что позиция, в которой я остановился при деревне Бородине, в 12 верстах от Можайска, одна из наилучших, какую только на плоских местах найти можно. Слабое место сей позиции, которое находится с левого фланга, постараюсь я исправить посредством искусства.

Желательно, чтоб неприятель атаковал в сей позиции; в таком случае имею я большую надежду к победе; но ежели он, найдя мою позицию крепкою, маневрировать будет по дорогам, ведущим к Москве, тогда должен буду идти и стать позади Можайска, где все сии дороги сходятся.

Касательно неприятеля, приметно уже несколько дней, что он стал чрезвычайно осторожен, и когда двигается вперед, то сие, так сказать, ощупью.

Вчерашнего дня посланный от меня полковник князь Кудашев, с 200 казаков, всю конницу корпусов маршала Даву и короля Неаполитанского заставил несколько часов сидеть на лошадях неподвижно. Вчера неприятель ни шагу вперед движения не сделал. Сегодня казачьи наши форпосты от меня в 30 верстах, и боковые дороги наблюдаются весьма значительно.

Корпус генерала Милорадовича прибыл ко вверенным мне армиям. Завтрашнего дня прибудет из Можайска московское ополчение. Ариергардом командует ныне генерал-лейтенант Коновницын. Важных дел в сем корпусе еще не происходило, и неприятель удерживается в большом к нам почтении.

Вчера взято пленных несколько офицеров и 60 рядовых. По словам пленных, к неприятелю прибывают пятые батальоны французских полков. Сии войска последние, которые он ожидает».

Избранная позиция защищала основные пути, ведущие через Бородинское поле к Москве – Старую (Смоленский тракт XIV века) и Новую (спрямленную в 1760‑х годах) Смоленские дороги. Ее фланги не могли быть обойдены, так как они хорошо прикрывались: справа рекой Москвой, а слева – полосой лесов. На самом поле леса имели характер небольших рощ и перелесков из березы, осины, ели, иногда встречались заросли ольхи, лещины, ивы.

По подсчетам историка А.В. Горбунова, около 70 процентов Бородинского поля в 1812 году имело открытые пространства. В последующее время из-за «наступления» лесной поросли их стало несколько меньше.

Позиция возвышалась над окружающей местностью и давала хороший обзор той стороны поля, с которой ожидалось прибытие неприятельской армии. Возвышенность и холмы позволяли удачно расположить артиллерийские батареи и вести действенный обстрел предполья русской позиции.

Реки и овраги, находившиеся с фронта, мешали французской армии свободно маневрировать на поле боя. Реки Колочь и Война, больше десятка ручьев, текущих в оврагах, служили естественными препятствиями, особенно для кавалерии, как французской, так и русской. В то время берега оврагов были свободны от кустарниковых и лесных зарослей, что делало их «просматриваемыми».

Обширная равнинная местность, за исключением ряда мест, допускала ведение пехотных атак в батальонных колоннах и использование крупных кавалерийских масс. Только южное крыло Бородинской позиции, прикрытое труднопроходимыми лесами, стесняло действия наступающих наполеоновских войск, особенно конницы.

На поле в начале XIX столетия располагались 4 села, 15 селец и 4 деревни. Их связывала сеть проселочных дорог, по которым могла двигаться и артиллерия с обозами. Само село Бородино отстояло от Москвы в 124 километрах.

Бородинские поселения тоже «участвовали» в сражении: село Бородино, деревни Горки, Шевардино, Семеновское, Доронино были полностью или частично разобраны для возведения полевых фортификационных сооружений и для улучшения обзора с позиции обороняющейся стороны. Кроме того, в таком «разобранном» виде они не могли служить укрытием для атакующих неприятелей.

Бородинская позиция позволяла русской армии диктовать противнику условия предстоящего генерального сражения. Он мог применить только фронтальный удар и лишался возможности использовать свое некоторое преимущество в кавалерии для обхода флангов русских. Глубокий же обход приводил к чрезмерной растянутости фронта Великой армии и распылению сил на незнакомой местности. Как показал ход битвы, полководец Наполеон Бонапарт, человек, искушенный в военном деле, на это не пошел. Хотя в окружении императора были люди, которые настойчиво советовали ему совершить обходные маневры.

История сохранила для нас диспозицию русских и французских войск на Бородинском поле, временный ход сражения, силы участвовавших в нем противоборствующих сторон, имена военачальников и героев битвы.

Однако исследователи до сих пор не могут проникнуть в полной мере в истинные замыслы двух великих полководцев накануне генеральной баталии Отечественной войны 1812 года (или Русского похода Наполеона). Такое сражение являлось целью наполеоновской стратегии, но не кутузовской. У двух великих воителей мировой истории был разный полководческий почерк, давший тому и другому немало славных побед, прославивших победителей.

…Бородинское сражение имело свой нешуточный пролог: бой 24 августа на крайнем левом фланге русской позиции за Шевардинский редут у одноименной деревни. Это была проба сил двух армией перед решающей схваткой на поле Бородина.

Шевардинский редут представлял из себя пятиугольное земляное укрепление, стоявшее на возвышенном месте. Ситуация отвела на его возведение менее суток, поэтому он остался к началу Шевардинского боя недостроенным. Твердость грунта не позволила 30 саперам вырыть глубокий ров и насыпать высокий бруствер. Его пришлось устраивать из пахотной земли, собранной вокруг редута. Палисады сделаны не были. То есть он не имел угрожающего для неприятеля вида, и самую значительную трудность для атакующих представляли крутые скаты холма.

В редуте разместилась 12‑я батарейная рота. Историки до сих не пришли к единому мнению, стояли ли все ее двенадцать орудий в самом редуте, или он фактически представлял из себя батарейный окоп на три орудия, а остальные девять орудий батарейной роты стояли справа на возвышенности. Установленная здесь артиллерия должна была держать под обстрелом Новую Смоленскую дорогу, проходившую почти в 1700 метрах севернее.

События 24 августа у Шевардино развивались так. Около 13 часов дня к Бородино прибыл арьергард генерала П.П. Коновницына, преследуемый от Колоцкого монастыря неприятелем. Первоначально численность русских войск у Шевардинского редута немногим превышала 11 тысяч человек при 36 полевых орудиях. За укреплением в батальонных колонная встала 27‑я пехотная дивизия Д.П. Неверовского, между редутом и Утицким лесом – 2‑я кирасирская дивизия.

В боевые порядки было поставлено 24 орудия. Шесть егерских полков заняли стрелковыми цепями позиции впереди редута. Севернее Шевардино стояли полки 4‑го резервного кавалерийского корпуса. Общее командование на крайнем левом фланге русской позиции осуществлял корпусной командир генерал-лейтенант князь А.И. Горчаков 1‑й.

Голенищев-Кутузов считал Швердинский редут главным опорным пунктом свой позиции на ее левом крыле. Наполеон посчитал редут за передовое укрепление неприятельской позиции, которое не позволяло ему обозревать поле предстоящей битвы.

О назначении Шевардинского редута исследователи до сих пор не пришли к единому мнению. Участники Бородинского сражения указывали на неудачное расположение этого полевого укрепления. Так, А.П. Ермолов писал:

«На конечности левого крыла находился обширный и весьма частый лес, который от редута отдален был тесной долиной, – единственной для действий кавалерии на всем фланге. В некотором расстоянии позади левого фланга углублялся довольно крутой ров, затруднительный для переправы и сообщений».

К этому следует добавить, что Шевардинский редут оказался на полторы версты впереди русской позиции. То есть он не мог получить с нее действенной огневой поддержки. Неприятель же мог подтянуть к Шевардино большое число орудий.

Император Наполеон приказал атаковать русских у редута крупными силами, чтобы сразу достичь желаемого успеха. В атаку за атакой пошли полки четырех пехотных дивизий 1‑го армейского корпуса маршала Даву, кавалерия (в основном полки 1‑го резервного корпуса) маршала Мюрата. С юго-запада атаковал 5‑й армейский Польский корпус генерала Понятовского, который двигался по Старой Смоленской дороге.

Всего на Шевардино наступало 36 тысяч пехоты и кавалерии, атаки которых поддерживались огнем 194 орудий. То есть неприятель имел в начале боя более чем трехкратное численное превосходство и подавляющее – в мощи артиллерийского огня.

Бой начали русские егеря. Попытка французов вытеснить их с занимаемых позиций привела к упорному огневому бою, который стал переходить в яростные рукопашные схватки. Первой атаковала редут 5‑я пехотная дивизия (четыре линейных полка) генерала Морана, которая перед этим перешла вброд реку Колочу. Ее усилия поддержали с противоположной стороны полки двух пехотных дивизий из корпуса Понятовского.

В той части боя удачную атаку на полк французской пехоты провел Новороссийский драгунский полк. Взаимные атаки следовали одна за другой, в дело втягивались все новые и новые войска. Огнем французской артиллерии недостроенный редут был разрушен. После упорнейшего четырехчасового боя к 20 часам вечера полевое укрепление оказалось в руках французов. Но те удержать его в своих руках не смогли. Шевардинский редут в тот день трижды переходил из рук в руки.

Около 19 часов вечера к месту боя подошли из состава багратионовской армии 2‑я гренадерская и 2‑я сводно-гренадерская дивизии. Вперед выдвинулась и 2‑я кирасирская дивизия, два отдельных кирасирских полка и четыре драгунских эскадрона. Теперь Шевардинским боем руководил главнокомандующий 2‑й Западной армией генерал от инфантерии князь П.И. Багратион.

В ходе той большой атаки русские войска вновь опрокинули французов и вернули разрушенный артиллерийским огнем редут. В нем было захвачено 8 орудий, из которых 3 оказались совершенно разбиты, и их пришлось оставить на месте. В ходе этой уже ночной атаки русских войск большие потери понесли французские 57, 61 и 11‑й линейные полки. Последний потерял 300 человек и всю полковую артиллерию. Подошедшие два батальона Испанского полка ружейным огнем нанесли большой урон русским драгунам.

Будущий генерал от инфантерии князь А.И. Горчаков 1‑й впоследствии так описывал день 24 августа – пролог Бородинского сражения:

«Надо было защищать большой курган, находящийся на средине, справа – деревню Шевардино и влево – лес на старой Смоленской дороге.

Наполеон усиленно желал овладеть сими местами, дабы в тот же день достичь до Бородинской позиции, где Кутузов его ожидал, но наши редуты не были еще устроены. Для сего Наполеон употребил значительное число войск, а именно: весь корпус князя Понятовского, всю кавалерию Мюрата и три дивизии корпуса Давуста (Даву. – А.Ш.).

Сражение было самое жаркое. До самой темноты все три пункта были удержаны. Я оставался в надежде и желании, что совершенная темнота ночи прекратит оное, но между курганом и деревней услышал я сильный топот неприятельских ног. Темнота так уж велика была, что издали усмотреть нельзя было количество оных, а по звуку только узнать можно было, что это была кавалерия и в значительно сильной колонне.

Надлежало необходимо остановить стремление неприятеля до прибытия кирасирской дивизии, а в резерве оставался у меня один батальон Одесского пехотного полка и довольно слабый. Я воспользовался сильной темнотой, приказал сему батальону идти атаковать неприятеля, но запретил стрелять, а идучи, бить сильно в барабаны и кричать «ура».

Сие отчаянное действие получило совершенный успех, ибо остановило движение неприятеля. В сие время кирасирская дивизия поспела прилететь, пошла в атаку и опрокинула неприятеля».

Доблесть полков 2‑й кирасирской дивизии (Военного ордена, Екатеринославского, Глуховского, Малороссийского и Новороссийского) в день 24 августа отметил и главнокомандующий, который обратился к войскам Главной армии со следующим приказом:

«Главная квартира при селе Бородине.

Горячее дело, проходившее вчерашнего числа на левом фланге, кончилось к славе российского войска. Между прочим, кирасиры преимущественно отличились, причем взяты пленные и пять пушек. Предписываю объявить сие немедленно войскам.

М. Кутузов».

Разрушенный в ходе боя Шевардинский редут уже не представлял серьезного препятствия на пути наступления Великой армии. И потому оборонять его уже не имело смысла. Главнокомандующий приказал Багратиону отойти к деревне Семеновское. В 23.00 русские войска под прикрытием ночной темени оставили Шевардинский редут и увели с него орудия. Три разбитые пушки достались французам как трофеи.

Французские потери в том бою составили примерно 4–5 тысяч человек, русские, которые подвергались более губительному артиллерийскому огню, несколько больше – 5–6 тысяч человек (или 5,3 тысячи). Русских пленных в тот день почти не было.

Польский офицер Г. Брандт, побывавший на следующий день у Шевардинского редута, рассказывал следующее. По его словам, с той стороны укрепления, где штурмовали французы, убитых было немного, но лежали трупы кавалерийских лошадей, как французских, так и русских. На других склонах людских трупов было гораздо больше. В самом же редуте «не было ни души».

На следующий день после боя Наполеон делал смотр 61‑му линейному полку, наиболее пострадавшему в бою (86 человек убито, 555 – ранено, 33 – попало в плен, 138 – пропало без вести или отстало; всего потерь – 812 человек). Император спросил полкового командира, куда он девал один из своих батальонов. Тот ответил кратко и понятно:

– Сир, он в редуте.

В день Шевардинского боя русский главнокомандующий с первыми прозвучавшими выстрелами отправился в расположение 6‑го пехотного корпуса Д.С. Дохтурова, чтобы выяснить намерения неприятельского командования. Одетый в сюртук, в фуражке и с казачьей нагайкой через плечо, светлейший князь сидел на складной деревянной скамейке, молча наблюдая за происходящим, и своим видом вселяя уверенность в сердца своих воинов. С невозмутимым спокойствием принимал он донесения, разговаривал с подъезжавшими офицерами, а когда усилилась пальба у редута, отрывисто бросил реплику:

– Не горячись, приятель!..

Шевардинский бой, с одной стороны, дал французам лучшую возможность развернуть свои войска, спокойно обозреть позиции русских на левом фланге, достаточно верно оценить их силы и намерения, перегруппировать свои силы. Не случайно командный пункт императора Наполеона в день Бородинского сражения был устроен на высоте у Шевардино.

С другой стороны, русским проведенный бой дал лишнее время для устройства полевых укреплений, более точного определения неприятельских сил. Бой за Шевардинский редут позволял М.И. Голенищеву-Кутузову достаточно точно предположить, что главный удар Великая армия будет наносить в начальной фазе предстоящего сражения по левому флангу русской позиции. Однако полководец не стал менять диспозицию своих войск, оставив их на прежних местах. Он старался предупредить возможное изменение Наполеоном направление атак.

…Весь день 25 августа противоборствующие армии – французская Великая и русская Главная – не предпринимали серьезных боевых действий. Они усиленно готовились к предстоящему генеральному сражению: вели разведку, производили перегруппировку войск, устраивали артиллерийские позиции, подтягивали тылы, людям давался отдых. Солдаты и офицеры готовили оружие, чистили амуницию, «боролись» с голодом и ночным холодом.

Все же в двух местах Бородинского поля стрельба велась. В Утицком лесу в передовых частях Польского корпуса пытались выяснить численность противника на Старой Смоленской дороге. Разведку боем провели у села Бородино и французы.

Стороны проводили усиленные рекогносцировки, со всеми возможностями стараясь уточнить расположение сил противной стороны в более подробных деталях. Аванпосты той и другой стороны старались помешать этому, поэтому ружейная пальба весь день слышалась то там, то здесь. Но не более того.

В тот день «появилось» объяснение тому, почему во французской истории Бородинское сражение называется битвой на Москве-реке. Разведка из стоявшей на крайнем левом фланге легкой кавалерийской дивизии дивизионного генерала Орнано (двоюродного брата Наполеона Бонапарта), перейдя реку Войну, остановило своих коней где-то недалеко от впадения реки Колочь в Москву. Солдаты напоили своих лошадей водой из реки и, вернувшись в свой стан, сообщили о том, что на окраине поля битвы протекает река Москва…

В ночь на день битвы император Наполеон лично провел рекогносцировку позиции противника, проехав по линии передовых постов и пытаясь по числу огней костров определить расположение русских войск. Днем же было установлено, что русские редуты в очертании не имели законченности.

Личная рекогносцировка, тщательное изучение днем поля битвы в сопровождении своих маршалов привела императора Наполеона к следующим выводам, которые позволили ему принять окончательный план на завтрашнее сражение.

Во-первых, с потерей Шевардинского редута левый фланг противника оказался сильно ослаблен. Об этом говорил и Багратион, ставя в известность главнокомандующего и начальника его штаба Беннигсена, «что в настоящем положении левый его фланг подвергали величайшей опасности».

Во-вторых, правый фланг русской позиции выглядел гораздо более надежно защищенным: его прикрывала труднопроходимая для конницы река Колочь. Она имела крутые, во многих местах даже обрывистые, берега.

Сопровождавший Наполеона полковник Ж. Пеле вспоминал: «…Он (император) остановился на левом фланге, впереди Итльянской армии; он осмотрел с величайшей подробностью в окрестностях Бородина долины Колочи и Войны» и установил, что «от Бородина, до Москвы-реки покатости Колочи так круты, доступы так редки и трудны, что эта часть почти непроходима».

Проведенные рекогносцировки заставили Наполеона отказаться от совершения излюбленного им обходного маневра. Маршал Даву просил разрешения с его пятью дивизиями пехоты выйти к 8 часам утра через леса к Утице, ударить во фланг русским и отбросить их к северу, смешав тем самым боевой порядок кутузовской армии.

Такой план действительно был хорош и дерзок. Вопрос состоял лишь в том, мог ли он быть в реальности исполнен? Наполеон отклонил такое предложение одного из самых лучших своих воителей. Он серьезно опасался, что полководец «противного ему» императора Александра I откажется в последние минуты от генерального сражения и отступит еще дальше к Москве.

В целом Наполеон считал позицию Великой армии на Бородинском поле удобной и выгодной. Силы русских не превышали французской армии, свои позиции хорошо укрепить в инженерном отношении они оказались не в состоянии из-за отсутствия на то минимума времени.

Что же касается боевых качеств, то император французов после блестяще выигранного им Аустерлицкого сражения, в котором были разгромлены австрийская и русская союзные армии, не сомневался в превосходстве своих войск. Они под его знаменами прошагали пол-Европы и верили в свою непобедимость и полководческий гений своего военного вождя, добывшего себе бранными трудами императорскую корону.

В тот день главнокомандующий М.И. Голенищев-Кутузов лично объехал полки, кратким словом воодушевляя воинов перед битвой. По всей линии русской позиции была пронесена с молебном Смоленская икона Божьей Матери. Это была одна из наиболее почитаемых святынь Русской православной церкви. После оставления Смоленска икона проделала путь до Бородино с 1‑й батарейной ротой 3‑й артиллерийской бригады. Ныне икона хранится в Успенском соборе города Смоленска.

…24 и 25 августа от зари до зари усиленно трудились саперы двух армий. Русским пионерам много помогали ратники-ополченцы. На позиции кутузовской армии было устроено, не считая Шевардинского редута: сомкнутый люнет на Курганной высоте (батарея Раевского), Семеновские (Багратионовы) флеши, Криушинский редут, Масловские флеши на крайнем правом фланге, две батарейные позиции у деревни Горки, полевые укрепления на правых берегах реки Колочь и ручья Огник.

Однако большинство фортификационных работ к началу сражения закончены не были. Участники битвы в своих мемуарах, как русские, так и французы, указывают, что укрепления имели «слабый профиль», то есть ширина и глубина рвов, высота брустверов оставляли желать много лучшего. Причин тому видится несколько. Это и ограниченность во времени, и ощутимый недостаток шанцевого инструмента (лопат, кирок и прочего), и то, что ратники-ополченцы, которые помогали пионерам, не имели «нужной сноровки».

Но это был еще далеко не весь перечень работ, произведенных русскими саперами и ополченцами ко дню битвы. Они вырыли несколько шанцев (окопов) для пехоты. Через водные преграды для перемещения войск было устроено четыре моста, 15 спусков через овраги. Это позволяло пехоте и коннице, «не замочив ноги в воде и грязи», быстро перемещаться по полю битвы, а орудийным расчетам без излишнего перенапряжения человеческих и лошадиных сил менять артиллерийские позиции.

В лесах и густых зарослях кустарника на флангах прорублено ряд просек для движения своих войск и создано несколько засек на случай, если неприятель вздумает совершить обходной маневр. Французские мемуаристы указывают, что и без того труднопроходимые окрестные леса – заболоченные, с малым числом троп – были укреплены русскими засеками, за которыми укрывались стрелки-егеря.

В течение двух дней в поте лица трудились и французские саперы. Восточнее Шевардинского редута они устроили артиллерийские окопы – так называемые батареи Фуше и Сорбье. Полевые укрепления были возведены на позиции, которые занимал корпус Евгения Богарне (к западу от села Бородино). Через реку Колочь в тылу Великой армии было построено несколько мостов.

…Численность Главной русской армии и наполеоновской армии в день Бородина по сей день вызывают дискуссии исследователей. Большинство склоняются к тому, что русские войска насчитывали около 150 тысяч человек: 113–114 тысяч регулярных войск, около 8 тысяч иррегулярной казачьей конницы и 28 тысяч ратников ополчения при 624 орудиях. В состав регулярных войск входило 14,6 тысяч новобранцев, приведенных генералом М.А. Милорадовичем.

Великая армия императора французов имела в строю на день сражения около 135 тысяч человек при 587 орудиях. По числу обученных регулярных войск и за отсутствием ополченцев она имела несомненное превосходство в силах.

…Новая диспозиция расположения войск 1‑й и 2‑й Западных армий была разослана из Кутузовской главной квартиры в день перед сражением, то есть 25 августа. По замыслу полководца создавался глубокий, устойчивый против давления неприятеля, боевой порядок: правое крыло, центр, левое крыло и армейские резервы. То есть соблюдались все элементы построения войск перед битвой.

На левом фланге русской позиции встала 2‑я Западная армия генерала от инфантерии П.И. Багратиона. Центр и правый фланг заняли войска более многочисленной 1‑й Западной армии генерала от инфантерии М.Б. Барклая де Толли. Штаб-квартира главнокомандующего находилась в деревне Горки.

Правым крылом на участке от села Малое до деревни Горки, командовал генерал Милорадович. Он стоял во главе группировки войск, состоявших из 2‑го и 4‑го пехотных корпусов генералов К.Ф. Багговута и А.И. Остермана-Толстого и 2‑го и 3‑го резервных кавалерийских корпусов под общим командованием генерала Ф.К. Корфа.

Резерв правого крыла состоял из 1‑го резервного кавалерийского корпуса генерала Ф.П. Уварова, расположенного за открытым флангом позиции южнее масловских укреплений. Десять Донских казачьих полков войскового атамана М.И. Платова находились тоже в резерве и стояли на опушке Масловского леса. Всего под командованием Милорадовича имелось более 30 тысяч войск.

Правофланговые войска должны были надежно прикрывать кратчайший путь на Москву по Новой Смоленской дороге. Кроме того, они являлись тем резервом, который главнокомандующий мог использовать для маневра на поле битвы с целью усиления левого крыла и центра, а также для нанесения сильных контрударов.

Центр русской позиции был хорошо укреплен люнетом на высоте Курганной, рядом с берегом реки Колоча. На высоте разместилась 18‑орудийная батарея, впоследствии названная «батареей Раевского» в честь генерала Н.Н. Раевского, полки которого доблестно сражались у Курганной высоты. Французы называли ее «Центральным редутом». Достроен он не был, укрепление имело слабый профиль.

Центральная группировка войск располагалась от деревни Горки до батареи Раевского. Они состояли из двух корпусов – 6‑го пехотного и 3‑го кавалерийского под общим начальством Дохтурова. Ему по диспозиции предписывалось прикрывать Новую Смоленскую дорогу и подступы к Курганной высоте со стороны села Бородино.

Общее командование войсками правого крыла и центра осуществлял Барклай де Толли. Он имел сильный по составу главный резерв: 5‑й гвардейский корпус, 1‑ю сводно-гренадерскую и 1‑ю кирасирскую дивизии, главный артиллерийский резерв генерала А.Х. Эйлера из 306 орудийных расчетов.

Левым крылом русской позиции на направлении главного удара Великой армии командовал Багратион. Здесь, на участке между Курганной высотой и Шевардино, располагались 7‑й пехотный корпус Н.Н. Раевского и 8‑й пехотный корпус М.М. Бороздина с 27‑й дивизией Д.Н. Неверовского под общим начальством князя Горчакова 1‑го.

За открытым флангом Багратиона был поставлен особый резерв 2‑й Западной армии в составе 3‑й кирасирской дивизии, сводной гренадерской дивизии генерала М.С. Воронцова и армейской резервной артиллерии.

На Старой Смоленской дороге (которая вела в тыл русской позиции) находился отдельный Утицкий отряд в составе 3‑го пехотного корпуса Тучкова 1‑го и стоявших позади него Московского и Смоленского ополчений. Для наблюдения за крайним левым крылом стоял казачий отряд генерал-майора А.А. Карпова из восьми полков.

Впереди русской позиции, равно как и французской, находилась цепь стрелков-застрельщиков. Егерская цепь русских, как боевое охранение, залегла по берегам ручья Каменка, за селом Бородино и по правому берегу реки Колочь. Им было суждено первыми встретить неприятеля прицельным ружейным огнем.

Корпус Тучкова был переброшен к Утице из состава 1‑й Западной армии вечером 25 августа. Ему предписывалось скрытно расположиться за Утицким лесом, чтобы сделать «диверсию» против правого фланга и тыла неприятеля, если он попытается обойти Семеновские флеши. То есть речь шла об устройстве засады на окраине поля битвы. Французы прибытие целого пехотного корпуса русских к Утице не заметили.

В первой боевой линии русской позиции стояла пехота, во второй – кавалерия, в третьей линии – резервы. Артиллерия тоже была размещена в три линии: в первой – 334 орудия, во второй – 104, в третьей – 186 орудий артиллерийского резерва.

Собственно говоря, диспозиция Главной армии была разработана М.И. Голенищевым-Кутузовы заранее, за два дня до битвы. Обращает на себя краткость и ясность полководческой мысли, четкость в изложении диспозиции:

Русская армия отошла от бородинских позиций в ночь на 27 августа. Она двинулась через Можайск к Москве, преследуемая неприятельским авангардом, настолько организованно, что это вызвало немалое удивление даже у французского командования. По этому поводу маршал Даву говорил императору:

«Должен согласиться, это отступление русских исполняется в удивительном порядке. Одна местность, а не Мюрат определяет ее отступление. Их позиции избираются так хорошо, так кстати, и каждая из них защищается соответственно их силе и времени, которое генерал их желает выиграть, что, по справедливости, движение их, кажется, идет сообразно с планом, давно принятым и искусно начертанным».

Такой кутузовский план действительно существовал. Но только не на бумаге, которой не всегда все можно доверять, а в голове, в замыслах полководца, бережно и бдительно хранимых от чужого взора до поры, до времени.

После поистине тяжелых потерь, понесенных Главной армией под Бородино, ее главнокомандующий рассчитывал восполнить их максимально возможно за счет воинских ресурсов Москвы, а они виделись не только ему немалыми. Только после этого, а также при условии нахождения у Москвы выгодной позиции для русских войск полководец считал, что может дать Наполеону еще одно большое сражение из разряда генеральных.

Голенищев-Кутузов всю войну вел большую переписку с московским военным губернатором и главнокомандующим графом Ф.В. Ростопчиным. За время пребывания в Бородино и отступления к Первопрестольной столице России светлейший князь послал ему ряд писем. В одном из них сообщается:

«После кровопролитнейшего сражения, вчерашнего числа происходившего, в котором войска наши потерпели естественно важную потерю, сообразную их мужеству, намерение мое, хотя баталия совершенно выиграна, для нанесения сильного почувствования неприятелю состоит в том, чтобы, притянув к себе столько способов, сколько можно только получить, у Москвы выдержать решительную, может быть, битву противу, конечно, уже несколько пораженных сил его.

Помощи, которую требую я, различные, и потому отправляю я полковника Кудашева оные Вашему сиятельству представить лично и просить, чтобы все то, что может дать Москва в рассуждении войск, прибавки артиллерии, снарядов, лошадей и прочего, имеемого ожидать от верных сынов отечества, все бы то было приобщено к армии, ожидающей сразиться с неприятелем».

Общеизвестно, что генерал-фельдмаршал М.И. Голенищев-Кутузов рассчитывал получить из Москвы немало тысяч обученных новобранцев, а также боеприпасы и, наконец, подводы для перевозки раненых. В Можайске же подвод из Москвы не оказалось ни одной. Это было прямое нарушение графом Ростопчиным, имевшего чин генерала от инфантерии, распоряжения главнокомандующего Главной русской армии.

Недостаток подвод вынудил армейское командование оставить часть раненых в Можайске «на сохранение» неприятелю. Впрочем, подобное французами делалось часто, в том числе и в Русском походе императора Наполеона. Это было в европейских войнах неписаным правилом, которое сегодня вызывает немалое удивление.

Главную армию требовалось пополнить. Ее главнокомандующий попытался притянуть к себе резервные войска, которые проходили ускоренную подготовку. Генерал князь Д.И. Лобанов-Ростовский формировал 12 пехотных полков в Костроме, Владимире, Рязани, Тамбове, Ярославле и Воронеже. Генерал-лейтенант А.А. Шлеймихель занимался формированием резервных полков, которые не имели территориальных названий, а только номера.

Однако император Александр I прислал высочайший рескрипт, запрещавший использование этих, более или менее подготовленных резервов. По замыслу Военного министерства они были должны стать основой 180‑тысячного нового войска, создаваемого из рекрутов последнего набора военного времени.

Государь предлагал Голенищеву-Кутузову использовать для пополнения поредевших рядов Главной армии «московскую силу», о которой так много в письмах в столицу и главнокомандующему говорил граф Растопчин. По представлению монарха Московское ополчение исчислялось в 80 тысяч человек. Но в Вяземы прибыло только 2737 (!) ратников «московской силы».

В дни отступления Главной русской армии от Бородино к Москве полководец до последнего дня надеялся на обещанную поддержку московского губернатора, главнокомандующего в Москве, командующего 1‑м округом ополчения графа Ф.В. Ростопчина. Но… вместо названных многократно 80 тысяч человек в кутузовскую действующую армию поступило в разное время всего 24 267 человек. Восполнить бородинские потери эти люди не могли.

…Великая армия вновь преследовала армию противника. Дорога опять вела к Москве, которая с каждым переходом становилась на десятка два верст ближе. Наполеон пытался с помощью 5‑го Польского корпуса Понятовского, менее всех пострадавшего в генеральной баталии и более чем наполовину сократившейся кавалерии маршала Мюрата, отрезать хотя бы арьергард кутузовских сил. Но все было тщетно.

Русским арьергардом сперва командовал войсковой атаман Донского войска генерал от кавалерии М.И. Платов, но вскоре стало ясно, что одной казачьей легкой конницей здесь не обойтись. Тогда это дело поручили генералу от инфантерии М.А. Милорадовичу. По стопам арьергарда шла кавалерия Мюрата. Карл Клаузевиц в своей работе «1812 год» писал:

«Арьергард состоял из 10 тысяч человек пехоты и приблизительно такого же числа кавалерии. При арьергарде находился и генерал Уваров со своим корпусом…

В авангарде шел Мюрат с огромной массой кавалерии. Обе стороны обычно сталкивались только после полудня, развертывались, начинали перестрелку, в течение нескольких часов велся артиллерийский огонь, после чего русские снова отходили на некоторое расстояние, и обе стороны становились биваком».

Как описывали путь от Бородина до Москвы сами военнослужащие Великой армии? Полковой врач вюртембергских конных егерей Генрих Роос писал о том, что русская армия, отступая, продолжала сражаться:

«Происходили ежедневные стычки. Обе стороны не слезали с коней, обе линии постоянно стояли друг против друга, порою на очень близком расстоянии; действовала все больше кавалерия и артиллерия, реже пехота.

На равнинах русские выстраивали свои главные линии; входы в лес они обычно занимали так, что мы могли продвигаться вперед лишь очень медленно и лишь настолько, насколько это допускали они. Выходы из леса, через которые мы выступали, они обстреливали из тяжелых орудий с такою силою, что нам приходилось останавливаться на несколько часов, в то время как их ядра производили ужаснейший треск в ветвях и стволах деревьев над нашими головами и, падая, причиняли порою повреждения и даже смерть».

Последний бой перед Москвой произошел у села Крымского. Описание его сохранилось почему-то только у К. Клаузевица:

«…Местность была довольно благоприятная, и Милорадович решил довести бой до крайности. Русская пехота, расположившись в мелкой лесной заросли, на гребне небольшой возвышенности, дала энергичный отпор и, даже потеряв гребень, продолжала обороняться у его подножия еще свыше часа, несмотря на свое невыгодное положение. Атаки французов отнюдь не имели демонстративного характера, но все же и здесь носили на себе какую-то печать бессилия».

Посланный главнокомандующим вперед начальник армейского штаба генерал от кавалерии Л.Л. Беннигсен нашел позицию для новой битвы прямо под стенами Москвы. Позиция русских должна была протянуться от деревни Фили до Воробьевых гор. По мнению видевших ее военачальников, пригодной для сражения она быть никак не могла. При всей своей сдержанности Барклай де Толли резко спросил у Беннигсена:

– Решено ли погребсти всю армию всю армию на сем месте?

Такого же мнения были и А.П. Ермолов, и исполняющий делами генерал-квартирмейстера полковник К.Ф. Толь. Когда позицию на изгибе Москвы-реки обозрел сам главнокомандующий, он понял, что защищать ее можно было только себе во вред. А дальше простирался уже сам город.

…Здравый ум и предусмотрительность подсказывали «спасителю России», что для достижения превосходства над вражеской армией в сложившейся ситуации необходимо прежде всего использовать фактор времени. К тому же высланные вперед офицеры его штаба не смогли найти достойное поле, удобное для нового генерального сражения. Великая армия продолжала сохранять прежнее превосходство в силах, пускай и не такое чувствительное, как прежде.

Чтобы восполнить, а потом и усилить Главную русскую армию и подготовить ее к контрнаступлению, требовалось, прежде всего, время, и еще раз время. Но для этого необходимо было пожертвовать самой Москвой. Такая мысль в умах большинства соотечественников выглядела кощунственной. Как показала история, на такое полководческое решение мог пойти только М.И. Голенищев-Кутузов, который действительно был «облечен народным доверием». И поэтому он мог принять на себя всю ответственность за сдачу древней столицы перед народом, армией и государем-самодержцем.

Но на такой волевой поступок надо было решиться. И надо было объяснить совершенное деяние всей России.

Писатель Лев Толстой, раскрывая своим непревзойденным талантом мучительные раздумья полководца накануне «отдания» французам Первопрестольного града, писал:

«Один страшный вопрос занимал его, и на вопрос этот ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я сделал? Когда это решилось?.. Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание…» Он был убежден, что он один в этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать».

…1 сентября в подмосковной деревушке Фили (ныне один из районов российской столицы) состоялся военный совет. К 6 часам вечера в небольшой крестьянский дом, где остановился главнокомандующий, прибыли генералы М.Б. Барклай де Толли, Д.С. Дохтуров, Ф.П. Уваров, А.П. Ермолов, П.П. Коновницын, А.И. Остерман-Толстой, Л.Л. Беннигсен, Н.Н. Раевский и М.И. Платов, «которого забыли пригласить», полковник К.Ф. Толь.

На военном совете Главной русской армии в Филях обсуждался только один-единственный вопрос: сражаться под стенами Москвы или оставить ее противнику без боя?

Мнения участников разделились. Тогда светлейший князь М.И. Голенищев-Кутузов, ставший только-только обладателем фельдмаршальского жезла, встал и произнес свою памятную для отечественной истории немногословную речь:

«С потерей Москвы не потеряна Россия. Первою обязанностию поставляю сохранить армию и сблизиться с теми войсками, которые идут к нам на подкрепление. Самим отступлением Москвы приготовим мы гибель неприятелю…

Доколе будет существовать армия и находиться в состоянии противиться неприятелю, до тех пор останется надежда счастливо завершить войну, но по уничтожении армии и Москва и Россия потеряны.

Приказываю отступать».

…На рассвете 2 сентября русские войска начали движение по московским улицам, уходя по Рязанской дороге в направлении к Бронницам. К вечеру основные армейские силы Главной армии находились уже в 15 километрах от города, расположившиеся на ночлег у села Панки.

Вместе с армией Москву покинула большая часть ее многочисленных жителей. А.П. Ермолов в своих «Записках» рассказывал, как кутузовская армия оставляла Первопрестольный град России:

«Я наблюдал, какое действие произведет над войсками оставление Москвы, и заметил с радостию, что солдат не терял духа, не допускал ропота. Начальников поражала потеря древней столицы. В Москве было уже мало жителей, и по большой части не имеющих пристанища в другом месте. Дома были пусты и заперты; обширные площади уподобились степям; в некоторых улицах не встречалось человека. В редкой из церквей не было молящихся жертв, остающихся на произвол врагов бесчеловечных.

Душу мою раздирал стон раненых, оставляемых во власти неприятеля. В городе Гжатске князь Кутузов дал необдуманное повеление свозить отовсюду больных и раненых в Москву, которых она до того не видала, и более двадцати тысяч их туда отправлено. С негодованием смотрели на это войска. На поле сражения иногда видит солдат остающихся товарищей, не разумеет другой причины, как недостаток средств к их сохранению.

Но в Москве, где есть способы успокоить раненого воина, жизнию искупающего отечество, где богач в неге вкушает сладкий покой за твердою его грудью, где под облака возводятся гордые чертоги его, воин омывает кровию свои последние ступени его лестницы или последние истощает силы на каменном помосте двора его. Оскорбительное равнодушие столицы к бедственному состоянию солдат не охладило однако же усердия их, и все готовы были на ее защиту».

Самостоятельное, поистине волевое решение главнокомандующего об оставлении Москвы вызвало возмущение правительственных кругов и официального Санкт-Петербурга. Состоялось специальное заседание Кабинета министров, которое высказало следующее мнение:

«Комитет предполагает предписать главнокомандующему армиями, дабы, во-первых, доставил сюда он протокол того совета, в коем положено было оставить Москву неприятелю без всякой защиты, и, во-вторых, чтобы на будущее время всегда присылал он полные о всех мерах и действиях своих сведения».

Не скрывал своего высочайшего раздражения и император Александр I. Теперь его заботила еще и судьба Санкт-Петербурга. Самодержец писал главнокомандующему:

«На вашей ответственности останется, естли неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожения сей столицы, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решимостию, вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие, вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы».

Могли ли французы навязать русской армии битву в стенах самой Москвы? Или вновь попытаться отрезать ее арьергард от главных? Ведь кавалерия маршала Мюрата, короля Неаполитанского, неотступно следовала за сводным отрядом Милорадовича.

Ответ на эти вопросы можно найти в воспоминаниях генерал-майора Ф.В. Акинфова, в те дни штабс-ротмистра, командира эскадрона лейб-гвардии Гусарского полка:

«Арьергард под командой генерала от инфантерии Милорадовича находился у фарфоровых заводов, в 10 верстах от Москвы. Милорадович, опасаясь быть отрезан от Москвы корпусами французских войск, подходивших к ней другими дорогами, хотел без кровопролития слабого своего арьергарда остановить неприятеля.

И приказал мне отвести записку к королю неаполитанскому и сказать, что если французы хотят занять Москву целую, то должны, не наступая сильно, дать нам спокойно выйти из нее с артиллерией и обозом. Иначе генерал Милорадович перед Москвой и в Москве будет драться до последнего человека и вместо Москвы оставит развалины.

Между тем, он поручил мне, чтобы я всячески старался, как можно более оставаться у французов.

Взявши из его конвоя трубача Черниговского драгунского полка, поехал я к передовой цепи, состоящей из конных егерей, которая по сигналу моего трубача остановилась, и ко мне подъехал полковник 1 конно-егерского полка. На вопрос его я отвечал, что имею поручение от начальника нашего арьергарда генерала Милорадовича к королю неаполитанскому.

Меня проводили к командовавшему аванпостами генералу Себастьяни, который спросил, чего я желаю. Услыша, что имею поручение к королю неаполитанскому, генерал Себастьяни приказал вести меня к Мюрату.

Проехав мимо 5 кавалерийских полков, стоявших развернутым фронтом «ан ашикье», перед пехотными колоннами увидел я Мюрата.

Подавши ему записку, я сказал, что генерал Милорадович, будучи уверен, что ему приятно будет занять столицу своих неприятелей целой, требует, чтобы, не беспокоя наш арьергард, он дал нам ее пройти. Иначе генерал Милорадович решился драться в Москве и перед Москвой до последнего человека.

Мюрат отвечал, что не может решить без Наполеона, к которому и был я тотчас отправлен с адъютантом его. Но, проехавши около 200 шагов, прискакал за мной офицер свиты Мюрата с приказанием воротиться к нему. А увидя меня, сказал, что, желая сохранить Москву, решается сам согласиться на предложение генерала Милорадовича и пойдет так тихо, как нам угодно, с тем только, чтобы Москва занята была французами в тот же день».

Как восприняли вид Москвы наполеоновские солдаты, поднявшись на Воробьевы горы? Что они испытывали при этом? Один из мемуаристов писал по этому поводу следующее:

«Днем… солдаты, шедшие первыми, преодолели последний вал земли, с запада защищавший город, и перед ними открылась Москва с куполами сотен церквей и соборов, в которых отражалось яркое сентябрьское солнце.

Этот вид заставил даже самых суровых драгун остановиться и замереть в изумлении.

Остальные части армии находились поблизости и днем… поднялись по западным склонам Поклонной (Священной) горы. И вновь ропот восхищения открывавшимся видом, как летний ветер, который тревожит пшеничные поля, пронесся по запыленным колоннам. Передние шеренги запрыгали от радости, крича, а за ними те, кто еще не увидел открывавшейся им панорамы, ускорили шаги, пока вся гвардия не завопила:

– Москва! Москва!..»

…Великая армия императора французов в Москву вступила 2 сентября. Овладение ее было заветной целью Наполеона Бонапарта. Здесь он мечтал «со своей колокольни» подписать с монархом России долгожданный уже третий месяц войны мир. С взятием Москвы этого мира ждали все в наполеоновской армии – от безвестного солдата-фузилера до прославленного маршала.

Но все в так и неизведанной России складывалось для великого завоевателя иначе, чем было до сего в покоренных им странах. К Дорогомиловской заставе, где остановился Наполеон со своим штабом, блиставшим золотом мундиров, московское купечество во главе с градоначальником так и не вынесло ключей от города. К тому же огромная Москва оказалась почти пустой.

Гораций Вернот в своей «Истории Наполеона» так описал прибытие императора французов в Москву, древнюю столицу России, которая в его полководческой биографии и судьбе монарха стала камнем преткновения:

«Второго сентября Наполеон, велев корпусу Понятовского остановиться у Калужской заставы, корпусу вице-короля у Пресненской и Тверской, сам, с гвардией и корпусами Нея и Даву, стоял у Дорогомиловской и, готовясь торжественно вступить в древнюю столицу России, ожидая триумфальной встречи, обозрел окрестности.

Однако ожидаемая депутация от Москвы, с мольбой о пощаде и городскими ключами, не являлась. Мюрат уже неоднократно доносил из авангарда, что он никого не встречает в городе. Наконец прибыли к Наполеону и офицеры, посланные от него в город с поручением привести к нему «бояр». Они кое-как набрали с десяток гувернеров и промышленников, в числе которых был один книготорговец.

Наполеон спросил книготорговца:

– Кто вы?

– Француз, поселившийся в Москве.

– Следовательно, мой подданный. Где сенат?

– Выехал.

– Губернатор?

– Выехал.

– Где народ?

– Нет его.

– Кто же здесь?

– Никого.

– Быть не может?

– Клянусь вам честью, это правда.

– Молчи, – сказал Наполеон, отвернулся, скомандовал войскам «вперед!» и во главе конницы въехал в Москву.

Однако же он побоялся ехать далеко в город и остановился ночевать в Дорогомиловской слободе. Уже на следующий день, приняв разные меры предосторожности для личной безопасности, Наполеон вступил в Кремль…»

Много десятков тысяч военнослужащих Великой армии «растекалось» по безлюдному городу, выбирая себя для постоя богатые дома. В них они находили все для праздничного ликования. Не было только одного – хозяев этих домов, даже прислуги. Москва оказалась без москвичей.

В первый же день, еще до вечерних сумерек, в ней начались пожары, возникая то там, то здесь. В последующие дни беспрепятственно распространявшееся пламя, подобно огненному морю, стало бушевать над огромным древним городом.

Наполеону пришлось искать спасения от бушующего огня. Он мог последовать за большей частью своих войск, которую пришлось вывести на время за городскую черту. Сам он с частью гвардии затворился от пожара в избранной им резиденции – в краснокирпичном Кремле. То есть в той русской крепости, которой он не переставал потом удивляться.

…Думается, что Московский Кремль, как фортификационное сооружение России, немало поразил завоевателя Наполеона Бонапарта, который повидал немало грозных крепостных городов в Италии и германских землях, Австрии и Испании, в других странах, да и в самой Франции. Кремль в Первопрестольной столице, сама крепостная Москва имели в 1812 году совсем иной вид, чем видим мы их в последнее столетие.

Современный фортификационный вид Москва приобрела при последнем русском царе и первом всероссийском императоре Петре I Великом. Связано это было с событиями Северной войны 1700–1721 годов. Ожидался поход шведского короля-полководца Карла XII на Москву. Такой поход действительно королевская армия начала, только закончила она его в «объятиях» изменника украинского гетмана Ивана Мазепы (кавалера ордена Иуды) и прекратила свое существование в остатках сразу после Полтавской битвы на берегу Днепра у речной переправы Переволочны.

Но это случится только в 1709 году, а за два года до этого угроза вторжения боеспособной шведской армии в русские пределы стояла вполне реально: Карл XII не скрывал своих планов похода на Москву через Смоленск.

Царь Петр I приказал тогда укрепить столицу Московского царства и немало городов, среди которых были Новгород и Тверь, Киев и Смоленск. На фортификационное усиление из казны были выделены немалые средства, отпущено артиллерийское вооружение, к работам привлечены десятки тысяч людей, увеличена численность гарнизонных войск.

Усиление оборонительных сооружений Москвы выразилось в окружении Московского Кремля и Китай-города современными бастионами и вооружение их 1145 разнокалиберными орудиями. Бастионами были прикрыты все кремлевские башни, выходящие на реку Неглинную и Москва-реку, все воротные и часть глухих башен Китай-города. Те башни, которые смотрят на Красную площадь, тоже получили бастионы, но несколько меньших размеров, поскольку они смотрели на улицы Никольскую, Ильинку и Варварку Китай-города, имевшего собственную крепостную ограду.

Особенно сильными оказались бастионы со стороны реки Неглинной, «смотревшие в сторону Швеции». Там земляные бастионы были устроены у всех башен, кроме Оружейной, которая тогда называлась Конюшей. Не стали создавать бастион и для защиты вынесенной через реку Кутафьей башни, которая по своему предназначению являлась предмостным укреплением.

Красную площадь тогда от кремлевских стен отделал солидный крепостной ров. Он проходил вдоль восточной стены, связывая между собой Москва-реку с рекой Неглинной. Наполняемость его водой обеспечивалась системой затворов и шлюзов. Ров был облицован белым камнем и кирпичом. Внизу он имел ширину от 28 до 32 метров, а поверху – 34 метра. Глубина его колебалась от 8 до 12 метров (у Константино-Еленинской башни). Через ров к Спасским и Никольским воротам вели каменные мосты, которые заменили существовавшие ранее деревянные подъемные.

Бастионы на Красной площади были расположены вдоль рва. Защитой тыла им служили кирпичные зубцы, подобные зубцам кремлевской стены. Узкие, щелевидные бойницы в них служили хорошим укрытием для стрелков из ружей.

Малоизвестен факт о том, что в 1800 году по императорскому указу кремлевские и Китайгородские бастионы были подновлены и реконструированы. Петровские бастионы простояли в Первопрестольной столице более столетия – до 1815–1817 годов, когда их землей был засыпан крепостной ров на Красной площади. А окончательно срыли бастионы, устроенные вокруг Кремля, в 1817–1823 годах.

Перед Отечественной войной 1812 года стены и башни Московского Кремля находились в хорошем состоянии, равно как и бастионы. Поэтому французы, вступив в древнюю русскую столицу, могли убедиться в мощности ее «внутренней» крепости. Неслучайно император Наполеон Бонапарт выбрал своей резиденцией именно Кремль, со стен которого он, окруженный свитой, наблюдал за невиданным для него пожаром, испепелившим две трети огромного города.

Все же императору французов во время московского пожара пришлось из Кремля бежать в пригородный Петровский дворец на Санкт-Петербургской дороге. Там Наполеон оставался несколько дней, пока не получил возможности возвратиться за кремлевские стены.

Москва горела целую неделю: почти полностью выгорели улицы от Дорогомиловской заставы к Рязанской дороге, Пречистенка, Арбат, центральные городские кварталы, Таганка и вся яузская часть столицы.

В захваченной французами Москве сгорело более 70 процентов зданий: из зарегистрированных в городе 9527 строений, каменных и деревянных, огонь испепелил 6496 зданий.

О московском пожаре 1812 года написано очень много. Но вопрос о поджигателях – были ли это сами москвичи, или это было делом рук мародерствующих французских солдат – до сих пор остается дискуссионным. Что говорят о сожжении древнего города сами французы? Можно обратиться к мемуарам Армана де Коленкура, одного из приближенных к императору Наполеону лиц:

«…К четырем часам утра пожар распространился повсюду, и мы сочли необходимым разбудить императора, который послал офицеров разузнать, что происходит и как это могло случиться.

Войска были в боевой готовности. Немногие оставшиеся в городе жители выбегали из домов и собирались в церквах; повсюду слышны были только стоны. Часть пожарных насосов, которые мы искали со вчерашнего дня, была увезена неприятелем; оставшиеся были приведены в негодность.

Офицеры и солдаты привели захваченных в разных домах будочников (полицейские стражники на перекрестках) и мужиков (русские крестьяне), которых они, по их утверждению, застали, когда те хотели поджечь приготовленные в домах горючие материалы. Поляки донесли, что они арестовали уже таких поджигателей и убили их; по их словам, эти люди и некоторые жители признались, что русский губернатор дал агентам полиции приказ поджечь ночью весь город.

Мы отказывались верить этим сообщениям; арестованных было приказано оставить под стражей; был отдан также приказ произвести новые обыски и соблюдать величайшую осторожность. Во все кварталы, не охваченные пожаром, были отправлены патрули; мы добрались до источников всех тех сведений, которые только что были получены, и они подтвердились одно за другим. Император был очень озадачен.

В первые моменты он объяснял пожар беспорядками в войсках и той небрежностью, с которой жители покинули дома. Он не мог поверить, что русские сжигают свои дома, чтобы помешать нам спать в них. В то же время он предавался серьезным размышлениям о тех последствиях, которые могли иметь эти события для армии, и о тех ресурсах, которых они нас лишали. Он не мог убедить себя в том, что это является результатом великой решимости и великой добровольной жертвы…

…Все эти поджигатели были взяты под стражу и находились под тщательным надзором, некоторые из них были преданы суду, а восемьдесят человек были казнены.

Пожар по-прежнему распространялся от окраинных предместий, где он начался, к центру. Огонь охватил уже дома вокруг Кремля. Ветер, повернувшийся немного на запад, помогал огню распространяться с ужасающей силой и далеко разбрасывал огромные головни, которые, падая, как огненный дождь… зажигали другие дома…»

…Москва после ухода из нее наполеоновской Великой армии представляло собой огромное пепелище. Так было в ее истории и в 1612 году, после освобождения столицы Русского царства от польских интервентов вторым земским (народным) ополчением князя Дмитрия Пожарского и нижегородского купца, «выборного всею землею человека» Кузьмы (Козьмы) Минина. То есть «пламенное» событие из разряда исторически горестных повторилось через три столетия.

Поджигали дома не только пьянствующие и мародерствующие наполеоновские солдаты-грабители.

Главный виновник пожара московский военный губернатор граф В.Ф. Ростопчин заранее вынашивал эту мысль и неоднократно сообщал о ней в письмах к генералу П.И. Багратиону, с которым был дружен.

Квартальный надзиратель Прокопий Вороненко в своих показаниях в 1836 году свидетельствовал об отданном ему лично приказе Ростопчина поджигать Москву, когда в нее войдут французы. По распоряжению губернатора из города были вывезены все средства пожаротушения. Но тут возникает риторический вопрос: а стали бы завоеватели, собранные с пол-Европы, бороться с московскими пожарами? Думается, что вряд ли бы.

Сам московский главнокомандующий граф Ф.В. Ростопчин в своих «Сочинениях», опубликованных только в 1853 году, о московском пожаре писал следующее:

«…Москва, будучи целью и предметом похода Наполеона в Россию, разграбление сего города было обещано армии.

После взятия Смоленска солдаты нуждались в жизненных припасах и питались иногда рожью… и лошадиным мясом; очень естественно, что сии войска, пришедши в обширный город, оставленный жителями, рассыпались по домам для снискания себе пищи и для грабежа.

Уже в первую ночь по занятии Москвы большой корпус лавок, находящийся против Кремля, был весь в пламени. Впоследствии, и даже беспрерывно, были пожары во многих частях города; но в пятый день ужасный вихрь разнес пламень повсюду, и в три дня огонь пожрал семь тысяч шестьсот тридцать два дома. Нельзя ожидать большой предосторожности со стороны солдат, которые ходили ночью по домам со свечными огарками, лучиною и факелами; многие даже раскладывали огонь посреди дворов, дабы греться.

Денный (дневной) приказ, дававший право каждому полку, расположенному на биваках близ города, посылать назначенное число солдат для разграбления домов уже сожженных, был, так сказать, приглашением или позволением умножать число оных.

Но то, что более всего утверждает русских во мнении, что Москва была сожжена неприятелем, есть весьма бесполезное взорвание Кремля».

Французы, попав в начавший гореть огромный опустевший город, стремились обогатиться грабежом. При этом они далеко не всегда пытались спасти продовольственные запасы, которые имелись едва ли не в каждом доме, особенно в барских домах. Началось повальное пьянство и мародерство, приостановить которое командование Великой армии оказалось не в состоянии.

Даже в императорской гвардии резко упала воинская дисциплина и полковая организованность, ранее отличавшая французскую армию. По воспоминаниям многих свидетелей тех событий, гвардейцы, бывшие в привилегированном положении, награбив провизии, вина, домашних вещей, устроили ими торговлю для всей Великой армии, которая в насмешку стала называть их «московскими жидами» и «московскими купцами».

Москва не зря слыла с времен великого князя Ивана Даниловича Калиты богатым городом. В пустующих барских и купеческих домах, магазинах, погребах, кладовых забирались ценные вещи, одежда, картины, продукты питания, вина. Осквернению захватчиков подвергались и городские храмы.

Тяжелые обозы с награбленным добром наполеоновцы пытались вывезти из России, но лишь очень немногим это удалось сделать. Основная часть обозов была брошена ими во время отступления или отбита преследовавшими их по Смоленской дороге казаками войскового атамана Войска Донского М.И. Платова.

Грабили безлюдные московские дома и святые храмы не только солдаты и офицеры Великой армии. До сих пор исследователей волнует судьба московских трофеев императора Наполеона. До Франции их не довезли, они бесследно исчезли на российских просторах во время бегства французской армии.

Что это были за московские трофеи Наполеона Бонапарта? По его приказу Московский Кремль грабился со всей тщательностью. Дело касалось церковных украшений кремлевских храмов. Наиболее громоздкие из них французам пришлось переливать в слитки драгоценных металлов. Для этой цели в древнем Успенском соборе, оскверненном завоевателями, были установлены плавильные горны. «Трудилась» на этом поприще саперная рота императорской гвардии.

На стене этого особо почитаемого в русском православии храма есть надпись, в которой говорится, что в 1812 году французы (читай – Наполеон) превратили в безымянные серебряные слитки общим весом в 325 пудов (!) церковные украшения больших храмов и малых церквей Московского Кремля.

В числе таких московских трофеев императора Наполеона оказался крест с колокольни Ивана Великого в Кремле. Сержант Старой гвардии Бургонь в своих мемуарах так описывает этот наполеоновский трофей:

«Он… имел 30 футов вышины, был сделан из дерева, окованного массивными серебряными вызолоченными полосами; несколько цепей, тоже золоченых, поддерживали его со всех сторон… Среди большого креста Ивана Великого был другой из массивного золота, около фута в длину».

То есть было ради чего стараться гвардейцам-саперам, когда они обрушили крест с колокольни на землю. Но такой крест огромных размеров и внушительного веса трудно было увезти по пути в многие сотни верст. Его можно было просто «ободрать», то есть разломать, серебряные полосы оковки дерева и малый золотой крест превратить в горнах в бесформенные, но удобные слитки.

Однако есть сведения, что драгоценный крест с колокольни Ивана Великого, стоимостью в 60 тысяч рублей (для того времени это была огромная денежная сумма), все же по приказанию Наполеона вывезен из Москвы. Существует три версии, каждая из которых имеет право на жизнь, того, зачем императору французов понадобился этот крест из Московского Кремля.

По первой версии в народе ходило поверье, что враг не мог войти в Москву, пока этот крест стоит на колокольне Ивана Великого, самого высокого кремлевского сооружения, а значит и всего города. Наполеон же, как известно, стремился «поразить воображение суеверного народа» русского.

По второй версии, колокольный крест «служил предметом почитания всех православных». Поэтому император французов решил отомстить России и ее народу за уже понесенное поражение Великой армии в Русском походе 1812 году. Поэтому он приказал снять навершие колокольни Ивана Великого, причислив крест к своим «законным» московским трофеям.

И, наконец, по третьей версии, Наполеон Бонапарт вознамерился установить святой крест из Московского Кремля в Париже над Домом инвалидов. Он должен был на века свидетельствовать о его пребывании в захваченной его армией древней русской столице, о покорении французским оружием Москвы.

…Покидая Москву якобы «для занятия Калуги и Тулы», император Наполеон оставил в ней в качестве прикрытия главных сил Великой армии 8‑тысячный отряд во главе с начальником своего штаба маршалом Мортье. Но тот получил не только приказ на время исполнять роль арьергарда. Бригадный генерал барон Дедем де Гельдер в своих мемуарах рассказывал об этом так:

«Наполеон еще лелеял тайную надежду вернуться в Кремль, но на случай, если бы это ему не удалось, он отдал приказ маршалу взорвать дворец в знак маленькой революционной мести и арсенал, где еще много хранилось трофеев.

Даже гробницы царей и те не пощадили. Мне пришлось видеть, как валялись на земле набальзамированные царские останки и как их топтали солдаты, думавшие обогатиться, срывая с них стразы, которые они принимали за настоящие драгоценные камни. Золотой крест с колокольни Ивана Великого, набальзамированная рука святого патрона города, одно кресло из дворца и другие редкости с драгоценностями были вывезены из города.

Лучшие картинные галереи сгорели еще во время пожара, а деньги и все то, что было захвачено армией, наполовину снова было отобрано русскими, а остальное было уничтожено, чтобы не досталось им.

Многое просто зарыли в землю в химерической надежде, что удастся вернуться за ними…»

…При отступлении Наполеон приказал уничтожить – взорвать Московский Кремль. С военной точки зрения в этом никакой необходимости не было и в той ситуации быть не могло. Великий завоеватель решил совершить исторический акт варварства и вандализма: он не мог не знать того, что Кремль с его особо почитаемыми православными храмами является святыней и гордостью России и русского народа.

Полностью наполеоновский приказ был не выполнен по многим причинам. Здесь была и спешка французов, торопившихся покинуть сожженную Москву, и дождик, который потушил часть фитилей, и появление русских кавалерийских авангардов в городе и его окрестностях.

Французским минерам в спешке удалось взорвать кремлевскую стену только в пяти местах. Были подорваны и сильно пострадали ряд башен – Водовзводная (разрушена полностью), Никольская (пострадал ее верх), Петровская, Первая Безымянная…

Восстановление разрушенных башен и стен Московского Кремля началось только в 1815 году. Работы затянулись на целых 20 лет, как воспоминание о нашествии наполеоновской Великой армии на Россию. Последние доделки и исправления были закончены только к 1835 году.

Войдя в Москву, император Наполеон… потерял Главную русскую армию. Бывает же такое в больших войнах: не знать почти целых две недели (!), где находятся главные неприятельские силы чуть ли не в сто тысяч человек! Военная история подобных случаев имеет совсем немного.

Пока французы начинали хозяйничать в пустынном городе, пока Москва горела и подвергалась грабительскому опустошению, Кутузовская армия совершала свой знаменитый, вошедший в мировую военную историю фланговый марш-маневр, получивший название Тарутинского.

Всегда скрывавший свои полководческие замыслы даже от ближайшего окружения, М.И. Голенищев-Кутузов и на сей раз не стал делать намеченный им план действий возможным достоянием неприятеля. Он исполнил его в режиме строжайшей секретности. О предстоящих действиях и маршрутах движения Главной армии не знали даже старшие из генералитета и офицеры штаба главнокомандующего.

Все же документы свидетельствую о том, что новоиспеченный генерал-фельдмаршал принял решение о проведении флангового марш-маневра заранее. Так, он объявил Калужскую губернию на военном положении и предписал генерал-лейтенанту В.Ф. Шепелеву, начальнику Калужского ополчения, обеспечить ее защиту от вражеских «покушений». В Калуге находилась главная база снабжения действующей армии, а совсем рядом – Тульский оружейный завод и Брянский литейный двор, выпускавший орудия.

Но, с другой стороны, такие предписания могли быть ничем иным, как хорошо продуманной стратегической маскировкой. Ведь не случайно же Наполеон называл своего соперника в той войне «хитрой лисой».

От движения Главной армии на юг от Москвы в стратегическом плане выигрывалось многое. Она сохраняла связь с фланговыми группировками войск Чичагова, Тормасова, Витгенштейна и Штейнгеля. Тарутинский маневр обеспечивал кутузовской армии надежный тыл и отнимал возможность стать обладателем такового у наполеоновской Великой.

Марш-маневр Главной армии, как скоро выяснилось, составлял лишь первую фазу стратегического плана полководца. События развивались так. Вышедшая из Москвы русская армия, пройдя 15 километров по Рязанской дороге, затем переправилась через Москва-реку у Боровского перевоза и неожиданно была повернута главнокомандующим на запад по Каширской дороге. Такого решения мало кто ожидал в штаб-квартире генерал-фельдмаршала.

Войска форсированным маршем перешли на Тульскую дорогу и сосредоточились близ Подольска. Через три дня русская армия уже находилась на Калужской дороге и остановилась лагерем у Красной Пахры. После пятидневного пребывания там войска, совершив еще два перехода по Калужской дороге и перейдя реку Нару, остановились в Тарутино в ночь на 21 сентября. Там и стал создаваться укрепленный полевой лагерь.

Главнокомандующий делал все, чтобы Наполеон как можно дольше оставался в неведении относительно дальнейших его действий. Армия большую часть марша совершала в ночное время, выступая в поход в 2 или 3 часа ночи. Двигаясь двумя колоннами по проселочным дорогам, войска соблюдали строжайшую дисциплину и организованность. Люди из полков никуда не отлучались. Генералы непременно находились при подчиненных им войсках.

Чтобы скрыть истинный маршрут движения Главной армии и дезорганизовать неприятеля, Голенищев-Кутузов пошел на военную хитрость. Он приказал командовавшему арьергардом генералу Милорадовичу выделить для боевого охранения казачьи полки. А полку донцов И.Е. Ефремова поручалось на виду французов совершить «фальшивое движение» по Рязанской дороге. Полковник лейб-гвардии Казачьего полка блестяще справился с поставленной задачей.

Подобные задачи «прикрытия и отвлечения» получили Донские казачьи полки подполковника К.И. Харитонова (на Каширской дороге) и майора М.М. Лачина (на Тульской дороге).

Авангард Великой армии под личным командованием маршала Мюрата вел преследование отступающей русской армии. Передовыми кавалерийскими полками начальствовал генерал Себастиани. Поскольку лошади были ослаблены бескормицей, французы даже при желании не могли наладить должным образом дальнюю разведку. И, по сути дела, ориентировались в своем движении только на арьергард противника, который не выпускался из виду.

У Боровского перевоза французы увидели совсем близко конные разъезды ефремовских казаков. Те, словно испугавшись, начали отступать на юго-восток по Рязанской дороге, заманивая за собой вражескую кавалерию. Только 8 сентября у Бронниц генерал Себастиани обнаружил обман. Но было уже поздно.

Сидевший за стенами Московского Кремля император Наполеон был сильно раздражен и в известной степени растерян: огромная русская армия куда-то исчезла, выйдя из своей древней столицы. Для ее поисков на помощь Мюрату наполеоновским приказом были выделены 5‑й Польский армейский корпус Понятовского, который в походе сохранил большую часть своей легкой конницы, и сводный корпус Бессьера. Первый начал поиск у Подольска, второй – на Калужской дороге.

Целых двенадцать дней великий французский полководец не имел сведений о том, где находится и куда двигается русская армия! Лишь 14 сентября французской коннице удалось обнаружить ее в Красной Пахре.

Тарутинский фланговый марш-маневр оказал огромное влияние на весь дальнейший ход войны, когда неприятель был еще в силе. Стратегическое движение русской армии после оставления ею Москвы огромно. Сам Наполеон, критически осмысливая сложившуюся ситуацию, вынужден был признать:

«…Хитрая лиса – Кутузов – меня сильно подвел своим фланговым маршем».

Что дал этот марш-маневр его исполнителю? Менялась операционная линия Главной русской армии, что стало реализацией одного из пунктов кутузовского стратегического плана на ведение войны. Великая армия императора французов оказалась как бы блокированной в Москве. Тот не мог теперь наступать на Санкт-Петербург, поскольку в таком случае Главная русская армия сразу же оказывалась у него в тылу.

Теперь Голенищев-Кутузов мог перейти к новой тактике боевых действий. Он назвал ее «малой войной». Начинается быстрое развертывание армейского партизанства, которое стало основой народной партизанской войны сродни той, которая велась против польских и шведских интервентов в годину Смутного времени в начале XVII века.

Достоинством великого полководца России было и в том, что он заранее предвидел, что Отечественная война 1812 года примет справедливый, освободительный характер. Она с первых же дней стала превращаться в борьбу всех слоев российского общества против французских завоевателей. Голенищев-Кутузов, как главнокомандующий Главной действующей армией, дал полную свободу выражения самых различных форм народной борьбы. Через армию он придал партизанству более организованный характер, чем в годы Смуты.

«Малая война», более известная в истории Отечественной войны 1812 года как партизанское, народное сопротивление, развивалась по двум направлениям. Они были взаимосвязаны между собой, несли одно и то же антифранцузское сопротивление, но различались «почвой» произрастания.

С одной стороны, за оружие бралось население тех уездов и волостей, по которым проходили Старая и Новая Смоленские дороги. Там местные жители, прежде всего крестьянство, подвергалось притеснениям и повальному ограблению, поскольку Великой армии свыше предписывалось кормиться за счет завоеванных территорий. То есть так, как кормилась французская армия в войнах на континенте.

С другой стороны, еще в начале Русского похода Наполеон столкнулся с таким ранее не познанным им в войнах явлением, как армейское партизанство русских. Оно было обусловлено, прежде всего, тем, что летучие конные отряды русских войск, основой которых являлась многочисленная иррегулярная казачья конница, стала действовать во вражеском тылу.

Обстановка для действий таких летучих отрядов сложилась самая благоприятная. Вражеская армия имела такую все время удлиняющуюся коммуникационную линию, что оказалась не в состоянии обеспечить ее надежную охрану. К тому же Тарутинский лагерь Главной русской армии, оказавшийся на положении фланговой позиции, стал надежной и крайне удобной базой армейских партизанских отрядов.

К тому же рассылаемые в разные стороны от Смоленской дороги в поисках продовольствия воинские партии легко становились добычей армейских партизанских отрядов русских и местного крестьянства, взявшегося за оружие и защищавшего родные деревни и села от наполеоновских мародеров.

…Идея создания партизанских – летучих отрядов принадлежит не М.И. Голенищеву-Кутузову, хотя его главное командование дало всплеск армейского партизанства. Как утверждают документы тех лет и исследования российского историка А.И. Попова, впервые применил партизанские действия против неприятеля применил главнокомандующий 3‑й Западной (Обсервационной) армии генерал от кавалерии А.П. Тормасов. Уже в июле месяце он выслал к Брест-Литовску и Белостоку летучий отряд полковника К.Б. Кнорринга, который и занялся армейским партизанством.

После удачного дебюта начали действовать и другие летучие отряды, высылаемые в неприятельское расположение от армий и отдельных корпусов. Главнокомандующий 1‑й Западной армии М.Б. Барклай де Толли, например, сформировал даже целый «летучий корпус» генерал-майора Ф.Ф. Винценгероде, приказ о формировании которого был отдан 21 июля.

Корпусной командир 1‑го отдельного корпуса П.Х. Витгенштейн 20 августа направил к Дриссе для партизанских действий отряд донского казачьего полковника М.И. Родионова 2‑го. Тот 22‑го числа совершил удачное нападение на неприятеля у Дриссы и вернулся назад.

От багратионовской 2‑й Западной армии еще перед Бородино стал действовать во вражеском тылу летучий отряд подполковника Д.В. Давыдова, будущего генерала-поэта, основоположника так называемой «гусарской поэзии». Его отряд первоначально состоял из 50 гусар Ахтырского полка и 80 донских казаков. Армейские партизанские отряды притягивали к себе большое число волонтеров из числа, прежде всего, офицеров.

Давыдов, прославивший свое «партизанское имя» в Отечественной войне 1812 года, оставил после себя дневник боевых действий своего летучего армейского отряда. Он начал свою эпопею с рапорта гусарского офицера Ахтырского полка, поданного на имя главнокомандующего 1‑й Западной армии князя П.И. Багратиона. Случилось это незадолго до Бородинского сражения. Давыдов писал генералу, у которого он совсем недавно был адъютантом:

«Ваше сиятельство!

Вам известно, что я, оставя место адъютанта вашего, столь лестное для моего самолюбия, и вступив в гусарский полк, имел предметом партизанскую службу и по силам лет моих, и по опытности моей, и, если смею сказать, по отваге моей. Обстоятельства ведут меня по сие время в рядах моих товарищей, где я своей воли не имею и, следовательно, не могу ни предпринять, ни исполнить ничего отличного.

Князь, вы мой единственный благодетель! Позвольте мне предстать к вам для объяснения моих намерений; если они будут вам угодны, употребите меня по желанию моему, и будьте надежны, что тот, который носит звание адъютанта Багратиона пять лет сряду, будет уметь поддержать честь сию со всей ревностью, какую бедственное положение любезного нашего отечества требует».

Давыдов был любим П.И. Багратионом, и тот после прочтения рапорта (письма), поданного офицером его армии на имя главнокомандующего, сразу же пригласил своего бывшего адъютанта к себе. Разговор, по словам Дениса Давыдова, получился для обоих полезнейший:

«Я объяснил ему выгоды партизанской войны при обстоятельствах того времени:

«Неприятель идет одним путем, – говорил я ему, – путь сей протяжением своим очень велик; транспорты с продовольствием неприятеля покрывают пространство от Гжати (города Гжатска. – А.Ш.) до Смоленска и далее. Между тем обширность части России, лежащей на юге московского пути, способствует изворотам не только партий, но и целой нашей армии.

Что делают толпы казаков при авангарде?

Оставя достаточное число их для содержания аванпостов, надо разделить остальное на партии и пустить их в середину каравана следующего за Наполеоном.

Пойдут ли на них сильные отряды?

Есть довольно простора, чтобы избежать поражения.

Оставят ли их в покое?

Они истребят источник жизни и силы неприятельской армии.

Откуда они возьмут заряды и пропитание?

Наша земля не так изобильна, чтобы придорожная часть могла прокормить двести тысяч войска, а оружейные и пороховые заводы не на Смоленской дороге.

К тому же обратное появление наших посреди рассеянных от войны поселян ободрит их и обратит настоящую войну в народную.

…Князь прервал нескромный полет моего воображения; пожав мне руку, он сказал:

«Нынче же пойду к светлейшему и изложу ему твои мысли»…

Многоопытный воитель М.И. Голенищев-Кутузов сразу «схватит» суть мысли гусарского офицера, относящейся к военным хитростям, которые ослабляют силы неприятельские, подтачивая их без больших сражений и походного маневрирования. Главнокомандующий разрешил для «опыта» дать Давыдову небольшой отряд легкой конницы для действия на коммуникациях французов.

«…Получив пятьдесят гусар и восемьдесят казаков, я взял с собой Ахтырского гусарского полка штаб-ротмистра Бедрягу 3‑го, поручиков Бекетова и Макарова; захватив также с казачьей командой хорунжих Талаева и Григория Астахова, я ступил через село Сивково, Борис-городок в село Егорьевское, а оттуда – на Медынь, Шанский завод, на Азарово, в село Скугорево, расположенное на высоте, господствующей над всеми окрестностями, так, что в ясный день можно обозревать оттуда пространство на семь или восемь верст в окружности.

Высота эта прилегает к лесу, простирающемуся почти до Медыни. Этот лес дозволил партии моей скрывать свои движения и, в случае поражения, иметь в нем убежище. В Скугореве я избрал первый притон свой».

Летучий отряд Давыдова начал свои партизанские действия тогда, когда наполеоновские войска, с пол-Европы собранные, выступили из Вязьмы к Гжатску, неумолимо приближаясь к дню Бородина. В своем «Дневнике» гусарский офицер так обрисовал общую картину тех дней:

«Огромные обозы, парки и шайки мародеров следовали по обеим сторонам дороги, на протяжении тридцати или сорока верст. Вся эта сволочь, пользуясь безначалием, преступала все меры насилия и неистовства. Пожар разливался по этой широкой черте опустошения, и жители волостей с остатком своего имущества бежали от этой всепожирающей лавы».

Летучий отряд, результативно действуя, как и задумывалось, все дальше уходил в неприятельские тылы. Денис Давыдов нарисовал в своих мемуарах образную картину начала крестьянского сопротивления вражескому нашествию:

«Путь наш становился опаснее по мере удаления нашего от армии. Даже места, в которых еще не было неприятеля, представляли нам немало препятствий. Общее и добровольное ополчение поселян преграждало нам путь. В каждом селении ворота были заперты; при них стояли стар и млад, с вилами, кольями, топорами, и некоторые из них с огнестрельным оружием.

К каждому селению один из нас принужден был подъезжать и говорить жителям, что мы русские, что мы пришли к ним на помощь. Часто ответом нам был выстрел или пущенный с размаху топор, от удара которого судьба спасала нас.

Мы могли бы обходить селения, но я хотел распространить слух, что войска возвращаются, и, утвердив поселян в намерении защищаться, склонить их к немедленному извещению нас о приближении к ним неприятеля; поэтому с каждым селением долго продолжались переговоры до вступления в улицы. Там сцена внезапно изменялась: едва сомнение уступало место уверенности, что мы русские, как хлеб, вино, пироги были подносимы солдатам».

Свой первый бой летучий отряд подполковника Дениса Давыдова провел в селе Токарево, захваченного отрядом французов, занимавшимся реквизициями продовольствия для своих частей, следовавших по Смоленской дороге:

«Узнав, что в село Токарево пришла шайка мародеров, мы на рассвете напали на нее и захватили в плен девяносто человек, прикрывавших обоз с ограбленными у жителей пожитками. Едва казаки и крестьяне занялись разделом между собой добычи, как выставленные за селением скрытые пикеты дали нам знать о приближении к Токареву другой шайки мародеров.

Это селение лежит на скате возвышенности у берега речки Вори, почему неприятель нисколько не мог нас приметить и следовал без малейшей предосторожности; мы тотчас сели на коней, скрылись позади изб и атаковали его со всех сторон с криком и стрельбой; ворвавшись в середину, мы еще захватили семьдесят человек в плен».

После этих двух схваток с неприятельскими фуражирами лихой гусарский офицер Давыдов собрал на сельский сход токаревских крестьян. Он стал учить их, как можно защититься поселянам от новых приходов неприятельских шаек:

«Я объявил… о мнимом прибытии большого числа наших войск на помощь уездов Юхновского и Вяземского, раздал крестьянам взятые у неприятеля ружья и патроны, уговорил их защищать свою собственность и дал им наставление, как поступать с шайками мародеров, числом их превышающих.

– Примите их, – говорил я им, – дружелюбно, поднесите с поклонами (ибо, не зная русского языка, поклоны они понимают лучше слов) все, что у вас есть съестного, а особенно питейного, уложите спать пьяными и, когда приметите, что они точно заснули, бросьтесь все на их оружие, обыкновенно кучей в углу избы или на улице поставленное…

А ты, брат староста, имей надзор над всем тем, о чем я приказываю, да прикажи, чтобы на дворе у тебя всегда были готовы три или четыре парня, которые, как завидят очень многое число французов, садились бы на лошадей и скакали бы в разные стороны искать меня – я приду к вам на помощь».

Примерно так же начиналась партизанская деятельность многих других армейских летучих отрядов и партий в неприятельских тылах. Тот же Денис Давыдов после токаревского дела совершил нападение на Царево-Займище, в котором разбил тыловую часть неприятеля, взяв только пленными более 150 человек и отбив обоз с провиантом.

…Голенищев-Кутузов по долгу своего положения и природной прозорливости не мог не видеть эффективности деятельности армейских партизан. «Свой» первый и немалый летучий отряд он создал во время стоянки Главной армии в Красной Пахре. Генерал-майору И.С. Дорохову 9 сентября было вверено для «диверсий» против неприятеля пять полков легкой конницы: три Донских казачьих, Елисаветградский гусарский и лейб-гвардии Драгунский при 2 конных орудиях.

Уже 10‑го числа дороховский отряд совершил несколько дерзких налетов на французский транспорт, двигавшийся по Можайской дороге. Первым делом стал бой у села Перхушково. Отряженная от отряда на разведку партия сотника Юдина из 40 казаков на рассвете напала на неприятельский обоз. В ходе боя было взято в плен 7 офицеров и 92 солдата, взорвано 36 зарядных ящиков.

Всего пятидневный партизанский рейд (поиск) летучего отряда генерал-майора И.С. Дорохова обошелся неприятелю на Можайской дороге, не считая убитых и раненых, в плененных 25 офицеров и около 680 нижних чинов, 106 уничтоженных зарядных ящиков (фур) с артиллерийским боезапасом.

Поиск Дорохова имел значительные последствия. Находясь под его впечатлением, император Наполеон отдал приказ по всей коммуникационной линии Великой армии отправлять обозы под прикрытием не менее 1500 человек пехоты и кавалерии, соблюдая при этом всяческую осторожность, особенно там, где дорога шла среди лесов. Это касалось и артиллерийских обозов. Приказ был послан французским губернаторам Смоленска, Минска и Вильно.

Налет летучего отряда показал императору Наполеону I, насколько ненадежна созданная его гением коммуникационная линия. Он был вынужден выделить для очистки от партизан Можайской дороги полк гвардейских конных егерей, баварскую дивизию и бригаду легкой кавалерии, 14‑ю пехотную дивизию. Но когда эти войска прибыли к месту событий, генерал-майор И.С. Дорохов уже увел свой отряд назад, к главным силам русской армии.

После Дороховского рейда Наполеон разместил по дороге от Больших Вязем до деревни Яшкино Звенигородского уезда Московской губернии специально созданный охранный – «обсервационный корпус» во главе с генералом Ф. Орнано. Он состоял из 5 пехотных и 6 кавалерийских полков. Теперь все колонны, которые двигались из Смоленска в Москву и обратно, сопровождались усиленной охраной.

О коммуникационной линии Великой армии, созданной Наполеоном в России, следует сказать особо. Император французов гордился ею, и она была едва ли единственным упоминанием о Русском походе 1812 года в его военно-теоретических трудах, созданных на далеком в Южной Атлантике острове Святой Елены, ставшим последним пристанищем великого завоевателя.

Писал же низложенный император французов от «третьего лица». Где говорилось «он», это означало только «Наполеон». Это позволяло ему свободно отвечать оппонентам и давало читателю «мощнейший опыт общения с личностью самого автора».

Так вот что «он», Наполеон, пишет о созданной им на земле не покорившейся его полководческому гению России коммуникационной линии своей общеевропейской Великой армии в сочинении «Семнадцать замечаний на работу под названием «Рассуждения о военном искусстве», изданную в Париже в 1816 г.»:

«В 1812 г. он владел на Висле крепостями Данциг, Торн, Модлин и Прага. Вейлау, Ковно, Гродно, Вильно, Минск послужили магазинами близ Немана, Смоленск – главным складочным пунктом при движении к Москве.

При осуществлении этой операции он имел через каждые восемь переходов сильный опорный пункт. Все почтовые станции были укреплены, снабжены бойницами и заняты каждая всего одной ротой с одним орудием.

Это настолько хорошо обеспечило военные сообщения, что на протяжении всей кампании не был перехвачен ни один курьер, ни один обоз; и даже во время отступления, за исключением четырех дней, пока адмирал Чичагов не был отброшен за Березину, коммуникации армии с ее складочными пунктами оставались свободными».

К вышесказанному можно только добавить, что именно император Наполеон I в 1812 году как никто другой знал истинное состяние коммуникационной линии Великой армии от Москвы до пограничного Немана.

…Дороховский рейд к Смоленской (Можайской) дороге показал возможности армейских летучих (партизанских) отрядов в условиях ведения «малой войны». Историк Б.М. Колюбакин в своей работе, посвященной действию отряда Дорохова на вражеской коммуникационной линии, назвал успешный пятидневный поиск «первым в 1812 г. опытом подобной деятельности сколь-нибудь значительной конницы».

Генерал-фельдмаршал М.И. Голенищев-Кутузов сразу поставил перед армейским партизанским движением задачу «вынудить его (то есть императора Наполеона. – А.Ш.) оставить Москву». В чем, надо сказать, летучие отряды русской армии преуспели. Достаточно сказать, что еще до Тарутино ими было взято в плен более 5 тысяч неприятельских солдат и офицеров, не считая убитых и взятых трофеев.

Мысль о необходимости ведения «малой войны» главнокомандующий России в Отечественной войне 1812 года отчетливо выразил еще во время совершения русской армией тарутинского маневра. Он писал:

«Поелику ныне осеннее время наступает, чрез то движения большою армиею делаются совершенно затруднительными, наиболее с многочисленною артиллериею, при ней находящуюся, то и решился я, избегая генерального боя, вести малую войну».

Цели ее виделись ясно. Главной целью армейского партизанства стало ослабление всеми способами наполеоновской армии. Надлежало препятствовать ее снабжению продовольствием, фуражом и боеприпасами, пополнению маршевыми резервами и тем самым «подтолкнуть» врага к оставлению Москвы. «Малая война» развернулась сразу и с большим территориальным размахом.

Кутузовский штаб по распоряжению главнокомандующего разработал детальный план партизанских действий в тылах и на коммуникациях Великой армии. В журнале военных действий, которые вел генерал-майор князь А.И. Чернышев, один из самых прославленных командиров летучих отрядов в ту войну, о принципах ведения «малой войны» говорилось так:

«…Рассматривая поход и все средства войны, после действий главных армий особое на себя внимание обращают дела малых отдельных корпусов, названных партизанами или летучими отрядами.

Прежде всего партизанами называли малые отряды, поручаемые командующим офицерам для выполнения незначущего предприятия. Отбить конвой, атаковать маловажный отряд, взять пленных для получения известий, вот чем ограничивалось их дело.

В нынешнюю же кампанию они оказали величайшие заслуги и возымели совсем другое назначение. Главный предмет их состоял в том, чтобы, врезываясь в неприятельские операционные линии, пресекать на продолжительное время всякое сообщение, окружая неприятеля со всех сторон, открывать движения ее и, таким образом, как бы заграждая нашу армию, обманывать насчет наших действий…

…Новый сей способ войны был употреблен с такою удачею, что действия летучих корпусов заставляли иногда смелого завоевателя, привыкшего располагать происшествиями и успехами войны, переменять свои планы.

Положение и силы неприятеля были им всегда известны, между тем, как они успели скрывать от него настоящее число, в котором они находились, и которое по быстроте их движения казалось всегда удвоенным. Нередко случалось им удаляться на несколько сот верст от главной армии и отважностию предприятий поражать умы, будучи на земле, принадлежащей неприятелю и окружены его армиями.

Непомерная деятельность, присутствие духа, предусмотрительность и большое соображение требовалось от начальников сих летучих корпусов, и потому они вверяемы были достойнейшим офицерам».

Следует заметить, что для ведения «малой войны» привлекалась только часть легкой конницы, в своем большинстве иррегулярной, казачьей. Основные силы кутузовской армии «восстанавливались» после Бородинского сражения в Тарутинском лагере: пополнялись рекрутами, вооружением, лошадьми, вещевым имуществом, снабжались провиантом.

…Тарутинский армейский укрепленный лагерь на калужской земле просуществовал меньше месяца, настолько быстро развивались события после занятия французами Москвы – с 21 сентября по 11 октября. С фронта он прикрывался рекой Нарой. Вокруг него было устроено больше десятка полевых укреплений, усиленных лесными засеками. Впереди, в 4 километрах от лагеря, был развернут авангард генерал-лейтенанта М.А. Милорадовича в составе двух армейских корпусов.

Войска в лагере располагались линиями. Люди жили в утепленных палатках, шалашах и землянках, стояли постоем в крестьянских домах. Всего Тарутинский армейский лагерь имел фронт в 4 километра и глубину в 3 километра. Войска в нем размещались так, что в случае подхода неприятеля они могли свободно принять расположение по боевым линиям.

…Пока Главная русская армия восстанавливала свои силы, его главнокомандующий продолжал «малой войной» сокрушать мощь Великой армии, одновременно зорко наблюдая за действиями своего соперника. Поэтому армейское партизанское движение носило организованный характер и выполняло конкретно поставленные боевые задачи. То есть о каком-то неуправляемом партизанском движении речи не шло.

Летучие отряды занимались ведением разведки в интересах кутузовской штаб-квартиры и выполняли охранительные функции при Главной армии. Они брали под контроль вражеские коммуникации, вели наблюдение за передвижением наполеоновских войск. Генерал-фельдмаршал М.И. Голенищев-Кутузов лично ставил задачи командирам летучих отрядов, регулярно получая от них ценную разведывательную информацию, часть которой добывалась через опросы пленных, котрые брались в большом числе.

Тактика действий армейских партизанских отрядов выработалась достаточно быстро. Это были, прежде всего, кавалерийские налеты и поиск неприятеля. Подвижные легкоконные отряды, не обремененные обозами и артиллерией, действовали в большинстве случаев внезапно, дерзко и решительно. После скоротечного боя партизанская конница быстро исчезала по проселочным дорогам в лесах, чтобы уже на следующий день появиться в другом месте.

Результат армейского партизанства в 1812 году хорошо известен. Русскому полководцу из Тарутинского лагеря удалось блокировать летучими отрядами все дороги, которые вели из Москвы: безопасными для зовоевателей они не стали за самое короткое время.

К северу от Московской дороги действовали отряды барона Винценгероде, который вскоре имел под своим начальством две тысячи человек. На коммуникационных линиях Великой армии Смоленского направления оперировали отряды Д.В. Давыдова и И.С. Дорохова, подполковника князя И.М. Вадбольского и капитана А.С. Фигнера. Боровскую дорогу наблюдали летучие отряды гвардии капитана А.Н. Сеславина и гвардейского поручика М.А. Фонвизина. К югу от Москвы воевали на лесных дорогах со своими партизанами полковник князь Н.Д. Кудашев и полковник И.Е. Ефремов…

Главнокомандующий не раз ставил перед командирами армейских летучих отрядов и такую задачу, как взаимодействие с крестьянскими отрядами в ходе боевых операций. При этом он разрешал вооружать местных партизан трофейным оружием и обучать их тактике военных действий. В кутузовских предписаниях говорилось:

«Мужиков ободрять подвигами, которые они оказали в других местах…»

Армейские и местные отряды порой завязывали с неприятелем серьезные бои. Разгрому подвергались те воинские части французов, которые по каким-либо причинами отрывались от главных сил. Так, в Бронницком уезде партизанский отряд села Константиново совместно с донскими казаками полковника И.Е. Ефремова совершили нападение на вражеский отряд и разбили его, взяв при этом около 670 пленных и уничтожив 30 человек. Пленные были доставлены в штаб-квартиру кутузовской армии.

Из народных партизан Отечественной войны 1812 года наибольшую известность получил Герасим Курин, крестьянин села Павлово Богородского уезда Московской губернии. Созданный им из бежавших от французов в леса крестьян партизанский отряд имел несколько боев с неприятельскими фуражирами, которые изгонялись из окрестных деревень.

Самым большим делом Герасима Курина стал бой 1 октября с двумя эскадронами фуражиров у села Вохна. Соединившись с другим партизанским вожаком – волостным старшиной Егором Стуловым, они собрали для боя до 5,3 тысяч пеших и 500 конных крестьян. К ним на помощь пришел отряд казаков и партия гусар во главе со штаб-ротмтстром Богдановским. Партизаны напали на фуражиров и долго преследовали их, захватив обоз с награбленным провиантом и истребив до 30 французов.

Отряды Герасима Курина, «начальника милиции» Вохновской волости и Егора Стулова, после войны причисленного к почетным гражданам, фактически перекрыли для неприятельских фуражиров и мародеров Владимирский тракт. За свои партизанские дела они стали георгиевскими кавалерами, будучи награждены Знаками отличия Военного ордена.

…Имея обширную разведывательную информацию, М.И. Голенищев-Кутузов руководил многими партизанскими операциями. Так, узнав, что в Можайске находятся 3 тысячи русских пленных, которые конвоировались из Москвы в Смоленск всего 300 французами, он приказал летучему отряду И.Н. Вадбольского освободить их, совершив налет на город. В другом случае главнокомандующий приказал И.С. Дорохову совершить нападение на Верею и уничтожить там укрепления, возводимые неприятелем.

Армейское и народное партизанство осенью 1812 года, когда русская армия стояла в Тарутино, приняло для наполеоновской армии поистине угрожающие размеры. Истреблялись и прогонялись фуражиры и мародеры, небольшие воинские партии, нападения совершались на обозы и небольшие вражеские гарнизоны. Особенно чувствительным для Великой армии стал погром резервов, которые двигались к Москве по Смоленской дороге.

Задачи «малой войны» в журнале военных действий, который велся в кутузовской штаб-квартире в Тарутино, формировались следующим образом:

«Занимаемый ныне армиею укрепленный лагерь на берегу Нары при Тарутине позволяет отделить от оной значущие партии, которым предписано иметь в виду не токмо истребление неприятельских мародеров и фуражиров и обеспокоивание неприятеля, но которыя силою своею должны быть в состоянии наносить ему чувствительный вред, который ему в настоящее время будет тем ощутительнее, что он претерпевает сильнейший недостаток в фураже и провианте…»

Участники Русского похода, которым удалось возвратиться домой, в своих мемуарах корили императора Наполеона, что он не сумел совладать с народным сопротивлением. Речь шла о партизанской, кутузовской «малой войне». Так, оставивший после себя мемуары врач 84‑го пехотного полка 4‑го пехотного корпуса французской армии де ла Флиз писал:

«Ошибки Наполеона в эту кампанию были различные и неисправимые. Он вступил войной в страну, не имея понятия ни о нравах, ни о характере русских».

Армейские и местные партизанские отряды создали достаточно плотное кольцо вокруг главных сил Великой армии, оказавшейся в Москве. Наиболее яростное сопротивление неприятелю оказывалось в подмосковных уездах: Богородском, Волоколамском, Звенигородском, Рузском, Верейском, Серпуховском и Бронницком. Здесь неприятельские фуражиры добывали себе добычу только с боем и с немалыми потерями в людях.

Это было первое так называемое блокадное кольцо вокруг Москвы. Второе кольцо составляли губернские ополчения, ратники которого стояли в сторожевых пикетах по всем большим и малым дорогам, идущим от Москвы. Это были ополчения губерний – Тверской, Калужской, Тульской, Рязанской, Владимирской, Ярославской.

Каков же был результат кутузовской «малой войны»? Он в любом случае впечатлял и воюющие стороны, и современников, и более поздних исследователей. Великая армия от действий армейских и местных партизанских отрядов потеряла убитыми и пленными более 30 тысяч человек. Не меньшим оказался и моральный урон, нанесенный от этого наполеоновским войскам.

В противостоянии двух великих воителей эта цифра значила крайне много. Наполеоновская армия вошла в Москву, имея в своих рядах 100 тысяч человек, а вышла, насчитывая чуть более 102 тысяч человек. Отсюда следует, что император Наполеон, несмотря на все многочисленные подкрепления, высылаемые к Москве из Смоленска, почти не увеличил силу Великой армии.

Отсюда вывод, который так повлиял на дальнейший ход Отечественной войны 1812 года, таков: «малая война» фактически лишила неприятеля его резервных войск – его численность во время стояня в Москве уменьшалась с каждым днем.

Англичанин Тэрконель, находивший в России при штабе главнокомандующего М.И. Голенищева-Кутузова в качестве заинтересованного представителя британской короны, сообщал из Тарутино:

«Пленных приводят в таком количестве, что получаемые неприятелем подкреплении едва ли могут заменить столь значущие ежедневные потери».

Сам русский полководец во время тарутинского стояния не раз указывал, что не проходит и дня без того, чтобы «мы не взяли триста человек в плен».

Как сами французы, окружение императора Наполеона относилось к «малой войне», которую вел против них русский главнокомандующий? Весьма показательны здесь мысли Армана де Коленкура, изложенные в его мемуарах:

«Вместо того, чтобы улучшаться, наше положение с каждым днем все более осложнялось из-за новых задач, навязанных нам близостью неприятеля и нападениями его многочисленных легких отрядов.

Мы все время должны были держаться настороже; артиллерия, очень изнуренная и сильно поредевшая, не знала ни минуты отдыха; ее лошади, кроме дежурных, точно так же как и кавалерийские лошади, отправлялись за дровами или за фуражом, а люди – за продовольствием.

Неприятель все время тревожил наши коммуникации за Гжатском и часто прерывал их между Можайском и Москвой. Недалеко от помещичьего дома в Малой Вяземе, где император ночевал накануне своего прибытия в Москву, подвергся нападению наш артиллерийский обоз, и несколько зарядных ящиков было захвачено.

В этих прелюдиях все видели предвестие новой системы, цель которой – изолировать нас. Нельзя было придумать систему, которая была бы более неприятной для императора и поистине опасной для его интересов…»

Армейское и народное партизанство как бы огородило французов, засевших в Москве, от Главной русской армии, расположившейся в Тарутинском лагере. Наполеон Бонапарт вскоре стал понимать, что он, войдя в этот огромный, почти пустой город, попал в крайне затруднительное положение. Дальнейшее пребывание в сожженной Москве его Великой армии деморализовывало ее и разлагало ее. Этот процесс он лично наблюдал в рядах императорской гвардии.

Не сбывались прогнозы и предположения. Российский император Александр I, как то ни странно казалось завоевателям, мира у них не просил. Наполеон, чтобы спасти «свое лицо», сделал попытку обратиться к русскому главнокомандующему с предложением начать мирные переговоры. Под этим подразумевалось то, что он передаст такое предложение в Санкт-Петербург.

Для такой дипломатической миссии выбор пал на генерал-адъютанта императора графа Ж.А. Лористона. Наполеон, готовый идти противной стороне на многие уступки, в приказном порядке объяснил своему посланнику цель его поездки в Тарутинский лагерь:

«Мне нужен мир, лишь бы честь была спасена; немедленно отправляйтесь в русский лагерь».

Визиту наполеоновского посланца предшествовало письмо начальника главного штаба Великой армии маршала Бертье. Первоначально генерал-фельдмаршал М.И. Голенищев-Кутузов решил встретиться с Лористоном ночью на аванпостах. Но против этого категорически возражал британский комиссар генерал Р. Вильсон, который опасался сепаратного мира между Россией и Францией. Его поддержала часть генералов Главной армии. Тогда главнокомандующий согласился на встречу в Тарутинском лагере, что давало ему по времени еще одну возможность подержать наполеоновскую армию в бездействии.

Для встречи бывшего посла Франции в Санкт-Петербурге в чине дивизионного генерала светлейший князь М.И. Голенищев-Кутузов оделся в полный фельдмаршальский мундир. В Тарутинском лагере было приказано развести множество огней, чтобы ввести приближенного к императору французов дипломата в заблуждение о действительной численности здесь войск. Солдатам велели варить кашу с мясом и петь солдатские песни.

Встреча состоялась в 10.30 вечера, беседа с глазу на глаз продолжалась долгих 50 минут. Граф Лористон возвратился в Москву крайне недовольный состоявшейся беседой с русским главнокомандующим: тот отказался начать мирные переговоры и пропустить полномочного посланника императора Наполеона I в российскую столицу. Но Голенищев-Кутузов заверил собеседника, что он сообщит о их разговоре своему государю.

Действительно, утром следующего дня с отчетом о состоявшейся встрече в Санкт-Петербург был отправлен генерал князь П.И. Волконский. Император вновь оставил без ответа уже третье (и последнее) предложение Наполеона, не раз говорившего в письмах о их дружбе, начать переговоры о мире.

Император французов несколько дней ждал желанного, положительного ответа с берегов Невы. Но его так и не последовало. Теперь ему ничего не оставалось, как начать подготовку к бесславному оставлению Москвы, которая стала для общеевропейской Великой армии подлинной западней.

…Свое не столь длительное пребывание в Тарутинском лагере М.И. Голенищев-Кутузов посвятил главному – увеличению численности Главной действующей армии и повышению ее боеспособности. В Тарутино она пришла в следующем составе: 2379 офицеров и 83 260 нижних чинов. Из них пехоты – 63 238 человек, кавалерии – 10 212, артиллерии – 8680, саперов – 1130 человек. То есть на то время Кутузовская армия на четверть уступала главным силам армии Наполеона, занявшей Москву.

В Тарутино русские войска пополнились новыми рекрутами и ополченцами. На 6 октября 1812 года численность основного ядра кутузовской армии – регулярных частей достигала 88 386 человек с 622 орудиями полевой артиллерии. При этом пехота составляла 77,16 процента, кавалерия – 11,55 процентов и артиллерия – 11,29 процента.

Основу пополнения составляли рекруты последнего военного набора, 83‑го по счету. Слабо обученные рекруты отправлялись в места формирования резервных полков для дальнейшего обучения. В число регулярных войск, стоявших в Тарутинском лагере, не входили, по приказу главнокомандующего, полки рекрутов, дислоцировавшиеся в Курске, Калуге, Туле, Рязани и Владимире по следующей причине:

«…Дабы оберечь людей по наступившему холодному времени и на весну иметь хороших солдат».

Из Области войска Донского прибыло так называемое Донское ополчение в составе 26 казачьих полков по почти 600 человек в каждом, всего около 15,5 тысяч конников. Две трети из них были добровольцами. Ополчение собиралось войсковым атаманом М.И. Платовым, который за такое дело был возведен в графское достоинство Российской империи.

Каждый казак вооружался за свой счет и имел две лошади: строевую и вьючную. Неимущие снаряжались на войну за счет войсковой казны и частных пожертвований от торговых казаков и донского дворянства. По приказу атамана Матвея Платова добровольцы-«малолетки» 17–18 лет оставались на Дону; из них были составлены запасные полки. Современник свидетельствовал:

«Весь Тихий Дон взволновался, все от старого до малого летят на ратное поле защищать Россию».

Конные полки Донского ополчения «без роздыхов», делая стремительные переходы по 60 верст в сутки, быстро преодолели дальний путь с берегов Дона до реки Нары. Прибытие 26 свежих казачьих полков более чем в два раза увеличило число конницы в Главной русской армии, что сказалось в последующих событиях при преследовании отступающей наполеоновской армии.

Перед Тарутинским сражением у генерал-фельдмаршала М.И. Голенищева-Кутузова уже имелось 37 казачьих полков. Весьма значительными оказались пополнения из Уральского казачьего войска, который численно заметно уступал казачеству Дона: на театре войны 1812 года находилось шесть полков уральцев.

Главнокомандующий старался еще больше увеличить число иррегулярной легкой конницы, зная ее неприхотливость к походной жизни. В сентябре оренбургскому военному губернатору было предписано отправить в город Муром, где формировался армейский кавалерийский резерв, 31 полк конницы, в том числе 19 башкирских, по 5 оренбургских и уральских казачьих, 2 мещерякских.

После Бородинского сражения восстанавливать кавалерию приходилось в гораздо более сложных условиях, чем пехоту. Голенищев-Кутузов, в частности, хлопотал о создании формирований конных ополченцев. Так, в Тульской губернии генерал-майору князю А.П. Щербатову удалось создать конную бригаду казаков в составе двух полков.

Основным камнем преткновения в увеличении численности кавалерии являлась нехватка лошадей для строя. Кабинет министров России, по кутузовскому ходатайству, ассигновал на покупку лошадей для кавалерийского резерва 548 тысяч рублей. В итоге к началу возобновления активных военных действий в русской армии насчитывалось более 66 тысяч лошадей.

Увеличение численности армейской кавалерии считалось делом государственным. Писатель А.С. Грибоедов в статье «О кавалерийских резервах» свидетельствовал:

«Кто приведет себе на память, что, прежде всего, один конный полк формировался целыми годами; кто вспомнит, в какое смутное время кавалерийские резервы восприняли свое начало… тот, конечно, подивится многочисленной и отборной коннице, образованной в столь короткое время».

Одновременно создавался и сильный артиллерийский резерв. Он, помимо Нижнего Новгорода, формировался еще и в столице, Костроме и Тамбове. Российское военное производство боеприпасов работало на пределах своих возможностей. Увеличивается выпуск орудийных снарядов на Людиновском, Дугневском и Сукремлевском литейных заводах. Инспектору артиллерии генерал-лейтенанту П.И. Меллер-Закомельскому предписывается увеличить производство пороха на Шосткинском заводе.

Голенищев-Кутузов, готовясь к изгнанию неприятеля из российских пределов, предвидел большой размах военных действий. Это требовало увеличение потребностей Главной армии в инженерном обеспечении. Прежде всего – в строительстве и ремонте дорог, мостов, устройстве речных переправ, оборудовании полевых позиций, инженерной разведке путей движения. К слову сказать, Наполеон тоже со знанием дела проявлял большую заботу о военных инженерах.

Для Главной армии создается отдельная конно-саперная команда из 600 человек, пять пионерных (саперных) рот. Каждой из них для проведения земляных и иных работ придавалось по 500 ратников-ополченцев.

Производится реорганизация инженерных войск Главной армии, возглавляемых генерал-майором П.Н. Ивашевым. Теперь они стали состоять из двух бригад военного отделения корпуса инженеров путей сообщения, пяти пионерных и двух понтонных рот. Оснащением и укомплектованием их ведал Инженерный департамент Военного министерства.

Большой заботой для полководца М.И. Голенищева-Кутузова стало материальное обеспечение вверенных ему войск. Наступали первые осенние холодные дни, предвестники суровой зимы. В действующую армию из ближайших губерний стало поступать назначенное зимнее обмундирование: 100 тысяч полушубков, 100 тысяч пар сапог, тысячи пар лаптей. И это не считая частных пожертвований.

На списочный состав Главной армии в 120 тысяч человек заготавливался провиант, в том числе восьмидневный запас сухарей. К слову сказать, французы, обыскивавшие на Бородинском поле тела павших русских воинов в поисках «хлебного вина» и прочей пищи, испытывали большое отвращение к ржаным сухарям, основной походной еде русского солдата.

За самое короткое время при Главной армии удалось создать 12 подвижных армейских магазинов (складов) для обеспечения контрнаступающих войск провиантом и фуражом. Магазины обеспечивались 11 тысячами обозных лошадей и при них около 5 тысячами погонщиков.

Участник Отечественной войны 1812 года и ее официальный историограф генерал-лейтенант А.И. Михайловский-Данилевский писал:

«Пребывание в Тарутино было для Кутузова одною из блистательных эпох его достославной жизни. Со времен Пожарского никто не стоял так высоко в виду России…

В Тарутино в неимоверно краткое время Кутузов привел в самое стройное положение армию, утомленную тысячеверстным отступлением и кровавыми сражениями, вручил народу оружие, осадил Наполеона в Москве и… извлекал все выгоды из нового рода войны».

…Русский полководец действительно мог чувствовать себя вполне уверенно, чего нельзя было сказать о его венценосном сопернике. Для Наполеона неудача миссии графа Лористона заставила поторопиться с принятием ответа на один-единственный вопрос: что предпринять ему после овладения Москвой?

Оставаться в этом городе он далее не мог: армия на глазах теряла прежнюю боеспособность, добывать провиант становилось все труднее. Подходившие резервы едва покрывали каждодневную убыль в людях. Растянутые коммуникации оказались под ударами русских партизан. Наступление во время приближающейся зимы на далекий Санкт-Петербург стратегических выгод не давало, поскольку в таком случае в наполеоновском тылу сразу же приходила в движение усилившаяся кутузовская Главная армия.

Уйти из Москвы к Смоленску по прежнему пути? Можно было, но это означало для всей Европы и самого императора французов провал широко задуманной Русской кампании 1812 года.

Но Наполеон Бонапарт продолжал оставаться все тем же императором-полководцем, искавшим выхода из любого, даже самого опасного положения. В такой непростой для себя ситуации московского «сидения» он принял, пожалуй, единственно правильное решение: идти к Смоленску, где находились тылы Великой армии, южным путем через Калугу, через нетронутые войной российские губернии. При этом сохранялась видимость наступления на позиции Главной русской армии.

В наполеоновском окружении, в созвездии маршалов императора понимали, что планы покорения России разрушились, пора было уносить из нее ноги, но отступать с достоинством. В противном случае политический престиж Франции на европейском континенте будет сильно подорван. Это понимал и Наполеон.

Но вызревший уход Великой армии давал шанс спасти ее, по крайней мере большую часть. Французский генерал граф де Сегюр в своих получивших широкую известность мемуарах донес до нас слова императора Наполеона, сказанные по поводу ухода из древней Москвы:

«Какие ужасные, разрушительные войны последуют за моим первым отступлением…»

Сообщение о том, что неприятельская армия, вышедшая из Москвы, двигается по Можайской дороге, пришло в кутузовскую штаб-квартиру 2 октября. Весть была получена из армейского партизанского отряда генерал-майора И.С. Дорохова. После уточнения разведывательных данных стало ясно, что французы или оставляют Москву, или решились на новое наступательное действие.

До этого русская армия, стоявшая в Тарутинском лагере, не имела соприкосновения с главными силами Великой армии. Против ее авангарда стоял французский авангард числом в 26 тысяч войск, в том числе 8 тысяч кавалерии, под командованием все того же маршала Иоахима Мюрата. В состав его сил входили 1, 2, 3 и 4‑й резервные кавалерийские корпуса генералов Себастьяни, Сен-Жермена, Лебрена де Лауссе и Латур-Мобура, 5‑й Польский армейский корпус Понятовского и две пехотные дивизии, стоявшие на Старой Калужской дороге. Мюрат обладал сильной артиллерией в 187 орудий.

Генерал-фельдмаршал М.И. Голенищев-Кутузов продолжал реализацию своего плана на войне. Теперь он решил разбить авангард Великой армии до подхода к нему главных сил наполеоновской армии. Было известно, что наиболее уязвимым местом сил Мюрата является левое крыло французской позиции с лесом, который не охранялся. Лошади вражеской кавалерии были изнурены. Поражала беспечность неприятеля на войне: разведка велась им из вон рук плохо, сторожевое охранение желало быть много лучше, лагерь наполеоновского авангарда не укреплялся.

Русская армия наносила удар четырьмя колоннами, имея в резерве гвардию и кирасирские полки. Правым крылом командовал генерал от кавалерии Л.Л. Беннигсен, левым – генерал от инфантерии М.А. Милорадович. Главнокомандующий держал свою штаб-квартиру при резерве.

Тарутинское сражение 6 октября состоялось на реке Чернишня, левом притоки реки Нара близ села Винково Боровского уезда Калужской губернии.

Русские войска выступили из Тарутинского лагеря вечером 5 октября. На рассвете следующего дня десять казачьих полков генерал-майора В.В. Орлова-Денисова нанесли первый удар по неприятелю. Удар казачьей конницы ошеломил французов, и они, бросая пушки, начали отступать. Однако прибывший к месту боя маршал Мюрат навел порядок и контрударами своей тяжелой кавалерии принудил прорвавшихся в тыл казаков отступить.

Несогласованность действий атакующей конницы и пехоты (одна из колонн Беннигсена заблудилась в лесу), позволили маршалу Мюрату без больших потерь отступить до села Вороново, сохранив при этом основные силы. Попытки русских егерей отрезать неприятелю пути отступления успеха не имели из-за действия его кавалерии.

Преследование велось на отдельных участках до 15 часов: Голенищев-Кутузов еще не знал, куда направляется наполеоновская армия, вышедшая из Москвы. Поэтому войскам было приказано вернуться на Тарутинские позиции вечером того же 6 октября.

О том сражении один из его участников, офицер-француз Тарион из 2‑го кирасирского полка вспоминал так:

«На рассвете… нас поразил необычайный шум на нашем фланге, по ту сторону ручья, впереди 2‑го кавалерийского корпуса. Этот первый шум, за которым быстро последовали звуки выстрелов, указал нам, что мы атакованы неприятелем.

Живо вскочили мы на коней, ежеминутно ожидая атаки, но таковой не последовало; все силы русских устремились на наших соседей, которые не были, подобно нам, ограждены с фронта оврагом ручья, перейти который впереди нас и скрытно от наших постов было не только трудно, но прямо невозможно.

Король Мюрат немедленно бросился к атакованному пункту и своим присутствием духа и мужества остановил начавшееся отступление. Он бросался на все биваки, собирал всех попадавшихся ему всадников и как только успевал набрать таковых с эскадрон, так мгновенно бросался с ними в атаку…»

Командир батальона 1‑го егерского полка М.М. Петров, участник Тарутинского сражения, описал в мемуарах «достопамятные» события кратко:

«Октября 6‑го наша армия хотела задушить… отдельную орду Иоахима Мюрата, стоявшую авангардом армии Наполеона пред Тарутиным на правом берегу реки Чернишни, но он с потерею многого, а не всего, как предполагалось, вывернулся из когтей орлов русских, по причине смерти от первого выстрела неприятельской пушки, поразившей ядром командира 2‑го корпуса Багговута, которого корпус, поступя в команду старшего по нем генерала, умедлил выполнить предписанное той колонне движение, назначенной быть дирекционною в начале атаки для всех иных пехотных корпусов».

В битве на реке Чернишне войска короля Неаполитанского понесли чувствительный урон: его потери убитыми (в том числе два генерала) и ранеными составили 2,8 тысяч человек, пленными – 1200 человек. Трофеями победителей стали 38 пушек, 40 зарядных ящиков и большая часть обоза, в том числе личный обоз маршала Мюрата. В обозе нашлось много самого разного военного имущества, но почти не было провианта.

Сам маршал империи Иоахим Мюрат на берегах реки Чернишни впервые за всю свою длительную военную карьеру получил ранение. «Баловня победы» в кавалерийской схватке достала пика донского казака.

У победителей в ходе сражения выбыло из строя убитыми, ранеными и контуженными 1204 человека.

Победа русского оружия в битве на реке Чернишня (в Тарутиском сражении) могла бы быть более убедительной. Так считают многие исследователи. Но командовавший правым крылом генерал Беннигсен не смог организовать должного взаимодействия своих колонн и не проявил должной распорядительности. То есть, он в тех событиях оказался явно не на своем месте.

Генерал-фельдмаршал М.И. Голенищев-Кутузов за одержанную победу был награжден золотой шпагой с лавровым венком и украшенной алмазами. В честь Тарутинского сражения в 1813 году из половины Московского гарнизонного полка был образован пехотный полк, получивший название Тарутинского. В 1834 году на месте Тарутинского сражения был воздвигнут памятник. Надпись на нем гласила:

«На сем месте российское воинство, предводительствуемое фельдмаршалом Кутузовым, укрепясь, спасло Россию и Европу».

Тарутинские дни ознаменовались в жизни Главной армии еще одним событием, которое касалось воинской чести. Недоброжелатель полководца Голенищева-Кутузова его начальник штаба ганноверец на русской службе Леонтий Беннигсен после очередного доноса на главнокомандующего Александру I был принужден покинуть армейский лагерь. Император прислал в Тарутино рескрипт такого содержания:

«Князь Михаил Ларионович!

Доходят до меня сведения, что вы имеете справедливый повод быть недовольным поведением генерала Беннигсена. Если сии слухи основательны, то объявите ему, чтобы он отъехал от армии и ожидал во Владимире от меня нового назначения.

Александр».

Получив такое послание государя, генерал-фельдмаршал вызвал к себе своего недоброжелателя и приказал ему оставить действующую армию.

…Считается, что поражение, нанесенное маршалу Мюрату на реке Чернишне, стало прямым вызовом русского полководца императору французов. Оно символизировало собой изменение стратегической ситуации в войне в пользу армии России. Именно в день 6 октября, получив известие о поражении своего авангарда, Наполеон принял решение оставить Москву. Он не собирался покидать пределы России, а, перезимовав в южных губерниях, снова взять в свои руки инициативу в идущей войне.

Новый стратегический замысел Наполеон изложил в письме своему министру иностранных дел, написанном перед оставлением французской армией Москвы. Император писал в Париж:

«…7 я выхожу из Москвы по Калужской дороге. Если неприятель вздумает защищать Калугу, я его разобью; потом, смотря по погоде, или сделаю поиск на Тулу, или пойду прямо на Вязьму. Во всяком случае, к началу ноября поставлю я армию на пространстве между Смоленском, Могилевом и Витебском. Решаюсь на сие движение потому, потому что Москва не представляет больше военной позиции. Иду искать другой позиции, откуда выгоднее будет начать новый поход, действие которого направлено на Петербург или Киев».

Один из участников Русского похода, адъютант Евгения Богарне военный топограф Е. Лабом, в своем «Отчете о кампании в России» писал по поводу вышесказанного:

«Нельзя понять, как мог Наполеон ослепнуть в такой мере, чтобы не понять необходимости немедленно уйти. Ведь он видел, что столица, на которую он рассчитывал, уничтожена, и что зима подходит. Должно быть, провидение, чтобы наказать его гордыню, поразило его разум, если он мог думать, что народ, решившийся все сжечь и уничтожить, будет настолько слаб и недальновиден, чтобы принять его тяжелые условия и заключить мир на дымящихся развалинах своих городов».

Поражение авангарда маршала Мюрата на реке Чернишне и стало тем «звонком» для императора французов, когда он принужден был не оставить, а бежать из оскверненной его «европейским» войском Первопрестольной Москвы. Императорский гвардеец Цезарь Ложье де Белькур, уроженец острова Эльба, вспоминал на страницах своих мемуаров о том дне, когда был получен наполеоновский приказ «о походе из Москвы»:

«Мы расставлены в боевом порядке на первой Кремлевской площади – несколько батальонов императорской гвардии, королевская гвардия и дивизия Пино. Император произвел нам смотр. Смотр продолжался около двух часов. Собирались приступить к раздаче наград, как вдруг показался адъютант Мюрата – Беранже с тревожным видом, с исказившимися чертами.

Смотр прекращается. Император уходит в покои Петра Великого. Через минуту мы получаем приказ возвратиться на прежние квартиры и приготовиться к немедленному походу. Очевидно, прощай надежды на мир! Мы все еще будем игрушкой в руках Кутузова!»

…Полки Великой армии, собранной с пол-Европы, вошли в древний русский город на Москве-реке 2 сентября и стали вынужденно покидать ее с 23 сентября. При отступлении первыми (заранее) покинули Москву по дороге в сторону Смоленска под прикрытием 1‑го кавалерийского корпуса дивизионного генерала Э. Шампьона де Нансути обозы с больными и ранеными. Корпус в начале Русского похода насчитывал в своих рядах 11,5 тысяч человек, теперь в нем оставалось только около 2 тысяч всадников.

5 октября Москву в том же направлении покинула еще одна такая колонна под прикрытием пехотной дивизии генерала М.М. Клапареда.

Главные силы Великой армии (корпуса вице-короля Итальянского и маршала империи Л.Н. Даву) выступили из Москвы 7 октября и направились на Тарутино по Старой Калужской дороге. Это было не что иное, как стратегическая маскировка задуманного.

В Москве пока оставалась Молодая гвардия (8 тысяч человек), часть других войск во главе с маршалом А.И. Мортье. Он имел задачу эвакуировать остальных больных и главное – взорвать городскую крепость – Московский Кремль. Последние наполеоновские войска вышли из Москвы 10 октября.

Затем Наполеон, тоже державший свои планы в секрете, изменил маршрут движения и проселочными дорогами перешел на Новую Калужскую дорогу по направлению к Боровску. Он решил обойти русскую армию и через Малоярославец выйти к Калуге (там хранились большие запасы провианта и фуража), чтобы «выгодно» оказаться в южных российских губерниях, не тронутых войной.

Император французов предпринял еще одну попытку обмануть своего соперника, послав ему от имени маршала Бертье письмо, написанное якобы в Москве. В письме император французов, умевший хитрить на войне, вновь выдвигал мирные условия, а также просил русского главнокомандующего о следующем:

«О принятии мер, чтобы войне дать ход, своеобразный с установленными правилами, и избавить край от всех бедствий», «прекратить напрасное опустошение страны».

Но уловка не удалась: генерал-фельдмаршал М.И. Голенищев-Кутузов уже имел от летучих армейских отрядов самую обстоятельную информацию о движении французов. Знал он и том, что маршал Бертье, как начальник Главного штаба, всегда находился при особе императора Наполеона.

Последний не смог дезинформировать разведку противника и своим заявлением, что он идет с армией по Старой Калужской дороге, чтобы «поразить Кутузова на том самом месте, где русский полководец только что одержал победу». Но на берегах реки Чернишни Бонапарт появляться никак не собирался.

10 октября к вечеру генерал-майору Д.С. Дохтурову от начальника партизанской партии капитана А.Н. Сеславина стало известно о движении всей вражеской армии на Малоярославец. Более того, Сеславин лично видел Наполеона с его свитой и гвардией в селе Фоминском. Со стороны Тарутино неприятель в походном движении прикрылся корпусом маршала Нея, которому было предписано для совместных действий соединиться с авангардом кавалерии Мюрата.

Захваченный партизанами партии капитана Сеславина в плен унтер-офицер французской гвардии на допросе дал следующие бесценные показания:

«Четыре уже дня, как мы оставили Москву. Тяжелая артиллерия и кавалерия, утратившая лошадей, и все излишние тяжести отправлены по Можайской дороге под прикрытием польских войск Понятовского. Завтра главная квартира императора будет в Боровске. Далее войска направляются на Малоярославец».

Такой разведывательной информации русский главнокомандующий не придать значения просто не мог: общеевропейская Великая армия пришла в движение. Дохтуров спешно доносил ему в Тарутинский лагерь:

«Так как сие действие неприятеля может быть предварительным движением целой его армии на Боровск, то я за нужное почел взять некоторые меры, дабы как можно скорее мог извещен быть о всех его движениях».

Генерал-фельдмаршал М.И. Голенищев-Кутузов распорядился выслать вперед на перехват походной вражеской колонны 6‑й пехотный корпус и часть 1‑го резервного кавалерийской корпуса, которые находились под командованием Д.С. Дохтурова (около 13 тысяч человек). Ему и атаману М.И. Платову с его казачьими войсками и ротой конной артиллерии приказывалось предупредить появление неприятеля у Малоярославца.

Главная русская армия по тревоге после коротких сборов форсированным маршем двинулась навстречу неприятелю, покинув Тарутинский лагерь. Лично донскому атаману М.И. Платову было указано следующее:

«Не медля ни мало, имеете вы выступить со всеми казачьими полками и ротою конной артиллерии… и следовать на Боровскую дорогу на г. Малоярославец, откуда тотчас послать отряд к Боровску. Сим движением прикроете Вы первоначально Калужскую или Боровскую дорогу, по коей неприятель в силах показался; на которую и вся армия наша сделает движение».

Теперь главнокомандующий окончательно убедился в существовании наполеоновского плана флангового обхода русской армии и потому стал принимать самые энергичные меры для организации контрдействий. Суть их состояла в продолжение борьбы за стратегическую инициативу в войне.

Выдвигая армию из Тарутино, главнокомандующий М.И. Голенищев-Кутузов побеспокоился об обстановке на Старой Калужской дороге. Его, прежде всего, интересовало местоположение корпуса Нея и войск Мюрата. Проведение такой рекогносцировки поручалось генералу М.А. Милорадовичу. Полководец опасался, что эти значительные неприятельские силы могут зайти ему или в тыл, или во фланг после оставления Тарутино. Однако такие опасения оказались напрасными.

Так волею судьбы старинный город на калужской земле Малоярславец становился полем самого ожесточенного сражения армий двух империй – Российской и Французской. Эта битва стала поворотной в Отечественной войне 1812 года и по своему значению стоит вровень с Бородино.

Стремление французов любой ценой прорваться к Калуге, чтобы там найти спасение в условиях наступавшей зимы, и твердое решение их противника ни в коем случае не допустить этого, определили упорнейший характер столкновения. Небольшой город располагался в 120 километрах от Москвы, на крутом правом берегу реки Лужа. Здесь река, образуя вокруг Малоярославца дугу, прикрывала его с севера. Единственный мост через Лужу служил своеобразными городскими воротами со стороны Боровска.

В авангарде 100‑тысячной Великой армии шел корпус Евгения Богарне. Пройдя Боровск, три его дивизии остановились на южных подступах к Малоярославцу, а четвертая вечером 11 октября подошла к городу.

Овладеть единственным мостом через Лужу французам не удалось. По инициативе городничего П.И. Быковского его сожгли. Неприятель стал наводить понтонный мост. Тогда чиновник земского суда С.И. Беляев с горожанами разрушили плотину у мельницы, и поток воды снес неоконченную переправу. Ее удалось навести только к утру следующего дня.

Однако такой казалось бы небольшой задержки вражеского авангарда перед рекой Лужей хватило для войска Дохтурова и казачьих полков Платова, чтобы к пяти часам утра следующего дня подойти к Малоярославцу. Была незамедлительно «оседлана» Новая Калужская дорога, предполагаемое движение по которой Наполеона было установлено из нескольких источников. Основные силы кутузовской армии перекрыли ее несколько южнее города.

Генерал от инфантерии Д.С. Дохтуров грамотно расположил свои войска на подступах к Малоярославцу. Ему предстояло до подхода главных сил решать сложную триединую задачу: успешно держать оборону на занятой позиции, прикрыть с приречной стороны подходы к городу и, наконец, завязать борьбу за сам Малоярославец.

Командир авангардной 13‑й пехотной дивизии 4‑го французского корпуса генерал Дельзон допустил тактический просчет. По наведенному мосту он переправил в город для его занятия всего два батальона. Это свидетельствовало о том, что неприятель не располагал сведениями о контрмерах русских. В противном случае Евгений Богарне сделал бы все, чтобы закрепиться на противоположном берегу Лужи.

Дохтуров приказал генералу Дорохову силами трех егерских полков выбить вражескую пехоту из Малоярославца и закрепиться в нем. На рассвете передовой 33‑й егерский полке очистил от французов городские улицы, но тем удалось удержаться перед мостом через Лужу. Прибывший со своим штабом к месту начавшегося боя Евгений Богарне стал наращивать атакующие силы. В ответ Дохтуров ввел в дело два других егерских полка – 6‑й и 19‑й.

Платовские казачьи полки ночью встали к западу от Малоярославца на правом берегу Лужи, чтобы лишить здесь неприятеля возможности форсировать реку: броды через нее находились.

Когда императору Наполеону доложили о начавшемся столкновении с крупными силами противника, он, по воспоминаниям Сегюра, «воскликнул:

– Что это – битва?

Неужели его опередили? Значит, его маневр не удался? Каждый выстрел терзал его, так как тут дело шло уже не о победе, а о самосохранении».

Этими словами уже несостоявшийся покоритель России мог только подтвердить то, что в большой стратегической игре он в очередной раз проиграл своему сопернику в лице русского главнокомандующего. Цена победы в сражении при Малоярославце оказалась для сторон слишком большой – это была последняя схватка за обладание стратегической инициативой.

Завязалось большое сражение за Малоярославец. Русские батареи открыли огонь по речной переправе. Генерал Дельзон, пытавшийся воодушевить солдат личным примером, был убит. Все же его дивизия ворвалась в город, будучи подкреплена еще дивизией Брусье. Они начали атаки позиции русских, которая находилась всего в полукилометре от города.

Голенищев-Кутузов подкрепляет войска Дохтурова 7‑м пехотным корпусом генерал-лейтенанта Н.Н. Раевского. При поддержке сильного артиллерийского огня Софийский и Либавский пехотные полки завязали ожесточенные уличные бои. В городских кварталах начались пожары. Евгений Богарне в ответ вводит в бой бригаду итальянской гвардии.

Богарне, стремясь утвердиться в городе, бросает в завязавшеееся сражение свою третью дивизию. В полдень к горящему во многих местах городу подошел 1‑й корпус маршала Даву и императорская гвардия. Сражение стало приобретать все более широкий и кровопролитный характер, поскольку стороны вводили в Малоярославец все новые и новые силы.

Около 16 часов дня к городу подошли главные силы Кутузовской армии. Полки 8‑го пехотного корпуса генерала М.М. Бороздина сменяют обескровленные войска Дохтурова. Атаки французов сменяются контрударами русских. Потом всё на городских улицах повторяется вновь.

Сам М.И. Голенищев-Кутузов наблюдал за ходом сражения с возвышенности, где разместился его штаб. Он внимательно «просчитывал» ход сражения, понимая всю его значимость и для себя, и для соперника. А.И. Михайловский-Данилевский писал:

«Кутузов был… под неприятельскими ядрами, вокруг него свистели даже пули. Тщетно упрашивали его удалиться из-под выстрелов. Он не внимал просьбам окружающих его, желая удостовериться собственными глазами в намерениях Наполеона, ибо дело шло об обороте всего похода, а по тому ни в одном из сражений Отечественной войны князь Кутузов не оставался так долго под выстрелами неприятельскими, как в Малоярославце».

Уже в ночной темноте, при свете пожаров войска Богарне вытеснили русских в последний раз из города. В 22 часа прекратилась артиллерийская пальба, а еще через час – и ружейная перестрелка. Сражение у Малоярославца завершалось. Арман де Коленкур писал в мемуарах о финале баталии так:

«Бой был решен в нашу пользу итальянцами, которые соперничали в храбрости с французами. Этого благородного соревнования было достаточно, чтобы преодолеть все препятствия. В конце концов мы овладели городом и позицией…

Мы явственно видели маневры русских и думали, что Кутузов воспользуется всеми выгодами своей неприступной позиции, чтобы остановить наше движение и самому перейти в наступление…»

Сам город, сожженный дотла, восемь раз (!) переходил из рук в руки, и к концу дня остался за французами. Однако такое положение в противоборстве сторон уже никакой роли не играло. В битве, длившейся 18 часов, с каждой стороны участвовало до 25–30 тысяч человек и почти 100 артиллерийских орудий. Больших сил поле брани вместить в себя не могло.

В ходе битвы стороны потеряли примерно по 7 тысяч человек. Около 1300 русских воинов было захоронено в трех братских могилах в самом городе.

Русские, а на следующий день и французские войска отступили из сожженного города. Теперь Голенищев-Кутузов стал «сторожить» обходной маневр неприятеля, который вытекал из сложившейся ситуации, поскольку путь к Калуге через Малоярославец для неприятеля был надежно закрыт.

Император Наполеон всю ночь совещался со своими маршалами: продолжать сражение или нет? Мнения на военном совете (в нем принимали участие Мюрат, Евгений Богарне, Бессьер и Даву) разделились. Маршал Бессьер, герцог Истрийский, отличавшийся абсолютной преданностью императору и командовавший гвардейской кавалерией, настаивал на невозможности атаковать и дальше противника на занимаемой им у города позиции:

«И какая позиция? Только что мы узнали ее силу. И против каких врагов? Разве мы не видели вчерашнего поля битвы, разве не заметили, с какой яростью русские рекруты, еле вооруженные, едва одетые, шли там на смерть!»

На рассвете Наполеон прибыл в Малоярославец, чтобы еще раз осмотреть поле битвы. Он был намерен провести в Русском походе вторую генеральную баталию, чтобы «отвоевать» для себя Новую Калужскую дорогу. Меры для этого были уже приняты: корпус Даву ночью сменил войска Евгения Богарне, к городу подходила гвардия, а войска Нея составили второй эшелон для продолжения битвы.

По дороге Наполеон едва не попал в руки донских казаков генерал-майора А.В. Иловайского 3‑го, которые ночью переправились через Лужу и у Городни напали на парк артиллерии гвардии, увезя 11 орудий. Они были отбиты казаками у противника при его «жестоком сопротивлении». Императора спас личный конвой, на выручку которому вовремя подоспела гвардейская кавалерия (два эскадрона), и донцы скрылись в лесу.

В то же время казаки генерал-майора Кутейникова 2‑го в окрестностях Боровска отбили обоз с церковным серебром. Среди захваченных документов оказалалась записка маршала Бертье начальнику топографического бюро Сансону с просьбой собрать сведения о местных дорогах. Стало ясно, что Наполеон задумал прорываться на Смоленск через Калугу.

Вечером 14 октября Наполеон отдал приказ по Великой армии отступать по Смоленской дороге. Проведенная рекогносцировка убедила его, что надежд на победу под Малоярославцем он не имеет. Французы имели у города 70 тысяч человек, русские – 90 тысяч, занимая при этом выгодную позицию на высотах за Немцовским оврагом всего в одном-трех километрах от города.

Все же император еще надеялся обойти позиции противника на реке Луже. Посланный для совершения обходного маневра Польский корпус Понятовского был встречен у Медыни и Полотняного завода казаками. В двух километрах от Медыни состоялся бой, и кавалерийская дивизия генерала Ш.Л. Денуэтта оказалась отброшенной от города к Кременскому.

Вскоре к Медыни подошли 26‑я пехотная дивизия генерал-майора И.Ф. Паскевича (будущего генерал-фельдмаршала Паскевича-Эриванского) и Нежинский драгунский полк. Одновременно полководец М.И. Голенищев-Кутузов двинул к Полотняному Заводу свои главные силы, стремясь упредить Наполеона в замыслах.

Собственно говоря, именно такая предусмотрительность разрушила последнюю надежду императора французов обойти русскую армию на Калужском направлении. Не случайно ее главнокомандующий «с выражением твердости» писал императору Александру I:

«…Я ни под каким видом в Калугу его (Наполеона. – А.Ш.) не пущу».

Так был сорван план движения наполеоновской армии на Смоленск, который оставался ее главной тыловой базой на территории России, через Калугу. Великая армия впервые в Отечественной войне 1812 года показала спину русской, повернув от Малоярославца на Боровск и дальше на Можайск. Это была и утрата Наполеоном стратегической инициативы, и реальная перспектива катастрофы так тщательно подготовленного им Русского похода. Теперь вопрос стоял о судьбе созданной им общееевропейской Великой армии.

Когда стало ясно ее движение, главнокомандующий русской армии принял решение, которое он, в частности, изложил в письме адмиралу П.В. Чичагову:

«Главная наша армия следует по дороге от Калуги на Медынь, откуда параллельным движением будет действовать сообразно направлению неприятеля… с помощью Всевышнего надеяться можно, лишить всех его способов к дальнейшим операциям и тем привести его в крайность».

Наполеоновская армия, еще грозная и сильная, начала отступление, пока еще не бегство, из России. Сражение под Малоярославцем стало поворотным событием в Отечественной войне 1812 года. Теперь в руках генерал-фельдмаршала светлейшего князя М.И. Голенищева-Кутузова находилась стратегическая инициатива, которая была бесповоротно вырвана из рук его именитого, венценосного соперника.

Началось знаменитое в мировой военной истории контрнаступление русской армии. Оно закончилось полным изгнанием полчищ Наполеона Бонапарта из российских пределов. Поворотным моментом здесь и стало сражение при Малоярославце. Военный теоретик и историк начала ХХ столетия генерал-лейтенант Н.А. Окунев тому значительному для русского оружия дню дал такое определение:

«Сражение под Малоярославцем имело для русской армии значение самой высокой важности. Это было моментом перехода в наступление, с коим она уже больше не расставалась до самого конца кампании».

Что касается значения сражения для Наполеона, то Окунев указывает, что «даже сражение под Бородином не было ему так необходимо, как под Малоярославцем. Правда, первое открыло ему ворота в Москву, но дало ему только бесполезный трофей; спасение его армии зависело от второго».

…Теперь Голенищеву-Кутузову, как полководцу, предстояло «не лишать» Великую армию императора Наполеона возможности бежать из России, «тая по пути». То есть начатая им из Тарутино «малая война» против неприятеля продолжалась, но с еще большим размахом. Главнокомандующий Главной армии России понимал, что уйди Бонапарт за границу с большей частью своих войск – война будет неизбежно продолжена.

Вскоре разведка донесла ему вполне определенно: французы отступают через Боровск на Гжатск. А далее им можно было двигаться только на Смоленск. Наполеон вполне реально надеялся, что где-то за этим городом он соединится с полностью боеспособными, сохранившими свой состав корпусами Удино, Сен-Сира и Виктора. Тогда Великая армия вновь может блеснуть перед русскими своей мощью.

Главные силы Великой армии выходили на Смоленскую дорогу через Верею. По пути был до основания сожжен город Боровск. Наполеон приказывал забирать у местного населения все, что могло пригодиться при отступлении: провиант, скот на мясные порции для солдат, повозки и лошадей, теплые вещи. Города и селения, через которые проходили французы, предавались огню. Преследование неприятеля велось по свежим пожарищам.

В Верее наполеоновские войска соединились с 8‑тысячным отрядом Молодой гвардии под командованием Мортье, который последним покидал Москву. Начальник наполеоновского штаба исполнял в ней приказ императора: были взорваны многие башни и часть стен Кремля, его арсенал, Симонов монастырь и другие исторические здания. То есть над разрушением Москвы и ее архитектурных ценностей французы потрудились немало.

Маршал Мортье оставил после содеянного зрелище, которое увидели москвичи, начавшие возвращаться на родные пепелища сразу после освобождения столицы. Среди развалин на гигантском пожарище они с трудом находили свои улицы и останки своих домов. Писатель А.С. Норов, лишившийся в Бородинском сражении ноги, так описал возвращение в родной город:

«Все, что было видно перед нами, сколько мог обнять глаз, было черно; высокие трубы домов торчали из груд развалин; пожранные пожаром дома, закопченные снизу доверху высокие церкви были как бы подернуты крепом, несколько трупов людских и лошадиных были разбросаны по сторонам. Замоскворечье было нам мало знакомо, но тяжкое впечатление такого зрелища навело на всех нас глубокое молчание…

Как выразить то чувство, которое объяло нас при виде Кремля! Когда мы въехали на Каменный мост, картина разрушения представилась нам во всем ужасе. Мы всплеснули руками: Иван Великий без креста, как бы с размозженной золотой главой, стоял одиноко не как храм, а как столб, потому что вся его великолепная боковая пристройка, с двумя куполами и с огромными колоколами, была взорвана и лежала в груде. Когда мы проезжали ближе, то видели с набережной у подошвы его, там, где он соединялся с пристройкой, глубокую трещину.

Башня с Боровицкими воротами была взорвана, середина Кремлевской стены – также; и мы едва могли пробраться среди груды развалин. Грановитая палата, пожранная пламенем, стояла без крыши, с закоптелыми стенами и с полосами дыма, выходящими из окон. От куполов соборов многие листы были сорваны.

Огибая Кремль по дороге к Василию Блаженному, мы увидели, что угловая башня со стеной была взорвана. Спасские ворота с башней уцелели. Башня Никольских ворот, от верха вплоть до образного киота, была обрушена. Угловая стена, примыкавшая к этой башне, и арсенал, обращенный к бульвару, были взорваны…

С тем чувствами, как Неемия после плена Вавилонского объезжал вокруг разрушенных стен Иерусалима, мы обозревали обрушенные стены Кремля…»

Городские пожарища были завалены трупами людей и лошадей. Император Александр I предписал губернатору Ростопчину очистить от них Москву, дабы избежать эпидемии. Тот возложил исполнение предписания на обер-полицмейстера Ивашкина. Тот уже вскоре представил рапорт об исполнении приказа и ведомость о количестве сожженных трупов и израсходованных деньгах:

При получении первого достоверного известия о выходе из Смоленска первого эшелона уходящих на запад войск Великой армии пришла в движение и русская Главная армия. Генерал-фельдмаршал М.И. Голенищев-Кутузов приказывает авангарду М.А. Милорадовича преградить путь отступающим французам, перерезав дорогу Смоленск – Красный.

События вновь стали развиваться по прежнему сценарию. Параллельное движение форсированным маршем очень изнуряло две противоборствующие армии. Французская армия, страдая от голода, холода и падежа лошадей, бросала отставших людей, орудия, обозы, старалась изо всех сил оторваться от преследования. Она шла по удобному для движения Смоленскому тракту.

Русская армия не испытывала той поистине трагической нужды в провианте и фураже, как ее противник. Тем не менее кутузовским войскам приходилось вынужденно тащить за собой артиллерию и обозы по плохо проходимым проселочным дорогам. А это изматывало людей и лошадей.

Через сеть дозорных постов казачьих партий, разбросанных между ельнинской, рославльской и мстиславльской дорогами, Голенищев-Кутузов полностью контролировал движение наполеоновской армии. Ему не составляло труда разгадывать маршруты ее движения, предугадывать действия своего именитого соперника. К тому же данные казачьих пикетов дополнялись и перепроверялись показаниями многочисленных пленных из числа лиц начальствующего состава.

Было ясно, что где-то у города Красный на Смоленщине движения сторон должны пересечься, и большого дела было французам не миновать. Перед сражением под Красным полководец М.И. Голенищев-Кутузов впервые определился с районом, в котором намеревался завершить окружение Великой армии и нанести ей полное поражение. 2 ноября он сообщал корпусному командиру П.Х. Витгенштейну следующее:

«…Главное поражение, которое неприятелю нанести можно, должно быть между Днепром, Березиною и Двиною, и для того содействие ваше в сем случае необходимо…»

К тому времени 3‑я Западная армия адмирала П.В. Чичагова находилась еще достаточно далеко от места предполагаемых событий. Поэтому на ее привлечение к участию в операции по окружению Наполеона рассчитывать пока не приходилось.

При выходе из Смоленска император Наполеон, как полководец, допустил серьезную ошибку в своей стратегии на выход из пределов России. Чтобы дать своим войскам в связи с наступившими холодами возможность располагаться на отдых в отдельных населенных пунктах, он расчленил Великую армию на походные эшелоны. В результате они по своей доброй воле, а не по злой неприятельской, оказались изолированными друг от друга. Теперь французским корпусам на взаимовыручку особо надеяться не приходилось, как то случалось до Смоленска. То есть им приходилось в столкновениях с русскими по пути надеяться только на самих себя.

Когда о таких заметных изменениях в походном движении неприятеля было доложено М.И. Голенищеву-Кутузову, то он понял, что полководец Бонапарт таким своим решением «самолично» роет могилу остаткам Великой армии. Русское командование не промедлило воспользоваться таким «его величеством случаем». Теперь авангардные войска Милорадовича и Остермана-Толстого делали все возможное, чтобы затруднить движение французов. И дать возможность Главной армии опередить неприятеля в его отступлении.

Вблизи Красного стали возникать разрозненные бои, которые пока не создавали цельной картины. Только с прибытием 4 ноября в город самого Наполеона с гвардией и основных сил его армии, опять сократившейся вдвое, ожесточенные бои переросли в большое кровопролитное сражение.

Император французов лично руководил войсками в Красненском сражении, но в итоге столь важную для себя «путевую» баталию проиграл. В данном случае он попался на расчетливый тактический ход русского полководца: его армия, осуществлявшая параллельное преследование, продуманно обошла Смоленск с юга и подошла к Красному, угрожая перерезать дорогу из Смоленска в Оршу.

Так французузская армия попала в критическое положение. Это заставило Наполеона поспешить с выходом из Смоленска к Красному, прикрывшись арьергардным корпусом маршала Нея. Император опасался, что если там соберутся главные силы противника, то ему не миновать новой генеральной баталии, в которой шансов на победу он имел несомненно меньше, чем его соперник.

Сражение при Красном примечательно тем, что оно стало, по сути дела, в 1812 году последним, когда контрнаступающая русская армия «спасителя России» М.И. Голенищева-Кутузова встретила организованное сопротивление со стороны неприятельских сил.

Битва примечательна и тем, что Наполеону пришлось все же бросить в бой свой неприкосновенный до того армейский резерв. В ночном бою дивизия Молодой гвардии генерала Роге сбила на дороге заслон из летучего корпуса Ожаровского и открыла путь наполеоновским войскам на Оршу.

В завязавшем сражении 4‑й корпус Евгения Богарне был разбит авангардным отрядом Милорадовича. От полного разгрома Богарне спас отряд императорской гвардии, посланный Наполеоном. Корпус, бросив артиллерию и обозы, потеряв в бою 2 тысячи человек, проселочными дорогами под покровом ночи сумел прорваться к своим главным силам.

Такая же участь постигла корпуса маршалов Даву и Нея. В сражении был эпизод, когда дивизия Молодой гвардии атаковала деревню Уварово, занятую Черниговским пехотным полком. Но подошедший на помощь Селенгинский пехотный полк не позволил французам одержать здесь верх. Участник того знатного дела, закончившегося убедительной победой русского оружия, А.П. Ермолов писал:

«…Бегущего в расстройстве неприятеля авангард генерала (Милорадовича. – А.Ш.) атаковал по большой от Смоленска дороге, при селе Ржавка. Сопротивление было самое слабое, все бежит в ужасе и страхе».

Наполеон в расстроенных чувствах не стал дожидаться окончания сражения, чтобы не лицезреть страшное поражение французской армии. Он со своей свитой ускакал через лес с поля брани к Дубровно.

Итогом битвы стало следующее. Только с 3 по 7 ноября русским войскам сдалось в плен 422 штаб- и обер-офицера и 21 170 нижних чинов. Трофеями победителей стали 213 орудий – почти вся артиллерия Великой армии, несколько «орлов» – знамен с «орлиными» навершиями наполеоновских воинских частей. И драгоценный маршальский жезл Даву. Генерал-фельдмаршал М.И. Голенищев-Кутузов писал адмиралу В.П. Чичагову из Красного:

«Вчерашний день понес неприятель новое и жестокое поражение при Красном. Уведомляю вас, что расстройство, в которое он приведен был, почти неверояьно; сам Наполеон ускакал со свитою своею, оставя войско свое на жертву воинам нашим. Поспешайте, Ваше Высокопревосходительство, к общему содействию, и тогда гибель Наполеона неизбежна. Весьма необходимо открыть скорое сношение между вашею и главною армией…

По сим обстоятельствам содействие всех наших сил может нанести неизбежную гибель Наполеону».

Всего от Смоленска до Красного французская армия потеряла более 6 (по другим данным – до 10) тысяч убитыми и 26 (по другим данным – от 19 до 30) тысяч пленными, лишившись почти всей артиллерии (здесь называются цифры от 209 до 266 орудий) и кавалерии. Трофеями победителей стали 6 полковых орлов – знамен.

От арьергардного пехотного корпуса силой около 8 тысяч человек при 12 орудиях маршала Нея осталось всего 3 тысячи человек, которые спаслись в сражении при Красном благодаря чистой случайности, сумев пробиться к своим главным силам от Смоленска. В Оршу же корпусной командир привел к своему императору всего 800 человек.

Арьергард Великой армии теперь состоял из трех пехотных дивизий, маршевых команд и еще целого Смоленского гарнизона. Наполеон отступил от Красного к Орше, не дождавшись подхода корпуса Нея. Тот оказался в чрезвычайно тяжелом положении, поскольку теперь ему предстояло в одиночку прорываться сквозь ряды русской армии. 6 ноября французы предпринял несколько отчаянных атак, но русский 7‑й пехотный корпус Н.Н. Раевского отразил их. К маршалу Нею был послан парламентер с предложением капитулировать, но тот ответил решительным отказом.

Не сумев пробиться атаками в лоб, Ней под покровом ночи увел остатки своих войск к берегу Днепра, где у местечка Сырокоренье он по тонкому льду перешел на противоположный берег реки. При переправе пришлось бросить раненых, французов-беженцев из Москвы и остававшиеся обозы. Остатки 3‑го корпуса Великой армии преследовались казаками атамана Платова на всем пути до Орши.

Ней был не просто испытанным в войнах соратником Бонапарта, но еще и его любимцем. Когда императору в городе Орше доложили, что маршал, преследуемый русскими, с остатками своих войск на подходе, то у Наполеона из уст вырвались следующие слова:

«У меня двести миллионов в тюльерийских погребах, я отдал бы их, чтобы спасти маршала Нея».

Бонапарт всегда благоволил к Мишелю Нею, которого он вместе с маршалами Даву, Мюратом и Бертье считал своими самыми достойными славы полководцами.

За весь Русский поход это было крупнейшее поражение императора-полководца Наполеона. По французским источникам, после событий под Красным боевой состав наполеоновской армии исчислялся в 23 тысячи штыков (это не счтая «одиночек»), 2 тысячи кавалерии и 30–40 орудий. Но корпуса и дивизии Великой армии еще сохраняли свою нумерацию.

Оценка значимости Красненского сражения среди отечественных историков больших расхождений не имеет. Так, В.В. Харкевич отмечал:

«Все понесенные до этой минуты неудачи являлись сравнительно ничтожными, могли быть приписаны ошибочным распоряжениям частных начальников и не должны были произвести особенно сильного впечатления на те войска, которые не принимали в них участия. Совершенно иное значение имело сражение под Красным. После боя, в котором руководил войсками сам Наполеон, в жертву врагу был оставлен корпус с французским маршалом (Неем. – А.Ш.) во главе. Армия пережида тяжелый кризис, но какими жертвами!

Сражение под Красным окончательно подорвало веру армии в себя и сильно поколебало ее доверие к своему вождю, а Наполеона заставило открыть, наконец, глаза на гибельное состояние войск; оно явно показало бессилие французской армии и невозможность для нее стать лицом к лицу с врагом – отныне единственное спасение ее заключалось в уклонении от боя и безостановочном отступлении».

За победу русского оружия на Смоленщине император Александр I указом от 6 декабря 1812 года пожаловал светлейшему князю Голенищеву-Кутузову титул «Смоленского». В послании самодержца Правительствующему Сенату говорилось:

«В память незабвенных заслуг Нашего генерал-фельдмаршала князя Голенищева-Кутузова, доведшего многочисленные неприятельские войски искусными движениями своими и многократными победами до совершенного истощения, истребления и бегства, особливо же за понесенное в окрестностях Смоленска сильное врагу поражение, за которым последовало освобождение сего знаменитого града и поспешное преследуемых неприятелей из России удаление, жалуем Мы Ему титул «Смоленского», повелевая Правительствующему Сенату заготовить на оный грамоту и взнесть к нашему подписанию.

Александр».

Полководца М.И. Голенищева-Кутузова, светлейшего князя Смоленского, ждала и еще одна высочайшая воинская награда – Военный орден Святого Великомученика и Победоносца Георгия 1‑го класса. Так он стал в истории старой России и русской армии первым полным георгиевским кавалером, то есть обладателем орденских наград всех четырех степеней – 4‑й, 3‑й, 2‑й и высшей 1‑й. Георгий будет вручен главнокомандующему государем в освобожденном Вильно.

К слову сказать, за 148 лет существования императорского Военного ордена Святого Георгия полными его кавалерами стало всего четыре человека. Все четыре были знатными полководцами. Это были, кроме Голенищева-Кутузова, генерал-фельдмаршалы М.Б. Барклай де Толли, И.И. Дибич-Забалканский и И.Ф. Паскевич-Эриванский. Все они были деятельными участниками Отечественной войны 1812 года.

Русский военный гений генералиссимус А.В. Суворов-Рымникский, князь Италийский, в их число не попал по простой причине: своего первого Георгия он получил не младшей, 4‑й степени, а сразу 3‑й. За те же 148 лет орденами Святого Георгия высшей, 1‑й степени было награждено всего 25 человек, включая иностранцев.

…В работах по истории Отечественной войны 1812 года всегда присутствуют цифры, рассказывающие о гибельности пути отступления наполеоновской армии, о том, как резко сокращалась ее численность, о людских потерях, прежде всего пленными, которые исчислялись не одним десятком тысяч человек. И редко, чаще ничего, не говорится о том, как рядели ряды контрнаступающей кутузовской Главной армии.

Каково же было действительное состояние главных сил русской армии после сражения при Красном? Сумела ли она получить численное преимущество над французской армией? И в каких цифрах это выражалось? Восполнимы ли были потери, понесенные в ходе столь успешного контрнаступления? Только ли на одни войска Наполеона действовала зимняя Смоленская дорога?

Русская армия выступила в поход к западной границе России из Тарутинского лагеря в числе около ста тысяч человек. Спустя три недели беспрестанного продвижения вперед с авангардными боями и сражениями она насчитывала в своих рядах только 50 тысяч человек. То есть половину людского материала.

Откуда взялись такие огромные потери, которые равнялись цифре в около 50 тысяч человек? Бесспорно, что русская армия находилась все эти три недели в гораздо лучшем положении, чем неприятельская. Но она совершала марши по проселочным дорогам, после Вязьмы занесенным снегом. Далеко не все имели полное зимнее обмундирование. Питание особым достатком не отличалось, поскольку армейские тылы за главными силами не поспевали, а на местные ресурсы вдоль опустошенной еще летом Смоленки русским, как и французам, надеяться почти не приходилось. Все это подтачивало силы людей и лошадей.

То есть больных в рядах Кутузовской армии, равно как и отставших от своих частей, имелось более чем предостаточно. Из них в основном и состояли потери русской армии от Тарутино до Красного. Людская убыль русской армии оказалась настолько значительной, что стала сильно беспокоить главнокомандующего М.И. Голенищева-Кутузова. И ему было от чего задуматься.

По строевым рапортам на 1 ноября, к примеру, значилось следующее. В 3‑м армейском пехотном корпусе налицо в строю находилось всего 8286 человек при 90 орудиях, больных же было 5773 человека. В 12‑й пехотной дивизии на находившихся в строю 2661 солдат и офицеров при 20 орудиях значилось 4243 больных.

Немногим лучше обстояли дела с санитарными потерями в армейской кавалерии. Так, в 1‑й кирасирской дивизии на лицо было 1908 человек, а больных – всего 300. Во 2‑й кирасирской дивизии в строю оставалось 1261 человек, больных же набиралось 679.

Получается, что русская армия, сохранявшая полный порядок и воинскую дисциплину и состоявшая из солдат, более привыкших к зимнему климату, потеряла больными и отставшими столько же, сколько потеряла больными, отставшими и пленными французская армия. И это всего за три недели марш-бросков от Тарутино до Красного.

Но между этими потерями противников была огромная разница. Даже лучше сказать, определяющая, влияющая на остаток дней Отечественной войны 1812 года. Эта разница заключалась в том, что все люди, отставшие или оставленные сзади Великой армии, погибали для нее безвозвратно. Для русской же армии больные и отставшие являлись только временной потерей. Отставшие солдаты нагоняли свои полки и вновь становились в строй. Больные же, за редким исключением, рано или поздно выздоравливали и тоже восполняли армейские ряды.

Русский полководец с титулом светлейший князь Смоленский понимал и видел воочию, что до окончательного разгрома вражеской Великой армии оставались считаные дни. Это давало ему право в частных письмах излагать такие мысли:

«Сегодня я много думал о Бонапарте, то станет очевидным, что он никогда не ушел или никогда не думал о том, чтобы покорить судьбу…

Бонапарте неузнаваем. Порою испытываешь соблазн поверить в то, что он уже больше не гениален».

Теперь главнокомандующий с полным на то правом доносил в далекий Санкт-Петербург государю о том, что «неприятельская армия лишена способности отдалиться от него». Тем самым подтверждалось то, что преследование ведется настойчиво, последовательно и, что самое главное, эффективно.

Но все же повод для немалого беспокойства у М.И. Голенищева-Кутузова был. Поскольку соперник у него «состоялся» более чем опытный и ранее на удивление удачливый, реально зрела опасность того, что Наполеон сманеврирует на юго-запад и соединится со свежим, почти не потрепанным в боях 12‑м армейским корпусом австрийца Шварценберга. А рядом с ним находился корпус генерала Ренье, основу которого составляли немецкие войска из Саксонии. Адмирал П.В. Чичагов со своей 3‑й Западной армией действовал против них крайне нерешительно.

То есть от великого тактика и стратега Наполеона можно было ожидать самых неожиданных ходов. Ведь он был до Русского похода 1812 года непревзойденным мастером ведения маневренной войны, умевшим поразительно для военной истории просчитывать ходы своих противников.

Русский главнокомандующий потребовал от армии Чичагова и корпуса Витгенштейна более решительных действий. Теперь все его усилия были сосредоточены на том, чтобы окружить остатки наполеоновской армии, не дать ей переправиться через Березину и заставить врага капитулировать. Достичь этого можно было только путем согласованных действий Главной и 3‑й Западной армий, 1‑го отдельного армейского корпуса.

Адмирал П.В. Чичагов двинул свои войска вперед и занял город Борисов, разбив перед ним польскую дивизию генерала Я.Г. Домбровского. Борисов стоял на реке Березине, при ее пересечении с трактом Смоленск – Минск. Русские атаковали вражеские редуты у города на рассвете 9 ноября после ночного марша. Редуты несколько раз переходили из рук в руки. В итоге боя полякам, преследуемые казаками и гусарами, пришлось поспешно отступать. Победители потеряли около 2 тысяч человек, побежденные – столько же, не считая 2,5 тысяч пленными, а также 8 пушек.

Витгенштейн наступательным движением 1‑го отдельного армейского корпуса оттеснил войска маршала Виктора из Череи. Неприятель здесь упорствовать не стал, отойдя поближе к главным силам наполеоновской армии.

В главной армейской штаб-квартире светлейшего князя Смоленского стало заманчиво казаться, что остатки общеевропейской Великой армии теперь зажаты в треугольнике Черея – Лошницы – Толочин. Но император-полководец Наполеон I так, однако, не думал. На то он и был Бонапартом.

…В городе Орше, где французская армия могла прикрыться Днепром, Наполеон долго не задержался. Было получено известие о том, что русские войска заняли Минск. Приближалась 3‑я Западная армия адмирала П.В. Чичагова, которая и стала обладательницей огромных минских складов с провиантом и военным имуществом. То есть на 100‑листовой карте России в глазах императора французов реально вырисовывалось полукольцо окружения.

Все же нескольких дней, проведенных в Орше, хватило Наполеону на то, чтобы провести частичную реорганизацию своей Великой армии. Но только эта реорганизация действовала на него самого, генералитет и воинство крайне удручающе. Получалось так, что остатков целой дивизии едва-едва хватало на полноценный батальон, но один-единственный.

1‑й пехотный корпус маршала Даву, на пополнение которого поступил французский гарнизон Орши, был сведен в три (!) батальона инфантерии, то есть пехоты. Остатки корпуса вице-короля Италии Евгения Богарне были сведены в два (!) батальона, маршала Нея – в три батальона. А корпус Жюно составил собой только один пехотный батальон!

Император Наполеон стремился сохранить «честь» французской, доселе непобедимой армии. Своим приказом он повелел снять с древков орлы и знамена. Ответственность за их сохранность была возложена на командиров полков, уже упраздненных как боевая единица.

От такой реорганизации Наполеон, как военный вождь, все же в чем-то выиграл. Теперь один его сводный батальон пехоты был сильнее, чем армейская номерная дивизия, вышедшая к Орше. То есть он такими мерами сохранил боеспособное ядро Великой армии для будущих боев.

В Орше нашелся резервный артиллерийский парк из 36 орудий и значительные по такому случаю другие артиллерийские склады, в которых хранился боезапас. Это дало возможность сформировать шесть 6‑орудийных батарей, отданных в подчинение корпусным командирам. Армия пополнила израсходованные боеприпасы из оршанских складов.

Однако требовалось найти лошадей для артиллерии. Наполеон отдал приказ сжечь все повозки, сохранение которых не вызывалось безусловной необходимостью, а лошадей передать в артиллерию. Оказались без тягловой силы и два «понтонных экипажа», имевших до 600 крепких, но изнуренных лошадей.

Из Орши император французов повел остатки Великой армии к Березине. В случае удачной через нее переправы линия границы с герцогством Варшавским смотрелась на карте Российской империи совсем рядом. Как говорится, рукой было подать «до Европы».

…От Красного преследование французов велось передовыми отрядами генералов Бороздина, графа Ожаровского и барона Розена. Уже в первые дни они оказались «обременными» большим числом пленных. Отступавшего неприятеля преследовал теперь не авангард Главной армии, а казаки и армейские партизанские отряды (летучие корпуса), подкрепленные конной артиллерией и пехотой, обычно легкой егерской.

Что представляли собой остатки Великой армии, двигавшиеся по заснеженной дороге западной окраины Российской империи? Суждения историков достаточно известны, поэтому лучше всего обратиться к свидетельству одного из рядовых наполеоновских беглецов. Таким, скажем, может быть благодаря своим яркосюжетным мемуарам кирасирский офицер француз Тирион. Он рассказывает:

«Много историков уже описывали это злочастное отступление и много еще таковых будут приниматься за этот тяжелый труд. Но каково бы ни было их число, и каковы бы ни были их убеждения, ни одному из них не удастся дать верное изображение этой армии беглецов и деморализованных солдат, давших до сих пор столько доказательств терпения, выносливости и мужества.

Кто бы мог поверить, что эти изможденные и оборванные люди, бежавшие в беспорядке и без дисциплины, были те же самые, которые несколько месяцев тому назад, уже истомленные чрезмерной усталостью и лишениями, дрались так мужественно и побеждали!

Уже было невозможно отличить генералов и офицеров; как и солдаты, они были одеты во все, что им попадалось. Зачастую, генерал был покрыт плохим одеялом, а солдат – дорогими мехами.

Эгоизм был единственным двигателем этих несчастных. Если два человека находили немного дров и разводили костер, то третьего, подошедшего отогреться и умиравшего от холода, жестокосердно гнали прочь, если только он не приносил своей доли дров для поддержания огня. А, между тем, у костра было место, и две протянутые к огню и замерзшие руки не отнимали тепла от собственников костра.

Оригинальное зрелище всевозможных одежд представляла эта длинная колонна призраков. Все мундиры армии были перемешаны. Рядом с шелковыми всевозможных цветов шубами, отороченными дорогими северными мехами, помещалась фигура в пехотной шинели или кавалерийском плаще. Головы были плотно закутаны и обмотаны платками всех цветов, оставляя отверстия только для глаз.

Самым распространенным видом одежды было шерстяное одеяло с отверстием посредине для головы, падающее складками и покрывающее тело. Так одевались, по преимуществу, кавалеристы, так как каждый из них, теряя лошадь, сохранял попону. Попоны были изорваны, грязны, перепачканы и прожжены, одним словом, омерзительны. Кроме того, так как люди уже три месяца не меняли одежды и белья, то их заедали вши.

Но и все это еще можно было бы вынести, если было бы продовольствие. Чем же питались войска? Как это не погибли они все поголовно? Это прямо необъяснимая тайна, только доказывающая, как мало нужно для поддержания сил человека!

Несмотря на усталость и опасности, которым подвергались люди, сворачивая с дороги, но голод все же толкал множество людей на мародерство по деревням в 2‑х, 3‑х лье от дороги, которые еще не были ни разграблены, ни сожжены, при наступлении к Москве. Много из этих мародеров было схвачено, но все же эти мародеры снабжали колонну продовольствием и спасли армию.

Они возвращались с лошадьми, отобранными у жителей и нагруженными ржаной мукой, перемешанной с отрубями, и свининой, что и продавали за большие деньги. А на следующий день опять шли за добычей для продолжения торговли, но, конечно, сомнительно, чтобы они остались в барышах…

Те казаки, над которыми при наступлении посмеивались наши солдаты, на которых, когда-то, не считая их числа, весело ходили они в атаку, эти самые казаки теперь стали не только что предметом уважения, но и предметом ужаса всей армии. И число их при содействии придорожных жителей значительно увеличилось…

Ужас, производимый их появлением, был таков, что при первом крике: «казаки!», перелетавшим из уст в уста вдоль всей колонны и с быстротою молнии достигавшим ее головы, все ускоряли свой марш, не справляясь, есть ли в самом деле какая-либо опасность».

Казачья конница кружила по обеим сторонам дороги от Орши днем и ночью. Император Наполеон шел пешком в рядах своей испытанной Старой гвардии, шел по глубокому снегу молча по нескольку километров, наблюдая «со стороны» за действиями казаков. Денис Давыдов оставил для нас описание той картины, всю жизнь стоявшую у него перед глазами:

«…Подошла Старая гвардия, посреди коей находился сам Наполеон… мы вскочили на коней и снова появились у большой дороги. Неприятель, увидя шумные толпы наши, взял ружье под курок и гордо продолжал путь, не прибавляя шагу.

Сколько ни покушались мы оторвать хотя одного рядового от этих сомкнутых колонн, но они, как гранитные, пренебрегая всеми усилями нашими, оставались невредимы; я никогда не забуду свободную поступь и грозную осанку сих, всеми родами смерти испытанных, воинов. Осененные высокими медвежьими шапками, в синих мундирах, белых ремнях, с красными султанами и эполетами, они казались маковым цветом среди снежного поля…

Командуя одними казаками, мы жужжали вокруг сменявшихся колонн неприятельских, у коих отбивали отстававшие обозы и орудия, иногда отрывали рассыпанные или растянутые по дороге взводы, но колонны оставались невредимыми…

Полковники, офицеры, урядники, многие простые казаки устремлялись на неприятеля, но все было тщетно. Колонны двигались одна за другою, отгоняя нас ружейными выстрелами и издеваясь над нашим вокруг них бесполезным наездничеством…

Гвардия с Наполеоном прошла посреди… казаков наших как 100‑пушечный корабль между рыбачьими лодками».

…К вечеру 10 ноября французская армия у Березины оказалась (по карте) окруженной и прижатой к этой реке, правому притоку Днепра. Казалось, что план русского главнокомандующего на победное завершение войны вступил в свою последнюю стадию. На флангах Главной армии появились значительные свежие силы.

Это были войска, подошедшие из Молдавии на усиление 3‑й западной армии, и Финляндский корпус генерала Ф.Ф. Штейнгейля, прибывший из Великого княжества Финляндского. Последний стал действовать совместно с Витгенштейном. Тот совместно с силами адмирала Чичагова должен был перерезать все пути отступления главным силам Великой армии. Кутузовской армии, бывшей в преследовании на подходе к Березине, предстояло с востока замкнуть кольцо окружения.

Если бы операция на окружение розыгрывалась на штабной карте, то все в ней было бы расписано с тактической точки зрения правильно. Но жизнь в любые, пусть даже самые гениальные, планы неизбежно вносит свои коррективы.

На Березине полководец Наполеон сумел тактически переиграть своих противников, прежде всего адмирала П.В. Чичагова, командовавшего 3‑й Западной армией, состоявшей из свежих войск, не измученных марш-бросками по зимним дорогам. Чичагов имел у Березины, после оставления в Минске для его защиты отряда генерала Кнорринга, 20 тысяч штыков, 11 тысяч сабель и 178 орудий.

В распоряжении императора вместе с присоединившимися к нему фланговыми корпусами Удино и Виктора оставалось под ружьем 37 тысяч человек. Еще столько же числилось «вне строя». Сводные силы русских доходили до 120 тысяч человек, но свое численное превосходство они могли реализовать только при известной согласованности действий.

Вне всякого сомнения, Наполеон владел ситуацией и потому тактических просчетов на Березине не делал. Действуя энергично, он прикрылся корпусами Удино (8 тысяч человек) и Виктора (14 тысяч человек) и стал готовиться к форсированию Березины, на которой еще не встал лед. События финнальной трагедии Отечественной войны 1812 года развивались так.

Чичагов, стремясь соединиться с корпусами Витгенштейна и Штенгейля, утром 11 ноября направил по дороге к Локшицам 3‑тысячный авангардный отряд под командованием генерала П.П. Палена, который двигался, не ведя разведки и не имея боевого охранения. Одновременно из Локшиц выступил французский 2‑й армейский корпус маршала Удино (он имел приказ во что бы то ни стало овладеть переправами у Борисова), который выслал вперед по дороге дозорные разъезды. Они и донесли ему о появлении противника.

Перед Локшицами разыгрался встречный бой. Удино умело распорядился теми преимуществами, которые давало ему лесное дефиле. Маршал укрыл пехоту в перелеске, за ней разместил кавалерию и поставил на позиции орудия. Когда отряд Палена показался на дороге, он был встречен артиллерийским огнем, расстроен атакой французской кавалерии и принужден отступить к городу Борисову.

Маршал Удино действовал энергично. Преследуя разбитый отряд генерала Палена, его корпус занял Борисов и захватил там обозы 3‑й Западной армии и освободил французских пленных, там содержавшихся. Егерские полки русского авангарда оказались отрезанными. Но егеря отступили густыми лесами и болотами к реке Сху и перешли ее частью вброд, частью по жердям, связанным офицерскими шарфами.

Адмирал Чичагов, не имея достоверных сведений о появившемся неприятеле, успел перевести большую часть армии на правый берег Березины. Борьбу за Борисов он не повел, хотя этого требовала обстановка. Французы попытались было с ходу завладеть единственным городским мостом через реку, но были отбиты картечью и ударом в штыки. После этого ближайшая к правому берегу часть моста была сожжена.

Чичагов ошибочно посчитал французские войска, вышедшие из Локшиц, за авангард Великой армии. Их внезапное появление перед 3‑й Западной армией и сильный атакующий удар «убедили» адмирала в необходимости занять позицию на правобережье Березины. Если борисовский мост был уничтожен, то другой – через речку Гайна (приток Березины) оказался забыт, чем и воспользовались впоследствии французы. Вследствие наступившей оттепели образовавшийся на реке ледяной покров растаял.

В той ситуации 3‑я Западная армия оказалась вынужденной прикрывать три дороги, по которым мог отступать неприятель. Чичагов же остался в убеждении, что Наполеон, скорее всего, будет прорываться на Могилев. Поэтому он сперва растянул свои войска на фронте в 80 километров, затем стал перебрасывать армейские резервы на южный участок занимаемой позиции.

Поскольку главные силы Кутузовской армии находились от места разыгравшихся событий у Березинских переправ далеко, требовалась согласованность действий Чичагова с Витгенштейном. Но последний, как командир отдельного армейского корпуса, не согласился подчиняться адмиралу, который указывал на крайнюю необходимость соединения сил у Борисова. В итоге взаимодействия между двумя основными группировками русских войск, вставших на путях бегства Наполеона из России, не получилось.

Думается, что венценосный полководец такую несогласованность в стане противника, начавшего Березинскую операцию, уловил достаточно скоро. И он на редкость удачно распорядился полученным шансом, поведя с Витгенштейном и, прежде всего, с Чичаговым, «свою» тактическую игру.

Маршал Удино стал искать возможность организации переправы через Березину у Борисова для Великой армии. Рекогносцировки и расспросы местных жителей указали на существование на Березине трех бродов выше города – у Стахова, Студенки (Студянки) и Веселова, и одного брода ниже Борисова – у Ухолод. Во время проведения рекогносцировок было замечено передвижение русских войск вдоль правого берега реки, имевшее, по-видимому, целью занятие бродов для их обороны.

По счастливой для французов случайности, маршалу Удино удалось получить наиболее определенные и обнадеживающие сведения именно относительно брода у деревни Студенка.

…Наполеон обманул Чичагова следующим образом. Он направил к Ухолодам небольшой отряд, который занялся демонстрацией устройства здесь переправы через Березину. Одновременно проводилась демонстративная попытка восстановить борисовский мост. В итоге все главные силы 3‑й Западной армии стали «наблюдать» реку в местах ложных переправ, заметно ослабив прикрытие северного участка чичаговской позиции. Основные свои силы (14–16 тысяч человек) адмирал Чичагов сосредоточил у деревни Забашевичи (25 километров к югу от Борисова), ослабив прикрытие и напротив города.

Всего на правобережном северном участке наблюдения за линией Березины из войск 3‑й Западной армии осталось в общей сложности 5 тысяч человек. Эти войска прикрытия состояли из 4 батальонов пехоты, 12 кавалерийских эскадронов и 2500 казаков при 12 полевых орудиях.

В районе Студенки (в 16 километрах севернее Борисова) же остался только немногочисленный отряд под начальством генерал-майора П.Я. Корнилова в составе одного егерского полка, двух казачьих полков и 4 конных орудий. Отряду приходилось наблюдать большой по протяженности участок правого берега реки.

Дивизионный генерал Жан Рапп, адъютант Наполеона, в мемуарных «Записках о 1812 годе» так описывал сцену, когда императору французов стала ясна ошибка адмирала Чичагова, чья армия должна была встать у Березины на его пути:

«Мы прибыли в главную квартиру Удино на рассвете. Император поговорил несколько минут с маршалом и, закурив, отдал приказания. Ней отзвал меня в сторону и, когда мы вышли, сказал мне по-немецки:

– Наше положение – неслыханное; если Наполеон выпутается сегодня, в нем сидит сам черт.

Мы испытывали большое беспокойство, да и было отчего. Подошедший к нам король неаполитанский казался не менее озабоченным.

– Я предложил Наполеону, – сказал он, – спастись самому, переправясь через реку в нескольких лье отсюда; у меня есть поляки, которые берутся доставить его в Вильну: но он и слышать об этом не хочет. Что касается меня, то я не думаю, чтобы мы вернулись.

Все мы трое были того же мнения.

Мюрат продолжал:

– Мы все тут погибнем, о сдаче не может быть и речи.

Разговаривая, мы заметили, что неприятель уходит; его сомкнутые части исчезли, огни потухли; виделся только хвост колонн, исчезавший в лесу, и 5–6 сотен казаков, рассыпанных на равнине. Мы принялись рассматривать в подзорную трубу и убедились, что лагерь был снят. Я отправился к Наполеону, который разговаривал с маршалом Удино.

– Государь, неприятель очистил позицию.

– Не может быть!

Вошедшие в эту минуту король неаполитанский и маршал Ней подтвердили мои слова. Император вышел из лачуги и, бросив взгляд на противоположный берег реки, воскликнул:

– Я обманул адмирала! Он предполагает меня на том пункте, где я приказал демонстрировать. Он спешит к Борисову…»

На совещании 10 ноября император французов принял предложение генерала Жомини, прославившегося потом на русской службе, идти к Березине и переправляться через нее выше Борисова. На следующий день Наполеон приказал сжечь бумаги Государственной канцелярии. Французская армия получила приказ ускорить марш для того, чтобы как можно скорее соединиться с корпусами Удино и Виктора. Боеспособные полки Великой армии двинулись к Студенке первыми.

Думается, что французская армия понимала, что ее военный вождь нашел способ выпутаться их смертельно опасной ситуации. Один из наполеоновских офицеров в своем походном журнале сделал такую запись:

«При Березине они (русские. – А.Ш.) могли забрать нас всех живьем, без боя, и мы спаслись только благодаря неумелости неприятельского генерала. Это был адмирал Чичагов, принявший от Кутузова командование Молдавской армией, молодой куртизан, напыщенный и самонадеянный, осыпанный милостями и доверием Александра…

Обманувши русского генерала, вернее адмирала, французская армия стала наводить мосты на Березине…»

13 ноября в Борисов вошла императорская гвардия. Днем прибыл Наполеон. Он обозрел местность и течение реки Березины. После небольшого отдыха отправился в Старый Борисов (или Радзивиллов) и обозрел оттуда места и переправу у Студенки, приказав армейским инженерам выстроить нескольколько мостов (три; от строительства третьего французам пришлось отказаться за неимением достаточного материала, времени и нужного числа саперов).

Вечером 13 ноября к Студенке подошел корпус маршала Удино. Вместе с ним прибыли 7 рот понтонеров и сапер (всего 400 человек) с полной экипировкой. Ими начальствовали дивизионные генералы Шасслу-Лаба, главнокомандующий инженерными войсками Великой армии, и Эбле, начальник мостовых экипажей Великой армии. У французов уже не было только понтонов, которые сожгли в Орше из-за недостатка упряжных лошадей.

Решение о строительстве переправы принимал генерал Эбле. Ширина реки у Стеденки составляла 110 метров с глубиной около 2 метров. Поэтому было принято устроить два моста на козлах, для чего сразу же началась заготовка материала. В течение ночи подготовительные работы к устройству мостовых переправ были завершены.

Были разобраны дома в деревне, бревна и доски которых послужили для устройства козел и деревянного настила моста. Вязались фашины для того, чтобы гатить болотистый подход к реке. За неимением лодок построили три небольших плота, каждый из которых брал на себя до 10 человек

Операция под названием Березинская переправа началась на рассвете 14 ноября. Легкая кавалерийская бригада генерала Корбино, имея на крупах лошадей стрелков-вольтижеров, перешла вброд Березину, вступила в бой с русским заслоном напротив Студенки и оттеснила его от места устройства переправы. Затем на противоположный берег Березины на плотах начинается переправа польской пехотной дивизии генерала Домбровского.

Понтонеры и саперы начали наведение мостов в 8 часов утра того же 14 ноября. Работать им приходилось по грудь в ледяной воде, отчего около ста из них позднее умерли от переохлаждения. (В 1962 году на берегах реки Березины у Студенки был поставлен памятник французским военным инженерам, совершившим здесь воинский подвиг.)

Император Наполеон лично наблюдал за ходом мостовых работ, «поддерживая энергию» в своих понтонерах и саперах. В тот день по реке плыли льдины, и работающим французам приходилось опасаться их. Ударивший мороз сковал болотистые берега и тем улучшил подходы к мостам.

К 13 часам дня первый мост, предназначавшийся для пехоты и кавалерии, был готов. Первым переправляться по нему император приказал 2‑му армейскому корпусу маршала Удино. Полки его в «величайшем порядке» выходили на мостовую переправу мимо Наполеона, приветствуя его привычными возгласами:

– Да здравствует император!

Через мост с большими предосторожностями провезли два орудия (пушку и гаубицу) с зарядными ящиками. Их огонь помог французам окончательно оттеснить русский заслон от места начавшейся переправы. Удино, как только его корпус завершил переправу, завязал бой с отрядом генерала Корнилова. Тому пришлось под натиском неприятеля шаг за шагом отступать к Стахову.

В 16 часов дня был готов и второй мост через Березину. По приказу Наполеона первым через него стала переправляться со всеми возможными мерами предосторожности артиллерия корпуса маршала Удино, затем артиллерия императорской гвардии и повозки артиллерийского обоза.

В 20 часов вечера три опоры этого моста рухнули в воду под тяжестью тяжело нагруженных повозок. Понтонеры снова вошли в ледяную речную воду и к 23 часам восстановили мост. Но ночью несколько опор опять рухнули, и мост был отремонтирован только к 6 часам утра 15 ноября.

…Утром 14‑го числа адмирал Чичагов получил донесение о том, что мостовые работы у Ухолод (оказавшиеся ложными) французами брошены, а сами они ушли в сторону Борисова. То есть демонстрация устройства здесь переправы через Березину оказалась «раскрытой» с большим опозданием. Переправившиеся на левый берег реки казачьи пикеты неприятеля уже не нашли.

В то же утро Чичагов получил донесение и о том, что наполеоновские войска начали переправу намного северенее, у Студенки. Тем не менее главные силы 3‑й Западной армии продолжали оставаться у Забашевич, вместо того, чтобы ускоренными марш-бросками спешить к Студенке.

К месту действительной переправы в день 14 ноября подошел только отряд генерал-майора Чаплица. Единственное, что он мог сделать, так это остановить продвижение неприятеля перед Стахово. Взятые пленные подтвердили, что французская армия сосредоточилась у Студенки и что именно там она переходит Березину.

На рассвете 15 ноября на правый берег перешла императорская гвардия, за ней сам император со своим походным штабом. После этого стала переправляться остальная артиллерия, сохранившие боеспособность полки и батальоны корпусов маршалов Даву, Нея, вице-короля Евгения Богарне и резервная кавалерия.

Наполеон приказал поддерживать на переправе самый жесткий порядок и допускать к мостам только те воинские части, которые сохранили организованность и вооружение. Именно такая задача была поставлена перед гвардейскими жандармами. Они и стали перед мостами преградой для отставших от своих полков солдат и для тех, кто шел без оружия.

К вечеру 15 ноября у мостов скопились многотысячные толпы «одиночек» и безоружных, беженцев-французов, а также масса повозок, карет, фур и телег. Как правило, они были нагружены награбленным в Москве добром, не брошенным по пути бегства из России.

Когда боеспособная часть Великой армии переправилась на правый берег Березины, на левобережье для прикрытия мостов остался корпус маршала Виктора. Ему было приказано также дождаться арьергардной дивизии генерала Партуно, оставленной в Борисове и теперь отступавшей к месту переправы.

Партуно со своей дивизией французской пехоты (около 4 тысяч человек) беспрепятственно покинул город. Но вечером 15‑го числа у Старого Борисова она наткнулась на подходивший корпус Витгенштейна. В завязавшемся бою французы потеряли почти половину людей убитыми и ранеными. Остатки дивизии были окружены и на следующий день сложили оружие (4 генерала, до 3 тысяч солдат). В Березинской операции это был единственный, частный успех 1‑го отдельного армейского корпуса.

От Витгенштейна в операции по окружению наполеоновской армии на Березине ожидали многого. Прежде всего, решительности в действиях. О том, что французы наладили речную переправу, он узнал своевременно из донесения есаула Гордеева, командира казачьей партизанской партии от 1‑го корпуса:

«Ноября 15 дня 1812. д. Веселово.

Сего числа на утренней заре напал я на неприятеля в дд. Кричино, Заболотье и Веселово, находящихся там гвардейской кавалерии один полк и до пяти сот пехоты разбил и обратил их в бегство, при котором взято: штаб-офицер – один, обер-офицера – два, рядовых пятьдесят и на месте побито до двухсот.

В д. Студянке находящаяся его армия, сделавши чрез р. Бирезу 2 моста, переправилась сей ночи по течению с левой стороны на правую и теперь имеет переправу.

По занятии моем д. Веселова, сейчас последую к д. Студянке, дабы сделать ему препятствие в переправе, о чем В(ашу) С(ветлость) долгом поставляю донести».

Действия генерала от кавалерии П.Х. Витгенштейна на Березине заслуживают осуждения. Так, В.В. Харкевич в своем военно-историческом исследовании Березинской операции пишет:

«Весьма веские соображения должны были побуждать Витгенштейна… начать движение к Студенке, не теряя ни одной минуты. Только при этих условиях мог он рассчитывать достигнуть более или менее существенных результатов и облегчить тяжелое положение Чичагова. Даже неудача у Студенки, с точки зрения общего положения дел, с избытком окупалась теми последствиями, которые должна была повлечь за собою потеря времени со стороны противника. Тем не менее, Витгенштейн отказался от движения к пункту переправы французской армии и остановился на решении идти на мызу Ст(арый) Борисов.

При всем богатстве результатов, которые обещало движение на Студенку, возможность стать лицом к лицу с Наполеоном, без всякой надежды на поддержку со стороны Платова и Ермолова, оказала решающее влияние на Витгенштейна. Боязнь понести неудачу привела его к решению, мало отвечавшему общей обстановке, значительно более скромному по результатам, но зато более для него безопасному…»

…На рассвете 16 ноября боеспособная часть Великой армии развернулась для прикрытия переправы от подходившего сюда противника. Ожидалось сражение. На правом (западном) берегу Березины в первой линии развернулся корпус маршала Удино (4,4 тысячи человек), во второй линии – остатки польских пехотных полков (5,3 тысячи человек) под командованием маршала Нея. В резерве осталась кавалерия (3,1 тысячи человек) и императорская гвардия (6,2 тысячи человек). Всего на правобережье оказалось около 20 тысяч войск.

Переправу на левом берегу прикрывал корпус маршала Виктора, основу которого составляла немецкая и польская пехота при 14 орудиях. Надежд на то, что огромная толпа деморализованных и в своем большинстве безоружных «одиночек» может ввязаться в ожидавшийся бой, у Виктора не было.

16 ноября, в день сражения на реке Березине, численность русских войск на западном берегу Березины составляла 25 тысяч чнловек, на восточном – около 15 тысяч. Это были части 3‑й Западной армии и отдельного корпуса Витгенштейна, в подкрепление которым от Главной армии прибыли авангарды – казачий корпус М.И. Платова и 4‑тысячный отряд А.П. Ермолова, а также армейский партизанский отряд А.Н. Сеславина, занявший Борисов.

В ходе сражения платовские казаки так и не смогли найти себе пути-дороги среди еще не замерзших лесных болот, которыми славились эти места. Не помогали и местные проводники. А ермоловский отряд, состоявший из двух пехотных полков лейб-гвардии – Егерского и Финляндского, двух лейб-кирасирских полков – Его и Ее Величеств, был настолько изнурен проделанным марш-броском, что с ходу в дело вступить не смог.

…Сражение началось на правобережье с рассветом того дня. Авангард 3‑й Западной армии под командованием генерал-лейтенанта Е.И. Чаплица начал наступать на позиции наполеоновских войск. Поскольку почти все пространство поля битвы покрывал Стаховский лес, то полкам русской пехоты из колонн пришлось развернуться в стрелковые цепи. Начался жаркий огневой бой, в ходе которого пехоте маршала Удино пришлось отступить, а сам он был ранен пулей в бок.

Сменивший Удино маршал Ней ввел в дело вторую линию, состоявшую из польской пехоты. Ей удалось оттеснить стрелковые цепи атакующих русских в глубину Стаховского леса. Во время этих событий адмирал Чичагов прибыл в недалекий Стахов. Ознакомившись с обстановкой, он приказал бросить в бой 9‑ю и 18‑ю пехотные дивизии под общим командованием начальника своего армейского штаба генерал-лейтенанта И.В. Сабанеева. При этом Чичагов сказал ему:

«Иван Васильевич, я во время сражения не умею распоряжаться войсками, примите команду и атакуйте неприятеля».

Новая атака русских заставила польскую пехоту отступить с большими потерями, но при этом атакующие полки двух русских дивизий, действовавшие в рассыпном строю, в лесу перемешались с пехотинцами Чаплица. Маршал Ней, наблюдавший за ходом боя, заметил расстройство боевых порядков противника. Он приказал кирасирам (два полка) генерала Думерка атаковать русских. Лес из редко стоявших вековых сосен позволял действовать тяжелой кавалерии.

Появление в лесу вражеских кирасир, закованных в стальные латы, стало полной неожиданностью для русских пехотинцев, которые начали, отстреливаясь, отступать. Ней усилил кирасир тремя полками польских улан, и пехота противника в лесу оказалась опрокинутой. Только встречная контратака Павлоградского гусарского и Санкт-Петербургского драгунского полков остановила дальнейшее продвижение вражеской кавалерии. Ей пришлось отступить во избежание больших потерь.

После этого по всему полю битвы началась ружейная перестрелка, которая местами переходила в отчаянные рукопашные схватки. В том бою русская пехота потеряла убитыми и ранеными около двух тысяч человек. Большие потери понесли и наполеоновцы. Так, к вечеру фактически перестал существовать полк швейцарской пехоты: от него остались 2 офицера и 12 солдат.

Сражение в день 16 ноября на правом берегу Березины прекратилось в 11 часов вечера. Стороны оказались крайне утомлены и на ночь разошлись по исходным позициям. Сторожевые дозоры далеко в лес не высылались. Наполеону удалось защитить в тот день переправу на правобережье, хотя людские потери его оказались здесь велики.

…Сражение на левом берегу Березины началось в 9 часов утра с атаки войск Витгенштейна. В бой пошли отряды генералов Властова, Берга и Фока, всего около 15 тысяч человек. Сначала атакующие удары наносились по бригаде баденской пехоты (1800 человек), стоявшей на правом крыле позиции корпуса маршала Виктора. Но баденцы отразили атаки, потеряв при этом убитыми и ранеными 1130 человек.

К 13 часам дня войска Витгенштейна охватили со всех сторон позицию неприятельского 9‑го пехотного корпуса. Выдвинутая на левом фланге почти к реке русская батарея продольными выстрелами стала накрывать толпы «одиночек» у мостов. Другие батареи тоже повели огонь по переправам. В огромной толпе у мостов началась давка, в которой много людей погибло. Паника привела к тому, что немало беглецов утонуло в ледяной воде Березины.

Маршал Виктор делал все, чтобы отразить натиск противника. Против выдвинувшейся вперед русской батареи он двинул батальон французской пехоты. Тот заставил артиллеристов отступить, но при этом в батальоне осталось всего 42 человека. Атака бригады бергской пехоты попала под контратаку в штыки русской пехоты. Полки из Берга были смяты и откатились назад. Положение спасли залпы артиллерии императорской гвардии с левого берега реки.

Чтобы окончательно остановить натиск русской пехоты, Виктор бросил в «атаку смерти» (так она называется во французских мемуарах) бригаду германской легкой кавалерии (350 человек из Гессена и Бадена). Кавалеристы устремились вперед сквозь начавшуюся метель и сумели прорвать каре 34‑го егерского полка, нанеся ему большие потери.

Чтобы остановить «атаку смерти», в бой пошли по эскадрону кавалергардов и лейб-гвардии Конного полка. В ходе кавалерийского боя германцы были смяты и разбиты. Спаслось только около 100 человек.

Оборонявшийся 9‑й корпус Великой армии держался на позиции упорно. Отступить он не мог, так как для наполеоновцев не было возможности достаточно быстро отойти к мостам через сплошную преграду, которую представляли из себя скученные обозы. Неудачный исход боя для остатков пехотного корпуса был равносилен конечному истреблению.

Под вечер маршал Виктор послал в атаку дивизию польской пехоты, которой удалось оттеснить русских на исходные позиции. С наступлением темноты сражение прекратилось и на левом берегу Березины.

Граф Вильгельм Хохберг, 20‑летний генерал-майор баденской службы, командир контингента Великой армии из германского Бадена (2‑я бригада 26‑й пехотной дивизии) в своем походном дневнике описал этот эпизод сражения на реке Березине. Будущий маркграф Баденский рассказывал:

«…Почти весь баденский гусарский полк погиб в этом славном для него сражении, и со мной перешли Березину не более пятидесяти лошадей. Храбрая гессенская легкая кавалерия разделила с ними их участь.

Маршал Виктор был очень озабочен опасным положением, так как достаточно было бы быстрого натиска русских, чтобы сбросить нас в Березину. Он отыскал меня и благодарил за поведение моих отрядов, прибавив, что только на них одних он может всецело понадеяться; он хотел доложить об этом императору, который, без сомнения, наградит нас особенными знаками отличия и вполне заслуженным нами французским орденом.

Однако в знаменитом 29‑м бюллетене не было ни слова благодарности баденским отрядам; помечен был один лишь генерал Фурнье, покинувший благодаря ране с самого начала поле сражения.

Потери наши были велики…

В баденской бригаде насчитывалось двадцать восемь офицеров убитых и раненых…

Убитых унтер-офицеров солдат было более 1100 человек. Лейтенант Гелер, проверяя наличных вооруженных солдат, насчитал их всего только 900 человек.

Во всей армии не было генерала, способного нести службу, и мне пришлось вечером принять команду над всеми сохранившимися еще отрядами.

Полковник Жентиль из бергской бригады доложил мне, что у него осталось лишь 60 человек, в дивизии Жерара было только 200 или 300 поляков, от двух саксонских полков остались жалкие остатки, готовые растаять.

Все корпуса армии сражались усердно и самоотверженно, и французская артиллерия достойно поддержала честь своего оружия, выступив против превышающего ее силой неприятеля…»

9‑й армейский корпус Великой армии маршала империи герцога Беллюнского К.В. Виктора (Перрена) свою задачу в день 16 ноября выполнил. В десятом часу его остатки, еще сохраняя организованность, стали переходить на правый речной берег, увозя с собой почти все уцелевшие пушки.

На левом берегу оставался только небольшой сторожевой отряд для наблюдения за противником, который готовился к новой атаке вражеской позиции на левом речном берегу, поджидая подкрепления. Чтобы пропустить уходящие отряды корпуса Виктора на правый берег, понтонеры разобрали устроенные ими у мостов по случаю боя завалы.

Начальник мостовых экипажей Великой армии генерал Эбле прислал на левый берег своих офицеров к толпе «одиночек», чтобы убедить их начать переправу ночью. Но те уже развели на берегу костры и стали готовить для себя ужин. Лишь только малая их часть послушалась доброго совета.

В 6.30 утра 17 ноября последние сторожевые посты из корпуса маршала Виктора перешли на правый берег. Это послужило сигналом к тому, что многотысячные толпы «одиночек» бросились к мостам. На них началась ужасная давка, которая привела к многочисленным жертвам.

Наполеон приказал «сжечь за собой мосты». Дивизионный генерал Эбле до последнего оттягивал выполнение приказа императора, чтобы дать возможность лишним тысячам беглецов перебраться на правый речной берег. Эбле имел приказ Наполеона зажечь мосты в 7 часов утра. Все же в 8.30 утра оба моста были подожжены, что тоже привело к немалым людским жертвам.

В 9 часов утра 17 ноября войска Витгенштейна, имея впереди казачьи сотни, вышли на переправу. Около 5 тысяч «одиночек» и беженцев попали в плен с множеством повозок, карет и телег. Эта финальная картина сражения на Березине описывается так:

«Пространство более квадратной полуверсты было сплошь заставлено всевозможными повозками, фургонами и экипажами, преимущественно с награбленной в Москве добычей. В толпе, окружавшей эти обозы, раздавался общий вопль отчаяния. Многие пытались спастись через пылающие мосты; другие бросились на лед, скопившийся между мостами, но он не выдержал тяжести и раздался под их ногами; наконец, некоторые пробовали перебраться вплавь. Но лишь немногим удалось спастись – большинство погибло или было взято в плен».

На этом и завершилась березинская трагедия наполеоновской Великой армии на берегах реки Березины близ белорусского города Борисова. Неприятель потерял в ходе сражения, по разным подсчетам, от 25 до 40 тысяч человек убитыми, ранеными и пленными. Потери пленными составили 23 932 человека. Около половины из них, как считается, были «одиночками» и гражданскими лицами, сопровождавшими французскую армию в Русском походе, беженцами-французами из Москвы.

Но действительные цифры людских потерь на Березине мы так никогда и не узнаем. Знаем только то, что они были огромны, хотя исследователи и сегодня пытаются по сохранившимся сведениям и документам выяснить масштабы той трагедии французской армии.

Русские потери за четыре дня боев с 14 по 17 ноября 1812 года составили, тоже по разным данным, от 8 до 15 тысяч человек убитыми и ранеными. Называется и такая цифра березинских потерь русской армии – 4008 человек. В тех боях больше половины подошедшей в район Борисова 3‑й Западной армии адмирала П.В. Чичагова не участвовала.

…В воспоминаниях о Березине очевидцы рисуют действительно жуткие картины гибели тысяч и тысяч людей. Луиза Фюзиль, французская актриса, волей судьбы оказавшаяся в 1812 году в России, оставила после себя «Записки о России»:

«…Все офицеры вернулись к Березине. Я взяла под руку генерала Лефевра (сына маршала Ф.Ж. Лефевра, дивизионного генерала, состоявшего в 3‑м пехотном корпусе в должности «старшего штабного полковника», имевшего прозвище «Яйцо». – А.Ш.) и пошла посмотреть, что там происходит.

Когда мост рухнул, мы услыхали крик, один только крик всего множества народа, и этот крик был неописуем! До сих пор звучит он у меня в ушах, когда я вспоминаю эту минуту. Все несчастные, оставшиеся на том берегу, падали, убитые картечью. Только тогда поняли мы, как велико было бедствие. Лед был недостаточно крепок, он ломался, и мужчины, женщины, лошади и экипажи исчезали под ним.

Военные с саблями наголо рубили всех, кто препятствовал их спасению, потому что при смертельной опасности не признаются законы человеческие: жертвуют всем для собственного спасения…»

Очевидцем, видевшим место Березинской переправы сразу после сражения, оказался и главнокомандующий 3‑й Западной армии, которая нанесла в эти дни Наполеону наибольшие потери, адмирал В.П. Чичагов. В своих «Записках», написанных во Франции и имевших оправдательный характер, он рассказывал об увиденном у Студенки:

«Земля была покрыта трупами убитых и замерзших людей; они лежали в разных положениях. Крестьянские избы везде были ими переполнены, река была запружена множеством утонувших пехотинцев, женщин и детей; около мостов валялись целые эскадроны, которые бросились в реку. Среди этих трупов, возвышавшихся над поверхностью воды, видны были стоявшие, как статуи, окоченелые кавалеристы на лошадях, в том же положении, в каком застала их смерть…»

Эмоциональный по натуре генерал А.П. Ермолов в своих «Записках» высказался о березинской трагедии Великой армии императора французов так:

«Не позволю себе оставить без описания о происходившем на реке Березине, когда мы оставили ее, и чего я был очевидный свидетель. На мостах, частями обрушившихся, бывшие пушки, разные тяжести упали в реку; толпы людей, сходивших на лед, между которыми немалое количество было женщин с детьми и грудными ребятами. Никто не избег лютости мороза! Никогда не случится видеть столько ужасного зрелища! Счастливы окончившие бедствия свои вместе с жизнию. Они оставили завидующих их участи!

Несчастнее сравнительно были сохранившие жизнь для того, чтобы лишиться ее от жестокости холода, в ужаснейших мучениях. Судьба, отмщевающая за нас, представила нам все роды отчаяния, все виды смерти. Река покрыта была льдом прозрачным как стекло: под ним видно было во всю ширину реки множество погибших.

Неприятель оставил огромное число артиллерии и обозов. Не перешли Березину богатства разграбленной Москвы!

Неприятель понес срам бегства, и ограничен срок существования разрушающихся остатков его армии. Атаман Платов действовал отдельно, истребляя на пути неприятеля средства, которыми мог бы он воспользоваться…»

…Думается, что даже сегодня трудно передать словами то состояние главнокомандующего М.И. Голенищева-Кутузова, когда он узнал, что император Наполеон с немалыми еще остатками Великой армии вырвался из устроенной ему западни на Березине. О виновниках того тактического проигрыша исследователи спорят по сегодняшний день. И какого-то единого мнения всё нет, поскольку оценка событий на Березине разночтима.

А как все это оценивал сам русский полководец? Кого он сам считал прямым виновником откровенной неудачи, лежащей где-то на грани тактики и стратегии? Лучше всего нам скажет об этом кутузовский рапорт императору Александру I о случившемся:

«Из всеподданнейшего моего донесения от… ноября Вашему Императорскому Величеству известно уже, какие были сделаны мною распоряжения к поражению неприятеля на р. Березине, но, хотя потеря его на сей реке весьма велика, как Ваше Величество из донесений, отправленных с Г(енерал) А(дъютантом) князем Волконским усмотреть изволите, и хотя я уповаю, что сей очевидец важных ошибок адмирала Чичагова не упустит изустно о том доложить, однако и я долгом почитаю всеподданнейше донести, что г. Чичагов, не взирая на то, быстрым и храбрым действием Г(енерал) Л(ейтенанта) графа Ламберта отняты у неприятеля сильные на правом берегу Березины укрепления, и что сей берег, равно и весьма известный трудный и длинный между Веселовым и Зембиным дефилей дают удобнейшие способы к упорнейшему препятствию всякой через Березину переправы, сделал следующие важные ошибки:

1) Вместо того, чтобы занять превыгодный правый берег Березины, переправил он часть своих войск на левый и расположил главную свою квартиру в г. Борисове, лежащем в котле, со всех сторон горами окруженном.

Неизбежное последствие сего должно быть и действительно было пожертвование многих храбрых воинов Вашего Императорского Величества и потеря всего при главной квартире обоза. Ибо авангард под командою графа Палена, будучи встречен в 10 верстах от Борисова всею ретирирующеюся неприятельскою армиею, привел оную на плечах своих в Борисов в то время, когда в оном главнокомандующий спокойно обедал.

2) Высокий и узкий на сваях мост и плотина над речкою Зайкою, длиною до 300 сажень, не был истреблен, и неприятель им воспользовался, хотя войска адмирала Чичагова были на Березине 4 дня прежде неприятеля.

3) Неприятель строил мост, начал и продолжал свою переправу более сутки, прежде нежели адмирал Чичагов о том знал, хотя все ему наблюдаемое расстояние было не более 20 верст. А узнав о той переправе, хотя подвинулся к месту оного, но, будучи встречен неприятельскими стрелками, не атаковал их большими массами, а довольствовался действием во весь день 16 Ноября двумя пушками и стрелками, через что, не только не удержал ретираду неприятеля, но еще и сам имел весьма чувствительный урон.

Князь Г(оленищев) – Кутузов».

Голенищева-Кутузова, как главнокомандующего, здесь можно понять: рухнул его план окружения остатков вражеской армии, которая, по логике событий, должна была выкинуть белый флаг, то есть капитулировать. Причем довершить кампанию 1812 года должна была не измотанная погоней за Наполеоном Главная армия, а две свежие силы. Это была 3‑я Западная армия, по характеру своих действий больше напоминавшая Обсервационную (наблюдательную) или главный кутузовский резерв на финише войны. Это был и 1‑й отдельный армейский корпус Витгенштейна, мало имевший серьезных дел с французами до самого оставления ими Смоленска. К тому же корпус по числу людей можно было смело назвать даже не самой большой армией.

Но на Березине случилось так, что эти две «обнадеживающие» военные силы откровенно сплоховали в исполнении предначертаний русского полководца. Вряд ли он ожидал такого исхода дела, сам запоздав с прибытием основных сил Главной армии к Березине на два дня.

Как относились к поискам виновника неудачи на Березине сами участники тех событий? Особенно из числа людей начальствующих, кто имел и отстаивал собственную точку зрения. Одним из них был Денис Давыдов, одна из самых легендарных личностей русской армии в 1812 году. Он писал:

«Хотя Наполеон с остатками своего некогда грозного полчища поспешно отступал пред нашими войсками, однако могущество этого гиганта было далеко еще не потрясено. Вера в его непобедимость, слегка поколебленная описанными событиями (сражением на Березине. – А.Ш.), существовала еще по всей Европе, не дерзнувшей еще восстать против него.

Наша армия после понесенных ею трудов и теперь была весьма изнурена и слаба; ей были необходимы сильные подкрепления для того, чтобы с успехом предпринять великое дело освобождения Европы, главное бремя которого должно было пасть на Россию.

Нам потому ни в каком случае не следовало жертвовать армией Чичагова для цели гадательной и, по стечению обстоятельств, не обещавшей даже никакой пользы. В то время и даже доныне все и во всем безусловно обвиняли злополучного Чичагова, который, будучи весьма умным человеком, никогда не обнаруживал больших военных способностей.

Один Ермолов со свойственной ему решительностью, к крайнему неудовольствию всемогущего в то время Кутузова и графа Витгенштейна, смело оправдывал его, говоря, что ответственность за чудное спасение Наполеона должна пасть не на одного Чичагова, а и на прочих главных вождей, коих действия далеко не безупречны. Чичагов поручил генералу Чаплицу благодарить Ермолова за то, что он, вопреки общему мнению, решился его оправдывать.

Хотя Наполеон, благодаря своему необыкновенному присутствию духа и стечению многих благоприятных обстоятельств, избежал окончательного поражения, а, может быть, и плена, но, тем не менее, нельзя не удивляться превосходно соображенному плану, на основании которого три армии должны были, соединившись одновременно на Березине, довершить здесь гибель неприятеля.

Хотя успех и не увенчал этого достойного удивления плана, однако же не увенчал по обстоятельствам, совершенно не зависившим от сочинителей, которые при составлении его обнаружили необыкновенную дальновидность и прозорливость. Они могли утешить себя мыслию, что история представляет немало примеров тому, что самые превосходные предначертания не были приведены в исполнение лишь вследствие ничтожнейших обстоятельств…»

Денис Давыдов соглашается с А.П. Ермоловым в том, что вина за то, что «у Березины выпустили из рук Наполеона», лежит не только на одном действительно злополучном адмирале В.П. Чичагове. Думается, что сильно повинен в том и Витгенштейн, да и сам главнокомандующий мог предвидеть много больше.

Но все же именно Чичагов лично не справился с охраной правого берега Березины у Борисова. Такая задача в той тактической ситуации ставилась ему главнокомандующим. И именно его, а не кого-нибудь другого на Березине обманул император Наполеон со славой самого великого полководца в истории Франции. Или, как говорит русская пословица, «не по Сеньке была та шапка». То есть соперники оказались не равными в тактическом мышлении, в знании военных хитростей.

«Хитрым лисом» на Березине оказался Бонапарт, который до этого так называл своего старого знакомого Голенищева-Кутузова. Не зря современники считали, что император-полководец в зимней стуже у города Борисова вышел из положения, которое считалось проигрышным среди чужих и своих.

Что же касается генерал-адъютанта П.В. Чичагова, то последствия Березины оказались для него печальны. Российское общество, вслед за главнокомандующим, возложило на него всю вину за провал Березинской операции. Более того, современники почти единодушно заподозрили адмирала в государственной измене, говорили о его полководческой бездарности.

Придворный поэт Г.Р. Державин высмеял виновника березинской неудачи в эпиграмме, которая разошлась не только в столицах и русской армии. Великий отечественный баснописец И.А. Крылов посвятил ему басню «Щука и кот».

Как-то сразу забылись его прежние заслуги бывшего министра Морских сил России. А они у военного моряка Чичагова были. В Русско-шведской войне 1788–1790 годов сын прославленного отечественного флотоводца В.Я. Чичагова стал георгиевским кавалером и был награжден золотой шпагой с надписью «За храбрость». В 1799 году, командуя союзной русско-английской эскадрой в ходе Голландской экспедиции, контр-адмирал П.В. Чичагов одержал победу в морском сражении над франко-голландским флотом.

Главнокомандующему 3‑й Западной армии в конце 1812 года вспомнили другое. При императоре Павле I он в сентябре 1897 года был уволен в отставку за «недостойные отзывы о новых порядках». В мае следующего года его вернули на службу. Но уже в июне того же 1898 года вновь был императором уволен с лишением чинов и наград за «якобинские правила». Чичагов был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. Освобожден был с восстановлением в чинах и наградах в июле 1799 года.

В феврале 1813 года член Государственного совета адмирал П.В. Чичагов был уволен от должности, и больше при дворе генерал-адъютант не принимался. Оскорбленный подозрениями в измене, он покинул Россию, жил в Италии и Франции, работая над оправдательными воспоминаниями. В 1834 году отказался подчиниться указу императора Николая I о 5‑летнем пребывании за границей и возвратиться на родину. Умер в Париже, забытый соотечественниками.

…Германские мемуаристы первой половины XIX века, не питавшие симпатий к завоевателю Бонапарту, много писали о Березинской переправе. Писали в первую очередь о ее значимости для покоренной Французской империей половины Европы:

«Березина! Роковое имя, роковое место, где могли окончиться, а продлились еще на три года бедствия человечества! Место, где была совершена ужаснейшая ошибка, за которую Европа заплатила новыми сотнями тысяч жизней на полях Лютцена, Бауцена, Дрездена, Кульма, Лейпцига, Труа, Арси-сюр-Об, Линьи, Ватерлоо, новыми долгими годами разорения и военной грозы!»

Говоря другими словами, если бы император Наполеон потерпел у Березины полное и окончательное военное поражение, которое привело бы к истреблению остатков его Великой армии, Европа вздохнула бы свободно. При этом сам Бонапарт реально мог оказаться в русском плену. И Европа освободилась бы от Франции еще в конце 1812 года.

Но этого, как в истории известно, не случилось. И главная вина в том лежала не на «спасителе России», генерал-фелдмаршале М.И. Голенищеве-Кутузове, светлейшем князе Смоленском.

Наполеон спасся бегством из России не только сам, но и спас, пожалуй, самые боеспособные, прошедшие через все испытания Русского похода 1812 года, силы. Это были его полководцы в звании маршалов Франции, генералитет и офицерские кадры, часть гвардии, кадры многих пехотных и кавалерийских полков, артиллерийских батарей и инженерных батальонов. То есть сохранил профессиональное ядро французской армии на самое ближайшее будущее.

Один из крупнейших зарубежных исследователей той эпохи, генерал-майор прусской и полковник русской службы, Карл фон Клаузевиц по этому поводу резюмировал: император французов Наполеон под Березиной не «только в полной мере спас свою честь, но даже приобрел новую славу».

Остатки главных сил Великой армии стали оставлять правобережье Березины еще до рассвета 18 ноября. В 6 часов утра в путь пустилась императорская гвардия во главе с Наполеоном. За ней следовал корпус маршала Виктора. Командовать армейским арьергардом было поручено Нею: его войска заняли позицию при повороте на Зембин и начали отступать только тогда, когда артиллерия и обозы оказались на безопасном удалении от Березины.

В тот день, когда Великая армия переправилась через Березину, впервые ударили сильные морозы. Вот с того дня можно было утверждать, что на стороне русской армии в качестве союзника и появился «генерал-мороз». Но, собственно говоря, ему не пришлось снискать больших лавров: наполеоновская армия, обескровленная и деморализованная, переживала после Березины агонию. Через три дня бегства от злочастной реки в ее составе значилось всего 9—10 тысяч человек.

Теперь французы уже потеряли всякую видимость организованного отступления, помышляя лишь о том, чтобы как можно скорее покинуть российские пределы. Император Наполеон не терял надежды в ближайшие дни собраться с немалыми силами, притянув к себе Австрийский корпус фельдмаршала Шварценберга, Саксонский корпус Ренье и 9‑й армейский армейский корпус маршала Макдональда, отступавший от Риги в направлении Кенигсберга. Этот корпус состоял из польских, баварских, вестфальских и прусских войск.

Если бы Наполеону удалось бы на территории России, скажем в Литве, собрать воедино фланговые корпуса Великой армии, то он бы смог отойти за черту государственной границы с новой военной силой. А в Герцогстве Варшавском, Пруссии и на побережье Балтики стояли значительные французские крепостные гарнизоны в десятки тысяч человек. Иначе говоря, Бонапарту было на что надеяться в продолжении войны с Россией.

Голенищев-Кутузов-Смоленский, как умудренный войнами полководец, понимал, что победа на Березине (а сражение русскими было выиграно) еще не означала истребления вражеской военной силы. Учитывая это обстоятельство, которое определяло последующие усилия Главной армии, к которой была притянута 3‑я Западная армия, генерал-фельдмаршал предписал адмиралу П.В. Чичагову следущие действия: