Старик Лэнскомб ковылял из комнаты в комнату, поднимая жалюзи. Время от времени, прищуривая ослабевшие с возрастом глаза, он посматривал в окна.

Скоро все вернутся с похорон. Лэнскомб засеменил быстрее. Сколько окон в этом доме!

Эндерби-холл был внушительным особняком викторианской эпохи, выстроенным в готическом стиле. В каждой комнате богатые шторы из потускневшей парчи или бархата. Кое-где стены еще обтянуты выцветшим шелком. В зеленой гостиной старый дворецкий задержал взгляд на висевшем над камином портрете Корнелиуса Абернети, для которого в свое время был выстроен Эндерби-холл. Темно-каштановая бородка Корнелиуса Абернети вызывающе торчала вперед. Одной рукой он опирался на большой глобус, то ли по собственному желанию, то ли по причине тяготения к символизму автора портрета.

Весьма энергичный и решительный на вид джентльмен, всегда думал о нем Лэнскомб, радуясь, однако, что ему так и не довелось узнать его лично. Его хозяином – и каким! – был мистер Ричард. Внезапная кончина мистера Ричарда была для всех как гром с ясного неба, хотя, конечно, доктор уже некоторое время пользовал его. Но, сказать по правде, хозяин так и не оправился по-настоящему после смерти молодого мистера Мортимера. Старик печально покачал головой, проходя через дверь в белый будуар. И какой прекрасный здоровый молодой джентльмен! Кто бы мог подумать, что с ним приключится такое? Донельзя грустно все это. А мистера Гордона убили на войне. Одно к одному. На хозяина свалилось слишком много бед, и все-таки он выглядел не хуже, чем обычно, всего лишь неделю назад.

Жалюзи на одном из окон в белом будуаре заупрямились и не поднимались как должно. Надо думать, ослабли пружины. Жалюзи были старыми, как все остальное в доме. И теперь эти вещи уже не починишь. Уж очень они старомодные, говорят все эти молодые задаваки, словно старые вещи не лучше во сто раз новых! Он бы мог много чего сказать об этом. Барахло эти модные новинки, половина разваливается, едва возьмешь их в руки. То материал никудышный, то мастеру не хватило сноровки. Да, он мог бы много чего сказать на эту тему.

Ему не справиться с этими жалюзи без стремянки. По правде говоря, он теперь избегал на нее подниматься, боясь головокружения. Ладно, окна белого будуара все равно расположены не по фасаду, и прибывшие с похорон их не увидят. Да и комнатой этой сейчас не пользуются. Она предназначалась для леди, а в Эндерби уже так давно жили без хозяйки. Какая жалость, что мистер Мортимер не женился! Без конца ездил то в Норвегию ловить рыбу, то в Шотландию охотиться, то в Швейцарию кататься на лыжах, вместо того чтобы взять в жены какую-нибудь милую девушку и зажить по-семейному, чтобы ребятишки бегали по всему дому, давно не видевшему детей в своих стенах.

Мысли Лэнскомба обратились к еще более далеким временам, которые он помнил четко и ясно, не то что последние годы, не оставившие в памяти ничего, кроме смутных и расплывчатых образов и впечатлений. А вот прошлое вставало перед ним как живое.

Мистер Ричард был для младших в семье скорее отцом, нежели просто старшим братом. Ему было двадцать четыре года, когда скончался его батюшка, и он сразу взял на себя управление семейной фирмой, отправляясь каждый день в контору с такой точностью, что по нему можно было проверять часы, а в доме при нем все было так налажено, все устроено так удобно и богато, что лучшего и желать было нельзя. Веселый и счастливый был этот дом, когда в нем подрастали юные леди и джентльмены. Разумеется, время от времени случались драки и ссоры, а уж как доставалось несчастным гувернанткам! Жалкие создания эти гувернантки, Лэнскомб всегда презирал их. Молодые люди любили поозорничать, особенно мисс Джеральдина. Да и мисс Кора тоже, хотя лет ей было намного меньше. А теперь мистер Лео и мисс Лаура умерли. Мистер Тимоти стал инвалидом, которому жизнь немила. Мисс Джеральдина умерла где-то за границей. Мистер Гордон убит на войне. Хозяин Лэнскомба пережил их всех, хотя и был самым старшим. Правда, еще живы мистер Тимоти и маленькая мисс Кора, которая вышла за того неприятного парня, художника, что ли. Лет двадцать пять Лэнскомб ее не видел, а она была такая миленькая девушка, когда сбежала с этим типом. Теперь он еле-еле узнал ее: так она располнела и одета очень уж чудно. Муж ее был французом или что-то вроде этого. Это ж надо было додуматься, чтобы выйти за такого! Ну, да мисс Кора всегда была чуточку, как бы это сказать... Живи она в деревне, ее бы называли дурочкой. Впрочем, в семье не без урода.

А она-то его припомнила. «Да ведь это Лэнскомб!» – сказала мисс и, кажется, была рада увидеться с ним. Да что говорить, в старые времена все они любили его, а он, когда в доме устраивали званый обед, всегда оставлял им что-нибудь вкусненькое. Всем им был близок старый Лэнскомб, а теперь... Молодое поколение, в котором он толком никого не различает, видит в нем лишь старого, прижившегося в доме слугу. «Сплошь чужая компания, – подумал он, когда они явились на похороны, – и притом не бог весть какая компания».

Другое дело миссис Лео. После женитьбы мистера Лео они часто приезжали сюда. Милая была леди миссис Лео, настоящая дама. Одевалась и причесывалась как подобает. И выглядела соответственно. Хозяин всегда ее любил. Жаль, что у нее и мистера Лео не было детей...

Лэнскомб встрепенулся: что это он размечтался о старине, когда еще полно дел? Он, горничная Джанет и кухарка Марджори присутствовали только на заупокойной службе в церкви и в крематорий не поехали, вернулись в дом, чтобы поднять жалюзи и приготовить ланч. Ланч, в общем-то, будет холодным: ветчина, цыплята, язык и салат, потом лимонное суфле и яблочный торт. Но прежде всего – горячий суп. Пожалуй, стоит пойти и посмотреть, как идут дела у Марджори, потому что ждать осталось совсем недолго.

Лэнскомб зашаркал через комнату. Глаза его равнодушно скользнули по портрету над камином, написанному в пару тому, что висел в зеленой гостиной. Прекрасно выписанный белый шелк и жемчуга. Женщина же, на которой все это красовалось, не выглядела и вполовину так импозантно. Собственно говоря, и смотреть особенно было не на что: кроткое личико, губки бантиком, прямой пробор в волосах. В покойной миссис Корнелиус Абернети примечательным было только одно: ее имя – Корали. Ведь и сейчас, спустя шестьдесят лет после своего появления, мозольный пластырь «Коралл» и одноименный крем для ног шли нарасхват. Никто не мог сказать, что же так нравилось в них публике, но как раз они позволили выстроить этот неоготический особняк, разбить прилегающий к нему обширный сад и выплачивать доход семерым детям, а Ричарду Абернети три дня назад скончаться очень богатым человеком.

Лэнскомб заглянул в кухню со словами строгого наказа, но кухарка Марджори только отмахнулась. Ей было всего двадцать семь лет, и она постоянно раздражала Лэнскомба своим несоответствием его представлениям о настоящей кухарке. У нее не было ни столь необходимой солидности, ни должного понимания его, Лэнскомба, положения в доме. Сам дом она нередко непочтительно именовала «старым мавзолеем», а по поводу огромных кухни, буфетной и кладовки ворчала, что «дня не хватит, чтобы обойти все это». Марджори служила в Эндерби-холле два года и не уходила только потому, что, во-первых, было хорошее жалованье, а, во-вторых, потому, что мистер Абернети по-настоящему ценил ее стряпню. Готовила она действительно превосходно. Пожилая горничная Джанет, подкреплявшаяся сейчас чаем возле кухонного стола, обычно, несмотря на вечные ядовитые перебранки с Лэнскомбом, вступала с ним в союз против молодого поколения – то бишь против Марджори. Еще в кухне была миссис Джекс, приходившая «подсобить» в случае необходимости, – она явно наслаждалась всей этой похоронной суетой.

– Все было шикарно, – рассказывала она, благопристойно шмыгая носом и наливая себе другую чашку. – Девятнадцать автомобилей, и церковь почти полная, и священник служил, по-моему, просто великолепно. К тому же такая прекрасная погода. Ах, бедный, милый мистер Абернети! Теперь таких людей почти не осталось. А как все его уважали!

Со двора раздался звук клаксона и шум подъезжающей автомашины. Миссис Джекс поспешно поставила чашку и сказала:

– А вот и они.

Марджори прибавила огня на газовой плите под большой кастрюлей с куриным супом. Старинный же кухонный очаг, огромный, холодный и праздный, стоял как памятник былому величию.

Машины подъезжали одна за другой. Из них выходили люди в черном и неуверенным шагом шли через холл в просторную зеленую гостиную. Там в камине пылал огонь – дань первым осенним холодным дням и хоть какое-то утешение в леденящей душу церемонии похорон.

Лэнскомб внес в гостиную серебряный поднос, уставленный рюмками с хересом.

Мистер Энтвисл, ведущий партнер старой и уважаемой фирмы «Боллард, Энтвисл, Энтвисл и Боллард», стоял у камина, грея спину. С рюмкой хереса в руках он окидывал собравшихся проницательным взглядом юриста. Не всех он знал лично, а знакомство перед отъездом на похороны было торопливым и небрежным.

Обратив прежде всего внимание на Лэнскомба, мистер Энтвисл подумал: «Бедный старик здорово сдал, ему ведь, пожалуй, за восемьдесят. У него будет приличная ежегодная пенсия, так что ему-то беспокоиться не о чем. Таких слуг, как он, нынче нет. Теперь люди и понятия не имеют о старой вышколенной прислуге, обходятся домработницами и приходящими няньками. Грустный мир! Пожалуй, оно и хорошо, что бедняга Ричард не дожил свой век. Ради чего ему было жить?»

Для семидесятидвухлетнего Энтвисла смерть Ричарда Абернети в возрасте всего каких-то шестидесяти восьми лет явно была преждевременной. Практически Энтвисл отошел от дел два года назад, но как душеприказчик Ричарда Абернети, а также из уважения к памяти своего личного друга и одного из старейших клиентов фирмы он приехал сюда.

Перебирая в уме условия завещания, юрист оценивающе приглядывался к собравшимся членам семьи.

Разумеется, миссис Лео Абернети он знал достаточно хорошо. Очаровательная женщина, к ней он относился с симпатией и уважением. В его взгляде, остановившемся на ней сейчас, когда она подошла к окну, явственно сквозило одобрение. Черное было ей к лицу. Энтвислу нравились ее хорошо сохранившаяся фигура, четкий профиль, серебристо-седые волосы, поднимавшиеся от висков красивой волной, и глаза, еще не совсем утратившие прежнюю васильковую яркость.

Сколько сейчас Элен лет? Пожалуй, пятьдесят один – пятьдесят два. Странно, что столь привлекательная женщина не вышла замуж вновь после смерти Лео. Правда, они обожали друг друга.

Глаза Энтвисла остановились на миссис Тимоти. С ней он был знаком мало. Вот ей черное не идет, ее стиль – твидовый костюм, столь удобный, когда живешь в сельской местности. Крупная, рассудительная, судя по всему, дельная женщина. Бесконечно предана мужу. Вечно носится с его здоровьем, может, даже чересчур. А что, собственно говоря, у Тимоти со здоровьем? Энтвисл всегда подозревал, что тот просто-напросто симулянт из породы мнительных нытиков. Ричард Абернети разделял это подозрение. «Правда, когда Тимоти был мальчишкой, у него была слабая грудь, – говорил он, – но будь я проклят, если поверю, что и сейчас у него что-то не так». Впрочем, у каждого свое хобби. У Тимоти это свелось к помешательству на своих хворостях. Попалась ли миссис Тимоти на эту удочку? Вероятно, нет, но ведь женщины ни за что в подобном не сознаются. Тимоти, надо полагать, человек состоятельный, ведь он всегда был скуповат. Однако лишнее не помешает при теперешних-то налогах. Наверное, ему после войны пришлось здорово сократить расходы.

Следующим объектом наблюдения мистера Энтвисла стал Джордж Кроссфилд, сын Лауры. В свое время Лаура вышла за сомнительного типа. Никто толком о нем ничего не знал. Сам он называл себя биржевым маклером. Молодой Джордж служит в юридической конторе, не очень-то респектабельной. Симпатичный на вид малый, но есть в нем что-то ненадежное. Вряд ли он хорошо обеспечен. Его мать, красивая романтичная женщина, в денежных делах была полнейшей дурой. Когда она умерла пять лет назад, то после нее почти ничего не осталось.

А эти две девушки, вернее молодые женщины: кто из них кто? А, вот эта, что разглядывает восковые цветы на малахитовом столике, Розамунд, дочка Джеральдины. Хорошенькая, даже красивая. Правда, мордашка глуповата. Подвизается на сцене, в гастрольной труппе, или как это сейчас называется. И за актера же вышла замуж. «Красивый парень этот Майкл Шейн. И знает, что красив, – подумал мистер Энтвисл, не жаловавший актерскую профессию. – Интересно, откуда он взялся и что собой представляет?» Энтвисл неодобрительно глядел на Майкла Шейна с его белокурой шевелюрой и худым обаятельным лицом.

А вот Сьюзен, дочь Гордона, смотрелась бы на сцене гораздо лучше, чем Розамунд. В ней больше индивидуальности. Пожалуй, даже многовато для повседневной жизни. Сьюзен стояла почти рядом, и мистер Энтвисл украдкой разглядывал ее. Темные волосы, карие с золотистым блеском глаза, привлекательный, но неулыбчивый рот. Рядом с ней муж, помощник аптекаря, насколько ему, Энтвислу, известно. По мнению Энтвисла, девушки не должны выходить замуж за людей, зарабатывающих на жизнь стоя за прилавком. Впрочем, теперь они выскакивают за кого попало. Молодой человек с бледным незапоминающимся лицом и волосами песочного цвета. Явно чувствует себя не в своей тарелке. Мистер Энтвисл снисходительно объяснил это тем, что Грегори Бэнкс ошеломлен таким наплывом жениных родственников.

Последней под испытующий взгляд юриста попала Кора Ланскене. В этом была известная закономерность, ведь и в семье Кора оказалась последышем. Появление на свет самой младшей сестры Ричарда стоило жизни ее матери. Этой кроткой женщине было уже под пятьдесят, и десяток родов (трое детей умерли во младенчестве) она не перенесла. Бедная маленькая Кора! Всю жизнь она доставляла хлопоты окружающим, особенно своей привычкой говорить вещи, которым лучше бы оставаться невысказанными. Все старшие братья и сестры были очень добры к ней, прощая ее недостатки и покрывая промахи в обществе. Как-то никому и в голову не приходило, что Кора выйдет замуж. Она не была особенно привлекательной девушкой, и ее довольно неуклюжие заигрывания с гостившими в доме молодыми людьми обычно заставляли тех поспешно ретироваться. Затем появился этот Ланскене, полуфранцуз, с которым она встретилась в художественной школе, где брала благопристойные уроки акварельной живописи, чтобы потом рисовать цветы. Но каким-то ветром ее занесло в класс живой натуры, где она и познакомилась с Пьером, после чего объявила дома о своем намерении выйти за него замуж. Ричард Абернети решительно воспротивился: увидев Пьера, он сразу заподозрил, что тот просто-напросто ищет жену с основательным приданым. Пока Ричард наводил справки о прошлом Ланскене, Кора сбежала с ним и обвенчалась. Ланскене был отвратительным художником, и, с какой стороны ни взгляни, его никак нельзя было назвать особо порядочным человеком, но Кора души в нем не чаяла. Она так и не простила своим родным их отношения к ее ненаглядному Пьеру. Впрочем, Ричард Абернети все-таки назначил сестре щедрое содержание, на которое, по мнению Энтвисла, парочка, вероятнее всего, и жила. Он бы крайне удивился, если бы Ланскене когда-нибудь заработал своей мазней хоть грош. Он, припоминал Энтвисл, скончался лет двенадцать назад. И вот теперь его вдова, женщина с сильно расплывшейся и весьма нескладной фигурой, облаченная в очень претенциозное и довольно безвкусное черное платье с оборками, вернулась в дом, где когда-то жила девочкой и девушкой. Она расхаживает по комнате, трогая одну вещь за другой и вскрикивая от удовольствия, когда что-то напоминает ей какой-нибудь эпизод из детства. Она почти не скрывает, что смерть брата не вызвала у нее особой скорби. Впрочем, размышлял Энтвисл, Кора никогда не любила и не умела притворяться.

Вновь войдя в комнату, Лэнскомб произнес приличествующим случаю приглушенным голосом: «Кушать подано».

После восхитительного супа и множества холодных мясных блюд, запиваемых превосходным шабли[1], похоронная атмосфера несколько разрядилась. Никто из присутствующих не скорбел особенно по поводу смерти Ричарда Абернети, поскольку никто из них не был с ним по-настоящему близок. Их манеры были подчеркнуто сдержанны, а голоса приглушенны, как того требовали приличия (правда, это не относилось к Коре, которая явно была настроена весело). Но когда приличия были соблюдены, ничто не мешало им возобновить нормальную беседу. Мистер Энтвисл поощрял подобное поведение. У него был богатый опыт по части похорон, и он точно знал, когда и что надлежит делать.

Когда все встали из-за стола, Лэнскомб предложил подать кофе в библиотеку. Это соответствовало его понятиям о благопристойности. Наступило время поговорить о делах, иными словами, о завещании, и библиотека, с ее книжными шкафами и тяжелыми занавесями красного бархата, как нельзя лучше подходила для этого. Он подал кофе и вышел, плотно притворив за собой дверь.

После нескольких отрывочных фраз все начали вопросительно поглядывать на Энтвисла. Он немедленно отреагировал, предварительно взглянув на часы.

– Я должен успеть на поезд в пятнадцать тридцать, – начал он.

Оказалось, что все остальные тоже были должны попасть на этот поезд.

– Как вам известно, – продолжал юрист, – я являюсь душеприказчиком Ричарда Абернети.

Его тут же перебила Кора Ланскене:

– А я и не знала! Оставил он мне что-нибудь?

Бросив на миссис Ланскене укоряющий взгляд, старый юрист сказал:

– Примерно год назад завещание Ричарда Абернети было очень простым. За исключением нескольких мелких сумм, он оставлял все своему сыну Мортимеру.

– Бедный Мортимер, – вновь не удержалась Кора. – Уже взрослый человек, и вдруг этот ужасный детский паралич!

Презрев это вмешательство, Энтвисл продолжал:

– Столь неожиданная и трагическая смерть Мортимера была для Ричарда страшным ударом. Прошли месяцы, прежде чем он немного оправился. Я указал ему тогда на желательность составления нового завещания.

Мод Абернети спросила своим низким голосом:

– А что произошло бы, не будь новое завещание составлено? Разве не перешло бы все к Тимоти, как ближайшему родственнику?

Энтвисл открыл было рот, чтобы подробно остановиться на вопросе о ближайших родственниках, но передумал и продолжил деловым тоном:

– Итак, по моему совету Ричард решил составить новое завещание. Однако прежде всего он захотел получше ознакомиться с молодым поколением.

– Он устроил всем нам конкурсный экзамен, – с неожиданным звонким смехом вмешалась на этот раз Сьюзен. – Сначала Джорджу, потом Грегу и мне, а напоследок Розамунд и Майклу.

Грегори Бэнкс, чье лицо внезапно вспыхнуло, резко возразил:

– Я не думаю, Сьюзен, что тебе следует употреблять подобные выражения, – я про конкурсный экзамен.

– Но ведь так оно и было, мистер Энтвисл! – воскликнула Сьюзен. – Не правда ли?

– Так оставил он мне что-нибудь? – не унималась Кора.

Мистер Энтвисл кашлянул и несколько холодно сказал:

– Я разошлю всем вам копии завещания, но суть его могу изложить сейчас. После удержания довольно значительной суммы на выплату пожизненной пенсии Лэнскомбу и на ряд нескольких финансовых распоряжений помельче, состояние, и очень значительное, должно быть разделено на шесть равных частей. Четыре из них после уплаты всех налогов переходят соответственно к Тимоти, брату Ричарда, племяннику Джорджу Кроссфилду, племянницам Сьюзен Бэнкс и Розамунд Шейн. С оставшихся двух частей надлежит выплачивать пожизненный доход миссис Коре Ланскене, сестре Ричарда, и миссис Элен Абернети, вдове его брата Лео. После их смерти капитал будет поделен между четырьмя вышеназванными наследниками или их потомками.

– Как это мило со стороны Ричарда! – воскликнула с искренней признательностью Кора. – Годовой доход! И сколько же это?

Мистер Энтвисл понял, что она не отвяжется.

– Что-то около трех или четырех тысяч фунтов в год.

– Господи! – ахнула Кора. – Вот дивно-то! Я поеду на Капри.

Элен произнесла своим мягким голосом:

– Как это великодушно со стороны Ричарда! Я очень благодарна за его отношение ко мне.

– Он был привязан к вам, Элен, – сказал Энтвисл. – Ведь Лео был его любимым братом. Да и после его смерти он всегда так радовался вашим визитам!

Элен вновь заговорила, и в ее словах прозвучали печаль и раскаяние:

– Если бы я знала, что он так болен! Я ведь гостила здесь незадолго до смерти Ричарда, но, хотя мне и было известно, что со здоровьем у него неважно, я не думала, что это настолько серьезно.

– Это всегда было серьезно. Но он не хотел говорить об этом, и, мне кажется, никто не ожидал такого быстрого конца. Я знаю, что врач был удивлен.

– «Скоропостижно у себя дома» – вот что было сказано в некрологе, – проговорила Кора, кивая головой. – Я тогда еще подумала...

– Такой удар для всех нас, – вмешалась в разговор Мод Абернети. – Бедный Тимоти ужасно расстроился. Он все время повторял: «Так внезапно, бог мой, так внезапно».

– Но ведь все удалось великолепно замять, правда? – спросила Кора.

Все изумленно воззрились на нее, и она, несколько смешавшись, продолжила поспешно и сбивчиво:

– Я думаю, вы все совершенно правы. Абсолютно правы. То есть я хочу сказать, к чему это... эта огласка? Это должно остаться в семье, и незачем посторонним что-то знать...

Обращенные к ней лица выражали полнейшее недоумение.

Мистер Энтвисл наклонился вперед:

– Боюсь, я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, Кора.

Кора Ланскене оглядела родных, и в ее широко раскрытых глазах, в свою очередь, выразилось удивление. Она каким-то птичьим движением склонила голову к плечу и сказала:

– Но ведь Ричарда убили, не так ли?

Возвращаясь в Лондон, Энтвисл, устроившийся в углу купе первого класса, задумался о странном замечании Коры Ланскене, вызвавшем в его душе какое-то смутное беспокойство. Конечно, Кора – женщина несколько неуравновешенная и в высшей степени недалекая. Он помнил, как она, будучи еще девочкой, нередко ставила окружающих в неловкое положение своей манерой ни с того ни с сего выпаливать неприятные истины. То есть как раз не «истины» – в данном случае это выражение совершенно неуместно.

Мысленно Энтвисл восстановил сцену, последовавшую за злополучными словами.

Мод воскликнула:

– Ну, Кора, это уж слишком!

Джордж сказал:

– Дорогая тетя Кора!

Еще кто-то спросил, что, собственно, она имеет в виду.

Поняв под удивленными и неодобрительными взглядами присутствующих, что она натворила, Кора окончательно смутилась и растерянно залепетала:

– О, мне так жаль... Я не хотела сказать... Само собой, я знаю, что все в порядке, просто он умер так внезапно, а из его слов я поняла... О, прошу вас, забудьте, что я тут наговорила. Вечно я сболтну что-нибудь...

После этого инцидент, казалось, был предан забвению, и разговор перешел на то, как распорядиться личными вещами Ричарда. Ранее мистер Энтвисл сообщил, что дом будет продан с аукциона.

В конце концов, Кора всегда была если не ненормальной, то, во всяком случае, потрясающе наивной. Она понятия не имела о том, что бывают моменты, когда лучше придержать язык. То, что подходит девятнадцатилетнему сорванцу, совершенно не подходит пятидесятилетней даме. Манеры сорванца терпимы до определенного возраста, но в ее-то лета они, признаться, раздражают. Так вот, за здорово живешь выпаливать нежелательные истины...

Тут ход мыслей Энтвисла неожиданно застопорился. Вот уже второй раз ему приходит на ум это беспокоящее слово «истины». А почему, собственно говоря, беспокоящее? Да потому, что неуместные, наивные заявления Коры неизменно оказывались либо чистейшей правдой, либо содержали в себе хотя бы ее крупицу.

Хотя в пухлой сорокадевятилетней матроне Энтвисл обнаружил не так уж много сходства с прежней неуклюжей девочкой, некоторые из присущих ей манер сохранились. Например, легкий, какой-то птичий наклон головы, когда Кора ляпала что-нибудь некстати и лукаво ждала, что из этого выйдет. Именно таким вот образом она когда-то сказала про судомойку: «Молли еле протискивается за кухонный стол, так у нее живот выпирает. И это только последний месяц или два. Интересно, с чего она так толстеет?»

Кору немедленно заставили замолчать. В доме чтили викторианские порядки. И судомойка исчезла из кухни на следующий же день, а после надлежащего расследования младший садовник получил распоряжение сделать из нее честную женщину, для чего им был выделен небольшой коттедж. Далекие воспоминания, но в них есть свой смысл.

Энтвисл снова задумался. Что же в несуразных речах Коры так тревожит его? Поразмыслив, он выделил две ключевые фразы: «Из его слов я поняла» и «Он умер так внезапно».

Сначала Энтвисл занялся последней из двух фраз. Да, в какой-то степени смерть Ричарда можно считать внезапной. Энтвисл обсуждал состояние здоровья Ричарда как с ним самим, так и с его лечащим врачом, который прямо дал понять, что долгих лет жизни ожидать нельзя. При разумных мерах предосторожности мистер Абернети может прожить года два или, быть может, дольше, но это маловероятно. Так или иначе, доктор не ожидал столь быстрого конца и ошибся. Но врачи, и они первые это признают, никогда не могут быть уверены в индивидуальной реакции пациента на болезнь. Приговоренные к смерти люди вдруг выздоравливают, а те, кто, казалось бы, уже находился на пути к выздоровлению, неожиданно начинают чувствовать себя хуже и умирают. Все зависит от жизненной силы больного, от его воли к жизни. А у Ричарда, пусть даже человека сильного и энергичного, в жизни осталось так мало привлекательного.

Полгода назад его единственный оставшийся в живых сын заразился детским параличом, и за неделю его не стало. Это было тем большим потрясением, что Мортимер был исключительно сильным и энергичным молодым человеком. Заядлый спортсмен, сроду не болевший. Он как раз собирался обручиться с очаровательной девушкой. И все надежды Ричарда на будущее связывались с этим его горячо любимым и во всех отношениях удачным сыном. А вместо этого – трагедия. Ричарда угнетало чувство личной утраты, тем более что теперь жизнь не сулила ему ничего интересного. У него не было внуков – один сын умер в детстве, второй не оставил потомства. Фактически уже не оставалось никого, кто носил бы имя Абернети. А ведь он имел крупное состояние и широкие деловые интересы, которые до известной степени контролировал. Кому было передать это состояние и этот контроль? Ричарда это глубоко тревожило. Его единственный оставшийся в живых брат был почти инвалидом. Оставалось лишь младшее поколение. Как считал Энтвисл, его друг собирался выбрать себе только одного главного наследника, хотя в мелочах не обошел бы и остальных. Так или иначе, за последние полгода Ричард по очереди приглашал к себе погостить своего племянника Джорджа, племянниц Сьюзен и Розамунд с их мужьями и, наконец, свою невестку миссис Абернети. По-видимому, он намеревался выбрать наследника из детей своих покойных сестер и брата. Элен же он пригласил из чувства искреннего расположения к ней, а возможно, и для того, чтобы посоветоваться, поскольку высоко ценил ее здравый смысл и практичность. Энтвисл также припомнил, что за эти полгода Ричард нанес короткий визит своему брату Тимоти.

Судя по завещанию, которое сейчас покоилось в портфеле мистера Энтвисла, Ричард разочаровался и в племяннике, и в племянницах, а быть может, в мужьях племянниц.

Насколько было известно Энтвислу, Ричард не приглашал к себе свою сестру Кору. Мысль об этом вновь напомнила юристу фразу Коры: «Я поняла из его слов».

Что же сказал Ричард? И когда? Если Кора не приезжала в Эндерби к брату, значит, он сам навестил ее в деревне в Беркшире, где она снимала коттедж? Или это что-то было сказано Ричардом в письме?

Так или иначе, мистер Энтвисл теперь же твердо решил поговорить с Корой. Торопиться, разумеется, не следует, чтобы не придавать делу особого значения. Но вникнуть во все это, безусловно, стоит.

В том же поезде, но в купе третьего класса, Грегори Бэнкс обратился к жене:

– У этой твоей тетки явно винтика в голове не хватает.

– У тети Коры? Да она, кажется, всегда была очень простоватой, – откликнулась Сьюзен.

Сидевший напротив Джордж Кроссфилд заговорил резким тоном:

– Надо бы отучить ее от привычки болтать всякую несуразицу. Послушав ее, люди могут подумать черт знает что.

Розамунд Шейн сосредоточенно обводила помадой контуры своего очаровательного ротика. Потом она сказала:

– Не думаю, чтобы кто-нибудь обратил внимание на слова такого огородного пугала. Платье дикого фасона, а уж оборки-то!

– Я думаю, этому надо бы положить конец, – заявил Джордж.

– Прекрасно, дорогой, – рассмеялась Розамунд, откладывая помаду и с удовлетворением изучая в зеркальце свое отражение. – Вот ты и положи.

Ее супруг неожиданно вмешался:

– Я полагаю, Джордж прав. Людям ничего не стоит начать трепать языками.

– Ну и что? – Розамунд на мгновение задумалась, кончики ее губ приподнялись в лукавой улыбке. – Это может быть даже забавно.

– Забавно?! – воскликнули четыре голоса.

– Столкнуться с убийством в собственной семье, – сказала Розамунд. – Прямо дух захватывает!

Грегори Бэнксу, этому нервному и хмурому молодому человеку, вдруг пришло в голову, что кузина его жены имеет, если оставить в стороне ее соблазнительную внешность, почти неуловимое сходство со своей тетей Корой.

Следующие же слова Розамунд подтвердили его впечатление:

– Ну а если дядю действительно убили, то кто, по-вашему, это сделал? – Она задумчиво оглядела всех в купе. – Дядюшкина смерть была как нельзя более на руку нам всем. Мы с Миком как раз оказались абсолютно на мели. Мику предложили чудную роль в Сэндберновском шоу, если он сможет потерпеть и дождаться ее. Теперь-то, конечно, все будет в ажуре. Мы сможем даже финансировать собственную постановку, если захотим. Есть тут одна пьеса с дивной ролью.

Никто не слушал восторженных речей Розамунд. Каждый обратился в мыслях к собственному ближайшему будущему.

«Вовремя подвалило, – думал Джордж. – Теперь я положу деньги назад, и никто ничего не узнает. Но, ей-богу, все висело на волоске».

Грегори, откинувшись на спинку сиденья, закрыл глаза. «Побег из рабства, – размышлял он, – вот что это такое».

Сьюзен сказала своим внятным звонким голосом:

– Мне, конечно, весьма жаль бедного дядю Ричарда, но ведь он был очень стар, а после смерти Мортимера у него в жизни ничего дорогого не осталось. И для него было бы просто ужасным доживать свой век жалким инвалидом. Так что внезапная, без лишней суетни, смерть оказалась не худшим выходом.

Жесткий взгляд молодых глаз Сьюзен смягчился, упав на замкнутое лицо мужа. Она обожала Грега, хотя и сознавала смутно, что он относится к ней с гораздо меньшим пылом. Это обстоятельство, однако, только усиливало ее собственное чувство. Грег принадлежит ей, она сделает для него все. Буквально все.

Мод Абернети, переодеваясь к обеду в Эндерби, где она осталась переночевать, размышляла над тем, не следует ли ей задержаться здесь подольше и помочь Элен разобраться в доме. Тут оставались личные вещи Ричарда, а быть может, и письма... Впрочем, тут же предположила она, все важные бумаги уже наверняка находятся у Энтвисла. Она должна вернуться к Тимоти как можно скорее. Он так дуется, когда ее нет рядом, чтобы ухаживать за ним. Надо надеяться, он будет доволен завещанием и не рассердится. Мод знала, что ее супруг рассчитывал получить бóльшую часть состояния Ричарда. В конце концов он остался единственным, кто носит имя Абернети. Ричард наверняка мог бы доверить ему заботу о молодом поколении. Пожалуй, Тимоти все-таки рассердится, а это всегда плохо отражается на его пищеварении. Опять начнет злоупотреблять лекарствами, не слушая ее, Мод. По правде говоря, временами с ним трудно, очень трудно. Надо бы поговорить об этом с доктором Бартоном. Например, эти снотворные... В последнее время Тимоти так увлекается ими, а ведь они могут быть опасными. Доктор Бартон говорит, что человек, случается, задремлет и забывает, что он уже принял таблетку, и глотает вторую, а уж тогда может случиться все что угодно. Действительно, последний раз во флаконе осталось таблеток меньше, чем следовало бы. Но Тимоти всегда так злится, когда она старается держать снотворные подальше от него. Он становится поистине невыносим, когда речь заходит о лекарствах.

Она вздохнула, затем лицо ее снова прояснилось. Многое теперь станет проще. Уход за садом, например.

Элен Абернети сидела у горящего камина в зеленой гостиной, поджидая, когда Мод спустится к обеду.

Она оглядывалась вокруг, вспоминая старые дни, Лео и всех, кого уже нет. Это был счастливый дом. Но такому дому необходимы люди. Ему нужны дети и слуги, долгие шумные трапезы и бушующее пламя в каминах зимой. Не было зрелища печальнее, чем этот огромный особняк, когда в нем остался только старик, потерявший единственного сына.

Интересно, кто купит Эндерби? Может, он превратится в отель, в какой-нибудь институт или в молодежное общежитие? Сейчас это обычная участь старых больших домов. Никто не хочет в них жить. А может, его снесут, и весь участок застроят заново. Мысли были печальные, и Элен решительно от них отмахнулась. К чему тосковать о прошлом? Этот дом, и счастливые дни здесь, и Ричард, и Лео – все было прекрасно, но именно было. Теперь у нее другая жизнь, друзья и интересы. Получив завещанную Ричардом долю, она сможет сохранить за собой виллу на Кипре и сделать все, что намеревалась.

Как беспокоили ее в последнее время денежные дела – налоги, неудачные вложения! Сейчас, спасибо Ричарду и его деньгам, эти тревоги позади.

Бедный Ричард. Как там было в некрологе? «Скоропостижно скончался...» Не эти ли слова заронили в голову Коры абсурдную мысль? Поистине Кора невозможна. И всегда была такой. Да еще и глупа. Ну да бог с ней, бедняжка в этом не виновата. Элен вспомнила, как когда-то давно встретилась с Корой за границей. Это было вскоре после выхода Коры замуж за Пьера Ланскене. В тот день Кора вела себя особенно глупо и бестактно. Без конца вертела головой, высокопарно рассуждала о живописи, особенно о работах своего мужа, а он явно чувствовал себя при этом весьма неуютно. Еще бы, какому мужчине понравится, когда его жена прилюдно выставляет себя такой дурой. Ну, да ладно, бедняжка просто не могла, не умела вести себя иначе. Да и ее муж обращался с ней не очень-то хорошо.

Рассеянный взгляд Элен остановился на букете восковых цветов, стоявшем на круглом малахитовом столике. Кора сидела около него, когда все они собрались в гостиной перед тем, как отправиться в церковь. Она была переполнена воспоминаниями, радовалась, узнавая знакомые ей с детства вещи, и, по-видимому, совершенно забыла о том, что привело ее и всех других в этот дом.

«А может, – подумала Элен, – она просто-напросто меньшая лицемерка, чем остальные?»

Кора никогда не заботилась о приличиях. Только она могла брякнуть такое: «Но ведь Ричарда убили, не так ли?»

Как все были ошеломлены и шокированы... и как уставились на Кору. И на каждом лице свое, особое выражение.

Воскрешая в уме эту сцену, Элен вдруг нахмурилась. Что-то здесь было не так...

Выражение на чьем-то лице? Или что-то – как бы это выразиться – чего не должно было быть?

Элен не знала... не могла понять, но что-то было не так.

В эту самую минуту дама в безвкусном траурном платье, прихлебывая чай, поглощала сдобные булочки в привокзальном буфете в Суиндоне и с удовольствием думала о будущем. Никакие мрачные предчувствия не беспокоили ее. Она была счастлива.

Эти поездки с пересадками, безусловно, могут вымотать всю душу. Было бы легче вернуться в Литчетт Сент-Мэри через Лондон и не настолько уж дороже. Впрочем, теперь расходы не имеют значения. Но пришлось бы ехать вместе с родственниками и, вероятно, разговаривать всю дорогу. Слишком утомительно. Нет, лучше вернуться прежним путем. Эти булочки действительно превосходны. Странно, как хочется есть после похорон. Суп в Эндерби был великолепен, да и холодное суфле тоже. Как люди самодовольны и, лицемерны! Все эти лица, когда она сказала насчет убийства... Забавно вспомнить, как все уставились на нее. Ну что же, она сказала то, что нужно было сказать. Дама одобрительно кивнула самой себе. Затем взглянула на часы: пять минут до отхода поезда. Она допила чай. Чай не очень хорош. Она слегка поморщилась.

Несколько мгновений дама сидела погрузившись в мечты об открывшемся перед ней будущем. Улыбка на ее лице напоминала улыбку счастливого ребенка. Наконец-то можно будет взять кое-что от жизни... Она направилась к поезду, всецело занятая своими планами.

Мистер Энтвисл провел очень беспокойную ночь. Утром он чувствовал себя таким усталым и разбитым, что остался в постели. Его сестра, ведшая хозяйство в доме, принесла ему на подносе завтрак и заодно доходчиво объяснила, как глупо было с его стороны лететь сломя голову на север Англии, в его-то возрасте и при его-то здоровье.

– Похороны! – произнесла она тоном глубочайшего неодобрения. – Для человека твоих лет похороны совершенно губительны. Если ты не будешь беречь себя, то умрешь столь же скоропостижно, как твой драгоценный мистер Абернети.

Энтвисл не стал с ней спорить. Но он прекрасно знал, почему слово «скоропостижно» заставило его вздрогнуть.

Кора Ланскене! Высказанная ею мысль была абсолютно невероятной, но ему все-таки хотелось бы знать, откуда она у нее взялась. Да, он отправится в Литчетт Сент-Мэри и повидается с Корой. Можно будет сослаться на какие-нибудь дела, связанные с завещанием. Чтобы она не догадалась, что ее дурацкое замечание привлекло его внимание. Но он поедет к ней, и как можно скорее.

Энтвисл покончил с завтраком и откинулся на подушки, держа в руках «Таймс». Чтение этой газеты всегда весьма его успокаивало.

Примерно без четверти шесть вечера раздался телефонный звонок. Энтвисл взял трубку. Звонил мистер Джеймс Парротт, его партнер в фирме «Боллард, Энтвисл, Энтвисл и Боллард».

– Послушайте, Энтвисл, – начал он, – со мной только что связался инспектор полиции из какого-то Литчетт Сент-Мэри.

– Литчетт Сент-Мэри?

– Да. – Мистер Парротт сделал короткую паузу. Казалось, он не знал, как продолжить. – Это насчет некой миссис Коры Ланскене. Она ведь одна из наследниц состояния Абернети?

– Ну конечно. Я видел ее вчера на похоронах.

– Так она была на похоронах?

– Да, а что с ней такое?

– Видите ли, – извиняющимся тоном ответил Парротт, – произошла удивительная вещь: ее убили. – Парротт произнес это слово с величайшим отвращением. Сам тон его наводил на мысль о том, что между словом «убийство» и фирмой «Боллард, Энтвисл, Энтвисл и Боллард» нет и не может быть ничего общего.

– Убили?!

– Боюсь, что так... То есть я хотел сказать, что в этом нет никаких сомнений.

– А почему полиция обратилась к нам?

– Это все ее компаньонка, или экономка, или кто она там, некая мисс Гилкрист. Ее спросили о ближайших родственниках или поверенных миссис Ланскене. Она, по-видимому, ничего толком не знает о родственниках, но о нашей фирме ей известно. Так что полиция сразу связалась с нами.

– Почему там думают, что ее убили? – спросил мистер Энтвисл.

– Ничего другого просто быть не может. В ход был пущен топор или что-то вроде этого. Зверское преступление.

– Грабеж?

– Судя по всему, да. Окно разбито вдребезги, все ящики выдвинуты, пропали кое-какие безделушки. Но полиция, кажется, подозревает что-то иное.

– Когда это произошло?

– Сегодня днем где-то между двумя и четырьмя с половиной часами.

– А где была экономка?

– Меняла библиотечные книги в Рединге. Она вернулась примерно в пять часов и нашла миссис Ланскене мертвой. Полицию интересует, не можем ли мы пролить какой-либо свет на это дело. Я сказал, – голос Парротта зазвучал возмущенно, – что, по моему мнению, это крайне маловероятно. Лично я считаю, что это сделал какой-нибудь парень с придурью из местных. Решил что-нибудь стянуть, потом потерял голову и укокошил женщину. Наверняка это так, вы не считаете, Энтвисл?

– Да, да... – рассеянно отозвался Энтвисл.

Парротт прав, внушал он себе, ничего другого быть просто не могло. Но на душе у него скребли кошки, а в ушах звучал жизнерадостный голос Коры: «Но ведь Ричарда убили, не так ли?»

Кора – дурочка. Всегда она была так неосмотрительна. Изрекала неприятные истины.

Истины!

Опять это треклятое слово...

Мистер Энтвисл и инспектор Мортон оценивающе глядели друг на друга.

В своей четкой и сухой манере юрист изложил инспектору все, что знал о Коре Ланскене. Ее рождение, воспитание, замужество, вдовство, финансовое положение и родственные связи. Ближайшим родственником покойной является ее единственный оставшийся в живых брат, мистер Тимоти Абернети. Он почти инвалид, живет затворником и практически лишен возможности покидать свой дом. Поэтому он уполномочил его, Энтвисла, действовать от своего имени и предпринять все необходимые шаги.

Инспектор кивнул. Ему было приятно иметь дело с этим пожилым и проницательным человеком. Кроме того, он надеялся, что тот поможет ему разобраться в деле, которое начинало казаться довольно запутанным.

– Со слов мисс Гилкрист, – заговорил он, – мы поняли, что миссис Ланскене накануне своей смерти была на севере на похоронах своего старшего брата.

– Совершенно верно, инспектор. Я и сам там был.

– Вы не заметили в ее поведении странности или настороженности?

– Разве в поведении человека, не подозревающего о своей скорой смерти, появляются странности? – поднял брови Энтвисл с хорошо разыгранным удивлением.

Инспектор улыбнулся, словно извиняясь:

– Я вовсе не имел в виду непонятного возбуждения, выражения какого-либо предчувствия или чего-нибудь в этом роде.

– Боюсь, я не совсем понимаю, инспектор.

– В этой истории не все ясно, мистер Энтвисл. Допустим, кто-то видел, как эта Гилкрист вышла из дома и направилась к автобусной остановке. Затем этот кто-то берет топор, лежащий у дровяного сарая, разбивает окно в кухне, проникает в коттедж, поднимается наверх и накидывается на миссис Ланскене. Накидывается зверски, нанеся топором шесть или восемь ударов.

Мистер Энтвисл вздрогнул.

– После этого, – продолжил инспектор, – убийца выдвигает несколько ящиков, прихватывает с собой пару побрякушек ценой не более десяти фунтов и отбывает восвояси.

– Она была в постели?

– Да. Насколько известно, накануне она вернулась из поездки крайне усталая и возбужденная. Она ведь получила какое-то наследство?

– Да.

– Спала она очень плохо и проснулась со страшной головной болью. Выпила несколько чашек чаю, приняла какое-то лекарство и попросила мисс Гилкрист не беспокоить ее до ланча. К этому времени ей, однако, не полегчало, и она приняла две таблетки снотворного. Тогда же она послала мисс Гилкрист в Рединг обменять книги в библиотеке. Когда кто-то, кто бы это ни был, проник в дом, миссис Ланскене уже спала или, во всяком случае, дремала. Взломщик вполне мог бы взять все, что ему хотелось, пустив в ход угрозы или засунув ей кляп в рот. Топор, столь предусмотрительно захваченный им с собой, представляется в этих обстоятельствах совершенно излишним.

– Может быть, он просто хотел пригрозить ей топором, – предположил Энтвисл, – на случай, если бы она начала сопротивляться.

– Никаких следов борьбы не обнаружено. Судя по медицинскому заключению, миссис Ланскене мирно спала, когда на нее напали.

Мистер Энтвисл беспокойно пошевелился в кресле.

– Известны случаи таких варварских и, по сути дела, бессмысленных убийств, – сказал он.

– Вероятно, к этому все и сведется. Разумеется, предписано задерживать всех подозрительных личностей. Впрочем, мы почти уверены, что никто из местных тут не замешан: у большинства железное алиби, поскольку в это время дня они находились на работе. Правда, коттедж миссис Ланскене находится не в самой деревне, а на дороге, ведущей к ней. Туда мог незаметно пробраться кто угодно. Вокруг деревни целый лабиринт дорог и тропинок. В то утро стояла прекрасная погода, а дождя не было уже несколько дней, так что, даже если кто-нибудь и подъезжал туда на машине, никаких следов обнаружить было уже невозможно.

– Вы полагаете, что все так и происходило? – живо спросил Энтвисл.

Инспектор пожал плечами.

– Не знаю. Хочу лишь сказать, что в этом деле есть любопытные детали. Вот, например...

Он выложил на стол несколько безделушек: брошку в форме трилистника с мелкими жемчужинами, брошь с аметистами, небольшую нитку недорогого жемчуга и браслет, украшенный гранатами.

– Эти вещи были взяты из шкатулки с драгоценностями. Их нашли совсем рядом с домом, в кустах.

– Гм, это любопытно. Может, убийца испугался содеянного и...

– Вполне возможно. Но тогда он наверняка оставил бы эти вещицы в ее комнате наверху. Паника, впрочем, могла овладеть им и на пути между спальней и воротами.

Мистер Энтвисл спокойно вставил:

– Или же, как вы предполагаете, эти штуки были взяты лишь для отвода глаз.

– Вариантов тут несколько... Не исключено, конечно, что это дело рук мисс Гилкрист. Знаете, когда две женщины живут только вдвоем, могут быть всякие ссоры, обиды и тому подобное. Мы учли и это. Версия, однако, сомнительная. По всем данным, они отлично уживались друг с другом.

Он помолчал и продолжил:

– Итак, вы полагаете, что никто не получил бы выгоды от смерти миссис Ланскене?

– Не совсем так, – чуть помедлив, сказал юрист.

Инспектор Мортон быстро вскинул на него глаза.

– Но ведь вы сказали, что миссис Ланскене жила на содержание, выделенное ей братом, и что собственных средств у нее не было.

– Да, именно. Ее супруг умер полным банкротом, а она, насколько я знал ее до замужества, да и после, была абсолютно неспособна скопить хоть что-нибудь.

– Коттедж она арендовала, принадлежащая ей мебель «под дуб» не представляет собой ничего особенного. Остались еще какие-то картины. Кто все это унаследует, не особенно-то разживется, если, разумеется, она вообще оставила завещание.

Энтвисл покачал головой:

– Мне абсолютно ничего не известно о ее завещании. Я же говорил вам, что не видел ее много лет.

– Тогда что вы, собственно, имеете в виду? Ведь вы что-то имели в виду?

– Да, имел. Но я хотел быть предельно точным.

– Вы о наследстве, оставленном ей братом? Имела она право распорядиться им по своему усмотрению?

– Не совсем так, как вы предполагаете. Она не могла распоряжаться капиталом. Сейчас, когда она умерла, он будет разделен между пятью другими наследниками Ричарда Абернети. Вот это я и имел в виду. Все они автоматически получают выгоду в результате смерти Коры Ланскене.

Инспектор казался разочарованным.

– А я-то думал, мы на что-то наткнулись. Тут наверняка нет мотива для того, чтобы набрасываться с топором на человека. Похоже, это действительно учинил какой-то малый, у которого не все дома. Один из этих несовершеннолетних правонарушителей, которых сейчас хоть пруд пруди. А потом нервы у него сдали, он швырнул свою добычу в кусты и дал тягу. Так оно скорее всего и было, если только здесь не замешана уважаемая мисс Гилкрист, что, по правде говоря, представляется крайне маловероятным.

– Когда она обнаружила труп?

– Почти в пять часов. Вернувшись из Рединга автобусом в шестнадцать пятьдесят, она вошла в коттедж через парадную дверь и сразу направилась в кухню, чтобы поставить чайник. Из комнаты миссис Ланскене не доносилось ни звука, и мисс Гилкрист решила, что та еще спит. Попозже она заметила разбитое окно в кухне: осколки валялись по всему полу. Но даже и тогда она ничего не заподозрила, подумала, что стекло наверняка разбил – мячом или из рогатки – соседский мальчишка. Мисс Гилкрист прошла наверх и осторожно заглянула в комнату хозяйки, чтобы узнать, не пора ли подавать чай. Увидев, что случилось, она от ужаса чуть было не упала в обморок, затем закричала и кинулась к соседям. Ее рассказ выглядит абсолютно логичным и последовательным. Ни в ее комнате, ни в ванной, ни на ее одежде не обнаружено следов крови. Нет, я не думаю, что мисс Гилкрист имеет к этому какое-либо отношение. Врач прибыл в половине шестого. По его мнению, смерть наступила не позднее, чем в половине пятого, а вероятнее всего, ближе к двум часам. Так что, похоже, кто-то болтался поблизости, выжидая, когда уйдет мисс Гилкрист.

Юрист поморщился.

Инспектор продолжил:

– Вы, я полагаю, захотите повидать ее?

– Да, я подумывал об этом.

– Это хорошо. Думаю, она рассказала нам все, что могла, но кто знает... Иногда в беседе нет-нет да и вынырнет какой-нибудь фактик. Вообще-то она типичная субтильная старая дева, но человек вполне разумный и практичный. Она вела себя очень расторопно и дельно и во многом помогла нам.

Он сделал паузу, а затем сказал:

– Тело в морге. Если вы хотите взглянуть...

Мистер Энтвисл согласился, но без всякого энтузиазма.

Спустя несколько минут он стоял, глядя на бренные останки Коры Ланскене. Ей нанесли поистине страшные удары по голове – выкрашенная хной челка на лбу слиплась и залубенела от запекшейся крови. Энтвисл сжал губы и отвернулся со стесненным сердцем.

Бедная маленькая Кора. Как ей позавчера не терпелось узнать, оставил ли брат что-нибудь и для нее. Какие радужные планы она, должно быть, строила на будущее. Каких глупостей она могла бы натворить – и с каким удовольствием! – располагая деньгами. Бедная Кора... Не много же времени было отпущено ей на розовые мечты.

Никто не извлек никакой выгоды из ее смерти, даже изверг-убийца, бросивший при бегстве украденные безделушки. Пять человек получат еще несколько тысяч фунтов, но капитала, который им уже достался, вероятно, более чем достаточно. Нет, здесь не могло быть причин для убийства. И что удивительно – мысли Коры были заняты убийством как раз накануне ее собственной насильственной смерти. «Ведь Ричарда убили, не так ли?» Абсурд! Рассказывать об этом инспектору Мортону было просто смешно. Возможно, хотя это и маловероятно, мисс Гилкрист могла бы пролить свет на сказанное Ричардом Коре... «Из его слов я поняла...» Что именно сказал Ричард?

«Разумеется, необходимо поговорить с мисс Гилкрист... Я должен увидеться с ней немедленно», – сказал себе мистер Энтвисл.

Мисс Гилкрист оказалась сухощавой увядшей женщиной с коротко стриженными седыми волосами. У нее были неопределенные черты лица, столь обычные для женщин в возрасте около пятидесяти. Энтвисла она встретила с радостью.

– Как хорошо, что вы приехали, мистер Энтвисл. Я ведь так мало знаю о семье миссис Ланскене и уж конечно раньше мне никогда не приходилось иметь дела с убийствами. Это так ужасно!

Энтвисл охотно поверил, что мисс Гилкрист раньше никогда не сталкивалась с убийством. По сути дела, ее реакция на случившееся была во многом похожа на реакцию его собственного компаньона.

– Разумеется, о подобных вещах читаешь в газетах, – сказала мисс Гилкрист, решительно ставя убийство на полагающееся ему место. – Но в последнее время я даже читать о таком избегала. Большинство этих преступлений так вульгарны.

Проследовав за ней в гостиную, Энтвисл внимательно огляделся вокруг. В помещении сильно пахло масляной краской. Оно было битком набито, но не мебелью, о которой говорил инспектор Мортон, а картинами, очень темными и грязными, написанными в основном маслом. Были также наброски акварелью и пара натюрмортов. Холсты меньшего формата громоздились на подоконнике.

– Миссис Ланскене обычно покупала их на распродажах, – объяснила мисс Гилкрист. – Она была страшно увлечена картинами, не пропускала ни одной распродажи в окрестностях. Их сейчас можно приобрести почти даром. Она никогда не платила больше одного фунта. Иногда всего несколько шиллингов. И все говорила, что, если повезет, за гроши можно купить и нечто стоящее. Миссис Ланскене думала, что вот это итальянский примитивист, который, может быть, стоит уйму денег.

Энтвисл с сомнением взглянул на предложенного его вниманию «итальянского примитивиста». Кора, если быть откровенным, мало что понимала в живописи. Пусть его, Энтвисла, повесят, если что-нибудь из этой мазни стоит хотя бы пять фунтов!

– Конечно, – продолжала мисс Гилкрист, заметив выражение его лица, – сама я не очень разбираюсь в таких вещах, хотя мой отец и был художником. Правда, не очень удачливым. Но в молодости я рисовала акварели и слышала много разговоров о живописи. Миссис Ланскене была так довольна, что ей есть с кем поболтать об этом. Она, бедняжка, просто обожала искусство.

– Вы любили ее?

«Глупый вопрос, – тут же упрекнул он себя. – Разве она ответит «нет»? А ведь жизнь с Корой наверняка была не сахар».

– О да, – сказала мисс Гилкрист. – Мы прекрасно ладили. Кое в чем, знаете ли, миссис Ланскене была совсем как ребенок. Она говорила все, что приходило ей в голову. Я не уверена, что ее суждения всегда были здравыми...

– Я бы не рискнул назвать покойную непроходимой дурой, – заметил Энтвисл. – Скажем так: она ни в коей мере не была интеллектуалкой.

– Наверное, вы правы. Однако, мистер Энтвисл, она была очень и очень проницательна. Я иногда просто поражалась, как она быстро соображала, что к чему.

Мистер Энтвисл взглянул на собеседницу с возросшим интересом. Он подумал, что она и сама далеко не глупа.

– Насколько я знаю, вы пробыли с миссис Ланскене несколько лет?

– Три с половиной года.

– Вы... э... были компаньонкой и... м-м... присматривали за домом?

Очевидно, он затронул щекотливую тему. Щеки мисс Гилкрист покрылись легким румянцем.

– Да, это так. На мне была почти вся стряпня, я очень люблю готовить. Ну еще пыль смахнуть и другая легкая работа по дому. Никакой черной работы, разумеется.

Тон мисс Гилкрист не допускал возражений. Энтвисл, понятия не имевший о том, что такое «черная работа», пробормотал что-то примирительное.

– Для этого два раза в неделю приходила миссис Пантер из деревни. Видите ли, мистер Энтвисл, я не потерпела бы, чтобы меня считали прислугой. У меня самой была маленькая чайная, но все пошло прахом во время войны. А такое милое было заведение, называлось «Ивушка». Вся чайная посуда была так очаровательно разрисована голубыми ивами. И к чаю подавали превосходную сдобу. У меня всегда была легкая рука на кексы и ячменные лепешки. Потом война, начались перебои со снабжением, я обанкротилась, потеряла те небольшие деньги, которые мне оставил папа и которые я вложила в это дело. Что мне оставалось? Я ведь никогда ничему не училась. Вот я и пошла в компаньонки, устроилась к одной леди. Но ничего хорошего из этого не получилось, она была слишком груба и заносчива. Затем я одно время служила в конторе, но это тоже было не по мне. Ну а потом я познакомилась с миссис Ланскене, и мы сразу зажили душа в душу. Ведь ее покойный супруг тоже был художником, ну и так далее... Но как я любила свою милую маленькую чайную! Туда приходили такие замечательные люди...

Глядя на мисс Гилкрист, Энтвисл невольно вспоминал про множество подобных ей женщин: с корректными манерами, облаченных в опрятные розовые или оранжевые халатики, принимающих у посетителей заказы на чай с кексом в бесчисленных «Прибрежных рощицах», «Рыжих котах», «Голубых попугаях», «Ивушках» и «Уютных уголках». У мисс Гилкрист было свое духовное прибежище – респектабельная чайная, этакий обломок «старых добрых времен», с сугубо приличной клиентурой. По всей стране, подумал он, снует множество женщин вроде мисс Гилкрист, похожих друг на друга своими кроткими терпеливыми лицами, упрямой складкой губ и старомодными прическами.

Печально задумавшаяся мисс Гилкрист встряхнулась:

– Право же, я не должна отнимать у вас время разговорами о себе. Полицейские были очень внимательны и добры. Инспектор Мортон из Главного управления такой любезный человек. Он даже устроил так, что я могла бы переночевать у миссис Лейк, дальше по дороге, но я сочла своим долгом остаться здесь и присмотреть за всеми прекрасными вещами миссис Ланскене. Они, разумеется, увезли, – она нервно сглотнула, – тело и заперли дверь спальни, а инспектор оставил на всю ночь полисмена в кухне, знаете, из-за разбитого стекла... кстати сказать, сегодня вставили новое. Так о чем это я? Значит, я сказала, что прекрасно проведу ночь в моей комнате, хотя, по правде, я все же загородила дверь комодом и поставила большой кувшин с водой на подоконник. Если это действительно какой-то ненормальный...

Здесь мисс Гилкрист остановилась, чтобы перевести дыхание.

Энтвисл быстро вставил:

– Инспектор изложил мне основные факты. Но если вам будет не очень тягостно рассказать кое-какие подробности...

– О да, мистер Энтвисл, я вас прекрасно понимаю. Полицейские подходят к делу так официально... Но ведь это, должно быть, правильно.

– Миссис Ланскене, насколько мне известно, вернулась с похорон позавчера поздно вечером?

– Да. Поезд немного опоздал. Я заказала такси, чтобы встретить ее на станции, как она распорядилась. Бедняжка ужасно устала – и это так естественно! – но, в общем-то, была в хорошем настроении.

– Так, так. Рассказывала она о похоронах?

– Очень мало. Я дала ей чашку горячего молока, больше она ничего не захотела, и она рассказала только, что в церкви было много народу и масса цветов. Да, еще она очень жалела, что не увидела своего другого брата... Тимоти, кажется?

– Да, Тимоти.

– По ее словам, она не видела его больше двадцати лет и надеялась встретиться с ним на похоронах, но потом решила, что он, наверное, поступил верно – при сложившихся обстоятельствах ему даже лучше было не приезжать. Правда, приехала его жена, которую миссис Ланскене всегда терпеть не могла... о, простите, мистер Энтвисл, это у меня просто сорвалось, я вовсе не хотела...

– Ничего, ничего, – успокоил ее юрист. – Вы ведь знаете, я не член семьи, и, кроме того, мне известно, что Кора и ее невестка никогда особенно друг с другом не ладили.

– Примерно то же самое она сказала и мне. По ее словам, она всегда знала, что Мод когда-нибудь превратится в этакую властную, деспотичную особу. Миссис Ланскене была страшно усталой и сказала, что сразу ляжет спать. Я принесла ей грелку с горячей водой, и она поднялась к себе наверх.

– Больше вам ничего не запомнилось из того, что она говорила?

– Если вы имеете в виду предчувствие, мистер Энтвисл, то ничего такого не было. Наоборот, она была прекрасно настроена, если не считать усталости и... печальных обстоятельств. Она спросила меня, не хочу ли я поехать на Капри. Подумать только, на Капри! Конечно, я сказала, что это было бы просто замечательно, а она объявила: «Мы поедем туда!» Я поняла – прямо мы об этом, естественно, не говорили, – что брат оставил ей ежегодный доход или что-то вроде этого.

Мистер Энтвисл утвердительно кивнул.

– Бедняжка! Ну что же, я рада, что она хоть получила удовольствие, когда строила всякие планы. – Мисс Гилкрист помолчала и уныло добавила: – Теперь-то я уж никогда не попаду на Капри.

– А на следующее утро? – поторопился вставить мистер Энтвисл, не обращая внимания на разочарованный тон компаньонки.

– На следующее утро миссис Ланскене чувствовала себя очень плохо и выглядела просто ужасно. Она сказала, что не спала всю ночь и что ее мучили кошмары. Я ответила, что она, наверное, переутомилась. Она позавтракала в постели и не вставала целое утро. Когда наступило время ланча, она сказала мне, что так и не смогла уснуть: «Просто места себе не нахожу, все думаю и думаю о разных вещах». Потом сказала, что примет несколько таблеток снотворного и постарается как следует выспаться во второй половине дня. Ей было нечего читать, и она попросила меня съездить в Рединг и обменять в библиотеке две книги, дочитанные ею накануне в поезде. Обычно двух книжек ей хватало на неделю. Я уехала на автобусе, и... это был последний раз... – Мисс Гилкрист зашмыгала носом. – Она, вероятно, крепко спала. Инспектор уверяет, что она не успела ничего почувствовать и что первый удар, должно быть, сразу убил ее. О господи, мне тошно даже думать об этом!

– Простите, простите. Я вовсе не хотел, чтобы вы задерживались на этих тягостных воспоминаниях. Я хотел только, чтобы вы рассказали мне о настроении миссис Ланскене накануне трагедии.

– Вполне естественно. Скажите ее родным, что, если не считать предыдущей плохой ночи, она была вполне счастлива и с удовольствием думала о будущем.

Энтвисл задумался на мгновение, прежде чем задать следующий вопрос, так как не хотел, чтобы он был наводящим.

– Не упоминала ли она о ком-нибудь из своих родных конкретно?

– Нет, нет. Вот только насчет брата Тимоти.

– А о смерти своего брата Ричарда? О причине или о чем-то еще в этом роде?

– Нет.

На лице мисс Гилкрист не было ни малейшего следа тревоги, которая, был уверен Энтвисл, наверняка появилась бы, обмолвись Кора хоть одним словом о своих подозрениях насчет убийства.

– Но ведь он, кажется, болел, – неопределенно высказалась мисс Гилкрист. – Хотя, признаюсь, я удивилась, услышав, что он умер. Он выглядел таким крепким.

Мистер Энтвисл вздрогнул от неожиданности.

– Вы видели его? Когда?

– Когда он приезжал сюда к миссис Ланскене. Это было, дай бог памяти... примерно недели три назад.

– Он гостил здесь?

– О нет. Просто приехал к ланчу. Миссис Ланскене не ждала его. Насколько я могу судить, там в прошлом были какие-то семейные неурядицы. Она сказала мне, что не виделась с братом много лет. Ее расстроил его неожиданный приезд и то, что он так болен.

– А она знала, что он болен?

– Да, это я хорошо помню. Потому что я подумала, только подумала про себя, вы понимаете, уж не страдает ли мистер Абернети размягчением мозга. Моя тетя...

Собеседник ловко обошел вопрос о тете.

– Что заставило вас подумать о размягчении мозга? Что-нибудь сказанное миссис Ланскене?

– Да, она сказала что-то вроде: «Бедный Ричард, смерть Мортимера ужасно состарила его. Он совсем одряхлел и, кажется, начал заговариваться. Все эти фантазии насчет преследования и что кто-то мало-помалу отравляет его. Со стариками такое случается». И она была совершенно права. Эта моя тетушка была уверена, что прислуга подсыпает ей яд в пищу, и кончила тем, что ела только вареные крутые яйца, потому что считала, что в такое яйцо нельзя подложить отраву. Мы тогда смеялись над ней, но теперь я думаю, а что бы мы делали с ней сейчас, когда яйца такой дефицит, да и те, что есть, – сплошь заграничные, их и варить-то страшно.

Мистер Энтвисл не вслушивался в сагу о тетушке. Он был глубоко озабочен. Когда мисс Гилкрист остановилась, чтобы перевести дух, он поинтересовался:

– Полагаю, миссис Ланскене не воспринимала все это всерьез?

– Нет, нет, мистер Энтвисл, она все прекрасно поняла.

Этот ответ встревожил юриста еще больше, поскольку в слово «поняла» он вкладывал иной смысл, чем, видимо, мисс Гилкрист. Действительно ли Кора Ланскене поняла, в чем дело? Быть может, не сразу, а несколько позже. Не поняла ли она все слишком хорошо?

Мистер Энтвисл прекрасно знал, что Ричард Абернети никоим образом не страдал старческим слабоумием. Ни о какой мании преследования у него не могло быть и речи. До последнего момента он оставался тем, кем был всегда: деловым человеком с трезвым и холодным умом. В этом смысле его болезнь ровным счетом ничего не изменила. Странно, если он говорил с сестрой на такую тему и в таких выражениях. Но, быть может, Кора с ее детской проницательностью сама поставила все точки над «i» в том, что ей рассказал Ричард? Во многих и многих отношениях, размышлял Энтвисл, Кора была самой настоящей дурой. В ней не было ни здравомыслия, ни уравновешенности, но она отличалась какой-то инфантильной прямотой и беспощадностью, которые помогали ей порой инстинктивно увидеть правду, скрытую от других.

Мистер Энтвисл вздохнул и осведомился, что мисс Гилкрист известно о завещании Коры. Та сразу же ответила, что завещание миссис Ланскене хранится в банке. Он настоял, чтобы компаньонка взяла небольшую сумму на текущие расходы, и обещал поддерживать с ней связь. Не согласится ли мисс Гилкрист остаться в коттедже, пока не подыщет себе новое место? О, конечно, конечно, ее это вполне устраивает.

Перед уходом Энтвислу еще пришлось полюбоваться картинами покойного Пьера Ланскене, развешанными в маленькой столовой. В основном это были изображения «обнаженной натуры», поражавшие почти полным отсутствием у живописца всякого таланта и в то же время его склонностью тщательно прорисовывать даже самые мелкие детали. Энтвисл только содрогнулся. И в заключение ему были продемонстрированы этюды маслом самой Коры Ланскене: виды рыбацких деревушек большей частью.

– Полперро, – с гордостью произнесла мисс Гилкрист. – Мы были там в прошлом году, и миссис Ланскене была очарована его живописностью.

Рассмотрев виды Полперро с северо-запада, с юго-запада и со всех других направлений, мистер Энтвисл признал, что миссис Ланскене действительно вкладывала в живопись всю душу.

– Она обещала оставить мне свои этюды, – мечтательно говорила тем временем компаньонка. – Я ими так всегда восхищалась. Даже если она забыла упомянуть об этом в завещании, я, быть может, могу оставить себе хотя бы один на память, как вы думаете?

– Уверен, что это можно будет устроить, – великодушно кивнул мистер Энтвисл.

Согласовав еще кое-какие мелочи, он направился в банк, а затем к инспектору Мортону для дальнейшей консультации.

– Ты вымотался, абсолютно вымотался, – сказала мисс Энтвисл тем возмущенным и агрессивным тоном, каким любящие сестры имеют привычку говорить со своими братьями, у которых они ведут хозяйство. – В твоем возрасте это не годится. И какое ты имеешь ко всему этому отношение, хотела бы я знать? Ведь ты ушел на покой, не правда ли?

Мистер Энтвисл кротко ответил, что Ричард Абернети был одним из его старейших друзей.

– Пусть так, но ведь он умер. Чего же ради тебе вмешиваться в дела, которые тебя абсолютно не касаются, и простужаться насмерть в этих кошмарных, насквозь продуваемых поездах. И к тому же убийство! Я вообще не понимаю, почему они послали за тобой.

– Потому, что в коттедже нашли подписанное мною письмо, которым я уведомлял Кору о некоторых подробностях похорон Ричарда.

– Похороны за похоронами! Кстати, это напомнило мне... Кто-то из этих Абернети звонил тебе. Он назвался Тимоти. Откуда-то из Йоркшира, кажется. Сказал, что позвонит позднее.

Звонок раздался в тот же вечер. Взяв трубку, поверенный услышал на другом конце провода голос Мод Абернети:

– Слава богу, наконец я застала вас! Тимоти в ужасном состоянии, это известие о Коре, безумно расстроило его.

– Вполне понятно, – ответил мистер Энтвисл.

– Вы хотите сказать, что ее действительно убили? – спросила Мод с некоторым сомнением в голосе.

«Но ведь Ричарда убили, не так ли?» – припомнился Энтвислу вопрос Коры. На этот раз ответить можно было без всяких колебаний.

– Да, ее убили, – подтвердил Энтвисл.

– И, судя по газетным сообщениям, топором?

– Да.

– Мне это кажется совершенно невероятным. Чтобы сестра Тимоти, его родная сестра была убита топором!

Энтвислу это казалось столь же невероятным. Тимоти был так далек от всего связанного с насилием, что казалось, будто от него застрахованы и его родственники.

– Полагаю, что факты – упрямая вещь, – сказал Энтвисл вежливо, но твердо.

– Я так тревожусь за Тимоти. Сейчас мне пришлось уложить его в постель, но он хочет, чтобы вы приехали поговорить с ним. Его интересует сотня вещей: будет ли дознание и когда, выражала ли покойная какие-либо пожелания насчет похорон, есть ли завещание?

– Да, завещание есть. Она назначила Тимоти своим, душеприказчиком.

– О господи! Боюсь, что он не сможет...

– Фирма позаботится о всех формальностях. Завещание очень простое. Свои собственные этюды и аметистовую брошь она оставила компаньонке, мисс Гилкрист, а все остальное – Сьюзен.

– Сьюзен? Интересно, почему? Кора ведь ее почти не видела, разве что ребенком.

– Я думаю, это потому, что Сьюзен не очень угодила родным своим замужеством.

Мод фыркнула.

– Пьер Ланскене не годился бы в подметки даже Грегори. Правда, в мое время девушке и в голову бы не пришло выйти замуж за человека, который обслуживает людей за прилавком. И к тому же аптека – это все же лучше, чем, скажем, галантерейный магазин. В любом случае, Грегори хоть выглядит прилично. Значит, Сьюзен получит доход, который Ричард оставил Коре?

– Нет, капитал будет разделен соответственно условиям завещания Ричарда. Бедняжка Кора оставила только несколько сот фунтов и мебель в своем коттедже. Сомневаюсь, чтобы после уплаты долгов и продажи мебели общая сумма составила более пятисот фунтов. Разумеется, будет дознание, оно назначено на следующий четверг. И если Тимоти не возражает, мы пошлем туда молодого Ллойда, чтобы он присутствовал от имени семьи. К сожалению, некоторой огласки не избежать, учитывая... обстоятельства.

– Как неприятно! А этого бандита уже схватили?

– Пока нет.

– Наверное, это один из тех кошмарных юнцов, которые болтаются по сельской местности и всех подряд убивают. Полиция так беспомощна.

– Нет, нет, – возразил Энтвисл, – полиция вовсе не беспомощна, выкиньте эту мысль из головы.

– Вообще, это все просто невероятно. Тимоти абсолютно выбит из колеи. Так не могли бы вы приехать, мистер Энтвисл? Это так успокоило бы его.

Юрист помолчал. Пожалуй, стоит принять приглашение.

– Хорошо, в этом есть некий резон. Мне все равно понадобится подпись Тимоти под некоторыми документами. Он же душеприказчик.

– Прекрасно, у меня словно гора с плеч! Значит, завтра, и вы останетесь переночевать? Поезд идет в одиннадцать двадцать с Сент-Панкраса.

– Сожалею, но мне придется воспользоваться вечерним поездом. Утром у меня будут другие дела.

Джордж Кроссфилд приветствовал мистера Энтвисла сердечно, но чуточку удивленно.

В порядке объяснения, хотя на самом деле это ничего не объясняло, Энтвисл сказал:

– Я только что вернулся из Литчетт Сент-Мэри.

– Так, значит, это действительно тетя Кора? Я читал об этом в газетах, но просто не мог поверить и решил, что это, должно быть, просто однофамилица.

– Ланскене не такая уж распространенная фамилия.

– Конечно, конечно. Но человеку всегда трудно поверить, что убит кто-то из его родственников. Судя по всему, этот случай напоминает убийство в прошлом месяце в Дартмуре.

– Разве?

– Те же обстоятельства. Такой же одинокий коттедж и две пожилые женщины. Похищена какая-то сумма наличными, но столь мизерная, что почти невозможно счесть это достаточным мотивом.

– Как знать, – вставил Энтвисл. – Ценность денег всегда относительна. Тут главное, насколько они вам нужны.

– Да, полагаю, вы правы.

– Если, например, вы нуждаетесь в десяти фунтах, то пятнадцати будет более чем достаточно. И наоборот. Если, допустим, вам необходима сотня, никак не обойдешься сорока пятью.

– По-моему, в наше время пригодятся любые деньги. Все так стеснены в средствах, – перебил его Джордж, и глаза его блеснули.

– Да, но не настолько чтобы деньги становились вопросом жизни и смерти, а я имел в виду именно это. Кстати, Джордж, не нужен ли вам аванс, пока дело с наследством не улажено окончательно?

– Собственно, я и сам хотел заговорить об этом. Впрочем, в банке, когда я сослался на вас, охотно согласились потерпеть, хотя по текущему счету у меня там перерасход.

Глаза Джорджа снова блеснули, и искушенный в подобных делах Энтвисл узнал этот странный блеск. Теперь он был уверен, что Джордж, даже если деньги не стали для него вопросом жизни и смерти, весьма и весьма нуждался в них. И еще он подумал, что сам никогда не доверился бы Джорджу в денежных делах. А не пришел ли к такому же выводу и старый Ричард Абернети, превосходно разбиравшийся в людях? Мистер Энтвисл был уверен, что после смерти Мортимера Ричард подумывал о том, чтобы сделать Джорджа своим единственным наследником. Не будучи формально Абернети, тот был единственным мужчиной среди молодого поколения. Он был бы естественным преемником Мортимера. Однако Ричард, когда Джордж прогостил у него несколько дней, по-видимому, разочаровался в нем. Не подсказала ли ему интуиция, так же как теперь и самому Энтвислу, что на честность Джорджа положиться нельзя? В свое время семья сочла, что, выйдя замуж за отца Джорджа, Лаура сделала далеко не лучший выбор. Какой-то биржевой маклер, у которого помимо биржи были какие-то другие таинственные делишки. Судя по всему, Джордж больше пошел в своего батюшку, нежели в родственников по материнской линии.

Неправильно истолковав, вероятно, молчание юриста, Кроссфилд, смущенно посмеиваясь, сказал:

– Честно говоря, в последнее время мне не везет в делах. Я рискнул – и многое потерял на этом. Но теперь я снова смогу встать на ноги. Нужен только небольшой капитал. Акции «Арденс консолидейтед» – дело верное, как вы считаете?

Энтвисл промолчал. У него в голове невольно мелькнуло: уж не спекулирует ли Джордж на деньги своих клиентов? Если это так и если ему грозит судебное преследование... Энтвисл решился:

– Я пытался связаться с вами на следующий день после похорон, но вас, кажется, не было в конторе.

– Да? Мне даже ничего не сказали. Вообще-то я счел, что имею право на свободный денек, так сказать, в честь добрых известий.

– Добрых известий?

Джордж покраснел.

– О, я совсем не имел в виду смерть дяди Ричарда. Но когда узнаешь, что на тебя свалилось наследство, это как-то возбуждает. Появляется настроение отметить такое событие. Вот я и отправился на бега в Хёрст-парк, поставил на двух фаворитов. И уж если везет, так везет: оба выиграли. Всего каких-то пятьдесят фунтов, но и они не лишние.

– Безусловно, – поддержал собеседника Энтвисл. – А теперь, после смерти вашей тети Коры, вы получите и еще кое-что.

Лицо Джорджа омрачилось.

– Бедная старушенция. Дьявольски ей не повезло, и как раз в то время, когда она рассчитывала пожить в свое удовольствие.

– Будем надеяться, полиция скоро схватит убийцу, – сказал Энтвисл.

– Они молодцы, наши полицейские. Соберут всех подозрительных типов, что есть в окрестностях, заставят каждого отчитаться, где он был в это время.

– Не так уж это просто, – перебил его Энтвисл. – Я, например, в тот день в половине четвертого был в книжном магазине Хэтчарда. Но весьма сомневаюсь, что смогу припомнить это, если полиция начнет допрашивать меня, допустим, дней через десять. А вы, Джордж, были в Хёрст-парке. Вспомните ли вы, когда именно вы были на бегах, если вас спросят об этом, ну, скажем, через месяц? Хотя вы ведь тогда выиграли, а люди редко забывают имена лошадок, которые привезли им деньги. Кстати, как их звали?

– Минуточку... Геймарк и Фрогг Второй. Да, я не скоро их забуду.

Мистер Энтвисл издал короткий сухой смешок и откланялся.

– Просто замечательно, что вы зашли, – сказала Розамунд без видимого энтузиазма, – но ведь еще страшно рано. – Она откровенно зевнула.

– Уже одиннадцать, – сказал Энтвисл.

Розамунд снова зевнула и добавила, словно извиняясь:

– Мы тут вчера повеселились и, пожалуй, перебрали. У Майкла еще жуткое похмелье.

В этот момент появился и сам Майкл, тоже зевая, с чашкой черного кофе в руках. Он был облачен в нарядный халат, и его улыбка была обаятельна, как всегда.

На Розамунд была черная юбка, грязноватый желтый свитер и, насколько мог судить Энтвисл, ничего больше.

Методичный и чопорный Энтвисл не одобрял образа жизни молодых Шейнов. Жалкая квартирка в Челси – бутылки, рюмки, повсюду окурки, прокуренный воздух – общее впечатление беспорядка и неухоженности. На этом безотрадном фоне Розамунд и Майкл поражали своим цветущим видом. Энтвисл подумал, что они представляют собой, безусловно, очень красивую пару и кажутся по уши влюбленными друг в друга. Во всяком случае, Розамунд наверняка обожает Майкла.

– Милый, – обратилась она к мужу, – как насчет капельки шампанского? Просто чтобы поскорее очухаться, а заодно и выпить за будущее. О, мистер Энтвисл, как это немыслимо удачно, что дядя оставил нам деньги именно сейчас!

Юрист заметил, что лицо Майкла стало на мгновение хмурым, почти мрачным, но его жена безмятежно продолжала:

– Потому что представляется чудный случай поставить одну вещичку. Там изумительная роль для Майкла, и даже для меня найдется крохотная ролька. Это, знаете, об одном из этих молодых преступников, сплошь все самые новые идеи. Он, знаете ли, ворует и убивает, а полиция и общество травят его, а под конец оказывается, что он святой.

Шокированный мистер Энтвисл хранил ледяное молчание. «Что за вздор несут нынешние молодые идиоты! – размышлял он. – И пьески их тоже не лучше».

Все еще хмурившийся Майкл наконец вмешался:

– Не думаю, Розамунд, чтобы мистеру Энтвислу это было интересно. Помолчи немного и дай человеку возможность сказать, зачем он пришел к нам.

– Надо уладить некоторые мелочи, – сказал юрист. – Я только что из Литчетт Сент-Мэри.

– Значит, тетку Кору действительно укокошили. Мы читали в газетах. Бедная старушка! На похоронах дяди Ричарда я все смотрела на нее и думала, что лучше уж быть мертвой, чем такой нелепой и несуразной на вид, и вот она и вправду мертва. Наша вчерашняя компания просто не могла поверить, когда я сказала, что, похоже, это мою родную тетку убили топором. Они все чуть не умерли со смеху, правда, Майкл?

Майкл Шейн не ответил, и Розамунд, которую всё это явно забавляло, продолжала:

– Два убийства одно за другим. Многовато, не так ли?

– Не будь дурой, Розамунд. Твой дядя Ричард не был убит.

– А Кора думала, что был.

Мистер Энтвисл вмешался:

– Вы ведь вернулись в Лондон после похорон?

– Ну конечно, в одном поезде с вами.

– Разумеется, разумеется. Я спрашиваю потому, что пытался дозвониться вам на следующий день, – он метнул быстрый взгляд на телефон, – но никто не отвечал.

– Ой, как мне жаль! Что же мы тогда делали? Значит, это было позавчера... До двенадцати мы были дома, это точно. Потом ты, Майкл, ушел, чтобы поймать Розенхейма и Оскара, а я отправилась по магазинам. Мы должны были встретиться с Джанет, но каким-то образом разминулись. Вечером мы обедали в «Кастилии» и вернулись часов в десять. Кстати, мистер Энтвисл, мы получим деньги сейчас или придется ждать еще целую вечность?

– Боюсь, – ответил Энтвисл, – что закон в таких делах не склонен торопиться.

– Но ведь мы можем получить аванс, правда? – Розамунд казалась встревоженной. – Майкл сказал, мы можем. Ведь это страшно важно из-за постановки, понимаете?

Майкл вставил, приятно улыбаясь:

– О, никакой особой спешки нет. Просто надо решить, воспользоваться этим случаем или подождать, не подвернется ли что-нибудь еще.

Мистер Энтвисл успокаивающе заметил:

– Авансом необходимую сумму оформить не сложно.

– Тогда все в порядке. – Розамунд вздохнула с облегчением. – А тетя, оставила она какие-нибудь деньги?

– Очень немного. Она оставила их вашей кузине Сьюзен.

– Интересно, почему Сьюзен? И сколько?

– Несколько сот фунтов и кое-какую мебель.

– Хорошую?

– Нет.

Розамунд явно утратила интерес к разговору о наследстве.

– Как-то странно все это. Сначала тетя Кора ляпнула после похорон: «Ведь Ричарда убили, не так ли?», а на следующий день и ее убили. Непонятно, правда?

Воцарилось неловкое молчание. Потом мистер Энтвисл спокойно ответил:

– Да, не совсем понятно.

Пока Сьюзен Бэнкс, облокотившись на стол, что-то говорила со свойственными ей оживлением и энергией, мистер Энтвисл исподтишка ее разглядывал.

Ничего общего с кукольной красотой Розамунд. Но лицо привлекает необыкновенной живостью – полные, чувственные губы, подчеркнуто женственная фигура. В то же время Сьюзен во многом напомнила ему покойного Ричарда Абернети. Форма головы, линия подбородка, глубоко посаженные вдумчивые глаза. В ней чувствовались та же сила характера, дальновидность и смелость в суждениях. Из трех представителей молодого поколения Абернети она одна, казалось, была выкована в том же огне, что и семейное богатство и благополучие. Ричард Абернети, тонкий знаток человеческой натуры, безусловно, встретил в Сьюзен качества, которые искал. Но в своем завещании он ничем ее не выделил. Не доверяя, как и Энтвисл, Джорджу, не обратив внимания на очаровательную глупышку Розамунд, разве не нашел он в Сьюзен то, что ему было нужно – наследницу, во всем достойную его? Логичнее всего предположить, что причиной тут был человек, которого его племянница выбрала себе в мужья...

Взгляд мистера Энтвисла осторожно скользнул через плечо Сьюзен туда, где стоял и с отсутствующим видом затачивал карандаш Грегори Бэнкс.

Худой, бледный молодой человек с рыжеватыми волосами. Заурядная внешность. На фоне яркой Сьюзен он казался совершенно бесцветным, и было трудно понять, что именно он, собственно, собой представляет. Ничего примечательного в нем нет – просто приятный услужливый юноша. И все же в незаметности Грегори Бэнкса было что-то вызывающее неосознанную тревогу. Он явно не подходил на роль мужа Сьюзен, но тем не менее она настояла на этом замужестве, преодолела все препятствия. Почему? Что она разглядела в нем?

«Да и сейчас, спустя полгода после свадьбы, она без ума от этого парня», – сказал себе мистер Энтвисл.

Ему и раньше приходилось видеть такое. Множество жен со своими супружескими проблемами прошли через юридическую фирму «Боллард, Энтвисл, Энтвисл и Боллард». Жен, обожавших своих мужей, которые им и в подметки не годились. Жен, которым до смерти надоели их примерные и зачастую, казалось бы, безупречные мужья. Что именно та или иная женщина видит в конкретном представителе противоположного пола, было загадкой, неразрешимой для человека с рядовым интеллектом. Это следовало принимать как данность! Женщина, умная во всех других отношениях, становилась абсолютной дурой, когда дело касалось определенного мужчины. Сьюзен была одной из таких женщин. Для нее центром мироздания был Грег, а подобные настроения таят в себе опасность.

Сьюзен тем временем быстро и возмущенно говорила:

– Просто безобразие! Помните ту женщину, которую убили в прошлом году в Йоркшире? Никто даже не был арестован. А старуха, убитая кочергой в кондитерской? Они арестовали какого-то человека, но скоро выпустили его.

– Не было улик, моя дорогая, – сказал Энтвисл.

Сьюзен не обратила внимания на его слова.

– А тот другой случай, с медсестрой на пенсии, там тоже фигурировал топор, точь-в-точь как в случае с тетей Корой.

– Да вы, Сьюзен, просто ходячая уголовная хроника, – мягко сказал Энтвисл.

– Естественно, такие вещи невольно западают в память, а когда убивают кого-то из твоих родственников, да еще при таких обстоятельствах, начинаешь думать, что сельская местность кишмя кишит бандитами, которые вламываются в дома и нападают на одиноких женщин, а полиции на это наплевать.

Мистер Энтвисл протестующе покачал головой:

– Не хулите полицию, Сьюзен. Там работают люди умные, упорные и терпеливые. Даже если газеты замолчали, это еще не означает, что дело закрыто. Это далеко не так.

– И все же сотни преступлений остаются каждый год нераскрытыми.

– Сотни? – Взгляд Энтвисла выразил сомнение. – Какое-то количество, да. Но частенько случается, что полиция знает, кто совершил преступление, но не располагает уликами, достаточными для обращения в суд.

– Я этому не верю, – сказала Сьюзен. – По-моему, если точно знаешь, кто преступник, всегда можно получить улики.

– Сомневаюсь, – задумчиво произнес Энтвисл, – весьма сомневаюсь.

– Есть у полицейских хоть какая-то идея насчет того, кто убил тетю Кору?

– Этого я сказать не могу. Насколько мне известно, нет. Да они и не стали бы со мною откровенничать на столь раннем этапе расследования. Не забывайте, что убийство произошло только вчера.

– Это наверняка должен быть человек определенного типа, – размышляла вслух Сьюзен. – Жестокий, быть может, наполовину свихнувшийся. Возможно, бывший солдат или сбежавший из тюрьмы уголовник. Ну кто еще стал бы орудовать топором.

Энтвисл лукаво приподнял брови и пробормотал себе под нос:

Сьюзен рассердилась:

– С Корой не жил никто из родственников, только компаньонка. А Лиззи Борден оправдали. Никто не мог точно сказать, что именно она убила своих отца и мачеху.

– Песенка, безусловно, клевещет, – согласился Энтвисл.

– Вы думаете, это сделала компаньонка? Тетя оставила ей что-нибудь?

– Недорогую аметистовую брошь и несколько изображений рыбацких поселков, ценных только как память о ней.

– Нужно иметь достаточный повод для убийства, если, конечно, речь не идет о каком-то психе.

Мистер Энтвисл ответил со смешком:

– Пока что единственный человек, у которого был такой повод, – это вы, моя дорогая.

– Что такое? – Грег резко качнулся вперед. Казалось, он пробудился ото сна. В его глазах загорелся недобрый огонек. Грег уже не производил впечатления незначительной фигуры на заднем плане. – Куда это вы клоните? Какое отношение имеет к этому Сью?

Резко прозвучал голос Сьюзен:

– Прекрати, Грег! Мистер Энтвисл не имел в виду ничего плохого.

– Просто шутка, – подтвердил, словно прося прощения, юрист, – и, боюсь, не очень удачная. Кора оставила все, что у нее было, вам, Сьюзен. Но для молодой леди, которая только что унаследовала несколько сот тысяч фунтов стерлингов, какие-то жалкие несколько сотен вряд ли могут послужить мотивом для убийства.

– Она оставила свои деньги мне?! – Голос Сьюзен звучал удивленно. – Как странно! Она меня, можно сказать, и не знала вовсе. Почему это, как вы думаете?

– Насколько мне известно, до нее дошли какие-то слухи... э... об осложнениях, связанных с вашим замужеством. В свое время ее собственный брак тоже наделал немало шума, и, наверное, она хотела... ну... выразить вам чувство солидарности, что ли...

Сьюзен с явным интересом спросила:

– Она ведь вышла за художника, которого вся наша семья терпеть не могла. Он был хорошим художником?

Мистер Энтвисл решительно покачал головой в знак отрицания.

– Там, в коттедже, есть его картины?

– Да.

– Тогда я решу сама.

Энтвисл с улыбкой взглянул на вздернутый подбородок Сьюзен:

– Да будет так! Правда, я старый хрыч, и мои взгляды на искусство безнадежно старомодны, но не думаю, что вы оспорите мое суждение.

– Ведь мне, наверное, придется поехать туда? Кто-нибудь там сейчас есть?

– Я договорился с мисс Гилкрист, она пока останется там.

Грег вставил:

– У нее, должно быть, крепкие нервы, если она не боится оставаться в доме, где совершено убийство.

– Мисс Гилкрист вполне разумная женщина. И кроме того, – сухо добавил Энтвисл, – не думаю, что ей есть куда деваться, пока она не приискала себе другого места.

– Значит, смерть тети Коры оставила ее у разбитого корыта? Она и тетя дружили?

Мистер Энтвисл взглянул на Сьюзен с некоторым любопытством, не совсем понимая, что она имеет в виду.

– Более или менее, – ответил наконец он. – Кора никогда не обращалась с мисс Гилкрист как с прислугой.

– Значит, она обращалась с ней гораздо хуже. Этим несчастным так называемым леди сейчас приходится ох как несладко. Постараюсь найти ей где-нибудь приличное место. Вряд ли это будет трудно. Сейчас каждый, кто не прочь делать что-нибудь по дому и умеет готовить, просто на вес золота. Она ведь умеет готовить?

– О да. Мне кажется, она возражает только против «черной работы». Кстати, Сьюзен, ваша тетушка назначила своим душеприказчиком Тимоти.

– Тимоти! – насмешливо воскликнула Сьюзен. – Да ведь дядя Тимоти просто миф. Его же никто никогда не видит.

– Я, – сообщил мистер Энтвисл, посмотрев на часы, – как раз еду к нему сегодня вечером. Заодно скажу ему, что вы сами решили съездить в Литчетт Сент-Мэри.

– Думаю, это займет у меня не больше двух дней. Мне не хочется надолго уезжать из Лондона. У меня столько идей, хочу стать коммерсанткой.

Мистер Энтвисл осмотрелся в невзрачной гостиной этой крошечной квартиры. Грег и Сьюзен явно были стеснены в средствах. Он знал, что ее отец промотал большую часть своего состояния и оставил дочь почти в нищете.

– Какие у вас планы на будущее, осмелюсь спросить?

– Я присмотрела помещение на Кардиган-стрит. Полагаю, в случае необходимости вы сможете выдать мне немного денег вперед? Мне придется, возможно, внести залог.

– Это мы устроим. Я несколько раз звонил вам на следующий день после похорон, хотел спросить насчет аванса, но вас, наверное, не было в городе?

– О нет, – быстро ответила Сьюзен. – Мы в тот день вообще никуда не выходили.

Грег тихо добавил:

– Знаешь, Сью, мне кажется, наш телефон был тогда не в порядке. Помнишь, во второй половине дня я никак не мог дозвониться к себе на службу. Я хотел сообщить на станцию, но на следующий день все наладилось.

– Телефоны, – подтвердил Энтвисл, – оказываются иногда штукой крайне ненадежной.

Сьюзен вдруг спросила:

– Откуда тетя Кора узнала о нашем браке? Ведь венчания в церкви не было, и мы никому ничего не говорили заранее.

– Возможно, ей сказал Ричард. Она изменила свое завещание примерно три недели назад, то есть приблизительно в то время, когда он навестил ее. По старому завещанию все отходило какому-то теософскому обществу.

Сьюзен, казалось, была поражена.

– Дядя Ричард навещал ее? Я и понятия об этом не имела. Выходит, вот когда...

– Когда что?

– Ничего, – ответила Сьюзен.

– Очень любезно с вашей стороны, что вы приехали, – сказала своим чуть хрипловатым голосом Мод, встречая мистера Энтвисла на платформе в Бэйхэм Комптоне. – Будьте уверены, Тимоти и я ценим это. По правде сказать, для Тимоти ничего не могло быть хуже, чем смерть Ричарда.

Мистеру Энтвислу как-то не приходило в голову воспринимать кончину своего друга с такой точки зрения. Но он уже убедился в том, что миссис Тимоти рассматривала все исключительно в этом ракурсе.

– Прежде всего – потрясение. Ведь в действительности Тимоти был очень привязан к Ричарду. Ну а потом это внушило ему разные мрачные мысли. Тимоти настолько больной человек, что стал бояться за себя. Он как-то вдруг осознал, что остался единственным живым из своих братьев, твердит, что теперь – его очередь и что долго он не протянет. Одним словом, всякий похоронный бред, я так ему и сказала.

Продолжая развивать эту тему, Мод подвела своего спутника к фантастически дряхлой автомашине баснословно древнего, по-видимому, возраста.

– Прошу прощения за нашу старую тарахтелку, – сказала она. – Мы просто не можем позволить себе купить новую. У этой два раза меняли двигатель. Надеюсь, он заведется сразу, а то иногда приходится действовать вручную.

Мод несколько раз нажала на стартер, но добилась лишь слабого пофыркивания. Мистер Энтвисл, которому в жизни не приходилось заводить автомобильный двигатель, начал нервничать, но Мод сама вылезла из машины и, энергично крутанув пару раз заводную ручку, пробудила мотор к жизни. «Счастье, – подумал с чувством облегчения Энтвисл, – что Мод такая здоровая и крепко сбитая женщина».

– Но вообще старые машины на деле очень выносливы, – говорила тем временем она. – Правда, эта паршивка недавно подвела меня. Вдруг встала, когда я возвращалась с похорон. Пришлось отшагать пару миль до ближайшего гаража, вернее до сельской автомастерской, и заночевать в тамошней гостинице, пока механик разбирался с машиной. Разумеется, Тимоти это ужасно расстроило. Мне пришлось сообщить ему по телефону, что вернусь только на следующий день. Он так разволновался. Конечно, я стараюсь по возможности скрывать от него всякие неприятности, но как скроешь, например, смерть Коры? Мне пришлось послать за доктором Бартоном, чтобы он дал Тимоти успокоительное. Такие вещи, как убийство, – просто гибель для больных людей. Впрочем, Кора всегда была идиоткой.

Мистер Энтвисл молча переваривал это замечание. Ход мыслей Мод был ему не совсем ясен.

– Мне кажется, – продолжала она, – мы с Корой не встречались со времени моей свадьбы. Мне не хотелось тогда говорить Тимоти, что его сестра совершенно ненормальна. Но я действительно считала ее такой. Чего только она, бывало, не говорила! Случалось, я просто не знала, что делать – сердиться или смеяться. Ну да что там, теперь она, бедняжка, за все это заплатила. Думаю, она жила в каком-то своем воображаемом мире, полном самых фантастических представлений о других людях. У нее не было протеже?

– Протеже? Что вы имеете в виду?

– Ну, какого-нибудь молодого, подающего надежды художника или музыканта, кого-то, кого она могла впустить в дом в тот день, и кто потом кокнул ее ради денег. Какой-нибудь юнец. Они часто бывают такие странные в этом возрасте, особенно если увлекаются искусством, и с психикой у них не все в порядке. Это же абсурд – вломиться в дом и убить ее средь бела дня, когда любой тебя может увидеть. Если уж на то пошло, для таких дел существует ночь.

– Но тогда в доме были бы обе женщины.

– Ах да, компаньонка. Но я не могу поверить, чтобы кто-то дожидался, пока компаньонка уйдет из дому, а потом влез и убил Кору. Не мог же он рассчитывать, что найдет в доме наличные или еще что-нибудь стоящее. Да и наверняка можно было выбрать время, когда обеих женщин не будет дома. И вообще, что за глупая блажь совершать убийство, когда в этом нет никакой необходимости.

– Вы считаете, убийство Коры не было необходимостью?

– Я не знаю, что и считать, настолько это все дико.

«Должно ли убийство иметь смысл? – размышлял про себя мистер Энтвисл. – Теоретически говоря, да. Но ведь известно и множество бессмысленных преступлений. Все зависит, – решил он, – от мышления убийцы».

Что, собственно, знал он об убийцах и их мышлении? Очень мало. Его фирма никогда не вела уголовных процессов. Сам он криминалистикой не увлекался. Насколько он мог судить, среди убийц всякие люди встречались. Некоторые, наподобие Седдона, отличались непомерным честолюбием. Другие, вроде Смита и Роуза, были как-то особенно привлекательны для женщин. Третьи были мелочными и алчными. Четвертые, как Армстронг, были просто приятными людьми. Эдит Томпсон жила в мире ирреального насилия. Медсестра Ваддингтон убивала своих пожилых пациентов с бодрой деловитостью.

Его размышления прервал голос Мод:

– Если бы только я могла держать его подальше от газет. Но он хочет читать их, а потом, естественно, расстраивается. Вы понимаете, мистер Энтвисл, что не может быть и речи о присутствии Тимоти на дознании? Доктор Бартон, если нужно, выдаст необходимую справку.

– На этот счет можете не беспокоиться.

– Слава богу.

Машина свернула в ворота Стэнсфилд-Грейндж. В свое время это была привлекательная, ухоженная усадьба с большим садом, но сейчас все выглядело несколько унылым и заброшенным. Мод вздохнула:

– Все заросло. Во время войны обоих садовников мобилизовали. Теперь у нас работает только один старик, да от него проку мало, хотя жалованье приходится платить большое. Должна сказать, это просто счастье, что можно будет потратить кое-что на дом и сад и привести их в порядок. Мы оба так любим это место. А я уже побаивалась, что нам придется продать виллу... Тимоти, само собой, я ничего такого не говорила, он бы с ума сошел.

Они подъехали к украшенному колоннами парадному крыльцу очень старого дома в георгианском стиле, который явно нуждался в ремонте и покраске.

– Никакой прислуги, – раздраженно выкладывала свои невзгоды Мод, пока они поднимались по ступенькам и входили в дом. – Приходят на несколько часов две женщины, и это все. Еще месяц назад у нас была постоянная прислуга – горбатенькая девушка с хроническим насморком и не очень сообразительная. Но она жила здесь, и какое же это было облегчение! К тому же она недурно готовила, если, конечно, не требовать от нее слишком многого. Но, можете себе представить, она попросила расчет и перешла к какой-то дуре, которая держит у себя шесть китайских мопсов. Там большой дом и, следовательно, больше работы, однако она все-таки ушла, потому что, видите ли, она «прямо обожает собачек». Собачки! Их без конца рвет, и грязь от них кошмарная. По-моему, эта девчонка просто ненормальна. Но, так или иначе, мы остались без прислуги. Теперь, если днем мне нужно куда-то выйти, Тимоти остается совершенно один, и, случись с ним что-нибудь, кто ему поможет? Правда, я ставлю телефон поближе к его креслу, так что он может позвонить доктору Бартону, если почувствует себя плохо.

Мод ввела юриста в гостиную, где около камина был накрыт к чаю стол, и ненадолго исчезла. Вернувшись с кипящим чайником, домашним кексом и свежими булочками, она захлопотала возле гостя.

– А что Тимоти? – поинтересовался он, и Мод объяснила, что отнесла мужу поднос с чаем, перед тем как уехать на станцию.

– Он теперь немного вздремнет, – добавила хозяйка дома, – и вам лучше всего побеседовать с ним после этого. Постарайтесь только не слишком волновать его.

Мистер Энтвисл заверил, что проявит максимум осторожности. Глядя на Мод, освещенную отблесками огня в камине, он внезапно понял, что жалеет ее. Эта женщина внушала ему искреннее сострадание. Такая крупная, практичная, здоровая, полная здравого смысла, но столь трогательно уязвимая в одном-единственном отношении. Ее любовь к мужу слишком уж походила на материнскую, решил мистер Энтвисл. Мод Абернети не произвела на свет ребенка, хотя была просто создана для материнства. Больной муж стал для нее ребенком, которого она холит и лелеет. И, будучи, вероятно, гораздо сильнее его по характеру, она, сама того не ведая, приучила его считать себя очень больным – при других обстоятельствах такого бы не произошло. «Бедная миссис Тим», – подумал про себя старый юрист.

– Хорошо, что вы приехали, Энтвисл.

Тимоти приподнялся в кресле, протягивая руку. Это был крупный мужчина, очень похожий на своего брата Ричарда. Но энергичные черты Ричарда в его лице словно бы преобразились: линии рта и подбородка выдавали нерешительность характера, глаза были не так глубоко посажены. На лбу пролегли морщины, порожденные привычкой часто хмуриться от раздражения. Его статус инвалида подчеркивали плед на коленях и богатая коллекция лекарств на столике справа от кресла.

– Я не должен волноваться, – сказал Тимоти предостерегающим тоном. – Врач категорически запретил мне это. Все время твердит, чтобы я не нервничал. Посмотрел бы я, как не нервничал бы он, если бы в его семье произошло убийство! Это слишком много для одного человека – смерть Ричарда, потом разговоры о его похоронах и завещании. И, бог мой, каком завещании! А теперь вот малютка Кора убита топором. Топором! После войны Англия полна бандитов, которые бродят кругом и убивают беззащитных женщин. И ни у кого не хватает решимости положить этому конец. Куда только катится эта проклятая страна, хотел бы я знать!

Мистеру Энтвислу подобные речи были знакомы. Последние двадцать лет этот вопрос он неизменно слышал почти от каждого клиента и научился ловко парировать. Он произнес несколько уклончивых слов, которые при желании можно было принять за утешение.

– Все из-за этого окаянного лейбористского правительства, – продолжал бушевать Тимоти. – Оно пустило страну под откос. Да и теперешнее ничем не лучше. Мягкотелые слюнявые социалисты! Взгляните на нас. Не можем раздобыть приличного садовника, не в состоянии нанять прислугу, бедная Мод вынуждена сама до изнеможения возиться на кухне. Кстати, милочка, неплохо бы сегодня к обеду камбалу и сладкий пудинг. А перед этим немного консоме[2], а? Доктор Бартон сказал, что я должен поддерживать свои силы. Так о чем это я? Ах да, Кора! Можете себе представить, каково это услышать, что твоя родная сестра убита. У меня были перебои с сердцем минут двадцать, не меньше. Вы должны позаботиться обо всем вместо меня, Энтвисл. Я абсолютно не в силах заниматься чем-либо, связанным с этим делом. Кстати, что будет с долей Коры в наследстве Ричарда? Перейдет ко мне, надо думать?

Пробормотав что-то насчет дел по хозяйству, Мод поднялась и вышла из комнаты.

Тимоти откинулся в кресле и сказал:

– Теперь можно поговорить о делах без всяких глупых женских замечаний.

– Сумма, с которой должна была получать доход Кора, – разъяснил мистер Энтвисл, – теперь будет разделена поровну между вами и вашими племянником и племянницами.

– Но послушайте, – щеки Тимоти побагровели от негодования, – я ведь ее ближайший родственник! Единственный оставшийся в живых брат.

Мистер Энтвисл, стараясь не очень раздражать собеседника, изложил пункты завещания Ричарда Абернети, заодно мягко напомнив, что ему была послана копия этого документа.

– Уж не думаете ли вы, что я буду ломать себе голову над вашими юридическими терминами? – сварливо вопросил Тимоти. – Эти мне юристы! Я просто ушам своим не поверил, когда Мод вернулась домой и рассказала мне о завещании. Был уверен, что она все перепутала. Женщины такие тупицы! Мод лучшая женщина в мире, но женщины ни черта не смыслят в денежных делах. Мне кажется, что моя жена даже не понимает, что, не умри сейчас Ричард, нам, пожалуй, пришлось бы выметаться отсюда.

– Но если бы вы обратились к Ричарду...

Тимоти рассмеялся отрывистым лающим смехом.

– Это не в моем стиле. Наш отец оставил всем нам по вполне приличной доле своих денег на тот случай, если мы не захотим вступить в семейную фирму. Я не захотел. Духовно я выше торговли мозольным пластырем, Энтвисл. Ричарду мои взгляды пришлись не по душе. Ну, из-за налогов и всяких других причин мне пришлось реализовать значительную часть капитала. Как-то я намекнул Ричарду, что содержать этот дом становится трудновато. Он же высказался в том смысле, что нам, дескать, лучше подыскать себе что-нибудь поменьше по размерам. Говорил, что и Мод тогда будет легче. О нет, я не стал бы просить Ричарда о помощи! Но, могу сказать вам, Энтвисл, все эти заботы ужасно отразились на моем здоровье. Человека в моем состоянии не следовало бы заставлять волноваться. Когда Ричард умер, я не мог не горевать – ведь как-никак он мой родной брат, – но, естественно, я почувствовал облегчение при мысли о будущем. Однако условия завещания Ричарда меня обидели, и жестоко.

– Вот как? – вопросительно протянул мистер Энтвисл. – Вы ожидали чего-то другого?

– Надо думать! Разумеется, я полагал, что после смерти Мортимера Ричард все оставит мне.

– Он намекнул вам на это?

– Конкретно нет. Ричард был скрытным малым. Но он напросился к нам в гости вскоре после кончины Мортимера. Хотел поговорить о наших семейных делах, интересовался моим мнением. Мы обсудили молодого Джорджа, а потом девочек и их мужей. Я, конечно, мало чего мог сказать ему, ведь я жалкий инвалид, и мы с Мод живем затворниками. Но, на мой взгляд, обе эти девчонки вышли замуж по-дурацки. Короче говоря, я был уверен, что Ричард беседовал со мной как с человеком, который возглавит семью после его смерти. Черт побери, Энтвисл, я – Абернети, последний Абернети, и ко мне должно было перейти право распоряжаться всем!

В возбуждении Тимоти отшвырнул плед и выпрямился в кресле. В нем не было ни малейших признаков слабости. Он выглядит, подумал мистер Энтвисл, вполне здоровым, хотя чрезмерно раздражителен и вспыльчив. Кроме того, старый юрист понимал, что Тимоти в глубине души всегда завидовал своему брату Ричарду, силе его характера и деловой хватке. Когда Ричард умер, Тимоти втайне возликовал, предвкушая, как теперь и он начнет распоряжаться судьбами других. Ричард Абернети не дал ему такой возможности.

Внезапный взрыв кошачьих воплей в саду сорвал Тимоти с кресла. Подскочив к окну, он поднял раму и, схватив подвернувшийся под руку здоровенный том, с яростью швырнул его в хвостатых мародеров, оглушительно рявкнув: «Брысь отсюда!»

– Чертовы кошки, – проворчал он, возвращаясь к своему гостю. – Губят сад, и я не выношу их проклятого мяуканья.

Усевшись, он спросил:

– Хотите выпить, Энтвисл?

– Не сейчас. Мод только что напоила меня великолепным чаем.

– Мод – дельная женщина. Но она слишком много работает. Верите ли, ей даже приходится самой возиться с нашим старым драндулетом, она стала заправским механиком.

– Я слышал, у нее что-то случилось с машиной, когда она возвращалась с похорон.

– Да. Она догадалась позвонить сюда, чтобы я не тревожился, но эта старая дура, наша поденщица, записала все так, что получилась полная бессмыслица. Я как раз вышел подышать свежим воздухом – доктор рекомендовал мне по мере сил совершать моцион, – а вернувшись, нашел вот такую записку: «Хозяйка жалеет, автомобиль испортился, пришлось ночевать». Естественно, я подумал, что Мод еще в Эндерби. Позвонил туда и узнал, что она уехала утром. Хорошенькое дельце! Наша деревенщина оставила мне на ужин нечто совершенно несъедобное – макароны с сыром, да еще пришлось спуститься вниз, самому все разогреть, самому приготовить себе чашку чаю, не говоря уже о том, что я должен был сам растопить котел. У меня мог бы быть сердечный приступ, но разве подобным женщинам есть до этого дело? Как бы не так! Низшие классы забыли, что такое преданность.

Он мрачно задумался. Разговор возобновил Энтвисл.

– Не знаю, что именно рассказала вам Мод про похороны и родственников. Из-за Коры был очень неловкий момент. Она вдруг преспокойно заявила, что Ричарда убили. Мод не рассказывала вам?

Тимоти хихикнул.

– Да, она говорила об этом. Все уставились в пространство и сделали вид, будто страшно шокированы. Но как это похоже на Кору! Помните, Энтвисл, как она, будучи еще девчонкой, всегда ухитрялась сообразить, где собака зарыта. На нашей свадьбе она тоже что-то брякнула и расстроила Мод. Моя жена никогда ее не любила. Так вот, Мод позвонила мне в тот вечер после похорон, чтобы узнать, все ли у меня в порядке и подала ли мне ужин миссис Джонс. Она сказала, что все прошло очень хорошо. Я спросил о завещании. Она попыталась увернуться от ответа, но я быстро вытряс из нее правду. Я просто не мог поверить тому, что услышал, и сказал, что это, вероятно, ошибка. Но Мод твердо стояла на своем. Говорю вам, Энтвисл, это по-настоящему меня задело. По-моему, это просто низость со стороны Ричарда. Я знаю, о мертвых плохо не говорят, но, честное слово...

Тимоти продолжал распространяться на эту тему, но тут в комнату вошла сама хозяйка дома и решительно произнесла:

– Я думаю, дорогой, мистер Энтвисл провел с тобой достаточно времени. Тебе положительно необходимо отдохнуть. Если вы все уладили...

– Да, мы все уладили, – сказал Тимоти. – Я во всем полагаюсь на вас, Энтвисл. Дайте мне знать, когда они схватят этого подонка, если они, конечно, когда-нибудь его схватят. Не доверяю я нынешней полиции. Вы ведь присмотрите за погребением? Мы, к сожалению, приехать не сможем. Закажите дорогой венок и позаботьтесь о соответствующем памятнике. Кора, полагаю, будет похоронена там, на месте. Нет смысла везти тело на север, и я понятия не имею, где похоронен этот ее Ланскене, думаю, где-нибудь во Франции. Не знаю, что пишут на памятнике человеку, которого убили. Вряд ли здесь подойдет «Воскресну с миром». По-моему, это только для католиков.

– «Ты, Господи, видишь мои грехи, будь моим судией», – пробормотал Энтвисл. Заметив изумленный взгляд Тимоти, поверенный слегка улыбнулся. – Это из «Плача Иеремии». Пожалуй, подойдет, хотя и звучит несколько мелодраматично. Пройдет какое-то время, прежде чем встанет вопрос о памятнике. Надо подготовить почву, знаете ли. Ни о чем не беспокойтесь. Мы обо всем позаботимся и будем держать вас в курсе дела.

На следующее утро мистер Энтвисл поездом возвратился в Лондон. Оказавшись дома, он после некоторого колебания позвонил одному из своих друзей.

– Вы не можете себе представить, как я рад вашему приглашению. – Мистер Энтвисл горячо пожал руку гостеприимному хозяину.

Эркюль Пуаро радушно указал на кресло у горящего камина, и старый юрист с легким вздохом уселся. Стоявший поодаль стол был накрыт на двоих.

– Сегодня утром я вернулся из деревни, – сообщил мистер Энтвисл.

– Значит, вы хотите посоветоваться со мной по какому-то делу?

– Да. Боюсь, это длинная и запутанная история.

– Тогда поговорим об этом после обеда. Жорж!

Расторопный камердинер мгновенно появился в комнате с паштетом из гусиной печенки и теплыми тостами в салфетке.

– Мы закусим около камина, а затем перейдем к столу.

Спустя полтора часа мистер Энтвисл удовлетворенно вытянулся в своем кресле.

– Вы безусловно знаете толк в еде, Пуаро. Сразу видно настоящего француза.

– Я бельгиец, но в остальном ваше замечание верно. В моем возрасте главное удовольствие, почти единственное оставшееся у меня, – это удовольствие хорошо поесть. К счастью, у меня превосходный желудок.

– А, – понимающе протянул мистер Энтвисл.

На обед были поданы камбала под пикантным соусом, телячий эскалоп по-милански, груши в коньяке и мороженое. Пили сотрапезники Пуйи-Фюиссе, Кортон и превосходный портвейн, бутылка с которым теперь стояла близ локтя Энтвисла. Пуаро, не любивший портвейна, мелкими глотками пил какао-ликер.

– И где вы достаете такой эскалоп? – вопросил Энтвисл, исполненный сладостных воспоминаний об обеде. – Он буквально таял во рту.

– У меня есть приятель, мясник с континента. Когда-то я решил для него маленькую домашнюю проблему. Он признателен мне и с тех пор старается угодить моим вкусам.

– Домашние проблемы, – вздохнул Энтвисл. – Жаль, что вы напомнили мне... Ведь это мгновение так прекрасно...

– Так продлите его, друг мой. Мы еще выпьем с вами по чашечке кофе и глоточку превосходного бренди, а потом, пока будет мирно совершаться пищеварительный процесс, вы расскажете, в чем вам нужен мой совет.

В половине десятого мистер Энтвисл пошевелился в кресле. Подходящий психологический момент наступил. Теперь ему хотелось поговорить о своих заботах.

– Я не уверен, – начал он, – быть может, все это дело выеденного яйца не стоит. Во всяком случае, я не знаю, что здесь можно сделать. Но мне хотелось бы изложить факты и услышать ваше мнение.

После минутной паузы он в своей сухой педантичной манере приступил к рассказу. Тренированный ум юриста позволил ему вспомнить всё существенное, не добавляя ничего не имеющего отношения к делу. Это был на диво лаконичный и в то же время исчерпывающий отчет, по достоинству оцененный внимательно слушавшим его маленьким пожилым человечком с головой яйцеобразной формы.

Закончив, мистер Энтвисл приготовился отвечать на вопросы, однако в течение нескольких минут вопросов не последовало. Пуаро обдумывал услышанное. Наконец он заговорил:

– Ну что же, все ясно. Вы подозреваете, что ваш друг Ричард Абернети убит. Это подозрение или предположение основывается только на одном, а именно на словах, сказанных Корой Ланскене на его похоронах. Уберите это, и не останется ровно ничего. Тот факт, что она сама была убита на следующий день, может быть чистейшим совпадением. Правда, Ричард Абернети скончался скоропостижно, но его лечил уважаемый врач, хорошо знавший своего пациента. У него не возникло никаких подозрений, и он выдал свидетельство о смерти. Ричарда похоронили или кремировали?

– Кремировали по его собственному желанию.

– Да, таков закон, а это значит, что свидетельство о смерти должен был подписать второй врач, который и сделал это без колебаний. Итак, мы снова возвращаемся к главному, к словам Коры Ланскене. Вы были там и слышали ее. Она заявила: «Но ведь Ричарда убили, не так ли?»

– Да.

– И вы полагаете, на ее слова следовало бы обратить внимание?

Энтвисл поколебался мгновение. Потом ответил:

– Да.

– Почему?

– Почему? – повторил Энтвисл в легком замешательстве.

– Да, почему? Быть может, в глубине души вас уже тревожили обстоятельства смерти Ричарда?

Собеседник отрицательно покачал головой.

– Тогда дело в самой Коре? Вы хорошо ее знали?

– Я не видел ее больше двадцати лет.

– Узнали бы вы ее, случайно встретив на улице?

Мистер Энтвисл задумался.

– Возможно, прошел бы мимо. Ведь я помню ее худенькой девушкой. Это потом она превратилась в грузную пожилую женщину, довольно жалкую на вид. Но, думаю, разговорись мы с ней, оказавшись лицом к лицу, я обязательно узнал бы Кору. Та же челка на лбу, из-под которой она, бывало, поглядывала на собеседника словно робкий зверек. Кроме того, осталась в ней и характерная манера отрывисто говорить, и привычка склонять голову набок перед тем, как выпалить что-нибудь особенно шокирующее. Понимаете, в ней, как бы это сказать, была индивидуальность.

– Значит, она осталась той же Корой, которую вы знали много лет назад. И она по-прежнему говорила возмутительные, по мнению окружающих, вещи. А что, в прошлом эти ее высказывания обычно оказывались правдой?

– В том-то и беда с Корой. Когда лучше было о чем-то умолчать, она выдавала тут же все как есть.

– И на этот раз она не изменила себе. Ричарда Абернети убили, и она не замедлила объявить об этом факте во всеуслышание.

Мистер Энтвисл заерзал в кресле.

– Вы считаете, его убили?

– Нет, нет, друг мой, не так быстро. Пока констатируем одно: Кора думала, что Ричарда Абернети убили. Даже была уверена в этом. А для такой уверенности у нее должны были быть причины. Теперь скажите мне: когда она произнесла свою знаменательную фразу, раздался хор протестующих голосов, не так ли?

– Совершенно верно.

– Тогда Кора смутилась, сконфузилась и попробовала отказаться от сказанного, пробормотав что-то вроде: «Но я поняла из его слов...»

Энтвисл кивнул:

– Я бы хотел припомнить поточнее, но я почти уверен, что она сказала: «Из его слов я поняла...» или «Он сказал...»

– Затем беседу на эту тему замяли и все заговорили о другом. Припомните, не бросилось ли вам в глаза необычное выражение на чьем-нибудь лице? Не запомнилось ли что-нибудь, скажем, странное?

– Нет.

– На следующий день Кору убили, и теперь вас мучит вопрос: нет ли тут причины и следствия?

– А вам это кажется чистой фантастикой?

– Отнюдь. Если допустить, что наше исходное предположение верно, то все вполне логично. Дело с убийством Ричарда Абернети сошло великолепно, и вдруг оказывается, что есть человек, который знает правду! Естественно, этого человека надо заставить замолчать, и как можно скорее.

– Итак, вы думаете, что это... убийство?

– Я думаю, mon cher[3], то же, что и вы, а именно: что это дело стоит расследовать, – важно изрек Пуаро. – Вы предприняли какие-нибудь шаги, обращались в полицию?

– Нет, – покачал головой мистер Энтвисл. – Мне показалось это нецелесообразным. Ведь формально я представляю семью Абернети. Если Ричарда убили, то, по-видимому, лишь одним способом.

– Вы имеете в виду яд?

– Совершенно верно. Но тело было кремировано, так что никаких улик не осталось. Но я решил, что самому мне необходимо знать правду. Вот почему, дорогой Пуаро, я обратился к вам.

– Кто был в доме в момент смерти Ричарда Абернети?

– Старый дворецкий, кухарка и горничная. Казалось, это должен быть кто-то из них...

– Не пытайтесь сбить меня с толку, друг мой. Ведь Кора... полагала, что брата убили, но согласилась с тем, что лучше всего замять дело. Следовательно, это один из членов семьи, кого сам Ричард Абернети, возможно, предпочел бы открыто не обвинять. Иначе Кора, которая все-таки любила своего брата, не оставила бы убийцу в покое. Вы согласны со мной?

– Я рассуждал примерно так же, – признался мистер Энтвисл, – хотя каким образом кто-то из членов семьи мог...

Пуаро прервал его:

– Когда дело касается яда, способов хоть отбавляй. Поскольку, как вы говорили, мистер Абернети скончался во сне и никаких подозрений не возникло, убийца, должно быть, воспользовался наркотиком. Возможно, покойный уже принимал то или иное наркотическое средство, прописанное врачом.

– Так или иначе, – сказал мистер Энтвисл, – вопрос о том «как» вряд ли имеет значение. Все равно мы ничего не сумеем доказать.

– В случае с Ричардом Абернети – нет. Но убийство Коры Ланскене – иное дело. Как только мы узнаем, «кто» совершил его, наверняка можно будет получить и интересующие нас доказательства. – Пуаро испытующе взглянул на собеседника. – А может, вы уже предприняли какие-то шаги?

– Весьма незначительные. Я пытался действовать главным образом методом исключения. Мне претит сама мысль о том, что среди Абернети есть убийца. Не могу в это поверить. Я надеялся, что несколько на первый взгляд случайных вопросов помогут мне безусловно снять подозрения с кого-то из членов семьи, быть может, со всех. Это означало бы, что Кора ошиблась в своих предположениях и что ее собственная смерть лежит на совести какого-то взломщика. Проблема, в конце концов, очень проста. Чем занимались члены семьи Абернети в момент убийства Коры Ланскене?

– И чем же, – спросил Пуаро, – они занимались?

– Джордж Кроссфилд был в Хёрст-парке на бегах. Розамунд Шейн ходила по магазинам в Лондоне. Ее муж, а мы должны не упускать из виду и мужей, заканчивал переговоры о праве на постановку пьесы. Сьюзен и Грегори Бэнкс провели  весь день дома. Тимоти Абернети был у себя дома в Йоркшире, а его жена возвращалась домой на машине из Эндерби.

Энтвисл замолчал. Пуаро взглянул на него и понимающе кивнул головой.

– Это то, что они говорят. И все это правда?

– Просто не знаю, Пуаро. Я поделюсь с вами некоторыми выводами. Джордж, возможно, и был в Хёрст-парке, но я не думаю, что это так. Он поспешил похвастаться, что поставил на двух лошадей, выигравших заезды. Из своего опыта я знаю, что правонарушителей часто губит их собственная болтливость. Я поинтересовался кличками этих лошадей, и Джордж сразу же назвал их. После проверки оказалось, что на обеих многие ставили, и одна действительно победила. Но те, кто поставил на вторую, потеряли свои денежки.

– Интересно! Была ли у этого Джорджа настоятельная нужда в деньгах в момент смерти дяди?

– По-моему, деньги были ему нужны до зарезу. У меня нет доказательств, но я сильно подозреваю, что он спекулировал на средствах своих клиентов, и ему грозило судебное преследование. Это мое личное впечатление, но у меня есть кое-какой опыт в подобных делах. К сожалению, мошенники среди юристов встречаются нередко. Могу только сказать вам, что лично я никогда не доверил бы свои деньги Джорджу. Я подозреваю, что Ричард Абернети, хорошо разбиравшийся в людях, был разочарован в своем племяннике. Его мать, – продолжал юрист, – была хорошенькой, несколько глуповатой девушкой и вышла замуж за человека, скажем так, сомнительной репутации. – Он вздохнул. – Девушки из семьи Абернети выбирают себе не лучших суженых.

Сделав паузу, мистер Энтвисл продолжил:

– Что касается Розамунд, то это просто очаровательная глупышка. Я никак не могу представить ее с топором в руках. Ее муж, Майкл Шейн, темная лошадка, он человек честолюбивый и, я бы сказал, крайне тщеславный. Правда, я знаю о нем очень мало. Нет никаких оснований подозревать его, но, пока я не удостоверюсь, что он не солгал относительно своего времяпрепровождения в тот день, я не могу исключить его из списка подозреваемых.

– А насчет его жены у вас нет никаких сомнений?

– Нет. Правда, в ней чувствуется некая черствость. Но топор... К тому же Розамунд такое хрупкое создание.

– И красивое! – добавил Пуаро с насмешливым огоньком в глазах. – А другая племянница?

– Сьюзен? Она полная противоположность Розамунд, обладает, по-моему, недюжинными способностями. Они с мужем оставались весь день дома. Я взял грех на душу и наплел, что тщетно пытался дозвониться им во второй половине дня. Грег тут же объяснил, что телефон был испорчен. По его словам, он и сам пробовал звонить, но безуспешно.

– Звучит тоже неубедительно. А что он, этот Грег?

– Трудно сказать. Есть в нем что-то неприятное, а вот что именно, не поймешь. Сьюзен же напоминает мне Ричарда. Те же энергия, напористость, ум. Но мне кажется, хотя я, возможно, и ошибаюсь, что ей не хватает доброты и сердечности моего старого друга.

– Женщины никогда не бывают добрыми, – назидательным тоном произнес Пуаро, – хотя порой способны на нежность. Любит она своего мужа?

– До безумия, мне кажется. Но, Пуаро, я даже на миг не могу поверить, чтобы Сьюзен...

– Вы предпочитаете Джорджа? Ну что же, это вполне естественно. Что касается меня, то я лишен сентиментального преклонения перед молодыми и прекрасными дамами. Теперь расскажите мне о визите к представителям старшего поколения.

Мистер Энтвисл подробно описал свою поездку к Тимоти и Мод. Пуаро резюмировал:

– Итак, миссис Абернети хороший механик, для нее нет секретов в устройстве автомашины. А мистер Абернети, хотя ему нравится думать о себе как о беспомощном инвалиде, на самом деле не таков. Он ходит на прогулки и даже способен, судя по вашему рассказу, совершать поступки, требующие известной физической силы. Кроме того, он большой эгоист и всегда завидовал своему брату, его более сильному характеру и успеху в жизни.

– Он очень нежно говорил о Коре и высмеял ее глупое замечание на похоронах.

– А как насчет Элен?

– Миссис Лео? Ее я ни на секунду ни в чем не подозреваю. К тому же ее невиновность легко доказать. Она была в Эндерби вместе с тремя слугами.

– Eh bien[4], давайте поговорим конкретно, – предложил Пуаро. – Чего вы хотите от меня?

– Я хочу знать правду, Пуаро.

– Понятно. На вашем месте я чувствовал бы то же самое.

– И вы как раз тот человек, который докопается до нее. Я знаю, вы больше не практикуете, но я прошу вас расследовать этот случай. Это деловое предложение: заботу о вашем гонораре я беру на себя. Согласитесь, деньги всегда пригодятся.

Пуаро улыбнулся.

– Все равно все уйдет на налоги. Но, признаюсь, эта история меня заинтересовала. Случай непростой. Все так туманно, так неопределенно... Вот что, друг мой, кое-что вам лучше сделать самому. После этого всем займусь я. Вам следует побеседовать с врачом, который лечил мистера Ричарда Абернети. Вы знакомы с ним?

– Да, слегка.

– Что он собой представляет?

– Средних лет, вполне компетентный, был в самых дружеских отношениях с Ричардом. Человек очень славный и порядочный.

– Так побывайте у него. С вами он будет говорить свободнее, чем со мной. Расспросите насчет болезни мистера Абернети, узнайте, какие лекарства он принимал. Выясните, не говорил ли он когда-нибудь, что ему кажется, будто его пытаются отравить. Кстати, эта мисс Гилкрист уверена, что в разговоре с сестрой он произнес слово «отравляют»?

Мистер Энтвисл подумал.

– Это ее выражение, но она из тех свидетелей, которые нередко заменяют услышанные слова другими, лишь бы правильно передать смысл услышанного. Если Ричард выразил опасение, что его хотят убить, мисс Гилкрист вполне мог прийти на ум яд, потому что она связала опасения Ричарда со страхами своей тетушки: той казалось, будто ей что-то подмешивают в еду. Я могу как-нибудь вновь поговорить с мисс Гилкрист на эту тему.

– Пожалуйста. Или я сам поговорю. – Пуаро помедлил, а потом сказал несколько изменившимся тоном: – А вам не приходило в голову, друг мой, что ваша мисс Гилкрист, быть может, сама подвергается опасности?

Мистер Энтвисл удивился.

– Нет, мне этого не кажется.

– Подумайте, ведь Кора высказала свои подозрения в день похорон. Убийца не мог не спрашивать себя: а что, если она говорила на этот предмет с кем-нибудь еще, когда впервые услышала о смерти Ричарда? А если говорила, то, вероятнее всего, со своей компаньонкой. Я думаю, mon cher, лучше не оставлять ее в этом коттедже одну.

– Кажется, Сьюзен собирается туда.

– Вот как?

– Она хочет разобраться в Кориных вещах.

– Так, так... Ну что же, друг мой, сделайте то, о чем я вас просил. И предупредите миссис Лео Абернети, что, возможно, я навещу Эндерби-холл. Посмотрим. С этого момента я всем займусь сам.

И Пуаро энергично подкрутил усы.

Мистер Энтвисл задумчиво смотрел на доктора Ларраби. Жизненный опыт научил его мысленно давать оценку людям. Нередко ему приходилось действовать в трудных ситуациях или заниматься щекотливыми делами. Он стал настоящим мастером, когда следовало выбрать наиболее правильный подход. Как же наилучшим образом подойти к доктору Ларраби в этом трудном деле... так чтобы доктор не счел, что брошена тень на его профессиональную компетентность?

Откровенность, подумал мистер Энтвисл, или, по крайней мере, частичная откровенность. Признаться, что подозрения родились на основании случайно высказанного предположения недалекой женщины, было опрометчиво. Ведь доктор Ларраби не знал Кору. Мистер Энтвисл откашлялся и смело принялся за дело:

– Я хочу посоветоваться с вами по очень деликатному вопросу. Возможно, вы обидитесь, но я искренне надеюсь, что этого не случится. Я знаю, что вы разумный человек. Уверен, что и на самое абсурдное предположение лучше всего было бы дать разумный ответ – а не отвергать его с ходу. Дело касается моего клиента, покойного мистера Абернети. Спрошу прямо: вы совершенно уверены, что он умер по естественным причинам?

Цветущее добродушное лицо доктора Ларраби выразило глубочайшее изумление.

– Какого черта... Само собой, по естественным. Ведь я выдал свидетельство о смерти, не так ли? Если бы я не был абсолютно уверен...

– Конечно, конечно, – прервал его мистер Энтвисл. – Уверяю вас, что я и не предполагал ничего другого. Но я был бы рад иметь ваше твердое заверение в виду, э... распространяющихся слухов.

– Слухов? Каких слухов?

– Трудно сказать, как они возникают, – ответил мистер Энтвисл. – Но лично я считаю, что их необходимо пресечь, и по возможности авторитетно.

– Абернети был больной человек. Он страдал от болезни, которая привела бы к роковому исходу самое меньшее, я бы сказал, через два года, а возможно, и на много раньше. Смерть сына ослабила его волю к жизни и сопротивляемость организма. Признаюсь, я не ожидал столь быстрого конца, но прецедентов в этом смысле сколько угодно. Любой врач, который точно предсказывает, когда именно умрет его пациент или сколько он проживет, просто шарлатан. Индивидуальный фактор не поддается точному учету. Слабый человек проявляет вдруг неожиданную силу сопротивления, а сильный погибает.

– Я все это понимаю и не сомневаюсь в вашем диагнозе. Мистер Абернети был, хотя это и звучит несколько мелодраматично, обречен. Я спрашиваю вас только об одном: возможно ли, чтобы человек, знающий или подозревающий свою обреченность, сократил по собственной воле время ожидания смерти или что кто-то сделал это за него?

Доктор Ларраби нахмурился:

– Вы имеете в виду самоубийство? Абернети был не из таких.

– Понимаю. Можете вы заверить меня, говоря медицинским языком, что подобное предположение абсолютно невозможно?

Доктор поерзал в кресле.

– Я бы не воспользовался словом «невозможно». После смерти сына жизнь для Абернети утратила былую привлекательность. Я считаю, что самоубийство было бы маловероятным, но назвать его невозможным не рискну.

– Вы судите с психологической точки зрения, а я, когда говорил о медицинской точке зрения, имел в виду следующее: делают ли обстоятельства его смерти невозможным такое предположение?

– Нет, нет, этого я сказать не могу. Он умер во сне, это случается часто. Не было никаких оснований предполагать самоубийство и никаких свидетельств подобного умонастроения. Если требовать вскрытия всякий раз, когда серьезно больной человек умирает во сне...

Лицо доктора побагровело.

– Конечно, конечно, – поспешил, согласиться мистер Энтвисл. – Но если бы были такие доказательства, о которых вы не знали? Если, например, он что-нибудь сказал кому-нибудь?

– Что-нибудь, свидетельствующее о том, что он подумывает о самоубийстве? А он такое говорил? Должен сказать, это меня удивляет.

– Но если бы это было так – это чисто гипотетическое предположение, – можете ли вы исключить такую возможность?

Доктор Ларраби раздумчиво сказал:

– Нет, нет, этого сделать я не могу, но я был бы очень удивлен.

Энтвисл поспешил развить достигнутый успех.

– Тогда, если мы предположим, повторяю, чисто гипотетически, что смерть его не была вызвана естественными причинами, что могло вызвать ее? Я имею в виду медицинские препараты.

– Их могло быть несколько. Напрашивается мысль о каком-нибудь наркотике. Следов цианоза на трупе не было, да и поза была совершенно спокойной.

– Принимал он какие-либо снотворные?

– Да, сламберил, весьма надежный и безобидный транквилизатор. Я выписывал ему по одной упаковке. Да и принимал он его не каждый вечер. Доза даже вдвое или втрое больше предписанной и то не могла бы оказаться смертельной. К тому же я помню, что после его смерти видел почти полный флакон на умывальнике.

– А что еще вы ему прописывали?

– Разные вещи: лекарства с маленьким содержанием морфия, которые он должен был принимать в случае приступов боли, микстуру для пищеварения, витамины в капсулах.

Мистер Энтвисл оживился.

– Витамины в капсулах? Помню, мне как-то тоже их прописывали. Маленькие круглые желатиновые капсулы?

– Да. Они содержат в себе адексолин.

– А можно ли подмешать что-нибудь в одну из таких капсул?

Доктор казался все более удивленным.

– Но, разумеется, никто и никогда... Послушайте, куда вы клоните?! Бог мой, вы предполагаете убийство?

– Я и сам не знаю, что я предполагаю. Просто спрашиваю, возможно ли это?

– Но какие же у вас доказательства, чтобы выдвигать подобное предположение?

– У меня нет доказательств, – устало ответил Энтвисл. – Мистер Абернети умер. Особа, с которой он говорил, также мертва. Все это только слухи, неопределенные, расплывчатые слухи, и я хочу пресечь их, если возможно. Если вы скажете мне, что никто ни в коем случае не мог отравить Абернети, я буду счастлив! Вы снимете огромную тяжесть с моей души, уверяю вас.

Ларраби встал и зашагал по комнате взад и вперед.

– Я не могу сказать вам этого, – ответил он наконец. – Конечно, кто угодно мог вскрыть капсулу и заменить содержимое, скажем, чистым никотином или десятком других веществ. Кто угодно мог подмешать что-нибудь в его еду или питье. Разве это не более вероятно?

– Возможно. Но, видите ли, в момент его смерти в доме были только слуги, но я не думаю, что это был кто-то из них, я даже уверен, что это не так. Поэтому я ищу, так сказать, какой-то препарат замедленного, так сказать, действия. Нет ли какого-либо препарата, которым можно было бы воспользоваться так, чтобы жертва умерла, например, спустя несколько недель?

– Соблазнительная идея, но, боюсь, совершенно несостоятельная, – сухо ответил врач. – Я знаю, Энтвисл, что вы разумный человек, но скажите: кто именно сделал такое предположение? Оно кажется мне просто абсурдным.

– А вам Абернети ничего не говорил? Не намекал, что кто-то из родных хочет устранить его?

Доктор с любопытством взглянул на Энтвисла.

– Нет, ничего подобного я от него не слышал. А вы совершенно уверены, Энтвисл, что кто-то не хочет привлечь к себе внимания? Ведь некоторые люди истерического склада внешне производят впечатление вполне разумных и нормальных.

– Хотел бы надеяться, что так оно и есть. Это вполне могло быть.

– Давайте разберемся. Кто-то, полагаю, это была женщина, утверждает, что Абернети сказал ей об этом.

Юрист, загнанный в угол, неохотно рассказал о высказываниях Коры на похоронах. Лицо доктора Ларраби прояснилось.

– Дорогой мой, я бы не стал обращать на это внимания! Женщины в определенном возрасте бывают совершенно неуправляемыми и безответственными и могут сказать все что угодно.

Энтвислу не очень понравился столь беспечный подход доктора к делу. Ведь ему самому приходилось встречаться со множеством истеричных, неуравновешенных женщин, мечтающих лишь о том, чтобы произвести впечатление.

– Возможно, вы правы, – сказал Энтвисл, поднимаясь. – К несчастью, мы не можем поговорить с ней на эту тему, так как ее самоё убили.

– Как убили? – Казалось, что доктор Ларраби усомнился в трезвости ума своего собеседника.

– Вы, возможно, читали в газетах. Миссис Ланскене в Беркшире.

– Конечно... Я и понятия не имел, что она родственница Абернети. – Доктор Ларраби выглядел искренне потрясенным.

Чувствуя, что отплатил доктору за его прежнее профессиональное высокомерие, Энтвисл вышел. Он, однако, сознавал, что беседа с врачом не рассеяла его собственных сомнений и подозрений.

В Эндерби юрист решил поговорить с Лэнскомбом и для начала поинтересовался планами дворецкого на будущее.

– Миссис Лео просила меня остаться здесь до продажи дома. Я буду очень рад услужить ей. – Он вздохнул. – Надеюсь, сэр, вы извините меня, если я скажу, что очень расстроен продажей дома. Ведь я столько лет пробыл здесь и видел, как выросли все молодые леди и джентльмены. Мне всегда думалось, что мистер Мортимер унаследует дом после своего отца и поселит здесь свою собственную семью. Было договорено, сэр, что, когда я уже не смогу продолжать работать, я переберусь в северную сторожку. Это такое милое местечко. Я заранее предвкушал, какие чистоту и порядок я там наведу. Теперь ничему этому не бывать.

– Сожалею, Лэнскомб. Имение должно быть продано как единое целое, но с вашим наследством...

– О, я вовсе не жалуюсь, сэр. Я очень тронут щедростью мистера Абернети. Моя замужняя племянница просила меня поселиться вместе с ее семьей, но, видите ли, это совсем не то, что остаться жить в поместье.

– Знаю, – вздохнул Энтвисл. – Этот новый мир суров к нам, старикам. Жаль, что я так редко виделся с моим старым другом перед его кончиной. Как он выглядел в последние месяцы?

– Ну, сэр, он был сам не свой после смерти мистера Мортимера.

– Да, это горе сломило его. К тому же он был больным человеком, а у больных часто бывают странные фантазии. Насколько я понял, в последние дни жизни этим грешил и мистер Абернети. Быть может, он иногда говорил о каких-то врагах, о том, что кто-то хочет причинить ему вред? Скажем, подмешать отраву в кушанье?

Старый Лэнскомб казался удивленным и шокированным.

– Не могу припомнить ничего такого, сэр.

Мистер Энтвисл внимательно посмотрел на него.

– Вы преданный слуга, Лэнскомб, я знаю. Но если у мистера Абернети и бывали такие причуды, то ведь в этом нет ничего особенного... просто, э-э... признак болезненного состояния.

– Вот как, сэр? Могу только сказать, что мистер Абернети никогда не говорил ничего подобного мне или в моем присутствии.

Юрист понял, что лучше сменить тему.

– Перед смертью ваш хозяин пригласил к себе погостить кое-кого из родственников. Насколько мне известно, племянника и двух племянниц с мужьями. Доставили ему удовольствие эти визиты? Или он был разочарован?

Глаза Лэнскомба приобрели отчужденное выражение, спина чопорно выпрямилась.

– Мне об этом ничего не известно, сэр.

– А я думаю, вы кое-что знаете, – мягко возразил собеседник. – Вы хотите сказать, что не ваше дело распространяться о подобных вещах. Но бывают случаи, когда приходится нарушать принятые правила. Я был одним из самых старинных друзей вашего хозяина и очень любил его. Вы тоже. Поэтому я спрашиваю вас не как дворецкого, а как человека.

Лэнскомб помолчал мгновение, потом осведомился своим бесцветным голосом:

– Что-нибудь не так, сэр?

– Сам не знаю. Надеюсь, что нет. А вам не казалось, будто что-то неладно?

– Разве только после похорон, сэр. Я не могу точно сказать, в чем, собственно, дело. Но миссис Лео и миссис Тимоти, обе они были вроде бы не в своей тарелке, когда все остальные разъехались.

– Вам известно содержание завещания?

– Да, сэр. Миссис Лео подумала, что мне, пожалуй, это будет интересно. Позволю себе сказать, сэр, что, на мой взгляд, завещание очень справедливое.

– Безусловно. Но, я думаю, это не то завещание, которое мистер Абернети хотел составить сразу после смерти сына. Не ответите ли вы теперь на мой вопрос?

– Это ведь только мое личное мнение, сэр, вы понимаете...

– Само собой разумеется. И что же?..

– Хозяин, сэр, был очень разочарован после визита мистера Джорджа. Мне кажется, он надеялся, что мистер Джордж похож на мистера Мортимера. Но мистер Джордж, с позволения сказать, оказался совсем не того склада. Супруга мисс Лауры, матери мистера Джорджа, всегда считали неподходящей для нее парой, и, я боюсь, мистер Джордж пошел в него. Потом приезжали барышни со своими мужьями. Мисс Сьюзен сразу пришлась хозяину по душе, такая красивая и бойкая молодая женщина, но вот, по-моему, муж ее мистеру Абернети не понравился. Леди сейчас выбирают себе странных супругов, сэр.

– А другая пара?

– О них я мало что могу сказать. Очень приятные молодые люди и на вид такие симпатичные. Мне кажется, хозяин был рад видеть их здесь. Вот только... мне думается, он всегда избегал тех, кто выступает в театрах... Как-то он сказал мне: «Не могу понять, почему теперь всех тянет на сцену. Дурацкое занятие. Лишает людей остатков здравого смысла. И, уж во всяком случае, отражается на морали, нарушает чувство меры». Конечно, он прямо не имел в виду...

– Да, да, я понимаю. Ну а после этих визитов мистер Абернети ездил сам, сначала к брату, а потом к своей сестре миссис Ланскене, не так ли?

– Насчет этого мне ничего не известно, сэр. Он как-то лишь обмолвился при мне, что собирается к мистеру Тимоти, а после куда-то в Сент-Мэри... запамятовал, как дальше.

– Так, так. Не припомните ли, что он говорил об этих поездках по возвращении?

Лэнскомб задумался.

– Прямо даже не знаю, что сказать... Он был доволен, что снова дома. Сказал, помню, что поездки и ночевки в чужих домах утомляют его. Вообще-то хозяин имел привычку говорить сам с собою вслух, не обращая на меня внимания, если я был рядом. Это и неудивительно: ведь он так привык ко мне.

– И доверял вам.

– Но я очень смутно помню его слова. Что-то насчет того, что он не знает, куда кто-то подевал свои деньги. Полагаю, это о мистере Тимоти. А потом он говорил, что, дескать, «женщина может быть дурой в девяноста девяти случаях и оказаться удивительно умной в сотом». Потом добавил: «Только сверстникам можно выложить все, что у тебя на душе. Они не подумают, как молодежь, что ты просто фантазируешь». И еще, но я не знаю, в какой связи: «Не очень-то красиво подстраивать людям ловушки, но, право, не вижу, что я еще могу сделать». По-моему, сэр, он имел в виду помощника садовника: у нас как раз в то время начали пропадать персики из оранжереи.

Однако мистер Энтвисл не считал, что Ричард Абернети имел в виду помощника садовника. Задав еще пару вопросов, он отпустил Лэнскомба и начал анализировать то, что узнал. Кое-что явно наводило на размышления. Безусловно, когда Ричард говорил о женской глупости и уме, он думал не о своей невестке Мод, а о сестре Коре. И это ей он рассказал о своих «фантазиях». Кроме того, он упоминал о ловушке. Ловушке для кого?

Мистер Энтвисл долго ломал голову над тем, что именно он скажет Элен. Наконец он решил быть с нею совершенно откровенным и посвятить во все. Сначала он поблагодарил ее за то, что она разобралась в вещах Ричарда и еще кое-что сделала в доме. Дом был выставлен на продажу, и уже появилась пара возможных покупателей, которые вскоре должны приехать и осмотреть его.

– Частные покупатели? – спросила Элен.

– К сожалению, нет. Христианская Ассоциация молодых людей, какой-то молодежный клуб и Фонд Джефферсона, который ищет место для размещения своих коллекций.

– Похоже, жить в доме не будут, ведь сейчас это непрактично.

– Я буду вам благодарен, Элен, если вы сможете побыть здесь еще немного. Видите ли, один мой друг, некий Эркюль Пуаро...

Элен перебила его:

– Эркюль Пуаро? Значит, вы думаете...

– Вы знаете о нем?

– Да. Одни мои друзья... но я думала, он давным-давно умер.

– Да нет, живехонек, хотя, разумеется, не молод.

Лицо его собеседницы стало бледным и напряженным. Она с усилием выговорила:

– Значит, вы думаете, Кора была права и Ричарда убили?

Тут мистер Энтвисл отвел душу и рассказал ей все, радуясь возможности доверить свои мысли и опасения человеку с таким ясным и спокойным умом, как у Элен. Когда он закончил, она сказала:

– Все это должно бы казаться просто фантастикой, но не кажется. В тот вечер, после похорон, Мод и я не могли не думать об этом. Твердили себе, что Кора дурочка, и все же тревожились и нервничали. А потом Кору убили, и я все пыталась внушить себе, что это лишь совпадение. Может, так оно и есть. Если бы только знать наверняка! Как все сложно...

– Да. Но Пуаро человек весьма оригинальный и в чем-то почти гений. Он прекрасно понимает, что нам нужна уверенность в том, что дело не стоит выеденного яйца.

– А если это не так?

– Что заставляет вас думать таким образом? – отрывисто спросил ее собеседник.

– Сама не знаю. Просто чувствую неладное. Не только слова Коры. Что-то еще в тот момент показалось мне странным.

– Странным? В каком смысле?

– Не знаю, это какое-то смутное ощущение, не больше.

– Связано оно с кем-то из присутствовавших в комнате?

– Да, похоже. Но я не могу сказать, кто или что это было... Я знаю, это звучит просто глупо...

– Вовсе нет. Ваши наблюдения чрезвычайно интересны. Вы умная женщина, Элен. Если что-то заметили, значит, что-то действительно было.

– Да, но я не могу вспомнить, что именно. Чем больше я думаю...

– Не надо думать. Это плохой способ вспомнить что-либо. Со временем все вспомнится само собой. И тогда сообщите мне немедленно.

– Хорошо, – послушно ответила Элен.

Мисс Гилкрист решительным движением надела свою черную шляпку и подоткнула под нее выбившуюся прядь седых волос. Предварительное дознание назначено на двенадцать часов дня, а сейчас было только двадцать минут двенадцатого. «Ее серый костюм выглядит вполне прилично, – подумала мисс Гилкрист, – особенно с этой только что купленной черной блузкой». Конечно, ей бы хотелось быть одетой во все черное, но, увы, ей это не по средствам. Она окинула взглядом свою чистую и аккуратную спаленку, где на стенах красовались изображения гавани Бриксхэм, Кокингтон-Форджа, Энстей-Коува, Кьянси-Коува, гавани Полфлексан, Баббакомб-Бэй и т.п. И на каждом размашистая подпись Коры Ланскене. С особой нежностью глаза мисс Гилкрист остановились на этюде с видом гавани Полфлексан. Другой любящий взгляд, сопровождаемый вздохом, достался выцветшей фотографии на комоде, по которой можно было судить о том, что представляла собой незабвенная чайная «Ивушка».

Звонок на входной двери внизу оторвал мисс Гилкрист от созерцания ее сокровищ.

«Господи боже мой, кто бы это мог...» – пробормотала мисс Гилкрист и начала спускаться вниз по скрипучей лестнице. Звонок повторился, а следом раздался и сильный стук в дверь. Мисс Гилкрист встревожилась. На мгновение она даже замедлила шаг, но затем двинулась к двери, уговаривая себя не быть такой дурой.

На пороге стояла молодая, изящно одетая женщина в черном, с небольшим чемоданчиком в руках. Она сразу же заметила на лице мисс Гилкрист тревогу и быстро сказала:

– Мисс Гилкрист? Я Сьюзен Бэнкс, племянница миссис Ланскене.

– Ах, ну да, конечно. Входите, пожалуйста, миссис Бэнкс. Осторожно, не наткнитесь на вешалку, она стоит так неудобно. Сюда, будьте любезны. Я не знала, что вы приедете на дознание, а то приготовила бы кофе.

– Благодарю, мне ничего не надо. Простите, если я вас напугала.

– Нет, нет, что вы, хотя, по правде говоря, я действительно чуточку испугалась. Очень глупо с моей стороны. Вообще-то я совсем не нервная. Я сказала адвокату, что не побоюсь остаться здесь одна, и осталась. Наверное, из-за дознания и оттого, что я... думала о всех этих вещах, но целое утро я что-то нервничаю. Поверите ли, примерно полчаса назад в дверь позвонили, я едва смогла заставить себя открыть, хотя, разумеется, просто глупо думать, что... убийца вернется, да и зачем ему это? И конечно, это была всего-навсего монахиня, собиравшая на сиротский приют, и я почувствовала такое облегчение, что дала ей два шиллинга, хотя я сама не католичка и вовсе не симпатизирую этой религии с ее монахинями. Впрочем, думаю, что сестры из ордена Милосердного Сердца действительно делают доброе дело. Но, прошу вас, садитесь миссис Бэнкс. Вы приехали поездом?

– Нет, у меня машина. Проулок такой узкий, что я не смогла проехать к дому. Но у вас тут есть что-то вроде заброшенного карьера, и я оставила машину там.

– Проулок действительно узкий, но ведь здесь почти нет движения. И вообще это очень одинокое место. – При последних словах мисс Гилкрист слегка вздрогнула.

Сьюзен Бэнкс оглядывалась вокруг.

– Бедная старая тетя Кора, – сказала она. – Тетя оставила все, что у нее было, мне, вы знаете?

– Да, мистер Энтвисл говорил мне. Надеюсь, мебель вам пригодится. Я знаю, вы недавно вышли замуж, а мебель сейчас такая дорогая. У миссис Ланскене были такие прекрасные вещи!

В душе Сьюзен не согласилась с этим. У Коры не было вкуса к антиквариату. Обстановка здесь представляла собой нечто среднее между образчиками модернизма и предметами с претензией на «художественность».

– Мебель мне не понадобится, – сказала Сьюзен, – у меня есть своя. А это все пойдет с аукциона. Вот... разве только вы захотите что-нибудь взять. Я буду очень рада... – Сьюзен остановилась в некотором смущении, но мисс Гилкрист не нашла в предложении ничего странного и просияла.

– Вы очень добры, миссис Бэнкс. Но, видите ли, у меня тоже есть мои собственные вещи. Когда мне пришлось расстаться с моей маленькой чайной, знаете, из-за войны... это было так грустно... то я не все продала. Кое-что из мебели и картины, оставшиеся после моего папы, я сдала на хранение, потому что, я надеюсь, когда-нибудь у меня снова будет мой маленький домашний очаг. Но все равно, я вам очень благодарна, и если вам действительно не жаль, то вот этот раскрашенный чайный столик милой миссис Ланскене... Он такой очаровательный, и мы всегда пили за ним чай.

Сьюзен, поморщившись, взглянула на маленький зеленый стол, разрисованный огромными пурпурными цветами клематиса, и поспешила сказать, что она с удовольствием подарит его мисс Гилкрист.

– Огромное спасибо, миссис Бэнкс, но, право же, мне неловко быть такой корыстной. Ведь у меня уже есть все прекрасные картины миссис Ланскене и ее аметистовая брошь... Быть может, мне следует вернуть ее вам?

– Нет, нет, что вы!

– Вы хотите разобрать вещи? После дознания, наверное?

– Пожалуй, я останусь на пару дней и разберусь со всем.

– Вы хотите сказать, что будете ночевать здесь?

– Да, а что, это почему-то неудобно?

– О, конечно нет, миссис Бэнкс. Я сменю белье на моей постели, а сама великолепно устроюсь здесь, на кушетке.

– Но ведь я вполне могу спать в комнате тети Коры.

– Вы... ничего не имеете против этого?

– Из-за того, что ее там убили? О нет, мисс Гилкрист, нервы у меня достаточно крепкие. Там ведь... все теперь в порядке?

Мисс Гилкрист поняла смысл вопроса.

– Разумеется, миссис Бэнкс. Все одеяла отправлены в чистку, и мы с миссис Пантер выскребли всю комнату. Но поднимитесь и взгляните сами.

Комната, где Кору Ланскене настигла смерть, была чистой, свежей и абсолютно лишенной какой бы то ни было зловещей атмосферы. Она отражала свойственное Коре отсутствие вкуса. Над камином висело писанное маслом изображение молодой полногрудой особы, намеревающейся войти в купальню. При взгляде на нее Сьюзен содрогнулась. Мисс Гилкрист пояснила:

– Это нарисовал супруг миссис Ланскене. Внизу много его картин.

– Какой ужас!

– Самой мне не очень нравится такой стиль, но миссис Ланскене весьма гордилась своим мужем и считала, что его творчество просто никто не понимал.

– А где картины самой тети Коры?

– В моей комнате. Хотите посмотреть?

Мисс Гилкрист с гордостью продемонстрировала свои богатства. Сьюзен сказала, что тетя Кора, по-видимому, обожала приморские деревушки.

– О да, она много лет прожила с мистером Ланскене в маленькой рыбацкой деревушке в Бретани. Рыбачьи лодки так живописны, не правда ли?

– Несомненно, – пробормотала Сьюзен.

Все картины Коры вообще-то больше всего смахивали на цветные почтовые открытки своею верностью деталям и слишком яркими красками. Казалось, они просто срисованы с таких открыток. Но когда Сьюзен решилась высказать это соображение, мисс Гилкрист была шокирована.

– Миссис Ланскене всегда рисовала только с натуры. Однажды она даже получила солнечный удар, потому что не хотела упустить удачное освещение. Миссис Ланскене была настоящей художницей, – заключила мисс Гилкрист, взглянув на часы.

– Нам пора отправляться на дознание, – тут же заторопилась Сьюзен. – Это далеко? Подогнать машину?

– Всего пять минут ходьбы, – ответила мисс Гилкрист.

Они отправились пешком.

Мистер Энтвисл, приехавший поездом, встретил их и проводил в сельскую мэрию.

На дознание, по-видимому, собралось много посторонних. В самой процедуре, впрочем, не было ничего сенсационного. Показания об опознании личности убитой. Показания врача о характере ранений, повлекших за собой смерть. Его же мнение, что жертва в момент гибели была, очевидно, под воздействием какого-то наркотического, вероятнее всего снотворного средства и оказалась застигнутой совершенно врасплох. Мисс Гилкрист рассказала, как и когда она обнаружила труп. Констебль и инспектор Мортон также дали свои показания. Коронер подвел итог. Вердикт был вынесен быстро и гласил: «Убийство, совершенное неизвестным лицом или лицами».

На том дело и кончилось. Мистер Энтвисл ловко провел дам мимо нескольких репортеров, щелкавших фотоаппаратами, в сельскую гостиницу с баром под названием «Королевский герб», где он предусмотрительно заказал ланч в отдельную комнату. Предложив женщинам садиться, он выразил опасение, что ланч будет не очень хорош.

Но ланч оказался совсем не плох. Мисс Гилкрист, для приличия пару раз шмыгнув носом, с аппетитом откушала ирландского рагу и даже, по настоянию мистера Энтвисла, осушила рюмку хереса.

– Я и понятия не имел, – обратился юрист к Сьюзен, – что вы приедете сегодня. Мы могли бы отправиться вместе.

– Да я и не думала приезжать сюда так скоро. Но в последнюю минуту решила, что все-таки свинство, если не будет никого из семьи. Я позвонила Джорджу, но он страшно занят, у Розамунд репетиция, а дядя Тимоти вообще не в счет. Так что пришлось ехать мне.

– А ваш супруг?

– Грег не смог выкроить времени: ему надо все уладить со своей нудной аптекой.

Поймав удивленный взгляд мисс Гилкрист, Сьюзен объяснила:

– Мой муж работает в аптекарском магазине.

Наличие мужа, работающего в торговле, не очень вязалось с элегантным видом Сьюзен. Но компаньонка тем не менее смело заметила:

– О, совсем как Китс[5].

– Грег не поэт, – сказала Сьюзен. – У нас с ним грандиозные планы на будущее: кабинет красоты и при нем лаборатория для изготовления косметических средств по нашим собственным рецептам.

– Вот это гораздо приличнее, – сказала мисс Гилкрист. – Это напоминает Элизабет Арден, которая на самом деле была графиней. Или Елену Рубинштейн? Во всяком случае, аптека – это не какой-то обычный магазин, вроде магазина тканей или бакалейного.

– Ведь у вас у самой была чайная, не правда ли?

– Совершенно верно.

Лицо мисс Гилкрист просветлело. Ей раньше никогда не приходило в голову, что кто-то мог счесть ее незабвенную чайную чем-то имеющим отношение к обычной торговле. Для нее содержать чайную было воплощением респектабельности. Она начала рассказывать Сьюзен о своей «Ивушке».

Мистер Энтвисл, уже слышавший это раньше, задумался о другом, и только повторное обращение Сьюзен заставило его поспешно извиниться.

– Простите за невнимательность, моя дорогая. Я думаю о вашем дядюшке Тимоти. Дело в том, что я несколько встревожен.

– Из-за дяди? Вот уж на вашем месте я не стала бы беспокоиться. Он просто симулянт и...

– Может быть, вы и правы. Но сейчас дело не в нем, а в его жене. Миссис Тимоти поскользнулась на лестнице, упала и вывихнула ногу. Она слегла, а ваш дядя в жутком состоянии.

– Потому что теперь ему придется ухаживать за ней, а не наоборот? Ничего, это ему только на пользу.

– Возможно. Но проблема в том, будет ли вообще уход за вашей бедной тетей? Ведь в доме нет прислуги.

– Н-да, – согласилась Сьюзен, – обстановка для стариков неважнецкая. Они ведь живут в особняке, не так ли?

Мистер Энтвисл кивнул.

После ланча все они не без опаски вышли из «Королевского герба», но репортеры, судя по всему, испарились. Впрочем, двое поджидали Сьюзен у ворот коттеджа. По подсказке мистера Энтвисла она произнесла несколько необходимых, ничего не значащих фраз. Затем дамы вошли в дом, а мистер Энтвисл вернулся в гостиницу, где для него был оставлен номер. Похороны должны были состояться на следующий день.

– Моя машина все еще в карьере, – спохватилась Сьюзен. – Я пригоню ее в деревню позднее.

Мисс Гилкрист с легкой тревогой проговорила.

– Только не очень поздно. Вы ведь не выйдете, когда стемнеет, правда?

Сьюзен взглянула на нее и рассмеялась.

– Уж не думаете ли вы, что убийца еще болтается где-нибудь поблизости?

– Нет, нет, что вы... – Мисс Гилкрист казалась несколько смущенной.

«Держу пари, она думает именно это, – подумала Сьюзен. – Как забавно!»

Мисс Гилкрист предложила выпить чаю и исчезла в кухне, а молодая женщина вошла в гостиную. Довольно скоро раздался звонок в дверь. Сьюзен вышла в холл, и в ту же секунду на пороге кухни появилась мисс Гилкрист, вытирая о передник выпачканные в муке руки. Она нерешительно маячила позади Сьюзен, пока та направлялась к входной двери, и Сьюзен мысленно спросила себя, не полагает ли мисс Гилкрист, что снаружи ждет некто вооруженный топором. Неожиданный гость, однако, оказался пожилым джентльменом. Он вежливо приподнял шляпу и спросил, одаряя Сьюзен отеческой улыбкой:

– Миссис Бэнкс, не так ли?

– Да.

– Мое имя Гатри, Александр Гатри. Я старый друг миссис Ланскене. А вы, я полагаю, ее племянница, бывшая мисс Сьюзен Абернети?

– Совершенно верно.

– Теперь, когда мы познакомились, не разрешите ли мне войти?

– Ну, разумеется.

Мистер Гатри тщательно вытер ноги о коврик, снял пальто и шляпу и проследовал за Сьюзен в гостиную.

– Это печальный случай, – заговорил посетитель вполне бодрым голосом. – Да, весьма печальный случай. Я как раз оказался в здешних местах и счел своим долгом побывать на дознании и, естественно, на похоронах. Бедная глупенькая Кора! Я, миссис Бэнкс, знал Кору с первых дней ее замужества. Весьма восторженная была особа, она дьявольски серьезно относилась к искусству, и даже к Пьеру Ланскене – как к художнику, я имею в виду. В общем, он был ей не таким уж плохим мужем. Правда, погуливал, но Кора, к счастью, считала, что человек с артистическим темпераментом таким и должен быть. А во всем, что касается искусства, Кора ровно ничего не соображала, хотя, заметьте, в других отношениях проявляла много здравого смысла.

– По-видимому, это общее мнение, – сказала Сьюзен. – Я-то, по сути дела, ее почти не знала.

– Да, да, она ведь рассорилась с родственниками, потому что они не оценили ее обожаемого Пьера. Она никогда не была хорошенькой, но излучала какое-то обаяние. И была очень компанейской. Правда, бывало, не знаешь, что она скажет в следующий момент и действительно ли она наивна или просто валяет дурака. Вечный ребенок, вот кем мы ее считали.

Сьюзен предложила мистеру Гатри сигарету, но старый джентльмен протестующе покачал головой.

– Благодарю вас, я не курю. Вас, должно быть, удивляет мой визит. По правде говоря, совесть у меня не совсем спокойна. Несколько недель назад я обещал Коре навестить ее. Обычно я бывал у нее раз в год. В последнее время у нее появилось хобби – скупать картины на местных распродажах, и она хотела, чтобы я взглянул на некоторые из них. Я ведь по профессии художественный критик. Само собой, большинство Кориных приобретений оказывались жуткой мазней, но вообще-то это не столь уж бесперспективное дело. Картины сейчас идут почти даром. На этих сельских распродажах рамы иногда стоят больше, чем картины. Естественно, на каждой интересной распродаже присутствуют опытные перекупщики, так что на шедевры рассчитывать не приходится. Впрочем, иногда можно задешево приобрести что-нибудь довольно ценное. Недавно, например, маленькая картина Кейпа была продана за несколько фунтов. История довольно интересная. Картина была подарена старой няньке, много лет прослужившей в семье владельцев. Никто и понятия не имел, что она представляет собой какую-то ценность. Нянька, в свою очередь, подарила ее племяннику фермера, которому понравилась изображенная на ней лошадь. Но все думали, что это всего-навсего кусок грязного холста. Да, такое иногда случается. Кора к тому же была уверена, что у нее нюх на картины. На самом деле она была совершеннейшим профаном. Помню, как она просила меня приехать и взглянуть на Рембрандта, которого она купила в прошлом году. Представляете, на Рембрандта! Оказалась копия – и при этом жалкая! Однажды ей действительно посчастливилось подцепить довольно приличную гравюру Бартолоцци, к сожалению несколько подпорченную сыростью. Я продал ее потом для Коры за тридцать фунтов, и, разумеется, она возликовала. Я получил от нее восторженное письмо насчет итальянского примитивиста, которого она отхватила на каком-то аукционе, и обещал заехать посмотреть.

– Не этот? – спросила Сьюзен, указывая на одну из картин на стене.

Мистер Гатри встал, надел очки и подошел поближе.

– Бедная милая Кора, – произнес он наконец.

– Тут еще много других, – вставила Сьюзен.

Мистер Гатри неторопливо приступил к осмотру сокровищ искусства, собранных преисполненной надежд миссис Ланскене. Время от времени он сожалеюще причмокивал языком или вздыхал. Наконец он снял очки и повернулся к Сьюзен:

– Грязь, миссис Бэнкс, замечательная вещь. Она покрывает романтической патиной[6] самые ужасающие образчики бездарнейшей мазни. Боюсь, что Бартолоцци был удачей новичка. Бедняжка Кора! Но это делало ее жизнь интереснее. Я благодарен судьбе за то, что мне не пришлось ее разочаровывать.

– Тут еще есть несколько картин в столовой, – сказала Сьюзен, – но они, по-моему, написаны ее мужем.

Мистер Гатри слегка вздрогнул и протестующе поднял руку.

– Не заставляйте меня вновь смотреть на них. Тем, кто пользуется услугами натурщиков, за многое придется ответить на Страшном суде. Я всегда старался щадить Корины чувства. Преданная жена, весьма преданная жена! Ну, миссис Бэнкс, я больше не вправе посягать на ваше время.

– Не хотите ли выпить с нами чаю? Он, наверное, уже готов.

– Вы очень добры, – охотно согласился критик.

Сьюзен вышла на кухню. Мисс Гилкрист вынимала из духовки последнюю порцию лепешек. На подносе все уже было приготовлено, и чайник тоже кипел.

– Тут пришел некий мистер Гатри, и я пригласила его к чаю.

– Мистер Гатри? Ну конечно, он ведь большой друг милой миссис Ланскене. Знаменитый критик. Как удачно, я как раз напекла лепешек, и у меня найдется немного домашнего клубничного джема, да еще я приготовила несколько воздушных пирожных. Чай уже готов. О, прошу вас, миссис Бэнкс, не поднимайте этот тяжелый поднос, я сделаю все сама.

Сьюзен, тем не менее, взяла поднос, а мисс Гилкрист последовала за ней с чайником. В гостиной она радушно поздоровалась с гостем, и чаепитие началось.

– Горячие лепешки – просто объедение, – сказал мистер Гатри. – Особенно с этим джемом. Не сравнить с тем, что сейчас продается в магазинах.

Мисс Гилкрист расцвела от этих комплиментов. Все действительно было восхитительно на вкус. Ясно, что тут мисс Гилкрист в своей стихии. Тень «Ивушки» витала в комнате.

– Огромное спасибо, – сказал мистер Гатри, принимая из рук мисс Гилкрист последнее пирожное. – Хотя, честно говоря, мне немного стыдно распивать этот восхитительный чай в доме, где так зверски была убита бедная Кора.

Мисс Гилкрист неожиданно отреагировала на эти слова чисто по-викториански:

– Но миссис Ланскене наверняка была бы рада, что вы напились хорошего чая. Вам нужно подкрепиться.

– Быть может, вы правы, – сказал Гатри. – Однако как трудно себе представить, что кто-то, кого вы знали лично, убит.

– Я согласна с вами, – заметила Сьюзен, – чистейший абсурд.

– И уж конечно не каким-то случайным бродягой, забредшим в дом, – продолжил Гатри. – Я, кстати, могу представить себе возможные причины убийства.

– Какие же? – быстро спросила Сьюзен.

– Кора всегда была неосторожна, очень неосторожна. Она, как бы это получше выразиться, обожала показывать, какая она, дескать, умная и как много знает. Ну, вроде ребенка, случайно вызнавшего чей-то секрет. Кора всегда выбалтывала чужие секреты, о которых ей удавалось пронюхать. Выбалтывала, даже если обещала молчать. Ничего не могла с собой поделать, это было у нее в крови.

Сьюзен молчала. Мисс Гилкрист тоже. Она казалась несколько озабоченной. Мистер Гатри продолжал:

– Да, чуточку мышьяка в чашке чаю или присланная по почте коробка отравленных шоколадных конфет меня не удивили бы. Но пошлый грабеж и убийство – это, знаете ли, слишком. Впрочем, при теперешнем беззаконии в стране...

Поблагодарив хозяек за чай, мистер Гатри вежливо распрощался. Мисс Гилкрист пошла проводить его до двери и помогла ему надеть пальто. Из окна гостиной Сьюзен наблюдала, как он бодро зашагал к воротам.

Спустя несколько минут мисс Гилкрист вернулась в комнату с небольшим свертком в руках.

– Должно быть, заходил почтальон, когда мы были на дознании. Он протолкнул это в дверное отверстие для почты и посылок, и пакет завалился в угол. Интересно, что там... Похоже на свадебный пирог!

Сияя улыбкой, мисс Гилкрист развернула сверток. В нем была маленькая коробка, перевязанная серебряной лентой. На дне коробки лежал порядочный кусок пирога, покрытого глазурью и усыпанного сверху миндалем.

– Как это мило! – воскликнула мисс Гилкрист и взглянула на приложенную к посылке карточку. – «Джон и Мэри»! Интересно, кто это может быть? Как глупо не указывать в таких случаях фамилию.

Сьюзен, оторвавшись от своих мыслей, рассеянно посочувствовала:

– Понимаю вас: на днях я получила открытку, подписанную Джоан, и насчитала восемь своих знакомых по имени Джоан. Сейчас, когда общаешься с людьми главным образом по телефону, и по почерку никого не узнаешь.

Мисс Гилкрист с наслаждением перебирала всех известных ей Джонов и Мэри.

– Может быть, это дочка Дороти... Ее зовут Мэри, но я ничего не слышала о помолвке, не говоря уже о свадьбе. Потом есть еще маленький Джон Банфилд... Он, я полагаю, уже достаточно взрослый, чтобы жениться. Или это дочка Энфилдов? Нет, ее зовут Маргарет... И на посылке нет обратного адреса... Ну, бог даст, со временем я вспомню. – Она собрала поднос и вышла на кухню.

Сьюзен поднялась и сказала:

– Думаю, мне лучше пойти попробовать пристроить где-нибудь машину.

Сьюзен вывела машину из карьера, где она ее оставляла, и отправилась в деревню. Гаража при сельской бензоколонке не было, и Сьюзен посоветовали воспользоваться автостоянкой при «Королевском гербе». Так она и сделала, поставив свой автомобиль рядом с готовым отправиться в путь большим «даймлером», за рулем которого сидел шофер, а на заднем сиденье виднелась фигура укутанного в шарфы и плед пожилого иностранца с внушительными усами.

Мальчишка, с которым Сьюзен говорила насчет своей машины, смотрел на нее с таким жадным вниманием, что вряд ли уловил смысл сказанного хотя бы наполовину. Наконец он не выдержал и спросил с благоговением в голосе:

– Это вы ведь племянница, верно?

– Что, что?

– Вы племянница той леди, которую убили?

– Да. Ну и что же?

– То-то я все думал, где же это я видел вас прежде.

«Малолетний вампир», – раздраженно думала Сьюзен, возвращаясь в коттедж.

– Слава богу, наконец-то вы вернулись, – встретила ее мисс Гилкрист с таким явным облегчением, что это усилило раздражение Сьюзен. – Вы не откажетесь от спагетти? Я подумала, что сегодня на ужин...

– Все что угодно, – прервала ее Сьюзен. – Я не очень голодна.

– Могу похвастаться, я очень вкусно готовлю спагетти!

Это хвастовство было оправданным. Сьюзен убедилась, что миссис Гилкрист действительно великолепно готовит. После ужина она предложила мисс Гилкрист помочь вымыть посуду, но та заверила, что не стоит, хотя и была весьма польщена этим предложением. Вскоре мисс Гилкрист принесла кофе, который удался ей хуже и был слабоват. Она предложила Сьюзен кусок свадебного пирога, но та отказалась.

– А пирог-то недурен, – сказала мисс Гилкрист, попробовав.

К собственному удовлетворению, она наконец отыскала в своей памяти кого-то, кого она называла «дочкой дорогой Элен, которая, как я слышала, собиралась замуж, хотя имени ее я не помню».

Сьюзен, не мешая собеседнице беззаботно чирикать о чем попало, сидела молча, ожидая подходящего момента завязать беседу о том, что интересовало лично ее. Время после ужина, когда они обе сидели возле камина, располагало к доверительной беседе. Наконец она сочла, что этот момент наступил, и спросила:

– Мой дядя Ричард, кажется, заезжал сюда незадолго до смерти?

– Да.

– А поточнее вы не вспомните?

– Должно быть, за две-три недели до сообщения о его смерти.

– Выглядел он больным уже тогда?

– Да нет, я бы не сказала. Такой бодрый и энергичный мужчина. Миссис Ланскене очень удивилась, увидев его. «Ну и ну, Ричард, – сказала она, – сколько лет, сколько зим!» А он в ответ: «Да вот, решил заехать, посмотреть, как у тебя дела». Она ему и скажи: «О, у меня-то все в порядке». Мне кажется, что миссис Ланскене немножко обидело, что он приехал так вот, почти случайно. А мистер Абернети сказал: «Кто старое помянет, тому глаз вон. Ведь теперь остались только ты, я и Тимоти, а с ним ни о чем нельзя говорить, кроме его драгоценного здоровья. Ну а ты... Что ж, Пьер, видимо, сделал тебя счастливой, так что, похоже, я был не прав, признаю. Довольна теперь?» И как мило он все это вы сказал. Красивый джентльмен, хотя и в годах, конечно.

– Сколько он здесь пробыл?

– Он остался у миссис Ланскене на ланч. Я как раз готовила мясные фрикадельки. К счастью, именно в этот день приезжал мясник. – Воспоминания мисс Гилкрист имели исключительно гастрономический характер.

– Вам показалось, что они поладили?

– О да.

Сьюзен помедлила и задала следующий вопрос:

– Была ли тетя Кора удивлена, когда он умер?

– Да, ведь это случилось так внезапно.

– Да, внезапно... Значит, она удивилась... А он не намекал ей на то, как он серьезно болен?

– Ах, вот что... – Мисс Гилкрист на секунду задумалась. – Пожалуй, что-то такое было. Я помню, потом миссис Ланскене говорила, что он очень постарел, даже одряхлел.

– Но вам он не показался дряхлым?

– На вид нет. Но ведь я с ним почти не говорила. Естественно, я оставила их вдвоем.

Сьюзен бросила на нее испытующий взгляд. Не из тех ли она женщин, что подслушивают у дверей? Сьюзен не сомневалась в честности мисс Гилкрист, и ей бы в голову не пришло, скажем, заподозрить ее в том, что она обманывала хозяйку в денежных делах или вскрывала чужие письма. Но ведь любопытство можно облечь в безупречно корректные формы. Она, например, могла найти срочное дело в саду поблизости от открытого окна или вытирать пыль в холле. И тогда, разумеется, просто не могла не услышать чего-нибудь.

– Вы не слышали, о чем они говорили? – спросила Сьюзен.

Чересчур в лоб. Мисс Гилкрист вспыхнула от негодования:

– Могу вас заверить, миссис Бэнкс, что у меня нет привычки подслушивать!

«Значит, подслушивала, – решила про себя Сьюзен, – иначе просто сказала бы «нет». Вслух же она произнесла:

– Прошу прощения, мисс Гилкрист, я совсем не это имела в виду. Просто в этих маленьких коттеджах, выстроенных на живую нитку, иногда невольно слышишь буквально все. Видите ли, сейчас, когда оба они мертвы, родным важно и интересно знать, о чем они беседовали в свою последнюю встречу.

Мисс Гилкрист попалась на удочку:

– Тут вы правы, миссис Бэнкс, дом небольшой, и я, конечно, понимаю, что вам хотелось бы знать, о чем они говорили. Вряд ли я смогу вам особенно помочь. Кажется, они толковали о здоровье мистера Абернети и о том, что у него, э... иногда появляется что-то вроде фантазий, если можно так сказать. Судя по его внешнему виду, я бы о нем такого никогда не подумала. Но, в конце концов, он был болен, а больные люди часто приписывают свое нездоровье внешним, так сказать, причинам. Моя тетушка, например...

Мисс Гилкрист в подробностях описала случай со своей тетушкой. Сьюзен, как и мистер Энтвисл до нее, постаралась незаметно перевести разговор на другое:

– Да, да, мы так и думали. Все дядины слуги были очень привязаны к нему, и, разумеется, их огорчает, что он считал, будто... – Она сделала паузу.

– Само собой! Слуги всегда так обидчивы в подобных случаях. Помню, моя тетушка...

Сьюзен прервала ее:

– Полагаю, он подозревал слуг? Ну... думал, что они хотят отравить его?

От глаз молодой женщины не укрылось, что этот вопрос смутил мисс Гилкрист, и она быстро продолжила:

– Значит, это не был кто-то из прислуги? Называл он кого-нибудь конкретно?

– Я не знаю, миссис Бэнкс, правда не знаю...

Но ее глаза избегали взгляда собеседницы. Сьюзен подумала, что мисс Гилкрист знает больше, чем говорит. Не исключено, что ей известно даже очень многое. Решив пока не настаивать, Сьюзен спросила, какие у мисс Гилкрист планы на будущее.

– О, я как раз хотела поговорить об этом с вами, миссис Бэнкс. Я сказала мистеру Энтвислу, что охотно останусь здесь, пока все не будет улажено.

– Я знаю и очень вам благодарна.

– Нельзя ли узнать, как долго вам еще понадобится мое присутствие здесь? Мне ведь пора подыскивать себе другое место.

Сьюзен задумалась.

– Здесь осталось не так уж много дел. Полагаю, за пару дней я разберу вещи и договорюсь об аукционе.

– Значит, вы решили все продать?

– Да. Надеюсь, сдать коттедж будет не очень трудно?

– Да в него просто вцепятся! Теперь так мало сдается коттеджей. Почти всегда их предлагают только на продажу.

– Как видите, все очень просто, – сказала Сьюзен и, несколько поколебавшись, добавила: – Надеюсь, вы не сочтете за обиду, если я попрошу вас принять от меня трехмесячное жалованье?

– Вы так добры, миссис Бэнкс! Поверьте, я глубоко вам признательна. И может, вы не откажетесь, я хочу сказать, если это потребуется... дать мне рекомендацию? Подтвердить, что я была при вашей родственнице... и что мною были довольны...

– Разумеется.

– Не знаю, могу ли я просить еще об одном. – Руки мисс Гилкрист задрожали, она тщетно пыталась придать твердость своему голосу. – Нельзя ли в рекомендации не упоминать об... обстоятельствах и даже не называть имя...

Сьюзен удивленно посмотрела на нее:

– Я не совсем понимаю вас.

– Это потому, что вы не задумывались об этом, миссис Бэнкс. Ведь речь идет об убийстве, о котором писали в газетах, так что каждый мог прочесть. Люди могут подумать: «Две женщины живут вместе, одна из них убита. Уж не компаньонкиных ли рук это дело?» Неужели вы не понимаете, миссис Бэнкс? Подыскивай я кого-нибудь, я бы дважды подумала, прежде чем связаться с... ну, да вы сами знаете, что я хочу сказать. Это так беспокоит меня, миссис Бэнкс, я ночами не сплю, все думаю: а что, если я так и не найду другой такой работы? Ведь я больше ничего не умею. Что же мне тогда делать?

Вопрос прозвучал как неосознанный крик души, и у Сьюзен внезапно сжалось сердце. Ей вдруг со всей отчетливостью представилось жалкое положение этой приятной, скромной женщины, для которой возможность заработать кусок хлеба зависит от страхов и капризов нанимателей. То, что сказала мисс Гилкрист, было правдой. Нанимая компаньонку, вы, безусловно, не пожелаете иметь возле себя человека, хоть как-то замешанного в деле об убийстве.

Сьюзен нерешительно произнесла:

– Но если полиция найдет человека, который сделал это?

– О, тогда, разумеется, все будет в порядке. Но найдут ли его? Я лично не думаю, чтобы у полиции была хоть какая-то идея насчет того, кто убийца. И если его не поймают, то обо мне будут думать ну пусть не как о самом вероятном виновнике, но, во всяком случае, как о человеке, который мог сделать это.

Молодая женщина задумчиво покачала головой. Действительно, мисс Гилкрист ровно ничего не выиграла от смерти Коры Ланскене, но ведь всем об этом не расскажешь. А кроме того, ходит так много страшных разговоров – о внезапной вражде, вспыхивающей между живущими рядом женщинами, о странных патологических поводах для неожиданных вспышек насилия. Кто-нибудь, кто не знал этих двух женщин, может вообразить, будто Кора Ланскене и мисс Гилкрист были в таких отношениях.

– Не беспокойтесь, мисс Гилкрист, – наконец сказала она со своей обычной решительностью. – Я уверена, что смогу подыскать вам место у кого-нибудь из моих друзей. Это будет нетрудно.

– Боюсь, – сказала мисс Гилкрист, возвращаясь в какой-то степени к своему прежнему тону, – я не смогу взяться за действительно грязную работу... Мне подойдет только простая готовка и легкая уборка...

Зазвонил телефон, и мисс Гилкрист вскочила, но Сьюзен остановила ее:

– Это, наверное, мой муж. Он обещал позвонить мне сегодня вечером.

Она подошла к телефону.

– Слушаю. Да, это миссис Бэнкс. – Наступила пауза, потом ее голос изменился. В нем зазвучали теплота и ласка. – Да, это я... О, все нормально... Убийство, совершенное неизвестным, как и следовало ожидать... Да, все как мы думали... точно по плану... Я продам это барахло, нам из него ничего не пригодится... День, два, не больше... Грег, ты не... ты постараешься... Ах, это... Не беспокойся, я знаю, что делаю. Но, Грег... Нет, нет, ничего. Спокойной ночи, дорогой.

Сьюзен повесила трубку. Присутствие мисс Гилкрист несколько стесняло ее. Она, вероятно, может слышать из кухни, куда тактично удалилась. Сьюзен хотела бы кое о чем спросить Грега, но предпочла промолчать. Она постояла еще у телефона, хмуря в раздумье лоб. Внезапно ей пришла в голову некая мысль. «Разумеется, – сказала она себе. – Как раз то, что надо». Она вновь подняла трубку и заказала междугородный разговор. Спустя примерно четверть часа усталый голос телефонистки произнес:

– Ваш номер не отвечает.

– Продолжайте вызывать, пожалуйста.

Тон у Сьюзен был властный. Она вслушивалась в далекие безответные гудки. Потом они вдруг прекратились, и капризный, слегка возмущенный мужской голос произнес:

– Ну, что такое?

– Дядя Тимоти?

– Что, что? Плохо вас слышу, говорите громче!

– Дядя, это Сьюзен Бэнкс.

– Какая Сьюзен?

– Бэнкс. Бывшая Абернети. Ваша племянница Сьюзен.

– A-а, это ты, Сьюзен. В чем дело? Чего это тебе вздумалось звонить так поздно?

– Еще довольно рано.

– Нет, поздно. Я уже в постели.

– Вы, должно быть, ложитесь очень рано. Как тетя Мод?

– И только ради этого ты звонишь? Тетя очень страдает и совершенно беспомощна. В хорошенькое положение мы тут попали. Этот болван врач не может даже раздобыть сиделку. Я ничего не могу делать, даже пробовать не решаюсь. Сегодня у нас ночует эта дура из деревни, но она все время твердит, что должна вернуться домой к своему мужу. Понятия не имею, как мы вывернемся.

– Собственно, я насчет этого и звоню. Не подойдет ли вам мисс Гилкрист?

– Кто это? Никогда о такой не слышал.

– Компаньонка тети Коры. Очень милая и расторопная женщина.

– Готовить умеет?

– Да, она прекрасно готовит и могла бы ухаживать за тетей Мод.

– Все это хорошо, но когда она сможет приехать? Я тут один-одинешенек, только эта деревенщина заглядывает иногда, а сердце у меня то и дело шалит.

– Постараюсь отправить ее к вам как можно скорее. Быть может, послезавтра. Подойдет?

– Ну, большое спасибо, – ворчливо прозвучал ответ. – Ты хорошая девочка, Сьюзен, спасибо тебе.

Сьюзен повесила трубку и прошла в кухню.

– Не хотели бы вы отправиться в Йоркшир и поухаживать за моей теткой? Она упала и вывихнула ногу, а от моего дядюшки толку как от быка молока. Он порядочная зануда, но тетя Мод молодчина. Для черной работы к ним кто-то приходит из деревни, а вы могли бы готовить и ухаживать за тетей Мод.

Мисс Гилкрист в волнении уронила кофейник.

– Благодарю, благодарю вас! Вы так добры и внимательны. Полагаю, я могу сказать о себе, что я неплохая сиделка, и, конечно, я смогу угодить вашему дяде и готовить ему вкусные легкие блюда. Вы, право же, очень добры, миссис Бэнкс, и, уверяю вас, я вам очень признательна.

Сьюзен лежала в постели и тщетно пыталась уснуть. Позади был долгий день, и она устала. Сьюзен была уверена, что заснет, как только ее голова коснется подушки. Она никогда не страдала бессонницей, а сейчас вот лежит уже не один час, а сна ни в одном глазу, и беспокойные мысли так и мечутся в голове.

Она ведь сама сказала, что не прочь ночевать в этой комнате, на этой постели, принадлежавшей Коре Ланскене...

«Ну, хватит, пора выбросить все это из головы. – Сьюзен всегда гордилась тем, что у нее стальные нервы. – К чему думать о том роковом дне? Лучше думать о будущем. Эти помещения на Кардиган-стрит... как раз то, что им с Грегом нужно. Салон красоты на первом этаже и очаровательная квартирка на втором. Заднюю комнату можно отлично приспособить под лабораторию для Грега. Это позволит сократить подоходный налог, плохо ли? Грег успокоится, придет в себя. У него больше не будет этих непонятных заскоков, когда он смотрит на нее, не соображая, по-видимому, кто перед ним. Пару раз она даже испугалась... Старый мистер Коул, врач, предупреждал: «Если это повторится...» И это могло бы повториться, наверняка повторилось бы. Если бы дядя Ричард не умер именно в тот момент... Дядя Ричард... Но к чему все драматизировать? Откровенно говоря, ему не для чего было жить. Усталый и больной старик, потерявший сына. Право, это благо умереть как он, так спокойно, во сне... Ах, если бы уснуть. Просто идиотизм часами лежать вот так, слушая, как потрескивает рассохшаяся мебель и шуршат за окном деревья. Как все пустынно и тихо в деревне... и непохоже на шумный равнодушный город, там в людской толчее чувствуешь себя в безопасности. А тут... В домах, где кого-то убили, иногда творятся странные вещи. Говорят, в таких домах селятся привидения. Может, и про этот коттедж скоро пойдут слухи, будто по нему разгуливает привидение Коры Ланскене?»

Тетя Кора... Странно, с первой минуты приезда сюда Сьюзен все время кажется, что тетя Кора здесь, рядом с ней. Но это, конечно, вздор. Кора Ланскене мертва, и завтра ее похоронят. В доме нет ни души, кроме самой Сьюзен и мисс Гилкрист. Так почему же Сьюзен явственно чувствует, будто тут кто-то есть, в этой самой комнате?

Кора лежала на этой вот кровати, когда на нее обрушился удар топора... Лежала, ничего не опасаясь и не подозревая, и, между прочим, спокойненько спала... А мне вот теперь совсем не спится...

Снова скрипнула мебель... или это кто-то крадется? Сьюзен включила свет. Никого. Надо же, нервы совсем никуда, нужно взять себя в руки. Расслабиться, закрыть глаза... Но что такое? Чей-то стон или вскрик? Такое впечатление, словно кто-то жестоко страдает, будто его вот-вот настигнет смерть...

«Я не должна давать волю фантазии, – шепотом приказала себе Сьюзен. – Смерть – это конец, после нее ничего нет и быть не может. Оттуда никто еще не возвращался. Воображение, все оно, так живо представляется прошлое – умирающая женщина и ее предсмертный стон...»

Вот опять... гораздо явственнее... кто-то стонет от нестерпимой боли.

Так это не игра воображения? Сьюзен снова включила свет, села на кровати и прислушалась. Стоны, безусловно, были самыми настоящими и доносились из соседней комнаты.

Молодая женщина спрыгнула на пол, накинула халат и вышла на площадку лестницы. Стукнула в дверь мисс Гилкрист, секунду помедлила и вошла. В комнате горел свет, а сама мисс Гилкрист сидела в постели и выглядела просто ужасно. Лицо ее было искажено от боли.

– В чем дело, мисс Гилкрист? Вам плохо?

– Да. Понятия не имею, что я такого... – Она попыталась спуститься с кровати, но тут ее одолел новый приступ рвоты, после чего она беспомощно откинулась на подушки, еле слышно пробормотав: – Пожалуйста, позвоните врачу. Должно быть, я что-то съела...

– Я дам вам выпить соды. Врача можно будет вызвать завтра, если не станет лучше.

Та покачала головой.

– Нет, позвоните ему сейчас. Мне... страшно плохо...

– Какой у него номер? Или посмотреть в справочнике?

Мисс Гилкрист, еле справляясь с подступавшей рвотой, с трудом назвала номер. На вызов отозвался заспанный мужской голос:

– Кто? Гилкрист? А, на Мид-Лейн, знаю. Сейчас буду.

Не прошло и десяти минут, как Сьюзен услышала шум подъехавшей машины и поспешила вниз встретить доктора. Провожая его наверх, она коротко объяснила, что произошло:

– Я думаю, она съела что-нибудь не то и выглядит весьма неважно.

У доктора был вид человека, умеющего владеть собой и привыкшего к тому, что его нередко вытаскивают по ночам из дома без всякой на то нужды. Однако стоило ему посмотреть на стонущую женщину, как выражение его лица изменилось. Дав Сьюзен несколько лаконичных указаний, он направился к телефону. Затем вошел к Сьюзен в гостиную.

– Я вызвал «скорую». Ее надо отправить в больницу.

– Ей действительно так плохо?

– Да. Я сделал ей укол морфия, чтобы ослабить боли, но, похоже, что... Что она ела?

– У нас были на ужин макароны и сладкий пудинг, а потом кофе.

– Вы ели и пили то же самое?

– Да.

– И с вами все в порядке? Никаких болезненных ощущений?

– Абсолютно никаких.

– Больше она ничего не ела? Скажем, рыбных консервов или колбасы?

– Нет. У нас был ланч в «Королевском гербе» после дознания.

– Ах да, конечно. Вы ведь племянница миссис Ланскене?

– Да.

– Жуткое дело! Надеюсь, они скоро схватят этого мерзавца.

– Я тоже.

Появилась «скорая помощь». Мисс Гилкрист увезли, и врач отправился вместе с ней. Он обещал позвонить утром.

Распрощавшись с доктором, Сьюзен поднялась наверх и на этот раз уснула моментально.

Народу на похоронах было порядочно. Явилось большинство местных жителей. Присутствовали мистер Энтвисл и Сьюзен. Другие члены семьи прислали венки. Мистер Энтвисл поинтересовался, где мисс Гилкрист, и Сьюзен торопливым шепотом объяснила ему, что произошло. Юрист поднял брови.

– Я бы сказал, довольно странный случай.

– Ну, сегодня ей уже лучше. Мне звонили из больницы. Что-то с пищеварением. В общем случай довольно обыкновенный, просто некоторые поднимают слишком много шума из-за таких вещей.

Мистер Энтвисл предпочел промолчать. Сразу после похорон он уехал в Лондон.

Сьюзен же вернулась в коттедж. Она нашла несколько яиц и приготовила себе омлет. Затем поднялась в комнату Коры и принялась разбирать вещи покойной.

От этого занятия ее отвлек доктор. Он выглядел озабоченным. Отвечая на вопросы Сьюзен, сказал только, что мисс Гилкрист чувствует себя гораздо лучше.

– Через пару дней она совсем оправится и сможет выйти из больницы. Счастье, что вы так быстро вызвали меня. В противном случае она бы так легко не отделалась.

Сьюзен удивленно уставилась на него и спросила:

– Неужели ей действительно было так плохо?

– Миссис Бэнкс, пожалуйста, перечислите мне снова, что именно мисс Гилкрист ела и пила, перечислите все, буквально все.

Сьюзен напрягла память и аккуратно все перечислила. Собеседника это явно не удовлетворило.

– Наверняка было что-то, что она ела, а вы нет.

– Не думаю... лепешки, джем, чай, спагетти на ужин, больше ничего не могу припомнить.

Доктор задумчиво потер нос и заходил взад и вперед по комнате.

– А что, у нее действительно пищевое отравление?

Врач бросил на нее быстрый взгляд, подумал и решился:

– Это был мышьяк.

– Мышьяк! – воскликнула потрясенная Сьюзен. – Вы хотите сказать, кто-то подсыпал ей мышьяк?

– Похоже на то...

– А не могла она принять его сама, то есть умышленно?

– Самоубийство? Она говорит, что не знает, откуда взялся яд. Кроме того, если уж человек захотел покончить жизнь самоубийством, он вряд ли выберет мышьяк при наличии в доме стольких снотворных. Она просто могла бы принять большую дозу одного из них.

– А не мог мышьяк попасть во что-нибудь случайно?

– Об этом я и думаю. Такие вещи маловероятны, хотя иногда и случаются. Но если вы обе ели одно и то же...

Сьюзен кивнула.

– Это совершенно невозможно, – начала она, потом внезапно замерла. – Ну конечно! Свадебный пирог!

– Какой свадебный пирог?

Сьюзен объяснила. Врач слушал с напряженным вниманием.

– Странно. И вы говорите, что она не знает, кто прислал его? От него что-нибудь осталось? И что с коробкой?

– Понятия не имею. Сейчас взгляну.

Вдвоем они принялись за поиски и наконец обнаружили на кухонном столе белую картонную коробку с оставшимися крошками пирога. Врач осторожно упаковал ее.

– Я позабочусь об этом. А обертка, куда она могла деться?

На этот раз поиски оказались безуспешными, и Сьюзен предположила, что оберточная бумага, должно быть, угодила в отопительный котел «Идеал».

– Вы ведь пока еще не уезжаете, миссис Бэнкс?

Это было сказано дружелюбно и непринужденно, но Сьюзен стало как-то не по себе.

– Нет, побуду здесь несколько дней, разберу тетины вещи.

– Прекрасно. Полиция, по всей вероятности, пожелает задать кое-какие вопросы. Ни о ком никогда ничего нельзя сказать наверняка. Вот вы, например, знаете кого-то, кто затаил зло против мисс Гилкрист?

Сьюзен покачала головой.

– Я почти ничего о ней не знаю. Она была с моей тетей несколько лет. Вот все, что мне известно.

– Так, так, – сказал доктор. – Эта мисс Гилкрист... Мне она всегда казалась приятной, но самой что ни на есть заурядной женщиной. У таких людей не бывает врагов или каких-нибудь роковых тайн. Свадебный пирог по почте! Наводит на мысль о ревнивой женщине, но кому придет в голову ревновать к мисс Гилкрист?

– Действительно.

– Ну, мне пора. Понятия не имею, что это нашло на наш тихий Литчетт Сент-Мэри. Сначала зверское убийство, потом попытка отравления. И буквально одно за другим. Странно, что и говорить.

Доктор направился к своей машине. В коттедже было душно, и Сьюзен оставила входную дверь открытой, а сама медленно поднялась наверх, чтобы возобновить прерванную работу.

Кора Ланскене не была аккуратной или методичной. Чем только не были набиты ящики ее шкафа и стола! В одном были в беспорядке свалены туалетные принадлежности, письма, старые носовые платки и кисти для рисования. В другом под несколькими шерстяными свитерами Сьюзен обнаружила картонную коробку с двумя накладками для волос. Третий был наполнен старыми фотографиями и альбомами для эскизов. Сьюзен задумалась над групповым снимком, сделанным, очевидно, где-то во Франции много лет назад. На нем молодая и стройная Кора цеплялась за руку долговязого мужчины, облаченного в нечто вроде бархатной блузы. Сьюзен решила, что это не иначе как покойный Пьер Ланскене.

Фотографии заинтересовали Сьюзен, но она отложила их пока в сторону и начала внимательно просматривать сваленные в кучу бумаги. Она копалась в них минут двадцать, когда в руки ей вдруг попалось письмо. Она прочла его, затем перечитала еще раз, и все еще не могла оторвать от него взгляда, казалось забыв обо всем... но тут за спиной ее неожиданно прозвучало:

– И что же ты нашла здесь, Сьюзен? Хэлло, в чем дело?

Сьюзен, ахнув, вскочила и тут же покраснела от раздражения. Возглас тревоги вырвался у нее помимо ее воли, и теперь она чувствовала себя несколько пристыженной.

– Джордж! Как ты меня напугал!

Ее кузен лениво улыбнулся.

– Похоже на то.

– Как ты здесь очутился?

– Дверь внизу открыта, и, не обнаружив там ни одной души, я поднялся сюда. Если же тебя интересует, как я попал в эти места вообще, то я отбыл сюда сегодня утром на похороны. Но моя старая колымага по дороге отказала. Что-то стряслось с мотором, а потом он вроде бы как сам прочистился. На похороны я уже опоздал, но решил уж доехать до места. Я знал, что ты тут.

Он помедлил и продолжал:

– Я звонил к вам домой, и Грег сказал мне, что ты отправилась вступать в права владения. Я подумал, что смогу чем-нибудь помочь.

– А тебя не хватятся в конторе? – спросила Сьюзен. – Или ты можешь прогулять, когда тебе захочется?

– Похороны вполне уважительный повод для отлучки. Кроме того, слово «убийство» всегда завораживающе действует на людей. Так или иначе, впредь я буду не так уж часто появляться в конторе. Теперь, когда я сделался человеком со средствами, у меня найдутся дела поинтереснее. – Он помолчал и добавил, широко улыбнувшись: – Как и у Грега.

Сьюзен задумчиво смотрела на Джорджа. Она мало общалась с этим своим родственником, и, когда они встречались, ей всегда было трудно разобраться в том, как она к нему относится.

Она спросила:

– Зачем ты на самом деле приехал сюда, Джордж?

– Да как тебе сказать... Пожалуй, для того, чтобы немного заняться сыскным делом Я порядочно думал о тех, прошлых похоронах, на которых мы все присутствовали. Тетушка Кора тогда, безусловно, заварила густую кашу. Я все ломал голову над тем, были ли ее слова пустой болтовней или имели под собой какую-то основу. А что в этом письме, которое ты так внимательно читала, когда я вошел?

Сьюзен медленно ответила:

– Это письмо, которое дядя Ричард написал Коре после того, как приезжал сюда повидаться с ней.

Какие черные у Джорджа глаза! Они всегда казались Сьюзен карими, но это не так: они черные, а в черных глазах есть какая-то странная непроницаемость. Понять, что на уме у человека с такими глазами, невозможно.

Джордж лениво протянул:

– Что-то интересное?

– Нет, не совсем, но...

– Можно взглянуть?

Секунду она колебалась, но потом вложила письмо в протянутую руку.

Джордж читал, повторяя монотонным голосом вслух отдельные фразы:

Внезапно голос его изменился, утратив ленивую мягкость:

Джордж взглянул на Сьюзен.

– Что это значит?

– Это может значить все что угодно. Не исключено, что он просто имел в виду свое здоровье... Или какие-то сплетни об общих знакомых.

– Да, сказать трудно. Все это очень неясно, но наводит на размышления... Интересно, что же он все-таки сказал Коре. Знает кто-нибудь, о чем он толковал с нею?

– Мисс Гилкрист, вероятно, знает, – сказала Сьюзен задумчиво. – Мне кажется, она подслушивала.

– Ах да, компаньонка. Кстати, где она?

– Угодила в больницу после отравления мышьяком.

– Ты шутишь! – изумленно воскликнул Джордж.

– И не думаю. Кто-то прислал ей кусок отравленного свадебного пирога.

Ее собеседник опустился на один из стоявших в спальне стульев и протяжно свистнул.

– Похоже, – сказал он, – дядя Ричард не ошибся.

На следующее утро в коттедж зашел инспектор Мортон, сдержанный человек средних лет со спокойными, несуетливыми манерами, но с настороженным и проницательным взглядом.

– Вы понимаете, о чем идет речь, миссис Бэнкс, не так ли? – начал он. – Доктор Проктор уже говорил вам о мисс Гилкрист. Анализ крошек от пирога показал наличие мышьяка.

– Значит, кто-то умышленно хотел отравить ее?

– Смахивает на то. Сама мисс Гилкрист не в состоянии помочь нам. Твердит, что это невозможно, что никто не мог бы так поступить с нею. Не можете ли вы сказать что-нибудь по поводу этой истории?

Сьюзен покачала головой.

– Нет, я сама теряюсь в догадках. А почтовая марка и почерк ничего вам не говорят?

– Вы забываете, что оберточная бумага была, по-видимому, сожжена в котле. Да и вообще посылка, возможно, пришла вовсе не по почте. Молодой Эндрюс, шофер почтового автофургона, не может точно вспомнить, доставлял он ее или нет: в тот день он заезжал очень ко многим.

– Но... тогда как же это можно было сделать?

– Очень просто, миссис Бэнкс. Взять бумагу из-под какой-нибудь старой посылки с уже написанным на ней именем мисс Гилкрист и почтовым штемпелем, завернуть в нее пирог, а потом сунуть сверток в дверную щель для почты – она достаточно широка.

Инспектор помолчал и бесстрастно добавил:

– Это, знаете ли, было умно придумано, подсунуть свадебный пирог. Одинокие немолодые женщины сентиментальны в таких случаях, им приятно, что о них не забывают, когда справляют свадьбу. Коробка конфет или что-нибудь в этом роде могли бы вызвать подозрение.

– Мисс Гилкрист долго ломала голову над тем, от кого могла быть посылка, – медленно сказала Сьюзен, – но никаких подозрений у нее не возникло. Вы верно говорите, она была довольна и даже польщена. А этот пирог... достаточно в нем было яду, чтобы убить человека?

– Трудно сказать, пока мы не получим результатов количественного анализа. Это зависит также от того, съела ли мисс Гилкрист весь кусок или нет. У нее такое впечатление, что немного осталось. Вы не помните?

– Не могу припомнить точно. Она угощала меня, но я отказалась, а она поела и очень хвалила. А вот съела ли она все, хоть убейте, не могу сказать.

– Мне бы хотелось пройти наверх, если вы не возражаете.

Сьюзен последовала за инспектором в комнату мисс Гилкрист, извиняясь на ходу:

– Боюсь, комната в жутком состоянии. Но из-за хлопот с тетиными похоронами у меня просто не было времени на уборку, а после визита доктора Проктора я решила, что, пожалуй, там лучше ничего не трогать.

– Очень разумно с вашей стороны, миссис Бэнкс. Не всякий бы сообразил так поступить.

Он подошел к постели и сунул руку под подушку. По его лицу начала медленно расплываться улыбка.

– Ага, вот он.

Под откинутой подушкой лежал на простыне небольшой ломтик свадебного пирога, выглядевший, мягко выражаясь, малоаппетитно.

– Как странно! – воскликнула Сьюзен.

– Ничего странного. Ваше поколение такого, вероятно, не делает. Теперь для молодых людей замужество не так уж важно. Но это старый обычай. Положите под подушку кусок свадебного пирога, и вам приснится суженый.

– Но, безусловно, мисс Гилкрист...

– Не хотела бы рассказывать нам об этом, понимая, что в ее возрасте делать такие вещи просто глупо. Но у меня была мысль, что такое возможно. – Лицо его изменилось, взгляд стал жестким. – И не будь этой стародевичьей глупости, мисс Гилкрист, вероятно, сегодня не было бы в живых.

– Но кому могло понадобиться убить ее?

Инспектор Мортон задумался, а затем бросил на Сьюзен пронзительный взгляд, под которым она почувствовала себя неуютно.

– А вы не знаете?

– Конечно нет!

– Похоже, нам придется это выяснить.

Два пожилых человека сидели в комнате, обставленной в подчеркнуто современном стиле. Всё в помещении было выдержано в строгих прямоугольных формах. Единственное исключение являл собой Эркюль Пуаро, весь состоявший из округлостей. Его брюшко приятно круглилось, голова своей формой напоминала яйцо, а великолепные усы победно вздымались двумя полумесяцами. Пуаро потягивал из стакана черносмородинный сироп и задумчиво смотрел на невысокого, худощавого, словно съеженного человечка с абсолютно незапоминающейся внешностью. Мистер Гоби не глядел на Пуаро, потому что он вообще никогда не глядел на собеседника. В данный момент он, судя по всему, адресовал свои слова углу камина, отделанного хромированным металлом.

Мистер Гоби был знаменит сверхъестественным умением добывать информацию и, что самое главное, делать это непостижимо быстро. Про него мало кто знал и его услугами пользовались лишь немногие. Как правило, это были весьма состоятельные особы, ибо услуги мистера Гоби стоили очень дорого. По мановению его руки сотни терпеливых людей, мужчины и женщины, молодые и старые, из самых различных слоев общества, отправлялись в сотни разных мест, проникали куда угодно, выспрашивали, вынюхивали и в конце концов узнавали то, что им было поручено узнать. Теперь мистер Гоби практически отошел от дел, но временами еще оказывал «любезность» избранным старым клиентам. Эркюль Пуаро был одним из них.

– Я раздобыл для вас все, что мог, – доверительным шепотом поведал мистер Гоби камину. – Я послал на это дело своих ребят. Отличные мальчики, все как на подбор. Конечно, не чета тем, что работали у меня когда-то. Теперь таких не сыщешь. Вся беда в том, что нынешние не хотят учиться. Поработают пару лет, и думают, что все уже знают и умеют. К тому же они работают ужасающе медленно. – Он печально покачал головой и переместил взгляд на электрическую розетку. – В этом виновато правительство, – продолжил он, – со своей продажной системой образования. Они проходят через эту систему, а затем являются к вам и твердят: «Я думаю то-то», а вот думать-то большинство из них как раз и не умеет. Вся их «мудрость» вычитана из книг. В нашем деле это лишнее. Нам положено не думать, а добывать информацию и отвечать на те вопросы, которые нам задают. – Мистер Гоби откинулся в кресле и подмигнул абажуру на лампе. – Но мне грех жаловаться на правительство. Не знаю, что бы мы делали без него. Нынче ведь как – стоит одеть человека поприличнее, да сунуть ему в руки блокнот и карандаш, да научить его грамотно говорить по-английски – и он может спрашивать о чем угодно, выуживать самые интимные подробности из чьей-то повседневной жизни или из чьего-то прошлого. Вы можете, например, спросить, что было у такого-то господина двадцать третьего ноября на обед, потому что именно в этот день власти рассылают большинство анкет людям со средним уровнем доходов. Впрочем, в том, что касается доходов, людям можно немного польстить, беды от этого не будет. В девяти из десяти случаев они, не дрогнув, выложат вам всю подноготную, а в десятом если даже и отошьют вас, то все равно ни на миг не заподозрят, что вы не тот, за кого себя выдаете, искренне полагая, что властям по какой-то неведомой причине действительно нужны ответы на все эти вопросы. Могу сказать вам, мосье Пуаро, – продолжал мистер Гоби, по-прежнему адресуясь к абажуру, – что это самый лучший способ, гораздо лучше, чем проверять электросчетчики, выдавая себя за служащих электрической компании, или собирать на что-нибудь по подписке, изображая монахинь или скаутов. Впрочем, этими приемами мы тоже не пренебрегаем.

Пуаро не прерывал собеседника. Мистер Гоби с возрастом стал несколько болтлив, но это не беда, в свое время он перейдет к делу. И действительно, мистер Гоби достал из кармана маленькую пухлую записную книжку и, послюнив палец, перелистал ее. На этот раз он беседовал с абажуром торшера:

– Итак, начнем. Мистер Джордж Кроссфилд. Ограничимся фактами. Уже давно на мели. Причина – главным образом лошади и игра. Женщинами не особенно увлекается. Время от времени бывает во Франции, заглядывает в Монте-Карло. Слишком умен, чтобы расплачиваться чеками, но денег у него гораздо больше, чем можно судить по его аккредитивам. Не буду входить в подробности, потому что это не то, что вас интересует. Не прочь при случае обойти закон и, будучи юристом, знает, как при этом спрятать концы в воду. Есть основания думать, что использовал доверенные ему клиентами средства для игры на бирже. В последнее время ему там дьявольски не везло, в основном из-за непродуманных решений. Все эти три месяца был озабочен, плохо настроен и раздражителен на службе. Но после дядюшкиной смерти все изменилось: превосходное настроение, расточает улыбки и любезности направо и налево.

Теперь затребованная конкретная информация. Заявление, что в интересующий нас день был на скачках в Хёрст-парке, почти наверняка ложь. Как правило, имеет там дело с двумя букмекерами. В тот день никто из них его там не видел. Возможно, отбыл из Паддингтона поездом в неизвестном направлении. Один из таксистов по предъявленной фотографии вроде бы узнал человека, которого отвозил в Паддингтон. Но я бы не особенно этому доверял. Внешность самая обычная, ничего бросающегося в глаза, так что тут легко ошибиться. В Паддингтоне его по фотографии не опознали ни носильщики, ни кто-либо еще. На станцию Чолси, ближайшую к Литчетт Сент-Мэри, безусловно, не прибывал. Станция маленькая, постороннего сразу заметили бы. Мог, однако, доехать до Рединга и сесть там на автобус. Автобусы переполнены и проходят по маршрутам, от которых до Литчетта не больше мили, а один даже доходит до самой деревни. Правда, в самом Литчетте мистера Кроссфилда не видели, но это еще ни о чем не говорит. Между прочим, во время учебы в Оксфорде он был членом любительского театрального кружка. Если он был в коттедже в тот день, то внешне мог ничем не напоминать Кроссфилда, которого все привыкли видеть. Я оставлю его в списке, да?

– Оставьте, – кивнул Пуаро.

Мистер Гоби снова лизнул кончик пальца и перевернул страницу записной книжки.

– Мистер Майкл Шейн. В артистических кругах о нем высокого мнения. Сам воображает о себе еще больше, чем другие. Хочет стать звездой, и как можно скорее. Огромный успех у женщин. Сам тоже порядочный бабник, но дело для него прежде всего. Шли разговоры о его романе с Соррел Дейнтон, которая играла главную роль в последней постановке с его участием. У него-то роль была небольшая, но он сумел в ней блеснуть. Мужу Соррел Дейнтон он весьма не по душе. Собственная жена ничего не знает об этой истории. Похоже, вообще мало о чем знает. Не бог весть какая актриса, но внешность весьма привлекательная. Без ума от своего муженька. Правда, ходили слухи, что их брак вот-вот пойдет прахом, но после смерти мистера Абернети всё, по-видимому, наладилось.

Мистер Гоби выделил последние слова, многозначительно кивнув несколько раз диванной подушке.

– По словам мистера Шейна, в тот день он встречался по каким-то театральным делам с некими мистером Розенхеймом и мистером Оскаром Льюисом. На самом деле он с ними не встречался, а лишь послал им телеграмму, извинившись, что не сможет прийти. Сам же отправился в контору фирмы «Эмеральдо» по прокату автомашин. Примерно в полдень взял авто и отбыл куда-то, причем за рулем был сам, без шофера. Вернулся приблизительно в шесть вечера. Судя по спидометру, проехал путь более или менее равный интересующему нас расстоянию. Никаких подтверждений из Литчетт Сент-Мэри. Там в тот день не было замечено никаких чужих машин. Но автомобиль можно незаметно оставить где угодно, скажем, в миле от деревни. Мистер Шейн остается в списке?

– Безусловно.

– Теперь миссис Шейн. – Мистер Гоби потер нос и поведал левой манжете своей рубашки: – Говорит, что ходила по магазинам. – Мистер Гоби поднял глаза к потолку. – Женщины, занятые покупками, обычно бывают рассеянными. Ничего странного, особенно если учесть, что накануне она узнала о наследстве. Вряд ли она покупала что-нибудь на самом деле, так как уже по уши в долгах и кредиторы настойчиво требуют уплаты. Вероятнее всего, просто приценялась к тому к сему, примеряла платья, приглядывалась к драгоценностям. Я напустил на нее одну из моих молодых леди, знающую, как общаться с этой театральной публикой, они ведь никогда не помнят, где и по какому поводу они с кем-то знакомились и знакомились ли вообще. Пару минут они болтали о всяких сценических новостях, а потом моя девочка бросает этак небрежно, что она, дескать, не видела миссис Шейн со дня премьеры пьесы «Путь вниз»: «Вы были в ней просто восхитительны! Кстати, вы в последнее время видели Хьюберта?» Хьюберт – это продюсер, а миссис Шейн просто провалила роль, – пояснил мистер Гоби. – Дальше идет разговор на театральные темы, моя девочка время от времени вставляет какое-нибудь нужное имя, а потом говорит, как бы случайно, что она видела миссис Шейн там-то или там-то в интересующее нас время. Большинство женщин ловится на это и возражает: «Не может быть. Я тогда была в...» Ну не важно где. Большинство, но... не миссис Шейн. Она лишь посмотрела пустым взглядом и сказала: «Вот как?» Ну что прикажете делать с такими людьми? – Мистер Гоби строго посмотрел на радиатор отопления.

– Безнадежно, – с чувством поддержал его Пуаро. – Уж мне ли не знать? В жизни не забуду убийства лорда Эджвера. Я, Эркюль Пуаро, чуть было не оказался в дураках по милости особы с умом прямо-таки примитивным. Такие люди часто в состоянии совершить преступление, не мудрствуя лукаво, а затем пустить дело на самотек. Будем надеяться, наш убийца, если в этом деле есть убийца, умен и тщеславен и не преминет порисоваться. Но продолжайте, прошу вас.

Мистер Гоби вновь заглянул в свою книжечку.

– Мистер и миссис Бэнкс, которые говорят, что весь день провели дома. Во всяком случае, миссис дома не было. Она отправилась в гараж, вывела свою машину и примерно в час дня куда-то укатила. Вернулась в пять. Не могу сказать, на какое расстояние она тогда ездила, потому что с тех пор пользовалась машиной каждый день.

Насчет мистера Бэнкса мы раскопали кое-что любопытное. Должен сказать, что мы не знаем точно, чем именно он был занят в интересующий нас день. На работе его не было. Похоже, он уже просил пару дней, чтобы поехать на похороны. И с тех пор явно манкирует своими обязанностями. Служит в приличной старой аптеке, и там от него не в восторге. Говорят, временами на него находит странная и очень неприятная для окружающих раздражительность.

Итак, чем он занимался в день смерти миссис Ланскене, нам неизвестно, с женой он не поехал. Швейцара в доме нет, никто не знает, когда жильцы приходят и уходят. Так что, возможно, он действительно провел весь день в квартире. Но вот в его прошлом имеется кое-что интересное. Только четыре месяца тому назад, то есть перед самым знакомством со своей супругой, мистер Бэнкс находился в психиатрической клинике. Ничего страшного: просто, как говорят врачи, нервное потрясение. И в клинику-то он явился добровольно. Судя по всему, перед этим допустил какую-то ошибку при составлении лекарства, а в то время он работал в другой аптеке, в Мейфэре. Все обошлось, женщина, принявшая это лекарство, оправилась, фирма рассыпалась в извинениях, и никакого дела возбуждено не было. Многие даже сочувствовали бедному молодому человеку, который так ошибся, тем более что все окончилось хорошо. В конце концов, любой из нас может ошибиться. Бэнкса даже не уволили, он ушел по собственному желанию, заявив, что слишком потрясен случившимся. Но после у него наступил полнейший упадок духа, и он объявил своему врачу, что, дескать, его мучает чувство вины, что все это он сделал умышленно: женщина, видите ли, была с ним груба и заносчива, говорила, что лекарство по выписанному ей рецепту было плохо приготовлено. Он разобиделся на нее и нарочно добавил в лекарство почти смертельную дозу какого-то зелья. И еще заявил: «Ее следовало покарать за тон, которым она осмелилась говорить со мной!» А потом ударился в слезы, называл себя грешником, недостойным жизни, и тому подобное. Медики определяют такое состояние каким-то длинным словом, комплекс вины или что-то в этом духе. В общем, решили, что ошибку парень допустил все-таки неумышленно, а теперь просто фасонит. Так или иначе, его поместили в этот самый санаторий или клинику и через некоторое время выписали как выздоровевшего. Вскоре он встретил мисс Абернети, потом получил работу в небольшой аптеке, где и служит сейчас. Сказал там, что полтора года не был в Англии, и представил какую-то старую рекомендацию. На новом месте ничем не проштрафился, но другой фармацевт, его коллега, говорит, что иногда мистер Бэнкс ведет себя странновато. Ну, например, однажды какой-то клиент сказал, не всерьез, конечно, что не прочь приобрести яду, чтобы отделаться от супружницы. А этот Бэнкс и говорит ему тихо и спокойно: «Могу устроить... Это будет стоить вам две сотни фунтов». Клиент, разумеется, почувствовал себя неловко и свел все к шутке. Возможно, так оно и было, только мне кажется, что этот Бэнкс не из шутников.

– Mon ami[7], – сказал Пуаро, – меня просто поражает ваше умение добывать информацию. Ведь медики в большинстве своем народ весьма скрытный.

Глаза мистера Гоби обежали комнату, он выжидательно посмотрел на дверь и, пробормотав, что всегда есть способы, продолжил:

– Перейдем теперь к сельским жителям. Мистер и миссис Тимоти Абернети. У них неплохая усадебка, но явно не хватает денег на ее содержание. Налоги и неудачное приобретение акций. У мистера Абернети не важно со здоровьем, и это обстоятельство, судя по всему, служит для него главным источником интереса и даже развлечений. Без конца жалуется то на одно, то на другое и любит, чтобы все плясали вокруг него. Ест за троих и кажется довольно крепким физически, если соблаговолит что-нибудь сделать сам. В доме нет никого, кроме приходящей прислуги, и никто не осмеливается зайти в комнату мистера Абернети, если он сам не позвонит. Утром следующего после похорон дня был в исключительно плохом настроении. Обругал прислугу, миссис Джонс, сказал, что ужин, который она оставила ему накануне, был совершенно несъедобен, и добавил многое еще. Съел только завтрак и отказался от ланча. Был один в доме, и никто его не видел с половины десятого утра до утра следующего дня.

– А миссис Абернети?

– Отбыла из Эндерби на машине в упомянутое вами время. Явилась пешком в маленький гараж в местечке под названием Кэтстоун и объяснила, что машина внезапно отказала в двух милях оттуда. Механик отвез ее на место аварии, разобрался в происшедшем и сказал, что автомобиль придется отбуксировать в гараж и что вряд ли его удастся отремонтировать до вечера. Леди казалась очень расстроенной, но, делать нечего, договорилась на местном постоялом дворе о ночлеге и попросила завернуть ей несколько сэндвичей, так как, дескать, хочет воспользоваться случаем и прогуляться по окрестностям. Это место находится на самом краю болот. Вернулась на постоялый двор только поздно вечером. Человек, сообщивший мне эти сведения, этому не удивился: там страшная грязь и вообще гнусно.

– А время?

– Сэндвичи она взяла в одиннадцать. Прошагав милю до шоссе, она могла попросить кого-нибудь подвезти ее до Воллкастера и успеть на специальный экспресс, идущий к побережью. Не буду вдаваться в подробности насчет расписания автобусов и прочих деталей. Скажу только, что теоретически она имела возможность совершить, э... нападение, если оно было совершено во второй половине дня.

– Насколько мне известно, врач считает крайним пределом половину пятого.

– Лично я не считаю, что это могла сделать миссис Абернети, – вставил мистер Гоби. – Она, по-видимому, весьма достойная дама, которую все любят. Обожает своего супруга, нянчится с ним, словно с ребенком.

– Да, да, комплекс материнства.

– Она рослая и здоровая женщина, сама колет дрова и нередко втаскивает в дом огромные корзины с поленьями. Может в случае чего разобраться с забарахлившим мотором машины. Хотите подробности?

– Боже упаси, я ничего не смыслю в технике. Что, собственно, у нее случилось с автомобилем на этот раз?

– Причину поломки было трудно обнаружить и нелегко устранить. И это могло быть сделано умышленно кем-то, для кого возиться с машиной является привычным занятием.

– C'est magnifique![8] – воскликнул с сарказмом Пуаро. – Ничто не исключено, все возможно. Bon dieu[9], неужели мы не можем никого вычеркнуть из списка подозреваемых? Как насчет миссис Лео Абернети?

– Тоже исключительно приятная леди. Покойный мистер Абернети очень ее любил. Она гостила у него примерно за две недели до его смерти.

– После того, как он побывал в Литчетт Сент-Мэри у своей сестры?

– Нет, как раз перед этим. Ее состояние заметно уменьшилось после войны. Ей пришлось отказаться от собственного дома и снять в Лондоне небольшую квартиру. Правда, у нее есть вилла на Кипре, где она проводит часть года. Имеет племянника, которому помогает получить образование, и время от времени оказывает финансовую поддержку паре молодых художников.

– Святая Елена, ведущая безгрешную жизнь, – прокомментировал Пуаро, закрывая глаза. – И у нее не было никакой возможности оставить в тот день Эндерби, чтобы прислуга об этом не знала? Скажите, что это так, заклинаю вас!

Мистер Гоби устремил взор на начищенные до блеска ботинки собеседника и сообщил извиняющимся тоном:

– Боюсь, я не могу сказать этого, мосье Пуаро. Как раз в тот день миссис Абернети и ездила в Лондон, чтобы взять там кое-какие вещи, так как они с мистером Энтвислом договорились, что она какое-то время поживет в Эндерби и присмотрит за домом.

– Il ne manquait ça![10] – с чувством воскликнул Пуаро.

Эркюль Пуаро удивленно приподнял брови, когда ему подали визитную карточку инспектора полиции Мортона из графства Беркшир.

– Просите, Жорж, просите. И давайте... что там предпочитают полицейские?

– Я предложил бы пиво, сэр.

– Кошмар! Но чисто по-английски. Давайте пиво.

Инспектор Мортон сразу взял быка за рога:

– Мне пришлось приехать в Лондон по делам, и я раздобыл ваш адрес, мосье Пуаро. Я был весьма заинтригован, увидев вас в четверг на дознании.

– Вы заметили меня там?

– Да, и ваше присутствие меня заинтересовало. Вы меня не помните, но зато я помню вас очень хорошо по делу в Пангборне.

– Так им вы занимались?

– Только в качестве мелкой полицейской сошки. Это было давно, но я никогда не забывал вас.

– И мгновенно меня узнали?

– Это было нетрудно, сэр. – Инспектор подавил легкую улыбку. Его взгляд задержался на великолепных, лихо закрученных усах Пуаро. – На деревенском фоне ваша, э... внешность сразу бросается в глаза.

– Возможно, возможно, – благодушно согласился собеседник.

– Я спросил себя, что могло привести вас туда. Нападение с целью грабежа... такого рода преступления вас обычно не интересуют.

– А это действительно примитивное, грубое преступление?

– Я и сам хотел бы знать. До сих пор мы действовали по принятой схеме. Задержали парочку типов для допроса, но у всех оказалось алиби. Но это было совсем не «примитивное» преступление, мосье Пуаро. И начальник полиции тоже так думает. Оно было совершено кем-то, кто хотел придать ему такой вид. Это могла сделать мисс Гилкрист, но, судя по всему, у нее не было никаких мотивов, в том числе и эмоциональных. Миссис Ланскене, может, и была, как бы это выразиться, немного простоватой, что ли, но их отношения были отношениями хозяйки и женщины, которой платят, чтобы она была на побегушках. Ни о какой страстной женской дружбе не может быть и речи. Таких мисс Гилкрист полно кругом, и, как правило, они не проявляют склонности к убийству. Складывается впечатление, что нам надо искать виновника где-то подальше. Не могли бы вы помочь нам в этом деле? Ведь что-то же привело вас туда, мосье Пуаро?

– Скорее не привело, а привезло: великолепный «даймлер». Но не только это.

– У вас была... информация?

– Вряд ли в вашем понимании этого слова. Ничего, что могло бы служить доказательством на суде.

– Тогда что же? Какой-нибудь намек?

– Да.

– Видите ли, мосье Пуаро, тут появились новые обстоятельства.

Методично и подробно инспектор рассказал об отравленном куске свадебного пирога.

Пуаро с присвистом втянул в себя воздух.

– Умно... очень умно. А ведь я предупреждал мистера Энтвисла, чтобы он присматривал за мисс Гилкрист. Ей с самого начала грозило покушение, но, признаюсь, яда я не ожидал. Я думал, что может повториться история с топором. И что, пожалуй, ей не стоит прогуливаться по сельским дорогам в одиночку, когда стемнеет.

– Но почему вы ожидали покушения на нее? Мне кажется, мосье Пуаро, вам следовало бы рассказать мне об этом.

Пуаро кивнул.

– Конечно расскажу. Мистер Энтвисл, тот промолчал бы, ведь он юрист, а юристы не любят предположений и выводов, построенных исключительно на особенностях характера жертвы или на нескольких, быть может, безответственно сказанных словах. Но он не рассердится, если об этом расскажу вам я, наоборот, почувствует облегчение. Он не желает показаться глупцом или фантазером, но хочет, чтобы полиция знала о том, что, может, со временем и подтвердится.

В этот момент в комнату вошел Джордж с внушительным бокалом пива.

– Немного освежиться, а, инспектор? Нет, нет, прошу вас.

– А вы не составите мне компании?

– Я не пью пива. Но с удовольствием выпью стаканчик sirop de cassis[11]. Англичане, я заметил, его не любят.

Инспектор Мортон с вожделением принялся за пиво.

Пуаро, делая маленькие деликатные глотки из стакана, наполненного густой темно-красной жидкостью, продолжал прерванную речь:

– Все это началось на похоронах. Или, точнее, после похорон.

Красочно, не скупясь на выразительные жесты, он изложил рассказанное ему мистером Энтвислом, присовокупив, однако, колоритные детали, подсказанные его пылким воображением. Казалось, Эркюль Пуаро сам был очевидцем описываемой сцены. Инспектор Мортон, обладавший даром мыслить четко и конкретно, моментально выделил из рассказа то, что представлялось важным с его профессиональной точки зрения.

– Значит, этого мистера Абернети, может статься, отравили?

– Вполне вероятно.

– И тело кремировали, так что доказать ничего нельзя?

– Совершенно верно.

– Интересно. Но для нас тут ничего нет. Я хочу сказать, ничего, что оправдывало бы расследование обстоятельств смерти Ричарда Абернети. Это было бы пустой тратой времени.

– Да.

– Но есть люди... люди, которые были там, которые слышали слова Коры Ланскене, и одному из этих людей могла прийти мысль, что она, чего доброго, начнет повторять свои домыслы, да еще прибавит парочку-другую подробностей.

– Что она, безусловно, и сделала бы. Как вы отметили, инспектор, все дело в людях. Теперь вы понимаете, почему я оказался на дознании, почему этот случай привлек мое внимание: мне интересны всегда именно люди, а не обстоятельства.

– Итак, покушение на мисс Гилкрист...

– Его следовало ожидать. Ричард Абернети навестил Кору в ее коттедже и беседовал с ней. Не исключено, что он назвал конкретное имя. Единственным человеком, который мог знать об этом, скажем, подслушав разговор, была мисс Гилкрист. Заставив Кору навеки замолчать, убийца продолжал тревожиться. Известно ли что-нибудь другой женщине? Разумеется, будь убийца умнее, он сидел бы тихо. Но убийцы, инспектор, редко бывают умными людьми. К счастью для нас. Они без конца размышляют над содеянным, их одолевают опасения, они хотят устранить всякий риск... Это покушение на мисс Гилкрист само по себе уже ошибка. Ведь теперь полиция расследует два дела. В ее распоряжении, скажем, почерк на карточке, приложенной к посылке. Жаль, что обертку сожгли.

– Да, жаль... Тогда я мог бы точно выяснить, пришла посылка по почте или нет.

– А у вас есть основания сомневаться?

– Я могу сослаться только на то, что думает почтальон, а он ни в чем не уверен. Если бы посылка прошла через сельское почтовое отделение, девять шансов из десяти, что заведующая отделением заметила бы ее, но сейчас почту, к сожалению, доставляют не из местного отделения, которое находится в самой деревне, а из другого пункта, Маркет Кейнса, так что шоферу приходится ездить по множеству адресов и доставлять уйму всякой всячины. Ему кажется, что в коттедже миссис Ланскене он оставил только письма и что никакой посылки не было, но точно он не помнит. Парень этот к тому же влип сейчас в какую-то историю с девушкой и не в состоянии думать ни о чем другом. Крайне ненадежный свидетель. Если он действительно доставил пакет, то странно, что его обнаружили только после ухода этого... как его, мистера Гатри.

– Ах да, мистер Гатри.

Инспектор Мортон улыбнулся.

– Да, мосье Пуаро, мы навели о нем справки. В конце концов, не так уж трудно заявиться в коттедж с правдоподобной историей насчет старой дружбы с миссис Ланскене. Ее племянница не могла знать, так это или нет. Ему было бы нетрудно подбросить пакетик. Имитировать доставку по почте тоже несложно: немного сажи на палец, чуточку размазать – вот вам и штемпель на марке.

– Вы думаете?

– Есть и другие варианты. В наших краях побывал мистер Джордж Кроссфилд, но, правда, только на следующий день после инцидента с мисс Гилкрист. Говорит, что хотел присутствовать на похоронах, но опоздал из-за неполадок с мотором в пути. Вы о нем что-нибудь знаете, мосье Пуаро?

– Да так кое-что. Хотелось бы знать побольше.

– Вот как? Выходит, завещание покойного мистера Абернети представляет интерес для целой компании. Надеюсь, нам не придется гоняться за каждым, кто в нее входит.

– Я собрал кое-какие сведения. Они в вашем распоряжении. Конечно, формально у меня нет права задавать этим людям вопросы. Да это было бы и неразумно.

– Я и сам не намерен спешить. Не хотелось бы спугнуть добычу преждевременно. Но уж когда наступит подходящий момент, шугануть ее надо будет хорошенько!

– Весьма здравое рассуждение. Итак, для вас, друг мой, обычная процедура с использованием всех имеющихся в вашем распоряжении каналов. Для меня же...

– Да, мосье Пуаро?

– Что касается меня, я отправляюсь на север. Ибо, как я уже сказал, меня прежде всего интересуют люди. Да, да, небольшой предварительный камуфляж, и я отбываю. Я намереваюсь, – добавил Эркюль Пуаро, – присмотреть в сельской местности дом для иностранных беженцев. Я представляю ЮНАРКО.

– А что такое ЮНАРКО?

– Организация при ООН по оказанию помощи беженцам. Звучит неплохо, как вы считаете?

Инспектор Мортон лишь широко улыбнулся в ответ.

Эркюль Пуаро вежливо поблагодарил Джанет, хмурую и неразговорчивую.

– Большое вам спасибо. Вы были очень добры.

Джанет с по-прежнему кислой миной на лице вышла из комнаты. Эти иностранцы с их нахальными вопросами! Говорят, этот тип – специалист по скрытым болезням сердца, вроде той, от которой скончался мистер Абернети. Хозяин действительно умер так скоропостижно, и доктор был этим удивлен. Но какое до этого дело этому типу? Нечего ему здесь вынюхивать!

Легко миссис Лео говорить: «Пожалуйста, ответьте мосье Понталье на его вопросы. У него есть причина спрашивать». Вопросы! Вечные вопросы! Иногда на целых листах, а какое, собственно говоря, правительству или еще кому-нибудь дело до чьей-то личной жизни? Во время этой переписи у нее спрашивали, сколько ей лет. Так она им и скажет, как же! Она убавила себе пять. И что с того? Если женщина чувствует себя только на пятьдесят четыре, она и говорит, что ей пятьдесят четыре.

Правда, этот мосье Понталье не интересовался ее возрастом. Какая-никакая совесть у него, видно, есть. Расспрашивал только, какие лекарства принимал покойный хозяин да где они хранились, и все прочее в этом духе. Еще спросил, не осталось ли в доме чего-нибудь из лекарств. Ну конечно же все это выкинули. Сердечная недостаточность, сказал он, и еще какое-то длинное слово. Доктора! Вечно они выдумывают что-то новое, а болезни-то все остаются прежними. Прострел, скажем, он и есть прострел, как ты его ни назови.

Тем временем самозваный врач, вздохнув, отправился вниз на поиски Лэнскомба. Из Джанет он выжал немного, да, впрочем, ни на что особенно и не рассчитывал. Он лишь хотел сравнить сведения, словно клещами вытянутые им из Джанет, с полученными от Элен Абернети. Та, в свою очередь, получила их из того же источника с той лишь разницей, что Джанет разговаривала с ней гораздо охотнее, признавая полное право миссис Лео задавать любые вопросы.

Да, решил Пуаро, на информацию, добытую для него Элен, можно положиться. В сущности, он и полагался. Но в силу характера и укоренившейся привычки Пуаро никому не верил на слово.

Так или иначе, данных было не густо. Они сводились к тому, что Ричарду Абернети были прописаны витамины в капсулах. Они хранились в большом флаконе, который к моменту смерти был почти пуст. Кто угодно мог, вооружившись шприцем, подмешать что-нибудь в одну или несколько капсул и расположить их во флаконе так, чтобы Абернети проглотил отравленную, скажем, спустя лишь несколько недель после того, как злоумышленник покинет дом. Еще вариант: кто-нибудь вполне мог незаметно проскользнуть в дом за день до смерти его владельца, начинить смертоносным ядом одну из капсул или, что еще вероятнее, подменить безобидную таблетку снотворного в пузырьке, стоявшем на столике возле кровати. И наконец, вполне можно было просто подмешать яд в питье или еду.

Пуаро проделал несколько экспериментов. Парадную дверь держали на замке, но боковую, выходящую в сад, запирали только вечером. Примерно в четверть второго, когда садовники ушли на ланч, а прислуга обедала, он вошел в ворота усадьбы, проник через боковую дверь в дом, поднялся по лестнице и добрался до комнаты Ричарда Абернети, не встретив ни души. Затем он спустился вниз и проскользнул в кладовку при кухне – до него доносились голоса, но его никто не заметил.

Итак, все эти варианты возможны. Но так ли обстояло дело в действительности? Пуаро не то чтобы искал улики, он лишь хотел проверить все версии. В конце концов, убийство Ричарда Абернети было не больше чем гипотезой. Улики же необходимы, чтобы найти убийцу Коры Ланскене. Пуаро хотел изучить людей, собравшихся в тот день на похороны, и сделать свои выводы. Некий план уже сложился в его голове, но сначала он намеревался перекинуться несколькими словами со стариком Лэнскомбом.

Лэнскомб держался вежливо, но отчужденно. Менее обидчивый, чем Джанет, он, однако, считал, что появление иностранца не сулит ничего хорошего. Вот до чего докатились! Он отложил кусок замши, которой любовно полировал старинный серебряный чайник, и выпрямился.

– Чем могу служить, сэр?

Пуаро осторожно присел на табуретку.

– Миссис Абернети говорила мне, что вы надеялись остаться жить в северной сторожке, когда закончите здесь службу.

– Да, сэр. Но сейчас, конечно, все изменилось. Когда имение будет продано...

– Все еще возможно, – ловко ввернул Пуаро. – Тут ведь есть коттеджи для садовников, а сторожка потребуется для гостей или для их сопровождающих. Думаю, все это можно как-нибудь устроить.

– Благодарю вас за доброту, сэр. Но я полагаю... большинство гостей будут иностранцы?

– Да, это будут иностранцы, из тех, что бежали из Европы в вашу страну. Некоторые из них люди старые и больные, их не ждет ничего хорошего в случае возвращения на родину, особенно тех, чьи родные погибли. Они не могут заработать себе на хлеб здесь, как это могут сделать люди здоровые и сильные. Организация, которую я представляю, через своих сотрудников в разных странах собрала и распределяет средства, необходимые для приобретения здесь крова для таких людей. Это имение кажется мне весьма подходящим. Вопрос практически уже решен.

Лэнскомб вздохнул.

– Я все понимаю, сэр. Но мне грустно думать, что дом больше не будет частным жилищем. Впрочем, сейчас это обычное дело. Никто из семьи не может себе позволить жить здесь. Да, по-моему, молодые леди и джентльмены и не захотят. Сейчас трудно найти прислугу, а та, что есть, обходится слишком дорого, да и проку от нее мало. Я понимаю, что все эти прекрасные дома отжили свое. – Лэнскомб снова вздохнул. – Наступают перемены. Я рад, что здесь будет то, о чем вы говорили. Мы тут были избавлены от многих напастей благодаря нашему флоту и авиации, а также благодаря нашим храбрым молодым людям. Наше счастье, что Англия – остров. Если бы Гитлер сунулся сюда, мы поднялись бы все как один и живо разделались бы с ним. Зрение у меня уже не то, что прежде, и я не могу стрелять, но, если бы понадобилось, я мог бы копать окопы. Мы всегда давали приют несчастным и бездомным, и, надеюсь, так будет и впредь.

– Благодарю вас, Лэнскомб, – мягко сказал Пуаро. – Смерть хозяина, должно быть, была для вас тяжелым ударом.

– Еще бы, сэр! Ведь я состоял при мистере Абернети со времен его молодости. Мне повезло в жизни, сэр. Лучшего хозяина нельзя было и пожелать.

– Я беседовал с моим другом и, э... коллегой доктором Ларраби. Мы с ним подумали: может быть, у вашего хозяина перед смертью были какие-то особые неприятности или тревоги? Вы не помните, приезжал к нему кто-нибудь накануне дня его кончины?

– Да нет, сэр, не могу никого припомнить.

– И никто не заходил примерно в это время?

– За день до смерти хозяина к чаю был наш местный священник. Заходили несколько монахинь, собирали на что-то по подписке... Ах да, с черного хода приходил еще молодой человек, весьма настырный: все старался всучить Марджори, кухарке, какие-то новые щетки для мытья посуды. Больше никого не было.

На лице Лэнскомба появилось озабоченное выражение, и Пуаро не стал к нему больше приставать. Старый слуга уже высказался откровенно мистеру Энтвислу, с Пуаро он, несомненно, будет вести себя гораздо сдержаннее.

С Марджори же, напротив, Пуаро сразу же повезло. У нее не было ни одной из привычек, свойственных «старой, верной прислуге». Она была первоклассной кухаркой, и, похвалив со знанием дела ее стряпню, собеседник мгновенно нашел дорогу к ее сердцу и языку. Воспоминания Марджори были, правда, несколько специфическими:

– В тот день, когда умер хозяин, я как раз приготовила к ужину шоколадное суфле, приберегла для этого полдюжины яиц, благо молочник – мой приятель, а еще у меня было немного сливок, уж и не спрашивайте, как я их раздобыла.

Столь же детально были охарактеризованы другие блюда, подававшиеся в тот день. Остатки ужина прикончили на кухне. В общем, несмотря на всю словоохотливость Марджори, Пуаро не узнал от нее ничего ценного.

Покинув кухню, Пуаро закутался парой шарфов, дабы уберечься от холодного воздуха Северной Англии, и вышел в сад, где Элен Абернети срезала поздние розы.

– Выяснили что-нибудь новое? – поинтересовалась она.

– Ничего. Но я ни на что и не рассчитывал.

– Знаю. С тех пор как мистер Энтвисл сообщил мне, что вы приедете, я сама пытаюсь докопаться хоть до чего-нибудь, но увы...

Она помолчала и затем спросила с надеждой в голосе:

– Может быть, на самом деле все это просто мираж?

– Убийство с применением топора – мираж?

– Я не думала о Коре.

– А я как раз думаю о ней. Для чего кому-то понадобилось убивать ее? Мистер Энтвисл сказал мне, что в ту самую минуту, когда Кора Ланскене произнесла свою несуразную фразу, вы и сами почувствовали что-то неладное. Это так?

– Да... но я не знаю...

– Что именно было «неладно»? – перебил ее Пуаро. – Неожиданно? Удивительно? Странно... тревожно или страшно?

– О нет, только не страшно. Просто что-то такое... нет, не могу припомнить, да это и не важно.

– Но почему вы не можете вспомнить? Что-нибудь тогда отвлекло ваши мысли, что-то более важное?

– Пожалуй, тут вы правы. Наверное, это было упоминание об убийстве. Оно отодвинуло все остальное на задний план.

– Быть может, это была реакция какого-то конкретного лица на слово «убили»?

– Вероятно... Но не помню, чтобы я обратила внимание на кого-либо. Мы все уставились на Кору.

– Тогда, возможно, вы что-то услышали? Какой-то звук... Что-нибудь упало... или разбилось?

Элен нахмурила лоб, напрягая память.

– Нет... не думаю.

– Хорошо, оставим пока. В конце концов, это, наверное, не имеет значения. Теперь скажите мне, мадам, кто из присутствовавших там знал Кору лучше всех?

Элен задумалась.

– Я полагаю, Лэнскомб. Он помнит ее еще ребенком. Горничная Джанет поступила в дом уже после того, как Кора вышла замуж и уехала.

– А кроме Лэнскомба?

– Пожалуй, я, – поразмыслив, сказала Элен. – Мод ее практически не знала.

– Тогда, исходя из того, что вы знали ее лучше, чем остальные, скажите: почему, по вашему мнению, она задала свой нелепый вопрос?

Элен улыбнулась:

– Ну, это было так характерно для Коры.

– Значит, это была просто bêtise?[12] Она выпалила, не думая, то, что взбрело ей в голову? Или же тут был какой-то умысел? Не захотелось ли ей, например, позлить и встревожить окружающих?

Собеседница помолчала.

– Никогда нельзя быть уверенным в человеке полностью, не правда ли? Я лично не могу с уверенностью сказать, была ли Кора просто наивной или хотела своими выходками привлечь к себе внимание. Вы ведь это имеете в виду?

– Да. Я рассуждал так: допустим, эта миссис Кора сказала себе: «Вот будет забавно спросить, не был ли Ричард убит, и посмотреть, как все они при этом будут выглядеть». Можно ли было ожидать от нее такого?

Во взгляде Элен появилось сомнение.

– Не исключено. У нее, безусловно, было странное, озорное чувство юмора, какое иногда бывает у детей. Но что из того?

– Это лишний раз доказывает, насколько опасно шутить с такой вещью, как убийство, – сухо ответил Пуаро.

Элен содрогнулась.

– Бедная Кора!

Пуаро переменил тему разговора:

– Миссис Тимоти Абернети ночевала здесь после похорон?

– Да.

– Вы говорили с ней о сказанном Корой?

– Да. Она считает, что это просто возмутительно, но вполне в Корином духе.

– Но она не приняла этого всерьез?

– Нет, я уверена, что нет.

Пуаро подумал, что второе отрицание прозвучало несколько нерешительно, но разве не бывает так всегда, когда человек пытается припомнить что-то из прошлого?

– А вы сами, мадам? Вы отнеслись к этому серьезно?

Глаза Элен Абернети казались очень голубыми и удивительно юными. Особенно по контрасту с поднимающимися от висков волнами седых волос. Она подумала и сказала:

– Думаю, что да, мосье Пуаро.

– Из-за появившегося у вас ощущения, будто что-то неладно?

– Возможно.

Пуаро подождал, но Элен больше ничего не добавила, и он продолжил:

– Насколько мне известно, отношения между миссис Ланскене и ее семьей были натянутыми?

– Да. Никому из нас не нравился ее муж, ее это обижало, и отчуждение все росло.

– И тем не менее ваш деверь внезапно отправился навестить ее. Почему?

– Не знаю... Может быть, он знал или догадывался, что долго не протянет, и хотел помириться с ней перед смертью... Но я действительно не знаю.

– Он не говорил вам?

– Говорил мне?

– Ведь вы гостили здесь перед его отъездом туда. Он не упоминал о намерении съездить к ней? – Пуаро подумал, что в манерах собеседницы появилась большая сдержанность.

– Он сказал, что собирается повидать своего брата Тимоти, но даже не упоминал о Коре. Не войти ли нам в дом? Скоро будет подан ланч.

Она шла рядом с Пуаро, неся срезанные цветы. Они вошли в дом через боковую дверь. Пуаро спросил, словно между прочим:

– Вы абсолютно уверены, что, когда вы гостили здесь незадолго до смерти мистера Абернети, он не говорил ничего интересного – с точки зрения этого дела – о ком-нибудь из членов семьи?

– Вы спрашиваете как настоящий полицейский. – В голосе Элен звучал укор.

– Я и был когда-то полицейским. Сейчас у меня нет официального статуса и нет права допрашивать вас. Но ведь вы хотите знать правду, так, во всяком случае, мне дали понять.

Они вошли в зеленую гостиную. Элен сказала со вздохом:

– Ричард был разочарован в молодом поколении, как это обычно бывает со стариками. Многое в молодежи ему крайне не нравилось, но, поверьте, не было ничего, абсолютно ничего, что могло бы выглядеть как мотив для убийства.

В гостиной Элен взяла китайскую вазу и начала расставлять в ней розы. Когда наконец вид букета удовлетворил ее, она оглянулась в поисках места для вазы.

– Вы превосходно расставили цветы, мадам, – сказал Пуаро. – Я думаю, вы делаете наилучшим образом все, за что ни возьметесь.

– Спасибо. Я люблю цветы. Кажется, они будут хорошо смотреться на этом зеленом малахитовом столике.

На столике, о котором шла речь, уже красовался букет восковых цветов. В момент, когда Элен убирала этот букет вместе с покрывавшем его стеклянным колпаком, Пуаро небрежно поинтересовался:

– Говорил кто-нибудь мистеру Абернети, что муж его племянницы Сьюзен чуть было не отравил клиентку, допустив ошибку при изготовлении лекарства по рецепту? Ах, pardon[13].

Пуаро рванулся вперед... но было уже поздно: прелестная хрупкая вещица викторианской эпохи выскользнула из пальцев Элен. Стеклянный колпак разлетелся вдребезги. Элен издала возглас досады:

– Боже, какая я неловкая! Слава богу, цветы не пострадали. Можно будет заказать для них другое стекло. А пока я уберу их в шкаф под лестницей.

Только после того, как Пуаро помог ей положить восковой букет на полку в темном глубоком шкафу и они вернулись в гостиную, он сказал:

– Это моя вина: я испугал вас.

– А о чем вы спрашивали меня? Я забыла...

– О, не стоит повторять... да я и сам уже забыл.

Элен подошла к Пуаро и взяла его за руку.

– Мосье Пуаро, есть ли на свете хоть один человек, чья жизнь окажется безупречной, если присмотреться к ней как следует? Так ли уж необходимо влезать в жизнь людей, если они не имеют никакого отношения к...

– К смерти Коры Ланскене? Да, необходимо. Проверять нужно буквально все. О, это старая истина, мадам: каждому есть что скрывать. Это относится ко всем нам, это, возможно, относится и к вам. Ничего не следует оставлять без внимания. Вот почему ваш друг мистер Энтвисл обратился ко мне. Я не из полиции. В отличие от них я могу умолчать о семейных тайнах, не относящихся к расследованию. Но я должен знать правду. А так как в этом деле важны не столько вещественные доказательства, сколько люди, то я занимаюсь именно ими. Я должен, мадам, встретиться с каждым, кто был здесь в день похорон. И было бы лучше всего, если бы я мог встретиться с ними именно здесь, в этом доме.

– Боюсь, – медленно сказала Элен, – это будет трудно устроить.

– Не так уж трудно, как вы полагаете. Я уже кое-что наметил. Дом ведь продается. Так, во всяком случае, объявит мистер Энтвисл. Сделка, само собой, может и сорваться, как это часто случается. Он пригласит сюда членов семьи, чтобы каждый из них мог выбрать приглянувшиеся ему вещи – из мебели или что-то еще, – до того как будет назначен аукцион. Это можно будет организовать, скажем, в конце недели.

Элен смотрела на него в упор. Взгляд ее голубых глаз был холодным, почти ледяным.

– Готовите для кого-нибудь ловушку, мосье Пуаро?

– Увы! Мне хотелось бы иметь для этого достаточно оснований. Нет, нет, пока я подхожу к делу совершенно непредвзято. Разумеется, можно было бы устроить некую проверку...

– Например?

– О, тут я и сам еще не до конца все продумал. И при данных обстоятельствах, мадам, лучше, чтобы пока и вы не знали всех подробностей.

– Значит, вы будете проверять и меня?

– Вас, мадам, уже провели за кулисы, если можно так выразиться. Но вот какое дело: молодежь, мне кажется, примет приглашение охотно. А как быть с мистером Тимоти Абернети? Я слышал, он никуда не выезжает из дома?

Неожиданно Элен улыбнулась.

– Думаю, тут вам повезло. Мод звонила мне вчера. В их доме работают маляры, и Тимоти ужасно досаждает запах краски. Он говорит, что это плохо отражается на его здоровье. Полагаю, что он и Мод с удовольствием погостят здесь недельку-другую. Мод еще не очень хорошо ходит. Вы знаете, что она серьезно повредила себе ногу?

– Нет, я ничего не слышал. Какая неприятность!

– К счастью, им удалось заполучить к себе Корину компаньонку мисс Гилкрист. И она, судя по всему, оказалась настоящим кладом.

– Что такое? – Пуаро резко обернулся к Элен. – Они просили мисс Гилкрист приехать к ним? Чья это была идея?

– По-моему, все это устроила Сьюзен. Сьюзен Бэнкс.

– А... – протянул Пуаро с какой-то странной ноткой в голосе. – Значит, это было предложение маленькой Сьюзен? Я вижу, в ней есть организаторская жилка.

– Сьюзен кажется мне очень практичной.

– Это безусловно так. Кстати, вы знаете, что мисс Гилкрист чуть было не отправилась на тот свет, откушав присланного ей отравленного свадебного пирога?

– Нет! – Элен выглядела изумленной и даже испуганной. – Мод сказала мне по телефону, что мисс Гилкрист только что вышла из больницы, но я и понятия не имела о том, с чем она там лежала. Отравление? Но, мосье Пуаро, почему?..

– И вы еще спрашиваете?

Выдержка изменила Элен, и голос ее сорвался почти на крик:

– О, соберите их всех здесь! Докопайтесь до истины! Пусть не будет новых убийств!

– Итак, вы готовы мне помочь?

– Конечно!

– Линолеум выглядит просто прекрасно. Вы действительно умеете с ним обращаться. Чайник на кухонном столе, садитесь и наливайте. Я приду, как только отнесу наверх завтрак мистеру Абернети.

Мисс Гилкрист деловитой рысцой поспешила вверх по лестнице, неся поднос с завтраком. Она постучала в дверь комнаты Тимоти и, истолковав раздавшееся в ответ недовольное ворчание как приглашение войти, вошла.

– Утренний кофе и бисквиты, мистер Абернети. Надеюсь, сегодня вы чувствуете себя бодрее. Такой прекрасный день!

В ответ Тимоти пробурчал себе под нос:

– На молоке нет пенки?

– Нет, нет, мистер Абернети. Я очень тщательно сняла ее, ведь я всегда пользуюсь ситечком. Но некоторые, знаете ли, любят пенку, говорят, что это почти сливки. Да так оно и есть на самом деле.

– Идиоты! – возразил Тимоти. – Что это за бисквиты?

– Очень полезные для пищеварения.

– Воображаю! Бисквиты с имбирем – вот единственные бисквиты, которые можно есть.

– К сожалению, на этой неделе у бакалейщика не было бисквитов с имбирем. Но эти очень и очень вкусны. Попробуйте и сами убедитесь.

– Спасибо, я знаю, на что они похожи. Оставьте эту занавеску в покое, слышите!

– Я думала впустить побольше солнца, день такой хороший.

– Я хочу, чтобы в комнате было темно, у меня страшно болит голова. Это все краска, я всегда был чувствителен к запаху краски, она просто отравляет меня.

Мисс Гилкрист шмыгнула носом и бодро отозвалась:

– Здесь запах почти не чувствуется. Маляры работают с другой стороны.

– Вы не так чувствительны, как я. Неужели так необходимо убирать все книги, которые я читаю, так чтобы их нельзя было достать?

– Прошу прощения, мистер Абернети. Я не знала, что вы читаете их все одновременно.

– Где моя жена? Я не видел ее уже больше часа.

– Миссис Абернети отдыхает на диване.

– Скажите ей, пусть поднимется и отдыхает здесь.

– Я скажу ей, мистер Абернети, но, быть может, она задремала? Не подождать ли четверть часика?

– Нет, скажите ей, что она мне нужна. Что вы возитесь с этим пледом? Он лежит именно так, как мне удобно.

– Прошу прощения, мистер Абернети, я думала, что он соскользнул.

– А мне нравится, когда он соскальзывает. Идите и приведите Мод, она мне нужна.

Мисс Гилкрист на цыпочках вошла в гостиную, где Мод Абернети, положив больную ногу на высокую скамеечку, с увлечением читала какой-то роман.

– Прошу прощения, миссис Абернети, – извиняющимся тоном произнесла мисс Гилкрист, – но мистер Абернети желает вас видеть.

– О господи, – сказала Мод. – Сейчас иду.

Она с виноватым выражением лица отбросила книгу и потянулась за палкой, без которой еще не могла обходиться.

Тимоти взорвался, как только она вошла в его комнату:

– А, наконец соизволили заглянуть!

– Извини, дорогой, я не знала, что ты хочешь меня видеть.

– Эта женщина, которая по вашей милости теперь толчется в доме, сведет меня с ума, не иначе! Кудахчет и трепыхается, как клушка. А со мной обращается так, словно я дефективный ребенок. Типичная старая дева!

– Я понимаю, что она тебя раздражает, но, Тимоти, умоляю, постарайся не быть с ней грубым. Я еще совсем беспомощна, и ты сам говоришь, что готовит она хорошо.

– Верно, тут все хорошо, – неохотно признал Тимоти. – Но держи ее, ради господа, в кухне и не позволяй суетиться вокруг меня.

– Конечно, дорогой, я постараюсь. Как ты себя чувствуешь?

– Отвратительно. Пожалуй, пошли за Бартоном, нашим идиотом врачом, пусть он меня осмотрит. Этот запах краски действует мне на сердце. Пощупай-ка мне пульс...

Мод пощупала пульс, помолчала и потом сказала:

– Тимоти, может, нам пожить в гостинице, пока ремонт в доме не кончится?

– Это будет чересчур дорого стоить.

– Но ведь сейчас это не так уж важно.

– Ты такая же, как все женщины, – лишь бы сорить деньгами! Только потому, что нам досталась смехотворно маленькая доля наследства моего брата, ты решила, что мы теперь можем обретаться в самых роскошных отелях!

– Но я имела в виду совсем не это, родной мой.

– Позволь мне сказать тебе, что деньги Ричарда не означают особой перемены в нашем положении: эта пиявка, наше теперешнее правительство, позаботится об этом. Попомни мои слова, почти все уйдет на налоги!

Миссис Абернети печально покачала головой.

– Это не кофе, а лед, – сетовал страдалец, глядя на чашку кофе, к которому даже не притронулся. – Неужели уж так трудно приготовить мне чашку по-настоящему горячего кофе?

– Я спущусь вниз и подогрею.

В кухне мисс Гилкрист распивала чай и любезно, хотя и с оттенком снисходительности, беседовала с приходящей прислугой, миссис Джонс.

– Мне так хочется по возможности помочь миссис Абернети, – говорила мисс Гилкрист. – Вся эта беготня с подносами вверх и вниз по лестнице страшно утомляет ее.

– Да уж ради него она прямо в лепешку расшибется.

– Ужасно печально, что ее супруг такой больной и беспомощный.

– Не такой уж он беспомощный, – туманно изрекла миссис Джонс, – просто ему нравится полеживать, звонить в звонки и чтобы ему все приносили и уносили. Но он прекрасно может и встать, и ходить, и что хотите. Я, например, видела его даже в деревне, когда хозяйки здесь не было. Шагал за милую душу! Все, что ему действительно нужно, скажем, табак или марки, он прекрасно может принести себе сам. Вот почему, когда миссис Абернети уехала на похороны и не вернулась вовремя, а он сказал мне, чтобы я осталась тут, чтобы подать ему ужин и приготовить на следующее утро завтрак, я отказалась. «Прошу прощения, сэр, – сказала я ему, – но у меня есть муж, и, когда он вечером возвращается с работы, я должна позаботиться о нем». И я поставила на своем. Утром я готова прийти подсобить, но уж больше – извините! Я подумала: ничего, если мистер Абернети раз в жизни сделает для себя сам что-нибудь по дому. Может, он поймет тогда, как много делают для него другие.

Миссис Джонс глубоко вздохнула и самозабвенно отхлебнула из чашки крепчайшего чая.

– Ах, – с удовольствием произнесла она.

Миссис Джонс, хотя и относилась к мисс Гилкрист с глубоким подозрением и считала ее «типичной старой девой», которая «разыгрывает из себя тонкую штучку», тем не менее весьма одобряла щедрость, с которой та расходовала хозяйские чай и сахар. Она поставила свою чашку и любезно сказала:

– Я как следует выскоблю пол в кухне, а уж потом пойду домой. Картошка уже почищена, дорогая. Она стоит возле мойки.

Мисс Гилкрист, хотя ее и несколько задело обращение «дорогая», вполне оценила ее великодушие, избавившее ее от необходимости самой чистить картошку.

Прежде чем она успела ответить, раздался телефонный звонок. Мисс Гилкрист поспешила к телефону. Аппарат был из тех, что ставили в домах полвека назад, и находился в неудобном темном закутке за лестницей. Мод Абернети появилась на верхней площадке лестницы, когда мисс Гилкрист еще говорила по телефону. Взглянув наверх, она сказала хозяйке:

– Это миссис Лео Абернети.

– Скажите ей, что я сейчас подойду.

Мод начала медленно, с видимым усилием спускаться по лестнице.

Мисс Гилкрист сочувственно произнесла:

– Мне так жаль, что вам пришлось снова идти вниз. Кончил мистер Абернети завтракать? Я сию минуту загляну к нему и уберу поднос.

Она потрусила вверх по ступенькам, а миссис Абернети взяла трубку.

– Элен? Это Мод.

Болящий встретил мисс Гилкрист злобным взглядом и, когда она взяла поднос, брюзгливо спросил:

– Кто звонит?

– Миссис Лео Абернети.

– Да? Полагаю, теперь они будут сплетничать не менее часа. Стоит женщинам дорваться до телефона, как они абсолютно теряют чувство времени. Даже не подумают, каких денег это стоит.

Мисс Гилкрист бодро ответила, что за разговор заплатит миссис Лео. Тимоти проворчал:

– Теперь отодвиньте эту занавеску. Нет, не эту, а другую. Я не хочу, чтобы свет бил мне в глаза. Вот так лучше. Я инвалид, но из этого еще не следует, что меня нужно весь день держать в темноте. Посмотрите на книжной полке, – продолжил он, – книгу в зеленом переплете. Ну, что еще? Куда вы понеслись?

– Звонят во входную дверь, мистер Абернети.

– Я ничего не слышал. Ведь там внизу поденщица, пусть она и откроет.

– Хорошо, мистер Абернети. Так какую книгу мне достать?

Тимоти закрыл глаза.

– Я уже не помню. Вы отвлекли меня. Лучше уходите.

Мисс Гилкрист забрала поднос и поспешно удалилась. На обратном пути она прошла мимо миссис Абернети, которая все еще говорила по телефону. Через мгновение мисс Гилкрист вернулась и сказала приглушенным голосом:

– Простите, что прерываю ваш разговор, но там пришла монахиня. Собирает пожертвования. Кажется, в Фонд сердца Девы Марии. У нее есть книга для записи жертвователей. Похоже, большинство дает по пять шиллингов или по полкроны.

Мод обронила в телефонную трубку: «Минуточку, Элен», – и обернулась к мисс Гилкрист:

– Мы никогда ничего не даем католикам. У нас своя приходская благотворительность.

Та засеменила к входной двери.

Спустя несколько минут Мод закончила беседу по телефону словами: «Хорошо, я скажу Тимоти».

Она положила трубку и вышла в холл. Мисс Гилкрист стояла в дверях гостиной нахмурившись и с несколько озадаченным выражением на лице. Когда Мод заговорила с ней, она сильно вздрогнула.

– Что такое, мисс Гилкрист, что-нибудь случилось?

– О нет, миссис Абернети, я просто задумалась. Как это глупо с моей стороны стоять вот так, без толку, когда кругом столько дел.

Мисс Гилкрист снова забегала по дому на манер хлопотливого муравья, а Мод, с трудом поднявшись по лестнице, вошла к Тимоти.

– Звонила Элен. По-видимому, дом продан... под какой-то приют для иностранных беженцев...

Ей пришлось сделать паузу на несколько минут, в течение которых Тимоти энергично выражал свое мнение по поводу иностранных беженцев, в чьи руки попадет теперь дом, где родился он, Тимоти Абернети.

– В этой стране не осталось и следа моральных принципов! Мой родной дом! Мне тошно даже подумать об этом!

Когда муж выдохся, Мод продолжила:

– Элен прекрасно понимает, что ты... что мы чувствуем в связи с этим. Она предлагает нам приехать туда погостить, пока продажа еще не оформлена. Ее огорчает состояние твоего здоровья, и, поскольку запах краски так мешает тебе, ей кажется, что будет лучше, если мы пока поживем в Эндерби. Прислуга еще там, так что за тобой будет надлежащий уход.

Тимоти, уже открывший было рот для яростного протеста, вдруг закрыл его. В его глазах внезапно появилось хитрое выражение, и он одобрительно кивнул головой:

– Очень мило со стороны Элен предложить это. Надо подумать. Проклятая краска отравляет меня, это несомненно. Я где-то слышал, что в нее кладут мышьяк. С другой стороны, поездка может стать причиной чрезмерного напряжения. Просто не знаю, как быть...

– Быть может, ты предпочитаешь отель, милый? Пребывание в хорошем отеле стоит дорого, но когда речь идет о твоем здоровье...

Тимоти прервал ее:

– Мы не миллионеры, Мод, пойми ты наконец! Зачем перебираться в отель, если Элен любезно приглашает нас в Эндерби? Не то чтобы у нее было на это какое-то особенное право. Дом не ее. Я не разбираюсь во всех этих юридических тонкостях, но, полагаю, он принадлежит всем нам в равной мере, пока его не продали. А потом вырученные деньги будут поделены между нами всеми. Иностранные беженцы! Старик Корнелиус в гробу бы перевернулся, узнай он об этом! Да, я не прочь еще раз взглянуть на старое пепелище, пока жив.

Мод ловко разыграла свою последнюю карту:

– Кажется, мистер Энтвисл предложил, чтобы члены семьи выбрали, что им по вкусу из обстановки, фарфора и других вещей в доме, прежде чем состоится аукцион.

Тимоти резко выпрямился.

– Мы, безусловно, должны поехать. Необходимо точно оценить то, что выберет каждый. Эти молодцы, за которых вышли девочки замуж... Судя по тому, что я о них слышал, им ни на грош нельзя верить: Элен слишком дружелюбна и гостеприимна. Мой долг, как главы семьи, присутствовать при всем этом!

Он встал и заходил взад и вперед упругим, энергичным шагом.

– Да, это превосходный план. Напиши Элен и прими приглашение. Я больше всего думаю о тебе, дорогая. В последнее время ты очень утомилась. Небольшой отдых и перемена обстановки пойдут тебе на пользу. Маляры могут закончить работу в наше отсутствие, а эта, как ее... Гиллеспи присмотрит за домом.

– Гилкрист, – поправила Мод.

Тимоти махнул рукой и заявил, что это не имеет значения.

– Я не могу сделать этого, – сказала мисс Гилкрист.

Мод смотрела на нее в изумлении.

Мисс Гилкрист дрожала и умоляюще смотрела в глаза Мод.

– Я знаю, это звучит просто нелепо. Но я не могу, не могу... Остаться одной во всем доме... Вот если бы кто-нибудь мог приходить сюда и ночевать вместе со мной...

Мод лишь покачала головой: она прекрасно знала, что во всей округе можно найти, да и то с трудом, только приходящую прислугу.

Мисс Гилкрист продолжала с ноткой отчаяния в голосе:

– Я знаю, вы сочтете это за глупость и истеричность. Мне раньше и самой в голову бы не пришло, что на меня может найти такое. Никогда я не была ни нервной, ни истеричкой. Но сейчас... Я боюсь, смертельно боюсь остаться здесь в одиночестве.

– Ну конечно, – сообразила Мод. – Как это я не подумала? После того, что произошло в Литчетт Сент-Мэри...

– Должно быть, в этом все дело. Я знаю, что это неразумно. И ведь сначала я ничего такого не чувствовала. Я не боялась остаться одна в коттедже после... после того, как это случилось. Все началось потом, постепенно. Вы сочтете меня дурой, миссис Абернети, но, с тех пор как я здесь, я все время чего-то боюсь. Не чего-то конкретного, просто боюсь... Это так глупо, мне самой стыдно, право же, стыдно. У меня все время такое чувство, словно вот-вот стрясется какая-то страшная беда. Даже эта монахиня, которая подошла к двери, и та испугала меня до полусмерти. О господи, с ума я, что ли, схожу?

– Врачи, кажется, называют это вторичным шоком, – неуверенно высказалась Мод.

– Не знаю, не знаю... Боже, мне так не хочется, чтобы вы сочли меня неблагодарной после того, как были ко мне так добры. Что только вы обо мне подумаете...

– Нам придется устроить все как-то иначе, но мы что-нибудь придумаем, – успокоила ее Мод.

Джордж Кроссфилд мгновение помедлил в нерешительности, наблюдая, как некая заинтересовавшая его женская спина исчезает в дверном проеме. Потом кивнул сам себе и двинулся следом.

Вышеупомянутая дверь вела в пустующий сейчас магазин, занимавший низ двухэтажного здания. В ответ на стук Джорджа в стеклянную створку закрытой двери на пороге появился молодой очкастый парень с туповатым выражением лица.

– Прошу прощения, – обратился к нему Джордж, – но мне показалось, что сюда только что вошла моя кузина.

Юноша посторонился, пропуская Джорджа.

– Хэлло, Сьюзен!

Сьюзен, стоявшая на упаковочном ящике со складным метром в руках, с некоторым удивлением обернулась.

– Привет, Джордж! Откуда ты вынырнул?

– Я узнал тебя по спине.

– Ну, Джордж, у тебя не глаз, а просто алмаз! Разве спины не все одинаковые?

– Они отличаются друг от друга гораздо больше, чем человеческие лица. Приклей бороду, засунь за щеки комочки ваты, сделай что-нибудь со своими волосами – и никто из твоих знакомых не узнает тебя, даже столкнувшись с тобой нос к носу. Но старайся не поворачиваться к ним спиной!

– Спасибо, я запомню. Теперь запомни ты, пока я не запишу: семь футов пять дюймов...

– Что это, книжные полки?

– Нет, кубатура.

Очкастый молодой человек, нетерпеливо переминавшийся с ноги на ногу, робко кашлянул.

– Извините, миссис Бэнкс, но если вы еще хотите побыть здесь...

– Да, да. Оставьте ключи. Я запру дверь и занесу их вам в контору на обратном пути. Так будет хорошо?

– Да, благодарю вас. Как раз сегодня у нас так много работы...

– Я рада, что мы отделались от него, – объявила Сьюзен, когда юноша торопливо отбыл. – Эти агенты по продаже недвижимости без конца треплются и не дают человеку сосредоточиться именно тогда, когда ему надо подумать над цифрами.

– Убийство в пустом магазине, – задумчиво изрек Джордж. – Представляешь, прохожие столпились бы перед стеклянной дверью, за которой на полу лежит труп молодой красивой женщины!

– У тебя нет повода убивать меня, Джордж.

– Не скажи. Ведь я получу четверть твоей доли состояния нашего досточтимого дядюшки. Это весьма веская причина для того, кто любит деньги.

Сьюзен внимательно взглянула на Джорджа. Ее глаза расширились.

– Ты выглядишь другим человеком, Джордж. Просто удивительно.

– В каком смысле «другим»?

– Ну, знаешь, как на этой рекламе: «Тот же человек до и после приема соли Аппингтона».

Сьюзен присела на другой ящик и закурила сигарету.

– Должно быть, твоя доля денежек старика Ричарда пришлась тебе как нельзя кстати, Джордж?

– В наше время каждый может, положа руку на сердце, сказать, что он рад любым полученным деньгам.

Тон Джорджа был беспечным и легкомысленным.

Сьюзен сказала:

– Но ты-то попал в настоящий переплет, не правда ли?

– А собственно говоря, почему тебя это интересует?

– Да так просто, интересно, и все.

– Ты арендуешь этот магазин?

– Я покупаю весь дом. В верхнем этаже две квартиры. Одна пустует и продается вместе с магазином. За другую я выплачу жильцам компенсацию.

– А хорошо заиметь деньги, кузиночка?

В вопросе явно прозвучала ирония, но Сьюзен лишь глубоко затянулась сигаретой и ответила:

– Лично для меня это было просто чудо. Словно ответ на молитву.

– Разве молитвы теперь убивают престарелых родственников?

Не слушая его, Сьюзен продолжала:

– Эти помещения как раз то, что нам нужно. Дом выстроен в хорошем стиле. Жилую часть я превращу в нечто уникальное. В комнатах высокие потолки, и они прекрасно спланированы. Здесь внизу уже был сделан кое-какой ремонт, так что мне осталось только навести полный марафет.

– А что это будет? Магазин готового платья?

– Нет, салон красоты. Знаешь, всякие кремы, лосьоны, вытяжки из трав. Это всегда покупается. Надо только наложить на все дело свой, индивидуальный отпечаток. Это я смогу.

Джордж смерил двоюродную сестру оценивающим взглядом. Его восхищали превосходная лепка ее лица, чувственный рот, яркость красок. Вообще лицо необычное, поражающее стремительной сменой выражений. Она, безусловно, обречена на успех.

– Во всяком случае, свои расходы ты оправдаешь.

– Здесь вполне подходящий квартал, и парковку автомашин можно устроить прямо напротив двери.

Джордж снова кивнул.

– Не сомневаюсь, что ты преуспеешь, Сьюзен. И давно ты носишься с этой идеей?

– Да уже больше года.

– Почему же ты не обратилась к старому Ричарду? Он мог бы подкинуть тебе деньжат.

– Я обращалась к нему.

– И он не выручил тебя! Странно. По идее, он должен был безошибочно признать в тебе удачливого дельца своей собственной породы.

Сьюзен промолчала, а умственному взору Джорджа внезапно представилась другая фигура: худой нервный молодой человек с подозрительным и настороженным взглядом.

– А какая роль во всем этом отводится твоему, как его, Грегу? Полагаю, он будет стряпать все эти кремы и пудры?

– Вот именно. У него будет лаборатория здесь же. Мы собираемся работать по собственным рецептам и формулам.

Джордж подавил усмешку. Ему хотелось сказать: «Итак, бэби получит новую игрушку». Он был не прочь съязвить этак по-родственному, но подсознательно чувствовал, что по поводу ее отношения к мужу лучше не шутить. Он вполне мог вообразить, каковы будут последствия... И точно так же, как в день похорон, он подумал об этом странном типе, Грегори: такой неприметный на вид парень, но все же в каком-то смысле и не такой уж неприметный. Он вновь взглянул на Сьюзен, спокойную и торжествующую.

– Да, в тебе есть что-то присущее всем Абернети. Пожалуй, во всей семейке только у тебя это и есть. Жаль, что ты женщина. Будь ты мужчиной, старик, держу пари, оставил бы тебе всю свою кубышку.

– Думаю, что да... – медленно проговорила Сьюзен.

Сделав паузу, она продолжила:

– Знаешь, ему не понравился Грег...

Джордж приподнял брови:

– Это была ошибка с его стороны.

– Да.

– Ну, да ладно. Так или иначе, сейчас все хорошо, все идет по плану. Верно?

Не успели эти слова сорваться у него с языка, как его поразила их исключительная уместность в данной ситуации. На мгновение ему стало как-то неуютно от этой мысли. В принципе ему были не по душе такие женщины, как Сьюзен, – живое воплощение хладнокровия, энергии и деловитости.

Чтобы сменить тему, он спросил:

– Кстати, ты получила письмо от Элен? Насчет Эндерби?

– Да, сегодня утром. Мы с Грегом подумываем поехать туда на конец следующей недели, если это подходит остальным. Элен, по-видимому, хочет собрать нас всех вместе.

Джордж лукаво рассмеялся.

– А то, пожалуй, кто-нибудь выберет мебелишку поценнее, чем другой?

– Да нет, я полагаю, все будет оценено по справедливости. Но нам это обойдется дешевле, чем на аукционе. Я с удовольствием взяла бы что-нибудь на память об основателе семейного благополучия. Будет забавно иметь здесь, у нас, один-два образчика обстановки времен королевы Виктории. Кстати, сейчас такие вещи снова входят в моду. Мне помнится, в гостиной там был зеленый малахитовый стол. Вокруг него можно развернуть интересную цветовую гамму. И еще что-нибудь вроде коллекции колибри под стеклом или восковых цветов... Что-нибудь в этом духе. Это послужит отличным завершающим штрихом. Это всегда сильно действует на людей.

– Полагаю, твоему вкусу можно доверять.

– А ты сам-то поедешь?

– Безусловно. Хотя бы только для того, чтобы убедиться, что игра идет по правилам.

– Рассчитываешь полюбоваться крупным семейным скандалом?

– Розамунд, вероятно, захочет получить твой зеленый столик для какой-нибудь постановки в театре.

Сьюзен почему-то нахмурилась.

– Ты видел ее в последнее время?

– Я не встречался с прекрасной кузиной Розамунд с тех пор, как мы все вместе возвращались с похорон в вагоне третьего класса.

– Я видела ее пару раз, и она... показалась мне немножко странной.

– А что с ней такое? Пробует научиться думать?

– Нет. Кажется, она была чем-то расстроена.

– Расстроена перспективой получить кучу денег и иметь возможность поставить какую-нибудь совершенно идиотскую пьесу, в которой ее Майкл выставит себя на посмешище?

– Ты не прав. Знаешь ли, Майкл совсем неплохой актер. Он умеет увлечь публику или как это у них там говорится. Не то что Розамунд – так прелестна и так бездарна.

– Бедная очаровательная глупышка Розамунд.

– А ведь Розамунд не так уж глупа, как можно подумать. Иногда она высказывается очень даже метко. Или заметит что-нибудь, что, казалось бы, ей и заметить-то не под силу. По временам это... действует на нервы.

– Как тетя Кора...

– Да.

На мгновение оба они ощутили смутное беспокойство, словно вызванное упоминанием этого имени.

Затем Джордж сказал с несколько искусственной беззаботностью:

– Кстати, как насчет этой Кориной компаньонки? Тебе не кажется, что нам следовало бы что-нибудь для нее сделать?

– Что ты имеешь в виду?

– Я хочу сказать, что семейству было бы не грех чуточку о ней позаботиться. Кора была нашей теткой... и этой ее мисс будет, пожалуй, нелегко подыскать себе другое место.

– Так вот что пришло тебе в голову. Интересно!

– Да, пришло. Люди так дрожат за свою шкуру. Не хочу сказать, что они действительно сочтут мисс Гилкрист способной накинуться на них с топором, но, поверь мне, мыслишка вроде этой будет у них копошиться. Люди ведь так суеверны.

– Как странно, что ты подумал обо всем этом, Джордж!

Ответ Джорджа прозвучал сухо:

– Не забывай, что я юрист. Мне приходится быть свидетелем многих странных поступков. А конкретно я хочу сказать, что, по-моему, мы должны что-то сделать для этой женщины, назначить ей пенсион, чтобы она могла продержаться, или подыскать работу где-нибудь в конторе, если она, конечно, в состоянии с ней справиться. Я думаю, нам нужно установить с ней контакт.

– Можешь не беспокоиться, – с оттенком язвительности в голосе ответила Сьюзен. – Я это уже устроила. Мисс Гилкрист отправилась к Тимоти и Мод.

Джордж взглянул на собеседницу с изумлением.

– Ты очень уверена в себе, правда, Сьюзен? Знаешь, что делаешь, и никогда не жалеешь о сделанном.

– Такие сожаления пустая трата времени, – легко и беспечно отозвалась Сьюзен.

Майкл перебросил письмо через стол жене.

– Что скажешь, Розамунд?

– Конечно, мы должны поехать. А ты думаешь, не стоит?

– Пожалуй, что и стоит.

– Вдруг там остались какие-нибудь украшения. Разумеется, большинство вещей в доме – просто уродство: чучела птиц и восковые цветы... брр!

– Да, все там здорово смахивает на мавзолей. Впрочем, мне хотелось бы сделать пару зарисовок в той гостиной – может пригодиться для мизансцены в «Карьере баронета», если мы ее возобновим. Например, камин или диван такой оригинальной формы.

Майкл встал из-за стола и взглянул на часы.

– Пора двигаться. Мне нужно встретиться с Розенхеймом. Не жди меня, я вернусь поздно. У меня обед с Оскаром: надо обсудить, что делать с этим предложением американцев насчет постановки.

– Душка Оскар! Он, верно, рад увидеться с тобой после такого долгого перерыва. Передай ему привет.

Майкл пристально взглянул на жену. Он больше не улыбался, его лицо приняло настороженное, немного хищное выражение.

– Что ты хочешь сказать этим «долгим перерывом»? Можно подумать, будто я не видел его месяцы!

– А ты и не видел, не так ли? – безмятежно проворковала Розамунд.

– Нет, видел. Мы завтракали с ним всего неделю назад.

– Как забавно! Должно быть, он позабыл об этом. Он звонил вчера и сказал, что не виделся с тобой со дня премьеры «Тилли смотрит на Запад».

– Старый идиот просто спятил!

Майкл рассмеялся. Розамунд спокойно смотрела на него широко раскрытыми, ясными голубыми глазами.

– Ты считаешь меня дурой, Мик, правда?

– Конечно нет, дорогая!

– Считаешь, считаешь! Но я не настолько уж глупа. Ты и близко не подходил к Оскару в тот день, и я знаю, где ты был.

– Розамунд, милая, что ты под этим подразумеваешь?

– Я подразумеваю под этим, что мне известно, где ты был на самом деле.

Майкл, на привлекательном лице которого явственно читались смятение и неуверенность, уставился на жену. Она ответила ему абсолютно невозмутимым взглядом.

«Просто удивительно, – подумал он вдруг, – как совершенно пустой взгляд может довести человека до белого каления».

Майкл попытался говорить с привычным апломбом:

– Послушай, не знаю, куда ты клонишь...

– Я никуда не клоню, а прямо говорю, что с твоей стороны глупо без конца врать мне.

– Вот что, Розамунд! – Майкл чуть было не взорвался.

Розамунд же мягко произнесла:

– Мы ведь хотим воспользоваться преимущественным правом и поставить эту пьесу, не так ли?

– Хотим ли мы? Да я о такой роли мечтал всю жизнь!

– Я так и думала.

– Что ты думала?

– Видишь ли, это очень дорогая затея, и не стоит чересчур рисковать...

Он пристально поглядел на нее и задумчиво сказал:

– Я знаю, это твои деньги, и если ты не хочешь рисковать ими...

– Это наши деньги, дорогой, – Розамунд сделала особый упор на слово «наши», – и я считаю это весьма важным обстоятельством.

– А эту роль Эйлин, дорогая, ее ведь можно дописать, и тогда...

Розамунд улыбнулась.

– Не думаю, что мне так уж хочется сыграть эту роль.

– Девочка моя! – Майкл смотрел на жену почти с ужасом. – О чем это ты? И вообще, что с тобой происходит в последнее время? Злишься, нервничаешь...

– Со мной ничего не происходит, но вот ты, Мик, будь поосторожнее.

– Поосторожнее в чем? Я всегда осторожен.

– О нет, ты уверен, что тебе все сойдет с рук и что ты можешь заставить людей верить каждому твоему слову. А между прочим, эта твоя выдумка насчет Оскара была просто бездарна.

Майкл вспыхнул от гнева:

– А сама-то ты лучше, что ли? Сказала, что ходила за покупками с Джейн, а она уже несколько недель как была в Америке.

– Да, – согласилась Розамунд, – это тоже было бездарно. На самом деле я просто ходила гулять... в Риджентс-парк.

Майкл посмотрел на нее с любопытством.

– В Риджентс-парк? На прогулку? Чего ради? Ты в жизни этого не делала. У тебя что, дружок завелся? Что ни говори, Розамунд, а ты изменилась. В чем же все-таки дело?

– Я просто думаю о разных вещах... думаю, что делать.

Майкл обогнул стол и бросился к ней в порыве, который, как ему казалось, наверняка должен был польстить ей. В его голосе прозвучала вполне искренняя страсть, когда он воскликнул:

– Родная, ты же знаешь, что я тебя безумно люблю!

Розамунд ответила на объятие с должным пылом, но стоило им разомкнуть руки, как Майкл вновь был поражен странно расчетливым взглядом ее прекрасных глаз.

– Что бы я ни натворил, ты ведь простишь меня, правда? – спросил он.

– Думаю, да, – как-то рассеянно ответила Розамунд. – Дело не в этом. Но нужно хорошенько подумать и все спланировать.

– Подумать над чем? Спланировать что?

– Бывает, человек что-то сделает, – ответила Розамунд, нахмурясь, – а потом видит, что это только начало и что теперь ему надо обдумать, каким будет следующий шаг и что на самом деле важно, а что нет.

Она сидела с отсутствующим видом, глядя на что-то, к чему Майкл, по-видимому, не имел никакого отношения. Он трижды окликнул ее по имени, и только тогда она слегка вздрогнула и вышла из транса.

– Ты что-то сказал?

– Я спросил, о чем ты думаешь?

– Я думала, не съездить ли мне, что ли, в Литчетт – повидаться с тетиной экономкой, компаньонкой... или кем она там была.

– Но зачем?

– А то она еще уедет куда-нибудь, может, к родственникам. Мне кажется, мы должны ее расспросить.

– О чем?

– О том, кто убил тетю Кору.

Майкл смотрел на нее в изумлении.

– Ты думаешь, она знает?

– Ну разумеется. Она ведь жила там, – с отсутствующим видом ответила Розамунд.

– Но она сказала в полиции...

– О, я не говорю, что она знает что-то определенное. Просто догадывается и, должно быть, не так далека от истины – видимо, ей что-то сказал дядя Ричард, когда приезжал туда. Он же был там, мне Сьюзен рассказала.

– Но ведь она могла и не слышать того, что он сказал.

– Конечно она слышала, дорогой. – Розамунд говорила с ним словно с несмышленым ребенком.

– Ерунда! Я просто не могу представить себе, чтобы Ричард Абернети обсуждал свои подозрения касательно собственной семьи в присутствии посторонних.

– Он этого, несомненно, не делал, но она наверняка подслушивала под дверью.

– Ты хочешь сказать, шпионила?

– Думаю, да. Я даже уверена в этом. Там же скука жуткая, в этой глуши, где никогда ничего не происходит. И разговаривать им было не о чем, разве только о том, что нужно вымыть посуду, выпустить погулять кота и все такое прочее. Естественно, она подслушивала под дверьми и читала чужие письма, да на ее месте каждый бы так делал.

Майкл посмотрел на нее в некотором отупении.

– И ты тоже? – почти грубо спросил он.

– Я никогда не отправилась бы компаньонкой в деревню, – содрогнулась Розамунд. – Лучше бы умерла.

– Я имею в виду, ты бы тоже читала чужие письма и шпионила?

– Если бы я хотела что-нибудь узнать, то, конечно, да. – Молодая женщина говорила абсолютно спокойно. – Просто узнать, и больше ничего. Это же так понятно. Поэтому я и уверена, что эта, как ее, мисс Гилкрист чувствовала то же самое. Я уверена, что она знает.

Майкл спросил сдавленным голосом:

– Розамунд, кто, по-твоему, убил Кору? И старика Ричарда?

И снова в ответ этот пустой небесно-голубой взгляд:

– Милый... не будь глупышом. Ты это знаешь не хуже меня. Но гораздо разумнее помалкивать. Так что давай лучше не будем на эту тему.

Со своего места у камина в библиотеке Эркюль Пуаро наблюдал за собравшимися. Его взгляд задумчиво переходил с одного на другого. Вот Сьюзен. Она сидит выпрямившись, буквально излучая энергию и жизнерадостность. Рядом с ней ее муж с отрешенным выражением лица вертит в пальцах обрывок шпагата. Дальше Джордж Кроссфилд, беззаботный и самодовольный, рассказывает Розамунд о компании пароходных шулеров, встреченной им во время атлантического круиза. А Розамунд время от времени механически повторяет абсолютно незаинтересованным голосом: «Это безумно интересно, дорогой!» и «Ну и что дальше?». Майкл с видом томного и пресыщенного красавца. Элен, корректная, сдержанная, с несколько холодноватыми манерами. Тимоти уютно устроился в самом удобном кресле, с лишней подушкой, подложенной под спину. Мод, массивная, крепко сбитая, устремила обожающий взгляд на мужа, готовая в любой момент оказать ему какую-нибудь услугу. И наконец, чуть поодаль этого чисто семейного круга, мисс Гилкрист, с видом несколько виноватым, в своей безвкусной блузке. Пуаро подумал, что в надлежащий момент она встанет, пробормочет какое-нибудь извинение, выйдет и отправится в свою комнату. Ему пришло в голову, что мисс Гилкрист хорошо знает свое место и что сия премудрость досталась ей недешево. Полузакрыв глаза, Пуаро потягивал свой послеобеденный кофе и давал мысленную оценку присутствующим. Он хотел собрать их здесь всех вместе и добился своего. И что же ему теперь с ними делать? С ощущением внезапного усталого неудовольствия он вдруг почувствовал, что ему, пожалуй, хочется бросить это дело. Интересно, откуда это чувство? Быть может, под влиянием пассивного, но сильного сопротивления Элен Абернети? Он знал, что при всей своей внешней любезности и сдержанности в глубине души она была против извлечения на свет божий подробностей смерти Ричарда Абернети. Не она ли заразила его своим настроением? Она хотела забыть о прошлом, и это казалось Пуаро даже естественным. Что его удивляло, так это его собственная готовность согласиться с ней.

Он понимал, что отчет мистера Энтвисла о членах этой семьи заслуживал всяческого восхищения. Характеристики, данные им этим людям, были вдумчивыми и исчерпывающими. Однако, руководствуясь знаниями и оценками старого юриста, Пуаро захотел лично увидеть всех этих людей. Он надеялся, что при тесном общении с ними его осенит какая-то светлая идея – не о том, как и когда (этими вопросами он не собирался заниматься, убедившись, что убийство действительно было вероятно), а о том, кто именно. За плечами у Эркюля Пуаро был опыт всей его жизни. Он считал себя способным сразу распознать этот тип преступника-любителя, готового ради собственных интересов стать убийцей. Так знаток картин в состоянии с первого взгляда назвать имя художника.

Но в данном случае дело обстояло не так просто. Беда в том, что у Пуаро были основания представить себе в роли возможного, пусть не очень вероятного, убийцы почти каждого из этих людей. Джордж мог убить, как убивает крыса, загнанная в угол. Сьюзен – спокойно, деловито, по заранее разработанному плану. Грегори – потому, что в нем есть этот странный душевный сдвиг, толкающий людей на преступление и заставляющий их хотеть, даже жаждать возмездия ради сладости последующего раскаяния. Майкл – из-за честолюбия и свойственной многим потенциальным убийцам тщеславной самоуверенности. Розамунд – по внезапному побуждению неразвитого, судя по ее простодушному виду, ума. Тимоти – потому, что ненавидел брата, завидовал ему и жаждал завладеть его деньгами, сулившими власть и влияние. Мод – ради Тимоти, которого она, в сущности, воспринимает как своего ребенка и готова для него быть жестокой и беспощадной. Даже мисс Гилкрист, думал Пуаро, не испугала бы мысль об убийстве, помоги это возродить ее «Ивушку» в былом великолепии.

А Элен? Нет, он не мог себе представить Элен совершающей убийство, она слишком утонченна, слишком далека от всего, что связано с насилием. Пуаро вздохнул. Видимо, короткого пути здесь не будет. Придется воспользоваться другим, довольно надежным способом, хотя он и требует больше времени. Разговоры, как можно больше разговоров – вот где в конечном итоге люди выдают себя, говорят ли они правду или лгут, все равно...

Элен представила его собравшимся, и он всячески постарался преодолеть почти всеобщее раздражение, вызванное присутствием постороннего, да к тому же иностранца, на сугубо семейной встрече. Он пустил в ход свои глаза и уши. Наблюдал и прислушивался, и у всех на виду, и что называется «под дверьми» – скрываясь от глаз! Брал на заметку взаимные симпатии и антипатии, запоминал неосторожные слова, которые нет-нет да и отпускались при дележе имущества. Ловко устраивал встречи наедине, прогулки по террасе, наблюдая и делая выводы. Он беседовал с мисс Гилкрист о секретах кулинарного искусства, о рецептах бриошей и шоколадных эклеров, о славном прошлом ее уютной чайной, сопровождал ее в огород и обсуждал с нею, сколько пряностей необходимо положить в то или иное блюдо. Не жалея времени, выслушивал разглагольствования Тимоти о драгоценном его здоровье и о губительном воздействии запаха краски на таковое.

«Краски? – Пуаро нахмурился. – Кто-то уже говорил что-то о краске... Мистер Энтвисл?»

Не было недостатка и в разговорах о живописи. Пьер Ланскене как художник. Картины Коры Ланскене – предмет восхищения мисс Гилкрист и насмешек Сьюзен. «Точь-в-точь почтовые открытки, – говорила эта молодая особа. – Да она и срисовывала их с открыток».

Услышав это, мисс Гилкрист совсем расстроилась и с некоторой даже запальчивостью заявила, что ее милая покойная хозяйка рисовала исключительно с натуры.

– Да нет же, старушенция плутовала, – сказала Сьюзен Пуаро, когда мисс Гилкрист вышла из комнаты. – Я в этом уверена, просто не хочу огорчать этот божий одуванчик.

– Но почему вы так в этом уверены?

Пуаро любовался решительной и четкой линией подбородка Сьюзен. «Она всегда будет уверена в себе, – думал он, – и, быть может, наступит день, когда эта уверенность сыграет с ней злую шутку...»

А Сьюзен тем временем продолжала:

– Я вам расскажу, только не говорите Гилкрист, ладно? У тетки там есть изображение Польфлексана: гавань, причал, маяк – одним словом, обычная дилетантская мазня. Но причал был взорван в войну, а так как тетушка сотворила свой шедевр года два назад, значит, это не могло быть срисовано с натуры, верно? Но на старых открытках причал, разумеется, на месте. Я нашла одну такую открытку в ящике стола в Кориной спальне. Она, должно быть, сделала когда-то эскиз с натуры, а потом дома тайком довела картину до конца, воспользовавшись открыткой. Вот на таких мелочах можно иногда поймать человека. Это даже забавно.

– Совершенно верно, это забавно. – Пуаро помолчал и вдруг произнес, сочтя случай благоприятным: – Вы не помните меня, мадам, но я помню вас. Мы ведь встречаемся не впервые.

Сьюзен с удивлением смотрела на него. Пуаро самодовольно кивнул головой.

– Да, да. Я сидел, весь закутавшись, в автомобиле и оттуда видел вас. Вы разговаривали с механиком в гараже и, меня, естественно, не заметили. Замотанный шарфами пожилой иностранец. Но я, я заметил вас, потому что вы молоды, хороши собой и стояли на ярком солнечном свету. Так что, приехав сюда, я сказал себе: «Какое совпадение!»

– В гараже? Где и когда это было?

– О, недавно, что-то около недели назад. А вот где, я уже не помню, – солгал Пуаро, прекрасно помнивший все обстоятельства встречи у «Королевского герба». – Мне приходится столько разъезжать!

– В поисках дома для ваших беженцев?

– Вот именно. Ведь так трудно найти подходящий дом. Приходится учитывать столь многое... Цену, и кто по соседству, и вероятность основательных переделок.

– Вам придется здесь много перестраивать? Делать эти безобразные перегородки?

– В спальнях – безусловно. Но большинство комнат внизу мы не тронем. А вас, мадам, не огорчит, если этот старый семейный особняк перейдет в чужие руки?

Вопрос этот, казалось, лишь позабавил Сьюзен.

– Конечно нет! Разве тут можно жить? К тому же это не мой отчий кров, если вы это имеете в виду. Мои родители жили в Лондоне, а сюда мы лишь приезжали изредка на Рождество. По правде говоря, мне эта махина всегда казалась прямо-таки непристойным храмом в честь богатства.

– Да, я знаю, сейчас другие алтари – с встроенной мебелью, скрытым освещением... дорогая простота... У богатства еще множество храмов... Надеюсь, я не покажусь слишком навязчивым, если спрошу вас: вы ведь и сами задумали сооружение подобного храма?

Сьюзен рассмеялась.

– Ну какой же это храм? Просто деловое предприятие...

– Название дела не меняет. Ведь это будет стоить больших денег, верно?

– Все сейчас просто безумно дорого, но, по-моему, стоит пойти на эти затраты.

– Расскажите мне что-нибудь о ваших планах, если это, конечно, не секрет. Вы необычайно практичны для столь молодой и очаровательной женщины. В дни моей молодости – увы, это было так давно – красавицы думали только о своих удовольствиях, о косметике, о la toilette[14].

– Ну, о косметике-то они думают и сейчас. На нее я и делаю ставку.

– Так расскажите же мне.

Она рассказала. С массой подробностей, которые, хотя сама она этого и не сознавала, во многом раскрывали ее характер. Собеседник оценил деловую хватку и смелость замыслов молодой леди. Наблюдая за ней, он сказал:

– Вам, мадам, успех наверняка обеспечен. Как удачно, что, в отличие от многих, вам не приходится думать о деньгах. Без капитала в наши дни далеко не уедешь. Вынашивать такие блестящие планы и не иметь возможности осуществить их из-за нехватки средств – это было бы нестерпимо!

– Я бы этого просто не пережила! Нет, так или иначе я нашла бы деньги, уговорила бы кого-нибудь поддержать меня.

– Ну конечно, ваш богатый дядюшка, безусловно, пришел бы вам на помощь!

– Только не дядя Ричард! Он держался каких-то допотопных взглядов, когда дело касалось женщин. Вот если бы я была мужчиной... По правде говоря, он меня здорово разозлил. – Ее лицо вспыхнуло гневным румянцем при одном воспоминании. – Старики не должны стоять на пути у молодых... о, прошу прощения...

Эркюль Пуаро благодушно рассмеялся и подкрутил усы.

– Я стар, да. Но я не стою на дороге у молодых. Ни у кого нет причин с нетерпением дожидаться моей смерти.

– Что за мысль!

– Но вы же реалистка, мадам. Давайте взглянем фактам в лицо: мир полон молодых – или даже не очень молодых – людей, которые терпеливо или с нетерпением ждут кончины кого-то, чья смерть принесет им если не богатство, то шанс.

– Шанс! – повторила Сьюзен с глубоким вздохом. – Вот что нужно человеку!

Пуаро, взглянув через ее плечо, весело сказал:

– Ваш супруг собирается присоединиться к нашей беседе... Мы говорили о шансах, мистер Бэнкс. Шанс, золотой шанс, который надо хватать обеими руками, пока он не ускользнул, хватать, не думая ни о чем. А каково ваше мнение на этот счет?

Однако ему не суждено было узнать мнение Грегори Бэнкса по поводу золотого шанса или чего бы то ни было еще. Была в этом молодом человеке какая-то странная уклончивость. То ли по собственному желанию, то ли по желанию своей жены, но он не проявлял ни малейшей охоты к беседам с глазу на глаз, да и к общим беседам тоже. Разговора с ним никак не получалось.

Зато Пуаро всласть побеседовал с Мод Абернети. В частности, о том, как хорошо, что Тимоти смог поехать в Эндерби, и о том, как любезно было со стороны Элен пригласить и мисс Гилкрист, которая и здесь оказалась совершенно незаменимой. Ведь Тимоти часто хандрит, а от чужой прислуги нельзя требовать слишком многого. К счастью, здесь рядом с кладовой есть комнатка с газовой горелкой, где мисс Гилкрист может в любой момент подогреть овалтин[15] и прочие при надобности лекарства, никого при этом не беспокоя. Кроме того, ее всегда можно послать за какой-нибудь вещью, и она не считает за труд по десять раз на дню подняться и спуститься по лестнице. Поистине им просто неслыханно повезло, что мисс Гилкрист так перепугалась и не захотела оставаться одна в их доме, хотя, честно говоря, поначалу это ужасно раздосадовало ее, Мод.

– Перепугалась? – оживился Пуаро.

Мод подробно рассказала ему о необъяснимом приступе паники у мисс Гилкрист.

– Итак, вы говорите, что она испугалась, и сама не знает почему. Это интересно, очень интересно.

– Я решила, что это у нее затянувшийся шок.

– Ну что же, возможно, так оно и было.

– Однажды в войну бомба упала примерно в миле от нашего дома, и я помню, Тимоти тогда...

Но до Тимоти Пуаро уже не было дела.

– А скажите, в тот день в доме не произошло ничего необычного?

– В какой день? – непонимающе взглянула на него Мод.

– В день, когда у мисс Гилкрист случился этот приступ паники.

– Ах, тогда... Нет. Похоже, это начало находить на нее с тех пор, как она уехала из Литчетт Сент-Мэри. До этого, по ее словам, она абсолютно ничего не боялась.

«Тут, – размышлял про себя Пуаро, – сыграл свою роль отравленный пирог. Неудивительно, что мисс Гилкрист с тех пор начала бояться, и даже когда она оказалась в Стэнсфилд-Грейндже, в спокойной сельской обстановке, ее страх не только не рассеялся, но еще и возрос. Почему? Ведь потакать капризам мнительного Тимоти дело настолько изматывающее, что всякие беспочвенные страхи должны были бы уступить место раздражению. Тем не менее было в том доме что-то, что пугало мисс Гилкрист. Что? Знала ли она это сама?»

Оказавшись как-то наедине с мисс Гилкрист незадолго до обеда, Пуаро смело взял быка за рога, продемонстрировав свойственное иностранцам непомерное любопытство.

– Вы, конечно, понимаете, что я не могу говорить с членами семьи о такой вещи, как убийство. Но скажу честно: я заинтригован. Да и кто не был бы заинтригован, окажись он на моем месте? Зверское преступление – художница, человек тонкой душевной организации, подверглась нападению в своем собственном уединенном коттедже. Ужасно для ее семейства, полагаю, ужасно и для вас. Ведь миссис Тимоти Абернети намекнула мне, что вы как раз в то время были там.

– Да, была. Но, простите, мосье Понталье, мне не хотелось бы говорить на эту тему.

– Я понимаю вас, понимаю.

Сказав это, Пуаро сделал выжидательную паузу, и, как он и предполагал, мисс Гилкрист немедленно заговорила «на эту тему».

Он не услышал от нее ничего нового, но превосходно играл роль внимательного слушателя, издавая по временам легкие возгласы понимания и сочувствия, проявляя жадный интерес, который не мог не льстить собеседнице. Только когда мисс Гилкрист со всеми подробностями рассказала ему, что пережила она сама, что сказал врач и как любезен был мистер Энтвисл, Пуаро осторожно перешел к следующему пункту.

– Вы поступили очень умно, не захотев остаться одна в том коттедже.

– Я не могла этого сделать, мосье Понталье, я просто не могла.

– Из слов миссис Тимоти Абернети я понял, что вы не согласились остаться одна даже в доме мистера Абернети.

Вид у достойной мисс сделался смущенный и даже несколько виноватый:

– Мне так стыдно за эту сцену. Не могу понять, почему вдруг я впала в такую панику.

– Ну-ну, вы прекрасно знаете почему. Ведь вы только что оправились после гнусной попытки отравить вас, насколько мне известно.

Мисс Гилкрист снова вздохнула и сказала, что она просто не понимает, зачем кому-то нужно было попытаться отравить ее.

– Ну, моя дорогая леди, затем, что этот преступник, этот убийца, думал, будто вы знаете что-то, что со временем может повлечь за собой его разоблачение.

– Но что я могла знать? Какой-нибудь бродяга или полусумасшедший...

– Думаете, бродяга. Мне это кажется маловероятным.

– О, прошу вас, мосье Понталье! – Мисс Гилкрист, казалось, была готова заплакать. – Не намекайте на это. Я не хочу этому верить.

– Чему именно?

– Не хочу верить, что это не был... то есть я имею в виду, что это был... – Совсем запутавшись, она беспомощно замолчала.

– Ага, – сказал Пуаро, внимательно глядя на нее. – Значит, вы все-таки верите?

– Нет, не верю!

– Верите, верите. Поэтому и боитесь... Вы ведь все еще боитесь, не правда ли?

– Нет, после того, как я приехала сюда. Так много людей. И такая уютная семейная обстановка.

– Мне кажется... простите мне мое любопытство, у меня есть стариковская слабость размышлять над тем, что меня заинтересовало. Так вот, мне кажется, в Стэнсфилд-Грейндже, в доме мистера Тимоти Абернети, произошло какое-то конкретное незначительное событие, подстегнувшее, так сказать, ваши подсознательные опасения. Врачи сейчас признают большую роль подсознания. Скажем, какой-то пустяк, какое-то мелкое происшествие, какое-то постороннее обстоятельство могло послужить чем-то вроде катализатора, направившего ваши мысли по определенному пути.

Мисс Гилкрист с радостью ухватилась за эту подсказку.

– Полагаю, вы совершенно правы, – сказала она.

– Не припомните ли, что это могло быть?

На какое-то время мисс Гилкрист задумалась, потом вдруг сказала:

– Знаете, мосье Понталье, я думаю, это была монахиня.

Прежде чем Пуаро успел переварить это неожиданное сообщение, в комнату вошли Сьюзен с мужем и сразу после них Элен.

«Монахиня, – размышлял Пуаро. – Где же это я, черт побери, слышал что-то о монахине в связи с этим делом?»

И он решил как-нибудь незаметно навести вечером разговор на тему о монахинях.

Вся семья была любезна с мосье Понталье, представителем ЮНАРКО. Пуаро не уставал поздравлять себя с удачной мыслью прикрыться этой аббревиатурой. Все признали ЮНАРКО как нечто само собой разумеющееся и даже делали вид, что всё знают об этой организации. Ведь люди терпеть не могут признавать собственное невежество! Исключением была Розамунд, рассеянно вопросившая: «А что это? Я об этом никогда не слышала». К счастью, рядом в тот момент никого не было, и Пуаро пустился в такие объяснения, что всякий, кроме Розамунд, сгорел бы от стыда за то, что не знает о существовании столь всемирно известной организации. Розамунд же лишь равнодушно обронила: «А, опять эти беженцы. Как они мне надоели». Тем самым она выразила общее, но молчаливое мнение многих, которые слишком закоснели в своих привычках, чтобы высказываться так откровенно.

Итак, с присутствием мосье Понталье примирились, хотя и без восторга. Его сочли как бы предметом обстановки, привезенным из-за границы. Конечно, лучше бы Элен не приглашать его именно на эти выходные, но если уж он здесь... К тому же этот иностранец, по-видимому, не силен в английском и многого в разговоре просто не понимает, особенно если собеседников несколько и все говорят сразу. Он, похоже, интересовался только беженцами и условиями послевоенной жизни. Лексикон его ограничивался исключительно словами, связанными с этими темами. Легкая же непринужденная болтовня приводила его в полное замешательство.

Более или менее забытый всеми, Пуаро уютно устроился в кресле и, потягивая кофе, наблюдал за собравшимися. Наблюдал как кот, готовящийся к стремительному прыжку, наблюдает за стайкой воробьев, беззаботно перепархивающих с места на место. Кот еще не был готов к прыжку.

Походив сутки по дому и ознакомившись с его содержимым, наследники Ричарда Абернети приготовились изложить свои желания и, если понадобится, зубами и когтями выдрать добычу.

Первые залпы прогремели из-за десертного сервиза споудовского фарфора. С тарелок из этого сервиза семейство только что откушало десерт.

– Вряд ли мне осталось долго жить, – произнес Тимоти слабым меланхоличным голосом. – Детей у нас с Мод нет, так что не стоит обременять себя на остаток дней бесполезными пожитками. Но на память о далеких милых днях я хотел бы получить этот сервиз. Разумеется, он не моден, и вообще такие сервизы сейчас не в цене, но... Так вот, я вполне удовольствуюсь им и, пожалуй, булевским мебельным гарнитуром из белого будуара...

– Опоздали, дядя, – перебил его Джордж с веселой ухмылкой. – Сегодня утром я просил Элен оставить сервиз за мной.

Тимоти побагровел.

– Оставить за тобой? Что это ты имеешь в виду? Ничего еще не решено. И на кой дьявол тебе сервиз? Ты ведь не женат!

– Я коллекционирую споудовский фарфор, представьте себе, а это как раз превосходный образчик. Но у меня нет никаких возражений против гарнитура. Я его и даром бы не взял.

Тимоти махнул рукой, оборвав разговор о гарнитуре.

– Не нахальничай, молодой человек! Я постарше тебя, и, кроме того, я единственный оставшийся в живых брат Ричарда. Этот сервиз мой, понятно!

– Почему бы вам не взять сервиз из дрезденского фарфора, дядя? Тоже превосходная вещь и, безусловно, столь же дорогая вам по воспоминаниям. Как бы то ни было, споудовский сервиз мой. Первым пришел – первым получил, знаете ли.

– Ничего, ничего подобного, – брызгал слюной Тимоти.

Мод строго проговорила:

– Пожалуйста, не расстраивай дядю, Джордж. Ему это вредно. Разумеется, он получит споуд, если ему так хочется. Право первого выбора принадлежит ему, а вам всем придется подождать. В конце концов, он брат Ричарда, а ты всего-навсего племянник!

– И вот что я скажу тебе, молодой человек, – Тимоти кипел от возмущения, – будь все сделано как подобает, этот дом со всем, что в нем есть, был бы моим. Если бы не это смехотворное завещание... А теперь я могу предположить только постороннее влияние. Да, да, повторяю – постороннее влияние. – Тимоти глядел на племянника с откровенной злобой. – Смехотворное завещание, – пропыхтел он, – просто смехотворное!

Он откинулся назад, приложил руку к сердцу и простонал:

– Мне плохо... Нельзя ли... немного бренди?

Мисс Гилкрист выбежала из комнаты и тут же вернулась с небольшим стаканчиком этого благодетельного средства в руках.

– Вот, мистер Абернети. Прошу вас, пожалуйста, не волнуйтесь так. Не лучше ли вам лечь в постель?

– Не будьте дурой, – рявкнул Тимоти, одним духом проглотив бренди. – Лечь в постель? Я намерен защищать свои интересы.

– Ты просто удивляешь меня, Джордж, – снова вмешалась Мод. – Твой дядя совершенно прав. Если он хочет получить споудовский сервиз...

– Тем более что это такое уродство, – вступила в разговор Сьюзен.

– А ты попридержи язык! – коротко распорядился Тимоти.

Худой молодой человек, сидевший рядом со Сьюзен, внезапно поднял голову. Голосом чуть более визгливым, чем обычно, он возразил:

– Не смейте так разговаривать с моей женой!

Сьюзен быстро произнесла:

– Все в порядке, Грег. Я не обиделась.

– Зато я обиделся.

Спокойно, как всегда, заговорила Элен:

– С твоей стороны, Джордж, будет очень мило, если ты уступишь дяде этот сервиз.

– Что значит «уступить»! – Брызгая слюной, Тимоти по-прежнему задыхался от возмущения.

Но Джордж отвесил Элен легкий поклон:

– Ваше желание – закон, тетя Элен. Я снимаю свою заявку.

– Действительно, Джордж, ведь сервиз тебе не нужен, – сказала Элен.

– Беда с вами, тетя Элен, в том, что вы слишком проницательны. Вы видите гораздо больше, чем должны были бы. Успокойтесь, дядюшка, чашки-плошки ваши. Я просто пошутил.

– Он пошутил, скажите на милость! – взорвалась Мод. – У дяди мог быть сердечный приступ!

– Полно, полно, – веселился Джордж. – Дядюшка, вероятно, переживет нас всех. Знаете, битая посуда...

Тимоти пронзил его яростным взглядом.

– Я не удивляюсь, – прорычал он, – что Ричард разочаровался в тебе.

– Что такое? – Все добродушие Джорджа словно рукой сняло.

– Ты ведь заявился сюда сразу после смерти Мортимера, надеясь, что Ричард сделает единственным наследником тебя, верно? Но мой бедный брат быстро тебя раскусил. Он знал, куда уплывут денежки, если попадут в твои руки. Удивляюсь, что он вообще тебе что-то оставил. Лошади, игра, Монте-Карло, иностранные казино, а может, и что-нибудь похуже! Ричард подозревал, что от тебя всего можно ожидать!

Крылья носа у Джорджа побелели, но он сказал довольно сдержанно:

– Поосторожнее в выражениях, дядя.

– Я плохо себя чувствовал, и не смог приехать на похороны, – медленно продолжал Тимоти, – но со слов Мод я знаю, что сказала Кора. Кора всегда была дурой, но если в ее словах что-то есть, я знаю, кого подозревать...

– Тимоти! – Мод встала, спокойная и несокрушимая, как скала. – У тебя был трудный вечер. Подумай о своем здоровье! Я не могу допустить, чтобы ты снова заболел. Ты сейчас же пойдешь со мной, примешь успокоительное и ляжешь в постель. Элен, мы возьмем споудовский сервиз и мебельный гарнитур. Надеюсь, возражений не будет?

Ее взгляд обежал собравшихся. Все молчали, и она решительным твердым шагом вышла из комнаты, поддерживая под локоть своего мужа и отстранив мисс Гилкрист, нерешительно топтавшуюся на пороге.

– Изумительная женщина! – прервал затянувшееся молчание Джордж. – Одно слово, изумительная! Я бы поостерегся мешать ее триумфальному шествию.

Мисс Гилкрист снова неловко села и пробормотала:

– Миссис Абернети всегда так добра.

Ее слова упали в пустоту.

Майкл Шейн внезапно рассмеялся:

– Знаете, я просто наслаждаюсь всем этим. Это ведь ожившая сцена из «Наследства Войси»! Кстати, мы с Розамунд хотели бы получить малахитовый стол из гостиной.

– Ну уж нет! – воскликнула Сьюзен. – Его хочу взять я.

– О боже, все начинается снова! – Джордж в комическом ужасе поднял глаза к потолку.

– У нас нет необходимости ссориться из-за этого, – сказала Сьюзен. – Дело в том, что стол мне нужен для салона красоты, который я намереваюсь открыть. Именно такое цветовое пятно там необходимо. Я поставлю на него большой букет восковых цветов. Все вместе будет изумительно смотреться. Восковые цветы найти довольно просто, а вот с малахитовым столом будет посложнее.

– Но, дорогая, – воскликнула Розамунд, – мы ведь хотим взять стол как раз для нашей новой постановки. Как ты правильно сказала, это будет необходимая цветовая гамма, а к этому – или восковые цветы, или коллекция чучел колибри. Это будет так стильно!

– Понимаю, – кивнула Сьюзен, – но не думаю, что твои доводы весомее моих. Ты можешь взять для сцены любой раскрашенный под малахит стол из реквизита, а для моего салона нужна подлинная вещь.

– Вот что, леди, – вмешался Джордж. – Почему бы не решить это дело по-спортивному? Скажем, бросить монетку или разыграть в карты? К тому же это будет весьма стильно, вполне в духе времени изготовления этого стола.

Лицо Сьюзен озарилось очаровательной улыбкой, она казалась, как всегда, уверенной в себе.

– Мы с Розамунд поговорим об этом завтра.

Джордж с интересом переводил взгляд с ее лица на лицо Розамунд, на котором было рассеянное, почти отрешенное выражение.

– А на кого вы поставите, тетя Элен? – спросил Джордж. – Я бы сказал, шансы почти равны. На стороне Сьюзен – решительность, а Розамунд так поразительно целеустремленна.

– А может быть, отказаться от колибри? – пробормотала Розамунд. – Одну из этих больших китайских ваз можно переделать в прелестную лампу с золотистым абажуром...

Мисс Гилкрист поспешила внести свою лепту в установление мира:

– В этом доме столько прекрасных вещей. Зеленый стол просто прелесть. Я такого никогда не видела. Он, должно быть, дорого стоит.

– Его стоимость, конечно, будет вычтена из моей доли наследства, – сухо откликнулась Сьюзен.

– О, простите, я не хотела сказать... – Мисс Гилкрист не знала куда деваться от смущения.

– Стоимость стола можно вычесть из нашей доли, – вставил Майкл. – Даже добавив для ровного счета восковые цветы.

– Они так чудно выглядят на этом столе, – механически обронила мисс Гилкрист. – Так к месту, так художественно.

Но никто не обращал внимания на продиктованные самыми благими побуждениями банальности мисс Гилкрист.

Высоким нервным голосом вновь заговорил Грег:

– Сьюзен нужен этот стол!

Наступило мгновенное замешательство, словно слова Грега перевели разговор в другую тональность.

Элен быстро спросила:

– А ты, Джордж, что хочешь получить в действительности?

Джордж широко ухмыльнулся, и напряжение явно спало.

– Я просто хотел подразнить старика Тимоти, – сказал он. – Совершенно невозможная личность! И, заметьте, своими патологическими штучками он всегда умеет поставить на своем.

– Будьте снисходительны к больному человеку, – воззвала мисс Гилкрист.

– Он просто хам и старая брюзга, – возразил Джордж.

– Разумеется, – согласилась Сьюзен. – Лично я считаю, что он здоров, как ломовая лошадь. А ты как думаешь Розамунд?

– Что?

– Я говорю, что у дяди Тимоти со здоровьем все в полном порядке.

– Думаю, что да. – Тон у Розамунд был рассеянным. – Прошу прощения, я размышляла о том, какое освещение лучше подойдет к этому столу.

– Видите? – спросит Джордж. – Человек одной идеи! Твоя жена, Майкл, опасная женщина. Надеюсь, ты понимаешь это?

– Я понимаю, – хмуро отозвался Майкл.

Джордж, которого все это забавляло, продолжил:

– Итак, Великая Битва За Стол! Она разыграется завтра. Противники будут сражаться корректно, но с мрачной решимостью. Нам всем нужно выбрать себе фаворита. Лично я выбираю Розамунд, которая кажется – но только кажется – такой милой и уступчивой. Мужья, надо полагать, поддержат своих жен. А вы, мисс Гилкрист, очевидно, будете на стороне Сьюзен?

– О, мистер Кроссфилд, я бы никогда не осмелилась...

– Тетя Элен? – вопросил Джордж, не обращая внимания на слова мисс Гилкрист. – А вы за кого? О, я совсем забыл мосье Понталье!

– Pardon?[16] – Пуаро, казалось, ничего не понимал.

Джордж начал было объяснять, но передумал. «Бедный старикан ровно ничего не понял из того, что здесь говорилось», – решил он и ограничился краткой репликой.

– Просто семейная шутка.

– Да-да, я понял, – сказал Пуаро.

– Итак, тетя Элен, ваше решающее слово. На чьей вы стороне?

– Быть может, Джордж, я хочу заполучить этот стол сама, – с улыбкой ответила Элен.

Она умышленно изменила тему разговора, обратившись к иностранцу:

– Вам, наверное, все это кажется очень скучным, мосье Понталье?

– Нет, нет, мадам, напротив, я чувствую себя польщенным тем, что мне было дозволено, если можно так выразиться, прикоснуться к жизни английской семьи. – Он поклонился. – К несчастью, я не могу точно выразить смысл моих слов, но я хотел бы высказать сожаление по поводу того, что этот дом должен будет перейти из ваших рук к посторонним людям. Это, несомненно, весьма прискорбно.

– Да нет же, мы вовсе не жалеем об этом, – заверила его Сьюзен.

– Вы очень любезны, мадам. Позвольте сказать, что моим исстрадавшимся подопечным здесь будет просто великолепно. Такой покой, такая тишина! Прошу вас вспомнить об этом, если недобрые чувства когда-нибудь войдут в вашу душу. А это может случиться. Впрочем, я слышал, что на дом были и другие претенденты. Какая-то школа... Ну не совсем школа, а заведение, которым руководят монахини. Быть может, семья предпочла бы продать дом им?

– Вовсе нет, – равнодушно отозвался Джордж.

– Орден Святого сердца Девы Марии, – продолжал Пуаро. – К счастью, благодаря доброте неизвестного благодетеля мы смогли предложить более высокую цену. – Теперь он прямо обратился к мисс Гилкрист: – Вы, кажется, не любите монахинь?

Мисс Гилкрист вспыхнула и, по-видимому, была смущена.

– О, право же, мистер Понталье, вы не должны... То есть я хочу сказать, что лично ничего против них не имею. Но мне всегда казалось, что ни к чему вот так удаляться от мира. Есть в этом что-то эгоистичное. Конечно, я не имею в виду тех, кто учит детей и помогает бедным. Хотя, я уверена, эти женщины бескорыстны и делают много добра.

– Я просто и представить себе не могу, чтобы меня угораздило стать монахиней, – сказала Сьюзен.

А Розамунд добавила:

– Монахини могут быть очень декоративными. Помните, когда в прошлом году возобновили постановку «Чуда» с Соней Уэллс, она была просто шикарна в костюме монахини.

– Меня удивляет, – вставил Джордж, – это их стремление одеваться в какие-то средневековые балахоны. Неужели они считают, что Богу приятнее смотреть на них, если они таскают на себе эти неуклюжие антисанитарные и непрактичные одеяния?

– К тому же в них все они так похожи друг на друга, – подхватила мисс Гилкрист. – Глупо, конечно, но я прямо обомлела, когда к двери миссис Абернети в Йоркшире подошла монахиня, собиравшая пожертвования. Хотите – верьте, хотите – нет, но мне показалось, будто это та же самая, что приходила в наш коттедж в день дознания по поводу смерти бедной миссис Ланскене. У меня, знаете ли, возникло тогда ощущение, словно она меня преследует.

– Я думал, что монахини всегда ходят за пожертвованиями парами, – сказал Джордж. – Есть даже один детективный роман, где на этом построен весь сюжет.

– На этот раз она была одна, – продолжила мисс Гилкрист. – Наверное, им тоже приходится экономить. Но это никак не могла быть одна и та же монахиня, потому что первая собирала на орган для церкви Святого Варнавы, а вторая на что-то связанное с детьми.

– Может быть, они были похожи внешне? – поинтересовался Пуаро.

Мисс Гилкрист, польщенная вниманием, оказанным ее рассказу, повернулась к гостю:

– Пожалуй, вы правы. Верхняя губа... словно там у нее были усики. Наверное, это меня и растревожило, да я вообще нервничала тогда. Знаете эти рассказы из военного времени? О монашках, которые на самом деле были вражескими шпионами, мужчинами и их сбрасывали на парашютах. Похоже, мне это и припомнилось... Потом-то я поняла, что это глупость.

– Монашеское платье – неплохая маскировка, – задумчиво проговорила Сьюзен. – Оно скрывает ноги.

– По правде говоря, – присоединился к беседе Джордж, – люди редко смотрят друг на друга внимательно. Поэтому в суде так часто разные свидетели по-разному описывают одного и того же человека: высокий – низкий, толстый – худой, блондин – брюнет, одетый в светлое – одетый в черное, ну и так далее. Дай бог, если окажется хотя бы один надежный свидетель, но найти такого ой как трудно.

– А то еще бывает, – увлеченно продолжала Сьюзен, – вдруг взглянешь на себя в зеркало и не сразу сообразишь, кто это. Вроде бы кто-то знакомый, но пока до тебя дойдет: «Господи, да ведь это я сама!»

Джордж вмешался:

– Было бы еще труднее, если бы люди могли видеть действительно себя, а не зеркальное отражение.

– Как это? – озадаченно спросила Розамунд.

– Понимаешь, человек всегда видит себя иначе, чем его видят другие. Он знает только свое отражение в зеркале.

– А какая разница?

– Разница есть, – быстро вставила Сьюзен. – Ведь лица у людей несимметричны. Линии бровей разные, и носы не совсем прямые. Вот я тебе сейчас покажу. Есть у кого-нибудь карандаш?

Появился карандаш, и все весело начали экспериментировать с ним, прикладывая его к носу с разных сторон и со смехом замечая забавные отклонения от прямой линии. Грозовая атмосфера разрядилась. Все пребывали в наилучшем расположении духа. Теперь это были уже не наследники Ричарда Абернети, собравшиеся для дележа имущества, а компания вполне нормальных жизнерадостных людей, собравшихся за городом, чтобы приятно провести выходные.

Одна Элен оставалась задумчивой и погруженной в свои мысли.

Эркюль Пуаро со вздохом поднялся и вежливо пожелал хозяйке спокойной ночи.

– Пожалуй, мадам, мне следует сейчас заодно и распрощаться. Мой поезд отходит завтра в девять часов утра. Это очень рано. Так что позвольте поблагодарить вас за доброту и гостеприимство. Дату передачи дома мы согласуем с милейшим мистером Энтвислом.

– Это можно будет сделать в любой момент, мосье Понталье. Я... я закончила свои дела здесь.

– Вы возвращаетесь на свою виллу, на Кипр?

– Да. – По губам Элен скользнула легкая улыбка.

– Я вижу, вы рады этому. И вам не жалко?

– Жалко покидать Англию или этот дом? Что вы имеете в виду?

– Я имел в виду дом.

– О нет. С прошлым надо расставаться без оглядки.

– Да, если это возможно. – Пуаро с несколько виноватым видом обвел взглядом все эти вежливые лица вокруг. – Но иногда прошлое не позволяет забыть о себе. Оно стоит рядом, у локтя, и шепчет: «Со мною еще не покончено».

Сьюзен нерешительно хихикнула.

– Я говорю серьезно, – сказал Пуаро.

– Вы хотите сказать, – спросил Майкл, – что ваши беженцы, перебравшись сюда, не смогут полностью отрешиться от своих прежних страданий?

– Я не имею в виду моих беженцев.

– Он имеет в виду нас, милый, – сказала Розамунд. – Он имеет в виду дядю Ричарда, тетю Кору, топор и все остальное. – Она обернулась к Пуаро: – Ведь правда?

Пуаро посмотрел на нее бесстрастным взглядом, потом спросил:

– Почему вы так думаете, мадам?

– Да вы же детектив, потому сюда и приехали. НАРКО, или как ее там, – это просто чушь и бред собачий.

Возникла атмосфера чрезвычайной напряженности. Пуаро почувствовал ее, хотя, не дрогнув, продолжал смотреть на прелестное безмятежное личико Розамунд.

Он слегка поклонился ей:

– Вы очень проницательны, мадам.

– Вовсе нет. Просто мне вас однажды показали в ресторане, и я запомнила ваше лицо.

– Но до сих пор молчали?

– Да. Мне казалось, так будет забавнее.

Майкл произнес не совсем твердым голосом:

– Но... дорогая моя девочка...

Пуаро перевел на него взгляд. Майкл явно был охвачен гневом и еще каким-то чувством... Может быть, чувством страха? Пуаро быстро оглядел всех остальных. Рассерженная и настороженная Сьюзен. Как всегда замкнутый Грег. Мисс Гилкрист с открытым от изумления ртом, что придает ей глуповатый вид. Джордж, весь начеку. Выведенная на этот раз из равновесия Элен. Выражение всех этих лиц было нормальным при данных обстоятельствах. Жаль, что он не видел их долей секунды раньше, когда с губ Розамунд сорвалось слово «детектив». Сейчас момент упущен.

Расправив плечи, Пуаро поклонился снова, теперь уже всем присутствующим.

– Да, я детектив. – Иностранный акцент в его речи сразу стал менее заметен.

– Кто прислал вас сюда? – спросил Джордж, побелев от гнева.

– Мне поручено выяснить обстоятельства смерти Ричарда Абернети.

– Кем поручено? – Голос Джорджа Кроссфилда не сулил ничего хорошего.

– Пока этот вопрос не должен вас беспокоить. Но было бы хорошо, не так ли, если бы все вы могли полностью увериться в том, что Ричард Абернети умер естественной смертью?

– Разумеется, он умер естественной смертью. Разве кто-нибудь утверждал обратное?

– Кора Ланскене утверждала. И она тоже мертва.

По комнате словно пронеслось дуновение чего-то недоброго.

– Да, она говорила это как раз здесь, – нерешительно промолвила Сьюзен, – но я не думаю, чтобы на самом деле...

– Не думаешь, Сьюзен? – Сардонический взгляд Джорджа обратился на нее. – К чему продолжать притворяться? Ты хочешь провести мосье Понталье?

– Все мы думали, что тетя Кора сказала правду, – вставила Розамунд. – А его зовут не Понталье, а что-то вроде Геркулеса.

– Эркюль Пуаро к вашим услугам. – Пуаро отвесил новый поклон.

Если он ожидал возгласов изумления или страха, то он просчитался. Его имя явно им ничего не говорило. Оно встревожило их меньше, чем одно-единственное слово «детектив».

– Могу я спросить, к каким выводам вы пришли? – поинтересовался Джордж.

– Он тебе не скажет, – ответила Розамунд вместо Пуаро. – А если и скажет, то соврет.

Из всех участников этой сцены только она одна, по-видимому, искренне забавлялась происходящим. Пуаро задумчиво смотрел на нее.

В эту ночь Пуаро спал плохо. Его ум был в смятении, он и сам не мог себе объяснить почему. Обрывки речей, чьи-то взгляды, чьи-то странные жесты сплелись в ткань пестрых и беспокойных сновидений. То и дело какая-нибудь терзающая усталый мозг мысль вырывала его из непрочного забытья. Краска – Тимоти и краска. Запах масляной краски, как-то связанный с мистером Энтвислом. Что-то фальшивое в рисунках Коры, художественные почтовые открытки... Что-то сказанное Энтвислом, или это был Лэнскомб? Монахиня, явившаяся в дом в день кончины Ричарда Абернети... Монахиня с усиками. Монахиня в Стэнсфилд-Грейндже... и в Литчетт Сент-Мэри. Не слишком ли много монахинь? Розамунд, очаровательная в сценическом костюме монашки, заявляющая, что он детектив, и изумление на лицах всех остальных, безмолвно уставившихся на нее. Так, должно быть, они смотрели и на Кору, когда она произнесла свою знаменитую фразу. В тот момент Элен Абернети показалось «что-то неладное». Что именно? Элен, без сожаления расстающаяся с прошлым... Элен, уезжающая на Кипр... Элен, с шумом роняющая на пол восковые цветы, когда он сказал... Что же он тогда сказал?

Пуаро вновь забылся, и ему приснился сон: зеленый малахитовый стол и на нем букет восковых цветов под стеклянным колпаком. Только весь колпак покрыт слоем яркой масляной краски цвета крови. Сквозь сонное забытье он чувствовал запах этой краски, а Тимоти стонал и говорил: «Я умираю, умираю... это конец». Мод стояла рядом, высокая и суровая, с большим ножом в руках и вторила ему: «Да, это конец». Конец – смертное ложе, свечи и молящаяся монахиня. Ах, если бы он мог увидеть ее лицо, тогда он узнал бы правду.

Эркюль Пуаро пробудился, и правда со всей непреложностью вдруг предстала перед ним.

Да, это действительно был конец. Он мысленно перебирал разрозненные куски мозаики.

Мистер Энтвисл и запах краски, дом Тимоти и нечто, что должно или может в нем быть... восковые цветы... Элен... разбитое стекло...

Элен Абернети в своей комнате медлила перед тем, как лечь в постель. Она обдумывала ситуацию. Сидя перед туалетным столиком, она невидяще глядела на свое отражение в зеркале.

Ей пришлось пригласить Эркюля Пуаро в дом, хотя и против собственного желания. Но мистер Энтвисл поставил вопрос так, что отказаться она не могла. А теперь все выплыло наружу. Не судьба праху Ричарда Абернети мирно покоиться в могиле. И все из-за нескольких слов, сказанных Корой...

Тот день после похорон... Интересно, как все они выглядели? Какими казались они Коре? Как выглядела сама Элен? Что это говорил Джордж насчет того, какими люди видят самих себя? Что-то про то, что «человек всегда видит себя иначе, чем его видят другие». Она внимательно посмотрела на себя в зеркало. Одна бровь действительно круче, чем другая, но углы рта симметричны. Нет, нет, она не так уж отличается от своего изображения в зеркале. Не то, что Кора. Мысленным взором она ясно увидела Кору такой, какой та была в день похорон... Склоненная набок голова, этот ее нелепый вопрос... взгляд, устремленный на Элен.

Внезапно Элен подняла руки к лицу. Она твердила себе: «Это невозможно... Этого просто не может быть...»

Телефонный звонок вырвал мисс Энтвисл из глубины приятного сна, в котором она играла в пикет[17] с королевой Марией. Она попыталась проигнорировать звонки, но они не прерывались. Наконец она сонно приподняла голову с подушки и взглянула на часы около постели: пять минут седьмого. Кому это понадобилось звонить в такое время? Должно быть, ошиблись номером. Раздражающие звонки продолжались. Мисс Энтвисл вздохнула, рывком накинула на себя халат и направилась в гостиную.

– Кенсингтон 675498 слушает, – раздраженно бросила она в трубку.

– Это говорит миссис Абернети, миссис Лео Абернети. Могу я поговорить с мистером Энтвислом?

– Доброе утро, миссис Абернети. – Слова «доброе утро» были лишены всякого намека на сердечность. – Мой брат еще спит, и я тоже спала.

– Прошу прощенья, – вынуждена была извиниться Элен, – но, поверьте, мне очень важно поговорить с вашим братом.

– А попозже нельзя?

– К сожалению, нет.

– Ну хорошо.

С естественным раздражением человека, разбуженного телефонным звонком в пять минут седьмого, мисс Энтвисл, предварительно постучав, вошла в спальню брата:

– Опять эти Абернети!

– Что?

– Миссис Лео Абернети просит тебя к телефону. Нашла время!

– Миссис Лео? К чему бы это? Где мой халат? А, вот он, спасибо!

Энтвисл схватил трубку.

– Я слушаю. Это вы, Элен?

– Простите, что бужу вас так рано, но вы просили сразу сообщить вам, если я вспомню, что показалось мне странным в тот момент, когда Кора так ошеломила нас своими словами о том, что Ричарда убили.

– А, и вы вспомнили?

– Да, но это так нелепо. – В голосе Элен прозвучали извиняющиеся нотки.

– Об этом позвольте судить мне. Это было что-то, что вы заметили в ком-то из присутствующих?

– Да.

– Расскажите мне.

– Даже не знаю, как объяснить, хотя сама я вполне уверена. Меня осенило, когда я смотрела на себя в зеркало вчера вечером. О!..

За слабым полузадушенным возгласом последовал совершенно непонятный мистеру Энтвислу звук – словно от падения на пол чего-то тяжелого... Не получая ответа, он продолжал взывать в онемевшую телефонную трубку:

– Алло! Алло! Элен, вы у телефона?.. Элен, что случилось?

Мистер Энтвисл потратил не меньше часа и обзвонил уйму телефонных инстанций, пока наконец не услышал голос Эркюля Пуаро:

– Слава богу! Междугородная не могла дозвониться к вам целую вечность.

– Ничего удивительного, трубка была снята. – В голосе Пуаро было нечто испугавшее собеседника.

– Что-нибудь произошло? – резко спросил мистер Энтвисл.

– Да. Час назад горничная обнаружила миссис Лео Абернети лежащей без сознания рядом с телефонным аппаратом в кабинете. Серьезное сотрясение мозга.

– Вы хотите сказать, что она ушибла голову?

– Возможно, она упала и ударилась головой о мраморный стопор, который вставляют между косяком и дверью, чтобы не дать ей закрыться. Но ни доктор, ни я так не думаем.

– В этот момент она как раз говорила со мной по телефону, но внезапно замолчала, и я никак не мог сообразить, что случилось.

– Она звонила вам? Что она сказала?

– Я как-то просил ее немедленно сообщить, если она вспомнит, что именно показалось ей странным во время того разговора после похорон. К несчастью, тогда она не могла вспомнить, почему у нее сложилось такое впечатление.

– И вдруг она вспомнила?

– Да.

– И позвонила вам, чтобы сообщить об этом?

– Да.

– Хорошо.

– Ничего хорошего здесь нет, – сварливо возразил Энтвисл. – Разговор прервался, когда она начала рассказывать.

– И что она успела сказать?

– Ничего, что могло бы нам пригодиться.

– Mon ami, позвольте судить об этом мне. Что именно она сказала?

– Она напомнила мне, что я просил ее дать мне знать, если она вспомнит, что именно показалось ей странным. Она сказала, что вспомнила, но что это «нелепо». Я спросил ее, касается ли это людей, присутствовавших там в тот день, и она ответила утвердительно. По ее словам, ее осенило, когда она смотрелась в зеркало.

– Так, так.

– Это все.

– Она не намекнула, кого из присутствовавших это касается конкретно?

– Я вряд ли позабыл бы сообщить об этом, если бы она мне рассказала, – язвительно ответил Энтвисл.

– Прошу прощения, mon ami! Конечно, вы сказали бы мне.

Мистер Энтвисл продолжал:

– Теперь придется подождать, когда она придет в себя, и тогда мы узнаем остальное.

Голос Пуаро был очень печальным:

– Это произойдет еще не скоро. Возможно, никогда.

– Неужели дело обстоит так скверно? Но это ужасно, Пуаро!

– Да, это ужасно, и поэтому мы не можем позволить себе ждать. Похоже, мы имеем дело с кем-то либо совершенно беспощадным, либо испуганным настолько, что это заставляет его быть беспощадным.

– Но послушайте, Пуаро, как быть с Элен? Я очень обеспокоен. Вы уверены, что в Эндерби она будет в безопасности?

– Абсолютно не уверен! Поэтому ее нет в Эндерби. «Скорая помощь» уже повезла ее в больницу, где к ней будут приставлены опытные сиделки и где ни родным, ни кому-либо другому не будет позволено с ней видеться.

– Ну, прямо гора с плеч! – облегченно вздохнул Энтвисл. – Ведь она, наверное, действительно могла оказаться в опасности.

– Уже оказалась.

– Я очень уважаю Элен Абернети и всегда уважал ее. – В голосе мистера Энтвисла звучало глубокое волнение. – Это исключительная женщина. Возможно, в ее жизни есть, если можно так выразиться, скрытые обстоятельства.

– Ах, скрытые обстоятельства?

– Мне всегда так казалось.

– Отсюда вилла на Кипре. Да, это объясняет многое...

– Я не хочу, чтобы вы думали...

– Вы не можете запретить мне думать. А для вас у меня есть небольшое поручение. Минутку.

Последовала пауза, после которой в трубке вновь раздался голос Пуаро:

– Я проверял, не подслушивают ли нас. Все в порядке. А теперь о поручении. Вам придется отправиться в поездку.

– В поездку? – Судя по интонации, мистер Энтвисл отнюдь не был в восторге. – А, понимаю! Вы хотите, чтобы я приехал в Эндерби.

– Вовсе нет. Здесь я вполне справлюсь и сам. А вам нужно доехать на поезде всего лишь до... Ну и названия у ваших городов!.. До Бери-Сент-Эдмундс, это недалеко от Лондона, наймете там машину и отправитесь в расположенную по соседству неврологическую клинику – Форсдайк Хаус. Найдите там доктора Пенрита и наведите у него справки относительно одного пациента. Его не так давно выписали.

– Какой пациент? Но наверняка...

Пуаро прервал его:

– Имя пациента Грегори Бэнкс. Выясните точно, от чего именно его лечили.

– Вы хотите сказать, что Грегори Бэнкс сумасшедший?

– Тсс, поосторожнее со словами. А теперь... я еще не завтракал, и вы, подозреваю, тоже.

– Нет еще, я был слишком встревожен...

– Итак, позавтракайте, отдохните. Удобный поезд в Бери-Сент-Эдмундс отправляется в двенадцать часов. Если у меня будут новости, я позвоню вам до вашего отъезда.

– Поберегите себя, Пуаро, – сказал мистер Энтвисл с некоторым беспокойством.

– Ну насчет этого не волнуйтесь. Я вовсе не хочу получить куском мрамора по голове. Можете быть уверены, я приму все меры предосторожности. А теперь – до свидания!

Пуаро услышал, как на другом конце провода положили трубку, а секунду спустя раздался второй, похожий, но очень слабый звук. Детектив улыбнулся: кто-то осторожно опустил трубку на рычажок параллельного аппарата, стоявшего в холле.

Пуаро отправился туда, но там не было ни души. Тогда он на цыпочках проследовал к вместительному шкафу под лестницей и заглянул внутрь. Лэнскомб, вышедший в это время из кухни с подносом, на котором были тосты и серебряный кофейник, с удивлением смотрел на появившегося из-под лестницы Пуаро.

– Завтрак уже в столовой, сэр.

Пуаро задумчиво посмотрел на Лэнскомба. Старый дворецкий был бледен и выглядел потрясенным.

– Держитесь, – сказал Пуаро, похлопав его по плечу. – Все еще может кончиться хорошо. Скажите, нельзя ли подать кофе мне в спальню?

– Разумеется, сэр. Я пришлю его с Джанет.

Лэнскомб неодобрительно смотрел в спину Пуаро, пока тот поднимался по лестнице.

«Иностранец, – горько подумал Лэнскомб. – А у миссис Лео сотрясение мозга! Не знаю, куда мы катимся! С тех пор как умер мистер Абернети, здесь все изменилось».

Когда Джанет принесла кофе, Пуаро был уже совсем одет. Выражения сочувствия с его стороны были приняты благосклонно, ибо детектив упирал больше всего на то, какое потрясение выпало сегодня утром на ее, Джанет, долю.

– И не говорите, сэр. Никогда не забуду, что я почувствовала, когда вошла с пылесосом в кабинет и увидела миссис Лео на полу. Сначала я подумала, что она умерла. Должно быть, ей стало плохо, когда она стояла около телефона. Странно, что она поднялась так рано. Прежде она никогда этого не делала.

– Действительно странно, – согласился Пуаро и словно невзначай спросил: – Наверное, кроме нее, в доме еще никто не вставал?

– Миссис Тимоти была уже на ногах. Она просыпается очень рано и нередко гуляет перед завтраком.

– Она из поколения тех, кто встает рано, – кивнув, сказал Пуаро. – А молодые люди, конечно, не поднялись так рано?

– Да, сэр. Почти все они спали, когда я принесла чай. А ведь было уже очень поздно, потому что из-за этого потрясения и приезда доктора я сначала сама должна была выпить чашечку, чтобы немного приободриться.

Итак, Мод Абернети была уже на ногах, а молодое поколение в постелях, но это ни о чем не говорит, размышлял Пуаро. Каждый мог услышать, как Элен открывает и закрывает свою дверь, последовать за ней, а потом вернуться к себе и притвориться полусонным.

«Но если я прав, – думал Пуаро, – а в конце концов для меня естественно быть правым, никуда от этого не денешься, то нет необходимости задумываться над тем, где в конкретный момент находилось какое-то конкретное лицо. Прежде всего я должен поискать доказательство там, где оно должно быть согласно моим умозаключениям. Потом я произнесу свою маленькую речь, а затем сяду, буду думать и посмотрю, что произойдет».

Как только Джанет вышла из комнаты, Пуаро осушил чашку кофе, надел пальто и шляпу и незаметно покинул дом через боковую дверь. Резво прошагав четверть мили до почтового отделения, он заказал междугородный разговор и вскоре вновь беседовал с мистером Энтвислом:

– Да, это опять я. Забудьте о моем прежнем поручении. C'était une blague![18] Кто-то нас подслушивал. А теперь, mon vieux[19], настоящее задание: вы, как я уже говорил, воспользуетесь поездом, но отправитесь не в Бери-Сент-Эдмундс, а в дом мистера Тимоти Абернети.

– Но Тимоти и Мод сейчас в Эндерби!

– В доме нет никого, кроме некой Джонс, которую, посулив ей щедрую плату, уговорили постеречь дом. Я хочу, чтобы вы кое-что забрали из этого дома.

– Дорогой мой Пуаро! Я, право же, не могу унизиться до ограбления.

– Это не будет выглядеть как ограбление. Вы скажете добрейшей миссис Джонс, которая вас знает, что мистер или миссис Абернети просили вас взять эту вещь и доставить ее в Лондон. Она ничего не заподозрит.

– Вероятно, нет. Но мне это не нравится. Почему бы вам не сделать это самому?

– Потому, друг мой, что я иностранец, а следовательно, в глазах таких людей, как миссис Джонс, личность крайне подозрительная. Ваше же появление ее не удивит.

– Да, да, понимаю... Но что подумают Тимоти и Мод, когда услышат об этом? Я знаком с ними сорок с лишним лет!

– Столько же вы знали Ричарда Абернети. И вы знали Кору Ланскене, когда она была еще девочкой!

– Вы уверены, что это действительно необходимо?

– Старый вопрос с плакатов военной поры: «Ваша поездка действительно необходима?» Это необходимо, говорю я вам. Это жизненно важно.

– И что я должен там забрать?

Пуаро сказал.

– Но, право же, Пуаро, я не понимаю... – возразил Энтвисл.

– Это не имеет значения. Важно, что понимаю я.

– А что мне потом делать с этой проклятой штукой?

– Вы доставите ее в Лондон, в Элм-Парк-Гарденс. Есть у вас карандаш? Записывайте адрес.

Проделав эту операцию, мистер Энтвисл вопросил голосом мученика, в котором звучало сильное сомнение:

– Надеюсь, Пуаро, вы знаете, что делаете?

В ответе детектива не было ни малейшего сомнения:

– Конечно, я знаю. Мы близимся к концу.

Мистер Энтвисл вздохнул:

– Ах, если бы мы могли догадаться, что хотела сказать мне Элен.

– Нет никакой нужды в догадках. Я знаю.

– Вы знаете? Но, дорогой Пуаро...

– С объяснениями придется подождать. Однако позвольте заверить вас: я совершенно точно знаю, что увидела Элен Абернети, когда взглянула на себя в зеркало.

За завтраком все чувствовали себя скованно и неловко. Розамунд и Тимоти отсутствовали, а все остальные явно ощущали себя не в своей тарелке. Говорили приглушенными голосами и ели с меньшим, чем обычно, аппетитом. Первым пришел в свое обычное расположение духа Джордж, вообще обладавший характером переменчивым и жизнерадостным.

– Полагаю, с тетей Элен все обойдется, – сказал он. – В конце концов, что такое сотрясение мозга? Через какую-нибудь пару дней все проходит.

– У одной моей знакомой было в войну сотрясение мозга, – общительным тоном заговорила мисс Гилкрист. – На Тоттенхэм-Корт-роуд, во время бомбежки, ей в голову угодил то ли кирпич, то ли что-то похожее. Она в тот момент абсолютно ничего не почувствовала, продолжила свой путь и потеряла сознание двенадцать часов спустя в вагоне поезда, шедшего в Ливерпуль. И, представьте себе, она совершенно не помнила, как добралась до вокзала и села в поезд, вообще абсолютно ничего не помнила. Когда она очнулась в госпитале, то просто ничего не могла понять. Там она пролежала три недели.

– Я не могу понять, – сказала Сьюзен, – почему Элен звонила по телефону в такой несусветный час и кому она звонила?

– Вероятно, почувствовала себя плохо, – сказала Мод решительно, – проснулась от этого и спустилась вниз, чтобы позвонить врачу. Потом у нее закружилась голова, и она упала. Это единственное разумное объяснение.

– Плохо, что она ударилась головой об этот мраморный стопор, – сказал Майкл. – Упади она на толстый ковер, ничего не было бы.

Открылась дверь, и в столовую вошла нахмуренная Розамунд.

– Никак не могу найти эти восковые цветы, – пожаловалась она. – Ну те, что стояли на малахитовом столике в день похорон дяди Ричарда. – Она устремила обвиняющий взгляд на Сьюзен: – Ты их случайно не брала?

– Конечно нет! Побойся бога, Розамунд! Как можно думать о каких-то малахитовых столах, когда бедную старую тетю Элен отвезли в больницу с сотрясением мозга?

– А почему бы мне об этом не думать? Когда у человека сотрясение мозга, он не знает, что происходит, и вообще ему на все наплевать. Для тети Элен мы все равно ничего не можем сделать, а нам с Майклом обязательно нужно вернуться к ланчу в Лондон, чтобы встретиться с Джеки Лайго и поговорить о сроках постановки «Карьеры баронета». Но сначала я бы хотела окончательно решить вопрос о столе и взглянуть еще раз на восковые цветы. Сейчас там на столе стоит китайская ваза, прелестная вещь, но абсолютно не того стиля. Интересно, куда девались цветы? Может, Лэнскомб знает?

Лэнскомб как раз вошел в столовую, чтобы спросить, кончили ли они завтрак.

– Мы кончили, Лэнскомб, – сказал Джордж, вставая. – А что наш иностранный друг?

– Ему подали наверх кофе и тосты, сэр.

– Petit déjeuner[20] для НАРКО!

– Лэнскомб, вы не знаете, где восковые цветы, которые обычно стояли на зеленом малахитовом столе в гостиной? – спросила Розамунд.

– Насколько я знаю, миссис Лео как-то повредила их, мэм. Она собралась заказать для них новое стекло, но, по-видимому, не успела.

– Так где же они?

– Наверное, в шкафу под лестницей, куда мы прячем все, что нуждается в починке. Посмотреть?

– Я пойду и взгляну сама. Майкл, прелесть моя, проводи меня. После того, что случилось с тетей Элен, я не хочу забираться одна в темные углы.

Все смотрели на нее, пораженные. Наконец Мод спросила своим низким голосом:

– Что ты хочешь этим сказать, Розамунд?

– Ну кто-то ведь треснул ее сзади по голове, правда?

Грегори Бэнкс резко возразил:

– Ей внезапно стало плохо, и она упала.

Розамунд рассмеялась:

– Она тебе сама об этом сказала? Не будь дураком, Грег. Конечно, ее ударили сзади.

– Тебе не следовало бы говорить такие вещи, Розамунд, – сердито сказал Джордж.

– Ерунда, – ответила Розамунд. – Именно так оно и было. Все одно к одному: детектив в доме ищет улики, дядю Ричарда отравили, тетку Кору зарубили топором, мисс Гилкрист прислали отравленный пирог, а теперь вот тетю Элен оглоушили сзади. Помяните мое слово, так вот нас всех прикончат одного за другим, а тот, кто останется в живых, тот и есть неуловимый убийца. Но меня-то не убьют.

– А зачем кому-то убивать тебя, прелестная Розамунд? – добродушно поинтересовался Джордж.

– Затем, что я слишком много знаю, конечно.

– Что ты знаешь? – раздались почти в унисон голоса Грегори Бэнкса и Мод Абернети.

Розамунд одарила их своей ангельской и неопределенной улыбкой.

– Вам до смерти хочется узнать, правда? Пошли, Майкл.

В одиннадцать часов утра Пуаро попросил всех собраться в библиотеке. Явились все, и он обратился к ним с небольшой речью:

– Вчера вечером миссис Шейн сообщила вам, что я частный детектив. Лично я надеялся сохранить мое инкогнито немного дольше. Но это не важно. Сегодня, самое позднее завтра, я бы сказал вам правду. А сейчас прошу выслушать меня внимательно. В своем деле я личность выдающаяся, можно сказать, самая выдающаяся. Мои дарования, по сути дела, не имеют себе равных.

– Реклама – двигатель торговли! – возгласил, ухмыльнувшись, Джордж. – Не так ли, мосье Понталь... то есть Пуаро? Забавно, что я, например, даже никогда про вас не слыхал.

– Это не забавно, – строго возразил Пуаро, – это прискорбно. Увы, сейчас людей учат только экономике и методике тестов на коэффициент интеллекта. Но продолжим. Я много лет дружу с мистером Энтвислом.

– Вот, значит, где собака зарыта!

– Можете считать и так, мистер Кроссфилд. Так вот, мистер Энтвисл был весьма расстроен кончиной своего старого друга, мистера Ричарда Абернети. Особенно его встревожили слова, сказанные после похорон здесь, в этой комнате, сестрой покойного миссис Ланскене.

– Страшная глупость, и так похоже на Кору, – сказала Мод. – Мистеру Энтвислу следовало бы быть благоразумнее и не обращать на эти слова внимания.

Пуаро продолжил:

– Еще большую тревогу вызвали у него обстоятельства смерти самой миссис Ланскене. Он хотел одного: удостовериться, что тут лишь случайное совпадение и трагическая гибель Коры никак не связана со смертью Ричарда Абернети и что последний умер естественной смертью. С этой целью мистер Энтвисл поручил мне произвести необходимое расследование.

Все молчали.

– Я выполнил его просьбу.

И снова все как один молчали. Эркюль Пуаро вздернул подбородок.

– Eh bien, я пришел к выводу, который, несомненно, обрадует вас всех, а именно: нет абсолютно никаких оснований думать, что мистер Абернети погиб насильственной смертью. Ничто не свидетельствует о том, что он был убит!

Триумфально воздев руки, Пуаро лучезарно улыбнулся:

– Это хорошее известие, не правда ли?

Его аудитория явно так не считала. В устремленных на него глазах всех, за исключением одного человека, по-прежнему тлели сомнения и недоверие.

Исключением был Тимоти Абернети, энергично кивавший головой в знак согласия:

– Конечно, Ричарда никто не убивал! Не понимаю, как можно было хотя бы на мгновение поверить в такую чепуху. Просто Кора снова принялась за свои фокусы. Хотела вас всех напугать. Решила, наверное, что это будет удачная шутка. Хотя она и моя сестра, я должен сказать, что она, бедняжка, всегда была малость не в себе. Ну что же, мистер, как вас там, я рад, что у вас хватило ума прийти к правильному выводу. Но Энтвисл, по-моему, тут слишком много на себя взял. С его стороны было просто наглостью поручить вам шпионить здесь. Но если он думает, что сможет взыскать с нас ваш гонорар, то скажу прямо: этот номер у него не пройдет! В конце концов, если семейство было уверено, что все в порядке...

– Но семейство не было уверено, дядя Тимоти!

– Что такое? – Тимоти сердито уставился на Розамунд из-под кустистых бровей.

– Мы вовсе не были в этом уверены. А что вы скажете насчет тети Элен сегодня утром?

Мод резко возразила:

– Элен как раз в таком возрасте, когда с человеком легко может случиться удар, вот и все.

– Понимаю, – ответила Розамунд. Взглянув на Пуаро, она спросила: – Вы думаете, это еще одно совпадение? Не слишком ли много совпадений.

– Совпадения – вещь возможная, – ответил он.

– Чепуха все это! – заявила Мод. – Просто Элен почувствовала себя плохо, спустилась вниз, позвонила доктору, а потом...

– Но она не звонила доктору, – настаивала Розамунд, – я спрашивала у него.

– Тогда кому же она звонила? – Голос Сьюзен звучал напряженно.

– Не знаю. – По лицу Розамунд скользнула тень досады. – Но, можешь быть уверена, я обязательно узнаю, – сказала она с надеждой.

Эркюль Пуаро обосновался в беседке, выстроенной в викторианском стиле. Свои внушительные карманные часы он положил перед собой на стол.

Объявив ранее, что уезжает двенадцатичасовым поездом, Пуаро ждал. До отъезда оставалось еще полчаса. Этого хватит для того, чтобы кто-то одумался, принял решение и пришел к нему. Быть может, даже не один человек, а несколько.

Беседка просматривалась почти из всех окон дома. Безусловно, вскоре кто-нибудь появится. Если же нет, значит, он совсем не разбирается в людях, а его основные умозаключения неверны.

Пуаро ждал, а над его головой, притаившись в паутине, поджидал неосторожную муху паук.

Первой явилась мисс Гилкрист. Она говорила не очень связно и явно нервничала.

– О, мистер Понталье... простите, я никак не могу запомнить ваше другое имя. Я решила прийти и поговорить с вами, хотя мне это так неприятно. Но я чувствую, что это мой долг, после того что случилось сегодня утром с бедной миссис Лео. Я думаю, что миссис Шейн совершенно права, и это вовсе не удар, как предполагает миссис Тимоти. У моего отца был удар, и это выглядело совсем иначе. Да и доктор говорил, что это сотрясение мозга. – Она замолчала и умоляюще посмотрела на Пуаро.

– Да, да, – ободряюще поддержал ее Пуаро. – Так что же вы хотели мне сказать?

– Я уже говорила, что мне это ужасно не по душе... Она была так добра, нашла мне место у миссис Тимоти и все такое... Вот почему я не хочу показаться неблагодарной. Она столько для меня сделала: подарила мне ондатровый жакет миссис Ланскене – он сидит прекрасно, и сразу даже не заметишь, что мех чуточку вытерся, а когда я хотела вернуть аметистовую брошь, она не взяла...

– Вы, я полагаю, – мягко сказал Пуаро, – имеете в виду миссис Бэнкс?

Мисс Гилкрист от волнения переплела пальцы и, нервно глотнув, воскликнула:

– Видите ли, я слышала!

– Вы хотите сказать, что случайно подслушали беседу?

Мисс Гилкрист затрясла головой с видом героической решимости:

– Думаю, мне лучше всего сказать правду. К тому же вы ведь не англичанин.

Пуаро понял ее и не обиделся.

– По-вашему, иностранцы считают нормальным, если люди подслушивают и читают чужие письма?

– Я никогда не читала чужих писем! – воскликнула шокированная мисс Гилкрист. – Этого нет, не было! Но в тот день, когда мистер Абернети приехал навестить свою сестру... Он явился так неожиданно, после всех этих лет, и мне стало очень любопытно... Когда не имеешь собственной семьи или друзей, естественно, начинаешь интересоваться чужой жизнью, особенно тех, кто живет бок о бок с тобой.

– Разумеется, это вполне естественно, – подбодрил ее Пуаро.

– Я знаю, что подслушивать некрасиво, но я... Короче говоря, я слышала, что он сказал!

– Вы слышали, что мистер Абернети сказал миссис Ланскене?

– Да, что-то вроде: «С Тимоти разговаривать бесполезно, он просто отмахнется. Но я подумал, что стоит, пожалуй, поделиться с тобой, Кора. И хотя ты всегда любила разыгрывать из себя простушку, на самом деле здравого смысла у тебя более чем достаточно. Итак, что бы ты сделала на моем месте?» Я не совсем расслышала, что ответила миссис Ланскене, но уловила слово «полиция», и тогда мистер Абернети, похоже, рассердился и произнес очень громко: «Я не могу пойти на это! Не забывай, что речь идет о моей родной племяннице». Тут на кухне что-то убежало, и я поспешила туда, а когда вернулась, мистер Абернети произнес: «Даже если я умру насильственной смертью, мне хотелось бы, чтобы полицию по возможности к этому делу не привлекали. Ты поняла, дорогая? Но не беспокойся, теперь, когда я знаю, я приму все меры предосторожности». Еще он сказал, что составил новое завещание и что она, Кора, будет вполне обеспечена. Потом добавил, что она, видимо, была счастлива со своим мужем и что он, Ричард, ошибался, похоже, в этом вопросе.

Мисс Гилкрист замолчала.

– Понятно, понятно, – сказал Пуаро.

– Я не хотела об этом рассказывать и уверена, что миссис Ланскене тоже предпочла бы, чтобы я промолчала! Но после этого случая с миссис Лео... О, мосье, даже вы, кажется, думаете, что это просто совпадение. Но это не так!

– Да, это не совпадение, – с улыбкой ответил детектив. – Благодарю вас, мисс Гилкрист, за то, что пришли. Вы очень помогли мне.

Пуаро, надеясь, что ему посчастливится выслушать и другие доверительные признания, поспешил отделаться от мисс Гилкрист, что удалось ему не без некоторого труда.

Чутье не обмануло его. Не успела мисс Гилкрист удалиться, как, пронесшись прямо по газону, в беседку буквально ворвался Грегори Бэнкс. Его лицо было бледным, на лбу выступили капли пота, а глаза странно блестели.

– Наконец-то! – воскликнул он. – Я уже думал, что эта идиотка никогда не уйдет. Я пришел сказать, что вы не правы во всем, что говорили сегодня утром. Ричард Абернети был убит. Я убил его!

Эркюль Пуаро не выразил ни малейшего удивления и оглядел молодого человека с ног до головы.

– Значит, вы убили его? Как?

Грегори Бэнкс улыбнулся.

– Это было нетрудно Ведь я мог запросто раздобыть хоть пару дюжин препаратов, способных отправить его на тот свет. Труднее было придумать, как заставить его принять яд, но я и с этим справился. При этом мне даже не было необходимости находиться здесь в тот момент.

– Умно.

– Да, – Грегори с горделивой скромностью потупил взор, – льщу себя надеждой, что все проделано просто блестяще.

– А почему вы убили его? Из-за денег, которые должны были перейти к вашей жене? – поинтересовался Пуаро.

Грегори был явно возмущен:

– Я не гонюсь за деньгами. Я женился на Сьюзен вовсе не из-за ее денег!

– Вы в этом уверены, мистер Бэнкс?

– Это он так думал, – сказал Грегори с внезапной злобой. – Ричард Абернети! Он гордился и восхищался Сьюзен как настоящей Абернети, но думал, что я ее не стою. Я бы сказал, он просто презирал меня! Я, видите ли, не так одевался, не так говорил. Он сноб, мерзкий сноб!

– Этого я бы не сказал, – мягко возразил Пуаро. – Судя по тому, что я о нем слышал, Ричард Абернети вовсе не был снобом.

– Нет, был, был! – Молодой человек, казалось, находился на грани истерики. – Он меня в грош не ставил! Насмехался надо мной, не в лицо, конечно: внешне он всегда был очень любезен. Но я знаю, что не нравился ему.

– Весьма возможно. Ну и что?

– Если кто-то осмеливается так обращаться со мной, это не может сойти ему с рук! Была одна женщина, заказывала у нас лекарства... Она нагрубила мне. Знаете, что я сделал?

– Да.

Грегори удивился:

– Значит, вам известно о том случае? Она чуть было не умерла. – В голосе Бэнкса звучало глубокое удовлетворение. – Теперь вы видите, что я не тот человек, с которым можно шутить! Ричард Абернети задирал передо мною нос, и что произошло с ним? Он мертв!

– Весьма квалифицированное убийство, – серьезно оценил его Пуаро. – Но почему вы рассказываете об этом мне?

– Потому, что вы сказали, что он не был убит. Я должен был показать вам, что вы не так уж умны, как воображаете, и, кроме того...

– Кроме того?

Грег внезапно рухнул на скамью. Лицо его изменилось. Казалось, он был охвачен каким-то экстазом.

– Я поступил дурно, грешно... Меня нужно покарать. Я должен вернуться туда, где меня накажут. Я жажду искупления, раскаяния, понимаете?!

Несколько мгновений Пуаро внимательно смотрел на Бэнкса и вдруг спросил:

– Вам очень хочется сбежать от вашей жены? Куда угодно, но сбежать, правда?

Лицо Грегори изменилось:

– Сбежать от Сьюзен? Сьюзен великолепна, изумительна!

– Да, Сьюзен изумительна. И это ко многому обязывает ее мужа. Сьюзен страстно любит вас. Это тоже налагает какую-то ответственность.

Грегори смотрел ничего не видящим взглядом. Затем сказал, как мог бы сказать надувшийся на взрослых мальчишка:

– Почему она не может оставить меня в покое? – Он вскочил. – Она идет сюда. Вы расскажете ей, хорошо? Скажите ей, что я пошел в полицию сознаваться.

Сьюзен вошла, запыхавшись от быстрой ходьбы.

– Где Грег? Он был здесь, я видела его!

– Да, ваш муж был здесь. Он приходил сказать мне, что отравление Ричарда Абернети – дело его рук.

– Какой немыслимый бред! Надеюсь, вы не поверили ему?

– А почему я должен был не поверить ему?

– Да его и поблизости не было, когда умер дядя Ричард!

– Возможно. Но где он был в день смерти Коры Ланскене?

– В Лондоне. Мы оба были в Лондоне.

Пуаро покачал головой.

– Нет, нет, так не пойдет. Вы, например, в тот день взяли свою машину и отсутствовали всю вторую половину дня. Полагаю, я знаю, куда вы ездили: в Литчетт Сент-Мэри.

– Ничего подобного!

Пуаро улыбнулся:

– Когда я встретил вас здесь, мадам, я сказал вам, что вижу вас не впервые. После дознания по поводу смерти миссис Ланскене вы были в гараже около «Королевского герба». Вы разговаривали с механиком, а рядом в автомашине сидел пожилой иностранец. Вы не заметили его, но он заметил вас.

– Понятия не имею, куда вы клоните. Это было в день дознания.

– Но вспомните, что сказал вам механик! Он спросил, не родственница ли вы убитой? А вы ответили, что вы ее племянница.

– Это было просто нездоровое любопытство, которое люди проявляют всегда, когда речь идет об убийстве.

– Его следующие слова были: «А я все думаю, где это я видел вас прежде?» Должно быть, он видел вас в Литчетт Сент-Мэри, потому что в его сознании встреча с вами была связана с убийством миссис Ланскене. Это заслуживает внимания, не так ли? И в результате проведенного расследования выяснилось, что в день смерти Коры Ланскене вы были в Литчетт Сент-Мэри. Вы оставили свою машину в том самом карьере, где оставляли ее в день дознания. Машину видели, номер ее запомнили, и сейчас инспектор Мортон уже знает, кому она принадлежит.

Сьюзен смотрела на него широко раскрытыми глазами, дыхание ее участилось, но она не выказала никаких признаков страха или смущения.

– Вы говорите чепуху, мосье Пуаро, и заставили меня забыть о том, почему я хотела поговорить с вами наедине...

– Быть может, для того, чтобы признаться мне, что не ваш муж, а вы совершили убийство?

– Конечно нет. Или я, по-вашему, полная идиотка? И, кроме того, я уже сказала вам, что Грег в тот день не уезжал из Лондона.

– Этого вы знать не можете, вас самой не было в Лондоне. Зачем вы ездили в Литчетт Сент-Мэри, миссис Бэнкс?

Сьюзен глубоко вздохнула:

– Ну ладно, ваша взяла! Слушайте. Эта фраза Коры на похоронах меня встревожила. Я все время думала о ней и наконец решила порасспросить ее и отправилась к ней в ее захолустье. Грег думал, что все это глупости, и поэтому ему я ничего не сказала. Я приехала туда часа в три дня, стучала и звонила, но мне никто не отвечал, и я решила, что в доме никого нет. Вот и все. Если бы я обошла коттедж кругом, то, вероятно, заметила бы разбитое окно, но я этого не сделала. Я просто вернулась в Лондон, и мне даже в голову не пришло, что что-то тут неладно.

Лицо Пуаро было бесстрастно. Он спросил:

– Почему ваш муж обвиняет себя в преступлении?

– Потому что он... – Слова трепетали на кончике языка Сьюзен, но она удержала их. Пуаро, однако, закончил за нее:

– Вы хотите сказать, что он не в своем уме, сказать в шутку. Но в данном случае шутка слишком походит на правду, не так ли?

– С Грегом все в порядке, слышите, все в порядке!

– Видите ли, я кое-что о нем знаю. Например, что незадолго до вашей с ним встречи он провел несколько месяцев в клинике для душевнобольных Форсдайк Хаус.

– Он лечился там добровольно, на него даже не завели историю болезни!

– Это правда. Я знаю, что врачи не признали его душевнобольным, но он явно человек неуравновешенный. У него очевидный комплекс преступления и наказания. Полагаю, это с детства.

Сьюзен заговорила быстро и горячо:

– Вы не понимаете, мосье Пуаро! У Грега никогда не было шанса показать себя. Вот почему мне были так нужны дядины деньги. Дядя Ричард был очень деловым и очень сухим человеком. Он не мог понять, но я поняла. Я знала, что Грегу надо было самоутвердиться. Он должен был почувствовать, что он самостоятельная личность, а не просто ничтожный помощник аптекаря, которым помыкают все, кому не лень. Теперь все будет иначе. У него будет собственная лаборатория. Он сможет разрабатывать свои собственные формулы...

– Да, да, вы дадите ему все, потому что любите его. Но вы любите его так сильно, что это не принесет ему ни покоя, ни счастья. Даже вы не в состоянии дать человеку то, чего он не может, не умеет принять. В конце концов, он останется чем-то, чем ему быть не хочется, иными словами, мужем Сьюзен, и не более того.

– Как вы жестоки! И какой вздор несете!

– Когда речь идет о Грегори Бэнксе, все остальное для вас не существует. Дядины деньги требовались вам не для себя, а для вашего мужа. Они действительно были вам настолько необходимы?

Вне себя от гнева Сьюзен резко повернулась и выбежала из беседки.

– Я подумал, – непринужденно вымолвил Майкл Шейн, – что мне следует зайти к вам попрощаться.

Он улыбался, и Пуаро, невольно почувствовав, насколько обаятельным может быть этот человек, несколько мгновений молча изучал его. Он подумал, что, пожалуй, знает о Майкле Шейне меньше, чем об остальных членах семейства, потому что Майкл всегда демонстрировал окружающим только ту сторону своей натуры, которую хотел показать.

– Ваша жена, – сказал Пуаро общительным тоном, – весьма необычная женщина.

Майкл чуть приподнял брови:

– Вы так думаете? Она прелестна, я согласен, но по части интеллекта не блещет.

– Зато точно знает, чего именно ей хочется, и никогда не будет пытаться умничать. – Пуаро вздохнул: – Очень немногие могут похвалиться этим.

Майкл вновь расплылся в улыбке:

– Вы думаете о малахитовом столе?

– Возможно. – Пуаро помолчал и добавил: – И о том, что стояло на нем.

– Восковые цветы?

– Вот именно.

Майкл нахмурился.

– Я не совсем понимаю, мосье Пуаро. Но, во всяком случае, – он снова включил свою ослепительную улыбку, – хорошо, что мы все теперь знаем, как обстоит дело. Было не очень-то приятно, мягко выражаясь, жить с подозрением, что кто-то из нас отправил на тот свет бедного старого дядю Ричарда.

– Вы думаете о нем как о «бедном старом дяде»? И только?

– Ну, конечно, он очень хорошо сохранился...

– Но ведь до самой своей смерти он оставался человеком весьма умным и проницательным.

– Пожалуй, что так.

– И отлично разбирался в людях?

Улыбка на лице собеседника оставалась такой же сияющей.

– Тут, мосье Пуаро, я вряд ли могу согласиться с вами. Меня, например, он явно не оценил.

– Быть может, потому, что считал вас не особенно способным хранить супружескую верность?

– Что за старомодная идея! – засмеялся Майкл.

– Но ведь это правда, не так ли?

– Что вы хотите этим сказать?

Пуаро молча соединил кончики пальцев.

– Наводились кое-какие справки, видите ли.

– Кем? Вами?

– Не только мною.

Майкл Шейн бросил на него быстрый испытующий взгляд. Пуаро отметил скорость его реакции. Майкл Шейн явно не был дураком.

– Вы хотите сказать, что полиция...

– Я хочу сказать, что полиция так и не сочла убийство Коры Ланскене случайным преступлением.

– И они наводили справки обо мне?

Пуаро чопорно ответил:

– Они интересовались передвижениями родственников миссис Ланскене в день, когда она была убита.

– Ну и влип же я! – Майкл говорил с обезоруживающей искренностью.

– Вот как, мистер Шейн?

– Вы себе и представить не можете! Я ведь в тот день сказал Розамунд, что обедал с неким Оскаром Льюисом.

– А на самом деле?..

– На самом деле я отправился к одной леди. Ее зовут Соррел Дейнтон, она довольно известная актриса, и я играл с ней в последней постановке. А сейчас я в идиотском положении: полиция-то будет удовлетворена, но вот Розамунд!

Пуаро напустил на себя скромный вид.

– Из-за этой дружбы у вас были неприятности?

– Да... Розамунд заставила меня пообещать, что я больше не буду встречаться с Соррел.

– Действительно положение затруднительное. Entre nous[21], у вас был роман с этой дамой?

– Не скажу, что я питал к ней какое-то особо сильное чувство... Так, знаете, обычная интрижка.

– Но она любит вас?

– Пожалуй, но женщины вообще народ привязчивый и иногда могут быть надоедливыми. Итак, хотя полиция и будет удовлетворена...

– Вы в этом уверены?

– Ну вряд ли я мог наброситься с топором на Кору, если в тот момент увивался за Соррел совсем в другом месте за много миль. У Соррел коттедж в Кенте.

– Так, так. И эта мисс Дейнтон подтвердит ваши слова?

– Ей это наверняка не понравится, но, поскольку речь идет об убийстве, ей, я полагаю, придется дать показания.

– И она, быть может, подтвердит ваше заявление, даже если вы в тот день и не увивались, говоря вашими словами, за ней?

– Что такое? – Только что беспечно улыбавшийся Майкл внезапно стал похож на грозовую тучу.

– Эта дама любит вас, а женщины, когда любят, могут присягнуть в чем угодно.

– Вы хотите сказать, что не верите мне?

– Дело не во мне. И не меня вам придется убеждать.

– А кого же?

Пуаро улыбнулся:

– Инспектора Мортона, который только что вышел на террасу из боковой двери.

Майкл Шейн стремительно обернулся.

– Я услышал, что вы здесь, мосье Пуаро, – сказал инспектор Мортон.

Они стали вдвоем прогуливаться по террасе.

– Я приехал сюда вместе со старшим инспектором Парвеллом из Матчфилда. Доктор Ларраби позвонил ему по поводу случая с миссис Лео Абернети, и он хотел бы здесь кое-что выяснить. Доктор был не совсем удовлетворен.

– А вы, мой друг? – спросил Пуаро. – Каким образом вы причастны к этому? Ведь вы оказались так далеко от вашего родного Беркшира.

– Я хотел бы задать пару вопросов, а люди, которых я намереваюсь расспросить, собрались по счастливой случайности здесь. – Инспектор помолчал и добавил: – Ваших рук дело?

– Моих.

– И в результате миссис Лео Абернети получила удар по голове.

– Ну здесь уж моей вины нет, – возразил Пуаро. – Если бы она обратилась ко мне... Но она не обратилась. Вместо этого позвонила своему адвокату в Лондон.

– И собиралась все рассказать ему, как вдруг – трах!

– Именно так, как вы сказали: трах!

– И что же она успела сказать этому адвокату?

– Очень мало. Она как раз говорила ему, что смотрелась в зеркало.

– А-а-а, – философски протянул Мортон, – все женщины одинаковы. – Он бросил быстрый взгляд на Пуаро. – Это что-нибудь говорит вам?

– Да. По-моему, я знаю, что она собиралась ему сказать.

– Вы всегда были мастером отгадывать подобные ребусы! Ну, и что же это было?

– Простите, теперь я хочу задать вам вопрос: вы не собираетесь расспрашивать их о смерти Ричарда Абернети?

– Официально нет. Формально же мои вопросы имеют отношение только к убийству миссис Ланскене.

– Понятно. Однако, друг мой, прошу вас дать мне еще несколько часов. К тому времени я буду знать, правильны ли мои предположения, только предположения, понимаете? И если они правильны...

– Тогда?

– Тогда я смогу дать вам в руки конкретную улику.

– Видит бог, она нам здорово пригодилась бы, – с чувством отозвался инспектор Мортон, искоса взглянув на Пуаро. – Что это вы прячете в рукаве?

– Ничего, абсолютно ничего. Дело в том, что улики, существование которой я предполагаю, возможно, нет вообще. Я сделал предположение о ее существовании на основании нескольких случайно услышанных фраз. Быть может, – добавил Пуаро абсолютно неубедительным тоном, – я ошибаюсь.

Мортон улыбнулся:

– Но это с вами случается нечасто, верно?

– Да, нечасто. Хотя, вынужден признаться, бывало и такое.

– Не могу сказать, что меня это огорчает. Оказываться всегда правым иногда может и прискучить.

– Я этого не нахожу, – возразил Пуаро.

Инспектор Мортон рассмеялся:

– Итак, вы хотите, чтобы я повременил с расспросами?

– Нет, вовсе нет. Действуйте как намеревались. Полагаю, вы не думаете о немедленном аресте?

Мортон покачал головой:

– Нет, улики для этого слишком слабы. Для начала мы должны заиметь санкцию прокурора, а нам до этого еще далеко. Мы просто хотим получить объяснения от определенных лиц об их передвижении в тот злополучный день. Кому-то мы, возможно, сопроводим эту просьбу официальным предупреждением.

– Вы имеете в виду миссис Бэнкс?

– Угадали. Она была там в тот день. Ее машина была припаркована в старом карьере.

– А за рулем ее никто не видел?

– Нет. Но плохо, что она умолчала об этой поездке. Ей придется дать убедительные объяснения.

– Будьте уверены, она объяснит вам все что угодно, – сухо заверил собеседника Пуаро. – В этом деле она мастер.

– Охотно верю. Умная молодая особа. Возможно, слишком умная. Плохо быть слишком умной. Как раз на этом и попадаются.

– Всплыло что-нибудь насчет Кроссфилда?

– Ничего особенного. Он относится к самому обычному типу людей. Масса молодых вроде него колесит по всей стране в поездах, автобусах, на велосипедах. Людям трудно вспомнить неделю спустя, в среду или в четверг они видели кого-то в каком-то определенном месте. – Он сделал паузу и продолжил: – Кстати, у меня есть кое-какие любопытные данные. От матери настоятельницы одного монастыря. Две ее монахини собирали пожертвования и заглянули в коттедж миссис Ланскене. Это было за день до того, как ее убили. Они не смогли достучаться и дозвониться, и это вполне естественно: сама она уехала на похороны брата на север, а компаньонка взяла свободный день и отправилась с экскурсией в Борнмут. Но странное дело: монахини утверждают, что в коттедже все-таки кто-то был, что они ясно слышали вздохи и стоны. Я спросил, может, это было день спустя, но настоятельница совершенно уверена, что нет. Все их походы за пожертвованиями заносятся в какую-то книгу. Что скажете? Может, какой-то неизвестный искал что-то в коттедже, воспользовавшись отсутствием обеих женщин, и, ничего не найдя, вернулся на следующий день? Что касается вздохов и стонов, то это, по всей вероятности, плод воображения монахинь. Даже монахини впечатлительны, а в коттедже, где было совершено убийство, не захочешь да услышишь вздохи и стоны. Они ведь рассказывали о своем визите уже после того, как стало известно об убийстве, и наверняка что-нибудь присочинили. Важно другое: был ли кто-нибудь в коттедже? И если да, то кто именно? Ведь вся семейка Абернети пребывала здесь, на похоронах.

Вместо ответа Пуаро задал вопрос, казалось бы не относящийся к делу:

– Эти монахини не повторили позднее своей попытки попасть в коттедж?

– Представьте себе, да! Примерно неделю спустя. Кажется, в день дознания.

– Все сходится, – воскликнул Пуаро, – просто великолепно сходится!

Инспектор Мортон взглянул на него:

– Я вижу, вас эти монашенки сильно заинтересовали. Почему, собственно?

– Потому, что мое внимание как будто специально привлекают к этому обстоятельству, и весьма настойчиво. Вы, инспектор, разумеется, отметили, что монахини приходили в коттедж в тот же день, когда там неизвестно откуда появился отравленный свадебный пирог?

– Но вы ведь не думаете, что... Эта идея просто смешна!

– Мои идеи никогда не бывают смешными, – сурово парировал Пуаро. – А теперь, mon cher, я предоставляю вам возможность заняться выяснением обстоятельств покушения на миссис Абернети, которые, несомненно, вас весьма интересуют, а сам отправлюсь побеседовать с племянницей покойного Ричарда.

– Будьте осторожны в разговоре с миссис Бэнкс, не спугните ее раньше времени.

– Вы меня не поняли. Я имею в виду другую племянницу покойного мистера Абернети.

Пуаро нашел Розамунд сидящей на скамье у ручья в зарослях рододендронов[22]. Она смотрела на воду и о чем-то размышляла.

– Надеюсь, я не помешаю Офелии, – галантно сказал он, устраиваясь рядом. – Быть может, вы учили эту роль?

– Я никогда не играла Шекспира. Один раз, правда, я была Джессикой в «Венецианском купце». Вшивенькая роль.

– Но очень трогательная, согласитесь. «От сладких звуков мне бывает грустно». Как тяжело, должно быть, бедной Джессике, дочери всеми ненавидимого и презираемого еврея. Какие сомнения, надо думать, терзали ее, когда она с червонцами своего отца бежала из родительского дома к возлюбленному. Джессика с золотом – одно дело, Джессика без золота – совсем другое.

Розамунд повернула голову и взглянула на Пуаро.

– Я думала, вы уехали, – сказала она укоризненно, посмотрев на свои ручные часики. – Сейчас уже больше двенадцати.

– Я опоздал на поезд, – ответил Пуаро.

– Почему?

– Вы полагаете, я сделал это намеренно?

– Конечно. Вы ведь человек пунктуальный, не так ли? Если бы вы хотели успеть на поезд, то, я думаю, успели бы.

– Ваша логика, мадам, восхитительна. А знаете, сидя в беседке, я рассчитывал на ваш визит.

Розамунд удивленно взглянула на него.

– С какой стати? Вы вроде бы попрощались со всеми нами в библиотеке.

– Совершенно верно. Но вы больше ничего не хотите сказать – мне лично?

– Нет, – покачала головой Розамунд. – Мне нужно было подумать о многом. О важных вещах.

– Понятно.

– Я не очень часто думаю, жаль терять на это время. Но на этот раз дело действительно важное. Человек должен думать о том, какой он хочет видеть свою будущую жизнь.

– И вы думали именно об этом?

– В общем, да... Я пыталась решить для себя кое-что.

– Это касается вашего супруга?

– В некотором смысле да.

Пуаро, помедлив, сказал:

– Только что приехал инспектор Мортон. Он расследует дело о смерти миссис Ланскене и хотел бы услышать, что вы все делали в день ее убийства.

– Понятно. Алиби, – весело подхватила Розамунд. Ее очаровательное личико озарилось плутоватой улыбкой. – Интересно, как выкрутится Майкл? Он думает, я не знаю, что на самом деле он в тот день ездил к этой бабе.

– А почему вы так решили?

– Ну хотя бы по его виду, когда он сказал, что отправляется обедать с Оскаром. Так небрежно, так между прочим, а кончик носа у него слегка дергался, как всегда, когда он врет.

– Слава богу, мадам, что я не ваш муж!

– Ну а потом, конечно, я просто позвонила Оскару, – продолжила Розамунд. – Мужчины всегда так неумело лгут.

– Боюсь, мистер Шейн не самый верный из мужей? – отважился Пуаро.

Розамунд, однако, ничуть не обиделась.

– Да, не самый верный, – спокойно подтвердила она. – Но это даже забавно – иметь мужа, которого старается отбить каждая женщина. Я бы не хотела, как бедняжка Сьюзен, быть замужем за мужчиной, на которого другие женщины и не смотрят. Право же, Грег в этом смысле полное ничтожество.

Пуаро испытующе смотрел на нее.

– А вдруг кому-то все же удастся отбить у вас мужа?

– Не удастся. Теперь не удастся.

– Почему?

– Никуда он не уйдет сейчас, когда у меня в руках денежки дяди Ричарда. Эти шлюхи были бы не прочь отбить его. Эта Соррел Дейнтон, например, буквально вцепилась в него мертвой хваткой. Он, безусловно, бабник, но на первом месте у него всегда театр. Теперь он может развернуться как следует, не только сам играть, но и ставить спектакли. Он, знаете, честолюбив и по-настоящему талантлив. Не то что я. Я обожаю сцену, но как актриса ничего не стою, если не считать, конечно, внешности. Нет, теперь, когда у меня есть деньги, Майкл меня ни за что не бросит.

Ее глаза спокойно встретили взгляд Пуаро. Он подумал: «Как странно, что обе племянницы Ричарда Абернети глубоко полюбили мужчин, неспособных ответить на эту любовь. А ведь Розамунд настоящая красавица, да и Сьюзен по-женски привлекательна. Но если Сьюзен нужна любовь Грега и она изо всех сил цепляется хотя бы за иллюзию этой любви, то Розамунд ни в коей мере на этот счет не обманывается, но зато твердо знает, чего она хочет».

– Дело в том, – сказала Розамунд, – что я должна принять важное решение на будущее. Майкл еще ничего не знает. – На ее лице снова появилась улыбка, сделавшая ее похожей на прелестного лукавого бесенка. – Я проговорилась ему, что не ходила в тот день за покупками, а была в Риджентс-парке. Так у него от ревности вся шерсть встала дыбом.

– Риджентс-парк? – Пуаро, казалось, не понимал, в чем дело.

– Ну да. Я сначала была на Харли-стрит, где живут все эти врачи. Потом пошла в парк, просто походить и подумать. А Майкл, естественно, решил, что уж если меня туда понесло, так не иначе как на свидание с каким-нибудь мужиком. – Она улыбнулась ангельской улыбкой: – Ему это было как кость поперек горла.

– А почему бы вам было не пойти в Риджентс-парк? Вы что, раньше никогда этого не делали?

– Вы хотите знать, ходила ли я в Риджентс-парк просто на прогулку? Конечно нет, никогда. Да и зачем туда ходить?

– Вам незачем, – взглянув на нее повнимательнее, ответил Пуаро. Подумал и добавил: – Мне кажется, мадам, вы должны уступить зеленый малахитовый столик вашей кузине Сьюзен.

Розамунд посмотрела на него широко распахнутыми глазами.

– С какой это стати? Он мне самой нужен.

– Знаю, знаю. Но вы сохраните при себе своего мужа, а бедная Сьюзен своего потеряет.

– Потеряет? Вы считаете, Грег удерет от нее с кем-нибудь? Этот рохля?

– Мужей теряют не только из-за их супружеской неверности, мадам.

– Вы ведь не думаете... – Розамунд воззрилась на Пуаро с искренним удивлением. – Вы ведь не думаете, что это Грег отравил дядю Ричарда, укокошил тетю Кору и стукнул по голове тетю Элен? Какая чепуха! Даже я знаю, кто все это сделал в действительности.

– Кто же?

– Да Джордж, разумеется. Он всегда был продувной бестией. Я знаю, он запутался в каких-то валютных аферах. Мне говорили об этом мои друзья, которые как раз тогда были в Монте[23]. Наверняка дядя Ричард пронюхал про это и собирался вычеркнуть его из своего завещания. – Розамунд улыбнулась улыбкой мадонны и заключила с полнейшим благодушием: – Я-то всегда знала, что это Джордж.

Телеграмму принесли около шести часов вечера. Согласно особой просьбе ее не передали по телефону, а доставили на дом, и Пуаро, слонявшийся уже некоторое время у входной двери, выхватил ее у Лэнскомба, как только тот взял ее из рук рассыльного, и вскрыл с несколько меньшей, чем обычно, аккуратностью.

В телеграмме было два слова и подпись. Пуаро испустил глубочайший вздох облегчения и вручил фунт стерлингов совершенно обалдевшему от столь неслыханной щедрости парнишке.

– Бывают моменты, – пояснил детектив Лэнскомбу, – когда экономия неуместна.

– Весьма возможно, сэр, – вежливо отозвался Лэнскомб.

– А где инспектор Мортон? – спросил Пуаро.

– Один джентльмен из полиции уехал, – Лэнскомб говорил с отвращением, явно давая понять своим тоном, что запоминать имена полицейских ниже его достоинства, – а другой, по-моему, в кабинете.

– Великолепно! – воскликнул Пуаро. – Я сейчас же присоединюсь к нему. – Он похлопал Лэнскомба по плечу и сказал: – Потерпите, мы близки к месту прибытия.

Лэнскомб, слегка озадаченный этим заявлением, поскольку его мысли были заняты не прибытием, а, наоборот, отъездом, спросил:

– Значит, вы не уезжаете, как собирались, поездом в девять тридцать?

– Не теряйте надежды, – успокоил его Пуаро. Он повернулся на каблуках и спросил: – Не припомните ли вы, какими были первые слова, сказанные миссис Ланскене, когда она приехала сюда на похороны вашего хозяина?

– Прекрасно помню, сэр, – охотно ответил старик, и лицо его просветлело. – Мисс Кора... прошу прощения, миссис Ланскене, но я про себя всегда называю ее мисс Корой...

– Вполне естественно.

– Так вот, она сказала мне: «Хэлло, Лэнскомб. Много прошло времени с тех пор, как вы, бывало, приносили нам пирожные в наши шалаши». У всех детей были свои, как они их называли, шалаши близ изгороди в парке. Летом, когда в доме устраивали званый обед, я обычно приносил молодым господам туда несколько пирожных. Мисс Кора, сэр, очень любила покушать.

– Да, я так и думал. – Пуаро утвердительно кивнул. – Это было весьма характерно для нее, – заключил он и отправился в кабинет.

Найдя там Мортона, он молча протянул ему телеграмму.

– Ничего не понимаю, – сказал инспектор, прочтя ее.

– Пришло время рассказать вам все.

Мортон ухмыльнулся:

– Вы выражаетесь как молодая барышня в викторианском романе: «Пришло время рассказать правду». Но вам действительно пора сказать что-нибудь. Я не могу больше тянуть. Этот парень, Бэнкс, все твердит, что он отравил Ричарда Абернети, и хвастается, что нам нипочем не догадаться, как он это сделал. И почему это, когда речь идет об убийстве, всегда найдется кто-нибудь, кто будет с пеной у рта доказывать, что убийца – это он? Не могу понять, что находят в этом люди.

– Они находят, вероятно, защиту от необходимости отвечать за реальные поступки в реальной жизни, иными словами, своеобразный санаторий Форсдайк.

– Вероятнее всего, Бродмур.

– Ну что же, может, оно и так.

– Неужели это действительно он, Пуаро? Гилкрист рассказала нам то же, что и вам. Поведение же Сьюзен в этом случае совпадает с мнением о ней ее покойного дядюшки. Если ее муж и впрямь сделал это, она поневоле стала его соучастницей. Правда, я и представить себе не могу ее замешанной в нечто подобное. С другой стороны, она конечно же пойдет на все, чтобы выручить мужа...

– Я расскажу вам...

– Да, да, расскажите мне все. И, ради всего святого, сделайте это поскорее!

На этот раз Пуаро собрал всех в большой гостиной. Сейчас лица присутствовавших выражали не столько страх и напряженность, сколько желание развлечься. Это намерение материализовалось с появлением инспектора Мортона и старшего инспектора Парвелла. Присутствие полицейских, отвечающих за следствие и уполномоченных задавать вопросы, делало частного детектива фигурой почти шутовской. Тимоти выразил почти общее настроение, когда, обращаясь к жене, но явно желая быть услышанным всеми, заявил:

– Этот коротышка просто прощелыга! А Энтвисл, должно быть, совсем выжил из ума? Вот и все, что я могу сказать.

Похоже, что Пуаро будет трудновато достичь должного эффекта.

Он начал слегка напыщенным тоном:

– Вот уже второй раз я объявляю о своем отъезде. Сегодня утром я назначил его на двенадцать часов дня. Сейчас я говорю, что уеду в девять тридцать вечера, иными словами, сразу после обеда. Я уезжаю потому, что мне больше нечего здесь делать.

– Это я мог бы сказать ему с самого начала, – проворчал Тимоти, откровенно желая, чтобы Пуаро его услышал. – Ему тут и нечего было делать. Ну и нахал.

– Я приехал сюда, чтобы разгадать загадку. Теперь она разгадана. Позволю себе остановиться на нескольких моментах, к которым привлек мое внимание милейший мистер Энтвисл.

Во-первых, скоропостижно умирает Ричард Абернети. Во-вторых, после похорон его сестра Кора Ланскене говорит: «Но ведь Ричарда убили, не так ли?» Возникает вопрос: не являются ли эти события причиной и следствием? Далее: мисс Гилкрист, компаньонка убитой, заболевает, отведав свадебного пирога, начиненного мышьяком. Не является ли это следующим звеном в цепи связанных между собой происшествий?

Как я уже говорил вам сегодня утром, в ходе моих расследований я не обнаружил абсолютно ничего, подтверждающего подозрение, что мистер Абернети был отравлен. Точно так же я не обнаружил ничего, со всею несомненностью доказывающего, что он не был отравлен. С прочими звеньями цепи дело обстояло яснее. Кора Ланскене, безусловно, задала свой роковой вопрос. Это подтверждают все. Точно так же несомненно, что на следующий день, сама миссис Ланскене была убита. Рассмотрим четвертое из интересующих нас событий. Водитель почтового фургона утверждает, хотя он и не решился бы поклясться в этом, что не доставлял в коттедж посылку со свадебным пирогом. А значит, сверток был принесен туда кем-то другим. Поэтому, хотя мы и не можем исключить причастности к этому делу некоего «неизвестного», прежде всего следует заняться теми, кто был там, на месте, и имел возможность подбросить пирог. Это, разумеется, сама мисс Гилкрист; Сьюзен Бэнкс, приехавшая в тот день на дознание; мистер Энтвисл, ибо он присутствовал, когда Кора задала свой роковой вопрос; некий мистер Гатри, художественный критик, и монахиня или монахини, забредшие утром за пожертвованиями.

Для начала я решил исходить из того, что память не подвела шофера. Следовательно, необходимо было внимательнее присмотреться ко всем членам нашей маленькой группы подозреваемых. Мисс Гилкрист ничего не выиграла от смерти Ричарда Абернети и получила лишь крайне незначительную выгоду от кончины миссис Ланскене, убийство которой, с другой стороны, заметно затруднило ей подыскание нового места. Кроме того, мисс Гилкрист была сама доставлена в больницу с несомненными признаками отравления мышьяком.

Сьюзен Бэнкс получила крупную выгоду от кончины своего дяди и – правда, гораздо меньшую – от смерти Коры Ланскене, впрочем, в этом последнем случае побудительным мотивом могло быть, почти наверняка, желание обезопасить себя. К тому же у нее были веские основания предполагать, что мисс Гилкрист подслушала беседу миссис Ланскене с братом, в которой упоминалось ее имя, и она вполне могла счесть необходимым убрать опасного свидетеля. Напомню, что сама она не пожелала откушать свадебного пирога, а когда мисс Гилкрист ночью стало плохо, предлагала повременить до утра с вызовом врача.

Мистер Энтвисл теоретически ничего не выигрывал от этих смертей, но он в значительной мере распоряжался делами мистера Абернети, ему были доверены крупные суммы, и – как знать! – быть может, у него были свои причины не позволять мистеру Абернети слишком заживаться на этом свете. Вы спросите: почему мистер Энтвисл обратился к вам, если он виновен? Отвечу: это был бы не первый случай, когда убийцу губит излишняя самонадеянность.

Остаются двое: мистер Гатри и монахиня. Если первый действительно мистер Гатри, критик и искусствовед, это снимает с него всякие подозрения. То же относится и к монахине, если она на самом деле таковой является. Вопрос, значит, в том, действительно ли они те, за кого себя выдают?

И тут вырисовывается любопытный лейтмотив. Я бы назвал его монашеским. Монахиня подходит к дому мистера Тимоти Абернети, и мисс Гилкрист кажется, что это та же самая, которую она видела в Литчетт Сент-Мэри. Монахиня или монахини заглядывали и сюда накануне смерти мистера Абернети.

Джордж Кроссфилд пробормотал:

– Ставлю три против одного за монахиню.

Пуаро продолжил:

– Итак, налицо отдельные фрагменты картины: смерть мистера Абернети, убийство Коры Ланскене, отравленный пирог, лейтмотив в виде монахини.

Добавлю к этому еще несколько моментов, привлекших мое внимание: визит художественного критика, запах масляной краски, почтовая открытка с видом гавани в Польфлексане и, наконец, букет восковых цветов на том вон малахитовом столике, где сейчас стоит китайская ваза.

Размышляя над этими вещами, я постепенно добрался до истины и сейчас расскажу вам, что же произошло на самом деле.

Кое о чем я уже говорил вам сегодня утром. Ричард Абернети умер внезапно, но не было бы ровно никаких причин заподозрить, что дело нечисто, если бы не слова, сказанные его сестрой Корой на похоронах. Все дело об убийстве Ричарда Абернети держится на этих словах. Из-за них вы поверили в убийство, и не потому, что они были так уж убедительны, а потому, что их произнесла именно Кора Ланскене, известная своей способностью говорить правду в самые неподходящие моменты. Итак, в основе дела об убийстве Ричарда не только сказанное Корой, но и сама Кора.

Дойдя в своих рассуждениях до этого места, я вдруг задал себе вопрос, насколько хорошо вы все знали Кору Ланскене?

На мгновение воцарилось молчание, и Сьюзен спросила резким тоном:

– Что вы имеете в виду?

Однако Пуаро продолжил:

– И сам себе ответил: вы знали ее очень и очень мало. Молодое поколение если и видело ее, то только в детстве. Фактически из всех присутствовавших в тот день Кору знали лишь трое: дворецкий Лэнскомб, старый и полуслепой; миссис Тимоти Абернети, видевшая ее на своей собственной свадьбе и несколько раз потом; и миссис Лео Абернети, знакомая с Корой довольно хорошо, но не видевшая ее более двадцати лет.

Тогда я спросил себя: а что, если на похороны в тот день приезжала вовсе не Кора Ланскене?

– Вы хотите сказать, что тетя Кора это не тетя Кора? – В голосе Сьюзен прозвучало откровенное недоверие. – Вы хотите сказать, что убили не тетю Кору, а кого-то другого?

– Нет-нет. Убили-то Кору Ланскене. Но не Кора Ланскене приехала в Эндерби накануне похорон своего брата. Женщина, явившаяся сюда под ее именем, сделала это с единственной целью – обыграть, если можно так выразиться, факт внезапной кончины Ричарда Абернети и заставить родственников поверить, что его убили. Надо сказать, ей это вполне удалось!

– Чепуха! Зачем? С какой целью? – грубовато сыпала вопросами Мод Абернети.

– С какой целью? С целью отвлечь внимание от другого убийства, а именно от убийства самой Коры Ланскене. Ведь если Кора говорит, что Ричарда убили, а на следующий день сама погибает насильственной смертью, то есть все основания рассчитывать, что эти две смерти будут восприняты как причина и следствие. Но если Кору найдут убитой, а версия насчет грабежа со взломом не покажется полиции достаточно убедительной, то где она начнет искать убийцу? Разумеется, поближе к дому, и подозрение неизбежно падет на женщину, делившую кров с покойной.

Мисс Гилкрист запротестовала почти беспечным тоном:

– О, мистер Понталье... не думаете же вы на самом деле, что я убила человека из-за аметистовой брошки и нескольких эскизов, которые ломаного гроша не стоят?

– Нет, я думаю, вас привлекла добыча покрупнее. Один из этих эскизов, мисс Гилкрист, изображает гавань в Польфлексане и, как правильно догадалась миссис Бэнкс, срисован с почтовой открытки, на которой еще красуется старый причал. Но миссис Ланскене всегда рисовала с натуры. Я вспомнил, что мистер Энтвисл упомянул о запахе масляной краски, который он почувствовал, впервые войдя в коттедж. Вы ведь умеете рисовать, не правда ли, мисс Гилкрист? Ваш отец был художником, и вы разбираетесь в картинах. Допустим, что одна из картин, купленных Корой по дешевке на распродаже, действительно ценное полотно. Допустим, сама она этого не поняла, но поняли вы. Вам было известно, что в скором времени она ожидает визита старого друга, известного искусствоведа. Потом вдруг скоропостижно умирает ее брат, и в вашем мозгу стремительно складывается некий план. В чай, поданный вами рано утром миссис Ланскене, подмешана лошадиная доза снотворного, и на протяжении всего дня похорон, пока она в бессознательном состоянии лежит в запертом коттедже, вы играете ее роль в Эндерби, о котором вы все знаете со слов Коры. Как это нередко бывает со стареющими людьми, она много и часто рассказывала о своем детстве. Вам было легче легкого начать с адресованных старику Лэнскомбу слов о пирожных и шалашах, они сразу бы рассеяли подозрения, если бы старик вдруг насторожился. Вы прекрасно использовали в тот день свои сведения об Эндерби, узнавая старые вещи, припоминая тот или другой эпизод из прошлого. Никому из присутствовавших и в голову не пришло, что вы вовсе не Кора. На вас было ее платье, под которое вы что-то надели, чтобы казаться пополнее, а поскольку миссис Ланскене пользовалась накладкой, то и прическа не представила для вас никаких трудностей: вы просто-напросто взяли запасную накладку своей хозяйки. Никто не видел Кору двадцать лет, а за такой срок люди так меняются, что нередко слышишь что-нибудь вроде: «Я и не узнал бы ее, так она переменилась». Но привычки, манера вести себя запоминаются, а у Коры были свойственные только ей манеры и ужимки, которые вы тщательно отрепетировали перед зеркалом.

И вот тут-то, как ни странно, вы допустили вашу первую ошибку. Вы забыли, мисс Гилкрист, что в зеркале все отражается наоборот. Оттачивая перед зеркалом движение, которым Кора склоняла голову к плечу, вы упустили из виду, что перед вами зеркальное отображение. Кора наклоняла голову вправо, вы же, чтобы получить в зеркале тот же эффект, склоняли ее влево.

Вот что озадачило и смутно встревожило Элен Абернети в момент, когда вы обронили свой роковой намек. Что-то показалось ей неладным. Вчера вечером, когда Розамунд Шейн тоже сделала одно крайне неожиданное для всех замечание, я собственными глазами убедился, что происходит в подобных случаях: все присутствующие обязательно смотрят на говорящего. Это неизбежная психологическая реакция. Следовательно, когда миссис Лео ощутила «что-то неладное», это имело отношение к Коре Ланскене. Я думаю, после вчерашних разговоров о «зеркальном отражении» и «взгляде на себя со стороны» миссис Лео, сидя перед зеркалом, задумалась о Коре, вспомнила ее привычку склонять голову к правому плечу и машинально повторила это движение. Но отражение в зеркале показалось ей каким-то странным. Вот тут-то она и поняла, что именно озадачило ее в день похорон. Миссис Лео попыталась найти объяснение. Одно из двух: либо Кора с годами приобрела привычку склонять голову к другому плечу, что крайне маловероятно, либо Кора не была Корой. И то и другое представилось ей одинаково абсурдным, но, тем не менее, она решила сразу же сообщить о своем открытии мистеру Энтвислу. Однако кто-то, привыкший вставать рано, был уже на ногах, последовал за ней, услышал начало разговора и, опасаясь возможного разоблачения, ударил ее по голове тяжелым мраморным стопором для двери.

Пуаро помолчал и добавил:

– Кстати, мисс Гилкрист, могу сообщить вам, что сотрясение мозга у миссис Элен Абернети не столь уж серьезное. Вскоре она сможет сама все рассказать.

– Никогда я не делала ничего подобного! – возмущенно воскликнула мисс Гилкрист. – С вашей стороны просто грешно возводить на меня такую напраслину!

– Это были вы... в тот день, – внезапно заговорил Майкл Шейн. – Как это я не сообразил раньше? У меня было смутное ощущение, что где-то я вас уже видел, но, естественно, никто ведь не приглядывается к... – Он умолк.

– ...К какой-то компаньонке, – закончила за него мисс Гилкрист. Голос ее слегка дрогнул. – Серая рабочая скотинка. Вечная прислуга! Но продолжайте свою фантастическую историю, мосье, прошу вас.

– Намек на убийство, оброненный на похоронах, был, конечно, лишь первым шагом, – вновь заговорил Пуаро. – У вас было в резерве еще кое-что. В любой момент вы были готовы признаться, что подслушали разговор Ричарда с сестрой. На самом деле он, несомненно, сказал ей, что жить ему осталось недолго, и в этом смысл загадочной фразы в письме, которое он написал Коре, вернувшись домой. Другой вашей блестящей выдумкой была «монахиня». Монахиня, вернее, монахини, заглянувшие в коттедж в день дознания, подсказали вам этот лейтмотив, которым вы воспользовались, чтобы подслушать телефонный разговор Мод Абернети с Элен, находившейся в Эндерби. Он же пригодился вам как один из предлогов для того, чтобы сопровождать мистера Тимоти Абернети и его жену в Эндерби и выяснить, на кого падают подозрения. Что же касается довольно серьезного, но неопасного для жизни отравления мышьяком, то это старая уловка, которая, собственно, и заставила инспектора Мортона заподозрить вас.

– Ну а картина? – спросила Розамунд. – Что это была за картина?

Пуаро медленно развернул телеграмму.

– Сегодня утром я позвонил мистеру Энтвислу и попросил его отправиться в Стэнсфилд-Грейндж. Там, действуя по поручению самого мистера Абернети, – тут Пуаро устремил непреклонный взгляд на Тимоти, – он должен был отыскать среди картин, принадлежащих мисс Гилкрист, одну с изображением Польфлексана и увезти ее под предлогом изготовления рамы как сюрприза для мисс Гилкрист. Вернувшись в Лондон, мистер Энтвисл, как ему было поручено, доставил полотно мистеру Гатри, которого я заранее предупредил телеграммой. Под торопливо намалеванным эскизом, когда его смыли, оказалась другая картина.

Пуаро поднес телеграмму к глазам и прочел вслух:

Внезапно, словно подталкиваемая какой-то неведомой силой, мисс Гилкрист разразилась потоком слов:

– Я знала, что это Вермеер. Я сразу догадалась! Ей это и в голову не пришло! Вечно рассуждать о Рембрандтах, об итальянских примитивистах и не разглядеть Вермеера под самым своим носом! Всегда разглагольствовать об искусстве, ничего в нем не смысля! Она, если хотите знать, всегда была дурой каких мало. Без конца до тошноты рассказывала об этом самом Эндерби, о своем детстве, о Ричарде, Тимоти, Лауре и всех остальных. У этой семейки денег куры не клевали, всегда у этих деточек все было только самое лучшее, как же иначе?! Вы представить себе не можете, какая тоска была выслушивать все это – час за часом, день за днем. Да еще поддакивать: «Да, миссис Ланскене», «Да что вы, миссис Ланскене». И делать вид, будто тебе интересно, а на самом деле умирать от скуки. И знать, что никакого просвета в жизни уже не будет... И вдруг – Вермеер! Недавно я читала в газетах, что какую-то картину Вермеера продали на днях за пять тысяч фунтов!

– И вы убили ее, да еще так зверски... ради каких-то пяти тысяч? – Вопрос Сьюзен звучал так, словно она не верила собственным ушам.

– За пять тысяч фунтов, – разъяснил Пуаро, – можно было бы снять помещение под чайную и обставить его.

Мисс Гилкрист обернулась к нему:

– По крайней мере, хоть вы понимаете. Это был мой единственный шанс, первый и последний в жизни. Мне нужен был капитал на обзаведение. – Она была в каком-то исступлении, заставлявшем вибрировать ее голос. – Я собиралась назвать свою чайную «Пальма». И маленькие фигурки верблюдов в качестве держалок для меню. При случае можно купить неплохой фарфор из остатков посуды на экспорт, а не эти ужасные белые плошки. Мне хотелось начать в каком-нибудь приличном месте так, чтобы в мою чайную приходили милые, порядочные люди. В Рае, скажем... или, может быть, в Честере... Я уверена, дело у меня пошло бы. – Мисс Гилкрист помолчала и добавила мечтательно: – Дубовые столики, а вокруг них плетеные кресла с подушками в красную и белую полоску...

Несколько мгновений маленькая чайная, которой не суждено было появиться на свет, казалась чем-то более реальным, нежели гостиная в Эндерби с ее викторианской солидностью...

Чары разрушил инспектор Мортон.

Мисс Гилкрист встряхнулась.

– Сию минуту, – вежливо произнесла она. – Со мной у вас не будет никаких хлопот. В конце концов, если уж у меня не будет моей «Пальмы», остальное не имеет значения...

Она вышла из комнаты в сопровождении инспектора.

– Мисс-убийца... – дрожащим голосом сказала Сьюзен. – Я и вообразить себе не могла... Это страшно, правда?

– Но я не понимаю, при чем тут восковые цветы, – говорила Розамунд.

Она с выражением упрека устремила на Пуаро свои огромные глаза. Собеседники сидели в лондонской квартире Элен. Сама хозяйка отдыхала, лежа на диване, а Розамунд и Пуаро пили чай.

– Не вижу, какое отношение восковые цветы или малахитовый столик имеют ко всему этому, – продолжала допытываться молодая женщина.

– Малахитовый столик – никакого. Но восковые цветы были второй ошибкой мисс Гилкрист. Она сказала, что они прекрасно выглядят на этом столе. Но, мадам, она никак не могла видеть их там. Ведь колпак, которым они были накрыты, разбился, и их убрали в шкаф прежде, чем она приехала в Эндерби с Тимоти Абернети и его женой. Значит, она могла видеть эти цветы только тогда, когда была там под видом Коры Ланскене.

– Как глупо с ее стороны, не правда ли? – спросила Розамунд.

Пуаро укоризненно погрозил ей пальцем.

– Это доказывает, мадам, насколько опасны разговоры. По моему твердому убеждению, если вам удастся заставить человека разговориться, он рано или поздно так или иначе выдаст себя. Это и случилось с мисс Гилкрист.

– Мне придется быть поосторожнее, – задумчиво произнесла Розамунд. Лицо ее просветлело. – А знаете, у меня будет бэби.

– А-а-а! Так вот что значили Харли-стрит и Риджентс-парк?

– Да. Я была так расстроена и ошеломлена, что мне было просто необходимо пойти куда-нибудь и как следует подумать.

– Я помню, вы сказали, что с вами такое случается не очень часто.

– Ну, гораздо легче не слишком задумываться. Но на этот раз мне нужно было принять решение о будущем. И я решила оставить сцену и стать просто мамой.

– Вот роль, которая вам очень подойдет. Я уже предвижу восхитительные фотографии в «Скетче» и «Татлере».

Розамунд счастливо улыбнулась:

– Да, это чудесно. И Майкл в восторге от перспективы стать отцом. Я, по правде говоря, этого от него не ожидала. – Она помолчала и добавила: – Сьюзен получила малахитовый стол. Я подумала, что если уж у меня будет ребенок... – Она оставила фразу незаконченной.

– Салон красоты, открытый Сьюзен, процветает, – вставила Элен. – Я думаю, она добьется большого успеха.

– Да, она просто рождена для успеха, – согласился Пуаро. – В этом отношении она очень напоминает своего дядю.

– Вы, полагаю, имеете в виду Ричарда, а не Тимоти? – спросила Розамунд.

– Конечно, не Тимоти, – подтвердил Пуаро.

Они засмеялись.

– Грег куда-то уехал, – сообщила Розамунд. – По словам Сьюзен, врачи предписали ему полный покой. – Она вопросительно взглянула на Пуаро, но тот промолчал, и она продолжила: – Не могу понять, почему он так упорно твердил, что убил дядю Ричарда. Вы не думаете, что ему просто хотелось порисоваться?

Но Пуаро вернулся к ранее затронутой теме:

– Я только что получил весьма любезное письмо от мистера Тимоти. Он благодарит меня за услуги, оказанные семье.

– По-моему, с дядей Тимоти можно просто рехнуться, – сказала Розамунд.

– Я собираюсь погостить у них на следующей неделе, – вставила Элен. – По-видимому, они нашли садовника, но с домашней прислугой там по-прежнему сложно.

– Им, наверное, не хватает этой ужасной Гилкрист, – прокомментировала Розамунд. – Но, полагаю, в конце концов она укокошила бы и дядю Тимоти. Вот было бы забавно!

– Убийства вас, кажется, вообще забавляют, мадам.

– Да нет, не всегда. Но на этот раз я была так уверена, что это Джордж. Но, может, он еще убьет кого-нибудь, – с надеждой сказала Розамунд.

– И это будет так забавно, – саркастически заметил Пуаро.

– А разве нет? – вопросила Розамунд, беря еще один эклер со стоящей перед ней тарелки.

Пуаро обратился к Элен:

– А вы, мадам, уезжаете на Кипр?

– Да, через две недели.

– Тогда разрешите пожелать вам счастливого пути.

Он поцеловал ей руку. Элен пошла проводить его до двери, оставив в одиночестве Розамунд, которая мечтательно уписывала одно кремовое пирожное за другим. Внезапно Элен проговорила:

– Я хочу, чтобы вы знали, мосье Пуаро. Наследство, оставленное мне Ричардом, значило для меня больше, чем для других.

– Даже так, мадам?

– Видите ли, там, на Кипре, есть мальчик... Мы с мужем очень любили друг друга и горевали, что у нас нет детей. После его смерти я была невыносимо одинока. В конце войны я работала в госпитале в Лондоне и встретила одного человека. Он был моложе меня и женат, хотя не очень счастливо. Мы пробыли вместе так недолго. Потом он вернулся в Канаду к жене и детям. Он до сих пор ничего не знает о нашем ребенке. Он не обрадовался бы его появлению, а для меня... это было просто ослепительное чудо, начало новой жизни в момент, когда я думала, что я уже старуха и все у меня в прошлом. Теперь, с деньгами Ричарда, я могу дать образование моему так называемому племяннику и помочь ему пробиться в жизни. – Она помолчала и добавила: – Ричард тоже ничего не знал. Я очень любила Ричарда, и он меня тоже... но он не понял бы. Вы знаете так много обо всех нас, что мне захотелось рассказать вам и это.

Пуаро снова склонился к ее руке.

Вернувшись домой, он обнаружил, что левое кресло возле камина занято.

– Привет, Пуаро, – сказал мистер Энтвисл. – Я только что с заседания суда. Ее признали виновной, конечно. Но я не удивлюсь, если все закончится Бродмуром. Она совсем свихнулась, очутившись в тюрьме. Чувствует себя вполне счастливой и ведет себя со всеми очень любезно. Большую часть времени занята планами открытия чайных. Ее последнее заведение называется «Сирень». Она открывает его в Кромере.

– Интересно, не была ли она всегда чуточку не в своем уме?

– Бог мой, разумеется, нет! Замышляя это убийство, она была столь же нормальна и разумна, как мы с вами. И какое хладнокровие! У этой внешне суетливой и незадачливой старой девы была хорошая голова на плечах, можете мне поверить.

Пуаро слегка вздрогнул.

– Я думаю, – сказал он, – о словах Сьюзен Бэнкс... Насчет того, что она не могла вообразить себе мисс-убийцу.

– А почему бы и нет? – просто спросил мистер Энтвисл. – Среди них попадаются всякие.

Они замолчали. Пуаро задумался об убийцах, с которыми жизнь сталкивала его...

Эркюль Пуаро нахмурился.

– Мисс Лемон!

– Да, мосье Пуаро?

– В этом письме три опечатки.

Он, казалось, не верил своим глазам: мисс Лемон, первоклассный секретарь, не делала опечаток никогда. Она никогда не болела, не уставала, не отвлекалась и не огорчалась. Практически это вообще была не женщина, а прекрасно отлаженный механизм, идеальный секретарь. Мисс Лемон все на свете знала и все умела. Столь же идеально сумела она наладить и жизнь Эркюля Пуаро, давным-давно избравшего себе девизом слова «Порядок и метод». Благодаря идеальному слуге Джорджу и идеальному секретарю мисс Лемон порядок и метод нераздельно правили жизнью Пуаро. Все шло как по маслу, и жаловаться было не на что.

И однако, сегодня утром мисс Лемон сделала в самом обыкновенном письме три опечатки и, более того, их не заметила! Это было как гром среди ясного неба.

Эркюль Пуаро протянул ей злополучное письмо. Он был настолько изумлен, что даже не мог сердиться. Невероятно, совершенно невероятно – но факт!

Мисс Лемон взяла листок и пробежала глазами. Впервые в жизни Пуаро увидел, как она покраснела: некрасивый, багровый румянец залил ее лицо до корней жестких седых волос.

– Боже мой! – воскликнула она. – Не понимаю, как же я... Впрочем, понимаю; это из-за сестры.

Новость за новостью. Пуаро даже в голову не приходило, что у мисс Лемон может быть сестра. Равно как отец, мать, а также дедушка с бабушкой. Мисс Лемон настолько производила впечатление сошедшего с конвейера автомата, что сама мысль о ее возможных привязанностях, переживаниях и семейных треволнениях казалась нелепой. Окружающие знали, что в свободное от работы время мисс Лемон разрабатывает новую картотечную систему; она собиралась запатентовать это изобретение и таким образом увековечить свое имя.

– Ваша сестра? – недоверчиво переспросил Эркюль Пуаро.

– Да, – энергично закивала мисс Лемон. – По-моему, я никогда вам о ней не рассказывала. Она почти всю жизнь прожила в Сингапуре. Ее муж занимался торговлей каучуком...

Эркюль Пуаро кивнул в ответ. Ему показалось вполне естественным, что сестра мисс Лемон провела большую часть жизни в Сингапуре. Для нее это вполне подходящее место. Сестрам таких женщин, как мисс Лемон, и положено выходить замуж за сингапурских бизнесменов, чтобы дать возможность всем мисс Лемон превратиться в роботов, исправно служащих хозяину (а в часы досуга занимающихся изобретением картотечных систем).

– Понятно, – сказал Пуаро. – Продолжайте.

И мисс Лемон продолжала:

– Четыре года тому назад она овдовела. Детей у нее нет. Вот я и присмотрела для нее уютную маленькую квартирку, за вполне умеренную плату...

(Мисс Лемон, естественно, была по плечу даже эта, практически неразрешимая, задача.)

– Сестра моя неплохо обеспечена... правда, деньги сейчас обесценились, но запросы у нее небольшие, и, ведя хозяйство с умом, она вполне может прожить безбедно.

Помолчав, мисс Лемон стала рассказывать дальше:

– Но ее тяготило одиночество. В Англии она прежде не бывала: у нее тут ни друзей, ни приятелей, да и заняться особо нечем. В общем, примерно полгода назад она сказала мне, что подумывает о работе.

– О работе?

– Ну да, ей предложили место экономки в студенческом общежитии. Хозяйка его, кажется наполовину гречанка, хотела нанять женщину, чтобы та вела хозяйство и управляла делами. Общежитие находится в старом доходном доме на Хикори-роуд. Вы, наверное, знаете.

Пуаро не знал.

– Когда-то это был весьма фешенебельный район, и дома там отличные. Условия сестре создали прекрасные: спальня, гостиная и даже отдельная кухонька.

Мисс Лемон опять умолкла.

– Так-так, – изобразил заинтересованность Пуаро. Впрочем, пока он не видел в ее рассказе ничего из ряда вон выходящего.

– Поначалу я было засомневалась, но сестра меня в конце концов убедила. Она не привыкла сидеть сложа руки, она женщина очень практичная и хозяйственная. Да и потом, она же не собиралась вкладывать туда свои капиталы. Работа по найму; больших денег, правда, ей не обещали, но она в них и не нуждается, а работа казалась нетрудной. Сестру всегда тянуло к молодежи, а прожив столько лет на Востоке, она к тому же разбирается в национальной психологии и умеет найти подход к иностранцам. Ведь в общежитии живут студенты из самых разных стран; большинство, конечно, англичане, но есть даже негры!

– Понятно! – сказал Эркюль Пуаро.

– Похоже, сейчас добрая половина нянечек в больницах – негритянки, – задумчиво произнесла мисс Лемон и неуверенно добавила: – Они, видно куда приятней и внимательней англичанок. Но я отвлеклась. Мы обсудили эту затею, и сестра наконец решилась. Про хозяйку мы как-то не подумали. А миссис Николетис – женщина неуравновешенная. Порою она бывает обворожительной, а иногда, прошу прощения, совсем наоборот. Скупердяйка, и притом бесхозяйственная. Впрочем, будь она в состоянии сама вести свои дела, ей не понадобилась бы экономка. Сестра же моя не выносит капризов и не терпит, когда на ней срывают зло. Она человек очень сдержанный.

Пуаро кивнул: он легко вообразил себе вторую мисс Лемон, чуть смягчившуюся благодаря замужеству и сингапурскому климату, однако не изменившую своей рациональной натуре.

– Стало быть, ваша сестра устроилась на эту работу? – спросил он.

– Да, она переехала на Хикори-роуд примерно полгода назад. Работа ей в общем-то нравится, ей там интересно.

Эркюль Пуаро внимательно слушал, но история по-прежнему казалась до обидного скучной.

– Однако последнее время она забеспокоилась. И очень сильно.

– Почему?

– Видите ли, мосье Пуаро, ей не нравится, что там творится.

– А общежитие мужское или смешанное? – деликатно осведомился Пуаро.

– Ах что вы, мосье Пуаро! Я совсем не это имела в виду. К трудностям такого рода она была готова, это естественно. Но, понимаете, там начали пропадать вещи.

– Пропадать?

– Да. Причем все так странно... И все так... неестественно...

– Вы хотите сказать, что их крадут?

– Ну да.

– А полицию вызывали?

– Нет. Пока еще нет. Сестра надеется, что до этого не дойдет. Она так любит своих ребят... по крайней мере, некоторых... и ей хотелось бы уладить все тихо, так сказать, по-семейному.

– Что ж, – чуть помедлив, произнес Пуаро, – я с ней согласен. Но мне непонятно, почему вы-то нервничаете? Из-за сестры, да?

– Не нравится мне это, мосье Пуаро. Совсем не нравится. Я не понимаю, что там происходит. Я не могу найти этому сколько-нибудь разумного объяснения, а ведь во всем должна быть своя логика.

Пуаро задумчиво кивнул.

Мисс Лемон всегда не хватало воображения. В том, что касалось фактов, ей не было равных. Но когда дело доходило до предположений, она пасовала.

– Может, это самое обычное воровство? Вдруг кто-нибудь из студентов страдает клептоманией?

– Сомневаюсь. Я прочитала статью о клептомании в Британской энциклопедии и в одной медицинской книге, – отвечала со всей ответственностью мисс Лемон, – по-моему, не похоже.

Эркюль Пуаро молчал. Стоит ли забивать себе голову проблемами сестры мисс Лемон и копаться в страстях, разгоревшихся в многонациональном общежитии. Но, право, мисс Лемон, допускающая опечатки, – это большое неудобство. Поэтому он сказал себе, что если и станет вникать в эту историю, то лишь ради собственного спокойствия. Просто ему не хотелось признаваться, что в последнее время он как-то заскучал и к тому же его заинтриговала кажущаяся тривиальность этого дела.

– «Как лист петрушки, что в жаркий день утонет в сливочном масле», – пробормотал он про себя.

– Петрушка? В масле? – Мисс Лемон растерялась.

– Я цитирую одного из ваших классиков, – объяснил Пуаро. – Вы ведь, несомненно, знакомы с «Приключениями», не говоря уже о «Подвигах Шерлока Холмса».

– А, так это вы насчет всяких там посетителей Бейкер-стрит,– хмыкнула мисс Лемон. – Взрослые люди, а такие наивные. А уж в книге-то сплошь ребячество. Детские игрушки. Лично я даже и не читала всех этих рассказов, времени не было. У меня если и выпадет редкая минутка, так я лучше почитаю что-нибудь для повышения квалификации.

– Вы не возражаете, мисс Лемон, – церемонно поклонившись, спросил Эркюль Пуаро, – если мы пригласим сюда завтра вашу сестру... скажем, на чашку чаю? Вдруг я смогу ей чем-нибудь помочь?

– Вы так добры, мосье Пуаро! Мне, право, даже неловко! Сестра во второй половине дня всегда свободна.

– Значит, договариваемся на завтра.

И Пуаро, не откладывая в долгий ящик, приказал верному Джорджу приготовить к завтрашнему дню квадратные горячие пышки, аккуратные сэндвичи и прочие обязательные компоненты большой английской чайной церемонии.

Сходство между сестрами было поразительное. Правда, миссис Хаббард казалась более женственной, смуглой, пышной, носила не такую строгую прическу, но взгляд у этой круглолицей миловидной дамы был точь-в-точь таким же, каким буравила собеседника сквозь пенсне мисс Лемон.

– Вы очень любезны, мосье Пуаро, – сказала миссис Хаббард. – Просто очень. И чай у вас восхитительный. Я, правда, сыта, если не сказать больше, но еще от одного сэндвича... Но только одного... пожалуй, не откажусь. Чаю? Ну разве что полчашечки.

– Давайте допьем и приступим к делу, – предложил Пуаро.

Он приветливо улыбнулся и подкрутил усы, а миссис Хаббард вдруг произнесла:

– Знаете, а я именно таким вас и представляла по рассказам Фелисити.

Пуаро изумленно раскрыл рот, но, вовремя сообразив, что так зовут суровую мисс Лемон, ответил, что он ничуть не удивлен, мисс Лемон всегда точна в описаниях.

– Конечно, – произнесла миссис Хаббард, рассеянно потянувшись за очередным сэндвичем. – Но Фелисити всегда была равнодушна к людям. А я наоборот. Поэтому я сейчас так и волнуюсь.

– А вы можете объяснить, что вас конкретно волнует?

– Могу. Понимаете, если бы пропадали деньги... по мелочам... я бы не удивлялась. Или, скажем, украшения... это тоже, в сущности, нормально... то есть для меня, конечно, ненормально, но для клептоманов или нечестных людей вполне допустимо. Однако все не так просто. Я вам сейчас покажу список пропавших вещей, у меня все зафиксировано.

Миссис Хаббард открыла сумочку и, достав маленький блокнотик, начала читать:

Эркюль Пуаро глубоко вздохнул.

– Великолепно! – воскликнул он. – И весьма, весьма увлекательно!

В восторге он перевел взгляд с сурового лица неодобрительно глядевшей на него мисс Лемон на добродушную, расстроенную физиономию миссис Хаббард.

– Я вас поздравляю, – обратился он к последней с искренней теплотой.

– Но с чем, мосье Пуаро? – удивилась она.

– С прекрасной, уникальной в своем роде головоломкой.

– Не знаю, может быть, вы, мосье Пуаро, уловили в этом какой-нибудь смысл, но...

– Нет, сплошная бессмыслица. Больше всего она напоминает игру, в которую меня втянули мои юные друзья на рождественские праздники. Кажется, она называлась «Трехрогая дама». Каждый по очереди произносил: «Я ездила в Париж и купила...» – и прибавлял название какой-нибудь вещи. Следующий повторял его слова, добавляя что-то от себя. Выигрывал тот, кто без запинки повторял список, а вещи в нем встречались самые странные и нелепые, к примеру, там был кусок мыла, белый слон, раздвижной стол, хохлатая утка. Вся трудность состоит в том, что предметы абсолютно не связаны между собой, это просто набор слов. Так же, как в вашем списке. Когда список достигал, скажем, двенадцати наименований, запомнить их в нужном порядке становилось почти невозможно. Проигравший получал бумажный рожок и в дальнейшем должен был говорить: «Я, однорогая дама, ездила в Париж», и так далее. Получив три рожка, человек выбывал из игры. Победителем считался тот, кто оставался последним.

– Ручаюсь, что вы-то и вышли победителем, мосье Пуаро, – сказала мисс Лемон с неподдельной верой преданной секретарши.

– Вы угадали. – Пуаро просиял. – Даже в самом странном наборе слов можно увидеть скрытый смысл, нужно только пофантазировать и попытаться связать воедино разрозненные предметы. Например, сказать себе так: «Этим мылом я мыл большого белого мраморного слона, который стоит на раздвижном столе» и так далее.

– Наверное, вы могли бы проделать нечто подобное и с моим списком? – В голосе миссис Хаббард звучало уважение.

– Безусловно. Дама в туфле на правую ногу надевает браслет на левую руку. Потом она пудрится, красит губы, идет обедать и роняет кольцо в тарелку с супом. Видите, я вполне могу запомнить ваш список. Однако нас интересует совсем другое. Почему украдены столь разные предметы? Есть ли между ними какая-то связь? Может, у вора какая-то мания? Первый этап нашей работы – аналитический. Мы должны тщательно проанализировать список.

Пуаро углубился в чтение, в комнате воцарилась тишина. Миссис Хаббард впилась в него взглядом, словно ребенок в фокусника, ожидая, что из его шляпы появится кролик или, по крайней мере, ворох разноцветных лент. А мисс Лемон бесстрастно уставилась в одну точку – наверное, предаваясь размышлениям о своей картотечной системе.

Когда Пуаро наконец нарушил молчание, миссис Хаббард даже вздрогнула.

– Прежде всего мне бросилось в глаза, – сказал Пуаро, – что, как правило, пропадали недорогие вещи, порой сущие пустяки. Исключение составляют лишь стетоскоп и бриллиантовое кольцо. О стетоскопе пока говорить не будем, в данный момент меня интересует кольцо. Вы думаете, оно дорогое?

– Точно не знаю, мосье Пуаро. Там был один большой бриллиант, окруженный мелкой россыпью. Это было обручальное кольцо матери мисс Лейн. Она очень переживала из-за его пропажи, и все мы вздохнули с облегчением, когда оно нашлось в тарелке мисс Хобхауз. Мы решили, что это дурная шутка.

– И вполне возможно, так оно и было. На мой взгляд, кража и возвращение кольца весьма симптоматичны. Ведь из-за пропажи губной помады, компактной пудры или книги никто не будет обращаться в полицию. А из-за дорогого бриллиантового колечка будут. Дело, без сомнения, дошло бы до полиции, и поэтому кольцо вернули.

– Но зачем же красть, если все равно придется возвращать? – наморщила лоб мисс Лемон.

– Действительно, – сказал Пуаро, – зачем? Однако сейчас мы не будем заострять на этом внимание. Мне бы хотелось систематизировать перечень пропавших вещей, и кольцо в моем списке занимает первое место. Что из себя представляет его хозяйка, мисс Лейн?

– Патрисия Лейн? Очень милая девушка, пишет какой-то диплом... по истории или археологии... не помню.

– Она из богатой семьи?

– О нет. Денег у нее немного, но одевается она очень прилично. Кольцо, как я говорила, принадлежало ее матери. У нее есть еще пара украшений, но вообще гардероб у нее небогатый, и в последнее время она даже бросила курить. Из экономии.

– Опишите мне ее, пожалуйста.

– Это вполне заурядная девушка, так сказать, ни то ни се. Аккуратная, спокойная, воспитанная, но в ней нет изюминки. Она просто хорошая, порядочная девушка.

– Кольцо оказалось в тарелке мисс Хобхауз. А что собой представляет эта девушка?

– Валери? Смуглая, темноволосая. Умная, остра на язык. Работает в салоне красоты «Сабрина Фер», вы, наверное, знаете.

– А они дружат?

Миссис Хаббард задумалась.

– Пожалуй, да. Хотя у них мало общего. Впрочем, Патрисия со всеми ладит, однако не пользуется особой популярностью. А у Валери Хобхауз есть и враги, нельзя ведь безнаказанно смеяться над людьми, но есть и поклонники.

– Понятно, – сказал Пуаро.

Значит, Патрисия Лейн – девушка милая, но заурядная, а Валери Хобхауз – яркая личность... Он подвел итог размышлениям:

– Особенно интересен, на мой взгляд, диапазон пропаж. Есть мелочи, скажем: губная помада, бижутерия, компактная пудра... сюда же можно отнести и соль для ванны, коробку конфет. На них вполне может польститься кокетливая, но бедная девушка. Но зачем ей стетоскоп? Его скорее украл бы мужчина, украл, чтобы продать или заложить в ломбард. Чей это стетоскоп?

– Мистера Бейтсона... рослый такой добродушный юноша.

– Он изучает медицину?

– Да.

– А он очень рассердился, узнав о пропаже?

– Он был вне себя от бешенства, мосье Пуаро. Он парень вспыльчивый и в минуты гнева способен наговорить дерзостей, но потом быстро остывает. Он не может относиться спокойно к тому, что крадут его вещи.

– А неужели кто-нибудь может?

– Ну, как сказать... У нас живет мистер Гопал Рам, из Индии. Его ничем не проймешь. Он только улыбается, машет рукой и говорит, мол, ничто материальное не представляет никакой ценности.

– А у него что-нибудь украли?

– Нет.

– Понятно. А кому принадлежали фланелевые брюки?

– Мистеру МакНаббу. Они были очень ветхие, и все считали, что пора их выбросить, но мистер МакНабб очень привязан к своим старым вещам и никогда ничего не выбрасывает.

– Ну, вот мы и добрались до второго пункта моей классификации – до вещей, которые, по идее, не представляют для вора никакой ценности: старых фланелевых брюк, электрических лампочек, борной кислоты, соли для ванн... да, чуть не забыл поваренную книгу. Конечно, кто-нибудь и на них может польститься, но маловероятно. Кислоту, скорее всего, взяли по ошибке; лампочку, наверное, хотели вкрутить вместо перегоревшей, да позабыли... поваренную книгу могли взять почитать и не вернули. Брюки могла забрать уборщица.

– У нас две уборщицы, и обе женщины очень порядочные. Я уверена, что они ничего не возьмут без спроса.

– Не буду спорить. Да, чуть не забыл про вечерние туфли, вернее, про одну туфлю, из новой пары. Чьи они были?

– Салли Финч. Она из Америки, фулбрайтовская стипендиатка.

– А может, она куда-нибудь ее засунула и забыла? Ума не приложу, зачем кому-то понадобилась одна туфля.

– Нет, мы обыскали весь дом, мосье Пуаро. Понимаете, мисс Финч тогда собиралась в гости. Она надела вечерний туалет, и пропажа оказалась для нее настоящей трагедией – ведь других выходных туфель у нее нет.

– Значит, она была огорчена и раздосадована... М-да, возможно, все не так просто...

Помолчав немного, он заговорил вновь:

– У нас остались два последних пункта: разрезанный на куски рюкзак и шарф в столь же плачевном состоянии. Это явно сделано из мести, иначе объяснить нельзя. Кому принадлежал рюкзак?

– Рюкзаки есть почти у всех студентов; ребята часто путешествуют автостопом. И у многих рюкзаки одинаковые, из одного и того же магазина, и их трудно различить. Этот рюкзак принадлежал либо Леонарду Бейтсону, либо Колину МакНаббу.

– А кто хозяйка шелкового шарфа, который тоже был разрезан на куски?

– Валери Хобхауз. Ей подарили его на Рождество; шарф был дорогой, красивый, изумрудно-зеленого цвета.

– Ага... Валери Хобхауз...

Пуаро закрыл глаза. То, что проносилось перед его мысленным взором, выдерживало сравнение разве что с калейдоскопом. Клочья шарфов и рюкзаков, поваренная книга, губная помада, соль для ванны, имена и беглые описания чудаков-студентов. Ни связи, ни формы. Странные происшествия и случайные люди. Но Пуаро твердо знал, что какая-то связь между ними существует. Каждый раз, встряхнув калейдоскоп, мы получаем разные картинки. Причем одна из них непременно окажется той самой искомой... Вопрос в том, которая...

Он открыл глаза.

– Мне надо подумать. Собраться с мыслями.

– Конечно, конечно, мосье Пуаро, – закивала миссис Хаббард. – Поверьте, мне так неловко причинять вам беспокойство!

– Никакого беспокойства вы мне не причиняете. Мне самому интересно. Но пока я буду думать, мы должны начать действовать. С чего? Ну, скажем... с туфельки, с вечерней туфельки. Да-да! С нее-то мы и начнем. Мисс Лемон!

– Я вас слушаю, мосье Пуаро! – Мисс Лемон тут же оторвалась от размышлений о своей картотеке, еще больше выпрямилась и автоматически потянулась за блокнотом и ручкой.

– Миссис Хаббард постарается забрать оставшуюся туфлю. Вы пойдете на Бейкер-стрит, в бюро находок. Когда была потеряна туфля?

Миссис Хаббард задумалась:

– Я точно не помню, мосье Пуаро. Месяца два назад. Но я узнаю у самой Салли Финч.

– Хорошо. – Он опять повернулся к мисс Лемон. – Скажите им что-нибудь, ну например, что забыли туфлю в электричке, – это выглядит наиболее правдоподобно, – или в автобусе. Сколько автобусов ходит в районе Хикори-роуд?

– Всего два.

– Понятно. Если на Бейкер-стрит вам ничего не скажут, обратитесь в Скотленд-Ярд и скажите, что вы оставили ее в такси.

– Не в Скотленд-Ярд, а в бюро Ламбет, – со знанием дела поправила его мисс Лемон.

Пуаро развел руками:

– Вам виднее.

– Но почему вам кажется... – начала миссис Хаббард.

Пуаро не дал ей договорить.

– Давайте посмотрим, что ответят в бюро находок. Потом мы с вами, миссис Хаббард, решим, как быть дальше. Тогда вы подробно опишете мне ситуацию.

– Но, уверяю вас, я вам все рассказала!

– О нет, позвольте с вами не согласиться. Люди в доме живут разные. «А» любит «Б», «Б» любит «В», а «Г» и «Д», возможно, заклятые враги на почве ревности к «А». Именно это меня будет интересовать. Чувства, переживания. Ссоры, конфликты, кто с кем дружит, кто кого ненавидит, всякие человеческие слабости.

– Поверьте, – в некотором замешательстве произнесла миссис Хаббард, – я ничего такого не знаю. Я в подобные дела не вмешиваюсь. Я просто веду хозяйство, обеспечиваю провизией...

– Но вам же небезразличны люди! Вы сами об этом говорили. Вы любите молодежь. И на работу пошли не ради денег, а для того, чтобы общаться с людьми. В общежитии есть студенты, которые вам симпатичны, а есть и такие, которые вам не очень нравятся, а может, и вовсе не нравятся. Вы должны рассказать мне об этом, и вы расскажете! Ведь у вас на душе тревожно... причем вовсе не из-за пропавших вещей; вы вполне могли заявить о них в полицию.

– Что вы, миссис Николетис наверняка не захотела бы обращаться в полицию.

Пуаро продолжал, как бы не слыша:

– Но вас беспокоят не вещи, вы боитесь за человека! Да-да, именно за человека, которого считаете виновником или, по крайней мере, соучастником краж. Значит, этот человек вам дорог.

– Вы шутите, мосье Пуаро!

– Нисколько, и вы это знаете. Больше того, я считаю вашу тревогу обоснованной. Изрезанный шарф – выглядит довольно зловеще. И рюкзак тоже. Все остальное может быть чистым ребячеством, но я и в этом не уверен. Совсем даже не уверен!

Слегка запыхавшись, миссис Хаббард поднялась по лестнице дома №26 на Хикори-роуд и только было собралась открыть ключом свою квартиру, как входная дверь распахнулась, и по лестнице взлетел рослый огненно-рыжий юноша.

– Привет, ма! – сказал Лен Бейтсон (уж такая у него была манера называть миссис Хаббард). Этот добродушный юноша, говоривший на кокни[24], был, к счастью, начисто лишен комплекса неполноценности. – Вы из города? Ходили прошвырнуться?

– Я была приглашена на чай, мистер Бейтсон. Пожалуйста, не задерживайте меня, я спешу.

– А какой я сегодня трупик вскрыл! – сказал Лен. – Прелесть!

– До чего же вы гадкий, Лен! Разве можно так говорить? Прелестный труп... Надо же додуматься! Меня даже замутило.

Лен Бейтсон захохотал так, что эхо раскатилось по коридору.

– Селии ни слова, – сказал он. – Я проходил тут мимо аптеки и заглянул к ней. «Зашел, – говорю, – рассказать о покойнике». А она побелела как полотно, чуть в обморок не грохнулась. Как вы думаете, почему, мама Хаббард?

– Ничего удивительного, – произнесла миссис Хаббард. – Вы кого угодно доконаете. Селия, наверно, подумала, что вы говорите о настоящем покойнике.

– То есть как о «настоящем»? А трупы в нашей анатомичке, по-вашему, что, синтетические?

Справа распахнулась дверь, и выглянувший из комнаты тощий, длинноволосый, лохматый юнец проворчал:

– А, это ты! А я подумал, у нас тут толпа здоровенных мужиков! Голос один, а топота как от целой роты!

– Надеюсь, тебе это не действует на нервы?

– Не больше, чем обычно, – сказал Найджел Чэпмен и скрылся в комнате.

– Наше нежное создание! – съязвил Лен.

– Ради бога, не задирайтесь! – попыталась его утихомирить миссис Хаббард. – Я люблю, когда люди в хорошем настроении и не ссорятся по пустякам.

Молодой великан с ласковой ухмылкой взглянул на нее с высоты своего роста.

– Да плевать мне на Найджела, ма.

В этот момент на лестнице показалась девушка.

– Миссис Хаббард, вы срочно нужны миссис Николетис. Она у себя в комнате.

Миссис Хаббард вздохнула и пошла наверх. Высокая смуглая девушка, передавшая распоряжение хозяйки, отступила к стене, пропуская ее.

Лен Бейтсон спросил, снимая плащ:

– В чем дело, Валери? Мама Хаббард пошла жаловаться на наше поведение?

Девушка передернула худенькими точеными плечиками, спустилась вниз и пошла через холл.

– Это все больше походит на сумасшедший дом, – бросила она, обернувшись. Она двигалась с ленивой, вызывающей грацией манекенщицы.

Дом №26 по Хикори-роуд на самом деле состоял из двух домов – 24 и 26, соединенных общим первым этажом, где помещалась гостиная и большая столовая, а подальше находились две раздевалки и маленькая канцелярия. В каждую половину дома вела своя лестница. Девушки жили в правом крыле, а юноши – в левом, оно-то и было раньше отдельным домом.

Поднимаясь по лестнице, миссис Хаббард расстегнула воротник пальто. Вздохнув еще раз, она направилась в комнату миссис Николетис.

– Опять, наверное, не в духе, – пробормотала миссис Хаббард, постучалась и вошла.

В гостиной миссис Николетис было очень жарко. Электрокамин работал на полную мощность. Миссис Николетис, дородная смуглая женщина, все еще привлекательная, с огромными карими глазами и капризным ртом, курила, сидя на диване и облокотившись на грязноватые шелковые и бархатные подушки.

– А... Наконец-то! – Тон ее был прямо-таки прокурорским.

Миссис Хаббард, как истая сестра мисс Лемон, и бровью не повела.

– Да, – ехидно отвечала она. – Вот и я. Мне доложили, что вы меня искали.

– Конечно, искала. Ведь это чудовищно, просто чудовищно!

– Что чудовищно?

– Счета! Счета, которые мне из-за вас предъявляют! – Миссис Николетис, как заправский фокусник, достала из-под подушки кипу бумаг. – Мы что, гусиными печенками и перепелами кормим этих мерзавцев? У нас тут шикарный отель? Кем себя считают эти студентишки?

– Молодыми людьми с хорошим аппетитом, – ответила миссис Хаббард. – Мы им подаем завтрак и скромный ужин, пища простая, но питательная. Мы ведем хозяйство очень экономно.

– Экономно? Экономно?! И вы еще смеете так говорить? Я вот-вот разорюсь!

– Неправда, вы внакладе не остаетесь, миссис Николетис. Цены у вас высокие, и далеко не всякий студент может позволить себе здесь поселиться.

– Однако комнаты у меня не пустуют. У меня по три кандидата на место! И студентов направляют все: и Британский Совет, и Лондонский университет, даже посольства! Три кандидата на одну комнату – такое еще поискать надо!

– А ведь студенты к вам стремятся еще и потому, что здесь вкусно и сытно кормят. Молодым людям надо хорошо питаться.

– Ишь, чего захотели! А я, значит, оплачивай их жуткие счета?! А все кухарка с мужем, проклятые итальяшки! Они вас нагло обманывают.

– Что вы, миссис Николетис! Еще не родился такой иностранец, которому удастся обвести меня вокруг пальца!

– Тогда, значит, вы сами меня обворовываете.

Миссис Хаббард по-прежнему сохраняла невозмутимость.

– Вам следует поосторожней выбирать выражения, – сказала она тоном старой нянюшки, журящей своих питомцев за чересчур уж дерзкую проделку. – Не нужно так разговаривать с людьми, это может привести к нежелательным результатам.

– Боже мой! – Миссис Николетис театральным жестом швырнула счета в воздух, и они разлетелись по всей комнате.

Миссис Хаббард, поджав губы, наклонилась и собрала бумажки.

– Вы меня бесите! – крикнула хозяйка.

– Возможно, но тем хуже для вас, – ответила миссис Хаббард. – Не стоит волноваться, а то повысится давление.

– Но вы же не станете отрицать, что на этой неделе у нас перерасход?

– Разумеется. На этой неделе Лэмпсон сбросил цену на продукты, и я решила, что нельзя упускать такую возможность. Зато на следующей неделе расходов будет гораздо меньше.

Миссис Николетис надула губы.

– Вы всегда выкрутитесь.

– Ну вот. – Миссис Хаббард положила аккуратную стопку счетов на стол. – О чем вы еще хотели со мной побеседовать?

– Салли Финч, американка, собирается от нас съехать. А мне бы этого не хотелось. Она ведь фулбрайтовская стипендиатка и может сделать нам рекламу среди своих товарищей. Надо убедить ее остаться.

– А почему она собралась съезжать?

Миссис Николетис передернула могучими плечами.

– Разве я помню? Придумала какую-то причину. Уж я-то знаю, когда мне врут.

Миссис Хаббард задумчиво кивнула. Тут она была готова поверить миссис Николетис.

– Салли ничего мне не говорила, – сказала она.

– Но вы постараетесь ее убедить?

– Конечно.

– Да... если весь сыр-бор из-за цветных, индусов или этих, негритосов... то лучше пусть они убираются. Все до единого! Американцы цветных не любят, а для меня гораздо важнее хорошая репутация моего общежития среди американцев, а не среди всякого сброда. – Она театрально взмахнула рукой.

– Пока я здесь работаю, этому не бывать, – холодно возразила миссис Хаббард. – Тем более что вы ошибаетесь. Наши студенты совсем не такие, и Салли, разумеется, тоже. Она частенько обедает с мистером Акибомбо, а он просто иссиня-черный.

– Значит, ей не нравятся коммунисты, вы ведь знаете, как американцы относятся к коммунистам. А Найджел Чэпмен – стопроцентный коммунист!

– Сомневаюсь.

– Нечего сомневаться! Послушали бы вы, что он нес вчера вечером!

– Найджел может сказать что угодно, лишь бы досадить людям. Это его большой недостаток.

– Вы их так хорошо знаете! Миссис Хаббард, дорогая, вы просто прелесть! Я все время твержу себе: что бы я делала без миссис Хаббард? Я вам безгранично доверяю. Вы прекрасная, прекрасная женщина!

– Ага, подсластим пилюлю... – прокомментировала миссис Хаббард.

– Вы о чем?

– Да нет, я так... Я сделаю все, что смогу.

Она вышла, не дослушав благодарных излияний хозяйки, и торопливо пошла по коридору к себе, бормоча: «Сколько времени я с ней потеряла!.. Она кого хочешь сведет с ума...» – Миссис Хаббард торопливо шла по коридору к себе.

Но в покое ее оставлять не собирались. В комнате ее ждала высокая девушка.

– Нельзя ли с вами поговорить? – Девушка поднялась с дивана.

Элизабет Джонстон, приехавшая из Вест-Индии, училась на юридическом факультете. Старательная, честолюбивая и очень замкнутая. Держалась всегда спокойно, уверенно, и миссис Хаббард считала ее одной из самых благополучных студенток.

Она и теперь сохраняла спокойствие, смуглое лицо оставалось совершенно бесстрастным, но миссис Хаббард уловила легкую дрожь в ее голосе.

– Что-нибудь случилось?

– Да. Пожалуйста, пройдемте ко мне в комнату.

– Одну минуточку. – Миссис Хаббард сняла пальто и перчатки и двинулась вслед за девушкой.

Та жила на верхнем этаже. Элизабет Джонстон открыла дверь и подошла к столу у окна.

– Вот мои конспекты, – сказала она. – Результат долгих месяцев упорного труда. Полюбуйтесь, во что они превратились.

У миссис Хаббард перехватило дыхание.

Стол был залит чернилами. Все записи были густо перепачканы. Миссис Хаббард потрогала страничку. Чернила еще не просохли.

Она спросила, прекрасно понимая нелепость своих слов:

– Вы разлили чернила?

– Нет. Это сделали, пока меня не было.

– Может быть, миссис Биггс...

Миссис Биггс работала уборщицей на этом этаже.

– Нет, это не миссис Биггс. Ведь чернила не мои. Мои стоят на полке возле кровати. Они не тронуты. Кто-то принес пузырек с собой и специально разлил его.

Миссис Хаббард была потрясена.

– Это очень злая, жестокая шутка.

– Да уж, приятного мало.

Девушка говорила спокойно, однако миссис Хаббард понимала, что творится в ее душе.

– Поверьте, Элизабет, я очень расстроена и сделаю все, чтобы выяснить, кто так гадко обошелся с вами. Вы кого-нибудь подозреваете?

Девушка ответила не раздумывая.

– Вы обратили внимание на то, что чернила зеленого цвета?

– Да, я сразу это заметила.

– Мало кто пользуется зелеными чернилами. В нашем пансионате ими пишет только один человек – Найджел Чэпмен.

– Найджел? Неужели вы думаете, что Найджел способен на такое?

– Нет, вряд ли. Однако он пишет зелеными чернилами – и дома, и в университете.

– Придется учинить допрос. Мне очень неприятно, Элизабет, что такое могло произойти у нас в доме, но, смею вас заверить, я доберусь до виновника. Может, это вас хоть чуточку утешит...

– Спасибо, миссис Хаббард. Насколько мне известно... у нас есть и другие неприятности?

– О да...

Миссис Хаббард вышла от Элизабет и направилась к лестнице. Но внезапно остановилась и, вернувшись, постучалась в последнюю комнату в глубине коридора.

– Войдите! – послышался голос Салли Финч.

Комната была хорошенькая, как и сама Салли Финч, жизнерадостная рыжеволосая девушка.

Она что-то писала в блокноте, щека ее была слегка оттопырена. Салли протянула миссис Хаббард открытую коробку конфет и невнятно пробормотала:

– Мне из дома леденцы прислали. Угощайтесь.

– Благодарю, Салли. В другой раз. У меня сейчас нет настроения. – Миссис Хаббард помолчала, – Вы слышали, что стряслось с Элизабет Джонстон?

– С Черной Бесс?

Прозвище было дружески-ласковым, и сама Элизабет ничего не имела против.

Миссис Хаббард рассказала о случившемся. Салли слушала, дрожа от негодования.

– Какая низость! Неужели кто-то мог так подло обойтись с нашей Бесс? Ведь она всеобщая любимица. Она такая дружелюбная, и, хотя держится особняком и мало с кем общается, по-моему, у нее нет врагов.

– И мне так казалось.

– Это все из одной серии. Вот поэтому я... – Девушка резко осеклась.

– Что вы? – тут же переспросила миссис Хаббард.

– Поэтому я и хочу уехать. Миссис Ник, наверно, вам уже сказала?

– Да, она очень переживает. Она считает, что вы скрыли от нее истинную причину вашего решения.

– Конечно, скрыла. Она бы взбеленилась. Но вам я скажу: не нравится мне, что здесь происходит. Сначала странная история с моей туфлей; потом кто-то разрезал шарф Валери... потом рюкзак Лена... Воровство – это хоть понятно, не так уж и много вещей украли. Приятного тут, конечно, мало, но в принципе это можно понять... А вот в этих происшествиях есть что-то странное. – Она на мгновение умолкла, а потом неожиданно улыбнулась. – Знаете, Акибомбо в панике. Он кажется таким образованным и культурным, но чуть копни – и выяснится, что он совсем недалеко ушел от своих предков, веривших в колдовство.

– Полно вам! – строго сказала миссис Хаббард. – Терпеть не могу такие разговоры, все это бредни и предрассудки. Просто кто-то решил попортить другим кровь.

Салли широко улыбнулась – по-кошачьи.

– И все же меня не покидает чувство, что этот кто-то – не совсем нормальный человек.

Миссис Хаббард спустилась на первый этаж и направилась в гостиную. Там находились четверо. Валери Хобхауз примостилась на диване, водрузив на подлокотник узкие изящные ступни. Найджел Чэпмен устроился за столом, положив перед собой увесистый том. Патрисия Лейн облокотилась о каминную полку, а только что вошедшая девушка была в плаще и снимала с головы вязаную шапочку. Девушка была миниатюрной, миловидной, с широко посаженными карими глазами и полуоткрытым ротиком, придававшим ее лицу выражение растерянности.

Валери, вынув сигарету изо рта, произнесла, лениво растягивая слова:

– Привет, ма! Ну как, удалось вам укротить разъяренную тигрицу, нашу достопочтенную хозяйку?

– А что, она вышла на тропу войны? – спросила Патрисия Лейн.

– Еще как вышла! – усмехнулась Валери.

– У нас большие неприятности, – сказала миссис Хаббард. – Мне нужны вы, Найджел.

– Я? – Найджел поднял на нее глаза и закрыл книгу. Его узкое недоброе лицо внезапно озарилось шкодливой, но при этом удивительно обаятельной улыбкой. – А что я такого сделал?

– Надеюсь, что ничего, – ответила миссис Хаббард. – Но чернила, которыми кто-то нарочно залил конспекты Элизабет Джонстон, зеленого цвета. А вы всегда пишете зелеными чернилами.

Глаза его округлились от удивления, улыбка сразу исчезла.

– И что из этого?

– Какой кошмар! – воскликнула Патрисия Лейн. – Делать тебе нечего, Найджел. Я тебя предупреждала: зачем всех шокировать, неужели ты не можешь писать обычными синими чернилами?

– Люблю повыпендриваться, – ответил Найджел. – Хотя, наверно, сиреневые еще лучше. Надо будет такие поискать... Вы не шутите насчет конспектов?

– Я говорю вполне серьезно. Это ваших рук дело?

– Естественно, нет. Конечно, приятно бывает позлить публику, но на подобную пакость я не способен... тем более по отношению к Черной Бесс, которая никогда не лезет в чужие дела, не в пример некоторым, не будем показывать пальцем. Хотел бы я знать, где мои чернила? Я как раз вчера вечером заправлял ручку. Обычно я ставлю их сюда. – Он встал и подошел к полке. – Ага, вот они. – Найджел взял в руки пузырек и присвистнул. – Вы правы. Тут осталось на донышке, а ведь вчера пузырек был почти полный.

Девушка в плаще тихонько ахнула:

– О господи! Какая неприятность!

Найджел повернулся к ней и обвиняюще произнес:

– У тебя есть алиби, Селия?

Девушка опять ахнула:

– А почему я? И вообще, я целый день была в больнице и не могла...

– Перестаньте, Найджел, – вмешалась миссис Хаббард. – Не дразните Селию.

– Не понимаю, почему вы прицепились к Найджелу? – рассердилась Патрисия Лейн. – Только потому, что конспекты залили его чернилами?

– Давай, защищай малыша! – ехидно вставила Валери.

– Но это вопиющая несправедливость...

– Честное слово, я тут абсолютно ни при чем, – всерьез оправдывалась Селия.

– Да никто тебя и не подозревает, детка, – раздраженно перебила ее Валери. – Но как бы там ни было, – она обменялась взглядом с миссис Хаббард, – все это зашло слишком далеко. Надо что-то делать.

– Надо что-то делать, – мрачно подтвердила миссис Хаббард.

– Взгляните, мосье Пуаро, – Мисс Лемон положила перед ним небольшой коричневый сверток. Он развернул его и оценивающе оглядел изящную серебряную туфельку.

– Она была в бюро находок на Бейкер-стрит, как вы и предполагали.

– Это облегчает дело, – сказал Пуаро, – и подтверждает кое-какие мои догадки.

– Безусловно, – вежливо отозвалась мисс Лемон, не проявляя, как всегда, ни малейшего любопытства.

Но зато родственных чувств она лишена не была и поэтому попросила:

– Мосье Пуаро, пожалуйста, если вас не затруднит, прочитайте письмо моей сестры. У нее есть кое-какие новости.

– Где оно?

Мисс Лемон протянула ему конверт. Дочитав последнюю строчку, он тут же велел ей связаться с сестрой по телефону. Как только миссис Хаббард ответила, Пуаро взял трубку.

– Миссис Хаббард?

– Да, это я, мосье Пуаро. Я вам очень благодарна за то, что вы так быстро позвонили. Я была ужасно...

– Откуда вы говорите? – прервал ее Пуаро.

– Как откуда? Из общежития... Ах, ну конечно, понимаю... Я у себя в гостиной.

– У вас спаренный телефон?

– Да, но в основном все пользуются телефоном в холле.

– Нас могут подслушать?

– Никого из студентов сейчас нет. Кухарка пошла в магазин. Джеронимо, ее муж, очень плохо понимает по-английски. Правда, есть еще уборщица, но она туговата на ухо и наверняка не станет подслушивать.

– Прекрасно. Значит, я могу говорить свободно. У вас бывают по вечерам лекции или кино? Ну, словом, какие-нибудь развлечения?

– Иногда мы устраиваем лекции. Недавно к нам приходила мисс Бэлтраут, показывала цветные слайды. Еще есть заявка на лекцию от Дальневосточной Миссии, хотя, боюсь, многих студентов не будет сегодня дома.

– Ага. Значит, так: сегодня вечером вы устроите лекцию мосье Эркюля Пуаро, шефа вашей сестры. Он расскажет о наиболее интересных преступлениях, которые ему довелось расследовать.

– Это, конечно, весьма интересно, но неужели вы думаете...

– Я не думаю, я уверен!

Вечером, придя в гостиную, студенты увидели на доске возле двери объявление:

Реакция студентов была самой различной. Со всех сторон раздавались реплики:

– Никогда о нем не слышал...

– Ах, постойте-постойте, я что-то слыхал... да-да, мне рассказывали про одного малого, которого приговорили к смертной казни за убийство уборщицы, и вроде бы этот детектив в самый последний момент его спас – нашел настоящего убийцу...

– Зачем нам это?..

– А по-моему, очень даже забавно...

– Колин, наверно, будет в восторге. Он помешан на психологии преступников...

– Ну, я бы этого не сказал, но все равно интересно побеседовать с человеком, который непосредственно имел дело с преступниками.

Ужин был назначен на половину восьмого, и, когда миссис Хаббард вышла из своей гостиной (где она угощала почтенного гостя хересом) в сопровождении невысокого человека средних лет с подозрительно черными волосами и свирепыми усами, которые он то и дело подкручивал с довольным видом, большинство студентов уже сидело за столом.

– Вот наши питомцы, мосье Пуаро. Хочу вам представить, ребята, мосье Эркюля Пуаро, который любезно согласился побеседовать с нами после ужина.

После обмена приветствиями Пуаро сел на место, указанное ему миссис Хаббард, и, казалось, был обеспокоен только тем, чтобы не замочить усы в превосходном итальянском супе минестроне[25], поданном маленьким шустрым слугой-итальянцем.

Потом принесли обжигающие спагетти с фрикадельками, и тут девушка, сидевшая справа от Пуаро, робко спросила:

– А правда, что сестра миссис Хаббард работает у вас?

Пуаро повернулся к ней:

– Совершенно верно. Мисс Лемон уже много лет работает у меня секретарем. Лучшего мастера своего дела я не встречал. Я даже немного ее побаиваюсь.

– Понятно. А я думала...

– Что вы думали, мадемуазель?

Он отечески улыбнулся, мысленно давая ей краткую характеристику: хорошенькая, чем-то озабочена, не очень сообразительна, напугана...

Он спросил:

– Можно узнать, как вас зовут и где вы учитесь?

– Меня зовут Селия Остин. Я не учусь, а работаю фармацевтом в больнице Святой Екатерины.

– Интересная работа?

– Не знаю... Вообще-то интересная... – Голосок ее звучал не очень уверенно.

– А чем занимаются остальные молодые люди? Мне бы хотелось побольше узнать о них. Я думал, что здесь живут в основном иностранные студенты, но, оказывается, англичан гораздо больше.

– Некоторых иностранцев сейчас нет, например, мистера Чандры Лала и Гопала Рама, – они из Индии... Да! Еще не видно мисс Рейнйеер, она голландка, и мистера Ахмеда Али, он египтянин и помешан на политике.

– А кто сидит за столом? Расскажите мне о них, пожалуйста.

– Слева от миссис Хаббард сидит Найджел Чэпмен. Он изучает историю средних веков и итальянский язык в Лондонском университете. Рядом с ним, девушка в очках, Патрисия Лейн. Она пишет диплом по археологии. Высокий рыжий парень – Лен Бейтсон, врач, а та темноволосая девушка – Валери Хобхауз, она работает в салоне красоты. Ее сосед – Колин МакНабб, будущий психиатр.

Когда она говорила о Колине, голос ее слегка дрогнул. Пуаро метнул на нее быстрый взгляд и увидел, что она покраснела.

Он отметил про себя: «Ага, значит мы влюблены и не можем скрыть своих чувств».

Он заметил, что юный МакНабб не обращает на Селию никакого внимания, а увлеченно беседует с рыжеволосой хохотушкой, сидящей с ним рядом за столом.

– Это Салли Финч. Фулбрайтовская стипендиатка. А возле нее – Женевьев Марико. Она вместе с Рене Алем изучает английский. Маленькая блондинка – Джин Томлинсон, она тоже работает в больнице Святой Екатерины. Она физиотерапевт. Негра зовут Акибомбо. Он из Западной Африки, отличный парень. Последней с той стороны сидит Элизабет Джонстон, она учится на юридическом. А справа от меня два студента из Турции, они приехали неделю назад и совсем не говорят по-английски.

– Спасибо. И как же вы между собой ладите? Ссоритесь, наверно?

Игривый тон был призван смягчить серьезность вопроса.

Селия ответила:

– О, мы так заняты, что нам некогда ссориться, хотя...

– Хотя что, мисс Остин?

– Найджел... тот, что сидит рядом с миссис Хаббард... обожает поддразнивать людей, злить их. А Лен Бейтсон сразу заводится. Он тогда бывает просто страшен. Но вообще-то он очень добрый.

– А Колин МакНабб тоже сердится?

– О нет, что вы! Колин только посмеивается над Найджелом.

– Понятно. А девушки между собой не ссорятся?

– Нет-нет, мы очень дружим. Женевьев, правда, порой обижается. Я думаю, это национальная черта; французы, по-моему, очень обидчивые... Ой... я... я не то хотела сказать, простите меня...

Селия не знала, куда деться от смущения.

– Ничего, я не француз, а бельгиец, – едва сдержав улыбку, успокоил ее Пуаро. И тут же, не давая Селии опомниться, перешел в наступление. – Так о чем же вы думали, мисс Остин? Помните, вы сказали вначале...

Она нервно скатала хлебный шарик:

– Да просто... понимаете... у нас недавно были неприятности... вот я и подумала, что миссис Хаббард... но это ужасная чушь, не обращайте внимания...

Пуаро не стал допытываться. Он повернулся к миссис Хаббард и подключился к ее беседе с Найджелом Чэпменом, который с невозмутимым видом доказывал, что преступление – это одна из форм искусства, и настоящие подонки общества – полицейские, поскольку они выбирают эту профессию из скрытого садизма. Пуаро потешался, глядя, как молодая женщина в очках, сидящая рядом с Найджелом, отчаянно пытается сгладить неловкость, а тот не обращает на нее абсолютно никакого внимания.

Миссис Хаббард мягко улыбалась.

– У молодежи сейчас на уме только политика и психология, – сказала она, – Мы были куда беспечней. Мы любили танцевать. Если скатать ковер в гостиной, там вполне можно устроить танцзал и плясать до упаду, но вам это и в голову не приходит.

Селия рассмеялась и лукаво сказала:

– А ведь ты любил танцевать, Найджел. Я даже танцевала с тобой однажды, хотя ты, наверно, не помнишь.

– Ты – со мной? – недоверчиво спросил Найджел. – Где?

– В Кембридже, на открытии майских гонок.

– Ах этот май! – Найджел махнул рукой, как бы открещиваясь от ошибок молодости. – В юности чего только не бывает. К счастью, это скоро проходит.

Найджелу явно было не больше двадцати пяти. Пуаро усмехнулся в усы.

Патрисия Лейн, как бы оправдываясь, произнесла:

– Понимаете, миссис Хаббард, мы так заняты... надо ходить на лекции и потом писать конспекты, так что на всякие глупости просто не остается времени.

– Но у человека только одна молодость, – возразила миссис Хаббард.

Отведав на десерт шоколадного пудинга, все отправились в гостиную и каждый налил себе кофе из кофейника, стоявшего на столе. Пуаро предложил начать лекцию. Турки вежливо откланялись, а остальные расселись по местам, выжидающе глядя на гостя.

Пуаро встал и заговорил свойственным ему самонадеянным тоном. Звук собственного голоса всегда ему нравился, и он непринужденно проболтал минут сорок пять, припоминая случаи из своей практики и слегка сгущая краски. Деликатное предположение, что он им просто морочил голову, не было бы чрезмерным.

– Так вот, стало быть, – закончил он, – я сказал этому бизнесмену, что он напоминает мне одного льежского фабриканта, владельца мыловаренного завода, который отравил супругу, чтобы жениться на красивой блондинке, своей секретарше. Я сказал об этом вскользь, но эффект был потрясающим. Он тут же отдал мне украденные деньги, да-да, те самые, которые у него украли, а я нашел! Сидит передо мной бледный, а в глазах – ужас. Я ему говорю: «Я отдам их благотворительному обществу». А он мне: «Поступайте как вам заблагорассудится». Ну что ж, тогда я советую ему: «Вам, мосье, надо быть очень, очень осторожным». Он молча кивает и утирает пот со лба. Он перепугался насмерть, а я... я спас ему жизнь. Потому что теперь, как бы он ни сходил с ума по блондинке-секретарше, он никогда не попытается отравить свою глупую и вздорную жену. Лучшее лечение – это профилактика. Надо предупреждать преступления, а не сидеть сложа руки и ждать у моря погоды.

Он поклонился и развел руками.

– Ну, вот и все, я, наверно, вконец утомил вас.

Раздались бурные аплодисменты. Пуаро еще раз поклонился, но не успел сесть на место, как Колин МакНабб вынул трубку изо рта и спросил:

– А теперь вы, может быть, скажете нам, зачем вы на самом деле сюда пожаловали?

На мгновение воцарилась тишина, потом Патрисия укоризненно воскликнула:

– Колин!

– Но это же и дураку понятно! – Колин обвел присутствующих презрительным взглядом. – Мосье Пуаро прочитал нам забавную лекцию, но, естественно, он пришел сюда не ради этого. Он же пришел по делу! Неужели вы думали, мосье Пуаро, что вам удастся нас провести?

– Ты говори только за себя, Колин, – возразила Салли.

– Но ведь я прав!

Пуаро опять шутливо развел руками.

– Увы, я должен признаться, что наша милая хозяйка действительно сообщила мне о некоторых причинах ее... беспокойства.

Лен Бейтсон поднялся на ноги, лицо его окаменело от гнева.

– Послушайте! Что здесь происходит? Это что же, все подстроено?

– А ты только сейчас догадался, Бейтсон? – ласково поинтересовался Найджел.

Селия испуганно ахнула и воскликнула:

– Значит, я не ошиблась!

Но тут раздался властный, решительный голос миссис Хаббард:

– Я попросила мосье Пуаро прочитать лекцию, однако я также рассказала ему о наших неприятностях и попросила у него совета. Необходимо было действовать, и передо мной стоял выбор: либо обратиться к мосье Пуаро, либо в полицию.

Немедленно вспыхнула неистовая перепалка. Женевьев истошно завопила, перейдя на французский:

– Какой позор, какая низость связываться с полицией!

Кто-то с ней спорил, кто-то соглашался. В конце концов Лен Бейтсон, воспользовавшись минутным затишьем, решился предложить:

– Давайте послушаем, что скажет о наших делах мосье Пуаро.

– Я сообщила мосье Пуаро все факты, – поспешно вставила миссис Хаббард. – И надеюсь, что, если он захочет вас кое о чем расспросить, вы не станете возражать.

– Благодарю, – поклонился ей Пуаро. А потом, как фокусник, достал вечерние туфли и преподнес их Салли Финч. – Это ваши туфли, мадемуазель?

– М-мои... а откуда... откуда вы взяли вторую? Она же пропала!

– И попала в бюро забытых вещей на Бейкер-стрит.

– Но почему вы решили обратиться туда, мосье Пуаро?

– О, до этого несложно было додуматься. Кто-то взял туфельку из вашей комнаты. Зачем? Естественно, не для того, чтобы носить или продать. В доме наверняка обыщут каждый закоулок, а значит, похитителю нужно было куда-то ее спрятать или уничтожить. Но уничтожить туфлю гораздо сложнее, чем просто завернуть ее в бумагу и оставить в часы пик в автобусе иди в электричке, ну скажем, положить под сиденье. Я сразу об этом подумал, и впоследствии мое предположение подтвердилось. А раз оно подтвердилось, то, значит, мои подозрения оказались небеспочвенными: туфля была украдена, дабы... как выразился один английский писатель, «досадить, потому что это обидно».

Послышался короткий смешок Валери:

– Ну, теперь тебе, Найджел, не отпереться. Попался, моя радость?

Найджел самодовольно ухмыльнулся:

– Коли башмак впору – бери да носи!

– Чепуха! – возразила Салли. – Найджел не брал мою туфлю.

– Конечно, не брал! – сердито выкрикнула Патрисия. – Как может даже в голову такое прийти?

– Может или не может – не знаю, – сказал Найджел. – Но я тут ни при чем... впрочем, то же скажут про себя и все остальные.

Казалось, Пуаро ждал этих слов, как актер ждет нужную реплику. Он задумчиво взглянул на раскрасневшегося от гнева Лена Бейтсона, потом перевел испытующий взгляд на других студентов.

– Мое положение весьма щекотливо. Я в вашем доме гость. Миссис Хаббард пригласила меня провести приятный вечер, только и всего. И конечно, я пришел, дабы вернуть мадемуазель ее прелестные туфельки. Что же касается прочих дел... – он помолчал, – мосье Бейтсон, если не ошибаюсь, хотел узнать мое мнение о... м-м... ваших проблемах. Но, думаю, с моей стороны было бы бестактно вмешиваться в ваши дела... если, конечно, вы сами меня не попросите.

Мистер Акибомбо решительно закивал курчавой черной головой.

– Это очень, очень правильно, – сказал он. – Настоящая демократия – это когда вопрос постановляется на голосование.

– Ерунда! Мы не на собрании. – В голосе Салли Финч послышались раздраженные нотки. – Давайте не будем заниматься ерундой и послушаем, что нам посоветует мосье Пуаро.

– Совершенно с тобой согласен, – поддакнул Найджел.

Пуаро кивнул.

– Прекрасно, – сказал он. – Раз вы все спрашиваете моего совета, извольте: на мой взгляд, миссис Хаббард или даже самой миссис Николетис следует немедленно обратиться в полицию. Нельзя терять ни минуты!

Подобного заявления, безусловно, никто не ожидал. Оно не вызвало даже протеста и комментариев; просто в комнате вдруг воцарилась гробовая тишина.

Воспользовавшись всеобщим замешательством, миссис Хаббард торопливо пожелала студентам спокойной ночи и увела Пуаро к себе.

Она зажгла свет, закрыла дверь и усадила знаменитого сыщика в кресло возле камина. Ее симпатичное доброе лицо было напряженным и озабоченным. Она предложила гостю сигарету, но Пуаро вежливо отказался, объяснив, что предпочитает курить свои. Он протянул ей пачку, но она рассеянно проронила, что не курит.

Усевшись напротив гостя, миссис Хаббард после легкой заминки произнесла:

– Наверное, вы правы, мосье Пуаро. Мы должны были вызвать полицию, особенно после истории с конспектами. Но вряд ли вам стоило так... прямо говорить об этом.

– Вы полагаете? – спросил Пуаро, закуривая тоненькую сигарету и провожая взглядом колечки дыма. – По-вашему, я должен был покривить душой?

– Как вам сказать... я, конечно, ценю честность и прямоту, но в данном случае не следовало бы идти напролом, можно было потихоньку пригласить сюда полицейского и побеседовать с ним конфиденциально. Ведь теперь человек, все это натворивший, предупрежден.

– Наверное, да.

– Не наверное, а наверняка, – довольно резко возразила миссис Хаббард. – И сомневаться тут нечего. Даже если это кто-то из прислуги или студентов, не присутствовавших сегодня на лекции. Все равно до них дойдут слухи. Так всегда бывает.

– Вы правы, именно так всегда и бывает.

– И потом, вы не подумали о миссис Николетис. Бог знает, как она к этому отнесется. Ее реакцию невозможно предугадать.

– Что ж, будет любопытно посмотреть на ее реакцию.

– И конечно, без ее согласия мы не можем обращаться в полицию... Ой, кто это?

Раздался резкий, властный стук в дверь. Не успела миссис Хаббард раздраженно крикнуть: «Войдите», как в дверь опять постучали, и на пороге вырос суровый Колин МакНабб с трубкой в зубах.

Вытащив трубку изо рта и прикрыв за собой дверь, он сказал:

– Извините, но мне очень нужно поговорить с вами, мосье Пуаро.

– Со мной? – невинно воззрился на него Пуаро.

– Ага, с вами, – мрачно подтвердил Колин.

Он неуклюже пододвинул стул и уселся напротив Эркюля Пуаро.

– Вы прочитали нам сегодня любопытную лекцию, – снисходительным тоном начал он. – Я не отрицаю, что вы – человек опытный, так сказать, собаку съевший на таких делах. Однако, вы уж простите меня, ваши методы и идеи давно устарели.

– Колин! Колин! – Миссис Хаббард даже покраснела. – Вы удивительно бестактны.

– Я не собираюсь никого обижать, мне просто хочется поговорить откровенно. Ваш кругозор, мосье Пуаро, ограничивается лишь «преступлением и наказанием».

– По-моему, это вполне нормальный ход событий, – возразил Пуаро.

– Вы узко понимаете юриспруденцию... более того, сами ваши законы давно устарели. Сейчас даже юристы не могут не считаться с новыми, современными теориями относительно мотивов преступления. Нет ничего важнее мотивов, мосье Пуаро.

– Но позвольте, – воскликнул Пуаро, – в таком случае я – сторонник той же концепции, выражаясь вашим современным научным языком!

– Тогда вы должны разобраться в причинах событий, происходящих у нас, чтобы понять, почему это случилось.

– Что ж, я и в данном пункте разделяю вашу точку зрения. Конечно, мотивы важнее всего.

– Ведь на все существуют свои причины, а причины иных неблаговидных поступков, с точки зрения совершившего их, могут быть самыми благовидными.

Тут миссис Хаббард, не выдержав, с негодованием воскликнула:

– Что за чушь!

– Вы глубоко заблуждаетесь, – повернулся к ней Колин. – Нужно учитывать психологическую подоплеку поступков.

– Психологическую дребедень, – отрезала миссис Хаббард. – Терпеть не могу эти глупости!

– Потому что вы совершенно не разбираетесь в психологии, – сурово ответствовал Колин и вновь обратился к Пуаро: – Данные проблемы меня чрезвычайно интересуют. Я сейчас стажируюсь на кафедре психологии и психиатрии. Мы анализируем самые сложные, парадоксальные случаи, и уверяю вас, мосье Пуаро, некорректно подходить к преступнику только с мерками первородного греха или сознательного нарушения законов страны. Надо понять, в чем корень зла, если вы действительно хотите наставлять молодых преступников на путь истинный. Таких теорий в ваше время не было, и наверняка вам сложно их принять.

– Воровство все равно остается воровством, как его ни преподноси, – упрямо сказала миссис Хаббард.

Колин раздраженно нахмурился.

А Пуаро смиренно произнес:

– Мои взгляды несомненно устарели, но я охотно вас выслушаю, мистер МакНабб.

Колин был приятно удивлен.

– Рад это слышать, мосье Пуаро. Значит, так: постараюсь вам объяснить как можно проще.

– Благодарю, – кротко отвечал Пуаро.

– Удобнее всего начать с туфель, которые вы вернули сегодня Салли Финч. Как вы помните, была украдена одна туфля. Всего одна.

– Да, и, помнится, меня это поразило, – сказал Пуаро.

Колин МакНабб подался вперед, его красивое сумрачное лицо оживилось.

– Но истинный смысл происходящего конечно же ускользнул от вас! А ведь история с туфелькой – превосходная, наглядная иллюстрация современных теорий. Мы имеем дело с ярко выраженным «комплексом Золушки». Вам, вероятно, знакома сказка о Золушке?

– Лишь во французском варианте.

– Золушка, бесплатная работница, сидит у очага; ее сестры, разодетые в пух и прах, собираются на бал в королевский дворец. Фея, крестная Золушки, тоже отправляет девушку на бал. Когда часы бьют полночь, ее наряд превращается в лохмотья, и она поспешно убегает из дворца, теряя по дороге башмачок. Стало быть, мы имеем дело с человеком, который мысленно отождествляет себя с Золушкой (разумеется, подсознательно). Тут налицо и фрустрация[26], и зависть, и комплекс неполноценности. Девушка крадет туфельку. Почему?

– Девушка?

– Ну конечно! – укоризненно произнес Колин. – Это и дураку понятно.

– Ну, знаете, Колин! – воскликнула миссис Хаббард.

– Пожалуйста, продолжайте, – мягко произнес Пуаро.

– Возможно, она и сама толком не знает, почему она это делает, но ее подсознательное желание вполне понятно. Она хочет быть принцессой, хочет, чтобы принц обратил на нее внимание. Важно и то, что она крадет туфельку у симпатичной девушки, которая как раз собирается на вечеринку.

Трубка Колина давно погасла; он помахивал ею, все больше воодушевляясь.

– А теперь рассмотрим некоторые другие события. Девушка, как сорока, крадет безделушки. Но все они так или иначе связаны с понятием женской привлекательности: компактную пудру, губную помаду, серьги, браслет, кольцо. Любая из краж имеет двойную подоплеку. Девушка хочет, чтобы ее заметили. И даже наказали, – такое желание нередко наблюдается у малолетних преступников. Это не воровство в обычном смысле слова. Подобными людьми движет вовсе не жажда обогащения, а нечто иное. Из тех же самых побуждений богатые женщины, бывает, крадут в супермаркетах дешевые вещи.

– Глупости! – яростно возмутилась миссис Хаббард. – Просто есть люди без стыда и совести, вот и вся премудрость!

– Однако среди украденных вещей было бриллиантовое кольцо, – сказал Пуаро, не обращая внимания на миссис Хаббард.

– Его вернули.

– Но неужели, мистер МакНабб, вы и стетоскоп причисляете к женским безделушкам?

– О, история со стетоскопом затрагивает еще более глубокие уровни подсознания. Не очень привлекательные женщины могут в поисках сублимации[27] стремиться к успеху, добиваясь успехов в профессиональной области.

– А поваренная книга?

– Символ дома, семейной жизни, мужа.

– А борная кислота?

Колин раздраженно поморщился:

– Бог с вами, мосье Пуаро! Ну кому нужна борная кислота? Зачем ее красть?

– Вот этого я и не могу понять. Мистер МакНабб, у меня создалось впечатление, что у вас на все готов ответ. В таком случае объясните мне смысл исчезновения старых фланелевых брюк; ваших брюк, если я не ошибаюсь.

Колин впервые смутился. Он покраснел и, кашлянув, произнес:

– Я мог бы вам объяснить, но это довольно сложно и... неловко.

– Понятно, вы не хотите ставить меня в неловкое положение, верно?

Пуаро внезапно подался вперед и похлопал молодого человека по коленке:

– А чернила, которыми залили конспекты, а шарф, изрезанный на мелкие кусочки, – вы и к этому относитесь как к проявлениям «комплекса Золушки»?

Куда только девался благодушный менторский тон Колина!

– Нет, – сказал он. – Поверьте, я встревожен. Дело серьезное. Девушку нужно лечить, причем срочно. Однако этим должны заниматься врачи, а не полиция. Ведь бедняжка сама не ведает, что творит. Она совершенно запуталась. Если бы я...

– Значит, вам известно, кто она? – прервал его Пуаро.

– Скажем так: у меня есть основания подозревать кое-кого.

Пуаро пробормотал, как бы подводя итог рассуждениям:

– Девушка, не имеющая особого успеха у мужчин. Робкая. Привязчивая. Не очень быстро соображающая. Неудовлетворенная жизнью и одинокая. Девушка...

В дверь постучали. Пуаро замолк. Стук повторился.

– Войдите! – крикнула миссис Хаббард.

Дверь открылась, и в комнату вошла Селия Остин.

– Ага, – кивнул Пуаро. – Так я и думал: мисс Селия Остин.

Селия с тоской посмотрела на Колина.

– Я не знала, что ты здесь, – сказала она прерывающимся голосом. – Я пришла, чтобы...

Она глубоко вздохнула и кинулась к миссис Хаббард.

– Пожалуйста, прошу вас, не вызывайте полицию! Это я виновата. Вещи брала я. Не знаю почему. Сама не понимаю. Я не хотела. На меня вдруг что-то нашло. – Она обернулась к Колину. – Теперь ты знаешь, на что я способна... и, наверно, даже видеть меня не захочешь. Я знаю, я – ужасная.

– Вовсе нет, с чего ты взяла? – сказал Колин. Его бархатный голос был теплым и ласковым. – Ты просто немножко запуталась, вот и все. Это такая болезнь... от искаженного восприятия действительности. Доверься мне, Селия, и я быстро тебя вылечу.

– Да, Колин? Правда?

Селия глядела на него с нескрываемым обожанием.

Он отеческим жестом взял ее за руку.

– Но теперь все будет хорошо, и тебе не придется нервничать. – Он поднялся со стула и жестко посмотрел на миссис Хаббард. – Я надеюсь, – сказал он, – что больше не будет никаких разговоров про полицию. Ничего действительно ценного украдено не было, а все, что Селия взяла, она вернет.

– Браслет и пудру я вернуть не могу, – встревоженно перебила его Селия. – Я их выбросила... в туалет. Но я куплю новые.

– А стетоскоп? – спросил Пуаро. – Куда вы дели стетоскоп?

Селия покраснела:

– Никакого стетоскопа я не брала. Зачем мне этот дурацкий стетоскоп? – Она зарделась еще больше. – И я не заливала чернилами конспекты Элизабет. Я не способна на такую низость.

– Но шарфик мисс Хобхауз вы все-таки разрезали на мелкие кусочки, мадемуазель.

Селия смутилась и, запинаясь, ответила:

– Это совсем другое. Я хочу сказать, что Валери на меня не обиделась.

– А рюкзак?

– Я его не трогала. Но тот, кто его разрезал, сделал это просто со зла.

Пуаро взял реестр украденных вещей, который он переписал из блокнота миссис Хаббард.

– Скажите мне, – попросил он, – и я надеюсь, что теперь-то вы скажете правду. Что вы взяли из этого списка?

Селия взглянула на листок и тут же ответила:

– Я ничего не знаю про рюкзак, электрические лампочки, борную кислоту и соль для ванны, а кольцо я взяла по ошибке. Как только я поняла, что оно дорогое, то сразу его вернула.

– Понятно.

– Я не хотела поступать бесчестно. Я просто...

– Просто что?

Взгляд Селии стал затравленным.

– Не знаю... правда, не знаю... У меня в голове такая каша...

Колин властно вмешался:

– Я буду вам очень признателен, если вы оставите Селию в покое. Обещаю, что больше это не повторится. Отныне я полностью за нее отвечаю.

– О, Колин, какой ты хороший!

– Я хочу, чтобы ты побольше рассказала мне о своей жизни, о детстве. Ведь твои отец и мать не очень ладили между собой?

– Да, это был сплошной кошмар... моя семья...

– Так я и думал. А...

Миссис Хаббард резко прервала его, заявив:

– Хватит, замолчите. Я рада, что вы, Селия, пришли и во всем сознались. Вы причинили нам много беспокойства и неприятностей, и вам должно быть стыдно. Но я верю, что это не вы вылили чернила на конспекты Элизабет. Это на вас совершенно непохоже. А теперь уходите оба. Я от вас устала.

Когда дверь за ними закрылась, миссис Хаббард глубоко вздохнула.

– Ну, что вы обо всем этом думаете?

В глазах Пуаро заплясали искорки.

– По-моему, мы присутствовали при объяснении в любви... на современный лад.

Миссис Хаббард возмущенно взмахнула рукой:

– Господь с вами!

– Autres temps, autres mœurs[28], – пробормотал Пуаро. – В моей юности молодые люди давали почитать девушкам теософские труды и обсуждали с ними «Синюю птицу» Метерлинка. Мы были сентиментальны и романтичны. Теперь же юноши с девушками сходятся на почве комплексов и неустроенной жизни.

– Полнейший бред, – сказала миссис Хаббард.

Пуаро покачал головой:

– Почему бред? У них тоже есть нравственные устои, но беда в том, что молодые ученые-правдолюбцы типа Колина видят вокруг одни только комплексы и трудное детство своих подопечных и считают их жертвами.

– Отец Селии умер, когда ей было четыре года, – сказала миссис Хаббард. – Она росла с матерью, женщиной немного глуповатой, но доброй, и детство у нее было вполне нормальным.

– Но у нее хватит ума не рассказывать этого юному МакНаббу. Она будет говорить то, что ему хочется услышать. Она слишком сильно в него влюблена.

– Неужели вы верите во всю эту чушь, мосье Пуаро?

– Я не верю в то, что у Селии «комплекс Золушки», равно как и в то, что она воровала, не ведая, что творит. На мой взгляд, она крала, желая привлечь внимание солидного и серьезного Колина МакНабба, и вполне в этом преуспела. Будь она только хорошенькой, но обычной застенчивой девушкой, он, скорее всего, даже не взглянул бы на нее. По-моему, – добавил Пуаро, – она была готова горы свернуть, лишь бы понравиться своему избраннику.

– Никогда бы не подумала, что у нее хватит на это ума, – сказала миссис Хаббард.

Пуаро не ответил. Он, нахмурившись, что-то обдумывал, а миссис Хаббард продолжала:

– Значит, мы с вами попали пальцем в небо. Умоляю, простите меня, мосье Пуаро, за то, что я докучала вам такими пустяками! Но, слава богу, все уже позади.

– Нет-нет, – покачал головой Пуаро. – Думаю, конец еще не близок. Мы разобрались лишь с тем, что лежало на поверхности. Но многое осталось невыясненным, и у меня создается впечатление, что это дело серьезное, весьма серьезное.

Миссис Хаббард покраснела:

– Неужели, мосье Пуаро? Вы действительно так думаете?

– Мне так кажется... Простите, мадам, нельзя ли мне поговорить с мисс Патрисией Лейн? Я хочу поглядеть на кольцо, которое пытались у нее украсть.

– Конечно, о чем речь! Я сейчас же ее позову. А мне надо поговорить с Леном Бейтсоном.

Вскоре явилась Патрисия Лейн. Она вопросительно глядела на Пуаро.

– Извините, что отрываю вас от дел, мисс Лейн.

– Ничего-ничего. Я ничем не занята. Миссис Хаббард сказала, что вы хотели взглянуть на кольцо.

Она сняла его с пальца и протянула Пуаро.

– Бриллиант действительно крупный, но оправа старомодная. Кольцо подарил моей маме отец по случаю помолвки.

Пуаро кивнул, рассматривая кольцо.

– А она жива, ваша матушка?

– Нет. Мои родители умерли.

– Прискорбно.

– Да, они были хорошими людьми, но, увы, я никогда не была с ними особенно близка. Потом я раскаивалась. Маме хотелось иметь веселую, хорошенькую дочку, которая любила бы наряжаться и вести светскую жизнь. Она очень переживала, когда я ударилась в археологию.

– А вы с детства были очень серьезной?

– Да, пожалуй. Ведь жизнь так коротка, и надо успеть в ней чего-то добиться.

Пуаро задумчиво посмотрел на нее.

Патрисии Лейн было лет тридцать. Она почти не пользовалась косметикой, лишь слегка, очень аккуратно, подкрашивала губы. Пепельные волосы зачесаны назад, прическа самая что ни на есть простая. Спокойные милые голубые глаза смотрят из-за очков очень строго и серьезно.

«Никакой изюминки. Bon Dieu![29] – внутренне изумился Пуаро. – А одежда-то, одежда! Как это говорится: из бабушкиных сундуков! Ma foi[30], какое точное выражение!»

Во взгляде его сквозило неодобрение. Ровный вежливый голос Патрисии казался ему утомительным. «Эта девушка, конечно, умна и образованна, – подумал он, – но, увы, с каждым годом она будет все большей занудой. А к старости... – и тут ему вспомнилась графиня Вера Русакова. – Что за роскошная, экзотическая женщина, и это на закате своих лет! А современные девицы... Впрочем, может, я просто старею, – сказал себе Пуаро. – Даже эта девушка для кого-то воплощенная Венера. Хотя, пожалуй, навряд ли».

А Патрисия продолжала:

– Мне действительно неприятно, что Бесс, ну... мисс Джонстон так пострадала. По-моему, зеленые чернила взяли специально, чтобы подозрение пало на Найджела. Но уверяю вас, мосье Пуаро, Найджел никогда не сделал бы ничего подобного!

– А! – Пуаро взглянул на нее с интересом. Она покраснела и оживилась.

– Найджела непросто понять, – откровенно сказала она. – Ведь у него было трудное детство.

– Mon Dieu[31], опять та же песня!

– Простите, что вы сказали?

– Нет-нет, ничего. Так вы говорили...

– О Найджеле. С ним нелегко ладить. Он совершенно не признает авторитетов. Он умен, да, да, на редкость... но порою он ведет себя не очень правильно. Он любит насмешничать. И слишком высокомерен, чтобы оправдываться или выгораживать себя. Даже если его все будут подозревать в том, что это он залил чернилами конспекты, он не станет оправдываться, а просто скажет: «Пусть думают, если им хочется». А это страшно глупо.

– Вы давно его знаете?

– Нет, примерно год. Мы познакомились во время поездки по замкам Луары. Он заболел гриппом, а потом началось воспаление легких, и я его выхаживала. У него очень слабое здоровье, и он совсем себя не бережет. Он такой независимый, но в каких-то вопросах – сущий младенец, которому нужна нянька.

Пуаро вздохнул. Он вдруг страшно устал от всех этих любовных историй... Сначала Селия, глядевшая на Колина преданными собачьими глазами. А теперь Патрисия, этакая безгрешная мадонна. Конечно, без любви жить нельзя; молодые люди должны выбирать своих суженых, но он, Пуаро, к счастью, уже далек от этого.

Он встал:

– Вы позволите мне, мадемуазель, взять ваше кольцо? Завтра я его обязательно верну.

– Конечно, возьмите, – чуть удивленно ответила Патрисия.

– Вы очень любезны. И прошу вас, мадемуазель, будьте осторожны.

– Осторожна? Но почему?

– Если бы я знал! – сказал Эркюль Пуаро.

Он был по-прежнему встревожен.

Следующий день миссис Хаббард прожила как в кошмарном сне.

Утром, когда она встала, у нее было такое ощущение, будто гора с плеч свалилась. Снедавшие ее сомнения по поводу недавних событий наконец рассеялись. Во всем оказалась виновата глупая девчонка и эти ее по-современному дикие выходки, которые миссис Хаббард просто не выносила. Но отныне в доме вновь воцарится порядок.

Однако, спустившись в благодушном настроении к завтраку, миссис Хаббард поняла, что ее едва обретенное спокойствие вновь под угрозой. Студенты словно сговорились и вели себя в то утро просто из рук вон плохо; правда, каждый на свой лад.

Мистер Чандра Лал, потрясенный диверсией в комнате Элизабет, впал в обличительный раж.

– Притеснение, – кипятился он, – это явное притеснение со стороны европейцев! Они презирают людей других рас, они полны предрассудков. Случай с Элизабет – типичнейшее проявление расизма.

– Успокойтесь, мистер Лал, – одернула индийца миссис Хаббард. – Ваши обвинения необоснованны. Никому не известно, кто это сделал и по какой причине.

– Разве, миссис Хаббард? А я думал, что Селия пришла к вам и покаялась, – удивилась Джин Томлинсон. – Я так обрадовалась, узнав об этом! Мы должны быть к ней милосердны.

– Наша милосердная Джин! – зло воскликнула Валери Хобхауз.

– По-моему, тут глупо ехидничать.

– «Покаялась!» – передразнил Найджел, дернув плечами. – Мерзейшее слово.

– Не понимаю, почему оно тебе не нравится. Оно в ходу среди членов Оксфордской общины, и...

– Что ты городишь? Неужели ты решила попотчевать нас на завтрак Оксфордской общиной?

– Что происходит, ма? Неужели Селия действительно все это стащила? Значит, она поэтому не вышла сегодня к завтраку?

– Я не понимаю, пожалуйста, – сказал Акибомбо.

Но ввести его в курс дела никто не удосужился. Всем не терпелось высказать свое мнение.

– Бедняжка, – гнул свою линию Лен Бейтсон. – Она что, сидела без денег?

– А знаете, я ничуть не удивилась, – с расстановкой сказала Салли. – Я все время подозревала...

– Но неужели Селия залила мои конспекты? – с сомнением спросила Элизабет Джонстон. – Удивительно, просто не верится.

– Селия не прикасалась к вашим конспектам, – отрезала миссис Хаббард. – И прошу вас немедленно прекратить эту дискуссию. Я собиралась рассказать вам обо всем попозже, но...

– Но Джин вчера вечером подслушала ваш разговор, – сказала Валери.

– Я не подслушивала. Просто я случайно...

– Да говори уж начистоту, Бесс, – перебил ее Найджел. – Ты прекрасно знаешь, кто пролил чернила. Я, сказал Найджел-злодей, из бутылки зеленой своей я пролил чернила![32]

– Это не он! Найджел, ну чего ты валяешь дурака?

– Я благороден и выгораживаю тебя, Пэт. Не ты ли вчера утром просила у меня чернила?

– Я не понимаю, пожалуйста, – вновь произнес Акибомбо.

– А тебе и не нужно понимать, – ответила Салли. – На твоем месте я бы сидела и помалкивала.

Мистер Чандра Лал подскочил как ужаленный:

– А потом вы спрашиваете, почему в мире царит насилие? И почему Египет претендует на Суэцкий канал?

– Черт побери! – заорал Найджел и грохнул чашкой о блюдце, – Сперва Оксфордская община, теперь политика! Не дают спокойно позавтракать! Я ухожу.

Он яростно отшвырнул стул и вылетел из комнаты.

– На улице холодно, ветер! Надень пальто! – кинулась вслед за ним Патрисия.

– Кудах-ах-тах! – передразнила Валери. – Ну, захлопала крылышками!

Француженка Женевьев, еще недостаточно хорошо знавшая английский, чтобы понимать такой бурный речевой поток, внимательно слушала Рене, который переводил ей на ухо, о чем говорят за столом. Внезапно она закричала срывающимся голосом:

– Comment donc? C'est cette petite qui m'a volé mon compact? Ah, par example! J'irai à la police. Je ne supporterai pas une pareille...[33]

Колин МакНабб уже давно пытался вставить свое веское слово, но его глубокий роскошный бас утонул в женском визге. Тогда он перестал церемониться и со всего размаху стукнул кулаком по столу, да так, что тут же воцарилось молчание. Вазочка с мармеладом слетела со стола и разбилась.

– Замолчите вы наконец и дайте сказать мне! В жизни не встречал такого вопиющего невежества и злобы! Вы хотя бы чуточку разбираетесь в психологии? Поверьте, девушка не виновата. Она переживала тяжелый эмоциональный кризис, и мы должны быть крайне деликатны и внимательны к ней, иначе она останется калекой на всю жизнь. Я вас предупреждаю: крайне бережно... именно это ей сейчас необходимо.

– Постой-постой, – зазвенел уверенный голосок Джин. – Я с тобой, конечно, согласна, к ней надо быть снисходительней, но все равно – мы же не можем ей потакать! Я хочу сказать, потакать воровству!

– Воровству! – повторил Колин. – Но это не воровство. Черт побери, меня от вас тошнит... от всех.

– Интересная пациентка, да, Колин? – усмехнулась Валери.

– Для исследователя, интересующегося проблемами нестандартного мышления, – безусловно.

– Конечно, у меня она ничего не украла, – начала Джин, – но я думаю...

– У тебя-то она, естественно, ничего не взяла, – сурово оборвал ее Колин. – Но вряд ли бы ты обрадовалась, узнав почему.

– Не понимаю, о чем ты...

– Да брось, Джин, – сказал Лен Бейтсон. – Хватит пререкаться. Мы с тобой опаздываем.

Они ушли.

– Скажи Селии, пусть не вешает носа, – бросил Лен через плечо Колину.

– Я хочу выразить официальный протест, – заявил мистер Чандра Лал. – У меня украли борную кислоту, крайне необходимую для моих глаз, воспаляющихся от переутомления.

– Вы тоже опоздаете, мистер Лал, – одернула его миссис Хаббард.

– Мой преподаватель сам не отличается пунктуальностью, – мрачно ответил мистер Чандра Лал, но пошел к двери. – И потом, он ведет себя неразумно и некорректно, когда я задаю ему глубоко научные вопросы...

– Mais il faut qu'elle me le rende, ce compact[34], – сказала Женевьев.

– Вы должны говорить по-английски, Женевьев. Вы никогда не выучите язык, если из-за подобных пустяков, будете переходить на французский. Кстати, вы обедали в это воскресенье в общежитии и не заплатили мне.

– Ах, я оставила кошелек в комнате. Я заплачу вечером... Viens, René, nous serons en retard[35].

– Пожалуйста, – взмолился Акибомбо, растерянно глядя вокруг, – я не понимаю.

– Пойдем, Акибомбо, – сказала Салли. – Я тебе все объясню по дороге в институт.

Она ободряюще кивнула миссис Хаббард и увела с собой сбитого с толку Акибомбо.

– О боже! – глубоко вздохнула миссис Хаббард. – И черт меня дернул пойти на эту работу!

Валери, единственная, кто оставался в комнате, дружески улыбнулась ей.

– Не переживайте, ма, – сказала она. – У ребят нервы на взводе, но, к счастью, все выяснилось.

– Надо сказать, я была просто потрясена.

– Чем? Что этим занималась Селия?

– Да. А вас это не удивило?

– Да нет, в общем-то это было очевидно, – как-то рассеянно ответила Валери.

– Вы что, ее подозревали?

– Кое-что казалось мне подозрительным. Но, как бы там ни было, она своего добилась – заполучила Колина.

– Да, но, по-моему, в этом есть нечто недостойное.

– Ну не пистолетом же его было принуждать! – рассмеялась Валери. – А коли так, то почему бы не прикинуться клептоманкой? Не переживайте, мам. И ради всего святого, заставьте Селию вернуть Женевьев пудру, а то она нас со света сживет.

Миссис Хаббард вздохнула.

– Найджел разбил свое блюдце, а вазочка с мармеладом разлетелась вдребезги.

– Кошмар, а не утро, да? – сказала Валери и направилась к двери. Из холла донесся ее радостный щебет. – Доброе утро, Селия. Тучи рассеялись. Твои прегрешения стали известны, и тебе даровано прощение, ибо так повелела милосердная Джин. Что касается Колина, то он сражался как лев, защищая твою честь.

В столовую вошла Селия с заплаканными глазами.

– Ох, миссис Хаббард...

– Опаздываете, Селия. Кофе остыл, да и еды почти не осталось.

– Я не хотела ни с кем встречаться.

– Понятно. Но рано или поздно все равно придется.

– Да, конечно. Но я подумала, что... вечером будет легче. И разумеется, я здесь больше оставаться не могу. Я уеду в конце недели.

Миссис Хаббард нахмурилась.

– А по-моему, зря. Поначалу вы будете испытывать известную неловкость, это вполне естественно. Но ребята у нас хорошие... большинство... И конечно, следует как можно скорее все вернуть.

Селия радостно подхватила:

– Да-да, я как раз хотела бы с вами об этом посоветоваться: я хочу за все заплатить. – Она опустила глаза. В руках у нее была чековая книжка и конверт. – Я написала вам письмо, на случай, если вас не застану, хотела извиниться и оставить чек, чтобы вы могли раздать ребятам деньги... Но когда начала заполнять чек, обнаружила, что у меня кончились чернила...

– Мы с вами составим список вещей.

– Я уже составила. По-моему, тут все правильно. Но не знаю что лучше: купить новые вещи или отдать деньгами?

– Надо подумать.

– Но чек я все-таки хочу оставить, так мне будет спокойней.

Миссис Хаббард чуть было не сказала: «Неужели? А почему это тебе должно быть спокойней?»

Однако, вспомнив, что студенты частенько сидят на мели, решила, что так, пожалуй, будет лучше. И потом, это утихомирит Женевьев, а то ведь та закатит скандал миссис Николетис. Впрочем, скандала все равно не миновать...

– Ладно. – Миссис Хаббард пробежала глазами список. – Мне трудно сразу определить, сколько что стоит...

– Давайте прикинем примерно, и я выпишу чек на эту сумму. Если будет много, то остаток вы вернете, если наоборот, то я потом доплачу.

– Хорошо. – Миссис Хаббард специально назвала несколько большую сумму. Селия молча открыла чековую книжку.

– Черт побери эту ручку! – Селия подошла к полкам, куда студенты обычно клали всякие мелочи. – Чернил нет, только эта зеленая гадость Найджела. Ладно, заправлю ими. Надеюсь, он не будет возражать. Не забыть бы сегодня купить чернила...

Она заправила ручку, вернулась к столу и выписала чек.

Протягивая его миссис Хаббард, она взглянула на часы:

– Уже опаздываю. Пожалуй, я не буду завтракать.

– Нет-нет, съешьте хоть что-нибудь, Селия... хотя бы бутерброд, нельзя идти на работу голодной... Да-да, я вас слушаю! – Она обернулась, поскольку в комнату вошел Джеронимо, слуга-итальянец, он бурно жестикулировал, и его высохшее обезьянье лицо забавно морщилось.

– Падрона[36], она только приходила. Она хотела вас видеть. Она совсем сумасшедшая, – добавил он, сопроводив последние слова выразительным жестом.

– Иду, иду!

Миссис Хаббард поспешно пошла к двери, а Селия, схватив булку, торопливо принялась отрезать от нее кусок.

Миссис Николетис металась по комнате, точь-в-точь как тигр в клетке перед кормлением.

– Что я слышу? – накинулась она на миссис Хаббард. – Вы бегали в полицию? Тайком от меня? Да что вы себе позволяете? Боже мой, что позволяет себе эта женщина?

– Я не бегала в полицию.

– Лжете.

– Миссис Николетис, вы не смеете разговаривать со мной в таком тоне!

– Ах-ах, простите! Конечно, во всем виновата я. Как всегда. Вы все делаете правильно. Подумать только: полиция в моем общежитии! Это приличный дом...

– Да нет, это нам не впервой, – возразила миссис Хаббард, тут же вспомнив несколько неприятных инцидентов. – Уже забыли студента из Вест-Индии, который оказался сутенером? А молодой коммунист с липовым паспортом?..

– Ах так! Вы меня попрекаете? Значит, я виновата в том, что мои постояльцы водят меня за нос, живут по поддельным документам и что их разыскивает полиция по подозрению в убийстве? И вы еще смеете меня попрекать, меня, претерпевшую из-за них столько мук!

– Неправда, я вовсе вас не попрекаю. Я просто говорю, что полиция здесь не внове и при том, что у нас столько студентов, это, осмелюсь заметить, неизбежно. Но тем не менее на этот раз никто не «бегал в полицию». Просто вчера с нами ужинал один частный детектив, очень известный, кстати, детектив. Он читал студентам лекцию – по криминалистике.

– Очень нужна студентам ваша криминалистика! Они сами кого угодно просветят. В кражах, грабежах и прочих гадостях они и сами крупные специалисты! А помочь, реально помочь, никто не хочет.

– Я как раз и пыталась помочь.

– Ну да, вы рассказали вашему приятелю всю подноготную здешней жизни. И чего вы суетесь не в свое дело?!

– Это мое дело. Я отвечаю за спокойствие и порядок в доме. И рада сообщить вам, что все уже утряслось. Одна из студенток призналась, что пропажа вещей – ее рук дело.

– Ах, мерзавка! – воскликнула Николетис. – Чтоб и духу ее тут не было!

– Она и сама собирается от нас съехать и хочет все возместить.

– Возместить! Опорочила нас навеки... А теперь возместить... Кто же теперь захочет у нас жить! – Миссис Николетис бросилась на диван и горько разрыдалась. – Никто меня не жалеет, – всхлипывала она. – Как же гнусно со мной поступают! Всем на меня наплевать! Никто со мной не считается. Умри я завтра, никто не прольет ни слезинки...

Решив не вступать в полемику, миссис Хаббард вышла из комнаты.

«Боже всемогущий, даруй мне терпение!» – взмолилась она про себя и пошла на кухню к Марии.

Мария держалась замкнуто и отчужденно. Слово «полиция» незримо витало в воздухе.

– Во всем обвинят меня. Меня и Джеронимо – povero[37]. Разве может быть правосудие на чужбине? Нет, для ризотто[38] этот рис не подходит. Лучше я приготовлю спагетти.

– Мы вчера на ужин ели спагетти.

– Не важно. У меня на родине едят спагетти каждый день, каждый божий день. И это еще никому не повредило.

– Да, но сейчас-то вы в Англии.

– Хорошо, тогда я приготовлю жаркое. По-английски. Вы не любите, но я все равно приготовлю; оно будет совсем неподжаристым, светлым, на сломанных ребрах, а лук я не обжарю, а сварю...

Тон ее был так угрожающ, будто речь шла не о жарком, а о возможном зверском убийстве.

– Ладно, готовьте что хотите, – сердито произнесла миссис Хаббард и вышла из кухни.

Но к шести часам вечера миссис Хаббард вновь обрела прежнюю деловитость. Она оставила кое-кому из студентов записки с просьбой зайти к ней перед ужином и, когда они явились, рассказала им о предложении Селии. Те восприняли его благосклонно. Даже Женевьев смягчилась, узнав, как дорого оценила Селия ее пудру, и радостно прощебетала, что всё «sans rancune»[39]. А потом глубокомысленно добавила:

– У Селии что-то непорядок с нервами. Она обеспечена, и ей не нужны эти вещи. Нет, у нее, конечно, что-то с нервами. Мосье МакНабб прав.

Когда прозвучал гонг, созывающий студентов к столу, и миссис Хаббард спустилась вниз, Лен Бейтсон отвел ее в сторону.

– Я подожду Селию в холле, – сказал он, – и приведу в столовую. Пусть она знает, что все нормально.

– Вы очень любезны, Лен.

– Да что вы, ма!

И действительно, когда подавали суп, из коридора донесся громовой голос Лена:

– Пошли-пошли, Селия. Все будут рады тебя увидеть.

Найджел язвительно заметил, глядя в тарелку:

– Какие мы сегодня добренькие!

Но больше насмешничать не стал и приветственно помахал Селии, которую Лен обнимал за плечи могучей ручищей.

Студенты оживленно беседовали, стараясь как можно чаще вовлекать в разговор Селию. Но в конце концов показное благодушие сменилось неловким молчанием. И тут Акибомбо с сияющим видом повернулся к Селии и, наклонившись над столом, произнес:

– Теперь мне объяснили, я раньше не понимал. Ты очень умно воровала. Никто долго не догадывался. Очень умно.

Салли выдохнула:

– Ну, Акибомбо, ты меня доконаешь! – И не в силах сдержать хохот, выбежала в холл. Все рассмеялись от души.

Колин МакНабб опоздал. Он вел себя сдержанно и еще более отчужденно, чем обычно. Когда ужин подходил к концу, но все еще сидели за столом, он встал и смущенно промямлил:

– Я сейчас ухожу, у меня дела. Но я хочу сказать... В общем... мы с Селией решили пожениться... через год, когда у меня кончится стажировка.

Он стоял весь красный от смущения, жалкий, а вокруг раздавались поздравления и улюлюканье друзей; наконец, страшно сконфуженный, он удалился. Селия тоже зарделась, но ничего не сказала.

– Ну вот, еще одного хорошего парня окрутили, – вздохнул Лен Бейтсон.

– Я так рада, Селия! – сказала Патрисия. – Надеюсь, ты будешь счастлива.

– Наконец-то на нас снизошла благодать, – сказал Найджел. – Завтра купим кьянти[40] и выпьем за здоровье жениха и невесты. Но почему наша драгоценная Джин так мрачна? Ты что, противница брака?

– Не говори глупостей, Найджел.

– Я всегда считал, что брак гораздо лучше свободной любви. Ты разве со мной не согласна? Особенно для детей. Не очень-то приятно, когда в графе «отец» стоит прочерк.

– Но матери не можно быть слишком молодой, – вмешалась Женевьев. – Так нам говорили на занятиях по физиологии.

– Ну, ты даешь! – воскликнул Найджел. – Уж не считаешь ли ты Селию несовершеннолетней? Она – вполне взрослая свободная белая женщина.

– Это оскорбление! – возмутился мистер Чандра Лал.

– Да нет, мистер Лал, вы не так поняли, – сказала Патрисия. – Это просто идиома. Она ничего не значит.

– Не понимаю, – сказал Акибомбо. – Если она ничего не означает, зачем ее употреблять?

Внезапно в разговор вмешалась Элизабет Джонстон, в ее голосе звучало легкое раздражение.

– Порою люди говорят вроде бы ничего не значащие фразы, но на самом деле их слова полны скрытого смысла. Нет-нет, я не о том, что сказал Найджел. Я о другом. – Она обвела взглядом сидящих за столом. – О том, что произошло вчера.

– В чем дело, Бесс? – резко спросила Валери.

– Не надо, – робко попросила Селия. – Я думаю... я уверена, что завтра все выяснится. Правда-правда. И история с конспектами, и с рюкзаком. И тот, кто это сделал, признается, как... как я.

Чувствовалось, что она говорит искренне, лицо ее пылало, и кое-кто из студентов посматривал на нее уже вполне дружелюбно.

– И все мы будем жить долго и счастливо, – хохотнула Валери.

После чего все дружно встали и направились в гостиную. Каждый хотел услужить Селии и подать ей кофе. Потом включили радио, часть студентов разошлась по своим делам, кто-то пошел заниматься, и в конце концов обитатели дома (вернее, двух домов) на Хикори-роуд отправились спать.

День выдался страшно долгий и утомительный, думала миссис Хаббард, блаженно растягиваясь на постели.

– Но, слава богу, – сказала она себе, – все позади.

Мисс Лемон опаздывала крайне редко, а вернее сказать, не опаздывала никогда. Ни туман, ни буря, ни эпидемия гриппа, ни дорожные происшествия не могли помешать этой удивительной женщине вовремя прийти на работу. Но в то утро мисс Лемон вместо десяти прибежала, запыхавшись, в пять минут одиннадцатого. Она рассыпалась в извинениях и была какая-то встрепанная.

– Ради бога, простите меня, мосье Пуаро, мне, право, очень неловко. Я как раз собиралась выходить, но тут позвонила сестра.

– Надеюсь, с ней все в порядке?

– Как вам сказать...

Пуаро выжидающе посмотрел на мисс Лемон.

– Она безумно расстроена, просто безумно. Одна из студенток покончила с собой.

Пуаро молча уставился на нее. Потом что-то пробормотал себе под нос.

– Простите, мосье Пуаро?

– Как зовут девушку?

– Селия Остин.

– Отчего она умерла?

– Говорят, отравилась морфием.

– Может, это несчастный случай?

– Нет-нет, кажется, она оставила записку.

Пуаро тихо сказал:

– Этого я не ожидал. Не этого... Но все равно что-то должно было случиться.

Он поднял глаза на мисс Лемон, застывшую с карандашом в руках и блокнотом наготове. Пуаро вздохнул и покачал головой:

– Нет, разберите-ка лучше утреннюю почту. Просмотрите письма и ответьте, кому сможете. А я отправлюсь на Хикори-роуд.

Джеронимо впустил Пуаро в дом и, узнав его, заговорщицки зашептал:

– А, это вы, сеньор... У нас беда... большая беда. Маленькая синьорина... ее нашли утром в постели мертвую. Сначала пришел доктор. Он так качал головой. Теперь пришел инспектор полиция. Он наверху с синьора и падрона. Почему она решила убить себя, poverina?[41] Вчера вечером было так весело, была помолвка.

– Помолвка?

– Si, si[42]. С мистер Колин, вы знаете, такой большой, темный, всегда курит трубка.

– Понятно.

Джеронимо открыл дверь в гостиную и, проведя туда Пуаро, сообщил еще более таинственно:

– Вы будете здесь, хорошо? Когда полиция уходит, я скажу синьора, что вы здесь. Ладно?

Пуаро кивнул, и Джеронимо ушел. Оставшись один, Пуаро, не страдавший чрезмерной щепетильностью, как можно тщательней осмотрел комнату и в особенности полки, где студенты держали кое-что из вещей. Его любопытство было вознаграждено весьма скудно: большую часть своих вещей и бумаг студенты хранили в спальнях.

Наверху миссис Хаббард беседовала с инспектором Шарпом, который задавал ей вопросы тихим, даже немного виноватым голосом, – вальяжный мужчина, с обманчиво-мягкими манерами.

– Я понимаю, что вы огорчены и нервничаете, – посочувствовал он, – Но, как вам, наверно, уже сообщил доктор Коулз, мы производим дознание и поэтому хотим, так сказать, воссоздать истинную картину происшедшего. Так вы говорите, в последнее время девушка выглядела расстроенной и подавленной?

– Да.

– Из-за несчастной любви?

– Не совсем, – замялась миссис Хаббард.

– Будет лучше, если вы мне все расскажете, – проникновенно произнес инспектор Шарп. – Повторяю, мы хотим воссоздать реальный ход событий. У нее были основания, хоть какие-нибудь, чтобы покончить с собой? Может, она была беременна?

– Нет-нет, ничего подобного. А замялась я потому, что девочка тут натворила глупостей, и я подумала, что не стоит теперь ворошить старое.

Инспектор Шарп кашлянул.

– Обещаю, что мы будем очень тактичны. Наш коронер – человек опытный. Но мы должны знать, что случилось.

– Да, конечно, вы правы. Дело в том, что месяца три назад... может, чуть больше, в доме стали пропадать вещи... мелочь... ничего особенного.

– То есть безделушки, украшения, нейлоновые чулки? А деньги?

– Нет, деньги, насколько мне известно, не пропадали.

– И виноватой оказалась эта девушка?

– Да.

– Вы поймали ее с поличным?

– Не совсем. За день до ее... смерти к нам на ужин приходил один мой друг, мосье Эркюль Пуаро, не знаю, слышали вы о нем или нет...

Инспектор Шарп оторвался от записной книжки. Глаза его расширились. Имя Пуаро ему явно было известно.

– Мосье Пуаро? – переспросил он. – Неужели? Интересно, очень интересно.

– Он прочитал после ужина краткую лекцию, а потом зашла речь о кражах. И тогда он во всеуслышание посоветовал мне обратиться в полицию.

– Прямо так и сказал?

– А вскоре Селия пришла и во всем созналась. Она была очень расстроена.

– На нее хотели подать в суд?

– Нет. Она собиралась возместить все деньгами, и ребята ее простили.

– Она что, бедствовала?

– Нет. Она работала фармацевтом в больнице Святой Екатерины, неплохо зарабатывала, и, по-моему, у нее были даже кое-какие сбережения. Она жила лучше большинства студентов.

– Значит, красть ей было незачем, и все же она крала? – переспросил инспектор, продолжая записывать.

– Очевидно, она была клептоманкой, – ответила миссис Хаббард.

– Ну да, так принято говорить. Но на деле выходит, что люди эти все равно воры, хотя воруют просто так, из любви к искусству.

– Вы к ней, по-моему, несправедливы. Понимаете, тут замешан один молодой человек.

– Ах, вот как! И он от нее отвернулся?

– О нет, как раз наоборот! Он горячо ее защищал и, между прочим, вчера вечером, после ужина, объявил о своей помолвке с нею.

Брови инспектора Шарпа удивленно поползли вверх.

– И после этого она ушла к себе и приняла морфий? Вам не кажется это абсурдным?

– Кажется. Я не могу этого понять.

Миссис Хаббард горестно, в мучительных раздумьях наморщила лоб.

– И тем не менее дело довольно ясное. – Шарп кивнул, указывая на маленький клочок бумаги, лежавший между ними на столе.

– Подписи нет, но ведь это ее почерк?

– Да, ее.

Миссис Хаббард произнесла последние слова нерешительно и, нахмурившись, посмотрела на клочок бумаги. Почему ее не покидает чувство, что тут дело нечисто?

– Единственный отпечаток пальцев, оставшийся на записке, несомненно принадлежит Селии, – сказал инспектор. – Морфий был в небольшом флаконе с ярлычком больницы Святой Екатерины, а вы мне говорили, что она там работала фармацевтом. Она имела доступ к шкафчику с ядами и, очевидно, взяла морфий оттуда. Скорее всего, она принесла морфий вчера, когда у нее созрела мысль о самоубийстве.

– Нет-нет, не верю. Это нелепо. Вчера вечером она была так счастлива!

– Стало быть, когда она поднялась к себе, ее настроение изменилось. Может, в ее прошлом таилось что-то такое, о чем вы не знаете. И она боялась разоблачения. А она была сильно влюблена в этого юношу... как, кстати, его зовут?

– Колин МакНабб. Он проходит стажировку в больнице Святой Екатерины.

– А, значит, он врач? Гм... И работает в больнице Святой Екатерины?

– Селия его очень любила. Думаю, больше, чем он ее. Он – довольно эгоцентричный молодой человек.

– Ну, тогда, наверно, в этом все и дело. Она считала себя недостойной его или, допустим, не рассказала ему всей правды о своем прошлом. Она была совсем юной, да?

– Ей было двадцать три года.

– В этом возрасте они такие идеалисты, относятся к своим чувствам очень серьезно. Да, думаю, все дело в этом. Жаль.

Он встал со стула:

– К сожалению, нам придется предать дело гласности, но мы постараемся умолчать о подробностях. Благодарю вас, миссис Хаббард, за исчерпывающую информацию. Насколько я понял, мать девушки умерла два года назад, и у Селии Остин осталась только пожилая тетушка, проживающая в Йоркшире. Мы с ней свяжемся.

Он взял со стола клочок бумаги, испещренный неровными, как бы задыхающимися от волнения буквами.

– Тут что-то нечисто, – внезапно произнесла миссис Хаббард.

– Нечисто? В каком смысле?

– Не знаю... но мне все время кажется, что я вот-вот пойму... Боже мой, что же это?

– Вы не уверены, что письмо написано ею?

– Да нет, не в этом дело, – Миссис Хаббард прикрыла пальцами веки и добавила, как бы извиняясь: – Я сегодня страшно туго соображаю.

– Конечно, вы так устали, – мягко проговорил инспектор. – Думаю, сегодня мы не будем вас больше утруждать.

Инспектор Шарп открыл дверь и чуть было не сшиб Джеронимо, который прильнул к замочной скважине.

– Привет! – любезно сказал инспектор Шарп. – Значит, подслушиваем, да?

– Нет-нет, – ответил Джеронимо с видом оскорбленной добродетели. – Я никогда не слушаю, никогда! Я просто приносил известие.

– Ах, вот как! И о чем же ваше известие?

– Только то, что внизу стоит джентльмен, и он хочет видеть ла синьора Хаббард, – угрюмо пробормотал Джеронимо.

– Понятно. Ну что ж, сынок, иди, скажи ей.

Инспектор двинулся было по коридору, но вдруг решил последовать примеру итальянца и, резко развернувшись на цыпочках, неслышно вернулся назад. Кто знает, правду ли сказал маленький человечек с обезьяньим лицом?

Когда инспектор подошел к двери, Джеронимо как раз говорил:

– Джентльмен, который приходил на ужин та ночь, джентльмен с усами хочет видеть синьора.

– А? Что? – рассеянно откликнулась миссис Хаббард. – Ах да, спасибо, Джеронимо. Я сейчас бегу.

«Ага, усатый джентльмен! – усмехнулся про себя Шарп. – Держу пари, я знаю, о ком речь».

Он спустился вниз и вошел в гостиную.

– Приветствую вас, мосье Пуаро! Сколько лет, сколько зим!

Пуаро без тени смущения поднялся с колен – он рылся на нижней полке возле камина.

– Кого я вижу? Неужели инспектор Шарп? Но раньше вы работали в другом участке.

– Меня перевели два года назад. Помните то дело в Крейс-Хилл?

– Как не помнить! Столько воды утекло... Вы, правда, по-прежнему молоды, инспектор...

– Да будет вам, будет...

– А я вот совсем стариком стал. Эх! – вздохнул Пуаро.

– Но порох в пороховницах еще остался, не так ли, мосье Пуаро?

– В каком смысле?

– Ну недаром же вы приходили сюда позавчера вечером читать лекцию по криминалистике!

– О, в этом как раз ничего особенного нет, – улыбнулся Пуаро. – Миссис Хаббард – она здесь работает – приходится сестрой моей достопочтенной секретарше, мисс Лемон. Она-то и попросила меня...

– Прийти сюда и разобраться что к чему, а вы согласились, да?..

– Совершенно верно.

– Но почему? Вот что мне хочется узнать. Что тут было такого...

– Особенного, что могло меня заинтересовать?

– Вот именно. Сами посудите: глупых девчонок, ворующих по мелочам, можно встретить сплошь и рядом. Это для вас слишком мелко, мосье Пуаро.

Пуаро покачал головой.

– Все далеко не так просто.

– Но почему? В чем сложность?

Пуаро сел на стул и, слегка поморщившись, стряхнул пыль со штанин.

– Если бы я знал.

– Не понимаю, – нахмурился Шарп.

– Я тоже... Видите ли... украденные вещи, – Пуаро покачал головой, – представляют собой бессмысленный набор предметов, между ними нет никакой связи. Здесь, похоже, поработал не один человек. Совершенно отчетливо видны следы «глупой девчонки», как вы изволили выразиться... Но есть и другие... Другие события, которые, по идее, следовало бы связать с Селией Остин, упорно выпадают из общей картины. Они вроде бы бессмысленны, бесцельны. И в них чувствуется злой умысел, а Селия была совсем не злой девушкой.

– Она была клептоманкой?

– Я бы не сказал.

– Ну, может, просто малость вороватой?

– Нет. На мой взгляд, таская мелочи, она пыталась привлечь к себе внимание одного молодого человека.

– Колина МакНабба?

– Да. Она была безумно в него влюблена. А он ее не замечал. И вот она – милая, симпатичная, хорошо воспитанная – прикинулась воровкой. Игра оказалась беспроигрышной. Колин МакНабб тут же на нее... как это говорят... клюнул.

– Ну, стало быть, он законченный идиот.

– Отнюдь. Просто он психолог...

– A-а, – протянул инспектор Шарп. – Из этих! Теперь я понимаю... – Он чуть осклабился. – А девчонка ловка, ловка!

– Да, и это невероятно, – сказал Пуаро и еще раз задумчиво повторил: – Невероятно.

Инспектор Шарп насторожился.

– Что вы хотите сказать, мосье Пуаро?

– Мне пришло в голову... и до сих пор кажется, что она не сама до этого додумалась.

– Но зачем кому-то понадобилось вмешиваться в ее дела?

– Откуда мне знать? Может, из альтруизма. Или по какой-то другой причине. Это тайна покрытая мраком.

– А кто, как вы думаете, мог надоумить ее?

– Не знаю... хотя... впрочем, вряд ли...

– Но я никак не пойму, – принялся размышлять вслух Шарп, – если ее хитроумный план удался, то какого черта ей приспичило покончить с собой?

– Ответ напрашивается сам собой: у нее не было на то ни малейших оснований.

Они молча переглянулись, и Пуаро тихо спросил:

– А вы уверены, что это самоубийство?

– Ну это-то ясно как божий день. Нет никаких оснований предполагать что-либо иное...

Дверь открылась, и вошла миссис Хаббард. Щеки ее пылали, вид у нее был торжествующий. Она шла, выставив вперед подбородок, готовая ринуться в бой.

– Поняла! – победоносно воскликнула она. – Доброе утро, мосье Пуаро. Инспектор, я поняла! Меня вдруг озарило. Знаете, почему записка показалась мне странной? Селия не могла ее написать, никак не могла!

– Но почему, миссис Хаббард?

– Потому что она написана обычными синими чернилами. А Селия заправила ручку зелеными, вон теми. – Миссис Хаббард кивком указала на полку. – Это было вчера утром, во время завтрака.

Преобразившийся на глазах инспектор Шарп быстро вскочил и вышел из гостиной. Через мгновение он появился вновь.

– Вы правы, – сказал он. – Я проверил, действительно, единственная ручка, которую нашли в комнате девушки, та, что лежала возле кровати, заправлена зелеными чернилами. А они...

Миссис Хаббард продемонстрировала ему почти пустой пузырек. А потом четко и обстоятельно рассказала о том, что произошло тогда в столовой.

– Я уверена, – закончила она, – что клочок бумаги, который считали запиской, был вырван из письма. Того, что Селия написала мне вчера, а я его так и не прочла.

– А что она с ним сделала? Вы не помните?

Миссис Хаббард покачала головой:

– Я оставила ее одну и ушла, у меня было полно дел. Должно быть, она забыла письмо в столовой.

– А кто-то нашел и прочитал... кто-то...

Инспектор осекся.

– Вы понимаете, что это значит? – спросил он. – У меня никак не шло из головы: почему записка написана на этом клочке... Ведь в комнате полно бумаги... Значит, кто-то пытался воспользоваться ее письмом, чтобы всем внушить мысль о самоубийстве. – Он некоторое время молчал, а потом медленно продолжил: – А это значит, что произошло...

– Убийство, – сказал Эркюль Пуаро.

Хотя Пуаро и не одобрял английского обычая пить чай в пять часов дня, считая это вредным излишеством, гостей он все-таки им угощал.

Запасливый Джордж извлек по такому торжественному случаю большие чайные чашки, коробку лучшего индийского чая, а также водрузил на стол тарелку с горячими аппетитными пышками, хлеб, джем и большой кусок кекса со сливами.

Все это было подано дабы усладить инспектора Шарпа, который с довольным видом откинулся на спинку стула, допивая третью чашку чаю.

– Вы не сердитесь на то, что я свалился как снег на голову, мосье Пуаро? Студенты начнут возвращаться в общежитие где-то через час, я решил пока заскочить к вам. Придется всех допросить, а меня это, честно говоря, мало привлекает. Вы с ними как-то общались, вот я и подумал: может, расскажете мне что-нибудь... ну хотя бы про иностранцев?

– Вы считаете, что я хорошо разбираюсь в иностранцах? Но, mon cher, среди них не было ни одного бельгийца!

– Бельгийца? Ах да, конечно! Вы хотите сказать, что раз вы – бельгиец, то все прочие для вас такие же иностранцы, как и для меня. Но думаю, вы не совсем правы. Наверное, вы все-таки лучше меня разбираетесь в тех, кто прибыл сюда из Европы, хотя индийцы и африканцы для вас, возможно, тоже загадка.

– Вы бы лучше обратились к миссис Хаббард. Она несколько месяцев общалась с ними, и она прекрасно разбирается в людях.

– Да, что есть, то есть. Думаю, на нее можно положиться. Но еще мне предстоит побеседовать с хозяйкой. Утром ее не было. Ей принадлежат несколько общежитий и студенческих клубов. Похоже, она не пользуется особой любовью студентов.

Пуаро немного помолчал, а потом спросил:

– Вы ходили в больницу Святой Екатерины?

– Ходил. Главный фармацевт вел себя весьма любезно. Он был потрясен и расстроен, узнав, что произошло с этой девушкой, Селией.

– Что он о ней сказал?

– Она проработала там без малого год, и ее очень любили. Она была немного медлительной, но к работе относилась добросовестно. – Помолчав, инспектор добавил: – Как мы и подозревали, морфий попал в общежитие из больницы.

– Правда? Это интересно... и довольно странно.

– Это был тартрат морфия. Хранили его в фармакологическом отделении, в шкафчике с ядами, на верхней полке – среди редко употребляющихся лекарств. Сейчас больше в ходу инъекции, и поэтому гидрохлорид морфия более популярен, чем тартрат. Похоже, на лекарства существует такая же мода, как и на все остальное. У докторов в этом смысле очень развито стадное чувство. Стоит одному выписать рецепт – и все давай повторять. Конечно, он так не говорил, это мое личное мнение. Там же, на верхней полке, хранятся лекарства, которые когда-то пользовались большим спросом, а теперь уже давно никому не выписывают.

– Значит, исчезновение маленького пыльного флакончика заметили бы не сразу?

– Совершенно верно. Учет проводится нечасто – в последнее время на тартрат морфия спроса нет. Пузырька не хватились бы до очередной ревизии, если бы, конечно, он не понадобился раньше. У всех трех фармацевтов есть ключи от шкафа с ядами и от шкафа, где хранятся особо опасные лекарства. В напряженные дни – а иных тут практически не бывает – такие лекарства требуются постоянно, и поэтому шкафы не запираются до самого конца рабочего дня.

– Кто, кроме Селии, имел к ним доступ?

– Еще две женщины-фармацевта, однако они не имеют никакого отношения к Хикори-роуд. Одна из них работает в больнице уже четыре года; вторая пришла несколько недель тому назад, раньше работала в Девоне тоже в больнице, послужной список у нее хороший. Кроме них еще есть три старших провизора, проработавших в больнице Святой Екатерины много лет. Все они имеют, так сказать, законный доступ к лекарствам. Еще есть старуха уборщица. Она убирает в аптеке с девяти до десяти часов утра и могла бы вытащить флакончик из шкафа, улучив момент, когда девушки отпускали лекарства покупателям или готовили препараты для стационарных больных. Но она в больнице уже давно, и вряд ли это ее рук дело. Санитар тоже заходит за лекарствами и конечно же мог потихоньку взять флакончик, но это тоже маловероятно.

– А кто из посторонних бывает в отделении?

– Тьма народу. В кабинет главного провизора надо идти через аптеку; торговые агенты крупных аптек, отпускающих лекарства оптом, тоже идут через нее в подсобные помещения. И, естественно, к служащим заходят друзья, не часто, но все равно заходят.

– Это уже обнадеживает. Кто в последнее время заходил к Селии Остин?

Шарп заглянул в записную книжку:

– В прошлый вторник заходила Патрисия Лейн. Они договорились после работы пойти в кино.

– Патрисия Лейн, – задумчиво повторил Пуаро.

– Она пробыла там всего пять минут и не подходила к шкафу с ядами, стояла возле окошка, разговаривая с Селией и ее сослуживицей. Да, недели две тому назад, еще приходила какая-то темнокожая девушка, по мнению сослуживиц Селии, весьма грамотная. Она интересовалась их работой, задавала вопросы и записывала ответы. Прекрасно говорила по-английски.

– Наверно, Элизабет Джонстон. Так говорите, она интересовалась работой фармацевтов?

– Это был день открытых дверей для Благотворительной клиники. Она интересовалась, как проходят подобные мероприятия, и спрашивала, что прописывают детям при диарее и кожных инфекциях.

Пуаро кивнул.

– Кто еще?

– Больше они никого не вспомнили.

– А врачи заходят в аптеку?

Шарп ухмыльнулся:

– Постоянно. По делу и просто так. Иногда приходят уточнить какой-нибудь рецепт или посмотреть, что есть на полках.

– Ага, посмотреть?

– Я уже об этом думал. Бывает, они советуются, чем можно заменить препарат, вызывающий у пациента аллергию или плохо действующий на желудок. Порою врач просто забегает поболтать, когда выдается свободная минутка. А бывает, придет с похмелья попросить аспирин или вегенин, а то и просто зайдет пофлиртовать с девушкой, если та не против. Ничто человеческое им не чуждо. Так что мы с вами, похоже, ищем иголку в стоге сена.

– Если мне не изменяет память, некоторые студенты с Хикори-роуд тоже имеют отношение к больнице Святой Екатерины, – заметил Пуаро. – Во-первых, этот рыжий парень... как его... Бейтс... Бейтмен...

– Леонард Бейтсон. Вы правы. Кроме того, Колин МакНабб проходит там стажировку. А в физиотерапевтическом отделении работает Джин Томлинсон.

– И все они, очевидно, частенько заходили в аптеку?

– Да, и досаднее всего то, что никто из сотрудников аптеки не помнит, когда именно. Они там примелькались. Кстати, Джин Томлинсон дружна со старшим фармацевтом.

– Плохи наши дела, – вздохнул Пуаро.

– Еще как плохи! Ведь любой из служащих мог заглянуть в шкафчик и сказать: «И зачем вам столько мышьяковистых препаратов? Это уже вчерашний день!» Или что-нибудь в том же духе. И никто бы не насторожился и через минуту забыл бы о его словах.

Помолчав, Шарп добавил:

– Мы подозреваем, что кто-то подсыпал Селии Остин морфий, после чего поставил флакончик возле ее кровати и положил рядом обрывок ее же письма, чтобы создать впечатление самоубийства. Но зачем, мосье Пуаро, зачем?

Пуаро пожал плечами. Шарп продолжал:

– Сегодня утром вы намекнули, что кто-то мог подсказать Селии Остин мысль о краже безделушек.

Пуаро смущенно заерзал на стуле.

– Это была лишь смутная догадка. Просто мне казалось, что сама она вряд ли додумалась бы.

– Кто же это мог быть?

– Как мне кажется, ума на это хватило бы лишь у трех студентов. Леонард Бейтсон. Достаточно эрудирован. И знает, как Колин любит носиться с «неустойчивыми личностями». Он мог, якобы в шутку, предложить свой план Селии и руководить ее действиями. Но подобные игры ему скоро бы надоели, – если, разумеется, он играл бы в них лишь «из любви к искусству». Впрочем, возможно, я что-то в его характере упустил; это никогда не надо сбрасывать со счетов. Найджел Чэпмен: любит всякие шуточки, у него язвительный склад ума, и он мог бы с удовольствием, без зазрения совести, разыграть комедию. Это взрослый «enfant terrible»[43]. Третий же «умник», точнее «умница» – молодая особа по имени Валери Хобхауз. Она сообразительна, у нее современные взгляды на жизнь, и, наверное, она достаточно поднаторела в психологии, чтобы предугадать реакцию Колина. Возможно Селия была ей симпатична, вот она и решила, что не грех обвести Колина вокруг пальца.

– Леонард Бейтсон, Найджел Чэпмен, Валери Хобхауз, – повторил Шарп, делая пометки в блокноте. – Благодарю за информацию. Я запомню и постараюсь выяснить. А что вы думаете об индийцах? Один из них учится на медицинском.

– Он с головой погружен в политику и страдает манией преследования, – ответил Пуаро. – До Селии ему дела нет, да и она не послушалась бы его совета.

– Больше вы ничем не можете мне помочь, мосье Пуаро? – спросил Шарп, вставая и захлопывая блокнот.

– Боюсь, что ничем. Однако мне хотелось бы тоже участвовать в расследовании. Надеюсь, вы не будете возражать, друг мой?

– Отнюдь. С какой стати?

– Я постараюсь внести свою лепту, пользуясь статусом неофициального, так сказать, лица. Думаю, что я могу действовать лишь в одном качестве.

– В каком же?

– Собеседника, друг мой. Беседа и еще раз беседа. Это единственный путь. Все убийцы, с которыми мне приходилось сталкиваться, обожали разговоры. По моему убеждению, сильный и молчаливый по натуре человек редко совершает убийство, а если все-таки совершает, то убивает внезапно, сгоряча, и улики всегда налицо. А изощренный, коварный преступник обычно так собой доволен, что рано или поздно проговаривается и выдает себя. Беседуйте с ними по душам, mon cher, не ограничивайтесь сухим допросом. Просите у них совета, помощи, не отмахивайтесь от их подозрений. Впрочем, bon dieu, я вовсе не собираюсь вас учить! Я прекрасно знаю, что вы – мастер своего дела.

Шарп мягко усмехнулся.

– Я тоже всегда считал, что, располагая людей к себе, добиваешься гораздо больших результатов.

Пуаро закивал, и оба понимающе улыбнулись.

Шарп поднялся уходить.

– В принципе каждый из живущих там может оказаться тем, кого мы ищем, – медленно произнес он.

– Пожалуй, – бесстрастно согласился Пуаро. – Леонард Бейтсон – человек вспыльчивый. Он мог убить в припадке гнева. Валери Хобхауз при ее интеллекте ничего не стоит разработать подобную интригу. Найджел Чэпмен инфантилен и не знает чувства меры. Француженка вполне могла бы убить из-за денег, но только из-за больших. У Патрисии Лейн гипертрофированы материнские инстинкты, а такие женщины весьма безжалостны. Американка Салли Финч человек веселый и жизнерадостный, однако отлично умеет скрывать свои истинные чувства. Джин Томлинсон – воплощенная добродетель и милосердие, но мы не раз сталкивались с убийцами, которые с искренним рвением посещали воскресную школу. Девушка из Вест-Индии, Элизабет Джонстон, пожалуй, она умнее всех. Ее эмоции полностью подчинены разуму, а это опасно. Еще там есть очаровательный молодой африканец; мотивы его действий нам с вами не постичь никогда. И последний, Колин МакНабб – психолог. А скольким медикам можно сказать: «Врáчу, исцелися сам!»

– Помилуйте, Пуаро! У меня голова идет кругом. Неужели на свете нет человека, который был бы не способен на убийство?

– Я и сам хотел бы это знать, – ответил Эркюль Пуаро.

Инспектор Шарп, вздохнув, откинулся на спинку стула и вытер лоб платком. Он уже побеседовал с негодующей француженкой, то и дело ударяющейся в слезы, с высокомерным и замкнутым молодым французом, с флегматичным и подозрительным голландцем, с болтливым и агрессивным египтянином. Потом перекинулся парой фраз с двумя нервными турками, которые, пожалуй, вряд ли хоть что-то поняли из его вопросов, и с очаровательным студентом из Ирака. Инспектор был абсолютно уверен, что никто из них не имеет к смерти Селии Остин ни малейшего отношения и помочь ему не может. На прощание он постарался их ободрить и сейчас намеревался быстренько распрощаться с мистером Акибомбо.

Молодой студент из Западной Африки глядел на него, сверкая белозубой улыбкой; взгляд у него был по-детски жалобным.

– Я хотел бы помочь, пожалуйста, – сказал он. – Мисс Селия всегда была со мной очень хорошо. Она давала мне один раз вкусный коробка конфет, которые я никогда не пробовал. Мне кажется, очень грустно, что ее убивали. Может, это кровный месть? Или, может, ее папа или дяди приходили и убивали ее, потому что слушали ложный истории о том, что у нее было плохое поведение?

Инспектор Шарп постарался его уверить, что дело совсем не в этом. Молодой человек грустно покачал головой.

– Тогда я не знаю, почему так происходило. Я не вижу, почему кто-то в этом доме захотел причинить ей вред. Но если вы дадите мне кусочек ее волосы или ногти, я, возможно, что-нибудь обнаружу при помощи старый метод. Он не научный и не современный, но его очень часто делают у меня на родине.

– Большое спасибо, мистер Акибомбо, но, я думаю, это не понадобится. Мы... м-м... предпочитаем другие способы.

– Конечно, сэр, я понимаю. Это несовременно. Это не атомный век. Дома полицейские тоже так не делают, это только старики в джунгли. Я уверен, что новые методы больше надежнее, и вы достигнете полный успех.

Мистер Акибомбо вежливо откланялся и удалился. Инспектор Шарп пробормотал про себя:

– Я тоже искренне надеюсь на успех, хотя бы ради торжества новых методов.

Следующим оказался Найджел Чэпмен.

– Уму непостижимая история, правда? – попытался он перехватить инициативу. – А представьте себе, мне с самого начала казалось, что вы бродите в потемках, поддерживая версию самоубийства. И надо признаться, мне даже польстило, что помогли мои чернила, которыми Селия заправила ручку. Этого убийца, конечно, не мог предугадать. У вас, наверно, уже есть какие-то мысли насчет мотивов преступления?

– Вопросы задаю я, мистер Чэпмен, – сухо напомнил инспектор.

– О, конечно, конечно! – Найджел беззаботно взмахнул рукой. – Я просто хотел сэкономить время и сразу перейти к делу. Но, видно, без анкетных данных не обойтись. Имя: Найджел Чэпмен. Возраст: двадцать пять лет. Место рождения: кажется, Нагасаки... забавно, не правда ли? Чего моих родителей туда занесло – ума не приложу. Наверно, они были в кругосветном путешествии. Но надеюсь, этого недостаточно, чтобы считать меня японцем? Пишу диплом по истории бронзового века и раннему средневековью в Лондонском университете. Что вы еще хотите узнать?

– Ваш домашний адрес, мистер Чэпмен.

– Я человек без адреса, уважаемый сэр. У меня есть папочка, но мы с ним в ссоре, и поэтому его дом – уже не мой дом. Так что пишите мне на Хикори-роуд, а счета присылайте на Лиденхолл-стрит; так, по-моему, говорят случайным попутчикам, надеясь никогда их больше не увидеть.

Найджел куражился вовсю, но инспектор Шарп словно не замечал его кривляний. Он встречал таких субъектов и раньше, и не без оснований думал, что наглость служит своего рода защитой; на самом деле парень нервничает, что вполне понятно, когда тебя допрашивают в связи с убийством.

– Вы хорошо знали Селию Остин? – спросил инспектор.

– Трудный вопрос вы мне задали, сэр. Я ее прекрасно знал, поскольку видел каждый день и отношения у нас были вполне нормальные. На самом же деле я ее не знал совершенно. Впрочем, это понятно. Мне она была абсолютно неинтересна, да и она меня, по-моему, недолюбливала.

– За что?

– Ну... ей не нравилось мое чувство юмора. И потом, я же не такой угрюмый и неотесанный, как Колин МакНабб. Кстати сказать, неотесанность – прекрасное оружие для завоевания женских сердец.

– Когда вы в последний раз видели Селию Остин?

– Вчера за ужином. Мы все протянули ей руку братской помощи. Колин встал, мекал-бекал, а потом, заикаясь и умирая от стыда, признался, что они помолвлены. Мы его немного подразнили и отпустили с богом.

– Это было в столовой или в гостиной?

– В столовой. Мы перешли в гостиную после, а Колин смотался по делам.

– Значит, все остальные пили кофе в гостиной?

– Да, если это пойло можно назвать кофе, – сказал Найджел.

– А Селия Остин пила кофе?

– По-моему, да. Я не обратил внимания, но, наверное, пила.

– А кто ей наливал кофе и потом его подал? Часом не вы?

– С ума сойти, как гипнотически действует на человека допрос! Стоило вам спросить и поглядеть на меня испытующим взглядом, как мне сразу показалось, что именно я подал Селии чашку, всыпав туда предварительно порядочную порцию стрихнина или чем там ее отравили. Вы, наверно, обладаете даром внушения, мистер Шарп, но, по правде говоря, я и близко не подходил к Селии и, если уж совсем начистоту, – даже не заметил, пила ли она кофе или нет. И хотите верьте, хотите нет, но я никогда не испытывал нежных чувств к Селии, и весть о ее помолвке с Колином МакНаббом не пробудила во мне убийственной ревности.

– Я отнюдь не пытаюсь на вас воздействовать, мистер Чэпмен, – мягко возразил Шарп. – И если я не ошибаюсь, дело тут не в любовных интригах; просто кто-то хотел убрать Селию со своего пути. Как вы думаете, почему?

– Понятия не имею, инспектор. Я сам поражен, ведь Селия была тихоней, такие и мухи не обидят... ну, да вы сами понимаете. Соображала она туго, была жуткой занудой, но в общем вполне нормальной девчонкой. Таких, по-моему, не убивают.

– А вы удивились, узнав, что она виновата в... пропаже вещей?

– О да, милейший, меня это ошеломило! Вот уж не в ее стиле, подумал я!

– А может, это вы подучили ее?

Удивление Найджела было, пожалуй, вполне искренним.

– Я? Подучил ее? Но зачем?

– Мало ли зачем. У некоторых людей довольно странное чувство юмора.

– Ну, знаете, может быть, я и глуп, но в этой дурацкой истории с кражами я не нахожу ничего смешного!

– Значит, это не вы таким образом подшутили?

– Я не воспринимаю это как шутку. По-моему, подоплека этих краж лежит в области чистой психологии.

– Итак, вы утверждаете, что Селия Остин была клептоманкой?

– А у вас есть другое объяснение?

– Боюсь, что вы не очень осведомлены, что такое клептомания, мистер Чэпмен.

– Но я лично другого объяснения не вижу.

– А как вы думаете, мог кто-нибудь натолкнуть мисс Остин на мысль о кражах как средстве привлечения внимания Колина МакНабба?

В глазах Найджела блеснул огонек.

– Очень забавная версия, инспектор, – одобрительно сказал он. – А знаете, вообще-то возможно. Колин как пить дать попался бы на удочку. – Секунду-другую Найджел явно наслаждался этой идеей, но потом, печально покачав головой, заявил: – Нет, Селия не стала бы играть. Такая серьезная девушка не стала бы насмехаться над Колином. Она на него молилась!

– А вы не задумывались над тем, что происходит в общежитии, мистер Чэпмен? Ну, к примеру, кто залил чернилами конспекты мисс Джонстон?

– Если вы подозреваете меня, инспектор, то это несправедливо. На меня несомненно падает подозрение, потому что ее конспекты залили моими чернилами, но я считаю это чистейшей провокацией.

– В каком смысле?

– В том, что взяли именно мои чернила. Кто-то хотел мне подложить свинью. Тут полно таких доброжелателей.

Инспектор пристально взглянул на Найджела.

– Что конкретно вы имеете в виду?

Но Найджел тут же снова спрятался в свою скорлупу и напустил на себя безразличие.

– Да ничего особенного... просто когда стольким людям приходится существовать под одной крышей, они начинают собачиться по мелочам.

Следующим в списке инспектора значился Леонард Бейтсон. С Леном ему пришлось еще труднее, чем с Найджелом.

– Хорошо! – горячо воскликнул он, когда инспектор покончил с обычными формальностями. – Допустим, это я наливал Селии кофе. И что из этого?

– Стало быть, вы подтверждаете, что наливали ей кофе?

– Да. Я налил чашку и поставил ее возле Селии. И поверьте мне, в тот момент морфия там не было.

– А вы не видели, выпила она кофе или нет?

– Не видел. Мы разбрелись по гостиной. У меня сразу вышел спор с одним из студентов, и я уже ничего вокруг не видел. Да и она вроде тоже с кем-то разговаривала.

– Ясно. То есть, по-вашему, любой из присутствующих мог подсыпать ей в чашку морфия?

– А вы попробуйте подсыпать что-нибудь в чашку у всех на виду! Вас сразу заметят.

– Ну, необязательно, – возразил Шарп.

– Да какого черта мне было ее травить? – взорвался Лен. – Она мне что, мешала?

– Я не говорю, что вы хотели ее отравить.

– Она сама выпила морфий. Сама отравилась. Другого объяснения нет.

– Мы считали бы точно так же, если бы не подлог с запиской.

– Какой к черту подлог! Разве это не ее почерк?

– Это всего лишь клочок письма, написанного раньше, утром.

– Но ведь она могла сама оторвать его и оставить вместо записки!

– Помилуйте, мистер Бейтсон! Если самоубийца хочет оставить записку, он берет ручку и пишет, а не выискивает подходящую фразу в своем старом письме... да потом еще, нужно было ровненько оторвать этот кусок.

– Не знаю, не знаю... Люди часто делают глупости.

– Ну а где же само письмо?

– Откуда мне знать. Это уж ваши заботы. Я за вас, что ли, работать должен?

– Мы работаем, не беспокойтесь. А вам я бы посоветовал вести себя повежливей.

– Что вы от меня хотите? Я Селию не убивал, мне незачем было ее убивать.

– Она вам нравилась?

Лен ответил, немного успокоившись:

– Очень. Она была славной девочкой. Глуповатой, но милой.

– А когда она сказала, что это она брала вещи, вы ей поверили?

– Конечно, она же сама сказала. Но удивился.

– Вы не думали, что она на такое способна?

– Н-нет... Вообще-то нет.

Видя, что ему не надо больше защищаться, Леонард перестал кипятиться и охотно разговорился на тему, которая его явно интересовала.

– Она не была похожа на клептоманку, – сказал он. – И на воровку тоже.

– А может, ее поведение объясняется чем-то другим?

– Другим? Но чем же?

– Ну, допустим, она хотела вызвать интерес Колина МакНабба.

– Вам не кажется, что это притянуто за уши?

– Но он же обратил на нее внимание!

– Да, конечно. Старина Колин просто помешан на всякой психопатии.

– Вот видите. Если Селия Остин это знала...

Лен покачал головой:

– Ошибаетесь. Она никогда не додумалась бы до такого... Ну, чтобы вот так все спланировать... Она не разбиралась в психологии.

– Но вы-то разбираетесь?

– К чему вы клоните?

– Может, – из чисто дружеских побуждений, – вы научили ее, как вести себя?

Лен хохотнул:

– Тоже мне нашли дурака! Да вы в своем уме, инспектор?

Инспектор сменил тему.

– Как вы считаете, конспекты Элизабет Джонстон испортила Селия?

– Нет. Селия сказала, что она этого не делала, и я ей верю. Она, в отличие от других, никогда не конфликтовала с Бесс.

– А кто конфликтовал? И почему?

– Понимаете, Элизабет любит ставить людей на место. – На мгновение Лен задумался, потом продолжал: – Стоит кому-нибудь за столом сморозить глупость, как тут же раздается педантичный голос Элизабет: «Боюсь, это не подтверждается фактами. По хорошо проверенным статистическим данным...» И пошло-поехало. Многих ее манера выводит из себя, особенно тех, у кого язык без костей, как у Найджела Чэпмена.

– Ага, Найджел Чэпмен.

– Кстати, конспекты залиты его чернилами.

– Значит, вы считаете, что это сделал Найджел?

– По крайней мере, такая возможность не исключена. Он довольно злобный малый и, по-моему, расист. Единственный из всех нас.

– А кого еще раздражала педантичность мисс Джонстон и ее привычка учить других?

– Колин МакНабб частенько на нее злился, да и Джин Томлинсон она пару раз задевала.

Шарп задал еще несколько вопросов, но Лен не сообщил больше ничего путного. Потом инспектор вызвал Валери Хобхауз.

Валери держалась холодно, церемонно и настороженно. Выдержки и самообладания у нее было куда больше, чем у мужчин. Она сказала, что прекрасно относилась к Селии. Та была не очень умна и чересчур романтична, недаром она так влюбилась в Колина МакНабба.

– Вы думаете, она была клептоманкой?

– Наверно. Я в этом не очень разбираюсь.

– А может, кто-то ее подучил?

Валери пожала плечами.

– Чтобы окрутить Колина, этого напыщенного болвана?

– Вы схватываете мысль на лету, мисс Хобхауз. Совершенно верно. Уж не ваша ли это идея?

Валери, казалось, его предположение позабавило.

– Конечно же нет, уважаемый сэр, особенно если учесть, что при этом пострадал мой шарф. Я не такая альтруистка.

– Но вы думаете, ее могли подучить?

– Маловероятно. По-моему, Селия вела себя вполне естественно.

– Естественно? В каком смысле?

– Знаете, я начала подозревать ее после скандала с туфлей Салли. Она ревновала Колина к Салли. Я говорю о Салли Финч. Это, безусловно, самая симпатичная девушка в общежитии, и Колин явно выделял ее среди остальных. Когда перед вечеринкой туфля исчезла и Салли пришлось надеть старое черное платье и черные туфли, у Селии был очень довольный вид, как у кошки, слизавшей все сливки. Но подозревать ее в краже всей это дребедени... браслетов, пудры... мне и в голову не приходило.

– А кого же вы подозревали?

Валери передернула плечом:

– Не знаю. Уборщиц, наверное.

– А кто изрезал рюкзак?

– Рюкзак? Ах да, совсем забыла. Это уж совсем какая-то дурь.

– Вы ведь давно здесь живете, мисс Хобхауз?

– Да. Я, пожалуй, самый старый квартирант. Я прожила тут два с половиной года.

– Значит, вы лучше других знаете ребят, живущих здесь?

– Ну, наверное.

– У вас есть какие-нибудь соображения по поводу смерти Селии Остин? Что могло послужить мотивом преступления?

Валери покачала головой. Лицо ее посерьезнело.

– Понятия не имею, – сказала она. – Это просто кошмар. Не представляю, кто мог хотеть смерти Селии. Она была милой безобидной девочкой, мы как раз накануне узнали о ее помолвке и...

– Ну-ну, продолжайте. Что «и»? – допытывался инспектор.

– Я не знаю, но, может, причина в этом, – с расстановкой произнесла Валери. – В том, что она собиралась замуж. Что у нее впереди счастливая жизнь... Но тогда среди нас... сумасшедший?

Она поежилась. Шарп пристально посмотрел на нее.

– Да, – сказал он, – не исключено. А кто, на ваш взгляд, мог испортить конспекты Элизабет Джонстон?

– Не знаю. Тоже, конечно, гнусность. Но Селия тут наверняка ни при чем.

– Вы никого не подозреваете?

– Да нет... Вроде никого...

– И все же?

– Неужели вам интересны мои домыслы, инспектор?

– Мне все интересно. И не беспокойтесь, это останется между нами.

– Ну, если вы настаиваете... Я, конечно, могу ошибаться, но мне кажется, это дело рук Патрисии Лейн.

– Неужели? Вот так новость! Никогда бы не подумал! Она мне показалась такой уравновешенной, милой девушкой...

– Я ничего не утверждаю. Но мне кажется, она на это способна.

– Почему?

– Патрисия недолюбливает Черную Бесс. Та частенько ставит на место ее обожаемого Найджела, когда тот зарывается. Он, знаете ли, часто с умным видом болтает глупости.

– Но почему она, а не сам Найджел?

– Найджел не стал бы этого делать, тем более своими чернилами. Он не так глуп. А вот Патрисия могла, совершенно не подумав, что этим она скомпрометирует своего драгоценного Найджела.

– Но с другой стороны, кто-то мог попытаться скомпрометировать Найджела Чэпмена из чувства мести.

– Возможно, и так.

– У него есть недоброжелатели?

– О да. Во-первых, Джин Томлинсон. И Лен Бейтсон, с ним он тоже частенько цапается.

– Каким образом, по вашему мнению, Селии Остин могли подсыпать морфий?

– Я долго ломала голову. Конечно, сначала я подумала, что его подсыпали в кофе, это как бы самоочевидно. Мы все толклись в гостиной, Селия поставила чашку на маленький столик, рядом с собой; она всегда ждала, пока кофе остынет, пила почти холодный. Наверное, человек с железными нервами мог улучить момент и бросить таблетку, хотя это было страшно рискованно. Его могли застукать.

– Морфий был не в таблетках, – сказал инспектор Шарп.

– Да? А в чем? В порошке?

– В порошке.

Валери нахмурилась.

– Тогда это вообще маловероятно.

– А куда, кроме кофе, могли подсыпать яд?

– Иногда она перед сном пила горячее молоко. Но в тот вечер... по-моему, нет.

– Вы не расскажете подробнее, что произошло тогда в гостиной?

– Ну, мы сидели, разговаривали. Кто-то включил радио. Мальчики почти все ушли. Селия пошла спать очень рано, и Джин Томлинсон тоже. А мы с Салли засиделись допоздна. Я писала письма, Салли что-то зубрила. По-моему, я отправилась спать позже всех.

– Вечер был самый обычный, да?

– Ничего особенного, инспектор.

– Благодарю вас, мисс Хобхауз. Вы не пригласите сюда мисс Лейн?

Патрисия Лейн волновалась, но не слишком. Ничего принципиально нового она не сообщила. На вопрос Шарпа о конспектах Элизабет Джонстон Патрисия ответила, что это, конечно, сделала Селия.

– Однако она горячо это отрицала, мисс Лейн.

– Ну, конечно, отрицала, – сказала Патрисия, – Наверняка ей было стыдно. Но разве это не вписывается в общую картину – учитывая все остальное?

– Знаете, я лично пока не вижу никакой общей картины, мисс Лейн.

– Я надеюсь, – покраснев, произнесла Патрисия, – что вы не подозреваете Найджела. Конечно, чернила были его, но это полнейший абсурд! Если на то пошло, он бы воспользовался тогда обычными синими чернилами, верно? И вообще он не виноват.

– Но у него же случались конфликты с мисс Джонстон?

– О, Элизабет бывала порою просто несносной, но он не обижался. – Патрисия Лейн даже подалась вперед и горячо произнесла: – Я хочу вам кое-что объяснить про Найджела Чэпмена. Понимаете, он сам – свой злейший враг. Он производит впечатление тяжелого человека и многих настраивает против себя. Он груб, язвителен, любит насмешничать, а людей это задевает, и они начинают к нему плохо относиться. Но на самом деле он другой. Он застенчивый, несчастный. Он очень хочет, чтобы его любили, но из чувства противоречия все делает себе во вред.

– Угу, – сказал инспектор Шарп, – ну просто бедняга.

– Но такие люди ничего не могут с собой поделать. Это все из-за неблагополучного детства. Дома ему жилось несладко. Отец у него – человек грубый, суровый, он никогда не понимал Найджела. И ужасно обращался с его матерью. После ее смерти они вконец рассорились; Найджел ушел из дому, и отец заявил, что не даст ему больше ни пенса, пускай сам перебивается как может. Найджел сказал, что ему от него ничего не нужно, и он не примет его помощи, даже если отец сам будет ему ее предлагать. Мать завещала ему небольшую сумму денег, и после ее смерти он не писал отцу и не пытался с ним увидеться. Конечно, очень грустно, что у них все так сложилось, но вообще-то его отец – неприятный человек. Не сомневаюсь, что всё озлобление и неуживчивость Найджела из-за его отношений с отцом. После смерти матери о нем никто не заботился. К тому же у него не очень крепкое здоровье, хотя его интеллекту можно только позавидовать. Он... он обделен судьбой, и поэтому ожесточился, а в душе он совсем другой.

Патрисия Лейн закончила свой долгий, страстный монолог. Щеки ее пылали, дыхание прерывалось. Инспектор Шарп задумчиво смотрел на нее. Ему не раз приходилось сталкиваться с такими девушками. «Она по уши в него влюблена, – подумал он. – А он на нее плюет, но, видно, не против, когда с ним нянчатся. Папаша у парня, конечно, не сахар, но и мать тоже хороша, испортила сына безмерной любовью, тем самым еще больше усугубила конфликт с отцом. Все это – старая песня... А вдруг Найджелу Чэпмену нравилась Селия Остин? Вряд ли, конечно... Но вдруг? Патрисия Лейн, вероятно, очень бы страдала, – рассуждал инспектор. – Но неужели настолько, чтобы так жестоко ей отомстить? Убить. Наверняка нет... тем более что после помолвки Селии с Колином МакНаббом этот мотив явно отпадал». Он отпустил Патрисию Лейн и вызвал Джин Томлинсон.

Мисс Томлинсон оказалась сурового вида молодой женщиной двадцати семи лет, блондинкой, с правильными чертами лица и поджатыми тонкими губами. Она села и сухо произнесла:

– Я вас слушаю, инспектор. Что вам угодно?

– Что вы можете сообщить о трагедии, разыгравшейся в общежитии?

– Это ужасно. Просто ужасно, – сказала Джин. – Предположение о самоубийстве Селии само по себе страшно, а теперь, когда подозревают убийство... – Она умолкла и скорбно покачала головой.

– Мы абсолютно уверены, что ее отравили, – сказал Шарп. – Как вы думаете, где мог убийца взять яд?

– Наверное, в больнице Святой Екатерины, где она работала. Но тогда это больше похоже на самоубийство.

– Убийца на это и рассчитывал, – сказал инспектор.

– Но кто, кроме Селии, мог взять яд?

– Очень многие, – сказал инспектор. – Надо было лишь задаться такой целью. Даже вы, мисс Томлинсон, могли бы заполучить его, если бы захотели.

– Как вы смеете, инспектор! – Джин задохнулась от возмущения.

– Но ведь вы частенько захаживали в аптеку, мисс Томлинсон?

– Я ходила повидаться с Милдред Кэри. А вы что думаете, я ходила туда воровать яды?

– Но если бы захотели, вы могли бы?

– Я не могла бы сделать ничего подобного!

– Не надо, не горячитесь, мисс Томлинсон. Допустим, что ваша подруга расфасовывает лекарства для больных, а другая девушка стоит у окошечка и занимается клиентами. Ведь в аптеке нередко бывает только два фармацевта. И значит, вы можете незаметно проскользнуть за шкаф, который перегораживает комнату, тихонько взять флакончик и положить его в карман. Аптекарям даже в голову не придет вас заподозрить.

– Мне очень обидно все это выслушивать, инспектор Шарп. Это... это непристойное обвинение!

– Но я вас не обвиняю, мисс Томлинсон. Ни в коем случае. Вы меня неправильно поняли. Просто вы сказали, что это сделать невозможно, а я вам говорю – возможно. Но я вовсе не утверждаю, что в действительности так оно и было. Сами посудите, – добавил он, – какие у меня на то основания?

– Вот именно. Вы, наверное, не знаете, но мы с Селией были подругами.

– Масса отравителей дружила со своими жертвами. Помните пресловутый вопрос: «Когда твой друг тебе недруг?»

– Но между нами не было размолвок. Я очень любила Селию.

– Вы подозревали ее в происходивших кражах?

– О нет, что вы! Я была потрясена. Я всегда считала ее высоконравственной девушкой. Я и представить себе не могла, что она на такое способна...

– Но клептомания, – сказал Шарп, пристально глядя на Джин, – это болезнь.

Джин еще больше поджала губы. Потом процедила:

– Не могу сказать, что разделяю ваше мнение, инспектор. Я придерживаюсь старомодных взглядов и считаю, что воровство – это воровство.

– По-вашему, Селия крала просто потому, что ей хотелось заполучить чужие вещи?

– Разумеется.

– Значит, она была человеком без стыда и совести?

– Боюсь, что так.

– М-да! – сказал инспектор Шарп, качая головой. – Нехорошо.

– Увы, разочаровываться в людях всегда печально.

– Насколько я понимаю, тогда зашла речь о полиции?

– Да. И, по-моему, надо было ее вызвать.

– Даже когда Селия призналась?

– Я думаю, да. Я не считаю, что такие поступки должны сходить людям с рук.

– То есть нечего покрывать воров, списывая все на какую-то клептоманию, да?

– Ну... примерно так.

– А вместо этого все кончилось хорошо, и мисс Остин уже слышала свадебные колокола.

– Ну, от Колина МакНабба всего можно ожидать. – Джин Томлинсон не скрывала злобы. – Я уверена, что он – атеист. И вообще он – скептик и циник... Очень неприятный молодой человек. Не удивлюсь, если выяснится, что он – коммунист!

– Неужели? – воскликнул инспектор Шарп и покачал головой. – Ай-ай-ай.

– Абсолютно убеждена, что он выгораживал Селию потому, что для него частная собственность не священна. Он, видно, считает, что чужое брать не зазорно.

– Но все-таки, – возразил инспектор, – мисс Остин сама призналась в кражах.

– После того как ее уличили, – резко отпарировала Джин.

– Кто ее уличил?

– Ну этот, мистер... как его звали... Пуаро, который приходил к нам.

– А почему вы решили, что он ее уличил? Он ничего конкретного не говорил. Просто посоветовал вызвать полицию.

– Ну значит, он дал ей понять, что знает. И, увидев, что игра проиграна, она поспешила покаяться.

– А как насчет конспектов Элизабет Джонстон? Она и в этом созналась?

– Честно говоря, не знаю. Наверное.

– Ошибаетесь, – сказал Шарп. – Она упорно настаивала на своей непричастности к этой истории.

– Ну, может быть. Пожалуй, здесь она действительно ни при чем.

– На ваш взгляд, тут замешан Найджел Чэпмен?

– Да нет. Скорее мистер Акибомбо.

– Правда? А почему?

– Из зависти. Цветные вообще страшно завистливы и истеричны.

– Интересно... А когда вы в последний раз видели Селию Остин?

– В пятницу вечером, после ужина.

– Кто пошел спать раньше: она или вы?

– Я.

– Вы не заходили потом к ней в комнату?

– Нет.

– А кто, по-вашему, мог подсыпать ей в кофе морфий – если, конечно, его подсыпали в кофе?

– Понятия не имею.

– Скажите, а никто из студентов не держал морфий в общежитии?

– Да нет... наверное, нет.

– Вы как-то нерешительно отвечаете, мисс Томлинсон.

– Я просто подумала... Понимаете, тут был один глупый спор.

– Какой спор?

– Однажды наши мальчики поспорили...

– О чем же?

– Они спорили об убийствах, о том, каким способом можно убить человека. И в частности, о ядах.

– И кто же участвовал в споре?

– По-моему, начали его Колин с Найджелом, потом к ним присоединился Лен Бейтсон... да, еще там была Патрисия.

– А не могли бы вы вспомнить поточнее, о чем они говорили? Как возник спор?

Джин Томлинсон немного подумала.

– По-моему, сначала они спорили об отравлениях... дескать, яд достать трудно, и убийца обычно попадается либо при попытке купить яд, либо потом полиция «вычисляет», где он мог его достать. А Найджел сказал, что вовсе не обязательно. Он утверждал, что может достать яд, и ни одна живая душа ничего не узнает. Лен Бейтсон сказал, что Найджел болтает чепуху, а Найджел возразил, что готов доказать свою правоту делом. Пэт, естественно, поддержала Найджела; она сказала, что и Лен, и Колин... да и Селия тоже могут раздобыть яд в больнице. Но у Найджела на уме было совсем другое. Он сказал, что Селия не сможет незаметно изъять препарат из аптеки. Рано или поздно его хватятся и поймут, каким образом он исчез. Но Пэт с ним не согласилась; ведь Селия может, сказала она, перелить содержимое пузырька, а туда напить что-нибудь другое. Колин засмеялся и сказал, что пациенты забросают врачей жалобами. Но Найджел, оказывается, не собирался прибегать к подобным ухищрениям. Он сказал, что хотя он и не имеет прямого доступа к лекарствам – ведь он не врач и не фармацевт, – однако все равно ему ничего не стоит достать яд тремя различными способами. Тут Лен Бейтсон спросил: «Ну, допустим, а какими?» А Найджел ему в ответ: «Сейчас я этого не скажу, но спорим, что через три недели я продемонстрирую тебе три пузырька со смертельными ядами!» А Лен сказал: «Ставлю пять фунтов, что ничего у тебя не выйдет».

– И что дальше? – спросил инспектор, когда Джин умолкла.

– Разговоры о ядах на какое-то время прекратились, но однажды вечером – мы сидели в гостиной – Найджел сказал: «Ну что ж, ребята, я свое слово сдержал». И положил на стол пластмассовый пузырек с таблетками гиосцина, пузырек с настойкой наперстянки и маленький флакончик с тартратом морфия.

– Флакончик с тартратом морфия? – резко спросил инспектор. – На нем что, была наклейка?

– Да. Ярлычок больницы Святой Екатерины. Я точно помню, поскольку не могла не обратить на это внимание.

– А на пузырьке и таблетках были ярлычки?

– Я не заметила, но больничных этикеток точно не было.

– И что произошло дальше?

– Разумеется, все принялись это обсуждать. Лен Бейтсон сказал: «Учти, что если теперь ты кого-нибудь отравишь, тебя найдут в два счета». А Найджел ответил: «Ошибаешься. Я не медик, к больницам отношения не имею, так что никому и в голову не придет меня подозревать. Тем более что я эти яды не покупал». А Колин МакНабб вынул трубку изо рта и сказал: «Да тебе бы никто и не продал без рецепта». В общем, они попререкались, но в конце концов Лен признал себя побежденным. «Правда, сейчас у меня нет денег, но я заплачу, не сомневайся, – сказал он и добавил: – А что мы будем делать с вещественными доказательствами твоей правоты?» Найджел усмехнулся и ответил, что лучше выбросить их от греха подальше, и тогда они вытряхнули таблетки и порошок в камин, а настойку наперстянки вылили в туалет.

– А куда они дели пузырьки?

– Не знаю. Наверное, выкинули в корзину для мусора.

– Значит, яды они точно уничтожили?

– Да, конечно. Я своими глазами видела.

– Когда это случилось?

– Недели две тому назад... примерно...

– Понятно. Спасибо, мисс Томлинсон.

Однако Джин уходить не торопилась, явно надеясь разузнать побольше.

– Вы думаете, то, что я рассказала, важно?

– Пока не знаю, может быть...

Какое-то время инспектор Шарп сидел, задумавшись. Потом опять вызвал Найджела Чэпмена.

– Мисс Джин Томлинсон сделала весьма интересное заявление, – сказал он.

– Да? И против кого же вас настраивала наша дорогая Джин? Против меня?

– Она рассказала мне любопытную историю о ядах... связанную с вами, мистер Чэпмен.

– Что вы говорите! Но какое отношение к ядам имею я?

– Значит, вы отрицаете, что несколько недель назад держали пари с мистером Бейтсоном, утверждая, что можете тайком от всех раздобыть яд?

– Ах, вы об этом! – Найджела внезапно озарило. – Да-да, конечно! Совсем из головы вон, вот умора! Я и забыл, что Джин была тогда с нами. А вы этому придаете значение?

– Пока не знаю. Стало быть, мисс Томлинсон сказала правду?

– Ну конечно, мы тогда спорили. Колин с Леном рассуждали с таким умным видом, ни дать ни взять великие специалисты. А я возьми и брякни, что яд может достать любой дурак, стоит лишь немного пошевелить мозгами... Я сказал, что знаю три разных способа и могу осуществить каждый из них.

– И приступили к делу?

– Так точно, инспектор.

– Так какие же это способы, мистер Чэпмен?

Найджел слегка наклонил голову набок.

– Вы хотите, чтобы я скомпрометировал себя перед лицом закона? – спросил он. – Но тогда вы обязаны предупредить меня, что идет официальный допрос.

– До этого пока не дошло, мистер Чэпмен. Но, разумеется, вам незачем себя компрометировать, как вы изволили выразиться. Вы вправе не отвечать на мои вопросы.

– Да нет, я, пожалуй, лучше отвечу.

Найджел явно обдумывал, как ему поступить; на его губах играла легкая улыбка.

– Конечно, – сказал он, – мои действия были противозаконны. И если вы сочтете нужным, то вполне можете привлечь меня к ответственности. С другой стороны, вы расследуете убийство, и если история с ядами имеет какое-то отношение к смерти бедняжки Селии, то, наверное, лучше рассказать вам правду.

– Вы рассуждаете весьма здраво. Итак, я вас слушаю.

– Видите ли, – Найджел откинулся на спинку стула, – в нашей прессе часто появляются сообщения о том, что сельские врачи, когда ездят к пациентам, частенько теряют отнюдь не безопасные лекарства. Газеты предупреждают, что это может привести к трагическим последствиям.

– Так.

– Ну, вот мне и пришла в голову мысль: отправиться в деревню, и когда местный лекарь будет объезжать своих подопечных, как тень следовать за ним, а при удобном случае заглянуть к нему в чемоданчик и позаимствовать нужное лекарство. Ведь врачи нередко оставляют свои чемоданчики в машине – не к каждому больному врач берет его с собой.

– И что дальше?

– Да, собственно говоря, ничего. Это и был способ номер один. Сначала я охотился за одним врачом, потом за другим и, наконец, напал на растяпу. Достать яд оказалось проще простого. Он оставил машину за фермой, в совершенно безлюдном месте. Я открыл дверцу, порылся в чемоданчике и выудил оттуда пузырек с гиосцином.

– Ясно. А второй яд?

– Второй мне, кстати, помогла раздобыть наша Селия. Невольно, конечно. Она была, – я вам уже говорил, – немного наивной и не заподозрила подвоха. Я заморочил ей голову всякими латинскими названиями, а потом спросил, умеет ли она выписывать рецепты, как настоящие доктора. Выпиши мне, например, сказал я, настойку наперстянки. И она выписала, святая простота. Так что мне осталось лишь разыскать в справочнике фамилию врача, живущего на окраине Лондона и поставить его инициалы и неразборчивую подпись. После чего я отправился в одну из центральных аптек, где не знают этого врача, и мне спокойно продали нужное лекарство. Наперстянку прописывают в больших дозах при сердечно-сосудистых заболеваниях, а рецепт у меня был на бланке отеля.

– Весьма остроумно, – сухо заметил инспектор Шарп.

– Чувствую по вашему тону, что по мне тюрьма плачет! Вы так сурово со мной говорите!

– Расскажите о третьем способе.

Найджел долго молчал, а потом сказал:

– Но сначала я хочу узнать, в чем меня можно обвинить?

– Первый метод, когда вы «позаимствовали» таблетки из чемоданчика, квалифицируется как воровство, – сказал инспектор Шарп. – А подделка рецепта...

– Какая же это подделка? – перебил его Найджел. – Подпись, строго говоря, я не подделывал, корысти мне с этого никакой, да и сами посудите, если я пишу на рецепте «X.Р.Джеймс», я же не подделываю подпись какого-то определенного человека. – Он улыбнулся недоброй улыбкой. – Понимаете, к чему я клоню? Меня так просто не возьмешь. Если вы захотите ко мне прицепиться, учтите, я буду защищаться. Но с другой стороны...

– Что «с другой стороны», мистер Чэпмен?

– Я – противник насилия! – Найджел воскликнул с неожиданной страстностью: – Противник жестокости, зверства, убийств! Какому подлецу пришло в голову отправить на тот свет бедняжку Селию! Я очень хочу вам помочь, но как? От рассказа о моих мелких прегрешениях, наверно, мало толку.

 – Полиция имеет довольно большую свободу выбора, мистер Чэпмен. Она может квалифицировать определенные поступки как... м-м... противозаконные, а может отнестись к ним как к безобидным шалостям, легкомысленным проделкам. Я верю, что вы хотите помочь найти убийцу. Так что, пожалуйста, расскажите о вашем третьем методе.

– Мы подошли к самом интересному, – сказал Найджел. – Это было, правда, более рискованно, зато в тысячу раз интересней. Я бывал у Селии в аптеке и хорошо там ориентировался.

– Так что «позаимствовать» флакончик из шкафа не составило для вас труда?

– Нет-нет, вы меня недооцениваете! Такой способ слишком примитивен. И потом, если бы я зашел к ней в аптеку и стащил яд, чтобы кого-то прикончить, то наверняка попал бы под подозрения. А так я не показывался в аптеке уже с полгода и был вне подозрений. Нет, план у меня был другой: я знал, что в пятнадцать минут двенадцатого Селия идет в заднюю комнату пить кофе с пирожными. Девушки ходят пить кофе по очереди, по двое. Я знал, что у них появилась новенькая, которая не знает меня в лицо. Поэтому я подгадал, чтобы никого, кроме нее, не было, нацепил белый халат, повесил на шею стетоскоп и заявился в аптеку. Новенькая стояла у окошечка, отпускала клиентам лекарства. Войдя, я прямиком направился к шкафу с ядами, взял флакончик, затем спросил девушку: «В какой у нас концентрации адреналин?» Она ответила, я кивнул, потом попросил у нее пару таблеток вегенина, сказав, что я со страшного похмелья. Она была абсолютно уверена, что я студент-практикант или учусь в ординатуре. Это были детские шуточки. Селия так и не узнала о моем визите.

– А где вы раздобыли стетоскоп? – с любопытством спросил инспектор Шарп.

Найджел неожиданно ухмыльнулся.

– Да у Лена Бейтсона позаимствовал.

– В общежитии?

– Да.

– Так вот кто взял стетоскоп! Значит, Селия тут ни при чем.

– Естественно, нет! Вы видели когда-нибудь клептоманок, ворующих стетоскопы?

– А куда вы его потом дели?

– Мне пришлось его заложить, – кающимся тоном произнес Найджел.

– Бейтсон очень расстраивался?

– Ужасно. Однако я не мог ему рассказать – ведь мне пришлось бы открыть, как я достал яд, а этого я делать не собирался. Но зато, – бодро добавил Найджел, – я недавно сводил его в ресторан, и мы с ним отлично повеселились.

– Вы очень легкомысленный юноша, – сказал инспектор Шарп.

– Эх, жалко, вы их тогда не видели! – воскликнул Найджел, осклабясь, – Представляете, какие у них были рожи, когда я положил на стол целых три смертельных яда и сказал, что стащил их совершенно безнаказанно!

– Стало быть, – уточнил инспектор, – вы имели возможность кого-либо отравить тремя различными ядами, и напасть на ваш след было никак нельзя?

Найджел кивнул.

– Совершенно верно, – сказал он. – При сложившихся обстоятельствах делать такое признание не очень приятно. Но с другой стороны, яды были уничтожены две недели назад или даже больше.

– А вдруг вы ошибаетесь, мистер Чэпмен?

Найджел удивленно воззрился на инспектора:

– Что вы имеете в виду?

– Как долго лекарства хранились у вас?

Найджел подумал.

– Упаковка гиосцина – дней десять. Морфий – примерно четыре дня. А настойку наперстянки я достал в тот же день, когда показал лекарства ребятам.

– Где вы хранили препараты?

– В ящике комода, под носками.

– Кто-нибудь знал об этом?

– Нет-нет, что вы!

В его голосе инспектору послышалась некоторая неуверенность; впрочем, Шарп не стал тут же допытываться, в чем дело, просто учел на будущее.

– Вы никому не рассказывали о своих планах? О том, каким образом вы собирались добыть препараты?

– Нет... вообще-то нет.

– «Вообще-то», мистер Чэпмен?

– Понимаете, я хотел рассказать Пэт, но потом подумал, что она меня осудит. У нее очень строгие принципы, и я не стал с ней связываться.

– Вы решили ни о чем ей не рассказывать: ни о краже препарата из машины, ни о поддельном рецепте, ни о морфии?

– Да нет, потом я рассказал ей про настойку, про то, как заполучил у Селии рецепт и купил лекарство в аптеке. И про маскарад в больнице тоже рассказал. Увы, ее это не позабавило. Ну а про машину я, конечно, не сказал ни слова. Она бы взбесилась.

– А вы говорили ей, что намерены уничтожить препараты, как только выиграете пари?

– Да. А то она вся извелась. Постоянно бубнила, что я должен вернуть лекарства.

– Подобная мысль вам, естественно, в голову не приходила.

– Естественно, нет! Мне тут же была бы крышка. Представляете, какая бы началась катавасия? Нет, мы с ребятами сожгли лекарства, вернее, морфий и гиосцин сожгли, а наперстянку спустили в унитаз. Так что ничего страшного!

– Вы так считаете, мистер Чэпмен? Но может статься, что страшное все-таки случилось.

– Но что могло случиться? Я же говорю, мы все уничтожили!

– А вам не приходило в голову, мистер Чэпмен, что кто-то мог узнать, где вы прятали яды, или случайно на них наткнуться и подменить морфий чем-нибудь другим?

– О черт! – Найджел потрясенно поглядел на инспектора. – Я об этом не подумал. Нет, нет, не верю!

– И все же такая возможность не исключена, мистер Чэпмен.

– Но ведь никто не знал...

– Уверяю вас, – сухо сказал инспектор, – что в общежитиях о человеке известно гораздо больше, чем ему кажется.

– Вы хотите сказать, что здесь и стены имеют уши?

– Вот именно.

– Что ж, возможно, вы правы.

– Кто из студентов может запросто, в любое время, зайти к вам в комнату?

– Я живу не один, а с Леном Бейтсоном. Все остальные бывают у нас, заходят в гости. Правда, только парни – девчонкам не положено заглядывать в мужскую половину. Такова воля хозяйки. Она у нас блюстительница нравов.

– Но девушки все же могут, несмотря на запрет, зайти, не так ли?

– Конечно, – ответил Найджел. – Днем. Ведь днем в общежитии никого нет.

– А мисс Лейн заходит к вам в комнату?

– Надеюсь, вы не имеете в виду ничего дурного, инспектор? Пэт порой приносит мне носки после штопки, но этим все и ограничивается.

Инспектор Шарп подался вперед:

– Вы понимаете, что у меня есть все основания подозревать в подмене морфия вас, мистер Чэпмен?

Найджел вдруг осунулся и посуровел.

– Да, – сказал он. – Как раз сейчас я это понял. Всё, и правда, выглядит очень подозрительно. Но у меня не было абсолютно никакого повода убивать девушку, инспектор, и я ее не убивал. Хотя я прекрасно понимаю, что никаких доказательств у меня нет.

Лен Бейтсон и Колин МакНабб тоже признались, что участвовали в споре. Подтвердили они и то, что яд был уничтожен. Отпустив остальных ребят, инспектор Шарп попросил Колина на минутку задержаться.

– Простите, если причиняю вам боль, мистер МакНабб, – сказал инспектор. – Я понимаю, какая страшная трагедия потерять невесту в день помолвки!

– Не будем вдаваться в подробности, – бесстрастно ответил Колин. – Вы не обязаны считаться с моими переживаниями. Я готов ответить на любые вопросы, которые вы сочтете нужными для ведения следствия.

– Вы высказали мнение о том, что поступки Селии Остин диктовались чисто психологическими причинами.

– Без сомнения, – сказал Колин МакНабб. – Если угодно, я объясню вам теоретически...

– Нет-нет, – поспешно прервал его инспектор. – Я вполне доверяю мнению студента-психолога!

– У нее было очень несчастное детство, явившееся причиной эмоционального блока...

– Да-да, конечно. – Инспектор Шарп отчаянно пытался уйти от рассказа об очередном несчастном детстве. С него вполне хватило детства Найджела. – Вам она давно нравилась?

– Я бы не сказал. – Колин отнесся к вопросу вдумчиво и серьезно. – Такие эмоции, как любовь, влечение, могут нахлынуть внезапно. Подсознательно меня, конечно, тянуло к Селии, но я не отдавал себе в этом отчета. Я не собирался рано жениться, а поэтому мое сознание противилось влечению, проявлявшемуся на подсознательном уровне.

– Ага. Понятно. А Селия Остин была рада помолвке? У нее не было колебаний? Раздумий? Может, она что-то утаила от вас, и это ее угнетало?

– Она призналась мне абсолютно во всем. Совесть ее была чиста.

– Вы собирались пожениться... а когда?

– Ну не теперь. Я сейчас не в состоянии обеспечивать семью.

– У Селии были здесь враги? Может, ее кто-нибудь ненавидел?

– Вряд ли. Я много думал над этим вопросом, инспектор. К Селии тут хорошо относились. На мой взгляд, это дело совсем не личного порядка.

– Что вы имеете в виду?

– Мне не хотелось бы сейчас уточнять. Пока это лишь смутные догадки, мне и самому многое неясно.

И как инспектор ни настаивал, ему не удалось вытянуть из Колина больше ни слова.

В списке оставались лишь Элизабет Джонстон и Салли Финч. Сначала он пригласил Салли.

К нему явилась хорошенькая девушка с копной рыжих волос и ясными, умными глазами. Ответив на обычные формальные вопросы, Салли неожиданно сама проявила инициативу.

– Знаете что, инспектор? Мне хочется поделиться своими соображениями. Лично моими. Понимаете, в этом доме творится что-то неладное, что-то действительно неладное. Я просто уверена.

– Потому что Селию Остин отравили?

– Нет, у меня и раньше возникало такое чувство. Причем давно. Мне не нравилось, что тут происходит. Не нравилось, что кто-то разрезал рюкзак, а потом искромсал шарф Валери. Не нравилось, что конспекты Черной Бесс залили чернилами. Я собиралась уехать отсюда, уехать немедленно. И я обязательно уеду, как только вы разрешите.

– Значит, вы боитесь, мисс Финч?

Салли кивнула.

– Да, боюсь. Я чувствую за всем происходящим чью-то злую, безжалостную волю. Да и само общежитие – это как бы коробка с двойным дном. Нет-нет, инспектор, я говорю не о коммунистах. Я чувствую, слово «коммунисты» вот-вот сорвется у вас с языка. Но дело не в них. И может быть, никакой уголовщины тут тоже нет. Я не знаю. Но готова поспорить на что угодно – эта жуткая баба в курсе всех здешних событий.

– Баба? О ком вы говорите? Уж не о миссис ли Хаббард?

– Нет, мама Хаббард – прелесть. Я имела в виду старую волчицу Николетис.

– Весьма любопытно, мисс Финч. А вы не могли бы уточнить вашу мысль? Насчет миссис Николетис.

Салли покачала головой.

– Нет, чего не могу, того не могу. Просто стоит мне увидеть ее – и мороз по коже. Здесь происходят странные вещи, инспектор.

– Мне бы хотелось чего-нибудь поконкретнее.

– Мне тоже. Вы, наверно, решили, что у меня больное воображение. Возможно, однако я не исключение. Взять хотя бы Акибомбо. Он перепуган до смерти. И по-моему, Черная Бесс тоже, хотя и не подает виду. И мне кажется, инспектор, Селия что-то знала.

– Что именно?

– В том-то и загвоздка. Что именно? Но я помню, тогда, в последний день, она что-то говорила... мол, все должно выясниться... Она призналась в своих проступках, но намекнула, что знает и кое-что еще, и что скоро она это выяснит окончательно. Я думаю, что ей стали известны чьи-то тайны, и поэтому ее убили.

– Но если дело было так серьезно...

Салли его перебила:

– Вряд ли она представляла себе, насколько это серьезно. Она не отличалась сообразительностью. А попросту говоря, была дурочкой. Она что-то знала, но ей и в голову не приходило, что ее подстерегает опасность. Хотя, конечно, это лишь мои домыслы.

– Ясно. Спасибо... А когда вы в последний раз видели Селию Остин, в гостиной? После ужина?

– Да. Хотя... вообще-то я ее и потом видела.

– Где? Вы заходили к ней в комнату?

– Нет, но, когда я пошла к себе, она как раз уходила.

– Уходила? Из дому?

– Да, она стояла в дверях.

– Довольно неожиданный поворот. Мне никто об этом не говорил.

– Думаю, никто просто не знает. Она попрощалась и сказала, что идет спать, и я, как и все остальные, была бы в этом уверена, если бы не видела, как она уходила...

– Значит, на самом деле она поднялась к себе, переоделась и куда-то пошла. Так?

Салли кивнула.

– По-моему, ей нужно было с кем-то встретиться.

– Так-так... С кем-то чужим или из общежития?

– По-моему, из общежития. Ведь если бы ей хотелось поговорить с кем-то с глазу на глаз, она вполне могла бы пригласить его к себе. А раз она ушла, значит, ей предложили встретиться в другом месте, чтобы сохранить это свидание в тайне.

– Вы не знаете, когда она вернулась?

– Понятия не имею.

– Может, знает Джеронимо, слуга?

– Если она вернулась после одиннадцати, то да, потому что в одиннадцать он запирает входную дверь на засов. А до этого дверь закрывается просто на ключ, который есть у каждого студента.

– А вы не помните точно, во сколько она ушла из дому?

– Часов в десять, может, чуть позже, но не намного.

– Понятно. Спасибо за информацию, мисс Финч.

Последней была приглашена Элизабет Джонстон. Инспектор поразился ее выдержке. Она отвечала на каждый вопрос четко и уверенно, а потом спокойно ждала следующего.

– Селия Остин, – сказал инспектор, – с негодованием отвергла обвинение в том, что она испортила ваши конспекты, мисс Джонстон. Вы ей поверили?

– Да. Думаю, это не Селия.

– А кто, по-вашему?

– Сам собой напрашивается ответ, что Найджел Чэпмен. Но, на мой взгляд, это как-то не очень логично. Найджел умен, он не стал бы это делать своими чернилами.

– А если не Найджел, то кто?

– Затрудняюсь ответить. Но, думаю, Селия знала или, по крайней мере, догадывалась.

– Она вам говорила?

– Да, но не прямо. Она зашла ко мне перед ужином, в день своей смерти. Зашла сказать, что, хотя действительно брала чужие вещи, до моих конспектов она не дотрагивалась. Я сказала, что верю, и спросила, не знает ли она, кто это сделал.

– И что она ответила?

– Она... – Элизабет на миг умолкла, стараясь как можно точнее вспомнить слова Селии, – она ответила: «Я не уверена, потому что не вижу причины... Наверно, это сделали по ошибке или случайно. Но я убеждена, что тот, кто это сделал, глубоко раскаивается и готов сознаться». А еще она сказала: «Я вообще многого не понимаю. Зачем эта возня с лампочками, когда пришла полиция?»

Шарп перебил ее.

– Что-что? Простите, я не понял... Что за история с полицией и лампочками?

– Не знаю. Селия сказала только: «Я их не трогала». И добавила: «Может, это имеет какое-то отношение к паспорту?» – «К какому паспорту?» – переспросила я. А она сказала: «По-моему, у кого-то здесь фальшивый паспорт».

Инспектор молча обдумывал ее слова. Картина наконец-то начала проясняться. Вот оно что... Паспорт...

Он спросил:

– А что она еще говорила?

– Ничего. Лишь сказала: «Во всяком случае, завтра я буду знать гораздо больше».

– Она именно так и сказала: «Завтра я буду знать гораздо больше»? Вспомните поточнее, это очень важно, мисс Джонстон.

– Да, именно так.

Инспектор опять замолчал, погрузившись в раздумья. Паспорт... и приход полиции... Перед тем как отправиться на Хикори-роуд, он внимательно изучил досье. Все общежития, в которых жили студенты, находились под пристальным наблюдением полиции. У дома №26 по Хикори-роуд была хорошая репутация. Происшествий там было мало и все малозначительные. Шеффилдская полиция разыскивала студента из Западной Африки, обвинявшегося в сутенерстве: он пробыл несколько дней на Хикори-роуд, потом исчез в неизвестном направлении; впоследствии его поймали и выдворили из страны. На Хикори-роуд, так же, как и в других общежитиях, проводилась проверка, когда разыскивали студента, обвинявшегося в убийстве жены хозяина кафе возле Кембриджа. Однако потом молодой человек сам явился в участок в Гулле и отдал себя в руки правосудия. На Хикори-роуд проводилось дознание по поводу распространения среди студентов подрывной литературы. Все это было довольно давно и явно не имело отношения к убийству Селии Остин.

Он вздохнул и, подняв голову, встретился взглядом с Элизабет Джонстон. Ее темные проницательные глаза пристально смотрели на него.

Внезапно его словно что-то толкнуло, и он спросил:

– Скажите, пожалуйста, мисс Джонстон, у вас никогда не возникало чувства... впечатления, что здесь происходит что-то неладное?

Она удивилась.

– В каком смысле «неладное»?

– Точно не знаю. Просто слова мисс Салли Финч навели меня на размышления...

– А... Салли Финч!

Интонация, с которой было произнесено это имя, заинтересовала инспектора, и он продолжил:

– По-моему, мисс Финч весьма наблюдательна, проницательна и практична. И она очень настойчиво повторяла, что здесь творится что-то странное. Но что именно – затруднялась объяснить.

– Ей так кажется, потому что она американка, – резко возразила Элизабет. – Американцы все такие: нервные, боязливые, страшно подозрительные. Посмотрите, какими идиотами они выглядят перед всем миром, устраивая свои дурацкие охоты на ведьм. А их истерическая шпиономания, навязчивая боязнь коммунизма! Салли Финч – типичный образчик подобного мышления.

Интерес инспектора все возрастал. Значит, Элизабет недолюбливает Салли Финч. Но почему? Потому что Салли – американка? Или же наоборот, Элизабет не любит всех американцев из-за Салли Финч? Но какие у нее основания недолюбливать рыжеволосую красотку? Может, просто женская ревность?

Он решил прибегнуть к тактике, которая уже не раз сослужила ему хорошую службу, и вкрадчиво сказал:

– Как вы сами понимаете, мисс Джонстон, в заведениях, подобных вашему, можно встретить людей, находящихся на весьма различном интеллектуальном уровне развития. Некоторые... их большинство... способны сообщать только голые факты. Но если нам попадается человек умный...

Он умолк. Последняя фраза явно должна была ей польстить. Но попадется ли она на удочку?

Поклевка не заставила себя долго ждать.

– Думаю, я уловила вашу мысль, инспектор. Интеллектуальный уровень здесь действительно невысок. Найджел Чэпмен довольно сообразителен, однако его кругозор ограничен. Леонард Бейтсон туповат, но берет трудолюбием. Валери Хобхауз весьма неглупа, однако ее интересуют лишь деньги, а подумать о чем-нибудь истинно стоящем ей лень. Вам нужна помощь человека, действительно умеющего мыслить.

– Такого, как вы, мисс Джонстон.

Она с удовольствием проглотила даже такую откровенную лесть. Он не преминул отметить, что под маской благовоспитанной скромницы скрывается самоуверенная молодая особа, весьма высоко оценивающая свои умственные способности.

– Пожалуй, вы правы в оценке ваших друзей, мисс Джонстон. Чэпмен умен, но инфантилен. Валери Хобхауз неглупа, однако у нее исключительно потребительское отношение к жизни. И только вы, – использую ваше выражение, – действительно умеете мыслить. Поэтому я высоко ценю ваше мнение, мнение пытливого, независимого ума.

Он даже испугался, что перегнул палку, но страхи оказались напрасными.

– У нас все в порядке, инспектор. Не обращайте внимания на Салли Финч. Это вполне приличный дом с хорошо налаженным бытом. Уверяю вас, что здесь не занимаются подрывной деятельностью.

Инспектор Шарп слегка удивился.

– Но я и не думал ни о какой подрывной деятельности!

– Правда? – Она была ошарашена. – А мне показалось... ведь Селия говорила о фальшивом паспорте. Однако если судить беспристрастно и хорошо проанализировать все факты, то станет ясно, что убийство Селии вызвано личными мотивами... может быть, сексуальными комплексами. Уверена, что к жизни общежития в целом убийство не имеет никакого отношения. Тут ничего не происходит. Уверяю вас, ничего. Иначе я бы знала, я очень тонко чувствую подобные вещи.

– Понятно. Ну что ж, спасибо, мисс Джонстон. Вы были весьма любезны и очень помогли мне.

Элизабет Джонстон ушла. Инспектор Шарп сидел, глядя на закрытую дверь. Он настолько глубоко задумался, что сержанту Коббу пришлось дважды окликнуть его, и только на третий раз Шарп отозвался:

– Да? Что?

– Я говорю, мы всех допросили, сэр.

– Допросить-то допросили, но к каким результатам пришли? Почти ни к каким. Знаете что, Кобб? Я приду сюда завтра с обыском. А сейчас мы с вами спокойно удалимся, пусть считают, что все кончилось. Но здесь явно что-то происходит. Завтра я переверну это общежитие вверх дном. Правда, искать неизвестно что довольно трудно... и все же вдруг да натолкнусь на что-нибудь важное? Да... с любопытной девушкой я сейчас побеседовал. Она мнит себя чуть ли не Наполеоном, и я почти уверен, что рассказала она далеко не все из того, что ей известно.

Диктуя письмо, Эркюль Пуаро вдруг запнулся на полуслове. Мисс Лемон вопросительно взглянула на него.

– Что дальше, мосье Пуаро?

– Не могу собраться с мыслями! – Пуаро махнул рукой. – В конце концов, письмо подождет. Будьте любезны, мисс Лемон, соедините меня с вашей сестрой.

– Сейчас, мосье Пуаро.

Через несколько минут Пуаро поднялся с места, подошел к телефону и взял трубку.

– Надеюсь, я вас не отрываю от работы, миссис Хаббард?

– Ах, мосье Пуаро, мне сейчас не до работы!

– Пришлось немного поволноваться, да? – деликатно осведомился Пуаро.

– Это очень мягко сказано, мосье Пуаро. Вчера инспектор Шарп допрашивал студентов, а сегодня вдруг нагрянул с обыском, и мне пришлось утихомиривать бившуюся в истерике миссис Николетис.

Пуаро сочувственно поцокал языком.

А потом сказал:

– Я хочу задать вам один маленький вопрос. Вы составляли список пропавших вещей в хронологическом порядке?

– Простите?

– Ну, вы перечислили все кражи по порядку?

– Нет-нет. Мне очень жаль, но я просто записала по памяти, какие вещи исчезли. Наверно, я ввела вас в заблуждение, простите.

– Ничего, – сказал Пуаро, – Я сам не додумался вас спросить. Но тогда я счел это несущественным. Позвольте, я прочитаю вам список. Значит, так: туфля, браслет, бриллиантовое кольцо, компактная пудра, губная помада, стетоскоп и так далее. На самом деле вещи исчезали в другой последовательности?

– Да.

– А вы не смогли бы припомнить, что пропало сначала, а что потом? Или это сложно?

– Боюсь, что не смогу сразу ответить, мосье Пуаро. Прошло уже столько времени! Мне надо подумать. Ведь, когда я составляла список, готовясь к нашей первой встрече, я просто старалась ничего не забыть, не упустить ни одной вещи. И конечно, прежде всего мне пришла на память туфля, – немудрено, ведь обычно крадут обе туфли. Потом я вписала браслет, компактную пудру, зажигалку и бриллиантовое кольцо, поскольку это были более или менее ценные вещи, и у меня создалось впечатление, что в доме орудует настоящий вор... После я припомнила пропажи менее серьезные: борной кислоты, лампочек и историю с рюкзаком. И на всякий случай решила все это записать. По-моему, это сущие пустяки, я вспомнила о них в последний момент.

– Понятно, – сказал Пуаро. – Понятно... Я попрошу вас, мадам, когда у вас выдастся свободная минутка...

– То есть когда я дам миссис Николетис снотворное, уложу ее в постель и успокою Джеронимо с Марией... А что именно я должна сделать?

– Сядьте и попытайтесь вспомнить по порядку, чем точнее, тем лучше, как развивались события.

– Хорошо, мосье Пуаро. По-моему, первым исчез рюкзак, а потом лампочки, хотя они вряд ли имеют отношение к нашему делу... Потом пропал браслет и пудра... хотя нет... кажется, туфля. Впрочем, не буду отнимать у вас времени. Лучше я действительно сяду и постараюсь все хорошенько припомнить.

– Благодарю вас, мадам. Я буду вам очень признателен.

Пуаро повесил трубку.

– Я собой недоволен, – сказал он мисс Лемон. – Я отступил от своих основных заповедей: нарушил принцип методичного, упорядоченного расследования. Я должен был с самого начала выяснить, в какой последовательности совершались кражи.

– Надо же, – машинально ответила мисс Лемон. – Так мы закончим сейчас с письмами, мосье Пуаро?

Но Пуаро лишь нетерпеливо от нее отмахнулся.

В субботу утром, явившись с обыском на Хикори-роуд, инспектор Шарп пожелал встретиться с миссис Николетис, которая всегда по субботам приезжала в общежитие получить отчет от миссис Хаббард. Он сообщил ей о своих намерениях.

Миссис Николетис возмутилась.

– Но это чудовищно! Мои студенты тут же съедут... все до единого. Вы меня разорите!

– Не беспокойтесь, мадам. Ручаюсь, что они всё поймут правильно. В конце концов, мы же расследуем убийство...

– Не убийство, а самоубийство...

– ...И я уверен, что, услышав мои доводы, никто не станет возражать...

Миссис Хаббард попыталась успокоить хозяйку:

– Поверьте, все отнесутся нормально... кроме разве что мистера Ахмеда Али и мистера Чандры Лала, – подумав, прибавила она.

– Ах, бросьте! – воскликнула миссис Николетис. – Очень меня волнует, как они отнесутся!

– Ну, и прекрасно, мадам! – сказал инспектор. – Значит, начнем отсюда: с вашей гостиной.

Миссис Николетис опять взорвалась.

– Переворачивайте хоть весь дом, – сказала она, – но здесь ни к чему не прикасайтесь. Я протестую.

– Весьма сожалею, миссис Николетис, но мне нужно осмотреть каждую комнату.

– Да, но только не мою. На меня ваши законы не распространяются.

– Законы распространяются на всех. Будьте любезны, отойдите в сторону.

– Это произвол! – яростно завопила миссис Николетис. – Вы суете свой нос в чужие дела! Я буду жаловаться! Я напишу моему депутату! Напишу в газеты!

– Пишите куда хотите, – сказал инспектор Шарп. – Я все равно обыщу вашу комнату.

Он начал с конторки. Но там обнаружил лишь большую коробку конфет, кипу бумаг и массу всякого хлама. Тогда он двинулся к буфету, стоявшему в углу комнаты.

– Здесь заперто. Вы не дадите мне ключ?

– Никогда! – взвизгнула миссис Николетис. – Никогда! Ни за что в жизни! Вам не видать ключа как своих ушей! Плевала я на вас, грязные полицейские свиньи! Правда! Плевала! Плевала!

– И все-таки лучше дайте мне ключ, – сказал инспектор Шарп. – А то я просто взломаю дверцу.

– Не дам! Можете меня обыскать, но, учтите, я этого так не оставлю! Я устрою скандал!

– Принесите стамеску, Кобб, – со вздохом сказал инспектор.

Миссис Николетис возмущенно вскрикнула. Инспектор Шарп пропустил это мимо ушей. Кобб принес стамеску. Дверца затрещала и открылась. И тут же из буфета посыпались пустые бутылки из-под бренди.

– Свинья! Мразь! Негодяй! – кричала миссис Николетис.

– Благодарю вас, мадам, – вежливо отозвался инспектор. – Все, что надо, мы осмотрели.

Пока миссис Николетис билась в истерике, миссис Хаббард потихоньку убрала бутылки.

Так раскрылась первая тайна – тайна припадков миссис Николетис.

Пуаро позвонил, когда миссис Хаббард, зайдя к себе в гостиную, доставала из аптеки успокоительное. Повесив трубку, она вернулась в комнату миссис Николетис, которая уже угомонилась и перестала визжать и колотить ногами по дивану.

– Выпейте, – сказала миссис Хаббард, – и вам сразу полегчает.

– Гестаповцы! – уже спокойно, но мрачно пробурчала миссис Николетис.

– На вашем месте я бы постаралась больше не думать о них, – сказала миссис Хаббард.

– Гестаповцы! – повторила миссис Николетис. – Самые настоящие гестаповцы!

– Но ведь они выполняли свой долг, – возразила миссис Хаббард.

– Значит, их долг совать свой нос в мой буфет? Я же им говорила: «Для вас тут ничего нет». Я его заперла. Спрятала ключ на груди. Если бы не вы, они бы меня раздели, бесстыдные свиньи; только ваше присутствие их остановило, не захотели при свидетелях.

– О, что вы, они бы не стали этого делать, – сказала миссис Хаббард.

– Не стали! О чем вы говорите! В любом случае, они взяли стамеску и взломали дверь. Они нанесли мне огромный ущерб!

– Но если бы вы дали им ключ...

– С какой стати? Это мой ключ! Мой собственный. И комната моя собственная. Что это получается? Я, в своей собственной комнате, говорю этим наглецам: «Убирайтесь». А они и ухом не ведут!

– Но, миссис Николетис, вы, наверно, забыли, что произошло убийство. А это всегда чревато неприятностями, с которыми нам не приходится обычно сталкиваться.

– Плевать я хотела на все их россказни! – заявила миссис Николетис. – Малышка Селия покончила с собой. Влюбилась, влипла в дурацкую историю и приняла яд. Тоже мне событие! Глупые девчонки с ума сходят от любви, будто им больше делать нечего! А пройдет год, два – и где она, великая страсть? Все мужчины одинаковы. Но эти дурехи не понимают такой простой истины. Они травятся снотворным, газом или еще какой-нибудь дрянью.

– И все-таки, – сказала миссис Хаббард, возвращаясь к началу разговора, – советую вам успокоиться.

– Хорошо вам говорить! А я не могу. Мне грозит опасность.

– Опасность? – удивленно взглянула на нее миссис Хаббард.

– Это был мой личный буфет, – твердила миссис Николетис. – Никто не знал, что у меня там лежит. Я не хотела, чтобы они об этом знали. А теперь они узнают. Я боюсь. Они могут подумать... Боже, что они подумают?

– О ком вы говорите?

– Вы не понимаете. – Миссис Николетис передернула полными, красивыми плечами и насупилась. – Но я боюсь. Очень боюсь.

– Расскажите мне, – предложила миссис Хаббард. – Вдруг я смогу вам чем-нибудь помочь?

– Слава богу, что я ночую в другом месте! – воскликнула миссис Николетис. – Здесь такие замки, что к ним подходит любой ключ. К счастью, я здесь не ночую.

– Миссис Николетис, – осторожно произнесла миссис Хаббард, – если вы чего-то опасаетесь, то вам лучше довериться мне.

Миссис Николетис метнула на нее быстрый взгляд и тут же отвела его в сторону.

– Вы сами говорили, – уклончиво сказала она, – что здесь произошло убийство. Поэтому мои страхи вполне естественны. Кто окажется следующей жертвой? Мы ничего не знаем про убийцу. А все потому, что полицейские полнейшие идиоты или, может, подкуплены...

– Вы говорите ерунду и сами это понимаете, – попыталась урезонить ее миссис Хаббард. – Но скажите, неужели у вас есть реальные причины для беспокойства?

Миссис Николетис опять впала в ярость.

– Вы думаете, я попусту болтаю языком? Вы всегда все знаете! Лучше всех! Просто клад, а не женщина: такая хозяйственная, экономная, и при этом не жалеет денег, чтобы хорошо накормить бедняжек студентов, и они от нее без ума! А теперь вы вздумали лезть в мои дела! Это мои дела, и я никому не позволю в них соваться, слышите! Не позволю, зарубите это себе на вашем длинном носу!

– Успокойтесь. – Миссис Хаббард начинала уже сердиться.

– Вы – доносчица, я всегда это знала.

– Но на кого же я доношу?

– Конечно, ни на кого, – саркастически усмехнулась миссис Николетис. – Вы ни в чем не замешаны. Но всякие пакости – это ваших рук дело. Я знаю, меня пытаются оболгать, и я выясню, кто этим занимается!

– Если вы хотите меня уволить, – сказала миссис Хаббард, – только скажите, и я сразу уйду.

– Нет, вы не уйдете! Я вам запрещаю! Еще чего вздумали! Дом кишит полицейскими и убийцами, а она вздумала все взвалить на мои плечи! Нет, вы не посмеете покинуть меня!

– Ну, хорошо, хорошо, – беспомощно вздохнула миссис Хаббард. – Но, ей-богу, так трудно понять, чего вы на самом деле хотите. Порой мне кажется, вы и сами не знаете. Идите-ка лучше ко мне и прилягте.

Эркюль Пуаро вышел из такси на Хикори-роуд у дома №26.

Открывший ему дверь Джеронимо встретил его как старого друга. Поскольку в холле стоял констебль, Джеронимо провел Пуаро в столовую и закрыл дверь.

– Ужасно, ужасно! – шептал он, помогая Пуаро снять пальто. – Полиция здесь все время! Все задают вопросы, ходят туда, ходят сюда, смотрят шкафы, ящики, ходят даже кухня Марии. Мария очень сердитая. Она говорила, она хочет бить полицейский скалка, но я говорил, лучше не надо. Я говорил, полицейский не любит, когда его бьют скалка, и они будут нам делать еще хуже, если Мария его бьет.

– Вы очень разумный человек, – одобрил Пуаро. – А миссис Хаббард сейчас свободна?

– Я вас веду к ней.

– Погодите, – остановил его Пуаро, – Помните, однажды в доме исчезли лампочки?

– О да, конечно. Но прошло много время. Один... два... три месяца.

– А где именно исчезли лампочки?

– В холл и, кажется, гостиная. Кто-то решил пошутить. Взял все лампочки.

– А вы не помните, когда точно это произошло?

Джеронимо приложил руку ко лбу и погрузился в задумчивость.

– Не помню, – сказал он. – Но, кажется, это было, когда приходил полицейский, в феврале...

– Полицейский? А зачем он приходил?

– Он хотел говорить с миссис Николетис о студент. Очень плохой студент, пришел из Африки. Не работал. Ходил на биржа труда, получал пособие, потом находил женщина, и она ходила с мужчины для него. Очень, очень плохо. Полиция это не любит. Это было, кажется, в Манчестер или Шеффилд. Поэтому он убежал, но полиция приходила и говорила с миссис Хаббард, а она сказала, он тут долго не жил, потому что она его не любила и прогоняла.

– Ясно. Они, значит, пытались его выследить?

– Scusi?[44]

– Они его искали?

– Да-да, правильно. Они находили его и садили в тюрьму, потому что он делал женщина проститутка, а делать женщина проститутка нельзя. Здесь хороший дом. Здесь такое не занимаются.

– И полиция пришла как раз в тот день, когда пропали лампочки?

– Да. Потому что я включал, и свет не горел. И я пошел в столовая, и там тоже нет лампочка, и я смотрел в ящике, здесь, где запас, и видел, что они пропадались. Поэтому я спускался в кухня и спрашивал Марию, если она знает, где запас, но она была сердитая, потому что она не любит полиция, и она говорила, что лампочки не ее работа, и поэтому я приносил свечи.

Идя за Джеронимо по лестнице, Пуаро размышлял над его рассказом.

Миссис Хаббард выглядела усталой и встревоженной, но, увидев Пуаро, оживилась. И тут же протянула ему листок бумаги.

– Я постаралась все вспомнить как можно точнее, что когда пропало, но полностью ручаться не могу. Очень уж много времени прошло.

– Чрезвычайно вам благодарен, мадам. А как себя чувствует миссис Николетис?

– Я дала ей успокоительное и надеюсь, что она заснула. Она устроила жуткий скандал, когда инспектор заикнулся об обыске. Отказалась открыть буфет, и его пришлось взломать. Представляете, там была гора пустых бутылок!

– О-о! – вежливо посочувствовал Пуаро.

– Теперь мне многое стало понятно, – сказала миссис Хаббард. – И как это я раньше не догадалась, ведь я на стольких пьяниц насмотрелась в Сингапуре! Но думаю, вас это мало интересует.

– Меня все интересует, – возразил Пуаро.

Он сел и взял в руки листок, который протянула ему миссис Хаббард.

– Ага! – сразу воскликнул он, – Значит, сначала исчез рюкзак.

– Да. Это была пустяковая пропажа, но я совершенно точно помню, что она произошла до кражи украшений и всего прочего. В доме царила тогда страшная суматоха, у нас были неприятности из-за одного африканского студента. Он уехал за день или за два до того, и помнится, я решила, что он испортил рюкзак, желая отомстить. Он причинил нам довольно много хлопот...

– Да, Джеронимо мне рассказывал. К вам, кажется, наведалась полиция?

– Верно. К ним пришел запрос из Шеффилда или Бирмингема, точно не помню. История вообще-то скандальная. Африканец добывал деньги нечестным путем... Потом его привлекли к суду. Он прожил у нас всего три или четыре дня. Мне его поведение не понравилось, и я сказала, мол, комната забронирована, так что пусть уезжает. Я совсем не удивилась, когда потом к нам пришла полиция. Конечно, я понятия не имела, куда он делся, но в конце концов его нашли.

– Уже после того, как вы обнаружили рюкзак?

– Вроде бы да... сейчас трудно вспомнить. Дело было так: Лен Бейтсон собрался путешествовать автостопом, но никак не мог отыскать рюкзак, и поэтому переполошил весь дом. Потом наконец Джеронимо нашел рюкзак: кто-то разрезал его на куски и сунул за котел в котельной. Это было так странно! Странно и бессмысленно, мосье Пуаро.

– Да, – согласился Пуаро, – странно и бессмысленно. – И немного поразмыслив, спросил: – Скажите, а лампочки, электрические лампочки исчезли в тот же самый день, когда к вам нагрянула полиция? Так, по крайней мере, сказал мне Джеронимо.

– Точно не помню, но, кажется, да, потому что, когда я спустилась вниз с инспектором полиции и мы пошли в гостиную, там горели свечи. Мы хотели узнать у Акибомбо, не говорил ли ему тот африканец, где он собирается поселиться.

– А кто еще был в гостиной?

– Да, по-моему, почти все. Дело было вечером, часов в шесть. Я спросила у Джеронимо, почему не горит свет, а он ответил, что кто-то вывернул лампочки. Я поинтересовалась, почему он не вкрутил новые, а он сказал, что все запасные исчезли. Ох и разозлилась же я тогда! Я ведь решила, что это чья-то глупая шутка. Да-да, я восприняла это именно так, и потом: как это нет запасных лампочек – мы обычно ведь сразу много покупаем.

– Лампочки и рюкзак, – задумчиво повторил Пуаро.

– Но мне все же и сейчас кажется, – сказала миссис Хаббард, – что Селия не имела отношения ни к рюкзаку, ни к лампочкам. Помните, она упорно твердила, что не прикасалась к рюкзаку?

– Да, конечно. А потом, в скором времени, начались кражи, да?

– Господи, мосье Пуаро, вы не представляете, как трудно это сейчас вспомнить... Так, дайте сообразить... дело было в марте... нет, в феврале, в конце февраля. Да, кажется, Женевьев сказала, что у нее пропал браслет числа двадцатого – двадцать пятого, через неделю после истории с лампочками.

– И потом кражи стали совершаться регулярно?

– Да.

– А рюкзак принадлежал Лену Бейтсону?

– Да.

– И он очень рассердился?

– Не судите его слишком строго, – с легкой улыбкой сказала миссис Хаббард. – У Лена Бейтсона такой характер. Он очень добрый, великодушный, терпимый, но при этом импульсивный и вспыльчивый мальчик.

– А какой у него был рюкзак?

– Самый обыкновенный.

– Вы не могли бы показать мне похожий, мадам?

– Конечно. Кажется, у Колина есть такой же. И у Найджела. Да и у самого Лена тоже, ведь он купил себе новый. Студенты обычно покупают рюкзаки в лавке на нашей улице, в самом конце. Там продается все необходимое для туристов, всякое снаряжение, шорты, спальные мешки... И все очень дешево, гораздо дешевле, чем в больших универмагах.

– Пойдемте посмотрим на рюкзак.

Миссис Хаббард любезно провела его в комнату Колина МакНабба. Колина не было, но миссис Хаббард сама открыла шкаф, нагнулась и вытащила рюкзак.

– Вот, пожалуйста, мосье Пуаро. Пропавший был точь-в-точь такой же.

– А разрезать его нелегко, – пробормотал Пуаро, разглядывая рюкзак. – Тут маникюрными ножницами не обойдешься.

– Что вы, конечно, женщина здесь вряд ли справится. Тут нужна сила, и недюжинная.

– Вы правы.

– Ну, а потом, когда нашли шарф Валери, тоже изрезанный на куски, я подумала, что... что у кого-то не все в порядке с психикой.

– Да нет, – возразил Пуаро, – по-моему, вы ошибаетесь, мадам. Сумасшествием тут и не пахнет. Я думаю, что некто действовал вполне осмысленно и целенаправленно. У него был, так сказать, свой метод.

– Я полностью полагаюсь на ваше мнение, мосье Пуаро, – вздохнула миссис Хаббард. – Могу лишь сказать, что мне как-то от всего этого не по себе. Насколько я могу судить, большинство наших студентов – хорошие ребята, и очень грустно думать, что...

Пуаро приблизился к стеклянной двери, открыл ее и вышел на старомодный балкончик.

Внизу зеленел маленький уютный сад, располагавшийся позади дома.

– Здесь, вероятно, гораздо спокойнее, чем в тех комнатах, что выходят окнами на улицу.

– Ну это как сказать, – возразила миссис Хаббард. – Хикори очень тихая улочка. А в саду по ночам собираются все окрестные коты. Сами знаете, как они истошно кричат. И контейнеры для отходов тоже с этой стороны, их крышки с таким грохотом всегда захлопывают...

Пуаро посмотрел на четыре огромные контейнера для золы, стоящие рядом, потом окинул взглядом остальные, для прочего мусора.

– А где у вас котельная?

– Видите ту дверцу, сразу за сараем для угля?

– Да-да, вижу. – Пуаро продолжал внимательно разглядывать сад и ближайшие строения. – А чьи еще окна выходят на эту сторону?

– Найджела Чэпмена и Лена Бейтсона. Это соседняя комната.

– А рядом с ними кто живет?

– Ну это уже другой корпус, там комнаты девушек. Первая отсюда – Селии, потом – Элизабет Джонстон, потом – Патрисии Лейн. А окна Валери выходят на улицу.

Пуаро кивнул и вернулся с балкона в комнату.

– Я вижу, этот молодой человек очень аккуратен, – одобрительно заметил он, осматриваясь.

– О да. У Колина всегда идеальный порядок. Не то что у некоторых наших мальчиков. Видели бы вы, что творится у Лена Бейтсона, – сказала миссис Хаббард, и тут же великодушно добавила: – Но вообще-то он очень славный парень, мосье Пуаро.

– Так вы говорите, что эти рюкзаки куплены в магазинчике на вашей улице?

– Да.

– А как он называется?

– Ой, пожалуй, сразу и не вспомню... Кажется, «Мабберли» или «Келсо». Конечно, эти фамилии совсем разные. Сама не понимаю, почему они отложились в моей памяти как нечто очень похожее... Наверное, потому, что когда-то я была знакома с некими Келсо и Мабберли и члены этих семейств на удивление мало чем друг от друга отличались.

– Вот-вот, – оживившись, подхватил Пуаро, – меня всегда очень интересует именно это. Необъяснимые на первый взгляд ассоциации.

Пуаро еще раз вышел на балкончик, посмотрел на садик, а потом, попрощавшись с миссис Хаббард, ушел.

С Хикори-роуд он свернул в ближайший переулок и прошел немного вперед. Он легко узнал магазинчик, о котором говорила миссис Хаббард. В витринах были выставлены корзинки, рюкзаки, термосы, шорты, ковбойки, тропические шлемы, палатки, купальники, велосипедные фары, фонари, – короче говоря, все необходимое для молодежи, увлекающейся спортом и туризмом. На вывеске стояло имя Хикса. А вовсе не Мабберли и не Келсо, – отметил про себя Пуаро. Хорошенько рассмотрев витрины, Пуаро вошел в магазинчик и сказал, что ему нужен рюкзак для племянника.

– Он заниматься туризм, вы понимаете, – сказал Пуаро, стараясь как можно больше коверкать слова. – Он ходит ногами с другими студентами, и всё, что ему надо, он носит на спине, а когда видит машины или грузовики, которые ездят мимо, он... как это... голосует.

Хозяин, услужливый рыжеватый человечек, быстро сообразил, о чем речь.

– А, понятно, автостоп! – сказал он. – Сейчас вся молодежь ездит автостопом. Автобусы и железные дороги терпят большие убытки. А многие из ребят объездили автостопом всю Европу. Значит, вам нужен рюкзак? Какой? Обычный?

– Я так понимаю. Да. А у вас много рюкзаков?

– Как вам сказать... У нас есть пара суперлегких, для девушек. Но наибольшим спросом пользуются эти. Они хорошие, вместительные, прочные и, простите за нескромность, очень дешевые.

Он положил на прилавок брезентовый рюкзак, точно такой же, какой Пуаро видел в комнате Колина. Пуаро повертел его в руках, задал пару вполне никчемных вопросов и в конце концов выложил на прилавок деньги.

– У нас их хорошо берут, – сказал хозяин, упаковывая покупку.

– Здесь живет много студентов, да?

– Совершенно верно. У нас прямо студенческий городок.

– Кажется, и на Хикори-роуд есть общежитие?

– О да, кое-кто из молодых людей уже приобрел мои рюкзаки. И девушки, кстати, тоже. Ребята обычно приходят ко мне перед поездкой. У меня гораздо дешевле, чем в больших магазинах, я так им и говорю. Ну вот, сэр, уверен, что ваш племянник останется доволен.

Пуаро поблагодарил его, взял сверток и ушел.

Но не прошел и двух шагов, как кто-то хлопнул его по плечу. Это оказался инспектор Шарп.

– Вы-то как раз мне и нужны, – сказал Шарп.

– Ну как, закончили обыск?

– Закончить-то закончили, но ничего особенного не нашли. Знаете, тут есть вполне приличное кафе, где можно перехватить сэндвич и выпить кофе. Если вы не очень заняты, то составьте мне компанию. Мне нужно с вами поговорить.

В кафе почти никого не было. Только двое мужчин несли свои тарелки и чашки к маленькому столику в углу.

Шарп рассказал о своих беседах со студентами.

– Улики есть только против этого юнца Найджела. Но зато какие: три различных яда! Однако он вроде бы ничего не имел против Селии Остин, и потом, будь он действительно виновен, вряд ли бы стал так откровенничать.

– Но кто-то другой мог...

– Да. Надо же додуматься: держать яд в комоде! Идиот!

Потом Шарп рассказал о разговоре с Элизабет Джонстон.

– Если она не лжет и Селия действительно ей что-то говорила, то это очень важно.

– Очень, – кивнул Пуаро.

Инспектор повторил слова Селии:

– «Завтра я буду знать гораздо больше».

– Но до завтра бедняжка не дожила... А что вы нашли при обыске?

– Да были кое-какие неожиданности.

– Какие же?

– Элизабет Джонстон – член компартии. Мы нашли ее партбилет.

– Вот как? Любопытно, – задумчиво произнес Пуаро.

– Неожиданно, правда? – сказал инспектор. – Я сам никогда бы не поверил, если бы не побеседовал с ней вчера. Элизабет – личность незаурядная.

– Да, такие люди неоценимы, – сказал Эркюль Пуаро. – Очень толковая девушка.

– Ее членство в партии меня заинтриговало, – сказал инспектор Шарп, – потому что раньше она никак не выражала своих политических пристрастий. Она не афишировала своих взглядов в общежитии. Думаю, к делу Селии Остин это не относится, но все равно – стоит иметь в виду.

– А что вы еще обнаружили?

Инспектор пожал плечами.

– У Патрисии Лейн в ящике комода лежал платок, весь перепачканный зелеными чернилами.

– Зелеными? Стало быть, это Патрисия Лейн залила конспекты Элизабет Джонстон, а потом вытерла руки платком? Но наверняка...

– Наверняка она не думала, что подозрение падет на ее драгоценного Найджела, – подхватил инспектор.

– Невероятно! Впрочем, платок могли ей подбросить.

– Вполне.

– А что еще?

– Что еще? – Инспектор Шарп на мгновение задумался. – Отец Лена Бейтсона лежит в психиатрической больнице в Лонгвит-Вейл. Конечно, убийство Селии вроде бы тут ни при чем... И все же...

– И все же отец Лена психически нездоров. Возможно, это и ни при чем, как вы изволили выразиться, но взять сей факт на заметку явно стоит. Интересно, какое конкретно у него заболевание?

– Бейтсон – милый юноша, – сказал Шарп, – но, определенно, чересчур вспыльчив.

Пуаро кивнул. И вдруг ему припомнились слова Селии Остин: «Рюкзак я не трогала. Но тот, кто его разрезал, сделал это со зла». Откуда она могла знать? Может, она видела, как Лен Бейтсон кромсал рюкзак?.. Он вновь взглянул на инспектора, который продолжал, усмехаясь:

– А у мистера Ахмеда Али ящики были забиты порнографическими журналами и открытками, так что понятно, почему он взбеленился, узнав об обыске.

– Многие студенты выражали недовольство?

– Кое-кто был против. С француженкой случилась истерика, а индиец Чандра Лал угрожал международным скандалом. Среди его вещей мы обнаружили несколько политических брошюр антиправительственного содержания. А у одного африканца – весьма зловещие сувениры и фетиши. При обыске вскрываются совершенно неожиданные свойства человеческой души. Вы, наверное, слышали о буфете миссис Николетис?

– Мне уже рассказали.

– В жизни не видел столько бутылок из-под бренди! – ухмыльнулся инспектор Шарп. – Она чуть с ума не сошла от ярости. – Он рассмеялся, но вдруг посерьезнел. – Однако того, что нам нужно, мы не нашли. Никаких фальшивых документов.

– Ну, вряд ли фальшивый паспорт будет храниться на виду. Скажите, а вам не доводилось наведываться на Хикори-роуд по каким-нибудь паспортным делам? Примерно в последние полгода?

– Нет, но по другим доводилось.

Он подробно перечислил свои визиты на Хикори-роуд.

Пуаро слушал его, наморщив лоб.

– Однако к нашему делу это не имеет отношения, – закончил инспектор.

Пуаро покачал головой.

– События выстраиваются в единую цепочку только тогда, когда их рассматриваешь с самого начала.

– А что, по-вашему, было вначале?

– Рюкзак, друг мой, – негромко произнес Пуаро. – Все началось с рюкзака.

Миссис Николетис вернулась из подвала, где крепко поскандалила с Джеронимо и темпераментной Марией.

– Лжецы и воры! – победоносно заявила она во весь голос. – Все итальяшки – лжецы и воры!

Спускавшаяся по лестнице миссис Хаббард раздраженно вздохнула.

– Напрасно вы их расстроили, они как раз готовят ужин, – сказала она.

– А мне что за дело до вашего ужина? – передернула плечами миссис Николетис. – Я поем в другом месте.

Миссис Хаббард чуть было не вспылила, но вовремя сдержалась.

– Ждите меня, как всегда, в понедельник, – сообщила миссис Николетис.

– Хорошо.

– И пожалуйста, в понедельник прежде всего велите починить дверцу моего буфета. А счет пошлите полиции, ясно? Полиции!

Миссис Хаббард взглянула на хозяйку с сомнением.

– И пусть в коридорах ввернут лампочки поярче. Там слишком темно.

– Но вы сами велели ввернуть послабее, в целях экономии.

– Это было на прошлой неделе, – огрызнулась миссис Николетис. – А теперь обстоятельства изменились. Теперь я хожу и озираюсь: не крадется ли кто за мной по пятам?

«Неужели она действительно боится?» – подумала миссис Хаббард. У миссис Николетис была привычка делать из мухи слона, и миссис Хаббард не знала, насколько можно доверять ее словам.

Она спросила, поколебавшись:

– Может, вам не стоит возвращаться одной? Хотите, я провожу вас?

– Дома мне гораздо спокойней, уверяю вас!

– Но чего же вы боитесь? Если бы я знала, то могла бы...

– Это не ваша забота. Я вам ничего не скажу. И что вы у меня все время допытываетесь... Просто безобразие!

– Простите, и позвольте вас уверить...

– Ну вот, обиделись. – Миссис Николетис ослепительно улыбнулась. – Ну да, я плохая, грубая... Но сейчас я страшно нервничаю. Я так вам доверяю и полагаюсь на вас. Что бы я без вас делала, дорогая миссис Хаббард? Ей-богу, я бы пропала! Ну, моя милая, мне пора. Счастливо отдохнуть. И доброй ночи.

Миссис Хаббард стояла, глядя ей вслед. Когда дверь за миссис Николетис захлопнулась, она неожиданно для себя самой воскликнула: «Ну и дела!» – и отправилась на кухню.

А миссис Николетис спустилась с крыльца, вышла за ворота и повернула налево. Хикори-роуд была широкой улицей, дома на ней стояли, чуть отступя в палисадники. В конце улицы, всего в нескольких минутах ходьбы от общежития, пролегала одна из центральных магистралей Лондона, по которой мчался поток машин. На углу, возле светофора, находился бар «Ожерелье королевы». Миссис Николетис шла посередине улицы, нервно оглядываясь, но сзади никого не было. В тот вечер на Хикори-роуд было удивительно безлюдно. Подходя к «Ожерелью королевы», миссис Николетис ускорила шаг. Еще раз торопливо оглянувшись по сторонам, она смущенно проскользнула в дверь бара.

Потягивая двойной бренди, она постепенно воспрянула духом. Испуг и беспокойство исчезли, однако ненависть к полиции осталась.

– Гестаповцы! Я проучу их! Ей-богу, проучу! – пробурчала она себе под нос и залпом осушила бокал.

Какая досада, какая страшная досада, что неотесанные болваны полицейские обнаружили ее тайник! Только бы это не дошло до студентов! Миссис Хаббард, правда, вряд ли будет болтать... Хотя кто ее знает? Доверять-то никому нельзя. Но рано или поздно это все равно станет известно... Ведь Джеронимо знает. И может сказать жене, а та – уборщице, и пойдет слух, пока не... Она резко вздрогнула, услышав за спиной голос:

– Кого я вижу! Миссис Ник! А мне и невдомек было, что вы сюда захаживаете.

Она резко повернулась и облегченно вздохнула.

– А, это вы, – сказала она. – А я думала...

– Кто? Серый волк? Что вы пьете? Разрешите, я составлю вам компанию?

– Я просто перенервничала, – с достоинством сказала миссис Николетис. – Полицейские целый день рыскали по дому, всем портили нервы. О, мое бедное сердце! Мне надо его беречь. Я вообще-то не пью, но сегодня у меня нервы на пределе. Вот я и подумала, что немного бренди...

– Да, бренди – это вещь. Давайте выпьем.

Вскоре приободрившаяся и вполне счастливая миссис Николетис вышла из бара. Она хотела было сесть в автобус, но потом передумала. Вечер чудесный, лучше пройтись пешком. Свежий воздух ей не повредит. Она не то чтобы шаталась, однако ноги у нее слегка заплетались. Пожалуй, она немного перебрала, но на свежем воздухе ей скоро полегчает. В конце концов, почему приличная дама не может изредка выпить у себя в комнате, выпить тихо, никому не мешая? Что тут плохого? Она же не напивается! Разве она напивается? Ну, конечно, нет. Никогда! А если они недовольны и вздумают предъявлять к ней претензии, то она тоже в долгу не останется. Ведь она кое-что знает. Ой, знает! И пусть радуются, что она держит язык за зубами! А не то... Миссис Николетис воинственно вскинула голову и резко шагнула в сторону, чтобы не столкнуться с почтовым ящиком, который почему-то так и норовил на нее наскочить. Нет, конечно, голова у нее слегка кружилась. Может, прислониться к стене? Ненадолго! Закрыть глаза и...

Когда констебль Ботт, величественным шагом обходил дозором свои владения, к нему приблизился робкий клерк.

– Господин офицер, там женщина! Мне кажется... по-моему... она больна... с ней что-то случилось. Она совсем не шевелится.

Констебль Ботт бодрой поступью направился за клерком и нагнулся над распростертым на земле телом. Так он и знал: от женщины разило бренди.

– Напилась в стельку, – сказал он. – Не беспокойтесь, сэр, мы уж о ней позаботимся.

Утром в субботу, позавтракав, Эркюль Пуаро тщательно вытер усы после выпитой чашки шоколада и направился в гостиную.

На столе были аккуратно разложены четыре рюкзака, на каждом ярлык с ценой, – так было велено Джорджу. Пуаро развернул обертку, достал купленный накануне рюкзак и положил его рядом с остальными. Напрашивался любопытный вывод: рюкзак, который ему продал мистер Хикс, был ничуть не хуже других, которые приобрел по просьбе хозяина Джордж. Но стоил гораздо дешевле.

– Интересно, – сказал Эркюль Пуаро.

Он немного постоял, глядя на рюкзаки, а потом начал внимательно осматривать каждый. Он смотрел снаружи, смотрел изнутри, выворачивал наизнанку, прощупывал швы, карманы, дергал за лямки. Потом встал, пошел в ванную и принес маленький острый ножичек. Вывернул рюкзак, купленный накануне у мистера Хикса, и вспорол подкладку. Дно оказалось полым; внутри лежал большой кусок жатой накрахмаленной материи, напоминающей гофрированную бумагу. Пуаро посмотрел на растерзанный рюкзак с большим любопытством. Потом набросился на остальные...

Наконец он сел и огляделся вокруг, как полководец после битвы. Потом пододвинул к себе телефон и довольно быстро дозвонился до инспектора Шарпа.

– Ecoutez, mon cher[45],– сказал он. – Я хочу узнать две вещи.

На что инспектор, захохотав, ответил:

– Простите? – не понял Пуаро.

– Ничего. Стишок вспомнил. Так что это за две вещи?

– Вчера вы сказали, что полиция несколько раз наведывалась на Хикори-роуд. Несколько раз за последние три месяца. Вы не могли бы назвать мне точные даты и время суток?

– Да, конечно. Сейчас взгляну, в отчетах все есть. Погодите.

Вскоре инспектор опять взял трубку:

– Так-так... Вот! Восемнадцатого декабря. Пятнадцать часов тридцать минут. Студенту из Индии предъявлено обвинение в распространении подрывной литературы...

– Это очень давно, пожалуйста, дальше.

– Двадцать четвертого февраля, семнадцать часов тридцать минут. Монтегю Джонс разыскивался в связи с убийством миссис Элис Комб из Кембриджа. Дальше... шестого марта, одиннадцать часов. Вильям Робинсон, уроженец Западной Африки, разыскивался Шеффилдской полицией.

– Ясно. Спасибо.

– Но если вы думаете, что приход полиции имеет какое-нибудь отношение к...

– Нет, – прервал его Пуаро. – Я не думаю. Меня просто интересовало, в какое время дня приходила полиция.

– Не пойму, чем вы сейчас занимаетесь, Пуаро?

– Кромсаю рюкзаки. Очень увлекательное занятие.

И он тихо положил трубку.

После чего вынул из кармана новый список, составленный накануне миссис Хаббард. Прочитал:

Пуаро долго глядел на листок. Потом вздохнул и пробормотал себе под нос: «Да... список надо почистить, вычеркнуть все несущественное».

Он знал, кто ему поможет. Было воскресенье, и большинство студентов наверняка сидело дома.

Он позвонил на Хикори-роуд и попросил позвать мисс Валери Хобхауз. Хриплый гортанный мужской голос неуверенно ответил, что она, скорее всего, еще спит, но надо сходить посмотреть.

Потом в трубке раздался женский голос, низкий и глуховатый:

– Я слушаю.

– Это Эркюль Пуаро. Вы меня помните?

– Да, конечно, мосье Пуаро. Я к вашим услугам.

– Мне хотелось бы с вами побеседовать.

– Ради бога.

– Я могу прийти на Хикори-роуд?

– Пожалуйста. Я буду вас ждать у себя. Предупрежу Джеронимо, и он вас проведет в мою комнату. В воскресенье в доме полно народу.

– Благодарю вас, мисс Хобхауз. Я вам очень признателен.

Джеронимо рассыпался в любезностях, открыв Пуаро дверь, а потом, подавшись вперед, сказал, как всегда, заговорщически:

– Я проведу вас к мисс Валери очень тихо. Ш-ш-ш!

Приложив палец к губам, он провел Пуаро наверх, в большую комнату, выходившую окнами на улицу. Она была со вкусом обставлена и представляла собой довольно роскошную гостиную, служившую одновременно спальней. Диван-кровать была покрыта слегка вытертым, но красивым персидским ковром, а маленькое, орехового дерева, бюро эпохи королевы Анны, на взгляд Пуаро, никак не могло быть частью изначальной меблировки общежития.

Валери Хобхауз встала, приветствуя Пуаро. Вид у нее был усталый, под глазами темнели круги.

– Mais vous êtes très bien ici[46], – сказал Пуаро, поздоровавшись. – Можно сказать, изысканно. Очень уютно.

Валери улыбнулась.

– Я давно здесь, – сказала она. – Целых два с половиной года. Успела немного обжиться, обзавестись вещами.

– Но вы не студентка, мадемуазель?

– О нет, я работаю. Занимаюсь коммерцией.

– В косметической фирме?

– Да. Я закупаю косметику для «Сабрины Фер», это салон красоты. Вообще-то я тоже в доле. Наша фирма занимается не только косметикой. Мы также торгуем предметами женского туалета. Всякими парижскими новинками. Я как раз ведаю этим.

– Стало быть, вы частенько ездите в Париж и вообще на континент?

– О да, примерно раз в месяц, иногда чаще.

– Простите меня, – сказал Пуаро, – я, наверно, слишком любопытен...

– Да что вы! – прервала она его. – Я вас вполне понимаю – такая создалась ситуация, ничего не поделаешь. Вчера вот мне пришлось очень долго отвечать на вопросы инспектора Шарпа. В кресле вам будет неудобно, оно слишком низкое, мосье Пуаро. Садитесь лучше на стул.

– Как вы угадали, мадемуазель? – Пуаро осторожно уселся на стул с высокой спинкой и подлокотниками.

Валери села на диван. Предложила ему сигарету и закурила сама. Он внимательно изучал ее. Она была исполнена какого-то нервного, почти страдальческого изящества; такие женщины ему нравились гораздо больше, чем просто смазливые девчонки. «Она умна и привлекательна, – подумал он. – Интересно, она нервничает из-за недавнего допроса или она всегда такая?» Он вспомнил, что обратил внимание на ее нервозность, когда ужинал в общежитии.

– Значит, инспектор Шарп уже с вами беседовал? – спросил он.

– Да, конечно.

– И вы рассказали ему все, что знали?

– Разумеется.

– А мне кажется, что не совсем все.

Она взглянула на него иронически.

– Боюсь, вам трудно судить, вы же не слышали, что я говорила инспектору.

– Да-да, конечно. Просто у меня была одна маленькая идейка. У меня порой мелькают такие маленькие идейки. Вот здесь. – Он постучал по лбу.

Нетрудно было заметить, что Пуаро попросту фиглярствует, как ему случалось не раз, однако Валери даже не улыбнулась.

– Может, мы сразу приступим к делу, мосье Пуаро? – довольно резко сказала она, глядя на него в упор. – Я не понимаю, к чему вы клоните?

– Ну, конечно, мисс Хобхауз.

Он вынул из кармана маленькой сверточек.

– Угадайте, что тут.

– Я не ясновидящая, мосье Пуаро. Я не вижу сквозь бумагу и упаковку.

– Здесь кольцо, которое было украдено у Патрисии Лейн.

– Ее кольцо? То есть кольцо ее матери, обручальное? Но почему оно у вас?

– Я попросил дать его мне на несколько дней.

Валери удивленно подняла брови.

– Ах вот как?

– Оно меня заинтересовало, – продолжал Пуаро. – Заинтересовала история его пропажи, возвращения и кое-что еще. Вот я и попросил его у мисс Лейн. А потом отнес это кольцо к знакомому ювелиру.

– Да? И что же?

– Я попросил его оценить бриллиант. Вы помните это кольцо. Там довольно крупный бриллиант, а по краям мелкие. Помните, мадемуазель?

– Ну да, припоминаю. Но с трудом.

– Но ведь именно вы отдали Патрисии кольцо! Оно же оказалось в вашей тарелке!

– Да, все получилось очень оригинально. Я его чуть не проглотила. Как же не помнить! – хохотнула Валери.

– Так вот, я отнес кольцо к знакомому ювелиру и попросил оценить бриллиант. И знаете, что он мне сказал?

– Понятия не имею.

– Он сказал, что это не бриллиант, а циркон[47]. Белый циркон.

– Что вы говорите?! – уставилась на него Валери. Потом продолжала, слегка запинаясь: – То есть Патрисия считала, что кольцо бриллиантовое, а на самом деле...

Пуаро покачал головой.

– О нет, вовсе нет. Насколько я понимаю, кольцо было подарено матери Патрисии Лейн при помолвке. Мисс Патрисия Лейн из хорошей семьи, и ее родные – конечно же до повышения налогов – жили безбедно. А такие люди, мадемуазель, не жалеют денег на обручальные кольца. Кольцо, считают они, должно быть очень красивым, с бриллиантом или каким-нибудь другим, обязательно драгоценным камнем. Я совершенно уверен, что отец мисс Лейн никогда бы не подарил своей невесте дешевую побрякушку.

– Не могу не согласиться с вами, – ответила Валери. – Отец Патрисии, как я поняла, был деревенским сквайром[48].

– Поэтому, – сказал Пуаро, – скорее всего, бриллиант подменили.

– Может, Пэт потеряла камень, – медленно произнесла Валери, – а на новый бриллиант у нее не было денег, вот она и вставила в кольцо белый циркон.

– Возможно, – ответил Пуаро, – но думаю, тут все было иначе.

– Ну что же, мосье Пуаро, коли мы играем в ясновидящих, так расскажите мне, как все было на самом деле?

– Я думаю, – ответил Пуаро, – когда украли кольцо, бриллиант вынули, вставили циркон и только после этого колечко вернули Патрисии.

Валери выпрямилась на диване.

– Вы думаете, Селия украла бриллиант?

Пуаро покачал головой.

– Нет, – сказал он, – я думаю, что его украли вы, мадемуазель.

– Да вы что?! – У Валери Хобхауз перехватило дыхание. – При чем тут я? У вас нет никаких доказательств!

– Ошибаетесь, – перебил ее Пуаро. – Доказательства есть. Кольцо оказалось в тарелке с супом. Я сам ужинал однажды в общежитии и видел, как подают суп. Его разливают из супницы, стоящей на боковом столике. Поэтому кольцо мог подбросить либо человек, который разливает суп (то есть Джеронимо), либо тот, в чьей тарелке оно оказалось. Стало быть, вы, мадемуазель. Джеронимо я исключаю. На мой взгляд, вы решили таким оригинальным способом возвратить колечко, потому что вам хотелось поломать комедию. Не обижайтесь, но вы слишком любите надо всем смеяться. Как забавно выудить колечко из супа! Вскрикнуть! Но вы чересчур увлеклись, мадемуазель, и не подумали, что таким образом себя выдаете.

– Вы все сказали? – презрительно спросила Валери.

– О нет, далеко не все. Когда Селия признавалась в кражах, кое-что в ее рассказе меня очень заинтересовало. Например, говоря о кольце, она обмолвилась: «Я не знала, что оно такое дорогое. А как только узнала, сразу же вернула». Откуда она узнала, мисс Валери? Кто ее просветил? Опять же, говоря о шарфе, малышка Селия призналась: «Но это не страшно. Валери не обиделась». А почему вы спокойно отнеслись к тому, что ваш превосходный шелковый шарф был разрезан на мелкие кусочки? У меня создалось впечатление, что комедия с клептоманией, разыгрывавшаяся для привлечения Колина МакНабба, была задумана не Селией, а кем-то другим. Кто гораздо умнее Селии, тонким психологом. Вы рассказали ей о ценности кольца, забрали его у Селии и вернули Патрисии. И вы же посоветовали Селии изрезать ваш шарф.

– Это лишь гипотезы, – сказала Валери, – беспочвенные догадки. Инспектор уже пытался добиться от меня, не я ли подучила Селию воровать.

– И что вы ему сказали?

– Что он несет чепуху, – ответила Валери.

– А что вы скажете мне?

Несколько мгновений Валери испытующе глядела на него. Потом усмехнулась, вытащила из пачки сигарету, откинулась на подушку и произнесла:

– Вы правы. Это я ее подучила.

– А можно спросить, зачем?

– Из глупого человеколюбия. – Валери досадливо поморщилась. – Решила осчастливить бедняжку. Ведь она извелась, вздыхая по Колину, а он не обращал на нее никакого внимания. Все было страшно глупо. Колин, зациклившийся на психологии, комплексах, эмоциональных блоках и прочей дребедени, на самом деле заурядный самодовольный тип, всегда уверенный в своей правоте. Вот я и решила, что не грех позабавиться: поймать его на удочку и оставить в дураках. Ну а поскольку Селию мне было действительно жаль, то я поговорила с ней, объяснила, как надо себя вести, и убедила приступить к решительным действиям. Она поначалу, конечно, трусила, но тем не менее идея ее захватила. И все же действовать тонко и осмотрительно было выше ее возможностей. Это надо же додуматься! Стащить из ванной забытое Патрисией кольцо, драгоценное кольцо, из-за которого, естественно, разгорится сыр-бор и дело примет серьезный оборот, потому что вызовут полицию! Я забрала у нее кольцо, сказала, что постараюсь его вернуть и строго-настрого наказала впредь красть только бижутерию и косметику... ну и разрешила испортить какую-нибудь мою вещь, но только мою, чтобы не было лишнего шума.

Пуаро глубоко вздохнул:

– Так я и думал.

– Сейчас я раскаиваюсь, – мрачно произнесла Валери. – Но я действительно хотела ее облагодетельствовать. Выражение, конечно, кошмарное, прямо в стиле Джин Томлинсон, однако это истинная правда.

– Ну а теперь, – сказал Пуаро, – давайте поговорим о кольце. Селия отдала его вам. Однако прежде, чем оно опять попало к Патрисии... – он выдержал паузу, – что произошло?

Пуаро не сводил глаз с ее пальцев, нервно теребящих бахрому шарфика, повязанного вокруг шеи. Он продолжил еще более вкрадчиво:

– Вы нуждались в деньгах, не так ли?

Она кивнула, не глядя на него.

– Буду с вами до конца откровенна. – В ее голосе почувствовалась горечь. – Моя беда, мосье Пуаро, в том, что я люблю азартные игры. Такой уж я уродилась, ничего не поделаешь. Я – член одного маленького клуба, в Мейфэре... нет-нет, не спрашивайте меня адрес... я не хочу, чтобы по моей вине туда нагрянула полиция. Могу сказать одно: я частенько хожу туда. Там играют в рулетку, баккара и другие игры. Мне не везло, я проигрывала тогда вечер за вечером. А у меня было кольцо Патрисии. И вот однажды я шла мимо магазина и увидела кольцо с цирконом. Я подумала: а что, если заменить бриллиант этим камнем, ведь Патрисия в жизни не догадается. Редко кто приглядывается к своим вещам. А если ей и покажется, что бриллиант потускнел, то она подумает, что его всего лишь надо почистить... В общем, я не устояла перед соблазном. Я оценила бриллиант и продала его. А вставив в оправу циркон, тут же постаралась вернуть кольцо. Конечно, я совершила ошибку, вы правы. Вот и все. Теперь вы знаете правду. Но, честно говоря, я вовсе не хотела подставлять под удар Селию.

– Конечно-конечно, я понимаю, – закивал головой Пуаро. – Просто вам представился счастливый случай. Но вы поступили нехорошо, мадемуазель...

– Я знаю, – сухо ответила Валери. Потом жалобно воскликнула: – Господи, да какое это сейчас имеет значение! Вы, конечно, можете меня выдать. Идите, скажите Пэт, инспектору! Да хоть всему свету! Но какой от этого прок? Разве это поможет найти убийцу Селии?

Пуаро встал.

– Никогда нельзя знать наверняка, что поможет, а что нет. При расследовании преступления приходится выяснять массу мелочей, не имеющих особого значения и мешающих увидеть четкую картину. Мне было важно узнать, кто надоумил Селию, и я узнал. Ну а что касается кольца, то я советую вам пойти к мисс Патрисии Лейн и самой во всем признаться.

Валери скорчила гримасу.

– Благодарю за совет, – сказала она. – Хорошо, я пойду к Пэт и выпью горькую чашу до дна. Пэт – девица порядочная. Я скажу ей, что, как только у меня будут деньги, я сразу же куплю ей бриллиант. Вы довольны, мосье Пуаро?

– При чем тут я? Я просто дал вам совет.

Внезапно открылась дверь, и вошла миссис Хаббард.

Она тяжело дышала, и у нее было такое лицо, что Валери вскрикнула:

– В чем дело, мама Хаббард? Что случилось?

Миссис Хаббард рухнула на стул.

– Миссис Николетис...

– Миссис Ник? Что с ней?

– О боже, это ужасно!.. Она умерла.

– Умерла? – хрипло переспросила Валери. – Но почему? Когда?

– Говорят, ее подобрали вчера вечером на улице... и отвезли в полицейский участок... Они думали, что она... в общем...

– Пьяная? Да?

– Да, она пила вечером. Я не знаю подробностей, но она умерла...

– Бедная миссис Ник, – сказала Валери. Ее глухой голос дрожал.

– Вы любили ее, мадемуазель? – мягко спросил Пуаро.

– По-своему... Порою она бывала просто несносной, но все равно я ее любила... Когда я поселилась здесь... три года назад... она была совсем другой... не такой вспыльчивой... Она была веселой, доброй, с ней можно было поговорить. Она сильно изменилась за последний год...

Валери посмотрела на миссис Хаббард.

– Наверно, она так переменилась оттого, что стала выпивать в одиночестве... говорят, у нее нашли кучу бутылок?

– Да. – Миссис Хаббард замялась, а затем воскликнула: – Почему, почему я отпустила ее одну? Я же видела, что она боится!

– Что-о?! – в один голос воскликнули Пуаро и Валери.

Миссис Хаббард беспомощно кивнула. Ее доброе круглое лицо выражало крайнюю обеспокоенность.

– Да. Она все время твердила, что ей грозит опасность. Я спросила, чего же она боится, но она не пожелала отвечать. Конечно, она любила драматизировать... Но вдруг...

– Неужели она... – пролепетала Валери, – неужели ее... тоже...

Она резко умолкла, и в глазах ее застыл ужас.

Пуаро спросил:

– А от чего она умерла?

– Не знаю... они не говорят... – горестно прошептала миссис Хаббард. – Дознание назначено на вторник.

За круглым столом, в тихом кабинете Нового Скотленд-Ярда сидели четверо мужчин.

Совещание вел начальник отдела борьбы с наркотиками старший инспектор Вайлдинг. Рядом с ним сидел сержант Белл, энергичный и жизнерадостный юноша, весьма походивший на резвую борзую. Инспектор Шарп, откинувшийся на спинку стула, внешне казался абсолютно спокойным, но это было спокойствие зверя, в любую минуту готового к прыжку. Четвертым за столом сидел Эркюль Пуаро. Перед ним лежал рюкзак. Вайлдинг задумчиво почесал подбородок.

– Интересная идея, мосье Пуаро, – осторожно произнес он. – Да, весьма любопытная.

– Но это, конечно, всего лишь идея, – сказал Пуаро.

Вайлдинг кивнул.

– В общих чертах дело обстоит так, – начал он. – Контрабанда, естественно, поступает в страну постоянно, тем или другим способом. Мы ловим одних контрабандистов, но через некоторое время появляются другие, и все начинается по новой. Мои парни в последние полтора года завалены работой по горло. В основном это героин, затем кокаин... Тут у нас его целые склады, да и на материке тоже. Французская полиция выявила пару каналов, по которым наркотики ввозятся во Францию, но как они вывозятся – пока остается загадкой.

– Значит, если я не ошибаюсь, – сказал Пуаро, – перед вами стоит несколько задач: вы должны выяснить, как и кому сбываются наркотики, каким образом они поступают в страну и кто всем этим заправляет, получая основные барыши.

– Ну да, приблизительно так. Нам многое известно о мелких торговцах и о каналах, по которым сбываются наркотики. Некоторых молодцов мы берем, других не трогаем, надеясь, что они выведут нас на более крупную рыбу. У них целая сеть распространения: ночные клубы, питейные заведения, аптеки, подпольные медицинские кабинеты, модные женские ателье и парикмахерские. Наркотики продают на скачках, иногда – в больших универмагах; бывает, этим балуются торговцы антиквариатом. Но такие подробности вам не нужны, они к делу не относятся. С этим мы вполне можем справиться сами. Мы примерно знаем, кто всем этим заправляет. Это несколько весьма респектабельных джентльменов, которые, казалось бы, вне всяких подозрений. Они ведут себя крайне осторожно, и с самими наркотиками дел, конечно, не имеют. Проходимцы, работающие на них, даже не знают их в лицо. Но, бывает, босс оступается... и тогда он наш...

– Я примерно так и предполагал. Но меня интересует другая сторона вопроса: каким образом товар поступает в страну?

– A-а, но мы же – остров! Чаще всего наркотики попадают сюда старым проверенным способом – по морю. На грузовых судах. Судно спокойненько пришвартовывается где-нибудь на восточном побережье или в маленькой бухточке на юге, а затем на моторке груз перевозится через пролив. Некоторое время у них все идет гладко, но рано или поздно мы добираемся до владельца моторной лодки. Несколько раз наркотики доставляли самолетом. За это хорошо платят, и нередко бывает, что кто-нибудь из экипажа польстится на барыши. Еще бывает контрабандой занимаются торгово-закупочные фирмы, скажем, одна из весьма уважаемых фирм, импортирующая пианино. Поначалу у них все идет гладко, но, как правило, мы и до них добираемся.

– Вы же не станете спорить, что самое трудное в торговле контрабандным товаром – это его провоз через границу?

– Безусловно. Но я хотел бы сказать и о другом: в последнее время оборот наркотиков увеличился настолько, что нам трудно с этим бороться.

– А как насчет других товаров, скажем, драгоценных камней? – спросил Пуаро.

Тут заговорил сержант Белл:

– Их тоже провозят, сэр, и в довольно больших количествах. Бриллианты и другие драгоценные камни нелегально поступают из Южной Африки, Австралии, а иногда и из Юго-Восточной Азии. Недавно во Франции одну молодую женщину, обычную туристку, какая-то случайная знакомая попросила захватить с собой в Англию туфли. Самые обыкновенные поношенные туфли, за которые даже пошлина не взимается. Женщине сказали, что их забыли впопыхах. Та согласилась, ничего не подозревая. К счастью, мы уже были в курсе. На таможне выяснилось, что каблуки у них нафаршированы алмазами.

– Однако простите, мосье Пуаро, – спросил старший инспектор Вайлдинг, – что именно вас интересует: наркотики или камни?

– И то и другое. Да и вообще, всякая дорогостоящая малогабаритная вещь. Мне кажется, я напал на след так называемой «службы перевозки» подобных товаров через Ла-Манш. Она вывозит из Англии краденые ювелирные изделия, драгоценные камни, а ввозит наркотики и опять же драгоценные камни. Компания, видимо, небольшая; розничной торговлей она не занимается, а сдает товар оптовику. И имеет на этом довольно большие деньги.

– Тут вы правы! Небольшая упаковка героина стоит десять, а то и двадцать тысяч фунтов, и при перевозке почти не занимает места. Так же, как и драгоценные камни.

– Понимаете ли, – продолжал Пуаро, – наиболее уязвимое звено в контрабандной торговле – сами контрабандисты. Рано или поздно полиция начинает кого-то подозревать: стюардессу или любителя морских прогулок, имеющего свой катер; даму, то и дело катающуюся из Франции в Англию и обратно; фирму, торгующую импортными товарами и получающую непомерно большие прибыли; людей, живущих явно не по средствам. Но если контрабанду провозит человек, не связанный с подобного рода деятельностью, более того, если всякий раз это делают новые люди, то напасть на след практически невозможно.

Вайлдинг показал пальцем на рюкзак:

– Вы думаете, контрабанду провозят в них?

– Да. Кто сейчас меньше всего попадает под подозрение? Студенты. Честные, трудолюбивые студенты. Денег у них нет, багажа тоже; все их добро умещается в рюкзаке за спиной. Они катаются автостопом по Европе. Но если контрабандой начнет целенаправленно заниматься какой-нибудь определенный студент, то есть начнет все время курсировать по одному и тому же маршруту, то вы в конце концов обратите на него внимание; так что вся соль задумки в том, что люди, перевозящие контрабанду, сами об этом не должны знать, и, кроме того, их должно быть очень много.

Вайлдинг почесал подбородок.

– А как вы себе это представляете, мосье Пуаро?

Эркюль Пуаро пожал плечами.

– Это всего лишь догадки. Наверняка я в чем-то ошибаюсь, но думаю, в принципе я все же прав. Сначала на рынок поступает партия рюкзаков. Простые, обыкновенные рюкзаки, точь-в-точь такие же, как и все прочие, добротные, крепкие и удобные. Однако они отличаются от остальных: у них немного иначе устроено дно. Укрепляющая прокладка легко вынимается, и благодаря ее плотности и особой фактуре там можно спрятать камни или наркотики. Человек непосвященный никогда не догадается, ведь небольшая упаковка героина или кокаина почти не занимает места.

– Что ж, это вполне возможно! – подтвердил Вайлдинг. – Стало быть, – быстро прикинул он в уме, – за одну поездку можно привезти товара тысяч этак на пять-шесть, причем абсолютно безнаказанно.

– Совершенно верно, – сказал Эркюль Пуаро. – Alors![49] Готовые рюкзаки поступают в продажу. Возможно, даже не в один, а в несколько магазинов. Хозяин магазина может быть членом этой шайки, а может и нет. Вполне вероятно, что он продает их просто потому, что ему это выгодно – его рюкзаки благодаря своей дешевизне пользуются большим спросом, чем у конкурирующих фирм. Разумеется, всем заправляет определенная группа людей, так или иначе связанная со многими лондонскими студентами. Их главарь – либо сам студент, либо выдает себя за студента. Ребята едут за границу, где-то на обратном пути им подменяют рюкзак. Когда они возвращаются в Англию, на таможне их багаж почти не досматривается. Студент приезжает домой, распаковывает вещи и запихивает рюкзак в шкаф или просто кидает в угол. И вот тогда рюкзак снова заменяют. Впрочем, возможно, заменяют лишь укрепляющую дно прокладку.

– Вы полагаете, именно это и происходило на Хикори-роуд?

Пуаро кивнул.

– Но какие у вас доказательства, мосье Пуаро?

– Рюкзак был разрезан, – сказал Пуаро. – Почему? Явных причин нет, поэтому я попытался домыслить, что же произошло на самом деле. Начнем с того, что рюкзаки, которые в ходу на Хикори-роуд, слишком дешевые. Это странно. Далее, в общежитии произошел ряд эксцессов, но девушка, в них виновная, клятвенно уверяла, что рюкзака не трогала. Поскольку в остальных своих деяниях она созналась, почему бы ей было не сознаться в порче рюкзака? Вывод один: она говорила правду. А значит, у пытавшегося уничтожить рюкзак были на то свои основания... Кстати сказать, разрезать рюкзак – не так-то просто. Человек пойдет на это лишь в самой критической ситуации. Я понял, в чем дело, когда выяснилось, что рюкзак был разрезан примерно тогда же, когда в общежитие пришел полицейский. На самом-то деле его визит не имел никакого отношения к контрабанде наркотиков, но представьте себе логику преступника: вы замешаны в преступных деяниях, и вот однажды вечером вы возвращаетесь в общежитие, а вам сообщают, что в дом нагрянула полиция, и сейчас полицейский беседует наверху с миссис Хаббард. Вам тут же приходит в голову, что полиция напала на ваш след, а в доме как раз лежит только что привезенный из-за границы рюкзак, из которого еще не успели вынуть, или только что вынули, но недавно, товар. Однако если полиция что-то прознала, она, естественно, захочет осмотреть рюкзаки студентов, проживающих на Хикори-роуд. Взять рюкзак и унести его из дому опасно – ведь за домом, возможно, следят, а спрятать его в общежитии не очень-то легко. И тогда вам остается только разрезать его на куски и спрятать их среди хлама в котельной; ничего лучше вы придумать не можете. Но даже если наркотиков в рюкзаке нет, все равно при тщательном анализе можно обнаружить их следы. Следовательно, рюкзак надо уничтожить. А наркотики или камни временно можно спрятать в коробке с солью для ванн... Согласитесь, в моих предположениях есть рациональное зерно...

– Да, но это всего лишь гипотеза, – возразил старший инспектор Вайлдинг.

– Возможно также, что с рюкзаком связано еще одно маленькое происшествие, которому раньше не придавалось особого значения. По словам Джеронимо, слуги-итальянца, однажды, когда в доме находилась полиция, в холле погас свет. Он пошел заменить лампочку, но не нашел ни одной запасной. А ведь он точно помнил, что всего два дня назад в ящике лежало несколько лампочек. Вполне возможно, – хотя доказательств у меня нет, и я не уверен, что прав, – возможно, человек, за которым водятся кое-какие грешки, человек, занимавшийся контрабандой и раньше, испугался, что полицейские могут его узнать. Поэтому он потихоньку выкрутил лампочку в холле, а запасные лампочки спрятал. В результате в холле горели только свечи. Но это, как я уже говорил, лишь предположение.

– Оригинальная мысль, – сказал Вайлдинг.

– И вполне убедительная, сэр, – с воодушевлением подхватил сержант Белл. – Знаете, мне все больше кажется, что это вполне вероятно.

– Но если вы правы, – продолжал Вайлдинг, – то контрабандисты орудуют не только на Хикори-роуд.

– О да. – Пуаро кивнул. – Их организация может охватывать целую сеть студенческих клубов, общежитий и так далее.

– Но между ними должно быть связующее звено, – сказал Вайлдинг.

– Такое звено есть, сэр, – впервые вставил слово инспектор Шарп, – или, вернее, было. Им была женщина, владевшая несколькими студенческими клубами и организациями. Хозяйка общежития на Хикори-роуд, миссис Николетис.

Вайлдинг метнул быстрый взгляд на Пуаро.

– Да, – подтвердил Пуаро. – Миссис Николетис подходит по всем статьям. Она, правда, сама не управляла этими заведениями, но была их владелицей. А на должность управляющего она старалась подыскать человека с безупречной репутацией и чистым прошлым. Миссис Николетис финансировала предприятие, но, на мой взгляд, руководила им лишь номинально.

– Гм, – сказал Вайлдинг. – Надо бы побольше узнать о миссис Николетис.

Шарп кивнул.

– Мы уже наводим о ней справки, – доложил он. – Расспрашиваем знакомых, выясняем прошлое. Делать это надо осторожно, чтобы не вспугнуть наших пташек. Но бабенка эта была, скажу я вам, сущий дьявол.

Он рассказал о поведении миссис Николетис во время обыска.

– Бутылки из-под бренди? – переспросил Вайлдинг. – Значит, она пила? Что ж, это облегчает дело. А что с ней теперь? Вы ее арестовали?

– Нет, сэр. Она умерла.

– Умерла? – Вайлдинг поднял брови. – Фокусы продолжаются?

– Похоже на то. Вскрытие покажет. Я лично думаю, что у нее начался запой. Причина? Наверное, не ожидала, что дело дойдет до убийства.

– Вы об убийстве Селии Остин? Выходит, девушка что-то знала?

– Что-то – да, – сказал Пуаро, – но если можно так выразиться, сама не знала, что же она знает.

– То есть она не понимала, в чем дело?

– Вот-вот. Она не отличалась большим умом. Скорее всего, она не понимала смысла происходящего. Но могла что-то узнать или услышать и, ничего не подозревая, проговориться...

– А как вы думаете, что именно она могла узнать или услышать?

– Я могу лишь догадываться, – ответил Пуаро. – Она упоминала какой-то паспорт. Может, у кого-нибудь в общежитии был фальшивый паспорт, с которым тот ездил за границу, и его обладатель очень боялся разоблачения. Она могла увидеть, как меняли рюкзак или прокладку на дне рюкзака, но при этом не понимала сути происходящего... А может, она видела, как кто-то выкручивал лампочку в холле? И обмолвилась об этом в разговоре? О, mon dieu! – с досадой воскликнул Пуаро. – Догадки! Догадки! Догадки! А улик нет. Как всегда, нет!

– Ничего, – сказал Шарп. – Для начала надо покопаться в прошлом миссис Николетис. Вдруг что-нибудь всплывет?

– Может, ее убрали, испугавшись, что она их выдаст? Она могла проболтаться?

– В последнее время она начала тайком пить... значит, нервы ее были на пределе, – сказал Шарп. – Она могла не выдержать и во всем сознаться. Прийти с повинной.

– Но делами заправляла не она?

Пуаро покачал головой.

– Думаю, нет. Она была слишком на виду. Наверняка она много знала, но заправлял всем кто-то другой.

– А как вы думаете, кто же этот «другой»?

– Есть у меня кое-какие соображения, но я могу ошибаться. Да, скорее всего, я ошибаюсь.

продекламировал Найджел. И добавил: – Сказать иль не сказать? Вот в чем вопрос!

Он налил себе еще одну чашку кофе и вернулся с ней к столу.

– Что сказать? – спросил Лен Бейтсон.

– Да так, кое-что. – Найджел беззаботно взмахнул рукой.

– Ну конечно, если ты можешь помочь следствию, то надо сейчас же сообщить в полицию, – неодобрительно заметила Джин Томлинсон. – Тебя никто не осудит.

– Джин опять взялась за проповеди, – съязвил Найджел.

– Moi je n'aime pas les flics[50], – добавил Рене.

– Так что сказать? – снова спросил Лен Бейтсон.

– То, что мы знаем, – ответил Найджел. – Друг о друге, – пояснил он свою мысль и обвел стол озорным взглядом. – Ведь согласитесь, – весело добавил он, – что мы знаем друг друга вдоль и поперек. Это вполне естественно, когда живешь под одной крышей.

– Но как определить, что важно, а что нет? Ведь многие вещи полиции не касаются! – страстно, с негодованием воскликнул мистер Ахмед Али, вспомнив язвительные замечания инспектора по поводу его коллекции открыток.

– Я слышал, – Найджел повернулся к мистеру Акибомбо, – у вас нашли много интересного.

Если Акибомбо и покраснел, то это было незаметно, но ресницы его смущенно задрожали.

– В моей стране много предрассудок, – сказал он. – Мой дедушка давал мне такие вещи, чтобы я привозил их сюда. Я сохранял их из-за жалость и уважение. Я сам современный и научный, я не верю колдовство, но поскольку я не совсем хорошо владею английский язык, я затруднился объяснить это полицейскому.

– Даже у нашей малышки Джин, наверно, есть секреты, – сказал Найджел, устремив взгляд на мисс Томлинсон.

Джин в сердцах воскликнула, что не позволит себя оскорблять.

– Я уеду отсюда, – сказала она, – в Ассоциацию молодых христианок!

– Смилуйся, Джин, – взмолился Найджел. – Мы больше не будем.

– Отвяжись от нее, Найджел, – устало сказала Валери. – Поймите, полиции ничего не оставалось, как обыскать дом.

Колин МакНабб откашлялся.

– По-моему, – изрек он менторским тоном, – полиции следовало ввести нас в курс дела. Что именно явилось причиной смерти миссис Николетис?

– Наверное, нам скажут во время дознания, – раздраженно откликнулась Валери.

– Не уверен, – сказал Колин. – Я лично считаю, что они отложат дознание.

– У нее стало плохо с сердцем, да? – спросила Патрисия. – Она ведь упала на улице.

– Она была пьяна, когда ее доставили в участок, – пояснил Лен Бейтсон.

– Значит, она все-таки пила, – протянула Джин. – А я, представьте себе, всегда это подозревала. Говорят, когда полиция обыскивала дом, у нее в буфете нашли гору пустых бутылок из-под бренди, – добавила она.

– Наша Джин все про всех знает, – поддел ее Найджел.

– Теперь понятно, почему она бывала такой странной, – сказала Патрисия.

Колин опять откашлялся.

– Знаете, я случайно видел, как она заходила в субботу вечером в «Ожерелье королевы», я как раз возвращался домой.

– Там-то она и наклюкалась, – сказал Найджел.

– Значит, она умерла от слишком большой дозы алкоголя? – спросила Джин.

Лен Бейтсон замотал головой.

– От кровоизлияния в мозг? Вряд ли.

– Боже мой, неужели вы думаете, что ее тоже убили? – спросила Джин.

– Наверняка, – сказала Салли Финч. – Вот уж чему не удивлюсь.

– Пожалуйста, – сказал Акибомбо. – Я правильно понял? Вы думаете, что ее кто-то убил?

Он вертел головой, заглядывая в лица соседей.

– Пока что у нас нет оснований так думать, – сказал Колин.

– Но кому нужно было ее убивать? – затараторила Женевьев. – Она что, купалась в деньгах? Да, если она была богатой, значит, ее правда могли убить.

– Она была просто несносной, моя радость, – сказал Найджел. – По-моему, у каждого руки чесались ее укокошить. Лично я много раз собирался, – добавил он, весело уплетая мармелад.

– Салли, можно я тебя спрошу одну вещь? Из-за то, что говорили на завтрак. Я очень много думал.

– На твоем месте я не стала бы много думать, Акибомбо, – сказала Салли. – Это вредно – для здоровья.

Салли с Акибомбо обедали в летнем ресторане в Риджентс-парке, – по календарю лето уже наступило, и ресторан открыли.

– Все утро, – мрачно начал Акибомбо, – я был очень расстроен. Я не мог правильно отвечать на вопросы преподаватель. Он был мной сердит. Он сказал, я переписываю много книг и не думаю сам. Но я приехал в Англия, чтобы приобретать знания из книги, и мне кажется, книги говорят лучше, чем говорю я, потому что я не говорю хорошо по-английски. И кроме того, сегодня утром я мог думать только о том, что происходит на Хикори-роуд, и о трудности, которые там есть.

– Как я тебя понимаю, – сказала Салли. – Я тоже все утро не могла сосредоточиться.

– Поэтому я прошу тебя, пожалуйста, сказать мне несколько вещи, потому что я очень много думал.

– Ну, валяй, рассказывай, о чем ты думал.

– Я думал об этом... бореном... бореном...

– Бореном? О борной кислоте, что ли?

– Я не хорошо понимаю. Это кислота, да? Кислота, как серная, да?

– Ну, не как серная, нет, – сказала Салли.

– Это не для лабораторные эксперименты?

– Никогда не слышала, чтобы с борной кислотой проводились эксперименты. По-моему, она совсем не едкая и безобидная.

– Ты хочешь сказать, что ее можно класть в глаза?

– Ну да. Для этого она и существует.

– Ага, значит, объяснение такое. Мистер Чандра Лал, он имеет маленькую белую бутылку с белый порошок, и он кладет порошок в горячий вода и моет с ней глаза. Он держит это в ванной, и когда один день ее там нет, он становится очень сердитый. Это значит бореный кислота, да?

– Но что ты все про борную да про борную?

– Я скажу тебе скоро. Не сейчас. Я должен еще думать.

– Думать – думай, но особо не выступай, – сказала Салли. – Я не хочу, чтобы и ты отправился на кладбище.

– Валери, ты не могла бы дать мне совет?

– Ну, конечно, Джин, хотя, честно говоря, не понимаю, зачем люди приходят советоваться. Ведь потом они все равно поступают по-своему.

– Но для меня это вопрос совести.

– Тогда ты не по адресу обратилась, у меня ведь нет ни стыда, ни совести!

– Не говори так, Валери!

– Я говорю как есть. – Валери погасила окурок. – Я вожу контрабандой парижские тряпки, беспардонно вру образинам, которые приходят к нам в салон, уверяю их, что они писаные красавицы. Я даже езжу зайцем в автобусе, когда у меня нет денег. Ну, да ладно, шутки в сторону. Что у тебя стряслось?

– Валери, ты помнишь, что Найджел сказал за завтраком? Как ты думаешь, можно выдавать чужие секреты?

– Что за дурацкий вопрос! Ты не могла бы выразиться поточнее? О чем ты говоришь?

– О паспорте.

– О паспорте? – удивленно приподнялась Валери. – О каком?

– О паспорте Найджела. Он у него фальшивый.

– У Найджела? – с сомнением протянула Валери. – Не может быть. Ни за что не поверю.

– Но это так. И знаешь, по-моему, тут что-то нечисто... Я слышала, как полицейский говорил, что Селия знала про какой-то паспорт. А вдруг она знала про его паспорт, и он ее убил?

– Звучит весьма мелодраматично, – сказала Валери. – Но, по-моему, все это чушь. Кто тебе рассказал про паспорт?

– Я сама видела.

– Ты? Когда?

– Совершенно случайно, – сказала Джин. – Мне нужно было взять кое-что, и я по ошибке заглянула в портфель Найджела. Он стоял рядом с моим на полке в гостиной.

– Ну это ты рассказывай кому-нибудь другому. – Валери скептически усмехнулась. – Признавайся, что ты делала? Копалась в чужих вещах?

– Ну что ты! Конечно нет! – Голос Джин звенел от праведного гнева. – Я никогда не роюсь в чужих вещах. За кого ты меня принимаешь? Просто я задумалась, по ошибке открыла его портфель и стала перебирать бумажки...

– Послушай, Джин, не морочь мне голову. Портфель Найджела гораздо больше, чем твой, и потом, он другого цвета. Раз уж ты призналась, что рылась в его вещах, надо признать и все остальное. Ну ладно, не будем уточнять. Тебе представился случай порыться в его вещах, и ты им воспользовалась.

Джин вскочила.

– Знаешь, Валери, если ты будешь издеваться надо мной и говорить гадости, я...

– Успокойся, дурочка. Садись и рассказывай. Ты меня заинтриговала. Я хочу узнать, в чем дело.

– Ну вот, а там лежал паспорт, – сказала Джин. – На самом дне. Паспорт какого-то Стэнфорда или Стэнли, не помню. «Как странно, что Найджел таскает с собой чужой паспорт», – подумала я. А потом раскрыла и увидела его фотографию! Так что Найджел-то наш ведет двойную жизнь! И вот я не знаю, должна ли сообщить об этом в полицию? Как ты считаешь?

Валери рассмеялась.

– Бедняжка! – сказала она. – Боюсь, что все объясняется очень просто. Пэт рассказывала мне, что Найджел должен был сменить фамилию, чтобы получить наследство. Или не наследство?.. В общем, какие-то деньги. Уж такое ему поставили условие. Он сделал это вполне официально, «взял одностороннее обязательство», так, по-моему, говорят юристы. Ничего противозаконного тут нет. По-моему, его настоящая фамилия как раз и была то ли Стэнфилд, то ли Стэнли.

– A-а. – Джин явно была разочарована.

– Если ты мне не веришь, спроси Пэт, – сказала Валери.

– Да нет... верю... наверно, я действительно ошиблась.

– Ничего, может, в другой раз повезет, – усмехнулась Валери.

– Не понимаю, о чем ты.

– Ты ведь спишь и видишь, как бы напакостить Найджелу. Как бы натравить на него полицию.

– Можешь мне не верить, Валери, – Джин встала, – но я всего лишь хотела исполнить свой долг. – И она вышла из комнаты.

– О, черт! – воскликнула Валери.

В комнату постучали, и вошла Салли.

– Что с тобой, Валери? Ты расстроена?

– Да все из-за Джин! Омерзительная девка! Слушай, а может, это она прихлопнула беднягу Селию? Я бы с ума сошла от радости, увидев ее на скамье подсудимых.

– Вполне разделяю твои чувства, – сказала Салли. – Но думаю, это маловероятно. Вряд ли Джин отважилась бы кого-нибудь прихлопнуть.

– А что ты думаешь о мисс Ник?

– Прямо не знаю. Но, наверно, нам скоро скажут...

– Я почти на сто процентов уверена, что ее тоже убили, – сказала Валери.

– Но почему? Что вообще здесь творится? Объясни мне!

– Если бы я знала! Салли, а ты никогда не приглядывалась к людям?

– Как это, Вэл, приглядывалась?

– Ну, очень просто, смотрела и спрашивала про себя: «А может, это ты?» Салли, я чувствую, что среди нас сумасшедший. Не просто немного с приветом, а настоящий сумасшедший.

– Очень может быть, – ответила Салли и, вздрогнув, тут же добавила: – Ой, Вэл, мне страшно.

– Найджел, я должна тебе кое-что рассказать.

– Да-да, Пэт? – Найджел лихорадочно рылся в ящиках комода. – Черт побери, куда подевались мои конспекты? Мне кажется, я их засунул сюда.

– Ах, Найджел, ну что ты устраиваешь?! Опять все раскидал, а ведь я недавно тут убиралась!

– Отстань, ради бога! Должен же я найти конспекты.

– Найджел, я прошу, выслушай меня!

– О'кей. Пэт, не переживай. В чем дело?

– Я должна тебе кое в чем признаться.

– Надеюсь, не в убийстве? – спросил Найджел своим обычным развязным тоном.

– Ну, конечно, нет!

– И то хорошо. Так в каких же грешках ты решила покаяться?

– Как-то раз я пришла к тебе... я заштопала твои носки и хотела положить их в ящик..

– Ну и что?

– Я увидела там пузырек с морфием. Помнишь, ты говорил мне, что взял его в больнице?

– Ну да, а ты задала мне взбучку.

– Погоди, Найджел... Понимаешь, ведь морфий лежал в ящике, прямо на виду, и его мог кто угодно взять.

– Да ладно тебе! Кому, кроме тебя, нужны мои носки?

– Но я побоялась оставлять его в ящике... Да-да, я помню, ты говорил, что тут же его выкинешь, как только выиграешь пари, но пока суд да дело, морфий лежал бы в ящике...

– Конечно. Я же тогда еще не достал третий обещанный на спор яд.

– Ну я и подумала, что нечего оставлять его на виду. И поэтому я взяла пузырек, все из него вытряхнула и насыпала туда соды. Она с виду похожа на морфий.

Найджел прервал поиски потерянных конспектов.

– Ничего себе! – сказал он. – Ты это серьезно? Значит, когда я клялся и божился Лену с Колином, что в пузырьке сульфат или как его... тартрат морфия, там на самом деле была обычная сода?

– Да. Понимаешь...

Найджел не дослушал ее. Нахмурив лоб, он принялся рассуждать вслух:

– Да, тогда, пожалуй, на самом деле я не выиграл... Конечно, я и понятия не имел...

– Но, Найджел, держать его в комоде было действительно опасно!

– Замолчи, Пэт, вечно ты кудахчешь, как курица! Лучше скажи, что ты сделала с морфием?

– Я пересыпала его в пузырек из-под соды и засунула поглубже в ящик, где у меня хранятся носовые платки.

Найджел оторопело уставился на нее.

– Ей-богу, Пэт, твоя логика просто уму непостижима. Чего ради ты это сделала?

– Я думала, так будет надежней.

– Но, радость моя, в таком случае надо было держать его за семью замками, а иначе какая разница, где ему лежать: среди моих носков или твоих платков?

– И все-таки разница есть. Ведь у меня отдельная комната, а ты живешь не один.

– Ты что же думаешь, что старина Лен мог бы у меня его спереть?

– Я вообще не собиралась тебе ничего рассказывать, но теперь молчать нельзя. Потому что, понимаешь, он исчез!

– Исчез? Может, его полицейские оприходовали?

– Нет. Он исчез раньше.

– Ты хочешь сказать, что... – Найджел просто оцепенел от ужаса. – Нет-нет, погоди, давай разберемся. Значит, по дому гуляет пузырек, на котором написано «пищевая сода», а на самом деле там... морфий, и когда у кого-нибудь заболит живот, он может выпить эту дрянь? Целую чайную ложку? Боже мой, Пэт! Что ты наделала? Ну, какого черта ты не выкинула эту мерзость от греха подальше, раз уж тебе так не нравилось, что он лежит у меня в комоде?!

– Потому что я посчитала, что это очень ценный препарат и его надо вернуть обратно в больницу. Я хотела тут же, после того как ты выиграешь пари, отдать морфий Селии и попросить ее положить его на место.

– А ты точно его не отдавала?

– Ну, нет же, конечно. Ты что думаешь, я его ей отдала, и она этого наглоталась, когда решила покончить с собой? Значит, по-твоему, это я виновата в ее смерти?

– Да ничего я не думаю, успокойся. Когда он исчез?

– Точно не знаю. Я хватилась его за день до смерти Селии. В ящике его не было, но я тогда подумала, что, наверно, я положила его в другое место.

– Он исчез до ее смерти?

– Наверное, – сказала Патрисия, бледнея, – наверное, я поступила очень глупо.

– Это еще мягко сказано! – воскликнул Найджел. – Вот что получается, когда в голове пусто, а энергии хоть отбавляй!

– Найджел... Как ты думаешь, мне надо заявить в полицию?

– О черт! В полицию! – схватился за голову Найджел. – Не знаю. Наверное, надо. И теперь во всем обвинят меня!

– Ах, нет! Найджел, миленький! Это я виновата... я...

– Я украл эту дрянь, будь она проклята, – сказал Найджел. – Тогда мне это казалось забавной проделкой. Но теперь... я уже слышу язвительный голос обвинителя.

– Прости меня. Ведь я убрала морфий, потому что хотела сделать как...

– Ну да, как лучше. Я знаю. Знаю! Послушай, Пэт, и все-таки я не верю, что он исчез. Ты засунула его куда-то и забыла. С тобой это бывает...

– Да, но...

Она колебалась, на ее напряженном лице промелькнула тень сомнения.

Найджел резко встал.

– Пойдем к тебе и перероем все ящики.

– Найджел, но там мое нижнее белье!

– Ну, Пэт, ты даешь! Нашла время изображать оскорбленную невинность! Лучше скажи, ты не могла засунуть пузырек в ящик с трусиками?

– Могла, но я точно уверена, что я не...

– Мы ни за что не можем ручаться, пока не обыщем весь дом. И я не отступлюсь, пока этого не сделаю.

Раздался легкий стук в дверь, и вошла Салли Финч. Глаза ее округлились от удивления. Пэт сидела на кровати, сжимая в руках носки Найджела, ящики комода были выдвинуты. Найджел, как почуявший дичь терьер, зарылся с головой в груду свитеров, а вокруг в беспорядке валялись трусики, лифчики, чулки и прочие предметы женского туалета.

– Ради всего святого, что здесь происходит? – спросила Салли.

– Соду ищем, – бросил через плечо Найджел.

– Соду? Зачем?

– У меня боли, – ухмыльнулся Найджел. – Страшные боли. – Он похлопал себя по животу. – И облегчить мои страдания может только сода.

– У меня, по-моему, где-то есть.

– Увы, Салли, твоя сода мне как мертвому припарки. Мои колики может утихомирить только сода нашей драгоценной Пэт.

– Сумасшедший, – сказала Салли. – Слушай, чего ему надо, Пэт?

Патрисия уныло покачала головой.

– Салли, может, ты видела мою соду? – спросила она. – Там оставалось совсем на донышке.

– Нет. – Салли с любопытством поглядела на нее. Потом наморщила лоб. – Хотя постой... Кажется, кто-то... впрочем, нет... Пэт, у тебя есть марка? Мне нужно отправить письмо, а у меня марки кончились.

– Вон там, в ящике.

Салли выдвинула неглубокий ящик письменного стола, взяла блок марок, оторвала одну, приклеила ее к конверту, который держала в руках, сунула остальные обратно и положила на стол пару монет.

– Спасибо. Слушай, там у тебя письмо, хочешь, я его заодно отправлю?

– Отправь... хотя, нет, не надо... я потом сама...

Салли кивнула и вышла из комнаты.

Пэт выронила носки и нервно переплела пальцы.

– Найджел!

– Да? – Найджел уже кончил рыться в ящиках и теперь, стоя перед платяным шкафом, выворачивал карманы пальто.

– Я тебе еще не все рассказала.

– Пэт, ты меня решила доконать? Что ты еще натворила?

– Я боюсь, ты будешь сердиться.

– Сердиться я уже не в состоянии. Я себе места не нахожу от страха. Если Селию отравили ядом, который я имел дурость украсть, мне придется просидеть за решеткой ой-ой-ой сколько лет, если меня, конечно, не повесят...

– Нет, Найджел, я о другом. Я хотела поговорить с тобой об отце.

– О ком? – Найджел повернулся к Пэт и оторопело уставился на нее.

– Ты знаешь, что он серьезно болен?

– Меня это не волнует.

– Вчера по радио передавали: «Сэр Артур Стэнли, выдающийся исследователь-химик, находится в очень тяжелом состоянии».

– Вот что значит быть знаменитым! О твоих болячках трезвонят по всему миру!

– Найджел, если он при смерти, ты должен с ним помириться.

– Еще чего не хватало!

– Но он умирает...

– Подыхающая свинья не лучше здорового борова.

– Ну зачем ты, Найджел... Нельзя же быть таким жестоким... надо уметь прощать.

– Знаешь что, Пэт! Я тебе, кажется, уже говорил: он убил мою мать!

– Ну да, да. И я знаю, что ты ее очень любил. Но я думаю, Найджел, ты иногда преувеличиваешь. Мужья часто ведут себя плохо по отношению к женам, а те переживают. Но говорить, что отец убил твою мать, нехорошо. Ведь это неправда!

– Я смотрю, ты все знаешь?

– Я знаю, что когда-нибудь ты пожалеешь о том, что не помирился с отцом перед его смертью. И поэтому... – Пэт запнулась, но собралась с духом и продолжила: – поэтому я написала ему письмо.

– Ты ему написала? Так вот, значит, какое письмо предлагала отправить Салли! – Он ринулся к письменному столу. – Ясно!

Он схватил конверт, на котором уже стоял адрес и была наклеена марка, лихорадочно, нервно разорвал его на мелкие клочки и бросил в корзину для бумаг.

– Вот тебе! И не смей больше этого делать!

– Но, право же, Найджел, ты ведешь себя как ребенок. Ты, конечно, можешь разорвать письмо, но я напишу еще!

– Ты неисправимо сентиментальна. А тебе никогда не приходило в голову, что я не преувеличиваю, говоря о том, что он ее убил? Если это так и есть? Мама умерла от слишком большой дозы мединала. При дознании было установлено, что она приняла его по ошибке. Но это неправда. Это он отравил ее. Он хотел жениться на другой женщине, а мама не давала ему развода. История самая что ни на есть банальная. Скажи, как бы ты поступила на моем месте? Выдала бы его полиции? Но мама, наверно, была бы против... У меня был один выход: я сказал этому подлецу все, что о нем думаю, и ушел... Навсегда. Я даже изменил фамилию.

– Найджел!.. Прости меня!.. Я понятия не имела...

– Ну хорошо, теперь ты знаешь. Уважаемый и знаменитый Артур Стэнли, великий исследователь, сделавший потрясающие открытия... Он жил припеваючи... Но его красотка все равно не вышла за него замуж. Она дала ему отставку. Наверное, догадалась, почему умерла его жена...

– Найджел, дорогой, какой ужас! Прости меня!

– Ладно. Не будем об этом. Лучше поговорим о соде, черт бы ее побрал! Ну подумай, куда ты могла засунуть этот пузырек. Сядь, соберись с мыслями и постарайся вспомнить, Пэт!

Женевьев вошла в гостиную в крайнем возбуждении. Вошла и дрожащим шепотом заявила, глядя на сидящих в комнате:

– Ну теперь-то я знаю, знаю наверняка, кто убил малышку Селию!

– Кто? Говори, не тяни! – потребовал Рене. – Что ты такого узнала?

Женевьев осторожно оглянулась, желая удостовериться, что дверь в гостиную закрыта. Потом сказала, понизив голос:

– Ее убил Найджел Чэпмен.

– Найджел? Но почему?

– А вот почему. Я сейчас шла по коридору и вдруг услышала голоса в комнате Патрисии. Там был Найджел.

– Найджел? В комнате Патрисии? – осуждающим тоном переспросила Джин.

Но Женевьев торопливо продолжала:

– И он говорил, что его отец убил его мать и что pour ça[51] он изменил фамилию. По-моему, все ясно. Отец его – закоренелый преступник, и, значит, на Найджеле от рождения лежит Каинова печать.

– Вполне возможно, – откликнулся мистер Чандра Лал, с явным удовольствием. – Вполне. Он такой необузданный, этот Найджел, такой неуравновешенный. Он совсем не владеет собой. Ведь правда же? – Он с надменным видом обратился к Акибомбо, который с готовностью закивал курчавой черной головой и расплылся в белозубой улыбке.

– Я всегда чувствовала, – сказала Джин, – что у Найджела нет никаких моральных устоев. Он просто чудовище.

– Я думаю, это убийство на почве секса, – сказал мистер Ахмед Али. – Он спал с девушкой, а потом убил ее. Ведь она была хорошая, порядочная и хотела, чтобы он на ней женился...

– Вздор! – вдруг взорвался Леонард Бейтсон.

– Что ты сказал?

– Я сказал: вздор!

Сидя в кабинете Шарпа, Найджел нервно ерзал на стуле под суровым взглядом инспектора. Слегка запинаясь, он закончил свой рассказ.

– Вы отдаете себе отчет, мистер Чэпмен, насколько все серьезно? Я не преувеличиваю.

– Конечно, отдаю. Неужели я пришел бы сюда, если бы не считал, что нужно срочно что-то делать?

– И вы утверждаете, что мисс Лейн не может точно припомнить, когда она в последний раз видела пузырек, в который пересыпала морфий?

– Она совершенно не может собраться с мыслями. Чем больше она думает, тем больше запутывается. Сказала, что она ужасно нервничает, поэтому я и пришел сюда, а она пусть попробует сосредоточиться.

– Нам лучше сразу же поехать на Хикори-роуд.

Но не успел инспектор договорить, как телефон на столе зазвонил, и констебль, записывавший показания Найджела, снял трубку.

– Это мисс Лейн, – сказал он. – Просит позвать мистера Чэпмена.

Найджел перегнулся через стол и схватил трубку.

– Пэт? Это я, Найджел.

Послышался взволнованный, срывающийся голос девушки, она говорила, глотая слезы:

– Найджел! Кажется, я поняла. Я хочу сказать, мне кажется, я знаю, кто его взял... ну, из ящика... понимаешь, его мог взять только один человек...

Она неожиданно умолкла.

– Пэт! Алло! Пэт, ты слышишь меня? Кто это, Пэт?

– Я сейчас не могу говорить. Потом. Ты скоро придешь?

Телефон стоял близко, и констеблю с инспектором было слышно каждое слово. Инспектор кивнул, поймав вопросительный взгляд Найджела.

– Скажите, что мы едем.

– Мы выезжаем, – сказал Найджел. – Прямо сейчас.

– Ага. Хорошо. Я буду ждать вас в комнате.

– Пока, Пэт.

За недолгий путь до Хикори-роуд никто не произнес ни слова. «Неужели наконец дело сдвинулось с мертвой точки? – гадал Шарп. – Интересно, Патрисия Лейн действительно что-то знает или это лишь ее домыслы? Но наверняка она вспомнила что-то... с ее точки зрения, очень важное». Он решил, что она звонила из холла и поэтому не могла говорить свободно – вечером там полно народу.

Найджел открыл дверь своим ключом, и они вошли. Проходя мимо гостиной, Шарп увидел лохматую рыжую голову Леонарда Бейтсона, склоненную над книгами.

Найджел провел их наверх в комнату Пэт, постучался и вошел.

– Привет, Пэт! Ну, вот и мы...

И осекся, словно внутри у него что-то оборвалось. Шарп заглянул через его плечо в комнату, и перед его глазами предстала страшная картина... Патрисия Лейн лежала на полу.

Инспектор мягко отстранил Найджела, подошел к скорчившемуся телу, встал на колени, поднял голову девушки, несколько мгновений пристально вглядывался в ее лицо, а потом осторожно положил голову на пол. Когда он поднялся с колен, лицо его было мрачным, у губ легла жесткая складка.

– Нет! – воскликнул Найджел высоким неестественным голосом. – Нет! Нет!! Нет!!!

– Увы, мистер Чэпмен. Она мертва.

– Нет! Нет! Только не Пэт! Боже мой, Пэт, глупышка... Отчего она...

– Вот, посмотрите.

Орудие убийства было весьма простым: мраморное пресс-папье, засунутое в шерстяной чулок.

– Удар пришелся по затылку. Такая штука срабатывает безотказно. Не знаю, утешит ли это вас, мистер Чэпмен, но она даже не успела понять, что произошло.

Найджел, дрожа, опустился на кровать.

– Это мой носок... Она собиралась его заштопать... О господи, она собиралась его заштопать!

Внезапно он разрыдался. Он плакал, как ребенок, отчаянно и безутешно.

Шарп продолжал размышлять вслух:

– Она хорошо знала этого человека. Он взял пресс-папье и тихонько запихнул его в носок. Вам знакома эта вещь, мистер Чэпмен?

Он отогнул край носка и показал пресс-папье Найджелу.

Тот, всхлипывая, ответил:

– Оно всегда стояло на столе у Пэт. Это Люцернский лев.

Найджел закрыл лицо руками.

– Пэт... О, Пэт! Что я буду без тебя делать?

Потом вдруг выпрямился и тряхнул головой, откинув со лба взлохмаченные светлые волосы.

– Я убью того, кто это сделал! Я убью его! Изверг, мерзавец!

– Успокойтесь, мистер Чэпмен, успокойтесь. Конечно, я понимаю ваши чувства. Какая страшная жестокость!

– Пэт никому не причиняла зла...

Инспектор Шарп проводил Найджела до дверей, выражая ему свои соболезнования. Потом вернулся в комнату и, наклонившись над мертвой девушкой, осторожно вытащил что-то из ее руки.

Джеронимо, по лбу которого катились капли пота, смотрел на полицейских испуганными черными глазами.

– Я ничего не вижу. Ничего не слышу, верьте мне. Я ничего совсем не знаю. Я с Марией в кухня. Я начинаю готовить минестрони. Я тру сыр...

Шарп прервал его словоизлияния.

– Никто вас не обвиняет. Мы просто хотим кое-что уточнить. Кто был в общежитии после шести часов?

– Я не знаю. Как я могу знать?

– Но вам же из кухонного окна прекрасно видно, кто входит в дом, а кто выходит, не так ли?

– Да-да...

– В таком случае расскажите нам.

– Они все время ходят туда-сюда в это время.

– Кто был в доме с шести вечера до нашего приезда, до без двадцати пяти семь?

– Все, кроме мистер Найджел, миссис Хаббард и мисс Хобхауз.

– Когда они ушли?

– Миссис Хаббард уходила перед чай, она еще на улица.

– Так. Дальше.

– Мистер Найджел уходил полчаса назад, приблизительно. Около шесть часов. Он был очень расстроенный. Он пришел с вами сейчас.

– Ага, хорошо.

– Мисс Валери, она выходила ровно в шесть. По радио как раз время: пип-пип-пип. Она одетая для коктейль, очень нарядный. Она еще не пришла.

– А все остальные были здесь?

– Да, сэр. Все.

Шарп заглянул в записную книжку. Он отметил время, когда звонила Патрисия. Это произошло в восемь минут седьмого.

– Значит, все уже были здесь? А может, кто-нибудь пришел в промежутке между шестью и половиной седьмого?

– Только мисс Салли. Она ходила посылать письмо почтовый ящик и возвращалася.

– Вы не знаете, когда точно она вернулась?

Джеронимо наморщил лоб.

– Она возвращалась, когда были новости.

– Стало быть, после шести?

– Да, сэр.

– А что именно передавали?

– Не помню, сэр. Но не спортивные новости. Потому что, когда по радио спорт, мы выключаемся.

Шарп мрачно усмехнулся. Весьма широкий простор для деятельности. Исключить можно было только Найджела Чэпмена, Валери Хобхауз и миссис Хаббард. Предстоял долгий, утомительный допрос. Кто был в гостиной, кто нет? Кто мог за кого поручиться? Вдобавок ко всему у многих студентов, особенно у азиатов и африканцев, отсутствует чувство времени.

Работенка инспектора ждала незавидная. Но выполнить ее было необходимо.

Обстановка в комнате миссис Хаббард была гнетущей. Сама миссис Хаббард, еще не успевшая переодеться в домашнее платье, сидела на диване; ее милое круглое лицо вытянулось, в глазах застыла тревога. Шарп с сержантом Коббом сели за маленький столик.

– Наверное, она звонила отсюда, – сказал Шарп. – После шести в гостиной было много народу, и все утверждают, что из холла в это время никто не звонил. Конечно, целиком полагаться на этот контингент нельзя, они никогда не следят за временем. И все же скорее всего она звонила отсюда. Вас не было, миссис Хаббард, но ведь вы, наверное, не запираете дверь?

Миссис Хаббард замотала головой.

– Нет... Миссис Николетис всегда запирала, а я – нет...

– Хорошо. Значит, Патрисия Лейн звонила отсюда, она была страшно взволнована тем, что вспомнила. А когда она разговаривала, кто-то сюда заглянул или вошел. И тут Патрисия замолчала, повесила трубку. Почему? Может, потому что именно этого человека она и подозревала? Или же просто решила, что осторожность не помешает? Оба предположения вполне вероятны, но я лично склоняюсь к первому.

Миссис Хаббард закивала, соглашаясь с инспектором.

Тот продолжал:

– За Патрисией, очевидно, следили. Может быть, подслушивали под дверью. Потом вошли, с явным намерением помешать ей договорить. А потом... – лицо Шарпа помрачнело, – она пошла с Патрисией, непринужденно болтая о пустяках. Может, Патрисия обвинила ее в пропаже соды, а она попыталась оправдаться.

Миссис Хаббард резко спросила:

– Почему вы говорите «она»?

– М-да, забавная вещь – местоимение! Когда мы обнаружили труп, Найджел Чэпмен сказал: «Я убью того, кто это сделал. Я убью его!» «Его», отметьте! Найджел Чэпмен был абсолютно уверен, что убийца – мужчина. Может, потому что представление о жестокости и насилии ассоциируется у него с мужчиной. А может, он кого-нибудь подозревает. Мы еще успеем выяснить, что к чему. Но я лично склонен думать, что убийца – женщина.

– Почему?

– Очень просто. Кто-то пошел с Патрисией к ней в комнату, и она восприняла это вполне естественно. Следовательно, это была девушка. Юноши крайне редко заходят на женскую половину, не так ли, миссис Хаббард?

– Да. Это нельзя назвать непреложным правилом, но оно соблюдается довольно четко.

– Комнаты юношей находятся в другом крыле. Если предположить, что разговор Патрисии с Найджелом до его прихода в полицию был кем-то подслушан, то подслушать его могла, очевидно, женщина.

– Я вас понимаю. Некоторые девушки действительно любят постоять у чужих дверей. – Она покраснела и добавила извиняющимся тоном: – Впрочем, я слишком резко выразилась. Ведь на самом деле, хотя дом наш сработан на совесть, внутри он неоднократно перестраивался. А новые перегородки такие тоненькие. Через них все слышно. Правда, Джин действительно любит подслушивать, что есть – то есть. Это у нее в крови. И когда Женевьев услышала, что Найджел разговаривает с Пэт, она не преминула остановиться, пытаясь расслышать каждое слово. Это тогда, когда Найджел говорил, что его мать отравили.

Инспектор кивнул. Он уже успел побеседовать с Салли Финч, Джин Томлинсон и Женевьев.

– А кто живет рядом с Патрисией? – спросил он.

– С одной стороны – Женевьев, но там капитальная стена, через нее вряд ли что можно услышать. С другой, ближе к лестнице, – комната Элизабет Джонстон, между комнатами тонкая перегородка.

– Круг несколько сужается, – подытожил инспектор. – Француженка слышала конец разговора, а собиравшаяся на почту Салли Финч – начало. Следовательно, кому-либо еще что-то подслушать было практически невозможно, разве только что немножко из середины разговора. Весь же разговор могла подслушать, пожалуй, только Элизабет Джонстон, чья комната за тонкой перегородкой, но уже совершенно точно установлено, что в это время Элизабет находилась в гостиной.

– И никуда оттуда не выходила?

– Нет, она ходила в свою комнату за книгой. Как всегда, никто не помнит, когда именно.

– Это мог сделать любой из студентов, – растерянно добавила миссис Хаббард.

– Если полагаться только на их слова, то да, однако у нас есть кое-что еще.

Он достал из кармана маленький пакетик.

– Что это? – заволновалась миссис Хаббард.

Шарп улыбнулся.

– Волосы... Патрисия Лейн сжимала их в кулаке.

– Вы хотите сказать, что...

В дверь постучали.

– Войдите! – откликнулся инспектор.

Дверь распахнулась, и на пороге вырос Акибомбо. Его черное лицо расплылось в широкой улыбке.

– Пожалуйста, – сказал он.

Инспектор Шарп раздраженно перебил его:

– Да, мистер... м-м... что у вас там?

– Пожалуйста, мне необходимо делать заявление. Очень важный заявление, проливающий свет на этот печальный трагедия.

– Хорошо, мистер Акибомбо, – уступил инспектор Шарп, – рассказывайте, я вас слушаю.

Акибомбо предложили стул. Он сел, глядя на обратившихся в слух инспектора и миссис Хаббард.

– Благодарю вас. Я начинаю?

– Да-да, пожалуйста.

– Видите ли, иногда у меня бывает неприятный ощущение в области желудок.

– Ай-ай-ай!

– Меня тошнит, как выражается мисс Салли, но в действительности меня не совсем тошнит. Я хочу сказать, у меня нет рвота.

– Да-да. – Инспектор Шарп с трудом сдерживался, выслушивая эти физиологические подробности. – Очень вам сочувствую. Но вы собирались рассказать...

– Может, это от непривычная пища. У меня здесь, – Акибомбо точно указал где, – очень наполнено. И еще я думаю, меня тошнит, потому что нам дают мало мясо и много... как это говорится... углеродов.

– Углеводов, – машинально поправил инспектор. – Но я не понимаю...

– Иногда я пью маленький таблетка, мятный сода, а иногда порошок для желудок. Что именно – не важно, главное – что из меня сразу выходит много воздуха. – Мистер Акибомбо весьма реалистично изобразил отрыжку. – После этого, – он ангельски улыбнулся, – я чувствую себя гораздо лучше, гораздо лучше.

Лицо инспектора густо побагровело, а миссис Хаббард властно произнесла:

– Мы всё прекрасно понимаем. Ближе к делу!

– Да. Конечно. Как я говорил, это случилось в начале прошлой неделя... я точно не помню. Макароны были очень хорошие, и я очень много кушал и потом чувствовал очень плохо. Я пытался работать для моего преподавателя, но думать, когда здесь, – Акибомбо опять продемонстрировал где, – наполнено, очень трудно. Это было после ужин, и в гостиной была только Элизабет. Я говорю: «У тебя есть сода или порошок для желудок? Мой кончился». А она говорит: «Нет». «Но, – говорит она, – я видела у Пэт в комод, когда возвращала ей носовой платок. Я тебе принесу, – говорит она. – Пэт не будет сердиться». И она ходила наверх и приносила мне пузырек. Почти пустой, сода почти нет. Я говорил спасибо и шел в ванную, насыпал в воду почти полный чайный ложка, размешивал и пил.

– Чайную ложку? Чайную ложку! Боже мой!

Инспектор ошалело уставился на Акибомбо. Сержант Кобб изумленно подался вперед. Миссис Хаббард загадочно пробормотала:

– Распутин!

– Вы проглотили чайную ложку морфия?

– Да, потому что я думал: там сода.

– Ах, конечно... Но почему с вами ничего не случилось?

– Я потом был болен, серьезно болен. У меня не просто была изжога. Мой живот очень, очень болел.

– Не понимаю, как вы вообще остались живы!

– Распутин – да и только, – повторила миссис Хаббард. – Того тоже травили ядом и никак не могли отравить!

Мистер Акибомбо продолжал:

– Потом, когда следующий день мне становилось лучше, я брал пузырек, в котором сохранялась еще мало-мало порошка, и ходил к аптекарю. Я хотел знать, что такое я принял, отчего мне становилось так плохо?

– И что он сказал?

– Он сказал, чтобы я приходил позже, а когда я приходил, он говорил: «Ничего удивительного! Это не сода. Это бора... бореный кислота. Вы можете класть его в глаза, но если пить чайный ложка этот бореный кислота, вы заболеваете».

– Борная кислота? – остолбенел инспектор. – Но как она попала в этот пузырек? Черт побери, куда делся морфий? – застонал он. – У меня голова кругом идет.

– Пожалуйста, я продолжаю, – сказал Акибомбо. – Я стал думать.

– Ага, – сказал Шарп. – И что же вы надумали?

– Я думал о мисс Селия и о том, как она умерла; о том, как кто-то после ее смерти входил в ее комната и оставлял пустой пузырек с морфий и маленькая записка, говорившая, что она убила себя.

Акибомбо на мгновение умолк, инспектор ободряюще кивнул.

– И я... я говорил: кто мог это сделать? И я думал, что если это девушка, то это легко, а если парень, то нет, потому что он должен спускаться по наша лестница и подниматься другая, и кто-то может просыпаться и видеть или слышать его. И я думал опять и говорил: предположим, это кто-то в наша половина, но в комнате рядом с мисс Селия... ведь только ее комната соседняя с наша половина, да? У него балкон, и у нее балкон, и она спит с открытый окно, потому что это гигиенично. И значит, если он большой, сильный и атлетичный, он может прыгнуть в ее балкон.

– Кто из мальчиков жил рядом с Селией? Кто же, дай бог памяти? – сказала миссис Хаббард. – Ах да, Найджел и...

– И Лен Бейтсон, – закончил инспектор, притрагиваясь к бумажному пакетику. – Лен Бейтсон.

– Он очень хороший, очень, – грустно сказал мистер Акибомбо. – И он мне очень нравится, но мы не можем проникать глубоко в человеческая психология. Разве нет? Так считает современная теория. Мистер Чандра Лал очень сердился, когда его бореный кислота для глаз исчезался, а когда я спросил, он сказал, что ему говорили, что бореный кислота брал Лен Бейтсон...

– Значит, морфий, который лежал в ящике Найджела, заменили борной кислотой, а потом Патрисия Лейн насыпала соду в пузырек, в котором, как она считала, был морфий, а на самом деле там была борная кислота... Так-так... Понимаю...

– Но я вам помогал, правда? – вежливо спросил мистер Акибомбо.

– Да, конечно, мы вам крайне признательны. Но, пожалуйста, мистер... м-м... не распространяйтесь больше на эту тему.

– Хорошо, сэр. Я буду очень осторожный.

Мистер Акибомбо церемонно поклонился и вышел из комнаты.

– Лен Бейтсон! – расстроилась миссис Хаббард. – Ах, нет! Нет!

Шарп взглянул на нее.

– Вам грустно думать, что Лен – убийца?

– Да, мне нравится этот паренек. Характер у него, конечно, не сахар, но мне казалось, что он очень милый и добрый мальчик.

– Многие преступники именно такими и кажутся, – возразил Шарп.

Он осторожно развернул пакетик. Миссис Хаббард наклонилась вперед... На белой бумаге лежали два коротких курчавых рыжих волоска.

– Боже мой! – сказала миссис Хаббард.

– Да, – задумчиво откликнулся Шарп. – Я давно убедился, что убийца, как правило, допускает хотя бы одну ошибку.

– Но это же чудесно, друг мой! – восхищенно воскликнул Эркюль Пуаро. – Все так прозрачно... То есть совершенно прозрачно!

– Можно подумать, что вы говорите о супе, – проворчал инспектор. – Не знаю, может, для вас это действительно прозрачно, но, на мой взгляд, супчик еще мутноват.

– Какое там мутноват! Все уже предельно ясно!

– Даже это?

Так же невозмутимо, как в комнате миссис Хаббард, инспектор продемонстрировал ему два рыжих волоса.

– А, это! – сказал Пуаро и почти в точности повторил слова Шарпа: – Как это у вас принято говорить: убийца допускает хотя бы одну ошибку.

Их взгляды встретились.

– Людям свойственно переоценивать свои умственные способности, – сказал Эркюль Пуаро.

Инспектора Шарпа так и подмывало спросить: «Даже Эркюлю Пуаро?» – но он сдержался.

– Ну а в остальном, друг мой, все идет по плану?

– Да, бомба взорвется завтра, – произнес Шарп.

– Вы сами поедете?

– Нет. Я должен появиться на Хикори-роуд. А там за старшего будет Кобб.

– Пожелаем ему удачи!

Эркюль Пуаро поднял рюмку с мятным ликером. Инспектор Шарп – стакан виски.

– Будем надеяться, – сказал инспектор.

– Умеют же жить люди! – вздохнул сержант Кобб.

Он с завистью и восхищением смотрел на витрину «Сабрины Фер». Там были расставлены самые разнообразные косметические товары, а посередине стояла застекленная фотография – Сабрина в одних трусиках. Стекло было с каким-то секретом, и казалось, что девушка купается в волнах. Кроме маленьких дорогих трусиков на ней было еще несколько образцов диковинной бижутерии.

Констебль МакКрей неодобрительно хмыкнул:

– Богохульство, вот что это такое! Мильтон[52] бы в гробу перевернулся.

– Тоже мне нашел Священное Писание!

– Но ведь «Потерянный рай» как раз об Адаме и Еве, и райских кущах, и всяких дьяволах из преисподней. Что же это, по-твоему, не религия?

Сержант Кобб не стал спорить на такие скользкие темы. Он храбро двинулся в салон, за ним по пятам проследовал строгий констебль. В изысканном розовом интерьере сержант и его подчиненный напоминали пресловутого слона в посудной лавке.

К ним подплыло, словно по воздуху, неземное существо в оранжево-розовом туалете. Сержант Кобб сказал: «Доброе утро, мэм», и достал свое удостоверение. Сказочное создание испуганно упорхнуло. Вместо него появилось другое, чуть постарше. Оно, в свою очередь, уступило место роскошной, блистательной герцогине с голубыми волосами и гладкими щеками, неподвластными времени и морщинам. Стальные серые глаза стойко выдержали пристальный взгляд сержанта Кобба.

– Я очень удивлена, – сурово произнесла герцогиня. – Пожалуйста, следуйте за мной.

Она провела их через квадратный салон, посреди которого стоял круглый столик, заваленный журналами и газетами. Вдоль стен располагались занавешенные кабинки, в которых жрицы в розовых одеяниях колдовали над возлежащими в креслах дамами.

Герцогиня провела полицейских в маленький кабинет.

– Я – миссис Лукас, хозяйка салона, – представилась она. – Моего компаньона, мисс Хобхауз, сегодня нет.

– Конечно, мэм, – подтвердил сержант Кобб, ничуть в этом не сомневавшийся.

– Меня крайне удивляет ваше намерение произвести обыск, – сказала миссис Лукас. – Это личный кабинет мисс Хобхауз. Я очень надеюсь, что вы... м-м... не огорчите наших клиенток.

– Не беспокойтесь, мэм, – сказал Кобб, – Нас вряд ли заинтересует что-нибудь, кроме этого кабинета.

Он вежливо подождал, пока она явно с неохотой удалилась. Потом оглядел кабинет Валери Хобхауз. Стены оклеены бледно-серыми обоями, два персидских ковра на полу. Затем перевел взгляд с маленького настенного сейфа на большой письменный стол.

– В сейфе вряд ли, – предположил Кобб. – Слишком уж на виду.

Через пятнадцать минут содержимое сейфа и ящиков стола было извлечено на свет Божий.

– Похоже, мы попали пальцем в небо, – проговорил МакКрей, по натуре пессимист и брюзга.

– Это лишь начало, – утешил его Кобб.

Сложив содержимое ящиков в аккуратные кучки, он начал вытаскивать сами ящики и переворачивать их.

– Вот, полюбуйтесь, дружок! – радостно воскликнул он.

Ко дну нижнего ящика скотчем было прикреплено с полдюжины синеньких книжечек с ярким золотистым тиснением.

– Паспорта, – пояснил сержант Кобб, – выданы секретарем государственного департамента иностранных дел. Боже, спаси его доверчивую душу!

МакКрей с любопытством заглянул через плечо Кобба, который раскрыл все паспорта и теперь сличал фотографии.

– Никогда не подумаешь, что это одна и та же женщина, да? – заметил МакКрей.

Паспорта были выданы на имя миссис да Сильвы, мисс Ирен Френч, миссис Ольги Кон, мисс Нины Ле Мезюрье, миссис Глэдис Томас и мисс Мойры О'Нил. На всех фотографиях была изображена моложавая темноволосая женщина, на одной ей можно было дать лет двадцать пять, на другой все сорок.

– Весь трюк в том, что каждый раз она делала новую прическу, – объяснил Кобб, – то локоны, то перманент; здесь, посмотри, прямая стрижка, а здесь полукругом – под пажа. Когда она выдавала себя за Ольгу Кон, то каким-то образом чуть-чуть изменила форму носа, а фотографируясь на паспорт миссис Томас, положила что-то за щеки. А вот еще иностранные паспорта: мадам Махмуди, из Алжира, и Шейлы Донован, из Ирландии. Полагаю, у нее на эти фамилии открыты и счета в банках.

– Вот морока, а?

– Но, голубчик, у нее не было другого выхода. Ей нужно было сбить со следа налоговую инспекцию. Нажиться на контрабанде наркотиков нетрудно, а вот поди ж попробуй объясни налоговому инспектору, откуда у тебя денежки... Ручаюсь, что именно поэтому она основала игорный дом в Мейфэре. Только так она и могла обойти налоговую инспекцию. Думаю, львиная доля ее капиталов помещена в алжирские и французские банки. Все было хорошо продумано, поставлено на деловую основу. И надо же такому случиться, что однажды она забыла один из паспортов на Хикори-роуд, а глупышка Селия его увидела!

– Да, ловко, ничего не скажешь! – сказал инспектор Шарп снисходительным, почти отеческим тоном.

Он сидел, перекладывая паспорта из одной руки в другую, словно тасовал карты.

– Ох и хлопотное же это дело, финансы! – продолжав он. – Мы прямо запарились, бегая по банкам. Она здорово сумела замести следы. Пришлось попотеть. Пожалуй, через пару лет она смогла бы выйти из игры, уехать за границу и жить в свое удовольствие на средства, добытые, как говорится, преступным путем. Особо крупными махинациями она не занималась: ввозила контрабандные бриллианты, сапфиры и так далее, а вывозила краденые вещи. Ну и, разумеется, не обошлось без наркотиков. Все было организовано очень четко. Она ездила за границу и под своим, и под вымышленными именами, но это было не часто, а товар всегда провозил, сам того не подозревая, кто-то другой. За границей у нее были свои агенты, которые в нужный момент подменяли рюкзаки. Да, ловко придумано. И только благодаря мосье Пуаро мы смогли напасть на след. Это был, конечно, гениальный ход – подбить бедняжку Селию на кражи. Вы ведь сразу догадались, что идея принадлежит ей, ведь так, мосье Пуаро?

Пуаро смущенно улыбнулся, а миссис Хаббард посмотрела на него с восхищением. Разговор был приватный, они сидели в комнате миссис Хаббард.

– Ее сгубила жадность, – сказал Пуаро. – Она польстилась на бриллиант Патрисии Лейн. Тут она допустила промах, ведь стало ясно, что она хорошо разбирается в драгоценностях. Не каждый может правильно оценить бриллиант, а уж тем более заменить его цирконом, чтобы это не вызвало ни у кого подозрений... Да, я сразу понял, что тут что-то не так. Но когда я сказал ей, что уверен в том, что это она руководила действиями Селии, мисс Хобхауз проявила выдержку и не стала отпираться, а очень трогательно попыталась все объяснить.

– Неужели она способна на убийство! – воскликнула миссис Хаббард. – На хладнокровное убийство? Нет, у меня до сих пор это не укладывается в голове!

Инспектор Шарп помрачнел.

– Пока мы не можем предъявить ей обвинение в убийстве, – сказал он. – Что касается контрабанды, то здесь все предельно ясно. Тут трудностей не будет. Но обвинение в убийстве... Это сложнее, и прокурор пока не видит оснований для возбуждения дела. У нее, конечно, были причины попытаться избавиться от Селии, была и возможность. Она, вероятно, знала о пари и о том, что Найджел где-то спрятал морфий. Но нет никаких улик, указывающих на то, что это она дала морфий. Что же касается двух других убийств.... Она, разумеется, могла отравить миссис Николетис, но к смерти Патрисии Лейн она наверняка не имеет отношения. Она – одна из немногих, у кого есть твердое алиби. Джеронимо вполне определенно утверждает, что она ушла из дому в шесть часов. И упорно стоит на своем. Не знаю, может, она ему даже заплатила...

– Нет, – покачал головой Пуаро, – Этого не было.

– И потом, у нас есть показания аптекаря. Он ее прекрасно знает и говорит, что она зашла в аптеку в пять минут седьмого, купила пудру и аспирин и позвонила по телефону. Она вышла из аптеки в пятнадцать минут седьмого, села в такси и уехала – там напротив стоянка.

Пуаро подскочил на стуле.

– Все правильно! Это как раз то, что нам и нужно было доказать!

– О чем вы, скажите на милость?

– О том, что она звонила из аптеки.

Инспектор Шарп посмотрел на него с раздражением.

– Погодите, мосье Пуаро. Давайте проанализируем известные нам факты. В восемь минут седьмого Патрисия Лейн была еще жива и звонила из этой комнаты в полицейский участок. Вы согласны?

– Не думаю, что она звонила отсюда.

– Ну, тогда из холла.

– Из холла она тоже не звонила.

Инспектор Шарп вздохнул.

– Но надеюсь, вы не ставите под сомнение сам звонок? Или, может, я, мой сержант, констебль Най и Найджел Чэпмен стали жертвами массовой галлюцинации?

– Разумеется, нет. Вам позвонили. И у меня есть определенное подозрение, что звонили из автомата, который находится в аптеке на углу, ближайшей отсюда.

У инспектора Шарпа глаза округлились от изумления.

– Вы хотите сказать, что на самом деле в участок звонила Валери Хобхауз? Что она выдала себя за Патрисию Лейн, которая в то время уже была мертва?

– Совершенно верно.

Инспектор некоторое время молчал, потом со всего размаху стукнул кулаком по столу.

– Не верю! Я же слышал... сам слышал голос...

– Слышали, да. Девичий голос... прерывистый, взволнованный. Но вы же не настолько хорошо знали Патрисию Лейн, чтобы узнать ее по голосу?

– Я-то нет, но с ней разговаривал Найджел Чэпмен. А с ним этот номер вряд ли прошел бы. Провести того, кто тебя хорошо знает, очень сложно. Найджел Чэпмен понял бы, что с ним говорит не Пэт.

– Да, – сказал Пуаро, – разумеется. И конечно же он прекрасно знал, что это не Пэт. Было бы странно, если бы не знал, ведь незадолго до этого он сам же и убил ее.

Инспектор на мгновение потерял дар речи.

– Найджел Чэпмен? Найджел Чэпмен? Но когда мы увидели мертвую Патрисию, он плакал... плакал, как ребенок!

– Вполне возможно, – сказал Пуаро. – Думаю, он был к ней привязан... насколько он вообще может быть к кому-нибудь привязан. На протяжении всего расследования Найджел Чэпмен был самой подозрительной личностью. Кто имел в своем распоряжении морфий? Найджел Чэпмен. Кто достаточно ловок и сообразителен, чтобы разработать план убийства? У кого хватило бы смелости довести его до конца и сделать все возможное, чтобы сбить с толку преследователей? У Найджела Чэпмена. Кто жесток и тщеславен? Найджел Чэпмен. У него все качества, которыми должен обладать убийца: он безмерно заносчив, злобен, любит ходить по острию ножа и поэтому часто совершает безрассудства, лишь бы привлечь к себе внимание. Взять хотя бы историю с конспектами! Вдумайтесь, какой грандиозный блеф: он заливает их своими чернилами, а потом подсовывает платок в комод Патрисии! И все же он хватил через край, когда вложил в руку Пэт волосы Лена Бейтсона. Пожалуй, это было его единственной ошибкой – ведь он упустил из виду, что раз Патрисию ударили сзади, то она просто физически не могла схватить убийцу за волосы. Все преступники одинаковы: слишком себя любят и слишком высоко ценят свой ум и обаяние, а он действительно обаятелен, этот Найджел, – этакий очаровательный капризный мальчик, который никогда не повзрослеет и живет только собой и своими интересами.

– Но почему, мосье Пуаро? Почему он убил их? Селия Остин – еще понятно. Но зачем ему было убивать Патрисию Лейн?

– А вот это нам и предстоит выяснить, – сказал Пуаро.

– Давненько я вас не видел, – приветствовал Эркюля Пуаро мистер Эндикотт. Он окинул гостя проницательным взглядом. – Очень мило, что вы решили навестить старика.

– Да вообще-то, – сказал Пуаро, – мне нужно кое-что у вас узнать.

– Рад служить, вы же знаете, что я ваш вечный должник. Вы тогда меня очень выручили, распутав дело Абернети.

– А я, честно говоря, не ожидал вас тут застать. Думал, что вы уже вышли на пенсию.

Мистер Эндикотт усмехнулся. Его фирма и поныне была одна из самых уважаемых и процветающих в городе.

– У меня назначена встреча с одним давнишним клиентом. По старой дружбе я еще веду кое-какие дела.

– Сэр Артур Стэнли, если не ошибаюсь, тоже был вашим старым другом и клиентом?

– Да. Он пользовался услугами нашей фирмы с незапамятных времен. Он был удивительный человек, Пуаро... редкого ума человек.

– По-моему, вчера в шестичасовом выпуске новостей говорили о его смерти?

– Да. Похороны состоятся в пятницу. Он довольно долго болел. Насколько мне известно, у него был рак.

– А леди Стэнли умерла несколько лет назад?

– Примерно два с половиной года назад, – ответил он, снова окинув Пуаро цепким понимающим взглядом из-под седых кустистых бровей.

– Отчего она умерла?

– Приняла слишком большую дозу снотворного, – поспешно ответил мистер Эндикотт. – Кажется, мединала.

– Дознание проводилось?

– Да. Полиция пришла к заключению, что она приняла его по ошибке.

– Это правда?

Мистер Эндикотт помолчав, сказал:

– Я прошу, поймите меня правильно, – сказал он. – Я понимаю, что ваш вопрос продиктован не праздным любопытством... Понимаете, мединал – препарат довольно опасный, потому что не существует четкой грани между необходимой для лечения и смертельной дозой. В полусонном состоянии человек может забыть, что он уже его принял, и принять еще раз, и тогда последствия могут быть самые печальные.

Пуаро кивнул.

– Это с ней и произошло?

– Вероятно. На самоубийство или на попытку самоубийства непохоже.

– А... на что-нибудь еще?

Мистер Эндикотт снова метнул на него проницательный взгляд.

– Есть показания ее мужа.

– И что в них говорится?

– Он заверил следствие, что, приняв мединал, она порой впадала в забытье и просила еще.

– Он сказал неправду?

– Ей-богу, Пуаро, вы просто несносны! Откуда же мне знать, скажите на милость?

Пуаро улыбнулся. Его не обманул нарочитый гнев Эндикотта.

– Я полагаю, друг мой, что вы все прекрасно знаете. Однако сейчас я не буду докучать вам расспросами. Мне только хочется узнать ваше мнение. Чисто по-человечески. Как вам кажется, Артур Стэнли мог бы убить свою жену, если бы ему захотелось жениться во второй раз?

Мистер Эндикотт подскочил как ужаленный.

– Нелепость! – воскликнул он. – Полнейшая нелепость! Да и не было у него другой женщины! Стэнли был очень предан своей жене.

– Я так и думал, – сказал Пуаро. – А теперь я расскажу вам о цели моего визита. Вы были поверенным в делах Артура Стэнли. И, очевидно, являетесь его душеприказчиком?

– Вы угадали.

– У Артура Стэнли есть сын, который порвал с ним после смерти матери. И ушел из дому. Он даже изменил фамилию.

– Да? Я этого не знал. И как же теперь его звать?

– Мы к этому еще вернемся. Но сначала мне хотелось бы высказать одно предположение. Я думаю, что Артур Стэнли оставил вам письмо, которое вы должны были вскрыть либо в чрезвычайных обстоятельствах, либо после его смерти. Я угадал?

– Фантастика, Пуаро! В средние века вас как пить дать сожгли бы на костре! Вы просто ясновидящий!

– Стало быть, я прав? Я думаю, что в письме вам был предложен выбор: либо уничтожить его... либо принять определенные меры.

Он умолк. Его собеседник тоже ничего не говорил.

– Bon dieu, – обеспокоенно воскликнул Пуаро. – Надеюсь, вы его не уничтожили?

Мистер Эндикотт медленно покачал головой, и у Пуаро вырвался вздох облегчения.

– Мы ничего не делаем впопыхах, – неодобрительно откликнулся мистер Эндикотт. – Я должен навести справки... полностью удостовериться...

Он помолчал, потом сурово добавил:

– Это дело слишком конфиденциальное. И даже вам, Пуаро... – Он снова покачал головой.

– А если я представлю вам веские доводы, вы мне скажете?

– Попробуйте, но ума не приложу, откуда вам стали известны подробности этой истории.

– О нет, я лишь выскажу кое-какие догадки. И если я буду прав...

– Навряд ли, – отмахнулся мистер Эндикотт.

Пуаро глубоко вздохнул.

– Значит, договорились. Итак, я подозреваю, что вам были даны следующие указания. В случае смерти сэра Артура Стэнли вы должны разыскать его сына Найджела, выяснить, где он живет, чем занимается... И удостовериться, что он не замешан ни в каких сомнительных делишках...

Невозмутимый мистер Эндикотт был потрясен.

– Ну, раз вы полностью в курсе дела, – сказал он, – я буду с вами предельно откровенен. Вы, видно, неспроста интересуетесь юным Найджелом. Что натворил этот мерзавец?

– Полагаю, что события развивались следующим образом: уйдя из дому, он изменил фамилию, а знакомым сказал, что, дескать, так было завещано его матерью. Потом он связался с преступной группой, промышлявшей контрабандой и торговлей наркотиками и драгоценностями. Очевидно, это с его легкой руки они стали использовать в качестве перевозчиков наивных, ничего не подозревающих студентов – идея просто гениальная. Заправляли же всем делом двое: Найджел Чэпмен – теперь его так величают, и молодая женщина по имени Валери Хобхауз, которая, видимо, и вовлекла его в это дело. Их организация была небольшой, но доходы приносила баснословные. Товар умещался в небольшой упаковке, но стоил тысячи фунтов стерлингов. И все шло гладко, пока не возник ряд непредвиденных обстоятельств. Однажды в студенческом общежитии появился полицейский, расследовавший убийство под Кембриджем. Вы, наверно, понимаете, почему известие о его приходе повергло Найджела в панику. Он решил, что полиция села ему на хвост. Из страха, что его опознают, он вывернул в холле лампочки и, схватив рюкзак, кинулся на задний двор. Опасаясь, что полиция обнаружит в рюкзаке следы наркотиков, он искромсал его на куски и спрятал их в котельной.

Страхи его оказались напрасными: полицейский приходил лишь для того, чтобы навести справки о некоем студенте-иностранце. Но одна девушка случайно увидела в окно, как он кромсал рюкзак, и могла проболтаться об этом кому-нибудь еще. Однако смертный приговор был ей подписан не сразу: сначала преступники решили всего лишь скомпрометировать свою жертву... Девушка действительно натворила глупостей и оказалась в весьма незавидном положении. Но тут в общежитие пригласили меня. Я посоветовал обратиться в полицию. Девушка пришла в отчаяние и во всем созналась. Вернее, не во всем, а лишь в тех прегрешениях, которые совершила она. А затем она, видимо, отправилась к Найджелу и потребовала, чтобы он тоже признался в том, что изрезал рюкзак и испортил конспекты одной студентки, залив их чернилами. Ни самому Найджелу, ни его сообщнице не хотелось, чтобы история с рюкзаком всплыла наружу – в этом случае вся их затея пошла бы прахом. Дело осложнялось и тем, что та девушка, Селия, знала еще одну вещь. Она проговорилась об этом за ужином, на который я тоже был приглашен. Она знала истинное прошлое Найджела.

– Но наверняка... – нахмурился мистер Эндикотт.

– Найджел полностью порвал со своим прошлым. Его старые приятели могли, конечно, знать, что он носит теперь фамилию Чэпмен, но они понятия не имели, чем он сейчас занимается. В общежитии его настоящая фамилия не была известна, но вдруг выяснилось, что Селия знавала его в юности. Знала она и то, что Валери Хобхауз как минимум один раз ездила за границу по поддельному паспорту. Селия знала слишком много. На следующий вечер Найджел назначил ей свидание и подсыпал в бокал с вином или в чашку с кофе морфия. Она умерла во сне, и он постарался устроить так, чтобы все смахивало на самоубийство.

Мистер Эндикотт вздрогнул, лицо его омрачилось. Он что-то пробормотал себе под нос.

– Но это еще не все, – продолжал Пуаро. – Вскоре при загадочных обстоятельствах умерла владелица нескольких студенческих общежитий и клубов, а потом было совершено третье, самое жестокое и самое подлое убийство. Патрисия Лейн, которая преданно любила Найджела и к которой он сам был сильно привязан, невольно вмешалась в его дела. И самое главное – настойчиво просила его помириться с отцом, а затем без его ведома написала тому письмо. Он уничтожил письмо и наплел ей какие-то небылицы, но при этом понял, что через какое-то время она вполне может написать отцу еще одно письмо. А теперь, мой друг, скажите, почему он так этого боялся?

Мистер Эндикотт встал, подошел к сейфу, отпер его и вернулся к столу с продолговатым конвертом в руках; сургучная печать на нем была сломана. Он вынул из конверта два листка и протянул их Пуаро.

– Ох-хо-хо! – глубоко вздохнул Пуаро. Он развернул второй листок.

– Надеюсь, вы трезво оцениваете свое положение, мисс Хобхауз. Я вас уже предупреждал, что...

Валери Хобхауз не дала ему договорить.

– Да-да, я знаю, что мои показания могут быть использованы против меня. Я к этому готова. Вы предъявили мне обвинение в контрабанде драгоценностей и наркотиков. Я не надеюсь, что суд меня оправдает, мне грозит длительное тюремное заключение. Я знаю и то, что вы обвиняете меня в соучастии в убийстве.

– Чистосердечное признание может облегчить вашу участь. Хотя никаких гарантий я вам дать не могу.

– И не надо. Может, лучше уж сразу свести счеты с жизнью, чем томиться столько лет в тюрьме. Я хочу сделать заявление. Может, я и соучастница убийцы, но сама я никого не убивала, у меня и в мыслях ничего такого не было. Я нормальный человек. А Найджел... это он убивал. И я не собираюсь расплачиваться за его преступления.

Селия знала слишком много, но я могла бы все утрясти. Найджел не дал мне времени. Он встретился с ней, обещал признаться в том, что разрезал рюкзак и залил конспекты, а затем подсыпал ей в кофе морфий. Еще раньше он выкрал у нее письмо и вырезал из него кусок с фразой, намекающей на самоубийство. Эту бумажку и пустой флакон из-под морфия, который на самом деле он не выкинул, а припрятал, Найджел положил у ее кровати. Теперь мне понятно, что он давно замышлял убить Селию. Потом он признался мне во всем. И я поняла, что должна держаться с ним заодно, иначе я тоже пропала.

Примерно то же случилось и с миссис Ник, которой тоже было кое-что про него известно, но она молчала... Когда он узнал, что она злоупотребляет спиртным, он испугался – ведь спьяну она могла проболтаться... в общем, он решил избавиться от нее, подсыпав ей в рюмку какого-то яда. Потом он божился, что якобы тут ни при чем, но я знаю, что это он ее убил. Затем была Пэт. Он пришел ко мне и рассказал о случившемся. Сказал, что я должна сделать, чтобы у нас обоих было безупречное алиби. Я тогда уже совершенно запуталась... выхода не было...

Наверное, если бы вы меня не задержали, я уехала бы за границу и начала новую жизнь. Но мне не повезло. И теперь я хочу лишь одного: чтобы жестокий, вечно издевающийся над всеми мерзавец отправился на виселицу.

Инспектор Шарп глубоко вздохнул. Все складывалось удачно, на редкость удачно, но он был удивлен.

Констебль лизнул карандаш.

– И все-таки мне непонятно... – начал Шарп.

Она оборвала его:

– Вам и не нужно ничего понимать. У меня к нему свои счеты.

Раздался мягкий голос Эркюля Пуаро:

– Из-за миссис Николетис?

Валери судорожно вздохнула.

– Ведь она была вашей матерью, да?

– Да, – сказала Валери Хобхауз, – она была моей матерью...

– Я не понимаю, – умоляюще произнес мистер Акибомбо и тревожно поглядел на своих рыжеволосых собеседников.

Салли Финч настолько увлеченно беседовала с Леном Бейтсоном, что Акибомбо с трудом улавливал нить разговора.

– Так кого же, по-твоему, – спросила Салли, – Найджел хотел подставить: тебя или меня?

– Скорее всего, обоих, – ответил Лен. – А волосы он, наверно, снял с моей расчески.

– Не понимаю, пожалуйста, – сказал мистер Акибомбо. – Значит, это Найджел прыгал по балконам?

– Найджел прыгуч, как кошка. Я бы ни за что так не смог – вес не тот.

– Тогда примите мой искренний извинения за то, что я зря подозревал вас.

– Ладно, не переживай, – утешил его Лен.

– Но ты правда здорово помог, – сказала Салли. – Как ты здорово сообразил про борную кислоту!

Мистер Акибомбо расцвел.

– Да вообще давно стоило понять, что Найджел страдал разными комплексами и...

– Ой, ради бога, Лен, не уподобляйся Колину! Найджел мне всегда был глубоко омерзителен, и теперь я наконец понимаю почему. Но ведь правда же, если бы сэр Артур Стэнли поменьше сентиментальничал и уже тогда отправил бы его куда следовало, жизнь троих людей была бы сейчас спасена? Не могу избавиться от этой мысли.

– С другой стороны, его чувства тоже можно понять...

– Пожалуйста, мисс Салли...

– Да, Акибомбо?

– Может быть, если вы видите завтра на вечер в университете мой преподаватель, вы скажете ему, что я пришел к очень верный умозаключение? Потому что мой преподаватель часто говорит, что у меня в голове неразбериха.

– Конечно! Обязательно скажу.

Лен Бейтсон был мрачнее тучи.

– Через неделю ты уже будешь в Америке, – вздохнул он.

На мгновение воцарилось молчание.

– Я приеду, – сказала Салли. – Или ты приезжай к нам.

– Зачем?

– Акибомбо! – сказала Салли. – Тебе хотелось бы в один прекрасный день стать шафером на свадьбе?

– А что такое «шафер»?

– Ну, это когда жених... скажем, Лен, дает тебе на сохранение венчальное кольцо, и вы едете в церковь, очень нарядные, а потом он берет у тебя кольцо и надевает его мне на палец, и орган играет свадебный марш, и все плачут.

– Значит, вы с мистером Леном хотите пожениться?

– Ну да.

– Салли!

– Если, конечно, Лен не возражает.

– Салли, но ведь ты не знаешь... У меня отец...

– Ну и что? Тем более что я знаю. Твой отец немного того... – Она покрутила пальцем возле виска. – Ничего страшного, у многих отцы немного того...

– Но это не передастся по наследству. Честное слово! Как же я переживал все это время!

– Я догадывалась.

– В Африке, – сказал мистер Акибомбо, – давно, когда еще не приходил атомный век и научная мысль, свадебные обряды были очень интересный и забавный. Хотите я расскажу?

– Лучше не надо, – замахала руками Салли. – Я подозреваю, что нам с Леном придется краснеть, а рыжие краснеют очень густо.

Эркюль Пуаро поставил свою подпись на последнем письме, протянутом ему мисс Лемон.

– Très bien[53], – серьезно произнес он. – Ни единой опечатки.

– По-моему, я не так часто ошибаюсь, – несколько обиженно возразила секретарь.

– Не часто, конечно, но все же бывает. Да, кстати, как поживает ваша сестра?

– Она подумывает отправиться в круиз. По столицам скандинавских стран.

– A-а, – сказал Эркюль Пуаро.

Он подумал, что вдруг... на корабле...

Сам бы он ни за какие блага не согласился на морское путешествие.

Сзади громко тикал маятник.

продекламировал Эркюль Пуаро.

– Что вы сказали, мосье Пуаро?

– Да так, ничего, – ответил Пуаро.

Раздался телефонный звонок. Мисс Лемон, расторопная секретарша Пуаро, отложила в сторону блокнот для стенограмм, сняла трубку и безразличным тоном произнесла:

– Трафальгар 8137.

Эркюль Пуаро откинулся назад в своем кресле и закрыл глаза. В задумчивости он слегка барабанил пальцами по краю стола: он продолжал обдумывать и шлифовать фразы письма, которое диктовал.

Прикрыв рукой трубку, мисс Лемон негромко спросила:

– Может, вы сами ответите, просят из Нассикоума, Девон?

Пуаро нахмурился. Название места ему ни о чем не говорило.

– Кто спрашивает? – предусмотрительно поинтересовался он.

Мисс Лемон спросила в трубку.

– Аир-райд?[54] – с сомнением произнесла она. – Понятно... Назовите еще раз фамилию.

Она снова повернулась к своему шефу:

– Миссис Ариадна Оливер.

Брови Пуаро взмыли вверх. Сразу вспомнилось: седые всклокоченные волосы... орлиный профиль... Он поднялся и взял у мисс Лемон трубку.

– Эркюль Пуаро слушает, – с достоинством произнес он.

– Мистер Порро лично? – недоверчиво спросила телефонистка.

Пуаро заверил, что это действительно он.

– Соединяю вас с мистером Порро, – произнесла телефонистка, и ее негромкий скрипучий голос сменился таким великолепным мощным контральто, что Пуаро пришлось тотчас отнести трубку дюйма на два от уха.

– Мосье Пуаро, так это вы?

– Собственной персоной, мадам.

– Это миссис Оливер. Не знаю, помните ли вы меня...

– Конечно, помню, мадам. Разве вас можно забыть?

– Случается, забывают... – сказала миссис Оливер. – И довольно часто. Не думаю, что я такая уж заметная личность. Впрочем, возможно, это потому, что я вечно что-нибудь вытворяю со своими волосами. Но это я так, к слову. Надеюсь, я вам не помешала, ведь вы всегда ужасно заняты?

– Нет-нет, ничуть.

– Господи, очень не хотела бы нарушать ваших планов, но вы мне чрезвычайно нужны. Вы можете прилететь самолетом?

– Я не пользуюсь самолетами. Меня укачивает.

– Меня тоже. Впрочем, это будет не быстрее, чем на поезде: ведь, кажется, ближайший от нас аэропорт в Эксетере, а до него тоже ехать и ехать. Так что поезжайте поездом. В двенадцать с Паддингтона – до Нассикоума, вы вполне успеваете. Если мои часы не врут, что для них вовсе не редкость, у вас еще три четверти часа.

– Но, мадам, где вы? И что там у вас происходит?

– В Насс-хаусе. На станции Нассикоум вас будет ждать машина или такси.

– Но зачем я вам? И что там у вас происходит? – снова спросил Пуаро уже менее сдержанно.

– Телефоны всегда ставят в таких неудобных местах, – сказала миссис Оливер. – Этот находится в холле... Мимо ходят люди, разговаривают... Я еле вас слышу. Так я вас жду. Все так удивятся! До свидания.

В трубке раздались резкий щелчок и тихое гудение.

Пуаро в некотором замешательстве положил трубку и пробормотал что-то себе под нос. Мисс Лемон, державшая карандаш наготове, монотонно повторила прерванную звонком фразу:

– «...позвольте заверить вас, дорогой сэр, что высказанное вами предположение...»

Пуаро отмахнулся от «высказанного предположения».

– Это была миссис Оливер, – сказал он. – Писательница Ариадна Оливер. Вы, наверное, читали ее детективные романы... – Он осекся, вспомнив, что мисс Лемон читает только серьезные книги и к подобному чтиву относится с презрением, считая его посягательством на истинную литературу. – Она хочет, чтобы я немедленно отправился в Девоншир, через... – он бросил взгляд на часы, – через тридцать пять минут.

Мисс Лемон возмущенно подняла брови.

– Времени у вас в обрез, – сказала она. – К чему такая спешка?

– Спросите что полегче! Мне она ничего не сказала.

– Вот странно. Почему?

– Почему... – задумчиво произнес Пуаро, – потому что боялась, что ее подслушают. Она довольно ясно дала мне это понять.

– Ну и ну... – возмутилась мисс Лемон, всегда готовая встать на защиту своего патрона. – Дела, люди ждут! Подумать только, чтобы вы неслись сломя голову из-за чьего-то сумасбродства! Я всегда замечала, что эти художники и писатели такие неуравновешенные – никакого чувства меры. Я сейчас же пошлю телеграмму: «Сожалею, не могу покинуть Лондон», а?

Ее рука потянулась к трубке, но Пуаро остановил ее.

– Du tout![55] И будьте добры, срочно вызовите такси. – Он повысил голос: – Жорж! Туалетные принадлежности в мой саквояж! И побыстрее, как можно быстрее! Мне надо успеть на поезд.

Сто восемьдесят две мили из двухсот двенадцати поезд несся на предельной скорости, последние тридцать тащился еле-еле, пыхтя и как бы извиняясь, пока не достиг станции Нассикоум. Только один пассажир сошел здесь – Эркюль Пуаро. Он с опаской преодолел зияющую пропасть между ступенькой поезда и платформой и посмотрел по сторонам. Вдалеке, у багажного вагона, возился с вещами носильщик. Пуаро взял свой саквояж и двинулся по платформе к выходу. Он сдал билет и вышел через кассовый зал.

Огромный кузов «Хамбера»[56] вытянулся снаружи, шофер в униформе вышел вперед.

– Мистер Эркюль Пуаро? – почтительно спросил он.

Он взял саквояж, распахнул дверцу машины.

Проехав через мост над железнодорожными путями, они свернули на извилистую дорогу, плотно обсаженную высокими кустарниками. Вскоре справа живая изгородь расступилась, и открылся красивый вид на реку и далекие, тронутые туманной голубизной холмы. Шофер съехал на обочину и остановился.

– Река Хэлм, сэр, – сказал он. – А вдали – Дартмур.

Несомненно, требовалось выразить восхищение. Пуаро несколько раз пробормотал: «Magnifique!»[57] На самом же деле природа мало волновала его, и слова восхищения могли сорваться с его губ скорее при виде хорошо возделанного огорода. Мимо прошли две девушки, с трудом шагающие вверх по шоссе. Они были в шортах, с тяжелыми рюкзаками, головы их были повязаны широкими пестрыми шарфами.

– Здесь рядом туристский центр, сэр, – пояснил шофер, как видно, взявший на себя обязанности гида Пуаро по Девону. – В Худаун-парке. Раньше он принадлежал мистеру Флетчеру. Потом его купила Ассоциация молодежных туристских центров, и в летнее время там масса народу. Иногда человек сто набирается. Но принимают не больше чем на пару ночей, а потом – иди себе дальше. Тут и парни, и девушки, и большинство иностранцы.

Пуаро задумчиво кивал головой, глядя вслед девушкам. Он уже в который раз убедился в том, что шорты идут далеко не всем представительницам прекрасного пола. Он с болью прикрыл глаза. И почему, ну почему молодые женщины позволяют себе так одеваться? Обгоревшие под солнцем ноги так неэстетичны!

– Ноша у них, видно, нелегка, – пробормотал он.

– Да, сэр. К тому же и от станции, и от автобусной остановки путь немалый. А до Худаун-парка еще добрых две мили. – Он помедлил. – Если вы не против, сэр, мы можем их подвезти.

– Конечно, конечно, – великодушно согласился Пуаро.

Он один в роскошном, полупустом автомобиле, а тут эти две запыхавшиеся, обливающиеся потом женщины, согнувшиеся под тяжестью рюкзаков, женщины, которые не имеют ни малейшего представления о том, как надо одеваться, чтобы быть привлекательными для противоположного пола.

Шофер тронул машину, и она с тихим рокотом остановилась рядом с девушками. Они с надеждой повернули к ним свои испуганные вспотевшие лица.

Пуаро открыл дверцу, и девушки забрались в машину.

– Очень мило, спасибо, – сказала одна из них с иностранным акцентом, блондиночка. – Да, дорога оказалась длиннее, чем я думала.

Другая, с загорелым, раскрасневшимся лицом и выбившимися из-под шарфика выгоревшими каштановыми волосами, только кивнула несколько раз головой и пробормотала:

– Grazie[58].

Белокурая продолжала живо болтать:

– Я приехать в Англию на каникулы, на две недели. Я из Голландия. Англия мне очень нравится. Я уже побывать в Стратфорд-на-Эйвон, Шекспировский театр, замок Уорик. Потом я была в Кловелли. Уже осмотреть собор в Эксетер, быть в Торки... Очень красиво... Я приехать смотреть здесь известные красивые места, а завтра пройду через реку и буду в Плимут, откуда было сделано открытие Новый Свет.

– А вы, синьорина? – обратился Пуаро к другой девушке.

Но та только улыбалась и трясла своими кудряшками.

– Она плохо говорить по-английски, – пояснила голландка. – Мы обе чуть-чуть знаем по-французски и говорить в поезде на французском. Она из-под Милан, в Англии у нее есть родственница, замужем за джентльменом, который имеет большой бакалейный магазин. Она вчера приехать с подруг в Эксетер, но отравиться запеченный телячий окорок из какой-то лавки, и ей пришлось остаться в Эксетере, чтобы выздоравливать. Это нехорошо – в жаркую погоду есть запеченный окорок.

Тут шофер остановился, потому что дорога разветвлялась. Девушки вышли, поблагодарили и отправились по дороге, которая вела налево. Нарушив свое олимпийское спокойствие, шофер с возмущением сказал:

– Опасаться надо не только запеченного окорока! Будьте поосторожней и с корнуоллскими пирогами[59]. Чего только не пихают в эти пироги, а что вы хотите – отпуска!

Он включил двигатель и свернул на правую дорогу, которая вскоре пошла через густой лес. Шофер продолжал излагать свои суждения о молодежи из туристского центра в Худаун-парке:

– Тут есть довольно приятные молодые особы, но никаких элементарных представлений о том, что надо уважать частную собственность, – сокрушался он. – Никак им не втолкуешь, что имение джентльмена – это частная собственность. Все время ходят через наш лес и прикидываются, будто не понимают, что им говорят. – Он уныло покачал головой.

Дорога резко пошла вниз, и после крутого спуска они въехали в огромные железные ворота и далее по подъездной аллее покатили к большому белому дому в георгианском стиле, фасад которого выходил на реку.

Шофер открыл дверцу машины, а по ступенькам уже спешил им навстречу высокий черноволосый дворецкий.

– Мистер Эркюль Пуаро? – спросил он.

– Да.

– Миссис Оливер вас ждет, сэр. Вы найдете ее на Батарейной площадке. Позвольте, я покажу дорогу. – Он направил Пуаро на извилистую лесную тропинку.

В просветах между деревьями внизу поблескивала иногда река. Дорожка плавно шла вниз и упиралась в круглую открытую площадку, окруженную низенькой зубчатой стенкой. На стенке сидела миссис Оливер.

Она поднялась навстречу, и с ее колен упало несколько яблок, раскатившихся в разные стороны. Яблоки были непременным атрибутом их встреч с миссис Оливер.

– Не понимаю, почему у меня вечно все падает, – произнесла миссис Оливер довольно невнятно, поскольку жевала очередное яблоко. – Как вы поживаете, мосье Пуаро?

– Très bien, chère Madame[60], – учтиво ответил Пуаро. – А вы?

Миссис Оливер выглядела несколько иначе, чем в последнюю их встречу, и причиной тому был, как она уже намекнула по телефону, ее новый эксперимент с прической. В последний раз, когда ее видел Пуаро, волосы ее были просто распущены по плечам. Сейчас же они, сильно подсиненные, громоздились мелкими кудряшками вверх – а-ля маркиза. Но на этом сходство с «маркизой» заканчивалось, все остальное в ее облике могло быть обозначено понятием «деревенская практичность»: пиджак и юбка из грубого твида, ярко-желтые, цвета яичного желтка, и невзрачный горчичный джемпер.

– Я знала, что вы приедете, – радостно заявила миссис Оливер.

– Вы не могли этого знать, – решительно сказал Пуаро.

– И все-таки я знала.

– Я и сам никак не пойму, почему я здесь.

– А я знаю почему: из любопытства.

В глазах Пуаро вспыхнула искорка.

– Возможно, на этот раз ваша знаменитая женская интуиция не увела вас слишком далеко.

– И нечего подшучивать над моей интуицией. Разве не я всегда сразу определяла убийцу?

Пуаро галантно воздержался от ответа. Иначе бы он сказал: «С пятой попытки, может быть, и то не всегда!» Вместо этого он, глядя по сторонам, заметил:

– У вас тут в самом деле восхитительно.

– У меня? Но эти красоты принадлежат не мне, мосье Пуаро. Вы думали, это моя земля? Нет-нет, это владения неких Стаббсов.

– Кто они такие?

– О, собственно, обыкновенные люди. Просто богатые, – неопределенно ответила миссис Оливер. – Ну а я здесь работаю, занимаюсь одним дельцем.

– А, понимаю – местный колорит для одного из ваших chefs-d'œuvre?[61]

– Нет, именно то, что я сказала. Я работаю. Меня пригласили организовать убийство.

Пуаро в недоумении посмотрел на нее.

– О нет, не настоящее, – поспешила заверить его миссис Оливер. – Завтра здесь устраивают большой праздник, и в качестве совершенно нового развлечения будет «Найди жертву». По моему сценарию. Понимаете, ну вроде игры «Найди сокровище», только «Найди сокровище» тут уже несколько раз устраивали, и они захотели чего-нибудь новенького. И вот мне предложили хороший гонорар, чтобы я приехала и что-нибудь эдакое придумала. Мне и самой интересно – все-таки свежая струя в унылых писательских буднях.

– И как же это будет происходить?

– Ну, конечно, будет «жертва». И улики. И, естественно, подозреваемые. Все довольно обычно: роковая женщина и шантажист, юные влюбленные и злодей дворецкий. Платите полкроны – и вам показывают первую улику, а вы соответственно должны найти жертву, орудие убийства, сказать, кто убийца, и объяснить мотив.

– Замечательно! – восхитился Эркюль Пуаро.

Но миссис Оливер удрученно сказала:

– Однако устроить все это гораздо труднее, чем мне поначалу казалось. Я как-то не учла, что живые люди неплохо соображают, не то что мои персонажи.

– Так вы меня вызвали, чтобы я помог вам что-то еще придумать?

– Ну что вы! – воскликнула миссис Оливер. – Конечно нет! С этим я справилась сама. К завтрашнему празднику все готово. Я вызвала вас совсем по другой причине.

– И что же это за причина?

Руки миссис Оливер растерянно взметнулись к голове, чтобы привычным жестом взъерошить волосы. Но тут она вспомнила про свою замысловатую прическу и принялась изо всех сил терзать мочки ушей, чтобы хоть как-то разрядиться.

– Я знаю, что это полный идиотизм с моей стороны, – сказала она, – но мне кажется, что тут что-то не так.

Пуаро пристально посмотрел на нее и, немного помолчав, резко переспросил:

– Что-то не так? И что же именно?

– Сама не знаю... Потому и хочу, чтобы вы во всем этом разобрались. Я все сильнее чувствую, что меня втягивают... во что-то такое... Можете называть меня дурой, но только я не удивлюсь, если завтра вместо инсценированного убийства произойдет настоящее!

Пуаро продолжал недоуменно на нее смотреть, однако она смело выдержала его скептический взгляд.

– Интересная мысль, – пробормотал Пуаро.

– Вы, наверное, действительно считаете меня дурой, – с вызовом сказала миссис Оливер.

– Никогда так не думал, – заверил Пуаро.

– Но я же знаю, что вы всегда говорите по поводу интуиции.

– Не знаю, интуиция ли это, иногда люди по-разному называют одни и те же вещи, – сказал Пуаро. – Я вполне допускаю, что вы заметили или услышали нечто такое, что вызвало у вас тревогу. И возможно, вы и сами не знаете, что конкретно заставило вас встревожиться. Ваше сознание фиксирует только результат воздействия какого-то фактора – то есть тревогу. Если можно так выразиться, вы не знаете, что именно вы знаете. Если угодно, можете называть это интуицией.

– От этой неопределенности чувствуешь себя просто идиоткой, – уныло пожаловалась миссис Оливер, – даже объяснить ничего толком не можешь.

– Ну ничего, как-нибудь разберемся, – обнадежил ее Пуаро. – Вы сказали, что у вас такое ощущение, что вас во что-то втягивают... Вы не могли бы поточнее определить, что вы имели в виду?

– Это довольно трудно... Видите ли, это мое, так сказать, убийство... Я тщательно его спланировала, и все у меня сходилось как надо. Ну и... возможно, вам известно, что писатели не терпят ничьих советов. Кто-то вам вдруг говорит: «Великолепно, но не лучше ли будет, если то-то и то-то сделать так-то и так-то?» Или: «У меня прекрасная идея: пусть жертвой будет «А» вместо «Б». Или: «Пусть убийцей окажется «Д» вместо «Г». Сразу так и хочется рявкнуть: «Хотите так – тогда сами все и пишите».

Пуаро кивнул.

– И вы примерно так им и сказали?

– Ну, не совсем так... После одного дурацкого предложения я вспылила, и они от меня отстали, но все же на несколько тривиальных исправлений я согласилась, поскольку мне удалось отстоять вещи принципиальные. Решила не портить себе нервы из-за мелочей.

– Понятно, – сказал Пуаро. – Да... Это известный прием... Специально предлагают что-нибудь донельзя нелепое, противоречащее здравому смыслу, но на самом деле добиться хотят совсем другого, какого-нибудь незначительного, вроде бы второстепенного изменения, которое и было истинной целью. Вы это хотите сказать?

– Вы поняли меня абсолютно верно, – сказала миссис Оливер. – Конечно, может быть, я просто слишком мнительная... но нет, так оно и есть. И вот ведь что странно: все эти изменения, в сущности, совершенно безобидны. И все-таки мне очень не по себе... Видимо, сама атмосфера так на меня действует...

– Кто вам предложил внести эти изменения?

– В том-то и дело, что несколько человек почти одновременно. Если бы это был кто-то один, я бы чувствовала себя увереннее. Но тут все хитро было обставлено. Я думаю, это вполне определенный человек... И действует он через нескольких ничего не подозревающих людей.

– И кто бы, по-вашему, это мог быть?

Миссис Оливер покачала головой.

– Знаю только, что он очень умен и очень осторожен, – сказала она. – Это может быть кто угодно.

– Но кто именно? – спросил Пуаро. – Ведь круг действующих лиц, вероятно, довольно ограничен?

– Да, конечно, – признала миссис Оливер и начала перечислять: – Сэр Джордж Стаббс, владелец имения. Разбогатевший плебей[62], страшно ограниченный, но в своем бизнесе, я думаю, дока. Затем леди Хэтти Стаббс, лет на двадцать моложе его, довольно красива, но в разговоре не может связать и двух слов, по-моему, у нее что-то не то с головой. Вышла замуж, конечно, ради денег, интересуют ее только наряды и драгоценности. Потом Майкл Вейман – архитектор, он довольно молод и по-своему очень привлекателен – этакий богемный красавец. Проектирует для сэра Джорджа теннисный павильон и ремонтирует «Причуду».

– «Причуду»? Это еще что такое? Какое-то маскарадное название!

– Это такая небольшая постройка с колоннами, похожая на маленький храм. Вы, наверное, видели нечто подобное в Кью. Еще я не называла мисс Брюис – она у них тут и за секретаря, и за экономку, следит за домом и ведет переписку – строгая и деловая женщина. Теперь те, кто не живет в имении, а просто приходит помогать в устройстве праздника. Молодая пара, снимающая коттедж внизу у реки, Алек Легг и его жена Салли. Капитан Варбертон, знакомый Мастертонов. Ну и, конечно, сами Мастертоны. И еще старая миссис Фоллиат. Она живет в бывшем домике садовника. Насс был когда-то родовым имением семьи ее мужа. Но одни умерли, другие были убиты в войнах – остались долги... К тому же надо было платить налог на наследство. В общем, последнему владельцу пришлось продать имение.

Пуаро принял к сведению этот список персонажей, но их имена пока ему ни о чем не говорили. Он вернулся к основному вопросу:

– И кто же придумал эту игру?

– Я думаю, миссис Мастертон. Ее муж – член парламента. Надо сказать, она не лишена организаторских способностей. Это она уговорила сэра Джорджа устроить праздник. Видите ли, долгие годы имение пустовало, здесь никто не бывал, и она считает, что люди готовы даже заплатить деньги, чтобы посмотреть, как оно выглядит.

– Довольно невинная затея, – заметил Пуаро.

– Это только так кажется, – настойчиво твердила миссис Оливер, – на самом деле что-то здесь не то.

Пуаро пытливо на нее посмотрел.

– А как вы объяснили мое появление здесь? – спросил он. – И зачем вы меня вызвали?

– О, это было нетрудно. Вам предстоит вручить приз за лучшее расследование. Сказала, что знакома с вами лично и, наверное, сумею уговорить вас приехать, заверила, что имя ваше привлечет еще больше народу... Думаю, так оно и будет, – дипломатично добавила она.

– И ваше предложение было принято без возражений?

– Все были ужасно заинтригованы.

Миссис Оливер предпочла не упоминать, что кое-кто из молодежи спрашивал: «Эркюль Пуаро? А кто это такой?»

– Все согласились? Никто не возражал?

Миссис Оливер покачала головой.

– Жаль, – вздохнул Пуаро.

– Вы полагаете, это могло бы нам что-то дать?

– Будущий преступник едва ли мог приветствовать мое прибытие.

– Вы все-таки думаете, что у меня просто разыгралось воображение, – удрученно сказала миссис Оливер. – Должна признаться, до встречи с вами я не предполагала, насколько мало у меня убедительных доводов.

– Успокойтесь. – Пуаро улыбнулся. – Я чрезвычайно заинтригован. С чего начнем?

Миссис Оливер взглянула на часы.

– Сейчас как раз время пить чай. Вернемся в дом, и вы сможете со всеми познакомиться.

Она двинулась к тропинке, но не к той, по которой пришел Пуаро. Миссис Оливер почему-то повела его в противоположном направлении.

– Так мы пройдем мимо лодочного домика, – объяснила она.

Вскоре они действительно увидели домик с живописной тростниковой крышей, он стоял у самой воды.

– Здесь будет находиться «труп». Конечно, ненастоящий.

– И кто же будет «жертвой»?

– Одна туристка из Югославии, которая была первой женой молодого ученого-атомщика, – исчерпывающе объяснила миссис Оливер.

Пуаро прищурился:

– И конечно, ваши игроки решат, что ее убил ученый-атомщик, но на самом деле все гораздо сложнее, вы умеете сбить со следа.

Миссис Оливер кокетливо отмахнулась от комплимента.

– Разумеется, атомщик тут ни при чем, это было бы слишком просто. Вас-то ни за что не проведешь, – посетовала она. – На самом деле ее убил местный сквайр, и мотив довольно трудно уловить. Не думаю, что многим удастся догадаться, в чем он состоит, хотя в пятом ключе содержится довольно прозрачный намек.

Не вдаваясь более в тонкости замысла миссис Оливер, Пуаро задал практический вопрос:

– Ну и как вы обеспечиваете подходящий труп?

– Это девушка-гид, – сказала миссис Оливер. – Салли Легг собиралась изображать труп, но теперь они хотят надеть на нее тюрбан и сделать гадалкой. Так что будет девушка-гид по имени Марлин Такер. Все больше молчит да шмыгает носом, – пояснила она, – но все очень просто – крестьянская косынка и рюкзак, и все, что нужно сделать, когда она услышит, что кто-то подходит, – это плюхнуться на пол и накинуть на шею веревку. Довольно скучно будет бедняжке торчать в лодочном домике, пока ее не найдут, но я приготовила для нее целую охапку комиксов, и в одном из них накорябан ключ к поиску убийцы. В сущности, все ведет к одной цели.

– Я очарован вашей изобретательностью! И как только вы все это придумываете!

– Придумывать нетрудно, – сказала миссис Оливер. – Беда только в том, что придумываешь слишком много, и все становится слишком сложным, так что приходится что-то отбрасывать, а это действительно мука. Теперь нам сюда.

Они начали подниматься по крутой зигзагообразной дорожке, которая вела их вдоль реки назад, но уже на более высоком уровне. После поворота они вышли между деревьев на пространство, увенчанное маленьким храмом с пилястрами. Несколько поодаль от него стоял молодой человек в поношенных фланелевых брюках и рубашке ядовито-зеленого цвета и, нахмурясь, смотрел на это строение. Он обернулся к ним.

– Мистер Майкл Вейман, мосье Эркюль Пуаро, – представила их друг другу миссис Оливер.

Молодой человек небрежно кивнул.

– Странные места выбирают люди для построек, – с горечью произнес он. – Вот, например, эта штуковина. Построена примерно с год назад. В своем роде замечательный образчик и вполне гармонирует с архитектурой дома. Но почему именно здесь? Такие вещи предпочтительнее располагать, как говорится, на виду, на зеленом холме, где цветут бледно-желтые нарциссы и тому подобное. Но нет – здешнему эстету взбрело соорудить этот несчастный павильон среди деревьев, которые его целиком загораживают, а чтобы его было видно хотя бы со стороны реки, надо срубить десятка два деревьев, не меньше.

– Возможно, просто не нашлось другого места, – предположила миссис Оливер.

Майкл Вейман фыркнул:

– А берег на что! Тот, что рядом с домом! Как раз на верхней его точке! Места лучше не придумаешь, сама природа позаботилась. А какая там трава! Но нет, эти толстосумы все на один манер, никакого художественного чутья. Как только придет им в голову какая-нибудь блажь, вроде этой вот штуковины, им не терпится скорее ее осуществить. А где строить, как это сооружение впишется в ландшафт, им неважно. Видите ли, у него повалило бурей огромный дуб. И этого осла сразу осенило: «Надо построить на этом месте павильон, он очень украсит ландшафт». Придумать что-нибудь менее пошлое эти городские невежды не в состоянии! Украсит, как же!.. Странно, что он еще не устроил вокруг дома клумбы с красной геранью и кальцеолярией! Таким людям нельзя отдавать в руки подобные имения! Кстати, эту постройку тут называют не иначе как «Причуда».

Речь Майкла Веймана прозвучала очень горячо.

«М-да, молодой человек явно недолюбливает сэра Джорджа Стаббса», – не преминул заметить про себя Пуаро.

– И стоит эта его замечательная «Причуда» на бетонном основании, – продолжал Вейман, – но грунт-то под ней рыхлый, и постройка дала осадку. Трещина во всю стену, скоро сюда опасно будет заходить... Лучше снести ее и заново построить на том высоком берегу, у дома. Лично я поступил бы так, но упрямый старый осел не хочет и слышать об этом.

– А что насчет теннисного павильона? – спросила миссис Оливер.

Молодой человек нахмурился еще больше.

– Он хочет что-то вроде китайской пагоды, – произнес он со вздохом. – Драконов ему, пожалуйста! И все потому, что леди Стаббс любит щеголять в шляпах, как у китайских кули. А каково архитектору? Кто хочет построить что-нибудь приличное, у того нет средств, а кто имеет деньги, тот, черт побери, выдумывает что-нибудь ужасное.

– Сочувствую вам, – серьезно сказал Пуаро.

– Джордж Стаббс, – с презрением произнес архитектор. – Что он возомнил о себе? Во время войны пристроился на тепленькое местечко в Адмиралтействе в безопасных глубинах Уэльса и отрастил себе бороду – намек на то, что участвовал в конвоировании транспортов или каких-то иных боевых операциях. Да от него просто воняет деньгами, именно воняет.

– Вам, архитекторам, нужны люди с деньгами, иначе у вас никогда не будет работы, – довольно резонно заметила миссис Оливер.

Она направилась к дому, а Пуаро и удрученный архитектор последовали за ней.

– Эти богачи не в состоянии понять важнейших принципов, – напоследок с горечью произнес архитектор и пнул ногой накренившуюся «Причуду». – Если фундамент плох, то и дому конец.

– Очень верно то, что вы говорите, – сказал Пуаро. – Очень правильная мысль.

Деревья расступились, дорожка вывела их на открытое место, и перед ними открылся белый красивый дом на фоне уходящих за ним по склону вверх темных деревьев.

– Да, он по-настоящему красив, – пробормотал Пуаро.

– А этот глупец хочет к нему пристроить еще бильярдную, – зло бросил Майкл Вейман.

На берегу, ниже их, небольшого роста пожилая леди подстригала секатором кусты. Увидев их, она поднялась, чтобы поздороваться.

– Очень все запущено, – слегка запыхавшись, сказала она. – А сейчас так трудно найти человека, понимающего что-нибудь в кустарниках. Этот склон в марте и апреле раньше бывал весь усыпан цветами, но в этом году он ужасно меня разочаровал... Все эти сухие ветки следовало обрезать еще осенью...

– Мосье Эркюль Пуаро, миссис Фоллиат, – представила миссис Оливер.

Пожилая дама просияла:

– Так вы и есть великий мосье Пуаро! Как любезно с вашей стороны, что вы согласились нам помочь. Наша замечательная миссис Оливер придумала такую головоломку... это будет так оригинально!

Пуаро был слегка озадачен светски-любезным тоном пожилой леди. Так обычно держится хозяйка поместья.

– Миссис Оливер моя старая знакомая, – галантно пояснил он. – Я рад, что у меня была возможность выполнить ее просьбу. Тут у вас так красиво, а дом просто великолепный, так и должно выглядеть дворянское поместье.

Миссис Фоллиат небрежно кивнула:

– Да. Он был построен еще прадедушкой моего мужа в 1790 году. А до этого здесь был дом елизаветинских времен. Он обветшал, а в 1700 году сгорел. Наши предки живут в этих краях с 1598 года.

Она сообщила все это вполне невозмутимым голосом. Пуаро пристально посмотрел на стоявшую перед ним низенькую коренастую женщину в старом твидовом костюме. Самым примечательным в ее облике были ясные фарфорово-голубые глаза. Они сразу приковывали к себе внимание. Седые волосы были аккуратно собраны под почти незаметной сеткой. Несмотря на очевидное равнодушие к своей внешности и полное отсутствие какой бы то ни было амбициозности, что-то неуловимое, что так трудно бывает объяснить, придавало ей значительный вид.

Когда они вместе направились к дому, Пуаро решился спросить:

– Вам, наверное, трудно смириться с тем, что здесь чужие люди?

Наступила небольшая пауза, но когда наконец прозвучал ответ, голос миссис Фоллиат был тверд и спокоен и до странности лишен эмоций:

– В этой жизни нам со многим приходится мириться, мосье Пуаро.

Она же ввела их в дом. Он и внутри был очень хорош, с прекрасно выдержанными пропорциями. Миссис Фоллиат препроводила их в небольшую, со вкусом обставленную малую гостиную, но там они не задержались, а проследовали дальше, в парадную гостиную, где было полно народу и стоял такой гвалт, будто говорили все сразу.

– Джордж, – позвала миссис Фоллиат, – это мосье Пуаро, который любезно согласился нам помочь.

Сэр Джордж, громко что-то вещавший, обернулся. Это был крупный мужчина с не слишком ему шедшей бородой и багрово-красным лицом. Из-за этой своей бороды он чем-то напоминал актера, который так и не решил, кого ему играть: сельского сквайра или же неотесанного бродягу из доминиона[63]. Во всяком случае, на морского волка он точно не походил, решил Пуаро, вспомнив реплику Майкла Веймана. Держался он как человек чрезвычайно веселый и общительный, но в маленьких светло-голубых глазах затаилась злоба.

– Мы очень рады, – сердечно приветствовал он Пуаро. – Как хорошо, что миссис Оливер уговорила вас приехать. Блестящая идея. Ваше имя наверняка привлечет много людей. – Он чуть растерянно посмотрел вокруг. – Хэтти!

Но на его призыв никто не отозвался.

– Хэтти! – повторил он уже несколько более резким тоном.

Леди Стаббс сидела в большом кресле, стоявшем чуть в стороне. Она откинула назад голову и, по-видимому, не замечала, что происходит вокруг. Время от времени она с улыбкой поглядывала на свою покоящуюся на подлокотнике руку и шевелила кистью, чтобы посмотреть, как играет на свету крупный изумруд, красовавшийся на ее среднем пальце.

Она подняла голову и, как застигнутый врасплох ребенок, сказала:

– Здравствуйте.

Пуаро склонился над ее рукой.

– Миссис Мастертон, – продолжал представлять своих гостей сэр Джордж.

Миссис Мастертон была довольно монументальной дамой и чем-то напоминала ищейку. У нее был крупный, выступающий вперед подбородок и большие печальные, немного воспаленные глаза.

Она поклонилась и продолжила беседу. Голос ее был настолько низким, что Пуаро опять подумал про собаку, теперь уже про лающую.

– Пора прекратить этот бессмысленный спор насчет чайной палатки, Джим, – настаивала она. – Должны же они наконец понять: мы не можем допустить, чтобы все провалилось из-за дурацких женских распрей.

– Конечно, – согласился ее собеседник.

– Капитан Варбертон, – произнес сэр Джордж.

Капитан Варбертон, в спортивном клетчатом пиджаке, с несколько лошадиным лицом, улыбнулся, оскалив белые зубы, и снова обернулся к миссис Мастертон.

– Не волнуйтесь, я все улажу, – пообещал он. – Пойду и по-отечески с ними потолкую. А вот где поставим палатку гадалки? Около магнолии? Или в дальнем конце лужайки, у рододендронов?

– Мистер и миссис Легг, – представил сэр Джордж.

Высокий молодой мужчина с облупившимся от загара лицом широко улыбнулся. Его рыжеволосая веснушчатая жена – весьма симпатичная – дружески кивнула и снова углубилась в полемику с миссис Мастертон. Ее высокое сопрано и низкий лай миссис Мастертон составляли своеобразный дуэт.

– ...У магнолии – мало места.

– ...надо рассредоточить... но если создастся очередь...

– ...намного прохладнее. Я имею в виду, в доме полно солнца...

– ...и кокосовые орехи нельзя метать слишком близко к дому... молодежь так входит в азарт...

– А это, – продолжал сэр Джордж, – мисс Брюис, которая всем у нас тут заправляет.

Мисс Брюис сидела за большим серебряным чайным подносом. Это была худощавая, по виду энергичная женщина лет сорока с приятными живыми манерами.

– Здравствуйте, мосье Пуаро, – сказала она. – Надеюсь, вам не слишком досталось в дороге? В поездах в это время года так ужасно. Позвольте, я вам налью чаю. Молоко? Сахар?

– Очень немного молока, мадемуазель, и четыре кусочка сахару. – И пока мисс Брюис занималась выполнением его просьбы, он добавил: – Я вижу, вы тут развили бурную деятельность.

– Да, приходится. В последнюю минуту всегда что-нибудь заметишь. В наше время люди могут подвести вас самым неприятным образом. Шатры, палатки, стулья, все необходимое для питания. Я почти все утро провела на телефоне.

– А как с этими колышками, Аманда? – спросил сэр Джордж. – И с клюшками для часового гольфа?[64]

– Все сделано, сэр Джордж. Мистер Бенсон из гольф-клуба был очень любезен.

Она подала Пуаро его чашку.

– Сэндвич, мосье Пуаро? Вот помидоры, вот паштет. Но, может быть, – сказала мисс Брюис, вспомнив о четырех кусочках сахара, – вы хотите пирожное с кремом?

Пуаро пожелал пирожное и выбрал себе особенно сладкое и сочное.

Потом, балансируя им на блюдце, он пошел и сел рядом с хозяйкой дома. Она все еще была занята игрой света в камне на ее руке.

– Посмотрите, – сказала она с улыбкой довольного ребенка. – Правда, красиво?

Пуаро внимательно за ней наблюдал. На голове у нее была большая шляпа из ярко-красной соломки – шляпы такого же фасона носили китайские кули. От низких полей на мертвенно-белое лицо падали розовые блики. Миссис Стаббс была сильно накрашена – не в английском, а в каком-то экзотическом стиле. Очень белая матовая кожа, цикламеновые[65] губы, густо накрашенные ресницы. Из-под шляпы виднелись черные гладкие волосы, облегающие ее головку, словно бархатный капор. Ничего от английской томной красоты. Казалось, это существо перенеслось сюда прямо из-под тропического солнца. Но вот глаза... они заставили Пуаро насторожиться. Этот ее младенческий, почти пустой и какой-то застывший взгляд.

И доверительность ее была очень детская, Пуаро даже ответил ей, как ответил бы ребенку:

– Очень красивое колечко.

Она засияла от удовольствия.

– Я вчера получила его от Джорджа, – пояснила она, понизив голос, как будто доверяя ему тайну. – Он столько мне всего дарит. Он такой добрый.

Пуаро снова взглянул на кольцо и на ладонь, лежавшую на подлокотнике. Ногти были очень длинные и покрыты красно-коричневым лаком.

«Не трудятся они и не прядут...» – вспомнилось ему.

Он, конечно, не мог себе представить, чтобы леди Стаббс трудилась или пряла. Но и на полевую лилию она была мало похожа. Она была явно оранжерейным творением.

– У вас прекрасная гостиная, мадам, – сказал он, оценивающим взглядом окидывая комнату.

– Наверное, – отсутствующе ответила леди Стаббс.

Склонив голову набок, она опять стала поворачивать кисть то так, то эдак, любуясь вспыхивавшими в глубине камня зелеными искрами.

– Видите? – доверительно сказала она. – Камень мне подмигивает.

Она вдруг расхохоталась, и Пуаро поразил этот до неприличия громкий смех.

– Хэтти, – послышалось с другого конца гостиной: голос сэра Джорджа был мягок и добр, но в нем прозвучала и укоризна.

Леди Стаббс перестала смеяться.

– Не правда ли, Девоншир великолепен? – спешно спросил Пуаро, соблюдая светский ритуал.

– Он прекрасен днем, – сказала леди Стаббс, – когда, конечно, нет дождя. – И мрачно добавила: – Но здесь нет ночных клубов.

– Понимаю, вы любите бывать в ночных клубах?

– О да! – пылко сказала леди Стаббс.

– А почему вы их так любите?

– Там музыка и можно потанцевать. И я надеваю туда свои лучшие наряды, браслеты, кольца. И на других женщинах тоже красивые наряды и драгоценности, но не такие красивые, как у меня.

Она самодовольно улыбнулась, а Пуаро вдруг стало ее жаль.

– И все это вам очень нравится?

– Да. А еще я люблю казино. Почему в Англии нет казино?

– Меня тоже это удивляет, – со вздохом сказал Пуаро. – Думаю, казино просто не соответствует английской натуре.

Она взглянула на него непонимающе. Потом, слегка склонившись к нему, сказала:

– Однажды в Монте-Карло я выиграла шестьдесят тысяч франков. Я поставила на номер двадцать семь, и он выиграл.

– Это, должно быть, очень волнующе, мадам.

– О да. Джордж дает мне деньги на игру, но обычно я проигрываю, – с грустью произнесла она.

– Это печально.

– О, это совершенно неважно. Джордж очень богат. Хорошо ведь быть богатым, верно?

– Очень хорошо, – учтиво подтвердил Пуаро.

– Если бы я не была богатой, возможно, я выглядела бы как Аманда.

Она принялась бесцеремонно разглядывать сидевшую за чайным столом мисс Брюис.

– Вам не кажется, что она очень уродлива?

Мисс Брюис в этот момент подняла голову и посмотрела в их сторону. Леди Стаббс говорила негромко, но не услышала ли ее Аманда Брюис?

Пуаро обернулся и встретился взглядом с капитаном Варбертоном. В глазах капитана были насмешка и ирония.

Пуаро попытался переменить тему.

– Вы были, наверное, очень заняты подготовкой праздника? – спросил он.

Хэтти Стаббс покачала головой:

– Нет. По-моему, все это очень скучно – и вообще, зачем? Есть слуги и садовники. Почему бы им не заниматься этим?

– О, дорогая, – вдруг вмешалась миссис Фоллиат, она подошла и села на стоявший рядом диван. – Такие взгляды вы усвоили в ваших островных поместьях. Но в наши дни жизнь в Англии, увы, совсем иная. – Она вздохнула. – Теперь почти все приходится делать самим.

Леди Стаббс пожала плечами.

– Я считаю, это глупо. Какой же тогда смысл быть богатым, если все надо делать самим?

– Некоторым это нравится, – улыбнулась ей миссис Фоллиат. – Мне, например. Ну не все, конечно, но кое-что я очень люблю. Например, возиться с садом или готовиться к праздникам, вроде завтрашнего.

– Это будет что-то вроде вечеринки? – с надеждой спросила леди Стаббс.

– Да, похоже, только будет много-много народу.

– Как в Аскоте?[66] И огромные шляпы, и все такие шикарные?

– Ну, не совсем как в Аскоте, – ответила миссис Фоллиат и мягко добавила: – Вам надо привыкать к деревенской жизни, Хэтти. В ней есть своя прелесть. Помогли бы нам утром, вместо того чтобы оставаться в постели и подняться только к чаю.

– У меня болела голова, – надув губки, отозвалась Хэтти, но тут же настроение у нее изменилось, и она нежно улыбнулась миссис Фоллиат. – Но завтра я исправлюсь и буду делать все, что вы скажете.

– Очень мило с вашей стороны, дорогая.

– А у меня есть новое платье. Его принесли сегодня утром. Пойдемте со мной наверх, посмотрим.

Миссис Фоллиат колебалась, но леди Стаббс уже встала и настойчиво повторила:

– Ну, пожалуйста! Платье очаровательное! Идемте же!

– Ну, хорошо, хорошо. – Миссис Фоллиат слегка усмехнулась и поднялась.

Когда она, казавшаяся еще меньше рядом с рослой Хэтти, выходила из комнаты, Пуаро увидел ее лицо и был поражен: вместо недавней улыбки на нем было выражение крайней усталости. Она словно бы дала себе волю и сняла на миг светскую маску. А возможно, за этим скрывалось что-то большее. Возможно, она страдала какой-то болезнью, о которой, как свойственно многим женщинам, никогда не говорила. «Она не из тех, кто ищет жалости или сочувствия», – подумал Пуаро.

В кресло, где только что сидела Хэтти Стаббс, опустился капитан Варбертон. Он тоже взглянул на дверь, через которую вышли обе женщины, и с пренебрежительной усмешкой (естественно, не в адрес старшей) произнес:

– Пре-е-краснейшее создание, не так ли? – Краем глаза он проследил, как сэр Джордж с миссис Мастертон и миссис Оливер выходят через стеклянную дверь в сад. – Окрутила старика Стаббса по всем правилам. Чем только он ее не ублажает! Драгоценности, норковые манто и все прочее. Не пойму, замечает ли он, что у нее пустовато в голове? Возможно, для него это не имеет значения. В конце концов, эти новоявленные богачи не нуждаются в интеллектуальном общении.

– Кто она по национальности? – поинтересовался Пуаро.

– По ее виду я всегда считал, что она из Южной Америки, но на самом деле она вроде бы родом из Вест-Индии. С одного из тех островов, где сахар, ром и все в таком роде. Она из родовитых переселенцев – креолка. Я полагаю, они там все между собой переженились, на этих островах, отсюда-то и умственная неполноценность.

К ним подошла юная миссис Легг.

– Послушайте, Джим, – обратилась она к капитану, – вы должны поддержать меня. Эту палатку надо поставить там, где мы решили, – в дальнем конце лужайки у рододендронов. Это единственное подходящее место.

– Мамаша Мастертон так не считает.

– Что ж, вам надо ее уговорить.

Он хитро улыбнулся.

– Миссис Мастертон – мой босс.

– Ваш босс Вилфред Мастертон, поскольку он – член парламента.

– Позволю себе заметить, что его жене эта должность подошла бы больше. Именно она верховодит в доме, мне ли этого не знать.

Сэр Джордж вернулся в гостиную тем же манером – через стеклянную дверь.

– А, Салли, вот вы где, – сказал он. – Вы нам нужны. Вы не подумали о тех, кто будет намазывать маслом булочки, кто будет разыгрывать пирожные, и вообще, почему продукты оказались там, где обещали разместить столик со всякими вышивками и вязаньем? Где Эми Фоллиат? Только она одна может справиться с этими сложностями.

– Она пошла наверх с Хэтти.

– Ах, вот оно что...

Сэр Джордж беспомощно осмотрелся. Мисс Брюис тут же выскочила из-за стола, где заполняла пригласительные билеты:

– Сейчас я вам ее приведу, сэр Джордж.

– Благодарю вас, Аманда.

Мисс Брюис вышла из комнаты.

– Д-да, надо побольше проволочной сетки, – пробормотал сэр Джордж.

– Для праздника?

– Нет-нет. Поставить ограду в лесу – там, где мы граничим с Худаун-парком. Старая давно развалилась, и теперь они ходят и ходят.

– Кто?

– Да нарушители, туристы! – воскликнул сэр Джордж.

– Вы напоминаете Бетси Тротвуд, воюющую с ослами, – с улыбкой сказала Салли Легг.

– Бетси Тротвуд? Кто это? – простодушно спросил сэр Джордж.

– Диккенс.

– А-а, Диккенс. Я читал когда-то «Записки Пиквика». Неплохо, даже не ожидал. Но если серьезно, туристы – сущее бедствие с тех пор, как тут устроили этот проклятый туристский центр. Эти юнцы лезут сюда отовсюду. А в чем они ходят! Сегодня утром идет парень, и на рубашке у него – сплошь черепахи и еще какое-то зверье; ну, думаю, не иначе как я вчера выпил лишку. Половина не говорят по-английски, несут какую-то чушь. – Он передразнил: – «О, пожалуйста... сказать мне... дорога на переправа?» Я им кричу, что нет тут дороги, уходите, а они только хлопают глазами и ничего не могут понять. Это парни. А девицы хихикают. Кого сюда только не носит – итальянцы, югославы, голландцы, финны. Не удивлюсь, если к нам пожаловали уже и эскимосы! И подозреваю, что половина этой публики – коммунисты, – мрачно закончил он.

– Только не заводитесь, Джордж, по поводу коммунистов, – сказала миссис Легг. – Идемте, я помогу вам справиться со строптивыми женщинами.

Ведя его к двери на террасу, она обернулась и позвала:

– Пойдемте с нами, Джим. За свою идею надо биться до конца, тем более что мы правы.

– Я готов, но хочу ввести мосье Пуаро в курс дела. Ему ведь предстоит присуждать призы за игру «Найди жертву».

– Вы можете сделать это позже.

– Я подожду вас здесь, – согласился Пуаро.

Наступила тишина. Алек Легг нехотя поднялся и вздохнул.

– О женщины! – сказал он. – Просто какой-то пчелиный рой. – Он выглянул в окно. – И все из-за чего? Из-за какого-то дурацкого праздника, который никому не нужен.

– Но кому-то, очевидно, все-таки нужен, – заметил Пуаро.

– И почему у людей нет ни капельки здравого смысла? Почему бы им наконец не задуматься? Не подумать о том, что творится в мире? Неужели не понятно, что жители Земли совершают самоубийство?

Пуаро справедливо рассудил, что на этот вопрос отвечать необязательно. Он только с сомнением покачал головой.

– Если мы ничего не предпримем, пока еще не поздно... – Алек Легг внезапно умолк, на его лице на миг отразился гнев. – Знаю, знаю, о чем вы думаете. По-вашему, я просто неврастеник. Эти проклятые врачи тоже думают, что мне надо поправить нервы. Надо, говорят, отдохнуть, переменить обстановку, подышать морским воздухом. Ну, раз надо, так надо: мы с Салли приехали сюда, сняли на три месяца домик на мельнице, и я следую их предписаниям. Ловлю рыбу, купаюсь, совершаю длительные прогулки, принимаю солнечные ванны...

– Да-да, я сразу это понял, – вежливо заметил Пуаро.

– А-а, это? – Алек прикоснулся к своему облупившемуся лицу. – Это результат в кои-то веки распрекрасного английского лета. Ну и какой от всего этого толк? Нет уж, что есть, то есть, никуда от этого не убежишь.

– Да, бегство никогда не приводит к добру.

– Здесь, в деревенской обстановке, все воспринимается еще острей... эта невообразимая всеобщая апатия... Даже Салли, которая достаточно умна, рассуждает так же, как и все. Стоит ли волноваться? Вот что она говорит. Это меня бесит! Стоит ли волноваться!

– А действительно, отчего вы так волнуетесь?

– Боже мой, и вы туда же?

– Нет-нет, я ничего не собираюсь вам советовать. Я просто хотел бы знать – отчего?

– Неужели вы не видите, что кто-то должен хоть что-то предпринять?

– И этот кто-то – вы?

– Нет, не я лично. В наше время отдельно взятая личность уже не имеет значения.

– Ну не скажите. Даже в такое время, как сейчас, каждый из нас все же во многом остается индивидуалистом.

– И напрасно! В такое напряженное время, когда перед человечеством встал вопрос «жизнь или смерть», нельзя думать о собственных болячках и заботах.

– Вот тут вы совершенно заблуждаетесь. Во время войны, в одну из жестоких бомбежек, мысль о возможной смерти беспокоила меня куда меньше, чем натертая мозоль. Тогда меня это удивило. «Думай о том, – твердил я себе, – что тебя в любую минуту может убить». Мне даже было несколько стыдно – какая-то пустячная мозоль мучила меня сильнее, чем страх перед смертью. Понимаете, в экстремальных условиях всякие мелочи вдруг обретают особое значение. Я видел женщину, пострадавшую в уличной аварии; у нее была сломана нога, а она рыдала из-за порванного чулка.

– Это доказывает лишь то, что женщины – феноменальные дуры!

– Это доказывает, какова суть человеческой натуры. Возможно, именно сосредоточенность каждой отдельной личности на своей жизни и помогла выжить роду человеческому.

– Порою мне кажется, что лучше бы этого не произошло, – сказал Алек Легг, пренебрежительно усмехнувшись.

– И притом, – продолжал Пуаро, – это в некотором роде проявление скромности. А скромность – ценное качество. Вот во время войны в вашем метро часто встречался лозунг: «Все зависит от тебя». Я думаю, его придумал какой-нибудь видный духовный деятель, но, по-моему, это чрезвычайно опасное утверждение. Поскольку оно ложно. Ну что может зависеть от какой-нибудь, скажем, миссис Бланк из глухой деревушки? Если она и впрямь уверует в это, ее жизнь превратится в ад. Пока она будет думать о том, чем бы ей помочь спасению мира, ее собственный ребенок опрокинет на себя чайник.

– Вы, вероятно, придерживаетесь старомодных взглядов. Ну а какой лозунг выбрали бы вы?

– Ну а зачем мне собственный лозунг? У вас, у англичан, существует одна старая поговорка, по-моему, очень мудрая.

– Какая же?

– «Бог-то бог, да сам не будь плох».

– Ну и ну... Вот уж не ожидал, – изумился Алек Легг. – А знаете, что не мешало бы сделать у нас в стране?

– Наверное, что-нибудь очень эффективное, но неприятное, – с улыбкой сказал Пуаро.

– Надо бы убрать слабоумных – всех начисто. – Алек Легг оставался серьезным. – Не давать им плодиться. Если хотя бы только в одном поколении разрешить иметь детей только умным людям, вы представляете, каков бы был результат?

– Вероятно, резкий прирост пациентов в психиатрических клиниках, – сухо отозвался Пуаро. – Корни растению нужны так же, как и цветы, мистер Легг. Какими бы прекрасными ни были цветы, они погибнут, если уничтожить корни. – И как бы между прочим спросил: – Леди Стаббс была бы у вас, вероятно, среди кандидатов, подлежащих усыплению?

– Естественно. Какая польза от такой женщины? Что она сделала для общества? Думала ли она когда-нибудь о чем-то, кроме своих нарядов, мехов и драгоценностей? Вот я и спрашиваю: какая от нее польза?

– Мы с вами действительно намного умнее, чем леди Стаббс, – спокойно произнес Пуаро. – Но, – он печально покачал головой, – боюсь, у нас нет ни малейших шансов стать украшением общества.

– Украшением... – фыркнув, начал было Алек, но тут в комнату вошли миссис Оливер и капитан Варбертон.

– Вам нужно пойти взглянуть на «ключи», вообще на весь реквизит, используемый в нашей игре, – сказала, отдышавшись, миссис Оливер.

Пуаро поднялся и послушно последовал за ними. Миновав холл, они прошли в небольшую, обставленную как служебный кабинет комнату.

– Слева – орудия убийства, – объявил капитан Варбертон, махнув рукой в сторону карточного столика.

Там были разложены маленький пистолет, кусок свинцовой трубы со зловещим коричневым пятном, синий флакон с этикеткой «Яд», кусок бельевой веревки и шприц.

– Это орудия, – пояснила миссис Оливер, – а это подозреваемые. – И она протянула Пуаро отпечатанную карточку.

Он с интересом прочитал:

Пуаро прищурился и посмотрел на миссис Оливер с легким недоумением.

– Великолепный список действующих лиц, – деликатно заметил он. – Но позвольте спросить, мадам, что требуется от участников игры?

– Переверните карточку, – сказал капитан Варбертон.

Пуаро перевернул.

На обратной стороне было напечатано:

– Каждый участник получает такую карточку, а также блокнот и карандаш, для того чтобы можно было записать ключи к разгадке, – начал быстро объяснять капитан Варбертон. – Ключей будет шесть. И вы переходите от одного к другому, как в игре «Найди клад», а орудия убийства будут спрятаны в нескольких подозрительных местах. Вот первый ключ – фотография. Каждый начнет с нее.

Пуаро взял маленькое фото и, нахмурившись, стал рассматривать. Потом повернул его вверх ногами и еще больше нахмурился. Варбертон улыбался.

– Искусно сфотографировано, верно? – самодовольно спросил он. – И довольно просто, если знаешь, что это такое.

Пуаро не знал, и ему стало досадно.

– Что-то вроде зарешеченного окна? – предположил он.

– Некоторое сходство есть, согласен. Но вообще это часть теннисной сетки.

– Ах, вот как! – Пуаро снова посмотрел на снимок. – Да, теперь, когда вы сказали, это совершенно ясно.

– Многое зависит от того, как посмотреть на вещь, – усмехнулся Варбертон.

– Истинная правда.

– Второй ключ будет в ящике под серединой теннисной сетки. Это пустой флакон из-под яда и рядом с ним обыкновенная пробка.

– Понимаете, – быстро заговорила миссис Оливер, – флакон с винтовым горлышком, так что, по существу, ключом является пробка.

– Знаю, мадам, что вы очень изобретательны, но мне не совсем понятно...

– Ну конечно, – перебила его миссис Оливер. – Есть пересказ происходящего. Краткое содержание, как в журнальных сериалах. – Она повернулась к капитану Варбертону. – Листки у вас?

– Их еще не прислали из типографии.

– Но они же обещали!

– Знаю, знаю. Все всегда обещают. Листки с содержанием будут отпечатаны вечером к шести. Я сам съезжу за ними.

– Ну хорошо. – Миссис Оливер глубоко вздохнула и повернулась к Пуаро. – Тогда мне самой придется все вам рассказать. Только рассказчик я никудышный. Видите ли, когда я пишу, у меня все четко и ясно, но, как только пытаюсь это пересказать, получается страшная неразбериха. Поэтому я никогда ни с кем не обсуждаю своих замыслов. Я уже научена горьким опытом: как только я начинаю это делать, мне вскоре со скучающим видом говорят: «Э-э... ну да... но непонятно, что же тут происходит и... наверное, из этого ничего не получится». Так бывает обидно! Ведь, когда я пишу, у меня все получается.

Миссис Оливер перевела дух и продолжала:

– Ну, слушайте. Питер Гэй, молодой ученый-атомщик, подозревают, что он работает на коммунистов, и он женат на этой девушке, Джоан Блант, а его первая жена умерла, но на самом деле она не умерла, потом она вдруг появляется, потому что она – тайный агент или, вернее, она туристка, а у жены роман, а этот человек, Лойола, появляется то ли чтобы встретиться с Майей, то ли чтобы шпионить за ней, и существует шантажирующее письмо, которое могли написать экономка или дворецкий, и пропадает револьвер, а поскольку вы не знаете, кому адресовано письмо... и тут за обедом вдруг откуда-то падает шприц, а потом он исчезает...

Миссис Оливер вдруг остановилась, правильно оценив реакцию Пуаро.

– Знаю, – сочувственно сказала она. – Все кажется очень запутанным, но это не так – по крайней мере, у меня в голове. Вот когда вы получите листок с кратким изложением задуманной мной истории, вы поймете, что все тут совершенно ясно. Однако, – добавила она, – вам совершенно не обязательно вникать во все эти подробности, верно? Ваша задача – только вручить призы (кстати, очень хорошие, первый приз – серебряный портсигар в форме револьвера) и похвалить победителя, сказать, как он замечательно умен и прочее.

Пуаро подумал про себя, что победителю действительно нужно быть очень умным. Впрочем, он сильно сомневался в том, что будет победитель. И задуманная миссис Оливер игра, в которой нужно было найти жертву, была пока окутана для него непроницаемым туманом.

– Что ж, – бодро произнес капитан Варбертон, взглянув на свои часы, – пожалуй, пора забирать в типографии листки.

– А вдруг еще не готовы?.. – дрогнувшим голосом спросила миссис Оливер.

– Готовы, готовы. Я звонил. Пока.

Он вышел из комнаты.

Миссис Оливер тут же схватила Пуаро за руку и хриплым шепотом произнесла:

– Ну?

– Что «ну»?

– Что-нибудь заметили? Кого-нибудь заподозрили?

С мягким укором в голосе Пуаро ответил:

– По-моему, все вполне нормально.

– Нормально?

– Возможно, это не совсем подходящее слово. Ибо у леди Стаббс, как вы и говорили, определенно имеется некоторая умственная отсталость, а мистер Легг, наоборот, чересчур заумный.

– Да нет, с ним все в порядке, – нетерпеливо заметила миссис Оливер. – У него просто нервный срыв.

Пуаро не стал заострять внимание на некоторой нелогичности ее слов, а просто принял их к сведению.

– Все крайне возбуждены и очень раздражительны, что, впрочем, характерно при подготовке развлечений такого рода. И если вы могли заметить...

– Ш-ш! – Миссис Оливер снова схватила его за руку. – Сюда кто-то идет.

Это все больше походило на плохую мелодраму... Пуаро почувствовал, что и сам начинает раздражаться.

В дверях появилось доброжелательное лицо мисс Брюис.

– О, вот вы где, мосье Пуаро. А я вас разыскиваю – хочу показать вам вашу комнату.

Она повела его наверх, где ему была отведена просторная комната с видом на реку.

– Ванная прямо напротив. Сэр Джордж подумывает прибавить ванных, но тогда, к сожалению, придется нарушить пропорции комнат. Надеюсь, вам тут будет удобно?

– Да, конечно. – Пуаро окинул оценивающим взглядом этажерку, настольную лампу и коробку с наклейкой «Печенье» у кровати. – Кажется, все в этом доме доведено до совершенства. Кого мне благодарить: вас или очаровательную хозяйку?

– Леди Стаббс целиком поглощена тем, чтобы быть очаровательной, – не без ехидства заметила мисс Брюис.

– Очень живописная молодая особа, – задумчиво произнес Пуаро.

– Вот именно...

– Правда, возможно, в других отношениях она не столь... – Он осекся. – Pardon, я чересчур увлекся. Есть вещи, о которых, возможно, тут не принято даже упоминать.

Мисс Брюис внимательно на него посмотрела и сухо сказала:

– Леди Стаббс прекрасно знает, что делает. Она действительно очень эффектная женщина, но, кроме того, она еще и очень даже себе на уме.

Она повернулась и, прежде чем Пуаро успел скроить удивленную мину, выскользнула из комнаты. Так вот, значит, что думает о хозяйке дома деловитая мисс Брюис! Или она сказала так по каким-то особым соображениям? Зачем так откровенничать с посторонним, только что приехавшим человеком? А может, именно потому, что он посторонний? Да к тому же иностранец. Эркюль Пуаро по личному опыту знал, что многие англичане полагают, что иностранцам можно говорить все, что угодно, и что их вообще нельзя воспринимать всерьез!

Он нахмурился, растерянно уставившись на захлопнувшуюся дверь. Потом взглянул в окно – как раз в тот момент, когда из дома вышли леди Стаббс и миссис Фоллиат. На некоторое время дамы задержались у большой магнолии, что-то оживленно обсуждая. Но вот миссис Фоллиат кивнула на прощание, подняла свою садовую корзину, в которой лежали перчатки, и пошла по подъездной аллее. Леди Стаббс довольно долго смотрела ей вслед, затем машинально сорвала цветок магнолии, понюхала его и медленно двинулась по дорожке, которая вела сквозь заросли деревьев к реке. Прежде чем исчезнуть из виду, она оглянулась. Из-за магнолии нарочито спокойным шагом вышел Майкл Вейман и после недолгих колебаний проследовал в гущу деревьев, где только что скрылась стройная фигурка.

«Решительный молодой человек, – подумал Пуаро. – И к тому же красив. В общем, личность куда более привлекательная, чем сэр Джордж Стаббс...

Но, собственно, что тут такого? Ситуация вполне ординарная. Богатый невзрачный муж, весьма уже зрелого возраста, молодая, красивая, умная (или не очень) жена и влюбчивый молодой человек. Неужто это достаточная причина для того, чтобы миссис Оливер кинулась мне звонить? Конечно, у миссис Оливер живое воображение, но...»

– Но я ведь не занимаюсь такими вещами, – пробормотал уже вслух Эркюль Пуаро. – Выслеживать любовников на предмет установления факта адюльтера[67] – не по моей части. И вообще, почему миссис Оливер вбила себе в голову, что тут что-то не так? Впрочем, в ее голове царит такая путаница...

Пуаро решительно не понимал, как ей удается создавать вполне связные детективные романы. Однако при всем при том она часто удивляла его своей прозорливостью.

– Мало времени... мало, – бормотал он. – Действительно ли здесь что-то не так? Думаю, она все-таки права. Но что? Кто может пролить на это свет? Надо срочно как можно больше узнать обо всех этих людях. Но кто мне расскажет о них?

После недолгого размышления он схватил шляпу (великий сыщик никогда не рисковал выходить вечером с непокрытой головой) и поспешил вниз. Из дальней комнаты доносился властный лай миссис Мастертон. А чуть ближе слышался голос сэра Джорджа, полный страстного нетерпения:

– К черту чадру. Я хочу, чтобы вы были в моем гареме, Салли. Я приду завтра узнать свою судьбу. Что вы мне скажете, а?

Послышались звуки легкой борьбы и прерывистый от напряжения голос Салли:

– Перестаньте, Джордж.

Пуаро, немало изумившись, ловко проскользнул в оказавшуюся рядом боковую дверь наружу и быстро потрусил по задней дорожке, которая, как подсказывало ему чутье, должна была в какой-то точке соединиться с подъездной аллеей.

Маневр оказался удачным: хотя Пуаро немного запыхался, зато был вознагражден встречей с миссис Фоллиат.

– Разрешите, мадам?.. – галантно предложил он, беря у нее из рук корзину.

– О, благодарю вас, мосье Пуаро, вы очень любезны. Но, право, корзинка совсем не тяжела.

– И все же позвольте мне донести ее до вашего дома. Вы ведь живете недалеко отсюда?

– Я живу теперь в домике у главных ворот. Сэр Джордж любезно сдает его мне в аренду.

Домик у ворот ее прежнего дома... Какие чувства она должна испытывать, думая об этом? Однако ее самообладание было поразительным, и Пуаро не смог заметить ни единого предательского знака – ни в голосе, ни в выражении лица.

Он переменил тему разговора:

– Леди Стаббс ведь намного моложе мужа?

– На двадцать три года.

– Она очень привлекательна.

– Хэтти прелестное милое дитя, – спокойно сказала миссис Фоллиат.

Пуаро ожидал совсем иного ответа.

– Я ее очень хорошо знаю. Видите ли, она некоторое время была на моем попечении, – продолжала она.

– Я этого не знал.

– Откуда вам было знать. Это довольно грустная история. Ее семья владела сахарными плантациями в Вест-Индии. Во время землетрясения поместье сгорело, а родители, братья и сестры погибли. Хэтти в то время жила при одном из парижских монастырей. В общем, она осталась вдруг совсем одна на свете. Ее душеприказчики сочли, что ей лучше некоторое время побыть за границей, а затем настала пора вывозить ее в свет, для чего требовалась пожилая дама. Вот мне и предложили опекать ее. Когда нужно, я умею выглядеть вполне прилично, – чуть усмехнулась она. – К тому же у меня были кое-какие связи – покойный губернатор был близким другом моего семейства.

– О, теперь я все понял, мадам.

– Предложение пришлось весьма кстати. Я переживала тяжелое время. Перед самой войной скончался муж. Старший сын был моряком – утонул, его корабль пошел ко дну, младший, вернувшись из Кении, поступил в коммандос и был убит в Италии. На меня свалились тройные налоги по наследованию, и дом пришлось продать. Я и сама была едва жива от горя... и рада была отвлечься путешествием и заботами о своей юной подопечной. Я очень полюбила Хэтти. Возможно, потому, что вскоре поняла, что она... я бы сказала, не в состоянии должным образом позаботиться о себе. Поймите меня правильно, мосье Пуаро, Хэтти не то чтобы умственно отсталая, а, как принято говорить в деревне, «простушка»: она чересчур послушна, легко поддается внушению, ее ничего не стоит обмануть. Я думаю, то, что она практически осталась без денег, даже к лучшему. Окажись она богатой наследницей, ее положение было бы гораздо более затруднительным. Она нравилась мужчинам и, будучи натурой страстной, легко увлекалась и поддавалась влиянию – за ней нужен был глаз да глаз. Когда при оприходовании родительского имущества обнаружилось, что плантации разорены и долгов больше, чем самого имущества, я могла только благодарить судьбу за то, что в Хэтти влюбился такой человек, как сэр Джордж Стаббс, и решил жениться на ней.

– Да... вероятно, это был какой-то выход, – заметил Пуаро.

– Сэр Джордж обязан своими успехами исключительно самому себе и, откровенно говоря, довольно вульгарен, но он добр, порядочен и к тому же очень богат. Я не думаю, что он рассчитывал на духовное общение с женой, в этом смысле Хэтти как раз то, что ему надо. Она превосходно демонстрирует свои наряды и драгоценности, она нежна и послушна и вполне счастлива с ним. Признаюсь, я очень рада, что все так получилось, потому что, мне кажется, именно я убедила ее принять его предложение. Если бы они не ладили, – голос ее слегка напрягся, – меня бы замучила совесть за то, что заставила бедную девочку выйти замуж за человека настолько ее старше. Я ведь вам говорила, что Хэтти очень слабовольна, и каждый, кто общается с нею, может внушить ей все, что заблагорассудится.

– Мне кажется, вы приняли наиболее разумное в данном случае решение, – одобрительно сказал Пуаро. – Я в отличие от англичан отнюдь не романтик. Для удачного брака недостаточно такой эфемерной субстанции, как влюбленность. А что касается Насс-хауса, – добавил Пуаро, – то это дивное место, как говорится, неземной красоты.

– Но так как Насс пришлось продавать, – продолжала миссис Фоллиат слегка дрогнувшим голосом, – я рада, что его купил сэр Джордж. Во время войны он был реквизирован для нужд армии, его бы могло выкупить государство или частное лицо. Устроили бы тут гостиницу или школу, перегородив эти прекрасные комнаты. Нашим соседям Флетчерам из Худауна тоже пришлось продать свое имение, и теперь там туристский центр. Хорошо, конечно, что молодежи есть где отдохнуть. К тому же Худаун построен в позднем викторианском стиле и не представляет особой исторической ценности, так что перестройка не слишком ему повредила. Досадно только, что молодые люди постоянно вторгаются в наши владения. Это очень сердит сэра Джорджа, и его можно понять: они то и дело ломают редкие породы кустарников. А ходят они тут, чтобы срезать часть дороги к переправе через реку.

Наконец они дошли до ворот. Небольшой белый одноэтажный домик миссис Фоллиат находился несколько в стороне от аллеи.

Поблагодарив Пуаро, миссис Фоллиат забрала у него свою корзинку.

– Мне всегда нравился этот домик, – сказала она, с любовью посмотрев на окруженный огороженным садиком дом. – Мерделл, наш главный садовник, прожил тут тридцать лет. Мне этот домик больше по душе, чем коттедж, хотя сэр Джордж расширил его и модернизировал – ведь новый садовник очень молод, и у него молодая жена. А этим молодым подавай и электрический утюг, и современную плиту, и телевизор... Нужно держаться в ногу со временем... – Она вздохнула. – От прежних дней в имении почти никого не осталось... все новые лица...

– Я рад, мадам, что вы наконец «вернулись в свой порт».

– О, вы знаете эти строки из Спенсера? «Сон после тяжкого труда, порт после штормовых морей, отдохновенье после боя, смерть после жизни – вот величайшие блага...» – Она немного помолчала и сказала, не меняя тона: – Мир очень грешен, мосье Пуаро, в нем очень много злых людей. Вы это, вероятно, знаете не хуже меня. Я не говорю так молодым людям, не хочу их разочаровывать, но это правда... Да, очень грешен мир...

Она слегка поклонилась ему и пошла в дом. Пуаро еще постоял какое-то время, глядя на закрывшуюся дверь.

Настроившись на поиск, Пуаро вышел из ворот и двинулся вниз по крутому спуску. Извивающаяся дорога вскоре привела его к небольшому причалу. На увесистом колоколе с цепью было написано: «Для вызова парома». Вдоль причала было пришвартовано много лодок. У кнехта[68], прислонившись к нему спиной, стоял очень древний старик со слезящимися глазами. Шаркая ногами, он подошел к Пуаро.

– Желаете переправиться, сэр?

– Благодарю вас, нет. Я просто вышел из Насс-хауса немного прогуляться, посмотреть, что здесь вокруг.

– А, так вы из Насса. Работал я там мальчишкой, и мой сын тоже. Он старшим садовником, а я при лодках. Старый сквайр Фоллиат был прямо помешан на лодках. Выходил, бывало, под парусом в любую погоду. А вот майору, сыну его, ни к чему были эти самые паруса. Лошади, вот что его интересовало. Кучу денег тратил на них. Лошади да выпивка; плохо приходилось его жене. Вы, наверное, видели ее, живет в домике у ворот.

– Да, я только что с ней расстался.

– Эта Фоллиат – вторая кузина Тивертона. Уж она-то разбирается в садоводстве, это она насажала разные цветущие кусты. Даже когда оба джентльмена ушли на войну, она ухаживала за этими кустами, чтобы не заросли сорняками.

– Досталось ей, ведь оба сына погибли.

– Да, что ни говори, тяжелая у нее жизнь. С мужем горя хватила, с молодым джентльменом – тоже. Нет, не с мистером Генри. Этот был лучше не придумаешь, на деда был похож, море он любил и пошел во флот, как и можно было ждать. Но вот мистер Джеймс доставил ей много бед. Долги, женщины, да еще и характер сумасшедший. Как говорится, в семье не без урода. Но война – это было для него самое подходящее, она, можно сказать, дала ему шанс. Вот так! Кто не в состоянии достойно держать себя в мирное время, героем погибает на войне.

– Так, значит, теперь нет больше Фоллиатов в Нассе, – сказал Пуаро.

Поток болтовни старика оборвался:

– Вот именно, как вы и сказали, сэр.

Пуаро с любопытством посмотрел на старика.

– Вместо них у вас сэр Джордж Стаббс. Что о нем думают люди?

– Как мы тут понимаем, он страшно богат, – сказал старик, голос его прозвучал бесстрастно и чуть ли не насмешливо.

– А о его жене?

– Она просто леди из Лондона. Даже ничего для сада она не может. Говорят, у нее не хватает тут, – и он многозначительно постучал пальцем по виску. – Не больно-то хорошо о ней говорят. Уже больше года она тут. Купили имение и сделали все как новое. Я помню, как они приехали, словно это было вчера. Прибыли они вечером, а накануне была страшная буря, больше такой и не припомню. Деревья так и валились, одно упало поперек аллеи, пришлось срочно его пилить, чтобы расчистить проезд для машины. А больше всего хлопот натворил дуб: когда он рухнул и сломал много других деревьев, получился целый завал.

– А, это там, где теперь стоит «Причуда»?

Старик отвернулся и с отвращением плюнул.

– Да, «Причудой» назвали... Причуда и есть. Все это теперешние модные выкрутасы. В старые-то времена у Фоллиатов никаких причуд не было. Это все ее милость выдумала. И трех недель тут не побыли, а успели уж построить. Небось она и уговорила сэра Джорджа. Надо было эдакую штуку придумать – торчит среди деревьев, словно храм каких язычников. Нет бы хорошенькую беседку поставить, да с цветными стеклами, а то...

Пуаро слегка улыбнулся:

– Да, у лондонских леди свои фантазии. Печально, что миновали времена Фоллиатов.

– Да не верьте вы этому, сэр. – Старик хрипло хохотнул. – Фоллиаты всегда будут в Нассе.

– Но дом принадлежит сэру Джорджу Стаббсу.

– Оно конечно, но Фоллиаты все-таки здесь. О, они хитрые, Фоллиаты!

– Это почему же?

Старик лукаво на него покосился.

– Миссис Фоллиат ведь живет в садовом домике? – спросил он.

– Да-а, – медленно протянул Пуаро. – Миссис Фоллиат живет в садовом домике, и мир очень грешен, и все люди очень злы.

Старик удивленно взглянул на него.

– Ах вот что, – сказал он. – Так вам, наверное, кое-что известно.

И с этими словами старик прошаркал прочь.

– Что же мне может быть известно? – с досадой спрашивал себя Пуаро, поднимаясь назад к дому.

Эркюль Пуаро тщательно закрутил кончики напомаженных душистой помадой усов. Немного отступив от зеркала, он придирчиво на себя посмотрел и был вполне удовлетворен тем, что увидел.

По дому разнесся звук гонга, и он стал спускаться по лестнице.

Дворецкий, завершив свое артистическое исполнение крещендо, форте, диминуэндо, раллентандо, как раз вешал на место колотушку для гонга.

Пуаро тут же вспомнил: «Шантажирующее письмо от экономки... или, может быть, от дворецкого...» Судя по его виду, этот дворецкий вполне мог быть автором такого письма. «Уж не берет ли миссис Оливер персонажей для сценария из жизни...» – подумал Пуаро.

Через холл проходила мисс Брюис в цветастом шифоновом платье, которое ей совершенно не шло. Пуаро догнал ее и спросил:

– У вас здесь есть экономка?

– О нет, мосье Пуаро. Мне кажется, такого рода профессия теперь не в чести, разве что в больших семьях... У нас же в доме экономка я, и, боюсь, даже в большей мере, чем секретарь. – Она криво усмехнулась.

– Так, значит, экономка вы? – Пуаро задумчиво посмотрел на нее.

Нет, он не мог представить себе, как мисс Брюис пишет шантажирующее письмо. Просто анонимное – это другое дело. Он знал, что анонимные письма пишут именно такие, как она, женщины солидные, вполне добропорядочные.

– Как фамилия вашего дворецкого? – поинтересовался Пуаро.

– Хенден, – с некоторым удивлением ответила мисс Брюис.

Пуаро поспешил объяснить:

– Мне кажется, я с ним где-то уже встречался.

– Вполне возможно, – ответила мисс Брюис. – Эти люди, похоже, не задерживаются на одном месте больше четырех месяцев. Скоро в Англии уже не останется домов, где они могли бы предложить свои услуги – ведь теперь очень немногие могут себе позволить держать дворецкого и повара.

Они вошли в гостиную, где сэр Джордж, облаченный в смокинг (чувствовалось, что этот вид одежды пока ему непривычен), потчевал гостей хересом. Миссис Оливер в атласе стального цвета была похожа на устаревший военный корабль. Леди Стаббс склонила свою гладкую черную головку над журналом мод.

Алек и Салли Легг что-то увлеченно обсуждали с Варбертоном.

– Нам предстоит тяжелый вечер, – говорил Джим Варбертон. – Никакого бриджа. Все за работу. Нужно написать еще много объявлений и большую афишу для предсказательницы судеб. Как мы ее назовем? Мадам Зулейкой? Эсмеральдой? Или цыганкой Ли – цыганской королевой?

– Лучше что-нибудь восточное, – сказала Салли. – В сельской местности цыган на дух не переносят. Зулейка... Звучит отлично. У меня есть с собой краски, и я думаю, Майкл может украсить афишу извивающейся змеей.

– А может, лучше Клеопатра, чем Зулейка?

В дверях появился Хенден:

– Обед подан, миледи.

Все потянулись в столовую, где на длинном столе мерцали свечи – на стенах заплясали причудливы тени.

Варбертон и Алек Легг сели по обе стороны от хозяйки. Пуаро – между миссис Оливер и мисс Брюис. Мисс Брюис принимала самое живое участие в общем разговоре, касавшемся, естественно, последних приготовлений к предстоящей игре.

Миссис Оливер думала о чем-то своем и в основном молчала.

Наконец она решила, что и ей пора что-то сказать, и, повернувшись к Пуаро, томным голосом произнесла:

– Не обращайте на меня внимания, я просто вспоминаю, не забыла ли чего.

Сэр Джордж весело расхохотался.

– Ошибки неизбежны, не так ли? – спросил он.

– Вы правы, – вздохнула миссис Оливер. – Всегда что-нибудь потом выплывает, причем когда книжку уже напечатали. Это бывает так ужасно! – На ее лице появилось страдальческое выражение. Она еще раз вздохнула. – И что самое удивительное: почти никто этой ошибки не замечает. Я начинаю себя уговаривать: «Конечно, повар всегда заметит, что две котлеты не съедены. Но больше никто об этом и не подумает».

– Вы меня заинтриговали, – откликнулся Майкл Вейман с другого конца стола. – Загадка второй котлеты! И, пожалуйста, не надо ничего объяснять. Я поразмыслю над этим вечером в ванне.

Миссис Оливер рассеянно улыбнулась ему и снова погрузилась в свои заботы.

Леди Стаббс тоже молчала. И все чаще зевала. Варбертон, Алек Легг и мисс Брюис разговаривали, не обращая на нее внимания. Когда вышли из столовой, леди Стаббс остановилась у лестницы.

– Я иду спать, – заявила она. – Я очень хочу спать.

– Ой, леди Стаббс! – воскликнула мисс Брюис. – Нам еще столько нужно сделать! Мы думали, что вы нам поможете.

– Да, я знаю. Но я иду спать.

Она была похожа на добившегося своего маленького ребенка. Тут из столовой как раз вышел сэр Джордж.

– Я устала, Джордж. Я иду спать. Ты не возражаешь? – кротко спросила она.

Он подошел к ней и ласково погладил по плечу.

– Да, тебе лучше лечь пораньше, Хэтти. Завтра тебе надо быть полной сил.

Он поцеловал ее, и она стала подниматься по лестнице, помахав всем на прощанье рукой и крикнув:

– Спокойной ночи!

Сэр Джордж улыбнулся ей. Мисс Брюис громко вздохнула и резко отвернулась.

– Идемте! – сказала она с наигранной бодростью. – Нам надо работать.

Каждый принялся за свое дело. Однако, поскольку мисс Брюис не могла быть повсюду одновременно, скоро появились дезертиры. Майкл Вейман, украсив афишу великолепным свирепым змеем и написав: «Мадам Зулейка предскажет вам судьбу», потихоньку удалился. Алек Легг, выполнив для виду какое-то пустячное задание, заявил, что идет делать замеры для игры в кольца, и больше уже не появлялся. Женщины, как водится, работали энергично и добросовестно. Эркюль Пуаро последовал примеру хозяйки и рано улегся спать.

К завтраку Пуаро спустился в половине десятого. Завтрак был сервирован по-довоенному. Несколько горячих блюд на электромармите. Сэр Джордж подкреплялся по-английски плотно: яичница, бекон и почки. Миссис Оливер и мисс Брюис выбрали то же самое, только в несколько иных пропорциях. Майкл Вейман съел целую тарелку холодной ветчины. Только леди Стаббс пренебрегла мясными блюдами, она похрустывала тоненьким тостом, запивая его черным кофе. На ней была широкая бледно-розовая шляпа, которая за утренним столом казалась совершенно нелепой.

Только что прибыла почта, и перед мисс Брюис высилась огромная пачка писем, которую она быстро раскладывала по отдельным стопкам. Письма для сэра Джорджа с пометкой «лично» она передавала ему. Остальные вскрывала сама и сортировала.

Для леди Стаббс было три письма. Два оказались со счетами, и она отбросила их в сторону. Вскрыв третье, она вдруг вскрикнула:

– Ой!

В этом ее «ой» прозвучал такой испуг, что все обернулись в ее сторону.

– Это от Этьена, – объяснила она. – От моего кузена. Он прибывает сюда на яхте.

– Позволь посмотреть, Хэтти. – Сэр Джордж протянул руку.

Она положила письмо на стол. Он развернул его и прочитал.

– Так этот Этьен де Суза, ты говоришь, кузен?

– Я думаю, да. Троюродный брат. Я его плохо помню... почти совсем не помню. Он был...

– Он был что, дорогая?

Она пожала плечами.

– Неважно. Все это было так давно. Я была маленькой девочкой.

– Естественно, ты не можешь его хорошо помнить. Но мы должны, конечно, как следует его принять, – с жаром сказал сэр Джордж. – Жаль, что именно сегодня праздник, но мы пригласим его на обед. Может, пусть денек-другой погостит у нас? Покажем ему наши места?

Сэр Джордж совершенно вошел в роль радушного сельского сквайра.

Леди Стаббс ничего не ответила, сосредоточенно разглядывая свою чашку.

Продолжился общий разговор, само собой, он касался исключительно праздника. Пуаро, однако, в обсуждении не участвовал, с интересом наблюдая за стройной экстравагантной хозяйкой. Ему очень хотелось знать, о чем она сейчас думает. Вдруг она взмахнула ресницами и метнула взгляд в его сторону. И взгляд этот был таким цепким и откровенно оценивающим, что он вздрогнул. Но как только ее глаза встретились с его глазами, в них появилась прежняя пустота. Однако холодная расчетливость и настороженность исчезли не до конца...

Может, ему показалось? Но разве не верно, что люди, в умственном отношении несколько неполноценные, часто по-своему очень хитры, о чем порой не подозревают даже те, кто хорошо их знает?

И он подумал, что леди Стаббс весьма загадочная особа. Мнения, услышанные им на ее счет, были настолько противоречивы... Мисс Брюис обронила фразу о том, что леди Стаббс хорошо знает, что делает. Тогда как миссис Оливер определенно считала ее немножко придурковатой. А миссис Фоллиат, которая знала ее давно и очень хорошо, говорила о ней как о человеке, просто не умеющем трезво оценивать жизнь и потому требующем ухода и присмотра.

Мисс Брюис недолюбливала леди Стаббс за ее лень и равнодушие, так что ее мнение едва ли объективно, решил Пуаро. Интересно, была ли мисс Брюис секретарем сэра Джорджа до его женитьбы? Если да, то ничего удивительного, что ее не устраивают какие-то нововведения.

До этой минуты Пуаро скорее бы согласился с миссис Фоллиат и миссис Оливер. Но, в конце концов, стоит ли делать выводы только на основании мимолетного взгляда?

Леди Стаббс резко поднялась из-за стола.

– У меня болит голова, – заявила она. – Пойду к себе и лягу.

Сэр Джордж с озабоченным видом вскочил.

– Дорогая, ты не заболела?

– Просто голова болит.

– Надеюсь, ты оправишься к середине дня?

– Думаю, да.

– Примите аспирин, – вмешалась мисс Брюис. – У вас есть или мне принести?

– У меня есть.

Когда леди Стаббс направлялась к двери, платочек, который она машинально теребила пальцами, упал на пол. Пуаро тут же подошел и поднял его.

Сэр Джордж явно намеревался последовать за женой, но тут мисс Брюис спросила:

– Сэр Джордж, а где люди будут ставить машины? Я как раз собиралась дать Митчеллу указание. Вы считаете, что самое лучшее – там, где вы сказали?..

Больше Пуаро ничего не слышал, так как поспешил за миссис Стаббс.

Он нагнал ее на лестнице.

– Мадам, вы уронили вот это. – Он с поклоном протянул носовой платок.

– Да? Спасибо. – Она рассеянно его приняла.

– Я очень огорчен, что вам приходится так страдать. Тем более что приезжает ваш кузен.

– Я видеть не хочу Этьена! – вдруг вспылила она. – Я не люблю его. Он плохой человек. Всегда был плохим. Я его боюсь. Он всегда делает какие-нибудь гадости.

Дверь столовой открылась, и оттуда вышел сэр Джордж.

– Хэтти, бедняжка, – сказал он, приблизившись, – позволь, я пойду укрою тебя.

Они вместе стали подниматься по лестнице, он нежно обнял ее, и на лице его была озабоченность и тревога.

Пуаро посмотрел им вслед, повернулся – и едва не столкнулся с мисс Брюис, мчавшейся куда-то с бумагами.

– У леди Стаббс болит голова и... – начал было он.

– Не больше, чем у меня нога, – сердито буркнула мисс Брюис и, влетев в свой кабинет, захлопнула за собой дверь.

Пуаро вздохнул и прошел через парадную дверь к террасе. Тут подъехал маленький автомобильчик, из него вылезла миссис Мастертон и с ходу начала давать указания: где и как ставить чайную палатку. Ее жизнерадостные выкрики, как всегда, очень напоминали собачий лай.

Она повернулась поприветствовать Пуаро.

– Просто беда, сколько еще хлопот, – пожаловалась она. – Вечно все делают не так, как надо... Нет-нет, Роджерс! Левее, да не вправо, а влево, говорю! Как вам погода, мосье Пуаро? Что-то пасмурно. Дождь, конечно, все испортит. А вообще у нас в этом году наконец такое хорошее лето. Где сэр Джордж? Мне надо выяснить у него, где будет место для парковки автомобилей.

– У его жены разболелась голова, и она пошла прилечь.

– Ну, ничего, к середине дня с ней будет уже все в порядке, – заверила миссис Мастертон. – Она, знаете ли, любит всякие развлечения. Наденет потрясающий наряд и будет радоваться, как ребенок. Не принесете ли вы мне оттуда связку колышков? Я хочу сделать разметку для часового гольфа.

Пуаро и опомниться не успел, как миссис Мастертон принялась бесцеремонно гонять его туда-сюда с поручениями – как мальчишку на побегушках. Во время коротких передышек она снисходила и до беседы с ним:

– Все приходится делать самой. Это самое надежное... Кстати, вы, кажется, знакомы с Элиотами?

Пуаро достаточно долго прожил в Англии, и он сразу понял подтекст этого вопроса: «Хотя вы и иностранец, но вы один из нас». Вот что имела в виду миссис Мастертон и уже вполне доверительным тоном продолжала:

– Хорошо, что в Нассе снова бьет жизнь. Мы все очень боялись, что его превратят в пансионат. В наше время это сплошь и рядом. Куда ни поедешь, везде натыкаешься на вывески: «Пансионат», «Частная гостиница» или «Гостиница А.А.» А ведь в этих домах я в молодости когда-то гостила, или мы там, бывало, собирались потанцевать. Грустно все это видеть. Так что я рада за Насс, и бедняжка Эми Фоллиат – тоже. Ей выпала тяжкая судьба, и, заметьте, она никогда не жалуется. Сэр Джордж сотворил с Нассом чудо и, представьте, даже не опошлил его. Не знаю, Эми Фоллиат сумела на него повлиять или у него самого хороший вкус. А вкус у него, безусловно, есть. Что очень редко для таких людей.

– Он не из местных ли джентри?[69] – осторожно спросил Пуаро.

– Он, насколько мне известно, даже не сэр Джордж. Я подозреваю, что он позаимствовал это имя у владельца цирка Джорджа Сангера. Очень забавно. Конечно, мы не показываем виду. Богатым людям ведь позволительны маленькие слабости, верно? Смешно, что, несмотря на его происхождение, Джорджа Стаббса прекрасно примут в любом доме. Он – символ прошедшего. Настоящий образец сквайра восемнадцатого века. Несомненно, в нем есть благородная кровь. Отец, я думаю, джентльмен, а мать какая-нибудь буфетчица из бара.

Миссис Мастертон прервала разговор, чтобы крикнуть садовнику:

– Не у того рододендрона! Справа надо оставить место для кеглей. Справа, а не слева! Удивительно, – обратилась она уже к Пуаро, – неужто так сложно запомнить, где право, а где лево. Вот Брюис – та толковая. Только не благоволит к бедной Хэтти. Так иногда на нее смотрит, словно готова убить. Эти усердные секретарши часто влюбляются в своих начальников. Как вы думаете, где сейчас может быть Варбертон? Глупая манера, не перестает называть себя «капитаном». Никогда не служил и ни одного немца даже издалека не видел. Но приходится мириться с тем, что имеешь, а он – примерный работник. Но, чувствую я, есть в нем какая-то фальшь... А! Вот и супруги Легг!

На Салли Легг были удобные широкие брюки и желтый пуловер.

– Мы пришли помогать, – весело сказала она.

– Дел полным-полно, – прогудела миссис Мастертон. – Так, дайте подумать...

Пуаро, пользуясь тем, что она отвлеклась, незаметно ретировался, скрывшись за углом дома. И тут он стал свидетелем одной примечательной сцены.

Из леса вышли две молодые женщины в шортах и ярких блузках и остановились, в нерешительности глядя на ограду. Пуаро показалось, что одна из них – итальянка, которую он накануне подвозил. Из окна тут же высунулся сэр Джордж и гневно крикнул им:

– Вы нарушаете закон!

– Будьте добры! – крикнула в ответ та, что была в зеленой косынке.

– Здесь нет прохода, это частная собственность! – орал он.

– Будьте добры, скажите, – заговорила вторая, в пурпурно-синей косынке, стараясь отчетливо произносить слова, – скажите, пристань Нассикоум... Это есть дорога?

– Вы нарушаете закон! – продолжал бушевать сэр Джордж.

– Будьте добры!

– Вы нарушаете!.. Нет здесь дороги! Вам надо идти назад. Назад! Туда, откуда пришли.

Они с изумлением наблюдали за тем, как он размахивает руками. Потом быстро посовещались, и девушка в синей косынке недоуменно спросила:

– Назад? В туристский центр?

– Да. А потом идите по дороге, по дороге в обход.

Они нехотя поплелись назад в лес. Сэр Джордж вытер платком лоб и посмотрел вниз на Пуаро.

– Вот еще забота – отгонять туристов, – сказал он. – Привыкли ходить через главные ворота. Я повесил на них замок. Теперь перелезают через забор и идут через лес. Видите ли, им так ближе до реки и до пристани. Конечно, ближе и быстрее. Но у них нет никакого права ходить здесь и никогда не было. К тому же это все больше иностранцы – даже не понимают, что им говорят. В ответ лопочут что-то на своем голландском или еще на каком-нибудь...

– Одна из этих девушек – немка, а другая, думаю, итальянка. Я ее вчера встретил по пути со станции.

– Да тут они со всего света понаехали... Да, Хэтти, что ты сказала? – Он отошел в глубь комнаты.

Пуаро повернулся и увидел миссис Оливер и вполне оформившуюся уже девушку лет четырнадцати, одетую в униформу гида. Они подошли к нему.

– Это Марлин, – представила ее миссис Оливер.

Марлин, хихикнув, сказала:

– Я – ужасный труп. Но крови на мне не будет. – В ее голосе звучало явное разочарование.

– Не будет?

– Да. Просто накину на шею веревку – вроде бы меня задушили. А по-моему, интересней быть заколотой, и чтобы на мне было побольше красной краски.

– Капитан Варбертон считает, что это было бы чересчур натуралистично, – пояснила миссис Оливер.

– По-моему, убийства без крови не бывает, – сердито буркнула Марлин. Она смотрела на Пуаро с жадным интересом. – Вы ведь видели очень много убийств? Миссис Оливер говорит, что видели.

– Всего несколько... – сдержанно сказал Пуаро.

Он с тревогой заметил, что миссис Оливер покидает их.

– Наверное, это были жертвы сексуальных маньяков?.. – с любопытством спросила Марлин.

– Нет-нет, нечто совсем другое.

– А мне нравятся сексуальные маньяки, – с мечтательным видом заметила Марлин. – Естественно, только в книжках.

– Полагаю, личное знакомство с кем-нибудь из них вам вряд ли понравилось бы.

– О, конечно, нет. А знаете, у нас тут, наверное, есть сексуальный маньяк. Мой дедушка как-то видел в лесу труп женщины. Он испугался и убежал. Но потом вернулся, и там ничего уже не было. Но вообще-то он уже из ума выжил, дедушка мой, так что его никто не слушает.

Пуаро наконец удалось сбежать, и, кружным путем добравшись до дома, он укрылся у себя в спальне. Нет, ему просто необходимо было отдохнуть.

Ланч постарались закончить пораньше, ограничившись только холодными закусками. В половине третьего начался праздник. Его открыла второстепенная кинозвезда. Хмурое небо, грозившее разразиться дождем, посветлело. К трем часам праздник был в полном разгаре. Плата за вход была полкроны, а публика так и сыпала: автомобили длинной чередой выстроились по одной стороне подъездной аллеи. Слышалась громкая многоязычная речь студентов, компаниями подходивших из туристского центра. Точно в соответствии с предсказанием миссис Мастертон леди Стаббс за пять минут до половины третьего вышла из своей спальни. Она была в платье цвета розового цикламена и в огромной шляпе из черной соломки, естественно, излюбленного ее фасона – как у кули. В ушах ее и на шее сверкало множество бриллиантов.

– Уж не думает ли она, что это королевская ложа в Аскоте! – язвительно пробормотала мисс Брюис.

Но Пуаро с абсолютно искренним восхищением сделал Хэтти комплимент:

– У вас изумительный наряд, мадам.

– Вы так любезны, – просияла Хэтти. – Я и в Аскоте была в нем.

К ним приближалась кинозвезда, и Хэтти направилась к ней поздороваться. Пуаро со скучающим видом принялся бродить то тут, то там.

Праздник шел своим чередом. Под руководством неизменно добродушного сэра Джорджа бросали кокосовые орехи, рядом кегли, дальше кольца. Были тут палатки с фруктами и овощами, палатки с джемами и пирожными, палатки с забавными и нарядными безделушками. В лотереях разыгрывались пирожные, корзины с фруктами и даже, кажется, целый поросенок, дети за двухпенсовик могли попытать удачи в «Тяни на счастье»[70].

Народу собралось очень много, и начался конкурс детских танцев. Пуаро нигде не мог найти миссис Оливер, зато розовое платье леди Стаббс все время мелькало в толпе, его обладательница неуловимо порхала вокруг. Однако главным лицом на празднике была, безусловно, миссис Фоллиат. Ее было просто не узнать: фуляровое[71], цвета голубой гортензии платье, изящная серая шляпка... Миссис Фоллиат, по-видимому, была главной распорядительницей. Именно она встречала вновь прибывших и советовала, какое из развлечений им лучше выбрать.

Пуаро, неспешно прохаживаясь рядом, вслушивался время от времени в разговор:

– Эми, дорогая, как вы поживаете?

– О, Памела, как приятно, что вы с Эдвардом приехали! Из Тивертона так долго добираться.

– И погода сегодня чудная – просто специально для вашего праздника. А помнишь тогда, за год до войны? Около четырех такой хлынул ливень, что все веселье насмарку.

– Дороти! Сколько лет, сколько зим! Какое в этом году чудесное лето!

– Мы просто не могли не приехать. Так хотелось взглянуть на Насс во всем его великолепии! Я смотрю, вы даже подрезали барбарисовые кусты на берегу.

– Да, теперь лучше видно гортензии, верно?

– Они просто прелесть! Какая яркая голубизна! Дорогая, вы настоящая волшебница! И все только за один год! Насс снова становится таким, как был прежде.

Муж Дороти басом прогудел:

– Во время войны я как-то приезжал на встречу со здешним комендантом. Тут такое творилось – у меня прямо чуть сердце не разорвалось.

Миссис Фоллиат обернулась поприветствовать, вероятно, стеснявшуюся подойти поближе женщину.

– Миссис Наппер, я рада вас видеть. Неужели это Люси? Как она выросла!

– В будущем году уже кончает школу. Вы чудесно выглядите, мэм. Я так за вас рада.

– Благодарю, у меня действительно все хорошо. Люси, тебе нужно пойти поиграть в кольца. Миссис Наппер, мы с вами еще увидимся в чайной палатке. Я буду помогать там.

Пожилой мужчина, вероятно, мистер Наппер, преодолев робость, сказал:

– Рад снова видеть вас в Нассе, мэм. Как в старые времена.

Ответ миссис Фоллиат был заглушен ликующим воплем.

– Эми, дорогая, в кои-то веки! Это же грандиозный успех! – хором твердили две дамы, буквально набросившиеся на миссис Фоллиат. – Скажите, что вы сделали с розарием? Мюриэль говорила, что вы посадили новые кусты.

– А где у вас тут Мэрилин Гейл? – вмешался сопровождавший дам рослый крепкий мужчина.

– Реджи до смерти хочется с нею познакомиться. Он видел ее последний фильм.

– Вон там, в большой шляпе, – это она? Вот это, я понимаю, настоящий шик!

– Да что ты, милый. Это же Хэтти Стаббс. Знаешь, Эми, ты должна запретить ей разгуливать в таком виде. Просто какая-то манекенщица.

– Эми?! – Подоспела еще одна приятельница, претендовавшая на внимание миссис Фоллиат. – Это сын Эдварда, Роджер. Дорогая, как хорошо, что ты снова в Нассе.

Пуаро медленно двинулся прочь и по пути почти машинально купил за шиллинг какой-то лотерейный билет – оказалось, что он теперь рискует выиграть поросенка.

До ушей великого сыщика все еще доносилось: «Ах, как хорошо, что вы приехали...» Ему было интересно, понимает ли миссис Фоллиат, что ведет себя как хозяйка дома, или же это получается у нее совершенно бессознательно. А сегодня истинной хозяйкой была, конечно, она, миссис Фоллиат из Насс-хауса.

Пуаро остановился у палатки, на которой красовалась вывеска:

Поскольку рядом как раз начали подавать чай, очереди к гадалке не было. Пуаро, чуть пригнувшись, вошел внутрь и с готовностью заплатил полкроны за возможность опуститься в кресло и дать отдых больным ногам.

Мадам Зулейка была в широком черном одеянии, на голове – шарф с блестящими золотыми нитями, нижнюю часть лица закрывала вуаль, которая слегка заглушала голос предсказательницы. Золотой браслет, увешанный амулетами «на счастье», мелодично звякнул, когда она взяла руку Пуаро. Она затверженными фразами торопливо посулила ему большие деньги, благосклонность смуглолицей красавицы и чудесное спасение от несчастного случая.

– Это просто замечательно, мадам Легг. Хорошо бы, все это действительно сбылось.

– О! – вырвалось у Салли. – Так вы меня узнали?

– Просто у меня имелись кое-какие сведения. Миссис Оливер говорила, что вообще-то вы должны были быть «жертвой», но вас перехватили для оккультных наук.

– Да, уж лучше бы я была «телом», – сказала Салли. – Было бы намного спокойнее. Это все Джим Варбертон. Есть уже четыре часа? Хочу чаю. С четырех до половины пятого у меня перерыв.

– Сейчас без десяти, – сказал Пуаро, посмотрев на свои большие старомодные часы. – Хотите, я вам принесу чаю сюда?

– Нет-нет. Мне надо сделать передышку. Тут слишком душно. Ко мне еще много желающих?

– Никого. Я думаю, все выстроились в очередь за чаем.

– Вот и хорошо.

Пуаро вышел из палатки, и тут же дорогу ему преградила какая-то энергичная женщина. Пришлось заплатить шесть пенсов и попытаться угадать вес торта.

Не удалось проскользнуть и мимо аттракциона с кольцами. Полная пожилая дама уговорила Пуаро попытать удачи, и он тут же, к своему ужасу, выиграл куклу Кьюпи[72]. Чувствуя себя полным идиотом, Пуаро схватил приз и зашагал дальше. На опушке леса он встретил Майкла Веймана, который с кислым видом смотрел на тропку, ведущую к причалу.

– Я смотрю, вы вовсю развлекаетесь, мосье Пуаро, – сказал он с довольно ехидной усмешкой.

Пуаро принялся со страдальческим видом рассматривать куклу.

– Действительно, нелепость, – вздохнул он.

Вдруг рядом послышался детский плач. Пуаро поспешно обернулся и подскочил к горько рыдавшей девчушке.

– Voilà[73], это тебе, – сказал он, пихнув куклу ей в руки.

Плач сразу прекратился.

– Вот, Вайолет, видишь, какой добрый джентльмен. Скажи скорей спасибо.

– Конкурс маскарадных костюмов! – объявил капитан Варбертон в мегафон. – Первая группа – юные леди и джентльмены от трех до пяти. Постройтесь, пожалуйста.

Пуаро пошел к дому, и вдруг на него налетел молодой человек, отступивший назад, чтобы лучше размахнуться кокосовым орехом. Молодой человек сердито обернулся. Пуаро непроизвольно пробормотал «извините», однако взгляд его при этом был прикован к рубашке метателя. Он узнал ее по описанию сэра Джорджа: на ней были очень натурально изображены черепахи и какое-то морское чудовище, было полное ощущение, что все эти твари шевелятся и ползут по ткани.

Пуаро прищурился, приглядываясь. Тут к нему подошла молодая голландка, которую он подвозил.

– О, вы тоже решили прийти, – сказал он. – А ваша подруга?

– О да, она тоже приходить здесь сегодня днем. Я ее еще не видела, но мы уезжать вместе, автобус в пять пятнадцать. Мы едем в Торки, там я сажусь автобус на Плимут. Это удобно.

Ответ был исчерпывающим. Теперь Пуаро понял, почему даже на праздник она пришла с тяжеленным рюкзаком.

– Я видел вашу подругу сегодня утром, – сказал он.

– Да-да. С ней была Эльза, девушка из Германии. Эльза рассказать мне, что они хочет пройти через лес на реку к причалу, а джентльмен, который хозяин дома, очень сердиться и велел им ходить назад. Но сейчас, – добавила она, посмотрев в сторону сэра Джорджа, подбадривающего метателей кокосовых орехов, – он очень вежливый.

Пуаро принялся объяснять, что одно дело – нарушительницы, вторгшиеся в его владения, совсем другое – те же самые нарушительницы, уплатившие по два шиллинга и шесть пенсов за вход. Они, естественно, могут теперь беспрепятственно наслаждаться красотами усадьбы. В разгар сей приятной беседы на Пуаро обрушился капитан Варбертон со своим мегафоном. Капитан выглядел возбужденным и раздосадованным:

– Пуаро, вы не видели леди Стаббс? И вообще, кто-нибудь ее видел? Она должна была проводить конкурс маскарадных костюмов, а я нигде не могу ее найти.

– Я видел ее... дайте вспомнить... около получаса назад. Но потом я пошел к гадалке.

– Черт бы подрал этих женщин! – в сердцах воскликнул Варбертон. – Куда она могла запропаститься? Дети уже ждут, и вообще, мы выходим из графика. – Он посмотрел вокруг. – А где Аманда Брюис?

Мисс Брюис тоже не было видно.

– Это уж чересчур, – возмущался Варбертон. – Не могу же я разорваться. Где Хэтти? Может быть, она в доме?

Он рысью помчался к крыльцу.

Пуаро двинулся к огороженному веревкой пространству, где в большой палатке подавали чай, но туда выстроилась огромная очередь, и он с досадой ретировался.

В лавке со всякой галантереей энергичная пожилая дама чуть было не заставила его купить коробку целлулоидных воротничков... Пуаро отбежал подальше к краю поместья и уже оттуда пробрался к месту, откуда с безопасного расстояния мог следить за происходящим.

«Но где же все-таки миссис Оливер?» – недоумевал он.

Шаги у него за спиной заставили его обернуться. По тропке, ведущей с причала, поднимался какой-то молодой человек, очень загорелый, одетый в костюм яхтсмена. Он в нерешительности остановился, явно смущенный тем, что творилось в чинном поместье.

– Простите... – с виноватым видом обратился он к Пуаро. – Это дом сэра Джорджа Стаббса?

– Да, это его дом. – Пуаро немного помолчал и в свою очередь спросил: – А вы, наверное, кузен леди Стаббс?

– Я Этьен де Суза...

– Эркюль Пуаро.

Они обменялись поклонами, и Пуаро объяснил, что тут происходит. Едва он умолк, в конце лужайки возникла фигура сэра Джорджа: покинув метателей кокосов, он спешил поприветствовать гостя:

– Де Суза? Милости просим. Хэтти получила ваше письмо сегодня утром. Где ваша яхта?

– Стоит на причале в Хэлмуте. Я прошел вверх по реке на моторной лодке.

– Надо найти Хэтти. Она где-то здесь... Вы, я надеюсь, отобедаете с нами сегодня вечером?

– Вы очень любезны.

– Тогда я распоряжусь насчет комнаты?

– Благодарю вас, но я буду спать у себя на яхте. Так будет проще.

– Вы надолго к нам?

– Денька на два, на три. А там посмотрим. – Де Суза пожал плечами, плечами атлета.

– Хэтти, конечно же, будет очень рада, – учтиво заметил сэр Джордж. – Но где же она? Вроде только что ее видел. – Он озадаченно огляделся по сторонам. – Ей ведь пора к детям – выбирать победителей конкурса карнавальных костюмов. Ничего не понимаю. Извините. Пойду спрошу у мисс Брюис.

Он поспешил прочь. Де Суза смотрел ему вслед. Пуаро же смотрел на де Сузу.

– Вы давно видели свою кузину?

Де Суза снова пожал своими литыми плечами.

– В последний раз я видел ее, когда ей было пятнадцать. Вскоре после того ее отправили во Францию, в школу при каком-то монастыре. Кстати, тогда в ней угадывалась будущая красавица. – Он вопрошающе взглянул на Пуаро.

– Она действительно очень хороша, – подтвердил тот.

– А это ее муж? Про таких говорят: «неплохой малый». Только, кажется, немного неотесан. Конечно, для Хэтти подходящего мужа найти довольно сложно.

Пуаро из вежливости сделал вид, что не понимает, о чем речь.

– О, это не секрет, – усмехнулся де Суза. – В свои пятнадцать Хэтти ухитрилась сохранить младенческий разум. Ее тут не называют слабоумной? Она все такая же?

– В общем-то, да, – осторожно ответил Пуаро.

– Не беда! Кто станет требовать от женщин особого ума? Это совсем не обязательно.

Сэр Джордж вернулся рассерженный. С ним была мисс Брюис.

– Не имею представления, сэр Джордж, где она, – запыхавшись, проговорила мисс Брюис. – В последний раз я видела ее у палатки гадалки. Но это было минут двадцать, а то и полчаса назад. В доме ее нет.

– А не пошла ли она с миссис Оливер посмотреть, как идет поиск «жертвы»? – предположил Пуаро.

Лицо сэра Джорджа просветлело.

– Скорее всего. Послушайте, я не могу оставить без присмотра аттракционы. Меня назначили ответственным за них. А Аманда и так с ног сбилась. Мосье Пуаро, не могли бы вы ее поискать? Вы знаете маршрут.

Но Пуаро маршрута игры не знал. Однако, расспросив мисс Брюис, он получил о нем некоторое представление. Мисс Брюис взяла на себя заботу о де Сузе, а Пуаро пустился в путь, бормоча себе под нос словно заклинание: «Теннисный корт, цветник с камелиями, «Причуда», верхний питомник, лодочный домик...»

Проходя мимо кокосового аттракциона, он удивился, увидев, как сэр Джордж с обаятельной улыбкой доброго хозяина вручает деревянные шары той самой молодой итальянке, которую выпроводил утром и которая была явно озадачена переменой его отношения.

Пуаро продолжал свой путь и подошел к теннисному корту. Но там никого не было, кроме пожилого джентльмена, по виду военного, который, надвинув на глаза шляпу, крепко спал на садовой скамейке. Пуаро вернулся к дому и направился теперь к цветнику с камелиями.

В цветнике Пуаро нашел миссис Оливер. Вся в каком-то темно-фиолетовом великолепии, она в раздумье сидела на садовой скамейке и чем-то напоминала миссис Сиддонс[74]. Она жестом пригласила его сесть рядом с ней.

– Это только второй ключ, – прошептала она. – Боюсь, я тут, пожалуй, перемудрила. Никто еще не пришел.

В этот момент в цветнике появился молодой человек в шортах, с выступающим адамовым яблоком. С возгласом удовлетворения он поспешил к дереву в углу цветника и с новым возгласом объявил об обнаружении следующего ключа. Проходя мимо них, он не мог не поделиться своей радостью.

– Многие ничего не знают о пробковых деревьях, – доверительно сказал он. – Остроумная фотография – это первый ключ, но я понял, что это часть теннисной сетки. Там была пустая бутылка из-под яда и пробка. Многие примут за ключ бутылку, но я догадался, что это нарочно, чтобы обмануть. А пробковые деревья, они очень нежные, только немногие выдерживают здешние холода... Меня вообще интересуют редкие деревья и кустарники... Ну а теперь куда идти?.. – Он наморщил лоб и углубился в свою записную книжку. – Да, у меня записан следующий ключ, но, кажется, в нем нет никакого смысла. – Он недоверчиво посмотрел на них. – Вы тоже участвуете?..

– Нет, нет, – сказала миссис Оливер. – Мы просто наблюдаем.

– Ах, вот что... «Если красавица склонна к причудам...» Кажется, я слышал это где-то.

– Это очень известные слова, – сказал Пуаро.

– Правда, тут, по-моему, что-то чуточку изменено, – сказала миссис Оливер.

– Да, вот... причуда, – задумчиво произнес молодой человек. – Причуда – это...

– Причудой можно назвать что угодно... даже какую-нибудь постройку, – не удержавшись, подсказала миссис Оливер. – Белую с колоннами, – еще добавила она.

– Это мысль! Спасибо большое. Говорят, сама миссис Ариадна Оливер тоже сегодня здесь. Мне так хочется взять у нее автограф. Вы нигде ее поблизости не видели?

– Нет, – решительно сказала миссис Оливер.

– Вот бы с ней познакомиться. Хорошие у нее детективы. Так умеет запутать... – Он понизил голос: – Но, говорят, она очень любит выпить.

Он помчался искать очередную наводку, и миссис Оливер тут же дала волю гневу:

– Нет, вы только подумайте! Какая несправедливость! Ведь я пью только лимонад.

– А вы разве не совершили величайшей несправедливости, подсказав молодому человеку, где искать следующий ключ?

– Учитывая, что только он один добрался до второго, я решила, что он заслуживает небольшого поощрения.

– Тогда что же вы не дали ему своего автографа?

– Это совсем другое дело, – сказала миссис Оливер. – Ш-ш! Сюда идут.

Но появившиеся в поле их зрения две женщины совершенно не собирались искать «убийцу». За два шиллинга и шесть пенсов они желали досконально изучить всю усадьбу, не пропустив ничего. Вид у экскурсанток был весьма недовольный.

– Ты ведь говорила, что у них замечательные клумбы, – сказала одна другой. – А тут только сплошные деревья. Разве это сад!

Миссис Оливер слегка подтолкнула Пуаро локтем, и они потихоньку ушли.

– А что, если никто так и не найдет мой «труп»? – заволновалась миссис Оливер.

– Терпение, мадам, терпение и мужество, – сказал Пуаро. – У нас еще много времени.

– Вы правы. – Лицо миссис Оливер прояснилось. – А после четырех тридцати входная плата в два раза меньше, так что, вероятно, соберется довольно много народу. Давайте пойдем посмотрим, на месте ли «труп», который должна изображать наша малышка Марлин. Не очень-то я ей доверяю. Никакой ответственности. Боюсь, как бы она тайком не сбежала пить чай. Сами знаете, пожертвовать чаепитием может далеко не каждый, тем более легкомысленная девица.

Увлеченно беседуя, они побрели по лесной тропинке. Пуаро, не сдержавшись, проворчал:

– Очень у них тут все запутано. Тропинки, тропинки... и даже не знаешь, куда они ведут. И слишком много деревьев.

– Вы рассуждаете, как та недовольная дама, – сказала миссис Оливер.

Они прошли мимо «Причуды» и по извилистой тропинке спустились к реке. Внизу показался лодочный домик.

Пуаро выразил опасение, что кто-то из участников может случайно набрести на лодочный домик и сразу обнаружить «тело».

– То есть доберется сюда кратчайшим путем? Я предусмотрела такую возможность. Вот почему последний ключ, последняя подсказка – это, так сказать, натуральный ключ. Вы без него не откроете двери. Но поскольку замок французский, его можно открыть изнутри.

К двери домика вел короткий крутой спуск. Домик стоял на пристани, здесь же имелась лодочная стоянка. Миссис Оливер извлекла откуда-то из складок платья ключ и отперла дверь.

– Мы пришли тебя немножко подбодрить, Марлин, – весело сказала она, входя внутрь.

Увидев, с каким артистизмом девушка играет свою роль, она устыдилась своих несправедливых подозрений: Марлин, добросовестно растянувшись во весь рост, лежала на полу. Причем лежала совершенно неподвижно. И даже не решилась отозваться на слова миссис Оливер. Легкий ветерок задувал в раскрытое окно и шелестел страницами лежащих на столе комиксов.

– Ну, довольно, Марлин, – нетерпеливо сказала миссис Оливер. – Это только я и мосье Пуаро. Игрокам еще искать и искать ключ от домика.

Пуаро нахмурил брови. Потом, деликатно отодвинув миссис Оливер в сторону, склонился над девушкой. Сдавленное восклицание сорвалось с его губ.

– Так... – сказал он и посмотрел на миссис Оливер. – Ваши предчувствия были не напрасны.

– Не хотите ли вы сказать... – Глаза миссис Оливер расширились от ужаса. Она схватилась за спинку плетеного стула и, развернув его, села. – Не хотите же вы сказать... что она мертва?

– Увы, – отозвался он. – Мертва. И смерть наступила совсем недавно.

– Но отчего?..

Он поднял уголок яркой косынки, прикрывавшей шею девушки, и миссис Оливер увидела бельевой шнур.

– Точно так, как я придумала, – слабым голосом произнесла она. – Но кто? И зачем?

– Вот именно, – сказал Пуаро.

Он мог бы добавить, что эти два вопроса тоже как бы из сценария ее игры.

А вот ответить на них автор рокового сценария уже не могла, ибо жертвой оказалась не первая жена югославского ученого-атомщика, а вполне реальная Марлин Такер, деревенская девочка, которая, в ее четырнадцать лет, едва ли могла иметь врагов.

Инспектор Бланд расположился за столом. Сэр Джордж самолично его встретил и проводил в лодочный домик, а потом пригласил сюда, в свой кабинет. А в домике теперь орудовали фотограф, дактилоскопист и только что приехавший врач.

– Вам здесь удобно? – спросил сэр Джордж.

– Вполне. Спасибо, сэр.

– А как быть с праздником? Сообщить публике о случившемся и все прекратить?

Инспектор задумался.

– Вы пока ничего не предпринимали, сэр Джордж? – спросил он.

– Я никому ничего не говорил. Похоже, все думают, что это несчастный случай. И вряд ли кто-нибудь подозревает... м-м... убийство.

– Тогда пусть пока все остается как есть, – решил Бланд. – Полагаю, новость и так быстро распространится, – скептически добавил он и, немного подумав, спросил: – Как вы думаете, сколько тут сейчас народу?

– Пожалуй, сотни две, – ответил сэр Джордж, – и все еще прибывают. Кажется, даже из отдаленных мест. Такой неожиданный успех. Как не повезло!

Инспектор, естественно, сообразил, что последняя фраза сэра Джорджа относится не к успеху, а к убийству.

– Двести человек, – задумчиво произнес он. – И это мог сделать любой из них. – Он вздохнул.

– Да, задачка, – посочувствовал сэр Джордж. – Но с какой стати, собственно, им было делать это? Непостижимо. И кому только понадобилось убивать эту девчонку!

– Что вы можете о ней рассказать? Она, как я понимаю, была из местных?

– Да. Ее родители живут в одном из коттеджей у причала. Отец работает на ферме, кажется, у Патерсона. Ее мать, между прочим, здесь. Мисс Брюис, моя секретарша, расскажет вам о них больше, чем я. Сейчас она куда-то увела эту женщину – хочет напоить ее чаем.

– Вот это правильно, – одобрил инспектор. – Признаться, мне еще не очень ясно, сэр Джордж, как все это произошло. Почему девочка оказалась в лодочном домике? Насколько я понял, здесь происходила игра: поиск убийцы или клада...

– Да. – Сэр Джордж кивнул. – Мы все считали, что это блестящая идея. И вот что из этого получилось... Я полагаю, что мисс Брюис сможет объяснить вам все гораздо лучше меня. Я пришлю ее к вам. От меня больше ничего не требуется?

– Пока нет, сэр Джордж. Но потом я задам вам еще несколько вопросов. Вам, леди Стаббс и тем, кто обнаружил тело. Среди них, я слышал, была и автор этой вашей игры. «Найди жертву», так, кажется, вы ее назвали?

– Да-да, миссис Оливер тоже там присутствовала. Миссис Ариадна Оливер.

Брови инспектора слегка поднялись.

– Сама Ариадна Оливер! Она ведь очень популярна, я сам прочитал несколько ее книг.

– Она, конечно, страшно расстроена случившимся, – сказал сэр Джордж. – Позвать ее? А вот где моя жена, не знаю. Она куда-то пропала. В этой толпе ее теперь и не найдешь. Полагаю, она вряд ли скажет вам что-то дельное. Я имею в виду по поводу девушки и вообще всей этой истории. Так с кем вы хотите поговорить в первую очередь?

– Пожалуй, начнем с вашей секретарши, мисс Брюис, а потом я хотел бы видеть мать девушки.

Сэр Джордж, кивнув, двинулся к двери.

Местный полицейский, констебль Роберт Хоскинс, услужливо ее распахнул и, как только тот вышел, закрыл поплотнее, поскольку счел необходимым объяснить, почему сэр Джордж так пренебрежительно отозвался о собственной жене.

– Леди Стаббс немного того. – Он выразительно покрутил пальцем у виска. – Потому-то он и говорит, что от нее вам будет мало толку. Дурочка она, вот кто.

– Она местная?

– Нет, она вообще иностранка. Поговаривают, что вроде бы даже цветная, но, по-моему, это чушь.

Бланд кивнул и принялся с задумчивым видом постукивать карандашом по лежащему перед ним листку бумаги. После довольно долгой паузы он неожиданно спросил:

– Кто же это сделал?

«Если кто-то и понимает, что здесь творится, так это Хоскинс», – подумал Бланд, и у него были на это основания. Хоскинс действительно обладал пытливым умом и живо интересовался местной жизнью. К тому же у него была сплетница-жена, вследствие чего он получал исчерпывающую информацию буквально о каждом жителе.

– Какой-нибудь иностранец, я думаю. Не может быть, чтобы кто-нибудь из местных. Такеров здесь очень уважают. Хорошая, дружная семья. Их девять человек, и ни о ком ничего плохого сказать не могу. Две старшие дочери замужем, один сын служит во флоте, другой – в армии, еще одна дочь работает в парикмахерской в Торки. Трое младших дома, два мальчика и девочка. – Он остановился, слегка задумался. – Не скажу, что они отличаются какими-то особыми талантами, но миссис Такер содержит дом в чистоте – пылинки не увидишь. А сама она была младшей из одиннадцати детей. У Такеров живет и ее старый отец.

Бланд слушал не перебивая. Хоскинс, по сути дела, обрисовал социальное положение и жизненный уклад Такеров.

– Вот поэтому-то я и говорю, что это был иностранец, – продолжал Хоскинс. – Их сюда столько приезжает – в туристский центр. Точно, кто-то оттуда. Среди них попадаются весьма подозрительные субъекты... и чего только не выделывают. Чего я только не насмотрелся в кустах и в лесу! И такое безобразие постоянно происходит. А на автостоянке что творится! Даром что кругом полно народу!

О сексуальных пристрастиях туристов Хоскинс тоже был осведомлен предостаточно. Он частенько рассказывал о них за пинтой пива в «Быке и медведе», после службы, конечно.

– Я не думаю, что в нашем случае произошло что-нибудь... такое. Как только врач закончит обследование, он даст свое заключение, – сказал Бланд.

– Да, сэр, он определит. Но все же, доложу я вам, никогда не знаешь, чего ждать от этих иностранцев. В один момент могут распоясаться.

Инспектор вздохнул, подумав, что не так-то все просто. Хоскинсу, конечно, удобней все валить на иностранцев.

Отворилась дверь. Вошел врач.

– У меня все, – доложил он. – Остальные тоже уже управились. Ее можно увезти?

– Об этом позаботится сержант Коттрелл, – сказал Бланд. – Ну что ж, доктор, ваше заключение?

– Тут все совершенно очевидно, – ответил врач. – Задушена куском бельевой веревки. Причем никаких следов борьбы. Я полагаю, девочка даже не поняла, в чем дело.

– Может быть, все-таки попытка изнасилования?

– Да нет. Ничего, что могло бы это подтвердить.

– Значит, это был не сексуальный маньяк?

– Скорее всего, нет. Да она, пожалуй, была и не слишком привлекательна.

– А как она относилась к молодым людям? – спросил Бланд у Хоскинса.

– Да никак, – ответил Хоскинс, – хотя, наверное, если бы она пользовалась успехом, ей бы тоже кто-то нравился.

– Наверное, – согласился Бланд, ему вдруг вспомнилась стопка комиксов, лежавшая на столике в лодочном домике, и небрежные надписи на полях: «Джонни ходит с Кэт», «Джорджи Порджи целуется с туристками в лесу».

Конечно, тут есть уже намек на тайные желания, подумал он. Но, в общем-то, он не мог себе представить, что смерть Марлин Такер имеет какую-то сексуальную подоплеку. А впрочем, кто знает...

Всегда надо помнить про этих типов со сдвигом, которые охотятся за молоденькими девушками, чтобы прикончить их и насладиться смертными муками своих жертв. Такой извращенец вполне мог появиться тут и в этот праздничный день. Бланд почти поверил, что так оно и есть. Другой реальной причины совершенного преступления он не видел.

«Однако выводы делать рано, – рассудил он. – Посмотрим, что мне скажут все эти люди».

– А в какое время наступила смерть? – спросил он.

Врач взглянул на настенные часы, потом посмотрел на свои.

– Сейчас половина шестого. Осматривал я ее примерно двадцать минут шестого, и она была мертва уже около часа. Грубо говоря, между четырьмя и четырьмя сорока. Если вскрытие позволит указать более точное время, я сообщу. Подробное заключение я передам вам позже, а сейчас я должен идти. У меня еще несколько вызовов на сегодня.

Врач ушел, а инспектор Бланд попросил Хоскинса пригласить мисс Брюис.

Увидев мисс Брюис, он немного воспрял духом. Он сразу понял, что перед ним деловая женщина. А значит, ответы ее будут четкими и ясными. Она сможет точно назвать время и ничего не перепутает.

– Миссис Такер у меня в гостиной, – сказала мисс Брюис, усаживаясь на стул. – Я сообщила ей эту ужасную новость, ну и... напоила чаем. Она, естественно, очень подавлена, она хотела посмотреть на дочку, но я уговорила ее пока этого не делать. Мистер Такер в шесть часов закончит работу и должен прийти. Я попросила, как только он появится, привести его ко мне. Младшие дети еще на празднике, и за ними присмотрят.

– Превосходно, – одобрил инспектор Бланд. – Я полагаю, что прежде, чем беседовать с миссис Такер, мне следует переговорить с вами и с миссис Стаббс.

– Я не знаю, где миссис Стаббс, – холодно ответила мисс Брюис. – Мне кажется, ей надоел этот праздник и она отправилась куда-нибудь побродить. Но не думаю, что она сможет сообщить вам больше, чем я. Что, собственно, вы хотели бы узнать?

– Во-первых, я бы хотел поподробнее узнать об этой вашей игре и каким образом Марлин Такер получила свою роль.

– Ну, это несложно.

И мисс Брюис вкратце изложила суть игры: этот оригинальный аттракцион придуман для праздника известной писательницей миссис Оливер, ее попросил сэр Джордж.

– А роль жертвы, – пояснила мисс Брюис после того, как пересказала сюжет, – вообще-то должна была играть миссис Салли Легг.

– Миссис Салли Легг? – переспросил инспектор.

– Они с мистером Леггом снимают коттедж у Лоудеров, – пояснил констебль Хоскинс, – розовый такой, возле Мельничного ручья. Они приехали месяц назад, собираются прожить тут еще два-три месяца.

– Понял. Так вы говорите, что сначала жертву должна была изображать миссис Легг? Почему же произошла замена?

– Просто однажды вечером миссис Легг всем нам гадала, и у нее так хорошо получалось, что мы решили устроить еще один аттракцион, поставить шатер гадалки. А миссис Легг в восточном наряде должна была за полкроны предсказывать судьбу. Я не думаю, что мы совершили что-нибудь противозаконное, ведь так, инспектор? Мне кажется, на праздниках обычно устраивают подобные вещи?

Инспектор слегка улыбнулся.

– Гадания и лотереи никто не принимает всерьез, мисс Брюис, – сказал он. – Время от времени мы пресекаем это... э-э... так сказать, для порядка.

– Но обычно вы смотрите на такие вещи сквозь пальцы? В общем, мисс Легг согласилась, и мы стали искать кого-нибудь другого на роль «трупа». Местные девушки-гиды помогали нам готовиться к празднику, и, видимо, кто-то предложил одну из этих девушек.

– И от кого именно исходило это предложение?

– Ну... точно сказать не берусь... Наверное, это была миссис Мастертон, жена члена парламента. Нет, скорее капитан Варбертон... А может, и не он... во всяком случае, кто-то предложил.

– А этот человек как-нибудь обосновал свой выбор – почему он назвал именно ее?

– Н-нет, не думаю. Ее родители арендуют тут дом, а мать иногда приходит помогать на кухне. Сама не знаю, почему мы выбрали ее. Вероятно, ее имя первым пришло в голову. Похоже, она была рада нашему предложению.

– То есть определенно хотела сыграть эту роль?

– О да. Я думаю, она была даже польщена. Умом эта девочка не блистала, – продолжала мисс Брюис. – И что-нибудь посложнее, ну, скажем, какие-то реплики, вряд ли бы осилила. Она понимала, что это как-то выделит ее среди подруг, и с удовольствием согласилась.

– Что именно она должна была делать?

– Просто находиться в лодочном домике. А услышав, как кто-то подходит к двери, должна была лечь на пол, накинуть на шею веревку и притвориться мертвой.

Мисс Брюис говорила довольно спокойно, по-деловому. То, что девушка, которая должна была притвориться мертвой, была мертва на самом деле, похоже, не очень ее трогало. По крайней мере, в данный момент.

– Пожалуй, довольно скучное времяпровождение для молоденькой девушки, – заметил инспектор. – Тем более что она могла бы повеселиться на празднике.

– Я с вами согласна, – сказала мисс Брюис. – Но что-нибудь одно, не так ли? Говорю вам: Марлин была довольна своей ролью. Ей было приятно чувствовать себя важной персоной. А для развлечения ей дали целую стопку комиксов.

– И что-нибудь съестное – тоже? – спросил инспектор. – Я заметил там поднос, а на нем тарелку и стакан.

– Да-да, в тарелке были пирожные, а в стакане – малиновая вода. Я сама все это отнесла ей.

Бланд пытливо на нее посмотрел.

– Вы сами? И когда?

– Примерно в середине дня.

– В котором часу точно? Не можете припомнить?

Мисс Брюис задумалась.

– Позвольте... позвольте... Конкурс детских карнавальных костюмов пришлось немного задержать: не могли найти леди Стаббс, и ее заменила миссис Фоллиат... Значит, это было... Да, это было... я почти уверена... примерно пять минут пятого... Я взяла пирожные и воду...

– И сами отнесли все это в лодочный домик? Сколько времени вам понадобилось, чтобы туда дойти?

– О, минут пять. В домик я зашла, наверное, в четверть пятого.

– И в четверть пятого Марлин Такер была жива и здорова?

– Вполне, – заверила мисс Брюис, – и очень интересовалась, успешно ли идет поиск «жертвы». К сожалению, я не могла сказать ей ничего определенного, поскольку слишком была занята организацией аттракционов на лужайке. Но я знала, что в этой игре участвовало человек двадцать-тридцать, если не больше.

– И в каком состоянии вы нашли Марлин, когда вошли в лодочный домик?

– Я же только что вам сказала.

– Нет-нет, я не это имел в виду. Меня интересует, лежала ли она на полу, притворяясь убитой?

– О нет. Когда я подошла, то крикнула ей. Она открыла мне дверь, я внесла поднос и поставила его на стол.

– В четверть пятого, – произнес Бланд, записывая, – Марлин Такер была жива и здорова. Надеюсь, мисс Брюис, вы понимаете, что это очень важный момент. Вы совершенно уверены во времени?

– Не могу ручаться за абсолютную точность, поскольку не смотрела в тот момент на часы, но я смотрела на них незадолго до этого, то есть если я и ошибаюсь, то ненамного. – И, внезапно догадавшись, почему инспектору требуется такая точность, добавила: – Так вы думаете, что это случилось вскоре после... после моего прихода?

– Судя по всему, да, мисс Брюис.

– Надо же... – вырвалось у нее, и хотя эта реплика была не слишком подходящей в данной ситуации, она достаточно хорошо передавала испуг и тревогу мисс Брюис.

– Скажите, вы никого не встретили по дороге к домику? Или на обратном пути?

– Нет, – подумав, сказала она. – Никого. Но, конечно, могла и встретить, потому что сегодня вход в поместье открыт для всех. Однако посетители в основном толкутся у лужайки, там, где аттракционы и все прочее. Им приятней прогуливаться вокруг огородов и оранжерей, а не бродить по лесу. Этого я и ожидала. На таких праздниках люди предпочитают держаться вместе, не так ли?

Инспектор кивнул, соглашаясь.

– Впрочем, – вдруг заметила мисс Брюис, – кажется, кто-то был в «Причуде».

– В «Причуде»?

– Да, это небольшое такое белое сооружение, напоминающее храм. Оно появилось недавно – год или два назад. Это справа от дорожки, по которой идти к лодочному домику. Там кто-то был. Я подозреваю, влюбленная парочка. Кто-то засмеялся, потом кто-то сказал: «Тише!»

– И вы не знаете, что это была за парочка?

– Понятия не имею. Входа с дорожки не видно, а с торцов «Причуда» окружена деревьями.

Инспектор, подумав, рассудил, что эта парочка особого интереса для следствия не представляет. Однако узнать, кто они такие, все же не мешало, потому что они тоже могли увидеть кого-нибудь на пути к лодочному домику.

– И на дорожке, кроме вас, никого не было? Точно? – настаивал инспектор.

– Вижу, куда вы клоните, – сказала мисс Брюис. – Могу лишь повторить, что я никого не встретила. Да, собственно, и не могла встретить. Ведь если и был там кто-то, кто не хотел, чтобы я его увидела, то этот человек мог просто прошмыгнуть за кустами рододендронов, которые посажены по обе стороны дорожки. Рододендроны и еще какие-то кустарники. Если кому-то нужно было остаться незамеченным, ему ничего не стоило просто на некоторое время там спрятаться.

Инспектор переменил тему.

– Вам что-нибудь известно об этой девушке? Что могло бы нам помочь? – спросил он.

– Я вообще ничего не знаю о ней. Я даже не уверена, что когда-нибудь говорила с ней до этого. Она здесь довольно часто появлялась, потому-то я ее и запомнила, только поэтому...

– Значит, никакими полезными для нас сведениями вы не располагаете?

– Решительно не могу понять, зачем кому-то понадобилось убивать ее, – сказала мисс Брюис. – Это что-то совершенно невероятное. Ну, вы меня понимаете. Могу лишь предположить, что отведенная ей роль вызвала у какого-то сумасшедшего чудовищное желание превратить ее в настоящую жертву. Впрочем, и это все-таки полный абсурд.

Бланд вздохнул.

– Ну ладно, – сказал он, – полагаю, теперь надо поговорить с матерью.

Миссис Такер была худенькой, с продолговатым лицом и острым носиком. Ее светлые волосы были сейчас немного растрепаны. Глаза покраснели от слез, но она уже владела собой и могла отвечать на вопросы инспектора.

– И за что нас так наказала судьба... Про такие ужасы, конечно, приходилось читать в газетах, но что это случится с нашей Марлин...

– Я очень вам сочувствую, – мягко сказал инспектор Бланд. – И прошу вас: подумайте, не было ли у кого-то причины ненавидеть вашу дочь?

– Я уже думала об этом, – всхлипнув, сказала миссис Такер. – Думала, думала, но не могла ничего такого вспомнить. Ну, бывало – нагрубит школьному учителю или поссорится с какой-нибудь девчонкой или парнем, но с кем этого не бывает. Ни единый человек слова плохого о ней не сказал, никто не держал на нее зла.

– А она никогда не говорила вам о каких-нибудь своих, ну... недоброжелателях, что ли?

– Марлин часто болтала всякие глупости, но про то, о чем вы толкуете, – никогда. Косметика да разные фокусы с волосами – вот что было у нее на уме. Вы ведь знаете, какие они, девчонки. И я, и отец твердили ей, что слишком мала еще, чтобы красить губы, да все впустую. Бывало, как только у нее скопится немного денег, сразу бежит покупать себе духи и помаду, купит и спрячет.

Бланд сочувственно кивнул. Опять ничего, никаких зацепок. Глупая девчонка, в голове одни только парни и, естественно, всякие кинозвезды. Сколько их, таких вот маленьких дурочек...

– Не знаю, что теперь скажет отец, он с минуты на минуту будет здесь, – сказала миссис Такер и не удержалась – заплакала. – Так хотел отдохнуть и повеселиться. Видали бы вы, как он ловко швыряет кокосовые орехи. Он так любит эту забаву... И если уж вы спрашиваете меня, – она снова всхлипнула, – то я скажу: это кто-то из иностранцев, из тех, которые толкутся в туристском лагере. Никогда не знаешь, чего ждать от этих пакостников. До чего же своевольны! Вы не представляете, какие на них рубашки! Рубашки, на которых нарисованы девушки в этих, как они там называются, – бикини. И все они тут разгуливают по пояс голые – загорают, видите ли. Все это к добру не ведет, вот что я вам скажу.

Продолжая всхлипывать, миссис Такер в сопровождении констебля Хоскинса вышла из комнаты.

А Бланд задумался о том, как удобен этот, вероятно, уже давно вынесенный местными жителями приговор: в любом трагическом происшествии виноваты эти непонятные иностранцы.

– Ну и язычок у нее, – вернувшись, сказал Хоскинс. – Пилит мужа, мелет всякий вздор старому отцу. Небось часто бранила девчонку и теперь переживает. А девчонки обычно внимания не обращают на то, что им матери твердят. С них все как с гуся вода.

Инспектор Бланд прервал разглагольствования Хоскинса, попросив его позвать миссис Оливер.

Миссис Оливер несколько ошарашила инспектора своим видом. Он не ожидал такого феерического пурпурного великолепия и таких бурных переживаний.

– Я чувствую себя ужасно, – сказала миссис Оливер, опускаясь в кресло и заполнив его, как дрожащее пурпурное желе. – Ужасно, – повторила она, делая ударение на каждом слоге.

Инспектор промычал что-то неопределенное, а миссис Оливер в упоении продолжала:

– Потому что, понимаете, это мое убийство!.. Я его сотворила!..

Совершенно оторопев, инспектор Бланд решил, что миссис Оливер явилась к нему с повинной.

– И почему мне взбрело в голову сделать жертвой жену югославского атомщика? Правда, почему? – горестно вздыхала она и при этом нещадно теребила пальцами свою изысканную прическу – создавалось впечатление, что она была в легком подпитии. – Непростительная глупость! Можно же было сделать жертвой, скажем, младшего садовника, его необязательно было убивать – ведь мужчина может за себя постоять. А если и не может, то все равно он должен уметь постоять за себя. Если бы погиб мужчина, у меня было бы меньше неприятностей. Когда убивают мужчину, все воспринимают это довольно спокойно. Естественно, все, кроме его жены или невесты. Ну и кроме детей, конечно.

Это оригинальное суждение навело инспектора на некое подозрение относительно психического состояния миссис Оливер, тем более что до ноздрей инспектора донесся-таки легкий запах коньяка... Пуаро и в самом деле заставил ее выпить немного коньяку, ибо это было испытанное средство выведения из шока.

– Я не сошла с ума и не пьяна, – сказала миссис Оливер, вмиг догадавшись о мыслях инспектора, – хотя тот субъект и сказал, что я напиваюсь в стельку, вообще, это многие говорят, да и вы, наверное, тоже так думаете.

– Какой субъект? – спросил инспектор, тут же переключаясь с гипотетического младшего садовника на дополнительно введенного в драму, но вполне реального персонажа.

– Веснушчатый, с йоркширским акцентом, – пояснила миссис Оливер. – Так вот, повторяю: я не пьяна и не сошла с ума. Я просто расстроена. Очень расстроена, – повторила она, выделяя каждый слог в слове «расстроена».

– Несомненно, мадам, это очень огорчительно, – сказал инспектор.

– И ужаснее всего то, что она хотела изобразить жертву сексуального маньяка и вот... по-видимому, стала таковой на самом деле, – сказала миссис Оливер.

– Нет, вариант с сексуальным маньяком отпадает.

– Отпадает? Ну хоть за это слава богу... Или... не знаю... не знаю, что в таких случаях лучше... но если не маньяк... тогда кто же ее убил, инспектор?

– Я надеялся, что вы поможете мне выяснить это.

Инспектор считал, что миссис Оливер, безусловно, так или иначе спровоцировала трагедию. Не было бы игры – никому не пришло бы в голову убивать эту девушку.

– Я ничем не могу вам помочь, – сказала миссис Оливер. – Представить себе не могу, кто бы мог это сделать. То есть представить-то как раз могу... все, что хотите! Вот это-то и плохо. Могу дать кучу версий хоть сию минуту. Причем версий вполне убедительных, но, конечно, это будут исключительно домыслы. Ну, во-первых, ее мог убить какой-нибудь сумасшедший, которому просто нравится убивать девушек, ничего не домогаясь. Это, конечно, первое, что приходит в голову, и очень многие считают, что на праздник действительно попал какой-то ненормальный. Но как он мог узнать, что Марлин в лодочном домике?.. Или: она могла случайно узнать об отношениях какой-нибудь парочки или нечаянно увидела, как кто-то ночью закапывал труп... А еще могла опознать какую-то скрывающуюся личность... или ей было известно местонахождение какого-нибудь клада, спрятанного во время войны. Или, может быть, тот мужчина с моторной лодки утопил кого-нибудь в реке, а она это увидела – из окна лодочного домика... или, возможно, ей в руки случайно попала какая-нибудь важная шифровка, а она даже об этом не догадывалась...

– Прошу вас! – Инспектор с умоляющим видом поднял руку, чувствуя, как голова у него пошла кругом.

Миссис Оливер покорно замолчала, но было очевидно, что у нее в запасе еще много разных версий, хотя самому инспектору казалось, что все возможные варианты уже исчерпаны. Из всего предложенного ему изобилия он ухватился за одну фразу.

– Миссис Оливер, кого вы имели в виду, когда говорили о мужчине с моторной лодки? Вы его тоже выдумали?

– Кто-то сказал мне, что он прибыл на моторной лодке, – ответила миссис Оливер. – Не могу припомнить кто. Кажется, о нем упомянули за завтраком, – добавила она.

– И что же? – с надеждой спросил инспектор, однако явно побаиваясь бурного продолжения. Он впервые столкнулся с автором детективных историй и понял, что это люди особого склада. Он знал, что миссис Оливер написала более сорока книг, и удивлялся, как это ей удалось, но теперь его изумляло, что она не написала все сто сорок... Он вдруг строго переспросил: – Что же с этим мужчиной, приплывшим на моторной лодке во время завтрака?

– Строго говоря, он приплыл не на моторной лодке. И не во время завтрака, – сказала миссис Оливер. – Это была яхта. И вообще, я имела в виду не яхту, а письмо.

– Ну, так что же все-таки было? – спросил Бланд. – Яхта или письмо?

– Письмо. Для леди Стаббс. От кузена с яхты. И она испугалась.

– Испугалась? Чего?

– Его, я полагаю, – сказала миссис Оливер. – Это всем бросилось в глаза. Она была в ужасе и не хотела, чтобы он приезжал. Я думаю, потому она сейчас и прячется.

– Прячется? – изумился инспектор.

– Ну, ее нигде нет, – объяснила миссис Оливер. – Никто не может ее найти. Мне лично кажется, она просто боится встретиться с этим кузеном.

– И кто этот человек?

– Лучше спросите мосье Пуаро, – сказала миссис Оливер, – он с ним разговаривал, а я – нет. Его зовут Эстебан... нет, Эстебан был у меня в романе. Де Суза, вот как его зовут, Этьен де Суза.

Но инспектора явно больше заинтересовал совсем другой человек.

– Вы сказали... мистер Пуаро? – спросил он.

– Да, Эркюль Пуаро. С ним вдвоем мы и обнаружили труп.

– Эркюль Пуаро... Удивительно. Неужели тот самый? Бельгиец, маленький человек с очень большими усами?

– Да, усы у него огромные, – подтвердила миссис Оливер. – Так вы знакомы?

– Много лет тому назад я встречался с ним. Я был тогда молодым сержантом.

– Встречались, видимо, по поводу какого-нибудь убийства?

– Само собой. А что он здесь делает?

– Он должен был вручать призы, – сказала миссис Оливер.

Она несколько помедлила, прежде чем дать ответ, но инспектор не обратил на это внимания.

– Значит, он был с вами, когда вы обнаружили труп... – сказал Бланд. – Хм-м... Я хотел бы поговорить с ним.

– Я позову его? – Миссис Оливер с живостью вскочила, подхватив многочисленные складки своей хламиды.

– Что вы еще можете добавить, мадам? Что-то такое, что, по-вашему, пригодилось бы нам?

– Да вроде бы ничего, – сказала миссис Оливер. – Я ничего не знаю. Я только могу попытаться представить причины...

Инспектор поспешно ее остановил, у него не было никакого желания снова выслушивать фантастические предположения миссис Оливер. Он опасался, что окончательно запутается.

– Огромное вам спасибо, мадам, – скороговоркой выпалил он. – И буду весьма признателен, если вы попросите прийти мосье Пуаро.

Миссис Оливер вышла.

– Кто этот мосье Пуаро, сэр? – тут же поинтересовался констебль Хоскинс.

– Возможно, он покажется вам смешным, – сказал инспектор Бланд. – Что-то вроде опереточной пародии на француза. Но на самом деле он бельгиец. Однако, несмотря на комический вид, очень умен. Ему, должно быть, уже немало лет.

– А как насчет этого де Сузы? – спросил констебль. – Не думаете ли вы, что он тут неспроста появился?

Однако инспектор не расслышал вопроса, ибо его вдруг поразил один факт, о котором упоминали уже несколько раз. Но только сейчас он осмыслил всю его важность...

Первым об этом с тревогой упомянул сэр Джордж: «Моя жена исчезла. Я не знаю, куда она делась». Потом мисс Брюис презрительно сказала примерно так: «Леди Стаббс не могут найти. Видно, ей надоели эти аттракционы». А теперь еще миссис Оливер только что уверяла его, что леди Стаббс прячется. Так ей, видите ли, кажется.

– А? Что? – рассеянно отозвался он.

Констебль Хоскинс откашлялся.

– Я спросил, не думаете ли вы, сэр, что в этом деле замешан де Суза, кем бы он себя ни называл?

Констебля Хоскинса явно обрадовало появление вполне конкретного иностранца, который был явно гораздо перспективнее, чем «вообще» иностранцы, то и дело поминаемые при опросах. Однако мысли инспектора были заняты совершенно иным.

– Мне нужна леди Стаббс, – решительно сказал он. – Приведите ее ко мне. И если ее не окажется поблизости, непременно отыщите.

Хоскинс, казалось, был озадачен этим приказом, но послушно пошел к двери. На пороге ему пришлось остановиться и даже несколько отступить назад, пропуская Эркюля Пуаро. Прежде чем закрыть за собой дверь, он с любопытством оглянулся.

– Не уверен, что вы меня помните, мосье Пуаро, – проговорил Бланд, поднимаясь и протягивая руку.

– Да, конечно, – сказал Пуаро. – Но... погодите, погодите... минутку. А-а... молодой сержант... да, сержант Бланд, с которым я встречался четырнадцать... нет, пятнадцать лет назад.

– Совершенно верно. Вот это память!

– Ничего особенного. Вы же меня помните, почему я не должен помнить вас?

Бланд невольно подумал, что забыть Эркюля Пуаро было просто невозможно, и, в сущности, он ничуть не преувеличивал.

– Итак, вы снова здесь, мосье. И снова как раз в тот момент, когда совершено убийство.

– Вы правы, – сказал Пуаро. – Меня позвали, чтобы помочь.

– Позвали, чтобы помочь? – удивился Бланд.

– Ну да, помочь вручить призы, – тут же нашелся Пуаро. – Тем, кто выиграет в этой игре – «Найди жертву».

– Да, миссис Оливер говорила мне об этом.

– А не говорила ли она вам о чем-нибудь еще? – спросил Пуаро с напускной небрежностью: ему надо было выяснить, не проговорилась ли миссис Оливер о действительной причине его приезда в Девоншир.

– О чем-нибудь еще? Лучше спросите, о чем она мне не говорила. Она тараторит без перерыва. Выложила мне все возможные и совершенно невероятные мотивы убийства. У меня от нее голова пошла кругом. Ну и ну! Какое богатое воображение!

– Своим воображением, mon ami, она зарабатывает себе на жизнь, – сухо заметил Пуаро.

– Она упомянула некоего де Сузу – это тоже ее выдумка?

– Нет, это не выдумка.

– Во время завтрака вроде бы говорили о каком-то письме, о яхте, о чьем-то прибытии на моторной лодке. Я что-то не очень понял.

Пуаро пустился в объяснения, подробно рассказав о сцене за завтраком, о письме, о головной боли леди Стаббс.

– Миссис Оливер сказала, что леди Стаббс была напугана. Вы тоже думаете, что она испугалась?

– Да, у меня создалось такое впечатление.

– Испугалась своего кузена? Но почему?

Пуаро пожал плечами.

– Не имею понятия. Будто бы он плохой, очень плохой человек. Это все, что она мне сказала. Она, понимаете ли, со странностями. Немного глуповата.

– Да, об этом здесь достаточно хорошо известно. Она не говорила, почему боится этого де Сузу?

– Нет.

– А вы уверены, что ее страх был неподдельным?

– Если это не так, значит, она хорошая актриса, – сухо заметил Пуаро.

– В связи с этим у меня возникают самые необыкновенные мысли, – сказал Бланд. Он встал и беспокойно заходил туда-сюда. – И будь проклята эта взбалмошная особа!

– Миссис Оливер?

– Да. Она забила мне голову своими мелодраматическими идеями.

– И вы думаете, они могут быть верны?

– Не все, конечно... но одна или две, хоть и высказаны наугад, могут быть правильны. Все зависит... – Он не договорил, так как открылась дверь и снова вошел Хоскинс.

– Найти леди, сэр, по-видимому, невозможно, – сказал он. – Ее нигде нет.

– Это я уже знаю, – раздраженно сказал инспектор. – Я велел вам найти ее.

– Сержант Фаррелл и полицейский констебль Лоример обыскивают поместье, – сказал Хоскинс. – В доме ее нет.

– У того, кто проверяет входные билеты, узнайте, не покидала ли она территорию. Пешком или на машине.

– Есть, сэр.

Хоскинс повернулся идти.

– И узнайте, когда ее видели последний раз и где! – крикнул ему вдогонку Бланд.

– Так, значит, ваша мысль работает в этом направлении? – спросил Пуаро.

– Она пока совсем не работает, – ответил Бланд, – но у меня вызвал подозрение факт, что женщина, которая должна быть дома, дома не находится! И я хочу узнать почему. И скажите мне, что вам известно об этом, как там его... де Сузе.

Пуаро рассказал о своей встрече с молодым человеком, пришедшим по тропке с причала.

– Он, вероятно, еще здесь, на празднике, – сказал Бланд. – Сперва мне хотелось бы побольше узнать. Когда вы сами видели в последний раз леди Стаббс?

Пуаро принялся вспоминать. Оказалось, что точное время назвать не так-то просто. Ее высокая, облаченная в «розовый цикламен» фигурка и почти прикрывающая лицо черная шляпка мелькали то тут, то там, ее странный громкий смех, отчетливо выделявшийся из общего гомона голосов и прочих звуков, то и дело доносился с разных концов лужайки, где она болтала с посетителями.

– Полагаю, – неуверенно произнес он, – примерно около четырех.

– Где она тогда находилась и с кем?

– Рядом с домом, в толпе гостей.

– А когда появился де Суза, она была там же?

– Не помню. Не думаю. По крайней мере, я ее не видел. Сэр Джордж сказал де Сузе, что его жена где-то неподалеку. И кажется, был очень удивлен, что она куда-то пропала, хотя должна была проводить конкурс карнавальных детских костюмов.

– В какое время пришел де Суза?

– Думаю, около половины пятого. Я не смотрел на часы и не могу сказать точно.

– А леди Стаббс исчезла до его прихода?

– Кажется, да.

– Вероятно, специально спряталась, чтобы избежать встречи с ним, – предположил инспектор.

– Вероятно, – согласился Пуаро.

– Что ж, она не могла уйти далеко, – сказал Бланд. – Мы без труда найдем ее, а когда найдем... – Он не договорил.

– А если не найдете? – не преминул спросить дотошный Пуаро.

– Ерунда! – с жаром возразил инспектор. – С какой стати? Что, по-вашему, с ней могло случиться?

Пуаро пожал плечами.

– В самом деле, что? Никто не знает. Известно лишь, что она исчезла!

– Полно, мосье Пуаро, вы таким тоном это говорите, что мерещится нечто ужасное.

– А вдруг так оно и есть?

– Мы расследуем убийство Марлин Такер, – строгим голосом напомнил инспектор.

– Конечно, конечно. Но тогда почему вас так интересует де Суза? Вы думаете, что это он убил Марлин Такер?

– Это все ее фокусы! – ни с того ни с сего брякнул инспектор.

– Вы имеете в виду миссис Оливер? – Пуаро слегка улыбнулся.

– Да, ее. Видите ли, мосье Пуаро, убийство Марлин Такер бессмысленно. То есть абсолютно бессмысленно. Кто-то задушил неприметную, глуповатую девчонку – и никаких намеков на мотив.

– А миссис Оливер снабдила вас мотивом?

– По меньшей мере, дюжиной! Чего только она не наговорила. То Марлин якобы могла знать чью-то любовную тайну, то Марлин могла быть свидетельницей убийства, то ей было известно, где спрятан какой-то клад, то будто бы она могла видеть из окна лодочного домика, что делал посреди реки приехавший на моторной лодке де Суза.

– И что же? Какой из этих мотивов понравился вам больше всего, mon cher?

– Не знаю. Но я не могу теперь отделаться от всех этих ее, так сказать, версий. Послушайте, мосье Пуаро, вспомните хорошенько, как именно вы поняли слова леди Стаббс? Чего она боялась? Того, что кузен что-то о ней знает и может рассказать об этом ее мужу, или она боялась самого кузена?

– Лично мне показалось, что это был страх перед самим кузеном, – без колебаний ответил Пуаро.

– Хм-м. Что ж, пожалуй, мне не мешало бы с ним побеседовать, если он, конечно, еще здесь, – заключил инспектор Бланд.

Хотя у инспектора Бланда не было такого предубеждения против иностранцев, как у констебля Хоскинса, де Сузу он невзлюбил сразу. Необыкновенная элегантность молодого человека, его безупречный костюм, густой цветочный запах набрильянтиненных волос безмерно его раздражали.

Де Суза был уверен в себе и держался непринужденно. А за всей его подчеркнутой благопристойностью угадывалась несомненная насмешка.

– Надо признаться, – сказал он, – жизнь полна неожиданностей. Я отправляюсь в круиз, любуясь прекрасными видами, заезжаю сюда, чтобы провести несколько часов с маленькой кузиной, которую не видел столько лет, – и что же меня ждет? Сперва я угодил на какой-то карнавальный шабаш, где над моей головой со свистом пролетали кокосы, а теперь прямо из этого водевиля я попадаю в трагедию, и меня, ни больше ни меньше, впутывают в какое-то убийство.

Он закурил сигарету, затянулся и продолжал:

– Хотя оно никоим образом меня не касается. Естественно, меня удивляет ваше пристальное внимание к моей персоне.

– Вы иностранец, мистер де Суза...

– И что же, иностранца надо обязательно подозревать? – перебил его де Суза.

– Нет-нет, я вовсе не это имел в виду. Ваша яхта, как я понимаю, находится в Хэлмуте?

– Да, это так.

– И сегодня днем вы проплыли вверх по реке на моторке?

– И это верно.

– Подплывая сюда, вы не заметили справа небольшой, крытый камышом лодочный домик с причалом?

Де Суза откинул назад свою красивую темную голову и, нахмурившись, задумался.

– Подождите, был ручей и небольшой такой серый дом, крытый черепицей.

– Нет-нет, мистер Суза, выше по реке, среди деревьев.

– Ах да... теперь вспомнил. Очень живописное место. Я не знал, что этот домик относится к имению, а то бы я там причалил и сошел на берег. Когда я спрашивал, как можно доехать, мне посоветовали дойти до парома и сойти там.

– Совершенно верно. И вы так и поступили?

– Так и поступил.

– И вы не выходили на берег у лодочного домика?

Де Суза помотал головой.

– А когда проплывали мимо домика, вы никого не видели?

– Видел ли кого-нибудь? А кого я должен был видеть?

– Просто, вдруг случайно кого-то видели. Видите ли, мистер де Суза, в этом домике находилась девушка, которую убили. Именно там она была убита. Причем произошло это примерно в то время, когда вы проплывали мимо.

Де Суза поднял брови.

– Вы полагаете, я мог быть свидетелем убийства?

– Нет, убийство произошло внутри домика, но до этого девушка могла выглянуть из окна или выйти на крыльцо. Если бы вы ее в этот момент видели, ваше свидетельство помогло бы нам уточнить время смерти. Если бы, когда вы проплывали мимо, она была еще жива...

– А-а, понимаю. Но почему вы спрашиваете об этом именно меня? Из Хэлмута и обратно ходит много лодок, прогулочных катеров. Целыми днями они плавают по реке. Почему вы не спрашиваете об этом их владельцев?

– Еще спросим, – сказал инспектор. – Обязательно спросим, будьте уверены. Значит, как я понял, вы не увидели ничего особенного в этом домике?

– Ничего. Решительно ничего. И никого. Конечно, я не присматривался, да и расстояние было немаленькое. Может, кто-то и смотрел в окно, но я никого не видел. – И, как человек благовоспитанный, добавил: – Очень сожалею, что ничем не могу вам помочь.

– Ну что вы, – не менее вежливым тоном сказал инспектор Бланд, – мы на это и не рассчитывали. Но есть еще кое-какие моменты, которые я хотел бы выяснить.

– Я к вашим услугам.

– Вы путешествуете один или с друзьями?

– Со мной были несколько друзей, но последние три дня я один. С командой, конечно.

– А как называется ваша яхта, мистер де Суза?

– «Эсперанса».

– Леди Стаббс, стало быть, ваша кузина?

Де Суза пожал плечами.

– Очень дальняя. На островах, знаете ли, нередки браки между родственниками. Если разобраться, мы там все кузены друг другу. Хэтти моя троюродная или даже четвероюродная сестра. Последний раз я видел ее, когда ей было четырнадцать или пятнадцать.

– И вы решили нагрянуть неожиданно. Устроить ей, так сказать, сюрприз.

– Ну не совсем сюрприз. Я же ей написал.

– Да, мне известно, что сегодня утром она получила от вас письмо. Однако она не знала, что вы приехали в Англию.

– О, тут вы ошибаетесь, инспектор. Я написал ей, дайте припомнить, еще три недели назад. Прямо перед отъездом из Франции, как раз когда собрался отправиться сюда.

– Значит, вы написали, что предполагаете навестить ее? – озадаченно переспросил инспектор и на всякий случай уточнил: – Из Франции?

– Да, я сообщил, что совершаю круиз на яхте и что примерно в эти дни прибуду в Торки или Хэлмут. И пообещал позже сообщить точную дату приезда.

Инспектор снова пристально посмотрел на де Сузу. Значит, этот субъект всего лишь назвал день своего визита... Это заявление совершенно не вязалось с тем, как отреагировала леди Стаббс на сегодняшнее его письмо. Несколько человек засвидетельствовали, что она была сильно расстроена и даже испугана этим посланием.

Молодой человек, однако, выдержал его взгляд спокойно и даже слегка улыбнулся, смахнув с колена невидимую пылинку.

– Леди Стаббс ответила на ваше первое письмо? – спросил инспектор.

Де Суза, казалось, не знал, что ответить. Но, подумав, сказал:

– Не могу вспомнить... Скорее всего, нет. Но в этом и не было надобности. Кроме того, поскольку я путешествовал, у меня не было постоянного адреса. И вообще, сдается мне, что кузина Хэтти не слишком любит писать письма. И, знаете ли, – добавил он, – она с детства не отличается особым умом, хотя, думаю, стала красивой женщиной.

– Итак, вы ее еще не видели? – то ли констатировал, то ли спросил Бланд.

Де Суза широко улыбнулся.

– Исчезла самым необъяснимым образом, – сказал он. – Не иначе как этот espèce de gala[75] ей наскучил.

Осторожно подбирая слова, инспектор Бланд спросил:

– Не думаете ли вы, мистер де Суза, что у вашей кузины есть причины избегать вас?

– У Хэтти... избегать меня? Но зачем? Какие у нее могут быть на это причины?

– Вот об этом я вас и спрашиваю, мистер де Суза.

– Вы полагаете, что Хэтти дезертировала с этого праздника, чтобы избежать встречи со мной? Но это же абсурд!

– А не было ли у нее причины, скажем... немного вас бояться?

– Бояться – меня? – В голосе де Сузы послышались изумление и даже смех. – А это что еще за выдумки, позвольте вас спросить?

– Ваши отношения с ней всегда были достаточно дружескими?

– Да я же вам сказал: у меня не было с ней никаких отношений. Я не виделся с ней с четырнадцати лет.

– И все же, приехав в Англию, вы пожелали встретиться с ней?

– Ну да. Увидел заметку о ней в светской хронике. Там упоминалась ее девичья фамилия и сообщалось, что она вышла замуж за этого богатого англичанина. Тогда я и решил: «Надо посмотреть, какой теперь стала маленькая Хэтти. Может, она даже поумнела». – Он снова пожал плечами. – Элементарная вежливость. Все-таки родственники. Ну и, конечно, любопытство. Однако не более того.

Инспектор снова принялся сверлить взглядом де Сузу, пытаясь понять, что прячется за этой безупречно изящной иронией. Он решил поменять тактику и перейти на более доверительный тон.

– А не могли бы вы что-нибудь рассказать о своей кузине: о ее характере, привычках, вкусах?

На лице де Сузы отразилось вежливое удивление.

– Разве это имеет какое-то отношение к убийству той девушки, которым вы, как я понял, занимаетесь?

– Всякое возможно, – отозвался инспектор.

Теперь уже де Суза молча его изучал. Потом, слегка пожав плечами, сказал:

– В сущности, я ее почти не знал. Ну да, какая-то дальняя родня, одна из многочисленных моих кузин. Она никогда особо меня не интересовала. Но я все-таки попробую ответить на ваш вопрос: хотя с головкой у нее было не все благополучно, насколько мне известно, никаких болезненных проявлений вроде тяги к убийству за ней не замечали.

– О чем вы, мистер Суза, я совсем не это имел в виду!

– В самом деле? И все же позвольте вам не поверить. И вот что я вам скажу: если характер Хэтти мало изменился за эти годы, ни о каких убийствах не может быть и речи! – Он встал. – Полагаю, вам больше не о чем меня спросить, инспектор. Мне остается лишь пожелать вам успеха в поиске убийцы.

– Надеюсь, мистер Суза, вы еще побудете денек-другой в Хэлмуте?

– Я восхищен вашей учтивостью, инспектор. Это приказ?

– Скорее просьба, сэр.

– Очень тронут. Я рассчитывал пробыть в Хэлмуте два дня. Сэр Джордж любезно пригласил меня остановиться у него, но я предпочитаю оставаться на «Эсперансе». Если понадоблюсь, найдете меня там.

Он откланялся.

– Скользкий парень, – буркнул себе под нос инспектор, когда тот вышел в распахнутую констеблем дверь.

– Угу, – буркнул Хоскинс, целиком поддерживая шефа.

– Предположим, она и вправду одержима манией убийства, – продолжал вслух рассуждать инспектор. – Зачем ей понадобилось душить эту невзрачную девчонку? Совершенно незачем.

– Никогда не знаешь, чего ждать от этих чокнутых, – заметил Хоскинс.

– Еще неизвестно, действительно ли она чокнутая.

– Но коэффициент умственного развития у нее наверняка низкий, – сказал Хоскинс с видом знатока и озабоченно покачал головой.

Инспектор с раздражением взглянул на него.

– Нечего, как попугаю, повторять эти новомодные словечки. Плевать мне на ее коэффициент! Низкий... высокий, какая разница! Мне важно выяснить, не из тех ли она шутниц, которым ничего не стоит накинуть петлю на шею девчонки. А уж чего ради – ради забавы, ради каприза или по необходимости – это второй вопрос. И где она, черт побери, где эта красотка? Сходи посмотри, как там дела у Фрэнка.

Хоскинс послушно ретировался и вскоре вернулся с сержантом Коттреллом, весьма бойким молодым человеком, чье непомерное самомнение действовало инспектору на нервы. Бланду чисто деревенская мудрость Хоскинса всегда была приятней, чем рассуждения всезнайки Фрэнка Коттрелла.

– Осмотр имения продолжается, сэр, – отрапортовал Коттрелл. – Через ворота леди не выходила, это совершенно точно. Младший садовник, который продает там входные билеты, клянется, что не выходила.

– Я полагаю, кроме главных ворот, есть и другие пути.

– Да, сэр. Есть дорожка вниз к парому, но старикан-паромщик, Мерделл его зовут, уверяет, что там она тоже не появлялась. Правда, на вид ему лет сто, но я считаю, ему можно верить. Он вполне толково рассказал, как прибыл на моторке «джентльмен-иностранец» и спрашивал дорогу в Насс-хаус. Старик объяснил ему, что нужно идти к воротам и заплатить за вход. Но джентльмен, сказал он мне, по-видимому, ничего не знал о празднике и сказал, что он родственник хозяев. Тогда старик показал ему дорогу через лес. Мерделл все время околачивается у причала и обязательно увидел бы «ее светлость», если бы она там проходила. Есть еще ворота, которые ведут на поля и к Худаун-парку, но они обмотаны проволокой, чтобы сюда не врывались туристы, так что она и там не могла пройти. Скорее всего, она где-то тут, в поместье, верно?

– Возможно, – согласился инспектор. – Но ей ничего не стоило пролезть и под оградой. Сэр Джордж не перестает жаловаться, что молодые люди из туристского центра все время шастают через его участок. Стало быть, и обитатели имения могут тем же манером выбраться наружу.

– О, сэр, вы, безусловно, правы. Но я разговаривал с ее служанкой, сэр. Леди Стаббс была одета в... – Коттрелл заглянул в листок, который держал в руке, – креп-жоржетовое платье цвета розового цикламена (и не выговоришь), на голове – огромная черная шляпа, обута в черные модельные туфли на высоких каблуках. Для того чтобы перелезать через ограду, так не одеваются!

– Она не заходила переодеться?

– Нет. Я спрашивал у служанки. Все ее вещи на месте, абсолютно все. И не упаковывала чемодана. Она даже не переобулась. Все ее туфли на месте.

Инспектор Бланд нахмурился, предчувствуя новые неприятности.

– Позовите мне снова эту секретаршу, как там ее – Брюс, Брус...

Явившаяся почти сразу мисс Брюис была раздражена более обычного и немного запыхалась.

– Инспектор... – она перевела дух, – вы хотели меня видеть? Это срочно?.. А то сэр Джордж в ужасном состоянии и...

– И что же вывело его из равновесия?

– Он только теперь осознал, что леди Стаббс действительно исчезла. Я говорю, что она, наверное, просто пошла погулять в лес или еще куда-нибудь, а он вбил себе в голову, что с ней что-то случилось. Полный абсурд!

– Ну, это как сказать, мисс Брюис. В конце концов, одно убийство здесь сегодня уже произошло.

– Не думаете же вы, что леди Стаббс... Но это нелепо! Леди Стаббс может за себя постоять.

– Вы уверены?

– Конечно, может! Она ведь взрослая женщина.

– Но, говорят, довольно беспомощная.

– Глупости! – отрезала мисс Брюис. – Леди Стаббс отлично разыгрывает из себя беспомощную дурочку, когда ей не хочется что-нибудь делать. Мужа она провести, конечно, может, но меня – это уж увольте!

– Так вы ее не очень жалуете, мисс Брюис? – осторожно поинтересовался инспектор.

– Я не обязана ее любить. – Мисс Брюис поджала губки.

Дверь распахнулась, и вошел сэр Джордж.

– Послушайте! – бушевал он. – Сделайте что-нибудь! Где Хэтти? Вы должны найти Хэтти! Черт возьми, что тут происходит?! Этот проклятый праздник... любой маньяк за полкроны может здесь беспрепятственно разгуливать и убивать людей! Разве не так?

– Ну не стоит так преувеличивать, сэр Джордж.

– Вам хорошо сидеть тут за столом и писать всякие бумажки. А мне нужна моя жена.

– Мы ее ищем, сэр Джордж.

– Почему никто не сказал мне, что она пропала? Ее нет уже два часа! Мне показалось странным, что она не явилась на конкурс карнавальных костюмов, но никто не удосужился сообщить мне, что ее нигде нет.

– Никто не знал, – сказал инспектор.

– Но кто-то должен же был знать! Кто-то должен был заметить. – Он повернулся к мисс Брюис: – Вам, Аманда, следовало бы знать, вы ведь за всем присматривали.

– Мне всюду не поспеть, – сказала мисс Брюис, ее голос вдруг задрожал от слез. – У меня сегодня столько дел. И если леди Стаббс вздумалось уединиться...

– Уединиться? С чего бы это ей уединяться? У нее не было причин уединяться! Разве что ей не хотелось встречаться с этим даго[76].

Бланд решил воспользоваться благоприятным поворотом.

– Кстати, мне надо кое о чем вас спросить. Ваша жена получала письмо от мистера де Сузы, посланное им примерно три недели назад? Он сообщал в нем, что едет в Англию.

На лице сэра Джорджа отразилось недоумение.

– Нет, не получала.

– Вы в этом уверены?

– О, абсолютно. Хэтти бы мне сказала. Ведь сегодня она была так перепугана и расстроена, когда получила от него письмо. Оно прямо выбило ее из колеи. Бедная девочка почти все утро пролежала с головной болью.

– А что она сказала вам лично? Почему она так боялась встречи со своим кузеном?

Сэр Джордж заметно смутился.

– Будь я проклят, если что-нибудь понимаю, – проворчал он. – Она только все время твердила, что он нехороший человек.

– Нехороший? В каком смысле?

– Она не очень-то вдавалась в подробности. Просто, как ребенок, повторяла, что он нехороший, злой человек. Очень плохой; и она не хочет, чтобы он приезжал. Сказала, что он делал ужасные вещи.

– Делал ужасные вещи? Когда?

– О, давно. Как я понимаю, этот Этьен де Суза был паршивой овцой в семействе, и в детстве Хэтти наслушалась всяких о нем разговоров, толком не понимая. И в результате у нее возникло чувство страха перед ним. Думаю, это следствие детских впечатлений. Моя жена и сейчас порой ведет себя как ребенок. Что-то ей нравится, что-то не нравится, она и сама не знает почему.

– Она действительно не останавливалась на подробностях, сэр Джордж?

– Э-э, мне бы не хотелось повторять то, что она говорила, – смущенно пробормотал сэр Джордж.

– Значит, она все-таки что-то говорила?

– Хорошо. Я скажу. Она говорила, и причем не один раз: «Он убивает людей».

– «Он убивает людей», – повторил инспектор Бланд.

– Не думаю, что вам следует относиться к этим словам серьезно, – сказал сэр Джордж. – Она часто их повторяла, но ничего конкретного сказать не могла: кого, когда и почему он убил. Я для себя решил, что это просто смутные детские воспоминания о каких-нибудь конфликтах с туземцами или... да мало ли с кем.

– Вы говорите, что она не могла сказать ничего определенного... Не могла или просто не хотела?

– Не думаю, что... – Он осекся. – Я не знаю. Вы меня запутали. Я еще раз вам говорю, что не принимал этого всерьез. Возможно, этот малый просто ее разыгрывал, когда она была маленькой... или пугал, в шутку, конечно. Мне трудно вам объяснить... потому что вы не знаете моей жены. Я ее люблю, но половину того, что она говорит, пропускаю мимо ушей, потому что она частенько болтает всякие глупости. Во всяком случае, этот де Суза совершенно тут ни при чем. Не хотите же вы, в самом деле, сказать, что он, высадившись на берег, тут же помчался через лес к нашему лодочному домику и накинул петлю на шею этой несчастной девочки! Зачем бы ему это делать?

– Я ни в чем его не обвиняю, – сказал инспектор Бланд, – но, сэр Джордж, вы должны понять: у нас, если вдуматься, круг подозреваемых весьма ограничен.

– Ограничен! – Сэр Джордж взглянул на инспектора с изумлением. – Да на этом проклятом празднике толклось человек двести-триста! И любой из них мог это сделать!

– Поначалу я тоже так думал, но потом мне сказали, что на двери лодочного домика французский замок. То есть проникнуть туда без ключа не мог никто.

– А ключей было три.

– Совершенно верно. Один был спрятан для участников игры. Он до сих пор лежит на дорожке у клумбы с гортензиями в верхней части сада. Второй был у миссис Оливер. А где же третий ключ, сэр Джордж?

– Вероятно, в ящике стола, за которым вы сидите. Нет, в правом, вместе с дубликатами других ключей.

Он подошел к столу и пошарил в ящике.

– Да. Вот он.

– Вы понимаете, что это значит? – спросил инспектор Бланд. – В лодочный домик могли проникнуть: во-первых, тот, кто сумел отгадать все подсказки и нашел ключ (таковых, как нам известно, не было), во-вторых, миссис Оливер или кто-то из домашних, кому она могла одолжить ключ, и, в-третьих, тот, кого могла впустить сама Марлин.

– А впустить она могла практически любого, не так ли?

– Далеко не так, – возразил инспектор. – Если я правильно понял условия вашей игры, услышав, как кто-то подходит к двери, девочка должна была лечь и притвориться мертвой. И ждать, пока ее не обнаружит человек, нашедший ключ. Поэтому, как вы понимаете, она могла впустить лишь тех, кто имел отношение к организации этой игры. Иначе говоря, обитателей вашего дома, то есть вас, леди Стаббс, мисс Брюис, миссис Оливер и, возможно, мосье Пуаро, с которым, я полагаю, она познакомилась сегодня утром. А кого еще, сэр Джордж?

Сэр Джордж задумался.

– Супругов Легг, конечно, – сказал он. – Алека и Салли Легг. Они очень активно помогали с самого начала. Майкла Веймана, архитектора, он тоже живет у нас, проектирует теннисный павильон. Варбертона. Мастертонов... о, и конечно, миссис Фоллиат.

– Это все? Больше никого?

– Это все.

– Так что, понимаете, сэр Джордж, выбор не так уж и велик.

Лицо сэра Джорджа сделалось багровым.

– Что за вздор! Вы предполагаете... Ну и что же вы предполагаете?

– Вот именно: только предполагаю, – уточнил инспектор Бланд. – Мы еще многого не знаем. Возможно, Марлин по какой-то причине выходила из домика. Ее могли задушить где-то в другом месте, а тело принести обратно и положить на пол. Но даже если и так, то тот, кто это сделал, был досконально знаком с деталями игры, то есть мы опять возвращаемся к тому, что это был человек, посвященный во все эти детали. И еще, – тут голос его слегка напрягся, – хочу вас заверить, сэр Джордж, что мы сделаем все возможное, чтобы найти леди Стаббс. А пока мне хотелось бы поговорить с мистером и миссис Легг и с мистером Майклом Вейманом.

– Аманда!

– Я попробую их найти, инспектор, – отозвалась мисс Брюис. – По-моему, к миссис Легг все еще много желающих узнать свою судьбу. После пяти, когда мы стали продавать билеты вдвое дешевле, пришло много народу, так что все аттракционы действуют. Пожалуй, проще будет добраться до мистера Легга или до мистера Веймана. Кого из них вы хотели бы видеть первым?

– Да кого угодно, – сказал инспектор Бланд.

Мисс Брюис, кивнув, вышла из комнаты. Сэр Джордж поплелся за ней.

– Послушайте, Аманда, надо... – послышался его жалобный голос.

Инспектор Бланд понял, что сэр Джордж во всем полагается на энергичную мисс Брюис. А в данный момент хозяин дома очень напоминал ему маленького мальчика. Чтобы не терять времени даром, инспектор снял трубку, попросил, чтобы его соединили с полицейским участком в Хэлмуте, и навел справки о яхте «Эсперанса».

– Надеюсь, вам ясно, – сказал он Хоскинсу, хотя по лицу констебля сразу было видно, что ему ничегошеньки не ясно, – что единственное место, где может находиться эта чертовка, – это на яхте у де Сузы?

– Как это вы догадались, сэр?

– Из ворот она не выходила, ни из одних, ни из других, а в таком платье да на каблуках по лесу или по полю особенно не побегаешь. Скорее всего, она сговорилась с де Сузой встретиться у лодочного домика, и он отвез ее на моторной лодке на яхту, а сам снова возвратился на праздник.

– А зачем ему это было нужно, сэр? – спросил озадаченный Хоскинс.

– Ну, мало ли, – сказал инспектор. – И потом, это ведь только предположение. Но если она и впрямь находится на «Эсперансе», я уж позабочусь о том, чтобы она не ушла оттуда незамеченной.

– Но ведь эта красавица даже видеть его не желала...

– Да, так она говорила, и это все, что нам известно. Но все женщины такие лицемерки... – назидательно произнес инспектор. – Не забывайте об этом, Хоскинс.

– А-а-а, – понимающе протянул Хоскинс.

На этом разговор их прервался, ибо дверь отворилась, и в комнату с несколько рассеянным видом вошел высокий молодой человек. Серый фланелевый костюм сидел на нем как влитой, но воротник рубашки смялся, галстук сбился на сторону, волосы торчали во все стороны.

– Мистер Алек Легг? – спросил инспектор, поднимая голову.

– Нет. Я Майкл Вейман. Как я понимаю, вы мною интересовались.

– Совершенно верно, сэр. Прошу. – Инспектор указал на кресло напротив стола.

– Не люблю сидеть, – сказал Майкл Вейман. – Предпочитаю ходить. Кстати, почему полон дом полиции? Что-нибудь случилось?

Инспектор Бланд удивленно взглянул на него.

– Разве сэр Джордж вас не информировал, сэр? – спросил он.

– Нет, никто меня ни о чем, как вы сказали, не «информировал». А следить за тем, что тут происходит, не в моих привычках. Так что же случилось?

– Насколько мне известно, вы проживаете в его доме?

– Верно, проживаю. И что из этого?

– Просто я полагал, что все, кто живет в этом доме, уже проинформированы о сегодняшней трагедии.

– Трагедии? Какой трагедии?

– Убита девушка, которая исполняла роль жертвы.

– Да что вы! – Майкл Вейман, казалось, был очень удивлен. – Вы хотите сказать, убита на самом деле? Не какой-нибудь трюк?

– Не знаю, что вы подразумеваете под трюком. Девушка мертва.

– И как же ее убили?

– Удушили веревкой.

Майкл Вейман присвистнул:

– Точно как по сценарию? Ну и ну, это наводит на размышления. – Он прошел к окну и резко повернулся. – Так мы все теперь под подозрением? Или тут замешан кто-то из местных парней?

– Да не похоже. Местные тут, скорее всего, ни при чем.

– Так же, как и я, инспектор, – сказал Майкл Вейман. – Многие мои друзья называют меня сумасшедшим. В известном смысле они правы. Но уверяю вас: я не брожу по округе в поисках веснушчатых девчонок, чтобы потом их придушить.

– Вы здесь, мистер Вейман, как я слышал, проектируете теннисный павильон для сэра Джорджа?

– Вполне невинное занятие, с юридической точки зрения, – сказал Майкл. – А вот с профессиональной... как архитектор... я совсем не уверен в этом. Окончательный результат, боюсь, будет являть собой нечто криминальное... для любого человека, обладающего вкусом! Впрочем, вам, инспектор, едва ли интересны подобные мелочи. А что же вас интересует?

– Мне бы хотелось знать, мистер Вейман, где вы находились сегодня днем между четвертью пятого и, скажем, пятью?

– Как это вам удалось установить время? Медицинское освидетельствование?

– Не только, сэр. В шестнадцать пятнадцать девушку видели живой.

– Кто же ее видел? Или спрашивать не положено?

– Мисс Брюис. Миссис Стаббс попросила ее отнести девушке поднос с пирожными и фруктовой водой.

– Наша Хэтти попросила? Никогда не поверю!

– Почему не поверите, мистер Вейман?

– Это на нее не похоже. Чтобы она могла о ком-то вдруг побеспокоиться? Никогда. Все мысли нашей дорогой леди Стаббс сосредоточены исключительно на ее собственной персоне.

– Я жду ответа на свой вопрос, мистер Вейман.

– Итак, где я был между четвертью пятого и пятью? Трудно так сразу сказать, инспектор. Я был здесь, поблизости, понимаете?

– Где это здесь?

– Ну, то тут, то там. Немного послонялся по лужайке, поглазел, как развлекаются местные жители, перекинулся парой слов с нашей трепетной кинозвездой. Потом, когда мне все до смерти надоело, прошел на теннисный корт и поразмышлял над некоторыми деталями будущего павильона. Мне также было интересно, сколько людям потребуется времени, чтобы узнать на фотографии часть теннисной сетки, которая была первым ключом в «Найди жертву».

– Кто-нибудь узнал ее?

– Ну, наверное. Но я, честно говоря, не обратил внимания, пришел ли кто на корт или нет. Понимаете, мне вдруг пришла в голову одна идея, благодаря которой мне наконец удастся соединить несоединимое – то есть то, что требует от меня сэр Джордж, и то, что хотел бы сделать я сам.

– А потом?