Только не для взрослых

На этом свете меня огорчает только одно – то, что нужно становиться взрослым.

Антуан де Сент-Экзюпери

* * *

Глава 1

Тоня

– Если так подумать, что ты теряешь? Тебе восемнадцать. – Облокотившись локтями о столик, Кац подался вперед, отчего создалось ощущение неприятного давления. – Зачем тебе «Место на кладбище»?

На вид ему было лет сорок пять. Небольшие залысины, крупный крючковатый нос и широкая картинная улыбка продавца. Однако надетый поверх темно-зеленой водолазки шерстяной коричневый пиджак выдавал в нем скорее представителя богемы, нежели торгаша.

За огромным панорамным окном кафе стояла промозглая ноябрьская темень, а внутри было тепло и уютно, пахло горячим шоколадом и ванильной сдобой.

Мы с Амелиным сидели рядом, держась за руки под столом.

С момента нашей встречи Кац говорил почти не переставая, как любят делать люди, чувствующие превосходство возраста, и усиленно убеждал Костика отдать картину, которую подарил ему старый, выживший из ума художник Гаврилович.

Дело было еще весной, когда они с Тифоном и Артёмом лежали в больнице. Гаврилович страдал деменцией, и мужики, его соседи по палате, регулярно над ним издевались.

Пожалев деда, парни вступились за него, и мужики отстали. А спустя несколько месяцев внезапно объявился Кац, поверенный Гавриловича, и вручил всем по картине.

Картина Костика была черная и, хотя называлась неуютно: «Место на кладбище», по задумке Гавриловича означала покой.

Амелин клялся, что на ней изображена черная асфальтовая дорога, по которой мы с ним идем, взявшись за руки. Я же видела внутри картины его черные глаза. Это было странно, но мне действительно казалось, будто из ее непроглядной черноты он смотрит на меня своим долгим взглядом. Артём видел звездное небо, а Макс – собственную тень.

У Артёма была другая картина. Белая. Она называлась «Невеста», и Амелин всегда различал на ней крылья ангелов, а я разное: то белый облачный замок, то снег, то мохнатый овечий коврик из мансарды, то его обросшую челку. Ребята говорили, что у Тифона картина зеленая, но я ее не видела.

Картины обладали чудесным свойством: каждая якобы одаривала своего владельца тем, что заложил в нее автор. Таким образом, Амелину достался покой, Артёму – любовь, а Тифону – счастье.

И вот теперь Кац предлагал отдать ее какому-то таинственному коллекционеру просто так. Нет, он, конечно, наплел про исполнение желания, которое Амелин получит взамен, но поверить в подобную ерунду могла разве что Настя.

Подразумевалось, что если картину продать, то она не будет «работать», как надо. А исполнение желания нематериально и могло обмануть придуманную Гавриловичем «систему».

– Мне интересно. – Голос Амелина был полон простодушия. – А вы сами реально верите в то, о чем говорите?

– Если бы не верил, давно бы сменил работу, – откликнулся Кац со спокойной убежденностью.

– А мы? – Костик медленно развернулся ко мне. – Мы в это верим?

В отличие от него, охотно допускающего всякое мистическое и ненаучное, вроде реинкарнации или энергетического обмена, я в принципе в подобное не верила, а самому Кацу и подавно. Три-четыре месяца о нем ни сном ни духом, и тут – пожалуйста: самое выгодное предложение в жизни. Вчера позвонил, а сегодня мы уже сидим с ним в кафе.

– Сколько у нас есть времени подумать?

– Думать? – Кац сделал вид, что поражен: – Вы собираетесь думать? Мне обязательно нужно разобраться с этим до Нового года. Нет, ребят, поймите, вы же можете просить любое, и нематериальное тоже. За подобное люди душу отдают, не то что картину.

Амелин взглянул на него с нескрываемой иронией:

– Неужели душа все еще в цене?

– С учетом того, что сейчас – это большая редкость, ее стоимость со времен Фауста значительно возросла, – серьезно отозвался Кац. – Поэтому, если соберетесь продавать душу через Интернет, – не ведитесь. Это точно развод. Никто не покупает товар не убедившись в его наличии.

– Кто-то продает душу через Интернет? – удивилась я.

Он криво усмехнулся:

– Таких предложений полно. Но это все аферисты. Настоящие скупщики душ приходят к продавцу лично. Итак, что мне ответить своему клиенту?

– Скажите, что у меня нет желаний, – ответил Амелин.

– Зря вы так. Я не помню, чтобы мой клиент при его возможностях предлагал кому-нибудь подобное.

– Вот теперь мне стало любопытно. – Амелин подался вперед. – Кто он? Этот ваш клиент. Страшный маг и волшебник? Или, может, тот, кого нельзя называть?

– Знаете что? – вмешалась я. – Если вы считаете, что мы глупые просто потому, что нам мало лет, то вы ошибаетесь. Мы в эти ваши разводки не верим и картину не отдадим. Да, Костя?

– Если ты говоришь «не верим», значит, не верим, – добродушно согласился Амелин.

– Все ясно. – Недовольно поднявшись, Кац выложил на стол свою визитку: – Это на случай, если передумаете.

Мы провожали его взглядами до тех пор, пока расплывчатый силуэт за окном кафе не поглотила осенняя тьма.

Я прижалась щекой к плечу Амелина, одетого в черную плюшевую толстовку:

– Неужели он и вправду думал, что мы купимся на эти глупости?

– А почему бы и нет? Для некоторых надежда лучше покоя.

– Но он не предлагал обмен.

– Желание – это и есть надежда. Люди надеются, что оно исполнится.

– Ну хорошо, а если предположить, что такое возможно, что бы ты загадал? Стать знаменитым? Богатым? Влиятельным?

Костик с укоризной заглянул мне в лицо. У него были очень светлые, занавешивающие половину лица волосы и черный, проникающий до самого сердца взгляд:

– Мы сейчас точно обо мне говорим?

– Тогда что? Крылья? Способность быть невидимым? Или волшебную палочку?

– Уже теплее. – Он поднял голову к потолку, задумавшись.

– Ты бы попросил Капищено, да? – снова предположила я. – Чтобы жить там припеваючи и ни в чем не нуждаться.

– И чтобы всегда было лето.

– И чтобы лето. Интересно, а можно загадать такое желание? Хочу, чтобы всегда было лето, и – бац! – на всю жизнь: солнце, зелень, голубое небо. Даже в Новый год.

– Надоест.

Мои пальцы, машинально поглаживающие его руку, остановились на запястье:

– А может, ты бы хотел прожить свою жизнь заново и что-нибудь в ней изменить? Что-то исправить или предотвратить? Раз уж мы считаем, что это по-настоящему волшебное желание.

– Исправить хотел бы, а вот жить заново – точно нет, – не раздумывая ответил он. – Зачем? Мне никогда не было лучше, чем сейчас.

В забегаловке рядом с кафе мы купили печеную картошку с разными наполнителями: грибами, сыром, красной рыбой, курицей и зеленью.

Все это было горячим завернуто в фольгу и так ароматно пахло, что всю дорогу, пока ехали домой на метро, мы ловили на себе голодные взгляды пассажиров.

Амелин обожал картошку. Я теперь тоже.

Ребята, Артём и Макс, с которыми жил Костик, уехали на пару дней за город, предоставив нам редкую возможность побыть вдвоем не в общественном месте.

Квартира у них была большая, трехкомнатная, с хорошим ремонтом и очень чистая. Ни за что не скажешь, что в ней живут трое парней. Убирались, конечно же, не они, но то, что Артём за этим тщательно следил, впечатляло.

Ели в комнате, сидя на ковре, с тарелками на коленках, а на низеньком журнальном столике стоял ноут, на экране которого крутились музыкальные видеоклипы.

Мы смотрели их и прикалывались над певцами с самовлюбленными искусственными лицами, над нелепой одеждой, глупыми текстами песен и пафосными сюжетами.

Это было весело и позволяло посоревноваться в сарказме не обижая друг друга.

Мне нравилось видеть, как Амелин смеется над пустяками, как по-мальчишечьи забавляется, весело шутит. Как гримасничает и дразнит меня. Нравилось, что в последнее время он все реже погружался в себя и стал намного спокойнее. Его словно отпускало. И то, что он поселился здесь, определенно сыграло в этом не последнюю роль.

У нормальных людей близость начинается с нежностей – поцелуев или прикосновений – у нас же всегда все начиналось с потасовки: шутливой дружеской возни или принципиального противостояния вроде драки подушками. Подобные баталии проходили бурно и длились до тех пор, пока пожар не разгорался до такой степени, что причина, по которой он начался, уже не имела значения.

Как правило, верх одерживал Костик, и мне приходилось подчиняться, но бывало так, что побеждала я, и тогда он охотно подыгрывал, изображая жертву: стонал, молил о пощаде и смешил меня в самые неподходящие моменты.

Телефон Амелина зазвонил, когда, уложив его лицом вниз и надавив коленом на позвоночник, я пыталась связать рукава толстовки у него за спиной.

– Выключи его, – попросил он.

Не поднимаясь, я с трудом дотянулась до дивана и, подцепив двумя пальцами, выудила трубку.

– Мила, – прочитала вслух. – Вы общаетесь?

– Нет, – сдавленно выдохнул он под моей тяжестью.

– Тогда зачем она звонит?

– Откуда мне знать? Я же не отвечаю ей, глупенькая.

– Вот и не отвечай. – Отшвырнув телефон обратно на диван, я уселась ему на спину. – И где же она сейчас живет?

– В Подмосковье где-то.

Мила была его матерью, но формально ее лишили родительских прав незадолго до его совершеннолетия. Так что бóльшую часть жизни Костик прожил с ней и натерпелся всякого. Нет, она сама и пальцем его не тронула, но регулярно приводила в дом злобных, отвратительных мужиков с садистскими наклонностями. Всех подробностей я не знала, Амелин отказывался об этом рассказывать, но его спина, покрытая шрамами от побоев и жутким ожогом, говорила сама за себя.

Прошлым летом у него умерла бабушка, оставив ему квартиру и дом в деревне. Мила с этим никак не могла смириться и давила Костику на совесть до тех пор, пока он не переписал на нее дом, который она сразу же выставила на продажу. Квартиру же пришлось сдавать.

Я ничего не слышала о Миле с лета, а объявлялась она, только когда ей что-то было от него нужно.

– Ты же не думаешь, что она просто соскучилась?

– Не думаю.

– Хорошо.

– Тоня, – он нетерпеливо подергал плечами. – Ты будешь мучить меня дальше?

– Я тебя не мучила!

– А что же ты делала?

– Пыталась объяснить, что твоя шутка про женскую логику несмешная.

– Тогда почему ты смеялась?

– Потому что ты мной манипулируешь. Это, кстати, тоже тебе нужно объяснить.

Однако настроения продолжать игру больше не было.

Освободив Амелина, я переползла к дивану и привалилась к нему спиной.

– Перезвонишь ей?

– Не собирался. – Он повернулся на бок и, подперев голову рукой, уставился на меня: – А надо?

– Тебе стоит сменить симку.

– Зачем? В звонках из прошлого нет ничего опасного. Они безобидные как тени. А тени означают, что там, где ты, есть свет.

– Для меня, Амелин, твои тени чернее этой самой картины, – я кивнула на стоявшее на комоде «Место на кладбище» и задумалась: – Почему все-таки Гаврилович для обозначения покоя выбрал именно черный цвет?

– А ты знаешь, что черный – это не цвет? – Костик сел по-турецки. – Ну, то есть это ученые так считают. Ведь его нет в цветовом спектре. И когда мы видим черный, это означает, что мы просто ничего не видим.

– Значит, я сейчас не вижу ни эту картину, ни твою кофту, ни твоих глаз?

– Ты видишь отсутствие их цвета.

– В этом есть какой-то особый философский смысл? Потому что если он есть, то я его не понимаю.

– Наверное, есть. – Амелин пожал плечами. – Я специально не думал.

– Подумай, – назидательно сказала я. – А потом смени симку.

– Вот именно это и называют женской логикой. – Он кинул в меня скатанный из фольги шарик. – С нетерпением жду твоих разъяснений.

Его широкая улыбка сияла. Резко подскочив, я бросилась на него. Но он, тут же обхватив меня, перевернул на лопатки и прошептал прямо в лицо:

– Смысл покоя в отсутствии чувств.

Глава 2

Никита

К восемнадцати с половиной годам моим главным открытием стало то, что самое удивительное и непредсказуемое в жизни – это сама жизнь.

Сегодня дела идут хуже некуда, ты подавлен, запутан, разбит. Тебя никто не понимает, ты зол и разочарован. Одиночество кажется бесконечным, а в ближайших планах муть и непроглядная тьма.

Но на следующий день вдруг просыпаешься и неожиданно понимаешь, что все хорошо. Даже очень хорошо, о чем ни подумай. И родители, хоть не идеальные, но вполне терпимые. И друзья пусть с тараканами, но все же надежные, и с учебой не то чтобы сильный напряг, и крыша над головой есть, и еда. А если в ближайшие четыре года не вылетать из универа, можно вообще особо ни о чем не запариваться.

– Ну, хорош, слов нет. Прям Аполлон Бельведерский. Юный Ален Делон. Патиссон – не иначе.

Бабушка, как всегда, тихонько подкралась и, остановившись в дверях кухни, критически наблюдала, как перед большим зеркалом в коридоре я выбираю, что надеть.

– Какой еще патиссон? – Я метнулся в свою комнату.

– Ну, актер такой модный из Голливуда. Думаешь, я отсталая?

Бабушка настырно отправилась за мной:

– Надевай рубашку. Девочки любят аккуратных мальчиков. Ты же с девочками идешь?

– Угу. – Я сделал вид, что полез в шкаф.

– А с какими девочками? Из твоего института? Или с Настей?

Про Настю я не говорил ей ни слова. Зато мой сводный брат Дятел успел наболтать с три короба.

– Угу.

– Что «угу»? – Она принялась машинально хватать вещи со стула и складывать их стопочкой. – Прихорашиваешься, как будто с Зойкой Мироновой на свидание собираешься.

В ее словах звучала провокация, но я пропустил это мимо ушей.

– Во сколько вернешься?

– Не знаю.

– Ты же понимаешь, что из-за тебя мы не спим?

Теперь, когда я с полным правом мог находиться вне дома после двадцати двух ноль-ноль, бабушка пыталась давить на совесть.

– Постараюсь непоздно.

– Ты в прошлый раз так говорил, а заявился в итоге в два.

– Я опоздал на метро.

– Поражаюсь твоему легкомыслию! У нас такой неприятный район, столько приезжих и опасных компаний…

– Ты сама говорила, что опасная компания – это все мои друзья.

– Ой, да, а как там Андрей Трифонов? – тут же переключилась она. – Служит?

– Служит.

– Очень хорошо. Таким, как он, полезно послужить.

Бабушка считала моего лучшего друга Тифона агрессивным и неуправляемым.

Это был общепринятый школьный ярлык, который к реальности имел весьма отдаленное отношение. Да, как-то раз Тифон заставил Малыгина у всех на глазах жрать мел, но это произошло потому, что тот гнобил и унижал пятиклашек.

Да, Тифон побил четверых «мальчиков» из приборостроительного колледжа, чьими справками из травмпункта директриса размахивала на родительском собрании. А то, что этим «мальчикам» было по двадцать лет и они, пьяные, писали в песочницу на детской площадке, никого не волновало.

Да, Тиф подрался с охранником из ТЦ, который лапал девчонок под предлогом того, что заподозрил их в краже.

Много чего было, но всегда по делу.

– И где же он служит? В Москве? – Бабушка вопросительно прищурилась.

Она лучше меня знала подробности жизни Тифона, потому что была в курсе всех главных районных сплетен, а события, происходящие в его семье, вполне тянули на неплохой мелодраматичный сериал с раскрытием тайн отцовства и историей многолетней любви между тетей Таней, матерью Тифона, и папашей Ярика Ярова, еще одного нашего одноклассника, с которым у Трифонова и без того были непростые отношения.

Всплыла эта история совсем недавно, и теперь ее обсуждали все кому не лень.

– В Подмосковье.

– Ну понятно… То он все нос от отца воротил, а как пристроиться понадобилось – сразу присмирел.

– Конечно воротил! – возмутился я. – Девятнадцать лет прошло после того, как Юрий Романович бросил его мать, а теперь внезапно возник и влез в их жизнь. Тиф не хотел, чтобы так получилось. Юрий Романович сам его вынудил.

– Да-да, конечно. – Бабушка делано покивала. – Пытками заставил.

Она цеплялась нарочно, со скуки, поэтому, собравшись за две минуты, я поскорее вылетел из квартиры, пока не успел ей нагрубить.

На самом деле насчет Зои бабушка не ошиблась. Я шел встречаться не только с Настей.

Перед тем как уйти в армию, Тифон взял с нас с Лёхой слово, что мы не дадим Зое скучать. Будем везде водить и веселить, чтобы ей вдруг снова не пришло в голову, что она устала от однообразия и предсказуемости. И данное обещание мы добросовестно выполняли. Иногда, если наше учебное расписание совпадало, ходили втроем гулять по району, но гораздо чаще развлекали Зою порознь. Лёха – вытаскивая на вечеринки, а я в основном звал в кино.

В этот раз мы должны были встретиться с ней на нашей станции в метро, а с Настей пересечься в центре, потому что она ехала с мамой из гостей.

Зою я увидел сразу, как только начал спускаться по лестнице: ее рыжую гриву невозможно было не заметить. Однако каково же было мое удивление, когда рядом с ней я обнаружил еще одну рыжую девчонку: она была в короткой юбке и с укладкой, как на выпускной.

Присутствие Зоиной младшей сестры Нины ничуть не обрадовало. Несмотря на то, что выглядела она весьма привлекательно, долго находиться в ее обществе мог человек только с очень крепкой нервной системой. Кто-то вроде Ярослава.

Я очень надеялся, что Нина с нами не поедет. Но ошибся.

– Ты, Горелов, не думай, – тут же заявила она, как только мы устроились возле дальних дверей вагона. – Я на это ваше дурацкое кино только от отчаяния согласилась.

– Дома – вешалка, – пояснила Зоя. – Мама с Соней и Толиком приехали. У них на даче обогревательный котел сломался, теперь пробудут здесь пару недель.

– Маленькие дети – это кошмар, – сказала Нина. – Никогда не заводи детей. Это такие вечно орущие и требующие жрать пиявки. Вся квартира провоняла мясными пюрешками и памперсами. А когда Сонька спит, все должны сидеть на кухне, потому что деться больше некуда. Если они через неделю не свалят, я реально из дома уйду. У тебя там случайно лишней комнаты нет?

– Я и сам с Ванькой в одной.

Нина брезгливо скривилась:

– Я бы даже на твоего Соломина согласилась.

– А как же Яров?

Время от времени Нина встречалась с Ярославом, но с учетом ее отвратительного характера периоды их перемирия длились недолго. Ярослав по праву считался гордостью школы. Он прекрасно учился, имел спортивные достижения, нравился учителям, а также был достаточно красив и независим, чтобы заслужить общественное признание. И до тех пор, пока он этим летом не окончил школу, Нина, оставаясь рядом с ним, чувствовала себя королевой.

– Его мама терпеть меня не может. – Нина передернула плечами. – А Ярослав скачет перед ней на задних лапках.

– Конечно скачет, – удивился я. – Она же болеет.

Нина поджала губы, но препираться не стала.

– А я люблю Соньку и возиться с ней люблю, – сказала Зоя. – Но Нина права – жить всем вместе ужасно. Мама орет, потому что ее злит, когда на семи метрах в кухне столпотворение, Толик докапывается по всякой фигне, Нина психует, а спрятаться от всего этого можно только в ванной, но туда тоже вечно очередь.

– Ну, вернется Тиф, сможешь перебраться к нему. Он же звал тебя.

– Не знаю. – Зоя помялась. – Я к такому еще не готова.

– К какому такому? – вытаращилась на нее Нина. – Это же просто квартира. Представь, что ты ее снимаешь. Не свалишь – я сама к нему перееду.

– Переезжай, – согласилась Зоя. – Только ты у него не то что на семи метрах – из круга на полу не выйдешь.

Я расхохотался. Подобное было вполне в духе Тифона. Однако Нина оскорбилась:

– Думаешь, ты такая особенная и распрекрасная? Трифонов вообще с тобой из жалости стал встречаться. Потому что ты сама на него повесилась и не отлипаешь. Думаешь, я не в курсе, что он не хотел, а ты его шантажом заставила?

– Не говори глупости. – Зоя растерялась.

– А кто мне плакался, что он тебя избегает и держит во френдзоне?

– Это не потому!

– Да-да, Тифчик же отличный друг, вот и не бросает друзей в беде. – Нина состроила гримасу. – Иначе с чего бы ты ему сдалась?

– Это ты перед Никитой концерт устраиваешь?

Зоя изо всех сил старалась держать себя в руках.

– А смысл? Он-то в теме.

– В какой теме?

– Да ты у него спроси. – Многозначительно подмигнув мне, Нина медленно прошла по проходу и встала у соседних дверей.

Зоя с тревогой посмотрела на меня:

– О чем это она?

– Понятия не имею.

Это было абсолютной правдой. Нина блефовала, но Зоя встревожилась не на шутку:

– Пожалуйста, скажи. Очень тебя прошу. Тифон про меня что-то такое говорил?

– Да нет же. Нашла кого слушать. Сестру свою не знаешь?

– Знаю, поэтому и спрашиваю. Кажется, она что-то конкретное имела в виду. У Андрея кто-то есть?

– Где? В армии? – усмехнулся я. – Соберись Тиф завести себе кого-то, ты бы первая об этом узнала. У него же принципы и понятия. Это такой же незыблемый закон, как закон гравитации.

– Ты прав. – Зоя схватилась за лацкан моей расстегнутой куртки и принялась с волнением его теребить.

– Что у вас с ней происходит? – Я кивнул на Нину.

– Трудно объяснить. Она и раньше сложная была, а сейчас совсем с катушек слетела. Цепляется по каждому пустяку. Всякую ерунду выдумывает, чтобы меня позлить. Подружкам своим обо мне гадости рассказывает. И я уже не знаю, где правда, а где ее домыслы.

Вся надушенная и сияющая, Настя уже нас ждала. В голубых глазах светилась улыбка, длинные светлые волосы блестели, а нежно-розовая помада на губах приятно пахла чем-то сладким.

Я схватил ее за руку и не отпускал до самого кинотеатра.

Мы с ней часто ходили в кино, оба любили его и могли потом часами взахлеб обсуждать даже самый пустяковый фильм.

Её легко мог заставить заплакать грустный или трогательный момент в кино, она переживала из-за плохих новостей в Интернете, любила детей, животных и вообще всех, кто казался ей беззащитным. Но с той же легкостью умела и радоваться. Часто простым мелочам или необычным стечениям обстоятельств: счастливому билету, хорошему сну, любимой песне, заигравшей в кафе, человеку, похожему на какого-нибудь актера или блогера, красивым картинкам в Интернете, смешным названиям блюд в меню.

Если у нее было хорошее настроение, она все время меня целовала. При каждой подвернувшейся возможности, просто так, без всякого повода. В метро, на эскалаторе, в очереди за билетами, иногда на ходу. Это был ее способ выражения радости, и мне он нравился.

В этот раз фильм оказался довольно примитивный, так что обсуждать было нечего. Как только мы вышли из зала, Нина тут же объявила, что проголодалась, но на фуд-корт не пойдет, потому что «такое» не ест.

Тогда Настя предложила отвести нас в дешевый китайский ресторанчик неподалеку, который быстро отыскался среди дворов в полуподвале старого жилого дома. Маленький темный, с традиционной подсветкой красных бумажных абажуров, такими же красными креслами и золотыми драконами на стенах.

Девушка-китаянка в черном фартуке постелила перед каждым из нас полосатую бамбуковую салфетку и выдала по тоненькой дощечке, внутри которой оказалось меню.

Настя объяснила, что порции у них огромные, поэтому можно заказать одну тарелку на четверых, что выходило почти даром. Особенно рис. Рис с говядиной, грибами, креветками, свининой, овощами, чем-то там еще, что я не запомнил, предоставив девчонкам выбирать самим.

Сначала на высокой деревянной подставке нам принесли черный пузатый чайник и четыре маленькие чашечки без ручек. От чая шел сладковато-терпкий аромат; разлитый по чашкам, он казался совершенно прозрачным. Настя сказала, что это улун и в переводе означает «темный дракон».

Напоминание о темном драконе вызвало улыбку. Зоя перехватила мой взгляд. Мы подумали об одном и том же. Татуировка черного ширококрылого дракона была набита на шее у Тифона, поэтому, не успев даже попробовать этот чай, я уже его полюбил.

Рис оказался настолько вкусный, что, пока мы его ели, почти не разговаривали, зато потом на всех накатило довольное умиротворение.

Девчонки заказали еще один чайник и, долго выбирая десерт, остановились на фруктовых шариках в карамели. Однако вместе с шариками на маленьком белом блюдечке нам принесли небольшое узорчатое пирожное, напоминающее кекс.

– Комплимент от нашего шеф-повара. Лунный пирог «Юэбин», – произнесла с сильным азиатским акцентом официантка, сунув мне в руки тарелку. – Для самой красивой девушки этого вечера.

Я завис буквально на несколько секунд, а когда поднял голову, чтобы уточнить, кому именно предназначается пирог, официантки уже и след простыл. Пришлось поставить блюдце на середину стола.

– Нет уж, Горелов. – Глаза Нины азартно заблестели, и, схватив пирог, она протянула его мне. – Отдай самой красивой из нас.

– Издеваешься? Откуда я знаю, что там у шеф-повара в голове?

Зоя взяла пирог у Нины и поставила перед ней:

– Все и так знают, что самая красивая – ты.

Но Нина снова подвинула блюдце мне:

– Пусть выбирает.

– Не хочу участвовать в ваших разборках. – Я мигом вспомнил неприятную сцену в метро.

– Ты, Горелов, всегда соскакиваешь, когда дело доходит до ответственных решений, – Нина дразнила нарочно.

– Нина, перестань! – Зоя попыталась забрать у меня блюдце, но на этот раз я сам схватил его.

Немного подержал навесу перед Нининым носом и, глядя на ее надменную улыбочку, резко поставил перед Зоей.

– Это твой выбор? – Нинина улыбка стала еще шире.

– Именно, – раздраженно выпалил я. – Довольна?

– Я-то довольна. – Она посмотрела на меня взглядом победительницы. – А вот будь я на месте Насти, то послала бы тебя прямо сейчас.

И тут до меня наконец дошло, в чем подвох. Дурацкая Нина опять все перекрутила.

Настя хотя и старалась улыбаться, заметно сникла. Я схватил ее под столом за пальцы:

– Не обижайся. Я спас тебя: этот пирог выглядит жутко калорийным.

Зоя потупилась, а Нина с интересом следила за Настиной реакцией.

– Разве можно на такое обижаться? – поспешно откликнулась та. – Я же знаю, что я не самая красивая.

– Конечно красивая! – Я почувствовал, как под свитером взмокла спина. – Просто, просто…

– Просто Никита отличный друг, – вступилась за меня Зоя. – Я ему сегодня столько жаловалась, что он меня пожалел.

– Это хорошо, – рассеянно ответила Настя.

– Ну-ну, – Нина деловито покивала. – Интересно получается, раньше ты его жалела, а теперь он тебя.

– Прекрати быть такой дурой! – набросилась на нее Зоя выйдя из себя.

– Сама дура! – парировала Нина.

В этот момент возле нашего стола снова возникла официантка и, широко улыбаясь, принялась сбивчиво извиняться. Но, только когда она забрала стоявшее перед Зоей блюдце с Лунным пирогом, до нас дошло, что она перепутала столики и «комплимент» предназначался не нам.

– Она тебе нравится? – прямо спросила Настя, когда, распрощавшись с Мироновыми в метро, я отправился провожать ее до дома.

– Ты обиделась из-за какого-то дурацкого пирога? – Обхватив за плечи, я попытался заглянуть ей в глаза, но она смотрела на покрытую ледяной корочкой дорогу перед собой.

– Есть такие люди, которые хотят нравиться всем и быть хорошими для всех. И лучше уж ни с кем не дружить, чем с теми, кому нельзя доверять.

– Это мне нельзя доверять? – оскорбился я. – Да я потому так и сделал, что Зоя мой друг, который нуждался в помощи. Так было надо, чтобы Нина о себе много не воображала. Она постоянно цепляет Зою. Я был уверен, что ты поймешь.

Мы остановились возле Настиного подъезда.

Начало декабря выдалось морозным. Изо рта шел пар, я потянулся к ней, чтобы поцеловать на прощание, однако Настя отступила назад:

– Всё в порядке. Ты сделал, как считал нужным и правильным. Зоя на самом деле самая красивая. Это честный выбор. Пока.

Сухо чмокнув меня в щеку, она ушла. Вроде и не ссорились, но на душе сделалось тошно.

Похоже, я вновь накосячил.

Глава 3

Вита

Моя мама уверяла, что «детская» любовь, такая, как моя, ничем хорошим не заканчивается. Что это всего лишь неосознанное влечение, вызванное гормональной перестройкой. И что настоящая, «правильная» любовь бывает только в осознанном, взрослом возрасте, когда двоих самодостаточных и здравомыслящих людей связывают общие увлечения и уважение.

Одним словом, мама была против Артёма. Не то чтобы он не нравился ей сам по себе: Артём всегда держался с ней подчеркнуто вежливо, как умел, когда вспоминал о своем «аристократическом» воспитании, но все остальное, что выходило за рамки ее поля зрения, вызывало полнейшее неприятие.

Маму возмущало, что он постоянно заваливает меня подарками, балует и, как она это называла, «растлевает». Но, сколько бы я ни пыталась объяснить, что между нами всего три года разницы, подобное поведение она считала аморальным и была твердо уверена, что Артём обязательно меня бросит, – ведь у таких, как он, нет ни стыда ни совести.

Прошлой весной, когда у нас вышла ужасная ссора и я не разговаривала с родителями почти месяц, маме пришлось пойти на ряд уступок в отношении Артёма. И теперь она уповала лишь на то, что наш отъезд к папе в Америку вырвет меня наконец из этой «порочной связи».

О нашем предстоящем переезде я сказала Артёму еще летом. Он ответил, что это невозможно, и больше мы на эту тему не разговаривали. Словно если молчать, то ничего не случится.

Однако выбирать не приходилось. Мне еще не было восемнадцати, и я никак не могла остаться в Москве только по собственному желанию. Стоило только заговорить об этом, как у мамы обязательно случался сердечный приступ.

Тогда я решила взглянуть на ситуацию с другой стороны.

В какой-то степени я тоже была для Артёма «порочной связью». Вместо того чтобы заниматься своей музыкальной карьерой, он слишком много времени проводил со мной. Его опекун всячески стремился избавиться от меня, из-за чего у них регулярно случались ссоры, а Макс, с которым мы, в общем-то, дружили и отлично ладили, периодически давал понять, что затянувшийся конфликт с опекуном ни к чему хорошему не приведет.

Сначала Макс очень радовался, что с моим появлением в Артёме вновь проснулось желание творить, и он начал играть на виолончели. Вот только увлекающейся натуре Артёма всегда всего было мало. И если ему что-то нравилось, он хотел иметь этого так много, сколько мог получить. Это касалось всего: и еды, и вещей, и отдыха, и развлечений, и меня.

Так что музыка, пусть и по другой причине, снова отошла на второй план.

Я не могла не винить в этом себя. Ведь я могла испортить ему жизнь ничуть не меньше, чем, по мнению мамы, он мне. Мой же отъезд освободил бы его от ненужных метаний и самоедства на почве творческого бездействия. Я искренне верила в то, что без меня Артём сможет полностью погрузиться в музыку.

У Артёма были все шансы стать звездой мирового масштаба, и больше всего на свете я желала ему счастья.

В моем представлении освободить его от себя было самым благородным и сильным поступком любящего человека. Необходимая и оправданная жертва ради него же самого.

Поэтому я молчала, с разрывающимся сердцем отсчитывая дни в календаре и надеясь на то, что Артём как можно дольше не узнает об этом моем решении. Я очень боялась его реакции и того, что он может устроить. А выкинуть он мог что угодно. Смелости и фантазии ему было не занимать.

Но он все же узнал. От нашей соседки, которой мама разболтала, что взяла билеты на конец декабря.

Вот тогда у нас и состоялся ужасно неприятный разговор.

Как и ожидалось, Артём воспринял известие с неприятием: сначала шутил и уговаривал меня остаться, а когда понял, что все серьезно, психанул, выдал нечто вроде: «Самые жестокие в мире люди – это дети», разбил о стену стакан и, пожелав «счастливого пути», пропал на три дня.

Затем вернулся, поинтересовался, не передумала ли я, а услышав, что от меня ничего не зависит, ответил: «Ладно. Переживу» – и снова пропал. Но через пару дней вновь поймал меня в подъезде и признался: «Нет. Не переживу».

– То, что ты решила все одна, ничего толком не объяснив, неправильно, – мягко, но поучительно сказал он, когда после его слов «не переживу» я, захлебнувшись в слезах и любви, обнаружила себя в его голубой с шелковыми шторами и простынями спальне. – Конечно, спорить с тем, что, выбирая между временем, проведенным с тобой, и мучительным поиском идеального звука, я предпочту тебя, было бы глупо. Но, если мне что-то по-настоящему нужно, я умею быть требовательным не только к другим. По-настоящему требовательным.

С непривычно серьезным выражением лица он стоял передо мной, скрестив руки на голой груди. Рваная косая челка занавесила половину лица, черный шарик пирсинга под нижней губой блестел, притягивая взгляд.

– Я забросил музыку в пятнадцать не только потому, что считал, что это насилие над моей личностью. Была и еще одна причина. Те люди, которые меня окружали, они всё мерили выгодой и деньгами. Но, создавая что-то, ты отдаешь частицу самого себя. Своей души. Обнажаешь ее и выставляешь напоказ. А они смотрят на тебя как на голого, разглядывают, оценивают и потом суют деньги в трусы. Выступать перед ними – все равно что метать бисер… Но, когда появилась ты, я снова захотел играть. Почувствовал, что ты можешь ощущать то же, что и я: свет, радость, обиду, боль… Красоту, в конце концов… Чего это ты улыбаешься?

– Ты смешно сказал.

– Что смешного?

– Про деньги в трусы.

Смягчившись, он присел рядом:

– Короче, твой отъезд сделает мое возвращение к музыке невозможным. Совсем. Только так, а не наоборот. Так что, если ты действительно желаешь мне счастья, тебе придется остаться.

– Это уже решено. Мама начала заниматься продажей квартиры и собирает документы.

Артём закрыл мне рот ладонью:

– Ничего не хочу слышать. Ты никуда не уедешь.

Через несколько дней маме позвонила директриса и вызвала ее в школу.

Я ждала в коридоре.

Их разговор длился минут двадцать. Из кабинета мама выскочила разъяренная, с выпученными глазами и съехавшими на нос очками.

– Быстро домой! – закричала она, словно мне было десять и я что-то натворила.

Пока мы мчались через дворы, она только яростно пыхтела, не отвечая на вопросы. А как только дверь квартиры за нами захлопнулась, заперла ее на все замки и объявила:

– Больше ты никуда не выйдешь.

– Мам, ты чего? Что я сделала?

– Что сделала?! – Она уперла руки в бока. – Совесть потеряла – вот что! Я готова была сквозь землю со стыда провалиться. Это же надо было до такого додуматься!

– Я честно не понимаю.

– Только не нужно придуриваться!

– Ты же знаешь, я этого не умею.

– Даже если твой идиот устроил это без твоего согласия, что еще хуже, то это была последняя капля моего терпения. Я запрещаю тебе общаться с ним. Больше никаких гостей, звонков и переписок. Дай сюда телефон!

Мама угрожающе двинулась на меня.

– Подожди. – Я отступила назад. – Ты должна рассказать мне, что произошло.

– Сейчас же доставай телефон.

– В чем Артём провинился?

– У меня в голове не укладывается! Это же надо додуматься: подговорить Марианну Яковлевну, чтобы она убедила меня не забирать тебя из школы.

– Это она тебе сказала?

– Разумеется. – Мама всхлипнула и принялась рыться в карманах в поисках носового платка. – И вот за что мне такое наказание?! Я ведь все для тебя делала. Все! И до сих пор делаю. А ты взяла и променяла меня на смазливого мальчишку.

Пока она мыла руки и ругалась из ванной, я попыталась тихонько исчезнуть, спрятавшись в своей комнате, но через полминуты она влетела туда с протянутой рукой.

– Давай телефон! По-хорошему давай. Иначе я позвоню в МТС и попрошу заблокировать твой номер.

Я достала мобильник и отдала ей:

– Мам, пожалуйста, успокойся. Ничего страшного не произошло. Ну, подумаешь, Артём поговорил с Марианной Яковлевной. Мы же все равно уходим из школы, и ты ее наверняка больше никогда не увидишь. Какая теперь разница, что она думает?

– Дело не в Марианне Яковлевне. Черт с ней! Но я не допущу, чтобы какой-то сопляк вмешивался в мою жизнь. Он и так уже испортил все, во что я вложила столько труда, а теперь собирается…

– Давай я схожу и поговорю с ним? Скажу, чтобы больше ничего такого не делал.

– Никаких «поговорю». Довольно. Наигрались.

Она вышла, громко хлопнув дверью.

Я схватила ноутбук, чтобы написать Артёму о том, что происходит, но, когда он загрузился, оказалось, что мама успела отключить роутер.

– Мне уроки нужно делать, – сказала я ей, зайдя на кухню.

– Занимайся по учебнику.

– Задания в электронный дневник пишут.

– Позвони Эле.

– У меня нет телефона.

– Я тебе дам свой. Потому что вайфая больше не будет.

– А как же ты будешь свои новости смотреть? И работы проверять?

– Хватит! – Она ударила ладонью по столу.

Об этом мама, вероятно, не подумала, поэтому еще больше разозлилась.

Но я все равно ушла, чтобы не выслушивать очередную порцию упреков. Завалилась на кровать и лежала в кромешной темноте, уставившись в потолок.

В комнате надо мной Макс слушал музыку, пару раз залаяла Лана, потом я различила голос Артёма. Они смеялись и еще понятия не имели, что произошло.

Мама же, сидя на кухне, весь вечер кому-то названивала, то выясняя, как запаролить вайфай, то жалуясь на меня.

Посреди ночи раздался звонок в дверь. Я услышала, как мама встала и прокричала не отпирая, что Вита спит.

Утром я подошла к ней, когда она завтракала, и крепко обняла:

– Давай не будем ссориться?

– Давай, – пробубнила она с набитым ртом. – Но мои условия остаются в силе.

– Можешь хотя бы телефон отдать?

– Нет. В ближайшее время ты его не получишь. Просто прими это как данность. – Она высвободилась из моих рук. – Обижайся сколько влезет, но ставить под угрозу благополучие нашей семьи я тебе не позволю.

– Но это насилие над личностью.

– Что? – Она перестала жевать. – Отобрать у ребенка телефон – насилие над личностью? Сама подумай, как это звучит.

Разговаривать было бесполезно.

Я решила, что сделаю вид, будто пошла в школу, пройду половину дороги и, когда мама перестанет смотреть из окна, вернусь, чтобы подняться к Артёму и поговорить.

На улице еще горели фонари и было довольно темно. Перед подъездом стоял какой-то незнакомый человек в меховой квадратной шапке, вроде той, что носили в советское время. Я обошла его и двинулась привычным маршрутом.

Человек направился в ту же сторону.

Я пересекла двор, свернула к пятиэтажкам и остановилась возле занесенной снегом детской площадки. Именно отсюда я собиралась вернуться обратно.

Но человек в меховой шапке тоже остановился. Одет он был в куртку цвета хаки и высокие солдатские ботинки на шнуровке.

Я терялась в догадках.

Дождавшись, когда мимо пойдут спешащие к метро люди, я пристроилась за ними. Однако не успела я сделать и пары шагов, как незнакомец вдруг преградил мне дорогу:

– Куда?

На вид ему было лет пятьдесят. Широкое плоское лицо, близко посаженные глаза и жесткий подбородок.

– Иди в школу, – произнес он приказным тоном.

– Вы кто?

– Носков Владимир Петрович.

– Кто?

– Теперь я присматриваю за тобой. Тебе мама не сказала?

– Нет.

– Странно. – Он нахмурился: – Ну, не важно. Твой маршрут: из дома до школы и обратно. Маршрут один – и никакой самодеятельности. И дай мне свое расписание.

– Вы будете ходить со мной в школу?

– Так точно.

– Каждый день?

– Каждый день по будням и в выходные по спецвызову.

– Это мама такое придумала? – Я была совершенно растеряна.

– Она должна была проинформировать тебя и подготовить, как указано в памятке.

– Она ничего не говорила.

– Так… – озадаченно протянул он. – Ты же Вита? Котова?

Я кивнула.

– Тогда все верно. Идем. А то опоздаешь. – Он простер руку, указывая направление.

– Зачем вы будете ходить со мной в школу? Мама боится, что на меня кто-нибудь нападет?

– Понятия не имею, чего боится твоя мама. Об этом в моих инструкциях не сказано.

– А что сказано в ваших инструкциях?

– Что я должен привести тебя в школу, а потом вернуть домой.

– Значит, вы вроде как мой телохранитель?

– Сопровождающий, – уточнил он.

– А это платно?

– Я работаю на агентство.

– Ладно, хорошо. – Я пока не понимала, как к этому относиться. – Тогда перед школой мне нужно будет зайти в одно место.

– Ты идешь в школу.

– Вы не понимаете, мне очень нужно.

– Это не обсуждается.

– Но я не хочу.

– Это тоже не обсуждается.

– Не можете же вы меня насильно туда повести.

– Могу.

– Тогда я закричу, и люди вызовут полицию.

– Это нестрашно. У меня есть документы и допуски с предоставлением мне полномочий. Все бумаги подписаны твоей мамой. – Развернув меня за локоть, он легонько подтолкнул: – Давай шагай.

Весь первый урок я просидела уставившись невидящим взглядом в доску. Нанять какого-то человека, охранника, чтобы я не сбежала, – до такого еще нужно было додуматься. В этот раз моя мама просто превзошла себя.

Когда я вышла из школы, снова было темно, но Носков никуда не делся. Словно мрачная тень, он отделился от забора и последовал за мной, держась на небольшом расстоянии.

Прошли совсем немного, и на пересечении с узкой проезжей дорожкой я увидела Артёма. Как всегда, в тонкой куртке нараспашку и с облаком сигаретного дыма над головой.

Я бросилась к нему, и он, тут же подхватив меня, поднял:

– Всё, поехали пообедаем. Я за сегодня так напсиховался, что у меня проснулся зверский аппетит. Хочу борщ со сметаной.

– Нам надо поговорить.

– Конечно надо. – Он поставил меня на ноги. – Вот и поговорим.

– Только есть проблема. – Я покосилась в сторону приближающегося Носкова. – Видишь вон того человека? Мама наняла его водить меня из дома в школу и обратно. Он не разрешит. Я уже пыталась отпроситься.

– Чего? – Артём вскинул брови от удивления. – Водить? Типа как под конвоем?

– Ну да.

– Не разрешит он… Да кто его спрашивать будет?!

Крепко сжав мою руку, Артём потянул за собой.

– Молодые люди, остановитесь! – послышался сзади голос Носкова.

Артём резко обернулся и небрежно бросил ему:

– Ты свободен.

– Пожалуйста, отойди от девочки, – с механической интонацией произнес Носков.

– Чего-о-о? – Артём загородил меня собой. – Шагом марш отсюда.

– Ты, парень, лучше не нарывайся. Я при исполнении, и с целью ликвидации опасности имею право применить силу.

– Нет никакой опасности, – вступилась я. – Это мой друг. Артём. Не нужно никакой силы.

– Так, ладно. – Артём подошел к Носкову вплотную и, немного наклонившись, что-то тихо сказал.

Нетрудно было догадаться, что он предлагает деньги. Это срабатывало почти всегда, однако Носков лишь упрямо помотал головой.

– Ну и дебил, – бросил ему Артём и снова взял меня за руку.

Я не успела сообразить, как это произошло, но в ту же секунду Носков сбил его с ног и, заломив руку, уложил на землю лицом вниз.

– Перестаньте! – Я кинулась к ним. – Вы не имеете права!

Больно вцепившись мне в локоть, Носков повел меня в сторону дома. Заметив, что Артём поднялся и догоняет, он достал из кармана короткую черную палочку и показал ему.

– Приближаться не советую. «Шерхан». Девяносто киловатт. Через одежду бьет отлично. Нейтрализует противника на несколько минут.

Артём шел за нами, но ничего не говорил. Я лишь слышала его тяжелое дыхание и спиной чувствовала, как он взбешен.

Слезы застилали мне глаза, ноги подгибались.

Возле подъезда Артём крикнул: «Витя, не волнуйся. Я решу это!» – и я снова попробовала вырваться, но безуспешно. Носков довольно грубо дотащил меня до квартиры, попрощался с мамой и ушел. Я свалилась ей под ноги и разрыдалась. Но она даже не подошла ко мне. Сказала только, что суп на плите, и закрылась в своей комнате.

Я лежала в коридоре, не раздеваясь, до позднего вечера. Сначала рыдала, пока голова не начала раскалываться, а потом уснула. Проснулась вся мокрая от пота, с онемевшей ногой, и едва дошла до туалета.

Мама на кухне смотрела «Ютуб». А услышав меня, снова предложила суп.

Но есть не хотелось. Ничего не хотелось. Такого опустошения и безысходности я не испытывала никогда.

«Самое ужасное, что может произойти с человеком, – это бессилие», – говорил Тифон, и теперь я поняла смысл этой фразы в полной мере.

Мы жили на первом этаже, на окнах стояли решетки. Я прикинула, сколько времени потребуется, чтобы перепилить их пилочкой для ногтей, и снова расплакалась. Потом водрузила стул на письменный стол и, рискуя неслабо навернуться с этой конструкции, дотянулась до потолка. Несколько раз стукнула со всей силы в него кулаком и прислушалась. Наверху стояла полнейшая тишина. Даже Лану не было слышно.

Мама вошла так неожиданно, что я, вздрогнув, пошатнулась и со страшным грохотом свалилась вместе со стулом. К счастью, упала на кровать, больно ударившись только лодыжкой о ее спинку.

– Совсем ненормальная? – Сначала мама перепугалась и кинулась меня ощупывать, а убедившись, что все в порядке, снова сделала каменное лицо. – Ты мне потом спасибо скажешь.

– Мамочка. – Я поймала ее за руку. – Пожалуйста, если ты меня хоть немного любишь, отмени все это.

– Думаешь, мне самой приятно? – Ее голос потеплел. – Если бы я не знала, что в твоей голове принимают решения не мозги, а гормоны, я бы никогда не пошла на подобные меры, но ты слишком подвержена влиянию. Артём из тебя веревки вьет. Ты делаешь все, что он потребует, и не способна ко взрослым, разумным поступкам.

– Ты боишься, что я передумаю ехать к папе?

– Именно. Нам остался всего месяц. И за это время не должно ничего случиться.

– А если я пообещаю, что не случится?

– Это исключено. Стоит тебе встретиться с ним, ты забудешь и обо мне, и о папе, и о всех своих обещаниях.

– Но я ведь уеду навсегда и, скорее всего, больше никогда-никогда его не увижу. Мне очень нужен этот месяц. Умоляю! Ты просто не представляешь, как я его люблю…

– Вот именно это меня и беспокоит больше всего.

Через час, когда я пыталась выучить историю, неожиданно раздался легкий стук в стекло.

Я подбежала к окну.

Артём стоял внизу. В руке у него был мобильник, и, стоило мне приоткрыть оконную створку, он тут же протянул его мне.

– Спрячь, – сказал он негромко. – Я тебе напишу.

– Это из-за директрисы, – прошептала я в ответ. – Поговори с мамой. Она сильно обиделась.

– Уже говорил.

– И что?

– Как видишь.

– Ты извинился?

– Сто раз.

– Пообещал, что больше не будешь?

– Тысячу раз.

– Что же делать? – Я по локоть просунула руку через ледяную решетку.

Артём прижался к ней щекой, а потом поцеловал ладонь:

– Потерпи немного. Я обязательно что-нибудь придумаю.

Я задержала дыхание – и тут сзади раздался крик.

– Ах вот откуда сквозняк! – В комнату ворвалась мама.

Резко дернувшись, я едва не сломала руку.

– А ну пошел отсюда! – заорала она на Артёма. – Еще раз увижу – полицию вызову!

– Они не приедут, – спокойно отозвался тот. – Я не совершаю ничего противозаконного.

Задохнувшись от негодования, мама схватила с подоконника банку для полива цветов и выплеснула ее прямо в него. После чего оттолкнула меня и, яростно захлопнув створку, задернула шторы:

– Подойдешь к окну и… – Она замялась, придумывая мне наказание.

– И что? Что ты можешь мне еще сделать?

Тут она заметила телефон, который передал Артём, и, с силой разжав мои пальцы, отняла его.

Ночью приезжала скорая – маме стало плохо с сердцем. Пока врачи снимали кардиограмму, у меня появился отличный шанс сбежать. Но я испугалась, что ей нельзя еще сильнее волноваться. Позже оказалось, что кардиограмма в норме, и доктор прописал ей только здоровый сон и прогулки на свежем воздухе.

Глава 4

Тоня

«Тоня, выручай! Вита не сможет приехать на елку. Ты должна заменить ее. За один день я другую Снегурку не найду».

Лёха написал прямо во время контрольной по алгебре.

Едва я отыскала в телефоне нужную формулу, как поверх нее всплыло его сообщение.

– Осеева! – Математичка метнулась ко мне: – Убери все сейчас же!

Телефон мгновенно исчез в рукаве свитера, но она все равно осталась стоять возле моей парты. Сосредоточиться на задаче не получалось. Если хочешь, чтобы у человека ничего не вышло, просто стой и смотри, как он это делает.

– Можно мне в туалет?

Подозревая, что я буду искать способы списать, учительница смерила меня презрительным взглядом, но все же милостиво отпустила.

Но я еще до туалета не успела дойти, как пришли новые сообщения: «Ну что?»

«Игнор?», «Это значит „нет“?», «Если откажешься, подставишь Амелина», «Меня тоже подставишь», «И маму мою», «Давай договоримся? Я тебе потом тоже что-нибудь хорошее сделаю».

Лёха писал и писал, как будто сам никогда не учился в школе.

«Завтра уже суббота. Мне нужен ответ прямо сейчас!», «Просто напиши „да“ или „нет“», «Ты в школе?» и, наконец, самое ужасное: «Сейчас я к тебе приеду».

Я ненавидела, когда кто-то из знакомых парней приходил в мою школу.

У нас подобные события всегда вызывали чрезмерный общественный интерес. Все тут же начинали шушукаться и обсуждать. И хотя некоторым девчонкам вроде Насти такое даже нравилось, я просто не выносила находиться в центре столь нездорового внимания.

К тому же это был Лёха – одноклассник Никиты и Тифона, который звездил в соцсетях, имел репутацию бабника и жил в соседнем районе. Его легко мог кто-нибудь опознать, и тогда хватило бы разговоров до конца учебного года.

– Ты обалдел? – закричала я в трубку, как только услышала его голос. – У меня контрольная!

– А у меня форс-мажор, – бойко парировал он. – Пожалуйста, скажи «да», и я от тебя отстану.

– Ладно. Хорошо. Только не пиши больше и не вздумай притащиться сюда.

– Без проблем, – весело откликнулся Лёха. – Удачи на контрольной!

Лёхина мама работала бухгалтером в компании, занимающейся организацией праздников и развлечений. Дела у них шли не особо хорошо. Сокращали расходы на аренду, зарплаты и сотрудников. Однако к Новому году их руководство пыталось воспользоваться горячим сезоном, чтобы подзаработать с минимальными вложениями.

Это рассказал нам сам Лёха, завалившись неделю назад к Артёму. Шел он прямиком к Костику, а застал на кухне всех нас.

Мы пили чай с эклерами и впятером играли в имаджинариум.

Посиделки получились спонтанные, эклеры тоже. Срок годности у пирожных закончился еще вчера, и Макс потребовал либо немедленно их съесть, либо выкинуть.

С одной коробкой расправились легко, но дальше дело застопорилось.

Ветер завывал в окнах, собака Лана, довольно крупный метис овчарки, попрошайничала возле стола, все смеялись над ней и забавными ассоциативными фантазиями друг друга.

Лёха ввалился продрогший и красный от первого мороза, а увидев четыре раскрытые коробки с разноцветными эклерами, чуть не задохнулся от возмущения:

– Не, ну ни фига у вас пир! На улице дубак дикий, а вы тут кайфуете, – схватил эклер и запихнул его в рот почти целиком.

Какое-то время все – Артём с Витой на коленках, Макс и мы с Костиком – молча наблюдали, как Лёха жует.

– Да потому, что я голодный! – пробубнил Лёха и, плюхнувшись на табуретку, взял второй эклер. – Вообще-то, я к Амелину шел, но вы можете остаться.

Лёха всегда был немного наглым, но за хорошее чувство юмора ему прощалось почти все.

Быстренько поведав нам о трудностях своей мамы и ее работодателей, он немедленно перешел к делу:

– Короче, нужно по выходным для детей новогодние утренники проводить. В торговых центрах, на ярмарках, ну или куда вызовут. Ничего сложного: сценку разыграть, хороводы поводить, песенку спеть. И потом с ними там немного потусить: чисто покривляться и пофоткаться. За четыре часа на нос три косаря. Что скажешь? – Лёха развернулся к Костику: – Ты попляшешь, я спою что-нибудь. Зря меня мама в музыкалку отдавала, что ли?

Артём издевательски хохотнул.

– Ой, да ладно. – Подколы Лёху никогда не смущали. – Мне из своих пацанов позвать некого. Кому я такое предложу? Никитосу? Ярову?

Лёха весело похлопал Амелина по спине:

– Ну, давай решайся. Больно не будет. Просто стишки свои про зиму почитаешь, и все.

– Стишки? Про зиму? – Костик поднял на него темный взгляд и низким замогильным голосом продекламировал:

Заковывая холодом природу,Зима идет и руки тянет в воду.Река дрожит и, чуя смертный час,Уже открыть не может томных глаз,И все ее беспомощное телоВдруг страшно вытянулось и оцепенелоИ, еле двигая свинцовою волной,Теперь лежит и бьется головой.

Вита испуганно распахнула глаза, Артём, давясь от смеха, уткнулся ей в плечо. Макс прикрыл лицо ладонью.

Лёха замер с третьим эклером в руке.

Я наблюдал, как речка умирала, —

Заунывно продолжил Костик.

Не день, не два, но только в этот миг,Когда она от боли застонала,В ее сознанье, кажется, проник…[1]

– Хватит. – Я пихнула его в бок.

Он вздрогнул и заморгал, словно просыпаясь ото сна:

– Ну, какой из меня Дед Мороз?

– Ладно. – Стих Лёху немного отрезвил. – Тогда будешь как обычно – зайкой. И можно без стихов, только танцы. Тебе что, деньги не нужны?

– Нужны, – признал Амелин.

– Вот и отлично, – обрадовался Лёха. – А Тоня будет белочкой.

– Никаких белок! – отрезала я.

– Может, ты? – Лёха вопросительно посмотрел на Макса.

– Что? Белкой? – Макс неодобрительно покачал головой. – Лёх, ты в своем уме?

– Ну а что? – Лёха шумно отхлебнул чай из моей чашки. – Ты вроде прыгучий.

Макс обиженно фыркнул.

– Максим у нас котик, – рассмеялась Вита.

– Тогда ты. – Лёха тут же перевел взгляд на нее.

Артём крепко прижал Виту к себе:

– У нас все выходные заняты.

– Если нужно, я могу, – неожиданно согласилась она. – И стихи могу выучить. Я их быстро запоминаю.

– Ты чего? – Артём нахмурился. – Серьезно собираешься этими глупостями заниматься? Тебе деньги нужны?

– Вовсе нет. Это же очень приятно. Как будто совершаешь маленькое чудо. Ребенок смотрит на всех этих зайчиков и белочек и верит в них как в настоящих. Я, во всяком случае, когда в садик ходила, верила.

– Да ты и сейчас веришь во все подряд. – Артём прервал ее речь поцелуем, и они стали целоваться так, что Лёха передумал брать четвертый эклер и поднялся:

– Тогда решено. Всем пришлю явки, пароли и сценарий.

– Сценарий? – удивился Амелин. – Речь вроде шла о танцах.

– А, – Лёха небрежно отмахнулся. – Я его сам еще не видел. Мать просила срочно четверых найти, вот я и ищу. Остался один. У вас на примете случайно больше никого нет?

Я сразу же вспомнила о Егоре Петрове, с которым мы подружились только в прошлом году, хотя и проучились вместе в одной школе десять лет. Он был старше меня на год и увлекался видеосъемкой, а летом даже поступил во ВГИК на режиссерский.

В том, что Петров согласится участвовать в представлении, я не сомневалась. Его творческая натура всегда тянулась к любым формам искусства, особенно если затея обещала быть веселой. Так что, сосватав его Лёхе, я и думать забыла про эти елки.

Домой шли вместе с Настей. Я злая из-за контрольной и Лёхиной просьбы, а Настя со слезами на глазах, всю дорогу ожидая, что я начну расспрашивать, что случилось, но я не спрашивала.

Наконец она не выдержала:

– Он меня не любит.

– Опять не тот смайлик прислал?

– Нет. Теперь точно.

– Не написал «доброе утро»?

– Ему нравится другая девушка. Зоя. Помнишь?

– Та самая Зоя?

– Да. Рыжая.

Пока Настя не сказала про Зою, я была уверена, что она все сочиняет, но, вспомнив рыжих сестер, смягчилась. Зоя мне не нравилась. Точнее, сама по себе она вроде была ничего, но то, как с ней все носились, раздражало.

Когда мы жили в Капищено, отовсюду только и слышалось: «Зоя то», «Зоя се»… Почему-то всегда было очень важно, чтобы все, что ни делалось, понравилось Зое.

Лёха, Тифон, Никита со своим сводным братом Ваней, Макс, лучший друг Артёма, и даже Петров с Герасимовым втянулись в этот дурацкий флешмоб под названием «Что скажет Зоя?».

Прежде чем взять что-либо из холодильника, я, видите ли, должна была «проинформировать Зою». Хотя большинство продуктов покупали Макс с Артёмом, а на остальное скидывались все вместе.

Зоя наставила повсюду вазы с цветами, чтобы они якобы перебивали вонь краски, но смесь этих запахов вызывала еще большую тошноту.

Я относилась к Капищено как к чему-то своему, родному, потому что однажды умерла в нем и родилась заново, а Зоя вела себя там как хозяйка: переставляла мебель, перевешивала картины и входила в комнаты без стука.

Зоя была девушкой Тифона, однако по каким-то неясным разговорам складывалось ощущение, что до его приезда в Капищено она неплохо проводила время с Максом. И что вроде бы существовало даже видео, где они спят в одной постели.

Все, правда, в один голос уверяли, что оно постановочное, но, как по мне, лучше бы уж Зоя встречалась с Максом. Потому что Тифону она никак не подходила. Он был серьезный, решительный и смелый, а Зоя только и умела, что смеяться и трясти рыжей гривой.

Амелин считал, что я тайно влюблена в Тифона и ревную.

– И он, он… Он выбрал ее. Представляешь?

В завершение своего рассказа Настя всхлипнула и разрыдалась.

В том, что дело закончится слезами, я не сомневалась.

– Серьезно? – Я не могла поверить своим ушам. – И ты не разбила ему эту тарелку о голову?

– Нет, конечно. – Настя трагично вздохнула. – Это же его выбор.

– Вот козел! – искренне возмутилась я.

– Нет, знаешь, он писал потом… Объяснял. Просил не обижаться. Сказал, что сделал это потому, что я не ем сладкое, но я никак не могу избавиться от чувства, что это неправильно.

– Ну и пошли его на фиг.

– Ты что? Как я могу?

– Берешь и посылаешь. Делов-то.

– У тебя всегда «чуть что – сразу посылаешь», а я не такая, я не умею. И не хочу.

– Тогда не жалуйся. Небось еще и сказала, что прощаешь.

– Нет. Я сказала, что для меня это не имеет значения.

– В таком случае не знаю, чем тебе помочь.

Настя снова заплакала, только теперь в голос. Шла и ревела крокодиловыми слезами как маленькая.

– Я уродка, и меня никто не любит.

– Ты красивая, и тебя все любят. – Я остановилась, вытерла ей лицо ладонями и крепко обняла.

– Кто «все»?

– Герасимов тебя любит, и я люблю. И Егор, кажется, любит… И Валера твой. Он еще тебе пишет?

– Пишет. Но вы не считаетесь. Я хочу, чтобы меня Никита люби-и-ил.

– Он тоже тебя любит.

– Не-е-ет!

– Идем ко мне. – Я обхватила ее за плечи. – Подумаем, что делать.

А пока шли через дворы и забежали в «Пятерку» купить колу, я уже придумала.

– Поверь, для тебя это реальная возможность заявить о себе. Лёха обязательно выложит кучу фоток. О тебе узнает столько людей. И все начнут писать, какая ты красивая. И Никита это обязательно увидит. Уверена, ему будет о чем поразмышлять. Считай, что это твой звездный час. Я поеду с вами, возьму у Петрова камеру и наделаю таких фоток, что твой Никита в осадок выпадет. И его рыжая Зоя тоже.

– Почему его? – испугалась Настя.

– Так просто, к слову пришлось.

– А ты чего не хочешь?

– Ну какая из меня Снегурочка? Я же не умею никого развлекать, тем более детей. Да еще и с красными волосами… Сама посуди. А у тебя они очень подходят. Заплетешь их в косу – красота будет неописуемая!

Почему-то слова насчет волос показались Насте наиболее убедительными, и она немедленно согласилась.

Никаких зайчиков и белочек в сценарии не было. Зато там были Дед Мороз, Снегурочка, Олень и Лихо из Темного леса, укравшее волшебные елочные игрушки.

Сюжет сказки новизной не отличался. Снегурочка с Оленем отправляются в Темный лес, где Лихо в обмен на игрушки требует от детей выполнять разные задания: читать стишки, петь песенки, танцевать. А потом признается, что украло игрушки, потому что встречать Новый год в одиночестве очень грустно. Снегурочка приглашает Лихо к ним на праздник, и все радостно водят хороводы, после чего зовут Деда Мороза, который раздает детям подарки.

Роли Лёха распределил сам. Себя он назначил Дедом Морозом, а Оленя и Лихо спихнул на Петрова с Амелиным. Олень должен был подначивать детей выполнять задания, а Лихо дразнить и смешить одновременно.

С Амелиным Лёха не прогадал. Настя сделала ему начес и нанесла тени так, чтобы вокруг глаз получились темные круги, а когда он натянул бесформенное реквизитное тряпье, то окончательно превратился в настоящую лесную нечисть.

Рога Оленя и объемное коричневое кигуруми Петрову тоже вполне подошли, хотя в нем Егор больше напоминал суетливого детеныша оленя, нежели взрослое благородное животное.

А вот Дед Мороз из Лёхи вышел никакущий. Слишком активный, с яркими молодыми глазами, чересчур много ржущий и постоянно жующий жвачку. Даже пожелтевшая и воняющая табаком борода его не спасала, оставалось надеяться только, что дети маленькие и ничего из этого не заметят.

Костюмы были не бог весть какие, и красный бархатный халат Деда Мороза не особо отличался от драной рубахи Лихо. Кроме того, в рюкзаках все ужасно помялось, а один рог Оленя перекрутился и странным образом торчал в сторону.

Зато Настя выглядела идеально. Худенькая, стройная, с аккуратной белой косичкой, длинными черными ресницами, в голубом, расшитом белым бисером и почти немятом сарафане.

Выступать предстояло на свободной площадке между Детским центром и фуд-кортом, где вместо нормальной елки стоял огромный картонный принт с ее изображением.

Поначалу детей было немного. Человек семь-восемь – те, кто пришел заранее и ждал начала представления. Остальные стали подтягиваться по ходу. Кто-то услышал крутившееся в динамиках жизнерадостное объявление о новогодней сказке, а кто-то просто шел мимо с родителями и захотел посмотреть. Потом появились и такие, кого притащили насильно. Этих я понимала лучше всего. Когда-то и меня так таскали. Вспомнив об этом, я вдруг поняла, что впервые пришла на елку охотно и без волнения.

Хотя на самом деле волноваться стоило, но это уже выяснилось потом.

Из динамиков за принтом заиграла «В лесу родилась елочка», и, мелко семеня, в центр условной сцены выплыла Настя. Подняла с пола маленькую красную коробку и стала делать вид, что наряжает елку. Доставала из нее один из трех золотистых шариков и будто вешала его, а на самом деле снова клала в коробку.

Вооружившись камерой Петрова, я усиленно принялась фотографировать. Кадров сразу вышло штук двадцать. Музыка продолжала играть, а Настя все наряжала и наряжала. Дети затаили дыхание, но ничего больше не происходило. Я прекрасно помнила, что по сценарию она должна поздороваться с залом, рассказать о том, что до прихода Деда Мороза ей нужно успеть нарядить елку волшебными игрушками, а потом отвернуться, чтобы Лихо, подкравшись с другой стороны, могло своровать игрушки.

Но Настя, не в силах произнести ни слова, молча зависла возле елки. Зрители ждали, послышались нетерпеливые детские голоса.

К счастью, в отличие от Деда Мороза, который еще без халата и бороды увлеченно болтал с девчонкой, продающей мороженое, Зло не дремало.

Комично растопырив скрюченные пальцы, Лихо подкралось к Снегурочке сзади и наставило рожки. Дети захихикали.

Настя огляделась, однако по-прежнему не проронила ни звука.

– Волшебные игрушки! – Лихо подняло коробку и победно потрясло ею над головой: – Если я их украду, Новый год никогда не наступит.

Настя растерянно захлопала глазами.

Дети дружно заголосили, пытаясь предупредить ее об опасности. Амелин показал им язык и исчез. С другой стороны выскочил Олень и, чересчур нервно проорав: «Бежим в Темный лес!» – потащил Настю за собой.

Даже утренники пятых классов смотрелись убедительнее. Однако дальше дело пошло веселее.

И хотя Настя на протяжении всего выступления продолжала молчать как партизан, а Петров нес невообразимую отсебятину, Амелин принял весь удар на себя и раскрылся с совершенно неожиданной стороны: очень смешно гримасничал, пританцовывал и все-таки сумел прочесть пару вполне безобидных стишков. Малышня пребывала в восторге, и после финального аккорда с Дедом Морозом они облепили Амелина как мухи. Висели на руках, дергали за рубаху, задирали и обнимали одновременно, а очередь фотографироваться с ним тянулась еще полчаса, тогда как востребованность Деда Мороза и Снегурочки закончилась минут за десять. Отчего я испытала необыкновенную симпатию и благодарность к этим детям. За то, что они смогли увидеть и почувствовать то же, что и я. Что полюбили его таким, какой он был на самом деле.

После этого выступления все ребята отправились по своим делам, а мы с Амелиным никак не могли разойтись, застряв возле моего подъезда. Дома у него как тигр в клетке метался взбешенный Артём, а у меня были родители.

Шел снег, и уже темнело, но, если крепко прижиматься друг к другу, становилось тепло и хорошо. Чувствовалось приближение Нового года.

Белки больших черных глаз Амелина блестели в ореоле темных нарисованных кругов. От него пахло гримом и теплом. Несколько прядок волос заледенели, а дыхание, наоборот, было горячим, и легкие облачка пара, вылетающие изо рта, то и дело притягивали взгляд. Я невольно ловила их губами, и мы целовались.

Раньше я терпеть не могла зиму с ее промозглой городской серостью, солевыми лужами, вечно затянутым свинцовым небом, а теперь странным образом все изменилось.

– Что бы ты сделал, если бы меня, как Виту, посадили под домашний арест?

– Пришел бы к тебе через зеркало.

– Как это?

– Через зеркальный лабиринт отражений. Не знаешь, что ли? Вошел в зеркало у нас в квартире, а вышел в твоей комнате. А потом, если бы ты захотела, увел тебя с собой.

– Ну вот чего ты сразу начинаешь?

– Честно? – Он лукаво посмотрел из-под заледеневшей челки. – Я бы ничего не делал.

– Так я и знала! Ты бы с мазохистским упоением слушал грустную музыку, учил новые стихи и страдал.

– Не страдал, а работал бы над эмоциональным фоном.

– Значит, грош цена твоим словам, Амелин, про «долго и счастливо».

– Это были твои слова.

– Но ты же тогда согласился.

– Я и сейчас согласен.

– Тогда почему не стал бы ничего делать?

– Потому что ты сбежала бы сама и заявилась ко мне с претензией, что не можешь столько ждать.

– Ну, вообще-то, да!

– У терпения есть много плюсов.

– Думаешь, я за тобой бегаю?

– Ну а кто приехал ко мне в деревню и насильно там поселился? Кто гнался за мной из «Хризолита»? – Его улыбка светилась. – Конечно, ты за мной бегаешь. Другого и быть не может.

Я отпрянула назад, но он удержал, а затем, быстро распахнув пальто, застегнул его с нами обоими внутри.

– Слушай, Амелин, с каких пор ты стал такой наглый?

Чтобы видеть его лицо, пришлось запрокинуть голову, и на ресницы тут же налипли снежинки.

– Да я совсем не возражаю. – Меня окутало срывающимся с его губ облаком пара. – Бегай, пожалуйста.

– Это уже не смешно. Я никогда в жизни ни за кем не бегала. И не буду! Ясно тебе?! Просто уясни себе это раз и навсегда!

– Хорошо.

– Что «хорошо»?

– Уяснил.

– Кость, – прошептала я серьезно. – Если ты еще что-то такое выкинешь, я тебя убью, честное слово.

Он засмеялся, и я впилась пальцами ему в ребра:

– Я не шучу.

Глава 5

Вита

Никогда прежде я не приходила в школу с несделанными уроками. Даже во время нашей прошлой ссоры с родителями я всегда продолжала учиться, потому что не могла иначе.

Но вчера все пошло кувырком. Из-за долгих слез голова была ватная и абсолютно пустая. А бессонная ночь и вовсе превратила меня в подобие зомби.

Поэтому, когда историчка попросила рассказать о предпосылках Февральской революции, я честно призналась, что не учила.

– Как не учила? – Историчка удивленно округлила глаза. – Но ты же хоть что-то помнишь из того, что я рассказывала?

– Монархическая система не справлялась с изменениями и не могла поддерживать новый тип экономики. На заводах работать было некому, сильно вырос внутренний долг, а несколько неурожайных лет привели к тому, что страна голодала.

– Замечательно! – обрадовалась историчка. – У тебя отличная память!

– Вот, крыса, – прошипел сзади Дубенко. – Нарочно набивала себе цену.

Послышались противные смешки.

– Тишина! – шикнула учительница. – Продолжай, Вита.

– К концу тысяча девятьсот шестнадцатого года государственная власть была дискредитирована фигурой Григория Распутина, оказывающего сильное влияние на царя через императрицу Александру Федоровну.

– А можно подробнее? – снова вылез Дубенко. – Как это – через императрицу?

– Мы тебе, Дубенко, потом дадим слово, – пообещала историчка.

– А правда, что Распутин был половым гигантом? – выкрикнул Зинкевич.

– Пусть Котова доклад на эту тему подготовит, – заржал Тарасов. – Со слайдами.

И все снова стали гоготать.

Раньше их компания во главе с Дубенко постоянно доводила меня, но потом, когда по просьбе Артёма с ними «поговорил» Тифон, о моем существовании они забыли. Однако после лета они снова стали донимать.

ОБЖ вел трудовик. Уроки проходили в классе музыки, потому что он находился рядом с кабинетом труда и после шестого урока почти всегда был свободен.

– Итак, тема: «Контртеррористическая операция и условия ее проведения», – прогнусавил трудовик занудным голосом. – Котова, подъем.

– Я не учила, – сказала я.

– Она и на истории так говорила, – крикнул кто-то. – Спросите ее про Распутина.

Глупость моих одноклассников была безгранична.

– Про Путина у нас в другом параграфе, – сострил в том же ключе трудовик.

Все снова заржали и долго не могли успокоиться.

– Так, пацаны, сидим тихо. Ну так что, Котова? Что там у нас с контртеррористической операцией?

– Просто поставьте мне двойку.

– Двойку? – Трудовик прищурился. – Любую оценку нужно заслужить. Даже двойку, а ты пока еще ничего не сделала.

Ему очень нравилось красоваться перед парнями. Наверное, в нашем возрасте он был одним из вот таких приспешников кого-то вроде Дубенко.

– Я, конечно, понимаю, что ты – золотая медалистка, но тебе должно быть стыдно, что вместо судьбы своей страны тебя интересует какой-то там Распутин.

Я хотела сказать, что Распутин – это тоже судьба моей страны, но тут с задней парты послышался громкий ритмичный стук.

Все резко обернулись – и я в потрясении замерла.

С самой дальней парты, сияя довольной улыбкой, медленно поднялся Артём. В руках у него было мое пальто.

– Я ее забираю, – объявил он.

– Не понял, – растерялся трудовик.

Артём ловко запрыгнул на стул, с него на парту, перебежал на крайнюю и, встав одной ногой на подоконник, распахнул окно.

В класс тут же ворвался пронизывающий морозный ветер. Шторы шумно затрепыхались.

– Я сейчас охрану вызову! – Трудовик переминался с ноги на ногу, но ничего не делал.

– Правильно. – Артём рассмеялся. – Как раз обсудите контртеррористическую операцию.

– Офиге-е-еть! – пораженно протянула Евсеева.

Это было представление, по ходу которого даже у Дубенко пропал дар речи.

Из окна сначала спрыгнул Артём, за ним я.

– Ты же не думала, что я буду сидеть сложа руки? – У него было абсолютно счастливое лицо.

Голубые глаза блестели, изо рта шел пар, от куража удачной выходки и радости нашей встречи он был весь взбудоражен и светился, как мальчишка, совершивший удачный набег на яблоневый сад.

Чтобы не пробираться через сугробы, мы пробежали по дорожке к дальней, всегда запертой калитке. За ней нас ждал Макс.

Прутья забора были ледяные, пальцы сводило. Артём подсадил, и я повисла на животе. Перекинуть ногу через перекладину, когда на тебе юбка и пальто, не так-то просто.

– Давай быстрей! – Макс нервничал, но Артём все еще веселился.

– Ща, погоди, руки погрею, – откликнулся он, продолжая держать ладони у меня на попе.

– После погреешь. Назад посмотри.

Мы повернули головы. Со стороны школы к нам мчался Носков. И он был уже настолько близко, что я могла различить шнурки на его ботинках.

– Вот черт! – Артёму стало не до шуток.

Макс подпрыгнул, дернул меня за пальто, и в ту же секунду я, кувырнувшись, оказалась у него на руках.

Следом прилетела моя сумка.

Однако Артём перелезть через забор не успел. Носков стащил его за ногу и повалил.

– Уматывайте, – крикнул он нам.

– Бежим, – Макс потянул меня за собой.

Но я не двинулась с места:

– Пожалуйста, помоги ему.

Громко выругавшись, Макс с легкостью перепрыгнул через забор и попытался оттащить Носкова. Произошла невнятная потасовка. Я вообще не поняла, как так вышло, но в один момент и Артём, и Макс странным образом прилипли к решетке. Приглядевшись, я увидела, что они оба пристегнуты наручниками, продетыми сквозь прутья. Один браслет на запястье Артёма, другой на руке Макса.

Артём бесился и сыпал проклятиями. Макс извивался молча.

Носков остановился напротив меня. Нас разделяли черные прутья.

– Идем домой.

– Отпустите их!

– Тебя отведу и отпущу.

– Они замерзнут.

– Если поторопишься – не успеют.

А в субботу Артём предпринял очередную попытку переговоров.

У мамы была старая советская пельменница, которой не пользовались лет семь. Но с чего-то вдруг она решила наделать пельменей и усадила меня помогать.

Мама раскатывала тесто и покрывала им пельменницу, а я закладывала в отверстия для пельменей фарш.

– Думаешь, я никогда не была молодой? – Она активно орудовала скалкой. – Все это у нас тоже случалось. Детские страсти – любовь до гроба. Не у меня, конечно. Меня в то время занимали гораздо более важные вещи. Учеба, например. Потому что и цель была, и смысл: человеком стать. Культурным, образованным, в столице жить, ходить на выставки и в театры. Книги читать. И уважать себя, и чтобы другие уважали. И чтобы, если семья, то с мужчиной достойным, а не двадцатилетним оболтусом, у которого и мозгов-то еще нет.

А вот у моих подружек и одноклассниц такие романы крутились – «Санта-Барбара» отдыхает. Насмотрелась я на их слезы и сопли вдоволь. И ты думаешь что? Ничего! Ни у кого из них ничего хорошего из этого не вышло.

– Ты мне все это уже много раз говорила, – скатав пальцами шарик из фарша, я аккуратно пристроила его в последнюю свободную ячейку.

– Много раз. – Она шлепнула пласт теста поверх мясных кружочков и принялась яростно его уплотнять. – Тогда в чем проблема? Откуда у нас этот конфликт?

– Ты очень правильно и разумно все говоришь, – я старалась говорить аккуратно, чтобы не злить ее лишний раз. – И я ни капельки не сомневаюсь в твоих словах, но в них нет ни одного про чувства. Про то, что они есть и тоже являются частью человека, как и мысли. Пусть даже и вызванные гормонами. Что в этом плохого?

– То, что эти твои чувства – дым. И когда он рассеивается, ты обнаруживаешь себя посреди пепелища: разруха и пустота.

– Нет, мам, извини, но ты хоть и умная, но иногда можешь ошибаться. Никакой это не дым. Чувства – это свет, который тебя греет. Это и счастье, и радость одновременно. Это то, что поднимает каждое утро тебя с постели и ведет сквозь непроглядную тьму, как пылающее сердце Данко. Ты бережно несешь их и очень боишься потерять. Ведь именно ради этого люди и ходят на выставки и театры, а не для того, чтобы поставить плюсик своей культурности.

– Вот это я и называю незрелостью. Ты сама-то хоть видишь, в чем разница между детским идеалистическим сознанием и взрослым жизненным опытом?

– Вижу. Ты ждешь, что все будет плохо, а я – надеюсь на хорошее.

Мама с грохотом швырнула скалку на стол и принялась со злостью выдавливать пельмени из отверстий. Они падали на стол, и я выкладывала их рядами на деревянную доску.

– Что ты от меня хочешь?

– Ты сама завела разговор.

– Да! Потому что там, в Америке, у тебя будут десятки таких Артёмов. Или Джонов… Не знаю. В общем, свет клином на нем не сошелся. Главное, ты сможешь сама реализоваться как личность. Стать тем, кем мечтаешь, и заниматься всю жизнь любимым делом. Потому что с мужчиной можно расстаться, а любимое дело – это навсегда.

– Ты знаешь, о чем я мечтаю, но ты против. Не думаю, что в Америке что-то изменится. Я вообще не уверена, что мне стоит туда ехать. Мне не нужны десятки Джонов.

Она так плотно сжала губы, что они побелели.

– Так я и знала, что этим все закончится.

В этот момент раздался звонок в дверь, я вскочила с табуретки, но мама оказалась быстрее. Кинулась мне наперерез, подлетела к двери и прижалась очками к глазку. По выражению ее лица я сразу поняла, что это Артём.

– Любовь Ильинична, – крикнул он. – Откройте, пожалуйста. Я хочу просто с вами поговорить.

– Откроешь? – с надеждой спросила я.

– Еще чего. – Она вытерла руки о фартук. – Я открою, а ты сбежишь.

– Поговори с ним. Он же извинился.

Звонок снова жалобно звякнул.

– Мне с тобой не о чем разговаривать. Уходи! – ответила она громко и в ту же минуту с возмущением отпрянула от двери.

– Что там?

– Комедию ломает.

– Можно мне посмотреть?

– Нет. – Она заслонила глазок ладонью.

– Что он делает?

– На колени встал, идиот.

И она снова приникла к глазку:

– Уходи! И перестань нас терроризировать.

– Я очень люблю Виту! – услышала я. – Я согласен на все ваши условия, только выпустите ее, пожалуйста.

Привалившись спиной к двери, мама зажмурилась:

– Какой стыд! Орет на весь подъезд.

– Выйди к нему сама, – предложила я. – Тогда я точно не сбегу.

– Отправляйся сейчас же к себе! – Она затолкала меня в комнату и, закрыв поплотнее дверь, чтобы не слышать криков и звонков, тоже осталась.

Мы сидели молча, пока все не стихло.

– Я тебе этого не прощу, – сказала я в наступившей тишине. – В тот раз простила. А теперь уже не смогу. Ты очень злая, мама. И жестокая. Когда я была маленькая, считала тебя самой лучшей. Самой доброй, умной и справедливой. Но теперь вижу, что это не так.

Она не отвечала. Сидела спиной ко мне и вытирала белыми от муки руками струившиеся из-под очков слезы.

Через полчаса за кухонным окном появился подвешенный на веревке букет роз. Он болтался туда-сюда на ветру, как красный маятник, и не заметить его было невозможно.

– Ты погляди-ка. – Мама всплеснула руками. – Он меня еще и дразнит.

Открыв окно, она притянула шваброй веревку с букетом к себе, обрезала ее ножиком и выкинула цветы в снег.

Всю эту ночь и половину воскресенья Артём играл на виолончели мои любимые песни. Я закрывала глаза и представляла, что он рядом.

Пару раз мама грозилась пожаловаться на шум, но, к счастью, все-таки этого не сделала. Потому что на самом деле ей тоже очень нравилось, как он играл. И это, кажется, единственное, что она в нем одобряла.

Глава 6

Никита

Я проснулся от яростного клацанья.

Дятел в пижаме и огромных наушниках сидел перед монитором и нервно дергал мышкой. На темном фоне экрана хаотично мелькали флуоресцентно-синие и красные штуки, напоминающие жуков. Колено его тоже дергалось, ноздри раздувались, губы беззвучно шевелились.

Судя по тревожной взвинченности, он отражал атаку.

Мы делили с Дятлом комнату больше года, и я почти привык к его ранним подъемам, но раньше его утро никогда не начиналось с игр. Однако, с тех пор как он променял свой драгоценный ЛОЛ на «Старкрафт», я уже ничему не удивлялся.

Из-за одного дурика ботана типа него самого Ваня совершенно съехал с катушек.

Я и подумать не мог, что он может быть таким упертым. Нет, я знал, что Дятел доставучий и настырный, но сам он в конфликты обычно не лез, а ради сохранения мира с легкостью шел и на уступки. Теперь же его переклинило.

Целыми днями он вынашивал планы, как умыть этого Маркова, который нарочно провоцировал других на споры и открыто нарывался, выставляя себя самым умным. Подобного золотой медалист Дятел, посвятивший всю свою школьную жизнь учебе, стерпеть никак не мог. Его возмущало не столько самомнение еще не окончившего одиннадцатый класс Маркова, сколько его «невоспитанность» и «отсутствие скромности».

Причем прямолинейного и порой откровенно грубого Тифона Дятел никогда не обвинял в невоспитанности, а обожающего прихвастнуть Лёху Криворотова – в отсутствии скромности. Марков же стал для него воплощением зла.

Услышав, что он играет в «Старкрафт», Ваня решил провернуть аферу.

Он потратил около двух месяцев изучая эту игру и прокачивая навыки, для того чтобы под видом таинственного незнакомца вызвать Маркова на дуэль. Однако, чтобы стать профи, двух месяцев оказалось недостаточно, а на большее терпения Дятлу не хватило. Поэтому, когда Марков его разгромил, Ваня завелся еще сильнее.

И теперь каждую свободную от учебы минуту постоянно играл в эту «очень сложную стратегическую игру на логику, расчет и координацию действий».

Я достал телефон. На экране висело ночное сообщение от Насти:

«Извини, завтра встретиться не получится. У меня болит горло».

Я чувствовал, что она продолжает обижаться, и уже сто тысяч раз раскаялся, но снова заводить тему про пирог и Зою не решался.

Воскресенье всегда сложный день. Дома сразу все: и папа, и Аллочка, и Дятел, и, разумеется, бабушка.

Они постоянно ходят туда-сюда, громко переговариваются или что-то ищут. Каждый вроде бы хочет отдохнуть, потому что выходной, но в итоге не может.

Бабушка жалуется, что у нее выходных не бывает, из-за чего Аллочка чувствует себя виноватой, и ей приходится торчать вместе с ней на кухне, выполняя распоряжения.

А папа вечно что-нибудь ремонтирует. Не успевает починить одно, как ломается другое. Он считает, что мы вчетвером ведем против него подпольную войну.

Сегодня он пытался починить пылесос. Я знал, что ему не хочется это делать и он давно принял решение купить новый, но пока про это молчал, чтобы не ссориться с бабушкой. Ведь «дедушка все в доме чинил сам».

Дятел же, в отличие от папы, очень загорелся идеей разобрать пылесос. Даже отвлекся от компьютера и ходил вокруг, давая советы. Папа заметно злился, но терпел. Аллочка его жалела – она тоже была за то, чтобы купить новый пылесос.

Но бабушкино слово у нас – закон, а непоколебимая уверенность Дятла в том, что починить можно что угодно, заставляла его, сидя в коридоре на полу, серыми от пыли руками в тысячный раз прочищать какие-то фильтры.

С родителями всегда сложно, даже если ты уже взрослый и сам родитель. Папа, конечно, любил бабушку, и Аллочка вроде любила, но та привыкла жить по-своему и постоянно всеми руководить. Ей и в голову не приходило, что может быть как-то иначе. И что, возможно, папа хотел бы весь день проваляться в кровати с книжкой или просмотреть целиком сезон «Фарго».

Единственный отдых, который бабушка одобряла, – культурный, и папа с Аллочкой могли побыть вдвоем, только когда шли на выставку или в театр, мало чем отличаясь от нас с Настей.

– Хочешь, я его выкину? – предложил я папе, когда Дятел на пару минут ускакал в нашу комнату. – Мне несложно. Ведь, даже если ты его починишь, лучше он работать не станет. У него плохая тяга и мешок забивается каждые пятнадцать минут. Ему уже лет сто, наверное.

– Тридцать. – Папа с благодарностью посмотрел на меня. – Но бабушка не разрешит.

– А я не буду спрашивать.

– Это нехорошо.

– Давай я его сейчас заберу, выкину и поеду куплю новый. Это часа три займет, не больше. А сидеть ты тут будешь до ночи. У нас же есть деньги на новый пылесос?

– Есть. Но… Бабушка будет очень недовольна.

– Пап, – я послал ему многозначительный взгляд, – нам что важнее: чистота или бабушкины воспоминания о том, как она стояла в очереди за этими пылесосами, которые они взяли на весь отдел?

– Чтобы купить новый пылесос, нужно разобраться, какой хороший, а какой нет.

Папа задумчиво разглядывал свои грязные руки.

– Пока буду ехать – погуглю. Ну, решайся! Свалишь на меня. Что не видел, не заметил… Просто, если его не выкинуть, она все равно заставит тебя его чинить, даже если появится новый.

Собрался я моментально – все равно искал повод куда-нибудь смотаться. Так что тема с пылесосом подвернулась очень удачно, и, пока Дятел рылся в шкафу с инструментами, я умчался из дома, прихватив пылесос.

Почти бегом дошел до контейнеров, зашвырнул туда отслуживший свое агрегат и уже спокойно, глубоко вдыхая морозный воздух, направился к автобусной остановке.

Однако дойти до нее не успел: где-то на середине пути позвонила Нина:

– Горелов, привет! Можешь зайти к нам?

– Прямо сейчас?

– Да. Это срочно.

Резко развернувшись, я торопливо зашагал к дому Мироновых.

Дверь открыла Нина в коротком домашнем халатике.

В квартире стояла подозрительная тишина и лишь из единственной комнаты едва слышно доносилась спокойная, мурлыкающая музыка.

– Что произошло? – с порога спросил я.

– Раздеться не хочешь? – поинтересовалась она с загадочным выражением лица и, пока я расшнуровывал ботинки, стояла надо мной, сверкая голыми коленками.

Повесив куртку на вешалку, я по привычке направился на кухню, но Нина указала на комнату.

Комната у них была большая, полностью заставленная мебелью и заваленная всяким барахлом. Половину свободного пространства занимал разложенный диван-раскладушка, в углу возле окна стояла детская кроватка и пеленальный столик.

Я остановился напротив зеркального шкафа, а Нина позади меня.

– Где же твои?

– В гости уехали. До вечера.

– А Зоя? – Я повернулся к ней и в ту же секунду обмер.

Перламутрово-розовый халат распахнулся и соскользнул к ее ногам.

Нина под ним была абсолютно голая.

Глубоко вдохнув, я машинально отшатнулся. Нина сделала шаг ко мне.

Последний раз я находился в таком потрясении, когда разыскивающие Артёма отморозки силой запихнули меня в свою машину и грозились убить.

– Так я, по-твоему, некрасивая?

В горле внезапно пересохло. Пришлось откашляться:

– Я такого не говорил.

– Значит, красивая? – Ухватив меня за запястье, она настойчиво потянула на себя, и я снова чуть не задохнулся.

Вспомнил вдруг, как Лёха с Тифоном обсуждали подобные ситуации. Разговор был шутливый и больше по приколу, но в ответ на Лёхины притворные жалобы по поводу домогающихся поклонниц Трифонов сказал:

– Из всех непоняток с бабами – эта тема самая простая.

В тот момент я был с ним полностью согласен, и только сейчас с катастрофической ясностью понял, что ничего простого в ней нет.

Крепко прижавшись всем телом, Нина сунула одну руку мне под свитер, а второй переложила мою ладонь к себе на попу. Очень мягкую и упругую.

– Ты мне тоже нравишься, Горелов.

Я застыл как истукан, не понимая, что предпринять.

Сколько раз я проигрывал себе подобный сценарий с участием Зои… Но здесь он совсем не подходил.

Пытаясь высвободиться, я качнулся назад, однако Нина с силой потянула на себя, и мы завалились на раскладушку дивана. Ее коленка прижала мое бедро.

– Нина, уйди, – сдавленно прошептал я.

Но она принялась так требовательно целовать меня в губы, что я все же немного поплыл, и за это время ей удалось стащить с меня свитер.

Тифону все было просто там, где не нужно вести разговоры. Но мне для того, чтобы решиться применить к девушке силу, пусть даже это Нина, понадобилось немало мужества.

Ее руки прошлись по моему телу, и, обрадовавшись произведенному эффекту, она немного ослабила хватку.

Я тут же вскочил.

– Ты меня за этим позвала? – Собственный голос показался чужим.

– Ага. – Нина бесстыдно откинулась на спину.

Я отвернулся, но в зеркале шкафа все равно видел ее отражение.

– Вы поссорились с Ярославом, и ты хочешь ему отомстить?

– Не-а. – Нина перевернулась на бок и подперла голову рукой.

Я огляделся по сторонам в поисках камер.

– Готовишь какую-то подставу?

– Откуда такие подозрения, Горелов?

– Потому что я тебя знаю!

– Я тоже думала, что знаю тебя. Но ошибалась… В тебе что-то есть. И я хочу это проверить.

– Хватит, – оборвал я, начиная по-настоящему злиться. – Я домой.

Вышел в коридор, чтобы обуться, но потом, сообразив, что свитер остался валяться на кровати, вернулся.

– Уйдешь – пожалеешь, – заметив, что я собираюсь забрать свитер, Нина быстро схватила его.

– Уже жалею. – Я протянул руку. – Отдай, пожалуйста.

– А чего ты такой стеснительный? Прямо как Соломин.

Я представил, как Нина потом будет рассказывать про это. Она ведь нарочно перевернет все так, чтобы выставить меня дураком. И смеяться будут все. Даже Лёха с Тифоном. Потому что ситуация и в самом деле глупая.

Единственным спасением теперь было лишь удержание принципиальной, идеологически верной позиции.

– У меня есть девушка, – серьезно объявил я. – Верни свитер!

– Неужели? Девушка? Эта та, которой не достался пирог счастья? – Нина расплылась в притворной улыбке. – Скажи честно, ты правда Зойку все еще любишь?

Быстро наклонившись, я схватил свитер, но Нина рванула его на себя, и я снова завалился прямиком на нее. У нас завязалась борьба. Я старался отобрать свитер, а она, обхватив меня ногами, яростно полезла с поцелуями.

Все это длилось от силы пару минут, пока над нашими головами не раздался удивленный возглас:

– Ого! Не ожидала, что у нас гости.

Возле кровати стояла Зоя и смотрела на нас с потрясением.

– А я не ожидала, что ты припрешься так рано, – огрызнулась Нина, выпуская из рук свитер.

Я моментально натянул его и поднялся. Зоя осуждающе покачала головой.

– Что?! – вспылил я.

– Ничего. Просто неожиданно.

– Да, блин, я же думал, что-то случилось. Нина так сказала.

– Не нужно оправдываться. Мне вообще нет никакого дела до того, кто с кем зажигает.

Тряхнув волосами, Зоя отправилась на кухню.

– Никто не зажигал. – Я побежал за ней. – Даже близко не было.

– У Горелова спички промокли, – крикнула нам вслед Нина и противно засмеялась.

– Фу! – Зоя передернула плечами. – Какая же она бывает мерзкая.

– Да-да, – охотно подтвердил я. – Совершенно с тобой согласен.

Зоя стала лихорадочно разбирать стоявшие на столе пакеты с продуктами. Обтерев взмокшее лицо рукавом, я прикрыл кухонную дверь.

– Можешь объяснить, что ей от меня нужно?

– Понятия не имею.

– Клянусь, она сама…

– Никит, я прекрасно знаю свою сестру. – Зоя понизила голос. – Все зависит от того, как ты сам к этому относишься.

– Ну ты чего? Конечно же, плохо отношусь! Мне вообще за пылесосом ехать нужно.

– Вот и поезжай. – Она вернулась к своему прежнему занятию.

Достав из посудного шкафчика чашку, я наполнил ее водой из-под крана и залпом выпил.

– Это все из-за Юэбеня?

– Чего?

– Ну, пирога того лунного. Из-за того, что я отдал его тебе?

– Типа того. – Зоя брякнула о стол консервной банкой. – Она теперь делает что угодно, лишь бы обидеть меня.

– Но должна же быть какая-то причина?

– Причина? – Зоя задумалась. – Если узнаешь, расскажи мне.

Я еще немного постоял, глядя, как она возится, и решил, что вряд ли добьюсь большего.

– Ты там звони, если что.

Она обернулась. Ее дымчатые глаза были отчего-то полны тревоги:

– Можешь честно ответить на один вопрос? Эта девочка Тоня… Тебе Тифон про нее говорил?

– Говорил, конечно. Они же вместе в передрягу с машиной попали.

– Нет, что он говорил конкретно о своем отношении к ней?

– Конкретного не помню. А что?

– Ладно, ничего.

– Тебе что-то Нина наболтала? – без особого труда догадался я.

Зоя смущенно кивнула:

– Она ссылается на Ярослава. Он тоже был тогда с ними.

Я растерялся. Впервые за все время, сколько я знал Зою, она засомневалась в Тифоне.

Многие девчонки в школе пытались добиться его внимания, но с ним ничего не прокатывало. Ни кокетство, ни любовные признания, ни откровенные домогательства. Тема девчонок вообще была не про него.

Он любил свой спортклуб, бокс, мотики, футбол, турник и зависать с пацанами на районе. Конечно же, ему нравилось иметь репутацию «крутого» и «опасного», и он намерено ее создавал, но к девчонкам это не имело никакого отношения.

Тифу важно было, чтобы все знали, кто он такой, и уважали, а весь женский пол для него делился на маму, Зою и остальных.

И хотя этим летом в его разговорах действительно стала фигурировать Тоня, я совершенно точно не помнил ничего, что могло бы поставить его репутацию под сомнение.

– Знаешь, Зой. – Я вложил в голос все закипевшее во мне негодование. – Когда мне Настя не доверяет, даже не так обидно, как сейчас. Не знаю, что у тебя там за неуверенность и что у вас на самом деле с Ниной, но Тиф этого точно не заслужил.

За одну остановку до магазина с пылесосами пришло сообщение от Дятла: «Никит, у бабушки поднялось давление. Папа очень расстроен и винит себя. Мама плачет. Пожалуйста, принеси старый пылесос обратно».

Я вышел из автобуса, перешел по подземному переходу на другую сторону и поехал обратно.

Глава 7

Тоня

В пятницу родители поссорились с самого утра. У них иногда бывало. Покричат, пообзываются, пошумят, а через час сидят как ни в чем не бывало в обнимку. Такие милые и довольные, словно это была не ссора, а часть развлекательной программы.

В тот день все начиналось точно так же. Они топали, хлопали дверьми и перекрикивались. Папа ходил за мамой, повторяя «не говори ерунды» и «ты сама себя накручиваешь», а мама пыталась закрыться от него то в спальне, то в ванной.

Закутавшись в тяжелый банный халат и мечтая о чашке чая с бутербродом, я выбралась на кухню. Там уже все стихло, а мама сидела за столом, уткнув лицо в ладони.

Плакала она очень редко, только в каких-то особенных случаях: из-за зубной боли, потерянной золотой сережки или грустного фильма, но чтобы из-за ссор с папой… Никогда.

– Что случилось?

Я растерянно застыла возле нее.

– Пойду полежу, – сказала она непривычно несчастным голосом.

Лицо было сухое, блестящее, но глаза все же припухли.

Услышать от мамы, что она собирается «полежать» с утра в будний день, вместо того чтобы сломя голову мчаться на работу, было из ряда вон выходящим событием.

– Можешь объяснить, что случилось?

– Просто поссорились.

– Это я слышала. А из-за чего?

– Не важно.

Она скрылась в спальне и не выходила оттуда до самого вечера, а когда я вернулась из школы, сказала, что плохо себя чувствует, и попросила прикрыть дверь.

Я ушла к себе и позвонила папе:

– Привет. А что у вас случилось? Мама плачет, и я от этого немного в шоке.

– Ничего, поплачет и, может, очнется.

Впервые я слышала, чтобы он так резко отреагировал.

– Пап, пожалуйста, объясни, что за драма.

– Вот пусть мама тебе и объяснит.

– Она не хочет.

Я услышала на заднем плане звон посуды.

– Малыш, я сейчас не могу говорить. Попозже тебе позвоню.

Он отключился, а я зависла в полном недоумении.

Для такого расклада должно было случиться что-то очень неприятное.

Мама с папой познакомились еще в школе и почти сразу поженились. И хотя меня они, конечно, любили, но друг другом всегда были заняты гораздо больше.

Чаще всего родители ссорились из-за маминой машины: поломок, штрафов, мелких аварий и прочего, чем потом приходилось заниматься папе. Или, бывало, из-за денег. Зарабатывали они хорошо, но папа любил жить на широкую ногу: дорогие рестораны, отели, брендовые вещи, в то время как мама старалась экономить и копить. Могли поругаться из-за того, кто из них лучше играет в теннис или разбирается в книгах и кино, или из-за того, кому идти на родительское собрание в школу.

Но что могло произойти такого, чтобы мама плакала, а папа, психанув, ушел?

В субботу утром мама, уже накрашенная и одетая, безжалостно разбудила меня, и мы поехали в «МЕГУ». Приехали и стали заходить в каждый магазин. Обычно она носила классические вещи, одеваясь дорого и со вкусом. Что-то модное, но не броское, а тут с пол-оборота накупила странные и провокационные шмотки: расклёшенная юбка на лямках, джинсовый комбинезон и огромную безразмерную футболку в стиле хип-хоп. После чего мы пошли и набрали тонну какой-то косметики.

Я очень надеялась, что к нашему возвращению папа уже будет дома. Однако в субботу он тоже не пришел.

Я написала ему в Вотсапе и Телеграме, но он нигде не появлялся со вчерашнего вечера.

Так что, лежа в кровати и глядя в потолок, мне все-таки пришлось впустить в себя страшную, чужеродную мысль о том, что у него могла появиться другая женщина.

Любовь не обязана быть вечной. Не бог весть какое открытие, но для меня это было как приехать из жаркой африканской страны в зимнюю Москву. Вроде и знаешь, что снег существует, но вживую его никогда не видел.

Папа был красивый, молодой и всегда привлекал внимание женщин, но я никогда не думала об этом всерьез, да и мама ему полностью доверяла. Иногда, глядя на то, как он примеряет рубашку или выбирает галстук, она могла бросить ироничную фразу вроде: «Твоим поклонницам понравится», но дальше шуток это не заходило. Поэтому и я привыкла думать, что родительские отношения – самое прочное и незыблемое во всем этом ненадежном мире.

– Не делай поспешных выводов, – сказал Амелин, после того как я выдала ему по телефону свои опасения. – Что бы ты ответила маме, если бы она спросила, из-за чего мы поссорились, когда я ушел из «Хризолита»?

– Что ты придурок.

– Видишь, а про твоего папу она такого не сказала, значит, отчасти чувствует и свою вину. А какая может быть ее вина, если, как ты считаешь, у твоего папы появилась любовница? И почему мама повезла тебя по магазинам и так странно себя вела?

– Ну… Например, хотела успокоиться или, если все же рассматривать версию любовницы, доказать себе, что она красивая. Не знаю.

– У Милы бывало похожее. Натворит каких-нибудь глупостей с вечера, а утром стыдно. Чувство вины – оно такое… Кто-то пытается исправить ошибки, а кто-то – утешить себя подарками.

– Думаешь, это она себе кого-то нашла? – ахнула я.

Заподозрить такое про маму я и подавно не могла.

– Нет. Просто все может оказаться совсем не так, как кажется.

Амелин всегда успокаивал чем-то подобным, рассказывая о скрытых причинах и недосказанности, о неспособности слышать, слушать и ждать. Он умел утешать, и, если бы верил в Бога, из него, наверное, вышел бы отличный священник.

В воскресенье им предстояло отправиться с выступлением на детский утренник в частный загородный дом. Кто-то из Лёхиных подписчиков пожелал пригласить его к себе, отчего Лёху просто распирало от гордости.

Сначала я тоже собиралась поехать с ними, пофотографировать и развеяться. Но потом выяснилось, что в машине, которую выделило агентство Лёхиной мамы, всего четыре пассажирских места, и мы договорились с Амелиным встретиться после его возвращения.

На следующий день мама полдня не выходила из своей комнаты, а папа не звонил.

Я поделала уроки, разобрала мешок с обувью и потом часа два в ожидании условленной встречи чистила фотографии в телефоне.

Почти все летние. В деревне у Амелина и потом в Капищено. Основную часть фотографий из деревни снимал Лёха, поэтому большинство из них были смешные.

Я, взмыленная, на четвереньках мою полы, а все кругом залито водой из-за того, что кто-то опрокинул ведро. Я лезу на яблоню за жирным орущим соседским котом, потому что парни отказались его снимать, сказав, что кот – мужик и должен преодолеть себя. Я, запутавшаяся в гамаке, я с опухшим из-за укуса мошки глазом, я позирую с сигаретой в руках в вульгарном желтом сарафане и дурацком венке из садовых ромашек, я лохматая, с отпечатком подушки на лице, я мокрая, облитая из шланга прямо в одежде, я на спор пытаюсь сварить компот из яблок, я раздуваю костер, я пытаюсь дотянуться до бельевой веревки, чтобы развесить постиранные вещи, и всё в том же духе.

Летние воспоминания всколыхнули массу теплых чувств.

Все, даже не самые приятные моменты сгладились, затуманились, изменили цвет и значимость, оставив на сердце только нечто приятно-обжигающее, как раскаленный песок на карьере, и волнительно-душное, как ночное предгрозовое небо.

Дойдя до фотографий из Капищено, я уснула. Зелень, зелень, очень много зелени, солнца, музыки и танцев, а когда проснулась, сразу услышала голоса. Мамин и папин. Спокойные. Негромкие. Помирившиеся и довольные.

Из окна струился призрачный зимний свет, выбираться из нагретой постели было прохладно, но я сразу же помчалась на кухню.

Мама сидела, облокотившись о стену и положив ноги на табуретку, а папа, стоя у плиты, варил кофе.

– Вы, вообще, нормальные? – невольно выкрикнула я.

Оба вздрогнули и обернулись.

– О, привет! – обрадовался папа. – Как дела?

– Пол холодный. – Мама кивнула на мои ноги.

– Нет. Сначала вы мне оба объясните, что это было.

Папа посмотрел на маму, мама на него.

– Мы помирились, – сообщила мама.

– Прости, что не отвечал, – сказал папа. – Не хотел расстраивать тебя своим плохим настроением.

– Ты где был?

– У Решетниковых.

– И?

Они опять переглянулись.

– Тоня, – медленно произнесла мама. – Ты уже взрослая и должна понять…

Глубоко вздохнув, она сделала паузу:

– Мы решили завести ребенка.

– Я решил, – с нескрываемой гордостью добавил папа.

– Что? – Смысл этих слов как-то плохо улегся в сознании. – У вас уже есть ребенок.

– Я имела в виду еще одного. – Мама поднялась мне навстречу. – Маленького.

– Ты беременна?

– Ну да. – Она пожала плечами.

– Ты же не против? – поинтересовался папа.

– Об этом нужно было заранее спрашивать.

Я все еще не могла осознать услышанное и понять, как я к этому отношусь. Я была готова к чему угодно, даже к разводу, но уж точно не к ребенку.

– Ты расстроилась? – спросила мама.

– Нет, просто это неожиданно. Очень. И еще, я не понимаю, почему вы из-за этого поссорились. Папа не хотел?

– Мама не хотела, – поспешно ответил он.

– Да. Потому что я совершенно не готова сесть дома. У меня работа, фитнес, планы на жизнь. Я же еще молодая. Мне и сорока нет.

– Вот именно! – воскликнул папа. – Самое время! Когда родилась Тоня, я вообще не понял, что произошло. И ты не поняла. А сейчас все по-другому. К тому же для полного комплекта мне нужен сын.

– Вот этого не обещаю, – рассмеялась мама.

– Ладно-ладно. – Папа подмигнул мне. – Девочка тоже сойдет.

Ребята очень сильно задерживались, на мои сообщения Амелин отвечал редко и сухо, а меня просто распирало поскорее рассказать ему о ребенке.

– Его еще нет. – Дверь открыл Макс.

– Знаю. Можно подожду?

– Подождать ты, конечно, можешь, но потом не жалуйся.

– А что такое? – Я заглянула вглубь квартиры, но ничего подозрительного не заметила.

Только из-за закрытой двери лаяла собака.

Однако буквально через пару секунд послышался грохот, и Макс, скривившись, быстро провел меня в комнату, где жил Амелин.

– Если Тёма зайдет – не реагируй. Вообще. Никак. Он очень сильно не в духе.

Макса я знала не очень хорошо. Этим летом в Капищено мы смогли познакомиться ровно настолько, насколько позволяла обстановка: лето, жара, блаженное безделье и безбашенное дуракаваляние. А когда все вокруг легко и весело, очень сложно по-настоящему узнать кого-то.

Выглядел Макс симпатичным скромным парнишкой с густой пшеничной челкой и волевым подбородком. Молчаливый, такой, про которых говорят «себе на уме». Однако при внешней сдержанности он был, пожалуй, самым рисковым и отчаянным среди всех моих знакомых.

В этом я смогла убедиться, когда он полез в глубоченный колодец со сломанными скобами, где на дне валялись груды камней. Даже Артём не осмелился, а Макс спустился.

К Артёму же я относилась со смешанными чувствами.

Сочетание красоты и богатства может испортить кого угодно. И Артём не был исключением.

Его заносчивость и самоуверенность частенько меня бесили, однако смелость, прямолинейность и энтузиазм странным образом сглаживали это ощущение, да и на Амелина его общество действовало положительно. Артём, как никто другой, умел вытаскивать Костика из загрузов.

Эти двое были настроены на какую-то общую волну вечного скепсиса и обожали эпатаж. Неудивительно, что, оказавшись в одной больничной палате, они так быстро сошлись.

Артём любил задираться, Амелин – провоцировать, при этом оба, будучи отличными актерами, старательно работали на публику, так что их шутливые перепалки порой доводили до колик.

Артём появился сразу, стоило Максу выйти из комнаты. На нем были серые спортивки и чересчур обтягивающая футболка, вероятно севшая от неправильной стирки.

Ему нужно было сниматься в кино. Даже в домашней одежде, взлохмаченный и злой, он выглядел как молодой бог.

– Не хочешь перевестись в другую школу? – Он подошел и, не вынимая рук из карманов, наклонился вперед, чтобы заглянуть мне в лицо. – Я заплачу.

– Спасибо, у меня есть деньги.

– Пф-ф. – Он делано закатил глаза. – Ну хорошо, а чего ты хочешь?

– Для начала знать, зачем тебе это нужно.

– Ну, блин. – Он выпрямился. – Ты же в курсе про Виту? Я теперь даже поговорить с ней не могу. А если ты переведешься к ней в школу, то сможешь передать телефон. И вообще, поможешь мне все организовать.

– Что организовать?

– Побег.

– Ты серьезно?

– Абсолютно. – Его голубые глаза были полны решимости.

Я отступила на шаг назад:

– А если не согласишься, выгоню Амелина отсюда, пусть живет, где хочет.

Он театрально взмахнул рукой, и я улыбнулась:

– Чтобы попасть в другую школу, необязательно переводиться. Я могу просто так сходить туда и на перемене все передать.

– Там турникеты, электронные пропуска и охранник. Меня, кстати, уже не пускают.

То, как Артём нервничал, забавляло, но тема по спасению Виты мне нравилась.

– Если прийти к первому уроку, когда все вваливаются в восемь утра, упакованные в тысячу одежек, сонные и засыпанные снегом, то вообще узнать никого невозможно. Пропуск тоже фигня. Скажу, что забыла, они не имеют права не пустить. Потому что школа отвечает за жизнь и здоровье ребенка до конца занятий, а если я, к примеру, пойду домой за пропуском и меня собьет машина, то директора и охранника отдадут под суд.

– Да ты продвинутая, я смотрю. – Артём одобрительно покачал головой, а затем смущенно пояснил: – Я же в школе никогда не учился. Для меня там все очень странно устроено. Завтра утром сможешь? Пожалуйста.

Последнее слово он произнес уже без давления, по-человечески.

Артём был настырный, и я понимала, что, после того как я сказала, что попасть в школу нетрудно, он заставит меня это сделать любыми способами. Однако ответить не успела.

Позади него со снежинками в волосах и на плечах пальто неожиданно возник Амелин.

– Всё в порядке? – спросил он.

– Короче, договорились, – бросил Артём мне и, ответив Амелину, что «все нормально», быстро вышел.

А Костик так и остался вопросительно стоять на пороге:

– Пожалуйста, скажи, что ничего не случилось.

– У нас будет ребенок! – тут же выпалила я.

Мы разговаривали полушепотом в темноте. Я так люблю. Раньше я очень боялась темноты, а потом приняла ее, и оказалось, что с ней вполне можно жить. Темнота помогает понимать себя и слышать других. Она лечит боль и пробуждает чувства.

Да и темнота снежного городского вечера никогда не бывала по-настоящему темной, такой, как бывает в подвале или колодце. Серо-голубую темноту теплой квартиры наполняли тени и полутона, а не ледяное отчаяние бездонной пропасти.

Я лежала у него на коленях, и он гладил меня по волосам. Ладонь у него была мягкая и теплая, а толстовка пахла Артёмом. У них все в квартире пропахло его туалетной водой и лавандовым кондиционером для белья. Приятный, свежий и жизнеутверждающий запах, но мне не нравилось, что за ним я переставала чувствовать самого Амелина.

Новость о ребенке он воспринял с большим воодушевлением и минут пятнадцать убеждал меня, как это интересно и здорово, так что я и сама понемногу стала проникаться этой мыслью. А потом заговорили об их поездке.

– Там здоровенный загородный дом, – сказал Амелин. – Богатые люди, слуги, картины на стенах, свет загорается, стоит только об этом подумать, и дети, которым, кажется, уже нечего хотеть.

– Вас плохо приняли?

– Да нет, нас даже продлили, а перед отъездом накормили. Но атмосфера… неприятная. Все женщины в золоте и с пластикой, а мужчины – снобы и извращенцы.

– Интересно, как ты это понял?

– В моей жизни было много разных людей, и обычно от того, что я про них пойму, зависело мое благополучие. А у этих искусственные улыбки и злые глаза. И дети злые. И, знаешь, это такая злость не на что-то конкретное, а как состояние души.

– Господи, Амелин, ты как всегда. То, что у них другой социальный статус и стиль жизни, вовсе не означает, что они извращенцы.

Он не ответил, и повисла глубокая многозначительная тишина, которая становится понятной именно в темноте.

– Можешь рассказать нормально? С самого начала.

– С начала? Хорошо. – Я услышала в его голосе улыбку. – Только это надолго.

– Прекрасно, – я устроилась поудобнее. – Люблю твои сказки.

– Так вот, ехали мы туда долго-долго. Дорога петляла и петляла через лес… А когда проезжали поле, над нами пролетел огромный черный ворон. Так низко, что чуть машину крылом не задел. И я тогда сразу подумал, что это не к добру.

– Лёха сказал, что вы домчали за полчаса по Каширке.

– Тоня. – Костик обиженно убрал руку с моей головы. – Ну, ты же знаешь, что я тебе рассказываю «как на самом деле», а Лёха вечно все сочиняет.

– Хорошо-хорошо. – Я вернула его руку обратно. – Продолжай.

– Дом, куда мы приехали, не такой здоровый, как Капищено, но все равно очень большой.

Темные деревянные полы, светлые стены, раздвижные двери. И нигде ни пылинки, ни пятнышка, ни капельки на зеркале. Холодный, мертвый, безжизненный дом.

Выступали в гостином зале. Огромные панорамные окна в пол, трехметровая елка, длинный обеденный стол, посредине площадка для танцев.

Детей сначала загнали на диваны. Их было семеро: возраст от пяти до десяти. Но долго они там не просидели, полезли Лихо ловить. Это злые дети, я тебе честно говорю, они меня уронили и очень больно щипали, били и кусали.

Я сделал вид, что плачу, но ни один ребенок меня не пожалел… И не заступился.

– Бедный. – Я обняла его и какое-то время так держала. – Но ты же был олицетворением зла, а со злом нужно бороться.

– Зло – это поступки, а не то, что им кажется.

– Лихо украло елочные игрушки и оставило детей без Нового года.

– Лихо украло игрушки понарошку, а били они меня по-настоящему.

– Но они же дети и еще не понимают, что тебе больно.

Амелин грустно вздохнул:

– Дело не в том, что они меня били, а в том, что им это нравилось.

– Тогда почему ты терпел?

– Было интересно, до чего они дойдут. Эксперимент. Изучение природы зла.

– Все ясно. Не сомневаюсь, что ты нарочно дразнил их, а теперь прикидываешься несчастным.

– Еще там была одна девушка…

– Она тоже била тебя?

– Ну вот, ты уже ревнуешь.

– Ничего подобного!

– Но ты это сказала таким тоном…

– Каким?

– Возмущенным.

– Неправда.

– Глупенькая, я же тебя знаю. Если бы я сказал, что целовался с ней, это обидело бы тебя гораздо меньше. Но клянусь, бить меня я разрешаю только тебе. Ну и детям еще. Но это другое.

– Так! – Я схватила его за подбородок и заглянула в глаза. Они были чернее темноты. – Значит, ты с ней целовался?

– Нет. Честно. Просто она одна меня пожалела, спасла оттуда и забрала лечить.

– Лечить? – Я аж села.

– У меня ведь губа была разбита.

– Я не заметила.

– Так уже все прошло.

– Ну ладно и что потом?

– Потом мы сидели у нее в комнате и просто разговаривали. Я пытался сказать, что у нас время закончилось, но она ответила, что это не важно. И что, если захочет, ее папа купит нас, и мы будем жить у них круглый год.

– О чем же вы разговаривали?

– Обо всем. Не знаю, ну вот как обычные люди разговаривают.

– Ты никогда не разговариваешь как обычный человек.

– Она злилась на свою семью и говорила, что они все ужасные. А я слушал и кивал.

– Стихи читал?

– Совсем немного.

– Сказки рассказывал?

– Сказки – нет.

– Она красивая?

– Вообще нет. Совсем некрасивая. У нее кривые зубы, косые глаза и горб.

– Горб?

– Ну как бы одно плечо выше другого.

– Все ясно, значит, красивая.

– А когда мы вернулись, она стала просить отца оставить меня у них жить.

– И?

– Он предложил мне остаться. И платить за то, что я буду ее развлекать. Позвал к себе в кабинет и долго рассказывал, как они с ней намучились. Что она два месяца назад вернулась из реабилитационного центра после неудачной попытки самоубийства, ничего не хочет, ничто ее не радует и что сегодня впервые за все это время она хоть чем-то заинтересовалась.

– Кажется, я начинаю догадываться, что за разговоры «о жизни» у вас были.

Амелин обнял меня сзади и положил подбородок на плечо.

– Ты такая у меня умная!

– Значит, ты отказался?

– Это было довольно сложно. Он стал давить и угрожать. Пришлось показать ему свои руки и прочесть «Жатву глубокой скорби». И он вроде понял. Нет, не Маркеса, а то, что я ему не подхожу.

– И это все?

– Но ты хоть немного рада?

– Чему? Что ты не согласился стать придворным шутом?

– Нет, что тебе я достался бесплатно.

– Мне приходится расплачиваться своими нервами, а это намного дороже денег.

– Поверь, твои нервы в безопасности. Я же тебя очень люблю!

Глава 8

Вита

Утро выдалось морозным. Щеки и нос горели, шарф под горлом и прядки волос покрылись мелкими комочками льда. Пальцы еле сгибались. Из носа текло.

Мальчишки, класс седьмой, нарочно устроили толкотню перед турникетами. Их девчонки громко возмущались, но пройти не могли.

Часы перед входом показывали восемь двадцать.

Охранник отключил блокирующие проход вертушки турникетов, и весь скопившийся ученический поток хлынул заснеженной лавиной в раздевалку. Такое происходило каждый день, я не обращала внимания.

Между вешалок царил неменьший бардак. Найти свободный крючок, переобуться и при этом не скинуть чужую одежду – задача не из легких. Зимой каждое утро в школе напоминало маленькое сражение. И я в нем была далеко не лучшим бойцом.

С обувью приходилось сложнее всего. Банкетки занимали самые шустрые – пристроиться некуда. Чтобы расстегнуть один сапог, стоя между вешалок, приходилось несколько раз нагибаться и разгибаться, пропуская кого-нибудь мимо.

Наклонившись в очередной раз, я почувствовала, что сзади кто-то стоит, но выпрямиться не успела. На спину легла чья-то тяжелая рука и надавила так, что моя голова оказалась под висящей одеждой.

Ужасное положение, отвратительная ситуация.

– Стой, Котова, и не рыпайся.

Я узнала голос Дубенко.

– Ты вообще в курсе, что из-за твоего кренделя трудовика чуть не уволили? А на окна поставили замки, – сказал Тарасов, – и теперь на Новый год ничего не пронесешь?

Под «ничего не пронесешь» Тарасов имел в виду алкоголь, который они передавали через окно в кабинете труда, когда в школе проводили вечера.

– Так что с тебя вся дискотечная алкашка. Список скину. Как будешь проносить – твои проблемы. И попробуй только спалить или нажаловаться. Я тебе такое устрою, всю жизнь помнить будешь. А вздумаешь подослать очередных отморозков, мой папа их посадит. Он у меня теперь майор.

Отец Дубенко работал участковым полицейским и вечно его отмазывал.

Я попыталась избавиться от его руки, дернулась вперед и, не удержавшись, свалилась под вешалки. Парни заржали.

Прозвенел звонок.

– Освобождаем раздевалку, – послышался голос дежурной химички.

Дубенко наклонился ко мне:

– Если придешь после школы к Тарасову проект по Распутину делать, у тебя есть шанс вымолить наше прощение.

– Все, вставай, – прошипел Тарасов. – Там химоза идет.

Но я не пошевелилась.

Дубенко рывком поднял меня на ноги и с силой прижал к себе:

– Сама же нарываешься.

– Все. Хорош. Потом с ней закончим. – Тарасов потянул его за рукав, развернулся и чуть не сбил с ног невысокую заснеженную девушку с красными волосами, оказавшуюся непонятным образом позади него.

Пока я соображала, что Тоня делает в моей школе, она, наставив указательный палец на Тарасова, серьезно объявила:

– Теперь у вас будут огромные неприятности.

– Ты еще кто? – опешил Дубенко.

– Дед Пихто. Отпустил ее быстро.

– Бли-и-ин! – задергался Тарасов, опасаясь, что в любой момент в раздевалку могут войти учителя. – Идем уже!

Раздраженно отпихнув Тоню с дороги, он двинулся вперед, но не успел сделать и пары шагов, как ее кулак врезался ему прямиком между лопаток.

Тарасов ойкнул и резко обернулся.

– Тронешь еще раз – нос сломаю, – тут же предупредила Тоня.

Он сложил пальцы для щелбана, но она уже была возле Дубенко.

Подошла и, ни слова не говоря, со всей силы дернула его за карман школьного пиджака. Послышался громкий треск, и карман повис жалкой тряпочкой.

– Охренела? – взревел Дубенко.

Вмешательство Тони придало мне уверенности. Схватив его за второй карман, я тоже дернула. Получилось не так сильно, но карман все же надорвался.

Дубенко разъяренно развернулся ко мне и со всей дури отвесил пощечину. В глазах потемнело. Чтобы не упасть, я уцепилась за чью-то куртку.

В этот момент Тоня запрыгнула на спину Дубенко и повисла на нем. Дубенко покачнулся.

Тарасов кинулся ему на помощь, и тогда я закричала.

Но нас и без моих криков уже услышали.

Кабинет у директрисы был небольшой, заставленный кособокими шкафами и коробками на них. Духота стояла неимоверная.

Тарасов и Дубенко сели с одной стороны, мы с Тоней напротив. В дверях, как будто мы заключенные, стоял охранник. Директриса, крепко прижав обе руки к вискам, кисло оглядывала нас.

– Марианна Яковлевна, это они начали, – завел Дубенко. – Смотрите, что они мне с пиджаком сделали.

– Ты ударил Виту, за это тебе не карманы оторвать надо, а голову. – Тоню поход к директору ничуть не смутил.

– Поговори еще тут, – зло пригрозил Дубенко.

– И язык оторвать. – Тоня смотрела ему прямо в глаза. – И кое-что еще.

– Оставляй свой пиджак и иди на уроки, мы с вами потом поговорим. – Марианна Яковлевна тяжело вздохнула. – У меня от вас голова взрывается.

Тарасов радостно вскочил, а Дубенко, недовольно стянув пиджак, швырнул его в Тоню. Но она тут же скомкала его и выкинула на середину комнаты.

Дубенко показал Тоне кулак, и в сопровождении охранника они с Тарасовым ушли.

– Подними, – сказала Марианна Яковлевна.

Двумя пальцами Тоня брезгливо подняла пиджак и бросила на стул, где до этого сидел Дубенко.

– Ужасная мигрень, – пожаловалась директриса. – Надо бы выяснить, из какой ты школы, и позвонить твоему директору, но я совершенно не хочу сейчас этим заниматься. Просто пришейте ему карманы и договоримся, что ничего подобного больше не повторится.

Марианна Яковлевна быстро встала, пересекла кабинет и вышла.

Мы с Тоней переглянулись.

– Короче. – Быстро сунув руку в карман своей куртки, она вытащила телефон и передала мне. – Позвони Артёму, он скажет, что дальше.

Я убрала телефон в рюкзак.

– Спасибо, что заступилась.

– Ненавижу таких уродов. Когда Артём будет их отстреливать, я готова подавать патроны.

– Нет-нет, что ты?! Не нужно, чтобы он знал.

– Почему это?

– Если он узнает, точно будет скандал. А нам проблем хватает.

Тоня пожала плечами:

– Хорошая у вас директриса. Наша бы такой вой подняла за то, что чужой человек в школе. А ваша такая спокойная, как будто ничего не произошло.

– Да, Марианна Яковлевна на многое закрывает глаза и многое прощает. – Я задумалась. – Поэтому Дубенко и остальные себя так ведут…

Директриса принесла коробочку, в которой лежали нитки и подушечка с иголками, взяла со стула пиджак и протянула нам:

– Пришьете карманы – и свободны. Нитку в иголку вставлять хоть умеете?

– Угу, – буркнула Тоня. – А может, лучше их вообще отпороть? Зачем ему карманы? Шпаргалки прятать? Или сигареты носить?

– Просто сделайте, как было. – Вернувшись за свой стол, Марианна Яковлевна раскрыла ноутбук. – Только сидите, пожалуйста, тихо. Мне письмо в управу написать нужно.

Тоня шить не умела, хотя нитку в иголку действительно вставила с первого раза. Я взяла себе один карман, она другой, но дело у нее шло медленно, поэтому, когда я закончила, пришила и ее карман.

Мы отдали директрисе пиджак, и она вызвала охранника проводить Тоню, а меня попросила задержаться:

– Я, конечно, могу прямо сейчас позвонить твоей маме и рассказать, что ты устроила потасовку, и про эту странную девочку тоже, но вряд ли это кому-то из нас пойдет на пользу.

– Я не устраивала потасовку.

– Я знаю, что у вас с Денисом Дубенко давний конфликт. Но раньше это обходилось без рукоприкладства.

– Они всегда издевались надо мной, – впервые призналась я, но директриса будто не расслышала и снова схватилась за виски.

– А пятничный спектакль на ОБЖ? Вита, ну как же так? Ты ведь всегда была самая хорошая, самая примерная, образцово-показательная ученица. И когда я отговаривала твою маму забирать тебя из школы посреди учебного года, я и подумать не могла, что пройдет всего несколько дней и ты начнешь вытворять такое.

– Мама посадила меня под домашний арест, отняла телефон и наняла охранника, который водит меня в школу и из школы. Разве так можно поступать с человеком?

– Твоя мама несет за тебя ответственность до восемнадцати лет. А в соответствии с действующим законодательством Российской Федерации решения относительно самостоятельного перемещения детей принимают только родители.

– Это значит, что у меня вообще нет никаких прав?

– У тебя есть все основные права гражданина вне зависимости от возраста.

– А права на то, чтобы просто услышать по телефону голос другого человека, я не имею? Почему кто-то может вмешиваться и заставлять меня любить кого-то или не любить согласно закону? Вы заставляете меня каждый день общаться с Дубенко, терпеть его издевательства и испытывать отвращение к жизни, а того, с кем мне хорошо и кто любит и заботится обо мне, я не имею права видеть по закону. Разве это справедливо?

– Потому что считается – и, в общем-то, это верно, – что дети по неосознанности способны совершать опрометчивые поступки.

– Мне будет восемнадцать через полгода. И что? Я сразу стану осознанной?

– Вот и потерпи немного, раз осталось совсем чуть-чуть.

– Я не смогу терпеть. Мы через месяц уедем в другую страну навсегда!

Директриса нахмурилась:

– К твоему сведению, расстояние и разлука – это лучшая проверка чувств.

– А для чего нужно что-то проверять, если они есть прямо сейчас?

– Именно это я и называю неосознанностью. Ты не думаешь о будущем, не строишь планов и прогнозов, а это неправильно.

Еле сдержавшись, чтобы не расплакаться, я встала.

– Можно я пойду?

Марианна Яковлевна кивнула:

– Я не буду ничего рассказывать твоей маме, но и ты, пожалуйста, не подводи меня.

До конца первого урока оставалось десять минут, а у меня на одной ноге по-прежнему оставался сапог.

Забившись в угол в раздевалке, я достала телефон, который отдала мне Тоня.

В его контактном листе значился всего один номер.

– Ты уедешь со мной? – спросил Артём сразу, как только услышал мой голос.

– Куда?

– Я еще не придумал, но хочу знать, согласна ли ты.

– Это типа сбежать?

– Типа сбежать.

– А как же школа?

– А что школа?

– Я должна в нее ходить.

– Ничего ты не должна. Я не ходил ни в какую школу и, как видишь, жив.

– А мама? А Америка?

– Поэтому я и спрашиваю, согласна ли ты. – Его голос посерьезнел.

– Включи камеру, – попросила я.

В ту же секунду появилась картинка.

Он еще валялся в кровати, взъерошенный и полусонный, за его голым плечом на тумбочке остывала чашка кофе. Я почувствовала сладковатый запах его кожи, аромат черного кофе и лавандовый ароматизатор. Уютная, успокаивающая, до боли знакомая обстановка.

– Может, я и правда неосознанная?

– Что? – Артём вопросительно вскинул бровь.

– Я очень хочу с тобой уехать, и мне все равно, что потом будет. Даже если случится что-нибудь плохое.

– Плохого не случится. – Он приподнялся, облокотившись на подушку. – Будет только хорошее. Обещаю. Ты же мне веришь?

Жаловаться маме Марианна Яковлевна не стала, зато Носков доложил о пятничном происшествии.

– Почему ты мне ничего не сказала? Это что же такое? Ты что, собиралась сбежать? У тебя вообще совести не осталось? – весь вечер кричала мама. – Мне что, теперь запретить тебе в школу ходить?!

Эти дни она разговаривала со мной только на повышенных тонах.

– Мам, пожалуйста, хватит ругаться. Я больше не могу.

– Твой Артём не понимает, что и на него управу можно найти? В организации, где работает Владимир Петрович, и такие вопросы решают. Пусть устроят ему хорошую трепку, чтобы знал, что не все в жизни дозволено.

– Хочешь нанять людей, чтобы они побили Артёма? Мам?!

– До некоторых доходит только по-плохому.

– Ты же меня сама всегда учила, что силой ничего не решается.

– Да! Но я уже не знаю, что и делать.

В желтом свете кухонного абажура было видно, как в темное окно бьются снежинки. Из маминого компьютера доносилась тихая успокаивающая музыка. Я накрыла ее руку своей, и на секунду мне показалось, что все еще можно исправить и вернуть, как было год назад, когда я не знала Артёма и верила, что моя мама – самый лучший человек на Земле.

– Нужно связаться с его опекуном! – оживилась вдруг она. – Не помню, как его зовут. Звонил мне тогда летом. Уж у него-то должны быть способы воздействия на своего подопечного. Если у человека нет родителей, это не значит, что его нельзя приструнить.

– Артёму двадцать, и Костров уже ничего не решает. Только финансовые вопросы.

– Только финансы? – Мама многозначительно посмотрела на меня поверх очков. – Это значит, что он решает все.

– Ты же не собираешься ему звонить? – испугалась я.

– До нашего отъезда осталось чуть больше двух недель. Поверить не могу, что это безумие когда-нибудь закончится.

Глава 9

Никита

Теперь, после того воскресенья, Нина постоянно звонила мне, писала и требовала встречи. Я изо всех сил старался ее игнорировать, сбрасывал звонки и серьезно думал о том, чтобы сменить номер.

А в следующий понедельник, возвращаясь из универа, я обнаружил ее возле своего подъезда.

Чтобы Нинка Миронова прогнулась и мерзла в темноте, карауля парня, должно было произойти нечто сверхъестественное. Она никогда не стала бы так мучиться ни из-за Ярика, ни из-за Тифона. Для нее вообще не существовало ничего важнее собственного комфорта.

Спрятавшись за спинами впереди идущей пары, я успел свернуть во дворы раньше, чем она меня заметила.

Дома ждал ужин, долгожданное тепло и отдых, но из-за озабоченной рыжей неврастенички я был вынужден одиноко скитаться по темным зимним улицам.

Аккумулятор телефона на морозе стремительно разряжался.

В прежние времена я, не раздумывая, пошел бы к Тифону, но теперь его квартира пустовала, а Лёха к себе никогда не звал. Все срослось как-то само собой, я просто шел дворами, шел и остановился уже перед домом единственного человека, который мог прекратить этот дурдом.

На Ярославе был коричневый кардиган и бежевые домашние штаны в мелкую клетку. Темные волосы заметно отросли, стрижка тоже изменилась. За эти три месяца, пока я его не видел, он как будто повзрослел и еще больше посерьезнел.

– Извини, что так нагрянул. – Я потер руки, согреваясь. – Как дела?

– Да так. – Ярослав пожал плечами. – Ничего интересного.

– Я не вовремя?

– Есть такое, – бросил он раздраженно, но потом сразу же пояснил: – Маленький семейный конфликт. У отца в субботу юбилей. Пир на весь мир. Я идти не хочу, но мать уперлась, мол, сыновний долг и все такое. Чушь несусветная.

– Я насчет Нины, – сказал я.

– Меня это больше не касается. – Он отмахнулся. – У нас в универе много красивых девчонок. Воспитанных и умных.

– Понимаю. Для тебя это не проблема.

– А что она?

В том, что любопытство в нем возьмет верх, я не сомневался.

– Сам не пойму. Хотел у тебя спросить. Просто с некоторых пор она вдруг стала звонить мне и писать, на свидание зовет…

– А, это. – Ярослав задумчиво покивал. – Ну так сходи. Мне плевать.

– Дело в том, что я не хочу, но она настаивает. Очень. Даже требует. Из-за Зои. Чтобы насолить ей.

Удивленно фыркнув, Ярослав улыбнулся:

– Узнаю Нину. Она перед сестрой с детства комплексует. Той же все легко дается. Друзья, оценки, уважение. Во многом Нина из-за этого такая взбалмошная. Вечно пытается доказать, что она лучше.

– Может, ты на нее как-то повлияешь?

– Извини, но нет. Я ее две недели назад собственноручно выставил за дверь. Больше не хочу ни видеть, ни слышать.

– Ярослав, но она вот прямо сейчас у моего подъезда караулит. А в позапрошлое воскресенье позвала к ним и потом разделась. Совсем. Догола.

– Да ладно? – Яров недоверчиво сощурился, медленно расплываясь в улыбке. – А ты что?

– Ничего. – Я развел руками.

Он громко расхохотался.

– Ярик! – послышался из глубины квартиры голос его мамы. – Ты собрался?

Но тот продолжал смеяться так, словно то, что я сказал, было самой забавной вещью в мире.

– Надеюсь, ты не ревнуешь?

– К тебе? Нет, – бросил он небрежно. – Очередные Нинины игрушки. Детские придури. Бывает забавно, но я слишком устал от них.

Легкость, с которой Ярослав отнесся к моим словам, задела.

– Посоветуй хоть, что сделать, чтобы она отвалила.

Все еще продолжая улыбаться, Ярик покачал головой:

– Нина, как бультерьер, пока не получает то, чего хочет, вцепляется намертво. Так что либо дай ей то, за чем она охотится, либо откупись.

– Деньгами?

– Не. Если Нина задумала насолить сестре, то и предлагать нужно нечто соответствующее. Какой-нибудь компромат или сомнительную ситуацию, в которой та поучаствовала. Подумай, ты наверняка что-то такое знаешь.

– Даже если и знаю, – я принялся торопливо перебирать в голове все, чем мог бы дискредитировать Зою, – то никогда не стану пользоваться этим.

– В таком случае просто подыграй. Сделай вид, что ты от Нины без ума. Звони ей сам, навязывайся, домогайся, сделай пару фоток с ней, выложи в Сеть, и через месяц она сама отвалит. Ей очень быстро надоедают ровные отношения.

– Это тоже не подходит. Моя Настя не поймет, а Зоя поймет и сочтет предательством.

– Каким таким предательством, Горелов? Ты же не Зойкин парень и никогда им толком не был. А то, что она все еще пытается держать тебя при себе, – это их бабские заморочки. Не ведись. Нина потому и прицепилась, что ты числишься в списке лучших Зоиных трофеев.

Я был зол на Ярика. Ему ничего не стоило позвонить или хотя бы написать Нине, обозначить, что про меня он все знает, и унизительно высмеять ее. Это бы точно сработало. Я не сомневался. Злой сарказм Ярослава всегда действовал на Нину отрезвляюще.

Но он предпочел посмеяться надо мной.

Конечно, ситуация комичная. С этим не поспоришь. Я бы и сам угорал, если бы на моем месте оказался, например, Дятел. Но я-то Дятлом не был! И пришел к нему за помощью. А все, что он смог мне посоветовать, так это предложить Нине устроить Зое какую-нибудь другую гадость. В такие моменты я начинал понимать, что так крепко связывало Нину и Ярослава.

– Ты где потерялся?! – В прихожей меня встретил взволнованный Дятел. – Час назад должен был приехать. Телефон недоступен. Бабушка ждала тебя с едой, а ты опоздал.

– Меня не нужно кормить.

– Ты же ее знаешь. – Дятел заботливо забрал у меня куртку и повесил на вешалку. – Настя два раза звонила. И еще Нина Миронова заходила.

– Как заходила? Прямо сюда? – Я остолбенел.

– Бабушка с ней разговаривала.

Час от часу не легче. При таком раскладе я даже обрадовался, что бабушка обижается, это означало, что я успею придумать какую-нибудь легенду о том, зачем я понадобился Нине.

– А что она сказала?

– Что ты пригласил ее на свидание и не пришел.

– А бабушка чего?

– Бабушка три раза назвала ее Зоей. Я сразу понял, что нарочно, хотя она и заверяла, что без очков плохо видит. А когда Нина ушла, заставила меня поклясться, что я никогда не свяжусь с такими девицами, и еще сказала, что всегда ожидала от тебя чего-то подобного.

Я со злостью швырнул рюкзак под вешалку.

Дятел терпеливо ждал, пока я схожу в туалет, вымою руки, сделаю себе бутерброд и, немного успокоившись, вернусь в комнату.

Экран монитора, перед которым он сидел, успел потемнеть.

– Расскажешь, зачем Нина приходила? – заговорщицким, но чересчур громким шепотом выпалил он.

– Понятия не имею. Заряжу телефон, перезвоню и спрошу.

– А мне почему-то кажется, что ты знаешь. Она тебе всю неделю названивает…

Я остановился с нетронутым бутербродом в руках и осуждающе посмотрел на него:

– Ты лазил в моем телефоне?

– Нет, конечно. Ты что?! – Дятел испуганно замахал руками. – Один раз ты был в ванной, в другой раз с папой болтал, а в третий… ты его забыл и вернулся. Во вторник, кажется. Помнишь?

– Нет. – Я надкусил бутерброд, запустил свой ноут и устроился за столом.

Нужно было по-быстрому сделать презентацию по социологии.

– Это нечестно. – Дятел печально вздохнул. – Видел бы ты свое лицо, когда я тебе про нее сказал.

– У нас что, вайфай отрубили?

– Как отрубили? – Подергав мышкой, Дятел разбудил экран и облегченно выдохнул: – Все в порядке. Работает.

– Тогда почему ты столько разговариваешь?

– А, ты про это. – Он снова оживился. – Ну, ты же мне важнее.

– Вот только не надо ля-ля. Ты просто умираешь от любопытства и поэтому никак не можешь сосредоточиться на этой своей игрушке.

Дятел смущенно поджал губы:

– Совсем немножко.

Несколько секунд мы смотрели прямо друг на друга, потом Дятел вдруг поморщился, комично скривил лицо, крепко прижал обе ладони ко рту и сдавленно хрюкнул.

– Это типа ты чихнул? – не понял я.

Коротко кивнув, он выудил из-за спины носовой платок и, нырнув под подушку, принялся издавать страшные звуки.

– Простыл?

– Совсем чуть-чуть, – выбравшись обратно, признался он.

– Слушай, Вань, а тебе она нравится?

– Кто? Нина? – Дятел задумчиво почесал голову. – Мне кажется, у нее сложный характер.

– При чем тут характер? Как девушка, нравится? Ну, по красоте там и все такое. – Я обрисовал руками женский силуэт.

– Ну-у, – протянул он, как главный ценитель женской красоты. – Она привлекательная.

– А ты бы хотел с ней поцеловаться?

Дятел вздрогнул и нервно захлопал глазами:

– Зачем?

– Ну как зачем? Зачем люди целуются?

– Не знаю. – Он хихикнул и небрежно махнул рукой. – Таких, как она, я опасаюсь. Да Нина и сама не стала бы со мной целоваться.

Я посидел еще немного в задумчивости, тщательно пережевывая бутерброд, а потом вдруг со всей ясностью осознал, что Дятел единственный, кто поймет, почему я так поступил, отдавая «Юэбин» Зое, и смеяться над рассказом о том, как Нина разделась, не будет. Он вообще никогда надо мной не смеялся, а поделиться этим мне больше было не с кем.

– Ладно, слушай. – Я подсел к нему на кровать. – Только это серьезно, понял?

И я рассказал ему все. От похода в кино до разговора с Ярославом.

Дятел не перебивал, лишь время от времени шмыгал носом и сморкался, а в том месте, где я в воскресенье пошел к Мироновым, замер и, кажется, перестал дышать. Так что мне самому стало смешно, но вида я не подал и нарочно сгустил краски, описывая, как ужасно чувствовал себя в Нининых объятиях.

– Да-а-а уж, – пораженно протянул он, когда я закончил. – Не хотел бы я оказаться на твоем месте.

– В общем, такие дела, – произнес я тоном человека с тяжелым, драматичным прошлым и вернулся к ноуту, чувствуя значительное облегчение.

Дятел действительно притих, но я знал, что просто так он не успокоится, поэтому, когда через десять минут раздался его осторожный шепот, ни капли не удивился.

– Никит, извини, но я вот тут подумал… В Зою же не только ты влюблен и не только Андрей Трифонов. Максиму ведь она тоже нравится. И, кажется, он ей.

– Ты про Макса? Котика?

– Ну да. Я их недавно в ТЦ видел.

– Серьезно? – Я выпучил глаза. – И что они делали?

– Просто шли и разговаривали.

– Это что же получается? Пока Тиф в армии, она тайком с Максом встречается?

– Я не заметил ничего такого. – Дятел сделал паузу, чтобы проверить, понял ли я его.

– Ну да, разумеется, ты прям самый спец по «чему-то такому».

Неожиданно я снова разволновался. Как так? Зачем это Зое встречаться с Максом, если «ничего такого»?

До того, как Макс взял Зою с ними в Капищено, они с Тифом отлично ладили. Зоя, конечно, сама напросилась туда ехать, но Макс положил на нее глаз, как только увидел. И в том, что он строит на нее планы, я не сомневался.

Макс был отличным пацаном почти во всем. Лишнего не болтал, цену себе не набивал, если что-то решили, на него всегда можно было положиться. Но, когда этим летом нас с ним занесло в армянскую шашлычную, где хозяин в знак благодарности за помощь на рынке натравил на нас местных проституток, у меня появилась отличная возможность увидеть, что скрывается за этой якобы стеснительной милотой.

– Если Нина станет мстить Зое не через тебя, а через Максима, то от этого всем будет лучше. И тебе, и Андрею тоже, – простодушно сказал Дятел, наматывая на палец пуговицу на пижамной куртке.

Эта неожиданная, но такая логичная по своей сути мысль заставила меня восхититься его сообразительностью. Возможно, с коммуникацией у Дятла и были проблемы, но в умении мыслить глобально и использовать все вводные данные с ним вряд ли кто-то мог бы сравниться.

Переключить Нину на Макса было шикарной идеей.

В принципе, они уже пересекались в Капищено. Правда, Нина тогда в очередной раз мирилась с Ярославом, а Макс смотрел только в сторону Зои. Но в том, что эти двое могли отлично поладить, я не сомневался:

– Ваня, ты гений!

Дятел довольно хрюкнул заложенным носом.

Мысли лихорадочно заметались. Как лучше поступить? Как их свести? Устроить случайную встречу? Но как? Макс много учился и работал, Нина ходила в школу и жила в другом районе. Позвать обоих в кафе? В кино? Нина-то, ясное дело, примчится, а вот Максу что говорить?

В этот момент снова позвонила Нина, прям как почувствовала.

– Что, Горелов, так и будешь бегать от меня? – Голос у нее был ехидный и недобрый. – Ничего у тебя не выйдет. Просто прими это как факт.

– У тебя тоже ничего не выйдет, – выдал я в ответ на одном дыхании. – Зое на меня наплевать.

Дятел мгновенно навострил уши и подполз ближе.

– Это неважно, – небрежно откликнулась Нина. – Необязательно кого-то любить, чтобы ревновать. Ревность – это про собственность. А Зоя считает тебя своим, поэтому и бесится.

– Это ты сама себе придумала. Я уже с лета встречаюсь с Настей!

– Ой, ну что там твоя Настя? Думаешь, Зоя воспринимает ее всерьез?

– А тебя типа воспринимает?

– Никита, – голос ее стал жестким, – это наша личная война. Смирись. Я всегда добиваюсь того, чего хочу.

– Но тебе нужен не я! Зоя в мою сторону даже не смотрит, а злит ее только то, что ты пытаешься сделать ей гадость. Поэтому, если ты задумала по-настоящему достать сестру, тебе лучше потратить время на кое-кого другого.

– Кого это? – мигом заинтересовалась она.

– Помнишь Макса? Друга Артёма, который был с нами в Капищено?

Нина задумчиво замолчала.

– Котик?

– Котик гораздо более крутой трофей, чем я. К тому же Зоя этого не ожидает. А в том, что ты ему симпатична, я не сомневаюсь.

– Правда?

– Он мне сам говорил.

Это была неправда. Но сначала интерес Макс точно проявил, я слышал, как он выспрашивал про Нину у Лёхи, но, поскольку Лёха патологически Нину не выносил, разговора не получилось.

Нина снова задумалась, затем резюмировала:

– Котик секси.

– Уверен, вы поладите, – обрадовался я. – К тому же он свободен. Я могу устроить вам встречу.

– Вот уж не надо! Только все испортишь. Просто дай его телефон.

– Сейчас скину.

– И все же скажи, Горелов, кто из нас троих красивее?

– Конечно ты, – поспешно заверил я и отключился.

Глава 10

Тоня

После того как выяснилось, что в нашем семействе ожидается пополнение, во мне проснулся неожиданный интерес. Стало любопытно, что же там впереди? Какой это будет ребенок? Мальчик? Девочка? Как с его появлением изменится наша жизнь?

Я была уверена, что мама поторопится вернуться на работу и большую часть времени сидеть с ребенком придется мне. Но это, как ни странно, не пугало. Мне так хотелось, чтобы он никогда не чувствовал одиночества и страха темноты, что я успела навоображать себе, как читаю ему на ночь сказки и кормлю кашей собственного приготовления.

Я собиралась учить его ходить и говорить. Может, даже на двух языках, на русском и сразу на английском. Для ребенка моих знаний вполне хватило бы. А еще, если ему с самого рождения включать музыку, то у него мог развиться хороший музыкальный слух, а не такой, как у меня. Мы строили бы города из моего старого конструктора, засунутого в огромной коробке на антресоли, и рисовали бы акварельными красками.

И пусть все это должно было произойти нескоро, ощущение собственной важности и нужности несколько дней наполняли меня непривычными светлыми мечтами.

Но утром в понедельник из-за приоткрытой двери в родительскую комнату я невольно услышала их разговор.

– Тебе придется забрать моих клиентов, – сказала мама. – Это, конечно, не твой профиль, но я буду помогать. Не хочется отдавать их абы кому.

– Ты не собираешься потом возвращаться? – удивился папа.

– В ближайшие лет пять – нет. Не хочу, чтобы получилось, как с Тоней.

– Она повзрослела и все понимает.

– Сейчас да, но это из-за нас она выросла такой колючкой.

– Тоня не колючка. Она просто интроверт.

– Нет, не просто. Она все держит в себе, никогда не жалуется и не просит о помощи.

– Тоня выросла настоящим мужиком, – расхохотался папа. – Мы – молодцы!

– Это не смешно, – фыркнула мама. – Если единственный человек, с которым она находит общий язык, – психологически травмированный мальчик, то мы не молодцы.

– У них любовь – и с этим ничего не поделаешь.

– Я ничего против не имею, Костя мне нравится. Несмотря на все «но», влияет он на нее хорошо. И все же мне бы хотелось, чтобы между нами было больше тепла.

– Это в тебе гормоны беременных заговорили.

– Возможно. А может, я тоже повзрослела.

То, что мама намерена сидеть с ребенком до пяти лет, меня просто убило.

Выходило так, что я уже не буду ему нужна. У него будет мама. И ему, конечно, не придется бояться темноты и одиночества, но вовсе не из-за меня. И английскому его она не научит, и музыку не поставит. А через пять с половиной лет, если прибавить еще шесть месяцев до его рождения, мне исполнится двадцать три. И к тому времени я уже стану совсем другой. Правильной и душной, как все взрослые.

– То, что сказала твоя мама сейчас, совсем не означает, что после рождения ребенка она не передумает. В любом случае ты ей точно понадобишься, – сказал Амелин, выслушав мои опасения.

Мы развалились на диванах в малюсеньком темном кафе возле моего дома. Там всегда играла тихая электронная музыка, пахло ванильными круассанами, а официантом был приветливый темноволосый парень в белом фартуке с надписью на бейдже: «Наташа». Он знал, что мы всегда заказываем чайник жасминового чая, никогда не делал мне замечаний, если я устраивалась на диване с ногами, и никогда не поторапливал.

– А я не хочу понадобиться. Я хочу сама!

– Сама что?

– Ну я не знаю… Заботиться о нем, воспитывать…

– Мне кажется, ты капризничаешь.

– Ничего подобного. Просто… Просто это несправедливо.

– Несправедливо было бы, если бы твоя мама решила повесить малыша на тебя.

– Думаешь, я бы не справилась?

– Конечно справилась, но он бы отнимал у тебя слишком много времени. – Костик придвинулся ближе. – Разве тебе больше не о ком заботиться и воспитывать?

Убрав челку с его лба, я заглянула в улыбающиеся глаза:

– Ты что, хотел бы снова стать маленьким?

– Нет, – ответил он чересчур быстро. – По крайней мере маленьким собой точно. Знаешь, у психологов есть такой прием. Когда им нужно раскрутить тебя на эмоции, они просят представить себя ребенком в какой-то прошлой неприятной, обидной ситуации. Ситуации беспомощности или страха, а потом предлагают вообразить, будто ты, тот, который сейчас, приходишь к этому ребенку на помощь. Спасаешь, защищаешь, жалеешь. Это ужасный трюк. – Он уткнулся носом мне в плечо. – В первый раз когда я его проходил, то рыдал белугой. Правда. Полчаса не мог успокоиться. Потом стал хитрее. Старался не думать и не представлять, чтобы снова не попасть в эту ловушку.

Официант Наташа принес тарелку с имбирными пряниками.

– Ребенок – это чистый лист, Амелин, а у тебя медицинская карта толще учебника истории.

– Вот именно. – Он снова выпрямился и сделался неожиданно серьезным. – Поэтому взрослым собой я бы тоже быть не хотел. Взрослый я – ужасный человек. Просто хорошо, что мне не придется делить тебя с вашим новым ребенком.

Больше мы ни о чем таком не разговаривали, но, когда уже собирались уходить, он, застегивая пальто, как бы между делом сообщил:

– У Дианки в субботу день рождения. Она в клубе отмечает. Ты не против, если я схожу? Только поздравлю ее, и все.

– Можешь ходить где угодно и с кем угодно. И спрашивать разрешения не должен.

Новость была неожиданной и не особо приятной.

– Это не разрешение. Всего лишь хотел узнать, как ты к этому относишься.

– А как я должна относиться? Ревновать? – Накинув капюшон, я отгородилась от его вопросительного взгляда. – Диана твоя мне не нравится, но вовсе не потому, что ты с ней мутил.

– Да не мутил я, глупенькая… Это другое. – В его голосе послышалась ирония. – Я был маленький и наивный.

– Не хочу ничего слушать. Особенно про наивность. Особенно мелодраматическую историю твоего подросткового увлечения. Диана твоя старая. И мерзкая. А больше всего меня знаешь, что в ней бесит? Что она прекрасно знала, что с тобой происходит, но пальцем не пошевелила, чтобы тебе помочь.

– Значит, ты против?

– Решай сам.

Во вторник снова объявился Кац. С той нашей встречи в кафе прошло около трех недель, я и думать о нем забыла, Амелин, кажется, тоже. Мы шли вдоль Тверской и спорили о «Постороннем» Камю, которого Амелин заставил меня прочесть.

Два раза в неделю мы встречались в метро на «Белорусской» – Костик после универа, а я после занятия с репетитором – и ходили пешком до площади Революции. Просто так, чтобы поговорить и побыть вместе.

Кац позвонил как раз в тот момент, когда Амелин требовал от меня признать, что покорность Мерсо – это не слабость, а противостояние конформизму.

Их разговор получился коротким.

Кац поинтересовался, решил ли Костя что-то насчет картины. На что Амелин, все еще находясь на волне нашего с ним разговора, сказал, что решения – это атомы человеческого бытия и, когда ценности вступают в противоречия, человеку необходима пауза, чтобы взвесить, насколько эти решения наполнены смыслом.

Кац ответил, что до Нового года еще есть время, и попрощался.

– Тебе совсем нелюбопытно узнать, кто этот клиент Каца? – спросил он меня, закончив говорить.

– Я даже в Дерево желаний верю больше, чем в то, что их может исполнять какой-то там человек.

– А ты знаешь, что не все, кого мы считаем людьми, являются ими на самом деле? Я тебе никогда не рассказывал про Януса?

– Нет. А кто это?

– Не думаю, что он был человеком. Точнее – так, как мы это себе представляем.

– Не поняла?

Он притянул меня к себе.

Шли мы медленно, и нас то и дело обгоняли торопливые прохожие. Витрины магазинов сияли новогодними декорами, шел легкий снег и было довольно морозно, но под его рукой холода не чувствовалось.

– Мы познакомились в хозяйственном магазине. Там при входе стоял старый автомат с железной клешней, вытаскивающей игрушки. Только автомат не работал, а из игрушек остался лишь одноглазый плюшевый слон с перевернутым хоботом.

Мила отправила меня за стиральным порошком. Я его купил и когда уже выходил из магазина, увидел возле автомата невысокого мужчину лет пятидесяти, с седыми волосами, забранными сзади в пучок. Заложив руки за спину и наклонившись вперед, он внимательно разглядывал слона. Я приостановился и заметил, что его губы шевелятся так, словно он разговаривает со слоном. Это показалось мне настолько странным, что я подошел ближе. Тогда мужчина заметил меня.

– Это Ганга, – сказал он мне. – А ты кто?

Я ответил, что Костя, и зачем-то добавил, что купил стиральный порошок. Растерялся просто. Мне же тогда девять было. А он такой:

– Знаешь, зачем он здесь сидит?

Я говорю: «Похоже, его никто не взял и уже, наверное, не возьмет, раз автомат не работает». А он: мол, ты ошибаешься, автомат работает, просто не для всех, а для тех, кто знает его секрет.

Конечно же, я сразу стал расспрашивать, что это за секрет. И про слона тоже. Тогда мужчина попросил поклясться, что я об этом никому не разболтаю, а потом рассказал, что если Ганге заплатить, а потом задать вопрос, то он пошлет тебе ответ в виде вещего сна или внезапного озарения.

Я сказал, что мне нечем заплатить Ганге, и выяснилось, что тот принимает оплату не деньгами, а пуговками. Он показал на одну из пуговиц у меня на куртке и сказал, что я могу расплатиться ей. Пуговицу я отодрал с радостью. Ту куртку я ненавидел: она была девчачья. Миле кто-то из подружек бесплатно отдал, и она внушала мне, что по ней не видно, что она женская. Но это было еще как видно.

В общем, я отодрал все пуговицы сразу. Их было шесть.

Из-за того, что я так сделал, мужчина начал громко смеяться и сказал, что я первый мальчик из всех, что он встречал, у которого сразу столько вопросов. Но, к сожалению, Ганге можно было задать только один вопрос зараз, поэтому он предложил приберечь оставшиеся пуговицы для другого случая.

Кинув пуговку в отверстие для монет, я спросил: «Сколько мне лет?»

И он снова засмеялся, потому что я задал слишком простой и очевидный вопрос. А нужно было спрашивать нечто такое, чего я сам не знаю. Но я ответил, что нарочно так сделал, чтобы проверить Гангу.

Мужчина сказал, что его зовут Янус, и предложил встретиться у автомата в следующее воскресенье, ведь теперь ему тоже интересно, как справится Ганга с этой задачкой. Я согласился и ушел.

А через два дня Мила заметила оторванные пуговицы. Расшумелась как ненормальная. Что я вроде бы взрослый, а веду себя как маленький. Она так и кричала: «Тебе девять! Костя! Тебе уже девять!» Тогда-то я понял, что это и есть ответ Ганги. И в следующее воскресенье пошел на встречу.

Янус уже был там. Стоял засунув руки в карманы и так же, как в прошлый раз, будто бы разговаривал с Гангой. Я объяснил ему про Милу и задал Ганге новый вопрос. Нормальный.

Спросил, как мне найти папу. Янус поинтересовался, что с ним, и мы разговорились.

Он рассказал, что у него тоже нет отца, но не из-за того, что не знает его, а потому, что родился без отца, сам по себе. Из тьмы и времени. И что так действительно бывает.

– Вполне возможно, с тобой произошло то же самое, – сказал он. – Родиться можно из чего угодно, поскольку дух существует во всем.

Я сказал, что у меня есть Мила и я точно родился от нее, а он ответил, что это лишь способ вхождения в мир.

Он мне много тогда про это рассказал. Мы ели мороженое и ходили на пруд кормить уток. А потом снова договорились встретиться в воскресенье.

Ответ на вопрос про отца пришел мне из телевизора. Я его не смотрел, но, когда оставался один, с ним было не так грустно. Раньше у деда в деревне постоянно телик работал, так что я привык. В общем, я уже не помню, что делал в тот момент, как вдруг услышал из другой комнаты суровый мужской голос: «Ты не вправе что-либо требовать от него. Твой отец дал тебе достаточно. Оставь его в покое! И не ищи больше».

Позже Янус сказал, что одобряет такой ответ, ведь родители ничем своему ребенку не обязаны, они и так уже дали ему жизнь. Мне это было непонятно, ведь я всегда думал, что родители должны заботиться и любить своих детей. Но Янус пояснил, что для этого нужно обладать даром любви. А он есть не у всех, поэтому эти вещи никак не связаны.

Все, про что он говорил, было очень интересным. Таким, о чем я бы сам никогда не подумал. Странным, загадочным, непонятным, но будоражащим.

Возможно, повстречай я тогда буддийского монаха или мормона, я бы стал их адептом. К тому времени у меня накопилось много вопросов к моей девятилетней жизни, и я был готов принять любое, даже инопланетян, если бы те объяснили мне, что происходит вокруг.

Но Янус не был абсолютно религиозен или научен, он рассказывал о вещах и явлениях, оперируя одновременно и законами Ньютона, и цитируя Книгу перемен. Его образованность восхищала. До тех пор я никогда не встречал людей, умеющих так широко мыслить. Он говорил, что живет уже тысячи лет и способен видеть будущее. И я ему верил.

Его появление в той моей жизни было подобно волшебству. Просто представь: это как если бы ты вдруг в девять лет повстречала Дамблдора.

Я задал Ганге еще семь вопросов. И на все получил ответы. Но больше всего ответов мне дал Янус.

Однажды он пригласил меня к себе домой. Я знал, что ходить с чужими опасно, и отлично знал почему. Но у меня дома порой было не менее опасно, поэтому я решил, что если мне суждено умереть, то пусть это лучше сделает Янус.

Так я ему и заявил, чем очень сильно его насмешил. Он сказал, что не собирается меня убивать, но если я не возражаю, то хотел бы видеть меня чаще чем раз в неделю.

На самом деле его звали Ян Иванович. У него дома было полно книг и разных удивительных вещичек: часы на цепочке, умеющие запускать время вспять; шкатулки с цветными шариками, якобы наполненными различными эмоциями; исполняющие желания золотые рыбки в аквариуме; картины с пейзажами, в которые можно было уйти; ключи от сердец, пуговицы-обереги и много еще всякого разного.

Так что я охотно стал ходить к нему, запретив себе думать о том, что же он сам получает от этих встреч.

Это продолжалось около трех месяцев, а потом я как-то пришел и наткнулся в его квартире на полицейских. Они тут же накинулись на меня и стали расспрашивать о моих отношениях с Яном Ивановичем, что он со мной делал и как.

Потом отвели домой и попросили Милу поговорить со мной, чтобы я им все рассказал и мы вместе с ней написали на Януса заявление. Как оказалось, он уже давно находился в розыске за совращение и убийство детей.

Но я честно признался, что мне он ничего плохого не делал, до сих пор, кстати, не знаю почему. Может, жалел, а может, просто играл как с мышонком.

Но когда на следующий день после его ареста я отправился в хозяйственный, чтобы спросить Гангу, действительно ли Янус виновен в том, в чем его обвиняют, автомат удивительным образом исчез. Уборщица сказала, что никто не понимает, куда он делся, потому что, когда они пришли утром, его уже не было.

Так что да, Тоня, отчасти я верю и в исполнение желаний, и в то, что такие люди существуют. Ну или не люди. Не знаю.

– Боже, Амелин, даже если ты все это придумал, то это страшная история. И она вовсе не про волшебство.

– Ты права. Она про отсутствие самосохранения у детей. С одной стороны, ты боишься ночью пробежать по темному коридору до туалета, предпочитая терпеть до утра, хотя, в общем-то, знаешь, что там никого нет, а с другой – готов добровольно отдаться на съедение реальному, человеческому монстру только потому, что он просто был добр и внимателен к тебе.

– И что же тебе сказала про это Мила?

– Мила? Ничего. Но ее тогдашний хахаль надолго отбил охоту вообще разговаривать с людьми.

Мы остановились возле группки, окружившей уличных музыкантов.

«Black black heart…» – пели они.

Своих шрамов Амелин стеснялся и одновременно бравировал ими.

Он прекрасно понимал, что выглядят они гадко. И те чужие, что остались от побоев на спине, и которыми он собственноручно себя разукрасил.

Однако гораздо сильнее его смущала не столько их физическая непривлекательность, сколько отражение его слабости и несдержанности.

Тяжелые воспоминания и боль он прятал за сияющей улыбкой, шрамы же прикрывала только одежда, но стоило ему остаться без нее, как темнота сгущалась.

Вечером следующего дня я нашла среди его учебных вещей черный фломастер и скрупулезно провела им по каждому тонкому белому шрамику, розоватой полосочке, багровому рубцу на его спине и руках. Процесс был долгим и волнительным, но я добросовестно прорисовала каждую черточку.

– Зачем это? – Он смущенно улыбался, разглядывая свое тело, напоминающее замысловатый штрих-код.

– Теперь я уже не уверена, что это просто шрамы. В их рисунке есть ритм, последовательность и логика. Они выглядят вполне разумными.

Амелин чуть не свернул голову, пытаясь заглянуть себе за плечо.

– Признайся, ты это специально сделал?

– Что сделал? – Впервые растерянным был он, а не я.

– Очевидно же, что это магические знаки, вызывающие влюбленность, притяжение и зависимость.

Он весело засмеялся:

– Егильет?

– Ну уж не знаю, как у вас, цыган, это называется.

– Это такой заговор, – сказал он, таинственно понизив голос. – Одержимость одним человеком. Чтобы он больше ни на кого не смотрел.

– Вот, пожалуйста, и теоретическая база, и доказательства, – сфотографировав его спину, я показала ему.

– Это черная магия. – Несколько секунд он молча разглядывал фотографию, затем удалил. – Обращение к темным силам и духам, переход потусторонней черты, а тот, кто однажды соприкоснулся с миром мертвых, никогда больше не станет прежним.

– Ну вот откуда у тебя такие познания?

– Мила с подружками к бабке какой-то ходили. Вернулись напуганные и весь вечер этот егильет обсуждали. Слово такое странное. Я погуглил. Помню, удивился еще тогда, что можно хотеть заставить человека насильно тебя любить. По-моему, это очень стыдно и унизительно.

– Ты так это сказал, что если бы я тебя не знала, то решила, что ты воспитывался в монастыре, а не среди стриптизерш.

– Слушай. – Амелин вдруг приподнялся. – А что, если мне пожелать избавиться от всего этого? Чтобы в один прекрасный день проснуться чистым, новеньким, заново рожденным?

– А смысл?

– Чтобы ты смотрела на меня как на Тифона.

– Твой егильет мне нравится больше.

– Правда? – Он недоверчиво прищурился.

– К тому же это противостояние конформизму. Ты забыл?

– Точно. – Рассмеявшись, он прижал мою ладонь к своей груди. – И все-таки иметь возможность загадать любое желание – это такой соблазн…

Глава 11

Никита

Ночью мне приснилась Нина. Прошло уже больше недели после того случая, когда она заманила меня к себе, но приснилась лишь сейчас. Все было как тогда. Их с Зоей квартира. Зеркальный шкаф и голая Нина на разложенной кровати. Только во сне я не был против ее домогательств, а охотно отвечал на них. Нина во сне была ласковая и нежная. Такая нежная, что я никак не мог перестать ее целовать. И вроде бы где-то крутилась здравая мысль, что не должен, а все равно продолжал. Ее руки проползли у меня по спине и нырнули под пряжку на ремне. Это был очень важный, волнующий момент, я вдохнул поглубже и вдруг прямо над собой услышал громкий голос бабушки:

– Как тебе не стыдно, Никита!

Я запаниковал, отпрянул от Нины и мгновенно проснулся. Весь в поту, напуганный, с колотящимся сердцем.

– Почему ты опять вещи разбрасываешь? – Бабушка сурово возвышалась над валяющимися посреди комнаты джинсами.

За окном еще стояла темень, но постель Дятла была уже застелена.

– Они упали.

На самом деле джинсы просто не долетели до стула, а встать и поднять их было до ужаса лень.

– Упали? Откуда? – Бабушка с издевкой подняла голову. – С потолка, что ли?

В теле еще бродили приятные ощущения, вызванные сном, но бабушка пребывала в дурном расположении духа и уходить не собиралась.

– Я еще сплю! – сказал я, давая понять, что не хочу с ней разговаривать, но она нарочно продолжала:

– Тебе разве сегодня учиться не надо?

– Мне к третьей паре.

– Ага, к третьей. Может, к десятой?

– Сегодня понедельник. Значит, к третьей.

– Сегодня вторник, – победным тоном выдала она.

– Черт! – Я мгновенно сел.

– Даже бабушка знает твое расписание лучше тебя.

На первую пару я уже опоздал, но на экономику попасть все же хотелось. Препод с самого начала объявил, что те, у кого не будет пропусков, сразу получат «автомат» и сдавать ничего не потребуется.

И я не то чтобы, как Дятел, грезил оценками, но гораздо проще было сходить на эти дурацкие пары, чем потом зубрить всякую дребедень.

Откинув одеяло, я пересек комнату в два шага.

– Обязательно прими душ! – крикнула бабушка в спину. – От тебя пахнет потом.

Иногда меня так и подмывало хорошенько поругаться с ней, потому что в этой семье ей вообще никто не мог сказать даже слово поперек, и от этого она чувствовала свою безмерную власть. Но потом прикидывал, что если вступить в открытую конфронтацию, то дело просто закончится тем, что она потребует, чтобы я отправлялся к маме. С мамой мы были в неплохих отношениях и, с тех пор как я от нее переехал, почти не ругались. Но здесь жили все мои друзья и Настя в одной остановке на метро, а мама – на другом конце Москвы. Да и Игорь, ее второй муж, мне не нравился. Уж лучше терпеть бабушкин вынос мозга, чем его бесконечные наставления о том, как «правильно». Потому что правильным было только то, что делал он. У бабушки на все находилась тысяча аргументов, примеров из жизни или книг, а у Игоря существовали только правила, установленные для него родителями в детстве, тупые статьи с «Яндекс-Дзен» и форум зожников Пресненского района.

Я выбежал из дома с маленьким прозрачным пакетиком, в который бабушка заботливо упаковала три блинчика с мясом. Позавтракать не успел, но от блинчиков отделаться не получилось: каждый раз бабушка припоминала, как этим летом я отравился пирожками с мясом, купленными на рынке.

Снег сыпался крупными хлопьями, ложился на асфальт и тут же превращался в слякоть.

Декабрь – такой месяц, который пролетает быстрее остальных. Пока сообразишь, что осень уже закончилась, пока привыкнешь к постоянной темноте и дождешься, когда мерзлая чернота земли покроется белыми сугробами, оказывается, что уже елку ставить пора. А там на носу итоговые контрольные с зачетами, предновогодняя суета, распродажи, необъяснимая спешка доделать все дела, оставить в старом старое, озадачиться подарками и настроиться на счастливую, полную радостей жизнь, которая, согласно всем пожеланиям, обязательно начнется после Нового года.

Приткнувшись в уголок возле дальних дверей в вагоне метро, я сделал музыку погромче и в первый раз за утро выдохнул с облегчением.

Однако спокойно проехать успел всего две остановки.

Телефонный вызов прошел, едва поезд выкатился на платформу, и, как только двери раскрылись, я выскочил на станцию. Этот звонок никак нельзя было пропустить.

Тиф звонил только в особые дни и в особые часы, когда им разрешали, и перезвонить возможности не было.

– Да! Алло! – заорал я, прижимая трубку как можно сильнее к уху и перекрикивая поезд, прибывающий на соседний путь. – Тиф, прости, я в метро. В универ еду. Проспал.

Не знаю, зачем я выдал всю эту информацию, наверное, боялся, что он меня не услышит.

Но он услышал, и в короткой паузе наступившей тишины его хриплый голос прозвучал очень близко и по-родному небрежно:

– Давай назад.

– В смысле? – Я немного растерялся.

Поезд, на котором я приехал, тронулся. Тиф что-то еще говорил, но, кроме хриплого бульканья, я ничего не мог разобрать. И вдруг сам догадался:

– Ты приехал? Ты в Москве? Что? Я не слышу. Ты здесь? Тиф, ты здесь? Дома?

– Да-а-а! – заорал он в трубку, и я в последний момент успел запрыгнуть в поезд, идущий в обратную сторону.

Я давно ничему так не радовался, как внезапному возвращению Трифонова, и почему-то думал, что он встретит меня в форме. Но он вышел как обычно: в майке и боксерах. Даже одеться не потрудился к моему приходу и тут же отпрянул, уворачиваясь от моих попыток обнять его, не снимая заснеженной куртки.

– Ошалел?

Я рассмеялся, и он сделал вид, что отвешивает мне подзатыльник:

– Че ржешь? Давай проходи.

Я очень боялся, что Тифон изменится. Многие рассказывали, как армия меняет людей.

Прошло, конечно, всего ничего, каких-то два-три месяца. Но в моем воображении тот, кто уходил в армию, менялся сразу, словно попадал в автомат для реконструкции людей.

Но Тиф человеком не был. Он был Терминатором, поэтому почти не изменился.

Все те же точеные скулы, выступающие чуть резче обычного, колкий взгляд, черный дракон, пульсирующий на шее, бритые виски.

– Мне кажется, ты похудел, – сказал я.

– Угу. Три кило потерял.

– Нагрузки?

– Чего мне нагрузки? Еда.

– Я думал, в таком месте должны нормально кормить.

Он нахмурился:

– Ты мне местом не тычь, понял?

После нашего полного приключений лета, когда мы много чего натворили, Андрею пришлось пойти с отцом на сделку: Юрий Романович улаживает наши неприятности, а Тиф покорно соглашается служить там, куда его пристроят. Так он оказался в части подмосковного подразделения МЧС.

– Понял-понял. Просто так сказал.

– Только в этой квартире голяк, – предупредил он. – Мать завтра приедет. Велела купить все для бутербродов. А я, пока тебя ждал, всю колбасу уже сожрал, но сыром могу угостить.

Я прошел за ним в комнату.

Там тоже все осталось по-прежнему, как в школьные времена. Шведская стенка, груша, плакаты с известными боксерами, старый комп с монитором-коробкой, рядом на столе лежала зеленая картина, которую Тифу подарил полоумный дед-художник из больницы.

Тифон сгреб рюкзак и раскиданные вещи в сторону, чтобы я сел на диван, а сам развалился на стуле, вытянув ноги и скрестив руки на животе.

– Держи, – я протянул ему пакетик с блинчиками. – Бабушкины. Теплые еще.

Он охотно взял пакетик.

– Сам будешь?

– Не, только позавтракал, – мужественно отказался я, стараясь не вдыхать аппетитный запах. – А ты чего вдруг дома?

– Романыч выписал. Юбилей у него. Мать говорит, его идея. – Тифон жадно откусил половину блинчика. – Но я не верю.

– Надолго?

– До третьего января.

– Круто! Не знал, что в армии так можно.

– У нас, блатных, все можно. Сплошной санаторий. – Тиф зло заулыбался, нарочно подчеркивая, насколько ему неприятно находиться в привилегированных условиях.

Чтобы не продолжать тему, я схватил со стола картину. На ней был изображен зеленый квадрат, и называлась она «Все зеленое». В искусстве я совершенно не разбирался, но догадывался, что при ее написании были использованы какие-то особые техники, создающие оптические иллюзии.

Смотришь на зеленые разнотонные мазки, а перед глазами мелькают воспоминания, образы, ассоциации. По задумке художника, картина должна была приносить счастье.

– Ну что? Привалило тебе счастье?

Тиф молча забрал картину и, перевернув лицом вниз, положил обратно.

– Расскажи, че у вас? – Он жадно откусил половину блинчика.

– Да как обычно. – Я задумался.

– Что Соломин?

– Учится.

– Не женился?

– Ты так спрашиваешь, будто тебя год здесь не было.

– По ощущениям больше года, – пробубнил он жуя. – Ну, хоть что-нибудь происходит? Или без меня вы ничего не можете?

– Без тебя все спокойно, – признался я.

– Что Зоя?

– Все нормально. Учится, в химчистке подрабатывает. В свободное время мы с Лёхой ее развлекаем, как ты и просил.

– С Максом общается? – Тиф уперся в меня взглядом.

Я не сомневался, что из всех прочих вопросов по-настоящему его волновал только этот. К счастью, он сам избавил меня от прямого ответа.

– Мне-то их кино из Капищено ночами снится. Там, во сне, я убил Макса уже раз пятнадцать. Может, все-таки зря я ему это спустил?

Отложив пакетик с последним блинчиком, Тиф встал, достал сигареты и закурил.

– Ну избил бы ты его, и что? Она бы сказала, что другого от тебя не ожидала, а так испугалась, что ты ее разлюбил.

– Никогда не пойму женщин. – С тяжелым вздохом он стряхнул пепел в горшок полузасохшего цветка на подоконнике. – Если бы Макс попробовал у меня сигареты украсть, я бы ему их в глотку запихнул, а тут Зоя… И он до сих пор жив.

– Зоя сама с ним сбежала, – осторожно заметил я.

– Да пофиг. Он не должен был ее забирать.

– Зоя не твоя вещь, Тиф. Вот именно от этого она и сбежала. Забыл?

– Блин, Горелов, ты голос моей совести. – Он усмехнулся. – Мне тебя там очень не хватает.

От такого признания я чуть до потолка не подскочил и только хотел ответить что-то в том же духе, как раздался пронзительный звонок в дверь.

Я думал, пришел Лёха. Но это был не Лёха.

Бросив на пол тяжелый пакет с продуктами, Зоя радостно взвизгнула и, с разбега заскочив на Тифа, повисла у него на поясе. Обхватила руками и ногами и принялась зацеловывать, а когда он попытался что-то сказать, заткнула его долгим-предолгим поцелуем.

Снег с ее волос сыпался ему на голые плечи. Трифонов попятился, а Зоя все целовала и целовала его, пока он не уперся спиной в тупик коридора и не свернул в материну спальню.

Я машинально пошел за ними, однако, не доходя до комнаты, остановился, немного обождал, ожидая, что они закроют дверь сами, но не дождался.

Стараясь не прислушиваться, вернулся, собрал Зоин рассыпавшийся пакет и отнес его на кухню.

Зоя знала, куда шла. Она принесла картошку, сосиски, хлеб, несколько консервных банок с горошком, макароны и две замороженные курицы.

До их возвращения я успел все разобрать и прослушать половину последнего альбома Twenty One Pilots.

Пока Зоя жарила картошку с сосисками, Тифон оживленно рассказывал о порядках в их воинской части и новых приятелях. Похоже, ему там нравилось. Всё, как он любил: каждодневный волевой напряг и никакой лирики. Единственное, что давалось ему с трудом, – это дисциплина: послушанием Тифон никогда не отличался. Однако и ее он принимал со стойкостью шаолиньского монаха.

После, разложив картошку по тарелкам, Зоя засы́пала нас историями о своем универе: о девчонках, преподах, проблемах с расписанием и аварийном состоянии аудиторий.

Тифон что-то спрашивал, а я молчал. Чувствовал, что им нужно остаться вдвоем, но все никак не мог заставить себя уйти.

Наконец решился:

– Ладно, ребят, я пойду. Дела есть.

– Погоди, – Тифон поднялся следом за мной. – Мать сказала, что нужен костюм. А покупать денег жалко. Я же его больше никогда не надену. Одолжишь мне?

– Не, Тиф, мой пиджак на тебя не налезет.

– Я похудел.

– Никита прав, – вмешалась Зоя. – Даже если ты его натянешь, это будет выглядеть несолидно.

– Да плевать, солидно, несолидно. Я тебе Ярик, что ли?

– Но ты же не хочешь, чтобы твоей маме было за тебя стыдно?

– И что делать?

– Может, у Лёхи возьмешь? – предложил я.

Криворотов был ниже меня, но покрепче.

– С ума сошел? – Тифон поморщился. – У Лёхи все штаны узкие. Еще больше позориться.

– Я знаю, у кого можно взять. И тебе точно подойдет. – Зоя загадочно помолчала.

Мы оба вопросительно посмотрели на нее.

– У Ярослава полно разных костюмов. И фигура у вас похожая.

– Что? – Тифон скривился еще сильнее. – Да я лучше тысячу костюмов себе куплю, чем что-то у него попрошу. За кого ты меня держишь?

– Артём? – подкинул я еще один вариант.

Артёму, конечно, было далеко до Тифона, но он был высокий и явно носил вещи большего размера, чем я.

– Артём – метр девяносто, – сказала Зоя. – Ты о брюках подумал? А может, Макс подойдет? – под острым взглядом Тифа она на секунду осеклась, а потом как ни в чем не бывало продолжила: – Ну а что? Он не худой и не толстый. Они в прошлом году с Артёмом одинаковые покупали на чью-то свадьбу.

– Зой, ты совсем? – Тифон насупился. – Ты нарочно меня провоцируешь сначала Яровым, теперь Максом?

– Да нет же! – Она улыбнулась. – Мне казалось, вы помирились.

– С кем из них мы помирились? – произнес он с нажимом.

– Всё-всё, только не начинай. – Зоя замахала руками.

– А это, кстати, мысль. – До меня дошло, что она придумала. – Если костюмы одинаковые, взять пиджак у Артёма, штаны у Макса, и будет шикарно.

– Я никогда не видела тебя в костюме, – ласково заворковала Зоя и, не давая Тифону опомниться, перебралась к нему на колени.

– Я и сам не видел. – Он смягчился. – Куплю, раз такое дело. Поможешь выбрать?

– Нормальный костюм тысяч двадцать стоит.

– Сколько? – Тифон схватился за стул. – Мне нормальный не нужен. Мне любой. Хоть одноразовый.

– У Ярослава будет хороший костюм, – произнесла Зоя с нажимом. – Недешевый. И все это заметят.

Тифон хрипло зарычал, несколько секунд невидящим взглядом смотрел в окно, потом сдался:

– Ладно. Я позвоню Тёме. Только, если он согласится, ты с нами туда не поедешь.

К Артёму мы отправились на следующий день. С утра я съездил в универ, добросовестно отсидел три пары, а с философии слинял. Мне и своего философа дома выше крыши хватало.

Только вчера начали засыпать, как он завел:

– Слушай, Никит, как ты думаешь, а может, Бог – это коллективный разум? Ну то есть не какое-то там абстрактное нечто, а все люди, вместе взятые? Их общая душа, воля, энергия?

– Чего это ты вдруг религией заинтересовался? Ты же вроде неверующий.

– Не религией, а теологией. Хочу изучить вопрос.

– Зачем это тебе?

– Чтобы с Марковым грамотно полемизировать.

– А он разве верующий?

– Нет.

– Так и ты нет.

– В том-то и дело. Не могу же я вот просто так с ним согласиться.

– Почему?

– Потому что этот человек слишком много на себя берет. Он еще школьник, а ведет себя будто профессор.

– Ты старше его всего на год и тоже часто себя так ведешь.

– Неправда. Все мои умозаключения охватывают широкие пласты любой сферы. А у него всё в одной плоскости, исключительно причинно и линейно. – Дятел приподнялся на локте, и даже в темноте я видел, как заинтересованно блестят его глаза. – Так что ты скажешь по поводу коллективного разума?

– Спроси лучше у бабушки. Это она ходит воду святить и икону повесила.

– У бабушки не могу, в этом вопросе я являюсь ее оппонентом. И стоит сейчас выразить интерес, как она будет считать, что я пошел на попятную, и потащит меня в церковь.

– Настя говорит, что Бог – это любовь.

– Такое с Марковым не прокатит. А вот гипотеза, что Бог – это постоянно изменяющееся информационное поле нашего мироздания, – вполне. И каждый человек своим программным разумом является частью Бога, преобразуя его посредством накопления и обработки информации.

Я отвернулся к стенке.

Наступила долгожданная тишина. Однако только я успел расслабиться, как под подушкой завибрировал телефон.

В такое время мне могла писать только Настя. Но сообщение пришло не от нее, и я несколько раз перечитал его, прежде чем понял смысл.

«Знаешь, что я хочу на Новый год? Абонемент в фитнес-клуб. Можешь папе намекнуть, пожалуйста? Типа это ты придумал?»

Артём встретил нас психованный и злой. В руках он держал телефон и постоянно проверял сообщения.

Макса же, к глубокому разочарованию настроившегося на суровый разговор Тифона, дома не оказалось.

Артём покидал вешалки со своими костюмами на широкую кровать в спальне, потом притащил еще несколько из комнаты Макса:

– Выбирай, что хочешь.

Тифон присел на корточки, играя с развеселившейся от нашего прихода собакой.

– Пусть Никитос выберет, – отмахнулся он. – Мне пофиг.

– Пофиг не пофиг, а на день рождения ехать не мне. – Я поднял первую попавшуюся вешалку. – Давай раздевайся.

Артём быстро вышел из комнаты, собака побежала за ним.

Надетый поверх белой футболки пиджак смотрелся вызывающе стильно, а татуировка дракона бросалась в глаза как никогда. В целом пиджак Тифону подошел. Чуть сильнее, чем нужно, натянулся на плечах, а рукава были слегка длинноваты. Но смотрелось неплохо.

– Ты похож на киношного наркоторговца или сутенера, – заметил я. – Не хватает только золотой цепи и перстней.

Тифон состроил угрожающее лицо и, сделав вид, что вытаскивает из-за пояса пистолет, навел его на меня через зеркало.

– Ты меня подставил. Назови хоть одну причину, почему я не должен убить тебя прямо сейчас.

– Это ошибка. Я всегда был на твоей стороне, – подыграл ему я. – Клянусь, я бы никогда не пошел против тебя.

Продолжая держать «пистолет», Тифон развернулся ко мне.

– Нужно было убить тебя раньше, когда ты соврал Зое про те фотки. Это из-за них она приехала в лагерь и потом сбежала.

Я растерялся. Такой переход к реальности был слишком неожиданным.

– Думал, мы с этим уже разобрались. Я извинился.

– Я должен был убить сначала тебя, а потом Макса.

– Опусти пушку, – сказал я. – Ты можешь убить меня и без нее.

Резко шагнув вперед, Тиф с силой толкнул меня в грудь, и не удержавшись я улетел на кровать.

– Ты чего? Полгода прошло.

Несколько секунд он стоял надо мной с мрачным видом, потом улыбнулся краем губ:

– Ладно. Шучу.

– Давай брюки мерить, – выдохнул я облегченно.

Но только он начал снимать штаны, как в комнату вихрем ворвалась Лана, сбила в порыве буйной радости его с ног и весело набросилась сверху – облизывать лицо.

Матюкаясь и дергая запутанными в штанах ногами, Трифонов отбивался, а я ржал. Ударить Лану он не мог, только отпихивал, что еще больше ее раззадоривало.

Пришел Артём и тоже стал над ним ржать.

– Убери на фиг свою собаку, – зло прохрипел Тифон.

– Ща, погоди. – Артём навел на него телефон. – Камеру включу.

– Я тебе включу. – Тиф приподнялся на локте, однако Лана, запрыгнув передними лапами ему на плечи, тут же опрокинула на спину.

Мы загоготали еще громче.

Наконец освободившись от сковывающей движения штанины, он вскочил и, ухватив Артёма за майку на груди, толкнул так же, как меня, но, в отличие от меня, Артём успел уцепиться за его локоть, и на кровать они улетели вместе.

Дракой их возню в куче костюмов сложно было назвать, но оба злились и, тяжело пыхтя, пытались придушить друг друга.

Было ясно, что Тиф в итоге победит, но Артём держался неплохо и несколько раз ему удавалось выиграть преимущественное положение. Костюмы под ними нещадно мялись. Лана лаяла и бегала кругами вокруг кровати.

Все это длилось минуты три, пока Артём вдруг не крикнул:

– Стой-стой, погоди!

Тиф разжал руки. Откатившись на подушки, Артём немного отдышался и по-деловому сказал:

– Разговор есть.

– Что за разговор? – Тиф утер рукавом пиджака взмокшее лицо.

– Я в спальне дела не обсуждаю. – Артём встал, рывком поднял вывалившийся телефон и, проверив сообщения, сунул в карман. – Жду на кухне.

Он ушел, а Тифон еще какое-то время просто валялся раскинув руки. В пиджаке, трусах и болтающимися на одной ноге штанами.

– Вы про Виту в курсе? – С чашкой кофе в руках Артём нервно расхаживал по кухне.

– Я здесь второй день. – На одну табуретку Тифон скинул с горем пополам подобранный костюм, а на вторую плюхнулся сам. – Я вообще ничего не знаю.

– Ее мать посадила под домашний арест, общаться со мной запретила, отняла мобильник и запаролила вайфай. – Артём задыхался от возмущения. – В школу Виту водит какой-то нанятый хрен и не дает к ней даже п-приблизиться.

– Что ты натворил? – удивился я.

– Вообще ничего. – Он так резко развел руки в стороны, что выплеснул кофе из чашки на пол. – Вот черт! Никитос, принеси туалетную бумагу.

Подобные распоряжения были обычной манерой Артёма общаться с людьми, поэтому, не принимая на свой счет, я отправился за бумагой, а когда вернулся, услышал, как он сказал:

– Нам всего-то нужно будет полгода продержаться, пока ей восемнадцать не исполнится.

– Если тебе предъявят обвинение, то хоть через полгода, хоть через десять лет оно будет в силе. – Тифон недоверчиво смотрел на него исподлобья. – Спроси у Криворотова, он тебе про все статьи расскажет.

Артём небрежно отмахнулся:

– До этого не дойдет. Ее мать перебесится. Она же Витю любит. Ничего такого не будет, нам, главное, умотать и спрятаться нормально. Но мне нужна помощь. Котика подставлять нельзя, типа он не при делах. Я ему даже адрес не скажу, на случай, если пытать будут.

– Че? Пытать?

– Ну, это я так сказал… Образно. Короче, нужна помощь.

– Э, нет, – Тиф хмуро покачал головой. – Соучастие в похищении мне на фиг не сдалось.

– Да блин! Никакое это не похищение! Отвечаю. Я выяснял. Если Вита поедет со мной по собственной воле, то это побег. Всё.

– Никитос, загугли, – велел мне Тифон.

Они оба закурили.

– Я ничего особенного не прошу. – Артём немного смягчился. – Нужно просто убрать этого дебила.

– Что значит убрать? – испугался я.

– Ну не знаю… Отвлечь или вырубить. Просто чтобы успеть добежать до «пандоры».

– В принципе я тебя понимаю, – задумчиво произнес Тифон. – Без понятия, как бы я сам поступил.

– По заявлению родителей правоохранительные органы должны провести проверку по статье сто сорок один и сто сорок четыре и принять процессуальное решение, – зачитал я то, что нашел в Интернете. – Вернуть вас силой домой они не могут.

– Видишь! – обрадовался Артём. – Нормально все. Я что, по-твоему, малолетний дебил?

Тифон тяжело вздохнул:

– Все равно это мне ни к чему.

– Давай я тебе заплачу?

– Ты достал уже везде свои деньги пихать.

Артём стоял перед нами широко расставив ноги и со скрещенными на груди руками. Вид у него был решительный.

– Думаю, лучше провернуть это дело вечером. Вам всего-то нужно его минут пять подержать: потолкаться, побычить – ничего противозаконного. Он, конечно, может вас уложить лицом в снег, пристегнуть наручниками к ограде или шибануть шокером, но это его по-любому задержит.

– Шокером? – Тифон скривился. – Ну, такое себе…

– Нам нужен Криворотов, – сказал я. – Лёхина болтовня замораживает любого противника как минимум на пару минут. Мужик такой идет, а Лёха ему навстречу: «Дядя, как пройти в библиотеку?»

– Чего? – Артём уставился на меня как на умалишенного. – Какую еще библиотеку?

– Шучу. Это из фильма какого-то.

Тифон потер ежик на затылке и поднялся:

– Надо подумать.

– Костюм можешь не возвращать, – сказал Артём.

– Нет уж, – фыркнул Тифон. – Обойдусь без подачек.

Глава 12

Вита

Артём написал, чтобы я готовилась к пятнице. И время резко затормозилось, потекло как расплавленный воск. Я с трепетом представляла, как мы сбежим и будем жить совсем одни. Не так, как в Юрово, всего несколько дней, и даже не пару недель, как в Капищено, а долго, очень долго, до самого лета. Пока мне не исполнится восемнадцать.

О грозящих нам неприятностях я тоже думала. Но не очень много, потому что думать о неприятностях страшно.

Неприятности, грозившие Артёму, представлялись мне гораздо более серьезными.

Он только недавно поступил в консерваторию, начал учиться, и та новая обстановка, в которой он неожиданно оказался, подействовала на него самым благоприятным образом. Градус его неприкаянных творческих терзаний значительно снизился, состояние непонятости и собственной исключительности тоже – ведь с ним на курсе учились десятки таких же молодых талантов, которые, в отличие от него, не прекращали играть и выступать. А его перерыв давал о себе знать. Это злило Артёма и одновременно раззадоривало. Он мог сколько угодно выпендриваться перед Костровым, БТ или другими музыкантами, но, оказавшись среди себе подобных, был вынужден по-настоящему доказывать собственную гениальность.

Для него это был лучший способ вернуться в музыку.

Он написал мелодию для компьютерной игрушки, которую от него требовал Костров и которую летом он вымучивал почти месяц, всего за пару недель после начала семестра.

А к середине октября закончил обещанную запись с группой «Бездушная Тварь» и вообще, пребывал в отличном настроении и относительном согласии с собой. Теперь же очередной уход из музыки мог стать для него тяжелейшим испытанием.

Все должно было случиться по дороге домой. Я не знала, как именно, но, когда Носков отстанет, моя задача сводилась к тому, чтобы лететь со всех ног к припаркованной в конце аллеи «пандоре».

Все эти дни я понемногу приносила свои вещи и прятала их в подсобке, куда уборщица собирала потерянные детьми перчатки, шапки, сменку и разное другое добро. Там стояла куча коробок, и те, что были внизу, не открывались месяцами.

Утром, пока в раздевалке царила обычная неразбериха, я заскочила в подсобку, переложила вещи в рюкзак и на последний урок – физкультуру – решила не идти, побоявшись оставлять его в раздевалке. У нас случалось, что во время урока пропадали вещи. Замок на двери запирался, но толку от него не было никакого, стоило хорошенько ее подергать.

На этот раз этим способом воспользовалась я сама. Дождалась, пока физручка не запрет раздевалку, а потом вернулась и написала Артёму, что могу уйти пораньше, но он ответил, что это не подходит, потому что уже все рассчитано.

Полчаса я ходила по раздевалке из стороны в сторону не в силах унять волнение.

Мысли тоже метались. Было непоздно передумать.

Прежде я считала, что убегают из дома только наркоманы или те, у кого родители алкоголики. Убегают от плохой, несчастной жизни или зла. Но моя жизнь не была несчастной. До недавнего времени она была вполне неплохой. Дома мне всегда было хорошо. И, если я перестану спорить с мамой и настаивать на своем, все снова наладится. Мы уедем и будем жить так же мирно и спокойно, как до моей встречи с Артёмом.

Только что будет со мной дальше? Ведь мама никогда не изменит своего отношения, сколько бы лет мне ни было.

Оставалось десять минут до конца урока, когда я услышала тихие шаги на лестнице. Дверь несколько раз дернулась и приоткрылась.

Тарасов крадучись вошел в раздевалку и направился к вещам девчонок, но тут ему на глаза попался мой рюкзак, и он метнулся к нему.

– Не трогай! – Я вышла из угла.

Вздрогнув, он обернулся:

– Что ты здесь делаешь?

– Это женская раздевалка.

– Вякнешь кому-то – убью.

– Значит, это ты воруешь вещи?

– Не поняла, крыса? – Он угрожающе двинулся на меня.

Я отпрянула:

– Крыса – это тот, кто ворует у своих.

Определенно общение с Тифоном и его друзьями не прошло бесследно.

– Ты че, Котова, совсем страх потеряла?

– Все, Тарасов, уходи. Я не видела, чтобы ты что-то взял. Но если вдруг еще раз пропадет, мне придется сказать, – произнесла я, понимая, что об этом я уже не узнаю и сказать никому ничего не смогу.

Несколько секунд Тарасов боролся с желанием ударить меня, но потом, резко сорвавшись, скрылся за дверью.

Вскоре прозвенел звонок. Не дожидаясь возвращения класса, я быстро спустилась вниз, оделась и вышла на улицу. Как можно спокойнее миновала школьный двор и двинулась в своем привычном темпе в сторону дома. Носков, как обычно, за мной.

Мы успели пройти вдоль школьного забора, перейти пешеходную улицу и свернуть к двум длинным домам, где начиналась та самая аллея, когда сзади послышался топот.

Я приготовилась. Решила, что началось. Обернулась, но увидела лишь мчащихся за мной Дубенко, Тарасова и Зинкевича. Обогнав Носкова, они отрезали его от меня.

– Куда так торопишься, Котова? – окликнул Дубенко.

– Подожди нас, – подхватил Тарасов. – Мы с тобой еще не закончили.

– Идем к Сереге проект по Распутину делать? – добавил Зинкевич.

Дорога шла чуть вверх и скользила, я ускорилась.

– Эй, пацаны, отошли, – раздалось командное распоряжение Носкова.

– Это что еще за тип? – удивился Тарасов. – С тобой, что ли?

Дубенко присвистнул:

– Тебя, Котова, до сих пор в школу водят? Вот это да!

Зинкевич визгливо заржал.

– Ребята, я не шучу. – Носков уже был позади них. – Отойдите по-хорошему.

– А что такого? – огрызнулся Зинкевич. – Где хотим, там и ходим.

Мы уже почти подошли к проходу между домами.

– Просто разговариваем, – огрызнулся Дубенко. – Разговаривать нельзя?

Парни нарочно сбились так плотно, что Носков никак не мог их обогнать.

– Вита, остановись, – потребовал он. – Пусть ребята пройдут.

Я запаниковала. Почему Артём не предупредил, что это будет Дубенко?

Но только я приготовилась бежать, как прямо перед нами на пути возникли три темные фигуры.

Я моментально узнала их. Тифон, Никита и Лёха. Вот кто должен был меня спасать!

Они прошли мимо с каменными лицами, и, стоило их спинам синхронно сомкнуться позади меня, я побежала.

– А ну разошлись! – донесся крик Носкова.

Затем раздались звуки потасовки, невнятные реплики и ругательства.

Я неслась изо всех сил. Рюкзак раскачивался в разные стороны, норовя вот-вот опрокинуть меня набок.

Притормозив на секунду, чтобы не сбить парочку пенсионеров, я вскользь оглянулась и в призрачном свете едва разгорающихся фонарей заметила, что сзади кто-то бежит. До конца аллеи оставалось всего ничего, но тот, кто бежал за мной, оказался очень быстрым. Нагнал, налетел, сгреб в охапку.

– Семь лет как на пенсии, а реакция – твоим мальчишкам и не снилась, – прерывисто дыша, похвалил себя Носков. – От меня убегать бесполезно.

– Помогите! – закричала я в полном отчаянии, надеясь, что Артём услышит.

Если бы я успела добежать до конца дорожки, он мог бы меня даже увидеть и вмешаться.

Пенсионеры, которых я обогнала, приостановились.

– Все нормально, – крикнул им Носков.

Те торопливо развернулись и пошли в обратную сторону.

Носков принес меня домой на руках. Я отказывалась идти, поджимала ноги и падала. Он немного протащил меня волоком, а потом закинул на плечо.

В этот раз он зашел к нам в квартиру, чтобы передать меня маме и рассказать, что случилось. Мама восприняла новость на удивление спокойно, кажется, она ожидала нечто подобное. Они вместе обыскали мой рюкзак и карманы куртки. Нашли телефон, и мама, бесцеремонно прочитав нашу с Артёмом переписку, объявила:

– Больше в школу ты не ходишь. А я звоню опекуну Чернецкого.

Но мне было все равно. Я почти не слышала ничего из того, что она говорила. Я словно окаменела. Не разговаривала, не плакала, не реагировала.

Ушла к себе и приперла ручку двери стулом. Так делали Макс и Амелин, спасаясь от привыкшего вламываться к ним без стука Артёма.

Мне нужно было остаться одной. Сердце колотилось как ненормальное, норовя выскочить через горло, и я думала только о том, чтобы оно уже, наконец, успокоилось. Остановилось. Пусть даже навсегда.

А потом со мной случилось то, чего уже давно не происходило. Стены поплыли, цветы на них закружились и стали сплетаться в причудливые венки. Уши заложило, ноги отнялись, затылок похолодел, и я потеряла сознание.

Состояние обморока – это не сон. В нем не бывает цветных картинок или сюжетов – в нем пустота, невесомость и бездонная глубина. Но возвращение на поверхность всегда сопряжено с мимолетным ощущением ужаса, словно выныриваешь с того света.

Я лежала на полу, спина прижималась к боковине кровати. Рука, оказавшаяся подо мной, очень сильно затекла. Значит, я пробыла в таком положении долго.

Медленно поднявшись, я хорошенько растерла руку и прислушалась. В квартире стояла тишина. Судя по положению дверной ручки, мама пыталась войти. Убрав стул, я приоткрыла дверь и выглянула в коридор. Везде было темно.

Мама спала, так что путь в туалет был свободен. Но я успела пройти только половину коридора, когда ноги в одних носках неожиданно наступили во что-то мокрое.

Быстрыми шагами, слыша собственное шлепанье, я добежала до выключателя и зажгла свет. Коридор был весь покрыт водой, а на потолке в разных местах скапливались тяжелые толстые капли и падали вниз. Ванная, туалет и кухня тоже были в воде. Гостиная только начала промокать.

Не успев ничего толком обдумать, я кинулась в мамину комнату:

– У нас потоп, вставай!

Мама вскочила и ошалело выбежала за мной. Увидев, что творится, быстро надела халат и, с грохотом отперев свою тысячу замков, вылетела за дверь.

Громко топая по ступеням и причитая на ходу, она поднялась на второй этаж и принялась трезвонить в звонок. Послышался заливистый собачий лай.

И тут – я не поверила своим глазам – с лестницы первого этажа мне навстречу поднялся Артём. Приложил палец к губам и, широко шагая, вошел в квартиру. На ногах у него были резиновые сапоги.

Ни слова не говоря, он быстро сдернул с вешалки мое пальто, завернул меня в него и поднял на руки. Наверху кто-то открыл маме дверь, и она принялась истерично кричать.

Перед тем как Артём вынес меня из квартиры, я успела только схватить рюкзак.

Когда мы отъехали немного от дома, Артём велел мне снять мокрые носки и завернуться в плед.

– Ты ненормальный, – сказала я, чувствуя необычайный прилив счастья. – Как тебе такое в голову пришло?

– Сидел, вспоминал, как мы с тобой познакомились… – Он бросил на меня хитрый взгляд. – Про тот потоп и как ты сразу в меня влюбилась.

– Но у вас там, наверное, ужас? И как только ребята согласились?

– А кто их спрашивал? – Артём довольно улыбался, он был полон энтузиазма и весь светился радостью победы.

– Даже Макс не знал?

– Не-а, но ты за него не переживай. Ему не привыкать. Сейчас воду соберут, а завтра придет уборщица. Я с ней договорился.

– Неудобно получилось.

– Ой, ладно, мы с Котиком и не такое проходили. Позлится немного и отойдет. Он же все понимает. – Артём снова притянул меня к себе и поцеловал в макушку.

С того момента, как мы тронулись, он проделывал это примерно каждые три минуты.

– Я так разозлилась на маму, что опять потеряла сознание, – призналась я. – Повезло, что вовремя очнулась.

– Вообще-то, не очень вовремя. Я просидел на площадке два часа.

– А если бы только мама проснулась, а я нет?

– Она бы по-любому вышла, и я пришел бы и забрал тебя. Какая мне разница, спишь ты или нет? Думаешь, зря пледы приготовил? Там и одежда есть. Моя, правда. Захватил на случай, если ты совсем раздета.

Мы приехали куда-то в центр Москвы, где снега почти не было. Грязи тоже.

Повсюду, украшенные новогодней подсветкой, горели вывески ночных ресторанов и клубов. Остановились возле одного из них.

Оставив машину с мигающими фарами, Артём вернулся через минут семь. В руках у него были короткие золотистые сапожки.

– Это на сейчас. – Он положил мне их на колени. – Утром купим нормальную обувь.

– Откуда они? – Я покрутила блестящий сапог в руках.

– Знакомая дала. Должно подойти. У тебя же тридцать седьмой?

Высвободив ногу из пледа, я всунула в сапог голую ступню. Он сел в точности по ноге.

– Ну и отлично, – обрадовался Артём. – Значит, моя Золушка. Не зря я тебя забрал. Хочешь есть?

Я прислушалась к себе. В последний раз я ела только утром, когда уходила в школу.

– Кажется, да. Но сейчас половина четвертого.

– И что?

– Кто ест в половине четвертого?

– Я. А теперь еще и ты.

Ресторан, в который он меня привез, был роскошный. Хотя Артём сказал, что он «так себе», но зато меня пустят даже в таком виде.

Вид мой и правда оставлял желать лучшего: теплый бежевый свитер и брюки, в которых я ходила в школу, а потом валялась в обмороке на полу.

Но на это действительно никто не взглянул.

– Ты обещал, что я смогу позвонить маме, – сказала я, как только мы заказали еду. – Было бы здорово сделать это побыстрее, чтобы больше не думать.

– Будь по-твоему. – Артём выгреб из кармана горсть сим-карт, взял первую попавшуюся и, вставив в свой телефон, протянул мне.

Услышав мое «алло», мама тут же заговорила сама, не давая вставить ни слова:

– Можешь больше вообще не возвращаться. Знать тебя не желаю. Не дочь, а Иуда.

И сбросила вызов.

У меня отлегло от сердца. Было бы хуже, если бы она начала давить на совесть или на жалость. Но она еще злилась из-за потопа.

– Ты сможешь вернуться домой в любой момент, когда захочешь, – сказал Артём, забирая телефон. – Обещаю. Но это не значит, что я не сделаю так, чтобы ты этого не захотела.

Артёму все было нипочем. Рядом с ним любые проблемы начинали казаться мелкими и ненастоящими. Иногда он просто в это играл, но в большинстве случаев так оно и было.

Он был человеком действия и уверенности в себе. Если проблема и существовала, то решал он ее любыми возможными способами. Как, например, с потопом.

– Дня четыре нам придется в гостинице пожить. Моя риелторша нашла классную квартиру. Но старые жильцы еще не съехали, придется обождать. Ничего?

Я рассмеялась:

– Конечно же, ничего! Только меня могут не пустить в гостиницу. Мне ведь семнадцать…

– Это фигня. Я договорюсь. – Перегнувшись через стол, он притянул меня за затылок и поцеловал.

У него все было так.

Глава 13

Тоня

Если у меня не задался день, говорить об этом было необязательно. Амелин понимал мое настроение по количеству в сообщении слов, скобочек или точек. По скорости ответа, по реакции на его шутки, по музыке, которую я скидывала.

Трудно представить, что раньше люди жили без телефонов и Интернета, без возможности все время оставаться на связи, обмениваться впечатлениями, новостями, голосовыми сообщениями, картинками, писать друг другу забавные глупости и придумывать локальные мемы.

Когда-то давно влюбленные довольствовались письмами, идущими до адресата по несколько месяцев. Что же это была за любовь?

Но ведь она была и, наверное, до сих пор есть, просто я о таком ничего не знаю. Потому что, как по мне, любить – означает быть чем-то общим и абсолютно неразделимым, как бурлящий химический сосуд, в котором не прекращаются реакции: тепловыделения, энергообмена, замещения и восстановления.

Любовь – это когда, встретившись в половине седьмого вечера в метро, можно не спрашивать «Как прошел день?» и не интересоваться настроением, а начать разговор так, будто с самого утра вы не расставались ни на минуту.

Подошел поезд. Мы впихнулись в вагон. Духота стояла невыносимая. Пахло влагой, потом, грязью и усталостью.

– Я сегодня из десяти заданий только семь успела сделать. И два с такими тупыми ошибками, что Андрей Олегович посмеялся надо мной и я разорвала вообще все на мелкие клочки. Не сдержалась.

– А он что?

– Да ничего, попросил их собрать и больше не приходить в таком настроении, а то он меня боится.

– Отлично его понимаю. – Амелин достал наушники, протянул один мне: – Хочешь?

Я взяла, и мы стали слушать «Космонавтов нет», но на словах «Я тебя отпускаю в прошлое» музыка булькнула, стихла, а потом снова продолжилась.

Амелин достал телефон. На экране висело сообщение:

«Лида: „Что ты решил?“»

Мы переглянулись.

– Кто такая Лида?

– Та девчонка, которая хотела оставить меня у себя дома, когда за город ездили. Помнишь, я тебе рассказывал?

– И что же ты должен решить?

– Зовет в гости.

– Понятно. А ты?

– Я ничего. Думаю, как аккуратнее объяснить, что это невозможно.

– Тебе приятно, что она влюбилась в тебя?

– Всем приятно, когда в них влюбляются.

– А вот и нет. Я терпеть не могу такое. Ужасно оправдываться за то, что не можешь ответить взаимностью.

– В меня в восьмом классе влюбилась девочка из параллели. Это было очень странно. Я проучиться в той школе успел всего пару месяцев, а она приходила на переменах к нашему классу, вставала у стены и просто смотрела. Я делал вид, что не замечаю, но мне было приятно, хотя она была совсем несимпатичная.

– Все с тобой ясно. Тогда поезжай.

– Вот глупенькая. – Он прижал мою голову к себе, и оставшуюся дорогу мы просто слушали музыку.

Так же молча вышли на его станции, дошли до лестницы и успели подняться примерно до середины, как вдруг передо мной возник человек.

Я прямо-таки врезалась в него. Шла вся в музыке и мыслях об этой Лиде. И тут зеленая куртка милитари перед глазами. Я так резко отшатнулась, что чуть не опрокинулась назад. Хорошо, Амелин успел подхватить, а тот, в кого я чуть не врезалась, крепко сжал мой локоть с другой стороны. Я подняла глаза и обомлела.

Уж кого-кого, а Тифона я меньше всего ожидала увидеть. По идее, он был в армии, и Лёха иногда передавал от него приветы.

– Здоров. – Тифон, довольный произведенным эффектом, широко заулыбался.

Амелин растерянно пожал ему протянутую ладонь:

– Неожиданно.

– Сам до сих пор поверить не могу.

– Короче, пацаны. – К нам подлетел Лёха.

Правую руку он почему-то держал в кармане, но левой жестикулировал активно.

– Вам туда лучше не ходить сейчас. Честно. Там полный трындец. Сами еле ноги унесли.

– Привет. – Из-за плеча раздался голос Никиты.

Мы все стояли посередине лестницы, и людям приходилось нас обходить.

– Последние пару недель там такое постоянно, – сказал Амелин.

– Но не такое. – Тифон многозначительно усмехнулся. – В общем, если не хотите попасть под горячую руку, к Тёме лучше пока не суйтесь.

Лёха развернул Амелина за плечи:

– Поехали с нами.

– А вы куда? – спросила я.

– Куда-куда? К Тифу, конечно.

– А Тиф не против? – спросил Тифон.

– Да забей, – отмахнулся Лёха. – Его обычно никто не спрашивает. К нему все просто так приходят.

– Я тебе сейчас дам «так». – Тифон ухватил Лёху за шкирку и сделал вид, будто собирается спустить с лестницы.

Но тут подошел поезд и все помчались к нему.

Влетели и заполнили собой все пространство. Громкие разговоры, тычки, смех. Скучать с этими ребятами никогда не приходилось. Понятное дело, катализатором был Лёха, рядом с ним и серьезный Тифон, и благообразный Никита становились оболтусами. Сейчас парни были страшно взбудоражены, и весь вагон слушал их реплики.

– Даже не парься, – кинул Лёха Тифону. – Я когда с Шиловой попал, шаг в сторону не мог ступить.

– Надо было тебе бандану надевать, – сказал Никита. – Тогда бы не запалили.

– Да чего уж теперь. – Тифон тяжело вздохнул. – Обидно, пипец. Но я все равно этих конченых потом выцеплю. Я же злопамятный.

– Да ну, шваль, – поморщился Лёха.

– Ясное дело, шваль, но ситуация вышла беспонтовая.

Поезд качнулся, Лёха по инерции вскинул руку, чтобы удержаться за поручень, и тут что-то громко звякнуло о металл. Я не поверила своим глазам.

На Лёхином правом запястье болтались наручники.

Лица пассажиров вытянулись. Тифон и Никита заржали в голос. Лёха ойкнул, но, сообразив, что уже засветился, руку не убрал.

– И что? – выдал он, обращаясь ко всему вагону. – Каждый имеет право на самовыражение.

Амелин потянулся ко второму браслету и сделал вид, что собирается пристегнуть его к поручню. Лёха в ужасе отшатнулся:

– Ошалел?!

– Где взял? – заинтересовался Амелин.

– Еле вырвался от сексуальной маньячки, – с гордостью объявил окружающим Лёха.

Поезд остановился на моей станции, а мы с Амелиным так и не обсудили, что делать дальше.

– Дай посмотреть, – попросил Амелин. – Я настоящие ни разу не видел. Тяжелые?

– Ага, – кивнул Лёха. – Но руками все равно не трогать, пока не сниму. Знаю я вас, шутников.

Дернув Амелина за рукав, я кивком указала на раскрывшиеся двери.

– Разве мы не поедем к ребятам? – простодушно спросил он.

Я была удивлена:

– Заметь, не я это предложила.

Из-за того, что Костик думал, будто я влюблена в Тифона, он мог начать ревновать даже при одном упоминании о нем. Теперь же сам предложил пойти к нему домой, и это настораживало.

Тысячу раз я убеждала его, что никакой любви нет, однако восхищения Тифоном не скрывала никогда. Было в нем то, чего я не встречала ни в ком из знакомых парней: твердая, безоговорочная внутренняя сила. Такая, что от одного взгляда возникала дрожь в коленях и казалось, будто ты уже опрокинут на лопатки. Он был неразговорчив, прямолинеен и решителен. А тело его выглядело как картинка из Интернета: спортивное, гладкое, с переливающимися мышцами и кубиками пресса.

Пока шли от метро, ребята рассказали о неудачном побеге Виты и о том, как они облажались.

Тифон уверял, что из-за него, но Лёха объяснил, что им помешала компания Витиных одноклассников. Они узнали Тифона и, перепугавшись, стали кричать, что если он их пальцем тронет, то сдадут в полицию, потому что папа одного из них майор. Тифон пытался спокойно объяснить, что лучше им уйти, но, после того как несколько раз прозвучала его фамилия, отступил сам. Вероятность того, что Витин охранник запомнит ее, была небольшая, поскольку в этот момент на него уже наседал Лёха с вопросами «Как пройти в библиотеку?», однако светиться в полиции Тифону было нельзя. Иначе его могли легко выпереть из части.

От участи быть прикованным наручниками к ограде палисадника Лёху спас Никита. Охранник, сообразив что к чему, поторопился догнать Виту, поэтому не стал тратить на них обоих время.

В квартире у Тифона было тепло и по-домашнему хорошо. Обыкновенно, просто и от этого уютно. Как будто ты сто раз уже бывал здесь. Ковровая дорожка в коридоре, обои в цветочек и табуретки, как у бабушки в Твери.

Сначала мы дружно снимали с Лёхи наручники скрепкой по инструкции в Интернете. Никита читал, Тифон крутил, Лёха кривлялся, изображая мучения. Мы с Амелиным смеялись, фоткали их и записывали короткие видео.

Затем стали готовить вареники, которыми была забита вся морозилка. Тифон сказал, что его мама два дня их лепила и теперь нужно есть. Тифон варил, а Лёха руководил. И это тоже было смешно.

Костик же какое-то время с интересом изучал наручники, а потом нарочно позвал меня в комнату и попытался пристегнуть к шведской стенке. Однако трюк не сработал. Я сразу приметила боксерские перчатки и вместо груши опробовала их на нем. А потом мы оба увидели на столе ту самую зеленую картину и одновременно схватили ее.

– Что ты видишь? – первая спросила я.

– Твои глаза, конечно.

– А если честно?

– Тогда Капищено.

– Не верю. У тебя странное выражение лица. Удивленное. Давай признавайся. Что-то из прошлого, да? Деревню? Милу? Поле с росой?

– Нет.

– А что?

– Это глупо. – Он вдруг смутился. – Давай я лучше придумаю что-нибудь?

– Нет уж, иначе я тоже тебе не скажу.

– Это Слизерин.

– Что?

– Я же говорю, что глупо. Распределяющая шляпа меня бы точно туда отправила. А тебя в Гриффиндор.

Я с подозрением прищурилась:

– Значит, не скажешь?

– Идите есть. – В комнату заглянул Тифон, а увидев, что мы рассматриваем картину, подошел: – Ну и как?

– Никак, – сказала я. – Амелин отказывается говорить, что видит.

– А ты? – Тифон с любопытством посмотрел на меня.

– У меня секретов нет. Я вижу бильярдный стол.

– И что это значит?

Мы с Амелиным переглянулись.

– То, что я хорошо играю в бильярд и всегда всех побеждаю, даже мужиков и парней. Это моя суперсила. А что у тебя?

– Камуфляж, наверное, – предположил Амелин. – Или маскировочные сетки?

Тифон мягко улыбнулся:

– Не, я просто вижу скорость, и все.

– Спидометр, что ли?

– Спидометр я бы еще понял. – Он усмехнулся. – А тут просто движение. Будто бешено несешься по трассе, а со всех сторон что-то мелькает. Я вообще не верил, что вы все там что-то видите, пока разглядеть конкретику пытался.

– Ну а счастье-то от нее есть? – поинтересовалась я.

Тифон иронично фыркнул:

– С этим не ко мне. Есть счастье, нет счастья… Если бы ты спросила о проблемах – есть они или нет – было бы ясно, что отвечать. Про счастье вон Горелова лучше пытайте.

– А ты бы отдал эту картину, если бы тебе за нее желание пообещали? – спросил Амелин.

– Материальное? – Тифон задумался.

– Допустим. Скажем, на мотик или машину обменять?

Тифон прищурился, чувствуя подвох.

– Что-то мне подсказывает, что Гаврилович ни фига не Пикассо. Стоимость этой картины ни разу не машина. А бесплатный сыр сами знаете где. Короче, обменять ее можно только на велик, а он мне сейчас не нужен. – Тифон забрал у меня из рук картину и положил на место. – Когда предлагают слишком заманчивую сделку – это всегда означает, что тебя собираются развести. Так что ответ – нет. Не отдал бы.

Сметана была жирная и холодная, картошка в варениках – обжигающе горячей, сливочное масло, расплавившись и перемешавшись со сметаной, превратилось в соус. Ели молча, только сопели, выпуская изо рта пар и смакуя вкуснятину. Счастливые мгновения – находиться рядом с Лёхой и в тишине.

Наевшись, мы болтали. Снова обсуждали побег Виты, ее маму, Артёма и всю эту идиотскую ситуацию в целом, Дубенко и его компанию. Я рассказала о нашей с ними стычке в школе, и Тифон с уважением пожал мне руку.

Амелин наблюдал. Я прямо кожей чувствовала его настороженный взгляд. И то, как он следит за нами обоими. Молчаливо и пристально. Так же как это было летом, но тогда я не особо понимала, что происходит, зато теперь постоянно одергивала себя, стараясь избегать любых взаимодействий с Тифоном.

– Что там у тебя за сюрприз? – спросила я Никиту. – Настя мне все уши прожужжала.

– Это сюрприз, – ответил он.

– Ну мне-то можно сказать?

– Так и быть, – снисходительно протянул Лёха. – Короче, то агентство, где мама работает, занимается еще и квестами. Одно время они на них зарабатывали даже больше, чем на праздниках. Но сейчас кризис, и одну из точек пока прикрыли. Не могут с арендой расплатиться. Ищут субподрядчика, ведь у них там все: и залы, и оборудование, но с этим тоже туго. В общем, не важно. Главное то, что у моей матери есть оттуда ключи. От всего помещения. И я иногда их у нее заимствую. Не афишируя, конечно.

Вот Никитос попросил – я ему достал. Пусть развлекутся. Там знаете как круто? Я пять раз был. Огромные тематические залы по киношкам – и все как настоящее. Некоторые места очень стремные, но я туда девчонок не водил. Представляю, сколько было бы криков! Туда можно даже заказать еду, только нужно встречать курьера на улице, чтобы не светиться, но вообще, поскольку это бывшее фабричное здание, там сидит много различных арендаторов, так что вряд ли кто-то будет выяснять, откуда ты. Кстати, можно и на ночь поехать…

Резкий звонок в дверь оборвал Лёху на полуслове.

Тифон пошел открывать. В прихожую ввалилась Зоя. Без шапки, со снежным сугробом на волосах и тут же долетевшим до нас запахом ягодных духов.

– А вот и наша новая Снегурка, – сообщил Лёха.

– Новая? – Не мигая Никита смотрел на то, как Тифон возится с Зоиным шарфом, зацепившимся за застежку пальто.

– Настина замена.

Эта новость мне не понравилась, и было ясно, что Насте она понравится еще меньше.

После четвертой елки, проведенной в торговом центре, она, выступая, больше не стеснялась, слова не забывала и держалась совершенно раскованно. Со стороны – настоящая Снегурочка. Милая, улыбчивая, зажигательная. Весело играла с детьми и даже в одном месте пела. Ее фото с Дедом Морозом стали живыми и разнообразными. Она научилась позировать. И столь веселой прежде я Настю не видела.

– Рыжая Снегурочка – это почти как Снегурочка-афроамериканка, – сказала я Лёхе.

– Это вы про меня? – звонко выкрикнула Зоя.

Амелин прикрыл глаза ладонью.

– Ага, – ответила я, немного разозлившись. – На месте детей я бы в тебя не поверила.

Зоя босиком, в тонких эластичных колготках быстро вошла на кухню. На ней была коричневая расклешенная юбка ниже колен и объемный зеленый свитер.

– Я бы тоже в себя не поверила, но Лёха сказал: «Выручай», а я уже в прошлый раз отказалась.

– Цени, что я тебе первой предложил. – Лёха подставил ей щеку для поцелуя.

Она торопливо чмокнула его и оглядела стол с пустыми тарелками:

– А что у вас к чаю?

Но к чаю ничего не оказалось, и Тифон вызвался сходить в магазин. Зоя стала отказываться, однако он все равно ушел.

Следом собрались и мы с Амелиным.

– Не понимаю, что он с ней так носится, – сказала я, когда мы уже вышли на улицу. – Строит из себя принцессу.

Амелин укоризненно покачал головой.

– Я тебе сейчас кое-что скажу. – Он осторожно взял меня за руку. – Только, пожалуйста, не обижайся. Просто знай, что я тебя люблю даже такой.

– Даже какой? – Я попыталась высвободиться, но он был настроен игриво.

– Любой люблю. Только сейчас у тебя это опять.

– Что опять?

– То, о чем ты просила говорить, когда это происходит.

Выдернув руку, я остановилась, и несколько долгих секунд мы смотрели друг другу в глаза.

На его лице под капюшоном двигались тени.

– Зоя ничего из себя не строит. Ты просто ревнуешь.

– Что? – Я не поверила своим ушам. – Думаешь, я не понимаю, с чего это ты вдруг согласился туда пойти? Уж точно не потому, что ты такой дружелюбный и компанейский. Проверяешь меня, да? Наблюдаешь: что я скажу, как посмотрю. Типа испытание, да? И после этого заявляешь, что «опять» у меня?

Развернувшись, я зашагала дальше. Он поспешил догнать:

– Это я не тебя проверял, а себя. Хотел убедиться, что больше не переживаю по этому поводу так, как раньше.

– Ну и?..

– Переживаю, но вроде уже лучше. Хотя то, что ты злишься на Зою…

Мне пришлось снова притормозить. Во время разговора с Амелиным всегда нужно было оставаться начеку и следить за его мимикой. Одна и та же фраза могла означать совершенно разное.

– Я тебе сто раз говорила, что ревность – это самое бессмысленное переживание на свете. Либо тебя любят, либо нет. А если не любят, то никакой ревностью этого не исправить.

– Ошибаешься, – неожиданно твердо, будто ставя диагноз, произнес он. – Ты просто ничего по-настоящему не теряла.

– Неправда! Когда ты ушел из «Хризолита», у меня случилась паническая атака, и я чуть не задохнулась. По-настоящему! Я! Я, Амелин, чуть не умерла – не метафорически, а по правде. Физически. Как ты вообще мог со мной так поступить?

Эти слова возымели просто магическое действие. Он словно выдохнул переполнявшую его тревогу в виде облачка пара и прислонился лбом к моему лбу так, что оба его глаза слились в один.

– Ты же знаешь, что я сделал это ради тебя. Чтобы тебе было проще. И легче.

– Легче что?

– Легче выбрать кого-то лучше меня. – Он чуть наклонил голову, и один глаз разъехался на два асимметричных. – Я очень старался поступить благородно. Это ведь так называется?

Я почувствовала, как пульсирует его сердце. Этот разговор в различных интерпретациях на протяжении всей осени мы повторили уже много раз. Но Амелин до сих пор никак не мог окончательно успокоиться.

– И как я должна была об этом узнать? Если не считать выходку в душе, ты не устроил ни одной душераздирающей сцены. – Я отодвинулась.

Из-за перекошенных, как на картинах Шагала, глаз начинала кружиться голова.

– Я пытался быть, как ты говоришь, нормальным.

Он взял меня за руку и засунул ее в карман своего пальто, но в ту же секунду мои пальцы нащупали нечто металлическое и очень холодное. Потянув, я выудила оттуда Лёхины наручники.

– Нормальным?

– Это не я. – Он рассмеялся, явно не ожидая их увидеть. – Клянусь. Хочешь, отнесу назад?

– Ладно. – Я взяла его под руку и повела в сторону метро. – Если скажешь, что ты увидел на картине, можешь оставить эту игрушку себе.

– Нет, пожалуйста, загадай другое условие.

– Это что-то стыдное?

– Для меня – да.

– Тогда я тем более хочу знать.

– А вдруг это очень сильно стыдное?

– Чем стыднее, тем любопытнее.

– Ты жестокая и совсем меня не жалеешь.

– Ни капли. К нам сегодня психолог на общагу приходила. Рассказывала, что люди, подвергшиеся в детстве насилию, склонны к виктимному поведению и мазохизму.

– Так я и знал. Мила говорила, что ты только изображаешь святошу.

– Сердце матери, Амелин, не обманешь.

Он снова достал наручники и многозначительно покачал их на пальце.

– Еще немного – и ты вынудишь меня ими воспользоваться.

Наша шутливая перепалка грозила вот-вот перерасти в очередную маленькую баталию, как неожиданно Амелин сдался.

– Ладно. Ты имеешь право знать обо мне все. Но я тебя предупреждал. – Он немного помедлил, решаясь. – Это деньги. На картине со счастьем я, Тоня, увидел деньги. Представляешь, какая я, оказывается, посредственность и какое у меня ничтожное счастье. Это, наверное, самое стыдное, что я узнал о себе за всю жизнь.

– Глупости. Что в этом стыдного? Всем людям нужны деньги, а тебе особенно.

– Но счастье! Оно никак не может измеряться деньгами. Это же очевидно.

– Картине лучше знать.

– Может, они все-таки ошибаются, эти картины?

– Не ошибаются. Просто все остальное для счастья у тебя уже есть.

Глава 14

Никита

Сначала я решил позвать Настю к Лёхе на дачу, куда он нас с Тифом возил прошлой осенью.

Большой уютный загородный дом. Лёхины родители уезжали оттуда в ноябре и до весны не появлялись, поэтому Лёха постоянно приглашал туда своих подружек.

Подумал, что было бы здорово, если бы мы с ней поехали вдвоем. Пожарили бы шашлыки, погрелись у камина и погуляли по заснеженному лесу. Могли бы провести вечер вместе, никуда не торопясь. Нафантазировал небольшую романтическую сказку, после которой Настя должна была окончательно простить меня.

Однако, когда заговорил об этом с Лёхой, выяснилось, что на ближайшее время дачные поездки накрылись медным тазом. Кто-то из соседей позвонил его маме и рассказал, что Лёха тусит на даче. Родители нагрянули, устроили скандал, и лавочка прикрылась.

Вместо этого Лёха предложил другой вариант, которым сам в последнее время пользовался, и заверил, что это круче дачи и что все подруги, которых он туда возил, остались в полном восторге. Только ехать предстояло за город полтора часа на двух автобусах.

Для людей, привыкших к расстояниям Москвы, это, в общем-то, пустяк, однако около половины второго разыгралась метель, и от остановки до фабричной проходной мы десять минут шли, закрываясь от колючего ветра, не в силах поднять головы.

Но стоило впереди показаться фабрике, остановились не сговариваясь.

Из-за бетонного забора виднелось множество разнокалиберных построек дореволюционного вида из красно-оранжевого кирпича. Крыши со скатами, широкие кирпичные трубы, огромные окна. Все это неправдоподобно ярко проступало сквозь белую пелену метели.

Миновав распахнутые ворота, мы прошли по территории мимо автомобильной стоянки, где было припарковано довольно много машин, и почти сразу нашли нужное здание. Внушительный, такой же красный, как и все остальное, четырехэтажный дом с высокими окнами. Козырек над длинным крыльцом был увешан пестрыми вывесками в духе девяностых.

Под навесом перед застекленной проходной курили несколько людей, уворачиваясь от ветра.

Внутри все было старое, не разрушающееся, но ветхое, почти старинное, с характерной отделкой советских времен.

Турникеты при входе в виде вертушек, стойка контролера пропусков, где не стыдясь дремал охранник, серо-зеленые стены, каменные сбитые ступени, гнутые перила.

Впереди я заметил лифт, но Лёха велел подниматься по боковой лестнице на третий этаж.

Выудив из кармана увесистую связку ключей, я отпер толстую, обитую дерматином дверь, и мы шагнули в темноту.

Пахло пластиком и металлом.

Пошарив по стене, я нашел выключатель. И как только одна за другой зажглись электрические лампочки, осветив небольшую отделанную белым пластиком приемную с деревянной стойкой администратора и парой кресел, я испытал приступ глубокого разочарования. Здесь было обычно. Ничего «такого», как описывал Лёха, из-за чего стоило тащиться в эту даль.

– Мы уже пришли? – Настя, как и я, растерянно озиралась.

– Скоро узнаешь. – Я пытался сохранить интригу, однако мое собственное воодушевление стремительно таяло. – Закрой глаза.

Стараясь следовать всем Лёхиным наставлениям, я отпер крайнюю слева дверь и, крепко держа Настю за руку, повел за собой.

В помещение типа коридора через большие окна проникал тусклый свет, и я, помня о том, что электричество зажигать можно только там, где нет окон, продолжил двигаться в полумраке, пока наконец не увидел деревянную дверь со сводом в виде арки.

Она оказалась незаперта.

Я вошел в темноту и огляделся. Окон не было, значит, можно было включить свет.

Хорошо, что выключатели на стене подсвечивались голубыми огоньками и искать их не пришлось. Я зажег свет и обомлел.

– Можешь смотреть, – произнес я, чувствуя слабый проблеск надежды на то, что сюрприз все же состоится.

Мы находились в просторной пустой комнате со скошенными потолками и деревянным дощатым полом, а впереди, прямо перед нами, возвышалось нечто большое и квадратное, занавешенное простыней.

– Это и есть сюрприз? – В голосе Насти послышалась заинтересованность.

Я молил Бога, чтобы под белой тканью находилось именно то, о чем я думал.

Я подвел ее ближе, и она нетерпеливо сорвала простыню.

Шкаф выглядел идеально. Массивный, блестящий, рыжевато-коричневый, с резными карнизами и двумя мордами львов по верхним углам.

Пока Настя с округлившимися от удивления глазами разглядывала его, я, в свою очередь, наблюдал, как светлеет ее лицо.

– Это что? Правда он? Тот самый платяной шкаф?

– Хочешь, войдем?

– А там правда Нарния? – Неуверенность в ее тихом голосе придала мне решимости.

– Давай проверим!

Я распахнул дверцу. Внутри, как и полагалось, на вешалках висели меховые шубы, а за ними, из глубины шкафа, лился беловатый свет.

Это означало, что я включил все выключатели правильно.

– Не может быть! – ахнула Настя, но, вместо того чтобы шагнуть в шкаф, вдруг попятилась, опустилась на корточки и, стянув с головы шапку, уткнулась в нее лицом.

Светлые волосы рассыпались.

– Ты чего? – Я кинулся к ней и обнял ее за плечи. – Что-то не так?

– Извини, извини, – всхлипывая, пробубнила она. – Не могу в это поверить… Я все детство мечтала попасть в Нарнию! Как ты узнал? Как ты узнал, Никита?

Я смущенно погладил ее по голове.

– Не знал, но был уверен, что тебе понравится. Тебе же нравится?

– Как ты можешь сомневаться?

Возликовав, я мысленно осыпал Лёху всеми самыми превосходными эпитетами, которые только могли прийти в голову в тот момент.

Внутри оказалось тоже круто: фонарный столб, раскидистые ели, сугробы, пушистый целлюлозный снег, который, конечно, ниоткуда не сыпался, но лежал вполне хорошим слоем, с учетом того, что его не обновляли несколько месяцев.

Настя восхищенно озиралась, все трогала и не прекращая ахала.

Наконец ей на глаза попалась прислоненная к столбу тоненькая тросточка зонтика, и она, смеясь, обернулась ко мне.

– Где же мистер Тумнус?

Я воодушевленно раскрыл над головой зонтик и подставил локоть.

– Предлагаю вам выпить чашечку чая, мисс. Я живу в двух шагах отсюда. Посидим у жаркого огня, выпьем чаю с печеньем.

– Как здорово! – засмеялась она. – Ты помнишь, что он говорит.

– Кое-что помню. – Я и сам не знал, откуда иногда в моей памяти всплывало то, что я там хранить вовсе не собирался.

Домик Тумнуса оказался рядом. Утопленная в декорированную под крупный камень стену арочная дубовая дверь с колокольчиком и кольцом вместо ручки.

Лёха не обманул. Внутри было как в настоящем маленьком домике. Шкафчики, полочки, ковер на полу, камин, который тут же заполыхал искусственным огнем – стоило опустить рубильник возле колокольчика.

– Располагайся. – Я кивнул на кушетку с аккуратно сложенным клетчатым пледом.

В одном из шкафчиков нашелся электрический чайник, две пятилитровые бутыли воды, нераспечатанные сырные «Принглс», жестяная коробка рождественских печений, банка консервированных персиков и упаковка пакетированного чая.

Лёха здесь неплохо обустроился.

Но садиться Настя не стала: пребывая в радостном возбуждении, она бегала по комнате домика и хватала книги, чашки, фигурки, чтобы убедиться, что все это настоящее.

– А здесь есть домик Бобра? А замок Белой колдуньи? Что тут еще?

– Если честно, я и сам пока ничего не знаю.

– Что это, вообще, за место? Ты его снял? Специально для меня? Это же, наверное, жутко дорого? Почему там никого не было из сотрудников? Так странно, Никита… Я ничего не понимаю. Вроде вижу, что игра, но все равно не понимаю, и от этого все кажется волшебным.

– Если я расскажу тебе, то волшебство пропадет.

– Ничего не пропадет. – Она сложила ладошки в молебном жесте. – Прошу, скажи! Я умру от любопытства.

– Это локация для квеста. Просто она временно закрыта, и Лёха смог достать ключи.

– Невероятно!

– Хочешь, закажем какую-нибудь еду? – предложил я. – Пиццу?

– Ты что? – Настя вытаращилась на меня как на ненормального. – Какая еда, если вокруг такое?

И мы отправились изучать локацию. Кусочек пластикового леса, макет плотины, надувные камни и скалы, большую, очень натуралистичную фигурку Бобра и даже Аслана размером с человека. Замок Белой колдуньи был представлен круглой каменной залой с застывшими скульптурами и муляжом ступеней лестницы, ведущих к стене с фотообоями замка.

Мы бродили там, фотографировались и дурачились не меньше часа. Конечно, если бы я знал заранее, к чему готовиться, сюрприз получился бы намного лучше, однако он и так превзошел все мои ожидания.

– А здесь что-нибудь еще есть? – Настя поднялась на последнюю ступеньку лестницы и, повернувшись к стене спиной, широко раскинула руки, чтобы я сфотографировал ее на фоне замка. – Ну, кроме «Нарнии». Нет, ты не подумай… Тут круто! Но человек так устроен, что, даже если все хорошо, ему хочется узнать больше.

– Есть, но тебе не понравится. Там страшилки всякие.

– А какие страшилки?

– Фредди Крюгер, Пункт назначения и все в таком духе.

– А ты там был?

– Нет.

– Может, сходим? – Настя состроила трогательную мордочку. – Обещаю не бояться. А если будет сильно страшно, просто уйдем.

Сдался я очень быстро. Но насчет прочих локаций Лёха не оставлял никаких инструкций. Звонить ему и спрашивать не хотелось, вдруг запретит, как я тогда буду выглядеть перед Настей? Поэтому я решил действовать по ситуации.

Мы вернулись в коридор с окнами. На улице темнело, а метель до сих пор не утихла. От каждого нашего звука раздавалось громкое эхо, оно отскакивало от стен и взмывало к высоченному потолку.

Дошли до белой двери с надписью: «Отель „Оверлук“».

– Это то, что я думаю? – шепотом спросила Настя.

– А что ты думаешь?

– Ну, то самое. Кинг.

– Что Кинг?

Скрючив указательный палец, она покрутила им перед моим носом и противным сдавленным голосом прохрипела: «Ред-рам».

– А! «Сияние», – догадался я, вспомнив кино и жутковатого мальчишку, разъезжавшего по коридорам отеля на игрушечной машинке. – Сейчас узнаем.

Свет здесь включался примерно там же, что и в «Нарнии», с этим проблем не возникло.

Первое помещение «Отеля „Оверлук“» напоминало настоящий гостиничный холл и было полностью стилизовано под киношные интерьеры. Мраморная плитка на полу, темно-коричневая деревянная отделка, светильники в виде узких свечей на стенах, картины.

На стойке администратора стоял красный дисковый телефон. За ней висела ключница с несколькими ключами.

Настя сняла по очереди каждый ключ и выложила на стойку. Номера на бирках ключей шли не по порядку и так, словно это действительно огромный отель. Их было восемь: 9, 26, 57, 111, 132, 200, 237, 244.

Рядом с зачехленным белой тканью креслом стояла трехколесная игрушечная машинка с голубым сиденьем и механическими педалями, очень похожая на машинку из фильма. Я попробовал прокатиться. Сиденье было совсем маленькое, колени доставали чуть ли не до ушей, полы расстегнутой куртки сильно мешали двигать ногами, но я все же поехал по коридору. Настя засмеялась, но в кромешной неуютной тишине отеля ее смех прозвучал довольно зловеще. От геометрических узоров ковровой дорожки рябило в глазах.

Дверей с обеих сторон оказалось гораздо больше восьми, но, как я уже потом понял, некоторые из них были фальшивые.

Мы обследовали вразнобой три номера. Все они выглядели как обычные гостиничные номера, но у каждого была какая-то своя фишка. В одном мы нашли шкатулку-головоломку и картину с глазком, в другом – фотоальбом со старыми черно-белыми фотографиями, голую куклу без глаз и чемодан с веревками и хлыстами под кроватью. В третьем – на единственной вешалке в шкафу – висело окровавленное платье, к подкладке которого была пришита записка с каким-то ребусом, а под матрасом обнаружился тайник, но он оказался пуст.

С Настей мы переговаривались короткими обрывочными фразами: «А это что?», «Давай посмотрим за шторой», «Какой ужас!», «На кровати должен кто-то лежать», «Смотри, какая уродливая картина», «Боже! Это похоже на отрезанный палец».

В номере 237 мы топтались перед дверью в ванную пару минут, переглядываясь и глупо посмеиваясь, – оба знали, что, согласно первоисточнику, это самый страшный номер отеля. И в его ванне должен сидеть призрак молодой красавицы, на глазах превращающейся в старуху.

Но, когда все же решились и вошли, в ванне ничего страшного не оказалось. Видимо, там предполагалось участие актеров и скримеры.

Настя присела на бортик ванны.

– Устала? – спросил я, попутно проверяя, есть ли вода в кранах и настоящий ли унитаз.

Она неопределенно пожала плечами:

– Все так интересно, что останавливаться не хочется. Сколько здесь всего локаций? Мне хочется обследовать все. А тебе?

– А мне бы хотелось в первую очередь отыскать локацию туалета, – признался я, убедившись, что санузел в номере нерабочий. – А то еще одна криповая штука – и я за себя не ручаюсь.

Настя засмеялась:

– Ну сходи поищи, а я тебя тут подожду, на кровати поваляюсь. Заодно и отдохну.

– Точно? Не испугаешься одна?

– Ну что ты? Когда мы зимой жили в Капищено, там намного страшнее было. Здесь же все выдуманное, а у нас было по-настоящему. И призрак по дому бродил. Я тебе рассказывала про это?

Попросив приберечь историю до моего возвращения, я чмокнул ее в нос и побежал искать туалет, который быстро нашелся при входе. Там же висела и карта локаций. Кроме тех мест, где мы уже побывали, значились еще Пункт назначения, Полуночный склеп, Чернобыль, Вий, Звонок с того света и Ведьма из Блэр.

Я взглянул на часы. О романтике уже можно было забыть, но и так все получилось здорово. Теперь-то Настя уж точно не вспомнит про злосчастный Лунный пирог. По крайней мере, мне очень хотелось в это верить.

Однако когда я вернулся, то застал ее посреди комнаты бледную от ужаса. Завидев меня, она тут же кинулась ко мне и прижалась:

– Там кто-то кричал!

– Где кричал?

– Наверху.

Я поднял голову:

– Тебе точно не показалось?

– Клянусь! Это была женщина. И кричала так, будто ее убивают.

– Здесь, наверное, какие-нибудь динамики встроены, и звук включился сам. Это ведь специальная страшилка.

– Да? – Настя оторвала голову от моей груди и жалобно посмотрела. – Я так испугалась!

– Здорово сделано. Представляешь, каково хозяевам расставаться с такой красотой?

– Я очень сильно испугалась, – повторила она так, что я сообразил, что должен был сказать совсем другое.

– Всё в порядке. Бояться нечего. Ты же со мной. – Я чмокнул ее в губы.

Но она, положив обе ладони мне на затылок и пристально глядя в глаза, удержала.

В какой-то момент я подумал, что она нарочно придумала про крик, пока внезапно не услышал его сам.

То был явно не искусственный звук, идущий из динамиков. Он действительно доносился откуда-то с верхнего этажа.

– Слышишь? – прошептала Настя на выдохе.

Отодвинув ее в сторону, я прошелся по комнате и сообразил, что лучше всего крики слышны возле стены со шкафчиком, внутри которого проходили трубы. Сунулся туда, но, как назло, все стихло.

– Что там? – Настя была уже возле меня.

– Наверное, в соседнем офисе, – небрежно отмахнулся я. – По работе ругаются.

– Давай сходим туда и посмотрим?

– Посмотрим, на что?

– Просто проверим, что все в порядке.

– Ну как мы это проверим, Насть?

Будь на ее месте Дятел, я бы беспощадно его высмеял, но подобные заявления от Насти воспринимались совершенно нормально. Она же была девушкой, и к тому же младше меня на целый год.

– Поднимемся на тот этаж и только глянем. А вдруг ее там убивают?

Час от часу не легче.

– Когда убивают – не так кричат.

– А как?

– Послушай, может, она своему парню изменила или деньги на работе украла? Мы не знаем.

– А что, если изменила или украла, то можно убивать? – Настин голос дрогнул.

– Ладно. – Больше всего мне не хотелось омрачать этот день. – Я сам поднимусь и посмотрю, что там находится наверху.

С учетом гигантских площадей, я понимал, что на этаже, находившемся над нами, могло быть сколько угодно помещений. Десятки офисов и складов.

– Нет-нет. – Она крепко обхватила мою руку. – Мы пойдем вместе.

Внимательно проверив, везде ли погашен свет, я запер двери квеста, и мы поднялись наверх по лестнице, по которой пришли сюда, где обнаружили объявление: «Проход в студии только на лифте».

Пришлось спуститься на первый этаж.

Лифт подошел скрипучий и громыхающий. Двери раздвигались с таким жутким скрежетом, что я еще раз предложил Насте подождать меня. Но она отказалась.

Однако стоило кабине тронуться, как в то же мгновение она завизжала так, словно теперь уже убивали ее. Я заметался, не в силах понять, что происходит, а Настя стала так биться о стену лифта, что он заходил ходуном.

Нервно прохрипев «Что случилось?», я встряхнул ее за плечи – и в ту же секунду, не переставая кричать, она запрыгнула мне на руки.

Двери лифта раскрылись, и мы самым нелепым образом вывалились на этаж посреди роскошного сияющего вестибюля. Из-за стойки ресепшена выскочили две девушки в невероятно коротких юбках и бросились нас поднимать.

– У вас там тараканы в лифте катаются, – задыхаясь, выпалила Настя, оказавшись на ногах.

Лица у девушек были разные, но выглядели они совершенно одинаково: белые блузки, черные юбки, волосы убраны в низкий хвост.

– Вы по записи? – проигнорировав Настины слова, невозмутимым тоном спросила одна из них.

– Да, – соврал я на ходу, окидывая беглым взглядом обстановку и пытаясь сообразить, куда попал.

– Как ваша фамилия?

– Горелов.

Девушки вернулись к стойке и заняли свои места. Та, что спрашивала фамилию, уставилась в монитор.

– У вас тут кого-то убивают, – внезапно заявила ей Настя.

– Как убивают? – удивилась девушка.

– Я слышала крики. Ужасные. – Настя вцепилась пальцами в стойку. – Никита тоже слышал.

– Я слышала только ваши крики в лифте.

Они больше ничего не проверяли, а только подозрительно оглядывали нас.

В этот момент из глубины коридора появилась молодая длинноволосая заплаканная девушка в черных латексных штанах. Крепко сжимая под мышкой шубку и громко цокая каблуками, она прошла мимо нас к лифту, и я стремительно влетел в кабину следом за ней.

– Извините. У вас все хорошо?

– Глупый вопрос. – Шмыгнув носом, девушка смерила меня надменным взглядом.

– Что они хотели от вас? – Я испытал невероятное облегчение оттого, что никого не убивают и что больше не нужно ничего выяснять.

– А тебе какое дело? – огрызнулась она.

– Моя подруга волнуется.

– У нее большая грудь?

Вопрос застал врасплох.

– Ну, так…

– Тогда пусть даже не суется. Они сейчас только пятый берут.

Я почувствовал, что суть разговора странным образом ускользает от меня.

– Кто они?

– А ты про что спрашивал?

– Э-э… Ну, мы просто слышали, как вы кричали…

– Понятное дело, кричала! Мне знаешь как деньги нужны, за квартиру платить и за учебу, а они к размеру прицепились. Да кого это вообще сейчас волнует? Такое хамло! Никому не посоветую сюда приходить.

– Так ты на работу устраивалась? – догадался я. – А при чем тут грудь?

Она положила обе руки на бедра и неоднозначно покрутила ими.

– По-твоему, я красивая?

От этого вопроса я онемел, но она, к счастью, расценила мой ступор как эстетическое потрясение.

– Вот именно! А они – придурки. Ничего, найду других.

Мы вышли на первом этаже.

– Так что за работа? – крикнул я ей вслед.

– Вебкам, – бросила девушка и зашагала к выходу.

Глава 15

Никита

– Никит, вставай, к тебе пришли. – Я почувствовал, как о спину что-то легонько ударилось.

– Только не это. – Я натянул повыше одеяло. – Скажите ей, что я умер.

– Это не Нина, – охрипшим голосом прошептал Дятел.

Он все же слег с температурой и кашлем.

Я перевернулся на другой бок, приоткрыл один глаз и прямо перед своим лицом на подушке увидел его скомканный полосатый носок.

– Ты кидался в меня носками? – Я с возмущением вскочил и со злостью запустил носок в кудрявую голову.

– Это Андрей Трифонов. Представляешь? – вытаращив глаза, просипел Дятел.

Прислушавшись, я различил, как бабушка елейным голоском заливает Тифу о том, что он очень повзрослел, возмужал и что, если бы ей было двадцать, она бы наверняка в него влюбилась.

– Андрей с вещами, – таинственно сообщил Дятел. – Я в глазок видел, пока бабушка меня в кровать не погнала. Наверное, обратно к себе в армию едет.

Я немедленно натянул домашние штаны.

Вчера вечером, после того как мы с Настей благополучно вернулись с фабрики, я звонил ему пару раз, но не дозвонился. А чуть позже с его телефона мне перезвонила Зоя.

– Он сейчас не может разговаривать, – переводя дыхание, сказала она. – Но, если что-то срочное, могу передать.

– Ты у него?

Мне отчего-то представилась та сцена с поцелуями в коридоре и незакрытая в спальню дверь.

– В ресторане.

И я мигом вспомнил про день рождения Юрия Романовича. У меня не было ничего срочного. Собирался лишь рассказать про фабрику и нашу с Настей поездку.

– Сегодня вряд ли перезвонит. – Голос Зои звучал возбужденно. – Тут вообще такое… Ужас просто! Такой скандал! Тиф с Ярославом подрались. При всех в общем зале. Юрий Романович в бешенстве. Тетя Таня в бешенстве, Ангелина Васильевна рыдает… Но гости, кажется, довольны. Тут одни час назад уезжать собирались, а как это началось, никуда не поехали. Теперь их в курилке обоих прессуют.

– Кто прессует?

– Коллеги Юрия Романовича. Здесь же почти все военные, а они еще и выпили. Представляешь? Теперь ругаются между собой и спорят, как детей правильно воспитывать. Андрея жалко, Яров первый полез. Мне так хочется уйти, но без него не могу.

Выслушав ее с удивлением, я сказал, что перезванивать мне совершенно необязательно, и мы попрощались.

Теперь же, порядком смущенный обилием бабушкиных комплиментов, Тифон неловко мялся возле двери.

На нем была новая укороченная стеганая куртка антрацитового цвета и новые темно-серые джинсы. Это удивило меня не меньше чем висевший на его плече большой черный рюкзак и перекинутый через руку костюм Артёма.

– А вот и он! – громко воскликнула бабушка, заметив меня. – Видишь, Никита, Андрей уже давно на ногах, а ты все дрыхнешь.

– Угу. – Я содрал с вешалки куртку и, нацепив ее прямо на голое тело, вытолкал Тифона на площадку.

– Идите на кухню, чаю попейте, – крикнула бабушка.

Но я уже прикрыл дверь.

– Ты уходишь? – Я не мог скрыть разочарования. – А говорил до января.

Он строго посмотрел на меня и протянул раскрытую ладонь:

– Я за ключами от фабрики. Криворотов сказал, что они у тебя.

– Значит, не уходишь?

Этот вопрос волновал меня намного сильнее, нежели то, зачем ему понадобилась фабрика.

– Я пока не знаю, куда уходить, – нехотя проворчал он. – Просто нужно перекантоваться где-то несколько дней.

– Из дома выгнали? – предположил я, пожалуй, чересчур радостным тоном.

Не сводя с меня серого, пронизывающего взгляда, Тифон выдержал долгую паузу. Результатом этих раздумий стало неопределенное:

– Типа того…

Я решил не допытываться.

– Ты уже завтракал?

– Первый час, вообще-то, – с укором произнес он почти как бабушка.

– Тогда считай, что это ланч. – Я кивнул на дверь своей квартиры. – Идем поедим, я тебе про фабрику расскажу. Ты просто представить себе не можешь, как там круто.

Бабушка приготовила омлет с красной фасолью и гренки. Меня одного она кормить бы не стала, может, вообще велела ждать до обеда, но Трифонов был гостем, и она очень старалась ему угодить. Я не сомневался, что в глубине души он ей все же нравился.

Поэтому весь завтрак она крутилась возле нас с дурацкими разговорами и расспросами, и поговорить из-за этого совсем не получалось.

Одевшись потеплее, я взял ключи от фабрики, и мы отправились к Артёму, чтобы сначала отдать костюм.

Поездка на фабрику с Тифоном представлялась мне не менее волнующей, чем с Настей.

Обследовать новые локации квеста вместе с ним – об этом я мог только мечтать.

– Мне известно о вчерашнем, – прямо сказал я, пока шли к метро. – Зоя рассказала. Ты из-за этого ушел?

Тифон кивнул:

– Мать выставила.

– Просто так? На улицу? – поразился я. – Она же знает, что тебе некуда идти.

– У них у всех крыша поехала. – Он постучал кулаком по лбу.

– Извини, но я не могу поверить, что твоя мама способна на такое. Сейчас же зима. О чем она думает? Что ты поедешь в часть?

– Туда я тоже не могу вернуться. Романыч запретил им меня пускать.

– Бред какой-то. – Я потряс головой. – И это просто из-за драки?

– Угу. – Он достал сигареты. – Но я не жалею, получилось даже лучше, чем мы планировали.

– Кто вы?

– Мы с Яровым. Он теперь жалеет, а я – нет.

– Так, значит, вы нарочно подрались?

Трифонов взглянул на меня исподлобья, и неожиданно в его глазах блеснули веселые огоньки.

– Это было такое шоу! Такой кипиш поднялся. Кино отдыхает! А как Романыч, вообще, хотел? Я не понимаю, Горелов, может, ты объяснишь? Меня просто вымораживает от его наглости и беспредела. Такое ощущение, что он вообще не втыкает, что творит дичь. Как можно приводить на день рождения Ангелину и одновременно мою мать?

– Но они вроде неплохо общаются.

– И ты туда же. – Он пихнул меня в плечо. – Это позорище просто. Пускай на кухне у себя неплохо общаются, но вытаскивать их на люди, изображая милую семейку, – это унизительно для всех. Когда я соглашался на это мероприятие, думал, что ради двух недель здесь, дня рождения и Нового года дома можно перетерпеть один вечер. Но, оказавшись там, глядя на фальшивые улыбочки его друзей, на их притворную обеспокоенность здоровьем Ангелины, на радушие в общении с моей матерью и слюнявое умиление от того, как «интеллигентно» разрешилась вся эта говенная история, меня реально накрыло. Интересно, это все люди с возрастом становятся такими бездушными и пустыми или только друзья Романыча? Неужели они не понимают, что на самом деле чувствует каждый из нас?

Мы спустились в метро, и, пока ждали поезд, пока ехали две станции, он молчал, сурово глядя на свое отражение в темных стеклах вагона, а когда вышли на улицу, снова продолжил:

– Короче, Яров-младший подвалил и предложил дать ответку Романычу, чтобы не мы одни там позорились. Ну и понеслось. Пообзывались немного прямо за столом, а после устроили небольшой показательный погром. Совсем небольшой, даже красивый. Яров очень впечатляюще махал ногами, ну ты же знаешь, как он умеет, так что из-за его понтов я пару раз не сдержался и засветил ему от души.

Столько крику и возмущений было, что у меня прямо на сердце потеплело. Мать собиралась сразу же отправить меня домой, но Романыч загнал нас с Ярославом в комнату для подарков и неслабо наехал, пообещав сослать обоих служить в Сибирь или еще куда подальше. Но тут уже влезла Ангелина и заявила, что Ярослав уйдет в армию только через ее труп. Она так разнервничалась, что Романыч сдал назад и, недолго думая, выкатил условие, что до конца моего отпуска мы с Яровым должны жить вместе. Я решил, что это прикол такой. Отмазка, чтобы для видимости разрулить ситуацию. Но с утра ко мне заявилась мать, сама собрала вещи и выставила из квартиры. Такой злой я ее еще не видел.

Тиф сплюнул и замолчал. Я с трудом переваривал услышанное:

– Это типа ты должен жить у Яровых?

– Это типа меня туда под угрозой смертной казни не затащишь.

Только дойдя до подъезда Артёма, мы додумались ему позвонить, однако его телефон оказался отключен. Домофон никто не открыл. «Пандоры» на месте не было.

– Они могли уехать за город, – предположил я. – Выходные же.

Мы посмотрели в окна квартиры на втором этаже.

В морозных стеклах, переливаясь, блестело солнце.

– Давай Максу наберу? – предложил я.

– К черту его!

Сунув костюм под мышку, Тифон повернул к метро. Минут пять шли молча, пыхтя морозным паром, потом он вдруг резко остановился:

– Ладно. Звони.

Макс взял трубку после второго гудка.

– Вы где? – спросил я.

– Я – дома.

– Мы к вам заходили. Никто не открыл.

– Откуда мне знать, что это вы?

– Почему такая конспирация?

– Говори, чего хотели.

– Костюм вернуть.

– Хорошо. Жду.

Трифонов первым шагнул в квартиру, прямо на Макса, хотя тот нас впускать не собирался, и, подозрительно оглядевшись, сунул ему в руки вешалку.

– Спасибо.

В квартире царил полумрак. Слабый уличный свет проникал только через открытую кухонную дверь. Сильно пахло сыростью и мокрыми тряпками. Придверный коврик под ногами, стоило ступить на него, издал странный хлюпающий звук:

Макс выглядел настороженным. Собака скреблась и поскуливала в его комнате.

– Спишь, что ли? – спросил я.

– Угу, – буркнул он.

– Ты один? – Тифон уставился на вешалку с одеждой.

Макс кивнул.

– А че собаку запер?

– Чтобы от двери ее не слышно было.

– Прячешься от кого?

– Ну так. – Макс неопределенно дернул плечом.

– Где же Тёма? – спросил я.

– Так они же свалили. Вы не в курсе? Думал, уже вся Москва знает.

– Расскажи, – попросил Тифон.

Предупредив, что разуваться не стоит, Макс проводил нас на кухню, где, понизив голос, в общих чертах описал то, что устроил Тёма: многочасовая ликвидация потопа, полиция посреди ночи, истерика Витиной мамы.

По резкому тону и выражению лица было видно, что от поступка Артёма Макс просто в бешенстве, негодование требовало выхода, и он, наверное, мог бы проговорить с нами гораздо дольше, если бы ему кто-то не позвонил.

Я сразу понял, что девчонка, хотя голоса слышно не было. Просто Макс сразу как-то смягчился, заулыбался и, пообещав, что будет ждать к пяти, тут же выпроводил нас.

Мы снова дошли до метро и выдвинулись на фабрику.

Пока ехали, Тифон переписывался с Зоей, а когда вышли на станции, откуда предстояло ехать на автобусе, немного помявшись, сказал:

– Давай вернемся? Что-то на душе неспокойно.

Я его уже достаточно хорошо изучил, чтобы без объяснений догадаться, что к чему.

– Мне не нравятся твои мысли.

– Мне самому они не нравятся, но ничего не могу поделать. Она пишет, что уходит, но куда – не рассказывает. Начинаю спрашивать – злится, что контролирую. Почему она не говорит?

– Может, из принципа? – предположил я. – Типа не обязана отчитываться. Но это неточно. Нужно Криворотова спросить.

– У нас никогда друг от друга секретов не было. Не знаю, что и думать.

– Хочешь рвануть к ней?

– Нет. – Он набычился. – К Максу.

– Зачем?

– Ты же слышал, как он с кем-то договаривался?

– Тиф, это паранойя.

– Я в курсе. Так ты со мной или как?

Чуть ли не впервые я осуждал его, но бросить одного не мог. Ведь, кроме фабрики, идти ему было некуда.

До пяти часов мы тупо просидели в «Бургер Кинге». Я немного рассказал о наших с Настей блужданиях по «Нарнии» и «Отелю», опустив завершающее приключение; поговорили по громкой связи с Лёхой, который рвался поехать с нами, но сегодня никак не мог; объелись бургерами, луковыми колечками и выпили по три стакана пепси.

Под конец Тифону позвонил Ярослав и пригрозил, что если он не придет к ним добровольно, то он сам найдет его и притащит силой. Тифон, разумеется, Ярова послал и, сколько тот потом ни перезванивал, на вызов не отвечал.

Макса предупреждать не стали, Трифонов открыл металлическую дверь подъезда одним рывком, понюхал, как собака-ищейка, воздух и перескакивая через ступени полетел на второй этаж.

Зная, что Макс шифруется, пришлось прокричать ему через дверь, что Тиф забыл в кармане пиджака банковскую карту.

Но только он отпер замок, как Тифон тут же метнулся к вешалке с одеждой.

Я не поверил своим глазам: на ней действительно висел Зоин оранжевый пуховик.

Макс рта не успел раскрыть, как получил распростертой пятерней прямо в лицо.

– Я должен был тогда еще тебя убить, – страшным голосом прорычал Тифон.

Пытаясь предотвратить повторный выпад, я обхватил его плечо, но, в ту же секунду отлетев, стукнулся спиной о дверной косяк. Больше решил не лезть, потому что тоже разозлился на Макса. Но еще сильнее на Зою. Как ей пришло такое в голову? Именно сейчас, когда Тиф был здесь и у него такие неприятности?

Выставив перед собой ладони, Макс попятился:

– В чем проблема?

– Сейчас объясню. На всю оставшуюся жизнь запомнишь.

Тифон наступал, Макс отходил назад. Дошел до спальни Артёма и исчез там. Тиф бросился за ним. Собака в другой комнате разрывалась от лая.

Пробежав прямо по кровати, Макс оказался возле балкона.

Тифон остановился перед кроватью. Гоняться за Максом он посчитал ниже своего достоинства, поэтому схватил подвернувшуюся под руку подушку и швырнул в него.

– А ну иди сюда, сволочь!

Макс демонстративно повернул ручку балконной двери.

– Макс, не вздумай, – предупредил я. – Ты без обуви. А сейчас зима.

Однако, как только он опустил взгляд на свои ноги, Тифон кинулся в обход кровати.

Макс дернул балконную дверь, но она заклинила, зацепилась верхним углом за тюль. Шарахнувшись в сторону, он сбил с тумбочки лампу, тут-то Тифону и удалось ухватить его за капюшон. С силой дернув Макса на себя, он отшвырнул его на середину комнаты, а затем запрыгнул сверху, припечатав к полу.

– Все, Тиф, хорош, – предпринял я очередную попытку вмешаться, но он внезапно замер, уставившись куда-то сквозь меня.

Я обернулся.

В дверях стояла Нина.

– Что ты здесь делаешь?! – закричал на нее Тифон.

– А тебе какое дело? – фыркнула она.

– Где Зоя? – промычал Тифон, допирая, как облажался.

– Без понятия.

Макс застонал:

– Слезь.

Тифон медленно поднялся и даже подал Максу руку.

– Коза! – рявкнул он на Нину.

– А я-то чего?

– Долго еще будешь Ярову нервы трепать, стерва?

– Ты офигел, Трифонов? Сам тупанул, а теперь на меня пытаешься свалить?

– Почему ее пуховик в прихожей?

– Это наш общий пуховик, дебил.

– Иди домой! – приказал он ей.

– Чего это?

– С того, что я сказал! Быстро!

– Ты мне, Трифонов, не указ. – Нина тоже завелась.

Макс тихо улыбался.

– Че ржешь? – Тифон пихнул его в плечо. – Не мог сразу сказать?

– Ты не спрашивал.

– Одни придурки кругом. – Тифон уселся на кровать и обхватил голову руками.

Мы с Максом переглянулись. Я готов был кинуться к нему на шею и расцеловать – за то, что это оказалась не Зоя.

– Иди домой, – повторил Нине Макс. – Я позвоню.

Нина обиженно надула губы:

– Ишь, блин, приехал. Командует тут всеми. Весь в папашу…

Тифон угрожающе дернулся в ее сторону, и Нина, взвизгнув, убежала в коридор, раскричавшись уже оттуда:

– Ярослав хотя бы уравновешенный, а ты, Трифонов, больной на всю голову.

– Закрой дверь, – попросил меня Тифон. – Не могу еще и ее вопли слушать. – После посмотрел на Макса. – Будем считать, что это за долги.

– Не было никаких долгов. – Макс уселся в кресло, раскинув руки на подлокотники. – Хочешь, честно?

– Ну-у-у, – протянул Тиф.

– Все это хрень. Все твои подозрения и предъявы насчет Зои – сплошная чушь. Ну да, поначалу я не исключал такого варианта. В первые дни, когда ее увидел.

Тифон снова рассерженно засопел.

– Но потом очень быстро стало понятно, что ловить мне нечего. И не только мне. Никому. Зря ты ее недооцениваешь.

– У меня предъявы не к ней, а к тебе лично.

– А что ко мне? Чем я хуже тебя? Или ты вроде Тёмы? Считаешь себя избранным?

– Кто? Я? – возмутился Тифон.

– Ну вот и все. Мы на равных правах. По правде говоря, я заколебался постоянно уступать. Тот, кто уступает, всю жизнь остается в пролете. Это закон детдома, Тиф, я там был хоть и недолго, но кое-что успел усвоить. Можешь взять – бери.

– Вот потому-то и предъявы к тебе. Потому, что ты знаешь, что делаешь. – Трифонов постучал пальцем по виску.

– Да ничего я не делаю. – Макс вздохнул. – Клянусь!

– Вы видитесь, – утвердительно сказал Тифон. – Мне Зоя сама сказала.

– И что с того? – Макс откинулся на спинку кресла и вытянул ноги. – Если уж говорить совсем начистоту, то она вообще не мой вариант. У меня с правильными никогда ничего не получается. Вот и с Зоей так же. Пока думал, что она драматичная, – цепляло, а как понял, что хорошая, – успокоился.

– Зачем ты мне сейчас все это рассказываешь? – проворчал Трифонов.

– Чтобы уже раз и навсегда закончить с этим. – Макс подался вперед. – Я за свои косяки отвечать умею, но огребать за то, чего не делал, не собираюсь.

– Ладно. – Тифон встал, сам подошел к нему и протянул руку. – Мир.

Макс пожал распростертую ладонь:

– Если хочешь, можешь остаться здесь. Артём еще долго не появится. Только свет и музыку не включать, на балкон не выходить, громко не разговаривать, курить только на кухне. Подходит такое?

– От кого ты прячешься? – спросил Тифон.

– От всех, кто будет пытаться найти Тёму, а кроме того, что он урод, мне им сказать нечего.

Я решил, что пробуду с ними до девяти и со спокойной душой поеду домой. Все разрешилось наилучшим образом: Зоя ни в чем не виновата, Тифон помирился с Максом, и ему не придется одиноко прозябать в огромных залах старой фабрики, а мне тащиться с ним на ночь глядя, чтобы потом ехать обратно. Может, и правда говорят, что все, что ни делается, – к лучшему.

Мы валялись поперек кровати Артёма и обсуждали сначала домашние неприятности Тифона, а после побег Артёма с Витой. Пришлось признаться Максу в нашем бесславном соучастии в этом деле. Тифон так смешно описывал наш позорный провал: себя, решившего соскочить в последний момент, Лёху с наручниками, меня, якобы отдувающегося за всех, что Максу и в голову не пришло спросить, почему Артём не обратился за помощью к нему, к своему лучшему другу. Или, возможно, он отлично знал, почему Артём так поступил. В любом случае, этой темы никто из нас касаться не стал.

– Как вышло, что Нина оказалась у тебя? – саркастически посмеиваясь, поинтересовался я у Макса, когда Тифон ушел разговаривать по телефону с Зоей, которая позвонила сказать, что Ярослав ищет его по всему району.

– Разве не ты дал ей мой номер? – ответил Макс в том же тоне, и я понял, что здравомыслие чуждо Нине, как лягушке крылья.

– Был уверен, что не расстроишься.

Макс рассмеялся:

– Ты же слышал, что я люблю проблемных.

– В таком случае Нина – это как раз то, что доктор прописал. Стоило ей здесь появиться – и проблемы не заставили себя ждать.

Мы вместе посмеялись.

– Пойду выпущу собаку, – сказал он и ушел.

Его не было несколько минут, потом в комнату ворвалась Лана, запрыгнула на кровать и тут же принялась облизывать мне щеку. Я отбивался от нее, как мог, пока она не успокоилась и не улеглась возле балкона.

– На самом деле я ее ноут даже включить не успел, – сказал Макс, и я с трудом понял, что он все еще имеет в виду Нину.

– Ноут?

– Ну, тот, что у нее сломался.

– Она сказала, что у нее сломался ноут? – Я расхохотался. – Идеальный подкат.

– Да нет, не думаю. – Макс вернулся на кровать.

– Ноут – это предлог. Не сомневайся.

– В таком случае еще больше обидно, что вы так рано приперлись.

– Не волнуйся. Теперь она от тебя не отстанет.

– С чего ты взял?

– Я тебе кое-что расскажу, только пообещай не ржать, – доверительно сказал я.

Темнота и обстановка располагали.

Макс, разумеется, пообещал, но стоило мне дойти до момента, где Нина скидывает халат, как он совершенно позабыл об этом и тихо затрясся от смеха.

К моменту возвращения Тифона он уже хохотал в голос. К счастью, пересказывать эту историю Тифону не пришлось, потому что, как только он вошел и сел на кровать, любвеобильная собака кинулась к нему, повалила на спину и принялась вылизывать. Тиф закрывался, но безуспешно.

Минут пять у них это длилось, потом Трифонов наклонился и, подхватив собаку на руки, унес в соседнюю комнату. Закрыл там и отправился умываться.

– Спасибо, что предупредил, – сказал Макс. – Насчет Нины, что она такая. Я подумаю, как с этим быть. По крайней мере в этот раз мне никто не выкатит предъяву в намеренном совращении.

Собака жалобно скулила и скреблась.

– Имеешь в виду Ярослава?

– Имею в виду ее сестру.

В этот момент вернулся Тифон, и тему немедленно прикрыли.

Около девяти Макс предложил посмотреть кино, и я как раз собрался сообщить, что поеду домой, когда вдруг из коридора послышался странный звук, а Лана залаяла совсем иначе. Мы насторожились – и в ту же секунду в комнате вспыхнул свет.

От неожиданности я зажмурился.

На пороге стоял здоровый, чернобровый, но совершенно лысый парень, а из-за его плеча выглядывал невысокий круглолицый мужчина.

Тифон мгновенно вскочил на ноги, однако Макс не пошевелился.

– Привет, ребят. – Мужчина вышел вперед. – Чего это вы в темноте? В засаде, что ль?

– В засаде с открытой дверью, – гоготнул парень.

– Ну, может, они заманивают кого. – Мужчина неприятно усмехнулся. – Охотятся.

Он был низенький и полный, с короткой шеей, глубоко посаженными черными глазками и темными с легкой проседью маслянистыми волосами. Пиджак на нем едва не трещал по швам, а массивный перстень на безымянном пальце левой руки заметно врезался в кожу.

– Я уж было подумал, тебя нет. Окна темные, к телефону не подходишь.

Он прошелся по комнате и огляделся. Отодвинул створку шкафа, несколько секунд разглядывал его содержимое, затем медленно подошел к Максу:

– Ну и где он?

– Не знаю, – с показным безразличием ответил Макс.

Мужчина тяжело вздохнул:

– Мне так не хочется с тобой ссориться, Максим. Я же думал, у нас общие интересы.

– Так и есть. Поэтому он и не сказал мне, куда едет.

– Очень жаль. Ведь, насколько я знаю, ваши отношения официально не оформлены? Так что, пока Тёма не вернется, ты здесь вроде как чужой человек. Уже собрал вещи?

Макс покачал головой.

– Ни о ком, кроме себя, не думает. – Мужчина тяжело вздохнул. – Даю тебе пятнадцать минут на сборы. Дольше ждать времени нет.

– Можно завтра? – попросил Макс.

– Завтра? Нет, ну что ты? Я вот специально человека напряг в выходной день в девять вечера. – Он махнул рукой в сторону лысого парня. – Что же, мы зря ехали? Давай быстренько. Если что-то забудешь, заберешь, когда Тёма вернется. Новые ключи я только ему отдам.

– Новые ключи? – Макс заморгал.

– Говорю же, напряг человека.

– Мне сейчас некуда идти, – сдержанно, но тоскливо произнес Макс.

– Об этом нужно было заранее думать. Не теряй лучше времени. – Мужчина обернулся к нам. – Ребята, помогите Максиму собраться. Мы в машине подождем. – Он взглянул на часы. – Двадцать пятьдесят три. Значит, в девять часов восемь минут вы должны освободить квартиру.

– Слушайте, – отвис наконец Тифон. – Может, договоримся?

– Договоримся? – Мужчина оглядел его и пожал плечами. – Договориться можно, если я выясню, куда умотал этот маленький говнюк.

Макс встал:

– Тёма знал, что вы будете его искать, поэтому и не сказал мне.

Тут я догадался, что это Костров, опекун Артёма. Я был наслышан о нем, но понятия не имел, как он выглядит.

– Максим. – Костров строго посмотрел. – Ты же не дурак… Я все эти годы надеялся только на твою разумность. Но сейчас ты очень сильно меня разочаровал. Даже не представляешь, как сильно. Я готов поверить, что он ничего тебе не сказал, но в то, что ты не знал об этом, ни за что не поверю. Ты знал, но решил меня не предупреждать.

– Я понятия не имел, что он устроит этот потоп и что все случится именно так!

– Довольно! Ты потратил четыре минуты на пустую болтовню.

Он быстро вышел из комнаты.

– Давай я тебе помогу, – предложил я Максу. – Скажи, что брать.

– Блин. – Макс рухнул на кровать и обхватил голову. – Ну вот куда я сейчас с собакой?

– На фабрику с ней не получится. – Я тоже судорожно соображал, что делать. – Наверное, нужно позвать вас к себе, но спать негде, и мои офигеют. Особенно от собаки.

Тифон достал телефон и набрал какой-то номер.

– Ты все еще по району катаешься? – произнес он с усмешкой. – Хочешь скажу, где я?

Глава 16

Никита

– Ну и что дальше? – остановившись в незнакомом дворе, где было расчищено парковочное место, Ярослав развернулся к Тифону.

Запрокинув голову на подголовник, тот, щурясь, курил на соседнем сиденье.

– Откуда мне знать? Ты кашу заварил, ты и расхлебывай.

– Я только предложил, а ты согласился. Просто поехали к нам – и дело с концом. Чего уперся как баран?

– Сам баран, – весело отозвался Тифон.

С тяжелым вздохом Ярослав откинулся на спинку кресла.

– Ну вот, блин, за что? – Я поймал его усталый взгляд в зеркале заднего вида. – За что мне все это?

– Тиф. – Я подался вперед. – Твоя гордость никак не пострадает, если ты одну ночь переночуешь у Ярослава. Считай, сделаешь ему одолжение.

Ярослав нахмурился, и я подмигнул, давая понять, что это такой психологический ход.

– А завтра утром все как-нибудь решится. Может, Юрий Романович остынет. Или мама твоя передумает. Если нет, поедешь спокойно с Максом на фабрику.

– Вы че? – раздраженно вспылил Ярослав. – Какая фабрика? Так сложно неделю потерпеть? Мне твоя рожа тоже на фиг не сдалась. Я даже из комнаты не выйду. А ты можешь только ночевать приходить. Обязательно устраивать такой геморрой?

– Давай я за него? – мрачно сказал сидевший рядом со мной Макс. – Могу тоже не выходить. С собакой комнату фиг найдешь, а квартиру я один не потяну.

– С собакой нельзя, – отрезал Ярослав.

– Слушай. – Макс положил руку Тифону на плечо. – Давай квартиру на двоих снимем?

– У меня денег нет, – ответил тот, и я вспомнил, как еще несколько часов назад он собирался убить Макса.

– Тогда уж на троих, – проворчал Ярослав. – Потому что без тебя меня домой не пустят.

Тифон аж подскочил и резко развернулся ко мне, словно собирается ударить:

– Что это за глум?

Я отшатнулся:

– Я-то тут при чем?

– Притом, что не фиг мне втирать про гордость и прочую чушь. Пусть Романыч куда угодно меня засылает, но я в жизни не переступлю порог его дома, и уж тем более не стану там спать. Завтра едем на фабрику, как и договаривались.

– А сейчас?

– Сейчас сидим здесь.

– Всю ночь? – Я посмотрел на телефон.

Дятел уже писал раза три и сообщил, что на ужин плов с изюмом.

– Всю ночь, – рявкнул Тифон.

– Я не собираюсь всю ночь сидеть в машине, – объявил Ярослав. – Это бред какой-то.

Тифон злорадно хмыкнул:

– Не, ну можешь высадить нас и уехать.

– Это плохая идея. – Максу все время приходилось сдерживать Лану, чтобы она не вылизывала затылок Тифону.

У Ярослава зазвонил телефон.

– Да, мам. Нашел. Сидим в машине. Он не хочет идти. Я уговаривал. Честно. Сейчас дам.

Ярослав протянул трубку Тифону, тот шарахнулся, но потом все же взял.

– Здравствуйте, – пробурчал неохотно. – Понимаю. Вы же знаете, дело не в вас. Я тоже не поменяю своего решения. А что по-взрослому? Распоряжаться чужими жизнями по-взрослому? Как Юрий Романович? Ну уж нет. Я в эти ваши игры не играю. Я не чья-то собственность. Ни его, ни матери. Никто не заставит меня делать то, что я не хочу. И пусть засылает, куда хочет, мне плевать. – Его голос звучал очень жестко. – А что Ярослав? Мне на него тоже плевать.

– Прекрати так разговаривать с мамой, – зашипел Ярослав.

– Ангелина Васильевна, вы мне ничего не должны. И нет, мы не голодные.

– Погоди. – Ярослав выхватил у него трубку. – Мам, а если мы снимем квартиру и будем жить вместе, просто не у нас? Это будет считаться? Узнай, пожалуйста. И главное, не волнуйся. Все в порядке. Никуда отец меня не отправит. Я уступаю, да. Не лезу. Говорю же, все в порядке. Узнай, в общем, и перезвони.

Ярослав отключил телефон.

– Такой вариант тебя устроит? – Он вопросительно посмотрел на Тифона.

– Не-а. – Тот криво ухмыльнулся. – У меня денег нет снимать квартиру.

– Ты совсем осёл? – окончательно рассердился Ярослав. – Я буду снимать! Я! На свои деньги, только чтобы он отвязался.

– Сам осёл, Яров, – прохрипел Тифон. – Я тебе кто? Девочка? Содержанка?

– Может, это у вас семейное, – не удержался от колкости Ярослав.

Тифон, конечно, капризничал и нарочно выводил его, но это Ярослав сказал зря. В ту же секунду Тиф выскочил из машины, и я уже приготовился бежать за ним, но он и не думал уходить. Вместо этого Тифон пулей подлетел к двери Ярослава, распахнул ее и выволок того наружу.

– Сиди, – остановил меня Макс, когда я дернулся. – Пусть остынут.

Перебравшись на водительское место, Макс захлопнул оставшуюся открытой дверь, сделал музыку громче, и машина медленно покатилась назад.

Это подействовало. Через минуту Ярослав догнал нас и громко похлопал по капоту.

Макс остановился и пересел на сиденье Тифона.

– Открой багажник. Я вещи заберу. – Тифон со злостью распахнул дверь.

Вместо ответа Яров показал ему средний палец.

Я подумал, что Ярик перегибает, потому что Тифон, психанув, мог уйти и без вещей. Но он продолжал стоять возле раскрытой двери.

– Никитос, вылезай, – скомандовал он.

– Зачем? – осторожно поинтересовался я.

– Едем на Лёхину фабрику.

– Но там сейчас закрыто. Нас не пустят даже на территорию. И транспорт не ходит. Это же за МКАД. Пожалуйста, не дури, – взмолился я, представив, как мы добираемся туда глухой декабрьской ночью.

– Тогда гони ключи.

Я судорожно принялся рыться в карманах, попутно придумывая, что могло бы его остановить.

– Макс? – Тифон перевел взгляд. – Ты-то со мной?

– У меня собака. С ней даже автостопом не посадят.

От слова «автостоп» мне сделалось еще хуже. Я представил уютно клацающего мышкой и поедающего овсяное печенье с теплым молоком Дятла в пижаме. Да и Настя мне уже писала несколько раз, спрашивая, когда я вернусь, и я каждые тридцать минут отвечал, что «скоро».

– Ну! – поторопил меня Тифон.

– Я их тебе не дам, – поразившись собственной смелости, вдруг выдал я. – Ехать сейчас на фабрику не стоит.

– Вы че, все вконец оборзели? – Он разозлился не на шутку. – Да я, блин, сейчас тогда к болгарам пойду.

– Фу, – брезгливо поморщился Ярослав. – Это же притон.

– И че?

– Я в такое место с тобой не попрусь.

– Тебя никто не звал.

– А меня не надо звать, я хожу туда, куда считаю нужным, так вот, притон мне точно не подходит. Значит, и ты не пойдешь.

– Я не понял, Яров. – Тифон низко наклонился, чтобы видеть его лицо. – Ты чего добиваешься? Я же тебя серьезно сейчас вырублю, заберу вещи и уйду.

То, что Тифон мог вырубить, я знал не понаслышке. Ярослав тоже, но гонор все равно не сбавил:

– Ты кого больше ненавидишь: меня или его?

Было ясно, что говоря «его», Ярослав подразумевает отца.

– Ну, допустим, его, – ответил Тифон с подозрением.

Из открытой двери задувал ледяной ветер, но мы с Максом помалкивали.

– Я тоже. А если у людей есть мозги, то они объединяются. Не ради друг друга, а против общего врага.

– Поэтому ты так рвешься выполнить его условия?

– Я рвусь выгадать время. Он должен думать, типа все хорошо. Что мы паиньки и умницы.

– Он знает, что я не паинька.

– Зато про меня этого не знает.

– Ладно, давай по существу.

– Какой толк от того, что ты сейчас навыделываешься? Кому будет хорошо? Тебя вышибут из части, меня из универа, и отправимся оба в лучшем случае в Сибирь. Вернемся, и что потом? Опять все то же. Ничего не изменится. Он все равно будет лезть в нашу жизнь. Теперь уже точно. И от тебя не отстанет. Ведь это ты его гордость и «достойная смена».

– Кто гордость? – опешил Тифон.

– А то ты не в курсе, что он от тебя без ума.

– Че за бред?

– Не бред. – Ярослав немного помолчал. – Короче, поверь, сейчас нам надо быть заодно. Ясное дело, мы не станем дружить и все такое, но нужно просто спокойно перекантоваться каких-то пару недель. Уедешь – и проблема рассосется. У тебя потом будет куча времени подумать, как дальше общаться с ним, чем жертвовать, ну или не жертвовать.

– И надолго вас сошлют в случае неповиновения? – неожиданно перебил его Макс.

– Да фиг знает. – Ярослав пожал плечами. – Пока это только угрозы, но, если отца продолжать цеплять, он из упрямства их выполнит.

– Ясно. – Макс многозначительно покосился на Тифа.

– Ты это зачем спросил? – Тифон почуял недоброе.

– Просто так. Для информации. – Макс улыбнулся. – Зоя наверняка очень расстроится. Ей же и год казался очень долгим.

Ярослав коротко хохотнул, а Тифон выругался и с силой шибанул дверью.

Из салона его не было видно, но мерцающий огонек сигареты означал, что беспокоиться не о чем.

– Какие прогнозы? – спросил нас Ярослав.

– Мне кажется, Макс был самым убедительным, – ответил я.

– Потому что хочу, чтобы что-то уже наконец происходило. А препираться вы так можете до утра.

Я был полностью согласен с Максом, хотя, надо отдать ему должное, он рисковал.

– Черт с вами. – Тифон забрался на заднее сиденье с моей стороны, потеснив меня к собаке, которая тут же радостно кинулась к нему лизаться.

– Только к вам домой все равно не поеду, – сдавленно промычал он под напором собаки. – И денег твоих брать не буду.

– Ну хоть что-то, – обрадовался Ярослав. – А конкретные предложения есть?

Тифон пожал плечами, и мы вернулись к тому, с чего все началось.

Только теперь все молчали.

Снова пришло сообщение от Насти, а звонок от Дятла я сбросил.

Было без пятнадцати двенадцать.

– Пацаны, – подал голос я. – Если вам без разницы, где думать, давайте вы будете делать это у меня во дворе. Там наверняка тоже есть свободные места. Просто, если я сейчас не выдвинусь домой, мне грозят очередные разборки.

Возражать никто не стал, и через десять минут я уже с облегчением высаживался возле своего подъезда.

Пожелав им удачи, я попросил написать, как все разрешилось. Компания подобралась странная, и я искренне надеялся, что им удастся обойтись без жертв.

– Эй, – окликнул меня Тифон, когда я уже набирал код домофона. – Ключи-то от фабрики оставь.

Тихо проскользнув в комнату, я потрепал Дятла по кудряшкам и, пока он рассеянно крутил головой, схватил пару печений из его миски, а потом залпом допил молоко.

Никогда еще я не был так рад вернуться домой. Разборки и проблемы парней порядком утомили. Я понимал, что все они оказались в тяжелой ситуации, что каждому из них несладко и нужна помощь, но в том, что касалось родителей и семейных дрязг, я сам ничего толком не понимал.

Опекун Артёма, отец Ярослава и Тифа – влиятельные и серьезные взрослые люди.

Сила, которой и противопоставить-то толком нечего. Трифонов хоть и фыркал, но я плохо представлял, как он может быть сам по себе. Куда пойдет? Что будет делать? Без угла, без денег, без какой-то определенной цели. Максу пришлось гораздо хуже. Ему выбор не предлагали.

Блаженно растянувшись на кровати, я подумал о том, что счастлив лежать вот так дома, в тепле и со светом, избежав заметенных дорог, ночного автостопа, неведомого притона болгар и прочих авантюр, способных прийти Трифонову в голову. Счастлив, что меня из дома никто не выгонял, что у меня не было отца тирана, родители мои живы и здоровы, а брат, пусть неродной и ужасный чудик, не напрыгивал на меня каждый раз с кулаками.

– Явился. – Бабушка заглянула в комнату и шумно принюхалась. – Табачищем несет…

– Мы в машине сидели.

– Пили?

– Нет. Болтали просто.

– Проветрите перед сном.

– Бабуль. – Я приподнялся на локте, когда она уже закрывала дверь. – Рис с изюмом получился очень вкусный.

– Ты его погрел?

– В микроволновке.

– Ну наконец-то дожили. У твоего желудка появился шанс избежать гастрита. Только, конечно, если курить бросишь.

– Так я же не курю.

– Рассказывай, ага. В машине они сидели. – Бабушка скептически хмыкнула и скрылась.

Дятел стянул с головы наушники и оторвался от монитора.

– А? Ты что-то сказал?

– Бабушка заходила, ругалась, что от тебя табаком пахнет.

– Правда? – Дятел рассеянно понюхал пижаму на своем плече, потом спохватился, словно догадавшись о чем-то. – Так это, наверное, из-за бенгальского огня.

– Какого еще огня?

Вместо ответа он выдвинул ящик стола и достал оттуда целый неочищенный мандарин с черной прожженной сквозной дыркой посередине.

– Вот! Нужно было точно убедиться, что бенгальский огонь может гореть внутри мандарина и не погаснуть.

– Ох. – Я снова откинулся на подушку. – Лучше бы ты курил.

Глава 17

Тоня

Я пришла домой в десятом часу. Родителей не было. Иногда по пятницам они задерживались дольше обычного: могли зайти куда-то поужинать или встретиться с друзьями.

Переодевшись, я сразу набрала мамин номер, чтобы доложить о своем возвращении. Она не ответила. Тогда я позвонила папе, однако не успела и рта раскрыть, как он немедля выложил:

– Мама в больнице и может потерять ребенка. На работе сильно перенервничала. Врачи пытаются что-то сделать. Будут новости – напишу.

Не выпуская из рук телефона, я села на пол, облокотившись о стену.

В смысле «потерять ребенка»? Мы же уже всё решили – и я, и мама. Мы настроились. И папа настроился. Мы все его хотели и ждали, даже если не мне с ним сидеть. Пускай он еще не рожден, но он уже есть. Он существует.

Я снова схватилась за трубку.

– Мама попала в больницу, и ребенка может не быть. – Я чувствовала, что вот-вот расплачусь. – А папа сидит и ждет, что скажут. А я… А я… Я не знаю, что делать.

– Сейчас приду.

Предвосхищая мои возражения, Амелин сразу же сбросил вызов.

После нашего расставания он, вероятно, успел дойти только до метро, потому что уже через десять минут утешал меня в коридоре:

– Глупенькая, это же не значит, что всё.

– Не значит, – пыхтела я ему в плечо, стараясь не хлюпать носом. – Но может же быть всё.

– Пока не всё, то и говорить нечего. Я умирал сотни раз.

– Извини, но сейчас не до шуток.

– Это не шутка. Люди до ужаса живучие создания: захочешь умереть и не сможешь. А знаешь почему? Потому что на свет появляются только самые лучшие: сильные, здоровые и живучие. Этот ребенок уже смог победить двадцать миллионов версий себе подобных. Миллионы, Тоня! Что ему какие-то там мамины нервы?

– Конечно, мы жили без него и будем дальше жить, но это неправильно и жестоко. Еще месяц назад я ничего о нем не знала, а сейчас готова отдать что угодно, лишь бы он остался.

– Давай ты просто ляжешь спать, а завтра проснешься – и окажется, что все хорошо.

– Откуда ты знаешь?

– Вот просто поверь мне, ладно? Ты же мне веришь? Я же интуит и немного волшебник. – Его глаза улыбались, но я ему верила. – Я пойду, а ты напиши, когда папа приедет.

Папа приехал в час ночи с большим пакетом фастфуда. К тому времени я уже спала, но, услышав, как открывается дверь, выскочила в коридор.

Выглядел он ужасно расстроенным. Настолько, что словами не передать.

– Все будет нормально, – сказала я. – Это точно. У мамы по-другому не бывает.

– Хотел бы я, чтобы ты оказалась права. – Он передал бумажный пакет с бургерами. – Но сейчас остается только верить в чудо.

На следующее утро мы с папой поехали к маме в больницу, однако нас не пустили. Только вещи разрешили передать. Дежурный врач сказал, что «сейчас рано говорить о прогнозах» и даже при хорошей динамике ее отпустят не раньше чем через неделю. А если улучшений не наступит, то придется оставить до января.

От известия, что мама может провести Новый год не с нами, папа совсем сник.

Вечно бодрый, деловой и жизнерадостный, он внезапно сделался растерянным и тихим.

На заправке оплатил бензин не из своей колонки, не остановился на пешеходной зебре, а когда вернулись домой, два раза ходил проверять, запер ли машину.

В любых сложных ситуациях мама обычно говорила ему: «Тупиковых проблем не бывает», или «Все это временно и скоро пройдет», или «С каких это пор ты решил, что можно расслабиться?». Мамины советы всегда предполагали стойкость и борьбу.

Я тоже выдала ему нечто подобное, но не только потому, что на самом деле так считала, но еще и от страха. Ведь у меня самой в голове не укладывалось, что родители могут с чем-то не справиться. Правда, вышло не очень-то позитивно, зато правдиво и отрезвляюще – именно так, как это получалось у мамы.

Я сказала, что ничего ужасного не происходит, главное, что с мамой все в порядке, а в случае чего – без этого ребенка мы прекрасно жили и еще сто лет проживем.

Возможно, папа решил, что я бесчувственная, но это определенно взбодрило его, и он стал задумываться о более практичных вещах. Таких, как возврат новогодних путевок в дом отдыха и перевод маминых рабочих проектов на себя.

Амелину я написала обо всем, он очень долго молчал, а потом ответил, что у них была безумная ночь и он едва не проспал елку. Но в подробности не вдавался. Спросил только, нужна ли его помощь, а когда я ответила, что все еще верю в чудо и его обещание, что все будет хорошо, заверил, что иначе и быть не может.

Это был обычный, рядовой разговор, который я потом прокрутила в голове не меньше ста раз. Говорили в привычном, немного шутливом тоне – так, как можно разговаривать только с Амелиным, а в его голосе звучало искреннее сочувствие. Только от предложения встретиться вечером я отказалась, сказав, что пока я побуду с папой, ведь ему еще хуже, чем мне, а сегодня суббота, и оставлять его одного не стоит. Договорились, что Костик напишет после елки, и все. Больше в этот день он не прислал мне ни строчки. Ближе к вечеру, когда я уже стала ему названивать, не ответил ни на один звонок.

Я заволновалась. Позвонила Лёхе узнать, как долго они пробыли в торговом центре и что Амелин собирался делать потом. Моим вопросам Лёха удивился, ответил, что ничего необычного не происходило и в половине третьего они уже разошлись. Амелин вел себя вполне нормально, а куда собирался после, не докладывал.

И тут я вспомнила про день рождения Дианы и успокоилась. Что бы я там ни говорила, мне очень не хотелось, чтобы он к ней ходил.

Любое возвращение к прошлому сказывалось на Амелине плохо. Словно грязное черное болото, оно затягивало его в свою вонючую трясину и тащило на глубину. Туда, где царили безнадега, отчаяние и мрак, где жили его загоны, страхи и демоны. На обратную сторону мира. Без будущего, радости и надежд.

Всю ночь я проворочалась, мысленно перебирая разрозненные и сложные эпизоды наших взаимоотношений. Капищено зимой, Капищено летом, деревня, Москва, первое исчезновение Амелина, затем второе. Абсурдная ситуация в «Хризолите», мой конфликт с Милой, разговор с его бабушкой на кухне, когда я впервые узнала, как обстоят дела. Стихи Бродского на скользком подоконнике, тихий шепот в запертом подвале, маску кролика и то, как он лежит в ней на кровати во время моего приступа бешенства. Как они идут с маленьким мальчиком по уходящей за горизонт дороге и то, как жарили сосиски морозной зимней ночью.

Сортировала, чистила, отправляла в архив, будто переполненную файлами папку.

С появлением Амелина моя жизнь сильно изменилась. Он сделал меня добрее и заставил думать о том, о чем без него я бы никогда не задумалась: о любви, о жизни и смерти. О себе в этом мире и о других людях, которые не похожи на меня. О зле и счастье, о душе и смысле того, что происходит вокруг.

Спала я без снов, а на следующий день с самого утра позвонила мама и сказала, что чувствует себя хорошо и с ребенком пока все в порядке, но, чтобы узнать что-то конкретное, нужно ждать понедельника. И все же голос ее звучал бодро, а когда она по-деловому принялась давать папе рабочие указания, мы оба немного успокоились.

Через час мне написал Лёха, возмущаясь, что Амелин не приехал на елку и ему самому пришлось отдуваться за Лихо, а Петрову заменять Деда Мороза.

Ждать я совершенно не умела, и если уж что-то случалось, то действовать предпочитала немедленно и без лишних раздумий.

Даже если Амелин и поехал на день рождения к Диане, он был не из тех, кто мог напиться, веселиться всю ночь и потом проспать. Костик вообще не пил и бурными праздничными весельями не увлекался. Самое большое, на что он был способен, – это танцы, но от них человек не теряет способность писать сообщения и отвечать на звонки.

Я проторчала под дверью квартиры Артёма около получаса. Долго жала на звонок, полагая, что он еще спит, и мне казалось, что сквозь заливистую трель я слышу лай собаки, но больше никаких признаков жизни не обнаружилось.

– Ты кто такая?

В пролете между первым и вторым этажом закутавшись в длинную вязаную кофту стояла немолодая короткостриженая женщина в очках и тапочках.

– Знакомая. А вы знаете, где они?

– Хотела спросить то же самое у тебя. Если вдруг найдешь, то передай этому подлецу, что я собираюсь идти в полицию.

– Я не к Артёму, а к Косте.

– Никого там нет.

– Вы мама Виты? – догадалась я. – Она дома? Можно с ней поговорить?

– Нельзя! – неожиданно резко выкрикнула женщина.

– Мне просто узнать про Костю. Никак не могу его найти. Только спрошу, не знает ли она, где он.

– Не знает. Ее нет. Она сбежала. С ним. С этим бесстыдником.

Лицо ее вдруг сморщилось, покраснело, и по щекам потекли слезы.

– Да вы не волнуйтесь. – Я начала спускаться вниз. – С ней ничего не случится. Артём Виту очень любит.

От этих слов ей сделалось еще хуже. Схватившись за сердце, она покачнулась.

Одним прыжком перемахнув через оставшиеся ступени, я оказалась рядом с ней и поддержала за локоть.

– Давайте я вас провожу.

Усадив ее на табуретку на их кухне, я собиралась немедленно уйти, но она вдруг сказала:

– Я знаю твоего Костю. Начитанный парень. Удивительно, что общего у него может быть с этим.

Она неопределенно мотнула головой, и я поняла, что речь об Артёме.

– Он мне читал Бернса в оригинале. Произношение, конечно, ужасное, но в наше время услышать такое – как жемчужину в куче навоза отыскать. Я всегда надеялась, что если у Виты появится мальчик, друг, то он будет именно таким: образованным, скромным и вежливым. Я же сама филолог, преподаю в университете. Это ведь так важно, чтобы с человеком было о чем поговорить. Вита со своим уж точно не разговаривает.

– Костя учится на лингвиста, – не без гордости сказала я.

Было приятно, что наконец кто-то оценил его не по внешнему виду.

– Да, он брал у меня учебник Андреева.

– А когда вы его в последний раз видели?

– Вчера утром, как ушел, так и не возвращался, – уверенно сказала она.

– Откуда вы знаете?

– Да вот, жду ее, – она кивнула на окно. – Все надеюсь, что одумается.

– Понятно. Спасибо.

– Погоди. – Оперевшись о стол, она поднялась. – Я же знаю, что вы все между собой общаетесь, созваниваетесь и переписываетесь. Давай с тобой договоримся: если Костя появится здесь, я тебе позвоню, а если ты узнаешь что-то про Виту, то ты мне?

Я пожала плечами:

– Не думаю, что я что-то узнаю.

Но она все равно оторвала клочок бумаги от счета по коммунальным платежам и карандашом записала номер:

– Позвони, пожалуйста, если появится информация.

На улице резко похолодало, или, может, так ощущалось из-за волнения.

«Пандоры» на месте не оказалось. Я была рада, что у Артёма с Витой все получилось, хотя ее маму все равно было немного жаль. Слишком уж несчастной она мне показалась.

Я стояла в полной растерянности, не зная, что предпринять.

В какой момент нужно начинать волноваться из-за пропажи человека? С одной стороны, это Амелин, который был способен на совершенно непредсказуемые поступки, но с другой – это тот же Амелин, который писал мне по сто раз на дню.

«Ну, давай же, звони!» – гипнотизируя телефон, я отправляла мысленные сигналы во Вселенную. И она услышала меня, загоревшись экраном вызова. Вот только звонил не Амелин.

– Тонечка, пожалуйста, давай встретимся! Иначе я лопну от счастья, – на одном дыхании сообщила Настя. – Вчера такое было, такое… Я просто поздно вернулась, а потом из-за елки никак не могла позвонить.

К сожалению, она выбрала совсем неподходящий момент, чтобы я могла разделить ее восторги.

– Лёха сказал, что Амелин сегодня не пришел.

– Да, его почему-то не было. Так как насчет встречи?

– Извини, я сейчас занята.

– Ты какая-то грустная. Что-то случилось?

– Мне нужно ехать в одно место, – сказала я не соврав, а неожиданно сообразив, что должна сделать.

– А что за место? – заинтересовалась Настя.

– Можно я тебе потом расскажу?

– Хорошее?

– Хуже только школа.

– Просто, если тебе скучно, я могла бы съездить с тобой.

– Но это правда дурацкое место. Туда с подругами не ездят.

– Я могу и на улице подождать. Умоляю! Мне так хочется с тобой поговорить.

Настя действительно выглядела неприлично счастливой и была переполнена эмоциями, но так получилось, что всю дорогу говорила в основном я.

– Я на себя злюсь. Очень. Ничего ведь не происходит, а я волнуюсь. Помнишь, ты когда-то сказала, что любить – значит волноваться? Наверное, поэтому. Говорю себе: какая-то очередная придурь. Привиделось что-то, приснилось, показалось, новый виток самокопаний, ревности или еще бог знает чего. Это же Амелин, с него станется. Но в то же время он никогда бы не стал выкидывать свои сумасшедшие штучки, зная, что я и так переживаю из-за мамы. Нет, Насть. Если он и творит дичь, то только из благих побуждений. Сейчас не тот случай.

Настя слушала внимательно и сочувственно, и мне стало стыдно, что я порчу ей настроение.

– Однажды, когда он был совсем маленький, в деревне на него напал местный козел и немного боднул. – Я рассмеялась, вспомнив, как Костик весело об этом рассказывал. – А у его бабушки тогда был день рождения и пришли гости. Ему было очень больно сидеть, но он ни разу не пожаловался, потому что не хотел ее расстраивать. Так что бабушка только на следующий день обнаружила у него на попе огромные синяки. И вот так во всем. Понимаешь?

– Знаешь, а я раньше думала, что ты очень скрытная и себе на уме.

– Мои родители тоже так думают.

– Ты и правда скрытная, но я теперь знаю почему. Ты ранимая и очень боишься, что это кто-то заметит.

– Амелин тоже так говорит, но…

– Никаких «но». – Обхватив меня за шею, Настя крепко прижалась, и ее волосы засыпали мне лицо. – Не переживай. Все очень скоро разрешится.

Дорогу я помнила плохо. Мы были там с Амелиным летом, и теперь среди одинаковых заснеженных улиц я никак не могла отличить небольшие исторические особнячки друг от друга. К счастью, уже стемнело, и, завидев издалека светящиеся контуры неоновых девушек, я сразу узнала эти двери.

– Мне подождать? – спросила Настя из вежливости.

– Ладно, пойдем.

Не оставлять же ее одну в темноте на морозе возле стриптиз-клуба.

Было только семь часов, и он еще не открылся, но я решила рискнуть. За стойкой на входе сидел широкоплечий охранник и что-то смотрел на планшете, а завидев нас, буркнул, что они с восьми. Я сказала, что мы по личному вопросу к Диане, и тогда он нас пропустил.

В зале уже вовсю суетились официантки, бармены, уборщицы. В нашу сторону никто не взглянул.

Когда мы приходили в прошлый раз, Диана увела Амелина за таинственную красную дверь в конце зала, и я направилась прямиком туда. Настя, с интересом озираясь, робко семенила за мной.

Первое, что мы услышали, попав в длинный узкий коридор, – это громкий вульгарный женский смех. Какая-то девчонка в трусах выскочила из одной двери и забежала в другую. Оттуда же выплыла немолодая силиконовая блондинка и прошла к выходу. Я уже видела ее раньше. Наверное, стоило спросить ее про Диану, но я поздно спохватилась.

Мы поравнялись с большой открытой комнатой, где вдоль стены в ряд стояли туалетные столики с зеркалами, как в парикмахерских. Комната была заполнена полуголыми и голыми женщинами.

– Здравствуйте, где мне найти Диану? – Я заглянула внутрь, и в мгновенно наступившей тишине все повернулись в нашу сторону.

– В конце коридора правая дверь. – Девушка, сидевшая к нам ближе всех, взмахнула ладонью, показывая направление. – Только подольше стучите, она может спать.

– И может – не одна, – ехидно выкрикнул кто-то сзади.

Они принялись перекидываться шуточками, и мы поторопились уйти.

Но Диана была одна, хотя, возможно, до нашего прихода действительно спала.

Ее комнатка напоминала жилую, а на узком диванчике я разглядела неубранную постель.

Лицо у нее было ненакрашенное, чуть припухшее, а глаза красноватые и слегка затуманенные, однако гладкие черные волосы блестели по-прежнему безупречно.

Из выреза тонкого ярко-красного халата чуть ли не вываливалась огромная грудь.

– Чего вам?

– Я Тоня, – сказала я.

– И?.. – Она протянула руку, взяла откуда-то из-за двери стакан с чем-то напоминающим колу и сделала глоток.

– Я по поводу Костика.

– Костика? – Диана наморщила лоб.

– Амелина, – пояснила я.

– А. – Ее лицо посветлело. – Насчет малыша? А что с ним?

– Он… он… – У меня никак язык не поворачивался спросить так, как я изначально планировала: резко, хлестко, с обвинением и осуждением одновременно. – Он вчера приходил к вам на день рождения?

Диана потерла ладонью лоб, будто припоминая.

– Ты же та девчонка, которую он летом приводил?

Я кивнула, и на ее лице тут же заиграла улыбка снисходительного превосходства.

– Приходил.

Она с вызовом смотрела на меня, а я на нее.

– А вы не помните, когда он ушел? – прервала наше немое противостояние Настя.

– А в чем, собственно, дело?

– Он пропал, – сказала я.

– В смысле, пропал? – Диана изобразила очередную неприятную улыбку.

– Не пришел домой.

– Со вчера? Ты серьезно? Еще и суток не прошло, а ты его уже потеряла. Ну-ну.

– Но он никогда так не делал и всегда писал, а теперь даже на звонки не отвечает.

Я сама понимала, как это звучит, но все карты были уже раскрыты, оставалось только расплачиваться за излишнюю опрометчивость.

– Зайка моя. – Диана высокомерно вскинула брови. – Взрослые мальчики иногда так делают, и это вовсе не означает, что их нужно разыскивать по всей Москве. Поезжай домой.

– Пожалуйста, если вы что-то знаете, скажите. Не важно что. Я просто буду знать, что с ним все в порядке, и спокойно уеду.

– Если бы я и знала, то не стала бы тебе помогать. Очень надеюсь, что эта придурь, связанная с тобой, у него наконец закончилась.

– Вы что? – ахнула Настя. – Вы просто не знаете, как Костя любит Тоню. Он никогда бы с ней так не поступил.

– Господи! – Диана закатила глаза. Белки у нее были слегка розоватые и воспаленные. – Любит не любит… Какое милое детство! А если я скажу, что он ушел отсюда полчаса назад?

– Это правда? – еле выдавила я.

– Я тебе ничего не говорила. – Хитро подмигнув, она захлопнула перед нами дверь.

Мы вышли на улицу.

– Тонечка, пожалуйста, не расстраивайся. – Настя попыталась меня обнять, но я не далась.

Во мне все кипело.

– Думаешь, я поверю этой стерве?! Плохо только, что мы почти ничего не узнали.

Настя вдруг сделала задумчивое лицо и, сказав: «Сейчас, погоди», побежала обратно в клуб, пробыла там около пяти минут, а вернувшись, сообщила:

– Я все узнала. Этот охранник мне сразу приятным показался. Когда мы пришли, он «Аркейн» смотрел. – Она так улыбнулась, будто это должно было что-то значить. – Так вот, он уверяет, что Костя приехал в три часа дня, пробыл в клубе минут пятнадцать и ушел, сказав, что у него встреча. Так что можешь не переживать.

– Не переживать? Если бы он провел все это время в клубе, я бы хоть знала, что он жив.

– Временно, – Настя рассмеялась. – Потому что иначе ты сама бы его убила.

Я была рада, что взяла ее с собой.

– А еще знаешь, что он показал охраннику перед уходом? – Она выдержала таинственную паузу. – Он показал картину. Ту самую. Черную. Помнишь?

Дело принимало странный оборот. Для чего Амелину понадобилось возить с собой картину? Неужели он решил отдать ее Кацу не рассказав мне об этом? Но, раз он поехал с ней на встречу, получалось, что так. Во что же, черт возьми, он опять ввязался?

Пришлось рассказать Насте о предложении Каца. Она, как я и думала, поверила в исполнение желания с полуслова. Настя и в картины верила так, будто они и в самом деле были заколдованные.

– Обалдеть. – Всю дорогу до метро она слушала меня с открытым ртом. – Так позвони скорее этому Кацу.

– У меня нет его телефона.

– Но у кого-то же он есть. У Артёма, например. Он ведь тоже встречался с ним.

– Артёма самого нет. Они сбежали с Витой, и до него теперь не дозвониться.

– Да ладно? – Настя, потрясенная услышанным, перестала дышать. – Вот это я понимаю – любовь!

– Но он может быть еще и у Тифона, – сказала я сама себе и вытащила мобильник.

Тифон ответил после второго гудка.

– Привет. Не отвлекаю?

– Если честно, я был бы очень рад отвлечься, – сказал тот со смехом.

Я звонила ему вся преисполненная решимости, но, услышав его хриплый приглушенный голос, неожиданно смутилась.

– У тебя есть номер Каца? – после дурацкой паузы пробормотала я.

– А кто это?

– Мужик, который передавал вам картины Гавриловича.

– Нет, конечно. Я такое не храню. Погоди, сейчас Никитоса спрошу.

Я услышала, как они переговариваются и Тифон объясняет, что мне нужно.

– Номер есть, – сказал он уже в трубку. – В сообщении пришлю. А зачем тебе?

– Амелина ищу.

– Помощь нужна? Я в ближайшее время абсолютно свободен.

– Было бы здорово, – выпалила я, но потом вдруг вспомнила, что когда искала Амелина летом, то компании Якушина, которого я опрометчиво позвала с собой, Костик, мягко говоря, не обрадовался. С Тифоном же будет еще хуже. – Но я должна сама.

– Как знаешь. Если что – обращайся.

Кацу я дозвонилась и выяснила, что Амелин действительно объявился вчера и потребовал срочно организовать встречу с «исполнителем желаний». Кац все устроил и больше ничего не знал.

– Я должна поговорить с вашим клиентом, – сказала я. – Дайте мне его телефон.

– Этого я сделать не могу.

– Вы не понимаете! Костя пропал! Вы же не хотите, чтобы я пошла в полицию и обвинила в этом вашего клиента.

– Вы не сможете его обвинить, потому что не знаете его имени.

– Тогда я обвиню вас! – закричала я.

На Каца это подействовало:

– Хорошо. Я постараюсь связаться со своим клиентом как можно скорее и передать ему вашу просьбу.

– Это не просьба, а требование!

– Да-да, я понял, – быстро проговорил он и отключился.

^{Глава 18}

Вита

Гостиница, которую нашел Артём, была маленькая, тихая и очень-очень дорогая.

Столь высокая стоимость объяснялась услугами конфиденциальности. Это означало, что поселиться в ней мог кто угодно – хоть президент, и с него не спросят ни паспорт, ни какой-либо иной документ, удостоверяющий личность. Они гарантировали полное отсутствие видеокамер в отеле, а также слабоумие и амнезию обслуживающего персонала, который ничего не видел, не запоминал и никого не узнавал.

Артём сказал, что это то, что нам нужно. Цена его не смущала.

Он никогда не думал о деньгах так, чтобы считать их. Они у него просто всегда были.

Еще один пункт, который маме в нем не нравился. Она говорила, что Артём ничего не ценит и ничем не дорожит именно потому, что привык получать все не прилагая усилий.

Но я тоже о деньгах не думала. Жили мы с родителями довольно скромно, однако меня все устраивало. Точно так же, как теперь устраивало в Артёме. Ведь, по большому счету, в этом смысле в моей жизни ничего не изменилось.

И пускай он действительно очень старался «испортить» меня, задаривая подарками и балуя, на мое отношение к нему это никак не влияло.

В первый день заказали в интернет-магазине кучу одежды. Я не хотела столько, но Артём тыкал во все подряд, настаивая, что нужно еще проверить, как сядет. В итоге мой новый гардероб едва уместился в гостиничном шкафу.

Еще купили мне телефон. Я хотела «Сяоми», но Артём, естественно, взял айфон с поддержкой двух сим-карт. Он и сам признавал, что дело только в бренде и понтах, но для него они имели значение.

Жить в гостинице было странно. Необычно и уютно.

Два дня нас никто не тревожил, даже убираться не приходили. Артём повесил табличку «Не беспокоить», и мы отгородились от всего мира настолько, насколько это вообще возможно.

Любовь, разговоры, сон, еда… Больше ничего не происходило. Но больше ничего и не требовалось.

Приносили только завтраки, обеды и кофе, а ужин Артём брал навынос в ресторане на другой стороне улицы.

И если раньше мне казалось, что любить сильнее, чем я его любила, невозможно, то теперь стало ясно, что я много чего еще не знаю.

Я смотрела на зеркальную стену, видела в ней нас и никак не могла до конца поверить, что все это происходит со мной.

Здесь мое отражение смотрелось гораздо симпатичнее, чем в домашних зеркалах. Оно выглядело жизнерадостным, раскованным и на удивление беззаботным. Оно делало все то, чего прежде дома я никогда не позволила бы себе: прыгало на кровати, хохотало во весь голос, дурачилось и пело песни, а когда Артём выходил из комнаты, разглядывало обнаженную себя, не испытывая ни капли стеснения.

Наверное, мне должно было быть стыдно за свой поступок и поведение, но там, где счастье, стыду и чувству вины места нет.

Я не впервые уехала одна из дома. Летом в Капищено царил настоящий рай. Но теперь все обстояло иначе. Я впервые в жизни осознанно совершила нечто предосудительное, противоречащее маминым запретам и даже вопреки им.

Я стала неправильной и плохой, по крайней мере в родительских глазах точно, однако ни капли не раскаивалась.

– О чем ты мечтаешь? – спросил Артём, когда мы, накинув на плечи одеяло, сидели на кровати перед окном и смотрели, как валит снег. – Чего бы тебе хотелось вообще в жизни? Когда-нибудь потом, в будущем?

Я задумалась.

– Есть кое-что, но поклянись, что ты не будешь над этим смеяться.

– Я? Смеяться? Над тобой? Да никогда в жизни!

Ироничная улыбка на его лице означала, что он уже приготовился шутить.

– Артём, я серьезно. Иначе не скажу.

– Ладно-ладно, – ответил он с серьезным видом. – Говори.

– Да ты, наверное, догадываешься.

– Нет. Что? Захватить мир? Стать президентом? Звездой фильмов для взрослых?

– Стать настоящим писателем…

– Ах да, точно! Как же я мог забыть? Сказки? – Улыбка снова помимо его воли расползалась по лицу. – И почему же это невозможно?

– Мама считает, для того чтобы быть писателем, нужен особый склад ума и талант.

– Что не так с твоим умом? Ты же отличница!

– Не знаю, я давала читать ей свои сказки, она смеялась и говорила, что они детские.

– Конечно, детские! – Артём возмутился так, словно это сказали про него самого. – Ты же была ребенком, когда их писала. И сейчас они у тебя тоже никак не могут быть взрослыми. Что за глупость?!

– Она литературовед – ей виднее.

– Ничего не виднее. Твоя мама сравнивает тебя со своими классиками. Так нельзя. Она должна видеть потенциал, должна дать тебе возможность развивать его.

– Значит, она его не увидела.

– Но я же увидел! Может, я не разбираюсь в литературе и в правильности слов, но одно я знаю точно. В твоих сказках есть душа, а это – самое главное в любом творчестве. Уж в этом, поверь, я разбираюсь. – Он натянул посильнее одеяло на моем плече и, немного помолчав, доверительным тоном произнес: – Хочешь, скажу, о чем мечтаю я? Это большая тайна. Даже Котик не знает.

– Ты же никогда не говоришь о будущем, – удивилась я. – Ты живешь здесь и сейчас.

– Это да. Но… Ведь что-то же должно меняться? Просто раньше меня все устраивало, а теперь становится неприкольно. – Он уставился немигающим взглядом в окно. – Я бы хотел, чтобы ты всегда считала меня лучшим.

– Конечно же, ты лучший! Откуда сомнения? – Я нырнула ему под руку.

– Если бы это было так, нам не пришлось бы устраивать твой побег и прятаться. Думаешь, я не понимаю, что мы сидим здесь из-за меня?

– Мы здесь из-за моей мамы.

– Пожалуйста, не спорь! Я знаю, о чем говорю! – Оторвавшись от глубокомысленного созерцания метели, он посмотрел на меня с шутливой строгостью.

– Ты хотел рассказать о своей мечте, – подсказала я.

– Мой отец был очень крутым. И известным. И талантливым. Но… – Он потупился и замолчал. – Я бы хотел стать еще круче.

– Артём, милый. – Ухватив за кончик подбородка, я повернула его лицо к себе. – Тебе не нужно быть круче кого-то. Ты такой, какой есть. Ты – особенный.

Несколько секунд мы пристально смотрели друг другу в глаза.

Неожиданно он спрыгнул с кровати:

– Так, Витя, вставай.

– Что случилось?

– Мы идем танцевать.

– Как танцевать?

– Я зря завел эту тему. – Подойдя к окну, он задернул штору. – У тебя пять минут, чтобы собраться.

– Мы так все время будем делать?

Артём вопросительно замер.

– Сбегать от мыслей?

– Ага. Мы с Котиком регулярно практикуем, – подняв с пола штаны, он надел их. – Чем больше активностей, тем меньше думаешь.

– Но рано или поздно тебе все равно придется планировать свою жизнь.

– Забавное высказывание в свете того, что мы с тобой сейчас в одной лодке. – Он протянул мне футболку, но я не взяла.

– Я о своем будущем не боюсь думать.

– Замечательно. Полжизни потратить на то, чтобы стать профессоршей, только потому, что твоей маме не понравились твои сказки. Это так занудно, Витя, и план твой – отстой. Если бы ты собралась стать волонтером и отправиться спасать африканских шимпанзе, толку и то было бы больше.

– Ну, знаешь, это лучше, чем вообще ничего.

Артём посмотрел на меня с укором и бросил футболку на кровать.

– Продолжай, продолжай. Мне нравится, когда ты меня воспитываешь.

– Я не собиралась воспитывать. – Дотянувшись до футболки, я надела ее. – Просто мне очень жаль, что ты так запутался.

– А ты распутай меня. Сделай правильным, хорошим, живущим по плану.

Разговор нужно было прекращать.

– Нам нельзя сейчас ссориться. – Я спряталась под одеялом.

– Нет, говори. – Он потянул за край одеяла. – Я хочу, чтобы ты сказала все. Все-все, что ты обо мне думаешь. Только честно.

Пришлось уткнуться в подушку. Тогда он, запрыгнув на кровать, резким движением перевернул меня к себе лицом и поцеловал в шею.

– Так что там со мной не так? Я прослушал.

Он подшучивал и как будто играл со мной.

– Давай спор? – предложила я.

– Какой еще спор?

– Ну, как вы с Максом спорите на слабо или типа того. Что ты исполнишь свою мечту и станешь круче своего отца.

– Ты серьезно?

– Абсолютно. Ты хотел стимул? Вот тебе стимул. Если не сделаешь, я больше не буду считать тебя лучшим.

– Это спор на много лет вперед. Я ведь могу не дожить.

– Жалкие отмазки. Скажи сразу, что сдаешься, и я перестану считать тебя лучшим прямо сейчас.

– Эй. – Он навис надо мной. – Это уже не спор, а шантаж какой-то.

Выдержать его требовательный взгляд было сложно.

– Когда я собиралась уехать в Америку, когда думала о тебе и представляла, что ты будешь тут делать без меня, я не сомневалась, что ты станешь звездой. Так что если ты этого не сделаешь, то я очень сильно в тебе разочаруюсь.

– Вот как? – Он удивленно отпрянул и сел рядом. – То есть это все-таки вызов?

– Получается так.

Он немного помолчал, и я заметила на его губах ироничную улыбку.

– А ты не много на себя берешь, девочка-ботаничка?

– Нет. Ты же меня украл, поэтому теперь я могу делать и говорить, что захочу.

Танцевать с Артёмом было весело. За эти дни в нем скопилось чересчур много энергии, которая требовала выхода. Поэтому он скакал, дурачился, как тринадцатилетний, и не прекращая тормошил меня. Я смеялась и пыталась сбежать, но он ловил и каждый раз возвращал меня обратно.

– Ой, Чернецкий, привет! – К нам подскочила высокая худая девушка с копной коротких пышных волос в стиле афро. – А я все смотрю, ты это или не ты.

Она чмокнула его в щеку и, кивнув мне, защебетала:

– Ужасное место. Подруга сюда привела. Случайно. А ты как здесь оказался?

– Живу рядом, – отозвался Артём.

– Идемте к нам!

Артём бросил на меня вопросительный взгляд.

У него везде находились знакомые, даже если он пытался избежать подобных встреч.

Девчонку с афро звали Вероника. С ней были еще двое, девушка и парень. Бледную зеленоволосую хипстершу Олю Артём тоже знал. А парень представился Семёном. Он был большой и тучный, со скучающим лицом и в офисной рубашке.

Ребята сидели на диванах, возле стола стояло еще два стула, но Артём все равно усадил меня к себе на коленку.

Какое-то время они разговаривали об общих знакомых: кто где и что делает, по ходу вспоминая связанные с этими людьми истории.

Семён все это время молчал, но не сводил с Артёма пристального взгляда. Наконец его озарило:

– Это же ты в клипе с «Бездушной Тварью» снимался?

– Он-он, – подтвердила Вероника. – Потрясающий клип!

– Угу, – неохотно промычал Артём. – Три миллиона просмотров. Вложений – копейки.

– Я про картинку, – пояснила Вероника. – Цвета, атмосфера, стиль.

– Сама песня мне несильно зашла, но ролик зачетный, – сказал Семён.

– Это все Вита. – Артём с родительским видом погладил меня по голове. – Ее идея и сценарий. Она – писатель.

– Правда? – удивился Семён.

Все развернулись ко мне.

– Что же ты пишешь?

– Любовные романы, – ответил за меня Артём. – Восемнадцать плюс.

– Да ладно? – оживилась Оля.

– Издаешься? – спросила Вероника.

– Огромными тиражами, – не моргнув глазом соврал Артём.

– Сколько тебе лет? – заинтересовался Семён. – Молодо выглядишь.

– Мне семнадцать, и я ничего не пишу, – призналась я.

Артём попытался зажать мне рот ладонью.

– Ну во-о-от, – протянула Оля разочарованно.

– Но клип правда мой.

– Это хорошо, – одобрил Семён. – Лучше, чем любовные романы. А хочешь попробовать написать визуальную новеллу?

– А что это?

– Никогда не играла? – Впервые за вечер лицо его прояснилось. – Тебе же семнадцать, вы все в такое играете.

– Вита – не все, – твердо отрезал Артём.

Я ткнула его в бок, и он развернулся ко мне.

– Это то, на чем Котик в детстве подвисал. Помнишь, показывал тебе историю про девочек-пионерок?

– Бесконечное лето, – обрадовался Семён. – Классика. Я тоже подвисал. Теперь сами хотим замутить.

– Она согласна, – немедленно откликнулся Артём.

Семён достал телефон и приготовился записывать:

– Давай свой номер.

– Вся связь только через меня, – объявил Артём.

Вероника с Олей переглянулись.

– Нет, спасибо, я не смогу, – сказала я. – Я в этом не разбираюсь и не хочу вас подводить.

– Так, сейчас. – Артём вытащил меня из-за стола и отвел в сторону. – Ты чего? Тебе же нравится это!

– Ты выставляешь меня в ужасном свете.

– Почему это в ужасном?

– Как будто я твоя собственность.

Он довольно усмехнулся:

– А разве нет?

– Я хочу уйти.

– Обиделась?

Я промолчала.

После духоты клуба на улице дышалось легко, а дневная метель сменилась мелким освежающим снежком.

– Ты хотела, чтобы я дал ему твой номер?

– При чем тут это?

– Я же видел, как он на тебя смотрел. «Сколько тебе лет?» – и все такое…

Обхватив обеими ладонями мое лицо, Артём попытался меня поцеловать, но когда я не далась, поднял и, перекинув через плечо, быстро понес по улице.

– Пожалуйста, хватит! – пришлось стукнуть его кулаком по спине.

– Ну, в чем дело? – Он опустил меня. – Хочешь, мы вернемся к ним, и я извинюсь?

– Просто… Просто ты мне и полслова не даешь произнести.

– Потому что они должны знать, что в случае чего будут иметь дело со мной.

Он так искренне и запальчиво это произнес, что стало смешно.

– Прости, – сказала я, – но ты прямо как мама.

– Ладно. – Сунув руки в карманы, он задумался. – Идем спать.

Молча, не касаясь друг друга, мы двинулись в сторону гостиницы. Каждый немного обижался, но, не дойдя до гостиницы пары домов, Артём вдруг остановился возле освещенной белым светом витрины и втянул меня внутрь.

В просторном зале с десятком застекленных прилавков все ослепительно сияло. Громко цокая каблуками, к нам тут же подлетела высокая красивая продавщица с не менее ослепительной улыбкой.

– Что вас интересует?

– Сейчас объясню. – Артём развернул меня за плечи лицом к выходу. – Стой здесь. Это будет сюрприз.

– Не нужно ничего покупать! – ахнула я.

– Пожалуйста, не подглядывай.

Но не подглядывать не получилось. В темном стекле витрины отражался весь зал, и было отлично видно, как Артём что-то выбирает.

Длилось это недолго. Вскоре он вернулся загадочный и необычайно довольный, а едва мы отошли от ювелирного магазина, остановился и попросил закрыть глаза.

Послышалось легкое шуршание, а затем торжественное:

– Можешь смотреть.

Перед моим лицом на тонкой серебряной цепочке висело настоящее обручальное кольцо. Только мужское.

Не дожидаясь вопросов, Артём быстро расстегнул мне ворот пальто и повесил кольцо на шею.

– Это моя клятва, – высокопарно объявил он. – Обещаю, что смогу добиться всего, о чем сегодня тебе говорил. А когда это случится, ты отдашь мне его обратно. Носить необязательно, но оно должно быть у тебя.

Я удивленно нашарила пальцами цепочку.

– Но ты сам сказал, что на это потребуется время.

– Пусть так. Даже если долго. И не важно, будем ли мы все еще вместе. Может, ты устанешь ждать и встретишь кого-то получше, а может, кинешь мне его на крышку гроба. Без разницы. Это не клятва в вечной любви и не игра на «слабо» – это обещание.

– Хорошо. – Я прижала кольцо к груди. – Я понимаю.

– Теперь ты. – Раскрыв мой кулак, он положил в него точно такое же кольцо на цепочке, только женское. – Ты тоже должна поклясться, что выполнишь то, о чем мечтаешь. Так будет справедливо. И когда ты станешь знаменитой детской писательницей, сможешь вернуть его мне.

– А если я передумаю? – растерялась я. – Всякое же может случиться. Потому что если я сейчас поклянусь, то должна буду исполнить это наверняка, а вдруг мне расхочется или понравится что-то другое?

Его лицо разочарованно вытянулось:

– Неужели у тебя совсем нет ничего, в чем ты уверена? Что-то, что никогда не пройдет и не поменяется?

В этот раз раздумывать не пришлось.

– Есть кое-что. – Я расстегнула цепочку маленького колечка, и Артём подставил шею. – Я хочу любить тебя всегда и прожить с тобой всю жизнь.

– Вот это да! – Он озадаченно выпрямился. – До этого момента я думал, что моя цель сложнее, но теперь даже не знаю… Чтобы прожить со мной всю жизнь, нужно иметь адское терпение.

Глава 19

Тоня

Это было не первое исчезновение Амелина, но первое совершенно беспричинное.

По крайней мере, объяснить я его никак не могла, и от этого становилось страшно.

Что делать, когда пропадает человек? Тем более такой, как Амелин?

Неблагополучный, замкнутый, асоциальный.

Кто его будет искать? Кто напишет заявление?

Других родственников, кроме Милы, у него не имелось, а ее саму требовалось еще отыскать.

Да и вообще выходило так, что, кроме меня, он никому и не был нужен.

В воскресенье вечером без каких-либо подробностей я коротко обрисовала ситуацию папе и попросила совета.

Но он, конечно же, немедленно припомнил, что Амелин уже «пропадал» и в этом нет ничего нового. Говорил он аккуратно, старательно подбирая слова, но суть их сводилась примерно к тому же, что имела в виду Диана: расслабься.

Для пущего успокоения папа припомнил еще и свой уход из дома, когда поссорился с мамой. Пояснил, что иногда в жизни случаются такие моменты, когда человеку необходимо побыть одному.

Уж про это он мог мне и не рассказывать. Летнего бегства Амелина в деревню хватило.

Но сейчас все было по-другому – я это знала. Чувствовала.

Школа в понедельник стала продолжением сумбурной, рваной, полной метаний ночи.

Меня бросало из стороны в сторону: то я должна была срочно что-то предпринять, ведь каждая минута могла оказаться решающей, то успокаивалась, философски оценивая происходящее. И папа, и Диана, какой бы противной она ни была, имели жизненный опыт и знали, о чем говорят.

Время от времени я проваливалась в сон, и тогда мне чудилось, будто пришло сообщение, огромным усилием воли я заставляла себя открыть глаза и поднести к ним экран телефона. Но никакого сообщения не было, и я снова начинала думать, пока сознание не уплывало.

– Осеева. – Марков пощелкал пальцами у меня перед носом. – Урок закончился.

Я огляделась по сторонам: почти все уже вышли из класса, а я как дура продолжала сидеть, уставившись в доску.

Быстро вскочив, я покидала учебники в рюкзак.

– Сейчас итоговая будет, – ехидным голосом сообщил он, когда мы вышли в коридор.

– По алгебре?

Он осуждающе покачал головой.

– По физике.

– Вот черт! – Я остановилась.

В кармане завибрировал телефон. Звонил Кац. Он спросил мой адрес и велел через полчаса ждать возле своего подъезда.

И действительно, ровно через тридцать минут во двор въехал черный блестящий тонированный лимузин и медленно подкатил прямо ко мне.

Водитель – молодой, высокий и широкоплечий – распахнул передо мной заднюю дверцу.

Попятившись, я достала телефон, чтобы для подстраховки сфотографировать номера и отправить их Насте. Но тут с заднего сиденья из темноты салона вдруг вынырнула тонкая женская рука, обрамленная белым меховым рукавом, и поманила меня.

Наклонившись, я заглянула в салон.

Там сидела молодая черноволосая женщина в кристально белой шубе.

– Простите. – Я немного смутилась. – Кац не говорил, что вы женщина.

– Правильно. Еще бы он сказал тебе, что я – это я.

Она снова взмахнула рукой, приглашая меня садиться.

– Так, и что там за паника? – не поворачивая головы поинтересовалась она, когда я опустилась на мягкое сиденье рядом с ней.

Водитель занял свое место, но машина не двинулась.

– Я ищу своего друга. – Обстановка была неловкой. – Это тот парень с черной картиной.

– Костя? – Она улыбнулась. – Забавный персонаж.

– Вы его знаете? – обрадовалась я. – Вы встречались? Он отдал картину вам?

– Почти. Осталось только документы подписать, что он больше на нее не претендует. Мы договорились на воскресенье, но он не пришел. Именно поэтому я здесь. Что с ним случилось?

– Домой не вернулся.

– Вот как? Ну, бывает, – произнесла она тем же будничным тоном, что и папа с Дианой. – Но ты, когда его найдешь, передай, пока картина не у меня, я не смогу заняться тем, что обещала.

– И что же он у вас попросил?

– Этого я тебе не скажу.

– Вообще-то, мы не собирались отдавать ее. Не понимаю, что заставило его так поступить.

– Ты говоришь так, будто это ваше совместно нажитое имущество.

Я по-прежнему не видела ее лица целиком.

– Вы неправильно поняли. Костя мне доверяет.

– Это так устарело звучит. – Она поморщилась. – Доверяет… Нормальный, взрослый, самодостаточный человек, с мозгами и целями не доверяет никому. И уж тем более в это доверие не верит.

– Неправда! – Я возмутилась. – Доверие – это хорошо.

Доверие для меня было высшей ценностью, которую можно отдать другому человеку. Почти как разделить свою душу, сердце и самого себя. А недоверие означало вечную пустоту и одиночество. Холод. Подвальный мрак. Страх, боль и безысходность. Доверие звучало как синоним жизни, а от недоверия веяло смертью.

– Именно поэтому ты не в курсе, что он собирался отдать мне картину. И куда поехал потом, он тоже тебе не сказал.

– А куда он поехал? – Я встрепенулась.

Тут она медленно повернула голову, и я сразу же узнала ее.

Аделина Шу – фотомодель, актриса, блогерша, певица, ведущая – в общем всё и сразу. Лицо, без которого последние пару лет не обходилась ни одна светская хроника. Десятки ее бойфрендов, наряды, увлечения, досуг – все это бесконечно обсуждалось и перемывалось.

К публичным людям подобного рода я относилась с неприязнью, но не знать ее не могла.

– Он такой необычный. Стихи мне читал. – Она нарочно проигнорировала мой вопрос. – Цветаевой. Про поезд жизни. Ему бы тик-токи снимать.

Я промолчала. Сложно было представить более противоположные вещи, чем Амелин и тик-ток.

– Такую мордашку и вайб нужно использовать, пока возраст позволяет, – продолжила она. – Пусть даже стихи. Какая разница? Главное, цепляет. Я сейчас двоих ребят продюсирую – чисто из-за внешки. За три месяца у них уже по двадцать тысяч подписчиков. Ладно, проехали. Короче, найди его. Мне очень нужна эта картина.

– Найду, если вы скажете, куда он поехал.

– Я правда не знаю, куда он после меня отправился. Ему кто-то позвонил, и он тут же ушел, пообещав вернуться в воскресенье. – Теперь она смотрела на меня пристально, не отрываясь. Наверное, думала, что я начну кричать, что узнала ее, и задыхаться от восторга, но, когда этого не произошло, расслабилась. – Но при мне он просматривал расписание загородных поездов. Возможно, это поможет.

– Спасибо! – Я обрадовалась, хотя, как именно трактовать эту новую информацию, пока еще не понимала.

– Хочешь, покажу тебе свою коллекцию? – неожиданно предложила Аделина.

Я кивнула, но в голове уже вовсю крутились мысли об электричках. Зачем Амелину понадобилось срочно ехать за город?

Аделина передала мне в руки свой айфон.

На фотографии была точно такая же картина, как те, которые подарил ребятам Гаврилович. Но красная. Холст, покрытый хаотичными мазками однотонной масляной краски. На первый взгляд ничего особенного. Просто цвет.

– Это – «Красная красота». Так в древности называли наряд девушки, с которым она расстается перед замужеством, – пояснила Аделина. – Инициация. Переход в новое качество. Понимаешь? А это, – она перелистнула картинку на золотистый, будто светящийся, квадрат, – «Звездная пыль». Приносит успех. Я раздобыла ее самой первой.

Следующими была приносящая удовольствие бледно-розовая «Пастила» и серая картина «Слоны Ганнибала», означающая волю к победе.

– Возможно, когда-нибудь я соберу их все. Говорят, таких существует около пятидесяти. Но пока я стараюсь приобретать только те, чьи свойства мне нужнее всего.

– Вам нужен покой?

– Именно. – С протяжным вздохом она потянулась разминая спину. – Ты не представляешь, как я устала.

– Но Костя считает, что она приносит душевный покой.

– А вот и нет. Душа меня совершенно не интересует. «Место на кладбище» – это покой физический. Не смерть, конечно, но стагнация. В последнее время я совершенно не могу спать и даже в свободные минуты ощущаю тонус. Подержу ее немного у себя, потом передарю.

– Если вы умеете исполнять желания, то почему не пожелаете себе покоя?

– С желаниями не так все просто. – Аделина снова уставилась вперед. – Есть у меня одна знакомая бурятка. Улзы. Потомственная шаманка, слепая и немощная. Я плачу ее племяннице. Проблема в том, что один человек – одно желание, понимаешь? А я уже загадывала. Но обычно до шаманки дело не доходит. Девяносто процентов желаний исполняются деньгами и связями. Вот как у твоего Кости.

– Скажите, пожалуйста, что это? Вдруг оно поможет его найти?

Несколько секунд Аделина раздумывала.

– Его желание касалось тебя. Точнее, твоей мамы.

– Мамы? – Такого я совсем не ожидала.

– Он загадал сохранить ей ребенка. Но для этого не требуется ни волшебство, ни магия. Достаточно договориться с хорошими врачами и найти нужные лекарства. Я ей помогу, но сначала мне нужна картина.

Попрощавшись с Аделиной, я отправилась домой и почти сразу написала Лёхе, попросив дать адрес того загородного дома, куда они ездили на детский утренник. Но Лёха заупрямился, испугавшись, что я устрою «самодеятельность», и предложил встретиться лично, чтобы все обсудить.

Глава 20

Никита

Тифон, Ярослав и Макс все же умотали на фабрику. Об этом мне рассказал Лёха. Они забрали его из дома в семь утра и заставили ехать с ними, а до этого всю ночь просто катались по Москве. Сначала отвезли Лану на передержку. После Ярослав отвалил кучу денег за парковку на территории фабрики, и только потом им удалось заселиться.

Меня подмывало поехать к ним и разведать обстановку, но предновогодние недели в универе были слишком насыщенными, так что я вряд ли смог бы выбраться при всем желании.

Однако в среду посреди четвертой пары внезапно написала Зоя, приглашая нас с Настей на каток в парк Горького.

Этот препод разрешал выходить не объясняя причин, главное, чтобы его не отвлекали. И я не отвлек – просто тихо собрался и свалил.

Сагитировать Настю на коньки оказалось проще простого.

Встретились через тридцать пять минут после того, как я с непроницаемым видом вышел из лекционной аудитории.

– Я очень волнуюсь за Тоню, – сообщила Настя после вопроса о том, как у нее дела. – Она только с виду такая спокойная, а на самом деле сильно переживает. В первый раз, когда Амелин пропал, у нее даже чесотка на нервной почве началась, представляешь?

– То есть он уже пропадал?

– Несколько раз. Для него вполне нормально взять и исчезнуть ни с того ни с сего. Тоня вечно паникует, а потом оказывается, что все в порядке. По правде говоря, будь я на ее месте, не смогла бы встречаться с таким человеком, как Амелин. Нет, он, конечно, неплохой… В том смысле, что добрый и с ним всегда интересно, но для меня все это слишком сложно. Раньше я думала, что с легкостью могла бы полюбить любого, кто полюбит меня, а сейчас понимаю, что по-настоящему, наверное, никогда не полюблю.

– Что значит – по-настоящему?

– Ну вот как у них с Костей – когда умирают и страдают друг без друга. Я слишком слабая для таких эмоций и ужасно их боюсь. Или, может, просто не доросла до подобного.

– У Тифа с Зоей тоже по-настоящему, – ревностно отозвался я, словно речь шла о парочке года. – С первого класса, между прочим. Но никто не умирает.

– Зоя летом от него сбежала, – заметила Настя. – А от того, кого любят по-настоящему, не убегают. Убегают с тем, кого любят. Кстати, ты знаешь про Виту и Артёма?

– Само собой. – Первым делом мне вспомнился Костров, выгоняющий Макса из дома.

– Вот это я понимаю – любовь, – восхитилась Настя. – Очень красиво.

Я скривился.

– Почему ты так поморщился?

– Не хотел бы я оказаться на месте Артёма. Меня это пугает не меньше, чем тебя страдания. Знала бы ты, какие у них неприятности.

– А что бы ты сделал, окажись на его месте?

– Я бы никогда не оказался на его месте. Меня все мамы любят. – Я почувствовал, что улыбка вышла самодовольной, и поспешил реабилитироваться: – И потом, я бы не сделал ничего такого, из-за чего понадобилось бы прятать от меня девушку.

– Значит, ты не романтик?

В ее голубых глазах поселилась провокация.

– Разве это романтика, Насть? Это древность и пережитки прошлого. Уж насколько Тиф без башни, но даже он не влез бы в такое.

– Тиф, Тиф… – Настя надула губы. – О чем бы ни зашел разговор, ты постоянно говоришь о нем так, словно он идеальный человек.

– Не идеальный, конечно, но я хотел бы быть таким, как он.

– Зачем? – Ее глаза сделались огромными, и, схватив за отвороты куртки, она прижала меня к стене вагона. – Пожалуйста, никогда не становись таким.

Я удивился:

– Кажется, ты единственная девушка, которая не в восторге от него.

– Это совсем не мой типаж. Я его даже немного боюсь.

– И кто же твой типаж? – поинтересовался я с явным облегчением.

Настя состроила хитрую мордочку:

– Леша.

– Что?! Лёха? – воскликнул я, пораженный в самое сердце. – Криворотов?

Настя громко засмеялась и закрыла лицо ладонями:

– У него классный аккаунт…

– Ты специально это сказала, да? – Я попробовал оторвать ее руки от лица. – Признавайся! Специально?

Она помотала головой, но руки не убрала.

– Я ждал, что ты назовешь меня, – шутливо сказал я, но укол ревности все же почувствовал. – Больше никаких елок!

– Эй! – Она тут же вынырнула из своего укрытия. – Я не брошу выступления!

Притянув ее к себе, я сцепил руки в замок.

– А меня?

Перед входной аркой парка Горького высилась огромная празднично украшенная елка с желтой звездой на шпиле. По обеим сторонам от нее сгруппировалось еще несколько наряженных елочек. Все светилось, мерцало и переливалось в красно-золотых тонах.

Взявшись за руки, мы шли молча, напряженно вдыхая наполненный предновогодним ожиданием воздух. Вдоль прогулочных аллей горели теплые желтые фонари.

Людей в прокате коньков оказалось много. Почти все лавки для переодевания были заполнены, возле каждой девушки на выдаче коньков кто-то стоял. Усадив Настю на чудом отыскавшееся место, я отправился добывать коньки, а пока ждал своей очереди, успел набрать Зое и сообщить, где мы.

Через пять минут, громко топая лезвиями коньков о ковролиновое покрытие, она примчалась в зону проката.

– Ой, ребята, как здорово, что вы приехали! – весело расшумелась она, обнимая нас по очереди. – Я впервые в этом году на катке! А в парке Горького каталась два года назад. Или даже три. Здесь все так изменилось! Скамейки с подогревом, фуд-корт прямо на катке и столько разных дорожек! Музыка хорошая и туалеты бесплатные. Мы так внезапно решили поехать, просто сидели-сидели и – бац, уже здесь. Если бы я знала, надела бы короткую куртку, а то этот пуховик очень жаркий. Только проверьте, чтобы лезвия нормальные были, Тифону попались тупые, пришлось время на заточку потратить…

– Где же он сам? – спросил я, когда наконец смог вставить слово.

– В салки с Максом играет. – Закатив глаза, Зоя потащила нас на выход.

– Я бы с Максом в салки не стал. Он очень быстро бегает.

– Здесь нельзя носиться, так что это больше похоже на прятки. Когда я поехала за вами, было пятнадцать – тринадцать в пользу Тифа.

– Я в детстве полтора года коньками занималась, – сказала Настя. – И все это время нас учили только падать.

– Класс! – засмеялась Зоя. – Научишь?

Они обе держались на коньках уверенно, и я немного поотстал.

О моих прошлых чувствах к Зое Настя ничего не знала, и я надеялся, что не узнает. В конце концов этот мучительный этап остался позади, и лишние воспоминания о нем не сулили ничего хорошего.

Свернув на прямую, не очень широкую дорожку с белыми ограждающими бортиками и односторонним движением, ехать стало приятнее. Скользишь себе и скользишь. Слушаешь музыку, подпеваешь немного, любуешься сияющими деревьями, огнями города вдалеке и симпатичными разрумянившимися девчонками с распущенными волосами и ослепительными улыбками, пританцовывающими перед тобой.

– Вон они! – Зоя взмахнула рукой.

Впереди, растянувшись на ширину чуть ли не всей дорожки, неторопливо передвигалось большое семейство: пятеро маленьких детей, две полные женщины в платках, молоденькая девушка, парнишка-школьник и высокий широкоплечий бородатый мужчина, недовольно поглядывающий на катящегося прямо перед ними и постоянно оборачивающегося Тифона. Выглядело это действительно странно, и на месте мужчины у меня тоже возникли бы вопросы.

С правой стороны, почти возле самого бортика, неприметно затесавшись между девушкой и детьми, ехал Макс. Добраться до него, не потревожив семейства, Тифон не мог, поэтому продолжал выжидать.

Вскоре, прижавшись к левому борту и незаметно для Макса пропустив семейку вперед, Тифон подобрался к нему достаточно близко, чтобы осалить. А когда обеспокоенный отец притормозил проверить, что эти два подозрительных пацана делают посреди его курятника, Зоя догнала их и, схватив под руки, увела от назревающего конфликта.

Каждый сеанс на катке ограничивался двумя часами, но парни уже надумали поесть и потащили нас на фуд-корт. Инициатива исходила, естественно, от Тифона, который после своего возвращения голоден был постоянно.

– Это ужас! – жаловалась Зоя, пока Тиф, Макс и Настя выбирали еду возле палатки. – Он даже в школе столько не ел. Я к ним вчера приехала, привезла большущий рыбный пирог и мешок беляшей. Уже ничего не осталось!

– Ты была на фабрике? – поразился я. – И как тебе?

– Очень интересно, – сдержанно отозвалась она. – Но жить в таком месте неприятно. Гроб, манекен, тюремная камера. Помыться негде, холодно и потолки огромные, и еще это эхо… Я уговаривала Тифа пожить у Ярослава, но он и слышать не хочет. А Ярослава жалко.

– А что Ярослав?

– Ты не знаешь? – Зоя вскинула брови. – Он же там с ними живет, потому что Юрий Романович тоже очень упрямый. Но насильно сводить их глупо. Тифон такой, что, если на него давят, обязательно сделает наоборот.

– Летом в Капищено он вполне серьезно рассматривал возможность зарыть топор их с Яриком войны.

– Я тебе больше скажу. – Зоя доверительно приблизилась. – Его тут на лирику пробило. О крови рассуждал, что от нее по-любому не избавишься, и, чего бы он там про Ярослава ни думал, раз уж так вышло, что они братья, с этим ничего не поделаешь. А когда никого рядом нет, они общаются даже лучше, чем с Максом.

– Я одного не понимаю: зачем тебе понадобилось тащить Макса с вами? Ты же знаешь, как Тиф напрягается.

– Между прочим, мы здесь именно из-за него, – понизив голос, Зоя почти зашептала: – Тифон говорит, с ним что-то странное происходит. Они как приехали, Макс замкнулся и почти перестал разговаривать. Только «да», «нет» и «не знаю». Завалился с ноутом и целый день так пролежал в темноте. А вчера утром вдруг встал, оделся и без объяснений на выход. Тиф ему: «Че такое?» – а он просто взял и молча ушел. Тиф за ним выскочил на улицу, а Макс за территорию вышел и втопил. Тиф за ним. Километра три пробежали. Ты же знаешь, Тиф не такой, чтобы за кем-то бегать. Но тут, говорит, слишком странно было. В общем, он догнал Макса только потому, что тот сам остановился и такой, будто очнулся: «Где мы? Почему и как?» А когда узнал, еще больше расстроился. Так что Тифон приехал вчера за мной и попросил поговорить с ним. Но и так понятно, что он расстроен из-за Артёма и что собаку пришлось отдать. У Макса же больше никого нет. Ни кого-то близкого, ни родственников. Представь, если бы ты остался совсем один.

– А убежал-то чего?

– По правде говоря, он вообще ничего не объяснил. Нам просто чудом удалось уговорить его поехать сюда. Но ты тоже поговори, вдруг поможет? В такой ситуации любая поддержка хороша.

– А что я скажу? Мне нечем его утешить.

Зоя пожала плечами:

– Ты как-то умеешь так разговаривать, что тебе даже Тиф доверяет.

Мы катались то парами, то все вместе, то Зоя с Настей отделялись от нас и, взявшись за руки будто лучшие подружки, уезжали фотографироваться.

В один из таких моментов, когда Тифон остановился на перекур, я подъехал к Максу, который все это время на скорости просто наматывал круги.

– Ну что? Понравилось тебе на фабрике?

Он изобразил безразличие.

– Только не надо заливать, что вы с Тёмой сто раз в таких местах бывали.

– С кем? – переспросил он так, что пришлось предпринять другую попытку.

– Долго собираешься там пробыть?

– Не хочу пока об этом думать.

Он ехал не поворачивая в мою сторону головы, поэтому выражение его лица под капюшоном было не разглядеть.

– Слушай, Макс, так нельзя. Нет, ну понятно, что ты расстроен, но выход всегда должен быть. Даже в такой отстойной ситуации.

– Неужели? – саркастически фыркнул тот. – Можешь еще попробовать сказать, что я вышел из зоны комфорта и что все к лучшему.

– Ты вышел из зоны комфорта, – твердо сказал я. – Не обижайся, но после той кайфовой жизни, что была у вас с Тёмой, любого бы колбасило.

– Значит, ты считаешь, что сам по себе я никто? – Макс замедлился.

– Я этого не говорил. Но к хорошему привыкаешь.

– Ты не знаешь, о чем говоришь. – Он вернулся к прежнему темпу.

И тут я понял, что именно нужно сказать. Вспомнил слова Артёма, когда он договаривался с нами о побеге.

– Тёма поступил так ради тебя.

– Да-да, конечно. – Макс помахал рукой над ухом, делая вид, что смахивает лапшу.

– Это точно! Он сам нам с Тифом говорил. Мы приходили за несколько дней до этого. Артём просил нас помочь и сказал, что не хочет тебя втягивать.

– Брехня! Он просто боялся, что я не дам ему это сделать.

– Да нет же! Он знал, что если его станут искать, то у тебя могут быть неприятности и что будет лучше, если ты останешься не при делах.

– Вот я и не при делах. – Макс делано рассмеялся. – Наверное, я это заслужил. Однажды я его тоже бросил, со злости. Но ты просто не знаешь, каким говнюком может быть Чернецкий.

– Вряд ли он предполагал, что Костров выгонит тебя из квартиры.

Тяжело засопев, Макс задумался. Наверняка он и сам искал для Артёма оправдания.

– Он тебе звонил?

Макс кивнул.

– И что сказал?

– Я с ним не разговаривал.

– То есть он даже не в курсе, где ты и что с тобой?

– Без понятия.

– Ладно. Дело твое.

Мимо в очередной раз проехали три симпатичные девушки, усиленно пытавшиеся привлечь наше внимание. Однако мы лишь проводили их взглядами.

– И что, вы там на фабрике даже с вебкамщицами не познакомились?

– Какими такими вебкамщицами? – удивился он.

– Да ты что?! – Я уловил в его голосе проснувшийся интерес. – Там над вами, где фотостудии, еще и вебкам сидит.

– Откуда ты знаешь?

– Ехал с одной из них в лифте.

– Да ладно?! – Макс остановился.

– Отвечаю.

– Хм… – Он задумчиво покусал губы.

Мы приметили наших девчонок возле лавочки и подъехали к ним, а спустя минут пятнадцать Макс сам утянул меня в сторону.

– Думаю, взломать их будет покруче, чем знакомиться.

– Кого взломать? – не сразу сообразил я.

– Вебкамщиц твоих.

– Ты серьезно?

– А почему нет? Там же общая сеть, а мы на соседних этажах. Подсяду к ним, никто не заметит.

Я не поверил своим ушам:

– И что, можно будет смотреть, что у них там происходит?

Вместо ответа Макс расплылся в довольной ухмылке.

– Офигеть!

– Хочешь, поедем прямо сейчас?

Я замешкался и тут увидел поспешно удаляющуюся в сторону выхода Настину спину.

– Что случилось? – Догнав, я с трудом остановил ее за локоть. – Ты почему уходишь без меня? И даже не попрощалась?!

Я искренне недоумевал.

– Я все знаю, – трагичным голосом произнесла она, стараясь не смотреть в мою сторону.

– Что знаешь?

– Про тебя и Зою.

– Не понимаю.

– Что ты ее любишь.

– Это неправда.

– Да? – Она резко остановилась и прищурилась.

Еще ни разу с момента нашего знакомства я не видел, чтобы Настя злилась, но теперь лицо ее полыхало, а в глазах плясали молнии. Я поежился.

– Не смотри на меня так, пожалуйста. Единственное, что я сделал, – это отдал ей пирог. Но ведь мы уже сто раз эту тему обсудили.

– Речь не о пироге. Я видела надпись.

– Какую еще надпись?

– О том, что ты ее любишь. Баллончиком на асфальте…

– Ах, это. – Я даже засмеялся от облегчения. – Это она тебе показала?

– Она не показывала, но я увидела. Тифон сказал, что это он написал, но по тому, как они переглядывались, я поняла, что это ты. Я, может, и глупая, Никита, но внимательная.

– Так это же я пошутил. Писал как бы от имени Тифа там, в лагере, где мы подрабатывали. Ничего такого. Просто надпись.

– Кажется, ты меня не услышал. Говорю тебе, я достаточно внимательная, чтобы сложить все обрывки фраз, шуточки Лёхи, недомолвки в твоих историях, а также вашу нежную с ней дружбу, и прибавить к этому пирог и надпись.

Я почувствовал, что начинаю терять почву под ногами.

– Послушай, пожалуйста! Ну, даже если она когда-то и нравилась мне, то это было до тебя. Разве тебе никто до меня не нравился?

– Так не нравился.

– Что мне сделать, чтобы ты поверила? – Я придержал ее за плечи и приготовился поцеловать, но она выставила вперед руку, обозначая дистанцию.

– Я же сказала, что не готова к страданиям, поэтому не звони мне больше.

Настя развернулась и уехала.

Я еще какое-то время так и стоял посреди ледовой дорожки, чувствуя себя глупым и несправедливо обиженным.

Глава 21

Тоня

Если все, что рассказывал Амелин о той семейке в загородном доме, правда, то эту версию его исчезновения можно было считать самой реалистичной из всех. Успокаивала она несильно, но, по крайней мере, означала, что он жив.

Снега за ночь навалило столько, что я едва переставляла ноги.

В утренней сонной тишине раздавался яростный скрежет лопат. Дворники старались вовсю, но не справлялись. Из-за обилия снега темнота светилась, а воздух был влажным и как будто теплым. Пока я шла на встречу с Лёхой, успела вся взмокнуть.

Найти место, где можно посидеть и поговорить зимой в такую рань, – серьезная проблема.

Пришлось идти на автовокзал.

В обычное время в место, кишащее бомжами и алкоголиками, меня силком не затащишь, но теперь было не до брезгливости.

– Амелин сказал, что они собирались его там оставить. Он мог, конечно, все выдумать, но я своими глазами видела сообщение этой Лиды.

Мы устроились на высоких стульях возле длинной узкой стойки вдоль окна. Взяли по бумажному стаканчику кофе и разговаривали, глядя на собственные силуэты в стеклянной темноте утра.

– Они странные, – согласился Лёха. – И девочка эта, и ее папаша. Вот, знаешь, прям неприятно странные. Хотя я, конечно, без понятия, что там конкретно между ними было и чем твой Амелин мог ей приглянуться, если там был я.

Лёха весело подмигнул моему отражению.

Он был первым человеком, кто не стал говорить «подожди» и «так бывает».

– Нужно съездить туда и проверить.

– Туда так запросто не поедешь – это же закрытый поселок. И потом, как ты это себе представляешь? Приедешь и скажешь: отдайте моего Амелина?

Я пожала плечами:

– Ну, типа того.

– Забудь. Фиг тебя туда кто-то пустит.

– Я и через забор могу.

Лёха поморщился.

– Вот, знаешь, мне все в тебе нравится, но ты какая-то непродуманная и резкая. Это серьезные люди, и им твои беды побоку. Так что единственный твой козырь – это то, что у тебя есть такой классный друг, как я.

– В смысле?

– В прямом. Те дети, к которым нас вызывали, могут пожелать встретиться со мной еще раз. Если я сам захочу, конечно.

– Лёх, скажи прямо. У меня в последние дни голова вообще не варит.

– В дом нужно попасть официально. А там придумаем, как поступить. Вот… Блин, Тоня, ну и геморрой! Думаешь, мало мне проблем? Ну какого черта ты написала? У меня знаешь что на днях было? Синяк видишь? – Он ткнул пальцем под глаз, я присмотрелась, но ничего не увидела. – Это отдельная история. А про потоп у Артёма слышала? А что Тифона из дома выгнали? Я ни дня вздохнуть спокойно не могу. Еще и сессия, кстати. Теперь ты.

– Ну, извини. Я просто спросила адрес.

– Если бы я хотел, чтобы ты тупо от меня отстала, дал бы адрес и положил на это дело болт, прекрасно зная, что ничего у тебя не выйдет. Но заметь, я не положил и не забил.

– Заметила. Спасибо.

– Короче. – Лёха взглянул на время в телефоне. – Если все получится, завтра поедем.

– Завтра? Так поздно?

– У тебя есть предложения получше? – Он развернулся всем корпусом ко мне. – Если Амелин действительно там и до сих пор жив, то до завтра с ним точно ничего не случится. А другие версии можешь отрабатывать и без меня.

Пришлось признать, что других версий нет.

Ждать было невыносимо. Я стала нервная и, сама того не желая, ругалась со всеми подряд. С Марковым, Герасимовым, даже с Настей. Нахамила англичанке и наехала на семиклашек в столовой. А после школы, вместо того чтобы сразу отправиться домой, долго бродила по снежным дворам, слушала музыку и злилась на Амелина, что он так бесцеремонно влез в мою жизнь и перевернул ее с ног на голову.

Но зато теперь я понимала, почему он не рассказал, что поехал к Аделине. Хотел сделать сюрприз, удивить меня. Доказать, что способен на обещанное волшебство, а желания действительно работают. Однако, что могло заставить его помчаться сломя голову к Лиде, даже вообразить не могла. Если только они ему угрожали. Но как?

Вспомнилось вдруг, что в одной из школ, которые из-за Милиных переездов Костику постоянно приходилось менять, его начали травить. Вернее, попытались, потому что Амелин не из тех, с кем такое прокатывает. Дома обстановка у него была гораздо хуже, поэтому угрозы одноклассников он всерьез не воспринимал и, немного подыгрывая, будто боится, откровенно издевался над ними. Ему было все равно, что о нем говорят и что думают. Его никогда не интересовали ни авторитет, ни одобрение, ни собственная безопасность. Не трогали разодранные учебники, тычки и подзатыльники. Он не искал друзей или компанию. Как-то раз они его хорошенько побили, однако отреагировал Амелин на это очередным глумом, и парни вдруг испугались его. Он был им непонятен и от этого страшен.

Нельзя сказать, что все это проходило для него совершенно безболезненно, – ведь так он лишний раз убеждался в жестокости и обреченности и мира, и людей, но с агрессией, направленной против него напрямую, он всегда отлично справлялся.

Все, чем Амелин дорожил до такой степени, чтобы вот так, не раздумывая, сорваться с места, можно было пересчитать на пальцах одной руки. Точнее, хватило бы и двух пальцев.

Сильнее всего он держался за меня и универ. Про универ он наверняка написал бы. Так что выходило, что это снова было как-то связано со мной, а подобное предположение уже попахивало шизой.

Не знаю, как Лёхе это удалось, но нас пригласили в тот дом в качестве аниматоров на следующий же день. Пообещали почасовую оплату и до кучи прислали машину. Я сходила на первые три урока, на остальные же пришлось забить.

Поехали втроем с Петровым. Договорились так, что, пока мы с Петровым развлекаем детей, Лёха аккуратно и не привлекая внимания переговорит с Лидой.

Он очень надеялся обойтись без неприятностей и умолял меня ничего «такого» не устраивать.

– Без обид, – сказал он. – Но лучше я. Ты ей не понравишься.

– Почему это?

– Что я, женщин не знаю, что ли? Они никогда не нравятся друг другу, даже если улыбаются. Но эта улыбаться не будет.

– Если ты не заметил, я улыбчивостью тоже не отличаюсь.

– Вот поэтому лучше вам вообще не пересекаться.

Нас встретила худая высокая женщина в накинутом на плечи рыжем полушубке. На улице разыгралась метель, так что осмотреться не получилось. Выскочили из машины и побежали в дом. Отряхнулись от снега в предбаннике, а потом, не раздеваясь, перешли в большую хозяйственную комнату, где стояли две огромные стиральные машинки, и переоделись в костюмы.

Женщина вернулась через десять минут, велела оставить телефоны с вещами и идти за ней. Лицо у нее было серое и хмурое: уголки губ опущены вниз, взгляд пренебрежительный.

В доме стояла тишина. Кругом идеально чисто, дорого, стильно. Мама с папой сказали бы: «Дизайн дома выполнен в современном стиле с элементами минимализма». Пространства были большие, линии прямые, везде скрытый свет и зеркальные панели. Большая каменная лестница украшена искусственной хвойной гирляндой с красными и золотыми шарами.

Только по этой лестнице женщина нас не повела. Мы пересекли огромный холл и по примыкающему коридору дошли до узкой черной лестницы. Поднялись на второй этаж, где она так резко остановилась, что Петров врезался ей в спину, а мы с Лёхой чуть не загремели вниз по ступеням.

– Хозяев сейчас нет, но это не значит, что вы не под присмотром. Здесь везде камеры. Руками ничего лишнего не трогать. Из комнаты не выходить. Сладости детям не давать.

– А смеяться можно? – осторожно поинтересовался Петров, но она шутку не оценила.

– Делайте свою работу. За это вам деньги платят. Детям должно быть весело, и, пока они от вас не устанут, я не хочу о них ничего слышать.

Детей было трое: два толстых краснощеких близнеца лет восьми и гиперактивная девочка с выпученными глазами и заячьими зубами чуть постарше. Она первая накинулась на меня, схватила за руки и принялась кружить так, что белый парик с косой едва удержался на голове.

– Хо-хо-хо! – идиотским басом прогремел Лёха, заходя в просторную игровую комнату, целиком застеленную ковром и заставленную шкафами с игрушками. – Как поживаете, ребята? Как вы себя вели? Дедушке пришлось отложить все свои новогодние дела, чтобы услышать об этом лично от вас.

– Дедушке… – передразнил один из мальчиков, и они оба, повалившись на диван, залились высоким девчачьим смехом.

– На дворе метет метель, дует ветер в щели, мы скакали через лес, чуть не околели, – выдал поэтический экспромт Петров, подумал немного и поправился: – Чуть не задубели. Так лучше, да?

– Лучше, если ты околеешь, – выкрикнул второй мальчик с дивана. – Мы из тебя чучело сделаем.

– И рога над камином повесим, – добавил другой.

– Их можно и без чучела повесить. – Петров запросто сдернул поролоновые рога, помахал перед детьми и снова водрузил себе на голову.

– А давай играть в «верю – не верю»? – Девочка притащила меня к стоявшему посередине креслу-мешку в виде киви и затолкала в него. – Я буду задавать вопросы, а ты – на них отвечать.

– Давай. – Отвечать на вопросы мне нравилось больше, чем кружиться.

Девочка обрадованно запрыгала, хлопая в ладоши, затем сунула руку в карман и вытащила оттуда большую английскую булавку.

– Правила такие. Если ты отвечаешь и я тебе верю, то целую, а если не верю, то колю булавкой. Тебе куда? В руку или ногу?

Такой расклад меня забеспокоил.

– А давай наоборот? Отвечать будешь ты, а колоть я?

– Не-а, меня нельзя колоть. – Девочка хитро осклабилась, и ее большие зубы выдались вперед еще сильнее. – Это же мы вас заказали, поэтому нужно играть по нашим правилам.

– Мы будем снимать тик-ток с Лёхой Криворотовым! – закричал один из мальчиков, заскакивая с ногами на диван.

– Какой я тебе Лёха? – возмутился Лёха. – К дедушке уважительно обращаться нужно.

– К дедушке, – снова радостно взвизгнул мальчишка и нарочно свалился на брата, придавив его своей толстой тушкой.

– Отлезь, хряк! – заверещал близнец.

Они сцепились и стали бороться прямо на диване.

– Ребята, ребята, а как вас зовут? – запрыгал вокруг них Петров. – Я – Олень Егор, а вы? Труляля и Траляля?

– Елисей и Еремей, – ответила за них девочка. – Они всегда так, не обращайте внимания. И лучше не трогайте, а то укусят. Ерёма очень больно кусается. Пусть дерутся, а вы пока поиграйте со мной.

– А тебя как зовут? – спросила я.

– Злата.

– Красивое имя. – Петров присел перед ней на корточки. – Я готов играть. Только булавками, чур, не колоть.

– Лёха обещал тик-ток! – требовательно заголосили мальчики с дивана.

Мы с Петровым посмотрели на Лёху. Теперь было ясно, как ему удалось уговорить этих детей пригласить нас.

– Ну, тик-ток так тик-ток, – поддержала я. – Давайте снимать.

– Но мы же оставили телефоны внизу, – спохватился Петров. – И свет здесь плохой.

– Спокойно. – Близнец выкарабкался из подушек. – У нас все есть.

Он подошел к высокому шкафу с широкими выдвижными ящиками, нырнул в один из них и выудил сначала камеру, а затем и осветительную лампу на треноге.

Петров с интересом бросился рассматривать оборудование. Лёха нехотя избавился от красной шапки и бороды, а я обрадованно стянула дурацкий парик.

– Боже! – ахнула Злата. – Какие красивые у тебя волосы! Дай потрогать!

– Не стоит, – попыталась увильнуть я, но Лёха зыркнул так, что пришлось терпеливо ждать, пока девочка, сопя, возится у меня в голове.

– Тебе не нужен парик, – заключила она. – Он тебя старит.

– Скажи это Лёхе.

– Он твой парень?

– Я ее дедушка. – Лёха, нахмурившись, посмотрел на Злату. – Не учи мою внучку плохому.

Девочка рассмеялась:

– Наш папа говорит, что плохого не существует.

– Это как? – удивился Лёха.

– Он говорит, что понятия «хорошо» и «плохо» – это всего лишь отношение конкретного человека к конкретной ситуации, и больше ничего. Вот, например, если я стану колоть тебя булавкой, то плохо будет только тебе.

– Ваш папа ошибается, – сказала я.

– Наш папа никогда не ошибается, – с гордостью заявила девочка. – Он доктор психологических наук. К нему на консультации люди из других городов приезжают, даже из-за границы.

– Что же он тогда с этой вашей Лидой сам справиться не может, если такой умный? – не сдержалась я.

– Откуда ты знаешь про Лиду? – Злата насторожилась.

– Так, всё-всё, – тут же перебил нас Лёха и, выскочив на середину комнаты, громко защелкал пальцами, привлекая всеобщее внимание. – Короче, сначала показываю мастер-класс, а вы повторяйте. Потом будем снимать вас.

– Мне не нравится тик-ток! – Злата капризно швырнула парик Снегурочки в сторону Лёхи. – Я не буду с вами играть!

– Заткнись! – закричал на нее один из братьев.

– И вали отсюда, – добавил второй.

– Хочешь, порисуем? – предложила я, пока Петров заговаривал зубы мальчишкам.

– Ты хорошо рисуешь?

– Да так себе. Обычно.

– И я обычно. – Она задумчиво почесала голову, потом обрадованно подняла палец вверх. – Я придумала! Будем играть в психолога.

Игра заключалась в том, что я рисовала по заданию Златы рисунки, а она, смотря на них, выносила заключение о моем психологическом состоянии.

– Твой дом стоит вдалеке – это ощущение отдаленности от других. Двери закрыты, на всех окнах шторы – значит, ты хочешь скрыть чувства. Но из трубы на крыше идет дымок, он говорит о твоей душевности. – Девочка старательно подражала взрослой манере держаться, вероятно копируя отца. – Я права?

Мы устроились в дальнем углу на креслах-мешках, спиной к центру комнаты, чтобы не отвлекаться на творившееся позади бесчинство. Мальчишки – а в тот момент в комнате их стало четверо – громко переговаривались, спорили, прыгали, танцевали, пели и чем-то кидались. Но, когда я пыталась повернуться, чтобы посмотреть, или улыбалась, услышав что-то смешное, Злата тут же обижалась.

Пришлось делать вид, что я ничего этого не замечаю. Однако в один момент я вдруг отчетливо поняла, что больше не слышу Лёхин голос. Играл Моргенштерн, Петров что-то подсказывал близнецам, но Лёха исчез.

– Ты чего? – Злата ткнула меня карандашом.

– В туалет хочу.

– Пойдем. – Она встала и протянула мне руку. – Я тебя отведу.

Мы вышли в коридор. Я прислушалась. Было тихо.

– Как тут хорошо! – сказала я искренне. – Эти вопли меня достали.

– Ага, – согласилась девочка. – У нас тут все всех достали. Но, когда родителей нет, бывает тихо. Потому что они орут еще громче близнецов.

– На вас?

– Нет, между собой. Папа говорит, что на детей кричать нельзя, поэтому наказывает нас молча.

– Бьет? – испугалась я.

– Нет. Играет с нами или в «верю не верю» или в «солдатика».

– А это еще что?

– Это нужно держать на голове стакан с водой и не уронить. Если уронил, счет начинается заново.

– Жестоко.

– Нормально. Я, кстати, лучше всех делаю солдатика.

– А что твоя сестра? – осторожно поинтересовалась я. – Почему она не пришла играть?

– Лида взрослая. Она никогда не веселится. Папа говорит, у нее деструктивный тип личности.

– Что это значит?

– Что она либо замышляет себя убить, либо мучает других, – сказала девочка зло. – Гувернанток пытает. Папа отдал ей целый этаж, и мы боимся туда ходить. А еще она заманивает парней и заставляет их заниматься с ней сексом.

– Злата?!

В устах девятилетней девочки подобное прозвучало дико.

– А что такого? – Она выпучила на меня огромные глаза. – У нас сексуальное воспитание с четырех лет. Папа говорит, что секс – главный источник проблем.

– Ясно. – Я быстро заскочила в туалет и заперлась, а девочка осталась поджидать под дверью.

Кошмарная семейка и отвратительный дом. Все мои неприятные подозрения сделались еще более неприятными. Оставалась одна надежда на то, что Лёхе удастся что-то выяснить.

Вернулся он минут через пятнадцать – так же незаметно, как и ушел. Я рисовала очередные психологические каракули, когда услышала за спиной радостные возгласы мальчишек, и, тут же вскочив, бросилась к нему.

– Ну что? Нашел? Он здесь?

– Тихо-тихо. – Лёха попятился. – Давай потом.

Следом за ним в комнату влетела встречавшая нас женщина.

– Кто это вам разрешил ходить по дому?

– Простите. – Лёха состроил виноватую физиономию. – Искал туалет. Заблудился немного.

– Ваше время вышло, – раздраженно объявила она.

– Не-е-ет! – в один голос взвыли близнецы и Злата.

– Это не обсуждается! – отрезала женщина. – Молодые люди, немедленно на выход. Дети, отправляйтесь по своим комнатам.

Что тут началось! Девочка напрыгнула мне на шею и, вцепившись в волосы, закричала: «Я хочу, чтобы ты осталась!» Близнецы набросились на Лёху и повалили его. Петров принялся спешно собирать разбросанные по всей комнате части костюмов: рога, бороду, парик.

Женщина силой выдрала Лёху из лап маленьких монстров и выставила за дверь. Со Златой она обошлась не менее жестко, сорвав ее с меня как ополоумевшего котенка с дерева. В кулаке девочки остался клок красных волос, но я уже ничего не чувствовала.

– Ты его видел? – Я летела за Лёхой вниз по лестнице.

– Только Лиду.

– И что?

– Сказала, что он здесь.

– Видишь! Нужно срочно вызвать полицию.

– Никаких полиций.

– Как? – Я вцепилась ему в плечо. – Но это же похищение человека!

Лёха развел руками:

– Она уверяет, что он здесь по собственному желанию.

– Это ложь!

– Говорит, что их водитель потом его привезет.

– Когда привезет?

– Без понятия.

– Но мы же не можем его оставить!

Петров догнал нас возле хозяйственной комнаты, и мы вместе ввалились внутрь.

– Вы чего меня бросили? – Он обиженно кинул охапку вещей на пол. – Меня что, можно кинуть на съедение злобной грымзе?

Выпалил и тут же осекся, потому что «злобная грымза» уже стояла в дверях.

– Чтобы через пять минут вас здесь не было, – бесстрастно произнесла она, протянула Петрову деньги и вышла.

Они стали одеваться, а я никак не могла успокоиться.

– Не понимаю, почему девушек похищать нельзя, а парней можно. Вы просто не знаете, что мне эта девчонка понарассказывала.

– Я с тобой совершенно согласен. – В Лёхином голосе слышалось сочувствие. – Но что делать – не знаю.

– Короче. – Во мне все кипело. – Пока он мне лично не скажет, что остается, я никуда не уеду.

– Пожалуйста, не устраивай ничего, – взмолился Лёха, но я уже выскочила в коридор.

– Что-то забыли? – Женщина как раз спускалась по мраморной лестнице.

– Забыли.

– Я только что оттуда и ваших вещей не находила.

– Это не вещь. Это человек. И я уйду, только когда поговорю с ним.

– С кем?

– С моим другом, которого похитила ваша Лида.

– Выйдите по-хорошему, – угрожающе произнесла женщина.

Я сделала несколько медленных шагов вперед, а потом резко бросилась к черной лестнице.

– Сейчас же остановись! – закричала она. – Я вызову охрану.

Не помня себя я взлетела на самый верхний этаж, где, по словам Златы, обитала Лида, и попала в холл с небольшой плазменной панелью на стене и парой мешковатых кресел.

Из него в обе стороны шли коридоры с комнатами.

Я приоткрыла одну дверь и обнаружила детскую. Там никого не было. Распахнула следующую и тут же оказалась лицом к лицу с суровым мужчиной в коричневом костюме.

Он так быстро выбросил вперед руку, что я даже дернуться не успела. Схватил за ворот и, резко притянув к себе, потащил назад к лестнице.

– А-а-а! – закричала я изо всех сил. – Отпустите меня сейчас же! Амелин!

Где-то хлопнула дверь.

– Саша, подожди! – послышался женский голос.

Мужчина остановился и развернулся вместе со мной.

В конце коридора стояла девушка.

Продолжая держать меня за шкирку, Саша подвел меня к ней.

Она была высокая, скуластая и широкоплечая. Без макияжа и с широкой красной лентой, обхватывающей голову. Немытые волосы свисали до плеч. Девушка-викинг.

– Тебе чего здесь надо? – грубо спросила она.

– Ты Лида? Костю позови, – потребовала я.

– Я же объяснила вашему мальчику, что он будет позже.

– Куда ты его дела?

– Он не хочет с вами ехать.

– Пусть он мне сам это скажет. Амелин! – снова громко позвала я.

Но никто не ответил.

Лида победно улыбалась.

– Видишь?

– Ты закрыла его где-то?! – Я готова была наброситься на нее с кулаками. – Держишь насильно?! Я же просто так не уйду! Что хотите, со мной делайте.

– Ладно, забирай ее, – пренебрежительно бросила Лида. – Глупая она какая-то.

Пока Саша вытаскивал меня из дома, я цеплялась за перила, ручки всех дверей, подгибала ноги и вопила так, что посмотреть на это зрелище вылезли пять обитателей дома.

Этот урод вышвырнул меня прямо с крыльца в снег.

Я упала, больно ударившись коленкой о бордюрный камень. Ко мне тут же подскочили Лёха с Петровым. Подняли, накинули на плечи куртку.

– Увозите ее по-хорошему. – Саша спустился к нам. – Не то в полицию сдам.

– Отлично! – крикнула я ему в лицо. – Давайте, вызывайте полицию. Я скажу, что вы насильно удерживаете взаперти человека.

– Кого это мы удерживаем?

– Сами знаете! Если сейчас же его не выпустите, вас всех тут посадят. У моего друга отец полковник ФСБ!

Саша озадаченно посмотрел на Лёху:

– Она под чем-то?

– Не, просто злится, – ответил Лёха серьезно. – Лучше, конечно, чтобы вы его отпустили. А то правда проблемы будут.

– О чем, вообще, речь? – Саша поднял голову, и я, проследив за его взглядом, сквозь по-прежнему валящий снег различила на балконе третьего этажа Лиду.

– Чего смотришь? – крикнула я, отплевываясь от снежинок. – Прикольно тебе? Это ненадолго. Ты суицидница-рецидивистка, а таких в психушку на раз отправляют. Можешь считать, за тобой уже выехали.

Угроза была так себе, но я уже не знала, что еще говорить.

В машине Лёха с Петровым наперебой принялись меня успокаивать, но получалось плохо. Я пылала от гнева, обиды, бессилия, ноющей боли в коленке, но главное – от наглости и безнаказанности этих людей. Ведь никто не имеет права распоряжаться человеком, сколько бы денег или власти у него ни было!

Перед шлагбаумом машина притормозила, но он не открылся. Охранник подошел к нам. Водитель опустил окошко.

– Вас просили вернуться, – сказал он.

– Шикарно! – простонал Лёха. – Допрыгались.

– Нас убьют? – обреченно предположил Петров.

Я же, пока водитель разворачивался, успела воспрянуть духом. Быть может, Лида испугалась и решила его отпустить?

Однако она поджидала нас возле ворот одна. Без верхней одежды, в легкой домашней кофте и пижамных штанах. За считаные минуты на ее волосах и плечах образовались сугробы.

Я вышла к ней.

– Ну? Где он?

– Его нет, – ответила она немного стыдливо. – И не было.

– Что значит «не было»? Ты сама сказала Лёхе, что он у вас.

– Я соврала.

– Слушай, вот только не надо! Врешь ты сейчас, чтобы мы молчали. Мне твоя сестра все про тебя рассказала.

– Злата меня ненавидит и всегда всем говорит гадости обо мне. И мать ее тоже ненавидит, потому что отец любил мою маму сильнее, но она умерла.

От такого поворота я растерялась.

– Да, мне Костя понравился. – Лида посмотрела на меня в упор сквозь слипшиеся ресницы. – Да, я хотела, чтобы он у нас остался. Да, мне скучно и одиноко. Да, я ему писала и просила приехать. Но он не приехал. Вот доказательство.

Она протянула телефон с открытой перепиской в вотсапе. Экран тут же покрылся снежинками.

Лида писала Амелину и в воскресенье, и в понедельник, и сегодня утром. И везде предлагала встретиться. Я раскрыла журнал вызовов. Ни в субботу, ни в какой другой день она ему не звонила.

– Я просто так сказала, что он здесь. Не знаю зачем.

– А с чего это вдруг ты решила во всем сознаться? – Я подозрительно прищурилась.

– Саша сказал, что теперь ты нажалуешься и отец отправит меня в Рязань. А я не хочу туда.

– Дура! – Я сунула ей обратно телефон и вдруг поняла, что на этом все возможные зацепки обрываются.

Минуту назад мне казалось, что я нахожусь в отчаянии, но тогда было еще хорошо.

Всю обратную дорогу я лежала зарывшись головой Петрову под куртку и не могла разговаривать, с ужасом осознавая, что вот и пришло время обзванивать морги и больницы.

Глава 22

Вита

– Что тебе взять? Круассаны или тосты?

Я с трудом выплыла из сна. Артём в куртке нараспашку возвышался у подножия кровати. За окном уже рассвело.

Тусклый свет сочился в тонкую полосочку между шторами. Мне снилось что-то приятное. Матрас здесь был волшебный. И по две подушки на человека. Мягкие и усыпляющие.

– Не хотел тебя будить, но я голодный как черт, а от местного кофе уже тошнит. Схожу за нормальным.

– Хорошо. – Я потянулась. – Можно я еще немного посплю?

– Тосты или круассаны? – настойчиво повторил Артём.

– Выбери сам.

– Я возьму и то и другое, и ты опять будешь ругаться.

– А можно просто йогурт? Лучше с персиком, но вообще все равно.

Я закрыла глаза, полежала немного, но так и не услышала, что Артём ушел. Посмотрела снова. Он по-прежнему стоял на том же месте. Руки скрещены на груди, подбородок запрокинут.

– Ты чего? – не поняла я.

– Да вот стою и поражаюсь, какой у меня хороший вкус и какой я крутой, что тебя украл.

– Ты – крутой, – со смехом подтвердила я.

Наклонившись, он откинул кусочек одеяла с моих ног.

– Ты спи-спи. Я сейчас уйду.

По голым ступням пробежал холодок.

– Пока ты смотришь, я не усну.

– Ладно. – Пощекотав мне ногу, он вышел из комнаты.

Но спустя некоторое время, успев снова задремать, я вдруг услышала посторонний звук и вскинула голову.

Он стоял на том же месте.

– Уже сходил?

– Там метель и мороз.

– Но ты хотел кофе.

– Как выяснилось, не сильнее, чем тебя.

Запрыгнув на кровать прямо в куртке, он крепко стиснул меня вместе с одеялом и, не давая опомниться, стал горячо целовать, а потом закинул коленку мне на бедро и прижал к себе:

– Прогони меня, а то останемся без завтрака.

Обедать нехотя выползли около трех часов дня.

Шли в обнимку, пряча лица от колючего снега: Артём – уткнувшись мне в макушку, я – в его плечо. Он собирался отвести меня в «хорошее» место, но мы быстро замерзли и, проходя мимо ресторана, где на грифельной дощечке перед входом блюдом дня были заявлены жареные креветки в сметанном соусе, свернули туда.

Заказали грибной суп, болгарский перец с брынзой, тартар из говядины, запеченный камамбер, сибас в фольге с овощами, картошку и креветки.

Артём достал очередную сим-карту и выдал мне для связи с мамой. Я писала ей каждый день с нового номера. Просто сообщала, что жива и у меня все в порядке.

Сам же он в очередной раз попытался дозвониться Максу, однако тот, услышав его голос, как обычно, сбросил вызов.

– Вот козел. – Артём со злостью кинул мобильник на стол.

То, что Макс так сильно обиделся, расстраивало его ужасно. Он пытался делать вид, что все в порядке, что так и должно быть, говорил: «Котик вечно драматизирует» и «Нужно просто немного подождать», но я понимала, что ссора подобного рода в его планы не входила. И теперь он не знает, как все исправить.

Как-то раз, пока я спала, Артём уехал посреди ночи к ним на квартиру, надеясь застать Макса врасплох, однако наутро разочарованно рассказал, что войти не удалось. Макс, вероятно, защелкнул предохранитель замка изнутри так, что даже ключ в скважину не вошел. Раньше они этим предохранителем не пользовались, и Артём не сомневался, что Макс сделал это нарочно. Трезвонить и ломиться в квартиру он не стал, испугавшись, что разлается собака и разбудит мою маму. Дозвониться Косте, чтобы тот открыл дверь, тоже не получилось.

– Может, попросить кого-то из ребят сходить к Максиму и поговорить? – предложила я.

– Кого попросить?

– Тифона, Лешу или Никиту. Они же тебе помогали. – Я вспомнила потасовку с Носковым.

– Тифону сходить к Максу? – Артём усмехнулся. – Хотел бы я на это посмотреть.

– Думаешь, он на него еще злится?

– Уверен. Но Макс сам виноват.

Нам принесли суп и перец.

– Когда человек влюбляется, его нельзя в чем-то винить. – Уж что-что, а это я понимала совершенно отчетливо. – И только очень холодные люди способны этим пренебречь.

Артём пожал плечами.

– Влюбленности Котика всегда дорого обходятся окружающим.

– Просто ему нравятся непонятые, надломленные девушки с трагическим прошлым.

– Ему нравятся раскованные девушки с большой грудью и умением себя подать.

– Артём! – Я осуждающе посмотрела на него. – Макс гораздо глубже, чем ты думаешь. Да, он закрытый и никогда не жалуется. Но то, что он сейчас так обижен, говорит само за себя.

– Назвать Зою трагической девушкой у меня бы язык не повернулся.

– Так он же не знал. Он считал, что, раз она сбежала от Тифона, значит, ей плохо и нужна помощь.

– Ну вот, опять ты его защищаешь?

Официант забрал пустые тарелки и заменил их горячим.

– Просто ты никогда не ставишь себя на место других.

– В родителях я давно не нуждаюсь, – по-детски огрызнулся он, и я решила не продолжать.

Горячее доедали молча, пока Артёму неожиданно не позвонила риелторша.

Она сказала, что жильцы той квартиры, куда мы должны были заселиться уже завтра, попросили подождать до понедельника.

– Что думаешь? – Артём посмотрел на меня. – Подождем?

– Конечно подождем. Вдруг людям совсем жить негде? А мне и в гостинице нравится.

Официант положил перед Артёмом папку со счетом, и тот не глядя сунул туда карточку.

– Я только сейчас понял, что мы не сможем никого к себе пригласить ни на Новый год, ни потом… Ведь никто не должен будет знать, где мы.

– Это не страшно. Нам и вдвоем будет хорошо.

– Нет, ну как же? В Новый год должно быть шумно и весело. Песни, танцы, валяние в снегу и куча подарков. У меня всю жизнь было так. Я не умею по-другому.

– А мы всегда втроем отмечали. Мама, папа и я. Новый год – семейный праздник.

– Простите. – К нам подошел официант. – На вашей карте не хватает средств.

– В каком смысле? – Артём уставился на него как на идиота.

– В прямом. Она не проходит.

Порывшись в карманах, Артём недовольно выдал официанту другую карту, однако тот вернулся уже через минуту. На второй карте тоже не хватало средств.

– Что за фигня! – Выражение лица у Артёма было таким, будто ему сообщили, что Землю захватили инопланетяне.

Схватив телефон, он набрал номер.

– Я не понял, какого черта у меня все карты заблокированы?! – сразу же закричал он в трубку. – Я не собираюсь звонить в банк. Я плачу за это вам и вашей конторе! Мало ли, где я. Это никого не должно волновать. Да плевать, что Костров огорчен. Это мои личные дела. Нет, приехать не могу.

Не прощаясь, он сбросил вызов, вытащил из кармана несколько тысячных купюр и кинул официанту.

– Что случилось? – спросила я, дождавшись, пока мы выйдем на улицу.

Артёму всегда нужно было давать несколько минут, чтобы он успевал справиться со вспышкой гнева.

– Костров заблокировал мои карты, сволочь.

– Разве он может?

– Может. Отец оставил долбаное завещание, по которому Костров будет рулить всем, пока исполнители завещания не решат, что у меня «появился мозг».

Он так быстро шагал, что я еле за ним успевала. Метель так и не закончилась, но теперь мы бежали не обращая на нее внимания.

– Исполнители завещания? Это кто такие?

– Люди, которые должны следить за исполнением завещания отца: Карина и еще два придурка из их юридической конторы. Карина самая нормальная из них. Она одна была за меня.

– Почему же тогда ты с ней так грубо разговаривал?

– Потому что она хоть и за, но все равно против меня.

– Это как?

– Ей очень хочется, чтобы у меня «появился мозг», поэтому чересчур много воспитывает и во все лезет.

– А что значит «появился мозг»?

– Ну, типа чтобы я все не спустил. Для этого нужно завести работу, учебу, жену, собаку, не знаю что еще… Рыбку? Не бухать, не тусить, не ввязываться в мутные истории и прочее, прочее. Так что, по ходу, сидеть мне под опекуном до самой пенсии.

– Может, твой папа и поступил разумно, но как-то не совсем справедливо. Костров нехороший человек.

– Если честно, до недавнего времени меня все устраивало. Костров никогда не ограничивал мои расходы и никогда ничего посерьезке не запрещал. Но вовсе не потому, что он добренький. Для него главное, чтобы мне не захотелось что-либо менять, и чем сильнее я косячу, тем ему спокойнее. Но то, что он сделал сейчас, очень странно.

Мы дошли до гостиницы и молча поднялись на этаж. Оказавшись в номере, Артём сразу же продолжил:

– Отцово наследство – это не только деньги, но и доля прав на его музыку. Вторая же половина принадлежит Кострову. Здесь я с отцом согласен. Костров действительно отличный продюсер, просто как человек говно. – Скинув куртку в кресло, Артём принялся нервно ходить по номеру. – Поэтому он хочет, чтобы я женился на его Полине, и только тогда они всей конторой подпишут ту бумагу и освободят меня. Вот почему он так перепугался в Капищено, когда увидел тебя в свадебном платье. Он и в свой продюсерский центр пытается меня затащить, чтобы обвешать контрактами и пожизненным контролем.

Артём остановился прямо передо мной. Он был весь напряжен. Я взяла его за руку и усадила рядом с собой на кровать.

– Только это не главная фишка. Наследство отца – не такое уж огромное. Костров им, конечно, дорожит, но музыка ему не приносит серьезных доходов. Понятно, что это дело его жизни и все такое, но самые большие деньги он получает не с нее. Отец мой находился в депресняке, время от времени съезжал с катушек, и написать такое завещание его уговорил именно Костров, очень волнующийся за то, что если вдруг отцу взбредет в голову внезапно откинуться, то он хотя бы будет застрахован от личных потерь. Другое дело мама. С ней все было в порядке и последнее, о чем она могла подумать, – это собственная смерть. И вот она-то никаких завещаний не выдумывала. Поэтому то, что принадлежало ей, после моих восемнадцати лет досталось мне в полном объеме. А принадлежало ей несколько зданий, приватизированных в перестроечное время ее родителями, и которые сейчас стоят бешеных денег. Да и доходы со сдачи их в аренду идут огромные. Так что больше всего Костров боится потерять возможность управлять ими. А лишить его этого я могу в любой момент, просто сменив управляющего. Но он так долго рулит всем этим, что влезать не было никакой охоты. И теперь, зная меня, заблокировать счета – это все равно что добровольно сесть на пороховую бочку.

– Значит, у Кострова есть уверенность в том, что ты этого не сделаешь. Подумай почему.

Артём снова вскочил.

– Я не в состоянии сейчас думать, потому что взбешен!

Схватил куртку, вытащил сигареты, и я еле успела его остановить.

– Не кури. Нас оштрафуют, а денег осталось немного.

– Черт! Теперь же еще гостиницу до понедельника оплачивать.

Таким озадаченным я его никогда не видела. Но это длилось совсем недолго, потому что внезапно он надел куртку.

– Я сейчас домой сгоняю, деньги заберу. Оставил Максу под елкой в подарок, но сказать пока не было возможности. Надеюсь, он их еще не нашел. Сиди тут и никому не открывай.

Вернулся он часа через два и с порога объявил:

– У меня три новости. Одна хуже другой. С какой начать?

Я развела руками:

– Просто говори скорее.

– Первое: Костров выгнал Макса из квартиры, отобрал ключи и сменил замки. Это рассказал мне Никита. Он единственный, до кого получилось дозвониться, когда я в очередной раз не смог открыть дверь.

Сначала хотел вызвать мастера, чтобы взломал замки, но потом выяснилось знаешь что? Что твоя мама написала на меня заявление в полицию, и они поставили нас с тобой в розыск.

Стали бы вскрывать замок – точно приехали бы. Это вторая новость. Мне рассказал об этом сосед. Ну а третья совсем свежая – я только что поругался с администратором и больше не хочу здесь оставаться.

Собрались за двадцать минут. Артём просто сгреб в охапку все мои вещи и отнес в «пандору». Остальное я распихала по рюкзакам и пакетам.

Сначала в машине было настолько холодно, что даже разговаривать не получалось. Ехали и тряслись оба, пока салон не нагрелся.

Без денег мы могли податься только в загородный дом Артёма в коттеджном поселке Юрово, где по соседству жил Костров. Так что Артём планировал отправиться прямо к нему и во всем разобраться.

Дорога до Юрово заняла около полутора часов. В густой темноте морозной зимней ночи, в тягостной духоте прогретого печкой салона, под громкий аккомпанемент какой-то душераздирающей классики, в которой Артём пытался утопить свою злость на Кострова, мою маму и администратора гостиницы, отказавшегося продлить нам проживание в долг. Но сильнее всего он злился на самого себя. Так бывало всегда. Как бы ни складывались обстоятельства, во всем, что происходило, Артём винил в первую очередь себя. Никогда не сознавался в этом и не показывал вида, но я точно знала, что в такие минуты ему чудилось, что он недостаточно хорош и не оправдывает возложенных на него надежд.

Меня подмывало обсудить, что мы будем делать дальше, как поступим, если не удастся договориться с Костровым, но я не задала ни одного вопроса, терпеливо выжидая, пока буря внутри него немного утихнет и он заговорит сам.

Шлагбаум на въезде в поселок открывался с пульта. Рядом стоял домик охраны.

Пришлось сделать по улицам крюк, чтобы не проезжать мимо дома Кострова. Артём не хотел, чтобы тот узнал о его появлении раньше времени. По той же причине он не стал зажигать в доме верхний свет, ограничившись только приглушенными настенными светильниками.

В Юрово я была несколько раз. Большой, красивый, благоустроенный дом с пятью спальнями, музыкальной студией отца, бассейном и огромным залом для приема гостей, с настоящим роялем и гигантской подвесной хрустальной люстрой.

Температура здесь, даже когда никто не жил, поддерживалась на уровне десяти градусов, чтобы все не проморозилось и не полопались трубы отопления. Но для того, чтобы воздух прогрелся достаточно, чтобы снять верхнюю одежду, требовалось не меньше двух часов.

– Давай замутим ужин при свечах? – предложил Артём, заглядывая в холодильник. – Тут, правда, только сыр с естественной плесенью, маринованный чеснок, майонез, банка анчоусов, творожный сыр и репчатый лук. А в морозилке пакет картошки фри и замороженная клубника.

– Значит, будут анчоусы с картошкой, а на десерт клубника с сыром.

– Негусто, конечно. – Он недовольно захлопнул дверцу холодильника. – Зато пьянствовать можем хоть полгода не просыхая. Бар забит и в подвале еще полно всего.

– Надеюсь, до этого не дойдет. Разговаривать с Костровым тебе лучше на трезвую голову.

– Предлагаю спать в гостевой на третьем этаже. Комната маленькая, нагреется быстрее всего.

Он вышел и тут же вернулся.

– А хочешь, достану елку и быстренько ее наряжу?

Он был взвинчен и никак не мог ни на чем сосредоточиться.

– Вода тоже скоро нагреется. Тебе не холодно? Можно притащить одеял. Ты на меня точно не обижаешься? Хочешь, вернемся?

– Хватит. – Я взяла его за обе руки и развернула лицом к себе. – Иди к Кострову прямо сейчас. Неизвестно, что хуже – твоя злость или то, как ты накручиваешь себя.

– Ты, Витя, как всегда, голос разума. – Он ласково погладил меня по щеке. – Если я пойду к Кострову, это может затянуться на час или больше, а как ты будешь здесь одна?

– Обо мне не беспокойся. Лягу на диване и попробую поспать.

Ложиться после его ухода я не стала. Разморозила в микроволновке картошку фри, бросила на горячую сковородку и хорошенько обжарила. Готовил обычно Макс. Теперь заниматься этим предстояло мне.

Запах жареной картошки растекся по дому и согрел его быстрее, чем батареи. В этом доме прошло детство Артёма. Сложное, несвободное, горькое. И все его внутренние демоны, черти и маленькие бесенята были родом именно из этих стен.

В этом доме к нему время от времени возвращалось заикание, снились дурные сны, а лишний раз подниматься на самый верх, в студию отца, он и вовсе избегал.

Однажды в октябре я поднялась в его старую детскую, чтобы взять настолку. Открыла дверь, и в сером сумраке комнаты вдруг увидела силуэт сидящего на полу мальчика с виолончелью на коленях. Я тут же щелкнула выключателем. Вспыхнул свет – и мальчик исчез. Но это видение в дальнейшем преследовало меня всякий раз, стоило заглянуть в ту комнату.

Лучше всего участок Кострова был виден из кабинета на третьем этаже. Летом оттуда отлично просматривался двор со множеством невысоких построек, извилистые дорожки и цветники, но теперь сквозь густую метель возможно было различить только высокую черную громадину дома с десятком размазанных, словно на картине импрессионистов, бледно-желтых окон. За одним из них решалась наша судьба.

Я ничего не понимала в денежных делах Артёма и никогда не задумывалась об их важности. Как-то Макс пытался объяснить мне, что с Костровым ссориться не стоит, ведь от него зависит их благополучие. В тот момент подобные рассуждения показались мне слишком практичными и меркантильными, сейчас же стало ясно, о чем он говорил. Какой вообще смысл в побеге, если нам не на что будет жить?

У меня самой не было ни денег, ни связей. И все, что я умела, – это только хорошо учиться, слушаться и немного думать.

Взгляд скользнул по освещенной мутными фонарями дороге перед домом, снег в их свете искрился, и казалось, будто с неба сыплется звездная пыль.

И тут, прямо напротив нашего дома, неподалеку от одного из столбов, я заметила темные очертания человеческой фигуры. Быть может, это было только плодом моего воображения, но создавалось ощущение, что этот человек стоит и смотрит прямо в наши окна.

Отчего-то мне представилось, что это Макс. Одинокий, замерзший, оставшийся без крыши над головой.

Я быстро погасила свет, чтобы получше рассмотреть его, но человек исчез. А может, его и не было вовсе.

Глава 23

Тоня

Больницы и морги обзванивал Марков. Я не могла.

А он умел разговаривать взрослым, требовательным тоном, без эмоций и колебаний. В эти моменты его мальчишеское лицо делалось решительным и чересчур серьезным.

В принципе, с Марковым можно было иметь дело, только требовался особый подход: не спорить и не ставить под сомнение его слова.

После возвращения от Лиды я сама позвонила ему и попросила помочь. А Герасимов пришел за компанию. В последнее время они повсюду таскались вместе. Постоянно препирались, ссорились, но расстаться не могли.

Устроились в гостиной. В одном кресле расположился Марков с телефоном и блокнотом, а в другом – Герасимов с моим ноутбуком, где искал номера моргов и больниц.

Я села напротив них на диване и, когда Марков дозванивался до очередной больницы, чтобы не слышать разговор, зажимала уши ладонями и сначала смотрела на выражение его лица, а потом уже убирала руки и спрашивала: «Ну, что?»

Номера телефонов закончились через два часа. Амелина нигде не было.

Отложив блокнот, Марков подвел итог:

– Либо он жив, либо валяется дохлый в каком-нибудь сугробе.

Я кинула в него подушкой.

– Сейчас же замолчи! Когда тебя искали, мы до конца верили, что ты живой. Так что раз его в больницах нет, то о плохом я отказываюсь говорить.

– Давай-ка еще раз по порядку. Что мы имеем? Сначала он поехал в клуб, потом повез картину, после сорвался из-за тревожного звонка и рванул на вокзал. Расписание электричек просто так не просматривают. Давай думай, Осеева, куда он мог поехать по первому же звонку?

– Я больше не могу думать. Мне приходит в голову только деревня. Но лишь потому, что в прошлый раз он уехал туда. Сейчас дом продается. Да и звонить оттуда некому.

Марков протянул Герасимову блокнот.

– Записывай. Вариант номер один – дом в деревне. И припиши: проверить. Идем дальше.

– Если бы с домом что-то случилось, он бы обязательно написал мне. – В этом я не сомневалась.

– Значит, речь о каком-то секрете? – Стекла очков Маркова многозначительно блеснули.

Признавать это было неприятно, но пришлось:

– Видимо, да.

– Вычеркни дом, – велел Марков Герасимову. – Так… А какие секреты у него могли бы быть?

– Если бы Осеева знала, то это уже не было бы секретом, – сказал Герасимов.

– Главный секрет Амелина от меня в том, что он тайком прикармливает своих демонов, – глубокомысленно озвучила я вслух свои размышления.

– Чего? – Лицо Герасимова вытянулось. – Каких еще демонов?

– Демонов саморазрушения.

– Говори человеческим языком, – потребовал Марков.

– Это когда человек делает вещи, заранее зная, что ему от них будет плохо, но не может не делать, потому что от мыслей и переживаний ему еще хуже.

– Да ладно? – Герасимов брезгливо поморщился.

– Ты о наркотиках? – осторожно предположил Марков.

– Да нет же! Подождите… Кажется, я догадываюсь, в чем дело.

Стоило только допустить эту мысль, как в памяти мигом всплыл неотвеченный звонок в тот день, когда мы встречались с Кацем. А сколько таких звонков могло быть? А если она ему еще и писала?

– Думаю, нужно найти Милу.

– Ну вот и хорошо. – Марков довольно потер колени. – Записывай, Герасимов.

– Но ее новый адрес знают только подружки, а я с ними в контрах.

– Есть два надежных способа узнать у человека любую информацию, – поучающим тоном произнес Марков. – Первый – запугать, а второй – подкупить. Первый может обернуться неприятностями, а вот второй безопасен ровно настолько же, насколько и эффективен. У тебя есть деньги, Осеева?

– А сколько нужно?

– Все зависит от их запросов. Вот я, например, меньше чем за сто тысяч точно не согласился бы кого-то сливать.

– Ты бы мог продать меня за сто тысяч? – спросил Герасимов.

– А что? – Марков задумался. – Думаешь, мало? Ладно, тогда за двести. Но Петрова и за сто смог бы. А Осееву за сто пятьдесят.

– Это что же получается? – Герасимов расплылся в улыбке. – Типа я твой лучший друг?

– Выходит, что так. – Марков пожал плечами.

– Ста тысяч у меня нет, – сказала я.

– Ты меня удивляешь, Осеева. – Марков встал, разминая ноги. – Тебе вообще нужен твой суицидник или нет? А если бы его похитили и с тебя потребовали выкуп?

– Покупка адреса не гарантирует того, что Костик вернется.

– Практично мыслишь, – похвалил он.

– А что, если сделать так, чтобы эта Мила сама объявилась? – предложил Герасимов.

– Как? – Марков остановился перед ним, уперев руки в бока.

– Ну что-то же ее волнует?

– Милу ничего, кроме себя самой, не волнует. У нее на уме только мужчины и деньги. Как этим выманишь?

– Позвони ее подружкам и скажи, что ее разыскивает мужчина с деньгами, – хохотнул Герасимов. – Или пусть Марков позвонит и назначит место встречи. А на самом деле на нее придешь ты.

Вечно хмурое лицо Герасимова посветлело. Он был очень доволен своим планом.

– Они взрослые и ушлые тетки – их так просто не разведешь.

Марков достал телефон и взглянул на время.

– Извини, Осеева, мне пора. Соломин в восемь пост выкладывает, а мне еще домашку сделать.

– Что за пост?

– Ой, да чушь очередная. Вечно понапишет бред и полночи потом бодается, доказывая, что он прав.

– С кем бодается? – не поняла я.

– Со мной, конечно. Не могу же я допустить, чтобы у людей создавались искаженные представления о действительности из-за какого-то пустозвона.

– Мне казалось, Ваня умный.

– Умный?

Похоже, я это зря сказала, потому что у Маркова от возмущения чуть очки с носа не соскочили.

– Какой же он умный, если утверждает, что основные концепции и принципы науки – это свободные изобретения человеческого духа? Да, он ссылается на Эйнштейна, но что с того? – Марков с вызовом воззрился на меня. – Научная абстракция, как и прочие мыслительные операции человека, возможна только при наличии практической деятельности. Бесит, что он, вроде бы опираясь на базовые постулаты, бесконечно подменяет понятия.

– Если он тебя бесит, чего ты тогда с ним постоянно препираешься? – поинтересовался Герасимов.

– Ну а с кем мне еще препираться? С тобой, что ли?

– Со мной ты тоже препираешься.

– Проблема этого мира знаете в чем? – Марков глубокомысленно обвел нас взглядом. – В том, что он перенаселен людьми с ошибочным кодом, которые постоянно совершают абсолютно нелогичные, примитивные поступки или мутят воду ложными утверждениями, подавая их как истину.

– Проблема этого мира в том, что он не населен одними только Марковыми, – сказал Герасимов.

– Если бы он был населен одними Марковыми, с кем бы он препирался? – рассмеялась я.

– Все Марковы препирались бы друг с другом, – ухмыльнулся Герасимов. – Ведь ему важен процесс – доказать, что он самый умный, а в мире Марковых сделать это было бы невозможно.

– Если бы мир состоял из Марковых, он был бы идеален. – Марков тяжело вздохнул. – Короче, если хочешь, Осеева, можем завтра продолжить.

Как-то Амелин сказал, что если по-настоящему привязан к человеку, то ты обязательно почувствуешь, если с ним случится плохое.

Но я никак не могла разобрать, чувствую ли я то самое плохое или всего лишь нервничаю от неизвестности и беспомощности.

Папа вернулся в начале десятого. Оживленный и веселый, с кучей пакетов и свертков. Он готовился к встрече Нового года дома, и ему очень хотелось порадовать маму.

Пока он переодевался и разбирал покупки, я терпеливо ждала и подошла с разговором, только когда он сел ужинать.

– Костя так и не нашелся. Уже пять дней прошло.

Папа понимающе покивал, потому что жевал и не мог ответить.

– Мы сегодня больницы и морги обзвонили. Ничего нет.

Он замер с вилкой в руке.

– Можем завтра подать заявление в полицию.

– Мне почему-то кажется, что это его Мила опять что-то мутит.

Покачав головой, папа принялся вылавливать черри в салате.

– Тогда это не твои проблемы. Ты же понимаешь?

– Нет, не понимаю. Его телефон выключен. Пап. – Я помолчала, несколько секунд обдумывая, как прозвучит моя просьба. – Мне очень нужна твоя помощь.

– Это всегда пожалуйста. – Он посмотрел долгим взглядом, вернулся к салату, но потом подозрительно вскинул голову: – А что за помощь?

Перед тем как выйти из машины, папа немного посидел собираясь с духом. – Если твоя мама об этом узнает, нам обоим не жить.

Я обняла его:

– Она не узнает.

Сначала, услышав мою просьбу, папа возмутился и сказал, что затея эта детская, неразумная и подобное вообще не его формат.

Пришлось оперировать аргументами, которые я обдумывала весь вечер.

Что, во-первых, он очень красивый и нравится всем женщинам. Во-вторых, умеет профессионально вести переговоры и уговаривать людей. В-третьих, хорошо и модно одевается, а это всегда указывает на достаток. Ну и, в-четвертых, если он мне не поможет, то мне придется придумать другой план, который, возможно, будет опасным и незаконным.

Четвертый аргумент сработал лучше всего.

Папа обдумывал мои слова минут сорок, а потом велел одеваться.

Взяли из домашнего бара подарочную бутылку мартини и купили по дороге большой букет красных роз. Я была против того, чтобы дарить Диане цветы, потому что она и засушенного репейника не стоила, но папа сказал, что, если мы хотим, чтобы спектакль удался, нужно довериться ему.

План был простой, но рабочий. Он должен был прикинуться давним поклонником Милы и сказать Диане, что внезапно осознал, как та ему дорога, и теперь он собирается перед ней извиниться. Не важно, за что… Главное, заполучить адрес и постараться уговорить Диану не портить сюрприз предупреждением.

Как только мне пришла в голову эта идея, о другом я уже и не думала. Папа идеально подходил на роль «принца» для женщин типа Дианы и Милы.

Амелин рассказывал, что они хоть и взрослые, но все равно постоянно ждут Ричарда Гира, который увезет их на красном кабриолете в закат. А мой папа был в разы красивее Ричарда Гира.

Прождала я больше часа, но в машине было тепло, играла музыка, и у меня впервые за последние несколько дней появилась надежда.

– Ну Тоня, ну аферистка. – С довольной улыбкой папа забрался в машину. – Втянула же ты меня в приключение.

– Получилось? – Я подалась к нему.

Он усмехнулся. Глаза его блестели, и он был еще весь в том разговоре.

– Знала бы ты, каких нервов мне это стоило.

Нетрудно было догадаться, что не так уж он и недоволен, но я все равно крепко обняла его и поцеловала в щеку.

– Ты самый мужественный, папа. И самый смелый! Не каждый на твоем месте решился бы отправиться в стриптиз-клуб.

Сунув руку в карман, он достал красную салфетку. На ней корявым почерком был написан адрес и телефон.

– И еще. – Он завел машину. – Похоже, ты на верном пути.

– Диана сказала что-то про Костика? – встрепенулась я.

– Она упомянула «семейные дела» Милы, а когда я дал понять, что знаю о сыне, добавила, что на следующей неделе Мила должна с ним «закончить» и освободиться.

– Что это значит?

– Как минимум то, что Костя жив.

Глава 24

Вита

Артём вернулся около трех. Оглушительно шарахнул входной дверью, споткнулся на лестнице, уронил что-то на кухне, выругался, перешел в гостевую с холодной сковородкой картошки и, завалившись прямо в куртке и ботинках на диван, стал есть руками.

– Ну что? – Откинув с ног плед, я выбралась из кресла в углу.

– Вот черт! – Он дернулся, едва не рассыпав картошку. – Ты меня напугала.

В уголке губы, с другой стороны от пирсинга, я заметила бурую ссадину:

– Костров тебя ударил?

– Не. Это Вася, сын его. Да все нормально. Мы друг друга взаимно не перевариваем.

– Как вы поговорили? Все решилось?

– Не-а, – протянул он развязно, и я окончательно поняла, что он пил. – Костров хочет отправить тебя домой, иначе обещает большие неприятности.

– Какие?

– Твоя мама прямым текстом заявила, что я тебя похитил, и Костров сказал, что если ты завтра же не вернешься, то он и пальцем не пошевелит, чтобы что-то уладить, и Карина тоже. В общем, как-то так. Плохо, что тебе еще семнадцать.

– Я сама сбежала! Все знают про это.

– Объяснять бесполезно. Костров в принципе против тебя.

– Но ты же сказал, что можешь найти другого управляющего.

– Я все могу. – Артём шумно отставил сковородку на столик и поднялся. – Только не сейчас. Пойдем спать?

Не дожидаясь ответа, он вышел, чуть пошатываясь, из комнаты и, громко топая, поднялся в маленькую спальню, где было теплее всего.

Я нашла его распластавшимся на кровати прямо в одежде.

– Завтра я им всем устрою. – С закрытыми глазами он послушно позволил снять с себя куртку и ботинки. – Они меня еще плохо знают. Я такой скандал закачу!

– Зачем ты пил?

– Это все Вася. Завел свое «успокойся» да «расслабься»… ну, после того, как у нас с ним стычка произошла. Так получилось.

Собираясь стащить с него свитер, я вдруг остановилась.

– Мне это не нравится.

– Ну извини. – Не открывая глаз, он перехватил мою руку. – Сейчас посплю, и все пройдет.

– Я не об этом. – Я резко встала. – Нам нужно немедленно уезжать.

– В смысле? – Голубые глаза изумленно распахнулись.

– Они специально напоили тебя, чтобы до утра мы никуда не делись.

Я достала из его куртки телефон.

– Что ты делаешь?

– Собираюсь вызвать такси. Ты же не сядешь за руль.

– Но, Витя, умоляю, – простонал он. – Не нужно никуда ехать. Костров обещал, что до завтра ничего не предпримет. Он дал мне время подумать.

– И ты ему веришь? Моя мама тоже обещала не влезать в наши отношения – и вот результат.

– Нам все равно нечем будет расплатиться за такси.

– У меня есть деньги.

Артём громко и театрально расхохотался.

– Знаешь что? Это может раньше пять тысяч для тебя ничего не стоили, но сейчас они могут нас выручить. Умоляю, давай уедем.

– И куда же мы подадимся?

– Обратно в гостиницу. Переночуем, а завтра решим, что делать.

Неожиданно он очень бодро сел, встряхнул головой прогоняя сон и стал обуваться.

– Уговорила. Война – значит война.

– Я не это имела в виду.

– А я – это.

Все вещи, кроме моего рюкзака, оставили в гараже в «пандоре». Оделись и пошли пешком до шлагбаума. Таксист уже подъехал и ждал нас. Даже хорошо, что я забыла заказать пропуск, чтобы таксист смог заехать на территорию поселка. Мы покинули дом очень тихо.

Снегопад прекратился, но стало намного холоднее. Мороз обжигал лицо, и дышать получалось только через шарф. В небесной черноте проступили белые очертания луны, где-то лаяли собаки. Мы шли от фонаря к фонарю, наблюдая, как растут и уменьшаются наши тени на свежем, искрящемся звездной пылью снегу.

Гул мотора послышался издалека, затем впереди скользнул свет фар.

Не дожидаясь, пока из-за поворота появится машина, Артём подтолкнул меня к ряду невысоких елей, тянущихся вдоль одного из заборов. Перебравшись через сугробы, мы едва успели спрятаться за ними, как мимо проехали две полицейские машины.

Медленно прокатились до дома Артёма и остановились, мигнув красными огнями габаритов.

– Да ты моя умница. – Одобрительно чмокнув в щеку, Артём взял меня за руку, и мы полезли по снегу, продолжая скрываться за елками до самого поворота, затем выбрались на дорогу и побежали к шлагбауму.

Желтая машина такси была отлично видна на освещенной стоянке возле домика охраны, однако мое внимание привлекла совсем другая машина. Артём тоже заметил ее.

– Откуда он здесь?

– Может, Костров вызвал? – предположила я.

– Сомневаюсь. Зачем ему Носков, если есть полиция?

Людей на стоянке не было. От работающего такси шла волна теплого воздуха, машина же Носкова стояла бесшумная и безжизненная.

Из домика охранника вышел человек.

– Тёма, ты, что ль?

– Угу.

– Чего опять натворил? Аж два наряда по твою душу?

– Фигня. Ничего криминального. – Артём небрежно отмахнулся. – А где этот?

Он кивнул на машину Носкова.

– К ним пересел.

– Это он их вызвал?

– Ага. Без понятия, что за хрен. Тыкал мне своими удостоверениями, проехать хотел, спрашивал номер дома твоего, но я его послал. Ты же знаешь, я всегда за тебя. Но, когда полиция приехала, тут уж я ничего не мог поделать. Извини.

В такси сильно пахло ароматизатором. Водитель оказался азиатом и с разговорами не лез. Но мы все равно не стали при нем ничего обсуждать.

Всю дорогу я обдумывала, каким образом Носков мог узнать о нашем местонахождении с такой уверенностью, что даже полицию вызвал? Потом сообразила.

Артём ездил домой за деньгами. Носков наверняка заметил его там и потом выследил до гостиницы, а после до Юрово. Я вспомнила странную фигуру под фонарем. Сомнений не было: убедившись в том, что мы в доме и никуда уезжать не собираемся, он позвонил в полицию.

При виде нас лицо администратора в гостинице исказилось.

– Извини, – сказал он сухо Артёму. – Я не могу вас поселить.

– Почему это? – бросил тот запальчиво. – Эта ночь у нас оплачена.

– Тебя одного могу, а несовершеннолетнюю девочку – нет. После вашего отъезда здесь побывала полиция. У нас, конечно, политика конфиденциальности, но проблемы с законом нам не нужны.

Не сводя с него глаз, Артём запустил руку в круглую стеклянную вазу с маленькими цветными леденцами, выгреб оттуда горсть и, сунув их в карман, резким движением сбил вазу со стойки. Она с грохотом упала, но не разбилась. Леденцы разлетелись по всему полу.

– Идем, Витя. В этом клоповнике отвратительный сервис.

Была половина пятого. Глухое утро-ночь, когда невозможно зайти в первое попавшееся кафе, чтобы отсидеться в тепле. В это время жизнь города замирает, не работает даже метро.

Так что пришлось снова вызвать такси, потому что ближайшее круглосуточное заведение находилось почти в четырех километрах от нас.

Казалось, еще немного – и я снова проснусь в теплой, мягкой постели от запаха кофе и круассанов. Но пока что мы сидели в жестких, просиженных креслах незатейливого чиллаутного кафе с чудаковатым официантом, среди книг и раритетных вещей вроде дисковых телефонов и печатных машинок.

Кофе у них был горький и невкусный даже для меня, а печенья лежалые.

Уронив голову на руки, я засыпала прямо за столиком, Артём накинул мне на плечи свою куртку.

– Спи и ни о чем не волнуйся. Утром всё решим.

Я закрыла глаза буквально на пару минут. Но, когда их открыла, Артёма рядом не было, а вместо его куртки меня накрывал плед.

В дальнем углу, склонившись над планшетом, появился единственный, кроме нас, посетитель.

Я умылась в туалете. Вытерлась бумажными полотенцами и почистила зубы. Благо паста и щетка были в рюкзаке.

Из зеркала на меня смотрела непривычно серьезная девушка.

Легко уйти из дома, если тебя ждет гостиница или уютная квартира, тепло и еда. Другое дело – ночевать в кафе и умываться в туалете.

Я не была бунтаркой или бойцом, мне не нравилось, когда нарушалось привычное течение дел, размеренное и спокойное, но мама поступала неправильно, и ни в гостинице, ни теперь в туалете я не чувствовала сожалений, с которыми мне пришлось бы жить, останься я под арестом.

К моему возвращению Артём уже сидел за столиком, перед ним стояли два больших бумажных стакана с крышечками и пирамидка из сэндвичей.

Мы поели, несмотря на вялое ворчанье официанта, что приносить свою еду у них не принято, и поехали в юридическую контору, занимавшуюся делами Артёма.

Карине дозвониться он не смог и рассчитывал разобраться со всем на месте.

Контора располагалась в одном из исторических особнячков центра Москвы. Белые наличники с лепниной на выцветшем желтом фасаде, три внушительные двери, выходящие на улицу, посередине дома – арка.

Возле нужной нам двери висела золотистая табличка с названиями организаций и звонками напротив каждой.

Минут семь мы бестолково жали кнопку «Парамонов, Яковлева, Кабанов и партнеры», пока к двери не подошел молодой человек с портфелем и не открыл ее своим магнитным ключом.

– Их нет, – сообщил он. – Ушли на каникулы.

– Какие, на фиг, каникулы! – вспыхнул Артём. – Они работают на меня, а я их не отпускал!

Молодой человек пожал плечами и исчез за дверью.

– Поедем к Карине домой, – принял решение Артём. – Она специально меня наказывает, потому что я вчера не подорвался и не приехал.

Карина жила в нескольких остановках на метро от конторы. Мы доехали до нее, но нам никто не открыл. Ее либо не было дома, либо она продолжала наказывать Артёма, который до этого момента старательно изображал спокойствие, шутил и твердил «сейчас все решим».

Но после того как выяснилось, что на помощь Карины рассчитывать не стоит, Артём психанул. Яростно долбанул дверь подъезда, пнул урну и, ни слова не говоря, зашагал в сторону метро.

От него шел жар, и все тело было напряжено.

– Позвоню риелторше, пусть немедленно освобождают квартиру.

– У тебя много друзей, может, кто-нибудь пустит на одну ночь?

– Не собираюсь одалживаться. Потом только и будет разговоров, что у Чернецкого проблемы. А для них у меня проблем не бывает.

С риелторшей он ругался минут десять, потребовав, чтобы она искала нам квартиру, в которую можно въехать прямо сейчас. В противном случае он заберет предоплату и обратится в другое агентство. Отдавать деньги риелторша отказывалась наотрез, наплела что-то про неустойку и пообещала другой вариант в течение дня.

Я думала, что после разговора с ней Артём разозлится еще больше, но он неожиданно повеселел и сказал, что кое-что придумал.

Мы снова спустились в метро и ехали с двумя пересадками сорок минут. Но зато идти было недалеко. Вот и черно-белая агрессивная вывеска с черепом. Тату-салон – место, где Артём якобы работал. Однако, насколько я знала, он там не появлялся уже несколько месяцев.

Встретившая нас менеджер была новенькой и видела его в первый раз.

Оставив меня ждать в приемной, он, несмотря на ее протесты, быстро прошел в кабинет, откуда доносилось жужжание машинки. А вернулся почти сразу, выхватил у меня из рук каталог с татуировками и вытащил на улицу.

– Он сказал, что может дать мне в долг тысячу. Мне! Тысячу! В долг! Да сколько раз я им тут недостачу покрывал! Сколько клиентов привел! Неблагодарные твари… – Его снова трясло. – Не люди, Витя, а одно дерьмо кругом. Я тебе все твержу об этом – вот теперь можешь сама убедиться.

– Давай, пока риелторша ищет квартиру, просто посидим в каком-нибудь ТЦ, – как можно спокойнее предложила я.

– В ТЦ? – Артём брезгливо поморщился. – Я похож на школьника?

– Нам сейчас нельзя привередничать.

Порывисто обхватив мое лицо ладонями, он с неожиданной нежностью заглянул мне в глаза.

– Прости. Иногда я забываю, что ты не Макс. Хорошо, идем в ТЦ. Я оттуда кому-нибудь позвоню.

Ближайший торговый центр находился в невысоком старом здании на пересечении улиц. Фуд-корт там был небольшой и забитый до отказа. Пришлось ждать, пока освободится столик. Но, когда дождались, вместе с нами к нему подлетела всклокоченная женщина и, сказав, что места на четверых, заняла два стула для себя и подруги.

Есть мы не собирались, и неожиданное соседство, определенно, мешало.

Артём ушел звонить, а женщины так громко и назойливо разговаривали, что мне ничего не оставалось, кроме как уткнуться в телефон, воспользовавшись открытой Сетью.

От скуки я пробежалась по новостной ленте и уже собралась с духом, чтобы заглянуть в свои соцсети, как вдруг мое внимание привлекло детское фото. Стоило приглядеться повнимательнее, как я с ужасом узнала на нем саму себя три года назад. Заголовок гласил: «Похищен ребенок!»

Внутри новости обнаружилось еще и фото Артёма, а содержание оказалось полнейшей чушью о том, что «молодой мужчина» подкараулил «ребенка» возле школы, затолкал в машину и увез. Пользователей призывали повсюду распространить наши фотографии и подключиться к поискам.

Я так обомлела, что немедленно вскочила и побежала искать Артёма, но, не найдя его, вернулась за столик. Шумные подружки ушли, и я попыталась немного собраться с мыслями.

Фото было из домашнего архива, и догадаться, что без маминого участия не обошлось, не составляло труда.

Они, конечно, очень хитро придумали.

Кого волнует сбежавшая из дома семнадцатилетняя девушка? Другое дело, когда похищен ребенок. Мало кто останется равнодушным, а внешность у Артёма была очень заметной. Хотя с этим тоже не обошлось без креатива. Его фотография была взята из клипа БТ «Демоны», где он выглядел мрачным и устрашающим. Моя мама знать не знала про этот клип, но Костров знал и обещал большие неприятности. Похоже, именно они и начались.

К моменту возвращения Артёма я решила, что должна немедленно позвонить маме и потребовать прекратить этот цирк.

– Идем. – Он достал оставшиеся у него деньги и пересчитал. – Я нашел одно место. Поселят на два дня за три косаря. Сколько у тебя осталось?

Я потянулась за висевшим на спинке стула рюкзаком, но рюкзака не было. Вскочила, обежала соседние стулья.

– Кажется, ничего не осталось.

Артём удивленно нахмурился.

– Но ты же никуда не уходила.

– Только на минуту – посмотреть, где ты. Это было важно.

– Зашибись. – Он схватился за голову и расхохотался. – Условия усложняются. Еще немного – и это начнет мне нравиться.

– Смотри! – Я показала ему раскрытую в телефоне новость, он опустился на стул. – Я из-за этого отошла. Прости.

С довольной ухмылкой, словно речь шла о его героическом подвиге, Артём несколько раз перечитал заметку.

– Ладно. – Широко расставив локти, он склонил голову и посмотрел исподлобья. Рваная челка занавешивала половину лица. – Хочешь вернуться?

– Конечно же нет!

– Просто уточнил на всякий случай. – Он накрыл мою руку своей и крепко сжал. – Насчет Интернета не волнуйся. Написать можно что угодно, тем более про тебя ни одного плохого слова.

– Я волнуюсь не из-за себя.

– Ой, да брось. – Откинувшись назад, он рассмеялся с той же легкостью, как и раньше, когда у нас не было никаких проблем. – Со мной чего только не происходило, как только не называли, так что похитителя и извращенца я уж точно переживу.

– Это Костров, да?

– Ага, – Артём уверенно кивнул. – Он такое любит. И чувствую, это только начало. Психологическая атака. Лучше просто не выходить в Сеть.

И мы снова поехали. Снежные улицы, люди, витрины, метро, люди, люди, люди… Я устала. Казалось, в этих сутках бессчетное количество часов. Еще вчера в это время мы обедали в ресторане и были абсолютно счастливы, с тех пор прошел всего один день, а уже столько всего успело случиться.

Тае, знакомой Артёма, к которой мы приехали, на вид было лет двадцать пять. Курносая, с широкой переносицей, зелеными глазами и светло-русыми волосами, забранными в высокий хвост.

Она встретила Артёма радостными возгласами и тут же полезла обниматься.

– Раздевайся, проходи. Кофе сварю, как ты любишь.

– Не до кофе сейчас, – сдержанно отозвался Артём. – Мы торопимся.

– Что-то случилось?

– Все зашибись. Просто хата нужна.

– А-а. – Она бросила на меня быстрый оценивающий взгляд. – Наверное, и впрямь торопитесь, раз даже от кофе отказываешься.

– Просто дай ключи. – Артём требовательно протянул руку.

– Но я тебя предупредила. Квартира без ремонта. Я туда лет пять не заходила, а последние жильцы летом съехали.

– Плевать.

Девушка замялась – ей явно не хотелось его так быстро отпускать.

– Если нужно, могу с вами поехать. – Достав с полочки связку ключей, она медленно опустила ее ему на ладонь. – Мне собраться недолго.

– Подкинешь? – по-деловому спросил Артём.

– Конечно.

– Поехали, – откликнулся он не раздумывая. – Только прямо сейчас.

У нее был «лексус». Я забралась на заднее сиденье, Артём сел впереди.

Тая сразу принялась оживленно болтать с ним. Он отвечал неохотно, но я и без того поняла, что раньше между ними что-то было. Подобному я уже давно не удивлялась.

Стараясь не прислушиваться к их разговорам, я глазела по сторонам, обдумывая, что можно было бы предпринять, чтобы мама забрала заявление из полиции, как вдруг Тая громко вскрикнула. Машина остановилась прямо посреди проезжей части. Артём тут же вышел, распахнул дверь с моей стороны и выгреб меня из салона.

– Офигел! – заголосила Тая. – Ты, Чернецкий, больной урод! Больше в жизни ко мне не обращайся.

Под истеричные сигналы объезжающих нас машин Артём вывел меня за руку на тротуар.

– Тварь, – выругался он. – Она нас Костровым сдала.

– Ты уверен?

– Ей Полина написала. Увидел всплывающие сообщения из телеги, так что это не предположение, а факт. Они уже на ту квартиру, куда Тая нас везла, полицию вызвали.

– Ничего себе! – Я была поражена. – Ты ее ударил?

– Да нет. – Он усмехнулся. – Ключи от квартиры в окошко выкинул.

– Куда же мы теперь?

Артём огляделся по сторонам.

Справа, по ходу нашего движения, широко раскинулось голубоватое здание Белорусского вокзала.

– Можем на вокзале переночевать.

– Ладно, – согласилась я.

– Серьезно? – Он встряхнул меня за плечи. – Ты поверила? Никаких вокзалов не будет. Сможешь еще немного пройти пешком?

Глава 25

Никита

Как я и предполагал, разместились парни в «Оверлуке». Трифонов – в номере с чемоданом, Макс – с кровавым пятном на стене. Зато Ярослав занял целых два номера, куда он перетащил чуть ли не весь свой гардероб.

Постельное белье, две подушки и два одеяла он тоже взял из дома, а еще одну подушку и одеяло для Макса им одолжил Лёха.

Прожили они там всего четыре дня, а атмосфера отеля изменилась до неузнаваемости. Стало тепло, потому что Ярослав купил три обогревателя, тишина рассеялась громкой музыкой Макса, крайний номер, где висела картина с глазом, превратился в кухню: электрическая плитка, чайник, низенький столик, который они принесли из холла; на поставленных рядом тумбочках красовалась новенькая посуда – еще один спонсорский вклад Ярослава. Мистическая мрачность сменилась безалаберным духом общежития, а воздух наполнился запахами еды, табака и одеколонов.

Часть продуктов, которые могли испортиться, вроде сосисок, молока и сыра, парни хранили в гробу локации «Вий». Это было самое холодное место из всех помещений квеста – огромная пустая комната с установленным на постаменте гробом, где, вероятно, должна была лежать актриса, изображающая мертвую панночку.

Я сильно жалел, что не находился рядом с ними в тот момент, когда они обследовали залы в первый раз, и мог только воображать, как это было увлекательно, потому что Тифон водил меня по всем локациям уже с видом хозяина, демонстрирующего свои владения. «Это тюремная камера. На нарах, кстати, тоже можно спать. Подумываю о том, чтобы Ярова сюда выселить», «Здесь морг. Но только один ящик выдвигается. Хочешь полежать?», «В той коробке окровавленное тряпье. Криворотов в нем реально Макса напугал», «А, это просто склеп, ничего такого. Выглядит только крипово – все эти сатанинские знаки и козел вон тот, но, по сути – фигня: ребусы, головоломки. Меня такое не прикалывает».

А прикалывал Тифона зал со свисающими с потолка цепями, крюками, клетками, огромными изогнутыми трубами и красным освещением из локации Фредди Крюгера.

Кроме цепей и железной дребезжащей лестницы, где он подтягивался, там стояли три стальные канистры с песком, килограммов десять каждая, которыми можно было качаться.

Тиф раздобыл резиновый коврик для занятий, и стало ничуть не хуже, чем в нашем районном спортклубе. Для полного счастья ему не хватало только груши.

В отличие от Зои, Тифона не смущали ни зловещие декорации, ни тревожная пустота залов, ни слои покрывающей все кругом пыли. Он вписывался в эту странную, лишенную всякого комфорта обстановку идеально. Борьба за выживание – романтика, абсолютно соответствующая его жизненным установкам. Только заняться ему здесь было особо нечем. Кино, компьютер, книги, которые, как ни странно, он все же иногда читал, никогда не увлекали его в полной мере. И он всегда жалел потраченное на все это время.

Тифону была интересна сама жизнь и какая-нибудь активная деятельность на результат. Так он оценивал смысл собственного существования.

На первом этаже фабрики он отыскал интернет-магазин итальянской мебели и подрядился к ним на склад ночным грузчиком. Он бы и днем работал, но там и без него работников хватало, а по ночам разгружать фуры было почти некому.

– Где же Макс? – В зал Фредди заглянул Лёха.

Мы с Криворотовым приехали вместе, но осматривать локации он с нами не пошел и отправился прямиком к Максу, который ночью все же взломал сеть вебкамщиков вместе с десятком прочих соседских сетей, потому что не знал, какая именно принадлежит им, и тыкал во все подряд.

– Зачем он тебе? – подозрительно спросил Тифон.

– Ну как зачем? – Лёха широко разулыбался. – Уж ты-то наверняка в курсе.

– Понятия не имею.

– Не знаешь про вебкам? – наивно удивился я.

– И ты, Горелов, туда же? – Тифон посмотрел на меня так, будто я только что скатился в его глазах до самого плинтуса. – Озабоченные придурки.

– Ну, мы же не прокачиваем силу воли через воздержание, поэтому нам можно, – насмешливо парировал Лёха.

Тифон набычился.

– Как по мне, так это чистый изврат. Я понимаю, были бы вы задроты какие и в реале вам не светило бы, но у тебя, Криворотов, этих баб – как селедок в бочке. На фига?

– Так мы их сейчас просто заценим, выберем, а потом в реале подкатим.

– Фу! – Тифон брезгливо передернул плечами. – Это же продажные девки.

«Продажные девки» значились одним из главных пунктов в его списке «самых презренных людей». Перед ними шли только предатели, мажоры и халявщики. Тиф говорил, что его отвращение к этим девушкам сильнее любых соблазнов. Что общаться с ними все равно что копаться в мусорных отходах, или засунуть руку в засорившийся толчок, или представить, что по тебе ползают тараканы.

В общем, когда он начинал об этом рассуждать, всем действительно становилось противно.

– Сразу ясно, что ты не в теме. – Лёха попинал ногой канистру. – Вебкамщицы – это тебе не проститутки. Они же ни с кем не спят. Просто болтают с тобой о том о сем и могут раздеться, если хорошо попросишь.

– А смысл? – Тифон достал пачку сигарет. – Разденутся они и дальше что?

– Ничего. Просто сиди себе, любуйся. Чисто эстетическое удовольствие.

Лёха потянулся к пачке.

– Ну на, кури. – Тиф достал сигарету и зажал ее в пальцах перед Лёхиным лицом, а когда тот попытался взять, с силой шлепнул его по руке. – Эстетически.

– Блин, – обиделся Лёха. – Кончай тупить. Просто скажи, где Макс.

– А ты кончай мне разную хрень задвигать.

– Да ладно тебе, это же просто развлекуха. Все равно что кино, – пришел я на помощь Лёхе.

– Не дай бог вам взбредет в голову притащить их сюда в реале. – Тифон показал мне кулак. – Вылетите пулей, ясно?

– Слышь, это мое помещение, – возмутился Лёха.

– Пока здесь живу я, оно мое.

Ловко подтянувшись на цепи, Тифон раскачался, ухватился одной рукой за лесенку, перебрался через перила надстроенной балконной конструкции и, спрыгнув с другой стороны, исчез среди лабиринта труб.

В этом был весь Трифонов. Спорить или доказывать ему что-то было бесполезно, и я мысленно поаплодировал его маме, которая вбила ему эту мораль как гвоздь в череп.

– В какой-то степени это даже хорошо, – зло сказал Лёха, когда мы вышли из зала и отправились на поиски Макса. – Не будь Тиф таким, то мутил бы со всеми подряд, просто ради самоутверждения. Он же раньше и дрался бесконечно, лишь бы доказать, что он главный самец на районе. Взял и все настроение испортил.

– Ниче, Макс тебе его сейчас мигом поднимет, – заверил я, заметив на своем телефоне входящий вызов.

Выяснилось, что Трифонов, отказавшись не только любоваться на прелести вебкамщиц, но и слушать их болтовню, разозлился до такой степени, что выгнал Макса из «Оверлука».

И тот не нашел ничего лучше, чем засесть в логове «Ведьмы из Блэр».

Локация там немного напоминала «Нарнию». Тоже деревья и помещение среди них по типу старого домика, только все жуткое и зловещее: свисающие с голых корявых веток куколки, связанные из прутиков, черные отпечатки детских ладошек, обгоревшая рама в оконном проеме. Внутри – облупившиеся зеленые стены, выцарапанные повсюду странные кресты и детские вещи по углам.

Макс расположился на втором этаже на отвратительного вида матрасе, а прямо перед ним на полу стоял включенный ноут и освещал его лицо голубоватым светом.

– А что, поприятнее места не нашлось? – Вместо приветствия Лёха брезгливо огляделся.

– Действительно, – глухо отозвался Макс. – Здесь же кругом приятные места.

– Не, ну в «Чернобыле» вполне уютная детская.

– Мне и здесь хорошо. – Макс кивнул на лежащий возле него на зарядке телефон: – Розетки удобные.

– Ну что? Покажешь девчонок-то? – Лёха потер ладони.

– Смотри. – Макс повернул к нему экран ноута.

Криворотов опустился рядом с ним на матрас, я заглянул из-за плеча.

На экране действительно была комната с большой круглой кроватью, на которой в обычной белой майке и джинсах сидела девушка, однако вид был не с камеры компьютера, а откуда-то сверху.

– Камеры внутреннего наблюдения? – догадался Лёха. – А говорили вебкам…

– Это гораздо интереснее. – Макс переключил изображение на вид коридора, по которому шел лысый человек.

Когда тот остановился возле одной из дверей и отпер ее, Макс снова переключил.

Теперь мы смотрели на комнату. Человек вошел и сел за письменный стол.

– Кто это? – спросил я.

– Кажется, хозяин вебкамщиц.

– И зачем он тебе? – неодобрительно вздохнул Лёха.

Макс неопределенно пожал плечами.

– Вот думаю.

– Мы будем развлекаться или думать? – Лёха поднялся и прошелся взад-вперед по комнате. – Здесь вообще есть где-нибудь пиво?

– У Ярослава под кроватью, – ответил Макс.

Криворотов снова грустно вздохнул.

– Какие-то вы тут все неприветливые. – В дверях он обернулся: – Кому-то еще взять?

Мы отказались.

– Мутные они. – Макс кивнул на экран, когда Лёха вышел.

Его сосредоточенный вид говорил о том, что размышлял он об этом не первый час.

И я уже успел немного изучить Макса, чтобы понять, что это не предвещает ничего хорошего. В прошлый раз в лагере, перед тем, как мы влезли к фермерам, он пребывал в такой же странной задумчивости.

– А что такое? – Я уселся на освободившееся рядом с ним место.

– Криминал, все дела…

– Можешь нормально объяснить?

Он снова переключил на комнату с той девушкой.

– Они у них паспорта забирают и заставляют отрабатывать долги. Не у всех, конечно, но вот у этой точно.

Я еще раз оглядел ее. Длинные каштановые волосы, отличная фигура, но лица не разглядеть. Она сидела по-турецки, скрестив босые ноги, и, оживленно жестикулируя, болтала перед экраном своего компьютера.

– Да уж… – резюмировал я. – Мне кажется, в этом деле такое сплошь и рядом.

– Она вроде из Белоруссии. – Макс продолжал разглядывать ее.

– Криминал лучше не трогать, – со знанием дела сказал я. – Мы с парнями как-то вляпались. Счастье, что живы остались. Видел шрам у Лёхи на морде? Вот это оно и есть. А мы тогда даже ничего им не сделали.

– Я хотел записать и в Сеть выложить. У меня же на «Ютубе» канал про всяких придурков и беспредельщиков. Но потом понял, что эта девчонка попросту боится поднимать шум, поэтому никуда не обращается.

– Пусть тогда сами разбираются. Чего лезть?

Плачевный опыт подобной помощи у меня также имелся.

Макс кивнул, но камеру не выключил.

С лестницы донесся топот ног, и через пару секунд в комнату ввалился задыхающийся от смеха Лёха. Банка пива, торчавшая у него из кармана, вывалилась прямо под ноги, и он, нагнувшись за ней, никак не мог распрямиться, продолжая ржать.

Мы терпеливо ждали.

Наконец, утерев лицо ладонью, он протянул нам телефон с открытой видеозаписью.

Сначала нашим глазам предстала антрацитовая куртка Тифона со спины, потом плечо и рука, сжимающая доверху наполненное снегом серое пластиковое ведро.

– Что собираешься делать? – послышался за кадром голос Лёхи.

Тифон вошел в зал Фредди и, поставив ведро на пол, развернулся:

– Че те надо, Криворотов?

– Хочу посмотреть, как ты это делаешь. Мне Зойка рассказывала, но я не поверил.

Сообразив, что его снимают, Тифон шутливо улыбнулся. Постоял какое-то время, гипнотизируя камеру, потом медленно расстегнул куртку:

– Ладно, сам напросился.

Зрелище в самом деле было эпичное и одновременно комичное. В красном свете тематической подсветки зала стриптиз Тифона дорогого стоил.

По всей вероятности, он раскаивался в том, что так наехал на нас, и решил немного разрядить обстановку.

Раздевался он не спеша, с очень серьезным выражением лица, не сводя с Лёхи глаз, но, поскольку тот укатывался со смеху, сам еле-еле сдерживался, чтобы не заржать.

Оставшись в одних боксерах, Тиф зачерпнул из ведра горсть снега и принялся так же неторопливо растирать его по всему телу. Руки, плечи, подмышки, грудь. Дракон на шее трепетал.

– Я больше этого не вынесу, – хохотал за камерой Лёха. – Сейчас же прекрати, если не хочешь, чтобы я набросился на тебя прямо сейчас.

Однако Тифон продолжал представление до тех пор, пока в ведре не закончился снег, а потом, высыпав себе на голову его остатки, объявил: «Передаю челлендж Криворотову».

После чего запись тут же отключилась.

– Не, ну я просто уже не мог, мне нужно было просмеяться, – оправдываясь, пояснил Лёха.

– Отличный контент, – одобрил Макс. – Ну и?..

– Что «и»? – Лёха насторожился.

– Мы ждем ответ.

– Чей ответ?

– Лёх, если ты не понял, теперь это – челлендж, – посмеиваясь, сказал я.

– Я ненавижу холод. – Ржать Лёха перестал. – Хотите, я разденусь, но только без снега?

– Без снега не прокатит. В нем самая суть.

– Это подстава. Тиф пошутил.

– Тебе решать, – пожал плечами Макс. – Но, если откажешься, получится, что слился.

– Могу за снегом сгонять, – охотно предложил я.

– Что я вам плохого сделал? – проныл Лёха жалостливым голосом.

– Да брось! – От его несчастного вида я еще больше развеселился. – Снег – это тебе не какашками мазаться.

– Мы, вообще-то, только так тут и моемся, – добавил Макс.

– Черт с вами. – Лёха решительно откупорил банку пива. – Тащи снег.

Криворотова снимали в его любимом «Чернобыле».

Две жилые комнаты в советской стилистике, лаборатория, аппаратная, госпиталь и зона. Лёха выбрал госпиталь.

Раздевался он долго и картинно, с видом заправского стриптизера, успев при этом рассказать десяток анекдотов, изобразить атлета, пожаловаться на преподшу в универе и три раза спеть: «Если я спал с тобой, не значит, что я твой». И неизвестно, сколько бы это тянулось, если бы Тифон громким окриком «Да снимай уже трусы!» не сбил Лёхе весь романтический настрой.

Снимать трусы Лёха, конечно, не стал, но, когда дело дошло до обтирания, весь его бурный эротизм куда-то испарился. При каждом прикосновении снега к голому телу он ойкал, вздрагивал и подпрыгивал, как Дятел, когда бабушка ставила ему банки. Чуть не упал, поскользнувшись на талой луже, намочил валявшиеся неподалеку джинсы и как бы случайно опрокинул ведро с остатками снега.

Мы угорали над ним едва ли не больше, чем над Трифоновым, до тех пор, пока не стало очевидно, что челлендж на Лёхе не остановится.

К моему облегчению, Лёхин выбор пал на Макса. Скорее всего, потому, что тот снимал. Услышав свое имя, Макс ни капли не удивился. Передал телефон Лёхе, и мне опять пришлось идти за снегом.

Как потом оказалось, ходил я дольше, чем Макс что-либо изображал. На самом деле он вообще ничего не изображал и никаких специальных мест не искал.

Стянул по-деловому с себя одежду, аккуратно повесил ее на стул, постоял немного, как на осмотре в военкомате, затем, и глазом не моргнув, быстро-быстро натерся снегом и объявил: «Я все».

– Какое «все»? – закричал на него разочарованный Лёха. – Это халтура. Давай заново переснимать. Даже шрамом на спине не похвастался.

– Я условия выполнил. Ничего не знаю. Ах да. Передаю эстафету Никитосу.

Надежда на то, что он забудет про меня, рухнула в один миг.

Тифон вызвался сходить за снегом, но я решил сам, чтобы немного оттянуть момент позора. Но, когда вышел из зала и неторопливо добрел до холла, мне вдруг пришла в голову безумная и вместе с тем прикольная идея.

Убедившись в том, что коридор позади меня пуст, вместо того чтобы свернуть к лестнице, я бросился в зал «Нарнии». Заскочил в шкаф и, не зажигая внутри свет, на ощупь набил ведро искусственным снегом.

Вернулся как ни в чем не бывало. Если не приглядываться, то заметить подмену снега было невозможно, на что, собственно, я и рассчитывал.

Я раздевался поспешно, хотя и не так быстро, как Макс, и все же, по выражению Лёхи, «без вдохновения». Ему было обидно, что они с Тифоном старались, а мы нет.

Своей внешностью и телосложением я в общем-то был доволен, но конкурировать с этой троицей «атлетов» перед камерой вряд ли смог бы, поэтому даже не пытался. Просто подурачился немного, а потом сразу перешел к своему главному выступлению.

Вызывая бурное Лёхино восхищение и скупое одобрение Тифона, снегом обтирался я старательно и жизнерадостно, прикладывая его к самым чувствительным местам: животу, шее и внутренней стороне бедер.

Единственной проблемой было то, что синтетический снег не таял, поэтому приходилось незаметно притаптывать его ногами, чтобы утопить в луже.

Под конец я уже так разошелся, что засунул огромную горсть себе в трусы. Макс зааплодировал, и я уже было собрался завершить выступление на этой фееричной ноте, как вдруг Трифонов, присев возле моих ног на корточки, выудил из лужи разбухший комок кристаллических шариков.

– Это что? – Прищурившись, он растер шарики между пальцев.

Изобразив полнейшее непонимание, я пожал плечами.

– Бли-ин, – взорвался Лёха. – Горелов – читер!

Тифон приложил ладонь к моему животу. Он, разумеется, был теплый.

– Держите его, – приказал Тифон парням и взял ведро. – Сейчас вернусь.

По выражению лиц обоих стало понятно, что теперь мне предстоит суровое наказание.

– Не, ну вы чего? – Я попятился. – Это же шутка. Прикол…

– Я люблю приколы. – Лёха пошел в наступление. – А снег терпеть не могу, и холод тоже… Но «вся суть в снеге». Забыл?

В поисках поддержки я посмотрел на Макса, но тот стоял готовый в любой момент броситься мне наперерез.

– Что вы на меня так смотрите? Я и не думаю сбегать, – произнес я и в ту же секунду рванул на выход.

Откровенно говоря, у меня не было ни единого шанса убежать от них, тем более босиком.

И все же мне удалось выскочить в коридор и домчаться до холла, где Макс подсечкой сбил меня с ног, и я растянулся голым животом на холодном полу.

Лёха тут же схватил за щиколотки.

– Тащим его в камеру.

– Может, сразу в морг? – предложил Макс.

– Блин, пацаны, – взмолился я. – Холодно же, правда.

– Об этом раньше думать нужно было! – сурово произнес Криворотов. – Отмучился бы один раз по-честному, ничего бы такого не было. А теперь придется расплачиваться.

– Давай я чем-нибудь другим расплачусь?

– Например? – Он выпустил мои ноги, и я, перевернувшись, сел.

– Ну смотри, моя запись с челленджем у вас уже есть, и, если выкладывать, придется выбирать одну. Сейчас получилось красиво, а на новой я буду орать и отбиваться. Оно тебе надо?

– Так это ж самый смак, – сказал Макс. – Видео с твоим ором соберет больше всего просмотров.

– Факт, – подтвердил Лёха. – Жаль, я наручники Амелину отдал.

– А давай его застримим и к вебкамщикам в сеть подключим? – предложил Макс.

– Офигели?! – Я вскочил. – Никаких стримов.

Макс схватил меня за одну руку, Лёха за другую, и я почти повис.

Но тут входная дверь раскрылась. Сначала показался Тифон с набитым снегом ведром, а за ним вошел удивленный Ярослав.

– Смотрите, кого я вам привел, – хитро произнес Трифонов. – Говорит, что в челлендже участвовать не будет.

– Как не будет? – Лёха выпустил мою руку. – Напомни, Никитос, кому ты его передал?

– Ярославу, – с облегчением выкрикнул я, вовремя сообразив, к чему все идет.

Яров отступил назад.

– Вы что, пьяные?

– Только Криворотов, – сказал Макс, медленно подкрадываясь к Ярославу за спину.

Ярослав резко обернулся, и, как только его внимание переключилось на Макса, Лёха с разбега запрыгнул ему на плечи. Я поспешил забрать его сумку с ноутбуком и очень вкусно пахнущий горячей едой белый пакет.

– Включай камеру, – рявкнул мне на ухо Тифон и, поставив в сторону ведро со снегом, радостно присоединился к парням.

Судя по всему, видео с Ярославом обещало стать самым топовым.

Глава 26

Тоня

Мила жила в Подмосковье. Час сорок на электричке. Маленький серый городок.

Подбить Герасимова прогулять школу и поехать со мной оказалось совсем несложно. Достаточно было пообещать сделать за него очередную домашку.

Папе тоже пришлось рассказать о своих планах.

Он не одобрил, но понимал, что по-другому быть не может.

Я терялась в догадках, что у Милы могло случиться и для чего ей понадобился Костик, но, учитывая ее образ жизни, ожидать можно было чего угодно.

Сопротивляться ей у Амелина получалось плохо. Он жалел ее и постоянно прощал, хотя она причинила ему столько зла, сколько ни один другой человек на свете.

Мила все время использовала его и, когда появилась я, никак не могла смириться с тем, что он вышел из-под ее контроля и стал жить своей жизнью.

Не догадаться сразу отправиться к ней было очень глупо. Наверное, после лета я слишком поверила в то, что Амелин, расставив все точки над «и», закрыл эту дверь.

Но у него не получилось. Он всегда поступал так, как хотел, чтобы поступали с ним. Защищал, помогал, любил и прощал. Делал все то, чего ему так не хватало самому.

Вот почему я не могла оставить его, прекратить поиски и дождаться, когда все рассосется само по себе. Потому что, пропади я, он пришел бы за мной даже через зеркало.

Мне всегда было интересно, кто его отец, и отчего-то казалось, что он должен быть умным и хорошим человеком. Ведь откуда-то это все в Амелине взялось: доброта, искренность, интеллект. А Мила была совсем не такая: холодная, не понимающая и совсем не умная.

Но, пока ехали с Герасимовым в электричке, я решила, что еду только для того, чтобы убедиться, что с ним все в порядке, и успокоиться. Что я ни в коем случае не стану вмешиваться, уговаривать его или спасать.

Мысли были неприятные и болезненные, но при этом я чувствовала осознанность, словно выныривала из густого тумана.

Каждый человек делает свой выбор, и спасти того, кто не хочет быть спасен, невозможно.

Новостройки, пятиэтажки, сталинки, частные коттеджи и там же под боком ветхие, полуразрушенные деревянные домики. Странная эклектичность городка завораживала.

От вокзала проехали пару остановок на автобусе и немного прошли через дворы.

В доме, где жила Мила, находились три продуктовых магазина, мы купили энергетик Герасимову, чипсы и зеленый «Риттер Спорт» с фундуком. Шоколад съели не выходя из магазина, а чипсы оставили на обратную дорогу.

Когда мы только обсуждали эту поездку, Марков сказал, что вот так нагрянуть глупо и нужно продумать нормальный план, но времени на продумывание не было.

Ведь по телефону Мила разговаривать со мной не станет. К тому же я должна была видеть ее лицо, чтобы разглядеть обман. На то, что она сразу расскажет, что с Амелиным, я не надеялась, но приготовилась предложить ей деньги – единственное, что волновало ее по-настоящему.

Однако все получилось намного проще и неожиданнее, чем я думала.

Дверь нам открыла сорокалетняя похожая на казашку женщина.

– Здравствуйте, мы к Миле, – сказала я.

– Нет ее. – Женщина с неприязнью попыталась закрыть дверь.

– А когда будет?

– Вчера отсюда съехала насовсем. Сбежала. Куда – не знаю. Она мне за два месяца денег должна, тварь. И за мебель, и за зеркало – да много за что. Как я буду с хозяйкой расплачиваться?

– А вы не знаете, ее сын, Костя, приезжал сюда?

Женщина впилась в меня колким темным взглядом.

– Вы из СМИ? Полицейские сказали с вами не разговаривать.

– Нет, мы его друзья. – Я натянула улыбку. – Он пропал и уже неделю не появляется. А при чем тут полицейские?

Она недовольно поморщилась:

– Скандал тут был. На весь дом. Но я ничего не знаю, я же только соседка.

– Пожалуйста, расскажите, что случилось. – Я достала из кармана пятьсот рублей и протянула ей. – Это очень важно.

– Я правда почти ничего не знаю. У меня регистрация временная. А дома семья, и кормить всех надо, – ответила она, но деньги взяла. – Пока мальчик не приехал, все спокойно было. Это я ему дверь открывала – Мила попросила. Сказала: ко мне придут, пусти и, если не хочешь проблем, ни во что не суйся. Так вот, я как услышала, что шуметь начали, заперлась у себя и, пока полиция не потребовала открыть, не выходила. Стали спрашивать, что да как, но я им то же самое сказала.

Я похолодела.

– Но вы же должны знать, из-за чего они приехали.

– Приехали, потому что соседи с первого этажа вызвали. Парень концерт там устроил, когда его врачи забирали. Говорят, в Интернете запись есть, но я не смотрела. Знать ничего не хочу.

Она снова хотела закрыть дверь, но я выставила ногу.

– Подождите, а врачи почему приехали?

– Мила вызвала. Полицейские говорили, что парень якобы псих и собирался ее убить. Но мебель поломана – это точно. И еще я слышала, как она визжала.

– Хорошо, а как найти то видео?

– Зайдите в квартиру на первом этаже. Такое же расположение, как у этой. Они побольше моего знают.

Не прощаясь я бросилась вниз по лестнице. Герасимов за мной.

В той квартире никого не оказалось, однако, пока мы стояли и трезвонили, к нам высунулся любопытный старик из квартиры напротив. Скрюченный, седой и усатый как гусар.

– Она с детьми гуляет, – доложил он. – Недавно ушли.

– Мы насчет того, что в субботу было, – на выдохе выпалила я. – Может, вы слышали?

– Конечно слышал. – Он хитро стрельнул глазами.

– Расскажите, пожалуйста. – Я метнулась к нему. – Что здесь произошло?

– Что-что. – Старикан пригладил ус. – Беспредел и произвол – вот что. Куда ни глянь! У нас все так. У обычного человека никаких прав. Только обязанности да налоги с квитанциями ЖКХ.

– Просто скажите, что случилось! – выкрикнула я, и Герасимов положил мне руку на плечо, чтобы успокоить.

– Парень не хотел с ними ехать, и они его избили. Вы смотрели запись?

– Мы только что узнали об этом.

– Олька молодец. – Старикан кивнул в сторону той квартиры, куда мы звонили. – Это она полицию вызвала и записала видео. Уж не знаю, кого он там убивал, но Светлова читал потрясающе. Талантливый парень, жалко, что псих. А бригаду эту, которая била его, уже уволили. Олька узнавала.

– За что же его били?

– Как за что? Идти с ними не хотел. Сопротивлялся. Наручниками себя к лестнице приковал. Да, выглядел нормальным, но разве у нормальных бывают наручники в карманах?

– Где же он сейчас?

– А вот этого я уже не знаю. Никто не докладывал.

Мы дождались Ольку, сидя на лестнице в подъезде и поедая чипсы, но насчет дальнейшей судьбы Амелина она тоже ничего не знала. Сказала, что услышала поздно вечером шум на лестничной клетке и вышла посмотреть. Увидела уже, как он приковал себя к перилам на последней лестнице и говорил, что ничего не сделал. Но фельдшеры, похоже, были выпившие и сильно злились на него за то, что сопротивлялся. А когда они стали его бить, она сняла это на телефон и полицию вызвала. А перед тем, как показать запись, добавила, что ей очень жалко мальчика, пусть он и ненормальный, но никто не заслуживает грубого обращения.

На видео Амелин в одной футболке с длинным рукавом и в джинсах стоял на последней ступени лестницы к нам спиной. Его левая рука была пристегнута к перилам, а правую выкручивал здоровый небритый бугай лет сорока.

Второй фельдшер, помоложе, с пропитым лицом, присев на корточки, разглядывал наручник.

– Я ничего не сделал, – сказал Амелин. – И никуда не поеду.

– Быстро отстегнул эту штуку, – приказал бугай.

– У меня нет ключей.

Бугай отвесил Костику затрещину.

– Снимай, я сказал!

– Не могу.

– Думаешь, мы тебя не увезем? – Он выкрутил руку Амелину еще сильнее, и тот со стоном согнулся.

– Что вы делаете? – послышался за кадром голос Ольки. – Зачем вы его бьете?

– Идите отсюда, женщина, – сказал молодой. – И не нужно записывать.

– Хочу и записываю, – огрызнулась Олька. – Это мой дом.

– Пошла вон, – заорал на нее бугай.

– Я сейчас полицию вызову, – пригрозила она.

– Валяй. Пусть приедут, помогут нам. Убери телефон и не мешай госпитализации.

Камера задергалась, изображение исчезло. Олька отступила в свою квартиру. Но звук остался.

– Слышь, пацан, не отстегнешься по-хорошему, я с тебя шкуру спущу, – прорычал бугай.

– Я ничего не сделал, – проныл Амелин издевательски плаксивым голосом.

– Вот поедем, там и разберемся, кто что сделал. Если ничего не сделал, уйдешь себе спокойно.

– Вы же знаете, что я вам не поверю, – откликнулся Костик уже насмешливо.

– Тебе руку сломать?

– А вот в это верю.

Раздался звук удара.

– Спасибо, что так слабо, – простонал Амелин. – В прошлый раз ваш коллега мне чуть почки не отбил. Но он был крепкий парень, не то что вы.

Снова послышался удар и чересчур громкий смех Амелина.

– Так уже лучше. Но имейте в виду, что меня может начать тошнить или кровь пойти носом.

– Давай сгоняй в его квартиру, – сказал бугай. – Пусть инструмент какой поищут. Молоток хотя бы.

Молодой поднялся к лифту, зашел в него и уехал.

– Неужели ты не понимаешь, что мы тебя по-любому увезем? – Приглушенный голос фельдшера наполнился ненавистью. – На что ты рассчитываешь?

– На справедливость и человечность.

– На что?

– Слово такое есть, означает уважение к человеческой личности и доброе отношение ко всему живому.

– Если я буду добреньким, меня с работы выгонят. У меня за день таких уродов, как ты, знаешь сколько?

– Я не совсем такой. Маму лишили родительских прав, – попытался объяснить Амелин. – Она мне не родственник и не имеет права вас вызывать. Мы с ней даже не живем вместе.

– Кончай болтать. Это не мое дело.

– Просто позвоните моей кураторше из опеки. Она вам расскажет.

– Ты же совершеннолетний, какая опека?

– Но она все про меня знает, свяжитесь с ней. Пожалуйста. Ее номер в моем телефоне…

Послышалась шумная возня и шарканье ног.

– Говорю вам, у меня нет ключа и не было. Мне их так отдали.

– Зачем тебе вообще наручники?

– Это шутка.

– С ними и диагноз ставить не нужно. Да и руки у тебя – жесть. Сколько вожу психов – в первый раз такую красоту вижу.

– Это давно было, я все осознал и раскаялся.

– Заткнись! – рявкнул фельдшер, и эхо прокатилось на весь подъезд. – Еще одно слово – в дурку через хирургическое поедешь.

– Ничего страшного, у меня уже такое было.

– Думаешь, я шучу?

– Нет, конечно. Вам же за это ничего не будет. Скажете, что я буйный, и все. А Мила подтвердит. Всем хорошо и приятно. Вам же приятно меня бить, да? Приятно, что мне больно? Вас, наверное, дома жена ни во что не ставит? Не уважает, ругается без конца, да? А тут можно себя важным почувствовать. Сильным… и значимым. Я понимаю.

Судя по звукам, бугай снова ему врезал.

– О, я же предупреждал, что кровь может пойти, – сдавленно проговорил Амелин.

Дверь напротив приоткрылась, и оттуда высунулся тот самый усатый старикан. С любопытством посмотрел в камеру Ольки и на цыпочках прокрался к лестнице.

Олька, подбодренная его появлением, тоже вышла из своего укрытия.

Изображение переместилось на лестницу.

Амелин стоял, согнувшись, фельдшер возвышался над ним.

– Добрый вечер, – сказал старикан. – А что тут, собственно, происходит?

– Иди домой, дед, – прошипел бугай.

– Вызовите, пожалуйста, полицию, – попросил Амелин.

Со скрежетом раскрылся лифт, вернулся молодой напарник с молотком. С ним приехала и Мила. Я ее не сразу узнала. С гладко зачесанными волосами, без косметики, в черной водолазке с высоким горлом. Она явно хорошо подготовилась к образу жертвы.

– Зачем ты это устроил? Для чего этот цирк? – Она махнула в сторону Ольки и старикана. – Нравятся зрители?

Амелин обернулся на ее голос.

– Они мне собираются пальцы дробить молотком. Ты рада? Сейчас полюбуешься. Пусть тебе это всю жизнь будет сниться, мама.

– Сделайте ему уже укол, – обратилась Мила к фельдшерам. – Сколько можно это терпеть?

– Укол? – Амелин с вызовом выпрямился. – Тогда ты неправильную службу вызвала. Усыпляют ветеринары.

– Вы что это удумали? – воскликнула Олька, заметив, как молодой замахнулся молотком. – Правда руку ломать?

– Женщина, успокойтесь. Наручники снимем, и все.

Бугай зашел Костику за спину, чтобы держать свободную руку, а молодой принялся стучать молотком по браслету наручника. Раздался оглушительный металлический лязг.

– Я тебя ненавижу, – закричал Амелин сквозь него Миле. – Ты позвала меня на помощь, умоляла тебя спасти. Это так подло, Мила, так жестоко! Ты самая ужасная на свете мать. Я начал было забывать, но теперь снова вспомнил, почему, находясь рядом с тобой, всегда хотел умереть!

– Вот видите, – закатив глаза, обратилась Мила к старикану. – Девятнадцатый год мучаюсь.

Новый удар молотка.

– Зачем ты постоянно врешь? – снова крикнул Амелин. – Это все из-за квартиры, да?

Мила нажала на кнопку лифта и вошла внутрь.

– Передачки пусть тебе твоя шкетка носит.

– Позвони ей, пожалуйста! Умоляю. Скажи хотя бы!

Он с силой дернулся из рук фельдшера, но тот ударил его кулаком по спине, и Костик медленно опустился на колени.

Двери лифта закрылись, послышался монотонный гул.

– Господи, ужас какой! – запричитала Олька. – Пойду и правда милицию вызову.

Запись прервалась.

А следующим кадром было уже столпотворение на лестнице. Соседей существенно прибавилось. Возле лестницы внизу стояли двое полицейских, и фельдшер-бугай показывал им какие-то бумаги. Из-за собравшихся зевак разобрать, о чем они говорят, не получалось.

Наручники сломали, и Амелин, прикрывая голову, лежал в позе эмбриона перед подъездной дверью. То ли побитый, то ли они все же вкололи ему успокоительное.

– Это кого он читал? – поинтересовалась пожилая женщина у старикана. – Рубцова?

– Светлова.

– Вы уверены?

– Абсолютно. – Старикан активно закивал и проблеял нараспев:

Каждый год и цветет и отцветает миндаль…Миллиарды людей на планете успели истлеть…Что о мертвых жалеть нам!Мне мертвых нисколько не жаль!Пожалейте меня! Мне еще предстоит умереть![2] —

Прекрасное, прекрасное стихотворение.

– И все же совсем ведь мальчишка, – с сожалением произнесла женщина. – Печальная таки картина.

В подъезд вошел молодой фельдшер с одеялом.

Вдвоем с напарником они поставили Костика на ноги и накинули одеяло на плечи. За спутавшимися волосами лица почти не было видно, но, когда он утерся рукой с болтающимся браслетом наручников, я заметила на ней кровь.

Полицейские поднялись к Олькиной квартире.

– Ваш вызов?

Врачи вывели Амелина из подъезда.

Съемка оборвалась.

Герасимов мне нравился тем, что с ним можно было не разговаривать, потому что я начала плакать сразу, как только началось видео, и ревела до самого дома.

Глава 27

Вита

Студия звукозаписи, до которой мы шли полтора часа по морозу, располагалась в одном из старых зданий на проспекте Мира. Длинные каменные лестницы, высоченные пролеты и никакого лифта. На шестой этаж поднимались, словно взбирались на гору.

Помещения внутри напоминали нечто среднее между квартирой и офисом. Множество небольших комнат, в основном напичканных аппаратурой. В конце коридора находилась кухня: холодильник, микроволновка, кофемашина, длинная стойка-остров посередине.

Артём отвел меня в глухую комнату без окон, но с широким мягким диваном, выдал подушку и плед и, сказав, что устроится в другом месте, ушел.

После всех наших мытарств стоило мне только прикрыть глаза, как я тут же провалилась в темное, пустое, безжизненное небытие. Сон был настолько глубокий, что, даже когда зажегся свет, мысли какое-то время никак не могли собраться.

– Вот так сюрприз, – произнес знакомый голос. – Эй! Глянь, кого я нашел.

С трудом сфокусировавшись на стоявшей надо мной фигуре, я узнала Рона.

Басист из группы «Бездушная Тварь».

В последний раз мы расстались с ними очень плохо: Тифон попросту выкинул их из дома в Капищено. Но затем клип, который они записали с Артёмом, все же вышел, и его популярность несколько сгладила этот конфликт.

– Как ты сюда попала? – Рон присел передо мной на корточки.

На каждом его пальце было по перстню, а в вороте расстегнутой куртки болталась толстая золотая цепь.

– С Артёмом, – еле проговорила я, с трудом узнавая свой голос.

– И какого черта его сюда понесло?

– Я тебе скажу, какого черта. – В комнату вошел Нильс.

Выбеленные волосы, светлые, словно затянутые туманом глаза – Нильс был вокалистом и самым гадким типом из их троицы.

– Они же типа в бегах. Их сейчас все ищут. Похищена девочка, пропал ребенок. Репостни эту запись, чтобы помочь найти Виту, и все такое… Костров через Шустрых запустил.

– О, класс! – Рон взглянул на часы в телефоне. – Рановато звонить.

– Пожалуйста, не нужно звонить, – попросила я. – А что такое Шустрых?

– Рекламное агентство, с которым мы работаем, – охотно пояснил Рон.

– Чернецкому кабздец, – радостно объявил Нильс. – Карина сказала, что в этот раз она палец о палец ради него не ударит. И я, кстати, очень даже рад, если его посадят. Начнется шумиха. Все кинутся смотреть наш клип. Только представь, сколько это просмотров!

– Я сама ушла из дома!

– Никому ты это не докажешь. – Рон выпрямился. – Если все говорят, что он тебя похитил, значит, похитил. Разве ты не в курсе, что единственная правда, которая существует, – это мнение большинства?

– Где же он сам? – Нильс издевательски огляделся, развел руками – и тут вдруг ему о затылок ударилась маленькая конфетка.

Следом прилетела еще одна.

Артём в майке и босиком стоял в коридоре с полной горстью цветных леденцов из гостиницы и кидал их в Нильса. А когда тот развернулся, конфетка шмякнулась ему прямо в лоб.

Рон невольно хохотнул.

– Дайте денег, – сказал Артём.

– Сдается, мы с тобой не друзья, – поморщился Нильс.

– Костров не одобрит, – поддержал его Рон.

Артём насмешливо фыркнул:

– И что же он вам сделает? На цепь посадит? Косточку отберет?

– Как по мне, ты давно заслужил то, что с тобой происходит. – Нильс криво ухмыльнулся.

– Не дадите – я найду деньги в другом месте, но, как только у меня появится новый юрист, вы будете первые, кто вылетит со студии после Кострова, – пригрозил Артём.

Рон рассмеялся:

– Как это? Костров вылетит со своей же студии?

– Здесь все принадлежит мне. – Артём заносчиво взмахнул рукой. – Все. И эта студия, и клубы – все-все мое, если вы не в курсе. Стоит мне захотеть, и завтра вы станете моей собственностью.

– Студия, может, и твоя, но контракты мы подписывали с Костровым. – Нильс взъерошил волосы. – Тут нужно подумать. Очень хорошо подумать.

– Чего тут думать? – Артём ткнул его в плечо. – Я просто попросил денег. Костров заблокировал мои счета. Считает, я побоюсь обращаться за помощью, ведь тогда Вите придется вернуться домой, а на меня заведут дело.

– Его уже завели. Раз тебя ищут, значит, оно в работе. – Нильс присел рядом со мной. – Я тебе даже больше скажу. Костров вывалил Шустрым все, что когда-либо на тебя было: скандалы, приводы, жалобы, драки, сомнительные траты денег. Короче, про тебя всплывет все-все. В ближайшие несколько месяцев, Тёма, тебя ждет потрясающая слава. Будь готов к тому, что отовсюду полезут все твои обиженные подружки, реальные и фиктивные. Ты станешь самым ужасным мажором этого десятилетия. По моим прикидкам, к февралю мы получим такой пиар, какой нам и не снился. Что же ты можешь противопоставить этому?

– Притащи-ка нам с Витей кофе, – велел Артём Рону, устраиваясь на массивной колонке в углу.

– Да пошел ты, – фыркнул тот. – Я тебе не слуга!

– А кто?

Иногда Артём мог быть очень резким.

– Я не хочу, спасибо, – поторопилась отказаться я.

– Слышал? Тогда один, – бросил Артём так, словно Рон действительно был официантом.

– Я ща позвоню Кострову, – пригрозил ему тот.

– Валяй! – Артём запустил в него конфеткой. – Только сначала метнись за кофе.

– Мне тоже сделай, – попросил Нильс.

Стукнув со злости кулаком о косяк и все еще недовольно ворча, Рон отправился на кухню.

– Юридически правда на моей стороне, – сказал Артём.

– Правда всегда на стороне того, кто сильнее, – парировал Нильс. – А Костров сильнее. У него связи и возможности. Тебя посадят, и не важно за что. За похищение девочки или за что-то другое, что неожиданно всплывет.

– Все ясно. – Соскочив с колонки, Артём в два шага оказался возле дивана и порывисто протянул мне руку: – Идем, Витя.

– Куда? – Я с ужасом представила, что нам опять предстоит скитаться по морозным улицам.

– Я сказал это, чтобы ты понимал, в каком положении оказался. – Нильс поднялся ему навстречу. – Просто ты ненадежный – вот в чем проблема.

– Это я ненадежный? – Артём подошел к нему вплотную. – Да я самый надежный на свете человек. Просто не для всех.

Нильс выдержал напор.

– И где же сейчас твой Котик? Почему его нет с вами? Мне казалось, Макс тебе как мать, отец, брат и бойфренд, вместе взятые. Так почему же его сейчас здесь нет?

– Послушай. – Артём миролюбиво обнял его за шею. – Я не спал две ночи, я устал, взбешен и действительно уже плохо соображаю, но твои жалкие попытки манипуляций такие дешевые, что даже оскорбительно.

– Мы давно уже думаем, как соскочить с Кострова. – Высвободившись из его захвата, Нильс снова опустился возле меня. – У него отвратительные условия. Юзает нас, как хочет, ни о чем не советуется, сроки ставит дикие, концертный график нечеловеческий. По условиям контракта, если разорвем сами, пять лет ничего записывать и продавать не имеем права. А ведь у нас все свое: и музыка, и соцсети, и брендинг. Все Даяна делает. Костров только распоряжения дает.

Держа на вытянутых руках две дымящиеся чашки, в комнату влетел Рон, добежал до колонки и торопливо поставил их.

Артём бросил взгляд на кофе.

– Мне с молоком.

– Да пошел ты, – фыркнул Рон. – Я и так чуть пальцы не сжег.

– Там есть поднос.

– Обнаглел?

Нильс многозначительно посмотрел на Рона.

– Сейчас важный момент.

Проворчав, что он не обязан слушаться, Рон забрал одну чашку и снова отправился на кухню.

Нильс проводил его взглядом.

– Ты в курсе, что Костров ведет дела не только с музыкантами и клубами?

– Особо не вникал. – Артём пожал одним плечом.

– А зря. Его дела должны интересовать тебя не только потому, что от этого зависят твои собственные финансы, но и потому, что все бумаги, которые он подписывает, он подписывает от твоего имени. Как если бы это делал ты сам.

– А если бы у тебя была возможность выбрать: жить и напрягаться или жить и не напрягаться, что бы ты выбрал?

– Включи голову! В случае чего крайним окажешься ты. Это идеальная для Кострова ситуация, когда можно проворачивать что угодно.

– Например?

– У тебя за МКАДом есть то ли склады, то ли торговые точки. Что там?

– Да фиг знает. Что-то определенно скучное и унылое.

– Тебе, может, и унылое, но Костров получает оттуда огромные деньги, о которых ты и понятия не имеешь.

– Я о многом понятия не имею. Хочешь сказать, что там склад оружия или наркотиков?

– Тебя это не смущает?

– Ну… Мне бы, конечно, не хотелось, чтобы в один прекрасный день выяснилось, что я пособник террористов или чего похуже. – Артём подмигнул мне. – С меня и похищения ребенка достаточно.

– У тебя есть доступ ко всей бухгалтерии. Ты имеешь полное право затеять аудит или любую другую проверку. Нужно найти независимую контору, и они будут счастливы распотрошить Кострова.

Артём задумался.

– Эй, народ. – В комнату с чашкой вбежал встревоженный Рон. – У меня такое чувство, что к нам идут гости.

– Какие гости? – Нильс нахмурился.

– Алик и Сэм. Сидели в машине на той стороне, а сейчас идут сюда. Переходят дорогу. Можешь сам посмотреть из окна кухни. Это не я! – поспешил оправдаться Рон. – Стал бы я предупреждать?

– Витя, уматываем. – Артём забрал у него чашку и зараз осушил.

– Хочешь, мы вас спрячем? – предложил Нильс.

Но Артём его уже не слушал – он так торопился, что собственноручно надел на меня сапоги и застегнул их.

Мы вылетели на лестницу, но побежали не вниз, а наверх, на следующий лестничный пролет, заканчивающийся небольшой дверью.

С силой распахнув ее, Артём затолкал меня внутрь.

– Чердак тоже наш, – пояснил он.

Темнота здесь была желто-серой из-за проникающего света уличного освещения.

– Кто это такие? – прошептала я.

– Ребята Кострова.

– Думаешь, их Рон вызвал?

– Может, и Рон. Они все твари.

– Но ты его унизительно шпынял.

– Он заслужил.

Через чердак мы перешли в другой подъезд и уселись на ступеньках лестницы.

– Так не должно быть. – Артём обхватил меня обеими руками и покачал. – Прости.

– Перестань. Ты ни в чем не виноват.

– Ты сбежала со мной, а это значит, что я за тебя отвечаю.

– Я сбежала от мамы.

– Тебе было все равно, с кем сбегать? – Он уткнулся мне в волосы.

– Нет, конечно. – Я улыбнулась. – Без тебя мне бы и в голову такое не пришло.

– Видишь. Нужно было слушать Котика. Ничего ведь не стоило завести новый счет или просто снять побольше налика! Не стоило соглашаться и на отложенную квартиру. Будь здесь Макс, мы бы обязательно нашли выход… Только ты не подумай, я и сам могу, но вместе было бы круче.

– Наверное, нам нужен кто-то из компетентных разумных взрослых. Кто-то, кто защитит нас от Кострова и восстановит справедливость.

– Взрослых? – Артём отстранился. – Я, по-твоему, маленький?

– Тебе двадцать, и поэтому Костров считает, что ты не приспособлен к самостоятельной жизни.

– Это я-то не приспособлен? – Артём обиженно фыркнул. – Да я с пятнадцати лет…

– Знаю-знаю. – Я приложила пальцы к его губам. – Ты живешь один и делаешь, что захочешь, но это не совсем то. Ты же сам сказал, что нужно было лучше все продумать. Я тебя вовсе не виню. Просто твоя беспечность – это не по-взрослому.

Он отшатнулся словно от удара.

– Ты, конечно, очень смелый и крутой, у тебя есть квартира и машина, ты делаешь, что пожелаешь, и можешь снять номер в гостинице, но не думать о будущем, отгораживаться от него и прятаться – вот это не по-взрослому, сколько бы лет тебе ни было.

– Бо-о-оже! – Артём закатил глаза. – В полку душнил и морализаторов прибыло. Тебя послушаешь, так взрослость – это диагноз. Мне нравится, как ты меня воспитываешь, малышка, но сейчас для этого не самое лучшее время.

Он выгреб из кармана горсть мелочи вперемешку с конфетками.

– Через час открывается метро, на него хватит. Могу подкинуть до дома.

– Не обижайся. Это не значит, что я тебя осуждаю или мне что-то не нравится. Для меня ты все равно самый взрослый, самый умный и все, что ты сделаешь, будет правильно.

Его взгляд застыл на моем лице.

– Как насчет секса на чердачной лестнице?

Я встала и пошла вниз.

– Прости, прости! – Артём быстро сбежал за мной, развернул к себе и стал осыпать поцелуями: щеки, нос, лоб, губы. – Это шутка. Я люблю тебя. И что угодно для тебя сделаю. Могу даже стать взрослым. Или любым, как тебе захочется. Только ты, пожалуйста, не взрослей и не разговаривай занудными правильными словами, иначе у меня ничего не получится.

Глава 28

Никита

За Ярославом гонялись минут тридцать. Нас было четверо, но он успел неплохо изучить локации, поэтому погоня больше напоминала прятки. Нам пришлось разделиться, и, даже если кто-то его находил, удержать в одиночку не получалось. В конце концов поймали всем табуном в Полуночном склепе, вылили остатки растаявшего снега ему за шиворот и на этом успокоились.

Донеры, которые он привез, еще не остыли, и мы, набегавшись, жадно на них набросились. Каждый кусок был толщиной с мою руку, а начинки в нем помещалось, наверное, с полкило: ароматное жирное мясо, сыр, помидоры, соленые огурцы. Запивали пивом и зеленым чаем – кто чем. И, развалившись на кровати и стульях в номере с головоломкой, слушали агитационно-предпринимательские речи Криворотова о том, что если мы откроем собственный пацанский вебкам с челленджами, то озолотимся уже через пару месяцев. Лёхины бурные фантазии смешили и рисовали роскошную беззаботную жизнь до старости лет, поэтому даже Ярослав ему охотно подыгрывал, обещая добровольное участие.

Потом дружно вспомнили о приближающемся Новом годе и дне рождения Тифона, до которых оставалась всего неделя, и при всех раскладах выходило так, что отмечать и то и другое им предстояло на фабрике. Тифон, конечно, сказал, что ему плевать и что Новый год для детей, а дней рождений у него будет еще несколько десятков, но я все равно заметил, что он расстроился. А вместе с ним и Лёха.

Все притихли обдумывая свое.

В этот момент у Макса зазвонил телефон. Ответив на вызов, он сразу же его скинул, однако мы все отчетливо слышали голос Артёма.

– Почему ты не хочешь с ним разговаривать? – озвучил общий вопрос Ярослав.

– Он мне больше никто, – буркнул Макс.

– Но ты же с ним с тех пор так и не поговорил, – сказал Тифон. – Может, он уже все уладил с Костровым?

– Ничего не уладил. Вы что, новости не читаете? Их чуть ли не в розыск объявили. Пишут, что он похитил школьницу, – Макс зло усмехнулся. – Так ему и надо.

– Вот! – Тифон поучительно поднял вверх палец. – А я что говорил? Как чувствовал, что похищение повесят.

– Че, правда? – Лёха снова оживился. – Где пишут?

И мы все, кроме Макса, полезли в телефоны, довольно быстро обнаружив подтверждение его словам.

– Это же полная чушь! – Мне показалось очень несправедливым и обидным то, что было там написано.

Ярослав посмотрел на меня как на ребенка.

– А ты что, хотел найти в Интернете правду? Там правда – это не то, как обстоят дела на самом деле, а мнение толпы. И, как правило, это взаимообратные вещи. Любую ситуацию легко повернуть так, что ты можешь оказаться на коне, а можешь и в заднице. Но и в том и в другом случае о правде речь не идет. Важен лишь хайп.

– Это Костров умеет, – согласился Макс. – У него куча блогеров и журналистов подмазано.

– Пф-ф… – фыркнул Лёха. – Не понимаю, почему Тёма, с его-то рожей, понтами и языком, не выкатит им ответ.

– А еще у него есть деньги, – добавил Тифон.

– У нас на канале, – сказал Макс. – Его очень многие любят.

– Слушай, Макс, а сколько у тебя подписчиков на канале? – заинтересовался Лёха.

– А что?

– А то, что вместе мы – сила.

– В смысле? – Макс нахмурился.

Лёха взглянул на Тифона и отмахнулся. Тому вообще Лёхины подписчики были до лампочки.

– Как вы вообще собираетесь жить? – Криворотов искренне негодовал. – Вы что, не понимаете, что если вы сейчас в Сети никто, то и по жизни никто?

– Че? – Тифон зыркнул на него исподлобья.

– Не обижайся, но даже у Соломина есть блог, так что можно сказать, что он круче тебя. – Лёха натянул глумливую улыбочку.

– У Соломина есть блог?! – Я был поражен. – И что же он там пишет?

– Чушь всякую. В основном срется с Марковым. И это всем заходит. Короче, я считаю, что мы должны помочь Артёму. – Лёха вскочил и азартно принялся расхаживать по комнате. – Вы знаете, какая история самая топовая? За какую люди будут биться, без разницы сколько им лет, какого они пола и достатка?

– Ну, – поторопил его Ярослав.

– Нет повести прекраснее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте, – пафосно продекламировал Лёха. – С тебя, Макс, фотки и трогательные воспоминания. Ярик, как будущий юрист, даст ликбез по праву, что типа нельзя приравнивать побег к похищению. Плюс еще наехать нужно за дезу – ведь у них стопудово деза. Ты, Никитос, зарегаешься под пятнадцатью акками везде, где только можно, и будешь оставлять негодующие комменты. Пусть Соломин тоже это сделает. Ах да, Настя еще и Зоя. Я наделаю слезливых постов и попрошу репоста. Отвечаю, все девчонки подхватят. Они у меня знаете какие добрые и чувствительные! Костров, заметив нашу активность, конечно, начнет сопротивляться, но это нам только на руку. Чем больше движа, тем лучше. А если Макс запишет обращение у себя на канале, будет вообще бомба.

– Не буду я ничего записывать, – возмутился Макс. – Я с Чернецким даже разговаривать не хочу.

– От этого всем будет хорошо. Честно. Но мое дело – предложить. По крайней мере, так было бы справедливо.

Услышав слово «справедливо», Трифонов отмер.

– Я не очень понял все эти твои расклады, но если помочь Тёме реально, то почему бы и нет? Что конкретно я могу сделать?

– Ты? – Лёха почесал в затылке. – Ну а с тебя благотворительный боди-стрим в поддержку Чернецкого.

Ярослав расхохотался.

– Пошел ты к черту, Криворотов. – Тифон кинул в него мокрым пакетиком чая.

Лёха отбил его ладонью, и брызги разлетелись во все стороны.

– Тёма – последний человек, которого нужно спасать, – сказал Макс. – Давайте лучше я вам реальную тему расскажу.

– Ну попробуй, удиви нас. – Ярослав завалился на кровать.

– Короче, эти вебкамщики, – Макс показал пальцем наверх, – занимаются каким-то нелегалом. Из того, что я реально видел и слышал: они забирают у этих девчонок паспорта и заставляют на них работать. Вот кого нужно спасать, а не придурка Чернецкого.

– Ты че, влюбился? – не удержался Лёха.

Макс напрягся.

– Просто ненавижу беспредел.

Тифон одобрительно покачал головой.

– Предлагаешь ментов вызвать? – спросил Ярослав.

– Вы чего? – Лёха подскочил. – Ментов нельзя. Вы же здесь незаконно. Начнут разбираться, на мать мою выйдут.

– В принципе, можно просто залезть к ним и забрать этот чертов паспорт, – осторожно произнес Макс. – Делов на пять минут. Он у них в кабинете в сейфе лежит. Код я уже знаю.

Ярослав удивленно приподнялся.

– Там камера так висит, что по положению рук можно догадаться, – пояснил Макс. – Мне всего лишь нужно, чтобы кто-то их отвлек, а я просто зайду и заберу его.

– Это кража, и это подсудно, – сказал Тифон. – Нужно придумать другой способ.

– Мы уже помогали двум припадочным с разноцветными волосами, – фыркнул Лёха. – Напомните, чем дело кончилось?

– Большего идиотизма я даже от Трифонова не слышал, – заключил Ярослав. – Лёхина затея и то правдоподобнее звучит.

– Слушай, а что, если вашему отцу рассказать? Они же там борются с преступностью и мафией, – произнес я, глядя на Ярова, и в ту же секунду пожалел о том, что сказал.

И Ярослав, и Тифон развернулись ко мне с таким видом, будто готовы прибить на месте.

– Просто как вариант, – сдал назад я. – Было бы логично…

– Ничего не логично, – отрезал Ярослав. – ФСБ – это тебе не ЧОП, дурень.

– И чтоб я больше подобного не слышал, – пригрозил Тифон.

– Ладно, забейте. – Макс поднялся и вышел.

От них мы с Лёхой ушли около семи. Ехать декабрьским вечером из-за города – совсем не то же, что заскочить в гости в соседний двор. Благо, с Криворотовым время, проведенное в дороге, сокращается раза в два. Он постоянно что-то рассказывал или втягивал в разговор меня. Так что я и заметить не успел, как мы дождались автобуса, пересели на второй, а потом оказались в метро.

– Желательно эти темы вообще не обсуждать, – заявил он сразу, как только мы вышли с фабрики. – Сейчас вляпаются во что-нибудь, потом фиг разгребешь. Я Трифонова знаю. У меня тут на прошлой неделе тоже история была – спасал, блин, одну. Не хотел, а пришлось.

– И как? Спас?

– Угу. – Он поежился. – История как раз для Макса. Написала мне в директ, предложила весело провести время. А я до этого и знать-то ее толком не знал. Вживую не видел, только на фотках. Мне понравилась. Блондинка. Ну, ты понимаешь. Вот я и подорвался. Встретились с ней в ТЦ, а она такая вся на измене, мол, спаси, меня всем миром хотят в дурку упечь. Нормально, да? Просто представь себя на моем месте.

– Ну а ты чего? Послал?

Лёха загадочно хмыкнул.

– Какое там! Полночи по ТЦ сайгаками скакали.

– Реально было от кого спасать?

– У меня все реальное.

Автобус качнуло, и я налетел на стоявшую рядом женщину, а когда закончил извиняться, Лёха сказал:

– Короче, с вебкамщиками тема гнилая. Плохо, что Макс так завелся. Мало мне приключений. Кстати, ты насчет Амелина в курсе? Это прикол, сейчас расскажу о наших вчерашних похождениях.

И Лёха принялся подробно и в красках описывать их поездку к детям. Было смешно и немного жутковато. Тоня мне нравилась, и я искренне сочувствовал ей. А про Амелина не знал, что и думать. Он оставался для меня темной лошадкой и доверия совсем не вызывал.

– Слушай, Лёх, – уже в метро спохватился я прежде, чем он перескочил на новую историю. – Есть одна просьба.

– Ну?

– Можешь поговорить с Настей? Она почему-то думает, что я хоть и с ней, но на самом деле влюблен в Зою.

– А это не так? – Лёха хитро прищурился.

– Не так.

– Ну хорошо. Я с ней поговорю, конечно. Но лучше бы тебе самому доказать ей это.

– Лучше-лучше, я и сам знаю. Но как? Думал, «Нарния» все исправит. И вроде на время помогло, но тут внезапно новое привалило.

– Ну… – Лёха задумался. – Это же довольно просто. У девчонок все предсказуемо. Подари ей огромного плюшевого медведя, желательно розового.

– Я дарил огромного белого единорога.

– Тогда своди ее в какое-нибудь дорогое пафосное место. В ресторан или театр.

– Она на диете, а на театр у меня денег нет.

– Залезь на крышу и объяви, что спрыгнешь, если она не признает твою любовь.

Я посмотрел на него с укором.

– Да не, прыгать не нужно. Достаточно прислать ей этот видос.

– Это тоже не подходит. Она очень разволнуется, а потом еще больше обидится.

– Скажи, что ты девственник. Это так трогательно. Раньше у меня всегда прокатывало, а сейчас почему-то перестало.

– Уже признался, что нет.

– Познакомь со своей мамой. Девчонки считают это очень важным.

– Боюсь, мама решит, что я прошу деньги на аборт.

– Ясно. – Лёха тяжело вздохнул и замолчал с таким видом, будто я нарочно отвергаю все его предложения.

– Извини, – сказал я. – Видимо, в моем случае ничто уже не поможет.

– О! – Лёхины синие глаза загорелись новой идеей. – А сделай татуху с ее именем. Это вообще беспроигрышный вариант. Если бить небольшую, ее потом нетрудно свести. Я уже выяснял.

Насчет татуировки я задумался. Это был хороший ход. Взять и написать «Я люблю Настю», чтобы у нее уже точно не осталось никаких вопросов.

Дома я появился в половине десятого. Свет в комнате не горел. Компьютер Дятла тоже. Он лежал повернувшись лицом к стене и громко сопел.

– Эй, – тихо позвал я. – Что с тобой?

Он не ответил.

– Температура поднялась? Зачет не сдал? Маркову проиграл? С бабушкой поругался? Эй, алло!

Ноль реакции.

– Я тебя чем-то обидел? Если да, то дай знак, потому что я не помню и не знаю про это.

В ответ раздался глубокий судорожный вздох.

– Да, – едва слышно прошептал он.

– Что да?

– Всё. Все, что ты перечислил. И бабушка, и зачет, и Марков…

В его голосе послышались слезы.

– Вань, ну ты чего? – Я силой развернул его к себе, и он выставил вперед огромную белую клешню.

– Что это за ужас? – отшатнулся я.

– Рука моя.

– А что с ней?

– Сломал.

Я собирался уже было пошутить что-то по этому поводу, но он вдруг резко обхватил меня и, уткнувшись в плечо, зашмыгал.

– Эй, ну ты чего? Подумаешь, трагедия! Или она у тебя болит?

– Не болит.

– Тогда не реви.

Но Дятел прижался еще крепче. Шею обдало горячим дыханием.

– Не вздумай в меня высморкаться, – предупредил я.

Послышалось нечто похожее на сдавленный смех.

– Расскажешь, что случилось?

Дятел затряс кудряшками. Еще немного – и он был готов разрыдаться в голос.

– Хочешь, развеселю? – Я достал телефон и покрутил перед ним.

Он всегда отличался любопытством, поэтому устоять никак не мог. Тут же отстранился и легонько кивнул. Вид у него был несчастный. Нос покраснел, в глазах стояли слезы. Похоже, страдал он уже давно.

Я включил запись нашего снежного челленджа и сунул ему в руки.

– Только громко не смейся, а то бабушка придет и тоже захочет посмотреть. А ей такое нельзя.

После этих слов Дятел еще крепче вцепился в телефон здоровой рукой.

Пока он смотрел по очереди всех нас и трясся от смеха под одеялом, я успел переодеться и сделать вылазку за едой.

На кухне меня застукала Аллочка в ночнушке.

– Ну почему ты каждый раз приходишь так поздно? – негромко упрекнула она. – Неужели тебе так плохо дома?

– Так получилось.

– У тебя это каждый день.

Она преувеличивала, но я решил не вступать в пререкания.

– А что с Ваней случилось? Почему у него рука сломана?

– Он тебе не сказал?

– Он очень грустит и не хочет разговаривать.

Аллочка вздохнула:

– Бежал по улице, поскользнулся и упал.

– А чего это он бежал? – удивился я. – Он вроде болеет.

– Вот именно. Он еще болеет, и бабушка строго-настрого запретила ему выходить из дома. Даже на зачет. А он от нее сбежал.

Услышать, что Дятел сбежал от бабушки, было немыслимо.

Я расхохотался, и Аллочка сокрушенно покачала головой:

– Ничего смешного. Как он теперь сессию сдавать будет? Это же первый курс. Отчислят как нечего делать.

– Сдаст, – заверил я. – Это же Ваня. Он всегда все сдает.

Когда я вернулся в комнату, Дятел уже сидел в кровати и на его красном от слез лице блуждала легкая улыбка:

– Здорово вы там повеселились. Что это за место такое?

– Помещение квеста. Он временно закрыт.

Глаза Дятла расширились.

– А можно мне тоже туда? Пожалуйста, Никит.

– Тебя теперь бабушка еще месяц из дома не выпустит.

– Не-е-ет. – Он свалился на подушку и принялся биться об нее головой.

– Ладно-ладно. – Я подсел. – Давай после Нового года? Все успокоятся, и мы с тобой съездим.

– Спасибо, – прошептал он. – Просто я чувствую, что жизнь проходит мимо меня. Все веселятся и гуляют, а я сижу тут дома больной.

– Вань. – Я строго посмотрел на него. – Ты и до болезни дома сидел. Играл в свой дурацкий «Старкрафт» и ругался с Марковым в блоге. Кстати, я не знал, что у тебя есть блог. Покажешь?

Он безнадежно взмахнул клешней.

– Все. Теперь все. Больше ничего не будет. Ни блога, ни «Старкрафта». Ничего, – произнес он с чувством драматического актера.

– У тебя вторая рука есть. Чего страдать?

– Я же классический правша!

– Некоторые люди и ногами писать могут, – попытался приободрить его я.

– Ну, хорошо. Допустим, писать я смогу. Но играть – нет. Это невозможно. Все кончено, Никит! – Он выдержал паузу, чтобы отдышаться. – У меня двадцать девятого финальный турнир.

– Марков тоже участвует?

– Он в этом турнире в прошлом году победил и теперь в другой лиге. Я был уверен, что догоню его. А теперь все потеряно. Следующий состоится только через год.

– Ну и хорошо. Как раз потренируешься еще.

Я хотел сказать, что это детская проблема и глупости, что некоторым людям жить негде, а он запаривается из-за какого-то дурацкого турнира. Но не стал, чтобы не усугублять ситуацию.

Однако все это, вероятно, отразилось на моем лице.

– Ты как бабушка! – надрывно закричал он. – Вы вообще ничего не понимаете! Вы все только о себе и своих делах думаете! Когда ты Андрея Трифонова летом подставил, я не говорил тебе, что это ерунда и что он тебя через год простит. И за деньгами с тобой ездил, перед тем как ты в больницу попал. И тоже не говорил, что это ерунда! А когда тебя в прошлом году отсюда выгоняли, я был за тебя! Я всегда был за тебя!

– Ты чего? – Я опешил. – Я тоже всегда за тебя. И про ерунду ничего не говорил.

– Бабушка говорила! Но ты так же думаешь, я знаю.

Дятел рухнул в кровать и натянул на голову одеяло.

– Да ладно тебе. – Я растерянно потряс его за плечо. – Не переживай, пожалуйста.

Кажется, впервые за все время после моего переезда сюда, Дятел так психанул. Обычно он был весьма благодушным и рассудительным, а если и расстраивался, то просто громко вздыхал или надоедливо поднывал.

Но сейчас он раскричался по-настоящему. Так, словно это вопрос жизни и смерти, будто ничего важнее для него нет. Я постоял над ним еще немного и оставил в покое.

Глава 29

Вита

Засыпать Артём начал уже в метро. Затем на морозе, пока ждали автобус, он еще бодрился, потому что куртка у него была легкая и ему приходилось прикладывать немало усилий, чтобы не дрожать у меня на глазах, но, как только забрались в теплый салон и сели, моментально отключился.

Мне тоже хотелось спать, но тогда мы бы наверняка проспали нужную остановку.

Стекла автобуса запотели, за окном стояла однородная серо-белая пелена, горло разболелось еще сильнее.

Куда мы едем, Артём не объяснил. Сказал, что в автобусе расскажет, но не успел.

Сначала он спал привалившись к моему плечу, потом постепенно сполз мне на колени.

А когда подошло время выходить и я стала трясти его за плечо, он не проснулся. Я затормошила что было сил, шлепнула по щеке, ущипнула за руку, крикнула на ухо: «Нам выходить!» – но тщетно. В какой-то момент мне показалось, будто он притворяется, потому что на губах у него застыла легкая полуулыбка, но потом стало понятно, что это не шутки.

Пока я выползала из-под него в проход, автобус начал притормаживать.

– Помощь нужна? – грубовато предложил мужчина с большой спортивной сумкой на плече, которому я мешала пройти.

– Если вам не трудно.

Сдвинув сумку на спину, он подхватил Артёма сзади под мышки и стащил с кресла.

Мы оба ждали, что Артём тут же встанет на ноги, но он безжизненно повис у мужчины на руках. Автобус качнуло, и мы едва не свалились.

Приготовившийся сойти на остановке парень кинулся к нам на помощь. Вдвоем они кое-как протащили Артёма по узкому проходу между кресел.

– Он у тебя живой вообще? – поинтересовался парень, укладывая Артёма на лавку под навесом остановки.

– Живой, – заверила я обеспокоенно.

– Дети, – бросил ему мужик. – Пить не умеют.

– Может, передоз? – предположил парень.

– Да вы что?! Мы не наркоманы.

– Ну ты смотри… Я бы на твоем месте врачей вызвал.

И, только когда их фигуры растаяли в снежной завесе, я вдруг осознала, в каком положении оказалась.

Артём находился без сознания. Вокруг ни единого человека. Только пролетающие мимо машины и заснеженные ели.

Денег нет. Ничего, кроме телефона Артёма с последними пятью процентами зарядки, нет.

Валит снег, а Артём в тонкой куртке лежит на промерзшей лавочке.

Я набрала горсть снега и приложила к его шее – самому чувствительному месту между ключицей и нижней челюстью, но он даже не вздрогнул.

Но что могло случиться, если до того момента, пока мы не сели в автобус, все было в порядке? Ведь как бы человек глубоко ни спал, он все равно должен приоткрыть глаза или сделать попытку встать. Но Артём не проявлял никаких признаков жизни.

Панику, охватившую меня, трудно было передать. Сидя перед ним на корточках, я проверила пульс и просунула руку под одежду, чтобы убедиться, что он дышит. Дыхание оставалось глубоким и ровным, его грудь под моими пальцами поднималась и опускалась. Кольцо на цепочке было теплым.

А снег все валил и валил.

Даже если Артём просто слишком крепко спал, во что верилось слабо, вероятность того, что он может замерзнуть, возрастала с каждой минутой.

Пришлось все же вызвать скорую.

– Что случилось? – Из машины выпрыгнула девушка с обветренным лицом и похожий на студента водитель в очках.

– Мой друг заснул и не просыпается. В автобус садились – все было нормально.

Девушка проверила его пульс и, приподняв веки, осмотрела зрачки.

– Что принимали?

– Ничего.

Вместе с водителем они переложили Артёма на каталку и, с трудом преодолевая сугробы, довезли до машины. Там сняли с него куртку и померили давление.

– Что принимали? – повторила она.

– Честно – ничего. Он только кофе пил.

– Это наркотическое опьянение.

Я ахнула.

– Ему ничто не угрожает. Сейчас в больницу отвезем. Через часа три сам очухается.

– А можно без больницы?

– Теперь вряд ли. Мы вас забрали и передали, что везем. А если он ненароком помрет – кто будет виноват?

Я снова ахнула.

– Не помрет, конечно. Но порядок есть порядок.

По радио у водителя играли американские рок-н-ролльные песенки пятидесятых.

– Слушай, – произнесла девушка, пристально вглядываясь мне в лицо, словно тоже пытаясь отыскать признаки наркотического опьянения. – Чисто житейский совет: бросай его. Вот прямо сейчас. Как довезем, собирайся и уходи. Поезжай домой и забудь как о страшном сне. Ты не думай, я не поучаю, просто сама три года жила вот с таким. Это никогда не заканчивается, поверь.

– Он не наркоман. Я не знаю, как это произошло, – произнесла я и в ту же секунду совершенно отчетливо поняла, что знаю. – Умоляю, сделайте ему какой-нибудь укол, чтобы быстрее очнулся. У нас совсем нет денег. Я бы заплатила, но осталась только мелочь. Нам правда нельзя застревать в больнице. Назовите просто свой телефон. Я запомню. Мы вам переведем деньги.

Она устало посмотрела на меня.

– Бросай его.

– Ему подсыпали! Мы были в гостях! Там такие люди…

Девушка продолжала сканировать меня взглядом. Наконец решилась. Раскрыла свой чемоданчик и достала ампулу.

– Денег не нужно, но в больницу мы все равно его сдадим. Дальше – сами разбирайтесь.

В приемном отделении никого не было. Артёма завезли на каталке в кабинет и переложили на кушетку.

Пухленькая конопатая медсестра с зеленой челкой тут же заставила меня заполнить на Артёма бумаги. Имя, год рождения, вес и рост. Я сказала, что паспорта у него нет, и записала Максимом.

Пришел дежурный врач, Горбунов. Вместе с медсестрой они раздели Артёма по пояс и стали ждать другого врача, который делает кардиограмму.

– А он не замерзнет? – Я подсела к столу Горбунова.

– Не успеет.

– А можно нам не оформляться?

Он поднял голову и с непониманием уставился на меня.

– Как не оформляться?

– Ну, раз он просто спит, то какой смысл класть его в больницу?

– Со смыслом пусть в отделении разбираются. Раз неотложка привезла, значит, надо.

– Это я их вызвала. Испугалась. Я же не знала, что так бывает.

Врач недовольно взглянул исподлобья.

– Он у тебя в отключке, как я вас отпущу?

– Просто не оформляйте – и все. Как будто нас и не было. А он проснется, и мы сразу уйдем.

– Я не могу не оформлять.

– Но так же бывает, что человек отказывается от госпитализации.

– Что-то я не вижу, что он готов подписать отказ.

– Посмотрите, кажется, он просыпается.

– Девочка, милая, ты лучше пока позвони его родителям. Пусть приедут и, если договорятся с лечащим врачом, сразу заберут его.

Артём провел ладонью по лицу, словно собирался вот-вот открыть глаза.

Я бросилась к нему:

– Артём, Артём, проснись, пожалуйста!

– Артём? – Врач посмотрел в бумаги, затем на меня.

Кровь прилила к лицу. Я совершенно не умела врать.

– Все с вами ясно. Тогда запишу его как неизвестного, подобранного на улице.

– Мы можем заплатить, – сказала я. – Только не прямо сейчас. Клянусь! Сколько нужно?

Артём всегда все улаживал, предлагая деньги. У него это получалось просто и естественно, словно само собой разумеющееся.

Но я так не умела.

Доктор набрал на стационарном телефоне пару кнопок, крикнул рассерженно: «Ну где там Козлов?» – после чего велел медсестре оформить Артёма как бомжа и исчез в коридоре.

А как только шаги его стихли, медсестра зашла в кабинет и остановилась над Артёмом, разглядывая. Потом протянула руку к кольцу на шее:

– Это нужно снять.

– Хорошо. – Наклонившись, я расстегнула цепочку.

– Вы не бомжи. И не наркоманы.

– Конечно нет! – Я обрадовалась, что хоть кто-то это понял.

Она взяла Артёма за подбородок и покрутила его голову из стороны в сторону, затем перевела взгляд на меня.

– Это Чернецкий, – объявила она и довольно заулыбалась, наблюдая за моей реакцией. – Я слушаю БТ. «Демоны» – мой любимый клип. А еще я знаю, что его ищут.

– Все, что пишут, – неправда.

– Значит, ты та самая похищенная девочка?

– Я не похищенная. Я сама сбежала.

– Понимаю. С Чернецким я бы тоже сбежала. – Она погладила его по щеке. – Красивый мальчик.

– Помогите нам, пожалуйста. Ему нельзя оставаться в больнице.

– Чернецкий богатый, – прямо заявила она.

– Из-за всего этого у нас сейчас совсем нет денег. Но мы заплатим. Честно! Потом. Можно потом? Пожалуйста! Вы же знаете, что он может.

Молча протянув раскрытую ладонь, девушка посмотрела на мой зажатый кулак с кольцом.

– Этого будет достаточно.

Я убрала руку за спину.

– Как хочешь. – Она пожала плечами и вернулась за свой столик.

– Умоляю, не говорите никому, что мы здесь. – Я отправилась за ней.

Медсестра снова насмешливо раскрыла ладонь.

– Моя подруга из терапевтического заплатит больше, только чтобы с ним сфотографироваться.

– Но это не просто кольцо, – попыталась объяснить я. – Это личная и очень важная вещь. Поэтому я не могу отдать его.

В приемную торопливо вошел другой доктор, Козлов.

– Где Горбунов?

– Он вас ждал, – отозвалась медсестра. – Сейчас вернется.

Козлов прошел в кабинет, и через открытую дверь я увидела, как он ставит присоски Артёму на грудь. Зажужжал аппарат, снимающий кардиограмму.

Оторвав напечатанный листок, доктор быстро поднес его к глазам, что-то черкнул в бумаге на столе и так же быстро направился к выходу.

– Ну как? – окликнула его медсестра.

– Жив.

Она рассмеялась:

– А прогнозы?

– Да что прогнозы? Молодой здоровый пацан. Гоните его отсюда в шею. Нашел себе курорт.

На столе зазвонил стационарный телефон, медсестра взяла трубку.

– Пятьсот седьмая? Хорошо. Пусть спускаются забирать.

– Ладно. – Глубоко вдохнув, я положила перед ней кольцо.

Она подняла на меня глаза и кивнула.

– Сейчас девочки придут, скажу его в процедурную отвезти. Отлежится, потом выпущу через главный выход. Жди там. С Горбуновым я сама разберусь. Кстати, можно капельницу поставить, быстрее очухается.

– Кто очухается?

От неожиданности мы обе вздрогнули и обернулись. На пороге кабинета без свитера и босиком стоял Артём.

– Ну слава Богу! – Я бросилась к нему. – Я так испугалась!

– Очень зря. – Он поцеловал меня в лоб и, тут же заметив лежащее перед медсестрой кольцо, в два шага оказался возле стола.

Забрал кольцо и, сунув его в передний карман джинсов, смерил меня убийственным взглядом.

– Извини. Мне ничего больше не оставалось! Иначе тебя положили бы в больницу на несколько дней.

Разглядывавшая его медсестра спохватилась:

– Нужно подписать отказ.

– Обойдешься, – откликнулся Артём зло. – Вымогательница.

– Неправда, – запротестовала она. – Это оплата моих услуг.

Пропустив ее слова мимо ушей, он вернулся в кабинет и принялся молча обуваться.

А когда оделся полностью, вернулся Горбунов.

– Уже уходите?

– Да, спасибо. Выспался отлично. – Схватив меня за руку, Артём направился к выходу.

– Отказ подписали? – окликнул его Горбунов.

– Обратитесь к Кострову. Он за меня все подписывает.

На улице из-за туч стоял сумрак. Мы вышли на дорогу перед больницей и остановились.

– Это Рон, – сказала я. – Это он тебе подсыпал что-то в кофе. Ты же их знаешь.

Артём понимающе кивнул.

– Как же они все меня задрали! Когда отберу у Кострова студию, я им не свободу дам, а вышвырну как котят.

– Ты так серьезно это сказал. – Я прижалась к его локтю.

– Как взрослый, да? – Он весело вскинул бровь.

– Да.

– Как ты могла отдать ей кольцо?

– Эта девушка знала, кто ты такой, и, если бы ты остался, за тобой точно приехала бы полиция. Ее просто распирало разболтать об этом. А кольцо – это просто вещь. Хоть и дорогая, но не дороже тебя.

– Значит, просто вещь? – Артём сунул руку в карман. – Обычная, ничего не значащая вещь? Или, может, ты думаешь, что мне ничего не стоит купить тебе другое кольцо?

– Я так не думаю.

– А зря. – Размахнувшись, он зашвырнул кольцо в сугроб.

Невольно вскрикнув, я кинулась к тому месту, где оно упало. Однако в свежем сугробе от него не осталось и следа.

– Зачем ты это сделал? – Упав на колени, я принялась разгребать снег.

– Перестань. – Он обхватил меня сзади и поставил на ноги. – Это просто бессмысленная вещь.

Я высвободилась.

– Нет, не перестану. У медсестры мы могли потом забрать его обратно, выкупить или обменять на фотки. – Я всхлипнула, чувствуя, как подступают слезы.

– Вот дурочка-то. – Развернув меня к себе, Артём помахал перед моим носом болтающимся на цепочке кольцом.

Я потянулась за ним, и тогда, подхватив меня на руки, он нарочно завалился в снег.

– Мы промокнем и простудимся, – засмеялась я. – У тебя совсем легкая куртка.

– Помнишь, как нас засыпало одеждой в том убогом магазине?

– Ты точно хорошо себя чувствуешь?

– Я чувствую себя так, словно меня адреналином накололи.

– Вероятно, так и есть.

– И это просто отлично, потому что я полон решимости доехать туда, куда мы и собирались.

– А куда мы собирались?

– Скоро узнаешь.

Глава 30

Вита

От дома, куда нам нужно было попасть, нас отделяли пятнадцать километров. В принципе, можно было пройти это расстояние за три-четыре часа пешком. Но телефон окончательно разрядился, а идти вслепую без карты зимой было слишком рискованно даже для Артёма.

Тогда-то он и объявил, что должен «раздобыть» деньги, хотя ничем подобным в жизни не занимался и именно по этой же причине его переполнял безграничный энтузиазм.

Человек опытный знает, что раздобыть деньги «по-быстрому» честным путем невозможно, Артём же этого не знал, поэтому действовал так, как он привык поступать во всем: стремительно и ни капли не сомневаясь в своих возможностях.

Здраво рассудив, что единственное, в чем он по-настоящему хорош, – это музыка, он решил отыскать местных уличных музыкантов и одолжить у них какой-нибудь инструмент.

Только найти в провинции уличных музыкантов оказалось сложнее, чем деньги.

Проколесив по небольшому городку около часа, мы встретили лишь парочку бомжей и одну цыганку. Про музыкантов никто ничего не знал.

– Смотри, вон кафе, – я машинально вскинула руку.

– Нападем на них? – Артём пошарил в карманах. – Из оружия у нас только горсть мелочи и твои несчастные глаза.

– Извини. Совсем забыла, что мы без денег.

– Это так странно звучит: «без денег». – Он состроил глупую физиономию. – Господи, я готов, кажется, выпить цистерну кофе.

– Еще бы! Ты почти не спал.

– Я отлично выспался в больнице.

К тому времени мы уже умирали от голода – ведь в последний раз мы ели более суток назад.

– Может, просто зайдем погреться? – Я кивнула на новогоднюю витрину магазина с игрушками.

Медвежата в красных колпачках, веселая семейка пупсов, развалившаяся в санях, длинноногая обезьяна на олене, пушистая елка, украшенная звездами.

– Ну конечно зайдем. – Он насмешливо разулыбался. – Выберем тебе новогодний подарок. Что ты больше хочешь: кукольный домик или звериную ферму?

– Лошадку-качалку.

– Серьезно? Почему?

– Мы как-то с папой ходили в музей с царскими игрушками. И там была лошадка Павла I. Я попросила ее, а папа ответил, что это особенная игрушка и ее нельзя купить. В общем, мне просто всегда ее хотелось.

– А мне родители покупали игрушки еще раньше, чем я успевал их захотеть. Так что вот так, по-настоящему, никогда ничего не хотелось. – Поймав меня за руку, он потянул в магазин. – Пока не появилась ты.

Магазин оказался довольно большим. С одной стороны одежда, с другой – стеллажи с игрушками. Все по-новогоднему украшенное и жизнерадостное. Поразительный контраст со скучными снежными улицами.

При входе стоял большой кукольный Санта-Клаус. Он махал рукой каждому входящему и басовито говорил: «Хо-хо-хо!»

Лошадку мы не нашли, но, побродив немного по залу, наткнулись на музыкальный уголок с развешанными на стене маленькими гитарками, барабанами, металлофонами и дудками.

И тут Артём увидел розовый синтезатор с торчащим прямо из него микрофоном.

– Смотри-ка, какая вещь! – обрадовался он, немедленно пробежавшись пальцами по клавишам.

Синтезатор издал звук. Громкий и вполне приятный.

– Круто, что он беспроводной. Может, нам такой?

Он наиграл коротенькую мелодию, и возле нас возникла продавщица с хмурым серым лицом в обрамлении тугих химически завитых локонов.

– Скажите, я могу его взять под залог? – весело поинтересовался Артём.

– Залог? – повторила продавщица приторможено.

– Ну да. – Артём обнял меня за плечи. – Вот у меня есть девушка. Она очень ценная. Я оставлю ее, а синтезатор возьму совсем ненадолго. На два-три часа, не дольше.

– Вы что? – Продавщица соображала медленно.

– Ладно. – Артём принял серьезный вид. – Допустим, у меня есть паспорт. Можно я его оставлю, а эту штуку заберу? Потом обменяемся обратно.

В подтверждение своих слов он достал паспорт и помахал перед ее носом.

– Нельзя, – жестко отрезала она. – Это товары для детей.

– А для взрослых товары есть? – Артём многозначительно поднял бровь.

– Уходите. Людей распугаете.

– Да тут и нет никого. – Он огляделся и как бы между делом принялся наигрывать одной рукой «В лесу родилась елочка».

– Хватит. – Я попробовала его осторожно увести. – Она уже злится.

– Был бы здесь Котик… – Артём тяжело вздохнул, но играть не перестал. – Зимой и летом стройная, зеленая была…

Задумчиво остановившись, он бросил хитрый взгляд на продавщицу и, резко подхватив синтезатор, понес его к выходу.

Я побежала следом.

– Перестань! У нас и так куча неприятностей. Не глупи!

Но Артём дошел до Санты и остановился там раньше, чем успели очнуться кассирши. Поставил синтезатор на пол и неожиданно очень громко и воодушевленно запел:

Белоснежку мы найдемВ царстве тридесятом,Чтоб явилась в каждый домСказка вновь к ребятам.

В первый момент я почувствовала ужасную неловкость. Две кассирши, женщина, покупающая огромную коробку, и полусонный охранник недоуменно уставились на нас.

Пусть дорога тяжела,Знаем без подсказки,Что добро сильнее зла —Наяву и в сказке.

Со стороны отдела с одеждой выбежали двое мальчишек детсадовского возраста и застыли прямо перед синтезатором. За ними появилась недовольная их бегством мама. Следом прискакала девочка лет десяти с бабушкой. Потом подошла молодая мама с годовалым младенцем на руках.

Одолеем мы врага —Конный он иль пеший,Уходи с пути, Яга,Прочь с дороги, Леший![3]

К концу песни вокруг нас собралась небольшая группка зрителей, и они даже похлопали.

Один из мальчиков крикнул «еще!», и Артём продолжил.

Посетители развеселились. Сотрудники магазина, а вместе с ними и я, немного расслабились.

Так он спел еще две или три песни, но потом, резко оставив синтезатор, подошел к одной из женщин в фирменной жилетке магазина. Они немного поговорили, Артём вернулся, поднял синтезатор и понес его на место.

Я облегченно выдохнула, решив, что представление на этом закончилось. Однако через несколько минут он вернулся в сопровождении администратора магазина с огромным навесным рекламным щитом на шее и микрофоном в руке.

– Двести пятьдесят рублей в час. Подумать только, это же одна чашка кофе. Витя?! Как люди вообще живут? Я в день выпиваю не меньше шести.

Его искреннее изумление насмешило.

– А у вас нет второго такого щита? – спросила я администратора.

– Узнайте в мясной лавке. У них был «бутерброд», но уже третий день не вижу его.

– Бутерброд? – удивился Артём. – Это что?

– Это теперь ты. – Она весело похлопала его по щиту с надписью: «ПОДАРИТЕ РЕБЕНКУ СЧАСТЬЕ». – Давай вперед!

Артём был против того, чтобы я становилась «бутербродом», но я посчитала, что отсиживаться в тепле нечестно, поэтому сначала дождалась, когда он уйдет, а потом отправилась в мясную лавку.

Там мне предложили сто пятьдесят рублей в час. Нужно было попросить больше, но я постеснялась.

Артём обосновался на противоположной стороне улицы, а я стояла возле входа в мясную лавку и любовалась им через дорогу. Все, что бы он ни делал, было прекрасно.

Звездный мальчик. Красивый, музыкальный, раскрепощенный. Мимо него невозможно было пройти равнодушно.

Люди то и дело останавливались, заговаривали с ним. Я видела, как они улыбаются.

Время от времени он пел на всю улицу в микрофон новогоднюю песенку, но потом прерывался, чтобы поболтать с прохожими.

Посетителей, заходящих в магазин игрушек, стало заметно больше, и мне хотелось верить, что в этом была именно его заслуга, а не пятничное окончание рабочей недели.

У меня дела шли отнюдь не так хорошо.

Я вообще не была уверена, что в мою сторону хоть кто-то взглянул. Сама же я смотрела лишь на Артёма и сообразила, что сильно продрогла, только когда он, внезапно покинув свою импровизированную сцену, перебежал улицу и скрылся в детских товарах. Но уже через минуту выскочил без щита.

– Господи, Витя, на кого ты похожа? – Подскочив ко мне, он принялся сдирать щит. – Я же сказал: туда не ходить! Какая гадость!

– Но ты же сам только что был «бутербродом».

– На мне не было отрубленной свиной головы и сосисок, похожих на вздутый кишечник.

Я попыталась рассмотреть надетую на меня картинку.

– Думаю, нам хватит. – Он показал несколько бумажек по сто рублей, две пятисотки и погремел карманом с мелочью. – И это без официальных. Тысячи две в сумме будет. Может, больше.

– Ничего себе! Откуда у тебя столько?

– Просто люди давали. Шли и давали. Так бывает.

– Так не бывает. Ты им что-то говорил?

– Намекаешь, что я просил деньги?

– Но тогда как?

– Просто положил рядом с собой пустую коробку. Кто мне может это запретить?

– Вот ты плут, – засмеялась я.

– Я же обещал, что все получится, а ты не верила.

– Я всегда в тебя верю. – Я обняла его. – Даже на этой стороне люди смотрели только на тебя.

Он довольно улыбался. Его просто распирало от гордости.

– На самом деле многие почему-то решили, что это пранк или розыгрыш, так что им хотелось показать себя с самой лучшей стороны.

– Почему это? Что ты им такое говорил?

– Ничего особенного. Только дежурное: «Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера».

– Вот как? – Я прищурилась. – Значит, это не твой потрясающий талант и обаяние покорили их?

Он засмеялся, обхватил меня и, оторвав от земли, пропел на ухо:

_{И уносят меня, и уносят меня}_{В звенящую снежную даль}_{Три белых коня, эх, три белых коня:}_{Декабрь, январь и февраль!}

Дом, куда мы приехали, располагался чуть поодаль от тянущейся вдоль шоссе деревни и представлял собой длинную двухэтажную постройку с синей ломаной крышей.

Фасад первого этажа украшали вывески: «Нотариус», «Ветеринарный центр» и «Пошив штор».

Дойдя до двери нотариуса, Артём резко остановился и развернулся ко мне:

– Мне очень нравится попадать с тобой в передряги. Вроде бы все как-то безрадостно складывается, а сердце стучит так, словно я прикоснулся к тебе впервые.

– Правда? – обрадовалась я. – Ты тоже тогда волновался?

Удивленно приподняв бровь, он усмехнулся:

– Нет, конечно. Но зато сейчас волнуюсь.

Мы вошли внутрь. Крохотный тамбур, чуть побольше приемная с тремя красными стульями, темно-бордовая пухлая кожаная дверь. Артём постучал о косяк и, заглянув в кабинет, спросил Леонида Соломоновича, после чего зашел и прикрыл за собой дверь.

Я устроилась на стуле. Сапоги от двухчасового стояния возле мясной лавки промокли, озноб пробирал так, что даже в тепле согреться не получалось, очень сильно хотелось в туалет.

Вскоре со стороны входной двери послышался скрип снега, приглушенное покашливание, и вместе с волной ледяного воздуха в приемной появился старичок в короткой коричневой дубленке и с деревянной тростью в руках.

Увидев меня, он низко поклонился, и я подумала, что он похож на состарившегося Чехова. Такая же треугольная бородка, какую сейчас уже никто не носил, и очки в тонкой металлической оправе.

Достав из кармана чистый носовой платок, старичок вытер им глаза и прошел в кабинет.

Однако через пару минут вернулся уже в сопровождении Артёма.

– Вита, это Леонид Соломонович, давний друг нашей семьи, – представил его Артём.

– Шаровых, – уточнил Леонид Соломонович.

Фамилию Шарова носила мама Артёма, и я поняла, что это имеет значение.

– А это Вита. – Ничего больше не поясняя, Артём положил мне ладонь на спину.

Леонид Соломонович легонько поклонился и с чопорной учтивостью произнес:

– Очень рад знакомству. Буду счастлив пригласить вас к себе в гости.

Я вопросительно посмотрела на Артёма. Он рассмеялся:

– Идем-идем. Поедим хоть и будем решать, что делать. Леонид Соломонович тридцать лет вел дедушкины, а потом и мамины дела.

Квартира Леонида Соломоновича находилась в том же доме на втором этаже. Вход в нее был с противоположной стороны здания. Глухой подъезд с двухпролетной лестницей, оканчивающейся широкой площадкой, посередине которой лежал красный квадратный коврик и стояла плетеная кадка с фикусом.

Леонид Соломонович достал увесистую связку ключей и отпер сначала одну дверь в квартиру, потом вторую. А как только мы оказались в просторном холле, громко крикнул:

– Мира, дорогая, ты только посмотри, кого я нашел на дороге.

– Что такое? – откликнулся из глубины квартиры высокий женский голос. – Опять кота притащил?

– Я бы сказал, щенка. – Леонид Соломонович, посмеиваясь, глянул на Артёма и наклонился, доставая для нас тапочки.

– Уноси обратно. Пока ты ходил, эти поганцы еще одну игрушку разбили. Что там было такого срочного?

Из дальней комнаты, торжественно держа перед собой желтый пластиковый совок, полный переливающихся осколков, выплыла невысокая пышная женщина с короткими кудрявыми волосами.

– Боже мой, – ахнула она, увидев Артёма. – Тёмочка, это ты?

– Я, Мира Борисовна.

– Мама дорогая, какой же ты стал высокий. – Она в растерянности стояла, не зная куда пристроить совок.

А когда Леонид Соломонович забрал его, кинулась обниматься.

– Тёмочка, Тёма, – то и дело повторяла она, гладя его по плечу, прижимаясь, и в конце так расчувствовалась, что прослезилась.

Мира Борисовна немедленно усадила нас за стол и принялась доставать из холодильника всевозможную еду: винегрет, форшмак, квашеную капусту, соленые огурцы, утиный паштет, домашний хлеб и куриный рулет. На плите появились две кастрюли и сковородка.

– Суп у меня из цветной капусты, но на говяжьем бульоне и еще оладьи с брусникой сейчас сделаю. Леня утром ел, сказал, брусника свежайшая.

– Мира, прекрати суетиться, – одернул ее Леонид Соломонович, заходя на кухню уже в домашнем халате и с толстым серым котом на руках. – Ребята пока остаются у нас. Тебе их еще кормить и кормить.

– Правда? – Мира Борисовна обрадовалась. – Тогда мы можем праздничный ужин устроить. Сейчас Любочке позвоню, пусть в магазин сбегает. Вот Саше сюрприз будет! Ты помнишь Сашу? Они с Марком и женами в соседнем подъезде живут и всем тут заправляют. У Саши двое детей, а у Марка пока только дочка.

– Не нужно праздничный ужин, – сказал Артём. – Мы очень устали. Простите за внезапное вторжение, но это вынужденно. Нам бы просто поесть и поспать.

Женщина бросила вопросительный взгляд на мужа, и тот одобрительно кивнул.

– Чýдно. Тогда брусничные оладьи – и по кроватям, – скомандовала она.

Мира Борисовна выдала нам по стопке с полотенцами, халатами и одеждой для сна. Затем проводила меня в ванную комнату и показала стиральную машину, куда можно было загрузить свои вещи.

Из душа я выползла с ощущением такой дикой усталости, что мне казалось странным, как я еще передвигаю ноги.

Нам постелили в небольшой квадратной комнате с толстыми красно-коричневыми коврами на полу и на стенах и почти такими же плотными шторами цвета какао. Под потолком горел желтый матерчатый абажур с бахромой, а с двух сторон от окна стояли узкие односпальные кровати с массивными спинками из темного дерева.

Привалившись спиной к подушке, Артём уже успел задремать в обнимку с полотенцем и халатом. Пришлось растолкать его.

– Иди мыться.

Несколько секунд он сидел не понимая, где находится, затем обхватил меня за колени и, уткнувшись в них лицом, промычал:

– Можно, я не буду мыться?

– Нельзя. Мы выехали из гостиницы в среду, а сегодня уже пятница.

– От тебя вкусно пахнет. – Приподняв подол ночнушки, он поцеловал сначала одну коленку, потом вторую.

– Если ты помоешься, тоже будешь вкусно пахнуть.

– Я вообще не понял этот странный ход, – недовольно фыркнул он, вставая. – Постелить в одной комнате, но на разные кровати. Что это должно значить?

– В нашем положении не до капризов.

– Это не капризы.

Ловко распутав пояс моего халата, он обнял меня за талию и, приподняв, посадил к себе на пояс.

А когда я оказалась у него на руках, стал настойчиво целовать шею, ключицу, плечо в слишком широком вырезе огромной для меня ночной рубашки.

Я попыталась освободиться, но, попятившись, Артём дошел до кровати и свалился на нее вместе со мной.

– Все. Будем спать вместе.

– Ты мне так и не рассказал, кто такой Леонид Соломонович.

– Раньше всем, что принадлежало маме, а до нее ее родителям, управлял Соломоныч, – полусонным голосом произнес Артём. – До ее смерти. До того, как перешло мне. Но потом Костров заявил, что должен заниматься всем сам. Тогда мне было все равно, и я даже не задумывался, что это может на что-то повлиять. Через некоторое время мы с Максом заехали к Соломонычу в гости, но он не захотел меня видеть. С тех пор прошло около четырех лет. Я не был уверен, простит ли он меня.

– Мне кажется, они хорошие люди.

– Нормальные. – С тяжелым вздохом Артём поднялся с кровати и взял полотенце. – Только не вздумай заснуть, пока я моюсь.

Глава 31

Тоня

После нашего возвращения я позвонила Ларисе Владимировне – бывшей кураторше Амелина из опеки – и рассказала, что случилось.

Она пообещала все разузнать и объявилась в пятницу днем.

– Ну, во-первых, на посещения в психиатрическое отделение необходим пропуск, и для того, чтобы его получить, нужно идти к заведующему. Он сегодня с четырех. Во-вторых, оспорить заявление и вызов Милы на основании того, что она лишена родительских прав, возможно, однако есть показания свидетелей, которые подтверждают, что Костя вел себя неадекватно.

– Как неадекватно? – Я была поражена. – Вы же видели запись. Там ничего такого. Наручники? Стихи? Что из этого неадекватно?

– Тонечка, я тебя прекрасно понимаю, но люди очень консервативны в определении нормальности.

– Любой станет ненормальным, если за ним приедет бригада садистов.

– Увы, для суда это не аргумент.

– При чем здесь суд? За что его судить?

– Так положено. Человека могут отправить на принудительное лечение только по постановлению суда. Хотя чаще всего – это лишь формальность.

– Но всем же понятно, что Миле просто нужна квартира.

– Это нам с тобой понятно, но для других у него слишком насыщенное подобными эпизодами прошлое. Я сегодня поговорю с заведующим, однако обнадеживать не хочу.

К заведующему мы попали лишь в половине шестого.

Сначала в нему кабинет отправилась Лариса Владимировна и провела там минут двадцать, за ней пошла я.

Врач был толстенький, гладко выбритый, румяный и блестящий.

– Здравствуйте. Я тоже по поводу Амелина.

– Слушаю. – Он подписывал бумаги не глядя на меня.

Голос у него оказался высокий и немного надрывный.

– Можно и мне пропуск, пожалуйста?

– А ты кто? – Оторвавшись от своей писанины, он поднял взгляд. – Родственник?

– Нет. Друг. Тоня.

– Тоня, значит. – Отодвинув в сторону бумаги, он кивнул: – Присаживайся.

В кабинете стоял сильный запах моющих средств. Окно закрывали жалюзи, а над столом висели дипломы в рамочках.

Я опустилась на край стула возле стола. И заведующий, сцепив руки перед собой в замок, в упор уставился на меня. Глаза у него были кругленькие, светлые и как будто пустые. Равнодушные и ничего не выражающие.

– Правильно ли я понимаю, что у вас любовь? – поинтересовался он бесцветным тоном.

Я кивнула.

– Я уже проинформирован о тебе. – Он выдержал многозначительную паузу. – И имею ясное представление о том, что ты являешься наиболее угнетающим фактором для неустойчивой психики пациента Амелина.

– Что? – Мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать смысл его слов. – Это вам Мила наболтала?

Заведующий уклончиво повел плечом.

– Нашли кого слушать! Она вообще алкоголичка и лишена родительских прав.

Мне стоило держаться спокойнее и скромнее, выслушать его и не спорить, но слова выскакивали сами.

– Если позволишь, я закончу свою мысль. – В его голосе прозвучало высокомерие.

Выдохнув, я прикусила язык и вцепилась пальцами в сиденье стула.

– У вас сейчас переходный возраст. Такой период, когда физиология толкает человека на бунтарство, провокации, агрессию, однако если ты все же понимаешь разницу между сорванным уроком и неправомерным поступком, то Амелин далеко не всегда способен определить границу дозволенного, – заведующий говорил отвратительно монотонным фальцетом. – У него слишком подвижный эмоциональный фон, а обусловленное возрастом половое влечение проявляется через нарушения поведения: демонстративными реакциями с целью привлечь к себе внимание, агрессией, аутоагрессией и прочим. Проще говоря, он не способен себя контролировать, и твое влияние на него лишь усугубляет ситуацию, приводя к разрушительным последствиям.

– Что вы придумываете? – не выдержала я. – Какое еще влияние?

– Разве не ты спровоцировала его на побег из дома? – Кругленькие глазки буравили меня насквозь. – А на конфликт с матерью, место которой в его сознании ты пытаешься занять?

– Вы совсем? – Я так опешила, что растеряла весь словарный запас.

– Не пойми меня неправильно, я отнюдь не пытаюсь взвалить всю вину на тебя. И кому, как не мне, знать, что большинство детей, выросших в дисфункциональных семьях, травмированы до такой степени, что в будущем не способны стать частью здорового общества. Амелин, может, и неплохой парень и не виноват, что его жизнь сложилась именно так, но с этим ничего не поделаешь. Он уже был там, на темной стороне, а оттуда нормальными не возвращаются.

– Вы его совсем не знаете! – закричала я.

– Я знаю таких, как он: ущербных, травмированных и одержимых. – Заведующий тоже повысил голос. – Тех, кто упивается собственной болью и страданием, потому что был вынужден найти в этом удовольствие.

– Замолчите. Все это глупость и неправда.

– Люди с антисоциальными расстройствами личности никогда не могут прекратить использовать подобное поведение.

– Амелин – самый хороший человек на свете.

– Токсичные отношения затягивают. – Заведующий нарочно дожимал.

– Сами вы токсичный! – Я вскочила. – Думаете, я не знаю, что это? От токсичных людей хочется сбежать, с ними плохо – вот как с вами. Они навязывают свою точку зрения, унижают и не хотят считаться с чужой – вот как вы сейчас. А Костя делает меня сильной, важной и нужной. Рядом с ним мне спокойно и очень хорошо.

– В таком случае, милая моя, у вас типичная созависимость.

Он хитро прищурился, явно провоцируя меня.

Мне отчего-то пришло в голову, что такие же пустые глаза, скорее всего, были у врачей в фашистских концлагерях.

– Идите к черту!

Я вылетела из кабинета в бешенстве и, промчавшись мимо Ларисы Владимировны, поскорее выскочила на улицу, чтобы отдышаться и не заорать в голос.

Сколько заумных, поучающих слов – и ни одного человеческого.

Как люди становятся такими? Или они такими рождаются сразу? Без сострадания, без понимания, без чувств. Правильные, разумные и бесстрастные, как автоматы для выдачи напитков.

Лариса Владимировна вышла, застегиваясь на ходу, и мы молчали, пока не покинули слабо освещенную территорию больницы. За ее воротами, казалось, было светлее, хотя и была метель.

– Для меня это тоже было огромной неожиданностью, – наконец произнесла она. – Даже не знаю, что и сказать. Остается надеяться на адвоката. Правда, стоимость его теперь существенно возрастет.

– Вы о чем? – Я очнулась от своих мыслей.

– Об отягчающих обстоятельствах.

– Простите, не совсем понимаю.

– Разве не это тебя так разозлило?

– Он сказал, что я разрушающе действую на психику Амелина, и хочет оградить его от меня.

Лариса Владимировна покивала.

– Про это он мне тоже говорил. Чувствуется, Мила уже провела с ним работу. Получается, ты ничего не знаешь? Оказывается, летом произошел неприятный инцидент с участием Кости. Погиб человек. Вина не доказана, свидетели заявления забрали, однако то, что он проходил как главный подозреваемый, сильно усугубит его положение сейчас.

– Не может быть! – Я остановилась. – Как они узнали?

– Заведующий не сказал.

– Бли-и-ин! – Я опустилась на корточки, обхватив голову руками.

Было такое ощущение, что все вокруг стремительно рушится, и, как я ни старалась это сдержать, ничего не получалось.

– Ладно-ладно. – Лариса Владимировна подхватила меня под мышку. – Не нужно умирать прямо сейчас. Мы еще поборемся.

– У меня есть доказательства, что Амелин ни при чем. Точнее, есть свидетель, – выпалила я мысль, пришедшую в голову.

– Видишь. – Она утешающе погладила меня по спине. – Просто нужно немного набраться терпения.

– Я ее убью. Найду и убью!

– Успокойся. Если ты ее убьешь, тебя отправят в колонию, и кто тогда будет спасать Костю? – Она ласково улыбалась. – Вы такие молодые, такие горячие. Вам нужно все и сразу, но так, к сожалению, не бывает.

– Вы не понимаете. Все же было совершенно нормально. Все было отлично. Мы никого не трогали и ничего плохого не делали. Почему кто-то вот так вправе взять, ворваться в чужую жизнь и все испоганить?

– Костина жизнь для Милы не чужая. Как бы то ни было, их связывает слишком многое.

– Поэтому она хочет избавиться от него таким подлым способом?! Из-за какой-то поганой квартиры?!

– Здесь много чего. – Лариса Владимировна взяла меня под руку. – Не только квартира. Мила очень обижена на то, что он предпочел твое общество.

– Конечно предпочел! Она же его убивала.

– Все-все. – Лариса Владимировна похлопала меня по руке. – Не нужно усугублять. Поехали, выпьем кофе и обсудим наши дела спокойно.

– Нет, простите. – Я забрала руку. – Я сейчас не могу спокойно.

Она направилась к метро, а я мимо своей автобусной остановки – куда глаза глядят.

Шла как в тумане, накатанный снег скользил под ногами, меня шатало, ветер пробирал насквозь, и я казалась себе слабой, жалкой и нестерпимо несчастной.

Словно жизнь взяла и закончилась в один момент.

Наверное, так и должно было случиться. Ни у кого без этого не обходится. И, чтобы приобрести, обязательно нужно потерять. Рассудительность в обмен на наивность, опыт взамен любви, вместо веры в счастье – шрамы, шишки и синяки, которые должен иметь каждый, чтобы стать взрослым, жить в нормальном обществе, зарабатывать, платить по счетам и быть адекватным гражданином, потребителем, пользователем.

Чтобы не хотеть ничего лишнего и осознать наконец, что никакого «самого счастливого места» не существует. Музыка не может идти с неба, а Диснейленд – просто парк развлечений. Дорогой и очень пафосный.

И уж тем более никто не умирает от чувств и не дружит вечно. Никто не связан друг с другом эмоциональной паутиной, а все красные нити находятся лишь у нас в головах, чтобы заполнить банальный страх одиночества.

Дома я первым делом позвонила Саше Якушину. Вкратце обрисовала ситуацию и спросила, не знает ли он, как можно устроить посещение, если пропуск не дают. Отец Якушина был известным врачом, сам Саша учился в медицинском и всю жизнь варился в этих кругах.

– А я тебя, между прочим, предупреждал, – не без удовлетворения сказал Якушин. – Твой Амелин как ящик Пандоры: неприятности из него так и сыплются.

К тому, что он станет читать нотации, я была готова.

– Весь мир как ящик Пандоры, Саша, и неприятности случаются у всех. Никто не застрахован от того, что в один прекрасный день он не станет жертвой отвратительных обстоятельств.

– Не застрахован никто, но у Амелина этих обстоятельств в разы больше, чем у всех.

– Потому что он не все!

Якушин еще немного повредничал, пристыжая меня, но потом все же пообещал выяснить насчет пропуска и уже ближе к вечеру прислал номер некой Татьяны.

Привезти и передать разрешалось только средства гигиены и что-то из еды.

Татьяна перечислила подробно, но я так нервничала, что половину прослушала.

Собрав мыло, пасту, полотенце и упаковку печенья, зависла над коробкой конфет. К сладкому Амелин был равнодушен. Он любил картошку.

В субботу в одиннадцать на проходной меня встретила женщина в белом халате поверх свитера и повела по территории.

– Твой кажется вменяемым, – бросила она на ходу. – Так бы я не согласилась.

– Он и есть вменяемый.

– А чего тогда к нам привезли?

– Родственница сдала. Ему бабка квартиру завещала, вот она и бесится.

Татьяна покивала головой.

– Такое у нас постоянно, только обычно молодые стариков сдают. – Она посмотрела на мой пакет: – Перепись того, что передаешь, составила?

– А зачем?

– Давай сама посмотрю. – Она раскрыла пакет на ходу и, переворошив все пятерней, вытащила сверток из полотенца:

– Это что?

– Вилка.

– С ума сошла?! Никаких колющих и режущих.

– Но это для еды. Я картошку привезла.

Ее я держала под курткой, чтобы не остыла.

– Ложку вам дам.

Мы дошли до шестого корпуса, вошли в маленькую боковую дверь и попали в узкий коридор. Татьяна провела меня в одну из комнат и включила свет, после чего протянула руку. Я сунула в нее тысячу рублей.

– Жди здесь, – велела она и ушла.

Когда я приезжала к Амелину в больницу прошлой весной, где он лежал со сломанной ногой, я вообще ничего не соображала. Все происходило как в тумане. Хотелось просто увидеть его, и остальное не имело значения.

Мы тогда еще не были вместе, и я никак не могла признаться себе в том, что влюблена.

Сейчас же я понимала и то, что чувствую, и что это происходит со мной, а еще что, кроме меня, теперь ему никто не поможет.

В коридоре послышались шаги, и дверь раскрылась.

Несколько бесконечных секунд мы просто стояли и смотрели друг на друга, пока Татьяна не подтолкнула его в спину:

– Не узнал, что ли?

– Узнал.

– Тогда через сорок минут вернусь. – Она выложила на стол маленькую ложечку, а потом заперла за собой дверь на ключ.

– Ты почему в таком виде? – Я кивнула на его больничную рубашку чуть выше колен с огромным вырезом – такую, в каких делают операции.

– Пижам не было.

– Выглядит ужас.

– По ощущениям тоже.

Черные глаза смотрели пристально, не отрываясь, без привычной игры или иронии. Они были глубокие и по-настоящему печальные. А на щеках и подбородке появилось некое подобие совсем светлой щетины.

Я первая сделала шаг и коснулась его.

– Ты ледяной.

– В палате тепло.

Быстро расстегнув куртку, я собиралась отдать ее ему, но совсем забыла про картошку, и она вывалилась на пол.

В ту же секунду Костик бросился ко мне, и мы с лихорадочной поспешностью вцепились друг в друга, как будто если не удержать, то все исчезнет, и у меня больше никогда не будет его, а у него меня.

Нас обоих трясло, колени подкашивались, дыхание сбилось. Его тело танцора, обычно податливое и пластичное, задеревенело от напряжения. Руки покрылись мурашками, челюсти стиснулись, пальцы вдавились мне в спину с такой силой, словно он пытался вобрать меня внутрь себя, слиться и навсегда остаться единым целым.

И все же, несмотря на обстоятельства, обстановку и драматизм нашей встречи, поцелуй получился таким головокружительным и горячим, что я на несколько упоительно долгих секунд совершенно позабыла о том, где мы находимся, почему и что с нами вообще происходит. Уплывая и растворяясь в потоке нахлынувших чувств, я вдруг с облегчением приняла то, что меня так крепко держало рядом и заставляло нуждаться в его постоянном присутствии, прикосновениях, голосе и тепле.

Еще с того самого момента, когда Амелин лежал больной у меня на коленях в Капищено, когда я, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить, разглядывала его, во мне родилось и с каждым днем все сильнее разрасталось желание быть с ним, ощущать его и любить до умопомрачения. И, сколько бы я ни сопротивлялась, как бы здраво ни звучал голос разума, я совершенно ничего не могла с этим поделать. Словно все чувственное притяжение мира воплотилось в одном-единственном человеке. Проблемном, неблагополучном, странном, но на каком-то химическом уровне созданном именно для меня. И это потрясающее, неописуемое чувство всеобъемлющей близости было гораздо сильнее и платонической влюбленности в Якушина, и даже вполне себе физической привлекательности Тифона.

Наполненное нежностью касание рук, жаркое дыхание, запах, ставший уже совсем родным, настойчивые поцелуи с примесью горечи. В этот момент я бы отдала все, чтобы вернуться в один из тех жарких летних дней у него в деревне, где мы могли принадлежать друг другу в полной мере. Но не принадлежали, потому что в вопросах взаимоотношения полов я застряла где-то на уровне шестого-седьмого класса и панически боялась впускать в свою жизнь что-либо еще, совершенно не понимая, что невыраженную любовь нельзя держать в себе слишком долго, потому что либо ты сгоришь, либо взорвешься.

Поддавшись инстинктивному порыву, я ухватила его за ворот больничной рубахи и с силой потянула на себя, чтобы прижаться еще крепче, однако ткань оказалась слишком ветхая. Послышался треск, и ворот обвис, обнажив половину его груди.

Отодвинувшись, Амелин медленно опустил взгляд на дыру, затем перевел его на меня и с глубоким придыханием проговорил:

– Я по тебе тоже соскучился.

Рубаха болталась на одном его плече подобно нищенскому тряпью.

Хорошо, что это был корпус психиатрического отделения, потому что следующие минут десять мы хохотали словно буйнопомешанные и никак не могли остановиться. Стоило только взглянуть на жалкие свисающие лохмотья, как накатывал новый приступ смеха.

И мне было так хорошо оттого, что он смеялся, что мы оба смеялись, будто ничего ужасного не происходило.

Но потом я все же отдала ему свою куртку, и он принялся за еще горячую картошку. От нее шел пар и аромат расплавленного сыра.

Я протянула ложку. Но, вместо того чтобы взять ее, Амелин потянул меня за запястье и усадил к себе на колени.

– Странно, что у тебя может быть щетина. – Мне все еще было немного смешно.

– Тоня. – Он посмотрел с укоризной. – Было бы странно, если бы она была у тебя.

– Интересно, а если ты еще неделю не будешь бриться, докуда она вырастет?

– Думаю, до колен.

– До колен она вырастет лет через пятьсот.

– Хочешь, чтобы я просидел здесь пятьсот лет?

– Зачем ты поехал к Миле? – Схватив за подбородок, я заставила его посмотреть мне в глаза. – Если бы не то ужасное видео, где тебя бьют фельдшеры, я бы ни за что тебя не нашла.

– А что, есть видео? – Он заинтересованно оживился. – Ну и как я там?

– Как всегда: и смех и слезы. Но больше слезы, Амелин. – Вспомнив о записи, я снова почувствовала ком в горле. – И как же тебя угораздило так вляпаться? Почему ты не написал мне?

– Ты бы стала отговаривать.

– Я бы не стала отговаривать – я бы отговорила.

– Она умоляла. Сказала, что хочет покончить с собой. Рыдала. Прощения просила. Я подумал, что пьяная, и испугался. А когда приехал и увидел раскиданные вещи и сломанные стулья, решил, что у нее действительно срыв. Но, как потом оказалось, это она для врачей спектакль готовила, чтобы сказать им, что это я все разгромил.

От его близости, тепла и голоса все случившееся отступало, словно он снова рассказывает о чем-то из своего темного, оставшегося вдалеке прошлого, до которого нам больше нет никакого дела.

– Знаешь, даже в своих самых дурных мыслях о ней я не мог представить, что она способна так поступить. – Дыхание его сбилось. – Но теперь эта дверь закрыта навсегда. Ведь у любого терпения есть предел.

– Значит, ты не будешь против, если я попрошу Алёну рассказать на суде о том, что случилось с Гришей?

Амелин улыбнулся одними губами, потому что в глазах я видела боль.

В комнате твоей слышен шум ветвей,И глядит туда Белая звезда.Плачет соловей за твоим окном.И светло как днем.В комнате твоей…[4]

– Это означает да?

– Это означает, что я люблю тебя. – Он положил голову мне на плечо. – До сих пор не могу поверить, что ты не сбежала от меня к кому-нибудь стоящему и беспроблемному.

– Беспроблемных людей не бывает, а вот скучных, глупых и злых – полно.

– Можно тебя еще кое о чем попросить? – Вопрос прозвучал робко, словно ему неловко было об этом говорить. – Позвони, пожалуйста, моей Ларисе Владимировне, пусть она тоже на суд приедет.

– Я уже. И она в курсе. Вчера разговаривала с заведующим, но, похоже, Мила его подкупила. А когда этот суд?

– Если не перенесут, то во вторник.

– Как во вторник?

– С этими делами долго не церемонятся.

– Погоди, но мы же должны найти адвоката и собрать свидетелей.

Повисла тишина. Мне нечего было добавить, а он не хотел продолжать эту тему.

– Как дела у твоей мамы?

– Все хорошо. Ее скоро выписывают. Ребенок тоже в порядке.

– Я же обещал.

В коридоре послышались шаги, ключ в замке повернулся.

– Ну все, голубки, поворковали – и хватит. – Татьяна широко распахнула дверь, обозначая, что пора уходить.

– Можно еще пять минут? – попросила я.

– У меня планерка.

– Давайте я доплачу? Пожалуйста!

Она категорично помотала головой.

Амелин поднялся и снял с плеч мою куртку. При виде лохмотьев, оставшихся от рубашки, лицо Татьяны изумленно вытянулось.

– Думаю, вы достаточно повеселились.

Обхватив локтем за шею, Амелин быстро прижал меня к себе.

– Даже если больше ничего не будет, если ничего не получится. – Его кожа снова покрылась мурашками. – Я обязательно приду к тебе через зеркала, через стены или прилечу с чайками, а может, просочусь через строчки в стихах или старые шазамы. Просто наберись, наконец, терпения.

Я впилась в его предплечье ногтями и с силой закусила губу, чтобы не разрыдаться.

– Все получится. Все точно-точно получится. Теперь обещаю я.

– Спасибо, что зажгла в моей комнате свет. Это самое главное, что ты могла для меня сделать. – Коротко поцеловав в губы, он торопливо вышел за дверь первым.

Я протянула Татьяне тысячу рублей:

– Найдите пижаму ему, пожалуйста.

Глава 32

Никита

В субботу вечером позвонила Зоя. Я как раз возвращался от мамы.

– Можешь к школе подойти? – Голос у нее был резкий и недовольный.

– Могу. А что случилось?

Ничего не объясняя, она сбросила вызов.

Я сразу насторожился, но когда увидел Зою, ее пылающее лицо и дерганую фигуру, то понял, что дела обстоят еще хуже, чем можно было предположить.

– Привет. – Я сделал шаг навстречу, но в ту же секунду, как только расстояние между нами сократилось, она размахнулась и влепила мне оглушительную пощечину.

На морозе кожу тут же обожгло.

– Ты чего? – В полном недоумении я схватился за лицо.

– Ты, Горелов, подлый и мерзкий тип. Больше знать тебя не знаю. Трифонову не скажу, но лучше держись от нас подальше.

– Можешь объяснить, что я сделал?

Обычно, если нечто подобное назревало, я догадывался или чувствовал. Но сейчас ее гневная вспышка была похожа на гром среди ясного неба.

– Думал, я не узнаю?

– Прекрати. – Я схватил ее за локоть. – О чем вообще речь?

– О Нине! – выкрикнула она. – Если мы с ней иногда ссоримся, то это не значит, что мне безразлично, что с ней происходит. Она моя сестра, и я не позволю ее унижать.

– Так. – Я замер. – Что случилось с Ниной?

– Она мне все сказала. И про фабрику, и про вебкам, и что она встречалась с этими людьми.

– Ну разумеется. – То, что Зоя так несправедливо накинулась на меня, было очень обидно. – Я же один об этом знаю. Больше некому. Она прямо так и сказала: во всем виноват Горелов?

– Нет, прямо не сказала, – призналась Зоя. – Но я же не дура! Я знаю, что ты на нее обиделся за тот случай у нас дома. Да и кто, кроме тебя? Трифонов в жизни себе подобного не позволит. Он меня уважает и знает, как я к этому отнесусь. Ярослав? Каким бы он циником ни был, он никогда не отправит девушку, которую любит, на панель. Лёха? Да Лёха лучше всех знает, что стоит рассказать Нине про фабрику, и об этом узнает не меньше сотни человек. Макс? Так они едва знакомы.

– Стой, подожди. – Я негодовал. – Можешь на секунду перестать кричать и просто услышать меня?

Зоя замолчала.

– Я этого не делал. Я ничего не рассказывал Нине ни про фабрику, ни про вебкам. Я ее не видел и не разговаривал с ней с прошлого воскресенья. Клянусь.

– Но тогда кто?

– Если ты мне дашь чуть больше информации, можно попробовать разобраться.

– Нина сказала, что была на собеседовании и очень понравилась руководству и что теперь будет работать в вебкаме и что у нее появятся такие деньги, которые мне в химчистке и не снились. И что ее позвал один наш общий друг, который без ума от ее красоты. Но ведь это же ты, Горелов. Просто признайся. – Зоя продолжала упорствовать, однако уверенности в голосе больше не было.

– Я знаю, кто, – сказал я.

– Кто?!

– Спроси у Нины.

– Раз ты не хочешь говорить, значит, это ты.

– Это значит, что я не предатель, – произнес я с выражением оскорбленного достоинства. – Но ты можешь думать, что хочешь. Свою порцию я уже получил.

Я многозначительно потер щеку.

– Извини. – Зоя смягчилась. – Но Нина такая, что легко может втянуться в какую-нибудь мутную и неприятную историю. Господи, только подумать – вебкам!

– Угу, – буркнул я.

– Но она считает, что круто. Что ею теперь все будут восхищаться.

– Угу.

– Если я узнаю, кто это, я навсегда вычеркну этого человека из списка своих друзей. Так ему и передай.

– Даже Трифонова?

Глаза Зои испуганно распахнулись:

– Но ведь это же не он? Никит, пожалуйста, скажи, что это не он.

Она шагнула вперед, но я отступил.

– Ничего не скажу. У вас с Ниной война, ты сама мне говорила. И при этом сама же готова раскидываться друзьями направо и налево, даже ничего не выяснив.

– Это вопрос принципа!

– Вот и отлично. Пока.

Я ушел и впервые по-настоящему обиделся на Зою.

Конечно, у нее было полное право думать на меня, с учетом всех ее рассуждений и того, как я поступил, выложив фотки Трифонова из шашлычной, но она даже не спросила меня, так ли это. Даже Трифонов, узнав о том, что я его подставил, и пальцем меня не тронул, а Зоя выяснять ничего не стала. Сразу по морде.

Услышав о том, что случилось, Макс неопределенно хмыкнул:

– Значит, Нина проболталась?

– Нашел, с кем связаться.

– Других вариантов не было. Все мои знакомые – и Тёмины тоже, а я не хочу, чтобы кто-то об этом трепал.

– Нина хоть и стерва, но еще в школе учится, – с осуждением сказал я.

– Я просто попросил мне помочь – вот и все. Ничего особенного от нее не требовалось.

– Это насчет той белоруски без паспорта? Ты все-таки влез туда?

– Допустим.

– Можно подробнее? Я имею право знать. Зря, что ли, получил за тебя?

– Я посмотрел, как они проводят собеседования. Ну и решил, что Нина подойдет. Нужна была просто болтливая девушка без комплексов. Они просят рассказать ее о себе, о своих интересах, поддержать разговор. Разглядывают, конечно, но ничего лишнего. Если бы я не знал, то не стал бы – отвечаю. – Макс помолчал. – Важно было то, что на собеседования они все втроем уходят. Минут пятнадцать это занимает. А больше мне и не требовалось. Зайти да забрать из сейфа паспорт. Ты не думай, я потом ее лично до дома довез. Еще и покормил по дороге.

– Но если ты их увидел по камерам, то и они тебя тоже могли.

– Не-а. Я отключил их камеры на время. Все четко. Говорил же, что это легче легкого, а вы мне не верили.

– Мы не «не верили», а сказали, что это кража.

– А мне пофиг. Я, может, Робин Гуд.

– И что дальше? Ты уже отдал паспорт девчонке?

– Завтра утром отдам. Когда на работу придет.

– В общем, Зое я ничего не сказал, но ты все равно готовься. Так или иначе всплывет. А если Ярослав узнает, точно голову тебе оторвет.

– Пофиг.

– Тебе, может, на все и пофиг, но, если тебя убьют, твою собаку забрать будет некому, и ее усыпят.

– Ты что такое говоришь?! – Впервые за весь разговор Макс встревожился.

– Просто не забывай об этом.

Я вернулся в комнату, сел на свою кровать и уставился в неподвижную спину.

– Представляешь, Макс влез в сейф к каким-то типам и украл у них паспорт для девушки, с которой даже незнаком.

Я ожидал немедленных расспросов, ведь Дятел обожал подобные истории, но он не пошевелился.

– А еще Зоя дала мне пощечину и сказала, что никогда больше общаться со мной не будет.

Однако это тоже не подействовало. Слышалось только сопение.

– Вань, ну скажи, чем тебе помочь. Мне не все равно, правда.

Он не ответил.

– Я мог бы попробовать за тебя сыграть, но это будет еще больший позор, чем твой пропуск.

Ноль реакции.

– Ну ладно. Хочешь, могу тебе печений и молока принести?

Дятел был непробиваем.

Лёха все же сделал пост про Артёма и Виту. По литературе в итоговом аттестате у него вышел трояк, но, пока я читал этот опус, чуть не прослезился. Доживи Уильям Шекспир до наших дней, ему пришлось бы признать, что самая печальная на свете повесть – это история Артёма и Виты в Лёхином исполнении.

Я не сомневался, что Криворотов местами приукрасил и немного приврал, но, в любом случае, правда никого не интересовала. И его «опровержение похищения», сопровожденное милейшими фотографиями их обоих из Капищено, произвело эффект разорвавшейся бомбы.

Я полистал комментарии, поугорал, репостнул Лёхин шедевр себе на стену и принялся обдумывать трагическую историю своей любви.

Настя по-прежнему отказывалась со мной разговаривать. Почти как Дятел, но не так сурово.

Говорила, что просто нет настроения.

Быстро загуглив тату-салон, я записался на понедельник, потому что в воскресенье уже договорился с Тифоном ехать за подарками.

– У меня есть для тебя сюрприз. Давай встретимся в понедельник?

– Я не знаю, Никит, – произнесла она печальным голосом. – Мне нужно подумать.

– Да чего думать? Если хочешь знать, я соскучился.

– Мне это приятно слышать.

– Просто скажи, что придешь. Это будет классный сюрприз. Давай, если он тебе понравится, ты меня простишь.

– Дело совсем не в прощении. За что мне тебя прощать? За то, что тебе нравится другая девушка?

– Вот, блин, – не сдержался я. – Я уже сказал, что это было давно. Почему ты мне не веришь?

– Тебе нужно было мне сразу рассказать.

– О чем? О том, что я любил Зою, а она меня нет? Какой в этом смысл?

– Я думала, что ты мне все рассказываешь.

– Так и есть.

– Теперь я в этом не уверена.

– Я намерен убедить тебя.

– Как?

– Приедешь в понедельник – узнаешь.

Тифон ненавидел ходить по магазинам и не умел выбирать подарки.

Он вроде и понимал, что так надо, но и то и другое приносило ему страшные мучения. Раньше на помощь приходил Лёха. Именно он смог убедить Трифонова в том, что подарить девушке красиво упакованную ерунду намного лучше, чем привести ее в ТЦ и спросить: «Что тебе купить?»

Принять Лёхины слова Тифон принял, но осознать все равно никак не мог.

«Зачем тратить деньги на ерунду, если можно купить полезную вещь? Ту, которую она сама захочет».

В этот раз Лёха был занят елками, и сопровождать Тифона пришлось мне.

Я тоже не сильно разбирался в девчачьих подарках, но мнение Лёхи о том, что подарок должен быть неожиданным и желательно эффектным, полностью разделял.

Мамам мы сразу решили подарить по набору развесного кофе: просто зашли в специализированный магазинчик, спросили, какой кофе хороший, и не раздумывая взяли два одинаковых. Чему Трифонов несказанно обрадовался, наивно полагая, что через полчаса освободимся и можно будет пойти поесть.

Однако все еще только начиналось.

– Ты что будешь дарить? – спросил он меня, имея в виду Настю.

– Не знаю, может, игрушку.

– Какую игрушку?

– Мягкую. Котика или медвежонка.

– Не, мягкие игрушки не подходят. Зоя от Сониных игрушек не знает, куда деться.

– При чем тут Зоя?

– Притом, что мне тоже нужен подарок. Забыл?

– Слушай, только давай мы не будем дарить одинаковое?

– А какая разница? Они же не узнают.

– А вдруг узнают?

– Ну вот чего ты усложняешь? Просто выбери что-нибудь – и все.

Мы стояли посреди широкого коридора торгового центра.

– Может, украшение какое-нибудь? Кулон там или браслет.

– О, точно. Давай браслет.

– Можно еще платок какой-нибудь.

– Носовой, что ли?

– Нет. На шею повязывать.

– А-а-а, шарф? Не. У Зои классный шарф. Зачем ей другой?

– Мы с тобой будем покупать разное, – строго обозначил я.

– Не хочешь помогать, так и скажи. – Тифон надулся.

– Да при чем тут это? Подарок дарят для того, чтобы порадовать человека, а не для того, чтобы от него отделаться.

– Я не понимаю. Для того, чтобы порадовать, надо спросить о том, что человеку нужно.

– В этом и суть подарка, чтобы подарить нужное не спрашивая.

– Бли-и-ин! – Тифон схватился за голову. – И вот кто эти подарки придумал?

– Чего бы Зое хотелось? Просто представь.

– Беруши?

– Что?

– Она постоянно про них говорит, что нужно купить беруши, потому что дома все кричат.

– Нет, беруши дарить не будем. Подарок все-таки должен быть еще и приятный.

– Ладно, согласен. Это как-то мелко. – Он огляделся и увидел в витрине нарядные женские манекены. – А если шмотку? Нужно и полезно.

Не дожидаясь моего ответа, Трифонов решительно направился в магазин с одеждой. Я побежал за ним. Свернув на женскую половину, он подошел к вешалкам, быстрым взглядом окинул их и снял длинную сшитую из разноцветных лоскутков юбку:

– Вроде красивая.

– Одежду надо мерить. Вдруг не так сядет.

– Как не так, если это просто юбка. Чего ты мне, Горелов, голову морочишь?

Я забрал у него вешалку и повесил обратно.

– С одеждой мы еще больше заколебемся. У меня мама, прежде чем купить платье, сначала штук сто померит.

Тифон покачал головой, и мы ушли, а как только магазин с одеждой остался позади, объявил:

– Все. Я больше не могу.

– Мы еще даже не начали.

– Что ты там говорил про браслет? Где его взять?

Пройдя торопливым шагом два этажа, мы наткнулись на небольшой магазинчик с разной девчачьей фигней: сережки, колечки, цепочки и браслетики.

Тифон как их увидел, сразу впал в отчаяние.

– Обалдел? Тут можно два дня проторчать.

– Давай хоть глянем.

Мы простояли возле полок с браслетами несколько тягостных минут. Я пытался сосредоточиться на браслетах, но из-за того, что Тифон, нетерпеливо пыхтя, не сводил с меня глаз, никак не мог.

К счастью, подошла продавщица:

– Подбираете подарок?

– Угу, – буркнул Тифон.

– Для девушки?

– Нет, блин, для дедушки.

– А какие модели она предпочитает? Жесткие или мягкие?

Трифонов метнул в меня вопросительный взгляд. По тому, как заиграли его желваки, я понял, что он злится.

– Могу посоветовать вам браслет с шармами, – предложила продавщица. – У нас как раз акция.

– Что такое шармы? – Тифон нахмурился.

– Подвески на браслет различной формы и дизайна. Они наборные. Девушки очень любят такие браслеты, потому что они отражают их индивидуальность.

Тифон облегченно выдохнул и кивнул:

– Покажите такой.

Продавщица отошла, а женщина, разглядывающая браслеты неподалеку, обернулась.

– Эти сотрутся за полгода. Дешевка, такие носят только пятиклассницы. Купите лучше нормальные, ту же «Пандору». Они прикольные. На четвертом этаже есть.

– Я не могу подарить Зое дешевку. – Тифон пулей вылетел из магазина.

– Если мы будем каждый раз уходить, то вообще ничего не купим, – разозлился я. – Ты ведешь себя как капризный ребенок. Видела бы тебя Зоя сейчас. Знаешь, что бы она сказала?

– Ну?

– Что ей от тебя ничего не надо. И была бы права.

Тиф насупился, глядя в одну точку.

– Ладно. Пойдем за нормальными?

Поднялись на четвертый этаж и почти сразу наткнулись на ювелирный магазин. Продавщицы взглянули на нас без всякого интереса, и все же одна нехотя подошла.

– Что вы хотели?

Я бросил взгляд на первый попавшийся ценник и понял, что мы чересчур поторопились.

– Шармы? – припоминая слово, неуверенно произнес Тифон.

– «Пандора» дальше по этажу, – сказала она, явно желая поскорее от нас отделаться.

Вид у Тифона всегда был такой, словно он вот-вот выхватит пистолет и объявит, что это ограбление.

– Идем, – потянул я его.

Но неожиданно он застыл, уставившись на рекламный постер на стене. На нем были изображены голые женские ноги с тоненьким золотым браслетом на лодыжке.

– Вот такой, – ткнул он пальцем.

– Точно такого у нас нет, – сказала продавщица. – Но есть похожий, с другими подвесками.

– Угу, – Тифон кивнул.

– Золотой от десяти тысяч рублей, – объявила она, наблюдая за нашей реакцией.

– Ты тю-тю? – Я потянул его за куртку. – Миллионер, что ли? Попроси хотя бы серебряный.

– Зое серебро не подходит – это я точно знаю. Рыжим только золото. Она мне сама говорила.

– Какой прогресс! – вспыхнул я. – Полчаса назад ты вообще ничего не знал.

– А сейчас знаю.

– Браслет на ногу? Тиф, – я продолжал взывать к голосу его разума. – Это то самое нужное, о котором ты говорил?

– Я решил, – отрезал он. – Деньги во вторник будут. Одолжишь?

На банковской карте у меня было тысячи четыре, но это я оставил на татуировку и кино с Настей, которые до вторника ждать не могли.

– Давай что-нибудь другое подыщем. Я тебе помогу. Это ужасная глупость, Тиф. Ты же не Чернецкий. К чему эти понты?

В этот момент продавщица выложила перед нами три цепочки браслетов с крошечными подвесками в виде бабочек, цветочков, сердечек и солнышек.

Тифон завороженно смотрел. То ли он представлял Зоины ноги с этим браслетом, то ли впечатление, которое он на нее произведет, то ли браслеты понравились ему сами по себе.

– Для граждан РФ мы предоставляем рассрочку, – добила его продавщица.

Сунув руку за пазуху, Тифон вытащил паспорт и протянул ей:

– Оформляйте.

Когда мы вышли, о своих подарках я уже не вспоминал. У меня было такое чувство, словно нас кинули цыгане, и, хотя лично я ничего не потерял, поступок Тифона меня просто убил. Он, который экономил и откладывал каждую копейку, готов был спустить тринадцать тысяч на бессмысленный пустяк.

Вместе с чеком в ювелирном Тифону дали купон на получение подарка в магазине «Милый дом», и мы отправились за ним.

– Думай про меня, что хочешь, – сказал он, когда мы встали на эскалатор.

– Пусть браслет побудет у тебя до завтра. Полюбуйся на него, переспи с ним, а завтра верни.

– Ты чего? – Тифон прижал руку к груди, где во внутреннем кармане был спрятан браслет. – У меня что, по-твоему, биполярка?

– А как еще отнестись к тому, что человек сначала говорит «пофиг, что дарить», а потом покупает самую дорогую вещь во всем ТЦ и заявляет, что всю жизнь мечтал только о ней?

– Там были и дороже.

– Ты зачем меня вообще позвал и просил помочь?

– Чтобы ты помог выбрать.

– Я эту чухню не выбирал!

– Думаешь, Зое не понравится?

Я осекся. В том, что Зое понравится, сомнений не было. Эта вещь как будто была создана именно для нее. Тифон был прав. Он чувствовал и понимал Зою намного лучше меня и даже лучше, чем сам об этом догадывался.

Подарком оказался плед.

Кассирша сказала, что мы должны сами выбрать расцветку.

Мы дошли до большой металлической корзины, где были навалены разноцветные свертки из пледов, перевязанные красными ленточками, и застыли в очередном замешательстве. Неподалеку от нас, возле такой же корзины, два сильно нетрезвых мужика перекидывались подушками.

– Выбирай. – Тифон кивнул на пледы.

– А чего это я?

– Ты его заберешь.

– С какого перепугу?

– Компенсация за моральный ущерб.

– А если ты завтра вернешь браслет, плед тоже нужно будет вернуть?

– Я не собираюсь возвращать браслет.

Пока мы вяло препирались, возле нас появилась немолодая уборщица-азиатка и, чтобы проехать с уборочной тележкой между полками с посудой и корзиной, жестом попросила меня посторониться.

Тележка проехала, женщина дошла до мужиков и так же махнула рукой.

– Чего она машет? – гоготнул один.

– Комаров отгоняет, – сострил второй.

Они демонстративно отвернулись и снова принялись ворошить подушки. Уборщица похлопала его по плечу.

– Чего тебе? – грубо рявкнул мужик.

Женщина что-то сказала не по-русски.

– Ни фига не понял, – отозвался мужик.

Покачав головой, женщина попыталась объехать корзину со стороны его приятеля.

Тот вроде бы посторонился, однако, когда она стала проезжать мимо, качнулся назад и толкнул ее так, что она задела плечом полку с посудой.

Керамические кувшины и цветные тарелочки со звоном посыпались на пол.

Мужики громко расхохотались. Женщина заохала и бросилась собирать осколки.

Откуда ни возьмись прилетел менеджер зала.

– Куда, жирная курица, поперлась? – заорал он, раскидывая ногами осколки. – Все это у тебя из зарплаты вычтут. Всё-всё. Ясно?

– Да мы тут стоим, никого не трогаем, – стал подначивать его мужик. – А она как попрет! Я едва отскочить успел.

– Хватит гнать, козлина. – Тифон уже был возле них. – Ты ее толкнул, и платить тоже должен ты.

– Что-о-о? – развязно протянул мужик. – А ты еще кто?

– Слышь, пацан, не лезь, – сказал Тифу его приятель.

Но он просто не знал, на кого нарвался. Тифон мгновенно схватил его за шкирку и ткнул лицом в подушки. Его друг кинулся было на помощь, но я преградил ему путь.

– Мы всё видели, – заявил я менеджеру. – Они нарочно толкнули тележку.

Тот достал рацию и сказал: «Женя, подойди в посуду».

Схватив первый попавшийся плед, я поскорее потащил Тифона на кассу.

Все неприятности, в которые он постоянно влипал, начинались с чего-то такого.

После «Милого дома» Тифон самоотверженно предложил идти за моими подарками, но я сказал, что могу освободить его от этого, и мы решили, что поедим, а потом он поедет к себе, а я спокойно докуплю все, что нужно, сам. Так было проще нам обоим.

Однако едва двинулись в сторону фуд-корта, как услышали позади быстрые шаги, обернулись и увидели догоняющего нас черноволосого парня.

Мы остановились. Парень поманил нас рукой.

– Чего надо? – спросил Тифон, но парень, ничего не ответив, жестом показал идти за ним.

– А если засада какая? – предположил я.

– Какая еще засада? Те алкаши?

– Или цыгане. Браслет твой отнять хотят.

Тифон усмехнулся, и мы отправились следом за парнем.

Спустились на эскалаторе на первый этаж и через боковые двери вышли на улицу прямо перед входом на елочный базар.

Парень шмыгнул туда и исчез среди пушистых живых елок.

Мы удивленно заозирались, но в ту же минуту перед нами возник продавец в красном колпаке Деда Мороза и валенках.

– Выбирайте любую, – сказал он. – Радик спасибо за маму хочет сказать.

Глава 33

Вита

Разбудила меня Мира Борисовна. Я почувствовала ее сухую ладонь у себя на лбу и сразу открыла глаза. Она стояла наклонившись надо мной и сосредоточенно вглядывалась в лицо. В единственном источнике света, шедшем из-за приоткрытой двери, ее очертания напомнили мне маму.

– Спи-спи, – тихо проговорила она. – Я только проверить, не заболела ли ты.

Я прислушалась к себе:

– Все в порядке. Спасибо. А сколько времени?

– Начало пятого.

– Пятого? Дня? Я проспала целый день?

– Это такая коварная комната, – засмеялась она. – Леня называет ее берлога. Здесь и всю зиму можно проспать. Хочешь, раскрою шторы?

– Да, пожалуйста. – Заметив, что соседняя кровать пуста, я села. – Артём давно встал?

– Давно. Его Леня разбудил. У них там дела. Ушли в контору еще двенадцати не было. Даже на обед не захотели прийти.

Мира Борисовна раздвинула шторы, но почти ничего не изменилось. На улице уже было темно.

– Что тебе приготовить?

– Я бы выпила просто чаю. Зеленого. Можно?

– Конечно, можно. У меня вековые запасы зеленого чая. Лене тетя Ада из Китая прислала три килограмма вразвес. Жасмин. А кроме меня, здесь его никто и не пьет.

По одеялу в ногах что-то легонько ударило. Осторожно переступая через меня, к стенке пробирался мурлыкающий полосатый котик.

– Вот тебе раз! Бармалей! Что ты тут делаешь? – Мира Борисовна подхватила его.

– Нет-нет, оставьте, – попросила я.

Котик был тоненький и мягкий, оказавшись у меня в руках, он тут же сунул голову мне под мышку и, быстро задвигав лапами с растопыренными когтями, громко заурчал. Получилось щекотно, и я рассмеялась.

– Он котенок еще, – пояснила женщина. – Глупый. Надоест – просто скинь на пол. Про чай я поняла, теперь нужно разобраться с едой.

Она приготовила мне питу с сыром и выложила на тарелку рядом с желто-белыми горячими треугольниками зеленые кружочки свежих огурцов. Аппетит мгновенно пробудился только от одного их вида.

Чувствовала я себя отдохнувшей и немного разленившейся. После двухдневных скитаний нормальные домашние условия подействовали на меня очень умиротворяюще.

Пока я ела, Мира Борисовна рассказывала про своих детей, живущих по соседству и заправляющих магазинами на первом этаже, а также несколькими торговыми точками в округе. После переключилась на жен своих сыновей и как им всем повезло, что у них такая дружная и большая семья.

Я слушала ее вполуха, наблюдая за тем, как возятся два черных кота, и наслаждалась обстановкой.

– Конечно, они не сразу мне понравились. Да и никто бы не понравился. Ты когда-нибудь слышала анекдоты про еврейских мам? «Моня, ты почистил зубы?» – комично пародируя еврейский акцент, которого на самом деле у нее не было, произнесла она. «Мама, я взрослый, мне уже сорок». – «И что теперь? Не нужно чистить зубы?»

Она заразительно расхохоталась.

– Так вот я та самая еврейская мама. Для меня мои дети – всегда дети. И смыслом своей жизни я вижу их счастье и благополучие. Поэтому правильная еврейская мама никогда не станет портить отношения с ребенком из-за какой-то там жены. Пусть их будет хоть десяток. Если нравится моему сыну, то рано или поздно понравится и мне. Это называется – сохранять авторитет и уважение. А без уважения крепкую семью не построишь.

Мира Борисовна достала пять здоровенных свекольных клубней и отправила их в широкую алюминиевую кастрюлю.

– Марик у нас очень горячим мальчиком рос. Хотел стать футболистом, актером, даже летчиком. Мы ему ничего не запрещали, но и не помогали. Сказали: хочешь – делай. Он все попробовал, оступился, осознал и в двадцать три сам подал документы в Финансовую академию, а потом пришел к нам и сказал: «Мама, папа, спасибо, что сделали из меня человека». Не у всех, конечно, такие сознательные дети получаются, спасибо хорошей наследственности, но, если ввязался в родительство, изволь быть мудрым.

Облокотившись на стол, она доверительно подалась ко мне:

– Я знаю вашу историю. Ко мне Любочка с утра заходила. Мы с ней как в Интернете новости почитали, так за голову схватились. Что же это у вас там такое творится?

– Там пишут неправду.

– Это мы уже поняли, но мне бы хотелось знать, что все-таки случилось на самом деле.

– Нам пришлось уехать, потому что моя мама наняла охранника водить меня в школу, а после посадила под домашний арест.

Мира Борисовна покачала головой:

– Серьезная у тебя мама.

– А еще она написала на Артёма заявление о похищении. Сама бы она так никогда не поступила, но опекун Артёма решил его наказать по-своему, вот они и придумали эту историю.

– Тёма – хороший мальчик и не заслуживает всего, что с ним случилось, – задумчиво сказала Мира Борисовна. – Дети не должны становиться инструментом в руках самоутверждающихся взрослых. Мне его искренне жаль. Я это и Лёне тысячу раз объясняла. Не волнуйся, он ему поможет. Этот Костров тот еще фрукт. Доверить ребенка на попечение такому человеку было верхом безумия, как и составить это дикое завещание с абсурдными условиями. Но Стас, Тёмин отец, в последние годы здравомыслием и не отличался. Его волновало только возвращение популярности. А Костров ему ее обещал.

Я понимающе кивнула.

– Очень его любишь? – Мира Борисовна вдруг расплылась в лукавой улыбке.

– Да.

– Как это прекрасно: молодость, любовь, борьба за счастье! Ты не бойся, раз такое происходит, значит, все у вас будет хорошо. Счастье же не приходит просто так. И выражение, что за него нужно бороться, не пустой звук.

Счастье – это радость победы, это достижение желаемого, это отдых после трудного пути, это штиль и первая весенняя трава. Все то, что не берется из ниоткуда. Пока мы не заболеем, не поймем, какое счастье проснуться здоровым. Пока не потеряем, не узнаем реальную ценность вещей. Пока не вырастем, не ведаем, какое счастье быть ребенком. – Она мечтательно подперла голову рукой. – Знаешь, я когда-то преподавала физику в школе, и теперь на языке вертится, что счастье – это работа, помноженная на время.

Мира Борисовна еще какое-то время рассуждала о счастье, о семье, о любви, и я вряд ли смогла бы потом вспомнить, что именно она говорила, но чувство благодарности за эти слова переполняло меня целиком.

Артём с Леонидом Соломоновичем и его сыном Сашей вернулись к половине шестого.

На Артёме была светлая офисная рубашка в мелкую клетку и серые костюмные брюки, которые были ему коротки. Вероятно, вещи одного из сыновей Соломоныча, смотревшиеся на нем немного нелепо.

– Ну как? – спросила я, когда мы остались в комнате вдвоем. – Они помогут?

– Ага. – Расстегнув рубашку, Артём завалился на кровать.

Он заметно расслабился, паническое веселое возбуждение сошло, и по выражению безмерного облегчения на его лице стало понятно, как в действительности он перепугался из-за того, что случилось.

Я подсела к нему на край кровати. В желтом свете абажура серебряная цепочка с кольцом на его груди блестела золотом.

– Они очень заинтересованы. Если получится поймать Кострова на незаконных делах или нечистом управлении, ему будет предъявлено обвинение и все его обязательства по опекунству снимутся. В принципе я могу хоть сейчас назначить другого управляющего, но это не отменит условий отцовского завещания. Однако если доказать, что Костров пользовался своим положением в корыстных целях, то он больше не сможет ничего решать. На понедельник они запланировали грандиозный шухер.

– Шухер? – не поняла я.

– Они называют это – инициативный аудит. Типа я их нанял для проверки всей документации и дел, которые ведет Костров от моего имени. Просто нагрянут вместе с налоговой полицией в несколько точек сразу и начнут проверять бумаги. Это займет время. Может, пару недель или даже месяц. Леонид Соломонович не сомневается, что они найдут для суда кучу всего интересного.

– Будет суд? – ахнула я.

– Вероятно, не один.

– Это тоже надолго?

Артём задумчиво кивнул.

– А как же мы? Ну, то есть как быть, пока все не нормализуется?

– Можем остаться здесь, а можем уехать на квартиру. С понедельника она освобождается, а Леонид Соломонович согласился одолжить мне деньги.

Протянув руку к кольцу на цепочке, я покрутила его в пальцах.

– Тебя что-то расстраивает? – Артём насторожился. – Все складывается хорошо. А скоро будет еще лучше.

– Только не пойми меня неправильно, но мне кажется, сейчас, во всех этих делах, я совершенно лишняя. Ну, то есть история с похищением, полиция и прочие неприятности очень сильно усложнят ситуацию.

– И что с того? – Он резко приподнялся на локте. – Все решено и по-другому быть не может. Если бы не ты, ничего бы этого не было, но я очень даже рад, что так случилось.

В его голубых глазах, тоже отливающих золотом, блеснули искорки недовольства.

– Они тебе тоже об этом говорили? – догадалась я. – Сказали, что мне нужно вернуться домой?

– Перестань! – Он закрыл мне рот ладонью. – Никто никуда не вернется!

– Тебе стоило сказать мне об этом прямо. Я же не глупая, я все понимаю.

– Нет, Вита, никуда ты не вернешься. Это мое условие, и они его приняли. Я отдаю им Кострова и дальнейшее ведение всех дел в обмен на тебя.

– Ты согласен с тем, что за счастье нужно бороться?

– Бороться нужно за все. – Он снова откинулся на спину. – Это единственная возможная форма существования. Которая начинается с момента зарождения жизни и заканчивается только со смертью.

– Моя мама считает, что ты беспечный прожигатель жизни. Я, конечно же, с ней не согласна, но те, кто тебя не знает, наверняка тоже так думают. Им трудно представить более легкую и приятную жизнь. Они считают, что счастье тебе досталось при рождении.

– И меня это должно как-то волновать? Я должен испытывать угрызения совести оттого, что имею то, что имею? Оправдываться? – Глядя куда-то перед собой, Артём довольно заулыбался. – Не-а. Каждый думает, что другим проще, что им больше повезло, что они не заслужили, что всего лишь родились в нужное время, в нужном месте, и все в том же духе. Мне лично до этого нет дела. Я не испытываю совершенно никакого беспокойства, что кому-то живется лучше меня, потому что это психология лузеров, Витя.

Вечером на ужин собралась вся семья Леонида Соломоновича: оба сына с женами и детьми. Около часа женщины накрывали огромный стол в гостиной, и еды было столько, что хватило бы на хорошую свадьбу. Закуски, соленья, копчености и выпечка, на горячее – утка в яблоках и картошка, запеченная в сметанном соусе.

Как я поняла, подобный пир у них было принято устраивать чуть ли не каждую неделю. Мужчины разговаривали о политике, экономике, законах и образовании. Женщины слушали.

Дети же вели себя за столом на удивление прилично, но, как только им разрешили выйти, тут же помчались собирать по всей квартире котов.

После чая Марк играл на скрипке, и Мира Борисовна, расчувствовавшись, плакала. А чуть позже все вместе пели под ее аккомпанемент на пианино.

Артём же вел себя тихо, даже когда дело дошло до музицирования, лишь машинально подпевал, находясь будто бы не здесь.

Я поймала его одевающимся в коридоре, когда около одиннадцати все закончилось, Марк и Саша увели детей спать, женщины собирали посуду.

– Пойду проветрюсь, – бросил он, а минут через пятнадцать с улицы раздался душераздирающий скрип.

– Что там? – удивилась Мира Борисовна, застыв с кухонным полотенцем в руках.

– На качелях кто-то качается, – отозвалась жена Саши, вглядываясь в чернильную темноту окна. – Совсем сдурели.

Артём вернулся через час и на мой вопросительный взгляд ответил, что должен найти Котика.

На следующий день он встал еще до моего пробуждения, взял старый «вольво» Саши и уехал в Москву.

– Нашел? – спросила я, оторвавшись от книги, когда вечером он влетел в комнату.

– Ты не поверишь! Целый день катался по общим знакомым, а оказывается, мог бы найти его сам.

– И где же он был?

– Он и сейчас там. Это какая-то мистика, потому что иначе я объяснить этого не могу. Но та фабрика, где он обосновался, моя.

– В смысле? – Я еще немного была погружена в книжный сюжет.

– В самом прямом. Я – собственник. Это как раз то место, о котором говорил Нильс и куда завтра Саша повезет своих знакомых из налоговой.

– Максим живет на фабрике? – удивилась я. – Он знал о ней?

– В том-то и дело, что нет. Они туда через Лёху попали.

– Кто «они»?

– Макс, Тифон и Ярослав.

Он принялся взволнованно расхаживать по комнате.

– Знаешь что? Я поеду к нему прямо сейчас. Хотел завтра, но ты же меня знаешь. Ложись спать, а я съезжу, поговорю с ним и вернусь.

– Думаешь, тебя пустят посреди ночи? – Отложив книгу, я поднялась с кровати.

– Конечно пустят, если это все принадлежит мне.

– О тебе там никто не знает.

Артём небрежно отмахнулся:

– Поговорю с Соломонычем, он там много с кем из стареньких знаком. Сам вчера говорил, что обиднее всего ему было расставаться с этим местом.

– А можно с тобой? – неожиданно попросилась я.

Он замер и напряженно посмотрел:

– Зачем? Это же опять дорога, холод, бессонная ночь. Да и машина – корыто редкостное.

– Я люблю с тобой путешествовать и по Максиму соскучилась.

– Он наверняка еще злой. Станет ругаться.

– Ну и что? Мы же едем, чтобы его успокоить.

– Значит, «мы уже едем»? – Артём остановился прямо передо мной. – Я вроде еще не согласился.

– Ты согласился, потому что тебе будет грустно ехать одному.

Приподнявшись на цыпочки, я обхватила его за шею, и он прижал меня к себе одной рукой.

– Нет, не так. Потому что мне приятно ездить с тобой.

Глава 34

Тоня

Маму должны были выписать тридцать первого, и в чересчур приподнятом настроении папа скупал все подряд: новые елочные игрушки, гирлянды, свечки, лампочки, искусственный снег, оконные наклейки, бенгальские огни, бокалы, пледы, декоративные подушечки, имбирное печенье, мармелад, мандарины и прочее, прочее, прочее.

Мы заранее составили новогоднее меню и подали заявку в ресторан, чтобы быть уверенными, что нам привезут все вовремя.

Непривычная, но приятная суматоха.

Из-за нее у меня вдруг возникло ощущение, что я тоже жду чего-то необычного и волшебного. Не просто маминого возвращения или тридцать первого декабря, а чего-то по-настоящему чудесного, хотя поводов для подобной радости совсем не было.

Вернувшись в субботу от Амелина, я снова позвонила Саше Якушину, чтобы поблагодарить и узнать номер Алёны. Именно на ее свидетельские показания в суде я надеялась в первую очередь. Но оказалось, что она уехала с родителями на все праздники отдыхать и придется обойтись без нее.

Алёна была моей единственной картой и козырем одновременно. Я, конечно, могла прийти на суд сама и рассказать обо всем, что случилось, но Мила наверняка скажет, что я вру из корыстных целей, а заведующий отделением объявит созависимой, и будет только хуже.

– Тонечка, дорогая, любимая, можно я к тебе приду прямо сейчас? Это срочно. Очень-очень срочно. – Настя позвонила в воскресенье около двух. Я еще не вставала, не умывалась и не завтракала. Лежала овощем под одеялом и перебирала одну за другой версии спасения Амелина. Но ни одной реалистичной среди них не было.

Настя ворвалась ко мне в квартиру с выпученными глазами.

– Ты не поверишь, во что я влезла! Сама не знаю, зачем согласилась. Я самый глупый и трусливый человек на всей планете. И если ты мне хоть немного друг, то должна меня спасти.

– Слушай, у меня на спасение по записи, и ты не первая в этом списке.

В ту же секунду она с грохотом рухнула на колени и стянула с головы шапку так, будто собирается биться челом о пол. Волосы рассыпались по лицу.

Папа тихо выглянул из кухни, удивленно поморгал и снова исчез.

Я силой заставила ее подняться.

– Я договорилась с ней о встрече, – сбивчиво затараторила Настя. – Скоро. Минут через пятнадцать. Но я не могу туда пойти и не могу не пойти. Молю, идем со мной.

Она сложила ладошки вместе.

– Куда идти? С кем встреча?

– С Зоей, – шумно выдохнула Настя.

– Ты назначила Зое встречу и теперь не хочешь идти?

– Это она предложила, а я согласилась.

– Вы же неплохо общались. С чего вдруг паника?

– Она сказала: «Нам надо серьезно поговорить». А я боюсь. Ты же знаешь, как я ненавижу ссориться, и защищаться совсем не умею. Просто пойдем, и все, пожалуйста.

– Если я с тобой пойду, будет кринж.

– Ну и пусть. Хуже, если совсем не приду.

Зоя ждала за круглым столиком в кафе с большой чашкой зеленого латте. Волосы забраны наверх, темно-синий свитер под горло, персиковая помада и лак в тон.

На спинке стула висел оранжевый пуховик.

– Рада тебя видеть, – сказала она, увидев меня.

– Мы тоже рады, – ответила я. – Что-то случилось?

– Почему случилось? – Глаза у Зои были дымчатые, а взгляд светлый. – Мне кажется, что все хорошо.

Я села на стул. Настя опустилась на соседний.

– Я хотела поговорить насчет Никиты, – уловив общую неловкость, сразу сказала Зоя. – Я знаю, что ты до сих пор обижаешься на него из-за того китайского пирога, но его поступок совсем не означает то, о чем ты думаешь.

– Я не обижаюсь из-за пирога, – тихо проговорила Настя.

– Тогда почему ты сомневаешься в нем? – Зоя пытливо подалась вперед.

– Это он просил тебя поговорить со мной? – Настя осторожно покосилась в ее сторону.

– Нет. Лёха. Сказал, что лучше я сама тебе обо всем расскажу. И я тоже так думаю.

Настя мгновенно оживилась:

– О чем расскажешь?

– В прошлом году Никита действительно признавался в том, что я ему нравлюсь, но потом это прошло, и больше ничего такого не было. Он мне тоже нравится, но как хороший друг. Просто поверь, у нас абсолютно дружеские отношения. Да и зачем мне это?

– Тебе, может, и незачем. – Настя сжала пальцы в замок. – Но Никита – другое дело.

– А ему зачем? – Зоя с недоумением откинулась на спинку стула.

– Я не знаю. – Настя закрыла лицо ладонями, ей было стыдно. – Это глупый разговор.

– Слушай, – вмешалась я. – Не помню, кто мне рассказывал, но с Тифоном вы тоже десять лет просто «дружили».

– Это совсем другое. – Теперь уже смутилась Зоя.

– Разумеется, – хмыкнула я.

– Я тебе не нравлюсь, да? – Она смотрела без неприязни.

– Мне не нравится, как ты манипулируешь людьми.

– Неправда. – Зоя выпрямилась.

– Тогда для чего ты позвала Настю?

– Чтобы объяснить, что все хорошо. И переживать, а уж тем более додумывать то, чего нет, не стоит.

– Правда? – Настя доверчиво захлопала ресницами.

– Клянусь. – Зоя накрыла ладонью ее руку.

– Я тебе верю, – тут же растаяла Настя.

Ей не нужно было брать меня с собой, они обе отлично понимали друг друга, а я была раздражена и слишком измучена последними днями.

– Всем пока. Спишемся позже.

Застегиваясь на ходу, я вышла на улицу.

Иногда я и сама себе не нравилась. Зоя старалась быть доброй с Настей, а все остальное было моими собственными заморочками.

– Тоня, подожди. – Зоя выскочила за мной, не успев одеться. – Почему ты на меня злишься? Каждый раз, когда мы встречаемся, ты ведешь себя так, словно я тебя чем-то обидела.

Никакого определенного ответа я дать не могла, потому что его не было.

– Тебе показалось.

– Ты меня за что-то осуждаешь? – Она обхватила себя руками, согреваясь. – Я не собираюсь оправдываться, но хочу понять.

– Ладно. – Ее прямота стоила честности. – Ты сбежала от Тифона.

– Но ты же не знаешь, почему я сбежала.

– Я знаю, что он не заслуживает такого отношения.

– Спасибо, что объяснила. – Если бы не мороз, она продолжила бы разговор, но ее подбородок дрожал от холода, а персиковые губы побелели. – Лёха рассказывал про Костю. Я тебе очень сочувствую. Надеюсь, он скоро найдется.

– Он уже нашелся.

Заледеневшими пальцами Зоя прикоснулась к моей руке.

– А ты не могла бы задержаться еще немного и рассказать об этом внутри?

Моему возвращению Настя обрадовалась, словно мы не виделись год. Расцеловала в щеки, долго обнимала, а потом сама побежала мне за чаем.

– Ненавижу мерзнуть, – сказала я, глядя, как Зоя растирает плечи, пытаясь согреться.

– Я боялась, что ты уйдешь. А мне очень нужно было выяснить, что не так.

– Зачем?

– Ты единственная девушка, о ком Тифон отзывается с уважением. А его оценка – это гарантия качества. – Она рассмеялась. – Ему я доверяю как себе.

– Почему же тогда сбежала?

– Он знает.

Улыбаясь, Зоя смотрела мне прямо в глаза, и я подумала, что и сама ответила бы нечто подобное. Есть вещи, которые касаются только двоих.

– Ты обещала рассказать про Костю, – напомнила Зоя.

– Просто он нашелся, и все. В больнице. В психушке. И это подстава. Я не знаю, что еще рассказывать.

– И что теперь?

– А ничего. Теперь он останется там навсегда.

– Навсегда?

– Ага. До самой смерти.

– Не могу в это поверить. – Дымчатые глаза расширились от ужаса. – Он же не сумасшедший. Неужели все так плохо?

– Только если адвокат сможет отложить суд до возвращения Алёны.

Настя как ушла за чаем, так и пропала. Я отправилась ее искать и нашла в туалете. Она стояла перед зеркалом и размазывала по щекам тушь.

– Да что ж такое-то? – Я встряхнула ее за плечи. – Что на этот раз? Все же решилось.

– Просто получилось так, как будто я ревную и давлю на Никиту. А Зоя пришла, чтобы его оправдать. Но я чувствую это совсем по-другому. Я не хочу ни на кого давить. Подозревать и сомневаться тоже. Я хочу, чтобы всем было хорошо. И чтобы по-честному. Она вон какая красивая, а я толстая. Ясно же, что я ему не сдалась.

– Насть, боюсь показаться бессердечной или грубой, но у тебя, кажется, ПМС.

Несколько секунд Настя смотрела на меня сквозь затуманенный слезами взгляд, потом ее лицо горько скривилось, и, уткнувшись мне в плечо, она громко и трагично прорыдала:

– Да-а-а…

Мы просидели в кафе втроем еще около часа. Настя наконец успокоилась. Неприязни к Зое я больше не испытывала. Она смешила нас школьными историями про Тифона, Лёху и Никиту, и под конец я почувствовала некое подобие благодарности за то, что ей удалось отвлечь меня от подступающего ужаса безысходности.

Последнее, о чем мы говорили, был побег Артёма с Витой и Лёхина бурная деятельность в Сети. Девчонки за данной темой следили, мне же в последние дни было ни до чего. Так что на обратном пути и немного дома я читала статьи, посты и комментарии обо всей этой истории. Удивлялась, ужасалась и веселилась одновременно. Под свои знамена Лёха собрал огромное количество людей. И пусть многие выступали с лозунгами и заявлениями, которые совершенно не относились к делу, размах акции впечатлял. Мигом вспомнилась истерия по поводу Детей Шини, и, немного поразмыслив, я позвонила Лёхе:

– Слушай, а давай замутим то же самое в защиту Амелина? Есть видео, где его бьют и силой увозят. Можно записать интервью с его кураторшей из опеки. Потом вернется Алёна.

– У него другая ситуация, – перебил Лёха. – Только подумай, в каком свете он предстанет? Как все начнут его обсуждать и жалеть. Обвинять, прикалываться, унижать. Сколько всякого вранья и грязи посыпется. Бывшие одноклассники, которых он и не помнит, подружки матери, соседи – да кто угодно. Что всплывет, предугадать невозможно. Так что от психушки он, может, и откосит, но отмыться уже никогда не отмоется.

Лёха был прав. Я совсем не подумала о том, чем это обернется для Костика.

– Не могу поверить, что выхода нет.

– Знаешь, я тут недавно с девчонкой познакомился, она из дурки сама сбежала. Ее тоже насильно упекли, потом всем миром за ней гонялись. Но ничего. Побегали-побегали и успокоились.

– Это ты к чему?

– Просто подумал, что если бы Амелин сбежал до суда, то ловить его было бы некому. Ничего незаконного он не совершил, невменяемым его еще не признали, так что, по сути, официально этим никто заниматься не станет.

– А они могут провести суд без него?

– В первый раз точно отложат. Зуб даю.

– И как же он, по-твоему, сбежит? Подкоп сделает?

– Не расстраивай меня, Тоня. Где твоя фантазия?

– Я могу попросить у Якушина халат и переодеться медсестрой.

– Не, – фыркнул Лёха. – Переодеться ты, конечно, можешь, но потом. Для побега это не подойдет. Слишком избито и просчитываемо, а поэтому ненадежно. Тут нужно что-то мощное, дерзкое и яркое, чтобы все офигели и ничего не поняли.

– Может, устроить взрыв?

– Господи! Мировой терроризм уже готов принять тебя в свои ряды.

– Тогда что? Нападение? Налет?

– Отличная мысль! Будешь Тифону патроны подавать.

– Придумай хоть что-нибудь сам.

– А я уже придумал. Афера – бомба. Честно. – Лёха театрально помолчал. – Благотворительная акция: Новый год приходит в каждый психдом.

– Это не психдом. Там просто больница. Только отделение психиатрическое.

– Короче, если суд во вторник, а завтра уже понедельник, то выбора у нас нет. Не знаю, чем ты будешь потом со мной расплачиваться, но я уже сам от себя в восторге. В общем, слушай…

Глава 35

Никита

То, как мы перли елку на метро и двух автобусах до фабрики, – отдельная история, но, когда все же дотащили и поставили в холле, стало ясно, что это именно то, чего им не хватало. Когда все кругом ждут Новый год, отсутствие своего дома ощущается особенно сильно.

Наряжали всякой всячиной: красными жестяными банками из-под колы и зелеными «Хайнекен», крашеными белыми лампочками из Склепа, баранками из домика Тумнуса, ярко-оранжевыми носками Макса и зелеными со снеговиками трусами Ярослава, которые мы отыскали в комнате с вещами. Потом он на нас из-за этого обиделся, сначала уверяя, что трусы не его, а потом – что мы козлы и совершенно не уважаем личное пространство. От себя я оставил на ней золотистый брелок и две сторублевые бумажки. Тифон пожертвовал ярко-голубой тюбик мази от растяжений. На верхушку в виде звезды намотали серебристую фольгу.

Закончив, мы удовлетворенно оглядывали наше коллективное произведение искусства, когда во входную дверь негромко постучали.

– Вырубите музыку, – велел Тифон.

Подошел к двери, постоял немного, прислушиваясь, потом все же открыл.

В первый момент я вообще не успел сообразить, что произошло.

Холл быстро заполнился людьми. Мужиками.

От неожиданности Тифон тоже растерялся. Один из них тут же припер его к стене. Я отскочил за елку. Но меня тут же выдернули оттуда и вытолкали на середину. Елка опрокинулась.

– Ну, что тут у нас?

Вперед вышел невысокий лысый человечек с большой головой и длинным носом, внимательно оглядел сначала Тифона, потом меня и махнул кому-то рукой.

Из-за спин заслоняющих выход мужиков осторожно появилась девушка. Длинные каштановые волосы, перепуганные глаза.

Я сразу же узнал ее. Та самая Максова вебкамщица.

– Который? – требовательно спросил лысый.

Девушка осмотрела нас и едва слышно проговорила:

– Его здесь нет.

Человек шагнул ко мне.

– Кто там у вас еще?

– А в чем проблема? – выкрикнул Трифонов, прежде чем я успел раскрыть рот.

– Проблема? – Резко развернувшись, лысый подошел к нему и схватил за плечо. – Я тебе объясню, в чем проблема. Есть такое понятие – «чужое». Это то, что принадлежит не тебе. И если кто-то берет чужие вещи без спроса, такой поступок называется воровством. А за воровство наказывают.

Тифон скинул его руку с плеча.

– Что украли?

В ту же секунду лысый схватил его сзади за шею и рывком наклонил.

– Спрашиваю здесь только я! Сколько вас?

– Сколько найдете, – прохрипел Тифон, за что незамедлительно получил локтем по хребту.

Чьи-то руки обхватили меня сзади и встряхнули так, что я чуть язык не прикусил.

– Мы ничего не крали, – выдавил я.

Лысый отвлекся от Тифона:

– Короче, расклад таков: сейчас вы собираете всех своих пацанов, мы находим того, кто нам нужен, и дальше разговариваем с ним. Это первый и самый разумный вариант. Второй – гораздо неприятнее. Ведь, если мы потратим на его поиски время, вам придется заплатить за это либо деньгами, либо здоровьем. Даю пять минут обсудить и принять верное решение.

Огромный амбал распахнул дверь туалета и впихнул нас с Тифоном туда.

– Че за хрень? – Все еще недоумевая, Тифон даже разозлиться толком не успел. – Ты хоть что-нибудь понимаешь?

– Немного, – признался я. – По ходу, это вебкамщики.

Я показал пальцем наверх.

– Из-за того, что Макс взломал их сеть?

– Думаю, хуже. Помнишь, он говорил про девку, у которой паспорт отняли? Так вот это она.

– Стоп. – До Тифона начало доходить. – Он все-таки влез в их сейф?

Я кивнул.

– Бли-ин! – Он со злостью шибанул кулаком в стену. – Придурок конченый.

– Макс сказал, что он Робин Гуд, и был уверен, что про это никто не узнает.

– Вот и сдать его надо на хрен. Пусть ему навешают, чтоб неповадно было. Куда он вообще делся?

Я развел руками.

– Соскочить не выйдет. – Тифон снял толстовку. – Только если пообещать вернуть паспорт.

– Все равно они захотят его отметелить.

– На их месте я бы тоже захотел. – Он принялся активно разминать шею и кисти рук.

– Предлагаешь сдать его?

– За кого ты меня, Горелов, держишь? Сам потом урою. А сейчас попробую побазарить. Хрен знает, может, договоримся как-то.

– Да, блин, ты их видел. Договариваться они точно не настроены.

Внезапно Тифон насторожился:

– Странно, что не торопят.

Открыв дверь, он выглянул в холл. Напротив туалета стоял тощий плешивый тип.

Больше никого не было. Зато двери к залам с обеих сторон были распахнуты, и оттуда слышался шум.

– Выходи по одному, – сказал тощий.

Но Тифон не вышел, а рванул в сторону «Оверлука». Тип кинулся за ним. Я за типом.

Почти все двери были распахнуты, и выглядело это как настоящий обыск.

С обеих сторон из номеров в коридор вылетали вещи парней.

Ярослав стоял посреди своей комнаты и с непроницаемым лицом смотрел, как комкают и бросают на пол его драгоценные рубашки.

И тут я услышал рык Тифона – ни на что другое этот звук больше не походил – и помчался к нему.

Широкоплечий здоровяк в красном свитере с оленями держал в одной руке куртку Тифа, а в другой – коробочку с браслетом.

– Это мое, – заорал на него Тифон таким тоном, словно тот схватил не браслет, а как минимум Зоину голую ногу.

– Вы забрали наше, а мы – ваше. – С грубым смешком амбал отправил коробочку в карман брюк.

Я думал, Тифон бросится на амбала, но вместо этого он прыгнул к своему рюкзаку и, запустив в него руку, вытащил пистолет.

Этот пистолет я нашел в заброшенном лагере, но Тифон его у меня отнял. Несколько раз мы стреляли из него по бутылкам в Капищено, но я не знал, что он взял его с собой и в этот раз.

– Тихо-тихо. – Амбал кинул коробочку на кровать.

– Зови остальных, – скомандовал ему Трифонов.

Обойдя меня, они оба вышли в коридор.

– Шершень, Бяша, Пятак, – вяло позвал амбал.

– Громче!

Из номера Ярослава выполз еще один громила, из соседнего – крепкий мужик с красной мордой.

– Короче, – объявил им Тифон. – Вы сейчас все уходите. Мы сами найдем то, что пропало, и вам отдадим. Вы никого не трогаете, мы тоже.

Их главный присвистнул:

– Вот это поворот. У нас тут, оказывается, мальчики с яйцами. Мне нравится такое. Но воришка нам тоже нужен. Даю вам три часа. Не найдете его – разговаривать будем по-другому.

Они ушли, но двоих здоровых оставили караулить за дверьми квеста.

Мы заперлись на ключ и выдохнули.

– Где этот Робин Гуд недоделанный? – взревел Тифон и бросился в залы. – Убью!

Мы с Ярославом тоже кинулись искать Макса. Бегали, звали, взывали к совести и разуму, но безуспешно.

Вебкамщики сильно погорячились, рассчитывая найти среди этих залов что-либо самостоятельно. Играть в прятки в локациях можно было бесконечно.

В конечном счете мы устали и собрались в зале «Вий». Тифон достал из прозрачного пакета в гробу связку сосисок и, надрывая зубами пленку, принялся есть их прямо сырыми.

Ярослав смотрел на него как на ненормального. И только это останавливало меня от того, чтобы присоединиться к Тифону: уж слишком аппетитно это выглядело.

– Прошел час, – объявил он. – Посему возник вопрос: что реально произойдет, если мы не уложимся за три часа?

– Не убьют же они нас, – с надеждой сказал я.

Парни внимательно посмотрели на меня.

– Я бы не был столь оптимистичен, – отозвался Тифон.

– Да ну, перестань, сейчас не девяностые, – отмахнулся Ярослав. – Никто никого просто так не убивает.

– Мы этого точно не знаем. – Тифон ел уже третью сосиску. – Люди пропадают и умирают, нам просто не докладывают. В новостях пишут что угодно по типу похищенной школьницы, но только не то, что на самом деле.

– Ты боишься? – Ярослав смотрел с подозрением.

– Я предпочитаю просчитать все возможные расклады заранее, даже самые неприятные.

– Одного убить нетрудно, но нас же тут много, – рассудил я. – Да и глупо убивать столько народа из-за какого-то паспорта.

– Тут другой момент. – Тифон задумался. – Предположим, они боятся, что он где-нибудь всплывет. Допустим, мы отнесем его в полицию, и тогда вскроется нечто большее, чем девчонка-вебкамщица.

– Десять девчонок, – подсказал Ярослав.

– К примеру, – согласился Тифон. – Или сто. Может, они у всех забирают паспорта и отправляют в рабство.

– Блин! – вдруг воскликнул Ярослав. – Красномордый смотрел мой паспорт.

Тифон перестал жевать.

– Черт.

И они не сговариваясь рванули к номерам.

Воспользовавшись передышкой, я отправился в туалет. И, как только вошел, сразу понял, что там кто-то есть: вода шумела, набираясь в бачок. Обе кабинки были закрыты, я остановился перед ними.

– Макс, выходи. Давай просто поговорим. Нужно решить, что делать. – Я немного помолчал, прислушиваясь. – Мы считаем, что нужно отдать им этот паспорт. Все уляжется, потом решим, как поступить.

Дверь одной из кабинок с грохотом распахнулась. Макс сидел на закрытой крышке унитаза.

– Паспорт я отдал. Они не его ищут.

– Почему ты прячешься? Почему не расскажешь парням об этом всем?

– Жду, когда успокоятся.

– Чем дольше они тебя ищут, тем сильнее злятся.

– Скажи, что я буду ждать вас в Лаборатории.

Макс выбрал очень странное место для переговоров, но, когда мы туда пришли, я понял почему.

Он закрылся в Лаборатории – комнате с толстым пластиковым стеклом, чтобы его нельзя было достать, и разговаривал с нами оттуда.

Трифонов с Ярославом около пяти минут яростно бились о стекло, так что, пожалуй, Макс очень правильно сделал, что подстраховался. Они обнаружили пропажу своих паспортов, поэтому пребывали еще в большем бешенстве, чем прежде.

– Мы теряем время, – сказал я им. – Дайте ему объяснить!

– Я отдал девчонке паспорт сегодня утром, – признался Макс. – Но ей это не понравилось.

– Но если паспорт у них, то что им тогда нужно? – удивился Ярослав.

– Флешки. Я еще до кучи и их взял.

– Что значит «до кучи»?

– Ну, просто любопытно стало, что там такого, раз их в сейфе прячут.

– И что же там?

– Не скажу – ради вас же самих. Потому что я жив только до тех пор, пока они не найдут их.

– Все так ужасно? – Тифон был мрачнее тучи.

Макс кивнул.

– Но, если они будут продолжать думать, что вы не знаете, что именно искать, может, для вас и обойдется.

– Хорошо, – согласился Тифон. – Меньше знаешь – крепче спишь.

– Нужно залить их в облако, – предложил Ярослав, – и поставить условие, что в случае чего ты отправишь всю инфу, куда надо.

Макс грустно посмотрел на нас:

– Там защита от скачивания. Можно, конечно, взломать. Но самое хреновое знаете что? Они отрубили нам Сеть и поставили глушилку связи.

Я достал телефон. Уровень сигнала был на нуле.

Ярослав посмотрел на часы:

– Остался час.

– Расклад хреновый, – признал Тифон. – Все, Макс, вылезай оттуда. Давайте думать, что делать.

Он уже немного отошел и был готов к переговорам. Щелкнув защелкой, Макс выбрался из лаборатории.

– Слушайте, – сказал я. – Мы заперты со своей стороны и не обязаны выходить.

– Угу, – буркнул Макс. – Только сидеть мы так можем хоть до следующего Нового года.

– Но они же понимают, что нас скоро хватятся.

– Вот это самое плохое. – Макс уселся на стол, свесив ноги. – Именно поэтому будут пытаться достать нас как можно скорее.

– Как? – Ярослав пожал плечами. – Взломают двери?

– Там ломать нечего, – сказал Тифон. – А вероятнее, просто возьмут ключи у завхоза или охранников – не знаю, где там дубликаты хранятся на случай пожара и всякого такого. А еще могут вызвать своих ментов. И нас увезут. Куда? Фиг знает. Что дальше – тоже неясно. Если Макс говорит, на флешках уголовка, то сценарий какой-то безрадостный. Да и паспорта наши у них.

– Вот какого хрена ты полез! – снова вспыхнул Ярослав и, схватив Макса за балахон на груди, опрокинул спиной на стол. – Тебе сказали – сиди, а теперь ты всех подставил.

Макс не сопротивлялся.

– Неудивительно, что Чернецкий от тебя свалил. Ты же ходячая неприятность. Потому-то у вас и проблемы, что детство в заднице играет!

– Ладно-ладно. – Макс поднял руки сдаваясь. – Ты прав. Я сам к ним пойду.

Ослабив хватку, Ярослав сдал назад.

– Благородно, – хмыкнул Тифон. – Но нет. Мы знакомы с тобой меньше года, и только совсем недавно я перестал видеть сны, как убиваю тебя. У меня нет причин впрягаться за твои косяки, но нам нужно вернуть паспорта и как-то уладить напряг. Ведь если не договоримся, придется сниматься отсюда, а мне жить больше негде. Короче, гони флешки, пойду договариваться сам. Остальное решим потом.

– Они не отстанут, – упрямо сказал Макс. – А если подумают, что вы в теме, то постараются избавиться и от вас.

– Кончай сгущать краски, – фыркнул Ярослав.

В этот раз я был на его стороне.

Летом, когда Макс подговорил меня забраться к фермерам, в своих рассказах он тоже выставлял их злодеями, а потом оказалось, что они обычные деревенские мужики и даже пальцем нас не тронули.

И хотя вебкамщики нас действительно напугали, понять их было можно. Макс влез в их сейф, что же им еще оставалось делать? Погладить нас по головке?

– А то, что связи теперь нет никакой, то, что вайфай отрубили и мобильники глушат, – это вас не настораживает? – продолжал нагнетать Макс. – У меня есть еще одно предложение. Только не нужно сразу орать. – Он сделал паузу и, убедившись, что мы слушаем, продолжил: – Я мог бы вылезти из окна. Не так уж и сложно, если взять веревки из Фреддиного зала.

– На улице ночь, минус двадцать, метель метет и лед везде, – поморщился Тифон. – Навернешься как не фиг делать.

– Я цепкий, а навернусь, отдадите вебкамщикам мой труп, и все само собой разрешится.

– Ну, допустим, ты вылезешь, – сказал Ярослав. – А дальше что?

– Уеду подальше, а потом позвоню и пригрожу, что выложу содержимое флешек в Сеть. Мне, конечно, путь на фабрику будет заказан, но зато вы сможете спокойно остаться.

– И на чем же ты «отъедешь подальше»? Связи нет. Такси ты не вызовешь.

– На твоей машине.

Ярослав вытаращился на него:

– Офигенный расклад!

Макс развел руками.

– Короче, мне еще работать ночью. – Тиф протянул распростертую ладонь Максу. – Не нужно никаких фантастических сценариев. Просто давай флешки.

Одну за другой Макс нехотя выложил две флешки.

– Только не говори потом, что я не предупреждал.

– Ты серьезно собрался идти один? – Ярослав пихнул Тифона в плечо. – Я охреневаю! Еще один супергерой нашелся, блин. Вот за что меня жизнь наказывает?!

– Хочешь пойти со мной? – хмыкнул Тифон.

Ярослав негодующе развел руками:

– А у меня есть выбор?

Повисла небольшая пауза. Они смотрели друг на друга.

– Вообще-то, есть, – сказал Тифон.

– Его нет, – отрезал Ярослав и отвернулся.

– Мне пойти с вами? – без особого энтузиазма предложил я.

– Ты сиди здесь. – Тифон протянул мне одну из флешек: – Пусть эта будет у тебя, для подстраховки. Мало ли что.

Выяснять, что это значит, желания не возникло. Я убрал флешку в карман джинсов.

А уже после того, как они с Ярославом собрались и стояли перед входной дверью, он вложил мне в руку еще и коробочку с браслетом:

– Если что, отдашь ей сам.

– Если что – что? – Эти его фразочки звучали крайне неприятно.

– Ой, ну хватит. – Тифон поморщился. – Просто подержи пока у себя.

– Если не вернемся до утра, ключи от машины под матрасом, – сказал Ярослав Максу, и они быстро вышли на лестницу, где продолжали караулить здоровяки.

Мы заперли за ними и приготовились ждать.

Я был уверен, что сейчас они договорятся и все мы спокойно выдохнем, радуясь, что нас не убили и не продали в рабство. И Макса избивать тоже уже никто не будет, по крайней мере, пока Ярославу не стало известно про Нину.

Глава 36

Никита

Первый час я не волновался. Тифон умел разговаривать с такими типами. К тому же он понравился их главному, и у него был пистолет.

Я верил в него как в того киношного героя, типа Брюса Уиллиса или Стэтхэма, который, по определению, побеждает всех и вся, потому что является самым крутым мужиком в мире.

Однако по прошествии часа нервозность Макса перекинулась и на меня.

О чем можно договариваться столько времени?

Чтобы немного успокоиться, я отправился в зал Вия, нашел сосиски и тоже съел парочку. Потом забрал последние три штуки и отнес их в тюремную камеру, где Макс валялся на нарах, прислушиваясь к звукам наверху.

– Эта девчонка напомнила мне одну знакомую, – с благодарностью принимая сосиски, неожиданно признался он. – Понятное дело, что не она, но что-то такое в голосе, в манере говорить… Или, может, в глазах. Ожидание и надежда. Сложно сказать.

Он с силой отодрал одну сосиску от остальных.

– Захотелось помочь ей. Не из каких-то корыстных целей, а просто надеялся сделать то, чего я не сделал тогда. Помочь. Спасти. Исправить.

Он отдал мне оставшиеся сосиски и принялся снимать пленку со своей.

– Но когда она увидела паспорт, так раскричалась, что я сразу понял, что совершил ошибку. Она не ждала спасения.

– Понятно. – Я присел рядом с ним.

Макс был, пожалуй, самым здравомыслящим из всех нас. И, раз он так поступил, значит, за этим скрывалось нечто действительно важное.

– А флешки я просто так прихватил. По глупости. Там были еще деньги, их я не взял, хотя они мне очень нужны.

– Надо позвонить Артёму, – сказал я. – Сколько раз вы проворачивали подобное вместе? Ты говорил, что на него чуть ли не целая контора юристов работает.

– Позвонить? – Макс ухмыльнулся. – Это прикол такой?

– Тебе нужен кто-то, кто будет топить только за тебя. Ведь, как ни крути, паспорт и флешки ты украл.

– С Тёмычем прокатывало не из-за юристов, а из-за него самого. Он игрок. Азартный и здорово подстраивающийся под ситуации на ходу. Будь он со мной, не стал бы тянуть с этим паспортом. Ему всегда нужно все и сразу. – В голосе Макса послышалось сожаление. – Но у нас по-любому нет связи.

– Точно! – Я шлепнул себя ладонью по лбу.

– Вы все думаете, что дело в деньгах. Что я жлоб и приспособленец и что юзаю Чернецкого ради собственной выгоды.

– Никто так не думает.

– Не спорь. Я знаю. Но деньги тут ни при чем. Наверное, я должен сказать ему спасибо за то, что случилось, потому что сам никогда бы не ушел. Вероятно, нужно время, чтобы все улеглось, но сейчас я хочу просто бежать. Бежать куда глаза глядят. – Он снял наконец пленку и надкусил сосиску. – Когда я впервые с ним познакомился, он был чудиком вроде твоего брата. Заикался, смущался, разговаривал только о музыке, застегивал рубашки на последнюю пуговицу и шепотом спрашивал значения матерных слов. Понятное дело, что я чувствовал превосходство. Ведь я тогда казался себе уже взрослым.

Однако с ним всегда было интересно играть. Мы варили сонное зелье из полыни и кофе из одуванчиков. Строили бункер на случай конца света и изобрели свою религию, в которой боги поклонялись людям. У Тёмы была огромная коллекция гоночных моделей, и он придумывал классные сюжеты про гонщиков. В играх я видел в нем совершенно другого человека. Рискового, эмоционального и амбициозного. Человека-победителя.

А однажды произошел случай. Мы отправились за территорию поселка, чтобы подкараулить НЛО, которое, по слухам, регулярно появлялось над лесной полосой. Ходить туда Чернецкому запрещали, но в тот вечер у его родителей была вечеринка, и никто не заметил, как мы свалили.

Дошли до бугра, откуда отлично просматривался лес, и только обустроили наблюдательный пункт, как к нам подвалил странный мужик. Сначала спрашивал, что мы делаем, потом вдруг заявил, что тоже ждет НЛО. С виду обычный, я толком его и не запомнил, но явно с какими-то педофильскими замашками. Ходил вокруг Чернецкого кругами. То руку на плечо положит, то по голове погладит.

Я отвел Тёму в сторону и предложил уйти. А он уперся, типа: «С какой стати? Мы пришли раньше, пусть он и уходит». Я объясняю, что у мужика не самые чистые намерения. А Чернецкий такой: «Я не слепой, но это наше место, и уступать я не собираюсь. Мы его прогоним». Пошел и сфоткал его. Мужик сразу разволновался: «Что вы делаете?» А Чернецкий ему: «Мама разрешила мне здесь гулять с условием, что если появится подозрительный тип, то я пришлю ей его фото, чтобы она успела вызвать полицию». – Макс расхохотался. – Мужик сбежал мгновенно. И вот тогда я открыл для себя две вещи: первое, что телефон – это сила, а второе – что у Чернецкого огромный потенциал.

Мы с ним прожили бок о бок десять лет. Половину нашей жизни. Конечно, ссорились и пару раз дрались, но потом всегда мирились. Чернецкий не умеет долго злиться или обижаться и всегда приходит первым с демонстративным видом, что милостиво тебя прощает.

Внезапная откровенность Макса так поразила меня, что я на время совсем забыл о парнях и о том, что мы их ждем, поэтому, когда он резко переключился, не сразу сообразил, о чем идет речь.

– Как ты думаешь, за дверью кто-нибудь остался караулить? Может, попробуем выйти?

Мы отправились в холл и, осторожно повернув ключ, выглянули на лестницу.

Несколькими ступенями ниже стоял тот амбал, который пытался забрать у Тифона браслет.

– Где наши пацаны? – спросил Макс.

– Откуда мне знать? – буркнул он.

– Позвони своим.

– Может, всё в порядке, и вам больше не нужно нас тут караулить, – подсказал я.

Это возымело действие. Амбал достал телефон.

– Ну что? Отбой? Нет? А чего? Ладно, понял. Жду.

Амбал поднял голову и зыркнул на нас исподлобья:

– Лучше выходите по-хорошему. Потому что если Цуркан придет, то будет уже по-плохому.

Он начал медленно подниматься, и Макс захлопнул дверь.

Я отказывался верить в то, что Тифону не удалось договориться. Но Макс, похоже, принял это как должное.

– Тогда я пошел, – сказал он по-деловому. – Запрись в каком-нибудь зале, к утру я кого-нибудь приведу.

В зале Фредди он влез под самый потолок и снял канат. Потом забрал ключи от машины Ярослава, оделся, и мы отправились в «Чернобыль».

Там, снаружи, на уровне второго этажа проходил кусок газовой трубы, а под ней стояла металлическая пристройка.

Чтобы достать до земли, каната не хватило, так что рассчитывать приходилось только на трубу и пристройку.

Мы зацепили карабин каната за батарею и, распахнув окно, скинули свободный конец вниз.

Зимний холод мгновенно остудил зал, и без куртки я немедленно продрог.

Макс высунулся по пояс, оценивая обстановку.

К счастью, метели не было. Ближе к центральному входу и мебельному складу горели фонари.

Поднявшись на подоконник, Макс обхватил канат и подергал, проверяя на прочность крепление.

– А если не получится перебраться на трубу? – заволновался я.

– Вернусь, – пообещал он, ловко повиснув на канате с наружной стороны окна, уперся ногами в стену и принялся спускаться.

Макс был ловкий, как акробат в цирке, и я, затаив дыхание, следил за ним в полном восхищении, жалея лишь о том, что рядом нет парней, которые отказывались верить в то, что он на это способен.

До трубы веревки хватило. Встав на ноги, Макс осторожно отпустил ее конец и, широко раскинув руки, прилип к выступающему углу здания.

Я зажмурился. Это был самый страшный эпизод. Упади он, я бы даже скорую не смог вызвать. Но следом послышался глухой металлический удар. Макс спрыгнул на пристройку. Победно помахав мне руками, он сиганул в сугроб, а выбравшись, побежал к автомобильной стоянке. Однако до конца здания добежать не успел. Навстречу ему из-за угла выскочили несколько человек и, тут же окружив, повалили.

В ночной тишине звуки ударов были отлично слышны. Скрип снега и мат тоже.

Потом его подняли на ноги и увели. Все стихло.

Какое-то время я все еще продолжал ошарашенно вглядываться в темноту и очнулся лишь оттого, что пальцы, сжимающие подоконник, нестерпимо заледенели.

В ту же минуту со стороны коридора донесся громкий стук. Кто-то яростно долбил в дверь.

Я замер, поспешно соображая, что делать.

Если они выломают дверь, то одному Богу известно, что будет дальше. Сначала, наверное, меня побьют, как Макса. А потом? Что будет потом? И как поступить с флешкой?

Отпустят ли они нас всех, если я им отдам ее?

Кровь прилила к голове. Мысли заметались.

Выждав, пока все стихнет, я бросился в зал с платяным шкафом. Сложно сказать почему. Наверное, «Нарния» – единственное место во всем квесте, которое успокаивало. Как будто, если ты внутри детской сказки, все волшебным образом наладится.

В кромешной темноте я пробрался через вешалки с вещами, на ощупь отыскал домик Тумнуса и, захлопнув за собой дверь, включил свет.

Просидев там три часа, я съел все запасы чипсов и даже выпил чаю. Ничего не происходило, и я уже начал подумывать о том, чтобы вылезти, как вдруг в отдалении послышался грохот. Скрипнула дверца шкафа, раздались приглушенные голоса. Короткий неразборчивый диалог. Дверца скрипнула еще раз, и голоса стихли.

Как я и думал, они не догадались, что за вешалками что-то есть. Отсталые люди, ничего не слышавшие про Нарнию.

Шло время. Больше никакого движения или звуков. Часы на телефоне показывали 8:05, а заряд аккумулятора опустился до пугающих 3 %.

В конце концов, утомившись от бездействия, я решил отправиться на разведку.

Убедившись, что в зале никого нет, проверил коридор.

За большими окнами висела серая рассветная дымка. Стараясь двигаться как можно тише, я добрался до «Оверлука». Там тоже ничего не изменилось. Бардак, оставленный после налета вебкамщиков, никуда не делся, но и хуже не стало. Отыскав свою куртку, я заглянул в соседние залы. Никого.

Наша многострадальная елка так и валялась посередине холла. Звезда на ней смялась и сделалась однобокой. Одно из печений от падения раскрошилось, а на торчавшей вверх ветке, в потоке сквозняка, задувавшего в распахнутую входную дверь, подобно пиратскому флагу, развевались новогодние трусы Ярослава.

Я был поражен. Скорее всего, дверь оставили открытой те люди, которые приходили искать меня, но не догадались зайти в шкаф. Но, раз так, значит, они либо посчитали, что я уже сбежал, либо я больше не представлял для них опасности. Была еще вероятность того, что таким образом они собрались меня выманить. Довольно умно, с учетом того, что прочесывание залов им ничего не дало.

Поэтому сразу выходить я не стал, просидев возле открытой двери еще около получаса.

С лестничной клетки доносились звуки оживающего здания. Разговаривали люди, хлопали двери, запахло кофе, но на наш этаж никто не поднимался. Сверху тоже все было спокойно.

Резким прыжком я выскочил на площадку и кинулся вниз по лестнице. Скользя рукой по перилам, пролетел огромными шагами все этажи один за другим и благополучно выскочил в коридор первого этажа.

За мной никто не гнался. Нащупав в кармане флешку, я еще немного постоял и принял единственно возможное, на мой взгляд, решение.

Охранник был похож на пятидесятилетнего и опухшего актера Сашу Петрова. Невысокий, светло-русый, разговорчивый.

Улыбка у него растягивалась широкая, но не особо искренняя, и глаза неприятно бегали, а от серо-синей формы воняло потом сильнее, чем от меня после ночной беготни по залам квеста.

Он стоял облокотившись о стойку на входе и оценивающим взглядом провожал проходящих мимо девушек, предположительно вебкамщиц.

– Здравствуйте, – отвлек я его. – Меня зовут Никита. Я друг Тифона, парня с драконом на шее, который на разгрузке подрабатывает.

– А, привет! – откликнулся он. – Чего тебе?

– Тут у нас странная история получилась, без вас не разобраться.

– Выкладывай. – В его глазах появился интерес.

– Вы же знаете про вебкамщиков?

– Кого?

– Ну, компания, которая занимается трансляциями с веб-камер.

– Это где у нас такая?

– На четвертом этаже же.

– На четвертом фотостудии и тематические залы для профессиональной фотосъемки.

– Да нет же, я точно знаю, что вебкам. Правда. Так вот Тифон и еще два моих друга к ним сегодня ночью пошли и не вернулись.

Он посмотрел на меня строго.

– А что вы ночью тут забыли?

– Ну, вы же знаете… – Я послал ему многозначительный взгляд. – Тифон же вам наверняка говорил.

– Его я знаю, а тебя впервые вижу.

Двери лифта заскрежетали. Из него вышли еще три девушки и очень быстро, чуть ли не бегом, рванули к выходу. Среди них я узнал ту Максову белоруску, хотел догнать, но охранник неожиданно схватил меня за локоть.

– Слушай, у нас тут сегодня проверка. – Он подтолкнул меня к лифту. – Руководство и собственники понаехали, все на ушах. Так что давай не здесь.

Я бы с ним и сам пошел, но от того, как настойчиво он меня повел, стало не по себе.

– Мы куда?

В последний момент я сообразил растопырить руки, чтобы у него не получилось запихнуть меня в кабину лифта.

– Ты чего тут удумал? – Охранник огляделся по сторонам, опасаясь, что нас кто-то заметит.

– Давайте поговорим в другом месте.

– Нет других мест.

С этими словами он втолкнул меня внутрь и придержал, пока двери не закрылись и лифт не поехал вверх.

Он был ниже меня, но его опухшая морда внезапно оказалась прямо перед моим лицом.

Не раздумывая, я ткнул на красную кнопку «стоп», и лифт, резко дернувшись, с ужасающим скрипом встал.

Охранник ударил меня в живот и, пока я снова не задышал, успел запустить лифт и отправить его на четвертый.

Мы стали толкаться, то и дело тормозя и запуская лифт. Кабина скрипела, кряхтела и, казалось, была готова вот-вот рухнуть вниз. Наконец двери все же раскрылись на первом.

И я, не мешкая ни секунды, бросился на улицу.

Глава 37

Вита

Дорога на фабрику заняла около двух часов. Бóльшую часть времени ехали в кромешной темноте, изредка пересекаясь светом дальних фар с такими же одинокими встречными машинами.

Артём то и дело ругался на «вольво», сравнивал ее с «пандорой» и смешил меня рассуждениями о том, что все люди хранят верность только тому, что для них привычно, удобно и безопасно.

– Говоря «все люди», кажется, ты имеешь в виду только себя.

– А разве у тебя по-другому?

– Конечно. Для меня смысл верности в самой любви. То есть если я что-то или кого-то люблю, значит, мне другого просто не нужно.

– Весьма скользкий подход. – Артём насмешливо покосился.

– Почему? – удивилась я.

– Потому что в нем нет никакой определенности. Я думал, что люблю ореховый торт из «Венецианского пекаря» ровно до тех пор, пока не попробовал его у Миры Борисовны.

– Это неправильное сравнение.

– Очень даже правильное. Получается, ты верна мне лишь потому, что пока не встретила никого получше. – Еще один взгляд, но уже вопросительный.

– Артём, это смешно. Не понимаю, откуда в тебе постоянно эта ревность? Я же никогда не давала повода и до тебя даже ни с кем не целовалась.

– Именно поэтому! – внезапно вспыхнул он. – Вдруг тебе захочется узнать, каково любить кого-то другого? Вот я, например, знаю, что с тобой мне лучше всего. А ты не знаешь и в один прекрасный день можешь захотеть это проверить.

– Да не собираюсь я ничего проверять. – Взяв его под локоть, я прижалась к плечу. – Как ты вообще мог такое подумать?

Впереди показался встречный свет. Артём смотрел на дорогу.

– Забыл, что я загадала на кольцо? Так что я тебя точно никогда не разлюблю.

Он одобрительно кивнул:

– Ладно, допустим.

– А ты меня?

Вместе с ироничной улыбкой на его лице появилось демонстративное выражение усталости, будто я говорила об этом постоянно, но на самом деле прежде я ни разу сама не спрашивала про любовь.

– Никогда не разлюбить – так скучно звучит. У меня от одной мысли внутренняя паника начинается.

– Но хотя бы до лета ты же сможешь меня любить? До июня и моего дня рождения?

– До лета смогу.

Выпустив его руку, я отвернулась, потому что слезы потекли сами собой и я испугалась, что Артём их заметит.

Но он все равно заметил и, тут же притормозив, свернул на темную обочину.

– Витя! Ну ты чего? – Обхватив за плечи, он притянул меня к себе. – Пожалуйста, не плачь. Я ужасен. Я знаю… Давай, будто этого разговора не было? Маленькая, не плачь, умоляю! Я тебя очень люблю и сказал фигню.

Развернув мое лицо к себе, он принялся покрывать его щекотными и смешными поцелуями.

– Перестань. – Я вытерла щеки ладонями. – Это же я от счастья плачу.

– Как от счастья? – Его брови недоуменно взлетели.

– Я так рада, что ты такой. Честный и настоящий. Ты меня предупреждал, чтобы я тебя опасалась, и я все знала. Ты меня никогда не обманывал и не обманываешь сейчас. Я буду счастлива, если ты сможешь любить меня столько, сколько сможешь. До самого лета.

Набрав в легкие воздуха, он открыл окно и, шумно выпустив его в морозную ночь, поймал в кулак несколько снежинок.

– И как только у тебя получается это делать со мной?

Он был смущен.

– Хорошо, что зима, – сказала я. – Вот бы она подольше тянулась.

Артём посмотрел на меня исподлобья:

– Я тебя тоже не разлюблю. Никогда.

– Ну что ты? – Мне стало стыдно, как будто я что-то выпрашивала. – Ты неправильно понял.

– Я сказал это не для тебя, а для себя. – Выпрямившись, он взялся за руль, и машина снова выехала с обочины. – Так что спорить бессмысленно.

Мы мчались по ночной дороге сначала сквозь летящий навстречу снег, а когда прояснилось, неслись будто в космическом звездолете навстречу непрерывно удаляющимся звездам, как единственные выжившие люди во Вселенной.

Возле ворот фабрики нас встретил человек в длинной коричневой дубленке и черной шапочке, натянутой до носа. Он назвался Макаром и показал, где припарковать машину. А пока шли до главного здания, заговорщицким тоном сообщил, что «все знает», «все понимает» и что давно ждал, когда же «это» наконец случится.

Артём спросил, что «это», и Макар принялся рассказывать о творящихся у них махинациях, о том, что на фабрике он с девятнадцати лет, и это его дом, и что даже в девяностых не было так, как сейчас. Он обращался к Артёму на «вы», называл Артём Станиславович и говорил, что помнит его дедушку. На что Артём ответил, что сам его не помнит, и попросил поскорее проводить нас в квест.

Поднялись по лестнице на третий этаж. Артём постучал кулаком в дверь, но нам никто не открыл.

– У вас есть свои ключи? – спросил Артём.

– Нет. – Макар вдруг занервничал, его спутавшиеся под шапкой волосы торчали в разные стороны, отчего он походил на сумасшедшего профессора. – Меня уже об этом спрашивали. Я искал. Не нашел.

– Кто спрашивал?

– Соседи. – Макар ткнул пальцем наверх. – Им показалось, что внизу кто-то есть, хотя быть не должно.

– Вы же знаете, что там живут пацаны? – Артём требовательно уставился на Макара.

– Просто поймите, я знаю, что это нарушение, но все было спокойно, – принялся оправдываться тот. – Да и мы не обязаны следить, пока арендатор не съехал.

– Это мои друзья, – оборвал его Артём.

Макар с облегчением выдохнул:

– Думаю, они просто спят. Там огромные залы.

Артём снова посмотрел на телефон и выругался:

– А со связью у вас что?

– Как что? – Макар проверил свой телефон и с тяжелым вздохом покачал головой: – Было все в порядке. Но я позвоню. Выясню.

Артём снова забарабанил в дверь руками и ногами.

– Лучше бы вам подождать до утра, – сказал Макар. – А то сейчас народ перепугается.

– Так. Ладно. – Артём взъерошил волосы. – Мне по-любому нужно открыть эту дверь. Пусть ее вскроют. Мы ехали сюда в ночи специально, чтобы поговорить с одним человеком.

– Сейчас слесарей нет, – растерянно протянул Макар.

– Мне без разницы, кто это сделает.

– Артём. – Я отвела его в сторону. – Ну что ты устраиваешь? Какой смысл ломать дверь, если можно дождаться утра? Что изменится? Если Макс там, то он не исчезнет.

– И что ты предлагаешь? Ехать назад, а утром обратно? Нет, я, конечно, очень люблю с тобой кататься, но желательно не по такой отвратной дороге и не на такой отстойной машине.

– Давай подождем здесь. Я видела внизу диванчик. Можно там посидеть.

– Хочешь просидеть несколько часов подряд ночью на проходной?

– Помнится, ты предлагал ночевать на вокзале.

– У вас есть здесь кровать? – Артём резко обернулся к Макару. – Или комната отдыха? Или еще какое место, где моя девушка может нормально отдохнуть?

– Есть. Найдем. – Обрадовавшись, что взлом двери откладывается, Макар снова засуетился. – Идите за мной.

– Не стоит никого беспокоить, – сказала я, когда он уже начал спускаться. – Мы можем и в машине посидеть.

– Ну уж нет. – Взяв меня за руку, Артём потянул за собой вниз по лестнице. – Раз уж я забрал тебя себе, то буду заботиться так, как считаю нужным.

– Что значит «забрал себе»? – Я засмеялась.

– То и значит. Ты же моя, и сама это подтвердила.

– Я сказала, что никогда не разлюблю тебя.

– Это одно и то же.

– Мне кажется, я должна обидеться, что ты говоришь обо мне как о вещи, но мне почему-то смешно.

Приостановившись, он поцеловал меня в лоб.

– Ты не вещь, но ты моя. Что в этом непонятного?

Макар отвел нас в комнату на втором этаже, где он ночевал, когда оставался на фабрике.

Здесь была узкая кровать, столик, заваленный бумагами и железяками, перекошенный шкаф у окна и чайник на подоконнике. В углу маленькая раковина.

– Простите, у меня немного бардак, – оправдываясь, сказал он. – Не ждал гостей.

Артём критически оглядел комнату:

– Чистое постельное белье есть?

– А, э-э… Нет.

– Хватит, – шепотом одернула я его. – Это же не гостиница, а он и так одолжение нам делает.

– Какое еще одолжение? Он работает на меня.

– Ты ужасно себя ведешь. Ты лишь собственник, а не царь. Хочешь, чтобы они все здесь тоже называли тебя «маленьким говнюком»?

– Если вам больше ничего не нужно, я поеду домой, – заторопился Макар. – Мне внучку в детский садик отвозить. Вернусь утром к десяти.

После того как дверь за ним закрылась и шаги в коридоре стихли, Артём по-хозяйски скинул куртку на стул.

– Теперь будешь сама за меня разговаривать.

– Просто нужно проявлять к людям уважение – вот и все.

– А я всегда проявляю уважение.

– Ты часто разговариваешь пренебрежительно.

– Неправда.

– Правда.

– Ты говоришь это специально, чтобы мне было стыдно.

Стало смешно.

– А ты знаешь, что такое стыд?

– Витя? – Артём нахмурился. – Когда ты успела стать такой дерзкой?

– Что? Дерзкой? – Я расхохоталась. – Слово из лексикона моей мамы.

– Нарочно меня цепляешь?

– И зачем же мне это?

– А вот зачем. – С легкостью подхватив, Артём опрокинул меня на кровать и прижал весом своего тела. – И да, я понятия не имею, что такое стыд.

Сначала это захватывающий дух полет, затем прыжок и погружение. Когда каждая клеточка твоего тела чувствует нежнейшее прикосновение воды и растворяется в ней, чтобы потом, собравшись в горячие волны, превратиться в накатывающий на прибрежные камни прибой и затем разразиться неистовым штормом, где земля сливается с небом.

Моя одежда разлетается по комнате и плавает в водах бескрайнего океана. Мне хочется, чтобы все было тихо, ведь у меня, в отличие от Артёма, стыд есть, но счастье и восторг настолько велики, что удержать их в себе невозможно. Я слышу свой голос и распахиваю глаза. Артём улыбается. В такие моменты его всегда переполняет чистая, нескрываемая радость, словно ему удалось виртуозно справиться со сложнейшим элементом композиции.

Я любуюсь его прекрасным лицом и тянусь за следующим поцелуем. Тогда шторм захлестывает меня с новой силой, унося остатки мыслей далеко-далеко за горизонт.

Все-таки любовь – это самое лучшее и прекрасное, что случилось со мной в жизни.

Я проснулась от холода. На улице было еще темно. Снег прекратился, но из окна сильно дуло. На мне был надет свитер, тогда как Артём спал раздетый и тепло шло от него как от печки.

В коридоре послышались громкие шаги и голоса. Кто-то остановился за нашей дверью. В ту же секунду раздался оклик.

– Стой! Не нужно.

– Макар просил сказать, как откроем.

– Потом. Чем позже встанет, тем лучше. Ты что, не в курсе насчет проверки?

– Что за проверка?

– Идем, расскажу.

Они ушли. Поднырнув Артёму под руку, я прижалась, согреваясь, и моментально уснула, а когда проснулась во второй раз, его уже рядом не было.

Натянув колготки, я дотопала до чайника и, сделав пару глотков из горлышка, заметила на столике посреди завала записку: «Схожу к Максу, потом Саша подъедет. Постараюсь скоро вернуться. Отдыхай».

Из окна в рассветном сумраке виднелись красно-коричневые постройки фабрики. Большие и маленькие. С трубами, башенками, лестницами.

По двору бегали две собаки. Они весело играли, оставляя отпечатки лап на свежем нетронутом снегу.

Со стороны главного здания появились люди. Трое. Они шли плотной группкой, чуть ли не соприкасаясь плечами. На одном из них была куртка, похожая на куртку Макса. Приглядевшись, я заметила, что передвигается он прихрамывая. Немного позади, замыкая процессию, шел четвертый человек.

Зрелище выглядело тревожно.

Какое-то время я наблюдала за тем, как они, шуганув собак, поспешно удаляются в сторону дальних корпусов, потом очнулась. Быстро надела джинсы и выскочила в коридор.

На первом этаже вовсю суетились люди.

Я подошла к подпиравшему стойку охраннику:

– Извините, вы не знаете, где Макар?

– А ты кто? – Он неприятно оглядел меня с ног до головы.

– Я с Артёмом Чернецким. Мы вчера ночью приехали. Нас Макар встречал.

Охранник снова оглядел меня липким двусмысленным взглядом.

– В бухгалтерии все.

Бухгалтерия находилась в левом крыле первого этажа, и, еще не доходя до двери кабинета, я услышала доносившиеся оттуда истеричные крики женщины:

– Вы не имеете права! Я ничего вам не дам!

В коридоре стояли люди в полицейской форме, среди которых я заметила Сашу, сына Леонида Соломоновича. Спросила его про Артёма, но он ничего о нем не знал.

Тогда я отправилась в квест.

На этот раз двери оказались распахнуты. В холле над валяющейся посередине елкой, как следователь над обнаруженным трупом, почесывая в затылке, стоял Макар.

– Что случилось? – спросила я.

– Да вот сам пытаюсь понять. Артём просил разобраться, куда все делись.

– А вы не знаете, где он сам?

Но Макар лишь развел руками, продолжая разглядывать елку.

Прихватив из комнаты пальто, я отправилась на улицу. Около входа стояла стайка девушек. Они курили и сокрушались, что из-за проверки теперь не смогут работать.

В машине Артёма тоже не оказалось.

С боковой части главного здания по-прежнему резвились собаки. Красные кирпичи стен заледенели на морозе и поблескивали в слабых лучах пробивающегося солнца.

Завидев меня, собаки завиляли хвостами и принялись тыкаться в протянутые ладони.

Там, где прошли те подозрительные люди, снег был сильно утоптан и тянулся четко различимой тропинкой вглубь территории, и, чтобы выяснить, где Макс, достаточно было просто пойти этой дорогой.

Я не сомневалась, что видела именно Макса, и, похоже, у него были серьезные неприятности.

Тропинка вела наискосок от главного здания мимо двухэтажных строений с пожарными лестницами. Дальше по прямой, вдоль череды замысловатых пристроек, примыкающих с двух сторон к этим строениям. Из некоторых торчали большие кирпичные трубы, другие напоминали двухъярусные курятники со скошенными крышами. Бóльшая часть окон была заколочена, а деревянные двери, покосившись, вываливались из проемов.

Я вышла на широкую площадку, куда через арку могли проезжать машины, и уже собиралась вернуться назад, как заметила на снегу несколько бурых разводов.

Увязавшиеся за мной собаки принялись их возбужденно обнюхивать. Чуть подальше виднелись еще пятна. Это была кровь.

Впереди раскинулся длинный корпус, похожий на кирпичный ангар, и следы заканчивались перед его открытыми гаражными воротами.

Дойдя до ворот, я заглянула. Собаки одна за другой забежали внутрь. Гараж был пуст.

– Давайте назад, – позвала я собак, но они с интересом изучали новые запахи и выходить не собирались.

Когда мы смотрим кино, поступки некоторых персонажей кажутся нам странными, рискованными, неоправданными и глупыми. Будучи зрителями, мы всегда знаем, как правильно поступить, понимаем, чего опасаться, и осуждаем героев за опрометчивость. Однако стоит самим оказаться на их месте, наше собственное поведение становится совершенно необъяснимым.

Гул мотора раздался как раз в тот момент, когда, намереваясь выгнать собак, я вошла внутрь.

В гараж въехала большая, напоминающая вагончик на колесах, старая военная машина.

Собаки шарахнулись в одну сторону, я – в другую.

Дверца кабины распахнулась, и на землю спрыгнул человек в защитной одежде.

Я отступила в темный угол. К счастью, его внимание привлекли собаки. Громко свистнув, он выгнал их на улицу, затворил створки ворот и с грохотом запер их на огромный засов.

– Чего свистишь? Денег не будет, – раздался за машиной мужской голос.

– А чего у вас тут все нараспашку? – Водитель направился навстречу говорившему.

– Тебя ждали, вот и нараспашку.

– Что за спешка?

– На фабрике шмон, а Цуркан еще с пацанами не разобрался.

– Что за пацаны?

– Взяли кое-что.

– Не отдают?

– Это тоже, но есть другая проблема. Огнестрел.

– С мальчишками без этого справиться не могли?

– Так вышло. Весь офис сучата разнесли.

– Втроем? – Водитель хохотнул. – Хотел бы я на это посмотреть.

– Вдвоем. Потом еще одного поймали. С третьего этажа из окна вылез.

– Так оформите на месте. Сам говоришь, из окна лезли. Не удержались. Попадали.

– С огнестрелом попадали?

– Стреляли-то зачем?

– Не твое дело. В общем, Цуркан просил срочно почистить все. Аудиторы эти нагрянули. Налоговая. Руководство едет. Забери их пока к вам. Дальше решим.

– Ладно, идем посмотрим.

Последние слова растворились вместе с их шагами.

С колотящимся сердцем я перевела дыхание. О чем говорили эти люди, было совершенно непонятно, но с третьего этажа фабрики мог вылезти только Макс.

Глава 38

Тоня

Лёхин план заключался в том, что мы заявимся в больницу под видом проведения благотворительного праздника. Из рассказов своей мамы он знал, что так делают и что администрация больниц подобное очень любит.

Никто не станет прикапываться к Деду Морозу и его компании. Особенно если у них будет мешок конфет для раздачи пациентам.

Главной нашей стратегической задачей было добраться до палаты, где держали Амелина, и передать ему костюм Снегурочки. Сарафан быстро и легко снимался, а если еще и надеть парик с косой, то вряд ли кто-то заметит подмену, а если потом оперативно «свернуть балаган», то можно вывести его не привлекая внимания.

Я предложила воспользоваться костюмом с маской, чтобы скрыть лицо наверняка, но Лёха категорично это отверг, объяснив это тем, что лучший способ спрятать что-либо – оставить на самом виду.

Проще всего было принести с собой дополнительный костюм, но если на проходной впустят четверых, то и выпускать будут четверых. Они могут не спросить документы, но пересчитают наверняка. Так что Насте, после того как она отдаст сарафан, предстояло переодеться в белый халат Якушина и уйти из больницы без нас.

Амелина решили везти прямиком к парням на фабрику. Больше спрятать его было негде.

Мы проболтали с Лёхой всю ночь.

План выходил сумасшедший и дырявый как решето, однако дерзости и яркости в нем было хоть отбавляй.

– По-любому, если нас и спалят, то никому ничего не сделают, – заверил Лёха. – Даже незаконное проникновение предъявить не смогут, потому что сами нас впустят.

Созвонившись с Якушиным, Лёха спросил про халат, а заодно и про машину. Я бы так не смогла, но он был наглый и считал, что за спрос денег не берут.

Поначалу Якушин не просто отказался, но еще и поинтересовался, есть ли у меня совесть. Однако потом все же немного смягчился: расспросил, где находится больница и в котором часу ему там нужно быть. В принципе, Саша был добрый и благородные поступки были его коньком, на что Лёха, собственно, и рассчитывал.

Понедельник выдался на удивление светлым и жизнерадостным.

Утром я проснулась со страхом, что все ночные выдумки с наступлением дня потеряют свою силу. Однако, открыв глаза и обдумав все на свежую голову, я воодушевилась еще сильнее.

Папа лениво выполз из спальни провожать меня.

– Судя по выражению лица, о твоих планах лучше не спрашивать. – Он смотрел через зеркало, как я заматываюсь шарфом.

– Спросить ты можешь, но ответ тебе не понравится.

– Значит, стоит готовиться к неприятностям?

– Не думаю, что может быть хуже, чем сейчас.

Папа тяжело вздохнул:

– Забыла про маму?

– Но ты же ей ничего не скажешь, правда?

– Я не знаю того, о чем я не должен говорить.

– Вот поэтому лучше не спрашивай.

– Ладно. Только пообещай, что тебя за это не посадят в тюрьму.

– Пап. – Я повернулась к нему. – Это просто соучастие в побеге. За такое несовершеннолетних в тюрьму не сажают.

Он сделал вид, что нахмурился, но глаза улыбались. Я обняла его.

– В случае чего скажешь, что не знал.

– А я и не знаю. – Он обнял меня в ответ, и мы какое-то время так стояли, пока я не сообразила, что опаздываю.

В костюм Деда Мороза Лёха переоделся еще дома и всю дорогу в метро поздравлял пассажиров с наступающим Новым годом. Типа: «Хо-хо-хо! С праздничком! А кто это у нас такой симпатичный? Ну-ка, расскажи дедушке, как тебя зовут и был ли ты в этом году послушным мальчиком?»

Конфетами и мандаринами закупились возле метро, сразу набив ими Лёхин мешок, а переодевались в машине у Якушина, поджидавшего во дворах рядом с больницей.

Для роли Лихо Настя сделала мне начес, и Петров запереживал, что обратно из психдома меня уже не выпустят. Но, судя по тому, как дело пошло дальше, оставить там могли нас всех.

В больнице были приемные часы, и через открытую калитку проходило много людей.

Лёха тут же сунулся к двум немолодым женщинам со своим «хо-хо-хо!», а потом, недолго думая, громким басовитым голосом затянул:

Звезды Новый год развесил на веселой елке,И медведь сегодня весел и танцуют волки.Снова Дед Мороз шагает по лесным квартирам,Леденцами угощает, сливочным пломбиром.

И Петров, жизнерадостно подхватив его настрой, заскакал рядом оленьими прыжками:

Пляшут белки, пляшут зайцы,Очень рад лесной народВстретить песней, встретить танцемНовый год!

– Прекратите! – перепугалась я. – Нам не нужно привлекать лишнее внимание.

А Снегурочка на елку принесла смешинки, —

звонко поддержала их Настя.

И танцуют с нею польку белые снежинки,Хорошо друзьям кружиться с песней на пригорке.А потом пойти учиться только на пятерки!

После чего они все вместе прокричали отрепетированным хором:

Ла-ла-ла-ла-ла-ла!Пляшут белки, пляшут зайцы,Очень рад лесной народВстретить песней, встретить танцемНовый год![5]

В окнах корпусов показались люди. Они махали нам руками, кто-то прокричал в форточку: «Дед Мороз, давай к нам!»

– Хватит! – предприняла я еще одну попытку остановить их. – Это не просто какой-то прикол или розыгрыш. И не ваш утренник. Сейчас все очень важно и серьезно.

Петров навел на меня камеру.

– Тебе не остановить нас, Лихо из темного леса! Новый год обязательно должен наступить и в психбольнице тоже!

Настя прикрыла ему рот ладошкой:

– Так неэтично говорить. Может, они не знают, что лежат в психбольнице.

– Ну конечно, они думают, что чиллят в ВИП-отеле, где все включено.

Но тут мы заметили, что к нам спешит женщина в теплой спецкуртке медработника.

Я готова была прибить Лёху, Петрова и Настю тоже.

– Ну наконец-то, – заголосила женщина издалека. – Снизошли. Прислали. Счастье какое! Но почему без предупреждения? Почему никто не встретил? Зала у нас нет, но можно в столовую или в фойе третьего корпуса. Меня зовут Элла Михайловна. Вы же от «Чудеса расчудесные»? – Добежав до нас, она продолжила тараторить: – Очень плохо, что без предупреждения. Приемные часы. Вот как я сейчас народ соберу? Вы почасовые?

– Не нужно никого собирать, – успокоил ее Лёха. – Мы сами. По палатам пройдем и каждого лично поздравим. У нас вон, целый мешок подарков. – Он потряс конфетами и вытащил из кармана плитку шоколада. – А это вам, Элла Михайловна. С наступающим!

Элла Михайловна охотно взяла шоколадку.

– Нам сказали начать с шестого корпуса, – вклинилась я. – Что там пациенты все на местах, потому что их не выпускают.

– С шестого? – удивилась Элла Михайловна. – А кто сказал?

– Начальница наша, – нашлась я. – Из Моссоцздрава.

Название придумалось наобум, просто потому, что «мос» и «соц» звучало серьезно.

– И «Чудес расчудесных», – добавил Петров.

– Она с вашим главврачом договаривалась. Гордеевым, – вспомнила я фамилию, которой были подписаны все приказы, развешанные на стенах.

– Гордеевым? – Элла Михайловна удивленно поджала губы. – Надо же. Ну, с шестого так с шестого. Давайте за мной.

На проходной в корпусе сидела женщина-охранница в серо-синей форме. Она сурово оглядела нас, а от Лёхиной шоколадки отказалась.

– Всё в порядке, они со мной, – сказала ей Элла Михайловна. – «Чудеса расчудесные».

– Ничего не знаю, – мрачно проворчала охранница. – Паспорта давайте.

Я, Лёха и Настя показали ей паспорта, а Петров замешкался, роясь в карманах под оленьей пижамой.

– Вы знаете… У меня, кажется, нет паспорта. Я же олень. А у оленей паспортов не бывает.

– Слышь, олень, – нахмурилась охранница. – А если я тебе рога поотшибаю, найдется паспорт?

– Ну ладно, ладно, – одернула ее Элла Михайловна. – Вызови Семченко, пусть она сопровождает.

Семченко вроде была женщиной, но выглядела как мужик. Ростом, наверное, с Герасимова. Квадратная челюсть, искривленный нос и плечи, как у Лёхи с Петровым, вместе взятых. У нее были прилизанные черные волосы и такие же густые черные волосы на руках. Ни дать ни взять зэчка-рецидивистка, но, когда она заговорила и приветливо улыбнулась, жуткое впечатление немного рассеялось.

– Вы школьники? – Она наклонилась, пытаясь рассмотреть мое лицо через грим. – Постарше никого не нашлось?

– Мы артисты, – пафосно заявил Петров. – А искусство не имеет возраста.

– Мы дешевле стоим, – более доходчиво объяснил Лёха.

– Все ясно. – Семченко выпрямилась. – Ладно, дети, вы же в курсе, что пациенты у нас специфичные? Так что адекватной реакции не ждите. Кидаться на вас никто не будет, все буйные не здесь, но могут разрыдаться или бросить в вас что-нибудь.

– Это не страшно, – заверил Петров. – Мы тоже можем в них что-нибудь бросить.

– И разрыдаться можем, – добавила Настя.

Начали с женского отделения на пятом этаже, чтобы потом спускаться вниз.

Заходили в палату, и Лёха выдавал стандартное поздравление, Настя пела песенку «Пляшут белки, пляшут зайцы», а мы с Петровым раздавали по две конфеты и одному мандарину в руки.

Здесь лежали женщины с тревожными расстройствами, постродовыми депрессиями и юные суицидницы. Большинство из них были бледные, измученные и печальные. Они смотрели на отжигающего Лёху так, словно пациентом был он, однако конфетам радовались и иногда просили еще.

В каждой палате мы задерживались минут по пять-семь, а на этаже их было около двадцати.

Один этаж, включая Лёхин перекур, занял у нас почти полтора часа. Поэтому, когда спустились на четвертый, решили разделиться на две группы. Снегурочка с Оленем в одной, мы с Лёхой – в другой. Дело пошло живее. Правда, Насте пришлось пересы́пать часть подарочных конфет из красного бархатного мешка в пакет «Пятерочки», но, кроме самой Насти, это никого не смущало.

На четвертом этаже контингент женщин оказался повеселее, в основном шизофренички и аутистки. Они бурно реагировали на наше появление и с удовольствием вступали в разговоры. От этого Лёха снова завелся и принялся расспрашивать, хорошо ли они себя вели, а потом, понизив голос, вместо новогодних стишков, перешел на пошлые анекдоты. Я думала, Семченко немедленно выгонит нас взашей, но она сама ржала как лошадь.

Время тянулось нестерпимо медленно, и мне уже начало казаться, что у нас ничего не получится. Я была готова немедленно отправиться на третий этаж, прямиком в палату к Амелину, взять его за руку и просто вывести отсюда. Пусть даже для этого придется подраться с Семченко, охранницей или заведующим.

Потому что Костик не заслуживал всего этого. Он был умный, добрый и честный, знал тысячи стихов и книг, он рассказывал самые фантастические истории, умел смешить и любил бескорыстно.

– Тебе плохо? – прошептал Лёха мне на ухо, поднимая за локоть с койки, на которую я не заметила, как опустилась.

– Кажется, вам пора заканчивать, – сказала Семченко в коридоре. – Девчонок всех поздравили, а мужики обойдутся. Если вам для отчетности нужно, я могу расписаться, что вы отработали положенное количество часов. Сейчас ваши выйдут, и идите домой.

– Как домой? Нет! – Я немедленно очнулась. – Мы идем дальше. Обязательно. Хотя бы еще один этаж.

– Ну как знаете. – Она развела руками. – В мужском сложнее.

– Сделаем так. – Пока спускались по лестнице, Лёха замедлил ход. – Ты, Тоня, скажешь, что плохо себя чувствуешь и пойдешь посидеть на диванчик, а Настя вызовется присмотреть за тобой. И пока мы с Петровым в сопровождении Семченко раздаем конфеты, вы пойдете сразу в триста двенадцатую. Мы постараемся подольше не выходить, чтобы вам хватило времени переодеться.

– А что, если Костины соседи по палате крик поднимут? – спросила Настя.

– Отдай им весь пакет с конфетами, но не раздавай, а скажи, пусть берут, сколько захотят. Отвечаю, в вашу сторону никто и не взглянет. Еще лучше, если подерутся.

Лёха соображал быстро и здорово. Из него получился бы отличный аферист.

На третьем этаже было мрачно и тихо. В ожидании нас всех разогнали по палатам. Как и на остальных этажах, за прозрачной пластиковой перегородкой на посте дежурной сидела медсестра. К нам она не вышла.

Все получилось так, как и придумал Лёха. Семченко ни капли не усомнилась в том, что я еще не пришла в себя, и мы с Настей, дождавшись, пока они скроются в триста третьей палате, кинулись в триста двенадцатую.

В ней было пятеро человек, но я никого толком не видела. Лица растекались и смазывались, словно акварельный рисунок под дождем. Пыталась сфокусироваться, но, сколько ни силилась, никак не могла различить Амелина даже по общему очертанию.

– С наступающим Новым годом! – отчеканила Настя, и я уловила в ее голосе нотки волнения.

– Какая красивая Снегурочка, – проблеял кто-то. – Ты настоящая? Тебя можно потрогать?

Послышался противный смех.

– Мои дорогие, я, как внучка и помощница Дедушки Мороза, знаю все ваши мечты и желания, поэтому…

– А давай-ка ты исполнишь мои желания прямо сейчас, – выкрикнул другой голос.

– Хватит! Пусть девочки выступят!

– А я хочу подарки.

Взяв себя в руки, я протерла глаза и проморгалась.

– Где Амелин?

– Хто? – скривился сидящий на ближайшей кровати мужичок.

– Константин Амелин. – Теперь уже вполне отчетливо я обвела их взглядом. – Он должен быть в этой палате.

Двое дядек возле окна переглянулись.

– Гамлет, – пояснил один другому.

– А… Так его еще утром забрали, – кивнул тот.

– Как забрали? Кто? – Кажется, я перестала дышать.

– Да откуда нам знать? Иринка пришла и велела ему с вещами на выход. Вот его койка, видишь?

Дядька ткнул пальцем в матрас без белья.

На пару секунд на меня накатило дежавю.

– Кто такая Иринка?

– Сестричка, которая сегодня дежурит.

– Идем. – Схватив Настю за руку, я потянула ее за собой, но она все равно вернулась и высыпала им на стол оставшиеся конфеты.

Дежурная сестра так залипла в своем телефоне, что мне пришлось несколько раз долбануть в пластиковое стекло, прежде чем она подняла голову.

– А? – С выражением полного непонимания она уставилась на меня, и, только когда перевела взгляд на Настю, до нее наконец дошло, кто мы такие. – Вы артисты?

– Да-да. – Я и забыла, что на мне грим Лихо и выгляжу я, мягко скажем, непрезентабельно. – Костя Амелин у вас тут лежал. Куда его забрали?

Медсестра мигом вынырнула из своего оцепенения:

– Откуда мне знать. Я просто выполняю указания. Пришла дежурная и сказала, что его забирают.

– Что значит – забирают? Переводят в другое место?

– Да нет же, его домой отпустили. Приехала женщина и забрала его.

– Какая такая женщина? – оторопела я.

– Очень красивая. Брюнетка.

Я отступила от ее окошка. Перед глазами снова растеклась акварель.

– Мне нужно на воздух, скажи ребятам, что я вас внизу подожду.

Медленно-медленно, ступенька за ступенькой, я переставляла ноги, пытаясь не останавливаться, но, не дойдя до первого этажа, все же опустилась на лестницу, чтобы отдышаться. Кислорода не хватало, и я чувствовала, что плачу.

Вытирала слезы, вытирала, а они продолжали безостановочно течь.

Конечно, у него не было другого выхода. Откуда ему было знать, что мы придумали этот побег? Но, как бы то ни было, появление Дианы убило меня наповал.

Глава 39

Никита

В автобусе оказалось довольно много людей. И всю дорогу меня подмывало выскочить в проход и закричать, что моим друзьям срочно нужна помощь и что их, возможно, убивают прямо сейчас. Но, устрой я такое, меня бы ссадили на следующей же остановке, потому что люди терпеть не могут, когда в их жизнь врываются с чужими проблемами. Будь мне, скажем, лет десять или даже четырнадцать, кто-нибудь наверняка откликнулся, потому что дети беспомощные и им всегда верят. Но теперь рассчитывать на сочувствие и участие не стоило. Я вполне мог оказаться сумасшедшим, наркоманом или аферистом. Я вырос, и доверия ко мне больше не было.

Дверь открыла Нина, даже не спрашивая «кто?». Распахнула и с удивлением застыла, оглядывая. Позади нее возникла их мама с малышкой Соней на руках, на дальнем плане из комнаты выплыла Зоя. Последовала немая сцена.

– Привет. – Первой отмерла мама. – Мы думали, это Толик.

– Извините, если я не вовремя. Мне бы Зою на пару минут.

– Сейчас. – Зоя снова исчезла в комнате.

Мама понесла Соню в ванную, а мы с Ниной остались лицом к лицу.

– Тебе бы Зою? – Она уперла руки в бока.

– Нин, – произнес я несчастным голосом. – Сейчас совсем не до этого.

– А что такое? – Она с любопытством насторожилась.

– Все, давай иди. – Отстранив ее, Зоя вышла ко мне на площадку и прикрыла за собой дверь.

– У нас неприятности, – на выдохе выпалил я, чувствуя себя гонцом, принесшим дурную весть. – У Тифа, Ярика. У Макса тоже. Я не знал, к кому еще идти.

– Что на этот раз? – Выражение беспокойства на Зоином лице сменилось скепсисом. – Кто с кем подрался? В каком отделении сидят?

– Это другое.

Она замерла, несколько секунд не отрываясь смотрела на меня, потом полушепотом произнесла:

– Надеюсь, все живы?

– Я не знаю, – честно сказал я.

– То есть как?

– Нужно найти Юрия Романовича. Помоги, пожалуйста. Ты с тетей Таней хорошо общаешься.

– Все так серьезно?

– Очень.

– Расскажешь?

– Давай сначала ты позвонишь? Нельзя терять время.

Зоя кивнула и скрылась в квартире. Я понял, что она отправилась за телефоном, но из-за двери услышал, как они ругаются с Ниной, и обратно она уже вернулась в сопровождении сестры.

– Я тоже имею право знать, что случилось, – заявила Нина.

Они встали напротив меня. Обе сосредоточенные, напряженные и без косметики неожиданно похожие.

– К нам вломились люди из вебкама и забрали пацанов за то, что Макс спер у них флешки.

– А ты почему здесь? – спросила Нина.

– Я спрятался. В шкафу.

Они обе осуждающе посмотрели на меня.

– Это не то, что вы подумали! – воскликнул я. – Черт! Да если бы я не выбрался, никто бы и не узнал, что происходит.

– Не важно, – оборвала меня Зоя. – Ты уверен, что это настолько опасно, что нужно привлечь Юрия Романовича? Потому что если ерунда, то Тиф нам с тобой этого не простит.

– Уверен, – твердо сказал я. – Можешь свалить потом все на меня. Главное, чтобы Романыч помог.

Через минуту Зоя уже разговаривала с мамой Трифонова. К регулярным проблемам сына та привыкла, поэтому, услышав, что у него неприятности, отреагировала довольно прохладно, однако трубку Юрию Романовичу все же передала. К счастью, он был еще дома.

Я рассказал ему обо всем поспешно, сбивчиво, перескакивая с эпизода на эпизод, чуть было не забыв упомянуть о лежащей в кармане флешке.

– Я понял, – сказал он серьезно. – Сейчас приеду за тобой. Жди.

– Ну что? – спросила Зоя, когда я вернул ей телефон, хотя они стояли рядом и слышали каждое слово.

– Приедет.

Дверь их квартиры приоткрылась, и выглянула мама:

– Девочки, кто-нибудь сбегайте в магазин, купите яйца. Десяток.

– Мам! – отозвалась Зоя. – Я сейчас не могу, ты же видишь. У Никиты очень важное дело, правда.

– Тогда Нина. – Дверь за мамой закрылась.

– Вот, блин. – Нина надулась. – Как что-то интересное, так сразу без меня. Покажи хоть флешку.

Совершенно позабыв, с кем имею дело, я вытащил флешку и, зажав двумя пальцами, вытянул на руке. В ту же секунду Нина выхватила ее и спрятала за спиной.

– Ты совсем? – Я остолбенел. – Это тебе не шутки.

– Сходишь за яйцами – отдам.

– Как тебе не стыдно? – накинулась на нее Зоя.

– А чего такого? – Нина картинно похлопала ресницами. – Все равно ждем. Это в соседнем доме. Мне одеваться, а Горелову – одна нога здесь, другая – там.

– Ладно, – согласился я и побежал вниз.

В магазине я схватил упаковку яиц, быстро пробил ее на кассе и только выскочил, чтобы бежать обратно, как меня кто-то окликнул.

Возле витрины стоял Хорёк – шпана районного пошиба.

В одной руке у Хорька была банка пива, а в другой – сигарета. Зажав сигарету в зубах и морщась от дыма, он протянул мне освободившуюся руку:

– Здоров.

Я неохотно потряс ее.

– Ну че, как там Тиф? – Хорек был расслаблен и явно настроен поболтать. – Весточки присылает?

– Все в порядке. На каникулы отпустили.

– На каникулы? Из армии? – удивился Хорёк. – А так можно?

– Это же Тифон, – усмехнулся я. – Ему все можно.

Хорёк уважительно покачал головой:

– А я вот бегаю от них. Два раза домой приходили, но пока обошлось. Не хочу я туда. Лениво. А ты?

– Давай в другой раз, сейчас тороплюсь.

– Вот черт, – неожиданно выругался Хорёк, глядя мне за спину. – Подержи-ка.

Быстро сунув мне банку в руки, он за секунду исчез в магазине.

– Добрый день. Прапорщик Ковалев, – услышал я сзади и обернулся.

Передо мной стояли двое полицейских.

Мужчина и женщина.

– Ваши документы.

Я растерялся:

– Они дома.

– Тогда пройдемте.

– За что?

Он кивнул на банку:

– Распитие алкогольных напитков в общественном месте.

– Но я не пил. Я просто держу.

– Банка открыта, – констатировал он.

– Восемнадцать есть? – спросила женщина.

– Давно, – сказал я так, словно разменял уже третий десяток.

– Это не важно, – ответил прапорщик. – Поехали.

– Это не моя банка. Клянусь. Вы же видели!

– Поехали-поехали. В отделении расскажешь.

– Я не могу сейчас. Честно.

– А я тебя не на свидание приглашаю, – отрезал он. – Ты задержан. Давай шагай. Вон машина.

– Может, я просто штраф заплачу? – предложил я. – Пожалуйста, выпишите мне квитанцию или что там полагается.

– У тебя нет паспорта. Возраст тоже неизвестен. Так что все разбирательства уже не с нами.

– У моих друзей огромные неприятности…

– Не трать наше время. – Вырвав банку у меня из рук, Ковалев жестко смял ее и кивнул на коробку. – А вот яйца береги.

В отделении было оживленно и многолюдно, словно в праздничный день, а КПЗ переполнен и забит разношерстной публикой. Большинство задержанных уже начали отмечать Новый год, но были и трезвые.

Год назад, когда нас с ребятами забрали в участок якобы для проверки документов, я паниковал, ожидая чего-то ужасного, теперь же насчет самого факта задержания был спокоен как бывалый рецидивист.

Все мои мысли метались от фабрики к Юрию Романовичу и обратно. Нужно было что-то делать, но я не понимал что.

На лавке, среди поджидающих своей очереди нарушителей, я заметил парня с телефоном и потряс его за плечо.

– Дай позвонить.

Парень смерил меня подозрительным взглядом.

– Думаешь, сбегу? – Я кивнул на решетку.

Не горя особым желанием, он все же протянул мобильник.

Из всех номеров наизусть я помнил только два.

Телефон Трифонова и, к счастью, телефон Зои.

– Никита, ты обалдел? – тут же накинулась она.

– Меня забрали в участок за пиво возле магазина. Но я его не пил, Хорёк меня подставил. Скажи Юрию Романовичу, пусть срочно едет на фабрику. Нужна полиция или кто там у него есть. Пускай потрясут охранников – они с этими вебкамщиками заодно.

– Сомневаюсь, что он предпримет что-либо, пока не поговорит с тобой.

– Но ребята в опасности! И это не шутки. Умоляю, поверь!

Я огляделся. Сокамерники притихли и слушали.

– Главное, чтобы поверил Юрий Романович, а что я ему скажу?

– Пусть дождется, ну или заберет меня отсюда. – Последнее прозвучало слишком нагло, но беспокоился я не за себя.

– Ладно, – Зоя вздохнула. – Расскажу ему все, как есть.

– Стой, Зой, погоди, – торопливо прошептал я. – Позвони, пожалуйста, Соломину. И скажи, пусть не волнуются.

Участковый меня сразу узнал.

– Да ты, Горелов, времени зря не теряешь. – Не отрываясь, он смотрел в экран компьютера. – Как интересно! Твоя биография становится все увлекательнее. Сокрытие государственного имущества, проникновение в частный дом, побег от сотрудников полиции. Ба… Да ты еще, оказывается, и в розыске.

– Как в розыске? – ахнул я. – Дело же закрыли.

Он тяжело вздохнул:

– Дело, может, и закрыли, но в базе ты есть.

– Тогда позвоните им, они подтвердят.

– Кому это им?

– Ну туда, откуда подавали в этот розыск. Потерпевшие заявление забрали.

– Я не могу просто так позвонить.

– Почему?

– Да потому, что, Горелов, это серьезная система. Хорошо отлаженная и точная. Ты что, думаешь, мы тут в игрушки играем?

– Если бы она была отлаженной, меня бы в базе не было.

– Необходимо подать запрос.

– Ну тогда подайте, пожалуйста, скорее.

– Скорее. – Он усмехнулся. – Время ожидания ответа на запрос до трех суток. Придется набраться терпения.

– Какого еще терпения? – не выдержал я. – Я что, три дня тут должен сидеть?

– Пока не придет ответ на запрос.

– Но это издевательство!

– Просто не нужно нарушать, Горелов.

– У меня там друзья в неприятности попали. На фабрике. В Подмосковье. К нам вебкамщики с оружием вломились и хотели убить. Вы должны отправить туда людей.

Участковый смотрел на меня как на идиота:

– Отправить людей? Ты чего, Горелов, кино пересмотрел? Я участковый и, признаюсь, ни фига не понял из того, что ты сказал.

– Ну вы же знаете Андрея Трифонова. Помните? С драконом на шее?

– Пф-ф, – многозначительно фыркнул он. – А то!

– Это его. Это он…

– Все понятно.

И если до упоминания фамилии Тифона на лице участкового еще читалась некая заинтересованность, то после того, как он понял, с чем, точнее, с кем, имеет дело, равнодушно произнес:

– Я выпишу тебе штраф за распитие спиртных напитков в общественном месте, а когда удостоверюсь, что не находишься в региональном розыске, отпущу. И тогда, в соответствии со своими гражданскими правами, ты будешь вправе обратиться в органы правопорядка по месту произошедшего инцидента.

Я вернулся в камеру в полном смятении. Хотел еще раз позвонить Зое, однако парня с телефоном уже не было.

Трудно сказать, сколько пришлось прождать, пока меня снова не вызвали. Минут двадцать или сорок. Я очень надеялся, что за мной приехал Юрий Романович, однако все обстояло совершенно иначе.

Стоило полицейскому втолкнуть меня в кабинет, как я немедленно шарахнулся, врезавшись спиной в уже закрытую дверь.

На приставленном к столу участкового стуле, нарядно разодетая, с накрашенными губами и нарисованными бровями, сидела бабушка. Суровая и прямая как палка.

Перед ней лежала стопка белой бумаги, и она старательно что-то писала. Участковый с кислым лицом смотрел на нее.

– Никита, проходи, – велела бабушка, словно это был ее кабинет. – Присядь вот здесь. Придется подождать. Я только начала.

Я плюхнулся на один из стульев возле стенки.

– Валентина Анатольевна. – Участковый обеспокоенно пробежал глазами протянутую ему бумагу. – Вы же понимаете, что мы этого не сможем.

– Как не сможете? – Бабушка всплеснула руками. – А для чего вы здесь сидите? Разве не для того, чтобы обеспечивать гражданам безопасность?

– Да, но мы не можем разыскивать каждого хулигана, написавшего на стене неприличное слово или сломавшего почтовые ящики. Я уже не говорю о телефонных мошенниках. – Он взял из стопки другую бумагу. – Отыскать их практически невозможно.

– Значит, вы отказываетесь? – Бабушка требовательно вскинула голову.

– Просто поймите. – Участковый покосился на заявление, которое она еще не дописала. – Если мы начнем просматривать камеры видеонаблюдения, чтобы отыскать водителя, обрызгавшего вас из лужи, то работать будет некому.

– Разве это не работа? – Бабушка ткнула ему листок под нос. – Разве это не считается мелким хулиганством?

– Да, но у нас очень много более важной и значимой работы, – продолжал отбиваться участковый.

– Неужели? – Она отложила ручку в сторону. – А я-то подумала, что у вас совсем никакой работы нет. Если, вместо того чтобы искать мошенников и хулиганов, вы хватаете на улице детей и маринуете их за решеткой как преступников, то это означает, что вам просто скучно и нечем заняться.

– Никита совершеннолетний, – осторожно произнес участковый. – И он задержан за распитие спиртного на улице.

Бабушка гневно повернулась ко мне:

– Ты пил пиво посреди белого дня прямо на улице?

– Нет. – Я потряс головой, как это делал Дятел. – Один знакомый просто дал банку подержать.

Бабушка нахмурилась:

– Мне казалось, ты давно вышел из возраста, когда сочиняют такую ерунду.

– Я не сочиняю.

– Вот именно. – Она метнула грозный взгляд на участкового. – Вы что, серьезно думаете, что если бы он действительно пил пиво, то стал бы прикрываться детским враньем? И как вы только с людьми работаете? Преступления раскрываете? Вы же раскрываете преступления? Или только за пиво и курение молодежь подлавливаете? Это ваша работа? Нет, мне правда очень интересно.

Бабушке удалось добиться моего освобождения, не дожидаясь подтверждения того, что в розыске я не состою. И хотя она ругалась, называя меня разными неприятными словами, я был вынужден честно признать, что она крутая и достойна восхищения.

Услышав это, она немедленно смягчилась и принялась ругать, называя неприятными словами, полицейских. Я терпеливо выждал, пока она выговорится, а затем сообщил, что мне нужно срочно бежать. Бабушка изумленно остановилась, и я уже приготовился рвануть, как возле нас притормозила большая черная машина. Водительское стекло опустилось:

– Валентина Анатольевна, здравствуйте!

– Юрка, ты, что ли? – Бабушка прищурилась, вглядываясь в открытое и приветливое лицо мужчины.

– Так точно, – браво отозвался Юрий Романович. – Вы позволите ненадолго украсть у вас Никиту?

Несколько секунд она переваривала услышанное, после чего гневно фыркнула:

– Пусть катится ко всем чертям, – и, горделиво выпрямившись, зашагала к пешеходному переходу, а я, в полной мере осознавая себя неблагодарным гадом, с огромным облегчением забрался в машину к Ярову.

Глава 40

Вита

Обнаружив, что не в состоянии поднять огромный засов на воротах, я перепугалась до ужаса. Дверь рядом тоже оказалась заперта.

Осторожно обогнув машину, я выглянула в тускло освещенный узкий коридор с кирпичными стенами. В нем никого не было.

Впереди почудился просвет. Возможно, там находился дополнительный выход, ведь когда я шла вдоль ангара, то заметила в нем несколько дверей. Стараясь двигаться как можно тише, я бросилась к этому месту, и если бы кто-то вдруг появился в коридоре, то сразу бы увидел меня. Но, к счастью, этого не произошло, и я попала в еще одно помещение, похожее на гараж.

Тут стояли огромные ржавые катушки и штуки, напоминающие станки. Лампочки не горели, а свет проникал через несколько маленьких прямоугольных окошек под потолком.

Послышались голоса. Забежав за катушки, я притаилась.

По коридору, громко топая и переговариваясь, в сторону гаража шли люди.

– Бяшка, иди запри за нами, а то Карл ругается.

– Не нужно, я в машине посижу.

– Боишься, угонят?

– Иди к черту!

Они протопали мимо.

Спина, прижимающаяся к стене, заледенела. Из-за бешено колотящегося сердца дышать стало тяжело.

Было слышно, как открылись и закрылись ворота.

Я снова достала телефон и набрала Артёму. Тревожный сигнал автоответчика об отсутствии связи заставил запаниковать еще сильнее.

Что эти люди сделали с Максом? И о каком огнестреле шла речь?

Но если вызвать полицейских, а потом окажется, что я все надумала, то получится не просто глупо – это поставит под угрозу и меня, и Артёма, и наши дальнейшие планы, потому что, как бы ни сложились обстоятельства, полицейские наверняка станут выяснять, кто я, и, узнав, немедленно заберут домой, а Артёма арестуют.

Прежде чем поднимать шум, нужно было убедиться, что все именно так, как нарисовалось в моей жутковатой фантазии.

Узкий кирпичный коридор то и дело сменялся просторными помещениями с железными балочными фермами под высокими потолками. Немного привыкнув к полумраку, я стала различать места с заложенными кирпичами окнами.

Идти пришлось долго. Намного дольше, чем мне представлялось.

Однако вскоре снова послышались голоса, и я поняла, что пришла.

– Вот смотрю на тебя и охреневаю. Вы же совершенно никого не уважаете. Нет для вас ни правил, ни системы.

Плотно прижимаясь к стене, я выглянула в зал, похожий на те, что проходила.

Здесь повсюду были наставлены большие, в половину человеческого роста деревянные ящики. Прямоугольных окошек не было, стены и углы тонули во мраке, а сверху, словно из ниоткуда, то тут, то там свисали проволока, веревки и провода.

В глубине желтым дверным проемом светилась комната. Там кто-то ходил.

А прямо посередине, под рядом низких круглых ламп, спиной ко мне стоял мужик в коричневой, с закатанными рукавами рубашке.

На его правой руке была надета толстая черная перчатка, в которой он держал длинный кусок колючей проволоки, а левой рукой курил. Сигаретный дым окутывал его с головой.

Перед ним на стуле со связанными за спиной руками сидел человек. Лица его я видеть не могла. Только ноги в темно-серых джинсах и тяжелых черных ботинках.

– Дадут добро, я с тебя шкуру спущу. – Мужчина наклонился вперед. – А первым делом знаешь что сделаю? Язык твой гнусный вырежу и в глотку засуну.

– Да ладно… – раздался знакомый хриплый голос.

Скрипучую хрипотцу Тифона невозможно было спутать ни с чем.

В ответ мужчина размахнулся и с силой хлестнул колючей проволокой ему по ногам. Тифон глухо рыкнул, но даже с моего места было видно, как железные колючки разодрали ткань джинсов.

Из дальней комнаты показался еще один человек, худощавый и плешивый. Он вышел, помешивая стакан дымящегося доширака.

– Слышь, Логопед, иди передохни. Я уже все это видеть не могу. У меня племяш их возраста. Тоже вот такой борзый, и, как представлю, что он вот так же мог попасть, не по себе становится. Скорее бы уж их увезли. Тот с огнестрелом того и гляди откинется. И этот, кажется, тоже.

Я проследила за взмахом его руки и чуть поодаль сначала увидела валяющиеся на полу куртку и балахон Макса, а потом уже и его самого, лежащего лицом вниз. Футболка на нем была изодрана и измазана в крови. На штанинах тоже зияли дыры.

Даже тем моим страшным фантазиям, в которых я решила убедиться, прежде чем звонить в полицию, было далеко до такого ужаса.

Схватив рукой в перчатке Тифона за лицо, Логопед низко наклонился и что-то очень тихо ему выговаривал.

– Да пошел ты, урод, – прохрипел в ответ Тифон.

– Ты чего затеял? – спросил его напарник.

– Собираюсь поснимать немного, пока не забрали. Ты только глянь, какой фотогеничный. – Схватив Тифона за волосы, Логопед запрокинул ему голову назад. – Быть тебе звездой даркнета, парень.

– Цуркан взбесится.

– Да что ж ты, Бяшка, за трус? – рассмеялся Логопед. – Принеси-ка мне скотч.

– Без отмашки ничего делать не буду, – заупрямился Бяшка, торопливо глотая макароны.

Пнув со злостью Тифона по ногам, Логопед поспешно направился в комнату с окном. Бяшка потопал за ним.

Я растерялась. У меня появилась возможность добежать до Тифона или Макса и, быть может, как-то им помочь, но стоило переместиться к соседнему ящику, как Макс зашевелился.

Сначала приподнялся на руках, а затем, неслышно встав, в два шага оказался возле Тифона и присел на корточки. После так же бесшумно вернулся к тому месту, где лежал, и снова принял безжизненный вид.

Все происходило очень быстро, и ни один из двоих не издал ни звука.

Логопед принес рулон скотча. Отодрал полоску и снова навис над Тифоном, намереваясь заклеить ему рот.

Однако, не дожидаясь, пока это произойдет, Тифон рывком высвободил руки и ударил его с двух сторон ладонями по ушам. Удар получился такой неожиданный и сильный, что, потеряв равновесие, Логопед свалился рядом со стулом как подкошенный. Тифон вскочил и, охваченный яростью, принялся бить его ногами.

Макс уже был рядом. Подхватив Логопеда под руки, они усадили его на стул и связали. Рот заклеили скотчем. Тифон поднял с пола колючую проволоку и намотал ему на шею. После чего так же молча и почти бесшумно они кинулись в дальнюю комнату, а я, пробежав вперед, остановилась за ящиком неподалеку от пыхтящего и извивающегося Логопеда.

Спустя пару минут парни вернулись. Пока они были там, из комнаты не донеслось ни звука, поэтому о том, что случилось с Бяшей, оставалось только догадываться, но, когда вышли, Тифон, поддерживая, вел еле-еле переставляющего ноги Ярослава. Его светлый пуловер был пропитан кровью, лицо бледное, мокрые пряди волос прилипли ко лбу.

– Только не вздумай отключиться, – строго сказал ему Тифон. – Я тебя на своем горбу не потащу.

– Уже тащишь, – чуть слышно откликнулся Ярослав.

– Поговори у меня еще.

– Привет. – Я медленно вышла из своего укрытия, понимая, насколько неожиданным для них будет мое появление.

Макс, наклонившись за своими вещами, замер не разгибаясь, Тифон с Ярославом уставились на меня как на привидение. Логопед тоже.

– Мы с Артёмом приехали ночью, – сказала я как можно спокойнее, хотя голос все равно дрожал. – Он там, на фабрике.

– Класс, – первым отмер Макс. – Сейчас вечеринку закатим.

Лицо у него было все разбито. А правый глаз так заплыл, что я чуть не расплакалась.

– На входе остался кто-нибудь? – Тифон неопределенно кивнул, у него за поясом я заметила пистолетную рукоятку.

Похоже, он пострадал меньше остальных. Только кожа на кулаках была содрана до мяса и из рваных дыр штанин проступала кровь.

– Кажется, в машине кто-то сидит. В гараже.

– Телефон есть? – спросил меня Макс, надевая балахон.

Я достала из кармана мобильник и протянула ему.

– Звони отцу. – Макс передал телефон Ярославу.

Но, когда тот начал набирать номер, Тифон вдруг накрыл экран ладонью и пристально посмотрел на него:

– Может, сами?

– Можно, – согласился тот. – Все равно я сдохну раньше, чем они доедут, а на вас мне плевать.

– Я всегда мечтал о таком брате, – с усмешкой отозвался Тифон. – Только ты не сдохнешь, потому что от дырки в плече не умирают.

– От потери крови умирают, дебил.

– Вы оба дебилы, – разозлился на них Макс. – Вам что, мало? Вы уже «договорились», блин. Они же нас реально грохнуть собираются. Я вам еще тогда пытался это объяснить, а вы не слушали. Дай сюда телефон, я сам кого надо вызову.

Он резко отнял у Ярослава трубку и набрал 112. А когда ему ответили, заявил, что его похитили вооруженные люди и что он истекает кровью. Его попросили включить определение локации и ждать, ничего не предпринимая.

Стоило Максу закончить разговор, как Ярослава повело. Тифон едва удержал его.

Парни замотали Ярославу плечо скотчем и надели на него куртку Макса, после чего Тифон скомандовал:

– Валим. Только тихо.

Макс взял меня за руку, и мы быстро, словно не нужно прятаться и опасаться, что в любой момент на нас могут выскочить люди Цуркана, пошли по коридору.

Тифон вел чуть покачивающегося Ярослава, а Макс тянул за собой меня.

Возле зала с катушками притормозили. Тифон приложил палец к губам и мотнул головой, показывая, что нужно свернуть.

Гараж находился в следующем помещении.

– Ждите здесь. Я один схожу. Гляну, что там.

– Лучше я, – вызвался Макс.

– Ладно. – Тифон хлопнул его по плечу. – Жги, ассасин.

Макс вернулся и сказал, что ворота не заперты. Теперь мы можем либо выйти через них, но тогда нет гарантий, что нас не схватят на улице, либо, раз уж мы торопимся, «попросить» водилу подкинуть нас до больницы.

– Если что, я не отобьюсь, – сказал Ярослав Тифону. – Вита тоже.

Тот сосредоточенно думал. Лица в темноте видно не было, но пауза затянулась.

Наконец он выдохнул и достал из-за пояса пистолет.

– Идем.

– Погоди, – остановил его Макс. – Там КУНГ.

– Что?

– Машина – КУНГ. Ты не сможешь просто так подойти и сунуть в окошко ствол. Я попробую его отвлечь, а ты лезь с пассажирского сиденья.

– Разберемся, – буркнул Тифон и посмотрел на меня. – А вы спрячьтесь пока тут. Вдруг ничего не получится.

– Хорошо, – сказала я. – Только можно я просто выйду через ворота и очень осторожно вернусь к Артёму?

– Они тебя в два счета поймают.

– Им незачем меня ловить. Они не знают, что я здесь. Они вообще о моем существовании понятия не имеют.

– Если все чисто – уйдешь, – пообещал Тифон.

Вскоре, громко топая и поднимая пыль, примчался Макс.

– Давайте бегом. – Подцепив Ярослава под руку, он потащил его за собой.

Я побежала следом.

Тифон сидел в кабине рядом с водителем, а дверка кузова-вагончика была приоткрыта.

Внутри с двух сторон тянулись деревянные лавки, вдоль них с бортов свисали кожаные ремни.

Макс подсадил туда Ярослава и вопросительно обернулся ко мне.

Несколько секунд мы с ним смотрели друг на друга.

– Пока нет Тёмы, за тебя отвечаю я.

– Выпусти меня – и все.

– Чернецкий меня убьет.

– Не убьет. – Я потрогала его опухший глаз. – Просто, когда он позвонит в следующий раз, поговори с ним.

Макс коротко кивнул и неожиданно крепко обнял меня.

– Заканчивайте мелодраму, – проворчал Ярослав.

Осторожно приоткрыв створку ворот, Макс выглянул. Затем распахнул ее настежь и махнул мне:

– Быстро выходи.

В лицо пахнуло обжигающим морозом. Вынырнув из сумрака гаража, я опрометью бросилась в сторону главного здания.

Солнце светило ослепительно, и все кругом переливалось. Поблизости не было ни души.

В зияющем дверном проеме полуразрушенного домишки без крыши мне почудилось какое-то движение, но то был болтающийся на ветру металлический лист.

Выехав из гаража, КУНГ неторопливо покатился, поскрипывая снегом, однако в арке вдруг встал. Длилось это недолго, и машина снова тронулась, а из арки вышли два человека: здоровый амбал и обычный, но крепкий мужчина.

Они направлялись в сторону ангара. Я достала телефон и отвернулась, делая вид, что фотографирую постройки. Они были взбудоражены и разговаривали громко.

– Далеко не уедут. На трассе поймаем.

– Цуркану скажем?

– Тише.

Поравнявшись со мной, они замолчали. Прошагали, пыхтя, мимо.

И я уже было облегченно выдохнула, как вдруг послышался оклик:

– Эй! Ты откуда здесь?

Коренастый мужчина с неприятным красным лицом подозрительно меня оглядел.

– Я с Артёмом. Чернецким.

– Тебя там все ищут. – Мужчина мотнул головой в сторону.

– Правда?! – Радость в моем голосе была неподдельной. – Уже бегу.

Кузов кунга еще не успел скрыться за поворотом.

– Хотя… Нет. Стой. – Он двинулся навстречу. – Идем с нами.

– Зачем? – Я попятилась.

– Чаем тебя угостим.

– Спасибо, но нужно идти, раз ищут.

– Ничего, подождут. – Он настойчиво протянул руку.

Отскочив, я рванула к арке, но шансов не было. Здоровяк запросто подхватил меня на бегу и закинул на плечо как мешок. Звонкое эхо моего истошного вопля заметалось над зданиями.

– Давай без истерик. – Краснолицый больно схватил сухими холодными пальцами за подбородок. – Ты же не хочешь, чтобы я тебя ударил?

– Меня ищут. – Голос срывался. – Прошу, отпустите.

Они шли быстрым шагом к ангару. Я болталась на плече здоровяка, и все попытки высвободиться сводились к тому, что здоровяк сдавливал меня так, что изо рта вырывались лишь прерывистые хрипы.

Макса я заметила, когда мы поравнялись с домиком, в котором качался металлический лист. Он бежал тихо, чуть пригибаясь, снег под подошвами его белых кроссовок мягко пружинил. В правой руке он сжимал кусок толстой ржавой трубы.

Стиснув зубы, я выдохнула и, зажмурившись, приготовилась к тому, что за этим последует.

Макс умел отлично бегать и лазить, но бойцом, в отличие Тифона или того же Ярослава, не был и опыта в открытом противостоянии со злобными, привыкшими к насилию типами особо не имел.

На меня он не смотрел, даже когда оказался совсем близко. Лишь прицеливался и примерялся, планируя нападение.

Первым он ударил несшего меня здоровяка. Прямо по ногам под колени. Здоровяк ойкнул от боли и, осев, выронил меня.

Что было дальше, я почти не видела.

Краснолицый тоже закричал, послышались глухие удары, и едва я успела подняться на четвереньки, как Макс, вцепившись мертвой хваткой мне в руку, потащил за собой.

Мы обогнули полуразрушенный дом и выскочили к длинному, когда-то целиком застекленному зданию, в оконных ячейках которого торчали осколки разбитых стекол. Добежали до угла и уперлись в гору огромных, величиной в два человеческих обхвата, стальных труб.

Люди Цуркана показались в конце стеклянного дома, и нам ничего не оставалось, кроме как лезть через трубы. С помощью Макса мне удалось преодолеть пять из них, но на шестую сил не хватило. Адреналин стучал в висках, голову заливал жар, но пальцы совершенно заледенели, ноги дрожали, руки не слушались.

– Давай внутрь, – приказал Макс и, не дожидаясь моего согласия, чуть ли не силой впихнул меня в трубу. – Лезь как можно дальше.

В трубе было скользко и дико холодно. Пахло железом. Я пыталась ползти на животе, но двигалась очень медленно.

Снаружи послышался грохот металла и голос краснолицего:

– Давай за ним. А я пять минут отдышусь.

Снова раздался грохот, и я поняла, что здоровяк лезет через трубы.

Повеяло табачным дымом. Должно быть, краснолицый закурил.

Он был где-то неподалеку. Затаив дыхание, я замерла, прислушиваясь к скрипу его шагов. В дальнем конце трубы виднелось белое пятно света. Я попыталась сжать пальцы в кулаки, но они не сгибались, шея затекла, а колени превратились в палки.

И тут вдруг раздался такой оглушительный удар, что от неожиданности я дернулась и треснулась затылком о трубу. Сознание поплыло.

– Глупая курица. – Голос краснолицего эхом пролетел по трубе, после чего я почувствовала, как он стиснул мою лодыжку и рывком потянул на себя.

Я попробовала лягнуть его второй ногой, но безуспешно.

По застывшему внутри трубы льду он с легкостью вытянул меня наружу.

Свалившись к его ногам, я разрыдалась.

Сопротивляться не было сил.

Глава 41

Никита

Первую половину пути, пока ехали по Москве, я снова пересказал Юрию Романовичу все, что случилось. Со всеми подробностями: и про Макса, и про ту несчастную девушку, и даже про пистолет, который прихватил Тифон. Он слушал внимательно, по-деловому, время от времени задавая уточняющие вопросы.

Вообще, несмотря на то что Тифон отзывался о нем не самым лучшим образом, старший Яров мне нравился. Солидный и одновременно вполне простой. Твердый, но вместе с тем обаятельный. Тифону досталось от него многое. Как во внешности, так и в умении производить впечатление. Все, что бы ни говорили эти двое, звучало как единственно возможное, а их уверенность в себе можно было сравнить с непробиваемой крепостью.

Ярослав тоже обладал этими качествами, но, в отличие от Тифона и Юрия Романовича, он не стремился немедленно накрыть всех своей харизмой, а держал ее в себе и для себя. Потому бóльшую часть времени был всегда один, хотя в школе именно Ярослав считался образцовым учеником и гордостью класса.

При мне Юрий Романович позвонил нескольким знакомым. С одним уточнял свои полномочия по Московской области, другого в дружеской манере попросил об услуге, третьего предупредил, что может потребоваться «задержание».

– Как ты думаешь, – обратился он ко мне, закончив решать организационные вопросы. – Андрей когда-нибудь сможет простить меня?

Я пожал плечами.

– Простит. Но чем больше его заставлять, тем сильнее он будет сопротивляться. Тифон такой… независимый. Ему нужно, чтобы все решения принимал он сам.

– Тифон, – Юрий Романович усмехнулся. – По-твоему, он хороший друг?

– Лучший.

– А я бы мог с ним подружиться?

Я задумался:

– Тиф больше всего ценит в людях надежность, и друзьями его становятся только те, кто никогда не предаст.

– Чувствую, что после всего, что у нас произошло, мне будет непросто завоевать его доверие.

Я предпочел не отвечать, сделав вид, что засмотрелся в окно.

– Если честно, я совершенно растерян, – признался вдруг он, и я услышал в его голосе знакомые скрипучие нотки, от которых сердце немедленно сжалось. – Ярослав на меня злится, Андрей обижается, а между собой у них вообще война, но мне они оба чертовски дороги, и я ума не приложу, как распутать этот клубок.

– Просто дайте им время. Я когда узнал, что папа женится и у меня будет сводный брат, тоже взбесился. Но потом привык и теперь даже люблю его.

До фабрики мы домчали минут за тридцать. Там, перед центральным входом, стояла полицейская машина и две скорые. А на парковке Юрий Романович заметил еще несколько ведомственных машин и заверил, что не имеет к этому никакого отношения. Его люди могли приехать только по отмашке, а он ее еще не давал.

На первом этаже главного здания царили полнейшая неразбериха и суета.

Возле стойки охранника стояла большая группа людей. Несколько полицейских, причем некоторые из них были с автоматами, четверо медиков и трое человек в штатском. Все они оживленно и громко спорили. Велев мне обождать в стороне, Юрий Романович отправился выяснять, что происходит. Показал каждому удостоверение и принялся о чем-то расспрашивать.

В итоге выяснилось, что из-за проверки налоговики не хотят никого пускать в офисы. А полицейские обязаны отработать вызов и все проверить. До нашего приезда они бодались между собой около получаса. Яров же разобрался за пять минут и, прихватив с собой полицейских, отправился на четвертый этаж к вебкамщикам.

Меня с ними не пустили. Присев на банкетку, я остался ждать, как ждут возле операционной обнадеживающих новостей.

Однако минут через десять со стороны лифта донесся знакомый голос. Обернувшись, я увидел Артёма.

– Мне плевать! – кричал он на семенившего за ним мужичка. – Что хотите делайте! Если вы ее сейчас же не найдете, я тут вам такое устрою! Такое!

Я окликнул его.

– Вита потерялась, – тут же сообщил Артём, подходя и пожимая мне руку. – Не знаешь, что тут медики делают?

– Без понятия. У нас другие проблемы.

– Идем узнаем. – Он потянул меня за собой.

Я, наверное, должен был начать расспрашивать его, как он тут оказался, но было совершенно не до того.

– Что случилось? – спросил он одного из врачей.

– Поступил вызов на сто двенадцать с просьбой о помощи, – охотно пояснил тот. – Но мы приехали, а пострадавших нет.

– А кто звонил? – Артём насторожился. – Девушка?

– Парень. Сказал, что у него пулевое ранение.

Тут уже дыхание перехватило у меня.

– А девушка? Девушку вы здесь не видели? – продолжал допытываться Артём.

– Можешь хоть на секунду забыть про свою Виту! – Я силой оттащил его подальше. – Это наши! Тиф, Макс, Ярослав. У них огромные неприятности.

Артём посмотрел на меня так, словно я бредил.

– Здесь на четвертом этаже фотосалон, но на самом деле половину занимают вебкамщики и проворачивают разные криминальные дела. А Макс не нашел ничего лучше, чем влезть к ним в сейф. Я своими глазами видел, как они его отделали и увели к себе. Пришлось вызвать старшего Ярова.

– Узнаю Котика. – Артём нервно взъерошил волосы. – Но Вита-то тогда куда делась?

Мне захотелось его как следует стукнуть.

– Не нужно на меня так смотреть, – нервно потирая свитер на груди, словно под ним у него что-то зудело, вспылил он. – Я чувствую, что-то не так.

– Конечно, не так. Твоего Котика, может, прямо сейчас убивают, – ответил я в том же тоне. – Или тебе действительно на него наплевать?

– Слышь, Никитос. – Артём запальчиво схватил меня за отворот куртки. – Из нас двоих обычно отделывают именно меня. Макс взрослый мальчик, а за Витю я отвечаю головой. Так что нефиг тут умничать.

Резко замолчав, он пристально уставился на свою руку, сжимающую мою куртку:

– Пальто. Я не проверил, на месте ли оно.

Артём рванул в сторону коридоров.

Юрий Романович вернулся один. Красный, взмокший и разъяренный. Его кожаная куртка была нараспашку, и под сбившимся на поясе свитером я заметил кобуру.

– Никого из здания не выпускать! – громко отдал он приказ налоговикам. – Сейчас мои ребята приедут, помогут.

– А как же мы? – крикнул один из врачей.

– Одна бригада со мной. Бегом!

Не имея понятия, куда он собирается ехать, я все равно пристроился следом и, не спрашивая разрешения, запрыгнул в машину. Думал, выгонит, и приготовился упрашивать, но Юрий Романович, будто вообще не замечая меня, вырулил с парковки и стал звонить, давая отмашку своим.

Мы мчались по крайней левой как по взлетной полосе аэродрома. За нами, чуть отставая, с включенной сиреной неслась машина скорой помощи.

Лицо Юрия Романовича напоминало разъяренного Халка.

– А где ребята? – осторожно спросил я. – Что с ними случилось?

– Отбились, взяли заложника и угнали машину, – коротко отрапортовал он, едва заметно улыбнулся, но потом снова окаменел. – Ярослав ранен. Но до больницы доехать не успели. Эти их перехватили.

– Мы сейчас к ним?

– Надеюсь. – Юрий Романович так резко свернул на мост, что я, впечатавшись в дверь, почувствовал сильный приступ тошноты и все оставшееся время, пока петляли по разбитым нечищеным деревенским дорогам, помалкивал, опасаясь, что меня окончательно растрясет.

Место, куда мы приехали, напоминало старый гаражный кооператив, одиноко тянущийся вдоль железной дороги. Проезд на его территорию был открыт, и Юрий Романович не раздумывая повернул туда. Немного постоял, поджидая скорую, а когда они нас догнали, крикнул в раскрытое окно, чтобы ждали там.

Проехав до конца ряда гаражей, мы свернули направо и, едва зарулили на следующую улицу, увидели посреди дороги серый внедорожник.

Юрий Романович сдал назад.

– Сиди здесь, – велел он. – И не вздумай рыпаться.

Какое-то время я послушно смотрел в его удаляющуюся спину, а потом осторожно приоткрыл дверь и спрыгнул в снег. Не рыпаться никак не получалось.

Деловым шагом, не прячась и не подкрадываясь, он дошел до внедорожника и заглянул внутрь. Но там, по всей вероятности, никого не оказалось, поэтому он прямиком направился к одному из гаражей и, с легкостью распахнув красную металлическую дверцу, вырезанную в воротах, вошел внутрь.

Несколько секунд я колебался. Но любопытство взяло верх.

Снег под ногами скрипел, было очень морозно. Я все еще чувствовал тошноту, а сердце от волнения колотилось.

Приглушенные выкрики послышались, когда я был на полпути. В гараже что-то происходило. Я побежал, а как только поравнялся с красной дверцей, прямо на меня один за другим вывалились три человека. Четвертого Яров выволок за шкирку и с силой швырнул на землю.

– Лицом вниз! Руки за голову! – заорал он таким голосом, что я сам едва удержался, чтобы не рухнуть лицом в снег.

Двоих из них я узнал. Они приходили с Цурканом, когда устраивали обыск. Вебкамщики нехотя опустились на дорогу.

Заметив меня, Юрий Романович ни капли не удивился.

– Бегом за врачами! – приказал он, и я помчался к неотложке.

Яров продержал вебкамщиков на дороге до ее приезда. Но они мешали подъехать, поэтому ему пришлось перегнать их на другую сторону и выстроить лицом к стене.

Вылезать из машины скорой помощи я не стал на случай, если Юрию Романычу придет в голову отослать меня отсюда. Но, когда через минуту врачи вернулись за каталкой, я чуть было сам не выскочил следом за ними. И, прижавшись носом к затуманенному ледяному стеклу, попытался различить, что происходит снаружи.

В груди все горело и подступало к горлу тяжелым комком. Я мог бы списать это на бессонную ночь, страх, вымотанность или нервы, но все было не то.

Однажды я уже пережил гибель Тифона, когда увидел, как во время пожара проваливается крыша дома. В тот момент мое сердце чуть не разорвалось от ужаса, теперь же я чувствовал холодящее замирание с примесью надежды.

Однажды Тифон сказал, что видеть в опасности других людей, особенно близких, гораздо страшнее, чем находиться в ней самому.

Что бы я делал, случись с ними нечто безвозвратно плохое? Что-то по-настоящему жуткое и конечное? Я не мог представить эту Вселенную без него. Он был той нерушимой силой, тем самым законом природы, который вечен и не подлежит сомнению. Исчезни он – исчез бы и я. Обнулился и перестал существовать.

Когда Трифонов ушел в армию, я, конечно же, скучал, но при этом был твердо уверен, что могу спокойно жить дальше, потому что где-то там есть парень с татуировкой черного дракона на шее, который, подобно Атласу, прочно держит это небо на своих плечах.

Вспомнил, как мы лежали под звездным небом возле озера в заброшенном лагере и фантазировали о будущем, как стояли в предзакатном розовом поле и наполнялись душой мира и как он, валяясь на дороге, плакал из-за Зои. Вспомнил кошек из лагеря, урчащих в его постели, и влюбленную в него собаку Макса. Вспомнил, как все разы, когда по справедливости я заслуживал трепки, он наказывал меня одним только взглядом, и это было болезненнее любого удара. Как мы ходили после школы смотреть футбол и как я ездил к нему в больницу, и мы с Зоей молились, чтобы он смог хотя бы ходить.

Я чувствовал, что меня развозит, но ничего не мог с этим поделать. Твердил себе, что все хорошо, все в порядке, но щеки пылали, а из носа текло.

И только я успел хорошенько утереться рукавом, как боковая дверь машины с грохотом отъехала и врачи втянули внутрь салона каталку. На ней, накрытый двумя куртками, лежал бледный как мел Ярослав. Его глаза были закрыты, но по подрагиванию ресниц я понял, что он жив. Врач попросил меня сдвинуться и зафиксировал каталку на специально приспособленном месте.

– Как он? – шепотом спросил я.

– До больницы дотянет, – неопределенно ответил тот.

– А остальные?

– Там только один.

– С драконом?

– Угу.

– Живой?

– Сам посмотри. – Врач кивнул, и я поднял голову.

Облокотившись о дверь, стальным немигающим взглядом исподлобья на меня смотрел Трифонов. Все лицо его было разбито в кровь и уже замазано какой-то белой мазью, на плечах небрежно болталась куртка старшего Ярова.

– А… Значит, вот кто притащил Романыча, – хрипло протянул он. – Понятно.

– Тиф, прости. – Я шмыгнул носом. – Я не мог по-другому.

– Ладно, с этим потом. Поезжай тогда с Яриком ты, а я останусь. Подстраховать.

– Юрия Романовича?

– Он, конечно, и один с ними нормально управляется, но, пока этих гнид не увезут, я не успокоюсь.

– Тебе тоже нужно в больницу, – сказал ему врач. – У тебя нос сломан и, возможно, внутренние повреждения.

– Он уже три раза был сломан. А повреждения регенерируются. – Тиф подмигнул мне подбитым глазом. – Я же Терминатор.

– Ну что, едем? – крикнул водитель, заводя мотор.

– Ща, пять сек. – Трифонов проворно заскочил в салон и, склонившись над Ярославом, потряс его за плечо: – Эй, чувак. Два-один.

Глаза Ярика приоткрылись, и затуманенный взгляд остановился на лице Тифона.

– Что? – произнес он одними губами.

– Два-один, говорю. В следующий раз ты меня спасаешь, бро.

Ярик криво усмехнулся и снова закрыл глаза, а Тифон обернулся и протянул руку мне:

– Спасибо!

Но, вместо того чтобы ее пожать, я зачем-то вскочил и обнял его. Дернувшись, он стукнулся затылком о крышу.

– Сдурел, Горелов, мне и без того сотрясение обеспечено. – Похлопав меня по плечу, он выскочил из машины, но у двери задержался. – Браслет у тебя?

Я кивнул.

– Потом отдашь.

– Где же Макс? – крикнул я, но он уже с грохотом захлопнул дверь.

Глава 42

Тоня

Я так долго и стыдно плакала у Якушина в машине, что совершенно опухла от слез и ничего не соображала. Все ребята призывали меня радоваться, да я и сама это понимала, но от долгого напряжения что-то внутри сорвалось и отказывалось вставать на место.

Папы, к счастью, дома не было, и я, выпив таблетку анальгина, еще около часа нервно бродила по квартире, пытаясь понять, что же со мной не так. Но других объяснений, кроме того, что я просто дура, у меня не было.

Мама Виты позвонила в начале седьмого.

– Тоня, добрый вечер, – тихим голосом сказала она. – Это мама Виты. Не знаю, удалось ли тебе найти Костю, но я привыкла держать свои обещания. Так вот, он только что появился. Сидит на лестнице в подъезде. Наверное, не знает, что у них там замки сменились. Я ему пока об этом не сообщила. Если хочешь, могу пригласить его к нам и задержать до твоего приезда.

– Нет, спасибо, – удивившись, что Амелин решил так быстро вернуться, отказалась я. – Мне сейчас некогда.

– Это правильно, – одобрила она. – Как жаль, что моя Вита не такая рассудительная. Скажи, а ты случайно не знаешь, что с ней?

– Я читала в Интернете, что их все ищут, но больше ничего не знаю.

– Понятно. – Она была явно разочарована. – Ну да ладно. Всего тебе хорошего.

– Нет, подождите. – Я не собиралась этого говорить, но сказала: – Задержите его, пожалуйста. Я передумала.

В семь часов вечера в декабре уже стоит глухая темень.

Я летела до дома Виты как проклятая. Вбежала во двор и замедлилась, чтобы перевести дыхание. Возле одного из подъездов стояла шумная компания. Три человека. Парни.

Меня это ничуть не беспокоило до тех пор, пока, поравнявшись с ними, в свете фонаря я не узнала тех самых Витиных одноклассников, с которыми у нас вышел конфликт в ее школе.

И только сообразила, как парни сами заметили меня.

Будь я замотана шарфом и под капюшоном, вряд ли бы кто-то вообще посмотрел в мою сторону, но я бежала нараспашку, и мои красные волосы освещали мрак улиц огнем Прометея.

– Оба-на! – воскликнул один из них. – Кто же это у нас такой быстрый?

– Вот это встреча! – преградил мне дорогу тот, которому я ободрала карманы.

Я попыталась обойти, но он тоже сделал шаг в сторону.

– Погоди-погоди. У нас же дело осталось незакрытое.

– Карманы на месте, – буркнула я. – Все закрыто и пришито.

– Э, нет. А как же моральный ущерб? Ты нанесла мне психологическую травму.

– Радуйся, что только психологическую. – Я была не в том настроении, чтобы подыскивать дипломатические фразы. – Уйди, пожалуйста, я тороплюсь.

– Ты вообще откуда такая борзая? Меня тут в округе все уважают.

– Ну да. Я слышала. Папаша полицейский, и ты всех им стращаешь как пугалом.

– Полегче на поворотах, – пригрозил он. – Я пока с тобой еще нормально разговариваю.

Подхватив меня под локоть, Дубенко (я внезапно вспомнила его фамилию) утянул меня к подъезду и прижал к стене. Остальные окружили.

– Ну и что дальше? Бить меня будете?

– Пытать, – осклабился тот, который сидел с нами у директрисы, кажется Тарасов.

– И зачем тебе это? – Я действительно не могла понять, что им от меня нужно.

– Хотим узнать, где прячется Котова и ее богатенький любовник. Говорят, за его голову объявлена награда.

– Никто не знает, где они.

– Вот мы и выясним это. – Дубенко потянулся ко мне, намереваясь подцепить за подбородок, но я шлепнула его по руке:

– Только тронь, потом из полиции не вылезешь. Я на вас такое заявление накатаю, в жизни ни к одной девушке не подойдете.

– Блин. – Дубенко набычился. – Ты че такая непуганая?

– Просто не до вас сейчас. – Резко отпихнув его, я вышла из их оцепления.

Но только сделала пару шагов, как кто-то схватил меня за капюшон и с силой дернул. Сорвавшись с плеч, расстегнутая куртка повисла на рукавах.

Однако обернуться и дать отпор я не успела. Вскинула голову и замерла.

На пешеходной дорожке, прямо перед подъездом, с продуктовым пакетом в руке стоял Амелин. И как только наши глаза встретились, он ошеломленно выпустил пакет из рук и кинулся к нам.

Я всего дважды была свидетелем вспышек его настоящего гнева. Раз он разбил стул о голову садиста, а другой – прострелил живодеру ногу.

Подскочив к Тарасову, Костик толкнул его так, что тот улетел через бордюрный заборчик прямо в сугроб.

Не давая остальным опомниться, он уже стоял перед Дубенко. Схватил его за концы шарфа и резко, словно собираясь отсечь ему этим шарфом голову, затянул.

Выпучив глаза, Дубенко захрипел.

Третий их приятель отступил назад.

– Костя, не надо. – Я потянула его за рукав. – Только задушенного тебе не хватает. Он просто схватил меня за капюшон. Ничего такого.

Дубенко продолжал хрипеть. Тарасов выбрался из сугроба.

Лицо Амелина оставалось злым и непроницаемым – таким, что, если бы его сейчас увидел суд, точно отправил на пожизненное.

– Костя! – Я снова потрясла его. – Прекрати! Это уже перебор!

Амелин выпустил шарф и в следующий же момент озарился лучезарной улыбкой.

Я тут же влезла между ним и освобожденным Дубенко.

– Отвали. У него справка из психдиспансера. Он вас убьет и глазом не моргнет, и ему за это ничего не будет.

– Тоня, опять ты вмешиваешься?

Стоило Амелину перевести на меня взгляд, как Дубенко отмер и тут же со всей дури врезал ему в живот. Костик согнулся.

Тарасов, словно получив отмашку, ринулся к нам, третий парень тоже. Налетели на Амелина и сбили с ног.

– Офигели?! – Я напрыгнула сзади на Тарасова, он закачался и вместе со мной на загривке завалился вперед.

Куртка смягчила удар от падения. Намного больнее было, когда Дубенко с размаха пнул меня в спину. Однако в ту же секунду Амелин поймал его за ногу и дернул. Не удержавшись на раскатанном снегу, Дубенко рухнул на нас.

Получилась непонятная куча мала. То ли драка, то ли бестолковая возня.

Все закончилось в один момент. Третий парень, который все еще оставался на ногах, негромко крикнул сверху: «Серега, мать идет». И парни, дружно вскочив, мигом скрылись в подъезде. А мы с Амелиным так и остались сидеть на снегу.

– Что у вас тут такое? – Женщина остановилась возле нас.

– Все нормально, – ответила я.

– Все отлично! – подтвердил Амелин.

– Пьяные, что ли?

– Нет, – сказала я.

– А чего валяетесь?

– Упали.

Мы с Амелиным переглянулись, и от того, какой у него был нашкодивший и одновременно растерянный вид, от того, что он был здесь, в безопасности, от нелепости ситуации и адреналина, все еще стучавшего в висках, мне вдруг стало нестерпимо смешно.

Просто ужас как смешно! Не сдержавшись, я глупо расхохоталась. Амелин тоже.

Женщина покрутила пальцем у виска и ушла, а мы так и сидели, гогоча на всю улицу как два придурка.

Потом он встал, поднял меня и отряхнул.

– Я бы позвал тебя к нам, но дверь почему-то не открывается. И дома никого нет.

– Макса выгнал их опекун. – Я поймала его за руку. – И замки сменил.

Костя настороженно замер не сводя с меня глаз:

– Тогда что ты тут делаешь?

– Не понятно, что ли? – Я уставилась на него в ответ.

– Приехала на разборки с пацанами?

– С одним пацаном.

Он придуриваясь заморгал:

– Интересно… С каким же?

– Помнишь, я обещала, что убью тебя, если ты еще раз выкинешь нечто подобное? Кажется, этот день настал…

Порывисто обхватив мое лицо ладонями, он приблизился так, что кончик его носа коснулся моего.

– В этот раз я действительно испугался. Очень сильно. По-настоящему. Неожиданно понял, что все это правда и что я могу остаться там навсегда. Я ведь уже бывал в таком месте, но тогда не особо переживал. Мне это казалось даже немного забавным. Сюрным и прикольным. Но там, где я был раньше, находились только дети и подростки. Замороченные и несчастные. Каждый со своими тараканами, чудачествами и историями, а в этой больнице лежали взрослые. И они, оказывается, ни капли не прикольные. Они жуткие. То ли животные, то ли овощи. Я не хочу становиться таким.

Амелин с силой прижался горячими губами к моим, и я невольно закрыла глаза.

Он всегда пах чем-то очень близким и родным, я заметила это давно, наверное, еще в тот день, когда мы ехали на электричке к Якушину в деревню и Костик спал у меня на плече. Почувствовала, но не осознала, не придала этому значения. Однако, должно быть, я уже тогда начала влюбляться в него: ведь люди всегда отличают «своих» от «чужих» по запаху еще раньше, чем успевают их как следует узнать. Так вот Амелин точно всегда был «моим».

Куртка на мне оставалась расстегнутой, но холод совсем не ощущался.

– Давай уйдем. Вдруг они вернутся, а я не хочу, чтобы ты опять во что-нибудь влип.

Амелин кивнул, но с места не сдвинулся.

– А знаешь, что самое ужасное, о чем я думал все время, пока сидел там?

– Ты боялся, что мы можем никогда не увидеться.

– Как ты узнала? – Он смешно изобразил удивление.

– Ты такое уже говорил, а еще потому, что я тоже очень боялась этого.

– Если сейчас все обойдется, я клянусь, что стану самым нормальным из всех нормальных. Больше ни одного стиха, ни одной провокации или глупой шутки.

Помнишь, я говорил, что мне на все плевать, потому что у меня есть справка из диспансера? Так вот теперь не плевать, теперь я хочу просто жить и радоваться тому, что есть. Здесь, сегодня и сейчас. И завтра тоже, и послезавтра.

Я хочу Новый год, хочу сдать сессию, хочу целоваться с тобой каждый день, хочу спокойно гулять по улицам и летом снова поехать в Капищено. Просто удивительно, сколько всего, оказывается, я хочу! Я хочу увидеть вашего нового ребенка и дождаться нового альбома «Кемов». Я хочу, чтобы у меня были деньги и свой дом. Я хочу жить, понимаешь?

– Ну наконец-то! В таком случае даже хорошо, что это случилось с тобой. Только… – Я прижалась к нему. – Пожалуйста, не становись совсем-совсем нормальным. Я люблю тебя таким, какой ты есть. Со всей твоей цыганско-русалочьей родословной, с голосами мальчика из ковра, с поисками счастья, переселением душ, идиотскими розыгрышами и всеми стихами, вместе взятыми.

– Ну ты чего, глупенькая? – Он погладил меня по голове. – Я ведь стану нормальным только для них, для их казенных правил и для отвода глаз, а для тебя все будет как раньше: нервы, боль и дед инсайд.

Я рассмеялась:

– Да-да, это мое любимое. Теперь осталось только выяснить, что ты наобещал Диане за помощь.

– Кому? Диане? – Амелин отстранил меня за плечи, на его лице отразилось недоумение. – С чего бы ей помогать мне?

– А разве не она забрала тебя из больницы?

Вместо ответа, он с таинственным видом поднял пакет и медленно двинулся в сторону их подъезда.

А что, если со сказками не все так просто? Может, в них все же есть определенный смысл? И выдумывают их не для того, чтобы обмануть, а чтобы мы никогда не опускали руки? Чтобы не останавливались и продолжали шаг за шагом идти к счастливому финалу? Ведь, как бы сказал Тифон, побеждает тот, кому эта победа нужнее.

Мы устроились на лестнице в подъезде, разломав чесночный багет Амелина пополам и запивая его ледяным молоком прямо из пакета.

– Я это придумал вчера. В соседней палате у одного чудика случилось обострение, и он часа два так дико орал, что, для того, чтобы его не слушать, мне пришлось вспомнить чуть ли не всего Блока, и вот на Черном человеке меня осенило.

– Черный человек? Разве это не Есенин?

– У Блока другой. – Он взмахнул своим багетом как дирижерской палочкой.

Утренние сумерки легли на ступени,Забрались в занавески, в щели дверей.Ах, какой бледный город на заре!Черный человечек плачет на дворе.

– Грустно, – сказала я. – Но не очень понятно.

– В общем, я вспомнил про черную картину. И ее смысл. Типа: а что, если этот «покой» на самом деле поджидает меня в смирительной рубашке? И потом подумал про желание. Если у меня есть возможность загадать его, то почему бы не попробовать?

– Аделина! – внезапно сообразила я. – Красивая брюнетка. Так это была она?

– Ты очень умная, Тоня, и догадливая. – Амелин откусил кусок от моего непроизвольно наставленного на него хлеба и пробубнил с набитым ртом. – Она говорила, что вы встречались.

– Но откуда же ты ей звонил?

– Пришлось подкупить медсестру, чтобы она нашла в моих вещах визитку Каца и дала телефон.

Делая вид, что пьет молоко, Костик интригующе замолчал.

– Хочешь, чтобы я спросила, как ты ее подкупил?

– Это было просто. Она всему отделению жаловалась, что у ее сына проблемы с английским. Визитка и звонок обошлись мне в двадцать топиков по инглишу. В общем, я позвонил Кацу и объявил, что мое желание – поскорее выйти из этой чертовой больницы. А сегодня утром ко мне просто пришли, отдали вещи и выпустили. Аделина сама приехала и сказала, что это самое легкое желание из всех возможных. Она вообще хорошая, если на замашки не смотреть. Предлагала мне блогером стать.

– Это означает, что Аделина откупит тебя от Милы и суда не будет?

– Суд будет, потому что иначе всю жизнь придется от нее откупаться. Но я разговаривал с одним крутым психиатром, помнишь, куда мы к детям с елкой ездили…

– Отцом Лиды?

Амелин с подозрением покосился.

– С ней я тоже уже успела познакомиться.

– Ну ты даешь! – восхищенно выдохнул он. – Так вот, он очень известный и уважаемый в своих кругах человек, и его психиатрическое заключение должно иметь намного больший вес, нежели вранье тех придурков из неотложки, что меня забирали, или даже заведующего. А взамен я пообещал продолжать общаться с Лидой.

– Все понятно. – Я отодвинулась от него подальше и тоже хлебнула холоднющего молока. – Нет. Это отличные новости, и я очень за тебя рада, но все понятно.

– Что тебе понятно? – Он придвинулся.

– Понятно, что это значит. Она же влюблена в тебя по уши.

– Ничего это не значит. – Амелин забрал у меня из рук молоко и поставил его со своей стороны. – Ее папа сказал, что хороший психолог может до десяти тысяч за сеанс зарабатывать. А я не психолог совсем, но, если стану встречаться с ней пару раз в неделю и просто разговаривать, он будет платить по пять. Потому что это – работа.

– Да ты вообще можешь поселиться у них. Они ведь предлагали.

– Это лишнее. – Он продолжал посмеиваться надо мной. – Я уже попросил Диану освободить мою квартиру.

– Начинаешь новую жизнь?

– Нет. Начинаю жизнь. Поможешь мне ремонт сделать? Ты так здорово выбрасываешь вещи.

И я уже было собралась дать ему остатком багета по лбу, как снизу раздался звук открывшейся подъездной двери и тяжелые шаги. Мы замерли, прислушиваясь.

Кто-то поднялся по лестнице и прошел к двери на первом этаже. Послышалась трель звонка. Замок щелкнул, дверь раскрылась.

– Боже мой! – (Я узнала голос Витиной мамы.) – Аркадий Степанович! Как это ты? Откуда?

– Я за тобой, – ответил ей мужчина. – Собирайся.

– Но Вита еще не вернулась…

– Пока ты здесь, она не вернется.

Дверь за ними захлопнулась.

– Круто, – сказал Амелин. – Кажется, кому-то повезло.

– Кто это?

– Подозреваю, что папа Виты.

– Пойдем. – Я поднялась и протянула ему руку. – Тебе сегодня тоже повезло.

Папа был дома и, услышав, что мы пришли, вышел встречать.

– Ого! – весело воскликнул он, увидев Амелина. – С возвращением!

– Спасибо, – тот смутился. – Время быстро пролетело.

– Мне нужно с тобой поговорить. – Я затолкала папу на кухню и прикрыла за нами дверь. – Пожалуйста, пойми меня правильно, но Костя пока поживет с нами.

– В смысле? – Папа искренне растерялся.

– В прямом. Квартира у Артёма сейчас заперта, и туда не попасть, а из Костиной жильцы еще не съехали. Нужно время, чтобы с этим разобраться.

– Но, Тоня. – Папа разволновался. – Где он будет спать? И как мы объясним это маме?

– Объясним, – заверила я. – Это я беру на себя.

– Я вот только одного не понимаю, – папа готов был разозлиться. – Почему ты не спрашиваешь разрешения, а ставишь меня перед фактом?

– Ну, потому, что ему жить негде, и тут без вариантов.

Папа глубоко и возмущенно вздохнул, но потом вдруг сдался:

– Ладно. Делай, что хочешь. Ты как мама – все равно будет по-твоему.

– Спасибо. – Я поцеловала его в щеку. – Главное, его теперь уговорить.

– Кого?

– Амелина, конечно. Он-то думает, что просто чаю зашел попить.

– Наивный. – Папа закатил глаза. – Я тоже когда-то так думал.

Глава 43

Вита

Меня посадили в том же зале, где держали ребят, и предупредили, что если попробую рыпнуться, то переломают ноги.

Однако я находилась в таком потрясении, что не то чтобы рыпаться – разговаривать не могла.

Сначала краснолицый, которого остальные называли Пятак, освободил Логопеда, а потом приволок из комнаты нокаутированного Бяшу. Признавать свою вину в случившемся оба отказались и принялись яростно валить все друг на друга, пока Логопед не вспомнил обо мне и не заявил, что это я помогла пацанам сбежать.

Какое-то время Пятак его слушал, но потом грубо оборвал.

– Вот это, – он ткнул пальцем в мою сторону, – ваш единственный шанс реабилитироваться перед Цурканом. Девочка на вес золота, ясно? Придумывайте, что хотите, но через пятнадцать минут она должна быть в надежном месте за территорией. Через главный вход уходить нельзя. Запалитесь – пеняйте на себя. Я бы сам пошел, но Цуркан просил вернуться. С этой проверкой трындец. Костров уже едет. Под него копают. Чернецкий этот, гаденыш. Так что в наших общих интересах остановить его прямо сейчас.

– У Бяши ствол отобрали, – пожаловался Логопед.

– Так ему и надо, – ответил Пятак. – Связь скоро появится. Будете на месте – звоните мне, а не Цуркану. Все понятно?

Как только он скрылся в глубине коридоров, ко мне подошел Логопед и швырнул в лицо огромную куртку-спецовку.

Дождавшись, пока я в нее упакуюсь, он заклеил мне рот скотчем и намотал поверх него шарф на половину лица. Натянул на голову капюшон, и я оказалась в коконе.

Единственное, что не давало умереть от страха, – это слова Пятака о том, что я на вес золота.

Логопед с Бяшей вывели меня не через гаражные ворота, а через другую дверь в дальнем торце ангара. Вышли к площадке со строительными вагончиками, прошли между ними и по перекинутым через замерзшую траншею доскам попали к бетонным плитам забора.

Дышать на морозе только через нос было больно и трудно. Глаза слезились. Объемная и тяжелая куртка сковывала движения. Я механически переставляла ноги, думая о том, что нужно было послушаться Макса и ехать с ними, а еще – что я подставила Артёма и что из-за меня у всех теперь будут огромные неприятности.

Когда я себя ругала, становилось немного легче. Получалось, все то, что происходит со мной, заслуженно. Быть умным в школе и в жизни совсем разные вещи. И, возможно, мама была права, считая меня маленькой и неприспособленной. Но теперь это уже не имело значения.

Телефон Логопед отобрал у меня еще до того, как мы покинули ангар, убежать от них я бы не смогла, сколько ни пытайся, а на помощь звать было некого.

За все время, пока мы шли до ржавой, покосившейся калитки с кодовым замком, нам так никто и не встретился.

Фабрика располагалась на возвышении. У ее подножия тянулась узкая полоска леса, переходящая в снежное поле, а за ним на пригорке можно было различить крохотные деревенские домики.

О том, куда мы идем, мне никто не сказал. Они вообще почти не разговаривали друг с другом. Логопед шел впереди, Бяша за мной. Над каждым клубились серые облака пара.

По крутой тропинке мы спустились к лесу. Тропинка была припорошена, но хорошо утоптана. Сосны потрескивали на морозе. В кроне ельника кто-то сидел и издавал странные звуки.

Вышли к полю. От белизны слепило. И все, куда ни падал взгляд, словно двоилось. Пригорок, домики, деревья, снежная тропинка. Мне в жизни не было так плохо. Никогда. Что бы ни происходило и как бы я ни болела. Но осознать, что бывает хуже, я смогла только сейчас. Ведь все, как говорила Мира Борисовна, познается в сравнении.

Дышать становилось все труднее, отчаяние захлестывало, а сердце замирало. Остановившись, я просто рухнула в снег.

– Е-мое, – выругался Логопед. – Че такое?

Ухватив за куртку на груди, он потряс меня, больно похлопал по щекам и, обдавая вонючим табачным дыханием, гаркнул в лицо:

– Кончай придуриваться!

– Давай снимем скотч, – засуетился Бяша. – Вдруг она задыхается? Что мы скажем Цуркану?

Логопед не ответил, поэтому приготовиться я не успела. Резким движением он содрал скотч.

– А-а-а! – завопила я.

Глоток воздуха обжег морозной сухостью горло. Слезы потекли по щекам.

– Вот и отлично. – Тяжело пыхтя, Логопед поставил меня и подтолкнул. – Шагай.

Лицо невыносимо горело, я прижала к нему холодные руки и внезапно обрела дар речи:

– Умоляю. Очень вас прошу. Не нужно меня никуда отводить. Артём вам за меня заплатит. Я никому ничего не скажу. Честно. Меня полиция ищет. А своим скажете, что я сбежала. Прошу…

– Сбежала, – хохотнул Логопед.

– Артём – это Чернецкий, если вы вдруг не поняли, – предприняла я еще одну попытку. – Он может много заплатить. Вам лучше с ним не ссориться, потому что, если он узнает, что вы меня украли, ужас что будет. Правда.

Я поймала внимательный взгляд Бяши.

– Я еще школьница. Несовершеннолетняя. И за мое похищение вас могут посадить в тюрьму надолго.

– Да, блин, че ты ее слушаешь? – Логопед оттолкнул Бяшу и замахнулся на меня. – Заткнись, дура.

Большую часть времени они тащили меня за собой, ухватив за капюшон. Но за полем обнаружилась речка и шаткий узкий мостик с металлическими перилами через нее. Там, чтобы я встала на ноги и шла по мосту сама, Логопед ударил меня лицом прямо о перила.

Бяша обтер мне лицо снегом, но из разбитой о перила брови продолжала течь кровь.

Деревня, куда мы пришли, выглядела безжизненной. Хотя дорожки к калиткам почти везде были расчищены и откуда-то тянуло дымом.

Логопед свернул к высокому деревянному забору из почерневших досок. Дом был тоже почерневший, несколько ступеней на крыльце прогнили.

Внутри оказалось тепло.

Первым делом Логопед прошел внутрь дома и вернулся оттуда с бутылкой водки в руке. Отхлебнул из горлышка и шумно выдохнул:

– Что за долбаный день…

Бяша размотал на мне шарф и промокнул им рану на брови.

– Нужно сказать Пятаку, что мы на месте.

Логопед сунул руку в карман и достал мой телефон. Глянул на него и переложил в другой карман. Потом вытащил свой.

Пока он разговаривал по телефону, Бяша привел меня в сумрачную, неуютную кухню, где даже со включенным светом было темно, и, усадив на табуретку, тихо сказал:

– То, что ты говорила насчет денег, правда? Ну, то, что за тебя заплатят?

Я кивнула.

– Мне нужно сто тысяч.

– Хорошо.

– Точно? У тебя есть гарантии?

– Вы можете позвонить Артёму. Мой телефон у вашего друга. В нем есть номер.

– Он мне не друг, – прошипел Бяша с ненавистью. – Я позвоню. Только в случае чего запомни: это не шантаж. Это оплата риска, потому что Цуркан может убить меня так же, как и тебя.

– Меня могут убить? – ужаснулась я.

– Все будет зависеть от переговоров. Я не знаю подробностей и в такое не лезу. Просто так бывает.

Потом Бяша залил мою разбитую бровь йодом, а Логопед, связав руки, отвел в комнату с кроватью.

Я лежала и прислушивалась ко всему, что происходит в доме. К их шагам, гулу голосов, хлопанью дверей. Только бы Бяше удалось что-то сделать.

Ожидание бывает разным: мучительным, тревожным, напряженным, томительным, трепетным, гнетущим и много еще каким. Мое ожидание все время меняло оттенки. То я надеялась на благополучный исход, то в следующий же момент накатывали отчаяние и ужас, то я вдруг ждала, что дверь вот-вот раскроется и в нее войдет Артём, то готовилась умереть и просила у мамы прощения.

В коротких перерывах между этим вспоминала о Максе, Тифоне и Ярославе. Что с ними сейчас? Удалось ли сбежать? Знает ли уже Артём обо мне? Позвонил ли ему Бяша? Или Костров выдвинул свои условия в обмен на меня и Артём уже подписывает бумаги, лишающие его всего? А может, Соломоныч запретил ему делать это, и он отправился спасать меня сам?

День за окном угасал. Скорее всего, было около четырех, когда в комнату едва слышно просочился Бяша.

Поставил возле кровати мои сапоги и развязал руки.

– Замок открыт. Уходи скорее.

– Что Артём? Вы разговаривали с ним? – прошептала я.

Бяша коротко кивнул и исчез за дверью.

Я быстро обулась и на цыпочках прокралась в темный коридор. Свет горел только в одной комнате, мимо которой мне предстояло пройти. Дверь в нее была неплотно прикрыта, и оттуда донесся звон рюмок.

Я шмыгнула к вешалке и только протянула руку, чтобы снять куртку, как послышался звук отодвигаемого стула и голос Логопеда:

– Пойду гляну, как она.

Не раздумывая ни секунды, я открыла входную дверь и выскочила наружу, прямо в чем была.

Я летела к концу деревни так, что заложило уши. Поскользнувшись на пригорке, скатилась кубарем до речки, чудом не сломав себе шею.

Холода я не чувствовала. Кровь прилила к голове, сердце колотилось как ненормальное.

Пробежав по мостику на заплетающихся ногах, я помчалась через поле.

Вскоре, выбившись из сил, я остановилась и обернулась. Деревня, как и пригорок, исчезли за пологом наступающей ночи.

Обратная дорога через поле казалась бесконечной.

Я шла и шла. Шла и шла. Холод становился нестерпимым.

«Сбежавшая из дома семнадцатилетняя девочка насмерть замерзла ночью в поле». Мама постоянно читала такие новости. Трагические судьбы незнакомцев. Страшные истории, далекие, шокирующие ситуации. Как же так получилось, что я стала одной из них? Я ведь никогда не искала приключений, не связывалась с опасными компаниями и ничем не злоупотребляла.

Но я себя не оправдывала. Мама предупреждала, чем все закончится. И все равно, даже сейчас, я бы сделала тот же выбор. Те несколько волшебных дней в гостинице стоили того, чтобы за них умереть. И Артём этого стоил, и счастье, за которое стоит бороться тоже. Ведь есть люди, которые за всю жизнь никогда не бывают счастливы. А я была.

Передо мной встало светящееся лицо Артёма. Его насмешливый взгляд, широкая белозубая улыбка с шариком пирсинга под нижней губой, удивленно вскинутые брови, размашистые движения, длинные сильные пальцы, ласковые руки, затем и весь. Весь он был словно рядом. Как если бы мы шли обнявшись и неотрывно смотрели друг на друга. Шли и шли вместе по бескрайнему снежному полю, не чувствуя ни холода, ни страха, ни боли. Так, словно идем в прекрасную неизвестность под неземную музыку мира.

На самом деле я уже никуда не шла, а сидела, обхватив колени, посреди тропинки и постепенно отключалась. Однако внезапное жжение, словно к груди приложили нагретую на огне монету, заставило резко очнуться. Сунув руку под свитер, я нащупала цепочку с кольцом. Оно было совершенно холодным, но я все равно совершенно отчетливо ощущала, как горит, соприкасаясь с ним, кожа.

Я встала. Прямо позади меня в серовато-синей мгле вспыхнул малюсенький оранжевый огонек разгорающейся сигареты.

– Ты все равно не сможешь зайти на территорию, – раздался издалека голос Логопеда. – Ты не знаешь код от калитки. Хочешь сдохнуть тут в лесу?

О запертой калитке я не подумала. Выхода не было. Ноги снова подогнулись.

Но только он подошел ко мне, как со стороны леса вдруг раздался свист. Резкий, громкий и требовательный.

Логопед замер. Свист повторился снова.

– Кто там? – крикнул он в темноту.

– Свои, – послышался ответ.

Напряженно вглядываясь, он поставил меня на ноги:

– Кого там несет?

Человек вышел из леса и остановился в нескольких шагах от нас. Это был не Артём.

– Вита? – послышался знакомый голос.

– Ты кто? – Логопед тут же закрыл меня собой.

– Да-да, Владимир Петрович, это я! – завопила я что было сил. – Спасите!

– Уходи по-хорошему. – Логопед вытащил из-за пояса пистолет.

– Похищение и умышленное удержание несовершеннолетнего, совершенное по предварительному сговору, с целью скрыть другое преступление, – механическим голосом отчеканил Носков, приближаясь. – За такое возможно до пожизненного.

– Ты че, мент? – Логопед выставил руку с пистолетом вперед.

– Сотрудник охранного предприятия. У меня есть право задержать вас, а также применить силу и оружие.

– Сунешься – завалю.

– Не думаю. У вас рука дрожит и корпус неустойчивый. А это означает, что вы принимали спиртное и координация нарушена.

И тогда Логопед все-таки выстрелил, однако Носков был уже возле нас. Накинулся на Логопеда и принялся его скручивать. Раздался оглушительный треск, после которого тело Логопеда обмякло.

– «Шерхан», девяносто киловатт, – пояснил Носков, убирая шокер и доставая наручники.

– Спасибо, – прошептала я, чувствуя, что вот-вот разрыдаюсь.

– Спасибо ты должна говорить не мне. – Он выпрямился. – Благодари свою маму.

Глава 44

Никита

Дятел лежал в той же позе, как и тогда, когда я уходил на встречу с Трифоновым, а увидев меня, только печально произнес «привет».

Кудряшки спутались, щеки впали, глаза вроде бы и смотрели на меня, но самого Дятла, того, которого я знал все это время, в них не было.

Бабушка со мной не разговаривала, а папа с Аллочкой делали вид, что ничего не знают.

Похлебав из кастрюли холодный суп, я вернулся к себе и свалился в постель с одной лишь мыслью: проспать весь следующий день. К счастью, с этой недели занятия в универе закончились и до самого Нового года больше никуда не нужно было торопиться.

После душа суточное нервное возбуждение наконец отпустило, и я провалился в темный коридор сна.

А проснулся на следующий день с мыслями о Насте и о том, что я не пришел на свидание. Вдогонку вспомнил о разряженном телефоне, который забыл поставить на зарядку.

Мне предстояло звонить Насте и объяснять, почему я не смог прийти. Наверняка она все поймет и посочувствует, вот только ничего объяснять не хотелось.

Я был не готов и не способен на то усилие, которое требовалось приложить.

Любил ли я ее на самом деле?

Этот вопрос кольнул и засел занозой. Если любил, то почему не подумал о том, что должен отменить свидание? Я же мог попросить об этом Зою еще тогда, когда приходил или когда звонил из полицейского участка.

Раскаяние, которое я испытывал по отношению к ней, напоминало стыд перед бабушкой за побег с Юрием Романовичем. И мне это не нравилось.

С другой стороны, Настя, определенно, действовала на меня успокаивающе.

Когда моя мама решила, что у меня нет никаких талантов и способностей и что звезд с неба я никогда хватать не буду, мне и самому передалось это разочарование, словно Распределяющая Шляпа отправила меня на самый отстойный факультет для мобов, однако встреча с Настей все изменила.

Она считала меня умным, сильным и смелым. В ее глазах я был лучше Тифона, лучше Криворотова и всех остальных. Так что я тоже начинал чувствовать себя таким и старался оправдывать ее ожидания.

Заставив себя сесть, я опустил ноги на пол и потянулся.

Дятел не спал. Лежал, гипнотическим взглядом вперившись в большой прямоугольный будильник из бабушкиной комнаты, стоявший на столе.

– Это зачем? – спросил я.

– Жду начала турнира.

– Будешь смотреть?

– Нет. Просто жду этого часа.

– Ясно. Значит, себя изводишь. И во сколько же это случится?

– В два. Ровно в два все будет кончено.

– Сказать, куда я сейчас поеду? – Я сделал паузу, но, не дождавшись вопросов, продолжил: – Собираюсь татуху себе набить. Настоящую. Вот здесь.

Я показал на запястье. Но Дятел даже не взглянул.

– Напишу, что люблю Настю. Как думаешь, простит она меня после этого?

Дятел молчал.

– Хочешь поехать со мной? Посмотришь, как делать будут, а потом мы и тебе подберем что-нибудь. Можешь набить: «Я люблю физику». Или химию. Или сами элементы, скажем, бром или калий. Или вообще всю таблицу Менделеева. Во всю спину. А можно формулы. Прикинь, как стильно будет?

Он и мускулом не повел, не хихикнул, не одернул меня, не загорелся идеей тату, а, как лежал безжизненным овощем, так и остался лежать.

– Ты обнаглел? – Разозлившись, я подскочил к нему и, схватив за локоть здоровой руки, усадил вертикально. – Прекращай меня игнорить! Я, может, не меньше твоего расстроен. Может, мне тоже обидно, что ты каждую ночь сидел тут у меня над ухом, мышкой клацал, по клавишам стучал, спать мешал, а теперь все зря. Но это не я тебе руку сломал!

После моей вспышки Дятел немного отвис: захлопал глазами и скуксился:

– Извини меня, Никит, я не нарочно. Думаю, простит.

Отпустив его, я принялся одеваться.

– Так ты поедешь со мной?

– Нет, спасибо. – Он снова завалился на подушку. – Мне не до веселья.

– Блин! – Я опять его поднял и хорошенько придавил к стене, чтобы держался. – Не до веселья мне! Ты просто не знаешь, что вчера было! Нас всех чуть не убили! Даже Тифона. А Ярослава ранили. По-настоящему. Из пистолета. Макс вылез из окна с высоты третьего этажа. Но его все равно поймали.

– Как же ты убежал?

– В шкафу спрятался. В «Нарнии». Но я ничего не мог сделать, правда.

– Я знаю, Никит. Ты всегда делаешь все, что возможно. Ты очень хороший друг.

Он сказал это так, что я, застыв с носком в руках, ощутил вдруг совершенно обратное.

Позавтракав, я решил, что поеду к Насте и устрою сюрприз, встретив ее возле школы. Подожду, сколько потребуется, ей наверняка будет приятно. А тату сделаю к Новому году и преподнесу как подарок. Я хотел купить цветы, но вовремя сообразил, что они замерзнут.

По дороге мне предстояло придумать объяснительную речь для Насти, но вместо этого все время, пока шел до метро, отчего-то думал только о Дятле.

Как он собирался выручить всех, разломав экскаватором старый корпус, как пошел тайком за нами к фермерам и влез в драку Трифонова с Яровым, как помог сбежать ребятам от полиции по дороге в Капищено.

Ему очень хотелось быть полезным и нужным. Он так старался ради других!

Теперь же происходящее с ним пугало.

Обдуваемый теплым воздухом кондиционера, я остановился в подземном переходе на входе в метро и не знал, как поступить, чтобы было правильно.

В наушниках повисла непривычная тишина.

Тогда я подумал, что есть вещи, которые так или иначе возможно исправить, а некоторые случаются раз и навсегда. И с ними приходится потом жить, зная, что ты был способен все изменить, но сделал вид, будто тебя это не касается.

Я снова достал мобильник и набрал номер:

– Тоня, привет! Скажи, Марков же твой одноклассник? Можешь дать мне его телефон?

На уговоры Маркова забить на последний урок я израсходовал чуть ли не все нервы и выдержку. Но то, что он согласится, почувствовал сразу. Он будто даже обрадовался моей просьбе, хотя и продолжал выпендриваться, выясняя, что ему за это будет и почему он должен помогать человеку, который не считается с его взглядами.

Предложить мне ему было нечего, пообещать тоже, поэтому я просто сказал, что если он не поторопится, то будет поздно.

Приехал Марков на удивление быстро. Я встретил его в метро, и мы сразу же двинулись в сторону нашего дома.

– Это он тебя попросил? – поинтересовался Марков, на ходу протирая запотевшие очки.

– Нет. Он не знает. Пусть удивится.

– А с чего ты взял, что он меня не пошлет?

– Ваня никого не посылает.

– Это он тебя, может, не посылает. А со мной регулярно разговаривает по-хамски. Не понимаю, почему я на это согласился.

– Ну, может, потому, что, если он не выйдет в следующий тур, тебе будет не с кем препираться по ночам? – Я покосился на него. – Или потому, что он немного твой друг?

– Друг?! – Марков громко хохотнул. – Отличная шутка. Пять баллов.

– Только можешь его сейчас не обижать? – серьезно попросил я. – У него, кажется, депрессия.

– Депрессия? У Соломина? – Марков вперился в меня черным колючим взглядом. – Да более жизнерадостного придурка я не знаю. А нет, знаю. Но Петров творческий, ему простительно. И вообще, депрессия – это тема для баб и неудачников. Люди думающие ипохондрией не страдают.

– Просто поменьше трынди лишнего. Окей? – Я сурово посмотрел на него, и это подействовало намного лучше.

– До начала осталось десять минут, – сообщил он, и тогда мы побежали.

Я отпер дверь своими ключами, тихонько провел Маркова в квартиру и заглянул в комнату.

– Никита? – Дятел встревоженно вскинул голову. – Ты почему вернулся?

– Дело появилось важное. – С таинственным видом я распахнул дверь.

Марков деловым шагом вошел в комнату и остановился перед ошарашенным Дятлом.

– Ты что, ничего не подготовил? – выдал он недовольно. – Нужно же еще успеть подтвердить регистрацию.

Рот Дятла приоткрылся, но дар речи пропал.

Марков по-хозяйски плюхнулся в его кресло и ткнул кнопку компа. Тот тихо зашуршал.

– Никит, я не понимаю, – произнес Дятел с осторожностью, словно Марков был призрачным явлением, возникшим у нас в комнате. – Что происходит?

– Новогодние чудеса. – Я подмигнул.

– Но это не чудо. Это Марков, – прошептал Дятел все еще потрясенно.

– Я не понял, – окликнул его Марков. – Ты вообще собираешься показывать, где у тебя что? И что за уродские обои?

– Лента Мёбиуса. Самая совершенная в мире вещь.

– Самая совершенная вещь в мире – это яйцо, – парировал Марков. – Давай шевели поршнями уже.

– Я не понимаю, что ты собираешься делать? – Дятел торопливо выбрался из кровати.

– Твоя несообразительность поистине поражает.

– Ты будешь играть за меня? Под моим именем? Но… Но это же, наверное, неправильно?

– Брось, – отмахнулся Марков. – Я же не собираюсь всю жизнь за тебя играть. Просто, если ты пройдешь, будет интереснее, потому что в следующем туре я собираюсь лично тебя разгромить. А если ты сейчас сольешься, то как я это сделаю?

– Значит, ты пришел не из снисхождения?

– Я никогда ничего не делаю из снисхождения, – буркнул Марков. – Во всем и всегда должна быть выгода, иначе это бесполезная трата энергии и сил.

После этих слов Дятел расцвел подобно розовому бутону. Засиял, порозовел и наполнился жизнью.

– У нас осталось пять минут! – воодушевленно закричал он. – Сейчас табуретку притащу с кухни!

Он вскочил и засуетился.

– Бери мой стул. – Я скинул ворох вещей на кровать.

– Спасибо! – Он чуть ли не скакал от радости, но потом вдруг испуганно замер. – А как же твое тату?

– Ты важнее. – Я взъерошил его кудряшки.

– Правда? Ты это из-за меня? Спасибо! – Крепко стиснув меня, он прижался головой к плечу. – Ты – самый лучший!

– Ладно-ладно. – Я расцепил его руки. – Желаю вам победы. А мне еще с Настей встречаться.

– О! Идея! – Дятел вскинул вверх указательный палец. – Сейчас, погоди. – Выдвинув ящик тумбочки, он немного порылся там, а потом велел: – Закрой глаза.

Я послушался, и в ту же минуту к моему лбу прикоснулось что-то влажное.

Я посмотрел. Так и есть – маркер.

– Что ты делаешь?! – Я попытался оттолкнуть его руку.

– Подожди. – Дятел надавил маркером посильнее. – И не дергайся, а то все испортишь.

– Сдурел? – закричал я, отбиваясь. – У меня же свидание! Гад ты неблагодарный.

Но он, довольно похихикивая, вытолкнул меня в коридор, развернул к зеркалу – и я офигел.

Прямо посреди лба крупными печатными буквами было написано: Я ЛЮБЛЮ НАСТЮ!

– Мне же на метро ехать!

– А что такого? Ты же хотел, чтобы все знали, что ты ее любишь. А это очень классный сюрприз. Честно. Тату все делают, а такое никто. – Невероятно довольный собой Дятел светился. – Ей точно понравится!

Меня разрывало от смеха и желания убить его.

Внезапно возле нас нарисовался Марков с телефоном в руке и недовольно протянул его мне.

– Сёмина тебя разыскивает.

– Алло, – осторожно сказал я.

– Никита, наконец-то! – радостно выдохнула Настя. – Я так за тебя волновалась! Испугалась, что с тобой что-то случилось. Ты меня извини, может, это неправильно, но я тут стою возле твоего дома и не знаю, что мне делать дальше. Тоня сказала, что я должна поехать к тебе и во всем разобраться, но я приехала и теперь не уверена, что поступаю правильно. Ведь я же не Тоня. Скажи, тебе удобно выйти ко мне? Просто поговорить.

– Удобно! – обрадованно выкрикнул я. – Сейчас буду!

Дятел услужливо протянул черную вязаную шапку, и, надвинув ее по самые брови, я вылетел из дома, уповая на то, что сюрприз у меня теперь точно есть.

Глава 45

Никита

Тридцатого декабря у Трифонова день рождения. Ему первому из нас исполнялось девятнадцать. Только представить! Девятнадцать лет. Я и думать не думал, что когда-нибудь доживу до такого возраста. Не в том смысле, что умру, хотя, с учетом последних событий, могло случиться всякое, но – когда-то давно – я был уверен, что после восемнадцати жизнь заканчивается. Но, оказывается, нет. И вот уже Тифону девятнадцать, а в январе стукнет и Лёхе. И Дятлу будет девятнадцать, и мне.

И пускай девятнадцать Дятла совсем не то, что девятнадцать Тифона, мы как-то все незаметно становимся взрослыми. Не такими взрослыми, как ощущали себя в шестнадцать, а взрослыми для других людей: прохожих на улице, преподавателей, юристов, кассирш, работодателей и полиции. И мы почти на все теперь имеем право – на все, кроме глупостей.

Только я пока до конца не понял, хорошо это или плохо. Ведь без глупостей жизнь может стать совсем скучной и предсказуемой. Хотя бабушка говорит, что мы живем в такие времена, когда и на пенсии скучать не приходится.

Отмечали у Тифа. Все как обычно, словно он и не уходил из дома, будто не было никакой фабрики и всего, что там произошло. Его мама наготовила столько, что можно было есть до следующего Нового года. Они помирились, и Тиф по-хозяйски принимал гостей.

Ему нравился весь этот старый уклад с застольем, салатами, бутербродами со шпротами, домашним паштетом и кабачковой икрой.

И хотя его вид – с разукрашенным синяками лицом и ссадинами на руках – оставлял желать лучшего, выглядел он как никогда довольным и расслабленным. В новенькой белой облегающей каждую мышцу футболке с надписью: «MY HERO», которую, судя по всему, ему подарила Зоя, потому что она потом еще полвечера ходила за ним с маленькими ножницами, пытаясь незаметно срезать бирку за воротом на спине; и в своих лучших черных джинсах с дизайнерскими дырами на коленках, Тиф встретил нас с Дятлом радостным возгласом: «Ну наконец-то! Соломин! Вот по кому я скучал больше всего!»

От такого неожиданного заявления Дятел восторженно вспыхнул и залился краской:

– Честно? Ты обо мне вспоминал?

– Еще как! – заверил Тифон. – У нас там сержант один есть, про эволюционную теорию любит трындеть, и я вот очень жалел, что его на место некому поставить.

Дятел довольно хрюкнул, а Тиф шутливо нахмурился, заметив под его курткой, которую я помогал снимать, гипс.

– Что же у тебя с рукой?

– Поскользнулся, упал, очнулся – гипс, – задорно засмеялся Дятел, цитируя классику советского кинематографа, как заранее научил его папа.

– Сочувствую. – Тифон ободряюще похлопал его по спине, и, внезапно воодушевленный этим дружеским жестом, Дятел потянулся к его уху и громко-громко прошептал:

– А правда, что на фабрике тебя чуть не убили? По-настоящему?

– Вранье, – расхохотался Тифон. – Я их сам чуть не убил. По-настоящему.

– О, Ванек! – Из комнаты выглянул Лёха в халате Деда Мороза. – Наконец-то! Мне Настя такая: «Хватит смешить, сил больше нет», а я ей: «Погоди, вот Ванька придет, вообще разогнуться не сможешь». Давненько мы с тобой песни не пели. Напьемся?

Я показал Лёхе кулак.

– Пить мне нельзя, – грустно вздохнул Дятел. – Но песни можно.

За столом нас собралось одиннадцать человек. Настя приехала вместе с Лёхой и Петровым сразу после елки, а самыми последними пришли Тоня с Амелиным и сразу же вручили подарок: командирские часы с компасом.

– Вот теперь, Сусанин, я с тобой в лес пойду, – сказал Амелин. – Это тебе не по звездам ориентироваться.

– Ой! – воскликнул Дятел и, чуть не опрокинув стул, помчался за нашим подарком. Притащил коробку, сунул Тифону в руки. – Это на случай, если часы потеряются.

Тиф подозрительно оглядел квадратную коробку с изображением ночного неба.

– Это домашний планетарий! Настоящий! – Дятел сам был в восторге от своего подарка. – Он обучающий. Там есть диск, в точности повторяющий небесную карту Северного полушария. До шестнадцати тысяч звезд и больше шестидесяти созвездий.

– Все, все, успокойся. – Я усадил его на место.

– Круто! – одобрил Тиф. – Надену часы и буду лежать под звездным небом.

– Ладно, раз пошла раздача слонов, то вот, – Лёха протянул Тифону узкий конверт. – Мой взнос на мотик.

– Криворотов! – Зоя метнула в Лёху грозный взгляд. – Никаких мотиков!

– Тогда на электрический самокат, – нашелся Лёха.

Все представили Тифа на самокате и засмеялись.

Потом поднялся Макс, сунул руку в передний карман джинсов и достал маленький прозрачный пакетик с черной пластиковой штучкой внутри.

– А это от меня. Мини-камера для скрытого видеонаблюдения. За Зоей следить. Можно куда угодно приспособить: к сумке, пуговице или даже заколке.

– В смысле? – Зоя вскочила и потянулась, чтобы выхватить у Тифона камеру. – А ничего, что я здесь? Вы совсем обалдели?

– Ничего, – отозвался Макс и подмигнул: – Не будешь расслабляться.

– Дайте мне, я найду, куда ей спрятать, – вызвалась Нина.

Она тоже была тут. Самый непонятный гость этого вечера.

– Извини, Макс, – серьезно сказал Тифон. – Подарок отличный, но взять я его не могу. Слежка – это не мое.

– Отдайте камеру мне! – оживился Амелин. – Мне очень нужна такая камера.

Тоня молча впилась в него немигающим взглядом.

– Да нет же, глупенькая. – Он хитро заулыбался. – Я же говорю: «мне». Чтобы ты меня больше не теряла.

Усмехнувшись, она одобрительно погладила его по голове.

– Можно мне посмотреть? – заинтересовался камерой Петров. – Какое у нее разрешение? А угол обзора? Объем карты памяти?

– Погодите. – На этот раз Макс извлек из заднего кармана сложенный листок. – А это от Тёмы. Извиняется, что не смог прийти, но Вита болеет.

Тиф развернул листок и несколько секунд напряженно в него вглядывался:

– Что это?

– Билеты в Диснейленд. На двоих. Бессрочные. Оплатить нужно будет только дорогу.

– Вот это да! – ахнула Зоя.

– Обалдеть! – в один голос воскликнули Дятел с Ниной.

– Настоящий Диснейленд? – шепотом спросила меня Настя.

Я кивнул.

– Чернецкий как всегда, – фыркнула Тоня.

– Если будешь отказываться, чур, Диснейленд забираю я, – вызвался Лёха.

– С чего это мне отказываться? – Тиф передал листок Зое.

– Такой дорогой подарок. От мажора, – ехидно поддел его Лёха.

Тиф потупился:

– Я ведь теперь тоже вроде как мажор.

– Не понял? – насторожился Лёха.

Тифон поднял голову и обвел всех взглядом.

– Короче, контры с Яровым… Яровыми окончены. Я был неправ. Романыч в этот раз нас реально спас. Сам, лично. Уважаю. На этом все.

Подобное признание далось ему нелегко. А от всеобщего молчания возникла неловкость.

– Умоляю, Андрей, расскажи, пожалуйста, как он вас спас, – засуетился Дятел. – Что за спецоперация? У него было оружие?

В другой ситуации Трифонов наверняка ушел бы от прямого ответа, но сейчас поспешил перевести сложную тему семейных взаимоотношений в захватывающий боевик со своим участием.

Пока он рассказывал то, что я знал, и все сосредоточенно слушали, я успел съесть половину тарталеток с курицей, но, когда дело дошло до главного, замер.

Поднявшись на четвертый этаж, Тифон с Ярославом предложили Цуркану сделку: две флешки в обмен на возвращение статус-кво. Но Цуркану это не понравилось. Он был возмущен самим фактом, что какие-то пацаны выкатывают ему условия. Одним словом, выражаясь языком Тифа: «Они прессанули – мы ответили. Думал, отобьемся, но у чуваков нервы сдали. Когда Ярика подстрелили, я тоже ствол достал, но не сложилось».

Потом их связали и посадили по разным комнатушкам. А под утро перевели в «отстойник». «Я-то нормально, а вот Ярова знатно плющило. Кровищи потерял литров сто, наверное».

– В человеке всего пять-шесть литров крови, – не замедлил поумничать Дятел.

– Алло! – перебил его Лёха. – Давай без этого. Я уже кульминацию хочу.

А кульминация началась тогда, когда выяснилось, что будет проверка. Цуркан вызвал человека, который должен был перевезти парней с фабрики на другую точку. И, возможно, даже убить, потому что Ярославу из-за ранения становилось все хуже. А потом привели Макса, и тот помог Тифу освободиться. Тогда они вдвоем напали на людей Цуркана и, захватив машину, повезли Ярослава в больницу. Но по дороге их остановили.

Тифон рассчитывал, что Макс запрется в кузове. Но его там не оказалось. Поэтому вебкамщикам удалось вытащить Ярослава, и Тифону пришлось тоже вылезти из машины, чтобы попытаться его отбить.

– У тебя вроде был ствол, – сказал Лёха.

– Был. – Тифон кивнул. – Но одно дело размахивать им, а другое – выстрелить. Реально. В человека. Может, даже убить. Это уголовка, а справки из психдиспансера у меня нет.

Он покосился в сторону Амелина, и тот расплылся в довольной улыбке.

– Блин, – расстроился Лёха. – Я думал, ты – Терминатор. И всех там на раз положишь.

– Я тоже так думал. Но Терминатором оказался Романыч.

– Э-э-эх, – шутливо протянул Лёха.

– Ты, Криворотов, совсем? – возмутилась Зоя. – Еще не хватало! Сейчас бы мы здесь не сидели. Думаешь, это кино? Андрей, покажи ему свои синяки.

– Тоже мне новость, – смутился Тифон.

– Не слушай никого! Ты молодец и все правильно сделал! Я очень горжусь тобой. – Зоя схватила бокал. – У меня тост! Мы с тобой знакомы с семи лет. Сначала ты был мелкий, непоседливый и задиристый. Потом, когда тебе шейную шину надели, сделался замкнутым и злым. После, решив победить «всех во всем мире», стал непокорным, резким и взрывоопасным Тифоном – разрушителем, драконом, отцом всех чудовищ. Однако нет никого, кто был бы столь же требователен и беспощаден к самому себе. Ты научился себя контролировать. Сдерживать. Стал осознанным и волевым. Твердым, основательным, продуманным и от этого еще более сильным. Сколько я себя помню, ты все время менялся, рос, что-то преодолевал и становился лучше. Тот прежний Тифон, каким ты был еще год или два назад, взбешенный и сражающийся, ни за что не остановился бы в нужный момент в той ситуации, в какую вы попали. Но ты остановился. Ты смог. И поступил правильно. Ты сильно повзрослел за это время, Андрей. – Ее голос неожиданно дрогнул: – И я тебя очень люблю. И очень скучаю. И…

Договорить у нее не получилось. Зоя расплакалась, и Тиф кинулся ее обнимать, а Дятел крикнул «Ура!», и все зазвенели бокалами.

– Так что с Ярославом? – поинтересовалась Тоня.

– В порядке. Лечится, – сказал Тифон, прижимая к плечу всхлипывающую Зою. – Завтра обещал быть. Новый год у них отмечаем.

– Как? – вытаращился на него Лёха. – А фейерверки, горки, снежная битва?

– Все по плану, – заверил Тифон. – Ничего не меняется. Просто пусть все уже успокоятся. Все равно нам делить нечего.

– Вообще-то, я уже одну знакомую к тебе тусить пригласил, – по-наглому сообщил Лёха. – Как ей теперь отказать?

– Ой, да тебе ли, Криворотов, переживать о таком? – влезла Нина. – Ты всех своих девчонок постоянно обманываешь.

– «Своих девчонок», как ты, Миронова, выражаешься, я по друзьям не вожу. Просто помочь человеку нужно.

– Приходите к нам, – неожиданно предложил Макс. – Тёма никого звать не хочет, потому что Вита болеет, а я не выдержу весь Новый год наблюдать за их нежностями.

– А потом на горки? – обрадовался Лёха.

– Потом на горки.

– Мы тоже на горки? – с надеждой посмотрел на меня Дятел.

Я покосился на его сломанную руку.

– Тебя бабушка не отпустит.

– Бабушка, бабушка, я уже взрослый. Захочу и сам пойду!

Он выдал это с таким чувством, что все засмеялись.

Смеялись и смеялись и больше ни о чем серьезном разговаривать не могли. Даже Зоя смеялась. Плакала и смеялась одновременно. И Настя смеялась, и Дятел. Дятел вообще так хохотал, словно не пролежал эти две недели безжизненной мумией. А Петров, буйно гогоча, сбил Тонин бокал, и тот, ударившись о тарелку, разбился, забрызгав ее кофточку томатным соком. Дятел крикнул «На счастье!», и началась суета с вытиранием стола и сменой тарелок. Настя кинулась помогать Зое и Амелину собирать осколки, Петров завалил все бумажными салфетками, мигом впитывающими сок и превращающимися в бумажную кашу.

Тоня отправилась застирывать пятна. Лёха с Тифоном ушли на кухню – курить.

– Я хотел извиниться, – сказал вдруг Макс Нине. – За то, что втянул тебя в эту историю.

– Мне от этого ни горячо ни холодно, – передернула плечами та. – Было даже прикольно. Тот мужик сказал, что у меня большой потенциал и звездный вайб.

– С этим не поспоришь. – Макс посмотрел на нее виноватым взглядом и скромно улыбнулся. Иногда он мог быть чертовски милым. – Но ты просто знай и сестре скажи, что я раскаиваюсь и готов в любой момент загладить моральный ущерб.

– Как? – заинтересовалась Нина.

– Как угодно.

Она задумалась.

– А ты можешь взломать страницу одного человека?

– Допустим. Только я должен знать, чью и зачем.

– Есть одна коза из параллельного класса. Достала уже.

– Тебя может кто-то достать? – удивился я.

– Представь себе. – Нина поджала губы. – Пытается из себя звезду школы строить. Всякую ерунду болтает про меня. Хочу ее наказать.

– А что она говорит? – подключился любопытный Дятел.

– Что типа ваш класс был крутой и со мной все считались только потому, что я Зойкина сестра. И что я всего лишь ее бледная тень, и теперь, когда вы выпустились, это стало особенно заметно.

– Но это же не так! – искренне запротестовал Дятел. – Ты очень яркая личность. Сильная и независимая.

– Поэтому я и собираюсь объяснить ей, как она заблуждается.

– Так вот из-за чего ты Зою постоянно цепляешь, – догадался я. – Боишься, что это правда?

– Тебе, Горелов, не понять. У тебя нет старшего брата, которого все сравнивали бы с тобой. Почти на каждом уроке кто-то из учителей обязательно должен сказать: «Ох, Миронова, вот твоя сестра была такая хорошая девочка. Брала бы с нее пример». А я не хочу брать пример! Я хочу сама по себе. Такая, какая я есть.

– Взломом страницы ты ничего не добьешься, – сказал Макс.

– Плохими поступками репутацию не заработаешь, – поумничал Дятел.

– Правда? – Нина ехидно прищурилась. – Ну-ка, научи меня, Соломин, как заработать правильную репутацию.

– Я могу научить, – неожиданно позади раздался Зоин голос.

Мы обернулись. Все, кто оставался в комнате, тоже смотрели на нас.

– Ты все слышала? – ахнула Нина.

– Почему ты мне сразу об этом не рассказала? – Зоя обескураженно смотрела на сестру.

Нина смутилась и растерялась одновременно, потом вскочила и, бросив на ходу «идите на фиг», выбежала из комнаты. Зоя отправилась за ней.

– А я Нину понимаю, – сказала Настя. – Иногда свои переживания бывает очень сложно объяснить.

– Объяснить можно что угодно. – Амелин машинально подтянул рукава свитера, и какое-то время я смотрел только на шрамы на его руках. – Достаточно назвать то, чего ты боишься больше всего. Вот ты чего боишься?

Настя задумалась:

– Я много чего боюсь. Но больше всего, наверное, что меня не за что будет любить.

– Ну вот. Этим можно объяснить почти все, что ты делаешь. Страхи мотивируют намного сильнее желаний.

– А ты? – Амелин перевел взгляд на Петрова.

– Наверное, быть неоригинальным и неинтересным.

– А я боюсь застопориться, – поспешил выпалить Дятел. – Попасть в западню, где нет выхода и решений. А ты, Никит?

– Не оправдать ожиданий, – не задумываясь выдал я.

Все посмотрели на Макса.

Но тот поднял ладони перед собой.

– Я ничего не боюсь.

– Хотите скажу, чего боюсь я? – Комната снова наполнилась Лёхой. – Я боюсь, что мы сегодня с Ванькой так и не споем.

Иногда я представляю, что моя жизнь – это сериал. А моя музыка в наушниках – саундтрек к нему. Я живу, и мне интересно, что же там дальше в следующей серии, куда еще занесет Никиту Горелова теперь? Во что он вляпается? Чему еще научится? Что нового полюбит и с чем расстанется? Мне страшно интересно, каким же он будет после того, как окончательно вырастет. И когда это произойдет? Какой он выберет путь? Кем станет? Что хорошего сделает?

Я стою на балконе в накинутой на плечи куртке, вдыхаю морозный воздух и разглядываю праздничные окна ночных домов. Почти везде мигают лампочки елок, веселятся люди, висит радостное ожидание. Через десять минут наступит новый год. И нечто новое, неизвестное, важное устремится в нашу жизнь. Все ждут, что это будет что-то очень хорошее, и я тоже этого жду.

В гостиной душно и шумно. Все собрались за столом, громко разговаривают и смеются. Папа, Аллочка, Дятел, бабушка и мама с Игорем. Они привезли с собой Алёнку, и, пока ее не уложили спать в нашей с Дятлом комнате, мы играли с ней весь вечер. Она уже вовсю ходит и тянет в рот все, что удается схватить. Но больше всего ей понравилось драть за кудряшки Дятла и откручивать ему нос. От этого Ваня так заливисто смеялся, что я поначалу никак не мог определить, кто из них издает эти писклявые звуки.

У нас искусственная елка со старыми игрушками, которые бабушка покупала еще в папином детстве. Но игрушкам время только на пользу. Каждый год, доставая их, я радуюсь как маленький. Золотисто-красные, будто облитые глазурью, часики, мальчики-космонавты в сияющих шлемах, серебристые шарики в виде спутников с красной надписью «СССР» на боку, пряничные домики, золотая рыбка, фиолетовый попугай на прищепке, сосульки, грибочки, леденцы, еще много-много классного и по-настоящему раритетного. Мне бы хотелось, чтобы эти игрушки сохранились и до наших с Дятлом детей.

Зато старый пылесос папа все же решился и выкинул. Бабушка еще не знала, но под елкой стояла большущая красиво упакованная коробка. И я не сомневался, что в ней.

Насчет Дятла и фитнес-центра я папе не сказал, а придумал кое-что получше: договорился с Игорем, что он его бесплатно тренировать будет. Игорь был не против – он давно считал, что на Ваню «больно смотреть».

У нас хорошая семья. Не идеальная, потому что идеальные бывают только в сериалах, а нормальная, жизненная. Чуднáя немного, но куда же без этого?

Я собираю ладонью с перил горсть снега и сжимаю в кулак. Так сильно, что между пальцами начинает сочиться вода.

Впереди – долгая новогодняя ночь, поздравления, желания, подарки, горка, фейерверки, смех, поцелуи, снежная битва. А за всем этим бесконечное множество всякого другого разного длиною в целую жизнь. В уходящем – непростые времена, перемены, знакомство с собой, с другими и миром. Я не жду, что мне всегда будет открыт зеленый коридор, но уверен, что теперь все станет понятнее и легче.

Я вдыхаю этот волшебный воздух еще глубже, чтобы наполниться им без остатка.

В последний раз в этом году окидываю взглядом наши дружные панельки, заснеженный дворик, малюсенькие машинки, праздничную желтизну ночного неба – и, открыв балконную дверь, делаю шаг навстречу новой, неведомой жизни. Жизни в следующем, наступающем году.

В руках Игоря взрывается бутылка шампанского.

Все вскакивают и кричат, чтобы я поторапливался.

Хватаю бокал и подставляю его под пенистую струю.

– Ура-а-а! – кричу вместе со всеми и чокаюсь со звоном, в каком-то счастливом, азартном упоении. За окном один за другим рассыпаются брызги цветных фейерверков.

– С Новым годом! – восклицает мама.

– С Новым годом! – вторит ей Дятел.

– С новым счастьем! – откликается Аллочка.

– Тише, ребенка разбудите, – одергивает их бабушка.

– Бабушка! – Дятел обхватывает ее за шею здоровой рукой, крепко целует в обе щеки и кричит на ухо: – С Новым годом же! С новым счастьем!

Глава 46

Вита

Разговаривать я не могу – только шепчу, изъясняюсь жестами или пишу сообщения. Горло распухло, и глотать очень больно. К счастью, аппетита особо нет. Поэтому на всякие вкусности, которые Артём набрал в ресторане, смотрю совершенно спокойно.

За столом пока только я. Макс еще возится на кухне: ставит охлаждаться шампанское, раскладывает канапе, моет фрукты. Лана крутится вместе с ним. Артём уехал еще днем и, судя по всему, приглашенный Максом Лёха с девушкой придут раньше него.

Сегодня первый день, когда температура спала, но к вечеру начала снова подниматься. Голова гудит, глаза слезятся. Носовыми платками забиты все карманы.

Врач сказал, что нужно потерпеть дня три, а потом все пойдет на поправку.

И я терплю. Без проблем. Мне хоть и плохо, но на самом деле очень хорошо. Я дома. Мы дома. Нас больше никто не ловит и не угрожает. Мы в тепле, покое и готовимся встречать Новый год.

Макс поставил на стол две свечи в стеклянных вазах, и отблески пламени волшебно переливаются, отражаясь в их стенках. На плазменной панели без звука идет новогодняя передача. Из колонок музыкального центра доносится годовой хит-парад «Европы Плюс».

Повидаться с папой и попрощаться с мамой, увы, не получилось, но хорошо, что они не видят меня заболевшей и не знают о случившемся. Я позвонила им по скайпу вчера. Про горло пришлось признаться – ведь говорить я тогда уже не могла, а в остальном старалась выглядеть бодро и весело, занавесив ссадину на брови волосами. И хотя мама наверняка поняла, что я болею, при папе ругаться не стала, они и так были рады, что я вернулась.

Перед отъездом она забрала заявление на Артёма и отозвала нашу квартиру с продажи. Спасибо папе – он всегда действовал на нее отрезвляюще.

Макс тоже вернулся. Они с Артёмом помирились вечером того же ужасного дня, но я при этом не присутствовала. Носков отнес меня в машину скорой помощи, приехавшей на вызов Макса, и я оставалась там из-за приезда фээсбэшников. Мне сделали уколы, и проснулась я только на следующее утро в больнице, где меня и нашел Артём.

Он был очень перепуган и когда вбежал в палату, бросился ко мне, обхватил и почти минуту сидел так, уткнувшись в плечо, под любопытными взглядами соседок.

«Помнишь, ты говорила, что плачешь от счастья? Сейчас я понял, как это». А потом снова ожил, развеселился и с разрешения врача увез меня домой.

На фабрике все еще шла проверка. Она могла занять целый месяц. Но Цуркана и всех его людей арестовали, а Кострову уже нашли, что предъявить.

Оказывается, Бяша Артёму все же дозвонился, но из здания никого не выпускали, и, пока Артём метался, выясняя, что происходит, Носков уже пришел мне на помощь.

Он отыскал меня благодаря геолокации, которую включил Макс, когда звонил в сто двенадцать. К тому времени мама еще не дала ему отбой, и он охотился за нами, считая нашу поимку делом профессиональной чести.

Логопеда с Бяшей тоже арестовали, но я сказала следователю, который приходил ко мне домой, что Бяша меня освободил. И он пообещал это учесть.

Вообще, все эти события вот уже который день никак не укладывались у меня в голове. Я знаю, что подобное случается. Где-то. С кем-то. Понимаю, что в мире много опасностей и зла, но до конца осознать не могу.

Помню, Тоня рассказывала про их побег из дома и о том, как они были Детьми Шини. Но та ее удивительная история, как и мои собственные приключения за мистической рекой, казались намного более правдоподобными, нежели то, что произошло с нами на фабрике.

– Ужаснее всего то, что примитивно и объяснимо, – сказал Макс, когда зашел утром, чтобы разблокировать мой компьютер и вернуть доступ в Интернет. – Но если в твоей жизни этого нет, не значит, что такое не происходит где-то рядом с кем-то другим. Амелин – тому пример. Или Вика. Помнишь Вику? Есть вещи пострашнее домашнего ареста или несговорчивой мамы. Есть реальное человеческое зло, агрессивное и неконтролируемое, разрушающее чужие жизни, использующее их и присваивающее себе.

До того как попасть к Чернецким, мы с мамой еле выбрались из дестроя. И только у них начали по-настоящему жить. Я был маленький, но когда мне снится кошмар – я всегда вижу пустой холодильник. Знаешь, чего я больше всего боюсь?

Я пожала плечами.

– Больше всего я боюсь соприкоснуться с ним снова. С дестроем, а не с холодильником. – Макс рассмеялся. – Нищета, безысходность, отсутствие тепла, грязь, вечное недовольство, страх, боль и обреченность – можно долго перечислять, но из всего этого состоит дестрой. Он высасывает из тебя душу и отдает на съедение вот таким типам вроде Цуркана. Потому я и хотел помочь той девушке из вебкама. Мне показалось, будто у нее еще есть шанс выбраться. Но, как выяснилось, она сама не хотела. А Вика хотела. Интересно, где она сейчас? Может, увидим ее как-нибудь в голливудском фильме?

Я кивнула.

– Так что, Витя. – Макс поднялся с моей кровати. – Может, это прозвучит жестоко, но то, что с тобой случилось, то, что ты видела и пережила, тебе обязательно поможет. Поможет не ошибиться и быть осторожной. С тех пор как мы с тобой впервые встретились, ты уже изменилась. Только не говори Тёме, что я так сказал, – ему хочется, чтобы ты никогда не взрослела.

Макс хотел отойти, но я поймала его за руку и выдавила из себя едва различимый шелест:

– Спасибо, что ты за мной вернулся.

Он скромно кивнул, а потом достал телефон:

– Хочешь повеселиться?

Он показал мне ролик со снежным челленджем. Видео оказалось настолько смешным, что мне потребовалась дополнительная упаковка носовых платков.

Последний участник – загнанный в угол Ярослав – с заломанными за спину руками, неистово извиваясь под струями ледяной воды, громко выкрикнул, что передает эстафету Артёму.

Кто бы сомневался. Ярослав еще с Капищено был на него обижен.

– Тёма пока не видел, – усмехнулся Макс. – Вечером покажу. Так что готовься к шоу.

Когда стало известно, что родители уехали, Артём предпринял попытку перевезти меня к себе и был очень удивлен, когда я решила остаться жить у себя в квартире.

«Так будет лучше и спокойнее для всех, – написала я ему в мессенджер. – И Максиму с Костей, и мне, и моей маме».

– Но какой в этом смысл? – возмутился Артём, стоя напротив моей кровати. – Тогда я сюда переберусь. Только мебель нужно будет поменять.

«Давай мы обсудим это потом?»

– Когда потом?

«Летом. После моего дня рождения».

– Ладно. Я понял. Мы обсудим это, когда ты поправишься.

Вчера целый день Артём заходил ко мне раз пять, но набегами. Проверял температуру, приносил еду и лекарства, посидел немного, рассказывая про Кострова и его панику, не преминув похвалиться разблокированными счетами; привел следователя и зачитывал ему мои ответы из мессенджера; вызвал врача из поликлиники, сделал для себя дубликат моих ключей; купил новую елку, украшения и свечки, но к вечеру куда-то надолго уехал и вернулся только к одиннадцати. В этой суете, перемежаемой моей температурной лихорадкой и сном, и из-за отсутствия у меня голоса нам никак не удавалось нормально обсудить случившееся.

А сегодня утром я видела в окно, как он идет до «пандоры» с виолончелью за спиной.

Стояла и неотрывно смотрела, будто в далеком-далеком детстве на прекрасного неземного мальчика, спустившегося ко мне со звезд, и всем сердцем ощущала витающее вокруг нас волшебство.

Артём рассказал, что когда он умолял фээсбэшников предпринять что-нибудь для моего спасения, кольцо на его груди неожиданно раскалилось до такой степени, что от него осталось красное пятно. В ответ я показала ему свой ожог.

Разумного объяснения этому не находилось. Единственная надежда оставалась на Костю. Я была уверена, что уж он-то расскажет, как это понимать.

От прокатившегося по квартире звонка я вздрагиваю, Лана с лаем несется смотреть, кто пришел. Сразу ясно, что Лёха. Слышится его громкий голос, смех, шелест пакетов и выкрики: «Эй, собака, отдай перчатку».

– Это Котик, – представляет он Макса. – Злой кибергений, стритрейсер и укротитель фермеров. Ты не пугайся, фингал у него временный. Так он, в принципе, ниче такой.

– Классная собака. – Голос у девушки чуть приглушенный, но сильный. – А что, драконов не будет? Леша меня ими всю дорогу пугал.

– Не драконами, а драконом. Одним. И не пугал, а вводил в курс дела.

– Нет, подожди, я точно помню, что был дракон и брат дракона. Разве брат дракона не дракон?

– А это – Микки, – говорит со смехом Лёха. – Ей до всего нужно докопаться и найти причинно-следственные связи.

Макс отмалчивается, но он поначалу всегда так. Стесняется. Они раздеваются, моют руки, болтают о чем-то на кухне.

– О, Витя, здоров! – Лёха появляется в дверях с большой, но по виду легкой коробкой и ставит ее под елку. – Ты правда болеешь? Сопли? Кашель? Температура?

На нем ярко-синяя шелковая рубашка и брюки. Следом заходит его подруга. Примерно одного со мной роста. Пепельная блондинка с интересным правильным лицом и серьезным взглядом.

Показывая на горло, я машу им рукой.

– Как знакомо, – улыбается девушка. – Я сама неделю назад только выздоровела.

– Это Вита, – представляет меня он. – Похищенная школьница. Ты про них наверняка читала.

– Нет, извини, – девушка качает головой. – Последнее время было не до новостей.

Схватив со стола фаршированное яйцо, Лёха подыскивает, куда бы сесть.

– Я – Микки, – говорит мне она. – Ну, то есть Маша, но вообще – Микки.

В комнату влетает Лана, на шее у нее повязана елочная гирлянда, и Лёха скармливает ей кусок сыра.

Они садятся не вместе. Микки напротив меня, Лёха рядом.

Макс приносит открытое шампанское и наливает им. В моем же бокале терафлю. И со стороны кажется, что это газировка.

Макс тоже в рубашке, темно-коричневой, почти черной. Она ему очень идет. И, пока он разливает шампанское, мы все смотрим на него. Поймав эти взгляды, он смущается и становится ужасно милым.

– Хочу сегодня раскрутить Тёму на снежный челлендж, – не переставая улыбаться, сообщает он.

– Что за снежный челлендж? – интересуется Микки.

Макс с Лёхой переглядываются.

– Можно? – спрашивает Лёха.

– Мне-то что? – Макс разводит руками. – Я там самый нормальный.

– Вот только не надо, – Лёха достает телефон. – Вита, ты это видела? Кто там самый нормальный? Только честно.

– Ты, конечно, – отвечаю одними губами. – Но это пока.

– В смысле? – Лёха настораживается. – Имеешь в виду Артёма? Ха! Это мы еще посмотрим. Я вообще могу у себя на странице голосовалку замутить.

– Тебе Тифон устроит голосовалку, – смеется Макс и встает за плечом у Микки, чтобы в очередной раз посмотреть ролик.

Лёха подскакивает с другой стороны и начинает комментировать. Смотреть на то, как они дружно хохочут, приятно. Эта Микки мне нравится. У нее красивая внешность, а держится она доброжелательно и ненавязчиво. Не кокетничает и не жеманничает. Мне кажется, что Максу она тоже приглянулась, потому что стоит ей опустить глаза, как он тут же начинает ее рассматривать. А так у него бывает, когда ему кто-то сильно понравился и он смущается пересекаться взглядом.

– Время! – неожиданно вскидывается он и, подскочив к телевизору, переключает каналы, остановившись на кабельном, где хипстерского вида бородатый ведущий в очках и с красным колпачком на голове сидит развалившись в глубоком кресле на фоне кирпичной стены.

– А как ты думаешь, почему каждый рок-панк-рэп – нужное подчеркнуть – музыкант считает необходимым обязательно иметь в своем багаже песню про демонов? Это дань моде? Стилю? Некий особый маркер? Код? И если да, то чего?

Камера перемещается, и на экране крупным планом появляется белобровое лицо Нильса. На голове у него такой же красный колпачок.

– Я не отвечаю за всех, – кривится Нильс. – У меня свой концепт. Свои маркеры, фломастеры, карандаши… Нужное подчеркнуть.

Он выпендривается, но ведущему нравится, и он смеется, будто это какая-то очень смешная шутка.

– В таком случае давай-ка дадим слово главному демону вашего проекта. Уж какие только слухи не ходят в Интернете о тебе, Артём! Признаюсь, я даже немного побаивался, приглашая тебя к нам в студию. Как у тебя вообще дела?

Артём сидит на диване рядом с Нильсом. В черном свадебном костюме из клипа и белой рубашке, расстегнутой на несколько верхних пуговиц. На большом пальце правой руки – толстое серебряное кольцо. Пирсинг блестит.

Я уже как-то видела Артёма по телевизору на ток-шоу, там он был растерян и подавлен. Сейчас он совсем другой: расслабленный, самоуверенный, сияющий белозубой улыбкой.

– У меня все отлично. Спасибо, что спросили.

– Ты больше не в розыске?

– Это будет ясно после вашего эфира. – Он смеется, ведущий тоже.

– Нет, серьезно, как там девочка? Мы же всей страной следим и переживаем. Такая история!

– Пригласите ее к себе и спросите сами.

– Да я бы с удовольствием, – оправдывается ведущий. – Но у нас музыкальная программа.

– А вы разве не в курсе, что клип «Демоны» снят по ее сценарию? – Артём подается вперед и опирается на колени. В распахнутом вороте видна цепочка. – Сейчас она пишет еще два сценария, и это не считая сборника сказок и визуальной новеллы.

Шутка Артёма предназначается специально для меня, и я смеюсь.

– Таких подробностей я не знал, – признается ведущий.

– Но, если у вас музыкальная передача, стоило поинтересоваться этим раньше, чем бульварными сплетнями. – Артём саркастично смотрит на него.

– А ты и впрямь опасный. – Ведущий подмигивает ему. – Значит, подробностей личной жизни не будет? Просто ходили слухи, что после этого клипа у вас с Касторкой был роман, но если верить последней информации…

– А хотите, я расскажу, о чем думал Нильс, когда писал эту песню? – Резко выпрямившись, Артём закидывает руку на спину дивана со стороны Нильса. – Он думал о том, какой он редкостный урод и как ему тошно быть таким придурком, но, увы, другим он быть не способен. Буйная рефлексия, не отягощенная каким-либо иным смыслом. С целью хайпануть на жалости, изобразив себя сложным и драматичным.

Лицо Нильса остается бесстрастным.

– По правде говоря, даже добавить нечего.

– А вот вам и рецепт идеальной коллаборации! – восклицает ведущий. – Главное, чтобы все ее участники были единомышленниками. А теперь, пока вы наполняете бокалы, ребята исполнят для нас своих нашумевших «Демонов».

Изображение затемняется и переносится на студийную сцену, где в точечном свете проступают три фигуры: Нильс, Рон и Эдик. Артёма еще нет, но его партия начинается чуть позже.

– Круть! – с уважением говорит Лёха.

Макс неотрывно смотрит в экран, и теперь я замечаю, как уже Микки разглядывает его.

Но тут на сцене появляется Артём, и я больше никуда не смотрю – просто не могу отвести глаз. До Нового года остается пятнадцать минут, и мне безумно жаль, что он будет встречать его не со мной, но он прекрасен и играет как бог.

– Ничего себе! До чего техника дошла! – раздается вдруг из коридора голос. – Вашу маму и там и тут передают.

Мы одновременно оборачиваемся на старую мультяшную шутку. Артём стоит одетый в дверях и смеется. В руках у него огромная корзина с фруктами, упакованная в прозрачную хрустящую бумагу.

– Девочки, налетайте. – Он ставит ее на комод, но она такая большая, что не умещается на его поверхности и очень громко шелестит. – Подарок от канала.

Лана радостно прыгает вокруг.

– Тише ты, не мешай, – шикает на него Лёха. – Тут нашего друга по телевизору показывают.

Макс приходит Артёму на помощь и переносит корзину под елку.

Я вскакиваю и лечу в коридор.

– Как хорошо, что ты успел! – хриплю я что было сил. – Скорее раздевайся.

Он отстраняется и трогает губами мой лоб.

– У тебя опять температура.

– Ты был такой красивый, Артём!

– И это все? – Бровь вопросительно взлетает.

– И играл потрясающе.

– И-и-и? – Он наклоняет голову, выжидающе глядя исподлобья.

– Ты самый-самый лучший, и я тебя очень люблю!

– Вот. – Он удовлетворенно кивает и целует меня в нос. – Ради этого я и старался.

– Давайте уже, идите! – кричит Лёха. – Если старый год не проводим, он никуда не уйдет, и нам придется снова в нем жить.

– Ладно, – соглашается Артём, словно наступление нового года целиком зависит от него. – Наливай!

– А это что? – Я замечаю под вешалкой нечто большое неопределенной формы, завернутое в подарочную бумагу.

– Еще рано смотреть. – Он закрывает ладонью мне глаза, но я уже догадалась.

– Это мне? Подарок? Серьезно? Лошадка-качалка?

Он убирает руку, и по довольному, сияющему лицу видно, что я угадала.

– Это чтобы ты никогда не взрослела, – шепчет он, смеясь, мне на ухо, и, хотя я знаю, что такое невозможно, обещаю ему, что со мной этого никогда не случится.

Глава 47

Тоня

Я не знаю, что нас ждет впереди. Будет ли это уходящее в небо широкое асфальтированное шоссе, извилистая тропинка, петляющая в густом зеленом лесу, или пыльная жаркая деревенская дорога, ведущая к полю, где живет счастье, но отныне я твердо уверена, что, если крепко-крепко держаться за руки, на этом пути мы никогда не потеряем друг друга.

Никто не безупречен и не идеален, у каждого из нас есть свои недостатки, ошибки, занозы и шрамы. Каждый чего-то боится, сомневается и совершенно беспомощен в одиночку.

Но для того мы и вместе, чтобы успевать вовремя подхватить, вытянуть или повести за собой. А еще чтобы держать и держаться. Спотыкаясь, уставая, натирая ноги, теряя ориентиры, выстоять, чтобы потом снова подставлять свой локоть и шагать вперед.

Любовь и дружба делают нас непобедимыми. И это не пафос. Это твердая уверенность, которую я собираюсь забрать с собой в наступающую взрослость. Это мое кредо и мой флаг.

О чем я прямо и объявила маме, закончив рассказывать о своей операции по спасению Амелина.

Мама лежала на диване в гостиной и на протяжении всего этого времени не переставала улыбаться, отчего мне казалось, что она не воспринимает мои слова всерьез и снова в итоге скажет, что желание сражаться со всем миром и максимализм проходят по мере накопления жизненного опыта.

Но вместо этого, подозвав меня и усадив рядом, она неожиданно серьезно произнесла:

– Не слушай никого. Слушай только себя. Люди часто осуждают других из зависти, собственной несчастной жизни или оттого, что они сами не умеют чувствовать.

Костя хороший мальчик, очень мужественный и смелый. Я, конечно, не знаю всех подробностей, но, почему и за что ты его любишь, понимаю. И он заслуживает любви, как никто другой.

– Спасибо. – Я обняла ее и вдруг расплакалась. – Спасибо! Я и сама это знаю, но то, что ты так сказала и что тоже так думаешь, для меня очень-очень важно.

– Мы все так думаем. – Мама вытерла мне слезы ладонью. – И папа тоже.

Я стою одетая в коридоре и жду, пока Амелин не закончит писать список хороших фильмов для папы. Мы уже собрались уходить, договорившись с ребятами запускать фейерверки, когда папе вдруг пришло в голову посмотреть кино. Мне жарко, но я терплю, потому что он напридумывал для нас кучу разных развлечений и игр с песнями, танцами, шарадами и призами. А теперь ему очень хотелось пойти с нами, чтобы продолжить веселиться, но я сказала, что там только молодежь, и он слегка расстроился.

Мама разговаривает на кухне с подругой по телефону. Она не суеверная и на вопросы о беременности отвечает прямо.

– Если будет все хорошо, рожать в августе. Да, подзабылось немного. Но ничего. Справимся. И со вторым, и с третьим тоже. Нет, не двойня. В августе будет третий, а второго на днях Тоня привела. Да, второй – мальчик, а про августовского ничего не известно.

Мне смешно, как она это подает, и я чувствую, что со мной происходит нечто странное, нестерпимо волнительное и чудесное.

Не дожидаясь Амелина, я бегу по лестнице вниз, вылетаю на улицу и кричу изо всех сил:

– С Новым годом!

– С Новым годом! – отзывается многоголосье из окон и с балконов. – С новым счастьем!

Падаю в ближайший сугроб в палисаднике возле подъезда и раскидываюсь в позе морской звезды, как малолетняя дурочка, переполненная радостью и беспечным упоением.

Надо мной нависают дома и темное, подсвечиваемое отдаленными салютами небо.

Крепкий морозец разгоняет сытость и жар. Пахнет зимой.

Я счастлива. Вот сейчас, в этот момент, счастлива как никогда прежде. И это самый лучший Новый год в моей жизни. А значит, и тот год, который нас всех ждет, тоже будет отличным.

Я закончу школу, поступлю в универ, у нас появится новый член семьи, Амелин поселится в своей квартире, и мы сможем оставаться вдвоем в любое время, когда захотим. Станем разбирать старые кассеты, смотреть кино, есть запеченную картошку, болтать и смеяться сколько влезет.

А летом снова рванем в Капищено или к моей бабушке в Тверь, чтобы она тоже с ним познакомилась. Или можно еще что-нибудь интересное придумать. Например, купить велики и ездить везде, где угодно. Или подбить Якушина отправиться в очередное автомобильное путешествие с кучей опасностей и приключений. А если он не согласится, то Ярослава.

Откуда ни возьмись на меня наваливается уйма планов и желаний, в точности как на днях говорил об этом Амелин.

Кажется, что я хочу всего-всего, о чем только ни подумаю. Жареные на морозе сосиски, новые шорты, танцевать в придорожном баре до утра, сидеть, свесив ноги, в заваленном сеном амбаре и ловить ртом лунный свет, яблоки с дерева, носиться по цветущему полю в росе, ходить на снегоходах за дровами, дурачиться на пустой автомобильной дороге, драться подушками, пить воду из деревенской колонки и целоваться на бильярдном столе. И это только то, что я уже пробовала, а сколько всего я еще не знаю! Сколько приятного и удивительного ждет меня впереди, на том пути, по которому мы идем, крепко держась за руки!

Амелин выходит из подъезда с моей шапкой в руке и смеется:

– Нормально ты тут устроилась.

– Я хочу знаешь чего?

– Чего?

– Я хочу тебя подстричь.

– Прямо сейчас?

– Завтра.

– Ты говорила, что не умеешь стричь.

– В Капищено тебя это не смущало.

– Ну-у-у, вспомнила. Тогда было другое.

– Что другое?

– Тогда мне нужно было тебя чем-то приманить. И я подумал, что все девчонки любят стричь.

– А сейчас?

– Сейчас ты уже приманилась.

Марков с Герасимовым нас уже ждут, и я готовлюсь к порции упреков из-за нашего пятнадцатиминутного опоздания.

– Ты в курсе, Осеева, что не май месяц? – кричит издалека Марков.

– И тебя, Марков, с Новым годом, – отзываюсь я.

– Сколько можно ждать? – ворчит Герасимов.

Белый заяц втихомолкуПоложил письмо под елку, —

заводит громко, словно на детском празднике, Амелин.

Пишет он: «В лесу так пусто,Снег хрустит ну как капуста,Может, кто-то в Новый годИ мне подарок принесет?И мне подарок принесет?И мне подарок принесет?

Мы подходим, и ребята обмениваются рукопожатиями.

И хотя просить неловко, —

продолжает Амелин, будто так и надо.

Но капуста и морковка,Я признаюсь честно вам,Часто снятся по ночам.Жду девчонок,Жду мальчишек…

Он делает паузу и подмигивает Герасимову:

Подарю им много шишек!»[6]

– Я тебе, Амелин, сам шишек подарю, – хмыкает Герасимов. – Только попроси.

– Под какой елкой ты его нашла? – кривится Марков. – Мы же все морги обзвонили.

– Под новогодней, конечно, – отвечает за меня Костик. – В большой подарочной коробке с огромным красным бантом.

– Не повезло тебе. – Марков сочувственно смотрит на меня. – Так себе подарок, если честно.

Они с Герасимовым идут впереди нас и при каждом удобном случае толкаются, роняя по очереди друг друга в снег. Здорового Герасимова сдвинуть с ног не так-то просто, но хитрый Марков наловчился – сначала делает сзади подсечку, а потом пихает в плечо.

Мы могли бы поехать на метро, потому что в новогоднюю ночь оно работает без перерыва, но прогуляться одну остановку даже приятно. На улице полно людей.

– Почему ты тогда была в юбке? – неожиданно спрашивает Амелин.

– Тогда – это когда?

– Когда я в первый раз тебя увидел. На олимпиаде.

– Ты ошибаешься.

– Точно нет. Я тот момент очень хорошо запомнил и потом еще долго вспоминал.

– Ты прекрасно знаешь, что я не ношу юбок.

– Именно это мне и не дает покоя.

– Значит, там была не я.

– Нет. – Он останавливается. – Там точно была ты.

– Извини. – Я развожу руками. – Кроме того, что кто-то из нас страдает провалами памяти или чересчур богатой фантазией, у меня нет объяснений.

– Хочешь сказать, что я это выдумал?

Он внимательно смотрит, и я поправляюсь:

– В том смысле, что видоизменять реальность – обычное для тебя дело.

– Это ведь не я. Она сама видоизменяется под нас. Под каждого. Она такая, какую мы ждем.

– В таком случае у всех должна быть фантастически прекрасная реальность.

– Я же не сказал, что она такая, как мы хотим, я сказал «ждем», а это разное. Я ждал тебя, а ты меня, вот мы и встретились.

– Я не ждала тебя, Амелин, я даже представить себе такое чудо не могла.

– Тогда для чего надела ту юбку?

– Я была в штанах! В обычных школьных штанах!

– А в моей реальности в юбке, и это доказывает, что она видоизменяется.

– Не слушай его, Осеева, – оборачивается Марков. – Реальность не может видоизменяться. Меняется ее субъективное восприятие. Просто, когда доказать какой-либо факт или суждение невозможно, оно может считаться субъективно верным. То есть, пока ты не докажешь, что была в штанах, или Амелин не докажет, что ты была в юбке, справедливы оба утверждения. В принципе, ты можешь пойти от обратного и попробовать доказать, что в юбке не была.

Марков мог еще долго продолжать, однако резкий толчок Герасимова враз отправляет его в придорожную кучу снега.

– Кончайте уже фигней страдать. – Герасимов строго смотрит на нас из-под бейсболки. – Осеева была в юбке. Подтверждаю. Вы тогда сценку на Двадцать третье февраля ставили. И это была не твоя юбка, а Дёминой. Тебя Инна Григорьевна заставила ее надеть, а за то, что спорила, послала за какой-то книжкой. Я контрошу переписывал и в классе сидел.

Как только Герасимов об этом заговаривает, я мигом вспоминаю ту ситуацию и все сразу встает на свои места.

Амелин победно улыбается. Я моргаю, не зная, что сказать в свое оправдание. Марков, фыркая, выбирается из сугроба и готовится напасть на Герасимова, но тут Амелину приходит сообщение от Артёма, и мы все вместе утыкаемся в экран.

Это видео. Довольно длинное. На тринадцать минут. Примерно столько же нам еще идти до горок. Но Костик ставит на двойную скорость, и мы смотрим снежный челлендж в забавном ускоренном темпе, где все происходит гротескно быстро.

Последняя запись с Артёмом. Он весело приплясывает на кухонном стуле в классическом черном костюме и белой рубашке.

В одной руке у него бутылка шампанского, другой он медленно расстегивает пуговицы рубашки. Зрелище напоминает их летние танцевальные соревнования с Амелиным. На столе стоит желтый пластиковый тазик со снегом. За кадром слышны смеющиеся и подначивающие голоса Лёхи и Макса.

Чернецкий знает, что он красивый, и потому все, что он делает, выглядит как позволение собой любоваться. Так что я до конца не смотрю.

Гораздо приятнее наблюдать за смеющимися ребятами.

И совершенно неожиданно, не задумываясь об этом специально, я вдруг отчетливо вижу, как они изменились за этот год. Это настолько очевидно, что заметно даже мне.

Я пытаюсь представить, какими они будут лет через пять, десять, двадцать. Сделать это несложно. Марков – деловой офисный дядька в костюме: какой-нибудь управляющий или финансовый директор, от которого стонут все подчиненные, но при этом он лучший специалист в своей области и его хотят заполучить все ведущие компании рынка. Герасимов устроится прорабом, заведующим складом или инженером-механиком – главное, чтобы поменьше суеты, людей и абстрактных разговоров. Он женится после тридцати, купит дом в Подмосковье и заведет двоих мальчишек-погодков.

Я даже себя могу представить через двадцать лет – это самое простое. Я стану похожа на свою маму, с единственной лишь разницей, что ранних детей я заводить не собираюсь, а когда они у меня все же появятся, буду включать им музыку с самого рождения и никогда не оставлю одних в темноте.

Вот только Амелина представить в будущем никак не получается. И, сколько я ни силюсь, не могу увидеть его ни серьезным, ни деловым, ни окончательно взрослым – в том смысле, в каком это принято понимать. Потому что когда-то давно он уже вырос. Резко, трагично и необратимо; вырос, сам того не желая, не имея возможности осознать и оценить эту взрослость. Побывав там однажды, он вернулся и больше никуда не торопился.

Раз он сказал мне, что все, на чем стоит маркер «только для взрослых», – слишком предсказуемо, однообразно и правдоподобно до такой степени, что жить с этим грустно и совершенно неинтересно. И что взрослый человек – это тот, кто перестал верить в счастье, но несмотря на это продолжает осознанно стареть – просто потому, что так надо.

Я не спорю, поскольку смогу подтвердить или опровергнуть его слова, лишь когда составлю об этом свое собственное впечатление.

Но я тоже никуда не тороплюсь. То, что сейчас, происходит именно сейчас.

И там, в далеком своем взрослом будущем, я никогда не сбегу из дома, не ввяжусь в сумасшедшую авантюру, не устрою похищение и ни с кем не подерусь.

Это я знаю точно. Я же не дурочка какая-нибудь.

Но сейчас я хочу, чтобы было именно так, как есть. Сегодня и сейчас. В этой объективно-субъективной реальности, с ее волшебными картинами, исполнением желаний, похищениями, побегами, таинственными домами, жуткими опасностями, волками, вебкамщиками, голубями, потерянными мальчиками и чудаковатыми старушками. В той реальности, где, что бы ни происходило – пожар, обрушение или потоп, – обязательно случается «хеппи-энд» и все живут «долго и счастливо».

В реальности, где стихи способны заглушать любую боль, а от силы любви можно умереть и тут же возродиться заново. И где забавный снежный челлендж из пустяковой мальчишеской забавы вдруг превращается в акт преодоления, освобождения и роста.

Я знаю, что должна немедленно остановить Амелина, собирающегося ответить на вызов Артёма прямо посреди улицы под фонарем. Знаю, что у него слабое горло и что раздеваться в такой мороз – безумие, а проходящие мимо люди считают нас распущенными и пьяными. Однако вместо этого, глядя, как он размашисто раскручивает над головой пальто, смеюсь и говорю, что он потомственный стриптизер и что Мила может им гордиться.

Я помню, что у него шрамы по всему телу и он стесняется их показывать, помню, что он обещал стать «нормальным», и про суд тоже помню.

Но вместе с тем я также чувствую, что ему это очень важно, просто необходимо, именно сейчас. Быть, жить, существовать, наполняться жизнью, освободить в себе место для всего того нового, что ему еще только предстоит испытать. Радоваться, любить и быть счастливым.

Мне смешно и потому, что Артём и Тифон, затмить которых он так старается, действительно высоко оценят его безрассудство, и Лёха оценит, и Макс, и Никита, ведь, какими бы взрослыми, серьезными и крутыми они ни казались, эти парни все еще здесь, в этой особой, не предназначенной для взрослых реальности, где возможно все и куда мы потом больше никогда не вернемся.

Я дожидаюсь, пока он, избавившись от худи, не останется в одной футболке, а потом, чтобы побороть в себе желание вмешаться, отворачиваюсь и медленно иду по искрящейся в свете фейерверков и фонарей пешеходной дороге. Я слышу за спиной их смех и как вскрикивает от прикосновений снега Амелин. И как Герасимов кидается в него снежками, а Марков ехидным голосом убеждает, что челлендж необходимо передать Соломину.

На проезжей части полно машин и черный асфальт блестит влагой. Сугробы на обочинах усыпаны конфетти, серпантином и пеплом бенгальских огней. В воздухе мне чудится аромат белых роз, и сердце тает как расплавленный воск. Я никак не могу унять необъяснимое трепетное волнение, охватившее каждую клеточку моего тела просто оттого, что все это сейчас со мной происходит.

Сзади слышится топот ног. Костик догоняет и продевает ледяные пальцы сквозь мои.

– Ты дурак, Амелин, – говорю я. – Заболеешь – я с тобой нянчиться не буду.

– Ну уж нет! – смеется он. – Теперь так легко ты от меня не отделаешься.

И мы идем, не расцепляя рук, до самой горки.