Королева Сванхейд о многом хотела поговорить со своим двоюродным братом Эйриком – без веской причины женщина пятидесяти лет не пустится в далекое путешествие посреди зимы. Однако, увидев его, от изумления она растерялась и даже не ответила на приветствие.

– Ты тоже не помолодела, дорогая! – Эйрик прочел ее мысли по лицу, хотя Сванхейд славилась самообладанием, а он никогда не отличался особой проницательностью. – Мы ведь не виделись с тобой целых двадцать пять зим. Ну, может, двадцать четыре. Ты ведь не ждала, чтобы я остался прежним. Впрочем, я-то тебя сразу узнал. Ты меня поцелуешь, или нужны достойные доверия свидетели, что я – это я?

– Где твои рыжие волосы, Эйрик? – пробормотала Сванхейд, делая несколько шагов ему навстречу, чтобы он мог ее поцеловать.

– Вон они. – Эйрик кивнул ей за спину. – Теперь живут у тебя.

Удивленная Сванхейд обернулась и обнаружила позади своего младшего сына Хакона, по прозвищу Логи-Хакон[1]. В свои пятнадцать лет он начал быстро расти, и уже было видно, что будет он высоким, в материнскую родню. Рыжие волосы, довольно длинные, у него были пышнее и ярче, чем Сванхейд когда-то видела на голове его дяди Эйрика.

Увы, волосы Эйрика потускнели и поредели – ему пошел шестой десяток. Сванхейд запомнила его великаном, с крупными чертами малоподвижного лица; несокрушимая уверенность в своей силе сказывалась в каждом его движении, во взгляде, в низком голосе. Теперь борода его была почти седой, лишь на щеках сквозь белизну просвечивала рыжина; он отяжелел, лицо покрылось морщинами. Уверенный взгляд приобрел задумчивость с оттенком глухой печали – Эйрик не хотел мириться с подступающей старостью, но понимал, что время его подвигов и славы миновало.

Эйрик не польстил сестре, сказав, что узнал ее сразу: Сванхейд, пожалуй, за те же двадцать пять лет изменилась меньше. Красотой лица она и в юности не отличалась, а морщины не скрывали выражения ума и силы, которым дышали ее суровые черты и голубые глаза. Родив одиннадцать детей, она сохранила худощавое сложение и завидное здоровье, которое и позволило ей пуститься в зимнюю дорогу вверх по реке Мсте, за пятнадцать дневных переходов на восток, к волоку между Мстой и Мерянской рекой[2]. Эйрик приехал на эту встречу с востока, из земли, называемой русами Меренланд, а собственными уроженцами – Мерямаа. Этими уроженцами он, с позволения Олава, конунга Хольмгарда, правил уже двадцать пять лет.

– Сожалею о твоем муже. – Выпустив Сванхейд из объятий, Эйрик почтительно склонил голову. Двадцать пять лет назад он ни перед кем не склонялся даже из вежливости. – Олав конунг был разумный и достойный человек. Мы с ним хорошо поладили в свое время.

– И тем более жаль, что этот лад умер вместе с ним, – не удержалась Сванхейд, сразу переходя к делу.

– Заходи же, что мы стоим на холоде! – Эйрик, вышедший во двор встретить сестру, указал ей на дверь в дом.

Местом их встречи был Видимирь – довольно новый погост, поставленный по приказу Эйрика для постоя его дружины. Все двадцать пять лет он упорно расширял пределы подвластных ему земель, не только на восток, но и на запад, а этому Олав конунг радовался куда меньше. По их давнему уговору, Эйрику полагалось продвигаться на восток по Мерянской реке, подчиняя и усмиряя народы по ее берегам, чтобы обезопасить путь к Булгару и увеличить собираемую дань. Все это Эйрик делал как нельзя лучше, но одновременно продвигался и на запад, в области, населенные словенами, а те были собственными данниками Олава. Построив Видимирь, Эйрик почти вплотную подобрался к тем пределам, где собирал дань сам Олав – его сборщики доходили до Забитицкого погоста, в двух переходах от Видимиря на запад.

Забитицкий погост на Мсте был западной точкой волока – от него можно было плыть до Хольмгарда, а Видимирь – крайней восточной. Их разделяло около двух пеших переходов, не соединенных сплошным водным путем. Край этот был насыщен реками, озерами и болотами так густо, что передвигаться по нему было намного легче зимой, чем летом. Собственно волок по большей части проходил по мелким рекам и озерам, и лишь некоторые участки приходилось преодолевать по суше, волоча лодьи на катках через настланные гати.

В озере Видимирь волок заканчивался: от него извилистая речка Ольховка вела в Песь, и здесь по существу начиналась Мерянская река, то есть водный путь к далекому Хазарскому морю. Для погоста Эйрик выбрал пригорок на берегу, откуда открывался широкий вид на озеро. Вал с частоколом поверху окружал широкую площадку с кольцом изб; здесь же был большой дом для постоя дружины, клети, кузница, навесы для лошадей. Одни ворота выходили в поле, другие, противоположные – на берег озера. Постоянного населения здесь собралось около сотни человек, и городок окружали выпасы, огороды, пашни. Зимой здесь останавливались Эйриковы сборщики дани, перед тем как повернуть назад на восток, а летом – торговцы, ездившие между Мерямаа и Хольмгардом.

Сванхейд со смесью неудовольствия и одобрения окидывала взглядом срубы из толстых сосновых бревен, под крышами из дерна, озерного тростника и дранки. Ей нравилось, как хорошо здесь все устроено, но она не могла радоваться, что Эйрик так прочно обосновался в этом краю. Эйрик предложил встретиться в Видимире, и Сванхейд пришлось согласиться – на Забитицком погосте две дружины не смогли бы разместиться. Эйрик же обещал ей и ее людям удобное пристанище – и не обманул.

Вступив вслед за братом в большой дом, Сванхейд с удовольствием увидела пылающий в длинном очаге, обложенном камнями, жаркий огонь.

– Мы приветствуем тебя, госпожа Сванхейд, под этим кровом! – раздался впереди звонкий молодой голос. – Да будут милостивы к тебе Скади и Улль, повелители зимних дорог, да защитит нас Тор, да согреют этот дом теплом Фрейр и Фрейя, и да пошлет вам, владыкам земель, мудрости Один для разрешения всех дел ко всеобщему довольству!

Речь эту произнесла уверенным и бойким голосом молоденькая девушка – лет пятнадцати, высокая ростом, с продолговатым умным лицом. Весь ее облик дышал таким ярким сочетанием телесной свежести, здоровья со зрелостью ума, что Сванхейд улыбнулась от недоверчивого восхищения. Девушка была одета хорошо, даже богато – платье тонкой светло-зеленой шерсти, орехово-коричневый хенгерок, отделанный по верхнему краю шелковой красно-зеленой тесьмой, золоченые наплечные застежки, а между ними ожерелье из крупных зеленых и более мелких бусин золотого стекла. Русые волосы девушки были заплетены в длинную косу, к шелковому очелью крепились на висках несколько крупных серебряных колец, а маленькие серебряные колечки были вставлены в уши. В Свеаланде такого не носили, кольца на очелье и в ушах были в обычае у мерян, а от них перешли к мерянской руси.

На шее девушки висело еще одно ожерелье, сделанное, как Сванхейд подумала по первому взгляду, из звериных зубов или косточек. Посчитав было это еще одним чудным мерянским обычаем, она вгляделась и подняла брови: это оказались не зубы, а камни. Пять камешков – белый, серый, красновато-бурый, черноватый, песчано-желтый. Величиной от ногтя на большом пальце женской руки до голубиного яйца, разных очертаний: одни почти круглые, другие продолговатые, а самый большой, красноватый, расположенный в середине, напоминал треугольник со сглаженными углами. Самый темный и впрямь походил на волчий зуб. Все их объединяло наличие отверстия, не высверленного, а от природы; через отверстия был пропущен красный шерстяной шнурок, обвязанный так, чтобы камни не наезжали друг на друга.

В руках девушка держала серебряную чашу хазарской или булгарской работы и протягивала ее Сванхейд.

– Выпей, госпожа, это тебя согреет.

Сванхейд взяла чашу, вдохнула теплый запах – отвар целебных трав и ягод с медом.

– Чабрец и зверобой, да? – Потянув носом, Сванхейд подняла глаза на девушку. – И малина.

– Еще душица, малиновый лист, шиповник.

– А ты… Это твоя дочь, Эйрик? – Сванхейд отпила из чаши, с удовольствием проглотила горячее душистое питье и взглянула на брата. – Которая?

Она знала, что у Эйрика семеро детей, из них три дочери, но знакома была только с тремя старшими сыновьями, раз-другой бывавшими в Хольмгарде.

– Это моя племянница. – Эйрик положил руку на плечо девушке. – То есть племянница Арнэйд, дочь ее брата, Арнора Камня. Ты, помнится, знала ее мать. Она тебе кланяется.

– Ее мать… Снефрид? – Приближение старости не притупило памяти Сванхейд, и ее бледно-голубые глаза широко раскрылись под светлыми бровями. – Снефрид Серебряный Взор?

– Она тоже часто вспоминает тебя, госпожа. – Девушка открыто улыбнулась.

– О боги… – Сванхейд отдала кому-то рядом чашу и бережно взяла девушку за локти, будто хотела получше рассмотреть. – Ты – дочь Снефрид… Не скажу, что ты на нее похожа… Не вижу здесь, какие у тебя глаза… А может, и похожа… Только не лицом.

– Лицом она похожа на своего родителя, а вот способностями пошла истинно в мать. – Эйрик еще раз похлопал девушку по плечу. – Потому я и взял ее с собой – чтобы не дала мне расхвораться по дороге.

Сванхейд уже отметила, что Эйрика мучает гулкий кашель.

– Как тебя зовут?

– Хельга, госпожа.

– Тебе подходит это имя, хоть ты и не из рода конунгов. – Сванхейд одобрительно кивнула. – А почему ты носишь эти камни? – Она показала глазами на ожерелье девушки.

– Это мои друзья, – улыбнулась Хельга. – Я с детства их собираю, и они приносят удачу.

– Они ведь называются «глаз Одина», помнится?

– И так, и еще «ведьмины камни».

– У меня, кажется, тоже есть такой… В Хольмгарде. Я нашла его на берегу моря, еще когда ехала из Свеаланда, чтобы выйти за Олава конунга… О боги, как же это было давно! – Сванхейд засмеялась. – Я тогда была немногим старше тебя.

– Из-за этих камней у нас ее прозвали Каменная Хельга, – добавил Эйрик. – Мы решили, что она будет приветствовать тебя как хозяйка. Другой здесь все равно нет – Несветова жена умерла, а новой он пока не выбрал.

У Видимиря имелся хозяин, и на этого человека королеве Сванхейд тоже было весьма любопытно взглянуть. В тот самый год, когда она семнадцатилетней девушкой приехала из Свеаланда в Хольмгард, чтобы выйти за Олава конунга, другая жена, словенка, родила ему сына, но об этом в то время ни Сванхейд, ни даже сам Олав не знали. Сванхейд узнала о существовании этого мальчика, Несвета, почти десять лет спустя. Олав готов был признать его своим наследником, но эта опасная честь требовала, чтобы его отослали в Киев, в заложники союзнику Олава, Хельги Хитрому[3]. Тихонрава, мать мальчика, предпочла удержать сына при себе, и в Киев уехал сын Сванхейд, Ингвар. Он был на десять лет моложе Несвета, ему исполнилось всего четыре года, но Сванхейд знала: ее сын рожден стать конунгом, а для этого приходилось идти на риск, терпеть разлуку и тревогу.

Несвет, сын Тихонравы, одно время жил у Эйрика, на озере Неро. Там он и женился – довольно рано, в шестнадцать лет, – и лет десять спустя Эйрик доверил ему власть над волоком, что было большой честью и знаком высокого доверия. По матери Несвет происходил из знатного словенского рода, жившего севернее волока, и у словен пользовался уважением. Сейчас это был мужчина в расцвете сил – в начале четвертого десятка, – отец семейства и вожак собственной дружины, повелитель прилегающей округи. На нем лежала обязанность поддерживать волок в порядке, защищать его и взимать с торговых людей пошлину в пользу Эйрика.

Сванхейд раньше с ним не встречалась и теперь с жадным любопытством взглянула на мужчину, который, как старший сын Олава, мог бы сейчас быть владыкой Хольмгарда. Не жалеет ли он, что мать решила выкупить его безопасность отказом от власти, когда ему было всего четырнадцать? Сванхейд искала в нем сходство с Олавом, ее мужем, – и да, первый же взгляд сказал ей, что сходство есть: и в чертах, и в выражении, и в глазах. Средний рост, как у Олава, коренастое сложение, мощные широкие плечи с узловатыми мышцами придавали ему некое сходство с карлами-свартальвами. Волосы, борода и брови русые, с оттенком рыжины. Продолговатое овальное лицо. Прямой довольно длинный нос, с островатым кончиком и широкими крыльями, когда Сванхейд взглянула Несвету прямо в лицо, привел ей на память подвески в виде торсхаммера, «молоточка Тора». Густые брови, образуя почти прямую линию, расходились от конца рукояти этого «молоточка», а усы такой же ровной скобкой огибали рот, вливаясь в небольшую ухоженную бородку. Взгляд из-под слегка нависших век был тверд и суров. Из него вышел бы неплохой конунг, невольно отметила Сванхейд, это истинный сын своего отца! Он наделен волей твердой, как железо, без чего не может быть толкового правителя.

Пока еще Несвет не сказал ни слова и в ответ на взгляд Сванхейд лишь слегка поклонился, скорее подтверждая сказанное Эйриком, чем выражая почтение.

– Такая хозяйка сделает честь любому дому, в который вступит, – с улыбкой, но весомо ответила Сванхейд, понимая, как много значит ее приговор.

Юная Хельга смотрела на нее с жадным любопытством, и неудивительно: не каждый день в этой глуши можно увидеть женщину королевского рода. Сванхейд происходила из Уппсалы, из потомков Бьёрна Железнобокого[4], и конунгом свеев сейчас был ее племянник Бьёрн, вслед за ее дедом и отцом. Выйдя замуж, Сванхейд приобрела звание «дроттинг»[5], как это называлось на языке свеев, которое и носила всю жизнь. Уже больше года, с тех пор как умер муж, Сванхейд безраздельно правила Гардами; все знали, что она-то и есть настоящий конунг Хольмгарда.

С сожалением Сванхейд отвела взгляд от девушки. Охотнее всего она посидела бы у очага и поболтала бы с дочерью Снефрид, отдыхая после дороги. Но привели ее сюда совсем иные заботы, и упускать их из виду Сванхейд не могла.

– Мы не будем сейчас говорить о делах. – Эйрик снова как будто прочел ее мысли. – Отдохни, королева. Как бы ты ни спешила назад, несколько дней ты здесь пробудешь, и мы все успеем обсудить.

– Я не очень спешу назад. В Хольмгарде остался мой сын Тородд, второй по старшинству. Он разумный человек, я на него во всем полагаюсь.

– Но он не признан конунгом? – в первый раз подал голос Несвет. – Его не возвели на престол Олава?

Он задал этот вопрос на русском языке, и хотя по выговору было слышно, что этот язык ему не родной, Несвет владел им вполне свободно – благодаря тому что около десяти лет прожил в доме Эйрика.

– Я могу говорить с тобой на славянском языке, – предложила Сванхейд, – если тебе так легче.

Она знала, что Несвет вырос среди славян, в родных местах своей матери, и до переселения на озеро Неро не слышал ни одного русского слова.

– Я понимаю русскую речь. Твой второй сын признан конунгом в Хольмгарде?

– Нет, я же объяснила. – Сванхейд перевела взгляд на Эйрика. – Я объясняла твоим людям: мой старший сын Ингвар теперь владеет всеми землями, которыми владели его отец и Хельги Хитрый…

– Погоди! – Эйрик движением руки остановил ее. Он видел, что хотя Сванхейд сохраняет внешнее спокойствие, глаза ее засверкали от вспыхнувшего в сердце огня. – Я буду считать себя очень невежливым человеком, если стану мучить женщину разговором о делах, не дав ей отогреться и поесть. Лучше скажи, хочешь ли ты сходить в баню? Там уже топят, Хельга тебя проводит.

Хельга взглянула на юного Логи за спиной у Сванхейд и приветливо ему улыбнулась.

В хозяйстве Несвет знал толк, это с первых шагов бросалось в глаза. Ему Сванхейд была обязана тем, что в большом дружинном доме к приезду знатных гостей натопили, что все содержалось в порядке, крыша не текла, из щелей не дуло, плесенью и гнилью не пахло, как в тех погостах, которые посещаются один раз в году на пару дней. Эйрик и его дружина, ожидая Сванхейд, жили здесь уже два или три дня. На широком спальном помосте вдоль стены для Сванхейд приготовили удобное место близ очага, с тюфяком, набитым новым, свежим пухом рогоза, а стену завесили большой медвежьей шкурой, ограждая от дыхания внешней стужи. На помосте лежали продолговатые подушки, обшитые куньим мехом, – в Свеаланде, на родине Сванхейд, такой роскошью пользовались только конунги, но здесь, в Мерямаа, куницы были намного дешевле. Собственно, ради обилия пушного зверя, чьи шкурки можно с большой выгодой продавать за моря, выходцы из Свеаланда, Готланда, Аландских островов и прокладывали сюда пути в последние почти двести лет.

В бане Сванхейд не требовалась помощь Хельги – она привезла трех собственных служанок, и Хельга только показала им, где что, а потом вернулась в дом. У очага хлопотали Несветовы челядинки, жарили мясо, варили кашу и похлебку для пира в честь встречи Эйрика и его знатной сестры. Хельга оглядела дом, отыскивая дядю и Несвета. Однако их здесь не оказалось, только юный Логи вскинул на нее смущенный взгляд. Хельга улыбнулась ему и ушла в Несветову избу, не сомневаясь, что ее дядя там.

– Сам видел – у нее не так уж много людей с собой, – услышала Хельга голос Несвета, когда почти неслышно скользнула в приоткрытую дверь.

– Это ничего не значит, – невозмутимо ответил Эйрик. – Даже если бы при ней были только две бабы, она здесь в такой же безопасности, как у себя дома в Хольмгарде.

– Считаешь себя бессмертным? – Несвет наклонился над столом, опираясь на него ладонями, к сидящему с другой стороны Эйрику.

– Я считаю себя честным человеком королевского рода. И я никогда не пойду на предательство, тем более когда речь идет о моей сестре. Никто ее здесь не тронет. Так и запомни.

– Не забывай: я родом не хуже, чем ты! – с напором ответил Несвет. – Олав конунг был моим отцом, этого даже она не оспаривает! И я родился от такого же законного брака, как ее сыновья.

– Не очень-то красиво замышлять насилие к жене своего отца. Именно потому что ты от законного брака. Такая подлость, знаешь ли, пристала бы какому-нибудь…

– Эйрик! – Несвет перебил его, и трепещущие от негодования ноздри как никогда ясно придали его носу сходство с «молоточком Тора». – Хоть ты и конунг, но оскорбления я не стерплю и от тебя! Ты у меня в доме!

– Тогда не замышляй дел, которые не сделают чести благородному человеку. Сванхейд ведь не пыталась тебя убить или взять в заложники. И она, кстати, тоже гостья в твоем доме. Если ты попытаешься ее захватить, сам Одноглазый придет посмотреть на тебя, но едва ли это принесет тебе счастье.

– Откуда ты знаешь, что она замышляла? – Несвет, выращенный родичами матери, почитал словенских богов и намек на Одина пропустил мимо ушей. – Или замышляет теперь? Из-за нее я был отвергнут моим отцом! Я мог бы уже две зимы править в Хольмгарде, если бы не она! Но теперь она угрожает тебе, Эйрик! Пусть тебе плевать на меня, но почему ты не хочешь позаботиться о себе и о доле своих детей? Может быть, она приехала сюда, ища твоей гибели!

– О себе я позабочусь без твоих советов! – Эйрик слегка нахмурился. – Не забывайся, Несвет. К тому же мы еще не знаем, с чем она приехала. Может быть, все получится уладить миром.

– Миром? Между вами – может быть. А что получу я – вот это озеро с лягушками? – Несвет махнул рукой в ту сторону, где лежало озеро Видимирь. – Два болота ближних?

– А ты хотел бы стол в Хольмгарде? – Эйрик прищурился чуть насмешливо.

– Я имею на это право, я – самый старший сын моего отца! Свандры сын, который занял мое место, сам отказался от Хольмгарда. Ты должен поговорить с ней, Эйрик. Может, она уже осознала, что такую власть бабе не удержать, что здесь мужик нужен!

– Я и приехал, чтобы с ней поговорить. – Эйрик на миг опустил веки.

Но Хельга, хорошо знавшая своего дядю, понимала: сколько бы Несвет ни бушевал, он не заставит Эйрика ни на волос отступить от его собственных намерений. Эйрик и к старости сохранил свое упрямство, которое было так же невозможно сокрушить, как передвинуть скалу. И Несвет, и Сванхейд хотели именно этого – передвинуть скалу, только в разные стороны. С обычной скалой они толкали бы ее навстречу друг другу и оба не преуспели. С Эйриком будет то же самое: никто не преуспеет, потому что у него есть другой, более уважаемый советчик. Сам Один, с которым Эйрик водит близкую дружбу с отрочества.

– Ну, что там старуха? – шепнул голос рядом с Хельгой. – Отвела ты ее в баню? Вот было б лихо, если б она там взяла и сгорела!

Повернув голову, Хельга обнаружила неслышно подошедшего отрока – это был первенец Несвета, Видимир, на год старше ее. Несвет приехал сюда как раз в то лето, когда его сыну исполнилось семь и того передали от нянек на воспитание дядьке; на радостях Несвет назвал погост именем сына, а не собственным. Это был парень среднего роста – одного роста с Хельгой, довольно красивый лицом: светло-карие, медово-янтарные глаза, правильные черты, безупречно прямой нос, русые волосы красивыми волнами над высоким лбом. С Хельгой они несколько раз встречались и ранее: Несвет нередко брал наследника с собой, когда Эйрик приглашал его в Озерный Дом на пиры Зимних Ночей, Середины Зимы или Дисатинга.

– Тебе стоит говорить о ней почтительнее! – Хельги строго взглянула на Видимира. – Госпожа Сванхейд – королевского рода и королева!

Перед этой поездкой Хельга выспросила у матери все, что та могла рассказать о сестре Эйрика, но несколько опасалась встречи – женщина-конунг это как бы и не женщина вовсе, а что-то непонятное. Но при первом же взгляде на девушку строгость холодных голубых глаз Сванхейд так явственно смягчилась и потеплела, что та не могла не потянуться к ней. Сванхейд понравилась Хельге – в ней сразу виден был ум, уверенность и властность, редкие в женщине, но оправданные ее положением и родом, а еще довольно дружелюбный нрав. Когда-то эта женщина была подругой матери Хельги, та отзывалась о ней тепло, и Хельге приятно было узнать, что Сванхейд тоже бережно хранит воспоминания о дружбе Снефрид.

Злые слова Видимира задели Хельгу, и она бросила на него уничижительный взгляд, но он только ухмыльнулся:

– Не учи меня, чего мне делать! Мой отец родом не хуже, и он может быть князем в Хольмгарде.

– Вини твою бабку Тихинрейв, что он остался конунгом жаб и лягушек.

– Сама лягушка!

Видимир вспыхнул и сделал движение, будто хочет ее ударить, как, видно, привык делать со своими сестрами, но Хельга отскочила и приняла угрожающий вид: попробуй только!

Эйрик и Несвет разом обернулись к ним.

– Что вы там? Идите во двор женихаться. – Несвет неправильно понял природу этой возни.

Хельга растянула губы, изображая издевательскую улыбку – очень было надо! – и села подальше от Видимира. Тот еще немного посидел на прежнем месте, потом опять придвинулся, незаметно показывая знаком, что она может не опасаться.

– Попробуй только меня тронуть, – стараясь меньше шевелить губами, прошептала Хельга. – Мой дядя тебе задаст.

– Ладно тебе. Я пошутил. А бабка моя – Тихо-нрава! – поправил Видимир, дескать, и сказать-то толком не умеешь!

От родителей он хорошо знал славянский язык, которого Хельга не понимала: с рождения ее окружали только русь и меря, славян в Силверволле было мало.

– Тебе виднее. Она отказалась от наследства за всех вас, хотя Олав и Сванхейд признавали твоего отца.

– Кто знает, какое колдовство ваша Свандра на нее навела при встрече, чтобы заставить ее согласиться! С тех пор все стало по-другому. И эта твоя старуха здесь в нашей власти. Если она не признает наших прав, то может вовсе не выйти отсюда. Или выйти не раньше, чем поклянется признать права моего отца и отдать нам Хольмгард.

– Ничего такого не будет! – После того как Хельга увидела Сванхейд и поговорила с ней, эти замыслы стали тревожить ее сильнее прежнего. – Конунг этого не допустит.

– Мы еще посмотрим! – Видимир не хотел сдаваться, хоть и понимал, что повлиять на Эйрика не во власти Несвета. – Будет мне доля – и я когда-нибудь в Хольмгарде князем сяду! Подумай об этом!

Он окинул Хельгу взглядом, выражавшим снисходительное одобрение ее красоте, и лениво отошел. Хельга скорчила рожу ему вслед.

Еще при рождении Видимира и Хельги старшие с обеих сторон видели в них возможную будущую пару. Оба, разумеется, об этом знали и при каждой встрече уже три-четыре года приглядывались друг к другу, примерялись: нравится ли мне такая судьба? Хорош ли жених, не засмеют ли подруги? Красивая ли будет жена, можно ли ею похвастаться перед друзьями? И главное сомнение, в котором ни один из будущей пары не сознается друзьям и подругам: кто из двоих сможет взять верх? Править я буду в своем доме или подчиняться? И если Видимир твердо намерен был не подчиняться женщине – какой шестнадцатилетний парень решит иначе? – то Хельга точно знала: поискать придется такого мужчину, которому она позволит править собой.

С обручением родители не спешили: будущее могло потребовать и другого родства, особенно для Хельги – племянницы Эйрика. Сейчас, как понимала Хельга, решение этого будущего приблизилось вплотную. Но если Видимир видел только одно возможное изменение в судьбе – стрелой вверх, к престолу Хольмгарда, – то Хельга, не без помощи своей мудрой матери, куда яснее видела другой: к гибели, в черную бездну, куда так часто ввергают людей тщеславие и притязания на величие, не подкрепленные истинным правом и настоящей силой.

Шла пора коротких дней и долгих ночей; в середине зимы привыкаешь, что вся жизнь проходит между белым снегом на земле и темным пологом на небе, будто два великана, черный и белый, держат тебя между ладонями. Каждый из этих великанов по-своему налагает на человека узы неволи, ограничивает свободу узкими тропками между постройками во дворе. Хельге очень повезло, что дядя взял ее с собой в эту поездку, дал возможность покинуть дом, посмотреть новые места, новых людей, да еще таких знатных – в то время как ее сестры и другие женщины только тянут бесконечную пряжу, перебирают всем известные мелочи, и даже ссора кажется развлечением. В эту пору и новостей-то нет, никто не приезжает, и большое событие – посмотреть чью-нибудь охотничью добычу, посидеть на пиру с мясом лося или вепря, послушать над медовыми чашами: «А тут он как выскочит из кустов, и прямо на меня!..». Зато когда она вернется, ей будет что порассказать!

К тому времени как Сванхейд вышла из бани и приготовилась к ужину, совсем стемнело, но дружинный дом сиял огнями. На середине длинного стола частым строем выстроились глиняные светильники, заправленные воском, и ярко освещали лица сидящих. Отблески играли на серебряных, позолоченных украшениях владык и их приближенных. Эйрик сменил простую одежду на выкрашенную в синий цвет шерстяную рубаху и зеленый кафтан с золочеными пуговками, на груди его блестела толстая серебряная гривна с нанизанными на нее десятками золотых и серебряных перстней всевозможных видов. Малолетние дети и племянники, когда Эйрик брал их на руки, первым делом тянулись к этой гривне; покачивая их, Эйрик обещал, что мальчики сами раздобудут такое богатство, когда вырастут, а девочки получат столько же перстней в свадебные дары. Хельга, ее сестры и братья, – родных и двоюродных их было девятнадцать человек, не считая мерянской родни, – привыкли смотреть на эту гривну как на божественный источник всех сокровищ земных и небесных. Хельга с детства запомнила дядю Эйрика рыжебородым великаном с низким сильным голосом, и самого Тора представляла точь-в-точь таким же. Перемен, произведенных в нем возрастом, она почти не замечала, да Эйрик и сейчас, в пятьдесят с небольшим, еще не превратился в развалину и крепко держал в руках все приобретенное за срок жизни. В юности он был «морским конунгом», и хотя потом остепенился, приобретя в Мерямаа собственные владения и женившись, хватки, как в последнее время стало ясно, не утратил.

Эйрик, будучи владыкой этого края, сам позаботился об угощении для пира: с озера Неро привезли несколько баранов и свиней, муки для хлеба и лепешек. Эйрик не зря носил на груди целую казну – он всегда был щедр. Пива и медовой браги Несвет приготовил загодя, а на стол выставил припасы попроще: свежую жареную рыбу из озера, соленые грибы, моченые ягоды, пареную репу и гороховую кашу с жареным луком и салом. Челядинки его напекли пирогов – с сыром, ягодами, с рыбой. Издали поймав взгляд Видимира, Хельга выразительно понюхала разломленный пирог и показала пальцами на столе, как прыгает лягушка; Видимир ухмыльнулся и покрутил головой.

В доме было тепло от огня в длинном очаге, от дыхания полусотни людей, висели запахи жареного мяса и лепешек, которые Несветовы служанки пекли на сковородах у очага и тут же, горячими, рассылали по столам.

Эйрик, поднявшись с большой серебряной чашей в руках, смотрелся истинным богом, хоть и поседевшим.

– Воздадим честь и хвалу богам, что хранят нас и посылают блага! В честь нашей встречи с тобой, сестра моя Сванхейд, я поднимаю эту чашу, и пусть славятся боги Асгарда!

– В эту темную пору мы славим Тора, защитника людей от племени зимних великанов, – в свой черед сказала Сванхейд, – и дарующего богатство Фрейра, Бога Альвов, Владыку Альвхейма, Ингви из числа ванов, и благородную его сестру!

Она отпила из чаши и передала ее своему сыну, сидевшему напротив, чтобы Логи плеснул в очаг у него за спиной. Перед пиром она сменила простую дорожную одежду на крашеную; ее возраст и вдовство предписывали ей носить синий цвет – цвет Одина, и все части ее наряда были разных оттенков синего, а хенгерок на груди украшен широкой полосой узорного шелка, где две белые птицы с пышными хвостами стояли клювами друг к другу, в окружении цветов и листьев. Серебряная тканая тесьма на головном покрывале, позолоченные нагрудные застежки, золотые обручья придавали ей вид самой богини Фригг, тем более что править пиром ей было столь же привычно.

Чаша поплыла вокруг стола. Здесь сидели дружины Эйрика и Сванхейд – «словенские русы» из Хольмгарда и «мерянские русы» из Ватнсстадира – Озерного Дома, как при Эйрике стали называть прежнюю мерянскую твердыню. Многие были знакомы между собой: люди Олава почти каждый год проезжали через Мерямаа по пути в далекий Булгар. Причитавшуюся Олаву дань с Мерямаа, которую собирал Эйрик, они увозили с собой, чтобы продать булгарам и сарацинским купцам, и нередко люди Эйрика присоединялись к ним на обратном пути, чтобы купить в Хольмгарде что-то из товаров, привезенных с Севера. В речи одних русские слова мешались со славянскими, у других – с мерянскими, но друг друга они хорошо понимали. Среди людей Сванхейд почти половину составляли словене, в дружину Эйрика затесались не только меряне – с ними мерянские русы почти все были в близком родстве, – но и несколько булгар.

Над столом висел стук ножей и чаш, веселый разноязыкий говор; все были возбуждены встречей, пивом, едой, медом, жаждой новостей и холодящим жилы ожиданием беды. Ибо двое владык съехались не для свадьбы или чего-либо столь же веселого, и не ради родственной любви. Эйрик и Сванхейд уверяли, что прибыли договориться по-родственному, но и они сами, и все до одного их люди знали: двое владык встретились, чтобы поссориться.

– Какие новости есть от твоего старшего сына, сестра? – вскоре начал Эйрик.

Все за столом при этом стали жевать потише, напряженно вслушиваясь, гул голосов поутих.

– Минувшим летом мой сын, Ингвар конунг, посылал войско в страну хазар – этот город называется Самкрай, если я правильно помню. Его возглавлял некий Хельги сын Вальгарда, это сводный брат Эльги, моей невестки. Весьма отважный и достойный человек, я его знаю – он побывал в Хольмгарде пару лет назад. Он одержал победу, взял в том городе большую добычу и пленных. Такую добычу, что все его люди оделись в шелковые кафтаны! Но когда он уже возвращался, греки предали его и напали, желали отнять добычу. У них это не вышло, но теперь Ингвар с ними в ссоре. Будущим летом он намерен пойти на них войной. Он приглашает с собой всех отважных людей, охочих до славы и добычи. Может быть, Эйрик, твоим сыновьям это понравится?

– На Миклагард? – уточнил Эйрик, подавшись к ней. – Вот прямо на самого кейсара?

– Прямо на сам Миклагард, – торжественно подтвердила Сванхейд. – На Романа цесаря.

Более заманчивой цели военного похода не существует на свете – разве что сам Асгард. Сын Сванхейд выбрал цель, способную принести ему наивысшую славу, и она заслуженно гордилась им. Она не ошиблась, когда двадцать лет назад приняла это тяжелое решение – отослать четырехлетнего мальчика на край света, ко двору Хельги Хитрого. Бывший крошка вырос, взял в жены наследницу того, кто держал его в заложниках, и сел на его престол.

Гул за столом усилился: люди Эйрика оживленно переглядывались, взбудораженные такой важной новостью. В их среде хорошо известны были рассказы о подвигах отцов: поход Хельги Хитрого на Миклагард более тридцати лет назад, поход большого войска на Хазарское море. Этот последний был особенно хорошо известен в Мерямаа: многие из ее жителей в нем участвовали, в том числе Арнор, отец Хельги, и его младший брат Вигнир. У нынешних молодых русов, выросших на этих рассказах, предложение присоединиться к войску Ингвара означало возможность самим войти в столь же славное сказание.

– Вы еще успеете, – добавила Сванхейд, довольная этим многообещающим гулом. – Ингвар конунг будет ждать всех, кто придет в Киев за первым льдом[6]. Скажи мне, Эйрик, – она взглянула на брата, – разве плохо быть родичем и союзником человека с такими замыслами, с такой силой, отвагой и доблестью?

– Я не откажусь ни от родства, ни от союза с моим племянником Ингваром. – Эйрик добродушно кивнул. – Я лишь не могу признать себя данником конунга, который мой младший родич и живет где-то на краю света.

Именно ради этого разговора Сванхейд и пустилась в далекий зимний путь. Хельга, стоявшая с кувшином меда за спиной своего дяди, увидела, как сверкнули острой искрой голубые глаза королевы.

– Что за важность, где он живет? – спокойно ответила Сванхейд, но Хельги чувствовала: та приготовилась к битве. – Ивар Широкие Объятия, Харальд Боезуб, Рагнар Меховые Штаны тоже жили далеко от некоторых своих владений. Это не мешало им быть величайшими из сынов Одина. Объясни мне самой, Эйрик: что заставило тебя разорвать договор и союз, который связывал тебя с нами целых двадцать пять лет?

– Я заключал этот союз с Олавом, конунгом Хольмгарда. Его больше нет, и в Хольмгарде нет конунга, кроме тебя, дорогая сестра. Как бы я ни любил тебя, – миролюбиво отвечал Эйрик, – я не могу подчиняться женщине и держать всю мою землю в подчинении у женщины.

– Я – не конунг в Хольмгарде. Конунг – мой сын Ингвар.

– Конунг Хольмгарда не может жить в Кёнугарде. Ингвар – конунг Кёнугарда. Он предпочел наследство Хельги Хитрого, получив его в приданое за своей женой, так? Это его право – выбрать себе наследство, когда есть из чего выбирать. Но выбор сделан, и от Хольмгарда он отказался сам.

– И теперь Хольмгарду нужен новый конунг! – не утерпел Несвет. – Не пришло ли время, госпожа, вспомнить, что я – старший сын Олава? Я рожден от законного брака, и даже если кто-то в этом усомнится, еще живы свидетели, и я представлю их хоть Сварогу и Перуну. Если твой сын не желает сидеть в Хольмгарде, то я не откажусь. И пусть кто-то скажет, что я недостоин!

– Твоя мать отказалась от твоего права наследования!

– Ее вынудили! На нее навели… – Несвет запнулся, все же не решившись в лицо обвинить Сванхейд в колдовстве. – Меня вынудили уступить твоему сыну, который в то время едва научился сам ложкой в рот попадать!

– С тех пор он научился еще очень многому! – В голосе Сванхейд послышалась угроза, острая и твердая, как клинок меча-корляга.

– Мы этого не видим! Он отказался от Хольмгарда, сам отказался от владений своего отца, будучи уже взрослым мужчиной, знающим, что делает. Ты, женщина, не имеешь права мешать мне… старшему сыну Олава… пользоваться моими правами!

Он волнения Несвет тяжело дышал и с трудом подбирал слова. Настал миг, которого он ждал всю свою взрослую жизнь: миг борьбы за княжеское наследство.

– Мой сын не отказывался от Хольмгарда. Он присоединил к нему Кёнугард, наследство Хельги Хитрого.

– Было бы похоже на правду, если бы он жил в Хольмгарде, а с Кёнугарда получал дань, – снова вмешался в разговор Эйрик. – Но пока все наоборот: он живет там, а отсюда ты шлешь ему дань. Но моей доли в этом не будет. Я не стану платить дань Хольмгарду, который сам платит Кёнугарду. Сама согласишься: это уж слишком унизительно для потомка Бьёрна Железнобокого. Когда наш уговор заключался, условия были другими.

Сванхейд глубоко втянула воздух, готовясь отвечать. Что условия изменились – этого она не могла отрицать.

– Условия, Эйрик, стали лучше, – убедительно сказала она.

– Для кого лучше? – вклинился Несвет.

– Для нас, Эйрик. – Сванхейд, будто не замечая «пасынка», обращалась к брату. – Для нашего рода и всех его союзников. – Тут она взглянула на Несвета, будто вспомнив, что он, несомненно, принадлежит к роду Олава. – Теперь мой сын владеет путями и на Варяжское море, и на Греческое. Это очень выгодно. Куда лучше, если все эти земли находятся в одних руках.

– Но между ними немало других конунгов, не подчиняющихся Ингвару, – напомнил Эйрик.

– Их уже стало несколько меньше, – мягко заметила Сванхейд, откровенно стараясь, чтобы это не прозвучало как угроза. – Ты, может быть, слышал, что три лета назад Ингвар подчинил себе земли по Ловати, и там больше нет князя. А когда конунг владеет многими землями, он сам выбирает, где ему удобнее жить. Ингвар выбрал Кёнугард – там намного теплее, лучше земля, выше урожаи. Туда сходятся пути и стекаются богатства от множества разных народов – славянских и иных, от мери и чуди до печенегов и угров. Оттуда вдвое ближе до Миклагарда и хазарских земель. Ингвар правильно сделал, что избрал себе для жительства Кёнугард. И это ничуть не умаляет его прав на Хольмгард.

Слушая Сванхейд, никто бы не подумал, что полтора года назад она возражала против того, чтобы Ингвар сохранил власть над Хольмгардом, живя в Киеве. Тогда ее сумели переубедить, чтобы теперь она могла переубеждать других.

– Мне известно одно, – начал Эйрик, когда Сванхейд замолчала. – Олав конунг, с которым я заключал договор, умер. Нового конунга, владыки Хольмгарда, я не видел. Он не прибыл сюда ни прошлой зимой, ни нынешней. И не собирается, как я тебя понял. Твоему мужу я был несколько обязан… Хотя, если помнишь, в то время в Мерямаа разгорался мятеж, и я избавил Олава от труда самому его подавлять. Я обеспечил ему мир в этих краях, союз с Алмас-каном и выгодную торговлю с булгарами и сарацинами по спокойному… ну, по большей части спокойному пути. Чем я обязан твоему сыну? Ничем. Когда все это решалось, его не было на свете. Не думаю, что я согласился бы по-прежнему платить дань в Хольмгард, даже если бы твой сын сам похоронил отца и взошел на его престол после поминальных чаш. Но теперь, когда он живет за пару месяцев пути, я был бы глупцом и рохлей, если бы стал ему подчиняться. Мой род – королевский, это и твой род. Поэтому, дорогая сестра…

Эйрик медленно поднялся на ноги; расправив плечи, он и сейчас выглядел так внушительно, что Сванхейд невольно встала тоже, и тут же вскочили все вокруг стола.

– Я не хотел этого делать у вас за спиной, но теперь, когда ты здесь и мы смотрим в глаза друг другу, я объявляю: Мерямаа – моя земля, мое наследственное владение. Я, Эйрик сын Анунда, ее конунг. И никому не подчиняюсь, никому не выплачиваю дани. Я готов быть другом и союзником твоего сына, моего племянника, но подчиняться ему не стану. Да слышат меня Фрейр, Ньёрд и всемогущий ас[7].

Он сделал знак Хельге у него за плечом; трепеща от волнения, чувствуя себя истинной валькирией возле Одина, она налила меду в его чашу, и Эйрик поднял ее обеими руками к кровле. Даже Сванхейд выдохнула и немного склонила голову в знак почтения к богам, призванным к этому разговору.

Продолжать спор не было смысла: Эйрик принял решение, объявил о нем и призвал богов в свидетели. Дело решено.

Все сели и взялись за еду и питье, но без прежнего оживления, как будто придавленные значением свершившегося.

– Надеюсь, Сванхейд, ты не сочтешь себя в обиде, – снова заговорил Эйрик. – Я и впрямь хочу сохранить дружбу и с тобой, и с твоим сыном. Мы могли бы даже обменяться заложниками, как это было принято у вас с Хельги Хитрым.

– Вот эту девушку я охотно увезла бы с собой. – Сванхейд улыбнулась Хельге, но по ее лицу было видно, что она еще не справилась с неприятным потрясением. – Уже больше года, как Альдис вышла замуж и уехала от меня, и я была бы рада заполучить другую молодую девушку. Ведь больше дочерей у меня нет. Только Мальфрид, но она живет так далеко, – Сванхейд подавила вздох, – что едва ли мы еще когда с ней увидимся.

– У этой девушки, – Эйрик оглянулся на племянницу, – есть родители, и тебе придется уговорить их с нею расстаться. Но если ты оставишь мне вон того молодца, – он кивнул на Логи, – то кого-то из моих младших сыновей, Сигурда или Бьёрна, я бы мог тебе доверить.

Логи переменился в лице. При начале этого разговора его лицо озарилось радостной надеждой: если бы удалось увезти Хельгу с собой в Хольмгард, он бы радовался этому куда сильнее матери. Но чему же радоваться, если сам он останется в Мерямаа, и между ним и Хельгой по-прежнему будет месяц с лишним трудного пути!

– Видишь ли, Эйрик, – Сванхейд вздохнула, – нам с тобой не нужно обмениваться заложниками, мы ведь и так в близком родстве. Тебе нужен союз не со мной, а с Ингваром. Я без него не могу решать такие дела.

– Ну и много же вам пользы от такого конунга, что живет за тридевять земель, – вставил Несвет. – Туда идти – три посоха железных изотрешь, три пары башмаков железных стопчешь.

Сванхейд взглянула на него, и хотя взгляд ее не таил угрозы, Несвету стало под ним неуютно.

– Не всякий, кто вынашивает великие замыслы, может считаться великим человеком, – неспешно начала она. – Но великого человека не бывает без великих замыслов. Мой сын умеет видеть через горы, куда не достигают взгляды простых низкорослых людей. Он создаст великую державу, способную на великие дела. Неудивительно, что простым людям его замыслов не понять.

Несвет, при всех причисленный к «простым» людям с незрячей душой, в гневе сжал губы, чтобы не выдать в ответ откровенную грубость. Эйрик ухмыльнулся.

– Ты хорошо сказала, сестра! – С одобрением заметил он и уважительно приподнял свою чашу. – Но отсюда, где мы сейчас сидим, до Озерного Дома ехать полмесяца, а оттуда до Булгара еще месяц, если без приключений. Представь себе эти просторы! Только Один со своего небесного престола может увидеть все эти земли одновременно. Из Кёнугарда такое невозможно. Не надо запихивать твоему сыну в рот такой большой кусок, а то подавится. У него длины рук не хватит, чтобы все это удерживать в повиновении и порядке.

Несвет хмыкнул, чувствуя себя несколько отомщенным.

– Я вот не хотел бы такого куска, – добавил Эйрик. – Я правлю своей землей и не собираюсь посягать на большее, чем поместится у меня во рту. Если другие тоже будут поступать разумно, у нас не найдется причин для ссоры.

– Я выслушала тебя, – медленно вымолвила в ответ Сванхейд, глядя не в лицо Эйрику, а на сверкающую серебряную чашу у него в руках, – и постараюсь точно передать твое решение моему сыну. Но если он не смирится с ним… будь готов защитить его перед Ингваром конунгом.

Она не хотела угрожать брату, но считала себя обязанной предупредить о последствиях.

– Ты ведь не думаешь, что я смел только в спорах с женщиной? – ухмыльнулся Эйрик.

– О нет. Ты своим упрямством извел даже нашего деда, а ведь его считали бессмертным! – не удержалась от укола Сванхейд.

– Я с молодости не уступал того, что считал своим, и с чего мне меняться в старости? Я честно служу богам и надеюсь, они не оставят меня и теперь.

Сказав это, Эйрик снова оглянулся на Хельгу и протянул ей чашу.

Сванхейд не могла так сразу отправиться назад – дружина, лошади, да и она сама нуждалась в отдыхе. Хельга была этому только рада и проводила с ней почти все время. Сванхейд охотно беседовала с девушкой: в глубине души ей было одиноко после того, как ее младшая дочь Альдис вышла замуж и уехала в Псков, на запад.

– Я привыкла, что при мне всегда есть какая-нибудь девушка, – рассказывала она Хельге. – У меня было несколько дочерей: Альвхильд, мой первенец, потом Мальфрид, потом Альдис. Альвхильд умерла тех же лет, как ты сейчас. Она была обручена, но не дожила до свадьбы. Мальфрид оставалась со мной долго: она вышла замуж за внука Хельги Хитрого, Олега-младшего, пока он жил у нас в заложниках. Когда Хельги Хитрый умер – это было двенадцать или тринадцать лет назад, – она вместе с мужем уехала в Кёнугард, где теперь правит Ингвар.

– Ингвар тоже женился, пока был в заложниках?

– Да, но его жена не из Кёнугарда. Он взял племянницу Хельги Хитрого, она жила на западе, возле Пскова, со своим отцом. Поэтому Ингвар имеет права на Кёнугард, как муж племянницы Хельги-старшего.

– Мальфрид и сейчас там?

– Н-нет… – Сванхейд отвела глаза, и Хельга поняла, что невзначай затронула больное место. – Она… уехала из Кёнугарда… когда Ингвар… Это длинная сага, не будем об этом. Еще у меня была Ульвхильд, падчерица, дочь Олава от первого брака…

– Первого? Она сестра Несвета? – Хельга широко раскрыла глаза.

– Нет. – Сванхейд коротко рассмеялась. – Его первая жена – Гейрхильд дочь Карла, он женился на ней совсем юным, когда сам жил в Кёнугарде. На Тихонраве он женился, когда Гейрхильд умерла, а он уже вернулся в Хольмгард. Ульвхильд было восемь или девять, когда я приехала в Гарды. Она вышла за сына Хельги Хитрого, Грима, но он не вернулся из сарацинского похода, и она овдовела всего в шестнадцать лет. Еще долго жила с нами, говорила, что больше никогда не выйдет замуж, но Хакон как-то сумел ее уговорить…

– Хакон? – еще сильнее удивилась Хельги, заставив Логи-Хакона вскинуть на нее глаза.

– Да не мой Хакон. – Сванхейд рассмеялась громче. – Другой – Хакон ладожский, сын Эйлава.

Хельга тоже засмеялась – над своей неспособностью разобраться в запутанных родственных отношениях северной руси.

– Но теперь и Ульвхильд замужем, а я взамен их всех получила только невестку, Бериславу. Она хорошая женщина, но у нее муж, свой дом, хозяйство…

Сванхейд охотно рассказывала о Хольмгарде, но не менее охотно расспрашивала Хельгу о ее матери и прочей семье. При этих беседах часто присутствовал и Логи, но больше отмалчивался. С Видимиром они были почти ровесниками, но не выказывали желания подружиться; встречаясь за столом, лишь обменивались небрежными, вызывающими взглядами. С Хельгой Логи тоже почти не разговаривал, но по другой причине: она слишком ему нравилась. Уверенный, что она на него не смотрит, он мог бы разглядывать ее без конца. Продолговатое лицо, правильные тонкие черты, большие, удлиненные серые глаза, слегка выступающие, нежно очерченные скулы – наследство ее мерянских прабабок, – пышные густые волосы, венчающие высокий белый лоб, придавали юной девушке невыразимую прелесть. К тому же она так бойка, уверенна без назойливости, так свободно говорит, почтительно, но непринужденно держится, что даже особы более знатного рода чувствуют себя польщенными ее улыбкой. Если даже Сванхейд не смогла перед ней устоять, чему же дивиться, что у молодого парня при виде Хельги захватывало дух. Если общий разговор вынуждал его к ней обратиться, он краснел и с трудом подбирал слова.

Видимир не оставлял это без внимания, и с каждым днем его острые глаза, устремленные на Сванхейд и ее сына, делались все более враждебными. Его брак с Хельгой оставался лишь в замыслах – хотя при надобности возраст обоих уже его позволял, – но видя, как на нее пялит глаза какой-то рыжий русин, Видимир возмущался, будто его ограбили.

– Что ты так на нее смотришь, будто хочешь съесть? – как-то поддразнила Видимира Хельга. Это было вечером, когда Эйрик у очага беседовал со Сванхейд, а Видимир наблюдал за ними из угла. – Твой отец добился бы большего, если бы показал себя ее другом, а не врагом!

– Мой отец добьется чего захочет! – Видимир перевел на Хельгу тяжелый взгляд. – Так и запомни. Посмотрим, долго ли ей еще думать, будто она нас одолела.

Может, это была пустая угроза бессильной злобы. Но что, если не пустая? Хельга присела рядом с Видимиром, вынудив его немного подвинуться на лавке.

– Да что вы можете ей сделать? – лишь миг подумав, небрежно прошептала она. – Сванхейд – королева, у нее вооруженная дружина. Вот-вот она уедет домой и думать про вас забудет!

– Может, уедет, – ответил Видимир, издали глядя на Сванхейд в отблесках огня, с чашей на коленях, – а может, и нет.

– Может, и я с ней уеду! – хвастливо сказала Хельга, видя, что нужно поддать жару. – А если не сейчас, то когда конунг поговорит с моими родителями. Сванхейд хочет взять меня к себе, чтобы я пожила при ней вместо дочери. И может быть, она даже захочет выдать меня за Логи! Раз уж я так ей понравилась, она будет рада взять меня в невестки!

– За этого рыжего сопляка? – Видимир покосился на нее. – Да он небось еще влюблен в свою кормилицу!

– Ох, я вижу, ты забыл, что он приходится тебе дядей! – С невинным ехидством Хельга покачала головой. – А ты ему – племянником! О своем дяде стоило бы говорить повежливее!

– Это… Лихо его мать! – Видимир, упустивший это из виду, даже покраснел от досады: оказалось, что от этого «сопляка» он сам отстает на целое поколение. – Он всего лишь сводный брат моему отцу!

– Однако он ваш родич именно по Олаву конунгу. И он выше тебя ростом!

– Вскоре он может оказаться там, где даже земляные черви будут выше! – Видимир сердито сузил глаза и поджал губы.

Это уже была угроза, которой Хельга не могла пренебречь.

– Что ты болтаешь? – Она развернулась к Видимиру и схватила его за руку. – Глупости! Ты как ребенок, что обещает пойти и убить всех великанов!

– Это не глупости! – Видимир тоже обернулся и второй рукой накрыл ее руку. – Это девчонки болтают, вроде тебя. А я – мужчина. Мы с отцом не позволим над нами смеяться. И когда она уедет отсюда… долго же им придется ждать ее в Хольмгарде!

– Если так, то вы сумасшедшие! – отрезала Хельга и бросила взгляд на Эйрика. – А конунг? Он – ее брат, и он только что поклялся соблюдать с ней мир! Если вы посмеете ее тронуть, ты думаешь, он это так оставит? Вам придется воевать с нашим конунгом и с Хольмгардом сразу. И никто не даст за вашу жизнь даже плевка.

Несколько мгновений они с вызовом смотрели в глаза друг другу, потом Видимир отвел взгляд.

– Я пошутил, – бросил он и отнял у Хельги свою руку, криво усмехаясь. – А ты и поверила, глупая.

– Вовсе я не поверила! – Хельга прикинулась будто обижена, но на деле сама не знала, поверила ему или нет. – Ведь если так… Вы вроде не едите лягушек, чтобы считать вас настолько сумасшедшими!

Не слишком удобно женщине, что молодой, что старой, жить в одном покое с полусотней мужчин, но Сванхейд мирилась с этим, зная, что путь королевы вообще непрост, а Хельга – от юного избытка сил, позволявшего в неудобствах видеть приключения. Ей выделили место возле Эйрика, и она спала у него под боком, возле очага, где поддерживали огонь всю ночь, в тепле и покое. Нужно было только дождаться, когда закончатся бесконечные разговоры о поездках в Булгар, о войне Хельги Красного с хазарами в Боспоре Киммерийском и с греками в Таврии; а то еще Эйрик вспомнит что-то из тех давних лет, когда вел жизнь «морского конунга» с дружиной на пяти кораблях. Эйрик, правда, во сне храпел, как медведь, но это Хельгу не беспокоило: наоборот, навевало покой и чувство безопасности. Другое мешало ей заснуть в эти долгие вечера. Она привязалась к королеве Сванхейд, как к родной тете, хотя и напоминала себе, что в родстве с той состоит Эйрик – муж ее тетки по отцу, а у самой Хельги со Сванхейд кровного родства нет.

Что, если Видимир угрожал Сванхейд не от бессильной злобы? Что, если Несвет и впрямь задумал недоброе? У Сванхейд при себе два десятка человек, но Несвет может набрать и больше. Пусть его люди уступают хирдманам Сванхейд вооружением и опытом, но на их стороне хорошее знание местности и внезапность. Если с толком подготовить засаду, можно сразу выбить половину. Выросшая в семье военных вождей, Хельга знала, как делаются такие вещи. Но тогда войны не миновать – Ингвар, как ни будь он сейчас далеко, придет посчитаться с убийцами матери. И спросит с Эйрика – не был ли тот в сговоре с Несветом?

Может, все это глупые девчоночьи страхи, убеждала себя Хельга. Отчаянно ей хотелось с кем-нибудь посоветоваться. Лучше всего с матерью, или с отцом, или с братьями, но они далеко! Заговорить об этом с Эйриком она стеснялась. Он – конунг, в десять раз опытнее и лучше разбирается в этих делах. Если бы опасность существовала, он бы ее увидел. Кто она такая, девчонка, чтобы давать конунгу советы? Он взял ее с собой не для этого, а отвар шиповника готовить. Но и тянуть дальше нельзя – отъезд Сванхейд назначен на завтра.

В эту пору светает так поздно, что само утро приходит уже почти днем. Дневной свет прибывает по капле, медленно-медленно разбавляя густую ночную тьму. Когда небосвод из черного стал синевато-серым, в доме еще многие спали; сочтя, что это и есть рассвет, Хельга закуталась в шубу на бобрах и вышла. Перед этим она отвязала со своего ожерелья крайний камешек – серый, округлых очертаний, довольно плоский, и сжала его в кулаке.

Отойдя за угол дома – подальше от желтых замерзших луж на снегу под стеной, туда, где над головой простирали зеленые лапы огромные ели, Хельга раскрыла ладонь и обратилась к камешку с речью.

– Серый, дружок мой, – все ее камешки имели свои имена, – нужно тебе поработать. Мы должны позаботиться о госпоже Сванхейд, потому что она хорошая женщина, нельзя допустить, чтобы она стала жертвой коварства.

И зашептала, поднеся камешек ко рту:

Вслед за тем она поглядела на небо через дырочку в камне и подула туда. Потом поцеловала камешек и снова сжала в руке.

Когда Хельга вернулась в дом, Эйрик уже проснулся и сидел на краю помоста, гулко кашляя и потирая грудь. Готовая к этому, Хельга принесла от очага горшочек с отваром шалфея, чабреца, листа липы, душицы и мяты – то, что готовила ему каждое утро.

– Мне так нравится госпожа Сванхейд! – сказала Хельга, когда Эйрик взял горшочек и втянул запах распаренных трав и ягод шиповника. – Она прямо как женщина из сказаний!

– Я не могу отпустить тебя с ней, – мотнул головой Эйрик, считавший, будто понимает ее мысли. – Твоя мать откусит мне голову. Но если она и Арни тебя отпустят, то будущей зимой, когда их люди поедут из Булгара, сможешь поехать с ними.

– Я… я не прошусь ехать с ней. – Хельга встала на помосте на колени за спиной у дяди, взяла костяной гребень и стала бережно расчесывать его длинные полуседые волосы. – Я только тревожусь… – шептала она почти ему в ухо, чтобы люди поблизости не слышали. – Здесь такие глухие места… было бы вежливо… проводить ее немного дальше на запад, когда она поедет домой. Хотя бы два-три перехода. Ты не думал об этом?

Теперь, когда она заручилась помощью «ведьминого камня», обратиться к дяде-конунгу ей было легче.

– Это я не счел бы за труд. Места здесь и правда… глухие. А глупость человеческая… – Эйрик не договорил, глядя в горшочек, и Хельга поняла, что все эти дни он думал о том же, о чем она. – Никакие ётуны со злобы не натворили столько зла, сколько заносчивые глупцы. Не следует давать им лишний случай…

О своем намерении проводить Сванхейд Эйрик объявил в тот же день. Сванхейд улыбнулась и поблагодарила, Логи бросил на Хельгу радостный взгляд – этот замысел означал, что он расстанется с нею на два-три дня позже. Но тот, ради кого этот замысел возник, только усмехнулся.

Через какое-то время Несвет подсел к Эйрику.

– Если ты вздумал провожать Сванхейд из-за меня, – тихо сказал он, – то не трудись напрасно. Я не собираюсь делать ей никакого зла. С места не тронусь и даже вслед не плюну.

– Уверен? – Эйрик повернул к нему голову.

– Чтоб мне до зари солнышка не видать! Зачем мне встревать в ссору между тобой и ее сыном… Подставлять свою голову, когда ты сам не хочешь о себе побеспокоиться…

– Самое для тебя разумное, – Эйрик переложил чашу в другую руку и похлопал Несвета по спине, – предоставить мне разбираться с моими родичами.

– Да, разбирайся, когда Ингвар придет сюда с войском, – с ехидным дружелюбно пожелал Несвет, – требовать с тебя дань за все пропущенные годы. Но я вот что подумал. Он ведь летом собирается воевать с греками, а до той поры у него времени для тебя не найдется?

– Скорее всего, так.

– Ну а от греков он может и вовсе не вернуться. Так зачем нам сейчас утруждаться, если не пройдет и года, как боги сами избавят нас от беды? Вот тогда мы снова поговорим о Хольмгарде и кому в нем править.

Эйрик медленно поднял брови – эта мысль ранее не приходила ему в голову. Как истинный вождь, верящий в свою удачу, он не думал о поражении и смерти, даже когда в поход собирался не он сам, а его незнакомый племянник. Ведь родовая удача у них, потомков Бьёрна Железнобокого в Гардах, одна на всех.

Зато у Хельги отлегло от сердца: в доброту Несвета она не верила, но в его расчетливость поверила вполне.

А поход Ингвара на греков, ранее которого он не станет заниматься делами на севере, отсюда, из междуречья Мсты и Мерянской реки, казался далеким, будто само Затмение Богов.

Снег выпал, когда березы еще стояли в желтой листве, и не таял целый день.

– Смотри, Хельга, там осень, а там уже зима! – крикнул Арни-младший, восьмилетний двоюродный брат Хельги.

С вершины пригорка, где стоял Силверволл, было видно далеко, и Хельга понимала, что он имеет в виду. Лиственные рощи стояли в желтом уборе, вдоль речки, у серо-стальной воды, холодной даже на вид, стеной тянулись бурые камыши, слегка присыпанные снегом, – здесь еще была осень. Несколько белых домашних гусей, плававших в речке, тоже казались издали комками снега. А ельник выглядел уже совершенно по-зимнему: снег лежал на темно-зеленых лапах, полностью выбелил низенькую траву ближней луговины. Хельга глубоко вдохнула влажный запах снега, смешанный с запахом влажной палой листвы и прелой травы. Снег понемногу шел уже несколько дней, но быстро таял; теперь же похолодало, земля подмерзла, и следовало ожидать, что вскоре он ляжет. В Силверволле это вызывало немалое беспокойство: обоз из Булгара еще не пришел, и что будут делать путники, если Мерянская река замерзнет и они застрянут в нескольких переходах от дома? Большой беды в этом нет: устроятся в каком-нибудь большом яле на постой и отправят гонца в Силверволл, чтобы Арнор выслал сани и лошадей для перевозки товаров, но сколько это будет лишних хлопот! А то и какая-нибудь ватага из леса посягнет на дорогие товары – и такое случалось в дальнем пути.

В этот раз торговую дружину, ушедшую в Булгар, возглавлял дядя Вигнир – отец Арни-младшего, и с ним был Хедин, старший родной брат Хельги. Целое лето их не видели и с нетерпением ждали домой; но в таком далеком и трудном пути все может случиться. Живы ли они? Не унесла ли их смертельная болезнь по дороге через леса или в самом Булгаре? Не вышло ли каких столкновений с воинственными чермису, с буртасами, с самими булгарами? С хазарской русью, которую с русью северной связывали отношения далеко не дружественные? Вигнир имел богатый опыт дальних странствий. Почти тридцать лет назад он был в том войске, что впервые прошло от хазарского устья реки Итиль до Булгара, где в нее впадает Валга, а потом по Валге до Силверволла – так и выяснилось, что Силверволл и Булгар связывает прямой, без волоков, водный путь. С этого начался настоящий расцвет Силверволла: за эти тридцать лет он разросся вдвое больше, чем был до похода на Хазарское море. Теперь в нем жили не только меряне и русы, но и несколько пришедших с запада словенских родов, ловцов и торговых людей. Дворы тянулись вдоль речки, протекавшей от Силверволла к Огде. На всем протяжении ее виднелись высокие крыши выстроенных по мерянскому обычаю срубных домов на каменных опорах по углам, клети, загоны для скота.

Мальчишки пытались лепить снежки, но те, наполовину состоящие из холодной земли и палых листьев, летать не хотели. Хельга глубоко вдыхала свежий воздух с запахом холодной прели – в доме уже давно приходилось дышать дымом очага. Вот и зима! Зима наводила ее на мысль о путешествиях – как в прошлую зиму, когда дядя, Эйрик конунг, взял ее с собой в Видимирь на встречу с королевой Сванхейд… Увы, в этом году такой поездки не будет. Не о чем Эйрику больше говорить со своей сестрой. Лучшее, что ожидало Хельгу – на йоль, как и каждый год, поехать в Озерный Дом, на озеро Неро, вместе со всей семьей.

Дети тем временем сгребли снег в кучу и начали что-то из него лепить, хоть и было ясно, что даже толковой бабы пока не сделать. Хельга часто гуляла с младшим выводком двоюродной братии, то есть детьми ее дяди Вигнира от второй жены-булгарки. Среди светлоголовых мальцов руси и мери они выделялись более смуглой кожей, темными волосами, хотя разрез узковатых глаз и роднил их кое с кем из мерян.

– Хельга! Хельга! – К ней со всех ног бежал Арни-младший. – Смотри, что я нашел! Это он – «ведьмин камень»!

Почти врезавшись в сестру с разбега, мальчик протянул ей что-то на открытой мокрой ладони, порозовевшей от холодной воды.

– В ручье нашел! Он настоящий, да? Волшебный?

Находкой оказался небольшой, с лесной орех, серовато-бурый камешек причудливых очертаний и с дырочкой у края.

– Да, это он. – Хельга осторожно взяла мокрый камешек и осмотрела. – «Ведьмин камень», настоящий. Какой ты, Арни, везучий человек! Теперь можешь загадать желание. Пойдем, покажи, где ты его нашел.

Подпрыгивая от радости, Арни привел ее к берегу, где клочья снега выбелили жухлую траву и песок.

– Вот здесь!

По следам было видно, докуда мальчик дошел, прежде чем подобрать камушек и пуститься бегом назад.

– Возьми. – Хельга вложила камешек обратно ему в ладонь. – Теперь посмотри через дырочку на воду и скажи…

Она ненадолго задумалась, по привычке коснулась своего каменного ожерелья под теплым кафтаном на бобровом меху и произнесла:

– Говори, в чем твое желание? – добавила Хельга, когда младший брат повторил за ней.

– Хочу, чтобы отец и все его люди скорее вернулись домой! – выпалили Арни, сквозь отверстие в камне глядя на текучую воду. – И чтобы мне привезли коня!

– Хорошее желание! – Хельга вздохнула. – Все мы хотели бы увидеть дядю Виги поскорее.

– И Хедина!

– И Хедина.

– Теперь что делать – бросить его в воду? – Арни покачал камень на ладони.

– Нет, храни у себя. Я повешу его на шнурок, ты сможешь носить его на шее, и тогда удача будет с тобой всегда.

– Носить, пока желание не исполнится?

– Потом тоже можно. Когда удача в «ведьмином камне» иссякнет, он сам расколется на части.

– А если набрать их много? Как у тебя?

– Если найдешь их три, то удача будет с тобой десять лет. Если пять – то двадцать. А если семь, и все разных цветов, тогда удачи хватит до конца жизни.

– Я найду семь! А у тебя их сколько?

– У меня пока только пять.

– Если я найду больше, то поделюсь с тобой, – великодушно пообещал Арни, сжимая в кулаке свой первый залог удачи.

– Смотри этот не потеряй. И мы с тобой будем самые удачливые люди на свете!

Арни кивнул и побежал к другим детям, размахивая кулаком и крича:

– Бикташ! Икиви! Глядите, что у меня есть! Я нашел «ведьмин камень»! И загадал, чтобы отец вернулся скорее!

– Где? Где? Покажи!

Стайка детей столпилась вокруг довольного Арни, плотно сомкнулись светловолосые, темноволосые, русые головки.

– И мне привезут коня! Настоящего! – В мечтах Арни уже видел все свои желания исполненными.

– Покажи, где нашел? – просила его подруга Икиви. – Мы тоже хотим камень!

Арни повел их к тому счастливому месту, и все принялись рассматривать мелководье и песок, надеясь, что «ведьмины камни», как и все живые существа, живут целыми родами. Но едва ли им еще раз повезет – камешки с дыркой, именуемые «ведьмиными камнями», или «камнями Одина», или даже «глазом Одина» отыскать не так просто. Хельга знала о них все – свой первый «ведьмин камень» она нашла, когда ей было около трех лет, и нипочем не хотела с ним расставаться. Но и камни ее любили: к двенадцати годам она набрала их уже три и сделала себе первое небольшое ожерелье.

«У нас в Свеаланде такие камни называют „Глаз Одина“, – рассказывала ей мать, когда Хельга, лет девяти или десяти, нашла второй по счету дырчатый камень. – У моей тетки Хравнхильд было их несколько».

«Эта тетка, которая была колдунья?»

«Да, она была очень сильной колдуньей. У Одина – один глаз, и в этих камешках тоже глаз. Поэтому в них – сила Одина. Если посмотреть через отверстие, то можно…

«Увидеть Одина?» – в волнении перебила Хельга.

«Увидеть тот свет и обратиться к нему с просьбой».

«Но если это – глаз Одина… то если посмотреть в глаз Одина»… – Хельга сама растерялась от пришедшей мысли.

Смотреть в глаз Одина – страшно!

«Через глаз Одина и можно увидеть тот свет. Он сам так и делает».

Мысль эта крепко засела в голове Хельги: бросая взгляд на отверстие камня, она слегка склоняла голову, не исключая, что Владыка Асов в этот время может смотреть на нее…

«Не заморочь ей голову твоей теткой, – говорил Арнор жене. – Не хочу, чтобы мои дочери играли в колдовство».

Он никогда не видел колдунью Хравнхильд, лишь кое-что о ней слышал; из уважения к Снефрид он молчал, но в глубине души знал, что предпочел бы обойтись без такой родни. И не согласился, когда Снефрид предлагала назвать ее именем сперва старшую, а потом и младшую дочь.

Когда родилась вторая девочка, ее собирались назвать Арнэйд – в честь сестры Арнора и жены Эйрика конунга. Держа на одной руке младенца, а другой брызгая на него водой, Арнор, как положено, произнес: «…и нарекаю ей имя…»

«Хельга!» – сказал чей-то голос прямо у него в мыслях.

«Хельга», – повторил Арнор, не успев подумать.

А когда сообразил, было поздно: на руках у него лежала Хельга дочь Арнора, и уже ничего не поменять. Он сам не понимал, что на него нашло: никто в семье с обеих сторон не носил имя Хельга, да и само имя больше пристало для женщины королевского рода.

Снефрид следовала совету и редко упоминала при детях о своей давно покойной тетке – и не только из покорности мужу. Обладательница бронзового «жезла вёльвы», полученного от той самой Хравнхильд, она знала, как опасно водиться с колдовством неподходящим людям. Она не хотела, чтобы ее дочери пытались подражать тетке, а так могло бы случиться: то, что она могла рассказать о Хравнхильд, прозвучало бы не хуже самых знаменитых сказаний. Но все должно идти своим чередом. Если кровь предков по матери сама собой скажется в детях… значит, так пожелали норны, а с ними не поспоришь.

Хельга почти ничего не знала о том, что не только тетка матери, но и отец Снефрид, и его родители на востоке Свеаланда имели славу сильных колдунов. Однако с десяти лет она сама научилась складывать маленькие заклинания, призывающие силу камня исполнить желание, и уже к двенадцати среди детей имела славу «колдуньи». Ее прозвали Каменная Хельга, и братья иной раз поддразнивали ее, что это имя больше подошло бы троллихе. Однако даже братья, собираясь на какое-нибудь важное дело, просили у Хельги на время какой-то из ее камней, и она охотно одалживала их, веря, что сила Одина, призванная ее удачей, поможет и ее родичам. «Это у нее от деда», – сказала как-то Снефрид, чей отец, Асбранд Эриль, когда-то славился по всему восточному Свеаланду как лучший резчик рун на поминальных камнях. И много лет спустя его мудрость таким вот образом сказалась во внучке, рожденной на другом краю света. «И прозвище ее отца – Камень!» – добавила Виглинд, старшая сестра.

– Эй, дети, тише! – вдруг крикнула Хельга. – Слушайте.

Сквозь болтовню и крики она различила вдали на востоке некий звук… Может быть, это только ветер… Но нет! Ветром донесло знакомое пение рога – то, что часто предвещает новости и перемены.

– Тише вы, бобры! – закричал и Арни на мальчишек; отсутствие передних зубов мешало ему выговаривать некоторые слова, но ярость в голосе привлекла их внимание. – Это р-рог!

Разобрав, в чем дело, дети перестали бегать и повернулись на запад, в сторону реки Огды. Огибая Силверволл с севера, она впадала в большую Мерянскую реку, и именно оттуда в Силверволле уже давно ждали новостей.

И впрямь это поет рог! У Хельги сильно забилось сердце.

– Беги к дяде Арнору! – Она развернула Арни-младшего к воротам Силверволла и слегка подтолкнула. – Скажи, по реке идет обоз. Наверное, это твой отец приехал.

– Это все камень! – Арни, все еще державший в кулаке свою находку, в изумлении уставился на камень с дырочкой. – Смотри, Бикташ! Я только пожелал, и уже исполнилось! Значит, и конь мой тоже там!

Мальчишки умчались гурьбой, истошно вопя, будто на Силверволл напали ёлсы. Хельга еще постояла, глядя на дорогу. Самой Огды отсюда не было видно, и когда очередной обоз приходит, жители Силверволла бегут за две с лишним версты на берег – встречать своих родичей и друзей, разгружать лодьи, перевозить товары, жадно расспрашивать о новостях далеких южных земель…

В нерешительности Хельга сделал несколько шагов к дороге. Как всегда при вести о приходе обоза, сердце сильнее забилось от тревоги, волнения, осторожной радости. К тому времени и другие расслышали звуки рога; народ выбегал из домов, и уже немалая толпа собиралась на дороге, тянулась к реке.

Мимо Хельги помчались несколько всадников – значит, отец уже услышал весть и выслал дренгов – проверить, кто же это прибыл. Дурные люди не стали бы предупреждать о себе рогом, но поберечься стоило.

И если дядя Вигнир с дружиной наконец приехал, подумала Хельга, то отец непременно прикажет справлять Дисаблот в ближайшие дни. Они и так уже задержались, но Арнор не хотел отмечать начало зимы, пока не завершено главное дело лета и не вернулся его брат. А теперь… Хельги округлила глаза, сообразив, сколько работы всем вскоре предстоит, и устремилась в Силверволл.

Еще утром тихий и словно бы готовый заснуть на всю зиму, Силверволл к ночи сделался тесным, шумным и полным движения. Булгарская дружина насчитывала человек двести, и теперь всех их требовалось устроить. Большая часть была из местных жителей, и те пошли по своим домам; почти сотню людей из Хольмгарда поместили в гостевой дом, где прежде останавливались сборщики дани – по большей части эти же самые люди.

Из Хольмгарда они уехали год назад, прошлой зимой. По зимнему пути торговая дружина – как сборщики дани при Олаве – одолевала путь между Хольмгардом и Силверволлом и здесь оставалась до весны. Весной, когда вскрывались реки, по большой воде люди Олава и Эйрика спускались по Валге до Булгара и в то же лето возвращались назад. Успевали под самое начало зимы и здесь около месяца отдыхали, а когда прочно устанавливался санный путь, отправлялись на запад, в Хольмгард. Полное путешествие из Хольмгарда в Булгар и обратно занимало год. Сейчас вернулись те, кто уехал, еще пока старый договор между Хольмгардом и Мерямаа оставался в силе, и теперь им предстояло узнать весьма неприятные новости – о разрыве Сванхейд и Эйрика и о том, что эта их поездка в Булгар была последней. Решение Эйрика отныне считать себя независимым владыкой, горячо поддержанное и мерей, и мерянской русью, нарушило «торговый мир» с Хольмгардом, но на жизни в Мерямаа это пока никак не сказывалось. Если Эйрику удастся отстоять свою независимость перед Ингваром, будет заключен новый договор. Но какой? Когда? Минувшим летом Ингвар должен был отправиться с войском на Греческое царство, но чем завершился этот поход, принес он Ингвару славу или гибель, пока никто на севере не знал.

До самой ночи дом Арнора гудел, как пчелиное дупло. Это было старое, весьма обширное сооружение, неоднократно перестроенное разными поколениями владельцев и принявшее в итоге весьма причудливые очертания. Длинные сени шли вдоль стены теплого покоя, в середине располагался сам большой покой с выложенным камнем длинным высоким очагом, позади него еще один – спальный, и еще два, пристроенные с разных сторон – где нашлось место во дворе при жизни старого Дага. В очаге большого покоя горел огонь, и дым поднимался к высокой кровле; здесь же под началом хозяйки, госпожи Снефрид, варили кашу и жарили мясо, пекли блины и лепешки на глиняных сковородах. Во дворе ощипывали уток и опаливали боровка. Всем нашлось занятие – и двумя хозяйским дочерям, и племянницам, и невестке, и служанкам-мерянкам.

Занятая делом, Хельга ловила обрывки разговора отца с его братом Вигниром и с вождями хольмгардской дружины, которых Арнор по старой дружбе пригласил к себе за стол. Старшие из них еще помнили те давние времена, когда в этом доме их встречала сначала первая жена старого Дага – ладожанка Финна, потом вторая – мерянка Ошалче, подававшая им, по обычаю своего родного края, лепешки и кусочки сыра с мерянской медовухой – пуре. Теперь же хозяйка, госпожа Снефрид, снова обращал к ним приветствие на языке руси и подавала гостям рог, призывая на них благословение варяжских богов.

Все это были люди давно знакомые, ссора вождей не могла сделать их врагами, и теперь они оживленно толковали о делах своих владык, как о своих собственных. Хольмгардские русы досадовали, что из-за гордости Эйрика «торговый мир» разорван, но понимали, почему он так поступил.

– Как будто мы очень рады, что у нас больше нет конунга, а если есть, то где-то за два месяца пути! – ворчал Регинмод по прозвищу Залив, старший над торговыми людьми из Хольмгарда.

Это был мужчина на пятом десятке, с грубоватыми чертами лица и крупными продольными морщинами на лбу. Светло-рыжие волосы у него стояли торчком, как ежиные иголки, одного из верхних передних зубов не хватало, что в сочетании с суровым взглядом серых глаз придавало ему вид человека, немало повидавшего, каким он и был на самом деле.

– Мы сами уже три зимы живем так, будто Хольмгард теперь платит дань Кёнугарду! – продолжал он. – Я вот надеялся, ты, Арни, меня порадуешь, скажешь, что наш новый конунг вернулся в Хольмгард…

– А он вон куда штевень повернул – на греков! – засмеялся его товарищ Финни Крылатый, но смех его был вызван скорее несуразностью, в его глазах, такого решения, чем радостью.

Финни был из купцов самым старшим по годам – его борода совсем поседела, но глаза оставались молодыми, зубы были целы. В левом ухе он носил серебряное колечко, как и мерянские русы.

– Без нас! – разочарованно воскликнул их младший товарищ, Гарди Кузнец. – Если ему повезет, он возьмет такую добычу, что станет богат, как старый тролль! Как Хельги Хитрый! Как думаешь, Арнор, греки ведь обросли новой шерстью за тридцать лет, с тех пор как Хельги Хитрый у них побывал?

После лета в жарких краях лицо Гарди приобрело бронзовый загар, как и других путников, светло-рыжие волосы выгорели, серо-голубые глаза на смуглом лице блестели, как стеклянные бусины, а зубы в улыбке казались белее снега. В юности Гарди был недурен собой, но однажды в Булгаре переболел той хворью, от которой по всему телу вспухают гнойные пузыри; ему повезло, что он выжил и не ослеп, но от пузырей на лице остались мелкие рубцы.

– Вы что-нибудь в Булгаре слышали об этой войне? – спросил Арнор. – Что там у греков происходит?

Как и его отец, ныне покойный Даг, Арнор Камень был хёвдингом Силверволла, приносил жертвы в святилище на могиле своего предка, основателя поселения, и собирал дань, которую в прежние зимы передавали людям Олава. Дань он собирал по-прежнему, но теперь она вся шла Эйрику на озеро Неро и не далее.

– Мало что слышно. – Регинмод нахмурился. – На Хазарском море, говорят, ходят слухи, что на Греческом море идет какая-то война, и винили вроде бы русов, но мы не очень-то верили. Прошлым летом отличился какой-то Хелгу – захватил хитростью Самкрай, сидел там чуть ли не все лето, да еще и ушел с большой добычей. Мы думали, не наш ли это зять – ну, то есть Хельги-младший.

– Это другой, – поправил Арнор и посмотрел на дочь свою Хельгу. – Это какой-то родич Ингваровой жены, так сказала Сванхейд.

– Это сводный брат Ингваровой жены, – подтвердила Хельга в ответ на вопросительный взгляд отца. Она очень хорошо запомнила все, что рассказала Сванхейд. – А Хельги-младший из Кёнугарда уехал куда-то на запад.

– Всю родню Хельги Хитрого разогнал по дальним краям! – проворчал Регинмод.

– Я бы тоже так сделал, – спокойно заметил Арнор. – Уж если он сам сел в Кёнугарде, зачем ему родня прежнего конунга?

– Это и его родня. Ты же знал, Арни, что Хельги-младший был женат на дочери Олава, старшей сестре Ингвара? – спросил Регинмод.

– Что-то слышал. – Чужие дела Арнора не занимали.

– А почему «был»? – спросила госпожа Снефрид.

– То-то и оно! – Регинмод хмуро на нее посмотрел. – Худую весть мы везем нашей королеве. Там в Булгаре один местный рассказывал… человечек, который бобров у нас берет каждое лето… Он из этих. – Регинмод сделал руками такое движение, как будто вытягивает свою макушку вверх, желая изобразить высокую шапку. – Из рахдонитов. У них свои пути…

– Это такие прыткие тролли, – вставил Финни.

– Да, они через своих людей могут быстро передавать новости хоть от саксов к хазарам. Так он сказал, ему оттуда передали, что госпожа Мальфрид наша… В общем, говорят, умерла она прошлой зимой, у вендов, у их конунга Земомысла.

– О-о! – одновременно воскликнули Снефрид и Хельга.

Снефрид знавала Мальфрид только двадцать пять лет назад, пока та была маленькой девочкой; Хельга и вовсе знала ее лишь по рассказам Сванхейд. Именно о Сванхейд они обе разом подумали – каким ударом будет для немолодой королевы узнать, что старшая из ее дочерей, бывшая королева в Кёнугарде, умерла в такой дали от родины, в изгнании! Да еще и обрек ее на это изгнание не кто-нибудь, а родной брат Ингвар.

– О, как горько будет госпоже Сванхейд! – не удержалась Хельга. – И ведь это Ингвар виноват – если бы он не захватил Кёнугард, его сестре не пришлось бы умереть на чужбине!

– Вот мы и думаем, – Регинмод хмуро взглянул на нее, – как бы не оказалось, что он всю свою удачу растратил. Вражда с родичами до добра не доводит.

– И этот человек хотел быть нашим конунгом! – неодобрительно бросил Арнор. – Но с чего бы нам думать о нем хорошо?

– Если бы он хоть дал себе труд показаться нам на глаза, – добавил Вигнир, – мы бы могли судить, что он за человек. Но пока мы слышим о нем только дурное, и пусть не удивляется, что теперь мы подчиняемся только своему собственному конунгу!

Пока старшие обсуждали дела владык, Хедин сделал Хельге знак, приглашая к нему подойти. Еще до женитьбы Арнор как-то получил предсказание, что у него будет двое сыновей, и очень удивился, когда после свадьбы Снефрид произвела на свет девочку. Даже было решил, что все предсказания – пустая болтовня. Двое сыновей появились вслед за этим – один через два года после Виглинд, а второй через пять. А через девять лет норны послали Арнору и вторую дочь. Хедин был старшим из сыновей, на семь лет старше Хельги, и очень сильно напоминал отца – и внешностью, и повадками. Такой же рослый, с продолговатым лицом, с простыми чертами, он не выглядел красавцем, но его очень красил отпечаток ума и твердого нрава. Он был молчалив и не склонен к веселью – как и сам Арнор, и так же храбр и решителен. Хельга любила обоих братьев, но Хедина почему-то больше; его возраст и сдержанные повадки привносили в ее любовь оттенок почтения.

При виде Хельги его большие, как у нее, удлиненные серые глаза потеплели.

– Поди сюда. – Когда Хельги подошла, Хедин кивнул ей на скамью возле себя, приглашая сесть. – Я тебе кое-что привез. Ни за что не угадаешь.

– Мы думали, ты привезешь нам невестку! – Хельга улыбнулась. – Какую-нибудь смуглую деву с черными очами!

Хедин хмыкнул и отвел глаза.

– Этих «невест» там целый рынок. Нет. Еще подумай.

– Украшение?

– Нет.

– Что же тогда? Ну, покажи, пожалуйста! – Хельги тронула его за плечо, изнемогая от любопытства. – Что-нибудь шелковое?

Медленно-медленно Хедин расстегнул красивую сумочку на поясе, покрытую блестящими бронзовыми бляшками – такие носили почти все путешественники, приезжавшие из Булгара, – вытащил кожаный язычок из скобы, поднял крышку, пошарил внутри, вынул какой-то лоскут и протянул Хельге.

Взяв лоскут, она ощутила внутри что-то твердое и стала развязывать узел. То, что внутри, на ощупь напоминало орех, только не круглый, а немного сплющенный и с неровной поверхностью. Наконец узел поддался, Хельга развернула лоскут и повернулась к свету очага.

В лоскуте лежал камень, но такой, каких она никогда не видела. Удивительного цвета – ярко-голубой, с небольшими черными прожилками. Поверхность его была покрыта округлыми выступами, будто составлявшее его вещество мгновенно застыло во время кипения. Но главное – ближе к краю в нем виднелось небольшое неровное отверстие, словно проделанное острым клювом какой-то очень упорной птицы.

– О-о-о… – Изумленная Хельга не сразу нашла слова. – Это же «ведьмин камень»… «Глаз Одина»… только… никогда не видела такого камня! Он голубой! Как кусочек неба!

– Он называется «фирузе». У сарацин верят, что он приносит удачу сам по себе. А тут еще с дыркой…

– Где же ты достал такое чудо? – Хельга смотрела на брата, широко раскрыв глаза.

– В Булгаре в одной лавке увидел. Вспомнил о тебе… Такого у нас в Медвежьем ручье не найдешь.

– Вот это да! – Зажав чудный камень в кулаке, Хельга горячо обняла Хедина, и он слегка нахмурился. – Спасибо тебе! Какой ты добрый! Он же, наверное, дорогой?

– А… – Хедин небрежно махнул рукой. – Куниц еще наловим. А такая удача, может, за всю жизнь только один раз и встретится.

– Я буду его беречь всю жизнь! – Хельга пылко прижала руку с камнем к сердцу. – Хедин, какой ты хороший!

Хедин страдальчески нахмурился: вот только этого не надо.

– Сколько их теперь у тебя – шесть?

– Шесть. Еще один – и мне обеспечена полная удача на всю жизнь!

От радости Хельга чуть не запрыгала, и глаза Хедина смягчились от невидимой улыбки.

– Тот старик еще сказал: этот камень приносит счастье в любви! – крикнул Гарди Кузнец, разглядев со своего места, чем они заняты. – Береги его, Хельга, может, с этим камнем тебя полюбит какой-нибудь конунг!

– Эйрик говорил, он видел одного, который был бы не прочь! – подхватил Вигитор, брат, родившийся между Хедином и Хельгой.

Он намекал на рыжего Логи, сына Сванхейд, и Хельга закатила глаза: уже год ее дразнили Логи-Хаконом. Кругом добродушно смеялись, а она подумала: если загадочная «фирузе» приносит счастье в любви, то лучше бы Хедин оставил ее себе! Ей всего шестнадцать, у нее еще есть время…

Новости этого вечера имели немалое влияние на судьбу Хельги дочери Арнора, но узнала она об этом лишь пару недель спустя. В Силверволле справили Дисаблот – праздник начала зимы, благодаря богов и дедов за все посланные за лето блага. После этого часть обоза тронулась дальше по Огде на юг, к озеру Неро и Озерному Дому, где ждал Эйрик, чтобы получить свою часть булгарской прибыли и в свою очередь отпраздновать Дисаблот. В последние два десятилетия, когда путь на Булгар был наконец освоен, так сложилось, что мерянские русы отмечали Дисаблот после возвращения обоза – прибыль от поездки в Булгар для них и составляла главный урожай года.

Каждую осень, если не случалось каких-нибудь помех, Арнор с родичами ездил на эти дни к Эйрику. Эйрик был женат на родной сестре Арнора, Арнэйд, и вожди Силверволла составляли с ним одну семью. Хельга бывала здесь два-три раза в год и хорошо знала это место – древнюю мерянскую твердыню, чьи высокие валы в петле реки Гды, вытекавшей из озера Неро, были возведены мерянами пару сотен лет назад, когда русские вожди из Хольмгарда впервые появились здесь и повели борьбу за покорение этого племени. Мерю удалось подчинить и обложить данью, но до недавнего времени она полностью сохраняла свой уклад и управлялась своими старейшинами. Последний из этих старейшин, Тойсар, погиб в сражении с Эйриком двадцать пять лет назад, и с тех пор меряне обзавелись собственным русским конунгом, как и многие славянские и чудские земли до них.

Вверх по течению Огды – Путевой реки – от Силверволла ехали целых четыре дня. Опять потеплело, снег растаял без следа, часто принимался идти дождь. Женщины намерзлись, сидя в лодьях на речном ветру, прижимаясь друг другу. Но вот Огда вывела длинную цепь лодий в озеро Неро; обогнув его, вошли в устье другой реки – Гды, а там уже все были несказанно рады завидеть наконец длинный холм и валы крепости. Хельга знала, что по-мерянски селение называлось Арки-Вареж – «высокий город», и только Эйрик, в первые годы жизни здесь не знавший мерянского языка, дал ему другое название – Ватнсстадир, Озерный Дом.

Облик самого города за двадцать пять лет не слишком изменился: по устройству он остался мерянским. Длинный холм лежал в петле реки, с трех сторон окруженный водой и защищенный валами; внутренние валы делили его на несколько частей. Эйрик жил на старом Тойсаровом дворе, лишь несколько ветхих построек заменили на новые, а гридницей ему служил стоявший отдельно старый гостевой дом, где в былые времена останавливались сборщики дани. Даже из старого мерянского населения кое-кто остался, хотя русы теперь составляли тут не менее половины жителей. Постройка, где на конунговом дворе обитали служанки и незамужние женщины, где готовили пищу и занимались рукоделием, по-прежнему именовалась мерянским словом «кудо». Туда-то гостьи и направились, зная, что там их радостно встретят, согреют у большого очага, накормят и устроят отдыхать на широких спальных помостах, верхнем и нижнем. Будучи девочками, Хельга и ее двоюродные сестры рвались спать наверху, но теперь даже младшая дочь Эйрика, Дагни, пренебрегала верхним помостом, оставляя его служанкам. Ей было уже тринадцать, она носила хангерок с золочеными застежками, бусы в три ряда и держалась с важностью, как истинная дочь конунга. Все три дочери Эйрика – Алов, Арнхильд и Дагни – были еще довольно юны и не вышли замуж.

На другой день после приезда родичей Эйрик устроил долгожданный пир Дисаблота. Но и на пиру в честь богов и альвов – подателей благ – продолжались разговоры о войне и мире. И русы Мерямаа, и сами меряне поддержали намерение Эйрика избавиться от власти Хольмгарда – платить кому-то дань унизительно, и принудить к этому можно только военной силой, но сейчас, как все полагали, у Хольмгарда больше нет сил принуждать к чему-то Мерямаа. Разве это сила, когда там правит женщина! Не сама ли госпожа Сванхейд поведет войско, нарядившись в кольчугу и шлем, как валькирия? Об этом подвыпившие мужчины говорили со смехом, даже те, кто хорошо знал Сванхейд и ее достоинства. О ее сыне, Ингваре, которого она объявила наследником отца, даже в Хольмгарде знали мало: за всю жизнь он побывал там лишь один раз. Волховская русь считала себя оскорбленной его пренебрежением, и если бы не уважение к Сванхейд, пожалуй, и сам Хольмгард не признал бы Ингвара конунга.

Помогая королеве, своей тетке Арнэйд на пиру, Хельга с любопытством прислушивалась к этим разговорам. Ее трогало все, что касалось Сванхейд, и невольно она ловила упоминания о Логи. Ведь если бы Ингвар навсегда остался в Кёнугарде, конунгом на севере мог бы стать кто-то из его братьев…

Три дня шли пиры и разговоры. Приезжали мерянские старейшины-кугыжи; они сами были жрецами для своих богов и приносили Кугу-Юмо и Юмалан-Аве жертвы в своих священных рощах, но не отказывались посидеть за столом своего русского владыки.

На третий вечер в кудо пришла служанка и позвала Хельгу в хозяйский дом. Перейдя двор, Хельга застала там всех своих родичей-мужчин с Эйриком во главе; когда она вошла, все воззрились на нее с любопытством и ожиданием, как на неведомое диво. В глазах Арнора и Хедина отражались сомнение и даже тревога. Хельга взглянула на мать: Снефрид смотрела на нее с изумлением и недоверчивым восторгом, словно ей явилось божество.

– Поди к нам, Хельга, – приветливо кивнул ей Эйрик, занимавший место в середине кружка, близ очага. – Скажи-ка нам: ты хотела бы навестить сестру мою Сванхейд в Хольмгарде?

– Сванхейд… навестить? – Хельга широко раскрыла глаза.

– Ну да. Помнится, она говорила, что охотно примет тебя пожить к себе, если ты пожелаешь и родители тебя отпустят.

– Я… была бы не прочь… но почему?

Почему об этом вдруг заговорили почти год спустя?

– Присядь.

Худощавый белокурый Сигурд, третий сын Эйрика, вскочил с места и отошел к отцу за спину; при этом он подмигнул Хельге. Она села на его место, сложила руки на коленях и выжидательно воззрилась на дядю. Ничего подобного она не ждала. Еще прошлой зимой, вернувшись из Видимиря, она упоминала родичам о приглашении к гости к Сванхейд, но отец только нахмурился, не воспринимая это всерьез. Да и правда: ради чего молодой девушке ехать в такую даль?

«Логи!» – осенило Хельгу. Может, Эйрик решил просватать ее за юного Логи? Сильно забилось сердце, и Хельга коснулась ожерелья. Теперь оно состояло из шести «ведьминых камней», и почетное место в середине занимала заморская фируза, блестевшая, как голубой глаз какого-то бога. Говорят, фируза приносит счастье в любви и возвышение – благодаря ей она станет невесткой конунга? О Фрейя! От волнения закружилась голова.

– Ты ведь слышала, Регинмод и его люди говорят, что умерла старшая дочь Сванхейд? – начал Эйрик. – Та, что вышла за Хельги-младшего, лет десять была королевой в Кёнугарде, а потом ее с мужем выгнал оттуда ее собственный брат, то есть Ингвар?

– Да, это Мальфрид.

– Анунду пришла мысль. – Эйрик посмотрел на своего старшего сына. – Когда Сванхейд узнает, что ее старшая дочь умерла…

– И что в живых у нее осталась всего одна дочь, и та живет где-то очень далеко… – подхватил сам Анунд, такой же рослый и плотный, как отец. Рыжие волосы у него были темнее, цвета верескового меда.

– Она будет особенно рада заполучить девушку, которая ей нравится, – закончил Эйрик.

– Это будет ей хоть каким-то утешением, – вздохнула Арнэйд. – Она же, бедняжка, родила десять или одиннадцать детей, а теперь живы только Ингвар, два его брата и та девушка, что живет в Пскове.

У Арнэйд было три дочери, и она хорошо понимала чувства другой женщины, у которой из трех дочерей в живых осталась лишь одна, и та в разлуке с нею.

– И ты хочешь, чтобы я поехала в Хольмгард… утешить ее? – Хельга недоверчиво посмотрела на Эйрика.

Она знала, что дядя ее, при его воинственном и гордом нраве, в целом довольно добродушен, с близкими приветлив, с гостями щедр, но никак не думала, что он ради одного милосердия захочет отослать племянницу в далекий Хольмгард, особенно когда между семьями нет согласия. Оттого так хмуры отец и братья, так взволнована мать.

– Будет хорошо, если ты ее утешишь, я ведь не желаю зла моей сестре. Она за всю жизнь не сделала мне ничего худого. Она себе навредила, отдав права на Хольмгард тому сыну, который не желает там жить… Но это ее решение, и она за него ответит перед богами.

– А мы еще вот что подумали! – вставил Анунд, не в силах дождаться, когда неторопливый конь отцовской речи довезет их до дела. – Мальфрид умерла в изгнании, и вынудил ее к тому ее брат Ингвар. Эти волховские всякое рассказывают, отчего Сванхейд решила все ему отдать, этого нам повторять не годится. Изгнание сестры из Кёнугарда Сванхейд ему простила. А вот вопрос – простит ли она ему смерть сестры?

– Но разве он виноват?

– Можно сказать и так. Мы не знаем, отчего она там умерла, но можно думать, что тому виной изгнание, а значит, Ингвар. Если она умерла от горя и стыда, что родной брат так с нею поступил, от лишений на чужбине… Или их мать так подумает…

– И что? – Хельга тоже нахмурилась. – Я не стану наговаривать… откуда же мне знать, как там все вышло?

Анунд слегка поджал губы, будто она его разочаровала, но лишь на миг.

– Ничего тебе не надо наговаривать. Тебе полезно просто быть рядом с ней.

– Нам важно знать, как она это примет, – снова заговорил Эйрик. – Разгневается ли на своего сына? Насколько сильно? И что из этого последует? Может быть, она передумает признавать его наследником Олава?

– Ингвар ведь так и не побывал в Хольмгарде, – добавил Арнор. – Не приносил жертвы, не садился на отцовский престол. Сванхейд еще не поздно передумать. Посадить туда другого. Тородда…

– Или Логи! – вставил Сигурд и опять подмигнул Хельге из-за спины сидящего отца. – И ты, сестренка, если не будешь зевать, сможешь стать королевой в Хольмгарде!

– А даже если и нет, – подхватил Анунд, – тебе полезно побыть рядом со Сванхейд… последить, чтобы больше никто не склонял ее простить Ингвара, когда он вовсе этого не заслуживает…

– Чем же я помешаю? – Хельга растерялась, вообразив задачу, слишком сложную и для более опытного и ловкого человека.

– Тебе не надо ни во что такое вмешиваться, – успокоила ее мать. – Просто мы подумали… У Сванхейд и впрямь появится весомый повод гневаться на старшего сына, и если в это время она будет видеть перед собой младшего сына и готовую жену для него, такую хорошую, как ты… это может обратить ее мысли в нужную сторону.

– И вы все хотите, чтобы я вышла за Логи? – Хельга окинула взглядом лица родичей вокруг очага.

Юной девушке приятно помечтать за пряжей о том, что она станет королевой. Но теперь, когда ей предстояло такое далекое путешествие и трудная задача, Хельга ощущала лишь смятение и неуверенность.

– Если Сванхейд так пожелает, я, может быть, и не откажусь, – ответил Эйрик. – Сейчас еще рано решать: посмотрим, как у них пойдут дела и будет ли нам полезен такой брак. Если наши норны будут злы, то может случиться война…

– И будет очень дурно, если случится война, а моя сестра останется в заложниках! – почти перебил дядю Хедин: ему-то этот замысел вовсе не нравится.

– Войны с Хольмгардом никто здесь не желает, – успокоил его Эйрик, – Сванхейд все-таки моя сестра. Но если ее сын на это решится, без боя мы не сдадимся. И нам важно знать, что у них происходит. Можешь поехать ты, Хедин. Но думается мне, от Хельги там будет больше пользы.

– Я поеду с ней, – твердо, как о несомненном деле, сказал Хедин, и Хельга разом почувствовала облегчение.

– Если твой отец не против…

– Это ясно, что одну ее никто не отпустит, поедет кто-то из мужчин, – кивнул Арнор. – Но надо ли ей ехать… Сомневаюсь я, что стоит впутывать девушку в такие дела.

Хельга ощутила беспокойство: как бы отец не уперся. Если он откажется отпустить дочь, Эйрик не сможет его принудить: Арнор был более подвержен доводам рассудка, чем его зять-конунг, но если считал себя правым, мог проявить не меньшее упорство. Однако ей уже хотелось поехать: смятение перерастало в волнение и предчувствие чего-то необычайного, а возможность перемен всегда притягательна для юной души. Молодые живут ради будущего, а будущее и есть перемены.

– Пусть решает Снефрид. – Эйрик посмотрел на мать Хельги. – Из нас из всех ей яснее видна воля богов.

Никто не знал об этом лучше Эйрика: уже более двадцати пяти лет именно Снефрид держала в руках нить его судьбы и удачи, протянутую к земле от небесного Источника Урд…

– Почему это Хельга должна стать новой королевой в Хольмгарде! – возмущалась Алов, старшая дочь Эйрика, когда в кудо проведали, о чем говорили родичи-мужчины. – Она не королевского рода и даже не старшая дочь!

– Ни ты, ни я не можем выйти за Хакона сына Олава, – успокаивала ее Арнхильд, улыбаясь Хельге, – самая некрасивая из сестер и самая добродушная. – Нам он троюродный брат, а Хельге нет.

– Ей всегда везет! Тоже, что ли, начать эти дурацкие камни собирать?

– Может, они еще передумают и никуда она не поедет! – Младшая, Дагни, тоже нашла, чем утешить сестру.

Как ни трудно было Хельге поначалу поверить в эту поездку, через шесть недель после Дисаблота, когда замерзли реки и установился прочный зимний путь, она сидела в санях, и сани увозили ее от родного Силверволла на северо-запад. Впереди ее ждали десятки дневных переходов: сперва по Мерянской реке, потом через леса до Мсты, которая служила уже непрерывной, хотя и извилистой, дорогой к озеру Ильмень и Хольмгарду близ него. Страшно было подумать о таких просторах, о заснеженных лесах без конца и края. К счастью, этот путь был освоен очень давно. Более ста лет предки Олава собирали дань с мери, и для дружины сборщиков вдоль всего пути были выстроены дома: русы называли их «конунговыми дворами», но чаще – славянским словом «погост». Как говорил Хельге Хедин, в погостах тесно, холодно – там же весь год не топят, – сыро, пахнет плесенью, валяется всякий мусор и объедки, а иной раз бывает, что внутрь заберутся звери или заляжет на зиму медведь. Часть их она уже видела, когда вместе с Эйриком ездила в Видимирь – и правда, хорошего мало. Но все же это было хоть какое-то пристанище в зимнем лесу. Их мать, Снефрид, когда-то совершила этот самый путь, только в обратном направлении – из Хольмгарда в Силверволл, с дружиной знаменитого воеводы Свенельда. Хельга надеялась, что у нее хватит сил проделать то же, что проделала мать. Правда, та была в то время почти на десять лет старше.

С матерью у Хельги выдался незадолго до отъезда удивительный разговор. В эти недели, по мере того как приближался срок отъезда, у многих находился для Хельги ценный совет (особенно у сестры Виглинд, уже давно замужней). Но мать поведала нечто особенное.

– Я почти уверена, моя дорогая, что в Хольмгарде ты найдешь свою судьбу, – сказала она как-то утром, усадив дочь возле себя в уголке на ларь. Служанки в этот час чистили очаг, больше никого рядом не было. – И должна кое-чем с тобой поделиться, на случай, если тебе понадобится особая помощь…

Хельга насторожилась; сердце забилось сильнее. Она знала, что ее мать принадлежит к числу тех женщин, что на ее далекой родине называются «всеискусными женами», причастными к ворожбе и умеющими даже влиять на судьбу. Снефрид мало говорила об этом с домашними, и лишь после замужества Виглинд начала обучать ее ворожбе с веретеном и нитью. Бронзовый «жезл вёльвы» она хранила в запертом ларе, и Хельга видела его всего несколько раз в жизни. У них с Виглинд была слишком большая разница в возрасте – целых девять лет, и та вышла замуж, еще пока Хельга была совсем девочкой, поэтому они не были особенно близки и не говорили между собой о том, о чем обе с волнением думали: рано или поздно мать должна будет передать «жезл вёльвы» одной из них. Неужели сейчас она узнает что-то о таинственных силах, заключенных в нем?

– Ты ведь помнишь сагу о том, как к моему предку, Асбранду Снежному, явилась дочь конунга альвов?

– Да, конечно! – Хельга заглянула в глаза матери.

При огне они казались просто светлыми, но под солнцем был виден их истинный цвет: серебристо-серый, с легким отливом лепестка лесной фиалки. Глаза женщины из Альвхейма.

– Мы ведем свой род от нее, от валькирии Скульд. Поэтому у нас есть покровители… там. – Снефрид показала глазами вверх, имея в виду небесные миры. – Я не слышала в детстве, чтобы мой отец или его предки пользовались этим покровительством, но я знаю, что родичи Скульд и сейчас признают это родство. Ты понимаешь, что такие силы нельзя тревожить попусту… кроме самого крайнего случая, когда в опасности будет твоя жизнь, свобода и честь. Я надеюсь, ничего такого тебе не понадобится. Но все же запомни…

Снефрид замолчала, будто не могла окончательно решиться – или ждала тайного знака, разрешения либо запрета. Хельга ожидала с замиранием сердца; было чувство, словно вот сейчас прямо в воздухе над очагом, среди тьмы длинного дома, приоткроется дверь и она увидит блеск радужного моста, ведущего в Асгард…

– Если тебе очень понадобится помощь и больше некого будет позвать… тогда скажи так:

– Что это за ворон? – прошептала Хельга, восхищенная и подавленная этой тайной.

– Это… тот, кто сумеет тебе помочь… если отзовется. Я не могу обещать… что он… – Снефрид явно колебалась, что еще следует рассказать. – Это было так давно! В последний раз я видела его еще по пути сюда – до того как впервые попала в Силверволл. И, скажу честно… Они предупредили меня, что больше не станут мне помогать. Но ведь ты – не я, а в тебе тоже течет кровь Скульд. Я не обещаю, что на этот призыв будет отклик, но я хочу, чтобы ты знала… Могла попробовать, если будет большая нужда. Только умоляю тебя, – Снефрид взяла руку дочери, – не произноси его, просто чтобы посмотреть, выйдет что-то или нет. Пойми – это очень могущественные силы, человеку опасно их рассердить. Их нельзя тревожить ради любопытства. Обещай мне.

– Обещаю…

Любопытство, конечно, скреблось в дальнем углу души, но страх был сильнее.

– Я надеюсь, тебе не встретится никаких особых опасностей, – добавила Снефрид. – О безопасной дороге для тебя я позабочусь.

– И еще у меня есть «камни Одина»! – Хельга прикоснулась к ожерелью из камешков на груди.

Снефрид переменилась в лице, ее глаза сверкнули серебром.

– Более всего я желаю, – выпустив руку Хельги, она молитвенно сложила ладони, – чтобы Одноглазый Владыка ни разу не бросил на тебя ни единого взора!

«Хватит того, что я вызвала его недовольство, – подумала она, не собираясь пугать дочь этой давней сагой. – И нет… не может того быть… чтобы…»

Чтобы тот, для кого время ничего не значит, вздумал отыграться на Хельге – этого Снефрид боялась, но даже в мыслях не смела об этом сказать…

Кроме брата, Хельгу сопровождала служанка, Естанай: в меховой шапке и кафтане из овчины, она сидела в тех же санях, что и Хельга. Естанай была дочерью Кеганай, старшей служанки в доме Арнора, и здесь же выросла. Замуж она не стремилась; лет пять назад ее пытались похитить на летнем празднике Сюрэм, как это у мерян водится, но она, рослая и сильная, избила двоих похитителей и швырнула в реку. Не будучи рабыней, она могла бы отказаться ехать с Хельгой в Хольмгард, но уступила просьбам хозяйки, боявшейся отпускать дочь одну в чужие люди, как далеко от Силверволла.

Первая часть пути была Хельге уже знакома – год назад она проделала ее вместе с дядей, Эйриком конунгом. От Силверволла до Мологи, потом по Мологе и Чагодоще, потом по Песи – более двух недель обоз полз по заснеженным руслам. Иной раз в погостах оставались на две ночи – если требовалось устроить охоту для пополнения запасов или проехаться по окрестным мерянским ялам в поисках сена для лошадей. Обычно дружина делилась на три части: одни искали добычу, другие – сено, третьи оставались сторожить товар, чинить сани, упряжь, разное снаряжение, стирать рубахи. Одежду, исподнее, обмотки, промокшие чулки и обувь сушили у огня, что добавляло духоты, но некоторым, не имевшим достаточного запаса, приходилось утром надевать влажное. Простывшие в дороге могли немного отдохнуть и подлечиться – Хельга исправно всех снабжала целебными отварами, взяв с собой из Силверволла целый мешок сушеных трав, ягод шиповника, малины, брусники. Хедин обычно уезжал, а Хельга со служанкой всегда оставалась в погосте готовить еду. Из своих припасов варили кашу, а когда привозили и разделывали добычу – обычно лося или вепря, – то принимались жарить мясо, что получше, а из чего похуже варили похлебку с той же крупой и луком. Днем Хельга, бывало, мерзла, сидя в санях, хоть Хедин и закутывал ее в медвежью шкуру от ветра и снега. Но и ночью в погосте, накрытая той же шкурой, она не чувствовала себя уютно. Спать приходилось в одежде, укрываться кожухом – нетопленые весь год, погосты не прогревались за вечер и ночь, да и сквозняков хватало. Бани были не при каждом погосте, а лишь при некоторых, где устраивали дневку через пять-шесть переходов. Хельга держалась стойко, подкрепляя свой дух мыслью о королеве Сванхейд и Хольмгарде, ждущих ее впереди, но казалось, этот тяжкий путь никогда не кончится.

Но вот наконец река Песь привела их к озеру Видимирь и к самому Несветову городку. Изумление на лицах Несвета и его сына, когда они увидели среди мужчин румяную от мороза Хельгу, почти вознаградило ее за тяготы пути. Несвет ожидал, что примерно в это время здесь проедут, возвращаясь домой из Булгара, люди Сванхейд, но появление Хельги было для него полной неожиданностью.

– Хельга! Это ты? – Видимир выпучил глаза и заморгал.

– Что я вижу? – одновременно со своим сыном изумился Несвет. – Это Арнорова дочь?

– Нет, это не я! – воскликнула Хельга, стыдясь своего красного носа и грязных волос под двумя платками. – Это какая-то медведица! Я была Хельгой дочерью Арнора, когда выезжала из Силверволла, но за время пути медвежья шкура приросла ко мне и теперь я даже не умею говорить по-человечески, могу только рычать! И пока меня не сводят в баню, я не смогу превратиться обратно в человека!

– Слыхал я такие басни, как один мужик с медведицей того… любовь сотворил, – хмыкнул Видимир. – Она тогда в бабу и превратилась.

– Ему повезло, что нос не откусила, – бросил Хедин. – И правда, Несвет, вели скорее топить баню. Мы уже неделю не мылись и замерзли, как волки.

Позже, когда все отмылись и немного перевели дух, Несвет позвал старших в дружине – торговцев из Хольмгарда и Хедина с сестрой – к себе в избу, пока отроки ужинали в гостевом доме. Хельга, уже чистая и отогревшаяся, высушив волосы у очага и заплетя косу, сменила дорожное серое платье на получше – из желтовато-зеленой шерсти, крашенной пижмой, и вновь надела свое любимое ожерелье из «ведьминых камней», с которым почти не расставалась. Лучшие свои наряды и украшения она приберегла для Хольмгарда, но и здесь хотелось выглядеть прилично: уж конечно, и Несвет, и его сын глаз с нее не спустят.

При первой встрече во дворе она успела заметить, что Видимир за этот год еще немного возмужал. По привычке она все видела в нем мальчика, но теперь ясно проглянул мужчина, и в первый миг ей даже показалось, что этого человека она не знает. Но и он, когда они с Хедином вошли, уставился на нее во все глаза. Хельга тоже за этот год изменилась: теперь никто уже не видел в ней девочку, она сделалась почти готовой женщиной, и загадочный, немного вызывающий взгляд ее больших удлиненных глаз говорил, что она знает себе цену.

– Неужели здесь снова… будет Свандра? – обратился к ней Видимир; прямо так спросить о цели ее приезда было бы уж слишком невежливо. – Мы и не ждали…

– Я надеюсь вскоре увидеть с госпожой Сванхейд, – величественно ответила Хельга. – Но не здесь, а в Хольмгарде.

– Так ты едешь в Хольмгард? – Видимир едва мог ей поверить. – В такую даль?

Хельга лишь кивнула и ничего более не добавила.

Для знатных гостей Несвет приготовил хороший стол: жареную свинину с чесноком, гуся с кашей, горячие лепешки. Выставил мужчинам пива. Первым делом разговор зашел о новостях – что слышно в Булгаре и Мерямаа. Пожалуй, даже сильнее, чем Эйрику, Несвету хотелось знать об успехах Ингвара в войне с греками, но торговые люди могли пересказать лишь смутные слухи, которые дошли летом до Булгара через Итиль и Каршу, что на западе Греческого моря.

– И то, знаешь, я не поручусь, что они говорили не о прошлогоднем походе Хельги Красного на Самкрай, – предупредил Регинмод. – На торгах чего только не болтают, но по большей части это все плевка не стоит. Может, до кого-то только сейчас дошло, как Самкрай пал прошлым летом, да и Корсунь едва устояла, они и решили, что это сейчас.

– Но где же тогда Ингвар? Пошел он на Царьград или нет?

– Хотел бы я знать!

– Будем в Хольмгарде – узнаем! – Гарди Кузнец подмигнул.

Это Несвета утешало мало: то, что знают в Хольмгарде, он сам может вовсе не узнать – теперь, когда торговцы больше не станут ездить от озера Ильмень на восток. Невольно он завидовал людям, которые до новой луны попадут туда, куда этой зимой наверняка придут точные известия о самом важном для него деле.

Прислушиваясь за едой к этому разговору, Хельга молчала, но хранила такой многозначительный вид, будто ей-то известно гораздо больше. Видимир же почти не слушал, все поглядывая на нее. Его глаза блестели при огне, и пристальный взгляд смущал Хельгу. В его сторону она почти не глядела, и, закончив есть, поблагодарила Несвета и удалилась в гостевой дом спать.

В Видимире остановились на три дня, чтобы люди и лошади отдохнули как следует – здесь была половина пути. Мужчины снова били лесного зверя, ловили рыбу в озере, чтобы пополнить припасы и потом не останавливаться, пока погода не мешает ехать. Им везло, но бывало ведь и так, что метель на несколько дней запирала путников на стоянке.

На второй день Хедин с дренгами уехал на лов, Хельга, как обычно, осталась в погосте. Из дому она не показывалась, но около полудня Видимир сам туда явился.

– Хотел узнать, не расхворалась ли ты с дороги… отец велел, – не слишком ловко объяснил он свое появление.

– Благодарю за заботу.

– Все-таки дорога такая… тяжелая… долгая… для женщины. Не всякая выдержит.

– Я выдержу. Моя мать когда-то проехала из Хольмгарда в Силверволл и не заболела.

– Она ведь к мужу ехала?

Хельга лишь кивнула. Судьба ее матери давала повод к пересудам: когда-то та в одиночку проделала путь от Свеаланда до самого Силверволла, где думала найти своего первого мужа, торговца Ульвара, но он погиб в стычке с восточной мерей за пару недель до ее появления. В Силверволл Снефрид приехала уже вдовой, где об этом и узнала, но незадолго до конца той же зимы вышла за Арнора. Однако двадцать пять лет спустя всех тонкостей уже почти никто не знал, и этим мужем, к которому она ехала, считали Арнора.

– Ну, а ты? – Видимир сел и наклонил голову, скрывая смущение за принужденной усмешкой. – Тебе-то чего дома не сидится? Может, и ты тоже…

«Уж не за тем я сюда явилась, чтобы выйти за тебя!» – хотелось отрезать Хельге, но она сдержалась.

– Не знаю. – Она приняла загадочный вид. – Посмотрим, куда катится судьба. Когда доберемся до Хольмгарда.

– Твой дядя… то есть Эйрик… – Видимир взглянул на нее исподлобья. – Не сговорились ли они со Свандрой…

– Не знаю, – еще более загадочно ответила Хельга, широко раскрывая глаза. – Может, и был такой разговор. Я все узнаю, когда увижу госпожу Сванхейд.

– Эйрик хочет выдать тебя за того рыжего недоноска? – Видимир придвинулся к ней, в его карих глазах свернула злоба.

– За твоего дядю, – ядовито поправила Хельга. – За сводного брата твоего отца. И чем мы не пара? Будешь мне племянником.

– Я этого не допущу. Чтобы он тебя заполучил.

– А тебе какое дело? – Хельга подняла брови. – Я могу выйти, за кого захочу.

– Ты обещана мне.

– Тебе приснилось. Разве мы когда-нибудь обручались? Разве что в твоем сне.

– Неправда. Мой отец когда-то говорил с твоим отцом… Еще когда мы оба родились, они говорили… мне рассказывала мать. Мы же тогда жили в Озерном Доме… Ты разве не помнишь?

– Что за важность, где мы родились и жили? Разве у вас есть свидетели обручения? Удивительное дело – я об этом ничего не знаю.

– Ну а теперь Эйрик хочет выдать тебя за рыжего, дескать, раз обручения не было…

– Эйрик конунг может делать все, что пожелает! – с торжеством объявила Хельга.

– Мы этого так не оставим! – Видимир встал. – Мы не дадим этим из Хольмгарда нас ограбить! Они отняли у нас престол, но уж невесту… Я не уступлю просто так!

Отнять у Логи из Хольмгарда невесту в глазах Видимира было средством хоть отчасти рассчитаться за отнятый престол. Он был честолюбив, и от мысли, что уже сейчас он мог бы быть наследником хольмгардского князя, у него голова горела от досады.

Хельга в ответ только подняла брови: что это я такое слышу? Горячность Видимира ее и удивляла, и забавляла. Пусть-ка поволнуется, это немного собьет с него спесь. А то он так на нее смотрит, будто она его собственность, будто для нее на всем свете нет других женихов и он может получить ее, племянницу Эйрика Берсерка и дочь Арнора Камня, когда пожелает. Только пальцем шевельни! Как бы не так!

К тому же ей помнился намек матери: мол, она найдет свою судьбу в Хольмгарде. Это могло указывать только на Логи, уж никак не на Видимира! Втайне Хельга гордилась своей будущей судьбой, и мысль об этой грела ее.

На третий день к вечеру, когда путники уже ложились спать, чтобы отдохнуть перед завтрашним отъездом, Финни Крылатый, ходивший к Несвету по какому-то делу объявил, что «хозяин здешний» едет с ними в Хольмгард. Поначалу Хедин и Хельга не поверили, но утром, когда в темноте выносили поклажу к саням, Несвет и Видимир, одетые для дороги, ждали у своего двора, с верховыми лошадьми, двумя санями и кое-кем из челяди.

– Должен же я узнать, как дела у моего брата Ингвара, – язвительно ответил Несвет на вопрос удивленного Хедина. – А другого случая может еще долго не выпасть. Может, его уже нет в живых, а я три года проживу и не узнаю об этом!

Надо думать, разговоры о походе Ингвара на греков, о его возможной гибели – или успехе и возвышении – распалили любопытство и волнение Несвета до невозможности долее их терпеть. Этот поход мог решить и его судьбу, хоть он и сидел в лесах за несколько месяцев пути от Греческого моря. Утвердит Ингвар свои права? Или утратит их?

Видимир только поклонился Хельге, взиравшей на него в изумлении и без малейшей радости: она надеялась, что сегодня они с ним расстанутся, и очень надолго.

Только после второго дня пути, когда к вечеру обоз добрался до Забитицкого погоста – начала владений Хольмгарда, – Хельга, свыкнувшись с мыслью о спутниках, спросила у Видимира, что они собираются там делать.

– Ты же не хочешь сказать, что ты собираешься там делать, – ответил Видимир, вернувший свой независимый, несколько вызывающий вид. – Так и я не скажу.

– Эйрик отпустил меня погостить у госпожи Сванхейд. – Теперь не было смысла изображать невесту; Хельга даже раскаялась, что дразнила Видимира и тем, возможно, подтолкнула к этой поездке. – Она еще прошлой зимой меня звала к себе. И теперь, когда ее дочь… – Хельга прикусила язык.

– Что там ее дочь?

– Вышла замуж, – нашлась Хельга, считавшая, что о смерти Мальфрид ему незачем знать, – ей одиноко. Поэтому она меня звала.

– Ну а меня она не звала, однако я не позволю этому рыжему ублюдку украсть у меня невесту.

«Ты дурак!» – чуть не сказала Хельга, но сдержалась: она сама, получается, и выставила его дураком, заморочив ему голову своим якобы обручением с Логи.

Она была почти уверена, что так и будет, но все же говорить об этом посторонним было преждевременно.

– Если ты хочешь видеть меня своей невестой, вам с твоим отцом нужно ехать не в Хольмгард, а в Силверволл и к Эйрику в Озерный Дом!

– Мы и в Хольмгарде найдем себе дело.

– Какое же?

– Может быть, спросим у людей – не устали ли они жить под властью женщины? И тогда… – Видимир слегка наклонился к Хельге, и она вдруг заметила, что теперь он на несколько пальцев выше ее. – Ты сама поймешь, за кого тебе стоит выйти, чтобы стать княгиней в Хольмгарде!

Хельга лишь фыркнула, выражая недоверие, но отошла с тревогой на душе. Похоже, Несвет не отказался от притязаний на наследство Олава…

Неужели у него и правда что-то может выйти?

Дальше ехали по Мсте – сперва на север, а потом, следуя руслу реки, повернули на запад. Селения по берегам принадлежали уже не мере, а словенам; и здесь еще попадались мерянские избы с высокими, шалашом, крышами, но больше было низких изб с навесом перед входом. Нередко у реки виднелись словенские родовые могилы, высокие и округлые. Хельга с любопытством прислушивалась к почти незнакомой речи, зато Несвет и Видимир общались с жителями свободно. Несвета здесь хорошо звали и уважительно именовали боярином, а кое-где и князем, имея в виду его княжеское происхождение. Род его матери был хорошо известен и уважаем на Мсте, и почти в каждом селении, узнав, кто едет, Несвета с сыном зазывали в гости, и седобородые старейшины уважительно подавали ему свежий каравай хлеба с солью в выемке верхней корки. Поэтому в погостах Несвет почти не ночевал, оставался в ближайшем селении, а потом утром нагонял обоз.

– Так и должно быть, – сказал сестре Хедин. – Раз уж Олав когда-то решил жениться на словенке, он выбрал девушку из самого знатного рода. А ты думала, он ее в лесу под елкой нашел?

Вернее было бы сказать, что раньше Хельга вовсе об этом не думала, но теперь ей пришлось признать про себя, что Несвет не зря хвалится знатностью рода. Но держалась она с ним и Видимиром по-прежнему холодно, чтобы не подогревать их надежды.

Через несколько переходов берега Мсты стали высокими и крутыми. Хельга изумленными глазами оглядывала обрывистые склоны, одетые камнем-известняком, и скалы над руслом. Опытные путники рассказали, что здесь ложе Мсты перекрывают пороги, которые летом, по открытой воде, причиняют немало неприятностей, их приходится объезжать по берегу, разгружая лодьи. Пороги шли уступами, и даже под снегом их кое-где было заметно – сани спускались будто по ступеням огромной лестницы. Летом здесь бурлит над грядами камня широкая полоса желтой пены.

– Это, наверное, была лестница, где ходили великаны, – говорила Хельга брату. – Давным-давно, пока людей еще не было.

Река и здесь была довольно широкой, а ближе к устью, дней через десять, раскинулась на несколько перестрелов. Здесь, как сказал Регинмод, летом свободно проходят даже большие лодьи.

Всего до Хольмгарда предстояло проделать по Мсте двенадцать переходов или около того, и с каждым днем пути Хельга все нетерпеливее ждала его окончания. Она очень устала от дороги, продолжавшейся почти месяц, оставленные позади переходы и погосты слились в памяти. За день на санях она коченела от холода и неподвижности, ночью, вынужденная спать в одежде, не могла толком отдохнуть. Кожух, из которого она почти не вылезала, так давил на плечи, что они, кажется, уже согнулись, как ветви березы под снегом. Не раз и не два Хельга пожалела тайком, что дала себя уговорить и пустилась в эту поездку, но, конечно, не подавала вида. Прежняя скука домашних зим теперь казалась благом – зато дома тепло уютно, безопасно, рядом вся родня. А здесь – волчьи следы на снегу и вой по ночам, пугающий лошадей. Страшно было даже подумать, что когда-то придется проделать этот путь в обратном направлении, и тем не менее она уже скучала по оставшимся дома родным. Прошлой зимой, когда Эйрик возил ее в Видимирь, она в это время уже подъезжала к дому, а теперь и не доехала до места!

– Лучше понимаю, какая мужественная женщина наша мать! – лишь однажды сказала она Хедину, когда их больше никто не слышал.

Устав сидеть в санях, Хельга для разнообразия ехала за спиной у брата, на крупе лошади, прислонившись головой к его спине.

– Но даже она проделала этот путь только в одну сторону! – с сочувствием сказал Хедин. – Я дивлюсь, как ты хорошо держишься. Мы-то привычные, но девушка – совсем другое дело.

– Ну а что делать – если я запла́чу, от этого легче не станет.

– Можно повернуть назад, – предложил Хедин, и оба они засмеялись так громко, что Видимир, ехавший со своим отцом впереди, оглянулся.

– С нашей матерью не было брата, – добавила Хельга. – О ней было некому позаботиться. И она не знала, что ждет ее впереди…

«Как будто я знаю!» – сама себе ответила она, но этого не хотела говорить даже Хедину. Чем ближе был Хольмгард, как ни странно, тем более она опасалась новой встречи со Сванхейд. Что если та давно о ней забыла и удивится ее появлению? Да и какова она будет у себя дома? Как долго Хельге придется у нее пробыть? Отец говорил, что если Хельге понравится у Сванхейд и Хедин убедится, что для нее там безопасно, он сможет вернуться один, то есть со своими людьми, и пусть Хельга скажет, когда за ней приехать.

Но тут Хельга вспоминала, чего от нее ждут, и ее пробирало тревогой. Может быть, возвращение «торгового мира» зависит от нее. Когда Хольмгард и Мерямаа на грани войны, человек рядом со Сванхейд, к которому она питает привязанность, поможет направить дело к миру.

Еще переходом ближе… еще… В какой-то из бесчисленных дней Хельга услышала «завтра приедем». Испугалась – страшно устав от этого путешествия, она, тем не менее, привыкла к нему, свыклась со всеми спутниками, даже с Несветом и его сыном, и окончание пугало неизвестностью. Сама себе она казалась какой-то лешачихой, одичавшей среди лесов и возчиков, которой стыдно показаться на глаза королеве. Хольмгард – совсем не то, что Силверволл или Озерный Дом, там живут хоть и русы, но другие, у них немного другой язык, вместо привычной мери там вокруг словены, и как-то она приживется среди всего этого?

И вот после полудня, пока еще было совсем светло, Мста привела к бескрайнему заснеженному полю – это оказалось озеро Ильмень. Везде по берегам виднелись избушки и стога, укрытые снегом, мостки и перевернутые на зиму лодки. По льду во всех направлениях тянулись наезженные следы санных полозьев. Обоз повернул на север и еще немного прошел вдоль берега.

– Вон там Хольмгард! – Регинмод показал вперед плетью, и даже на его обычно хмуром лице появилась улыбка, открывавшая нехватку переднего зуба вверху. – Всемогущие асы, я не был дома целый год…

– Опять! – выразительно сказал Гарди Кузнец и подмигнул Хельге.

– Видишь курево? – спросил у нее Регинмод. – Это он!

Хельга и правда уже различала висящее над землей облако дыма от печей. Хольмгард стоял на холме – поэтому словене, как ей объяснил Несвет, называют его «Холм-город» или даже просто «Холм». На северном языке это же слово означает «остров», и так его назвали потому, что в половодье вода окружает его полностью.

Сперва на их пути оказался посад вдоль протоки, а за его крышами виднелся заснеженный вал, окружавший город подковой – совсем не так, как у Озерного Дома, самой крупной крепости, какую Хельга знала. Вал Хольмгарда защищал его со стороны суши, но был открыт к Волхову – точно так же строят крепости в Северных Странах, куда прибывают по морю. Однако тына поверх вала не имелось, на нем стояли какие-то бревенчатые низкие здания, из их окошек струился дым – выглядел он так, будто давно уже не предназначен для обороны. Веяло горячим свежим хлебом, от этого запаха у Хельги, с наслаждением ловящей его ноздрями, даже слезы выступили. Поистине они приближаются к Асгарду, обители тепла и роскоши!

Сани шли по дороге между дворами и клетями. В городе прибытие обоза вызвало немалое оживление. Хельга, хоть и привыкла к Силверволлу и Озерному Дому – самым крупным селениям в Мерямаа, – была поражена здешним многолюдством. Впереди были ворота вала – открытые, перед ними толпился народ. Хельга слышала приветствия и выкрики на северном и на славянском языках, сотни глаз таращились на приехавших, разглядывали поклажу и лошадей. Сквозь толпу вереница саней проползла за вал и остановилась на небольшой площади, окруженной дворами.

– Вон конунгов двор! – Гарди показал вперед, на несколько больших домов и несколько поменьше.

Хедин сошел с коня и помог Хельге выбраться из саней. От усталости она коченела, и при этом ее трясло от волнения, так что на едва стояла на ногах и была очень благодарна Хедину, что он не выпустил ее руку и поддержал. Их спутники-купцы уже здоровались с вышедшими навстречу людьми, сыпались взаимные вопросы. Хельга растерянно озиралась. К счастью, Гарди о них не забыл и вскоре подвел к ним плотного немолодого мужчину, невысокого и коренастого, у которого, как у Эйрика, сквозь седину на щеках пробивался прежний цвет рыжей бороды.

– Это Биркир, управитель госпожи Сванхейд. А это дети Арнора Камня из Силверволла, племянники Эйрика конунга. Отведи их к королеве, если ей удобно их принять.

– Племянники Эйрика? – Бородач усмехнулся. – Не верю. Почему тогда они не рыжие?

– Потому что рыжие волосы в наследство успел перехватить ваш Логи! – вырвалось у Хельги.

Она было испугалась – может, не стоило этого говорить, но успокоилась, увидев, как добродушно рассмеялся Биркир.

– Бойкие они на язык, эти племянники! Дядя тоже был не промах, я-то его помню! Ну, идемте.

Биркир провел всех в самый большой дом – Хедина с сестрой, Несвета с сыном, старших купцов. Хельга по-прежнему цеплялась за руку брата, непрерывно вертя головой. Гридница была больше, чем любое строение в Мерямаа, а искусную резьбу столбов, поддерживавших высокую кровлю, изготовили умельцы из-за Варяжского моря. Ярко пылал огонь в длинном высоком очаге, дым уходил вверх и вытягивался в узкие оконца, почти не ощущаясь в воздухе. На стенах поверху виднелись разноцветные щиты – одни целые, другие полуразбитые, висели секиры и копья. Под ними на всю длину стен протянулись полки, уставленные дорогой посудой – поливной, медной, бронзовой, даже серебряной. Блюда, кувшины, чаши и ведерки сверкали, отражая блеск огня. Под ними сплошным рядом висели звериные шкуры – медведей, волков, рысей, оленей – свидетельства охотничьего искусста прежнего хозяина, Олава конунга, и защита от зимнего холода.

И здесь было множество людей, по большей части мужчин – они сидели на помосте вдоль всей стены, стояли, привалившись к столбам, и с любопытством разглядывали приезжих. Хельга чувствовала на себе десятки взглядов, какие-то выкрики относились к ней, но от волнения кровь шумела в ушах и она почти ничего не понимала. Наверное, вот так духи погибших вступают в Асгард и с трепетом ждут встречи с Одином! Подумав об этом, Хельга прижала руку к груди, где под кожухом пряталось ее ожерелье из «Одиновых камней». Среди непривычного обилия незнакомых лиц она была так же смущена и испугана, как если бы ее окружали духи мертвых.

Хоть бы одно знакомое лицо! Мечтая об этом, она, однако, помнила, что не знает здесь никого, кроме Сванхейд и ее сына. Где же они?

Народ впереди расступился, и Хельга увидела Сванхейд. В синем платье, с куньей шубкой на плечах, крытой синим же шелком, та вышла из какой-то боковой двери, невозмутимая и прекрасная в своем величии, как сама Фригг. Кто-то что-то сказал ей, указывая на приезжих, и она обернулась. Изумленные глаза Хельги встретились с ее глазами.

– Кого я вижу! – Сванхейд всплеснула руками, блеснули золотые браслеты на ее запястьях. – Не может быть! Каменная Хельга!

Она даже запомнила ее прозвище! Хедин выпустил ее руку и подтолкнул: иди!

Сквозь раздавшуюся толпу Хельга подошла к Сванхейд. Надо было что-то сказать, объяснить свое появление, но она совершенно растерялась и не находила слов. Не скажешь ведь королеве «Я приехала утешить тебя». К тому же бодрый, оживленный вид Сванхейд напомнил Хельге, что та еще не знает о своем несчастье, и уж точно не Хельге пристало о нем сообщать.

– Ты еще выросла! – Сванхейд взяла ее за руки. – Стала совсем взрослой! Стало быть, родители тебя все же отпустили? Сколько радости сразу мне послали боги! Но не обижайся, что здесь такая суета и у меня почти не будет пока времени поговорить с тобой. Вы еще не слышали нашу главную новость? – Через плечо Хельги Сванхейд взглянула на Хедина и Несвета, будто хотела знать, кто они такие, и пока принимая их лишь за спутников девушки. – О, Несвет, и ты здесь! Так ты уже знаешь?

– Будь цела, госпожа! – Несвет поклонился, и сын за его плечом тоже; Хельга заметила, что здесь даже Видимир притих и спрятался за отца. – Мы приветствуем тебя и надеемся, ты в добром здоровье… Что мы должны знать?

– Вчера был гонец – на днях приезжает мой старший сын, Ингвар конунг!

– С-сюда приезжает? – выдавила потрясенная Хельга.

– Сюда! – ликующе подтвердила Сванхейд и обняла ее, чтобы дать выход своим чувствам.

Но утомленная телом и душой Хельга, осознав, кого ей вскорости предстоит увидеть, чуть вовсе не лишилась чувств.

Не имея сама свободного времени, позаботиться о Хельге Сванхейд поручила своей невестке, Бериславе. Это оказалась молодая, на несколько лет старше Хельги, женщина, удивительно хорошенькая – с мягкими, ясными чертами лица и светлыми глазами, а приветливая улыбка, обнажавшая ровные белые зубы, делала ее просто красавицей.

– Отведи ее в девичью, устрой отдохнуть, – велела Сванхейд. – Тебе и самой будет полезно себя занять. Покажи ей Альву.

– Ты славянка? – растерянно спросила Хельга у Бериславы, не зная, как в этом случае с ней объясняться; то, что Сванхейд обратилась к невестке на русском языке, ускользнуло от ее внимания.

– Я – русинка, – ответила та, за руку ведя Хельгу к одной из боковых дверей гридницы, и улыбнулась: – Как и ты. Ты ведь из руси, если ты племянница Эйрика?

– Мой отец – из мерянской руси. Моя мать родилась в Свеаланде.

– Это слышно по тому, как ты говоришь. Кто родился в Свеаланде, говорят немного не так, как мы здесь в Гардах. И это переходит к детям.

– Но почему у тебя славянское имя?

– Моя мать – дочь конунга кривичей, из Пскова. А отец – Вальгард, родной брат Хельги Хитрого. Он погиб пять лет назад. Если тебе трудно запомнить, можешь звать меня Берой[8].

– Так ты – племянница Хельги Хитрого?

– Да.

– Но твой муж – Тородд сын Олава?

Об этом Хельге успела сказать Сванхейд.

– Да.

– Я перепутала. Мне казалось, что это Ингвар женат на племяннице Хельги Хитрого.

– И Ингвар тоже! – Берислава засмеялась. – Его жена – Эльга, моя родная сестра, она у нас старшая. Мы с ней – родные сестры, а наши мужья – родные братья, но только она и Ингвар – старшие, а мы с Тороддом – младшие! То есть я – младшая из наших трех сестер, а Тородд – средний из трех братьев. У нас еще есть Володейка, на год меня старше, она тоже замужем, но живет очень далеко, в Чернигове. А у них еще есть Логи – он живет здесь, он пока молод для женитьбы. Забавно было бы, если бы Логи женили на мне, а Тородда – на Володейке, но Эльга решила, что она должна выйти за Грозничара, им это нужно, там, в Киеве… И я очень довольна, что Тородд достался мне!

Смеясь, она приподнимала русые брови, и это придавало ее открытому лицу ликующий вид; волосы, видные из-под покрывала надо лбом, у нее были очень красивого светло-русого оттенка.

– Я жду его, ну, Тородда! – продолжала Берислава. – Он был в походе с Ингваром, я не видела его чуть ли не год, и теперь наконец он возвращается! Он приедет и удивится – Альвуша уже совсем большая! Она даже немного ходит, если ее держать за руки.

Теперь Хельга расслышала в ее смехе что-то лихорадочное; должно быть, ожидание истомило ее, а эти последние дни казались длиннее прежних месяцев. Хельга вдруг позавидовала, что у Бериславы есть муж, к которому она так привязана; захотелось, чтобы у нее тоже был муж, чтобы она могла его ждать, волноваться о нем, радоваться встрече… Чувствовать себя крепко связанной с кем-то, что делает человека по-настоящему укорененным в жизни. Девушка перед замужней женщиной – что тень дерева перед самим деревом, так ей подумалось сейчас.

– А где твой брат Логи? – вырвалось у Хельги.

– По-славянски это называется «деверь», – просветила ее Берислава. – Он на лову. Уехал еще вчера, когда пришел гонец. Если на днях здесь будет целое войско, нам понадобится очень много мяса! А почему ты спрашиваешь? Разве ты его знаешь?

– Да, я… – Хельга смутилась. Что Берислава о ней подумает – приехала в такую даль жениха ловить? – Мы виделись прошлой зимой, когда госпожа Сванхейд ездила в Видимирь.

– Ах это ты! – воскликнула Берислава, будто сделала открытие, и повернулась к Хельге, чтобы лучше ее рассмотреть. – Наши дренги полгода над ним смеялись, дескать, он влюбился… Я только забыла в кого.

К этому времени они уже стояли в женском покое, здесь заменявшем мерянскую кудо. Это было просторное помещение, дверью соединенное с поварней – через нее они прошли, – с такими же спальными помостами вдоль стен. Над огнем очага висели сразу три котла, в углах стояли три или четыре ткацких стана, все заправленные, в углу были горой сложены прялки и стояли лукошки с веретенами, каждое пряслице помечено знаком своей хозяйки. На полу и на помостах возились дети, стоял шум, запах пара из котлов мешался с запахом пеленок.

– Вот он обрадуется! – многозначительно протянула Берислава. – А еще я жду мою сестру Эльгу. Гонец сказал, что Ингвар едет с женой и дружиной. У вас с ней одно имя. Эльга – так у славян произносят имя Хельга. Или Ельга. Ее назвали в честь нашего дяди Хельги. А тебя?

– Мое имя отцу подсказала норна, – с важностью ответила Хельга: так говорила ее мать.

– Я очень хочу увидеть Эльгу! Я уже думала, что никогда в жизни ее больше не увижу, с тех пор как она сбежала из дома пять лет назад…

– Сбежала из дома?

– Ну да, Ингвар ее похитил, потому что наш дядя Воислав – это князь псковский – хотел выдать ее за другого, за Дивислава с Ловати. То есть это Мистина ее увез – это Ингваров побратим, сын Свенельда. Свенельд отсюда родом, из Хольмгарда, но они давным-давно уехали в Киев…

– Куда? – Хельга растерялась под этим потоком сведений.

– Ну, в Киев, где правил Олег… Хельги Хитрый.

– Кёнугард?

– Да. Ты ее скоро увидишь. Она такая красавица! Говорили, мы с ней похожи, но она всегда была красивее меня.

– Если она красивее тебя, то с ней сравнится только Фрейя! – искренне сказала Хельга.

– За пять лет она, наверное, стала еще лучше… Ох, ну тут и гомон! – Берислава глянула на спорящих у очага служанок и на детей, что-то не поделивших и катавшихся клубком по полу. – Знаешь что, пойдем-как к нам! Пока Тородд не вернулся, у нас и места больше, и спокойнее. Накинь шубу, это близко. Пусть служанка возьмет твои пожитки.

Против перемещения в более тихое место Хельга никак не возражала: от всех впечатлений, многолюдства и шума у нее шла кругом голова.

После женитьбы Тородд поселился в отдельной избе, и хотя стояла она здесь же, на конунговом дворе, там и впрямь было тихо и спокойно. Годовалая дочь Бериславы под присмотром няньки-чудинки ползала по полу. Здесь Хельга наконец смогла раздеться и отдохнуть. Оглядываясь по сторонам – чисто, у стен красивые резные лари, на полках цветная поливная посуда и даже кое-что из серебра, – она глубоко вдыхала и старалась убедить себя, что далекий путь окончен. Она в Хольмгарде!

Точно так же когда-то не могла в это поверить ее мать, проделавшая к этому месту такой же долгий путь, только совсем с другой стороны…

– К нам теперь все приезжают! – в отчаянии воскликнула Берислава. – Еще люди и еще!

Назавтра, немного оглядевшись, Хельга поняла, почему Сванхейд не могла уделить ей время. И Хольмгард, и конунгов двор полнился гостями, и каждый день прибывали новые. Все это было ради Ингвара – летом он воевал на Греческом море, а теперь ехал повидаться с матерью. О том, чем кончился поход, пока ходили слухи самые противоречивые: одни говорили, что успех и огромная добыча, другие – что полный разгром. Толки об этом шли целый день повсюду – и в гриднице среди мужчин, и в поварне среди женщин, но правду мог поведать только сам Ингвар. С ним уходило немало людей из Хольмгарда и из окрестных селений близ Ильменя, русов, славян и даже ближних чудинов. Отправился с ним и родной брат Тородд, и двое двоюродных братьев, и словены с Волхова и Ильменя. Родичи с нетерпением ждали их назад, причем еще не было известно, кто из ушедших, кроме самого Ингвара и Тородда, вернется живым, а чьей семье уже на днях предстоит облачиться «в печаль»[9].

Хедин с его людьми жил в большом гостевом доме – Хельга несколько раз видела брата во дворе и в гриднице за едой. Несвета с сыном она после приезда ни разу не видела и даже не вспоминала о них. Они где-то нашли себе приют – Сванхейд позаботилась о сыне и внуке своего мужа, – но у них хватало ума понять, что сейчас не до них, все думают только о тех сыновьях Олава, что ходили на Греческое царство.

Дорожные сомнения Хельги «что я буду там делать?» рассеялись очень быстро – Сванхейд требовались любые женские руки, хоть к чему-то способные. В ожидании дружины целыми днями пекли хлеб, делали козий сыр, коптили и солили рыбу, мясо, сало, щипали птицу, сбивали масло, готовили еду для уже прибывших гостей.

На другой день после приезда Хельга спала дольше обычного. Берислава велела ей отдыхать, а сама еще в темноте ушла в коровник – нужно было доить коз и коров, снимать сливки, сбивать масло, делать сыр. В избу она вернулась уже при свете, когда Хельга встала, и ее открытое лицо было омрачено печалью.

– Мне рассказала Сванхейд… ей вчера рассказали купцы, которые тебя привезли. О Мальфрид. Ты знаешь Мальфрид? Это была старшая дочь Сванхейд – то есть старшая из двух оставшихся. Говорят, она умерла. Где-то на западе, у ляхов. Они с Олегом-младшим уехали туда, когда Ингвар захватил Киев. Какие-то гости оттуда им рассказали в Булгаре. Я, правда, сама ее не знала, она уехала в Киев, еще пока я была совсем маленькая и жила дома. Но Сванхейд очень огорчилась.

Хельга увидела Сванхейд в гриднице во время завтрака. Сразу пара сотен человек села за длинные столы, а служанки вносили большие котлы с дымящейся кашей, сметану и масло ставили на стол горшками, караваи хлеба подавали корзинами, а блины с поварни – деревянными корытами. Госпожа Хольмгарда была невозмутима и величественна, как всегда, и ничуть не выглядела огорченной. Обычным ровным голосом она говорила с людьми, приветствовала вновь прибывших, отдавала распоряжения. Когда Хельга встретила ее взгляд, он был тверд, и Сванхейд приветливо ей кивнула. И все же Хельга видела в ее глазах некую отстраненность – Сванхейд отодвигала от себя мысль о своем несчастье, чтобы не выдать его перед людьми. И Хельга вспомнила, зачем ее сюда прислали – почему приезд незнакомого ей Ингвара, его успех или неудача так важны для нее, для Эйрика и родителей, для всей Мерямаа. Но пока она могла лишь ждать и наблюдать, даже перед Бериславой не выдавая, как сильно ее, молодую девушку, занимают дела конунгов.

С Логи Хельга увиделась совершенно для себя неожиданно. Спросив о нем по приезде, она, захваченная суетой, больше и не вспоминала, пока почти не наткнулась прямо на него. Незадолго до сумерек приехали ловцы, и гости, не занятые делом, побежали смотреть добычу. Хельга перед этим чистила рыбу и вышла подышать, ополоснув руки, пока какой-то отрок точил ее нож. У нее на глазах во двор въехали с десяток всадников, а за ними везли добычу – из саней торчали щетинистые бока вепрей и ножки косуль с черными копытцами.

– Мог бы быть лось! – восклицал впереди чей-то хриплый голос. – Слышишь, Биркир, мы бы могли привезти лося! Здоровенный был, что твой тролль!

– И что же? – Биркир, управитель, был в первый рядах толпы вокруг саней, где спешивались всадники. – Не сумели взять?

– Да его взял бы однорукий младенец… Мы выехали на Ольшанку…

– И смотрим, там лось во льду барахтается! – перебил хриплого другой, молодой, смутно знакомый Хельге голос. – Он по льду шел, в полынью провалился, а вылезти не может. И до дна не достает. Видно, уже силы теряет. Ну, мы взяли топоры, прорубили лед, чтобы ему дорогу сделать, он сам на берег вылез.

– И что же – не закололи? – Биркир всплеснул руками.

– Да жалко стало! – со смехом пояснил молодой голос. – Он нам был уже не чужой!

– Ты б его еще в гости пригласил! – с досадой сказал хриплый.

Толпа раздалась, сани поволокли к площадке за поварней, где кололи скот, разделывали туши и где дымили костры в трех сразу «мясных ямах» – калили камни, чтобы запечь мясо. Хельга посторонилась и вдруг увидела прямо перед собой знакомое лицо молодого парня на полголовы ее выше. Из-под шапки виднелись очень длинные, заплетенные в косу темно-рыжие волосы, а глаза уставились на нее с недоверчивым изумлением.

– О всемогущие асы, кто это? – вырвалось у парня, и только в это миг Хельга по-настоящему узнала Логи.

– Если ты Хакон сын Олава, то я приветствую тебя, – кое-как справившись с собственным изумлением, промолвила Хельга. – Я – Хельга дочь Арнора, из Силверволла, мы встречались прошлой зимой…

– В Видимире.

Логи-Хакон подошел к ней на шаг и остановился, молча ее разглядывая. Оба они ощущали неловкость, ни один не находил слов.

Как он вырос! Логи был именно в том возрасте, когда юноши начинают быстро расти и за два-три года достигают почти полного роста, который в них заложен. Сейчас ему кончался семнадцатый год, он уже перерос некоторых взрослых мужчин, еще раздался в плечах, и движения его, когда он соскочил с коня, выдавали ловкость и силу. Вот только что он смеялся, оживленно рассказывал об охоте – а теперь застыл, будто его колдовским жезлом ударили.

Под его пристальным взглядом Хельга сообразила, что выглядит не лучшим образом: простое серое платье, большой платок на голове, укрывающий плечи, к холщовому переднику прилипла чешуя, руки пахнут рыбой…

А Логи был в том состоянии, когда рассудок не может принять то, что видит глаз, и от этого разлада накатывает растерянность.

– Каменная Хельга… – зачарованно прошептал Логи. – Как ты сюда попала?

– Я приехала… с моим братом… повидаться с госпожой Сванхейд. Она приглашала меня… ты помнишь?

– Я помню… Я все помню…

В глазах его разгоралась искренняя радость, гревшая душу Хельги; помнить ему было особенно нечего, в Видимире они почти не говорили друг с другом, но он берег в памяти даже ту малость, сам образ Хельги, с заботливостью, которую порождает любовь.

Поняв это, Хельга наконец улыбнулась ему.

– Я должна идти, там рыба… Мы увидимся после… в гриднице…

«Когда я оденусь поприличнее!» – мысленно добавила она, спешно скрываясь в двери поварни.

Она уже исчезла, а Логи все стоял, глядя на дверь, и не замечал, что над ним смеются собственные хирдманы.

В этот вечер Хельга достала крашеную одежду: то зеленовато-желтое платье, что надевала в Видимире, и к нему хангерок из красновато-коричневатой шерсти, по швам обшитый желтым плетеным шнуром. Красивая цветная одежда, а главное, мысли о Логи наконец дали ей почувствовать себя не где-нибудь, а в доме конунгов, еще более могущественных и богатых, чем ее дядя Эйрик.

Когда появился Логи – с вымытыми и расчесанными волосами, в темно-красной шерстяной рубахе с серебряной тесьмой на вороте, – Хельга от волнения не смела поднять на него глаза и делала вид, будто его не замечает. Логи не заподозрил в ней притворства – и правда, что его замечать? Только когда с подачей еды и питья было закончено – в эти дни Сванхейд не позволяла дружине долго пить после ужина, – Логи сам подошел и сел рядом с Хельгой на край помоста. Она слегка подвинулась, чувствуя, как сильно бьется сердце.

Логи выглядел опечаленным.

– Моя сестра Мальфрид умерла, – сообщил он. – Ты слышала?

– Д-да, – выдавила Хельга.

Только сейчас, пожалуй, она осознала, что смерть Мальфрид, бывшая для Эйрика и его ближних только частью расчета, в этом доме – и правда семейное горе, затронувшее всех. На Логи оно обрушилось, когда он ворвался к Сванхейд, еще более изумленный, чем обрадованный, вернее, не успевший осознать свою радость, и воскликнул: «Здесь Хельга! Каменная Хельга из Видимиря! То есть из Силверволла! Я сейчас видел ее!»

– Ты, конечно, ее не знала… Она была старше меня на тринадцать лет. Я плохо ее помню – она уехала, когда я едва говорить учился, но помню, она играла со мной. Я ее, кажется, тогда знал лучше, чем мать. Она была хорошая девушка, добрая. И теперь мать так расстроена…

Хельга сперва удивилась, услышав слово «мать» – о ком это он? Хозяйка этого дома в ее мыслях звалась «госпожа Сванхейд». Печаль сделала Логи разговорчивым: за все те дни, что они провели в Видимире, он едва ли сказал ей столько слов, сколько сейчас. Она не понимала: сердечное расположение толкало Логи именно с ней делиться всем, что важно.

– Еще и потому, что Ингвар… мать говорит, это он виноват… – По лицу Логи было видно, что это обвинение делает его печаль по сестре еще горше. – Что если бы она знала, что до этого дойдет, то не простила бы… не позволила бы ему считаться наследником отца…

– И что тогда было бы?

– Ну… Он мог бы остаться в Кёнугарде, а в Хольмгарде престол получил бы Тородд. Если бы мать так решила, он не посмел бы с ней спорить.

– И что теперь будет… ну, когда он сюда приедет?

Логи помолчал, глядя рассеянным взором на людей в гриднице, но едва ли кого-то из них видя.

– Я не знаю… – пробормотал он наконец, но Хельге было ясно, что ничего хорошего он не ждет.

А еще она поняла, что возможные перемены в Хольмгарде, для Эйрика – тоже часть расчета, обещавшего удачный для него расклад, здесь – мучительный семейный раздор, тоже затрагивающий каждого.

– Если бы мать в то лето не простила его, – продолжал Логи вполголоса, – он мог бы не удержать Кёнугард. Мальфрид с Олегом могли бы вернуться туда… или хотя бы сюда. На здешний престол Олег не может притязать, но здесь она была бы жива.

– Но, может быть, ее сгубила хворь из тех, какие могут настичь в любом месте, – заметила Хельга. – Мы ведь не знаем, что с ней случилось.

– Может, она и в Кёнугарде бы умерла. – Логи понял ее мысль, и лицо его немного посветлело. – Может, та хворь давно в ней гнездилась и Ингвар не виноват. Но сейчас мать очень на него сердита. Не знаю, что будет – он ведь приедет уже со дня на день. Лучше б он задержался, где-нибудь пересидел несколько дней, чтобы она успела остыть. Я скажу ей, что Мальфрид могла бы так же умереть и в другом месте. В смерти Мальфрид это ее не утешит, но все же станет легче…

– Что не ее сын в этом виноват, да?

– Да! Спасибо тебе, ты меня утешила! – Логи ласково коснулся ее руки, встал и ушел.

Хельга осталась на месте, чувствуя в душе разом и довольство, и некую досаду. Что же она делает? Логи она утешила, это да. Но зачем она взялась выгораживать Ингвара перед Сванхейд? Ведь Эйрик и сын его Анунд хотели от нее совсем другого – они надеялись на разрыв между Сванхейд и ее старшим сыном, полезный для Мерямаа.

«Ну и пусть!» – с горячностью ответила Хельга этим мыслям. Если Сванхейд оправдает сына, ей станет легче, а значит, Хельга сделает именно то, ради чего ее сюда послали!

Поведя глазами по гриднице, она вдруг наткнулась на Видимира и удивилась: она и забыла, что он с отцом тоже здесь. Тот смотрел на нее с досадой: видел, как они беседовали с Логи, как его лицо посветлело, как он коснулся ее руки…

И что же? Хельга с вызовом встретила взгляд Видимира и, не удержавшись, показала рукой по помосту, как скачет лягушка.

Уже в темноте в Хольмгард явился санный обоз, привезший с Ильменя Вояну, старшую сводную сестру Бериславы, с ее мужем и челядью, и семейство псковского князя Воислава, где была Альдис – самая младшая дочь Сванхейд, теперь единственная. Вояна со спутниками разместилась у Бериславы, и в избе стало тесновато. До глубокой ночи сестры толковали между собой, и до Хельги сквозь сон доносилось бормотание непонятной славянской речи.

На рассвете Хельга и Берислава были в коровнике и процеживали надоенное служанками молоко, когда туда вошла Сванхейд – в шубке на серых веверицах, с румянцем на щеках от утреннего мороза, с возбужденно блестящими глазами.

– Они будут здесь сегодня! – объявила она, когда девушки повернулись к ней. – Им остался последний переход. Они ночевали в Веряжске, оттуда прислали человека.

– О Макошь, сегодня! – Когда Сванхейд ушла, Берислава заломила руки. – Как мне дожить до вечера!

– Иди домой, я здесь закончу.

В последний день перед возвращением мужа у Бериславы все валилось из рук. Но и Хельга с приближением вечера волновалась все сильнее. Ингвар, старший сын Сванхейд, о котором она так много слышала в последнее время – и больше плохого, чем хорошего, – уже стал в ее воображении каким-то великаном из сказаний. Уже сегодня она увидит властителя, которому ее отец и дядя Эйрик отказались платить дань. Возможно, вот-вот он сделается смертельным врагом ее рода… Находясь под защитой Сванхейд, как ее гостья, Хельга не опасалась за себя, но ждала встречи с Ингваром сыном Олава со жгучим любопытством и опасением. То и дело она касалась какого-то из «ведьминых камней» в своем ожерелье, стараясь напитать душу их твердостью. Пока у нее при себе целых шесть хранилищ удачи, ей ничто не может угрожать!

А если бы осуществились надежды ее родных на Логи, то Ингвар стал бы ей… «деверем», вот как здесь называется брат мужа! Глядя на Сванхейд, Хельга угадывала: та не настолько невозмутима, как хочет показать, ее раздирают и горе, и гордость, и гнев, и она сама не знает, что сильнее. Если бы не приезд Ингвара с войском, если бы Сванхейд жила, как обычно живут женщины зимой, проводя время за пряжей, то болтовня с Хельгой и правда могла бы смягчить ее боль потери. Но сейчас ей было не до пряжи, болтовни и даже не до утешения. Встречая Сванхейд в гриднице, Хельга видела на ее строгом лице только решимость и ни следа слез. Сванхейд рассталась с Мальфрид тринадцать лет назад и не рассчитывала еще когда-нибудь с ней свидеться; она отвыкла от дочери, и весть о ее смерти не вызвала такого бурного горя, как если бы они жили вместе. Но у этой смерти был виновник, который точно так же приходился Сванхейд родным чадом.

Было еще светло, когда сообщили, что войско приближается.

– Он же не всех приведет, кто ходил с ним на Греческое царство? – спросила Хельга у Логи, когда стояла между ним и Хедином близ ворот.

К вечеру она нарядилась в свою лучшую шубку на куницах, покрытую голубым шелком из Булгара, с узорной отделкой, и замечала, с какой завистью скользят по шубке глаза местных женщин. «Из Меренланда, – долетел до нее чей-то голос. – Там этих куниц да бобров несчитано, хоть шапкой лови…» Вокруг гудела толпа знатных гостей, все были в лучших цветных одеждах. Для Ветрлиди, деверя Сванхейд, поставили скамеечку: он оказался так толст, что опухшие ноги его не держали. С другой стороны от Логи стояли Берислава и Вояна; Вояна жаждала увидеть не столько Ингвара, сколько его жену Эльгу, свою сестру, которую ожидали вместе с ним. За работой она столько успела рассказать Хельге о своей сестре, которая стала киевской княгиней: как они росли на реке Великой близ Пскова, как девочками ходили в лес варить кашу медведю… Хельга в ответ рассказала свои родовые предания – о медведе, который посватался к дочери одного человека, о Бьярнхедине, который родился от этого брака и стал ее предком. Все это, а еще сходство их имен вызвало в Хельге такое чувство близости к сестре Вояны и Бериславы, что теперь она не менее их жаждала ее увидеть и познакомиться с ней.

– Но если Эльга едет с Ингваром, значит, он вернулся с успехом? – спрашивала Берислава у Вояны. – Ну, если она захотела провожать его в такую даль!

– А может, он разбит и его из Киева выгнали, – отвечал им муж Вояны, рослый, худощавый, остроносый словенин, по имени Видонег. – Ей и некуда более деваться, кроме как с ним ехать.

– Да тьфу на тебя! – Берислава нахмурилась. – Что ты такие беды пророчишь!

– От слова не сделается!

– Не может этого быть! – Логи обернулся к ним. – Ингвар ведь сам созвал всех родичей, даже ваших псковских. – Он глянул на Торлейва с племянником, последнего из оставшихся в живых братьев Олега Вещего. – Если бы он был разбит, зачем стал бы людей созывать? На сором?

– О чем вы? – тихо спросила его Хельга, не понимавшая разговора по-славянски.

В душе мелькнуло восхищение тем, как свободно Логи говорит на славянском языке. Ничего в этом не было особенного для парня, выросшего среди русов и словен (сама она так же свободно говорила по-мерянски), но когда тебе кто-то нравится, любые его достоинства видятся куда более значительными, доступными только ему.

– Да так, вздор всякий болтают люди. – Логи не хотел переводить ей эти дурные пророчества. – Ингвар не может привести всех, их ведь было тысяч двадцать. Те, которых набирали из киян, из древлян, из радимичей и прочих, кто живет на юге, уже пошли по своим домам.

– И сколько-то людей погибло, – добавил Хедин.

– Слышно, сам Ингорь на десяти лодьях из-за моря воротился, – вставил Видонег.

– Как же без потерь? Но сколько – мы не знаем. Он, надо думать, только варягов приведет, которые отсюда домой за море поедут. Сотен пять или шесть, мать говорила.

Логи не верил, что самые страшные слухи могут оказаться правдивы и брат вернулся на десяти лодьях – когда уходил с тысячей, – но если только вообразить… Сердце обрывалось и жилы холодели от ужаса. Для конунга такой исход войны – гибель, никто больше не потерпит его власти. И для его рода это будет такой удар по чести и удаче, что главной заботой останется сохранить свое.

Толки почти прекратились, люди ходили туда-сюда, притоптывали на снегу, хлопали руками, чтобы не мерзнуть.

Со стороны Ильменя прозвучал рог – это давала знать о себе приближавшаяся дружина. Со двора вышла Сванхейд и встала возле ворот, там, откуда было лучше видно дорогу на льду. Хельга бросила на нее взгляд: королева была невозмутима, но даже Хельга видела, каких душевных усилий ей стоит эта невозмутимость. Она взглянула на Логи: тот хмурился от волнения, и она легонько тронула его за локоть. Он обернулся и благодарно похлопал рукой по ее варежке, но его рыжеватые брови оставались сдвинуты.

Рог прозвучал снова, уже ближе…

Долгожданная встреча обманула многих; Хельга ожидала от нее неведомых потрясений и потому обманулась меньше других.

– Где Ингвар, покажи мне! – шептала она, боясь с желанием, как маленькая, подергать Логи за руку.

Сама она никак не могла увидеть вождя дружины. Позади трубача и знаменосца ехали несколько человек, но ни один из них не выделялся ростом или величественным видом, какого ждешь от конунга.

– Вон он, в середине. – Логи слегка наклонился к ней и показал. – В синей шубе с такими длинными… застежками и отворотами.

– Какая странная шуба! – только и пробормотала Хельга. – Это в Кёнугарде так ходят?

– А ётун знает! Может, у греков…

На самом деле это был болгарский кафтан, полученный Ингваром в дар от его нового шурина, бату Бояна. Но такие же, причем не менее богатые, были на самом Бояне и их спутниках, а собственно видом Ингвар не выделялся. Не только Хельге, приехавшей издалека, но и прочим жителям Хольмгарда было трудно сразу его узнать – его тут видели всего один раз, пять лет назад, когда ему было всего восемнадцать и в Киеве еще правил Олег-младший, муж Ингваровой сестры Мальфрид. Сама Сванхейд угадала, который из всадников, сошедших с богатых, отделанных шелком и резной костью седел, ее сын, только по сходству с Олавом – и еще по сдержанной, властной повадке, привычке находиться под градом взглядов.

Ингвар был человеком совсем иного склада, чем его отец – более решительный и даже резкий, менее мудрый и сдержанный, – но этого Сванхейд пока не знала. Обликом же он так сильно напомнил ей Олава, что она в первый миг растерялась. Ингвар сейчас был на несколько лет моложе того Олава, которого она когда-то увидела впервые, и вспыхнувшие воспоминания прогнали ее гнев. Сейчас, пока он медленно, словно одолевая нерешительность, шел к ней, она помнила только то, что перед нею – тоже ее дитя. Невысокий, с обычным, ничем не примечательным лицом, Ингвар выглядел даже моложе, чем был на самом деле – особенно пока смотрел в снег у себя под ногами. Сванхейд поразило, как молод этот человек – тот, кто воевал с Греческим царством и звался повелителем огромных просторов от Варяжского моря до Греческого. На памяти руси ни один человек, даже из более опытных и прославленных, еще не держал в одних руках столько земель и племен. Она не позволила бы Ингвару жаловаться на то, что он вырос, будто круглый сирота, не зная ни отца, ни матери – так они решили для его же блага. И если ради этого блага он переступил через свою родную сестру – может быть, часть вины лежала и на Сванхейд. Она забыла свои недавние мысли о его вине, и речь ее прозвучала хоть и величественно, но дружелюбно и с глубоким чувством.

– Приветствую тебя во владениях твоих предков, Ингвар конунг… Двадцать лет назад я отпустила тебя из дома ребенком… потом встретила молодым мужчиной, знающим, чего он хочет… и вот теперь принимаю вновь, уже как владыку Хольмгарда и Кёнугарда, огромных владений между Восточным морем и Греческим… Да благословят боги тебя и все твое потомство! – Горячее это пожелание вырвалось из самой глубины ее души. – Да славятся боги, пославшие тебе твои победы! Да не иссякнет их благосклонность к тебе!

Теперь Ингвар стоял совсем близко, в нескольких шагах, и Хельга жадно его разглядывала. Небольшая рыжеватая бородка… брови прямые, светлые, тоже рыжеватые… глубоко посаженные глаза, не понять, кажется, серые или голубые… Нос немного широковат и чуть свернут в сторону, но заметно, только если приглядеться. Не урод, не красавец – вид самый заурядный. Сванхейд выше его ростом! Если бы не богатый заморский кафтан, крытый синим узорным шелком с красной отделкой, не высокая, похожая на шлем, шапка на куницах, крытая красным шелком, его приняли бы за какого-нибудь пастуха или рыбака! Хельга не могла одолеть разочарования. Любоваться оказалось нечем, бояться вроде тоже нечего. Она покосилась на Логи: вот он, пусть ему всего семнадцать, куда больше похож на человека королевского рода!

Одно только ей в Ингваре понравилось: золотая серьга в левом ухе, искусной работы и с красным самоцветом, видно, греческая. Сама она в последние два дня не носила серебряные колечки в ушах, как носят все в Мерямаа – здесь это было не принято и на нее косились с удивлением.

На лице и на руке у Ингвара какие-то красные пятна… обморозился, что ли?

И тут совсем рядом раздался крик – сперва один, потом другой. Вздрогнув от неожиданности, Хельга обернулась: это кричали Вояна и Берислава. Оттеснив Хельгу и Логи, они прошли вперед и в изумлении уставились на женщину, которая встала рядом с Ингваром. Хельга перевела взгляд на нее: совсем молоденькая женщина была невысока – Ингвару под стать, но смугла, скуласта, с темными глазами степного разреза. Женщины некоторых родов восточной мери выглядели похоже. Кто же это?

– Вот моя жена… вторая… – Ингвар взял смуглянку за руку и подвел к Сванхейд. – Огняна-Мария… дочь Пресияна… из рода Петра, царя болгарского…

Вторая жена? Хельга вытаращила глаза. Берислава так ждала приезда своей сестры Эльги, а это, выходит, не она? Но куда делась Эльга? Почему жена Ингвара – какая-то… дочь какого-то царя? В смятении Хельга даже не могла понять, о греческом царе идет речь или о каком-то другом; если о греческом, то неужели Ингвар в походе захватил его дочь?

– Но что с Эльгой? – загомонили разом родичи. – Почему вторая? Откуда? Эльга… Что с ней? Она жива? Неужели…

Берислава снова закричала, ее лицо исказилось, будто она сейчас зарыдает. Изумленная Хельга лишь смутно ухватила суть всеобщего смятения: вместо Эльги дочери Вальгарда Ингвар привез совсем другую жену, а значит… он овдовел? И родичи Эльги, коих здесь с десяток, сейчас узнают свою горестную весть?

Мальфрид, а теперь и Эльга! Хельга взглянула на смущенного и раздосадованного Ингвара другими глазами: хоть он внешности и неприметной, а на деле дракон, губящий знатных женщин!

Оказалось, что все не так плохо: Эльга не умерла, она осталась в Киеве. Живая и здоровая, как заверял Ингвар – насколько он мог быть уверен, расставшись с нею более месяца назад. И тем не менее у него появилась вторая жена, болгарка, не менее знатного рода, чем старшая племянница Хельги Хитрого. Это все выяснилось тут же, перед воротами конунгова двора, и Хельга заметила, как переменились лица всех родичей Ингвара и приближенных Сванхейд. Волнение встречи, приподнятость и воодушевление сменились настороженностью и тревогой. Греческий поход имел какие-то важные, переломные последствия, и Сванхейд, судя по ее лицу, не ждала добрых вестей.

Но она знала, как себя вести, и вскоре уже Ингвар с приближенными под рев рогов вступал в гридницу, за ними валили толпой родичи и гости. Логи повел Хельгу в дом, оберегая ее в толпе; она держалась за его руку, вытаращенными глазами оглядываясь. Казалось, ее несет бурный поток талой воды, среди упавших стволов и смытых изб. Но сейчас будет пир, и все разъяснится.

Положение дел было не таково, чтобы в нем могла быстро разобраться даже Сванхейд, не говоря уж о Хельге. Королева заранее распределила дела по управлению пиром между служанками и родственницами, часть поручение досталась и Хельге, поэтому она не могла непрерывно слушать, что говорится в гриднице, – приходилось выходить в поварню. Родичи и знатные гости сидели с одной стороны длинной палаты, приближенные Ингвара – с другой. Таких людей Хельга никогда не видела и, приближаясь к ним с кувшином меда или пива, дрожала как лист. В дружине Ингвара были молодые и старые, седобородые, славяне разных племен, варяги, русы, даже немного болгар. Болгары казались Хельге более знакомыми, чем прочие, она не раз видела их родичей, итильских булгар, приезжавших в Силверволл по торговым делам.

Но остальные… Богатые греческие кафтаны и рубахи, отделанные шелком и даже целиком шелковые, дорогие серьги, браслеты, перстни из серебра и золота, пояса с серебряными и бронзовыми бляшками только подчеркивали дикость их загорелых лиц, жестких глаз, безжалостных и чуть отстраненных. У многих на лице, на шее, на руках виднелись красные и розовые пятна; Хельга было подумала с испугом, что это какая-то заразная хворь, которой страдает вся дружина, но услышала, как кто-то из них, отвечая на чей-то вопрос, объяснил: это ожоги! Ожоги от «влажного огня»[10], который дождем лился на Ингварову дружину с греческих судов проливе между морем и Миклагардом; не менее тысячи человек там погибло за одно утро от этого огня, утонуло вместе с горящими судами или спасаясь от пламени, которое не гасло даже на воде. Среди этих погибших оказался и юный Эймунд – родной брат Бериславы. Они с Вояной плакали, роняя слезы в кувшины с пивом, но хирдманы Ингвара не сердились, лишь понимающе кивали.

Весь долгий вечер, до полуночи, шли рассказы о походе, но Хельга, к концу едва стоявшая но ногах от усталости и волнения, так и не поняла: с победой вернулся Ингвар или с поражением? Богатые кафтаны как будто говорили о первом, но ожоги на лицах и ожесточение в голосах с этим не ладили. Около половины ратников, варягов, русов и словен, не вернулось – они погибли в Боспоре Фракийском, в сражениях вдоль побережья Вифинии и Пафлагонии, под Гераклеей, в столкновении с печенегами близ днепровских порогов на обратном пути, и тени этих погибших густым роем висели над столом, увеличивая всеобщее смятение. К тому же часть рассказов и разговоров велась по-славянски, и смысл их от Хельги ускользал.

Сам Ингвар, как с изумлением поняла Хельга, провоевал только один день. В то утро, когда русские суда вошли в пролив и на них обрушился «влажный огонь», он был ранен и уже через несколько дней с частью дружины отступил от пределов Греческого царства назад, в Болгарию, где и пробыл до своей женитьбы на этой вот смуглянке. Но большая часть его войска оставалась в Греческом царстве, и хотя к Миклагарду они не приступали, все лето ходили по южному берегу Греческого моря, захватили там несколько городов и взяли хорошую добычу. Возглавлял то войско Мистина, Свенельдов сын, побратим Ингвара, но с ним сюда он не пришел – остался в Кёнугарде. Близ какого-то города люди цесаря дали русам большое сражение, в котором тоже непонятно кто выиграл, хотя крови было пролито очень много; после этого русы и отступили, и недавно, под первым снегом, прибыли в Кёнугард. В те самые дни, когда в Силверволл пришел торговый обоз из Булгара. Из того города – Гераклеи Понтийской – они сумели вывезти всю набранную к тому времени добычу, поэтому считали себя победителями. В доказательство успеха всем родичам Ингвара и знатным людям Хольмгарда были поднесены дары – серебряные милиарисии, золотые номисмы, шелковые одежды, драгоценные чаши, разные красивые заморские мелочи вроде серебряных ложек или костяных резных гребешков.

Поход, принесший добычу, неудачным считаться не может. Но Хельга видела по лицам, по голосам: что-то мешает русам торжествовать, что-то отравляет им сладость меда на этом пиру.

Разливая пиво и мед, Хельга часто подходила с кувшином к дружинному столу, и каждый раз ее пробирала дрожь тревожного волнения, будто ей предстояло покормить с руки медведя или волка. Ингвар привел с собой шесть сотен человек, по большей части наемников из-за моря, и многие из них, как и сама Хельга, не знали славянского языка; она слышала, как Логи переводил, сидя меж одним из прибывших и каким-то стариком из славянских старейшин. Они не трогали Хельгу, но она ощущала на себе пристальные взгляды этих безжалостных глаз и старалась с ними не встречаться. Иногда кто-то обращался к ней, и хотя она почти всегда понимала слова, до ее сознания они не доходили и она спешила отойти, не отвечая.

Уже за полночь Берислава, шмыгая носом, шепнула ей, что Сванхейд разрешает женщинам уйти – подавать больше ничего не надо. К тому времени уже были съедены горы мяса и хлеба, под ногами перекатывались кости. Опустели бочонки пива и меда, голоса мужчин стали громкими, движения размашистыми. Кто-то пел, кто-то задирал рубаху, показывая шрамы от тяжелых ран, кто-то рассказывал о гибели товарищей, уже не в силах сдержать слез. Хельга была рада уйти в избу вместе с Бериславой и Вояной; ее едва держали ноги, голова гудела, но возбужденный мозг долго не давал ей заснуть.

Она пока мало что поняла об успехах Ингвара с греками, но поняла, что и военные, и семейные дела его очень не просты. А значит, предсказывать последствия похода для Эйрика и Мерямаа – такое же полезное занятие, как рисовать пальцем на воде.

Проснувшись утром от плеска воды, Хельга обнаружила, что у лохани умывается мужчина, лет двадцати с небольшим, среднего роста, коренастый, с округлым приветливым лицом и рыжей бородкой. Увидев, что незнакомая девушка на лежанке, плотно занятой родственницами и служанками, в изумлении на него смотрит, он улыбнулся и подмигнул ей.

– Я – Тородд! – шепотом представился он. – Я – хозяин этого дома, но гостей не ем.

– Привет и здоровья тебе, Тородд! – так же шепотом ответила Хельга, садясь. – Наверное, тебе не очень приятно наткнуться в своем доме на толпу чужих женщин, но откуда мы могли знать, что вы как раз в это время сюда приедете!

– Нет-нет, это просто счастье – вернуться из похода домой и вместо одной красивой женщины застать здесь целый десяток! – Тородд снова ей подмигнул. – Ты какая-то наша родственница?

– О, это непросто объяснить! Я – Хельга дочь Арнора, из Силверволла. Госпожа Сванхейд пригласила меня погостить. Мой дядя Эйрик – ее двоюродный брат.

– Твой отец – Арнор Камень? То есть, – Тородд немного подумал, – ты племянница моего двоюродного дяди… ты мне кто-то вроде троюродной сестры?

– Пусть будет так! – Хельга шепотом засмеялась. – Но не кровной.

Разумеется, это Тородд – муж Бериславы, который наконец вернулся в собственный дом. Он пришел, когда Хельга уже спала, поэтому и не сообразила сразу. Наверное, она видела его вчера на пиру, то все незнакомые лица для нее слились в одно. Родной младший брат Ингвара на вид приятный человек – добродушный и приветливый. Сам Ингвар ей вчера показался совсем другим…

От их шепота проснулась Берислава и разбудила Вояну: еще не рассвело, но пора было идти заниматься хозяйством. С прибытием дружины их заботы не закончились, а только увеличились. Разместить всех прибывших в Хольмгарде не было возможности, и часть еще вчера развели по городкам и селением на Ильмене, но сотни три устроились здесь. Для них в Хольмгарде имелось несколько больших дружинных домов, где спали на помостах в два яруса и даже на полу; а еще их всех надо было кормить.

– Если бы Тородд притащил из похода другую жену, я бы его убила! – сказала Берислава, пока они смотрели, как служанки доят коров, и сами помогали доить коз. – Как только Эльга это перенесла!

– И как она перенесла? – полюбопытствовала Хельга.

– Она бросила его! – прошептала Берислава, придвинув к ней голову. – Когда она эту Огняну увидела, то упала в обморок! Мне Тородд вчера рассказал. Ты никому не говори, это они в гриднице не стали рассказывать. А потом она сказала, что знать его не хочет, и уехала в Вышгород. Сказала, там будет жить, и что ему она больше не жена, пока эта болгарыня при нем. Я бы тоже так сделала! Вот посмотрим, долго ли он будет еще князем киевским зваться, когда наследница Олега Вещего – ему больше не жена!

– О-о… – только и вымолвила изумленная Хельга.

Нетрудно было понять: это новость очень важная, в том числе и для Мерямаа, где Эльгу, княгиню киевскую, никогда в глаза не видали. Что из этого может выйти – и Хельга еще не понимала, и никто не понимал, но разрыв с женой, которая принесла Ингвару права на киевский стол, уж точно ему на пользу не пойдет.

Гридница, куда Берислава и Хельга пошли со служанками наводить порядок, напоминала поле боя. Разговоры продолжались еще долго после того, как кончилось пиво; и сейчас еще какие-то двое, так и не ложившиеся, толковали в углу, причем один говорил на северном языке, а другой – на славянском, но это им не мешало; кого каждый мысленным взором видел перед собой, оставалось загадкой. Прочие спали – на помостах, на соломе на полу, так что женщины едва могли пройти к столам и очагу. Было душно, воздух дрожал от разноголосого храпа. Стоял густой запах давно не мытых тел. Служанки принялись выгребать золу, собирать со столов и с пола кости и объедки, отмывать столы, залитые пивом, похлебками, медом, отскабливать пятна воска. Собрали глиняные светильники, чтобы заново залить их воском. У некоторых светильников масло просочилось сквозь пористую глину, но никто не заметил этого вовремя, и на столе остались черные обгорелые круги. Ходить приходилось с осторожностью, выискивая промежутки между лежащими телами хотя бы на ширину маленькой женской стопы; Хельга все время боялась, что на кого-нибудь наступит во тьме, а ее укусят в ответ. Спутники Ингвара – загорелые на греческом солнце, опаленные «влажным огнем», в грязных шелковых рубахах, со шрамами и дорогими перстнями, пока все были для нее неразличимы, но страшны, как звери, умеющие говорить.

С утра, продрав глаза, воинство отправилось в баню – открыли и натопили все хольмгардские бани, стоявшие вдоль протоки. Конечно, от «греческих вшей» они избавились еще в Киеве, где провели около двух месяцев в ожидании зимнего пути, но после месяца в дороге очень нуждались в толковом мытье, стирке и починке.

Болгарскую жену Ингвара тоже поручили заботам Бериславы. Славянский язык той и другой был далеко не одним и тем же, но они все же могли как-то столковаться. На русском Огняна-Мария знала всего несколько слов, и то по части дружинного обихода. Тем не менее она охотно улыбалась Хельге и даже взяла ее за руку, знаками выражая дружбу, хотя едва ли понимала, кто это такая. Вблизи Хельга разглядела, что если болгарка и старше ее, то всего на год-другой; поражала мысль, в какую даль от родного края ту занесла прихотливая судьба и как ей, должно быть, все странно здесь. Сама она, Хельга, все-таки приехала от одной руси к другой, к людям того же языка и обычаев. Берислава старалась держаться с Огняной-Марией приветливо: как-никак, они обе приходились невестками Сванхейд и были одинаково знатного рода, но истинной любви к ней ощутить не могла, видя в ней захватчицу, оттеснившую от Ингвара ее сестру Эльгу. Но если Огняна-Мария и догадывалась о ее чувствах, то не подавала вида, и Хельга в душе уважала ее стойкость.

Об Огняне-Марии и зашла речь, когда Ингвара, отдохнувшего после бани, пригласили к Сванхейд. Она приняла его в спальном покое, где еще висело на стенах кое-что из оружия его покойного отца, а в больших ларях под надежными замками хранились накопленные им богатства. На лежанке с резными столбами раскинулось одеяло на куницах и покрывало узорного шелка – старое, привезенное почти тридцать лет назад от сарацин. На ларях горели фитили в литых бронзовых светильниках – из той же добычи.

– Для чего ты привез сюда твою новую жену? – спросила Сванхейд, стараясь говорить мягче, чтобы в ее голосе не звучало недоброжелательства.

Брак Ингвара с Эльгой когда-то устроили его родители; его новый выбор означал в глазах матери разрыв со всеми их прежними замыслами.

– А ты разве не хотела бы познакомиться со своей невесткой? – с вызовом, означавшим попытку защититься, ответил Ингвар. – Она – из рода Петра, а он цесарь в Болгарии. Не хуже самого Романа, что сидит в Миклагарде, паук старый.

– Куда охотнее я бы познакомилась с моей невесткой Эльгой, что из рода Хельги Хитрого.

– Едва ли она время найдет сюда приехать, – не без досады ответил Ингвар.

Оба они держались настороженно – совсем не как мать и сын после долгой разлуки. Разлука их была слишком долгой, чтобы между ними могла существовать хоть какая-то привязанность: они совсем не знали друг друга.

– Я слышала… – медленно начала Сванхейд, – люди говорят… Ингвар конунг, ты сохранил власть над Кёнугардом? – бросив мяться, что было ей несвойственно, прямо спросила Сванхейд. – Ты еще князь киевский или уже нет? Или ты прибыл сюда с новой женой и дружиной, потому что прежняя жена изгнала тебя из Киева и это теперь все, что у тебя есть?

Она снова вспомнила о Мальфрид. Если окажется, что Ингвар изгнал из Киева сестру, обрек ее на гибель, но и сам власти не удержал, то его вины многократно утяжелят одна другую.

– Ложь! – Ингвар вскинул глаза, и Сванхейд снова поразило, как похож он внешне на Олава и какой несхожий нрав отражается в этих глазах. – Никто меня не изгонял! Я взял ее с собой… так было нужно. Если бы я ее оставил в Киеве, Эльга туда бы не вернулась… из Вышгорода. А если бы она не вернулась… Там в Витичеве сидит тот хрен краснорожий…

– Кто? – Сванхейд выразительно подалась вперед, и Ингвар опомнился: он тут не в дружинном доме.

– Хельги Красный. Братец ее, чтобы его тролли… любили. У него тысяча человек. Если в Киеве не будет князя, он может его занять. Он ведь тоже, жма его дави, племянник Олега! И чтобы он туда не влез, на столе должна быть Эльга. Она его не пустит. Они меж собой разберутся. И еще Мистина там. Но чтобы Эльга вернулась, мне надо было Огняну из города убрать. Я и взял ее с собой. А вернусь – буду сам князем киевским. И еще там Грознята, этот хрен… с огорода. Он мне тоже тут объявил: не буду больше дань платить, буду сам князем черниговским. Чтобы Эльга могла его за жабры взять, она должна быть княгиней в Киеве. Иначе мне было б оттуда не уйти.

Сванхейд молчала, соединив перед собой кончики пальцев и напряженно раздумывая. Ей тем более досадно было, что не оправдались ее надежды познакомиться с Эльгой, что та, кажется, по-настоящему держала в руках киевское наследство Олега Вещего и даже Ингвар это признавал.

– Чернигов отказался повиноваться? – вымолвила она чуть погодя. – Так ты… Роман вас разбил?

– Не разбили нас! – с досадой ответил Ингвар; слишком много раз ему уже приходилось отвечать на это вопрос, заданный вслух или только взглядами. – Не разбили! Мы какие дары всем вчера раздавали – или мало?

– Дары были хороши. Но если ты вернулся победителем, почему Чернигов тебя не принял с честью? От удачливых конунгов не отказываются. Или твоей тамошней родне даров не хватило?

Ингвар глубоко вдохнул несколько раз, стараясь взять себя в руки. Он приехал на север, чтобы просить свою мать-владычицу о поддержке, а как просить помощи, не признавшись сперва, что нуждаешься в ней?

– Прошлой зимой я сама ездила в Видимирь…

– Это где? – Ингвар коротко глянул на нее.

– На востоке. Зао Мстой. – Сванхейд сообразила, что Ингвар, приехавший во владения отцов лишь второй раз, совсем этих владений не знает. – На рубеже наших земель, где кончаются словены и начинается меря. По Мсте дань собираем мы, по Мерянской реке – уже Эйрик. До него там Свенельд ходил и другие люди твоего отца. Ты помнишь, я передавала тебе с Тороддом, что Эйрик отказался платить нам дань после смерти Олава? Прошлой зимой я ездила к нему сама, надеялась уговорить не делать глупостей и держаться нашего старого уговора. Ничего не добилась. Здесь сейчас, кстати, есть твой сводный брат Несвет, он был при той нашей встрече. И он тогда ясно давал понять, что сам не прочь занять престол в Хольмгарде, раз уж тебе он не по нраву.

– Что? – Ингвар снова вскинул на мать глаза, уже со злобой.

Широко открытые, его глаза засверкали, выражение свирепости в чертах делало его непритязательную внешность страшной.

– Да кто он такой, ётун его мать налево!

– Он – такой же законный сын твоего отца, как и ты! – Сванхейд возвысила голос. – И он старше тебя на десять лет. А ты чего ждал – что престол Хольмгарда будет дожидаться тебя десять лет и не найдется других охотников его занять? Ты ведь до сих пор не возведен на престол отца по закону! Тебя еще не было здесь со дня его смерти! У Хольмгарда и правда сейчас нет конунга – как говорил мне Эйрик, и я с трудом находила, что ему ответить! А пока ты не занял место отца, и у Несвета есть надежда.

Ингвар бурчанием под нос отвечал, куда пойти Несвету с его надеждами.

– Теперь я здесь. Я сделаю это хоть сейчас.

Ингвар встал, но Сванхейд молчала и не шевелилась. Он снова сел.

– Я надеялась, что ты займешь свое место и сам покажешь Эйрику, как неразумно было его решение с нами ссориться. А оказалось, ты не можешь удержать в повиновении даже те земли, близ которых сам живешь. Чем ты докажешь, что у тебя есть истинная удача конунга?

«Я жив», – мог бы ответить Ингвар; но мать не поймет, как это много при том, что он пережил, и ей это покажется слишком мало.

Они помолчали; каждый рисовал себе расползание на части той огромной державы, которая лишь начинала складываться. Складываться пока более в надеждах, чем на деле.

– Я готова была отдать тебе престол Олава, чтобы ты соединил в одних руках весь путь от свеев до греков, – снова заговорила Сванхейд. – Я верила, что ты сможешь это сделать, что у тебя хватит сил. И что же? Неужели мне придется разочароваться?

– Ничего еще не кончилось, – угрюмо ответил Ингвар. – Мы ушли, но мы вернемся.

– Ты собираешься на Романа снова?

– Само собой. А вы тут думали, я поджал хвост, да и все? Мы и так грекам показали, что за люди русы. Мистины тут нет, но тебе другие расскажут. Вчера уже рассказали. Мистина до Гераклеи дошел. Это почти там, куда Аскольд когда-то добрался. А Хельги Красный был в Пропонтиде[11]. Миклагарда стены видел и в Никомедии сам как цесарь все лето сидел.

– Но пока и он, и Свенельдич в глазах людей выглядят куда более удачливыми вождями, чем ты.

Сванхейд не стремилась щадить своего незнакомого сына, она хотела точно выяснить положение дел.

– У них у всех была моя удача. Я – их конунг. Я их туда привел. Я был ранен, но послал мою удачу со Свенельдичем. И эти все дары… – Ингвар запнулся.

– Привез он.

– Так привез же. Неудачливые люди привозят только раны, а не кафтаны шелковые.

Сванхейд еще помолчала. Ее быстрый ум уже связал концы: Мистина обрел у греков славу и добычу, Мистина остался в Киеве оберегать стол от соперников Ингвара… вместе с Ингваровой женой, которая больше не желает его видеть своим мужем. А Сванхейд знала, что за человек сын Свенельда, даже лучше, чем предполагал ее сын.

«Так кто там сейчас князь в Киеве?» – холодом пронзила Сванхейд тревожная мысль. Не черниговец Грозничар, не бойкий бродяга Хельги Красный… А тот человек, обладающий силой медведя, ловкостью ящера и упорством текучей воды, чей ум, ловкость и умение нравиться людям Сванхейд не так уж давно испытала на себе… Если Мистина Свенельдич пожелает сам сесть на киевский стол, пока Ингвар здесь, что ему помешает? Права Ингвара на Олегово наследство были получены из рук жены, но если эта жена теперь привечает другого… Расположение Эльги и заслуженная в походе честь сделают Мистину равным соперником Ингвару, хоть он и не королевского рода.

Прикусив губу, Сванхейд при свете огоньков на ларях рассматривала замкнутое лицо своего сына и пыталась угадать, насколько это все понимает он сам. А если не понимает – стоит ли ему говорить, как неосторожно было оставить Мистину с Эльгой? Если они заключат союз против него, из такой дали он не сможет им помешать. Сванхейд почти видела, как рвутся над его головой невидимые нити норн, как расползается и тает удача конунга, навлекая одно поражение за другим. Огонь Босфора, отказ Эйрика, возмущение в Чернигове… разрыв с княгиней Эльгой? Эти нити нужно хватать все разом, но где взять столько рук? Киев, быть может, уже потерян, а если так, не будет и удачи с греками. Затевать сейчас войну с Эйриком можно только от отчаяния – дабы умереть с честью.

– Нет, я не верю, что до этого дошло… – сама себе пробормотала Сванхейд. – И теперь тебе нужно убедить людей, что ты не разбит, чтобы уговорить их пойти с тобой снова?

– Если так все оставить, до нового договора с Романом не довести, то выходит, все было напрасно. Напрасно горели мы, напрасно десять тысяч человек положили.

– Десять тысяч… – Сванхейд, впервые услышав о числе потерь, прижала пальцы к губам.

– Опять будут люди нужны. Надо их убедить. Нанять. Не сразу опять пойдем, сперва прикинем, как под «влажный огонь» этот снова не попасть. Идти нужно берегом. А для этого нужен мир с болгарами и печенегами. Оттого у меня и Огняна…

Сванхейд кивнула: это она поняла. Она поняла и безвыходное положение сына, которому для удержания власти и достижения победы нужны были две знатные жены, Эльга и Огняна, причем обе сразу. Сванхейд усмехнулась про себя: хотя бы трудностями своими и мужеством, с которым он их одолевает, ее сын мог сравниться с героями древности. Мысль эта вызвала в ее сердце первый проблеск тепла. Сдаваться Ингвар не намерен, а значит, ее долг – его поддержать, пока не все потеряно.

– Я думала, ты сможешь сам съездить к Эйрику этой зимой… но теперь думаю, ему пока не стоит знать о наших делах, – промолвила Сванхейд. – Меренланд никуда не денется, там ты сможешь предъявить свои права и через пару лет. Но Эйрик – упрямый старый медведь. Прежде чем говорить с ним, тебе следует укрепить свою удачу. Показать, что к нему за своим пришел победитель и могучий владыка, а не бродяга, лишь бы урвать кусок, где получится.

Ингвар молчал, не в силах выдавить из себя внятную просьбу о помощи. Мать все поняла, но не сказала ему ни да, ни нет. Ему казалось, что сейчас, а не в тот далекий день в Босфоре, когда он лежал на заставе Иерон, обожженный и раненый, не зная, уцелело ли остальное войско, он достиг дна своих несчастий. Лицо Сванхейд в полутьме шомнуши, при блеске начищенных бронзовых светильников, виделось ему лицом самой норны Урд, хозяйки судьбы. Ее-то ему и надо было убедить, что он достоин помощи. Тогда, быть может, эта нить еще и вытянет его на поверхность.

Сванхейд понимала: Эйрику в Мерямаа не следует знать о неуспехе Ингвара, но понимала и другое – скрыть это от него не получится. В Хольмгарде находились два племянника Эйрика, знавшие столько же, сколько и все, а еще Несвет. Со сводным братом Ингвар познакомился в первый же вечер, но Несвет, получивший свою долю греческих подарков, повел себя на удивление сдержанно и даже приветливо. Легко было рассуждать о своих наследственных правах в глуши междуречья Мсты и Мерянской реки или даже на пирах для окрестных словенских старейшин, которые он давал в Видимире на Дожинки и Карачун. Но здесь, увидев Ингвара и его дружину – шесть сотен зверей в шелковых кафтанах, приученных есть с копья, – он разом обрел благоразумие и присмирел. Противопоставить этой силе, пусть даже потерпевшей неудачу, было нечего. Однако если Несвет и был разочарован, то скрывал это великолепно. Хельга диву давалась, наблюдая за ними издали: Несвет охотно беседовал с Ингваром, расспрашивал, выслушивал, всячески давал понять, что поддерживает брата. В эти дни словенская и русская знать много обсуждала Ингваров поход, и разговоры эти были нелегкими. Порадовавшись дарам, хёвдинги и старейшины осознали, что война-то кончилась ничем: между Ингваром и Романом, цесарем греческим, не утвержден мир, даже не шло переговоров, которые могли бы когда-то в будущем привести к заключению «торгового мира». Владыки Киева и Хольмгарда, а также все, кто от них зависим и с ними связан, оказались в непростом положении: на торги Миклагарда у них больше не было выхода из-за войны с греками, а на булгарские торги путь загораживал Эйрик мерянский. С хазарами же отношения были испорчены еще тридцать лет назад, при Олеге Вещем, и недавние подвиги Хельги Красного дела не поправили. Нет, Эйрик не отказался бы пропустить торговцев из Хольмгарда, чтобы продали в Булгаре бобров, а взамен привезли серебра и шелка, но теперь волховским русам пришлось бы заплатить ему пошлину, а значит, признать его независимым владыкой Мерямаа. Сванхейд хорошо понимала: чем сделать это, лучше несколько лет потерпеть без дорогих обновок и торговых выгод, но не закрыть себе путь ко всему этому в будущем. И Несвет, как рассказал Хельге ее брат Хедин, на этих совещаниях поддерживает Ингвара и выражает готовность помочь уладить дела между ним и Эйриком. Глядя, как он приветлив с Ингваром, Хельга едва верила своим глазам: лишь год назад этот человек замышлял захватить Сванхейд в плен, чтобы принудить к признанию его прав. А теперь, казалось, на всем свете у Ингвара нет лучшего друга.

– Несвет же не дурак, – сказал ей Хедин. – Он сидит ровно посередине между Эйриком и Ингваром. Он там не князь, но человек влиятельный. Род его матери в междуречье – из старших, уважаемых. Если между этими двумя будет война, очень важно, на чью сторону он встанет. В его силах преградить войску путь – там болота, реки, идти трудно. Если на волоке засеки поставить – долго держаться можно.

– Но чего хочет Несвет? На чью сторону он встанет? Если он поддержит Ингвара, то Хольмгардом ему уж точно не владеть!

– Да я думаю… – Хедин нахмурился. – Мало ли чем он там владеть пожелает?

– Чем? – Хельга коснулась его руки и заглянула в глаза.

– Есть у нас места и получше Видимиря. Если Ингвар и Эйрик будут воевать, если Ингвар одолеет, а Несвет ему поможет…

– Он хочет получить Силверволл? – Хельга широко раскрыла глаза, изумленная и напуганная этой мыслью.

– Ёлс его маму знает…

Хедин не стремился делать таких неприятных предположений, но они так и лезли на ум, когда он глядел, как Несвет смеется каким-то дружинным шуткам в кругу загорелых, отмеченных шрамами и ожогами гридей. С поддержкой этих людей он добьется куда большего, чем в борьбе с ними, это понять ума хватит.

После этого разговора Хельгу еще сильнее мучило желание побольше узнать о переговорах, но следить за ними у нее не было возможности: с утра до вечера она хлопотала по хозяйству с Бериславой, Альдис и другими женщинами и знала только то, что удавалось услышать на пиру. Смысл происходящего иногда разъяснял своей любопытной жене Тородд; если Хельга еще не спала, ей тоже удавалось кое-что услышать.

А ведь если бы она набралась смелости, то легко могла бы выведать что угодно. За несколько дней Хельга притерпелась к обществу «греческого войска» и уже не так боялась Ингваровых гридей и хирдманов. Стоило ей войти, на нее устремлялись десятки взглядов и уже не отпускали. Разливала она пиво или пекла лепешки на сковороде над огнем, к ней неизменно тянулись чаши и руки; ей улыбались загорелые лица, безжалостные глаза окидывали ее одобрительными взглядами. Хриплые голоса приглашали ее сесть рядом и выпить из серебряной чаши; Хельга, разумеется, не принимала этих приглашений, но отвечала сдержанной улыбкой. Когда страх отступил, присутствие наемников в дорогих кафтанах стало ее волновать, будоражить; они пока еще были для нее на одно лицо, она не думала о том, что кто-то из них мог ей понравиться, но ее возбуждала мысль, что она нравится им.

Для хирдманов, которым еще только предстояло разбогатеть для собственного хозяйства и семьи (а иные и не собирались всем этим обзаводиться), привлекательной выглядела бы и менее красивая девушка, а Хельга в ее шестнадцать лет, с точеными чертами, большими удлиненными глазами и улыбкой, полной сдержанного задора, была истинной красавицей. Дорогое цветное платье давало всем понять, что она – не из челяди, а из приближенных Сванхейд, и никто не позволял себе дерзостей.

Однако здесь Хельгу окружали слишком умелые ловцы. Однажды она шла от столов к бочке, чтобы наполнить кувшин, и вдруг споткнулась, да так позорно, что кувшин отлетел куда-то вперед – благо, он был медный и не разбился, – мутные пивные подонки выплеснулись на устилавший пол тростник, а сама она, нелепо взмахнув руками, упала прямо на колени к какому-то светловолосому здоровяку, что сидел на внешней скамье, обернувшись лицом к очагу.

– Опа! Осторожнее, тростник скользкий!

Он ловко поймал ее и схватил в объятия; Хельга будто упала с головой в облако телесного тепла, запаха, ощущения близости чужого мужчины. В испуге она забилась, с усилием дернулась, оперлась о его бедро, коснулась ногами пола и сумела встать; однако здоровяк не убрал руки, а продолжал сидя обнимать ее за талию.

– Пусти меня!

Хельга в гневе отшатнулась и вырвалась на свободу; здоровяк выпустил ее и даже развел руки, дескать, вот же незадача приключилась.

– Здесь очень скользкий тростник, – повторил он. – Ничего не стоит поскользнуться. Ты не ушиблась?

Он глядел с делано-простодушным видом, однако Хельга в этот самый миг осознала: она упала не сама, а споткнулась о неприметно выставленную на ее пути ногу, и все это – гнусная ловушка. А варяг и доволен, что она барахталась у него на коленях под десятками взглядов и под смех его товарищей.

– Ты не скажешь мне спасибо, что я не дал тебе упасть?

– Ты… – От возмущения Хельга не находила слов.

«Из-за тебя я и упала, ты нарочно подставил ногу!» – хотелось крикнуть, но нельзя же признать, что она попалась на эту детскую уловку. Однако и уйти было нелегко – его колени загораживали проход между скамьей и очагом, и она не могла пройти, не попросив его посторониться.

– Давай хоть познакомимся. Кто ты, Каменная Дева? – Его взгляд скользнул с ее лица вниз, на грудь с ожерельем из «ведьминых камней».

Был он рослым, ширококостным, с крупными чертами лица, мощным подбородком, а лет примерно тех же, что и Ингвар. Пушистые светлые брови, выделяясь на более темной загорелой коже, несколько смягчали жесткость этого лица, яркие выразительные губы выдавали молодость. Светлая борода росла как-то неровно: на правой щеке от скулы к подбородку в нее вдавалась глубокая красноватая проплешина, покрытая мелкими шрамами, ниже на шее тоже виднелись красные пятна от ожога.

– Ты сам сказал: я – Каменная Дева.

Называть ему свое настоящее имя у Хельги не было желания.

– Стейнмэр[12]? Уж не из каменного ли ты народа[13]?

– Может, и так. Дай-ка мне пройти, иначе я и тебя обращу в камень!

Хельга беглым взглядом окинула гридницу, но ни Логи, ни Хедина, ни даже Тородда поблизости не увидела. Конечно, закричи она, найдется, кому ее спасти, но она не хотела привлекать внимания к этой стычке. Не такая уж она беспомощная, чтобы кто-то мог насмерть напугать ее посреди гридницы, полной людей. Желание выразить наглецу свой гнев, поставить его на место боролось с желанием обратить все в шутку, чтобы не длить это развлечение для наемников, чьи щербатые ухмылки окружали их со всех сторон.

– Да, ты была изрядно тяжелой, когда упала на меня, – значительно кивнул светловолосый и болезненно потер колено. – Прямо как целая скала. Чуть не раздавила. Я теперь весь в синяках. Ну, хочешь, я тебя поцелую – я слышал, это верное средство превратить троллиху в девушку!

Он только шевельнулся, якобы собираясь встать, но Хельга отскочила так проворно, как будто перед ней вдруг оказался волк. Наемники радостно хохотали, а у Хельги даже уши загорелись от стыда и негодования. Ничего не оставалось, кроме как спасаться бегством в обратном направлении, где была дверь в поварню и девичью.

– Да постой! – закричал светловолосый. – Кувшин забыла!

И правда. Кувшин. Хельга обернулась.

– Фроди, подай! – Светловолосый кивнул какому-то из своих, к чьим ногам отлетел кувшин.

Ухмыляясь, варяг поднял кувшин и протянул светловолосому. Тот взял его и в свою очередь протянул Хельге. Но она не решалась подойти. Сразу видно – человек самоуверенный и находчивый, не хватало ей еще раз «поскользнуться».

Видя, что она опасается приближаться, светловолосый поставил кувшин на очаг и даже отодвинулся, освобождая дорогу. Хельга подошла, схватила кувшин и отскочила. Лучше обойти через поварню и двор, чем снова шагнуть в ловушку.

– Я Эскиль! – полетело ей в спину, уже когда она пошла прочь. – Эскиль Тень. Будешь искать, спроси – меня всякий знает.

Будет она его искать! Как же – прямо с ног сбилась. Хельга никому ни слова не сказала об этом происшествии – очень надеясь, что слух о нем не дойдет до Логи или Хедина, а если дойдет, они не поймут, что речь шла о ней, – но с этих пор светловолосый варяг с ожогом на щеке уже не сливался для нее с толпой наемников. Проходя по двору или вступая в гридницу, она теперь окидывала путь быстрым ищущим взором – не готовят ли ей случай опять «поскользнуться»? Коварный ловец то и дело попадался ей на глаза: то в гриднице, то во дворе. Она не намерена была с ним разговаривать, ни разу не взглянула ему в лицо, но замечала постоянно. Он как-то так держался, что не заметить его было сложно. И даже не рост и плотное сложение тому причиной, а повадка – самоуверенная, властная, отчасти небрежная. «Фроди, подай!» – даже в том, как были сказаны эти простые слова, сквозила привычка распоряжаться и уверенность, что распоряжение будет выполнено. Да кто он такой? Каков его род? «Я – Эскиль Тень», – он сказал. Он назвал ей свое прозвище, а не имя отца – так делали те, чей отец и прочая семья были далеко и никому не ведомы, среди гридей таких много, а среди варягов почти все. Выходит, он человек незнатного рода, хоть и уверял, что его всякий знает? Внешность его мало что поясняла: после греческого похода многие наемники носили дорогие кафтаны, перстни, обручья, гривны и цепи. Можно было лишь понять, что Эскиль из тех, кого добычей не обделяют.

– Я понял, что значат эти камни, – раздалось однажды, дня через два, прямо у нее над головой.

В это время Хельга наливала мед из кувшина в чью-то чашу; услышав знакомый голос, низкий и уверенный, у себя прямо над ухом, ощутив прямо за спиной присутствие чего-то большого и теплого, она вздрогнула и поставил кувшин на стол. Повернулась, стараясь не пучить глаза от удивления и растерянности. Нельзя дать ему понять, как он ее напугал!

Эскиль стоял совсем близко, опираясь рукой о стол, и Хельга еще попятилась. Он смотрел на ее «ведьмины камни» и держался так, будто они продолжают дружеский разговор, начатый когда-то ранее.

– И что же ты понял? – спросила она, стараясь выиграть время, чтобы прийти в себя.

Хельга с самого детства была умной и бойкой девочкой; благодаря воспитанию она не терялась даже со знатными, облеченными властью людьми, умела держаться почтительно, но непринужденно. Однако здесь было что-то другое: Эскиль, старше ее лет на семь-восемь, по своей повадке казался каким-то столетним великаном, повидавшим столько, сколько обычным людям и за две жизни не увидеть. Из-за этого было жутковато смотреть ему в глаза – они не были злыми или угрожающими, но как будто все время видели тень смерти где-то рядом, не упускали ее из виду, и все остальное по сравнению с этим значило для этих глаз немного.

– Это, – Эскиль кивнул на «ведьмины камни», – сердца тех, кого ты съела. Тролли едят людей, я знаю. А сердца ты высушила и носишь как свою добычу.

– Хочешь прибавить к ним свое? – язвительно ответила Хельга; она сама не знала, что говорит, но молчать было еще хуже.

– Попробуешь достать? – Эскиль улыбнулся левой половиной рта и поднес руку к бронзовым пуговкам шелкового кафтана на груди.

– Сдается мне, твое сердце уже и так из камня, – не глядя ему в лицо, ответила Хельга. – Я вижу его…

– Видишь?

Он расстегнул пару пуговок и отодвинул край, как будто чтобы ей было лучше видно область сердца, хотя, конечно, увидела она только белую ткань сорочки и часть толстой плетеной цепи из серебра. Ей даже показалось, что она различает запах его тела – теплый, влекущий, он был таким неожиданно-приятным, что это причиняло досаду. Чего в нем такого приятного, что может так пахнуть?

– Вижу! – Хельга вдруг ощутила воодушевление, как в детстве, когда играли в норн-предсказательниц. – Это серый камень, неровный, очень прочный…

– Со следами от стрел и копий… Как ты можешь так ясно видеть?

– Это видно… по глазам. – Хельга наконец заставила себя поднять взгляд и посмотреть ему в глаза.

И поняла, что сказала правду: его серые глаза были именно такими.

– Только едва ли твое сердце принесет мне удачу, как вот эти. – Она показала на свое ожерелье и тут же подумала, что зря дала ему лишний повод сюда посмотреть.

– Это ты напрасно. – Его голос звучал спокойно, но у Хельги мелькнуло ощущение, что эти ее слова его задели. – Я – удачливый человек.

– Вот это – знаки твоей удачи? – Хельга глазами показала на красные пятна его лица и шеи, следы ожогов от «греческого огня».

– Ну еще бы! Я выжил, а многие у нас сгорели заживо, или умерли через пару дней от ужасных ожогов, или лишились глаз.

– А выглядит так, будто тебя приласкала сама Хель.

– Может, попробуешь вылечить? – Он слегка подался к ней, и Хельга принудила себя остаться на месте. – Эти твои камни ведь лечат?

– Я недостаточно стара, чтобы вылечить такого ётуна, как ты! – Хельга почти засмеялась. – Обратись к кому-нибудь поопытнее.

– Не вижу тут других лекарок. Если сама не хочешь, может, продашь мне один-два?

– Продать? Мои «ведьмины камни»? – Хельга накрыла ожерелье ладонью.

Впервые в жизни к ней обращались с таким предложением. Даже дети знают: счастливый камень нужно найти самому!

– Ну да. Хорошую цену дам.

Эскиль расстегнул еще несколько пуговок и вытащил из-под кафтана серебряную цепь. На ней висело с десяток разных перстней – золотых и серебряных, с самоцветными камнями и с яркой эмалью, один даже с малюсенькими, как белые маковые зернышки, жемчужинками вокруг зеленовато-голубого камня и по всему золотому ободку. Кажется, это был тот же камень, что назывется «фирузе», только с примесью зеленого оттенка.

– Меняю. – Держа кольца на ладони, Эскиль показал их Хельге. – Один к одному.

Вокруг изумленно загудели, и Хельга осознала, что каждое слово их беседы ловят десятки ушей. А чутье подсказало ей: Эскиль ни на мгновение о них не забывает и говорит все это не только для нее, но и для них.

– Да ему добычу девать некуда – на простые камни золото меняет! – издевательски, но не без восхищения бросил кто-то из толпы.

– Хватай скорей! – посоветовал Хельге другой голос. – За серые камни тебе никто столько не даст!

Эти голоса подбодрили Хельгу, и она подняла нос.

– Эти камни у нас зовутся «глаз Одина». И они – мои друзья, приносящие удачу. Друзей на перстни не меняют!

Эскиль помолчал, потом отступил и даже слегка поклонился, предлагая ей пройти. Она двинулась прочь, и уже отойдя на несколько шагов, сообразила: он не нашел ответа и признал свое поражение! Гордость собой и своей находчивостью залила ее с такой силой, что казалось, под ногами вспыхивают искры. Она рассчиталась с ним за тот случай со «скользким тростником»!

Уже в поварне Хельгу с головой накрыло волнение, о котором она на время этого поединка забыла – было не до него. Надо было порезать копченое сало и разложить на деревянном блюде, но у нее так задрожали руки, так что пришлось отложить нож, сесть и успокоиться. Ее трясло, присутствие Эскиля ощущалось так ясно, как будто он держал ее за обе руки.

Она победила! Победила в поединке, который он сам же и затеял, победила на глазах у всех его товарищей-наемников! Она гордилась своим последним ответом и ничуть не жалела, что отказалась от дорогих колец. А могла бы приобрести часть греческой добычи! Пока что только Тородд подарил ей золотой кругляшок, на котором было выбито изображение какого-то цесаря в венце и с крестиком на макушке, и это уже было немалое сокровище. А могла бы носить кольцо, внушая зависть очень многим. Такие дары очень уважаемы – с ними передают и часть удачи победителей, особенно когда дар получен от не последнего человека в дружине. О положении Эскиля она догадывалась, видя, с каким внимание наемники следят за ним, прислушиваются к его разговору с ней. Она часто видела его в гриднице беседующим с Ингваром – так обыденно, будто они ровня. Но она так и не слышала ничего о его роде. Только по выговору его – такому же, как у ее матери и дяди Эйрика, – угадывала уроженца Свеаланда.

Кое-что она вскоре об этом узнала. В тот же вечер, когда Эскиль пытался выторговать у нее «ведьмин камень», Берислава заговорила с ней. Так повелось, что, закончив подавать угощение и питье – столько, сколько распорядилась дать Сванхейд, – знатные женщины удалялись, оставив дружину и гостей-мужчин пировать. В последние дни Хельга при этом ощущала смутное сожаление, что приходится уходить, как будто она упускала что-то важное. Но пьянеющим наемникам пусть прислуживают рабыни, кого не оскорбит, если в благодарность за пиво их хлопнут по заду.

– Я видела, ты сегодня в гриднице говорила с Эскилем, – начала Берислава.

– Да? – безразлично ответила Хельга, снимая свои украшения и укладывая в мешочек. – Прицепился ко мне – вот же наглец.

– Не советую тебе много с ним болтать, – продолжала Берислава с суровостью опытной замужней женщины, у которой первенцу уже сравнялся целый год! – О его роде ничего хорошего неизвестно. Я спрашивала Тородда. Он даже не знает, как Эскиль попал в войско – пришел с дружиной Хавстейна, скорее всего. Хавстейн был очень уважаемый человек и родовитый. А тот при нем болтался. Хавстейн погиб в том большом сражении под Гераклеей, и после него варяги выбрали своим вождем Эскиля. Он по годам не старше Ингвара, но хорошо умеет с людьми управляться – мне так Тородд сказал. И с кораблем. К тому же он… очень храбрый, – с неудовольствием добавила Берислава; она не хотела хвалить Эскиля, но должна была объяснить причину его славы. – Люди его слушаются. Но каков его род – никто не знает. Тородд говорил, он рассказывает какие-то байки, будто он… ну, словом, то ли он сам чей-то побочный сын, то ли его отец или даже дед, я не знаю. Даже если его дед был побочным сыном Рагнара Меховые Штаны, он не может ни на что притязать. И все это могут быть выдумки. Знаешь, всякий подкидыш себя тешит мечтами, будто он сын конунга, которого похитили из дома враги.

Хельга невольно засмеялась, вообразив Эскиля маленьким жалким подкидышем, забытым какой-нибудь нищенкой на куче мусора. И все же невольно ощутила разочарование – уверенная повадка Эскиля, его властность и уважение к нему товарищей обещали большее. А выходит, он и говорить с ней не достоин – она-то ведь племянница Эйрика конунга, да и отцовский род ее, род Бьярнхедина Старого из Силверволла, самый знатный из всей мерянской руси! Может, потому он так и приступает к ней – коварно и тайком. Как тень…

– А почему – Тень?

– Не знаю. Спроси у Тородда.

Вот еще, подумала Хельга. Она и раньше не собиралась с кем-то говорить об Эскиле, а теперь и подавно не даст повода думать, будто ей есть до него дело!

Хельга надеялась, что больше Эскиль Тень не сумеет вовлечь ее в беседу, да он и не пытался. Для развлечения гостей Ингвар и Сванхейд устраивали разные состязания – в стрельбе, в метании сулиц, по борьбе, – но там Хельга делала вид, будто для нее существуют только Логи и Хедин, а остальные… лишь тени. На третий день Ингварова дружина уехала на лов – отдохнув от путешествия, хирдманы пожелали поразмяться, – но когда они вернулись с добычей, Хельга даже не вышла во двор посмотреть. Услышав где-то знакомый голос, невозмутимо-властный и чуть небрежный, отворачивалась, делая вид, будто очень занята. Она надеялась, что при виде такой холодности Эскиль больше не посмеет к ней подъезжать, и не ошиблась: за эти дни он ни разу к ней не обратился и даже, кажется, на нее не взглянул, будто забыл о существовании Каменной Девы. Хельга чувствовала и облегчение, и разочарование. Похоже, он подкатывал к ней лишь от скуки, а сам, может, и не знает, кто она такая! Она дала отпор, и он выбросил ее из головы.

Пока Ингвар с дружиной был на лову, Сванхейд собрала в шомнуше самых уважаемых из своих родичей-мужчин: Ветрлиди с двумя старшими сыновьями, Тородда, Воислава псковского, Торлейва – дядю Эльги, Хакона сына Эйлава – воеводу из Альдейгьи. Поглядывая на закрытую дверь, Хельга томилась любопытством: грядут значительные события. Благодаря Логи, который тоже там был, она вскоре все узнала.

– Мать предложила все же возвести Ингвара на отцовский престол, и они все согласились, – с явным облегчением поспешил поделиться он шепотом, едва старшие разошлись. – Она сказала, чтобы вое… чтобы прийти к согласию с твоим дядей Эйриком, Ингвар должен быть конунгом у себя дома – должен иметь за собой Хольмгард и всю свою удачу. Иначе он потеряет даже Ки… ну, ему не будет удачи ни в чем, и новый поход на Миклагард будет заранее обречен на провал.

Логи знал – или догадывался, – что Сванхейд предпочла бы утаить от Эйрика мерянского эти соображения, но не мог удержаться от искушения поделиться с Хельгой тем, что для нее важно. А скрыть от Эйрика, что поход минувшего лета принес успех лишь частичный, и так не получится.

– А ты совсем не жалеешь? – вырвалось у Хельги.

Впервые за все время здесь – кроме самой первой встречи, когда Логи рассказывал про лося, который «стал нам не чужим», – она видела его таким довольным: еще не веселым, но уже и не хмурым. У него явно посветлело на душе.

– Жалею? О чем?

– Ну… Ведь если бы Ингвара не признали… конунгом здесь мог бы стать кто-нибудь другой…

– Ты про Несвета? Чтобы ему заявить свои права, придется сперва хотя бы сходить на Миклагард. Не говоря уж о том, чтобы сделать больше, чем сделал Ингвар. Но его мать отреклась от его прав на этот стол навсегда. Есть свидетели – Свенельд и кто-то из его людей.

– Это верно, – пробормотала Хельга.

Не повернулся язык сказать ему: «Это ты мог бы стать конунгом!». А Несвет – тьфу на него.

– Все должно идти… как правильно! – с удовлетворением закончил Логи. – Если нарушать законы, жить не по совести и хватать чужое – боги отнимут удачу и лишат даже того, на что у тебя было право. Поэтому я так рад, что у нас все будет как положено.

Хельга вздохнула тайком. Не то чтобы она рассчитывала на что-то для себя… Она восхищалась Логи и гордилась им, но в глубине души почему-то чуть-чуть его жалела. Из него вышел бы самый лучший конунг, лучше, чем из любого другого в его родне. Ему еще немного подрасти, возмужать, набраться опыта – и им станут восхищаться не только юные девушки из дальних краев, что на полпути к Булгару. Но каково ему придется в жизни с таким благородством? Ведь люди благородные того же ждут и от других – и ошибаются, делаются легкой жертвой чужого коварства. Однако такой, как Логи, даже в поражении сохранит мужество и чистоту души, и даже в смерти будет внушать восхищение, как витязи из древних преданий…

– Но с Несветом и правда нужно договориться – мать так сказала, – добавил Логи. – Гораздо лучше, если он поддержит Ингвара. Если он, сводный брат, будет на его стороне, то никто не посмеет возражать. И для переговоров с Эйриком так лучше.

А ведь Несвета Сванхейд не позвала на этот полутайный совет. Она не считала его настолько своим – не то что родные братья Ингвара, ее младшие сыновья, – чтобы прислушиваться к его мнению. Он был в ее глазах не источником поддержки, а угрозой извне, которую требовалось устранить – не очень большой угрозой, но все же существенной.

«Несвет – человек влиятельный между Мстой и Мерянской рекой, важно, чью сторону он займет», – говорил Хельге брат. Сванхейд рассудила так же. Любопытно – что она предложит Несвету, чтобы склонить его на свою сторону? И чего он запросит?

Ингвар не был мудрец, но самоуверенным глупцом он тоже не был и потому знал: в его кругу есть люди и поумнее, и некоторые дела лучше предоставить им. Сам он и не подумал бы о Несвете: у того не было военной силы, чтобы бороться за наследство Олава, а ничто другое Ингвара не тревожило. Но Сванхейд сказала, что со старшим сводным братом нужно договориться – так и безопаснее, и лучше для чести рода. Ингвар не возражал, но был рад, что переговоры мать берет на себя. Сам он до приезда сюда за всю жизнь, может, ни разу и не побеспокоился о том, что где-то в глуши за Мстой у него имеется сводный брат. С ним же все решили двадцать лет назад, потому Ингвар и оказался в Киеве, чего же еще?

Приглашенный в самую большую хозяйскую шомнушу, Несвет тайком озирался не без мысли: повернись судьба иначе, и он мог бы жить здесь как хозяин. Не один, конечно, – взял бы в жены какую-нибудь цветущую девушку знатного рода, для этого он еще достаточно молод. Но на широкой лежанке меж резных столбов, покрытой куницами и шелком, сидела Сванхейд, а на ларях по сторонам от нее устроились два ее старших сына – Ингвар и Тородд. Логи, как человек молодой и неженатый, на совет сыновей Олава приглашен не был.

– С согласия всех наших родичей мы сегодня возведем сына моего Ингвара, князя киевского, на стол его отца, – начала Сванхейд, усадив Несвета на третий ларь, напротив лежанки. Она говорила на славянском языке, который знала не хуже родного, тем самым ненавязчиво выказывая уважение гостю. – Но для согласия с дедами необходимо согласие всех ныне живущих сынов рода Олава. Тихонрава определила твою долю, когда пожелала удержать тебя при себе, а не отослать в Киев к Олегу, ибо, как сказали ей чуры, смерть тебе принест рука человека из Киева. Но теперь, когда твой брат Ингвар занимает место отца, мы желали бы вознаградить тебя за твою братскую любовь, ибо нам необходимо единство и согласие. Что мы можем сделать для тебя?

Умные люди порой ошибаются, думая, что и другими тоже руководит трезвый, взвешенный расчет. В этом главное понять, с кем имеешь дело, с умным человеком или глупцом, слушающим лишь свои желания. Сванхейд почти не знала Несвета, но угадала в нем человека себе на уме, способного строить далеко идущие замыслы. Его нынешнее дружелюбие к Ингвару ее не обманывало: здесь, в этом доме, при дружине и родне Ингвара, повести себя иначе он и не мог. Но важно было добиться, чтобы он и впрямь принял свою судьбу и смирился с властью Ингвара, иначе его недовольство, даже молчаливое, будет исподволь подтачивать удачу рода. А Ингвар и без того был в слишком сложном положении, которое не получится исправить быстро.

– Госпожа Свандра… – Несвет, хоть и думал об этом немало, с трудом нашел слова, когда к нему обратились с прямым вопросом. – Если дело дойдет до раздора меж вами и Эйриком мерянским…

– Раздора мы не желаем.

– И я не желаю, чтобы не оказаться мне меж вами, как зерну между жерновами. Но если до того дело дойдет, то мне быть на вашей стороне, не иначе. Как брат с братом, я с тобой, Ингвар, во всем буду заедино, иначе деды меня проклянут…

Сванхейд одобрительно кивнула, но с настороженностью ожидала продолжения. Несвет же не мог слишком сильно упирать на возможную войну с Эйриком – тот приходился Сванхейд братом, и они оба не хотели открытого противостояния.

– Но и Эйрик ведь силен… ты сама его знаешь, госпожа. Дойди до войны, кто я ему? Выйдет к нам под Видимирь, раздавит меня и не заметит…

– Чего ты хочешь-то? – Ингвар начал терять терпение. – Прямо говори.

– Хочу я от вас признания, что от Забитицкого погоста до Песи – моя волость, там я сам дань беру и вам две трети отправляю.

– В князья хочешь выйти, – с пониманием кивнул Тородд.

– Род мой не хуже… – привычно начал Несвет и замолчал, вспомнив, что обращается к сыновьям своего отца и только потому весь этот разговор происходит. – Я – Олава старший сын, мог бы всем здесь владеть, – с пробудившейся досадой продолжал он, и Сванхейд обрадовалась в душе: теперь она слышала подлинные его мысли. – Неужто вам… два болота с лягушками для меня жаль?

– Да забирай!

Ингвару больше всего хотелось скорее покончить с этим нудным делом. Мысли его были в Греческом царстве и печенежских степях, что ему Видимирь? Он даже не знал, где эти два болота, столь желанные для его сводного брата.

– Куницу с дыма, из них мне две трети, дружины постой и корм, волок держать в порядке, ратников мне, когда скажу – из отроков и молодцев каждого десятого.

– Ратников не дам! У меня Эйрик под боком. Как узнает, что я тебе друг, станет мне недруг. Разве вот что…

Несвет помолчал, будто задумался.

– Чтобы с Эйриком мир хранить, надо мне и с ним в родстве быть. Тогда и вам, гляди, пригожусь, чтобы согласие во всем меж нами троими утвердить.

– Как же ты думаешь с ним породниться? – удивилась Сванхейд.

– Его племянница моему сыну обещана. Сладится дело – будет и меж нами лад.

– Ты говоришь о Хельге? – медленно выговорила Сванхейд. – Дочери Арнора?

Ей не приходило в голову, что милая девушка с ожерельем из камешков может иметь значение для судьбы хольмгардского стола.

– Да, Эйрикова племянница, Арнорова дочь, что сейчас здесь, у тебя.

– Я не могу ею распоряжаться, – подавляя недовольство от этого запроса, ответила Сванхейд. – У нее есть дядя и отец. Говори с ними.

– Сдается мне, – Несвет пристально на нее взглянул, – ты сама за твоего младшего ее хотела взять.

– Я не думала об этом. Они еще так молоды…

– Чего ж молоды – в самой поре! Я сам в таких годах женился. У меня есть глаза – все примечаю! Твой-то парень только возле девки и вьется! Да мой не хуже! Твой – Олаву сын, мой – Олаву внук! Ты – над женами в роду старшая, как ты скажешь, так и будет.

– Я не стану обещать того, что не в моей власти! – отрезала Сванхейд; это было так, но еще ей совсем не хотелось уступать Хельгу в семью Несвета.

– Обещай, что не станешь за твоего парня ее сватать! Это в твоей власти! А там уж мы своего не упустим!

– Вы это о чем? – вмешался Ингвар, не давая матери ответить. – Что за девка? Кто ее сватает? Рыжий у нас жених, что ли? А чего я ничего не знаю?

– Об этом сватовстве пока речи не было! – настойчиво пояснила Сванхейд. – Я пригласила эту девушку погостить у меня, потому что она мила и приветлива, а мне было одиноко после замужества Альдис.

– Что за девка-то?

– Племянница Эйрика, то есть его жены. Дочь Арнора Камня.

– А это кто?

– Хёвдинг Силверволла.

– А это где?

Сванхейд взглянула вверх, одолевая досаду. Ингвар появился на свет через год после того, как дружина Олава перестала ходить в Мерямаа за данью, ее стал собирать там Эйрик. Даже Тородд никогда не был на Мерянской реке, но он хотя бы был знаком со старшими сыновьями Эйрика, раз-другой приезжавшим в Хольмгард. Ингвар, всю жизнь проведший в Киеве, эти имена и названия слышал впервые.

– На полпути к Булгару! – усмехнулся Тородд, повторяя объяснение Хельги. – А дева эта у нас в избе живет.

– Красивая? – Ингвар повернулся к нему.

– Как дочь самой Фрейи!

– И рыжий ее хочет в жены?

– Не знаю, но думаю, был бы не прочь.

– Отец ее с детства за моего сына обещал! – настаивал Несвет.

Может, это была и не совсем правда, но он видел, что невеста ускользает и нужно любыми средствами вырвать ее из загребущих рук сыновей Сванхейд.

– Пошли! – Ингвар живо встал. – Все пошли! Пусть рыжего найдут. И ты твоего сына найди! И девку! Я хоть посмотрю, о ком речь.

Ингвар был только рад отбросить непонятные ему намеки и увертки – наконец-то суть дела ему стала ясна, и он знал, как его решить. Несвет едва не плюнул с досады, когда Ингвар вышел из шомнуши, и побрел за братьями, бормоча проклятья.

До самого главного ему так и не удалось довести разговор.

Слишком много в эти дни думая об Эскиле – вопреки своей воле и почти того не сознавая, – Хельга упустила из виду, что кто-то может подумать и о ней самой. Вызванная из поварни, где в больших котлах варили похлебку и кашу для обеда в гриднице, она едва успела заскочить к Бериславе и сменить серое платье на крашеное, зеленовато-желтое. Даже не поняла, кто ее зовет и зачем – и обнаружила, что ждет ее не кто-нибудь, а сам Ингвар конунг, стоящий перед своим престолом.

– А что? – Ингвар внимательно оглядел замершую Хельгу с головы до ног и опять с ног до головы. – Девка хороша! В самой поре, это да.

Отыскивая этому объяснение, изумленная Хельга повела глазами по сторонам и заметила справа от конунга Логи, такого же растерянного, как она, а слева – Несвета и Сванхейд, а возле них Видимира.

О боги! Хельга схватилась за «ведьмины камни» на груди. Что-то случилось? Кто-то с кем-то повздорил? Про Видимира она и забыла. Логи, кажется, ни разу с ним не говорил – когда же они успели поссориться? И при чем здесь она? Даже если из-за нее… Какое до этого дело Ингвару конунгу? Логи не маленький ребенок, чтобы бежать жаловаться старшему брату!

Оглядев их всех, Ингвар положил руки на бока и принял властный вид. Этот спор его забавлял; глаза широко раскрылись и засверкали, брови приподнялись, непримечательное лицо оживилось, и стала видна внутренняя сила, способность отдаваться задуманному всей душой и телом, за что собственная дружина любила его даже в несчастии. Впервые разглядывая его вблизи, Хельга отметила шрам галочкой на переносице, заходящий на бровь, уже давний, и другой, тоже побелевший, прямой чертой со лба под волосы. Взглянула на его руки – загорелые и грубые на красно-синем шелке кафтана; на крепких пальцах сидело несколько золотых перстней, а на коже виднелись красные пятна ожогов и старые мелкие шрамы. В этих руках был он весь – прирожденный военный вождь, знавший и взлеты, и падения, для которого жизнь и власть есть сражение, и он никогда не отступает.

– Ингвар конунг… Что случилось? – раздался рядом изумленный голос, и к Ингвару подошел Хедин. – В чем дело… с моей сестрой?

– Это сестра твоя?

– Я – Хедин сын Арнора, брат этой девушки. Что случи… – Хедин равно не мог вообразить, чтобы Хельга обидела кого-то в этом доме и чтобы ее кто-то обидел, а он об этом не знал.

– Завидная невеста у вас в доме выросла! – Ингвар усмехнулся. – Двое сразу к сестре твой сватаются. Младший брат мой Хакон и этот вот отрок…

– Видимир, – подсказал Несвет.

– Видимир, Несветов сын.

– Сватаются?

Не менее прочих изумленный, Хедин оглядел того и другого. Ни о каком сватовстве он не слышал, а сестру по привычке считал маленькой девочкой, для которой «выйти замуж» дело такое же далекое, как для пятилетней.

– Я не знаю… Ее ни с кем не обручали! – В этом Хедин мог быть уверен.

– И хорошо – значит, все равны. Так вот. – Ингвар еще раз оглядел обоих женихов. – Брат мой Хакон и братанич Видимир, Несветов сын, желают оба к сей деве посвататься. Желаете?

– Мы желаем! – сурово подтвердил Несвет.

Логи вопросительно взглянул на мать. Свои желания он знал, но знал и цену слова, сказанного в гриднице и перед столькими важными людьми, а решать свою судьбу без совета со старшими он пока права не имел.

Сванхейд сделала ему легкий знак глазами. У Логи в мыслях был полный сумбур: женитьба на Хельге, о чем он мог только мечтать как о деле отдаленном и почти несбыточном, вдруг стала былью. Что происходит – он не понимал, но понимал одно: мы не можем отступить.

– Я… да. Если ты, мой брат, и наша мать согласны… я хотел бы взять в жены эту девушку.

– Я согласен! – объявил Ингвар. – Но раз уж тут два жениха, надо посмотреть, кто достойнее. Воля моя такова: оба парня, Хакон и Видимир, со мной на греков пойдут, и кто лучше себя покажет, больше славы обретет, больше даров невесте и родне привезет, тот и женись. Согласны?

– Я согласен, – просто ответил Логи, и без того знавший, что ему вот-вот предстоит присоединиться к делам старших братьев.

В свои семнадцать он уже мог бы не только ходить в военные походы, но и возглавлять дружины. А ко времени нового похода он ведь станет еще на несколько лет старше.

Видимир открыл было рот, чтобы тоже сказать «да» – не позволять же сопернику вырваться вперед, – но глянулся на отца. А Несвет глубоко вдохнул, ноздри его раздулись, глаза широко раскрылись. Он понял, чего Ингвар добивается. Не один Видимир, юный, мало что умеющий отрок, ему нужен. Он хочет, чтобы для своего сына Несвет собрал и вооружил целую дружину, и он не сможет отказаться, раз уж междуречье Мсты и Мерянской реки признали его владением. Он думал разжиться шерстью, а тут к его собственным бокам поднесли острые ножницы! В негодовании на подлого брата Несвет не находил слов.

– Отлично сказано, конунг! – К престолу вышел Эскиль Тень. – Я тоже участвую!

Совершенно ошалевшая Хельга перевела на него взгляд, и он чуть заметно ей подмигнул.

В рядах дружины послышались одобрительные выкрики. У Хельги окончательно пошла кругом голова; больше не пытаясь ничего понять, она сосредоточилась на том, чтобы удержаться на ногах.

– Откуда такой выискался? – Несвет обратил на него бешеный взгляд, который не смел поднять на Ингвара. – Неужто и ты из рода Олава?

– С Олавом у меня родства нет, но немного крови конунгов и мне досталось.

– Это как?

– Бабка моя Уна овдовела совсем молодой, – начал Эскиль, будто рассказывал хорошо знакомую сагу. – Она с детства разбиралась в лечебных травах, много их собирала и была очень искусной лекаркой. Однажды она ходила по лесу, и вдруг ей навстречу выскочил олень – самка, олениха, и была она белой как снег. Уна едва успела убраться с дороги. Любопытствуя, что же так напугало олениху, она осторожно прошла вперед и увидела хорошего коня – она запутался в кустах, а узда его была вся в золоте. Больше того удивленная, она прошла еще немного и вдруг увидела на земле человека. Это был молодой мужчина, светловолосый и статный, в хорошей одежде, но глаза его были закрыты, а лицо разбито. Уна попыталась привести его в чувство, а когда он открыл глаза, то они были светлыми и блестящими, как сталь. На Уну он смотрел с таким изумлением, будто никогда не видел женщин.

«Ты – дева альвов? – спросил он, когда она помогла ему сесть. – Ты приняла облик белой оленихи и вынудила меня погнаться за тобой. Куда ты меня заманила? Смогу ли я вернуться к людям?»

С трудом ей удалось его уверить, что она – обычная женщина. Он сказал, что имя его Хроальд. Он так расшибся, что не мог идти; Уна поймала его коня, помогла ему взобраться в седло и отвезла в свою хижину. Там он пролежал несколько дней, пока не поправился; в это время люди Хроальда повсюду искали его и думали, что им завладели альвы. Наконец силы к нему вернулись и он смог уехать, но перед этим оставил Уне свою золотую гривну в благодарность. А к весне у нее родился сын – это был мой отец, Торкель. Он всегда говорил, что не пытается равняться с другими конунговыми сыновьями, но на ту гривну Уна завела хорошее хозяйство и во всем ей с тех пор везло. А значит, немного конунговой удачи есть в нашем роду.

По рядам слушателей пробежал негромкий гул – отчасти насмешливый, но не без одобрения.

– Так и я, – закончил Эскиль, – не могу равняться с законными внуками конунгов, но в том, что касается моей собственной удачи, я никому не уступлю! Как говорил Хникар:

– Без согласия отца никто не может распоряжаться моей сестрой! – Хедин наконец опомнился. – Даже ты, Ингвар конунг! Это хорошо, когда люди, прежде чем свататься, показывают, на что они годны, но кто бы ни вышел победителем, ему все равно придется обратиться к нашему отцу, Арнору Камню! Иначе это незаконно!

– Ну а раз решать ничего нельзя, то и я ничего не обещаю! – отрезал Несвет. – Мы не такие, чтобы задаром дать на себе ездить!

– Я все равно пойду с тобой в поход, если ты позволишь, – сказал Ингвару Логи.

– Пусть девушка пообещает дождаться нас из похода. – Эскиль посмотрел на Хельгу. – И даст каждому из нас по камешку. У кого камешек к концу похода станет золотым, тот и выиграл спор.

«О боги, зачем я только сюда приехала!» Ничего иного Хельга не могла ответить даже мысленно.

– Я ни к чему не стану ее принуждать, – просто и с достоинством сказал Логи. – Будем каждый делать то, чего от нас требует наша честь, и пусть судьба решает, чему свершиться.

– Ты хорошо сказал, сын, и на этом мы, пожалуй, покончим! – Сванхейд вышла вперед и встала рядом с Хельгой, загораживая ее от женихов. – Мне будет очень стыдно перед моим братом Эйриком и перед всей семьей Арнора, если выйдет, что я зазвала Каменную Хельгу к себе в гости, чтобы здесь ее выставляли, будто невольницу на торг. Пойдем, дорогая.

Сванхейд увела Хельгу и сама проводила ее к Бериславе. Мужчины тоже разошлись, ухмыляясь и крутя головами. У Логи вид был несколько печальный, на невозмутимом лице Эскиля просвечивало скрытое торжество. Не так чтобы он надеялся когда-нибудь выиграть спор за высокородную невесту, но, хотя бы выставив себя соперником конунговых сыновей, он приобрел честь в глазах дружины, которые и были для него глазами богов.

До конца дня и следующее утро Хельга просидела в избе Бериславы, не показываясь на люди. Сванхейд, проводив ее сюда, попросила прощения, что допустила это все: для девушки знатного рода нет чести в том, чтобы стать предметом спора, раздора и неизбежных пересудов. Не на это, конечно, рассчитывали родители и дядя Хельги, когда отпускали ее сюда.

Едва королева ушла, явился Хедин, желающий знать, что все это значит. Но Хельга знала немногим больше и не видела за собой никакой вины. С Логи она беседовала только на людях, ни разу не оставалась с ним наедине; о Видимире и не вспоминала. Что Эскиль вмешался, только чтобы их обоих подразнить и подтолкнуть Несвета к решению, Хедин видел и сам.

– Зачем я только сюда приехала! – стонала Хельга. – Но разве я могла знать, что все они здесь соберутся! Я думала, мы будем тихо прясть с госпожой Сванхейд и рассказывать зимние сказки, а тут… целая Валгалла и каждый день бой!

Хедин молча хмурился. Он помнил, что старшие отпустили их сюда, желая что-нибудь выведать насчет будущей судьбы Мерямаа, но не предполагали, что придется иметь дело с самим Ингваром.

– Чего они все от меня хотят? – Хельга была по-настоящему растеряна.

Всякая девушка мечтает, чтобы за нее спорили отважные мужи; но в этом споре Хельга уловила ожесточение, которое не могла объяснить своей красотой. Кажется, больше всех об успехе волновался Несвет, а из трех охотников о ней самой думал только Логи.

– Это, сдается мне, из-за Эйрика… – хмуро сказал Хедин.

– Почему?

– Ну, почему… Здешние конунги с ним в родстве через Сванхейд. Несвет хочет тоже к нему в родню пролезть. Если у него получится… Случись меж ними война, он может не поддерживать никого – дескать, оба родня. Пересидеть у себя на болотах, ни во что не лезть. А кто выиграет, к тому он и примкнет, чтобы своей доли не упустить. По-родственному.

– Сватался бы тогда к Эйриковым дочерям! Дагни тоже Видимиру подойдет!

– Сейчас у Видимира до конунговой дочери нос не дорос! – невесело усмехнулся Хедин. – Пока Несвет – конунг болот лягушачьих. А будут к нему норны подобрее – он и сам вдовец. Может посвататься к Алов. Особенно если думает когда-нибудь Эйрика из Мерямаа вытеснить – тут ему родство и пригодится. Как самому Эйрику.

Хельга знала, что тетя Арнэйд когда-то была за мерянским князем Тойсаром; убив его, Эйрик взял ее в жены и тем подкрепил свое право на власть не только силой, но и древнейшим обычаем. Но ей вовсе не хотелось самой оказаться замешанной во что-то похожее.

– Мы можем уехать? – Хельга с мольбой взяла брата за руку. – Поскорее!

Она без радости воображала долгий обратный путь, но оставаться было еще неприятнее. Мучило детское желание – убежать домой, спрятаться возле мамы и ждать, пока злые ёлсы уйдут.

– Посмотрим, – отвечал Хедин. – Раз уж мы здесь, то хоть узнаем, чем дело кончится.

Больше никто Хельгу не тревожил. До конца дня она играла с годовалой Альвой, дочкой Бериславы, и перебирала свои камешки – только это ее немного успокаивало. Отвязав от ожерелья песчано-желтый округлый камешек, она посмотрела сквозь его отверстие на пылающий в печи огонь и прошептала:

Всю жизнь она старалась не тревожить силу Одина, живущую в этих камнях, без достойного повода, но сейчас всем существом ощущала, как необходима ей высшая защита.

Пряталась она не зря – с того утра сам Ингвар то и дело принимался искать ее глазами в гриднице и досадовал, что ищет понапрасну. Вечером он наконец был возведен на престол Олава: перечислил своих предков, начиная даже не от Одина, а от изначальных великанов, Сванхейд поднесла ему рог с пивом, чтобы он поднял его во славу богов и предков. Несвет был в числе свидетелей, но молчал. Переговоры их со Сванхейд, по сути, провалились: никто никому ничего не пообещал, но Несвет хотя бы смирился с тем, что не мог изменить.

Наутро, поздно проснувшись после пира, Ингвар снова подумал о Хельге. Завтрак пришелся почти к полудню; подлечивая больную голову пивом, Ингвар оглядывал гридницу, но Хельги не видел. Как будто вчерашний спор ему приснился. Однако нет, вон тот длинный парень, кто назвался ее братом, а заодно сыном Арнора Камня, хёвдинга Серебряных Полей, где прадедушка Тородд, по слухам, зарыл под каким-то дубом целую груду серебра – весом как всадник вместе с конем.

– Пойдем, – Ингвар кивнул своему брату Тородду, – поговорить надо.

В гриднице было слишком много ушей – своих, чужих, женских, не пойми чьих. Чтобы потолковать без помех, старшие сыновья Сванхейд перешли в дружинный дом, стоявший здесь же, во дворе. В длинном здании вдоль стен тянулись широкие помосты, где спали плотно один к другому, головой к огню, ногами к стене, а поверху шел такой же широкий верхний ярус. Горел огонь в очаге, дым поднимался под высокую кровлю, просушивая стираные рубахи и порты, развешанные на веревках от входа и уходящие куда-то в темноту дальнего края. Частью помосты были заняты лежащими телами – тех, кто после вчерашнего решил не вставать. Кто-то лениво перематывал обмотки, кто-то осматривал подошвы башмаков, оставленных сушить у очага на колышках, кто-то уже бодро раскидывал игральные кости рядом с храпящими товарищами.

При виде конунга все встрепенулись, но Ингвар сделал знак, что ничего от гридей не хочет и они могут заниматься своими делами. Раздвигая влажные рубахи по пути, братья прошли к очагу и сели на край помоста. На всякий случай Ингвар огляделся, хотя и так знал, что встретить здесь посторонних так же маловероятно, как в медвежьей берлоге.

– Торд, я не понял. Эта лупоглазая, которую мать нашему рыжему то ли сватает, то ли нет…

– До вчерашнего дня мне никто не говорил, что рыжий хочет на ней жениться. Если бы Беряся знала, она бы мне сказала. И она сама тоже ничего не говорила.

– Она – кто?

– Каменная Хельга. – К ним подсел Эскиль Тень. – Ее так называют.

Взглянув на него, Ингвар невольно повел глазами вокруг, будто отыскивая кого-то, кого тут нет.

– Она и ее брат – племянники Эйрика, так?

– Так, – подтвердил Тородд.

– А мы с ним воюем.

– Пока нет. Он пока лишь отказался платить дань и хочет нового договора.

Ингвар скривился, будто раскусил вонючего зеленого клопа, что живет на кустах малины. Он сам хотел нового договора с греками, а Роман цесарь этого совсем не хотел, и даже три месяца гульбы дружин по его землям не смогли его переубедить. А здесь, в своих родовых владениях, Ингвар сам оказался почти в том же положении. Только Эйрик еще не грабил селения по Мсте. Только пока?

– Ну, это почти все равно. – Ингвар знал разницу между «войной» и «немирьем»[14], но оба эти слова уже означали «не мир».

– Не все равно. Была бы война, он не пропустил бы наших торговцев – Регинмода Залива, Финни Крылатого и других. А он их принял хорошо и отпустил, не тронув. Он хочет нового договора, только уже без дани.

– А я хочу новый договор, и чтобы с данью. – На уме у Ингвара было снаряжение нового войска для Греческого царства, и он знал, сколько это стоит. – Я не понял: мать этих двоих в заложники, что ли, взяла?

– Нет. Она их в гости пригласила. То есть девушку. Когда ездила на восток прошлой зимой.

– И что: мы с Эйриком собираемся воевать, а эти двое погостят и так вот возьмут и уедут?

– Это будет неправильно, конунг, – подсказал Эскиль, усмехаясь про себя.

– Ну, так может… – Ингвар вопросительно посмотрел на брата, – сделать с этим что-нибудь?

– Ничего ты не сделаешь. Они оба – гости матери.

Гость в доме – под защитой богов, это Ингвар знал не хуже других.

– Нам бы стоило взять их с собой. Чтобы Эйрик вел себя смирно, хотя бы пока я с Романом дела не решу.

Ингвар помолчал, ожидая от верных соратников предложений. Остро жалел, что тот, кто всегда умел дать ему ценный совет, находится за месяц с лишним пути отсюда.

– Прикажи Логи на ней жениться, – посоветовал Гримкель Секира, давний Ингваров телохранитель. – Тогда и брат ее, как твой родич, не сможет от похода уклониться.

– А как я буду потом с Эйриком воевать, если мой брат на его племяннице женат? И без того-то он нам дядя! Нет, мне надо, чтобы они… как-то сами.

– Или если на ней женится кто-то, кто с тобой не в родстве, – вставил Эскиль.

– Вы и так все – мои люди! – Ингвар вспомнил, как удивил его Эскиль – как и всех прочих – своим «и я участвую». – Сватались бы вы все трое по отдельности, я бы любого из вас поддержал. Логи мне брат, тот парень – братанич, а ты – мой человек. Хорошую невесту тоже заслужил. Но как я кого из вас буду против других поддерживать?

– Твое слово решило бы дело, – просто сказал Тородд. – Одного ты поддержишь, другие отступятся.

Эскиль чуть заметно переменился в лице. Пойти против конунгова слова он не сможет, но и отступать не привык.

– Логи она бы подошла, – продолжал Тородд. – Но все равно ничего не выйдет: мать не разрешит справлять свадьбу, пока Эйрик ничего не знает. Это будет незаконно.

– Ну, с женитьбой, стало быть, не выйдет. Сперва надо Эйрика усмирить, а когда опять станет дань давать, тогда можно и племянницу у него взять… за Логи. Но нужны-то они сейчас. Если бы их как-то… так увезти.

– Только если ты их уговоришь с тобой поехать.

Ингвар еще помолчал. Уговаривать кого угодно на что угодно умел не он, а именно тот, кого тут нет. И его очень недоставало.

– Ну, девушку-то уговорить можно… – с деланым безразличием обронил Эскиль.

– Кто? – Ингвар прямо взглянул ему в лицо. – Ты, с твоей обгорелой рожей? Она вон какая… звенящая.

Именно такой ему показалась Хельга, белорукая дочь хёвдинга – тонкой и звенящей, как серо-голубой стеклянный кубок из Греческого царства.

Был бы здесь Мистина… Но, едва эта мысль мелькнула, Ингвар поспешил ее отогнать. Пять лет назад он отправил своего побратима за девушкой, которая нужна была ему самому. Девушку Мистина привез. Уговорил. Этой зимой Мистина остался улаживать дела в Киеве, что требовало и твердости, и изворотливости. Но на днях мать очень доходчиво объяснила Ингвару, в какой он опасности: если Эльга решит сменять его на Мистину, то киевским князем ему больше не бывать.

– Я уже говорил с ней раз-другой, – продолжал Эскиль. – Только я тогда не знал, кто она такая. Девушка молода, красива, хорошо воспитана, красиво одевается – никто не сочтет странным, что она нравится мужчине.

– А ее брат? – напомнил Тородд. – У него людей всего ничего, но сам похож на человека решительного.

– Надо уговорить девушку, – повторил Эскиль. – Если она согласится с нами уехать, это не будет похищением. А если ее брат станет преследовать…

– А он станет! Ты бы не стал?

– То можно будет прихватить и его с собой.

– Это будет похищением!

– Я ему предложу поединок. Выиграю – он идет с нами в поход. И хотя бы до тех пор, пока мы не решим дела с Романом, к Эйрику он не вернется.

– А девушка?

– А девушку… если я ее завоюю, ты же не будешь против, конунг, чтобы она осталась у меня? – Эскиль улыбнулся левой половиной рта – правая щека не двигалась после ожога, – как будто предлагал выход, приятный для всех. – Твой брат еще молод для женитьбы, а как время придет, он легко найдет себе невесту не хуже.

Ингвар не ответил, стараясь сообразить, не усложнит ли такой ход его и без того непростое положение. Приобрести двух заложников от мятежного Эйрика мерянского было бы отлично. Совсем не зная брата матери, Ингвар на его миролюбие не полагался и был бы рад уверенности, что пока он сам будет в южных степях, Эйрик не приведет рать к Хольмгарду или хотя бы не попробует взять под свою руку восточную часть его владений.

– Ты не забудь про нашего любезного брата Несвета… – начал Тородд.

– Да возьмут его тролли!

– Он хочет эту деву получить. Если мы ее увезем… – Тородд выразительно взглянул на Эскиля, – он будет сильно оскорблен.

– И что? – спросил Ингвар.

– Окажется на стороне Эйрика.

Эскиль хмыкнул: эта угроза не казалась ему существенной.

– Да ничего у него не выйдет, – раздался вдруг голос от стены, и все трое вздрогнули от неожиданности.

– Жма!

– Ётунова шишка!

– Что это еще за тролль?

– Кх-м! – Один из лежащих на помосте у них за спиной откашлялся и медленно сел, сбрасывая плащ, которым укрывался.

– Хамаль! Ну ты восстал, как турс из скалы!

– Я, может, и турс! – Хамаль Берег, второй вождь наемников, потер лысину, протянувшуюся в его полуседых-полутемных волосах до самой маковки; на загорелом черепе были видны, будто реки, вздувшиеся вены. – Да и ты, Тень, – не Бальдр прекрасный! Куда тебе обольщать высокородных дев? Ты ж умеешь только с полонянками…

Хамаль Берег всем троим собеседникам годится в отцы – ему было за пятьдесят, и тридцать лет назад он участвовал в большом походе на Хазарское море. Немного было в дружине людей, переживших два таких знаменитых похода, и в глазах молодых хирдманов Хамаль и правда был кем-то вроде тех турсов, которые создавали мир. Или хотя бы видели, как он создавался.

– Я ее отца помню, Арнора сына Дага, – продолжал Хамаль, когда те трое раздвинулись в стороны, чтобы он мог сесть на край помоста. – Он с нами был у хазар. Их род – самый старый в Меренданде. Они там… от медведя, что ли. Что-то такое они рассказывали, когда мы возвращались через Силверволл.

– Меня тоже не курица высидела! – заносчиво вставил Эскиль.

Так говорил мой дед по матери. А мой дед по отцу был…

– Да слыхал я твои байки, что к твоей бабке залезал под подол Хроальд сын Рагнара – или она так врала в старости.

– Ну а почему это не может быть правдой? Вся округа знает, что Хроальд бывал там.

– Да брось. Даже если это так, ты должен завоевать себе власть конунга, чтобы эта сага о Хроальде и бабке стала походить на правду. А пока ты – удачливый дренг, младший сын Торкеля Козопаса из Моховой Горки, до распутства твоей бабки никому дела нет.

Эскиль промолчал.

– Не надо, конунг, строить замыслы важных дел на женских причудах, вот что я тебе посоветую! – продолжал Хамаль. – Я бы лучше попробовал уговорить того парня, ее брата. Если он захочет уйти с нами, это не будет похищением – мы все здесь такие, кому было скучно дома с бабами. Ни Эйрик, ни этот твой побочный брат не посмеют ни в чем тебя упрекать. А строить расчеты на бабах…

Он махнул рукой, дескать, последнее дело! Эскиль молчал, слегка играя дорогими перстнями, висящими у него на груди. Только когда Хамаль встал, кашляя, и побрел к лохани у двери умываться, Эскиль негромко сказал:

– Не спеши, конунг, дай мне хотя бы несколько дней.

– Ну, разве несколько… – Ингвар, сам не умея обращаться с женщинами, был в душе согласен с Хамалем и многого от этого замысла не ожидал.

– Я уверен, – Эскиль убедительно взглянул ему в глаза, – Свенельдич стал бы бить как раз сюда.

Ингвар в ответ окинул его оценивающим взглядом. «Может, и так, но сумеешь ли ты выполнить то, что он мог бы задумать?» – говорил этот взгляд.

Эскиль опустил глаза, пряча от Ингвара жажду борьбы – причем не с девушкой. Ястреба не волнует борьба с маленькой птичкой – он ведет игру с другими ястребами.

Мысль о том, чтобы скорее уехать домой, не оставляла Хельгу, но Хедин и назавтра ее не одобрил.

– Пока Ингвар здесь, нам с места трогаться не стоит.

– Но я и хочу…

– Послушай! – Хедин накрыл ее руку своей, надеясь, что у сестры хватит ума вникнуть в его доводы, рожденные ночными беспокойными размышлениями. – Мы с тобой – люди Эйрика, даже родичи. А он с Ингваром воевать… ну, не хочет, но будет, если придется. Пока мы здесь, в доме у Сванхейд, нас никто не тронет. Но уйди мы из ее дома… У Ингвара вон сколько людей. И не заметим, как в Кёнугарде окажемся в заложниках. Он-то знает, что это такое – сам в заложниках вырос. Пусть уж он сперва уедет, да подальше.

– А Несвет? – Хельге очень хотелось избавиться хоть от кого-нибудь, кто ее тревожил. – Он-то домой не собирается?

– Пока не слышно такого. Да и куда он без нас поедет? У него пятеро на двух санях – если что, и от волков не отбиться, не то что от людей. Нас дождется.

Необходимость полпути до дому ехать в обществе Несвета и его сына совсем не нравилась Хельге, но делать было нечего: могли пройти годы, пока от Хольмгарда в сторону Мерямаа тронется какая-нибудь иная дружина. Не ратная, хотелось надеяться…

Но нельзя же было сидеть в избе, как в заточении, пока из Хольмгарда уберется Ингвар, а он ничего не говорил об отъезде. К вечеру Хельга собралась с духом показаться в гриднице – надела светло-красное платье, ореховый хангерок, золоченые застежки и стеклянные бусы. Волосы заплела в косу и подвесила к ней литой из бронзы косник со звенящими подвесками-лапками, работы искусных мерянских литейщиц. Такая же подвеска украшала ее пояс. Пусть никто не думает, будто она чего-то стыдится или опасается.

С гордо поднятой головой Хельга вошла, и конечно, все уставились на нее, будто на королеву. По сторонам она не глядела и постепенно успокоилась. Несвет за обедом смотрел в свою чашу, будто с ней одной и желал общаться. Логи чуть виновато улыбнулся Хельге – хотя он-то вел себя достойней всех. Эскиль обнаружился, как обычно, возле Ингвара, у верхнего края дружинного стола, рядом с немолодым, среднего роста кареглазым мужчиной с темной полуседой бородой. На Хельгу Эскиль взглянул с укоризной, непонятной ей, но слегка поклонился, не вставая. Протянул ей свою чашу, она налила ему пива, и он снова поклонился, но вид у него был такой, будто она его обидела, а он прилагает все усилия, чтобы принять обиду с достоинством. А чего он хотел – чтобы она запрыгала от радости, узнав, что к ней сватается безродный дренг? Не посмеялся ли он над ней, якобы вступив в эту борьбу? Куда ему вести жену – в дружинный дом? Туда годятся такие жены, каких на торгу за марку серебра покупают!

Хотя на Хельгу и таращились, ничего страшного не происходило, и вскоре она вновь освоилась. Пока госпожа Сванхейд к ней добра, пусть стыдятся другие. Будет что рассказать своим – и в Силверволле, и в Озерном Доме, когда она опять туда попадет. Алов, конечно, будет возмущена – это она, как старшая дочь конунга, достойна того, чтобы за нее кипели сражения. А тут какая-то Хельга, которую Алов и Виглинд дразнят, что она, как маленькая, собирает камешки…

– Ты все наврала мне, – в разгар этих раздумий прозвучал у нее над головой знакомый голос.

В это время Хельга наливала пиво из бочки в кувшин; от звука этого голоса, негромкого и осуждающе-печального, ее будто огнем пробрало, деревянный ковш замер в руке.

Другая рука, куда более крупная, забрала у нее ковш и повесила на край бочки. Хельга медленно обернулась и с гордым, немного вызывающим видом оперлась о край стола позади себя.

Эскиль стоял к ней почти вплотную – обернувшись, она ощутила его тепло и даже запах. С каменным лицом Хельга смерила его выразительным взглядом, и он покорно отодвинулся.

– Ты мне наврала, – повторил он. – Ты вовсе не троллиха.

– Я не говорила, что я троллиха!

– Ты говорила, что можешь меня съесть. Я испугался. Всю ночь не спал. Вдруг, думал, ты меня заманишь куда-нибудь в темный угол и… голову мне откусишь. Ты, оказывается, просто девушка из Силверволла. А я-то к тебе с чистой душой!

– С чистой? – Этот упрек изумил Хельгу.

Какова же наглость! Она не забыла, как он заставил ее упасть посреди гридницы!

Невольно она взглянула на его грудь – на уровне ее глаз – и Эскиль притронулся к краю кафтана, будто собирался показать чистоту своей души.

– А то как же? Каждую неделю стираю!

Он говорит о душе, будто о рубахе! Возмущенная Хельга все же фыркнула от невольного смеха. Потом взяла свой кувшин, хоть и налитый только наполовину, и отошла. Понимая, что за этой краткой беседой из-за столов наблюдали десятки глаз, она изо всех сил старалась держать невозмутимое лицо, но ей пришлось кусать губы изнутри, чтобы подавить беспокойный смех. Заманит она его в темный угол! Голову откусит! Где же видано такое бесстыдство! И все же больше всего ей хотелось бросить кувшин и захохотать во всю мочь.

Среди спутников Ингвара был один человек, на которого таращились больше, чем на Хельгу. Звали его Боян, он был болгарином, близким родичей Ингваровой смуглянки жены, и приходился младшим сыном болгарскому цесарю. До того Хельга думала, что в мире существует только два цесаря: греческий и хазарский; хазарский цесарь называется каган, но по сути это одно и то же, означает конунга над конунгами. Но оказалось, что с недавних пор и в Болгарии завелся свой цесарь: тамошний князь женился на девушке из рода Романа цесаря, и тот признал его равным себе.

Для Хельги и Хедина уже то было открытием, что кроме Булгара на Итиле есть еще какая-то другая Болгария, и она далеко на юго-западе, на Греческом море и совсем рядом с Миклагардом. Однажды Хельга даже расспросила об этом Огняну-Марию; та сама привела Хрольва, одного из телохранителей Ингвара, который знал и славянский, и русский язык, чтобы им переводить. Оказалось, что западные булгары – дунайские – и правда составляли когда-то один народ с итильскими, но более двухсот лет назад переселились ближе к Греческому морю. Язык их оставался схож с языком булгар итильских, но в той стране, где они осели, жили славяне, поэтому дунайская знать, потомки кочевников, знала славянский. Сходство лиц, одежд и обычаев между двумя племенами сохранялось до сих пор, и Огняна-Мария охотно слушала все, что Хельга могла рассказать об итильских булгарах. Особенно ей понравилось то, что дядя Хельги, Вигнир, женат на булгарке и ее дети растут вместе с детьми от его первой жены-мерянки.

Своим родичем, бату Бояном, Огняна-Мария гордилась и говорила о нем, уважительно расширив глаза. Внешность Бояна вполне отвечала происхождению, отличавшему его от прочих людей. Боковые части головы у него были выбриты, а длинные темные волосы с маковки и затылка заплетены в косу. Бороду он тоже брил, зато носил черные усы. Еще не старый человек – может быть, лет около тридцати, – высокого роста, он имел большие, открытого разреза дымчато-серые глаза, а грубоватые черты смуглого лица хоть и не были красивы, неуловимо притягивали. Повадки он имел мягкие и учтивые, но главное его очарование заключалось в голосе. Низкий и мягкий, он напоминал Хельге о драгоценных булгарских соболях, черных и блестящих, теплых и ласкающих прикосновением. Боян привез гусли и порой пел по вечерам. Он знал только славянский язык и пел тоже по-славянски, поэтому Хельга не понимала слов, но слушала, очарованная, вместе со всеми.

Вечером Хельга уже ушла в избу, собираясь спать, и даже отстегнула одну застежку, как постучала служанка из дома Сванхейд, Бирна.

– Меня прислала госпожа! – крикнула она в щель приоткрытой двери. – Там князь Боян поет! Если хотите послушать, она сказала, приходите.

Хельга пристегнула застежку обратно, накинула чепчик и шубу, и они с Бериславой опять перешли в гридницу. Осторожно пробрались между людьми поближе к очагу и встали возле толстого резного столба. Столы после ужина сняли с козел и вынесли, оставили один у двери, где стояли бочонки с пивом и лежали на широких блюдах остатки хлеба, сала, вяленой рыбы, оставленные как закуска. Вокруг очага были поставлены длинные скамьи для самых знатных, остальные сидели на помостах, а кое-кто и на полу. Боян, в кафтане узорного зеленого шелка, устроился возле очага, на самом видном месте, с гуслями на коленях. Ярко блестели золоченые бляшки его пояса – будто он опоясан солнечным лучом.

– Про что он поет? – шепнула Хельга Бериславе.

Гости из славянских городков на Ильмене и Волхове, из Пскова, здешние русы – все разбирали смысл болгарской песни. Ничего не понимали только Хельга с братом и варяги-наемники.

Берислава прислушалась, стараясь вникнуть.

– Какой-то юнак… то есть дренг, на состязании бросил камень и попал в сад одной… э, вилы… это что-то вроде… ну, девы альвов. Она села на серого оленя и поехала с ним драться… Он ее поймал и притащил к себе домой… У нее были лебединые крылья… Он запер их в ларь…

Тут все понятно: деву на лебединых крыльях встречал даже Вёлунд, князь альвов. Видно, у всех отважных юношей, в одиночестве бродящих по лесу, одна и та же судьба. Но и так слушать было очень приятно: мягкий перезвон струн – было видно, как в свете огня они искрят настоящим золотом, – служил будто сияющей подкладкой низкому мягкому голосу, льющемуся, словно горячий мед. Хельга не понимала слов, но даже радовалась этому: сам этот голос был настолько выразителен и глубок, что, казалось, он несет людям небесные и подземные тайны, разгадки всех миров, и если ты их поймешь, то никогда уже не будешь прежним…

Скользнув случайно глазами по рядам слушателей, Хельга заметила Эскиля – на той же скамье, ближе к ней. Встретив ее взгляд, он сделал такое движение, будто предлагал ей сесть к нему на колени, но Хельга приняла высокомерный вид и отвернулась. Вот еще!

Однако сосредоточиться на пении уже было трудно, Эскиль как будто приманивал ее взгляд, хотя она вовсе не хотела туда смотреть! Тут Берислава слегка потянула ее за локоть: оказалось, что их заметила Огняна-Мария и тихонько согнала с мест кого-то из близко сидящих гридей, а теперь махала им рукой, приглашая сесть. Вслед за Бериславой Хельга пробралась к болгарке между сидящими на скамье и очагом; когда шла Берислава, Эскиль отодвинул с дороги свои колени, но Хельга, проходя, опять на них наткнулась.

Пока Хельга усаживалась и оправляла платье, Боян закончил одну песню, начал другую. Хельга слушала с удивительным чувством, что само ее сердце раскрывает лепестки, один за другим, как цветок, и грудь наполняется свежим ветром. Это просторная, богатая гридница старинного королевского рода, плотно набитая людьми, яркий огонь в большом очаге, блестящие глаза людей, не так давно смотревших в глаза смерти, а также ее удивительное, вдруг возникшее единение с этими людьми, вместе с нею слушавших Бояна, что-то двигало и переворачивало в душе, так что хотелось заплакать непонятно от чего – от волнующего, немного болезненного, но сладкого чувства. Удивительно – ведь это не ее дом, не ее род, она ни с кем здесь не связана кровными узами, кроме Хедина, но чувствует себя неотделимой частью дома Сванхейд и дружины Ингвара, как ни мало эти люди со следами ожогов и ран схожи с нею, Хельгой из Силверволла. И это было такое прекрасное чувство – хотелось, чтобы оно не кончалось.

Но вот Боян закончил петь и слегка кашлянул. Огняна-Мария сказала что-то, встала и направилась к столу, где стоял бочонок с пивом. Хельга пошла за ней: ей все казалось, что эта смуглая женщина из дальней стороны заблудится в обычном доме. Та улыбнулась, увидев Хельгу, и что-то сказала. Хельга улыбнулась в ответ, ничего не поняв. Они налили из бочонка пива в три чаши, вернулись и роздали их Бояну, Ингвару и Тородду; Огняна-Мария снова что-то сказала, обращаясь к Тородду.

– Она говорит: правда, брат ее и собой хорош, и отлично поет, и в любом деле искусен? – перевел Хельге Тородд.

– О! Поет он как сам Браги[15]. – В этом Хельга не сомневалась, но насчет Бояновой красоты не могла покривить душой.

– Человек он ловкий, и робости не замечали мы за ним, – подтвердил Ингвар. – А играет как искусно – хоть самого Царя Морского из глубин вызовет! Вот, когда мы там на Дунае Чернигу хоронили…

– Когда человек в чем-то искусен, ему и красоты не надо, – вставила Вояна. – У нас на Шелони есть один молодец – собой страшен, как нечистик с болота, а поет хорошо, и пляшет, и на гуслях играет – все девки заслушаются, выбирай любую.

– Знаете вы, что об этом Хникар говорил Сигурду сыну Сигмунда? – спросил Эскиль.

– Что это еще за Хникар? – спросил Ингвар.

– Мой дед по матери мне рассказывал о нем. Однажды Сигурд, который потом убил дракона, в сильную бурю плыл на кораблях по морю, – начал Эскиль, и люди вокруг притихли в ожидании новой саги. – Он увидел высокую скалу, а на ней стоял какой-то человек. Он назвался Хникаром и попросился к ним в ладью. Они взяли его, и буря сразу утихла. Сигурд стал задавать ему разные вопросы, а тот отвечал, так как был он самым мудрым человеком на свете[16]. Сигурд сказал:

Хникар сказал:

Хельга слушала с изумлением: она не ожидала от варяга-наемника таких знаний и красноречия. В большой палате было тихо, слышался только уверенный голос Эскиля и потрескивание огня в очаге. Все взоры были сосредоточены на нем, и Хельга, слушая, невольно относила к нему самому все сказанное: его всеми признанная воинская слава, уж конечно, делали его достойным женского внимания. След ожога на щеке – свидетельство этой же славы – скорее следовало счесть достоинством внешности, чем недостатоком; помимо этого Эскиль весьма хорош собой, статен, а богатством кафтана и украшениями может равняться с любым из знатных людей. Обнаружив еще и такие познания, он вдруг показался Хельге безупречным, как сам Сигурд Убийца Дракона, и все «милости Фрейи», казалось, были созданы именно для него.

Когда он закончил, еще какое-то время стояла тишина, весьма лестная для сказителя. Потом по скамьям пробежал одобрительный говорок, кто-то засмеялся.

– Глядя на тебя и не подумаешь, что ты так премудр! – раздался недоверчивый голос Несвета.

Хельга только сейчас его заметила в полутьме: он стоял, прислонившись плечом к другому столбу.

– Не всегда стоит судить о человеке по наружности, – спокойно ответил Эскиль; он видел, что произвел впечатление, и тайком упивался этим, пряча удовольствие за невозмутимостью.

– Смелостью хвалятся те, кому больше похвалиться нечем, – поддержал отца Видимир. – Когда у человека нет ни рода, ни имущества, ни чести, ему только и остается, что размахивать топором направо-налево, а если он при этом потеряет свою никчемную жизнь, то никто о нем и не пожалеет!

– И остается ему только выдумывать сказки про сына конунга, который-де ночевал у его бабки!

Несвет не простил Эскилю вмешательства в спор женихов, хотя тот не был виноват в том, что желанного ответа Несвет не добился.

Эскиля, кажется, эти нападки не очень задели – он видел, что они вызваны завистью, да и другие тоже это видели: женщины переглядывались, усмехаясь. Он хотел что-то ответить, но ему помешала Хельга – к ее собственному удивлению.

– Почему же придумывают? – вырвалось у нее. Она сама испугалась своего вмешательства, но десятки лиц уже повернулись к ней, и было поздно отступать. – Бывает и так, что даже гости из Альвхейма приходят к людям – и мужчины, и женщины. Предком нашей матери был Асбранд Снежный, а он родился от Скульд, дочери конунга альвов. И это правда, это сразу видно… если заглянуть ей в глаза.

– Даже если и так, едва ли Арнор Камень будет очень рад породниться с внуком женщины, которая… – начал Несвет.

Эскиль чуть заметно подался вперед; его лицо переменилось.

– Умела оленихой оборачиваться, – ловко вставил толстяк Ветрлиди. Он сидел у огня на своей любимой скамеечке, которую особый раб везде носил за ним, если дяде нынешнего конунга случалось куда-то перейти своими ногами. – Ты же это хотел сказать, Несветушка?

– Ну а что же еще? – Несвет засмеялся, пытаясь придать своим словам вид добродушной шутки. – Ты, Ве́трушка, на ногу нынче не слишком проворен, а острым словом меня-то опередил.

Эскиль медленно встал с места. Он не пытался выглядеть угрожающе, но само его лицо, внешне невозмутимое, выражало полную готовность постоять за свою честь, не считаясь со средствами; настороженные лица хирдманов вокруг него ясно говорили, каковы могут быть эти средства. Быстро на них глянув, Хельга поняла: они готовы вмешаться, если возникнет драка. На чьей стороне – было ясно.

– Каким бы ни было мое наследство, – неторопливо начал Эскиль, прямо глядя на Несвета, – я скорее умру, чем откажусь от него. Чем бы мне это ни грозило.

Теперь Несвет переменился в лице и стиснул зубы. Ноздри его дрогнули, словно «молот Тора» готов сорваться в полет и обрушиться на врага. Хельга вспомнила: Несвет не стал конунгом, потому что его мать отказалась за него от престола, убоявшись, что отрока сгубят недруги в далеком Кёнугарде.

А Сванхейд не убоялась, хотя ее дитя было всего четырехлетним. И вот теперь Ингвар сидит здесь как конунг, а у Несвета нет надежды на власть, даже если Ингвар погибнет – у того уже растет собственный сын.

– Не хватит ли на сегодня сказок? – подала голос Сванхейд со своего кресла на возвышении; она говорила без тревоги, лишь немного устало.

– Нам пора! – Берислава встала и взяла Хельгу за руку. – Засиделись мы.

Та без возражений последовала за ней, смущенная своим участием в этой беседе. За ними отправился и Тородд.

– Я думала, сейчас Несвет скажет, мол, твоя бабка мужиков в лесу подбирала и к себе в постель укладывала, лишь бы согреться! – делилась Берислава с мужем, когда они оказались у себя в избе. – Ну а этот же не стерпит, морда настырная. Я так и думала: сейчас в драку полезет!

– Да мы б не дали ему Несвету лицо разбить, – успокаивал ее Тородд. – Столько людей вокруг – за руки бы схватили, растащили. Но шум вышел бы знатный, да. Все-таки Несвет – сын конунга, а Эскиль… Его после похода в дружине уважают очень, он и того… забывается немного.

– Что же Ингвар его не осадит? Я видела: будто с равным с ним говорит!

– Что нравится дружине, то нравится и ему. Будет ведь и новый поход, такие люди нужны.

Хельга завернулась в одеяло, укладываясь на помосте возле Естанай. Но, закрыв глаза, невольно рисовала себе: вот молодая женщина с корзиной идет по лесу, вот ей навстречу выскакивает белая олениха, потом она видит коня с золотой уздой… А потом светловолосого мужчину на траве… Вот он открывает глаза… Как у Эскиля – серые и уверенные, хотя и затуманенные немного, и она видит свое отражение в этих изумленных глазах. Наверное, та Эскилева бабка, Уна, была хороша собой, если ее приняли за деву альвов.

Вдруг Хельга сообразила: Эскиль чем-то напоминает ей дядю Эйрика, оттого и кажется, что она когда-то его знала, хотя этого никак не может быть. Дело не в том, что он тоже рослый и крепкий – Эйрик ростом выше и вдвое старше. Их роднит эта уверенная повадка, невозмутимая вера в свою силу. Но есть между ними значительная разница: если Эйрик твердо знает, что кровь асов в его жилах заставит все на свете идти по его воле, здесь даже волноваться не о чем, то Эскиль помнит: само ничего ему в руки не упадет, за исполнение своих желаний надо сражаться. И для победы он твердо рассчитывает на свою собственную силу. Это было странно для Хельги, привыкшей, что даже в разговорах с «ведьмиными камнями» ее поддерживает сила предков, вплоть до Бьярнхедина Старого, что был родным сыном медведя. На кургане Бьярнхедина близ Силверволла стоит святилище, там отец приносит жертвы за весь Бьюрланд, как делали до него его отец и дед. Оттого Хельга привыкла ощущать, что ее сила уходит корнями в землю, питается из глубин старинного рода, как родник, что выносит на поверхность чистую воду – кровь матери-земли. Тревожно, наверное, отправляться за море, где этой силы уже не чувствуешь…

С этими мыслями Хельга заснула, не успев дойти до вопроса: что эта настойчивость Эскиля обещает ей самой?

– Выходит, не удалось мне тебя удивить.

Хельга выпрямилась. Ёлс твою ж овду! Она никогда не произносила вслух ничего неподобающего знатной деве, но сейчас выражения, слышанные от мужчин Мерямаа, сами приходили на ум. Уж здесь, сейчас, в поварне рано утром, пока еще и не рассвело толком…

Медленно она обернулась. Выразительным движением отложила подальше нож, которым резала вчерашний сыр, пока сегодняшнее козье молоко охлаждалось в бадье со снегом.

– Я поняла кое-что! – Со сдержанной яростью она взглянула, подняв голову, в лицо Эскиля при свете огня в очаге под котлами. – Про тебя. – И с трудом сдержала желание ткнуть его пальцем в грудь.

– Что ты поняла?

– Почему – Тень. Что за глупая привычка так подкрадываться к людям?

В общем, не надо было большого искусства, чтобы подойти к ней незаметно – в поварне вовсю трудились служанки, мололи жерновами зерно, чистили рыбу, оттирали котлы. Стоял говор, скрежет, грохот, заглушавший шаги. Скорее возмущение Хельги относилось к неожиданности появления Эскиля. Почему он не оставит ее в покое? К тому же она сама сейчас мало отличается от служанок – в сером некрашеном платье из грубой шерсти, в холщовом переднике, а на плечах бурый толстый платок.

– Вовсе не глупая. Очень полезная привычка.

– В Грикланде – может быть. Но здесь-то где твои враги?

– Надеюсь, здесь их нет. – Эскиль взял со стола ее нож, попробовал пальцем остроту, посмотрел зачем-то вдоль лезвия, будто хотел оценить качество кузнечной работы. – Но если кто напрашивается – я готов.

– Чего ты от меня хочешь?

– Я надеялся тебя удивить – когда рассказал, что моим дедом был Хроальд конунг. А у тебя, оказывается, прадед был полуальв. Можешь считать, что ты меня уела.

Эскиль склонил голову, признавая свое поражение.

– Я не собиралась с собой состязаться.

– Ну и хорошо. – Эскиль поднял на нее глаза и улыбнулся. – Раз мы наконец во всем разобрались, давай уже помиримся.

– Я с тобой не ссорилась! – заверила Хельга, чувствуя, как служанки пялятся на них, отвлекаясь от своих хлопот.

– Тогда чего ты смотришь на меня, как будто я змей Нидхёгг?

Хельга глубоко вдохнула, потом еще раз. Нужно успокоиться. Эскиль, конечно, наглец, но в чем она может его упрекнуть? Своим волнением и досадой она лишь выдает, как сильно на нее действует его грубоватое обаяние. После вчерашнего оно стало пугать ее еще сильнее: не в силах подавить восхищение, она чувствовала, что вот-вот соскользнет в пропасть, где Эскиль Тень станет господином ее души, и разум едва удерживал ее на краю.

– Если бы я была служанкой, Биркир уже побил бы меня палкой, за то что я не работаю, а только болтаю.

– Ты не служанка, и госпожа Сванхейд тебя не для работы сюда позвала… Но ведь и не для того, чтобы выдать за своего рыжего сына?

Хельга заметила, как Эскиль опустил взгляд с ее глаз на губы, и что-то в его лице навело ее на опасение, что он подумывает ее поцеловать. Не может быть, чтобы его дерзость простиралась так далеко… Хельга усилием воли заставила себя не попятиться. Пусть не думает, что она боится даже стоять рядом с ним.

– А где ты берешь эти камешки? – Эскиль посмотрел еще ниже, на ожерелье, видное из-под платка у нее на плечах. – Никогда таких не видел.

– Их находят у воды.

– Научи меня их искать.

– Это забава для маленьких детей! – Хельга усмехнулась, мельком вспомнив Арни-младшего. – Ты разве не собирал «ведьмины камни» в детстве?

– В детстве? – с недоумением повторил Эскиль, будто впервые слышал это слово.

И тем не менее Хельга легко представила его мальчиком лет восьми или десяти – крепким, с бойкими глазами и падающими на широкий лоб льняными волосами.

– Или ты, как положено сыну конунга, начал упражняться с мечом и щитом, едва научившись стоять на ногах? Я когда-то слышала, Рагнар Меховые Штаны участвовал в одной битве, когда ему было всего шесть лет. Правда, его при этом держали на руках.

– А ты не хотела бы поучаствовать в битве?

– Я? Я же не валькирия.

– А была бы ты валькирией, как Висна, – знаешь, она была в битве при Бровеллире и держала стяг, – ты могла бы пойти с нами на греков. Повидала бы Миклагард и Греческое море. Там все совсем не такое, как здесь. Все время тепло, растет виноград, всякие такие штучки, вроде яблок, только еще больше и вкуснее. Там огромные каменные дома, очень красивые… Знаешь, что такое мрамор? Это камень, но он бывает разных ярких цветов – желтый, красный, голубой, зеленый, белый, – и гладкий, как шелк. Из него построены огромные дворцы, богам в таких жить впору, и них полы и стены выложены разными узорами из мелких кусочков стекла разных цветов, а прямо в домах и во дворах есть… – Эскиль беспомощно пошевелил рукой, не имея подходящего слова, – ну, как бы источник, только он бьет не из земли, а из мраморной стены, из пасти льва из бронзы, и вода стекает в огромную чашу, тоже из мрамора. А сколько там разных сокровищ! Ну что, ты не надумала сменять какой-нибудь счастливый камешек на это вот? – Эскиль хлопнул себя по груди, где висели перстни на серебряной цепи. – Я от своего предложения не отказываюсь.

– Я поразмыслю насчет того, чтобы стать валькирией, – благосклонно, стараясь подавить смех, ответила Хельга. – И тогда сама раздобуду себя перстни еще получше твоих. А теперь уходи-ка отсюда, иначе придет великий Один и отвесит всем валькириям тумаков за болтовню!

– Я в гриде буду.

Эскиль послушно повернулся и пошел к двери. Хельга снова взяла свой нож и повернулась к сыру, когда Эскиль ее окликнул:

– Стейнмэр!

Она обернулась.

– Если будет надо, я подержу тебя на руках!

В этот день Ингвар с ближней дружиной опять отправился на лов, пригласив с собой обоих родных братьев, и Хедина, и Несвета с сыном. Когда ловцы уехали, Хельга испытала странное чувство: и облегчение, и разочарование. Хорошо, что хотя бы до вечера «находчивая тень» не возникнет у нее за плечом и не вынудит лихорадочно подыскивать ответ; но без возможности увидеть среди хирдманов эту светловолосую голову, лицо со следом ожога на правой щеке весь конунгов двор показался ей пустым и скучным.

В Хольмгарде к этому дню стало потише: ильменские старейшины, получив свою долю греческих даров и разведав, чем дело кончилось, стали разъезжаться по домам. Семейство Вояны собиралось к себе на Шелонь, и ее дядя по матери, псковский князь Воислав, тоже, но Альдис, желая подольше побыть со своей матерью, уговаривала мужа и свекра задержаться еще на несколько дней. Пока мужчин не было, женщины уселись в гриднице на короткой скамье близ возвышения, где стоял престол. Сванхейд сидела в своем резном кресле и тоже шила, но игла медленно двигалась в ее руках, украшенных дорогими перстнями, а лицо было задумчиво.

У Хельги никакой своей работы не было, и она попросила прялку. Уж сколько времени она не пряла – даже руки немного забыли. Обычно это занятие затягивает, успокаивает, приводит мысли в порядок. Однако сегодня мысли Хельги то и дело обращались к Эскилю; строго говоря, ей толком не удавалось подумать о чем-нибудь другом. Он занял в ее голове столько места, что другое там просто не помещалось.

После сегодняшней встречи уже нельзя было сомневаться: она ему нравится. Ну, или он хочет, чтобы она так думала. Нельзя же верить, что взрослого мужчину, повидавшего Греческое царство, привлекают камешки с дырочками! Глаза его, голос, даже то, как он стоял рядом с ней, – все выдавало влечение, это и волновало Хельгу, и тревожило. Девушка взрослая и для своих лет весьма сведущая, рядом с Эскилем она чувствовала себя ребенком. За те семь или восемь лет, что их разделяют, он повидал слишком много дальних стран, пережил слишком много опасностей, и это сделало его существом какой-то другой породы.

И почему она не догадалась прямо у него спросить – зачем он вмешался в спор Логи и Видимира? В самом ли деле хочет взять ее в жены – если вообразить, что это возможно? Почему она не задала ему этот вопрос утром в поварне, ведь был такой хороший случай! Неизвестно, представится ли другой.

Хельга вспоминала серые глаза Эскиля, его лицо, слегка склоненное к ней. Ничего неприятного в его лице нет – кроме этого красного пятна в мелких шрамах, память огненной битвы в Боспоре Фракийском. Но даже это… если подумать… не слишком его портит. Когда он смотрит так приветливо, когда в эти серые безжалостные глаза смягчаются и светлеют от удовольствия видеть ее, он не так уж и плох. Даже почти красив… Хельга вдруг представила, как можно любоваться этим лицом, если испытывать к нему любовь… сердце оборвалось и загорелось. Удивляясь, почему при первых встречах Эскиль вовсе не показался ей красивым, Хельга еще не могла по неопытности своей понять: не только красота привлекает любовь, но и любовь делает красивым все, на что упадет ее взор.

От этих мыслей ее отвлекла Огняна-Мария: помахала рукой и сделала знак, приглашая подойти. Хельга оставила прялку и перешла к ней ближе; Огняна-Мария усадила ее между собой и Альдис.

– Мария спрашивает: правда ли, что твоя мать приехала из-за моря в одиночку, чтобы отыскать здесь своего мужа? – сказала Альдис. – Она слышала от нашей матери, что твоя мать когда-то здесь побывала.

– Да, это так. Это было больше двадцати пяти лет назад, тогда никто из нас еще не родился.

– Она спрашивает, как так вышло, что твоей матери пришлось ехать одной так далеко?

– Моя мать когда-то была замужем за человеком по имени Ульвар, – начала рассказывать Хельга, делая остановки, чтобы Альдис могла перевести Огняне-Марии на славянский язык. – Она вышла за него, когда ей было шестнадцать лет, в тех краях, где она родилась, в Свеаланде. Он был торговым человеком и часто ездил по викам и торговым местам с разным товаром. Лет через пять он однажды уехал и не вернулся. Говорили, что корабли тех людей, с кем он плыл, ограбили викинги, и какое-то время все думали, что он погиб. Но через несколько лет пришли вести, что Ульвара видели живым, а потом к матери однажды приехал человек и сказал, что он ходил на сарацин вместе с большим войском из Гардов и в этом же войске был Ульвар. Тот человек рассказал, что Ульвар устроился жить в Мерямаа и не хочет возвращаться в Свеаланд. Он передал, что если жена, то есть моя мать приедет к нему, он будет очень рад. Она сначала сомневалась, что сможет одолеть такое путешествие в одиночку, но потом нашла надежных людей, которые взяли ее на корабль, который шел из Бьёрко в Альдейгью. И так она припыла в Альдейгью, а потом с теми же людьми доехала до Хольмгарда. Отсюда те торговые люди повернули назад, а она несколько месяцев, до начала зимы, жила вот здесь… Госпожа Сванхейд была так добра, что разрешила ей погостить, пока сборщики дани не поедут в Мерямаа и не отвезут ее в Силверволл[18]…

Хельга огляделась, впервые за все эти дни с необычайной ясностью осознав: двадцать пять лет назад ее мать бывала в этой гриднице, наверняка сидела на этой же скамье, видела эти же стены со звериными шкурами – покойный Олав конунг увлеченно охотился на крупного зверя, – эти же разноцветные щиты (или очень похожие), тоже ходила вдоль этих самых столов с кувшином пива в руках… Может быть, даже кувшины были те же самые – добычу сарацинского похода сюда доставили за год-другой до появления Снефрид.

– И что – она встретилась со своим мужем? – перевела Альдис вопрос Огняны-Марии. – Он ей очень обрадовался?

Подбирая ответ, Хельга взглянула в глаза болгарки. Огняна-Мария, кажется, была искренне увлечена рассказом: ее большие карие глаза в длинных черных ресницах ярко блестели, взгляд был теплым, участливым. Все же, отметила про себя Хельга, хоть восточные черты и выделяют жену Ингвара среди здешних женщин, она по-своему очень красива: нежный овал лица, высокие скулы, черные тонкие брови блестят, как соболий мех.

– Нет, она не смогла с ним встретиться. Он погиб в сражении незадолго до того, как она приехала, – пока она была в пути.

– Ах, какое горе! – Огняна-Мария ласково коснулась руки Хельги, как будто это горе выпало ей самой. – Должно быть, она была в большой печали.

– Ну, наверное… поначалу, да. – Хельга не могла считать большим горем то событие, благодаря которому ее отцом стал Арнор Камень, а не Ульвар Любимец Норн. – Но ведь она до того не видела мужа лет пять и от него отвыкла. Сперва она горевала, конечно, но ей понравилось в Силверволле, и она решила там остаться.

– От мужа ей осталось наследство? Дом, хозяйство?

– Нет. – Хельга слегка засмеялась. – У него было небольшое хозяйство, но его уже получила его вторая жена, мерянка. Ее зовут Кеганай, она сейчас у нас в доме старшая над служанками. А моя мать потом вышла за нашего отца.

– Она – очень отважная женщина. Не страшно ехать за море со своим мужем, когда ты его любишь, но ехать одной, не зная, доберешься ли живой до места и застанешь ли его в живых…

– Я бы не смогла, – вставила от себя Альдис.

– Ты ведь тоже поехала с мужем за море, – сказала Хельга Огняне-Марии. – Для этого тоже нужна немалая отвага.

– Когда ты любишь мужа, тебе ничего не страшно! Страшно одно – расстаться с ним. А я полюбила Ингвара, едва его увидела, и боялась только, что мой родич Боян не сумеет устроить нашу свадьбу. Мне даже пришлось ненадолго бежать из дома…

– Бежать из дома… – перевела Альдис и сама удивилась: – Это как? С Ингваром?

Ингвар объяснил родичам, из каких соображений взял в Болгарии вторую жену, то в такие подробности не пускался.

– Нет, он оставался в Несебре. Это придумал мой брат. Люди Ингвара увезли меня и спрятали, чтобы вернуть, когда мои родичи согласятся на наш брак.

– Тебе не было страшно? – Хельга сама взяла ее за руку.

– Нет! – Огняна-Мария засмеялась. – Я очень, очень хотела выйти за него, а когда так сильно любишь, ничего не кажется страшным или трудным. Как будто ангелы несут тебя на руках.

– Кто несет?

– Светлые альвы, – по-своему перевела Альдис, выслушав толкование Огняны-Марии.

– Да… наверное, – согласилась Хельга.

Мать когда-то говорила ей, рассказывая о том своем путешествии: ей казалось, что Ульвар протягивает ей руку из-за моря, и она шла к этой руке, веря, что одолеет все трудности.

– Ты думаешь только о счастье быть с тем, кого любишь, и не замечаешь ничего! – в воодушевлении продолжала Огняна-Мария. – Любовь дает такие огромные силы, как ничто другое.

Слушая ее, видя, как розовеют ее смуглые щеки и блестят карие глаза, Хельга с новым любопытством вспоминала Ингвара: он, конечно, по рождению конунг и человек очень отважный, но ей трудно было понять, как он мог вызвать такую безумную любовь. Вот если бы он был таким, как Эскиль: светловолосым, рослым, уверенным, с повелительным взглядом…

– Я бы не решилась…

– О нет, просто ты себя еще не знаешь! Если ты кого-то полюбишь так сильно, я знаю, ты тоже осмелишься на что угодно! Как твоя мать!

– Если так… Думаю, да… – не совсем уверенно отозвалась Хельга.

Разумеется, она хотела быть такой же отважной и упорной, как ее мать, такой же мудрой и ловкой, чтобы одолеть все преграды и обрести счастье. Но пока она гораздо лучше представляла опасности подобного путешествия, чем счастье.

– Я знаю, ты смогла бы! Я уже полюбила тебя, как сестру, – добавила Огняна-Мария. – Хочу сделать тебе подарок. Вот, возьми.

Она сняла с шеи ожерелье: его составляли небольшие продолговатые камешки густо-зеленого цвета, обточенные в виде трубочки, полупрозрачные, блестящие, как мокрый от росы сочный лист. С ними чередовались небольшие круглые жемчужины, и все вместе соединяли серебряные петельки. Зеленые камни были не толще травяного стебля, а жемчужины – не больше росинки, но это была настоящая греческая работа. Хельга видела, как в первый же день по приезде Огняна-Мария подносила в дар своим новым родственницам – Сванхейд, ее дочери и невесткам, – украшения и шелк, не обошла даже Вояну, хотя та приходилась Ингвару не кровной родственницей, а свояченицей по другой жене, оставшейся в Киеве Эльге. Но она, Хельга, такой щедрости никак не ожидала.

– О, не стоит, это слишком дорогая вещь… – Опешив, Хельга не смела прикоснуться к ожерелью, которое Огняна-Мария положила к ней на колени. – И я не могу ничем отдарить…

– Не нужно!

– Ты не должна ничем отдаривать! – успокоила ее смеющаяся Альдис, у которой уже было на шее очень похожее ожерелье, только с лиловыми круглыми камешками. – Ведь она – жена конунга, она просто одаривает тех, к кому благосклонна.

Ой, верно. Огняна-Мария ведь не ровня Хельге, она может делать подарки другим женщинам, как конунг в знак милости дарит мужчинам оружие, обручья, перстни и дорогое платье.

– Благодарю тебя, – смущенно сказала Хельга и тут же надела ожерелье. Альдис помогла ей застегнуть крючок. – Ты очень добра и щедра.

– Это малость. Я бы хотела, чтобы ты всегда была со мной, и тогда я подарила бы тебе еще больше – шелковые платья, украшения. У меня еще много таких сокровищ, они остались в Киеве. Ты бы хотела поехать со мной туда?

– В Кёнугард? – Хельга вытаращила глаза.

– Конечно. Хоть я и люблю Ингвара, мне одиноко в таком далеком краю. – Карие глаза Огняны-Марии налились печалью. – Моя мать и родичи остались так далеко, в Кёнугарде при мне нет никаких женщин, кроме двух моих служанок. Никого, кроме Ингвара, кто был бы ко мне добр, а Ингвару так часто не достает времени побыть со мной. Я любила бы тебя, как сестру, мы бы всегда были вместе.

– Но как же я могла бы поехать? – Удивленная Хельга даже не понимала, хочется ей этого или нет. – Девушки не нанимаются на службу!

– Ты… ты могла бы выйти замуж за кого-нибудь из людей Ингвара, кто всегда при нем, и сама была бы при мне. Подумай, – Огняна-Мария наклонилась к ней, – неужели тебе никто не нравится из наших людей? Или, может, ты замечала, что ты нравишься кому-то из них?

Мгновенно Хельге на ум пришел Эскиль, и она смутилась. Ощущая жар на щеках, не могла решить, как лучше ответить. «Да есть тут один»… «Вроде никого такого нет»…

– Что тут замечать? – вставила Альдис к облегчению Хельги. – Эскиль, вон, с Логи соперничать вздумал! Но только куда ему? Логи – сын конунга, а этот кто? Если чья-то бабка нашла деда в лесу под кустом, будто гриб, это не очень хорошо, даже если он и окажется конунгом.

– Конечно, настоящий сын конунга лучше, – с облегчением согласилась Хельга. – Да и как я могу выйти замуж, если здесь нет никого из моих родичей, только Хедин?

На самом деле ее родители, дядя Вигнир, дядя Эйрик, тетя Арнэйд скорее приняли бы сватовство медведя из леса, чем какого-то безвестного дренга Ингваровой дружины! Медведь все-таки у них в роду уже был…

– Может быть, Хельга выйдет за Логи, – Альдис дружески взяла ее за руку, – а потом Ингвар захочет, чтобы Логи приехал к нему в Киев, найдет там для него дело какое-нибудь, и ты поедешь с ним.

– Если так… конечно, я не откажусь.

Огняна-Мария не сразу ответила; Хельге показалось, что этот выход ей не слишком понравился. Может, она считает, что для родного брата ее мужа Хельга недостаточно хороша?

– Но тогда лучше бы это случилось поскорее, – вздохнула Огняна-Мария. – Когда мы вернемся в Киев, мне будет там одиноко… Тамошние люди очень привязаны к княгине Эльге, и мне будет трудно найти тех, кто сможет меня полюбить…

– Едва ли наша мать очень скоро разрешит Логи жениться, – заметила Альдис. – Ему только восемнадцатый год. Правда, наш отец в первый раз женился рано, но Логи-то некуда спешить!

Хельга задумалась: даже если Сванхейд и не против ее брака с Логи, еще года три или четыре придется подождать. Вот если бы Эскиль годился ей в женихи, она могла бы уехать с ними уже сейчас, в эту зиму, когда Ингвар соберется восвояси!

А Ингвар здесь не задержится – ему нужно захватить санный путь, а до Киева далеко. Может быть, еще несколько дней… Замерло сердце от мысли: если бы она могла выйти за Эскиля, то уже через несколько дней вся ее жизнь совершенно переменилась бы. Другие страны, город Кёнугард, где лето приходит на месяц раньше…

Но в этой жизни не нашлось бы уже ничего, что связывало бы ее с привычным окружением, и Хельга отогнала пустые мысли.

Ловцы вернулись в первых сумерках, заполонив широкий двор конским топотом и говором. Женщины, челядь, все прочие, кто оставался дома, высыпали смотреть добычу – несколько кабанов, косуль, три волка, множество зайцев. Хельга глянула на волков в санях – оскаленные морды, белые мертвые глаза с заведенными под веко зрачками, темно-красная кровь на серой слипшейся шерсти… поморщилась и отвернулась. Замерзшие и голодные, усталые и возбужденные, ловцы повалили в гридницу, где их уже ждали столы. Стоял особо громкий гомон: хирдманы подшучивали друг над другом, рассказывали, кто как какую добычу взял, нетерпеливо требовали еды и питья.

Готовясь разливать мед, Хельга невольно искала глазами светловолосую голову Эскиля, прислушивалась, не раздастся ли его голос. Вдруг ощутила, что позади нее кто-то стоит; помня, сколько раз Эскиль вот так же неслышно оказывался за спиной, она повернулась, пронизанная удивительным чувством радости…

И вытаращила глаза: это оказался Видимир.

– О… Это ты! – Хельга постаралась скрыть, что ожидала другого. – Был ли к тебе благосклонен Улль?

– А это кто? – Древних северных богов Видимир не знал. – Это у тебя откуда? – Он вдруг заметил новое ожерелье у нее на шее и протянул к нему руку, но Хельга отбросила ее, не дав к себе прикоснуться. – Греческое!

Догадаться было нетрудно: греческие украшения сильно отличались от тех, что встречались в Северных Странах и на Руси. На Волхове, в Мерямаа, даже в Свеаланде женщины носили снизки из крупных стеклянных бусин ярких цветов, с точечками, полосками, волнами; их делали в сарацинских странах, а торговые люди привозили на север, выменяв на куньи и бобровые меха. Привозили иногда бусины из хрусталя или огненно-рыжего сердолика, но иные самоцветы – кроваво-красные, зеленые, голубые, лиловые, – происходили только из Греческого царства и попадались так же редко, как золото, если не реже.

– Греческое! – с гордостью подтвердила Хельга.

– Это кто тебе такое дал?

– Не твое дело.

С какой стати он ее допрашивает?

– Не мое дело? – Его ноздри гневно затрепетали. – Это мое дело! Если этот бес варяжский… с его рожей опаленной… этот сучий выродок, что своего деда не знает… Как тебе не стыдно от него подарки принимать? Люди подумают, что ты… чем ты с ним расплатилась за это?

Вспыхнув от гнева, Хельга вскинула руку, чтобы дать ему пощечину, но Видимир отшатнулся.

– Как ты смеешь! – прошипела она, горя негодованием и все же опасаясь, что их услышат. – Как ты смеешь так обо мне думать!

– Что такое?

Чьи-то крепкие руки вдруг взяли Хельгу за плечи, и она с облегчением узнала голос Хедина.

– Он меня оскорбил!

– Хедин, ты смотришь, что твоя сестра делает? – одновременно прошипел Видимир. – Кто ей такие подарки дарит? Ты что, собираешься выдать ее за того ублюдка, если разрешаешь ей…

– Тише! – тоже полушепотом осадил его Хедин. – Ей подарила Ингварова жена. Утром, пока мы были на лову и женщины тут одни сидели.

– Ингварова жена?

Видимир стиснул зубы, соображая, может ли это быть правдой. Потом покраснел.

– Что же ты не сказала? – Он бросил на Хельгу пристыженный и раздосадованный взгляд. – Я подумал…

– А почему я должна тебе говорить, кто что мне дарит? Ты мне не муж. И даже не жених.

– Я…

– И если ты так обо мне думаешь, – Хельга не дала ему договорить, – то нечего и свататься! Я не выйду за человека, который будет меня оскорблять!

– Ну, прости… – Видимир опустил глаза. – Я же не хочу, чтоб ты себя опозорила…

Но Хельга, больше не желая даже смотреть на него, забрала кувшин и удалилась. Она шла по гриднице, с пылающими щеками и яростно блестящими глазами; какой-то смуглый болгарин из гридьбы у нее на пути выразительно поцеловал кончики пальцев и помахал ей.

Сначала ловцы набросились на еду, как волки. Хельга, постепенно успокаиваясь после стычки с Видимиром, ходила с кувшином, подливая меда в быстро пустеющие чаши. Эскиль улыбнулся ей, но она не ответила: чувствовала, что Видимир и сейчас не спускает с нее глаз.

После дня на холоде мед быстро туманил головы. Наевшись, ловцы начали рассказывать: кто как брал кабанов, где наткнулись на козла косули.

– За Ольшанкой подходит к нам мужик из местных и говорит: вот сюда к промоине каждый вечер козел воду пить приходит, как раз перед сумерками, – рассказывал Воислав, свекор Альдис. – Рожины, говорит, во! – Подражая тому мужику, псковский князь показал растопыренными пальцами обеих рук «рога» возле своей головы, и Хельга засмеялась, хотя не понимала по-славянски. – Лось, говорит, а не козел, прям! Едем шагом вдоль озера, тихонечко, по сторонам смотрим. Вдруг глядь – стоит в кустах, родимый! Я лук тихонько поднимаю… Он нас увидел, гавкнул, к ельнику метнулся, и вдруг сорока в кустах с его стороны – тыртыр-тыр! Он голову поворачивает на нее, я лук вскидываю и как дам ему срезнем! Он вверх прыгает, задние копыта поджимает и наземь – шлеп! Под лопатку прямо!

Воислав, опытный ловец, так хорошо все изобразил, что даже Хельга поняла, как было дело.

Волки оказались добычей самого Ингвара и его людей.

– Тот человек с хутора сказал, что есть овраг заросший, с камышом, и в нем волки ложатся на день, – долетал до нее голос Эскиля, который она легко различала в общем гуле. – Рядом вырубленный кусок леса – его весной будут сжигать. Как ты говоришь? – Эскиль зашипел, пытаясь повторить словенское слово «жарынь», но вызвал только смех. – Пал? Так лучше, это я могу сказать. И уже темнеет. Гаут начинает вабить: у-у-а! Раз, другой… Руки ковшиком, глаза на затылок – у-у-а! Вдруг вижу – выкатывает из-за этих бревен и прямо на меня. Огромный сам и черный, как тролль…

Эскиль прервался, чтобы глотнуть из чаши.

– Приятно слышать, – раздался вдруг голос Видимира, – что ты иногда способен и на мужские дела.

В изумлении все взглянули на говорившего, а у Хельги от испуга оборвалось сердце. Видимир сидел раскрасневшийся – мед ударил ему в голову и в соединении с досадой после краткой беседы с Хельгой превратился в яд, выжигающий здравый смысл, вежество и простую осторожность.

– А то я слышал, ты провел утро в поварне. – Видимир усмехнулся. – Со служанками.

Вокруг раздалось несколько сдавленных смешков. Ловцы уставились на Эскиля – что это значит?

Эскиль нахмурился и принял недоуменный вид.

– Я слышу писк младенца, – с удивлением оглядываясь, объявил он. – Видать, какой-то сосунок намочил пеленки.

– Да! – продолжал Видимир. – Со служанками! Видно, тебя тянет к женским занятиям – молоть сыр, чистить молоко… все такое… лишь бы тереться среди баб…

Видя эту губительную отвагу отрока, ловцы изумленно таращили глаза. Козлик-сеголеток взялся задирать матерого волка! Хельга от испуга зажала себе рот рукой. Нечего было и надеяться, что такое занятное происшествие, как беседа в поварне главаря наемников с дочерью хёвдинга из Силверволла, пройдет незамеченным – даже и не имей оно десяток свидетельниц-служанок.

– Да что же он все пищит? – с пробудившейся досадой ответил Эскиль. – Позовите женщин, пусть его заберут и помоют.

Вокруг засмеялись. Видимир поднялся с места, подошел и встал перед Эскилем.

– Ты не уйдешь от ответа! Ты все лезешь к женщинам, которых и пальца не стоишь! Думаешь, я не вижу, куда ты нацелился? Думаешь, никто не видит? На тебя управа найдется! На такого наглеца…

– А, да вот он! – Эскиль даже обрадовался, как будто нашел искомое. – Малец, тебе который годик? Где тебя потеряла твоя нянька?

Вокруг засмеялись еще дружнее.

– Нет, ты будешь разговаривать со мной! – Еще сильнее покраснев, Видимир топнул ногой. – Ты только с женщинами смел! А со мной не смеешь говорить прямо! Потому что я не какой-нибудь… Я – княжьего рода…

– Ты, верно, уполз, пока нянька искала тебе сухую пеленку, – продолжал Эскиль. – Ползи-ка назад, а то искать будет! Давай, ножками, ножками!

Хирдманы хохотали в полный голос. Хельга тревожно гляделась: да где хоть кто-нибудь, кто сможет его увести!

Вот Несвет: он увлекся беседой с Воиславом и не заметил, как его отпрыск развоевался, но кто-то тронул его за локоть и указал на другой стол. Несвет торопливо встал, окликнул сына, но тот никого не слышал и не видел, кроме Эскиля.

– Не можешь отвечать! Тебе нечего ответить! Ты – жалкий выродок…

– Ой, бедняжка! – Эскиль покачал головой. – Как надрывается, прямо сердце щемит! В жиденьком дерьмеце-то лежать мало радости! Где же эта нянька проклятая, болтает, видно, с бабами, а тут дитя сейчас себе пупок надорвет!

Вокруг хохотали так, что заглушали слова Видимира; он что-то кричал, со слезами ярости на глазах, топая ногами. Несвет хотел взять его за плечи и отодвинуть, но он отмахнулся, даже не замечая, что это его родной отец.

– А ну всем молчать! – раздался рык, и перед столом появился Ингвар. – Заткнули пасти, живо!

Мгновенно воцарилась тишина, только кто-то икал от смеха, судорожно зажимая себе рот. Видно, кто-то сбегал за конунгом, пока не началась драка. Хельга попятилась: вид у Ингвара сделался властный и свирепый. Эскиль переменился в лице и встал.

– Разойдись! – гневно продолжал Ингвар. – Что тут за троллевы пляски под горой? Тень!

– Я никого не трогал, конунг, – почти со смирением ответит тот. – Рассказываю, как мы тех волков с тобой взяли. А этот… твой юный родич вдруг стал… говорить что-то бессвязное, видно, с непривычки выпил слишком много меда и ему ударило в голову. Он слишком молод, чтобы после целого дня в лесу еще пить мед…

– Ты… братанич! – Ингвар повернулся к Видимиру. – Коли перепил – так ступай спать! Несвет, уводи сынка! Не умеет пить – не надо браться.

– Этот человек…

Острые глаза Несвета с гневом обратились на Эскиля; он придерживал за плечи Видимира, но теперь, при старших, тот молчал.

– Он сам к нему полез, конунг! – доложили голоса из толпы.

– Мы сидели, пили, про лов говорили…

– Никого не трогали, не думали даже…

– А он пришел и начал кричать что-то про служанок и сыр.

– Не наелся, видно!

– Забирай его! – велел Ингвар Несвету. – Еще мне с буйными отроками возни не хватало! Следи за сыном-то, раз он у тебя пить не умеет! Без няньки не может обойтись!

Отец и сын пошли прочь. У Хельги отлегло от сердца. А что если дошло бы до драки? Понятное дело, кто победил бы, но вышел бы большой и неприятный шум. Может быть, слушателям выкрики Видимира показались бессвязными, но она хорошо поняла, что он хотел сказать. А если бы он упомянул ее имя? Пробрало холодком: если пойдут слухи… Она не сделала ничего худого, ровно ничего, что могло бы уронить ее честь, но людям только дай повод поболтать о чужих делах, а в дурное они верят куда охотнее, чем в хорошее. Если о ней начнут говорить… Но что она сделала не так? Разве это она бегает за Эскилем?

Ей казалось, что на нее с любопытством смотрит слишком много глаз; люди могут догадаться, в чем, то есть в ком корень этой неприязни.

– Ступай-ка и ты спать! – К ней подошел Хедин. – Я тебя провожу.

Хельга покорно ушла за ним и даже не оглянулась.

Утром, еще в темноте отправившись доить коз, Хельга все еще была хмурой и растерянной. Она очень хотела сказать Эскилю, чтобы он больше не обращался к ней, но для этого нужно, чтобы никто другой не мог их слышать, а это невозможно в гриднице, всегда полной людей. Если она попросит передать это кого-то другого – Хедина, Бериславу, Альдис, – то тем самым выдаст, что «между ними что-то есть». Особенно тщательно «это, чего нет», нужно оберегать от Хедина. Видимир вчера повел себя, как глупый ребенок, но Хедин – другое дело. Он может говорить с Эскилем на равных, и если заподозрит, что чести рода нанесен урон, все это может кончиться очень плохо. Даже если все останутся живы, они с Хедином покажут себя плохими гостями госпожи Сванхейд, да и отношений между Ингваром и Эйриком этот раздор не улучшит.

Служанки болтали, загоняя на доильные скамьи одну козу за другой; одна держала козу за рога, другая доила. Хельга следила, чтобы они не ленились обмывать вымя теплой водой и насухо вытирать, чтобы сдаивали все до конца – иначе остатки молока перегорят и удой будет уменьшаться. Работа не мешала Хельге думать о своем; топот и меканье коз, скрип деревянных загородок, болтовня служанок, шорох тонких струек, падающих в подойник и взбивающих пышную молочную пену – все это она слушала каждое утро уже лет десять, с тех пор как довольно подросла, чтобы таскаться по утрам вслед за матерью.

Задумавшись, Хельга не сразу заметила, что болтовня как-то притихла. Разогнувшись от очередной выдоенной козы, она вдруг увидела рядом кого-то огромного, темного…

– О боги! – Хельга всплеснула руками. – Что ты здесь делаешь! Ты – Тень, но ты ведь не моя тень!

– Я был бы не прочь стать твоей тенью. – Эскиль улыбнулся. – Всякой тени приятно, когда у нее такая красивая хозяйка!

– Тебя опыт ничему не учит! – в негодовании обрушилась на него Хельга. – Вчера…

– Дорогая! – Эскиль попытался взять ее за руку, но она попятилась и спрятала руку за спину. – Ты же не думаешь, что я…

Осознав, что десять служанок и сорок коз пялят на них глаза вместо дойки, Хельга сделала Эскилю знак следовать за ней и отошла к двери. Выйти наружу она не решилась – во дворе их кто угодно может увидеть, – и остановилась в густой тьме у входа в хлев.

– Если кто-то тебя здесь увидит, то скажет, что Видимир правильно сказал: ты вечно трешься возле служанок! Еще скажет, что ты по утрам ходишь доить коз!

– Ты же не думаешь, что меня задевает писк этого недоноска. Не беспокойся, конунг будет на нашей стороне. Хоть этот дурачок ему и племянник, он понимает, кто чего заслуживает. Да и сам дурачок, я вижу, понимает.

– Он думал, это ты подарил мне то ожерелье! Вот и разозлился, хотя уже знал, что это ваша госпожа.

– Хорошее ожерелье, я вчера заметил. На тебе оно еще красивее смотрится. Но ему одиноко. Не хотела бы ты дать ему в пару, скажем, вот это?

Эскиль все же сумел завладеть ее рукой и вложил в ладонь что-то маленькое и твердое. Хельга развернулась к свету факела на столбе, раскрыла ладонь.

Там лежал тот перстень, который она заметила еще несколько дней назад – золотой, с зеленовато-голубым камнем, а вокруг него и по золотому ободку – крошечные жемчужины. Хельга даже задохнулась от неожиданности. Это золото, самоцвет, жемчуг! Даже нельзя сказать, сколько стоит – при покупке за такие вещи дают, сколько могут, лишь бы согласился продавец. Это ведь не шерсть и не ячмень, на такие вещи не существует общепризнанных цен.

– Нет, я не возьму! – Хельга протянула перстень обратно Эскилю с такой поспешностью, как будто ей дали раскаленный уголь. – Ты мне даже не родич… Мне нечем отдариться, и если мужчина дарит женщине перстень… такую дорогую вещь… Нет, я не могу взять!

– Почему бы тебе не взять? – Эскиль поймал ее руку с перстнем и сжал в своей ладони. – Кто может тебе помешать? Не этот же младенец, что вчера в гриднице так обделался при всех.

Почувствовав тепло его руки, Хельга в какой-то мере ощутила себя в его власти и замерла.

– Если кто-то его у меня увидит…

– Если кто-то его у тебя увидит, то люди поймут: ты предпочла истинно смелого и удачливого человека, а он – тебя. В этом нет ничего бесчестного. Пусть нам все завидуют. У кого еще есть такие перстни, кроме, может, матери конунга?

– Но если увидят Несвет и Видимир…

– Они поймут, что им, рохлям, нечего делать возле тебя, что они не соперники настоящим мужчинам. Они поймут, что ты уже выбрала и лучше им убраться отсюда, не позориться больше…

– Я ничего не выбрала! – Хельга отшатнулась, высвободив руку. – То есть я решила кое-что. Я хотела тебе сказать: не ходи за мной! Даже в поварне нас видят люди, и даже здесь! – Она кивнула на служанок и коз, которые по-прежнему таращились на нее, но Хельга не могла сейчас отвлекаться на то, чтобы призвать их к порядку. – Весь Хольмгард скоро узнает. Ты не должен так явно…

– Я что-нибудь придумаю, чтобы нам видеться наедине… – зашептал Эскиль, опять подавшись к ней. – Я хочу никогда больше с тобой не расставаться, это можно устроить.

– Если мой брат узнает, это плохо кончится!

– Конунг будет на нашей стороне, клянусь тебе. Ты только должна решиться, и тогда он сам поможет нам.

– Кто поможет?

– Конунг. Ингвар. Уже через пару дней мы уезжаем, и ты поедешь с нами. А в Кёнугарде мы справим свадьбу. У меня есть не только это, – Эскиль показал на цепь с перстнями, – но и еще втрое больше. Я поставлю в Кёнугарде двор, у тебя будут свои козы и служанки.

– Ты сумасшедший! Что ты такое говоришь!

– Я говорю правду! Только скажи да, и уже через три дня я увезу тебя на юг.

– Не желаю об этом слышать! – Хельга решительно придвинулась к Эскилю и засунула перстень с жемчужинами ему в разрез сорочки на груди. От прикосновения к его горячей коже ее пробрал трепет. – И не ходи за мной, иначе в дело вмешается мой брат, а от него ты не отделаешься насмешками!

С этими словами она бегом пустилась прочь из хлева; она мчалась через двор, будто за ней гонится волк, и не остановилась, пока не заскочила в избу Бериславы и не захлопнула дверь. Сюда же он не ворвется, как волк в овчарню! Не снимая кожуха, Хельга села на скамью и стиснула руки на коленях. Ее сотрясала дрожь – от негодования, волнения, тревоги. Но через все это прибивалось какое-то неизъяснимо сладкое, манящее чувство. Образ Эскиля заполнил ее всю, не осталось ни одного уголка в душе, где бы он не отражался. Он хочет увезти ее в Кёнугард! Страшно было даже думать о таком – и в то же время притягательно. Ее переполняла невольная гордость, что он выбрал ее, – один из лучших людей в дружине Ингвара, тот, кого две сотни наемников признают вожаком. И при этом он еще так молод, и так статен… Да будь он знатного рода, был бы похож на бога! Он так опытен в любом деле, ловок и смел в сражении и на охоте, так силен, так хорошо владеет собой и не лезет за словом за пазуху! Наверное, он и правда из потомков Рагнара Меховые Штаны – не может такой человек не иметь крови конунгов. И он на глазах у всего Хольмгарда отличает ее – не дает проходу. Хочет взять в жены и увезти с собой в Кёнугард…

На миг Хельга представила, что вся ее судьба будет связана с Эскилем, и голова закружилась. Жизнь всякой девушки есть ожидание будущего мужа; когда он появляется, даже разумным разум отказывает, уступая власть неодолимому влечению к свершению судьбы. Оно неотвратимо и прочно, как влечение малой реки к большой, одолевающей все преграды ради своей единственной цели. Невидящим взглядом глядя перед собой, Хельга ощущала, как всем ее существом завладела воля гораздо больше ее собственной; это была воля не Эскиля, а воля самой Фрейи, неизменно живущая в крови всякой девы и жены. Тот, в ком девушка видит «жениха», может и не иметь никаких достоинств – она сама наделит его ими. Хельга пыталась себе напомнить, до чего все это безрассудно, сколько зла такое ее решение принесло бы всем – в Хольмгарде и в Мерямаа. Но эта внешняя воля отметала доводы, будто стирала следы на сухом песке: это все неважно! Всякая жилка в ней горела и трепетала. Хельга не могла ни поддаться этому влечению души и тела, ни подавить его, и сидела, как между двух разинувших пасти змеев, застыв и не решаясь пошевелиться.

Единственная внятная мысль билась в ее голове.

«О боги, зачем я только сюда приехала!»

Утром, когда хирдманы рассаживались за столы в гриднице, Ингвар кивком подозвал к себе Эскиля и предложил сесть рядом.

– Ну, что? – Ингвар смотрел в свою чашу, будто вовсе не разговаривает со своим соседом, и по этому его мнимому безразличию Эскиль понимал, что конунг недоволен. – Ты говорил, несколько дней, глядь. Что-то я пока не вижу, чтобы девушка собиралась с нами в Киев. А ее брат и подавно. Зато я вижу, что мои сводный брат и племянник уже встали на дыбы. Тородд сказал, про вас уже все бабы судачат. Того гляди, мать меня спросит, уж не задумал ли ты одурачить девушку в ее доме.

Недовольный Несвет уже пытался с Ингваром объясниться; имелась сотня свидетелей, что ссору начал именно Видимир, и Несвет мог обвинить брата-конунга только в том, что «его люди слишком много себе позволяют». Но Ингвару сейчас был не нужен и такой раздор.

– Это хороший знак, конунг, – зашептал в ответ Эскиль; искоса на него глянув, Ингвар заметил скрытое довольство у того на лице и веселый блеск глаз. – Даже эти два ду… достойных твоих родича заметили, что я куда ближе к добыче, чем они. Оттого молодой и распетушился вчера, но теперь не догонит – его руль сломан, парус в клочья. Видишь, – Эскиль зорким взглядом окинул гридницу, – его здесь нет. Не смеет показаться людям на глаза.

– Девушки я тоже не вижу.

– И это хороший знак, конунг. Девушка смущена и готова сдаться. От ее щита только доски летят, руки слабеют. Еще немного – и она моя.

– Только смотри, – Ингвар тайком бросил на него строгий взгляд, – не лезь нахрапом. Мне с матерью ссориться нельзя. Ты здесь не в Вифинии.

Эскиль слегка кивнул: мол, понимаю, – но его острый, цепкий, уверенный взгляд говорил: так или иначе, добычу он выпускать не намерен. Его чувство ловца тоже было из тех, что отметают доводы рассудка на пути к добыче.

Днем, отважившись выйти в гридницу, Хельга нигде не увидела Видимира. Эскиль, казалось, внял ее просьбам – даже головы не повернул, когда она прошла мимо. В другой раз, тайком оглянувшись, она видела, что Эскиль сидит рядом с Хедином и они погружены в беседу. О боги, что это значит? От волнения у Хельги слегка задрожали руки, но эти двое, похоже, не собирались ссориться.

– О чем ты с ним разговаривал? – нетерпеливо приступила она к брату, едва тот отошел от Эскиля.

– Да так… обо всем.

У Хельги полегчало на душе; если Хедин может разговаривать с Эскилем «обо всем», что обычно означает «ни о чем», то угрозы родовой чести в нем не видит.

– Он про поход рассказывал. Говорит, в это лето Ингвар думает сговориться с печенегами, а через лето они уже все вместе опять пойдут на Миклагард. Частью по морю на лодьях, частью на конях через степи.

Взгляд Хедина задумчиво устремился к ожерелью на шее у Хельги.

– Вот это, – он осторожно прикоснулся к зеленым камешкам и жемчужинам, – получше будет, чем это все. – Он кивнул на «ведьмины камни». – Говорит, им очень нужны смелые толковые люди. Все-таки они много потеряли… Говорит, что если бы я…

– Ты хочешь пойти с ними? На греков?

– Ну, не знаю… Если отец согласится. Он в мои годы ходил на Хазарское море, почему бы и мне не сходить в мой большой поход? А другого такого может больше и не случиться, пока я не поседею.

Было уже поздно; Хельга ушла в избу и стала готовиться ко сну. Вдруг распахнулась дверь и Естанай крикнула, просунувшись в щель:

– Елгави! – Таким именем Хельгу называли меряне, и означало оно «сияющая», что не так уж далеко от значения ее настоящего имени – «священная». – Ты не спишь? Тот молодой господин чуть не убил того другого господина!

– Убил?

Хельга содрогнулась и села на скамью: по жилам ударило холодом. Она поняла только общий смысл и не сообразила: кто кого убил? Мысль заметалась между Эскилем и Видимиром – или Несветом, – и она задрожала, понимая, что любой исход ужасен одинаково. И уже не поправить…

– Нет, нет, он жив. – Естанай прошла в избу. – Все живы. Он, говорят, ждал его за углом, а у него был топор!

– У кого?

– Я сама видел топор! Он лежал на снегу!

– Кто?

– Конунг сам сейчас там! Он весь в крови!

– Конунг?

– Нет, тот господин! Который молодой!

– Так он ранен? Да который же?

– Все люди сейчас там! Такой шум!

– О боги…

Хельга поспешно набросила теплый платок на голову и схватила шубу, но с трудом просунула дрожащую руку в рукав.

Во дворе и правда была толпа народа. Слегка морозило. Еще не совсем стемнело, в синих сумерках горело с десяток факелов, озаряя взволнованные лица. Все говорили разом. Хельга полезла в самую плотную толпу и вскоре разобрала впереди голос Эскиля – почти спокойный, с оттенком лихорадочного смеха. От сердца отлегло – хотя бы Эскиль жив и не ранен, раз может так спокойно говорить. Но и для убийцы его голос был слишком веселым.

– Вот в том проходе! – объяснял он кому-то, показывая на довольно узкий проход между клетями, ведущий к отхожему месту. – Я иду себе спокойно, дохожу до угла и вдруг вижу: из-за угла облачко пара вылетает, ну, знаешь, от дыхания. Подумал – кто-то идет мне навстречу, – приостановился, чтобы пропустить. А никого нет, и опять пар. Тут-то я и понял: это меня ждут. И кто ждет – не надо быть мудрецом, чтобы догадаться. Иду дальше, шагаю за угол, сразу разворачиваюсь и руку ловлю на замахе. Он пытался левой мне вмазать, я и ее хватаю и давлю. Он дергается, пытается руку с топором вырвать, я ему ногу подбиваю, он шатается, я эту руку выпускаю и н-на по мор… бью в лицо. Он роняет топор, сам летит в сугроб. Тут вон парни услышали возню и подбежали…

– Но откуда он знал, что это ты идешь? – спросил Воислав псковский.

– А он вот из-за угла смотрел. – Гримкель Секира стоял на том самом месте. – Отсюда видно и двор, и вход в гридницу. Встань сам, погляди. И здесь тень – стой хоть во весь рост, если не приглядываться, оттуда с мостков тебя не видно.

– И у тебя не было никакого оружия?

– Я ж не драться с кем шел! Совсем по другому делу! Если б я пар не увидел, так прошел бы и получил топором в темя сзади.

– А засада толковая! – одобрил кто-то из толпы гридей. – Парень соображает!

Вокруг засмеялись.

– Зря ты, Тень, его вчера сосунком обозвал! А он, глядь, показал тебе, что у его отца сын, а не дочь!

– Кабы не мороз, уже все, ты б сейчас тут лежал остывал!

– Ну, что ж, – невозмутимо отозвался Эскиль, – видал я смерти и поглупее!

Хельга огляделась в поисках брата. Ее так сильно била дрожь, что хотелось прислониться к чему-то надежному и дружественному. Толковая засада! Если бы Эскиль был чуть менее наблюдательным и сообразительным, он сейчас лежал бы на снегу в этом вот проходе лицом вниз, с пробитой топором головой. А Видимир… Боги знают, что с ним было бы, но он счел бы себя отомщенным, убив оскорбителя старше и сильнее. Его бы это прославило. «Но только я бы ни разу в жизни больше на него не взглянула!» – мысленно поклялась Хельга. И пошла назад в избу, желая одного: успокоиться и согреться.

Но даже в избе, где она сидела у печи, закутавшись в кожух, ее долго не отпускала дрожь – не от холода, от страха. Пусть не она виновата, что соперничество Эскиля и Видимира чуть не привело к убийству… настоящему убийству… Эскиль чуть-чуть избежал настоящей смерти, безвозвратной… А все из-за того, что Видимир, моложе и слабее, упрямством и самолюбием не уступает Эскилю, превосходящему его всеми прочими качествами.

«О боги!» – Забыв про новое ожерелье, Хельга отчаянно стиснула в кулаке свои «ведьмины камни». С детства она привыкла искать у них помощи и защиты, привыкла доверять им, но сейчас ей невольно пришло в голову: не случайно же второе название камня с дырочкой – «глаз Одина». А там, куда падает взгляд единственного глаза Бога Коварства, пламенем взвиваются раздоры, предательство, кровопролитие. И трудно убедить даже себя, что это не она принесла их в Хольмгард!

Мать перед отъездом из дома говорила с ней о чем-то таком… Что-то пыталась сказать ей, от чего-то остеречь. Намекнуть, как опасна воля Одина для благополучия человеческой жизни. И еще… научила, как позвать на помощь, если опасность будет слишком велика и неодолима…

Хельгу снова пробрала дрожь. Медленно она вытянула из памяти те строки, которым ее научила мать. «Мой милый живет на высоких горах»… Нет, не горах – на ветрах. «Мои милый летает на черных вет… крылах! В небесном чертоге ты, я – на земле»… Чей этот «небесный чертог»? Только сейчас, пораженная ужасом смерти, хоть та грозила и не самой Хельге, она ощутила, как близки к ней высшие силы – те, что больше человека, как море больше песчинки. Не стоит привлекать их внимание к себе, никогда! Не случайно мать, совершившая свое знаменитое путешествие, так хорошо это знает. Всякую девушку дразнят загадки мироздания, привлекает мысль о тайном могуществе, о сотворении чар. Но сейчас, мысленно видя тело Эскиля с разрубленной головой на снегу, Хельга жаждала никогда не знать ничего, что не касалось бы дойки коз, делания сыра и выпечки хлеба.

Утром Ингвар собрал в гриднице свой ближний круг, чтобы разобраться со вчерашним делом. Произошла попытка убийства свободного человека, причем это был человек конунга, и само покушение произошло в доме конунга, а значит, задевало его честь. Но ответчик приходился ему близким родичем; поскольку Видимир жил при отце, отвечал за его проступки Несвет. Хирдманы рассказали, как началась ссора после лова. Видимир затеял ее сам, но Эскиль так повел дело, что Видимир не мог не счесть себя оскорбленным. Попытка убийства оскорбителя – старше, сильнее и опытнее, – делала ему честь сама по себе, а к тому же могла и привести к успеху. Понимая все это, Видимир сидел рядом с отцом не столько пристыженный, сколько полный упрямства и тайной гордости. Если два дня назад над ним смеялись, то теперь те же самые гриди косились на него со снисходительным одобрением: парень-то, дескать, не рохля, такого не тронь. Свою и отцовскую честь он мог считать обеленной, и несколько гривен серебра, которые Ингвар присудил взять с Несвета в возмещение обиды Эскилю, себе и Сванхейд как хозяйке дома, улаживали мутное дело, оставляя верх за потомством Тихонравы. Имя Хельги не упоминалось, но даже сами наемники, приятели Эскиля, молча признавали, что Видимир, хоть и юн, показал себя достойным соперником.

– И уезжайте! – хмурясь, сказал Несвету Ингвар. Раздор внутри собственного дома задевал его куда сильнее, чем с посторонними. – Парень твой – орел, к лету жду его в Киеве – пусть греков бьет, коли отваги много. Только подучи его еще с топором работать, и пусть каши больше ест, чтобы силенок набраться. А здесь нечего дом баламутить.

– Если бы ты поддержал сватовство твоего племянника, это решило бы дело!

– Без Эйрика ничего не решить. А мне к нему со сватаньем ехать некогда, других забот полно. Вот побьем греков, тогда я и с Эйриком переведаюсь. Поможешь мне с ним дело уладить – невеста ваша. Идет?

Внезапно получив обещание помощи, на которую уже перестал надеяться, Несвет на миг опешил. Но тут же понял, какой помощи от него ждут – в ратном поле, ибо ничто другое не дало бы Ингвару права распоряжаться девушками из дядиного дома.

– Хочешь, чтобы я с Эйриком бился?

– А ты в коленях слаб? – Ингвар глянул на него, насмешливо прищурясь. – Хочешь, чтобы тебе такую невесту с приданым на рушнике поднесли?

– Для меня это опасно. Если я сейчас пообещаю тебе такую помощь, Эйрик прикончит меня, пока ты в Киеве будешь. Я могу только обещать, что не стану выступать на его стороне. Потом, когда ты покончишь с греками и опять будешь здесь… я, быть может, тебя поддержу… если ты потом отдашь мне землю Мерянскую.

– Вижу, много хотеть сынок от тебя научился! – усмехнулся Ингвар.

Обещать Несвету Мерямаа он никак не мог – перейди она под его руку, найдутся и другие желающие сесть в богатой Стране Бобров. Про своих двух родных братьев Ингвар тоже не забывал.

– Не тебе нас упрекать! И отцово наследство тебе, и Олегово, и Дивислава с Ловати… Теперь вот и Романа норовишь за мягкое схватить.

– Ты – мне брат, а не Эйрику, – напомнил Ингвар. – Предашь меня, к нему переметнешься – пеняй на себя.

Жесткий взгляд его серых глаз говорил: это не пустая угроза. Для Ингвара род людской делился на своих и чужих, и с каждой частью он обращался подобающим образом, не зная колебаний.

Вот так по-дружески и попрощались два старших сына покойного Олава. В тот же день Несвет с Видимиром уехали, надеясь, что в селах на Мсте найдут себе провожатых, если будет нужда. Несвет звал с собой и Хедина, но тот отказался, не желая обидеть Сванхейд столь поспешным отказом от ее гостеприимства. Вовсе не чувствуя себя побежденными – или не подавая вида, – отец с сыном не прятали глаз, когда целая толпа собралась во дворе поглядеть, как их челядь выносит и укладывает в сани поклажу.

– Гордись, пока можешь, – снисходительно сказал Несвет Эскилю, остановившись перед ним. – Но невеста тебе не достанется, даже не мечтай. Вы уедете кормить греческих червей, а мой сын через год-другой справит свадьбу. Стоит ли долго помнить такого бродягу безродного?

– Прежде чем свататься, человек должен прославиться, – ответил Эскиль, меряя Несвета взглядом, будто отыскивая признаки славы. – А тот, кто прямо от няньки требует себе жену, не дождется ничего, кроме позора.

– Мой сын хорошо начал – едва не завалил такого кабана, как ты!

– Под Гераклеей я завалил немало кабанов и побольше.

– Если еще раз покажешься в этих краях – пойдешь на корм свиньям.

– На некоторых людях спеси – как на петухе грязи.

Презрительный тон Эскиля напомнил Несвету неуместность этой перебранки, и он ушел к своим саням, ничего не ответив.

Ингвар не от скуки водил дружину на лов: приближался день отъезда, надо было запасаться едой на дорогу. У печей на валу целыми днями шла работа: коптили мясо и рыбу, пекли хлеб. Там стояла особая клеть – Хельга запомнила, она называется «хлебня», – с большой печью, в которую можно было загрузить сразу два десятка караваев. В этой же клети ставили подходить тесто в огромной бадье, одновременно с началом топки печи, так что тесто и печь бывали готовы в один и тот же час; проверить, готово ли то и другое, обычно приходила сама госпожа Сванхейд. Служанки сгребали золу и остатки углей ближе к устью и деревянной лопатой загружали внутрь караваи; летом под них подкладывали, для защиты от золы, дубовые или капустные листья, а зимой пекли в плетенных из ивы корзинках. Нива, служанка Сванхейд, могучая женщина из словен, орудовала длинной широкой лопатой, закидывая в печь сразу по три каравая, а прочие женщины подносили сырые и клали на лопату, чтобы как можно быстрее все загрузить и закрыть устье заслонкой. Бегая от широкого стола к печи, они сталкивались, обсыпали друг друга мукой, но не смеялись и не произносили ни слова – это вредно для удачной выпечки.

На другой день после отъезда Несвета с сыном Хельга и Берислава с еще двумя женщинами загрузили хлеб в печь и вышли прогуляться по валу, ожидая, пока испечется. Берислава рассказала, что у славян не принято разговаривать около печи, где сидит хлеб, чтобы его не испортить, и они выходили на воздух. Хельге нравилось здесь гулять – с высоты вала был видел и Хольмгард с его крышами, дворами, дымами печей, и широкий простор заснеженного Волхова, и курево от селений на другом берегу.

– Как я люблю запах ольховых дров от хлебной печи! – Берислава потянула носом воздух. – Лучше всего яблоневые.

– А у нас пекут на дубовых.

– Ой, вон идет Хрольв! – заметила Берислава, но Хельга не обернулась. – Ты знаешь, что он женат на бывшей жене Ингвара?

– Это как? – Хельга глянула на нее, широко раскрыв глаза. – Да сколько же у него жен, у Ингвара?

– До Эльги у него было три жены из уличанских полонянок. А когда Эльга за него выходила, она велела, чтобы он от них избавился и пообещал не брать других жен, пока у нее не родится сын. Ингвар согласился, а тех жен раздал своим ближним людям: Гримкелю, Хрольву и Ивору.

– А Эскилю, значит, не досталось? – вырвалось у Хельги.

– Так Эскиля еще здесь не было. Эльга же вышла за Ингвара пять лет назад, а Эскиль только к походу на греков, лето назад у него появился. Да вон он сам – спроси, почему ему жены не досталось? – засмеялась Берислава.

Хельга повернулась: по широкой деревянной лестнице на вал поднимались двое.

– Привет тебе, Эскиль Пожиратель Младенцев! – воскликнула Берислава.

– Жалко, он сбежал, мы не успели его закоптить в дорогу. – Эскиль покачал головой. – Ну, хоть будет поменьше писка.

– Мы пришли посмотреть, как там наша добыча, – сказал Хрольв. – Покажите мне, как мой лось.

– Ты по нему соскучился, что ли? – засмеялась Берислава.

– Ну еще бы! Он ведь теперь будет нашим товарищем по пути в Киев – я надеюсь, сопроводит нас хотя бы на полпути…

– Он поедет с вами и дальше – в ваших желудках!

– О нет, госпожа! Боюсь, он будет покидать нас на каждой стоянке – в виде небольших кучек на снегу…

– Пф! – Берислава зажала рот рукой от такой неприличной шутки. – Да узнаешь ли ты его – он, видишь ли, теперь… – она пошевелила в воздухе пальцами, – превратился в много ма-аленьких лосиков.

– Ноги остались целыми, – вставил Хельга.

– Уж его ноги я узнаю где угодно! Он мне чуть в бок копытом не залепил, тролль рогатый!

Все пошли от хлебни к коптильням, откуда веяло дымом и осиновой щепой. Весело болтающий Хрольв увел Бериславу вперед, а Хельга обнаружила, что рядом с ней идет Эскиль. Даже отстает на полшага и вид имеет самый почтительный, но это не успокоило ее волнения.

– Теперь тебе нечего бояться, – негромко сказал он. – Пискун убрался к своей няньке.

– Я его и не боялась. Не меня же он пытался… – Хельга осеклась.

– Пытался убить? Если бы он умышлял на тебя, я бы его пополам разорвал живьем. Ну, ты решилась? – Эскиль сделал шаг вперед и остановился, загораживая Хельге дорогу. – Осталась пара дней, потом мы уедем. Ты поедешь со мной?

– Ты так говоришь, будто это очень легко сделать!

– Легко или нелегко – мы это сделаем. Ты согласна?

Эскиль попытался взять ее руку, но Хельга попятилась.

– Никто меня не отпустит. Мой брат, госпожа Сванхейд…

«Даже если бы я хотела уехать с тобой, никто мне этого не позволил бы, так что нечего и говорить зря», – примерно это Хельга имела в виду. Но, стоя вплотную к Эскилю, ощущая его тепло, слыша его голос, чувствуя его взгляд на своем лице, она не смела намекнуть, что не хочет бежать с ним. Не смеет. Не уверена, что ей следует так поступить – что такой брак принесет ей счастье, ради которого стоит рассориться со своим родом.

– Мы сделаем так, что тебя сразу не хватятся, а когда хватятся, им уже придется признать мои права.

– Мои родители и Эйрик…

– С ними мы помиримся потом. Наш конунг тоже так женился. Его жена – не эта, а та, что в Кёнугарде, Эльга, – убежала из дома и приехала в Кёнугард, там они справили свадьбу, а потом помирились с ее родными, когда те приехали вслед за ней…

– Эльга была до того обручена с Ингваром. – От Бериславы Хельга хорошо знала ту захватывающую повесть. – Ее отец соглашался на обручение, просто потом передумал, потому что Олав… Ну, неважно. Но мой отец тебя в глаза не видел и даже не слышал о тебе!

– Это не моя вина! – Эскиль засмеялся. – Если бы он приехал сюда, а еще лучше в Кёнугард, то услышал бы обо мне достаточно! Но ты со мной уже знакома. Ты же видишь, что я за человек. Со мной ты будешь в Кёнугарде одной из самых богатых и уважаемых женщин. И наша госпожа так тебя полюбила. Ты поможешь мне приобрести больше чести среди дружины Ингвара, а я – тебе. Наши сыновья сделаются первыми людьми в стране! Мы снова пойдем на греков, и я привезу тебе целый корабль шелковых платьев и разных украшений. Мы возьмем еще больше, чем взяли в Гераклее, и я уж не дам обидеть меня долей. Возьми пока это кольцо…

В руке Эскиля снова оказался тот перстень с сине-зеленым камнем и жемчужинами, он попытался надеть его на палец Хельге, но она сжала кулак. Тогда он сжал ее руку в своей, и тепло его крепкой руки сковало ее: по телу разливалось пугающее, тревожное блаженство, хотелось и бежать от Эскиля подальше – и остаться с ним навсегда.

– Почему ты не хочешь его взять? – Эскиль наклонился к ней, в его голосе зазвучала досада. – Или моя добыча для тебя нехороша? Может, тот сосунок подарил тебе что-нибудь получше? Знаешь, как говорил Хникар:

– Ничего он мне не дарил…

– Ну а что у него есть, кроме пары мокрых пеленок? Ничтожных червей и доля ничтожна, как говорил Хникар. Он мог бы убить меня и хвалиться своим подвигом! Может, ты тогда вышла бы за него, за такого доблестного и отважного мужа? Была бы довольна такой участью? Если, конечно, нянька разрешит ему жениться и вовремя снабдит сухой пеленкой…

Против воли Хельга рассмеялась – Эскиль и смешил ее, и подавлял, от него исходила какая-то чарующая сила, отнимающая волю. Только мысль, что они стоят на валу, где их может видеть весь город, тревожила ее и не давала подчиниться.

– Но мой брат…

– Если твой брат поедет с нами, будет еще лучше. Ингвар даст ему лучшее место среди своих людей, я ему это уже сказал.

– Сказал? – Хельга в изумлении подняла глаза к его лицу.

Уверенный взгляд Эскиля убеждал ее, что уже все продумано, рассчитано и решено, хочет она того или нет. Что она не в силах противиться неизбежному ходу событий.

– Когда ты мог ему это сказать?

– Мы говорили с ним в тот самый день, когда этот недоносок ждал меня за углом.

– Я помню… я видела вас. Но он мне ничего не сказал об этом!

– Конунг сам велел передать ему: если он к нам присоединится, то будет сидеть среди первых и получать лучшую долю. Он достойного рода и сам человек достойный, это видно. Вы оба прославите ваш род в Кёнугарде, а после нового похода и он станет богатейшим человеком.

– И что же он тебе ответил?

Хельга еще не знала, верит ли Эскилю, но дико было спрашивать у чужого человека, что думает ее брат.

– Видно было, что он хочет согласиться, но ответил, что не может оставить сестру, то есть тебя. Если ты скажешь ему, что хочешь поехать со мной, то и он согласится. Того сосунка с его угрюмоглазым родителем тут уже нет, и старая госпожа не сможет вас задержать. Вы же свободные люди, вы ей не подчиняетесь. Ей и знать будет не надо, куда вы отправились, и все обойдется тихо, мирно и благополучно.

– О-о… – В растерянности Хельга не знала, что ответить.

По словам Эскиля выходило, что устроить этот побег легче легкого; что он уже устроен. А когда все получится, будет лучше всем – ей, Хедину, даже их оставшимся в Мерямаа родичам.

– И никакой войны с Эйриком не будет, потому что не станет же он воевать с Ингваром, когда его племянники так хорошо живут в Кёнугарде, – добавил Эскиль, будто видя по лицу, до чего дошли мысли девушки. – Только одного не хватает. – Эскиль прижал руку Хельги к своей груди. – Любишь ли ты меня? Готова ли ты проявить смелость ради нашего счастья? Или ты робкая девочка, не смеющая сделать шагу без… собственной няньки?

Мысли и чувства Хельги были в полном разброде; от волнения кружилась голова и болезненно горело во лбу. Эскиль выпустил ее руку, обнял ее и развернул к себе. Чувствуя, как он наклоняется к ее лицу, как его теплое дыхание касается кожи, Хельга ощутила такой страх, как будто ее обхватывает лапами медведь; зажмурившись, она наклонила голову и обеими руками оттолкнулась от груди Эскиля.

– Что ты делаешь? – Она отскочила, тяжело дыша.

– Хочу тебя поцеловать. – Его взгляд убеждал ее, что он и правда этого хочет.

– На глазах у всего Хольмгарда? Ты сумасшедший. И мне… надо в хлебню. Пока мы тут болтаем, хлеб весь засохнет!

Конечно, Нива и Естанай не дадут хлебу пропасть, но Хельга убежала в хлебню, как в крепость, и просидела там в жару от печи, пока ту не загрузили и не освободили второй раз, и вышла на вал не раньше, чем посланная на разведку Естанай заверила, что никаких мужчин поблизости нет.

Когда они с Естанай вышли на вал, с двух сторон держась за ручки большого плетеного короба с теплыми караваями под полотном, уже синели сумерки – глубокие, самоцветные, шелковые. Хельга с наслаждением вдохнула свежий морозный воздух. Снег поскрипывал под ногами, и ей казалось, она идет прямо по звездам.

– Почему ты мне ничего не сказал? – прошептала Хельга на ухо своему брату, подсев к нему в гриднице.

– О чем?

– Эскиль… то есть Ингвар приглашает тебя с ним в Кёнугард?

– А… ну, да.

– Ты не сказал мне!

– Я говорил.

– Нет, ты просто сказал, что им нужны люди. А он уже хочет дать тебе лучшее место в своей дружине и доме. Хочет, чтобы мы… чтобы ты поехал с ним прямо отсюда!

– Из этого ничего не выйдет. – Хедин имел вид недовольный, но говорил уверенно.

– Почему?

– Так дела не делаются. Чтобы взять меня на службу, Ингвар должен договориться с нашим отцом. Отец должен дать мне людей и разрешить принять меч у Ингвара, понимаешь? Но это было бы странно, если бы я это сделал, когда между Ингваром и Эйриком немирье. Я не могу принести клятву Ингвару, не зная, не придется ли ему воевать с Эйриком и не встречусь ли я с родным отцом и братьями на поле боя – только под разными стягами. А если я сделаю это без согласия отца, это будет… предательство. Это даже двенадцатилетний поймет. Ингвар хочет заполучить кого-то из нас, пока у него немирье с Эйриком. Но вот Эйрик совсем бы этого не хотел. Ну или если бы заполучил кого-то взамен от Ингвара.

– Да… Я помню, – задумчиво глядя перед собой, согласилась Хельга. – Прошлой зимой, когда они со Сванхейд встретились в Видимире, Эйрик говорил что-то такое… Что если бы Сванхейд отдала ему Логи, он прислал бы ей взамен Сигурда или Бьёрна.

– Вот видишь. Жаль, что я не увижу Греческого царства… Но, может, до того лета они еще договорятся… Нет, это все пустое. – Не склонный себя обманывать, Хедин мотнул головой. – Ингвар не собирается ехать к Эйрику договариваться, и он не станет с ним договариваться, пока не добьется договора от Романа. А тогда уже все будет по-другому…

Хельга вздохнула в ответ. Сказанное братом она примерила на себя, и в мыслях ее опять все перевернулось вверх дном. Ей не грозила встреча с отцом и братьями на ратном поле, но зато она очень даже могла разделить участь тех знаменитых жен из старинных сказаний, чей муж питал смертельную вражду к ее кровной родне. Эти женщины прославились великой силой духа – которая требовалась, чтобы одолевать величайшие их несчастья. И они всегда делали выбор в пользу братьев, иначе считались бы предательницами рода. Ну и если муж станет твоим врагом, зачем за него выходить? Не значит ли это предать своих заранее?

Хельга сама не понимала, чего она хочет. Пока она стояла рядом с Эскилем и слушала его, она поневоле видела мир его глазами, и все в этом мире было понятно и убедительно. Но в словах ее брата отражался другой мир, не менее убедительный, и эти два мира никак не сходились между собой. Она должна выбрать – Мерямаа или Кёнугард. Эскиль очаровывал ее образом будущего счастья, богатства и чести, а еще сильнее – самим своим присутствием. Расставшись с ним, она чувствовала себя так, будто проснулась от глубокого яркого сна или сбросила липкие чары.

Но права ли она, что пытается сбросить эти чары? Уже через пару дней Эскиль уедет, она расстанется с ним навсегда… Не придется ли ей жалеть об этом – всю жизнь!

До того Хельга ни разу не встречала такого человека, как Эскиль, чья уверенность усиливала его привлекательность, а новизна – обаяние. В ее жизни такой человек возник один раз, и естественно было думать, что в следующие шестнадцать, а то и трижды по шестнадцать лет никого такого она больше не увидит. Казалось, раз возникнув, ее нынешние чувства останутся с нею до седых волос – смятение, борьба влечения и осторожности. Тем и отличается молодость от опытности: то, что для молодости происходит в первый раз, кажется неповторимым.

– Уж скорее бы они уезжали… – Хельга вздохнула так, что, казалось всю душу вылила наружу.

Хедин оглянулся на нее, всмотрелся в растерянное лицо.

– Хельга! Тебе кто-то… досаждает?

Он не знал, как по-другому выразить свои подозрения, что ее сердце задето и страдает.

– Нет, нет! – Не поднимая на него глаз, Хельга замотала головой. – Просто я невольно думаю… как было бы весело повидать еще более дальние края… тебе, я хочу сказать! Попасть в Греческое царство… привезти добычу… Может, ты захватил бы в плен дочь цесаря и женился на ней! – Она засмеялась, сама слыша, как неубедительно звучит ее смех.

– Даже если бы я захватил трех цесаревых дочерей… Предательство лишает чести, а без чести человеку не будет удачи, и он все равно потеряет то, чего добился. Рано или поздно, но потеряет, а заодно и то, что имел раньше, так что и могилу его люди забудут.

Хельга опять вздохнула.

– Ты такой умный… Какое, надо думать, счастье, когда ты все так хорошо понимаешь и знаешь, как надо поступить!

– Попроси совета у твоих камешков! – Хедин покосился на ее старое ожерелье. – Они худого не посоветуют.

Хельга прикоснулась к «ведьминым камням», но привычного утешения не обрела. Кажется, она уже слишком взрослая для того, чтобы они могли исцелить ее печали.

До отъезда Ингваровой дружины оставалась одна ночь. И она уже наступала – во дворе темнело, густая синева небес стремительно просачивалась через воздух вниз, к земле, растекаясь по снегам. Госпожа Сванхейд давала прощальный пир в честь отъезжающего сына-конунга, его дружина и вся здешняя знать сидели в гриднице.

Хельга в гридницу не пошла и осталась в избе Бериславы, с годовалой Альвой и ее нянькой, Тияхти. И никто не спросил, почему она предпочла сидеть почти в одиночестве – ни Берислава, ни Хедин. Все понимают, почему она прячется. То есть от кого.

Все эти два дня Хельга старалась поменьше показываться на люди и избегала тех мест, где неотвязная «тень» могла к ней подобраться. По двору проходила быстро, только вдвоем с Естанай и не глядя по сторонам. Она знала, как ей должно поступить, но не была уверена, что ей не хочется другого. Уже предвидела, каким пустым покажется Хольмгард и весь Средний Мир, когда Ингварова дружина уйдет в Кёнугард – на край света. Она больше никогда не увидит Эскиля… От этого «никогда» все ее существо заливала такая тоска, будто в мире кончились воздух и свет и теперь придется до конца своих дней жить в сумерках и вдыхать пыль.

А ведь так легко было бы от этого избавиться! Пойти в гридницу и найти глазами Эскиля. Один взгляд – он все поймет и сам все устроит, как обещал. И она уедет вместе с ним, чтобы никогда уже не расставаться. Вместо этой тоски ее жизнь будет полна света и радости. Кёнугард… Река Днепр, еще длиннее и шире, чем Волхов, высокие крутые горы, где стоит город… Воображению Хельги он рисовался как земной Асгард, где пьют золотой мед из золотых чаш и золото сверкает так ярко, что не нужно огня. Там правит молодой Один – Ингвар, а вокруг него вечно пируют эйнхерии – вот эти, что сидят сейчас в гриднице Сванхейд. Его супруга – смуглолицая Огняна-Мария, что будет любить Хельгу, как родную сестру, хотя бы потому что ей больше некого там любить. И коварная, обольстительная, хитроумная ее соперница Фрейя – княгиня Эльга, дочь Вальгарда.

«Огняна-Мария потому тебя с собой зазывает, что в Киеве весь народ Эльгу любит, – пояснила Хельге Берислава в тот вечер, когда Хельга впервые пришла с ожерельем из зеленых самоцветов и жемчужин. – А на болгарыню волками косятся. Огняна сама-то женщина добрая, никому зла не сделала, но уж в Киеве к Эльге привыкли, она – племянница Вещего, и пока она жива, им другой княгини не надо. Ингвар все с мужиками, жене одно-то скучно сидеть. А ты – девушка знатная, сама из княжьей семьи, ей тебя в подруги заполучить – и честь, и радость. Но только… я тебе с Эльгой соперничать не советую! – Берислава засмеялась, гордясь силой своей сестры. – Она знаешь какая! Медведя не побоялась! Прямо из леса убежала! Перед ней никто не устоит!»

Хельга так ярко видела эту будущую жизнь, что горевала, как будто ее силой вырвали оттуда. Но цена согласия была бы слишком велика. Чтобы броситься с головой в новую судьбу, нужно решительно отсечь все прежние связи и привязанности. Отречься от рода и родного края. Отец, мать, братья, дядя Эйрик, тетя Арнэйд, Сигурд, Виглинд и прочие сестры – все сочтут ее предательницей и будут вспоминать не иначе как со стыдом и досадой. Решиться на этот шаг означало поступить плохо, это Хельга ясно сознавала. И как бы сильно ее ни тянуло к Эскилю, так бы ни влекла эта новая, яркая жизнь, она не находила в себе решимости заплатить за нее всем, что было дорого прежде, что составляло ее саму. Заплатить, по сути, самой собой.

Эта ночь – последняя. Если она сейчас не встанет, не выйдет в гридницу, чтобы хотя бы увидеть Эскиля еще раз – она не увидит его больше никогда. Эта ночь, пока он еще в Хольмгарде, казалась огромной, как море. Упустить ее – ужасно. Но что же делать? Не в силах ни на что решиться, Хельга сидела неподвижно, сложив руки на коленях, чувствовала, как утекает одно мгновение за другим… Хотела, чтобы они все утекли поскорее, и страшилась этого. Это как медленно умирать – уж поскорее бы.

Воображение невольно рисовало ей последнее краткое свидание… Может быть, поцелуй… И этого ей казалось много – так много, что потом она будет вспоминать об этом всю жизнь.

В дверь осторожно постучали. Хельга вздрогнула. Неужели…

Тияхти, испуганная, что стук разбудит ребенка, вскочила и метнулась к двери. Приоткрыла, пошепталась с кем-то в щели. Голос был вроде бы женский, и Хельга перевела дух со смесью облегчения и разочарования. Сердце от этой внезапной тревоги колотилось сильно до боли. Пусть бы все это скорее кончалось, или ее это убьет!

Хельга ждала, что Тияхти закроет дверь, но та отошла, и вслед за ней вошла еще какая-то женщина. Это оказалась Бирна – служанка-русинка из дома Сванхейд. Узнав ее, Хельга испугалась, что Сванхейд прислала за ней – тогда придется одеться и пойти в гридницу. Но она сможет. Она сумеет сделать вид, что ее сердце спокойно…

– Привет тебе, госпожа! – Бирна поклонилась. Ее глаза весело блестели, на большом сером платке, который она набросила на голову, искрились мелкие снежинки. – Я к тебе… с поручением.

– С поручением? От кого?

– Прислал меня один человек… – Бирна вид имела самый загадочный и притом довольный. – Сказал, ты его знаешь… Тот, что желал быть твоей тенью, сказал. Конунг его с одним делом вперед посылает, он уезжает нынче же. Велел мне передать: ты оставила у него свою вещь – он тебе кланяется на прощание и возвращает. Просит легкой дороги ему пожелать, а сам он, говорит, никогда до самой смерти тебя не забудет.

И не успела Хельга осознать, что все это значит, как Бирна вложила ей в руку нечто маленькое и твердое.

Изумленная Хельга раскрыла ладонь… Золотой перстень с зеленовато-голубым камнем в обрамлении из маленьких, как белые маковые зернышки, жемчужин…

– Он сказал, что это мое? – Она подняла глаза на Бирну. – Ты что-то путаешь.

– Он так сказал, а мне почем знать? Нам золотых перстней не дарят.

Бирна старалась хранить почтительный вид, но ее глаза блестели задором. Ей, похоже, очень нравилось быть замешанной в эту сагу, о которой не первый день увлеченно судачили все служанки, а к тому же ее усердие было подкреплено четвертинкой серебряного шеляга.

– Ты сказала, он уезжает сегодня…

– У ворот я с ним говорила, там уж сани и лошади, все готово. Они уж за воротами теперь – он и еще двое.

Эскиль уезжает… Сейчас, а не завтра… Этой ночи уже нет. Почти уехал… и этот перстень… он все же нашел способ вручить ей свой дар, который она не может принять…

Будто удар грома, неслышный никому другому, отметил последний решающий миг. Хельга схватила платок и кожух; сжимая в кулаке перстень, не смогла толком все это надеть, набросила на плечи платок, сверху кожух и стремглав вылетела из избы.

Снаружи было темно, однако светила полная луна, бросая искры в снег и выстилая под ногами Хельги дорожку из серебра. Она неслась через двор, одной рукой стискивая перстень, а другой придерживая кожух на груди, и зимний ветер врывался под небрежно наброшенный платок, холодя голову. Она бежала, бросая взгляды по сторонам и выискивая троих мужчин с лошадьми и санями. Они не помчатся вскачь, поедут не спеша, пока не выберутся на лед Волхова, она успеет догнать и вернуть перстень… Она не может оставить его у себя, это будет означать, что она приняла дар, ничего не дав взамен, и ее удача окажется в его руках…

Ворота были открыты – их запирали, когда в Хольмгарде уже засыпали, а сейчас гости с посада еще сидели на пиру. Хельга выбежала за вал, пробежала несколько дворов к спуску на Волхов. Вот впереди что-то, похожее на сани с лошадью. Они еще близко, можно догнать. Хельга хотела закричать – долго так бежать она не сможет – и поняла, что сани стоят. Они ее уже увидели.

Кто-то пошел ей навстречу. Света луны хватило, чтобы Хельга узнала Эскиля.

– Ты не должен… – Задыхаясь, она остановилась, ловя холодный воздух открытым ртом и понимая, что сейчас наловит целую толпу морозных троллей. – Передавать… Я не могу…

– Моя дорогая! – Эскиль обнял ее и с силой прижал к себе. – Да славится Фрейр! Я знал, что ты придешь.

В таком положении, плотно прижатая к его кожуху, пахнущему волчьей шкурой и морозом, Хельга не могла говорить, но была рада передышке. Она успела его застать… надо объяснить… И в то же время ее заливала радость, что он снова с ней. Эти последние мгновения казались огромными, как много долгих дней, и драгоценными, как золотые перстни Греческого царства.

– Я знал, что ты меня не покинешь! – повторил Эскиль и поцеловал ее. – Все будет хорошо, ничего не бойся.

Он наклонился, поднял ее на руки и понес к саням. Не понимая, что он собирается делать, Хельга подумала, что хорошо будет немного посидеть и отдохнуть… Но Эскиль положил ее в солому, бросился рядом сам… Кто-то крикнул, и сани тронулись вперед.

– Да куда же ты! – Хельга попыталась приподняться. – Не увози меня, мне будет далеко возвращаться! Я вас не задержу надолго, но ты должен взять…

– Я уже взял то, что мне нужно! – с ласковой снисходительностью ответил Эскиль и опять поцеловал ее. – Мне нужна только ты, мое сокровище! Теперь ты моя.

– Что ты хо… – Хельга задергалась, пытаясь встать, но запуталась в собственном кожухе, а к тому же Эскиль обнимал ее и она не могла вырваться из его рук. – Я не собираюсь с тобой ехать!

– Зато я собираюсь уехать с тобой! Не бойся, моя дорогая, все уладится! – Эскиль прижал ее голову к своей груди и натянул платок ей на затылок. – Закутайся, а то замерзнешь. Мы уедем вместе. Не бойся ничего, я тебя в обиду не дам. Мы будем жить очень хорошо, лучше всех! С такой женой никто не посмеет сомневаться, что я – потомок Рагнара конунга.

– Да нет же! – Хельга с трудом осознавала, что он не шутит. – Я не могу с тобой ехать!

– Никто нам не помешает. Пока идет пир, никто не заметит, что тебя нет. А когда заметят – если и будут искать, то в другой стороне.

Хельга сообразила: пока они вели этот разговор, сани развернулись и, сопровождаемые двумя всадниками, едут не к озеру Ильмень, на юг, а на север, в ту сторону, откуда много лет назад прибыла к Хольмгарду Снефрид.

– Куда мы едем? – Хельга пыталась приподняться и оглядеться, но Эскиль держал ее крепко, и она видела только белый снег на льду реки.

– Тут неподалеку, в полроздыха, есть одна избушка. Хозяева – какие-то рыбаки, но сейчас их не будет. Там тепло и все для нас готово. Мы пробудем там до утра, а утром, когда конунг с дружиной тронется в путь, он пришлет за нами, и дальше мы поедем с ним.

– Но уже будет известно…

– Утром никто не посмеет отнять у человека его жену. – Эскиль засмеялся. – А если и захочет – я готов ответить. Ты же знаешь – я никого не боюсь. Если нас будут искать сейчас, то в другой стороне, на озере. Если старая госпожа спросит конунга, он скажет, что не знает, где мы. Он и правда не знает. Но утром он будет очень рад видеть тебя со мной, не сомневайся.

В голосе Эскиля слышалось торжество. При всем своем смятении Хельга ухватила достаточно, чтобы увериться: он все продумал, до утра их не найдут. У Эскиля достаточно времени, чтобы скрыться из виду со своей добычей, а утром будет поздно.

Сани мчались, вздымая тонкую снежную пыль; какой-то человек в передней части нахлестывал лошадь, выжимал из нее все возможное, зная, что ехать недалеко. Еще двое дренгов скакали по бокам, оберегая своего вождя от разных неприятных случайностей темной ночью в чужом краю.

Хельга ощущала, как сани стремительно увозят ее в ночь. С каждым шагом то место, где она нагнала сани – они и не ехали, а выбрались на лед и там ждали, когда она появится, – причалы и ворота Хольмгарда, конунгов двор, Хедин и прочие уносились все дальше и дальше назад. Они уже слишком далеко. Даже отпусти Эскиль ее сейчас, ей будет непросто пешком добрести обратно. Но он ее не отпустит – он везет ее в какую-то избу, где…

– Послушай! – в отчаянии воскликнула Хельга и наконец села в санях; ее трясло на ходу и мотало, так что приходилось поневоле держаться за Эскиля. – Я не хочу с тобой ехать! Отвези меня обратно! Я не…

– Перестань, дорогая! – Эскиль опять опрокинул ее в солому. – Я же говорю: ничего не бойся! Я люблю тебя, все у нас будет хорошо! Немного смелости и немного удачи – так добывается счастье! Ты же любишь меня, я знаю! Тебе нужно только немножко смелости! Если бы все девушки были такими трусихами, у нас не было бы ни одного сказания!

Он стал целовать ее, но этим только увеличил ее испуг. Хельга мучительно ощущала свою беспомощность, и это начало ее злить.

– Это похищение! – пыхтела она, уворачиваясь от поцелуев и чувствуя, как смешно это звучит. – Я не… ты будешь отвечать…

– Охотно отвечу!

– Я не хочу…

– Но разве ты не сама прибежала ко мне? Служанки видели, что никто не тащил тебя из дома силой!

Ёлс твою ж овду, он прав! Бирна и Тияхти, еще кто-то мог заметить во дворе, как Хельга сама несется вдогонку за уехавшими санями. Если она проведет с ним ночь в той избе, трудно будет доказать, что она этого не хотела; даже Сванхейд подумает, что хотела, а потом передумала, испугалась своего решения, когда с беглецов спросили ответа! Отказываясь от Эскиля завтра, уже отдав ему свою честь, она будет выглядеть жалко. Ей не отмыться от позора этого бегства!

Поддаться, смириться? На миг эта мысль принесла Хельге облегчение. Пусть Эскиль делает, как задумал, а потом берет все на себя. От этого он не станет уклоняться – гордость ему не позволит, честь и жажда уважения в дружине не дадут отказаться от дорогой добычи, даже если она будет стоит жизни.

Но ей-то что делать? Отказаться от него – трусость и позор, смириться – предательство, позор… Даже если завтра им удастся выпутаться, сохранив жизнь.

И что же? Хельга лежала неподвижно, но мысль ее бешено металась. Выхода нет?

Она зажмурилась, надеясь, что эту тьму прорежет луч хоть какой-то надежды. Нет. Больше ничего. Беда неодолима… Сани мчатся, и с каждым ударом сердца она увязает все глубже в этом болоте…

Не открывая глаз, Хельга зашептала прямо в пахнущий холодом Эскилев кожух, внятно выговаривая каждое слово:

За шумом от движения саней Эскиль не мог разобрать, что там шепчет девушка; «мой милый» могло относиться к нему самому, но какого-такого Хравна[19] она упоминает? Небесный чертог – не тронулась ли невеста умом от испуга?

Не зная, будет ли на призыв какой-то отклик – и какой? – Хельга не открывала глаз, прячась от тех неведомых сил, которые, возможно, ее услышали. И…

Порыв ледяного ветра навстречу – такой силы, что перехватило дух.

– Ётунова ма-ать! – Возницу опрокинуло, и он завалился прямо на Эскиля и Хельгу.

Сани толкнуло – лошадь попятилась, потом стала заворачиваться к ветру боком. Из тьмы по сторонам донеслись крики – всадники пытались управиться с испуганными лошадьми.

Ледяной встречный ветер не унимался, в нем появился снег.

– Давай! – Выпустив Хельгу, Эскиль сам поднял возницу. – Фроди, не спи!

– Да что ж это! – Тот с трудом встал и потянулся к вожжам. – Как будто сам Ётунхейм дыхнул…

– Бери вожжи, разиня! Тут немного осталось.

Но голос Эскиля почти потерялся в свисте ветра. Попытавшись открыть глаза, Хельга тут же закрыла их снова – ветер нес на них сплошную стену снега. Она попыталась закутаться в платок плотнее, Фроди и Эскиль вдвоем шарили, отыскивая вожжи, а лошадь пятилась, отступая под порывами метели.

– Вылезай! – Крича во все горло, Эскиль толкнул товарища. – Бери вожжи и веди ее. Она так не пойдет!

Фроди скатился прямо на снег, но они никуда не двинулись. Через какое-то время и Эскиль выбрался из саней и почти ощупью двинулся к лошади.

Ощутив, что осталась в санях одна, Хельга подумала, не сбежать ли. Но первая попытка взглянуть сквозь ресницы на метель отвратила ее от этой мысли: снегом залепляло лицо, ветер пронизывал насквозь. Она не сможет идти сквозь такую метель, она упадет через пару шагов и будет лежать, пока ее не занесет снегом. А найдут потом только весной… Она сжалась в комок, пораженная этим внезапным приступом гнева ётунов – тихий, слегка морозный вечер ничего такого не предвещал.

О своем призыве она уже забыла.

Сани качались – наверное, кто-то пытался вести лошадь вперед под уздцы, но та отказывалась идти. Потом сани дернулись, и Хельга вцепилась в борт – если она упадет, то не сможет опять сюда взобраться, а ее криков никто не услышит. Сани были в ее глазах легкой лодочкой в бурном море метели, единственной надеждой на спасение.

Сани продвинулись вперед на шаг. Еще на шаг…

А потом метель улеглась так же внезапно, как возникла.

– Да ёт-тунова кочерыжка… – донесся до Хельги изумленный хриплый голос, и, слыша его, она осознала тишину вокруг.

Она подняла голову: воздух был чист и тих. Светила луна, вокруг простиралось широкое, гладкое полотно свежего снега, усыпанное серебряными искрами.

– Троллева шишка! – Фроди, сам засыпанный снегом, стоял на коленях, обеими руками держась за сани, и темная борода его совсем побелела. – Что это было?

– Не знаю, ётуна мать! – Эскиль обнаружился впереди, возле лошади. – Вставай, Фроди, поехали. А то этот тролль сейчас опять как взмахнет своей шишкой…

– А где наши дренги?

– Тролль знает. Га-а-а-у-ут! – закричал Эскиль в пустоту. – Халли! Где вы там? Вас ветром сдуло?

Издали донесся слабый голос.

– Залезай в сани, Фроди, поехали понемногу! Я поведу. Хельга! – Эскиль, вспомнив о девушке, сделал шаг и вгляделся в глубину саней. – Ты не потерялась? Не бойся, сейчас поедем дальше.

– О… ётунова хрень… Ты погляди!

Эскиль обернулся вперед – туда, куда вытаращенными глазами смотрел Фроди. Хельга тоже посмотрела и сразу не поняла, что видит.

Впереди, шага в пятидесяти от саней, что-то мерцало. Тускло светящаяся черта огненного цвета пересекла Волхов от берега до берега, прямо через снега, и с каждым вдохом делалась ярче.

– Это что… огонь? – пробормотал Фроди. – Кто может…

Кто мог бы развести огонь у них на пути, по всей ширине Волхова, прямо на снегу – там, где вот только что бушевала обезумевшая метель?

– Это какой-то ётунов морок… – пробормотал Эскиль. – Тут не может… Фроди, подержи лошадь, я пойду погляжу…

Он сделал несколько шагов вперед, и, словно откликаясь на его движение, огонь впереди вспыхнул сильнее. Теперь это была настоящая стена огня, может быть, в человеческий рост высотой, сплошная, без промежутков. Эскиль застыл, не сводя с нее изумленных глаз. Яркое пламя освещало снег на Волхове, и было отлично видно, что кроме этого пламени там нет ничего – ни топлива, ни тех, кто разжег и поддерживает этот огонь. Чтобы все это устроить, понадобились бы десятки возов с поленьями и хворостом, десятки людей! Но ничего этого не было, даже углей и золы, только пламя, стоящее ровной стеной над белым снегом.

– И не объехать… – Фроди огляделся, но отсюда казалось, что пламя упирается в крутые берега.

– Да турс твою мамашу! Это морок! Фроди, стой здесь! – велел Эскиль. – Следи за девушкой. Я пойду погляжу, может, там нет никакого огня.

И он пошел вперед. С каждым его шагом пламя росло в высоту. Хельга следила за всем этим, широко раскрыв глаза и вжавшись в холодную солому. «Лижет все небо жгучий огонь…» – что-то такое обещала старая вёльва Одину, предрекая конец мира. Это стена огня, за которой стоит Муспелльсхейм, мир огненных великанов. Но почему здесь? Они не могли заехать так далеко! Они же были совсем рядом с Хольмгардом, когда все это началось!

Может, ей все это снится? О, какое было бы счастье, если бы сном оказалось все, начиная с прихода Бирны! Чтобы она проснулась на помосте в избе Бериславы, и уже было бы светло, и след Ингваровой дружины заметала бы метель…

Но она не просыпалась. На глазах у Хельги Эскиль упрямо шел вперед, и стена огня продолжала тянуться ввысь. За полтора десятка шагов до Эскиля стал доноситься жар. Он уже взмок, пламя слепило глаза, но он шел и шел, надеясь переупрямить видение.

Вдруг стена огня, будто ее толкнуло что-то, пролилась ему навстречу, и Эскиль, отшатнувшись, упал в снег. Лошадь дернулась, чуть не опрокинула сани; Фроди прыгнул, повис на поводе и сдержал ее.

Пламя тут же выровнялось, но осталось высоким. Полежав несколько мгновений и остыв, Эскиль поднялся и пошел назад к саням.

– Ты как? – пробормотал Фроди. – Не обжегся?

– Попробуем обойти. – Эскиль снова взял лошадь под уздцы. – Я не отступлюсь, пусть бы все тролли и ётуны мира мне мешали!

– Это колдовство! Точно тебе говорю, Тень, это колдовство!

Это колдовство… До Хельги дошло, и она сжалась. Это ответ на ее призыв. Они уже давно не едут в тут избу, где должны были ждать утра, а стоят посреди русла Волхова. Эскиль мог слышать, что она шептала. Если он посчитает ее за ведьму…

Эскиль попытался повернуть лошадь к берегу, но она упиралась, мотала головой и пятилась.

Из-за стены огня донесся низкий гулкий рокот, и опять все обернулись в ту сторону. Звук повторился, в нем прорезалось что-то от голоса живого существа… Огромного живого существа! Будто некий исполинский зверь рычал позади стены, и Хельга сжалась от страха.

Стена огня пошла вниз – так же без причины, как выросла, а может, иссякло питавшее ее колдовство. Но не успели мужчины этому обрадоваться, как увидели над стеной реющие огни – зеленые искры звериных глаз. Они располагались попарно, вдоль всей стены. А посередине одна пара была выше остальных.

– Это еще что за…

Казалось, сама ночная темнота побелела – посередине русла над огненной стеной возвышался исполинский волк, белый как снег, величиной с самого рослого лося, какого только можно сыскать в северных лесах. Огненная стена таяла, вот она превратилась в низкую мерцающую полосу через русло, а позади нее на снегу стояла плотная цепочка волков – белых и черных, с ярко блестящими зелеными глазами.

– Ётунова коче…

Эскиль попятился. У Хельги словно душа растаяла от ужаса – и где-то в самой глубине затаилось восхищение той силой, которую она сумела привлечь. Вызванные силы грозили гибелью, подавляли и устрашали, Хельга не знала, чем кончится дело, не обрушится ли на них нечто более страшное, чем то, от чего она хотела избавиться…

И как теперь эти силы усмирить? Мать научила ее, как вызвать помощь, но не сказала ни слова о том, как отослать ее прочь…

Лошадь решила все сама. Эскиль перед этим успел развернуть ее боком к огненной стене, но, должно быть, она заметила звериные глаза и метнулась в другую сторону. Вскрикнув, Эскиль едва успел упасть в сани, прямо на Хельгу; Фроди отшвырнуло в сторону, и его крик стих позади. Вожжи волочились по снегу, Эскиль своим телом прижимая Хельгу, чтобы не вывалилась на ходу, обеими руками цеплялся за борта. Хельга зажмурилась, пряча голову; она больше ни о чем не думала, только ждала чего-то ужасного – лошадь упадет, сани опрокинутся, они вылетят и переломают себе все кости…

Слышались еще какие-то крики, сани дергались, раскачивались, их мотало из стороны в сторону…

– Глядь…

Хельга ощутила, как Эскиль быстро понимается, освобождая ее, и соскакивает с саней.

Сани не двигаются. Вокруг гул возбужденных голосов.

Медленно Хельга подняла голову. Она жива. Сани стоят на снегу посреди Волхова. Возле лошади кто-то с кем-то яростно спорит. Вокруг блестят и движутся огни.

Хельга встала на колени, шатаясь и придерживаясь за борт. Несколько человек висели на узде, сдерживая лошадь. Впереди тоже были люди и лошади – много, целая толпа. Колебалось на ветру пламя факелов – почти как огненная стена.

Прямо возле саней боролись на снегу какие-то двое, а еще несколько человек пытались их растащить. Вот их ухватили, подняли, развели в стороны; слышались бессвязные яростные крики и ожесточенная брань.

С неба медленно сыпались мелкие снежинки, лезли в глаза, мешали смотреть. Стоял гул множества одновременно спорящих и кричащих голосов. Оглядевшись еще раз, Хельга поняла, что вокруг саней, где она сидит, собрались две толпы: с одной стороны хирдманы Ингвара, с другой – люди Сванхейд. Хельга узнала Регинмода Залива в первых рядах. Обе дружины явно были настроены на схватку между собой; казалось, вот-вот ярость прорвется и закипит всеобщее побоище.

– Хельга!

Кто-то подбежал, и при свете факела Хельга узнала своего брата. Хедин бросился к ней и вытащил из саней. Выглядел он непривычно взволнованным, шапки нет, волосы взъерошены, на кожухе снег.

– Ты цела? – Он схватил ее за плечи. – Что с тобой было? Что он тебе сделал? Говори, ну!

– Я цела… – прохрипел Хельга; как она ни старалась, голос куда-то делся, спрятался от испуга подальше.

– Он ничего тебе не сделал? – Хедин убрал растрепанные волосы от ее лица.

Брат старался разговариваться с ней спокойно, но голос его подрагивал от сдерживаемого бешенства. При свете огня его глаза казались черными, как сама ненависть, и Хельге опять стало страшно.

– Нет, ничего… Клянусь, ничего! Мы ехали в санях, но потом началась метель, и мы не могли больше ехать…

– Какая метель?

Не успела она ответить, как к ним подошел еще один человек, и Хельга узнала Логи.

– Хельга! Это правда, что он говорит? – с возмущением начал он. – Ты сама захотела с ним уехать?

Хельга снова увидела перед санями Эскиля, тоже без шапки и в перекошенном кожухе, рядом с ним того второго вождя наемников, немолодого, а еще телохранителей Ингвара – Хрольва и Гримкеля Секиру. Все имели весьма боевой вид, явно готовые вступить в схватку.

– Нет! Я не хотела! Я хотела только… отдать одну вещь… – Последние слова Хельга почти прошептала, и их никто не услышал.

– Я же знал, что он лжет! – Логи в гневе повернулся к Эскилю. – Эта девушка не такая! Она не могла убежать с тобой по доброй воле!

– Ты молод и не знаешь женщин, – снисходительно ответил Эскиль. – Как говорил Хникар:

Логи даже онемел, услышав столь возвышенный ответ, хоть и произнесенный несколько запыхавшимся голосом.

– Это наша добыча! – с напором ответил Логи немолодой вождь, Хамаль Берег. – А кому не нравится – может отбить ее у нас.

Наемники вокруг него дружно закричали, выражая согласие.

– Ингвар! – Логи взглянул на кого-то в толпе. – И ты позволишь твоим людям ограбить дом твоей матери? Я этого не позволю, и тебе придется биться со мной, если ты не опомнишься!

Снова раздался гул голосов, отчасти одобрительный, отчасти изумленный. Хельга едва верила ушам: Логи, сдержанный, благоразумный и вежливый, готов был вызвать на бой собственного брата-конунга, хотя не мог не понимать дикости такого вызова, не говоря уж о том, что намного уступал Ингвару и силой, и опытом.

– Сыновья Олава, опомнитесь! – Между ними встал Хакон сын Эйлава, ладожский ярл. – Не годится драться между собой сыновьям одного отца и одной матери, да еще и на пороге материнского дома! Не лучше ли нам сейчас вернуться в Хольмгард и обратиться к мудрости госпожи Сванхейд за советом?

– Да и девушку надо поскорее в тепло вернуть, а то она у вас замерзнет насмерть и никому не достанется! – сказал Финни Крылатый.

Еще какой-то человек, подойдя, закутал Хельгу в огромную и пушистую шкуру, и ей сразу стало тепло.

– Да, стоит отвезти девушку к госпоже Сванхейд, – поддержал Воислав псковский. – Пусть женщины ее успокоят.

– Конунг, неужели ты позволишь этим людям отнять у меня… – начал Эскиль и осекся: назвав Хельгу добычей, он признался бы в похищении. – Мою невесту!

– Она не твоя невеста! – в негодовании крикнул Логи. – Никто ее с тобой не обручал!

– Если надо, меня обручит с ней мой острый меч!

– У волков не бывает невест, и я уж лучше увижу мою сестру мертвой, чем твоей женой! – яростно возразил ему Хедин. – Ты ответишь передо мной за похищение, саатана[20]! С мужчиной ты не боишься иметь дело, паскепяя[21]?

– Попробуй, отними! – Эскиль улыбнулся, как будто ему предстояло нечто радостное.

– Пока я жив, никто к ней не подойдет! – Логи встал перед санями, загораживая Хельгу.

– Ингвар конунг, подумай, что ты скажешь твоей матери, если у ее порога твой человек убьет ее младшего сына! – крикнул кто-то и толпы.

– Ингвар, ну что ты смотришь! – Тородд тоже обнаружился здесь. – Мать приказала, чтобы никакого кровопролития. Послала меня вас удержать. И уж точно я не дам моим двум родным братьям подраться между собой! Сначала вам придется объединиться, чтобы убить меня! Мы уже не на войне! Уйми твоих людей, и пусть мать вас всех рассудит.

– Прекратите! – Ингвар вышел вперед и встал между Логи и Эскилем. Он был явно недоволен и действовал как будто через силу, но не мог противостоять обоим своим братьям сразу. – Полаялись, хватит. Возвращаемся в Хольмгард. Завтра решим, кто с кем будет биться.

– Он мне ответит за оскорбление рода, ваи саатана!

– Я моей добычи никому не уступлю!

– Что с бою взято, то свято!

– Ингвар, твои люди думают, они до сих пор среди греков и могут брать все, что понравится! Если ты привел в дом твоей матери стаю волков, держи их в повиновении!

– Поехали назад, я сказал!

– Хедин, вот твоя шапка, возьми!

– До поединка девушка останется у нас!

– Ваи саатана, хрен тебе моржовый, а не девушка! Попробуй тронь, пургален[22]!

– До поединка девушка останется у матери! – рявкнул Ингвар. – У нашей. Завтра боги нас рассудят.

– Я полагаюсь на твое слово, конунг.

Со стороны казалось, что Хедин успокоился. Но Хельга понимала: такого Хедина, застывшего в непримиримости и жажде возмездия, она видит впервые за все шестнадцать лет своей жизни.

– Как ты узнал? Тебе служанки сказали?

У Хельги так стучали зубы, что было трудно говорить. Ей предлагали ехать обратно в тех же санях, но она отказалась: она так окоченела, что надеялась размяться и согреться на ходу, а к тому же не хотела отходить от Хедина ни на шаг. И теперь они шли в толпе, Хельга куталась в мягкую, теплую, пушистую шкуру, но дрожь не отпускала. Больше всего Хельга боялась, что брат поверит, будто она добровольно решилась на это бегство. Если он спросит, она, конечно, скажет нет. Доказывать, что она не совершала предательства, а лишь поддалась на уловку – а такой податливой ее сделала слабость и смятение потревоженного сердца, – будет унизительно.

– Служанки? – Хедин удивился. – Нет. Какой-то малый прибежал в гридницу…

– Какой еще малый?

– Могильная Матерь его знает! Я его впервые видел. Прибежал, прямо ко мне, кричит: Хедин, что ты сидишь, твою сестру похитили и увозят! Везут в сторону Альдейгьи! Такой с виду молодой, волосы светлые… Кричит: твою сестру увозят люди Ингвара! Все вскочили. Логи кричит: я ее верну! Госпожа Сванхейд говорит: Ингвар, что это значит? Он говорит: я не знаю… Но я-то сразу понял, что к чему. Он точно ничего тебе не сделал? – Хедин приостановился и заглянул сестре в лицо.

– Клянусь, ничего! Да когда бы он успел? В санях… там же холодно…

– Эх! Если бы он… Я бы ему вырвал горло. Может, еще и вырву. Я этого так не оставлю.

– И что дальше было?

– Я послал наших парней за лошадьми. Логи своих людей собирает. Сванхейд сказала, чтобы Воислав и Хакон ярл тоже поехали, иначе, говорит, произойдет убийство. Это она верно сказала. Мудрая женщина. Был бы я один – я б его убил.

«Или он тебя». От этой ясной мысли у Хельги ослабли ноги, и она пожалела, что не села в сани. Сванхейд не могла знать, кто кого убьет, но вероятность убийства была ясна ей, как вот эта луна в небе. А это превратило бы возможную войну между ее братом Эйриком и ее сыном Ингваром в неизбежную, особенно если погибшим оказался бы Хедин. Убийство гостя! От такого позора весь род конунгов не отмылся бы до самого Затмения Богов.

– Мы всей толпой и поехали наперегонки, кто быстрее вас нагонит – мы или Ингварова стая. И прямо наткнулись на вас. Вы что, правда ехали нам навстречу, или мне померещилось?

– Похоже, что правда. Сначала нам навстречу мела метель, потом на льду загорелась стена из огня, а потом появились волки.

– Волки? За стеной из огня?

– Да, много, десятки, белые и черные. А один был величиной с быка или еще больше…

– Ажаня[23], тебе померещилось! Не было ни метели, ни огня. В темноте мы бы увидели. И тем более волков.

– Но те трое тоже все это видели! И лошадь испугалась!

– Наши лошади ничего такого не заметили, а ветер был на нас. Видно, какие-то духи вмешались и не дали вам уехать. Не знаю какие, но я им благодарен.

На это Хельга ничего не ответила. Она не знала, что это за духи, но знала, что их вызвало. Точнее, кто. Она сама ощущала холод ветра, удары снежного потока, жар огня – неужели все это был колдовской морок? Похоже, с этим коротким заклинанием мать вручила ей целый мешок чудес, но не научила ими пользоваться. Надеялась, что не пригодится.

Приближаясь к Хольмгарду, Хельга с ужасом ожидала, что ей прямо сейчас придется все рассказывать госпоже Сванхейд, но, после короткого спора во дворе, ее повели к Бериславе – Сванхейд так велела. Там с нее сняли промерзшую обувь, закутали в теплое одеяло, Естанай заварила травы – душицу, пустырник и тимьян из собственного запаса. Горячее питье согрело Хельгу и успокоило. Но мысли оно привести в порядок не могло: Хельга не понимала, что случилось на самом деле, а что померещилось. Ей приснилось это похищение? Стена из огня, огромный белый волк? Или сейчас снится, будто она опять у Бериславы?

– Я здесь останусь, – объявил Хедин и сел на пол возле лежанки. – Больше никто к тебе не подойдет.

– Весняна, дай тюфяк, – со вздохом велела Берислава. – На полати ложись, место есть.

От усталости у Хельги кружилась голова. Стоило опустить тяжелые веки, как возникало ощущение, что она летит – так сильно гудела в ней кровь от всех потрясений этого вечера.

– Ложись! – Естанай коснулась ее плеча и забрала из рук опустевшую глиняную чашку. – Иначе заснешь сидя и упадешь!

Но Хельга не сразу нашла в себе силы двинуться – руки и ноги налились тяжестью. Вот она встала, взялась за ожерелье из «ведьминых камней», чтобы снять… Что-то вдруг хрустнуло у нее в пальцах, упало и со стуком покатилось по доскам пола.

– Ах!

Песчано-желтый камешек треснул пополам и развалился на две части. Хельга смотрела на обломки в ужасе: впервые она видела, как ломается «ведьмин камень». Ее снова пробрала дрожь. Никого пока не убили, но погибший уже есть – «ведьмин камень» умер, отдав ради ее спасения всю заложенную в нем удачу.

А ведь это вовсе еще не конец…

Когда погоня вернулась, Сванхейд ждала, расхаживая по гриднице. Оставшиеся дома переглядывались: давненько им не случалось видеть свою госпожу в таком волнении! Можно подумать, что похищена ее родная дочь!

Услышав шум у входа, она в нетерпении обернулась и едва не побежала навстречу.

– Вернули, – объявил матери Ингвар, встретив ее нетерпеливый взгляд. – Они недалеко и уехали-то…

Вид у него был мрачный. Он не знал точного замысла Эскиля – тот все продумал и устроил сам с товарищами, – но хорошо знал цель: ведь это была его собственная цель, Эскиль тут послужил лишь удобным орудием. И это орудие подвело. Цель ускользнула, и теперь Ингвару предстояло объясняться с матерью за проступок своего человека, за которого он отвечал, как отец за сына.

– Что с девушкой?

– Цела она.

– А ее брат?

– Тоже цел. Злой как тролль… Наш рыжий грозил со мной драться! – Это до сих пор приводило Ингвара в недоумение. – Он что, бешеный?

– Ты не забыл, что он считает эту девушку своей невестой?

Ингвар удивился, но потом вспомнил, как три жениха в этой самой гриднице спорили за Хельгу: его брат Логи, его племянник Видимир и его хирдман Эскиль. Не привыкнув принимать в расчет младшего брата, Ингвар не подумал, что Логи себя сочтет оскорбленным и ограбленным.

И это тоже осложняло дело.

– Зайди, мне нужно с тобой поговорить. – Сванхейд кивнула на шомнушу.

– Может, завтра?

Ингвар был храбр в бою и в любом противостоянии с мужчинами, но терпеть не мог объясняться с женщинами, от которых не мог просто отмахнуться.

– Сейчас.

Служанка отнесла в шомнушу горящий светильник. Сванхейд вошла первой и села на лежанку, кивнула Ингвару на ларь. Некоторое время Сванхейд внимательно рассматривала его лицо, и Ингвара наполнила тоска.

– Свенельд ничего тебе не рассказал?

Сванхейд произнесла это скорее как утверждение.

– Свенельд? – Ингвар вытаращил глаза. – Ему какое дело? Он в Киеве… у древлян зимой, как всегда.

– Он так и не рассказал тебе, кто такая Снефрид Серебряный Взор?

– Это кто?

– Это мать той девушки и ее брата.

– А! Ты ее знаешь, да? Тут болтали, она когда-то гостила у тебя… Помню, девушка недавно говорила, что ее материнский род от каких-то альвов идет… И что?

– А то, что она – твоя вирд-кона. Ты хоть знаешь, что это значит?

– Моя – что?

Весь вид Ингвара свидетельствовал о глубоком недоумении.

Сванхейд встала и прошлась по шомнуше – здесь можно было сделать лишь несколько шагов туда и обратно.

– Когда родится человек знатного рода, – медленно начала она, зная, что ее сын не сведущ в таких делах, и стремясь объяснить короче и проще, – где-то наверху, близ Источника Урд, у него появляется своя норна. Она зовется спе-диса. Она покровительствует человеку в жизни, оберегает от опасностей, может дать совет. Но чтобы человеку было легче с ней говорить, ему нужна вирд-кона – земная женщина из тех, что зовутся «всеискусными женами». Она – земное отражение его спе-дисы, она слышит ее речи и передает человеку. Они есть не у всех… далеко не у всех. Здесь, в Гардах, мало таких женщин, кто владел бы «жезлом вёльвы» и умел прясть нити судьбы. Снефрид – одна из них. Она – твоя вирд-кона с самого рождения. Твоя судьба и удача – в ее руках. Если ты причинишь ей зло, нанесешь обиду, она может мгновенно оборвать твою нить. Понимаешь?

Сванхейд остановилась и взглянула в растерянное лицо сына.

– Стоит тебе разозлить Снефрид, и в ее силах мгновенно убить тебя, где бы ни был ты и где бы ни была она. А ты ничего не можешь с этим сделать, ты ведь даже не знаешь, где она находится.

– И где она? – едва вымолвил Ингвар.

Он был потрясен, и сдерживало его потрясение лишь неверие: трудно сразу принять такую новость, что твою судьбу держит в руках некая женщина, о которой ты двадцать три года жизни и понятия не имел!

– В Мерямаа. В Силверволле, там она живет с Арнором Камнем и прочей семьей. Но ты не знаешь этого места, ты никогда там не был. А тебе бы стоило поехать и познакомиться с женщиной, настолько важной для тебя! Я – твоя мать, а она – кормилица твоей судьбы и удачи! А теперь подумай, что вы наделали. Твой человек пытался похитить ее дочь! Если она сочтет, что ей нанесена смертельная обида, то будет права.

– Г-глядь… – Ингвар успел прикрыть рот рукой, но не сумел сдержать своих чувств перед матерью. По мере того как в мыслях связывались концы, его наполняла ярость, тем более горячая, что он чувствовал свое бессилие. – Почему я ничего не знал?

– Спроси у Свенельда, почему он тебе не рассказал. Он-то знает об этом все. Ее искусство спасло жизнь и ему самому, когда его преследовали духи мертвых после одного похода на Хазарскую реку. Видно, он не счел нужным рассказывать об этом тебе – такие дела лучше хранить в тайне. Кто мог предположить, что жизнь сведет тебя с ее дочерью?

– Но ты-то знала! – В негодовании на судьбу Ингвар готов был обвинить и мать. – Ты могла меня предупредить!

– Могла ли я думать, – Сванхейд устремила на него гневный взгляд, – что ты решишь похитить девушку знатного рода из числа моих гостей? Так оскорбить дом твоей матери! Отнять невесту у собственного брата!

– Она была не в твоем доме… – начал Ингвар и осекся.

– Я пригласила ее сюда, мать отпустила ее ко мне, веря, что у меня ее дочь и сын будут в безопасности. Но твои люди… Правду говорят: кто выкармливает волка, тот готовит разорение своему очагу.

– Нам нужны заложники от Эйрика! Это ведь ты понимаешь? Иначе как мне знать, что он не придет сюда следующей зимой с войском, пока я буду в Киеве!

– Ты не знаешь Эйрика! Он упрям, как старый медведь, его нельзя подчинить силой и хитростью. Чем больше на него давят, тем сильнее он упирается. Ты мог три года назад побывать в Бьюрланде и повидаться с ними со всеми. Может быть, Снефрид сама рассказала бы тебе, какая между вами связь. Тогда ты знал бы, с кем имеешь дело. Но ты не нашел на это времени!

– Ты не знаешь, что там было в Киеве. Я не мог его оставить.

– Уж не ошиблась ли я, когда подумала, что ты сможешь держать в руках и Киев, и Хольмгард разом? Мне следовало признать Тородда конунгом Гардов и его возвести на престол Олава!

Они помолчали, в досаде не глядя друг на друга и вспоминая то лето, когда все это свершилось. И того человека, который устроил то соглашение между ними.

– Сделанного не воротишь… – пробормотал Ингвар, имея в виду собственные упущения.

Сванхейд кивнула: менять одного брата на другого было поздно.

– Твои дела и так были непросты, – заговорила она снова, – а с этим похищением твоя удача, честь и жизнь повисли на тоненькой ниточке. Ты должен уладить это дело, не оставив Снефрид причин держать на тебя обиду. Иначе ни здесь, ни в Киеве тебя не ждет ничего хорошего. Погнавшись за двумя зайцами, ты не поймаешь ни одного, а ища чужого, потеряешь свое. Будь готов на жертвы.

Ингвар не ответил, застывшим взглядом глядя перед собой. Он чувствовал себя человеком, который вышел в лодочке в море, а весла оставил на берегу. Он хорошо понимал, как много зависит от него и его решений; он готов был на любые труды и подвиги ради того, чтобы исполнить свой долг конунга, заслужить уважение богов и людей. Он мог бы драться с целой толпой, пока не упадет, обессилев. Он не боялся принимать решения, но был достаточно умен, чтобы понимать, где обстоятельства сложнее, чем он может осмыслить. А тех двоих, которые помогали ему принимать верные решения, при нем сейчас не было. Огняна-Мария, любящая, нежная и преданная, не могла умом тягаться с Эльгой, а Эскиль, сильный и отважный, много уступал Мистине в изобретательности и широте взгляда. Огняна-Мария и Эскиль, каждый по-своему, пытались помочь ему выполнить задуманное и тем едва его не погубили. Мистина и Эльга, возможно, удержали бы его от этих попыток, не подпустили бы к краю пропасти, не дали стать врагом родного брата и собственной судьбы.

Но Ингвар, при своей суровости, был достаточно силен духом, чтобы не винить других. Он – конунг и Гардов, и земли Русской, что на Днепре. Это он едва не порвал с собственной удачей, ему и связать истонченную нить.

Наполовину проснувшись, Хельга ощутила под рукой что-то мягкое, теплое, пушистое, что ласкало одним прикосновением. Открыв глаза, увидела длинный ворс белой звериной шкуры. Погладила ее, вспоминая, откуда такая роскошь. В эту шкуру ее вчера вечером закутал какой-то человек – она его не разглядела, – и ей сразу стало тепло там, на ледяном Волхове, среди ожесточенных криков… В этой шкуре она приехала в Хольмгард, и кто-то подстелил ее в постель. Где же хозяин, как ему вернуть? Может, он сам придет за своей вещью?

Тепло шкуры напомнило ей увиденный этой ночью сон: будто какая-то рука держит ее руку – крепкая, теплая, дружественная. Хедин? Эскиль? Может, Логи? Во сне Хельга не могла разглядеть этого друга, но прикосновение руки успокаивало ее.

Все вчерашнее вспоминать не хотелось. Посреди заснеженной реки спорили Эскиль, Хедин, Логи, готовы были драться за нее. Сегодня дело о похищении будет разбираться… вчера упоминали о поединке… При этой мысли у Хельги оборвалось сердце и стало холодно в груди.

А еще у нее раскололся один из «ведьминых камней» в ожерелье. Она сунула руку под подушку и нашарила два обломка. Знак был несомненный, и явно плохой. Но о каком зле он говорит – о прошлом или о будущем?

Поднялись все довольно рано. Ни Хельга, ни Хедин не пошли в гридницу, Берислава велела покормить их дома. Вскоре вернулся Тородд и привел Хакона ярла, чтобы обсудить дело с Хедином. А потом, к изумлению Хельги, явилась сама госпожа Сванхейд.

– Будьте готовы, скоро сюда придет Ингвар и его люди, – сказала она. – Лучше нам разобрать это дело здесь, где нет лишних глаз и ушей, только среди родичей. В таком деле свидетели, которым самим терять нечего, могут толкнуть людей на лишнее ожесточение, и те не захотят пойти на мировую из опасения показаться робкими.

Потом Сванхейд подошла к Хельге, вставшей при ее появлении, и знаком предложила снова сесть рядом с ней.

– Какая хорошая шкура! – Сванхейд провела ладонью по белому меху, на котором они сидели. – Это ты с собой привезла? У вас в Бьюрланде такими торгуют?

– Нет, госпожа, это мне вчера дал какой-то человек… Я его не знаю, даже не разглядела. Чтобы я не замерзла в санях…

– Кстати, о санях. – Сванхейд запустила пальцы в маленький шелковый мешочек, подвешенный к позолоченной нагрудной застежке, и вынула уже знакомый Хельге перстень с сине-зеленым камнем и жемчужинами. – Чье это сокровище? Конюхи нашли в соломе тех саней.

– О! – Во всех волнениях вечера Хельга и не вспомнила о перстне, который, должно быть, выронила, когда Эскиль бросил ее в сани. – Это его… Эскиля.

– Служанки говорят, что он твой.

– Неправда! Это Эскиля, из его греческой добычи. Все могли видеть у него этот перстень.

– Его все и видели. Но люди говорят, что он подарил его тебе…

– Я не принимала от него подарков, клянусь Фрейей! Он дал его служанке и сказал, будто он мой, чтобы выманить меня из Хольмгарда. Он знал, что я не приму от него подарок и приду, чтобы вернуть…

Хельга задумалась: а если бы она, получив перстень от Бирны, решила оставить его себе на память? Тогда этого похищения бы не случилось!

– Нет, я не могла оставить его себе! Если бы я так сделала, это означало бы, что я обручилась с ним, с Эскилем, даже без ведома моего отца! Тогда я не смогла бы выйти ни за кого другого, пока Эскиль не вернулся бы за мной или не прислал бы сказать, что отказывается от этого права.

– Он остался бы в выигрыше в том и в другом случае, – кивнула Сванхейд. – Ловко придумано! Если бы ты взяла перстень себе, ты уже не могла бы утверждать, что не хочешь за него выходить. Или ты все-таки хочешь?

Она взяла руку Хельги и заглянула ей в глаза.

– Нет. – Хельга потупилась. – Я не смогла бы… я не сошла с ума…

– Мне казалось, этот парень тебе нравится… даже больше, чем мой младший сын.

– Логи вчера вел себя очень благородно и отважно, – проговорила Хельга, не поднимая глаз.

Она даже удивилась насколько. В его благородстве она не сомневалась, но вот отваге несколько удивилась.

– Да, я слышала. Жаль, что здесь нет твоего отца или хотя бы дяди, то есть моего брата Эйрика. – Сванхейд со вздохом выпустила ее руку. – Тогда мы могли бы сразу спросить у них, кого из этих отважных витязей они готовы принять в зятья – или никого, но моим сыновьям хотя бы не пришлось бы биться между собой!

– Но они же не будут…

– Надеюсь, настолько я еще хозяйка в своем доме, что не допустить драки между сыновьями!

– Но мой брат… он не сможет этого так оставить…

– Клянусь тебе, – Сванхейд похлопала ее по руке, – я всеми силами постараюсь не допустить никакого кровопролития, как если бы они все были моими сыновьями – и Хедин тоже.

Сванхейд велела позвать самое малое число людей: пришли Ингвар с Эскилем и Хамалем Берегом, Тородд, Логи, Хакон ярл, Ветрлиди со старшим сыном Фасти и князь Воислав с сыном Судимиром, мужем Альдис. Все они, кроме двоих наемников, были родичами Ингвара и Сванхейд, но и Хедин с Хельгой состояли с королевой в свойстве через Эйрика, так что это все же выглядело семейным делом.

Прикидывая, не забыла ли кого из знатных людей, Сванхейд вспомнила Несвета с его сыном. Из-за Хельги в ее доме уже случилась попытка убийства, причем оба участника принадлежали к дому Ингвара; Сванхейд надеялась, что с отъездом Несвета борьба поутихнет, но вышло только хуже. Может быть, помня прощальные насмешки Несвета, Эскиль решился любой ценой не дать тому его превзойти.

Эскиль тоже не забыл о недавнем случае.

– Если в этом доме меня чуть не убили, – с независимым видом сказал он, – то не такая уж большая вина увезти девушку, из-за которой я чуть не лишился жизни!

Свою вину в насильственном похищении он отрицал.

– Я не раз говорил девушке, что мы уедем вместе. Она не возражала.

– Она и не соглашалась! – крикнул Хедин. – Она хоть раз сказала, что согласна с тобой бежать? Ты можешь в этом поклясться?

– Прямо так не сказала, – признал Эскиль. – Но и не отказалась.

– Но если тебе пришлось выманить ее из Хольмгард с помощью этого перстня, – Сванхейд показала перстень с жемчужинами, – стало быть, ты знал, что ее согласия не добился.

– Я был… я уверен, – Эскиль одолел смущение и прямо взглянул в лицо королеве, – что девушка хотела уехать со мной, только не смела. И когда она прибежала ко мне с этим перстнем, я подумал, что она отважилась наконец, хоть и поздно.

– Не твое право – решать, чего она хочет! – снова крикнул Хедин. – У нее для этого есть собственные родичи!

– Если ты чем-то недоволен, я отвечу. – Эскиль устремил на него непроницаемо уверенный взор.

– Погодите! – сказал Логи. Непривычно мрачный и суровый, он в эти дни выглядел так, будто разом повзрослел на несколько лет. – Ингвар, я не ждал, что ты так со мной обойдешься. Ты знал, что я хочу взять эту девушку в жены и наша мать не возражает. И ты позволил твоим людям ее похитить – похитить в той же мере и у меня, как у ее брата. Ты поступаешь не по-братски, и я скажу тебе об этом, хоть ты и мой старший брат и конунг!

– Ты не смог бы взять ее в жены без согласия ее отца и Эйрика мерянского. – Ингвар сидел как на иголках и не смотрел на младшего брата, перед которым был вынужден оправдываться. – А он бы не согласился, пока я не признал бы его независимым конунгом в Бьюрланде. Я этого признать не могу. Значит, этому браку не бывать. Ты все равно ничего не получил бы, а значит, ничего и не потерял.

– Но раз ты понимаешь, что законный брак ее невозможен, – начал Хакон ярл, – выходит, ты решился руками своего человека похитить девушку и заполучить…

– В заложницы, – подхватил Ветрлиди.

Чуть ли не в первый раз за этот день Хельга решилась прямо взглянуть на Эскиля. В заложницы? Так он вовсе и не хотел взять ее в жены? Ну, может, он не оказался бы от молодой красивой жены, состоящей в родстве с конунгом, но главная его цель была не в ней, а как раз в Эйрике?

Эскиль не смотрел на нее и не пытался опровергнуть это предположение.

Так он вовсе ее и не любил? А с самого начала только морочил ей голову, пытаясь добиться ее любви и согласия на побег?

Показалось, сами плахи пола, вытесанные из прочного дуба, растворяются под ногами. Да она безвозвратно загубила бы свою жизнь, если бы опозорила родичей и порвала с ними ради человека, которому нужна была только как заложница, как возможность оказаться услугу своему конунгу!

Должно быть, Эскиль чувствовал, что среди направленных на него взоров ни один не выражает восхищения. Но лицо его было каменным, не выдавая ни малейшего смущения.

– Я должна повторить то, что уже сказала моему сыну, – заговорила Сванхейд. – Таким путем не удалось бы принудить Эйрика к повиновению. Хорошо, что этот замысел не удался – иначе тебе, Ингвар, пришлось бы забыть о греках, пока ты не уладишь дела с Эйриком, иначе он не позднее следующей зимы был бы с войском вот здесь! Боги хранили нас всех, раз девушку удалось быстро вернуть. Теперь нужно решить, как нам выпутаться из беды, не вредя ничьей чести!

– Достойный выход тут один, – сказал Ветрлиди. – Девушку и ее брата… нужно отослать домой… снабдив хорошими подарками для них, всей их родни и Эйрика.

– Не знаю, что за тролль выдал меня, – произнес Эскиль, – но я так просто не отступаю. Я намерен получить эту девушку, с согласия всех Эйриков на свете или без. Пусть ее брат бьется со мной. Если я одолею – девушка моя. Если он одолеет – тогда пусть получает свои подарки и убирается. Разреши нам биться, конунг, и будь уверен – я тебя не подведу.

– Вспомни, Ингвар, о чем я рассказала тебе вчера, – настойчиво вставила Сванхейд, не давая Ингвару ответить и движением руки призывая к молчанию Логи, который тоже рвался что-то сказать. – Если этот поединок состоится, его исход нельзя предвидеть. Не допусти такого, что сами норны у Источника стали твоими врагами!

Никто другой не понял ее, но Ингвар понял.

– Я… последую мудрому совету, – с трудом, принуждая себя, глядя куда-то в пространство, заговорил он. – Никто не посмеет обвинит меня, будто я… Но я желаю мира с моим дядей по матери, Эйриком сыном Анунда. Чтобы он не держал на меня зла и не заставил опасаться за дом моей матери, пока я буду далеко… я готов дать ему дары из моей добычи.

– Дружина будет недовольна… – проворчал Хамаль Берег. – Дренги подумают, что…

– Что? – Ингвар с прорвавшейся яростью повернулся к нему. – Что я испугался моего дяди, поджал хвост?

– Он должен платить тебе дань! Таков был договор между ним и твоим отцом! Он нарушил его! И вместо наказания за это он получит дары! Из нашей добычи! Те, что мы поливали нашей кровью в Боспоре Фракийском, в Вифинии, под Гераклеей! За которые заплатили жизнями наших дренгов – сотнями, тысячами жизней, пока ваш Эйрик грел задницу на своей лежанке из соболей!

– Это моя доля, а не ваша! Вы свое получили сполна!

– Твоя честь, конунг, – наша честь…

– Так по-твоему, я теряю честь, если хочу жить в мире со своими родичами?

– Эти родичи сами не хотят мира с тобой, а ты их награждаешь за это!

– Стойте! – крикнул Хедин.

Ингвар и Хамаль замолчали. Широко открытые глаза Ингвара свирепо сверкали; лицо исказила ярость, сделав его страшным; ему и не к лицу было спорить с собственным хирдманом, но устами Хамаля говорила дружина – его сила, без которой он был бы как без рук. Он мог настоять на исполнении своей воли, но не мог отмахнуться от недовольства дружины. Если дружина усомнится в его удаче, кто захочет ему служить?

– Если, Ингвар конунг, – начал Хедин; он говорил медленно, но мысль его неслась стремительно, – если недовольство твоих людей мешает тебе принять достойный выход, предложенный твоим… другим дядей…

– То что? – угрюмо спросил Ингвар.

– Вы получите то, чего хотите.

Все в изумлении уставились на него; Сванхейд и молча сидевшая в углу Берислава ахнули.

– Хедин, о чем ты? – вскрикнула Хельга.

Уж не думает ли брат сам отдать ее Ингвару? Нет, так он не поступит!

– Если тебе нужен заложник от Мерямаа – ты получишь меня. Я пойду с тобой. На тех условиях, которые ты мне уже предлагал. Но моя сестра вернется домой с дарами для нее и наших родичей.

По избе пробежал гул удивления и одобрения. Этот выход никому не приходил в голову, но Хедин был прав: если Ингвару требовался заложник, то мужчина лучше женщины.

– Этого недостаточно для прочного мира! – подал голос Логи. – Хедин предложил это, как отважный и честный человек. Мы должны показать, что наш род не уступит и в этом тоже. Я сам отвезу Эйрику дары и останусь у него, если он пожелает.

– Обмен – это справедливо! – воскликнул Хакон ярл.

– Вы все покажете себя очень… достойными и смелыми людьми! – поддержал Ветрлиди.

– Но если Эйрик получит и дары, и заложника, не много ли ему будет? – усомнился Тородд.

– Он первый был оскорблен похищением! – сказал Судимир Воиславич.

– Нет, это Эйрик первый нарушил уговор и отказался платить дань! – возразил Фасти.

– Тише! – Сванхейд подняла руки, видя, что сейчас мужчины опять с головой бросятся в ожесточенный спор. – Мой сын Логи поедет к Эйрику и отвезет дары. Девушка останется у меня. Я клянусь Фрейей, Фрейром и отцом их Ньёрдом, что буду беречь ее, как родную дочь, не позволю к ней приблизиться никакому принуждению и бесчестью. Здесь, в моем доме, она будет главным залогом, хранящим мир между моим сыном в Киеве и моим братом в Мерямаа. До тех пор, пока Ингвар не сможет сам встретиться с Эйриком, чтобы уладить это дело… так или иначе.

Все помолчали, обдумывая предложенное.

– Ну так кому же она в жены-то достанется? – пробормотал Фасти. – Если она будет здесь, а Логи – у Эйрика в Меренланде?

– Она еще так молода! – Сванхейд устремила на Хельгу взор, в котором смешались жалость к ней и досада из-за каши, что вокруг нее заварилась. – И сын мой Логи тоже еще молод. Дадим норнам время распутать эту пряжу, и они все устроят лучше нас. А теперь, Ингвар прикажи твоему человеку по имени Эскиль Тень взять его меч и поклясться на нем не держать зла против Хедина сына Арнора и не пытаться навредить ему.

– Пусть и Хедин сын Арнора поклянется не вредить Эскилю! – потребовал Хамаль.

Оба названных медленно, с явной неохотой поднялись с мест. Оружия ни при ком не было, но оба совсем недавно намеревались сойтись друг с другом на мечах, чтобы биться насмерть, и им трудно было так быстро принять мысль, чтобы на тех же мечах клясться в дружбе.

– Давайте, давайте! – проворчал Хамаль Берег. – Лучше, конунг, выйдем во двор, чтобы все дренги видели.

– Да, это нужно! – Ингвар с благодарностью взглянул на него. – Все до одного должны знать: раз уж я выкупил этого парня своим братом, он будет дорог мне, как брат, и если кто-то ему повредит, я буду мстить за него, как за брата! Ты, рыжий, непременно это расскажи всей его семье, когда туда приедешь!

– И что Хедин по доброй воле при свидетелях предложил пойти с Ингваром! – добавил Тородд.

– Иной раз благородством скорее достигнешь цели, чем уловками, – пробормотала Сванхейд. – Стоило бы с него и начинать.

– Родичами им стать не удалось, но зато они станут товарищами по походу, – усмехнулся Хакон ярл, – а это, я скажу вам, связывает людей крепче кровного родства!

В полдень было пасмурно, ветер нес по руслу Волхова снежную пыль. Хельга стояла у проруби на мостках близ причала, где женщины брали воду и стирали. Вокруг никого: поземка всех загнала под крышу, но Хельге не сиделось в тепле – ни у Бериславы, ни у Сванхейд в девичьей или в гриднице. Ее томила тоска, тревога, одиночество; понимая все это, Сванхейд велела оставить ее в покое. Она сама была грустна: Логи вчера уехал на восток, к Мерямаа.

– При мне был один сын, а двоих я ждала, – говорила она. – Они вернулись, сыновей в моем доме стало трое, но вот опять меня покинули двое, а остался один.

Хельга смотрела на бесчисленные следы от копыт и санных полозьев в застывшем снегу: набегая друг на друга, сливаясь и снова расходясь, как ворох пряжи, они уводили на юг, в сторону озера Ильмень. Она стоит неподвижно, а те, кто оставил эти следы, уже третий день идут и идут на юг. После озера путь Ингваровой дружины лежит через реку Ловать, текущую с юга, с нее – на волоки, ведущие к верховьям Днепра, а Днепр уже приведет, через десятки дневных переходов, к городу Киеву. Туда ушел с Ингваром и Хедин… Мог ли кто-нибудь предположить, что этим закончится их поездка к Сванхейд? Но она могла закончиться и кое-чем похуже…

«Из-за меня тебя теперь ждет столько опасностей! – горевала Хельга, прощаясь с братом. – И это может длиться несколько лет! Возьми какой-нибудь из моих камней, пусть хотя бы он защитит тебя! Какой тебе больше нравится?»

Она сняла с шеи ожерелье и разложила на коленях.

«Вот этот. – Хедин показал на плоский серый камешек округлых очертаний. – Самый маленький».

Отказываться он не стал: и Хельгу утешит, если он возьмет немного лишней удачи, и самому будет приятно в дальних краях иметь напоминание о ней.

Хельга отвязала серый камешек с ожерелья, поднесла его ко рту и зашептала:

Она нашла тонкий кожаный ремешок, продела его петлей в отверстие камня и надела брату на шею – так, чтобы он висел под самым горлом.

«Не снимай, пока не вернешься, – велела она. – Он будет принимать на себя все невидимые удары, все копья двергов и злые взгляды, назначенные тебе. Обещай мне».

«Обещаю». – Хедин прикоснулся к камню, будто здороваясь с ним.

И на самом деле почувствовал себя спокойнее.

С Хедином Хельга простилась в избе и не вышла на причал, где весь Хольмгард провожал Ингварову дружину. Знала, что не удержится от слез, и не хотела, чтобы Эскиль отнес эти слезы к себе. В последние дни Хельга почти не показывалась на люди и Эскиля видела один или два раза мельком; он ее не замечал. Она к нему испытывала лишь презрение и надеялась, что не увидит его больше никогда. Из-за него она расстается и с братом, и с Логи; Хедину грозят бесчисленные опасности в походе на греков, а Логи… Год или два они проведут в разлуке… А что будет потом, когда Ингвар развяжется с греками и придет за данью к Эйрику? Желать Ингвару поражения на юге Хельга не могла из-за брата и уверена была только в одном: норны пряли эти нити в дурном настроении.

Снова Хельга вспоминала ту бурную ночь. «Кто что-нибудь знает о том человеке, который нас предупредил о похищении? – только вчера вечером спрашивала в гриднице Сванхейд. – Кто-нибудь с ним знаком? Видел его раньше или хотя бы после?»

Никто не мог ей ответить. Светловолосый незнакомец так же бесследно исчез, как появился ниоткуда. За белой волчьей шкурой тоже никто не пришел, и Хельга была почти уверена, что незнакомец вестник и хозяин белой шкуры – один и тот же человек. Но кто он? Кому она обязана спасением своей судьбы и чести рода?

Вздохнув, Хельга вынула руку из варежки, держа два обломка песчано-желтого камешка. Он раскололся прямо через отверстие, потому и упал, едва она к нему прикоснулась.

– начала она, держа обломки камешка на ладони.

Она поднесла обломки камешка к губам, а потом бросила их в прорубь. Раздался легкий плеск, чуть всколебалась тяжелая ледяная вода…

Хельга застыла, не отрывая глаз от темной воды. Что это? Здесь же никого нет! Это… камень ей ответил низким мужским голосом? Но голос шел не из проруби, а словно бы из-за ее спины.

– Я здесь.

Она обернулась и вздрогнула. Поморгала в надежде, что морок рассеется; по коже хлынули мурашки, внутри стало холодно. Ее глазам предстало такое… чего никак не могло быть на самом деле.

На обмерзших досках мостков позади нее, шагах в трех ближе к причалам, сидел… сидело… некое существо… Не человек и не зверь, а нечто среднее. Существо выглядело как мужчина – не юный, зрелый, но еще молодой, в самом расцвете сил. У него было человеческое тело и человеческое лицо – продолговатое, высоколобое, с жесткими чертами, выступающими скулами, угловатой нижней челюстью и чуть вздернутым носом, по-своему красивое и дышащее силой, но слишком странное, чтобы можно было счесть его привлекательным. У существа были длинные волосы, почти белые, и такого же цвета брови и бородка. Среди этой белизны ярко выделялись глаза – янтарно-золотого цвета. Все тело его вместо одежды покрывал густой длинный белый мех. Увидев этот мех, Хельга сразу вспомнила белую волчью шкуру, чей хозяин так и не нашелся.

Кажется, теперь он нашелся…

– Да, это я дал тебе ту шкуру, чтобы ты не замерзла, – подтвердил незнакомец, непринужденно сидящий на мостках, подобрав под себя одну ногу. – Не волнуйся, она мне не нужна. У меня их много, видишь? – Он кивнул на свое плечо, покрытое прекрасным белым мехом. – Можешь оставить ее себе на память.

«Ты кто?» – мучительно хотелось Хельге спросить, но язык ей не повиновался. Она боялась, что от потрясения не устоит на ногах и сама свалится в прорубь.

– Ты звала нас на помощь. Ты произнесла призыв, которому тебя научила Снефрид. Этому призыву ее научил мой брат, Хравн Черный. Он не мог отозваться, у Владыки нашлись для него другие дела. Но Всеотец разрешил отозваться мне. Мы не могли покинуть в беде дочь Снефрид и праправнучку сестры нашей, Скульд.

– М-м-ы… – едва шевеля губами, пробормотала Хельга; на более внятный вопрос ее не хватило.

До нее только и дошло, что человек-волк упоминает имена ее матери и прародительницы рода, девы-альва Скульд. И этот…

– Я – брат Скульд и Хравна Черного. Мое имя – Ульв Белый.

Хравн – «ворон». Ульв – «волк». Мать научила ее заклятью, призывающему на помощь ворона. Но отозвался на него волк.

Но если он брат Скульд… это значит, что он – альв?

Пораженная этой мыслью, Хельга взглянула в глаза своему собеседнику. Встретив ее взгляд, Ульв Белый значительно кивнул. Взгляд этот пронзил Хельгу, будто холодная стрела из золота; она быстро отвела глаза.

Хотелось зажмуриться, не видеть это дивное и дикое существо, принадлежащее сразу к двум мирам – небесному и земному, к двум породам – человеческой и звериной. Смешение того, что должно быть разделено, невозможно в земном мире, но возможно за его пределами и потому так пугает – ибо служит знаком, что мир за пределами живых подошел к тебе слишком близко. От ужаса теснило в груди, было трудно дышать. Казалось, само присутствие этого существа сгущает воздух и делает непригодным для дыхания, как сильный холод превращает воду в лед.

– Вижу, ты еще слишком молода, чтобы отважиться говорить со мной. – Человек-волк, то есть альв, улыбнулся, и блеск его белых звериных зубов куда больше напугал Хельгу, чем успокоил. – Но отвага дает человеку опыт и сама приходит с опытом. То и другое у тебя будет: Владыка еще многого ждет от тебя. Если снова понадобится помощь, позови меня. Скажи так:

– Запомнила?

Хельга с усилием кивнула. Эти слова, произнесенные негромким низким голосом, проникли в самое ее сердце и запечатлелись в нем, как отпечаток руки в мягком нагретом воске.

Ульв белый неспешно встал на ноги – и оказался выше ростом, чем любой из виденных Хельгой людей, выше, чем дядя Эйрик. Широкие плечи, мощные руки, узкие бедра – несмотря на белый мех, сложение его поразило бы красотой и мощью, если бы у Хельги оставались душевные силы это оценить.

Он улыбнулся ей – то есть дружелюбно оскалил зубы. Потом человеческая голова обернулась волчьей – перед Хельгой на мостках стоял волк, как положено, на четырех лапах. Потом он вдруг прянул вверх и исчез – будто одним махом запрыгнул на небеса. На Хельгу повеяло холодным ветром, на лицо опустились несколько снежинок, будто выпавших из его пышного хвоста.

Она застыла, глядя в небо, в густые сероватые облака. Снег пошел сильнее, как будто чье-то движение там, наверху, потревожило тучи.

«Мой милый звериною шкурой одет…»

Хельгу едва держали ноги, но не сидеть же на промерзших мостках! Это можно только тому, кого защищает от холода густой волчий мех и огненная кровь жителя небесных миров, Асгарда и Альвхейма. Хельга ощущала холод снаружи, но где-то внутри ей стало жарко, будто встреча с альвом пробудила этот жар в ее собственной крови: за пять или шесть поколений ее изрядно разбавила простая человеческая кровь, но искры от силы Альвхейма еще жили в ней.

С трудом взяв себя в руки, Хельга побрела назад к причалам, в Хольмгард. Ее ждала гридница, которая после отъезда гостей казалась пустой, девичья, где ей предстояло жить под крылом у госпожи Сванхейд. Жить долго… Может, год, может, два. Пока не вернется из нового похода на греков Ингвар конунг, не возвратится Хедин, чтобы отвезти ее домой и дать свободу Логи. Это был долгий срок, но весь он не казался дольше, чем эти первые дни…

Хотелось поскорее уйти подальше от мостков – от места на границе воды и земли, – где ей повстречался гость из Альвхейма. Но одна мысль заставила Хельгу замедлить шаг, а потом и вовсе остановиться.

«Владыка еще многого ждет от тебя», – так он сказал.

Что он имел в виду?

Ему было всего четыре года от роду, когда его привезли в Киев. Всю его дружину тогда составляли нянька и две служанки, хотя честь конунгова сына защищал воевода-воспитатель – к тому времени уже немало прославленный Свенельд, с собственной дружиной и сыном Мстишей, на два года старше Ингвара. Привезли его как заложника, и гордая мать без колебаний рассталась с третьим из своих сыновей – после того как двое, родившиеся до него, умерли совсем маленькими, – чтобы закрепить за ним наследственные права. Здесь, в Киеве, Ингвар сын Олава вырос, здесь взял в жены Эльгу, старшую племянницу Олега Вещего, привезенную для него из далекого Пскова. Свенельд, человек опытный и отважный, растил его конунгом и многое сделал для того, чтобы расчистить ему дорогу к власти.

Мужество матери и труды воспитателя не пропали даром. Прошло двадцать лет, и прежний маленький мальчик стал могучим владыкой, обладателем обширных земель, сильного войска и воинской славы. Взошел на престол того, кто когда-то держал его в заложниках, и доказал, что в силах на нем усидеть даже при неудачах. И вот, в жаркие дни окончания жатвы в земле Полянской, Ингорь, князь киевский, достиг наивысшей чести: он принимал у себя в Киеве посольство от Романа, цесаря греческого. Такого признания не добивался еще никто из владык Киева – ни Олег Вещий, ни кто-либо из его предшественников.

Трубили рога, гремели бубны, когда трое ярко одетых греков вступали в гридницу и шли по проходу меж толстых столбов, подпиравших высокую кровлю, к возвышению, где стоял княжий стол с двойным сидением. Очаги были чисто выметены, пахло нагретой травой с полевыми цветами, которой устали пол. Оконца и двери были широко раскрыты, яркий свет солнечного дня играл на резьбе столбов, блестел на шкурах и оружии на стенах. Рябило в глазах от разноцветных одежд княжьей дружины и киевских бояр – все это было из выкупа, недавно полученного от Романа на Дунае. Послы, разумеется, видели это, и сами эти рубахи из шелка и кафтаны, шитые золотом, напоминали им, почему они здесь: потому что роскошь и надменность Греческого царства была вынуждена склониться перед силой русского оружия.

– От нашего цесарства, Романа, Стефана и Константина, к великому князю русскому Ингеру… Посылаем мы восстановить прежний мир, нарушенный враждолюбцем диаволом, и утвердить вечную любовь между державой Ромейской и землей Русской…

Послание Романа цесаря с соправителями было написано на голубом пергаменте золотыми буквами, скреплено золотой печатью весом в две номисмы[25] на багряном шелковом шнуре. Под строками собственной рукой Романа цесаря пурпуром было начертано его имя, а также имена троих его соправителей, двух сыновей и зятя. Он, хитрый и упорный престарелый цесарь, чуть ли не из простых воинов сумевший вскарабкаться на вершину земной власти, не мог яснее обозначить свое присутствие здесь, на киевских горах, в качестве гостя и союзника, а тем самым он признал равным себе «архонта тавроскифов», как наверняка и сейчас именовал Ингвара сына Олава.

Впервые с тех пор, как грекам стало известно имя руси, она достигла такого почета. Он, Ингвар сын Олава, привел ее к небывалому торжеству, а это оправдывало даже тот способ, каким он получил власть над ней. Если бы мать, госпожа Сванхейд, теперь стала упрекать его за зло, причиненное сестре, бедной Мальфрид… Может, его успех не уничтожил того зла. Но сделал его не напрасным – даже Сванхейд не сможет этого не признать. Муж Мальфрид и родной внук Олега-старшего – Олег-младший – никогда не сумел бы добиться, чтобы Роман прислал к нему своих послов.

С высоты своего престола Ингвар взирал на протоспафария Ефимия – смуглокожего мужчину средних лет с кудрявой черной бородой и крупным носом. Красная шапка, обшитая золотой тесьмой, не скрывала глубоких продольных морщин на лбу. Грек имел горделивый и надменный вид – так и сама держава Ромейская взирает на весь прочий мир, населенный варварами, но его надменность даже грела Ингвару душу. Само прибытие Ефимия в Киев показывало всему свету силу руси. Не признай сам Роман этой силы – золоченого ларца с голубым пергаментом не привезли бы сюда.

Ингвар покосился влево, на вторую половину престола, где сидела его жена и княгиня – Эльга дочь Вальгарда, та, что и принесла ему право на киевский стол. В красном с золотом греческом платье, с белым шелковым убрусом на голове, с крупными золотыми привесками на очелье, она была так прекрасна, что захватывало дух – казалось, не может быть среди смертных женщин такой блистательной красоты. Золотые перстни на пальцах, золотые обручья на запястья казались не чем-то внешним, а частью солнечного существа этой женщины, чьи глаза так похожи на живые самоцветы, серовато-зеленые с легчайшим голубым отливом. Она приветливо улыбалась Ефимию, ее смарагдовые глаза сияли. Ингвар знал, что большая часть людей в гриднице сейчас смотрит на нее, но не ревновал, а гордился тем, что снова признан ее мужем. За два года, что они прожили врозь, он убедился: в глазах киевских русов здешний князь – муж Эльги, а не тот, кто водит здешнюю дружину. Утрать он ее расположение окончательно – и дружина отвернулась бы. Княгиня не ходила с войском на Греческое царство, но в сегодняшнем торжестве ее заслуга ничуть не меньше.

– Видишь, Эскиль! – негромко проговорил Ингвар-младший, сын Хакона ладожского. – Когда человек обладает настоящей удачей конунга, даже потеря для него оборачивается приобретением! Ты посмотри, кем наш конунг владеет теперь – всякий сочтет этот размен выгодным!

Самые знатные люди из дружины Ингвара стояли в почетной части гридницы, близ престола на возвышении, и могли сколько угодно любоваться князем, его женой и послами греков в их ярких дорогих одеждах. Но, хоть старая Олегова гридница и была велика, почти как сама Валгалла, столько народа имели право и желание сегодня в ней быть, что даже знати пришлось стоять, сбившись плечом к плечу.

Ингвар-младший намекал на потерю, которую Ингвар конунг понес пару месяцев назад, перед самым окончанием похода на Дунай. Уже после того как греки привезли и вручили Ингвару выкуп за то, что он прекращает войну и не идет дальше, из Болгарского царства в Греческое, он поневоле уплатил судьбе налог на эту удачу: лишился жены, Огняны-Марии. Ее похитил печенег Едигар, недавний союзник. Похищение это чуть не сгубило Ингвара навсегда, уже в шаге от величайшего торжества. Решись он драться за возвращение жены – потерял бы все: и богатый выкуп, и скорый мир, и даже киевский стол. Эльга не простила бы ему войну за другую, болгарскую жену, когда прямая надобность в болгарах как союзниках отпала. Ингвар, скорее горячий, чем благоразумный, ценящий честь больше жизни и любивший Огняну-Марию, мог бы всем этим пренебречь. Но ему не дали: нашелся рядом разум, холодный как лед, и рука, крепкая как железо, удержавшие его на краю пропасти.

– Уж больно ты умный для своих лет, – почти не шевеля губами, в ответ бросил Эскиль Ингвару-младшему.

– Когда кому с молодости повезет, ему свойственно считать себя самым умным, – ответил Хедин сын Арнора и незаметно подтолкнул Ингвара-младшего.

Сыну и наследнику Хакона ладожского было всего семнадцать лет, но он приходился князю Ингвару племянником по сводной сестре, госпоже Ульвхильд, и занимал место среди самых знатных его приближенных. Светловолосый, красивый, он пока уступал в росте Эскилю и Хедину, но обещал в ближайшие пару лет их догнать. С прошлого лета он был обручен с юной девушкой из семьи конунга свеев и мог спокойно ждать, пока они оба повзрослеют, зная, что будущая женитьба принесет ему только честь.

– Ну, меня-то он больше не сможет попрекать, что я, мол, неугоден Фрейе! – так же тихо процедил Эскиль. – Не так позорно упустить невесту, как отдать жену врагу!

В Киеве объявили, что, мол, госпожа Огняна-Мария осталась погостить у болгарской родни, молча давая понять, что она не вернется. Но о похищении знали княжьи гриди, а от них слух понемногу растекся по всей дружине.

– Да перестань ты терзаться – князь давно о том забыл! – пытался утешить Эскиля Хедин.

Хедин не любил вспоминать тот случай, когда Эскиль пытался похитить его сестру. Ее честь не пострадала, но чем больше об этом говорят, тем больше возникает сомнений.

– Уж лучше отдать свою жену врагу, тогда ты хотя бы никогда больше их обоих не увидишь, – пробурчал Хамаль Берег. – Похуже дело, когда ее приходится делить со своим же ярлом и вспоминать об этом каждый день.

– Вы доболтаетесь, – предостерег Хедин, видя, что, к счастью, князь с княгиней заняты разговором с послом и не смотрят на них. – Не проиграл ли ты, Эскиль, в кости свои глаза? Любой скажет, что княгиня Эльга стоит трех таких, как была добрая госпожа Огняна-Мария.

После отъезда своего из Хольмгарда полтора года назад Хедин не раз порадовался, что его сестра, Каменная Хельга, не могла, да и не желала принять приглашение Огняны-Марии поехать с ней. Самой Огняне-Марии приходилось разделять судьбу своего мужа, мало сидевшего на месте, участвовать почти во всех его поездках, кроме времени перед родами. А теперь, когда она так внезапно исчезла, куда бы делась Хельга? Последние вести от сестры Хедин получил нынешней весной, когда Ингвар-младший и Тородд привели северное войско для второго похода на греков. Все оставалось по-прежнему: Логи-Хакон жил в Мерямаа у Эйрика, Хельга – в Хольмгарде. Хедин надеялся, что уже скоро они с Тороддом и ладожанами двинутся на север и еще до зимы он увидит Хельгу. А еще через два-три месяца, когда ляжет снег и замерзнут реки, они наконец-то смогут вернуться домой, в Мерямаа. Два года спустя после отъезда…

Где тот дом, старое варяжского селение под названием Серебряные Поля? Хедин не был там два лета и одну зиму, а казалось – сменились поколения, как для побывавшего в горе у троллей. Сколько людей и земель он с тех пор повидал! Сюрнэс – самое крупное варяжское гнездо на верхнем Днепре, Киев в среднем течении, пороги протяженностью в три дневных перехода, степи близ нижнего течения. Болгарское царство, устье Дуная. В Греческое царство он так и не попал, но долю добычи получил ту же самую, как и те, кто своей кровью заслужили ее во время первого похода. Мистина Свенельдич, Эскиль с Хамалем, киевские бояре Острогляд, Божевек, Добылют и Творилют, воеводы Ивор из Вышгорода и Тормар из Витичева, Величар из древлян, Ведослав из Любеча, Родослав из Родни, Мирогость из Троеславля… Этим людям было чем гордиться – после того как они, не устрашенные «влажным огнем», за лето прошлись ураганом по южному берегу Греческого моря, Роман цесарь предпочел заплатить выкуп и согласиться на мирный договор, лишь бы не допустить их больше даже во Фракию.

За полтора года Хедин сжился с ними почти как с братьями; особенно он полюбил Ингвара-младшего, веселого, как отрок, и благоразумного, как зрелый муж. С Эскилем они не стали близкими друзьями – оба помнили, по какой важной причине едва не сошлись в поединке насмерть, – но оба соблюдали данные на мече клятвы, воздерживались от выражения неприязни и лишь порой поддевали друг друга. Тогдашняя неудача до сих пор тайком скребла душу Эскиля, но, пожалуй, только Хедин об этом и догадывался, остальные давно забыли тот случай.

Сейчас Хедин разделял чувства Ингвара и его дружины: гордость, торжество, радость от приобретенного богатства и надежды на еще большее в будущем. Но помнил и другое: когда он вернется на север и поменяет заложников обратно, это станет, скорее всего, началом новой борьбы, в которой ему уже придется выступать против своего нынешнего вождя.

Мир с греками для многих все поменяет, думал Хедин, глядя, как под звуки рогов отроки выводят греческих послов из гридницы. Сегодня был лишь первый прием и вручение посольской грамоты, а пир и сами переговоры, обсуждения условий будущего договора еще были впереди. Но если кияне и многие другие роды, славяне и русы, могли теперь наслаждаться миром, то для Ингвара окончание войны на юге вело к началу другой войны – на далеком северо-востоке его владений, где он сам ни разу и не был.

Если бы Ингвару удовлетвориться нынешней победой! Среди наемников ходило убеждение: чтобы сохранить удачу – не зарывайся, всегда помни, что когда-нибудь она кончается, и не требуй от нее слишком многого.

Но сейчас, когда Ингвар с высоты Олегова престола, где сидел рядом со своей княгиней, блистательной, как сама заря, смотрел вслед греческим царедворцам, ему легко было поверить, что его удача отныне будет вечной. Или очень хотелось верить.

– От варягов надо избавляться.

Княгиня Эльга по одному снимала свои новые греческие перстни и бережно укладывала в ларец резной белой кости – тоже из новой добычи. Зайдя в избу и скрывшись от посторонних глаз, Ингвар и Мистина расстегнули свои новые шелковые кафтаны, и обнаружилось, что сорочек под ними нет. Эльга разбранила их, увидев это в первый раз, – испортят дорогие вещи, – но им, победителям Греческого царства, эта небрежность с роскошными вещами даже доставляла удовольствие. У нас этих кавадиев и диветисиев[26] теперь – хоть улицу мостить! В избе было жарко и душно, пахло нагретым деревом, и Эльга велела Совке снять с нее убрус, чтобы освободить хотя бы потную шею.

– На зиму я их в городе не оставлю, – кивнул Ингвар. – Они весь Киев съедят. Отправлю куда-нибудь… к радимичам, к северянам. К древлянам, может…

– Нет, мой отец нам головы откусит за такой подарок! – Мистина Свенельдич усмехнулся. – Ему с древлянами забот хватает.

– Радимичи тоже не обрадуются, если помимо дани им еще придется всю зиму кормить этих… опоздавших в Валгаллу. Скажут, варяги за князя воюют, а им все тяготы нести.

– Но это только на одну зиму!

– А нельзя отправить их с Руси вон?

– За Варяжское море они до зимы уехать не смогут. Пока до Ладоги доберешься – снег пойдет. А если… – Ингвар подумал и покачал головой. – Нет, грекам отдавать нельзя.

– Если Роман получит наши самые сильные дружины, он призадумается, а нужен ли ему этот договор, – поддержал его Мистина. – И это затянется еще на тридцать лет. Нет уж – пришлет подписанную харатью с клятвами, пусть получает чего хочет. Но не раньше.

Ингвар кивнул, соглашаясь. Князь и его первый воевода, он же побратим, единственный сын его воспитателя, сидели напротив друг друга в избе княгини, которая сама напоминала сейчас огромный ларь с драгоценностями. Дорогие кафтаны, мантионы, рубахи, покрывала и занавеси из яркого узорного шелка занимали каждую поверхность, стены и лари. На полках серебряная, позолоченная посуда стояла так тесно, что иные блюда и кубки были втиснуты одно в другое; там, где на полку падал закатный луч из оконца, горела золотая звезда – смотреть невозможно. Но Эльга, сидевшая на ларе, так что ей были хорошо видны оба ее собеседника, почти не замечала этой роскоши. Порадовалась, когда месяц с чем-то назад Ингвар привез это все как знак одержанной победы, и привыкла. Занимало ее другое. Немало забот еще тревожило ее ум, но на душе стало почти спокойно. В минувшие два года между ними тремя царило внешнее согласие, но не отпускала напряженность. Эльга не могла поверить, что когда-нибудь снова примет Ингвара в мужья. Но болгарыня исчезла, а на браке Эльги с Ингваром держалось единство Русской земли.

«Я знал: еще немного такой жизни – и я привыкну, что это моя женщина, мой город… моя Русь, – сказал ей Мистина, когда вернулся в Киев, своими руками избавив ее от соперницы. – И сочту себя в силах одолеть Ингвара. Я ведь и правда удачливее его. Но боги не прощают нарушения клятвы на крови. Я погублю и себя, и тебя».

Она знала, что он прав. И уверенность, что она любит его, служила Мистине слабым утешением, если такое вообще может утешить.

И все же было отрадно то, что они трое снова вместе, что у них снова одна цель, что их желания – как тех, кто правит русской лодьей, – едины и неразделимы.

Вот только страсть никуда не делась. Даже сейчас у Эльги при взгляде на лицо Мистины – его высокие скулы, глубоко посаженные глаза, горбинку от перелома на носу, – сладко и больно щемило сердце, пересыхало во рту и тяжелели веки. В расстегнутом до пояса красно-синем кафтане видна гладкая грудь с тонкими красными шрамами в верхней части, у ключиц; этим шрамам было два года, и она хорошо успела их изучить, но и сейчас от этого зрелища ее пробирал разом и холод испуга, и жар влечения. Даже в кончиках пальцев возникала дрожь от невыносимого желания коснуться его кожи, ноздри трепетали от жажды вдохнуть его теплый запах, кружащий голову…

– Но с Ефимием надо об этом поговорить сейчас, – добавил Мистина. Если он, сидя в избе княгини, и думал о чем-то таком, то на его лице эти мысли не отражались. – То есть завтра. Я знаю, наши орлы уже к нему ходили расспрашивать об условиях. Он сейчас наобещает их по уши золотом засыпать, а по старому договору ты не имеешь права им мешать наниматься.

– Я нового-то договора еще не принял! – с вызовом, относящимся к грекам, напомнил Ингвар. – И если в новом не будет про «без пошлин», то и моего «не мешать наниматься» там тоже может не быть.

– Это «не мешать» грекам тоже может выйти боком! – воскликнула Эльга. – Мы ведь не заглядываем им в сердце – тем, кто собирается в греки сильной дружиной, и не знаем, чего они там намерены делать: служить или грабить!

– Как ты хочешь заглянуть им в сердце – топором? – Ингвар руками показал, как будто разрубает чью-то грудь, и все трое засмеялись.

– А это ты, княгиня, истовое слово сказала! – ответил ей Мистина. – Самому Роману… будет лучше, если он получит у себя в царстве только таких людей… за кого мы… то есть ты, князь, отвечаешь. А всех прочих, кто приходит обманно под видом торговцев…

– Как твой отважный отец в то лето, – ухмыльнулся Ингвар, имея в виду события, наделавшие шума лет пять назад.

– Сможет не пускать или даже… поступить с ними, как с разбойниками, – закончил Мистина. – Я до завтра еще подумаю об этом.

– Подумай! – разрешил Ингвар и приложился к золотому кубку, в котором была чистая колодезная вода: пить пиво или мед к концу дня уже не было сил.

И тайком испустил вздох облегчения: не только от прохлады воды, но и от мысли, что наконец-то рядом с ним тот человек, который обо всем умеет думать лучше. Даже двое.

Только бы не вспоминать об Огняне-Марии… Ингвар сам согласился бы, что Эльга стоит трех таких смуглянок, но Эльга была слишком уж хороша. Он уважал ее, восхищался ею, гордился и почитал – но она была слишком велика, чтобы он мог ее любить по-настоящему. Не в каждое сердце поместится богиня.

– Варягов отпустят через лето.

Эту весть принес в Ратные дома Ингвар-младший. Для размещения греков княгине трудно было найти в Киеве двор – все было забито дружинами, хотя ратники земель – северян, радимичей, древлян, полян, – уже разошлись по своим родным краям. Хедин и его небольшая дружина, приведенная из дома, – их всех в Киеве звали мерянами, – вместе с варягами-наемниками жили в Ратных домах вне города, построенных еще Олегом Вещим для его собственного похода на греков, тридцать лет назад, и подновленных Ингваром перед сбором для первого похода.

Новость всех взволновала. Не в пример родовым ополчениям, варяги не могли уйти, пока князь их не отпустит. Всем хотелось знать, как долго еще Ингвар будет держать их на службе. Одним не терпелось вернуться домой, куда-нибудь в Свеаланд, купить там на свою долю добычи хутор, скот, жениться и зажить уважаемым бондом. Другие, напротив, насмехались над «любителями стричь сыр, доить селедку и плести горшки» и предпочитали ратную службу – этому князю или другому, который поднимет стяг с хищной птицей войны. Третьи тоже никуда не спешили, но охотно несли бы службу на полатях в дружинном доме, лишь бы их кормили не менее двух раз в день, а не менее двух раз в год выдавали новую рубаху.

– А как же мы? – спросил у Ингвара-младшего Хедин. – То есть я, – поправился он, вспомнив, что они с приятелем вовсе не в одном положении: Ингвар-младший мог отправиться домой хоть сейчас, а мог остаться у дяди еще хоть на год. – Мне князь позволит уйти?

– Про тебя я не спросил. Не подумай, что я забыл, – спохватился Ингвар-младший, который, как племянник, имел свободный доступ в дом князя и ко всем его близким. – Но ему сейчас не до того. Они с боярами обсуждают условия договора. Я немного послушал – у меня мозги чуть не скисли. Там про пошлины – ну, ты знаешь, Олег добился права торговать беспошлинно, и Ингвар говорит, нам тоже нужно, а греки ему отвечают, что такое право цесарем даруется только в особых условиях и не навсегда, на какое-то время. И раз уж мы отныне собираемся с ними иметь совершенную любовь, – они так сказали, то нам уже нужно положить обычные условия торговли, а не особенные. При первом заключении договора, они сказали, такое возможно, а при возобновлении прежнего, ветхого мира, уже не бывает, не водится у них.

– В рот ему копыто! – уважительно отозвались из кучки наемников; для семнадцатилетнего парня Ингвар-младший удивительно хорошо понял суть разногласий, чего не сумели бы и многие люди вдвое-втрое старше.

– Ну а боярам-то пошлины важнее всего – так бы больше богатства получили. Сидят теперь в гриднице, гундят, хрены старые, – Ингвар-младший рассмеялся, – что, мол, хорошие-то договора не на Дунае заключаются, а прямо у Царьграда под стенами, вот у Олега был хороший договор, а этот – тьфу…

– У Олега был хороший поход! – поддержал «старых хренов» Эскиль Тень. – Он дошел до стен Миклагарда! А мы что? Сходили на Дунай, посидели там на берегу и тронулись восвояси!

Наемники согласно загудели.

– Прав был Хельги Красный!

– Вот это был настоящий вождь!

– Зря мы с ним не ушли.

– Умные люди – ушли.

– Как мы могли, если Ингвар нас не отпустил? Я ему на оружии клялся, не на дерьме собачьем!

– Ну вот мы и получили не славу, а дерьмо собычье!

– За себя говори, Бард!

– За себя? Я, по-твоему, дерьмо собачье, так?

Чуть не возникла свалка, но Барда все же уняли – всем хотелось послушать, что еще говорилось в гриднице. Уже три ли четыре дня шли переговоры князя и бояр с послами Романа. Уже не звучали рога, не стучали бубны, не взлетали золотые чаши. Князь обсуждал с греками порядок будущей торговли, условия постоя для купцов и его послов в Царьграде, кому сколько чего можно покупать, за сколько выкупать пленника, как улаживать различные споры, возвращать беглую челядь… Ему самому все это было скучно и малопонятно, но присутствовать при том, как его княгиня и бояре ведут эти беседы, приходилось.

Там, при устье Дуная, почти все были рады, когда Роман цесарь предложил выкуп за то, чтобы Ингвар миром убрался от рубежей царства и увел войско. Ужасы «влажного огня» еще были всем памятны, как и столкновения с катафрактами, тяжеловооруженными всадниками; по потерям битва при Гераклее могла равнять с тем жутким днем в Босфоре Фракийском, когда корабли и люди горели в воде и не было спасения от того огня. Никто не хотел столкнуться с этим снова и потерять жизнь, не увидев добычи. Но вот выкуп был поделен, войско вернулось в Киев, и стало ясно: это все.

– Парни, тише! – властно крикнул Эскиль Тень. – Дайте дослушать. Почему через год? – обратился он к Ингвару-младшему. – Что он намерен делать до следующего лета?

– Я так понял, он не хочет остаться без войска, пока договор с Романом не утвержден. Грекам большой веры нет. А утвержден он будет не раньше того лета – и то если Роман со всем согласится. До того князь не хочет выпускать силу из рук, чтобы Роман не передумал.

– А может, он думает зимой сходить еще куда-нибудь? – спросил Гримар Мороз.

Это был мужчина уже немолодой, на пятом десятке, и седина придала его когда-то светлой бороде и волосам неприятный ржавый оттенок. Нос у него был длинный и так сильно загнутый вниз, что, казалось, тонкие губы спрятались из-за недостатка места.

– Я не знаю, – не совсем уверенно ответил Ингвар-младший. – Он ведь со мной не советуется, я только передаю, что услышал.

Это был второй вопрос, ответ на который очень хотел бы получить Хедин. Не намерен ли Ингвар киевский до следующего лета, пока ему все равно нельзя отпустить варягов, обратить их мечи на Мерямаа?

– Но пусть даже через год, – продолжал Эскиль. – Тише, парни! Нам стоит подумать – тем, кто не собирается домой пасти коз, – что мы будем делать через год. И неплохо бы подумать об этом сейчас, пока Романовы люди здесь. Чтобы следующим летом послы привезли договор не только для Ингвара, но и для нас.

– Для нас?

– Ты думаешь пойти к Роману?

– А отчего же нет? Что мы за люди, они знают…

При этих словах вокруг засмеялись – с гордостью.

– А мы не хуже того знаем, каково их золото. И у Романа его уж всяко побольше, чем у Ингвара!

– Да не так уж много, – усомнился Гримар. – Я слышал от Хроара, в их времена, при Хельги Хитром, греки платили десять номисм на человека в год. В Грикланде за это только двух быков купишь.

– А у нас – двадцать, – возразил кто-то; в Северных Странах золото стоило куда дороже, чем на юге.

– Вы знаете, сколько платят в тагме? – сказал Хамаль Берег. – Или в этерии? Там всякому, кто только поступает, сразу дают десять литр золота[27]!

– Да сам Один в Валгалле столько не даст! – недоверчиво засмеялся кто-то сквозь изумленный гул.

– Вот поэтому все, кого принимают в этерию, охотно меняют Одина на Кирию Элейсона[28]!

– Я не буду! – Брюньяр Шило помотал головой. – Я хочу после смерти попасть туда же, где мои отец и дед, чтобы они увидели, что из меня вышел толк!

– В этерию всех не возьмут, – заметил Гримар. – Одного из сотни. А остальных засунут куда-нибудь в ётунову задницу – поближе к Сирии, будешь там по жарище, с потной задницей, пограничные крепости от сарацинов охранять… за два быка в год.

– Но поговорить стоило бы, – настаивал Эскиль.

– Попробуй, если греки станут тебя слушать.

– А как же нет? Пока на свете есть сарацины, цесарям храбрые опытные люди нужны будут всегда! А, Хедин! – Эскиль вдруг глянул на «мерянина». – Пойдешь с нами в Грикланд?

– Нет. – Хедин спокойно мотнул головой. – У меня дома уже есть два быка.

Мысли Хедина были сосредоточены на возвращении домой. Дела варягов, хоть он и жил с ними в одном доме, его занимали мало. Но и просить у Ингвара дозволения уехать он не спешил: и Сванхейд, и Эйрик захотят узнать как можно больше о будущем договоре Ингвара с греками, и стоило остаться до тех пор, пока здесь что-то прояснится. Несколько раз Хедин сам наведывался, вместе с Ингваром-младшим, в гридницу, где князь Ингвар в окружении своих бояр и воевод, русов и полян, обсуждал с послами договор. По Киеву ходило много слухов об этих обсуждениях: всем хотелось знать, к чему привела трехлетняя война. Старые бояре, помнившие Олегов поход и договор, пеняли Ингвару: мол, все выходит против Олегова хуже. Кое в чем они были правы: если раньше греки должны были выкупать своих пленников за двадцать золотых, то теперь – только за десять. Но и выкуп русского пленника теперь будет обходиться не более чем в десять номисм. «Это и есть равенство, за которое мы кровь проливали!» – говорил Мистина Свенельдич. Но старики ворчали: каждый ведь считает, что истинное «равенство» – это когда ему лучше, чем другим.

Ингвар-младший намекал, что не все переговоры идут в гриднице при народе, у них была еще какая-то тайная честь. Это тайная часть беспокоила Хедина: не касается ли она Мерямаа? Казалось бы, где Мерямаа, а где Греческое царство, но от Мерямаа лежит прямой путь в Хазарию, а с хазарами у греков в последние годы дружба не ладится…

Но в жаркие дни конца лета скучно слушать долгие разговоры о завещаниях умерших на чужбине и возмещении краж. Как княжеский племянник, Ингвар-младший всегда мог раздобыть пару-тройку лошадей, и они с Хедином ездили кататься по горам над Днепром, по окрестным борам, иногда стреляли уток. Одна такая поездка пришлась на день, когда наиболее уважаемые из варягов, одевшись в лучшие кафтаны и расчесав бороды, отправились на беседу с послом Ефимием. Вернулись они возбужденные и недовольные, но Хедин, уставший после долгой прогулки, задремал на полатях и не прислушивался к их речам.

Когда он проснулся, за оконцем уже темнело, а полуодетые варяги еще сидели на помостах внизу, вокруг бочонка с пивом, с чашами и кувшинами на коленях, и обсуждали свои дела.

– Я вам давно говорил – поведешься с неудачливым человеком, сам удачу потеряешь, – доносился голос Гримара Мороза. – Вы что, сразу не поняли, с кем связались? Он сам провел в Грикланде один день! Его чудом вытащили! Хельги Красный прорвался в Понт, занял Никомедию и все лето жил в ней не хуже кейсара. И даже потом сумел вывести обратно половину своих людей – с добычей вывести. Мистина воевал все лето, дошел до Гераклеи, почти выиграл битву с катафрактами и тоже вывез всю добычу! Вы сами видели, у нас борта воду черпали, потому что сидели в воде по самые уключины! А этот что привез? Одни ожоги на роже!

– Зачем-то в Болгарии подцепил ту девку, – подхватил Сёльвар Бешеный, – мы когда узнали, думали, госпожа Эльга его в Киев не пустит, выгонит обратно к болгарам…

– Пустила же! – пытался утихомирить его Брюньяр Шило.

– Это потому что он вернулся первым – у нее тогда почти не было военной силы. Когда приехал ее брат, я думал, вот сейчас она велит ему выгнать этого муженька…

– Ингвар тоже не дурак – посадил Хельги Красного в Витичев.

– А зачем тот послушал? У него была тысяча человек! Если бы только его сестра согласилась, он выкинул бы Ингвар из города к троллям собачим…

– И сам бы сел на его место! Этого госпожа Эльга не хотела. Она хотела сохранить престол для сына, а тот еще совсем мал…

– Рассказывай! – возразил Эскиль. – Для сына она хотела престол! Она ждала кое-кого другого. Когда мы пришли в Киев, думали, сейчас все и случится. Мистина получит княгиню и сам займет Олегов стол.

– И почему же ничего не вышло? – спросил Фридрек Зима; он прибыл только этой весной и первого похода не видел.

Ему не сразу ответили.

– Мистина – Ингваров побратим, – сказал Брюньяр. – Он не захотел его предать.

– Что проку от такого побратима? – с досадой отозвался Эскиль. – Мистина уже мог бы два года быть здешним конунгом. И он не поступил бы с нами так подло! Он понимает, что такое доблесть и честь! У него есть настоящая удача!

– Но он не конунг, – возразил еще кто-то из тени под столбом.

– В нем есть княжеская кровь! Его мать была дочерью одного князя вендов, он – внук настоящего князя!

– Не как ты? – с насмешкой спросил еще кто-то.

– Нет! – яростно ответил Эскиль. – Там все законно. Женись он на госпоже Эльге – из него вышел бы конунг не хуже других. И если он еще об этом подумает, я его поддержу!

Хедин, поначалу слушавший одним ухом, широко раскрыл глаза. Эскиль и его товарищи надеются, что Мистина Свенельдич решится на мятеж против Ингвара, своего князя и побратима? И намерены его поддержать? Ему, разумеется, было известно, как высоко варяги ценят ум, опыт, ловкость, отвагу и, главное, удачу Свенельдова сына, который был их вождем в те три месяца войны в Вифинии. В тот ужасный день под огнеметами больше пострадали люди и корабли, шедшие вблизи Ингвара, в середине общего строя; Хельги Красный успел проскочить вперед, а Мистина, видя, что происходит, вовсе не стал входить в пролив, и державшиеся при нем уцелели. Те, кто попал под струи жидкого огня, но выжил, в основном остались с Ингваром, ушли с ним в Болгарию, а потом и в Киев. Из троих вождей похода Ингвар вернулся первым – и с неуспехом, лишь немного прикрытым новой женитьбой на родственнице болгарского цесаря Петра. Все два года были причины считать, что удачей Ингвар уступает и брату жены, и собственному побратиму. Особенно сильно это убеждение держалось среди варягов – тех, кто ничего не имел на Руси, кроме собственной жизни и оружия, и вся судьба их зависела от удачи вождя. Под стягом Мистины они обрели и славу, и добычу – понятно, кто казался им более достойным вождем.

Хедин и сам отчасти разделял эти мнения. Но чтобы задумать мятеж?

– Если случай и был, то теперь упущен, – сказал Хамаль Берег. – Ускакали наши валькирии. Скоро Ингвар заключит тот договор с Романом, и как знать, удержится ли Мистина в Киеве? Или тоже станет не нужен, как и мы?

– Да уж многие думают, что для конунга было бы лучше убрать Мистину подальше от своей жены, – дерзко ответил Эскиль.

– Вот видишь, как умелы некоторые люди в обольщении женщин! – засмеялся Велейв Зола и похлопал Эскиля по плечу. – Учись!

Но Эскиль таких шуток не терпел и так пихнул его, что Велейв отлетел к столбу. Вскочив, было бросился на Эскиля, который уже ждал его, мгновенно поднявшись, но его перехватили и увели в сторону.

– Хватит, дренги, пошутили!

– Глядь, я из-за тебя пиво пролил!

– Не ломай этот дом, Велейв, нам в нем сидеть до будущего лета!

– А ты, Эскиль, не совал бы нос в чужие дела с чужими женами – а то откусят.

– А хотите, я расскажу, как один мужик у медведя жену отбил?

– Чего? Он что, с медведицей того…

– Да нет! Свою жену! Они в лесу были, а на бабу медведь напал. А тот мужик…

Варяги разошлись, разговор перешел на другое, поспела каша в большом котле, повешенном над костром на дворе, чтобы не дымить в доме. Но Хедину даже есть расхотелось. Может, это все пустая болтовня. Но Эскиль Тень – человек решительный и совестью не слишком обременный. Как знать, до чего его доведет необходимость еще год служить Ингвару, больше не имея надежд на славу и большую добычу?

В сытую пору жатвы Ингвар не скупился на содержание варягов: княгинина челядь усердно варила пиво и медовую брагу, и каждый вечер в Ратные дома привозили несколько бочонков, вместе с прочими припасами: печеным хлебом, толченым ячменем, свежей рыбой из Днепра, ранними овощами. Желающие размяться могли когда угодно поохотиться в княжьем бору близ Киева, так что и мяса хватало. По вечерам варяги долго пили, без конца обсуждая былые сражения, павших и живых товарищей, рассказывали разные байки о своих приключениях, а иногда даже о родных краях. После этого, не имея нужды ни в каких трудах, многие спали до полудня и вставали, когда в широко раскрытые двери длинного дома уже вовсю тянулись горячие солнечные лучи, доставая до камней холодного очага.

Хедину тоже было некуда спешить – если не являлся спозаранку Ингвар-младший с лошадьми и не увозил куда-нибудь. Неспешно поднявшись, он поел каши, уже остывшей, и вышел из дома – на что там смотреть? Прошелся немного и улегся в траве на небольшом пригорке, откуда был виден и Днепр, и киевские горы, и огороды неподалеку. Раньше вокруг Ратных домов кияне пасли скот, но теперь перегнали подальше от чужаков. Огороды и сады, защищенные плетнями и псами, перенести было нельзя; бабы, девки, подростки возились в грядах, дергали сорняки, рыхлили, поливали, обирали гусениц. Варяги, если кто мог объясниться по-славянски, выбрав бабу помоложе, от скуки пытались завести разговор. Иной раз это вознаграждалось пучком свежей моркови или репы, а иной раз – синяком под глазом: мужья баб тоже не дремали.

От земли сочилась приятная прохлада, густая трава пахла нагретым соком. Заглядевшись на облака, Хедин не сразу заметил, что к нему кто-то идет; обернувшись на шорох травы под ногами, увидел рядом Эскиля и от удивления сел. Но Эскиль на ходу сделал знак: мне ничего не надо, – и непринужденно растянулся поблизости. Однако Хедин знал: не такие уж они приятели, чтобы Эскиль подошел просто так.

Выглядел тот усталым: лицо недовольное, под глазами круги.

– Слышал, какую подлость он нам готовит? – начал Эскиль.

Хедин и удивился, и обрадовался в душе, что Эскиль сам заговорил с ним о том, о чем он хотел знать.

– Он – кто?

– Ингвар конунг. Мы вчера встречались с греком – я, Хамаль, Гримар, Стейнтор Сова, Ятмунд Ведун.

– И что?

– Он-то сам был бы очень рад нанять нас после этого… – Эскиль окинул взглядом днепровские горы. – То есть Роман цесарь. И хорошо платить.

– А ты готов? – неожиданно для самого себя ответил Хедин. – Служить Роману? Грекам? Не ты ли рассказывал, как Хавстейна под Гераклеей нес на себе, а он кровью истек…

– Ётуна мать! – Эскиль перевернулся на живот и ударил кулаком по траве. – Да я и сейчас просыпаюсь иногда, и мерещится, будто я весь в его крови! У меня у самого клибанион вот так был разрублен, на двух ремнях держался!

– И ты хочешь им служить? В той же тагме, если возьмут, где убийцы Хавстейна?

– Мы к ним приходили за добычей… А они к нам не придут.

– Про твой хутор они и не слыхали. Думают, там уже турсы живут… Да и про мой Силверволл тоже, пожалуй.

– Но нам бы еще суметь туда попасть, в Миклагард. По старому договору, времен Хельги Хитрого, люди, желающие служить грекам, могли идти туда, когда хотят, а здешний князь не имел права им мешать. Но Ингвар, видно, испугался, что от него уйдут все до одного. Что ему не захочет служить никто. Он хочет записать такое условие, чтобы веринги уходили в Грикланд только с его разрешения. Он сам будет собирать дружину, давать ей харатью, где написано, сколько людей, кто они и зачем идут. И если кто придет в Грикланд без такой харатьи, то их не примут на службу. Где такое слыхано? Мы что ему, рабы? Челядь? Кто ему дал право решать, куда идти и кому служить свободным людям?

– Может, это и неправда? – Хедин даже повернулся к нему и лег на бок, подпирая голову локтем. – Кто это сказал? Сам Ингвар?

– Это сказал нам грек. Что они, дескать, обсуждают такое условие. Я сказал, что мы могли бы договориться сейчас, пока еще никто нам не в праве запретить… А он, жаба волосатая, только вот так руками разводит – нельзя, мол, потому что сейчас между русью и греками нет вовсе никакого договора! Ётунова тьма! – Эскиль снова ударил кулаком по траве и выдернул пучок в досаде. – Вот мы влипли! Если они примут такой договор…

– То что? Ингвар же обещал отпустить вас тем летом. Вот и отпустит к Роману. С харатьей и печатью.

– Отпустит он! Еще небось возьмет за нас с Романа шелягов – по одному с головы! Продаст нас, как баранов!

– Но он не может продать вас куда захочет, если не захотите вы!

– Но может не пустить нас туда, куда мы хотим. Испугается, что если у Романа соберется слишком много сильной дружины, тот может и передумать… о чем они там договорились. Мы не потерпим, чтобы нами распоряжались, как рабами! Ты что, не понимаешь? – Эскиль с досадой глянул на Хедина.

– Понимаю.

– Но тебе плевать, потому что у тебя дома уже есть два быка, да?

– Чего ты кипятишься? Поди вон в реку окунись. Привезут ему договор, и поедете вы в ваш Грикланд.

– А ты давным-давно будешь у себя дома, стричь твоих двух быков, – насмешливо глянул на него Эскиль.

– Надеюсь, что так. – Хедин не стал уточнять, что делают с быками.

– И к тому же мы не хотим, чтобы нами распоряжался человек, у которого так мало удачи, – с угрюмым упрямством добавил Эскиль.

– Не так уж мало удачлив человек, – Хедин даже сел, чтобы подчеркнуть весомость своих доводов, – у которого под властью такие огромные земли, как у Ингвара, такая великолепная жена, к кому сам Роман прислал послов и дал такие богатые дары. Чего ему не хватает? В чем его упрекнуть? Только позавидовать!

– А то, – Эскиль тоже сел и повернулся к нему, – что все эти его блага добыты чужими руками! Все эти сокровища добыли мы – те, кто был с нами, с Хавстейном, с Мистиной. Эти земли и власть ему дала женитьба. А кто ему добыл жену, ты знаешь? Тоже Мистина. Это все принесла его удача. Вот кто должен быть нашим конунгом! А Ингвар даже не удержал ту жену, которую добыл сам, и ее теперь имеет вошеед!

Хедин быстро огляделся: не слышит ли их кто? Поблизости никого не было, только птицы щебетали в густых ветвях развесистых берез. Эскиль не случайно подошел к нему с этим разговором не в доме, полном людей, а на зеленом пригорке, откуда всякого подходящего за два перестрела видно.

– Верно Гудлауг тогда сказал: Ингвара боги наказали за то, что отнял у нас добычу и славу!

– Отнял? Вы получили, сколько положено.

– Мы могли взять втрое больше! В Вифинии и в Гераклее мы брали все, что нам нравилось – одежду, золото, вино, женщин! А тут нам выдали… – Эскиль скривился, – на уключину! Я ему не уключина!

Над светловолосой головой Эскиля порхали две бледно-желтые, золотистые бабочки, своей задорной легкостью словно бросая вызов его досаде. А может, это были души Хавстейна и еще кого-то из погибших, кого он не мог забыть.

– Ты что – норна? Или вёльва? Откуда знать, что нас ждало – может, что-то похуже Гераклеи! И опять огнеметы в Боспоре!

– Кто умирает как мужчина, получает славу и место возле Одина! Ты разве не за этим пошел в войско?

– Я? – Хедин сердито прищурился. Он вдруг заметил, что они оба почти кричат, и уже не нужно подкрадываться, чтобы услышать их разговор, и резко понизил голос. – Зачем я пошел? Ты это знаешь!

Эскиль взглянул ему в глаза, потом его взгляд скользнул ниже, зацепился за небольшой серый камешек с отверстием, висевший на шее у Хедина, почти в ямочке между ключицами, и в лице что-то дрогнуло. Эскиль много раз видел этот «ведьмин камень», и каждый раз менялся в лице. Хедин даже думал, что из-за этого камня Эскиль и не может забыть свою неудачу с Хельгой.

Вот Эскиль отвел глаза и помолчал, глядя куда-то за Днепр и резкими движениями срывая травинки.

– Это было… это было нужно… не мне, – через силу выдавил он, и Хедин с изумлением понял, что Эскиль чуть ли не пытается попросить прощения. – Это было нужно Ингвару. Мне-то все равно, кто правит в вашей Силверландии… или Меренхейме, как оно называется? А, Страна Бобров. Мне все равно, платит ваш Эйрик дань Ингвару или нет. Разве что он сделал бы меня там хёвдингом, но это едва ли. И то, что ничего не вышло, – он заставил себя улыбнуться, – тоже вышло потому, что у этого человека мало удачи!

– Ну, меня это не касается. – Хедин отвернулся. – Я вот-вот уеду на север. Кто правит в Киеве – не мое дело, здесь не мои конунги.

– Да ну? – Эскиль насмешливо прищурился. – Ошибаешься. И твое дело, и конунги тоже твои. Ингвару-то не все равно, платит ли Эйрик ему дань. Он теперь думает, что воссел на божественный престол рядом с Одином и во всем ему равен. Будет требовать от Эйрика подчинения, хоть он ему и дядя. Может, даже этой зимой поведет войско к нему туда, ты не думал об этом?

Хедин не смотрел на него. Разумеется, он об этом думал!

– Так что для тебя куда важнее, кто и как правит в Киеве, чем даже для нас! – продолжал довольный Эскиль. – Для тебя и твоих бобров было бы куда лучше, если бы Ингвар перестал быть здешним конунгом. И ты мог бы сам постоять за свой край. Если здесь что-то случится… если Ингвар погибнет… и его брат Тородд тоже… У них останется только младший, этот рыжий. А он – в руках Эйрика. Он сможет вовсе никогда его не отпустить. А взамен киевский князь – ну, новый киевский князь! – не будет спрашивать с него дани. Можешь даже женить рыжего на своей сестре, если хочешь! – великодушно позволил Эскиль, не забывший, что Логи-Хакон был его соперником.

Хедин молчал, глядя в даль и перебирая в мыслях все услышанное. Эскиль тоже молчал, ожидая ответа, и напряженность между ними была плотной, хоть потрогать.

– Ты меня подбиваешь… на измену?

– Ты – заложник, – надменно напомнил Эскиль. – Ты ему ничем не обязан. Он сам жил здесь в заложниках. А потом силой захватил престол и сверг с него собственную родную сестру.

– Я сказал бы это Одину, если бы его увидел. Но он-то сказал «проклят предатель» и велит не отворять мне.

– О-один! – протянул Эскиль и устремил долгий взгляд в небо. – Видно, у вас в Стране Бобров плохо знают Одина. Нет ему никого милее предателя. Тысячи добрых и смирных людей давно забыты. Они все одинаковые: родились в дыму очага и в нем же подохли, наплодив пяток таких же убогих козолюбов себе на смену. Они как песчинки на берегу, их имена никто и знать не хочет. А иной предатель – как скала в море. Его ждет долгая слава – и чем страшнее его дела, чем больше крови он прольет, тем та слава громче. Один сам и толкает людей на эти дела… кроме тех, кому подсказывает Фрейя.

Хедин помолчал. Он было усомнился: может, Эскиль в чем-то прав? Если в Киеве вспыхнет мятеж и раздор, если Ингвару придется драться с собственными наемниками, с побратимом, он поневоле оставит Мерямаа в покое. И даже если выживет и вернется в Хольмгард, бороться с Эйриком у него не останется сил. И не сделает ли он, Хедин, добро родному краю, если прислушается к речам Эскиля?

Но как ему заявиться в Хольмгард с такими вестями? К Сванхейд, у которой живет Хельга? Как посмотреть в глаза Ингвару-младшему? Если тот сам останется жив…

– Вы… вы тупее ётунов, если вынашиваете такие мысли, – выразительно, с уверенностью ответил наконец Хедин. – Не видите дальше своего носа. Если сейчас Ингвар потеряет престол, никакого договора с греками не будет. Ему ведь пришлось три года воевать с Романом как раз потому, что он силой сверг Олега-младшего и греки его не признавали. Вся кровь, все смерти окажутся напрасны. А новый здешний князь не сможет повести успешную войну с греками. К нему не присоединятся все те земли, которыми сейчас владеет Ингвар. Хольмгард и все Гарды – точно нет. А прочие радостно избавятся от дани и будут думать о себе. Под властью нового конунга опять окажется жалкий клочок, как это было до Хельги Хитрого. В твоем шлеме ума больше, чем в голове, если ты такое предлагаешь.

Эскиль помолчал: видно, пытался взглянуть на дело с этой стороны.

– А мне-то что? – Он двинул плечом. – Мне плевать на договор, я бобрами не торгую. Мне нужен смелый вождь… или хотя бы богатый и щедрый.

– И я уверен, – добавил Хедин, – так же ясно, как вижу сейчас солнечный свет: Мистина все это знает. Еще лучше меня. Ты же слышал, что он ответил Хельги Красному. Он знает, что сила этой державы – в единстве, она велика, потому и способна на великие дела. Он ведь не только хорош собой и отважен, но еще и умен.

Хедин поднялся с травы и отряхнул одежду.

– А ты, – сверху вниз он взглянул на сидящего Эскиля, – просто хорош собой. Ну, некоторые так думают.

Он медленно пошел прочь – как будто ему здесь наскучило. Пусть Эскиль не думает, будто он куда-то спешит или чего-то опасается из-за этого разговора.

– Так значит, – крикнул ему вслед Эскиль, когда он уже отошел шагов на пять, – выдавать свою сестру за рыжего ты не хочешь?

Хедин обернулся и смерил его выразительным взглядом.

– А это, – вежливо, но твердо ответил он, – не твое дело.

– Князь желает тебя видеть. Велел позвать сегодня к нему на обед.

– И что… – Слова эти вызвали у Хедина и радость, и тревогу. – Чего он от меня хочет?

– Оказать тебе честь – ты ведь племянник Эйрика мерянского!

В ответ на недоверчивый взгляд Ингвар-младший показал рукой: не волнуйся, все уладится. Хедин невольно улыбнулся: уверенный бодрый вид его молодого приятеля бодрил сам по себе. Ему было всего семнадцать, но, хорошо одетый, с тщательно расчесанными красивыми золотистыми волосами, он выглядел настоящим знатным мужем – не в пример своим ровесникам из простонародья, что ходят за стадом, вооруженные пастушеским батожком, или сидят с удочками в челнах на днепровской глади. Ингвара-младшего Хедин ни разу не видел с удочкой, зато у него имелся настоящий меч-корляг, весьма дорогой – подарок отца ко второму греческому походу. На пиры и в святилища, куда с оружием нельзя, он являлся, повесив на пояс скрамасакс с резной рукоятью и золоченой бронзой на ножнах – и среди других знатных мужей выделялся лишь своей юностью, не уступая ни в чем другом.

Пришлось и Хедину достать лучший кафтан – в его долю добычи их вошло два. А еще красный плащ-мантион с широкой каймой, с вшитыми в узор «самоцветами» – они были из цветного стекла, но смотрелись немногим хуже смарагдов и бирюзы.

На обеде, куда два приятеля явились вместе, народа было немного: человек с полсотни. Послы, бояре, старшие из вождей дружины, Мистина Свенельдич со своим отцом – тот жил в земле Деревской, но на время переговоров приехал в Киев. Был Тородд и другие родичи Ингвара из Гардов, кто ходил с ним в поход. На обеде княжеских ларник прочел с пергамента условия договора, который греки и ответное посольство под началом воеводы Ивора повезут в Царьград. Назад те и другие вернутся уже следующим летом; если Роман цесарь со всем согласится и принесет клятвы, Ингвару останется сделать то же самое, и договор, так щедро оплаченный и русской, и греческой кровью, будет заключен.

– Ну что, Хедин, – через какое-то время обратился к нему князь, – не желаешь ли ты отправиться домой?

Вот оно. Не зря Ингвар-младший так многозначительно поглядывал, пока они сюда ехали: он знал.

– Если ты, конунг, не против, – вежливо ответил Хедин, скрывая волнение, – я, конечно, хотел бы вернуться домой.

– На днях мой брат Тородд со всеми людьми из Гардов возвращается в Хольмгард, ты можешь к нему присоединиться. А все эти люди будут свидетелями, – Ингвар показал на бояр, – что я отпускаю заложника от Эйрика целым и невредимым. Срок нашего уговора заканчивается, и ты, как доберешься до дома, проследишь, чтобы мой брат Хакон тоже вернулся в Хольмгард. Ты подтверждаешь, что у меня с тобой хорошо обращались?

– Подтверждаю, конунг.

– Надеюсь, ты найдешь здоровыми всех твоих родичей, и Эйрика, и твою молодую сестру, – заговорила княгиня Эльга. – Мы приготовили для них дары. – Она с улыбкой показала на прочный ларь возле ступенек возвышения с ее стороны. – Для жены Эйрика – жаль, что мы никогда не виделись, – для твоей матери и сестер в знак нашей к ним любви.

Глядя в смарагдовые глаза княгини, Хедин чувствовал разом восторг и робость: эти глаза согревали теплом и обжигали своей силой. Княгиня Эльга обладала божественным даром – словом творить мир, и Хедин замечал, что не на него одного это так действует.

– Скажи моему дяде Эйрику, – подхватил Ингвар, – что я хочу…

– Хранить с ним мир и родственную любовь, – подсказала Эльга.

– Хранить с ним мир и родственную любовь. Я желал бы уладить наши несогласия. Ты видел и слышал все, что здесь происходило. – Ингвар кивнул на греческих послов. – Ты передашь Эйрику и другим мерянам, что наш договор с Романом обеспечит нам…

– Торговый мир, богатство и процветание на много лет, – опять подсказала княгиня.

– Торговый мир, богатство и процветание на много лет. – Ингвар так естественно принимал ее подсказки, как будто княгиня напрямую читала в его голове и лишь помогала подобрать слова. – Нам ни к чему ввязываться в новую войну. Но мы ее и не боимся – так передай Эйрику.

– Но как раз потому, – начал Хедин, – что боги послали тебе такой успех…

Никто не давал ему права вести переговоры от имени дяди Эйрика, но было бы отлично, если бы он мог привезти тому какие-то приемлемые предложения от киевского князя.

– Ты будешь богат… Эйрик мог бы заключить с тобой договор, чтобы ваши товары проходили через Мерямаа без пошлин, и тогда ты не так уж много потеряешь…

Он взглянул на княгиню, уже догадываясь, что ответ будет исходить от нее так же, как от князя, и ее смарагдовые глаза сразу сказали: нет.

– Я не для того воевал с греками, чтобы после победы раздавать свои земли задаром, – без враждебности, но уверенно ответил Ингвар. – Удача на моей стороне. Роман цесарь признал меня за ровню, и я хотя не цесарь, но все же конунг над конунгами. Передай Эйрику: я не желаю вражды с ним, но своего не упущу. Если тебе нужно на дорогу припасов или еще чего – скажи тиуну, он поможет.

– Благодарю, конунг. – Хедин поклонился. – И тебе, княгиня, за дары для моих родичей.

В те же дни, когда Тородд, Ингвар-младший, Хедин и прочие их спутники готовились к долгому путешествию вверх по Днепру, а там через волоки на Ловать и Ильмень, свою долю узнали и наемники. Им тоже вскоре предстояло трогаться в путь: в земли северян и радимичей. Разделив на отряды человек по сто, их собирались разместить в погостах, возложив на местных жителей обязанность поставлять им хлеб и прочее, необходимое сверх дичи и рыбы, которые они добудут сами. Взамен Ингвар отказывался на этот год от полюдья и дани, но предвидел немалое недовольство смердов: мало того, что прокорм варягов их обременит, так еще и возможны столкновения с чужаками. Как сказала княгиня, когда варягам надоест сидеть день за днем в дыму очага и хвастать друг перед другом своими подвигами, они непременно пойдут искать развлечений в окрестные веси. Она была недовольна этим решением, но лучшего не было: варягов нельзя было ни отпустить, ни оставить на всю зиму в Киеве.

В те же дни воевода Ивор с дружиной и греческие послы тронулись вниз по Днепру, на юг, в Царьград, чтобы до весны утвердить с Романом цесарем долгожданный мир. Киев-город, взбудораженный наплывом чужих людей, понемногу утих. Наконец завершалась мятежная пора, длившаяся пятое лето, с тех пор как Ингвар сверг с киевского стола Олега-младшего. Еще совсем не старый князь – Ингвару было только двадцать пять лет, а его мудрой княгине двадцать два, – добился уважения и внутри страны, и от ее могущественных соседей. Будущее сулило ему счастье – насколько можно полагаться на прочность нитей, что держат в руках три великанши-норны.

Голые деревья почернели, желтая листва густо покрыла землю, когда Тородд со своей многочисленной дружиной добрался до родного Хольмгарда. Предупрежденная гонцом, госпожа Сванхейд вышла встречать его на внутренний причал. Как и в прошлый раз, она знала немногим более того, что ее сыновья живы.

Было холодно, и Хельга, заранее вышедшая на причал, прохаживалась туда-сюда в толпе таких же нетерпеливых, засунув руки в рукава своей нарядной куньей шубки. Уже несколько раз принимался идти снег – мягкими крупными хлопьями, но быстро таял на влажной листве, иногда даже еще в воздухе. Однако уже вот-вот стоило ждать настоящих холодов, а если начнут замерзать реки, Тородду с его дружиной будет куда труднее одолеть остаток пути. Каждое утро Хельга просыпалась с двумя мыслями: не пришел ли мороз – и не будет ли сегодня гонца о возвращении войска. Все молили богов, чтобы гонец пришел раньше, чем морозы. И боги услышали. Войско возвращается – и теперь «меряне» станут молиться о скорейшем приходе холодов, чтобы по зимнему пути без новых задержек отправиться домой. Если у Хедина все благополучно… мало ли что могло случиться за два года!

Он даже мог жениться там, в Киеве! Ему ведь уже… двадцать четыре. После таких приключений он может устраивать свою судьбу, не спрашивая родных – если найдет подходящую девушку. Хельга невольно воображала, как Хедин подводит к ней какую-нибудь киевскую боярышню, закутанную в платок от холода, а может, позади нее нянька будет держать на руках младенца… За два года все это вполне могло у Хедина появиться!

От этих мыслей ее отвлек крик с башни – единственной уцелевшей башни на южном конце вала. Вскоре и с причала стали видны многочисленные лодьи, идущие по Волхову от Ильменя. Затрубили рога; показалась госпожа Сванхейд. Первой причалила лодья со стягом Тородда; он высадился и пошел к матери. Хельга искала глазами брата; сердце колотилось и обрывалось от волнения. Гонец поведал лишь то, что сражений в Греческом царстве не было и войско вернулось без особых потерь, но долгий путь редко обходится без болезней и несчастных случаев…

– Хельга!

Обернувшись на знакомый голос, она наконец увидела в толпе мужчин Хедина, и, как часто бывает в таких случаях, ее глаза в первый миг его не узнали.

– Как ты выросла…

Это было первое, о чем подумал Хедин при взгляде на сестру. На самом деле роста в Хельге не прибавилось, в чем он смог убедиться, когда она подошла его обнять – она уже лет пять назад достигла своего полного роста, как это бывает с девушками. Хедин видел, что она изменилась, но в чем дело, не мог понять.

– Хедин… – Хельга обеими руками взяла его руку и прижала к своей груди. – Какой ты стал…

– Какой?

В замешательстве Хельга опустила взгляд от его лица к серому камешку на коротком ремешке, висевшему у него под горлом, почти в ямочке меж ключиц, потом снова подняла глаза к лицу, будто сверяя: «ведьмин камень» тот, значит, и человек тот. Брат тоже показался ей другим – ведь они не виделись без малого два года. Хедин и прежде возвращался из Булгарского царства загорелым, но теперь на его лице отражались пережитые новые впечатления, изменившие его взгляд на мир, а значит, и его самого.

– Наконец-то в моем доме снова будет хотя бы один сын! – говорила госпожа Сванхейд, обнимая Тородда, пожалуй, самого любимого ее сына из трех.

– Тородд, смотри, как вырос Берси! А Альва уже немножко говорит! Альва, скажи: папа!

– О, это что за великан? – Смеющийся Тородд взял у жены их второго ребенка – сына, родившегося около года назад, прошлой осенью.

Благодарный жене за наследника, Тородд дал ему имя в ее честь – Берислав, но дома его прозвали Берси – «медвежонок». Это был крепкий мальчик, любимец госпожи Сванхейд.

– И теперь, я надеюсь, к нам скоро вернется и Логи… – Сванхейд огляделась, отыскивая «мерянина», в обмен на которого должен был вернуться ее сын. – Жаль, не успеет к йолю.

Найдя глазами Хедина, она приветливо ему кивнула, и он подошел вместе с сестрой, державшей его за руку.

– Здравствуй, Хедин, рада тебя видеть невредимым. Правда, Хельга стала совсем взрослой? – не без гордости сказала ему Сванхейд, как будто речь шла о ее собственной дочери.

В этом было все дело: в восемнадцать лет на лице Хельги отражалась настоящая женская зрелость, и ее уже легче было представить хозяйкой большого дома, чем девочкой, разговаривающей с цветными камешками. Много лет образ девочки, маленькой сестры, заслонял в глазах Хедина ее настоящую, но после разлуки он увидел ее такой, какой она стала на самом деле, потому и не узнал.

Поначалу в Хольмгарде стояла обычная в таких случаях суета: здешние жители расходились по своим домам, из лодий выгружали разную поклажу, ратников и хирдманов размещали в дружинных и гостевых домах. Вместе с Тороддом приехал и Ингвар-младший со своими людьми – ему предстояло немного отдохнуть и двигаться дальше на север, еще переходов семь до Альдейгьи. Будучи сыном падчерицы Сванхейд, он приходился королеве кем-то вроде внучатого пасынка, но принимал шутливые обсуждения своей странной степени родства с добродушием, делавшим честь его зрелости.

Хедину с его мерянами предстояло пока жить в гостевом доме. Оставив там пожитки и переменив одежду, он перешел в гридницу, и там, сидя на помосте, наблюдал, как уверенно Хельга распоряжается челядью, накрывающей на столы. Если бы он не знал, кто она такая, то принял бы ее за дочь госпожи Сванхейд. Кажется, этот лилово-синий хенгерок у нее новый, он такого не помнил; надо думать, госпожа Сванхейд подарила.

– Я и правда стала ей почти как дочь, – подтвердила Хельга, когда он сказал ей об этом. – Ведь из семьи при ней осталась только Бера, а у нее двое малых детей, да и еще один скоро будет, ей не до хозяйства. Я многому научилась… Даже умею теперь ткать тесьму из шелка и серебра!

– Это видно.

– Ты носишь мой камешек. – Растроганная Хельга прикоснулась к серому камню у него на шее. – Он хорошо тебе послужил?

– Как видишь. Если подумать… Может, силой этого камня и был устрашен Роман цесарь, что предпочел дать нам выкуп без сражения, лишь бы мы убрались подобру-поздорову?

В самом деле, как знать, которое из множества всевозможных обстоятельств оказалось решающим? Которая из выпряденных норнами нитей притянула итог событий? Иной раз эта нить лежит на поверхности и видна всем, а иной раз ее не видит даже тот, кто за нее держится, но каждая делает свое дело.

– Может быть, – серьезно согласилась Хельга. – Знаешь, щит и шлем – это защита, они не пропускают к тебе вражеские клинки в битве. Но истинную защищенность даруют боги – они вовсе избавляют тебя от сражений и встреч с вражескими клинками! Когда Один поистине благосклонен к человеку, он дарует не победу в битве, а победу без битвы! У кого-то из вас благосклонность Отца Битв в этом походе была. Так почему бы и не у тебя?

«Кто умирает как мужчина, получает славу и место возле Одина… Ты разве не за этим пошел в войско?»

Хедину вспомнился тот жаркий полдень, душистая трава на берегу Днепра, нагретая солнцем, пляска двух золотистых бабочек над светловолосой головой Эскиля Тени, его напряженный взгляд, его глаза, серые, как этот камешек, и такие же жесткие, непроницаемые… и как что-то дрогнуло в них при взгляде на «ведьмин камень». Воспоминания о той, у кого Эскиль видел эти камни? Или только своем давнем провале? Насколько Хедин успел узнать Эскиля за эти два лета, свои успехи и неуспехи того волновали больше, чем девичьи глаза.

Но Хедин вовсе не собирался делиться этим с Хельгой. Он думал, что вспоминать об Эскиле ей будет неприятно – хотя на самом деле в глубине души она была бы польщена вестью, что неудачливый похититель до сих пор ее не забыл.

– А теперь… – Хедин коснулся камешка, – раз я вернулся, возьмешь его назад?

– Нет, нельзя. Он к тебе привык.

– Но у тебя осталось только четыре.

Честно сказать, четыре оставшихся камня – белый, красновато-бурый, голубой и черный – смотрелись даже ярче, чем в те времена, когда это сочетание разбавляли серый и песчано-желтый.

– Это и хорошо. У Одина четыре помощника: два волка и два ворона. Двое черных и двое белых. Если Одину достаточно четверых, то и мне.

– Ты так говоришь, будто со всеми знакома!

Хедин сам не понимал, что сказывается в этой ее уверенности: остатки детской наивности или новая взрослая мудрость.

– И мы ведь еще не дома, – напомнила Хельга. – Домой мы попадем, может быть, к йолю. «Старому» йолю. Здесь празднуют еще и «новый» йоль – в самую длинную ночь, как словене.

– Удивительное дело. Помнишь, как мы ехали сюда из дома – как будто на край света, в сам Ётунхейм…

– В Асгард. В Ётунхейме мы живем!

– Ну, пусть в Асгард. А теперь это место… – Хедин окинул взглядом гридницу, которая после Олеговой киевской не казалась особенно большой, – совсем обыкновенное. Когда едешь куда-то в чужое место – кажется, на тот свет, а как доедешь – ничего особенного. Греки на наши гридницы смотрят, как мы на троллиные пещеры.

– Тот свет все время ускользает, да?

– Да. А для тебя здесь и вовсе как дом родной?

– Конечно, я скучаю по дому. – Хельга вздохнула. – По родителям, по сестрам, по дяди Виги, дяде Эйрику, тете Арнэйд… А когда приеду туда – буду скучать по Сванхейд, по Бере, по Светлаве, по Уне, то есть Унедаре… Даже по Берси – он такой забавный! Он ходит пока плохо, но зато так ползает, что не угонишься!

– Кто все эти женщины?

– Мои подруги. Унедара – племянница воеводы Свенельда, а Светлава – тоже из его дома, только не из родни, ну, ее мать была кормилицей его сына. Я теперь могу немного говорить по-славянски.

– Я тоже. Я их обоих видел в Киеве, Свенельда и Мистину.

– Здесь о них много говорят…

В это время к ним подошел Ингвар-младший – тоже переодетый, умытый и причесанный.

– Ну что, Хедин, ты уже показал твоей сестре подарки?

– Ох! Ёлс твою овду, я забыл!

– Вечно ты думаешь о всякой чепухе, а о таком важном деле забыл! – Ингвар-младший подмигнул Хельге. – Добрая госпожа Сванхейд еще вчера послала гонца в Альдейгью, и я думаю, мой отец скоро будет здесь. Вот тогда и повеселимся! Вы ведь все равно не уедете, пока не застынут реки, и у нас с тобой, Хедин, будет месяц-другой на то, чтобы как следует похвастаться своими подвигами и стяжать всю положенную нам славу!

Ингвар-младший был у родителей единственным сыном, но вовсе не единственным чадом. У него имелись три сестры, две старше его, одна младше. Самая старшая уже вышла замуж и уехала на Готланд, две другие еще жили с отцом. Хельга слышала об их существовании, но познакомиться с ними у нее ранее случая не было. Теперь он внезапно представился – когда дней через десять после приезда Хедина явился обоз из Альдейгьи и Хакон ярл выгрузил из саней два одинаковых кулька, состоящих из куньего меха, блестящих глаз и красных от мороза щек. Так Хельге показалось – именно это бросилось ей в глаза. За эти дни похолодало, выпало довольно много снега, и хотя Волхов еще не застыл, лодьи по нему, среди снеговой каши, уже не ходили и небольшая Хаконова дружина прибыла верхом и на санях.

– Ой, ой, как у меня все замерзло! – причитали кульки. – У меня руки не гнутся! Ноги не идут! Зубы стучат!

– Мы сейчас попросим госпожу Сванхейд затопить баню, а пока идите в гридницу, там тепло! – подгонял их отец.

– О, я не дойду!

– Тебя понести? – спросил Ингвар-младший у какой-то из сестер. – Хедин, ты какой кулек возьмешь?

– Могу этот! – Подавляя смех, Хедин кивнул на ближайший к нему.

– Нет, нет, мы сами! – При виде этой помощи оба кулька смутились, обрели подвижность и покатились через широкий двор к одетой резными косяками двери гридницы.

– А давай наперегонки! – осенило Ингвара-младшего.

Не дав никому опомниться, он догнал отставший кулек – чуть меньше второго, обхватил его, оторвал от земли, перекинул через плечо и бегом пустился к дому. Видя это, Хедин схватил второй – пока будешь думать, отстанешь безнадежно, – тоже забросил на плечо и побежал догонять. Здешние и приехавшие покатывались со смеху, и общий хохот почти заглушал визг похищенных кульков.

– Давай-давай-давай! – кричали со всех сторон, непонятно кого подбадривая.

– Хакон ярл, у тебя два сорочка куниц украли!

Ингвар-младший поначалу оторвался, да и кулек ему достался полегче. Но Хедин, более рослый и сильный, шагов за десять до гридницы почти его догнал, потом еще наддал, но запнулся о какую-то неровность в снегу и стал падать…

Он успел отпустить одну руку, которой придерживал на плече кулек, и выставить ее перед собой; от точка девушку сорвало с его плеча и бросило вперед. Они упали наземь одновременно; девушка кубарем покатилась в прежнем направлении, а Хедин оперся рукой о землю, перекатился вбок… и попал под ноги Ингвару-младшему. Тот, разумеется, споткнулся, но он успел сбросить скорость, и его падение было не таким страшным: он сумел вовремя согнуть ноги и скорее присел, чем упал. Девушка с его плеча тоже сорвалась вперед; силой ее падения Ингвара-младшего толкнуло вниз, и он рухнул на Хедина сверху. Обе девушки прокатились к порогу гридницы и там столкнулись – прямо у ног госпожи Сванхейд, вышедшей поглядеть, отчего на дворе такой крик.

Все четверо барахтались на снегу, девушки охрипли от воплей. Наконец их подняли и отряхнули. Ингвар-младший встал на ноги, а Хедин сел на снегу – без шапки, с растрепанными волосами, с красным пятном содранной кожи на лбу.

– Позор! – выразительно укорил их Хакон ярл, когда обе его дочери уже висели на его плечах и жалобно стонали. – Чему вас только учили в этом вашем походе, если вы даже не способны унести самую лучшую добычу!

– Самому полезному не выучились! – хмыкнул Регинмод Залив. – Зря время потратили.

– Вам только кур воровать! – хмыкнул Гарди Кузнец.

– Я буду упражняться! – заверил Ингвар-младший, пытаясь отдышаться.

– Нам с тобой надо упражняться на мешках с репой, – выдохнул снизу Хедин. – Живых девушек нам пока рано доверять.

– Идемте со мной! – Сванхейд потянула в дом обеих жертв, растрепанных и извалянных в снегу. – Прошу прощения, но разве я могла подумать, что у порога моего дома вас поджидают два бесстыжих турса!

Хедин только вздохнул, чувствуя себя хуже всякого турса. Он даже не смел поднять глаза и не увидел, как девушка, уводимая Сванхейд, обернулась и взглянула на него.

Когда ужин закончился, столы унесли и только доливали пива и меда в чаши, Хельга подсела к Хедину. Волосы он пригладил, но содранное пятно кожи на лбу, величиной с голубиное яйцо, саднило, и он до сих пор не смел глянуть в сторону женской скамьи.

– Вот, возьми. – Хельга расстегнула у себя на шее греческое ожерелье из зеленых камешков и жемчужин на серебряных петельках и вложила ему в руку. – Пойди попроси прощения и предложи выкуп.

– Ну-у-у… М-м… – Хедин понимал, что именно так и следует поступить, но не находил решимости. – А… это хоть которая была?

Он украдкой метнул взгляд в сторону женской скамьи. «Это Эльвёр, а это Астрид!» – сообщил Ингвар-младший, когда все вошли в гридницу и девушек выпутали из шуб и платков. Но Хедин тогда не смел на них взглянуть и не понял, которая была в «его» кульке.

– Это была Эльвёр, она старшая. Ей восемнадцать, а другой – шестнадцать. Вон она, с двумя косами, в платье цвета сухого песка. Иди, не съест же она тебя. Иначе так и будешь томиться без конца.

– А это… – Хедин взглянул на ожерелье, – тебе не жалко?

– Нет, совсем не жалко. Иди.

Сжимая в кулаке ожерелье, Хедин встал и как во сне пересек гридницу. Казалось, все на него смотрят, но он видел только девушку по имени Эльвёр. Она приходилась внучкой покойному Олаву конунгу и от него унаследовала мягкий рыжевато-русый цвет волос; две пышные косы спускались по ее груди до самого пояса. Одета она была на первый взгляд просто: сорочка из беленого льна, шерстяное платье цвета светлого песка, но ворот сорочки был отделан тонкой полоской красного с золотом шелка, тонкий стан дважды обвит брусничным тканым поясом, а ворот платья и рукава обшиты плетеным шнуром из шерсти того же темно-красного цвета.

При его приближении девушки прервали разговор, соседка подтолкнула Эльвёр локтем. Казалось, если бы вместо этих трех-четырех пар блестящих глаз в него целились десять луков с боевыми стрелами, и то Хедин не чувствовал бы такой растерянности.

– Послушай… госпожа Эльвёр, – выдавил он, мучительно желая прочистить горло. – Прости, что так вышло. Я очень жалею, что… – Сказать «я тебя уронил» ему показалось невежливым. – Что тебе из-за меня пришлось упасть. Вот, прими выкуп за это несчастье… прошу тебя… и не держи на меня обиды. Я на самом деле вовсе не такой уж бесстыжий турс…

– Мы знаем, это Инге все придумал! – воскликнула вторая девушка, Астрид. – Вот кто бесстыжий турс! Сходил в два похода и думает, что теперь ему все можно.

– Ну, Эльви, возьми выкуп, раз тебе честно предлагают! – крикнул Ингвар-младший. – Подумаешь, немножко прокатилась по снегу! Когда вы с горы катаетесь, ты так падаешь по десять раз в день, и все задаром!

Наконец Хедин взглянул на сидевшую перед ним девушку. Продолговатое тонкое личико с заостренным подбородком, пышные волосы венцом над узким лбом, тонкие темные брови, блестящие, как стекло, голубовато-серые глаза, немного веснушек… Он видел, что она не так чтобы красавица, но каждая черта ее лица дышала такой прелестью, что перехватывало дыхание. Глаза и волосы, оттеняя друг друга, приводили на память серо-голубые самоцветы в золотой оправе. Девушка разрумянилась, глубоко дышала, и Хедину чудился в ней какой-то трепет, хотя не было похоже, чтобы она сильно негодовала или боялась его.

– Ты не слишком ушиблась?

– Нет, – наконец ответила Эльвёр, и хрипотца в ее голосе снова укорила Хедина. – Только испугалась.

– Их ни разу еще не похищали, насколько мне известно, – сообщил Хакон ярл. – Они неопытны в этом деле.

– Я тоже, кажется, никого еще не похищал, – сознался Хедин. – Мне тоже не хватило опыта.

– Когда у людей есть взаимное расположение… – Финни Крылатый выразительно подмигнул, – опыт приходит сам собой.

Он как будто бы намекал на тот опыт, которым обзаводятся после свадьбы; мужчины и женщины вокруг засмеялись, девушки разом опустили глаза, а Хедина бросило в жар.

Хедин передал Эльвёр ожерелье, и девушка его взяла; когда она протянула руку навстречу его руке, у Хедина оборвалось сердце.

– Давай я тебе застегну. – Астрид перехватила ожерелье и застегнула крючок с петелькой у сестры сзади на шее. – Как красиво! Это настоящее греческое! Мне вот Инге не даст никакого выкупа, хотя я упала не хуже тебя!

– Я привез вам подарки. – К ним подошел Ингвар-младший. – Целый ларь. Для вас всех, для матушки… Завтра покажу. Эльви даже повезло, что из-за этого у нее стало одним подарком больше, да еще каким хорошим! Ты не беспокойся, Хедин – благородный человек. Его отец происходит из самого знатного рода мерянских русов, его тетка по отцу – королева Меренланда. Ты спокойно можешь принять от него любой подарок.

– Я… – Эльвёр взглянула на Хедина и отвела глаза. – Я благодарю тебя… Хедин… ожерелье очень красивое.

– После Дуная нам греки таких ожерелий надавали сотни! – похвастался Ингвар-младший. – Пойдемте сядем вон там, на помосте, где посвободнее, и мы вам расскажем, как принимали выкуп от Романа!

Три недели спустя зима установилась уже прочно. Волхов замерз только вдоль берегов, а в середине еще оставалась полоса воды, покрытая снеговой кашей; эта каша все время двигалась по течению, и никогда еще река не была так похожа на исполинского сердитого змея. Но Мста замерзла, по ней уже ездили на санях. Хельга разрывалась между желанием скорее оказаться дома и нежеланием расставаться с Хольмгардом. Почти то же происходило в душе госпожи Сванхейд: она жаждала скорее вновь увидеть Логи, но не хотела терять Хельгу.

– Какая жалость, что я могу заполучить только кого-то одного из вас! – воскликнула она однажды.

– Нам нужно поскорее собираться, – ответила Хельга, – чтобы Логи мог вернуться. Но я вижу, что мой брат… не хочет торопиться.

Причина этого нежелания видна была всем. Однажды, пока девушки отдыхали в женском покое после катания с гор у Волхова – как и говорил Ингвар-младший, обе его сестры не раз валились в снег и катились кубарем, вовсе не требуя выкупа с тех, кто разделял с ними эту забаву, – Хакон ярл подозвал к себе сына. Ингвар-младший еще был разгорячен после катания, только успел сменить пропотевшую рубаху, и его светлые волосы стояли дыбом.

– Присядь-ка. – Хакон ярл похлопал по помосту рядом с собой.

Короткий зимний день перевалил за половину, в оконцах, открытых для выхода дыма, еще виднелось светлое небо, но в гриднице было полутемно и прохладно: только в одном длинном очаге, в почетной части помещения, горел огонь, и служанки под присмотром Хельги пекли лепешки к обеду. Ингвар-младший невольно косился туда, его ноздри шевелились, жадно ловя запах печеного ржаного теста, и так хотелось поскорее вонзить зубы в горячую корочку. Хакон ярл говорил вполголоса, чтобы больше никто, кроме сына, его не слышал.

– Ты – мужчина, в твои семнадцать не менее взрослый, чем иные в тридцать. Мои дела – такие же и твои, особенно те, что будут важны всю жизнь. Я хочу, чтобы мы оба понимали, что делаем. Мне сдается, ты присмотрел нам зятя…

– Хедин – хороший человек! – тоже негромко, но с горячностью ответил Ингвар-младший. – Мы его знаем уже два года, и мало я встречал людей лучше. У него благородная душа и доброе сердце, он храбрый и умный, хотя на первый взгляд все это не бросается в глаза. Но скромный человек, полный достоинств, во всяком деле лучше хвастливого болвана!

– Он знатного рода, а через Эйрика мерянского даже в свойстве с родом Бьёрна Железнобокого, – кивнул Хакон ярл. – Случись все это несколько лет назад – до смерти Олава конунга, я сам бы сказал, что такое родство нас не уронит, а даже сделает честь. Такой брак был бы даже лучше, чем у Гейры.

– Что изменила смерть Олава? Эйрик в родстве не с ним, а с госпожой Сванхейд. И с Бьёрном из Уппсалы, моим будущим тестем. Даже Бьёрн не стал бы возражать против такого родства – если бы ему было до этого дело.

– То, что нам – родичам Ингвара, твоего дяди, не стоит вступать в родство с людьми из Меренланда. Они ведь – Ингвар и Эйрик – так и не уладили свои дела. Ингвар не согласен отказаться от мерянской дани, и я не слышал, чтобы Эйрик согласился ее платить. Когда Ингвар перестанет беспокоиться о греках, он наверняка вспомнит об Эйрике. И если между ними начнется настоящая война… Нам придется принять сторону Ингвара, это несомненно. Ты ведь не хочешь сражаться против своего зятя?

Ингвар-младший промолчал. Это препятствие было неодолимо даже для его гибкого ума.

– Я говорил с госпожой Сванхейд, – продолжал Хакон ярл. – Она сама охотно посватала бы Каменную Хельгу за своего Логи, но не может по этой же самой причине. Когда – или если – Ингвар и Эйрик так или иначе сговорятся, заключат новый союз – как два равноправных конунга или старший и младший – для скрепления этого союза будет хорош и тот, и другой брак. Но сейчас это невозможно. Ты можешь объяснить это Хедину, и нам пора увозить наших девушек домой, пока не вышло хуже…

– Они не будут рады, – буркнул Ингвар-младший, помрачнев.

– Я попробую втолковать им, что это не навсегда. Что есть надежда… если обстоятельства переменятся к лучшему… никто более меня не будет рад такой свадьбе. Я ведь не выдаю ее силком ни за кого другого, и Хедин тоже подождет, если уж воля Фрейи такова…

Весь остаток дня Ингвар-младший раздумывал, чем можно помочь делу, но не придумал даже, как заговорить об этом с Хедином. Они еще не обсуждали будущее родство – Хедину надлежало поговорить об этом с Хаконом ярлом, но он пока не мог собраться с духом, – однако никто не сомневался, к чему дело идет. С того дня, когда случилось «похищение кульков», Хедин и Эльвёр почти не расставались. Они не виделись наедине – в гриднице и снаружи дома с ними всегда были братья и сестры, и Тородд, и подруги Хельги, и Гарди Кузнец, искавший случая поболтать с Астрид, и всякий, кто имел время и желание присоединиться к прогулкам, разным играм и разговорам. Но видно было, что Эльвёр и Хедин замечают только друг друга. Выходя из женского покоя в гридницу, Эльвёр сразу окидывала ее ищущим взглядом; едва взгляд ее падал на Хедина, как сияние счастья проступало в тонких чертах, вызывая румянец на щеках и блеск в глазах. Встречая ее взгляд, Хедин неприметно менялся в лице; они могли ничего не говорить друг другу, но было видно, что возможность дышать общим воздухом делает их счастливыми.

Вечером Хедин и Ингвар-младший сели поиграть в тавлеи, положив доску на помост между собой. Альва, дочь Тородда, который исполнилось три года, стояла рядом, держась за край помоста и все норовя свободной ручкой ухватить какую-нибудь из фишек: из красивого яркого стекла, одни красные, другие синие, они являли собой неодолимый соблазн для юной души. Ингвар-младший осторожно отводил эту пухлую ручку, но, судя по мрачному лицу, сосредоточиться на игре ему было трудно.

– Вижу, дела твои совсем плохи, мой маленький глупый братец! – с печалью сказала Эльвёр, остановившись рядом. – Давай я за тебя доиграю, а ты пойди поиграй с Альвой во что-нибудь попроще – по уму она тебе куда более подходит.

Эльвёр шутливо поскребла склоненную макушку брата, и он со вздохом поднялся – не заметив поношений своему уму. Взял на руки Альву – та было заорала, оторванная от блестящих фишек, но Ингвар-младший поднял ее повыше, и она унялась.

– Упражняешься? – крикнула Берислава, сидевшая с пряжей на женской скамье, когда Ингвар-младший прижал девочку к плечу. – Смотри, моя дочь тебе не мешок с репой!

Над ними до сих пор подшучивали из-за того случая в день приезда Хакона ярла. Хедин и Эльвёр обменялись взглядом над доской с фишками и понимающе улыбнулись друг другу: они тоже навсегда запомнят тот день как один из важнейших в жизни.

Ингвар-младший ушел в середину гридницы, где Хельга сидела у очага с вязанием, но не столько вязала, сколько смотрела в огонь.

– Чувствую себя виноватым, – буркнул Ингвар-младший, усаживаясь рядом и сажая Альву на колени. – Но почему?

– И напрасно. – Хельга сразу поняла, что он имеет в виду. – Ты же не просил отца привезти сестер?

– Не просил. Они сами решили, что зимой скучно и они хотят поехать до Хольмгарда встретить меня из похода.

– Они тоже не знали, что одна из них встретит здесь свою судьбу. Значит, вам не стоит себя винить. Это воля Фрейи.

– А если воля Фрейи, почему моя сестра должна страдать из-за того, что мой дядя Ингвар и твой дядя Эйрик не могут поделить мерянскую дань? Какое ей до этого дело?

– Но если этим пренебречь, то потом ей придется страдать еще сильнее. Если начнется война…

Хельга осеклась, перехватив прямой взгляд Ингвара-младшего – уверенный и многозначительный, как у зрелого мужчины.

– Но если эта война начнется, пусть даже мы не сыграем никаких свадеб, неужели нам от этого станет легче? Если мне придется воевать с Хедином, мне не станет легче от того, что он не женился на моей сестре! Или что ты не вышла за Логи.

– Но тогда мы… ты хотя бы не будешь виновен перед богами, что обратил оружие против родича.

– Ты хотела бы выйти за Логи? Я слышал, он к тебе сватался прямо здесь. – Ингвар-младший кивнул в сторону конунгова престола.

– Я не знаю. – Хельга вздохнула. – Мы не виделись две зимы. Но госпожа Сванхейд не позволит ничего подобного. Она и без того – сестра Эйрика, но тут ничего не изменить. Она не позволит нам завести еще одну родственную связь, когда можно этого не делать. И тем более две, которые заново свяжут руки Ингвару конунгу… Но он ведь все равно не остановится, да? А вражда между родичами вызывает гнев богов. У нас и без того все непросто, зачем еще искать себе врагов в Асгарде?

– А что если… – Ингвар-младший склонился к ее уху и зашептал, – что если им убежать? А когда они уже справят свадьбу, наш отец помирится с вашим, он же не злой человек.

«А с твоими родичами мы помиримся потом», – вспомнилось Хельге. Эти слова когда-то говорил ей Эскиль Тень – в этом самом доме. Или это было на валу, близ хлебных печей? Или в козьем хлеву? Она не запомнила, в какой из тех случаев он прямо предложил ей бежать, но помнила его серые глаза, его взгляд, пристальный и немного напряженный. Теперь ей стала понятна эта напряженность: он старался скрыть, что вовсе не любовь толкает его на этот поступок. Любви-то в его глазах и не было, и теперь, когда она видела мягко светящийся взгляд Хедина, устремленный на Эльвёр, это было совершенно ясно.

За два года Хельга ни разу не произнесла имени Эскиля, но вспоминала его нередко. Теперь, когда ей больше ничего не грозило, эти воспоминания даже сделались немного приятны. Он был хорош собой, неглуп, отважен. Десятки варягов, обожженных «влажным огнем» в Босфоре и покрытых шрамами после Гераклеи, ловили его взгляд, готовы были исполнить любое его повеление. Его внимание льстило ей, юной девушке, пусть даже более знатного рода, давало почувствовать себя совсем взрослой и значительной. Где-то он теперь? Наверное, забыл ее вместе с «ведьмиными камнями», которыми так жаждал завладеть… Теперь-то Хельга понимала, что Эскиль, повидавший горы греческих сокровищ, просто смеялся над ее детскими «сокровищами».

– Но бежать… – С трудом Хельга вернулась мыслями в сегодняшний день. – Это же страшно… Порвать со всей семьей…

– Ты ведь не бросишь Эльви? Поможешь ей?

– Конечно! Если Хедин решится, она будет мне как родная сестра.

– Так ты не против?

– Конечно нет. Я хочу, чтобы Хедин был счастлив. Я женщина – как же мне не подержать волю Фрейи?

И снова у нее мелькнула мысль об Эскиле – две зимы назад она как раз и пошла против воли Фрейи. Богиня пока не наказала ее, так может, Хедин и Эльвёр дают ей случай немного исправиться в глазах Невесты Ванов?

У Эскиля не было сестры, которая могла бы ее полюбить. Все-таки бежать с человеком из уважаемого и состоятельного рода – совсем не то, что с наемником, чья бабка нашла деда под кустом, будто гриб!

Эльвёр тем временем передвинула красную стеклянную фишку по доске, но явно не пыталась этим ходом поправить испорченную братом игру.

– Мой отец сказал, что нам пора уезжать, – тихонько сказала она.

Взгляд Хедина переменился и потемнел: он понимал, что это значит.

– Я просила его остаться еще хоть на несколько дней. – В таком положении даже несколько дней, неспособные ничего переменить, кажутся сокровищем. – Но он сказал, что чем дальше, тем будет хуже, и лучше нам уехать сейчас, пока не пошли разговоры… Что из-за этой войны он не может позволить нам… и дальше видеться. Он сказал, что если бы не ссора вашего Эйрика и нашего дяди Ингвара, то он был бы только рад…

– Если бы не эта ссора, я не расстался бы с тобой никогда в жизни.

– И я с тобой.

В глазах Эльвёр заблестели слезы – от радости этого признания и от боли, которое оно принесло.

– И я не расстанусь, – добавила она, – если ты захочешь.

– Но если Ингвар начнет войну с Эйриком, я не смогу остаться в стороне. Эйрик мой дядя и наш конунг… И тогда нам всем будет куда труднее…

– Может, этой войны еще и не будет. Но мне не будет хуже, чем сейчас, если придется уехать, не зная, когда мы снова увидимся… Может, пройдет несколько лет… А может… может, мы не увидимся никогда! Этого я не хочу. Никакая боль потом не будет хуже, чем сейчас.

Глаза Эльвёр были полны слез. В Хедине сосредоточилась вся ее судьба, потерять его сейчас было для нее все равно что остаться без воздуха. Все равно что оказаться живой зарытой в могилу.

Любовь девушки – это ее устремленность в будущее, желание стать настоящей собой, как почка желает стать цветком и ягодой. Если эта любовь гибнет, как будто отменяется само ее рождение на свет. Эльвёр не верила ни в какое иное будущее, кроме как с Хедином – и прямо сейчас, никакого будущего без него для нее просто не существовало.

– Я согласна… – шептала она, чувствуя, что ее слышат сами боги, столько убежденности она вкладывала в эти слова, – согласна быть твоей женой и разделять твою судьбу, и я не упрекну тебя, если тебе придется воевать против моих родичей. Я не буду как Сигне дочь Вёльсунга. Ее выдали замуж против воли, а я избираю тебя сама. Пусть твой род будет моим родом, как будто у меня нет никакого другого, пока… все не устроится так или иначе.

Ее глаза блестели, как серовато-голубое стекло греческих кубков. Глядя в них, Хедин почувствовал себя витязем из преданий о любви и вражде, что заканчиваются ранней гибелью и вечной славой. Ради него Эльвёр готова была отказаться от своего рода и всех обязательств, которые он накладывает на них обоих. Никакие препятствия сейчас не казались существенными; пусть в дальнейшем этот решение принесет опасности или беды, но желанное благо стоило любой цены. Ведь тогда она будет уже другой – женщиной, имеющей опору в любимом муже, а эта опора была в глазах Эльвёр крепкой, как сам Мировой Ясень.

– Ты хочешь просто уехать с нами?

– Да. И я думаю, мой брат нам поможет.

– Я объявлю, что мы с сестрой готовимся в дорогу, может, тогда твой отец не станет так торопиться. Мы получим немного времени, чтобы придумать, как это устроить.

«А если ты ничего не придумаешь, я скажу отцу, что беременна», – мысленно ответила Эльвёр, но только улыбнулась: Хедину пока не стоило знать, на какие жертвы она готова.

Когда Хедин объявил, что они с сестрой уедут сразу же, как сумеют собрать припасы в дорогу, Хакон ярл легко согласился отложить свой отъезд, чтобы дать возможность своим детям до последнего побыть с друзьями. В эти три дня Эльвёр то и дело принималась плакать, чему никто не удивлялся; слезы давались ей легко, достаточно было подумать, что она и в самом деле теряет Хедина. В ее опухших глазах отражалось все отчаяние Гудрун над телом Сигурда.

Госпожа Сванхейд тоже с трудом сдерживала слезы, прощаясь с Хельгой.

– Вот, возьми. – Утром в гриднице она вложила Хельге в руку что-то маленькое. – Я же знала, что он где-то у меня есть. Едва сумела найти.

Хельга взглянула в свою ладонь и ахнула. Там лежал кусочек ярко-желтого непрозрачного янтаря с природным отверстием.

– Какое чудо! Это же янтарь!

– Я набрала целую горсть янтаря, пока ехала из Свеаланда в Альдейгью – когда только собиралась выйти замуж за Олава конунга. О боги, тому уже тридцать пять лет! Я тогда была на год моложе, чем ты сейчас. Я знала, что когда Фрейя искала своего возлюбленного, Ода, она шла над морем и роняла в воду свои золотые слезы, и они превращались в янтарь. На каждой стоянке на островах я ходила по берегу и искала эти камешки – мне казалось, что чем больше я найду их, тем больше счастья мне выпадет… Я когда-то показывала их твоей матери, когда она была здесь. Пусть этот будет у тебя.

– Спасибо. – Хельга прижала руку с кусочком янтаря к сердцу. – Это же часть твоего счастья… Никто не смог бы сделать мне лучшего подарка.

– Я надеюсь дожить до того дня, когда ко мне приедет погостить твоя дочь! – Сванхейд обняла ее. – Такая же взрослая, как ты сейчас. Отдай ей этот камень, и по нему я ее узнаю.

Хельга не могла сдержать слез. Она поняла все, что стояло за этим подарком и этими словами: Сванхейд хотела бы любить ее как дочь – или невестку, – но понимала, что это невозможно. Дочь Хельги не будет ее собственной внучкой. А Хельге, если бы кто-то ее спросил, трудно было бы сказать, о ком она жалеет больше: о юном Логи или о его матери.

С юным Логи ей вскоре предстояло увидеться, но с его матерью – наверное, больше никогда. Их взаимная печаль, совершенно неподдельная, отвлекала людские взгляды от Хедина и Эльвёр. Немало было желающих посмотреть, как эти двое будут прощаться, но они старались друг на друга не смотреть, что выдавало в них похвальную гордость и умение держать себя в руках.

Ингвар-младший поехал с Хедином – проводить до выезда на Мсту. Обе его сестры, в тех же куньих шубах, стояли, прижавшись друг к другу, за воротами Хольмгарда, у начала дороги, и смотрели вслед обозу, пока тот не скрылся из глаз. Во всех Гардах в это утро не удалось бы обнаружить два более печальных кулька…

Вернувшись, Ингвар-младший передал всем в Хольмгарде последние прощальные поклоны от уехавших, «особенно тебе, Эльви» и выглядел при этом весьма удрученным. Видя, как у старшей из дочерей опять полились слезы, Хакон ярл предложил уехать домой поскорее, но Эльвёр стала упрашивать его задержаться еще.

– Я умру, если ты увезешь меня так быстро! – всхлипывая, говорила она. – Я хочу еще немного побыть здесь… это место мне так дорого…

Двор, по которому Хедин нес ее на плече, гридница, где он подошел к ней с ожерельем, стали для нее дороже родного дома, и она не находила сил от них оторваться, пока память о Хедине не остыла и не выветрилась. Хакон ярл, отнюдь не суровый родитель, не мог отказать дочери в столь малом утешении.

Прошло еще два дня, но Эльвёр не повеселела, Астрид тоже ходила хмурая, но охотно беседовала с Гарди Кузнецом, когда он по вечерам, закончив работу, приходил посидеть в гридницу.

– И ты, что ли, влюбилась? – как-то сказала ей Унедара. – В Гарди? Он же такой некрасивый! Рябой!

– Разве? – Астрид удивилась. – Я не заметила. У него такие хорошие глаза… добрые и веселые.

Когда девушка не замечает, что у парня все лицо в следах от оспы, отцу стоит ждать последствий.

– А что если нам съездить денька на два-три в Веряжск, навестить дядю Ветрлиди? – предложил Ингвар-младший, когда отец снова намекнул ему, что они получат двух рыдающих дев вместо одной, если не покинут Хольмгард как можно быстрее. – Он там хворает, сам не мог приехать, но я был бы рад его повидать. И его это развлекло бы.

– Ну хорошо. Давайте съездим.

– Лучше отпусти их со мной, а сам пока подготовь все в дорогу. Мы вернемся – и сразу поедем домой. Матушка, верно, уж не знает, куда мы запропали!

Выехали вшестером – Ингвар-младший с двумя сестрами, Гарди Кузнец и двое Ингваровых хирдманов на всякий случай. Но опасных случаев не предвиделось – до Веряжска в устье реки Веряжи, где жил Ветрлиди, было всего четыре пеших роздыха, а верхом на хороших лошадях туда можно было добраться почти мгновенно.

Хакон ярл вышел проводить своих чад.

– Куда вы столько пожитков набрали? – удивился он, глядя на туго набитые седельные мешки своих дочерей. – Вы там зимовать собрались?

– Но батюшка! – воскликнула Астрид. – Чтобы порядочная женщина могла хорошо прожить даже один день, ей нужно ровно столько же вещей, как на неделю! А мы едем на три дня или на четыре. Ты что же, хочешь, чтобы твои дочери у своей знатной родни каждый день выходили в одном и том же платье?

– Зачем они, по-твоему, туда едут, как не чтобы поразить дядиных дочерей своими новыми греческими платьями? – съязвил Ингвар-младший.

Хакон ярл только покачал головой: по пристрастию к роскоши его дочери пошли в мать, госпожу Ульвхильд, чему не стоило удивляться. Стоя на причале, он смотрел, как маленькая дружина едет вдоль берега Волхова на юг, в сторону Ильменя, чтобы пересечь его в узкой северной оконечности и по берегу проехать еще немного на юг, до Веряжска.

На юг Ингварова дружина с двумя отважными валькириями проехала около одного пешего роздыха. Когда их уже нельзя было видеть из Хольмгарда, они пересекли озерный исток Волхова в обратном направлении и оказались опять на восточном берегу, именно там, где в Ильмень впадает Мста. И по Мсте они пустились на восток, со всей разумной скоростью. На их счастье, пошел снег, слегка мело, отбивая у случайных видоков желание высовываться из дома.

В этих краях следовало как можно менее привлекать к себе внимание. Обе девушки были закутаны в платки до самых глаз, мужчины натянули на лица худы. К счастью, обе сестры Ингвара были опытными наездницами и хорошо держались в седле, а мысль о цели путешествия придавали им мужества. После полудня Гарди Кузнец, хорошо знавший этот край, завел их на выселки, поодаль от реки, где жил его приятель, тоже кузнец: здесь путники поели, погрелись и немного отдохнули. Хозяину Ингвар-младший вручил целый шеляг; тот понимающе прижал его по очереди к обоим глазам, давая понять, что слеп и никого из них не видел.

После этого они снова пустились в путь и уже в сумерках подъехали к первому из княжеских погостов на Мсте. Весь этот замысел принадлежал Гарди, который много раз проделывал путь от Хольмгарда в Мерямаа, знал расположение погостов и имел много знакомцев среди окрестных жителей. В погосте уже несколько дней жил Хедин со своим отрядом – он провел в пути только один день, а дальше стал ждать.

Подъезжая, один из Ингваровых хирдманов протрубил в рог. Хедин с Хельгой, их меряне – все высыпали наружу встречать. На этот раз Хедин мгновенно определил, который из двух кульков заключает в себе его сокровище – он подбежал к лошади, и кулек свалился с седла прямо ему в руки. Обхватив Эльвёр, Хедин на радостях приподнял ее, оторвал от земли, потом взял на руки и понес в дом. И только там, посадив на скамью возле очага, освободил ее лицо из-под платка и поцеловал в холодные губы – в первый раз со дня их встречи, теперь, когда девушка принадлежала ему.

Эту ночь Ингвар со спутниками провел в погосте. Девушки легли спать, сбившись в кучу на помосте и накрытые шкурами, шубами и плащами в несколько слоев – в просторном доме было прохладно, хоть здесь и горело пламя в очаге уже несколько дней и ночей подряд.

– Где ты достал такую шкурищу? – удивился Ингвар-младший, когда они накрывали девушек пушистой белой шкурой: та была настолько велика, что целиком укрыла всех трех, от головы до ног. – По ворсу вроде волк, но величиной с ледового медведя!

– Это не я достал, это Хельге подарил один человек, в ту ночь, когда ее пытались увезти.

– Какой щедрый человек!

– Мы думаем, это тот самый, что меня предупредил. Но кто он – никто не знает. Он больше не появлялся.

– Надеюсь, нашего родителя никто не станет предупреждать.

– А ты придумал, что ты ему скажешь, когда вернешься?

– Скажу что-нибудь. Главное, чтобы гнаться за вами к тому времени стало поздно.

Ингвар, Гарди, Хедин долго сидели у огня, вполголоса толкуя о своих делах, и у каждого скребло на сердце перед разлукой.

– Может, и ты с нами? – предложил Хедин Гарди, глазами показав в сторону спящих девушек. – Они будут рады не расставаться.

– Она не хочет. – Гарди с печалью покачал головой. – Говорит, что не может лишить родителей сразу двух дочерей. Но я сам думаю теперь перебраться в Альдейгью. А там буду полагаться на милость Фрейи…

О том, что вскоре они могут оказаться под стягами враждующих конунгов, говорить никто не хотел.

Наутро Хедин, разбогатев на одну спутницу, поехал дальше по Мсте на восток. Ингвар с младшей сестрой, Гарди и двумя хирдманами остался в погосте: они собирались прожить здесь еще несколько дней, чтобы до того как все вскроется, Хедин сумел уйти как можно дальше. Эльвёр заливалась слезами от разлуки с братом, сестрой, отцом и матерью, всем привычным укладом жизни, но даже мысли не имела передумать. Прежней Эльвёр дочери Хакона уже не было, она исчезла в тот миг, когда она, растрепанная и слегка ушибленная, обернулась от порога дома и бросила взгляд на рослого парня, с красным содранным пятном на лбу, с виноватым видом сидевшего на снегу… Была новая Эльвёр – неотделимая от Хедина сына Арнора. Иные обстоятельства, связанные с родней, могли огорчать ее или радовать, но не могли перевесить. Такие перерождения случаются с людьми нередко, но остаются необъяснимым чудом, подвластным величайшей из богинь.

Только дней через пять Ингвар-младший с сестрой Астрид вернулся в Хольмгард. Там уже все были в смятении: день назад Хакон ярл послал за ними в Веряжск к Ветрлиди и узнал, что их там никто и не видел. Ингвар-младший рассказал какую-то путаную сагу: дескать, по пути на них налетела большая дружина, лица были скрыты под волчьими личинами, Эльвёр увезли, а прочих держали взаперти в лесной избушке… Каждый рассказывал свое, брат и сестра постоянно перебивали друг друга и спорили.

– Ты же все знал, да? – с грустью спросила Хакона госпожа Сванхейд. – Ты не будешь искать этих загадочных людей в волчьих личинах, а может, медвежьих шкурах, которые ускакали не то на юг, не то на север.

– Я понимаю, почему моя дочь должна страдать из-за того, что Ингвар и Эйрик не могут поделить мерянскую дань, – устало ответил Хакон ярл. – Но я тоже нахожу это несправедливым. Неприятно, что ей пришлось справлять свадьбу таким образом… Но теперь я могу делать вид, что у меня и не было такой дочери, пока боги не уладят дела конунгов и не позволят мне помириться с ее мужем.

Малая дружина Хедина насчитывала полтора десятка человек – три девушки, считая служанку Естанай, он сам и десяток «мерян». Если все пойдет хорошо, этого достаточно, чтобы одолеть долгий путь через Мсту и притоки Валги, образующие Мерянскую реку. Приходилось спешить: вскоре по их следам пойдет дружина Сванхейд, собирающая дань по Мсте. Хедин не делал дневок для охоты и отдыха, посылал людей купить припасов в весях на реке по пути. Если спрашивали, отвечал почти правду: жил с сестрой у госпожи Свандры в Холм-городе, теперь возвращаюсь домой. К счастью, и Хедин, и Хельга за эти два года, проведенные среди славян, овладели их языком достаточно, чтобы столковаться о хлебе для себя и сене для лошадей. Эльвёр, просто одетая в некрашеное дорожное платье и овчинный кожух, держалась рядом с Естанай, так что ее можно было принять за вторую служанку.

Хельга, уже однажды проделавшая этот путь, старалась облегчить его для Эльвёр – девушки из богатой семьи, которая в зимнюю пору покидала теплый дом только тогда, когда ей самой этого хотелось, и не привыкла ни к каким лишениям. Беспокоилась, не заставят ли ее трудности пути, разрыв со всем привычным пожалеть о своем решении.

– Нет, я никогда не пожалею! – как-то сказала ей Эльвёр. – Теперь у меня есть Хедин, а с ним для меня нет ничего трудного. Я только хочу, чтобы мы поскорее приехали и справили свадьбу, чтобы он скорее стал весь мой и навсегда. Тогда я буду знать, что моя жизнь состоялась правильно, а это такое облегчение!

Хельга могла лишь завидовать ей. У нее было три жениха, но ни одного из них она не ценила так высоко, чтобы ради него порвать со всем укладом своей жизни.

Может, она сама и виновата, что не разглядела милости Фрейи? Может, и Эскиль Тень был не так уж плох, а просто ей не хватило смелости?

Нет, не смелости, а доверия. Счастье любви – в том, чтобы доверять, это безграничное доверие, которое начинаешь питать к вчера еще незнакомому человеку, и приносит блаженство. Оно придает смелости, сил, терпения. А Эскиль, хоть и был красивее Хедина, доверия Хельге не внушал; он волновал ее, тревожил, рядом с ним она себя чувствовала как на хрупком льду. Такая любовь не придает сил, а только отнимает. В торопливых его поцелуях были не страсть и нежность, а только властность, желание подчинить женщину самым понятным для него способом.

Но пойди Хельга навстречу его желаниям – где она была бы сейчас? Удайся тот побег – Хедин не поехал бы в Киев, не пошел с князем Ингваром на греков и никогда не увидел бы Эльвёр.

Во время ночлега в погостах или словенских избах Хельга ложилась между Хедином и Эльвёр, чтобы оградить добрую славу своей будущей невестки, которая и без того сейчас была очень хрупкой.

– Отец рассердится… – шепнул ей как-то Хедин, когда Эльвёр не могла их слышать.

Он не жалел о своем поступке, но не мог не думать о последствиях.

– Наша бабка Финна была из Альдейгьи, – напомнила Хельга. – И мать приехала через Альдейгью. Это наша родовая удача – получать жен из Альдейгьи, ты не мог противиться судьбе! И матушка за нас заступится. – Хельга сказала «за нас», а не «за вас»: она была готова разделить вину брата за поступок, который одобряла. – Она когда-то мне говорила: они с отцом понравились друг другу сразу, как только увиделись, и весь вечер не могли перестать говорить, хотя все в доме уже спали. Она только в тот вечер узнала, что ее муж погиб и она вдова. Она знала, что ей неприлично сразу же начинать пялить глаза на красивого парня, но ничего не могла с собой поделать. Она понимает, как такое бывает – если уж Фрейя чего-то хочет от тебя, человек не в силах ей противиться.

– Но выходит, отец тоже знает? Я помню, он рассказывал, ему один мертвец мерянский предсказал скорую женитьбу, а другой – двоих сыновей.

– Выходит, знает. Не бойся. – Хельга накрыла его руку своей. – Я уверена, дома никто не удивится, что ты нашел себе жену. И ты выбрал самую лучшую – она же внучка Олава. Все наши будут рады, пусть даже этот брак и не обязывает ее родичей помогать нам.

– Если ты теперь убежишь с молодым Логи, – Хедин улыбнулся, – мы будем с их семьей в расчете. И можешь просить у меня любой помощи, я все сделаю.

Хельга вздохнула и посмотрела на янтарный «ведьмин камень» у себя на груди. На первый взгляд, этот второй побег вернул бы долг их семьи, но…

– Может, я бы и решилась. Но я ведь точно знаю – его мать этого не хочет. А я слишком ей обязана, чтобы идти против решения, которое, я уверена, ей самой далось нелегко.

Через десять дней путники добрались до того места, где русло Мсты резко сворачивает на юг и где стоит последний принадлежащий Хольмгарду погост – Забитицкий. Переночевав там, наутро Хедин взял проводников и тронулся через волок, ведущий на восток, к реке Песи, уже входящей в число притоков Мерянской реки. Два дня двое опытных местных ловцов – один из словен, Мелец, а другой из мери, Кибяк, – вели их через леса, летом заболоченные, среди неисчислимого множества безымянных речек, ручьев и озер, ныне скрытых под снегом. Прокладывая путь лошадям и саням, проводники шли на лыжах впереди; Хедин ехал с ними, развлекая рассказами о Киеве и походе на Дунай. Три девушки сидели в санях, закутанные в платки до самых глаз, неотличимые друг от друга.

– К вечеру будем в Видимире, – утешала Хельга свою будущую невестку. – Это уже владения Эйрика, там мы сможем отдохнуть несколько дней. Отогреемся, отмоемся…

Как будут поражены Несвет и Видимир, увидев их! За эти два года никто из Видимиря больше не приезжал в Хольмгард, а дружина сборщиков дани не заходила на восток дальше Забитиц. Едва ли за Мстой что-то знают о событиях последних лет. Хельга надеялась, что за это время Видимир женился – ему ведь пошел двадцатый год, и ему стоило бы жениться сразу, как только они с отцом вернулись из Хольмгарда, чтобы скорее возместить и забыть тамошнюю неудачу. Любопытно, к кому он стал бы присватываться?

– Вот сейчас мы приедем, а в Видимире сидит хозяйкой Алов или Арнхильд! – шутливо сказала Хельга брату.

– Не думаю, что Эйрик жаждет с ними породниться.

– Но почему – Видимира ведь тоже не курица высидела! Он – внук Олава, как и Эльвёр.

И вот наконец леса расступились и открылось широкое снежное поле, гладкое, как скатерть, обрамленное вдали лесом – озеро Видимирь. Чтобы попасть к городу на восточном его берегу, последнюю часть пути нужно было проделать по льду. Озеро имело очертания огромного крюка, и пришлось объехать верхнюю его часть, прежде чем впереди на пригорке показалось облако печного дыма – в морозный день курево висело над крышами из дранки и соломы. Дорога по льду вела к Озерным воротам, и возле них уже толпились люди – обоз разглядели с вала.

Сам Несвет, накинув на плечи длинную медвежью шубу, вышел встречать. Ему было уже лет тридцать шесть; он еще не начал седеть, но борода стала длиннее, нижние веки побурели, глаза глубже ушли в глазницы, и все это придавало ему нездоровый вид, наводя на мысль, что пора зрелости его покатилась под гору, к поре увядания. На лбу стали заметны тонкие морщины: две через весь лоб, а еще две углом сходились к переносице. Только прямой нос с заостренным кончиком напоминал «молот Тора» и придавал лицу отпечаток силы. Вид у Несвета был горделивый и уверенный, взгляд властный.

Поначалу ожидания Хельги оправдались: узнав их с братом среди путников, Несвет пришел в такое изумление, что даже растерялся.

– Будь цел, Несвет! – по-славянски приветствовал его Хедин. – Вот мы с сестрой и едем домой. Что ты так на нас смотришь, будто думал, что мы уехали в Хель? Как это по-славянски – река Забить?

– Забыть-река[29]. Вы возвращаетесь? – Несвет едва верил своим глазам. – Как же старуха вас отпустила? Или вы бежали?

– Нет, госпожа Сванхейд проводила нас наилучшими пожеланиями. А мы, как приедем домой, отправим к ней в Хольмгард ее сына.

– Но вы же были в заложниках! Я бывал в Забитицах, мне там рассказывал Хотонег…

– У нас был уговор: мы остаемся у Ингвара, а Логи – у Эйрика, пока Ингвар не закончит войну с греками. Он закончил…

– Ингвар навоевался с греками? – Несвет подался к Хедину. – И что? Кончилось чем? Кто одолел-то?

Хедин промолчал, вспоминая, как это говорят в словенских сказках: сперва напои, накорми, спать уложи, потом спрашивай. Несвет несколько мгновений ждал ответа, потом зажмурился и хлопнул себя по лбу.

– Творена! – с досадой закричал он, обернувшись. – Где ты? Выйди, займись людьми! Мешкота, бегом топить баню!

На крик вышла довольно молодая, лет двадцати пяти, нарядно одетая баба; из-под завески заметно выпирал круглый живот. Она была не то чтобы красавица: широкое лицо в густых веснушках, небольшие глубоко посаженные глаза. Однако тонкие брови-стрелы с высоко поднятыми внешними концами придавали ее лицу вызов и задор, в сочетании с явным здоровьем и свежестью делая ее весьма привлекательной. Было в ней что-то от лисички, хитрой и проворной. Оказалось, что минувшим летом Несвет обзавелся женой, но из тех, что по-славянски называется «хоть»: не имеющая прав хозяйки дома и матери наследников, взятая не для пользы роду, а только ради любви. До Несвета Творена успела овдоветь и повстречалась с ним на летних игрищах, после чего Несвет забрал ее к себе в Видимирь, а ее родичам послал небольшой выкуп. Но поскольку настоящей боярыни у Несвета не было, Творена полновластно распоряжалась здешним хозяйством, подчиняясь только ему самому. Она проводила трех девушек в баню, а сама взялась готовить стол для приезжих. Видимира Хельга нигде не приметила: Творена сказала, он ушел на лов, на несколько дней. Хельга все еще надеялась, что ей покажут и Видимирову молодуху, но увы: о жене пасынка Творена ни слова не сказала.

– Вам бы лучше в избу пойти, – решила она, когда девушки вернулись из бани. – Теплее у нас, в погосте-то нетоплено, почитай, уж год. Небось и крыша прохудивши. Пусть отроки ваши там, а ты с братом у нас ложитесь.

– Вот эта девушка тоже со мной. – Хельга показала на Эльвёр и взяла ее за руку.

– Это челядинка твоя? Да мы уж сами устроим…

– Это моя невеста, – сказал Хедин и тоже взял Эльвёр за руку. Он не мог допустить, чтобы в доме знатного человека ее сочли челядинкой или пленницей – это роняло честь его будущей жены. – Она будет с нами, или мы будем с ней.

– Невеста? – Творяна с любопытством округлила свои голубые глаза под рыжеватыми бровями. – Где ж ты ее высватавше?

– В Хольмгарде.

– Чьих же она? Русинов ваших?

– Русинов, но она говорит по-славянски намного лучше нас с Хельгой!

Выросшая в Альдейгье, где много славян и чудинов, Эльвёр хорошо знала славянский язык и немного – чудской, что пригодится ей и в Мерямаа.

– Чья же она дочь? – удивился Несвет, когда они все перешли в его избу и Творяна доложила, мол, говорят, невеста! – Кто же из родни с ней? Может, я кого знаю?

У славян было в обычае, что невесту перевозят в дом жениха, а уж там играют свадьбу. Но никогда и никакую порядочную невесту не отправят одну – при ней всегда будет целая дружина из мужской и женской родни, кто будет оберегать ее по дороге и следить, чтобы все обряды, вводящие ее в новый дом, были проведены правильно и духи дома – чуры – приняли бы ее как свою.

– Она сирота, – сдержанно сказал Хедин. – Кто был из ближиков, с теми дома простилась.

– Ой, парень! – Несвет вгляделся в лицо Эльвёр с опущенными глазами, потом прищурился на Хедина. – Ты мне-то баек не сказывай! Ты ж умыкнул ее!

– А хоть бы и так. Когда девушка согласна, можно и так жениться…

– Убегом! – шепотом подсказала Эльвёр нужное слово.

– А девушка согласна? – Несвет прищурился теперь на нее.

– Я по своей воле с ним уехала, – по-славянски подтвердила Эльвёр. – Ты, боярин, не беспокойся.

Несвет еще раз вгляделся в ее лицо и нахмурился. Эльвёр отвернулась.

После ужина уставшие девушки забрались на полати и накрылись белой шкурой. Сквозь сон они слышали, как мужчины еще долго говорили у печи: Несвет расспрашивал Хедина о двух годах в Ингваровой дружине, о Киеве, о походе на Дунай. Хедин умолчал о попытке Эскиля похитить Хельгу – об этом Несвету незачем знать, – но обо всем прочем рассказывал честно. Видел, с каким напряженным вниманием его слушает Несвет. Как ни далеко был отсюда широкий зеленый Дунай, события того летнего утра, когда навстречу Ингвару с его войском вышли посланцы Романа цесаря, многое меняли в этих заснеженных лесах на краю света.

– Так Ингвар одолел? – не раз и не два переспрашивал Несвет, уясняя себе эту мысль со всех сторон. – Греков одолел? Кияне ему покорны? В Хольмгарде тоже все смирны? И что же – войско распустил?

– Войско еще не распустил, отправил на зиму по землям стоять. Новым летом приедут к нему опять греки договор крепить, если все сладится…

– Что тогда?

– Не знаю.

– А я знаю. На новое лето он с тем войском здесь будет. Греков усмирил – чего же мерю не усмирить? Кто такой Эйрик против Романа цесаря? Вы-то что делать будете? Копья да топоры ковать?

– Как Эйрик решит. Он – наш князь, как скажет, так и будет. Мы – его родичи, его судьба нашей будет. А ты? – чуть помедлив, все же спросил Хедин. – Ты-то с кем будешь?

Несвет тоже помолчал.

– Хоть и неласково меня в Хольмгарде встретили… а все же Ингвар мне брат.

– Ты об этом вспомнил, потому что он греков одолел?

– Да когда же я забывал? Хоть они меня и обидели с наследством, но я-то родство помню.

– Дело твое. Свой своему поневоле брат, как говорится.

Видно, голос и глаза Хедина показались Несвету слишком холодными: все-таки сейчас, пока поддержки от Ингвара нет, он был Эйрику не соперник.

– Да разве мы с вашим родом не по-братски жили? Я у Эйрика в дому вырос, там жену получил. Сам знаешь – за сына твою сестру хотел взять… может, возьму еще? Я к вам всегда, как к своим!

– Давай-ка спать, – сказал Хедин. – Устал я с дороги.

– Ну, ложись. Завтра еще поговорим.

Если бы Хедин знал заранее суть этого завтрашнего разговора, он предпочел бы ночевать со своими женщинами в лесу, но не заезжать в Видимирь…

Когда гости Несвета проснулись, самого хозяина в избе не было, но Творена уже ждала с готовой кашей. В Видимире Хедин предполагал отдохнуть несколько дней, чтобы девушки набрались сил для дальнейшего пути, поэтому сегодня они никуда не спешили и слезли с полатей, когда во дворе уже сияло солнце, рассеивая по широким снеговым полям звездный блеск.

Несвет явился, когда гости закончили есть кашу и благодарили хозяйку. Усмешка его сразу не понравилась Хедину. Пройдя к столу, Несвет оперся на него ладонями и наклонился. В карих глазах его сияло торжество и явное сознание своего превосходства. Не зная, как это понимать, Хедин поднялся.

– Обмануть меня хотел, парень? – почти ласково проговорил Несвет. Потом перевел взгляд на замершую Эльвёр и, не скрываясь, внимательно ее осмотрел. – Сирота, говоришь, твоя невеста? Ну так нет – не сирота она. Даже если вся родня Олава в Гардах за Сварожичем тронулась – или в башмаки Хель обулась, как по-вашему говорят, – так у девки еще дядя есть. Это я. А коли я ее единственный родич, то и сватать ее тебе у меня придется.

– Ты не рехнулся… – начал было изумленный Хедин.

– Нет, – засмеялся Несвет. – Не я дурак, а ты дурак. Ты думал, ее тут никто не знает. А я ведь был в Ладоге пять лет назад. У сестры моей жил и дочерей ее видел. Эту и другую. Девчонка она была, я не сразу признал. Но глазки эти бойкие я запомнил. Усомнился вчера…

Хитрый Несвет спозаранку отправился в гостевой дом, к мерянам, спутникам Хедина; заговорил с ними о дочери ладожского воеводы, будто сам Хедин ему признался, кто такая его невеста, и те, хоть и не подтвердили этого прямо – Хедин настойчиво внушал им никому не говорить правду об Эльвёр, – все же притворялись неискусно, и Несвет уверился, что догадкой своей попал белке в глаз.

А теперь ему помогло изумление самой Эльвёр: услышав, что пять лет назад он был у ее матери и видел их с сестрой, она поневоле вгляделась в его лицо, пытаясь узнать.

– О боги! – в ужасе шепнула Хельга. – Госпожа Ульвхильд…

– Сестра моя по отцу! – с удовольствием подтвердил Несвет. – Хоть я и виделся с нею всего раз, но виделся же. Родня же мы, от одного отца, хоть и от разных матерей. Так что, племянничек?

Хедин молчал. Они ведь прекрасно знали, что Несвет – сын Олава, а значит, родич всей прочей его родне. Но они не привыкли думать о нем как о части Олавова рода – наоборот, Несвет всегда сторонился своей отцовской семьи, обиженный, что его отодвинули с места старшего сына и наследника ради мальца на десять лет моложе. Куда более тесные связи соединяли его с Эйриком и всей Мерямаа, поэтому, добравшись до Видимиря, Хедин почувствовал себя почти дома, в безопасности. Казалось бы, какое дело Несвету до Хакона ладожского?

– Чего ты от меня хочешь?

Отрицать правоту Несвета – и его право вникать в судьбу Эльвёр – было невозможно.

– Хочу родне угодить, девку им воротить. Ты ведь умыкнул ее, а там, поди, в Ладоге с ног сбились, ищут. Вот я ее и верну. Покажу себя мужем честным, о родичах радеющим.

– Но я вовсе не хочу возвращаться! – Эльвёр вскочила на ноги, ее щеки разрумянились от гнева. – Я поехала с Хедином по доброй воле. И с тех пор не одна ночь прошла, а полтора десятка! Я уже его жена, и никто меня домой возвращать не в праве!

– Отцу с матерью расскажешь. Пусть они и решают, что с тобой делать. За этим молодцем признать или за другим.

– Чего тебе надо? – сдерживая гнев и досаду, воскликнул Хедин. – Ты всю жизнь прожил, о ладожской родне не тревожился. С чего вдруг обеспокоился?

– Ты знаешь с чего. Летом, зимою – явится сюда князь киевский с войском. Брат мой сводный. Захочет знать, чью руку я держу. А я вот – его руку. Службу сослужил – девку похищенную вернул. Она же вам как заложница нужна, к тому рыжему отроку в придачу? Да и доброй ли волей вас самих из Хольмгарда отпустили?

– Ты меня не удержишь! – Хедин вышел из-за стола и шагнул к нему.

– Еще как удержу! Меряне твои в доме заперты и дверь тремя жердями подперта – от них подмоги не жди.

– Но мы у тебя в гостях! – в негодовании крикнула Хельга. – Ты не можешь брать в плен гостей!

– Какие же вы гости, когда мою племянницу умыкнули? Разве что… Может, ты взамен ее останешься?

Хельга не поняла, в шутку ли это предложил Несвет.

– Поменяемся с тобой, – Несвет перевел торжествующий взгляд на Хедина, – я тебе племянницу, ты мне сестру.

– Творена! – неожиданно для всех громко обратилась Эльвёр к Несветовой хоти: из всех присутствующих только она и Несвет одинаково свободно владели и русским, и славянским языком. – Творена, ты знаешь, что твой муж сватается к этой девушке? Прямо у тебя на глазах!

– Че-воо? – Творена мигом вскочила и устремилась к столу. – Неужто правда? Глаза твои бесстыжие, батюшка! При мне девку сватаешь? Это пока я дитя твое родное ношу! Уж хоть бы выждал, пока рожу, может, умру еще, и горя тебе не будет! Она-то, известное дело, помоложе меня…

– Да уймись ты! – оборвал ее Несвет. – Одна дура сказала, другая повторяет! Про сына я говорю, не себе же!

– Моей сестрой распоряжаются только наши родители, – внешне спокойно сказала Хедин, но Хельга видела, что его трясет от негодования и гнева. – Я не могу обсуждать ее сватовство.

– Ну, поезжай к отцу с матерью. Эта рыжая пока у меня поживет. Коли хочет твой отец такую невестку – пусть приезжает, торговаться будем. Да не думайте долго – а то я ее по санному пути назад в Ладогу свезу.

– Ты… – Хедин взглянул на него с такой ненавистью, что Несвет невольно попятился.

– Тише! – Хельга схватила брата за плечо. – Хедин, успокойся. Мы все уладим.

– Ну, думайте! – позволил Несвет. – Только рыжая ваша из избы не выйдет. И ты тоже. У меня там люди во дворе.

Хедин стиснул зубы, чтобы не послать его к ётунам за самыми нехорошими делами. Он знал, что не позволит отнять у него Эльвёр, но пока не знал – как. Отчасти ожидая погони из Хольмгарда, он спешил, как выяснилось, прямо в ловушку.

– Кто же мог догадаться, что Несвет знает ее в лицо, – шептала Хельга, стараясь утешить брата, когда они втроем отошли в дальний угол и стали совещаться. – Эльвёр, ты помнишь, как он был у вас?

– Нет, не помню. Если пять лет назад… мне было тринадцать… разве я следила, кто приезжает к отцу? Он же воевода, у него всякий день гости. И родни у нас не так уж мало.

– Хедин, только держи себя в руках. Я… – Хельга глубоко вдохнула. – Я найду нам помощь. Ничего не говори и не делай, пока я не вернусь.

– Куда ты собралась? – Хедин сурово взглянул на нее. – Хочешь, чтобы он тебя где-нибудь запер?

– Я знаю… Помнишь того человека, который предупредил тебя, что Эскиль меня увез? – прошептала Хельга ему на ухо.

– Нет, не помню, – сознался Хедин, помолчав. – Помню, что был какой-то парень… Но мы же так и не узнали, кто он?

– Я знаю, кто он, – чуть слышно выдохнула Хельга. – Я могу… наверное… поговорить с ним.

Хедин взглянул на нее так, будто сестра у него на глазах сошла с ума.

– Долго рассказывать. Просто ждите.

Хельга встала и прошла в переднюю часть избы. Несвет и Творяна, шепотом бранившиеся между собой, замолчали и уставились на нее.

– Мне нужно выйти на воздух. – Хельга улыбнулась Несвету. – Никуда не убегу, клянусь тебе. Без моего брата я никуда не денусь. Мне нужно погадать. Спросить богов, в чем их воля.

– И куда ты пойдешь? – недоверчиво спросил Несвет.

– Сгодится любое место, где рядом нет людей.

– Ты меня за простака держишь?

– А ты думаешь, я убегу в лес, в одиночестве, пешком, без куска хлеба?

– От вас, девок, какой только дурости нельзя ждать!

– Клянусь тебе Одином, – Хельга указала на ожерелье из «ведьминых камней», – что не собираюсь никуда убегать.

– Ну, ступай.

Хельга оделась и вышла со двора. Ее трясло от волнения, как будто она пообещала совершить нечто невыполнимое, среди зимы отправилась в лес на поиски лета. Но отчего же и не так? С того дня два года назад, когда ей явился альв, принявший облик человека-волка, она больше не пыталась его вызывать и содрогалась, вспоминая это странное существо, живущее на грани миров. И вот, кажется, она снова попала в беду, из которой не выпутаться без помощи свыше.

Собираясь с духом, Хельга медленно прошла к полевым воротам Видимиря. По пути бросила взгляд на гостевой дом: Несвет не обманул, его дверь была подпета, снаружи стерегли Несветовы люди.

– Эй, меряне! – крикнула она, подойдя к оконцу.

– Елгави, это ты? – Судя по голосу, ей отвечал Мича. – Что случилось?

– Почему нас заперли? – загомонили другие.

– Это беззаконно!

– Вас не тронули?

– Все будет хорошо! – заверила их Хельга. – У Несвета есть сомнения насчет нашей девушки, но мы все уладим. Спокойно ждите.

Потом она вышла за ворота – Несвет успел распорядиться их запереть, и пришлось подождать, пока к нему сбегают за разрешением, – и направилась вдоль замерзшей реки Ольховки к лесу. Слева раскинулось озеро, снег на его берегах лежал глубокими непроходимыми грудами, а вдоль речки шла наезженная санями дорога, уводившая на север, к реке Песи, по которой им предстояло дальше ехать в Мерямаа. Если удастся вырваться, конечно.

Отойдя шагов на сто, Хельга свернула на узкую тропку: за последние несколько дней ее отчасти завалило снегом, но лощина меж сугробов была видна. Осторожно переставляя ноги, чтобы не сесть в сугроб, Хельга углубилась в лес шагов на двадцать, где ее не видно было от ворот Видимиря, и остановилась за развесистой старой елью. Закрыла глаза и заговорила вполголоса, хрипло от волнения:

Помолчала, прислушиваясь. Когда она в прошлый раз произнесла призыв, ответ пришел мгновенно – долетел в порыве метели, но она его не узнала. Каким он будет в этот раз?

– А ты долго терпела, – произнес низкий голос прямо у нее за спиной.

Мельком вспомнился Эскиль Тень – он тоже не раз вот так к ней подкрадывался. Хельга медленно обернулась, держа руки возле лица, будто готовясь закрыть им глаза от страха.

Ульв Белый стоял в двух шагах от нее, скрестив руки на груди. На этот раз он имел совсем человеческий облик, а белая волчья шкура была надета на нем наподобие грубо сшитой рубахи – два куска с отверстиями для головы и рук. Зато подпоясана эта дикая одежда, едва прикрывающая бедра, была поясом в узорных золотых бляшках с красными самоцветами. Хельга никогда не видела ничего подобного: изготовить такое сокровище могли только в Асгарде, а скорее, в Свартальвхейме.

– Т-терпела что?

– Любопытство. Или тебе совсем не хотелось больше меня видеть?

Хельга заставила себя взглянуть ему в лицо. Ее пробирала дрожь, от которой делалось жарко под шубой. Ульв Белый, не человек и не волк, а светлый альв, способный принимать любой облик, был на голову выше самого высокого из людей, кого ей доводилось видеть – дяди Эйрика. Могучие обнаженные руки, скрещенные на широкой груди, длинные белые волосы, причудливой волной падающие на спину и плечи… Жесткие очертания нижней челюсти, резкие черты лица, прямоугольный лоб, высокие скулы, глубоко посаженные глаза цвета расплавленного золота… Отпечаток дикой силы, которой дышала каждая его черта, не позволяла даже задуматься, хорош ли он собой; эта была та сила, что носит по небу грозовые тучи, и требовалась немалая храбрость, чтобы видеть в ней красоту. Руки и ноги его на этот раз были покрыты лишь легким светлым пушком на золотисто-смуглой коже, не более густым, чем у любого мужчины. Вот только обычный мужчина не будет так непринужденно стоять среди зимнего леса с голыми руками и ногами. Даже и эту меховую рубаху он, видно, надел только ради приличия, а не потому, что нуждается в одежде…

Ульв Белый так выразительно ухмыльнулся, что Хельга вспыхнула. Наверняка он слышит ее мысли. Но с этим ничего не поделать, нужно смириться и начать разговор.

– Я… мой брат и я… мы нуждаемся в помощи, – заговорила она, слыша, как дрожит ее голос. – Один человек… Несвет, здешний хозяин, пытается задержать нас и не пропустить, потому что мой брат увез его племянницу из Альдейгьи…

– А он надеется выслужиться перед Ингваром конунгом, который теперь входит в силу и скоро пришлет сюда войско, – небрежно закончил альв. – Чего ты хочешь, чтобы я сделал? Откусил ему голову? Это мне не трудно.

– О… Нет. Нельзя ли что-нибудь другое?

– Я готов тебе помочь, но ты должна знать, чего хочешь, – небрежно, снисходительно ответил Ульв Белый.

Хельга не обиделась: ведь перед ним она и правда глупее новорожденного ребенка. Мельче букашки.

– Нет, отчего же? – снова ответил он на то, что она подумала. – Ты уже прекрасная зрелая женщина. Когда ты перестанешь меня бояться, мы с тобой сможем очень хорошо провести время.

Хельга попятилась – скорее от самой этой мысли, поскольку от альва, способного оказаться со скоростью мысли в любом месте мира, бежать бесполезно.

– Я хотела попросить у тебя совета… – умоляюще протянула она.

Его глаза цвета расплавленного золота неудержимо притягивали ее взгляд, но встреча с ними была как удар прямо в сердце.

– Чего вы хотите добиться?

– Мы хотим уехать из этого места, чтобы Несвет нас не задерживал.

– Ну, так и не ведите себя, как дети. – И сам альв не упомнит, сколько раз за свою бесконечную жизнь он видел такие трудности. – Поднесите ему греческий кафтан, золотое обручье, еще чего-нибудь – у твоего брата есть его часть добычи. Если мало, я добавлю.

Ульв Белый подобрал горсть снега, сжал в кулаке… и из его смуглого кулака на снег посыпались золотые монеты. Ингвар-младший показывал греческие номисмы, и эти были точно такие же. Огромными глазами Хельга следила, как они капают, будто вода, одна за другой, одна за другой… Падают в снег и тонут в нем… десяток, два, три… в кулаке не может столько поместиться…

– Подставляй подол.

Но Хельга не решилась приблизиться, да и не очень-то она верила в это золото. Ульв Белый раскрыл ладонь, и золотой поток прекратился. Глядя ей в лицо, он ухмыльнулся, будто отпустил какую-то очень простую шутку и сам удивился, что она кого-то так поразила.

– Предложите ему выкуп за невесту, раз уж она ему родня. Польстите ему. Он же не турс ледяной, простой человек. У него полно слабостей. Позаигрывай с ним, подразни – он сразу поплывет. Ты ему нравишься.

– А если он не согласится? – Хельга содрогнулась от мысли заигрывать с Несветом.

– Тогда я приду и откушу ему голову. Пойдет?

Вдруг Ульв Белый поднял палец, призывая к вниманию, и Хельга замерла.

– Скоро здесь будет сынок вашего хозяина. Возвращается с лова. Хочешь, с ним сыграем шутку? Подойди ко мне.

Хельга заколебалась: ее встревожило и это предложение – скорее приказ, – и весть о приближении Видимира.

– Ну! – Альв слегка сдвинул свои светлые брови, его глаза сверкнули. – Ты пришла ко мне за помощью или чтобы бояться?

То и другое! Но он прав: если уж она сама его призвала…

Сглотнув, как во сне ступая по снегу, Хельга подошла к альву.

Он взял ее руки в свои и потянул к лицу. Не зная, чего ожидать, она едва подавила желание зажмуриться.

Ульв Белый поднес ее руки ко рту и подул в них.

Только и всего, но от этого дуновения некая сила вошла в ее ладони и быстро растеклась теплом по жилам.

– Возьми.

Выпустив ее руки, в одно мгновение Ульв Белый сорвал с себя рубаху из белого меха и протянул ее Хельге; она успела заметить, что каким-то образом золотой пояс на нем остался, только теперь он сиял на обнаженном теле.

– Набрось на него и скажи: «Белой шкурой облекись, псом послушным обернись!». Увидишь, что будет.

Безотчетно Хельга прижала к себе огромную шкуру. Успела лишь подумать, что без одежды альв смотрится даже более естественно – с его звериной быстротой и точностью движений. Шкура источала тепло, а пахла вовсе не зверем… От нее исходил какой-то приятный, очень живой запах, но совершенно неожиданный сейчас, зимой. Какой-то летний запах, бодрящий, будоражащий. Похожий на запах теплой земли после дождя.

Шагнув назад, Ульв Белый исчез с глаз. Не то скрылся за березами, не то просто сделался невидим.

Хельга повернулась в сторону дороги, и тут же увидела между деревьев человека на лыжах. Он шел по засыпанной тропе, за плечами у него был короб, худ поверх меховой шапки и плащ густо усыпаны снегом, надутым с деревьев.

Хельга стояла неподвижно. Под белой толстой березой, с большой белой шкурой в руках, она почти сливалась с лесом, и ловец, никого не ожидавший здесь застать, ее не заметил, пока не подошел шагов на пять.

Но вот он мельком глянул в ее сторону… сильно вздрогнул от неожиданности и выставил перед собой палку, потом рука его дернулась к топору в чехле, висевшему на поясе.

Круглыми изумленными глазами он смотрел на нее, давая ей время признать знакомые черты. Они не виделись два года, о ее приезде Видимир ничего не знал, и в его мыслях она была очень далеко отсюда.

– Чур меня… – пробормотал Видимир, а потом быстро зашептал: – Чур белых, чур черных, чур своих, чур чужих, чур и меня еси!

– Видимир… – хрипло выдавила Хельга. – Б-будь жив.

В первый миг она забыла обо всем, что сегодня случилось – забыла даже альва-оборотня. Видимир был и знакомым, и чужим; он заметно возмужал за эти два года, хотя подрос ненамного; как и многие потомки Олава, кроме Логи, роста он был среднего, лишь немного выше Хельги. У него появилась легкая рыжеватая бородка, и Хельга осознала: это уже совсем не тот мальчик, ниже ее ростом, с которым они когда-то играли в Озерном Доме на больших праздниках у Эйрика.

– Х-хельга…

– Да, я… Мы приехали…

– Приехали?

– Да. Вчера. Я и Хедин. Мы возвращаемся домой. Из Хольмгарда.

Видимир сделал к ней еще шаг. Наконец он поверил, и его глаза вспыхнули от радости.

– Сейчас. Я…

Он воткнул палку в снег и наклонился, чтобы отвязать лыжи. Замерзшие ремни с трудом поддавались холодным пальцам.

– Ну давай же! Набрось на него шкуру! – шепнул прямо в ухо Хельге голос альва; невидимый, он был так близко, что его горячее дыхание обожгло ей щеку.

Случай выдался удобный: Видимир стоял перед ней, наклонившись. Хельга развернула шкуру; она ощутила, как чьи-то невидимые руки поднимают ее и набрасывают на Видимира, и, будто повинуясь чужой воле, произнесла:

– Белой шкурой облекись – псом послушным обернись!

Это было как прыгать через прорубь – миг ужаса и надежды на успех. Видимир исчез под белой шкурой. Слился со снегом, и было показалось, что он исчез совсем… но тут же Хельга увидела между разбросанных лыж белого пса – средних размеров, пушистого, с черным носом и карими, как у Видимира, глазами…

Ахнув во весь голос, Хельга отшатнулась и чуть не упала – но мощные руки тут же подхватили ее сзади и надежно прижали к широкой груди. Даже сквозь свою одежду Хельга ощутила жар обнаженного тела, тем более поразительный, что вокруг был холод зимнего леса, и ее саму пробило жаром. Но рваться из этих объятий она не стала: сильно напуганная колдовством, что сотворила сама, она отчаянно нуждалась в надежной опоре.

Белый пес сел на снег, потом встал, виляя хвостом. Его карие глаза были устремлены на Хельгу с выражением безоглядной собачьей верности, пасть, обрамленная черными губами, раскрыта, показывая длинный розовый язык и белые зубы, весь вид выражал преданность. Разум Хельги отказывался понять, откуда взялась собака и куда исчез Видимир, но позади пса на снегу валялся плетеный короб, топор с деревянным чехлом на лезвии, лук в берестяном налуче, колчан с десятком разных стрел – пара срезней, а остальные тупые, на мелкую пушную дичь. Лыжи, рядом торчит из снега палка… Все, что она вот только что видела при Видимире – кроме него самого.

– Этот тебе уже не опасен, – сказал ей прямо в ухо дышащий жаром голос.

– Отп-пусти меня, – простонала Хельга, понимая, что в таком положении ей не овладеть собой.

Альв насмешливо хмыкнул и медленно ослабил хватку – ожидая, что без поддержки она начнет падать. Он не так уж ошибался: у Хельги земля качалась под ногами, и, освобожденная, она тут же сама уцепилась за руку Ульва Белого.

Пес подпрыгнул и подался к ней, слегка поскуливая. Он явно жаждал броситься ей на грудь, но опасался альва – в его глазах зверя куда более крупного.

– Можешь взять его и вернуться в город, – посоветовал Ульв Белый. – У тебя там есть еще одна моя шкура – ты же не потеряла ее? Набрось ее на отца, и он тоже станет вилять хвостом и преданно заглядывать тебе в глаза. И поезжайте куда хотите.

– Но к-как… Это же не насовсем? Их можно превратить обратно?

– Можно. Достаточно сказать: «Вкруг себя ты повернись – в человека превратись». Но не советую делать это прямо сейчас, – предостерег альв. – Он ничего не запомнит из того времени, как был псом, но вам же нужно время, чтобы устроить свои дела, пока ваши враги лижут вам руки!

Хельга молчала, пытаясь сообразить, как все устроить. Если она явится в Видимирь с этим псом… а потом сделает и Несвета таким же псом… помешать им уехать отец с сыном, наверное, не смогут, но…

– Но все подумают, что я ведьма… – прошептала Хельга, умоляюще заглядывая альву в глаза.

В первый раз ей удалось выдержать его взгляд и не отвернуться сразу. В его глазах дышало, плескалось расплавленное золото – эта самая сила, которой он мог превращать людей в животных и творить любое волшебство. Часть этой силы он передал Хельге – поэтому ей стало легче находиться рядом с ним, но труднее – находиться рядом с самой собой. Зато вместо прежнего страха она почувствовала некое влечение к Ульву Белому – на самом деле ощутила в нем опору, подмогу… даже родство.

– Да, мы же родня, – подтвердил он, и на его губах впервые вместо усмешки появилась легкая улыбка. – Ваша прародительница по матери – моя сестра Скульд. За поколения ее кровь в ваших жилах изрядно разбавилась простой человеческой, ты даже не унаследовала ее глаза. Зато Снефрид – первая, у кого родилось несколько детей. У всех потомков Скульд и Асбранда Снежного было не больше одного. Такова наша природа: мы не очень-то плодовиты.

Это верно: у матери Хельги не было братьев или сестер, у отца Снефрид – Асбранда Эриля – их тоже не было, и у его отца, кажется, тоже. Поэтому Снефрид и осталась после смерти Асбранда совсем одна на свете, не имея в Свеаланде даже дальней родни.

– Ну а кто же ты, как не ведьма? – продолжал Ульв Белый, и в его улыбке сверкнул клык, показавшийся Хельге почти волчьим. – Ты хочешь пользоваться силой Всеотца и не быть ведьмой? Так не получится: нельзя войти в воду и не намокнуть. Тебе ведь не приходится превращаться в зверя или птицу самой… хотя я еще не решил, чем возьму с тебя плату за помощь.

Ульв Белый окинул Хельгу медленным взглядом, будто глазами пробуя на вкус. Потом опустил веки, приглушая сияние колдовского золота.

– Советую тебе оставить их псами на три-четыре дня. – В его низком голосе Хельге послышалось рычание, и, вслушиваясь в этот голос, она едва уловила смысл слов. – За это время вы уедете далеко. Шкуры придется им оставить, но это не беда. Если ты снова захочешь спать под теплой пушистой шкурой… Позови меня… и я охотно для тебя ее сниму.

У Хельги загорелось лицо. Пусть чертами Ульв Белый был не слишком хорош, но тела прекраснее нельзя было и вообразить; там, где у мужчин на теле растут волосы, у него был негустой белый мех, ничего особо не скрывавший.

– Хочешь еще чего-нибудь… спросить?

Хельга опомнилась: показалось, что она уж слишком долго стоит здесь и пялится на него, и чем дольше пялится, тем сильнее ее страх переплавляется в восхищение, а сквозь восхищение прорастает желание к нему прикоснуться…

– Н-нет! – Она опустила лицо и крепко зажмурила усталые глаза: перед взором плескалось золотое сияние. – Мне пора идти… а не то Несвет решит, что я все-таки сбежала.

– Иди. Охотно навещу тебя снова… днем или ночью.

– Сп-пасибо… – Хельга хотела поблагодарить за помощь, но осознала, что это звучит как благодарность за обещание явиться… днем или ночью.

Ульв Белый захохотал – или зарычал от смеха – и сделал шаг назад.

– Кстати, я могу принять любой облик, – добавил он, и теперь его голос шел откуда-то сверху. – Хоть прекрасного Бальдра, хоть Романа цесаря.

Хельга засмеялась, вообразив старого тучного цесаря – о том, как владыка ромеев выглядит, ей рассказывал болгарин Боян. А когда открыла глаза, на полянке меж елью и березами не было ни альва, ни даже его следов на снегу.

А вот белый пес и разбросанное охотничье снаряжение – были. Пес радостно прыгал, припадая к земле.

– Буду звать тебя Пушок. – Чуть дрожащей рукой Хельга потрепала его по пушистому загривку. – Запомни, теперь ты – Пушок. А вовсе не… Ну, идем в город.

Снаряжение Видимира Хельга собрала и упрятала под ель, к самому стволу, так что сверху его надежно прикрывали лапы, доходящие до снегового покрова. Затерла следы меж деревьев и по той же тропке отправилась назад в Видимирь. Белый пес скакал и прыгал вокруг нее, а по дороге к воротам они даже немного пробежались наперегонки.

Войдя в Видимирь, Хельга сразу увидела Несвета: в наброшенной на плечи медвежьей шубе, он стоял перед крыльцом своей избы, явно ее поджидая.

Дверь гостевого дома по-прежнему была подперта жердями.

– Выпусти наших людей – мы договоримся, – уверенно сказала Несвету Хельга и даже слегка расширила глаза, будто отпуская игривый намек.

Никогда раньше она не вела себя так вольно с уважаемыми мужами, годящимися ей в отцы, но у нее было чувство, будто оценивающий, насмешливый взгляд золотых глаз провожает ее.

– Откуда пес? – удивился Несвет.

У Хельги слегка екнуло сердце: а вдруг узнает сына родного? Или Видимир сам как-то себя явит? Но нет – пес спокойно подошел, не без осторожности, и потянулся носом понюхать нового человека, а Несвет смотрел на него всего лишь с удивлением.

– Это мой пес. Шел с нами, в лесу отстал вчера, теперь вот догнал. Вели его покормить.

Они с Несветом вошли в дом, пес, разумеется, остался снаружи и проводил хозяйку горестным воем. Хедин и Эльвёр сидели в том же углу все с тем же мрачным видом.

– Я решила. – Сбросив шубу на лавку, Хельга остановилась посреди избы. Все взгляды были прикованы к ней. – Я останусь с тобой, а мой брат с невестой поедет своей дорогой.

– Что? – Хедин встал.

– Останешься? – Несвет, не менее его удивленный, подался к ней.

– Да. Ты же предлагал мне остаться взамен твоей племянницы? Я согласна. Останусь, пока Видимир с лова не вернется. Спросим у него – если он хочет на мне жениться, я соглашусь. Если мой отец и Эйрик дадут согласие, конечно.

– Хельга, ты сошла с ума! – горестно произнес Хедин.

– Вовсе нет. Это честное соглашение. Ты, Хедин, поднесешь подарки дяде Эльвёр, раз уж он здесь ее единственный родич, а он не будет вам чинить препятствий. Пусть наши роды обменяются невестами. Эльвёр уже дала тебе согласие, я тоже. Дело за Видимиром и за нашими родными. Но я останусь, пока дело не прояснится. А вы уедете нынче же. Ты согласен, Несвет, это будет справедливо?

– Ты согласна на Видимира идти? – Несвет сам не верил, что его сватовство так быстро будет принято самой невестой.

– Да, если он согласен.

– Поклянись!

– Клянусь «Одиновым камнем»! – Хельга положила руку на грудь и коснулась черного камешка в ожерелье, похожего на волчий клык.

– Тогда по рукам!

Несвет подошел к Хедину и протянул ему руку. Хедин медлил, в изумлении глядя на Хельгу. В ее браке с Видимиром, в общем, не было ничего невозможного, по положению своих семей они подходили друг другу, и не случайно же разговоры об этом обручении шли чуть ли не с рождения Хельги. Всякий признал бы, что это «равный брак», а яснее выразить одобрение и нельзя. Но никогда раньше Хедин не думал, что его сестра хочет такой доли. Если бы она объявила, что выходит за Логи, вот тогда он бы не удивился.

– Я не собираюсь продавать мою сестру… – начал Хедин.

– Послушай! – Хельга подошла к нему вплотную и положила руки ему на грудь.

Хедин с высоты своего роста заглянул ей в глаза, но прочел в них лишь уверенность и многозначительный намек. А Хельга быстро ему подмигнула.

– Я подумала и решила, что так будет лучше всего. В Силверволле ты расскажешь обо всем отцу. Пусть он сам приедет и обговорит это дело с Несветом. Ведь без его согласия мое ничего не стоит.

«Я должен помешать отцу согласиться», – так понял ее Хедин. Тогда замысел сестры становился понятен, хотя мысль оставить ее одну в чужом доме, во власти Несвета, ему совсем не нравилась. Здесь ведь нет госпожи Сванхейд, способной оградить ее от любых обид. Но так он сможет увезти Эльвёр, а потом отец приедет за Хельгой – пусть-ка Несвет попробует переспорить Арнора Камня!

– Ну а если ты согласна, чего отцу противиться? – Несвет видел свои выгоды этого уговора. – Мы чай не хуже вас. Она дева взрослая давно, если сговорится с кем – это по обычаю будет.

– Так и Эльвёр не моложе меня. – Хельга обернулась к нему. – Если мое слово – законно, то и ее тоже. Верно?

Она пристально взглянула ему и глаза и опять слегка распахнула веки, словно посылая ему свет своего взгляда. Хозяин замялся: если он скажет «да», это лишит его права удерживать Эльвёр.

– Если даешь твое слово против ее…

– Даю.

– Тогда идет. По рукам.

Несвет снова протянул руку Хедину, и на этот раз Хедин ее пожал. Он не так чтобы понял, что происходит, но понял главное: его сестра не просто пытается выкупить его счастье собой, у нее на уме нечто другое, ему пока недоступное.

– Не уезжайте далеко, – прошептала Хельга на ухо брату, пока они собирал пожитки. – Отъедете на роздых и ждите где-то в месте неприметном, чтобы с дороги не видно.

Хедин несколько прояснился в лице и бросил на нее понимающий взгляд.

– Ты уверена?

«Уверена, что сумеешь отсюда вырваться?», хотел он сказать.

– Не сомневайся.

Несвет, сидя у стола, не сводил с них глаз и слышал, как они шепчутся, но не запретишь брату и сестре прощаться в таком непростом положении. Главное, он был уверен, что Хельга у него в руках: она дала клятву остаться с ним, и он был в силах ее удержать. Сомневался он лишь, не ошибается ли в расчетах. По всему выходило, что войны за Мерямаа не миновать, и также очевидно, что Ингвара держаться выгоднее, к чему Несвета толкал и долг родной крови. Но соблазн заполучить в дом Хельгу был сильнее, чем ожидаемая выгода от возвращения домой Эльвёр: ну, похвалят его, поблагодарят, дальше что? А при замене одной девушки на другую соотношение сил остается прежним, и никто не помешает ему взять ту сторону, которая окажется выгоднее. Сплошная польза.

Но с чего Хельга так уверена, что Видимир не захочет этой свадьбы? Несвету хватало проницательности понять: Хельга строит свой расчет на отказе жениха. Почему? Тогда в Хольмгарде, два года назад, между ними что-то произошло, о чем он, отец, не ведает? Видимир с Хельгой повздорили? Видимир тогда чуть не убил наглого варяга, который тоже к ней подкатывал, но этим он защищал свою честь. Может, там произошло нечто между Хельгой и варягом? Нечто такое… что Хельга теперь жаждет заполучить родовитого мужа? Но ведь два года миновало, а никакого дитяти варяжского у нее вроде бы нет…

Ну а если у сынка блажь какая-нибудь в голове засела, то Несвет и сам не хвор жену взять. Творена, занедорого купленная, в этом не могла помешать.

Мерян выпустили из гостевого дома, путники быстро собрались в дорогу. Погода стояла ясная и тихая, едва миновал полдень, и Хедин рассчитывал засветло добраться до следующего погоста. А не то можно заночевать в придорожной веси – его немногочисленная дружина легко разместится в двух-трех избах. Хельга горячо обняла на прощание и брата, и будущую невестку, и Естанай. Служанка было думала остаться с ней, но Хельга тайком велела ей ехать.

И вот они отбыли. Хельга и Несвет проводили их до полевых ворот и вернулись в избу, где сидела Творена, весьма этим решением обеспокоенная. Устремления Несвета для нее не были тайной, она понимала, что ради более молодой и, главное, куда более родовитой невесты ее легко отодвинут в сторону. На бойком, слегка отекшем от беременности лице ее было заметно колебание: тянуло осыпать упреками и мужа, и гостью, но та ведь якобы ждала Видимира…

Несвету тоже не терпелось увидеть сына. Тот собрался обойти ловушки, пострелять глухарей и должен был вернуться через день. Ничего не будет страшного, если он задержится еще на день, но Несвету не давал покоя приготовленный подарок – и желание знать, кому же из них этот дар в итоге достанется.

Хельга же вела себя так, будто по доброй воле устроилась гостить надолго. Попросила Творену показать ей место, расстелила на лавке белую шкуру, уселась на нее и взялась прясть – будто хотела показать себя трудолюбивой невесткой. Расспрашивала Творену, у кого тут делают посиделки, можно ли ей будет вечером пойти. Посиделками в Видимире ведала Тихомила – единоутробная сестра Несвета, рожденная его матерью во втором браке.

При этом Хельга думала: устроить свое дело нужно до вечера. Пока светло, ворота городка открыты. С приходом темноты их закроют, и тогда выбраться наружу будет сложнее, да и следы ушедшего обоза она не найдет. Так что рассиживаться особо нечего. Только выждать, пока Несветовы люди, проводив приезжих, разойдутся по своим делам.

Избавиться бы еще как-нибудь от Творены… Но пока что Хельга была не в праве ей приказывать.

– И откуда у вас такая шкура знатная? – сказал вдруг Несвет, внимательно за нею наблюдавший. – На волка похожа, но я таких белых ни видал ни разу. Только в байках слышал про Князя Волков.

– Хочешь посмотреть? – Хельга живо поднялась, оставив веретено, и сняла с лавки шкуру. – Гляди! Редко такую найдешь – белая да пушистая!

Опасаться девушки Несвету не приходило в голову, а вот повод подойти к ней поближе его обрадовал.

– Смотри, какая большая – даже тебе бы подошла! – Игриво смеясь, Хельга развернула шкуру на вытянутых руках. – Матерой был волчище! С человека! Хочешь примерить?

Смеясь, будто играет с ним – а сама дрожа от мысли, что колдовство не получится, – Хельга набросила шкуру Несвету на голову и произнесла:

– Белой шкурой облекись – псом послушным обернись!

Выглядело это так, будто человек, стоявший во весь рост, упал на четвереньки. Охнула Творена – только от неожиданности этого быстрого движения, еще не поняв, что произошло.

Хельга знала, что должно произойти. То, что перед ней вдруг оказался крупный, белый, с желтоватыми подпалинами на несколько свалявшемся мехе пес, в этот раз ее не столько испугало, сколько обрадовало.

Получилось!

Невольно она огляделась, желая поделиться радостью с альвом, но тот, если и наблюдал за нею, никак себя не проявил.

И тут Творена завизжала. Не сразу, но она осознала: муж исчез. Появился белый пес. Девка-русинка набросила на мужа белую шкуру… и надела!

– Тише!

Мгновенно Хельга метнулась к Творене, обхватила ее одной рукой, а второй зажала ей рот.

– Будешь орать – я и тебя в собаку превращу.

Творена умолкла, только смотрела на нее в ужасе, крупно дрожа.

– Ты родишь четырех щенков, белых и рыжих, и они никогда, никогда не станут людьми, – убедительно прошептала Хельга. – А если будешь умницей, я уйду и больше никого не трону. Поняла?

Хельга выпустила Творену; та отшатнулась и прижалась к стене.

– Это не навсегда. Через три дня он снова станет человеком. Корми его как следует – и того второго пса, что на дворе, тоже. А сейчас ты пойдешь и велишь твоей челяди оседлать мою лошадь. Если спросят, скажешь, что хозяин приказал. Что я свои дела с ним решила и уезжаю. Подведешь лошадь к крыльцу. Поняла?

Творена опять кивнула. Она с самого начала не ждала добра от русинки, которая вознамерилась пролезть к ним в дом, и даже не слишком удивилась, что та оказалась колдуньей.

– Ступай. – Хельга кивнула на дверь. – За моей лошадью. Кожух надень. И платок.

Творена, пробравшись по стене, вышла наружу. Хельга последовала за ней и прислушалась, но крика не услышала. Видно, угроза насчет щенков заставила Творену держать себя в руках.

Хотя как Хельга ее-то превратила бы – третьей шкуры у нее нет!

Вспомнилось: «Позови меня… и я охотно для тебя ее сниму»… Хельга сновала по избе, спешно собирая свои пожитки, которые сама только что разложила, с чувством, будто под ногами тонкий лед. Что если Несветова челядь не поверит – потребует увидеть хозяина… Но Несвет никому не успел рассказать, что девушка должна остаться здесь надолго. Об условиях уговора знали только те, кто был в избе. А прочие могут думать… да что угодно пусть думают, не их дело!

Если что, Ульв Белый поможет ей выпутаться. Но Хельга считала делом чести справиться самой. Пусть он и старше ее на две тысячи лет, она тоже не беспомощный младенец!

С коробом в руках она вышла на крыльцо. Большую часть вещей Хельги – нарядные платья и прочее, – увезла Эльвёр под видом собственных, в коробе у Хельги была всякая мелочь вроде сменной сорочки. Белый пес вышел вслед за ней; молодой, Пушок, вскочил навстречу Хельге и стал прыгать от радости. Два пса сошлись и стали друг друга обнюхивать. Только бы не подрались…

Вот показалась Творена, ведущая оседланную лошадь.

– Привяжи псов, – велела ей Хельга, боясь, что молодой увяжется за ней.

Кое-кто из Несветовых челядинов, занимаясь во дворе разными делами, смотрел, как Хельга разговаривает с Твореной. Косились с удивлением на двух незнакомых псов.

Когда оба были привязаны к крыльцу, Хельга положила руки им на головы, наклонилась и зашептала:

Разогнувшись, она взглянула на Творену.

– Никому ничего не говори об этих псах. Скажи, что это наши и мы оставили их вам на сохранение. Спросят, где хозяин – скажи, занемог немного, оттого и не выходит. Но если люди узнают, что они с сыном и есть эти псы – обвинят тебя. Так и будет, поверь мне. Когда с мужем какая беда случается, всегда сразу на жену думают, особенно если она из чужих краев. Поняла?

Наверное, Творена лишь приблизительно уловила смысл ее ломаной славянской речи, но послушно кивала. Хельге было довольно и того, что та не кричит.

С крыльца она взобралась в седло, помахала рукой Творене. Развернула лошадь и вскоре скрылась за воротами. Вслед ей полетел тоскливый вой молодого пса…

Хедина она увидела издалека – он стоял посреди замерзшей Ольховки и смотрел на юг. Саней и прочих путников видно не было – они укрылись за поворотом реки, а Хедин ждал на том месте, откуда мог хорошо видеть дорогу от озера Видимирь. Узнав сестру, пошел ей навстречу. Она остановила лошадь, но с седла сходить не стала, и Хедин взялся за ее колено.

– Хельга! Что все это значило? Как ты выбралась?

– Не волнуйся! – Хельга наклонилась к нему. – Моя честь осталась при мне. Еще три дня Несвет не сможет ничем нам помешать, а потом не сумеет вспомнить, что случилось.

– А что случилось, ёлс твою овду!

– Если я скажу, что превратила их обоих в белых псов, ты мне поверишь?

– В бе…

– Не заметил у Несветовой избы белого пса, когда уезжал?

– Да, он все к тебе ластился. Откуда ты его взяла?

– Это был Видимир.

– Что? – Хедин смотрел ей в глаза с недоумением: не то она сошла с ума, не то морочит его.

– Это был Видимир. Помнишь белую шкуру? Он ее надел. То есть я на него надела. Матушка научила меня кое-чему, когда я уезжала из дома.

Снефрид научила ее только одному – как позвать на помощь их родичей-альвов. Но этого объяснения Хедину оказалось достаточно: все дети Снефрид знали о ее тайных умениях, и Хедина не удивило, что частью их она поделилась с дочерью.

– Вот оно что…

Взгляд Хедина изменился: в нем проявились недоумение и уважение. Он понял, что не так уж хорошо знает младшую сестру, как думал раньше.

– Сделавшись псом, он все равно не смог бы согласиться на свадьбу. Нечего было и ждать. А теперь едем скорее. Растягивать день я не умею!

Доехать до следующего погоста они не успели, но удачно устроились ночевать в мерянский бол. Трех девушек разместили на нижнем помосте в кудо – доме для готовки пищи, женских работ и домашних жертвоприношений. Укладываясь спать, Хельга тайком пожалела, что теплой белой шкуры с ней больше нет… Вспомнила обещание Ульва Белого… Но нет, не стоит отвлекать от дел помощника самого Одина только потому, что ей хочется его раздеть…

Укрываясь кожухом, Хельга повернулась… и вдруг ощутила, как что-то треснуло у нее на груди. Приподнялась, ощупала ожерелье… и один из «ведьминых камней» остался у нее в пальцах.

Черный камень, тот, что походил на волчий зуб, разломился на две части. Хельгу пробило холодом, веселье на душе растаяло.

В тот вечер, когда Эскиль пытался увезти ее, а Ульв Белый ему помешал, у нее сломался песчано-желтый «ведьмин камень». А теперь – черный. Что это значит – на бегство от Несвета она потратила всю заложенную в нем удачу?

Не подавая вида, Хельга снова легла, сжимая обломки в кулаке, и натянула кожух до лица. Это – знак. Призывая на помощь слуг Всеотца, она привлекает к себе его внимание. Не зря эти камешки зовутся «глаз Одина». Всеотец дает понять: я тебя вижу.

И чем ей придется платить за его помощь?

Первые дни дома прошли как во сне. По пути к Силверволлу Хельга думала, что по приезде будет испытывать только радость, но на деле эта радость мешалась с недоумением. Счастье, что все их близкие живы и здоровы – и даже увеличились в числе. У дяди Виги и тети Назики родился еще один ребенок, и у сестры Виглинд тоже, а Виги-младший, брат между Хедином и Хельгой, минувшим летом женился на девушке-мерянке – похитил ее с игрищ праздника Сюрэм, как у мерян принято. Теперь оба брата смеялись, гордясь друг перед другом своим успехом: у Виги к началу сева ожидался первенец, зато Хедин раздобыл в жены не кого-нибудь, а внучку Олава конунга.

Просыпаясь по утрам в родном доме, Хельга в первые мгновения не понимала, где находится: ей казалось, она спит в девичьей госпожи Сванхейд и видит Силверволл во сне. Лишь постепенно при виде привычных людей и вещей она утверждалась в понимании, что на самом деле снова дома, вставала и бросалась обнимать всех, кто уже не спал. Отец, мать, старшая служанка Кеганай, ее дочь Айгалча, брат Виги и его жена Суланай. Суланай и Эльвёр, оказавшиеся в равном положении хозяйских невесток, смотрели друг на друг как на диво: они пока не знали ни одного общего языка, да и вид их, наряд и украшения, не имели между собой ничего общего. Чтобы они могли поговорить, Хельге приходилось переводить с русского на мерянский и обратно. Но Снефрид сказала: ничего страшного, когда-то они с первой женой Вигнира, Иликой, начинали точно так же.

Решили, что пока Хедин с Эльвёр будут жить в большом отцовском доме, в пристройке, поставленной старым Дагом к женитьбе Виги-старшего двадцать семь лет назад; но тот уже давно, после второй женитьбы, со всем своим выводком перебрался на отдельный двор. В доме готовились к свадьбе, ждали только вестей от Эйрика. В тот же день, как Хедин с сестрой и невестой прибыл в Силверволл, его отец, едва выспросив, что за события на юге и западе способствовали их возвращению, послал спешного гонца на озеро Неро. Если бы Эйрик пожелал, Хедину пришлось бы поехать к нему, но, зная своего зятя, Арнор не сомневался, что тот приедет сам, со всей семьей, кроме двух старших сыновей, ушедших с зимним обозом в Булгар.

С Эйриком должен был приехать и еще кое-кто, и мысль о скорой встрече волновала Хельгу. Родичи рассказали, что за эти два года с молодым Логи-Хаконом ничего особенного не случилось: он жив, здоров – «и не женился», сказал ей дядя Виги, подмигивая. Хельга только засмеялась: как будто Логи мог жениться на какой-то из девушек на озере Неро, русинке или даже мерянке, без ведома госпожи Сванхейд! Хотя влюбиться, конечно, мог. Ему двадцатый год, самое время. Но отчего-то жило в ее душе убеждение: если кто-то может быть верен слову и привязанности, то это Логи. Пока не положен конец его надеждам жениться на Хельге, на других он не взглянет.

Не раз об этом говорили и старшие в доме. Арнор Камень, как и ладожский Хакон ярл, мог бы сказать: если бы не смерть Олава, никто больше меня не обрадовался бы такому браку. Выдать дочь в семью Олава было бы почетно для Арнора, пусть даже Логи – имея двух старших братьев, у которых уже есть свои сыновья, – конунгом Гардов едва ли станет. Но смерть Олава и ее следствие, называемое «дележом мерянской дани» делали эту свадьбу невозможной.

– Госпожа Сванхейд не хочет этого, – с грустью призналась родителям Хельга. – Она очень полюбила меня… думаю, она не могла бы обращаться со мной лучше, даже если бы я была ее дочерью…

– Это так. – Снефрид кивнула, глядя на янтарный камешек с отверстием в ожерелье Хельги. – У нее было три родных дочери и одна падчерица, но «слезу Фрейи», память о свадебной поездке, она отдала тебе.

– Видно, к старости размягчилась сердцем, – заметил Арнор. – Когда я ее знавал – в пору сарацинского похода, – крепостью духа она не уступила бы никакому мужчине.

– Может, сердце ее смягчилось, но ум – нет, – сказала Снефрид. – Если она все-таки не разрешила эту свадьбу, пусть даже хотела этой жены для сына не меньше его самого.

– Но она не могла знать, что Хедин увезет ту рыженькую, – заметил дядя Виги. – Если бы знала, то согласилась бы на обмен.

– А теперь мы в выигрыше…

– Хакон ярл сделает вид, что у него нет никакой дочери в Силверволле!

– Ну и пусть. Однако у него теперь нет желания с нами воевать, и у его сына тоже. А это не так уж мало. И я сам не смогу отпустить Хельгу в Хольмгард, разве что ее муж уже сейчас был бы там конунгом и поклялся не спрашивать с Эйрика никакой дани.

– Тебя очень печалит, что ты не выйдешь за Логи? – спросила у Хельги мать, когда мужчины разошлись по своим делам.

– Я не знаю. Мы ведь не виделись два года. Может, и не узнаем друг друга.

Хельга улыбнулась, вспомнив, как едва узнала Видимира – когда увидела его на лесной тропе. Мысли о том дне не давали ей покоя. Что там, в Видимире? Превратились ли Несвет и его сын снова в людей? Помнят ли что-то о том, как бегали псами? Что им рассказала Творена? Теперь Хельга была дома, в безопасности, но не будет ничего хорошего, если слухи о тех событиях доползут до Силверволла. Она с детства прекрасно знала, с каким недоверием и неприязнью ее отец относится к любым колдовским делам; страшно подумать, как он примет известие, что его младшая дочь – ведьма.

По пути они сговорились с братом и Эльвёр, что не будут рассказывать дома о попытке Несвета их задержать – ведь тогда пришлось бы рассказывать, как они вырвались из Видимиря. А на это у Хельги пока не хватало смелости – пусть и хотелось облегчить душу.

– Но тебе нравится хоть кто-нибудь из них?

– Из кого? – невинно спросила Хельга, стараясь не замечать мелькнувшего в мыслях лица Эскиля.

– Из тех троих, кто к тебе сватался. Видимир Несветович, Логи и тот варяг в Хольмгарде…

– Я не влюблена ни в кого из них! – заверила Хельга. – Ведь если бы я полюбила кого-то, я бы об этом знала? Я теперь знаю, как это бывает – я видела, что случилось с Эльвёр! Хедин бросил ее головой в снег, и все равно она полюбила его в тот же самый миг!

– Да. – Снефрид улыбнулась и вздохнула. – Когда полюбишь кого-нибудь, то узнаешь об этом сразу…

Человек незнакомый, увидев прибытие Эйрика с дружиной в Силверволл, посчитал бы Логи-Хакона его родным и любимым сыном. Хельга ахнула, увидев, как вырос Логи за эти два года: теперь он был таким же рослым, как ее отец. В отсутствие Анунда, которого роднил с Эйриком рыжий цвет волос, крупные черты, высокий рост и широкий торс, Логи был похож на Эйрика больше, чем его родные сыновья, и держался с уверенным достоинством истинного сына конунга. Длинные рыжие волосы, более яркие, чем у Эйрика, вились мягкими волнами с колечками на концах; на рыжей лошади, в красном плаще, сколотом на плече крупной позолоченной застежкой, с дорогим мечом в ножнах с отделкой позолоченной бронзой, еще совсем юный, но полный спокойного мужества, он походил на солнечное божество, и у Хельги при виде его от восторга перехватило дыхание. Но его самообладанию мешало желание поскорее увидеть Хельгу; подъезжая к Силверволлу, ее одну он искал глазами в толпе, а потом среди любопытных женщин во дворе Арнора. Но нашлась она только внутри дома, где стояла возле своей матери, перед очагом, с пивным рогом в руках.

Рога торжественно трубили, когда Эйрик, князь мерянский, вступал в дом Арнора. Навстречу ему вышла Снефрид – хозяйка Силверволла. В ее годы, имеющей внуков, ей уже не пристало одеваться ярко, и на ней было платье серовато-лилового цвета и хангерок оттенка древесной коры с отделкой синим узорным шелком; серебряные наплечные застежки, обручья и перстни, серебряная тесьма на белом головном покрывале сочетались с ее серебристо-серыми глазами и придавали всему ее облику сияние лунного света. Лицо ее, хоть и покрылось тонкими морщинами, оставалось свежим и бодрым, и казалось, что эти морщины даже усиливают выражение ее внутренней силы, подчеркивая мудрость.

Немногие так умеют сочетать величие и приветливость, как Снефрид, когда она поднесла позолоченный рог Эйрику конунгу. Окинув хозяйку восхищенным взглядом, он поцеловал ее с самым горячим родственным расположением.

– Ты как будто вышла из ствола Ясеня, дорогая! А где твоя знаменитая дочь?

Снефрид повернулась и показала на Хельгу, но Эйрик промолчал: Хельга подавала рог Логи-Хакону. Тот смотрел на нее с таким потрясением, что оно даже вытеснило радость: она показалась ему повзрослевшей и изменившейся, не меньше, чем он ей. Она осталась прежнего роста, и теперь он, будучи на голову выше, смотрел на нее сверху, но стала еще красивее, чем он запомнил, а изяществом и достоинством могла равняться с любой королевой. На ней было светло-красное шерстяное платье и светло-зеленый хангерок с шелковой отделкой, и оба эти цвета подчеркивали свежесть ее весенней красоты; пышные волосы она заплела в две косы, на концах их звенели бронзовые мерянские подвески с «утиными лапками» – искусной работы ее покойной тетки Илики; более крупная подвески позвякивала на поясе, а небольшие «лапки» украшали даже обувь. На очелье, украшенном красной шелковой тесьмой с серебром, блестели кольцевидные подвески, подчеркивая блеск ее больших удлиненных глаз.

– Когда турсы опять похитят Идунн, Хельгу заберут в Асгард ей на смену, – сказал Эйрик, оглядев девушку. – Поцелуй ее, Логи, сейчас можно.

Логи-Хакон, очень смущенный, повиновался, но, поглощенные волнением, они оба едва ли ощутили этот поцелуй.

– Рада видеть тебя здоровым, Логи, – мягко вымолвила Хельга. Не скажешь ведь сыну конунга «как ты вырос», когда ему жениться пора. – Я оставила госпожу Сванхейд в добром здравии, и всех ее домочадцев тоже. У тебя теперь есть еще один племянник – Берислав, или Берси. Ему только год, но уже видно, что он будет выдающимся мужем – госпожа Сванхейд в этом уверена.

– Я и рад тебя видеть. – Логи-Хакон едва ли разобрал смысл ее речи, потрясенный уже тем, что видит ее так близко. – Ты стала еще красивее.

Это можно сказать даже дочери конунга – и неважно, сколько ей лет. От искренности его слов у Хельги защемило сердце. Он испытывал истинную глубокую радость и старался не думать, какой короткой она будет.

– Ты останешься на свадьбу? – спросил у Логи Арнор.

Он имел в виду свадьбу Хедина, но Хельга заметила, как у Логи дрогнуло лицо, как в глазах мелькнуло страдание. При виде Хельги он мог думать только о той свадьбе, которой не суждено состояться.

Свадьба Хедина сына Арнора, на которую прибыл сам Эйрик конунг, вышла более продолжительной и пышной, чем «старый йоль», который отметили, пока жених и невеста были в дороге. Желая всю Мерямаа оповестить о своем новом прекрасном родстве, Арнор созвал мерянских русов Бьюрланда и знакомых ему старейшин мери. И в его доме, и в старом гостином дворе каждый день накрывали богатый стол. Самые знатные люди Мерямаа были свидетелями, как Хедин подносит Эльвёр «утренний дар» – дорогие платья, золотые и серебряные украшения, куньи и бобровые меха. Во всех увеселениях Логи старался держаться возле Хельги; они не говорили об этом, но она ясно читала в его глазах несбыточную мечту, чтобы на таком же празднестве они с ней заняли самые почетные места… Она рассказывала ему обо всем, что за эти два года случилось в Хольмгарде и окрестностях, какие вести доходят из иных краев, из Свеаланда. Логи мало что мог добавить к тому, что Хельга уже знала от родичей, и лишь однажды сказал:

– Эти два года были очень длинными…

Хедин так же много рассказывал родичам и гостям о Киеве, о походе на Дунай, о соглашении Ингвара с греками. Хоть все происходило за тридевять земель от Мерямаа, эти вести были так важны, что порой гости, увлекшись спорами, забывали, что собрались не на тинг, а на свадьбу. Каждая часть соглашения Ингвара с Романом могла отразиться на здешних делах. Особенно то, что по новому договору ни русы, ни варяги, ни славяне и прочие подданные киевского князя не смогут без его разрешения наниматься на службу к цесарю. Это было очень важно. Пусть Ингвар не вправе удерживать варягов на службе у себя сверх оговоренного срока, но если он не даст им грамоты к Роману, куда же им еще деваться? А значит, он легко обеспечит себя войском для похода на северо-восток.

Поколебавшись, Хедин все же рассказал отцу, Вигниру и Эйрику о разговоре с Эскилем. Он так и не смог решить, как правильно было поступить, но хорошо знал, что ввязываться в мятеж против киевского князя у него охоты не было.

– Чего они хотели от тебя? – спросил Арнор.

– Я думаю, участия, а может, и того, чтобы я все это возглавил. Сами они – Эскиль, Хамаль, Гримар – давали Ингвару клятву верности на оружии. Их жизнь и удача – в руках Одина, они не могут так явно все это ставить под удар. А я был заложником, я ему клятв верности не давал и оружия у него не принимал. И я достаточно хорошего рода, чтобы люди за мной пошли.

– Ингвар сам был заложником, но сверг Олега-младшего, – понимающе кивнул Эйрик. – Если бы другой знатный заложник сделал то же самое с ним, Одину бы это понравилось.

– Но варяги не собирались делать меня новым конунгом. Я для них был бы только орудием. А как стал бы не нужен, то и… – Хедин показал, как будто ломает что-то невидимое.

– И кого они хотели сделать конунгом?

– Я думаю, что Мистину Свенельдича.

– Матерь Могильная! – Арнор хлопнул себя по колену. – Я ведь неплохо знал Свенельда. Да мы все его знали. До Эйрика, пока люди Олава сами собирали здесь дань, несколько зим их возглавлял Свенельд, и мы с ним ходили на сарацин.

– И обратно, – ухмыльнулся Вигнир.

– Он стал воспитателем Ингвара, он увез его в Киев, он сделал его князем – и его сын должен был его свергнуть!

– Локи и Один вдвоем это придумали за пивом!

– Неужели сынок на это способен?

– Не знаю, – честно сознался Хедин. – Он человек очень умный, но не слишком открытый, что у него в мыслях – знает только он сам. Но в Киеве и в войске его очень уважают. После первого похода на греков уважают, пожалуй, больше, чем Ингвара. Удачи у него оказалось больше, с этим трудно спорить.

– А это правда… насчет Ингваровой княгини? – спросил Вигнир. – Болтают, будто бы она его тоже уважает…

– О таких делах на торгу не оповещают. Но Ингвар оставлял его с ней в Киеве, когда сам уходил. Он ему верит. Они ведь побратимы. Но я у него в близких друзьях не был. Если издали смотреть, между ними тремя все гладко.

– А было бы недурно, если бы Ингвару пришлось заботиться о том, чтобы удержаться в Кёнугарде.

– Но неужели Свенельд позволил бы, чтобы его собственный сын сделал с Ингваром то же, что он сделал ради Ингвара с Олегом-младшим! – Арнор не мог в это поверить. – Он человек отважный, но честный. За меч хватается без колебаний, однако нож в спину не воткнет.

– Об этом всем, – Эйрик похлопал Арнора по плечу, – лучше нам спросить у твоей жены. Мы можем только строить пустые догадки, а ей норны подсказывают.

Логи-Хакон приехал с Эйриком в Силверволл, имея в виду не возвращаться больше вместе с ним на озеро Неро, а отправиться отсюда по Мерянской реке на северо-запад, в Хольмгард. Ему не следовало медлить: Эйрик не хотел дать Сванхейд повод заподозрить, что он, получив назад своих племянников, не торопится вернуть ей сына. К тому же было видно: с каждым проведенным в Силверволле днем мысль о разлуке с Хельгой причиняет Логи все более сильные муки. Но тут никто – ни могущественный Эйрик, ни отважный Арнор, ни мудрая Снефрид – не могли ему помочь.

Пример Хедина и Эльвёр, резким ударом разрубивших путы, смущал и тревожил Логи-Хакона. Если удалось им, почему не удастся ему? К тому же Арнор и Хедин обратились к нему с важной просьбой: передать Хакону ярлу вено за Эльвёр, дары за обиду и просьбу о примирении. Этого требовала честь как родной семьи Эльвёр, так и новой, и Хедин был почти уверен, что теперь, когда уже ничего не изменить, Хакон ярл не будет упрямиться. Он примет мешочек серебряных шелягов, три сорочка куниц, шелковые ткани сарацинской работы и признает своего зятя.

Логи не отказывался устроить это примирение, но для него самого такой ход событий представлял величайший соблазн.

– Эйрик, но если у вас остается моя племянница, неужели я не могу получить твою племянницу? – в отчаянии начал он в последний вечер перед своим отъездом.

– Если ты дашь клятву не сражаться против меня, я разрешу эту свадьбу.

– Но тогда мой брат Ингвар сочтет меня предателем, – с досадой ответил Логи.

– А я сочту предателем моего племянника Хедина, если он откажется биться с Ингваром. Сам видишь – для тебя такой брак сейчас стал бы смертельной ловушкой. Но крепись. В двадцать лет жизнь не кончается. Когда-то я тоже хотел взять в жены женщину несравненных достоинств, но она предпочла оставить меня. Это было без малого тридцать лет назад, и, как видишь, я не исчах, не умер от тоски. Не прошло и двух лет, как я нашел Арнэйд и с тех пор не желаю себе другой судьбы.

– Ты, Эйрик, человек совсем иного склада, – заметила Снефрид. – Твое сердце никогда не было особенно мягким.

– Да, это мне повезло. Норны у всех одной рукой отнимают, другой дают. Я к тому говорю, что если слишком обижаться на них, воображать свою жизнь оконченной от первой неудачи, пусть даже сердечной, то можно не дождаться нового подарка. Боги нытья не любят.

Логи молча внимал этой мудрости, и она нисколько его не утешала. Эйрику боги послали прекрасную жену взамен покинувшей его возлюбленной, но Логи не мог вообразить женщину, способную утешить его в потере Хельги. И не в женщинах было дело, а в его собственном сердце, которое еще очень не скоро сумеет пережить одну любовь, проститься с ней и принять новую. Эйрик был из тех, чей взор поверх любого препятствия или беды устремляется вперед, в будущее; Логи же был из тех, кому препятствие заслоняет этот свет и оставляет во тьме.

– Не знаю, увидимся ли мы с тобой еще, – шепнула Хельга, подсев к нему. – Я хочу кое-что тебе подарить. Это мой лучший «ведьмин камень», я хочу, чтобы он был у тебя.

Она вложила ему в руку камень на ремешке – ярко-голубой, с черными прожилками, тот, что Хедин две зимы назад привез из Булгара.

– «Фирузэ» означает «приносящий счастье», мне тетя Назика сказала. Он будет защищать тебя от любых несчастий, облегчать печаль, привлекать удачу.

– Но это самый дорогой из твоих камней! Я не могу его забрать.

– Твоя мать подарила мне «слезу Фрейи». – Хельга показала на кусочек янтаря. – Я должна чем-то отдариться, а фирузэ будет самым лучшим. Возьми на память обо мне, и пусть мои добрые пожелания навсегда пребудут с тобой.

Логи не мог противиться искушению иметь такую ценную память о Хельге. Сжав камень в кулаке, он поцеловал ее, а потом надел его на шею.

– Если он и правда исполняет желания, то… ты знаешь, в чем мое самое сильное желание, и тогда… мы расстаемся не навсегда. Но как бы то ни было, я не сниму его до самой смерти, он пойдет со мной в могилу.

Сама Фрейя подсказала Хельге способ утешить Логи перед разлукой: ведь когда уносишь с собой нечто, принадлежащее дорогому человеку, эта вещь кажется частью его, остающейся с тобой, и облегчает боль. А так как часть всегда стремится к возвращению в целое, то и вещь делается верным залогом новой встречи. Отчаяние сменяется надеждой, путь впереди светлеет. Этот свет придает сил и терпения, и даже если окажется, что надежда была ложной, к тому времени боль уже остынет и сердце наберется сил, чтобы управиться с потерей.

Логи покинул Силверволл одним из первых, постепенно разъехались и остальные, только Эйрик с детьми еще был здесь. Силверволл утих, принялся за обычные зимние дела: женщины сели за пряжу, мужчины разошлись по лесу проверять куньи ловушки. А Хельга ощутила растерянность. За два года она отвыкла от простой домашней жизни и теперь не находила себе места. Она то садилась прясть, то бралась шить, но мысль ее как будто искала впереди какой-то новой задачи, нового рубежа – и не находила. Мысли и разговоры ее родичей-мужчин вращались вокруг грядущей войны с Ингваром, но вот об этом Хельге совсем не хотелось думать.

– Удивительное дело! Хельга! – так приветствовал ее однажды в полдень дядя Вигнир. – Четвертый день пошел, как уехал наш молодой друг, а ты все еще здесь! В каком же из погостов он томится в ожидании? Арни, ты уж слишком крепко сторожишь твою дочь, мог бы и отвернуться ненадолго!

– Да я вовсе ее не сторожу! – Арнор не совсем понял брата. – Она, Юмолан тау[30], довольно умна, чтобы последить сама за собой!

– Не шути так, Виги! – сказала Снефрид. – В такие юные годы думать не только о себе – это подвиг, достойный восхищения, а не насмешек.

– Я и восхищаюсь! Кстати, я пришел сказать, что на свободное место уже явился другой ее жених.

– Что? – Все в избе повернулись к нему.

– Там приехал Несвет сын Олава со своим сынком. Куда их проводить – в гостевой дом к Эйрику или сюда к вам? Здесь, пожалуй, тесновато стало. – Виги подмигнул Хедину.

Хельга выпрямилась и сглотнула. Ее пробрало холодом, она безотчетно старалась отодвинуть острую тревогу, но не находила способа это сделать.

Несвет приехал! И с сыном! Для чего? Она взглянула на Хедина: брат смотрел на нее с таким же потерянным видом. Довольные, что избавились от преследования, оставив Несвета позади, ощущая себя в полной безопасности родного дома, они как-то упустили из виду, что ему-то ничто не помешает последовать за ними – пусть и с некоторой задержкой.

– Давай, я выйду! – Арнор встал и направился к куче шуб и кожухов у двери. – Отведу его к Эйрику, да, Снеф?

На миг Хельга ощутила облегчение. Но понимала, что чуть раньше или чуть позже, а именно еще до вечера, встречи с Несветом и Видимиром ей не миновать. И она уже дома, отсюда бежать больше некуда.

– Отец, подожди! – окликнул Хедин Арнора, надевавшего кожух. – Я вам не сказал…

Он взглядом успокоил Хельгу и продолжал:

– Несвет был недоволен… то есть считал, что я… должен перед ним ответить за похищение его племянницы…

– Какой? – не понял Арнор.

– Да этой! Мать Эльвёр – Ульвхильд дочь Олава. Они с Несветом – сводные брат и сестра. Эльвёр ему – племянница по сестре. Сестричада, – по-славянски добавил Хедин. – Несвет считал, что он, как родич, должен помешать ее бегству из дома…

– И что?

– Я его убедил… что это не его дело.

– Теперь это уж точно не его дело! – заметил Вигнир. – Мы ведь отослали вено с молодым Логи. Надеюсь, Несвет не счел себя вправе все это присвоить!

– Надеюсь. Но ты, ати[31], должен знать – он может… выразить недовольство…

– Да пошел он в Хель со своим недовольством! У девушки есть родители, и ее сводный дядя может не беспокоиться, пока его не попросили.

Большой гостевой дом Силверволла строился как погост и предназначался для постоя большой дружины сборщиков дани. Разместить в нем можно было человек двести, а с Эйриком сейчас оставалось не более двух десятков, так что Несвет устроился с удобством.

– Ты опоздал на свадьбу! – насмешливо приветствовал его Эйрик. – Все пиво уже выпили. Разве тебя не приглашали? Да ты все знал – ведь Хедин с невестой ехал через твой волок. Что же ты сразу с ними не приехал?

– Хм, да, я знал. – Вопреки обычной его уверенности, Несвет выглядел несколько смущенным, стирая иней с бороды. – Я видел их. Они ночевали у меня… один раз. Я хотел бы… повидаться с детьми Арнора.

– Если ты о том, что моя новая невестка – твоя племянница, то я уже отослал вено и подарки ее отцу, – сказал Арнор. – Ты должен был встретить молодого Логи по пути.

– Я его встретил. Так он… ты не отдаешь за него твою дочь?

– Мы сейчас не можем заводить связи с родичами Ингвара, если они не дают клятву не участвовать в его войне против нас.

– Это разумно… да.

– Несвет, ты здоров ли?

И Арнор, и Эйрик видели, что Несвет держится странно: неуверенно, тревожно, то и дело озирается, будто не очень понимает, где находится и чего ждать. В глаза бросался его болезненный вид.

– Я здоров… хотя не совсем. Несколько дней назад… в те самые дни… у меня случилось… у меня и моего сына… Несколько дней выпали у меня из памяти. Я помню, как твой сын с сестрой и этой девушкой приехали ко мне в Видимирь. Помню, как ночевали, как я разговаривал с вашими людьми о той девушке – верно ли, что это дочь Хакона ладожского. Но как они уехали – я не помню.

– Так сильно напился на радостях? – хмыкнул Эйрик.

– Я не пил. Ну, не больше обычного.

– А ты? – Удивленный Арнор взглянул на Видимира. – Что-то помнишь? Что было с твоим отцом?

– Я был на лову в тот день, когда они приехали. И я… не помню, как я оттуда вернулся. Я их не видел. Мне кажется, что я видел Хельгу… в лесу, когда возвращался. Но помню это как во сне… А потом – я дома, а ее нет, и все говорят, что они уехали три дня назад.

– Выходит, какие-то ёлсы украли у вас память? – спросил Эйрик.

– Да, – подтвердил Несвет. – Именно так. Но эти ёлсы кое-что оставили взамен.

– Что же?

– Две белые волчьи шкуры. И моя жена говорит… что эти три дня… мы с сыном оба имели облик белых псов.

После этого признания в большом гостевом доме некоторое время стояла тишина, только трещали поленья в очаге.

– Это что… – наконец вымолвил Арнор, – ты сейчас сказал… что вы оборотни, ёлс твою овду?

– Не хочу пугать вас, – объявил Арнор, вернувшись в собственный дом, – но к нам в гости пожаловали два оборотня. Сейчас пошли в баню – смывать запах псины, – а потом придут сюда.

– Кого ты здесь хочешь этим напугать? – хмыкнула Снефрид. – Ты сам ведешь свой род от оборотня. Да и ваш дядя Эйрик… Не знаю, занимается ли он этим сейчас, а в молодости он умел перекидываться в медведя.

– Тут у нас два зверя поменьше – два белых пса. В доказательство привезли две шкуры. Я посмотрел – хорошие шкуры, волчьи, белые, а ворс – будто у ледового медведя. Кроме как от колдовства, в наших краях таких не достать. Говорят, это с ними случилось примерно в то время, когда вы, Хедин, у них гостили. Вы что-то такое замечали?

– Мы – нет… – начал Хедин, но осекся: лгать отцу он не мог. – Я видел… одного белого пса у крыльца, когда мы уезжали. Но я не знаю, что это был за пес и откуда взялся.

– А кого-то из них ты при этом видел – в человеческом облике?

– Несвета видел. Видимир был на лову – он так сказал.

– То есть ты видел одного человека и одного пса? – уточнил Вигнир.

– Да.

Хельга могла только радоваться, что отец и дядя расспрашивают Хедина – от мужчины они ждали больше толка, но Хедин знал так мало, что мог отвечать честно – ну, почти. Но что сказать ей, если ее спросят? Или прикинуться, будто она вовсе ничего не знает?

Вот гости явились – порозовевшие после бани, источающие запах распаренной сухой листвы, но не вернувшие обычную уверенность. За Несветом челядин нес огромный белый сверток, в котором Хельга мгновенно узнала те две шкуры. Снефрид вышла встретить гостей с рогом пива – как-никак, Несвет был сыном конунга и его род требовал уважительного обращения. Эйрик с двумя младшими сыновьями, Сигурдом и Бьёрном, тоже сидел тут, с любопытством ожидая разрешения загадочного случая.

Хельга забилась в дальний угол и села на ларь. Ей очень хотелось спрятаться, уйти в кудо, вовсе не попадаться на глаза Несвету и его сыну – но разве она стала бы так делать, будь ее совесть чиста? Они наверняка спросят о ней, так лучше видеть все с самого начала. Встав при появлении гостей, она молча им поклонилась; и Несвет, и Видимир переменились в лице при виде ее, но если во взгляде Несвета мелькнула тревога, то в глазах Видимира снова вспыхнула радость. Точно как на лесной тропе…

Несвета усадили к столу, а Видимир, немного помедлив, подошел к Хельге.

– Можно мне сесть возле тебя?

– Садись. – Хельга подвинулась. – Рада видеть тебя… в добром здравии, – выдавила она, не в силах сказать просто «рада видеть тебя».

Знают могучие асы – она вовсе не рада! Ну, может быть, тому, что он благополучно опять стал человеком и ему не бегать из-за нее всю жизнь на четырех лапах. Короткую собачью жизнь…

Сидя рядом на ларе, они оба развернулись друг к другу. Разглядывая лицо Видимира, Хельга еще раз убедилась: это совсем другой человек, не тот, к которому она привыкла с детства – совсем взрослый, а к тому же полный непривычного смущения. Он смотрел на нее горящими глазами: даже скромно одетая, она казалась редкой драгоценностью.

– Ты мне не померещилась, – тихо сказал Видимир. – Ты была такая же, когда я в лесу тебя встретил. Но больше ничего не помню. Куда ты делась? И куда, – его взгляд упал на ее ожерелье, где сейчас оставались только три «глаза Одина» – белый, красновато-бурый и в середине янтарный, – делся голубой камень?

– Тише! – Хельга указала ему на старших.

– Расскажи-ка нам все с начала, – предложил Эйрик Несвету. – Тут есть кое-какие мудрые люди… которые кое-что понимают в оборотничестве. Может, мы и разберемся в этом деле.

– У нас гостили по пути твои дети, Арнор, – начал Несвет, глядя то на Хедина, то на Хельгу. – Мы хорошо их приняли… Потом… твой сын собрался уезжать… а девушка решила задержаться… подождать моего сына.

– Вот как! – воскликнул Арнор и посмотрел на Хельгу. – Задержаться? Хедин, с чего это ты решил бросить сестру в чужом доме?

– Мой сын тогда был на лову. Твоя дочь привела белого пса – сказала, это ее пес. Она сидела на белой шкуре, вот на этой. – Несвет показал на шкуру, которую его челядин развернул на лавке. – А потом… я больше ничего не помню. Моя жена сказала… что… твоя дочь набросила на меня эту шкуру… и я стал псом.

Несвету стоило немалого труда выжать из Творены это признание: она хорошо понимала его опасность для себя.

– Это сказала твоя жена? – подхватил Эйрик. – Сдается мне, она-то и виновата!

– Многие жены – колдуньи, это известно! – поддержал Вигнир. – И легко свалить вину на отсутствующих.

– Я тоже так подумал. Пригрозил прогнать ее обратно к родным, если она во всем не сознается, тогда она и сказала… Поклялась своим чадом…

– А где в это время была твоя мать? – спросила Снефрид.

– Моя мать? – Несвет опешил от неожиданности этого вопроса. – У себя дома, в Ратолюбовом гнезде… Откуда мне знать? И почему ты о ней спрашиваешь?

– Знаешь ли ты, Несвет, что твоя прабабка была сильной колдуньей? Из тех, кого называют «знающими»? Шепталкой, – по-славянски добавила Снефрид.

Несвет промолчал, переменившись в лице. Что-то подобное про бабу Звяглю он слышал еще в раннем детстве, но подробностей не знал.

– Когда твоя мать, Тихонрава, покинула Олава, ее бабка наложила на него заклятье, – продолжала Снефрид. – Более прямо сказать, навела порчу, и из-за этого у него умерли трое сыновей.

В избе охнули: наведение подобной порчи – страшное зло, за которое не только виновную убьют, но и селение сожгут.

– Не может этого быть! – Несвет в гневе прихлопнул ладонью по столу. – Клевета!

– Какая же клевета, когда твоя мать сама призналась!

– Не могла она в таком признаться!

– Я это слышала своими ушами. И ты тоже. Ты был при этом. Тебе было восемь или девять лет, но я видела тебя. Ты лежал на полатях и сам слышал весь разговор. При этом еще был воевода Свенельд и какой-то мужчина, тамошний старейшина, Меледа, кажется, его звали. Твоя мать согласилась научить нас, как снять порчу, во обмен на то, что Олав признает тебя своим наследником. Когда уничтожили подклад[32], у Сванхейд вслед за этим родился Ингвар. Я все отлично помню. Олав еще очень мягко обошелся с вами – ведь твоя прабабка была виновна в смерти троих его сыновей и не понесла никакого наказания! И как знать – может, вас догнало проклятье за ее вину? Ведь когда человек навлекает зло на других, он не остается невредим и сам!

Несвет задумался, на лице его словно проступила тень. Он не мог отрицать дел своей прабабки, которым имелись живые свидетели, но что-то не вязалось…

– Но почему… это случилось… когда у нас в доме были твои дети, хозяйка?

– Почему? Какой повод ты дал колдовству проявиться?

– Я не давал! Твоя дочь сказала, что выйдет за моего сына, если ты согласишься, Арнор! Она сама так сказала и поклялась Одином!

Хельга сидела, уронив руки, застыв и ни на кого не глядя.

Все в избе, потрясенные, смотрели на нее.

– Хельга! – окликнул ее отец.

С огромным трудом она подняла на него глаза.

– Это правда?

– Не может быть, – пробормотал Вигнир.

– Она поклялась вот этими камнями! – Несвет указал на ожерелье Хельги.

Хельга прижала ладонь к ожерелью, будто стараясь его спрятать…

Что-то хрустнуло и упало ей на колени. Она опустила взгляд – белый камешек, чуть продолговатый, разломился пополам.

Ахнула Снефрид. Хельга, не веря глазам, взяла обломок.

«Я все вижу»…

Его охватил ледяной холод. Мелькнула перед глазами белая шкура…

Она не может взять назад обещание, данное именем Одина. Всеотец послал слишком ясный знак, что не потерпит этого.

– Я сказала… – пробормотала она, – если его сын… вернется с лова и скажет, что хочет жениться… тогда…

– Я хочу! – Видимир встал и взял безвольную руку Хельги. – Я готов хоть сегодня! Да будет мне Перун свидетель!

– Но ты не вернулся с лова… – прошептала Хельга, отнимая руку.

– Вот он я – вернулся! Теперь дело за тобой, Арнор.

– Думай сам, Арни, – с сомнением сказал Эйрик, – но я поостерегся бы выдавать дочь за человека… который может взять и превратиться в пса!

– В самое неподходящее время… – прошептал Виги-младший и подмигнул Сигурду.

– Опасно брать в семью женщину, которая садится на шкуры и превращает людей в псов! – возразил Несвет. – Которая дает обещания, не хочет их исполнять и прибегает к чарам, чтобы увильнуть!

– Не перекладывай вину на мою сестру! – Хедин встал, не в силах больше молчать. – С вами обошлись еще мягко – за то, что ты лишил свободы наших людей и покушался лишить нас, можно было ответить и посильнее!

– Кто кого лишил свободы? – Арнор переменился в лице и вонзил в Несвета пристальный взгляд. – Ты лишил свободы м-моих детей? М-матерь Могильная, д-да кто же ты, как не…

– Тише, брат, тише! Он у нас в доме, мы не должны его оскорблять! Сейчас он сам нам все расскажет по порядку. Расскажешь, Несвет?

Шум в избе взвился, как ураган, все заговорили разом, но Хельга не разбирала ни слова. Одна мысль всплыла у нее в голове сквозь ощущение, что она со свистом летит в холодную пропасть.

Какое счастье, что Логи уже уехал и ничего этого не видит…

– Я не учила тебя превращать людей в псов. И едва ли это сделала госпожа Сванхейд. Я вижу только один путь… Ты призывала его? Того, который… живет на высоких ветрах?

– Да. – Хельга кивнула, не отнимая пальцев от опущенных век. – Только это был не ворон.

– А кто?

– Ульв Белый. Известно тебе это имя?

– Да. Я встречалась с ними со всеми… четырьмя.

Снефрид осознала, что происходит: она обсуждает со своей младшей дочерью жителей Асгарда, как с той, кто знает об этом столько же, сколько она. Арнор велел ей поговорить с дочерью наедине и выспросить все, что касается ее ответа на сватовство Видимира: насколько добровольно она дала ему слово, желает ли она этого брака, или обещание у нее вытянули силой? Но сама Снефрид больше хотела расспросить о другом. Она-то понимала, что в деле внезапного превращения Несвета с сыном в двух белых псов Хельга может быть не так невинна, как думает ее отец.

– Это его шкура?

– Да. Он дал мне эти шкуры и научил надевать их на людей.

– Чему еще он тебя научил? – с дрожью спросила Снефрид.

– Больше ничему. Я видела его только два… только три раза. Но если бы не он, наши дела были бы куда хуже нынешнего.

– И ты взаправду пообещала выйти за Видимира?

– Я знала, что Видимир в это время носит облик белого пса. Он не мог сказать, что хочет на мне жениться.

– Но теперь может. Я видела, как сломался «ведьмин камень». Со Всеотцом шутить нельзя. Он ловок в обмане, но обмануть себя не позволит. Из-за него погиб Ульвар, мой первый муж. Потому что Один никогда не проигрывает. Ты можешь обойти все преграды, но последний ход он всегда оставит за собой. Если теперь ты возьмешь слово назад… Я не знаю, как он пожелает тебя наказать, но даже все четверо альвов не смогут противиться его воле.

– Но я поставила условие, что должны согласиться отец и дядя Эйрик.

– Несвет – человек знатный и влиятельный у словен междуречья. Он может собрать дружину и запереть волок – как с запада, так и с востока. Тот, на чьей стороне он будет, получит преимущество в войне. Не знаю, насколько его хватит, но он – ворота между нами и Хольмгардом. Окажутся эти ворота в нужный день закрыты или открыты – это многое решит. И если ты дала согласие, ты не должна рассчитывать на то, что отец запретит этот брак. Имя Всеотца – не игрушка. Ты уже взрослая женщина и должна это понимать.

Хельга молча кивнула. Она это понимала. Можно попытаться увильнуть, обойти собственное слово – однажды она это сделала, когда якобы ждала ответа от бессловесного пса. Несвет забыл, как бегал псом, но помнит, что было перед этим. Он – свидетель ее согласия. И Хедин тоже.

– Это он вас напугать хотел, – говорил Эйрик, когда Несвет с сыном отправились в гостевой дом, оставив хозяйскую семью обсуждать дело. – Показать, что в войне с Ингваром выбирает сторону: или нас, или его. Но Ингвару он брат. Чтобы привлечь его на нашу сторону, надо что-то сделать…

– Стать тоже ему родней, – добавил Вигнир. – И не так, как Хедин. Надо что-то дать, а не взять.

– Тогда он, самое меньшее, не станет поддерживать никого! – продолжал Эйрик, кивнув. – И Ингвар его не вынудит воевать против свойственников.

– То же самое было бы с Логи, – печально заметила Снефрид.

– Логи – живущий при матери младший сын, у него нет своей дружины, и он не сможет ее собрать без согласия брата и матери. Сванхейд не допустит вражды между двумя ее сыновьями, тем более из-за женщины. А Несвет ни у кого не обязан спрашивать позволения – даже у своей матери, если эта старая кочерыжка еще жива.

– Мы можем взять с него клятву поддерживать нас, – предложил Вигнир. – И на этом условии дать согласие.

– Это было бы наилучшим решением, – согласился Эйрик. – Арни, что ты скажешь?

– Скажи что-нибудь, – попросил старшего брата Вигнир.

– Я с вами согласен, – с сомнением ответил Арнор. – Но стоит ли такой союзник…

– Как враг он определенно будет кое-чего стоить.

– Хельга! – Арнор посмотрел на дочь. – Ты все слышала.

– Ты можешь послужить ключом к этим воротам, который будет открыть их и закрывать, когда это нужно нам… – подхватила Снефрид.

– Тем более эта парочка будет вилять перед тобой хвостом, чтобы снова не встать на четыре лапы! – засмеялся Вигнир.

– Если ты будешь жить в Видимире, то хотя бы на одного человека там мы сможем положиться!

– Но не думай, что я тебя принуждаю! – добавил Арнор. – Если у тебя так уж не лежит сердце к этому мужу, можно попробовать принести Одину обильные жертвы и выкупить это слово…

– А «ведьминых камней» мы тебе еще найдем, – тихо сказал Сигурд и улыбнулся.

– Я дала слово именем Одина и не возьму его назад, – с твердостью сказала Хельга. – Пусть уж лучше Всеотец подшутит надо мной, чем я буду пытаться шутить с ним. Раз уж я не могу… Раз уж я никого не люблю, так лучше я принесу пользу нашему роду и… верну богам ту удачу, которую ты взял взаймы, Хедин, когда увез Эльвёр.

– А если они посмеют тебя обидеть… – с вызывающим видом начал Виги-младший, и все три других брата согласно закивали.

– Не посмеют. Пока я соблюдаю уговор с Всеотцом, он меня не оставит.

Гонец прибыл вечером, когда в старой Олеговой гриднице почти все затихло. Давно погасли светильники на столах, горел огонь в очагах, дым уходил под кровлю, с помостов доносилось похрапывание спящих гридей. Служанки ушли в девичью избу – им вставать раньше всех, задолго до рассвета: доить коров и коз, печь хлеб, варить кашу. Княгиня Эльга давно отослала спать своего единственного сына, Святослава – ему с осени пошел седьмой год – и сама собиралась уйти в избу: ей ведь вставать вместе со служанками. Но медлила: то, что Ингвар и Мистина зимой оба дома, до сих пор казалось ей удивительным и создавало такое радостное чувство, что жаль было с ним расставаться. Они и еще двое, Гримкель и Хрольв, из числа самых давних оружников Ингвара, выросших вместе с ним, сидели возле очага, неспешно допивая вечернее пиво.

Если подумать, и не упомнишь, когда такое было – чтобы князь проводил зиму дома. Даже в первые ее зимы в Киеве – после того как она приехала сюда семь лет назад из-под Пскова – обычно зимой их не бывало здесь. То Ингвара, то Мистины, а то обоих сразу. Сбор дани, походы и разные дела гнали их в дорогу всякий раз, как только встанут реки. Эльга смирилась, что так будет всегда. Кто же будет собирать дань, кроме князя? Уступивший эту обязанность другому вскоре потеряет и престол – тому пример ее племянник, Олег-младший, их с Ингваром предшественник на киевском столе.

Но в эту зиму Ингвару не надо было идти в полюдье. Дани не будет: вместо дани он разместил на постой по волостям варягов, которых решили придержать до будущего лета, до возвращения посольства во главе с Ивором от греков. Несмотря на уверения Романа цесаря в вечной любви, Ингвар не считал дело законченным, пока ему не привезут харатью, подписанную Романом и его соправителями, скрепленную клятвами в присутствии русских послов в храмине Большого Дворца. Этой зимой Ингвар побывал только в гощении – поляне считались его «родным» племенем, вернее, он занимал у них место «своего» князя, и совершить объезд полянских городков над Днепром должен был не столько ради сборов, сколько ради благополучия земли на предстоящий год. Все его сборы с полян заключались в том, что в каждом городке он приносил жертвы в местном святилище, после чего устраивался пир со старейшинами родов, а каждая молодуха, вышедшая замуж в последний год, подносила князю кусок льна на сорочку (это полотно шло на одежду ближней дружины). При молодом князе это дарение сопровождалось множеством шуток о том, вместо чего подносится полотно и каким образом «при старых князьях» ежегодно закреплялось родство владыки с его землей. Но гощение много времени не отнимало – сама по себе земля Полянская сильно уступала тем просторам, которые оказались во власти ее князя.

Отворилась дверь в дальнем конце длинной гридницы – так далеко, что морозное дуновение со двора не достало до скамей перед очагом. Эльга не обратила бы внимания – мало ли кому надо выйти или войти, – но заметила, как Мистина поднял голову, как заострился его взгляд. Тогда она тоже повернулась – к ним шли двое оружников, оба засыпанные снегом. Первый – Оддгейр, десятский гридей. Второго она не узнала, даже когда он скинул на затылок худ и снял покрытую снегом шапку. Черные волосы, молодое скуластое лицо…

– Княже! – Оддгейр остановился перед Ингваром и Мистиной, поднявшими головы к нему. – Кари Щепка из Вышгорода человека прислал. Вести важные.

– Будь жив, княже, и вы, воеводы! – Гонец поклонился, и князь кивком велел ему говорить. – К нам от Мирогостя из Троеславля человек прискакал, а к нему Ведослав из Любеча прислал. Говорит, варяги, что по Сожу стояли, мятеж подняли, с места снялись и сюда, на Киев, идут.

– Что-о?

Ингвар, Мистина и двое других – Гримкель Секира и Хрольв, – разом встали на ноги.

– Кто там? – спросил Мистина.

– Много их? – одновременно спросил Ингвар.

– Видел их Ведослав. Говорит, с полтысячи будет. Пять-шесть сотен. Главные там – Эскиль Тень, Хамаль Берег, Гримар Мороз.

– Когда Ведослав их видел?

– Нынче в полдень. Сразу в Троеславль человека отправил, а оттуда – к нам.

– Молодцы! – Мистина хлопнул гонца по плечу. – И ты молодец, Войня.

От Любеча до Киева было пять пеших дневных переходов, но три конных гонца, сменяя друг друга, одолели их за неполный день.

– Чего они хотят, Ведослав знает? – спросил Гримкель.

– Он с ними говорил. – Войня, польщенный тем, что первый княжеский воевода помнит его имя – имя одного из семи сотен «большой дружины», – смущенно взглянул на князя. – Что, мол… недовольны варяги… корма мало… И в Царьград их не отпускают, а они хотят, чтобы как при Олеге, по своей воле…

– С зимней скуки, что ли, вздурились? – нахмурился Грикель Секира.

– Ну что, я – в Вышгород? – Мистина взглянул на Ингвара.

– Надо к Тормару посылать, да? – спросил Хрольв.

– Посылай. А ты, – Ингвар повернулся к Гримкелю, – своих поднимешь завтра до свету, я сам пойду.

– Княже! – Мистина мягко положил руку ему на плечо. – Неуместно тебе бегать навстречу всякому клюю пернатому. Давай я поеду.

– Неуместно? – Ингвар злобно сдвинул брови. – А им на меня хвосты подымать – уместно, жма!

Внезапный мятеж варягов-наемников разозлил его тем сильнее, что этой зимой он рассчитывал на редкий в его жизни покой. Осознание того, что произошло и к чему может привести, все сильнее разжигало его гнев, на лице проступило выражение свирепости.

– Ты – князь, – убедительно напомнил Мистина побратиму, который вечно об этом забывал. – Твое место – вот здесь. – Он кивнул на утонувший во тьме резной престол с двойным сидением. – Кто они такие, Эскиль с Хамалем, чтобы сам князь русский им навстречу бегал? Чтобы лихих людишек унимать, у тебя дружина есть. Так что ты оставайся, храни покой в городе. А я поеду.

– Прямо сейчас? – подала голос Эльга.

– К утру буду в Вышгороде. Они… В полдень были у Любеча, то есть… – Мистина быстро загнул два-три пальца, по памяти считая переходы, – только завтра к ночи будут у Троеславля.

– А к чему такая спешка – разве вышгородцы ненадежны?

В Вышгороде Эльга прожила два года – в то время как в Киеве сидел Ингвар с Огняной-Марией, и до сих пор считала этот городок своим.

– Нет, но они уже весь день знают о мятеже. Чем быстрее они меня увидят, тем быстрее успокоятся.

«Большая дружина» сейчас насчитывала семь сотен человек, еще не восстановив свою численность после больших потерь первого похода на греков. В Киеве при князе была только полусотня гридей-телохранителей, а «большая дружина», разделенная на две части, стояла в Вышгороде и Витичеве, выше и ниже Киева, примерно в переходе по реке. Ивор, в последние годы бывший вышгородским воеводой, еще летом уехал вместе с греками в Царьград, возглавляя ответное посольство. Этой зимой его замещал Кари Щепка – человек опытный и надежный, сын одного из соратников Олега Вещего, – но непривычный к такой высокой должности, и вышгородские оружники его знали плохо. При угрозе мятежа там требовалась более надежная рука, и столь быстрое появление среди вышгородцев самого Мистины Свенельдича покажется им сродни чуду.

– Какой срам – мы не можем удержать в узде своих же наемников! – в негодовании воскликнула Эльга. – Если узнают греки – все труды пойдут прахом! Изменили как раз те люди, которые принесли нам победу! Мы им столько чести воздавали, столько наград раздали – а им все мало? Они решили, что теперь вся земля Русская им принадлежит?

– Я им, жма, покажу, что кому принадлежит! Я – князь, а они – за серебро служат, сброд без роду-племени! По торгам набраны, а думают указывать мне? Упырям в болоте будут указывать!

– Роман решит, что если даже на этих людей мы не можем положиться, у нас вовсе нет сил и вся Русская земля вот-вот рухнет! Но если ты, Свенельдич, их перебьешь, Роман подумает, что больше за нас воевать некому и бери нас голыми руками!

– Так что же теперь – отпустить их? – возмущенно бросил Ингвар. – Может, по гривне золотой еще выдать?

– Если отпустить – все дружины, и варяги, и русы, и славяне, решат, что можно восставать и требовать от князя всего, чего им угодно, и плевать на свои клятвы! И нам не нужно побоище прямо возле Киева! Как знать, во что это выльется? Что скажут поляне – скажут, князь привел сюда варягов, но не может удержать их в узде, и они разоряют земли, которые должны защищать! Мы опять будем перед всеми виноваты!

– Княгиня, успокойся. – Мистина стоял между пылающими возмущением князем и княгиней, будто скала в бурных волнах. – Если завтра пойдут слухи – а они наверняка пойдут, – вы должны всем киянам показать спокойствие и уверенность. Я все улажу. Греки ни о чем не узнают, обещаю.

– Если утром выйдешь из Вышгорода, то можешь первым дойти до Добромышля, – сказал Гримкель.

– Я не пойду им навстречу. – Мистина мотнул головой. – Была охота людей трудить. Варягам есть что нам сказать – пусть сами и идут. Пока дойдут, через пять переходов по снегу у них пыл-то поугаснет. А мы их в Вышгороде, в тепле подождем. Тогда и поговорим. К утру наш человек будет в Витичеве у Тормара. Если они утром выйдут… через день будут здесь. Да, и пусть Айрам со своими придет. Ты, княже, завтра собери здешних, кого сможешь, и мне вслед отправь. А я там посмотрю, как пойдет.

– Как пойдет? Чтобы все они в Хель пошли! – сердито бросил Ингвар. – Слышишь? Если не сдадутся сразу, перебей их всех до одного! Они мне на оружии клялись! Права была Эльга – надо было их еще осенью прочь отослать. Мне здесь, посреди Руси, лихих людей не надо! Кто не мой человек – тот мертвый. Все.

– Мы им не спустим, ты не беспокойся. Сейчас вернусь.

Мистина пошел к выходу, кивком позвав за собой гонца. Не суетясь, он двигался спокойно, как всегда, давая понять просыпающимся от шума гридям: волноваться не о чем, все в наших руках. На ходу он сделал несколько легких знаков своим телохранителям, и они живо разошлись: двое поехали на Свенельдов двор, за собственными оружниками Мистины, двое остались при нем.

Ута даже не увидит мужа перед отъездом, подумала Эльга. Ратияр и Кручина передадут ей, чтобы быстро приготовила ему дорожную одежду и прочие пожитки, а сами соберут его оружие и доспех. На княжий двор старший киевский воевода являлся только со скрамасаксом у пояса, что здесь еще нужно? Помогите боги, чтобы оружие ему не пригодилось. Может быть, там какая-то глупость, и все дело получится уладить мирно. И к этому Мистина, умный и хладнокровный, пригоден гораздо более, чем сам князь.

Дожидаясь своих людей, Мистина обсуждал с Ингваром и воеводами предстоящее дело. Эльга молча слушала. Мистина тихо втолковывал что-то своему побратиму-князю; судя по выражению лиц, Ингвар сначала упрямился, потом стал уступать. Но Мистина говорил так тихо, что Эльга не разбирала слов.

Когда все было готово, – вещи доставлены, гонцы разосланы, – Мистина, уже переодетый в некрашеный дорожный кафтан поверх серой шерстяной рубахи, подошел к Эльге попрощаться.

– Постарайся, чтобы он не ехал за мной, пока я сам не позову, – прошептал он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее на правах зятя. – А то дров наломает сгоряча.

– Да будет с тобой удача! – шепнула Эльга, касаясь губами его шероховатой щеки.

Многое она отдала бы, чтобы продлить эти мгновения, пока ощущала на своем лице тепло его лица, его дыхания, его запах…

Прежде чем отойти, Мистина быстро подмигнул Эльге – не меняя каменного выражения лица. Только этим и намекнул, как не хочется ему, вместо того чтобы отправиться в теплую постель у себя дома, садиться в седло и мчаться сквозь зимнюю ночь по заснеженному руслу Днепра на север. Старшему киевскому воеводе было двадцать шесть лет – казалось, силы его, победителя Греческого царства, не имеют предела.

Он уже ушел, но Эльга все ощущала щекой прикосновение его щеки.

Заскрипела дверь, в душноватом тепле избы повеяло морозной свежестью со двора.

– А я что говорил! Они Добромышль заняли!

Согнувшись в низком дверном проеме, в княжью избу вошел Кари Щепка – рослый, худой. Морщины на загорелом лице придавали ему сходство с тонкой сосной в трещинах коры.

Мистина лежал, вытянувшись во весь свой немалый рост – три локтя да две пяди – на медвежине, покрывавшей постель.

– Заняли? – Мистина сел. – Мирно заняли? Людей побили?

– Драки не было, Крепимир их так впустил. Да и куда ему было деваться, дружины-то нет. Засядут теперь в городце, поди-ка вытащи их оттуда!

Зима, обещавшая быть спокойной и скучной, принесла мятеж варягов. Храбрости Кари было не занимать, но он больше привык исполнять чужие решения, чем принимать свои, поэтому очень обрадовался быстрому появлению Мистины в Вышгороде. Однако приказа немедленно выступать навстречу мятежникам Мистина не привез; дружина оставалась на месте, лишь упражнялась усерднее обычного.

– А зачем их тащить? – Мистина спустил ноги на пол и пригладил волосы. – Поедят они в Добромышле всех коров, а дальше что? Это мы теперь их там запрем, вот они и у нас в руках.

Чего-то подобного он и ожидал: ясно было, что мятежные варяги, утомленные зимним переходом от Сожа, постараются занять какой-то из городков к северу от Вышгорода, закрепиться там и отдохнуть. Любеч или Вышгород – сильные крепости с дружиной – им были не по зубам, но не составляло труда попасть в Троеслав или Добромышль, родовые городцы, защищенные лишь невысоким валом, где никакой дружины, кроме собственных жителей, не имелось. Мистина не видел смысла утомлять своих людей переходом по заснеженному руслу Днепра: варяги неизбежно придут к нему сами, и даже если пограбят несколько селений вдоль своего пути, беда невелика. Но они не глупы и понимают: если прольют кровь, то и самим пощады не видать. Эскиля, Хамаля и Гримара Мистина знал уже года три: это не глупцы, они не станут губить возможности для мирного исхода дела.

Вынужденное бездействие и самому Мистине давалось нелегко. Вышгород значил для него больше, чем просто Олегова крепость выше по Днепру. Оставив Эльгу в Киеве, в Вышгороде он оказался не дальше от нее, а ближе. В этой самой избе два года назад… Здесь она жила, когда, оскорбленная новой женитьбой Ингвара, порвала с мужем и покинула Киев. Сюда он, Мистина, приехал, уже под первым снегом, когда его перестали ждать. И здесь он добился того, о чем мечтал пять лет перед этим. Любовь Эльги упала ему в руки, как созревшее яблоко, которому собственная сладость не дает больше держаться на ветке.

С тех дней изба изменилась – Эльга увезла отсюда все свои пожитки, покрывала, занавеси, ларцы и ларчики. Весной, когда войско уходило на Дунай, Эльга перебралась в Киев и больше сюда не возвращалась. Только Ингвар останавливался здесь, если приезжал в Вышгород или направлялся куда-то мимо него. Но каждое бревно здесь напоминало Мистине о прошлом – о той поре, когда он был счастлив, и Эльга была счастлива, несмотря на все сложности этих двух лет между походами на юг и неопределенности будущего. Невозможно было спать на этой самой лежанке, которую он когда-то впервые разделил с ней, и не вспоминать. Заново перебирая в памяти все события этих двух лет – крупные, что свершались у всех на глазах, и те, о каких знали только он сам и Эльга, – Мистина снова убеждался, что поступил правильно. Да, он мог бы объявить Эльгу своей женой, а себя – князем киевским. И дружина, и даже кияне его поддержали бы – носительницей власти над Русской землей в глазах народа была Эльга, а он показал себя самым достойным ее. Но, как ни влекли его возможность обладать и Эльгой, и властью, и Русью, хватало ума понять – в тот день, когда он объявил бы себя их обладателем, все только началось бы. Ингвар не смирится – не такой он человек. Русская земля от Варяжского моря до Греческого оказалась бы вновь разорвана, они с Ингваром много лет воевали бы между собой, а потом любой сосед легко одолел бы ослабленного победителя. Вот и все, чего они с Эльгой добились бы, пойди на поводу у страсти…

Среди тайных мечтаний о княгине Мистина не забывал о деле. Вчера прибыли две сотни оружников из Витичева, в том числе конная полусотня печенега Айрама – он остался у Ингвара на службе после совместного похода на Дунай. В первый же день, прибыв в Вышгород, Мистина отправил десяток на север, к Любечу: велел обойти лесами вдоль русла Днепра и передать боярину Ведославу приказ готовить дружину к делу. Ведослав был человеком опытным – он состоял под началом Мистины в походе по Вифинии, был в Гераклее. После всех сражений он привел назад в Любеч не более трети того отряда, что оттуда уходил, но привез добычу и за два прошедших года набрал новых отроков, в основном из полян и северян. Передовые разъезды ждали появления мятежных варягов, чтобы вовремя предупредить Мистину и Кари.

– Еще денек подождем. Если они прочно там засели – будем разговаривать. А если дальше пойдут – здесь и встретим… А знаешь что? – Передумав, Мистина встал на ноги. – Я сам вперед проедусь.

Эта изба и эта лежанка навевали ему мысли об Эльге, но Мистина понимал: ему нужно думать совсем о другом. Мятеж варягов дразнил его возможностью решить одно дело, к которому иначе подступиться было бы сложно, и Мистина снова и снова прикидывал, рассматривая его с разных сторон, правда ли здесь будет выигрыш и чем грозит неудача.

Это дело стоило обдумать с холодной головой, подальше от этой старой медвежины…

Обе стороны – княжьи воеводы в Вышгороде и мятежные варяги в Добромышле – на следующий день выслали дозорные разъезды навстречу друг другу. Примерно на полпути они и встретились на заснеженном русле Днепра, который зимой превращался в широкую дорогу. Те и другие держали луки наготове, но обошлось без стрельбы: две горсточки всадников заметили друг друга еще до того, как сошлись на перестрел, придержали коней и выждали.

Вышгородский разъезд в этот раз возглавлял Уномир по прозвищу Волот, десятский ближней дружины Мистины. Понимая, что столкновение произойдет вот-вот, Мистина предпочитал полагаться на своих собственных людей. Завидев впереди конных, Уномир поднял над головой левую руку, показывая, что хочет поговорить. И поехал вперед, шагом, велев своим людям оставаться на месте. Посреди Днепра, под снегом похожего на обширное поле, расчерченное следами санных полозьев, ног и копыт, он был прекрасно виден со всех сторон.

Ему навстречу направился другой всадник. Вдоль Днепра дул морозные ветер, оба прикрывали лицо краем худа, натянутого поверх шапки, так что видны были только глаза. Тем не менее они узнали друг друга: вторым был Сёльвар Бешеный, знакомый Уномиру со времен первого похода на греков.

– Ты, Сёльвар! – Так приветствовал его Уномир. Сам он был из полян, но за десять лет в дружине Мистины овладел русским языком и мог свободно объясняться с варягами. – Вот и снова свиделись. Не ждали мы вас так рано. Говорят, вы соскучились у сожан и сорвались с места, не дожидаясь весны. Вижу, это правда. Свенельдич ждет в Вышгороде и будет рад услышать, что у вас случилось.

– Что у нас случилось! – огрызнулся Сёльвар. – Нас законопатили, глядь, в какие-то дыры убогие! Живем впроголодь, будто какие-то рабы, глядь! Мы этого терпеть не будем! Это мы победили греков для Ингвара, а он теперь нас и кормить не желает! Мы с него спросим, глядь!

Мужчина на четвертом десятке, Сёльвар всю жизнь провел в военных походах под стягом того или другого вождя; обычно в лице его отражалась бесшабашная веселость, за которой угадывалась скрытая жестокость, широкая ухмылка показывала отсутствие двух верхних зубов, а от внешнего угла больших глаз расходились такие прямые, глубокие морщины, что напоминали отпечаток птичьей лапы с четырьмя пальцами.

– Поедешь со мной и передашь Свенельдичу, чего вы хотите? – Уномир показал плетью себе за спину.

– Как бы не так! Чтобы вы меня взяли за жабры?

– Свенельдич поручил мне дать вам слово, что тот, кто приедет для переговоров, невозбранно уйдет обратно.

– Нет, – с мрачной решимостью ответил Сёльвар. – Пусть он сам приезжает. Его мы не тронем. Он – достойный человек, его мы уважаем.

– Вот там чуть позади, – Уномир снова показал плетью себе за спину, – на восточном берегу есть весь. Дворов пять-шесть, леший знает, как зовется. Пусть кто-то от вас завтра в полдень приедет туда. Свенельдич тоже приедет. И вы все обсудите.

Сёльвар подумал, отыскивая подвох.

– Сколько человек с ним будет?

– Думаю, мы будем – наши два десятка. И от вас столько же.

– Поклянись, что он не задумал… чего-нибудь.

Уномир усмехнулся:

– Откуда мне знать его мысли? Но если боитесь, я до того останусь с вами.

– Проваливай! – Сёльвара задело слово «боитесь». – Я передам.

Уномир приветственно махнул рукой, развернулся и уехал к своим.

– И как он тебе показался? – спросил Мистина.

Уномир Волот сидел в княжьей избе Вышгорода, а слушали его сам воевода, Кари и их старшие оружники. Прозвище Уномир получил не за величину – роста он был среднего, внешней мощью тоже не поражал – обычный крепкий парень лет двадцати пяти. Карие глаза, густые черные ресницы, широкие черные брови, заметная горбинка на сломанном носу – почти примета отрока из дружины. Мистина ценил его за храбрость и здравый смысл, который сказывался в свободной уверенной речи.

– Вид не самый цветущий. Может, это от холода, но показался он мне бледным и не очень-то здоровым. Отощал, кашляет. Глаза воспаленные, вид… – Уномир слегка скривился, – затравленный.

– А ты говоришь! – Мистина взглянул на Кари. – Они уже дней семь, а то и десять, делали пешие переходы сквозь ветер в лицо. У них половина хворых должна быть.

– По глазам судить, они сильно озлоблены, – добавил Уномир. – Сёльвар так на меня зыркал, будто готов живым проглотить.

– Если на голод жалуются, так и с чего им быть здоровыми! – воскликнул Кари. – И добрыми… Не ездил бы ты к ним, Свенельдич! Пусть бы сюда присылали!

– Если я не поеду, они подумают, что я их боюсь. А я их не боюсь. Они же сюда не поедут как раз потому, что боятся. Меня.

Мистина слегка двинул бровью. Варяги, два года ходившие под его началом, знали: бояться его стоит.

За безымянной весью, назначенной местом встречи, с ночи наблюдали и с той, и с другой стороны. Мистина с двумя десятками своей ближней дружины приехал первым – со стягом и трубачом, и гудение рога разносило по заснеженным окрестным полям и рощам весть о прибытии старшего киевского воеводы. Посланцы наемников показались почти сразу после этого – видно, выжидали за рощей. С ними тоже было двадцать человек. Обе дружины расположились вокруг двора, избранного Мистиной для переговоров – самой большой избы, откуда хозяйское семейство на это время перешло к родичам, прихватив всех своих кур, ягнят и телят, чтобы не попались под ноги чужакам.

Мистина сидел у стола, так что взгляд вошедшего сразу падал на него. В хорошем кафтане с отделкой красно-зеленого шелка, с дорогим мечом-корлягом на плечевой перевязи, с тяжелыми витыми золотыми обручьями на обеих руках, Мстислав Свенельдич самим своим видом воплощал мощь Русской земли и ее князя. На синей шерсти кафтана ярко блестел пояс, два лета назад взятый как добыча у печенежского князя Едигара: ремень и несколько ременных же «хвостов» были плотно усажены серебряными позолоченными бляшками, отлитыми в виде человеческого лица или морды барса. Пока пояс носил Едигар, тот знаменовал высшую знатность его рода и высокую славу воина; оказавшись у Мистины, пояс стал служить знаком удачи, способной все это одолеть.

На лавке справа от него расположились Кари Щепка, Уномир Волот и второй десятский – Торгест Рыбак, а еще трое вышгородских сотских – Годорм Пепел, Стейнар Волна и Дьярви Колос. Между Мистиной и лавками стояли четверо его телохранителей – так, чтобы не заслонять людей, и казались неким молчаливым продолжением вождя, еще одним проявлением его собственной силы, а не чем-то таким, чем он заслоняется от внешних опасностей.

Для варягов все это не было новостью – лишь напоминанием, против какой силы они выступили. Пришли двое – Эскиль Тень и Велейв Зола, варяг лет тридцати, чьи темно-русые волосы ранняя седина превратила в подобие россыпи золы. Он прежде отличался плотным сложением, а овальное лицо от избытка здоровья напоминало наливное яблоко; теперь же он заметно осунулся и краснота говорила отнюдь не о здоровье.

– Здравствуй, Эскиль, – спокойно сказал Мистина, не вставая с места. – Садись. И ты, Велейв.

Он кивнул на место за столом напротив себя. Стол был совершенно пуст – без настоящих хозяев дома на нем не было даже каравая и солонки, которые полагается иметь на столе во всяком обитаемом жилье.

Эскиль Тень окинул пристальным взглядом избу, пересчитывая людей в ней и прикидывая, откуда можно ждать опасности.

– Телохранителей у меня четверо, можешь привести столько же, – добавил Мистина.

– У тебя больше людей.

– Ты думаешь, я собираюсь устроить побоище в избе? Не собираюсь. Это же вы нарушили наш уговор, а не мы. Так что это мне полагается ждать от тебя коварства, а не тебе от меня. Но мы же встретились поговорить? Хватит озираться, будто домового ждешь, садись.

Эскиль прошел к столу и сел, Велейв почти упал рядом, тяжело дыша. Провел рукой по лбу – Мистина заметил, что пальцы у него дрожат. Четверо пришедших с ними варягов встали у них за спиной, слева от Мистины.

– Рассказывайте, – спокойно велел Мистина. – Что случилось, почему вы снялись с места, куда идете и чего хотите?

Само его спокойствие подавляло. Эскиль хорошо знал его, не в первый раз видел этот непроницаемый взгляд серых глаз, но, пожалуй, впервые ощутил, что значит оказаться под этим взглядом не как подчиненный, а как недруг. Мистина вовсе не старался выглядеть угрожающим, но в самой его уверенности было нечто холодное, губительное, будто он одним дуновением мог наслать смерть на неугодных. В этих глазах не было злобы или вражды, но было нечто более пугающее – легкое любопытство живого к тому, кто вот-вот может отправиться в Хель. Казалось, он знал: сама Хель незримо стоит у него за спиной и немедленно схватит того, на кого он ей мигнет.

Эскиль вздохнул, собираясь с мыслями. Он знал, что хочет сказать – все это уже сто раз за эту зиму обговаривалось с его соратниками, – но ему нужно было присмотреться к Мистине, попытаться понять, как эта речь будет принята.

Мистина тем временем сам учинил ему быстрый осмотр. Да, вид голодный и озлобленный. Обветренное лицо осунулось, под глазами тени, на высоких скулах красные пятна, длинные светлые волосы давно не мыты, связаны в хвост, несколько дней нечесаный. Одежда грязная и потрепанная, руки черные. Короткая светлая борода свалялась. В зимнем походе трудно выглядеть ухоженным – самому Мистине случалось и выглядеть, и пахнуть еще хуже, – но вот этот полузатравленный взгляд, это выражение упрямства, готовности умереть, но не сдаться злой судьбе… Другого он и не ждал: эти люди прошли с ним Вифинию и битву при Гераклее.

Кольнуло в сердце сожаление: будь жив Хавстейн, он бы этого мятежа не допустил… Даже и случись повод для раздора – с Хавстейном они бы договорились до возмущения, а не после. Сменивший его Эскиль Тень всем хорош – неглуп и отважен, но не вынес испытания скучной зимой. Он хочет все и сразу. Немного королевской крови дразнит его несбывшимися возможностями, не дает жить спокойно, но незаконность этого ручейка обрубает честолюбивые порывы. И еще раз Мистины мысленно поблагодарил своего отца, который раздобыл в жены княжескую дочь и сумел добиться законности потомства от нее.

– Ингвар конунг обращается с нами как с рабами, – с вызовом начал Эскиль. – Мы живем впроголодь. Ваши смерды, которые обязались нас кормить, не дают ничего, кроме гнилой репы. Если мы сами добываем себе мясо, то нас обвиняют в нарушении охотничьих угодий. Погост Велейва сожгли – он едва вывел людей.

– То есть подпереть дверь снаружи смерды не догадались? – уточнил Мистина. – А Велейв перед этим угонял их скот?

– А что мне оставалось делать – подыхать с голоду вместе с людьми? – хрипло ответил Велейв. Лицо у него было красное, опухшие глаза лихорадочно блестели. – Мы целыми днями то сидели на льду у прорубей, то бродили по лесам, искали дичь. Выпадали такие дни, что хоть кору сосновую жри! Зачем Ингвар загнал нас туда – чтобы мы подохли до весны? Про мед и пиво мы забыли с самой осени – только «соснового пива»[33] у нас было сколько угодно!

– Вы могли послать ко мне, то есть к князю, и сказать, что вам не хватало хлеба.

– К князю? У нас есть кое-что к князю, – продолжал Эскиль. – Мы знаем, что он намерен запретить нам переходить на службу к грекам по своей воле. Этого мы так не оставим. Ингвар, видно, так возгордился победой, добытой нашими руками, что вообразил, будто мы все – его рабы, он может делать с нами что хочет! Может не кормить нас, а потом держать, сколько ему угодно, у себя на службе. Мы этого не позволим! Мы требуем, чтобы нам дали припасов до весны, а еще чтобы Ингвар поклялся, что не станет мешать нам уходить на службу к грекам, как это было при Хельги Хитром.

– В новом договоре с Романом это должно быть указано: что, мол, если у кейсара будет нужда в войске, и люди придут к нему наниматься, то пусть остаются по своей воле! – прохрипел Велейв. – В какое бы время ни пришли! Так было в договоре Хельги Хитрого, и так должно быть у Ингвара.

– Пусть он даст такую клятву, пока греки не приехали и договор не скреплен, – добавил Эскиль. – А обращаться с нами, как с рабами, отправлять нас к грекам или задерживать по его желанию мы Ингвару не позволим! Таково было наше общее решение, всего нашего войска. Ингвару придется с нами считаться, если он не хочет большой беды в своем собственном городе!

– И вас это тоже касается! – Велейв Зола посмотрел на вышгородцев. – Варяги или русы – Роману это все равно, лишь бы знали, с какого конца за меч браться. При Хельги Хитром вы могли бы весной вместе с нами уйти в Миклагард и заработать там по семь сотен золотых на брата. Но теперь и вы никуда не двинетесь, пока Ингвар вам не позволит – а он не позволит, пока нуждается в дружине.

– А нуждаться в ней он будет всегда, потому что одарен слишком малым количеством удачи, – подхватил Эскиль, глядя в глаза Мистине. – Ингвар – слабый и недостойный конунг. Он едва ушел из Босфора с десятью кораблями. Если бы не другие люди, спасшие его задницу, он мог бы сам попасть к грекам в плен. Другие люди, одаренные лучшей удачей и доблестью, взяли в Вифинии славу и добычу. И привезли ему те цветные одежды и золотые кольца, которые он теперь раздает своим боярам.

– А что получили мы? – Велейв раскрыл широкую ладонь. – Смотри, Свенельдов сын! Ты видишь у меня хоть одно кольцо? У меня их были десятки! А больше нет ни одного! Мы выменяли свои украшения на хлеб, пиво и прочие припасы. На теплую одежду. Все это нам должен был дать конунг!

– Мы требуем, чтобы Ингвар обеспечил нам все необходимое, чтобы мы дожили до весны как достойные свободные люди! – повторил Эскиль. – И дал клятву весной отпустить нас всех к Роману и не мешать всем желающим туда уйти. А вы, – он взглянул на вышгородцев, – если у вас есть немного ума и достоинства, должны поддержать нас, чтобы через зиму или две не оказаться в том же самом положении!

Несколько мгновений стояла тишина.

– Или что? – спокойно спросил Мистина.

– Что? – Велейв непонимающе заморгал.

– Как вы собираетесь принудить князя выполнить ваши требования?

– Как? – Эскиль слегка сузил глаза, придавая взгляду угрожающую остроту. – У нас шесть сотен человек – хорошо вооруженных, опытных и очень, очень злых.

– Верю!

– Свои перстни и обручья мы выменяли на хлеб, но наши мечи и топоры остались при нас. И мы сумеем с их помощью добиться своего. Свенельдич, мы ведь знаем, сколько у тебя людей. И здесь, и в Витичеве. Мы знаем, что вы не заберете из Витичева всех – кто-то останется там стеречь переправу. Печенеги вам не друзья – и мы знаем почему! Ингвар обманул их с греческой добычей, как обманул нас…

– Стой! – Мистина приподнял руку. – Не заговаривайся, Тень. Если я молча слушаю ваши поношения, это не значит, что вам можно называть моего конунга обманщиком. Вы получили свою долю, ровно столько, сколько вам полагалось, и я сам был свидетелем. И вы клялись, – он кивнул на мечи того и другого, – что получили все. С тех пор не прошло и полугода, мы все прекрасно это помним.

Кари и прочие люди Мистины закивали.

– Ты знаешь, о чем я говорю, – холодно сказал Эскиль. – Ваш сговор с Романом лишил нас войны – лишил славы и добычи, которую мы взяли бы своим мечом! Мы взяли бы все, что захотели бы, в десять раз больше той жалкой доли, которую Роман выдал нам. Одни из нас получили бы в десять раз больше и были бы богаты всю жизнь! А другие ушли бы в Валгаллу и пировали там с Одином.

– Что еще лучше… – проворчал Велейв и закашлялся.

– Но Ингвар струсил! Он отказался от войны, лишь бы получить этот жалкий выкуп! Он не надеялся на свою удачу! Печенеги порвали с ним и ушли, прихватив с собой его жену-болгарку. И как знать, не попробуют ли они явиться сюда, к Кёнугарду… Здесь ведь еще есть что взять?

При этих словах Мистина, при всем самообладании, слегка переменился в лице. Эскиль заметил это, но понял неправильно. Он не мог знать того, о чем в последний час догадался Хельги Красный: что мирное предложение от Романа для Мистины не стало неожиданностью, что по существу он принял это предложение еще прошлой зимой, за полгода до второго похода на юг. Об этом предложении тогда не знал даже Ингвар, а знали только Мистина, Эльга и болгарский царевич Боян, послуживший посредником между владыками русов и Романом цесарем. Мистина, сам с шестилетнего возраста росший в дружине, прекрасно понимал цену своего выбора, понимал, чего он лишает все войско. Но он понимал и то, ради чего это делает.

– Так мы о чем? – прохрипел Велейв. – Или Ингвар дает нам клятвы – или мы идем дальше, на Кёнугард. Вы хотите нам помешать, – он взглянул на Кари и вышгородцев, – ну, попробуйте. Вас меньше. Или нас не меньше, это уж верно. Мы будем биться, как эйнхерии, и лучше все погибнем и уйдем к Одину, но больше не будем служить такому жалкому конунгу.

– А если мы его разобьем… – Эскиль снова взглянул Мистине в глаза, – он не удержит ни свой престол, ни здешнюю жену!

Взгляд Мистины стал жестким, ноздри слегка дрогнули. Однако голос его прозвучал спокойно.

– Знаешь, Тень… видал я карлов и покрупнее тебя.

Несмотря на общее напряжение, со стороны вышгородцев и киян послышались сдержанные смешки. Впечатление от угрожающей речи растаяло.

– Я не буду перечислять вам наши силы, – продолжал Мистина, – придет время – сами увидите. Кроме большой дружины, у нас еще есть кияне, и там люди не менее опытные, чем вы. Если же остатки ваши попытаются бежать обратно на север, то близ Любеча вас будет ждать Ведослав…

– Да он даже нос свой из норы не посмел высунуть…

– Потому что ему этого не приказывали. Теперь же к нему давно отправлены люди, он знает, что ему делать, когда он снова вас увидит. Но главное, что вам нужно понять. – Мистина слегка подался к Эскилю, опираясь о стол. – Даже если вас будет не семь сотен, а семь тысяч – вы не соперники конунгу. Среди вас нет ни одного человека королевской крови. Я-то вас всех знаю. И ты, Тень, не рассказывай про твою бабку, которая якобы грела в постели замерзшего в лесу Хроальда сына Рагнара. Королевскую удачу так не передают. Она достается только сыну знатной матери, взятой «даром и словом»[34].

– Сам Рагнар Меховые Штаны доказал, что у человека может быть своя собственная удача! – негромко возразил Эскиль: отстаивать честь своей бабки у него возможности не было. – Хникар говорил:

– У Ингвара конунга есть и родовая удача, и своя собственная. Только благодаря ей мы с вами так хорошо погуляли в Вифинии. Выжили при Гераклее. Мы ушли в море и унесли добычу – сначала от тагмы Варды Фоки, а потом от хеландий с «морским огнем», которые ждали нас в проливе. Мы были верны конунгу, и его удача была с нами.

– Что-то он сам в нее мало верил, когда соглашался на тот позорный мир! – прохрипел Велейв.

– Ингвар конунг получил возможности достичь славы гораздо большей, чем еще одна-две выигранных битвы. Просто вам этого не понять – вы же по уму карлы. Вам бы только взять добычу и потом хвалиться на пирах, сколько девок вы где-то за морем перепортили, пока не проживете все и не проиграете в кости.

– Мы будем биться за нашу честь! И пусть мы все погибнем – пусть-как Ингвар потом найдет желающих служить ему, если он так подло обходится с достойными и храбрыми людьми!

– Эскиль! – мягко, почти дружески обратился к нему Мистина. – И ты знаешь, и я знаю: твои люди ослаблены плохой пищей и долгим зимним переходом. Сам твой товарищ, – он показал на Велейва, – сидит в жару и вот-вот свалится с ног. Сколько таких у вас в войске? Не лучше ли вам оставить это безумие и мирно вернуться назад? Конунг пришлет вам припасов, я об этом позабочусь. Мне не хотелось бы убивать людей, с которыми в одном строю мы стояли против катафрактов под Гераклеей, но если ты не оставишь мне другого выхода… Ты меня знаешь.

Эскиль помолчал, бросил несколько взглядов на вышгородцев.

– Давай обменяемся парой слов наедине.

– Я доверяю моим людям.

– Телохранителей можешь оставить. Я буду один. Даже меч отдам, если хочешь.

– Я не боюсь тебя, Тень, – уже совсем с дружеской мягкостью сказал Мистина. – Но у наших переговоров должны быть свидетели.

– Мне нечего терять и нечего бояться, – спокойно ответил Эскиль, тихо, в упор глядя на Мистину, как будто они были здесь только вдвоем. – А вот тебе – есть.

В этом прозвучала угроза – более действенная, чем когда Эскиль грозил оружием своей оголодавшей и озлобленной дружины. У Мистины ничто не дрогнуло в лице, но в непроницаемых серых глазах мелькнула искра понимания – и Эскиль поверил, что нашел в этой стене слабое место.

– Я не буду говорить с тобой наедине. – Уже эти слова со стороны Мистины были признанием некоторой слабости. – Говори сейчас или оставь при себе.

– Опасаешься за свою честь? – Эскиль улыбнулся левой стороной рта: эта привычка у него осталась, хотя от ожога на правой щеке сохранилось лишь бледное розовое пятно, где больше не росла борода.

– Мне есть за что опасаться.

– Ты боишься потерять его доверие, – тихо продолжал Эскиль, хотя и так в избе каждое его слово достигало всех ушей. – И правильно боишься. Он ведь, хоть и не слишком удачлив, но не глуп. Он знает, кто в собственной дружине превосходит его во всем – силой, доблестью и удачей. И даже почти не уступает знатностью рода: ведь твоя мать была дочерью конунга вендов, ничуть не хуже его матери, и твой отец происходит от конунга данов. Он знает, что ты привел его людей к победе и славе. Это знают все. И если ты захочешь приобрести еще больше славы – той, какой заслуживаешь, – то нам вовсе не из-за чего ссориться. Мы будем твоими людьми.

Мистина помолчал. В избе, где тесно сидели более десятка мужчин, стояла такая тишина – когда ее не разрывал кашель Велейва, – что было слышно слабое гудение ветра сквозь заслонки на оконцах.

– Что ты молчишь? – не выдержал Эскиль.

– Вспоминаю, в который… Я слышу это в третий раз. Ты знаешь об этом? Хотя, откуда тебе знать…

Эскиль слегка переменился в лице, выдавая свое недоумение.

– Еще той зимой, после первого похода, я дважды слышал такие слова. И от людей более значительных, чем ты. Одним из них был Хельги Красный – он никогда сюда не вернется, теперь нет нужды таить. Потому ему и нет больше места на Руси, что он все искал способ разорвать ее на части. Так что ничего нового ты мне не сказал. А вот я могу вам предложить кое-что новое.

На лицах отразилось оживление – и варягов, и людей Мистины.

– Но сейчас не буду. Оправляйтесь к своим людям и расскажите им о нашей встрече. Подумайте. У вас еще есть время остыть и прикинуть, чего вы выгадаете, если будете упорствовать.

– Что ты хочешь предложить? – прохрипел Велейв. – Не ломайся, как девка!

– Я хочу, чтобы вы как следует обсудили свое положение с людьми. – Мистина медленно встал, давая знать, что на сегодня разговор окончен. – Приезжайте завтра сюда же, и мы окончательно договоримся.

– Мы сожжем Добромышль, – пробормотал Велейв и покачнулся. – Потом пойдем и сожжем Троеславль. Хоть обогреемся…

Выходя, Эскиль не мог отделаться от чувства, что завтра они и правда придут к окончательному решению, он пока лишь не знал, каким оно будет. Но подозревал – таким, какого желает Мистина. Это тревожило его, пока он вслед за Велейвом проходил через низкую дверь избы. Во дворе, когда садились на коней, ему пришлось тревожиться о другом: усидит ли Велейв на коне до прибытия в Добромышль, или потеряет сознание от жара и свалится на снег.

Отпустив людей, кроме своих телохранителей, Мистина повалился было на ту же медвежину лицом вниз, но сам запах шкуры так остро напомнил ему об Эльге, что он вскочил, как ужаленный, и стал метаться по избе – быстрым шагом от чурова угла до двери и обратно. Вышгородцы ушли, а своих телохранителей он не опасался. Они только расселись по углам, чтобы не попасть под ноги господину.

Очень хотелось увидеть Эльгу: делу это бы не помогло, но душу облегчило бы. Мысли о ней и радовали, и мучили, и Мистина гнал их прочь.

Они все думают, что он железный. Что для него не существует соблазнов. Или наоборот: они знают, что эти соблазны есть. Они просто не знают, сколько раз он уже отгонял их. Сколько раз перебирал в голове доводы…

Мистина умел обдумывать любое дело так, как будто смотрит на него со стороны и его оно совсем не касается. Если бы речь шла не о нем… Это был бы удачный случай. Ему пришла в руки военная сила, которая предпочитает служить ему, а не Ингвару. Если бы он согласился выслушать Эскиля наедине… Если бы никто не знал, о чем они договорились… Не он, а другой воевода на его месте мог бы… просто убрать конунга, пользуясь тем, что имеет к нему доступ в любое время и в любом месте. Сделать так, чтобы некому было оспаривать его захваты. А пока из Хольмгарда сюда доберутся конунговы братья, он уже крепко сядет на этот стол – поди сковырни.

И это могло бы стать лишь началом. Он ведь видел, как на него смотрели вышгородские сотские. Они поняли, что ему предлагал Эскиль. Но смотрели не возмущенно, скорее выжидающе. Они не отказались бы об этом поговорить. И возможно, ему удалось бы убедить их, что с ним они добьются большего… если бы он жаждал сесть на киевский стол.

«Это правда?»

Первым не выдержал Стейнар Волна, но этот же вопрос ясно отражался на лицах у всех. Правда ли, что ему уже это предлагали. Вот поэтому он и не хотел говорить при людях. Он сказал «нет», но если пойдут слухи… Этот стервец Эскиль точно угадал, чего он боится. Единственное, пожалуй, чего он боится, единственное, что может его сокрушить. Найдутся охотники вбить клин между ним и Ингваром. Любой честолюбец в Киеве, славянин, русин или варяг, – враг ему, Мистине. А разрушить их союз очень легко. Эльга… Стоит запустить по торгам разговоры о том, кого княгиня любила, пока жила в разрыве с мужем… И если слухи наберут силу, Ингвар будет обязан их услышать. Даже если совсем не хочет.

Этот клюй белобрысый прав: Мистине есть что терять. Больше, чем кому-либо на Руси. За ним – Эльга, ее доброе имя и положение. Разрыв между ним и Ингваром нанесет тяжкий удар и по ней – лучше даже не думать какой. И это куда страшнее, чем просто битва на Днепре между княжьей дружиной и варягами. Здесь он, самое худшее, может принять достойную смерть…

Но он не жаждет киевского стола для себя. Он больше горд, чем честолюбив; пусть мало кто в это поверит, но поступать достойно в глазах Одина для него важнее, чем что-то приобрести из земных благ. Ему не надо было смотреть на свое запястье, чтобы найти на нем тонкую белую полоску давным-давно зажившего пореза. Он сам нанес себе эту рану, чтобы смешать свою кровь с кровью Ингвара. Было ему тогда всего четырнадцать лет… Сын Свенельда, он хорошо знал, что такое верность. Храбрость и верность были главными сокровищами его отца. Свенельд надеялся, что передал их единственному сыну.

Мистина остановился посреди избы. Четыре пары глаз скрытно наблюдали за ним, но в телохранителях он держал не просто здоровенных парней, а таких, кто не будет даже мысленно задавать вопросы, что и почему делает господин.

Храбрость и верность… В его храбрости никто не усомнится, даже злейший враг. Верность… Был бы он неверен, то сел бы на киевский стол две зимы назад. Но дело в том, что судьба потребовала от него верности чему-то большему, чем побратим-конунг. Тому, чему сам Ингвар тоже служил, как умел. И Эльга тоже. И все эти люди – русы, варяги, славяне, по доброй воле и по принуждению. Нечто столько огромное… что лишь единственный глаз Одина способен различить в тумане грядущего. Всеотец ведет его и испытывает – не так сурово, как Свенельда в хазарских степях и мерянских лесах, но тоже дает случай показать себя. И Всеотцу он нужен именно такой, какой есть. Это же он, Владыка Виселиц, и устроил: что сойтись с женой своего побратима-конунга для Мистины стало единственным способом его не возненавидеть и продолжать ему служить.

Всеотец избрал их с Ингваром для великих дел. А Фрейя, вечная соперница Владыки Асов, наслала на него и Эльгу эту страсть, из-за которой жизнь их – как путь по хворостинке над Огненной рекой.

Мистина сел на лежанку. Положил руку на длинный ворс медвежины и опять вспомнил Эльгу. Она бы сказала сейчас: «А я говорила». Она еще летом поняла, что наемники опасны.

Но была не права – избавляться от них еще рано. Даже сейчас – рано. Они еще послужат…

Мистина лег на спину, закинул руки за голову, ощущая ворс медвежины. Сейчас казалось, что никогда в жизни он не был так счастлив, как в те тревожные, странные дни две зимы назад, после возвращения с юга, полные лихорадочной страсти и недоверчивой, но неодолимой любви. И уже не будет.

– Мечи оставьте, – велел Ратияр, встретивший Эскиля и Хамаля на крыльце вчерашней избы. И добавил в ответ на возмущенный взгляд: – Свенельдич там один.

Эскиль Тень и Хамаль Берег переглянулись. Велейв Зола все-таки свалился и сейчас лежал в Добромышле, бредил от жара. Желание Мистины повидаться с посланниками мятежных варягов наедине обнадеживало, и они, мгновение помедлив, отдали мечи телохранителям. «Он боится своих людей больше, чем нас, – еще вчера сказал Эскиль товарищам, вернувшись в Добромышль. – За себя он может ручаться, а за них – нет». Разговор наедине выдавал эту неуверенность, а к тому же развязывал руки обеим сторонам.

Войдя в избу, Эскиль и Хамаль застали Мистину все же не в полном одиночестве: сбоку у печи стоял Альв, старший его телохранитель. Но и так их было двое на двое, и они не стали возражать. Альв, уроженец Северных Стран, при Мистине был с отрочества и пользовался его доверием, как брат. Выглядел он именно так, как себе представляют северных воинов: рослый и здоровый, как лось, светловолосый, с прямыми, грубоватыми чертами малоподвижного лица, с глубоко посаженными серо-голубыми глазами. Сейчас он стоял, скрестив руки на груди; из оружия, как и у самого Мистины, у него был только скрамасакс на поясе.

Может быть, где-то тут в избе у них припрятано еще оружие, мельком подумал Эскиль. Но понимал: заманить их с Хамалем сюда, чтобы просто убить, – для Мистины слишком мелко. Если он вообще продолжает эти переговоры, значит, хочет чего-то другого.

– Садитесь. – Мистина кивнул им на места за пустым столом напротив себя.

Отметил в мыслях, что Эскиль со вчерашней их встречи явно успел побывать в бане: волосы чистые, руки куда чище прежнего, сорочка под кафтаном и волчьим кожухом – из грубого небеленого полотна, но чистая, явно из запасов добромышльских жителей. Конечно, чтобы через несколько банек небольшого городка пропустить пять-шесть сотен грязных варягов, не один день потребуется.

Альв переместился и встал на расстоянии вытянутой руки от Эскиля, сидевшего к нему ближе. Вид его выражал полнейшее безразличие: вероятно, он и не слушал, о чем господин ведет речи, а лишь следил за руками его собеседников.

– Вы получите то, чего хотите, если сначала я получу, чего хочу. – Мистина перешел сразу к делу. – Кто-нибудь из вас видел Эйрика мерянского? Хотя едва ли – где вам с ним встретиться?

– Мы знавали его племянника, – напомнил Эскиль. – Хедина сын Арнора.

– А, да! – Мистин бросил на него веселый взгляд, и Эскиль понял: Мистине известно, что они и племянницу Эйрика тоже знавали.

В ту зиму в Хольмгарде Мистины не было, но княжеская дружина по способности переносить сплетни не уступает бабьим посиделкам.

– Тем лучше! – продолжал Мистина. – Я вам предлагаю случай навестить их всех – и племянников, и самого Эйрика. Вы ведь слышали, что после смерти Олава он отказался платить дань? Раньше у конунга не было времени им заняться, но теперь это время пришло. Однако Эйрик ждет нас не раньше лета. Теперь же у нас есть случай разом решить все затруднения. Вы пойдете на Меренланд – прямо сейчас, отсюда. У вас хватит сил, чтобы захватить если не весь его, то хотя бы часть. Все, что вы там возьмете, – ваше. Удерживаете земли до прихода конунга, то есть до лета или до следующей зимы. Когда он вновь берет с Эйрика клятвы покорности – или его наследников, как получится, – вы забираете всю свою добычу и уходите хоть к Роману, хоть к лысому ётуну.

– Мы никуда не дойдем, – мрачно заметил Хамаль. – Ты хочешь, чтобы мы по дороге сдохли в снегу?

– У вас все будет: припасы, одежда, оружие, сани и лошади. Мне от вас нужны клятвы, что вы займете Меренланд, но никому не скажете, что это конунг вас туда послал. То, что вы сейчас с ним в ссоре, очень удачно: люди будут думать, что вы просто ушли от него и сами выбираете свой путь.

– А! – сообразил Эскиль. – Ведь Ингвар с Эйриком в родстве! Ему нельзя ни самому драться с ним, ни посылать на него своих людей. Его мать не позволит…

– А нам можно! – подхватил Хамаль. – Ловко придумано!

– Согласны? Только учтите, – Мистина взглянул в глаза тому и другому, – о нашем с вами уговоре будете знать только вы, и можете рассказать еще двоим-троим надежным людям, кто имеет вес. Кто там еще с вами – Гримар Мороз?

– Стейнтор Сова, Ятмунд Ведун. Их люди слушают.

– Расскажете Гримару, а прочие пусть думают, что вы сами решили пойти в Меренланд. Сёльвару не говорите, он выболтает. Можете своим сказать, что вы меня убедили, что я дал вам припасов и одежды и позволил уйти куда хотите. И только потом, убравшись с Русской земли, вы якобы надумаете пойти на Эйрика. Там и правда можно взять хорошую добычу – у мери немало серебра и дорогих мехов. Эйрик уже двадцать пять лет торгует с булгарами, а дань удерживает уже шесть лет! Страшно подумать, как он разбогател!

Варяги помолчали и переглянулись. Им предлагалось совсем не то, на что они рассчитывали. Вместо сытой зимовки и отъезда в Миклагард весной, как вскроются реки, им предстоял тяжелый, далекий зимний поход. Исход же всего дела и вовсе терялся где-то в тумане далекого будущего.

– Мы до весны туда не дойдем, – сказал Эскиль. – До весны можно только до Хольмгарда добраться. А там еще пути на месяц с лишним, как я слышал.

– Примерно так, – подтвердил Хамаль. – Я проходил там тридцать лет назад, как мы ходили на сарацин… с твоим отцом, Свенельдич.

– Вы не пойдете через Хольмгард. Госпожа Сванхейд не позволит вам пройти, и она тоже не должна знать, что конунг к этому походу причастен.

– Как же мы пойдем?

– Вы вернетесь на Сож, подниметесь по нему до самых истоков и там выйдете к верхнему Днепру. Это владения Сверкера смолянского, ему принадлежат волоки к рекам на восток и на север. Вы поднесете ему подарки, и он пропустит вас к рекам и озерам, выводящим на верхнюю Мсту. По Мсте вы спуститесь к Забитицкому погосту – это граница владений Хольмгарда и Меренланда, а от него через волок повернете на восток, к Мерянской реке. За зиму того не сделать, и вам придется ждать весны у Сверкера. Возможно, он за помощь потребует часть добычи – тут торгуйтесь сами, как сумеете. Но я дам вам кое-что, что вы поднесете ему, якобы из вашей греческой добычи, чтобы его задобрить. Он не так давно правит смолянами, еще не укрепился, ему не нужны лишние раздоры, и он вас пропустит. У него возьмете речные лодьи и проводников. Я дам людей, кто доведет вас до Сюрнеса, но дальше мои люди дороги не знают. Только у Сверкера вы якобы надумаете идти на Эйрика, и тогда уже никто не догадается связать это решение со мной.

– Мы хотим попасть в Грикланд, – сказал Хамаль, недоверчиво глядя на Мистину. – А ты засылаешь нас куда-то к троллям на рога, в самый Ётунхейм!

– Ну а кого же мне еще туда послать? – почти ласково ответил Мистина. – Вы – самые подходящие для этого люди. Вы совершите немалые подвиги, покорите непокорные земли, возьмете добычу… это уже будет зависеть от вашей отваги и удачи. А потом отправитесь в Грикланд.

– Чего ради нам соглашаться на такой длинный путь в Грикланд? – насмешливо спросил Эскиль.

– Ради того, что иначе вы совершите куда более короткое путешествие – прямиком в Валгаллу. Конунг не позволит собой вертеть. Вы уже показали себя ненадежными людьми, презрели свои клятвы, заставили беспокоиться о вас, будто нам мало беспокойства с греками.

– Мы не первые нару… – оскорбленно начал Эскиль.

– Молчать! – отрезал Мистина, и взгляд его был как удар. – Я слушал, пока вы перечисляли свои обиды, словно бабы, теперь вы меня слушайте. Конунг очень, очень разгневан! Он было приказал мне перебить вас всех до одного, чтобы никто больше не пытался его обмануть и стать ему врагом в его собственных землях! Я с трудом его убедил, что от вас еще может быть польза. Если вы отказываетесь – я подойду к Добромышлю, запру вас там, и сидите, пока не начнете с голодухи жрать друг друга. Надо будет – я подожгу его, и я догадаюсь подпереть ворота снаружи. Кстати, как Велейв? Судя по его виду вчера, эта лихорадка его живым не отпустит, и сколько у вас еще таких? Половина или все же меньше?

– Мы будем биться, – с той же мрачной уверенностью пообещал Хамаль, и его карие глаза сверкнули темным огнем.

– Конечно, будете! Если бы вы не стали биться, вы были бы жалкие рохли, а не те люди, которые сражались под Гераклеей! Мне было бы стыдно за вас, вздумай вы уклониться от боя! Понабрал князь, скажут, увальней по торгам и с ними вздумал с Романом тягаться! Все дело в том, с кем и за что вы будете биться? Со мной под Добромышлем – выиграете только место в Валгалле. Тоже неплохо, но это когда на земле уже ничего хорошего не ждет. А в Меренданде вы будете биться за славу, добычу, за правой уйти в Миклагард и заработать ведро золотых. Если же вы попытаетесь сбежать обратно на север… Ваши люди больны, оголодали и устали, а мои свежи. У меня есть полсотни конницы Айрама – вы должны его помнить по Болгарии. Он обойдет вас, как младенцев, и задержит до подхода моих сил. Мы зажмем вас на Днепре и уничтожим. Всех до одного. Пленные нам не нужны – нанимать вас конунг уже пробовал.

– Если бы он обращался с нами как следует, ничего этого бы не было!

– Он дал вам столько, сколько смог дать. Мы еще только собираемся разбогатеть на торговле с Романом, а до этого конунг пять лет вел войну, не имея торга ни с греками, ни с хазарами. Теперь, когда у нас все наладилось, вам вздумалось дурить. Хотите сделать бесполезной всю эту войну, все наши жертвы? Чтобы Роман, поглядев на эту маету, сорвался с крючка? Чтобы гибель Хавстейна стала напрасной, ты этого хочешь, да, Тень? Но этого не будет. Конунг вам такого не спустит, я сам ему не позволю. Можете пойти подумать, какой путь в Валгаллу вам нравится – долгий или короткий. Завтра привезете мне ответ. И не забывайте про Ведослава в Любече – он уже готов вас встретить.

– А откуда нам знать, что все это не ловушка? – Хамаль встал и гневно воззрился на Мистину сверху вниз. – Может, ты хочешь только выманить нас из Добромышля, чтобы он накрыл нас посреди реки!

Мистина слегка похлопал ладонью по столу, и Хамаль, безотчетно повиновавшись, снова сел.

– Если мы договорились, то ловушек не будет. Но если вам мало моего слова, я сам вас проведу до устья Сожа.

Мистина встал, намекая, что сказал все.

– Это совсем не то, чего люди ждут. – Эскиль тоже поднялся и скрестил руки на груди. – Мы рассчитывали на другое.

– Понимаю. Но если расчет был ошибочным, лучше исправить его, пока не поздно, чем следовать прежним путем прямиком в Хель.

Эскиль взглянул ему в глаза. Голос Мистины звучал спокойно, но в этих стальных глазах отражалась сама Хель, что стоит у него за плечом и ждет только знака…

– Ступайте. Альв скажет, чтобы вам вернули оружие.

…На рассвете было пронзительно холодно, над рекой висел туман. Деревья и склоны уже оделись в зелень, но не так далеко ушли ночи, когда вода в лужах и даже в чашах покрывалась ледяной коркой. Русалки, месяц как проснувшиеся, забивались в дупла и норы под корнями прибрежных ив, кутаясь в свои волосы и в сорочки – весенние подношения от девушек.

Вниз по течению Мсты быстро двигалась вереница лодий, в каждой человек по десять привычно налегали на весла. Лодьи вылетали из-за поворота реки и приближались к луговине у низкого берега. За луговиной лежала небольшая роща, а за ней раскинулось довольно обширное селение – десятка полтора изб с пустырем между ними, вокруг разные клети, погреба, загородки для скота. На раннем весеннем рассвете селение еще не проснулось, оконца были задвинуты заслонками, печи не топились.

Первые лодьи подошли к полосе песка, из них стали выпрыгивать мужчины. Общее выражение обветренных лиц, хищные пристальные глаза роднили молодых и зрелых. Одеты они были небогато – некрашеное полотно, суконные свиты, овчинные кожухи. Зато вооружены куда лучше: секиры, копья, сулицы, луки, у двоих-троих даже мечи. У всех – щиты, у многих – шлемы и кольчуги выдавали не простых оратаев, а тех, кто каждую весну отправляется на ратную ниву. Выскакивали молча, собирались возле вожака. На вожаке, кроме шлема, был пластинчатый доспех, о который звенела толстая серебряная цепь на груди с подвешенным «молотом Тора».

Когда все пять-шесть десятков оказались на берегу, вожак молча указал копьем на рощу – вперед!

От селения долетело гудение пастушьего рожка – пришла пора выгонять скотину.

Словно повинуясь призыву, чужаки пустились по тропе бегом…

– Какая жара!

Хельга вытерла лоб рукавом некрашеного льняного платья – руки были в земле. Суконный кафтан она уже сняла и повесила на загородку, где висели свита Творены и кожаный кафтан Естанай, Хельгиной служанки-мерянки. По обычаям жителей Видимиря, лето пришло полтора месяца назад – в полнолуние после весеннего равноденствия. По привычному Хельге счету – на две недели позже, в новолуние, но и с тех пор миновал уже целый месяц. Под лучами яркого солнца синяя вода в озере так блестела, что было больно смотреть.

Впервые в жизни Хельга осталась без Дисатинга – весеннего празднества дис. В Видимире не было русов, кроме нее, и это впервые со времени свадьбы дало ей как следует прочувствовать: жизнь ее переменилась, теперь она живет по обычаям иного народа. Вместо пира в честь дис здешние словены отмечали Весенние Деды, а поскольку при самом Видимире погребений еще не было, то ездили на свои родовые жальники, чтобы там угощать мервых и угощаться с ними заодно.

Весь день женщины сажали капустные семена на длинных огородных грядах под горкой, где стоял Видимирь. Мужчины в это время уже отдыхали: рожь и пшеницу посеяли, остался только горох, но следовало переждать северный ветер – иначе уродится жестким. Близился вечер. Прежде чем одеваться, Хельга встала на колени и прополоскала руки в канаве, где еще стояла после таяния снегов холодная чистая вода. После возни в грядах спину ломило, будто ей не восемнадцать лет, а все сорок.

– Ты как, Норовна, привыкши? – спросила ее Творена, тоже подойдя вымыть руки.

В замужестве Хельга приобрела сразу несколько новых имен. Несвет, знающий язык русов, называл ее Ельгой. Творена, запомнившая, что невестка – дочь Арнора, по словенскому обычаю называла ее по отчеству, и у нее получалось «Норовна». А прочие жители погоста, как принято для посторонних, называли Хельгу просто «Видимиря», то есть «Видимирова жена», как Творена для них была «Несветова». Хельга с трудом привыкала к этим новым именам, но они помогали ей почувствовать себя уже совсем другим человеком.

– Я делатьше это ранее, – тоже по-славянски ответила Хельга. – Садить капуста, другой овощ. Дома.

Четвертый месяц она жила в семье, где между собой говорили на славянском, и ее знания, привезенные из Хольмгарда, заметно расширились, хотя некоторые слова она еще плохо выговаривала, а другие путала.

– Делавше, – поправила Творена. – Капусту садивше.

Вымыв руки, Хельга вытерла их о подол платья из небеленого льна и натянула сверху шерстяной хенгерок – выкрашенный в желтовато-зеленый цвет, но уже старый и вылинявший, хотя она его дважды подкрашивала крушиновой корой, отчего он приобрел бурый оттенок. Однако, если прикрыть им рабочее платье и накинуть на плечи кафтан, вид будет вполне приличный – можно пройти от огородов на гору и через Видимирь к своей избе и не выглядеть замарашкой. Здесь за Хельгой наблюдало множество внимательных глаз: молодая жена боярича, Несветова невестка, она вызывала всеобщее любопытство, не то чтобы недружелюбное, но настороженное. Видимир Несветович несколько лет считался лучшим женихом всей округи, на него зарились и многие девушки, и их родители, поэтому весть о его женитьбе вызвала больше досады, ревности и зависти, чем радости. Простили его только потому, что невеста была уж очень хороша: и красивая, и богатая, и с княжеской родней. Свадьбу справили в Силверволле, но и после Несвет, приехав с молодыми домой в Видимирь, устроил пир для всех окрестных старейшин. Хельга подносила подарки старикам, их женам и молодым невесткам. Видимир открыто хвастал, что-де отбил невесту у младшего сына «старухи Свандры»; за пиры, удаль и подарки словене простили ему, что он пренебрег их дочерьми.

Хельга с Видимиром жили на отдельном дворе: такое условие поставили родители и снабдили ее всей нужной утварью для своего хозяйства. Хельга была им за это благодарна: помнила по опыту родного дома, как неудобно, когда у одного очага две-три хозяйки. Она привезла с собой двух служанок и двоих отроков-мерян, так что с хозяйством и скотиной справлялась.

Собрав корзины, кувшины и тяпки, три женщины пошли по тропе наверх, к полевым воротам. Принадлежа к одной семье, они совсем не походили друг на друга: Творена в поневе и суконном вершнике, Естанай в платье до колен и таком же кожаном кафтане, с бронзовыми «утиными лапками», звенящими у пояса и на косах; Хельга – в крашеном хангероке и простом белом платке, под который она убирала обернутые вокруг головы косы. У мерян замужним женщинам можно было носить косы с бронзовыми украшениями на концах, но в словенских городках этого не терпели. Волосы приходилось убирать полностью – иначе случится неурожай, ты окажешься виновата, как объяснял ей Видимир. Что чужая женщина – то ведьма. Хельга повиновалась, хотя от поднятых кос у нее побаливала голова. Она надеялась, что полегчает, когда она привыкнет.

«Ты привыкше?» Поднимаясь впереди двух других женщин по тропе к воротам, Хельга еще думала об этом вопросе. Привыкла ли она? Может быть, да – все в доме у нее шло своим чередом. Но нет – она никак не могла поверить, что так теперь будет всегда, что здесь, в Видимире, она проживет до самой старости. Она все время думала о будущем – о чем еще думать женщине на первом году замужней жизни? У нее родятся дети, будут играть возле этих гряд, на берегу озера… Эти избы, этот берег и вид на озеро с горы будут первым, что они увидят и запомнят в жизни. Так оно обычно и бывает: дети растут там же, где рос их отец, но совсем не там, где мать.

Казалось бы, все хорошо. Несвет обращался с ней сдержанно-уважительно, Творена даже несколько льстиво – глубине души она не забыла, что невестка умеет обращать людей в собак. Эта особенность Хельги новой родней тщательно скрывалась от соседей; ради собственной чести и гордости Несвет предпочитал думать, что трехдневное пребывание в облике пса ему приснилось, и вовсе об этом не говорил. Чтобы не наводить мужа и свекра на неприятные воспоминания, две белые шкуры Хельга оставила в Силверволле.

С мужем они пока ладили. Хельга очень хотела, чтобы замужняя жизнь ее складывалась благополучно, а Видимир был невероятно горд, что раздобыл-таки эту жену, которую ждал с детства и не терял надежды, даже когда ему пришлось спешно уехать из Хольмгарда, оставив ее там с двумя соперниками. Теперь он со смехом вспоминал о своей попытке убить варяга: детская и почти безнадежная, та, однако, показала всем силу его духа, и этим он мог особенно гордиться теперь, одержав решительную победу. Все вышло, как предсказывал Несвет в день отъезда: Видимир справил свадьбу, а тот варяг-то где? Небось сгинул где-то за морем, звери косточки растащили…

Любит ли она мужа? Хельга часто задавала себе это вопрос. Чего же его не любить – это «равный брак», значит, наилучший, не роняющий ее достоинства. Они с Видимиром ровня и по знатности рода, и по богатству, и по годам. Видимир хорош собой, а теперь, женившись, окончательно простился с отрочеством и приобрел уверенные повадки зрелого мужа. Хельга старалась убедить себя, что любит его, но эта любовь была лишь маленьким теплым пятнышком в глубине сердца. Раздуть из этого пятнышка огонь ей почти никогда не удавалось.

Она полюбит его, когда совсем привыкнет и забудет родной дом. Конечно, она захочет назвать сыновей Арнор и Хедин, а дочерей – Снефрид и Сванхейд, и пусть Несвет с Видимиром выбирают им вторые славянские имена, если хотят. Дети привяжут ее к этой новой жизни, старая уйдет в область преданий. Когда дочери вырастут, она, может быть, расскажет им, как однажды ее пытались похитить, и ей самой будет казаться, что все это случилось не с нею.

Может быть, она признается, что в тот день ее спас альв – покровитель материнского рода. Но станет ли она учить своих дочерей призыву, тому, что начинается со слов «Мой милый…»? Да, посланец Одина помог ей, и не раз, как не помог бы никто из смертных. Но теперь Хельга точно знала: за помощь Одина приходится платить. «Одиновы камни» один за другим ломались в ее руках – это был знак, что Всеотец требует платы. Она рассчиталась и теперь была намерена больше к этой помощи не прибегать, хоть и грустила порой, что не увидит Ульва Белого. Но ведь и ее мать после замужества ни разу не видела своего покровителя, Хравна Черного.

На что ей жаловаться? Уже дойдя до ворот вала, Хельга обернулась и окинула взглядом округу: блестящее под весенним солнцем озеро, зеленые острова неподалеку, зелень по его берегам, с другой стороны – темные полосы ближних пашен. В воздухе ощущался слабый запах гари – кое-где недавно сжигали лядины и сеяли в золу, эти делянки дадут урожай в десятки раз больший, чем паханые поля. До вершины горы долетало соловьиное щелканье у реки – порой они с Видимиром ходили вечерами, в первых прохладных сумерках, к ивняку послушать соловьев и засиживались до самой ночи, пока Хельга не начинала дрожать от холода. Она живет в чести и богатстве, жаловаться не на что. Уже сейчас Творена, хоть ее муж Несвет – глава рода, молчаливо признает верховенство Хельги как женщины более высокородной и богатой, настоящей хозяйки. А после Несвета боярином здесь станет Видимир, и она, Хельга, будет жить в таком же почете, как сейчас ее мать.

Тысячи женщин – угнетенных бедностью, злобой чужой семьи, непосильным трудом, частыми родами и болезнями, – позавидовали бы ее жизни. Но в глубине души Хельга знала: этот брак для нее – не награда, а расплата.

Однако достоинство человека в том и состоит, чтобы отвечать за свои решения и стойко принимать судьбу. Всеотец благосклонен к тем, кто на это способен. У Хельги остались только два «глаза Одина» – янтарный, подаренный Сванхейд, и красновато-бурый, – но она была твердо намерена не осрамиться малодушием под невидимым, но острым взором Всеотца.

Войдя в Видимирь, Хельга сразу забыла, о чем думала по дороге. В глаза ей бросилась толпа перед Несветовой избой, долетел негромкий говор. У столба крыльца была привязана чья-то чужая лошадь.

– Что это такое? – Женщины переглянулись. – Случилось что?

Отдав лукошко Естанай, Хельга велела ей идти домой, а сама пошла за Твореной. Пробравшись сквозь толпу, они вошли в избу – здесь тоже было тесно, Несвет и Видимир оживленно обсуждали что-то с местными мужиками. Разговор шел, разумеется, по-славянски, и Хельга сосредоточилась, стараясь разобрать, о чем речь. Видно, дело было семейное: возле Несвета громко причитала тетка Тихомила, его единоутробная младшая сестра.

– Вон невестка моя! – Несвет заметил ее. – Поди сюда, Ельга.

Хельга подошла к печи, радуясь, что даже для сева капусты оделась прилично – иначе пришлось бы стоять в грязном платье перед тремя десятками чужих мужчин. Тетка Тихомила разом унялась и воззрилась на нее со смесью неприязни и любопытства. Что такое, с беспокойством подумала Хельга. Вроде ничего она не сделала, чтобы Тихомила на нее взъелась, да еще такую толпу собрала. Та недолюбливала ее с самого начала – считала, что Видимиру следовало бы взять жену из словенского рода, а не русского. Когда младенец Творены, родившийся в конце зимы, почти сразу умер, Тихомила пыталась было рассказывать бабам, что, мол, чужачка сглазила, но Несвет на нее цыкнул: сама дитя принимала, видно, оберегала плохо, а другую винит.

– Из-за чего ваша Свандра могла со смолянами поссориться, не знаешь? – спросил Несвет.

– Свандра? – удивилась Хельга, знавшая, что этим именем словене называют госпожу Сванхейд. – Со смолянами? Они… сидят на полудень?

– Да, за верховьями Мсты, за озерами. Тут такие дела творятся – на Забитицкий погост смоляне напали!

– Напали? – Хельга вытаращила глаза. – Как это – напали?

– А вот – с три десятка человек, с оружием. На заре набросились, людей повязали, кто противился – мужиков побили, по избам и овинам заперли. Скота забили сколько-то, в избы сели. Мы и думаем: чем Свандра им не угодила?

– Это ваши – русь, – добавил один из здешних старейшин, Благост.

В голосе его звучала неприязнь и осуждение, и Хельга невольно почувствовала себя виноватой за принадлежность к этому племени.

– Русь?

– Истовое слово, – сказал еще кто-то, и Хельга заметила сидящего на скамье молодого мужчину – не здешнего, чужого. – Русь-то от смолян отличить немудрено.

Судя по виду, он проделал долгий путь: лицо осунулось, ноги мокрые, порты и свита забрызганы грязью. Наверное, это его лошадь у крыльца, подумала Хельга.

– У них, у смолян, уже лет семь или больше князем русин сидит, – сказал другой мужик, Безгода. – Он, видно, и послал.

– От них, от русинов, одни беды везде! – заговорила тетка Тихомила. – Уж такое это племя злодейское, куда ни придут, все везде разорят, разграбят…

– Тише ты! – привычно осадил сестру Несвет. – Ты не слыхала, чтобы Свандра со смолянским князем какой раздор имела? – обратился он к Хельге.

Хельга подумала.

– Нет. Это же… Сверкер его зовут, да? Мой брат его видел зимой, когда ехал из Киева в Хольмгард. Ничего не говорил, чтобы меж ними были нелады.

– А вот так! Людей прислал, Забитицы разорил. Видно, обида какая была.

– Да какая обида! – опять завела Тихомила. – Жили не тужили, никому от нас обиды не было, а теперь сестра моя любезная, Невзорушка… Да жива ли она, моя голубушка… Не улетела бы уже лебедушка на иное, на безвестное живленьице…

– Не причитай ты раньше времени! – опять окоротил ее Несвет. – Сама беды накличешь.

– Южнее Мсты, на озерах, ведь тоже словене живут, – сказал Видимир. – До самой Двины. И если эти, что в Забитицах, через них прошли… Может, там уже разорили все.

– Три десятка человек? – удивилась Хельга.

– Может, их не три десятка, – буркнул Безгода.

– Но может, они на земли Хольмгарда нацелились, а южнее Мсты оттуда по дань не ходят.

Люди опять заговорили все разом: может, мол, по весне Сверкеру своих людей кормить нечем, вот и послал на разбой, а может, и правда мстит за что… Хельга пробралась к Видимиру, и он взял ее за руку.

– И что же дальше? – шепнула она ему. – Они уйдут обратно на юг?

– Леший их знает. У отца же сестра там живет, тетка Невзора. Он хочет ехать смотреть, как они там.

– Не ездил бы ты нынче, – убеждал Несвета еще кто-то из мужчин. – Охота была – в чужой сваре битым оказаться.

– Их мало, тремя десятками на Холм-город они не пойдут, – убеждал другой. – Пограбят, лари и закрома повыгребут, скотину какую забьют, какую с собой увезут, девок и баб того…

– А если полон заберут? – отвечал Несвет. – По Мсте наверх уйдут, там на озера, гонись за ними! Не могу ж я позволить, чтобы мою сестру, зятя, сестричей в полон к смолянам увели! Мать мне не простит!

– Мать, оно да, – закивали старики.

– Сестры детей без помощи покинуть не годится…

– Ох ты, горемычная наша матушка! Не в добрый час ты нас породила, недоброй долей наделила…

– Да гляди, сам не попади в ощип!

– Может, они там вырезали всех подчистую… – пробурчал Безгода.

Хельга было встревожилась за госпожу Сванхейд – ведь разорению подверглись ее владения. Вернее, владения Ингвара конунга, но он в Киеве и на все лето останется там: от Хедина она знала, что нынче летом Ингвар ждет возвращения послов. Люди Романа цесаря и знатные кияне должны вернуться и привезти ему утвержденный Романом договор, чтобы Ингвар тоже его утвердил и принес клятвы. Для Мерямаа это хорошо: до следующей зимы Эйрик мог не ждать столкновения с Ингваром. Но вот, похоже, и смоляне решили воспользоваться случаем, пока князь киевский не может вести дружину на север. Случись настоящая война, встречать врагов придется Тородду и Логи.

Но нет. Несколько десятков человек – слишком мало, чтобы посягать на Хольмгард. Несвет прав: налетчики возьмут в Забитицах, что сумеют, и отправятся по Мсте восвояси. Родичей мужа, живущих в Забитицах, Хельга никогда не видела, но понимала, что он не может остаться равнодушным к их беде. А здесь, в городцах и весях из нескольких дворов, дружина русинов, хорошо вооруженных и опытных, представляла собой грозную силу. Хорошо, что Видимирь отделен от Забитиц двумя дневными переходами сухопутных дорог, а по воде и по волокам – еще больше. Разбойники могут решиться, не встречая сопротивления, пройти еще несколько переходов вниз по Мсте, но здесь, за волоком, их можно не опасаться.

– Как бы не пришлось выкуп платить… – пробормотал Видимир. – Если тетку Невзору в полон взяли, да с детьми… Дорого они нам обойдутся.

– А коли самим налететь за тех русин в полон взять! – Молодец по прозванию Сокольник обернулся и подмигнул. – Пусть потом Сверчок ваш выкуп платит, сами еще в прибыли останемся!

Что сейчас происходит в Забитицах, вестник рассказать не мог: он, один из пастухов, чудом успел схватить лошадь и уйти, когда из-за рощи вдруг вырвалась целая толпа вооруженных людей. Кто уцелел, кто убит, кто в полоне, кто еще сумел ускользнуть – он не знал. Второй пастух, его товарищ, уехал на запад, к словенским весям в той стороне, чтобы они готовились постоять за себя.

Проспорили до темноты, но в итоге решили: Несвет соберет охочих людей, поедет с ними к Забитицам, а там посмотрит: может, удастся встретить словенскую дружину с закатной стороны, и тогда, буде надобность, попытается освободить полон и покарать налетчиков.

Плохие из нас прорицатели, думала Хельга, отправившись наконец вместе с Видимиром к себе в избу. Эйрик и Арнор ждали, что зимой им придется отбиваться от Ингвара, а может, от его братьев из Хольмгарда. На этот случай они, соглашаясь на свадьбу Хельги, взяли с Несвета клятву выступить на их стороне, закрыть проход через волок и немедленно послать им весть при малейшей тревоге. Кто же мог предугадать, что опасность придет не с запада, а с юга, и не для Мерямаа, а для владений самого Хольмгарда!

Выехал Несвет через день. С ним отправилось почти два десятка молодцев и отроков – благо с севом закончили почти все. Сам Несвет и еще человек пять были верхом, остальные пешком. Шли путем волока – то вдоль речек и озер, то по тропе через лес. Через топкие места были настланы широкие гати, и Несвет ежегодно следил за тем, чтобы вовремя менять подгнившие или разбитые бревна. К вечеру успели в погост посреди пути, рано утром тронулись дальше.

Чужие люди не нашли бы дороги, петлявшей между бесчисленными реками, речками, ручьями, озерами, озерцами и болотами, что раскинулись между Видимирем близ Песи и Забитицким погостом на Мсте. Большая часть дороги до Забитиц осталась позади, и лесные тропы слились с путем волка: здесь в водном пути был очередной разрыв. Сокольник, ехавший впереди основного отряда, придержал коня на опушке мелкого сосняка и спешно вернулся назад.

– Стой, боярин! – вполголоса воскликнул он, размахивая плетью. – Вороги-то наши там!

– Где?

Несвет подался к нему, пешие торопливо столпились вокруг их коней.

– Да вон они идут! – Сокольник показал плетью вдоль тропы вперед. – С десяток видел, пешцы все. В нашу сторону подались, гадюки!

– А ну-ка давай… – Несвет быстро огляделся. – Вон туда! В ельник. Сядем, как пройдут – обстреляем. Только тихо!

К счастью, несколько их лошадей не успели оставить на лесной тропе свежих следов своего присутствия. Спешно отступив шагов с полсотни назад, Несвет со своей дружиной скрылся в ельнике; всадники спешились, лошадей отвели подальше и привязали, оставив с ними самых юных. Основная часть дружины придвинулась к тропе; ратники встали за толстыми стволами, изготовив луки к стрельбе. Наполнял их беспокойный веселый раж, готовность как следует встретить злыдней. Думают, что коли Забитицы врасплох взяли, то им по всей Видимирской волости легкая добыча приготовлена!

Скорее всего, тут не все их войско, думал Несвет, сквозь мелкие кусты вглядываясь в поворот тропы. Они не здешние, мест этих не знают; видно, выслали малую дружину поискать добычи, посмотреть, куда ведет волок. Если удастся перебить этих, то и с оставшимися – а те, должно быть, еще сидят в Забитицах, – расправиться будет легче. Тогда прав удалой Сокольник: сами еще добычу возьмем. Лиходеи платьем цветным, может, небогаты, а вот оружие у них должно быть хорошее…

На повороте тропы что-то мелькнуло. Показались двое, за ними еще двое. Несвет мысленно присвистнул: почти на всех ворогах тускло отсвечивали железом шлемы, на одном-двух были кольчуги. Двое… четверо… шестеро… Всего их оказалось десять человек или около того – задние шли толпой. С замиранием сердца словене следили, как русы идут по тропе. Ближе… Еще ближе… Только бы никто сдуру не выпустил стрелу раньше времени, мысленно молился Несвет. Сказал же всем: пропускаем, стреляем в спины!

Вот они проходят – в пяти шагах от затаившихся словен. Несвет, хоть и сохранял хладнокровие, прищурился, невольно боясь, что острота его взгляда оцарапает злодеев, привлечет внимание. Ясно был слышен шум шагов. Вот перебросились несколькими словами… Смысла Несвет не разобрал – выговор их был ему непривычен.

Теперь он разглядел, что за спиной у каждого висит на ремне большой круглый щит, и спохватился – если дать им пройти, то стрелять придется в щиты! Выше щитов – шлемы, а в ноги при движении еще попади…

Едва успев додумать эту мысль, Несвет мгновенно решился. Пусть щиты русов стали для него неожиданностью, но для русов неожиданностью станет он сам.

Несвет поднял лук с заготовленным срезнем, выцелил ближайшего и пустил стрелу, одновременно крикнув:

– Бей!

Успел увидеть, как ближайший к нему рус на ходу спотыкается, получив стрелу прямо в шею, взмахивает руками, падает, сбивая с ног товарища…

Словене, не ожидавшие приказа к нападению прямо сейчас, миг промедлили.

– Бей, бей, леший твою мать! – заорал Несвет.

Опомнившись, поняв, что все началось и медлить опасно для жизни, отроки пустили стрелы.

Взмыли над тихим лесом крики ярости и боли; половина идущих рухнули и больше не шевелились, остальные оказались ранены.

– Вперед!

Несвет выскочил из зарослей на тропу и кинулся вслед русам с копьем наготове. Ткнул одного, что уронил щит и схватился за стрелу в плече, повернулся к другому.

Словене бежали из зарослей, рубили топорами. Кто-то из русов, раненный легко, пытался отбиваться, но словене насели вдвоем-втроем и скоро одолели, хоть у них и не было щитов.

И вот все кончено. На лесной тропе два десятка словен стоят, тяжело дыша, над десятком мертвых русов.

– Молодцы, ребята! – Несвет окинул взглядом изрубленные тела. – Всех порешили! Перун с нами! Живо, собираем, что у них есть, тела – с дороги. Назад пойдем – приберем, кого еще волки не съедят. За лошадьми сбегайте.

– Боярин, слышь! Селигу убили!

Один из ратников оказался зарублен – слишком спешно выскочил из кустов и попал под чью-то секиру.

Несколько человек получили раны, но довольно легкие. Кого-то из юных – и не только юных, – выворачивало наизнанку от вида трупов. Другие, лихорадочно хохоча, снимали с тел шлемы и собирали оружие. Щиты почти не пострадали, и словене взвешивали их на руке, примериваясь к непривычному доспеху. Кто-то уже надел шлем на шапку и кричал: «Не вижу ни шиша!» Над ним смеялись.

Раненых перевязывали. Тела русов оттаскивали к кустам у края тропы. Понаблюдав за этим, Несвет уже сел на лошадь, когда к нему подъехал Сокольник – надевший добытый шлем и держа в руке чужую секиру.

– Боярин! Все хорошо, да одно худо.

– Что?

– Их девять. – Сокольник кивнул на трупы. – Живых-то сколько было – десять?

– А шиш их знает! – Несвет попытался вспомнить, как русы шли до начала обстрела, но в задних рядах они смешались, и было неясно, четное ли число. – Может, десять. Может, нет. Ладно, что теперь гадать. Парни! – закричал он, разворачивая лошадь. – Тронулись дальше! Сокольник, поезжай вперед!

Аки Рыжий и Гейри Хорек прибежали к лодьям бегом; у Аки правый рукав весь намок и покраснел от крови, у обоих глаза были вытаращены – «по шелягу», как сказал Хамаль Берег.

– Тень! Стой! – наперебой кричали они, задыхаясь от бега. – Там какие-то тролли… Обстреляли… из леса… перебили, глядь, всех!

– Перебили? – Эскиль шагнул к ним, не веря своим ушам. – Сколько ж их было? Там войско?

– Не зна… – Гейри глотал воздух. – Из леса… В спину, разом, сотня стрел! Хорошо, я у куста был – метнулся сразу. Аки в плечо сзади стрелой задели.

– Я в лес, рубанул кого-то – дальше ушел, – кривясь и постоянно оглядываясь, доложил Аки.

– Всем стоять! – Эскиль сделал знак войску, где ближайшие и так уже замерли перед лодьями, опустив канаты. – Хамаль, ты здесь. Я пойду вперед, засяду тоже у тропы на повороте, подождем. Посмотрю, сколько их. Как пройдут – ударю, вы услышите рог – быстро вперед. Бегом!

Забрызганные грязью из-под катков варяги, меняя одну тяжелую работу на другую, расхватали из лодий свои щиты и шлемы и устремились по тропе. Эскиль глазами считал их; когда пробежало три десятка, махнул рукой, возвращая остальных к лодьям, и сам побежал догонять.

Варяжское войско нынче утром выступило из Забитицкого погоста. Большинство, поддержанное Велейвом, Сёльваром и Ятмундом, предпочло бы провести там еще несколько дней, чтобы отдохнуть от пути продолжительностью в месяц, но Эскиль и Хамаль настояли на том, чтобы двигаться дальше немедленно. Они вышли из Сюрнэса сразу, как наступило лето[35], и с тех пор, ведомые людьми Сверкера, неустанно двигались на север – через реки, бесчисленные озера, соединенные волоками, пока до достигли верховьев Мсты. Следовало воспользоваться временем, когда после таяния снега реки и озера наиболее полноводны и волоки короче. Остаток зимы мятежные варяги провели в Ольшанском городце близ Сюрнэса: его избы и прочие строения стояли пустыми, покинутые прежними жителями. Пришлось латать крыши и поправлять печи, но зато, устроив лежанки на лавках, на полатях и на полу, соорудив нары в овинах и клетях, удалось разместить в тепле все их пять с половиной сотен. Сверкер сказал, что раньше в городце жил смолянский князь Ведомил; куда тот делся со всем своим родом и ближиками, варяги предпочли не спрашивать, но смоляне явно избегали этого места.

Покинув берег верхнего Днепра после вскрытия рек, в пути варяги спали под открытым небом. Лето едва наступило – да какое лето, когда в лесу еще лежит снег, а овраги полны льда. Но даже там, где населения и жилья хватало – как вокруг озера под названием Валдай, – никто не пускал варягов под крышу, и им позволяли пройти только благодаря посредничеству Сверкеровых проводников.

В верховьях Мсты эти проводники с ними распрощались: на реке, мол, не заблудитесь. Варягам было известно, что через два перехода вниз по течению Мста повернет на запад, и в этом месте находится Забитицкий погост – граница владений Хольмгарда и Мерямаа. Отсюда им надлежало идти на восток. Но и Забитицкий погост следовало занять, чтобы держать в руках весь волок. Соглашение с Ингваром хранилось в глубокой тайне, об этом Эскиль, Хамаль и Гримар поклялись Мистине на мечах. Все остальные считали, что порвали с Ингваром и больше не имеют знатного вождя, кроме своих собственных. Узнав от пленных жителей Забитиц, что их считают русами из Сюрнеса, варяги сочли это большой удачей: пусть видят своего врага в Сверкере. В Забитицах чуть ли не впервые за месяц поспали под крышей, в теплом доме у печи – хоть и не все сразу, а по очереди. Набрали себе чистой одежды – кому хватило, отправили местных баб стирать рубахи, задубевшие за месяц пути через холод и грязь. Сами помылись, надеясь избавиться от вшей: до этого всю дорогу удавалось только размазать грязь холодной водой по лицу и рукам. Волосы и бороды свалялись, руки почернели, лица выглядели закопченными, глаза – дикими; неудивительно, что внезапно разбуженные жители Забитиц не особенно и сопротивлялись, приняв их за выходцев из Нави.

Эскиль хорошо понимал людей, которые охотно отдохнули бы здесь как следует, но медлить было опасно. О захвате Забитиц скоро станет известно по всей округе – к западу и к востоку. Если до Эйрика Берсерка дойдет весть о появлении на его границах каких-то вооруженных русов, он все равно приготовит войско, кого бы ни считал их господином – Ингвара или Сверкера.

– Мы должны занять весь волок до выхода на Мерянскую реку! – убеждал Эскиль своих товарищей-вождей, собрав их в самую большую избу. – Тогда сможем отдохнуть. А если мы сейчас промедлим, то дождемся Эйрика. Он хорошо знает местность и перережет нам путь. Мы должны успеть выйти на Мерянскую реку, тогда ему с нами уже так просто не совладать.

– Да где еще эта ётунова река! – ворчал Сёльвар Бешеный. – В этом Ётунхейме, глядь, только ётуны дорогу найдут!

За эту зиму и весну он, как и все, похудел, кожа обтягивала скулы, а морщины в углах глаз, расходившиеся, как пальцы птичьей лапы, стали еще глубже.

– Не знаю, глядь! – Эскиль едва удержался, чтобы не грохнуть по столу. – Не знаю! Но согласись, что искать ее не под обстрелом куда легче, чем если Эйрик с войском будет где-то рядом!

Велейва Золу с полусотней все же оставили Забитицах, чтобы не оголять свои тылы. Велейв опять расхворался. Зимой он сумел поправиться, пока из Киева подвозили обещанные припасы, одежду и, тайком от войска, кое-что из дорогих вещей для подношения Сверкеру. Возможность отлежаться, вместе с усилиями бабки-шепталки в Добромышле, позволила ему переломить болезнь, но весной, когда ноги почти все время были мокрые, им снова овладела лихорадка, и он заметно худел, теряя силы.

– Еще два перехода! – говорил Эскиль варягам, убедив прочих вождей. – Выйдем на Мерянскую реку – будем отдыхать, сколько захотим, клянусь! – И целовал, подняв руку, золотой перстень на пальце, с холодным зеленовато-синим камнем и мелкими жемчужинками, казавшимися каплями воды[36].

За эти два года он не раз подумывал избавиться от перстня, наводившего на неприятные воспоминания. Даже раз проиграл его в кости, но назавтра выиграл назад – перстень как будто не хотел его покидать.

Легко было сказать – два перехода. Забитицкий погост на Мсте и Видимирь близ Песи разделяло около двух обычных переходов. Большую часть этого пути можно было проделать по воде: бесчисленные реки и речки вели из одного озера в другое. Но было немало участков, пусть и небольших, где водного пути не имелось и от одной речки до другой приходилось тянуть лодьи по суше. Требовались люди, знавшие дорогу, тягловый скот. Словене между Двиной и Мстой, взимавшие плату с проезжающих, давали лошадей и волов, чтобы тянуть лодьи на катках, но их было слишком мало для полусотни лодий, и варягам все равно приходилось впрягаться самим. В Забитицах и вовсе тяглового скота нашлось мало – таких больших дружин здесь не видали со времен похода «на хазар», как это называлось, тридцатилетней давности. Пришлось впрячь пленных мужчин – по несколько в каждую лодью, вдобавок к самим варягам.

– Раз! Раз! – выкрикивал идущий впереди, следя за тем, чтобы лодья не сбивалась с широкой гати. – На ровный киль держим! Стой!

Рывками разгруженная лодья продвигалась на половину своей длины, потом останавливалась, катки из-под задней части переносили вперед, и два десятка мужчин снова налегали на канаты. Хорошо еще, что здесь не надо было держать вооруженные отряды, как в южных степях, чтобы предотвратить нападение конницы печенегов или буртасов.

За этим делом и застала варягов весть о разгроме передового дозора – совсем без дозора ни Эскиль, ни Хамаль все же перемещать войско не могли. Передние из полусотни лодий в это время находились в лесу, где земля была выровнена под катки, а сосновые корни вырублены. Впереди лежала болотистая низинка шириной в два перестрела – «мох», усеянный мелкими сосенками, через нее была проложена бревенчатая гать, сейчас подтопленная. Дальше опять начинался лес.

Эти низинку Эскиль со своими людьми пересек бегом, торопясь укрыться в лесу. На опушке знаками велел варягам сойти с тропы и рассеяться по зарослям. Зелень кустов еще раскрылась лишь наполовину, но, одетые в некрашеную шерсть, серую и бурую, они легко укрылись за стволами, буреломом и кустами. Эскиль прошел дальше всех и спрятался за бурый еловый ствол. У него под ногами скорчился трубач с рогом.

Едва успело сердце стукнуть два-три раза, как спереди послышался шум движения, негромкий говор, стук лошадиных копыт по гати. Промедли варяги чуть-чуть – столкнулись бы лицом к лицу. Вот замелькали фигурки – несколько всадников, остальные пешие. Впрочем, и прямое столкновение мы бы выдержали, отметил про себя Эскиль: этих ухарей всего десятка два. Но зачем терять людей? И так Халейгов десяток сгинул с ним самим вместе.

Словене, хоть и оглядывались, прошли мимо, никого не заметив. Когда они вышли на гать через низину, Эскиль свистнул.

Услышав свист прямо за спиной, Несвет и его ратники успели обернуться. Но только для того, чтобы встретить смерть лицом – в них полетели стрелы и сулицы. Удивительно, но они, только что перебившие варяжский дозор из засады, сами не остереглись – подвела уверенность в своем лучшем знании местности.

Из уже пройденного словенами леса, якобы пустого, на них с ревом бежали вооруженные варяги. От неожиданности показалось, что их целая сотня. В первый миг растерявшись от изумления, Несвет крикнул и погнал коня навстречу врагу – но через несколько шагов сулица, сильной рукой брошенная навстречу, вонзилась ему в горло, и он рухнул с коня, заваливаясь спиной.

Из его людей не все даже успели увидеть гибель боярина. Рубка была неистовой. Словене, еще не разглядев, сколько у них противников, попытались дать отпор, но, мало привычные к щитам и шлемам, скоро начали отступать, рассеиваться. Каждый оказался один среди врагов, иные соскочили с гати вправо и влево. И они почти не заметили, как на зов рога из леса впереди тоже появились варяги, чтобы ударить в спины и в бок. Каждый вскоре оказался вынужден в одиночку отбиваться от двоих-троих – и долго это не продлилось.

Схватка прекратилась. По гати через низину, на протяжении сорока шагов, были разбросаны тела, покрытые кровавыми ранами, по мокрым бревнам гати растекались красные пятна и лужи. По обеим сторонам от гати тоже лежали убитые, и капли крови краснели на мху, будто россыпь спелой клюквы. Варяги ловили лошадей, с перепугу убежавших в сосняк.

Эскиль подошел к мертвому телу и выдернул свою сулицу, торчавшую из горла. Вгляделся в лицо, пытаясь понять, почему оно кажется знакомым, и протяжно присвистнул. Опустился на колени, расстегнул шлем, снял его с мертвеца вместе с шапкой, снова вгляделся. Борода была залита кровью изо рта, но он узнал этот прямой острый нос, похожий на «молот Тора», эти карие глаза, даже в смерти сохранявшие твердость взгляда.

– Что – ты его знаешь? – Рядом с ним остановился Сёльвар Бешеный, клочком мха вытирая лезвие секиры. – О, да это ж Халейгов шлем, глядь!

– Вот так встреча, ётун его маму… – пробормотал Эскиль и медленно встал. – Не знаю пока, к добру или к худу… но мы избавили Ингвара от его сводного брата.

На четвертый день после отъезда Несвета Видимир чуть ли не выгнал Хельгу из дома.

– Что ты все ходишь, как в воду опущенная! – восклицал он с досадой молодого мужа, желающего, чтобы молодая жена каждый его взгляд встречала ласковой улыбкой. – Ни днем, ни ночью с тобой не сговоришься! Все из рук валится, о чем только думаешь!

– Ты меня винишь, что я тревожусь о твоем отце?

Хельга знала, что Видимир отчасти прав: со времени получения тревожной вести ей не удавалось думать ни о чем другом. Узнав, что где-то рядом русы натворили беды, на нее, как на единственную в Видимире уроженку этого племени, стали коситься; тетка Тихомила причитала не переставая и пророчила горести. Хельга и сама изводилась от беспокойства. Что означает набег русов Сверкера смолянского на владения Хольмгарда – случайность или начало настоящей войны? На первое она почти не надеялась. Привыкнув за две зимы в Хольмгарде к разговорам о княжеских делах, в которых так хорошо разбиралась госпожа Сванхейд, она думала о них куда больше, чем это положено девушкам и молодым женам. Если это война – она коснется Сванхейд, Тородда, Логи, даже Бериславы. И как это скажется на делах Эйрика? Если Хольмгарду придется воевать со смолянами, Мерямаа Ингвар поневоле оставит в покое, но радоваться не получалось. От войны никому не будет хорошо, и Хельга дивилась, что жители Видимиря так мало об этом думают. Для них эти дела разворачивались где-то на другом краю света, и если бы не Тихомила и не Несветова родня в Забитицах, они бы об этом думали так же мало, как о войне греков с сарацинами на далеком Критском море.

– Рано еще об отце тревожиться, – убеждал ее Видимир. – У него люди пеши – только до Забитиц хорошо если за два дня дойдут. Да там пока то, пока се… Делом лучше займись, а отец управится.

Оставшись хозяином в доме и боярином в городце, пусть и на несколько дней, Видимир быстро вошел во вкус. Хельга старалась заниматься делом, но придать себе веселый и беззаботный вид жены, думающей только о поцелуях мужа, ей не удавалось.

– Вот что! – сказал ей Видимир в полдень четвертого дня. – Коли тебе ради отца покою нет… Поезжай на Змеево озеро. Возьми барашка, пусть его дед Замора богам зарежет ради сбереженья и отца, и всей волости нашей.

– Змеево озеро? Где это?

– А недалеко тут. – Видимир махнул рукой на восток. – Мы от мери мимо него ехали, за день отсюда. Но то зима была, мы не останавливались – зимой змей спит. А теперь уж проснулся. У нас на Змеевом камне жертвы приносят – и богам, и самому змею, что под камнем живет.

– Змей живет под камнем? – Хельга вытаращила глаза.

– Да, нора у него там, то есть пещера. Камень сам чуть не с избу величиной. Если принести змею барашка – он из норы выйдет. А как выйдет – можно его спросить о чем хочешь, но только один раз. Он ответит. Эй, Тихоня! – окликнул Видимир отрока, проходившего к двору тетки Тихомилы. – Поди сюда!

Тихонег, иначе Тихоня, белобрысый, бойкий отрок лет пятнадцати, был старшим сыном тетки Тихомилы. Не беря пример с матери, к красивой Хельге он вражды не питал и всегда встречал ее смущенной, но дружеской улыбкой.

– Возьмите барашка, отвези жену мою к Змееву камню, – велел ему Видимир. – Дед Замора ее не знает, да и не объяснится она с ним. Увидит – испугается.

– Свезу, чего же нет? – хмыкнул Тихоня. – А дед-то наш и правда страшный!

С такими приятными ожиданиями Хельга пустилась в путь. Ради уважения к священному месту она оделась понаряднее: выкрашенное в желтый льняное платье, темно-красный хангерок из тонкой шерсти, накидка цвета болотной зелени. Теперь, когда у нее остались только два «ведьминых камня», янтарный и красный, она носила их в ожерелье между застежками, среди разноцветных стеклянных бусин.

Поехали верхом. Кроме Тихони и черного барашка, Хельга взяла с собой Естанай. От Видимиря до Змеева озера было чуть более трех пеших роздыхов, и Тихоня обещал, что сегодня будут на месте еще до темноты. По дороге Хельга расспрашивала про змея: правда ли он живет под камнем и отвечает на вопросы или это Видимир над ней подшутил?

– Правда живет змей! – Тихоня чуть не обиделся. – Издавна живет, у нас в волости все его знают.

– Каков он собой?

– Две головы у него…

– О боги!

– Истинно так! Сам с доброе бревно величиной, вон как та ель! – Тихоня показал на старую ель у тропы, уходящую вершиной в небеса. – Седоват, пестроват, есть у него и хвост, и крылья!

– Крылья? Чтобы летать?

– Ну, чтобы летал, я не слыхал такого, – признался Тихоня. – Из норы под камнем выползает и жертвы принимает. Говорят, коли гневается он, на озере буря поднимается, тогда, значит, хочет змей голову человечью, иначе по всей волости будет неурожай и мор на людей и скотину. А чтобы не гневался, дарят ему дважды в год по голове бараньей, от нас и от Людогощи.

Озер в этом краю было много, и по пути всадники миновали их еще несколько, четыре или пять. Но вот Тихоня показал на водную гладь в окружении леса: мол, оно самое. Змеево озеро было даже больше Видимиря и шире – если озеро Видимире очертаниями напоминало толстый крюк, то Змеево – отпечаток исполинской стопы. Пришлось обогнуть его с севера, чтобы попасть на восточный берег, перебраться через речку Стругу, впадавшую в озеро с севера, и еще немного поехать вдоль него по хорошо набитой, хоть и изрядно грязной тропе на юг. Осторожно проезжая над глубокими лужами, Хельга подумала: пешком тут в дождливую пору и вовсе не пройти.

Солнце еще светило ярко, когда перед путниками открылась полянка у самой воды, окруженная березой, ольхой и кустами.

– Вот он, Змеев камень! – с торжеством провозгласил Тихоня.

– А здесь можно оставить лошадей? – с беспокойством спросила Хельга. – Он не выйдет и не съест их?

– Как бы нас самих не съел! – поправил ее Тихоня, дескать, дура баба!

Путники остановились на краю поляны, шагах в десяти от камня, и привязали лошадей. Те не проявляли признаков беспокойства, а значит, никакого змея пока не чуяли.

– Ой, вон! – вдруг вскрикнула Естанай.

Хельга, облившись холодной дрожью обернулась; успела заметить, что Тихоня тоже подпрыгнул и в ужасе вытаращил глаза. Оказалось, что Естанай всего лишь увидела на кочке в трех шагах двух молоденьких змеек: они грелись на солнце, но от шума уползли в мох.

Успокоившись, Хельга пошла посмотреть на камень поближе. Он лежал на самом краю берега, нависая над водой; и правда величиной почти с избу, серый, покрытый трещинами и лишайником. В воде еще лежали камни, но другого цвета, гладкие и гораздо меньше.

– Где же пещера?

– Вон там! – Тихоня зашел на мостки, вдававшиеся от берега в озеро шагов на десять, и показал со стороны воды под нижнюю кромку камня. Здесь было еще не глубоко, человеку по колено, и под прозрачной водой желтел песок на дне. – Там его гнездо. Не очень большое – человеку едва пролезть, а прямо в самое подземелье уходит. Бывают годы засушливые, озеро мелеет, тогда вход в него видно делается, но это плохие годы, народу много мрет. Теперь к деду Заморе пойдем.

Изба деда Заморы, хранителя Змеева камня и жреца, стояла шагах в десяти дальше; низкая, с посеревшими от времени бревнами, с замшелой крышей, она почти сливалась с зарослями. На коньке висел лошадиный череп.

– Дед Замора – колдун знатный, – вполголоса рассказывал Тихоня по пути. Барашка он нес на плечах. – Если захочет, так сделает, что человек захворает или умрет. А я его не боюсь. Сызмальства мы с братьями к нему бегали, он про змея много чего поведать может. Люди его боятся, да ты со мной-то не бойся.

Избушка стояла одиноко, без ограды, без построек. В тени лежала коза, под стеной стояла дровяная колода, в ней топор, а вокруг желтые щепки. Из отворенной двери тянулся дым.

– Дед Замора! – закричал внутрь Тихоня, спустив барашка наземь. – Чуры в дом! Ты здесь? Это я, Тихоня, Тихомилин сын!

– Здесь я, – раздалось из-за угла.

Увидев того, кто показался, Хельга вздрогнула от неожиданности: одетый в кожух из черной овчины мехом наружу, он напоминал не столько человека, сколько родича привезенного барана, а еще хуже – нечто среднее между человеком и зверем, между живым и мертвым. Дед Замора явно был очень стар: когда-то высокий, а теперь сгорбленный, седой, с длинной пегой бородой. Почти бурая кожа в старческих пятнах, запавшие глаза, бледные тонкие губы. Но хуже всего то, что у Заморы был только один глаз – левый, а правый, полузакрытый, светился тускло и мертво. Это было так страшно, что хотелось отвернуться. Да и не только взгляд – само его присутствие угнетало душу, словно он нес на себе силу нечеловеческих миров.

«Никакой это не дед!» – мигом осенило Хельгу, и она стиснула зубы, стараясь унять дрожь. Это сам змей подкаменный и есть. Он притворяется человеком, чтобы получать жертвы… или заманивать. Знают ли об этом здешние жители?

– Б-будь цел! – по-славянски поздоровалась Хельга, стараясь не показать, как ее напугал и вид старика, и собственное открытие.

Дед Замора остановился и внимательно оглядел незнакомую женщину, одетую в дорогое цветное платье и совсем не похожую на молодух из окрестных городков и весей. Под взглядом его единственного глаза ей было очень неуютно; она взялась за красновато-бурый «ведьмин камень» в ожерелье и мельком подумала: у старика тоже нет правого глаза, как у Одина…

Не Один ли явился к ней в этом облике – весьма для него подходящем?

Она окинула глазами деревья позади старика и ахнула – на сосне сидел крупный черный ворон и, слегка свесившись с ветки, внимательно ее разглядывал.

Тихоня тем временем изложил, кто она такая и что им нужно.

– И то хорошо, – одобрил дед Замора. – Гневен батюшка наш, змеюшка. Уж две ночи воет, свистит, беду пророчит. Заходите пока, посидите. – Он кивнул на дверь избы, откуда дым уже почти не шел. – До полуночи долго еще.

– А нужно… полночь? – Хельга снова содрогнулась.

– В полночь батюшка наш из норы выходит. Не такой он, чтобы под солнышком разгуливать, – хмыкнул дед, и Хельга поежилась. – Боязно?

– Да, – созналась она.

– Так не ходи, в избе сиди. Но коли хочешь говорить с ним, сама должна…

– Он будет отвечать… если его спрашивать?

– Будет, отчего же. Как кровь горячую почует – ответит.

Хельгу обнимало холодом, будто та «кровь горячая» вытекала из ее собственных жил. Соблазнительно было пересидеть в избе, пока дед будет резать барашка, но ведь она приехала в надежде узнать, что означает набег смолян на Видимирь. Как глупо было бы отказаться что-то узнать из-за страха! Ведь с ней «ведьмины камни»… Но и два последних ее камня казались не слишком надежной защитой от подземного змея «величиной вон с ту ель».

В избе, куда дед Замора провел гостей, оказалось тесно и бедно. Тихоня выложил из короба присланные его матерью припасы: мешок сушеного гороха, пяток печеных яиц, кусок копченого сала, небольшой ржаной каравай – по весеннему времени это было богато. Дед Замора предложил на ужин похлебку из озерной рыбы – он ставил сети каждый день, круглый год, – со снытью, подорожником и молодой крапивой. Как понимала Хельга, озерной рыбой, лесной зеленью, дичью и молоком своей козы он и питался в те дни, когда ему ничего не приносили из окрестных селений. Она поела немного, но еда в этом месте казалась ей опасной. К тому же отвлекали мысли: как задать вопрос змею? Ведь это должен быть только один вопрос!

– А он может погадать о Несвете? – шепнула она Тихоне. – Хороши ли его дела? Если мы узнаем, то будем знать, о чем для него просить.

Тихоня передал ее просьбу деду Заморе. Парню, похоже, даже нравилось, что «молодухе Видимире», как он ее обозначал в разговоре с дедом, требуется его посредничество. Хельга, с ее неуверенным славянским языком, лучше понимала речь Тихони – дед из-за отсутствия зубов говорил невнятно, – а тот чувствовал себя причастным к дедовой мудрости, толкуя его речи боярыне-русинке.

Выяснилось, что погадать можно, но для этого нужна лопатка того самого барана, которого еще не зарезали. Хельга слышала о таком способе – его считали надежным.

За оконцем сгущалась тьма. Несмотря на присутствие Естанай, Хельге делалось все сильнее не по себе. Она и жалела, что не сидит сейчас спокойно в Видимире, и сильнее обычного грустила в разлуке с родными. Особенно остро хотелось попасть обратно в Силверволл – где отец и мать, Хедин и Виги. Даже молодые невестки, которых Хельга успела узнать не слишком близко, теперь казались родными и любимыми. От мысли, что ее дом – здесь, на озере Видимире, что никогда она не будет больше жить в Силверволле, щемило сердце и щипало в глазах от слез. Недаром у славян так много грустных песен, где молодая жена жаждет обернуться серой пташечкой и полететь к родимой матушке – успела послушать на посиделках в остаток зимы. В этой чужой темной избе страшного старика, возле озера, где над водой и берегом носился жуткий дух подземного змея, Хельга ощущала себя маленькой, одинокой, беззащитной, как букашка. Она куталась в теплый кафтан, взятый с собой, мечтала вернуться хотя бы в Видимирь, но и не хотела, чтобы настала полночь – ведь тогда начнется что-то еще более страшное.

Утешили ее соловьи – в сумерках защелками где-то в зарослях, и сразу от сердца отлегло. Не верилось, что какой-то жуткий змей может вылезти из-под земли там, где поют весенние соловьи. Дед Замора и Тихоня толковали о чем-то своем, и Хельга плохо понимала их речи; вслушиваясь в соловьиное пение, постепенно она успокоилась.

Но вот дед Замора вышел наружу посмотреть на луну, вернулся и объявил: пора. Хельга поднялась с места – с мыслью, что лучше бы ей остаться.

– Ступайте к камню, – велел дед Замора.

Хельга с Тихоней и Естанай вышли. Снаружи было уже совершенно темно и очень холодно: шла та пора, когда с наступлением темноты из-под земли вырывается леденящее дыхание едва заснувшей зимы, и легкое одеяло полураскрывшейся зелени не греет. С неба взирала почти полная луна с обтаявшим краешком; она давала довольно света, чтобы пройти вдоль берега, но под ее неотступным взглядом было еще более жутко. Сам мир мертвых следил за Хельгой и ее спутниками, выбирая жертву; а что если он выберет не барашка?

Первым шел Тихоня, показывая дорогу. Хельга чувствовала, что он, хоть и храбрится, выставляя себя защитником двух испуганных женщин, на деле боится не меньше их. И это убеждало ее, что змей существует: Тихоня с детства верил в него куда крепче Хельги, сегодня впервые о нем услышавшей. Просунув руку под кафтан, она сжала «ведьмин камень» в ожерелье. Мельком подумала об Ульве Белом – если будет уже совсем плохо, он же спасет ее… если успеет? «Мой милый звериною шкурой одет…» Почему-то вспомнился волчий кожух Эскиля Тени, холодный запах этого меха, к которому она прижималась лицом, когда похититель вез ее в санях, крепко держа в объятиях. Хельга ясно помнила тот странный вечер, будто он был вчера, и в то же время ощущала, как сильно изменилась с тех пор. Та Хельга, уносимая, будто овечка, варягом-волком, казалась ей девочкой, совсем не той, что нынешняя.

Тихоня остановился на поляне у воды, и Хельга отогнала неуместные воспоминания. Луна висела прямо над озером, заливала воды дрожащим серебром отраженного света, и Хельга не сомневалась: этот свет разбудил змея, тот не спит, он видит и слышит все, что здесь происходит. От этих мыслей и от холода весенней ночи у нее стучали зубы, и она куталась в накидку, надетую поверх кафтана, пряча холодные руки.

– Вот здесь подождем.

Сгрузив барашка возле камня, Тихоня отошел в сторону, обогнул камень и остановился позади него.

Хельга и Естанай подошли к нему. Теперь они оказались с другой стороны от скрытого водой лаза в змееву пещеру, и это было не так страшно. Была надежда увидеть змея раньше, чем он увидит их… хотя в темноте он уж точно видит лучше… и что если он выскочит из-под камня прямо с этой стороны?

О всемогущие асы! Но если бы ей грозила опасность быть съеденной, Видимир не послал бы ее сюда! Не хочет же он остаться вдовцом, не пробыв мужем и полугода? Сейчас Хельга отчасти сердилась на мужа, что он не поехал сюда с нею. Несвет – его родной отец, ему было бы уместно самому попросить богов об удаче для него!

Послышался шорох, легкий звон. Вздрогнув от неожиданности, Хельга вцепилась в руку Естанай. По ту сторону камня появилось нечто живое, к счастью, величиной с человека, а не «с вон ту ель». Застучал бубен, и Хельга догадалась: это дед Замора! Но, сколько она могла видеть при свете луны, это был какой-то другой дед… Его лицо закрывала огромная личина с большими черными глазами и таким же черным ртом. Хельга понимала: это личина для общения с мертвыми, такие же носят на зимних праздниках перелома года – и русы, и словены, и меря. И все же было жутко: даже обычные люди, надев личину, отчасти превращаются в мертвых, что же говорить о старике, который и без личины одной ногой на том свете!

Надето на нем было что-то длинное, широкое; одеяние поблескивало, позвякивало и, похоже, шевелилось. Все это так напоминало змея, если не по виду, то по духу, что Хельга уже и не пыталась сдержать дрожи. Дед Замора размеренно бил в бубен, прохаживаясь перед камнем; этот ритм напоминал Хельге стук копыт, и почему-то виделось, как ее собственное сердце в виде лошади мчится по темной дороге – куда-то в даль.

– Выхожу я в полночь глубокую, из избы не дверью, со двора не воротами… – бормотал дед Замора под этот стук. – Через леса темные, через болота глухие… За рекою черною, за Смородиной, лежит черен лес, а в том черном лесу – черен змей, седоват, пестроват… Где солнце не светит, роса не ложится, петух не поет, живой не встает. Закликаю и я призываю: ты приди, черный-пестрый змей, нашего барана покушай, нашей беды послушай…

– Тихонька! – позвал он, прервавшись, но ни Хельга, ни даже сам Тихоня, так же завороженный стуком бубна, не сразу поняли, что его зовут. – Иди постучи.

Тихоня подошел и взял бубен; стук возобновился, хотя слышно было, что теперь колотушку держит другая рука, менее уверенная и умелая.

А дед Замора… вдруг вознесся на самый камень! В темноте Хельга плохо видела его движения, и почти была уверена, что он просто расправил крылья – змей ведь крылат, – и взлетел! И вот он уже расхаживает по камню, на уровне их голов, продолжая бормотать. Барашка он взял с собой и подтащил к самому краю камня, что нависал над водой. Хельге было не видно, что там происходит, она вслушивалась в стук бубна и ожидала… сама не зная чего. Если змей сейчас покажется, он ухватит барашка…

Вдруг над камнем раздался свист – громкий и пронзительный. От неожиданности Хельга подпрыгнула, они с Естанай рывком прижались друг другу. От свиста, переходящего в полувой-полурев, заложило уши и заледенели жилы. Хотелось бежать отсюда прочь, но позади стеной стояли темные заросли, не менее страшные, а за ними, быть может – болотная топь, где тебя уж точно ждут загребущие черные лапы с когтями…

– Здесь ли ты, змеюшка-батюшка? – услышала Хельга голос дед Заморы.

И сквозь шум крови в ушах, сквозь стук собственных зубов разобрала другой голос, воющий, ревущий, шипящий:

– Спра-а-а-а-ш-ш-ш-ива-а-а-ай!

Кровь стучала в ушах, вторя ритму бубна. Естанай подтолкнула ее, но Хельга не поняла почему.

– Кто там хотел от змея ответа? – крикнул откуда-то с луны дед Замора. – Спрашивай, ну!

«Ну! Ну! Ну!» – эхом раскатилось в пустой голове. И ни единой мысли. Сколько она ни готовилась к этому мгновению…

– Что хотела-то? – с досадой крикнул дед Замора. – Не гневи змея! Говори!

Еще его и разгневать… только того не хватало…

Этот новый страх немного помог Хельге собраться с мыслями.

– Что… – хрипло выдохнула она, сглотнула и повторила громче: – Что несет нам тот набег смолянский? Это война большая? Затронет ли нас?

Как много вопросов! Ведь ей говорили – только один! Но она не знала, как яснее выразить свое беспокойство, казалось, змей ее не поймет.

Она замолчала. С озера ударил порыв холодного ветра, и с ветром до нее донесся тот же полувой-полушип. Произнес он одно слово:

– С-с-с-ме-е-е-ерть…

Хельга сжалась и закрыла лицо руками. До нее даже не дошло, что такое она услышала; казалось, это назвала себя та леденящая сила, что наполняла берег.

Естанай подергала ее за руку. Хельга подняла голову. Стук бубна прекратился, возле них стоял Тихоня.

– Идем, все уже, – бормотал он. – Скрылся змей…

Едва помня себя, Хельга пошла вслед за ним обратно к избе деда Заморы. Когда они пришли, дед уже был там, на столе горел глиняный светильник, скупо освещая темную избу. В углу на ларе лежала какая-то темная груда – наверное, снятое одеяние старика, но Хельга старалась не смотреть туда, как будто там была сброшенная шкура самого змея.

Совершенно без сил, Хельга села на скамью у двери. Тьма наполняла избушку, лишь на столе разливалось озерцо желтого света. Казалось, они тонут во тьме – той, что назвала себя, – и никогда им, таким слабым, из нее не вырваться.

– Ну, полезайте, девки! – Дед Замора показал на полати. – Тюфяк там есть, накроетесь, чем у вас… Вот, овчина есть.

Тихоня подошел, чтобы помочь Хельге забраться на полати. Вид у него был растерянный и удрученный.

– Да, немилостив был к нам змеюшка… – пробормотал он. – Ишь чего напророчил…

И только когда Хельга уже лежала на низких полатях, на узком свалявшемся тюфяке рядом с Естанай, накрывшись кафтанами их обеих, до нее дошло.

Слово «смерть», услышанное возле камня, – это и был ответ на вопрос, который она задала.

В предрассветных сумерках туман висел над озером; воздух был пронзительно холоден и влажен, и в этом холоде словно сама Навь пыталась просочиться в кровь живых. Как молчаливые посланцы Нави, из тумана со стороны западного берега к Видимирю скользили лодки – в таком множестве, что, казалось, их рождает сам туман и их будет становиться все больше, пока не взойдет солнце и не развеет все разом. Одна за одной они подходили к берегу близ погоста, из них выпрыгивали отнюдь не призраки, а крепкие вооруженные мужчины с лицами диковатыми, изможденными и полными хищной решимости. Шлемы, кольчуги, иной раз пластинчатые греческие доспехи, топоры, копья, мечи в руках – такое обилие железа усиливало их сходство с выходцами из Подземья. Оказавшись на берегу, они вытаскивали лодки, а сами, с оружием и щитами в руках, расходились вокруг холма, окружая Видимирь.

Высадка происходила почти в тишине – только тихий плеск волн, скрип холодного песка под ногами, деревянный стук щитов о лодочные борта. Ни суеты, ни толкотни. Между собой пришельцы объяснялись знаками, не подавая голоса, будто и впрямь были немы, как мертвецы. Их вожди внимательно осматривали погост, оценивали высоту и крутизну холма. Кивая друг другу на укрепления – вал и частокол с боевым ходом, – ухмылялись. Да уж, это вам не Гераклея Понтийская!

Эскиль и Хамаль вдвоем обошли Видимирь кругом, высматривая наиболее удобное место для приступа. Пока шла высадка, на боевом ходу появилось движение, раздались крики: пришельцев заметили. Но ничего: деваться жителям уже некуда. Варягам осталось лишь выбрать ель и приготовить бревно, чтобы сделать по́рок – высаживать ворота. Привезти в лодках такое большое бревно все равно не удалось бы, так что придется пошуметь. Такая ель нашлась прямо на берегу у подножия холма. Застучали топоры…

– Э-э-й! Вы кто такие? – раздался сверху, от ворот, чей-то изумленный голос.

Судя по голосу, кричавший не верил глазам и думал, что разговаривает с мороком. Говорил он, разумеется, по-славянски, и ответ ему дали, когда к Эскилю подошел Сигурд Валун: он прожил на Руси лет пять-шесть и понимал славянский.

– Сдавайтесь! – крикнул он вверх, обращаясь к головам в бойницах боевого хода. – Ваш бойарин мьертв. Йесли вы мирно открываете ворота, мы не убиваем людей.

– Кто мертв, что ты лжешь?

Видимира разбудили, когда Домыш, пастух, хотел собирать стадо и выглянул со стены. Теперь уже весь город поднялся, но, хотя на пришельцев смотрели две сотни пар глаз, эти люди из тумана, пришедшие на грани ночи и дня, всем казались мороком. Казалось, стоит только подождать восхода солнца – и они исчезнут. Их появление даже не сразу догадались связать с нападением на Забитицы, ради чего уехал на запад Несвет – так не соответствовало это зрелище ожиданиям.

Но самая ужасная неожиданность была еще впереди.

– Покажите, – велел Эскиль.

Тело Несвета он распорядился взять с собой, и его привезли, завернутое в собственный Несветов плащ. Зная, какого высокого рода был этот человек, Эскиль понимал, что его смерть сама может побудить жителей, оставшихся без вождя, сдаться без сопротивления.

Тело вынесли из лодки, положили там, где со стены было хорошо видно, и развернули плащ.

Некоторое время люди на стене его рассматривали. Спрашивали у тех, у кого глаза получше, спорили, правда это или варяги лгут.

– Все его люди тоже убиты, – добавил Сигурд Валун. – Они напали на нас первыми.

– Спроси, кто теперь у них главный, – велел Эскиль.

– Это я! – закричал в ответ Видимир. – Я, Видимир, Несветов сын! Вы, упыри болотные! Да как вы смеете! Мой отец – человек знатного рода! Сын Олава! Да вам за него…

Он перешел на язык руси, но сам едва понимал, что говорит. Он узнал тело своего отца, но рассудок решительно отказывался верить глазам; в ушах шумело, голова кружилась, бревна боевого хода подрагивали под ногами. Его сильнейшим чувством сейчас была даже не горе, а возмущение. Ничего подобного не должно было случиться, не имело права!

– Ётунова кочерыжка!

Восхищенно присвистнув, Эскиль снял шлем.

– Эй! – Он помахал Видимиру. – Это ты, пискун! Вот мы и встретились снова! В тот раз, зимой, ты так быстро сбежал, что даже не попрощался! Узнаешь меня? Я – Эскиль Тень! Помнишь, как подстерегал меня за углом у отхожего места, сжимая дровяной топорик и дрожа от страха? Небось сам тогда лужу надул, пока ждал!

– Прах тебя дери…

– Помню, помню желтое пятно на снегу, где ты стоял! – под хохот товарищей продолжал Эскиль. – Уж и избегалась тогда твоя нянька, пока достала тебе сухие порточки!

Видимир снова опешил и какое-то время лишь недоверчиво моргал. Нет, это точно страшный сон. Мертвое тело отца – и этот белобысый гад, знакомый по той поездке в Хольмгард две зимы назад.

– Да неужто опять ты? – в ярости закричал Видимир. – Из какой дыры ты вылез, задергай тя волк!

– Вижу, ты мне тоже рад! – Эскиль засмеялся с искренним удовольствием. – Боги видели, что мы как-то нехорошо расстались в прошлый раз, вот и помогли нам встретиться снова!

– Чего вам здесь надо? Чего вы от нас хотите? По какому праву убили… моего отца? Я убью тебя, кол тебе в хайло!

Видимира трясло от ярости – смешение старых и новых обид породило такую волну гнева, что темнело в глазах.

– Так приди же! – Эскиль, держа в одной руке свой шлем, с издевкой распахнул объятия. – Жду тебя здесь! Ты одолеешь – мы уходим и ничего не трогаем. Ты даже получишь мое снаряжение. Это хорошая сделка – чтобы взять что-то подобное, тебе иначе пришлось бы прогуляться в Грикланд! Я одолею – вы открываете ворота и сдаете городишко. И мне будет принадлежать все, что принадлежит тебе – этот город, дом, все добро и твоя жена! Ладно, няньку можешь оставить себе.

Видимир ответил только бранью; от ярости он плохо понимал подробности, но уяснил, что тот наглец, которого он уже однажды пытался истребить, вызывает его на новый бой, стоя над телом его, Видимира, отца. Месть, и немедленно – вот единственное, о чем он мог сейчас думать. И горе потери, и сама будущая жизнь отодвинулись так далеко, что стали несущественны. До свершения мести никакой жизни, никакой иной мысли у него не могло быть.

– Ты принимаешь условия? – крикнул Эскиль снизу.

– Жди!

Бегом вернувшись к себе в избу, Видимир с помощью пары отроков стал одеваться. От возбуждения дрожали руки, но он был так захвачен своей яростью, что даже не боялся, как бы эту дрожь не приняли за признак страха. Мельком он удивился, почему в избе нет Хельги, но только вспомнил, что сам отослал ее… куда-то. И хорошо. Змей варяжский в ту зиму подбирался к Хельге – и теперь он ее не увидит. Шишку выкуси…

Отчасти ожидая, что Ингвар все же вынудит родичей принимать участие в его походах, после той памятной зимы Несвет и для сына заказал полное снаряжение: варяжский шлем, кольчугу, несколько щитов с умбонами из железа – а не из березового капа, как иногда делают по бедности. Обучал его обращаться со всем этим Халльдор Ель – русин из Силверволла, бывший воспитатель Арноровых сыновей; он прожил в Видимире два года и уехал только после женитьбы молодого ученика. Благодаря ему Видимир мог быть уверен, что умеет все то же, что и его противник. Теперь он не тот отрок, что прятался за углом клети, стиснув в руках дровяной топорик… Теперь он – мужчина, внезапно ставший главой городка. И хотя Эскиль по-прежнему старше и крупнее, у него все же есть надежда на победу.

Вся жизнь Видимира сосредоточилась для него в ближайшей сотне шагов – выйти из дома, пересечь площадь, за ворота, к площадке, где ждет его тот, кто отнимает у него все – честь, родичей, городок, названный его именем. Что будет после того, как они обменяются первыми ударами, Видимир не думал – такое далекое будущее для него не существовало. Нанести врагу этот первый удар – вот все, к чему он сейчас стремился мыслью, духом и телом.

Ворота приоткрылись, выпустили его и тут же затворились снова – варяги были слишком близко. Жители толпились на боевом ходу с этой стороны – вокруг ворот мужчины, подальше, откуда хуже видно, женщины и дети. Со стороны поля никого не было, за теми воротами и склонами никто не следил; вздумай варяги использовать это поединок для отвлечения внимания, они сейчас без труда влезли бы на стены, и никто бы не заметил. Видимирь никогда еще не подвергался осаде, никто здесь не имел опыта ратных дел, а распоряжаться, пока боярский сын готовился к поединку, оказалось больше некому.

Эскиль ждал. Сейчас он выглядел не так, как Видимир его запомнил по той зиме – ни нарядного шелкового кафтана, ни дорогих украшений, даже длинные светлые волосы, которыми он явно гордился, спрятаны под шлемом. Поверх кожаной рубахи был греческий доспех из стальных чешуек. В левой руке красный щит со следами ударов, в правой – дорогой меч-корляг, пока что опущенный концом к земле. Серые глаза пристально смотрят сквозь отверстия полумаски.

При виде противника на лице варяга появилась та же наглая усмешка. Как и в ту зиму, она бесила – так мог бы смотреть Змей Горыныч на мальчика, присланного ему на ужин.

– Эй ты, как тебя там? – Хоть Эскиль и назвал свое имя, Видимир его не помнил. – Эк ты весь в железо-то заковался! Небось и задница в железе!

– Этот панцирь – моя добыча из Грикланда, – не без гордости ответил Эскиль. – Когда-то его носил какой-то греческий стратиг. Но я понимаю, тебе-то неоткуда взять такого. Ты прав, будет смешно, если я стану защищаться железом от такого пискуна, как ты. От цыпленка с клювиком… Погоди.

Он развел руки в стороны, и подскочившие варяги, забрав у него меч и щит, стали расстегивать боковые ремни клибаниона. Вскоре Эскиль уже стоял, вновь готовый к бою, но без доспеха, только в кожаной рубахе и шлеме. Отдав меч, он взял вместо него секиру с торчащим вперед острым углом – будто клюв того ворона, что уносит жертвы для Отца Ратей.

– Никто не скажет, что я убил тебя бесчестно… разве что твоя нянька! – добавил он, ухмыляясь.

Встав перед Видимиром, Эскиль резко ударил секирой в свой умбон, показывая, что готов. И тут все войско позади него грохнуло оружием в щиты и испустило оглушительный крик. С тына тоже кричали, подбадривая молодого боярина, но эти крики потонули в реве варягов.

Видимир, сосредоточенный на своей ярости, почти ничего не слышал. Эскиль вызвал его и тем уступил право первого удара; Видимир бросился вперед. Настал тот миг, которого он жаждал.

Красный глаз вражьего щита маячил впереди. Видимир помнил, как учил его Халльдор: бить сразу чуть ниже кромки, в голень, тут же добавить краем своего щита в лицо, а после – добить. Этот прием ему не всегда удавался, но в этот раз все вышло как надо – быстро, сильно, с нужного расстояния… но варяг после удара не опрокинулся навзничь, его вообще не оказалось на месте, лезвие топора лишь впустую рассекло воздух.

Поддернув опорную ногу, Эскиль ловко слил в сторону опасный удар, направленный ему в лицо, и сам шагнул вперед, резко отпихивая Видимира плоскостью щита. А затем ударил по-простому, сверху вниз. Видимир успел прикрыться, но в последний миг; от силы удара отлетела верхняя доска щита.

Вражья рать снова ударила оружием в щиты, гулко и страшно. Видимир невольно попятился. Но Эскиль не пошел за ним – вскинул руку с секирой, будто приветствуя смотрящих на него со стены, а потом ловко крутанул ее – донесся свист.

Играть он, что ли, сюда пришел! Перед народом выделываться, понеси его косой!

Скрипнув зубами, Видимир вновь устремился вперед. Первый натиск не удался, но он еще не утратил веры в себя. Нужно действовать осторожнее. Ударил верхним слева направо, шагнул в сторону, вновь попытался достать ноги. Эскиль отбивал удары легко, даже небрежно. Видимир еще раз попытался сойтись с ним вплотную, норовя щитом перекрыть поле зрения и ударить низом, но варяг скользнул влево и друг длинным замахом сам ударил по ногам, заставив отскочить, и сразу, без заминки, добавил в лицо. Его стремительные, точные и опасные движения, будто у нападающей змеи, отрезвили Видимира, напомнили, с кем он имеет дело.

Впервые в сердце кольнул страх, будто холодное жало. Стараясь не дать ему воли, злясь на этот страх, Видимир вынудил себя идти вперед, любой ценой остановить этот натиск.

Более высокий рост давал Эскилю преимущество; Видимир скакнул влево, стараясь увеличить расстояние, а затем, пригнувшись, прикрывшись уже изрядно измочаленным щитом, кинулся вперед – достать врага длинным выпадом над землей. Но топор ударил, как коса, и опять в пустоту… а потом на Видимира словно дерево рухнуло. От сильного удара по голове шлем лязгнул, из глаз полетели искры. Эскиль угадал удар и просто перескочил его, а потом врезал сверху во всю мочь и, кажется, щит пробил насквозь.

Видимир шарахнулся назад, но не тут-то было: оказалось, Эскилев топор не просто пробил его щит, но и засел в нем. Один удар сердца Видимир таращился на торчащее из досок черное лезвие с хищной белой кромкой – на ней живет смерть, – а затем рванул щит на себя и жахнул топором вслепую, куда придется.

Пришлось, конечно, в Эскилев щит, а потом Эскиль, не долго думая, просто пнул противника в живот.

Щит вырвало из руки, Видимир отлетел назад и распластался по земле. Будь он сильнее, то мог бы лишить противника застрявшего оружия, но перевес в силе был не на его стороне. С трудом он сел, пытаясь восстановить дыхание. Видел как во сне: Эскиль неторопливо кладет его щит на землю, наступает на него и высвобождает засевший топор, а затем, подцепив щит носком башмака за край, ловко перекидывает обратно ему.

Рев варяжского войска долетал до Видимира издалека, будто шум леса. Великодушие Эскиль проявлял не ради него, а ради варягов, на них смотревших. Нет чести побеждать слабых, и Эскиль всячески старался сгладить разницу в их силах – прекрасно зная, что его запаса преимущества хватит для победы.

Щит, когда Видимир его подобрал, уже ходуном ходил и держался только на коже обшивки да на рукояти.

– Ну что, – бросил Эскиль, – это тебе не за углом у отхожего места ждать?

От этих слов у Видимира окончательно помутилось в голове. Еще не отдышавшись, он ухватил топор обеими руками и ринулся на врага. Достать, только бы достать его, а там не важно, если этот удар и для него будет последним. Замах и удар – туда, где за красным туманом виднеется ненавистное лицо.

Туда он и ударил что было мочи… и вдруг стало темно.

Видимир даже не успел понять, что произошло. Эскиль хотел было еще поиграть с храбрым и настырным, но явно неопытным врагом, но вдруг ему это наскучило. Пора заканчивать. Сместившись и слив щитом яростный удар, направленный ему в голову, он пропустил Видимира мимо себя и ударил сильно и точно, чуть ниже кромки шлема на затылке. Увидел мысленно возможность нанести точно такой же удар, каким Видимир думал уложить его две зимы назад, в проходе между клетями Хольмгарда – и сделал это. Видимир с разбегу сделал еще шаг и свалился лицом вниз. Он был мертв как камень.

Давший свое имя городку, Видимир, Несветов сын, лежал перед воротами, бездыханным телом преграждая врагу путь. Отныне имя Видимира будет жить только в имени погоста и озера; душа его через кровь растворится в земле и воде, чтобы в них продолжить бесконечное свое существование, и ветер над озерной гладью будет вечно носить память о нем.

Повернувшись к людям на стене, Эскиль вскинул руки, потом ударил топором о щит. Войско позади него тоже заколотило в щиты, торжествующе заревело. Эскиль, опустив руки, обошел распростертое тело и уверенным неспешным шагом двинулся к воротам. По пути сделал знак – отворяйте. Теперь здесь все мое. Казалось, сам он и был ключом от ворот Видимиря, и они просто не могли не открыться, едва он их коснется.

Спала Хельга плохо: непривычное чужое место, неудобная жесткая лежанка, прохлада, храп деда Заморы, не позволявший забыть о его присутствии, а главное, пережитый страх не давали ей покоя. Светильник, конечно, погасили, сквозь щель у заслонки просачивался лунный свет, но даже он был для Хельги посланцем той беспредельной тьмы. «С-с-м-ме-е-ерть…» – шептало, ревело, свистело в ушах, и Хельга отгоняла это режущее душу чувство.

Как же холодно! Печь давно остыла, под кафтан, которым она укрывалась, змеей заползал холод и обвивал ее ледяными кольцами. Вспомнилась белая пушистая шкура, которой внезапно возникший альв укутал ее на ледяном Волхове в ту чудную ночь…

Потом она разом заснула. Во сне ощущала мягкое тепло, обнявшее ее со всех сторон; ей даже было немного жарко, все страхи забылись, она расслабилась и погрузилась в блаженный покой.

Когда проснулась, ощутила, что лица ее касается нечто мягкое, пушистое, теплое. Открыла глаза – было уже почти светло. С головы до ног ее укрывала огромная белая шкура, хватило даже на Естанай.

Хельга полежала, не шевелясь, наслаждаясь теплом и мыслью, что ее покровитель в Асгарде пожалел ее, хотя она даже не обращалась к нему. Только что она скажет, когда шкуру увидят Тихоня и дед Замора?

Говорить ничего не пришлось. Встал дед Замора, кашляя, выбрался наружу, потом вернулся с горшком воды, поставил возле печи, стал разводить огонь. Хельге и Естанай тоже хотелось уже выйти. Утренний лес в белесой росе был пронзительно-холодным, но ничуть не страшным; озеро в легком тумане тоже не отличалось от любого другого. Умывшись, они вернулись в избу; Хельга глянула на полати, но белой шкуры не обнаружила. Та растаяла, как туман…

Дед Замора поставил в печь горшок – варить кашу, велел Хельге с Естанай за ним приглядывать, а сам ушел вместе с Тихоней вынимать сети. Плотва и окуньки, что они принесли, предназначались на обед и на ужин.

– Нынче баранины сварим, – добавил дед, отдав женщинам рыбу. – Ты, Видимиря, не передумавше гадать?

Ах да – он же обещал погадать по бараньей лопатке! Хельга заколебалась: услышанного вчера было достаточно, чтобы отбить охоту вопрошать тот свет, но… Но что же она на самом деле узнала?

– Я слышатьше… Он рекше… смерть, – с трудом выдавила она. – Это так?

– Так и было, – подтвердил Тихоня. – Я сам чуть того… теплого в порты не пустивше.

– Что это значит?

– То и значит. Видно, беды немалые нас стерегут.

– Но можно, – Хельга поежилась, – гаданием узнать, что за беды? Скоро ли? От чего? Можно ли прогнать их?

– Посмотрим по лопатке, – кивнул дед Замора.

– Ты сделаешь это сейчас?

– Сейчас! Ишь, разбежалась! По лопатке на закате гадают. Когда угодно их не созовешь, чай не бабы для посиделок!

Дед Замора так обыденно произнес слово «их», будто речь и правда шла всего лишь о бабах, но сама эта обыденность в устах одноглазого пегобородого старика, что сам похож на змея седоватого, пестроватого, навевала жуть.

– Но это… мне приведется… весь день сидеть здесь!

– Ну, поезжай домой, коли я тебе не люб! – хмыкнул старик. – К вечеру воротишься.

Хельга подумала немного. Соблазнительно было так и поступить, вырваться из этой мрачной избы, где ощущалось дыхание змея. Но ехать в Видимирь, а потом обратно – почти весь день провести в седле, что само по себе утомительно. Приехать в Видимирь, рассказать об услышанном, напугать всех до смерти… более ничего не зная? Нет, лучше уж вернуться, выяснив все, что только боги и духи пожелают поведать.

Тяжело вздохнув, Хельга решила остаться. Дед Замора послал их с Естанай собирать сныть и молодую крапиву, варить похлебку, доить козу. В воспоминаниях Хельги о прошедшей ночи сменяли друг друга страх и надежда. Холодная жуть, змеев свист у камня – и тепло белой шкуры, которая и появилась, и исчезла сама собой. Приятно было думать, что Ульв Белый не забывает ее и заботится, даже когда она его не зовет. Если вдруг нагрянет беда и она даже не успеет позвать…

К обеду дед Замора принес часть бараньей туши с лопатками – значит, не все досталось змею. Велел сварить, разыскав под лавкой в углу большущий горшок. Сидя на пороге избушки, чтобы не дышать печным дымом, перемешанным с густым запахом вареного мяса, Хельга подумала было: не часто в этой избе пахнет такой хорошей едой! А может, и чаще, чем ей кажется: не у нее одной ведь бывает надобность в советах богов, а дед Замора, как видно, не всю жертву целиком отдает змею, оставляет и себе немного.

Не стал бы Видимир сердиться на ее долгое отсутствие! Скажет, жена прохлаждается, хозяйство забросила… Голодным он не останется: две челядинки дома, да и Творена приглядит.

Может, Несвет с его малой дружиной уже вернулся, пока Хельга здесь, и в гадании уже нет нужды!

А если нет? Если Несвет не вернулся? Тогда задать духам вопросы будет куда полезнее, чем спешить домой стряпать мужу обед.

Варить баранину пришлось дольше обычного – нужно было, чтобы мясо полностью отстало от костей. Дед Замора сам вынул лопатку, очистил и отложил в сторону, на припечек. Все четверо поели, но Хельгу трясло от волнения, кусок не лез в горло. Да и соли у деда нашлось маловато, только молодой «медвежий лук» в изобилии.

Когда убрали со стола, начало темнеть. Огонь в печи уже не горел, но угли еще были жарки. Дед Замора взял веточку сухого можжевельника, поджег ее и стал водить дымящейся веткой вокруг лопатки, что-то бормоча. «Собирайтеся, снаряжайтеся… лесные, полевые, болотные… с дерева сухого, с болота глухого… Идите сюда, скажите, в чем судьба»… Хельга догадывалась: он созывает духов, и старалась не вслушиваться, отгоняя любопытство.

В избе витал можжевеловый дым. Сгущалась тьма. Дед Замора взял лопатку и сунул в печь, прямо на угли. Все четверо сидели вокруг в полном молчании: час был неподходящий для болтовни. Во тьме по углам, в веянии можжевелового дыма, в мерцании углей в печи, на которых лежала белая лопаточная кость, постепенно чернея, Хельга угадывала присутствие незримых духов. Что они подумают о ней? Вдруг уловят ее связь с Ульвом Белым и не захотят отвечать?

Вдруг раздался громкий треск: его издала кость на углях. Все вздрогнули.

– Это важные вести нам духи несут! – пробурчал дед Замора. Голос его доносился как будто издалека, хотя он сидел тут же, на припечке. – Видно, кончается старая жизнь, новая пойдет, иная…

Какая – иная? Волосы шевелились под платком от страха, но спросить Хельга не решилась. Она и жалела, что Видимир отправил ее сюда, что она затеяла это гадание, и понимала: гадай-не гадай, сам ход событий не отменить. Но если знать чуть больше – можно успеть увернуться от копыт судьбы.

– Зажги огня, – глухим утробным голосом велел вдруг дед Замора.

Тихоня, вздрогнув, поднялся и стал разжигать глиняный светильник полоской бересты. Взяв через тряпку, дед Замора вынул лопатку из печи и снова положил на припечек. Тихоня поставил рядом зажженный светильник, и стало видно, что местами лопатка сильно почернела, но остались и светлые пятна. Хельга догадалась, что это значит: дела пойдут худо, но кое-что будет и хорошее. Она несколько раз видела, как меряне гадали по лопатке, и кое-что знала о толковании этих примет.

– Фу, худо дело! – Едва глянув на лопатку, дед Замора той же тряпкой отбросил ее прочь. – Не буду гадать!

– Но как же! – воскликнула Хельга. – Так нельзя!

– Чего гадать – беду сразу видно! – Дед Замора сердито зыркнул на нее единственным глазом. – Не будет добра! Должно, скоро всех кукнут!

– Начал, так продолжай! – Хельга вскочила в негодовании. Она и сама видела, что хорошего ждать не стоит, но неизвестность казалась хуже дурных предсказаний. – Такой старый, а боишься!

От страха остаться в неведении она даже осмелела перед стариком.

– Сама потом скажешь – дед дурное навещал, деда в воду!

– Я хотить ведать истину!

– Ну, смотри! – Дед Замора, ворча, нагнулся и поднял лопатку. – На меня потом не пеняй!

Перевернув лопатку наружной стороной вверх, дед наклонился, вглядываясь, потом повернулся к Хельге:

– Видишь – потрескавше?

Она кивнула. От жара лопаточная кость покрылась множеством трещин. Это и были знаки судьбы, и от волнения заходилось сердце. Сейчас судьба разомкнет уста…

– Вот это видишь? – Дед Замора потыкал пальцем в поперечные трещины.

Хельга только сейчас заметила, что на пальце у него не хватает верхнего сустава. Подумалось: духи отгрызли.

– Виджу.

– Вот эта длинная – князю смерть несет.

Сильно вздрогнув, Хельга схватилась за сердце. Ощутила под пальцами холод «ведьминых камней», и он проник до самого сердца.

Князя? Это значит – Эйрика? Неужели те смолянские русы так сильны… что будет большая битва и сам Эйрик в ней падет? Она видела мысленно, как клонится его стяг над грудой тел в кольчугах, среди обломанных щитов…

– А вот это видишь? – Дед Замора показал на другую трещину, короче и чуть ниже. – Это значит, второй за ним умрет.

Хельга села. Если первый удар ее подкосил, то второй выбил дух из груди. Сердце то замирало, то грозило выскочить. Второй за Эйриком… это же… ее отец. «Нет, нет!» – убеждала она себя. И другие могут считаться… Анунд, Эйриков старший сын. Хроар Гора, хёвдинг его дружины в Озерном Доме. Да мало ли… Но понимала – нет, это она пытается себя обмануть. В Мерямаа Арнор Камень, хёвдинг Силверволла и шурин Эйрика, всеми признавался вторым человеком после него.

– Много людей новых увидишь, – продолжал дед Замора, показывая на более короткие черточки-трещины. – Вот эти, что вдоль – вороги твои, а вот эти, поперек, – доброхоты. Не оставят тебя боги твои без помощи. – Он бросил на Хельгу одобрительный взгляд, будто в этом была ее заслуга, а она подумала об Ульве Белом.

– И все это… верно будет? – в отчаянии спросила она.

Ведь дед Замора может и ошибаться! Он что – всеведающий Один?

Да, с содроганием ответила она сама себе, встретив направленный на нее в упор взгляд единственного глаза. Если бы Одину вздумалось объявиться в этих лесах, именно такой облик он бы и принял.

Не говоря ни слова, дед Замора вдруг швырнул лопатку через плечо.

– Глянь, как упала, – не оборачиваясь, велел он.

Тихоня прошел в угол и наклонился.

– Вверх гребешком!

– Ну, стало быть, сбудется все. Давай сюда.

Лопатка давно остыла, но Тихоня взял ее с таким видом, будто она жгла ему руки. Получив ее снова, дед Замора резким движением разломил кость с широкой стороны и швырнул к двери, в кучу сора. Треск ее поразил Хельгу, как удар грома. Гадание кончено, судьба сказала свое слово.

Хельге снилось, будто кто-то лежит рядом и крепко обнимает ее сзади – и вовсе не Естанай, возле которой она проводила вторую свою ночь в избе деда Заморы. Это был мужчина, но не Видимир, во сне она почему-то это знала. Ощущение тепла несло ей такое блаженство, что она сама прижималась к нему, вдыхала запах грозы и теплого летнего дождя, который и умиротворяет, и возбуждает, и приносит чувство счастья от ощущения безграничной свободы… Разве ночью пошел дождь? Но шума капель по листьям она не слышала.

Проснулась Хельга от холода. В щель у заслонки проникал дневной свет, дед Замора уже возился внизу, с треском ломал щепу, стучал огнивом по кремню, разжигая печь.

Женщины сходили к озеру умыться, стали варить кашу с остатками вчерашней баранины. Старик и Тихоня снова принесли с озера ночной улов. Сели есть. Хельга ощущала сильный голод, ее даже мутило слегка, и надо было поесть перед дорогой обратно в Видимирь, но каша с бараниной с трудом лезли в горло. Остальные тоже были молчаливы, даже сам дед Замора выглядел мрачнее прежнего, и это убеждало Хельгу: сам он верит в свое предсказанье.

Дед почти не говорил с ними, пока ели и пока Естанай прибирала со стола и мыла ложки. Пора было возвращаться. Хельга вышла наружу. День выдался ясный, солнце струило тепло совсем по-летнему, пахло нагретой зеленью. Кафтан и накидку можно было не надевать. Пока Тихоня ходил за лошадьми, пасшимися в лесу вокруг избушки, Хельга снова прошлась до Змеева камня. Невольно залюбовалась озером: синяя гладь, отражающая ясное небо с белыми облаками, веселая зелень, желтый песок полого уходящего под прозрачную воду берега. Мелькнула мысль, что летом, в жару, здесь хорошее место для купания – и тут же другая: да не очень! Так и виделось, как закипит вдруг прозрачная вода возле камня, как обовьется огромный змей вокруг обнаженных девичьих тел и утащит в нору подземную… Едва ли здесь купается кто-то! Но все было тихо, даже сам серый камень в зеленовато-сизых лишайниках, казалось, улыбается тайком от удовольствия, пригревшись. Реяли золотистые стрекозы среди осоки. Свежий ветер летел над водой, и Хельга глубоко вдохнула его, будто надеялась проветрить мысли и чувства. Может, все еще обойдется, шептал тайный голос в глубине души. Никакое предсказание не заставит верить в грядущие беды, пока они не глянут тебе в глаза. Всегда думается, что кто-то или что-то отведет беду – ведь до сих пор всегда так было.

А те, от кого ничто беду не отвело, умолкли навеки…

– Да вот она!

Хельга вздрогнула от неожиданности, услышав позади себя незнакомый, взволнованный женский голос; в нем звучали и гнев, и торжество, и беспокойство.

Оборачиваясь, мельком успела подумать: ее ищут из Видимиря, она слишком у деда загостилась? Но увидела на поляне у конца тропы небольшую толпу незнакомых людей – мужчин и женщин. Все они впились в нее глазами, будто чудовище какое увидели; в устремленных на Хельгу взглядах так ясно отражался и гнев, и испуг, что она невольно обернулась: не всплыл ли в озере позади нее сам батюшка змей пестроватый?

Но озеро за спиной оставалось ясным, синим, с отраженными облаками и стеклянно-прозрачной волной у берега.

– Вот она, ведьма! – Незнакомая женщина сделала шаг к Хельге; видно было что она дрожит от возбуждения и страха. – Вот где притаилась!

– Кто вы еси… есте, – поправилась Хельга, еще немного путавшая эти слова. – Добрые люди? Что ищете?

– Тебя ищем, – хрипло сказал мужик преклонных лет, стоявший позади женщины.

– На что я вам? Откуда вы есте?

– Из Людогощи мы, – так же враждебно пояснила женщина. – Прибежавше к нам вчера в ночь от вас…

– От нас?

– Из Видимиря, – пояснил мужчина.

На опушке поляны у камня стояло уже с десяток человек, и все они смотрели на Хельгу, как на змея: со страхом и ненавистью. Ей казалось, это какой-то дурной сон, морок. Она не знает этих людей, она ничего им не сделала! Она никому не делала зла и не ждала ни от кого зла себе.

Может, они как-то узнали о предсказании? Зашли за каким-то делом к деду Заморе, и он им рассказал? И сердиты на нее, потому что она просила об этом гадании?

Хельга испугалась: неужели ее обращение к змею и гадание как-то нарушило здешние обычаи? Но ее послал сюда Видимир, а привез и все устроил Тихоня – они-то знают, что можно делать, а чего нельзя!

Толпа наступала на Хельгу – с робостью, медленно, нерешительно, но упорно. Хельга попятилась в сторону Змеева камня – с той стороны никого не было. Стало не по себе. Чего они от нее хотят? Уж не принимают ли за кого другого?

– В чем вам есть нужда, добрые люди? – В смятении она с большим трудом подбирала славянские слова. – Я – жена Видимиря, невестка Несветова…

– И не стыдится даже! – бросила женщина. – Сгубивше обоих – и горя ей мало!

Лицо ее задрожало, и стало видно, что она с трудом сдерживает плач.

– Кого сгубивше? – не поняла Хельга. – Кто?

– Да ты! – Женщина ткнула в нее пальцем. – Сгубивше, змея подколодная, и мужа, и свекра! И весь Видимирь-город! Прибежавше к нам… с ночи еще…

Ее муж и свекр… куда прибежали? Почему? Пятясь, Хельга уже почти прижалась к камню. Люди следовали за ней, однако держались шагах в десяти.

– Что такое, люди добрые? – раздался изумленный голос, и со стороны избы показался Тихоня, ведущий двух оседланных лошадей. – Тетка Добруша! Дядя Буряй! Что вы здесь? Чего на боярыня нашу молодую напавше?

– Тихонька! – Женщина обернулась. – И ты здесь! А беды не ведаешь!

– Какой беды? – спросил Тихоня, а Хельга положила руку на покрытую лишайником поверхность камня, ища опоры.

Больше она не боялась камня – предсказанная беда подошла уж слишком близко…

– Да ведь сгинувше Видимирь! – закричала тетка Добруша. – Налетевше злые вороги, захвативше, разоривше! Несветушку убивше! Видимирушку убивше! А все она! – Женщина снова повернулась к Хельге. – Уж говоривше ему: не бери в жены русинку, нет добра от племени их! Одно зло от них, и не жена она тебе будет, а злодейка лютая! Еще ж зимой люди ведавше – она людей в псов превращавше! Три дня они оба в шкурах псовых проходивше, а она им глаза отведше, память отнявше, они и не ведавше!

«Кто-то проболтался», – отметила Хельга. Или Творена, или в Видимире кто-то из жителей сам догадался, где были Несвет с сыном в те три дня, когда близ избы бродили два белых пса…

Мысль эта пришла как бы со стороны; у Хельги кровь стыла в жилах, голова кружилась, она не верила своим ушам. Это дикий сон… морок… Что она говорит, эта обезумевшая женщина? Хельга уже забыла услышанное – невероятные слова скользнули по поверхности сознания и утекли, как вода с гладкого листа, оставив лишь впечатление чего-то ужасного, настолько ужасного, что этого просто не может быть…

– Да когда же… – заикнулся Тихоня.

Он так побледнел, что на лице вдруг проступили веснушки – раньше Хельга их не замечала.

– Да вот вчера на самой заре. Приступивше, обложивише… Жива ли там мать твоя, Тихомилушка… А все она, негодная! – Женщина снова обернулась к Хельге. – Беды злые в волость нашу она принесла! Назвала на наши головы тех ворогов лютых, сродников своих! Чтобы всех нас сгубить, извести, со света белого согнать!

Потрясенным взглядом скользя по лицам, Хельга видела в глазах испуг, ненависть, мрачную решимость. Стало страшно – хуже, чем в ночь, когда дед Замора заклинал змея. Тогда это было чувство жути перед выходцем из подземных миров, а теперь она сама встала на самый край и могла вот-вот соскользнуть… «С-с-с-ме-е-ерть…» У Добруши в руках ничего не было, но два мужика сжимали топоры, у еще двоих-троих были дубины… Решимость боролась со страхом – люди сознавали, как опасно бросать прямой вызов ведьме, но жило в душах дремучее убеждение: если уничтожить ее, уничтожится и все принесенное ею зло.

Позади Хельги высился Змеев камень. Бросив взгляд в сторону, она увидела, что под боком его стоит, упертая в ствол ивы, лестница – доска с набитыми плашками. Вот как дед Замора вмиг вознесся наверх.

«Не молчи, – шепнул ей чей-то голос. – Напугай их!»

– И ну отойдить! – гневно выкрикнула Хельга, нахмурившись. – Сейчас все в псы сделать вас!

От волнения она позабыла слова, но ее поняли – попятились. Хельга вскинула руки, будто угрожая бросить чары.

Но она не могла сделать этого – у нее же не было белых шкур, да еще в таком множестве! Она сдвинулась к лестнице, ухватилась за ветки ивы и, цепляясь за них одной рукой, а второй подхватив подол, взобралась по доске.

И вот она на Змеевом камне! Десяток потрясенных лиц смотрит на нее снизу. Здесь они ее не тронут – не отважатся залезть. На их памяти только один человек смел это делать – дед Замора, который сам наполовину змей.

Но что дальше? Отступив от края, Хельга оглянулась. С камня открывался отличный вид за озеро – она залюбовалась бы, будь у нее на это время. На дальнем краю камня, нависавшем над водой, виднелись черные пятна засохшей крови, над ними роились мухи. Лежало что-то, что Хельга на первый взгляд приняла за черный округлый валун, а потом узнала голову того барашка. Вот и все ее оружие. Что делать? Швырнуть разве в них, пригрозить проклятьем? Разбегутся, пожалуй.

Она снова глянула на поляну – люди сбились в кучку и совещались, поглядывая на нее.

Сколько ей здесь сидеть – пока они не сбегают за луком и копьями? Здесь она в безопасности, но и деваться ей отсюда некуда. Если бы пришел Видимир и разогнал их…

«Видимирушку убивше…» – сказала обезумевшая баба. Нет, это же не может быть правдой! Баба рехнулась, бред несет. Но что делать, пока никто ей не поможет?

Хельга глубоко вздохнула. Она не хотела вновь прибегать к помощи Одина – убедилась, как дорого эта помощь обходится. Но сейчас, похоже, в опасности ее жизнь. Ее считают ведьмой и постараются убить. Мог бы помочь дед Замора – но скорее, он будет с ними заодно.

Безотчетно она сжала в руке «ведьмин камень» в ожерелье – красный. Ощутила, как он подался под пальцами. Разжала ладонь – отломанная половинка камня выпала в траву и пропала.

Хельга уже не удивилась этому, как раньше. Запасенная впрок удача кончилась. Настал тот час, когда за помощь можно заплатить любую цену.

Она сделала несколько шагов к краю камня и подняла руки. Народ отшатнулся. А Хельга заговорила, надеясь, что никто их этих людей не понимает языка руси:

Она ожидала, что вот-вот сильные руки обнимут ее сзади, оторвут от камня, она взмоет в небеса… и унесется куда-то вдаль, в безопасность. В Видимирь, а лучше всего – сразу в Силверволл.

Но вот Хельга замолчала… Один удар сердца… другой…. третий… ничего не происходит…

А потом из кустов у тропы раздался громкий свист – не змеиный, а обычный, человеческий, будто кто-то хотел привлечь к себе внимание.

Все вздрогнули разом – и Хельга, и люди на поляне под ней. Хельга обернулась, люди отшатнулись в другую сторону.

– Я здесь! – вслед за тем раздался голос.

На тропе со стороны Видимиря показался всадник. Хельга взглянула ему в лицо…

Это был вовсе не Ульв Белый. И не Видимир.

Перед глазами поплыло. Хельга знала это лицо, но появление этого человека здесь и сейчас было даже более невероятно, чем если бы сам змей двухголовый вышел из-под камня.

Это же… Хольмгард… Зима… Золотой греческий перстень с мелкими жемчужинками…

Эскиль Тень.

Знакомые черты, веселые серые глаза, на лице выражение недоверчивой радости.

Он выехал на поляну, а вслед за ним из-за кустов показался целый отряд – человек десять или больше. Хельга заметила женщину, сидящую у кого-то за спиной, но сразу не сообразила, кто это. Люди на поляне разом подались прочь от всадников, а те живо разогнали их.

У Хельги подогнулись ноги, и она села на камень. Побоялась, что просто упадет на землю и свернет шею. Хотя, может, это было бы и не худшим исходом…

Живо перекинув ногу через лошадиную голову, Эскиль соскочил с коня и одним махом взлетел по доске. И вот он рядом с Хельгой – присел, пристально вглядываясь ей в лицо, в его серых глазах изумление и торжество. На правой щеке бледное розовое пятно от давнего ожога, на шее толстая серебряная цепь с «молоточком Тора». Эскиль взял руку Хельги, но у нее от потрясения так горела кровь, что она почти не ощутила этого прикосновения.

– Стейнмэр… – вполголоса проговорил Эскиль, напряженным взглядом обшаривая ее лицо и все прочее. По виду, он был потрясен этой встречей немногим меньше, чем она. – Каменная Дева… Ты узнаешь меня? Это я. Эскиль Тень. Помнишь?

По ее потрясенным глазам он видел: узнает и помнит.

– Ну, что ты молчишь? – хрипло спросил Эскиль. – Я не… в этот раз ты не можешь сказать, что я подкрался… Ты позвала меня, и я пришел. Ты и правда окаменела? Я знаю, как помочь!

Он ухмыльнулся и выразительно подался к ее лицу; от этого намека на поцелуй Хельга отчасти опомнилась и отстранилась.

– Я позвала? – так же хрипло выдавила Хельга; собственный голос показался гулким, незнакомым.

Она окончательно перестала понимать, что происходит. Немыслимые вести и события обрушились на нее градом, и даже землю под ногами она утратила и теперь смотрела на мир с высоты священного Змеева камня. Она не на земле, она где-то на полпути к небу.

– Ты же сейчас кричала: мой милый… явись ко мне. Ты уже знала, что я здесь?

– Нет… – прошептала Хельга. – Я не знала. Я ничего не знаю. И не понимаю.

Она ждала, что вот-вот проснется – в Видимире, рядом будет муж, где-то поблизости Несвет и прочие. И не ездила она на Змеево озеро, не было этих предсказаний… Ведь не может же все это быть правдой!

Эскиль поднял руку и осторожно прикоснулся к ее щеке. Тоже хотел убедиться, что она ему не мерещится. Хельга беспомощно проследила за его рукой; она ощутила это теплое касание, а потом, когда он опустил руку, увидела на ней перстень – золотой, с синевато-зеленым непрозрачным камнем в обрамлении мелких жемчужинок.

И сама вцепилась в его руку – этот перстень слишком ясно напомнил ей события двухлетней давности. Его рука была крепкой, теплой, с чуть шероховатой кожей, и это почти убедило Хельгу, что она не спит и он – настоящий.

– Откуда ты взялся?

– Мы пришли через Мсту…

– Это вы пришли? – Хельга вытаращила глаза. – На Забитис…

– Сначала туда, потом сюда пробрались. Уломались на волоке, ётунова хрень…

– Зачем? Это Ингвар вас прислал?

Опять зазвенело в голове. Так это не смолянские русы, а киевские? Те, которых ждали с запада и следующей зимой, а они пришли с юга и прямо сейчас? Но что-то не вязалось – зачем бы киевские русы стали разорять Забитицы – владения своего господина?

– Нас… мы… Мы ушли от Ингвара. – Эскиль усмехнулся. – И решили поискать себе добычи здесь. Это ведь, говорят, богатый край? А ты… – Он еще раз окинул ее взглядом с головы до ног, и в глазах его отражалось торжество, удовлетворение, Хельге непонятное. – Ты, стало быть, вышла замуж… за этого крикуна, который пытался меня зарубить еще той зимой в Хольмгарде.

– Да. – Хельга отстранилась от него и надменно выпрямилась. – Я замужем.

– Уже нет.

– Что?

Эскиль произнес это так просто, обыденно, словно она спросила, идет ли еще дождь. И снова это веселое торжество в его серых глазах.

– Ты уже не замужем! – внятно выговаривая каждое слово, пояснил Эскиль. – Вернее… теперь ты моя.

– Что? – уже с возмущением повторила Хельга и, собравшись с силами, встала на ноги.

Эскиль тоже встал и снова вознесся над Хельгой на целую голову. Она и забыла, какой он рослый.

– Теперь ты моя, – восхищенно повторил он и взял ее за плечи, но она отшатнулась.

Они стояли на самом краю Змеева камня, а снизу на них смотрели десятка полтора незнакомых варягов. Мельком бросив на них взгляд, Хельга отметила их дикий вид и горящие любопытством глаза. Среди них ей попалось растерянное лицо тетки Тихомилы, и она удивилась, как та сюда попала.

– Я вовсе не твоя! – Это казалось таким невероятным и глупым, что Хельга подумала, не сошел ли Эскиль с ума. – У меня есть муж…

– Твой муж убит. Мной. Вчера на заре. На поединке. Мы поставили условие, что если я одолею, то мне отойдет все, чем он владел – его земля, дом, имущество. И жена. Я одолел. Вот свидетели. – Эскиль показал вниз, на своих людей, но Хельга не отрывала глаз от его лица. – Я не знал, что ты здесь. Я даже не знал, что его жена – это ты. Но теперь я вижу… что Фрейя не так уж немилостива ко мне, как можно было счесть две зимы назад!

Эскиль рассмеялся, обнимая Хельгу за плечи; по мере того как его потрясение уступало место уверенности, душу заливало торжество, восторг от подтверждения удачливости, в которой он разочаровался два с половиной года назад. Два года его дразнили тем неудачным похищением, ускользнувшей невестой. И вот сами боги бросили ее ему в руки, когда он уже перестал об этом думать.

С ликующей улыбкой на левой стороне рта, Эскиль наклонился с явным намерением ее поцеловать. Хельга рывком отодвинула лицо, хотела отшатнуться, но Эскиль живо сгреб ее в объятия и притиснул к себе. Наклонив голову, Хельга уткнулась лбом ему в грудь, пряча лицо; Эскиль с такой силой прижал ее, что она тихо вскрикнула.

– Пусти меня!

Эскиль разжал объятия, но взял ее за руку; Хельга вырвала руку, но он поймал ее снова.

До нее начало доходить: это не сон. Он и правда здесь – Эскиль Тень, тот, что преследовал ее две зимы назад и едва не увез из Хольмгарда в Киев. И теперь предъявляет на нее права… В эти права Хельга не могла поверить, но уже почти верила, что и правда случилось что-то важное – что-то такое, что все изменит в ее жизни. И не только ее.

– Я тебе не верю, – упрямо заявила она Эскилю, как будто могла этим неверием изменить случившееся.

– Понимаю! – почти нежно ответил Эскиль; он был так счастлив этим внезапным поворотом, восстановившим его честь в глазах дружины и сулившим еще множество всяких радостей, что готов был носить Хельгу на руках. – Сейчас мы поедем в Видгард… в тот ваш город, и ты все увидишь своими глазами.

Спускаясь по доске с камня, Хельга так дрожала, что была вынуждена снова взяться за руку Эскиля, шедшего впереди нее. Она возвращалась в земной мир, а тот успел невозвратно измениться. И что ее там ждет?

– Поедешь со мной.

Не выпуская руки Хельги, Эскиль подвел ее к своему коню, которого держал его оружничий.

– Я поеду сама! – Хельга высвободила руку. – У меня есть здесь своя лошадь. И служанка. И еще один человек. Или я теперь пленница и не имею своей воли? – ехидно добавила она, видя, как закрылся взгляд Эскиля и наполнился знакомой ей властностью.

– Ммм… Ты дашь слово… не делать глупостей по пути в город?

– Глупостей? Каких? Я очень хочу поскорее попасть в Видимирь – сам решай, это глупость или нет!

Хельга держалась надменно и даже вызывающе; любопытные, удивленные взгляды варягов, бросаемые на красивую молодую женщину в яркой богатой одежде, подкрепляли ее решимость. В глазах их читалось что-то вроде корыстного одобрения – ее сочли хорошей добычей, достойной вождя. Хельга уже поверила – перед нею Эскиль Тень, тот самый. Она еще не поняла, откуда он взялся, но не собиралась уступать ему. Она больше не та растерянная девочка, которой он от скуки морочил голову! Она – взрослая женщина, замужняя, прожившая два года у королевы Сванхейд, причастная к колдовству… Пусть он не думает, что сможет ею вертеть. Мельком она вспомнила о своем призыве к Ульву Белому – альв так и не появился, а вместо его появился Эскиль, но эта неудача понуждала Хельгу показать, что и сама она – не беспомощное дитя.

Хельга еще не решила, чему верить, а от этого зависело ее новое положение в мире. Нужно скорее вернуться в Видимирь. Тогда она хотя бы будет знать, где правда.

Подавленный страх, скрытая растерянность побуждали ее мысленно искать помощи, но гордость напоминала: ты не девочка, ты взрослая замужняя женщина, тебе целых восемнадцать лет! Ты высокого рода, ты обучалась у мудрейших женщин Гардов – Снефрид и Сванхейд, ты справишься!

– Ну, смотри!

Их лошади уже стояли поблизости – Тихоня и Естанай успели их оседлать и привести, прежде чем на Хельгу напали. Эскиль сам подсадил ее в седло и отошел, оглядывая ее снизу.

– Ты просто Фрейя! – воскликнул он, радуясь не столько красоте самой Хельги, сколько своей удаче, которую знаменовала эта красота и богатство ее наряда.

Варяги вокруг одобрительно засмеялись.

– А где здесь святилище? – спросил Эскиль, придерживая лошадь Хельги.

– Святилище? Да вот оно! – Хельга показала на камень. – Под этим камнем живет огромный змей и выходит, если ему приносят жертву.

– И все? – Эскиль еще раз оглядел камень, на лице его отразилось разочарование.

– А вы чего хотели?

– Ну, в святилищах обычно бывают боги в золотых гривнах и прочие сокровища.

– Пф! Может, это у бьярмов. Здесь есть один каменный бог, он стоит в лесу и похож на… – Хельга запнулась, не зная, как говорить о подобном в окружении чужих мужчин, – на то, чем по праву гордится Фрейр, но на нем точно нет золотой гривны, клянусь Всеотцом!

Помедлив мгновение, варяги дружно заржали – догадались, о чем она, и вообразили «гордость Фрейра», украшенную золотой гривной.

– Ну ладно! – Эскиль, тоже смеясь, похлопал Хельгу по ноге. – Поверим тебе. Правда, я и так на богов не в обиде – я уже раздобыл себе сокровище!

Он сжал ногу Хельги выше щиколотки, и она догадалась: он говорит о ней. Ее задело то, что Эскиль так уверенно причисляет ее к своей добыче, и еще сильнее захотелось поскорее вернуться в Видимирь.

Все казалось, это какой-то обман, и стоит ей попасть в город, там все окажется как всегда…

Сев на своего коня, Эскиль подмигнул ей:

– Твоя твердость духа достойна лучших жен древности! Я восхищен.

– Надеюсь, я сумею вести себя достойно моего рода! – Хельга надменно выпрямилась.

Но сердце екнуло: вот еще один ясный намек, что ей понадобится твердость духа, достойная Сигню, Брюнхильд, Свавы и прочих жен-валькирий из древних сказаний.

– Пусть твой человек едет вперед и показывает дорогу. Мы впервые забрались так далеко на восток.

Хельга послала Тихоню вперед – она и сама была не уверена, что найдет отсюда правильный путь обратно к Видимирю. Отряд тронулся по грязным дорогам через лес, мимо озер, мимо выпасов. По большей части приходилось ехать цепочкой, но там, где ширина тропы позволяла, Эскиль держался рядом с Хельгой. То и дело он окидывал ее пристальным взглядом с ног до головы, от башмаков, слегка промокших, до белого покрывала на голове. Наверное, она тоже показалась ему изменившейся, но в его серых глазах ясно читались одобрение и радость. Хельгу эта его радость скорее тревожила: он смотрел на нее, как на… как на приготовленное для него роскошное блюдо, как на некое сокровище, чья ценность послужит ему и он уверен в своем праве.

Молодой хирдман вез позади себя тетку Тихомилу. Та, весьма дородная, неловко сидела на крупе лошади, цепляясь за одежду варяга – выбранного для этой задачи за легкий вес, чтобы не перетрудить кобылу. Вид Тихомилы яснее слов убеждал: что-то случилось, что-то очень нехорошее. Ее полное лицо было заплаканно и растерянно, на Хельгу она бросала такие же дикие взгляды, как те жители Людогощей на поляне возле камня. В наряде ее стало больше белого, но Хельга еще не умела определять степень «печали»[37] в платьях славянских жен.

– Почему здесь эта женщина?

– Мы взяли ее показать дорогу. Она рассказала нам, где ты. Сначала я думал, будто жена Видимара – та другая, постарше, но она побежала к другому – которого убили еще в лесу. Я спросил, где жена молодого хёвдинга – люди сказали, ее нет, она уехала в святилище. Мы сперва ждали, а потом парни сказали, надо посмотреть, что за святилище и нет ли там чего хорошего. Женщины просили отдать им тела, но я сказал, что отдам только настоящей хозяйке – то есть тебе. И тогда она сказала, что покажет, где ты.

Хельга сглотнула, крепче вцепилась в поводья. «Которого убили еще в лесу»… Еще в лесу? «Отдать тела»… Эскиль говорил об этом так обыденно… но эти слова находились в пугающем соответствии с видом тетки Тихомилы… с речами тех людей на поляне. Тогда эти речи показались Хельге безумными, но теперь все прочнее проникала в душу уверенность, что они сказали правду… Впервые разум допустил, что Несвет и Видимир могут быть мертвы – обдало холодом, замерло дыхание. А до Видимиря еще два пеших роздыха, и Хельга упорно отгоняла от себя эти мысли, опасаясь утратить власть над собой и свалиться с лошади. Скоро она будет знать все… Жажда этого знания боролась с невольным желанием отодвинуть его… таким сильным, что тянуло придержать лошадь.

– От города что-нибудь осталось? – спросила Хельга так небрежно, как будто речь шла о городе где-нибудь в Серкланде.

– Да он цел, – ответил Эскиль, будто его винили незаслуженно в чем-то дурном.

– Цел? А я слышала – разорили, сожгли…

– Зачем нам его жечь? Мы месяц под крышей не спали! С тех пор как ушли из Сюрнеса. Но мы заранее сговорились: если я одолею – нам сдают город. А не сдали бы – это бы не помогло. Мы в Грикланде не такие города брали! Ты бы их видела! Одна Гераклея…

Может, все еще не так плохо, успокаивала себя Хельга, если Видимирь цел. Но… тела… чьи тела? Сколько их?

Видимирь, когда они выехали из леса, выглядел как всегда, только дым висел над ним слишком густо для теплого дня, когда печи топят меньше. Берег озера был усеян лодьями: их были десятки, одни стояли в воде, другие лежали на берегу. Возле них дымили костры стражи. На лугу, где обычно бродило стадо, стояли телеги с поклажей, паслись лошади и волы. Тоже горели костры, возле них сидели люди – по виду словене. Поодаль от них был другой стан – там Хельга увидела варягов. Чужих людей казалось так много, будто целое племя вдруг переселилось сюда из дальних краев. Но слишком много мужчин, все вооружены… Это не племя, это войско.

– Мы даже все не поместились в городе, – сказал ей Эскиль. – Зачем же нам его жечь?

– Сколько у тебя людей?

– Пять с половиной сотен.

– Пять сотен? – потрясенно повторила Хельга.

Ведь тот гонец – пастух, кажется, из Забитиц, – сказал, что их несколько десятков! Как же он так обманулся? Слишком быстро ускакал, не успев увидеть всех? Еще пока ехали вдоль озера к воротам Видимиря, до Хельги начало доходить, как могло произойти несчастье: Несвет, рассчитывая застать в Забитицах десятка три врагов, наткнулся на пять сотен…

У Хельги упало сердце.

– Простые тела уже унесли, – добавил Эскиль. – Мы их сначала сбросили вон в тот овраг, – он показал плетью, – и не мешали женщинам их разбирать. Это все Сёльвар, – пояснил он в ответ на угрюмый взгляд Хельги. – Он первым в город вошел, его парни сразу к ларям и к бабам, мужики их топорами встретили – ну, их и порубили. Мужиков. А как мы все вошли, тогда уже никто не дергался.

Хельга промолчала: у нее застучали зубы. Со стороны жальника долетел порыв ветра, и в нем ясно ощущался запах гари… такой плотный запах… как будто все жители Видимиря уже там…

Видимирь малолюдством не страдал, но население в нем поменялось. Когда Эскиль въехал в ворота, его встретила радостным гулом толпа варягов. Они были везде – в избах, в клетях, толпились между дворами. На пустыре в середине горели костры, над огнем висели огромные котлы, жарилось мясо, уже валялись обглоданные кости. К Хельге устремились сотни любопытных глаз, и ей пришлось стиснуть зубы, чтобы не показать, как ее трясет. Видно было, что у этих людей позади долгий трудный путь: исхудалые лица с запавшими глазами и впалыми щеками, застарелая усталость во взгляде, закопченные морщины, глубоко въевшаяся в кожу грязь, потертая одежда и обувь. Только оружие было ухоженным. Везде, везде эти чужие лица, чужие глаза, будто вышел какой-то подземный народ…

Теперь Хельга не могла сомневаться. Для Видимиря все изменилось. Похоже, непоправимо.

Эскиль привез Хельгу к Несветовой избе, соскочил с коня и снял ее с седла. Невольно она сама уцепилась за его руку, боясь не устоять на ногах.

– Где? – спросила она, сосредоточившись на том, чтобы голос звучал ровно, а лицо оставалось спокойным. – Покажи мне…

– Идем. – Не выпуская руки, Эскиль потянул ее за угол.

Ему было понятно, что она хочет увидеть.

Далеко идти не пришлось: под стеной дома, в тени погреба, лежало нечто, накрытое бычьими шкурами, из-под которых торчали еловые лапы. Ноздрей Хельги коснулся запах… запах смерти, и она так сильно содрогнулась, что Эскиль крепче сжал ее руку.

Возле бычьей шкуры сидели на бревнах трое хирдманов с копьями, развлекаясь игрой в кости. При виде Эскиля они вскочили, до слуха Хельги донеслось брошенное кем-то: «О, вот и хозяйка!». Ее тут ждали.

Эскиль молча сделал знак, хирдманы положили копья и подняли шкуру.

Хельга снова стиснула зубы и задержала дыхание, чтобы подавить крик. Зажала себе рот рукой и невольно прислонилась боком к Эскилю – она и не помнила в этот миг, кто стоит рядом с ней, кто держит ее за руку. Важно было только то, что это живой теплый человек, который не даст ей упасть.

Она не сразу разглядела, где что. Два тела лежали одно на другом, похожие на груду грязного тряпья, и она с трудом нашла лица. Первым она узнала Несвета – по бороде. Лицо его жутко почернело, так что Хельга, судорожно сглатывая, едва узнала острый нос, и сейчас еще похожий на «молот Тора». Под бородой – глубокая рана, полная запекшейся черной крови.

Дыша мелко и часто, она пошарила взглядом вокруг и увидела знакомые русые кудри. Эскиль свободной рукой сделал знак – хирдман оттащил тело Несвета, чтобы было лучше видно второе.

Как во сне, Хельга отпустила руку Эскиля и сделала шаг вперед.

Видимир. Знакомое лицо… русые кудри прилипли ко лбу… полуоткрытый рот, и по нему ползают мухи. Он мертв, холоден, как земля, на которой он лежит. Никакой раны она не увидела, но вид тела, запах не оставляли ни малейшей надежды.

Хельга судорожно сглотнула, подавляя тошноту. Ею овладел леденящий ужас. Ее муж… Он мертв. Совсем. Ей говорили правду. Все – и та тетка на поляне, и Эскиль… и даже баранья лопатка при посредстве деда Заморы. Возникло чувство, что сама она мертва наполовину, раз уж тот, с кем ее связали «даром и словом» превратился в холодное бездыханное тело.

Первый человек в волости убит. Несвет хоть и не князь, но княжеского рода и главный на волоке. Второй после него – сын и наследник, тоже убит. В груди Хельги боролись ужас от потери всех мужчин ее новой семьи и облегчение, что пророчество кости относилось не к Эйрику и ее отцу. Но ужас шевелил волосы на голове.

– Ты можешь забрать их и сделать, что у вас полагается, я не против, – сказал Эскиль; Хельгу покоробила обыденность этих слов, и она не поняла, что с его стороны это было весьма великодушно. – Я пришлю ваших женщин. Скажи, что тебе еще понадобится для похорон. Только не забудь. – Он обеими руками взял Хельгу за печи, развернул к себе и взглянул в ее потрясенные глаза. – Ты не можешь пойти с твоим бывшим мужем. Не имеешь права.

– К-куда пойти? – Хельге показалось, он запрещает ей идти с телом. – Кто же о нем позабо…

– На тот свет! В Хель! То есть в Валгаллу – он ведь умер с оружием в руках. Ты не пойдешь с ним в могилу. Он проиграл мне тебя, теперь ты моя, а не его. Ты поняла?

Хельга с усилием кивнула. До нее дошло только то, что Эскиль не отпускает ее куда-то далеко. А далеко она пока не собиралась.

Она вовсе не знала, что будет делать, когда тела приготовят к погребению. Ее жизнь, едва устроенная, рухнула, исчезла, словно кто-то стер следы на песке.

Ближе к вечеру Хельга сидела в Несветовой бане на берегу озера. На полка́х перед ней лежали два тела – обмытые, переодетые в новую одежду, с расчесанными волосами. Занимались ими старухи, которых привела Тихомила. Она же и причитала, вдвоем с Твореной, пока все это делалось. Творена что-то торопливо рассказывала Хельге, перемежая речь плачем и причитанием: как варяги обложили город, как Видимир вызвал «того варяга» на поединок.

– Опять ты, говорит, чертов выродок, нигде от тебя покою нет – а дальше они по-ихнему говоривше, то есть по-вашему, я не понявше…

Потом рассказала, как Видимир погиб, как варяги вошли в город, как «тот варяг» о чем-то ее спрашивал, а она ничего не поняла, как привезли тело Несвета, как она подбежала к нему…

Хельга просто стояла в углу. Старалась слушать Творену, но слова долетали как из тумана и уносились в туман. Она знала, что тоже должна как-то высказать свое вдовье горе, но дома ее не учили причитаниям, а среди славян она прожила слишком недолго. Из протяжных речей Тихомилы она не понимала почти ничего. Пока женщины собирались, она заставила Эскиля проводить ее в свою избу, чтобы сменить нарядное цветное платье на простое, из некрашеной белой шерсти. Войдя, не узнала собственный дом. Вся изба была перевернута вверх дном, все вещи выброшены из ларей, и сидели вокруг варяги – чужие люди с безжалостными усталыми глазами. С изумлением Хельга узнала вещи Видимира – рубахи, кафтаны, свиты, – надетые на чужаках. Иные из этих вещей она сшила своими руками, и на чужих людях они выглядели дико.

– Парни пообносились. – Эскиль заметил ее изумленный взгляд.

– Я надеюсь, мои платья никто из них не надел? – ядовито осведомилась Хельга.

– Мы не такие! – ухмыльнулся один.

– Волшбы не творим![38] – подтвердил другой.

Естанай с трудом нашла в куче некрашеное платье Хельги, годившееся для этого случая. Забрав его, Хельга ушла и переоделась в бане. Два покойника были в белом, и она, как Творена и Тихомила, тоже в белом, и Хельге казалось, что они по-прежнему одна семья и у них одна дорога.

Она была так оглушена, что не замечала голода и лишь попила воды. Ее не тянуло заплакать, но было трудно дышать, она чувствовала себя будто скованной чарами. Это была ее семья – еще вчера… или в тот день, когда Видимир послал ее к Змееву камню. Нет, Несвет тогда уже второй день был мертв, но этого они не знали. Он мертв уже пятый день, поэтому и вид такой ужасный. А Видимир – только второй день. Но тоже мертв. Ее муж мертв. Она думала, что они проживут вместе много лет, у них родятся и вырастут дети, для которых Видимирь будет родным домом, а Арнор и Снефрид – «бабушка и дедушка из Силверволла». И вот… ничего этого не будет. И настоящее, и будущее исчезло, как сон.

А что будет? Когда женщины закончили свое скорбное дело, Хельга велела им всем выйти. Это в первый раз, как она сумела подать голос: напряженный, хриплый, пугающий.

– Ступайте прочь, – выдавила Хельга; она не хотела быть грубой, но с трудом подбирала слова. – Мне надо быти с ними едино… на один…

Она хотела сказать, что ей нужно остаться с мертвыми одной, и ее поняли. Но поняли женщины и что-то еще: от нее ждали, что она станет творить некое колдовство… Какое? Оживит умерших? Съест их сердца? На Хельгу косились теми же злыми глазами, к ней никто не обращался, но и открыто выразить вражду не смели: снаружи ждали несколько хирдманов, а один наблюдал за женщинами внутри бани. Наверное, Эскиль приказал следить за Хельгой, чтобы она не сбежала и ничего над собой не сделала, но женщины смотрели на варягов как на союзников и даже слуг ведьмы, что обольстила бояр, молодого и старого, пролезла в Видимирь, чтобы его погубить.

– Оставь меня, – на языке руси попросила она варяга.

– Тень запретил.

– Я клянусь, что не сделаю ничего дурного… никому. Мне нужно… просто побыть одной. – Хельга прижала руки к груди и мельком вспомнила последний сломавшийся «ведьмин камень». В ожерелье остался только один – янтарь Сванхейд, но ожерелье она убрала под платье. – Клянусь Отцом Ратей!

Варяг с сомнением покрутил головой, еще раз осмотрел всю баню, дабы убедиться, что здесь нет ничего, чем ценная пленница может лишить себя жизни – ни ножа, ни веревки, – и вышел.

Оба полка́ были заняты покойниками, напротив них – печь из крупных камней. Сесть было больше некуда. Хельга встала перед дверью, спиной к ней и лицом к оконцу, и заговорила вполголоса:

Теперь она произносила призыв совсем не так, как с вершины Змеева камня, – тихо, с робкой и грустной надеждой. Неужели он и в этот раз не отзовется? Небесный покровитель покинул ее?

И едва Хельга вымолвила последние слова, как перед нею возник Ульв Белый – спиной к оконцу, он стоял, скрестив на груди руки. Подумалось даже, что он давно здесь, а сейчас лишь дал себя увидеть. При первом взгляде Хельге показалось, что на его плечи накинута белая шкура, но тут же она поняла: нет, на его плечах растет белый волчий мех, который, сбегая от шеи вниз по рукам, постепенно редеет и у кисти совсем исчезает; грудь, живот и бедра покрыты белым волосом не гуще, чем обычно у мужчин. В тесной бане он, с его ростом выше человеческого, казался особенно огромным, подавляющим.

Лицо его с высокими скулами и немного вздернутым носом выглядело мрачным, золотые глаза потемнели и сверкали тускло, как бронза.

– Почему ты в тот раз не пришел! – с упреком воскликнула Хельга. – Утром.

Ульв Белый помолчал, потом хрипло ответил:

– И тебе здравствуй.

Хельга зажмурилась и прижала руки к лицу, стараясь опомниться. Она что, нагрубила Одинову волку?

– Привет и здоровья тебе Ульв Белый! – дружелюбно и учтиво, подражая своей матери, сказала она, когда опустила руки. – Прости меня. Но у меня большое горе, и я очень нуждаюсь в помощи.

Она глянула на тела.

– Я уж вижу. – Ульв Белый тоже покосился на них.

– Ты не появился, когда я звала тебя с камня, и я подумала, что ты меня покинул.

– На твой призыв пришел ответ. Ты нуждалась в помощи, и ты получила помощь.

Хельга не поняла его и задумалась. Он имеет в виду Эскиля?

– Но мне нужна… Что мне теперь делать? – Она снова показала на тела. – Ты можешь чем-нибудь помочь мне?

– Оживить мертвых – не могу. Да и толку – их же сразу опять убьют. Прямо те удальцы, что ждут снаружи.

К глазам подступили слезы: это «опять убьют» во весь рост поставило перед Хельгой ее неисправимое горе. Ее мужа и свекра убили. Насовсем.

– Но что… но как… – заговорила она, изо всех сил стараясь не удариться в бесполезный плач. – Как мне выбраться… ты мог бы… я думала, ты заберешь меня и унесешь…

– Домой к родителям? – Ульв Белый, почти не шевелясь, так же стоял перед ней, скрестив руки на груди. – Всеотцу это неугодно.

– Всеотцу?

– А ты как хотела? Тебя для чего выдали замуж за этого человека – чтобы ты пожила тут неполных четыре месяца и вернулась домой, бросив здесь свое приданое и свадебные дары? И наследство мужа? И дальше будешь жить у отца, только уже не девицей? За этим не надо было так далеко ездить. Попросила бы меня…

Его последних слов – это была насмешка или нет? – Хельга почти не расслышала. Ее мысль зацепилась за начало этой речи. Для чего ее выдали за Видимира? Зачем ее родным был нужен этот брак? Волок от Мсты на Мерянскую реку – ворота Мерямаа. «Если ты будешь жить в Видимире, там будет хоть один человек, на которого мы сможем положиться…» – как-то так сказал отец… или дядя Эйрик.

И вот пришел час, о котором тревожились, но что она может сделать? Как она может помешать пяти сотням варягов захватить волок? Если бы знать заранее, что на самом деле происходит, она могла бы… ну, поддерживать дух мужа и свекра, убеждать их стойко встретить врага, собирать войско, молить богов об их удаче – пока было еще не поздно! В сказаниях от женщины не требовалось ничего сверх этого. Но, насколько Хельга знала Несвета, он и не нуждался в подкреплении духа. Он справился бы и сам – если бы знал, что его ждет.

– Но я ведь ничего не могу сделать! Теперь, когда они мертвы… – При этом слове плач схватил ее за горло, и Хельга с трудом подавила его.

– Не спеши. Сдается мне, именно теперь, когда они мертвы, ты и можешь что-то сделать. Будь они живы, они связали бы тебе руки.

– Что сделать? Превратить варягов в псов? Ты устанешь пять сотен раз снимать с себя шкуру, – Хельга почти засмеялась, оглядывая его покрытые белым мехом широкие плечи, – да и что я стану делать с пятью сотнями собак? Они сожрут всю округу и меня тоже!

– Стало быть, превращение не годится, – серьезно согласился Ульв Белый. – Придумай что-нибудь другое.

– Что?

– Тебе же надо как-то помешать этим людям захватить всю Мерямаа?

– Да, – согласилась Хельга, будто речь шла об игре.

Как же она сумеет этому помешать?

– Знаешь сагу про Хедина и Хёгни? Ну, не про твоего брата Хедина, а про конунга. Эти двое были побратимами, а потом Хедин убил жену Хёгни и похитил дочь.

– Знаю, – растерянно ответила Хельга. – Ее звали Хильд.

– После этого они уже не побратимы и дальше воюют только между собой. Уж пару сотен лет все воюют. Все прочие их враги могли до конца дней спокойно пить свое пиво. А кто все это устроил?

– Кто?

Насколько Хельга помнила, ни Хильд, ни королеве, жене Хёгни, эта ссора добра не принесла.

– Фрейя! Это ее проделки. – Ульв Белый усмехнулся. – Женщина может не так уж мало сделать даже против могучих вождей – если она чего-то стоит как женщина. Ты можешь забрать в руки Эскиля и обратить его силу себе на пользу. И своему отцу, и вашему конунгу. Эйрик – любимец Одина, не забывай об этом. У них очень давний и прочный договор. Если ты постараешься помочь Эйрику, Один поможет тебе.

– Но что я могу…

Превратить Эскиля в пса?

– Ну, обольсти его, как он обольщал тебя, когда ему это было нужно. Можешь даже его похитить. Сделай так, чтобы Всеотцу было любопытно наблюдать за тобой, и он не оставит тебя без помощи.

– А можно… как-то иначе?

Все еще казалось, что просто взять и улететь в Силверволл было бы лучше всего.

Ульв Белый помедлил, слегка вздохнул и покачал головой:

– Нет. Всеотцу это неугодно.

– Ты помогаешь мне только с его разрешения?

– Ну конечно. Все на свете происходит только с его разрешения. Покровительство богов – это умение использовать силу и мудрость богов. Но для этого надо что-то делать. Всеотец может послать валькирий, чтобы держали перед конунгом несокрушимый щит, но для этого он, видишь ли, должен прийти на поле боя. Конунг, сидящий дома, Одину безразличен.

– А я даже и не конунг… – пробормотала Хельга.

– Ошибаешься. – Ульв Белый ей подмигнул. – Твоя кровь в чем-то даже лучше, чем у всех конунгов, кого ты видела. Ты ведь по матери происходишь от нашего отца. Конунга альвов. И кто перед тобой этот Эскиль Тень? Не более тени. Фу! – Ульв Белый сделал вид, будто сдувает пушинку с ладони.

Хельга не так чтобы поверила ему, но видела, что он пытается ее подбодрить.

– Помни: для Эскиля ты то же самое, что для Хедина – того Хедина – была Фрейя, когда он обнаружил ее сидящей на троне на лесной опушке.

«Ты просто Фрейя!» – с восхищением сказал ей Эскиль всего лишь нынче утром… Или года три назад – так сильно все с тех пор изменилось.

Он застал ее творящей заклинания на огромном камне – будто валькирию на полпути с небес. Теперь ей стало понятно довольство и восхищение в его глазах.

– Его главное желание – обрести признание истинно высокородных людей, породниться с ними, найдя себе знатную жену, иначе никто не будет слушать про то, как его бабка якобы спала с сыном Рагнара Меховые Штаны. Однажды во время сонарблота[39] Эскиль дал обет, что найдет себе жену королевского рода, чтобы подкрепить свой королевский род. Фрейр ждет исполнения обета. Сделай его оружием в твоих руках.

Хельга задумалась: впрямь ли это что-то ей дает? Эскиль Тень – главарь или один из главарей этого пятисотенного войска. Если она сумеет подчинить его себе, ее пребывание здесь и впрямь будет небесполезным. И хотя отец, мать и Эйрик, отправляя ее сюда, имели в виду другое… Бог Висельников – любитель подшутить. Уж Эйрик, да и Снефрид, хорошо это знают.

Возможно ли это? До сих пор Хельге не приходилось кого-то обольщать и подчинять – ее заботы состояли в том, чтобы не дать кому-то другому обольстить и подчинить ее.

– Ты должна держаться так, будто это возможно. – Ульв Белый сошел с места и мягким движением придвинулся к ней вплотную. – Будто иначе и быть не может. Будто никто не в силах противиться твоей воле. Помни – ты ведешь род от Скульд Серебряный Взор, прекраснейшей из норн и валькирий. И если ты не так могущественна, как она, то и противник твой – не бог. Я буду… где-то рядом. Помни об этом, но думаю, ты справишься и без меня.

Хельга не поднимала глаз к его лицу; близость альва-оборотня, стоявшего к ней вплотную, и потрясала, и согревала, и подавляла, и наполняла ощущением необычайной силы. Он для того и подошел, чтобы пробудить эту силу в ее крови – его крови, хоть и разбавленной за пять-шесть поколений.

– Ну а на худой случай… – Альв склонил голову, приблизив лицо к ее уху, и она ощущала на щеке его горячее дыхание, – я опять скину для тебя шкуру, и ты превратишь его в пса. Идет?

Хельга слышала по его голосу, что это шутка; ее трясло, но уже не от страха. Ее наполнял горячий трепет жизни.

– Скажи ему об этом, чтобы не забывался. Но гордость не позволит ему выказать страха даже перед колдовством… и вы поладите.

Альв коснулся ее подбородка и приподнял; перед глазами Хельги очутились его глаза – яркие, золотые… Сплошь золотые, без белка, с черновато-карим волчьим зрачком… Пробирала жуть от этого доказательства – еще одного – нечеловеческой природы ее друга и покровителя, но оно же и успокаивало: на ее стороне стоят поистине могучие силы.

Хельга закрыла глаза – в тот самый миг, как ощутила его поцелуй. Горячий, но недолгий; за ним угадывалась сдержанная мощь, как будто целый океан лишь коснулся ее краешком волны.

А потом альв исчез. Открыв глаза, Хельга не увидела его перед собой – она была одна в этой бане, где на полка́х лежали два одетых в белое мертвых тела.

В ноздри ударил запах тления, и Хельга поморщилась. Она только сейчас осознала, что пока здесь был Ульв Белый, баню наполнял его запах – запах грозы и летнего дождя, отгоняя трупную вонь. Оттого она, говоря с ним, позабыла о своем несчастье. Но гость из Альвхейма ушел, оставив ее на земле.

Однако он ушел не бесследно – для Хельги все снова изменилось. Вот эти два трупа на полка́х, еще не возложенные на огненную краду, уже принадлежали прошлому. Мысленно она оторвалась от них, они больше не держали ее в оковах, не мешали продолжать путь. Она еще не знала, каким он будет, но принимала его как свой и была полна решимости.

Дверь у нее за спиной со скрипом отворилась. Хельга обернулась – в баню заглянул Эскиль, на лице его было беспокойство.

– Что ты тут делаешь? – Он сморщил нос от запаха. – Ребята сказали, ты всех выслала и осталась…

– Чему же ты дивишься – должна я попрощаться с моим покойным мужем и его отцом? – надменно ответила Хельга. – Это были люди знатного рода, доблестные и достойные. Не позже завтрашнего дня для них нужно устроить костер и принести им погребальные жертвы.

– Ну, выберешь чего там нужно из скота… Лодка нужна, или у них не принято? Ой, пойдем отсюда, вонища же!

Эскиль требовательно протянул руку. Хельга окинула его оценивающим взглядом, словно прикидывая, достоин ли он оказать ей помощь, но все же дала ему руку и позволила вывести себя из бани.

Хирдман снаружи затворил за нею дверь.

Когда они поднялись от озера к воротам и вошли в город, Эскиль повел было Хельгу к Несветовой избе, но она остановила его.

– Я хочу вернуться к себе в дом и отдохнуть. Я очень устала за сегодня.

– Я живу здесь. – Эскиль показал на Несветову избу, явно имея в виду, что Хельга живет там же. – Где ты переодевалась, там Хамаль со своими.

– Кто из вас главный здесь – ты или Хамаль?

Хельга произнесла это так, как будто, окажись главным Хамаль, она немедленно уйдет к нему.

– Я, конечно! – Эскиль именно так и подумал. – В этом городе – несомненно я. Я убил его хёвдингов, все здесь – моя добыча. Особенно ты!

Он попытался ее обнять, хотя они стояли посреди площади и со всех сторон на них таращились сотни глаз. Возможно, именно поэтому: иметь свидетелей своей удачи для Эскиля было не менее важно, чем просто ее добиться. Хельга мягко вывернулась и бросила на него многозначительный взор, словно говоря: не сейчас.

– Так прикажи, чтобы принесли мою одежду. И другие вещи из дома. Мои служанки покажут, что там из моего имущества. Думаю, Хамаль не станет спорить, что если ты выиграл меня, то заодно и мои платья? И моих служанок?

– Если что, я ему растолкую.

Эскиль подозвал кого-то из хирдманов и отдал распоряжения, а сам повел Хельгу дальше.

В избе Несвета, хорошо ей знакомой, тоже все изменилось. Из хозяев никого не было, все лари оказались перерыты, утварь в беспорядке. Видно, варяги обыскивали дом, надеясь на добычу. Серебро, хорошая Несветова одежда, оружие были сложены в кучу в углу, стол завален разными огрызками и залит пивом из домашних запасов. По лавкам сидело человек десять варягов; при виде Хельги все замолчали и уставились на нее. Хорошие Несветовы сорочки – драных он не носил, – порты, башмаки уже были разложены в несколько кучек: видимо, поделены. Одна рубашка и лучший кафтан были брошены на лежанку.

– Все здесь нужно привести в порядок, если ты хочешь, чтобы я здесь жила, – с достоинством сказала Хельга Эскилю. – Когда придут мои служанки, они этим займутся. И что – все эти люди должны здесь находиться?

– М-м… Это мои люди.

С тем же выражением Эскиль мог бы сказать «это мои руки», дескать, куда же я их дену? Пять лет назад он был телохранителем Хавстейна, но, унаследовав его место, получил собственных телохранителей.

– Ты так меня боишься? – Понизив голос, Хельга насмешливо глянула на него. – Что тебе нужны десять человек?

Эскиль ухмыльнулся:

– Ну, кто-то из них останется. Не могу же я выгнать их наружу, когда в доме столько места. Парни не поймут.

– А где Творена?

– Кто это?

– Жена Несвета. Здешнего старшего хёвдинга. Который… – Хельга вспомнила страшное черное лицо и сглотнула. – Ну, был вместе с моим мужем… Его отец.

– Такая, постарше тебя, не понимает по-нашему? Я сперва думал, что это она – жена твоего мужа. Я спросил, где жена господина, мне указали на нее. А как мы все вошли в город, принесли тело, она бежит к нему, рыдать начинает, я и понял…

– И как же ты узнал? – Хельга села на лежанку, которую варяги освободили при ее появлении. – Ты знал… что увидишь меня?

Ей стало любопытно: Эскиль так же удивился, когда два с половиной года спустя после похищения увидел свою ускользнувшую жертву, как она сама?

Они встретились глазами, и Хельгу пробило ощущение: в этот миг Эскиль подумал о том же самом. В его глазах мелькнуло что-то вроде смущения из-за прошлой неудачи, быстро подавленное, и сменилось торжеством.

Он двинулся вперед и тихо подошел к ней. Его движения были мягкими и бесшумными, и Хельге стало слегка не по себе – будто к ней подкрадывается крупный зверь. Она встала. Эскиль остановился к ней почти вплотную – как недавно стоял Ульв Белый. Хельга вдруг ощутила, что между этими двумя много общего. И не только рост или светлые волосы – хотя у альва они были белыми как снег, а у варяга – золотистыми. Их роднит это чувство могучей, хищной силы, взгляд, привычный к поиску добычи. Вспомнился волчий кожух Эскиля, чей запах она ощущала в санях… «Мой милый звериною шкурой одет» – Эскиль и впрямь мог отнести это к себе. «Мой милый оставит в снегу волчий след» – той зимой он и правда повел себя как волк. Хельгу пробрала легкая дрожь, но не от страха, скорее от волнения… ожидания… Нечто похожее она ощущала, когда на нее в упор смотрели золотые волчьи глаза без белка.

– Точно я не знал, – тихо сказал Эскиль, глядя ей в глаза и заново переживая свое изумление и выросшее из него ликование. – Они просто говорили… – он запнулся, – Видимэр… Видимиль…

– Видимиря?

– Да. Я думал, это имя его жены. Бывает же, что у мужа и жены похожее имя. Но та другая женщина сказала, что у молодого хёвдинга жена – русинка. И я подумал о тебе. Но она назвала какое-то другое имя.

– Норовна?

– Точно. Я не был уверен, что это ты… Что он все-таки добился тебя, после того как пытался меня зарубить из-за угла и сбежал, поджав хвост. Когда я тебя увидел там на большом камне, то сразу узнал. Хотя ты стала… другая. Еще лучше прежнего.

– Ты тоже стал другим. Пока не могу сказать, что лучше прежнего… – с сожалением сказала Хельга, имея в виду его изможденный вид. – Вам пришлось нелегко. Так где Творена? Та другая женщина?

– Я отдал ее Хамалю. Это будет его часть добычи. Мне получше, – Эскиль усмехнулся, – ему что осталось.

Отворилась дверь, явились Естанай и Айгалча, нагруженные пожитками. За ними трое-четверо хирдманов несли лари и мешки. У служанок вид был сердитый, у хирдманов – отчасти смущенный.

– Пусть твои люди выйдут – здесь нужно навести порядок, – велела Хельга.

Пока служанки трудились, Хельга продолжила расспросы, выясняя судьбу жителей. Когда варяги ворвались в город, кое-кто из мужчин погиб – особенно те, кто сопротивлялся. Но пленных почти не брали: они только помешали бы войску. В эту пору, когда поля едва засеяны, варягам трудно было прокормить даже себя, а до ближайшего места продажи пленников пришлось бы везти несколько недель. Поэтому варяги удержали в городе молодых женщин, а остальных выгнали.

– Кому вы служите? Кто вас сюда прислал? Ингвар?

– Нет. Мы больше не служим Ингвару. – Эскиль с хозяйским видом развалился на скамье, сидя на мягкой подушке и привалившись к стене, пока служанки мели пол у его длинных ног в грязных башмаках. – Как говорил Хникар,

Мы больше доверяемся удаче Ингвара. Ушли от него зимой – он слишком плохо кормил нас, а к тому же хочет запретить нам наниматься к грекам без его разрешения. Мы не можем позволить держать нас за рабов. Мы выступили против него, заставили дать нам припасов, одежды и лошадей, а потом ушли на север к Сюрнесу.

– Так вас прислал Сверкер?

– Нет. Мы провели у него остаток зимы и даже кое в чем ему помогли – жители его страны недовольны, он же захватил там власть незаконно… Ну, то есть он силой захватил власть своего тестя, он женат на дочери бывшего тамошнего конунга…

В глазах Эскиля, устремленных на Хельгу, отразилась какая-то новая мысль. А она вспомнила: «Однажды во время сонарблота Эскиль дал обет, что найдет себе жену королевского рода, чтобы подкрепить свой королевский род. Фрейр ждет исполнения обета»…

– И теперь ты, захватив меня, собираешься стать конунгом в Видимире? – насмешливо спросила она.

– А почему бы и нет?

Эскиль снова подошел к ней с явным намерением обнять.

– Конунгом ты уже стал, раз уж ты бился с моим мужем на условии, что все его имущество переходит к тебе, – сказала Хельга, с усилием отгоняя горечь и ужас от мысли об этой смерти. – Но насчет меня… придержи руки.

Она бросила на него строгий взгляд. «Соблазни его», – сказал ей альв. Этого не требуется – Эскиль и так смотрит на нее с предвкушением и не спешит, потому что знает: ей некуда от него деваться. Но ей ведь нужно не завлечь его в объятия, а завладеть его душой и волей. Пока что Хельга терялась перед этой задачей и старалась лишь сохранять уверенный вид. Покажи она себя боязливой жертвой – эту битву она проиграет.

– В этот раз ты от меня не ускользнешь. – Эскиль положил руки ей на плечи, словно придавливая к земле. – Теперь ты вся моя.

– А что тебе нужно? – Хельга снизу вверх взглянула ему в глаза.

У него дрогнул левый угол рта – Хельга взглянула на розовое пятно на правой щеке. За два с половиной года оно побледнело, мелкие шрамы посветлели, но не исчезли.

– То, что ты можешь получить от любой рабыни? – продолжала она, не давая ему ответить. – Ты можешь обойтись со мной, как с рабыней. Ты можешь сделать меня рабыней. Даже продать. Но принесет ли тебе счастье и удачу марка серебра за меня – или даже две. Ну, пусти!

Она слегка толкнула его ладонями в грудь, как будто за этим должно было последовать что-то еще, и Эскиль выпустил ее.

– Сядь. – Хельга указала ему на лежанку, и он послушно сел.

Хельга подошла к нему вплотную и сама положила руки ему на плечи. Эскиль обхватил ее за талию, выжидательно глядя на нее снизу вверх. Ее поведение не походило на то, чего он мог ожидать. Бурное горе, непрерывный плач, проклятия и угрозы, или страх и крик при любой попытке приблизиться, или ледяное глухое молчание – все это его не удивило бы. Но девушка, которую он когда-то пытался обольстить и похитить, держалась так, будто это она похитила его; это удивляло, вызывало любопытство. После тяжелых зимы и весны Эскиль, как и все его люди, был так утомлен душой и телом, что в эту краткую передышку был не прочь плыть по течению и дать добыче поиграть с ним – уйти ей все равно некуда.

Из оконца проникало еще достаточно света долгого весеннего вечера. Хельга внимательно разглядывала лицо Эскиля – так пристально, как будто искала в нем некие знаки их будущего. Потом коснулась кончиками пальцев розового пятна на его щеке.

– Это от «влажного огня». Босфор, – немного хрипло сказал Эскиль. – Там шрамы, да?

Ее пристальный взгляд взволновал его: кто и когда рассматривал его так внимательно? Кому когда было до него столько дела? Он знал, что недурен собой, но сейчас обеспокоился: в более спокойные и сытые времена ему случалось выглядеть и получше, а сейчас…

– Да. – Хельга погладила розовое пятно, и словно что-то теплое и сладкое пролилось от ее пальцев прямо в душу. – Наверное, уже не сойдет.

Она запустила пальцы ему в волосы и провела по ним, будто расчесывая. Волосы были не слишком чистые, но уже не такие грязные, как во время перехода от Сюрнеса.

– Сейчас мы еще ничего, – сказал Эскиль, в первый раз за очень долгое время задумавшись, хорошо ли выглядит. – Вот когда шли от Киева до Сюрнеса… Вот тогда мы беды хлебнули. Зима, снег, холод, ночевать в лесу… Если встречались селения, то на пять хижин, только для хворых, чтобы погрелись немного. Как дошли до Сверкера, были похожи на толпу троллей хвостатых. И рогатых.

– Как он не испугался?

– Он испугался. Но у него там назрел мятеж. Он сперва думал, что мы пришли от Ингвара, чтобы его завоевать, а ему почти некого выставить, только его русы в городе. Мы и правда хотели его завоевать – Сюрнес богатый город… Но мы же дали слово… – Эскиль запнулся, сглотнул и отвел глаза.

Близость этой молодой красивой женщины, что стояла вплотную, прижимаясь бедром к его плечу, смотрела ему в глаза своими большими, удлиненными, выразительными глазами, сбивала его с толку. Его наполняло влечение к ней, но оно сдерживалось каким-то странным, новым для него чувством, от которого щемило сердце. Она нравилась ему и тогда, две зимы назад – и тогда она была красива, прекрасно одета, держалась с достоинством девы из конунгова дома. Но теперь в ней появилась новая уверенность и внутренняя сила. А Эскиль вдруг ощутил свою усталость как тяжелый груз на плечах. От этого перехода по колено в воде. От зимы, проведенной в дороге. От летнего похода на Дунай – месяца три на веслах, из тех походов, когда мечтаешь: хоть бы убили, чтобы не пришлось еще обратно грести. От похода по Вифинии и битвы при Гераклее. От всей своей жизни с тех пор как покинул отцовский хутор. Упорство, с которым Эскиль все это терпел в надежде на славу, богатство и счастье, вдруг растаяло, а женщина, державшая руки на его плечах и волосах, показалась опорой, единственной надеждой восстановить силы – когда-нибудь, если судьба даст ему передышку. Как будто в ней ему явился проблеск дома – он давным-давно забыл, что такое по-настоящему быть дома.

– Кому вы дали слово? – спросила Хельга, не дождавшись продолжения. – Какое?

– М-м… неважно. – Не настолько еще Эскиль утратил волю, чтобы выболтать тайну, которую на мече поклялся хранить. – Мы решили не ввязываться в войну со Сверкером, а поддержать его, чтобы он поддержал нас. Мы помогли ему подавить мятеж, и он дал нам целый город для постоя и сам нас кормил. Город тот был пустой еще до нас. Один наш парень там под лавкой череп нашел – не знаю чей. А когда растаял лед, Сверкер дал нам лодки. Он их готовит для похода в Греческое море, но этим летом торговли еще не будет, и они ему не очень нужны. Правда, мы должны поделиться с ним добычей.

– Добычей – отсюда?

– Ну да.

– И вы… – Это было самое важное, и Хельга сглотнула. – Вы повернете назад отсюда или пойдете дальше на восток?

Эскиль отвел глаза и посмотрел куда-то мимо ее бока.

– Я пока не знаю. Мы еще не решили. Немного отдохнем… Тогда решим.

Чувствуя, что слишком расслабился, он потянул Хельгу к себе и усадил на колени. Она ахнула, чуть не упав, и заерзала, а Эскиль засмеялся. Хельга сердито фыркнула: сажая ее к себе на колени, он дает понять, что считает ее своей наложницей, но гнев оттесняло удивление – ощущение его близости оказалось очень приятно. Она заметила это с самого начала, как позволила ему себя обнять, – или даже с тех пор как он взял ее за руку на Змеевом камне, – но сейчас, когда она сидела на его коленях, внезапное, совсем неуместное удовольствие залило ее целиком. Чтобы удержать равновесие, она обхватила Эскиля за шею, а он уткнулся лицом ей в горло и жадно втянул ее теплый запах. От прикосновения его бороды к коже она невольно ахнула.

– Что ты делаешь? – Хельга издала восклицание, как неизбежное в таких случаях, так и глупое – все же очевидно. – Подожди. Я еще не все сказала!

– Давай разговаривать потом! – Эскиль, возбужденный ее теплом и запахом, встал, держа ее на весу, повернулся к лежанке и уложил свою добычу на спину. – Успеем еще поговорить!

Он живо упал рядом с Хельгой на сбитое покрывало, примериваясь подмять ее под себя, но Хельга, одолевая испуг, пронизанная дрожью от ощущения чего-то живого и твердого, прижатого к ее бедру, четко сказала прямо в ухо Эскилю:

– Твой обет на сонарбот. Сейчас ты его пролюбишь, а Фрейр все видит!

Она употребила слово, которым воспользовались бы ее братья. Это был тот самый язык, на котором Эскиль думал, и ее мысль дошла до его сознания мгновенно.

Эскиль замер. Потом приподнялся, опираясь на руку, и взглянул на Хельгу сверху вниз – как будто женщина в его объятиях вдруг превратилась в еловое бревно, если не что похуже. Хельга, лежа на спине в позе полной покорности, с раскинутыми руками, поглядела на него снизу вверх. Едва удержалась от желания с нарочитой невинностью похлопать ресницами. Поправила перекосившееся головное покрывало.

Медленно Эскиль еще приподнялся и сел. Хельга тоже села и выразительно поглядела на его башмаки в весенней грязи; Эскиль спустил ноги на пол.

– Что ты об этом знаешь?

Его серые глаза приняли знакомое Хельге непроницаемое выражение, в голосе прозвучала настороженность.

– Мне известно, что однажды ты принес обет на йольском вепре, что женишься на женщине королевского рода, чтобы… ну, чтобы никто не сомневался, что Хроальд конунг, сын Рагнара, и правда был твоим дедом. Ведь это верно – про обет?

– Ну… да.

Как он мог это отрицать, когда свидетелем был Фрейр?

– Если ты не исполнишь обет… сам знаешь, что будет. – Хельга сложила губы в кривоватую ехидную улыбку. – Твоя «гордость Фрейра», – она метнула косой взгляд в нужном направлении, – сделается, как у мыши, и уж точно не составит гордости мужчины. – Она подавила смешок, вообразив эту «гордость», а Эскиль передернулся, глядя куда-то в сторону. – Хоть надень на нее потом золотую гривну – не поможет. А теперь скажи: ты знаешь какую-нибудь другую женщину королевской крови, которая хотя бы подумает о том, чтобы с тобой… поладить?

Эскиль помедлил и тихонько вздохнул. Из женщин королевской крови он знал Сванхейд и ее дочь Альдис, киевскую княгиню Эльгу и кое-кого из ее родственниц, но все они были от него далеки, как звезды в небе. Для них он – один из сотен, тысяч варягов-наемников, никто и звать никак, его славой и добычей их не прельстить. Чтобы от них чего-то ждать, сначала нужно доказать власть над ними, а ведь Хольмгард и Кёнугард – не Видимирь.

– Стало быть, только я, – продолжала Хельга. – Ты в силах меня обесчестить – хоть сейчас, тут некому за меня заступиться. Но, видишь ли, потом, чтобы вернуть мне честь, тебе пришлось бы убить самого себя. А без чести я не помогу тебе исполнить обет – не смогу. Из госпожи королевской крови я превращусь в рабыню королевской крови, и цена мне будет три марки на торге в Бьёрко. Заполучить знатную наложницу-рабыню – это же совсем не то, что вступить в почетный брак со знатной женщиной. Понимаешь… – Хельга едва удержалась, чтобы не добавить «мой маленький».

Эскиль молчал, все еще глядя в сторону и тем выдавая, что ему нечего возразить.

– Подумай, чего ты на самом деле хочешь, – добавила Хельга. – Скоренько удовлетворить свою похоть или исполнить йольский обет? Если ты поступишь необдуманно, то поправить дело будет уже нельзя. Отправляйся тогда в Миклагард – я слышала, у Романа цесаря есть дочери или внучки, можешь попытать счастья с ними.

Это было примерно как совет пойти посвататься к солнцу и луне, что удается только в сказках.

– Ну так что же… – Эскиль наконец перевел взгляд на Хельгу и положил ладонь на ее щиколотку. – Если я… поступлю обдуманно… и не испорчу твою честь… Ты согласишься…

Он вдруг задумался о чем-то более отдаленном, чем сегодняшний день, но и куда более важном. Тот, кто заботится о своей чести и хочет настоящей славы, кладет руку на шкуру йольского вепря и дает обет совершить нечто особенное, требующее напряжения всех сил. Такое, что поставит его выше всех людей. Фрейр принимает этот обет и помогает в его исполнении – но только если сам человек сделает поистине все, что только в его силах. Немало саг начинается с обета на йольском вепре. Эскиль, желая сравняться с самыми прославленными людьми, тоже дал такой обет после того, как вернулся из первого похода на греков, уже в положении вождя варягов. То, что Каменная Хельга – Стейнмэр, как он называл ее две зимы назад – и знала об этом обете, и указывала путь к его исполнению, поразило Эскиля так, как будто перед ним предстала богиня.

А ведь рассказывают, что сама Фрейя часто ходит по земле, меняя обличья…

Хельга прямо взглянула в его напряженные глаза; в ее взгляде отразилось колебание, и оно мучительно кольнуло Эскиля в сердце. Он сжал ее щиколотку, словно подталкивая к ответу.

– Послушай… – куда мягче заговорила Хельга. – Вчера утром я еще была замужем. Тело моего мужа лежит за воротами города. Мне сейчас полагается сидеть возле него. Голосить, ломать руки и причитать, что «волки благо бы сделали, если я меня жизни лишили»[40]. Мой муж этого заслуживает – он и правда был

– Да уж… олень он был еще тот! – Эскиль хмыкнул, в глазах его мелькнуло недоумение от таких возвышенных речей.

– О-о… – Хельга сначала удивилась, потом догадалась. – Ты не знаешь, что это? Не знаешь Гудрун дочь Гьюки[42]?

– Я никого еще в этих краях не знаю, кроме тебя. – Эскиль двинул плечом. – Я здесь второй день.

Хельга захохотала – мучительным судорожным хохотом, закрыла руками искаженное лицо.

– Ох! – Он хлопнула Эскиля по колену, чтобы этим знаком дружбы смягчить свой смех. – Тебя дома… ничему не учили?

– Ну, чему… Чему положено, тому и учили, – уклончиво ответил он, догадываясь, что присел в лужу, но не понимая, в чем дело. – У меня был очень мудрый дед по матери… много чего знал…

Хельга провела руками по лицу, страдальчески глядя на Эскиля, еще с этим мучительным смехом в чертах. Учили его, как видно, стричь овец, чинить и забрасывать в море сети и все такое, но не искусствам, необходимым благородному человеку. Выдвинувшись благодаря своим способностям, отваге и решительности, Эскиль за годы возле знатных людей пообтерся, научился подражать их повадкам, гладко говорить, но чуть поскреби – и найдешь младшего сына небогатого бонда, сбежавшего из дома от бедности и скуки.

– Сколько тебе лет?

– Когда из дома уходил, точно помню, было пятнадцать. Было это лет десять назад… или одиннадцать, около того. Но не сильно больше. Я что, уже поседел?

Неужели Хельга считает его слишком старым? Тяжелая жизнь не сделала его моложе на вид…

– Пока нет. Мой муж был… – Хельга едва не сказала «не таким», продолжая свои мысли, – достойным юным вождем. И я потеряла его только вчера. Он пал от твоей руки. И ты хочешь, чтобы я тут же бросилась в твои объятия?

– Это был честный бой! – Эскиль прищурился. С недостатками своего воспитания он еще согласился бы, но не с сомнениями в его воинской чести. – Все наши были свидетелями – да и ваши. Это не убийство, оно не требует мести.

– Кто кого вызвал? Как это произошло?

– Мы подошли, обложили город. Лодки оставили на дороге, а сами снарядились и вышли сюда, к озеру. Он, твой муж, был на стене. Он меня сначала не узнал, я в шлеме был… да и я его не узнал. Потом я назвал себя, и он вспомнил. Сказал – и сюда ты приперся, нигде от тебя покоя нет… Что-то вроде этого, бранился, в общем. Тут и я его вспомнил. Говорю, вот где твоя нора, ублю… Ну, то есть, теперь-то, говорю, тебе не засесть с топориком за углом отхожего места, придется показать себя мужчиной. Он говорит, я тебя не боюсь. А я говорю, тогда выходи. Один на один. Ты одолеешь – мы не тронем город. Я одолею – мое будет все, что сейчас твое, и город, и все добро, и жена. Про жену я так сказал, для смеха. Думал, он еще молод для женитьбы. Но он не возразил.

Хельга слушала, не отрывая взгляда от его глаз. В этом коротком рассказе она ясно видела их обоих: взаимное узнавание, удивление, негодование, гнев… Видимир был уже не тот отрок, что когда-то задумал подстеречь оскорбителя в засаде, не имея никакой надежды одолеть его в открытой схватке. Он стал женатым человеком, а после внезапной гибели отца – и главой семьи, владыкой в городе. Но Эскиль по-прежнему оставался старше, сильнее, а воинский опыт их был и вовсе несоизмерим. Если бы Видимир одолел – это был бы ясный знак вмешательства богов. Но боги не вмешались.

Или… Хельга еще раз оглядела Эскиля, пытаясь понять, чем он полюбился Одину.

– И его отца мы тоже не на постели застали, – добавил Эскиль, с тревогой вслушиваясь в ее молчание. – Он был вооружен, собрал дружину. Они первыми напали на наш передовой десяток… убили почти всех, Халейга и прочих. А потом уж мы на них… – Он предпочел умолчать о том, что сам метнул сулицу в горло старшему боярину. – Все это не требует мести от их родичей. Ты не должна…

Он хотел сказать «не должна ненавидеть меня», но понимал, что на него смотрит женщина, которую он лишил всех мужчин в семье. Из подобного вырастают саги о жестокой мести и многолетних распрях.

– Месть была бы незаконной. Твой муж принял условия…

– Я ведь не рабыня моего мужа, – с холодным достоинством напомнила Хельга. – То условие могло относиться к младшим женам.

– Ты возьмешь назад слово, которое он дал перед смертью? – Эскиль прищурился. – И он не припрется из могилы?

– У меня есть свое слово. Если я дам его, то не нарушу. Но я покрою себя позором, если так быстро забуду свой долг. Так что мы не будем говорить об этом сейчас. Когда мой муж и его отец будут погребены… тогда я обрету свободу думать о будущем.

Она хотела сказать «когда пройдет время», но не рискнула напоминать Эскилю, что ждать придется долго. Не стоило подвергать испытанию его терпение. К такого рода терпению жизнь его не приучила – отказывать себе в сегодняшних удовольствиях ради туманных будущих благ. Увидел добычу – хватай. Дерись или беги, но не мешкай.

– Это сколько же пройдет? – тускло спросил Эскиль: он тоже понимал, что днем похорон все не ограничится.

Хельга мягко подалась к нему и положила руки ему на плечи. Заглянула в глаза. Эскиль неприметно вздрогнул: уже понял, что с этой молодой вдовой все зависит не только от его желаний и могут быть неожиданности. Однако обнял ее, ловя удобный случай. Она была так близко, прямо в руках. И даже не отбивалась. Но некая сила в ее больших глазах заставляла его сдерживаться, внушала тайное подозрение, что с этой женщиной все не так просто, как кажется. Она обнимала, как валькирия, обещая блаженство, путь к которому лежит через смерть.

– А когда ты давал обет на йольском вепре, призывая к себе взоры и слух богов, – вкрадчиво-угрожающе шепнула Хельга, – ты рассчитывал, что исполнить его будет легко?

Она чувствовала вдохновение, воодушевление, силу единения с богами, уничтожившую всякий страх, и не осознавала, что в известной мере эту силу питает удовольствие прикасаться к Эскилю.

– Нет, – так твердо ответил он, глядя ей в глаза, как будто отвечал богам. – Если бы легко, то чего бы стоил такой обет? Не принесет славы то, что может исполнить любой сыкливый петушок. Я знал, что женщину королевского рода на дороге не найдешь. Что будет трудно ее отыскать… и добиться.

– Фрейр пришел тебе на помощь и послал случай исполнить обет. Теперь от тебя зависит повести себя так, чтобы это стало возможно. Отвагу и доблесть ты уже проявил. Теперь нужно другое: рассудок и терпение. Слушайся меня, и все устроится. В делах королевской чести я понимаю больше тебя. Ты согласен?

– Ну… – Эскиль опять отвел взгляд.

Все его привычки и нрав противились такому признания, пусть даже разум соглашался с правотой Хельги.

– Пройди это испытание достойно – и будешь вознагражден.

В памяти мелькнуло зрелище величественной красавицы, сидящей на золотом троне на лесной опушке – так Фрейя явилась древнему конунгу Хедину. Сейчас Хельга чувствовала себя этой Фрейей.

Эскиль снова взглянул ей в лицо. Прошелся по нему взглядом – от глаз до губ. Хельга читала его чувства, будто перед ней был ясный рунный расклад. Сомнение… ожидание… надежда.

В душе его проклюнулось, будто зуб у младенца, такой острое, режущее, неведомое ему чувство, что в глазах мелькнула боль, и Хельге стало его жаль. Она подалась к нему и легонько коснулась губами его губ. Он вздрогнул, словно обычный поцелуй был чем-то невиданным и пугающим, а Хельга живо отстранилась, не дав ему ответить. И соскочила с лежанки, встала на пол, оправляя платье и покрывало.

– Раз уж ты теперь конунг, – не без насмешки сказала она, – можешь спать здесь. А я лягу на полатях.

– Хорошо, – медленно согласился Эскиль. – Чтобы мои угрызки на тебя глаза не пялили.

Умывшись, Хельга наконец велела Айгалче снять с нее башмаки и залезла на полати, где ей приготовили постель. С наслаждением растянулась – ныла каждая мышца.

– Если замерзнешь, приходи ко мне! – бросил ей Эскиль, сидя на лежанке.

Не сказать чего-то такого он, конечно, не мог – хотя бы ради хирдманов, наблюдавших за его попытками завладеть своей законной добычей.

Верхняя рубашка, из грубой серой шерсти, у него была еще ничего, но когда он ее снял и Хельга увидела нижнюю… С желтыми разводами застарелого пота, со множеством грязных пятен, с черными пятнами от угля и железа кольчуги, разодранная на плечах сзади, на боках, под локтями… Всю ее усеивали заплаты, пришитые крупными стежками, разнородными нитками, из разных кусков льна – белого, серого, бурого, тонкого и грубого, как попало, заходящие одна на другую, словно чешуя.

– Это не рубашка… – сказала Хельга сверху, с полатей наблюдая, как он раздевается, и стараясь отогнать женское любопытство к его телу. – Какая-то… шкура оборотня. Это та самая, в которой ты сбежал из дома?

– Нет, эта у меня только с Дуная. Но тяжелая жизнь и рубашки старит быстрее. Завтра ее уже не будет. – Эскиль бросил этот ужас на пол и кивнул на Несветову сорочку, засунутую под подушку. – У меня теперь есть получше. А потом ты сможешь сшить мне новую.

Хельга фыркнула и отвернулась: такого знака любви он не заслужил. Хотя руки и плечи у него очень красивые…

Не верилось, что сутки назад Хельга легла спать в избе деда Заморы, что только нынешним утром она проснулась там. Потом Змеев камень, поездка назад… обмывание тел в бане… этот странный разговор… Казалось, прошло сто лет. За этот день она стала вдовой – узнала о своем вдовстве и утвердилась в этой мысли. Глаза защипало от слез жалости – только сейчас ее впервые потянуло заплакать. Но не о себе. Ее дела были не так уж плохи – это Хельга хорошо понимала, хотя не понимала, как ей это удалось.

«Покровительство богов – это умение использовать силу и мудрость богов… Для Эскиля ты то же самое, что для Хедина – того Хедина – была Фрейя, когда он обнаружил ее сидящей на троне на лесной опушке»… Если Эскиль за свой обет отвечает перед Фрейром, то Хельге, похоже, придает сил его сиятельная сестра, Всадница Вепря.

Но сейчас Хельге хотелось одного – чтобы люди и боги оставили ее в покое. Хотя бы до утра. Закрыла глаза – все плыло, в голове гудело. Она смутно слышала, как внизу топочут и переговариваются варяги, устраиваясь спать на скамьях и на полу, но сон так прочно спеленал ее мягкими коконом, что она не смогла бы шевельнуться, даже если бы загорелся дом.

Разбудило Хельгу дуновение свежести с запахом росы. Сквозь тающую дрему она жадно вдохнула его. Было уже достаточно тепло, но комары еще не летели, и оконце на ночь оставляли открытым. Теперь в него лился ясный свет. Постепенно приходя в сознание, Хельга воображала погожее утро начала лета, когда даже от первых лучей солнца веет свежестью, запах травы в росе, нежный птичий щебет. Потянуло туда, на воздух…

Хельга пошевелилась – и ощутила, что не у себя дома, не на лежанке, которую уже привыкла делить с Видимиром. И вспомнила. Она на полатях в Несветовой избе. Снизу доносится храп и сопение человек пяти-шести – это варяги, телохранители Эскиля Тени… Видимир погиб. Она – вдова. Сегодня тела ее мужа и свекра будут возлагать на погребальный костер.

Пользуясь тем, что варяги еще спят, Хельга соскользнула с полатей и пошла к лохани умываться. Айгалча, спавшая возле нее, тоже сошла вниз, чтобы ей полить. Умываясь, Хельга вдруг ощутила, что ее толкают в локоть; она подняла голову, увидела обеспокоенное лицо Айгалчи, кидающей предостерегающие взгляды куда-то за спину Хельге, и тут же сильные обнаженные руки, покрытые золотистым волосом, крепко обхватили ее сзади. С блаженным выдохом Эскиль уткнулся лицом ей в затылок – сейчас на ней не было головного покрывала, и он увидел ее волосы, заплетенные в две косы. Замерев, Хельга ощутила, как жадные поцелуи покрывают ее шею, как жадные руки проходят по телу – по груди, по животу и бедрам, обжигая через льняную сорочку. Но не стала вырываться: если она откажет Эскилю в удовольствиях такого рода, ему придется применить силу, чтобы не осрамиться в глазах своих людей. Ради своей чести и самоуважения он не сможет допустить, чтобы законная добыча противилась ему во всем. Хельга уже поняла: ущербность происхождения вынуждает Эскиля заботиться о том, чтобы хорошо выглядеть перед хирдманами. Всегда и во всем быть победителем.

Ободренный покорностью Хельги, Эскиль развернул ее лицом к себе. Перед ней оказалась его обнаженная грудь, взгляд зацепили несколько старых шрамов – одни были розовыми, другие уже побелели. Эскиль жадно поцеловал ее мокрое лицо, облепленное такими же мокрыми прядями волос. Потом поднял руку, чтобы убрать волосы.

– Сегодня – погребение моего мужа, – шепнула Хельга тоном страстного обещания.

Эскиль вздрогнул от невозможного сочетания влекущего шепота и смысла слов, рука его замерла возле ее щеки.

– И сдается мне, если сейчас ты слишком много себе позволишь, он обидится и будет каждую ночь встревать между нами, – так же продолжала она. – Каждый раз, как ты захочешь меня обнять, в твоих руках окажется холодный, вонючий покойник! И от него уже нельзя будет отделаться привычным тебе способом – то есть убив.

– Тьфу! – Эскиль выпустил ее и отодвинулся назад.

Хельга посмотрела на него – длинные светлые волосы растрепаны, глаза сонные, вид усталый, но все же он отоспался и выглядел получше. Если бы она видела его несколько месяцев назад, то нашла бы, что теперь он почти красавец. То, что на нем самом из одежды только плетеная серебряная цепь с «молотом Тора», его совершенно не смущало.

– Пусть бы он поскорее свалил к Хель! – пробормотал Эскиль, обшаривая взглядом ее стан в одной рубашке и растрепанные русые косы ниже пояса. – Так не честно – я тебя выиграл.

Голос его был хриплым, и даже беглый взгляд на него сказал Хельге, что вовсе не покойницких объятий он жаждет.

– Я тебе не дрянной перстенек, который выигрывают удачным броском костей! – надменно напомнила Хельга, не выказывая смятения. – Чтобы ты выполнил твой обет и не навлек на себя немилость Фрейра, союз наш должен быть добровольным и с согласия моих родных.

Отойдя к ларю, она натянула белое платье, повязала пояс, села и кивнула Айгалче, чтобы расчесала ей волосы. Творена никогда бы не позволила никому, кроме домашних, видеть ее волосы, но у руси и мери это правило было не таким строгим. Хельга ведь у себя дома? И если тут развалились чужие мужчины, тем хуже для них.

Эскиль сел на смятую лежанку, не сводя с Хельги глаз.

– Но постой… Ты ведь вдова, значит, можешь распоряжаться собой безо всяких родичей.

– Я могу сама распоряжаться своим имуществом. – Хельга слегка выгнула спину и запрокинула голову под гребнем. Взгляд Эскиль на своей груди она ощущала почти так же ясно, как прикосновение руки; это была рискованная игра, но уж больно хороший выигрыш сулила. – Собой тоже, но если я вступлю в новый брак без согласия родичей, это не сделает тебя их союзником. Ты получишь только меня. А для исполнения твоего обета тебе нужен весь мой род.

Эскиль провожал взглядом движения гребня в руках Айгалчи, скользящего по волнам густых русых волос – расплетенные пряди еще хранили волнистые изгибы, оставленные косами. Это зрелище его завораживало. Хельга тоже иногда бросала на него косой взгляд из-под ресниц, стараясь хранить нарочитую невозмутимость. Но нельзя отрицать: Эскиль прекрасно сложен, с широкими плечами и узкими бедрами, а некоторая худоба после тяжелой зимы только подчеркивает выпуклости крепких мышц.

– Ты меня не путай, – строго сказал он, будто наконец нашел способ взять над ней верх. – Я вспомнил. Ты ведь не в кровном родстве с Эйриком, он всего лишь муж твоей тетки по отцу. Твой брат рассказывал. Так что Фрейр… ну, не будет очень беспокоиться.

– О-о! – Сделав знак Айгалче убрать гребень, Хельга встала и подошла к Эскилю.

Он выпрямился ей навстречу, и она непринужденно уселась к нему на колени. Внутри у нее все задрожало от волнения – ощущение близости его обнаженного тела было очень острым, – но старалась не подать вида.

– Неужели теперь ты меня разлюбишь? – с обидой и мольбой воскликнула она, обвивая его слегка потную шею обеими руками.

– Наоборот! – Эскиль с самым довольным видом ухмыльнулся и поцеловал ее в плечо возле шеи, где вырез платья позволял коснуться кожи. Его овевало облако ее распущенных волос, и она ощущала, что в нем все кипит. – Так еще лучше. Можно не тянуть…

– Но погоди! – Хельга, будто что-то вспомнив, прижала пальцы к его губам, прерывая попытки целовать ее и одновременно принуждая помолчать. Эскиль не возражал, только поглаживал ее по бедрам, глубоко дыша и ожидая продолжения. – Мой брат, верно, не рассказал вам про Скульд Серебряный Взор?

– Нет, – глухо ответил Эскиль из-под ее пальцев.

– Род нашей матери происходит из восточного Свеаланда, – с важностью начала Хельга, будто и не находилась в таком рискованном положении. Пятеро Эскилевых хирдманов, разбуженные их голосами, перестали притворяться спящими и с ухмылками уставились на нее. – Одного ее предка звали Асбранд Снежный. И вот однажды йольской ночью кто-то постучал в дверь. А ночь была очень холодная и вьюжная. Вот он открыл дверь и увидел, что за ней стоит старуха – сгорбленная, уродливая, с одним зубом во рту, с одним глазом, вся морщинистая и коричневая, как прошлогоднее яблоко. Впусти меня в дом, сказала она, вся дрожа, иначе мне не дожить до утра. Асбранд был человеком добрым и гостеприимным – он позволил ей войти и сказал, что она может улечься на соломе на полу в любом месте, какое ей понравится. Нет, сказал старуха, я хочу лечь вместе с тобой, иначе мне не дожить до утра. Хорошо, сказал Асбранд, я ведь от этого не умру. И вот они легли, накрылись шкурой, и старуха скоро захрапела. Среди ночи Асбран проснулся и не услышал храпа. Он откинул край шкуры и увидел: уродливая старуха исчезла, а на ее месте лежит молодая девушка, свежая и душистая, как лепесток шиповника, с белой кожей и светлыми волосами. Тут же он почувствовал к ней сильную страсть и обнял ее. Она открыла глаза, и они оказались серебряного цвета, такие яркие, что сверкали в полутьме дома. Она сказала: мое имя Скульд, я дочь Вёлунда, конунга альвов. Мачеха злыми чарами превратила меня в старуху и сказала, что чары спадут, если какой-нибудь мужчина согласится провести со мной ночь. Ты избавил меня от чар, но теперь я хочу уйти…

Эскиль хмыкнул при этих словах, сжимая бедро Хельги, и его люди тоже хмыкнули, явно находя этот поступок нечестным.

– Асбранд сказал, что раз уж она сама напросилась к нему в постель, то не должна ему отказывать в его желаниях, как он не отказал ей, хотя не видел в этом никакой радости для себя. Тогда она покорилась, и они любили друг друга. Утром она все же ушла, но велела ему через год прийти к лодочному сараю. Он пришел, и она вручила ему новорожденного мальчика. Это наш сын, сказала она, я отдаю его тебе, а меня ты больше никогда не увидишь. Этот мальчик был прадедом моей матери, – закончила Хельга. – В нескольких поколениях у его потомков были серебряные глаза, и у нашей матери тоже. Через нее я веду род не от простого конунга, а от владыки Альвхейма. Понимаешь теперь, насколько я лучше простой женщины королевского рода?

Некоторое время назад Эскиль снял ее ладонь со своего рта и положил к себе на грудь, но ответил не сразу. Взгляд его стал сосредоточенным. Пусть Хельга и сидела у него на коленях, расстояние между ними после этого рассказа в его глазах значительно увеличилось. Возможно ли его преодолеть? Самый простой способ, как он уже понял, не годится.

– А… что он должен был сделать… чтобы она не ушла, а осталась с ним насовсем?

– О-о! – протянула Хельга уже с другим чувством – удивленным и уважительным. – А ты умнее, чем я думала! – искренне восхитилась она, не побеспокоившись, что он может обидеться. – Никто ни разу не спрашивал об этом!

– Такой способ был? – Эскиль серьезно взглянул ей в глаза, пока она ласково убирала пряди волос от его лица.

– Я думаю… – Хельга задумалась, – что если бы он не стал требовать от нее любви прямо сразу, как только она сделалась молодой и красивой… А позволил ей побыть молодой и красивой и самой решить, чего ей хочется… Возможно, она могла бы сделаться его женой – если бы он проявил великодушие и дал ей повод его полюбить.

– То есть если ты явишься к твоим родным с ребенком…

– Ты его не получишь! – сурово ответила Хельга. – Не надо пытаться урвать кусок, когда терпение принесет тебе всю добычу целиком.

Хирдманы недоверчиво покрутили головами: их опыт говорил, что, замешкавшись, останешься вовсе без добычи. Кусок хуже, чем целое, но лучше, чем ничего.

– Но ты… когда-нибудь… – совсем тихо прошептал Эскиль, чтобы слышала только Хельга, – ну… Тебе нравится?

Его прямой взгляд ясно говорил, о чем он. Хельга не смогла сразу ответить. Ее тело откликалось ему с легкостью, с готовностью, которая удивляла и даже пугала ее саму. Его смелые – если не сказать, наглые, – ласки заставляли ее против воли испытывать блаженство и желание прижаться к нему еще крепче, погрузиться в это теплое море с головой. Но это же не любовь, это всего лишь похоть.

Две зимы назад Хельга была слишком юна для этого отклика, тогдашний напор Эскиля смущал и отталкивал ее. В то время она очень беспокоилась о том, что о ней подумают: для девушки добрая слава – это все, она определяет судьбу. Хельга дочь Арнора не могла допустить, чтобы ее сочли любительницей болтать с наемниками – это обличало бы в ней легкомыслие, тщеславие, распущенность, а таких обвинений она боялась как огня. Теперь же все стало иначе. Небольшие уступки его желаниям скорее помогали ей сохранить честь, чем угрожали ей. Если бы он не мог управиться с законно взятой добычей, его засмеяли бы собственные люди, но пока она вела с ним игру, то уступая, то отдаляясь, то подманивая мнимой покорностью, то напоминая о своей высокой ценности, и он верил в свой грядущий выигрыш, то мог не обращать внимания на других. Ценой уступчивости Хельга могла выиграть свою безопасность, свободу, честь, а может, и всю Мерямаа.

Но верила ли она сама, что на самом деле поможет Эскилю исполнить обет? Обстоятельства стали куда хуже, чем две зимы назад. Тогда он был просто никем – теперь, убив ее мужа и свекра, грозя разорением Мерямаа, он стал врагом ей и ее роду.

– Ты забыл про моего мужа, – со вздохом сказала Хельга и слезла с его колен. – Он там лежит и скрежещет зубами от злости, что его убийца лапает его жену. И ты еще хочешь, чтобы мне это нравилось.

Эскиль отвернулся и махнул рукой, дескать, тьфу!

– Оденься, – высокомерно велела Хельга. – И пойдем посмотрим, чего еще не хватает для погребения.

Если в своих желаниях Хельга пока не могла разобраться, то понимание своего долга ее не подводило. За этот день она наконец уяснила, что происходит в Видимире, и проследила, чтобы Несвета с сыном проводили к дедам как положено. У нее еще не было случая познакомиться с погребальными обычаями словен, но, расспросив Творену и Тихомилу, она раздобыла у Эскиля все нужное для костра и поминального пира.

Людей собралось неожиданно много. Войдя в Видимирь без сражения, варяги не убивали жителей без необходимости; изгнанные из домов, видимирцы частью разошлись по другим селениям в округе, но многие остались поблизости, укрылись в лесу и на озере, надеясь, что варяги скоро уйдут – не навек же они здесь! Теперь люди снова собрались, чтобы проводить в Ирей своих бояр. Тихомила, как ближайшая родственница покойных, всем распоряжалась, Творена причитала по мужу и пасынку. Хельга стояла возле Творены, когда Тихомила и старик Благост резали черного петуха и окропляли его кровью большой костер, где покоились на дровах оба – отец и сын.

– Плачь, тебе положено! – сказала ей Творена, сама уже охрипшая от причитаний.

И Хельга заговорила:

И правда, в судьбе Хельги было немало общего с Гудрун, знатной девы, выданной замуж за молодого конунга. Хотя, уж конечно, не собственные братья сделали ее вдовой. Хельга не могла сказать, что безумно любила мужа, и ощущала эту нелюбовь как свою оплошность. Но разве она виновата – судьба дала ей так мало времени! Она не успела привыкнуть к мужу и к жизни с ним, ее любовь не успела вырасти. Только похоть возникает мгновенно – в этом Хельга недавно убедилась, и при мысли об этом у нее слегка загорелись уши под вдовьим белым покрывалом. А любовь мужа и жены надо выращивать, как яблоню, чтобы через годы она принесла сладкие плоды, и чем больше лет пройдет, тем плоды эти станут обильнее. Это внушала ей перед расставанием мать, знавшая, что той страстной любви, которая ее саму когда-то привязала к будущему мужу всего за два-три дня, Хельга к жениху не испытывает. Как достойная дочь своего рода, та намерена была приложить все силы к выращиванию любви и верила в будущее счастье: ведь Видимир был равен ей во всем, не опороченный ни слишком низким родом, ни дурным нравом, ни трусостью. А окажись он трусом… сейчас был бы жив.

«Посмотри на него на прощание, – сказал ей Эскиль, когда она выходила из дома. – Сама увидишь: я лучше, потому что живой».

В этих словах Хельга услышала ревность к покойному и порадовалась мимоходом. Рабынь не ревнуют, это горькое чувство может внушить только женщина, у которой есть выбор.

А еще она подумала: наоборот. Эскиль живой, потому что лучше – хотя бы как боец. И удачи боги отпустили ему больше.

Хельга смотрела, стараясь запомнить лицо покойного мужа – ведь сегодня его телесный облик исчезнет навсегда. Старалась вспомнить все, с самого детства. Облик маленького мальчика, с кем они играли на пирах у Эйрика, хорошо отпечатался в ее памяти. В пять-шесть лет она очень гордилась тем, что у нее уже есть жених: значит, не пропадет. В десять и в двенадцать смеялась над ним – Видимир рос медленно и был ниже ее. А сейчас лицо его на краде казалось ей совершенно чужим, как будто она никогда и не знала этого человека.

Жители Видимиря не понимали северного языка, на котором Хельга повторяла рассказ о горе Гудрун, и неприязнь в их глазах понемногу сменялась уважением. Произнося это, Хельга смотрела на лицо Видимира, бледным пятном видное среди погребальных даров – одежды, посуды с угощением. Он заслужил любые почести – и высоким родом, и мужественным нравом. Две зимы назад он пытался истребить Эскиля Тень – будто знал, что светловолосый варяг угрожает его чести и самой жизни. Но и ту, и эту схватку он проиграл.

Эскиль не пошел на погребение, но отправил с Хельгой пятерых хирдманов – не то боялся, что добыча сбежит, если выпустить ее из города, не то опасался враждебности жителей. И не без оснований – мужчины и женщины косились на Хельгу со злобой, явно считая ее виновной в приходе варягов. Хотя винили ее не столько ради смутных слухов о колдовстве, сколько ради ее принадлежности к племени заморцев, будто своим присутствием в Видимире она притянула сюда Эскилеву рать. К тому же, проведя ночь в доме вражеского вождя, в глазах словен молодая вдова утратила честь, попала в рабство; свою в таком положении жалели бы, к Хельге теперь питали презрение. Лишь некоторые из женщин, помнивших ее щедрость и любезность, поглядывали на нее с жалостью.

Если бы у нее было больше времени… Она даже не успела забеременеть… хотя теперь это, конечно, к лучшему. Ее родичи не обязаны мстить за Видимира, погибшего на поединке, но если бы у нее родился от него сын, тот мог бы, когда вырастет, рассудить иначе…

Зарезали барана и свинью, положили их головы и части туши возле покойных. Костер, сложенные из сухих бревен с соломой и смолой, подожгли. Пламя разгоралось, к небу рвался черный дым с запахом горелой плоти. Жители Видимира отошли в сторону, туда, где заботами Хельги и Тихомилы с помощницами был прямо на лугу приготовлен поминальный пир: каша, яйца, медовая брага. Части туш барана и свиньи положили в котлы, подвесили над огнем варить. С зерном и мукой в эту пору года было плохо, и блинов удалось сделать чуть-чуть: один блин приходилось делить на пять частей, но тут важно разделить трапезу с мертвыми, а не наесться до отвала. Старик Благост взялся за гусли и стал петь. Хельга не разбирала протяжную старинную речь поминальных песен; кажется, там речь шла о каком-то длинном путешествии по воде. Она сидела во главе «стола», устроенного прямо на земле, а пятеро варягов, с топорами за поясом, высились у нее за спиной и настороженными взглядами окидывали собравшихся, всем видом давая понять: ваша бывшая госпожа – теперь собственность нашего господина.

Разошлись уже в сумерках, когда к ночи похолодало, а на огромном кострище мерцали головни, перемигиваясь багровыми глазами. Завтра или через день, когда все остынет, Тихомила со старухами соберет прах отца и сына в горшок и зароет в могильный холм матери Видимира – первой из семьи, кто был похоронен на берегу озера Видимире…

За этот день Хельга так устала, что, вернувшись в Несветову избу, молча умылась и сразу полезла на полати спать. Эскиль был дома, но даже не пытался с ней заговаривать, и она, засыпая, смутно чувствовала к нему благодарность.

А снились Хельге два ворона – черный и белый, кругами летающие в синем небе среди клубов погребального дыма. Это был хороший знак…

Проснулась Хельга от шума и движения в избе: Эскиль и его хирдманы собирались уходить, причем взяв все свое оружие, хотя за оконцем еще висела тьма. Хельга было встревожилась: не случилось ли чего, куда они собрались ночью? – но голоса звучали спокойно, ее никто не будил, и она заснула снова, даже удивляясь тому, что осталась тут одна с Естанай и Айгалчой. Успела отвыкнуть быть хозяйкой и забыть, что эта изба – дом ее покойного свекра, а не вражеское логово.

Вернулись варяги, когда уже рассвело и щель оконца тронул золотой луч.

– Где вы были? – прохрипела Хельга с полатей, разбуженная скрипом двери, стуком сгружаемых щитов, шлемов и прочего оружия о дерево лавок.

Услышав ее голос, Эскиль подошел и взялся за край полатей.

– В дозоре, – просто объяснил он. – Моя стража была.

Ах, ну да! Они же охраняют захваченный город, чтобы к ним не подобрался враг. Вот только какой? Эйрик узнает об этом набеге через две-три недели, если только Одиновы вороны ему не расскажут раньше, а словене и меряне в округе едва ли без князя решатся собрать войско и что-то предпринять.

– Как спала? – Эскиль не уходил, стоял опираясь на край полатей возле ее подушки.

– Бывало и получше. – Хельга медленно села и провела рукой по волосам.

Эскиль тоже посмотрел на ее косы.

– Единственное, что в тот раз было лучше – ты не прятала волос… Они красивые.

– Неужели тебе совсем не стыдно? – Хельга нахмурилась, убирая растрепанные пряди от лица.

– Почему мне должно быть стыдно?

– Вспоминать об этом. Ты пытался меня похитить. Задурить мне голову, одурачить. Ты же не любил меня ни вот настолечко. – Она показала пальцами.

– Ты мне нравилась. – Эскиль усмехнулся и взял ее руку, но Хельга ее отняла. – Ты и тогда была самой красивой девушкой в Хольмгарде. А где твои «Одиновы камни»? Что-то я их больше не видел.

– Они… – Хельга запнулась.

Нельзя говорить «они сломались» – он подумает, что у нее кончилась удача. А сказать «я их раздала», значит уколоть его – ему ведь она так и не дала даже самый маленький «ведьмин камень», хоть он и предлагал на обмен золотое кольцо с «фирузе» и жемчугом.

Вот это самое, что у него сейчас на руке, лежащей возле подушки.

– А где твои сокровища? – сама спросила Хельга. – Раньше у тебя разных перстней было с десяток или больше, а теперь этот один! – Она слегка прикоснулась к камню в перстне.

– Я…

Эскиль тоже запнулся, как видно, не более ее желая рассказывать о судьбе пропавших сокровищ. Помолчал. Потом вдруг выдохнул:

– Хельга! Я уже тебя люблю! Скажи, что ты меня полюбишь… ну, хоть когда-нибудь потом.

Хельга взглянула ему в глаза, и у нее оборвалось сердце: глаза его говорили, что теперь он не лжет. В ту зиму он взирал на нее снисходительно, немного насмешливо, поддразнивал ее ради собственной забавы, но взгляд его оставался закрыт. Теперь же вместо всего этого в его глазах было искреннее восхищение и радость видеть ее. Хотя сейчас, усталая и растрепанная, Хельга вовсе не находила себя восхитительной.

И он назвал ее по имени, а не прозвищем, которое сам же ей придумал. Или просто за эти два года он научился притворяться лучше?

Но даже если так – под этим взглядом у нее не поворачивался язык лукавить, дразнить ложной надеждой, чтобы усыпить зверя, жаждущего добычи.

– Мы поговорим об этом, когда я оденусь, – пробормотала она.

Эскиль отошел, слегка оттолкнувшись от края полатей. Протянул руку, чтобы помочь ей сойти вниз, и Хельга воспользовалась его помощью, второй рукой старательно придерживая подол сорочки возле голых ног.

– Парни говорят, ты так красиво вчера говорила на погребении, – уважительно заметил он. – Прямо как… королева. Только они не поняли, кто все эти люди.

Видно, парни знали о злополучиях Гудрун не больше своего вождя.

В этот раз никто не мешал Хельге умываться и одеваться – Эскиль выставил хирдманов на двор и сам ушел. Тем не менее, сегодня она чувствовала себя подавленно – даже хуже, чем вчера. Первые сутки – с тех пор как залезла на Змеев камень и увидела внизу Эскиля – она провела в состоянии, чем-то схожем с «боевым безумием» берсерков. Эйрик, дядя Хельги, был берсерком с отрочества, и кое-что она об этом знала. В первые сутки вдовства потрясение, а еще поддержка Ульва Белого наполнили ее силой, отодвинувшей осознание беды. Ей нужно было спасать себя, и она делала это, лихорадочной смелостью оттесняя ужас своего положения. К третьему дню Хельга окончательно уверилась, что все это не дурной сон. Возбуждение схлынуло, и понимание крушения так ее придавило, что она с трудом поддерживала простой разговор.

Что теперь будет? Видимирь разорен – мужчины частью убиты, частью разбежались, молодые женщины прислуживают варягам… и все такое, а Творена, с которой они вчера вместе провожали мужей на тот свет, уже живет с новым господином – Хамалем Берегом. Скудные весной съестные припасы выбраны, половина скота забита и съедена, со второй половиной это случится со дня на день. И вчера, и сегодня небольшие дружины ездили по окрестным селам, где о варягах еще не успели узнать, и грабили их ради добычи и пропитания.

В полдень Эскиль ушел в гостевой дом, где жила часть дружины и где вожди собрались на совет. Вернувшись, рассказал Хельге: дружина сошлась на том, что нужно как можно скорее идти дальше по Мерянской реке.

– Пока твой дядя о нас не узнал и не собрал войско, мы должны взять как можно больше добычи.

– Вы уйдете все? – спросила Хельга, хотя на уме у нее был другой вопрос: что будет со мной?

– Нет, сотню здесь оставим, с Ятмундом Ведуном. Я уйду, это ясно.

Положение Эскиля в дружине было выше других, а значит, честь возглавлять продвижение, чреватое битвам, принадлежит ему.

И не успела Хельга встревожиться, как Эскиль добавил:

– А ты? Хочешь пойти со мной? Мы пройдем по реке перехода на два-три, а потом вернемся. Мне не очень хочется тебя здесь оставлять… ну, мало ли что может случиться… Но с Ятмундом ты будешь здесь в безопасности. Он человек разумный… не то, что Сёльвар, тот еще в детстве голову отморозил.

Хельга помолчала, не зная, на что решиться. Пока у нее хорошие отношения с Эскилем, нигде она не будет в большей безопасности, чем с ним. Разве что в своей родной семье, но как ей туда попасть? Остаться в Видимире без Эскиля, на милость незнакомого ей Ятмунда Ведуна и обозленных грабежом и убийствами жителей, было страшно. В глазах словен она уже не жена Видимира – она рабыня Эскиля, и дай им случай – ее уничтожат, как любую принадлежащую ему вещь, из мести. Но если она будет сопровождать Эскиля в походе, в числе прочего награбленного имущества, тем самым она признает себя его рабыней, а это даже хуже смерти. Оставшись в городе, где ее дом, где она была хозяйкой, она все же сохранит видимость свободы.

– Если останешься, я оставлю с тобой человек десять из моих, – добавил Эскиль. – Я предпочел бы тебя держать при себе, но там тоже всякое может случиться… – Он задумчиво почесал розовое пятно ожога на щеке. – Мало ли какая свалка выйдет… на кого мы нарвемся.

– Я останусь! – решила Хельга.

Видеть разграбление селений, неизбежные убийства мужчин и бесчестье женщин ей совсем не хотелось. Да и если ее увидят в составе войска – окончательно сочтут, что это она колдовством навлекла на этот край беду и разорение.

– Хорошо. Как скажешь. Видишь, я тебя не принуждаю. Так что ты решила? – серьезно спросил Эскиль, наблюдая, как пробегают по ее лицу тени сомнений и тревог. – Что ты скажешь твоим родичам… Ну, когда мы сможем… ты сможешь…

Мы сможем… ты сможешь… Он сам не знает, есть тут какое-то «мы» или только «ты».

– А что я должна сказать им – моему отцу, Арнору хёвдингу, моему дяде – Эйрику конунгу? Что меня хочет взять в жены… сухопутный «морской конунг»? – Хельга засмеялась этому нелепому титулу, но как еще назвать вождя наемников, у которых больше нет настоящего конунга? – Пусть бы даже они согласились – что дальше? Я буду ходить с вами в походы, как Альвхильд?

– А кто это?

– Ты ее не знаешь, – отмахнулась Хельга, но пояснила: – Я тоже не знаю, это где-то в Дании в древние времена была одна дочь конунга, которая собрала дружину из девушек и воевала на морях. Но она это сделала, потому что не хотела выходить замуж и избегала мужчин.

– Ну, и что? – Эскиль улыбнулся, ему стало любопытно. – Чем кончилось?

– Чем, чем… – проворчала Хельга. – Явился один ухарь вроде тебя, поцеловал ее, и она передумала вести жизнь воина…

Эскиль захохотал и придвинулся к ней, явно намереваясь повторить этот подвиг. Хельга прижала пальцы к его губам, избегая поцелуя, но Эскиль сжал ее руку в своей и поцеловал в ладонь. В его серых глазах мерцало веселое обожание, и от этого у Хельги словно что-то горячее проливалось внутри из груди к животу… и еще ниже, рождая там тягучее томление и нетерпеливый трепет. Так легко было представить себя с Эскилем… как будто так и надо, и она прятала глаза, чтобы он не догадался.

– Сейчас важнее… что ты намереваешься делать, если получится исполнить обет? – сказала Хельга, выворачиваясь из-под его руки. – Ты понимаешь, что с такой женой, как я, вести прежнюю жизнь тебе будет нельзя?

Эскиль сел на скамье ровно и сцепил руки меж колен. На лице его отразилось смятение. Он понимал, что Хельга права, но за этим пониманием была сплошная стена тумана. Он дал свой обет в жажде славы, но никакой другой жизни, кроме прежней, просто не знал.

– А что я должен делать? – Он покосился на Хельгу и тут же опять отвернулся, не в силах признаться даже себе, что способен просить совета у молоденькой женщины, да еще и собственной пленницы.

Она помолчала. У нее не было готового ответа, она сама не знала, чего хочет. Ульв Белый объяснил ей: ради блага Мерямаа она должна внести раздор в это войско, заставить бывших соратников биться друг с другом. Но что будет с самим Эскилем – сейчас она не могла не задаваться этим вопросом.

А чего она хочет для себя? Казалось бы, уж вот это ясно: раз ее муж погиб, ей и не остается иного, кроме как вернуться домой в Силверволл. В мирное время она и приданое, и свадебные дары забрала бы с собой и спокойно ждала нового мужа. Но сможет ли она теперь получить свое имущество?

– Если вы с Видимиром бились за право владеть этим городом, – начала она, – и ты выиграл… ты мог бы остаться здесь с теми твоими людьми, на кого можешь положиться. И владеть им как хёвдинг, раз уж его прежние хозяева мертвы. Я могла бы… попробовать помирить тебя с моим дядей Эйриком.

– Не могу! – Эскиль качнул головой. – Мы дали слово, что пройдем всю эту страну, что под властью Эйрика, ну, сколько сумеем, подчиним ее себе, возьмем добычу…

– Кому вы дали слово? Сверкеру?

– Н-нет… – Эскиль запнулся. – Друг другу. Это ведь я ищу знатную жену, – он опять обнял Хельгу за плечи, – а у парней запросы попроще. Но все хотят жить хорошо и богато. Мы только начали, и никто не поймет, если я захочу на этом и остановиться.

– Ну а пока ты остаешься дружинным конунгом, мне нечего сказать моим родным! – Хельга опять отодвинулась, выползая из-под его руки.

Ей уже казалось совершенно естественным ощущать на плечах его руку, и это ее тревожило. Она помнила: эта рука убила ее мужа – да, кажется, и Несвета, если она верно уловила это из разговоров хирдманов. Она должна бежать от Эскиля с ужасом и отвращением. И как она объяснит родичам, что не испытывает их? Негодная из нее наследница Гудрун!

Эскилю это тоже казалось естественным – он опять обнял ее и с силой притянул к себе.

– Ты понимаешь… – Хельга встала коленом на скамью, чтобы крепче упереться, – мы не пара! Я могу быть настоящей королевой, я даже могла бы выйти за Хакона сына Олава, если бы не эта дурацкая распря. А ты – дружинный конунг. Пока мы не станем ну хоть немного ровней, ничего не выйдет. Из твоего обета.

Упираться не помогло – Эскиль притянул ее к себе, обхватил и опрокинул спиной к себе на колени. При его силе Хельга ощущала себя совершенно беспомощной и не тратила дыхание на бесполезную борьбу, а старалась сохранять ясность мысли.

Сверху вниз Эскиль заглянул ей в глаза. Он даже ничего не сказал, но его похолодевший, повелительный взгляд напомнил Хельге того Эскиля, которого она знала в Хольмгарде.

Сделай он так в Хольмгарде – она стала бы визжать и брыкаться, пока не прибежали бы на помощь. Здесь никто не прибежит, даже Ульв Белого она звать не будет: он ясно сказал, что Один велел ей справляться самой.

Одной рукой держа ее за плечи, вторую Эскиль медленно запустил ей под задравшийся подол. Ладонь поползла вверх – к колену, к бедру – неторопливостью своей напоминая о его полной власти над законной добычей. Но Хельга не испугалась: пусть преимущество в силе было на его стороне, она имела над ним иную власть. Уже имела, и это делало их равными противниками.

Хельге стало жарко, дыхание участилось, все тело наполнилось ожиданием. Так же медленно она подняла руку и коснулась розового пятна у него на щеке. Эскиль приподнял ее и позволил обхватить руками его шею, но все равно ее полулежачее положение оставалось очень ненадежным.

– Я… – начала Хельга, сама не понимая, сколько правды в том, что она пытается сказать, – я бы хотела… чтобы было по-другому. Чтобы мы были… более равны. Но ты должен понять… даже если я потребую другого мужа, когда прежний еще не остыл…

– Он остыл! – низким голосом возразил Эскиль, лаская ее бедро под сорочкой и тем напоминая, что с ним-то по-другому.

– На костре не остыл!

– Но теперь он уже не сможет влезть между нами.

– Эскиль, прошу тебя! – взмолилась Хельга, с дрожью отметив, что, кажется, в первый раз за все время назвала его по имени. – Пока все так, я ничего не могу… Но и ты не должен… лишать себя возможности достойно исполнить обет. Потому что… – извернувшись, она встала на колени на скамье и теперь взглянула Эскилю в лицо сверху вниз, – я не хочу, чтобы Фрейр на тебя разгневался и у тебя все стало, как у мыши!

Эскиль хмыкнул, потом захохотал, выпустил ее и закрыл лицо руками…

Варяги ушли на заре: погрузились в свои лодьи и тронулись по реке Ольховке на север. От Видимиря начинался сплошной водный путь, называемый Мерянской рекой: из длинной извилистой Песи в Чагодощу, потом в Мологу, а потом в Валгу, которая, спустя много-много переходов на восток, впадала в могучий Итиль. Но варяги, как сказал Хельге Эскиль, собирались не далее Мологи и не намеревались даже приближаться к Силверволлу. Они не искали сражений с Эйриком и хотели только обеспечить себя добычей, отрезав жителям путь к бегству на восток.

Хельга простилась с Эскилем в избе, не провожая до лодий.

– Будь осторожна, – сказал он ей на прощание. – Фроди и Гаут будут ночевать здесь у тебя, остальные в большом доме. Не бойся их. Если что нужно, пошли кого-нибудь из них к Ятмунду, я ему сказал, чтобы исполнял все твои просьбы. Из города не выходи. Я велел тебя не выпускать. Мало ли кто тут вокруг рыщет.

Хельга не знала, почему он так о ней беспокоится: из любви или из опасений за ценную добычу, но ему было не все равно, что с ней станется.

– Я вернусь дней через пять, надеюсь, не позже. Если ничего не случится.

Хельга молчала, в душе желая, чтобы он поскорее ушел. Очень хотелось остаться одной – или почти одной – и хоть немного отдохнуть от тревог и обдумать свое положение.

– Ну? – Эскиль, пристально на нее глядя, приподнял свои светлые брови и наклонился к ней.

Поняв, чего он хочет, Хельга помедлила. Желая прощального поцелуя, он притязал на сердечную близость с ней, а она пока ничего не обещала! Она ему не жена и не невеста, чтобы целовать на прощание. Но отталкивать его было бы и опасно, и, пожалуй, несправедливо: он просит о том, что мог бы просто взять.

Хельга оперлась рукой о плечо Эскиля – теперь на нем была новая Несветова рубашка из крепкого свежего беленого льна, – потянулась к его лицу и поцеловала: она метила в розовое пятно ожога, но Эскиль немного повернул лицо и поймал ее поцелуй губами. Хельга позволила ему довольно глубокий, напористый поцелуй – он словно хотел и распробовать ее получше, и напомнить о своих правах, – но не ответила. Кажется, в глазах его мелькнуло разочарование, когда он выходил за дверь, кивнув ей на прощание.

Но вот они ушли, шаги за дверью стих, но из оконца долетал шум снимающегося с места войска. Хельга села на скамью и сложила руки на коленях. Не верилось, что она снова хозяйка в избе – пусть это и не ее изба, а Несветова. И хотя бы какое-то время может спокойно подумать, что с ней уже произошло и как жить дальше.

Но, пока она прислушивалась к шуму отбывающего войска, сильнее всего ее занимало одно. Этот поцелуй на прощание – она позволила Эскилю слишком много или слишком мало?

Снаружи все затихло. Видимирь опустел и после недавнего многолюдства показался вымершим. Нужно было чем-то заняться. Хельга встала, оглядела избу, еще хранившую следы небрежного проживания шести-семи мужчин, знающих, что они здесь не у себя. У нее есть пять дней (или около того), чтобы побыть хозяйкой дома и самой себе. А там видно будет.

Хельга прошлась по избе. Заметила под лежанкой какую-то тряпку, наклонилась и вытащила старую рубашку Эскиля – черно-рыжую от пятен, которые уже невозможно отстирать, в дырах и разнородных заплатах.

– Естанай! – Она обернулась. – Поди найди снаружи костер и сожги эту дрянь. Он, похоже, пару лет ее таскал не снимая…

Пока Естанай шла к ней, Хельга понюхала рубашку; она заранее брезгливо сморщила нос, но запах заношенной рубашки показался ей таким приятным, что, отдавая ее, Хельга испытала мимолетное сожаление.

Оставшись одна, Хельга обнаружила, что ей почти нечего делать. Раньше у нее был в Видимире дом, семья, хозяйство; не осталось ничего, кроме двух служанок. Хозяйство разграблено, стадо съедено. Фроди или Гаут приносили припасов от общего котла оставшихся в городе варягов, Естанай и Айгалча готовили еду. Хельге заниматься было нечем. В первые месяцы своей жизни здесь она все время шила для мужа, исполняя одну из главных обязанностей жены, но не могла же она шить для Эскиля! Это означало бы предаться ему душой и телом, а с этим Хельга не собиралась спешить.

Фроди и Гаута Эскиль выбрал ей в сторожа не случайно: она помнила их еще по Хольмгарду, а они помогали Эскилю в том похищении, поэтому хорошо понимали, почему их господин так носится с этой женщиной. Держались они с ней спокойно, почтительно – и никогда не оставляли без присмотра. Даже когда ей нужно было в отхожий чулан, ее провожали два человека: какая-нибудь из служанок и один из телохранителей. Хельга могла бы посмеяться этому, но понимала: это делается не для смеха. Боялся ли Эскиль, отдавший такие приказы, что кто-то причинит ей вред, или того, что она попытается сбежать, но и безопасность, и свобода сейчас были не для нее.

Хельге не оставалось другого дела, кроме как раздумывать о своем положении, но и тут ей не удавалось прийти к ясным выводам. Все зависело от того, сможет – и захочет ли – Эскиль отказаться от жизни наемника. Если нет… ему останется взять то, что сумеет взять, и уйти.

Но если он захочет – подойдет ли это ей? Неужели она, дочь Арнора Камня и племянница Эйрика Берсерка, согласится стать женой наемника? Тот, кто заключает брак с человеком более низкого рода, непоправимо роняет себя, поэтому в женитьбе так важно равенство. Даже в самых невероятных сагах дочь конунга получает тот, кто великими подвигами заслужит славу и тем уничтожит неравенство. Хельга часто думала об этом, но не находила ответа у себя в душе. О происхождении Эскиля точно известно лишь то, что его отца бабка родила уже во вдовстве, то есть вне брака. Родство с конунгами шведов у него сомнительное – надежным считается только такое, если ребенок родится у «рабыни конунга», у женщины, живущей в его доме. Так что по происхождению Эскиль ей не ровня, как ни взять. Однако доблесть и слава подвигов могут восполнить недостаток знатности, а воинской славы у Эскиля, после греческой войны, на троих хватит.

В первый вечер, собираясь спать, Хельга в задумчивости взглянула на опустевшую лежанку: не устроиться ли ей там, пока она хозяйка в доме? На полатях не очень-то удобно. Но если она это сделает, Фроди и Гаут непременно расскажут Эскилю, что она спала в его постели, а он посчитает это за ее согласие спать там и дальше.

Однако, лежа на полатях, Хельга не могла заснуть. Казалось бы, радуйся, что вместо семерых чужих мужчин тут всего двое и лежанка, на которую ее не раз уже пытались завлечь, пуста и безопасна. Но эта пустота и огорчала Хельгу. Ей вспоминалось нынешнее утро, тревожная сладость того поцелуя… тот восторг и свет нежности в глазах Эскиля, когда он сказал: «Хельга, я уже люблю тебя!». Одергивая себя, она пыталась думать о Видимире, испытать наконец горе, приличное вдове, но ей казалось, что она была замужем несколько лет назад. Она лишилась высокого положения, богатства, сама почти превратилась в имущество! Но память о светлых глазах Эскиля оттесняла эти мысли. Смотрел ли Видимир на нее хоть когда-нибудь с такой нежностью? Конечно, он с детства стремился к этому браку, он гордился Хельгой как женой, и она этого заслуживала. Но любовь… Видимир тоже не успел ее полюбить.

А Эскиль, выходит, успел? Не случайно в его глазах было удивление перед собственным внезапно возникшим чувством. Этого не было две зимы назад в Хольмгарде. Вот тогда она и была для него лишь ценным имуществом, которым он пытался завладеть. И она, чувствуя это, противилась вопреки своему девичьему желанию любви. Тогда Эскиль, превосходивший ее возрастом и опытом, уверенный и насмешливый, казался ей слишком большим, чтобы поместиться в сердце. Теперь все изменилось. Эскиль не стал меньше, но сердце Хельги созрело и стало вместительнее…

Но как я могла бы его полюбить, с изумлением спрашивала она себя, когда он явился сюда как разоритель края и убийца моего мужа? Две зимы назад, когда он был для нее просто никем, и то было бы легче. И не находила ответа. Но, как солнце в небе, ей было ясно: если бы Эскиль стал ее мужем, то выращивать любовь, как яблоню, ей бы не пришлось. Только допустив мысль, что она вправе его полюбить, Хельга уже видела эту любовь перед собой, готовую.

Из дома Хельга почти не выходила, не желая попадаться на глаза и варягам Ятмунда Ведуна, и оставшимся жителям. Только на первой заре, пока все спали, она прохаживалась по валу с кем-то из служанок, где ее не видел никто, кроме сонных дозорных. Ее несколько тревожило, что она сейчас остается во власти незнакомого ей Ятмунда, и она старалась не напоминать о себе. Но так приятно было смотреть на блеск озера под первыми лучами солнца, вдыхать утреннюю свежесть с запахом росы, слушать проснувшихся птиц. Не верилось, что вокруг разорение и война, все дурное казалось сном. Шла та пора, когда все вокруг с каждым днем становится зеленее, ярче, душистее, воздух теплее; сама душа день за днем идет на подъем вместе с солнцем, и кажется, что этот рост будет вечным. Молодое существо Хельги не могло не откликнуться на зов божества лета, и напрасно она корила себя, что пробудившаяся женщина в ней наделила это божество чертами Эскиля Тени. Она вспоминала, как погружала пальцы в его светлые волосы, как сидела у него на коленях, ощущая себя в кольце его рук, касалась лица, прикладывала ладонь к его губам, и сейчас, в воспоминаниях, это и волновало, и услаждало ее сильнее, чем когда происходило. Сейчас она могла безбоязненно предаваться этому удовольствию, не опасаясь, что оно заведет ее слишком далеко.

На третий день к Хельге в избу явился Ятмунд Ведун. Это был мужчина лет под сорок или чуть меньше, непримечательной внешности, с русыми волосами и рыжей бородой; серые глаза смотрели исподлобья с настороженным и недобрым выражением. Войдя, он остановился у двери. Хельга встала, сделала несколько шагов ему навстречу и выжидательно замерла, сжав руки перед собой.

– Привет и здоровья тебе, Ятмунд! – вежливо сказала она, как ее когда-то научила мать.

Никто не умел здороваться так, как Снефрид: этими простыми словами она создавала какой-то особый дух божественного присутствия, который каждого заставлял вспомнить о добрых обычаях. Видимо, и Ятмунд это почувствовал и от этого смутился; взгляд его стал еще более настороженным, и он пробормотал в ответ что-то невнятное. Этих храбрых людей смущала уверенность знатной женщины, перед которой им хотелось быть не только отважными, но и учтивыми, а этого они не умели.

– Все ли благополучно? – Хельга поняла, что вести беседу придется ей самой. Взгляд Ятмунда был по-своему выразителен: так смотрят люди, не охочие до разговоров вслух. – Не принес ли ты… каких-то новостей?

Еще пока она это говорила, мелькнула мысль, от которой внутри плеснуло холодом. Что если Ятмунд явился сообщить о каком-то несчастье с Эскилем? Ведь их поход – грабительский, прямо говоря, – не обойдется без вооруженных столкновений. Кровь оледенела от страха, будто в Эскиле было сосредоточено все благополучие ее жизни. Да так и есть – если не его защита, что с нею станется в гуще этой волчьей стаи?

– Вестей нет особо, – пробормотал Ятмунд. – Никто еще не возвращался. Я узнать… все ли хорошо у тебя. Ты нигде не показываешься… Вдруг, думаю, захворала? Если с тобой что случится, мне Тень голову оторвет.

У Хельги отлегло от сердца. Сдерживая улыбку от этой неуклюже выраженной заботы, а еще от облегчения, она заверила его в своем здоровье и благополучии.

Ятмунд уже ушел, успокоенный, что ценная пленница не захворала и не сбежала тайком, а Хельга все раздумывала: почему одно подозрение, что с Эскилем может что-то случиться, поразило ее, как прикосновение ледяного клинка прямо к сердцу? Не только же из страха за себя! Нет, от этой мысли весь мир стал вдруг пустым и холодным, будто рослый Эскиль с его светловолосой головой нес на себе само солнце.

Каждый день Хельга проводила в тревоге, ожидая сама не зная каких бед. Однажды, на другой день после беседы с Ятмундом, и правда что-то случилось: на заре хирдманы забегали по площади, снарядившись в шлемы, взяв щиты, собрались на валу, держа наготове луки и сулицы. Испуганная Хельга расспрашивала Фроди: он сказал, дозорные заметили в лесу вооруженный чужой отряд. Какое-то время прошло в леденящем ожидании, но ничего не случилось: вероятно, тот отряд рассчитывал на внезапность и не решился напасть, обнаружив, что в Видимире довольно варягов и они готовы дать отпор. Хельга так и не узнала, что там были за люди.

К вечеру этого же дня – четвертого после отъезда Эскиля – в Видимирь вернулся Стейнтор Сова со своей дружиной. Входя в ворота, его люди с торжеством трубили в рог: возвратились с успехом, привезли добычу. Хельга наблюдала из-под навеса Несветовой избы, как в город заносят обычное богатство этих мест: меха и шкуры, добытые за зиму и предназначенные для будущей продажи в Булгар, ткань из льна, конопли и шерсти, одежда, кое-что из съестных припасов. В эту пору остатки прошлогоднего урожая были дороже мехов: случалось так, что на день не было другой пищи, кроме рыбы из озера. Пригнали кое-какой скот. Привели пленных: с десяток молодых женщин и несколько крепких отроков. Женщины уже не голосили – за несколько дней привыкли к своей участи и знали, что жалеть их здесь некому, но выглядели такими понурыми и оборванными, что у Хельги сердце перевернулось от страха и жалости. Душу резало ощущение тончайшей грани, отделяющей ее саму от такой же участи. Ее знатный род, йольский обет Эскиля и помощь Ульва Белого, давшего Хельге силы не упустить свои преимущества – вот и все, что не дало ей самой превратиться в такую же рабыню. Пока. И всей душой она жаждала поскорее снова увидеть Эскиля. Из честолюбия, ради обета, но он защитит ее – и лучше, чем смог защитить покойный муж…

К пятому дню Хельга обнаружила, что томится, прислушивается к малейшему звуку в городе, надеясь уловить весть о возвращении Эскиля. Каким острым было разочарование, когда в дружине, вернувшейся на пятый день, его не оказалось – это пришел назад Сёльвар Бешеный.

– Не знает ли он что-нибудь… о вашем господине? – спросила Хельга у Фроди. – Вы узнавали?

Она уже знала, что войско, ушедшее вниз по Мерянской реке, на обратном пути сразу разделилось. Водить несколько сотен вместе не было нужды: для них не нашлось бы ни противника, ни добычи. Поэтому варяги, зайдя на несколько переходов ниже по Мерянской реке, рассыпалось на отряды человек по двадцать-тридцать и разошлось по округе. Каждый отряд сам искал селения, где можно что-то взять; местности никто не знал, приходилось пользоваться каждой тропкой, не ведая, куда она приведет: к веси с запасами мхов или к простому покосу. Все воинство двигалось обратно на запад, отрезав жителей этого края от помощи на востоке и прижимая к области волока, уже захваченной. Иногда отряды встречались, иногда выходили на уже обчищенные селения; у кого-то все сходило гладко, кому-то приходилось принять бой: порой местные жители, словене и меря, успевали собраться в дружину и находили себе храброго и толкового вождя. У Стейнтора и Сёльвара имелись и раненые, и убитые; раненых лечили, убитых возложили на костер (одному даже дали с собой молодую женщину из пленных, как было в обычае для варяжской знати). Снова полетел к небу густой черный дым; глядя на него, Хельга содрогалась, мысли ее метались между уже мертвым Видимиром и еще живым – как она надеялась – Эскилем. Страх перед возможной гибелью Эскиля – а не надежда, что убийца ее мужа и свекра получит по заслугам, – заставлял Хельгу стыдиться себя, но вопреки ее усилиям испытывать гнев в сердце росла нежеланная нежность. Так лед тает с приходом весны, хочешь ты того или нет.

На шестой день она уже не находила себе места. Вернулся Гримар Мороз – тоже с добычей и тоже с убитыми. Фроди рассказал, что Гримар видел Эскиля позавчера – все было благополучно. Но что, если он с тех пор нарвался на стрелу из засады – так гибли большинство тех, кого привозили «холодными»?

Темнело, но Хельга не ложилась спать. Вопреки обычаю, по которому в эту пору уже не жгут в доме огня и ложатся, едва стемнеет, она велела зажечь светильник на столе. Ее телохранители обычно проводили вечера с людьми Ятмунда в большом доме, но какие-то двое всегда сидели с Хельгой; нынче это были Фроди и Халли. Чтобы свет зря не пропадал, они затеяли играть в кости и постепенно втянули в игру Естанай и Айгалчу. Вынужденные общаться по делам хозяйства, хирдманы-варяги и служанки-мерянки за эти дни нашли какой-то общий язык; мерянки, выросшие в доме русов, могли объясниться в объеме простых повседневных разговоров, и хотя северный язык, на котором говорили уроженцы Ётланда[44], заметно от него отличался, они кое-как понимали друг друга. Правда, не всегда пользовались словами; однажды Хельга заметила, что Естанай кипит от возмущения, а Фроди ходит с красным пятном на всю щеку – и при этом с довольным видом ухмыляется.

Говорили мало, тишину нарушал только стук костей по столу и негромкие возгласы – радостные или досадливые. Вдруг снаружи долетел звук рога, и все вскинули головы.

– Это Тень! – Фроди вскочил.

– Это наши! – радостно подтвердил и Халли: оба они знали звук своего дружинного рога.

– И что… – начала Хельга.

– Удача! – Оживленный Фроди посмел ей подмигнуть. – И конунг с ними.

Видимо, в случае радости и беды рог пел по-разному, а также обозначал присутствие вождя. В каждой дружине, как Хельга уже заметила, своего вождя, если он пользовался уважением, между собой называли конунгом, как это делается на море, даже если в нем нет ни капли королевской крови. Эскилю, ради его сомнительного родства с Рагнаром Меховые Штаны, это льстило больше других, хотя, к его чести, он старался это скрыть.

Варяги торопливо ушли встречать товарищей. Хельга тоже вышла наружу и остановилась под навесом, занимавшем всю переднюю стену избы, где вход. Она куталась в накидку, но ее пробирала дрожь. В мыслях была растерянность, сердце сильно билось, в груди теснило. Все эти дни она так хотела увидеть Эскиля, а сейчас почему-то испугалась этой встречи. Она даже не знала, что скажет ему, когда увидит. Та невольная нежность исчезла, словно ее сдул холодный ветер, на смену пришло оцепенение. Как будто после шестидневной разлуки Эскиль мог вернуться другим, куда менее приятным человеком, варягом-волком, от которого ей не стоит ждать добра.

Видимирь наполнился шумом: варяги вышли из домов, собирались к воротам, стоял гомон голосов. Уже почти совсем стемнело, и вынесли несколько факелов, но мало что удавалось разглядеть. Хельге вспомнилась ночь в Хольмгарде, когда Естанай прибежала к ней сообщить о покушении, но не могла толком рассказать, кто кого убил и кто лежит на снегу (оказалось – топор). Тогда она тоже вышла из дома, набросив шубу на плечи, и тревожным взглядом отыскивала Эскиля в темной шумной толпе.

Вот шум приблизился, раздались шаги и голоса. Среди них Хельга разобрала знакомый низкий голос, который оживленно что-то рассказывал:

– Я ему: «Руки за спину, быстро!», а он такой: «Мне домой надо!» Я ему: «Сейчас, поедешь, глядь, домой!»…

Варяги засмеялись. Хельга содрогнулась: со своими людьми Эскиль говорил совсем не таким голосом, как с ней, в эти мгновения он становился другим человеком, чуждым и опасным. Ее потянуло уйти в дом, но он ведь сейчас туда войдет… Но хотя бы не подумает, что она его ждала…

Поздно. Он уже ее увидел и застыл перед крыльцом, будто наткнулся на призрак. Прошел под навес, отдал Фроди шлем и щит, кивая на дверь – унеси, мол. Остановился перед Хельгой. Оба молчали; оцепенение повисло между ними, будто кусок льда. Хельга толком не видела лица Эскиля, только волосы выделялись светлым пятном.

– П-привет и здоровья тебе, Эскиль! – Хельга, которую с детства учили быть учтивой, первая сделала над собой усилие.

– Привет… и тебе, – хрипло ответил Эскиль, и она поняла, что его мучает такая же скованность, как и ее. – Ну… как ты?

– У меня все хорошо. А у тебя?

– Хорошо. Все живы. Раненых немного, «легкие».

Хельга уже знала: хоть варяги и ждут, что после смерти уйдут в Валгаллу, это «все живы» является знаком наилучшей удачи всякого выхода и произносится с гордостью.

Не решившись выразить радость – эти люди ходили грабить владения ее дяди, – Хельга вернулась в дом. Мужчины пошли за ней. Она отошла к ларю и не сразу повернулась, только слушала, как со стуком сгружается у двери снаряжение. Вот Несветова рубашка полетела на пол – теперь она не выглядела такой чистой и свежей, – Эскиль умывался над лоханью, обильно проливая воду на пол. А Хельга смотрела на его голую спину и чувствовала, как напряжение отпускает и в душу возвращается покой. Она заставляла себя думать о той, уже потерянной жизни с Видимиром, но не замечала, что уже обозначились очертания какой-то другой жизни, новой, сердцем которой был Эскиль Тень.

Стряхнув с рук воду, Эскиль поднял с пола рубашку и стал ею же вытираться по привычке. Для него, не в пример домашним мужчинам, никто никогда не держал наготове полотенце, и от Хельги он этого не ждал. Обтерев лицо, Эскиль встретил взгляд Хельги и медленно подошел.

– Ну? – неловко сказал он; она испугалась, что он опять захочет от нее поцелуев, но он только спросил: – Ты скучала по мне хоть немного?

Хельга помолчала, разглядывая его в упор; такой взгляд сам по себе служит признанием.

– Ты совсем не думаешь о том, что я должна тебя ненавидеть, – сказала она, но пристальный взгляд противоречил холодному смыслу слов, и Эскиль не принял эти слова близко к сердцу. К ласковому обращению жизнь его не приучала. – Твое возвращение живым и здоровым не причинило мне горя – «довольно ль вам этого?»[45]

– За что это ты должна меня ненавидеть? – Эскиль принял вид человека, несправедливо обвиненного. – Я с тобой ношусь, как с перстнем золотым, парни смеются! Ничего плохого тебе не сделал.

Он опять надел ту же рубашку, подпоясался и вышел. Чтобы дружина могла поесть, еще предстояло забить что-то из приведенного скота и поджарить мясо. Когда Эскиль открыл дверь, чтобы выйти, Хельга увидела снаружи яркий свет разведенного костра и оживленный гомон голосов: дружины наперебой делились своими приключениями.

Ждать скорого возвращения Эскиля в дом не приходилось, и Хельга полезла на полати. Несмотря на их сдержанную, даже холодную встречу, на душе у нее было хорошо. Эскиль вернулся, с ним все благополучно, но и она сумела не уронить себя недостойной радостью по этому поводу.

И даже холодность Эскиля ее порадовала. Если бы он набросился на нее с поцелуями, ей стало бы неловко и досадно; но ему стало неловко от одного ее вида, а значит, ему тоже не все равно…

На другой день Эскиль, как и вся его дружина, проспал почти до полудня: в походе они спали мало и урывками, опасаясь, что местные жители собрали войско или сам Эйрик конунг оказался каким-то недобрым чудом поблизости. Теперь все вожди были в сборе, не хватало только Хамаля Берега. Хельга видела, что вылазка вниз по Мерянской реке была удачной: Видимирь наполнился скотом, пленные женщины – их набралось около полусотни – целыми днями доили коз и коров, делали сыр и масло, мололи зерно, готовили пищу. Привезли хлеб, мед, солод. Припасы для варки пива обрадовали варягов не меньше, чем мясо и хлеб, а то и больше. Они могли перебиться дичью и рыбой – Эскиль рассказал, что когда-то случалось им есть лягушек и даже змей, – но ничего хмельного они не видели с самой зимы в Сюрнесе и порядком из-за этого злились. Не то что, говорили они, в Вифинии, где красного и белого вина было – хоть залейся, там его даже рабы каждый день пьют! Теперь дружинные умельцы поставили медовую брагу и с нетерпением ждали, пока она будет готова. Женщин послали варить пиво в Несветовых чанах, и Хельге пришлось взять на себя присмотр за этим делом: ее очень убедительно попросили Эскиль и Гримар. Хельга согласилась: варке пива она выучилась у самой королевы Сванхейд, а поскольку готовить и подавать пиво – обязанность госпожи дома, этим делом она снова утверждалась в правах хозяйки Видимиря.

– Как все поделим, я тебе подарю что-нибудь, – великодушно пообещал Эскиль. – Мне полагается десять долей, а доли у нас будут неплохие.

– Госпожа сама потянет на десять долей, если не больше! – Гримар, не слишком приятный на вид человек с длинным носом и глубоко посаженными глазами, прищурился на Хельгу. – А ты ведь взял ее себе и ни с кем не делишься!

– Госпожу я выиграл на поединке, – напомнил Эскиль, и вид у него сразу стал замкнутый и вызывающий. – Как и все, что в этом городе. Добычу из похода мы будем делить особо, она сюда не входит.

Гримар не возразил, и Хельга, испугавшаяся было, успокоилась. Ульв Белый давал понять, что ей стоит постараться рассорить варягов между собой, но она не хотела сама стать предметом их раздора.

Эскиль почти весь день пропадал в большом доме и в клетях, где сложили неживую добычу – то есть меха, ценную утварь, одежду и ткани, припасы. Он намекал, что Хельга могла бы помочь все это разобрать и устроить на хранение, чтобы не сгнило, но она отказалась: не хотела даже таким образом быть причастной к грабежу Мерямаа. Она не хотела слушать об этой вылазке, не желая знать, сколько словен и мерян лишились не только имущества, но и жен или дочерей, и самой жизни. Хельге следовало радоваться, что Эскиль не превратил ее в рабыню и позволил сохранить честь, но тем самым она поневоле стала его союзницей. В глазах прочих пленниц она, живущая как госпожа, уж точно на стороне захватчиков.

– Как ты здесь жила? – спросил ее вечером Эскиль. – Не скучала? Я слышал, к тебе здешние бабы приходили, вы тут пирушку какую-то устроили, песни пели…

На такого рода встречи Эскиль запретов не накладывал, и к Хельге в самом деле приходили Творена с Тихомилой и еще кое-кто из женщин; мужчин хирдманы к ней не пустили.

– Пирушка! – негодующе фыркнула Хельга. – Врагам своим желают побольше таких пирушек! Это были поминки по моему мужу и его отцу – два дня назад был девятый день, как я овдовела.

– А! – Эскиль вспомнил. – Да. Я не заметил. Ну что, теперь он окончательно свалил в Хель… или куда там вы его провожали? Больше не полезет к нам в постель? Мы люди не избалованные, но если у тебя в постели горшок золы, угля и горелых костей – это…

– У самого Фрейра гордость опустится! – ухмыльнулся Халли, и все заржали.

– Не смей над ним смеяться! – в негодовании напустилась Хельга на Эскиля; сама отметила, что от смирения пленницы в ней ничего не осталось и она разговаривает с ним, как с собственным мужем, обязанным ее слушаться – хотя бы иногда. – Он был человеком высокого рода…

– Знаю, знаю – как олень среди ежей и лук среди репы, так?

– Ты…

Хельга разъярилась, видя то же бессовестное веселье, с каким Эскиль когда-то, в гриднице Хольмгарда, говорил Видимиру: «Малец, как ты потерял твою няньку?». Потянуло сказать: «В репе и луке ты хорошо разбираешься!», намекая тем на его хуторское воспитание, но она с усилием сдержалась. Такой выпад, тем более при хирдманах, унизил бы его и побудил поправить самолюбие.

– Если бы ты не смеялся над ним, может, он был бы жив! – сдержанно закончила Хельга.

– Ну и хорошо, что я еще тогда ему указал место! На кой тролль он мне здесь был бы живой?

– А я? Никто не скажет, что овдоветь, пробыв замужем меньше полугода, это большая удача!

– Когда у мужа так мало удачи, быстро избавиться от него – благо, а не горе! Не притворяйся Нанной, рыдающей над Бальдром. Я знаю, тот пискун тебе не особо-то и нравился.

– Ты-то откуда можешь это знать? – Хельга вытаращила глаза. – Ты что – вещая вёльва?

– Я наблюдал за вами в Хольмгарде. Когда он с тобой заговаривал, у тебя делалось сердитое лицо.

«Неправда!» – хотела сказать Хельга, но прикусила язык. Он ведь прав. В те зимние дни Видимир, явно ревновавший ее сразу к Эскилю и Логи и тем заявляющий на нее свои особые права, причинял ей досаду.

– Это было так заметно? – несколько остыв, пробормотала она.

– Да. О нем я и не беспокоился. Видно было, что тебе больше нравится тот рыжий, Ингваров младший брат.

Эскиль не сказал, что вот это его беспокоило, но на лице его отразилось воспоминание о том давнем беспокойстве.

– Логи-Хакон – человек во всем безупречный, – искренне сказала Хельга. – Не знаю никого, кто мог бы с ним сравниться сочетанием всех достоинств: высокий род, видная внешность, прекрасное воспитание, ум, отвага и доброта сердца.

– Почему же ты не вышла за него?

Эскилю с усилием дался этот вопрос: не в пример Видимиру, Логи казался ему достойным мужем для Хельги.

– Из-за этой же распри между Ингваром и моим дядей Эйриком. Сванхейд не могла позволить нам перед возможной войной заводить новые связи. Хотя и жалела об этом. – Хельга по привычке коснулась груди, где привыкла находить янтарный «ведьмин камень», но был спрятан под платьем. – Из-за этого моему брату пришлось похитить свою невесту.

– Которому брату?

– Хедину. Ты его знаешь.

– Он не говорил, что у него есть невеста.

– Ее тогда еще не было, когда ты с ним встречался.

– И где же он ее взял?

– Когда вы вернулись… Когда он вернулся…

Хельга принялась рассказывать – начиная с того смешного случая, когда Хедин с Ингваром-младшим «похитили кульки» и бежали наперегонки с добычей на плечах. Слушая ее, варяги покатывались со смеху, как дети. Увлекшись Хельга довела повествование до своего согласия выйти за Видимира, опустила только рассказ о волшебных шкурах и двух белых псах. Но Эскиль не заметил никаких неувязок. Когда Хельга дошла до конца своей саги, его лоб разгладился, а на лице ясно отразилось облегчение.

– Так вот в чем дело! Я-то все думал: как такая прекрасная женщина могла полюбить этого пискуна? А ты вовсе его не любила. Удивляюсь, как твои родители позволили ему завладеть тобой таким нечестным путем. – Свой путь к овладению Хельгой Эскиль, как видно, считал честным. – Тогда понятна его жалкая судьба. Мудрый Хникар прямо про него сказал:

– Моим родичам был нужен этот брак, – сдержанно ответила Хельга. – Для них важно, чтобы на волоках между Мстой и Мерянской рекой правил наш друг и родич. А теперь его нет в живых…

Хельга собралась с духом и закончила:

– Но его место мог бы занять ты!

Эскиль хотел что-то ответить, но промолчал. Эти мгновения его молчания Хельга восприняла как свою маленькую победу: он не сказал «нет».

– Ты правда думаешь… что твоя родня на это согласится? – начал Эскиль чуть погодя. – И ты сама… ты согласишься? Ведь сейчас все это, – он слегка повел рукой, имея в виду Видимирь, – твое наследство.

– Если вы оставите здесь хоть что-нибудь целым.

Если она сумеет внушить Эскилю мысль, что весь этот край может стать его владением, он сам не захочет видеть его разоренным, а людей – убитыми. В этом он уже окажется на стороне Мерямаа. Не такое уж малое завоевание для начала!

Но позволят ли ему другие вожди подобные мысли? Решится ли он сам порвать с ними? Судя по хмурому лицу Эскиля и озадаченным лицам его хирдманов, эти вопросы и для него были нелегки.

Однако он не сказал «нет». Как и она не сказала «нет» ему. Хельга молчала, скрывая волнение, и чувствовала себя как перед буреломом в лесу: не перелезть, не обойти. Уж слишком много враждебных обстоятельств перед ними громоздилось.

Знают ли хотя бы сами боги путь к тому, чтобы они оба могли сказать друг другу «да»?

Хамаль Берег так и не вернулся. Никто из тех двух десятков человек, составлявших его дружину, не вернулся тоже. Через несколько дней после своего возвращения Эскиль послал Сёльвара его поискать, но тот, объехав несколько селений, где Хамаль побывал, не нашел никаких следов.

Жизнь в Видимире постепенно вошла в некое упорядоченное русло, хотя с прежней имела мало общего. Из мужчин почти никого не осталось: те, кто не были убиты при входе варягов в город, разбежались, да и оставаться им было негде: прежнее население Видимиря было в несколько раз меньше нынешнего, и варяги заняли под жилье не только избы, но все клети, овины, бани и даже кое-где хлевы. Оставили только молодых женщин, девушек и подростков, работавших по хозяйству. Стадо пасли сами – вооруженные, под охраной постоянно сменяемых дозоров. Варяги ни на миг не забывали, что вокруг чужая земля и очень злой на них народ. Почти при каждой их вылазке из лесу летели стрелы, но искать стрелков в чаще было делом бесполезным и опасным. В погосте женщины занимались готовкой пищи и шитьем: после всех своих приключений варяги еще нуждались в новой одежде. Поспело пиво и брага, по вечерам в большом доме, где когда-то останавливались конунговы сборщики дани, шумели пиры с хмельным питьем, жареным мясом, песнями и бесконечными рассказами о былых подвигах.

Хельга, хоть и оказалась почти на положении королевы этого разбойничьего королевства, в большом доме не бывала. У нее в избе было свое маленькое хозяйство. За прошедшие недели она освоилась и осмелела; за пределы Видимиря не выходила – да и что ей было там делать? – но по городу перемещалась свободно и ничего не опасалась. Эскиль проводил вечера в большом доме с дружиной, днем ездил то на лов, то по округе, то на озеро за рыбой, составлявшей важную часть в пропитании дружины, и бывало, что Хельга целыми днями его не видела. Сначала она удивлялась, что скучает по Эскилю, хотя оставаться одна не боялась. Без него ей как будто не хватало воодушевления борьбы. Само его присутствие вносило оживление в ее существо, хотя она и напоминала себе, что по рождению он намного ей уступает.

Когда никакие дела не тянули Эскиля из дома, он весьма охотно проводил время за беседами с Хельгой. При всей сомнительности своего происхождения, он говорил о нем без стыда – как о трудности, которую всю жизнь стойко преодолевал. Это Хельге нравилось: если уж не в нашей власти изменить обстоятельства, то в нашей власти относиться к ним должным образом.

– Мой дед по матери говорил: Уна заслуживает похвалы, что разделила ложе с человеком более высокого рода, но Хроальда стоит осудить за то, что уронил себя, связавшись с женщиной низкого рода! – рассказывал Эскиль.

– Какой мудрый человек!

– Да, дед Аудун у нас был мудрец! А к нему часто бегал.

– Это ты от него пословиц нахватался?

– А от кого же еще? У него на всякий случай в жизни были такие стихи, он их называл «Речи Хникара». Отец мой ученостью не отличался. Он знал, что родился от конунга, и полагал, что удача конунга сама себя проявит. А дед мне внушал: не удача гоняется за человеком, а человек за удачей. Ее можно встретить только на дороге, к сидящим дома она не заглянет.

– И однажды ты пошел ее искать?

– Да. «Ошибки природы доблесть искупит», он говорил, и я хотел доказать, что я из таких.

От этих разговоров Хельге делалось яснее, почему Эскиль так привязался к ней. Дело было не только в его обете на йольском вепре: завладеть женщиной высокого рода для него было все равно что найти того себя, который происходит от высокородного деда и приходится правнуком самому Рагнару Меховые Штаны. Как-то Эскиль рассказал Хельге – он слышал эту сагу от того же деда Аудуна, – что и само свое прозвище Рагнар конунг получил на путях любви: еще в молодости он сделал себе штаны из густого меха, чтобы пройти к одной девушке, чей покой охраняли ужасные змеи. Стремясь упрочить свою славу через помощь Фрейи, Эскиль лишь следовал обычаям своего рода.

День за днем они с Хельгой продолжали ту же игру: он не упускал случая напомнить ей, что она в его власти, а она, признавая это, давала понять, что злоупотребление этой властью ему же пойдет во вред.

– Откуда ты знаешь про мой обет? – как-то спросил ее Эскиль. – Я расспрашивал парней, все клянутся, что не говорили тебе ни слова. Может, из киевских кто?

Но ему самому казалось сомнительным, чтобы заносчивые кияне стали разговаривать с девушкой из Мерямаа о его делах.

– Твои парни и не говорили.

– Тогда кто?

– Помнишь… – Хельга тянула время, раздумывая, стоит ли ему знать о ее покровителе из Альвхейма, – я рассказывала, что среди моих предков была дочь конунга альвов…

– Помню. С серебряными глазами, красивая, как шиповник. Ты о ней упоминала еще там, в Хольмгарде.

– Разве?

– Да. Я тогда рассказал про Хроальда и мою бабку Уну, здешний старик стал меня поддевать, что, мол, слабо верится, а ты сказала, что бывают и не такие случаи, что твой прадед встречался с девой альвов. Я сначала забыл, а потом вспомнил.

Хельга посмотрела на него с улыбкой в глазах: как и она, он теперь вспоминал их знакомство в Хольмгарде, выискивая в памяти позабытые подробности. Теперь это снова стало для них важно.

– У Скульд Серебряный Взор есть братья, – просто сказала она. – И один из них – мой покровитель. Он помогает мне и дает советы.

Эскиль пристально взглянул на нее. До сих пор он не ловил Хельгу на лжи, однако поверить в такое было трудно.

– Почему же тогда он… ну, не сделал ничего для тебя, когда…

Хельга вздохнула.

– Потому что за этой игрой наблюдает не только Фрейр, но и сам Один. А он хочет, чтобы каждый из нас показал, на что способен.

– Ну, не знаю, как Один… – Эскиль придвинулся к ней. – А Фрейр будет доволен, когда ты дашь мне показать, на что я способен…

– Нье хвалис, на рати едучи! – гордо вымолвила Хельга славянскую пословицу, которую узнала от здешних родичей.

– Е…чи? – Эскиль нахмурился. За несколько лет на Руси он нахватался славянских слов, но толком языка не знал. – Да, я про это. Могу похвалиться.

На этот раз Хельга глубоко задумалась, а когда сообразила, какие именно два слова он спутал, то согнулась пополам от хохота и смеялась, пока не начала задыхаться.

Приближались самые длинные дни в году, темнело поздно. Ближе к полуночи, когда луна пустилась в свое плавание по густо-синему верхнему морю, Снефрид Серебряный Взор вышла из дома и торопливым шагом пустилась через Силверволл. Путь ее лежал к погребальному полю на окраине. Она то шла поспешно, почти бежала – волнение гнало ее вперед, – то замедляла шаг, стараясь успокоиться и собраться с духом.

В свете луны хорошо был виден курган Бьярнхедина Старого – он выделялся величиной среди всех могильных насыпей, набравшихся за сто лет. К нему от Силверволла тянулась широкая тропа, ярко освещенная луной, однако Снефрид так хорошо знала эту дорогу, что не заблудилась бы и в полной темноте. У подножия курган был обведен широким, но неглубоким рвом; в дни жертвоприношений во рву разводили костры. Тропа с уступами-ступенями вела на вершину, окруженную частоколом; черепа коней, быков, баранов блестели на кольях, будто маленькие рогатые луны.

У прохода Снефрид умерила шаг и вошла неторопливо, стараясь держаться уверенно. Обычно она входила в эти ворота, неся серебряную чашу для жертвенной крови, но сейчас ее руки были пусты. Она пришла говорить с богами только от своего имени.

Строение на самой вершине кургана представляло собой три стены под высокой островерхой крышей. Передней стены не имелось, и снаружи можно было видеть большой камень-жертвенник в середине и четырех деревянных богов позади него: Один, Тор и Фрейр в человеческий рост, а с краю идол поменьше, с медвежьей головой – сам Бьярнхедин Старый.

Снефрид поклонилась богам, но заходить внутрь не стала. Собираясь с духом, оглядела с высоты погребальное поле – посеребренные луной бесчисленные насыпи, побольше и поменьше, под коими покоились жившие здесь русы и меряне. Взглянула на небо, глубоко вдохнула лунный свет. И заговорила:

Почти тридцать лет прошло с тех пор, как Снефрид произносила этот призыв в последний раз. Была уверена, что не произнесет его больше никогда в жизни. Ведь они сказали ей: мы больше не увидимся… Но случилось то, чего она тайком боялась все эти тридцать лет, не делясь своей тревогой ни с мужем, ни с Эйриком. Если отклика не будет, придется поговорить с Эйриком – может быть, он знает, как склонить к милости их мудрого, но коварного повелителя.

Снефрид замолчала и прислушалась. И вот… Замерло сердце – ее овеяло порывом легкого ветра, будто поднятого крыльями пролетающей птицы, она вдохнула запах грозы, удивительный в эту тихую ночь. От прилива надежды сердце раскрылось и задышало, как цветок.

В трех шагах от Снефрид появился человек – вернее, некто, имеющий облик человека. Рослый мужчина, одетый с королевской роскошью – синий кафтан с отделкой золотым позументом и огненным шелком, золотая гривна на шее, золотые браслеты на руках. На вид ему было лет пятьдесят; красивые черты лица, полуседая борода, длинные полуседые волосы. Крупный нос, густые черные брови. А глаза – голубые, как летнее небо, ярко сияли в темноте, и казалось, это они освещают весь его облик.

Снефрид шепотом охнула, прижимая руки к груди. От радости и волнения замирало сердце, теснило дыхание. Она не то чтобы узнала Хравна Черного – тридцать лет назад он являлся ей совсем другим. Тогда он имел вид молодого темноволосого мужчины, и одет он бывал когда в вороновы перья, а когда и вовсе ни во что. Сам человеческий облик был для него чем-то вроде одежды, ни в какой другой он не нуждался. Снефрид ждала, что он, если откликнется, и сейчас будет таким же – ведь он альв, над ним не властно время. У него нет возраста – как нет и облика, он может принять любой, какой пожелает. Если тогда он выглядел как ее брат, хотя на деле был двоюродным прапрадедом, то теперь она ожидала, что он будет на вид ей как сын.

Но Альвхейм, как это нередко бывает, обманул ожидания Снефрид. В годы ее молодости Одинов вестник был молод. Когда она состарилась, он состарился вместе с ней – это был знак его приязни. Потрясение в груди Снефрид вытеснялось горячей волной любви. Он все же пришел. И пышный наряд, в котором он сам вовсе не нуждался, Снефрид поняла как знак уважения к ней и выражение радости от этой новой встречи.

– Привет и здоровья тебе, Снефрид! – мягко и ласково произнес альв.

– Ты пришел… – Снефрид с трудом овладела своим голосом и сделала шаг к нему. – Я позвала тебя… Я не могла… Ты знаешь, что случилось. Мы сегодня узнали от гонца…

Она замолчала – нет нужды ни о чем ему рассказывать, ворон Одина сам знает решительно все, что происходит в мире. Хравн Черный – мысль Одина и один из его глаз. Черный глаз, правый. Тот, которого на самом деле нет.

– Неужели он все еще меня не простил! – выдохнула Снефрид.

Эта мысль и привела ее ночью на курган, где ближе всего к небу.

Судьбы дочерей бывают схожи с судьбой матери. Хельга вышла замуж за того, кого знала с детства – как и сама Снефрид. Но осталась вдовой гораздо быстрее. Тот, кому принадлежит все время мира, дождался удобного случая напомнить о своей власти – той, которой Снефрид когда-то решилась противиться. А если бы она не решилась, то и Хельги не было бы на свете.

Хравн Черный приблизился, и Снефрид заново поразило, как он велик – крупнее, чем даже Эйрик, самый рослый человек, кого она знала. От Хравна веяло грозой – силы небесной стихи наполняли его кровь. Но эта сила не пугала, не несла угрозы, а напротив, манила раствориться в ней и забыть обо всем.

– Не бойся за нее. – Хравн ласково обнял Снефрид; она как будто очутилась внутри грозовой тучи, и мягкие молнии потрескивали в ее волосах. – Девочка потеряла мужа, это так. Но это не твоя вина. За этой доской сидят двое – Один и Фрейр. Это их игра, и каждый делает свой ход. Сейчас был ход Всеотца. Следующий – за братом Госпожи.

– Но он ведь не проигрывает… – прошептала Снефрид.

– Он любит красивую игру. С девочкой все благополучно. Не так много времени пройдет, и ты ее увидишь. Если Всеотец и склонен иной раз уступить, то именно той, что никогда не сдается. А она стоит за плечом своего брата и следит за игрой. Поверь мне – она не изменила своим привычкам…

Со времен возвращения варягов с Мерянской реки миновало недели три, пришла пора сенокоса, но о сене варяги не беспокоились.

– Надо взять больше пленников и отправить косить, – сказал Эскиль, когда Хельга однажды намекнула ему на это.

– Так вы собираетесь здесь зимовать?

– М-м-м… не знаю, – уклончиво ответил Эскиль. – До зимы еще далеко, там будет видно.

Явно пытаясь замять этот разговор, он подошел к Хельге, обхватил ее за плечи и звучно поцеловал в висок.

– Перестань! – Она была тем менее расположена к нежностям, что очень хотела выяснить, чего ждать.

Чем дальше уходило прошлое, тем сильнее Хельгу тревожил густой туман впереди.

– Что опять неладно? – Эскиль в досаде хлопнул себя по колену. Он считал, что терпел достаточно, и дальнейшее ожидание начало его бесить. – Что я делаю не так? Поначалу ты меньше меня боялась. Чем я с тех пор упал в твоих глазах?

В его пристальном взгляде Хельга видела и обиду, и горечь.

– Нет-нет! – торопливо ответила она. – Ничем. И я тебя не боюсь.

– Ну так что? Хельга! – Эскиль придвинулся к ней вплотную и взял за плечи. – Не играй со мной! Я делаю что могу! Ношусь с тобой, как с королевой!

– Хочешь владеть королевой – веди себя как король!

– Что я делаю не так? Я стараюсь ничем тебя не обидеть. Но я же… я тоже не деревянный! – Эскиль произнес это с явной обидой, не на Хельгу, а на богов, которые дали ему не совсем железное сердце. – Я же тебе нравлюсь! – почти с мольбой добавил он. – Я же вижу. Если бы нет… все было бы по-другому.

Хельга не стала спрашивать – как? Если бы Эскиль не имел надежды, что когда-нибудь она полюбит его по доброй воле, то и терять ему было бы нечего.

– Ты непременно хочешь, чтобы дядя Эйрик лично проводил нас с факелом[46]? Ну так я не знаю, когда это может произойти. Ты до зимы собираешься тянуть?

– А что ты знаешь? – Хельга крепко взяла его за рубаху на груди. – Чего вы здесь выжидаете? Ты намерен хоть когда-нибудь увидеться с моим дядей Эйриком? И когда?

– Я… – Эскиль быстро отвел взгляд.

Но Хельга уже кое-что поняла. Он знал некий ответ на ее вопрос, но делиться с ней не хотел.

– Ты что-то от меня скрываешь. – Хельга крепче сжала его рубаху, давая понять, что не отпустит. – Если ты не доверяешь мне, как я буду доверять тебе?

– Мы останемся здесь… может, до зимы. А может, и до будущего лета. Я не знаю. Правда. Это не от нас зависит.

– А от кого?

Эскиль молчал. Губы его дрогнули, но ответ так и не вырвался.

Хельга оттолкнулась от него и отошла.

– И что же тогда выйдет? – сердито сказала она, удивляясь, как больно ей самой от того, что она собиралась сказать. – Ты хочешь тут пожить со мной немного, как с обычной пленницей, а потом уплыть за море? А я вернусь к родичам… не в одиночестве, только мне некуда будет через год отнести ребенка?

– Не будет ребенка. – Эскиль подался к ней. – Уж это я как-нибудь… позабочусь об этом.

– Но пойми же! Чтобы ты исполнил обет, ты должен жениться на мне «даром и словом», с согласия моих родных. Если ты этого не сделаешь, то на исполнение обета не надейся – Фрейр таких подарков дважды не посылает. А чтобы это сделать, ты должен порвать со всеми этими и…

– И – что? – Эскиль бросил на нее острый взгляд.

– Стать человеком Эйрика. Я помирю вас. Если я скажу, что ты мне нужен… ну, может быть, они ко мне прислушаются. Я ведь все-таки уже не девочка, а почтенная вдова! – Хельга делано засмеялась. – Не могу обещать, что все сложится, но обещаю, что я буду на твоей стороне и изо всех сил постараюсь их убедить. Но ты должен решиться.

Эскиль прошелся по избе, сел, склонил голову на руки, запустил пальцы в волосы. Все выглядело так, словно он опять, как две зимы назад, хочет лишь одурачить ее, воспользоваться для своих целей и… и все. Но Хельга, знала, что сейчас – не так. Она видела, что он страдает не меньше ее, отсюда это выражение в глазах – немного жалобное, немного злое. Он уперся в стену, которую не мог пробить, а к бедам такого рода он готов не был.

Сама она уже почти верила, что хочет выйти за него, и его молчание причиняло ей и досаду, и боль.

Подняв голову, Эскиль испустил тяжелый вздох.

– Я не могу! Клянусь Фрейром – сейчас не могу… ничего тебе сказать… и ничего решить. Клянусь Фрейром – я хочу… чтобы все было так, как ты сказала. Но сейчас от меня ничего не зависит. Пока.

– А когда…

– Не знаю, глядь!

Хельга боялась допытываться: видела, что он очень зол не столько на нее, сколько на неведомые ей обстоятельства, ставшие путами на его руках и ногах.

Но что это за обстоятельства? Варяги же ушли от Ингвара – она немало выслушала рассказов о той тяжелой зиме, подтолкнувшей их к мятежу.

– Вы дали какое-то слово… Сверкеру?

Эскиль промолчал. Лгать он не хотел, а правда не помогла бы делу.

Хельга тоже помолчала – никакого другого объяснения она не могла придумать. Кому еще варяги могли дать слово, держащее их в Мерямаа в таком неопределенном положении? Не может же это как-то быть связано с греками? Что Роману цесарю до волока на Мерянскую реку?

– Я сказал тебе все, что мог, – усталым голосом произнес Эскиль. – Почти все, что я сам знаю.

– Но не все.

– А всего…

Он встал и медленно подошел к ней; у Хельги невольно поджался живот от тревоги при виде его плавных, бесшумных движений. Приблизившись, Эскиль обнял ее и наклонился к самому уху:

– А всего не знает тут почти никто. Только я, Хамаль и Гримар. Остальные – нет. И мы поклялись на мечах, что от нас никто не узнает. Но я сказал тебе правду – если это будет зависеть от меня… когда я буду свободен от того слова… я постараюсь все устроить так, как ты хочешь. Ни для одной женщины я пока ничего такого не обещал.

Раньше Эскиль никогда и не думал, что какая-то женщина сделается для него так важна и заставит так мучиться. Его это и удивляло, и сердило, но выпутаться он не мог, притом сознавая, как драгоценна паутина, которой его опутала Хельга.

Прижатая к его груди, Хельга слышала, как у него стучит сердце. Она верила: он и правда сказал ей все, что мог. Плохо было то, что не в его власти все устроить по ее желанию. Но, уясняя себе все услышанное, она приходила к осознанию: желания их совпадают. Они такие разные, и понимание жизни у них совсем разное, но в том, в чем они совпадают – в жажде быть вместе, они совпадают до конца. И это несло ей такую тревожную, болезненную, но и сладкую отраду, что выступили слезы. Возникло чувство, что они двое – как одно существо, состоящее из разных частей, но неделимое, как едино дерево из твердой древесины и мягкой листвы. И это вдохнуло в нее такое мощное ощущение свой силы, богатства и удачи, что защемило в груди. В этот миг она стала другим существом – много больше и сильнее прежней Хельги.

Теперь она понимала, что дало Эльвёр силы бежать от отца, лишь бы не расставаться с Хедином. О чем говорила ей Огняна-Мария: когда ты любишь, тебе ничего не страшно. И почему мать когда-то, пережив множество приключений и многое повидав, решила свою судьбу за несколько дней, едва узнав Арнора. От ощущения любви, огромной, как небо, стало горячо и тесно в груди. И пусть не скоро еще дяде Эйрику приведется зажечь для Хельги свадебный факел. Однажды эти факелы для нее уже горели, но только теперь она всей душой верила, что получила от судьбы истинное сокровище и другого ей не понадобится.

Эскиль, уставший от всего этого куда больше Хельги, провел рукой по ее спине. Не в их власти пока было достичь полного благополучия, но почему не утешиться тем, что уже у них в руках? Хельга подняла голову и подставила ему лицо, закрывая глаза. Он поцеловал ее – глубоким долгим поцелуем, словно подкрепляя самой прочной клятвой все сказанное. И Хельга ему ответила, растворяясь душой и телом в тепле и сладости его губ; ее заливало блаженство от его близости, ощущение чего-то прекрасного, что услаждает не только глаз, но наполняет красотой сам вдыхаемый воздух. Поняв, что она наконец дает волю его желаниям, Эскиль целовал ее, бесконечно рассказывая без слов сагу о своей страсти, какую он и не сумел бы выразить словами, и в этом оказался весьма красноречив. Две зимы назад Хельга не поняла бы его, но теперь этот язык стал ей близок и ясен. Только с Эскилем она его и познала, как Сигурд, который вдруг обрел мудрость, когда на него брызнула драконья кровь.

Через какое-то время Эскиль оторвался от ее губ, наклонился, поднял Хельгу на руки и отнес на лежанку. Полная цепенящей истомы, она не могла бы найти ни слова, чтобы возразить, она едва могла открыть глаза. Но она не хотела возражать. Теперь любовь отдавала ей приказы: она больше не могла отказывать Эскилю в том, чего он так страстно желал и в чем так сильно нуждался. Все стало неважно – далеко идущие замыслы, тайны, тревоги, и свежая могила Видимира, и дядя Эйрик с незажженным факелом. Хельга была полна томительной жажды, удушающего желания, и был только один способ избавиться от этих оков.

Эскиль стянул с нее башмаки, развязал ее пояс, сбросил с ее головы покрывало и погрузил пальцы в волосы, подминая ее под себя и покрывая жадными поцелуями лицо. Покрывало и пояс – знаки прежнего брака, утраченного ею, и без них Хельга ощутила сокрушительную, упоительную свободу. Ни о чем больше не думая, она сама потянула с Эскиля рубашку и отшвырнула ее прочь. Они не говорили об этом – не в силах были говорить ни о чем, тратя все дыхание на поцелуи, – но Хельга твердо знала: она дарит Эскилю себя по доброй воле и горячему желанию, а значит, Фрейр увидит в этом шаг к исполнению обета, а не к разрушению его.

Когда однажды у озера затрубил рог, Хельга в толпе гомонящих варягов поднялась на вал. Неужели наконец вернулся Хамаль Берег? Однако внизу у причала обнаружилась всего одна лодья, в ней человек восемь, и Хамаля среди них не было. Судя по недоумению варягов, они этих людей тоже не знали.

Гости вели себя смело: высадились из лодьи и направились к воротам. Там их встретили дозорные, к ним уже торопливо направлялись Эскиль и Гримар. Хельга наблюдала, стоя на валу довольно близко от ворот, и ей было все хорошо видно. Переговоры были не слишком долгими – пришедших запустили в город и повели к большому дому. Главный среди них – крепкий мужчина за пятьдесят, с полуседой бородой и продолговатым лицом, явно русин, – показался ей знакомым, но она не успела вспомнить, где его видела. Больше ее занимало другое: озабоченный вид Эскиля. Пришли важные вести. Но разве могли они, захватчики, чужаки, ждать хороших новостей? Вновь Хельга вспомнила, как хрупко, как призрачно ее нынешнее благополучие. Оно существует только до тех пор, пока к варягам не пришло возмездие за совершенное.

Последовать за мужчинами в большой дом, где дружина собиралась на совет, Хельга, конечно, не посмела: она ни разу туда не заходила. Вернувшись к себе, села и стала ждать, пока что-нибудь разъяснится. Хирдманы ушли вместе с Эскилем, Естанай и Айгалча толклись в другими женщинами у двери в большой дом, ловя новости.

Ждать пришлось долго. Хельга сначала ходила туда-сюда по избе, потом, не выдержав, вышла во двор. Постояла у избы под навесом, прошлась мимо других домов среди толпы. Даже прогулялась по валу. Народ расходился по своим делам: двери большого дома были плотно закрыты, никаких вестей оттуда еще не выходило, хотя, как сказала ей Творена, несколько раз доносились звуки спора.

Устав от волнения, Хельга вернулась к себе – она уже привыкла считать Несветову избу своим домом. И только она села, как под навесом застучали шаги, раздался голос Эскиль, сказавший кому-то: «Здесь посиди…». Потом он вошел – один.

Хельга встала ему навстречу. Только глянув на Эскиля, поняла: случилось что-то важное, нехорошее. Эскиль держал каменное лицо, но за этим деланым спокойствием гнев боролся с горем.

– Что… это про Хамаля? Он погиб?

– Нет. – Эскиль прошел к скамье и сел. – Он жив. И даже пока цел. Твой дядя взял его в плен.

– Мой дядя?

– Не он сам, а здесь один тюлень… Бёдольв Тихий. Он из людей Эйрика, а живет на Мерянской реке. В тех краях, где мы ходили. Хамаль, старый придурок, в одном селе нашел запасы медовухи. Они упились, как стадо троллей. А тут подошел этот Бёдольв с дружиной, собрал человек двадцать. Они их ночью и накрыли в том селе. Кого порубили, кого повязали. И Бёдольв Хамаля узнал. Они, сказали, виделись, еще пока сам Эйрик жил в Свеаланде. Ну, он его взял и повез к Эйрику в усадьбу. Они все встретились в Силверволле. Ну, в общем… – Эскиль стиснул руки между колен и с шумом выдохнул, – Эйрик предлагает обменять Хамаля на тебя.

Хельга едва не спросила: «И все?». Видя волнение Эскиля, она ожидала чего-то намного худшего.

Потом до нее дошло – Эйрик собирается ее выкупить. Хочет, чтобы она вернулась домой.

– И что?

– Мне придется… – Эскиль не смотрел на нее, и на лице его она видела скрытую муку. – Все наши считают… Я должен! – Он наконец взглянул на Хельгу с яростью, относившейся вовсе не к ней. – Я не могу оставить его там, когда все наши… Да ётунова шишка, чудила старый! – Эскиль грохнул кулаком по лавке. – Не мог дозорных выставить, прежде чем ужраться в троллево дерьмо! Продали бы его в свинопасы, получил бы по заслугам!

– То есть все ваши решили, что нас следует обменять? Меня на Хамаля?

– Да, ётуна мать! По мне так пусть бы его Эйрик хоть с кашей сожрал, хрена лысого, раз не умеет сам о себе позаботиться. Но я так не могу поступить.

Эскиль стиснул зубы от бессильной ярости. Хельга стояла, прижав руки к груди, и пыталась понять свои чувства.

Варяги согласны на обмен. Не пришлось их уговаривать ее освободить – неведомый ей Бёдольв Тихий устроил так, что они сами стали уговаривать Эскиля отправить ее к родным. Уже вот-вот ее отвезут в Силверволл. Она будет в безопасности, среди своих. Не о том ли она мечтала совсем недавно?

Но кое-что успело измениться. До Хельги начало доходить, отчего Эскиль так зол и несчастен. Вот уже три ночи как она в темноте спускалась тихонько с полатей и прокрадывалась к нему; несомненно, хирдманы и служанки с первого раза знали, что происходит, но утро заставало Хельгу снова на полатях. По дружине живо разошлись слухи об успехе Эскиля, но Хельгу это не заботило. Когда она перестала пытаться выжать из души законную скорбь по Видимиру, оказалось, что они с Эскилем хотят одного и того же, пусть и против всех законов. Едва дав себе свободу, она так привязалась к Эскилю, что радость от скорой встречи с родными совершенно затенялась печалью расставания с ним.

Хельга подошла к Эскилю, сидящему на скамье, и обняла его за шею. Он повернулся, сидя обхватил ее бедра и прижался головой к груди. Эти объятия снова взволновали ее, пробудили кровь, но сердце защемило: в том, как он прятал лицо у нее на груди, было что-то от желания ребенка спрятаться от всех бед на груди матери. Чуть ли не впервые в жизни – со времен своего раннего детства – Эскиль нашел кого-то, кто не пользовался им, не боялся его, даже не уважал, а дарил ему искреннее душевное тепло. Влечение к красивой женщине со времен их встречи на Змеевом камне успело перерасти в страстную любовь, а потом – в привязанность такую сильную, что он, ничего такого раньше не переживший, испытал щемящую боль от необходимости расстаться с Хельгой. Нельзя сказать, чтобы раньше его не ласкали по доброй воле – все-таки Эскиль был мужчина видный, прославленный, уважаемый дружиной, не бедный и в разговоре находчивый. Но в Хельге для него соединилась и земная страсть, и божественная воля, и восторг получения дара, о котором едва смел мечтать. Даже сама она, с детства окруженная любовью родных и привыкшая считать себя ценной наградой для самого достойного из мужчин, не могла понять, что ее любовь значила для Эскиля. А он и не смог бы этого выразить ничем иным, кроме ненасытной страсти по ночам и вот этой ярости хищника, у которого грозят отнять добычу. Сейчас ему казалось, что если она уйдет, то он не только потеряет это наслаждение, которого так долго ждал, но и никогда больше ее не увидит. Она уйдет навсегда, как та дева альвов, что провела ночь с гостеприимным Асбрандом. Но даже ребенка на память не оставит.

Пытаясь утешить его и себя, Хельга принялась ласково перебирать его волосы. От боли в груди на глаза просились слезы, и она прикусила губу. Она уже не хотела к родным, она хотела остаться с ним – и будь что будет. Но понимала: не выйдет. Прочие вожди считают нужным выкупить Хамаля, и Эскилю, если он хочет сохранить их уважение и свою власть, придется уступить. Ему не простят, если ради женщины он пожертвует боевым товарищем. Даже спорить не о чем. Мысли метались, отыскивая хоть какую-то возможность утешиться. Хельга тоже понимала: они расстанутся сейчас, и только норны знают, когда снова увидятся. Эйрик уже знает о том, что часть его земли захвачена и разорена; знает уже не первый день и, конечно, не теряет времени даром. Возвращение племянницы развяжет ему руки, и… Эскиль может погибнуть. Может стать убийцей кого-то из ее кровной родни, бесконечно более дорогой для нее, чем Видимир и Несвет. Если такая кровь между ними прольется, через нее никакая любовь не перенесет.

А любовь, которую Хельга в замужестве намеревалась выращивать много лет, как яблоню, близ Эскиля выросла сама, как огонь из молнии, упавшей на сухой лес; она одолела их обоих, подчинила, поглотила и изменила. Однажды соединившись, они уже не могли, вновь разойдясь, сделаться прежними. Чувство неполноты будет вечно преследовать их в разлуке и мучить пустотой.

Эскиль поднял голову и посадил Хельгу к себе на колени. Беря себя в руки, прогнал с лица обреченное выражение и попытался улыбнуться, целуя ее. Поцелуй продолжался долго; растворяясь в нем, они оба забыли о случившемся и снова стали счастливы; наслаждение взаимной близости было как повязка на ране, затворяющая кровь, усмиряющая боль и дающая силы жить дальше.

– Я что-нибудь… – начал Эскиль, наконец оторвавшись от Хельги.

– Не говори ничего! – Она закрыла ему пальцами рот, как раньше; ей просто нравилось к нему прикасаться, хотя раньше она не понимала этого так, как сейчас. – Не надо ничего обещать. Наша удача о нас позаботится, но мы пока не знаем, какие возможности…

Удивительно хорошо они понимали друг друга, это облегчало жизнь, позволяя избегать лишних разговоров.

– Но ты обещаешь, что не забудешь обо мне?

– Как же я могу тебя забыть? – Хельга прикоснулась носом к его носу и снова его поцеловала. – Будем надеяться на Фрейра. Он принял твой обет, и мы сделали все, чтобы его исполнить.

– Ты скажешь твоим родичам?

– М-м-м… – Хельга слегка поджала губы. – Я использую возможность, когда она представится. Прямо сразу я не собираюсь огорошивать их новостью, что нашла себе нового мужа, не пробыв вдовой и месяца. Они могут плохо о нас подумать.

Ну еще бы! Не ожидали мы от тебя, скажут они, раньше не имевшие причин подозревать ее в легкомыслии и распущенности. И родители, и Хедин, и даже Эйрик знают, как сильна любовь; им лишь трудно будет поверить, что их Хельга питает такую любовь к какому-то наемнику из свеев, что порвал с Ингваром и явился в Мерямаа за добычей, будто волк из дальнего леса в голодную зиму.

Своей чести как вдове Хельга, конечно, повредила, но, поскольку насилию она не подвергалась, то ее честь как свободной женщины не пострадала. То, как она по доброй воле пробиралась на лежанку к вождю наемников, ее родичей не касалось… Если, конечно, не окажется, что она прибудет к ним не в полном одиночестве, хотя присутствие «спутника» может себя обнаружить месяцев через пять. «Позаботиться об этом» Эскилю удалось несколько раз, в самом начале, но потом они увлеклись и уже ни о чем не заботились. Думая об этом, Хельга чувствовала и тревогу, и отраду; если так случится, сам Вёлунд, конунг альвов, не заставит ее отнести ребенка к лодочному сараю, она оставит его себе!

– Когда мне придется уехать?

– Завтра. Этот человек, Бранд, от твоего дяди, проводит нас туда, где они ждут. Это там, где Мерянская река… В общем, в трех переходах отсюда вниз по реке.

– Ты поедешь со мной? До места встречи?

– Ну а как же?

Эскиль уткнулся лицом ей в шею и замер. Прижав к себе его голову, Хельга ни о чем не думала, но ощущала их двоих как нечто единое. Теперь она знала, что за чувства исторгали у Гудрун ее плач по Сигурду. Если бы ей довелось увидеть Эскиля мертвым – она просто умерла бы и легла на тот же костер.

Когда вынесли лари с имуществом Хельги, когда в лодьи уселись две ее служанки, два отрока, составлявшие ее приданое, когда Эскиль привел Хельгу, у него на шее, на серебряном кольце, соединявшем драконьи головки на концах плетеной цепи, висел «ведьмин камень» из непрозрачного желтого янтаря. Но цепь была под сорочкой, и камня, поменявшего владельца, никто не видел.

«Я даю его тебе не навсегда! – строго предупредила Хельга последним утром перед отъездом. – Его подарила мне госпожа Сванхейд и сказала, что когда к ней приедет погостить моя дочь, она узнает ее по этому камню. Пусть он побудет у тебя, пока…»

«Я понял! – Эскиль наконец улыбнулся, глаза его посветлели. – Когда у нас будет дочь, я ей отдам!»

Хельга надеялась получить свой последний «ведьмин камень» обратно пораньше – когда он снова приведет их с Эскилем друг к другу. Но он понял главное: она, дева альвов, на самом деле связала свою судьбу с ним и не намерена забыть безродного наемника, едва вырвавшись из его рук. В залог будущего она отдала ему самое важное – удачу, которая ему так нужна.

Предстоящие три дня дороги казались им и долгими, и короткими. С Эскилем было двадцать человек – так они договорились с Эйриком через Бранда Лебедя, посланца. С Брандом Хельга встретилась в тот же день, после того как Эскиль объявил ей ее участь. Тридцать лет назад он был телохранителем Эйрика, вместе с ним прибыл в Мерямаа, а здесь в первые же годы женился и зажил собственным хозяйством. Хельга видела его на пирах у Эйрика в Озерном Доме, но не узнала сразу. От имени Эйрика он обещал безопасность тем, кто привезет Хельгу и обменяет ее на Хамаля – вернее, Хамаля и тех девять человек, что остались от его дружины, Эйрик отдавал сразу всех.

«Благородно с твоей стороны вернуть имущество госпожи Хельги, – сказал Бранд Эскилю, когда они об этом договорились. – Конунг это оценит».

«Надеюсь, что так», – сказал Эскиль, не объясняя, что благосклонность Эйрика для него важнее, чем платья, украшения и прочее добро Хельги, будь оно хоть в три раза больше. В его мыслях уже вполне ясно вырисовывались очертания желанного для него будущего, но пока он не имел ни права, ни возможности с кем-либо об этом говорить. Даже с Хельгой.

При Бранде приходилось делать вид, будто их ничто не связывает и Эскиль провожает Хельгу потому, что она – лично ему принадлежащая пленница. Бранд не мог ни о чем ее расспрашивать, лишь осведомился при первой встрече, нуждается ли она в чем-либо, но Хельга замечала, с каким пристальным вниманием он тайком ее разглядывает. И неудивительно: изрядный переполох, надо думать, в Бьюрланде произвела весть о набеге на Несветову волость, о смерти боярина с сыном и о пленении конунговой племянницы. Ее родичи, должно быть, места себе не находят, хотя от Хамаля знают, что она жива.

Сердце Хельги то бежало вперед, к родным, то жаждало навсегда остаться возле Эскиля. Захваченная всем этим, она даже не оглянулась на Видимирь, в который всего пять месяцев назад вступала с мыслями прожить в нем всю жизнь, родить детей и быть погребенной где-то рядом. Вспомнила, когда лодьи уже ушли на север по озеру, обернулась – но он уже скрылся за изгибами берега.

Пройдя по озеру на север, путники тронулись по Мерянской реке. Вниз по течению двигались быстро – вдвое быстрее, чем зимой, когда Хельга путешествовала в этих местах на санях. Ночевали близ небольших мерянских болов или словенских весей: для Хельги отыскивали место в избе, остальные устраивали стан на берегу возле лодий. Хельга и Эскиль больше не могли оставаться наедине, даже поцеловаться украдкой им удалось лишь раз-другой. Она сидела на корме лодьи, Эскиль греб, наравне со своими людьми, сидя к ней лицом; долго-долго не сводить глаз друг с друга – вот все, что им теперь оставалось. А дни уходили один за другим…

В последний день Хельгу трясло от волнения: тревога и радость перед встречей с родными, тревога и боль от разлуки с Эскилем совсем ее истомили. Но вот, незадолго до вечера, она увидела стан на лугу: несколько шатров, лодьи на песке, костры и десятка три мужчин. Бранд Лебедь со своей лодьи помахал рукой, велел трубить, и звук рога над водой дал знать людям на берегу, что все благополучно. Оттуда ликующе затрубили в ответ, толпа устремилась к песчаной отмели. Хельга встала в нетерпении.

Вон он! Взгляд выхватил одного из мужчин у воды, и она отчаянно замахала рукой. При виде Хедина боль и тревоги схлынули, осталась только радость. Хедин тоже увидел ее; его лицо, до того встревоженное, просияло. Лодья подошла к берегу. Никакого причала тут не было. Не глядя под ноги, Хедин шагнул в воду, прошел к лодье и протянул руки; Хельга без раздумий прыгнула с борта ему на шею, не заботясь, что может промокнуть. Но Хедин не дал ей коснуться воды и вынес на берег, прижимая к себе изо всех сил, так что Хельга даже ахнула.

Эскиль смотрел им вслед, стараясь не меняться в лице, но его ноздри трепетали. Вот ее и унесли от него – она снова у тех, кто имеет на нее неизмеримо больше прав…

Только шагах в десяти от воды Хедин наконец поставил Хельгу на траву. Она встал на ноги, подняла к нему лицо.

– Как ты? – Хедин окинул взглядом ее белое покрывало, белое платье вдовы, с тревогой вгляделся в глаза.

– Со мной все хорошо! – торопливо заверила Хельга.

– Если кто-то из них причинил тебе…

– Ничего не причинил! – Хельга подняла руку, останавливая его. – Эскиль Тень был со мной учтив, как настоящий конунг, а прочих он ко мне и близко не подпускал.

– Эскиль Тень… – Хедин обернулся и нашел глазами Эскиля; тот стоял на песке, уперев руки в бока, и смотрел на них. – Но как же… Видимир…

– Видимир убит. – Хельга показала на свое вдовье покрывало. – И Несвет.

– Тот старый тролль, Хамаль, нам сказал. Мы все не могли поверить… Он сказал, что тебе не причиняют вреда и обходятся учтиво, но я не знал, можно ли ему верить.

Хедин бросил на Эскиля еще один взгляд, не выражавший доверия, его лицо ожесточилось. Он прекрасно помнил, как Эскиль посягал на Хельгу еще две зимы назад, и от новой их встречи не ждал добра.

– Прошу, будь с ним вежлив. – Хельга сжала руку брата. – Он и правда обращался со мной очень хорошо. Я не держу на него зла, я ему благодарна…

– Но разве не он убил Видимира?

Хельга только вздохнула: опровергнуть было нельзя, но добавила:

– Меня-то он не убил!

– И ничего… – вырвалось у Хедина.

– И ничем меня не обидел! – решительно заверила Хельга. – Помни об этом, прошу тебя. Клянусь Фрейей: все могло быть гораздо хуже!

– Мать говорила, что у тебя все не так плохо. Но мы боялись ей верить.

– Разве она когда-нибудь обманывала? – весело спросила Хельга.

И подумала: мать, возможно, ради нее обращалась к помощи ее собственного покровителя-альва или спе-дисы.

– Нет, но… Хельга! – На полпути к стану Хедин остановился и снова стиснул сестру в объятиях. – Ты бы знала, как мы… если бы тебе что-то сделали, я бы их на куски разорвал!

Хедина можно было только пожалеть: мысли о сестре, оказавшейся в руках варягов и овдовевшей, все эти дни жгли его, мучили страхом и унижением, не давая покоя ни днем, ни ночью.

Они подошли к Эскилю; Хельга еще раз сжала руку брата, напоминая о своей просьбе, и выпустила. Двое мужчин остановились друг против друга, подать руки не пытался ни один, они лишь мерили друг друга выразительными, умеренно-вызывающими взглядами. Присутствие Хельги сдерживало их чувства, оба хотели выглядеть хорошо в ее глазах, хотя о важности этого для Эскиля Хедин не знал. Взаимное недоверие, враждебность, но вместе с тем необходимость держать себя в руках мешали им найти слова даже для приветствия.

Взгляд Эскиль скользнул с лица Хедина вниз – на маленький серый «ведьмин камень», висящий у того под горлом. И Эскиль улыбнулся, на миг забыв обо всем. Когда-то он невольно завидовал подарку Хельги, который носил ее брат, но теперь у него скрывался под рубашкой другой ее подарок, несущий в себе слезу самой Фрейи и королевскую удачу.

– Неужели ты рад меня видеть? – не поверил Хедин.

– Поверишь – да! – Эскиль улыбнулся шире.

Он-то знал, или надеялся, что говорит с будущим своим шурином, в то время как Хедин точно знал, что перед ним стоит убийца его зятя.

– Вы все-таки сделали это?

– Что?

– Выступили против Ингвара.

Хедин помнил разговор, который Эскиль однажды вел с ним душистым полднем на берегу Днепра, поэтому меньше других удивился, услышав, что в Мерямаа объявились бывшие наемники киевского князя.

– Как видишь. Ингвар слишком дурно обращался с нами, пришлось нам самим о себе позаботиться.

– Не лучший способ заботы вы нашли.

– Пока нам все нравится.

– Недолго радуется рука удару. Конунг не позволит безнаказанно разорять его земли.

– Ну, пусть попробует нас наказать. Где Хамаль? Как видишь, я возвращаю твою сестру в целости, и все ее имущество и челядь тоже – хотя все это, не забудь, моя и только моя законная добыча.

– Если она пожелает мести за мужа и его отца… – Хедин взглянул на Хельгу, но она покачала головой.

– Мести я не желаю. Никто не уйдет от судьбы, а я желаю, чтобы кровопролития было как можно меньше.

– Пойдем. – Хедин кивнул Эскилю. – Получай своего старика. Обмен у нас неравный, я бы сказал…

– откликнулся Эскиль и даже, когда Хедин в удивлении на него глянул, ему подмигнул.

Обмен совершился: Хельга с ее челядью и ларями была передана Хедину, Хамаль Берег и его люди – Эскилю. Оружие их отдали тоже – это входило в условия, о которых Бранд Лебедь в Видимире спорил с вождями варягов, но до расставания и еще три дня между Хедином и Эскилем действовало полное перемирие. Они даже провели вечер вместе, сидя у костра и обмениваясь новостями – теми, какими могли поделиться. Эскиль рассказал всю свою сагу о прошедшей зиме, мятеже, о походе к Сверкеру смолянскому, умолчав, разумеется, о тайном соглашении с Мистиной. О своих дальнейших замыслах тоже говорить отказался, но Хедин и не ждал откровенности.

Хельга сидела с ними, несмотря на усталость, хотя для нее давно была готова в шатре брата самая лучшая лежанка, которую можно устроить в походе. Она почти не вмешивалась в разговор мужчин, желая хотя бы видеть Эскиля, пока это возможно, и он, тоже поглядывая на нее, порой забывал, о чем говорил. К счастью, Хедин думал, что она сидит здесь ради него самого, и относил ее опечаленный вид к недавней потере мужа. Когда наконец он поднялся и сказал ей: «Пора спать, завтра весь день в дороге», – она безропотно поднялась и подала ему руку. Выбраться из шатра ночью – нечего и думать: обе дружины половину будут держать в дозоре.

Наутро поднялись еще среди утреннего тумана. Стали сворачивать стан, когда позавтракали, а вставшее солнце высушило росу на скатах шатров. Теперь Хедин повел Хельгу к лодьям, а Эскиль и Хамаль провожали их, стоя на берегу.

На прощание мужчины тоже не подали друг другу руки.

– Не могу пожелать тебе удачи, – сказал Хедин, – хочу лишь от богов справедливости для тебя. За все хорошее и все дурное, а чего больше – богам виднее.

– Счастье наше в руках норн. – Эскиль отвечал ему, глядя на Хельгу и жалея, что даже за золотой браслет не может купить права поцеловать ее на прощание. – Но, как говорил Хникар:

И вот они отплыли. Полоса воды между лодьей и берегом ширилась; люди Хедина налегали на весла, он правил рулем, выводя лодью на глубину. Эскиль так и стоял на прежнем месте, глядя им вслед. Чувствуя, что мгновения утекают, как кровь из смертельной раны, Хельга обернулась, поцеловала пальцы и дунула в его сторону. Эскиль вынул из-под рубахи янтарный «ведьмин камень» и прижал к губам, не сводя с нее глаз.

Хельга отвернулась и уставилась перед собой. Пока еще мысли о своей любви придавали ей сил, но на знала: наступают времена, когда ей больше всего понадобятся терпение и стойкость.

У нее тоже кое-что прибавилось из сокровищ – золотой перстень с мелкими жемчужинками вокруг сине-голубого камня под названием «фирузе», подвешенный на ремешке на шее под одеждой. Перстень это был знаком Хедину, и она не могла носить его открыто. Но и отвергнуть, как сделала две зимы назад, тоже не могла. Если этот зеленовато-голубой камень из далеких южных стран взаправду способен приносить удачу в любви, то именно это ей сейчас и нужно.

Отплыв из Константинополя весной, в ту пору, когда на севере только вскрываются реки, а в Русской земле появляются первые зеленые листочки, большое посольство дней за десять одолело, благодаря удачным ветрам, западную оконечность Греческого моря и прибыло в Киев еще до Ярилина дня. Состояло оно из двух дружин – грека Ефимия и руса Ивора. Пока десятки лодий тянулись вверх по Днепру – где на веслах, где под парусом, где бечевой, а где и на катках, чтобы одолеть самые злые из каменистых порогов, конные гонцы мчались по берегу вперед, неся князю киевскому Ингвару важную весть. В пору долгих дней и коротких теплых ночей эта весть летела навстречу реке почти круглые сутки, и в Киеве, получив ее заранее, успели подготовиться к приему.

Как и прошлым летом, громко трубили рога, когда два соединенных посольства вступали в старую Олегову гридницу. Вспоминая те дни, протоспафарий Ефимий отмечал такое же многолюдство, такие же яркие одежды Ингеровых приближенных, сияющую красоту его жены. Бревенчатая гридница с ее обложенным черными камнями очагом и свежей травой на полу, после Большого Дворца с его цветным мрамором, мозаиками, позолотой, шелковыми занавесями, огромными окнами казалась ему убогим приютом варваров, несмотря на искусную резьбу столпов и тканые ковры, которыми княгиня Эльга так гордилась. Но стены были увешаны оружием, а столы уставлены серебряной и золоченой посудой, напоминая об успехах здешних архонтов на войне.

Воевода Ивор же, окинув глазами знакомую гридницу и знакомые лица, не сразу, но отметил: здесь собственная Ингварова старшая дружина и киевские нарочитые мужи, но из намников-варягов почти никого, лишь Брюньольв Шило да Фридрек Зима. Самых прославленных – Эскиля Тени, Гримара Мороза, Хамаля Берега – не видно. Будь они в Киеве, стояли бы плечом к плечу вблизи престола с Ингваровой стороны: в дорогих кафтанах, с золотыми перстнями на пальцах, покрытых шрамами. Тормар и Айрам в Витичеве рассказали ему о зимнем мятеже: разгневанный Ингвар призвал к себе половину витичевской дружины и Айрамову конницу, готовый перебить мятежников всех до одного. Но Свенельдич, как рассказал Тормар, как-то сумел с ними договориться и отослать прочь без сражения. Они ушли по Сожу на север, и где они сейчас, Тормар не знал: не то у Сверкера в Сюрнесе, не то убрались весной дальше, в Хольмгард, чтобы найти корабли, которые увезут их обратно за Варяжское море. Все это Тормар сообщил Ивору тайком от греков: тем вовсе не следовало знать, что часть Ингваровых людей так ненадежна и в любой день может из опоры превратиться во врага. «Мертвого врага, – щуря свои узкие глаза, добавил печенег Айрам. – Мы князя не предадим, рука не дрогнет».

Ефимий привез новую харатью с записью договора: Роман цесарь уже утвердил его.

– Принимал нас Роман цесарь в Золотой палате, по-гречески – Хризотриклиний, – рассказывал Ивор. Среднего роста, с легкой сединой в светлых волосах, он был человеком веселого нрава, но умел держаться важно, помня, какая сила стоит за его спиной. – Потом повели нас оттуда в церковь Богоматери Фароссой, тут же, в Мега Палатионе, то есть Большом Дворце.

Княгиня Эльга, внимательно его слушавшая, чуть расширила глаза в насмешливом восхищении: надо же, как Ивор, вышедший из простых хирдманов, понабрался учености, знает столько греческих слов! Бросила взгляд на Мистину, желая разделить с ним это тайное веселье. Мстислав Свенельдич, в роскошном красном кафтане, с золотыми браслетами на обеих руках, сам выглядел не хуже князя и стоял ближе всех к престолу, со стороны Ингвара. Рослый, красивый, он лучше всех воплощал мощь Русской земли и богатство, которое она сумела вырвать у судьбы.

Чуть обернувшись, Свенельдич тоже бросил на Эльгу быстрый взгляд. В красном с золотом греческом платье, с золотыми самоцветными подвесками на золотом тканом очелье, она была прекраснее небесной зари; в окружении белого шелка покрывала ее румяное лицо сияло, как солнце, зеленовато-серые, смарагдовые глаза, унаследованные от Олега Вещего, блестели ярче самоцветов. В такие дни, когда она одевалась в самые ценные свои уборы, вид ее вызывал и восхищение, и благоговение; взгляды всех в гриднице то и дело устремлялись к ней, взоры стремились насытиться божественной красотой, как будто само солнце ненадолго сходило к киянам и нельзя было упустить хоть мгновение, пока оно здесь.

Нынешним ранним утром, когда в Киеве уже знали, что посольства прибудут в середине дня, Мистина приехал на княжий двор совсем рано и заметил, как княгиня входит в поварню. Пошел за ней – ни о чем не мог думать, пока с ней не поздоровается. В тот ранний час на ней было простое льняное платье, немаркого, как осиновая кора, серовато-зеленого цвета, почти никаких уборов, кроме любимого ее греческого ожерелья из круглых жемчужин и зеленовато-голубых смарагдов. Когда он вошел, она наблюдала, как служанки готовят к запеканию в «мясных ямах» две-три свиные туши, разрубленные на части: начиняют чесноком и чабрецом, обмазывают медом. Сама княгиня держала миску меда и соломенную метелочку. Увидев Свенельдича, отставила миску, лицо ее просияло. Восемь лет они были знакомы, и уже лет пять, как один вид Мистины стал заливать светом ее душу – будто солнце всходило, наполняя мир красотой и жизнью.

Мистина подошел с видом почтительного расположения – ему, как зятю княгини, мужу ее сестры Уты, позволялось куда больше, чем прочим боярам. Эльга улыбнулась, шагнула навстречу, подставила лицо, чтобы он ее поцеловал; опустила веки, чтобы всем существом впитать тепло этого быстрого поцелуя, несущего память о множестве куда более долгих и горячих поцелуев. Мистина ощутил, как от его прикосновения Эльгу пронизал трепет, и в нем вспыхнула кровь.

На каждого сильного находится сильнейший, и страсть к жене своего конунга была тем противником, с которым Мстислав Свенельдич не мог совладать.

– Погоди – у меня руки в меду! – Смеясь, Эльга спешно вытирала пальцы о рушник.

– Я пока не в кафтане, – успокоил ее Мистина, знавший, как она дрожит над дорогим греческим платьем.

А потом взял ее руку, поцеловал и облизал кончики пальцев: ему они казались сладкими сами по себе.

– Переста-ань… – шепотом простонала Эльга, и в голосе ее слышалось истинное мучение, то же самое, что терзало и его.

От прилива влечения заныло в животе, по жилам растеклось томление – жар и мучительное ощущение пустоты. Эльге пришлось сделать особое усилие, чтобы отнять у Мистины свою руку. Они смотрели друг другу в глаза, каждый видел в глазах другого и гибель свою, и спасение, и надежду, и безнадежность. Ни на кого другого Мистина не смотрел таким открытым, искренним взором, а Эльга – таким восхищенным и доверчивым. Воссоединившись год назад с законным мужем, она порвала эту связь, которая больше не имела бы оправданий даже в ее собственных глазах. Гордость Эльги не вынесла бы двух мужей сразу, хотя Мистина, по-своему не менее гордый, предпочел бы поделиться с Ингваром, но не быть отлученным от своего счастья совсем. Он-то знал, кого она предпочитает. Сын Свенельда с детства понимал: его товарищ, с которым они вместе росли, уступает ему всеми способностями и качествами, но Ингвар – сын конунга, и его права на почет и блага жизни всегда будут выше. Ибо в нем, в Ингваре сыне Олава, залог благосклонности богов к дружине и державе. Им Свенельдич служил всеми своими силами, отвагой, оружием, умом и обаянием – богам, конунгу, державе. Не жалея сил, времени и собственной крови, верил, что имеет право на особую награду, пусть и тайную. Однако здесь решение оставалось за Эльгой, она приняла его и держалась – слишком высока была бы цена раскрытия их связи. Но они по-прежнему виделись каждый день, имели множество общих дел, забот и помыслов; это и облегчало им боль любовной тоски, и питало ее…

И сейчас, посреди пышно убранной гридницы, Эльга ощущала трепет и мучительное томление при воспоминании о том, как рука Мистины сжимала ее руку, как его губы касались кончиков ее пальцев. Это навсегда. Ее страсть – и награда, и проклятье. Придет ли ей конец хоть когда-нибудь? Может быть, когда-нибудь они доживут до покоя, но никакой прием в Золотой палате не принес бы Эльге столько счастья, как эти мгновения в поварне близ свиной туши.

Отведя глаза от Мистины, Эльга заставила себя слушать Ивора. Она – княгиня, в этом-то все и дело. Ее честь и ее печаль. На резном стульчике перед престолом сидел Святослав, их с Ингваром единственный сын. Ему шел восьмой год, он был одет в точно такой же, как у отца, красный кафтан с шелковой отделкой и золотым позументом, сшитый Эльгиными руками. Этот мальчик был не просто плодом их с Ингваром брака, но и воплощением той новой Русской державы, которую они строили: соединяя в себе кровь Олега Вещего и северных Инглингов, он по праву рождения будет законно владеть всей землей Русской от Варяжского моря до Греческого. А может – и не только. Не могло быть на свете человека, который полнее этого ребенка воплощал бы и древние права, и устремленные в будущее надежды владык этой обширной земли, населенной множеством народов. Ради этих надежд его мать уже много лет подчиняла женщину в себе княгине.

Но струна тем легче рвется, чем сильнее натянута. Иногда ослабляя струну своего долга, Эльга уберегала ее от разрыва, а себя саму – от отчаяния и неприязни к всему тому, что составляло ее долг как наследницы Олега Вещего.

– В ту церковь, Богоматери, сам василевс с семейством молиться ходят, – рассказывал Ивор. – А родни много у них: сыновья с женами, дочь Елена с зятем Костинтином, у них дети – дочерей пять, а сын один, Роман, в честь деда назван…

Прислушиваясь, Эльга мельком подумала: пока Ивор тут рассказывает про Царьград, в Вышгороде его ждут две жены. Одну, Зоранку, он получил в подарок от Ингвара, когда тот женился на Эльге, а вторую, Волицу, несколько лет спустя высватал у киевского боярина Ратигнева. Почти год дома не был: дети подросли, жены без хозяина ссорятся. Мистина рассказывал, что сам был вынужден усмирять их, когда зимой ездил в Вышгород из-за того мятежа…

– Ну-ну, что за дочери? – улыбаясь, спросила княгиня Ивора. – Может, нам невесту сыщем? – И кивнула на Святослава.

В глубине души Эльга понимала: едва ли новая «любовь» греческих цесарей к союзникам-русам зайдет так далеко, чтобы привести к родству. Но, окрыленная успехом, она шутила лишь наполовину. Как знать – пока Святослав дорастет до женитьбы, может, грекам не придется так уж сильно перед нами заноситься?

– Дочери-то, госпожа, все собой хороши – белолицы, чернобровы, нраву кроткого, – усмехнулся Ивор. – Да все, пожалуй, постарше нашего соколика будут малость. Я в церкви их видел. В церкви той сокровищ разных не счесть. Там и одежды Христовы, и обувь, и копье, которым закололи его, и сосуд с кровью его…

Эльга чуть заметно сморщила нос: она примерно понимала, зачем хранить сосуд с жертвенной кровью бога, который принес в жертву сам себя – как Один, но, должно быть, это не очень приятно.

– И покрывало матери его Марии, и пояс ее. Там такой особый еще как бы прируб, там свой жертвенник, для святого Ильи. Там Роман цесарь клятву принес, и сыновья его, и зять…

Эльга покосилась на мужа – Ингвар сидел с бесстрастным видом, но за этой бесстрастностью сквозило удовлетворение. Греки не обманули – Роман, старый упрямый паук, постепеннно высосавший все властные права, будто кровь, у своего зятя Константина, которому они принадлежали по рождению, первым принес клятвы русскому князю. Теперь окончательное утверждение договора зависело только от Ингвара. Больше никто, даже враги его, не посмеют сказать, что он дерзкий отрок, забравшийся на Олегов стол вопреки законному праву Олегова внука и собственной сестры.

Бедная Мальфрид… Они неплохо ладили, пока Мальфрид была здесь княгиней. Останься она в Киеве, Эльга не обидела бы ее.

Но даже позор семейного раздора теперь смыт. Ингвару открыты пути на север и на юг, пути к славе, богатству, чести и процветанию. Думая об этом, Эльга и впрямь ощущала себя богиней, Зарей-Зареницей, сидящей на небесном золотом престоле.

Мистина немного повернул голову, поймал взгляд княгини и чуть заметно ей подмигнул.

Основные торжества в Киеве ожидались после скрепления договора князем Ингваром. Статью о наемниках Роман август утвердил так, как хотел Ингвар: отныне они могли поступать на военную службу к цесарям только с разрешения киевского князя, привезя грамоту от него. Ну а чтобы он дал такую грамоту, посол от цесаря, разумеется, должен был доставить просьбу об этом, сопровождая ее приличными подарками. Слушая, как грек-толмач Алексай (на самом деле это был слависианин, то есть выходец из фракийских славян, издавна живших на Мраморном море) читает со славянского списка статью о наемниках, Мистина порадовался про себя, что зимний мятеж дал ему случай заранее услать варягов подальше. Чего доброго, если сейчас Тень с Морозом и Берегом сидели бы в этой гриднице и тоже все это слушали! С этих угрызков сталось бы возмутиться прямо при греках, и что тогда? Если бы им вздумалось поднять свой мятеж сегодня, когда посольство уже в Киеве? Оспаривать власть Ингвара на глазах у греков? Ингвар, конечно, управился бы и за ценой не постоял, но какой позор бы вышел.

Но кое-что, как выяснилось, еще предстояло уладить. Ивор предупредил, что грек хочет кое-что обсудить с глазу на глаз, и на другой день – после полудня, когда послы отдохнули, Ингвар принял их снова. Греков с Ивором провели в почетную часть гридницы, к престолу, больше никого туда не пускали. Эльга тоже заняла свое место: по договору между Ингваром и ее родичами, она и Святослав, как кровные наследники Олега Вещего, были соправителями Ингвара. Греков присутствие княгини не удивляло: Ромейская держава знала немало женщин на троне, август, жен и сестер из правящего рода. Зная от Ивора, что супруга русского князя обладает немалым влиянием на мужа и киян, Ефимий почтительно посматривал на нее, стараясь угадать, как она будет использовать свою власть.

– Говорили мы с цесарем о хазарах, – рассказывал Ивор. – Тревожит его, как бы не было набегов от них больше на его владения, Корсуньскую страну.

– Ты сказал ему, что Хельги Красный ушел в Арран[47]? – спросил Ингвар.

– И что мы больше его не поддерживаем, – добавил Мистина.

При этом глаза всех русов, а за ними и греков, обратились к княгине. Хельги Красный был сводным братом Эльги, и она любила его, однако ей пришлось смириться с его изгнанием. Хельги, старший из племянников Олега Вещего, был человеком отважным, честолюбивым, умеющим одни преграды обходить, а другие сметать. В его грубоватом обаянии искреннее расположение к людям соединилось с верой в себя и свою удачу, что привлекало к нему мужчин и женщин. Несколько лет назад он пытался воспользоваться ослаблением Ингвара и оторвать себе кусок от Олеговой державы. Год назад между ним и Ингваром произошел окончательный разрыв, когда Ингвар принял мирные предложения Романа вопреки желанию многих в своем войске, и особенно Хельги Красного.

Княгиню Эльгу немало терзала необходимость отказаться от него, тем более что Хельги был любящим братом, глубоко преданным чести рода. В том-то и состояла беда: благо рода он ставил выше блага державы, а сейчас это уже было не одно и то же. Хельги угрожал ее владениям, наследству ее сына, и она сделала выбор.

Было это следствием ума, или чутья, или чудесным даром богов, но Эльга умела делать верный выбор в пользу будущего, даже когда разрыв с корнями причинял боль ей самой. Эта ее способность и стойкость, с которой она следовала за путеводной нитью судьбы, начиная от первых самостоятельных шагов, внушала благоговение даже Мистине, хотя его-то трудно было чем-либо поразить.

– Если Хельги вернется из Аррана и опять объявится в Корсуньской стране, один или в союзе со своими друзьями-хазарами, нашей вины в этом не будет, – продолжал Мистина, обращаясь к Ефимию. – Он больше никак с нами не связан и действует по собственной воле. Если ему придется там погибнуть, мы не поставим это в вину Роману цесарю и его ярлам в Корсуньской стране.

– Стратигам, – подсказал Ивор.

– Истинно, – Мистина поблагодарил его, на миг опустив веки. – Подзабыл я уже.

Три года назад Мистина знал немало греческих слов, однако новые заботы вытеснили их из памяти.

– Василевс видит угрозу в том, что этот ваш родич находится на Хазарском море, – ответил Ефимий.

– На востоке много русов, – переводил Алексай речи посла (тот называл соплеменников киевского князя «тавроскифы», и его слушатели, улавливая это слово, онимали, что речь идет о них). – Они есть и в самом Итиле, и в Булгаре, и на запад от него. Там живет некий архонт, находящийся в родстве с тобой, Ингер. Удалось ли тебе вновь привести его под свою власть?

Это был неудобный вопрос. Как всегда в таких случаях, Ингвар бросил взгляд на Мистину, молча призывая его подыскать достойный ответ.

– Мы не забыли о нем, – заверил Мистина. – Конунгом сделано все необходимое, чтобы привести Эйрика к покорности.

– Архонт Ингер может поручиться, что тот архонт полностью подчинен ему и не вступит в преступный союз с булгарами, с которыми имеет прямое сообщение?

– У Романа есть сведения, что булгары имеют враждебные намерения?

– Василевсу известно, что ваш родич Эйрик имеет тесные торговые связи с Булгаром. Булгары связаны с другими кочевыми народами, способными делать набеги на Таврию. И хотя Алмас-кан порвал с каганами и принял сарацинскую веру, чего придерживается и сын его Михаил… Это и не дает нам возможности считать булгар своими друзьями.

– Уж не думаете ли вы, что Эйрик примет сарацинскую веру? – фыркнула Эльга.

– Он определенно принял веру серебряного дирхема, архонтисса, – ответил ей грек. – Ради денег варвары пойдут на все. Мы имеем основания опасаться, что пока архонт Ингер не подчинил Эйрика, у того развязаны руки искать себе союзников среди наших врагов. Роман василевс дарует вам свою дружбу, но те, кто ему не друг, могут стать друзьями ваших и наших врагов. То есть хазар. Василевсу известно, что ваш род и хазар разделяет давняя кровная вражда…

Эльга кивнула. Тридцать лет назад ее незнакомый двоюродный брат, сын Олега – Грим – был убит на берегу Итиля, когда дружина хакан-бека предательски напала на русское войско, возвращавшееся из-за моря. Отомстить за него у Олега не было возможности, эта вражда не была преодолена до его смерти и перешла к наследникам.

– Но разделяет ли эту вражду Эйрик?

– Нет, – с неудовольствием ответил Ингвар. – Он – мой родич по матери, у потомков Бьёрна Железнобокого с Олегом родства не было, им до Гримовой смерти дела нет.

– Вот видишь! Для него остается возможность тем легче завязать дружбу с хакан-беком, что они оба – твои враги. И пока эта возможность не уничтожена, василевс не может рассчитывать на то, что условия нашего договора будут полностью соблюдаться.

– Что я обещал – выполню, – твердо и даже с вызовом ответил Ингвар, не терпевший, чтобы в нем сомневались. – Если Эйрик вздумает с хазарами дружить и с ними заодно на Корсунь ходить – я в стороне не останусь. Но и Роман пусть тогда войско шлет, как уговорено.

– Василевс верит, что и вы исполните свои клятвы так же безупречно, как он сам, с господней помощью. Но не лучше ли тебе предотвратить войну в Таврии, просто вернув под свою власть эту мятежную… провинцию? Слависию?

– Мерямаа эта земля называется, – пояснил Ингвар. – Словенов там мало живет.

– Согласись, тебе будет проще вести войну вблизи твоих владений, где у тебя нет других врагов, кроме Эйрика, чем идти для его усмирения в Таврию, где он будет не один, а с союзниками из булгар, буртасов, хазар!

– У нас печенеги есть, – заметил Мистина вполголоса, – но это совсем другая война получится, тут грек прав.

– Да и печенеги… – заикнулся Ивор, не решаясь более ясно напомнить о похищении Огняны-Марии, что привело к разрыву Ингвара с печенежскими князьями.

– Я подумаю, – обронил Ингвар, с мучительным стыдом и болью ощущая, что все вокруг него тоже сейчас думают о том похищении.

Даже на лице Эльги отразилась сдержанная боль. Будучи женщиной великодушной и гордой, она давно перестала гневаться на былую измену мужа и на участь своей соперницы сейчас смотрела его глазами – как на ужасное оскорбление, урон его княжеской и мужской чести, который, увы, никак нельзя было поправить.

В глазах Мистины мелькнуло некое чувство, и он быстро опустил взгляд. Даже его железное средце коробили воспоминания о тех днях, когда он был вынужден причинить боль и унижение своему другу и конунгу, а себя самого лишить счастья обладать Эльгой – но так было нужно. Не пойди он на эти жертвы, свои и чужие, сейчас держава Русская не гордилась бы победой, не принимала бы у себя Романовых послов и была бы, скорее всего, охвачена губительной внутренней войной.

Потом он медленно выпрямился, его серые глаза приобрели обычное выражение спокойной уверенности. У него имелась цель, ради которой он был способен сломать даже себя самого; в таких условиях и Эйрику мерянскому не стоило надеяться на поблажки.

– Слушай… ну, так ли это важно?

Почти до темноты Ингвар и Эльга с приближенными оставались в гриднице: угощали послов и знатных киян, вели с Ефимием беседы о делах в Ромейской державе и в семье Романа. Василевс был стар и болен, и все, кто имел с ним дело, не могли не задаваться вопросами о том, кто придет ему на смену и легко ли будет с ним поладить. Ивора наконец отпустили в Вышгород; уезжая, он имел несколько озабоченный вид. На прощание Мистина коротко переговорил с ним, и Ивор знал: может так случиться, что времени на отдых у него будет мало.

Когда наконец княжеская чета собралась к себе, Ингвар взглядом пригласил Мистину пойти с ними. Убирая украшения в ларец, отделанный резной костью, Эльга наблюдала привычное зрелище: Ингвар в одной сорочке и напротив него Мистина в расстегнутом до пояса нарядном кафтане, оба с чашами на коленях, но в чашах уже не пиво. Когда Мистина был под рукой, обо всех важных делах Ингвар предпочитал думать с его помощью.

– Грек же договор привез, – продолжал Ингвар. – Назад не увезет ведь. Роман клятвы принес. Теперь только мне осталось. Утвердим договор, а с Эйриком разделаемся после. Зимой.

– Уж не жалеешь ли ты твоего дядю? – поддела его Эльга. Ее растревожили упоминания о Хельги Красном, и теперь она чувствовала особенную досаду на мятежную родню мужа. – Всех моих родичей, кто тебе мешал, ты выставил из Киева – и Олега, и Хельги. Я не возражала, хотя, видят боги, я до сих пор не могу смириться, что из Олегова рода я одна…

– Мне одному они мешали? – Ингвар сердито воззрился на нее. – Там еще была Мальфрид! Мать с меня пыталась спрашивать за ее смерть! Это, по-твоему, я жалею свою родню?

– Перестаньте! – мягко, но с легкой досадой осадил обоих сразу Мистина. – Это ваш общий престол, и вы оба чем-то ради него пожертвовали. На нем не могли сидеть сразу все мужи и жены Олегова рода и Улебова[48]. Там есть место только для вас двоих. Не ссорьтесь. Наши враги только о том и мечтают, чтобы вас поссорить.

– Оба мои брата изгнаны! – уже тише продолжала Эльга. – Если теперь нам мешает твой дядя, – она взглянула на Ингвара, – я не вижу, почему с ним надо нянчиться!

– Да не собираюсь я с ним нянчиться! – Ингвара возмутило подозрение, что он пристрастен к своей родне, сидя на престоле Эльгиной родни. – Но что – прямо сейчас бежать?

– Если я верно понял грека, – Мистина приложился к чаше, – Роман велел ему убедиться, что с Эйриком мы покончили.

– Но договор утвержден! И в нем про Эйрика ни слова нет.

– Роман хочет быть уверен, что с той стороны его Корсуни никто не станет угрожать. Уж больно Хельги там отличился в то первое лето. Если греки приедут к Роману и расскажут, что с Эйриком мы ничего не сделали… Договор ведь можно исполнять по-разному. Разные щели выискивать и зайца за яйца тянуть греки великие умельцы. Чего мы с них ни спросим – одни отговорки получим.

– Но что же – сейчас на Эйрика идти? Греки будут ждать?

– До осени они подождать могут. Сейчас еще и Ярилина дня не было.

– Но это же до Хольмгарда, а оттуда… еще с полмесяца только до волока на Мерянскую реку, – припомнил Ингвар. – А там? Если Эйрик все упрямится – воевать. До зимы управимся ли?

– Ты не забыл про наших друзей-варягов? – Без посторонних Мистина мог говорить прямо. – Тень, Берега, Бешеного, Сову с Ведуном и прочих. Я надеюсь, они не нарушили слова и ушли туда, куда мы их послали. Они уже сейчас должны быть у Эйрика. Я отдал им всю тамошнюю добычу – ради своей жадности они постараются разорить как можно больше Эйриковых владений. Если удача с нами, то Эйрик заставит их драться. Может, сейчас они уже схлестнулись. Не знаю, кто кого одолеет, но теперь те и другие ослаблены. И Эйрик, и Тень со своими угрызками. Осталось только прийти туда и добить уцелевшего. Если это Эйрик – ты покажешь ему, что без тебя ему придется вечно отбиваться от каких-нибудь сухопутных викингов. За морем их много. Если это варяги – еще проще. У них нет никаких прав, мы просто перебьем их, и Мерямаа снова будет под твоей властью. Даже можем объявить это местью за Эйрика.

– И кого мне туда сажать, вместо него?

– У тебя два младших брата.

Ингвар помолчал, мысленно видя Тородда или даже Логи-Хакона на месте владыки Мерямаа и прикидывая, не кончится ли это через несколько лет новым мятежом.

– Но покорить Эйрика должен ты сам, – твердо сказала Эльга. – Вернуть свое, а потом уж думать, кому доверить.

– Должен – пойду, – мрачно ответил Ингвар.

Если Эльга может ради единства державы мириться с раздором внутри своего рода, то и он сможет.

– И тянуть не стоит, – добавил Мистина. – Эйрик тоже не дурак и способен связать два конца – понять, что варягов на него кто-то натравил. Если дать ему время, он и правда может успеть с хазарами сговориться.

– Я им всем раздам по гривне золотой… И варягам тоже. Ты же не обещал им, что я их простил?

– Нет. – Мистина многозначительно двинул бровями. – Я сам их не простил.

Где-то в глубинных течениях души Мистина ненавидел варягов еще сильнее, чем сам князь – за те намеки, которые они ему делали, дразнили возможностями, которые он был вынужден отвергать.

Ингвар мрачно смотрел перед собой, уже видя предстоящую дорогу. Эльга хочет, чтобы он своими руками усмирил своего кровного родича, не оказывая ему милости больше, чем досталось родне Эльги. В этом Ингвар видел ее вредность и даже некую месть, но готов был все это принять. В самые тяжелые дни после первого похода на греков Эльга не поддалась уговорам своего сводного брата, сохранила единство Русской державы. Она имела право требовать такой же твердости от мужа, а Ингвар не собирался крепостью духа уступать собственной жене.

– И ты, Свенельдич, со мной.

– Как скажешь. Если что, Асмунд здесь.

Мистина имел в виду, если Эльге без мужа и Мистины понадобится воевода, она найдет поддержку в другом своем двоюродном брате. Асмунд сын Торлейва, шурин Мистины, был человеком храбрым и толковым, но притязаний на власть не имел и ему доверяли.

Со всеми прочими делами княгиня справится сама.

– Пойду я. – Мистина встал и поставил серебряную чашу на лавку.

Ингвар поставил свою, махнул ему рукой и пошел в спальный чулан. Мистина и Эльга проводили его глазами с совершенно одинаковым выражением: стойкой невозмутимости, за которой пряталась тоска.

Эльга медленно подошла, собираясь попрощаться и проводить гостя.

– Застегни меня, – полушутливо попросил Мистина и кивнул на длинный ряд тесно сидящих пуговок кафтана. – Устал, в петлях запутаюсь.

Такие кафтаны греки когда-то вывозили из сарацинских стран, из Греческого царства они попадали на Русь, а оттуда – в Северные Страны. От ворота до пояса поперек груди на них нашивались полоски узорного шелка, не шире женского пальца; поверх каждой полоски пришивался плетенный из золотой или серебряной проволоки позумент, а там, где полоски справа и слева встречались посередине груди, разрез скреплялся маленькой пуговкой из бронзы или серебра. Все составные части такого кафтана делаются по достаткам хозяина; у Мистины все они были наиболее роскошными. Многоцветный узорный шелк нескольких видов, золотой позумент, позолоченные пуговки, и полоски с позументом сидят плотно одна к другой, образуя два широких поля на груди. И чем больше этих мелких пуговок, тем больше терпения и ловкости пальцев требуется, чтобы вставить их в петельки из тонюсенького шитого шелкового шнура или вызволить оттуда. У Мистины этих пуговок было около трех десятков.

Эльга глубоко вздохнула и взялась за дело. В избе были три ее служанки, спал на своей лавке Святка, да и Ингвар мог когда угодно выйти из шомнуши. Молча натягивать тонкие петельки на позолоченные пуговки, почти прижавшись к груди Мистины, жадно вдыхая его запах, всем телом впитывая тепло его тела, – вот все, что она могла себе позволить. Она знала, что этот запах пьянит ее сильнее греческого вина и стоялого меда, что похмелье наступит немедленно и будет жестоким, но отказаться не могла. От каждого легкого касания пальцев к его груди ее пробирал трепет.

Мистина тоже молчал и не шевелился, только дыхание его становилось все более глубоким.

– Ты не хотела бы… – почти шепотом начал он, когда она одолела уже половину пуговок. – Чтобы я остался в Мерямаа вместо Эйрика?

Эльга знала, почему он об этом спросил. Она и сама иногда думала: не лучше ли ему уехать куда-нибудь, чтобы не длить это ежедневное мучение, если уж одолеть свое влечение они не в силах?

– Нет, не хотела бы, – не поднимая глаз, уверенно бросила она.

Эта страсть была будто нить, что соединяла их сердца, врезаясь и мучая их оба. Но если им придется разойтись, если эта нить порвется – Эльга знала, ее сердце просто умрет, погаснет. Как ни тяжела такая боль – пустота еще хуже.

Когда до ворота осталось три-четыре пуговки, Мистина накрыл руку Эльги своей: хватит. Снаружи был довольно душный летний вечер, и он еще запарится, пока доедет до собственного двора.

– Иди! – почти сердито сказала Эльга и хотела отойти, но Мистина не выпускал ее руку.

– Иду.

Мистина наклонился, коротко поцеловал ее и направился к двери. Он тоже знал, почему она так ответила на его вопрос. Если Эльга может это терпеть, то и он сможет. Но если Эльга отдавала их тревожное счастье целиком во власть прошлого, то Мистина, глядя на ее лицо, склоненное к его груди, почти ощущая на коже ее дыхание, томимый жаркими воспоминаниями, невольно устремлялся в будущее, когда, возможно… все еще будет.

Лето заканчивалось, в Мерямаа пришло время жатвы, а варяги все еще оставались в Видимире. Рассчитывая, что, возможно, придется провести здесь всю зиму, Эскиль Тень еще в конце весны объявил по окрестным весям, что варяги не тронут тех, кто поклянется отдать им десятую часть урожая. Эти веси уже были порядочно разорены и лишились большей части скота, но отсеяться все успели, и, не желая умереть с голоду, весняки согласились на условия. Ту же десятую часть они отдавали своему князю, но, пока здесь варяги, ни Эйрику, ни Сванхейд дань собирать не придется.

К этому мудрому решению Эскиля во многом подтолкнули разговоры с Хельгой. Он втайне тосковал по ней, почти возненавидел Несветову избу, где каждая лавка и каждый ковш напоминал ему о Хельге, словно крича: она была здесь, а теперь ее нет. И никогда больше ты ее не увидишь, внук блудливой знахарки Уны. Не в силах с этим смириться, Эскиль раздумывал, как сделать, чтобы снова быть с ней. Тот путь, который она же ему указала – примириться с Эйриком и прочей ее родней, – очень скоро прояснился в его мыслях как единственно верный.

Но на этом пути лежало неодолимое препятствие: слово, которое Эскиль от имени всего своего войска дал Мистине. На нем лежала обязанность занять некую часть Эйриковых земель и удерживать до подхода киевского князя. Но когда тот подойдет, и сам Мистина не мог ему точно сказать. По всем расчетам, ждать этого стоило зимой, когда Ингвар, завершив дела с греками, получит свободу заняться дальними окраинами своих обширных владений.

Об этом сговоре между Мистиной и тремя самыми уважаемыми вождями варягов никто больше не знал. Не раскрывая тайны, было не так легко объяснить, почему они должны оставаться здесь. Эскиль хорошо понимал: если дело дойдет до прямого столкновения с родичами Хельги и прольется кровь, примирение станет куда более трудным делом. Даже если ему удалось внушить ей кое-какое расположение к себе – он помнил ее ласки, вовсе не вырванные силой, – то ее отец, братья, дядя вовсе не разделяют ее чувств и при встрече попытаются его убить. Ни пасть от руки Хедина или Арнора, ни убить кого-то из них Эскиль не хотел. Но под каким предлогом ему отклонять призывы товарищей пройти дальше на восток и посягнуть на срединные, самые богатые области Мерямаа – Силверволл, Озерный Дом, округу озера Неро, Сурдалар?

– Эйрик давно о нас знает, – напоминал он за столом в большом доме, бывшем погосте, где жила большая часть дружины и где варяги сходились на совет. – Может, он там уже войско собрал и только ждет, пока мы выйдем на Мерянскую реку.

В этом Эскиль ничуть не кривил душой. В летнюю пору Эйрик конунг не мог собрать настоящего войска и вызвать варягов на решительный бой: его ближняя дружина была невелика, а жители летом занимались косьбой, ходили за скотом. Теперь приблизилась жатва. Пока все работы на полях не завершатся, мало кто сможет покинуть хозяйство, а там начнется осенняя распутица. Так что и Эйрик сможет как следует заняться захватчиками только зимой. Однако он не совсем бездействовал. Не раз и не два отрядам варягов, выезжающим на восток поискать добычи, приходилось отбиваться от дружин окрестных оратаев, словен и мерян, вооруженных луками и копьями. Меряне нападали на варягов ночью на стоянках, осыпали стрелами из леса по берегам реки. Ошибку Хамаля Берега другие вожди учли и больше не позволяли своим людям напиваться в захваченных селениях, даже если было чем, и выставляли дозоры, как когда-то в Вифинии. Говорили, что же Бёдольв Тихий, что полонил Хамаля, постоянно несет дозор на восток от Видимиря и следит за перемещениями варягов, выжидая случая напасть. С севера варягов стерегли Всевидовичи – единоутробные младшие братья Несвета с дружиной словенских отроков. Ошибку Несвета, который несколько лет готовился отразить угрозу, но не узнал ее, когда они пришла не с той стороны, жители Мерямаа тоже учли. Однажды Всевидовичи напали на варягов в верховьях реки Песи, при попытке высадиться, и на прибрежном лугу состоялось настоящее сражение. Варягам, понеся потери, пришлось уйти обратно по реке, подхватив только раненых; убитых вытащили не всех, а главное, в этой стычке погиб Ятмунд Ведун.

Чтобы не дать застать себя врасплох, варяги устроили заставу между озером Видимирь и Мерянской рекой. Там держали постоянный дозор, и не напрасно: два-три раза с Мерянской реки приходили дружины, но удавалось отбиться.

Нередко в большом доме происходили споры.

– Надо идти вперед сейчас! – доказывали Сёльвар Бешеный или Стейнтор Сова. – Пока у Эйрика нет людей. К зиме он соберет войско, и что мы тогда будем делать? Досидимся здесь – он перебьет нас, а уцелевших булгарам продаст.

– Кто хочет попытать счастья, я никого не держу, – отвечал Эскиль. – Бери своих угрызков, Бешеный, и ступай хоть на Силверволл. Но выждать будет умнее. Эйрику тоже от нас мало радости – когда он поймет, что мы просто так не уйдем, то предложит нам выкуп, чтобы мы ушли. А может, его предложит Сванхейд. Мы ведь засели на середине пути, мимо нас нельзя попасть ни на Мерянскую реку, ни на Варяжское море. Мы получим серебра, не проливая своей крови. Серебра у Эйрика много, а голова у меня одна. Тебе-то что, у тебя и одной нет…

– Слышали мы эти песни! – посмеивался Стейнтор Сова. – От Ингвара, этого подлеца, когда греки притащили ему кучку Романова дерьма и он принял ее как выкуп. Он тоже говорил: зачем зря проливать кровь, когда можно взять золото… Вот и взял – мы потом чуть с голоду подохли!

– Здесь – не Грикланд, – напомнил Эскиль. – А я хочу попасть когда-нибудь в Грикланд и заработать там золота. Вон, Хамаль сам слышал, греки обещают по десять литр на человека, кого примут в этерию. Глупо будет погибнуть здесь, в этих болотах.

– Как мы попадем в Грикланд! Ингвар не пропустит нас!

– Может, не сегодня, но пропустит. Когда он устроит свои делишки с Романом, зачем ему будет удерживать нас? Свенельдич объяснял. Ингвар не хочет, чтобы мы попали к Роману слишком рано, а то Роман вообразит, что тот договор ему не нужен, раз у него уже есть войско, то есть мы. Когда Ингвар с Романом свой троллев договор между собой утвердят, нас пропустят в Греческое море. Ингвар еще за нас от Романа серебра получит. И разойдемся по-хорошему.

– Продаст нас, будто челядь!

– Тебя, может, как челядь. Каждый сам себе цену назначает.

– А ты себя кем возомнил – конунгом? Мы тебе не челядь, ты нами распоряжаться не будешь!

– Да я и не собираюсь. Вали куда хочешь, Бешеный, хоть к троллям на рога, мне плевать.

Такие разговоры повторялись нередко. Варяги скучали, зажатые между Мстой и Мерянской рекой. Это пространство, в два перехода шириной с запада на восток, они могли считать своими владениями. Велейв Зола по-прежнему жил с дружиной в Забитицком погосте, чтобы вовремя подать знак, если со стороны Хольмгарда придет войско, но и там пока было тихо. Варяги ездили на лов, иногда делали вылазки в разных направлениях, но в достижимой округе никакой добычи уже не было. Все больше звучало голосов за то, чтобы покинуть это место и двинуться дальше на восток, к еще не тронутым селениям, полным скота, женщин, мехов и серебра.

– Наш уговор с Ингваром не запрещает нам искать новой добычи, – напоминал Гримар, когда трое вождей толковали о своих делах наедине, в Эскилевой избе. – Он же сказал: возьмете сколько хотите, и все это будет ваше. Так почему не взять больше?

– Не думаю, что Эйрик и Арнор Камень так же просто пустят нас в Силверволл, как сюда. Если мы там покажемся, они созовут всех мужчин и бросят против нас.

– И что? Чего ты испугался, Тень? – буркнул Хамаль. – Я стар, я не собираюсь жить вечно! Лучше погибнуть и заслужить себе достойные похороны, чем сидеть тут в болоте и жарить лягушек!

– Я не спешу, – обронил Эскиль. – Я все-таки надеюсь сначала побывать в Миклагарде, чтобы в Валгалле было о чем рассказать!

– Не свисти, Тень! – усмехнулся Гримар. – Не хочешь ты ни в какой Миклагард. Ты хочешь устроить здесь себе королевство – такое же мелкое, как твоя доля королевской крови. Вот, уже и дань собираешь.

– Надо же с чего-то начинать! – небрежно ответил Эскиль.

– Это все из-за той девки! Я еще в Хольмгарде той зимой тебе говорил – отвяжись от нее, добра не выйдет! Она, видать, утащила с собой твои яйца…

– Захлопни пасть, Берег! – в тихой ярости рявкнул Эскиль. – Я выменял ее на тебя, если ты забыл, а иначе ты сейчас уже проехал бы полпути к Булгару, но не не как торговец, а как товар!

День за днем варяги скучали все больше, и все громче раздавались голоса за то, чтобы идти дальше на восток или даже на запад.

– Если ты так боишься Эйрика, пойдем на Хольмгард! – восклицал Сёльвар Бешеный, разогретый медовой брагой.

Несколько дней назад удалось раздобыть пару бочонков прошлогоднего меда – немалая удача. Стоял жаркий летний вечер, в доме было очень душно даже при широко открытой двери и всех оконцах, и варяги вытащили лавки во двор. Сидели, полуодетые, держали на коленях чаши из местной добычи – деревянные, обитые по верхнему краю полосками серебра, вырубленными из дирхемов. Уцелевшие куры ходили прямо под ногами, выклевывая что-то в пыли.

– Ой, вот каждый раз одно и то же! – отвечал Эскиль. – Как найдется что выпить – оглянусь, а вокруг меня сплошь великие воины! Мужи несравненной славы, глядь, да, Сварт? Вот, жду, когда опять чьей-нибудь головой перегородку пробьют.

Но Сёльвар не унимался.

– В Хольмгарде сидит не Эйрик, там сидит баба, да еще и старая! – в хмельной удали разорялся он. – Старухи Сванхейд ты ж не боишься, или как? А, Тень? Или она подолом помашет, ты и обгадишься со страху?

– Он теперь любого подола боится, с тех пор как пожил с той большеглазой! – крикнул кто-то из хирдманов.

– Это все та сучка! – поддержал Сёльвар. – Это она тебя испортила!

– Хорошо ли ты пощупал – была ли у нее спина[49]?

– Ты теперь боишься поссориться с Эйриком! – не унимался Сёльвар. – Думаешь помириться с ним через наши головы, набиться к нему в родню и глодать его кости! Вот с тех по как та сучка здесь побывала, тебя как будто подменили. Когда мы брали этот город, ты ничего не боялся! А с той бабой сам стал как баба!

– Бешеный, ты меня забодал, глядь! – Эскиль вышел из терпения: слушать эти поношения было тем более невозможно, что Сёльвар Бешеный подошел слишком близко к правде.

Видя, как изменилось лицо Эскиля, Сёльвар отставил было свою чашу, но Эскиль не дал ему времени приготовиться. С пятнадцати лет среди викингов, он привык действовать быстро, решительно и безжалостно, иначе было бы не выжить и не подняться. Стремительно сделав два шага, Эскиль ударил ногой, целя в голову, но Сёльвар Бешеный уже привстал, и пинок пришелся ему в грудь. Сила удара отбросила Сёльвара – запнувшись о лавку позади себя, он опрокинулся назад и распластался по земле, только истоптанные, дырявые башмаки в воздухе сверкнули.

На площадке перед дверью большого дома прокатился смех, восклицания; варяги вскочили и разошлись, чтобы не попасть под руку, если дело продолжится.

– Вот так прыжок лосося!

– Кувшин, кувшин! Тове, забери кувшин!

– Докудахтался, Бешеный!

– Вставай, Сёльвар, ты сам-то не баба?

– Отойди, отойди!

Какой-то миг все ждали – встанет Сёльвар или нет. Но тот не успел настолько упиться, чтобы его удалось вырубить с одного удара. Собрался он мгновенно – перекатился колобком и поднялся. Эскиль перемахнул через лавку и врезал встающему Сёльвару в голову, но тот уклонился, сам ударил в ответ – не достал, но зато выгадал драгоценный миг, чтобы окончательно прийти в себя.

Эскиль снова ударил, метя в висок, но Сёльвар поднырнул ему под руку и вблизи врезал по очереди с двух рук. Попал в правый глаз – посыпались искры. Ловок, гад!

Пользуясь тем, что противник подошел вплотную, Эскиль поймал его за шею и попытался пригнуть к земле, благо был выше и тяжелее. Одновременно хотел подбить Сёльвару ногу, но не вышло: тот опустил голову, пряча лицо от ударов, и молотил кулаками в живот и под редра, выбивая дыхание. Под градом ударов тяжелых, будто каменных кулаков, Эскиль едва успел прикрыть бедром пах.

Отпустив шею Сёльвара, Эскиль резко оттолкнул его от себя. Сёльвар пошатнулся, а Эскиль мигом добавил в лицо и в бороду – Сёльвар снова покатился по земле. Из разбитого носа на усы и бороду потекла кровь. Стоя на коленях, Сёльвар утерся, мельком глянул на ладонь и оскалился совершенно по-волчьи:

– Гы, кровь!

Его перекошенная, измазанная пылью и кровью рожа, рассеченная щербатым оскалом, была поистине жуткой. У Эскиля, хоть он и повидал немало за эти десять-двенадцать лет, мелькнуло отвращение к троллиной стае, к этой толпе буйных, жадных, тупых угрызков, в которой он живет. Хотя и сам, честно сказать, мало чем лучше. Но он хотел стать лучше, хотел занять место среди достойных людей – не только смелых, но еще разумных и учтивых, к чему его побуждало немного королевской крови, хотел внушать не только страх, но еще и уважение. Сёльвар же и ему подобные жили сегодняшним днем и не задумывались, где их однажды зароют, чтобы тут же забыть.

Кривясь от отвращения, Эскиль шагнул вперед, примериваясь впечатать подошву в этот оскал, но Сёльвар вдруг выбросил навстречу руку, и в ней блеснул нож.

Боль пронзила голень. Хорошо, шерстяная обмотка не позволила располосовать ногу до самого колена, а то пропал бы. Но и так пропорол, похоже, глубоко.

– Ах ты… ётунов ты хрен!

Зрители, до того веселым криком встречавшие каждый выпад, замолчали: дело принимало суровый оборот. Кто-то возмущенно закричал, но сейчас это ничего не значило. Вмешиваться никто не будет – это дело между двумя. Эскиль пятился перед лезвием, вымазанным в его собственной крови. А Сёльвар, все так же дико скалясь, подступал к нему, в его водянисто-серых глазах горело бездумное торжество. Он не шутил и не пугал, нож пустит в ход не задумываясь, только дай случай.

В правой руке держа нож, левой он вдруг швырнул Эскилю в лицо горсть пыли – подобрал, когда падал – и одновременно прыгнул вперед, пригнувшись, норовя вонзить нож в низ живота.

Однако Эскиль, несмотря на рану, не растерялся и вовремя угадал шутку, с которой был знаком с детства.

Чуть сместившись, Эскиль перехватил выброшенную кисть руки Сёльвара и выкрутил ее, заставляя того завалиться влево, и сокрушительным ударом с правой в челюсть опрокинул наземь. Нож выпал из ослабевшей руки, а Эскиль снова ударил, вкладывая всю силу и злость. Он выпустил вывернутое запястье Сёльвара, и тот тяжело осел. Перевернулся, попытался встать на четвереньки. Кровь обильно текла с разбитого лица, багровым дождем орошая пыть под ним.

Но Эскиль еще не закончил: быстро оглядевшись, подхватил поблизости короткую скамью, шагнул, хромая, к Сёльвару, который силился подняться. Коротко хакнув, поднял ее за один конец, вскинул и обрушил на спину противника.

Сёльвар распластался в пыли и больше не дергался.

Тяжело дыша, Эскиль отбросил скамью. Сплюнул в пыль.

– Вот… – выдохнул он. – А ты говаришь… баба… Сам ты баба, ётунов брод!

После этого случая недовольство временно поутихло. Уважение к Эскилю укрепилось, но и в нем самом появилось нечто новое, что люди безотчетно угадывали: какое-то тайное ожесточение, отнюдь не к Сёльвару. Но Сёльвара он смотрел, как будто ничего не случилось, а тот при виде Эскиля только щерился в ухмылке – когда дня через три снова смог вставать и передвигаться.

– Может, и сходим на запад, по Мсте, – через несколько дней сказал Эскиль, когда брага кончилась и люди опять заскучали. – Заодно разведаем, не подбирается ли к нам оттуда старуха Сванхейд. Мы-то все думаем об Эйрике, а ведь всего вредней опасности непредвиденные.

Обдумав положение, Эскиль предпочел риск нарваться на сыновей Сванхейд – Тородда или Логи-Хакона, чем на кровных родичей Хельги. В глубине души он был непрочь разделаться и со вторым из своих былых соперников, чтобы не бояться, что Хельга, овдовев, снова пожелает вступить с брак с законным отпрыском королевского рода. Еще бы сделать так, чтобы она об этой стычке не узнала…

Синяк с подбитого глаза у Эскиля почти сошел, рана на ноге подживала, хотя он еще хромал, но ездить верхом это не мешало. Прежде чем вновь тащить свои лодьи через волок, только уже на запад, Эскиль поехал в Забитицкий погост, где жила сотня варягов во главе с Велейвом Золой. Велейв оказался плох: с той зимы его почти не отпускал кашель, часто нападала лихорадка, и он заметно исхудал. Эскиль приказал отправить по Мсте дозорный разъезд, пройти по реке на пару переходов вниз и тайком высмотреть: где какие есть селения, спокойны ли жители, где держат скот, берегутся ли?

Прошел всего день, как из дозора вернулся один человек – верхом на уведенной где-то лошади, чем и объяснялась скорость.

– Войско идет! – объявил хирдман Эскилю и Велейву. – Это Ингвар из Киева.

– Ингвар! – Эскиль вскочил. – Ты уверен, что не сыновья Сванхейд?

– Мы видели его стяг. Да и в лицо я кое-кого из тех угрызков помню. Киевские, точно.

– Сколько у него людей?

– Да сотен восемь, кабы не девять. Ночью костров было и не сосчитать. Может, мы еще не всех видели. Свенельдич тоже с ним.

Большая дружина, тут же прикинул Эскиль, кто-то из киевских бояр с отроками, да хирдманы из Хольмгарда. Может, Ингваровы братья.

В душе вспыхнули разом и радость, и тревога. Он был рад, что кончается неопределенность, ожидание, что не придется сидеть в Видимире до зимы или до следующего лета. Но с чем идет Ингвар? Почему так скоро? Варяги не по-доброму расстались с киевским князем, и чутье говорило Эскилю: добра от него ждать не стоит. Зимой он сделал вид перед дружиной, будто вынудил Ингвара – через Мистину – поступить по их воле, но они с Хамалем и Гримаром знали, что все наоборот: это Ингвар руками Мистины вынудил их поступить по его воле. Но прежнего мира между варягами и князем не было. Кого он видит в них теперь – друзей или врагов?

Прочих варягов, не знавших о тайном соглашении, весть о приближении Ингвара встревожила еще сильнее. Готовиться следовало к худшему. Приказав Велейву поднимать людей, Эскиль поскакал назад в Видимирь. Однако Велейв тут же послал ему вслед гонца: его люди отказались в одиночку оборонять подступы к волоку и требовали возвращения основных сил, а иначе грозили отступить. Эскиль отправил им приказ немедленно идти на восток по волоку и готовить засеки. А сам, подняв своих в Видимире, повел их на запад, без лодий, по сухопутным тропам вдоль рек и в обход озер, чтобы встретить Ингвара в полной силе.

Прежние мысли о Хельге, о будущем с ней как ветром сдуло. Впервые в жизни Эскиль Тень, в свои двадцать семь, оказался на положении вождя, которому противостояли такие могучие противники: Ингвар и Мистина. За Ингваром была княжеская власть и божественная кровь, хотя варяги и считали его человеком неудачливым; куда сильнее они уважали Свенельдича, обладавшего и знатным родом, и отвагой, и умом, и славой, и настоящей удачей. Когда они выходили на битву под стенами Гераклеи, на Варду Фоку и тяжелых всадников-катафрактов, все это было с ними на одной стороне. Теперь, хотя размах событий был куда меньше, варягам предстояло взглянуть на Ингвара и Мистину поверх кромки щита, и Эскиль в душе сомневался, что его происхождение обеспечит ему должную величину удачи против таких великанов. Как наяву перед ним вставал взгляд Мистины, виденный зимой в той безымянной веси, где они вели переговоры: как будто сама Хель стоит у него за плечом и только ждет знака, кого ей схватить… А его единственная защита от этой мощи – янтарный «ведьмин камень», оставленный Хельгой. И почему-то Эскиля не покидало чувство, что не его собственная, а ее, Хельги, удача послужит ему лучшей опорой. Где-то в Силверволле она ждет, надеется увидеть его живым. Неужели боги разочаруют прекрасную деву, имеющую родичей-покровителей прямо возле Одинова престола?

Но отступать было некуда, и Эскиль сосредоточился на подготовке к бою. Если его удача окажется меньше, значит, скоро он будет в Валгалле, вот и все. Идущий на войну уже мертв, как говорил Свенельд, а Эскиль встал на этот путь в пятнадцатилетнем возрасте.

У Сванхейд под рукой хватает людей, кто постоянно, много лет, совершал поездки из Хольмгарда в Мерямаа, и они хорошо знают весь путь этого волока. Рассчитывать, что Ингвар потеряет время на поиски дороги, не следовало. Сами варяги за лето неплохо изучили свои болотистые владения. В переходе к западу от Видимиря между двумя озерами устроили засеку: нарубили бревен и загородили ими проход между берегом озера и болотами. Грубая стена – скорее вал из еловых стволов с ветками, обрубленными с внутренней стороны, – была такой высоты, что из-за нее можно было отстреливаться, оставаясь почти в безопасности. Хотя бы врасплох их не возьмут…

Эскиль обеспокоился не напрасно, и если бы не его предусмотрительность, участь варягов могла бы быть печальной. О положении дел между Мстой и Мерянской рекой кияне узнали от беженцев из Забитиц, сидевших по весям на несколько переходов западнее погоста. Правда, беженцы не знали, что происходит на волоке и восточнее, кроме того, что варяги основной силой устроились в Видимире. Случались ли у них большие сражения с Эйриком или только мелкие стычки, кто какие потери понес и сколько сил сохранил – никто здесь не мог сказать.

Ингвар жаждал ударить на Забитицы без предупреждения и перебить всех, кто в них. Мистина не возражал, но разведка показала, что Забитицы покинуты – варяги, проведав о приближении киевского князя, ушли на восток. Во всем селении остались пустые избы, будто скорлупы от съеденных орехов. Люди, скот, припасы, лодьи – все исчезло, будто унесенное злым колдовством, лишь валялись кучами обглоданные кости и прочий мусор.

День передохнув в опустевшем погосте, Ингвар повел свое войско по волоку. В Забитицах не уцелело никакого скота, не то что лошадей и быков, но даже козленка, поэтому одолевать волок предстояло только силой человеческих рук. Начальную часть пути прошли по реке, текущей с востока, но потом пришлось тащить лодьи до следующей воды, и это дало Эскилю еще немного времени.

Войско медленно ползло через лес, по широкой гати, под крики «Раз! Раз!» толчками перемещая лодьи на катках.

– Там засека, – доложил Ингвару десятский передового разъезда. – Еловые стволы через тропу. Справа болото, слева озеро.

– Людей видел?

– Попрятались. Но мы сильно близко-то не подходили.

– Сто-о-о-ой!

Над гатью разлетелся протяжный звук рога, давая знак к остановке и передышке. Князь посовещался с воеводами, и Уномир Волот, взяв в руку березовую ветку вместе красного щита, поехал выяснять, чья засека и что за люди. Еще через какое-то время к засеке подъехали сами Ингвар и Мистина с телохранителями, а из-за нее показались Эскиль Тень и Гримар Мороз. Четверо мужчин, все в боевом снаряжении – шлемы, кольчуги, пластинчатые доспехи из греческой добычи, – сошлись на широкой лесной тропе, выложенной поперечными бревнами для удобства перемещения лодий на катках. Ту и другую пару окружали телохранители с щитами и топорами наготове: никто никому не доверял. Быстрым взглядом Мистина отметил хромоту Эскиля, но ни о чем не спросил. Остановились шагах в трех друг от друга.

– Привет вам! – Мистина приподнял открытую ладонь, но руки не протянул. Ингвар просто кивнул, держа руки на поясе. – Что вы здесь делаете?

– Ждем, с чем вы пришли. – Эскиль тоже махнул им, не приближаясь вплотную. – После нашего расставания зимой осторожность не помешает.

– Что там происходит? Как Эйрик? Вы встречались с ним?

– Нет. Было несколько стычек, но самого Эйрика не видели.

– Как далеко вы зашли?

– Наша вся земля до Мерянской реки.

– И только?

– Ты сказал: «Вы займете столько, сколько получится». Это мы сделали – заняли волок. Иначе вас здесь ждал бы Эйрик. И с ним вам было бы не так легко договориться.

– Он собрал войско?

– Я не знаю.

– Это мы сами узнаем, – вступил в беседу Ингвар. – И скоро. Вели растащить эти бревна.

– Не так быстро, Ингвар конунг.

– Что еще?

– Давай сразу выясним… наши дела.

Эскиль стиснул зубы: не так легко было бросить прямой вызов конунгу, но следовало выяснить, чего ждать дальше, до того как Ингвар с войском пройдет к Видимирю и получит выход на Мерянскую реку.

– Чего вы хотите?

– Исполнения твоего обещания.

Через отверстия полумаски шлема Эскиль поочередно взглянул в такие же отверстия шлемов Ингвара и Мистины, откуда на него смотрели две пары железных глаз.

– Послушай, Тень, может, мы поговорим в более удобном месте? – Голос Мистины звучал непринужденно, но взгляд оставался жестким и сосредоточенным; под кромкой шлема он другим и не бывает. – Там дальше ведь есть какой-то погост, где вы стоите? А у нас есть с собой кое-что в надежных дубовых бочонках, из погребов самой королевы Сванхейд. Не лучше ли нам…

– Нет. – Эскиль не надеялся превзойти Мистину в красноречии и старался лишь не дать сбить себя с толку. – Сначала мы выясним, друзья мы или враги, а потом дело дойдет до бочонков. Может быть.

– Говори, – коротко велел Ингвар. – И не тяни, а то нас всех комары сожрут.

– Мы выполнили то, чего ты от нас хотел. Теперь ты, Ингвар конунг, выполни то, чего хотели мы. Дай нам грамоту, чтобы мы могли уйти в Грикланд.

– Разобьем Эйрика – уходите.

– Нет. С Эйриком мы биться не будем. Мы уйдем сейчас.

– Куда, глядь, сейчас! – Ингвар терял терпение быстро. – Мы только пришли! Ничего еще не начали, а вы бежать? Вы кто – мужчины или зайцы?

– Да неужели вы на волоке набрали столько добычи, что вам больше не надо? – удивился Мистина. – Говорят, Силверволл стал богат почти как Хольмгард – серебром, мехами, шелком из Багдада, всякими хазарскими поделками. Вы оставите нам одним проверить, правда ли это?

– Проверяйте что хотите. Мы хотим уйти в Грикланд. Ты обещал, что мы туда уйдем.

– Да глядь…

– Тише, конунг! – Мистина коротко вскинул руку, и невыученная, врожденная повелительная уверенность этого движения была так велика, что даже Ингвар прикусил губу. – Не горячись. Мы договоримся. Тень и Мороз – неглупые люди, и все те, что у них за спиной, тоже. Они бывали в Грикланде и знают, что такое настоящая добыча. Что такое настоящая слава. В Грикланд тоже можно попасть по-разному. Князю придется написать харатью о вас, перечислить ваши имена, указать, что вы за люди. Князь ведь не может лгать, ему придется написать Роману о вас всю правду. Писать ему, как доблестно ты, Тень, сражался под Гераклеей, в пешем строю против катафрактов и положил половину из них, как ты из-под копыт вынес раненого Хавстейна, как он умер у тебя на плечах, пока ты нес его в город, едва ли стоит – за это старик Роман не полюбит тебя. За это тебя любили мы… Ну да ладно. Во имя той прошлой любви между нами конунг хотел бы написать Роману о тебе что-то хорошее. К примеру, как ты достойно себя проявил во время подавления мятежа в Мерямаа, вздумавшей отколоться от законной власти Ингвара конунга, завоеванной его предками. Но просто прийти сюда и лето постоять на волоках – этого будет мало. Для этого особой доблести не требуется…

– Вы должны быть с нами до конца, – перебил его Ингвар, которому досада мешала спокойно слушать длинную гладкую речь его хитроумного побратима. – Вы с вашими силами – кстати, сколько у вас осталось?

– Достаточно, чтобы постоять за себя, – ответил Гримар Мороз со сдержанным видом, выдававшим тревожное недоброжелательство.

– Сколько ни есть. – Ингвар понял, что точной численности ему не скажут, как не говорят ее врагу. – Вы присоединяетесь ко мне. Выполняете мои приказы. Я за это кормлю вас по дороге, если у вас худо с припасами. Добычу делим обычным образом – как у греков было. Когда мы разделаемся с Эйриком и он или принест мне клятвы, или сгинет, тогда вы пойдете к грекам.

– Как мужи великой доблести, славы и богатства, – подхватил Мистина.

– Истинно так.

– Ну а если Эйрик все-таки сгинет, то умному человеку, может быть, и не надо будет в Грикланд, – добавил Мистина. – Здесь отличное место, богатое дешевыми мехами, и отсюда есть прямая дорога в Булгар и Багдад. Если Эйрика и его людей здесь не будет, то те, кто их заменит, за несколько лет станут богаче стратига тагмы… ётунов гад, забыл, как он по-гречески называется! – Мистина усмехнулся и покрутил головой.

На миг Эскиль ему поверил. Если они объединят свои усилия, то, скорее всего, разобьют Эйрика. Если варяги сумеют убедить Ингвара в своей надежности, то при дележе добычи забыты не будут, а добыча, как правильно дал понять Свенельдич, не только в тех богатствах, которые уже накоплены в Силверволле и Озерном Доме, но и в возможностях накопить за каждые несколько лет еще столько же. Новым конунгом Мерямаа станет кто-то из братьев Ингвара – как бы не Логи-Хакон, ётунов ты брод! Но и те, кто будет собирать здесь дань и возить ее в Булгар продавать, тоже сделаются большими людьми – богатыми, влиятельными. Почему бы и не он, Эскиль Тень?

Потому что Хельга. Если все это случится, она может достаться ему как рабыня, и тогда она уж не поцелует его по доброй воле. Никогда в жизни. Гибель мужа она ему простила, но гибель кровных родичей – никогда. Да и не будет она уже племянницей конунга. Его обет останется неисполненным.

А сам Эскиль… Взгляд Ингвара сквозь полумаску шлема был откровенно враждебным и презрительным, Мистины – спокойным, внимательным, оценивающим, но и ему не удавалось придать взгляду доверчивость. Он верит им не больше, чем они ему.

– Я должен поговорить с людьми, – сказал Эскиль, с трудом подавив желание прямо сказать «нет». – Они не рассчитывали здесь воевать. Я предложу им ваши условия, но не ручаюсь, что они их примут.

– Сколько времени тебе нужно? – спросил Ингвар.

– День, два.

Те двое помолчали, переглянулись. Для долгого ожидания им имело смысл вернуться в Забитицы. Но даже под шлемом было прекрасно видно, что мысль об этой задержке бесит Ингвара. Мистина сделал ему какой-то знак глазами – они знали друг друга куда лучше, чем их знал Эскиль, – и, видимо, получил разрешение отвечать.

– Хорошо, посоветуйтесь с людьми. – Мистина перевел взгляд на Эскиля и Гримара. – Но не забудьте им напомнить: если мы не договоримся, куда же вы уйдете отсюда, если с запада – мы, а с востока – Эйрик, жаждущий заключить вас в объятия и… раздавить, как улитку?

– Ну а вы пока подумайте о том, – Эскиль ответил ему таким же прямым взглядом, – что мимо нас вы не пройдете на Мерянскую реку, а если вам придется биться с нами, то Эйрик потом разделает вас, как улиток. А нам терять нечего – для нас в Валгалле уже накрыли.

Повернувшись, он направился за край засеки. Гримар Мороз пошел за ним, но Ингвар и Мистина не сразу тронулись с места, чтобы вернуться к своим людям.

– Э… Стой! – вдруг окликнул Ингвар.

Эскиль обернулся.

– На этом волоке сидит Несвет, мой сводный брат. Где он? Там у вас? Почему не приехал?

Эскиль полностью развернулся и встал перед Ингваром, широко расставив ноги для устойчивости, но в душе похолодел. Про Несвета и его сына он давно забыл. В его мыслях они были чем-то вроде репьев, которые он отодрал с подола Хельги и выбросил.

– Твой брат Несвет…

– Он первым напал на нас, – пришел на помощь Гримар Мороз. – Пока мы только вышли с Мсты и двигались на восток с лодьями. Налетел с дружиной и перебил наш передовой дозор, ни о чем не спрашивая. Мы и не знали, кто это. А когда узнали – было поздно.

– Он что… – Ингвар недоверчиво нахмурился, – убит?

– Убит, конунг, – равнодушно подтвердил Эскиль.

– А его сын? – с живостью спросил Мистина.

– И его сын. Но тебе, конунг, не стоит о нем скорбеть! – с несколько деланой наглостью Эскиль помешал Ингвару ответить. – Он был тебе хоть и брат, но не друг. Он перешел на сторону Эйрика. Об этом я знаю совершенно точно. Он породнился с Эйриком и принес ему клятву в войне с тобой, если она случится, быть на его стороне – против тебя. В этом нет никакого сомнения. Если бы его не убили мы, это пришлось бы сделать тебе. Иначе ты не сделал бы и шагу от Забитиц – на этом месте перед тобой сейчас стоял бы он.

Ингвар не нашел, что ответить. Было видно по глазам, как в мыслях его с грохотом сшибаются две мысли. Своего брата Несвета он видел один раз в жизни – две зимы назад, знал его за своего тайного соперника, и ни о какой скорби речи не шло. Но брат есть брат, тем более когда это человек из рода конунга, и месть за его убийство – непременная обязанность мужчины. Но если он и правда переметнулся к Эйрику… а варягов Эскиля сюда прислал сам же Ингвар… Он не задумывался, как Несвет встретит появление варягов, которые не имеют права рассказать, что присланы Ингваром. Но и не был готов к тому, что они первым делом его убьют.

Мистина снова сделал Ингвару легкий знак оставаться на месте и сам шагнул вперед. В его голове тоже боролось несколько мыслей, но других. Он отчетливо понимал: убийством Несвета, да еще и с сыном, Эскиль оказал Ингвару немалую услугу. Но вина варягов в этой смерти тоже несла Ингвару выгоду – право на месть. Мистина ясно видел этот расклад, но рассчитать все его следствия так быстро не мог даже он.

– Какие у тебя доказательства, что Несвет переметнулся к Эйрику, да еще принес ему клятвы?

– Он… породнился с Эйриком, и союз против Ингвара был условием этого бра… родства. Иначе сам Эйрик не соглашался на это, потому что не мог ему полностью доверять. Совсем незадолго до сва… до этого Несвет показал, что поддерживает тебя.

– Говори яснее, – мягко, но уверенно потребовал Мистина. – Откуда ты все это знаешь? В чем заключалось их родство?

Он видел, что Эскиль отвечает на вопросы о Несвете неохотно, и зорким глазом оценивал, не ложь ли это все.

О Хельге Эскиль и правда говорить не хотел. Предпочел бы вовсе не называть ее имени. Но он тоже понимал: он стоит перед человеком, чьего брата и племянника убил своей рукой, да еще этот человек – конунг, да еще и без того не дружески к нему настроенный. Если он сейчас даст Ингвару повод увидеть в нем кровного врага, то никакие соглашения станут невозможными. Ингвар не примет его в союзники, но и уйти не даст.

– Несвет женил своего сына на племяннице Эйрика. Дочери Арнора Камня. Свадьба свершилась после дней Фрейи[50], и он привез ее сюда. Здесь мы ее застали…

– Она жива? – спросил Мистина, помня, что мужчин этой семьи нет в живых.

– Да. Ей не причинили никакого вреда. Она рассказала об этом их союзе. Которому сама служила живым доказательством.

– Можем мы ее увидеть?

– Нет. Ее здесь давно нет. Эйрик выкупил ее, и она уехала к нему еще до Середины Лета.

– И как мы можем знать, что это правда? Прости, Тень, – Мистина изобразил кривую улыбку левой половиной рта, – но дело слишком серьезно, чтобы верить одним словам.

Эскиль подумал немного. Вздохнул, медленно поднял руку – зная, что при малейшем его движении Ингваровы телохранители приготовятся сделать выпад, – и с трудом вытащил из-под пластинчатого доспеха, памяти о Гераклее, толстую серебряную цепь. На кольце между драконьими головками висел кусочек желтого янтаря с природным отверстием.

– Вот этот камень, что называют «глаз Одина»… Твоя мать, Ингвар конунг, госпожа Сванхейд, подарила его Хельге дочери Арнора. А она… оставила мне. Не знаю, видел ли ты этот камень у твоей матери… но это правда.

В глазах Ингвара было сомнение: он не видел этого камня, да и сама Сванхейд его много лет не видела, пока не вспомнила о нем и не откопала где-то на дне ларя перед расставанием с Хельгой. Но Мистина поверил: не тот Эскиль был человек, кто мог бы придумать про кусок янтаря с дырочкой, который одна женщина подарила другой, а та – ему.

– Почему же он у тебя? – мягко, вкрадчиво спросил Мистина.

Прекрасно зная цену высокого рода, он не предполагал в племяннице Эйрика любовной склонности к варягу, но имел привычку докапываться до дна.

– Я… подарил ей один очень дорогой перстень, который привез из Грикланда. Золотой, со смарагдом и жемчугом. В возмещение ее печалей и тревог, потому что она… достойная женщина, и я не хотел причинять ей зла. Она пожелала отдариться и сочла «глаз Одина» самым подходящим даром.

Мистина бросил Ингвару взгляд, означавший «похоже на правду», и чуть заметно кивнул. Он видел, что Эскиль, хоть и говорит неохотно, не пытается почесать нос или прикрыть ухо, как делают люди, когда произносят или слышат ложь.

– Ну, если так… – медленно ответил он. – Ты оказал конунгу услугу, избавив его от предателя. Не останавливайся на полпути.

– Многие сказали бы, что мы уже сделали достаточно, – вставил Гримар.

– Поговорите с людьми. Завтра или через день конунг ждет вас в Забитицах. Надеюсь, мы еще повоюем в одном строю.

Мистина махнул рукой на прощание и вместе с Ингваром пошел прочь.

Некоторое время они шагали молча, каждый обдумывал услышанное.

– Ты, черт языкастый, что ли, простил им Несвета? – спросил Ингвар шагов через десять.

– Это же я, а не ты. Ты еще можешь передумать. Слушай, Тень вроде поцапался с Несветом в ту зиму, когда ты без меня был в Хольмгарде, – припомнил Мистина, – или я что-то путаю?

– Что-то такое было… У Тородда спросим… Ётуна мать! – Ингвар вдруг остановился. – Да они же за девку и поцапались! За дочь Арнора Камня! Несвет хотел ее за сына взять, а Тень влез, я, говорит, тоже участвую… Нет, не сначала Тень… – Ингвар с трудом восстанавливал в памяти замыслы и разговоры почти трехлетней давности. – Ётунов гад! Да ведь на ней хотел жениться мой Рыжий! Логи!

– А досталась она Несвету! – хмыкнул Мистина. – Выходит, Тень и за твоего брата немного отомстил. И теперь она опять не замужем, так что у Логи есть надежда.

– Я не знал, что Арнор с ним породнился!

– Ты же слышал – это было совсем недавно, едва полгода назад.

– Ну так что?

Они уже стяли перед носом передней лодьи, и хирдманы возле катков и веревок слушали, ожидая приказаний.

– За все это я должен их простить? – Ингвар хмурился, явно не обрадованный этой мыслью.

– А это, – Мистина на миг прикоснулся к локтю Ингвара, успокаивая, – зависит от того, что они скажут нам завтра.

Когда Эскиль и Гримар, вернувшись к войску, передали разговор с Ингваром, какое-то время все молчали. Непривычный к такой сдержанности товарищей, Эскиль оглядел их в удивлении:

– Чего онемели, будто по шишке в зубы взяли?

– Чего? – буркнул Хамаль. – Ты не онемел – так говори. Ингвар, выходит, на наш уговор тролля положил…

– Тише! – оборвал его Эскиль. – Пасть прикрой.

От знания того, что Ингвар нарушил тайный уговор между ним и тремя вождями варягов, легче им не станет, а новости, что эти трое вождей знали, что рано или поздно Ингвар явится сюда с войском, могли только повредить.

– Ты говори – чего делать?

– А что мы можем сделать?

Эскиль оглядел толпу варягов на поляне. Места было мало, сюда поместилось человек тридцать, остальные ждали дальше на тропе, чем кончится совет. Ближайшие к нему сидели на земле, на своих плащах и щитах, вдоль опушек стояли. На Эскиля смотрели десятки настороженных, мрачных, выжидающих глаз.

– Ингвар хочет, чтобы мы опять за него бились. С Эйриком. Я не хочу. Мы с ним разошлись… по-хорошему. Почти. В тот раз, зимой. Был уговор – расходимся… и все. Мы больше не его люди. А теперь он опять хочет нас к своему стягу поставить. Без нас ему с Эйриком-то не совладать…

– Своих людей поберечь хочет! – крикнули из толпы. – А нас чего ему жалеть! Вперед пустит, и пропадай мы…

Варяги согласно зашумели – это было похоже на правду.

– Еще рад будет!

– Тем и отомстит!

– Мы ему за ту добычу все поляжем, а ему все достанется!

– Да с зимы все ясно, что он за сволочь!

– Постойте! – Гримар Мороз встал на поваленное бревно, чтобы его было лучше видно. – Мы хотим уйти в Грикланд, так?

По поляне пролетел согласный шум.

– А уйти туда без Ингваровой грамоты – не выйдет. Договор их утвержден…

– Может, еще не утвержден! Почем тебе знать?

– Да или нет – послы Романовы в Кёнугарде. Пусть бы Ингвар сейчас передумал – изменить договор он сам уже не может. Проще дать нам ту троллеву грамоту….

– Ты как хочешь, а я воевать за него больше не буду!

– Кто раз обманул, тому больше веры нет!

– Пошел бы он в Хель со своей грамотой!

Опомнившись от новостей, варяги расшумелись, и с трудом удалось их успокоить.

– Да вы что, ётунов брод, войны боитесь? – На то же бревно залез Сёльвар Бешеный. – Вы, ублюдки! Вам что за разница, за кого воевать? Вы что, глядь, хотели жить вечно? Мы пришли сюда воевать с Эйриком, нет? Тень, скажи, нет? Ну, ты нет, это да, ты пришел за своей сучкой, но мы-то пришли за славой, да, парни? Что за разница – за Ингвара воевать или без него?

– Ингвар – все-таки конунг, – зазвучали не слишком уверенные голоса. – У него того… удача.

– Вот, а я что говорю! Пойдем с Ингваром – возьмем добычу. А кого убьют – в Валгалле нам уже накрыто! Не трусь, Тень, покажешь себя мужчиной – в Валгалле найдешь себе девок получше этой!

– Глядь, захлопни пасть! – рявкнул Эскиль. – Поди вон свинью полюби, а то ничто больше на ум не идет! Вы забыли, что Ингвар пытался сделать из нас своих рабов? Забыли, как ушли от него зимой в метель – лишь бы подальше от этого ублюдка! А теперь он свистнул – вы опять хвостом завиляли! Один пес залаял – другие подхватили!

– Это я – пес? – Сёльвар подался к нему. – Сам ты пес…

Он явно был готов ринуться в новую драку, но тут уже Гримар и другие схватили обоих за руки и развели в стороны: время было неподходящее для свар.

– Меня слушайте! – На бревно влез Стейнтор Сова. – Кончай орать, Гуннар, тебя в Миклагарде слышно! Думайте лучше: если мы не с Ингваром, куда нам отсюда податься можно?

Все затихли: само слово «можно» обнадеживало.

– На востоке у нас Эйрик – там добра ждать не стоит. На западе – Ингвар, тоже того. В Миклагард мы без Ингварова согласия не пройдем, да и через Хольмгард тоже. На севере тролль знает что, только Утгард, и выйти оттуда – только в Ётунхейм. Мы пришли-то сюда откуда – с юга? От Сверкера. Не пойти ли нам к Сверкеру обратно?

Все молчали, обдумывая эту мысль.

– Ингвару Сверкер хоть и не враг, но и не друг. Нас он принял хорошо, вы знаете. Может, у себя предложит остаться. А если нет – от него можно на запад по рекам в Восточное море[51] уйти. Я так мыслю, это нам сейчас лучшее.

– Может, оно и лучше, – сказал Хамаль под негромкий одобрительный гул. – Да чтобы к тем южным озерам опять попасть, надо на Мсту выйти. В тот старый погост вернуться. А там Ингвар!

– Да тут вон сколько этих озер – пройдем как-нибудь, мимо Ингвара проберемся и опять на Мсту выйдем!

Под множеством вопросительных взглядов Эскиль подумал и медленно покачал головой.

– Мы этих ётуновых мест не знаем совсем. Здесь рек – что на медведе шерсти. Запутаемся, в болота зайдем да и сгинем. Раз волок устроен здесь, значит, здесь и есть лучшее место для перехода, местные-то знают. А если Ингвар будет нас преследовать, то в болото загонит и там перестреляет. На юг уходить – это уж в самый край… и то лучше с оружием умереть.

– Так чего делать будем?

– А ничего не будем, – уверенно ответил Эскиль. – Держать здесь дружину, на засеке, остальные – назад в Видимирь. Ингвар тоже с нами драться не больно-то хочет, людей терять. Он сюда для другого пришел. Если с нами будет биться – потом Эйрика не одолеет, так и уйдет ни с чем, с одним позором.

– И чего – сидеть ждать?

– Чего ждать?

– Пока Ингвару ждать надоест, вот чего! Пока он поймет, что ему дешевле выйдет пропустить нас на запад, с грамотой той троллевой или без, чем с нами тут битву при Бровеллире устраивать.

– Так давай сами на него ударим! – сказал Хамаль. – Ночью. Их костры видно. Побьем сколько сможем, пробьемся к Мсте…

– А лодьи? – возразил Эскиль, сквозь одобрительный гул. – На чем мы по Мсте-то пойдем?

– На Ингваровых и пойдем!

– Их больше. Если сразу не одолеем – они нас разобьют. Ну, выйдем мы к Хольмгарду – те, кто уцелеет, а там? С сыновьями Сванхейд биться? Они нас уж точно живыми не пропустят.

Пошумели еще, но ничего лучше так и не придумали. Положение варягов, зажатых между войском Ингвара и землями Эйрика, выглядело крайне незавидным. Но если прочие могли видеть в появлении здесь Ингвара злую шутку норн, то Эскиль в душе бесился, зная, что сам завлек товарищей в эту ловушку, дав киевскому князю себя обмануть.

– Они сказали «нет».

Посовещавшись с дружиной, Ингвар решил не возвращаться в Забитицы, не таскать лодьи туда-сюда, что не шло на пользу их днищам, а дождаться ответа от варягов прямо на тропе: теплые ночи конца лета не требовали забиваться под крышу. Кияне разместились вдоль вереницы лодий, заняли поляны и луговины. Сквозь деревья в темноте здесь и там мелькало пламя костров, запах дыма мешался с влажным лесным духом.

Торстейн Береза, десятский «большой дружины», приехал к Ингварову шатру через день после беседы князя и Мистины с Эскилем.

– Они сказали: чего обещали сделать – сделали, воевать с тобой вместе дальше они не брались и не будут. Хотят, чтобы ты дал им грамоту к грекам идти, тогда они тебя на Мерянскую реку пропустят. А не дашь – будут стоять.

– Это что они – за старое взялись?

Ингвар выслушал, стоя перед костром и упираясь руками в пояс. Поморщился, отгоняя комара.

Мистина взглянул на своих хирдманов:

– Подите сотских созовите.

Пока собирались шесть сотских «большой дружины» и десятские ближних дружин Ингвара и Мистины, составлявшие их обычный военный совет, Мистина расхаживал вдоль края поляны, сосредоточенно размышляя. Потом подошел к Ингвару, который все это время кипел от возмущения и жаждал крови, и прикоснулся к его локтю.

– Послушай… Ты – князь, как скажешь, так и будет. – Мистина кивнул, успокоительно опустив на миг веки. – Но дай я людям изложу, что думаю. А там решим.

– Излагай, – сердито ответил Ингвар, давно привыкший, что эту обязанность, для него нелегкую, берет на себя побратим. – Но только я с ними нянчиться не буду! Один раз ты меня убедил их отпустить, а оказалось, зря!

– Оказалось, зря… – повторил Мистина, поворачиваясь к собравшимся людям.

Они стояли по краю поляны, держа руки на поясах: русы, славяне и варяги. Как говорил еще Олег Вещий, русь – это не племя, русь – это дружина. Помоложе и постарше, со светлыми, русыми, рыжими бородами, в простой дорожной одежде, но с гривнами на шее, где звенели десятки нанизанных колец и перстней из серебра и золота; с тяжелыми обручьями, с дорогими печенежскими поясами, усаженными бляшками в виде ростка или головы барса. У кого-то виднелись на лице и на руках слабые следы от старых ожогов – память того дня в Боспоре Фракийском, который едва не стоит жизни самому Ингвару. У половины отцы ходили на сарацин тридцать лет назад или с Олегом Вещим на Царьград. Почти все они знали оба языка: и русский, и славянский. Дружелюбные лица и замкнутые, мрачноватые и насмешливые. осторожные и бесшабашные. Но одно их роднило: выражение глаз, пристальных и безжалостных.

Мистина встал перед строем, небрежно уперев руки в бедра; ему не требовалось влезать на пень или на бревно, он и без того был самым рослым человеком в дружине. Блеск тесного ряда серебряных бляшек на его поясе, взятом у князя Едигара, сказал бы и незнакомцу, что и положением он так же превосходит всех, как и мощью.

Ингвар стоял пообок от него, скрестив руки на груди. Сдержанная ярость ожесточила его лицо; ростом и сложением он заметно уступал побратиму, но не казался из-за этого слабым – напротив, его более низкий рост создавал впечатление, что просто в этом бочонке пиво крепче.

– Эскиль Тень и его угрызки прислали ответ, – начал Мистина; лицо его оставалось невозмутимо, но люди, поглядывая на хмурого князя, догадывались о сути этого ответа. – Присоединяться к нам они отказываются. Говорят, что заняли часть Эйриковых земель, держат волок и на том считают свое дело сделанным. Зимой князь согласился их помиловать… не простить, измен мы не прощаем, – но дать исправиться… Они не поняли.

– Думали, запугали меня! – гневно бросил Ингвар. – Да ётуна им в рот, больше я не спущу!

Запугать Ингвара было невозможно – даже Роману цесарю и патрикию Феофану с его «влажным огнем» удалось ранить его и отбросить назад, но не запугать.

– Они требуют, чтобы князь пропустил их на юг и дал грамоту к Роману, чтобы тот принял их к себе, – продолжал Мистина. – Этого не будет, иначе Тень и Берег вообразят, что это они правят на Руси и в Гардах. Нам не нужны враги на нашей земле, и мы с ними покончим.

Ингвар уверенно кивнул: он услышал то, что ждал и желал. Хирдманы не издали ни звука, и в этой тишине было ожидание дальнейших распоряжений.

– Но стоит обсудить: как нам это сделать с наименьшими издержками для себя? Их там сотен пять. Какие это лютые ушлепки, вы знаете – они были с нами в царстве Греческом. Они знают, что отступать им некуда – с востока их Эйрик подпирает, а ему они за лето изрядно крови попортили. Здесь на волоке у него жили свойственники – Несвет сын Олава и его сын Видимир, – и они убиты. Племянница Эйрика была в плену, и хотя Тень заверил, что она давно отправлена к дяде, тем не менее между ними и Эйриком теперь кровный раздор.

При этих словах кое-кто из стоявший перед ним хирдманов искоса переглянулся; Мистина лишь слегка двинул бровями при словах «была в плену», но не требовалось объяснять, к чему это могло привести.

– Покончить с ними нам придется, здесь другого решения нет. Но я не думаю, что будет умно прямо сейчас идти в лоб на их засеки. Положение у них удобное, лучше нашего. И наверняка у них это не одна засека, а они там и дальше на каждом повороте. Они будут отбиваться, мы будем терять людей. А у нас тоже впереди Эйрик…

– Так чего ты хочешь? – прервал его Ингвар, уже понимавший, что ему предлагают.

– Я предлагаю пока с места не трогаться и под стрелы не лезть. У них наверняка плохо с припасами: с волока они уже давно все выгребли, что можно разжевать, а на восток они не пойдут – там Эйрик…

– Могут пойти, – возразил Годорм Пепел, сотский из Вышгорода. – Мы-то вот здесь под носом, а Эйрик, может, еще в Силверволле, за двадцать переходов!

– Решат они тронуться на восток – и чудно. Тогда мы на волок зайдем, ни капли крови не потеряв. И чем они ближе будут к Эйрику, тем больше надежды, что они на него наткнутся и наконец между ними что-то выйдет.

По строю пробежал смешок: Мистина произнес это «между ними что-то выйдет» с таким выражением, пошевелив пальцами в воздухе, как говорят о любовной связи.

– А то они, я вижу, целое лето мялись на пороге, но так и не решились броситься в его объятия.

– Этот старый медведь сожмет – кости затрещат, – буркнул Ингвар.

Ему вспомнилось, что Сванхейд говорила ему об Эйрике – «это упрямый старый медведь». И это было самое большое разочарование для Ингвара и его побратима: они рассчитывали, что за лето варяги и Эйрик успеют нанести друг другу больше ущерба и облегчат им победу над победителем.

– Ну а если Эйрик наконец явится и начнет давить с востока, у них не останется иного выхода, кроме как на нас. К тому времени они уже будут жрать лягушек и гадюк, даже старые поршни кончатся…

– Ну а мы-то что? – Ингвар развернулся к нему. – Будем, глядь, в этом болоте сидеть, комаров кормить?

– Пока сами не заквакаем, – буркнул Дьярви Колос, тоже не склонный к промедлениям.

– Зачем сидеть? Там севернее, – Мистина показал рукой себе за спину, – живут Ратолюбовичи, родичи Несвета по матери, и Всевидовичи, его единоутробные братья. Тень – их кровный враг. Они и так сложа руки не сидят, а теперь мы их поддержим. Они местные, в лесу с каждым пнем здороваются. Они знают, как к варягам подобраться в обход этих засек. Думаю, и к самому Видимирю нас выведут. Когда дойдет до драки, так пусть враги наши кровь проливают, а не мы.

Ингвар хмурился, видя по лицам хирдманов, что речи Мистины доходят до них и находят поддержку. Он и сам понимал их разумность и по существу не мог возразить, но душа его противилась сдержанности и выжиданию.

Однако он не был бы князем, если бы пропустил мимо ушей слова «беречь людей». Как для древних «князей-пахарей» каждый из тысяч подданных был в той или иной отдаленной степени кровным родичем, так для него, князя-воина, каждый из тех, кому он вручил оружие, был братом по войне, по жизни и смерти. Ингвар находился в более выгодном положении, чем вожди мятежных варягов: им было неоткуда ждать подкрепления, а у него за спиной оставались верные ему словене, чудь и русь Приильменья и Помостья. Но, помня, с каким трудом удалось восстановить численность дружины после огромных потерь первого греческого похода трехлетней давности, он не хотел ставить их под удар без большой необходимости и вынудил себя признать правоту Мистины.

От природы обладая нравом прямым и нетерпеливым, к двадцати шести годам Ингвар приучил себя слушать голос разума, который с юности для него олицетворял Свенельд, его воспитатель, а в последние годы – его сын.

– Ну только если так, – согласился он, все еще хмурясь. – Пошли за этими Всевидовичами. Пусть приедут ко мне – поговорим.

Видя, что решение князем принято, хирдманы стали не спеша расходиться; кто-то ушел, иные встали кучками поодаль, обсуждая положение. В целом люди были согласны с Мистиной. Они пришли сюда покончить дело с Эйриком, но на пути к знатному мятежнику стояли другие мятежники, попроще; это было неприятно, но люди опытные понимали: наилучшая победа не та, что достигнута быстро, а та, что достигнута ценой наименьшей крови. Своей.

– З-зря я тебя послушал зимой, – негромко бросил Ингвар своему побратиму. – Толку, что они здесь все лето мнутся – с жабий хрен. Ну, заняли они волок – так все равно он не наш. Разбили бы мы их зимой под Вышгородом, да и все. Уже бы и забыли. А теперь, даже если и разобьем, придется сразу на Эйрика идти, а сил будет меньше.

– Даже боги не всегда принимают верные решения, а мы только люди, – беспечально ответил Мистина. – И тем более сложно найти хорошее решение, когда перед тобой пять сотен лютых угрызков, которым нечего терять, а ты нипочем не можешь дать им то, чего они хотят. Приходится выбирать ту тропку, что хоть чуть почище других.

– Ладно… умный! – Ингвар и досадовал, что у его побратима на все находится ответ, и радовался в душе, что у него есть такой человек.

– Я тебе скажу – знаешь, какую пользу нам принес тот день в Босфоре?

– Ну?

– Теперь, что бы ни случилось, мы всегда с полным правом можем сказать: бывало и похуже!

Мистина подмигнул Ингвару и пошел к своей дружине.

Тем временем начало темнеть. Хирдманы варили кашу на ужин, раскладывали на щитах, заменявших походные столы, вяленое мясо, рыбу, сухари. Мистина сидел на бревне у костра, с опустевшей миской на коленях, и смотрел в огонь. Ингвар не сказал ему ничего нового: он и сам не раз уже задавал себе вопрос, не ошибся ли зимой, попытавшись обратить мятеж варягов себе на пользу, вместо того чтобы просто их перебить? Нет, не ошибся, отвечал он себе. Раз уж появилась хотя бы надежда повредить Эйрику мерянскому чужими руками, надо было этот случай использовать. Но никакие здравые расчеты, никакая возня с веретеном и мотовилом[52] не помогут совершенно точно предсказать итог: ведь каждое решение каждого причастного к делу что-то в нем меняет. И всегда может всплыть что-то такое, что угадать заранее было невозможно. Мистина подозревал, что нечто подобное случилось и сейчас.

Оружничий осторожно забрал у него пустую миску и унес мыть, но Мистина даже не глянул, погруженный в размышления. Здесь начиналась область догадок, где он мог опираться только на чутье. Ему не давал покоя кусочек желтого янтаря на шее у Тени. Этот «ведьмин камень» означал нечто большее, чем доказательство Несветова предательства. «Я подарил ей дорогой перстень в возмещение ее тревог и печалей»… Ну да. Рассказывай эти сказки своим старым обмоткам…

– Чего такой задумчивый? – тихо спросил Ратияр, его телохранитель, присаживаясь рядом. – У нас все не так хорошо, как выглядит?

Ратияр приходился Мистине молочным братом, и они выросли вместе. Когда Свенельд со всем домом перебрался из Хольмгарда в Киев, с ним приехал и отец Ратияра, кузнец Ольрад, и его жена, Мирава, кормилица Мистины, и шестилетние сыновья того и другого. Семья Ольрада происходила из «хазарских русов», то есть тех, кто когда-то давно поселился на землях, подвластных хазарам. Такие были и в Булгаре, и в Итиле, и на пути из Итиля в Киев. Ольрад родился на далеком волоке между Окой и Доном, на том пути, что называли «Хазарская река». Тридцать лет назад Свенельд и его старший брат Годред ходили войной на те края – это было продолжение их войны с хазарами, начатой нападением войска хакан-бека на русь на берегах Итиля. При осаде Тархан-городца Годред погиб. Обезумевший от горя и жажды мести, Свенельд был готов уничтожить всех жителей, но сколько-то пленных все же привел, в том числе и Ольрада с Миравой. Ольрад, искусный кузнец, умеющий работать и с железом, и с серебром, знающий хазарский язык, оказался очень полезным человеком и через несколько лет выкупился на волю, однако остался жить при Свенельде. Идти ему было некуда: Тархан-городец был разорен, донской волок оказался заброшен, некогда оживленный торговый путь между Киевом и Итилем зарос лесом. Ратияр появился на свет уже в Хольмгарде, заговорил на языке северных русов, а теперь, когда отцы того и другого переселились в Деревскую землю, по-прежнему следовал за своим знатным молочным братом. Через Ольрада ему досталось несколько капель хазарской крови, но сказывалась она разве в чуть более смуглом цвете кожи; большинство его предков были славянами-вятичами.

– Ярик! – Мистина перевел взгляд на него. – Скажи-ка: ты что-нибудь понимаешь в нежных чувствах?

– Я? – Ратияр ухмыльнулся, будто его спросили, любит ли он дождевых червей. – Это… про баб, что ли?

– Если бы ты подумал про мужиков, я бы в тебе разочаровался.

– А чего тут понимать? Наливай да…

– Ты же видел, что Тень таскает на шее кусок янтаря, который ему якобы дала племянница Эйрика?

– Видел. – Когда Эскиль показал свое сокровище, Ратияр стоял пообок между ним и Мистиной, внимательно следя за руками варяга.

– Сказал, что подарил ей перстень в возмещение печали, что он убил ее мужа…

– Ага! – тут же хмыкнул Ратияр, и Мистина убедился, что не ему одному это кажется странным. – Это Тень! В возмещение! А то мы его в первый раз видим! С чего бы это он вдруг стал таким щедрым и учтивым, что твой про… прос…

– Простофуфарий![53] – пришел на помощь Арне.

– Вроде того.

– Ну, за убийство обычно платят виру, – сказал Альв.

– Того перстня, что у Тени был, за двух знатных мужей мало. Видел я тот его перстень – хорош, но на два таких убийства не потянет.

– Но если это были убийства в поле и на поединке, то какое возмещение?

– Ну и зачем тогда перстень? Правильно я говорю, да, Свенельдич? – Ратияр взглянул на господина, который молча слушал их спор.

– Правильно, парни. И это даже еще не все. То, что Тень дал вдове этот перстень – только половина дела. Вторая половина – что она его взяла. И даже отдарилась.

– А раз отдарилась, значит, никакая это была не вира, – сообразил Альв.

Несколько мгновений тишины парни пытались осмыслить, к чему ведет господин.

– Ты поэтому спросил… про склонности? – Выговорить «нежные чувства» Ратияру было не под силу.

– Ну-у… – протянул Альв. – Я, конечно, не девка, но слышал, что если он, Тень, умоется и причешется, то будет по их, по-девичьи, очень даже недурен.

– Да кто он перед ней? – усомнился подсевший к ним Уномир Волот. – Он – конунгова племянница, а он – какого-то тролля болотного… хоть и врет, что его бабка спала с сыном Рагнара Меховые Штаны. Не по нем это дерево.

– Так он к ней еще две зимы назад подкатывал! Нас тогда не было, князь без нас в Хольмгард ездил, и Тень при нем был, и эта дева – она тогда еще была не замужем. Спроси Жука – он тебе все обскажет, что меж ними было, под гусли споет!

– А, да. Это у них давнее… – пробормотал Мистина. – Ладно, парни, я спать.

Больше ничего говорить было не надо: что делать, пока господин спит, они знали и сами.

Мистина не случайно закончил такую любопытную беседу именно на этом месте. Телохранители – он отбирал к себе парней не только здоровых, но и неглупых, – помогли ему подтвердить правильность его рассуждений, но это был только верхний слой. В нижний заглядывать было не надо никому, даже тем, кому он доверял.

Для виры за два убийства того греческого перстня мало. Чтобы Тень завел любовную связь с Эйриковой племянницей – маловероятно, они не ровня. Так не был ли этот перстень знаком для самого Эйрика? Молодая вдова получила его перед тем, надо думать, как уехала обратно к дяде. Предложением мира… намеком на возмещение… и даже поддержку…

Это было похоже на попытку нащупать топкую тропу через болото в густом тумане. Но если чутье ведет Мистину в верном направлении, это значит, что время играет против киян. Остновившись здесь, перед засекой, они дают варягам время наладить сношения с Эйриком. А это чревато очень большими неприятностиями – сколько бы ни собрал войска сам Эйрик, если его поддержат варяги, не потеряв людей в схватке с Ингваром, они вместе получат над киянами явный перевес.

Мистина перевернулся на другой бок, будто желая уйти от беспокойства.

Если все так и есть – бить надо немедленно. Хоть сейчас, ночью, пока варяги не ждут.

А если его догадки ложны? Мистина опять перевернулся, надеясь, что успокоение все же ждет на этой стороне жесткой походной подстилки. Если он понапрасну тут сочиняет саги о чужой любви, то войско лишь понесет потери, а это поставит под удар успех всего похода. А в Киеве ждут греки, в рот им копыто! Простофуфарии, того коня в корягу!

Хоть руны раскидывай…

Улегшись в итоге на спину, Мистина устремился взгляд в темный полог шатра. Снаружи у огня негромко переговаривались хирдманы: собрались любители вести ночные разговоры, благо завтра с места не сниматься.

Только дурак видит простые решения для сложных дел и тут же хватается за них обеими руками. Умный знает, что их, скорее всего, не существует. Но если дурак плодами своих поспешных решений точно останется недоволен, то умному еще может повезти…

Возвращение в родной дом далось Хельге легче, чем зимнее переселение в Видимирь. Не прошло и двух месяцев, как Хедин привез ее с приданым и служанками обратно, а ей уже казалось, что она никуда и не уезжала. Только покрывало на голове и синее платье подтверждали, что ей не приснилось все это: замужество, жизнь в Видимире, Эскиль Тень… Поначалу память об Эскиле так наполняла все ее существо, что она даже не скучала, и дала ей сил сохранять бодрость по пути до дома и во время встречи с потрясенными родными. Но потом, когда она прожила в Силверволле с неделю и заново освоилась, навалилась тоска. Среди привычных вещей ей не удавалось стать прежней Хельгой – пережитое изменило ее, теперь она нуждалась в чем-то, чего в ее родном доме не было.

О своих приключениях в Видимире она рассказала, умолчав о притязаниях Эскиля и его успехе; но в ее глазах только это и было важно, так как могло – и должно было – иметь продолжение в будущем. Но когда наступит это будущее, что должно произойти, чтобы оно настало? Хельга не могла понять, чего ей ждать, и от этого было еще тяжелее.

Родичи, конечно, не удивлялись подавленному виду молодой вдовы, хотя и не знали настоящей причины. Братья, родные и двоюродные, обещали ей отомстить убийце и не понимали, почему Хельга упорно отказывается от этого. Эльвёр рыдала вместо нее, очень живо представляя свое горе, случись ей потерять Хедина на пятом месяце брака. Отказываясь от мести, Хельга помогала невестке избежать этого, но не пыталась объяснить, что Видимир был для нее не тем, что Хедин для Эльвёр. Да и как бы она объяснила то, что сама почти не понимала?

Не смея ни с кем поделиться, Хельга день за днем изнывала от тоски и тревоги. К ним часто доходили вести о варягах, захвативших волок, о грабежах и стычках, но имя Эскиля не упоминалось и Хельга не знала, жив ли он. Что, если он был убит в какой-нибудь схватке? Может, еще пока она плыла с Хедином в Силверволл, Эскиля уже не было в живых, и теперь, пока она тут мечтает о нем, он уже превратился в тлен! Но даже матери она не решалась признаться, как быстро в ней страсть к убийце мужа вытеснила законную скорбь вдовы.

В Силверволл, лежавший севернее Озерного Дома, вести с волока доходили раньше. Когда отец и прочие мужчины обсуждали эти дела, Хельга старалась быть поблизости и внимательно слушала. Никто не удивлялся, что ей хочется знать, как негодяи ответят за бесславный конец ее замужества и разорение нового дома. Но случиться это могло не раньше осени: жатва только началась, и пока снопы не будут вывезены с полей, жители Мерямаа не соберутся в войско, иначе им будет нечем жить. Собственная же дружина Эйрика была слишком мала для такой войны.

О том, что на волоке у Мсты появился князь Ингвар, в Силверволле узнали всего дней через пять-шесть. Еще в самом начале лета, едва на волоке обосновались варяги, Эйрик отправил туда разведчиков – мерянские парни скрытно жили в лесу поблизости от Видимиря, постоянно наблюдали за варягами и пересылали вести обо всех их делах и перемещениях. Эйрик ждал, что варяги, истощив возможности поживиться вблизи волока, все же двинут всей силой дальше на восток. Но весть, которую он получил, оказалась еще более тревожной.

Через несколько Эйрик, выехав навстречу врагу, был в Силверволле. С собой он привез пятьдесят человек своей ближней дружины и около сотни мерян-стрелков. Среди мери оставалось немало таких, кто не сеял хлеб, а жил только охотой, рыбной ловлей и скотом; из этих людей многие отликнулись на призыв в войско, дабы избежать очередного разорения. Арнор Камень тоже созывал людей со своей округи, но настоящее войско удалось бы собрать не раньше, чем через месяц.

Повидаться с Эйриком собрались знатные русы со всего Бьюрланда – округи трех старинных поселений руси, – мерянские и славянские старейшины. Эйрик встретился с ними в большом доме, бывшем погосте, где для него поставили высокое резное сиденье.

– Стало быть, Ингвар явился сам… – начал Эйрик. За тридцать прожитых здесь лет он научился свободно говорить по-мерянски и теперь пользовался этим языком, который знали и все здешние русы. – Вы понимаете, что это значит, друзья мои. Пять поколений ваших предков платили дань конунгам Хольмгарда, и даже я так делал, потому что таков был наш уговор с Олавом, моим родичем. Но с тех пор как он умер, боги послали нам с вами возможность восстановить справедливость. Я, ваш князь, такого же происхождения, как был Олав, и не уступаю ему; его сыну я не должен платить дань, ибо мы равны родом, но я на поколение старше. Все мы, русы, меря и словены – дети Мерямаа. Если мы объединимся, она навек будет избавлена от позора выплаты дани. Вы сделаете то, о чем напрасно мечтали ваши деды и чем будут гордиться ваши внуки. Готовы ли вы взяться за оружие ради чести ваших детей?

Слушая своего зятя, Арнор Камень не мог не вспоминать, как тридцать лет назад почти такие же речи вели тогдашние владыки мерян – пан Тойсар и его родичи. Они тоже жаждали освободить Мерямаа от дани, которую платили Хольмгарду; помешал им вырваться на свободу не кто иной как Эйрик, заново подчинивший их Олаву. Тойсар пал в сражении, а Эйрик заполучил его власть и все наследство, включая молодую жену. Меряне смирились с его властью не напрасно – за прошедшие года он стал ближе к ним, чем к владыкам Хольмгарда, и готов был вместе с ними отстаивать независимость Мерямаа. Арнор, как здешний уроженец, в чьих жилах текла и мерянская, и славянская кровь, без колебаний поддерживал его, хотя понимал: борьба будет нелегкой и многим из них может стоить жизни. И ему, и его сыновьям, и самому Эйрику.

– А что варяги? – заговорили старейшины. – Те, что на волоке? Они еще там?

– О варягах я думал… – Эйрик огляделся и нашел глазами Хельгу; она и Снефрид стояли сбоку от его сидения. – Хельга! Расскажи людям, что тебе известно о ссоре тех варягов с Ингваром.

Еще в то время как ее вернули из плена, Хельга рассказала все, что узнала от Эскиля о событиях той зимы: о недовольстве варягов, об их мятеже. Рассказала, само собой, то, что Эскиль мог ей поведать. Однако и это было важно.

– Я подумал, – сказал Арнор, – что если варяги ушли из Кёнугарда в ссоре с Ингваром, то, может, вовсе не с нами он пришел сюда воевать? А с ними?

– Это было бы хорошо, – кивнул Эйрик. – Но я подумал другое: может, они вовсе и не ссорились? Может, Ингвар еще с зимы послал их сюда, чтобы не кормить задаром, но велел скрыть это, чтобы утаить от нас свои замыслы?

– Просунул сюда руку, делая вид, будто это вовсе не его рука, – пробормотал дядя Вигнир.

– И поэтому они три месяца сидят на волоке и не двигаются больше никуда! – сообразил Хедин. – А что, похоже на правду!

– А теперь они встретились! Если варяги ждали там Ингвара, то теперь они и пойдут дальше…

Все даже притихли – выводы были уж слишком неутешительные.

– Ингвар привел около тысячи человек, – продолжал Эйрик, знавший это от своих разведчиков. – Варягов было под шесть сотен, за это время стало меньше, но сотен пять осталось. Если они с Ингваром выступят вместе, это будет полторы тысячи человек.

– Чтобы отбиться от такого числа, нам придется вооружить даже женщин! – крикнул Баймас, один из мерян. – Где нам взять такое войско!

– Но ведь может так быть, что Ингвар и правда в ссоре с варягами! – Арнор возвысил голос, чтобы перекричать тревожный гул. – Может, он и не знал, что они здесь – ведь они пришли с юга, от Валдая, а он с запада, от Мсты. Может, он наткнулся на них неожиданно и вовсе им не обрадовался. Мы пока не получали вестей, чтобы он вошел на волок и занял Видимирь. Если он так и стоит в Забитицах, это значит, что варяги вовсе его не ждали. Если их вожди – его враги, то они поневоле помогут нам, задержав его на волоке.

– А вот бы они между собой сцепились! – с надеждой воскликнул Вигнир. – Вот бы они выкосили друг друга, нам бы тогда и делать ничего не пришлось!

Кое-кто горько засмеялся. Гораздо больше верилось, что впереди у жителей Мерямаа такая же жестокая битва, как и та, в которой когда-то пал Тойсар.

– Если они еще не двинулись на нас все вместе, то надежда такая есть, – согласился Эйрик.

– Я бы сказал, это наша единственная надежда… – пробурчал Арнор себе под нос.

В итоге Эйрик объявил, что соберет всех, кого сможет, немедленно выдвинется по Мерянской реке на запад и встанет как можно ближе к врагу, чтобы наблюдать за ним и не упустить случай нанести ему урон. С озера Неро и с Бьюрланда можно было собрать человек двести или триста; это было ничто перед полутора тысячами, но, если бы удалось избежать решительного сражения до окончания жатвы, дела мерянского владыки могли бы и поправиться.

Выступить намеревались завтра же. Собравшиеся разошлись, и только тогда Хельга попросила отца и Эйрика выслушать ее. Настал тот час, когда ей следовало вмешаться.

– Я хочу поехать с вами, – сказала она. – И может быть, я принесу делу кое-какую пользу.

– Понимаю, ты хотела бы увидеть, как убийцы твоего мужа понесут наказание, – ответил Эйрик. – Но это опасно. Нас слишком мало, и если дела пойдут так, что нам придется столкнуться с Ингваром, имея только те силы, что при нас…

– Если Ингвар вас разобьет, то и мы в Силверволле не будем в безопасности. Но я говорю о другом. Что бы ты сказал, дядя, если бы варяги перешли на нашу сторону? Может, не все, но немалая часть?

– Ты считаешь это возможным? – Эйрик в удивлении поднял брови. – Они говорили, что хотят это сделать?

– Среди их вождей есть один, который хочет. Но ему понадобится подтверждение, что ты, дядя, примешь его и наделишь всеми правами родича. Мы должны обещать ему это прямо и определенно.

– Родича? – Эйрик снова удивился, потом засмеялся. – Я что, должен его усыновить?

– Нет, всего лишь принять в племянники. Я могу устроить, что Эскиль Тень перейдет под твой стяг, дядя, если ты и отец согласитесь на его брак со мной.

Хельге потребовалось собрать всю свою твердость, чтобы высказаться так ясно, но у нее не было времени мямлить. Если она ничего не сделает сейчас, дело дойдет до столкновений, Эскиль может погибнуть в бою – с Ингваром или с Эйриком, и потом и Эйрик, и прочая ее родня. Ее решимость могла спасти и родичей, и Эскиля, и ее собственное счастье.

– Эскиль Тень поставил такое условие? – переспросил Арнор. – А этот ч-человек скромностью не страдает!

Они не так чтобы сильно удивились: помня, что две зимы назад Эскиль уже пытался завладеть Хельгой, они скорее удивились бы, если бы он не возобновил этих попыток, раз уж сама судьба привела ее к нему и дала возможность избавиться от более удачливого соперника. Хельга рассказала, что переход всего состояния Видимира в руки победителя был условием поединка, и уже само это подтолкнуло бы Эскиля к мысли о родстве с Эйриком, даже если бы ранее он ни о чем подобном не помышлял.

– Скромность – редкое качество среди ему подобных, – хмыкнул Эйрик. – Он говорил с тобой об этом, когда ты была в Видимире?

– Мы говорили об этом.

– Но он же и есть убийца твоего мужа?

– Он убил его на поединке. О́дин решал, кому достанется победа.

– Сдается мне, мы чего-то об этом не знаем, – заметил Арнор.

Он был не из тех людей, кто предается домыслам о чужих делах, и эти дела должны были пытаться сесть ему на нос, чтобы он вообще заподозрил их существование.

– Мы дивились, почему ты так мало огорчена гибелью мужа, и гордились твоей стойкостью…

– Но если я один раз вышла замуж, чтобы угодить вам, то почему бы мне не сделать это и второй раз?

– Я кое-чему научился, – мрачно ответил ей отец. – Больше я не намерен прикрываться своей дочерью.

– Но я не намерена больше вас покидать. Наоборот, я собираюсь привести Эскиля сюда. Если получится – вместе с его людьми. Это намного меньшее зло, чем допустить, чтобы Ингвар снова взял варягов под свою руку и всей этой силой обрушился на нас. А если они будут на нашей стороне, то уже вы сможете…

Мысленно прибавить к своим силам силы варягов оба ее собеседника могли и сами.

– Отлично будет уже то, если их не получит Ингвар, – сказал Арнор. – Но ты уверена… хоть он и рассказывает, что ведет род от Рагнара Меховые Штаны, но это уж очень сомнительное родство…

– повторила Хельга стих из загадочных «Речей Хникара». – А то, что у Эскиля довольно собственной славы, признает даже Ингвар.

– Мы не в таком положении, чтобы очень привередничать, – сказал Эйрик. – Я бы взял в зятья хромого ёлса Керемета, если бы он своей дубиной помог нам отбиться от моего бессовестного племянника – то есть Ингвара.

– Ты согласен, дядя?

– Я-то да. – Эйрик вопросительно взглянул на Арнора. – Если твой отец согласен. Я и сам подумывал попробовать перекупить хоть кого-то из них, помнишь, Арни? Средства у нас есть, все дело в том, чтобы они нам поверили.

– Мне это не нравится. – Арнор качнул головой. – Перекупить – обычное дело, но родниться с ними… Эти люди пришли грабить нашу землю, и не сказать чтобы не преуспели. Они убили моего зятя Видимира и его отца. И в награду за это я еще должен отдать им мою дочь?

– Ладно тебе, Арни. – Эйрик похлопал его по плечу. – Если помнишь, тридцать лет назад ты уже бывал в этом самом положении. Только на месте тех варягов был я.

– Ты не был бы таким покладистым, если бы они хотели твою дочь!

– Хельга знает, с кем ей предстоит иметь дело. Я не стал бы ее принуждать, но если она готова…

– Зимой она тоже была готова! И мы все дружно уговаривали ее выйти за Видимира. И вот к чему все привело! А теперь она опять готова выйти за человека, который в любой день может погибнуть!

– повторила Хельга тот последний стих, что услышала от Эскиля на прощание. – Отец, у нас так мало хороших выходов на выбор…

– Я смотрю, ты растеряла все свои «ведьмины камни», зато взамен набрала полный подол каких-то мудрых стихов! Ну, я посмотрел бы, что это за Тень. Хедину он не слишком-то нравится, как я понял. Но как мы все это устроим? Придется же кого-то к ним послать? Кого-то, кому они поверят.

– Они поверят мне.

– Я не пущу тебя больше в это троллево гнездо.

– И все же я должна поехать с вами. А когда мы подберемся поближе, будет видно.

«И как ты не боишься?» – говорили Хельге женщины Силверволла, когда она, вдвоем с верной Естанай, отправлялась в поход вместе с войском.

Она понимала, что ей полагается бояться. С Эйриком было чуть более двухсот человек, еще несколько десятков, может, сотня наберется по дороге, но с таким отрядом он не мог тягаться ни с варягами, ни с Ингваром – даже по отдельности. Если же сбудутся худшие ожидания и пришельцы объединятся – если Ингвар добром или силой присоединит варягов к своему войску, то дело Эйрика станет почти безнадежным. Однако Хельга не думала об опасности. На волоке ее ждал Эскиль, и мысль об нем придавала ей сил и смелости. Она была бы готова и на большее, а после всего пережитого путь в дядиной лодье вверх по Мерянской реке был в ее глазах почти прогулкой.

Из братьев с ними ехали Хедин, Сигурд и Бьёрн. С Хедином Хельге тоже пришлось объясниться: если бы он думал, что она опять хочет выйти замуж ради дядиного удобства, то возражал бы.

– Я знаю, ты долго был недоволен тем, что не мог отомстить Эскилю за попытку меня похитить, – сказала ему Хельга.

– Да, он мне сразу не понравился. Я как чуял, что этот парень наделает бед.

– Теперь время пришло. Я сама намерена похитить его и взять в плен.

– Что? Ты шутишь?

– Нет. Я не успокоюсь, пока Эскиль Тень не прибудет сюда и не принесет Эйрику клятву верности. И не станет служить нам, чтобы немного возместить те потери, которые мы из-за него понесли.

– И как ты собираешься это устроить?

– Очень просто. Я пойду к нему в Видимирь и уведу его оттуда. Если получится, то вместе с его людьми.

– Ты шутишь, – повторил Хедин, но слегка нахмурился.

– Да нет же. Помнишь, как я одолела Несвета и Видимира? Мне помог мой дух-покровитель. Он поможет и сейчас.

– Хочешь превратить Эскиля в пса? – Хедин хмыкнул. – Может, ему эта шкура и пойдет. Если он в таком виде будет нам служить, я согласен.

– Вот и хорошо. И наконец-то мы ему отомстим.

– Хельга, что ты затеяла? – Хедин взял ее за руку. – Да, со шкурами у тебя в тот раз ловко получилось, но… не думаешь же ты, что одна молодая женщина сможет одолеть целое войско наемников!

– И никто не подумает. Однако опасности непредвиденные часто приносят больше вреда, чем явные угрозы.

– Но Хельга, сейчас не время для шуток!

– Послушай, когда ты собирался увезти Эльвёр, разве я клевала тебя голову и твердила, что время неподходящее?

– Нет. Но…

– Ну а теперь ты не мешай. Ты ведь тогда обещал мне любую помощь?

И Хедин сдался. С прошлой зимы, когда он застал свою младшую сестру у Сванхейд такой взрослой, после случая с белыми шкурами, ее замужества и вдовства он совсем перестал видеть в ней девочку – теперь это была женщина, способная удивить.

Небольшое войско в лодьях и лодках двигалось вверх по Мерянской реке, на восток. Эйрик не проявлял никаких признаков беспокойства, и, глядя на него, невольно думалось, что у него есть в запасе некое волшебное средство поправить дела, если уж все прочие, обычные средства, не помогут. Помня, что ей говорил о нем Ульв Белый, Хельга думала, что это впечатление не так уж и обманчиво.

У нее тоже имелось в запасе тайное средство. Вероятно, Эйрик об этом догадывался, но не пытался ее расспрашивать. Только бы не оказалось поздно! Разведчики передавали, что на волоке все по-прежнему: варяги держат заставы на востоке и на западе, но не двигаются с места. Теперь уже было ясно, что варяги не намерены вливаться в войско Ингвара, по крайней мере, добровольно, иначе они уже были бы под Силверволлом. Однако прошли почти три недели – терпение Ингвара уже могло истощиться, и с каждым днем опасность, что ему надоест ждать, все увеличивалась.

Сидя на корме Эйриковой лодьи, продвигаясь то на веслах, то под парусом, Хельга терзалась тревогой и нетерпением и все думала: стоило ли ей выжидать два месяца? Может быть, следовало поговорить с отцом и Эйриком сразу, как ее привезли обратно в Силверволл, и те могли бы давным-давно затеять переговоры с Эскилем? Но в то время к этому был не готов сам Эскиль. У него имелась какая-то тайна, не позволявшая уверенно строить замыслы на будущее. День ото дня в Хельге крепло подозрение: Ингвар и был тем, кого Эскиль ждал. Ожидаемый приход киевского князя и был той тайной, которую Эскиль отказался ей открыть, которую, по его словам, среди варягов знали только трое: он, Хамаль и Гримар. Стало быть, верны догадки, что Ингвар и прислал сюда варягов.

Но если так, то чего они теперь ждут? Почему не идут на Силверволл, объединившись? Может быть, она уже сумела повлиять на Эскиля, отвратив его от союза с Ингваром?

А если ничего не выйдет, если варяги объединятся с Ингваром и он попытается вновь покорить Мерямаа, то о примирении даже думать не стоит. Сначала будет большая война, и от нынешней Мерямаа мало что останется. Сердце холодело и обрывалось от мысли, что эта война первым делом поглотит всех, кто ей дорог: Эйрика, отца, братьев. И Эскиля, скорее всего, тоже. Тот союз, к которому они стремятся, станет невозможным. Чтобы он стал возможен, нужно успеть вырвать варягов из рук Ингвара.

Дней через пять-шесть дружина Эйрика достигла устья Мологи. Здесь Эйрик предполагал еще на какое-то время остановится для сбора войска, чтобы потом, усилившись, передвинуться еще на несколько переходов. Но Хельга знала, что не может больше ждать. Что-то подсказывало ей: счет пошел на дни.

– Дядя, я должна ехать дальше, – объявила она Эйрику. – Чтобы попасть к Видимирю как можно быстрее. Если я не уведу Эскиля, им завладеет Ингвар. И это будет означать нашу погибель.

– Твой отец откусит мне голову, если я позволю тебе ехать вперед.

– Ах, дядя, что значит твоя или моя голова, когда речь идет о гибели всех нас! Если в итоге я стану рабыней Ингвара, моего отца это тоже не слишком порадует!

– Ты хочешь попасть прямо в Видимирь?

– Да, если Эскиль там.

– Здесь еще переходов семь-восемь. Надо подумать, сколько людей я могу дать тебе…

– Мне нужно ровно столько, чтобы меня довезли до места. Я не собираюсь ни с кем сражаться, и если со мной будут всего два-три человека, нам легче будет пробраться незамеченными.

Эйрик готов был дать Хельге любых своих людей, но Хедин с братьями и слушать не хотел о том, чтобы отпустить ее с кем-то другим. Дальше они поплыли впятером, на лодке с четырьмя веслами: Хельга, трое ее братьев и мерянин Мича, из людей Хедина. Все были одеты просто и надеялись, что посторонний взгляд издалека примет их за простых селян. Существовала опасность столкнуться с войском – варягов или Ингвара, – если те так или иначе двинутся на восток, но тут оставалось положиться на удачу.

Хельга не напрасно беспокоилась о том, что Ингвару надоест ждать. И более терпеливый человек с трудом переносил бы ожидание в таком положении, а для Ингвара каждый следующий день был невыносимее прежнего. Зная, что надолго его не хватит, Мистина обдумывал несколько замыслов, как подтолкнуть события.

– Мы можем послать к Эйрику, – предлагал он. – Сказать ему, что мы пришли сюда истребить мятежных варягов, и предложить ударить на них сразу со всех сторон. Если он сам не пытается вытеснить их с волока, то, может, сделает это по нашей просьбе. А когда мы с ними покончим, то и с ним разговаривать будет легче – он убедится, как важно иметь союзников на юге и на западе, чтобы больше ничего такого не дождаться.

– Я могу покончить с ними прямо сейчас, без всякого Эйрика, – гневно отвечал Ингвар. – Хватит уже сидеть здесь, мы что, из Киева шли комаров кормить? Я сам в этих болотах скоро заквакаю! Там греки ждут! Мы и так уже домой до зимы не успеем, самое лучшее – в Хольмгард! А в Киев – к концу зимы! Хватит уже! Вечно я тебя слушаю, глядь! Надело!

Варяги же упорно сидели на волоке, не двигаясь ни назад, ни вперед. Вот-вот стоило ожидать появления Эйрика с его собранным войском. Люди Ингвара пока не испытывали трудностей с припасами – им хватало хлеба, они постоянно били дичь и ловили рыбу. Но хирдманам было скучно сидеть в лесу, дожидаясь, пока варяги сами сдадутся; возможные потери уже никого не пугали, и было ясно, что раз уж варяги уперлись, все же лучше покончить с ними, не дожидаясь, пока меряне закончат жатву и соберут войско.

– А если Эйрик разобьет варягов сам, – продолжал Ингвар, – то на кой хрен ему будем нужны мы? Все, хватит, дождались. Вели парням готовиться. Я сам этих троллей с волока вышибу и пойду на Мерянскую реку.

Через две недели часть войска покинула Забитицы. Мистина с пятью сотнями остался стеречь варягов, чтобы не дать им уйти на запад или на юг, а пять сотен под стягом самого Ингвара отправились на северо-восток, чтобы обойти волок и выйти прямо к Видимирю. Братья Всевидовичи взялись указать дорогу. Шли пешком, лесными и полевыми тропами, каких чужаки без помощи местных жителей никогда не нашли бы; Ингвар рассчитывал, что когда удастся разгромить наемников прямо в их гнезде, можно будет воспользоваться их лодьями и прямо от Видимиря отплыть к Мерянской реке, не возвращаясь в Забитицы.

Плохо зная эти края, Хедин с братьями мог бы пропустить то место, где в Песь впадала речка, ведущая прямо в озеро Видимирь – таких речек тут было много. Нужное место им указал варяжский стан: луг на левом берегу был покрыт шалашами, явно не первый день здесь стоящими, кострами, даже пасся какой-то скот.

– Это их застава! – сказала Хельга. Вовремя успев спрятаться в прибрежных зарослях, она и братья оттуда рассматривали стан. – Я знаю, они постоянно держат здесь людей.

– Похоже, варяги на прежнем месте, – заметил Хедин.

У Хельги отлегло от сердца. Семь дней в лодке показались ей невыносимо длинными, и еще длиннее их делала тревога. Что если Ингвар напал на Видимирь? Что если варяги решили напасть на Ингвара? Или они еще как-то ушли на запад? Случись такое, о новых встречах с Эскилем можно было бы и не мечтать.

– Если это не люди Ингвара, – заметил Сигурд.

Больше всего Хельга боялась увидеть следы разгрома. Хотя, как убеждал ее Хедин, разбей варягов Ингвар, они наткнулись бы прямо на него, и тогда им стоило бы позаботиться о собственном спасении.

Пройти по реке незаметно для дозорного отряда было невозможно. Но показываться кому-то из варягов на глаза до встречи с Эскилем даже Хельга считала слишком опасным, а ее братья и подавно.

– Будем по лесу пробираться? – спросил Сигурд. – Тут еще с переход где-то, да?

– Сегодня заночуем, завтра за день дойдем, – предложил Бьёрн. – Или сегодня часть пути пройдем, а заночуем по дороге?

– Вы заночуете, – сказала Хельга. – А я…

– Одна ты же никуда не пойдешь.

– Одна – нет. Но, дорогие мои, дальше меня поведет… мой дух-покровитель. Подождите, я посоветуюсь с ним.

Оставив братьев у лодки, спрятанной в ивовых зарослях, Хельга немного углубилась в лес. Высокая болотная трава доставала ей до пояса, идти было трудно. Миновав низинку, она остановилась среди берез. Почти как в тот день, зимой, когда Ульв Белый научил ее, как надеть собачьи шкуры на Несвета и Видимира. Неужели это было всего полгода назад? Сколько всего с тех пор случилось! Уже давно Хельгу томило желание вызвать Ульва Белого и узнать, что происходит в Видимире, но она терпела. Альв-покровитель ясно велел ей справляться самой, но теперь она сделала все, что в человеческих силах. Если ее сил не хватит – поражение погубит не только ее счастье, но и сотни, тысячи людей. Если Ингвар разгромит Эскиля с варягами, ничто не будет преграждать ему путь в глубину Мерямаа…

– Мой милый звериною шкурой одет… – зашептала Хельга, глядя на закатные лучи среди берез.

И знала: если Ульв Белый не явится или откажется ей помогать, – «Одину это не угодно!» – она все равно пойдет. В темноте они обойдут варяжский стан по берегу и завтра доберутся до Видимиря, а там будет видно. Ей нужно разыскать Эскиля…

– Вы успели едва-едва, – раздался над ухом голос; Хельга, за эти мгновения улетевшая мыслями очень далеко, подпрыгнула от неожиданности.

Ульв Белый стоял под березой, скрестив руки на груди. Как и тогда в бане, он был без одежды, лишь белый мех сбегал по его плечам, исчезая у кистей. Длинные белые волосы падали на грудь. Заново Хельгу поразило, до чего он огромен – на голову выше самого высокого из людей, в чем сразу сказывалась иная природа этого существа.

– О-о! Ты пришел! – радостно воскликнула Хельга и подалась к нему. – Помоги мне! Мне нужно разыскать Эскиля…

– Тебе не следует туда ехать, – прервал ее альв. – Вот-вот в Видимире будет Ингвар с войском. Он ненавидит наемников и жаждет их смерти. Он обещал Одину посвятить ему всех этих убитых – всех этих предателей, как он говорит. Один ждет этой жертвы. Если ты окажешься там во время битвы, то скорее всего, у Всеотца станет на одну валькирию больше. Думаю, ради твоей смелости он удостоит тебя этой чести.

От его слов у Хельги зазвенело в голове. Ульв Белый говорил так, как будто уже все решено и спасения нет.

– Что ты такое говоришь? – дрожащим голосом воскликнула она. – Если Ингвар собирается их всех убить, значит, я должна спешить! Прошу тебя, помоги мне попасть туда поскорее!

– Ты хочешь похитить жертву у самого Всеотца? Лишить меня и моих братьев законного пира?

Ульв Белый усмехнулся, показав зубы, и Хельга попятилась. Перед ней стоял хищный мир древних богов – то существо, через которое Один испокон века собирает жертвы с полей сражений. Во всяком волке, пожирающем трупы, люди видели посланца Бога Битв – и перед нею стоял один из двух вожаков этой стаи.

– Эскиль Тень – мой! – Дрожа, Хельга тем не менее с вызовом глянула на Ульва Белого. – Воля Одина связала нас с самого начала. Ведь это Один подсказал Эскилю мысль похитить меня две зимы назад. Мы связаны, и я имею на него не меньше прав. Всеотец позволил ему похитить меня, а теперь он должен дать мне возможность отомстить – и похитить его. Ни в одной саге нет ничего подобного. Всеотец будет рад, если кто-то совершит такое похищение!

– И ты совсем не боишься?

– Я не думаю об этом. Мне не до страха.

Вся будущая жизнь Хельги была сосредоточена в Эскиле. Из всех дорог в мире она видела только ту, что вела к нему, а по краям этой дороги стоял стеной туман. Пока эта дорога не закрыта, она будет идти по ней и видеть впереди Эскиля – и только его одного.

– Помоги мне, прошу тебя! – Хельга вплотную подошла к Ульву Белому. Она забыла свой страх перед этим существом – куда важнее была его мощь. – Я отдала ему самый дорогой «ведьмин камень» – в нем королевская удача, он должен помочь нам. Ты ведь не оставишь без помощи свою правнучку.

– Я должен повиноваться воле Одина. К тому же для Эскиля это прекрасная доля – пасть в сражении с именем Одина на устах. Разве не к этому он стремился всю жизнь – как и всякий мужчина? Когда двенадцать лет назад он сбежал из дома, он жаждал именно этой участи. Идущий на войну уже мертв. Всякий, кто берет оружие и покидает дом, с тем покидает и мир живых. Оттого этих людей и зовут волками. Оттого они и носят волчьи шкуры – и Эскиль тоже. Ваши предки хорошо это знали, только в последние века это знание позабылось. Но воля Одина неизменна.

Слушая его ровный, низкий, уверенный голос, Хельга перестала видеть Ульва Белого под березой – ее взор заволокла тьма, и в этой тьме простиралось поля боя. Оно уходило куда-то за пределы зрения, оно было безгранично, как само прошлое, и все его усеивали мертвые тела. Она видела их все разом – бесчисленные тела, безголовые, с кровавыми ранами, оставленными топором и мечом, с отсеченными конечностями. Они уже мало напоминали людей, но стоило ее взору остановиться на каком-то из них, и оказывалось, что она знает о нем все. Его имя, его родной дом, лицо его матери, каким он видел его в последний раз, пусть даже это было давным-давно. У кого-то из них были жены и дети, иные с отрочества не знали никакой семьи, кроме стаи таких же двуногих волков. Будто норна, Хельга ясно видела нить каждого из них: где она началась, долго ли тянулась. Эти нити сплетались в общее кровавое полотно, о которое Один вытирает свое оружие. Все эти люди теперь мертвы, как камни. Тела мертвы, нити человеческих судеб оборваны – но жив дух воина, улетевший ввысь. Этот дух питает мощь Одина, готовит его к последней битве этого мира. Он нужен ему, чтобы пережить последнюю битву и возродиться в новом облике для нового мира…

Это зрелище не внушало Хельге обычного человеческого страха – ей был ясен его смысл, и этот смысл наполнял ее ужасом, тем чувством, которым вымощены тропы тайных переходов, тропы посвящений. Приобщение к божественному смыслу для людей оборачивается ужасом, вот почему без него невозможно посвящение – выход из человеческого мира и возвращение обратно.

Хельга брела через бесконечное поле мертвых, бросала взгляд то на одно тело, то на другое. Как тысячи смертных женщин, как сами валькирии, она искала среди них одного, более всего желая не найти.

Вздрогнув, она опомнилась. Для Эскиля уже готово место на этом поле – оно вместит всех, кто когда-то был рожден, – но пока он еще не там. А пока он не там, что-то можно изменить.

Она отстранилась от Ульва Белого – это его близость вдруг перенесла ее на тайные тропы. Ведь он – альв, его человеческое тело – лишь видение, а соткан он из этого самого духа бесконечных поколений, уже освобожденных от телесного облика.

– Ты сам говорил, что женщина многое может изменить! Неужели весь мой путь был напрасным? Ты рассказывал мне про Фрейю, которая отправила Хедина воевать с его побратимом Хёгни, ты обещал, что Один поможет мне! И я не отступила, я сделала все, что от меня зависело.

– Ты и правда так говорил! – вдруг раздался рядом еще один голос, и березы вокруг отозвались на него звоном, как будто были струнами арфы.

Вздрогнув от неожиданности, Хельга отстранилась от альва и обернулась. И вскрикнула – в нескольких шагах от нее стояла…

В первый миг ей подумалось, что это ее мать. Но было ясно, что, несмотря на большое сходство со Снефрид, это существо иной породы. Совсем молодая женщина была ростом выше человеческого – как Ульв Белый, – и от нее исходило легкое сияние, хорошо заметное в полумраке рощи. Белое платье, сотканное из лебединых перьев, светлые, отливающие серебром волосы, глаза – серебряные звезды.

Хельге не понадобилось спрашивать, чтобы догадаться, кто это и как ее имя.

– Ты сам и втравил девушку во все это! – уверенно обратилась Скульд Серебряный Взор к своему брату Ульву Белому. – Всеотцу было угодно позабавиться, и ты оставил ее во власти варягов. Она сделала именно то, чего Всеотец хотел – уговорила одного из вождей бросить своих товарищей и предаться чужому конунгу. Он готов был сделать это еще тогда, но его держало данное Ингвару слово. Теперь в этом слове нет нужды. Но если уж мы свели их с Эскилем по воле Всеотца, то должны довести дело до конца. Отнеси ее туда. Всеотец уже получил в жертву одного ее мужа – неужели ему нужен и второй!

Ульв Белый заколебался – удивительно было видеть колебания существа, воплощавшего божественную уверенность. Но он-то куда лучше Хельги знал, какой силе она думает противиться.

– Если ты так за них болеешь, отнеси сама!

– И отнесу. – Скульд мягко приблизилась к ним, улыбаясь, и положила руку ему на щеку. – Когда речь идет об любви, женщины в десять раз смелее мужчин. Ведь у мужчин столько разных занятий, а у женщин только любовь и придает жизни смысл. Нет любви – к чему жизнь? Женщина не может не стремиться к любви, как река не может не течь. Для этого ей даже не нужна смелость – достаточно просто быть собой.

– Догадываюсь, кто тебя этому научил!

– Догадаться нетрудно. Всеотец знает – отнять жизнь у смертного совсем легко. Сколько раз ему случалось отнимать их сотнями и тысячами. Но если слабая женщина проявляет твердость духа, верность и стойкость, из этого выходит не менее славная сага, чем из битвы при Бровеллире. Всеотец остался должен ее матери, и настало время вернуть долг.

– Сдается мне, что ты числишь за собой некий долг перед родной кровью… – прошептал Ульв Белый.

Взгляд его золотых глаз не отрывался от серебряных глаз сестры.

– У нас впереди еще вечность, и я не хочу вечно таскать за собой этот долг.

– И ты пойдешь против воли Всеотца?

– Даже боги подвластны судьбе – и даже сам Всеотец. Он это знает лучше всех. Ему уже немало пришлось претерпеть из покорности судьбе. А судьбой правят три норны – одна из них я. Я могу немного подправить эти нити. А тот, кто принадлежит Всеотцу, от него не уйдет. Ему нужны воины, но Затмение Богов еще не завтра. Так что, ты поможешь?

– Так и быть. – Ульв Белый отлепился от березы и шагнул к Хельге. – Ты ездишь верхом?

– Верхом? Да, но… на ком же я поеду?

– На мне.

…Хедин и трое его спутников охнули от изумления, когда из зарослей, куда удалилась Хельга, вдруг показался крупный, совершенно белый конь с золотыми глазами, похожий на дитя тумана. Они даже не сразу разглядели, что на спине у него сидит Хельга, крепко держась за белую гриву – она казалась такой маленькой.

– Ждите здесь, – сказала она. – А я поеду в Видимирь. Не тревожьтесь – меня никто не увидит. Я надеюсь, что к утру мы уже вернемся. А вы будьте готовы отплыть.

И не успел Хедин что-то ответить, как белый конь скрылся в зарослях.

Белый конь летел стрелой. Хельга быстро поняла, что едут они по воздушной тропе – ее скакун не касался ногами земли, и ему было все равно, над чем бежать – над землей, над рекой, над болотом. Делая огромные прыжки, порой он взвивался выше деревьев, так что речка превращалась в темную извилистую полосу внизу, будто ремешок в зелени травы. Хельга зажмуривала глаза, обеими руками держась за гриву. «Я как валькирия! – мелькало в голове. – Еду воздушной тропой… Потому что конь у меня… как у них!» Любопытно – кони валькирий на самом деле тоже альвы? Ведь обычные кони по воздуху не скачут. Должно быть, это альвы, принимающие облик коней… Она было подумала спросить об этом у Ульва Белого – потом, когда эта поездка кончится, – но тут он совершил особенно высокий прыжок, земля мелькнула так далеко внизу, что Хельга зажмурилась, сжавшись в комок у него на спине, и все досужие мысли выдуло из головы.

Воздушная тропа пошла под уклон. Хельга решилась открыть глаза – впереди уже был виден Видимирь на холме, а позади него – гладь озера, залитая рыжевато-золотым соком садящегося солнца. Показалось вдруг, что туда-то они и мчатся, что конь-альв сейчас проскачет по багряно-золотому мосту и унесет ее в небеса, в Асгард, и никогда больше она не ступит в земной мир. От мысли этой сердце пронзило ужасом – ее не обрадовала мысль увидеть палаты Асгарда, она хотела вернуться к тем, кто ее ждал…

Но белый конь уже снижался, и вот он мчится по берегу, как обычный скакун. Казалось, она едва успела бы пару раз сосчитать до ста, а они уже преодолели полный дневной переход.

Видимирь выглядел как раньше – никаких новых сражений здесь, как видно, не состоялось. Конь замедлил шаг, потом остановился за пару перестрелов от ворот, под деревьями. Примерно на этом месте Хельга зимой вызвала Ульва Белого и встретила Видимира… который потом побежал за ней на четырех лапах.

С трудом Хельга сползла на землю – от чудесной поездки у нее все затекло, и ей пришлось сесть, чтобы прийти в себя. Откинувшись назад, она легла на траву и немного полежала вытянувшись, с закрытыми глазами, с удовольствием ощущая всем телом твердую землю и немного влажную зелень.

– Ну как, тебе понравилось? – раздался голос позади нее.

С неохотой выпрямившись, Хельга оглянулась. Ульв Белый снова принял человеческий облик. Протянув руку, он помог ей подняться с земли.

– Раз уж вам со Скульд так не терпится бросить вызов Всеотцу… Иди, попробуй вырвать жертву у него из рук.

– Спасибо тебе. – Хельга благодарно обняла его. – Я чувствовала себя валькирией… Никогда в жизни не забуду этой поездки!

– Мне тоже было приятно! – Ульв Белый обнял ее одной рукой.

– Ты не можешь сделать так, чтобы в Видимире меня никто не увидел, кроме Эскиля?

Ульв Белый отошел от нее, вскинул руки… и протянул ей белую волчью шкуру. Хельга не успела увидеть, откуда он ее взял – в его облике ничего не изменилось.

– Набрось ее на себя…

– Но я не хочу становиться собакой! – Хельга попятилась. – Как я буду с ним разговаривать!

– Ты не будешь собакой. Ты только будешь выглядеть, как собака, пока не сбросишь шкуру. Тогда те, кому нужно, увидят тебя в человеческом облике. Держи!

Хельга сделала шаг к нему и робко протянула руку. Вспомнилось, как она набросила такую же шкуру сперва на Видимира, потом на Несвета… То было легко – но сама она вовсе не хотела сделаться собакой!

– Не медли!

Ульв Белый вдруг сам накинул на Хельгу шкуру, она вскрикнула, услышала его рычащий смех… Но обнаружила, что не изменилась – она по-прежнему видела себя человеком, стояла на двух ногах.

– Держи! – Ульв Белый сжал ее плечи, придерживая шкуру. – Ты слишком далеко зашла, чтобы отступать. Раз уж ты не желаешь повиноваться Всеотцу – хотя бы удиви его.

– Благодарю тебя. – Хельга взялась за края шкуры. – Я постараюсь.

– Удачи.

Хельга двинулась по тропе к воротам. Через несколько шагов обернулась – она думала, что альв уже исчез, но он стоял под березой, сам рослый и белый, как береза. Поднял руку и ободряюще помахал ей.

С десяток варягов на берегу возились у лодок, кто-то отплывал ставить сети. Хельга прошла в нескольких шагах от них, и они проводили ее глазами. Сердце замирало: вот сейчас они узнают ее, бросят свои дела…

– О, песик! – сказал кто-то.

Кто-то свистнул. Как повилять хвостом, подумала Хельга? Помахала им рукой, улыбнулась. Наверное, они увидят, что собака виляет хвостом. Кто-то сделал шаг к ней, хлопнул себя по ноге, подзывая ее. Но никто не пытался обратиться к ней как к человеку, значит, они и правда не узнали ее под шкурой!

– Кто это у нас успел собаку завести? – говорили у нее за спиной, когда она поднималась к воротам.

– Не знаю, у наших нет. Может, у Совы…

За воротами бросалось в глаза, что Видимирь пришел в упадок. Везде валялись кости, какие-то объедки, рыбьи головы, хворост, щепа. Двери изб стояли нараспашку, женщины казались неряшливыми. Скота осталось совсем мало. На белую собаку оглядывались с удивлением, но никто ее не трогал.

Хельга пробралась к Несветовой избе – той самой, где успела пожить вместе с Эскилем. Дверь была открыта, внутри раздавались спорящие голоса. Зайдя под навес, Хельга прислушалась. Если она – в собачьем облике – войдет в избу, ее заметят и выгонят. Но снимать шруку еще рано. Голоса Эскиля она не услышала. Только, кажется, Фроди и Гаут, еще какие-то незнакомые. Где же Эскиль?

Но если бы его здесь не было, ей не пришлось бы спорить за него с посланцем Всеотца?

Чтобы принять человеческий облик, ей нужно застать Эскиля наедине. Отойдя от двери, Хельга села на край скамьи под навесом и принялась ждать…

Из трех противостоящих друг другу сторон положение варягов было наихудшим. Они пока не голодали по-настоящему, но захваченный скот заканчивался, и пополнить запасы было нельзя: малый отряд, отправленный за добычей, скорее всего не вернулся бы, а отпустить значительные силы Эскиль не решался, опасаясь Ингвара. Но хуже всего была безнадежность. Ингвар упрям – просто так он не передумает. Каждый день шли разговоры: надо что-то делать. Потихоньку поговаривали о том, чтобы подчиниться Ингвару и влиться в его войско, взяв с него личную клятву, что после победы над Эйриком он даст грамоту к грекам. Но на это Эскиль согласия не давал – такой выход противоречил его собственным целям. Сам он уже предложил людям пойти в другую сторону и предаться Эйрику, но этому мешали два соображения: от Эйрика они уж точно не попадут в Миклагард, да и можно ли верить ему? Не слишком ли он обозлен из-за грабежей?

– Надо идти к Ингвару, – день за днем твердил Стейнтор Сова. – Он прислал нас сюда, мы сделали то, что он хотел. Если он хочет, чтобы мы воевали дальше…

– Я не буду больше ему подчиняться! – отвечал Хамаль. – Он раз обманул, и теперь пообещает что угодно, а сам опять обманет!

– Нам лучше попытаться выйти на Эйрика, – говорил Эскиль. – Он будет нам рад и даст любые обещания.

– Но Эйрик не даст нам грамоту к Роману!

– Берег, нам не до Романа уже! Еще немного – и мы все к троллям пойдем!

– Ингвар не будет стоять здесь вечно! Скоро зима! Он не будет зимовать на болоте – вернется в Хольмгард. И что он – вел войско из Кёнугарда, в такую даль, чтобы постоять и уйти? Он пропустит нас, чтобы добраться до Эйрика. Надо послать к нему еще раз.

У вождей не было согласия, а это ясно обличало тяжесть положения – хорошего выхода просто не существовало. Варяги знали Ингвара – он был не менее упрям, чем они сами. Все чаще раздавались голоса с предложениями напасть на Забитицы и прорваться на Мсту с боем. На это варяги могли бы решиться, но что дальше? Пройдя Мсту, они оказались бы в Хольмгарде, и им пришлось бы пробиваться с боями до самой Альдейгьи, чтобы там захватить корабли и получить возможность уйти в Варяжское море. Даже самые отважные понимали, что головы, одна за одной, будут сложены на этом пути все до единой.

Лето ползло к концу, темнело уже довольно рано. Ночи наступали мягкие, темные, ярко сияли крупные звезды, будто небесные ягоды. Но варягам было не до звезд. Днем они угрюмо бродили по Видимирю, как приходила темнота – свободные от дозоров ложились спать. А чего сидеть, когда пить нечего – доступные им запасы яменя для пива или меда для браги давно уже подошли к концу. «В Валгалле нам поднесут!» – мрачно утешали они друг друга.

Эскиль расхаживал по стене, глядя, как солнце садится за озером и в воде играет багряный закат – будто озеро полно пламени и крови. Выше багряно-рыжей полосы тянулась сплошная стена каменно-серых облаков.

Нужно было на что-то решаться. Предаться Ингвару, как хотел Стейнтор, Эскиль не мог – это отрезало бы ему путь к примирению с Эйриком и к Хельге. Ингвара он дождался, как обещал. Все больше он склонялся к мысли, что данное им слово прекратило свое действие в тот миг, когда он снова взглянул Ингвару в глаза – там, у засеки на тропе волока. Они давали слово занять часть Мерямаа и дождаться Ингвара: все это они сделали. Варяги хотели попасть в Миклагард, и он пытался договориться с Ингваром, чтобы они туда попали. Но день ото дня, когда сами они оказались в осаде, сгущалось ощущение безнадежности и близкой гибели. Вот-вот Ингвару надоест ждать: он пренебрежет возможными потерями и попытается разгромить их. Уйти на восток – единственный выход, хоть он и не нравится большинству. От Эйрика им тоже нечего ждать добра… Эйрик ничего не делает, потому что тоже ждет, чтобы его недруги разгромили друг друга. Каждый из троих ждет, что вражда между двумя другими избавит его от больших потерь. Но Эйрик здесь у себя дома, а у Ингвара самое сильное войско. Им имеет смысл ждать. Варяги же, зажатые между двумя сильными врагами на чужой земле – а своей земли у них и вовсе нигде нет – могли дождаться только гибели. С каждым днем делалось яснее, насколько призрачны надежды на какой-то иной исход.

Хельга… Все эти долгие дни Эскиль отдыхал в мыслях о ней, но чем больше этих дней набегало, тем труднее было верить, что они еще когда-нибудь встретятся. Она умчалась, будто валькирия, и сейчас где-то очень далеко. Мысленно он видел ее среди суровых родичей, будто Фрейю в окружении великанов. Может, попав домой, она опомнилась и отказалась от него. Кто он рядом с ней – безродный наемник, да еще и убийца ее мужа. И его обет на йольском вепре, как и многие данные в пьяном тщеславии обеты, не принесет ему ничего, кроме гибели… Гибель, скорая встреча с Одином – наилучший выход, какой ему остался. И если снискать счастье в земной жизни не всегда во власти человека, то обрести славную смерть – всегда во власти мужчины, если он не трус. Все шло к тому, что именно эту участь норны для него и избрали.

Поверив дозоры на стене, Эскиль отправился к себе в избу. Под навесом крыльца мелькнуло что-то светлое, и он остановился. Светлое пятно зашевелилось; в слабом свете заката Эскиль успел разглядеть белую собаку и удивился: таких собак он в Видимире не видел.

Вдруг перед глазами мелькнуло что-то вроде белого крыла… собака исчезла, на ее месте оказалась женская фигура с чем-то белым в руках.

В долю мгновения Эскиль успел осознать: он видит чудо. К нему явилось чудесное существо, посланное богами, о которых он только что думал. Явилось, чтобы забрать с собой…

– Эскиль! – шепнул знакомый голос. – Где же ты ходишь, я давно жду тебя.

Перед глазами поплыло. Скажи она сейчас: «Я – валькирия, пришла забрать тебя в Валгаллу», – он сразу поверил бы. Как во сне, Эскиль сделал шаг вперед. Перед ним, прижимая к груди что-то белое, стояла Хельга. При свете звезд он довольно ясно видел ее лицо, блеск ее удивительных глаз, но не мог поверить собственным глазам.

Хельга сделала ему знак в сторону более густой тени, и он шагнул за ней. Она положила белую шкуру на лавку под навесом и придвинулась к нему.

– Что ты молчишь? Не узнал меня?

Эскиль осторожно взял ее за плечи, готовый к тому, что она растает. Закутанная в тени, Хельга выглядела, как и положено призраку. Откуда она могла бы здесь взяться? В его мыслях она находилась где-то за много переходов на восток.

Уж не его ли это фюльгья – дух, что приходит к человеку перед самой гибелью и нередко принимает облик женщины? Если так, то спасибо богам за то, что его фюльгья приняла самый желанный для него облик.

– Я не стала заходить в избу, там слишком много людей.

Хельга положила руки ему на грудь, и он обнял ее. Его руки ощущали живое человеческое тело, но разум отказывался верить и ощущением тоже.

– Ты мне снишься? Откуда ты взялась? Ты человек или дух?

– Я пришла за тобой.

«Я пришла за тобой…» – эхом отдалось в душе. Так говорит валькирия тому, чей срок окончен…

– Вам нужно скорее убираться из Видимиря, – торопливо продолжала она.

– Ты пришла… одна?

Эскиль все не мог понять, земное существо он видит перед собой, настоящую Хельгу или дух, принявший ее облик. Сумерки весь мир приводят на грань миров – когда ступаешь через земной мир, но видишь его через покров мира теней.

– Как ты сюда попала? Ворота же за…

– Я прошла еще днем, пока ворота были открыты. И ждала тебя, но ты все время был с людьми.

– Как ты могла пройти, и тебя никто не увидел?

– Вместо меня твои люди видели собаку! – Хельга тихо засмеялась. – У меня есть шкура… она придает мне вид собаки.

– Шкура?

– Да. Но это не важно. Вам нужно уходить как можно быстрее, если вы не хотите погибнуть. Вот-вот здесь будет Ингвар с войском. Нельзя ждать даже до утра. И я собираюсь, – Хельга приставила палец к его груди, – немедленно тебя похитить!

– Похитить? Куда?

– К Эйрику. Он согласен принять тебя в родню, если ты поклянешься служить ему и сумеешь увести людей. Если вы с ним объедините свои силы, то будете почти равны Ингвару – он уже не сумеет раздавить вас так легко, как сейчас, по отдельности. А когда вы разделаетесь с Ингваром, ты исполнишь твой обет. Эйрик и мой отец дали согласие. Теперь дело за тобой.

Эскиль едва слушал ее, изумленный этим чудесным появлением. Он все не верил, что ему это не снится.

– Ты как будто сошла прямо с неба…

– Так и есть! Я мчалась по воздушной тропе на коне бури. Мне пришлось спорить за тебя с самим Всеотцом, и я не собираюсь уступать.

– Я всегда подозревал… что ты валькирия.

Наконец Эскиль поцеловал ее – с таким чувством, будто этот поцелуй перенесет его дух от земли к Валгалле. Но ничего не случилось, и Хельга не растаяла – они по-прежнему стояли под навесом избы, в густой тени. Краски заката догорали на краю неба, над озером расползалась ночь.

– Ну что, ты идешь со мной?

– Завтра я соберу людей…

– Не завтра – сейчас. Завтра может оказаться поздно. Ингвар не станет ждать бесконечно. А когда ему надоест ждать, он силой проложит себе дорогу через Видимирь. Если ты не уйдешь со мной сейчас, то завтра вы уже можете оказаться в Валгалле. Разом все.

– Но я же не могу просто бросить своих людей! Они хотят попасть в Миклагарад, а если мы уйдем к Эйрику, это будет невозможно.

– Объясни им, что Миклагарда им не видать. – Хельга вырвалась из его объятий и отошла на шаг. – Всеотец – наилучший конунг, и вот к нему они точно попадут, если им не нравится Эйрик. Эскиль, поверь мне! – Она снова прижалась к нему и положила руки на грудь. – У вас больше нет выбора. Только один – жизнь или смерть. И у тебя остался последний случай исполнить обет. Иначе завтра ты будешь в Валгалле, и тебе придется искать невесту среди тех дочерей конунгов, что уже там. Я не пойду туда с тобой, если до этого мой дядя не благословит нас с факелом. Он взял с меня в этом слово, и только на этом условии отпустил сюда.

– Дядя?

– Ну, да, Эйрик. Ты знаешь, что он – человек Одина? Он служил ему с отрочества, Один покровительствует ему. И самое лучшее, что сейчас можете сделать вы – это уйти с дороги не мешать им с Ингваром сойтись. Они – конунги, и вам надо присоединиться к одному или к другому, но не стоять больше между ними. Иначе вас просто раздавят и забудут. Даже саги не будет – чтобы была сага, нужен кто-то среди живых, кому дорога память павших. А у вас таких людей не останется, ваши старые родичи давно вас забыли, а новых вы не завели. Я не хочу, чтобы ты сгинул, как сотни, тысячи парней, кто искал только вечной славы, а нашел забвение, потому что некому его помнить. Пойдем со мной, и ты исполнишь твой обет, и от нас пойдет новый род, в котором будут хранить все эти предания: про твою бабку Уну, про мудрого деда Аудуна с его стихами, про тебя и меня.

– Так ты хочешь этого?

– Разумеется, хочу! Иначе была бы я здесь! Ну, очнись! Я не позволю тебе разочаровать Фрейра! У Одина великих воинов полон дом, а мне нужен только ты, и пусть он еще подождет!

Пока она говорила, Эскиль наконец поверил, что все это не сон. Он молчал не потому, что хотел разочаровать Фрейра, а потому что непривычная боль в сердце лишила его дара речи.

Серая стена облаков разошлась, открыв взору сияющий янтарный светом Асгард. Какой бы конь ее ни принес, Хельга стала для него истинной вестницей жизни. Он кому-то нужен здесь, на земле; она не побоялась явиться сюда, чтобы не дать ему погибнуть, и готова вести его в будущее, где будут долгие годы счастья, где у него будет жена королевского рода, свой дом и новый род. Это было счастье, но Эскиль так мало привык ждать чего-то подобного, что настоящая, живая вера в счастье, впервые проникшая в сердце, показалась ему болью.

– Мы возьмем с собой твоих людей! – добавила Хельга, знавшая, что он неспособен отделить себя от дружины. – Всех, кто пожелает к нам присоединиться. У нас такая просторная земля, в ней места хватит всем.

Сам звук ее голоса наконец помог Эскилю опомниться.

– Это не сон, – сказал он вслух. – Это знак. Если уж Один прислал за мной валькирию… значит, и правда пора сниматься с места.

– Ну наконец-то ты проснулся!

Обрадованная Хельга поцеловала его – таким горячим убедительным поцелуем, какой не мог не обратить все помыслы от неба к земле. Обычно валькирий присылает за воином Один, но эту валькирию за Эскилем прислал Фрейр, уставший ждать исполнения обета. Эскиль принял волю божества, и ему трудно было выпустить из объятий ту, что воплощала в его глазах эту волю.

– Вот что. – Эскиль взял Хельгу за руку. – Сейчас ты пойдешь в дом и посидишь там, чтобы больше никто тебя не видел. Люди у нас обозлены… не хочу, чтобы кто-нибудь успел пустить стрелу – этого потом не поправишь.

Сидя в знакомой избе, где лишь один светильник горел на столе, Хельга прислушивалась к происходящему снаружи. В темноте, когда все уже разошлись по своим подстилкам, от ворот раздался звук рога. Варяги мигом высыпали наружу – неодетые, но вооруженные. При свете факелов блестели шлемы и топоры – давно ждавшие чего-то такого, варяги приготовились отбивать нападение. Эскиль ждал их, стоя на стене над воротами, там, где всем было его хорошо видно и слышно.

– Ингвар? – звучали со всех сторон тревожные выкрики. – Эйрик?

– Слушайте меня, парни! – Эскиль поднял руки. – Мы ждали знака, и мы его дождались. Всеотец прислал за нами валькирию. Она прискакала по воздушной тропе на коне бури, принесла нам весть. Ворота Валгаллы раскрыты для нас. Всякий, кто желает немедленно увидеться с Одином, увидится с ним уже на рассвете. Для этого нужно всего лишь оставаться здесь. Есть другой путь. Те, кто пойдет вместе со мной на восток, будут приняты Эйриком. Я намерен принести ему клятву и стать его человеком. В Миклагард оттуда не попасть, зато через эти земли пролегает путь в Багдад – там, говорят, золота не меньше. Если со мной придет достаточно много людей, мы выступим вместе с ним на Ингвара и отомстим ему за наши обиды под стягом другого человека королевского рода.

– И все равно окажемся в Валгалле! – выкрикнули снизу.

– Рано или поздно мы этого не минуем – я не собираюсь жить вечно, – ответил Эскиль. – Эйрик – не Роман цесарь, по семь сотен золотых на брата он не обещает, но в его владениях можно разбогатеть, завести хозяйство и оставить тех, кто будет помнить саги о вас. У меня нет выбора – мой обет Фрейру направляет меня туда. Я не брошу вас, не предложив этот выбор вам. Кто со мной?

В ответ раздались голоса – сначала немногочисленные, но потом, по мере того как варяги полностью осознали выбор, они усилились.

Хельга огляделась: за те два месяца, что ее здесь не было, изба стала совсем другой. От Несвета с Твореной, прежних хозяев, не осталось и духу; даже пахло здесь теперь как-то по-другому. Видно было, что здесь живут человек десять мужчин, наладив какой-то свой порядок, но сказывалось и отсутствие женской руки, и общая убежденность, что эта жизнь может кончиться когда угодно. В углу возле объедков копошились мыши.

Через оконце доносился гул спорящих голосов.

– Парни, надо идти к Ингвару! Если уж мы не можем здесь оставаться, лучше идти к старому конунгу, чем к новому! Ингвару мы нужны, он ждет нас, а Эйрик просто нас перебьет, без разговоров!

– Я не пойду отсюда никуда! Не тронусь с этого места! Ингвар, Эйрик – пусть они все идут к Хель в задницу! Если я нужен Одину – пусть Один придет и возьмет меня, но я не позволю мной вертеть, как веретеном!

Но продолжался спор недолго; вскоре голоса приблизились, под навесом раздались шаги, вошел Эскиль с телохранителями.

– Сова, Берег и Бешеный с нами не идут, – сказал он Хельге. – Сова собрался назад к Ингвару, на запад, а Берег и Бешеный предпочитают дождаться Одина. Но я больше не намерен на них тратить время. Собираемся.

Взошла луна, когда три десятка лодок отошли от причала Видимиря и тронулись по Ольховке к Песи, на северо-восток. Хельга сидела на корме возле Эскиля, завернутая в его плащ от ночного ветра. При свете луны ей были видны черные очерки лодок позади, на берегу близ озерных ворот городца горели несколько факелов. Вот факел поднялся и замахал в темноте – кто-то прощался с ними. Кто-то, кого они никогда уже не увидят.

Всю ночь варяги усердно налегали на весла, и до рассвета вереница лодок вышла к Песи. Здесь задержались, чтобы забрать людей из дозорного стана и найти в зарослях братьев Хельги. Как ни была она утомлена и обеспокоена, ей доставило удовольствие изумление на их лицах, когда она вывела их к реке и показала десятки лодок, где сидели не менее трех сотен варягов.

– Вот моя добыча! Я взяла их всех в плен и теперь хочу поскорее доставить к дяде.

За спиной Хельги стоял кто-то весьма рослый, и Хедин легко его узнал.

– Опять ты! – недружелюбно бросил он.

– Да, где ни покажусь, нигде мне не рады! – непринужденно ответил Эскиль.

– Подай ему руку, Хедин! – попросила Хельга. – Он будет твоим родичем, и лучше вам с самого начала с этим примириться.

– Родичем? Ты уверена?

– Хедин, ты злился на него за то, что он пытался меня похитить. Теперь я его похитила. И мне это удалось! Уже почти! Пожми ему руку, и тронемся поскорее дальше, – потребовала изнывающая от нетерпения Хельга. – Нам надо отойти от этого устья хотя бы на роздых, а потом устроим привал. Там еще поболтаете.

Они стояли у воды, возле лодок, предрассветный мрак мешался с густым туманом. Из лодок смотрели сотни варягов, телохранители Эскиля стояли от него по бокам, у Хедина за спиной были двое братьев. Пока Хельга говорила, Хедин и Эскиль держали руки на поясах. Потом Эскиль с небрежным видом подневольной уступки выставил правую руку перед собой, тыльной стороной к Хедину. Тот внимательно оглядел и Эскиля, и эту руку, будто ничего подобного никогда не видел, потом поднес к ней свою – таким же образом, тыльной стороной к будущему родичу.

– Ну! – Хельга топнула ногой.

Их ладони наконец сошлись, кисти сжали одна другую – на одинаковой высоте, чтобы никто не признал себя более слабым. Некоторое время они мягко давили – каждый надеялся перевернуть руку соперника вниз – потом расслабились. Хельга выдохнула с облегчением и замахала руками:

– А теперь по лодкам! Парни, навались на весла!

Теперь дружина Хельги двигалась вниз по Мерянской реке и за день преодолевала расстояние вдвое большее. Хедин с братьями были уверены, что Эйрик со своим войском уже тронулся вслед за ними на запад, а значит, встречи с ним можно ожидать в любой день. И Хельгу, и Эскиля тревожили мысли об этой скорой встрече, хотя Эскиль скрывал тревогу за безразличием, а Хельга – за веселостью. Вот-вот ей придется предъявить свою «добычу» сначала дяде, а потом и прочим родичам. Эскиль не мог похвалиться ни законным знатным происхождением, ни богатством – если не считать трех сотен дружины, что сейчас было для владык Мерямаа самым ценным сокровищем. То, как приняли Эскиля Хедин и братья, больших надежд не внушало, но Хельга понимала: у них есть причины ему не доверять, и если бы не опасность со стороны Ингвара и не острая нужда в военной силе, родичи и слышать не захотели бы о ее браке с варягом-намником темного происхождения, который явился в Мерямаа как враг и грабитель и к тому же убил ее первого мужа. Хельга была уверена в своем выборе, но не знала, как объяснить его родичам. Когда ее мать выбрала Арнора, в его достоинствах как мужа никого не пришлось бы убеждать. Эскиль был богат отвагой и ратной славой, но все это он проявил и получил на службе Ингвару, ставшего врагом Мерямаа…

Сам Эскиль тоже, конечно, не мог не думать о том, что уже вот-вот предстанет перед новым конунгом, предлагая ему не только свой меч – для борьбы против прежнего хозяина, – но и себя самого в родню, причем расчистив это место путем убийства. Поневоле он глядел на себя глазами родичей Хельги и впервые в жизни беспокоился, порадует ли их это зрелище. Никогда раньше он не сомневался в себе – в глазах хирдманов, чье мнение для него только и было важно, все решала его отвага и воинское искусство, а родство с конунгами, пусть и сомнительное, тоже шло на пользу. Но, лишь приблизившись к старинному уважаемому роду, живущему близ могил многих своих предков, он осознал, как беден тем, что для таких людей важно.

Теперь, когда исполнение его обета стало делом решенным, ему стоило бы ликовать, но положение его оставалось неопределенным и тревожным, и вместо радости в душе росли сомнеия. Не смеются ли над ним норны?

Хельга часть пути проделывала в лодке с братьями, часть – с Эскилем, но им почти не удавалось поговорить. На стоянках же Эскиль никак не мог остаться с ней наедине. Спала она в окружении братьев, но и днем было не легче: как Эскиль подозревал, Хедин с братьями поделили сутки на стражи и по очереди наблюдали, чтобы он не подходил к ней близко. Хельга тоже это заметила и бросала на Эскиля сочувствующие взгляды, но с братьями не спорила.

– Когда ты увидишься с Эйриком и вы договоритесь, будет полегче, – шепнула она ему на третий вечер их путешествия. – Если они увидят, что Эйрик готов тебе поверить, то и сами поверят.

Уже стемнело, часть людей устроилась вокруг костров спать. Эскиль и Хельга еще сидели на бревнах, а напротив сидел Сигурд, дожидаясь, когда пора будет провожать сестру в шалаш.

– Хельга… – нерешительно начал Эскиль. – С Эйриком я, может, договорюсь. Но ты… я все думаю…

– Что ты думаешь? – Хельга заглянула ему в лицо, где отражалась непривычная задумчивость.

– Ко мне Фрейр был очень милостив, но я думаю: а что хорошего мой обет принесет тебе? Мой дед… Ну, бабка Уна и правда рассказывала, что это был Хроальд сын Рагнара, но нет никаких свидетельств, что это правда. Той золотой гривны, которую он ей якобы подарил, даже мой отец не видел. У меня от греческой добычи еще осталось кое-что, но этим можно осчастливить какую-нибудь дочку бонда, а не такую, как ты. Твой первый муж… хоть он и был пискун изрядный, но со временем ему исполнилось бы и двадцать пять, и тридцать. А во всем остальном он был лучше меня. Он-то был законным внуком конунга, не то, что я. Если все выйдет, как ты говоришь, и мой обет исполнится, тебе-то он принесет какое-нибудь счастье?

Хельга вздохнула, глядя на него. Ей было приятно, что он заговорил об этом, но она хотела его успокоить. Да, все так, но если бы это зависело от нее, она не желала бы вернуть Видимира. Наоборот: ее жизнь с Видимиром, в то время казавшаяся ей вполне благополучной, теперь виделась ей временем неволи и тоски. В то время ее не покидала глубоко скрытая тревога, ощущение близости с человеком, любви которого она по-настоящему не доверяет. Ни разу при взгляде на Видимира она не чувствовала прилива счастья просто от того, что он есть и она его видит. С Эскилем все было иначе. С каких-то пор он, с его пятном ожога на щеке, с его сосредоточенным, пристальным взглядом серых глаз под светлыми бровями стал ей близок, как никогда не был Видимир, хоть она и знала его намного дольше и он во всем ей подходил. Каждый взгляд на его лицо приносил ей живую радость. Она чувствовала себя и Эскиля частями одного целого, и быть с ним стало для нее главным условием благополучия. Две зимы назад ее ужасала мысль все покинуть и уехать с ним в Киев; сейчас она не затруднилась бы с решением ни на миг. В Киев? В Миклагард? В Багдад? Ну что ж, и там люди живут. Зная, что связана с Эскилем, Хельга чувствовала себя сильной, как богиня.

– Послушай. – Она придвинулась к Эскилю и ласково коснулась его обветренной руки. – Фрейр принял твой обет. Я думаю, он обратился к своей сестре, а она – к норнам, они нашли мою нить и привязали к твоей. Теперь это наша судьба. Я ничем другим не могу это объяснить, но я хочу исполнения твоего обета не менее сильно, чем ты. «Довольно ль вам этого?» Если нет, ничего другого я не могу добавить. Ты спрашиваешь, что я выиграю. Если благодаря тебе мы сумеем спасти Мерямаа от войны с Ингваром или хотя бы не проиграть эту войну, значит, ты богат удачей, которая важнее золота и знатности рода. Помнишь, той зимой в Хольмгарде ты однажды мне сказал, что ты удачливый человек?

– Ну… не помню, но я мог это сказать.

– А еще, помнишь «Речи Хникара»? Ты рассказывал эту сагу в гриднице Сванхейд: что одних любят за красоту и учтивость, а других – за отвагу и доблесть? Мне теперь кажется, я тогда влюбилась в тебя…

При этих словах в глазах Эскиля вспыхнула радость, губы тронула чуть заметная улыбка. В тот далекий вечер он рассказывал «Речи Хникара» именно для того, чтобы произвести впечатление на Хельгу – и вот когда ему довелось узнать, что он преуспел в этом!

– Твоей отваги достаточно, чтобы заслужить любовь, это всякий признает, – продолжала она. – Я рада, что в этой части света я – единственная женщина, подходящая для твоего обета!

Эскиль наклонился и поцеловал ее, не беспокоясь, понравится ли это ее братьям. Главное, что это нравилось ей самой.

На следующий день передовой дозор Эскиля встретился на реке с передовым дозором Эйрика. Обе дружины высадились неподалеку, и Хельга с братьями повела Эскиля и Гримара к Эйрику. Он ждал их, сидя на корме своей лодьи, величавый и уверенный, будто на резном престоле, и движением руки предложил им забираться к нему. Люди Эйрика стояли плотной стеной, наблюдая за этой встречей, которая могла заметно изменить к лучшему участь каждого из них.

– Вот, конунг, это Эскиль Тень, – сказал дяде Хедин. – Бывший человек Ингвара, но теперь он желает служить тебе.

– Для тени он изрядный здоровяк! – усмехнулся Эйрик. – Я опасался, что увижу бледное создание.

– Дядя шутит, – пояснила Хельга.

– Вижу, моя дорогая, твой поход удался! – сказал Эйрик Хельге, когда она подошла его обнять. – Думаю, мало кто из валькирий приводил к Одину столько народу одновременно. Ну, и ты иди сюда. – Эйрик кивнул Эскилю. – Забирайся. Поговорим пока в этой палате, а потом, быть может, у нас будет и более подходящее помещение.

Эскиль забрался на лодью, Хельга села рядом с ним на ту же скамью. Эйрик окинул их взглядом не без мысли, хорошая ли выйдет пара; при всем несходстве их наружности в них угадывалось нечто общее, некая согласованность, говорившая о том, что они считают себя одним целым, хотя еще не были даже обручены по-настоящему.

– Здравствуй, Эйрик конунг, – сдержанно сказал Эскиль. – Рад видеть тебя в добром здравии и надеюсь, что мы поладим.

С тайным волнением Эскиль рассматривал человека, который должен был стать его повелителем и старшим родичем. Если бы они не поладили, то участь его была бы совсем печальной: этой встречей он окончательно отрезал себе возможность вернуться к Ингвару. Перед ним сидел муж, которого никто не постыдился бы признать своим владыкой: рослый, еще сильный, несмотря на седину в потускневших рыжих волосах и бороде. Эйрик даже в молодости отличался невозмутимостью – лицо его было неподвижно, как морда медведя, и это только усиливает опасность зверя, чьи намерения невозможно угадать. Так и сейчас на уверенном лице немолодого конунга нельзя было увидеть ни тревоги из-за грозящей войны, ни радости от увеличения своих сил.

– Расскажи, отчего вы ушли от моего племянника Ингвара, – сказал он. – И поклянись говорить правду. Как ни малы мои силы, я все же предпочту сражаться с немногим числом верным людей, чем с большим, на которое нельзя положиться.

– Я клянусь говорить правду. – Эскиль поднес к губам рукоять своего скрамасакса на поясе (меч он оставил Эйриковым телохранителям). – Мы верно служили Ингвару, хотя он и разочаровал нас своим решением заключить мир с Романом, взял дань, много меньше возможной добычи. Мы хотели уйти служить Роману, как это в обычае у отважных людей, но Ингвар устроил так, чтобы мы не могли распоряжаться своим оружием без его позволения, а это никому не может понравиться. Нынешней зимой мы возмутились из-за плохого содержания, нам приходилось жить впроголодь. Через своего доверенного человека, Мстислава Свенельдича, Ингвар предложил нам сделку. И она касалась тебя.

– Вот как?

– Да. Он взял с нас клятву держать ее в тайне, и об условиях этой сделки знали только трое: я, Гримар Мороз и еще один наш товарищ, Хамаль Берег. Мы должны были прийти сюда, в твою страну, и захватить ее – сколько получится, ослабить тебя и ждать его, Ингвара.

– Вот как? – повторил Эйрик. – Значит, вас прислал сюда Ингвар?

– Да. Нам самим не пришло бы в голову искать счастья так далеко на севере, мы хотели попасть в Миклагард. Но он обещал, что пропустит нас в Миклагард и даст грамоту к Роману, если мы одолеем тебя для него. Тебе следует знать: Ингвар пришел сюда не для того, чтобы покарать нас, а чтобы закончить начатое нами. Мы лишь прокладывали ему путь. Но он нарушил уговор. Мы сделали свое дело и хотели уйти, но он потребовал, чтобы мы влились в его войско и продолжили войну с тобой. Мы этого не желаем. Мы больше не можем доверять ему – он обманул нас и обманет снова. Поэтому отныне мы хотим служить тебе. Не сомневайся: люди, прошедшие Боспор Фракийский, «морской огонь», Вифинию и битву при Гераклее, не посрамят тебя. Если ты будешь честен с нами, мы будем верны тебе.

Эйрик помолчал, его брови чуть заметно сдвинулись, глаза потемнели. Он поверил Эскилю: попытка Ингвара нанести ему урон чужими руками, чтобы легче было снова подчинить его, не ввязываясь в войну с братом матери, выглядела очень убедительной. Он надеялся, что Ингвар пришел в его землю с военной силой, преследуя своих врагов – мятежных наемников, и огорчительно было убедиться, что именно в нем-то Ингвар и видел врага.

– Ну, а ты сам? – спросил Эйрик. – Я слышал, ты хочешь в обмен на свою помощь получить самое дорогое, что у нас тут есть – мою племянницу, Хельгу дочь Арнора. Да еще и после того как сам сделал ее вдовой.

– С ее мужем я бился на поединке, все мои и его люди были свидетелями. Я не знал в то время, что он – ее муж, но я выиграл у него все, чем он владел, в том числе и жену. Но я не настаиваю на этом праве и готов вернуть госпоже Хельге… – Эскиль оглянулся на Хельгу, – то есть я признаю ее право распоряжаться собой. Но наш поединок с Видимиром был продолжением того, который начал он сам – две зимы назад, когда мы оба лишь стремились взять ее в жены. Теперь я прошу у тебя согласия на нашу свадьбу, если она сама желает этого.

– Я желаю, дядя, – подтвердила Хельга. – Эскиль как новый муж пригодится мне куда лучше, чем любой выкуп.

– Твой отец будет не очень рад такому родству, но если благодаря вам мы отобьемся, то свою награду он заслужит. Хорошо. Прикажи твои людям устраивать стан, Эскиль. Пока мы не пойдем дальше. Я должен обдумать, нельзя ли так устроить, чтобы за приоберетние нового племянника мне не пришлось заплатить головой старого…

– Вижу, конунг, провели они нас …

Стоя посреди площади Видимиря, Мистина огляделся. Заслышав звук рога от озерных ворот, объявлявший о подходе второй части дружины, Ингвар сам вышел во двор, чтобы встретить побратима; правда, двигала им не столько радость, сколько досада.

– Ётуна мать! Ты зорок и приницателен, как… как тот орел, что сидит на краю мира и шевелит крыльями.

– Сколько вы здесь застали?

– Да не больше сотни.

– Всех положили?

– Больше половины. Остальные вон там, в клетях сидят.

О том, что ему предстоит здесь застать, Мистина знал заранее. С половиной дружины сидя в Забитицах, он ждал вестей от Ингвара, ушедшего в обход волока на Видимирь. Получил вестей больше, чем ожидал: с востока к нему явился гонец от Ингвара с сообщением о захвате Видимиря и разгроме тех варягов, что в нем сидели, но вместе с гонцом прибыл и отряд из сотни человек под предводительством Стейнтора Совы, желающих сдаться конунгу и снова встать под его стяг. Они ушли из Видимиря тем же утром, как туда явился Ингвар, но чуть раньше, и чудом избежали встречи с ним. Гонец догнал их, и они не пропустили его, а повели с собой, опасаясь, что он должен передать Мистине какие-нибудь неприятные для них распоряжения. Ингвар приказал второй части дружины явиться к нему, и Мистина привел всех, кто оказался у него под рукой. Князя он застал весьма недовольным. Хотя Видимирь, а с ним и волок, оказался в его руках, это была только половина цели. Из пяти сотен варягов сотня сдалась, полсотни были перебиты, полсотни – в плену, но большая часть с Эскилем Тенью и Гримаром Морозом, теми двумя, кто знал тайну соглашения, ускользнули на восток и теперь, надо думать, уже соединились с Эйриком.

Мистина тайком досадовал на себя, что не дал воли мыслям, которые оказались верными. Он ведь догадывался, что это может произойти.

– Забравшись так далеко, отступать мы не можем, – сказал Мистина, когда Ингвар провел его в большой дом: теперь он был здесь хозяином. – Сколько бы ни было войска у Эйрика, нам следует с ним повидаться. Больше ждать нечего. Не будем давать ему лишнего времени и пойдем следом.

Ингвар был недоволен: в том, что большая часть варягов ускользнула, он винил промедление, на которое его уговорил Мистина. Но теперь Мистина советовал то самое, чего желал и он. На другой день после того как дружина соединилась, Ингвар вновь посадил своих людей в лодки и повел на северо-запад, к Мерянской реке.

Весь день накрапывал дождь, хирдманы на веслах, хоть и укрывались толстыми шерстяными плащами, изрядно вымокли. Встали на ночлег еще до темноты. Дождь и не думал униматься, небо было сплошь затянуто серым одеялом. Гриди разбрелись по прибрежным зарослям, со всех сторон стучали топоры: рубили лапник на шалаши, сухостой для костров. Поставили шатры на мокрую траву, лодьи покрыли парусами, чтобы в них найти укрытие на ночь. Огонь развести удавалось с трудом, от поленьев, положенных рядом для просушки, шел пар. Вода в котлах нипочем не хотела закипать. Весь стан провонял сырым дымом, мокрой шерстью и кожей. Все это было не в новинку и гридям, и вождям, но даже Мистина с трудом сохранял бодрый вид. Дождь напомнил всем, в какую даль они забрались от дома. Многие в «большой дружине» были уроженцами земли Полянской, для них это край на северо-востоке казался холодным и мрачным даже в хорошую погоду. Никто из них еще не бывал здесь, никто не представлял, что ждет их дальше, на восток по Мерянской реке.

– Надо было хоть Логи взять с собой, – бросил Ингвар, пока они с Мистиной, сидя под пологом шатра, ели свою кашу из деревянных мисок. – Он хоть здесь бывал, видел эти места.

Когда Ингвар по пути на Мсту проходил через Хольмгард, госпожа Сванхейд удержала младших сыновей при себе. Она не могла указывать старшему сыну, которого сама признала конунгом, но не желала, чтобы все ее дети оказались прямо замешаны во вражду с кровным родичем. Но если Тородд был даже рад остаться в стороне от этого раздора, то Логи покорность матери далась нелегко. В начале лета до Хольмгарда докатилась весть сразу обо всех переменах в судьбе Каменной Хельги: и что она вышла за Видимира, и что потеряла его по вине варягов. Логи тревожился о ней, но понимал, что не должен вмешиваться в эти дела без воли Ингвара; он лишь просил старшего брата позаботиться о ней, если в этом будет нужда.

– Если ты намерен драться с Эйриком, то Логи тебе только помешает, – ответил Мистина. – Он у него два лета прожил, это больше его дядя, чем твой. Мой отец когда-то хорошо знал эти края, часто здесь бывал.

Но сейчас Свенельд жил в земле Деревской, где его слава, властность и решительность были необходимы для поддержания мира.

Дождь все моросил. Сидеть у костров, загороженных от дождя щитами и пологами, охоты не было, и свободные от дозоров с приходом темноты разошлись по своим влажным подстилкам. Отдав башмаки оружничему, чтобы попытался подсушить немного, Ингвар улегся у себя в шатре, укрылся парой плащей. В шатре висел запах влажной шерсти, ложе из елового лапника было не из мягких, но Ингвар был настоящий походный вождь, не то что Роман цесарь, давно забывший, как это – самому ходить на войну. Ему было сухо и почти тепло, а значит – удобно. Такие мелочи, как влажный полог шатра, его не смущали, но угнетала тревога неведения. Он почти ничего не знал о тех краях, где находится, знал только то, что ему рассказывали бывавшие здесь торговые люди из Хольмгарда. Мерямаа уходит куда-то на восток и на север, где упирается в Утгард и в самый Ётунхейм. Эйрик, владыка этих краев, был в его глазах все равно что конунг Утгарда, способный одолеть самого Тора. Вот так они и будут идти, идти, пока не упрутся в его жилище с оградой из копий. Стены там из змей, полы – из грязи, кругом чудовища… Но что делать – Ингвар не мог стерпеть мысли, если оставит своему сыну меньше владений, чем получил от отца. Его отец Олав, его дед Тородд собирали дань с Мерямаа, и сам Тор не убедил бы его отказаться от этого права.

Из-за полога долетал стук топора, треск ломаемого дерева, негромкие голоса. Снаружи стемнело, и шатер заполняла непроглядная тьма. Постепенно Ингвар погружался в сон. Вздрогнул: почудилось, будто кто-то зовет его по имени. Ингвар открыл глаза, поморгал во тьме. Свободный телохранитель, чья очередь была спать, посапывал на другой стороне шатра. Ингвар снова закрыл глаза, осторожно перевернулся на другой бок, расправил плащ над собой. Сознание поплыло, и снова ему послышалось: «Ингвар!» Снова он открыл глаза. Это был повторяющийся сон, как бывает у больных или у тех, кому нужно встать и что-то сделать, и эта необходимость борется с сонной истомой, перенося нужные действия в область сна. В таком сне ты раз за разом встаешь и идешь куда-то, потом опять обнаруживаешь себя лежащим, и снова встаешь…

– Ингвар! – тихо прогудело у полога шатра.

Ётуна мать! Кто здесь может звать его по имени? Даже Мистина на людях говорит «конунг».

Откинув плащи, Ингвар встал на колени, протянул руку и поднял полог шатра.

Снаружи была глухая тьма – ни света костра, который должен быть в несколько шагах перед входом, ни других шатров, ни людей. Только густо-синее небо с редкими звездами в разрывах облаков, а впереди – нечто вроде огромной, совершенно черной дыры…

– Я здесь, – сказал тихий низкий голос, прямо из этой дыры. – Выйди, поговори со мной. Не бойся.

«Не бойся?» Ингвар даже не помнил, когда слышал такие слова, обращенные к нему – так давно никем не допускалось даже мысли, что он, конунг и вождь, может чего-то бояться. Даже когда «влажный огонь» в Босфоре горел на его груди, и тогда никому не пришло бы в голову, что он испугается.

Голос был Ингвару незнаком, но звучал так уверенно, будто говорящий имел право вызвать князя киевского для беседы глухой ночью. Ингвар, пригнувшись под мокрым пологом, вышел из шатра… и сел наземь, ноги под ним подогнулись сами.

Снаружи его ждал… Ингвар молча рассматривал это существо, понимая: его посетил дух. Ночной гость имел вид огромного медведя – даже сидя на земле, он был выше человеческого роста. Во тьме он выглядел как живая черная гора, и только глаза его светились на морде, как два красных угля.

Ингвар был храбрым человеком и не привык чего-то бояться, поэтому сейчас изумление его намного превысило страх.

«Ты кто?» – хотел он спросить, но губы отказывались повиноваться, будто окаменели.

Однако ночной гость его услышал.

«Я – Эйрик, конунг Мерямаа, Эйрик Берсерк, сын Анунда, брат твоей матери Сванхейд».

«Чего ты хочешь?» – так же мысленно ответил Ингвар.

Его ничуть не удивило, что Эйрик явился к нему в облике огромного медведя. Мать говорила о нем – «упрямый старый медведь». Ингвар лишь ощутил трепет – не страх, а благоговение, вызванное чувством близости божества. Конунг этого лесного края очень даже мог иметь подобный облик.

«Рассказать тебе кое-что. Я знаю, что ты прислал сюда этих варягов, надеясь, что они разобьют меня, а тебе останется прийти и вступить во владение моей землей, не утруждаясь сражениями с близким родичем»…

«Тень выдал», – мелькнуло у Ингвара в мыслях.

«Конечно, выдал, ему ведь, как и всякому, ближе всего свое собственное благо. Как говорил Хникар:

А рассказать тебе я хочу вот что. Известно ли тебе, кто такие вирд-коны?»

«Вирд-коны?»

Ингвар помнил разговор с матерью, когда она объяснила, почему ему не следует причинять никаких обид Хедину сыну Арнора и его сестре, ибо их мать – чародейка, держащая в руках не чью-нибудь, а его собственную нить судьбы. В том разговоре она и назвала Эйрика старым медведем.

«Известно ли тебе, кто твоя вирд-кона?» – спросил медведь.

Во тьме Ингвар не видел, как шевелится его пасть, и низкий голос, казалось, вливался ему в уши прямо из окружающей тьмы.

«Да. Известно. Это женщина по имени Снефрид… Она ведь живет здесь, в Мерямаа?»

«Именно так. Она живет здесь. Я знаком с нею дольше, чем ты живешь на свете, потому что она – и моя вирд-кона тоже. Мы с тобой связаны не только кровью, но и нитью норн. Снефрид могла бы оборвать нить любого из нас, когда пожелает, но она не станет помогать никому. Ни мне, ни тебе. Если ты так жаждешь власти, что готов пренебречь кровным родством – можешь назначить мне битву. Я хоть и стар, но не уклоняюсь от боя, и предпочту пасть в сражении, чем уступить то, что считаю своим. Но ты – сын моей сестры, а Сванхейд – достойная женщина. Пока еще не случилось непоправимого, я должен тебя предостеречь. Наши нити связаны. Оборвавшись, моя нить оборвет и твою. Если ты убьешь меня, то и сам проживешь недолго. А когда ты умрешь, мой род окажется в более выгодном положении. У меня четверо сыновей, и все они уже взрослые. Твой сын еще слишком мал, чтобы взять дела в свои руки. Твои братья предпочтут помириться со мной. Твоя жена выйдет за другого, твоя держава распадется, и все будет так, как было, когда я сюда прибыл: наследники Олава правят на севере, наследники Хельги Хитрого правят на юге. Думай сам, нравится ли тебе это и не больше ли ты потеряешь, чем приобретешь. Вот все, что я хотел тебе сказать».

На глазах у Ингвара черная гора пошевелилась – медведь встал на четыре лапы, готовый уйти.

«Но есть еще одна плохая весть для тебя, – добавил он, обернувшись, и Ингвар снова увидел в ночи два горящих углями глаза. – Ты пытался одолеть меня чужими руками, на пути предательства. А ведь Всеотец все видит. Ты можешь оттянуть твою гибель – это пока еще в твоей власти. Но ты сам погибнешь по вине предательства – это не я решил, и этого я не могу отменить. Могу лишь обещать: если сейчас ты оставишь вражду, старый медведь Эйрик будет твоим другом там… во владениях Одина-Бурого. Как говорил Хникар:

Подумай, что ты уже сейчас можешь сделать, чтобы избежать посмертного презрения. Потом ведь будет поздно. Может быть, тебе целую тысячу лет придется ждать того, кто позаботится о твоей посмертной славе. А теперь прощай».

Красные угли погасли, воцарилась тьма… Огромный медведь исчез так тихо, что до Ингвара не долетело ни звука.

Проснулся Ингвар, когда в щель полога уже пробивался тусклый свет. Вздрогнул, вспомнив свой сон. Конечно, это был сон – он вовсе не помнил, чтобы возвращался на свою подстилку и укрывался плащами, но вот ведь он лежит укрытый. В том сне он разговаривал мысленно – наяву так не бывает.

Ётуна мать! Ингвар сел, сбрасывая плащи, потер руками лицо. На другой стороне шатра спал уже другой телохранитель – они успели смениться, и даже дважды, а он спал так крепко, что не слышал. Ну и сон, того коня в корягу! Даже сейчас теснило в груди от волнения. Что он сказал, черный призрачный медведь? Пугал смертью от предательства… посмертным позором…

Две нити! Та женщина, Снефрид, о которой рассказывала мать. Она держит не только его, Ингвара, нить, но и Эйрика! Об этом Сванхейд ему не говорила. Возможно, сама не знала. А он теперь знает. «Мы связаны не только кровью, но и нитью»…

Стоит ли всему этому верить? Сон был слишком ярким, связным и отчетливым, чтобы от него отмахнуться. Рассказать Свенельдичу, привычно подумал Ингвар? В делах иных миров побратим тоже разбирался лучше, но что-то мешало. Казалось, эта тайна доверена только ему, ему и стоит как следует все обдумать…

Ингвар выбрался на воздух. Дождь, слава асам, прекратился, хотя небо по-прежнему было в пелене. Какое же чувство свободы каждый раз ощущаешь, когда с неба на голову перестает падать мелко рассеянная вода – как будто тебя выпустили из-под сети и позволили идти куда хочешь. Такое доверие богов хочется оправдать…

– Ётуна ма-аать! – вдруг вскрикнул кто-то возле шатра, так что Ингвар вздрогнул.

В крике слышались изумление и испуг.

– Что ты, Хрольв? – окликнул Фарульв Лодочник от обильно дымившего костра. – Змея?

– Дерьмо! – глухо поправил Радорм, лежавший под навесом из лапника. – Глядеть же надо, куда ступаешь.

– Сам ты… Идите посмотрите!

Несколько человек подошли к Хрольву.

– Ого!

– Вот это… ётунова хрень…

– Да как же он сюда подобрался?

– И никто его не видел.

– Дозорные проспали все.

– Надо проверить – у нас люди-то все на месте? А то, может, унес Гуннара, а мы и не знаем. Ждем тут, пока он нам кашу сварит, а его самого уже в лесу доедают…

– Конунг! – сообразил кто-то. – Хьёрт, поди глянь – конунг-то цел?

Ингвар вышел на голоса, к кучке удивленных и встревоженных гридей. При виде его на лицах отразилось облегчение.

– Конунг, посмотри! – Сиггейр показал на землю. – Вот тут какой-то тролль бродил ночью…

Ингвар подошел, уже догадываясь, что увидит.

На мокрой от дождя земле меж шатров отпечаталось несколько крупных медвежьих следов – один, два… Потом начиналась трава, на ней следы терялись, а искать их в лесу желающих не нашлось…

– Медведь, говоришь? – Мистина, сидя на корточках, положил свою ладонь с вытянутыми пальцами внутрь отпечатка звериной лапы: далеко не маленькая, его ладонь поместилась там целиком. – С такими-то лапками?

Он выпрямился: с мокрыми волосами, с рубашкой на плече, которой вытирался на ходу. Проснувшись, полез купаться – как будто в воздухе ему недостаточно воды, – а выбравшись на песок, услышал крики возле конунгова шатра.

– А не думаешь ли ты, конунг, что это был тот Бурый, который еще зовется Одином?

– Что-то такое он говорил… – пробормотал Ингвар. – Я помню: он упоминал Одина-Бурого…

Вмиг по дружинному стану разнесся слух: к конунгу во сне являлся Один. Слух этот вызвал более тревоги, чем бодрости: Один редко приносит добрые вести.

– Что он сказал? – негромко спросил Мистина, когда они с Ингваром уже сидели под пологом конунгова шатра, глядя, как Гуннар Пузо пытается поддерживать уверенный огонь под котлом с кашей, а сырой дым бросает ветром из стороны в сторону. – Расскажешь? Или это тайна?

– Да он не сказал, что это тайна. Он хотел предостеречь… от предательства, – выдавил Ингвар. – Я плохо помню. Как проснулся – вроде все помнил. А теперь – ну, так… – Он помахал рукой в воздухе, будто разгонял туман. – Говорил, что мне не следует сражаться с Эйриком, потому что его гибель принесет гибель и мне.

– Может, это и кстати, – обронил Мистина. – Что предостерег. Надоел мне этот троллев поход через Утгард. Повезет нам, не повезет – доброй славы здесь все равно не сыскать.

– Так что же – назад поворачивать? – Ингвар бросил на него угрюмый взгляд. – Опять? Я от греков едва отмылся, если меня еще старый дядька заставит штевень поворотить…

Мистина понимал это не хуже конунга: Ингвара до сих пор жег стыд после первого похода на греков, когда он сам был ранен в первой же битве и отступил в Болгарию, оставив войну другим вождям.

– С Эйриком мы непременно повидаемся. Но если сам Один предостерегает тебя от этой вражды, нарываться на драку будет глупо. Если он тебя оставил… – Мистина понизил голос, – то упрямиться значит погибнуть, и даже без особой славы.

– И что теперь – дары ему подносить? Любовные стихи сочинять?

– Послушай. Ничего непоправимого еще не произошло. Мы взяли Видимирь, но отбили его не у людей Эйрика, а у мятежных варягов. Это они – Мороз, Тень и Берег – убили Эйрикова зятя и его отца, это они целое лето грабили веси вдоль волока. Мы, то есть ты, только покарал их за эти дела. Сделал одолжение Эйрику, своему родичу.

Ингвар хмыкнул от невеселого смеха:

– Хочешь сказать, мы сюда явились Эйрику помогать?

– А кто докажет, что нет?

– Тень докажет, глядь! Он ведь у него, у Эйрика!

– Пусть он чего докажет, глядь! Кто он такой? Ублюдок и предатель, вот он кто. Слово его… – Мистина сплюнул. – Ты с Эйриком еще не ссорился. Он пока не знает, зачем ты пришел. Только догадываться может. И нам стоит сейчас поискать с ним встречи и поговорить. Если даже Один пришел к тебе с предостережением – пренебречь этим значит нарваться на быструю смерть, здесь ничего иного не дождешься. Хочешь сгинуть в этих болотах? Тогда уж лучше было сгореть в Босфоре – славы было бы больше.

– А греки? Мы из-за них сюда и притащились. Вернусь, они спросят: ну, покорили вы вашего Эйрика?

– Роману нет дела до наших дел с Эйриком. Его только хазары волнуют. Здесь можно разговаривать.

– Ты возьмешься?

– А как же, глядь! – с досадой воскликнул Мистина. – Троллева бабушка, что ли? Эйрик, видно, уже рядом где-то. Ты жди, я поеду вперед.

Взяв два десятка своей ближней дружины, Мистина Свенельдич отправился дальше по Мерянской реке. То и дело его трубач оглашал леса по берегам звуком рога, давая знать о своем продвижении – чтобы не нарваться на стрелы какой-нибудь засады, которую уже стоило здесь ожидать. День еще не закончился, когда на призыв рога с востока ответил такой же рог – это был передовой дозор Эйрика.

Два отряда сошлись и поговорили. Мистину с его людьми отвезли к Эйрику – он с войском шел чуть позади. Мистина, для этого случая взявший с собой хороший синий кафтан и красный плащ, сошел на песок из лодьи такой же величавый, как если бы здесь были конунговы палаты – с золотыми браслетами на руках, с серебряной гривной на шее, подпоясанный поясом печенежского князя, с дорогим мечом-корлягом на плечевой перевязи, сиявшим позолоченной отделкой ножен и рукояти.

Эйрик ждал его, стоя у своей лодьи – в простой дорожной одежде, он тем не менее всем видом выражал превосходство над простыми смертными. Ростом они были равны, но Эйрик, вдвое старше и плотнее, казался выше и внушительнее.

Шагов за десять до него Мистина остановился.

– Если Эйрик конунг пожелает, меч я отдам. – Он развел руки ладонями вперед, выражая мирные намерения.

– Ведь ты – сын Свенельда? – Эйрик окинул его внимательным взглядом. – Я когда-то хорошо его знал. Я не жду вероломства от сына твоего отца, так что меч можешь оставить.

– Благодарю тебя, Эйрик конунг, за добрую память о моем отце. – Мистина поклонился. – Он тоже много говорил о тебе.

Эйрик кивком пригласил его ближе, и Мистина подошел шага на два – так, чтобы Эйриковы телохранители могли встать между ними по бокам, не мешая вождям видеть друг друга. Его собственные стояли у него за спиной.

– Меня прислал к тебе мой владыка, Ингвар конунг. Он желал бы встречи с тобой, чтобы переговорить о важных вещах, как пристало родичам, желающим мира в своих владениях.

– Вот как? – Эйрик выразительно поднял брови, желая показать, что удивлен. – Значит, мой племянник Ингвар пришел сюда с войском, чтобы поговорить со мной по-родственному?

– Конунгу не пристало ходить без верной дружины и преданных людей. И он не причинил никакого вреда твоей земле и твоим людям. Наоборот – он очистил Видимирь, захваченный мятежными варягами.

– Вот как, – повторил Эйрик. – Очистил…

Он понял, что это значит: ночная беседа не прошла даром, Ингвар уже поменял цели похода на куда более мирные.

– Коли так, я с радостью встречусь с моим племянником Ингваром. Ты можешь от его имени принести клятву в его… благоразумных намерениях?

– Я готов сделать больше – я буду твоим заложником, пока переговоры не завершатся.

– И он не требует взамен заложника от меня?

– Нет, ведь мы на твоей земле.

Сквозь прореху в облаках пролился солнечный луч, берег разом посветлел. Сразу показалось легче дышать. Золотой отблеск заиграл на рукояти меча Мистины. Стало видно, как над мокрым лугом поднимается пар.

– Это нам привет от богов! – Эйрик показал Мистине на солнце. – Не посрамим же их доверия.

Скользнув взглядм по людям вокруг Эйрика, Мистина увидел несколько незнакомых парней, потом Хедина сына Арнора, а возле него очень молодую женщину с большими удлиненными глазами, чью красоту не могло притушить даже белое платье и покрывало вдовы. Нетрудно понять, кто это – сестра Хедина, вдова Ингварова племянника Видимира.

Мужчина рядом с ней тоже был Мистине отлично знаком. Встретив его взгляд, Эскиль Тень помедлил, но слегка наклонил голову в несколько издевательском приветствии. Будто говорил: ты не рад меня видеть, но тем не менее я здесь.

Мистина не ответил, его взгляд закрылся и похолодел. Я тебя не вижу, говорил этот взгляд. И снова Эскилю померещилось, будто сама Хель стоит за плечом у Свенельдича.

За следующий день погода разгулялась, трава высохла. Когда Ингвар с ближней дружиной прибыл в стан Эйрика, тот ждал его под растянутым на стойках пологом шатра, в тени, на расстеленных кошмах и овчинах. Вереница лодок и лодий уходила вдоль берега и скрывалась за поворотом реки; как Ингвар прикинул на глаз, здесь было не меньше пяти сотен человек, и он видел наверняка не всех. Луг был покрыт шатрами и шалашами, из-за перелеска тоже поднимался дым множества костров. Меряне, русы, словены – все выглядели бодро, толпились, с любопытством, без робости рассматривая киевского князя.

Хедин и двое Эйриковых сыновей, Сигурд и Бьёрн, встретили Ингвара у лодьи и проводили к отцу. Эйрик медленно встал навстречу, сделал несколько шагов и протянул руку племяннику:

– Здравствуй, Ингвар! Вот наконец-то мы с тобой встретились!

Ингвар пожал ему руку, с тайным изумлением рассматривая незнакомого дядю. Рослый, величественный, с седовато-рыжими волосами и бородой, с уверенным взглядом темно-серых глаз, тот выглядел человеком, очень даже способным приходить в облике медведя!

К Ингвару приблизилась молодая женщина в белом платье, с рогом в руках.

– Мы, род Эйрика конунга, приветствуем тебя на нашей земле, Ингвар конунг, если ты пришел как друг, – заговорила она; ее красота, уверенная речь, белое платье с отделкой серебряной тесьмой на синем шелке придавали ей такое сходство с валькирией, что Ингвар невольно содрогнулся. – Да будет с тобой милость Одина, да пошлет он вам мудрости и благоразумия, чтобы разрешить все дела, не вредя ничьей чести и благополучию. Приглашаем богов быть участниками нашей беседы и помочь нам их божественной мудростью!

Она отлила немного пива наземь, потом подала рог Ингвару. Он тоже плеснул на землю, отпил и передал Эйрику. Ингвар вспомнил эту женщину, хотя, когда он видел ее в последний раз, она еще была девушкой – носила косу и не покрывала голову.

– Благодарю тебя, Хельга дочь Арнора, – ответил он и наклонился, чтобы ее поцеловать: все же ее покойный муж был его племянником, и между ними имелось свойство, хоть теперь и бывшее. – Мы встречались, помнится, у моей матери, две зимы назад.

При виде лица Хельги Ингвар вспомнил, как в ту зиму к ней сватались сразу трое. Один из троих с тех пор стал его врагом, другой добился успеха в женитьбе, но не этот ли успех привел его к смерти?

– Сожалею о гибели твоего мужа, – добавил он из вежливости.

Хельга в ответ взглянула на него с удивлением, чему удивился он сам. Да, он никогда не был ловок по части учтивых речей, но сейчас-то он что не так сказал?

– И моего брата Несвета. Я мало знал их обоих, но если мой родственный долг…

Ингвар вопросительно взглянул на Эйрика. Так вышло, что было неясно, кто из них должен мстить за эти смерти – и кому.

– Ты похож на отца, – сказал Эйрик; обсуждать смерть Несвета он считал преждевременным. – Надеюсь, не только внешне – он был человек благоразумный.

– Если Ингвар конунг удался в материнскую родню, ты ведь не попрекнешь его этим? – пришел на помощь Мистина, видя, что его побратим не находит ответа на этот маленький упрек. – Я слышал, когда ты был в том же возрасте, ты вел непримиримую войну с твоим дедом, Бьёрном конунгом.

– И тот случай наградил меня кое-каким опытом, который, надеюсь, пригодится и вам! Ну, садись.

Эйрик и Ингвар сели напротив друг друга на сложенные плащи, служившие подушками, их родичи и приближенные расселись вокруг. Кияне привычно усаживались, подбирая под себя ноги – научились у степняков, в строгую позу важных переговоров. Дружине Ингвар не раз уже приходилось сидеть в печенежских шатрах и в жилищах ясов, где тоже не водилось скамей.

Хельга с братом сели по левую руку от Эйрика, его сыновья – по правую. Оглядев прочих приближенных Эйрика, Ингвар заметил и еще два знакомых лица. Эскиль Тень и Гримар Мороз тоже были здесь – сидели у края полога, на траве. Ингвар отвел глаза, будто не заметил их: он злился на них, но не желал сам быть уличенным в предательских замыслах. Он явился сюда не для того, чтобы обсуждать беглых наемников.

Отроки положили между князьями щиты, на них поставили кувшин с пивом – Эйрик знал, где достать в округе пиво, – разложили хлеб из нового зерна, сало, жареное мясо и рыбу.

– Пока я принимаю тебя здесь, – Эйрик указал на щиты, – и первый наш пир будет скромным, но после, если желаешь, я приглашу тебя к себе в Озерный Дом.

– Туда ведь еще дней десять дороги?

– Чуть меньше, но да – это весьма просторная страна.

– Охотно повидал бы твой дом и прочих родичей, которых здесь нет, но у меня не так много времени. К зиме мне нужно вернуться в Киев, а туда дороги намного больше, чем десять дней. Ведь все владения, оставленные мне предками, еще больше, чем Мерямаа, и простираются до самого Греческого моря.

– Ты еще молод, а уже почти сравнялся с самыми прославленными владыками древности, – кивнул Эйрик. – Твои предки по отцу покоряли для тебя земли на севере, а предки твоей жены – на юге. Важно появить благоразумие, чтобы не растерять всего этого.

– Я должен вернуться в Киев, там ждут меня послы от Романа из Миклагарда. Чтобы утвердить договор с ним, мне нужно сначала кое о чем договориться с тобой.

– Вот как? – Эйрик непритворно удивился, хотя на его лице это никак не отразилось. – Зачем же я понадобился цесарю? Не предполагал, что он вообще знает о моем существовании.

– Ему известно, что русским князьям принадлежат земли, лежащие неподалеку от Хазарии.

– Неподалеку – это он недостаточно осведомлен. От моих земель до Хазарии добираться целое лето.

– Я знаю. Моим воспиталем был Свенельд, – Ингвар глянул на Мистину, – а он и был тем человеком, кто открыл прямой водный путь от Хазарии до Мерямаа.

– Это мне известно. Мой шурин, Арнор Камень, был его спутником.

– Тогда ты, несомненно, знаешь, что в том походе был предательски убит Грим сын Хельги, двоюродный брат моей жены. Это было задолго до ее рождения – да и моего тоже, – но мы не вправе забыть, что эта смерть… Нельзя сказать, чтобы она осталась неотомщенной – Свенельд об этом позаботился, – но мир между нашим родом и хазарами невозможен. Для Романа цесаря хазары тоже враги. Непременное условие его дружбы – не вступать с ними ни в какие сношения. И я…

– И от тебя, Эйрик конунг, как от своего близкого родича, Ингвар конунг желал бы получить заверения, что ты не ищешь дружбы с хазарами и не намерен вступать с ними в союзы, враждебные как для греков, так и и для нас, – мягко, но уверенно закончил за него Мистина.

Он знал, что для Ингвара очень трудно сказать «я прошу», а если он скажет «я требую», то этим самым уничтожит возможность согласия с Эйриком, тоже не привыкшим склонять голову перед кем-либо. И у него эта привычка лет на двадцать пять старше.

– Хазары? – Эйрик в удивлении подался ближе к Ингвару, держа чашу на коленях. – Так ты ради хазар пустился в такую даль с целым войском?

– Не только. – Ингвар обратил холодный взор на Эскиля и Гримара. – У меня была и другая цель… но лучше мы не будем на нее отвлекаться. Хотя бы пока не решим главное.

– Сколько нам известно, у тебя есть «торговый мир» с булгарами, да? – сказал Мистина.

– Да, с булгарами. Почти каждое лето мы отсылаем свои товары в Булгар, а взамен получаем много хороших вещей, вот. – Эйрик качнул серебряной чашей булгарской работы. – Кстати, ту, что у тебя, возьми на память, я тебе ее дарю.

– Благодарю, ты очень щедр. А булгары ведь во вражде с хазарами с тех пор, как приняли бохмитскую веру и отказались платить хазарам дань?

– Это так.

– И если бы ты пожелал завязать какие-то отношения с хазарами, то твои друзья-булгары были бы этим весьма недовольны. Да и завязать какие-то отношения с хакан-беком, минуя земли булгар, было бы затруднительно?

– Но твоя помощь пригодилась бы хазарам, если бы они опять затеяли войну в Корсуньской стране, – добавил Ингвар.

– Ну, в прошлый раз войну в Корсуни затеял твой родич, – заметил Эйрик. – Племянник Хельги Хитрого, да?

– С Хельги Красным мы порвали и больше не поддерживаем его походов, – сказал Мистина то же, что говорил грекам. – А главная выгода для хазар – посеять раздор между русами. Ради этого они могли бы завалить серебром, но потом это серебро превратится в кровь, в которой можно утонуть. Мы уверены, что ты, Эйрик, достаточно умный человек, чтобы не дать себя купить.

– Не имею к хазарам особой склонности, – признал Эйрик. – И если мы с тобой, племянник, договоримся о дружбе и союзе, как равные владыки, состоящие в близком родстве, то думаю, что смогу пообещать тебе не водить дружбы с хакан-беками.

Ингвар и Мистина переглянулись. Условия Эйрика была ясны: сказав «да», Ингвар откажется от своих притязаний на дань с Мерямаа.

Ингвар медлил; Эйрик спокойно ждал. Ингвару вспомнился его сон, предостережение Одина-Бурого… «Мы связаны не только кровью, но и нитью»… Теперь он уловил то чувство, которое уже давно в нем зрело: что в этих пределах его удача кончается. Она весьма велика, но в Мерямаа властвует удача уже другого человека королевского рода, и собственная удача Эйрика сильнее: это ее Ингвар видел в облике огромного медведя с багряными глазами. Нить его судьбы натянулась и не пускала дальше. Если он, послушавшись честолюбия и упрямства, продолжит тянуть, она может и оборваться.

Он вернется в Киев и расскажет – боярам, Эльге, Свенельду – что больше не получает дани с Мерямаа. Что отныне его владения заканчиваются в Забитицах на Мсте. Отец, Олав конунг, запустил в эти края медведя! А ведь мог бы догадаться, что Эйрик не из тех, кто всегда будет терпеть подчиненное положение.

– Я должен все это обдумать, если ты не против, – обронил Ингвар.

– Разумеется, – благодушно кивнул Эйрик. – Разумный человек всегда принимает решения, сперва подумав и взвесив все последствия. Казалось бы, так просто, но так редко встречается, да?

– Ну, что, мы договорились? – Эйрик вопросительно взглянул на Мистину, потом на Ингвара, сидевших напротив в его шатре.

Полог был поднят на стойках, образуя тень; через стан летел сильный ветер, принося запахи реки, сухого сена, леса, зрелого лета.

– Да, Эйрик конунг, договорились. – Мистина тоже глянул на Ингвара и кивнул. – Ингвар конунг признает Мерямаа твоим наследственным владением. Ты обязуешься не посягать на земли западнее Забитиц, а об условиях прохождения волока с тобой договорятся люди госпожи Сванхейд. Ты обязуешься не искать никаких дружеских сношений с Хазарией. И еще… дабы всем было очевидно наше доброе согласие, что ты скажешь, если мы предложим брак между твоей племянницей Хельгой и Хаконом, младшим братом Ингвара конунга? Он сватался к ней еще две зимы назад, и хотя в то время этот брак было сложно осуществить, теперь, когда между нами утверждается мир, мы более не видим для него препятствий и считаем весьма уместным.

Хельга, сидевшая возле дяди, вздрогнула и вытаращила глаза; Эскиль, занимаший куда менее почетное, отдаленное от конунга место, сделал движение, будто хочет вскочить.

Этот ход Ингвару предложил сам Мистина, пока они обговаривали между собой условия соглашения с Эйриком. Ингвар понимал, что другого выхода у него нет: он ничуть не желал погибнуть в борьбе за Мерямаа, лишь небольшую часть его бывших или настоящих владений. Возможность скорее вернуться в Киев и утвердить договор с Романом, имея мир на своих окраинах, для него была более ценным приобретением, чем здешняя дань.

«Даже боги не всегда остаются в выигрыше, – внушал Мистина своему побратиму. – А человека упрямство приводит к бесславной гибели».

«Я теряю владения и дань! – сердито отвечал Ингвар. – А он отказывается дружить с хазарами, чего и сам не хочет! Неравные условия у нас выходят!»

«Так угодно Всеотцу! – Мистина разводил руками. – Смирись с волей Одина сейчас, и он найдет возможность тебя вознаградить в будущем».

Смирение Ингвару давалось с трудом, поэтому переговоры он почти целиком предоставил Мистине. Но если бы удалось увезти с собой красивую молодую женщину, заполучить в семью племянницу Эйрика, это значительно притушило бы проигрыш и почти превратило его в победу. В глазах народа ведь кто получил невесту, тот и выиграл.

– Если этот брак состоится, – добавил Мистина, – Ингвар конунг пригласит своего брата Хакона с женой с собой в Киев, чтобы они могли познакомиться с княгиней Эльгой, со Святославом, сыном Ингвара, с прочими родичами князя и княгини, с лучшими нашими людьми, с послами Романа, и быть свидетелями утверждения нашего договора. А следующим летом будет весьма уместно, если сам Хакон и возглавил бы торговую дружину, которая поедет в Миклагард, и после этой поездки у его жены будет столько греческих платьев и украшений, что ей позавидую даже богини.

Он приветливо улыбнулся Хельге, и у нее дрогнуло сердце. В обмен на защиту своей чести Ингвар обещал ей высшую честь в Киеве и несметное богатство. Сам Мистина – рослый, красивый, учтивый, уверенный, даже в глуши Мерямаа, сидя на земле, умеющий выглядеть так, что хоть сейчас поставь его перед мраморным троном Романа цесаря, сам воплощал честь и богатство, что ждали ее в далеком Киеве.

– Княгиня Эльга будет очень рада принять госпожу Хельгу, как родную сестру! – заверил Мистина. – Ты полюбишь ее, госпожа, если узнаешь. На всем свете нет женщины, способной с ней сравниться красотой, умом, силой духа, добротой и учтивостью. Она унаследовала великую удачу Хельги Хитрого, и в Русской земле ее любят, как само солнце.

Голос его звучал искренним восхищением, и Хельга невольно улыбнулась в ответ. Две зимы назад ее уже соблазняли Киевом и любовью Ингваровой жены. Но сейчас у нее было даже меньше желания поддаться этим соблазнам, чем тогда.

– Ну, что скажешь? – обратился к ней Эйрик. – Это ведь хорошее предложение, как ты думаешь?

Эскиль переменился в лице и подался к Хельге. Неужели кияне все же нанесут ему такой сокрушительный удар после того, как он, казалось бы, покончил с ними все дела! Несколько дней назад он мучился мыслью, что не может дать Хельге всего, что она заслуживает; но вот ей предложили именно то, что она заслуживает, но для него это стало бы гибелью всех надежд на счастье.

– Это очень любезное предложение, и я ценю оказанную мне честь. – Хельга с выразительной скромностью опустила глаза. – Но дядя, тебе известно, что я уже избрала себе мужа…

– Если твое намерение не переменилось…

Хельга решительно качнула головой: не переменилось.

– Тогда должен сказать тебе, Ингвар, что моя племянница уже обручена.

– С кем же? – быстро спросил Мистина.

Волнение Эскиля от него не укрылось, но он не мог поверить в такое.

– Ты знаешь этого человека. Его имя Эскиль Тень.

Ингвар в явном изумлении уставился на Эскиля – это был первый случай, когда он взглянул на бывшего наемника прямо.

– С этим… – Ингвар едва прикусил язык. – Ты отдаешь твою племянницу за этого…

– Я слышал, что две зимы назад ты сам одобрял замысел этого брака и обещал его поддержать. Разве не так?

Ингвар вспомнил: да, в ту зиму в Хольмгарде он одобрил попытки Эскиля увезти с собой Хельгу, в то время брак между ними пошел бы ему на пользу. Но тогда норны не дали удачи этому замыслу. Зато одобрили его сейчас – когда все переменилось и брак Тени с Хельгой дочерью Арнора мог послужить только к унижению и посрамлению киевского князя.

– Дорогая госпожа, опомнись! – тоном мягкого, почти нежного упрека обратился Мистина к Хельге. – Как говорится, глина не то, что золото. Ты можешь выйти за сына конунга, за брата конунга, жить в Киеве или в Хольмгарде, среди величайшей чести и богатства, даже побывать в Миклагарде! И ты отказываешься от этого ради безродного наемника, вся честь которого в побочном родстве с Рагнаром Меховые Штаны, да и то сомнительном! А ты, Эйрик конунг, берешь в родню человека, который… – Мистина перевел взгляд на Эскиля, и всякая нежность из его глаз исчезла, – который обманул доверие своего прежнего господина, и даже дважды, подтверждая ту мудрость, что из дурного зерна не может вырасти ничего хорошего!

– Ты не был обо мне такого худого мнения под Гераклеей! – напомнил ему Эскиль.

– Там ты оправдывал мои надежды. Неужели кровь Хавстейна не жжет тебя теперь, когда ты… сменил господина!

Оба они подались вперед, напоминая двух оскалившися псов; каждый владел собой, но это самообладание обещало лишь большую жестокость схватки, если до нее дойдет.

– Прекратите! – властно велел Эйрик. – Вы оба – мужи достойные, но пути вашей доблести разошлись, вот и все. А что до Хельги – она вдова и может сама решать свою участь.

– Две зимы назад, конунг, ты хотел моего брака с Эскилем, и он тоже хотел, но я не хотела, – несколько хрипло от волнения начала Хельга, но справилась с собой и заговорила уверенно. – Прошло время, твои желания переменились, и мои тоже. Только желание Эскиля осталось неизменным…

– И будет справедливо, если я наконец получу свое, – с вызовом окончил Эскиль.

– Я помню, – сказал Ингвар, – когда вы трое сватались к ней, ты сам сказал: пусть она даст каждому по «ведьминому камню», и у кого после похода он сделается золотым, тот и получит…

Ингвар вопросительно взглянул на грудь Хельги, но ее знаменитого ожерелья из «ведьминых камней» не нашел. Вся их удача была растрачена в ее долгой борьбе за счастье.

– Ты, конунг, не видел ли у твоего брата Хакона «ведьмин камень»? – оживленно ответил Эскиль.

– Да, – сказал Мистина, пока Ингвар припоминал. – Я видел, он носит кусок бирюзы с отверстием.

– Какого он был цвета?

– Голубого с черным.

– А теперь смотри сюда. – Эскиль вынул из-под рубахи серебряную цепь и показал висящий на ней кусочек желтого янтаря. – Не поверишь – он золотой.

Несколько мгновений все в изумлении рассматривали «ведьмин камень», и впрямь по цвету схожий с золотом, потом послышались смешки. Смех нарастал, и вот уже весь шатер хохотал, и этот смех, несколько беспокойный, разрядил напоенное враждебностью напряжение.

– Ну, желаю тебе, госпожа, чтобы твое приобретение оказалось золотом, а не глиной, – сказал Хельге Мистина, отсмеявшись. – Хотя трудно поверить, что ты отказываешься от брака с сыном конунга…

– Род человеческий на нас не кончается, – ответила Хельга. – Когда госпожа Сванхейд провожала меня из Хольмгарда, она сказала, что будет ждать в гости мою дочь и узнает ее по этому вот «ведьминому камню». «Ведьмин камень» приносит счастье – можно надеяться, моей будущей дочери больше повезет.

– Ну, вот видишь! – под прикрытием оживленного говора в шатре вполголоса сказал Мистина Ингвару. – Если будущие конунги не сплошают, мы еще получим Мерямаа в приданое не за этой, так за другой невестой. Это еще не конец нашей саги!

На другой день Ингвар конунг с дружиной простился с Эйриком и пустился в долгий обратный путь – на запад до Хольмгарда, а оттуда на юг до Киева, надеясь успеть туда до того, как замерзнет Днепр. По крайней мере, этим походом он обеспечил себе мир на северных окраинах и прочное положение в отношениях с греками, а это уже было неплохо для владыки таких огромных просторов. Тем не менее Ингвар оставался хмур во время прощания, и Мистине пришлось за него улыбаться, жать руки и желать Эйрику с близкими всего наилучшего. Он даже поцеловал Хельгу, показывая, что не держит на нее зла за сделанный выбор.

Рядом с Хельгой стоял Эскиль, всем видом выражая торжество своих законных прав на эту валькирию. Его Мистина лишь окинул выразительным взглядом, но руки не подал.

– В подарок на свадьбу тебе совет, – сдержанно заметил Мистина. – В Киеве и в Русской земле ты – вне закона. И все твои варяги тоже.

Он умел принимать поражения, не теряя достоинства, но смириться не значит простить.

– ответил Эскиль, окидывая его взглядом в ответ. – Мы больше не варяги. Мы – русь мерянская.

Стоя на берегу, Эйрик с приближенными провожал глазами уходящие на запад Ингваровы лодьи. Оттуда долетел прощальный звук рога – Эйрик махнул рукой, и с берега протяжно ответил рог. Они перекликались, пока было слышно, эхо отдавалось от лесистых берегов, далеко разносясь над водой Мерянской реки. Двум медведям, говорят, в одной берлоге не ужиться, но в большом лесу всякий отыщет собственные пути. Как ни будь каждый из этих потомков Одина честолюбив и упрям, мир земной, известный неукротимому племени русов, настолько велик, что места для доблести и отваги в нем хватит на всех. Родятся новые поколения героев, способных и завоевывать, и отстаивать. И пусть человек смертен, а счастье смертных всегда с недостатком, каждый из них будет готов жизнью и смертью служить одной цели – чтобы у саги русской славы никогда не было конца.